«Бес шума и пыли»

Антон Мякшин Бес шума и пыли

Часть первая КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ

ГЛАВА 1

БАХ!

Неплохое начало рассказа, правда? Вообще-то «БАХ» был не совсем «бах»… На словах этот звук описать трудно, но, если вы слышали треск сильного электрического разряда, возможно, поймете, о чем я.

Рухнув на лесную лужайку с двухметровой высоты, я пару раз перекувыркнулся; заходя на третий кувырок, уперся ногами в землю и погасил движение. Поднялся, отряхиваясь. Удобная всё-таки вещь — джинсы: переживут любую катастрофу, по швам не поползут, на коленках не треснут — разве что немного испачкаются…

— К вылету готов? — звучали еще в моих ушах слова дежурного Кондрашкина. — Поше-о-ол!..

Бейсболка отыскалась на месте моего приземления. Даже в подслеповатых предутренних сумерках я ее сразу увидел — стоило только оглянуться. В высокой траве она светилась, как невиданная, перезревшая до багрянца ягода. Нацепил ее как и обычно — козырьком назад, смахнул с армейских ботинок ошметки земли, выпрямился, разминая руками шею. Ну вот — жив, здоров, головной убор в порядке, обувь в наличии — без этого мне сейчас никак нельзя: я ведь на задании! Теперь можно и приступать…

Перво-наперво обследовал поляну, в центре которой нашел любопытное кострище. Угли еще слегка дымились. Было бы неплохо увидеться с тем, кто здесь ночью костерком баловался. Вообще-то странно, что клиент меня не встречает…

— Ау! — позвал я на всякий случай. — Ау-у-у!

Нет ответа… Что ж, ладно, придется искать…

Направление поиска я определил интуитивно — моментально то есть. А чего тут долго раздумывать, если от кострища через всю полянку тянулись по смятой траве следы, отчетливые, словно лыжня. По следу и пошел.

Лужайка скоро закончилась. Углубившись в лес, я будто оказался в подвале с отсыревшими стенами — темно, прохладно, просторно… Деревья всё больше древние… Влажная плесень, как седина, на покрытой мощными буграми коре… Ветви смыкаются высоко над головой, совсем не пропуская света…

Хотя следов на земле уже нельзя было различить, потерять направление я не боялся.. Ночью по такому лесу случайные люди разгуливать не рискнут. А клиент мой — явно не профан в лесной жизни: не будет он бестолково блуждать! Вот и я с прямого пути не сверну…

Говорят, у большинства людей шаг правой ногой длиннее, чем левой. Оттого-то, идя без ориентира, человек незаметно для себя забирает влево и, следовательно, ходит по кругу, словно телок на привязи… Моя правая нога не своевольничает. Она хромает. И жалеть меня не надо — хромота не врожденная и не приобретенная, а профессиональная.

Шел я около часа. Страшно жалел о том, что на мне футболка, а не рубашка с длинным рукавом! Комаров было столько, что на три шага вперед ничего не видно — как при сильном снегопаде… И здоровенные же твари — едва с ног не сбивали, когда натыкались на меня в полете, а уж хоботками своими, наверное, насквозь проткнуть могли!

Ближе к опушке деревья пониже стали. Посветлее сделалось. Лесной сумрак, наполненный вертолетным жужжанием исполинских насекомых, отступил. Даже птичье пение послышалось. А потом и еще кое-что…

«Пора бы и клиенту моему появиться», — подумал я и, конечно, не ошибся.

* * *

Свернув влево, я ускорил шаг. Почти побежал, пригибаясь под ветвями. Когда голоса, заглушавшие щебетание птиц, смолкли далеко позади, я остановился, присел на корточки и начал наблюдать.

А посмотреть было на что. Двое розовощеких молодцев в черных кафтанах и остроносых высоких сапогах широко шагали меж деревьев. Здоровенные сабли в узорчатых ножнах болтались на поясах. Судя по тому, как оживленно они разговаривали, прогулка доставляла обоим немалое удовольствие.

А вот старик, пошатываясь, тащившийся впереди парочки, удовольствия их явно не разделял. Одетый в белую рубаху и драные портки, он уныло загребал босыми ногами, постанывал, кренясь то на левый, то на правый бок. Руки его были связаны за спиной, на голове дерюжный мешок, из-под которого топорщились нечесаные седые волосы.

Идти по лесу с мешком на голове наверняка неудобно! Если старик не знал об этом раньше, то уж теперь-то мог в полной мере оценить всю прелесть такого способа передвижения… Еще два шага, и…

— Оп! — прошептал я.

— Ox! — простонал старик, ткнувшись лбом в очередной ствол.

Вооруженные молодцы радостно расхохотались.

— Како дерево? — вопросительно крикнул один из них.

— Дуб… — тоскливо предположил старик

— А вот дам тебе в зуб! — жизнерадостно завопил задавший вопрос и, прыгнув вперед, воплотил обещание в действительность.

Зуботычина придала движению старика довольно замысловатую траекторию, на излете которой он впечатался в соседнее дерево — правда, уже не лбом, а затылком.

— Како дерево?! — в один голос закричали молодцы.

— Осина…

Молодцы залились счастливым смехом и одновременно рванулись к старику, вразнобой проговаривая:

— А вот теперь по мягкому месту, но — сильно! — На этот раз старику повезло. Вместо того чтобы собственным черепом проверить на крепость молодую липку, он пролетел мимо и ухнул в заросли валежника. Молодцы хохотали. Как дети, клянусь вратами преисподней! В том смысле, что шутки-то довольно-таки дурацкие, притом никакого уважения к старости!

Определенно клиента пора было выручать. Неловко вести деловые переговоры, когда он валяется в кустах, жалобно скулит и дрыгает босыми ногами…

Я вышел из-за дерева и поздоровался. Один из молодцев раскрыл рот и попятился. Другой выпучил глаза и изумленно ахнул:

— Басурманин! — со свистом выпрастывая саблю из ножен.

Почему-то я заранее был уверен в том, что на вежливую просьбу одолжить мне старика на полчасика ребята именно так и отреагируют! Поэтому начинать разговор даже не стал и пытаться — как-то не до разговоров, когда наточенная до убойной остроты сталь рассекает воздух в непосредственной близости от твоего лица!..

— Басурманин! — произнес снова молодец с саблей и неуверенно добавил: — Сгинь, пропади!

Он подождал минутку, наверное, втайне всё-таки надеясь на то, что я сгину и пропаду, но я крепко стоял на ногах и растворяться в прозрачном утреннем воздухе не собирался.

— Морок! — высказался второй молодец. — Лесной дурман! Чур, чур, сгинь тот, чья плоть тоньше комариного писка!

Насчет комариного писка — это он зря! В чаще комары гудели, как носороги какие-нибудь… Не успел я додумать эту мысль до конца, как первый из молодцов, воодушевленный словами товарища, взмахнул саблей — должно быть, хотел проверить, настолько ли тонка моя плоть, как предполагалось… Само собой, эксперимент до успешного завершения он не довел.

Отскочив, я перехватил его руку, вздернул крайне удивленного таким поворотом дела молодца в воздух, раскрутил и зашвырнул по направлению к выглядывавшему из-за верхушек деревьев желтому солнцу. Сабля, звякнув, упала к моим ногам, а молодец, очень скоро превратившись в крохотную точку, исчез в голубой небесной пучине.

Товарищ его посерел.

— Еропка… — не сводя с меня глаз, позвал он. — Еропка, ты где?

Я поднял с земли саблю. Молодец на клинок в собственной руке взглянул с ужасом и отшвырнул, будто это вовсе не оружие было, а полутораметровая гадюка! Затем он подскочил на месте и со всех ног бросился бежать в чащу, причем спиной вперед, потому что глаз своих не мог оторвать от моего лица, словно собирался загипнотизировать меня своим страхом!.. Я первый раз такое видел — прямо как кинопленка, запущенная в режиме ускоренной обратной перемотки.

— Чур меня… — гукнул позади слабенький старческий голос.

Я обернулся. Старик, кривыми оглоблями раскинув ноги, сидел в куче изломанного валежника. Мешок, сползший с его головы, валялся рядом.

— Изыди… — добавил старик и ритмично задергал плечами — наверное, хотел перекреститься, чему явно не способствовали связанные за спиной руки.

— Значит, так, батя, — решил я сразу перейти к делу, — желания клиента для нас закон, поэтому я и явился по первому, так сказать, зову…

— Матушка Пресвятая Богородица! Да будет заступничество твое…

Я вздохнул. Начиналась обычная канитель — предварительная работа с клиентом… За годы службы я эту работу научился сводить к минимуму:

— Может, еще крестный ход по поводу моего прибытия устроим? Короче, батя, если ты меня вызвал…

— Не вызывал я! — застонал старик. — Родимый, отпустил бы ты меня. Или лучше сразу сабелькой по вые, чем муку такую терпеть…

Старик с готовностью подставил мне жилистую шею. Ход был, что и говорить, нестандартный!.. Не снимая бейсболки, я поскреб пальцами правый рог. Старик скулил, не поднимая головы:

— Мельник я тутошний… Федор Васильев… Безвинно опричниками в ведовстве обвиненный… Известно — рази ж мельника можно в ведовстве не обвинить?.. У крестьянских коров молоко пропадать начало, а кто ж виноват? Мельник Федор сразу и виноват… Вот и терплю наказание без вины…

— Костер кто на лужайке жег?

— Не знаю никаких костров…

— Волчий папоротник и жабьи лапки в огонь кто кидал?

— Не кидал, не кидал… Не я!

— А код доступа кто называл?! — рявкнул я.

— Руби! — заплакал мельник. — Руби грешную выю… Или отпусти на мельницу обратно!

— Вали, — разрешил я.

Старик с ловкостью китайского акробата — без помощи рук — вскочил на ноги и был таков. А я остался у развороченного валежника. Елки-палки, первый раз такое в моей практике! С клиентом обознался!.. Ну, допустим, мельник тут действительно ни при чем… Тогда где же настоящий клиент?

Ближайшие кусты с шумом раздвинулись. Оттуда с лосиной грацией выбрался детина, ростом, наверное, повыше конной статуи Авраама Линкольна на площади Государственной Свободы, что в Алабаме.

— Это я, — сказал детина.

Недра преисподней! Выглядел парень внушительно — настолько, что я даже запоздал с приветствиями, разглядывая его. Иногда говорят: «бочкообразная грудь» — имея в виду широкую грудную клетку, покрытую рельефной мускулатурой… Так вот, у этого парня грудь была в полной мере бочкообразная. Кроме того, бочкообразными были руки и ноги, а брюхо, если следовать той же грузосберегающей терминологии, напоминало небольшую такую цистерночку литров на двести. Физиономия — широченная, как большой, приятно подрумяненный блин, в данный момент выражала крайнюю степень недоверия и настороженности. Буйны кудри топорщились на голове, словно застывший льняной шторм. Ручища сжимала окованную железными обручами дубинку размером повыше меня!

— Здрасте… — всё-таки выдавил я.

— Костер я жег, — признался детина. — Травки и пакость разную, как мне ведьма советовала, в огонь кидал…

— Код доступа, надо думать, тоже от оператора-консультанта получил?

— Чего-о?! Заговорным словам меня ведьма научила, да. За тринадцать гривен.

— Значит, ты клиент и есть, — подытожил я, вздохнув с облегчением.

Дубина в ручище парня чуть дрогнула, как отлично натасканный сторожевой пес, почуявший изменение в настроении хозяина.

— Чего-о? Какой… кли…ент? Гаврила я, Иванов сын. Воевода Иван Степняк — батюшка мой!

Гаврила так Гаврила… Давно такие нервные клиенты не попадались!

— Здравствуй, стало быть, Гаврила, — сказал я, земно поклонившись, чтобы снять напряжение.

Гаврила хмыкнул — довольно пренебрежительно, надо сказать. Тут я немного обиделся: трудно ему ответить приветствием, что ли?

— Мог бы и поздороваться, — заметил я. Дубинка приподнялась и гулко ткнулась в землю, едва не вызвав сотрясение недр. Детина сплюнул в сторону (плевок заметно поколебал мирно росшую в отдалении осинку), нахмурился и отчетливо выговорил:

— Не желаю я тебе здравствовать, погань, нечистая сила!

Вот тебе раз! Клиент, конечно, всегда прав — это закон, но такое явное нарушение субординации надо пресекать в самом начале! А то клиент совсем на шею сядет и хворостиной погонять начнет — был, между прочим, такой прецедент, описанный в художественной литературе одним хохляцким писакой…

— Знаешь что, Гаврила Иванович… — начал я. — Давай сразу условимся: пока работаем вместе на договорной, так сказать, основе, будем соблюдать приличия. Взаимная вежливость! Или я сейчас свистну, гикну и улечу туда, откуда прилетел. Выцыганивай потом у консультанта свои бездарно пропавшие тринадцать гривен, понял?

Детина недоуменно приоткрыл рот. Пока смысл сказанного мною просительно стучался в его лоб, я прислонился к случившемуся за спиной дереву, отставил ногу, вытащил сигареты и рассеянно так стал покуривать… Гаврила отвесил челюсть чуть не до пупа — вот это пасть! Вот это размеры! В такую я мог бы совершенно свободно голову вложить, как дрессировщик цирковому тигру!

— Короче, — добавил я, чувствуя, что мыслительный процесс собеседника зашел в тупик, — будешь выпендриваться — возьму за ногу, раскручу и отправлю на ту сторону леса! Как того додика с саблей… Теперь доступно?

Челюсти с костяным стуком сомкнулись. Детина глянул на меня, потом на дубинку в своей руке и вздохнул:

— Добро. Ну, это… Как…

— Адольф меня зовут, — подсказал я. — Можно просто — Адик.

— Бес?

— А то кто же, — подтвердил я. — Бес, клянусь адовым пеклом…

— Здравия тебе, Ад… Адик… — сподобился Гаврила Иванович. — Только это… докажи мне, что ты тот, кого я видеть хотел.

— Это всегда пожалуйста… — Приподняв бейсболку, я продемонстрировал рожки. — Убедился?

Гаврила вздрогнул, уронил дубинку, хотел было перекреститься, но вовремя опомнился.

— А… копыта есть? — осведомился он.

Я вздохнул. Пришлось стаскивать ботинок. Кому хоть раз в жизни приходилось иметь дело с высокими армейскими ботинками, шнуровка на которых до колен, тот меня поймет…

— Хвост? — продолжал инспектировать Гаврила — как я понял, не по причине недоверия, а чисто из интереса.

— Штаны снимать не буду! — заявил я. — Хватит с тебя рогов и копыт. Тоже мне, юный натуралист!.. Скажи лучше, почему ты от костра отвалил, меня не дождавшись?

Гаврила смутился. Вот уж чего я никак не ожидал!..

— Спужался я, — признался парень. — Под вечер из родной деревеньки Колуново вышел, к ночи в чащу добрался. Еще подождал, как велено было. Ночью-то здесь… страшно. Думал, как заговорные слова скажу, так из пламени покажется чудовище адское — с пятью головами, с тремя хвостами и лапами-крючьями… Спрятался, а как светать стало, слышу — голоса рядом. Пошел на шум. Гляжу — а там опричники мельника Федю ведут. Тут и ты подскочил…

— Так-так, — припомнил я. — Опричники… Значит, век сейчас шестнадцатый, на престоле Иван Грозный, правильно?.. Веселенький период!

— Ох, грозный Иван Васильев, батюшка, — покачал головой парень. — Сил нет, какой грозный! Зверствует и бога забыл!.. Всех бояр изменщиками окрестил! Татарина Едигера во главе земщины поставил! Сам в Александровской слободе монастырь устроил — только не истинный тот монастырь, а бесовской! Главных разбойников в монахов переодел, сам звание игумена принял! Тьфу!

Очередной плевок — мощный, как ядро из пиратской пушки, — врезался в ствол близстоящего дуба. Могучая крона затрепетала, перепуганные птицы с шумом брызнули в разные стороны.

А Гаврила прокашлялся и продолжил:

— С виду ты вроде обыкновенный. Только волосы рыжие, харя хитрая и по-басурмански одет… Даже и не по-басурмански: басурмане так чудно не одеваются.

— Ну не Карден, — согласился я. — Даже не Зайцев… Зато удобно.

— Силушкой ты не обижен, однако. Как ты этого Еропку паскудного отправил на небо пастись! Я бы и сам его как-нибудь пристукнул, но…

— С представителями власти иметь дело не хочешь, — досказал я. — Неприятности будут.

— Ага… На кол посадят. Али к столбу вниз челом привяжут и сожгут.

— Серьезно у вас, — покачал я головой. — А еще говорите — адовы муки… Здешние заплечных дел мастера куда изобретательнее!

Гаврила заволновался. Видно, ребята-опричники давно поперек горла стояли богатырю. Насколько я помню курс русской истории — не только ему одному…

— Черные ходят! — шипел парень, пристукивая дубиной. — Как ночь! Как тьма! Черную одежду носят, на вороных конях скачут! А к седлу мертвая собачья голова приторочена и метла! Дескать, поставлены мы за тем, чтобы государеву измену вынюхивать и выметать прочь! А сами!.. Девок портят, над парнями измываются, и никто им слова сказать не смеет! Тьфу!

На сей раз плевок свистнул над моей головой, с треском влепившись в осину. Я, конечно, утверждать не берусь, но, по-моему, деревцо покосилось… А если Гаврила мне в лоб ненароком угодит? Снесет же башку к едрене-фене!

— Государь со всей Русской земли собрал себе человеков скверных и всякими злостьми исполненных и обязал их страшными клятвами не знаться не только с друзьями и братьями, но и с родителями, а служить единственно ему и на этом заставлял их целовать крест!.. Тьфу, отродье!

Плевок, зарывшись в кучу валежника, взорвался тучей переломанных веточек. Гаврила перевел дух, вытер ладонью губы.

— Чтоб им пропасть всем! — резюмировал он.

— Между прочим, — встревожился я, — ты меня не затем вызвал, чтобы я с опричниной разобрался?

— А ты можешь? — воодушевился Гаврила.

— Вообще-то нет. Влиять на ход исторических событий запрещено.

— Обидно! А то бы… Ух! — Парень сжал кулачищи и шумно втянул ноздрями воздух. — Ух! Они-то совсем уже… Гады такие… Тьфу!.. Но я тебя не за тем позвал.

Видимо, неудачники бывают не только среди людей, но и в массе братьев наших меньших встречаются. Думала ли ворона, спокойно сидевшая на дубовой ветке, что ее постигнет унизительная смерть от комочка слюны, превращенной ротовой полостью человека буквально в снаряд? Наверное, нет. Когда несчастная птица бездыханно рухнула в валежник, я вдруг подумал:

«Какое же у этого Кинг-Конга ко мне дело? Кажется, со всеми проблемами ему вполне по силам справиться самому?»

— Слушай-ка, бомбардировщик, — позвал я Гаврилу. — Тебя предупреждали, что ты вправе дать мне одно-единственное задание? И насчет оплаты — предупреждали?

— А то как же, — нахмурил брови детина. — У вас, у нечистых, одна плата: душу вам христианскую подавай!

— Допустим, не обязательно христианскую. Спросом пользуются также мусульмане, иудеи, буддисты, кришнаиты, идолопоклонники, сатанисты… Последним, как известно, скидка. Давай-ка это… Пойдем куда-нибудь отсюда.

— В хоромы? — напрягся Гаврила. — Батюшка-то мне по ушам надает за то, что я беса в гости притащил!

— Ну, не в хоромы, а в… чистое поле. За неимением полигона. Иначе ты весь лес порушишь. В поле и поговорим. И договор подпишем.

Гаврила классически почесал затылок.

— Пойдем лучше к Заманихе, — предложил он.

— Кто такая?

— Да ведьма, бабка, которая меня научила, как нечистого… тебя, то есть, вызвать. Изба у нее в лесу, но не в этом, а по соседству.

— Пошли, — согласился я. — Там обстановка подходящая. Кстати, в ее избушке я и остановлюсь на время выполнения задания. Далеко идти?

— Вброд через речку — недалеко.* * *Люблю я всё-таки среднерусские пейзажи! Особенно летние… Приятно работать в приятной обстановке!.. Нет, конечно, весна в японских предгорьях — тоже зрелище вовсе не отвратительное. Да и африканский Нил в период разлива — ничего. Осенью и зимой в Южной Америке хорошо… Я, кстати, бес сентиментальный — довольно редкая разновидность. Меня, в отличие от некоторых моих товарищей, не особенно возбуждают оскаленные черепа, пещерная темень, крики истязаемых жертв, окровавленная сталь, раскаленное железо и прочая дребедень. Я, как бес, много путешествующий по роду службы, привык к постоянной смене окружающих декораций и к непосредственному общению с людьми. Можно даже сказать, что я привязался к ним, как к неотъемлемой части своей работы!.. Только эскимосов переношу с трудом. И северного сияния не люблю! Снега, льда — вообще всего, что с холодом связано! Что ни говори, а существо я теплокровное. Место жительства у меня такое: там, где я живу, замерзнуть практически невозможно. Вот и не привык к холоду.

А здесь хорошо — клянусь всеми семью кругами! Теплынь… За лесом зеленеет поле, на косогоре вдали видны избушки. Деревня там… Как называется-то? Ага, Колуново… По левую руку речка журчит — даже отсюда слышно… Кузнечики чирикают — дождя, значит, не ожидается. Спокойно прогуляемся… А копыта немного зудят — верная примета, что побегать придется… С другой стороны, когда это я на работе не бегал? Служба у меня поистине дьявольская, расслабиться ни на минуту нельзя!.. А так хочется иногда просто в травке полежать — и чтобы вокруг не было никого, чтобы никто не мешал, не голосил, не плевался…

— Кстати, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что плеваться постоянно некрасиво? — обратился я к своему спутнику.

— А я плевался? — удивился Гаврила.

Вот те раз! Такой пришибет — и не заметит, это точно!

— Еще как!

— Батюшки-светы! Как душеньку растревожу — всегда так… Нельзя мне мое мастерство использовать, кроме как на крайний случай.

Пришло время удивиться мне:

— Что еще за мастерство?

Хотя никого вокруг не было, Гаврила огляделся и шепотом сообщил:

— Мастерство это от прадеда ко мне перешло. Тот знатный плевун был! Со ста шагов медведя наповал укладывал! Древнее тайное боевое мастерство… По преданию, постиг его первым Никита Степняк — он и есть мой прадедушка. Его раз в лесу разбойники обложили. Он на сосну — что еще делать оставалось, когда меч сломался, копье в черепе врага застряло, а стрелы кончились? Никакого оружия не осталось у прадедушки!.. Разбойники — лихие люди — уселись под сосной, обзывать его стали всяко, поганить. Прадед злился, злился, да как плюнет в одного изо всех сил — тот бездыханным на землю грянулся! Прадед во второго — дубину из рук вышиб! Ну потом лихие люди начали от плевков уворачиваться, да не тут-то было. Всех их дедушка переплевал, ни одного в живых не оставил! А чтобы во рту у него подолгу мокро было и снарядов, значит, для плевбы побольше накапливалось, он смолу с сосны отколупывал и жевал!.. С тех пор нашему роду и завещано раз и навсегда при себе добрый кусок сосновой смолы иметь. Во! — Он вытащил из-за пояса тряпичный сверток в кулак величиной. — И мастерство это боевое в тайне держать. А я как душеньку растревожу, так не слежу за собой… Плохо это…

«Занятно, — подумал я. — Надо бы перенять этот опыт: авось когда-нибудь пригодится. Даром, что ли, мы, бесы, по две тысячи лет живем и имеем возможность туда-сюда во времени перемещаться — от раннечеловеческой эпохи до начала двадцать первого века включительно? А оружием отовариваемся лишь в двадцатом и двадцать первом веках — вроде как сливки цивилизации снимаем… Проще надо быть! Пистолет, в конце концов, осечку может дать, или, допустим, патроны закончатся. Постигшему же тайное и древнее искусство убойной плевбы всё нипочем…»

— Век живи — век учись, — произнес я. — Вы, люди, большие выдумщики по части истребления друг друга. А на бесов смотрите, как на погубителей человеков! Вот тебе, например, я чего-нибудь плохого сделал?

— Нет, — подумав, проговорил Гаврила.

— То-то же. А я тебе еще и помогу. За плату, конечно.

Упоминание о неминуемой расплате исторгло из мощной грудной клетки моего клиента протяжный вздох.

Мы спускались к реке, когда со стороны деревни донеслось разудалое гиканье. Я оглянулся и выругался по-нашему, по-бесовски. Гаврила ни слова из моего высказывания не понял, а то бы, наверное, случилось с ним то же самое, что и с грузчиком из вино-водочного магазина в городе Грязно-Волынске, — грохнулся бы Гаврила в обморок, как тот грузчик! Чего-чего, а ругаться я умею… Да и как не ругнуться, если в твою сторону летят на вороных конях пять десятков добрых молодцев (впрочем, наверное, не такие уж они и добрые!), размахивая саблями и пиками?

— Опричники… — обомлел Гаврила. — Батюшки, что будет-то?

Всадники стремительно приближались. Уже видны были болтавшиеся на седлах голые собачьи черепа, кровожадно сверкавшие наконечники пик, сабли, описывавшие над головами смертоносные круги… Красивое зрелище, конечно, но лучше любоваться им откуда-нибудь издалека.

— Что делать-то? Это Ефимка, Еропкин приятель, поднял дружков своих!

— Бежать! — крикнул я, прыгая к реке. — Что еще делать-то?

Гаврила тяжело бухал ножищами рядом со мной. Дубину свою нес, прижимая к груди, как младенца.

— Смолы у меня мало, — бубнил он на бегу. — Десяток переплюю, а на большее снарядов не хватит… С четырьмя десятками верховых как сладишь?

Я на бормотание дыхания не тратил..И так было понятно, что полсотни вооруженных до зубов опричников — это многовато. Даже для такого беса, как я. Ну одного зашвырну в небо, ну другого… А остальные в это время что — спокойно дожидаться своей очереди будут?.. Да и на конях они. Пешего человека швырять не так сложно, а попробуй всадника! Кони-то у них ухоженные, откормленные, тяжелые… Лягаются еще небось…

— На броде… — громко выкрикнул Гаврила, — застрянем! Там воды выше колена, и на лошадях они нас враз…

Мы спрыгнули с невысокого — примерно метр — обрыва на песчаный берег. Гаврила ринулся было к реке, но я успел схватить его за рукав.

— Под обрыв! — хрипнул я.

— Поймают! Сразу не казнят, посреди народа замучают!

— Под обрыв, говорю!

— Дак они ж…

Гаврила был, наверное, потяжелее откормленного жеребца с всадником на хребте. Пришлось напрячь все силы, чтобы втолкнуть его под обрыв. Массивная туша врезалась в вертикальный срез почвы, сверху моего клиента тут же накрыл волной обрушившийся песок.

— Поймают! — вякнул напоследок Гаврила и утробно заурчал, видимо комплектуя во рту снаряд для первого выстрела. — Так просто не дамся! — невнятно добавил он.

Паутины здесь хватало. Поспешно, но осторожно я сорвал несколько ниточек, повернулся лицом к барахтавшемуся в песке Гавриле и сдул паутинки с ладони, мысленно проговорив необходимые слова. Потом метнулся в тень укрытия, пришлепнул пальцем рот Гаврилы и шепотом приказал:

— Заткнись!

Он замолчал и без моего приказания, заметив, что окружающий мир начал ощутимо меняться. Взметнувшийся и тут же стихший ветер мгновенно выдул из чудесного пейзажа яркие краски, оставив лишь тусклые полутона. Звуки скукожились, как ветхие испуганные листья осени на огне. Дробный топот лошадиных копыт превратился в далекий-далекий перестук водяных капель. Речка замедлила свое движение, потом словно совсем остановилась, застыв серым льдом.

— Батюшки-светы! — ахнул Гаврила, поднося сложенные щепотью пальцы ко лбу.

Я едва успел щелкнуть его по руке:

— Щас тебе перекрещусь, орясина! Хочешь, чтобы чары ослабли?

— Бесовское наваждение… — простонал клиент. — Как же это?..

— Вот так. Тренируемся помаленьку. Это тебе не в ворон плевать.

Перед нами замаячили темно-серые силуэты. Едва слышные голоса доносились до нас словно сквозь толстенное ватное одеяло.

— Опричники, — шепотом определил Гаврила. — Нас ищут…

— Пускай поищут, — разрешил я, доставая сигареты. — Паутинка часа два нас надежно прикрывать будет.

— Они нас не увидят, что ли?

— Нет. Если ты, конечно, резких движений делать не станешь.

— Не стану, — торопливо пообещал Гаврила. — А говорить можно?

— Можно, но тихо.

— Лепо-ота!.. — хрипло протянул воеводин сын. — Научишь меня?

— А кто только что возмущался — «бесовское наваждение»?! Сиди уж… Кстати, раз мы здесь застряли, расскажи-ка о своей проблеме. Всё равно к Заманихе твоей не скоро попадем.

— А?

— Зачем, говорю, вызвал меня? — Гаврила вдруг потупился.

— Чего молчишь? Говори…

В паутинке только и остается, что говорить. По сторонам-то смотреть больно неинтересно — одни серые разводы, как манная каша, по стеклу размазанная…

Вместо того чтобы объяснить суть своей просьбы, клиент залился розовой краской и замычал что-то неразборчивое… Ну понятно с ним всё. Мог бы я и раньше догадаться. Какие у этого увальня возможны еще проблемы, кроме любовных? Очень распространенный тип заданий! Пожалуй, самый распространенный. Процентов шестьдесят, а то и семьдесят моих клиентов — жертвы любовных страстей!.. Выполнять такие задания легче легкого; карьеру на них делать — как домик из кубиков складывать. Ведь плата за любые бесовские услуги одна: подписавший договор после окончания срока земного своего существования переходит под покровительство нашего ведомства… Вот и приходится мотаться по планете то там, то сям — готовить кадры… И не мне одному, конечно. Много нас. Имя нам, как известно, легион, а то и больше. Не было бы на Земле любви — ад терзала бы адская безработица! Точно говорю — как младший оперативный сотрудник отдела кадров!

— Амурные делишки? — выпустив первую струю табачного дыма, осведомился я.

— А?

— Красну девицу присмотрел, говорю?

— Присмотрел, — выдохнул Гаврила. — Ох девица… Уста сахарные, речи медовые…

— Ладно, ладно, — прервал я его. — Знаем. Глаза — рафинад, брови — фруктовая помадка, уши — сливовый мармелад. Не человек, а кондитерская лавка!.. Ты мне конкретные цели ставь. Хотя дай-ка сам догадаюсь… Ты ее желаешь, а она тебя нет?

— Желаю! А она — нет!

— И я должен ее охмурить. Правильно?

— Неправильно, — нахмурился Гаврила. — Охмурять не надо. Пусть она меня по-настоящему полюбит, без всяких там… штучек… Тем более что один охмуряла у нее уже есть.

— Соперник? Это здорово!

Честное слово, я обрадовался, что задание будет не таким рутинным и неинтересным, как подумалось сначала.

— Соперник… — В горле моего клиента заклокотал зарождающийся плевок. — Ух, я бы его!.. Только он воин опытный. И умные слова говорить умеет. И все его почитают. А я… Оксана говорит — молод еще.

— И часто ты с ней общаешься, с Оксаной?

— Один раз у колодца подкараулил. Из дома браслет червонного золота стащил, который от матери остался. Грех на душу взял… Сердце Оксане раскрыл, а она посмеялась. И отец потом уши надрал…

— За браслет?

— Ага. И за колодец.

— А с колодцем-то что случилось?

— Плюнул с досады… — вздохнул Гаврила. — Откуда я знал, что он завалится? Всё Колуново теперь в соседнее село за водой ходит.

— Понятно, — сказал я. — Теперь хотя бы прояснилось, в каком именно веке родилась известная русская пословица.

— Какая? — поинтересовался Гаврила.

— Не важно. Давай с твоим делом сначала разберемся. Итак, Оксана… Откуда она и кто вообще такая? Только не заводи про сахарные уста, а по делу говори.

— Оксана — девица, — сообщил Гаврила. — Дочка сестры вдовицы Параши.

— Параша… извини за выражение, кто такая?

— Купец Силантий был тут у нас… О позапрошлом годе лихоманка его в могилу свела. Вдовица его осталась. Живет в имении… За деревенькой, за буграми, потом через овраг идти… Недалеко… У Параши сестрица в Москве померла. Перед смертью прислала сиротку Оксану к единственной родне на приживание.

— Ясно… Теперь о сопернике.

— Ну что о нем сказывать? Если б ты, Адик, немного пожил в здешних местах — хоть один денек, — сам бы всё узнал. Георгий — богатырь, каких земля русская еще не видывала. Не так давно вернулся отдыхать после подвигов ратных. Басурман в восточных степях бил. Самого Ахмета Медного Лба пленил.

— Что еще за Ахмет?

— Известный воин басурманский! Георгий давно за ним гонялся. Победил даже как-то раз, голову ему разбил шестопером. Думал — конец пришел душегубу. Ан нет. Басурманские колдуны Ахмету взамен разбитой кости вставили медную заплату, и начал Ахмет почище прежнего бедокурить. Города в одиночку брал — во как! Разбежится, медным лбом ухнет в ворота — те в щепки! Никакого тарана не надо! А дальше ужо просто… Но богатырю удалось-таки сего Ахметку стреножить. Хотя и с трудом. Раны Георгий получил кровавые.

— Надо думать, от ран кровавых он довольно скоро оклемался, если за девицами уже бегать начал… И как далеко их отношения зашли? Я имею в виду Оксану с Георгием?

— Отношения-то… Видел я их вместе два раза или три. Георгий в гости ко вдовице повадился. А уж там-то… Известно, что творится.

— Хочешь сказать, что девица Оксана, возможно, уже вовсе не девица? — спросил я и сразу об этом пожалел: Гаврила взревел так, что паутина, колыхнувшись, едва не слетела в реку. Опричники, всё еще копошившиеся на берегу, встревожились — это прекрасно было видно через изрядно поредевшие паутинные нити… Адовы пылающие глубины! Нас ведь сейчас обнаружат!

Одной рукой зажимая Гавриле рот, другой придерживая рвущуюся в бой дубину, я шептал защитные заговоры, которые явно никакого эффекта не имели, — все мои силы и всё мое внимание уходило на то, чтобы хоть как-то нейтрализовать последствия идиотского своего высказывания!..

Гаврила мало-помалу успокоился. Я встряхнул онемевшими руками и, отдуваясь, запоздало попросил извинения.

— Нечисть болотная! — услышал в ответ. — Вот перекрещу тебя — будешь знать!

— Погрози, погрози… Я-то в любой момент могу улетучиться — в экстренных случаях это инструкцией не запрещено. Пока договор не подписан, имею полное право!

— Бесовское отродье!

— Замяли, ладно тебе! Между прочим, ругайся, но меру знай. Я же твоих родителей не трогал!

— Про Оксану и думать плохо не смей!

— Не смею, не смею… Смотри — опричники уже собираются. Молись, что вопля твоего не услышали. То есть не сейчас. Потом как-нибудь помолишься… А хотелось бы знать: куда они намылились? Вроде бы прискакали из деревни, а направляются совсем в другую сторону?

Опричники и правда, вскочив на своих вороных, торопливо потрусили по броду к лесу, темневшему на противоположном берегу.

— К Заманихе, куда еще? — буркнул Гаврила. — На берегу они нас не нашли, под водой… и искать незачем.

— Решили, что мы успели-таки до леса добежать?

— Решили… Кроме как к Заманихе нам податься некуда… Батюшка меня дома теперь ждет. Как портки спустит, да как… Прощение у него год вымаливать буду!.. А вот с опричниками не так всё просто. Они же меня с тобой вместе видели, а ты с Еропкой повздорил. Опричники обид не прощают, друг за друга стоят, потому что иначе им — смерть. Бояре да народ больно много зла на них накопили.

— Другими словами, — подытожил я, — к Заманихе нам путь заказан… Других ведьм, на постой путников пускающих, в округе нету?

— Других извели, — сообщил Гаврила. — Куделиху утопили, Поганиху сожгли, а Паскудиху диким зверям скормили.

— Сволочи! — возмутился я. — Ну и нравы у вас, дорогой товарищ! Если так дальше пойдет, в вашем временно-пространственном периоде ни одного оператора-консультанта не останется! Как же вы, несчастные, будете бесов вызывать? И ведь до Заманихи доберутся!

— Не доберутся, — успокоил меня Гаврила. — Как по тропинке лесной пойдут, так выбредут на лужайку заколдованную и дальше пройти не смогут… Заманиха — бабка хитрая. К ней только знающий человек тайными тропками попасть может.

— Ну, успокоил ты меня. Ладно, пока всё относительно неплохо…

Договорить я не успел. Сколько раз замечал: как только вслух выразишь уверенность в том, что всё относительно неплохо, — моментально случается какая-нибудь неожиданность!

Невесть откуда взявшийся опричник, придерживая саблю на поясе, присел на корточки прямо передо мной, умелыми пассами убрал заговоренную мною паутину и, прищурившись, проговорил:

— Здравия вам, души грешные…

ГЛАВА 2

Признаться, перехватить Гаврилу, сына воеводы Ивана, я не успел. И это с моей-то реакцией, не уступающей реакции самого античного Ахилла, который, как известно, копья и стрелы на лету ловил!

Прежде чем я успел что-либо сообразить, увалень, прямо из положения «сидя» скакнув вперед, гвозданул беспечно улыбавшегося опричника чудовищной своей дубиной по голове. Удар сорвал с опричника черную шапку, а самого его отбросил на середину брода. Издав победный клич (в крике отрока явственно, впрочем, можно было разобрать древнейшее многофункциональное матерное ругательство), Гаврила ринулся к поверженному противнику.

А опричник неожиданно легко вскочил на ноги, выхватил саблю, коей и успел блокировать второй удар дубины. Гаврила замахнулся в третий раз, но опричник, извернувшись, нанес ему в цистерноподобное брюхо сокрушительный удар ногой. Удар получился ничего себе — нечто среднее между «маваши» из арсенала контактного карате и приемом, которым строптивые кобылы с помощью мощных копыт отгоняют чересчур назойливых жеребцов. Гаврила вылетел из воды на берег и чугунной чушкой тяжко обрушился на песок. За ним молниеносным зигзагом свистнула сабля.

— Хорек вонючий! — выдохнул воеводин сын, прикрываясь дубиной.

Сабля, взвизгнув, расщепила дубину почти пополам и обломилась у самого навершия. Оба оружия превратились в ненужный хлам.

Я сразу раздумал ввязываться в драку, смотрел, что будет дальше. Безоружная рукопашная схватка, знаете ли, самый увлекательный и зрелищный номер в любом военном представлении.

А дальше было вот что. Опричник, деловито засучивая рукава, надвигался на поднимавшегося с песка Гаврилу. Наверное, супостат решил, что исход боя сомнений ни у кого не вызывает, поэтому шел вразвалочку, никуда не торопясь.

Зря он так, конечно… Недооценить противника — всё равно что проиграть!.. С другой стороны, откуда ему было знать о том, что здоровенный увалень хоть ни уха ни рыла не понимает в карате, зато владеет древним боевым мастерством убойной плевбы?

Гаврила перекатился на спину, локтями уперся в песок, набрал в грудь побольше воздуха и плюнул. Опричника, будто на водных лыжах, отнесло по поверхности реки к противоположному берегу.

— Попался! — тут же приняв вертикальное положение, крикнул Гаврила.

Конечно, я обо всем уже догадался, хотел предупредить отрока, но… Да, виноват, слишком зрелищем увлекся — очень уж здорово месились добры молодцы! Куда там боям без правил в «восьмиугольнике»…

Потрясая кулачищами, Гаврила скакал через брод. Примерно на середине реки он вдруг остановился, опустил руки и — словно потеряв вес — медленно и неуклюже поднялся метра на три над водой. Я видел, как опричник по ту сторону реки развел в стороны поднятые руки и принялся совершать в воздухе круговые движения растопыренными пятернями, будто делая кому-то невидимому массаж.

Тяжелое Гаврилино тело, повторяя траекторию движения рук опричника, несколько раз повернулось вокруг собственной оси.

— Батюшки! — взвизгнул Гаврила.

Опричник несколько увеличил амплитуду движений, а потом и вовсе замахал руками, как ветряная мельница крыльями.

Гаврила, превратившийся в подобие пропеллера, невнятно, но пронзительно просил пощады. Опричник последний раз взмахнул руками — будто встряхивал мокрое белье. Гаврила, вращаясь, как бумеранг, поднялся еще метра на два в воздух, откуда по идеальной дуге спланировал к моим ногам. Я даже отпрыгнул, чтобы не очень засыпало песком.

— Батюшки… — жалобно пискнул Гаврила, глянув мне прямо в лицо, и закрыл глаза.

— А будет знать, как без предупреждения нападать! — проговорил, выходя на берег, Филимон, мокрый с кончиков рогов до самых копыт, надежно упрятанных в черные сапоги. — Шапку мою измял, саблю сломал… Где ты такого откопал-то, Адик?

— Не я его, а он меня, — ответил я, отвечая на рукопожатие. — А насчет сабли, здесь недалеко, на опушке, сразу две валяются — совершенно бесхозные.

Филимон ощупал голову. Прямо между рогов в ворохе серых жестких волос угадывалась большущая шишка.

— Башка теперь дня три трещать будет, — сообщил Филимон. — Надо же, какая дубинища… Как свая железобетонная!.. Нет, как с такими работать, скажи, Адик, а? Ведь убьют прямо на задании! Не успеешь и командировку закрыть!.. Покурим?

Мы присели рядом на бережку, причем Филимон — явно злорадствуя — использовал бесчувственное тело моего клиента в качестве скамейки.

— Мальборо… — завистливо проговорил он. — А я вот второй месяц махорку самодельную шмаляю… Возьму у тебя еще парочку, ладно?

Он вытащил три сигареты, одну сунул в рот, две — за пазуху. Усмехнувшись, подмигнул…

Нравится мне этот бес! Не только потому, что коллега, и не только потому, что мы с ним сколько уже лет одним делом занимаемся. Просто веселый он парень, веселый всегда — несмотря ни на какие заподлянки, в которые по роду службы постоянно втюхивается!..

Вот видели ли вы когда-нибудь человека (извините, беса), который стоял бы по уши в самом натуральном дерьме и при этом рассказывал анекдоты?.. А я видел! Стажером тогда еще был, на подстраховке работал, а Филимон уже трудился в полную силу… Думаете, Геракл лично Авгиевы конюшни чистил? Геракл, хоть и древний грек, вовсе не дурак был. Гидре шею намылить или там немейскому льву морду набить — с этим всякий справится, если постарается, конечно, а вот лопатой фекалии ковырять… Сказку про реку, пущенную в конюшню, много позже придумали — на что, кстати, Филимон, которому без всяких остроумных инженерских штучек пришлось отработать вручную, нисколько не обиделся. Он, может быть, и рад бы был отмазаться от той грязной работы, поручив ее бесу уровнем пониже, но Артур Эдуардович Флинт — злобный начальник оперативного отдела, бес, что называется, старой закалки — как раз находился на дежурстве, и подобных вольностей никто себе позволить не мог… Между прочим, Флинта после того дела повысили в звании, дали капитана, а Филимону только похвальная грамота и досталась…

— Ты как здесь? — спросил я Филимона.

— Да крендель один, — с удовольствием затягиваясь, проговорил Филимон, — в опричники идти не хотел. Вот я за него и барабаню почти полгода. Долго еще… Опричнина — это тебе не Российские Вооруженные силы. На всю жизнь берут! Ну человеческую, естественно… Мне, кстати, нравится здесь. Вольно! Что хочу, то и делаю. Пью, гуляю, девок щупаю. Антураж к тому же, сам понимаешь, подходящий — черепа, то-сё… Как в СС в сорок третьем, где я три месяца торчал… Правда, в баню с мужиками не сходишь, вот загвоздка!.. Меня здесь ценят. Я им систему наказаний усовершенствовал. Раньше как заживо в кипятке варили? Кинут в котел, где вода уже бурлит, человек бульк — и всё, и готов. Не успевали ребята потешиться!.. А я предложил в холодную воду ослушника погружать и подогревать котел понемногу. И он лишние полчаса поживет, и ребята подольше посмеются.

Я поморщился. Филимон посмотрел на меня с сожалением, вздохнул и сменил тему:

— Ну а ты как?

Я кивнул на неподвижного Гаврилу.

— Любовь? — определил опытный Филимон.

— Она самая.

— А-а… Местный парнишка. Я его пару раз видел в округе. Что вы с ребятами-то не поделили? Они на вас целую армию собрали.

Я коротко рассказал, добавив в конце:

— Недоразумение, короче говоря, вышло.

— Недоразумение, — кивнул Филимон. — Только расхлебывать очень хлопотно. Ладно, я тебе по старой дружбе попробую помочь. Ну чтобы ребята от тебя отстали. Мозги им немного попудрю. Сам ведь понимаю: какая работа, когда за тобой пятьдесят верзил с саблями гоняются? Так что не дрейфь! Добывай зазнобу для этого красавчика. Как освободишься, нашим привет передавай… Сложное хоть дело-то?

Я пожал плечами:

— Обычное. Он, она и соперник.

— Ну бывай… А паутинку твою я сразу не заметил. Когда увидел тебя, с этим бегемотом в обнимку под обрывом сидящего, так ребят сразу подальше и отправил, а сам остался потолковать. Ромео твой — борзый, хотя и молодой. Где он так плеваться-то научился?

— Это у него семейное.

Филимон коротко хохотнул, затоптал окурок, поднялся, натянул на голову шапку.

— Пойду я. А то ребята уже подкрепление собирают, наверное. Будь поосторожнее, Адик. Если что, обращайся ко мне, помогу… У Заманихи остановился?

— Ну да.

— Хорошая бабка. Надежная. Наш человек. Только немного того… С тараканами в голове.

— В смысле? — удивился я.

Филимон не стал объяснять. Оглушительно, по-бесовски, свистнул, удовлетворенно кивнул, когда сверху донеслось конское ржание, взлетел на обрыв и скрылся.* * *Надо было спешить. Чего доброго, опричники вернутся из лесу несолоно хлебавши — та еще встреча выйти может!.. Дожидаться, пока Гаврила очнется сам, я не стал. Набрал полную бейсболку речной воды, плеснул ему на лицо. Сын воеводы Ивана открыл глаза и первым делом спросил:

— А где… этот?

— Ушел, — ответил я. — Убежал то есть. Здорово ты его отделал!

— Отделал… — повторил Гаврила дрожащим голосом, в котором в равной степени были смешаны недоверие, тоскливый испуг и радость по поводу того, что кошмар наконец закончился.

— Отделал-то отделал, но дружки его могут с минуты на минуту вернуться, — поторопил я. — Так что вставай и веди к Заманихе.

Гаврила поднялся, тряхнул круглой головой, пнул ногой изувеченную дубину с застрявшим в ней обломком сабли, вздохнул и, покачиваясь, направился к броду.

— Минутку! — остановил я его. — Давай сначала договор подпишем, а потом уже всё остальное…

Да уж, предварительная работа с клиентом у меня слишком долгая получилась: две драки, покушение на убийство, скачка по полю, обморок, даже один труп! А к конкретной работе я пока так и не приступил…

— Я его убил? — удивился Гаврила.

— Не его — ворону.

— А-а… Ну где подписываться?

Я щелкнул пальцами, и в руках моих появился должным образом обработанный кусок березовой коры — береста.

— Суть задания, — проговорил я и, пропустив стандартную трепотню вроде: «Оперативный сотрудник отдела кадров бес Адольф, с одной стороны, Гаврила, Иванов сын, — с другой…» — зачитал: — «Невзирая на поползновения богатыря Георгия заставить любимую девицу отрока Гаврилы Оксану воспылать искренними чувствами к вышеозначенному отроку…» Коротко и ясно! Распишись в том, что с оплатой согласен, и можно приступать к выполнению задания.

— Чем расписываться? — дрогнувшим голосом спросил Гаврила.

— Чем-чем… Не знаешь, что ли?

Тяжело вздохнув, мой клиент подобрал обломок сабли, зажмурившись, легонько чиркнул по указательному пальцу на правой руке. Я протянул ему бересту. Гаврила старательно вывел внизу жирный красный крест, очень похожий на тот, который обычно рисуют на бортах машин скорой медицинской помощи.

— Грамоте не разумею, — пояснил Гаврила.

— Ну и ладно. Теперь отправим документ в контору.

Я дважды щелкнул пальцами. «Клик-клик» поплыло над рекой в сторону леса, откуда издевательски откликнулся филин.

Гаврила вздрогнул и схватился за грудь, точно удостоверяясь, что душа его пока не отлетела от тела.

— Не пугайся, — успокоил я. — Сообщение не прошло. Зоны покрытия не хватает. Правильно, уничтожили всех операторов-консультантов — как же связь бесперебойно работать будет?.. Сейчас еще раз попробую.

Четырежды на берегу раздавалось звонкое кликанье, дважды ухал филин. Пальцы у меня уже начали деревенеть, когда в ответ на очередное «клик-клик» из лесу протяжно завыл волк. Береста вырвалась из моих рук, занявшись синим пламенем, как ракета взлетела вверх и пропала.

— Готово! — обрадовался я. — Договор в конторе, можно приступать!.. Показывай свою тайную тропу к Заманихе.

— Пошли, — вздохнул Гаврила, всё еще держась обеими руками за грудь.

— Пошли, — согласился я. И мы пошли…

* * *

Никакой тайной тропинки я не заметил. То есть вообще не увидел даже подобия тропинки. Гаврила уверенно шел вперед, петляя между древесных стволов. Время от времени он наклонялся и, бормоча что-то, водил пальцем по покрытой сырой травой земле. Потом поднимал голову и авторитетно изрекал:

— Направо!.. — Или:

— Налево!..

Так и шли. К полудню, когда мои копыта ломило от усталости, за очередным буреломом показался бревенчатый домик, рискованно покачивавшийся на двух примерно полутораметровых опорах — замшелых балках, кажется, деревянных.

«Интересно, — подумал я, — а если ветер подует?.. Хотя откуда в лесной чаще ветер?..»

— Вот и пришли, — сообщил Гаврила, показывая на домик.

Я немного подождал (почему-то подумалось, что спутник сейчас отвесит поклон и по-былинному проговорит: «Избушка, избушка, повернись к лесу передом, а ко мне задом…»), но ничего не дождался.

Да и какой смысл в том, чтобы избушка к нам задом поворачивалась? Дверь-то располагалась прямо перед нами, хоть и на высоте. Я постучался, слегка подпрыгнув. Дверь, душераздирающе скрипнув, отворилась. Жутковатая старушечья морда выглянула наружу, открылся рот, в котором блеснул обломанный желтый клык, и мы услышали:

— Чую-чую, гости дорогие ко мне пожаловали. Проходите, будьте добреньки.

Спросить — каким же это образом мы без вспомогательных средств взберемся в дверной проем? — я не успел. С порога, словно трап, свесилась тряпичная лестница. Старуха отворила дверь пошире. Я вскарабкался, отряхнулся, строго (как и полагается старшему по чину) глянул на хозяйку, рассыпавшуюся в угодливых поклонах.

— Заманиха ты будешь?

— Я буду, батюшка, — подтвердила бабка, — проходите, дорогие гости, присаживайтесь.

Присесть можно было только на длинную низкую лавку, тянувшуюся вдоль одной из стен. Противоположную стену целиком загородила большая печка, в которой разом можно было зажарить не одного Иванушку. В центре единственной комнаты стоял колченогий стол. С потолка свисали травяные пучки вперемежку с засушенными рептилиями, похожими на зеленые тряпочки. На столе, между прочим, приветливо дымился прикрытый рогожкой чугунок.

Бабка Заманиха, скромно скаля клык, перебирая коричневыми узловатыми пальчиками кокетливый пурпурно-зеленый передник, тихо стояла в уголку, всем своим видом выражая: мол, не обессудьте, гости дорогие, чем богаты, тем и рады; ждали, ждали вас, прибирались не один час, извольте не серчать…

Я серчать и не думал и в этом временно-пространственном периоде надолго задерживаться не собирался. Был бы только относительно безопасный уголок, где можно переночевать пару раз, — и всё. Большего не надо.

— Да! — вспомнил я. — По инструкции полагается проверить личность оператора-консультанта.

— Чего ж меня проверять? — обиделась бабка. — Заманиха я и есть. Меня тут все знают.

— Положено!

Вздохнув, Заманиха полезла за пазуху и вытащила на свет клочок пергамента. Приняв в руки удостоверение, я мельком просмотрел его — всё правильно: «Предъявитель сего является…»

— Эй! Адик! — позвали снаружи.

Я выглянул. Гаврила переминался с ноги на ногу, с сомнением поглядывая на хлипкую тряпичную лестницу.

— А я как же? — осведомился он.

— А тебе-то чего сюда лезть, детина? — довольно громко проскрипела старушка из своего угла. — Тебе не место здесь… Тем более ты и не поместишься.

— В самом деле, — обратился я к Гавриле, — иди-ка ты домой. Договор мы подписали, я за работу принялся. Как выполню, так тебя оповещу.

Гаврила вздохнул, потоптался еще и жалобно так проговорил:

— Куда ж я пойду? Батюшка меня выдерет так, что жив не буду, да и опричники… Можно я с тобой пока останусь? Батюшка хоть и горячий, но отходчивый, добрый. Через день-два от гнева отойдет. Да и с погаными опричниками, может быть, что-нибудь придумаем. Я им в крайнем случае откуп дам большой… Потом, когда всё немного успокоится.

Я задумался. И в самом деле, отпускать сейчас клиента опасно. Погубят его — и вся предварительная работа насмарку!

— Ну оставайся, — разрешил я.

— Можно?! — обрадовался Гаврила. — Ну спасибо, дай бог тебе…

Заманиха звучно кашлянула, и Гаврила смущенно умолк.

— Я, между прочим, против, — высказалась хозяйка. — Тут вдвоем-то не развернешься, а он эвон какой битюг!

— А я вовнутрь и не собираюсь, — откликнулся Гаврила. — Мне там не нравится. Воняет, да еще и гады ползучие висят. Я лучше на свежем воздухе отдохну. Мне не впервой под открытым небом ночевать. Батюшка-то гневливый очень. Хоть и отходчивый… Вы мне только покушать чего-нибудь скиньте.

— Дай ему поесть, — распорядился я.

Старуха поворчала, но всё-таки направилась к столу, сняла с чугунка тряпку, прямо пальцами извлекла жирную жабу — тушенную с овощами, насколько я мог определить по запаху, — плюхнула на деревянную тарелку и, как заправская буфетчица в привокзальном кафе, подала заказ Гавриле.

Он отреагировал точно так, как я и ожидал: вначале раздалось радостное «спасибо», а спустя секунду — натужные всхлипы, напоминавшие урчание воды в неисправном унитазе.

— Продукт только зря извели, — прокомментировала Заманиха, наблюдавшая за Гаврилой через полуоткрытую дверь. — Он ее, голубушку, в бурелом выкинул вместе с тарелкой. Вот, миленький, — обернулась она ко мне, — среди каких дураков дремучих приходится жить!.. А надысь прилетал ко мне один из ваших… Франциском зовут. Полный чугунок лягушек слопал и еще попросил. Культура — одно слово! Культурным завсегда мое уважение… А вы с чем кушать изволите? С болотной тиной, али вишневым сиропом полить?

— Да всё равно. Я в еде неприхотлив.* * *После обеда, на протяжении которого Гаврила, судя по доносившимся снаружи звукам, пытался угомонить желудочные спазмы, я вздремнул. Заманиха убирала со стола. Несмотря на заявленную тягу к культуре, мыть посуду она доверила здоровенному черному коту, который с превеликим удовольствием слизал остатки пищи с тарелок. А чугунок бабка выставила на подоконник, высунула из открытого окна крючковатый нос и немелодично запиликала:

— Цып-цып-цып-цып…

Уснул я под скрежет слетевшихся на зов черных ворон.

* * *

…Пылающий в бронзовых чашах пунш приятно согревает изнутри. Пламя потрескивает в камельке.

Я протягиваю копыта поближе к огню, отхлебываю из чаши и говорю сидящему рядом Филимону:

— Подкинь еще парочку.

Филимон, не открывая глаз, согласно кивает, но и не думает шевелиться. Он обмяк в удобном кресле, расположив чашу с пуншем на пузе… До чего здорово отдохнуть после работы!.. Однако огонь в камельке того и гляди погаснет.

— Подкинь, говорю, парочку, — повторяю я. — И вон того, жирненького…

Филимон зевает, потягивается. Капля пунша падает к ножке кресла, вспыхивает синим огоньком и гаснет. Кряхтя, я поднимаюсь с кресла… и тут же опускаюсь обратно. Устал как собака!.. Расслабился так, что лень даже шаг сделать по направлению к сложенным поленницей грешникам, заранее приготовленным на растопку. Грешники, как известно, в адском пламени горят, но не сгорают; в качестве топлива их можно использовать бесконечно, только периодически менять, чтобы огонь был ровным и не угасал.

— Эй! — окликаю я облюбованного жирненького грешника. — Будь другом, залезь сам в камелек.

— Ну да, как же! — отвечает он. — Вчера всю ночь в одиночку тлел, вашу братию бесовскую обогревал! Почему снова я?! Поленницу ковырни — там еще не бывших в употреблении до черта!.. Извините за выражение.

— Во нахал! — приоткрывая правый глаз, вяло возмущается Филимон. — Ему доверие оказывают, а он нос воротит…

Бронзовая чаша на его пузе наклонилась слегка, и капельки пунша синими вспышками капают на каменный пол — туп, туп, туп… Надо бы сказать Филимону, чтобы чашу-то ровнее поставил и не переводил даром ценный продукт! Но веки сами собой смыкаются, в голове мутнеет… Засыпаю, засы… И Филимон умолк… Только огонь в камельке потрескивает… да продолжает ворчать жирный грешник наверху поленницы… да пунш на пол по капельке — туп, туп, туп…

* * *

Туп-туп-туп…

Я открыл глаза, рывком приподнявшись на лавке. Конечно, никакого Филимона… Пламя, правда, потрескивало, разгораясь, но не в камельке, а в печке. Бабка Заманиха, подоткнув подол, гремела чугунками. За открытым окном голубели сумерки.

Полдня проспал… Надо же — даже сон видел! И так явственно, будто это вовсе и не сон был, а самая настоящая действительность… Наверное, отпуск пора брать — домой что-то тянет… В ушах умиротворяюще звучало: туп, туп, туп…

Я свесил ноги с лавки.

Вот удивительно — проснулся, а все равно «туп-туп» слышу!.. Оглянувшись (Заманиха, заметив, что я проснулся, вежливо пожелала мне «доброго здоровьичка»), попытался определить природу странного звука, словно вынесенного мною из пространства сновидения. Подошел к открытому окну и обомлел.

Опричник —тот самый, которого я напугал в лесу, — натуральный опричник в черном кафтане и с саблей на боку! — довольно мирно сидел на траве и толок что-то в низкой ступе. «Туп-туп-туп», — стучал медный пестик.

Я даже вскрикнул от изумления, но опричник на меня не обратил никакого внимания, размеренно продолжая свою работу.

— Принимай, хозяйка! — раздался позади знакомый голос.

Я обернулся. В дверном проеме показалась голова Гаврилы. Он втолкнул в избу большую вязанку дров, отряхнул ладони одну о другую и осведомился:

— Хватит столько?

— Хватит пока, — откликнулась Заманиха. — Еще б водички — совсем хорошо было бы.

— Ты, бабка, вконец обнаглела! — вякнул Гаврила. — Я что — нанялся в услужение к тебе? Я — воеводин сын, между прочим! Негоже мне черную работу для ведьмы выполнять!

Он заметил меня и облегченно вздохнул:

— Проснулся наконец…

— Ага, — сказал я. — Аты, надо полагать, не скучал без меня…

— Соскучишься тут, — проворчал Гаврила. — То дымоход ей почистить, то дровишек нарубить, то воды наносить…

— Дак я ж старая, — прошамкала от печки Заманиха. — Рази ж мне самой по хозяйству справиться? Ведь не для себя — для дорогих гостей стараюся!

— Принимать на постой командировочных, — заметил я, — одна из основных обязанностей оператора-консультанта.

— Истинно так, батюшка, — закивала Заманиха, явно ни слова не поняв из моего уточнения.

— А что там у нас на заднем дворе член вражеской группировки делает? — осведомился я.

— Что, батюшка? — переспросила Заманиха.

— Только утром от опричников по полям бегали! Суток не прошло, а они уже тут объявились! — строго пояснил я. — Вы что — замирились с ним?

— А… этот-то? Ефимка? — догадался Гаврила. — Я ж говорил, что сюда только тайными тропками пробраться можно. А кто напрямик пойдет, аккурат на заколдованную лужайку выйдет. И будет потом сам не свой.

— Кажный день туды хожу, — добавила и Заманиха, догадавшись, о чем речь, — случайных путников подбираю. Старая ведь, по хозяйству одной не управиться…

— Да-а… — только и смог сказать я. — А еще говорят, что рабский труд экономически не выгоден!..

Я вышел из избушки (вернее будет сказать — спрыгнул). Приблизился к опричнику, похлопал его по плечу, но он не обратил на меня никакого внимания. Пощелкал пальцами перед носом — ноль эмоций, как говорится.

— Не видит он тебя, — высунулась в окошко Заманиха, — не видит, батюшка, и не слышит. После моей лужайки еще часика два такой будет. Что скажу, то и сделает. А супротив пойти не сможет. Разве только помычит. Как работу свою выполнит, я его потихоньку обратно отправлю — прочь из лесу. Он и не вспомнит, где был и что делал…

Наклонившись, я заглянул парню в глаза: пустые, ничего не выражающие гляделки — как у завсегдатаев китайских опиумокурилен. «Туп-туп» — стучал его пестик, разминая на дне ступы в порошок какие-то пересохшие травяные стебли.

— Покажешь мне как-нибудь эту лужайку, — приказал я. — Интересно!.. Ты, Гаврила, боярам недовольным подкинул бы идейку: заманить опричников на Заманихину лужайку, огородить ее трехметровым забором, закинуть им пару сотен ступок с пестиками, и пусть себе общественно-полезным трудом занимаются, чем людей тиранить!

— О как! — восхитился Гаврила. — Ну бес, ну умом востер!.. Жалко только, что все опричники на лужайке не поместятся. А то бы…

Он не стал договаривать, красноречиво погрозив во все стороны пудовыми кулаками.

Заманихе, видно, затея тоже понравилась: при удачном ее осуществлении она была бы обеспечена бесплатной рабочей силой по гроб жизни.

— А нельзя ли, батюшка, так и сделать? — оживилась она. — Вы б с детиной парочке опричников кишки-то выпустили, а как они всей ордой на вас набросятся, бежали бы к лужайке…

— Во кровожадина! — хмыкнул Гаврила довольно громко.

— Ладно, — поспешил я сменить тему разговора. — Стемнело — самая пора приниматься за дело. Пойду познакомлюсь с богатырем-соперником. Или с девицей… Кто ближе живет?

— И я с тобой! — выкрикнул Гаврила. — Не могу я с этой старой каргой сидеть здесь! Она из меня все жилы вытянет! За полчаса до твоего пробуждения намекала, что неплохо бы ей сараюшку отстроить какую-нибудь…

— Дак всё для гостей стараюсь! — взвилась Заманиха. — Для вас же! В избушке тесно, не развернешься. А если двое-трое пожалуют?.. А тут — детина такой здоровый! Для него сараюшку построить — что чихнуть! Пустяк, и только! Еще ломается…

Я снова оглядел опричника. Одного роста со мной — одной, так сказать, весовой категории…

— Гаврила Иванович, — попросил я. — Раздень, пожалуйста, этого трудягу.

— Зачем? — не понял Гаврила.

Заманиха противно захихикала, очевидно истолковав мои намерения по-своему:

— Так, батюшка, так, миленький. Самое оно, когда людишки после заколдованной лужайки не соображают ничего. Я и сама, грешным делом… если симпатичненький какой попадается…

— Тьфу ты! — отмахнулся я. — В самом деле, ненормальная бабка!

Заманиха обиженно замолчала. Хлопнув ставнями, скрылась в доме.

— Зачем раздевать-то его? — переспросил Гаврила, как-то подозрительно косясь на меня.

— Затем, — терпеливо разъяснил я, — что в костюме опричника никто меня остановить не посмеет. Это — раз. Второе, одежда черная — для ночных походов подходящая. И третье… Ну не в джинсах же и футболке на дело переться?

— А… — догадался Гаврила. — Вон чего… Вид утебя и правда — больно басурманский!.. Хитро… А я как же? На меня одежи нету ведь…

— Посидишь с бабкой, подежуришь.

— Да не могу я! — взмолился Гаврила. — Она меня точно сараюшку заставит строить! Или еще что-нибудь выдумает!.. Возьми с собой! Я тебе и дорогу покажу… Ведь полночи блукать будешь…

Я задумался. Дорогу показать — это, конечно, хорошо. Не хочется бродить по здешним буеракам… Только вот Гаврила — фигура, что и говорить, заметная. Куда с такой орясиной-то?.. Я ведь только разведку проведу: посмотрю вблизи — что за человек этот богатырь Георгий?.. Впрочем…

— Раздевай! — скомандовал я. — Дай подумать. — Гаврила быстренько оголил опричника. Попросту вытряхнул его из одежды. Одурманенный парень только мычал, стараясь не выпустить из рук ступку и пестик. Когда его наконец оставили в покое, он уселся в одних портках и снова завел свое «туп-туп»…

Я встряхнул кафтан. Почистил сапоги опричника, перевернул, вывалив из них пустую фляжку, острый ножик и несколько зеленых листочков.

— Во, — сказал Гаврила, покосившись на листочки. — Колдовская травка с полянки. Нацеплял, пока бродил… Поосторожнее с ней — она разума лишает!

— Эта, что ли? — понюхав, определил я. — Конопля-дичок. Верхушки… — Я снова понюхал. — Созревшая! Сейчас как раз сезон… Разума лишает… Тоже мне — колдовство!

— Уж какое есть! — серьезно покачал головой Гаврила. — Мне от любого не по себе!

Я усмехнулся. Весело начинается работа! Первая тайна уже разгадана. Надеюсь, и дальше пойдет так же бодро…

Быстро переодевшись, постучал в окошко, которое тут же распахнулось.

— Какой-то ты, батюшка, не такой… — всё еще обиженно заявила, появляясь в окне, Заманиха. — Не настоящий бес. Вот Франциск — тот бы точно рассусоливать не стал! Культурный мужик. Не только лягушек горазд лопать! Мы с ним, пока он тут гостил, на лужайку постоянно ходили… Шалить…

— Шмотки спрячь мои, — строго приказал я. — Засунься обратно и не мешай, шалунья… Наркоманка старая!

— Песок изо всех дыр сыпется, а туда же, — шепотом поддакнул Гаврила.

Оконные створки с треском захлопнулись.

— Ну и как же со мной? — с надеждой осведомился воеводин сын.

Я уже принял решение.

— А с тобой вот так, — объявил я и поднял руки. — Стой и не шевелись!

Гаврила замер, в шаге от меня, крепко зажмурившись. Я взмахнул руками, мысленно произнося заклинание. Стылый ночной воздух заметно нагрелся, затрещал, переполненный космической энергией, как электричеством. Завершив первый комплекс пассов, я перевел дыхание. Гаврила дрожал, окутанный зеленым искрящимся дымом…

Теперь главное — правильно закрыть заклинание… Опустив руки, я прошептал необходимую формулу. Дымовая завеса вокруг Гаврилы уплотнилась, укрыла его с головы до ног, потемнела… Спустя секунду оглушительно треснул у меня над головой желто-оранжевый сноп искр.

Бабка, без всякого сомнения подглядывавшая в щелку, с визгом шарахнулась в глубь избы. Готово…

Зеленый туман из рыхлого стал маслянистым и нехотя рассеялся. На том месте, где минуту назад стоял сын воеводы Ивана Степняка, мемекал, взбрыкивая копытами, громадный (метра полтора в холке, не меньше) козел — черный, с пегими подпалинами, круторогий и с совершенно безумными, красным огнем горящими, глазищами.

— Ме-э-э! — недоуменно взревел Гаврила, завертевшись вокруг собственной оси. — Ме-э-э?!!

— Не ори, — успокоил я. — Надо было замаскировать тебя, вот я и замаскировал.

— Ме-э?!

— С рассветом чары рассеются.

— Me? — недоверчиво переспросил Гаврила.

— Точно говорю. Век воли не видать — как выражался один из моих клиентов, душу продавший за должность начальника хлеборезки!

* * *

Мало-помалу Гаврила успокоился. С бабкой прощаться я не собирался, поэтому в путь мы двинулись незамедлительно. Наверное, правильно, что я Гаврилу взял с собой. Без него бы мне ни в жизнь не выбраться из этого леса!..

Пройдя брод, я остановился передохнуть и покурить. Тут-то мне в голову и пришла занятная мысль.

— А чего это мы пешком плетемся? — спросил я у Гаврилы.

— Ме-э?

— Чего «ме-э»? Ты вон какой здоровенный! Давай-ка я на тебя верхом сяду. Ездовые собаки бывают? То-то же! Почему бы и козлу ездовым не побыть?

Козел-Гаврила вполне по-человечески вздохнул.

— Ладно тебе, — взгромождаясь на широкую косматую спину, проговорил я, — поехали. Надо до рассвета успеть. В конце концов, тебе не так уж и тяжело… Быстрее можешь?

Гаврила припустил по лугу так, что наверняка дал бы сто очков вперед любой скаковой лошади! Сильный он всё-таки козел… То есть, я хотел сказать, — сильный парень…

ГЛАВА 3

В Колуново пришлось спешиться: ни к чему раньше времени привлекать внимание к собственной персоне… По колено в навозе и грязи мы прошли через всю деревню задними дворами. Сначала я не хотел туда соваться — уж больно воняло, но Гаврила устроил целую пантомиму, взмемекиванием, взбрыкиванием копытами, размахиванием рогами и закатыванием глаз дав мне понять, что на центральной улице мы привлечем внимание всех местных цепных псов. И какая разведка под аккомпанемент многоголосого лая?!

Пришлось с ним согласиться… Гаврила прыгал по кочкам впереди, я шел, чуть приотстав, с трудом выдирая сапожки из густой грязи. Было тихо, правда, надоедливо трещали сверчки. Сверху свисал громадный голубой лунный глаз — из-за треска сверчков казалось, будто это и не луна вовсе, а гигантская неисправная лампа, готовая вот-вот мигнуть последний раз, зашипеть и погаснуть.

На окраине деревеньки Гаврила остановился, тряхнул бородой в сторону низенького, покосившегося на все четыре стороны домика, даже не окруженного забором.

— Нам сюда? — шепотом удивился я. Кивком рогатой башки спутник подтвердил мое предположение.

— В эту хибару? — никак не мог я поверить. — Ты ж говорил, что Георгий — богатырь всея Руси? Защитник православных, гроза басурман! И в такой развалюхе живет?! Что ж ему правительство за выдающиеся ратные подвиги в горячих точках приличной жилплощади не может выдать?

— Me!

— А?

— Ме-э-э!

— Не понимаю я тебя!

Гаврила замолчал. Подумав, уселся на задние копыта, передние задрав, как собачка. Видимо, это означало «служить».

— Служить?

— Me! — радостно кивнул Гаврила.

— Отлично, продолжай. Надо было тебя — перед тем как в козла превратить — выучить языку глухонемых.

Не поднимаясь с задних копыт, воеводин сын окинул окружающую грязь гордым взглядом.

— Служит народу, — догадался я, — а не государю, в греховных страстях погрязшему… Надо же, какой бессребреник!.. Ну пойдем, посмотрим, каков бессребреник в быту… Ты здесь подожди, а я сейчас.

Прокрался к лишенному ставень окошку и заглянул внутрь. Темно было в хибаре, но темнота для беса не проблема! Я, к примеру, и в темноте прекрасно вижу, если, конечно, не забываю взять на задание портативный фонарик…

Обыскав тонким белым лучом помещение, ничего не нашел. То есть совершенно ничего, кроме голых стен, засиженных мухами, и низкого деревянного топчана с лежавшей в изголовье березовой чуркой, очевидно заменявшей подушку… Действительно, бессребреник! Я бы на его месте хоть постельное белье себе выбил у подопечных православных. Ну и стол со стульями…

— Нет его дома, — вернувшись, сообщил я Гавриле.

Отрока-козла это известие повергло в состояние бешенства. Пригнув морду к земле, он зарычал. Увенчанный острой кисточкой хвост, задранный к небу, теперь напоминал копье.

— Тише ты! — зашипел я. — Ну да, нет его дома. Значит, он опять у вдовицы гостит. С ночевой… Слушай, а ты не рассматривал такой вариант: Георгия нашего не девица Оксана интересует, а вдова, а?

Гаврила злобно оскалил крупные желтые зубы.

— Ну, нет так нет. Поскакали к вдове. Посмотрим, чем они там занимаются.

Я вскочил козлу на спину очень вовремя. После слов «чем они там занимаются» он мгновенно сорвался с места и рванул по грязи, как джип-внедорожник на предельной скорости! Буквально через минуту деревня скрылась вдали.

Я изо всех сил цеплялся за косматую шерсть, чтобы не вылететь из «седла». Через овраг мы попросту перепрыгнули. Когда в ушах моих свистнул ветер, я еще успел заметить, как глубоко внизу промелькнула серебряная полоска ручейка… Еще несколько чудовищных скачков — и Гаврила остановился.

— Приехали? — осведомился я.

— Me.

Впереди тянулся невысокий забор, за которым угадывались очертания большого дома — с колоколенками, балюстрадами, широким крыльцом, бесконечными пристройками… Да, это, конечно, не хибарка Георгия… Имей я грязную хибарку без всяких удобств и знакомых с таким доминой, в родных стенах вообще не появлялся бы. Гостил и гостил себе. До вечера засиживался бы — и все дела! Не выгонят же хозяева на ночь глядя богатыря всея Руси?

— Так, — оценил я обстановку. — Гаврила Иванович, оставайся здесь.

— Me?!

— И не спорь! Ты своей невоздержанностью всю разведку испортишь. Я просто посмотрю, примерюсь.

— Ме-э-э!

— Да не волнуйся ты так. Мы договор подписали? Подписали… Значит, тебе теперь беспокоиться не о чем. Я всё улажу. Ясно?

— Me…

— Вот и стой здесь. Жди меня. Я быстренько.

* * *

Вот что мною замечено: деревенские вдовицы никогда не спускают на ночь собак с цепи. Будто вечно пребывают в надежде, что как-нибудь темной ночью прекрасный царевич захочет посетить их гнездышко, и боятся его, распрекрасного, спугнуть!.. Я, конечно, никакой не царевич, но отсутствие во дворе злобного пса было мне на руку. Правда, когда перемахнул через забор, в конюшне забеспокоились-заржали кони — они всегда чуют нечистую силу, особенно по ночам, но это же пустяки! Еще у коров молоко скиснет, что только поутру обнаружат…

Я неслышно пересек двор, двинулся по стеночке, выискивая открытое окошко. Такового не нашел, зато, повернув за угол, увидел свет, пробивавшийся через щель в неплотно притворенных ставнях. То, что надо! Прильнул к щели и стал наблюдать.

Щель очень удачно располагалась напротив широченной, застеленной цветастым одеялом кровати. На ней восседал, свесив не достающие до пола ножки, мужичок в длинной стальной кольчуге и портках до середины лодыжек. Ни статью, ни рельефной мускулатурой мужичок не отличался. Он вообще ничем не отличался. Абсолютно ординарное лицо, маленькие серые глазки, нос пуговкой… Разве что растительность, густо покрывавшая его голову и лицо, была, пожалуй, излишне обильной — мужичку явно не помешало бы сходить к цирюльнику… Русые волосы аккуратно расчесанными прядями спадали много ниже плеч. Длинные усы покоились на впалой груди. Брови торчали этакими задорными кустиками. Пухлая борода, похожая на небольшую диванную подушку, прикрывала горло.

«Что это за тип в доме вдовицы и девицы? — подумал я. — Не может же быть, чтобы это был…»

В комнате прошелестели тихие шаги. В поле моего зрения появилась девушка, одетая в сборный красный сарафан. Стройная такая, тугие косы, высокая грудь, сарафаном не укрываемая (такое не скроешь!), а, напротив, подчеркиваемая. Черты лица — умопомрачительно правильной тонкости! Я даже заволновался… А вы думаете, бес — не человек, что ли?.. Совершенный тип русской красавицы в национальном костюме — только кокошника и не хватало.

«В двадцатом веке, — подумал я, сильнее прижимаясь к щели, — состоятельные иностранцы, желающие познакомиться для серьезных отношений со скромной, привлекательной русской девушкой, выстраивались бы в очереди километровой длины… Да и в шестнадцатом, надо сказать честно… Глаза то-омные. Разрез глаз — необычной для этих мест, изысканной формы. Миндалевидной — так, кажется, это называется… Как же я сразу не заметил? Красота — с чуть-чуть восточным налетом… Что, кстати, девицу нисколько не портит, но придает ей особый шарм… Удивительное лицо: чем больше всматриваешься, тем больше замечаешь того, чего раньше не видел. Словно картина старинного мастера… Наверное, кто-то из предков питал страсть к экзотике… Или матушка ее неровно дышала к симпатичным басурманам…»

Остановившись перед мужичком, девушка взялась за поясок на сарафане…

И в эту секунду, когда я, раскрыв рот, яростно завидовал мужичку, сидевшему на кровати, в комнате раздался голос — скучный, даже сонный:

— Негоже, Оксана, поступать так девице невинной…

Оксана! Эта девушка и есть та самая Оксана!.. Не будь я бесом, сам бы продал кому угодно душу, лишь бы оказаться на месте этого мужичка!

А он продолжил вещать с кровати своим скучным голосом:

— Негоже, Оксана, поступать так…

Девица оставила в покое поясок, повернулась ко мне в пол-оборота и опустилась вдруг на колени.

— Да как же, любезный мой, Георгий… Ведь сил нет при тебе находиться и желанной не быть…

Георгий?! Вот этот вот заморыш, которого Гаврила одним плевком в землю по кадык вобьет, и есть богатырь всея Руси, защитник православных, губитель басурман и гроза нечисти?!

— Дело жизни моей, — голос мужичка окреп и приобрел торжественные нотки, — дело жизни моей бороться до конца своих дней со злой силой, православный народ мучающей. Семья только помехой мне будет. Я лишь сегодня здесь, а раны кровавые заживут — снова в поход двинусь…

— И я с тобой, любезный мой Георгий… — тихо так пообещала девушка, делая движение вперед, — кажется, попыталась обнять колени богатырские.

— Со мной нельзя! — возразил Георгий, ловко подбирая под себя ноги. — Против меня опасностей много! Враги со всех сторон копья и стрелы мечут! Мечи сверкают, как молнии в чистом небе…

— Мне всё равно, — сказала девица, прижимая руки к груди. — Лишь бы рядом быть…

— Топи болотные сапоги гложут, — подумав, добавил богатырь. — Твари ползучие идти мешают, вороны волосья рвут, в глаза когтями метят.

Ну и дела!.. Что это? Охмурил девку, да как охмурил — по полной программе, по высшему классу! — а теперь на попятный?! Мол, ратные подвиги — это вам не так себе!.. Долг чести превыше всего!.. Интересно, у них что-то уже было и он теперь жениться не хочет, или?..

— Позволь же мне хоть эту ночь с тобой провести, — попросила Оксана. — Чтобы в боях смертельных знал ты: ждет тебя любимая, под сердцем у которой дите твое родное…

Ох, как хорошо, что Гаврила остался за забором и ничего этого не видит!

— Ни-ни-ни! — вскричал мужичок, отодвигаясь к стенке. — Дал обет я — пока всю нечисть не истреблю, не познаю плотских утех и радостей семейных тоже!

Я повеселел. Ничего, значит, не было. Нетронутая девица-то… Повезло Гавриле! И мне, соответственно, тоже… Хотя это как еще посмотреть! Большие сомнения меня одолели относительно того, что этот постник охмурить кого-нибудь мог. Такой-то святоша — и охмурить? Маловероятно!.. Почему же тогда Оксана, обладающая внешними данными, которые ни одной мисс мира и не снились, так по нему с ума сходит? Да ей только свистнуть — со всего света женихи набегут, не чета этому волосатику!

Правда, герой он… Всем известный, среди честного народа популярный… Одно слово — богатырь всея Руси!.. А мнение большинства всегда для неопытных молодых девиц много значит.

Я задумался. Оксана тихо плакала, сидя на полу. Богатырь Георгий, нахмурившись, жевал свой длинный ус и смотрел в потолок.

Так, надо разобраться… Кажется, Оксана не притворяется, а на самом деле втюрилась по самые уши в этого неказистого Георгия. Не фальшивит она, не гонится за высоким общественным положением, не мнит остаться на страницах истории женою великого ратного деятеля… Любит по-настоящему, искренне… Фальшь бы я сразу учуял! Кому, как не мне, чуять, когда люди правду говорят, а когда лгут?

А Георгий… Может, он и богатырем в здешних местах считается, но, по-моему, просто идиот! Будто семейная жизнь с такой красавицей ратному делу помешает! Обет какой-то глупый дал… Ох уж мне эти средневековые личности! Навыдумают условностей и сами же мучаются потом!

Так, так, так… Надо разобраться, в конце концов… Что мы выяснили? Она — любит, он — идиот… А почему она любит? Ясно, не красотой его неописуемой пленилась — было бы чем пленяться!.. Ратные успехи его в Оксане горячие чувства пробудили — вот как! И недоступность богатыря!

— Уходи… — пробубнил Георгий. — Раны мои свербят. Отдохнуть мне нужно… Не ровен час — Параша заметит тебя в моей комнате… Вставать мне завтра рано. Сам государь на обедню велел приехать…

Не переставая плакать, закрыв лицо ладонями, Оксана поднялась и выскользнула из комнаты. Богатырь спрыгнул с кровати, задул свечи, горевшие на столике рядом. В темноте раздался протяжный вздох и сразу после этого скрип — Георгий улегся почивать…

Я отошел от темного окошка. Возвращаться к истомившемуся Гавриле не спешил — успею… А сарафан, между прочим, — это очень сексуально! Девица стоит — одежда скрывает фигуру; шаг сделает — сквозь тонкую ткань явственно обозначаются безупречной формы ножки и бедра… Какой простор для непристойных фантазий!.. Мама дорогая, какой же идиот этот Георгий, какой идиот!..

Луна тем временем скрылась за облаками. Стало совсем темно. Пригибаясь, я отбежал к забору, одним прыжком перемахнул через него и едва не рухнул на козла-Гаврилу.

— Ме-э? — сердито забил он копытами. — Me?? Ну, ме-э-э???

Пришлось мне соврать.

— Там он, — сказал я. — Спит. Один. Оксану не видел, но, надо думать, она тоже не полуночничает. Слушай, посмотрел я на этого Георгия… Объясни мне, в чем его сила-то? На вид уж очень… плюгавенький.

Гаврила ничего мне объяснять не стал… Может, не захотел, а может, просто побоялся перетрудить свой козлиный речевой аппарат.

— Поехали обратно! Я днем выспался, остаток ночи в безопасности буду разрабатывать план дальнейших действий.

— А ме?

— А ты ляжешь спать, утром проснешься человеком — таким же, как был.

Гаврила просиял. Первый раз видел выражение безграничного счастья на мохнатой морде животного!.. Запрыгнув на спину козла, я крепко уцепился за рога.

— Ме-ме! — протрубил Гаврила. Должно быть, на козлином языке это обозначало: «Поехали!»

И мы рванули вперед. Вернее, назад — к лесной избе бабки Заманихи.

ГЛАВА 4

— Главное, — проговорил я, — это чтобы Оксана всю сцену пронаблюдала от начала до конца.

— Me… Тьфу ты… привязалось… А если она не увидит?

— Увидит, — немного подумав, сказал я. — В окошко смотреть будет.

— А почему это она обязательно в окошко смотреть будет? — напрягся Гаврила.

Я вздохнул:

— Кто мне говорил, что охмурил богатырь Оксану, — ты или не ты? И потом, обыкновенный долг гостеприимства — хотя бы из окошка гостю помахать… Будет смотреть, и всё тут! Тебе же лучше, чтобы она всё видела!

Гаврила промолчал…

Мы уже второй час сидели в кустах недалеко от оврага. Шагах в полусотне от нас высились хоромы вдовицы Параши. Денек обещался быть жарким. И не только потому, что Гаврила, руководствуясь выдуманным мною планом, собирался спровоцировать на драку богатыря Георгия. Солнце, не успев взойти как следует, начало ощутимо припекать.

— А если он просто мимо пройдет и в мою сторону не посмотрит? — заговорил снова Гаврила. — Всё-таки, я — отрок несмышленый, а он — о-го-го!

— Мало ли что о-го-го… Помни, чему я тебя учил, и старайся действовать четко по плану! Очень важно, чтобы Оксана увидела: вы случайно повздорили, подрались и ты накостылял богатырю всея Руси по шее без всякого почтения. Попытайся также нанести ему как можно более позорные повреждения. Чем смешнее выглядит поверженный противник, тем лучше… Запомни — ничего непригляднее опровергнутого авторитета нет! Осрами его, понял? Поплюйся — это то, что надо!

— Сомневаюсь я… — поскреб покрытый светлым пушком подбородок Гаврила. — Как мне его победить-то? Ну зацепить его я, пожалуй, смогу. Но накостылять…

— Ты что — боишься? — разозлился я наконец. — Если боишься — так и скажи. Я сам всё сделаю, а ты иди к батьке своему, подставляй задницу под отеческие нравоучения… Да видел я этого богатыря! По сравнению с тобой — червяк! Ты его на одну ладошку посадишь, а другой прихлопнешь — так, кажется, у вас принято выражаться?

— Не боюсь я, — возразил Гаврила, — а сомневаюсь. Странный какой-то у тебя этот… план. Что же я, как разбойник с большой дороги, среди бела дня ни с того ни с сего на доброго христианина напрыгну?

Я на минуту прикрыл глаза рукой и мысленно попросил владыку адских глубин даровать мне еще немного терпения. Потом начал заново:

— Для индивидуумов, обладающих особо выдающейся интеллектуальной мощью, объясняю в двадцатый раз! Оксана твоя ошибочно считает Георгия самым сильным, самым ловким, самым удачливым воином. Помимо ратных достижений за ним, как я понял, никаких других не числится. Красотою он не блещет, богатств не имеет…

— Благолепием отличается и богобоязненностью! — угрюмо подсказал Гаврила.

— Ага, ну и это еще… Но для девицы, готовой… э-э… — Я осекся, вовремя сообразив, что о вчерашней попытке Оксаны соблазнить набожного богатыря Гавриле лучше не рассказывать. — Короче говоря, для девицы благолепие и богобоязненность — не самое главное! Ратные подвиги душу девичью разбередили, так? От этого и будем танцевать!

— Танцевать?

— Не перебивай. Тебе необходимо побить Георгия на его поприще! Доказать, другими словами, что как воин ты богатыря превосходишь многократно!.. Когда великий ратоборец окажется в пыли у твоих ног, Оксана подумает: а так ли он велик на самом деле, богатырь-то этот?.. Лично мне рассказы о тысячах посрамленных басурман кажутся сомнительными! Георгий — такой хлюпик, что и одного-то вряд ли сможет одолеть. Так что не бойся! Действуй, и не забывай — я рядом! Страхую тебя!

— Ты меня — что? — напрягся Гаврила.

— Рядом буду! — рявкнул я. — Стану невидимым, и если вдруг каким-то чудом Георгий станет тебя одолевать, приду на помощь. Уж вдвоем-то мы богатыря уделаем! Фертшейн наконец, дубина?

— Фер-р-штейн… — медленно выговорил Гаврила явно незнакомое ему слово. — Но лучше мне было бы вместе с Георгием на ратное дело пойти и в одном бою, плечом к плечу с басурманами рубясь, в воинском мастерстве его честно превзойти! И с почестями домой вернуться!.. Только меня батюшка на войну не отпустит… И еще — по законам царевым за оскорбление прилюдное наказание полагается суровое.

— Я тебе о чем толкую! Сделай так, чтобы все поняли — не ты его оскорбил, а он тебя! Мол, богатырь первым начал, а с меня и взятки гладки!..

Ворота отворились. Со двора Параши на белом коне выехал всадник. Я, честно говоря, с трудом узнал в нем Георгия. Богатырь всея Руси закован был с ног до головы в железо. На левом его бедре висел громадный меч; за спиной боевой лук скрещивался с посеребренным колчаном; султан из цветных перьев на высоком шлеме увеличивал рост Георгия едва ли не вдвое… Да, теперь богатырь выглядел куда более внушительно, чем ночью в спальне в одних портках!

— Пошел! — подтолкнул я Гаврилу.

— А Оксана… может быть, и не смотрит вовсе… — прохрипел Гаврила.

— Вон! Глянь!

Отрок посмотрел туда, куда я указал, и вздохнул. Оксана, прикладывая к влажным глазкам белоснежный платок, маячила в раскрытом окне… Нет, какая всё-таки красивая девушка! А Георгий, повторюсь, идиот!

— Пошел! Делай так, как я тебя учил!

На этот раз я подтолкнул Гаврилу немного сильнее, чем требовалось. Тумбообразный детина выкатился из-под куста и затормозить успел, только оказавшись на расстоянии метра от испуганно вставшего на дыбы скакуна.

— Отроку следует чинно по улице следовать, — осаживая коня, степенно проговорил Георгий. — Не бегай без оглядки, не то набьешь себе шишек… Не поранился ли ты, мил человек?

Гаврила поднялся на ноги, стряхнул с себя пыль.

— Ну, давай! — прошептал я.

Воеводин сын прокашлялся, бросил косой взгляд на притихшую в окне Оксану и довольно громко проговорил:

— Зачем ты конем меня стоптать хотел, дяденька?!

Георгий очень удивился — даже мне это было заметно.

— Разве не узнал ты меня, отрок? — подбоченившись в седле, спросил он. — Или, падая, буйну голову всё-таки повредил? Не могу я вред причинить человеку православному, доброму. Обет такой дал. Ступай себе с богом домой.

Я заскрипел зубами. Не может он православному доброму Гавриле вред причинить! И тут у него обет! Что же делать теперь?

Гаврила, явно сбитый с толку, стоял столбом, загораживая дорогу богатырю.

— Ну же, дай мне проехать, мил человек… — ласково проговорил Георгий.

— Больно! — неожиданно завопил воеводин сын, хватаясь обеими руками за свою правую ногу. — Конем стоптал! Ног лишил!

Георгий открыл рот, а вошедший в роль Гаврила рухнул ничком и зашелся в таких стенаниях, что даже мне стало не по себе.

— Обет нарушил! — вопил Гаврила. — Убил меня совсем! Ах, на что я теперь годен без ноги буду!

— Мил человек… — начал было богатырь, но голос его заглушила серия стонов.

Из открытых ворот уже выглядывали любопытные слуги.

— Стоптал! Стоптал! — надрывался заметивший пополнение аудитории Гаврила. — Ах, боль какая! Ах, боль!.. Чтобы девицу-невесту суженую у меня украсть, обет свой нарушил, на безоружного напал!..

— Не нападал! — еще громче закричал Георгий. — Врет он всё, поклеп возводит! Сам налетел, как смерч, из кустов!

— Умираю! — взвизгнул Гаврила и, закатывая глаза, добавил. — А святой обет ты всё-таки нарушил, бесстыдник…

— Врешь! — проревел богатырь, выхватывая из ножен громадный свой меч. — Сейчас я тебя, дьяволово отродье!..

Ну молодец, Гаврила! Довел-таки Жорика до белого каления!.. Талантливый парнишка… Как бы теперь только ему голову не срубили этим чудовищным кладенцом!.. Я торопливо пробормотал заклинание невидимости и выбежал на свет.

Георгий, соскочив с коня, несколько опомнился. Меч вложил обратно в ножны, припомнив, что перед ним — безоружный отрок, да еще вроде и травмированный… Не знаю, наверное, он хотел Гаврилу в назидание отшлепать или пенделей надавать — иначе зачем ему было спешиваться? Но намерения Георгия так и остались нереализованными, потому что воеводин сын, забыв о поврежденной конечности, резво вскочил на ноги и с криком:

— Никому не позволено отрока Гаврилу обижать! — влепил богатырю нехилую оплеуху. Что самое удивительное, богатырь устоял на ногах!.. Не в полную силу Гаврила бил, что ли? Стеснялся, или не до конца захватил его азарт драки еще?.. Слуги вдовицы Параши, густо заполнившие проем между раздвинутыми полностью створками ворот, оживленно загалдели, предвкушая увлекательное представление. На всякий случай я подошел поближе. — Вот же тебе за мою обиду еще! — Гаврила снова широко размахнулся, но на сей раз его удар не достиг цели. С непостижимой ловкостью закованный в стальные доспехи богатырь увернулся от увесистого кулака, схватил одной рукою детину под локоть, а второй за пояс и умелой подсечкой обрушил его наземь… Не видать мне во веки вечные родного адского пламени, если это не прием самбо! Нет никакого сомнения — Гавриле требуется помощь! Как бы это поаккуратнее сделать?..

Пока я соображал, события развивались со стремительностью просто поразительной. Гаврила вскочил на ноги, размахнулся сразу обеими руками, но богатырь и на этот раз без труда ушел от удара — воеводин сын, по инерции пролетев два шага, головой врезался в кованое седло. Конь шарахнулся в сторону, а Гаврила снова опрокинулся.

Второй раз поднялся он уже не так быстро. Надо отдать ему должное, теперь он действовал явно осмотрительнее: без оглядки в бой не бросался, топтался вокруг противника, делая обманные выпады, — пытался подловить Георгия и врезать наверняка и в полную силу.

Наконец, как ему показалось, удобный момент настал. Георгий, отступая от сучившего во все стороны кувалдами отрока, споткнулся. Гаврила взревел, занося над головой врага кулак, и… тут же полетел вверх тормашками! — богатырь, взмахнувший руками вроде бы для того, чтобы удержать равновесие, мгновенно перегруппировался, несильно толкнул кончиками пальцев детину под подбородок, для пущего эффекта еще и зацепив шпорой правую Гаврилину ногу.

Гаврила, Иванов сын, рухнул как подкошенный!.. Вот так богатырь Георгий! Вот так мастерство рукопашного боя!.. Честное слово, такого я не видел даже при непосредственном участии в урегулировании конфликта между кланом шаолиньских монахов и сектой дзинь-циустов-душителей!.. И ведь Георгий даже не ударил пока ни разу детину по-настоящему! Всё время в обороне! Меч свой и тот не обнажил — хотя бы для устрашения! Не может и Гаврила применить искусство убойной плевбы — лицом к лицу с противником особо не поплюешься…

Встав на четвереньки, Гаврила бросился вперед, намереваясь схватить богатыря за ноги и повалить. Тот взвился в воздух, в безупречном сальто пролетел метра два и приземлился точно позади отрока. Легонько толкнул его ногой в массивную задницу, и воеводин сын пропахал носом землю.

Ну всё!.. Пора этому конец положить!.. Увальня-переростка богатырь победил с блеском — посмотрим теперь, как он справится с невидимым бесом…

Разминая руку для фирменного хука слева, я неслышно подошел к богатырю, укоризненно наблюдавшему за тем, как посрамленный отрок барахтается в дорожной грязи.

Георгий вздрогнул и на секунду замер. Потом рывком развернулся, одновременно вытаскивая из ножен меч. Прежде чем я успел удивиться тому, каким это образом богатырь сумел почуять мое приближение, Георгий рукою, защищенной боевой перчаткой, перехватил меч за лезвие и — без размаха, но сильно и точно — влепил мне перекрестьем прямо в лоб.

Сильнейший удар — да еще крестом!

Летел я, наверное, метра три, а потом катился по земле кубарем метров двадцать — как раз столько, сколько необходимо было пролететь и прокатиться, чтобы оказаться в тех самых кустах, где мы с Гаврилой прятались, ожидая выезда супостата со двора вдовы.

Последнее, что я успел услышать, перед тем как потерял сознание, — восторженные крики слуг, наблюдавших схватку. И встревоженные вопли поселян, сбегавшихся на шум к вдовьим хоромам.

* * *

— Гостенек любезный, — потирая уши, проговорила Заманиха, присаживаясь рядом со мной на травку в тени лесной своей избушки. — Мне от прабабки моей отличное заклинание осталось — лишение речи. Давай мы детине неразумному жабу в рот засунем и заговорные слова скажем, чтобы он ее выплюнуть не мог. Тогда он орать наконец перестанет. А то всех зверюшек распугал в лесу!

— Себе жабу засуньте… знаете куда?! — неистовствовал Гаврила, размахивая кулаками. — Нечисть поганая! Погубили меня! Погубили! Как я теперь людям в глаза смотреть буду?! Убью вас! Переплюю всех до одного!

Я закурил третью подряд сигарету. Заманиха вертела в сморщенных лапках кусок сосновой смолы. Гаврила болтался в воздухе, крепко привязанный за ноги к толстенной дубовой ветке.

— Это неплохо, что мы у него смолу-то отняли, — заметила она. — Теперь ему для плевбы снарядов не накопить… Да и орет он без отдыха два часа уже… Откуда слюне взяться? А всё-таки жабу в рот — было бы надежно…

— Засуньте себе свою жабу! — в который раз истерически предлагал Гаврила, молотя ни в чем не повинный воздух ручищами. — Вместе с договором вашим уродским! Не хочу никаких договоров! Отдайте обратно мою душу! Не хочу!

— Обратной силы договор не имеет, — злорадно заявила бабка. — Раз уж подписался — теперь всё. Надо было смотреть, что подписываешь! И срок работы беса Адольфа не ограничен по времени… Так что, детина, ори не ори, а никуда тебе не деться…

Я молчал. Курил. А к чему мне разговаривать-то? Да и сказать было нечего. Опростоволосился — это да. Маху дал. Как никогда за все годы службы — клянусь огненными вихрями преисподней!

Кто ж мог подумать, что богатырь Георгий с такой легкостью справится с Гаврилой? Понятно теперь, как он на ратном поле легендарные почести приобрел. Хлипенький-то хлипенький, а в который раз доказал, что мощь телесная не имеет значения. Как он Гаврилу месил! Чтоб у меня хвост отвалился, как он его месил!.. Оксана-девица только успевала хихикать в ладошки, радуясь за своего возлюбленного!.. Недолюбливаю я русских богатырей. Какие-то они… неправильные! Сплошной нестандарт!.. Этот Георгий: от горшка два вершка, а играючи детину в пять раз больше себя с грязью смешал — в прямом и переносном смысле!.. Или того же Илью Муромца взять. Тридцать лет и три года валялся на печке, понятия не имея о таких вещах, как спортзал и тренировка, а потом вдруг встал и всем накостылял.

Где логика?

Кстати, насчет логики… Как Георгий смог меня узреть? Я же невидимым был! Никто меня не видел — ни слуги, ни Оксана, ни народ, сбежавшийся на шум, ни даже сам Гаврила… А богатырь всея Руси углядел. И врезал, конечно. И не просто так, а крестом! Удар крестом для беса в тысячу раз больнее, чем, скажем, дубовой палицей или куском рельса с железнодорожного полотна! До сих пор голова гудит, перед глазами искры сверкают… Ничего не соображаю… И неизвестно еще, когда оклемаюсь!.. Да, крестом… Выходит, Георгий понял, кто я такой есть?

Но как? Как??

— Урррою!!! — ревел Гаврила…

Вовек не забуду сегодняшнего дня! Внукам и правнукам моим, бесенятам, буду пересказывать позорную историю первого своего провала — в назидание!

* * *

…Получив перекрестьем рукояти меча в лоб, я укатился в кусты. Потерял сознание, но всего на несколько минут — может, на десять, не больше. А когда очнулся…

Народу на пятачке у открытых ворот вдовы Параши набилось великое множество. Человек сто примерно. Тут были и слуги вдовы (им достались места в первых рядах), и жители близлежащей деревни, и дворовые папаши Гаврилы, и десяток опричников, что называется, при исполнении. Стоял там и уже знакомый мне мельник Федя — судя по связанным сзади руками, его снова захомутали опричники.

Благочестивый богатырь Георгий, воодушевленный вниманием публики, веселился вовсю. То принимал картинную позу, ставя ногу на поверженного отрока, как на охотничий трофей, то хлопал Гаврилу перчаткой по широкой спине, имитируя процесс выбивания пыли; даже один раз — когда оглушенный сын воеводы Ивана умудрился подняться на четвереньки — оседлал побитого противники и для потехи пришпоривал его, цокал и натягивал воображаемые поводья. Каждую выходку Георгия народ встречал взрывом хохота.

Мне сразу вспомнились собственные инструкции, выданные Гавриле перед боем:

«…Очень важно, чтобы Оксана увидела: вы случайно повздорили, подрались и ты накостылял богатырю всея Руси по шее без всякого почтения. Попытайся также нанести ему как можно более позорные повреждения. Чем смешнее будет выглядеть поверженный противник, тем лучше. Запомни — ничего непригляднее опровергнутого авторитета нет. Осрами его, понял?..»

Осрамил, нечего сказать…

А паскудная девица Оксана, между прочим, аж до слез хохотала, едва не вываливаясь из своего окошка. И не она одна, конечно. Ржали слуги. Покатывались деревенские жители. Хихикали в кулачок дворовые Гаврилиного отца. Гоготали опричники, не замечая, кстати, того, что мельник Федя, пригнувшись, несется от них в сторону ближайшего леса. Опять ушел, проныра такой, от возмездия!..

Затем толпу лошадиными грудями раздвинули несколько всадников. Один из них — дородный мужичина с гигантской палицей на боку — спрыгнул с коня, подбежал к богатырю Георгию и взволнованно заговорил, жестикулируя.

О чем говорил всадник с богатырем, я не слышал — в ушах у меня всё еще звенело после сильного удара. Но очень быстро я понял, что этот, с палицей, и есть гневливый батюшка Гаврилы воевода Иван Степняк.

Выслушав воеводу, Георгий отошел в сторону и, скрестив на груди руки, остановился в позе наблюдателя. Теперь действовал Иван Степняк. Одним мощным движением он вздернул непутевого отпрыска на ноги, присел и перебросил громадную сыновью тушу через колено. Поколебался немного и, решившись, сдернул с Гаврилы портки, обнажив белую задницу, размером многократно превосходившую лоб слона.

Толпа восторженно взвыла. Кто-то вложил в руку воеводы кожаный ремень…

Когда началась порка, я зажмурился. Толпа многоголосо ревела. Гаврила выл по-белужьи. Оксана заливалась смехом…

Я отвернулся — это ведь был не только позор отрока, но и мой тоже!.. Никогда раньше, клянусь собственными рогами, такого не случалось! Ужас, просто ужас!

Кое-как нашел в себе силы и прочитал заклинание, вызывая дождь. Получился настоящий ливень, да какой! С грозой, с молнией, с полным затемнением неба и исчезновением солнца за лиловыми тучами — настоящее бесовское светопреставление!..

Народ с воплями разбежался кто куда. Папаша-воевода быстренько прекратил экзекуцию. Богатырь Георгий укрылся от дождя под брюхом своего коня. Оксана захлопнула ставни. Гаврила поднялся, подтянул портки и со всего духу кинулся бежать — никто его не преследовал… Я, всё еще оставаясь невидимым для всех (кроме Георгия), ринулся вслед за детиной.

Никакого труда не составляло догадаться, куда бежит Гаврила: к бабке Заманихе — куда же еще? Для него теперь лесная избушка ведьмы — самое безопасное место на всем белом свете!..

Уже возле избушки заклинание моей невидимости иссякло. Обезумевший от позора и горя Гаврила набросился на меня с кулаками. Пришлось принять кое-какие меры…

* * *

— Урррою!!! — ревел Гаврила. — Нечисть поганая, противники добрых людей! Опозорили, осрамили! Обманули! Убью!!!

— Жабу в рот, — снова предложила Заманиха. — У меня уже уши заложило от его крика.

— Ничего, — успокоил я, — надолго его не хватит. Уже два часа буйствует. Скоро затихнет. Должен же он когда-нибудь устать и угомониться?

Гаврила громоподобным воплем немедленно объявил о том, что угомонится он нескоро. Я с сомнением посмотрел на веревку, стягивавшую ноги детины, другой конец ее привязан был к толстенной ветви дуба, произраставшего в нескольких шагах от избушки Заманихи. Гаврила болтался на привязи вниз головой, как Буратино, и орал во всю мощь своих тренированных легких раненым носорогом.

Вовремя я его стреножил! Иначе он бы здесь всё разнес. Мне б рога посшибал, а бабку Заманиху на этот самый дуб загнал, как плешивую кошку, и избушку ее с землей сровнял бы.

— Слушай, друг! — попробовал я успокоить неистовствовавшего отрока. — Не всё еще потеряно! Мы проиграли битву, но не войну! У нас договор подписан с тобой?..

— Знать не хочу никакой договор! Отпустите меня! То в козла обратили, то на всеобщее посмешище выставили! Вместо того чтобы Оксану в меня влюбить! Опустите!

— А раз подписали договор, то и беспокоиться не о чем! — договорил я, без твердой, впрочем, уверенности в голосе. — Будет Оксана твоей, будет. Ну посмешил народ — с кем не бывает? Небольшая осечка вышла… В следующий раз будем действовать осмотрительнее…

— Не будет следующего раза! Не хочу больше! Я вас всех убью! И Георгия убью! А Оксану украду! Бабку из избушки выгоню, буду здесь с Оксаной жить! Никого и близко не подпущу! Сволочи! Нечисть! Бесовщина! Проклятие рода человеческого!

— Прыткий какой! — возмутилась Заманиха. — Выгонит он меня из дома, а сам здесь со своей кралей поселится… Да я ему сейчас!..

— Цыц! — прикрикнул я на нее. — Пошли в горницу. Пообедаем, пока отрок в ум войдет. Да подумаем о том, как нам дальше быть…

«Вообще-то, — вдруг пришла мне в голову мысль, — чего тут думать? Надо за советом и помощью обращаться к старшему товарищу! К Филимону то есть… Он в здешних местах уже давно, публику местную знает, может, чего и подскажет…»

— Нет, бабка, — сказал я, остановившись по пути к избушке, — обед отменяется… Я отлучусь ненадолго, а ты пока присмотри за отроком. Скоро буду.

— Присмотрю, присмотрю, — обрадовалась Заманиха. — Ужо я!.. Жабу в рот!

— И пальцем клиента не тронь! Ему и так досталось сегодня. А если чего учудишь — в контору сообщу, чтобы тебя в должности понизили, лишив места оператора-консультанта! — пригрозил я. — Будешь кикиморой на болоте выть, заплутавших путников пугать!

Ведьма моментально съежилась, пробормотала какое-то проклятие и запрыгнула в свою избушку. Я полез за ней.

* * *

— Франциск-то тоже из ваших… — бормотала старуха, помешивая варево в чугунке. — А культурный — не в пример некоторым… У него такая штучка была… Он без всяких дедовских приемчиков со своими общался!.. До чего культурный бес был — не то что ты… Мы с ним так дружно жили!

От чугунка вверх тянулась тонкая струйка зеленого дыма. Весь потолок как диковинной паутиной покрыт был зелеными пульсирующими нитями.

— Не отвлекайся, — посоветовал я. — Дым густеет. Мешай старательнее…

— …Штучка такая, — тем не менее продолжала бормотать Заманиха, — говорит в нее, а его другой бес, на тыщу верст отсюда отдаленный, слышит!

— Не отвлекайся… Мобильник, что ли?

— Ага, кажись так эта штучка по-культурному-то называется…

— Твоему Франциску в следующий раз напомни инструкцию, — сказал я. — Пункт тридцать первый: «В отдельно взятом пространственно-временном периоде запрещается пользоваться приборами, произведенными в других периодах, отстоящих от данного более чем на пять лет вперед…»

— Чего?

— Ничего, — буркнул я. — Работай!.. Стукнуть, что ли, начальству на этого Франциска? Инструкции нарушает, с контингентом излишне сближается…

Дым из зеленого стал черным — струйка, исходившая от чугунка, разбухла. В избушке густо запахло паленым.

— Готово, — проговорила Заманиха, отходя в сторону.

Я извлек из чугунка забытую старухой деревянную ложку, встал над ним так, чтобы лицо мое полностью закрывал черный дым, и, сконцентрировавшись, тихо позвал в булькающее варево:

— Филимон! По желанию или без желания по крайней нужде явись брату своему по крови…

Достаточно оказалось проговорить заклинание один раз. Впрочем, Филимон ведь находился не так уж далеко… Когда я, откашливаясь и протирая глаза, отступил назад, он уже стоял посреди комнаты в расстегнутом до пупа кафтане, в шапке, сдвинутой набекрень, с большой куриной ногой в одной руке и деревянным ковшом, наполненным мутной, едко пахнувшей жидкостью, — в другой.

— Что за манера отрывать от дела в неурочное время? — недовольно проговорил Филимон, озираясь. — Это ты, что ли, Адик?

— Кто ж еще…

— Блин, прямо из-за стола вытащил!.. Хорошо еще, что ребята укушались в умат и ничего не заметят… А меня местное пойло не берет — я к адскому пуншу привыкший!.. Чего надо?

— Дело есть, — сказал я, кивком указав Заманихе на дверь.

Бабка, вконец обидевшись на то, что ее выгоняют из собственной избы, поджала губы и молча ретировалась. Филимон, крякнув, опорожнил ковш, закусил курятиной, рыгнул и, вытирая руки о кафтан, осведомился:

— Насчет сегодняшнего переполоха, что ли?

— Ты как догадался?

— Чего тут догадываться? Шухер устроили на всю округу! Зачем с Георгием-то связались?

— По делу, — объяснил я. — Гаврила — клиент мой — изнывает от неразделенной любви, а богатырь…

Вкратце я объяснил Филимону суть проблемы. Когда закончил, Филимон, неожиданно посерьезневший, уселся на лавку и, сняв шапку, почесал шишку между рогами.

— Что такое? — встревожился я.

— Ну и вклепался ты, Адик! — сочувственно протянул мой коллега. — Надо же так вклепаться!.. Дай закурить…

Его реакция мне, понятно, не понравилась. Если уж сам Филимон — опытный оперативный работник — чешет голову, то мне остается без лишних разговоров писать рапорт об отставке.

— Скажи толком, в чем дело, — протягивая сигарету, попросил я.

— Еще не догадался?

Филимон, как истинный бес старой закалки, очень любил отвечать вопросом на вопрос. Не знаю почему, но меня такая манера иногда раздражает!

— Нет, — сказал я, — не догадался.

— Ну слушай… Георгий, как последний из истинных русских богатырей, десять лет назад был возведен на Высшую Ступень Света…

Я так и сел там, где стоял, то есть попросту шлепнулся на пол!

— Чтоб у меня хвост отвалился! — простонал я, когда обрел наконец дар речи. — Как же так?! Шестнадцатый век на дворе! Воителей Света всех до одного еще в двенадцатом уничтожили! Ланселот Озерный — с ним повозиться пришлось, но и он окочурился! Как раз последним из Воителей был! И самым могущественным!.. При чем здесь Георгий?!

Филимон вскочил с лавки.

— Я тебе про Воителей Света разве толкую?! — закричал он. — Тьфу, помянул же ты гадость эту! Воителей Света нет давно и… счастье наше, что нет!.. Просто Георгий наделен особым даром борьбы с созданиями преисподней. Против такого бесу твоего ранга даже и рыпаться не стоит! Он такого, как ты… тут так говорят: на одну ладошку положит, а другой прихлопнет — и мокрого места не останется!

— Что же мне делать? — простонал я. — Договор-то подписан…

— Что делать, что делать… — передразнил Филимон. — Ничего не делать!

И швырнул окурок за окошко.

— Сразу бы мне пояснил все тонкости твоего задания, — проговорил он, помолчав немного, — сказал, с кем тебе бороться придется… Лично бы тебя обратно в контору отправил… А твоего Гаврилу в помойной яме утопил бы, чтоб он честного беса не путал!

Я не знал, что и ответить. Надо же, жил себе спокойно, работал, разбирался потихоньку с людскими страстишками — и вдруг напоролся на Георгия-богатыря, ударника труда конкурирующей организации! Такого только тронь — сразу разборки начнутся на высшем уровне! Уж не говоря о том, что тронуть мне его как следует и не удастся: прихлопнет он меня — и правда мокрого места не останется! Я всего-навсего оперативный работник отдела кадров, мелкая сошка, а он — ратник, находящийся под особым покровительством! Его прямая обязанность — уничтожать таких, как я! И по роду службы он делает это так же легко, как бабка Заманиха тараканов лаптем давит! Вот оно как…

Воители… Старая история!.. Как известно, Добро и Зло в мире уравновешены. На единой территории планеты Земля работают представители Света и Тьмы — бок о бок, друг друга не касаясь. По возможности, конечно. Стычки-то всё равно случаются, и не так уж редко, но заканчиваются они ничем. Подрались, подсчитали с той и с другой стороны потери и разошлись, сверкая поредевшими в бою оскалами. Вооруженный нейтралитет — вот как это называется!.. Жизнь подчиняется закону вселенского равновесия, так испокон веков было, так и сейчас, так и через много тысяч лет будет. Никому не дозволено чаши весов в ту или иную сторону перевешивать! Ну избитую метафору про неразрывность света и тени помните?..

А вот с Братством Воителей Света небольшая проблема получилась. Началось всё с обыкновенного объединения ничем не выдающихся воинов. Собрались, поклялись до последней капли крови сражаться со всякой нечистью (с нашей конторой, если точнее), выхлопотали себе незамысловатую степень покровительства Света — и пошло-поехало! То они наших колотили, то мы их…

Такие Братства вовсе не редкость. Наша контора тоже вербует себе среди людей преданных союзников. Но обычно подобные организации долго не существуют. Век человеческий он вообще скоротечен… Но Братство Воителей Света всё набирало и набирало силу, росло и ширилось, не прекращая ни на миг, между прочим, военных действий и при этом всё чаще и чаще получая положительный качественный и количественный результат!.. Начальство нашей конторы поздно спохватилось, когда уже созданий Тьмы практически полностью с территории планеты вычистили. Еще немного — и настал бы для всех натуральный золотой век!..

А золотой век знаете что? Хаос! То есть ничего!.. Вот представьте себе место, где один только свет, и совсем нет тени. Представили? Что получается? Ага, правильно — пустыня! Безлюдное, безводное, безжизненное пространство… Именно таков конечный результат деятельности Братства Воителей!..

И грянула Великая Битва… Ох и дрались мы с ними! На все пространственно-временные периоды звон шел! Самые кровопролитные схватки случились в двенадцатом-тринадцатом веках, а отголоском — в первой половине двадцатого отозвались!..

Люди, как существа мало сведущие в отношениях Света и Тьмы, складывали всевозможные легенды и былины, отражая отдельные эпизоды Великой Битвы. Но в целом, конечно, многое переврали. По крайней мере, называть Братство Воителей рыцарями Круглого стола было просто глупо! При чем здесь какой-то стол?! Не было никакого стола — ни круглого, ни квадратного! Соответственно не было среди Воителей и никакого равноправия — строжайшая иерархия!.. Только с главным из Братьев люди угадали: звали его действительно Артур. Правда, он вовсе не королем был, а носил звание Высшего Архангела… Между прочим, сам Мерлин, если хотите знать, был нашим шпионом! И гадил Братству помаленьку, пока его не разоблачили и не шлепнули! Ладно… Обо всем рассказывать долго очень… Кому интересно, возьмите учебник бесовской истории Средних веков и почитайте… Но, во имя свирепых адских псов, не вздумайте поверить человеческой писанине про короля Артура и Круглый стол! Враки там всё! Врака на враке сидит и вракой погоняет! Да…

Что дальше-то было? Ну по одному всех лидеров Братства уничтожили…. И настал снова тот самый вооруженный нейтралитет — полное равновесие, суровые трудовые будни для той и другой стороны… А легендами о Братстве Воителей Света у меня на родине теперь маленьких бесенят пугают!

— Н-да… — словно услышав то, о чем я думаю, проговорил Филимон. — Георгий, конечно, не Воитель Света, но сволочь изрядная. Сколько он наших братьев загубил!.. Я вот думаю: не собрать ли бесов покрепче хорошенький такой отрядик и не накостылять ли ему?.. Вот только повышения полномочий добиться сложно. Сам знаешь: с нашими бюрократами свяжешься — не рад будешь. Да и не только в этом дело…

Я тряхнул головой. Новость изрядно оглушила меня. Сильнее, наверное, чем недавний удар крестом по лбу… И что же мне теперь делать?

— Что делать-то мне? — переспросил я.

Филимон вытащил из моей пачки еще одну сигарету, прикурил, затянулся и молвил:

— Вот что: наплюй на договор с клиентом и возвращайся. В конторе я за тебя похлопочу. Всё-таки бес я заслуженный, работник старательный, да и ты на хорошем счету… За невыполнение условий договора строго тебя не накажут. Войдут в положение. От невезухи никто не застрахован! Тебе ведь именно не повезло, правильно? Думал — обычное задание, а нарвался вон на кого — на самого Георгия!.. Ну отстранят временно от работы — отдохнешь, сил наберешься.

— А как с Георгием? — поинтересовался я. — А если опять контора проморгает? Получится как тогда — с Братством…

Филимон демонстративно трижды плюнул через правое плечо.

— Типун тебе на язык! — сказал он. — Думаешь, о Георгии не ведают наверху, что ли? Я же и сообщил, как только в этом временно-пространственном периоде объявился!.. И знаешь, что мне ответили? Близко к нему не подходить!.. Вот такой приказ я получил… Соотношение сил — в равновесии. Среди созданий Тьмы, между прочим, ратники тоже есть такого же ранга, как сей богатырь злосчастный. Так что во избежание возможных конфликтов… Ну сам понимаешь…

Я молчал.

— Чего притих? — спросил Филимон.

— Можно до вечера подумать?

— А что тут думать? — удивился и встревожился мой коллега. — Ты, Адик, давай-ка без этого самого… без самодеятельности! Возвращайся домой, и всё тут! Понял? Условия договора были заведомо невыполнимы, и твоей вины в том, что задание провалено, нет!.. Ну что, пойдем?

— Куда? — спросил я, хотя прекрасно знал куда.

— На место твоего прибытия. Оттуда и отправишься в контору.

Я кивнул и выпрыгнул из избушки. Заманиха толкла что-то в той ступке, которую вчера эксплуатировал опричник Ефимка. Гаврила, уже успокоившийся, висел вниз головой на ветке. Покачивался. Я посмотрел на него и сказал выпрыгнувшему за мной Филимону:

— Может, он меня отправит? Вечерком?

— Ну нет! — строго ответил Филимон. — Я лично проконтролирую. Чувствую, как в тебе неудовлетворенность кипит… Накостылять, поди, всё еще хочешь Георгию?

Я пожал плечами. И сам не знал, чего хочу… Странное какое-то состояние… Может, всё из-за того, что я первый раз по-настоящему позорно провалил задание? Профессиональная честь страдает, и всё такое…

— Давай, давай, — торопил Филимон, — пошли… Мне ведь к ребятам пора. А без меня у тебя ничего не получится…

Это точно. Вернуть беса из временно-пространственного периода назад в контору может только другой бес. Или клиент — по собственному желанию. Но последнее — крайний случай, которого у меня еще никогда не было. Обычно же бес автоматически переносится домой, как только клиент признает, что задание выполнено. Есть, правда, еще один способ отправиться в контору, но я о нем говорить не хочу…

— Бабуля! — крикнул Филимон. — Приготовь зелье для отправки!

— А кто отправляется-то? — встрепенулась Заманиха.

— Адик.

— А, миленький, конечно, приготовлю… Только вы там еще передайте, — добавила она, мстительно посмотрев на меня, — чтобы в следующий раз покультурней бесов присылали. Как Франциск, например…

— Не обращай внимания, — сказал Филимон, заметив, что я открыл рот для ругательства, — дура бабка. Ну не понравился ты ей…

Заманиха убежала в избу, загремела там чугунной посудой. Гаврила, всё это время переводивший взгляд с меня на Филимона и обратно, вдруг заговорил.

— Спустите меня на землю, — попросил он. — Я больше не буду буйствовать.

Филимон щелкнул пальцами, и Гаврила тяжело обрушился под дерево.

— Бесовщина… — пробормотал он, поднимаясь. — А я сразу понял, что ты не простой опричник. Тоже из бесов, да? То-то я с тобой справиться не смог!

Филимон только хмыкнул. Гаврила почесал в затылке и обратился ко мне:

— А ты… Адик… Уезжаешь, что ли?

— Уезжаю, — развел я руками. Мне было неловко перед клиентом — задание-то так и осталось не выполненным.

— А я? — неожиданно воскликнул Гаврила.

— Что «ты»? Минуту назад кричал — проваливай! Договор хотел расторгнуть.

— Погорячился, — вздохнул Гаврила. — Ну срам такой пережить — это же не просто… Да и горячая кровушка во мне бушует… В отца пошел… Ты бы не уезжал, а? Оставайся, а? Разрешаю… Без тебя-то совсем плохо. Мне тогда Оксаны как своих ушей не видать!

Вот орясина!.. Думает, что я из-за его воплей назад собрался! Ему оперативный бес — такси по вызову, что ли? Захотел — пригласил, захотел — назад отправил, захотел — передумал и снова пригласил. «Разрешаю…»

— Поздно, — сказал я. — Слово, как тебе известно, не воробей. Вылетит — не поймаешь! Прогнал меня, вот и отправляюсь…

— Сам прогнал — сам и призову! — напыжился Гаврила. — Заманиха, когда я у нее зелье просил, чтобы тебя вызвать, говорила, что призванный бес будет мне верным слугой, пока задание мое не исполнит!

Я даже рот раскрыл от такой наглости! И не придумал, что ответить-то. Филимон нашелся быстрее.

— Слушай, ты… — угрожающе надвинулся он на Гаврилу. — Чебурашка-переросток! По твоей вине Адик взыскание получит, а может, и выговор! Думать надо было башкой дубовой, когда заговоры над костром читал! Соизмерять требования с возможностями! Оксану он захотел! Хрен тебе, а не Оксана, дубина! Вообще забудь про нее, понял? Твое счастье, что Адик у нас немного того… — Он покрутил пальцем у виска. — Мягкохарактерный… Если бы ты меня попытался с богатырем Георгием стравить, я бы тебе…

Не договорив, Филимон оскалился и зашипел. Гаврила испуганно отпрянул назад.

— Ладно, — махнул я рукой. — Оставь его… Он ведь тоже не знал…

С минуту Гаврила судорожно вникал в суть сложившейся ситуации. Две продольные морщины, обозначившиеся на широком его лбу, заворочались, как два жирных червяка.

Из избушки выглянула Заманиха.

— Готово зелье! — крикнула она. — Хоть сейчас отправляйтесь.

— Сейчас нельзя, — рассудительно проговорил Филимон. — Надо сначала прийти на то место, откуда призывали его… В соседний лесок, я так понимаю? — спросил он у меня.

Я кивнул.

— Батюшка! — взвыл вдруг Гаврила, бросаясь передо мной на колени. — Друг любезный! Родненький ты мой! Не покидай меня! Оксана для меня больше жизни значит! Уж постарайся еще чуть-чуть! Может, получится?! Буду тебя во всем слушаться! Хочешь в козла меня обратить? Пожалуйста, хоть в жука навозного! Только не улетай! Еще разочек попробуем с тобой! Я тебе… Я тебе… Озолочу! Отец мой, воевода, богат! Я у него для тебя… Золотом с ног до головы осыплю!

— Золотом? — нехорошо поинтересовался Филимон. — И сколько у тебя, верзила, при себе есть?

— При себе — нисколько, — всхлипывая, признался Гаврила.

Филимон разочарованно махнул рукой.

— Вот… — Детина закатал рукав рубахи и показал синюю ленточку, повязанную на запястье. — Вот и всё, что у меня сейчас есть. Самая главная драгоценность! Лента с кокошника Оксаны… Она сронила, а я подобрал!

— Нужна мне эта лента… — пробормотал Филимон. — Хватит лясы точить! Адик, слушай…

— Я у батюшки могу много украсть!

— Цыц! — оборвал детину Филимон. — Раскудахтался! Украсть я и сам у кого хочешь что хочешь смогу!.. Адик, давай я его это самое… превращу во что-нибудь?

— Во что? — опешил я.

— Ну во что-нибудь бессловесное… В чурку березовую!

— Не надо, — сказал я. — Лучше пойдем… На ту полянку, куда меня вчера приземлили.

Гаврила опустил рукав и вздохнул. Я тоже… Ох, представляю, какими словами меня начальство в конторе поносить будет… Подрывник! Отстающий! Позорник!.. Капитан Флинт — известный грубиян и садист — и вовсе способен снять с себя форменный ремень с пряжкой и на потеху публике отстегать… Да даже если и не так… Стыдно всё-таки, клянусь адскими глубинами, стыдно… Ну почему я такой уродился-то? Другие бесы, и не по одному заданию провалившие, нисколько не стыдятся! Начальство выговорами их хлещет, а им всё как с гуся вода — только утираются! Ни один из бесов — кроме меня, конечно, — и знать не знает, что такое «совесть» и почему ею мучаться надо. А я какой-то… недоделанный! Поэтому, наверно, и больше по служебным делам мотаюсь, чем дома сижу… Нет, на работе, конечно, по дому скучаю, а как вернусь с задания… Коллеги отдыхающие насмешками достанут!.. Хорошо хоть не все так ко мне относятся. Тот же Филимон всё же понимает, что бес я толковый, как оперативный сотрудник, конечно… И еще пара-тройка таких бесов есть… Хотя и они несколько снисходительно на меня посматривают — не один раз замечал. Бесовскую породу-то не усмиришь… «А ведь меня от работы отстранят, — подумал я, — на годик-другой… Целых два года слоняться, хвост поджав? Терпеть насмешки?.. Ох ты, пламя преисподней, как же не везет-то!»

— Двинули, — сказал Филимон, хлопнув меня по плечу. — Чего время-то тянуть?

— Действительно… Время тянуть незачем…

— Да не переживай ты так! — Филимон обнадеживающе хохотнул. — Подумаешь, задание не выполнил! Подумаешь, выговор и временное отстранение от работы!.. Относись проще ко всему! Я вот раз двадцать ни с чем возвращался в контору, да еще и с хвостом подпаленным, и с рогами наполовину отшибленными!.. Никогда не знаешь, с чем столкнуться придется… Пошли… Бабка, давай зелье!

Заманиха скинула ему полотняный мешочек с травами.

— И я с вами! — заявил Гаврила.

— Отрок! — погрозил ему пальцем Филимон. — Предупреждаю тебя — не возникай! Иди домой, к папаше, а то…

— Адик! — жалостливо так позвал Гаврила. — Скажи ему, чтобы он не очень… Я попрощаться хочу… Сдружились ведь мы с тобой.

Филимон заржал.

— Пускай идет, — пробормотал я. — Чего там…

— Вот спасибо! — Гаврила неизвестно чему жутко обрадовался — прямо засветился-залоснился весь, как бумага, в которую добрый кусок масла завернут. — Вот спасибо тебе! Вот спасибо!

— Эй! — вдруг хлопнул себя Филимон по лбу. — Адик! Чуть не забыли! Валяй переодевайся!

Как-то не хотелось суетиться, портить печальную торжественность момента… Но всё же перспектива навсегда лишиться любимых джинсов, футболки, бейсболки и ботинок заставила встряхнуться. Мы опять выгнали Заманиху из ее избушки. Пока я переодевался, Филимон стоял рядом, задумчиво докуривая одну из последних моих сигарет.

— Ай негодник! — заорала снаружи бабка — надо думать, на Гаврилу. — Ты что это, паскудник, делаешь?! Я тебе сейчас…

Какому именно наказанию старая ведьма хотела подвергнуть Гаврилу, узнать так и не удалось. Раздался смачный плевок, и крики стихли.

Филимон высунулся из окна. Я как раз зашнуровывал ботинки, когда он спросил:

— Что тут происходит?

Гаврила невнятно что-то пробурчал. Филимон засмеялся.

— Чего-то они с бабкой не поделили, — сказал он, сползая с подоконника, — детина ее и обезвредил.

Я затянул шнурок и поднялся.

— Готов? — осведомился мой коллега.

— Ага…

Филимон выпрыгнул из избушки, подхватил с травы сверток с колдовским зельем и помахал мне рукой.

— Иду-иду… — вздохнул я.

* * *

Шли мы молча. Поначалу, пока не добрались до реки, Филимон пытался развеселить меня корпоративными анекдотами. Задорно трещал о том, как искал однажды для французского дипломата пропавшие фамильные драгоценности: француз хранить камешки поручил дряхлому камердинеру, а тот, страдая одновременно маразмом и склерозом, ценный сверточек упрятал в начинку пирога и, конечно, об этом забыл…

Пирог съел на приеме английский граф, почувствовал на зубах чтой-то, рассмотрел и, будучи пройдохой, заглотил драгоценности. Заработал чудовищное расстройство желудка, но, по понятным причинам не желая посещать уборную в чужом доме, решил терпеть до гостиницы. Не дотерпел — в карете скончался…

Веселый детектив о поисках мертвого тела с начинкой из драгоценных камней по моргам и больницам я вынести не смог и вежливо попросил Филимона заткнуться к едрене фене — что тот и исполнил.

Гаврила шел позади, пыхтел и время от времени принимался напевать какую-то песню. Странно — недавно только ревел, размазывая по круглой физиономии слезы величиной с шарик для игры в пинг-понг, а теперь вот песенками горло полощет… Только позавидовать можно психике молодого человека, столь легко справляющейся с потрясениями!

Уже и речку перешли… Вот место, где мы с Гаврилой прятались от опричников… Вот поле, через которое бежали… Вот опушка леса — тут я отправил в далекое путешествие опричника Еропку. Смотри-ка, даже сабля его до сих пор валяется…

Нет, сентиментальный я всё-таки бес… Всего-то сутки с небольшим прожил в этом временно-пространственном периоде, а уже ностальгия точит!..

Еще немного — и перелет обратно в контору… Бумажки, рапорты, выговор со всеми вытекающими последствиями… Шуточки наших бюрократов: им только повод дай — до костей просмеют!.. С людьми мне приятнее дело иметь, чем с бесами, вот что! А должно быть, как легко догадаться, наоборот… Всё потому, что на человека я похожу больше, чем на беса, внутренне, разумеется… Ну уродился таким — ничего не поделаешь…

Полянка появилась внезапно. Филимон, чтобы не возиться с дровами, просто дунул в кострище, и уголья вспыхнули, точно бензином их окатили.

Гаврила присел в сторонке, наблюдая. Дождавшись, когда дым стал густым, Филимон ссыпал в костер травы бабки Заманихи. Под громкий треск крикнул мне:

— Вставай!

Прежде чем шагнуть в исходящий черным дымом костер, я посмотрел на Гаврилу и проговорил:

— Ну прощай, что ли?

Детина только кивнул и отвел взгляд в сторону.

Невежа, честное слово! То поздороваться не желал, теперь прощаться не хочет… А я еще переживаю из-за него!

— Чего ждешь?! — спросил Филимон. — Травы же прогорят сейчас!

Я ступил в пламя. Толстые подошвы армейских ботинок мгновенно нагрелись, сквозь джинсы я ощутил жар. Был бы огонь обыкновенный — я бы уже с воплями катался по поляне, дуя на обожженные места. Но колдовские травы, собранные Заманихой, защищали мое тело от воздействия пламени. Неплохо было бы еще, чтобы и дым глаза не щипал…

Вскинув руки, Филимон затянул заклятие. Стараясь не дышать, я считал такты — скоро там конец-то? Что-то травяной сбор не особенно эффективный на этот раз — копыта ощутимо жгло.

— Давай скорее! — закашляв, прохрипел я. — Закругляйся!

Подпрыгнув на месте (этого требовал ритуал), Филимон звонко хлопнул в ладоши.

Мир вокруг меня мгновенно сжался до размеров черной горошины и распался на части. Я словно оказался внутри себя самого, хотя точно знал, что никакого «меня» в этот момент не существует в поглотившей вселенную бесцветной пустоте.

Странное ощущение… Сколько раз его переживал, а всё не могу привыкнуть… Хорошо еще, что недолго здесь находиться…

Бесконечная черная нора, по которой я с чудовищной скоростью мчался, сузилась. А потом произошло нечто неожиданное. Невесть откуда взявшаяся волна сгустившегося до каменной твердости ветра скрутила меня в подобие жгута. От испуга я заорал, но собственного крика, конечно, не услышал…

ГЛАВА 5

— …Так всё было! — под общий хохот закончил свой рассказ украшенный тонкими усиками и бородкой-эспаньолкой бес в широких тренировочных штанах и в кожаной жилетке, распахнутой на груди. — Копытами своими клянусь — точно так всё и было!

Низкие каменные своды, жарко натопленная комната, заваленная под потолок пустыми бутылками, бушующее в жерле печи адское пламя, грешники, поленницей сложенные у стены, дожидаются своей очереди, тоскливо глядя в печь…

Вот я и вернулся домой…

— Не верите?! — всё допытывался усатый (теперь я вспомнил: Франциск его зовут, вот именно — Франциск). — Да по глазам вижу, что не верите! Ну чтоб у меня хвост отвалился, не вру я!

Десяток разнокалиберных бесов, расположившихся вокруг рассказчика, вовсе меня не замечали. Франциск тоже демонстративно смотрел в сторону. Одетые кто во что (нам же униформа не полагается, каждый наряжается в силу собственного воображения и привычек), присутствующие глазели на Франциска, покатываясь со смеху, хлопали друг друга по плечам, прихлебывали испускавший синие огоньки пунш из бронзовых чаш.

«Начинается, — подумал я. — Новое развлечение себе придумали. Не замечают просто, и всё! А это горше всяких насмешек. Пусть бы уж лучше кто-нибудь из них раззявил свою пасть и вякнул что-то вроде: „А вот и Адик явился с задания. Сейчас впечатлениями делиться начнет. Давайте, братва, послушаем о том, как на земле птички поют, листочки шелестят, и луна в речке отражается!“

Но никто ничего подобного не говорил. Меня как бы и не было в этой комнате, а между тем я стоял в самом центре, рядом с Франциском!

— Короче, клиент побледнел, — вытирая ладонью слезы, пискляво давился смехом Франциск, — от страха дрожит и говорит мне: «Я же тебя просил гаишника этого только наказать, чтобы он ко мне не лез больше, а ты что сделал?!» А я ему: «Не знал, что вы, людишки, такие слабенькие! Подумаешь, внутренности заменил клубком ядовитых змей… Безобидная шутка, с чего это он концы отдал?».. Ладно, в договоре как обозначено — подвергнуть наказанию… Ну и всё!

Бесы зашлись в новом приступе хохота. Франциск повернул рогатую башку в мою сторону, но глянул не на меня, а сквозь меня — в жерло гудевшей от жара печки.

От обиды у меня даже голова закружилась! Перед глазами замелькали рожки, усики, эспаньолки, жилеты, фески, пилотки, кожаные куртки и клетчатые рубахи… Пестро одетые бесы слились в одно разноцветное пятно, будто я носом ткнулся в палитру старательного художника.

— А меня один банкир вызвал! — заговорил сухонький вертлявый бес в тельняшке и бескозырке, лихо сдвинутой на левое ухо. — Прямо в подземный бункер, где целый оружейный арсенал и двадцать телохранителей… Говорит: «Конкуренты меня завалить хотят, четыре киллера по пятам ходят… Скажи, уважаемый дьявол, сколько мне жить осталось?» Я ему отвечаю: «Я тебе кто — кукушка в лесу? Это твое желание и есть?» «Ага, это мое желание… То, что меня завалят, я точно знаю — ни один черт не спасет! Хотелось бы точно знать, когда это случится, чтобы дела свои закончить — завещание, счета, недвижимость, то-се…» Договор подписали, я ему: «Хочешь знать точную дату? Пожалуйста — третье февраля сего года, девятнадцать тридцать…» Он: «Ка-ак? Сегодня же как раз третье!.. Половина восьмого без одной минуты…» «То и есть, что без одной минуты», — сказал я ему и взял с полки первый попавшийся автомат… Ну посудите сами, братва, не буду же я бегать по городу, выяснять, кто из киллеров самый крутой и на какой час операция назначена?.. Бесы снова грохнули хохотом. Хоть бы один на меня посмотрел! Смерть как обидно!..

— Гады! — выкрикнул я. — А корпоративная солидарность?! А чувство локтя!

Меня наконец заметили. Франциск внезапно прорезавшимся густым басом проговорил:

— Чувство локтя? — и забормотал какую-то белиберду: — Чувство локтя… чувство локтя… локоть чувствует… локоть чувствуешь?..

Поняв, что издевательство продолжается, я примерился уже врезать копытом паскудному Франциску в морду, но тот вдруг исчез… И исчез как-то странно — не весь сразу, целиком, а по частям, словно растворился: сначала дурацкие усики, потом идиотская бородка, потом рожки… Вместо поганой бесовской физиономии, постепенно утратившей всякие черты и ставшей бесплотной, как рисунок мокрым пальцем на клеенке, проступило вполне человеческое лицо. Округлые щеки, здоровенный лоб; широкий и крепкий, как яблоко, нос… Курчавые темно-русые волосы, в которых ни намека на рожки…

Да это же Гаврила?!

— Ты как здесь оказался? — спросил я. — Договор ведь не был выполнен, да и до естественной кончины тебе еще далековато…

Слова, срывавшиеся с моего языка, за пределами ротовой полости гасли, словно слабенькие огоньки.

* * *

— Чувство… — продолжал по инерции бормотать я. — Локтя… чувство…

— Что он говорит? — грянул надо мной чей-то оглушительный голос.

— Говорит — локоть уже чувствует… — Этот голос я узнал: Гаврила.

Где же я всё-таки? На каком свете?

— Так, отлично! — прогрохотало снова. — Растирай его получше! Скоро все чувства вернутся… И как же всё получилось-то так?..

Чувства и правда возвращались. Но не могу сказать, что я был очень рад этому. Уж лучше вовсе ничего не чувствовать, чем ощущать такую жуткую боль во всем теле! Копыта просто горели огнем — будто кто-то закачал в них пузырящуюся вулканическую лаву… Ноги свело судорогой; руки крючило, словно сучья в костре, под ногтями чесалось; нос почему-то постоянно подергивало, точно я хотел чихнуть и никак не мог на это решиться… поистине невыносимое ощущение!

Я попытался открыть глаза, и это у меня получилось.

Синее небо где-то далеко-далеко наверху… Чуть слышно трепетала листва на ветвях… А потом на меня упала огромная тень, и ничего больше я не видел.

* * *

Впрочем, испугаться не успел. Узнал Гаврилу — это его круглая физиономия закрыла от меня небо.

— Очнулся, — констатировал Гаврила. — А мы-то немного того…

— Перебздели! — веско сформулировал Филимон.

Перевел взгляд на его закопченную рожу и спросил:

— Где я?

— Где-где… — проворчал бес, становясь мрачным. — Там же, где и был. Колдовство не сработало…

Известие это ошеломило меня настолько, что я нашел в себе силы приподняться. Оказалось — лежу всё на той же полянке, откуда меня пытались отправить в контору, в двух шагах от еще дымящегося кострища.

— Как это не сработало?

— Настройки сбились, — пояснил Филимон. — Только не спрашивай меня почему. Сам не могу разобраться… Понимаешь, что это значит?

Я понимал… Если сбились настройки процесса транспортировки бесов в контору и обратно, значит, произошло нечто глобальное… Что-то ужасное… Сверхъестественное… Значит, нарушился сам принцип работы нашей конторы, а принцип этот, как известно, нерушим в веках!.. Ну представьте: просыпаетесь вы поутру, идете умываться, а вода, вместо того чтобы течь из крана вниз, как ей полагается, бурным потоком поднимается к потолку… Высовываетесь вы из окошка и видите красное в синий горошек небо…

— Не может быть! — сказал я. Филимон пожал плечами.

«Как же контора? — подумал я. — Почему нам не сообщили? Что случилось?!»

Помолчав, Филимон проговорил то, о чем я даже и думать боялся:

— А может, никакой конторы больше и нет? — Я вскочил на ноги… и сел.

— Не может быть… — повторил я шепотом. — А мы как же?.. Постой, я ведь видел Франциска и остальных, которые как ни в чем не бывало…

— Это какой Франциск? — нахмурился Филимон. — Тот самый, что у бабки Заманихи не так давно квартировал?

— Ага. И произвел на нее неизгладимое впечатление.

— Не мог ты Франциска видеть, — заявил Филимон. — Его, я слышал, в отставку отправили посмертно, потому что он, пьяный, в чан со святой водой упал… При исполнении служебных обязанностей.

— Галлюцинация?

— Точно. Это бывает.

— Да не переживайте вы так, — добродушно усмехнулся Гаврила. — Цела ваша контора, чтоб ей провалиться, конечно…

Мы обернулись на голос. Гаврила почесывал пузо под рубахой, снисходительно на нас поглядывая, будто знал что-то такое, чего не знали мы.

— Адик потому не улетел никуда, что я в траву святой воды брызнул… Немного… Щепотку.

Филимон открыл рот, да так и замер. Из глаз его вылетели тонкие молнии, в воздухе отчетливо запахло электричеством… Мои кулаки сжались сами собой… Гаврила, видя такое дело, поспешно поднялся и на всякий случай отбежал на край полянки.

— А чего?! — закричал он оттуда. — Мы договор подписали? Подписали! Значит, выполняй условия! Мне Оксану без твоей, Адик, помощи не достать! А я люблю ее! Ежели б ты согласился не улетать добром — так нет же!.. Вот я святой водой и того… Всегда склянку на гайтане таскаю… Немного и брызнул-то… Самую малость… Бабка увидела — орать начала! С испугу и плюнул в нее…

— Убью! — заорал Филимон, кидаясь к Гавриле. Несмотря на всё свое мягкосердечие, я даже не подумал его останавливать.

Гаврила проворно отпрыгнул в сторону. Филимон пролетел через тот кусок пространства, где он только что находился, споткнулся, рухнул, снова вскочил.

— Стой, сволочь! Поймаю — хуже будет!

На этот раз детине едва-едва удалось увернуться. Пока бес, ругательски ругаясь, выдирался из кустов, Гаврила, видимо решив больше не искушать судьбу, вскарабкался на ближайший дуб пятиметровой высоты. Филимон за ним не поторопился. Присев на корточки, он громко проговорил несколько слов.

Я знаю это заклинание — одно из самых простейших, но и самых эффективных. Сейчас в ясном и безоблачном небе прогремит гром, и несчастного Гаврилу разорвет на тысячу кусков…

— Не надо! — закричал я.

Но было поздно. Закончив заклинание традиционным хлопком в ладоши, бес выпрямился и задрал голову, намереваясь не пропустить ни секунды ожидаемого зрелища.

Коротко пророкотал гром. Гаврила вскрикнул…

Я зажмурился, мысленно проклиная кровожадного коллегу, а когда открыл глаза, удивился так, как никогда еще за все годы своей трудовой деятельности: Гаврила преспокойно сидел на толстой ветке! Ни одного кусочка от него не откололось! Даже наоборот — что-то прибавилось… От неожиданности и крайней степени изумления я даже сразу и не понял, что именно. Только спустя минуту врубился: у Гаврилы-то на месте носа вырос преогромный хобот — складчатый, с двумя мокрыми отверстиями на конце!

— Опять не сработало! — ахнул Филимон. — Ну я тебе сейчас…

Он забормотал новое заклинание. Гаврила недоуменно трубил хоботом.

Я ничего не понимал и вмешиваться не спешил. Во-первых, трогать рассвирепевшего беса не рекомендуется никому; во-вторых, если не сработали два простейших заклинания подряд, то шансов на то, что не сработает и третье, как бы кому ни хотелось, практически не было…

Филимон, обезумев от ярости, бомбардировал Гаврилу новыми и новыми заклинаниями. Небо над полянкой заволокло сиреневыми тучами; воздух, пропитанный магической энергией, потрескивал крохотными белыми искорками.

Бах! — Хобот, исчез с лица Гаврилы, зато дуб, на котором он сидел, вдруг буйно расцвел оранжевыми гладиолусами.

Бах! — Гладиолусы осыпались на землю, уступив место виноградной лозе, обильно плодоносящей почему-то гигантскими арбузами.

Бах! — Лоза, вспыхнув, мгновенно истлела; арбузы взорвались красными гранатами — все, кроме одного, который превратился в лысую человеческую голову.

— Мама! — крикнула голова, распухая в полосатый резиновый мяч.

Бах! — Пошел снег вперемешку с дождем и крупинками конфетти.

Бах! — Сам Филимон покрылся вдруг перьями, и вместо проклятий из его рта раздалось гортанное карканье.

Гаврила поначалу визжал от страха, но, увидев, что ничего ужасного ему явно не грозит, принялся откровенно веселиться, тыча пальцем в преобразившегося беса. Я же — хотя мне всё уже было ясно — решил ради эксперимента попробовать какое-нибудь простенькое заклинание… Ну, к примеру, разжечь костер.

Как Филимон раньше, дунул на уголья кострища. Ничего не произошло. Только где-то далеко в небе ухнуло что-то и затрещало.

Филимон оглянулся на меня, тоскливо каркнул и обессиленно опустился на землю.

— Адик! — позвал Гаврила. — Как ты думаешь, мне уже можно спускаться? Ты-то на меня не сердишься? Я ведь как лучше хотел, правда!

Я оглянулся. Неподалеку валялась толстая суковатая ветка, которую очень удобно будет использовать как дубину. Хорошая получится дубина, увесистая… Я бес незлобивый, на куски Гаврилу разрывать не стану, но поучить его, вложить, так сказать, мозги через одно место просто нужно! Надо же такое придумать — прыснуть святой водички в зелье!.. Как я теперь вернусь из этого временно-пространственного периода обратно? Единственный бес, который может отправить меня, лишен теперь своей магической силы: дым костра, отравленного святой водой, перемешал в наших мозгах — моих и Филимона — извилины, ответственные за осуществление заклинаний. Это точно!.. А сам Гаврила помешался форменным образом на любви к Оксане и уж конечно не пожелает отпустить меня, прежде чем я не решу его проблему…

— Спускайся! — ласково предложил я. — Конечно, спускайся…

Филимон сначала протестующее каркнул, но, заметив, что я тянусь к дубине, замолчал. Однако и от взгляда Гаврилы мои намерения не ускользнули.

— Адик! — встревожился он. — Ты это… не дури… Я ведь святую воду не Всю израсходовал… Если что, могу и плескануть! Вряд ли тебе это понравится!

Мне это вполне определенно не понравится… Как, впрочем, и Филимону — заслышав о святой воде, он зашипел и стал отползать подальше к краю полянки.

— Спускаюсь! — заявил Гаврила. — Если что — склянка у меня наготове!

И чем я мог ему возразить?! Вот так моя миролюбивая натура и загнала меня самого в угол! Был бы потверже, никогда не допустил бы, чтобы обыкновенный человек, детина неразумный, фактически захватил меня в рабство! Без его помощи как перенестись домой? Пусть и плохо там, а всё же родина…

Зажав склянку в зубах, Гаврила сполз вниз по стволу и стал на ноги.

— Бу-бу… — сказал, он не вынимая емкости изо рта.

Признаться, не смог совладать с искушением. А как же? Господин Крылов Иван Андреевич народиться не успел, следовательно, в этом временно-пространственном периоде историю о сыре, глупой птице и чертовски хитрой лисе никто еще не знает…

— Что-что? — переспросил я.

— Привет, — повторил детина, роняя склянку на траву.

С душераздирающим воем Филимон кинулся вперед. Я подхватил дубину, сделал шаг по направлению к Гавриле и… остановился. Ровно секунду во мне боролись две стихии: бесовская натура жаждала мести и крови, а мягкость моя будто шептала: «Да ладно тебе! Ему сейчас и от Филимона порядочно достанется…»

После секундного колебания я всё-таки решил — пара лишних синяков такому верзиле не повредит! — но всё уже было кончено.

Филимон, хоть и старался изо всех сил, не успел доскакать до Гаврилы сантиметров примерно двадцать. Отрок с удивительным для его габаритов проворством сиганул в сторону, не забыв схватить и метнуть в противника склянку со святой водой.

Склянка разбилась о правый рог беса. Мгновенно окутавшись черным дымом, обожженный с головы до ног Филимон истошно завизжал и, теряя по дороге перья, ринулся прочь…

Клянусь лавой преисподней, меня чуть не стошнило! Первый раз видел святую воду в действии — раньше лишь много раз слышал страшные рассказы об этом чудовищном препарате… Говорят, бес, получивший порцию такой «водички», долгое время валяется в горячечном бреду, ничего не соображает, связно изъясняться может дня через три, а ходить — через неделю, и то — только под себя… В особо тяжелых случаях и летальный исход не исключен — достаточно вспомнить того же несчастного Франциска…

— Он первый начал! — крикнул Гаврила, пятясь от меня с поднятой дубиной в руках. — Я же защищался!

«С другой стороны, — подумал я, — заклятие, которое Филимон сам на себя наложил, теперь снимется само собой…»

И правда — в ту же минуту откуда-то из лесной чащи донеслось протяжное:

— Ка-а-ар! Поймаю — убью!!! Начальству пожалуюсь! Флинта натравлю!

Оклемался, значит, Филимон, язык обрел. Гаврила стукнулся спиной о ствол дуба. Дальше пятиться ему было некуда.

— Ну? — осведомился я, поигрывая дубиной. — Что делать будем дальше?

Сын воеводы ничего на это не ответил. Не отрываясь, он смотрел на корягу в моих руках.

— Ежели ты меня, батюшка, убьешь, — проговорил он, — то я тебя назад отправить не смогу…

Дотумкал, сукин сын!.. Наши разговоры с Филимоном, наверное, подслушал… Может, именно поэтому и распоясался… Беса святой водой окатил! Меня сейчас шантажирует!.. Хитер, гад! А с виду такой себе простоватый…

— Убивать тебя и не собираюсь, — сообщил я.

— А что собираешься? — обеспокоился Гаврила.

— Поучить маленько. Как вот папаша твой давеча… Снимай штаны!

Детина поджал губы. Затем повернулся и рывком сдернул с себя портки, приняв соответствующую позу.

— Бей! — прогудел он. — Всё, что хочешь, делай — только помоги Оксану заполучить!

Я ударил один раз по массивной заднице. Просто так, для интереса: думал, что Гаврила немедленно заверещит и, путаясь в портках, кинется спасаться в чащу, громогласно прося прощения… Ничуть не бывало! Он лишь застонал через прикушенную губу, и я, конечно, опустил дубинку. Ну не изверг!.. Не могу просто так человека мордовать (хотя для этого способа наказания слово «мордовать» не очень-то подходит!). Вот Филимон — тот воспользовался бы ситуацией, ух как бы воспользовался!..

— Ладно, — сказал я, — одевайся… Хватит с тебя. Пойдем отсюда… Но запомни на будущее — больше никакой самодеятельности! Во всём слушайся меня, и только меня! Если еще что-нибудь подобное выкинешь, завоевывать Оксану будешь сам. Понятно?

— Ферштейн! — расцвел Гаврила.

Он быстро натянул портки и, завязывая поддерживающий шнурок, поинтересовался:

— А что дальше делать-то будем? Куда пойдем? Что делать? Ясно что: Оксану приваживать! По возможности, сторонясь опасного богатыря Георгия. Для меня это — единственный выход из данного временно-пространственного периода. Потерявший магическую силу Филимон вряд ли сможет теперь чем-то помочь — в смысле отправки в родную контору…

Куда пойдем — вот это действительно вопрос! К Заманихе возвращаться не стоит: вряд ли она простит Гавриле предательский плевок, лишивший ее чувств. Да и меня она, кажется, не очень жалует… На людях нам показываться опасно… Где бы найти такое место— спокойное и безлюдное? Чтобы еще и комфорт присутствовал — хотя бы относительный… Устал я, надо бы силы восстановить для дальнейшей деятельности.

Ага, придумал!

— Веди к мельнику! — скомандовал я.

— К Феде? — удивился Гаврила. — А зачем?

— Отдохнем у него, — пояснил я. — С мыслями и с силами соберемся… Или ты к Заманихе хочешь?

Воеводин сын отрицательно помотал головой.

— Или к папаше своему за очередной порцией отцовской любви?

— Не-эт.

— Ну так веди!

— Это… — заколебался Гаврила. — У него же…

— Р-разговорчики! — отрезал я. — Место там тихое, безлюдное и безопасное… Где еще, как не у мельника, живущего по традиции на отшибе и пользующегося у местного населения дурной славой, отдохнуть можно?.. Делай, что говорю, и точка!

— Как скажешь… — вздохнул Гаврила и зашагал через полянку.

* * *

— …Выходи, гад! — орали опричники, суетясь вокруг мельницы. — Выходи, не то дверь сломаем!

— А ты утверждал, что место здесь тихое, безлюдное и безопасное! — сказал я.

— Это не я говорил, а ты! — обиделся Гаврила. — Я, между прочим, пытался отсоветовать, но ты меня и слушать не хотел!

— После всего, что ты натворил, уж лучше не огрызайся! — парировал я.

Парировать-то парировал, и что с того? Здесь, в глуши, на лесной опушке, у мельницы, склонившейся к небыстрой речке, казалось бы, вообще никого не должно было быть. Ан, нет — опричники, изображая из себя донкихотов, штурмуют дверь мельницы, орут и размахивают саблями!.. И нам с Гаврилой остается только прятаться в тени деревьев…

— Здесь, конечно, тихо всегда… — проговорил еще воеводин сын. — Но ежели в округе волнение, а виновных найти сложно, опричники сюда и тянутся… Мельника наказывают.

— За что? — удивился я.

— Как за что? — в свою очередь удивился Гаврила. — Мельник же! Если мельник, значит, с нечистой силой знается! Испокон веку так… Вот я — нашумел у вдовы и смылся. Опричникам меня не достать, да и батюшка мой наверняка сунул им сколько-нибудь, чтобы не очень искали. А наказать-то кого-нибудь примерно надо! Федю и накажут.

— Здорово, — покрутил я головой. — Прикольные у вас обычаи. Один на всех козел отпущения…

— Он, кстати, точно козел! — оживился Гаврила. — Мужики зерно привезут на помол, а он сверх меры себе отсыплет и так отговаривается, что ничем его не проймешь! Говорят, не только с нечистой силой знается, а еще и с разбойниками, лихими людьми. Они награбленное добро ему везут, а он скупает… И еще говорят… — понизив голос, детина приблизил свои губы к моему уху, — …что к нему церковные воры заходят! Которые церкви святые обворовывают! Вот уж сволочи — почище бесов! Извини, Адик… Нехристи, отступники!

— И что же ему будет? — поинтересовался я. — За твои подвиги жизнью расплатится?

— Федя-то? Не-э-эт! Что же, по-твоему, после каждого безобразия нового мельника заводить? Накладно!.. Плетей с полсотни влепят ему и отпустят. До следующего раза.

— Понятно, — сказал я.

— Открывай, гадина! — бесились опричники, колотя ногами, кулаками, рукоятями сабель в закрытую дверь. — Открывай, знаем, что ты здесь!

Надо было решать, что делать… Разогнать опричников к едрене фене, освободить мельника и отдыхать, набираться сил? Не выйдет: опричники подкрепление подтянут и снова за свое примутся… Разве напугать их посильнее?

— Ломаем дверь! — объявил кто-то из нападавших.

Удары зазвучали громче.

— Выручать надо Федю, — прошептал Гаврила.

— Надо… Впрочем, зачем? Его утащат, и мельница на какое-то время поступит в наше полное распоряжение: отдыхай не хочу!

— Дак это… — замялся Гаврила. — Без мельника на мельнице лучше не показываться… Мельница — нехорошее место. Нечистая сила…

Я хмыкнул.

— Разбойники, лихие люди захаживают, — продолжил детина. — И вообще… Спокойнее будет с Федей договориться. Мы ведь не первый раз его спасаем…

— Второй, — припомнил я. — А если быть точным, то третий. Первый раз и правда я Федю многострадального спас, а второй — ты постарался. Устроил у двора вдовы сумятицу, благодаря которой мельник и улизнул… Ладно, посмотрим, что сделать можно.

Применить, что ли, обычный прием — «призвание фантома»? Дуну, плюну, и возникнет в воздухе над головами супостатов страшенная рожа с полуметровыми клыками!.. На людей из века, скажем, двадцатого или двадцать первого такая не подействует, а товарищи из Средневековья и примыкающих эпох при виде фантома бегут, не оглядываясь, сколько хватает сил и дыхания.

Так я и поступил. Не предупреждая ни о чем Гаврилу, дунул, плюнул, прошептал заклинание…

— Гляди! — воскликнул отрок. — Вот так чудище!

— Стражи чистилища! — выругался я. — Забыл ведь совсем, что по твоей воле магией теперь не вполне владею! Наколдую одно, а получается…

Огромный комар с фиолетовыми крылышками, появившийся у дверей мельницы, внес легкую сумятицу в ряды опричников, и не более того. Добры молодцы немного поволновались, но, разрубив исполинское насекомое надвое, затоптали останки ногами и продолжили штурм.

Я кусал губы. Только теперь осознал, как подгадил мне Гаврила! Колдовать нормально не могу!.. Да, трудненько мне в дальнейшем придется. На примере Филимона, пытавшегося угробить своей магией отрока, видно… Впору снова штаны с детины снимать и наказывать. Уже в полную силу!.. Он еще и подзуживает:

— Ну чего сидим-то? Введи их во страх великий, как ты умеешь! Прикинься невидимым, да и…

— Издеваешься? — вскинулся я. — Кто святой водой мой магический талант искорежил? Прочитаю заклинание невидимости и, чего доброго, исчезну на веки веков!

— Ох ты… — сник Гаврила. — Я и забыл… Но ведь комара невиданного ты наколдовал? Еще попробуй — вдруг получится…

— Теперь настолько всё через пень-колоду получаться будет, — сказал я, — что и пробовать не стоит… Давай-ка ты включайся в дело: переплюй их всех отсюда, а оставшихся я — так уж и быть — разгоню…

— Нет, — подумав, проговорил Гаврила. — По мастерству плевбы меня враз признают. Лучше не высовываться. И так хоть носа не кажи на люди — то богатыри бьют, то опричники, то родной батюшка…

— А мне что предлагаешь?

— Спробуй. Комар-то страшенный получился! Глядишь, и пострашнее чего-нибудь сотворишь!

Я было поднял руку, чтобы влепить не в меру разговорившемуся отроку подзатыльник, но остановился. В принципе рациональное зерно в его рассуждениях есть. Если б я вообще лишился возможности колдовать — это одно. А небольшая путаница в заклинаниях не преграда для смелого экспериментатора!

— Ладно, — сказал я.

— Вот и хорошо! — обрадовался Гаврила.

* * *

Лучше бы я не пробовал! Результат, как того и следовало ожидать, получился плачевный. Гаврила, наблюдая за моими потугами, давился от смеха.

Колдовал я во всю силу. Образы ужасных монстров, роившиеся в моей голове, в действительности принимали столь причудливые формы, что опричники даже на время приостановили наступление, наблюдая всё разраставшуюся и разраставшуюся у мельницы кунсткамеру.

Первой появилась жирная полосатая кошка, снабженная помимо лап и хвоста еще и длинной золотистой гривой… Конечно, не саблезубый тигр, которого я подразумевал, проговаривая заклинание, но довольно близко. По крайней мере не комар… Это вселило в меня уверенность. Может быть, немного практических занятий — и кавардак с магией утихнет сам собой, дальше всё войдет в норму?

С другими заклинаниями я не рисковал, продолжая вызывать саблезубого, и очень скоро понял, что оправляться от пережитого потрясения мне придется еще долго!.. За кошкой последовала синяя крыса на пружинистых длинных лапках, позволявших ей подпрыгивать метра на три над землей, потом два червяка, крепко спаянных между собой хвостами (шипя друг на друга, они безрезультатно пытались расползтись в разные стороны), потом таракан размером с собаку, потом собака с тараканьими усиками, а потом я выдохся…

Опричники стали кружком, ощетинились саблями и пиками и вполголоса совещались. Кажется, они решили, что всё происходящее — морок, наведенный паскудным колдуном-мельником, значит, не стоит обращать ни на что внимания, продолжая честно выполнять свое дело.

Тем более существа даже и не думали нападать на них! Синяя крыса огромными прыжками носилась вокруг мельницы, подгоняемая оглушительным тараканьим лаем… Червяки, так и не придя к консенсусу, зарылись в землю… Собака погналась было за кошкой, но та протяжно замычала по-коровьи, и собака в ужасе взлетела на ближайшее дерево, где и замерла, испуганно пошевеливая длинными, похожими на антенки, усиками.

— Всё, — сказал я, вытирая пот со лба. — Больше не буду… Сил нет…

— Ох, — только и ответил Гаврила, наблюдая за тем, как приободрившиеся опричники вышибают дверь.

Еще несколько мощных ударов — и она слетела с петель. Двое опричников нырнули в помещение и спустя минуту выволокли мельника. Тот почти не сопротивлялся, даже не стараясь оправдываться, заливался горькими слезами и предлагал рубить ему выю сразу, чтобы не длить муку.

У меня аж в глазах зарябило от его плача. Поплыло всё вокруг… Нет, не от плача, наверное, а от бешеной усталости. Шутка сказать — работал, как лошадь, лишеньям подвергался, от богатыря крестом между рогов получил, потом дышал отравленным святой водой дымом, а потом еще и колдовать пробовал! Кто же столько вынесет?!

Вот и я свалился. Уронил голову на руки, успев лишь прохрипеть Гавриле:

— Вырубаюсь… Тащи меня в кровать… — Пугливый Гаврила, маячивший в расплывавшихся кустиках, предложил:

— Может, здесь отдохнем? На природе, в тени деревьев?.. Страшновато на мельнице без мельника…

— Отдыхай, где хочешь, — едва промямлил я. — А меня оттащи! Комфорт уважаю. Я не доисторический ящер, чтоб на голой земле спать!..

И всё… Больше ничего не получилось у меня выговорить… Я стремительно засыпал, ощущая сквозь сон, как тревожно вздыхавший детина волок меня к мельнице.

ГЛАВА 6

Одним из первых моих клиентов был американский писатель с фамилией настолько заковыристой, что я никак не мог ее выговорить раньше, а уж сейчас и подавно. Писателем он был хреновым, сочинял страшные рассказики для третьесортных бульварных журналов. (Я между делом почитал немного и просто обалдел — таких он пародий на нас, бесов, напридумывал, что и примеры приводить неловко!..)

В нашу контору обратился сей творец со сложным и запутанным дельцем. С юности страдал он загадочным заболеванием: ложился, понимаете, вечером после ужина спать в собственную постель, а просыпался поутру… Где только не просыпался: и в ботаническом саду под розовым кустом, и в парке на лавочке, и в местном полицейском участке, на ветке дерева пару раз, на факеле статуи Свободы, в зоопарке — рядом с дикими псами динго, в трейлере — на брикетах мороженой скумбрии…

Понятно, что такое заболевание нормально жить и работать ему мешало. Какая уважающая себя муза придет к человеку, от которого псиной разит или скумбрией?.. Да и вообще, каждый день — ужин, кровать, бай-бай; а очнулся, глянул вокруг — мама дорогая, где я?! Неприятно, что и говорить…

Ох и помучился я, избавляя писателя от его болячки! Чего только не пробовал!.. А разрешилось всё просто. После того как я этого бумагомараку отправил на лечение в наркологическую клинику, перестал он где попало просыпаться! Сама собой исчезла и привычка ужинать пивом с виски!..

Ну это еще что! Вот один мой приятель (человек) африканский еврей Мбауман (посол Нигерии в Германии, кстати) — взял за обыкновение ночевать в берлинском обезьяннике среди горилл, макак и гамадрилов. Просто потому что скучал по родине и глушил шнапс от тоски…

Я к чему это вспомнил? По роду деятельности мне доводилось пробуждаться в разных неприятных местах, но в таком — никогда!

Смутно помню: засыпаю, засыпаю, стремительно проваливаюсь в сон… Гаврила втаскивает меня на мельницу… Скрипит дверца… Крохотная жилая комнатка… Я падаю на топчан, утепленный звериными шкурами… Всё, дальше — провал.

Проснулся — никакого топчана со звериными шкурами и в помине!.. Лежу на полу, окруженный своеобразным таким заборчиком из святых икон, прислоненных одна к другой и повернутых ко мне ликами. Ужас!.. Меня мороз продрал от кончика хвоста до костей! Шевельнуться нельзя: чужеродная энергетика сковывает движения, опутывает бесовской мой мозг плотной пеленой… Кажется, что строгие взгляды святых материализуются в тонкие, но удивительно прочные нити, удерживающие меня на полу… И это еще не всё, как говорят коммивояжеры, перечисляя достоинства предлагаемого товара! Над иконами торчали человеческие физиономии одна другой отвратительней — обросшие лохматыми бородами, изъязвленные шрамами…

Семь физиономий принадлежали людям, обряженным в лохмотья, из-под которых поблескивало оружие. Сабли, ножи и топоры — вот что я смог разглядеть в свете горящих повсюду церковных свечей, как только открыл глаза.

— Гаврила! — застонал я, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

Обладатель самой мерзкой физиономии (у него правого глаза не было, а над пустой глазницей нависала произраставшая под бровью громадная бородавка) усмехнулся и проговорил:

— Очухался, голубчик… Нету твоего Гаврилы!

— Как это — нету? — удивился я.

На свой вопрос ответа не получил. Ничего не услышал и тогда, когда нашел в себе силы немного приподнять голову и поинтересоваться:

— А что, собственно, случилось?

Одноглазый урод пошевелился, поднялся на ноги (его приятели так и сидели на корточках вокруг, нехорошо глядя на меня).

— Ну, нечистый, — осведомился урод, — брыкаться будешь? Сразу говори!

— Брыкнется, — захрипел кто-то за спиной, — сразу башку напрочь — чик! Топором! Нечего бесам среди добрых православных шарахаться!

— Не будет он брыкаться. Правда не будешь?

Какое там брыкаться! Руку поднять — и то не мог!.. Кто эти люди, в конце концов? Охотники на колдунов? Инквизиторы местного разлива?.. Профессионально, однако, меня скрутили!

— Не буду, — на всякий случай ответил я и тут же спохватился: — А с чего вы взяли, что я — нечистый?

Одноглазый высморкался в кулак и вытер ладонь о голову сидевшего рядом.

— У меня хоть и одно око осталось, — сказал он, — но видит оно хорошо. Рога твои трудно не заметить. Бес ты! А раз бес — остается одно: чик!

— Что значит — чик? — сглотнув, уточнил я.

— Чик — это чик, — пояснил одноглазый. — Хоть ножом, хоть сабелькой, хоть топором… Всё равно — чик!

Недра преисподней! Я вдруг заметил, что на мне нет одежды. Совсем голый! Все шмотки с меня стянули, хорошо хоть плавки оставили… Бесовские признаки, получается, налицо!

— Мало ли у кого рога? — тем не менее попытался я выкрутиться. — У коровы тоже рога, но вы же ее в бесы не записываете? Никакой я не бес! Чего вы ко мне привязались?

— Не бес? — удивился одноглазый.

— Клянусь адскими… Тьфу ты… Честное благородное слово то есть!

Одноглазый задумался. Это меня немного воодушевило. Как видно, выдающимися интеллектуальными способностями он не отличается… Может, удастся его запутать?.. Глупо, конечно, в ситуации, в которую я попал, надеяться на спасение таким простым способом, а что еще оставалось-то? Гаврилы нет. Я обездвижен… Хочешь не хочешь — трепи языком и не показывай предательскую дрожь в коленях.

— Копыта! — шепотом подсказали одноглазому.

— Копыта! — воскликнул он. — Рога и копыта! У кого, кроме беса, рога и копыта?

— У козы, барана, антилопы, сайгака, лося, оленя! — парировал я. — Не считая той же коровы!.. Между прочим, — предупредил следующий его козырь, — хвосты у вышеперечисленных существ тоже имеются!

Одноглазый на минуту растерялся, но довольно скоро опомнился.

— Так то — твари неразумные! — проговорил он. — А у людей ни рогов, ни копыт, ни хвостов не бывает!

Додумался…

— Почему это не бывает? — сказал я. — Очень даже бывает! Генная мутация — знаешь такое понятие? Рудиментарные образования!

— Колдовские слова… — зашептались бородачи.

— Научные термины, а не колдовские! Люди разными рождаются. У кого-то родимое пятно во всю лысину… У кого-то пальцев недостает, а у кого-то наоборот — с перебором… У одного рога, а у другого бородавка с кулак величиной над глазом!.. Что же, всех в бесы записывать?

Ага! Одноглазый изумленно клацнул челюстью. Его приятели все как один посмотрели на него подозрительно и зашептались.

— Чего ты путаешь нас?! — заорал, придя в себя, одноглазый. — Не слушайте его, братцы! Морочит он нас, чтобы жизнь свою поганую спасти!

— Всего лишь факты довожу до вашего сведения, — довольный произведенным эффектом проговорил я. — Так что позвольте осведомиться: где я и что с Гаврилой?

— Гаврилу твоего здоровенного мы убили, — сообщил одноглазый. — Чтобы не буйствовал. И тебя убьем!

Ничего себе новости! Ну никак расслабиться нельзя! На часок задремал, а тут… Стоп, что значит — убили?

— Как это убили?! — заорал я. — Совсем?!!

— Совсем, — ответил одноглазый. — Чик — и нет Гаврилы!

— Чик… — пробормотал я.

Одноглазый тут же принялся опять объяснять мне, что чик — хоть топором, хоть сабелькой, хоть ножом — всё равно чик, но я не слушал.

Что же это? Был человек — и нет человека… Клянусь копытами, едва не расплакался. Привязался всё-таки к этому охламону, привязался… Чем он помешал этим монстрам?.. А может, врут они? Стращают?

Я перевел взгляд на одноглазого. Тот скалился, демонстрируя редкие гнилые зубы, обеими руками поглаживал рукояти топоров, прилаженных к его поясу на левом и правом бедре.

Власть тьмы! На рукояти того топора, что слева, синела ленточка, кокетливо завязанная бантиком!

Та самая, которую обронила с кокошника Оксана, а Гаврила подобрал и носил на руке как талисман… Не врут, значит…

— А вообще, — заявил одноглазый, — будь ты хоть бес, хоть басурманин, хоть православный — всё одно: конец тебе, если ты в мои руки попал. Знаешь ли ты, кто я? Слышал ли ты имя мое? Сейчас вот я тебя топором…

— Знаю, знаю, — вяло огрызнулся я. — Чик… — Одноглазый вдруг подбоченился, упер руки в бока и вскинул удлиненный бородой подбородок.

— Да! — объявил он. — Лихой разбойник, душегуб, церковный вор, гроза округи — Пахом!

— Прозывается Чик! — заученным хоровым речитативом продолжила вся компания.

— А?

— Чик! — повторил одноглазый Пахом.

Это у него прозвище такое? У разбойника, грозы округи?

— Что значит — Чик? — на свою беду пробормотал я.

— Чик — хоть топором, хоть… — с готовностью принялся объяснять Пахом.

— Понял! — выкрикнул я. — Слышал уже! Так что тебе от меня нужно, Пахом-Чик?

Имя и прозвище, произнесенные друг за другом, слились в довольно комичное слово. Неожиданно для самого себя я хихикнул.

— Что?! — взревел Пахом-Чик, хватаясь за топоры. — Мое имя не приводит тебя в ужас?!!

— Приводит, — подавив смешок, ответил я. — Приводит, успокойся…

Не хватало еще всерьез его разозлить. В моем положении это уже лишнее… Впрочем, он и так собирается меня убить… Почему же сразу не зарубил, как Гаврилу? Обложил иконами, свечки церковные зажег вокруг… Пленил ведь… Поглумиться хочет, или что-то еще у него на уме?.. Да, смешного вообще-то мало.

— А ежели страшишься меня, — ревел Пахом-Чик, — то отвечай как на духу: кто ты есть — человек или демон?

Что сказать? Участь мою разбойник уже решил: будь я тот или другой — топора не избежать…

— Ну демон, — признался я. — То есть бес. — Разбойники загомонили. Пахом-Чик взмахом руки заставил их умолкнуть.

— Зачем ты здесь? — продолжил он допрос. — Кто прислал тебя в убежище наше?

— Какое убежище? — удивился я. — Мы с товарищем к мельнику Феде зашли. А его опричники поластали…

С трудом приподняв голову, я огляделся. Да ведь это и есть та самая каморка, где Гаврила меня уложил. Вон и топчан, покрытый звериными шкурами. Только теперь его к стене отодвинули. Вместо лучины под потолком — церковные свечи, забор из икон… Каморка изменилась — вот я ее сразу и не признал…

— Федя от опричников нас прячет! — проговорил, хмурясь, Пахом-Чик. — Добычу нашу хоронит… — Он широким жестом указал на иконы. — Не стал бы Федя невесть кого к себе приглашать, зная, что ночью я с ребятами своими лихими пожалую.

— Он и не приглашал, — сознался я. — Мы так… Неожиданно хотели нагрянуть — сюрприз ему преподнести.

Разбойники снова загомонили: их взволновало таинственное слово «сюрприз».

— Ну, в смысле, приятное ему хотели сделать, — поспешил пояснить я. — А тут — опричники! Человек двадцать, наверное. Мы ввязались было в драку, но их было слишком много. Федю утащили, а мы остались. Я так утомился, что уснул. А Гаврила… Что мельник скажет, когда узнает, что вы приятеля его грохнули?

— Этот приятель, — пробурчал Пахом-Чик, — Васе Косому руку сломал, Абрашке голову проломил, а в Стеньку Лютого плюнул так, что тот, бедняга, и сказать нам ничего не успел — дара речи лишился напрочь!

Новость меня немного, но порадовала: Гаврила не сдался без боя, изрядно потрепал этих уголовников, прежде чем они его… Жалко парня всё-таки. Недра преисподней, как парня жалко!

— Ну ничего… — добавил Пахом. — Игнат Кишкоглот ему за всё отплатил!

— Сволочи… — только и смог пробормотать я.

Пахом-Чик угрюмо меня рассматривал. Интересовал я его чем-то. Надо думать, не из чисто эстетического удовольствия он на меня пялился.

«Почему они не убили меня сразу? — снова подумал я. — Ведь могли же… Получается, что-то им от меня нужно… Правильно — наслышаны про бесов. Знают — мол, нечистый любое желание исполнить может… Только бы вытащили меня из этой каморки, пропитанной от пола до потолка запахом церкви! Обрел бы я силы и… Ох, отомщу за Гаврилу!»

— Ну, — заговорил снова Пахом-Чик, угрожающе сдвигая брови к переносице и снимая с пояса топоры, — готовься, нечистый, к смерти!

«Не верю! — хотел было крикнуть я на манер Станиславского, но, конечно, не крикнул… Актер, кстати, из этого Чика никудышный. Вот — замахивается топором, пыхтит, рычит — неумело, но старательно демонстрирует готовность к кровавому делу. Ждет, чтобы я завопил на всю округу: „Помилуй, родненький! Что угодно для тебя сделаю!..“ Не дождешься! Хрен тебе! Видно же, что убивать не собираешься. По крайней мере пока…»

Разбойник несколько раз поднял и опустил топор. Я безмятежно смотрел в потолок, не замечая Пахом-Чика. А тот растерянно оглядел своих товарищей, принял протянутую кем-то секиру, поднял ее над головой, издав протяжное «У-у-ух!».

Спустя примерно минуту я взглянул на него. Уродливое лицо разбойника налилось кровью, тяжеленная секира подрагивала в неподвижном замахе.

«Чего доброго не удержит инструмент, — подумал я. — Сорвется секира и звезданет меня по рогам. Ладно уж…»

— Я — лихой разгульный молодец! Душегуб и убивец! — натужно просипел Пахом-Чик. — Ужас всех церковных сторожей! Судьбина горькая для одиноких лесных путников!

— Гроза округи! — заученно проорали разбойники.

— Сейчас жизни тебя решу! — закончил одноглазый, картинно притопывая ногой.

— Моли о пощаде! — распевно закончили разбойники.

— Помилуй, родненький, что угодно для тебя сделаю, — проговорил я. — Только не пугайте секирой и хоровым пением… Чего тебе надо?

С облегченным вздохом разбойник отбросил секиру.

— Давно бы так, — радостно отозвался он, потирая затекшие руки. — Понял теперь, с каким лихим парнем дело имеешь? Будешь мне служить, нечистый?

— С какой стати я тебе, дураку, служить должен? — возмутился я, не сдержавшись.

— А с такой, что ты в моих руках накрепко! — сформулировал одноглазый. — Будешь ругаться — святой водой спрысну! Или лампадку к носу привяжу! Будешь служить или нет?

— Иконы убери и свечи погаси — отвечу.

— Тогда ты колдовство бесовское свое применишь!

— Не применю, обещаю.

— Не верю я тебе!

— А я тебе почему должен верить?

— Потому что я тебе ничего и не обещал.

— Так пообещай! — возразил я резонно, на мой взгляд.

Действительно, чего этот урод мне грозит, к службе принуждает? Бесплатно бесы не работают! Сотрудничество — пожалуйста. А бесплатно пускай медведь вкалывает, у него четыре лапы.

— При таких условиях, — сказал я, — даже разговаривать не буду.

— А при каких будешь? — вскинулся Пахом-Чик.

— Иконы хотя бы убери! — попросил я. — Свечи можешь оставить… Чего ты меня так боишься? Сам здоровенный, да и братва с тобой до зубов вооруженная… Убери иконы!

— Пахом-Чик, гроза округи, ничего не боится! — надулся одноглазый. — Ладно… Уберите, братцы, иконы.

Когда иконы исчезли с моих глаз, разбойники расселись у стен каморки — подальше от меня, обнажили сабли и ножи, настороженно следили за каждым моим движением, готовясь если не броситься на меня в случае чего, то защищать свою жизнь до последней капли крови, а то и просто удрать. Дверь, между прочим, они открытой оставили.

Я поднялся и сел, вытянув ноги. В голове еще шумело, но силы явно возвращались в мое тело. Еще бы свечи эти противные потушить: запах от них неприятный, и трещат они как-то… угрожающе!.. Что поделать, орудия производства конкурирующей организации. Созданы специально для того, чтобы негативно воздействовать на таких, как я. Вроде «Раптора» для комаров. Кошмарная вещь, надо сказать (я про свечи, а не про «Раптор»). У меня от них насморк и понос!

Одноглазый Пахом-Чик величественным кивком послал куда-то двух своих приятелей. Через минуту лихие молодцы вернулись, волоча за собой колченогий стул и две метлы. На стул тотчас уселся Пахом — с таким видом, будто это и не стул был вовсе, а, скажем, императорский трон; двое с метлами встали по бокам и принялись мерно обмахивать атамана метлами, которые, очевидно, символизировали опахала из павлиньих перьев.

Смешно мне не было. Повеселишься тут, когда в такую заваруху влип! Клиента убили… Людьми называются! Самые настоящие бесы!.. Откуда, интересно, у Пахом-Чика замашки Дона Корлеоне?.. «Гроза округи!» «Горькая судьбина одиноких лесных путников!» «Ужас церковных сторожей!»

Вернись ко мне сила, раскидал бы весь этот сброд от нечего делать! Пахома бы посредством метлы, что поувесистей, разом бы излечил от тяжелой формы мании величия!.. Да святые иконы всю энергию вытянули, а треск горящих церковных свечей сосредоточиться не дает…

— Милую тебя, нечистый! — торжественно проговорил восседавший на стуле разбойник. — Но исполнить ты должен работу, которую задам тебе в обмен на поганую твою жизнь.

— Чего и следовало ожидать, — пробормотал я, пропустив мимо ушей «поганую жизнь». — И что тебе нужно, ужас, летящий на крыльях ночи?

Пахом-Чик приосанился. Видимо, фраза из диснеевского мультика ему очень понравилась. Наверное, обяжет своих подопечных выучить ее наизусть и исполнять вместо поднадоевшей «грозы округи».

— Работа непростая, — признался одноглазый. — Потому только для нечистого и предназначена. Видишь ли, бес, в здешних местах нет страшнее и свирепее разбойника, чем я. Но слух пошел, что объявился недавно в округе Ахмет Медный Лоб — душегуб из басурманских стран. О, то великий разбойник! Я еще малым ребенком был, когда Медный Лоб гремел славой по всем басурманским землям. И до наших краев слава его доходила! О, превзошел он всех разбойников по части душегубства!

— А, — припомнил я, — слышал! Некий Георгий его пленил и на потеху царю привез, так?.. Но ведь этот Ахмет в заточении находится и конкуренцию тебе составить никак не может!

— Вот именно, что в заточении! — заволновавшись, вскинулся Пахом-Чик. — Освободил бы ты его… С младых ногтей Ахмет Медный Лоб для меня пример! Клятву я дал во всём подражать ему и стать в конце концов таким же великим!.. Когда узнал, что пленили его и смерти хотят предать, разум мой помутился от горя!.. Сможешь освободить?

Опять с Георгием вынуждают связаться! И это после того, как Филимон доходчиво объяснил мне, что к чему… Сговорились они, что ли? Будто свет клином на этом богатыре сошелся!

— Послушай, как тебя… Чик…

— Гроза окру-уги! — пропел хор.

— Ну да, гроза округи… Дело в том, что… Ну не могу я супротив Георгия работать. Никак не могу. Ты-то сам почему не освободишь Ахмета? Своими силами? Ага, потому что богатырь всея Руси вельми крут! Вот и для меня он крут… Не моего уровня мужик, понятно?

— Понятно, — с деланым сожалением вздохнул разбойник. — Давайте-ка, братцы, сюда иконы и чан со святой водой.

— Это зачем? — забеспокоился я.

— На куски тебя порубим и в чане со святой водой утопим, чтобы никаким колдовством оживить нельзя было, — доходчиво объяснил одноглазый.

— Стоп! — крикнул я. — Георгий, конечно, крут, но… Попробовать можно!

— Ты согласен?

— Нет… То есть да! Согласен… Значит, договорились: ты меня отпускаешь с миром на все четыре стороны, а я привожу тебе Ахмета Медного Лба, так?

— Истинно! — подтвердил гроза округи.

— Вот и отлично… — Не без труда я поднялся на ноги. — Тогда я пошел. Встретимся на днях. Не раньше чем через неделю Ахмета твоего тебе закину, да?

— Да, — кивнул Пахом.

— Одежду, между прочим, верните…

— Ждан! — крикнул разбойник. — Разыщи нечистому его тряпки. Пока ищешь, мы договорчик составим.

Я опустился обратно на пол. Вот ведь грамотеи какие нашлись! Этому душегубу в юрист-консульты бы податься. С договором-то совсем другая петрушка получается.

— Зачем договор? — попробовал я посопротивляться. — Свои же люди! Я — бес, ты — убийца, душегуб…

— Гроза окру-уги!..

— Вот именно — гроза округи… К чему нам бюрократия?

— Обмануть хотел, нечистый?! — расхохотался Пахом. — Недаром меня бабка моя учила — никому верить нельзя, а уж бесовскому отродью — и подавно! Договор давай составляй! Договор будет — тебе не отвертеться! Выполнишь задание, никуда не денешься…

— Опомнись, несчастный! Душу ведь продаешь! — Разбойники переглянулись и дружно заржали. Да, нашел кому морали читать — церковным ворам! Эти головорезы мать родную за понюшку продадут, не то что душу…

— Чтоб твоей бабушке пусто было! — проворчал я, вынимая из воздуха кусок лосиной кожи, на которой угольком начертан был текст договора. — Чтоб она… жабами объелась!

— Ничего бабке моей не сделается, даже если она жабами, как ты грозишь, объестся, — заметил разбойник. — Заманихой мою бабку кличут. Слышал небось?

Я аж крякнул! Понятно, откуда у этого недоделанного мафиози такой паскудный характер. Дурная наследственность сказывается. Бабка — сволочь редкостная, но хоть не убила никого на моей памяти. А этот… Ни за что ни про что Гаврилу смертью покарал. Вот гадина! Не буду ему никакую работу делать! Что я, в самом деле?! Клиента моего — нормального парня! — завалили, как корову какую-нибудь, а я теперь с душегубом переговоры веду…

Поднял руку, чтобы щелчком пальцев отправить договор туда, откуда он появился, но вспомнил вдруг про чан со святой водой… И топоры у этих отморозков острые, наверное… И много их, душегубов… И про «разрубить на куски» они явно не шутили… А потом… Если бедняги Гаврилы, сына Ивана, в живых нет, каким образом я обратно в контору перенесусь? В том-то и дело, что никаким!.. А выполню задание Пахом-Чика, тогда автоматически отправлюсь. Р-раз — и я дома!.. Только как в глаза Гавриле буду смотреть, когда встречу его там?.. Но, может, и не встречу? Душу-то он не успел свою продать — условия договора я не выполнил…

— Ну? — вопросил разбойник, сверля меня единственным глазом.

— Гну! — огрызнулся я. — Читать условия?

— Читай! — разрешил Пахом-Чик и, жестом приказав опахальщикам обмахивать его метлами поэнергичней, удобно развалился на стуле.

Я прочитал текст стандартного договора, набранного на шкуре меленькими буквами, — иначе не умещалось перечисление всех титулов честолюбивого бандита.

— «…Похитить из узилища басурманского разбойника Ахмета Медного Лба и доставить на место встречи (мельницу Федора, Васильева сына)», — закончил я чтение. — Теперь доволен?

— Теперь доволен, — широко улыбнулся Пахом-Чик. — Ждан! Готова одежда?.. Степка! Тащи договор, я его подписывать буду.

К моим ногам кинули сверток. Пока я облачался, хор разбойников тянул на мотив «Многая лета»:

— Гроза окру-уги…

Одевшись, пошарил по карманам. Так и есть — зажигалка пропала, фонарик… Часов наручных как не бывало… Еще кое-какой мелочи тоже нет… Претензии предъявлять, конечно, не стоит…

Пахом-Чик вдруг чего-то нахмурился, выпятил нижнюю губу, накрепко задумался, не обращая внимания на то, что опахальщики взяли тайм-аут и откровенно филонят. Зажав метлы между ног, они разминали затекшие руки.

— Ага! — внезапно воскликнул одноглазый. — Опять обман!

— Что-то не так?

— Договор-то хоть и подписан, но не отправлен! — заявил Пахом-Чик. — Нет, всё-таки без чана со святой водой не обойтись…

— Отправлю! — пролаял я. — Ну привередливый клиент, клянусь недрами преисподней!.. Дай хоть одеться!

Приняв договор, я щелкнул пальцами. Свернутая в трубочку лосиная шкурка вспыхнула, вырвалась из моих рук и исчезла. Из лесной чащи провыл волк.

«Здорово! — оценил я. — С первого раза сообщение прошло — зона покрытия, знать, хорошая. Операторов-консультантов в округе полно, а вот вчера с ними напряг был… Так быстро поголовье ведьм увеличилось? Постой-ка! — вдруг догадался я. — Заманиха!!»

Она ведь знала, что моя отправка в контору сорвется — видела, как покойный Гаврила святой водой травы окропил… Вот и следила, наверное, за нами… Старая карга и навела на нас с Гаврилой этих головорезов! А теперь сидит где-нибудь неподалеку и хихикает… Мстительная особа, что и говорить!.. Так она с Гаврилой, воеводиным сыном, за предательский плевок и рассчиталась! А меня в услужение к своему внучку определила!..

— Заманиха где-то рядом! — вслух определил я.

Пахом-Чик помрачнел. Отвесил по подзатыльнику каждому из своих опахальщиков — те замахали метлами с такой силой, что в каморке от пыли стало трудно дышать.

— Зело хитер ты, бес, — проворчал одноглазый. — Нелегко тебя провести… Да, бабка моя на мельнице сидит, подсказывает мне… А иначе как? С вами, с нечистыми, надо ухо востро держать, а то обманете…

— Как это — подсказывает? — удивился я. — Почему же я ничего не слышу?

— А никто не слышит, — важно ответил разбойник. — Это у меня с детства особый дар тайного шепота, по наследству доставшийся. Каждое слово, бабкой моей произнесенное, я слышу отчетливо. Даже когда она в своей избушке, а я за тыщу верст от нее.

— Телепатия, — кивнул я.

— Чего?! Сказано — тайный шепот! Только у кого ведьмы в родне есть, таким даром обладают. Вон и Ермила… — Пахом-Чик кивнул на душегуба, со странно отсутствующим видом сидевшего на корточках у открытой двери. — Ермила, говорю! Ермила!!!

Ермилу толкнули в бок. Он встрепенулся и, вытянувшись, преданно посмотрел на своего атамана.

— Внук Поганихи, — отрекомендовал мне его Пахом-Чик. — Отменный душегуб! Только глухой как пробка… Когда опричники Поганиху на огне палили, она так орала, что Ермила оглох… Ее аккурат неподалеку сожгли, пока мы с ребятами на Волге баловались.

Мысленно я от души пожелал одноглазому такой же участи.

— Да и мне не всегда сладко приходится, — признался Пахом. — Бабка моя поорать любит. И каждый ее крик в моей башке отдается!

Он вдруг замер, схватившись за виски. Разбойники забеспокоились. Опахальщики брызнули в разные стороны, побросав метлы.

— Ой! — застонал Пахом, валясь боком со стула.

Откуда-то сверху прилетел отчаянный старушечий визг. С потолка посыпалась на меня какая-то труха, потом — я едва успел отскочить — рухнули два переломленных пополам бревна. На бревна с грохотом обрушилось перепачканное, замотанное в грязные тряпки, орущее благим матом существо, в котором я с трудом признал бабку Заманиху.

— Ирод! — оглушительно визжала бабка. — Погибели на тебя нету!!!

— Да потише ты, старая! — стонал одноглазый. Извиваясь на полу, он зажимал обеими ладонями уши и сучил ногами. — Умолкни!

Я не знал что и думать. Нашел время для размышлений! Сматываться надо было от греха подальше!.. Однако план свой привести в исполнение я не успел.

В тесной каморке творилось что-то невообразимое… Разбойники, толпой ломанувшиеся к выходу, застряли в узком дверном проходе. Секундой позже выяснилось, что как раз застрявшим и повезло.

Земляной пол каморки пришел в движение. Одна за другой возникали под ногами разбойников бездонные черные дыры — как будто разверзались чудовищные чьи-то челюсти! — и душегубы с воплями исчезали в них. Ждан с ножом в зубах, по стеночке пробиравшийся ко мне, вдруг взлетел под потолок, на мгновение завис в воздухе и упал вниз, но не глухо шмякнулся, а подпрыгнул, беспорядочно размахивая всеми данными ему от рождения конечностями, снова взлетел и снова упал — прямо как резиновый мячик!

Заманиха, одурев от страха, визжала не переставая. Пахом-Чик, катаясь по полу, клял ее на чем свет стоит. Глухой Ермила, наконец сообразив, что происходит всё не так, как хотелось бы его атаману, воскликнул:

— Бесовское колдовство!

Он отцепил от пояса здоровенную палицу и кинулся на меня.

Надо было мне в сторону отскочить, да ноги и руки почему-то категорически отказались повиноваться. Колени мои согнулись, руки вытянулись вперед и молниеносно впились ногтями оторопевшему Ермиле в лицо. Разбойник взвыл, взмахнул палицей… Я даже не успел попрощаться с этим светом, не говоря уж о том, чтобы подготовить достойное приветствие для другого! Колени без всякого моего участия разогнулись сами собой, да с такой силой, что меня подбросило в воздух и еще два раза перевернуло! Я вскрикнул, наверное, погромче Заманихи, когда палица Ермилы свистнула в сантиметре от моей головы, пошел на снижение и приземлился глухому разбойнику на спину. Ермила, пытаясь сбросить меня, запрыгал по каморке…

Что удивительно: единственное, чего я желал, — просто удержаться на разбойничьей спине! И удавалось мне это без особого труда: ноги, скрюченные непонятными судорогами, прочно обвили Ермилин торс, а руки драли всё, до чего могли дотянуться… Вот не предполагал, что у меня такие прочные ногти! — Клочья разбойничьей одежды летели во все стороны, обнажившаяся кожа вмиг покрылась кровавыми полосами — прямо какие-то крючья у меня, оказывается, а не ногти!

Зрелище, наверное, было не из самых эстетичных. Я вел себя не как достойный и заслуженный бес-мужчина, а как какая-то истеричная взбесившаяся бесовка — царапался, кусался… Разве только не визжал! И ничего не мог с собой поделать. — как ни силился остановиться…

Бах!.. Двое душегубов, барахтавшихся у дверного прохода, отлетели к противоположной стене, словно пробки. В каморку ввалился здоровенный детина, с ног до головы покрытый копотью, черный и злобный, как адский сторожевой пес.

— Адик! — заорал детина голосом самого настоящего Гаврилы, сына воеводы. — Смотри, как у меня получается!

Я вдруг обессилел. С облегченным вздохом свалился со спины Ермилы, а глухой разбойник, исцарапанный, будто после драки с тысячью бешеных кошек, издав мучительный стон, подпрыгнул и… исчез в мгновенно образовавшейся под его ногами черной дыре. Двое душегубов, при виде прокопченного детины потеряв всякую волю к сопротивлению, подвывая от страха, спрыгнули в дыру самостоятельно.

И сразу сделалось тихо. Земляной пол, поглотивший банду разбойников, дополнительно укомплектованную ведьмой Заманихой, поколебавшись еще немного, застыл. Дыры в нем затянулись, как следы от брошенных в болотную тину камней.

— Видал?! — торжествующе вопросил Гаврила. (Теперь я видел, что это именно он.) — Еще и не так могу!

Я поднялся на ноги, потом прислонился к стеночке, потом, удостоверившись, что мои ноги категорически отказываются поддерживать тело в вертикальном положении, присел на пол.

— Эх, жалко, что батюшка мой ругателем был слабым! — сокрушенно мотнул всклокоченной головой Гаврила. — А то бы я еще и не то показал!

Я прокашлялся, промямлил: «Мама…» — просто чтобы выяснить, могу говорить или уже нет, и спросил:

— Сколько мы с тобой знакомы?

— Второго дня ты прилетел! — бодро сообщил Гаврила, прохаживаясь по каморке с видом победителя. — Два дня, значит. Третий пошел.

— Самое время взять небольшой тайм-аут, — сказал я.

— Бери! — щедро откликнулся Гаврила. — Тут только пошарить получше — что угодно найдешь! Эти душегубы, церковные воры, сюда столько добра награбленного натащили — о-о!.. Чего там тебе нужно-то?

— Тайм-аут, — повторил я. — Небольшой.

— А пошто небольшой? Бери большой! Бери два или три сразу!.. И я, наверное, возьму парочку, если понравится.

— Не придуривайся, — попросил я, хотя знал, конечно, что Гаврила говорит серьезно. — Лучше скажи, что, собственно, произошло? Почему ты жив?

— А ты уж и не рад? — обиделся детина.

— Рад, рад! — заверил я.

— То-то… Такое случилось, Адик! — Гаврила восхищенно поцокал языком. — Я, как тебя почивать уложил, вышел в лесок погулять — дохнуть свежего воздуха. И на меня вдруг душегубы накинулись! Во главе с Пахом-Чиком! Вот уж душегуб знатный!..

— Гроза округи, — вяло подсказал я.

— Ага! Третий год не дает покоя православным в здешних краях! Я Пахома узнал и сначала оробел. А они, гады такие подколодные, набросились на меня со всех сторон сразу и стали руки крутить. Я защищался! Но сила вражья оказалась велика!.. Связали меня, к дереву приставили и начали изгаляться! Били и поганили по всякому. А когда устали, Пахом и говорит: пойдемте, мол, братцы, на мельницу — там еще одному по сусалам надавать надо… Они и ушли, оставив со мной одного разбойника…

— Игната Кишкоглота, — припомнил я.

— Ну не знаю… Не знакомился с ним… Он мне нож к животу приставил и говорит: «Сейчас отобедаю!..» Костер под деревом разжег! Говорит: «Поджарю сперва немного!..» И облизывается!.. Вскипела во мне кровь горячая! Вскричал: «Можешь убивать меня, сучья порода, а я тебя всё равно не боюсь! Тьфу на тебя, чтоб ты провалился!..» И что ты думаешь?! Земля поглотила супостата!! Прямо как я и заказывал!.. Силы небесные меня услышали и даровали словесную мощь необыкновенную!.. Освободился я от веревок и в волнении великом побежал к мельнице. Глядь — а на крыше Заманиха сидит и шепчет чего-то! Я снова: «Чтоб тебе провалиться, старая ведьма!..» Она ба-бах! — и провалилась!.. Тут уж я ворвался и принялся разбор чинить направо и налево… Вспомнил, как иногда мой батюшка нерадивую челядь проклинал!

Та-ак… Начинаю кое-что понимать… В принципе и раньше мог догадаться, но, понятное дело, некогда было…

— Та-ак… — протянул я, прервав взволнованное повествование. — Значит, небеса тебе словесную мощь даровали? А тебе в голову не приходило, что проклятия, обретающие реальную силу, немного не в небесной компетенции?

— Чего?

— Того… Проклятый катаклизм!

— А?

— Дым от колдовских трав, святой водой спрыснутых, на тебя попадал?

— Еще как! — фыркнул Гаврила. — До сих пор прочихаться не могу! И в горле того… сухо. На два плевка только снарядов хватило. А то бы я душегубов без посторонней помощи раскидал… Ой… Погоди, Адик… Это что же получается — силы я обрел не от небес, а от адовых глубин?

— Можно сказать и так, — подумав, проговорил я. — Сочетание колдовских трав богопротивного настоя и жидкости с измененным вследствие освящения химическим составом дало вещество с нестабильным, хотя и мощным эффектом воздействия.

— Это… как?

— Перепуталось всё в наших головах, — пояснил я и для убедительности постучал себя костяшками пальцев по рогам. — У меня и Филимона магический дар был, а теперь его не стало. То есть не совсем не стало…

Я вспомнил собственные недавние магические эксперименты и забавные потуги Филимона уничтожить посредством заклинаний верзилу-пакостника и содрогнулся: лучше бы нас напрочь магии лишило!

— А ты магию творить не мог! Теперь, получается, можешь! Энергию ты нашу с Филимоном нечаянно перекачал себе — вот что!

— Так я теперь — колдун?! — возликовал Гаврила и, прежде чем я успел его остановить, прокричал: — Желаю медовухи жбан и цельного барана!

Я испугался — вдруг и правда всё заказанное сейчас появится? По первому желанию заказчика?.. В таком случае этому временно-пространственному периоду — конец! Несовершеннолетний балбес с непомерными амбициями и огромным магическим потенциалом, не имеющий ни малейшего понятия о том, как этим самым потенциалом правильно воспользоваться, — полный апокалипсис, если не хуже! Хотя что хуже апокалипсиса может быть?

К счастью, ничего не произошло. Я вытер со лба холодный пот. Не медовуху с бараном Гаврила получит, а фигу с маслом. Да и то виртуальную!..

— Что-то не так сделал? — огорчился Гаврила. — А истребление душегубов вон как хорошо у меня получилось… Чтоб им провалиться! — И ведь проваливались!.. Чтоб их подкинуло да шмякнуло! — Ух, как подкидывало да шмякало!.. Чтоб их черти драли!.. Ой, извини, Адик… Подзабыл, что ты из этих… Получается, тебя против твоей воли заставил…

Я поморщился и попросил:

— Помолчи минутку, а? Сейчас подумаю. Потеоретизирую, так сказать.

Детина послушно замолчал. Не совсем, конечно. Неслышно продолжал бормотать какую-то ахинею, то и дело всплескивая руками. Насколько я мог слышать — он желал себе царские палаты, несчетную казну, коня с позолоченным седлом, новую дубину, инкрустированную самоцветами, шелковый кафтан и печенных в золе цыплят.

«Так-так-так, — размышлял я. — Вот тебе и непредвиденное происшествие… Оперативный сотрудник отдела кадров бес Адольф в одночасье лишился способности колдовать, а какой-то недоросль получил магическую силу… И всё из-за идиотской путаницы в препаратах! Соединили несоединимое… Ну ладно. Всё понятно, хотя и очень обидно. Мои заклинания дают сбой. Сотворить что-то стоящее — дело безнадежное… А вот у Гаврилы сбываются проклятия — одно из самых распространенных заклинаний, используемых существами Тьмы… Ага! Кажется, немного проясняется…»

Мысль, рожденная моим сознанием, заставила меня похолодеть. В теории магии я сведущ: как оперативный сотрудник, проходил необходимый курс подготовки… Если мои выкладки верны, то получается… Получается, что испарения святой жидкости лишили меня возможности творить заклинания с использованием негативной энергетики — проще говоря, злые заклинания!.. Наверное, теперь я могу творить добрые? Рад бы проверить, да ни одного такого не знаю. Не обучен… А Гаврила, наоборот, получил способность материализовать проклятия. Это первая ступень магии Тьмы. На большее его, надеюсь, не хватит… А вдруг он стал универсальным магом? Сейчас испытаем.

— Гаврила! — позвал я.

— …Еще пищаль с посеребренной рукоятью, скатерть самобранку и… А?

— Пожелай мне чего-нибудь хорошего, — попросил я.

— Доброго здоровьичка! — вежливо поклонился Гаврила.

— А поконкретней чего-нибудь? Например, чтобы у меня голова перестала болеть.

— Сейчас… У кошки заболи, у собаки заболи, у Адика пройди… Меня так нянька лечила… Полегчало?

Я ощупал виски. Голова как болела, так и болит. Пальцы ломит… Нет, всё-таки Гаврила — не универсальный маг, а начинающий и глупый черный…

Остается надеяться на то, что со временем полученные им способности ослабеют и сойдут на нет. А мои — напротив — восстановятся. Иначе придется мне раньше времени на пенсию выходить. По причине профессиональной непригодности… Эх, а что сейчас Филимон поделывает? Небось уже строчит докладную записку в контору. Жалобу на меня… Обидно… Один из лучших приятелей, а вон как оно вышло!

— Ну хотя бы хлеба кусок! — завопил Гаврила, очевидно отчаявшись выторговать невесть у кого царские палаты, казну и печеных цыплят. — Жрать охота — сил нет! Два кусочка хлеба, что тебе — трудно, что ли? Зар-раза!

— Эй! Эй! Ученик чародея! — окликнул я детину. — Сбавь обороты! Магические способности — это тебе не мастерство убойной плевбы. Поаккуратнее с магией обращаться надо. И вообще, пойдем отсюда на свежий воздух. Тут церковными свечами еще пахнет, а мне от этого запаха дурно…

— Куда пойдем? — деловито осведомился Гаврила.

— Никуда. Дай мне отдохнуть в конце концов! То опричники, то богатыри, то святая вода, то разбойники-душегубы… И потом — куда ты собрался-то? Оксану завоевывать?.. Надо сначала план разработать.

— А я уже разработал, — признался воеводин сын, — пока ты спал. Очень просто: богатыря Георгия, так уж и быть, трогать не станем, а Оксану похитим из хором и увезем далеко-далеко. В Москву! Там домишко купим, будем жить-поживать…

— Интересный план, —оценил я. — Главное — простой. Девицу — в мешок, сами на коней — и вперед! В Москву, в Москву, в Москву!.. Гаврила! У нас коней нет. Не говоря уж про мешок.

— Мешок мы найдем, — сказал хозяйственный Гаврила. — Какая мельница без мешков? А коней… Когда Оксану воровать будем, заодно и пару лошадок умыкнем, а?

— А жить ты на что собираешься? В Москве приезжим с пропиской худо. И жилплощадь там знаешь сколько стоит?

— Так тут же золота награбленного полно! — удивился, широко разведя руками, детина. — Вот уж ты сказал… Одних крестов поповских золотых — на два дома хватит!

— Нет! — твердо ответил я. — Церковное золото не годится. Я его на себе не потащу.

— Я потащу!

— А Оксану мне доверишь? — Гаврила осекся.

— Ладно, — сдался он, — золото брать не будем. Мешок возьмем. А потом уж чего-нибудь придумаем. Я в Москве на работу устроюсь. На государеву службу, например.

— В опричники?

— Скажешь тоже… Мало ли служивого люда? В писари, в приказ пойду. А грамоте, — опередил он очередной мой вопрос, — ты меня научишь.

— О'кей, — вздохнул я. — То бишь ладно.

Мы вышли из душного помещения мельницы на чистый лесной воздух.

— Вот, — указал Гаврила на тихую речку, в которой завязли неподвижные лопасти мельничного жернова, — по течению пойдем. Сейчас темнеет только. Пока до вдовицы Параши доберемся, глубокая ночь будет.

— Лично я никуда идти не собираюсь, — сказал я.

— Как это? — удивился Гаврила.

— А так, — проговорил я, показывая на лодку, умело спрятанную в прибрежных кустах. — Поплывем с комфортом. Не знаю, как ты, а у меня от всей этой карусели копыта отваливаются…

Прежде чем отправиться, я вернулся на мельницу и всё-таки немного почистил разбойничьи закрома. Награбленные сокровища меня не интересовали — я просто хотел вернуть свое. Зажигалка и фонарик нашлись сразу. Немного покопавшись, я обнаружил также одну сигарету — остатки моего табачного запаса — и колоду крапленых карт. А вот часы найти не удалось.

— И черт с ними! — сказал на это Гаврила, с чем я в корне не согласился.

Никакой не черт, а кто-то из бандитов принял их за диковинный амулет и нацепил на свою грязную граблю! Так что пропали мои часы — вместе с новым владельцем провалились под землю… Ну невелика беда — достану другие.

ГЛАВА 7

Стоял тот самый, желанный, весь день ожидаемый час вечерней прохлады. Солнце уже село, но сумерки еще не сгустились. Воздух — немутный, прозрачный — потихоньку колеблется, как тюлевая занавеска от едва ощутимого ветерка. Лодку легко несло по течению. Гаврила лишь изредка лениво отталкивался шестом от близкого дна.

Чтобы прогнать одолевавшую меня дремоту, я прочитал воеводину сыну небольшую лекцию на тему «Основы колдовского практикума. Применение и техника безопасности». Гаврила слушал внимательно — видимо, его забавлял тот факт, что помимо мастерства убойной плевбы, он теперь еще и магией владеет.

— …Традиционная функциональная формула проклятия, — говорил я, — содержит такой обязательный компонент, как ключевой речевой оборот. В данном случае этим оборотом является фраза «чтоб тебе…» Сама по себе она никакого смысла не несет, а служит сигналом для материализации последующего пожелания, которое должно быть заявлено в как можно более прямой форме. Никаких фигуральностей, символов, метафор и прочих гипербол. Иначе проклятие не сработает. Понятно?

— Не очень, — нахмурился Гаврила, шевеля шестом. — Ты бы, Адик, как-нибудь это… пояснее…

— Пожалуйста. Если ты скажешь: «Чтоб тебе провалиться, скотина такая…» — объект незамедлительно провалится под землю, возможно даже, что перед этим превратится в какое-нибудь животное. В корову, например, или овцу… А если ты загнешь что-нибудь вроде: «Чтоб тебе ни дна ни покрышки…» — эффект проклятия пропадет, поскольку пожелание прямого адреса не содержит. Понятно?

— Фертшейн! — усмехнулся Гаврила. — Можно попробовать?

— Потом! — сказал я. — Как-нибудь попозже и обязательно под моим присмотром… И вот еще что. Теперь тебе не рекомендуется произносить вслух фразы типа: «Чтоб я сдох!..»

— Чего это я себе смерти желать буду? — удивился воеводин сын. — Что я, дурак?

— Ну не будешь — и хорошо. А то знавал я одного колдуна — боцманом был когда-то. Обучался колдовству, обучался, но дальше проклятий первой ступени не пошел. Потому что была у него дурная присказка: «Эх, сто якорей мне в задницу…»

— О-о… — протянул Гаврила. — Понятно…

— Понапрасну проклятиями не разбрасывайся. Чем реже произносишь формулу, тем лучше.

— Почему?

— Потому что при осуществлении проклятия тратится приличное количество энергии, которая черпается из…

Я собирался объяснить детине формулу соотношения космической сферы и магической ауры практикующего колдуна, но запутался и замолчал.

Так мы и плыли, пока совсем не стемнело. Некоторое время я занимал себя вопросом: исполнять задание Пахом-Чика или нет? С одной стороны, договор подписан по всем правилам, но с другой — заказчика-то нет. Провалился под землю!.. Интересно, насколько глубоко? Хорошо бы, на такую глубину, чтобы его клиентом теперь нельзя было считать… А вдруг выберется на поверхность да предъявит счет? Накатает со своей паскудной бабкой жалобу на меня в высшие инстанции?..

Сделалось прохладно. Гаврила втянул руки в рукава, нахохлился на дне лодки, походя на гигантских размеров курицу. Я дремал, полузакрыв глаза, любовался скользившим по темно-фиолетовой водной глади серебряным лунным шаром. Хорошо-то как! Правда, комары надоедливо зудели, но Гаврила пробормотал сквозь сон: «Чтоб вас разорвало, сволочей!» — и сразу всё стихло.

Я ощутил что-то вроде прилива вдохновения. Чего это я к богатырю Георгию привязался? С самого начала надо было в другом направлении работать! Тогда бы не было ни позорного провала, ни неприятного разговора с Филимоном… Просто-напросто похитил бы Оксану да потихоньку приучил ее к Гавриле. Он — парень хороший, такого и полюбить честной девушке не грех! А я бы его манерам малость обучил, превратил бы орясину деревенскую в настоящего светского льва — девичье сердечко и дрогнуло бы…

Ну, лучше поздно, чем никогда, как говорится… Сейчас запихнем Оксану в мешок, отвезем подальше, подождем немного, чтобы оклемалась, и начнем очаровывать — «шармант, сударыня», «экселент, мадмуазель», «келе ре тиль, шерше ля фам, мерси боку…»

Лодка мягко ткнулась в прибрежный песок. В этом месте река делала крутой изгиб. Я толкнул Гаврилу в бок локтем, он всхрапнул, поднял голову и хриплым со сна голосом объявил:

— Приплыли… Сейчас через поле — и прямо к забору выйдем. Хорошо, что овраг в другой стороне остался…

Мы выпрыгнули на берег. Гаврила спрятал лодку в ближайших кустах.

— А как действовать будем? — спросил он, когда мы шли через поле.

— Как-как… По-бесовски хитро! — ответил я, высоко поднимая ноги, чтобы не очень промокли в мокрых от ночной росы травах. — А ты как хотел? Ворваться в дом, переплевать всю челядь, напугать до смерти вдову, гоняясь с мешком в руках по комнатам за ее племянницей?

Гаврила пожал плечами.

— Перелезем через забор, — объяснил я. — Покажешь, где окно в ее горницу. Знаешь ведь?

— А как же!

— Я постучу тихонько и выманю девицу…

— Так она и вылезет к первому встречному бесу темной ночью!

— Вылезет, не беспокойся, — заверил я. — У меня подход к женщинам есть. Можно сказать, талант к этому делу! Главное — тембр голоса. Голос должен быть в меру мужественным, чуть хрипловатым, глубоким и чувственным… В общем, трудно объяснить. Послушаешь — узнаешь.

— А что говорить-то ей будешь?

— Да ерунду всякую… Какая разница, что говорить? Главное — голос!.. Ну там — дорогая, любимая, не желаете ли прогуляться?.. Прекрасно сегодня выглядите…

— А я что буду говорить?

— Ты молчать в тряпочку будешь.

* * *

— Дорогая, — хрипел Гаврила, скользя спиной по бревенчатой стене забора, — не желаете ли прогуляться?.. Куда-нибудь подальше отсюда… Хоро-ошая собачка… Какая у нас мордочка, какой хвостик…

— Ты ей еще скажи, как она прекрасна сегодня выглядит, — подсказал я, с трудом отводя взгляд от пылавших злобой глаз громадного волкодава, встретившего нас с Гаврилой во дворе вдовы, когда мы перемахнули через забор.

— Я что угодно скажу, — простонал детина, — лишь бы убрали от меня этого зверя!

— Покричи, — предложил я. — Выйдут хозяева и посадят пса на цепь.

— Ага, и нас заодно. Потом опричникам сдадут. И те нас судить будут за то, что по-воровски в чужие хоромы проникли и бесчестье учинить хотели! Хотя… Лучше уж суд, опричники, даже черт с рогами… извини, Адик… чем это чудище!

Трудно было с ним не согласиться. Я вообще впервые видел вблизи такого монстра! Честно говоря, адские псы — стражи преисподней — в сравнении с ним явно проигрывали. Прямо не пес, а черный африканский носорог, только рога и не хватало!.. Отлично натасканная зверюга. Прижал нас к забору и рычит, не давая пошевелиться. Слюна ручейками бежит с оскаленных клыков; глаза, как крючья раскаленные, насквозь протыкают…

Что же нам, до утра стоять, что ли? Пока хозяева не проснутся?..

Псина между тем начала наступать: прижалась к земле, растопырив лапы с тяжелыми тупыми когтями, вздыбила жесткую шерсть на холке.

— Ты же говорил, что собак здесь нет?! — шепнул мне Гаврила.

— Не шевелись, — посоветовал я. — И не говори ничего — не волнуй зверя.

— С чего вдовица вдруг решила волкодава завести? Вот стерва!

— Не стоит упрекать людей за внезапно проснувшуюся любовь к домашним питомцам, — сказал я, а сам подумал:

«Уж не Филимоновы ли это происки? Усилил охрану вдовьего двора, чтобы я больше насчет девицы не рыпался?.. Чего ему она? Ведь не богатырь же Георгий?..»

Потянуло ночным теплым ветерком. Будто вздохнул кто-то сердобольно, увидев, в какое положение попали несчастный влюбленный и не менее несчастный бес… Лунный шар скрылся за тучами — совсем темно стало, в двух шагах ничего не видно, кроме пары огненно-злобных глаз и острейших синевато-белых клыков…

Псина коротко рыкнула, пригнув морду. «Готовится прыгнуть!» — догадался я.

Видимо, подобная мысль посетила и Гаврилу — он подобрался, втянул голову в плечи и шепнул:

— Давай побежим, а? В разные стороны! Кто-то уж точно в живых останется… А то ведь прыгнет сейчас! И разорвет обоих!

Я не рассуждал… Не было на это ни времени, ни желания… Уж лучше бежать, чем принять смерть, скукожившись у забора и вытирая потные ладошки о трясущиеся колени… Мелькнула, правда, мыслишка о сопротивлении, мелькнула и пропала. С кем угодно в схватку вступлю, но только не с этим чудовищем!

— На счет «три»! — хрипнул я. — Раз!

Псина, взревев не по-собачьи, оттолкнулась лапищами от земли и взлетела в воздух. Я рванул влево, Гаврила затопал ножищами в противоположную сторону.

Не знаю, бежал ли за мной волкодав или стук когтей по земле был лишь игрой моего воображения… Пролетев несколько метров в полной темноте, я наткнулся на какое-то бревно, едва не упал, облившись холодным потом при мысли о том, что со мной будет, если я вдруг упаду, скакнул в сторону, сбивая с толку возможного преследователя, потом еще скакнул, словно заяц в прицеле охотничьего ружья, потом еще раз и еще…

Что-то невидимое врезало мне по коленкам. Взмахнув руками, я кувыркнулся и, вместо того чтобы покатиться по земле, провалился… черт знает куда! — обычно говорят в таких случаях.

Выглянувшая из-за туч луна показалась далекой-далекой… Я ощутил, что повис над бездонной пустотой. Пальцы мои, вцепившиеся в сырую бревенчатую кладку, дрожали и соскальзывали.

— Колодец! — выдохнул я.

Звук моего голоса гулко запрыгал вниз.

«Ничего страшного, — успел подумать я. — Только бы руки не разжать и не бултыхнуться… Главное — псина теперь меня не…»

Громадная туша на мгновение закрыла собой лунный шар. Я упреждающе вскрикнул, но было поздно: туша с хриплым ревом обрушилась сверху и без особых усилий снесла меня со стены колодца, как острая секира буйну голову с плеч!..

Летел я недолго — метра два, наверное… Чудовище вцепилось в мое тело мертвой хваткой и не разжало зубы даже тогда, когда мы с грохотом приземлились в какую-то грязную лужу.

Стражи чистилища! Лапищи стиснули мои руки так, что я и пальцем пошевелить не мог! Смрадное дыхание плавило кожу на моем лице, слюна капала в глаза… Я мычал и упирался подбородком в грудь, чтобы уберечь горло от мощных клыков. Остались относительно свободными лишь ноги, я и пользовался ими вовсю — молотил коленками агрессора…

— Хватит! — жалобно попросил Гаврила. — Больно же… Все почки отбил!

Тяжесть внезапно исчезла. Я перекатился, ощущая боль в суставах и в гудящей спине, побарахтался в грязи и поднялся на ноги.

— Ни хрена не видно, — простонал Гаврила. — Темень…

Некоторое время — очевидно, вследствие перенесенного потрясения — я находился под властью полубезумной мысли о том, что коварный пес, притворившись моим клиентом, разговаривает человеческим голосом… Потом опомнился:

— Зачем ты за меня схватился-то?

— А за что еще хвататься было? Бегу себе по двору, прыгаю из стороны в сторону, чтобы…

— …сбить с толку зверюгу!

— Ага, точно… И вдруг…

— …по коленкам что-то — ба-бах!

— Ну да… И я провалился! Лечу, чувствую — рядом кто-то есть… Подумал сначала — псина… Кстати, а где мы?

Я огляделся вокруг — черная темнота… Поднял голову вверх — луна далеко-далеко, прозрачным и каким-то нездешним, неземным светом освещает бревенчатую трубу, на дне которой мы и торчим.

— В колодце, — определил я.

— Колодец у вдовы о прошлом годе еще пересох, — припомнил Гаврила. — Повезло нам, а то бы утонули!

— Утонули не утонули, — передразнил я. — Наше положение ничуть не лучше, чем у утопленников! Теперь-то мы точно попались. Будем сидеть в грязи, как две лягушки, пока нас завтра утром отсюда не вытащат и не подвесят за жабры!

— У лягушек нет жабр, — заметил воеводин сын.

— Радуйся! За жабры не подвесят — найдут что-нибудь другое.

— Елки зеленые… — загрустил Гаврила, наверное, представив себе безрадостную перспективу. — Надо же, как всё неудачно вышло! Вляпались по самые уши… И грязища тут такая — вовек не отмыться!

— Зато приземлились мягко, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. — Впрочем, ты не почувствовал ничего, поскольку на меня упал.

— Я же не специально… Тьфу ты, а холодно!

— Да, не курорт, — согласился я.

Довольно долго мы молчали. Говорить было не о чем. Вокруг темнота, под ногами грязь, высоко вверху издевательски светит свободная луна и рычит сторожевая псина. Судя по всему, ходит кругами вокруг колодца, роняя паутинки вязкой слюны, проклинает весь свет самыми страшными собачьими проклятиями за то, что ужин ушел из-под носа…

— Кстати, — спросил я. — А чего ты волкодава не проклял, как давешних разбойников?

— Спужался… — смущенно отозвался из темноты Гаврила. — На ум только «Отче наш» пришло. Ну, знаешь, наверное: «Отче наш, иже еси на небесех…»

— Час от часу не легче! — вздохнул я. — Спасибо за моральную поддержку.

— Ой, прости…

Еще полчаса прошло в полном молчании.

— Вот невезуха, — прокряхтел детина. — Надо же — именно в эту ночь собака во дворе появилась. Да еще какая!.. Вообще не понимаю людей, которые подобных чудищ заводят. Зачем? Нет бы дворняжку обычную, пустобреха кудлатого, чтобы лаем воров отгоняла да хозяев будила… А эта зверюга не лает — рычит и сразу в горло норовит вцепиться!.. Сроду у нас в округе таких псов не было. Убийца!

— Значит, для того и завели, — тоскливо проговорил я, — чтобы сразу в горло… Будто знали, что гости к ним в скором времени пожалуют…

Снова возникло мрачное подозрение о Филимоновой подставе…

Эх, Филимон, Филимон… Ну разве я виноват, что вынужден работу свою выполнять и Оксану к Гавриле приваживать? У тебя одно задание, у меня другое… Не тронул бы я Георгия, не нарушил бы равновесия. Разве ж не понимаю, чем это чревато? Зачем так перестраховываться? Пакостить мне зачем? Георгий Георгием, а Оксана Оксаной… Не сидеть же мне в этом временно-пространственном периоде до скончания веков? Пока бюрократы из нашей конторы спохватятся, пока вышлют спасательную экспедицию…

— Сыро тут, — пожаловался Гаврила, — знобко… У меня ноги промокли. Еще и сквозняк…

— Не ной! Мне тоже сыро и знобко, и тоже сквозняк достает… Сожалею, Гаврюша, но мне не удастся подняться и прикрыть форточку, так что терпи… Сквозняк! — заорал я так, что детина от неожиданности потерял равновесие и — судя по звучному всплеску — шлепнулся в грязь. — Сквозняк!

Сверху мне ответил злобный псиный рык.

— Ну и что? — поднимаясь и стряхивая с себя липкую грязь, недовольно осведомился Гаврила. — Зачем так орать? Рассудком повредился после падения в колодец?

— Сквозняк — это что? — спросил я.

— Ну когда дует. Бывает в голове сквозняк… кое у кого.

— Сквозняк — это движение воздуха, — объяснил я и, не теряя времени, принялся шарить руками по осклизлым стенкам. — Где-то здесь должно быть… отверстие… может быть, нора… дырка… Или — ход!

— Правда? — взволновался Гаврила. — Выбраться отсюда сможем? Только странно мне… Сроду не слышал о колодцах с подземными ходами… Ничего не нашел? Посмотри еще! Настоящий бес должен в темноте видеть лучше, чем днем!

— Ах да! — спохватился я. — Совсем забыл… Пошарив по карманам, вытащил свой фонарик.

Нажал кнопку и — хвала владыке адских пределов! — вспыхнул яркий сноп белого электрического света. Из сырой мглы проступило перепачканное грязью и копотью бледное лицо воеводина сына.

Гаврила ойкнул и скрылся в темноте. Я продолжал исследовать стены и скоро наткнулся на щель сантиметровой ширины.

— Щель, — прокомментировал я.

— Ура! — воскликнул детина.

— Чего «ура»-то? Сюда и мышь не пролезет… Хотя погоди…

Щель начиналась на уровне моей груди и вела влево. Затем вниз… Затем направо… Затем вверх… В общем, когда моя рука описала правильный прямоугольник и вернулась на то место, откуда начиналось движение, я понял — передо мной дверь. Правда, не имеющая ни ручки, ни щеколды, ни чего-нибудь еще, за что можно было бы потянуть.

— Попробуй толкнуть, — посоветовал наблюдавший за мной Гаврила.

Я навалился на дверь плечом. Она чуть поддалась, вернее, прогнулась — только и всего. Ощутимо скрипнули дверные петли.

— В другую сторону открывается, — определил я, вытирая пот со лба. — Надо бы чем-то подцепить… У тебя ножа нет?

— Нет, — посетовал Гаврила.

— И у меня…

Я обследовал карманы, нашел только зажигалку, колоду крапленых карт и раскрошившуюся сигарету. Плохо… Почему у меня нет привычки носить при себе перочинный ножик или хотя бы открывашку для бутылок? Маникюрные ножницы тоже помогли бы… Впрочем, откуда такой привычке взяться, если я в любой момент могу наколдовать себе и то, и другое, и третье. Точнее — мог…

— И про дверь на дне колодца никогда ничего не слышал, — бурчал позади Гаврила. — Наверное, купец Силантий, померший о позапрошлом годе от лихоманки дядюшка моей Оксаны, подземный ход провел из дома… Чтобы в случае нападения разбойников успеть сбежать со всей казной… Так ведь этот ход прямо в дом ведет, Адик!

— Сомневаюсь, — сказал я. — Ты же говорил, что колодец только в прошлом году пересох. Что же, Силантий от разбойников в исправном колодце спасаться намеревался? Я думаю, он существом сухопутным был, а не водоплавающим. Дверь здесь недавно появилась.

— А кто ж ее установил?.. — удивился Гаврила. — И куда она ведет?..

Ответов на его вопросы я не знал. Догадки строить было некогда. Я мучился с дверью, которая упрямо не желала открываться. Палец в щель не пролезал; пряжка от ремня — тоже.

— Рогом попробуй! — подсказал детина.

— Помог бы, — огрызнулся я, — чем гавкать под руку! Отсырела, сволочь, разбухла…

— Чем же я помогу?!

Я сплюнул с досады, но использовать рог всё же попытался. Сначала у меня ничего не получалось. Минут пять я сосредоточенно бодался с дверью, затоптал в пылу работы в грязь свою бейсболку, набил на лбу изрядную шишку и, рассердившись, топнул копытом в пол, подняв фонтан грязных брызг.

— Адик! — вскрикнул вдруг воеводин сын. — Погоди! Я придумал!

— Чего?

— Придумал! Придумал! Дай-ка мне бесовскую твою штучку…

— Какую?.. А, фонарик… Держи.

— Теперь отойди на шаг… Так. Наклонись… Голову пониже опусти. Не шевелись!

Я хотел было спросить у Гаврилы, чего это он задумал, но не успел. Детина натужно ухнул — и меня вдруг с чудовищной силой швырнуло на дверь. Честное слово, я решил, что колодец обвалился и одно из бревен заехало мне аккурат пониже спины… Только когда мои рожки с треском впились в отсыревшую древесину двери, я разгадал план Гаврилы. Больно было! Я же всё-таки не Ахмет Медный Лоб!

— Стратег хренов! — застонал я, тщетно пытаясь высвободить голову. — Мог бы и предупредить!

— Ты бы не согласился, — резонно ответил Гаврила. — Кому ж приятно, когда его по заднице сапогом?.. Зато теперь всё просто будет!

Воеводин сын приподнял меня обеими руками за поясной ремень и за воротник и, используя мое тело в качестве дверной ручки, довольно легко открыл дверь. Правда, чтобы выдернуть меня из древесины, усилий и времени понадобилось побольше. В ходе освобождения я чувствовал себя коренным зубом, выдираемым стоматологом-практикантом.

Наконец рожки освободились, я рухнул на Гаврилу, Гаврила — в грязь, но проход был открыт!

Мы поднялись на ноги. Из подземного тоннеля пахло гнилью и мокрыми грибами.

— Пошли? — не очень уверенно спросил детина, освещая фонариком сырой и узкий, как кишка диковинного исполинского зверя, коридор.

— Конечно, пошли, — сказал я. — Для чего же столько возились? Дай-ка фонарик…

— Держи, держи, — с готовностью откликнулся Гаврила, возвращая мне фонарик и право идти первым.

* * *

Странный это был коридор. Начавшись узким проходом — почти лазом, похожим на звериную ногу, буквально через несколько шагов коридор раздался вширь и ввысь. Мы с моим клиентом могли шагать не пригибаясь.

Звук наших ног отдавался гулким эхом. Грязь под ногами сменилась каменным полом. С высокого потолка свисали клочья паутины и сопливая слизь. Коридор, не петляя, тянулся прямо, только, кажется, немного уходил вниз. Гаврила начал беспокоиться.

— Что-то долго идем, — поспевая за мной, проговорил он. — Отсюда до дома вдовы шагов никак не больше полста — если по земле. А мы уж версту точно отмахали. А то и две.

— Хочешь вернуться? — осведомился я. — Можно… Попробуешь, например, вскарабкаться по стенкам колодца вверх, поговоришь с псиной — авось она образумилась и отпустит нас подобру-поздорову.

Гаврила замолчал.

Коридор всё круче спускался вниз. Скоро появились ступени, выбитые в камне неизвестными мастерами. Теперь мы шли по лестнице — всё ниже, ниже и ниже… Воеводин сын тревожно сопел у меня за спиной.

Версты через три или четыре стали попадаться странные предметы, тут и там рассыпанные по ступенькам. Несколько длинных перьев — вроде бы орлиных, покрытых плесенью и размокшей краской. Стрела с кремниевым наконечником… Переломанное древко копья… Ожерелье — на сгнившей веревке три пожелтевших крокодильих зуба… Кости… Медвежий череп… Конский череп… Волчий череп… Человеческий!

Детина застучал зубами.

— Подземный ход не в дом Силантия ведет, — шепотом проговорил он. — Мы уж сколько прошли… Мы уж, наверное, на полпути к Москве!

— Вот и радуйся, — поддержал его я. — Ты же хотел писарем устроиться на государеву службу.

— Я грамоте не разумею! — заскулил Гаврила.

— Пока дойдем — научу. Времени хватит.

Луч моего фонаря стал слабеть. Из ярко-белого превратился в желтый, потом потемнел еще, потом погас совсем.

— Мама! — пискнул Гаврила. — Что это?

— Батарейки сели.

— Что? Куда?

— Бесовская штучка, другими словами, работать перестала. Дальше пойдем в темноте.

— Ах, чтоб ей пропасть! — заругался детина, от страха, видимо, напрочь забыв про мою лекцию о технике безопасности.

Фонарик с легким чпоканьем испарился из моей руки.

— Тьфу, дурак! — в сердцах воскликнул я. — Ведь фирменная вещь была — японская! Подождали бы немного, да батарейки местами поменяли, а ты…

— Ой! Извини, Адик.

— Дурак!

Минуту мы шли в полной темноте. Под ногами у меня что-то хрустнуло, и я остановился. Гаврила ткнулся носом мне в спину.

— Что там? — прошипел он.

Я протянул руку вперед. Пальцы наткнулись на холодную преграду. На ощупь — железо. Нисколько не сырое, кажется, даже без ржавчины… Сталь, что ли?.. Я наугад пошарил ладонью и нащупал дверную ручку.

— Вроде пришли, — сказал я.

— Куда?

— Откуда мне знать? В Москву!

Осторожно потянул ручку. Металлическая дверь легко отодвинулась в сторону. Стараясь ступать неслышно, я шагнул вперед, еще шагнул и… снова уперся в железную стенку!

На этот раз никакой ручки не было, как я ни шарил по поверхности. Зато обнаружились боковые стенки, близкий потолок, на котором ребрилась вентиляционная решетка. Воеводин сын смущенно покашлял у меня за спиной, погремел чем-то — и грохнул стальной дверью, через которую мы попали в железный ящик!

— Я нечаянно…

— Открой! — завопил я, охваченный внезапным приступом клаустрофобии.

— Не получается… То есть я не могу найти… Темно ведь!

— Пошарь по стенкам! Постой, я тоже! — Несколько минут мы, пыхтя, топтались в тесном ящике.

— Ничего не могу нашарить! — плачущим голосом сообщил Гаврила и вдруг вскрикнул:

— Адик!

— Не ори в ухо… Нашел?

— Да! То есть нет. Не ручку, а… пумпочку какую-то.

— Какую еще пумпочку?

— Ну… круглая, маленькая… Упругая такая, как гриб. Нажать?

— Попробуй… То есть ни в коем случае! — Наверное, я крикнул слишком громко. Гаврила, не успев отдернуть руку от «пумпочки», с испугу надавил на нее.

И тут железный ящик дрогнул и пополз вниз. Сверху посыпалась какая-то труха вперемешку с характерным скрежетом натягиваемого металлического троса. Я ощутил, как спертый воздух подземелья сменяется сырым ветром, бьющим через все видимые и невидимые щели.

— Адик! — завизжал Гаврила.

Скорость, движения (или падения?) металлического ящика всё увеличивалась. Снаружи бесновался ураган. Трос уже не скрежетал, а свистел. Тело мое вдруг потеряло вес, и, инстинктивно поджав ноги, я медленно воспарил.

— Лечу! — пожаловался рядом невидимый Гаврила.

— Не беспокойся, далеко не улетишь… Если, конечно, потолок тут прочный.

— Адик, а что происходит?

— Не знаю, чего пристал?.. Очень похоже на то, что мы с тобой оказались в лифте.

— Где?!

— В скоростном лифте, невесть каким макаром закинутом в подземелье шестнадцатого столетия.

— Что?! Ой, мне тяжко становится! — Ответить я не смог. Потому что и мне тоже стало «тяжко». Туловище мое приплюснуло к потолку. Ноги распластались по задней стенке, одна рука угодила на боковину, а вторая легла на выпуклую грудь Гаврилы.

Лифт несся вниз с невообразимой, космической скоростью.

— Кол… дов… вство… — пробубнил Гаврила.

— Никакое это не колдовство, а всего-навсего обыкновенная перегрузка, — хотел возразить я, но слова застряли на выходе и медленно поползли обратно, остановившись и трансформировавшись в плотный комок где-то в районе диафрагмы.

— Помо… — выдохнул мощными легкими детина, — …гите… — сиплым присвистом закончил он и замолчал.

Скорость движения была такая, что от перегрузки трещали все мои косточки. Ветром забило рот, как ватой, так что даже если бы я и очень хотел успокоить клиента, никак не смог бы этого сделать. Вокруг всё свистело, грохотало и завывало. Я закрыл глаза, дабы их не выдавило напором, надеясь, что и Гаврила сделал то же самое.

Интересно, лифт работает нормально или летит хрен знает куда, помахивая огрызком оборвавшегося троса?..

Интересно, мы приземлимся, своевременно снизив скорость, или просто шваркнемся о неведомый пол?..

Надеюсь, всё-таки когда-нибудь приземлимся…

Часть вторая РОГАТЫЙ ДУХ ГОВОРИТ: «ХАУ!»

ГЛАВА 1

Наверное, я потерял сознание… Не мог же я в самом деле задремать? Спать, будучи приплюснутым к потолку бешено несущегося лифта, — это, знаете ли, не совсем удобно!

Внезапно лифт круто изменил направление и помчался вверх. Я даже испугался на мгновение: не пропустили ли мы с Гаврилой свою остановку? Чего доброго, отправимся обратно в шахту во дворе вдовицы Параши да и вылетим по инерции из колодца на поверхность! Волкодав, несомненно, раздосадован тем, что не в меру прыткая добыча не позволила себя съесть с первого раза…

Впрочем, довольно скоро сомнения мои развеялись. Без каких-либо ощутимых повреждений я и мой клиент на удивление незаметно перебазировались на пол, под воздействием перегрузки приняв положение «лежа».

Лежать пришлось довольно долго. У меня всё тело затекло. Я чувствовал себя индийским йогом, которого насильно сунули под груженый самосвал…

Наконец давление сверху потихоньку стало падать. Сквозь решетки вентиляционного отверстия забрезжил свет. Гаврила отодрал свою плоть от пола, сел на корточки и, разминая руки, прокричал, заглушая скрежет и визг троса:

— Никогда больше никаких непонятных пумпочек трогать не буду!

— Уж будь добр… — вяло отреагировал я. Кабина лифта дернулась. Сверху на нас лавиной истекал свежий сыроватый воздух. Еще рывок — и лифт остановился. Дверца, коротко скрипнув, открылась сама, явив нашим взорам скудно освещенную темно-оранжевыми лучами заходящего солнца неглубокую пещеру с видом на бескрайнюю каменистую равнину.

— Приехали, — констатировал я.

— А куда? — поинтересовался Гаврила.

— Перестань держать меня за информационное бюро! — разозлился я. — Что? Почему? Куда? Откуда? Как?.. Мне не больше твоего известно об этом странном колодце во дворе Параши, о подземном тоннеле и лифте!

Детина вздохнул и осторожно выбрался из кабинки. Я последовал его примеру. Кто его знает: вдруг кому-то прямо сейчас придет в голову вызвать этот идиотский лифт и мы отправимся в самом лучшем случае в обратный путь? Мало ли дураков проваливается в пустые колодцы, шастает по подземельям и жмет без оглядки на непонятные «пумпочки»!..

— Исходя из теории вероятности… — пробормотал я, ступая на пещерные камни.

Теория вероятности не подвела: стоило нам оказаться за пределами кабинки, дверца с грохотом захлопнулась и неведомая сила всосала лифт в землю.

Гаврила испуганно вскрикнул. Я, дернувшись, заглянул в черную шахту и поспешно отвернулся.

— Вечереет, — сказал Гаврила, указывая рукой на располагавшийся в двух метрах от нас круглый выход из пещеры. — А ведь к дому Параши мы подошли глухой ночью… Сутки, что ли, летали?

— Понятия не имею! — проговорил я, действительно не представляя, сколько времени мы проверили в кабинке лифта: несколько минут? или часов? — всё слилось в чернильной темноты сгусток сплошного воя, скрежета и гула. — Пойдем?

— Куда?

— Ну куда-нибудь… Не торчать же в этой пещере! Лифт обратно не вызовешь — приборной доски что-то не видать.

— Да, — согласился Гаврила. — Ни одной пумпочки. Даже самой маленькой…

Мы вышли из пещеры и оказались у подножия невысокой скалы, одиноко торчавшей посреди абсолютной пустоши, кое-как и кое-где украшенной пучками пожухлой травки. На порядочном расстоянии друг от друга высились невысокие скалы причудливой формы, похожие на гигантские каменные грибы, словно созревшие после обильного метеоритного дождя.

Какой-то неожиданный пейзаж… Вроде, ничего необычного и нет, но сами собой возникают мысли о необъятных марсианских краснопесчаных просторах. Так и ждешь, что из-за здоровенных валунов, наваленных вокруг скалы, выступят, целя в тебя бластеры, зеленоголовые гуманоиды…

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Странно… Кажется, никогда здесь не был, а вот поди-ка — что-то родное мерещится…

— Не признаю местность, — признался Гаврила. — Поля какие-то бедные… Ни тебе пшеницы, ни тебе проса… Дурынды каменные торчат… Уж не в басурманскую ли сторону мы прилетели? Там, говорят, хлеб не сеют, потому земля песком покрыта. Лишь бродят диковинные бородатые лошади — какие с одним горбом, какие с двумя…

— Песка тут нет, — заметил я. — Ну что, пойдем?

— А куда можно?

— Да куда хочешь. Вот тебе четыре возможных направления. Выбирай, какое по вкусу!

— Туды, где басурман поменьше! — выбрал детина.

— Разумно, — вздохнул я.

Гаврила сделал шаг вперед и вдруг остановился.

— Чует мое сердце, Адик, — шепотом проговорил он, — есть тут кто-то … Кто-то следит за нами…

Я огляделся — никого. Кольцо беспорядочно громоздящихся вокруг скал, валунов и пустошь за ними… Прислушался — ни звука. Только тоненький посвист ветра.

— Не сходи с ума, — посоветовал я клиенту. — Что за параноидальные проявления?

— Никаких пара… Смотри!

Глянув туда, куда показывал Гаврила, я охнул. На одном из валунов белел обожженный солнцем человеческий череп, украшенный торчащей из макушки стрелой. Оперенье стрелы слегка подрагивало, точно сладострастно вспоминая тот момент, когда она вонзилась в голову живого еще человека.

Не сговариваясь, мы попятились обратно к пещере.

— Хорошие новости, — сообщил я детине. — Местность не необитаема.

— А плохие? — осведомился Гаврила.

— Плохих пока нет. Подожди немного…

У входа в пещеру мы остановились. Заходить в подземелье, казавшееся теперь промозглым и зловещим, мне лично не хотелось. Однако и снаружи было как-то неуютно. Череп скалился прекрасно сохранившимися крупными желтыми зубами. Чуть повернув голову, я увидел еще один череп, валявшийся всего в нескольких шагах от меня. Обломок стрелы торчал из пустой глазницы. А вон — поодаль — еще какие-то костные останки… Кажется, чье-то ребро и фрагмент позвоночника… Веселенькое местечко, надо сказать!

— Кто-то стрелами пулялся, — тоже покрутив головой, сказал Гаврила. — Темнота эти басурмане! Вот в Москве стрельцы все как один с пищалями ходят. Только в нашей глухомани по-старинному больше луками пользуются, чем пороховым оружием. А в Москве пороха навалом. Сказывали — государь Иван Васильев десять бочек пороха угробил на то, чтобы неугодных ему монахов на небеса прежде времени отправить. Поджег фитиль и молвил: «Летите к своим ангелам…»

Из-за дальнего валуна послышался едва различимый шорох.

Ветер? Или просто нервы играют?

Я посмотрел на Гаврилу. Детина что-то побледнел лицом.

— Там, наверное, кто-то есть. Или… — неуверенно начал он.

— А ты сходи, проверь…

— Или послышалось, — торопливо добавил отрок. — Давай, Адик, переночуем в пещере, а утром уже двинемся куда-нибудь? Может, душу православную встретим, расскажет нам кто-нибудь, как к дому воеводы Ивана Степняка пройти.

Я спорить не стал. Прыгать среди валунов и человеческих костей не очень-то хотелось. В пещере хоть и промозгло, но всё-таки, наверное, безопаснее, чем снаружи.

Скалы-грибы, безводная, безлюдная пустошь… Заходящее солнце — всё багровеет и багровеет, обретая черты остановившейся в полной фазе луны…

Куда же мы с Гаврилой попали? Где-то я всё это уже видел…

Гаврила отступил тылом ко входу в пещеру. Под моими ногами скрипнули мелкие камешки. Рифленые подошвы ботинок оставили на пыльной земле отчетливый след… Ага, следы, причудливые скальные образования… В голове моей всплыло мясистое, морщинистое, словно резиновая маска, лицо.

— Вспомнил! — не удержался я от восклицания. — Клянусь хвостом Вельзевула, вспомнил!

— А? — заморгал Гаврила. — Чего? Ты что, бывал здесь раньше?

Еще бы! Конечно, бывал! Ну не точно здесь, а где-то поблизости. Как сейчас перед глазами: БАХ! — И я приземляюсь на крыше огромного здания, выстроенного в виде стандартной пентаграммы — идеальное место для вызова оперативного работника отдела кадров! Здание так и называлось — Пентагон.

Уф, да… Помню кучку военных в тяжелых от обилия металлических бляшек мундирах. Бледненькие, но бодрятся. Человек в синем двубортном костюме стаскивает через голову черную рясу… Военные образуют вокруг этого… в костюме… плотное кольцо… Я вижу пистолетные стволы, направленные в мою сторону, слышу взволнованное «мистер президент, мистер президент…» Синий костюм оттирают в сторонку, он пытается протестовать, но больше для виду…

Короче говоря, начинается обычная история: бес явился, и тут же — ужас и смятение. Как будто я случайно зашел, без приглашения… Сами ведь вызвали!

Ну я с разгона врубился в особенности местной лексики и чистенько провел предварительную работу с клиентом:

«Джимми, ты в порядке?»

«Я в порядке. Как долетели?»

«Нормально, Джимми. Можешь звать меня Эд…»

Когда обстановка несколько разрядилась, к разговору подключились военные и наперебой принялись разъяснять мне суть моего задания: «железный занавес, холодная война, СССР, приоритет в космосе… На Луну бы, а? Виски, сигару?»

«На Луну-у? Извините, ребята, я такие вопросы не решаю…»

Хотел было отправляться обратно, но этот Ронни пристал как банный лист: «Приоритет, занавес, война… Виски?»

Виски оказалось отменным!.. Вообще, посидели мы тогда хорошо. Военные рассосались кто куда. Подтянулся еще один парень — Нейлом звали. Потом был какой-то инженер. Потом — пиво. Потом — опять инженер. И снова виски… Как договор составлял и подписывал — не помню…

Утром на мою больную голову свалился адвокат — предупредил об ответственности за невыполнение условий договора. Милые парни Ронни, Нейл и мистер «Уайт Хорс»1 вполне профессионально раскрутили меня на практически невыполнимое задание!

1 «Whitehorse» («Белая лошадь») — известная марка виски.

Я похмелился, дал себе зарок никогда больше на работе не злоупотреблять и, поплевав для удачи через правое плечо, принялся за дело…

В контору вернулся через две недели. И долго дрожал, ожидая выговора — если не похуже чего! — за ту ужасную халтуру, которую мне удалось влепить Джимми и Нейлу в отместку за их предательский трюк.

К глубочайшему моему изумлению, всё прошло гладко! Как будто Ронни и Нейл накачали виски весь белый свет до полного помутнения рассудка. Отснятый мною короткометражный фильм «Полет на Луну» с Нейлом в главной роли демонстрировали телекомпании всего мира!

Конечно, Нейл никуда не летал. Он и ходил-то с трудом — вследствие ежедневного общения с мистером «Уайт Хорс». На пленке прекрасно видно, как он ковыляет в громоздком скафандре, тяжело переваливаясь с ноги на ногу… До сих пор меня холодный пот прошибает, когда приснится, что я снова в окрестностях Большого каньона ору, оторвавшись от видеокамеры: «Ровнее! Не падать! Не… Да поднимите его кто-нибудь!»

А сзади Джимми дергает меня за рукав: «Крупным планом отпечаток подошвы на лунной поверхности!»

А я ему: «Джимми, на Луне слабая сила тяжести, между ногами и лунной поверхностью не может быть никакого сцепления, следовательно, не может быть и отпечатков подошв…»

А он свое талдычит: «Крупным планом американский флаг, гордо реющий на фоне бескрайней Вселенной!»

«Джимми, на Луне нет воздуха, следовательно, флаг не может гордо реять. Он должен тряпочкой свисать!.. Уберите вентилятор! Поднимите Нейла, в конце концов! Кто забыл в кадре бутылку?!»

По-моему, они бы и без меня прекрасно справились!.. Хорошо я отказался от того, чтобы мое имя упоминалось в списке авторов. Когда-нибудь обман-то раскроется — не может такая явная туфта не открыться! — и на фига мне отвечать перед начальством по полной программе?!

О-о, незабываемо!.. Мог бы я местность эту и сразу узнать — наверняка пролетали здесь на вертолетах… Америка!.. Ну слава подземным червям, что не Марс всё-таки!..

Стоп! А что за лифт непонятный?.. Мы, получается, землю насквозь пролетели? Как такое может быть?! И самому неразумному бесу ныне известно о почвенных слоях, магме, ядре, в районе которого температура достигает…

— Адик, — позвал меня Гаврила.

— Погоди…

А если лифт идет не насквозь, а под почвой? По периметру земного шара? Этакое метро — электричка из одного вагона, а не лифт?..

— Адик!

— Ну чего тебе? — откликнулся я, прерывая теоретические свои измышления.

— Ты, когда бывал в этих краях, ни с кем не ссорился?

— Я? Нет… Разок, правда, повздорил с Нейлом. У него съемка, а он распух от пьянки так, что в скафандр влезть не мог!.. Ну это рабочие моменты, обычное дело… А что?

* * *

…И как это им удалось так бесшумно выползти из-за валунов? Ни камешек под их мокасинами не скрипнул!

Гаврила откашлялся и заурчал, готовя плевок. Я поспешно принял боевую стойку, втайне надеясь грозным видом хоть немного отпугнуть противника. Вряд ли у меня это получилось…

Десять… Двадцать… Не менее полусотни смуглокожих парней в набедренных повязках с луками и метательными копьями наперевес медленно наступали на нас. Настороженные раскосые глаза опасно поблескивали. Матово темнели острые кремниевые наконечники копий. Прямо в лицо смотрели заточенные о камень, обожженные на огне острия стрел. Дубинки, сплетенные из гибких ивовых ветвей, с набалдашниками из массивных булыжников угрожающе покачивались в мускулистых руках.

— Какие-то диковинные басурмане… — прохрипел Гаврила, пятясь. — Как скоморохи…

Это он о раскраске воинов… Красные и черные цвета преобладают, значит, раскраска боевая! Ребята явно вышли на тропу войны — об этом говорят также орлиные перья, вплетенные в густые тугие косы.

— Адик, кто это?

— Индейцы, — уверенно определил я, — кто же еще?.. Интересно, как это такой толпе удавалось укрываться за в общем-то небольшими по размеру валунами? Они, наверное, комплектовались на манер фигурок из «тетриса»…

Воины наступали… Беззвучно и медленно… Хоть бы кто-нибудь сказал что-нибудь вроде: «Бледнолицые дьяволы! Ваши скальпы украсят вигвам вождя!» Тогда можно было бы завязать разговор по крайней мере… А чего они не стреляют? В секунду могут нас стрелами и дротиками нашпиговать!.. Приближаются и приближаются… Словно кто-то затягивает вокруг нас смертоносную удушающую петлю…

Что делать? Заговорить первым?.. Интересно, какой вопрос мог бы разрядить обстановку? «Простите, вы не подскажете, как пройти в Колуново? А то мы заплутали маленько…»

— Я готов! — шумно выдохнув Гаврила.

— К чему?

— Отплевываться!

— Не вздумай! — зашипел я. — В одного плюнешь — остальные сорок девять изрешетят нас стрелами!

— А я очередью!

— Не делай резких движений! Ребята нервничают, но держат себя в руках. Перевес явно на их стороне, а они боевых действий не открывают… Попробую поговорить с ними.

— А ты по-ихнему разумеешь? — удивился Гаврила.

— По-всякому разумею, — признался я. — Бес я или не бес в конце концов!

— А может, я их прокляну? Всех разом?

— На массовое проклятие ты еще не способен — уровень не тот. А по одному их щелкать — не выход…

Договорить я не успел. Стрела одного из воинов свистнула мимо нас в черный провал пещеры… Надеюсь, это не сигнал к общей атаке? Просто рука индейца напряжения не выдержала и сорвалась…

Как бы там ни было, Гаврила отреагировал молниеносно: щеки его вздулись и опали — воин, пустивший стрелу, кувыркнулся, отлетев на несколько метров.

Дикари взревели.

— Воины! — крикнул я, поднимая обе руки вверх. — Не с оружием пришли мы к вам, а с добрыми вестями! Мы — духи, наделенные таинственной силой, недоступной понимаю смертных! Колдовские чары карают тех, кто пытается причинить нам вред!

Гаврила вздрогнул и подозрительно покосился на меня.

— Как ворона каркаешь! — проворчал он.

— Не моя вина, что у них фонетический строй языка такой, — шепнул я ему и торопливо продолжил: — Желаем говорить с вождем рода вашего!

Воины остановились. Тетива на луках ослабла. Из авангарда выдвинулся высокий, гибкий как лоза парень, от своих собратьев отличавшийся большим количеством перьев в волосах и наличием на груди трехрядного ожерелья из волчьих зубов.

— Духи говорят! — возвестил парень. — Вождь рода койота Разящий Клык слушает духов!

Так, согласие на переговоры получено. И статус наш определен: духи мы, духи… А за кого они нас еще могли принять? Ох уж мне эти первобытные народы!.. Что же им говорить?.. От волнения все слова в голове моей перемешались… Ну не ожидал я, что среди американских индейцев окажусь, не успел подготовиться…

— Бледнолицые и краснокожие — братья навек! — наугад вякнул я.

Воины загудели, недоуменно переглядываясь. Разящий Клык растерянно подергал себя за косу и неуверенно проговорил:

— Духи со смертными брататься не могут.

— Вы что — бледнолицых ни разу не видели?

— Не… нет… — загомонили воины и смолкли, когда вождь махнул рукой.

Копыта и хвост! Как себя вести? За кого себя выдать — за духов или сразу за богов?.. На дворе у нас шестнадцатый век. Колумб уже открыл Америку или только подплывает?.. Вот не помню — в каком году он сюда прибыл-то?.. А если бледнолицые уже побывали в этих местах, оставив после себя не совсем приятные воспоминания? Или не побывали? Ну не спрашивать же мне у Разящего Клыка: «Не пробегал ли здесь Колумб? Такой — с усиками и бородкой — Христофором зовут?»

— Духи должны говорить! — поторопил меня вождь. — Воины должны знать, с чем духи прибыли на наши земли! Воины волнуются! Хау!

— Воинам не нравятся духи? — осведомился я, погладив себя по рожкам.

Люди рода койота коротко посовещались между собой.

— Воинам не нравится большой дух с пращой во рту, — отирая лицо, ответил за всех несчастный, которому досталось от Гаврилы.

— Терновый Сук говорит не из головы, а из сердца! — поспешно вставил вождь. — Разум не знает обиды, а сердце слепят страсти… Терновый Сук не хотел обидеть большого духа. Хау!

Гаврила, догадавшись, что речь идет о нем, обиженно нахмурился и демонстративно надул щеки. Терновый Сук юркнул за спины товарищей.

«А вождь совсем не простачок — даром что дикарь! — заметил я. — Дипломат… Чтоб им всем сгореть в адском пламени…»

— Что привело духов на Увэ-Йотанку? — спросил вождь.

— Куда?

— Увэ-Йотанка! — возвысил голос Разящий Клык и ткнул копьем в черную пасть пещеры. — Скала духов! Много дней пустует Увэ-Йотанка! Проклятые пиу-пиу, используя колдовскую силу Таронха, похитили дух Тависка. Теперь род койота остался без защиты! Великий и Таинственный отвернулся от нас! Хау!

Воины испустили протяжный вой, потрясая оружием, — видимо, так в здешних краях выражали печаль и уныние.

Ага… Пиу-пиу, очевидно, соседнее племя — явно не дружественное роду койота… А Таронха кто?

— Таронха — великий колдун? — уточнил я.

— Таронха — дух, которому поклоняются мерзопакостные пиу-пиу, — скривился Разящий Клык. — Разве духи не знают друг о друге?

— Ну… нас много. Всех не упомнишь. Текучка большая… А Тависка кто?

— Тависка — дух боевого койота! Тависка защищал род койота, пока проклятые пиу-пиу не похитили его…

— Чего вы там тары-бары разводите? — шепнул мне на ухо Гаврила. — Ты хоть знак подай — они на нас сейчас кинутся или немного погодя? Устал уже слюну во рту держать!

— Проглоти, — посоветовал я. — Всё не так плохо… Да, кстати, на будущее запомни: ты, Гаврила Иванович, дух.

— Я? — удивился воеводин сын. — Почему это?

— По кочану… Хорошо что они нас за духов приняли, а не за простых смертных. Смертного палицей по башке огреть не зазорно, а на духа руку поднять мало кто решится. Понял?.. Стой и молчи. И, пожалуйста, больше не плюйся без предупреждения!

— Погоди, а о чем разговор-то?

— Честно говоря, и сам пока не все понимаю… Дивные вещи говоришь ты, Разящий Клык, — громко сказал я, обращаясь к вождю. — Как смертные могли похитить духа?

— То мне неведомо, — вздохнул Разящий Клык. — Наверняка Таронха — дух быстроногой антилопы — помог пиу-пиу. Вот уже много дней старейшина Лу-Ву Разбитая Раковина не может говорить с Тависка! И Увэ-Йотанка — пустая и скорбная, как разбитое сердце! И воины пиу-пиу теснят моих людей с охотничьих угодий! И нет роду койота ни в чем удачи… Великий и Таинственный отвернулся от нас! Хау!

— Хау! — провыли воины, потрясая оружием.

— Опять орут, — проворчал Гаврила. — Адик, о чем говорите-то?

— У них с соседним племенем заварушка на астральном уровне, — объяснил я. — В пещере, откуда мы вылезли, жил ихний дух, которого похитил другой дух, которого попросили… ну плохие ребята.

— А мы здесь при чем?

— Оказались не в то время не в том месте, — пожал я плечами. — Хотя погоди… Положим, мы-то здесь случайно, а они? В полном воинском облачении в засаде сидели. Ждали кого-то!

— Наверное, сторожили место своего духа, — предположил Гаврила. — Мол, вдруг тот решит вернуться… Адик, ты лучше думай о том, как отсюда обратно выбраться. Ты что должен делать? По договору обязан помочь мне Оксану приворожить! А мы чем занимаемся? Прилетели невесть куда, с язычниками переговоры ведем… Пускай сами со своими духами разбираются!

— Хотелось бы узнать, — вкрадчиво спросил вдруг Разящий Клык, — вы духи какие?

— Ну, — замялся я, — такие… Обыкновенные. В общем, ничем особо не выделяющиеся.

— Духи зла или добра?

— Чего ты привязался?! — разозлился Гаврила, ни слова не понимавший из нашего с вождем разговора. — Шли себе спокойно девицу похищать, а тут волкодав! Мы побежали, провалились в колодец, потом я на пумпочку нажал, и железный ящик нас сюда прикатил! Мы вообще к вам не собирались! И нечего на меня глазищами сверкать! Хау? Или не хау?

— Непонятно говорит Большой Дух, — развел руками Разящий Клык, выслушав детину.

Из дальних рядов протолкался сухонький и вертлявый, как осенний лист, старичок, почти целиком завернутый в косматую бизонью шкуру — таким образом, что рогатая бизонья морда использовалась им как шапка. Старичок обхватил ручонками шею вождя и зашептал что-то ему на ухо, время от времени искоса поглядывая на нас. Дошептав, он исчез так же неожиданно, как и появился… Очень мне не понравился этот гном бизоний! Кто он такой вообще?!

— Старейшина Лу-Ву Разбитая Раковина! — зашептались воины, благоговейно кланяясь старичку.

Ну и имечко! Хотя и хуже бывают… У меня, например, когда-то был знакомый сантехник, которого звали Засорившийся Унитаз.

— Лу-Ву Разбитая Раковина сказал мне… — начал было вождь, но не закончил.

Мы так и не успели узнать, что именно сообщил Разящему Клыку этот Лу-Ву, потому что воины вдруг всполошились и загомонили так, что заглушили голос вождя. Я глянул по сторонам, не понимая, что так встревожило людей рода койота.

— Славные духи! — прокричал, пытаясь перекрыть общий шум, Разящий Клык. — Нет нам теперь ни от кого защиты! Гоним наш род по бескрайним охотничьим угодьям! Вступитесь за нас! Вступитесь, славные духи!! — завопил он, указывая копьем на окрашенную заходящим солнцем линию горизонта — там виднелась какая-то неясная точка. — Вот и Лу-Ву Разбитая Раковина говорит…

Я ничего не мог понять. Воины мельтешили на площадке у входа в пещеру, жалобно завывая. Некоторые побросали оружие и кидались то в одну, то в другую сторону, словно не зная, в каком направлении им лучше спасаться бегством… Массовое сумасшествие какое-то! Каждый второй простирал руки к небу, прося пощады. Те, кто не простирал руки, распластались на земле, явно готовясь к незавидной роли хладных трупов. Кажется, их насмерть перепугала злополучная точка…

— Всадник, — прищурившись, определил Гаврила. — Мужик какой-то на коне скачет.

Я присмотрелся — и правда: одинокий всадник неторопливо трусил к пещере Увэ-Йотанка. И чего в нем, интересно, такого страшного?.. Я взглянул на своего клиента.

Гаврила пожал плечами, глядя на то, как вождь безуспешно пытается поднять боевой дух своего народа. Разящий Клык метался по площадке, хватая то одного, то другого воина и охрипшим голосом орал им в лица о великой чести умереть в бою. Воин, пойманный вождем, даже не пытаясь скрыть нервную дрожь, неохотно соглашался погибнуть за вигвам своей семьи, но, как только вождь оставлял его в покое, снова начинал либо жалобно выть, либо заламывать руки в отчаянной молитве… Полнейшая деморализация!

А всадник тем временем подскакал довольно близко. Можно было уже рассмотреть, что это взрослый краснокожий мужчина, на выбритой голове которого болтался хохолок, очень похожий на оселедец запорожских казаков. Сзади держался за его набедренную повязку мальчик лет пяти.

Подъехав еще ближе, всадник оглянулся, сказал что-то мальчику, отцепил от пояса палицу и указал ею на столпотворение у пещеры. Мальчик весело рассмеялся. Мужчина ударил голыми пятками коня, и тот понесся вскачь. Половина воинов рода койота не вынесла этого зрелища и брызнула врассыпную.

— Презренные! — завопил, подпрыгивая на месте, Разящий Клык. — Остановитесь! Вместе мы сможем одолеть врага! И духи помогут нам! Обязательно помогут! Лу-Ву Разбитая Раковина, где ты? Терновый Сук, постой! Вспомни, что ты мужчина, в конце концов! Вместе мы непобедимы!

Старичка и след простыл. Куда он так резво успел спрятаться?

— Хватит! — прокричал, не оборачиваясь, улепетывавший во все лопатки Терновый Сук. — Дух Тависка оставил нас! Не будет счастья роду койота на этой земле! Буду искать себе новое племя! Надоело! «Вместе мы непобедимы…» Мой вигвам на краю селенья!..

— Они что, с ума посходили? — поинтересовался Гаврила. — Давай уж накостыляем тому мужику на коняге, чтобы бедных людей не пугал! А то жалко их.

— Погоди… — Я втащил за шиворот не в меру ретивого детину в пещеру. — Чего ты так раздухарился? От богатыря Георгия мало получил?.. Надо сначала разобраться, что к чему, а потом уже в бой бросаться. Ты понимаешь, что здесь творится?

— Нет, — честно признался Гаврила.

— Вот и я тоже. Значит, надо чуть-чуть подождать — пока хоть что-нибудь разъяснится. А потом посмотрим… Мне тоже, между прочим, этих несчастных жалко… Хоть они нас едва не укокошили…

— Ладно, — согласился воеводин сын, — мужик с отроком подскачут — мы с ним и поговорим. Он, кажется, здесь наиболее нормальный из всех… Ага, вот и он. Эй, земляк! — крикнул Гаврила, выступая вперед. — Дуй сюда, разговор к тебе есть!

Всадник, гикнув, пришпорил коня. Животное всхрапнуло, взвилось в воздух, перелетело через валуны и приземлилось точно напротив Гаврилы.

— Земляк! — снова начал тот. — Тут у нас такой вопрос возник…

— Эгей! — закричал всадник и, не обращая никакого внимания на сына воеводы, вытянул палицей подвернувшегося под руку воина из рода койота. Малолетка, державшийся за набедренную повязку всадника, заверещал от восторга и изловчился залепить пяткой Гавриле в нос.

— Ах ты нехристь! — обиделся воеводин сын.

— Молодец, Хитрый Скунс, — похвалил отпрыска всадник. — Расти хорошим воином. Сейчас папа тебе покажет, как надо поступать с врагами рода антилопы!

Всадник направил коня в кучку не успевших еще разбежаться воинов. Разящий Клык прыгнул наперерез, нырнул под лошадиную морду, подпрыгнул и ловко взмахнул копьем. Я уже мысленно поздравил мальца с новоприобретенным статусом сироты, но тут случилось нечто странное. Копье — как и рассчитал вождь — с силой ударило всадника в грудь. Но кремниевый наконечник разлетелся на мелкие осколки, будто ткнулся не в кожу, а в стену скалы! Древко переломилось надвое, а сам Разящий Клык, не удержавшись на ногах, упал на колени. Три или четыре стрелы из луков наиболее морально устойчивых воинов со свистом рассекли воздух и врезались заточенными и закаленными на огне остриями в спину всадника и… не причинив никакого вреда, рассыпались в щепы!

Всадник взвизгнул, свесился с коня и взмахнул палицей, явно намереваясь раскроить вождю рода койота голову…

— Встать, когда с тобой сын воеводы Степняка разговаривает! — гаркнул Гаврила, перехватывая взлетевшую палицу. — Если по-хорошему не понимаешь, сейчас я с тобой по-плохому…

Всадник дернул на себя палицу, но Гаврила держал крепко.

— Шали-ишь! — с дрожью в голосе протянул воеводин сын, отводя сжатый кулак противника.

Конь, дико заржав, взбрыкнул. Гавриле пришлось отложить возмездие и схватить животное за уздечку.

— Папа! — пискнул малолетка, точным ударом пятки поражая детину между глаз.

Мой клиент охнул, хватаясь за ушибленное место. Всадник, освободив свое орудие, решил больше не искушать судьбу. Ивовая палица свистнула в воздухе, и укрепленный на ее конце булыжник грохнул Гаврилу по макушке.

— Вот… гад… — медленно проговорил детина, грузно осев на землю.

— Молодец, Хитрый Скунс! — восторженно проревел всадник, пуская коня вскачь.

От полусотни воинов рода койота на месте схватки осталось только пятеро. Остальные бесстыдно разбежались. Разящий Клык, с трудом приподнявшись, отдал приказ. Пять стрел разбились о спину и грудь всадника. От этой атаки он только развеселился. Сопровождая свои действия напыщенными комментариями (наверняка предназначенными для собственного отпрыска), он скакал на своем коне меж валунов, отлавливая краснокожих воинов и награждая их увесистыми ударами дубинки. Это было похоже на игру в салочки, только вот роль «водящего» всадник явно никому не хотел уступать. Разящий Клык попробовал было еще раз достать врага копьем, но, получив серию ударов дубинкой по спине и голове, ушел в глубокий нокаут. Тут уж я решил вмешаться. В чужой монастырь, конечно, со своим уставом не лезут, но беспредела не терплю! К тому же за Гаврилу обидно — он, так и не очухавшись, сидел на земле, недоуменно ощупывая громадную шишку на макушке. — Смотри, Хитрый Скунс! — завопил всадник, собо удачным ударом отправляя подвернувшегося под палицу воина в полет через пару валунов. — Вот как надо расправляться с проклятыми врагами! Учись, тебе предстоит быть великим воином!

Я вышел из пещеры, подобрался к всаднику поближе и, улучив момент, прыгнул на круп коня. Получилось, как я и ожидал: почуяв нечистую силу в непосредственной от себя близости, конь испуганно шарахнулся и, дико заржав, встал на дыбы. И я, и паскудный малолетка, и его ретивый папаша посыпались на землю, как яблоки из мешка, а испуганный скакун помчался прочь, поднимая за собой клубы багровой пыли.

— Хитрый Скунс! — заверещал воин рода антилопы, вскакивая на ноги. — Сейчас ты увидишь, как твой отец поражает своей палицей злого духа, вызванного нечестивым колдовством врага!

Надо же! Догадался, что я не простой смертный, а всё равно уверен в победе! Какой самонадеянный малый… Ну, я тебе не Разящий Клык и даже не Гаврила! Хоть ты по каким-то непонятным пока причинам совершенно неуязвим, я тебя сейчас так отделаю, что все оставшиеся годы болезненной жизни своей будешь обучать своего придурка-сынишку не искусству войны, а мастерству бодрого улепетывания.

Устрашающе зарычав, противник бросился на меня. От первого замаха палицы я ушел довольно легко. Более того, поймал правую руку воина в захват, выбил оружие, а его самого отшвырнул метра на два.

— Хитрый Скунс, — прокряхтел воин, отдирая раскрашенное боевой татуировкой тело от здоровенного валуна, — злой дух оказался сильнее, чем я думал… Но сейчас я его сражу! — И с боевым кличем: — Да поможет мне Таронха! — он снова кинулся вперед.

Завидный пыл и на этот раз не помог воину. Гвоздить разбегавшихся соотечественников по черепам палицей, несомненно, легче, чем в рукопашной схватке справиться с бесом! Ко всему прочему, нападавший не имел ни малейшего понятия о навыках боя без оружия — он просто ревел, как раненый медведь, беспорядочно размахивал руками, лягался и норовил укусить меня за руку.

Пришлось провести излюбленный хук слева. Схлопотав в челюсть, воин покатился по земле и снова брякнулся на валун — да так неудачно, что, кажется, повредил себе руку. Минуту он сидел на земле, тупо рассматривая вывалившийся изо рта передний зуб, и потряхивал опухавшей на глазах рукой. Потом медленно стал подниматься.

Я огляделся. Разящий Клык стоял неподалеку и, разинув рот, наблюдал. Его люди, щедро украшенные синяками, ссадинами и шишками, выбирались из своих укрытий. Откуда-то появился старичок Лу-Ву Разбитая Раковина.

— Хитрый Шкунш, — прошепелявил покалеченный, но не потерявший присутствия духа воин рода антилопы. — Не бойшя! Злой дух шейчаш будет повержен!

— Может, хватит? — осведомился я. — Сдавайся добровольно в плен, обещаю лично рассмотреть прошение о помиловании… А то еще врежу. Ты ведь сам убедился, как трудно выбитые зубы сломанными руками собирать…

— Хитрый Шкунш! — завопил воин, левая рука которого свисала плетью. — Подойди поближе! Шейчаш ты увидишь…

Умный не по годам Хитрый Скунс бочком-бочком выбрался из гряды валунов и бегом припустил к линии горизонта. Бежал он быстро, и клубы пыли, поднимавшиеся за ним, были никак не меньше тех, которые оставлял за собой первым ретировавшийся с поля боя конь.

Наблюдая это зрелище, я едва не пропустил момент атаки — противник, неожиданно взвившись в воздух, летел по синусоиде прямо ко мне, целя ногой в глаз… Ну, адское пламя! Вот настырный тип!.. Надо заканчивать представление. Бес я сентиментальный, следовательно, слабонервный. Представил себе, как этот надоеда на перебитых конечностях, скаля обломки зубов, после очередного нокдауна ползет на меня в атаку, и понял: да, пора заканчивать.

Уклонившись, схватил воина за ногу и, раскрутив на манер спортивного молота, зашвырнул в том направлении, куда уже отступили конь и Хитрый Скунс.

— Помоги мне Таронха! — орал враг, в полете грозя мне кулаком. — Я еще вернушь!

ГЛАВА 2

Как и следовало ожидать, нас тут же объявили духами-заступниками. И, разумеется, пригласили в гости. Старичок Лу-Ву даже стянул с себя бизонью шкуру, и люди рода койота соорудили из нее волокушу для раненого Гаврилы. Детина, правда, немного оправившись от потрясения, устроил небольшую истерику, как только понял, что дикари собираются нас тащить невесть куда.

— Никуда я с этими подозрительными типами не пойду! — орал он, отступая к пещере.

Люди племени койота и мне, честно говоря, не очень понравились, но я рассуждал следующим образом: раз уж мы оказались в чужих землях, неплохо было бы обзавестись временным пристанищем и союзниками. И потом, не ночевать же под открытым небом в столь неуютном месте — среди голых камней и черепов! Ежу понятно, что нам следует искать пути возвращения, но не так вот сразу!

— Поживем, — уверял я Гаврилу, — увидим… А пока прогуляемся до ближайшего вигвама. Чего ты панику разводишь?

— Никуда не двинусь! — стоял детина на своем. — Пойдем обратно в пещеру! Может быть, туда этот самый… лифт вернется!

Я разозлился. Кто на пумпочки жал?! Из-за кого нас сюда занесло?! Дожидайся теперь этого лифта!

— Большой Дух чем-то недоволен? — вежливо осведомился Разящий Клык.

— Всё в порядке, — успокоил я его. — Тяжелый день, нервный срыв, мозговое сотрясение… Мы сейчас с глазу на глаз потолкуем, посоветуемся…

Я втащил упиравшегося сына воеводы в пещеру.

— Где твой лифт?! — спросил я, указывая в бездонную черную дыру шахты. — Ну где?

— Оксанушка… — стонал Гаврила. — На кого ж ты меня покинула?

— Не сходи с ума. Один-два дня промедления ничего не решают. Давай разберемся, что к чему, пообщаемся с аборигенами…

Гаврила, что называется, закусил удила:

— Ни с кем не желаю общаться! Обратно хочу! К Оксане! И точка!

— Ну тогда оставайся один! Жди лифта! А еще лучше — прыгай прямо в шахту. Может, где-нибудь на полпути и встретишься с ним.

— И прыгну!

— Прыгай!

— И прыгну! — Гаврила осторожно топтался вокруг ямы.

— Хватит дурака валять! Я понимаю, что ради своей зазнобы ты в лепешку расшибиться готов, но не в прямом же смысле!.. Впрочем, чего треплемся-то? Хочешь прыгать — давай! Меньше народа — больше кислорода! Истерики он тут устраивать будет! Гимназистка сопливая! Из всякого безвыходного положения всегда есть выход, не надо только голову терять!.. Ну?

Для пущего эффекта я грозно нахмурился и оскалил клыки.

Гаврила заглянул еще раз в бездну, плаксиво скривился, вздохнул и… отошел.

— Только обещай, — попросил он, — дня два или три… Не больше! И мы вернемся, да?

— Ничего не буду обещать, — отрезал я. — Думаешь, мне приятно оказаться вдруг у черта на рогах?.. Тьфу ты, нахватаешься от тебя… Не хнычь, ради псов преисподней, веди себя как подобает духу! Выберемся.

Гаврила вздохнул снова, позвал негромко:

— Оксанушка-а… — и смирился.

— Всё в порядке! — возвестил я, выходя из пещеры. — Духи опять с вами! Можете незамедлительно оказывать нам почести… В смысле — накормите, напоите, и всё такое прочее…

— Хау! — обрадовался Разящий Клык. Детину погрузили на волокушу. Пятеро воинов впряглись в нее и потащились на запад, по пути собирая смущенных дезертиров. Мы с вождем шли впереди. Воеводин сын, между прочим не так уж и сильно поврежденный, сначала отнекивался от высокой чести, предлагал свое место мне, как истинному победителю в бою, но я отказался: решил прогуляться рядом с вождем, прояснить, так сказать, кое-какие моменты.

— Рогатый Дух видел, как отвратительные пиу-пиу глумятся над родом койота? — вздохнул Разящий Клык.

— Не позволяли бы себя бить — не было бы к вам такого отношения!

— Рогатый Дух разве не слышал?! — взволновался вождь. — Род койота проклят во веки веков! У моих людей отняли защиту духов, а Таронха даровал ужасным пиу-пиу высшую защиту! Оружие воинов рода койота не может поразить воинов рода антилопы. Хау!

— Видел… Да, положеньице у вас незавидное…

— Мои люди в смятении! Малый ребенок из рода антилопы может обратить в бегство сотню воинов из рода койота!

— В племени этих самых пиу-пиу воспитание подрастающего поколения хромает, — высказался я, вспомнив, как малолетка Хитрый Скунс мутузил Гаврилу. — Разве можно поднимать руку на старших? Тем более — ногу!

— Много лун род койота вел войну с родом антилопы за места охоты. Но с тех пор, как похищен дух Тависка, Великий и Таинственный забыл о том, что на свете есть род койота. Пиу-пиу, да разразит их гром, нанесли нам у Черной лощины сокрушительное поражение. Из четырех сотен моих воинов осталось только двести человек. Мы потеряли право охотиться в прериях за Южным ручьем. Люди давно не видели бизоньего мяса. Проклятые пиу-пиу погнали нас дальше и отбросили в долину Духов, где высится Увэ-Йотанка. В долину Духов бизоны не заходят. Здесь есть гадюки да изредка встречаются койоты, но Великий и Таинственный жестоко покарает нас, если мы будет поедать своих предков…

— Ага, — поддакнул я, — тотемные животные…

— Что такое тотемные животные? — спросил со своей волокуши Гаврила после моего перевода.

— Большой Дух — не местный, — пояснил я вождю. — Он из другого… астрального района. С периферии. Поэтому многого не знает. Но могущество Большого Духа неоспоримо!

— О-о… — протянул Разящий Клык. — Все смертные, духи и боги знают, что различные племена произошли от различных животных. Наш прапрапрапредок — священный койот. Прапрапрапредок мерзких пиу-пиу — священная антилопа.

— Что он говорит? — заинтересовался детина. Я перевел.

— Вот дикари! — не удержавшись, фыркнул Гаврила. — Мы, например, созданы по образу и подобию Творца…

Вождь, почтительно склонив голову, слушал. Пришлось перевести.

— Истинно, истинно! Хау! — поклонился Гавриле Разящий Клык. — Вы же духи!

— А те, кто думает, что произошел от животных, — просто неучи и безграмотные олухи! — не унимался детина.

— Ты раненый? Вот и лежи, отдыхай. Между прочим, уважаемый вождь рассуждает на уровне великих мыслителей девятнадцатого столетия. Чарльза Дарвина, например, до которого тебе расти и расти… Грамоты не знаешь, а выпендриваешься!

Для убедительности я тайком показал Гавриле кулак, и он заткнулся… Впрочем, Разящий Клык всё равно не посмел бы оспорить мнение духа.

— Воинов терзает голод, — вещал вождь. — Мы кормимся корешками, которые собирают женщины, да рыбой, что ловят в ручьях дети. Мужчин, способных держать оружие, осталось всего полсотни. Род койота скоро прекратит свое существование!.. Сегодня я, Разящий Клык, воины и старейшина Лу-Ву Разбитая Раковина пошли к Увэ-Йотанке взывать к духу Тависка. Мы взывали, но дух не услышал нас. Тогда старейшина испустил долгую жалобу к небесам. Тогда Великий и Таинственный всё-таки вспомнил о нас…

— Да… — промычал я, понимая, к чему клонит вождь. — Не исключено, что всё еще изменится к лучшему. Время, знаете ли, непредсказуемо.

Разящий Клык просиял.

Я тут же пожалел о том, что не поехал на волокуше вместо Гаврилы. Жалко, безусловно, несчастных туземцев, но не становиться же мне их духом-хранителем взамен какого-то там Тависка, которого умыкнули коварные пиу-пиу! У меня своих проблем полно. Надо влюбить Оксану в Гаврилу, а для Пахом-Чика освободить Ахмета Медного Лба (если, конечно, клиент Пахом жив-здоров — в чем я сильно сомневаюсь). Надо наконец перелететь с одного континента на другой… Жалко — авиалайнеров еще не изобрели, было бы проще. А так — остается только экспериментировать с загадочным лифтом, забросившим нас сюда, пытаться достучаться сигналом SOS до конторы и надеяться на Вельзевула.

— …Два бизона лучше чем один бизон, — рассуждал тем временем вслух Разящий Клык. — Сразу два духа — гораздо лучше, чем один… Рогатый Дух, ответь мне, кто сильнее из вас: ты или Большой Дух?

— Ну тут как посмотреть, — замялся я. — Вообще, если без лишней скромности, я.

— О-о… Рогатый Дух, ответь мне, кто сильнее: ты или Таронха?

— Понятия не имею.

— Вам обязательно надо помериться силами, — назидательно проговорил вождь. — Очень важно знать: кто сильнее.

— Почему это — очень важно? — занервничал я. — Для кого — важно? Для меня, что ли?

Что это такое?! Вступился за несчастных, а они тут же тебя в кабалу определяют! Одно дело — принимать почести, совсем другое — тумаки и шишки, заступаясь за малознакомых личностей, первобытных к тому же. Откуда я знаю, сильнее я этого самого Таронха или нет? Я с ним не встречался. И встречаться не хочу! Почему я должен с какими-то там захолустными духами первобытно-общинных племен спарринг-бои проводить?! Таронха какой-то… Может быть, он такой дубина, что я с ним на одном татами какать не сяду, не то что драться!

— Рогатый Дух устал, — заметив мое неудовольствие, проговорил Разящий Клык. — Как придем в селение, Рогатый Дух отдохнет. Правда, еды у нас немного, но стоит немного потерпеть. Ибо сказал уже Рогатый Дух пророческие, слова: скоро всё изменится к лучшему.

Я шлепнул себя по лбу с досады. Кто меня просил трепаться пророческими словами?! Интересно, для местных духов ответить за базар — это дело чести?

— Род койота вернет себе охотничьи угодья! — выкрикнул Разящий Клык и, выслушав восторженное «хау!» своих воинов, добавил: — Рогатый Дух нам обещал!

— Конкретного обещания я никому, между прочим, не давал, — проворчал я. — А то, что с охотничьих угодий вас оттеснили, может быть, и не так уж плохо: развивайте земледелие, поднимайте целину, насаждайте культурные растения. Под лозунгом «К светлому будущему рабовладельческого строя!» спешно минуйте первобытно-общинную стадию и оцивилизовывайтесь быстрее прочих племен.

Разящий Клык явно не понял ни слова из того, что я сказал, но, видимо по причине хорошего воспитания, утвердительно закивал головой и произнес:

— Истинно так, истинно так. Хау!

— Хау-то хау, но куда мы, между прочим, идем?

— Рогатый Дух не увидит… Старейшина Лу-Ву Разбитая Раковина нашел место для селения людей рода койота. Место, где грязные пиу-пиу никогда нас не найдут!

Приглядевшись, я всё-таки заметил за очередной скалой-грибом узкую черную полоску, рассекавшую пересохшую землю. С каждым нашим шагом полоска ширилась, и очень скоро стало ясно, что впереди длинный овраг. Даже не овраг, а трещина в каменистой почве, напоминающая горное ущелье.

— И вы в этой дыре живете? — ужаснулся я.

— Увы, это так, — ответил Разящий Клык. — Лучи солнца совсем не проникают к нашим вигвамам, но жрец Потаенная Мышь, говорит, что тьма вовсе не опасна для моего народа — тьма может придавать силы.

— У вас и жрец есть?

— А как же! Потаенная Мышь — Слуга Духов…

Мы остановились у обрыва шириной в десяток метров, но порядочной длины — на глаз не менее полукилометра. Я заглянул вниз: отвесная стена терялась в беспросветных вечных сумерках… Неужели на дне этого разлома живут люди? Там ведь, наверное, холодно, сыро, промозгло и, конечно, ни зги не видно!.. Будь я нормальный бес — как Филимон, например, или тот же Франциск, — только обрадовался бы этому обстоятельству. Но подобные места меня никогда не привлекали. Куда приятнее жить под солнцем. Или рядом с жаркой печью, в которой не угасая горит яркое адское пламя, подпитываемое телам грешников…

Вождь, склонившись, издал протяжный вопль, смутно напоминавший вой голодного койота. Видимо, сей клич означал победу, поскольку снизу мгновенно полетели восторженные восклицания, вслед за которыми выпрыгнул моток бечевки, по виду — сплетенной из бизоньих жил.

Разящий Клык принял от одного из воинов копье, с маху вонзил его в землю и привязал к древку появившийся шнур. По нему легко скользнул вниз старейшина Лу-Ву Разбитая Раковина. Вождь вопросительно посмотрел на меня.

— Нет, нет, — замотал я головой, — духи потом. Сначала воины и вожди… А вы уверены, что бечевка не порвется?

— Воины настолько истощены, что их выдержит и паутинная нить, — вздохнув, признался Разящий Клык.

Пришлось мне снова демонстрировать бесовскую мощь. После того как все воины переправились на дно оврага, я прыгнул. В полете постарался сгруппироваться, чтобы не очень-то ушибиться. Бес ведь, как известно, словно кошка: хоть с девятого этажа рухнет — ничего ему не будет!.. Ну девятый не девятый, а этажей на пять глубина оврага тянула.

Воины зааплодировали после моего приземления. Я крикнул Гавриле, он сбросил вниз бизонью шкуру, которую тут же растянули вдоль стенки. Я держал один конец, а пятьдесят воинов — другой. Детина умудрился не пролететь мимо импровизированного батута, рухнул точно в центр шкуры и отделался несколькими ссадинами.

— Что ж вы лестницу не изобрели? — простонал он, поднимаясь на ноги.

— О чем беспокоится Большой Дух?

— Лестницу хочет, — сказал я.

— А что такое лестница? — поинтересовался Разящий Клык.

— Ну… такие… штуки, по которым можно лазить куда угодно. Деревянные бруски, гвоздями скрепленные.

— О! Мудрость духов вызывает трепет!.. А что такое гвозди?

— Ну, такие… железные штуки, которыми можно скрепить что угодно.

— О! Мудрость духов не знает границ!.. А что такое железо?

Гаврила беспомощно посмотрел на меня.

— Всему свое время, — прервал я культурно-просветительную программу. — Ведите! Где у вас вигвамы для утомившихся духов?

— Великой честью для меня будет принять духов в своем вигваме! — склонился в поклоне вождь.

Дальше мы двигались на ощупь. Надо сказать, мне всё меньше и меньше нравилось селение людей из рода койота: не то что солнца — вообще ничего в двух шагах не было видно! Под ногами хлюпала грязь и похрустывала какая-то гадость. Воняло ужасно! Даже Филимон, прошедший через чистку авгиевых конюшен, оказавшись здесь, точно зажал бы нос…

Впереди слабенько забрезжил свет костра… Интересно, где они для огня топливо берут?

— Поганенько тут у вас, — высказался Гаврила.

— Пусть духи простят смертных, — отозвался Разящий Клык. — Нам сначала тоже не нравилось жить здесь, но потом жрец Потаенная Мышь убедил всех, что и у такого пристанища есть хорошие стороны.

— Умный человек ваш жрец, — сказал я. — Мне с ним, между прочим, до зарезу хочется познакомиться.

— Потаенная Мышь сочтет за честь! Хау!.. Да, теперь мы знаем, что здесь не так уж и плохо. Ветер сносит в овраг весь мусор, который лежит на поверхности долины Духов. С восточных лесов долетают сухие сучья и обломанные ветви, а с южных ручьев — дохлая рыба, выброшенная на берег. Нам перепадают также трупы стервятников и прочих птиц… В голодные годы всё это очень кстати.

Я поежился: сдохнуть можно от такого существования!

— Потаенная Мышь говорит с ветром, и ветер отвечает ему, — добавил Разящий Клык.

— Долго еще идти? — спросил Гаврила. Судя по звуку его голоса, он старался дышать ртом.

— Уже пришли, — констатировал вождь.

— Называется: вот мое селенье, вот вигвам родной… — пошутил я.

— Где? — изумился Гаврила.

— Сейчас разожжем поярче костры, и будет светлее… — засуетился вождь. — А разве духи не могут смотреть сквозь тьму?

— Раньше могли, — ответил я. — Пока один кретин мой японский фонарик не уничтожил!

* * *

Гаврила остался в центре поселка у большого костра. Разящий Клык объявил начало пиршества. Женщины рода койота поднесли детине пригоршню корешков и крохотную пещерную мышь, зажаренную на палочке — судя по тому, как остальные воины вздыхали и с шумом втягивали голодную слюну, выделенная порция считалась здесь царским яством, спецпайком для особо важных гостей!..

Я от трапезы отказался. Отказался также и от великой чести поселиться в вигваме вождя, поскольку, как выяснилось, в тесной палатке из шкур квартировали помимо самого Разящего Клыка три его жены — изможденные женщины неопределенного возраста с белыми, словно рыбьи брюшка, лицами, — шестеро детей и три удивительно толстенных бабищи, по которым никак нельзя было сказать, что последнее время они жили впроголодь… Я поинтересовался у вождя относительно этих монстров, и Разящий Клык, состроив зверскую физиономию, прошипел:

— Это матери моих жен, разрази гром их головы!

— Тещи? — догадался я. — Все три?

— Все… Видишь, Рогатый Дух, какие жирные? Кровь мою пьют потому что!

— А… А где проживает ваш жрец?

— Вигвам Потаенной Мыши стоит на краю поселка. Выделить воинов, чтобы они проводили Рогатого Духа? Погоди, подкрепись немного, а я найду достойных провожатых…

— Сам дойду! — поспешно ответил я, отворачиваясь от рагу из рыбьих хвостов. — Не терпится познакомиться с тем, кто наделен даром общения с духами и богами.

Выбравшись из вигвама, я скорым шагом пошел в направлении, указанном вождем. Люди рода койота шарахались от меня, как от привидения, хотя они-то и были больше похожи на призраков… Нет, определенно, не нравилось мне это местечко! Надо найти жреца, потолковать с ним и… Дальше будем исходить из результатов разговора.* * *Вигвам жреца действительно находился на самом отшибе — в нескольких метрах от жилищ рядовых членов племени. С верхушки до полога обвешанный обрезками шкур, скелетами мелких зверюшек и дурнопахнущими амулетами из рыбьих пузырей, он напоминал новогоднюю елку какого-нибудь шизофреника-авангардиста.

Я помедлил у входа. Ради соблюдения приличий собирался постучать, но стучать было некуда: вокруг — лишь шкуры, тряпки и всякая дрянь… Несколько раз громко кашлянул, как это принято у некоторых азиатских народов, чтобы дать знать хозяину о своем присутствии, но никакого эффекта не добился. Нахально распахнуть полог и на правах всемогущего духа ворваться в помещение тоже не представлялось возможным, поскольку я никак не мог определить — где же, собственно, вход?.. Пришлось действовать наугад.

Сорвав несколько амулетов, я обнаружил потертую до безобразия волчью шкуру, сквозь дыры которой ясно посверкивал огонь. Шкура полетела вслед за амулетами, и я вошел внутрь.

Хозяина дома не было. Интерьер вигвама Потаенной Мыши заставил меня припомнить избушку бабки Заманихи. Те же пучки травы, свисающие с потолка, те же застывшие навечно, скукоженные от огня и ветра мумии рептилий… В центре, огороженный каменными осколками, горел огонь, неизвестно чем питаемый: прямо из сизого песка рос оранжевый цветок пламени — невысокий и ровный; свет его позволял плотным теням в углах вигвама дремать в неподвижности, а не колыхаться рваными лоскутами… Вокруг огня лежало несколько трупиков пещерных мышей, вокруг которых мерно гудели зеленые мухи…

Уловив чье-то присутствие за спиной, я вздрогнул. Испугался, надо сказать, и, должно быть от испуга, прямо с порога нахамил:

— Презренный смертный! Как смеешь ты, не достойный слизывать пыль с моих мокасин, играть в прятки?!

Огонь вспыхнул ярче, тени, шипя, словно кошки с подпаленными хвостами, скакнули вверх, обнажив углы.

— Это я в прятки играю?! — деревянным голосом осведомился сидевший у стены вигвама в позе лотоса пухлый полуголый мужичок, медноликий и раскосый, очень похожий на разжиревшего Будду. — Чтоб у меня хвост отвалился!.. Ты, Адик, совсем в последнее время поляну не сечешь! Ты где сейчас должен быть? В конторе сидеть, строгий выговор с занесением в личное дело переваривать, а не по континентам прыгать! Еле-еле отыскал тебя среди здешнего бедлама…

Я оторопел. Мужичок вещал совершенно механически, никак не интонируя фразы, — только крепко время от времени прищуривал глаза, обозначая таким образом завершение каждой мысли. Руки, уложенные на бедрах ладонями вниз, оставались неподвижными. Тело, скрученное в довольно неудобную позу, казалось, тем не менее абсолютно расслабленным…

Это и есть Потаенная Мышь? Какая мышь? Он, скорее, бурундука напоминает!.. Мужичок вроде бы и не дышал вовсе. Откуда только воздух брал для воспроизведения своей речи?

— Извините… — пробормотал я. — Уважаемый Потаенная Мышь… мы раньше встречались?

— Издеваешься, или как? Встречались… Ты у меня, кретин, в печенках сидишь уже!

— Знаете что, господин жрец, — обиделся я, — если мы и вправду знакомы — о чем, кстати говоря, память моя молчит, — то и этот факт не дает вам права фамильярничать!

— Да очнись ты, идиот! — проскрипел Потаенная Мышь. — Какой я тебе жрец, чтоб тебя разорвали псы преисподней?! Болван! Какого хрена ты полез в этот колодец?

Жутковатый диссонанс между механической речью — слова, будто неотличимые друг от друга кирпичики, выкатывались из его рта — и явно гневным содержанием сбивал меня с толку.

— А про колодец вам откуда известно? — удивился я.

— Тьфу, дубина! Ладно… Времени у меня совсем не осталось…. Очень далеко… — Речь стала потухать, спотыкаться. — Много сил… ушло… уходит… Адольф! Как друга… просил… сиди смирно и не бузи… предупреждал… Я тебе говорил! Георгия… не трогать! Близко не подходить…

— Филимон! — догадался я наконец, кто говорит устами жреца Потаенная Мышь. — Постой, как ты нашел-то меня?! Ты что…

«…имеешь какое-то отношение к межконтинентальному лифту?» — хотел спросить я, но тут же понял, что нечего и спрашивать: имеет Филимон к нему отношение, да еще и самое прямое!

— Колодец! — заорал я. — Ты еще спрашиваешь, какого хрена я в колодец полез?! А волкодава кто поставил во дворе вдовицы?! Думаешь, я не догадался, чья это работа?! Как мне отсюда выбраться? Как обратно-то?

— Нельзя обратно… Волкодава… чтобы ты, дурак, не шлялся, где не следует… Тебе… новое задание… непосредственно от капитана Флинта…

— У меня же есть уже задание!

— Забудь! Ты своим заданием едва не… Делай, как я говорю… И не бузи здесь… Удержись хоть на некоторое время от лишнего шума и несанкционированного перепрыгивания с континента на континент…

Будда Потаенная Мышь замолчал. С легким скрипом лысая голова его свесилась на жирную складчатую грудь. Всё.

— Вихревая лихорадка! — заругался я, прыгая через огонь и хватая жреца за плечи. — Не могу я здесь оставаться! Как это — не бузи?! Как не бузи, если я уже набузил тут так, что теперь и не расхлебаешь?! Вошел в конфронтацию с местными духами, принял — не по собственной воле, правда, — покровительство над племенем… Этот дурацкий Таронха, конечно, нанесет ответный удар, а мне что делать? Подставлять правую щеку?! Кажется, это фраза из инструктажа не нашей конторы, а конкурирующей! Да и не нравится мне здесь! Воняет!

— Кто тут? — пискнул, поднимая голову, жрец Потаенная Мышь. — Великие духи шутят со мной шутки?

Я был рассержен. О каком еще задании непосредственно от капитана Флинта Филимон говорил? Сути задания я ведь не знаю! Каким же образом его выполнить?

— Великий Тависка! — с ужасом глядя на меня, пробормотал жрец. — Ты забираешь меня к себе в царство мертвых? О, кого ты прислал за мной? Изыди, изыди!

— Заткнись! — окончательно рассвирепел я. — Тебя еще здесь не хватало, толстая сволочь!

Отреагировал на мои слова Потаенная Мышь довольно странно. Он икнул, скосил оба глаза к переносице, скривил рот, опять уронил голову на грудь и из такого положения заговорил хриплым прокуренным басом капитана Флинта:

— Оперативный сотрудник Адольф! Почему позволяете себе ругательства в адрес вышестоящего начальства?! Отставить!

Копыта мои сами собой соединись. Тело вытянулось стрункой, правая рука взлетела к виску:

— Никак нет! — рявкнул я. — Ругался, но на бестолкового жреца! То есть на оператора-консультанта!.. Слушаю вас, господин капитан!

— То-то же… — Голос Флинта стал мягче. — Отставить! Смирно!

Я вытянул руки по швам.

— Почему оказались в области, где не аккредитованы? — вопросил Флинт. — Что за самодеятельность?! Сгною! Почему по совету старшего товарища не вернулись в контору?!

Я начал было объяснять обстоятельства, заставившие меня… Но Флинт коротко выстрелил хрипло:

— Отставить! Начальству известно всё о вашем безрассудном поведении! Позволить клиенту манипулировать собой! Доберусь я до тебя, Адольф… Гауптвахта! Выговор! Штраф!

— Слушаюсь! — тоскливо ответил я. — Когда прикажете отправляться обратно в контору для отбывания наказания?

— Отставить контору! Гауптвахту еще заслужить надо! Адольф, слушай мою команду! За разгильдяйство и неподчинение приказам остаешься на периферии временным исполняющим обязанности духа Тависка, который пока отсутствует! Вопросы есть?

Вопросы у меня, конечно, были, но задавать их капитану Флинту стал бы разве что умалишенный или самоубийца. Что это, например, за ситуация такая ненормальная: дух — региональный представитель, куда-то подевался, начальству об этом известно, а мер никаких не принимается?! В общем, имелись вопросы…

— Никак нет! — бездумно рявкнул я. — Никаких вопросов! Так точно!

— И чтобы без самодеятельности! Конфликт, образовавшийся в результате отсутствия Тависка, урегулировать! В кратчайшие сроки и без шума! И без пыли!.. Отставить! Смирно! Распустились! Я т-тебе! Всё, отбой связи…

Я устало вздохнул. Что теперь делать? Пропадать, да? Почему я должен отчитываться за какого-то Тависка, которого и в глаза не видел? У капитана всегда так: кто под горячую руку попал, тот и отдувается… Но я же не обучен с духами сражаться! Однако — приказ… Не выполню — Флинт меня с потрохами сожрет! Уж я-то знаю его натуру. Если, конечно, Таронха не успеет первым… Нет, как же быть? Этот Таронха… добрый дух… наверняка сильнее меня… Дожидаться, пока он меня того, да?

— Таронха… — пискнул жрец Потаенная Мышь, снова оживая. — Сожрет… Таронха!

Лицо его ожило, еще минуту назад пустые глаза наполнились ужасом. Потаенная Мышь рванулся из моих рук, стремительно и не без риска для целости собственных нижних конечностей ломая позу лотоса:

— Всемогущий Таронха пришел, чтобы сожрать мою душу! — писклявым голосом турецкого евнуха возвестил на весь вигвам жрец, оценивая перепуганными глазками мои рога. — О дух Тависка, зачем ты меня покинул! О Таронха, почему именно меня? Я ведь не старейшина и не вождь!

Очухался наконец… Вообще-то ему не позавидуешь. Только что исполнял роль приемника для передачи сообщения от одного беса другому, а когда заблокированное сознание немного оттаяло, ощутил себя в плену враждебного своему племени духа.

— О Таронха, даруй мне жизнь! — визжал Потаенная Мышь, припадая к моим копытам. — Между прочим, вождь Разящий Клык гораздо главнее меня! И старейшину Лу-Ву Разбитую Раковину все люди слушаются. А я что? Просто мелкий колдунишко… Позволь проводить великого духа к вигваму вождя?

— Цыц, перебежчик! — гаркнул я, чтобы остановить истерику. — Встать на ноги, когда со старшим по чину разговариваешь! Я тебе покажу, как своих предавать! Всё расскажу духу Тависка… если он, конечно, объявится когда-нибудь…

Жирная блестящая спина, извивающаяся у моих ног, замерла. Кажется, от страха пот на коже жреца мгновенно высох. Он поднял голову, минуту с открытым ртом смотрел на меня, а потом шумно сглотнул и отполз в угол.

— А я никого не хотел предавать, — неуверенно объявил он оттуда. — Просто хотел воплотить… коварный план.

— Рассказывай… Удостоверение оператора-консультанта на стол! То есть мне в руки!

Потаенная Мышь резво поднялся на ноги и сорвал со стены кусочек выскобленной шкурки лосося. «Предъявитель сего действительно является…» — прочитал я знакомую формулировку. Та-ак…

Так! Род койота находится под особым патронажем конторы, если ему персональный оператор-консультант выделен и дух — региональный представитель!.. Как же контора могла допустить, чтобы племя, за которое она в ответе, дошло до жизни такой? Духа-покровителя похитили, воинов пинает среди бела дня каждый, кому не лень!..

Ну понятно, что далеко от центра, понятно, что периферия времен, понятно, что контора хоть и считается всемогущей, но за всем творящимся на белом свете уследить не может… Всякое дерьмо случается — никуда от этого не денешься… А кто за всё должен отвечать? Я? Почему я? Только потому, что уехал на проклятом лифте на другую сторону земли?..

Ну почему же судьба мне такая печальная предначертана?! Нарвался на капитана Флинта… Ну почему же в тот момент, когда дурацкое это перемещение случилось, дежурил не кто-нибудь другой, а именно Флинт?! Свалил на меня все проблемы, в том числе и те, к которым я никоим образом не причастен, и теперь не слезет, пока жив буду… Хорошо еще, что не заставили Тависка искать, разбираться и примерно наказывать его похитителей. А то бы сразу — ложись и помирай!.. Что теперь со мной будет? Что будет-то теперь?

— И что мне теперь будет? — проскулил из своего угла жрец.

Я мотнул головой. Мозги прямо разрывались от обилия мыслей. А тут еще этот пухлый…

— Я не виноват, — захныкал Потаенная Мышь. — С самого утра, как обычно вот уже много дней подряд, безуспешно взывал к духу Тависка, — указал он на странное, похожее на кусок стекла, пламя в центре вигвама, — и тут в моей голове зазвучали голоса духов. Духи приказали мне забыть себя и открыть свой разум. Я покорился, а когда снова стал собой… Скажи мне, Рогатый Дух, ты прислан на замену похищенного Тависка?

Опять Рогатый Дух! Окрестили… Не могли дать более поэтическое имя!

— Прости меня, Рогатый Дух, — плакался жрец. — С тех пор как исчез Тависка, работы мне совсем не стало. Раньше многие приходили искать путь обменять свою душу на исполнение сокровенного желания, а сейчас у всех людей рода койота одно желание — пожрать. И они рады были бы продать души, но продавать некому! Пропал дух Тависка, пропал совсем!

— Значит, ты сейчас в вынужденном отпуске? Понятно… Может, пока тебе всё равно делать нечего, прояснишь немного мне ситуацию?

— Всё что угодно — для любимого Рогатого Духа! — истово выговорил Потаенная Мышь, становясь на колени. — Только не сообщай высшим духам… о моем коварном плане!

— Это ты про свое желание слить вождя и старейшину? Ладно, все мы грешны, не буду в контору докладывать. Начнем. Кто такой Таронха?

— О, Таронха — это внук Атае, богини холода и мрака.

— А Тависка?

— Тависка — родной брат Таронха.

— Так они еще и близкие родственники? Чего ж братья не поделили, если один другого похищает?

— Это долгая история, — Потаенная Мышь прикрыл глаза, — ее знают только жрецы, и никто больше…

— Давай, давай, рассказывай, не ломайся.

— О, конечно, любимый Рогатый Дух! В незапамятные времена Таронха и Тависка с разрешения Атае стали создавать охотничьи угодья на много птичьих перелетов вокруг…

— Стоп, стоп… Мне никто не говорил, что Таронха и Тависка — боги-творцы. Я их вообще-то считал обыкновенными духами.

— Дослушай до конца, о Рогатый Дух! Мир уже был создан до появления близнецов. Они лишь населяли земли тварями, воздвигали скалы и леса…

— Косметический ремонт, так? Понятно, продолжай.

— Дивны слова твои, Рогатый Дух… Таронха создал леса, Тависка создал Угу — духов лесных пожаров. Таронха создал скалы, Тависка населил их ядовитыми пауками и гадюками. Таронха создал антилоп и бизонов, Тависка придумал волков, койотов и рысей. Таронха дал жизнь Великой Антилопе, от которой пошел весь род людей пиу-пиу, а Тависка создал Великого Койота… И увидел Таронха, что Угу пожирают леса, что из-за обилия гадюк и пауков скалы необитаемы и мрачны, что волки и рыси убивают антилоп и бизонов, а пиу-пиу бегут в ужасе от воинственного клича людей рода койота. И разгневался Таронха на своего брата. И была битва. И Таронха победил своего брата и навсегда запер его в скале духов Увэ-Йотанка.

— Ничего себе! — возмутился я. — А мама куда смотрела, когда дети ее собачились? Неужели нельзя было обоих отшлепать и развести по углам?.. Кое-где за такие штучки матерей родительских прав лишают!

— Богиня Атае не дала Таронха убить Тависка, — заметил Потаенная Мышь. — Атае сказала: нет антилоп без волков и койотов. Нет скал без ядовитых пауков и гадюк. Не бывает бескрайних лесов без духов Угу — иначе леса заняли бы все угодья охоты и бизонам не было бы где протаптывать свои тропы… Тависка остался на земле, но не мог отдаляться от Увэ-Йотанки и долины Духов. Род койота разделил его участь.

— Всё равно несправедливо, — высказался я. — Как это так: один на коротком поводке сидит, а другой бродит, где ему заблагорассудится? Почему бы и Таронха не приткнуть куда-нибудь?

— Атае потребовала с Таронха и Тависка обещание жить в мире между собой. Таронха пообещал, а Тависка, переполненный жаждой смерти и разрушения, не оставил мыслей о мести. Набирая силу в скале духов, он стал всё дальше и дальше забираться в земли, которыми владели Таронха и род антилопы. И настали дни, когда духам было угодно, чтобы родился я, Потаенная Мышь. Как и мой отец, я почитал Тависка. Жертвы, приносимые духу, становились всё больше и больше. Были дни удачной охоты, когда сразу десяток людей пиу-пиу отправлялись окропить своей поганой кровью камни Увэ-Йотанка. И Тависка стал таким же сильным, как был когда-то. А Таронха, запретивший приносить себе человеческие жертвы и довольствовавшийся лишь растительной пищей, ослаб. И настал момент, когда вышел Тависка из узилища Увэ-Йотанки. Богиня Атае была уже очень стара и не могла помешать ему. И тогда повел он воинов рода койота мстить за свою обиду. И наши копья и стрелы собирали кровавую дань с отвратительных пиу-пиу. Мы опустошали их вигвамы, убивали их жен и детей… О! — Жрец Потаенная Мышь раскраснелся, охваченный вдохновенными воспоминаниями. — У Тависка было много крови для восстановления сил; у воинов рода койота было много еды и много пленных для веселых игрищ и забав. О! Реки крови и сонмы стонов! Но горе нам! Таронха взял хитростью то, что не смог взять силой! Он собрал остатки воинов пиу-пиу и подло похитил ничего не подозревавшего Тависку! Великий и Таинственный не послал нам знака, предупреждающего об опасности. Тависка бесследно исчез. Возрадовавшийся Таронха наделил гадких воинов пиу-пиу своей силой, и наше оружие с тех пор не может причинить им вреда. Настали темные времена для людей рода койота…

— Дальше можешь не рассказывать, — прервал я жреца. — Остальное я слышал. Роду койота изрядно напинали мерзкие пиу-пиу… Интересно, почему вождь не рассказал мне предысторию про реки крови и сонмы стонов? А я-то уж было пожалел вас, несчастных… Оказывается, сами виноваты!

— О Рогатый Дух! — в ужасе завопил Потаенная Мышь, снова бросаясь на колени. — Скажи мне, кто ты? На чьей ты стороне? Служишь ли ты Таронха, или пришел на помощь Тависка? Ты пришел из Большого Вигвама, ты сумел прочитать мою уму-уму, но рассуждаешь ты как Таронха!

— Какую еще «уму-уму»? А, удостоверение… Ну да, я из Большого Вигвама, то есть из конторы. Таронха не видел ни разу — как, впрочем, и Тависка…

— Какой-то странный ты, Рогатый Дух… — пробормотал Потаенная Мышь.

Я поморщился. Сразу вспомнились слова вредной бабки Заманихи: «Какой-то ты, батюшка, не такой… не настоящий бес…» Ну уж какой есть! Виноват я, что таким уродился?!.. Не люблю этих операторов-консультантов! Как специально отбирают таких, кто попаскуднее, повреднее, поподлее! Короче говоря, чем характер человека больше похож на бесовской, тем лучше…

— Но ведь ты злой дух? — с надеждой спросил жрец. — Все, кто приходит из Большого Вигвама, — злые духи, покровители рода койота.

— Злой дух, — подтвердил я. — Кем же еще может быть бес, как не злым духом?

— Рогатый Дух поможет роду койота победить пиу-пиу? Рогатый Дух сокрушит Таронха? Рогатый Дух найдет Тависка?

— Рогатый Дух прилететь не успел, а его уже… за рога и в стойло! Ты же сам слышал, что мне коллеги мои рекомендовали — исполнять обязанности, в конфликты не вступать… Без шума и пыли, короче говоря… И не собираюсь я Тависка искать — это не в моей, так сказать, компетенции… Впрочем, ты не мог ничего слышать — ты же роль приемника исполнял… Тем более тайна!.. Короче, Потаенная Мышь, я подумаю. В сути конфликта разобраться надо, то есть и противоположную сторону выслушать…

— Рогатый Дух будет разговаривать с Таронха? — округлил раскосые глаза жрец.

— А почему бы и нет? Я пока — нейтральная сторона. А то, что одного из воинов пиу-пиу отмолотил, так он первый начал!

— Род койота одержал победу над родом антилопы? — умилился Потаенная Мышь. — Я еще не слышал этой новости. Победа! Впервые за долгое время! Слава Рогатому Духу! Победа!

— Победа, — подтвердил я. — Если можно так назвать скоротечную схватку между полусотней воинов и одним-единственным противником… Ладно, проехали… Зачем я, бишь, к тебе зашел-то? Ага, связаться со своими… Ну, оказывается, меня уже ждали… Пойду я, Потаенная Мышь, потолкую со своим товарищем. Он в вигваме вождя остался.

— Товарищ Рогатого Духа — тоже дух?

— Еще какой!

— О! Какой счастливый день для рода койота! Сразу два духа! Ну уж вдвоем-то вы точно уничтожите Таронха! И снова настанут для нашего племени счастливые времена!

Я счел за лучшее промолчать.

— А иначе как же? — заметив неладное, решил прояснить ситуацию жрец. — Если не упредить, Таронха нанесет ответный удар! Надо действовать быстро, пока он не оправился!

«Тьфу ты, напасть, — подумал я. — Вот и ввязался… И на Филимона обижаться нечего. Не он же на самом деле натравил на меня капитана! Может, отсидеться здесь, пока дежурство Флинта не закончится? Может, этот Тависка и не особо нужен тут? Подумаешь, какой-то дух паршивый… Нормальный сотрудник не допустил бы, чтобы его похитили! Вдруг он сам найдется? Пока наверху разберутся, я вернусь и быстренько завоюю для Гаврилы Оксану. Выполню условия договора и отправлюсь домой — отдыхать…

Хотя отсидишься здесь, пожалуй! Эти первобытные духи страсть как агрессивны! Таронха мне быстренько мозги вправит… Да и задание я получил новое… важное… — Тут я ощутил нечто вроде гордости за то, что мне — обыкновенному оперативному сотруднику — поручили задание, которое под силу только бесу — секретному агенту. — Пожалуй, надо войти в контакт с этим самым Таронха и намекнуть ему на то, что я — штатный оперативный сотрудник преисподней: дескать, повредив мне, он тем самым большие неприятности от моей конторы заимеет! И за похищение духа — регионального представителя Тависка при исполнении служебных обязанностей ответит, вот!.. Таронха ведь добрый дух — с ним можно попробовать договориться. Мол, всё что было — недоразумение, занимайтесь своими местными делами, я тут ни при чем… А наши пускай высылают десант бесов особого назначения и освобождают незадачливого Тависка. Не я же буду этим заниматься, в конце концов! Среди начальства не одни только дуболомы капитаны Флинты работают — есть и здравомыслящие бесы!.. Построим себе с Гаврилой двухкомнатный вигвам где-нибудь подальше и будем мирно поживать, пока контора со мной не свяжется и не вытащит меня отсюда… Да, именно так… Но сначала — тихо-мирно, как и обещал Флинту, без шума и пыли поговорю с Таронха. Он — добрый дух, значит, выслушает цивилизованно. Это без вести пропавший Тависка в ответ на подобное предложение, наверное, просто откусил бы мне голову…»

* * *

Подумаешь — дух!.. Духи — покровители первобытных народов в бою, может быть, и страшны, но по части интеллекта не далеко ушли от опекаемых ими дикарей (всем известный факт, между прочим). Обвести их вокруг пальца проще, чем слепому нищему пуговицу вместо монетки подсунуть!.. У Филимона богатый опыт общения с такими. Он мне рассказывал, как японскому духу Ебосану, который в обличье красного перца совращал кореянок, в постель подложил турецкого духа воинствующей добродетели Хмота, прозванного за усердие в работе «фабрикантом евнухов». А еще он злобного Хараппу, любившего образ единорога и терроризировавшего местных жителей, подманил морковкой к логову Кали, которой пообещал новое ожерелье из зубов… Прорвемся, одним словом. Бес я или не бес? Уж втереться в доверие и я умею…

После вигвама Потаенной Мыши желание выбраться из смрадной дыры на земную поверхность усилилось многократно. Отвесные стены, покрытые копотью, уходили вверх — туда, где в ночном небе свистел ветер. Мрак прилипал к коже, как промасленная одежда. То тут, то там полыхали костры, всюду плескался горький дым, а полуголые люди как бесшумные призраки шмыгали туда-сюда… Настоящий ад — сказал бы кто-нибудь, кто о настоящем аде не имеет ни малейшего представления.

Нет уж, в аду много приятней! Там, между прочим, порядок, покой и железная дисциплина! Чистота, простор… Конечно, в пыточных казематах или, скажем, на гауптвахте несколько мрачновато, но в целом… По крайней мере никто не скулит в несколько голосов (здесь, кажется, этот скулеж победной песней зовется!), никто не жарит на кострах вонючую гадость, никто не носится в темноте с истошными воплями, не натыкается на тебя двухцентнеровой тушей и не сбивает с ног…

— Огненные вихри… — простонал я, поднимаясь. — Ты что, пещерных мышей обожрался? Прыгаешь как оголтелый…

— Адик! — зашептал Гаврила, хватая меня за руки. — Я тебя искал, искал… Давай выбираться отсюда! Скорее!

— Поразительно. Я только что сам думал, как бы побыстрее из этой помойки выбраться… Мне, между прочим, надо с Таронха кое-чего перетереть.

— С кем? А-а… Ой, не годится нам лезть во всё это… Пиу-пиу, которые у пещеры напали, конечно, козлы, но эти вот… люди койота — еще хуже! Пока тебя не было, трое воинов притащили того дикаря… ну которого ты на небо закинул. Оказывается, пошли по направлению и нашли его — он без чувств на камнях лежал. Как еще концы не отдал, сердешный? Ведь так грохнулся!

— В плен, значит, взяли? Для выкупа?

— Н… нет. Я так понимаю, здесь пленных ради выкупа брать не принято. Вождь мне трещал на своем басурманском языке, а потом на пальцах объяснил… Адик! Ты — бес, но душа у тебя человеческая, добрая…

— Но-но! — сплюнул я трижды через правое плечо. — Не заговаривайся! Чего доброго, оператор-консультант услышит — настучит начальству… Так в чем дело-то? Попался им пленный — и?

Гаврила замялся.

— Срамно говорить, — шмыгнул он носом. — Они того… этого… Ну, мышей да гадюк им, видно, жрать надоело… Вот они и… Одним словом — сожрут живого человека сейчас! Представляешь?! Выручать надо!

Я машинально похлопал себя по карманам. Сигареты давно закончились. А самое время перекурить бы… Наверняка у Разящего Клыка или у Потаенной Мыши есть зелье для трубки мира, но стрелять у них табачок неохота…

Как так — съесть?! Ну и нравы!.. А мне поначалу дикари эти даже понравились: несчастные, разобиженные… Теперь понимаю Таронха. Этого Тависка давно надо было похитить, а его подопечных отдать на перевоспитание другому духу — менее злобному!.. А мне-то что делать? Если сейчас этого гаврика сожрут, то ничем тогда перед Таронха я не оправдаюсь! Никакого нейтралитета не получится. Война тогда неминуема. И лупить в первую очередь по мне будут — как по самому сильному… А я в этом временно-пространственном периоде вообще не аккредитован! Когда разбираться начнут, капитан Флинт меня же козлом отпущения и выставит, а сам чистеньким останется. Тут не выговором пахнет, а увольнением! А то и вовсе трибуналом!

— И что делать? — тоскливо спросил Гаврила. — Я, сын воеводы Ивана Степняка, никак не могу в таком богопротивном деле участвовать! Мы в съедении дикаря больше всех виноваты и будем.

— Почему?

— Да потому что если бы не мы, этот пиу-пиу накостылял бы койотам да и смылся. И ничего бы не было!

— Резонно, — ответил я. — Значит, просто идем и требуем свою добычу на законных основаниях!,

— Эх, — вздохнул воеводин сын, — ты бы видел, как они там прыгают от радости! Женщины пляшут, дети песни поют! Разящий Клык вообще как будто свихнулся! Когда воины пленного притащили, он полчаса хихикал — слова сказать не мог!.. Они же сколько времени гадостью всякой питались! В кои-то веки подвалил им нормальный кусок мяса, и тут же кто-то объявится отнимать?.. Боюсь, всем кагалом на нас навалятся, даже если мы лишь намекнем им на отсрочку пира. И не посмотрят на то, что мы — духи… Я вот чего подумал, Адик: они же все тут дикие как не знаю кто! Ты бы сотворил зверя пострашнее — они бы и разбежались по углам. А мы тогда спокойно уведем пленного.

— Сотворил?! Забыл, что ли: я по твоей милости теперь колдовать не могу! Опять мне позориться?!

— Ну это если б ты совсем не мог… А так — какую-нибудь зверюшку-то сделаешь, небось.

— Ладно, — подумав, согласился я. — Пробую один раз. Если не получится, переходим к другому плану.

— К какому? — поинтересовался Гаврила. Этого я не знал.

— Тогда хорошо постарайся, — кивнул отрок. — И вот что… Ты страшных заморских тварей колдовал, а получались безобидные уродцы, так? Попробуй теперь кого-нибудь совсем обыкновенного… Корову там или лошадь… Вдруг у тебя вместо них Змей Горыныч выйдет?.. Если сорвется, отходим к стене. Просто так не дадимся! Биться будем! Я — на дальних позициях, а ты — на ближних.

— А почему не наоборот? — возмутился я.

— Ты в рукопашной силен, а я плевбой и проклятиями на расстоянии поражать их буду.

— Ладно, — принял я наконец решение. — Но сначала всё-таки попробуем добрым словом на дикарей воздействовать. Кровопролитие пока откладывается.

* * *

Когда вспыхнул первый факел, я оторопел. При слабом свете ясно можно было различить ворочавшегося у вигвама вождя самого натурального мамонта! Чудище, видно, было оглушено мгновенным перемещением из своего времени и поэтому никаких активных действий не предпринимало.

— Получилось! — выдохнул бледный и чуть живой от страха Гаврила. — Адик… кто это?

— Не сипи, — не отрывая взгляда от мамонта, проговорил я. — Люди койота не должны знать автора этого произведения. — Сейчас они напуганы, а когда оклемаются…

— Они напуганы? — спросил Гаврила.

Я посмотрел по сторонам и увидел, что дикари ведут себя странно. Воины, переглядываясь, топтались на месте, но страха в их глазах не было нисколько. Старейшина Лу-By Разбитая Раковина, оставив в покое пленника, глазел на невиданного зверя. Вождь Разящий Клык механически двигал челюстями, забывая утирать слюну, обильно сочившуюся из его ротовой полости. Женщины вытащили из-под лохмотьев одежды миски и ножи…

Первыми пришли в движение номенклатурные тещи. Отпихнув вознамерившегося опередить их Тернового Сука, они друг за другом стали карабкаться на громадную, поросшую рыжей шерстью спину доисторического животного.

— Чего же они не бегут-то? — ничего не понимая, пробормотал я. — Почему не вопят от ужаса?.. Спасайтесь, кто может! — крикнул им и отпрыгнул в сторону. — Эй, чего застыли?! Спасайся!

— Спасайся! — раздался в ответ вопль вовсе не на индейском наречии. Это у Гаврилы не выдержали нервы.

Не позабыв выдернуть из земли столб, к которому был привязан пленник, воеводин сын в три длинных прыжка нагнал меня. На него никто не обратил внимания. Вождь равнодушно глянул на Гаврилу, утаскивавшего на спине несостоявшийся ужин, перевел взгляд на мамонта и завизжал:

— Еда!!!

Это был сигнал к действию. Мы с Гаврилой понеслись во все лопатки, и правильно сделали: иначе бы нас просто затоптали!.. Через секунду мамонт исчез под грудой копошащихся коричневых тел. Взвились в воздух полсотни копий и стрел. Несчастный мамонт успел только тоскливо протрубить хоботом, прощаясь с жизнью.

Мимо нас с выпученными глазами пробежал Потаенная Мышь. В руках у него была большая миска и нож, которым на бегу жрец проделывал короткие резкие движения — будто нарезал хлеб для предстоящей трапезы.

Добежав до противоположного конца ущелья, мы остановились. Никто за нами не гнался, так что выбирались мы без спешки, осмотрительно. Поднатужившись, я выбросил наверх сначала пленника, всё еще привязанного к столбу, потом Гаврилу. Отрок развязал пиу-пиу и спустил мне бечевку.

Поднявшись на ноги и отряхнувшись, я глянул вниз. Овраг кипел, точно котел на огне! Громкое чавканье заглушало победные крики. Надо думать, никто из людей рода койота не стал дожидаться, пока мясо приготовят: сожрали мамонта сырым… Нет, скорее даже — живьем, не дав ему спокойно окочуриться.

— Фу-у… — проговорил Гаврила, вытирая со лба пот. — Никогда больше не буду ни за кого заступаться! Выручили, понимаешь, ребят, а они на поверку оказались душегубами настоящими!.. Да и этот, — он пренебрежительно ткнул пальцем в бывшего пленника, который, сидя на земле, разминал затекшие ноги, — наверное, сволочь — не лучше тех людоедов…

— А зачем ты его тогда спасал? — спросил я. — Мне, честно говоря, не до него стало, когда мамонт нарисовался. Как ты сообразил-то?

— Да как… Само собой получилось… Я, знаешь, подумал, что если они на нас всё-таки навалятся все вместе, то столбом в свалке удобнее будет отмахиваться. А про дикаря… и не вспомнил… Вот и хорошо, что спас! Богопротивное дело предотвратил! А теперь пусть идет на все четыре стороны.

— То есть как это — на все четыре стороны? А где мы с тобой ночевать будем — об этом подумал?

— Нет, — честно признался детина. — Не подумал. Я о том сейчас подумал, что его соплеменники наверняка такие же ужасные дикари, басурманы и людоеды, как и те, от которых мы едва ноги унесли. А может быть, даже и хуже. Как они детей воспитывают — это уму непостижимо! Да чтобы у нас в селе какой отрок на старшего руку поднял — не бывало такого никогда!

— Промашки у всех случаются, — успокоил я разволновавшегося клиента. — Тем более что они нас за людей рода койота приняли. А с койотами здесь церемониться не принято. По той причине, что койоты ни с кем не церемонятся.

— Кто вы, храбрые воины? — подал наконец голос пленник. — Духи вы или смертные?

— О, забормотал, — проворчал Гаврила. — Что он говорит?

— Интересуется, кто мы.

— Сам, что ли, не видит? Духи мы. Большой Дух и Рогатый Дух.

— Мы — духи, — сообщил я пленнику.

— Кленовый Лист сразу понял, что только духам под силу справиться с пиу-пиу, защищенным мощью Таронха!

— Его Кленовый Лист зовут, — поделился я с Гаврилой новостью.

— Злые вы духи или добрые? — продолжал пленник.

— Сложный вопрос, — попытался выкрутиться я. — Вообще, конечно, по определению, злые. Ничего не поделаешь — работа такая. Но можем быть и добрыми.

— Разум мой стонет не в силах решить загадку! — всплеснул руками Кленовый Лист. — Если вы злые духи, почему освободили меня? А если добрые, что делаете среди воинов рода койота?

Я задумался. Если честно, не до того мне было сейчас, чтобы напрягать мозги для объяснения своих действий. Но сказать-то что-то требовалось.

— Значит, так, — отрезал я. — Прибыли мы издалека — специально, чтобы поговорить с Таронха. Дело у нас к нему… А к людям рода койота попали случайно.

— Рогатый Дух и Большой Дух хотят говорить с Таронха? — удивился Кленовый Лист.

— Истинно так, — ответил я. — Хау.

Кленовый Лист в нерешительности подергал себя за оселедец.

— Я отведу вас к вигвамам народа пиу-пиу, — сказал он.

— А к Таронха?

— Никто не знает, где живет дух Таронха, — почтительно выговорил Кленовый Лист. — Никто, кроме жреца, который имеет дар разговаривать с духами. Жрец суров… Не думаю я, что он согласится проводить вас в тайное место общения с духами…

— Попробовать-то можно? — не отступал я.

— Попробовать можно, — согласился индеец. — Но вряд ли Таронха будет говорить с вами. Таронха ни с кем не разговаривает. Он лишь подает знаки, которые разгадывает жрец…

— Ладно, — сказал я, — разберемся. Пошли… Кстати, в благодарность за то, что мы спасли тебя от съедения, не говори никому из своих… ну, о том, что это именно я тебе накостылял. Мало ли… Чего доброго, кто-нибудь из твоих братьев отомстить захочет.

— Вы спасли меня, духи, и я теперь ваш должник, — склонился Кленовый Лист. — Но прошу и вас не говорить вождю о том, что я напал на койотов, а не наоборот.

— Это почему? — удивился я.

— Видишь ли, Рогатый Дух… Таронха запретил охоту на людей рода койота, после того как те перестали представлять собой опасность.

Хмыкнув, я перевел Гавриле ответ индейца.

— Вот как? — с одобрением покачал головой детина. — Этот Таронха воистину добрый дух. Мне он нравится. Хау!

— Хау! — подхватил Кленовый Лист. — Я просто хотел научить сына сражаться. И не думал никого убивать. С тех пор как Таронха даровал нам защиту от оружия врага, воинам негде показывать свои боевые навыки.

— Понятно… Признаться, не ожидал… А жрец людей рода койота Потаенная Мышь расписал мне народ пиу-пиу как кровожадных подонков, охочих до войны…

— Кто же слушает грязных койотов?! — вскипел Кленовый Лист. — Они — самые настоящие подонки и есть! Неужели духи настолько слепы, что не смогли догадаться об этом сегодняшней ночью, когда они меня ни за что ни про что хотели сожрать?

— Но-но! — погрозил я пальцем. — Не забывайся, товарищ. С духами всё-таки разговариваешь, а не просто так…

— О, пусть Рогатый Дух простит меня!

— Ладно, проехали… Люди рода койотов имеют право на небольшой такой субъективизм. Кто их в вонючий овраг загнал?

— Там им самое место! Пожиратели падали! Людоеды! Они убивают не только на войне, но и просто ради удовольствия! Таким нет места на бескрайних просторах охотничьих угодий!

— Хорошо, хорошо… Мы тебя не выдадим, если ты нас, конечно, не сдашь тоже. А не боишься, что сын твой проболтается? Ведь его-то не поймали.

— Хитрого Скунса потому и прозвали Хитрым Скунсом, что он всегда знает, о чем нужно говорить, а о чем лучше промолчать. Неисполнение воли Таронха — величайший позор для всей семьи воина-отступника. Лучше смерть, чем позор! Хитрый Скунс об этом прекрасно знает.

— А ты говоришь, — обратился я к Гавриле, — что пиу-пиу детей неправильно воспитывают…

— А? О чем ты с диким треплешься? Ты уж переводи мне понемногу, а то я полным дураком себя чувствую. Кроме их «хау», ничего не понимаю. Да и, надо признаться, что такое «хау» — тоже не знаю.

— Ладно, по дороге расскажу. Между прочим, мне этот жрец тоже много интересных фактов из истории здешнего края поведал.

— А когда мы в путь собираемся?

— Да прямо сейчас.

После моего сообщения о том, что мы немедленно трогаемся в дорогу, Гаврила склонился над оврагом и печально проговорил:

— Надо было волокушу еще прихватить. Пусть бы этот дикий нас тащил до своего дома в награду за освобождение. Да и кусочек этого диковинного животного не помешал бы мне. Уж и забыл, когда в последний раз по-человечески трапезничал…

* * *

Шли мы долго. И очень хорошо, что так. Приди мы в селение пиу-пиу ночью, не было бы такого эффекта. Сейчас поймете, о чем я.

Часа в три пополуночи мы пересекли долину Духов, перевалили через невысокую скалистую гряду и углубились в бескрайнюю равнину — не такую пустынную, как долина, но и ничем особенным от нее не отличающуюся. К утру вышли на лесную опушку. Кленовый Лист, между прочим, выглядел бодрее нас с Гаврилой… Даже не верилось, что этого человека совсем недавно хотели сожрать полсотни злобных голодных гавриков! Кстати, поврежденная рука его больше не беспокоила. И шепелявить он перестал.

Когда я поинтересовался причинами чудесного исцеления, Кленовый Лист с важностью кивнул и ответил:

— Защита духа Таронха работает! — И продемонстрировал полный рот ослепительно-белых зубов. — В начале каждого дня воины пиу-пиу пьют защитное зелье, секрет которого передал жрецу сам Таронха!

Ничего себе защитка! Мало того что воины пиу-пиу неуязвимы, они еще и имеют способность к регенерации!.. Вот интересно, а если Кленового Листа разрубить надвое, получатся две одушевленные половинки или два самостоятельных индейца?..

Я уже спотыкался — порядочно устал от долгого перехода. Гаврила откровенно клевал носом. Но когда взглядам нашим открылось аккуратное селение, укрытое от нежаркого утреннего солнца нежно-зеленой листвой, я вдруг почувствовал себя много лучше. Взбодрился как-то сразу.

Аккуратные вигвамы, не без вкуса разрисованные изображениями антилоп во всех возможных видах, кружком стояли вокруг чуть дымящегося кострища. Упитанные детишки расчесывали гривы прекрасно откормленных мустангов. Мускулистые воины, сгрудившись у костра, спокойно гутарили — прямо как русские крестьяне свободным воскресным утром… Показалась стайка девушек, возвращавшихся из леса с полными туесками ягод и грибов. Вкусный дымок от кострища струился в безоблачно голубое небо. Одним словом — полная идиллия! Классическая пастораль!.. Даже Гаврила умилился и остановился, широко раскрыв рот. На глаза его навернулись слезы, видимо, детина вспомнил о родном Колуново.

— А неплохо тут у вас, — сказал я. — Не то что у койотов.

— И говорить не хочется об этих грязных животных, — отмахнулся Кленовый Лист. — Тут наше головное поселение. Примерно десятая часть всего племени.

— А остальные где же?

— В лесах, в прериях, на берегах рек, у подножий скал… Каждый из рода пиу-пиу живет теперь там, где ему нравится.

Наше появление несколько смешало мизансцену.

Воины сдержанно, но явно заинтересованно загомонили. Женщины открыто уставились на Гаврилу, ростом и могучим сложением превосходившего самого здорового индейца по меньшей мере вдвое. Дети попрятались за конскими крупами, а малолетка Хитрый Скунс с плачем кинулся к ближайшему вигваму.

От группы воинов отделился стройный мужчина, длинный оселедец которого был завит в косу и украшен разноцветными перьями и древесными листьями.

— Вождь! — шепнул мне на ухо Кленовый Лист. — Быстроногий Олень. Поклонитесь ему! Ой, не надо… Если вы духи, можете просто поднять обе руки в знак приветствия.

Я задрал вверх руки, словно собирался сдаться в плен. Гаврила немедленно последовал моему примеру.

— Мир вам, чужеземцы, — произнес Быстроногий Олень, приблизившись. — С какими вестями прибыли вы в наше селение?

— Мы с одним из ваших людей прибыли, — ответил я неспешно. — Спасли его, между прочим… Ну, он вам сам сейчас всё расскажет…

— Духи говорят правду, хау! — вступил Кленовый Лист. — Грязные койоты напали на меня и Хитрого Скунса у скалы Увэ-Йотанка. Грязным койотам удалось одолеть нас, удалось взять меня в плен, но духи пришли на помощь.

Быстроногий Олень минуту пристально и испытующе смотрел мне в лицо. Я с честью выдержал его взгляд, не отведя глаз.

— Духи прибыли издалека, — сказал после паузы Кленовый Лист. — Духи прибыли, чтобы говорить с Таронха!

Это сообщение мигом определило наш с Гаврилой статус. Быстроногий Олень тут же склонился в почтительном поклоне.

— Я надеюсь, — промолвил он, — что Таронха почтит разговором столь доблестных духов. Духи прямо сейчас хотят отправиться к Таронха?

Я взглянул на Гаврилу. Тот не отрываясь смотрел на девушек, суетившихся у костра. Вернее, не на девушек, а на здоровенный кусок мяса, который те насаживали на деревянный вертел.

— О нет, — ответил я. — Духи желают немного отдохнуть. И позавтракать.

— И пожрать! — эхом отозвался Гаврила, внутренним чутьем угадавший, о чем идет речь. — Невыносимо хочу жрать! Сожрал бы того диковинного зверя, которого ты, Адик, наколдовал в овраге. Прямо целиком — с клыками, хвостом и с той странной штукой, что у него на носу растет!..

* * *

За едой Быстроногий Олень занимал меня светскими разговорами на тему подлости и бесчеловечности людей рода койота. Говорил он примерно о том, о чем воодушевленно живописал жрец Потаенная Мышь. Ничего принципиально нового я не узнал, кроме нескольких омерзительных подробностей…

Впрочем, красочные рассказы о кровавых жертвах духу Тависка, дотошные описания пыток, которым подвергают пленников грязные койоты, аппетита мне не испортили. Жареная говядина (то есть бизонина) оказалась довольно вкусной. В качестве гарнира предлагались пряные корешки, вяленая рыба, свежие ягоды и сушеные грибы…

Вскоре я укомплектовался так, что едва мог вздохнуть, и разговор сам собой утих. Разжевав пару ягод, чтобы освежить рот, я откинулся на спину. И тут только заметил, что селение в полном составе, во главе с вождем, сгрудилось вокруг костра, заинтересованно наблюдая за тем, как Большой Дух, то бишь Гаврила, Иванов сын, уничтожает бизоний окорок.

— Большой Дух — воистину великий дух! — прошептал, склонившись ко мне, Быстроногий Олень. — Никому из смертных не удалось бы съесть мяса столько, сколько съел он.

Как выяснилось немного позднее, пока я трепался с Быстроногим Оленем, детина через незанятый разговором рот отправил в желудок половину бизоньей туши — обед для двадцати взрослых воинов! Пару связок вяленой рыбы и мешок сушеных грибов постигла та же участь (в смысле бизона, а не воинов). И останавливаться на достигнутом Гаврила явно не собирался! Продукты, оказывавшиеся в пределах его досягаемости, исчезали бесследно. Два воина спешно жарили на углях для проголодавшегося гостя вторую половину бизоньей туши. Девушки, осторожно приблизившись к воеводину сыну, высыпали прямо на траву ягоды из туесков, словно опасаясь, что Гаврила сожрет тару вместе с продуктом.

Кленовый Лист, восхищенно вздыхавший за моей спиной, заключил пари с Быстроногим Оленем. Кленовый Лист утверждал, что Большой Дух без особого труда управится с остатком бизона, и готов был поставить свой вигвам против вигвама вождя. Кроме Быстроногого Оленя нашлось еще несколько десятков желающих поспорить, и Кленовый Лист во всеуслышание огласил ставки.

— Большой Дух не может съесть кусок мяса больший, чем он сам! — как-то неуверенно высказался вождь, созерцая, как Гаврила крошит мощными челюстями бизонью ногу. — Ведь река не в силах поместиться в русле ручья.

Кленовый Лист возражал, упирая на то, что желудок Большого Духа, видимо, обладает магическими свойства. Иначе как там могло поместиться то, что уже поместилось?!

Разгорелась полемика, итогов которой я не узнал. Усталость и сытная еда располагают, знаете ли, к отдыху. Решив для себя, что к Таронха мы вполне можем прибыть и к вечеру или даже завтра утром, я отполз в тень ближайшего дерева и закрыл глаза. Последнее, что услышал перед тем, как погрузиться в сон, — чудовищный хруст. Это Гаврила бодро разгрыз бизоний хребет, что вызвало бурные аплодисменты Кленового Листа и тоскливый вопль проигравших индейцев…

* * *

На этот раз мне повезло. Я проснулся не от боли в связанных конечностях, не от тычков под ребра, даже не от громких вражеских воплей, а просто потому, что выспался. Такое редко случается со мной, когда я нахожусь на задании…

Стояло позднее утро — солнечное и чистое. Целые сутки проспал!.. Чувствовал я себя свежим и полным сил. Вскочив на ноги, хотел было даже, как обычно, осуществить простенькое заклинание — просто так, в качестве утренней зарядки, но вовремя опомнился.

Племя пиу-пиу в полном составе как раз заканчивало завтрак. Дети играли в догонялки между вигвамами, воины, почесываясь и потягиваясь, один за другим отваливались от костра, где на вертеле доходил до кондиции очередной порядочный кусок мяса. Женщины и девушки, собравшиеся в кружок чуть поодаль, увлеченно занимались кройкой и шитьем, не забывая в процессе работы хором напевать какую-то бесконечную песню… Зачем же нарушать мирную жизнь материально обеспеченного племени внезапным появлением доисторического мамонта, комара с фиолетовыми крыльями, тараканистой собаки или собачистого таракана? Пусть отдыхают, а я — так и быть — обойдусь без зарядки.

— Рогатый Дух проснулся! — услышал я радостный крик Кленового Листа, направлявшегося от костра ко мне. — Братья, Рогатый Дух проснулся!

Приятно, когда тебе так радуются!.. Пока причесывался пятерней, отряхивал измятые джинсы, вокруг меня сгрудился весь воинский состав поселка во главе с вождем Быстроногим Оленем и Кленовым Листом. Они уселись вокруг на корточки, будто чего-то ожидая.

— Приветствую вас, — поздоровался я и, выслушав пожелания доброго утра, спросил:

— А где, между прочим, Гаврила… то есть Большой Дух?

— Большой Дух в вигваме Небесной Чаши, — поднялся вождь. — Большой Дух немного болен. Небесная Чаша взялся исцелить его.

— Как это — болен? — встревожился я. — Чем?

— Не знаю, — развел руками Быстроногий Олень. — Но Небесная Чаша говорит, что ничего серьезного. К вечеру Большой Дух будет на ногах.

— Всё равно, — сказал я. — Здоровье — штука серьезная. Пустите-ка, пойду навещу больного друга. Ну, расступитесь, не прыгать же мне через ваши головы — это невежливо.

Воины смущенно потупили глаза, но расступаться даже и не подумали.

— Что такое? — удивился я.

— Пусть Рогатый Дух не держит на пиу-пиу обиду и злость в своем сердце, — выступил вперед Кленовый Лист. — Но пиу-пиу имеют к Рогатому Духу нижайшую просьбу.

— Просьбы потом, — отрезал я. — Сначала Большого Духа навещу. Что вы с ним такое сделали? Вчера был здоровей здорового, а сейчас, видите ли, болен… А ну, с дороги!

— Пусть Рогатый Дух не гневается! — заторопился Быстроногий Олень и, прижимая руки к груди, встал рядом с Кленовым Листом. — Пусть сначала выслушает.

— Ну, — мрачно проговорил я, предчувствуя, что прекрасное утреннее настроение мне сейчас несколько подпортят. — Выкладывайте, только поскорее.

— Буду говорить кратко. Хау! — заверил Быстроногий Олень. — С тех пор как Таронха похитил Тависка и даровал нам защиту от стрел и копий противных койотов, для рода антилопы наступили благодатные времена. Враги-койоты, долгие годы не дававшие покоя пиу-пиу, наконец изгнаны из охотничьих угодий, заперты в долине Духов. Селения пиу-пиу стоят в лесах и прериях на много-много дней перехода вокруг. У пиу-пиу вдосталь еды — ведь каждый охотник в одиночку может убить бизона или медведя, а медведь ничего не может сделать охотнику. Другие племена охотятся далеко отсюда и не посягают на наши угодья, потому что пиу-пиу никогда не враждовали ни с кем, кроме проклятых койотов. Мир и достаток в наших вигвамах, но воины изнывают от безделья. Они вынуждены целыми днями сидеть у костров и слушать истории стариков о славных делах прошлого. Появление Большого Духа и Рогатого Духа стало для пиу-пиу настоящей удачей. Вчера мы забыли о скуке, наблюдая за небывалым мастерством Большого Духа в поглощении еды. Такого наслаждения воины не испытывали с тех пор, как загнали отвратительных койотов в овраг! Мудрый Кленовый Лист сделал из этого зрелища удивительную забаву…

— Знаю, видел, — перебил я. — Устроил тотализатор. Дальше. И еще покороче, если можно.

— Хау! Но Большой Дух занемог и не хочет снова поглощать пищу, как мы его ни просили. Может быть, Рогатый Дух поможет нам не впасть снова в уныние и скуку? Всё племя просит Рогатого Духа о продолжении праздника.

Честно говоря, такого я не ожидал, поэтому пробормотал:

— Вообще-то я не голоден. Вчера здорово подкрепился. А что — у вас нет разве никаких национальных игр? Индейская борьба, скачки на мустангах, стрельба из луков по мишеням?

— К чему бороться, если мы неуязвимы? — парировал Кленовый Лист. — Волков мы давно всех извели, а просто так на мустангах скакать по прерии — недостойно воинов. Искусство стрельбы из луков каждый из нас постигал с малых лет и достиг совершенства.

— Шахматы, шашки, домино, нарды?

— Неведомы нам такие игры, — сказал Быстроногий Олень. — К тому же, — продолжил вождь, — моя семья спала сегодня под открытым небом. Как воин и защитник семьи, я должен вернуть свой вигвам!

— И я! И я! — дружно добавили еще несколько воинов, чьи вигвамы, судя по всему, тоже перекочевали в собственность предприимчивого Кленового Листа.

— Так что же, Большой Дух всё-таки доел бизона?!

— Он двух бизонов съел! — объявил Кленовый Лист гордо, будто беспредельная прожорливость Гаврилы была его собственным достижением. — Правда, четыре раза в кустики бегал, а один раз сказал, что умирает… Но я его так просил не сдаваться!

Понятно… Немудрено, что Гаврила плохо себя чувствует. Я бы себя вообще никак не чувствовал — издох бы, если б такое количество мяса сожрал!.. Вот она — обратная сторона золотого века. Полный достаток при минимальных усилиях. Ни войны, ни диктатуры. И никаких культурно-развлекательных мероприятий. Прибыл однажды Большой Дух, развлек дикарей на полную катушку, но скоро исчерпал себя, под завязку нажравшись. Зато Рогатый Дух остался — может быть, что-нибудь интересное и придумает…

Нет уж, ребята! Бес — оперативный работник — это вам не массовик-затейник! Нашли себе Петросяна…

— Где вигвам Небесной Чаши? — грозно нахмурился я. — Помните, люди пиу-пиу, духи не только развлекать, но и карать могут. А ну расступись!

Воины неохотно дали мне дорогу.

— Прости нас, Рогатый Дух, — попросил Быстроногий Олень.

Ничуть он не испугался, что было заметно по его лицу, извинился только ради приличия. Отучились пиу-пиу бояться!.. Ну погодите, вот доберется до вас Колумб — никакой Таронха не поможет! Появятся злобные дяди с огнестрельным оружием — развлечений хватит надолго!..

— Небесная Чаша живет в лесной чаще, — разочарованно вздыхая, пояснил Кленовый Лист. — Как и полагается жрецу — на отшибе. Вот начало тропинки. Пойдешь по ней и попадешь прямо к его вигваму.

Я так и поступил. Пошел по тропинке. Воины, посовещавшись, двинулись за мной следом. Это меня насторожило. Может быть, они настолько разбаловались, что уже и духов за людей не считают? В смысле — совсем не опасаются духов? Как бы ради острых ощущений не напали на меня всей толпой! Их ведь не десять и даже не пятьдесят — человек сто, а то и полтораста…

Я оглянулся. Воины остановились и, насвистывая, начали медленно разбредаться в разные стороны. Но, как только я пошел дальше, построились снова в плотную шеренгу и зашагали следом, взволнованно галдя. Особенно нагло выступал Кленовый Лист, который, видимо, вспомнил, как угостил Большого Духа дубинкой по голове у скалы Увэ-Йотанка.

Неужто и правда что-нибудь этакое замышляют?

Удивительные создания люди, клянусь копытами! Небось когда воины рода койота их терроризировали, они только и делали, что сопли вытирали да молились всем без разбору духам и богам. А как получили всё, чего желали, от скуки готовы тем же духам морду набить!..

Ох, пресыщенность и погоня за извращенными наслаждениями благополучную Римскую империю погубили, а римляне, как известно, людьми просвещенными были — не то что эти первобытно-общинные товарищи… Страшно вообще-то. Сгинешь ведь ни за что ни про что…

— Не надо меня провожать! — крикнул я погромче, чтобы скрыть дрожь в голосе. — Сам прекрасно дойду!

— Мы вовсе не провожаем Рогатого Духа, — ласково и с подозрительным прищуром ответил Быстроногий Олень. — Мы тоже идем проведать Большого Духа.

— Узнать, оправился ли он настолько, чтобы продолжить вчерашнюю забаву, — добавил Кленовый Лист.

Тут мне и вовсе хреново стало. Хвала вратам преисподней — вигвам Небесной Чаши отстоял от поселка всего на несколько десятков метров. Воины, если на самом деле хотели поразвлечься, устроив «темную» бесу-оперативнику, не успели должным образом настроиться. Не тратя времени на церемонии, я распахнул полог вигвама и шагнул внутрь.

Гаврилу я увидел сразу. Да и как было его не увидеть, когда он своей тушей, сильно распухшей после вчерашней трапезы, занимал половину всего помещения. На второй половине помещался старик, с ног до головы завернутый в шкуры, с длинным посохом в руках. Даже не старик, а старец — седовласый, седобородый, но при том вовсе не согбенный, напротив, осанистый, прямой. Бабка Заманиха, наверное, уважительно сказала бы про него: «Представительный мужчина»… Если бы, конечно, этот представительный мужчина при встрече не пришиб бабку своим посохом!..

Старец поднял голову, довольно сурово меня оглядел и стукнул костылем о земляной пол. Потом зачем-то втянул ноздрями воздух, точно принюхиваясь.

— Мир тебе, Небесная Чаша, — вспомнив о правилах вежливости, проговорил я.

— Чую злую силу в тебе, незнакомец! — густым басом, никак не вязавшимся с наверняка более чем преклонным возрастом, произнес старец. — Дух зла ты и сеешь зло!

Хвост мой нехорошо задергался, а кончики рогов пронзила пульсация. Неприятное ощущение! Его я испытываю всегда, сталкиваясь на жизненном своем пути с операторами-консультантами конкурирующей организации — будь то ксендз, жрец-язычник, буддийский монах или православный священник.

— Тебе я зла не желаю, — быстро ответил ему, — равно как и твоему народу. Я здесь по своим делам. Мне с Таронха надо потолковать.

— О чем тебе, создание тьмы, толковать с духом добра и всепрощения?

— Ну, это уже наши, извини за каламбур, душевные секреты. Переговоры буду вести на высшем астральном уровне.

Старец подумал:

— Если я провожу тебя к Таронха, обещаешь мне, что уйдешь и никогда здесь не появишься?

— Обещаю.

— И я… — простонал Гаврила, едва пошевелившись. — И я обещаю… Никогда больше здесь не появляться… Адик! Видишь, что они со мной сделали?

— Вижу, — проскрежетал я. — Нечего было столько жрать!

— Так я же сколько голодал! А они ещё и подзуживали…

— Ну ладно, ладно… Теперь-то хоть получше?

— Не очень, — плаксиво проговорил Гаврила. — В голове это… мутно. И в брюхе тяжко… И тошнит.

— Не будем медлить, — прервал детину старец. — Идем сейчас. Чем скорее дух зла удалится от моего народа, тем лучше.

— А Гаврилу… А Большого Духа кто лечить будет? — удивился я.

— Духи не нуждаются в лечении, — презрительно обронил Небесная Чаша. — Твой спутник — смертный человек. Только ростом и аппетитом превосходит воинов пиу-пиу.

— И умом, — обиженно вякнул Гаврила, очевидно научившийся понемногу понимать индейскую речь. — И вообще, нечего меня с дикарями сравнивать!

— Никакой человек из рода антилопы не стал бы жрать столько мяса в один присест, — покосился старец на детину. — Какой бы глупый он ни был.

Гаврила сделал вид, что не расслышал.

— Ну да, он — человек, — сказал я. — Тебя, Небесная Чаша, не обманешь. Но человека-то лечить надо!

— Лечением его займется Прибрежная Галька. А нам пора идти. Если не хочешь, чтобы я передумал.

— Что еще за Галька?

— Дочь моей дочери. Родители Прибрежной Гальки погибли в стычке с людьми из рода койота, и я взял девочку к себе, чтобы постигала искусство исцеления и общения с духами. Она сейчас в лесу — собирает травы, необходимые для лечения твоего друга.

— Понятно…

— Не будет Таронха говорить с тобой, — покачал головой старец, — не будет. Много тревог сейчас терзают Таронха — всё труднее и труднее мне общаться с ним. Время его подходит к концу, ибо гласит пророчество: когда люди с белыми лицами и жестокими сердцами придут на охотничьи угодья краснокожих, духи покинут людей, вернутся в свои скрытные жилища, мрак опустится на землю…

— А Большой Дух под определение «бледнолицый» не подходит? — между прочим поинтересовался я.

— У Большого Духа большое сердце, — коротко ответил Небесная Чаша.

Ну да!.. А еще у него голова большая (жалко, что глупая), ноги, руки, печенка, зубы, гланды и всё остальное вплоть до желудка!..

— Идем сейчас, Рогатый Дух, — проговорил Небесная Чаша.

А я всё медлил… Безоглядно доверять старцу — заведомо совершать тактическую ошибку. Операторы-консультанты конкурирующей организации с представителями нашей конторы не церемонятся. Впрочем, как и наши с ними… И потом: оставить Гаврилу на попечение какой-то девчонки? В то время как вокруг вигвама расположилась толпа охочих до развлечений воинов числом в сто пятьдесят человек. Эти оглоеды ее просто не заметят, когда ворвутся к больному и всем кагалом потащат его жрать бизонину!

— Идем сейчас или уходи! — объявил старец, и я понял, что спорить с ним бесполезно. Ни на какие компромиссы он явно идти не намерен, а вот натравить на меня воинов очень даже может.

Я раздумывал меньше секунды.

— Сейчас! — сказал я. — Только отлучусь ненадолго… по надобности… Ну, вы понимаете… до ближайших кустиков.

— Поторопись! И не пытайся меня обмануть!

— Как я тебя обману-то? Если хочешь, вещественные доказательства принесу показать…

Старец гневно изогнул брови, и я поторопился выскочить наружу.

Как и следовало ожидать, воины пиу-пиу расходиться по своим вигвамам не собирались. Завидев меня, Кленовый Лист нехорошо улыбнулся и сказал что-то на ухо Быстроногому Оленю. Тот смерил меня задумчивым взглядом, а потом оценивающе посмотрел на свою палицу, висевшую на поясе. Надо было спешить…

Как энергию этих балбесов направить в безопасное для себя русло? Как?

Я проверил карманы. Зажигалка… Удивятся, конечно, колдовству духов, пощелкают немного, поцокают языками, покачают головами, но надолго этой безделушки не хватит… Фонарика нет, да и он бы не подошел в этом случае… Карты! Полная колода из тридцати трех прямоугольных картонок, раскрашенных циферками и картинками, с «рубашками», беззастенчиво помеченными «крапом»!.. Завсегдатаи казино такую колоду моментально забраковали бы, но индейцы, думаю, привередничать не будут.

Я отозвал Кленового Листа и Быстроногого Оленя в сторону, показал им колоду.

— Дивные рисунки, — оценил вождь. — Они используются как амулеты или для украшения одежды?

— С их помощью ты можешь вигвам свой обратно отыграть у этого вот монополиста.

— Как это? — немедленно заинтересовался Быстроногий Олень.

— Очень просто, — ответил я, лихорадочно припоминая правила какой-нибудь простейшей азартной игры. — Например, очко…

— Звучит неплохо, — признал и Кленовый Лист. — Обучит ли нас Рогатый Дух этой удивительной игре?

— А как же! — воскликнул я. — Непременно обучу. Слушай сюда. Это — туз. По-вашему, значит, вождь. Это — король. То есть жрец. А это валет… По-вашему, значит…

— Охотник! — в один голос воскликнули Кленовый Лист с Быстроногим Оленем. — А это — прекрасная скво!..

Мне повезло. Старец Небесная Чаша, окончательно потеряв терпение, вышел из вигвама на поиски меня на минуту позже, чем обученный всем тонкостям игры в очко вождь увел за собой воинов.

ГЛАВА 4

— Сюда, — сказал старец, раздвигая кусты.

Я шагнул вперед, поднял голову… и не смог удержаться от восхищенного:

— О-ох! И это называется тайное место?

В самом деле: громадный дуб, напоминавший больше телебашню, обтянутую древесной корой, чем растение, тянулся вверх высоко-высоко — так высоко, что листья кроны казались не зелеными, а голубыми, сливаясь с небосводом.

— Тайное место, — подтвердил жрец Небесная Чаша. — Сколько мы шли сюда по лесной чаще?

— Часа три, не меньше, — сказал я, ощупывая чудовищную бугристую кору. — У меня аж копыта загудели!

— Священный дуб стоит в самом сердце леса, — с благоговением произнес старец, концом посоха отводя мою нечистую лапу от древесной коры. — С опушки его не разглядеть, а вблизи его никто и не видел никогда. Потому что пройти сюда может только посвященный.

— Громадный какой!

— Десять мужчин, взявшись за руки, не смогут обхватить священный дуб! — разглаживая бороду, похвастался Небесная Чаща.

— И где же здесь?.. Как нам Таронха-то вызвать?

Мне вдруг представился дух, похожий одновременно на белку и на филина, прыгающий с ветки на ветку, размахивающий пушистым рыжим хвостом и жутко ухающий по ночам на случайных тварей, неосторожно оказавшихся вблизи от священного дуба.

— Он далеко отсюда? То есть я хотел сказать — высоко?

Старец молча обошел вокруг дуба. Последовав за ним, я увидел глубокое дупло, располагавшееся на высоте человеческого роста. Из дупла вполне ощутимо тянуло… Чем именно — я сказать затрудняюсь, но запах был определенно знакомым! Явно ненатурального происхождения.

Небесная Чаша скинул с плеча мешок с сушеными грибами и велел мне отойти подальше.

— А лучше и вовсе в кусты спрячься, — сказал он и добавил, качая седой головой: — Всё равно Таронха учует зло, исходящее от тебя.

«Ехидный старик, — думал я, устраиваясь в кустах. — Все уши прожужжал о том, что от меня, дескать, зло исходит… На то я и бес — создание Тьмы… У каждого человека, между прочим, из подмышек пахнет, но не каждому об этом ежеминутно напоминают! Вопрос элементарной вежливости вообще-то!»

А жрец Небесная Чаша тем временем опустился на колени перед дуплом и завел заунывную песню. Пел долго — так долго, что я даже успел заскучать. Старец раскачивался, словно маятник, то и дело воздевал руки … А потом вдруг песня его стала громче, еще громче и еще… Скоро я уже забыл о скуке — старец вопил, как сирена теплохода! Откуда только силы у него брались? Я бы так, например, не смог… Вероятно, в этих местах выдающиеся вокальные данные — непременное условие для желающих вступить на путь общения с духами. Плюс упорные тренировки на протяжении всей жизни…

Внезапно песня смолкла. Я вздохнул с облегчением и прочистил пальцами уши. Жрец поднялся с колен, встал на цыпочки и прислушался. Удовлетворенно кивнул, закинул мешок с грибами в дупло и громко вопросил:

— Великий Таронха! Защитник и опора рода антилопы! Жрец Небесная Чаша взывает к тебе! Умеющий прощать, прости великодушно за то, что обращаюсь к тебе с вопросом! — Он выждал паузу и продолжил: — Дозволено ли будет нечестивому духу, грязному приспешнику мрака, врагу людей, поганому отродью гниющего мерзопакостного греха говорить с тобой?.. Слушаюсь, о великий Таронха, и повинуюсь!

Обернувшись, старец сделал мне рукой приглашающий жест.

— Так ведь и обидеться можно, — буркнул я, выбираясь из кустов. — Что за манера — постоянно оскорблять?.. Прямо туда? — спросил я у старца, кивнув на дупло.

— Туда. Иди. Надеюсь, Таронха покарает тебя!

— Спасибо на добром слове, дедушка.

Лезть в дупло было крайне неудобно, а старец помогать мне не собирался. Стоял поодаль и смотрел, как я, подпрыгнув, уцепился за нижний край отверстия и, натужно сопя, скреб локтями и подошвами ботинок по древесной коре. Когда удалось вползти по пояс, я перевалился и ухнул вниз.

* * *

Темно. Сухо. Болит правая ягодица.

Дупло и правда оказалось глубоким — кажется, до самой земли. Упав на дно, я сдержал стон, чтобы лишний раз не доставлять радости вредному старцу Небесной Чаше. Мог бы и предупредить о том, что мягкой посадки не будет. А еще говорит — любовь и всепрощение!

Ну да ладно… Пошарив руками вокруг себя, нащупал деревянную винтовую лестницу, искусно вырезанную внутри ствола. Хода вниз, кажется, не было, поэтому я пошел наверх. Вернее было бы сказать — не пошел, а пополз, стоя на четвереньках, руками цепляясь за верхние ступеньки, ибо перил у лестницы не имелось.

Ползти пришлось довольно долго. Запыхавшись, где-то метров через двести я выпрямился, оперся рукой на стену и внезапно нащупал крохотный упругий выступ, похожий на пуговку. Честно признаться, мысль о печальном Гаврилином опыте нажимания на пумпочки неизвестного предназначения не пришла мне в голову. Я ткнул пальцем в кнопку — и тут же зажмурился от ярко вспыхнувшего света.

«Ой! Помогите! Колдовство!» — завопил бы, конечно, Гаврила, оказавшись на моем месте. Но я-то не Гаврила: прекрасно знаю о таком явлении, как электричество!.. Увидев над головой матовый шар, прикрепленный к стене, кричать про колдовство я не стал.

— Ой! Помогите! — скрипнул я и то лишь потому, что немного испугался от неожиданности: никак не ожидал увидеть лампу дневного света там, где и колеса-то еще не изобрели.

Оправившись от испуга, осмотрелся. Так и есть — стеклянный плафон заводского изготовления, в нем сияет электрическая лампочка-«сотка», освещая винтовую лестницу без перил. Лестница тянется высоко-высоко! Насколько высоко — мешали увидеть этажные перегородки… Так вот обо что я головой стукался впотьмах! Стены и перегородки образовывали лестничные площадки, на каждой из которых имелась дверь. Нормальная такая дверь — с никелированной ручкой, межкомнатного типа, выполненная, между прочим, по евростандартам.

Заинтересовавшись, я шагнул на площадку и открыл первую попавшуюся. Обнаружилась комната. Евростандартом в ней и не пахло. Воняло кислыми звериными шкурами, разбросанными по полу. Больше ничего не было.

Я продолжил путь наверх. Теперь, когда стало светло, двигался я быстрее, на каждом этаже заглядывая в помещения. Этажей через двадцать несколько подустал от однообразия. Этажи, как и комнаты, на них располагавшиеся, ничем не отличались друг от друга: те же шкуры и голые стены, кислый, нежилой запах…

Сколько же еще ползти?..

Как только я задал себе этот вопрос, электричество вспыхнуло ярче, мигнуло и вырубилось. Я остановился. Откуда-то сверху донеслось странное гудение… или шипение…

«А если тут нет никого? — подумал я. — Доберусь до самого верха и придется спускаться вниз… В темноте, между прочим! Споткнусь, загремлю по лестнице — мало не покажется… Темно тут, как у дракона под хвостом! Сам черт ногу сломит — в таких случаях говорят люди… Вот именно: ногу сломить здесь немудрено. И не только ногу… Может, вредный старец меня сюда специально заманил, чтобы расправиться без лишних хлопот? Может, он каким-то образом узнал о моем назначении заместителем Тависка? Может, никакого Таронха тут нет, и он специально придуривался там, внизу, чтобы мою бдительность притупить?.. Да было бы что тупить! Вечно лезу куда не надо — без всякого разбора. Давно пора бы осмотрительнее быть!»

Я упорно полз вперед. То есть вверх. Гудение-шипение становилось всё громче. Явно не шум ветра в ветвях. Это что-то такое… Или кто-то?

Мне стало не по себе. А тут еще усилился тот самый неуловимо-знакомый запах, удививший меня у дупла…Я снова остановился и громко позвал:

— Таронха! Таронха-а-а!!!

Нет ответа.

«Еще пару этажей, — подумал я, — и вниз!.. Говорили ведь мне, чтобы тихо сидел и не высовывался. Вот и буду тихо сидеть и не высовываться!.. Вдруг этот самый Таронха и не знает ничего про меня? И не станет, следовательно, наезжать, как на бесследно канувшего Тависка… Было бы хорошо!»

На очередной лестничной площадке воняло сильнее, чем на предыдущей… Я еще раз позвал Таронха, послушал тишину, наполненную странным шипением, и решил спускаться. Лишь ради очистки совести гляну еще в комнату…

Дверь со скрипом отворилась. Я подавил желание чиркнуть зажигалкой, чтобы осветить помещение. Кто его знает, чем здесь воняет? Вдруг газ какой-нибудь взрывоопасный?.. А шипит здесь сильнее, чем на площадке…

Постоял на пороге комнаты, раскачиваясь на каблуках. Ну и ладно… Ну и нет здесь никого… Вполне возможно, что и выше то же самое. Никакого Таронха… Спущусь сейчас осторожненько, найду старца и намылю ему шею — за обман!.. В самом деле, я — бес — оперативный работник, а он всего лишь оператор-консультант!.. Правда, не моей конторы, но это мелочи… Отберу посох и надаю по сусалам! Душа у меня мягкая и незлобивая, но за подобные подлянки наказывать надо жестоко! А если бы я шею себе свернул? Нет, в самом деле… Хорошо, что обошлось… Впрочем, я еще не спустился… А воняет-то здесь как…

Почувствовав, что больше не могу дышать, повернул обратно. Наверное, слишком поспешно, потому что зацепился каблуком о порог и потерял равновесие. Чтобы не вылететь на лестничную площадку и не загреметь вниз по лестнице, ухватился за дверь. Взвизгнули петли и, стремительно захлопнувшись, дверь швырнула меня в середину темноты.

Уж лучше бы вылетел на лестницу!.. Именно эта мысль мелькнула в моей голове, когда гибкое змеиное тело, почти целиком состоявшее из одних железных мускулов, обхватило мое горло. Я попытался крикнуть, но, понятно, не смог. Да и кому кричать? Кого звать на помощь? Единственный человек, который мог бы мне помочь, лежал сейчас в вигваме жреца, страдая несварением желудка. А сам жрец стоял у подножия исполинского дерева, священного дуба, и, должно быть, мерзко хихикал, злорадствуя…

Эта комната отличалась от остальных, которые мне удалось проверить, и отличалась явно не в лучшую сторону. Не считая змеи, всё плотнее и туже стягивавшей гибельные кольца на моем горле, тут еще много чего было…

Стараясь освободиться, я упал на пол, принялся кататься по шкурам, руками терзая путы на горле, чтобы хоть разок глотнуть воздуха. Из-под ног моих летели не видимые в темноте предметы. То и дело слышался звон разбитого стекла, какой-то треск…

Набор самых различных запахов смешался, слившись в отвратительную вонь… Пальцы мои скользили по змеиной шкуре. Сверху сыпались осколки и какая-то дрянь. Что-то мокро хлюпало на полу, по которому я катался, извиваясь. Смрад резал глаза, а сердце распухало в груди, невыносимо страдая от недостатка воздуха…

Не помню, сколько это продолжалось… Совершенно неожиданно я ощутил себя сидящим на полу у стены — как ни странно, всё еще живым! Горло пульсировало обжигающей болью. Саднили кончики пальцев. От перенапряжения болели мышцы рук… Да, а сами руки сжимали безжизненно обвисшую змею, разорванную надвое!.. Перед глазами блуждали ослепительно белые пятна — настолько реальные, что имели силу освещать окружающее пространство.

Вот голые стены, покрытые снизу буроватыми подтеками… Вот скомканные на полу звериные шкуры, на которых громоздятся обломки стола и стеклянные осколки… Какой-то странный покореженный аппарат… И горбатый мужичонка стоит у аппарата, всплескивая руками. Изо рта горбуна торчит…

Я протер глаза и потряс головой. Белые пятна скакнули друг к дружке и слились в конусообразный луч, который — это я только потом сообразил — вырывался изо рта горбуна… Что в этой комнате творится?!

— Дьявольщина! — застонал я, силясь хоть что-то понять.

Горбун подпрыгнул на месте. Луч скользнул по стенам, пролетел у меня над головой.

— Тавифка? — прошепелявил горбун. Тавифка… Ах да — Тависка!

Луч на мгновение погас, потом вспыхнул снова. Ах ты, как же я раньше не догадался? Никакой дьявольщины здесь не было (если, конечно, не принимать во внимание меня самого). Просто горбун держал во рту электрический фонарик — примерно такой же, какой недавно был у меня. Сейчас горбун фонарик схватил обеими руками и водил им из стороны в сторону, рассекая тьму лучом белого света.

— Тависка! — позвал он снова. — Это ты, старый друг? А я-то было думал, что совсем тебя потерял… Ну где ты прячешься-то? Тависка! — Голос горбуна звучал почти жалостно.

Он назвал Тависка старым другом!.. Друг злого духа — мой друг. Значит, горбун не может быть враждебен по отношению ко мне. Значит, можно объявиться.

— Эй! — поднимаясь на ноги, крикнул я. — Дядя! Я здесь!

Фонарик на мгновение ослепил меня. Я инстинктивно прикрыл глаза ладонью.

— Тависка! —радостно вскричал горбун. — Счастье-то какое! Иди, я тебя обниму!

Он метнулся ко мне. Волна чудовищного сивушного перегара, наполовину смешанного с невозможным, совершенно непереносимым запахом ладана, окатила меня с ног до головы. Сомнений быть не могло: этот горбун — создание Света…

Вот она — настоящая ловушка! Змея, напавшая на меня, предназначалась лишь для того, чтобы ослабить мои силы, а этот монстр сейчас добьет…

Мощные лапищи обхватили мои плечи, запах ладана замутил сознание, я вскрикнул, рванулся и… провалился в спасительный обморок.

* * *

Когда вы просыпаетесь и видите перед собой ангела, то это еще не значит, что вы скончались. Такой вывод я сделал, с большим трудом разомкнув веки.

— Очнулся, рогатая морда? — осведомился ангел. — Ладно, ладно, не дергайся, прощаю тебя. Как-никак я — дух добра и всепрощения… Хотя разгром ты учинил по полной программе. Еще и аппарат сломал!.. Ну ничего, у меня их много. Когда все вместе работают, пробки постоянно вышибает…

— Змея… — простонал я, опираясь о поверхность стола, чтобы не слететь со стула, поскольку был еще очень слаб.

— Какая змея? Откуда змея? Не было никакой змеи. Змеевик был. Который ты, между прочим, разорвал пополам…

Он сидел напротив. Лицо — то есть лик — чуть светилось, как и положено у существ Света. На макушке редкие розовые волосенки образовывали подобие нимба. Балахон висел на спинке его стула, а то, что я поначалу принял за горб, оказалось парой белоснежных крыльев, аккуратно сложенных за спиной. В комнате, где мы находились, стены были заняты полками, на которых, как в погребе, громоздились разнокалиберные глиняные кувшины. В углу гудел-шипел самогонный аппарат — точно такой я нечаянно недавно разрушил.

— На-ка… — Ангел нацедил из кувшина в глиняную кружку пойло. — Освежись. Прими стаканчик.

При слове «стаканчик» меня затошнило. И так голова раскалывается, а он еще и издевается!.. Я сделал попытку отползти в сторону, но ничего не получилось — я сидел на стуле, прочно упершись локтями в поверхность стола. Голову повернуть не мог, говорить тоже пока не получалось, поэтому, дожидаясь, пока ангел появится в поле моего зрения, я протестующее замычал.

— Опять нервничаем? — осведомился он. — Ну не надо падать снова, не надо…

— Ты… кто? — выговорил я, потому что из-за жуткой головной боли не был уверен в реальности происходящего.

— Как кто? — удивился он, разливая «нектар» по кружкам. — Ты что, не проснулся еще? Битый час тебя самогоном отпаиваю, а ты только мычишь да фыркаешь!.. Таронха я! Таронха! Узнал?

Таронха… Честно говоря, всегдадумал, что духи — региональные представители иначе выглядят… Ну Таронха так Таронха…

— Узнал?

Я кивнул, стукнувшись головой о стол.

— Тогда за знакомство. Пей!

— Не могу… — честно признался я. — Тошнит меня…

— Тошнит его! — усмехнулся Таронха. — Это меня от вас, рогатых, тошнит. Шныряете и шныряете по моим землям! Никакого спасу от вас!.. Пей, говорю, а то сейчас как рассержусь!

— Не надо сердиться! — попросил я. — Пожалуйста… Я уйду, если не вовремя зашел. Просто хотел… дружеский визит нанести. В связи с тем, что назначен временно исполняющим обязанности духа — регионального представителя Тависка… Ну того самого, которого вы похитили и, наверное, зверски замучили…

— Я?! — взревел Таронха. — Ах ты, погань с копытами, аборт козлиный! Шуточки шутить?! Нет, я всё-таки рассержусь сейчас! Рассердиться, а?.. Я Тависка похитил и замучил?! Я?! Родного брательника?! Надо же такое придумать!! Совсем совести у вас нет, бесы проклятые! Шныряете здесь, вынюхиваете, брательнику голову морочите, с поста его сняли вопреки всяким инструкциям, а на меня свалить всё хотите?!

— Как с поста сняли? — изумился я. — А я думал — это вы…

— Рассержусь! — серьезно предупредил Таронха. — Уже начинаю сердиться! Ты, рогатая сволочь, намеки свои оставишь или нет, в конце концов?

Не понимаю… Ну не понимаю я ничего!.. Таронха вскочил со стула:

— Говорил я ему: не соглашайся ни на какие авантюры! А он мне: «Начальство приказывает, значит, надо!» До пенсии дураку осталось всего-ничего, а он туда же! Лифт ему соорудили, каждый день возили куда-то — на какие-то курсы повышения квалификации подозрительные!.. Чего повышать-то? Три тыщи лет работаем бок о бок без взысканий и выговоров! А на старости лет он вдруг начальству своему понадобился!.. Вот ты мне скажи… как тебя?

— Адольф, — представился я.

— Ага, Адольф… — Таронха перегнулся через стол, чтобы быть ко мне ближе. — Вот ты мне скажи: зачем вашей конторе дряхлый дух — региональный представитель? За каким, спрашивается, бесом — извини за выражение — его в авантюры и интриги втягивать? У вас что, кадров не хватает? Текучка большая?

Сотрудников у нас хватает. И для всяких авантюр, действительно, используются бесы — секретные агенты, настоящие профессионалы… Зачем было конторе сманивать первобытного духа — сам не понимаю.

Постойте, постойте… Это что же получается? Лифт ведет из Северной Америки как раз в Колуново.

Тависка туда постоянно наведывался, пока не исчез окончательно. Спрашивается, зачем Тависка в Колуново?.. Ай-яй-яй, как же я сразу не догадался! Мне ведь показались подозрительными настойчивые уговоры Филимона не приближаться к Георгию на пушечный выстрел! Пугал меня им еще. И на всякий случай поставил во дворе вдовицы, где богатырь бывал чаще, чем у себя дома, чудовищного волкодава — после того, как сорвалось мое возвращение в контору. Та-ак… Плетется в Колуново интрига — вот что становится ясно! Плетется вокруг богатыря Георгия. Тайная операция… Филимон явно знает о ней много больше моего. И всячески стремится сделать так, чтобы я, получивший задание, непосредственно с несчастным Георгием связанное, ненароком не помешал подготовке…

Вот так!.. А может быть, и не так… Помешал этот Георгий конторе нашей — почему бы не вызвать бесов — секретных агентов? Они бы с ним мигом разобрались… Для чего первобытный Тависка понадобился?

— Сидишь здесь, в глухомани, и поговорить не с кем, — пустился тем временем в рассуждения успокоившийся Таронха, опрокинув в глотку еще одну кружку. — Опекаемые нами народы глупы и необразованны. Выпить не с кем, нечистая твоя харя! Не со жрецами же, чертила позорный, пить! Нарушение субординации и всё такое… Вот и скучно. О великие небеса, как скучно! Третье тысячелетие мы с братом на посту… Хорошо хоть иногда народы развлекут: подерутся, побегают друг за другом. А в остальном — тоска зеленая!.. Тависка, брательник мой любимый… Пропал родной… Слушай… как тебя зовут? Что-то забыл я…

— Адольф…

— Да-да, вспомнил… Ты ведь, как я погляжу, не из духов… Ты ведь…

— Бес — оперативный сотрудник.

— Вот, а у меня должность другая: я — дух — региональный представитель. И у Тависка такая же должность… Ох и поганая служба у нас, надо тебе сказать! Ты хоть по свету мотаешься, а мы здесь сиднем сидим… Контора только в последнее время помогать стала, когда пришла нам пора на пенсию выходить.

Таронха всхлипнул и опрокинул еще кружку.

— А когда вам на пенсию? — поинтересовался я.

— Как только бледнолицые в эти края придут. Тогда духов — покровителей краснокожих народов и отменят за ненадобностью. Из конторы сообщили: придут, мол, люди с белой кожей и это… с жестокими сердцами. Лет через сорок-пятьдесят должны они это… объявиться. И мне — на пенсию. А куда еще?.. Начальство говорит — в контору дворником или сторожем. Ни на что большее рассчитывать образование не позволяет… Форму новую выдали — вот… — Он указал на крылья за своей спиной. — Повысили в звании: по документам я теперь ангел. Мне, как льготнику по возрасту, начальство в жилплощадь электричество провело…

Таронха расплакался, вытирая скупые стариковские слезы ладонью.

— Старость не радость, — всхлипнул он. — Был бы я молодой — разве ж стал бы самогон гнать? Это мне начальство подсказало. Ты, говорят, будущий сторож, вот и привыкай… Выдали экспериментальный самогонный аппарат. Я уже и выпивать приучился. И песенки специальные сторожевые затвердить заставили… От одиночества и тоски чего только не сделаешь?.. Пью, пою и плачу… Тависка, брательник родной, так и не приучился. Ему нельзя. Ему евонное начальство запрещает, а мне — наоборот… А что? Пьешь — вроде и веселее немного… Не думаешь о том, что скоро не всемогущим духом будешь, а пойдешь с колотушкой в руках контору по ночам охранять… Жрецы эти дурацкие надоедают воплями своими… Тависка жаловался — ну прямо достали его жрецы просьбами поскорее уничтожить племя пиу-пиу… Ко мне за советом приходил. А что я? Я ведь по инструкции этих самых пиу-пиу должен опекать и лелеять… Вот и предложил ему: пускай, говорю, твои койоты моих антилоп погоняют, а я — чтобы никто особо не пострадал — наградил своих неуязвимостью. Теперь ни другие краснокожие братья, ни дикие звери моим людям повредить не могут. А Тависка тем временем выдрессировал из воинов рода койота особо злобных нелюдей… Равновесие! И нам развлечение, и людишкам забава… Да, старого духа срок недолог, — всё плакал Таронха. — А какие времена миновали! Какой я красавчик в молодости был! Звериная шерсть на мне блестела, клыки сияли, рога антилопьи голову украшали!.. Сейчас, видите ли, всё это не модно! Крылья дурацкие прислали, на человека сделали похожим!

Что же всё-таки происходит там, в Колуново? Мои подозрения — всего лишь подозрения, или?..

Предположим, Филимон не врал. Действительно желая мне по дружбе добра, сплавить решил из деревни, чтобы Георгий не пришиб, когда я буду Оксану отбивать… Допустим, сам Филимон спокойненько выполняет рядовое задание: ну служит себе в опричниках за какого-нибудь мягкосердечного типа, которому роль обласканного законом душегуба совсем не нра…

«Государь со всей Русской земли собрал себе человеков скверных и всякими злостьми исполненных, и обязал их страшными клятвами не знаться не только с друзьями и братьями, но и с родителями, а служить единственно ему, и на этом заставлял их целовать крест!» — Вот что вспомнилось вдруг мне… Нет, людишки добровольно в опричники записывались! По велению скверной души! Следовательно, никакого «мягкосердечного типа» на такую службу призвать не могли! Следовательно, врал мне Филимон! Еще как врал! Следовательно, секретная операция — не плод моего воображения!

— Никому не позволю Тависка обижать! — заорал вдруг Таронха, оторвав от губ пустой кувшин. — Я да-авно знал, что ваша контора брательника до добра не доведет! Давно ему предлагал к нам перебраться! Даже начальству своему его рекомендовал! Чтобы мы вместе, как всегда… Я — сторожем, а он, допустим, дворником. Но он — ни в какую! Я дух зла, говорит, и должен творить зло! Во как! И до чего дошло?! Пропал Тависка! Пропал мой родной!

— Да не пропал! — попытался я успокоить расходившегося духа. — Он просто… отсутствует пока… Скоро объявится.

— Нет! — завопил Таронха, пиная стул, на котором сидел. Крылья его взметнулись над увенчанной нимбом головой. — Ни за что! Ни… никому не дам в обиду! Может быть, скоро я и буду сторожем-пенсионером, но пока еще — всемогущий дух! Пойду его искать! Всех распушу!!.. Где моя колотушка?.. То есть палица?! Запевай боевую-сторожевую!..

Я подсунул ему свою кружку. Таронха глянул на нее с недоумением, но осушил до дна.

— Пойду искать, — икнув, продолжил он. — Потом… Пока это самое… посплю… Встану, немного подкреплюсь и… Эх, разбередил ты мою грусть-печаль, бесенок дорогой! Загуляю я, кажется…

Голова Таронха с костяным стуком ударилась о пол. Он свернулся калачиком под столом и захрапел так, что гудения самогонного аппарата не стало слышно.

— Эй! — окликнул я духа добра и всепрощения. — Я к тебе, между прочим, по делу заходил. Это самое… За инцидент прощения попросить… Таронха!

Таронха всхрапнул и перевернулся на другой бок.

* * *

Электрический свет горел на всех этажах. Поэтому я довольно легко спустился вниз, обнаружил дупло и, запыхавшись, вывалился наружу. Жрец Небесная Чаша подбежал ко мне, встревоженно размахивая посохом:

— О чем ты говорил с Таронха? Что он сообщил тебе? Что с ним?!

— Чего ты так беспокоишься? Ничего с ним не случилось. Просто культурно отдыхает.

— В это время Таронха должен подавать знаки своему жрецу! А он молчит…

«Выпил бы ты столько, сколько он, замолчал бы навеки!» — подумал я и вдруг с удивлением услышал из поднебесья дребезжащий голос пенсионера Таронха:

Эх, как сторож дядя Коля пристрасти-и-ился к алкоголю! Спьяну колотушкой бил, райски ку-ущи сторожил!

«Много тревог сейчас терзают Таронха. Всё труднее и труднее мне общаться с ним…» — вспомнилась жалоба жреца.

Еще бы не трудно!..

— Уходи, нечестивый! — затопал на меня ногами дед. — Не должен ты слышать священные слова, ибо скрыт в них глубокий смысл, который только мне, жрецу, разгадать дано!

— А кто обратно проводит? — осведомился я.

— Уходи! — Он замахнулся на меня посохом. Что оставалось делать? Пошел прочь, стараясь выдерживать направление, обратное нашему движению к священному дубу. Очень скоро лесные кроны скрыли могучее дерево. А Таронха, судя по всему, совсем раздумал спать и добрался-таки до следующего кувшина с самогоном. Вслед мне неслось неистовое:

Будет плакать папа, будет плакать мама, коли ангел уведет девку из вигва-а-ама!..

ГЛАВА 5

Наверное, я бы долго еще блуждал по лесу, если бы мое внимание не привлекли дикие вопли. Узнав среди прочих голос вождя Быстроногого Оленя, я, несмотря на усталость, ускорил шаг. Через некоторое время деревья стали редеть, и я вышел на опушку. Зрелище, которое открылось мне, заслуживает детального описания.

Стройные ряды вигвамов головного поселения рода пиу-пиу были смяты и разрушены. Среди потушенного костра прямо на разбросанных угольях валялся без чувств, разметав руки, один из воинов. Рядом с ним, размахивая палицей, прыгал взъерошенный Быстроногий Олень. Кленовый Лист находился тут же. Брызгая слюной и истошно вопя, он наседал на вождя, кажется совсем не замечая того, что его (Кленового Листа, конечно) удерживают за руки два крепких мужика. Остальные члены племени — воины, женщины и дети — беспорядочно бегали вокруг и орали так оглушительно, что у меня на мгновение заложило уши.

— Я ему положил шестерку, вождя и воина! — надрывался Быстроногий Олень. — Летящая Стрела положил две скво и семерку! А у него только вождь и скво были — я сам видел! Откуда он семерку достал?! Из-под пятки! Жулик! Жулик! Хау!

— Сам ты жулик! Хау! — нападал, вращая выпученными глазами, Кленовый Лист. — Нечего было подглядывать! Подглядывать не по правилам! А семерку я по-честному отложил — на всякий случай, когда понадобится! Проиграл — плати как полагается, а не увиливай! Я не посмотрю, что ты вождь: так отметелю — родная мама Северный Ручей не узнает!

— Меня-а?! — задохнулся от наглости Быстроногий Олень. — Летящая Стрела, — указал он на мирно лежавшего в кострище воина, — уже получил за нарушение правил! Ты тоже хочешь отведать дубинки вожця?!

— Вождя! — передразнил Кленовый Лист. — Какой ты вождь, если всё с себя проиграл! Половина вигвамов в селении принадлежит моей семье! Нищеброд! Тьфу на тебя! Пустите меня, я ему сейчас накостыляю, самозванцу…

— Ах ты!..

— Ах ты!..

Быстроногий Олень и Кленовый Лист рванулись друг к другу почти одновременно. Но так как Кленового Листа держали двое, а Оленя никто не держал, вождь нанес удар первым: сделав обманный выпад дубинкой, он прыгнул чуть в сторону и влепил недругу пяткой в живот. Тот, рассвирепев от коварного удара, отдавил ногу одному из своих конвоиров и укусил за руку другого. Освободившись, Кленовый Лист первым делом сорвал с пояса дубинку, увернулся от свистнувшей откуда-то стрелы и бросился на вождя. Две дубинки замелькали в воздухе буквально как лопасти вентилятора. Народные массы пока бездействовали, сжимая кулаки: воины племени пиу-пиу явно не решили еще для себя, на чьей стороне вступить в схватку.

— Покараем наглецов! — орал Быстроногий Олень, с проворством заправского фехтовальщика отбивая удары противника.

— Долой вождя-голоштанника! — не сдавался Кленовый Лист, вновь и вновь занося дубинку над увенчанной орлиными перьями головой Оленя.

— Братцы! — подняв голову с кострища, возвестил о своем возвращении в этот мир Летящая Стрела. — Что же это получается? За амулет из щучьих костей и два ножа по морде бить?! Ведь по маленькой играли!

— Бейте их! — задыхался вождь. — Круши Кленового Листа, возвращай себе неправедно проигранные вигвамы!.. Жулик!

— Сам жулик! Ребята! Храбрые воины рода антилопы! Кто на мою сторону встанет, тому по вигваму совершенно бесплатно! Мочи гада! Почему это вождям можно по пять жен заводить, а простому народу нельзя?! Еще и руки распускает! Прошло твое время!..

Толпа индейцев, поколебавшись, разделилась на две группы. Первая — многочисленная — с боевым кличем: «Кленовый Лист — новый вождь рода пиу-пиу!» — обрушилась на вторую, которая, не отличаясь количеством, явно превосходила первую группу качеством.

Вокруг вождя мгновенно сгрудилась кучка особенно крепких воинов. Подбадривая себя выкриками типа: «Бунтовать?! А вот этого не хотите?!» — они заработали палицами умело, слаженно и беспощадно — как взвод омоновцев при разгоне демонстрации.

— Е-мое… — только и смог проговорить я, глядя на то, как воины некогда дружного и благополучного племени лупцуют друг друга в хвост и в гриву.

Клянусь своим хвостом, я чуть не расплакался от осознания собственного бессилия. Начальство ж мое через старшего товарища Филимона и капитана Флинта строго-настрого приказало легализоваться без шума и пыли, действовать тихо и скрытно, а я? Не успев прибыть на неисследованный континент, сразу ввязался в драку, устроил для племени койота праздник обжорства, вызвав нечаянно мамонта из доисторических времен, поцапался со жрецом, до слез расстроил местного духа добра и всепрощения, ввергнув его в пучину запоя, вдобавок посеял среди людей могущественного рода пиу-пиу семена разброда и шатания, довел наивных дикарей до междоусобной заварушки!..

Наверное, оттого, что мне недостает жестокости и изворотливого коварства, присущих большинству членов бесовского племени, у меня всё и получается наперекосяк… Ладно, сейчас не об этом… Сейчас нужно хватать в охапку Гаврилу и бежать с ним подальше отсюда. А то, не ровен час, вернется из лесу жрец Небесная Чаша, расшифровав похабные частушки пенсионера Таронха, увидит развернувшееся побоище и обвинит во всём меня! Не то чтобы он будет не прав, нет… Однако я уверен: разбираться по всем правилам юриспруденции старец не станет, а попросту обратит агрессию толпы в нужное русло — на нас с Гаврилой…

А драка тем временем шла вовсю. Буйная первобытная энергия, сдерживаемая во время благополучного существования, рвалась наружу.

Революционеры во главе с Кленовым Листом оправились от первого потрясения и, двинувшись со всех сторон одновременно, порядочно проредили кольцо защиты вождя. Оставшиеся в строю законопослушные воины продолжали сражаться, а повергнутые в прах их товарищи хватали зубами нападавших за голые лодыжки. Таронха своим самогонным зельем защитил подопечных от повреждений, но не лишил их чувствительности к боли — поэтому визг над вскипевшим лагерем стоял невообразимый.

Дети в ужасе сбились в кучку на краю поселка. Мустанги разбежались в разные стороны, как мухи при виде баллончика дихлофоса…

Сторонники Кленового Листа, пользуясь численным преимуществом, перли вперед. Быстроногий Олень, оседлав здоровенного воина, возвышался над сражавшимися: одной рукой вождь управлялся копьем — используя оружие на манер бильярдного кия, сшибал наиболее рьяных драчунов под ноги своему скакуну, второй рукой прикрывал макушку, из которой чья-то ловкая рука успела выдрать украшенный перьями оселедец.

Неуемный Кленовый Лист, отплевываясь от пыли и грязи, выплыл на поверхность куча-малы, вскарабкался с камнем в руке на чьи-то плечи и, с трудом удерживая равновесие, прицелился. Умело запущенный булыжник врезался в лоб вождя. Быстроногий Олень, пискнув: «Спасите!» — вылетел из седла.

Воодушевленные бунтари удвоили напор. Следуя примеру изобретательного вождя, часть из них взгромоздилась на шеи единомышленников и, подбадривая их пятками по бокам, стремительной конницей врезалась в самую середину группы противника.

Я было подумал, что исход схватки решен: не быть больше Быстроногому Оленю вождем рода пиу-пиу! — но ошибся. В самый критический момент от сваленных и переломанных в пылу драки вигвамов в гущу битвы метнулось с десяток женщин.

— Ага! — взвился в небо крик Кленового Листа. — Вождь подкрепление вызвал! И играет он не по правилам, и сражается не по правилам! Жен своих и тещ на нас напустил! Поднажми, ребята!

Ребята поднажали, но толку от этого было мало. Как ни странно, женский летучий отряд, затесавшийся в гущу воинов, внес в ход битвы ужасающую сумятицу. Видно, индейцы пиу-пиу были не совсем уж дикарями и в полную силу со слабым полом сражаться не решались. А вот женщин в этом смысле ничто не останавливало! Над головами сражающихся, как черны вороны, закружились с корнями вырванные клочья волос, лоскуты вдрызг разорванных одежд, обрывки бус и амулетов. Бунтари дрогнули и попятились, но сдаваться и не думали.

Наблюдать за сражением становилось всё опаснее. Поле битвы расширялось, охватывая всё новые и новые территории, набухало, как хорошее дрожжевое тесто. Те, кто не хотел поначалу драться, неожиданно оказались среди мордующих друг друга воинов. От вигвамов осталось одно воспоминание. Дети, зараженные азартом боя, шныряли вокруг; кидались камнями, конскими яблоками (сорт «мустанг»), кричали на разные голоса, подбадривая сошедших с ума родителей. Особенно выделялся Хитрый Скунс — сказывался отцовский воинский практикум! — не одно пущенное его меткой рукой конское яблоко залепило глаза защитникам чести и достоинства вождя, не один камень гулко ударился во вражеский череп.

Я вприпрыжку побежал по направлению к вигваму жреца — единственному уцелевшему посреди дикой междоусобицы. Кто-то — может быть, тот же мелкий поганец Хитрый Скунс — сгоряча бросил мне вслед камень, но я вовремя пригнулся. На бегу призывал во всё горло Гаврилу. Добравшись, ввалился в помещение, не успев как следует затормозить, — так рухнул последний вигвам селения.

— Гаврила! — позвал я, барахтаясь среди шкур и обломков жердей. — Вылезай, пора ноги делать, пока нам их не оторвали…

Никто не отозвался на мой крик. Пошарив еще, я убедился, что Гаврилы здесь нет. Куда он делся? Не мог же я его не заметить в гуще сражающихся? А вдруг не заметил? Ведь сомнут моего клиента и «прости» сказать поленятся… Им-то, индейцам, защищенным зельем Таронха, всё как с гуся вода — они сражаться могут до второго пришествия, а Гаврила под покровительством духа добра и всепрощения не состоит.

Я побежал назад, выкрикивая имя детины, и… совершенно неожиданно наткнулся на него самого.

Гаврила летел, едва касаясь ногами земли. Таким я, признаться, его еще не видел. Глазищи горят, как театральные софиты в сцене убийства Дездемоны, руки сжимают вывороченную березку (с корней сыплются земляные ошметья), рот — красная четырехугольная дыра, из которой, как фарш из мясорубки, сыплются страшнейшие ругательства.

Меня мой клиент не заметил. Пронесся мимо и врезался в куча-малу, словно торпедный катер в мелководную заводь. Брызгами разлетелись в разные стороны индейцы, неосторожно оказавшиеся на пути детины. Почти сразу же послышались глухие тяжкие удары — это заработала его импровизированная дубинка. Бах! Бах! Бах!.. То один, то другой воин взлетали метра на три вверх и с воплями шлепались обратно.

Люди племени пиу-пиу оторопели — будто узрели перед собой не рассвирепевшего непонятно по каким причинам воеводина сына, а самого злобного Тависка, явившегося собрать кровавую жатву. Ровно минуту Гаврила беспрепятственно сеял разрушение и смуту, а потом народ пиу-пиу опомнился. Забыв о междоусобице, всем кагалом накинулись на чужеземца стар и млад. Гаврила взревел, словно медведь, облепленный вцепившимися в него собачонками, встряхнулся и вновь поднял свою дубину…

И чего это он озверел? Чего это ему в голову взбрело подраться? Совсем недавно лежал хворый и квелый… Горячая кровь, что ли, взыграла? Ну здесь ему не на кулачках с боярскими отпрысками силами мериться. Полтораста неуязвимых, откормленных воинов с женами-мегерами и детьми-дьяволятами точно сделают из него отбивную… Правда, если верить пенсионеру Таронха, неуязвимы пиу-пиу только для своих краснокожих братьев и диких зверей, а про русских недорослей он ничего не говорил… Равно как и про бесов — оперативных сотрудников… Так что Гаврила вполне может успеть отправить на тот свет десяток-другой индейцев прежде, чем превратится в отбивную…

Делать было нечего — пришлось самому вступать в бой. Не бегать же вокруг дерущихся и не умолять плаксивым голосом: «Ребята, ну хватит… Ребята, ну перестаньте…»

Хвала преисподней, индейцы успели подустать. Только этим и можно объяснить то, что Гаврилу не растерзали, пока я, раздаривая направо и налево плюхи, добрался до него.

— Эй! — крикнул я, ожесточенно отлягиваясь от подступавших ко мне воинов. — Джеки Чан, воеводин сын, ты меня слышишь?!

Гаврила грузно развернулся, дубиной повергнув наземь одновременно пятерых нападавших.

— Адик! Ты как здесь?

— Я-то? — воскликнул я, проводя серию ударов в корпус краснокожего отморозка, пытавшегося кремниевым ножом снять с меня, живого, скальп. — Я тебя выручаю, а ты?!

Детина не ответил, увлеченный вбиванием в землю по пояс вооруженного сразу двумя палицами индейца…

Да-а, и не поговоришь особо в такой толчее!.. Кто-то верткий и сильный, как удав, остро вонявший потом и бизоньими окороками, прыгнул мне на шею. Когда я наконец расцепил намертво сошедшиеся на моем горле пальцы и зашвырнул диверсанта далеко за пределы поселка, Гаврилы рядом уже не было. Судя по хлестким звукам плевков и богатырскому уханью, он бился где-то недалеко — метрах, может быть, в десяти от меня. И уходил всё дальше и дальше.

«Дошло-таки до твердолобого, — подумал я, — что сваливать отсюда надо подальше, а не играть в супергероя. Размял косточки — и хватит…»

Столкнув лбами налетевших с двух сторон воинов, я рванул за Гаврилой, по пути перехватывая копья и дубинки, нацеленные в меня самого. Еще несколько щедро выданных лично мною нокаутов, прыжок вперед — и я оказался в фарватере прорубавшего себе дорогу детины. Здесь уже драться мне было не нужно — вся трудность состояла в том, чтобы устоять и продолжать движение, когда под ноги мне валились изувеченные краснокожие. Я порядком напрыгался, пока мы выбрались на более или менее свободное пространство. Утерев пот со лба, я оглянулся: толпа индейцев еще колыхалась сама в себе, словно рассуждая, кого бить, если основные противники — Рогатый Дух и Большой Дух — куда-то запропастились?.. Времени было в обрез — вот-вот раздастся вопль: «Здесь они! Лови их!» И я решил применить истинно бесовскую тактику, а именно: дважды выкрикнул на разные голоса:

— Кленовый Лист — жулик! — И: — Долой диктатуру Быстроногого Оленя!

Племя пиу-пиу мгновенно вспомнило недавние распри и занялось делом…

Я повернулся к Гавриле, чтобы посоветовать ему бежать быстрее и по возможности не останавливаться, но вдруг заметил, что детина-то, оказывается, не один: на его плече покоилась краснокожая девушка в изорванной одежде.

«Это еще что за новости? — пронеслось в моей голове. — Захват заложницы?!»

Но проводить разбор полетов было некогда. Гаврила сам рявкнул:

— Бежим!

И мы побежали.

* * *

— Надо развести костер, — заявил Гаврила.

— Не надо, — ответил я. — Дикари по дыму нас в два счета найдут. Хочешь еще подраться? Не весь пар выпустил?

— Нам бы согреться, — пробурчал детина. — Я ноги промочил, и она вся мокрая… Почему мы по воде-то бежали? Ручей всего два шага в ширину — нет, нужно было ноги мочить!

— Со следа сбивали преследователей, — объяснил я. — Чтобы дольше искали… Ты мне лучше скажи: зачем девку уволок? Совсем, что ли, с ума спятил? И так всё племя переполошили, как эпидемия атипичной пневмонии — Китай, так ты еще и заложника взял, изверг этакий!

Мы одновременно посмотрели на девушку из рода пиу-пиу, неподвижно лежавшую в густой траве. Дикарка находилась в глубоком обмороке; о том, что скачки на Гаврилиной спине не выбили окончательно из нее дух и она всё еще жива, можно было догадаться по слегка подрагивавшим векам и чуть приподнимавшейся при слабых вдохах-выдохах груди. Слегка прикрытая разодранной кожаной рубашкой грудь лежавшей без сознания девушки была такая, что я бы лично поостерегся делать искусственное дыхание: имея дело с этакими формами, и не заметишь, как увлечешься и процедура оживления плавно перерастет в нечто совершенно иное… «Не дэвушка, а пэрсик!» — как сказал бы один из моих недавних клиентов, продавший душу за торговую точку на Измайловском рынке. Кстати, чем-то на Оксану похожая. По крайней мере, привлекательна не меньше…

— Она не заложник! — возмутился воеводин сын. — Я испугался просто, что стопчут ее… Она же в ихних разборках участия не принимала. Просто шла через поселок, когда всё началось…

— Откуда ты знаешь? — спросил я, с трудом отводя глаза в сторону. — Видел, как там всё было?.. Жены за мужей вступились, дочери за отцов… Полномасштабная племенная месиловка.

Я не удержался и скользнул искоса взглядом по дикарке — от груди и ниже… Зря, между прочим, индейские женщины носят штаны вместо юбки. Штаны, конечно, удобнее, но юбка… сами понимаете… К тому же на таких очаровательных ножках короткая юбочка с разрезом до середины бедра смотрелась бы гораздо лучше порванных на коленях кожаных легинсов.

— Нет у нее ни отца, ни матери, — сказал Гаврила, который и сам старательно рассматривал собственные колени. — У нее из родни только дед один остался. И тот сейчас отсутствует…

— Внучка жреца! — догадался я. Гаврила вздохнул и почесал в затылке.

— Она самая. Хорошая девка. Прибрежной Галькой зовут. Уважительная, не то что этот поганец Хитрый Скунс. Как ухаживала за мной! На ноги меня, можно сказать, поставила отварами из трав. А я уж думал — дуба дам из-за обжорства своего.

Я стремительно поднялся. Чары девичьей юной красоты мгновенно иссякли, как лоскуток серебряной паутинки сдуло порывом ветра.

— Ополоумел? — заорал я на Гаврилу. — Нашел кого похищать! Какую-нибудь другую девку уволок бы — только не эту!

— А что? — опешил детина.

— А то! Старикан Небесная Чаша всю местность носом перероет в диаметре тыщи километров, чтобы ненаглядную свою единственную внучку вернуть! Неужели не понятно? Он уже, наверное, шурует где-нибудь поблизости с отрядом вооруженных до зубов воинов! Лучше бы мы вовсе не убегали, а привязали друг друга к жертвенным столбам и огонь под столбами разожгли — сэкономили бы время и силы. Да нас через пять минут найдут!

— Не кричи, Адик! — опомнился Гаврила. — Никого я не уволакивал. Я ее спас, понимаешь? Разве не видел, что там творилось? Все вели себя так, словно бес в них вселился… э-э, то есть… извини… будто рассудком тронулись! Дедушка мне еще и спасибо скажет! Если бы не я, ее бы уже в живых не было!

— Она и сейчас, между нами говоря, почти мертвая, — заметил я.

— Дышит! — парировал Гаврила. — Просто в чувство надо привести.

— Вот и займись этим. Твоя добыча, не моя…

Детина густо покраснел. Он встал с травы, отряхнул портки, шумно сглотнул и робко прикоснулся пальцем к запястью девушки. Тут же отдернул руку и отскочил на шаг, умоляюще глядя на меня.

— Отвернуться? — спросил я.

— Что ты?! Я… это… Прикрыть бы ее чем-нибудь.

— Полуметровым слоем дерна! И травой закидать, чтобы с близкого расстояния видно не было! Мол, не видели мы никакой Гальки и понятия не имеем о том, куда она подевалась… Кто ей одежду так разодрал? Интересно, что Небесная Чаша подумает, когда сюда заявится со своими головорезами?

— Скажешь тоже… — проворчал Гаврила. — Нет, ну правда… Воды бы плеснуть на нее, так нет ни глотка… Давай костер разведем — может, согреется и придет в себя…

— Значит, так, — принялся я инструктировать. — Правую и левую ладони кладешь ей на грудь. Совершаешь надавливания и пощипывания. Губами плотно прижимаешься к ее губам…

— Хватит! — оборвал меня детина, весь красный и потный, словно после получасового сеанса секса по телефону. — Всё-таки поганый вы народ — бесы! У меня же ничего такого в мыслях нет… почти. А ты — про губы и про грудь сразу!

— А в чем дело? — удивился я. — Про технику искусственного дыхания никогда не слышал? Как у вас, например, людей в чувство приводят, если они сознание теряют?

— Не знаю, — покрутил головой Гаврила. — На моей памяти никто никогда сознание не терял. Только Микола-шорник однажды, когда яблоки из батюшкиного сада воровал, головой вниз с забора свалился, но ему никто губы в губы не это… Сторож Евсей портки спустил, крапивой ожег одно место — Микола тут же подскочил и без портков убег!.. Да ежели б наши парни про… искусное дыхание знали, сами бы девок по голове дубинами глушили, чтобы потом посоромничать!

— А еще на бесов наговариваешь! — хмыкнул я. — Ладно, пусти меня. Сейчас я ее… Можешь отвернуться — полагается пострадавшему всё до пояса расстегнуть.

Я шагнул вперед, но Гаврила, неожиданно нахмурившись, загородил мне путь.

— Ты чего?

— А ничего! — буркнул он. — Стыда никакого не допущу!

— Ну, тогда сам с ней возись! — обозлился я. — Больно надо!..

Не драться же мне с ним! Я демонстративно стал смотреть в сторону, скрестив на груди руки. Воеводин сын долго пыхтел, топтался вокруг бесчувственной девушки, вставал на колени, ползал, тихонько свистел в ухо, хлопал в ладоши, один раз попытался осуществить мои инструкции, но, дотронувшись до девичьей грудки, от смущения едва не расплакался и наконец сдался.

— Я отвернусь, — сказал он, трогая меня за плечо. — Ты уж постарайся, Адик… А то она и правда… как неживая лежит.

— Постараться? Ладно. Ты ищи крапиву, а я буду снимать с нее…

— Нет, не так! — замахал Гаврила руками.

— Хорошо. Снимай штаны ты, а крапиву я поищу.

— Не валяй дурака, пожалуйста! — воскликнул детина.

— Это ты мне говоришь?! Я тебе уже полчаса толкую о том, что надо сваливать отсюда как можно дальше, а вот ты как раз валяешь дурака! Ну что с ней сделается? Здоровый человек, дитя природы… К тому же она — неуязвима, как и все пиу-пиу. Перепугалась немного, помяли ее в свалке… Очухается и пойдет домой. Дедушка-жрец внучку пожалеет. А нас он жалеть не будет! Даже представить себе страшно, что он с нами сотворит, когда настигнет! Мы, конечно, будем сражаться, как десяток львов, но полторы сотни воинов нам не одолеть! Небесная Чаша, кстати, мог уже и из других селений подтянуть сотню-другую бойцов на поиски любимой внучки!

Гаврила молитвенно сложил руки. Я вздохнул и опустился перед распростертым телом.

М-да… От девушки пахло лесными ягодами. Теплое дыхание вырывалось из припухшего ротика. Груди покачивались, как морские сонные волны… Был бы на моем месте другой бес — Франциск, скажем, или Филимон тот же, — рассусоливать не стали бы. Послали б Гаврилу разыскивать ближайшую аптеку, где отпускают без рецепта нашатырный спирт, а сами в это время… Даже грубиян Флинт, увидев перед собой столь обольстительную особу, не рявкнул бы свое привычное: «Встать! Р-руки по швам!» — а высказался бы гораздо нежнее. Например, так: «Вольно!»

Начинать, что ли?.. А самой Прибрежной Гальке каково будет? Открывает она глаза и видит припавшего к ее губам… Нет, не прекрасного принца на белом мустанге, а самого настоящего беса с рогами, хвостом и копытами!

В общем, пожалел я невинную девушку. Воспользовавшись тем, что Гаврила добросовестно отвернулся, я довольно чувствительно ущипнул Прибрежную Гальку за ладонь.

— Ай! — вскрикнула она и, приподнявшись, села.

— Очнулась! — обрадовался Гаврила. Прибрежная Галька опасливо попятилась от меня.

Думаю, сделай Гаврила шаг ей навстречу — она бы, откинув сомнения, прыгнула ему на руки.

— Доброе утро, — вежливо проговорил я. Девушка, пробормотав что-то, обеими руками сделала отвращающий знак. Меня ощутимо кольнуло в области печенки.

— Но-но! — схватившись за живот, запротестовал я. — Давай без дедовских штучек! Я тебя в чувство приводил, и всё!

— Рогатый Дух — злой дух, — сообщила Прибрежная Галька Гавриле. — Дедушка говорил, что общение с ним доведет до беды.

— Уже доводило, — вздохнул детина, — и не один раз. А куда деваться, если жизнь такая?

— Он свел с ума мое племя! — ткнув в меня пальцем, обвинила девушка. — Обрушил людей в пучину порочный страстей!

— Они сами виноваты, — сказал я. — С жиру бесятся… А ты что, Гавря, язык пиу-пиу стал понимать?

— Не совсем, — ответил воеводин сын. — Но многое понимаю. Мы с Галиной долго разговаривали… пока я больной лежал.

— А чего же ты с Большим Духом общаешься? — возмутился я. — Он со мной ходит как привязанный, от него, наверное, тоже немало нехорошего нахвататься можно!

— Большой Дух — вовсе не дух, — сказала девушка, поднимаясь на ноги и отступая за широкую спину Гаврилы. — Он — простой смертный, как и я. Великая тоска любовная заставила его обратиться к злу за помощью. А дедушка говорил: те, кто от любви потерпел, — святы.

— На святого этот увалень мало похож, — заметил я. — Что-то не скажешь по нему, что он вот-вот на небеса вознесется. Такого и пятеро мустангов выше чем на пару метров от земной поверхности не оторвут.

— Неправда! Телом он грузен, но душа его проста и поэтому легче утиного пуха. К тому же Большой Дух рассказывал, что едва не взлетел недавно…

— Это она перепутала, — покраснев, объяснил Гаврила. — Меня от травок колдовских, которые лечебные, так здорово пронесло…

— Ну хватит подробностей, — оборвал я обоих. — Надо и о насущном подумать. Плохой я или хороший — не тебе, милая девушка, решать. Не нравится — иди на все четыре стороны, держать не станем. Тебя дома уже заждались.

— Куда она пойдет?! — вступился Гаврила. — Неизвестно, эти охламоны Кленовый Лист и Быстроногий Олень опомнились или до сих пор дерутся?.. Да и как ей одной? Места здесь глухие, звери дикие водятся…

— Большой Дух ласков и приятен, — оценила девушка. — Он не похож на мужчин моего племени. Он хороший!

— Соображаешь, что говоришь? — постучал я себя по лбу. — Какой дикий зверь неуязвимому пиу-пиу повредить может?

— Ну мало ли… — замялся детина.

— Никуда я не пойду, — неожиданно заявила Прибрежная Галька, потупившись. — Никому не известно, сколько дедушка пробудет у священного дуба. Может, два часа, а может, и два дня… Что я буду делать одна среди разъяренных мужчин?

Гаврила выразил свое согласие с девушкой энергичным кивком.

— Та-ак… — протянул я. — Ситуация проясняется. Ты, парень, скажи: выполнение моего задания отменяется? Оксана тебе больше не нужна?

— Какая Оксана? — округлила глаза Прибрежная Галька. — Оксана осталась в прошлом, так ведь? Злая она и никчемная, если не оценила по достоинству Большого Духа…

— Нужна! — завопил Гаврила. — Нужна! Я только это… по велению души! Девицу невинную спасти от озверевших дикарей!

— Не надо меня спасать, — надула губки девица. — Я уж лучше пойду… Тебе, Большой Дух, должно быть стыдно!

— Почему? — не понял Гаврила.

Объявив во всеуслышание о своем желании немедленно нас покинуть, Прибрежная Галька не торопилась сейчас же отправиться в путь. Гаврила лупал глазами.

Я схватился обеими руками за голову. Мы с детиной по уши вляпались в серьезное дерьмо, а здесь завязывается какой-то идиотский бразильский сериал со среднерусско-американской подоплекой! Сопливый вестерн!.. Не хватало еще, чтобы Гаврила заправил домотканую рубаху в портки и вместо кушака подпоясался бы кожаным ремнем, отягощенным двумя кольтами, а Прибрежная Галька нацепила бы волнующий воображение купальник цвета морской волны и взяла бы в руки тонкостенный бокал с мартини…

Бардак, одним словом!

— Решайте скорее! — нахмурился я. — Или мы с Большим Духом уходим, или кое-чей дедушка в сопровождении мобильного отряда воинов-копьеносцев догонит нас по свежим следам.

Прибрежная Галька призывно взглянула на Гаврилу. Если бы такой взгляд адресовался мне, клянусь адским пламенем, забыл бы Тависка, Таронха, Филимона и всю контору вплоть до капитана Флинта!.. Э-э-х! Детина непонимающе хмыкнул и развел руками.

Гордо вскинув голову, внучка жреца отправилась восвояси. Я на всякий случай придержал Гаврилу за рукав — вдруг рванет за ней? Но нет — воеводин сын только промычал что-то протестующее и протяжно вздохнул.

Пригорок, поросший высокой травой, скрыл от нас Прибрежную Гальку.

— Вот и всё, — сказал я. — Хорошего понемножку. Пошли.

— Куда?

— В противоположном направлении. Ты молод еще и не представляешь, какая ужасная штука — месть женщины, на самые чистые чувства которой не ответили взаимностью…

Если я раньше хоть немного сомневался в том, что Небесная Чаша будет нас разыскивать до победного конца, то теперь все сомнения развеялись: девица ему такого понарасскажет, что он в лепешку разобьется, чтобы нас примерно наказать!

— Да почему же? — застонал Гаврила. — Ничего не понимаю… Какие чувства? Что я — ухарь какой-нибудь? На гулянье ее не звал, гостинцев не предлагал, песен не пел под окнами избы… Чего она так? Я же просто пожалел ее, а она напридумывала себе. Оксана — моя любовь на веки вечные! — твердо закончил он. Замолчал, подумал немного, ожесточенно скребя покрытый светлым пушком подбородок, и тихо добавил:

— А всё-таки она красивая… Может быть, чуть-чуть подурнее Оксанушки…

— Марш! — скомандовал я.

И мы двинулись в путь. Подальше от головного селения племени пиу-пиу, по открытой всем ветрам прерии к синеющим вдали вершинам скальной гряды, у подножия которой темнели редкие деревца…

* * *

…А Таронха мне и говорит: — Ты что же, брательник дорогой, от служебных обязанностей бегаешь?

— Я не твой брательник, — отвечаю я, — а всего-навсего исполняющий обязанности. Должность временная и малоответственная. Хитро вы устроились: Тависка напортачил, вверенное ему племя загнал в вонючую расщелину и скрылся куда-то. А я теперь расхлебывай?!

— Смирно! Руки по швам! — орет вдруг Таронха, стремительно преображаясь в капитана Артура Эдуардовича Флинта. — Я т-тебе поговорю! Я т-тебе посвободомыслю!! Почему дезертир Тависка до сих пор не найден?! Почему он до сих пор скрывается?!

— Потому и не найден, что скрывается, — говорю я, отчего-то нисколько не удивляясь тому, что вместо Таронха со мной разговаривает Флинт. — Не валяйте дурака, уважаемый капитан. Что я — глупый, да? Зачем Землю насквозь шахтой просверлили? Подумаешь, авантюру тайную затеяли… Я уже обо всём догадался. И с Таронха нечего спрашивать: он не сторож брату своему!

— Я не сторож?! — возмущается превратившийся в Таронха Флинт. — Я, мой симпатичненький, самый настоящий сторож! Тулупчик вот мне выкроили из бизоньих шкур… Из ясеня колотушку выточили… Самогон пью день и ночь… Песни пою… Чем не сторож? Хоть сейчас на пенсию выходи! Да мне уж и недолго осталось… Вот доберутся до наших земель бледнолицые — и айда обратно в свою контору — вперед, шагом марш!.. А насчет подозреваемого — это вы зря. Типы какие-то подозрительные тут шныряли — я замечал. Неместные… С рогами и с копытами!.. Они брательника моего и цапнули!

Тут началась какая-то совершенная галиматья. Сморщенное личико Таронха снова стало превращаться в оловянную физиономию капитана Флинта, но процесс почему-то на полдороге застопорился — получившаяся в итоге харя была так страшна, что я едва не перекрестился!

— Кто к вам в последнее время заходил?! — кричал Флинт-Таронха на самого себя. — Фамилии?! Адреса?! Явки?! Смирно!!!

— Ну Тависка заглядывал, — сам себе отвечал Таронха-Флинт. — Потом жрец Небесная Чаша… Потом гуси с бычьими головами… Потом мустанги — все как один точь-в-точь похожие на вождя Быстроногого Оленя… Потом крысы-мутанты… Потом черепашки-ниндзя… А потом я понял, что у меня белая горячка…

— Стоять!! Отвечать!!! В какой момент точно осознали, что начались галлюцинации?!!

— Когда бесов стал видеть.

— Каких бесов?

— Ну, таких… С рогами, копытами… Одного — как сейчас помню — звали Адольфом… Другие, кажется, привиделись.

— Молчать!! Не возражать!!

— А чего вы кричите? Кто вы такой вообще?! Какой такой Флинт?! Я под вашим начальством не нахожусь, золотой мой, тем более что сейчас вообще не ваша смена!..

Тут я наконец проснулся. Некоторое время лежал на спине под деревом, где и заснул, глядя на нежно-зеленые листочки высоко надо мной, плавающие, точно в масле, в солнечном свете.

Ведьмы чистилища, и присниться же такое!.. Капитан Флинт, вопреки всем правилам и распорядкам, допрашивающий сотрудника конкурирующей организации… Погодите, погодите…

Я рывком приподнялся, протер глаза… А ведь и вправду: как было дело, когда я отправлялся на задание по вызову незнакомого мне тогда Гаврилы?

Получил заказ… Выслушал пару дебильных шуток от вахтера-беса… Как и водится, расписался в книге прибывающих-отбывающих… Получил обязательный инструктаж от дежурного… Да, вспомнил! Дежурил-то в тот момент никакой не капитан Артур Эдуардович Флинт, а его заместитель Кондрашкин — толковый бес с высшим образованием…

Пламя преисподней! Когти и хвост Вельзевула! Это что же получается?

Если Кондрашкин заступил на дежурство, значит, Флинт в отпуске или на курсах повышения квалификации парился! Каким тогда макаром Артур Эдуардович со мной связался через оператора-консультанта Потаенную Мышь? Не должен он был объявиться! Вернее, не он должен был на связь выйти, а Кондрашкин… Флинта никакой метлой на должность из отпуска не загонишь, тем более с курсов… Бред получается. Или… мистификация! У Филимона всегда здорово получалось чужим голосам подражать. Он ведь и Флинта сколько раз пародировал на потеху всей конторе…

Я решил немного пройтись, подышать свежим воздухом, чтобы прояснилось в голове. Встал, потягиваясь, и… так и замер с поднятыми вверх руками: прямо в мою грудь нацелились, покачиваясь, словно головки ядовитых змей, кремниевые наконечники копий. Копья держали с ног до головы покрытые боевой раскраской воины пиу-пиу. Было их больше двух десятков. Из-за спин индейцев выглядывал вождь Быстроногий Олень, макушку которого украшал уже не оселедец, а скромный волосяной пучок, густо переплетенный орлиными перьями.

— Стой, Рогатый Дух, и не двигайся! — выкрикнул вождь.

— Я и так стою, — ответил я, медленно опуская руки. — Нашли всё-таки… А я старался следов не оставлять.

— Коварство духов не знает границ! — Осмелевший Быстроногий Олень вышел из-за спин воинов. — Но Небесная Чаша, обладающий тайными знаниями, помог нам.

— А мне помог в поисках великий Таронха! — прогудел голос откуда-то сбоку.

Я осторожно обернулся. Жрец возглавлял вторую группу воинов — тоже численностью в два десятка. Копья его пиу-пиу были нацелены на безмятежно посапывавшего Гаврилу.

— Спасибо великому Таронха, — выдавил я. — А я-то думал, что он еще неделю в загуле пробудет…

Воины зашептались между собой, переглядываясь. Очевидно, они не поняли значения слова «загул».

— Великий Таронха не совсем хорошо себя чувствует, — неохотно пояснил Небесная Чаша. — Но он всё еще с нами. Где моя внучка?! — заорал вдруг жрец, кидаясь вперед и безо всякого почтения пиная Гаврилу ногой. — Где Прибрежная Галька?!

Детина всхрапнул, приподнимая голову.

— Где Прибрежная Галька?! — повторил свой вопрос жрец.

— Не знаю я… — просипел отсыревшим со сна голосом Гаврила. — Домой пошла.

— Врешь! Ты соблазнил ее, похитил, обесчестил и… и… Куда ты ее дел?

— Да никуда я ее не девал! — пожал плечами воеводин сын. — Говорю же вам — домой пошла…

— О жрец! — подал голос вождь Быстроногий Олень. — Страшная догадка посетила меня! Большой Дух Ненасытный Пожиратель Мяса мог попросту съесть Прибрежную Гальку!

— Как?! — взревел Небесная Чаша. — Не верю!!

— Очень просто, — подтвердил один из воинов. — Я тоже не верил. Потому и пострадал, проиграв свой вигвам…

Жрец затоптался на месте, воздевая руки к небесам:

— Не верю! Не верю!! Не верю!!! — трижды прокричал он. — Где тогда ее одежда?! Где наконец ее бедные косточки?!

— Большой Дух мог сожрать ее вместе с одеждой и косточками, — высказался тот же воин. — И очень просто…

— Небесная Чаша! — позвал Быстроногий Олень. — Давай уже начинать.

Небесная Чаша не ответил. Мутными глазами он обвел собравшихся. Остановившись взглядом на Гавриле, ощерился и зарычал.

— Что начинать? — поинтересовался я. Быстроногий Олень не успел мне ответить — заговорил жрец:

— За то, что принесли скверну в мирную жизнь моего народа… — торжественно разнеслось по округе. — За то, что стравили между собой родичей, посеяли вражду и взрастили страсти… За то, что замучили и убили невинную девушку… Приговариваются Рогатый Дух и Большой Дух… к смерти!

Тишина установилась по всему предгорью. Нехорошая тишина — напряженная и невыносимо тревожная, как барабанная дробь. Лица воинов пиу-пиу потемнели. Копья дрогнули в их руках. Сразу два или три наконечника коснулись моей труди.

— Мама… — жалобно выговорил Гаврила. — Оксанушка… Ой! — вскрикнул он, когда я оглушительно захохотал.

Воины отступили. Жрец Небесная Чаша потянулся к кремниевому ножу, висевшему на его поясе. Быстроногий Олень раскрыл рот.

— Умом тронулся, — пояснил им Гаврила, качая головой. — От страха…

Смеховой залп получился довольно примитивный, но лучше я не мог ничего изобразить… Попробуйте похохотать после оглашения вам смертного приговора — никакая система Станиславского не поможет! Знаете ли, не удается припомнить ничего смешного, никакого анекдотца подходящего, когда вокруг люди, совершенно серьезно вознамерившиеся тебя укокошить…

И вовсе я не тронулся умом! Даже не слишком испугался. Сколько раз уж попадал в подобные ситуации, и довольно часто меня спасала такая вот выходка. Раскат громового смеха в надлежащий момент действовал как ушат ледяной воды. Конечно, такое случалось редко, чтобы потенциальные убийцы, осознав мое презрение к смерти, смущались и, убрав холодное или огнестрельное оружие, на цыпочках ретировались восвояси. Обычно я просто выигрывал несколько минут для лихорадочных раздумий, пока окружающие соображали что к чему. Часто в эти несколько минут в голову приходили какие-нибудь дельные мысли, и я начинал действовать. Второй раз повторить смеховой залп никогда не рисковал.

— Ха! — выкрикнул я. — И вы думаете, несчастные смертные, что духа можно убить обыкновенными копьями?

Быстроногий Олень глянул на нахмурившегося жреца и поджал губы.

— Вообще-то мы на это и рассчитывали, — признался он. — А что?

— А то! — ухватился я. — Духа невозможно уничтожить человеческим оружием!

— Духа невозможно уничтожить человеческим оружием! — загомонили легковерные дикари. — А чем можно уничтожить духа?

Я подбоченился, обвел всех взглядом. Не особенно понравился мне вид жреца — кажется, он смотрел на меня несколько саркастически. Не то что Гаврила — тот прямо впился в меня глазами… Еще бы! Сорок воинов с копьями — это не шутка!

— Осиновой веткой, — ляпнул я.

— Большой веткой? — с надеждой спросил вождь. — Увесистой? Шарахнуть?

— Ни в коем случае! Маленькой осиновой веточкой. Чем она меньше, тем больше убийственная сила. Ни в коем случае не шарахать. Легонько коснуться лба духа, и он обязательно скончается в течение двух-трех дней.

— Каменная Челюсть и Бычий Хвост! — немедленно распорядился Быстроногий Олень. — Марш искать осиновую веточку! Быстро! А мы пока заколем Большого Духа. Небесная Чаша разъяснил нам, что никакой он не дух, а простой смертный.

— Ха-ха! — снова выдал я. — Ну вы как маленькие! Я же покровитель Большого Духа! Пока не убьете меня, нечего и думать о том, чтобы малейший вред Большому Духу нанести!

— Отставить закалывать! Каменная Челюсть и Бычий Хвост! Почему еще здесь?!

— Каменная Челюсть и Бычий Хвост никуда не пойдут, — раздался голос жреца. — Воины! Неужели вы забыли, как я рассказывал вам у вечернего костра старинную индейскую сказку о Братце Лисе и Братце Кролике?

Вот блин… Проклятый жрец!.. На этот раз не прокатило. Второй попытки они мне не дадут… На будущее надо запомнить: с операторами-консультантами конкурирующей организации вести себя похитрее!

Я вздохнул. Неохота было умирать именно сегодня. Давно я уже на службе — так давно, что успел вывести закономерность: летним солнечным утром почему-то умирать особенно не хочется… Смурным осенним вечером тоже в принципе не хочется… Да и зимним морозным днем я тяги к смерти никогда не ощущал…

— Небесная Чаша! — заговорил я. — Не боишься гнева духов? Меня убьешь — на мое место трое таких же встанут! Никакой Таронха тогда не поможет. Отмени приговор, пока не поздно! Тебя жалеючи говорю. Ведь мальчики кровавые в глазах стоять будут!.. И что я такого сделал? Ну развлек немного ребят. Я же не виноват, что они не знают правил цивилизованной игры в карты!

— Что мы такого сделали-то? — заголосил и Гаврила.

— А ты вообще молчи, душегуб! — рявкнул на него жрец. — Тебя-то как раз я убивать не буду…

— Да? — обрадовался детина.

— Да, — подтвердил старец. — Живьем поджарим на костре — за зверское съедение моей внучки.

Гаврила ошарашенно замолчал.

— Ничего себе, — проворчал я. — А еще духу добра и всепрощения поклоняетесь! Ведете себя как мерзопакостные кровожадные койоты! Стыдно! Весь мир за отмену смертной казни. Максимум — приговор к пожизненному заключению в вигваме строгого режима.

— Да! — поддержал меня воеводин сын подозрительно подрагивающим голоском.

— Э нет, нет! — почти одновременно закричали воины. — Большого Духа мы не прокормим!.. Рогатого, пожалуй, можно помиловать — как великого мастера забав и развлечений. А вот Большого…

— Всех к ногтю! — непреклонно заявил Небесная Чаша.

Пока длилось короткое препирательство, в ходе которого Быстроногий Олень пытался доказать жрецу выгоду моего помилования с обязательной ампутацией рук и ног ради безопасности, я мучительно размышлял. Выхода, кажется, не было. Оставалось гордо погибнуть в бою. Воинов пять-шесть Гаврила, наверное, переплюет, прежде чем падет, пронзенный десятками копий. И я парочку экзекуторов пристукну… Добраться бы до паскудного старца, но он, скорее всего, от честного поединка уклонится.

— Ноги Рогатому Духу можно не отрубать, — доказывал тем временем Быстроногий Олень, — отрубим только руки. Рогатый Дух наверняка знает много потешных танцев. Хау!

Так. Тянуть дальше некуда.

— Гаврила! — тихонько позвал я. — Готов принять смерть в бою?

— Не готов пока, батюшка, — стуча зубами, ответил детина. — Мне что-то страшновато… Можно немного погодить? Я расхрабрюсь чуток… А то напали, басурмане проклятые, во сне! Я и глаза-то еще как следует не продрал…

— А еще, — придумал Быстроногий Олень, — неплохо Рогатому Духу поотшибать рога! В них, наверное, его колдовская сила и хранится! Без рогов он будет безопасен… Эй, Рогатый Дух, согласен?

— Лучше смерть, чем позор! — ответил я гордо, подумав: «Надо было остаться жить-поживать среди людей рода койота. Они, по крайней мере, ко мне почтительно относились бы…»

— Небесная Чаша! — предпринял я последнюю попытку. — А Таронха тебе выдал лицензию на отстрел оперативных сотрудников преисподней? Ты, как простой смертный, не вправе решать подобные вопросы самостоятельно.

— А вот сейчас ты сам у него и спросишь, — сказал, злорадно приглядываясь к безоблачному небу, жрец.

Я тоже задрал голову и убедился в том, что небо не очень-то и безоблачное. Со стороны синевшего далеко-далеко леса быстро приближалось небольшое темное облачко. Стремительно летело к нам, гонимое явно не ветром, которого в это тихое утро и в помине не было. Очень скоро стало заметно, что на облаке, как на ковре-самолете, кто-то сидит. Еще минута-другая, и…

— Великий Таронха! — ахнули воины, все как один падая на колени.

Н-да, и здесь у Небесной Чаши всё схвачено.

— Приветствую вас, дети мои, — проговорил Таронха, сползая с облака на землю. — Приветствую и тебя, незнакомый здоровяк в нездешних одеждах. Приветствую и тебя… Как зовут-то? Опять я забыл.

— Адольф, — буркнул я. — Пора бы уже и запомнить.

Таронха погладил себя по голове и поморщился.

— Как тут запомнишь, сволочь ты с хвостом, когда голова трещит, как… как… трещотка!

— Что с тобой, о добрый Таронха? — благоговейно вопросил Небесная Чаша.

— Похмелье, сын мой, — вздохнул великий дух.

Честно говоря, немного поразмыслив, я даже обрадовался появлению Таронха. Конечно, не совсем удачно то, что добрый дух был несколько… не в духе… Но всё же лучше с ним общаться, чем с этими дикарями!

Таронха, болезненно морщась, распахнул косматую, из бизоньей шкуры сшитую телогрейку, поправил волчью шапку-ушанку, прислонился к облачку и заметно дрожавшими пальцами принялся скручивать козью ножку.

— Я-то против тебя, Адольф, ничего не имею, — заговорил он, обращаясь ко мне. — Будь моя воля — казнить тебя не стал бы. Но, понимаешь, этот вот тип… — без всяких церемоний Таронха кивнул в сторону напрягшегося жреца, — очень уж настаивает на казни. Грозится в вышестоящие инстанции пожаловаться.

— Молиться богам буду день и ночь! — злобно подтвердил жрец.

— Во! Тависка-то — местный, его не трогали. Тем более брательником мне приходится… А ты явился и сразу начал порядки наводить! Кому это понравится?

— Он внучку мою сожрал! — наябедничал жрец.

— Да ну?! — удивился Таронха. — Прибрежную Гальку? Что же ты, симпатичненький… А так понравился мне с первого взгляда!

— Не жрал я никакой внучки!

— Не жрал! — донесся со стороны скальных валунов девичий тонкий голосок.

Воины, жрец, великий дух Таронха, Гаврила и я — все с открытыми ртами смотрели на появление нового действующего лица.

— Да, — спрыгнув с валуна, сказал Прибрежная Галька. — Я всё время тут была.

— Меня чуть не убили! — пожаловался Гаврила. — Из-за тебя, между прочим! Могла бы и пораньше появиться.

— Мое сердце не позволило мне уйти далеко. Я ждала, когда мой возлюбленный начнет сражаться, — потупив глаза, проговорила девушка. — Ты, Большой Дух, очень хорош в драке.

— Я не возлюбленный! — возмутился Гаврила. — То есть возлюбленный, но не твой! То есть ничей пока не возлюбленный, но скоро буду им. Мне Адик… Рогатый Дух обещал!

Небесная Чаша побагровел.

— А еще где он очень хорош?! — заорал жрец. — Немедленно иди сюда! Я тебя выдеру, глупая девчонка!

— Прибрежная Галька больше не глупая девчонка, хау! — возвестила девица. — Большой Дух взял меня замуж, и теперь я принадлежу его вигваму!

Жрец едва не грянулся в обморок. Большой Дух, между прочим, тоже. Хорошо еще, что дух добра и всепрощения, зажав в углу рта цигарку, поддержал жреца за локоток. Гаврила устоял на ногах самостоятельно, только качнулся, словно от сильного удара в лоб. Быстроногий Олень насупился.

— Внучка жреца должна быть одной из жен вождя, — сказал он. — Это обычай… Слушай, Прибрежная Галька, а когда это вы успели сойтись? Наверное, ты напридумывала всё! Ничего не было! Вот и Большой Дух отрицает, да! — Он заметно повеселел. — Сейчас зарежем Большого Духа, Таронха убьет Рогатого Духа… Тогда и посмотрим…

— Большого Духа нельзя резать, — совершенно спокойно заявила девушка. — Он мой муж, и мы с ним — одно целое. Тогда вам и меня придется убить. Правда, дедушка?

Небесная Чаша кусал губы. Таронха, очевидно страдая от очередного приступа алкогольной интоксикации, тихонько мычал, массируя виски.

— Разбирайтесь уже быстрее, — сказал он. — Мне некогда. Подняли ни свет ни заря, даже здоровье поправить не дали. Никакого уважения к пенсионерам!.. Кого тут убивать, а кого не надо?

— Большого Духа не будем убивать, ладно, — после мучительных раздумий согласился старец. — Он станет воином племени пиу-пиу. Если, конечно, действительно является мужем Прибрежной Гальки.

Гаврила беспомощно посмотрел на меня. Я пожал плечами. Прибрежная Галька, ласково улыбаясь, подошла к детине и, привстав на цыпочки, обняла его за плечи.

— Я не… — неуверенно начал он.

— Ага! — торжествующе завопил Быстроногий Олень. — Колите!

— Ладно, ладно! — взмахнул руками воеводин сын. — Согласен… А разводиться у вас можно?

— Ты еще про алименты спроси, — фыркнул я. — Меня сейчас укокошат, а он о личной жизни думает.

— А теперь насчет Рогатого Духа, — мстительно скривился жрец. — Хоть его сейчас замучим…

— Может быть, Прибрежная Галька и меня в мужья возьмет? — предположил я. — У вас ведь многоженство, кажется, практикуется? Значит, должно быть и это… многомужество.

— Никогда Прибрежная Галька и пальцем не коснется злого духа! — заявила девушка.

Таронха посмотрел на меня, развел руками и, засучивая рукава, двинулся вперед. Тело мое потеряло силу — действовала чуждая моей натуре энергетика враждебного существа — создания Света.

— Ничего личного, — успокаивающе проговорил великий дух. — Без обид, ладно? Обыкновенные рабочие отношения. Я тебя сейчас р-раз — и надвое разорву, чтобы долго не возиться. Только ты не кричи громко, а то в башке гуди-ит.

— Погоди! — выдавил я.

— Ну чего годить-то?.. Извини, золотой мой, разбирательства и так затянулись…

Копыта и хвост! На этот раз я попался крепко. Ни малейшего шанса на спасение!.. И почему всё так получается? За паршивую колоду карт, крапленых к тому же, принимать мученическую кончину? Ведь я не святой-мученик, а совсем наоборот! Почему этому детине неотесанному повезло, а мне нет? У него прямо как в приключенческом романе всё вышло — появилась из ниоткуда прекрасная дева и спасла… А на мне сказки кончились, началась банальная проза. Сейчас разорвут на две части — и привет! Я же не пиу-пиу: неуязвимостью и способностью к регенерации не обладаю… Где же мои спасители? Хоть один?! Жуть как не хочется умирать!.. Нет, не должно так мерзко наше приключение закончиться! Ну не должно — не по правилам это!

— Можешь закрыть глаза, — разрешил Таронха. — Покурить перед смертью хочешь? Я тебе козью ножку сверну…

— Хочу… — простонал я. — Покурить.

— Не медлите! — закричал жрец. — Не тяните! Великий Таронха, курение очень вредно — вы же сами нас этому учили! Убивайте его поскорее!

— Ша! — огрызнулся Таронха. — Помолчи хоть немного, зануда родненький! Все жилы вытянул: Таронха — то, Таронха — се… Убью я его, убью, никуда не денусь..Чего ты беспокоишься? Надоел!

Я затянулся цигаркой, всунутой мне в рот духом добра и всепрощения. И… тут же выронил ее на землю.

По прерии к нам летел всадник на мустанге. Издали размахивал руками с риском свалиться и орал что-то.

Ну слава Вельзевулу! Наверное, это мой спаситель… А то я уже беспокоиться начал.

— Подождите! — закричал я. — Посмотрите! Вон! Вон!

Таронха опять болезненно поморщился. Быстроногий Олень всмотрелся из-под ладони и недовольно пробурчал:

— И чего ты вопишь, Рогатый Дух? Это всего-навсего Кленовый Лист скачет… Великий Таронха, продолжай, пожалуйста!

— Великий Таронха, подожди! — не сдавался я. — Кленовый Лист наверняка важные вести везет. Может, ситуация изменилась и меня убивать уже не надо…

— Ничего ситуация не изменилась! — вступил Небесная Чаша. — Великий Таронха, убивайте скорее нечестивого духа!

— Необдуманные решения часто приводят к непредсказуемым результатам! — нашелся я. — Великий Таронха…

Великий Таронха рассердился:

— Чего вы меня дергаете? Дух я или не дух? То убивай, то не убивай… Так убивать, что ли?

— Да! — в один голос закричали Быстроногий Олень и Небесная Чаша.

— Нет! — прокричали в один голос я и Гаврила.

— Вои-и-ины! — донесся до нас вопль Кленового Листа. — Воины, беда-а!

Ну хоть немного времени выиграл, препираясь со своими палачами. Кленовый Лист успел доскакать до нас, на ходу соскочил с мустанга, рухнул на колени, поднялся; увидев Таронха, снова рухнул на колени и снова поднялся.

— Хватит кувыркаться! — прикрикнул на него Небесная Чаша. — Говори, что случилось! И поскорее! Нам некогда — мы Рогатого Духа казним!

— Беда… — едва выговорил задыхающийся Кленовый Лист. — Воины племени койота напали на наше селение! Разорение и гибель несут они! Женщины и дети успели укрыться в лесу, а…

— Вот еще беда, — хмыкнул Быстроногий Олень. — Много их?

— Полсотни! И с ними…

— Полсотни?.. Позвал бы Хитрого Скунса, он бы их раскидал, позабавился… Чего ты сюда прискакал? Делать, что ли, нечего? Отвлекаешь нас…

— Н-нет, — заикался индеец, — вы меня не поняли… С воинами рода койота пришли чужеземцы — люди с белыми лицами и жестокими сердцами! Как и говорилось в пророчестве!

— Не может быть! — ахнул Небесная Чаша.

— Может, может! Людям пиу-пиу нанесли сокрушительный удар! Защита великого Таронха… Кстати, здравствуй, великий Таронха, — спешил, забыл поздороваться как следует… Зелье защищает нас лишь от воинов койота, но перед бледнолицыми воинами оно бессильно!

— Не может быть! — удивился и Таронха. — По моим сведениям, нашествие бледнолицых должно произойти… не менее как через столетие!

— Пророчество так и говорит, — поддакнул жрец.

— Не пророчество говорит, а я передаю информацию из конторы, золотенький мой! — рявкнул Таронха. — Это и есть ваше пророчество!.. Позвольте, дети мои, что же получается? Раз бледнолицые уже явились, значит, мне пора уходить?

Воины пиу-пиу взвыли.

— Да, да, — вздохнул Таронха. — Ничего не попишешь. На пенсию… Кончилось мое время. Совсем другая эпоха наступает. С бледнолицыми мне сражаться нельзя — полномочиев таких не имею.

— А как же мы? — завопил Быстроногий Олень.

— Ну… пришлют к вам кого-нибудь… Наверное… Взамен.

— О великий Таронха!..

— Для вас — великий Таронха, а для начальства — мелкий сотрудник. Оно со мной не церемонится.

— Убей хотя бы напоследок Рогатого Духа! — взмолился Небесная Чаша.

Таронха повернулся ко мне и незаметно для остальных подмигнул.

— Не могу! — сказал он. — По инструкции я обязан прекратить всякую деятельности, когда здесь объявятся бледнолицые. Не думал, что так скоро… Выходит, начальство в расчетах ошиблось. Бывает, конечно… Очень жаль, но… Передавайте привет Тависке, когда объявится… Впрочем, наверное, не объявится уже… И его время пришло — на пенсию выгонят. Э-хе-хе…

Затоптав цигарку, бывший великий дух Таронха, а ныне пенсионер и сторож в перспективе запахнул телогрейку и вскарабкался на облако, которое тут же взвилось к небесам. Оттуда чуть слышно донеслось:

…пристрасти-и-ился к алкоголю! Спьяну колотушкой бил, райски ку-ущи сторожил!..

Скоро звуки песенки утихли, и наступила недолгая тишина.

* * *

Индейцы еще не успели окончательно прийти в себя, услышав ужасную новость, как прерия огласилась визгом, воплями, конским и людским топотом, проклятиями и грохотом выстрелов. Да! Жестяной грохот раскатился по прерии, и, словно монпансье из коробочки, рассыпались по желтой бескрайней долине покрытые боевой раскраской всадники на мустангах — толпа их бешено неслась к предгорью. В авангарде (если авангардом можно назвать цепь без оглядки улепетывающих воинов) было больше сотни воинов пиу-пиу, легко узнаваемых по оселедцам на бритых головах. За ними, увлеченно улюлюкая, гналась небольшая — человек, наверное, пятьдесят — группка длиннокосых койотов.

Жрецу, вождю и воинам резко стало не до нас с Гаврилой. Быстроногий Олень выстроил сорок копьеносцев в подобие шеренги и метался вдоль нее, явно не зная, что делать дальше. Вроде бы надо воевать, но как тут повоюешь, если перед глазами замечательная иллюстрация боевого духа пиу-пиу: конная сотня воинов рода антилопы спасается бегством, по пятам преследуемая вдвое меньшим отрядом противника?

Шарахнул еще один выстрел… Пока нельзя было разобрать, кто это огнестрельным оружием балуется, но все догадались, что стреляют нападающие… Вот так хват вождь Разящий Клык! Где он умудрился выкопать бледнолицых раньше установленного высшими сферами срока? Еще и привлек их на свою сторону! Ну сейчас тут такое начнется…

Неожиданно я увидел и самого Разящего Клыка — он летел на мустанге одним из первых. Размахивая направо и налево массивной палицей, восторженно орал:

— А вот тебе — чик! И тебе — чик!

Вот это да! Осиротевшие после ухода духа-защитника пиу-пиу лишились магической своей неуязвимости — от ударов вождя рода койота они разлетались кто куда как резиновые мячики!

Разящему Клыку, видно, мало показалось одной дубинки. Выпустив поводья, он выхватил из-за спины копье и разил недруга теперь обеими руками, приговаривая:

— Что палицей, что копьем: всё равно — чик!

Знакомая присказка, между прочим… Ладно, сейчас не до воспоминаний. Вот буду мемуары писать на склоне лет — тогда и разложу по полочкам все произошедшие со мной события. Если, конечно, по причине преклонного возраста не впаду в маразм и склероз…

— Бежим! — шепнул я Гавриле, прыгнув в его сторону. — Скорее!

— Бежим, — легко согласился детина, — а куда?

Чтобы не тратить время на разговоры, я повернулся и кинулся к скальной гряде. Гаврила побежал было за мной, но остановился. Лишь вскарабкавшись на первый валун, я оглянулся.

Шеренга Быстроногого Оленя всё-таки ввязалась в бой. Клубы желтой пыли, поднятой сражающимися, практически полностью скрыли от меня происходящее. Отчетливо я видел только Гаврилу, потому что он ближе всех ко мне располагался. Детина упрямо и медленно, как против шквального ветра, шел к подножию скал, а позади него волочилась, крепко вцепившись в портки воеводиного сына, Прибрежная Галька.

— Большой Дух, муж мой, не смеет позорно бежать! — вопила девица.

— Смеет, — пыхтел детина, не прекращая движения и увлекая за собой Гальку, словно пароход баржу, — еще как смеет. Мы с Рогатым Духом вообще здесь случайно оказались. Пришло время нам уходить…

Чертовски верно подметил парень, клянусь своим хвостом! Пора нам ретироваться! И никто меня упрекнуть не сможет в том, что я дезертировал! По пророчеству как? Только бледнолицые появятся — духи индейцев моментально лишаются своего статуса и выходят на пенсию… Таронха уже ушел, а я чем хуже?

— …Но ты женился!

— Ничего подобного! Поп моего брака не освящал!

— Браки заключаются Небесной Чашей!

— Этим нехристем, который меня заживо сжечь хотел?!

— Гаврила! — закричал я, с трудом перекрывая все нараставший шум сражения. — Скорее! Отцепляй балласт!

— Пусть Рогатый Дух не злословит! — взвизгнула Прибрежная Галька, волочась за детиной. — Пусть имеет уважение к жене Большого Духа!

— Гаврила!!!

Он-то не видел, а я видел! Головной отряд нападавших — десяток изукрашенных перьями и покрытых боевой раскраской головорезов на мустангах — врезался в шеренгу Быстроногого Оленя. Кое у кого из них в руках были ружья. Один за другим бабахнули два выстрела. Воины пиу-пиу, крепившиеся до последнего, увидев в действии страшное оружие, брызнули в разные стороны.

Вряд ли это был обдуманный маневр, но ведь сработало!

Отряд, не успев затормозить, пролетел последнюю линию обороны и, словно штормовая волна, разбился о скальное подножие. Клянусь преисподней, удар, был такой силы, что задрожали камни! Меня просто сбросило с валуна, швырнуло на землю — в гущу копошившихся людей и мустангов.

* * *

Мельтешение рук, ног, перьев, перекошенных физиономий, расписанных разноцветными красками… Дубинки, копья, ножи… ружье!

От наставленного прямо на меня дула я успел увернуться, нырнув в людской винегрет, как в омут. Надо найти Гаврилу… Надо вытащить его отсюда, пока не поздно… Где же он?

Зверски оскаленная рожа вцепилась мне зубами в руку. Я взвыл от боли, лягнул гада, потерял равновесие и свалился под ноги дерущимся. Кто-то сверху с оттяжкой зарядил мне по шее ружейным прикладом. Пришлось срочно переворачиваться на спину и отбрыкиваться копытами (ботинки с меня слетели, когда я рухнул со скалы)…

Силы Зла! Что же это такое?!

Два дня назад племя койота коренья и вонючих пещерных мышей жрало, а теперь огнестрельным оружием балуется!.. Кто их научил?! Бледнолицые?! Что-то не вижу здесь ни одного бледнолицего!

Я вскочил. Сплошь одни краснокожие! Полуголые, разукрашенные краской, перьями и дикарскими амулетами!.. И этот, который замахивается на меня кулачищем, и этот, который сует саблю мне под нос, и этот, присевший на одно колено и деловито перезаряжающий со ствола массивную пищаль… А вот этот, который тянет когтистые лапы к моему горлу — страшный, косматый тип с клыкастым ртом и крючковатым носом, — больше похож на жутковатую старуху, чем на воина…

И тут я словно прозрел! Догадка, осенившая меня, была настолько неожиданной, что я просто шлепнулся на землю — и очень удачно, надо сказать: кулачище, сабля, пуля из пищали и когти свистнули надо мной одновременно.

Злобно заорал косматый, жутковатый тип… Да какой там тип — самая настоящая бабка Заманиха, вполне бледнолицая, только замаскированная боевой раскраской, перьями, амулетам и прочими индейскими атрибутами!

А я еще недоумевал: где же те бледнолицые, о которых вопил Кленовый Лист, почему их не видно среди нападающих?

Вот они! Разбойник с покосившийся перьевой повязкой на всклокоченной шевелюре поспешно перезаряжал пищаль; второй душегуб вновь замахнулся саблей…

Отступая, я огляделся — так и есть! Весь головной отряд рода койота — все десять человек — составляли бледнолицые, и притом бледнолицые, хорошо мне знакомые: бандиты из шайки одноглазого Пахом-Чика!.. Вот, значит, кого избрал себе в напарники Разящий Клык со своей сворой…

Бандиты-то как здесь оказались?!

— Бей его! — заверещала Заманиха, доставая из-за пояса громадный кремниевый нож. — Ребятушки, бейте его, сволочугу проклятого, который нас в эту дыру законопатил!

— Где он?! — громово грянул голос одноглазого атамана.

— Никуда я вас не законопачивал! — отбивался я. — Оператор-консультант Заманиха, опомнись! Всё начальству расскажу, тебя с должности снимут! Убери нож, кому сказал!

— Начальству?!.. Начальству?!.. А где оно было, когда честную ведьму губили и в землю втаптывали, где?!.. Внучок, на помощь! Ребятушки, не упустите его!

— Иду, бабуленька!! — раскатился крик. — Пахом-Чик идет!! Удалой разбойник!! Эх, поберегись!!!

— Гроза окру-уги!! — заученно-жутко провыли разбойники.

Ну дела… Пятясь, я наткнулся спиной на широкую спину Гаврилы. О, уже хорошо — нашли друг друга…

— Души!!! — ревел Пахом. — Губи!!! Вот так добыча нам попалась! Сейчас за всё и рассчитаемся!! Это я вам говорю — Пахом-Чик!

— Гроза окру-уги!! — выли разбойники, затягивая вокруг нас кольцо.

— Адик! — чуть обернувшись и заметив меня, крикнул детина. — Что происходит?!

— Мне бы кто рассказал! — ответил я, влепив ближайшему душегубу кулаком в нос.

Гаврила сделал три предупредительных плевка. Разбойники несколько поумерили прыть и настороженно затоптались вокруг нас.

Я быстро огляделся. Клубы желтой пыли успели осесть. Битва притихла. Быстроногий Олень и Разящий Клык замерли друг против друга с занесенными палицами. Индейские воины — рода антилопы (кто не успел далеко убежать) и рода койота — не выпуская из рук оружия, смотрели на нас. Даже Кленовый Лист, которого мутузили пятеро койотов сразу, прекратил стоны и жалобы и, не поднимаясь с земли, повернулся в нашу сторону.

Ага, ждут исхода схватки духов с бледнолицыми, которых, наверное, тоже успели возвести в ранг духов… Трехносая ведьма ада, откуда здесь бледнолицые?! Вернее, откуда здесь именно эти бледнолицые?!

В голове моей промелькнул тот день, когда я в первый и, как выяснилось, не в последний раз повстречался с шайкой одноглазого Пахома. Пробуждение среди церковных свечей и икон… Явление Гаврилы и немедленно последовавший полный кавардак… Ну конечно! Как я сразу не догадался? Откуда-откуда… Оттуда!

Из пыли выскользнула Прибрежная Галька и юркнула в узкое ущелье между моей и Гаврилиной спинами.

— Бледнолицые! — дрожа от страха, прошептала девушка. — Духи оставили нас! Духи первые спасовали перед великой опасностью!.. Бледнолицые! О, как они ужасны! Мерзопакостные койоты привлекли их на свою сторону — теперь роду пиу-пиу конец! Сбылось черное древнее пророчество, хотя и не в тот срок, о котором говорил мой дедушка…

— Понял! — воскликнул вдруг Гаврила. — Я ведь этих душегубов проклял, правильно? Там, на милой моему сердцу сторонке, велел им провалиться сквозь землю! Вот они и провалились!

— Это и без тебя ясно, — проговорил я. — Лучше думай, как теперь сделать так, чтобы… Постой! Ты ведь законопатил их сюда, значит, можешь и это… выконопатить! Обратно! Понял?

— Эй, ты! — крикнул Пахом-Чик. — Нечистый! С тех пор как я и мои лихие молодцы скитаемся без еды и питья по пустынным этим землям, прошло уже довольно много времени! Сейчас ты отплатишь за наши страдания!

— Отплатит, отплатит! — визгливо поддакнула Заманиха. — Убей его, внучок, замучай, раскромсай на кусочки, поруби, пошинкуй!

— Три дня прошло, если мне не изменяет память, — откликнулся я. — Не такой уж и большой срок… От трехдневной голодовки никто еще не умирал!

— Три дня в безлюдной пустыне — в голоде, холоде и страхе смерти — кажутся годами! — рассудил Пахом-Чик. — Если бы мы не встретили басурман, приютивших нас и обогревших, совсем бы плохо нам пришлось… А басурмане-то оказались озорные, к делу воровства и душегубства склонные! Понравились они мне, и решил я их в свою банду взять да подразорить местных купчиков!.. Лихие молодцы мои, Стенька, Васька, Абрашка, Разящий Клык, готовьте сабельки к бою!

— Гроза окру-уги!!

— Как прикажет бледнолицый, так и поступать будем. Хау! — донесся откуда-то голос Разящего Клыка. — Проклятый Рогатый Дух обманул наше племя! Коварно овладев доверием воинов, выкрал пленника и переметнулся на сторону пиу-пиу! Смерть ему!

— Ты же мне, душегуб, задание дал — освободить из застенков Ахмета Медного Лба! — напомнил я Пахому. — Если убьешь, как я его освобожу?

— И правда… — задумался на мгновение Пахом-Чик. — Было такое… Только — эх! — душенька моя теперь вовсе другого требует! Я тебя тогда пощадил, а ты мне что устроил?

— Я?!! Я и ногой шевельнуть не мог!

— Ну не ты, так твой дружок! Вот его-то мы и убьем! А тебя измордуем до полусмерти и Ахмета вызволять заставим! Да, этот хитрый план достоин самого великого разбойника Медного Лба, который мне во всем пример!

— Гаврила!.. — зашипел я. — Давай скорее проклинай, а то сейчас нас порубят, раскромсают и нашинкуют!

— Я вот что подумал, — шепотом ответил мне воеводин сын, — ежели таким образом путешествовать можно на дальние расстояния, почему бы нам не переместиться, а их тут не оставить? Пускай душегубничают подальше от честных православных людей.

— А что? Это идея… Можно попробовать.

— Уже пробовал. Изо всех сил нас с тобой проклинал. Но ничего не получается.

— Не получается?

— Нет…

— Попробуй вслух! Громко! Торжественно!

— Проклинаю! — театрально завопил Гаврила, воздев руки к небу. — Чтоб нам провалиться!

Земля под моими ногами ощутимо задрожала. Запахло дымом. Прибрежная Галька ойкнула. Разбойники забеспокоились и стали стягивать кольцо.

— Не действует! — с отчаянием выкрикнул Гаврила. — Придется отбиваться подручными средствами! Эй, бабка, а ну назад, а то как харкну…

Заманиха спряталась за спину внука. А Пахом, замахиваясь обоими топорами сразу, страшно засопел.

«Ничего себе перепадики, — лихорадочно соображал я. — Только-только от гибели отвертелся, как снова всё началось… Разбойничкам стоит лишь начать, а там и койоты подтянутся… Общая свалка начнется, в которой мы свой безвременный конец и найдем… А Гаврила хорош — даже нормально проклясть не может! И мне времени не хватит на какое-нибудь простенькое заклятие, к тому же не факт, что оно осуществится… Нет, Гаврила не так уж виноват: для грамотного проклятия нужно напряжение всех духовных сил, а он устал, измотан и ошеломлен. В прошлый раз ему удалось всю банду под землю упечь только потому, что он разозлился очень… Идея! А не попробовать ли мне его разозлить?»

— Ты дурак! — крикнул я.

— Вот сейчас и увидим, кто из нас дурак… — просипел Пахом, подступая ко мне со своими топорами.

— Да не ты, душегуб, а Гаврила — дурак!

— Я? — удивился детина.

— Ты, ты! — развернувшись, я отвесил своему клиенту оплеуху.

Гаврила схватился за щеку, захлопал недоумевающе глазами. Прибрежная Галька зашипела, словно рассерженная кошка, но вступиться за возлюбленного не решилась.

— Адик, ты чего? — плаксиво осведомился детина.

— Дурак ты и кретин! — повторил я. — Обжора, скоморох несчастный, мешок мяса и требухи! Коровья лепешка!.. Чего зенками лупаешь? На вот тебе еще по лбу!

Индейцы и разбойники забыли о сражении. Все уставились на меня, как на чудо невиданное. Быстроногий Олень, подобравшись поближе, громко проговорил:

— А Рогатый Дух вообще маленько не в себе! То ржет как мустанг, когда его казнить собираются, а теперь вот своих бить начал.

— Начал и буду! — объявил я, давая Гавриле подзатыльник. — Вот тебе, орясина, вот тебе, проглот! Дубина!

— Ну чего ты? Адик!

— Чего «Адик»? Да, я — Адик! Я уже три тысячи лет Адик! А ты — навозная куча! Получай пинок! Нравится?! Идиотина!!

— Не трогай Большого Духа! — вякнула Прибрежная Галька. — А то он сейчас тебе как даст!

— Ха-ха! — сказал я, усиленно подмигивая Гавриле. — Это Большой Дух — мне?! Да у него пороху не хватит и на то, чтобы букашку раздавить! Да он даже проклясть меня не может как следует! Не можешь ведь, бегемот перекормленный, а?!

Гаврила налился багровой кровью. Задышал тяжело, сжимая кулаки. Прибрежная Галька — молодец! — работала на мой план, правда, не осознавая этого.

— Врежь ему, врежь! — умоляла она.

Но Гаврила пока не набрался решимости.

Я перевел дыхание. Бабка Заманиха, обеспокоенно изучавшая мою физиономию, сказала что-то внуку. Тот крикнул:

— Вперед, ребята! Хватит медлить! — и бросился на меня первым.

Ах паскудная старуха! Разгадала! Или просто учуяла недоброе для себя и своего выродка!.. Так или иначе, Гаврилу до нужной кондиции довести не удалось. Хоть я и очень старался. Чуток бы времени еще — на пару оскорблений и один тумачок — и он бы точно вышел из себя… Вон стоит — весь красный, пыхтит, как еж-переросток, только пар из ноздрей не хлещет… Так и не допер, чего я хотел. Зато Заманиха доперла, потому и скомандовала внучку начать наступление немедленно…

Бах!

Один из разбойников, прицелившись, шарахнул в меня из пищали, но промахнулся. Койоты завопили, заулюлюкали, подбадривая душегубов. А те, будто больше всего на свете нуждались в поддержке зала, дружно кинулись вперед — добивать несчастных пиу-пиу и нас заодно.

Кольцо сомкнулось. Глупый Гаврила успел плюнуть всего лишь два раза — два разбойника как подкошенные свалились под ноги своим товарищам. Воспользовавшись секундным замешательством, детина подхватил с земли оброненный кем-то обломок копья без наконечника и занял оборонительную позицию. Прибрежная Галька, надежно укрытая спиной возлюбленного, аплодировала и посылала детине воздушные поцелуи при каждом его удачном ударе.

Мне повезло меньше. Никто меня морально не поддерживал, мастерством убойной плевбы я не овладел, а на развернувшемся против меня фронте помимо рядовых бойцов сражались Заманиха с Пахом-Чиком. В первые секунды боя я подумал, что не продержусь и минуты. Ну свалил одного из нападавших мощным ударом в челюсть. Второго перебросил через себя с такой, между прочим, силой, что он, наверное, долетел до поселка пиу-пиу. У третьего отнял саблю, а самого хитроумным приемом, позаимствованным у балтийских морячков-глубоководников, в мгновение ока грамотно скрутил в морской узел. Вот тут-то до меня добрался Пахом-Чик, и пришлось мне совсем плохо. С одной хлипенькой сабелькой против двух увесистых топоров особо не посражаешься…

Перехватив саблю обеими руками, кое-как парировал выпады одноглазого атамана. При этом левым копытом отбрыкивался от Заманихи, которая, став на четвереньки, ужом проскользнула ко мне между ног душегубов и попыталась клыкастым ртом цапнуть меня за икру. Время от времени приходилось еще скалиться, рычать и угрожающе тыкать рожками в направлении одного из разбойников — верткого Стеньки Лютого, норовившего прошмыгнуть мимо Пахома и его противной бабки и ткнуть меня пикой в ребро… Просто не хватало конечностей, чтобы отбиваться, — вот и приходилось использовать, так сказать, психологическое оружие!

Спиной к спине мы с детиной сражались против превосходящих сил противника. Прибрежная Галька, используя наши тела как щиты, ловко уворачивалась от случайных ударов и призывала на головы противника всевозможные проклятия. Эх, если бы не она, а Гаврила занялся этим делом — я имею в виду проклятия… Но нет, когда возможность была, он ничего не смог, а теперь… Я понимал, конечно, что долго нам не выстоять. Время работало явно против нас.

Койоты, воодушевленные примером бледнолицых братьев, продолжили избиение пиу-пиу. Кое-кто из бывших подопечных Тависка переметнулся к разбойникам и активно включился в неправое дело по истреблению Рогатого и Большого Духов — пятеро или шестеро индейцев во главе со старейшиной Лу-Ву Разбитая Раковина. Чуть позже к соплеменникам присоединился и вождь Разящий Клык, успевший удачно нокаутировать Быстроногого Оленя.

Впрочем, вождь рода койота много не навоевал: Гаврила, разглядев его среди недругов, воскликнул:

— Вот тебе, мерзкий людоед! — и сокрушительным плевком поверг индейца на землю.

Разящий Клык рухнул ничком и больше не двигался… Хорошо, конечно, да радоваться удачному Гаврилиному плевку было некогда. Разящий Клык пал, но остальные койоты в горячке боя этого, кажется, и не заметили — вот что такое боевой дух!.. А пиу-пиу после поражения их предводителя расклеились совсем: половина воинов рода антилопы попыталась было сдаться в плен, но койоты не на словах, а на деле быстро объяснили им, что пленных брать не намерены. Пришлось пиу-пиу — хоть и нехотя, со стонами, плачем и мольбами о пощаде — продолжать сражение…

Скоро воины рода койота разгонят по прерии старинных своих недругов, в одночасье потерявших неуязвимость и боевой дух, и в горячке победы примкнут к группе Пахом-Чика. Тогда нам конец.

Если, конечно, не случится чудо. То есть если Гаврила не вылепит хорошенькое такое убийственное массовое проклятие… Правда, одно дело — заставить исчезнуть фонарик из моей руки и совсем другое — воздействовать сразу на несколько человек.

Что для этого нужно? Концентрация разума!.. Гаврила пока на столь сложное состояние не способен…

Впрочем, с него хватит и простого всплеска эмоций. В прошлый раз он жутко испугался и рассердился. В состоянии аффекта и сыпал сильнейшими проклятиями…

Но сейчас ему явно не до аффекта — фехтует своим обломком копья и сосредоточен только на том, чтобы его не продырявили…

Пнуть, что ли, детину побольнее, дабы он психанул как следует?..

Так ведь нет никакой возможности отвлечься! Враги наседают и наседают…

— Гаврила! — заорал я. — Ну давай же, коровья лепешка!..

— Чего давать? — ответил из-за спины запыхавшийся сын воеводы. — Отстань от меня! Не желаю с тобой разговаривать! Не мешай драться!

Обиделся!

— Тупой валенок! Лапоть дырявый! Огненные вихри, да почему же ты такой глупый?! Ну соберись с мыслями, сосредоточься и…

Договорить я не успел: Заманиха умудрилась куснуть меня за ногу!.. Я взвыл, дрыгнул копытом и рухнул на землю. Пахом-Чик торжествующе захохотал, широко размахнулся топором, целя мне в голову, и…

Я едва успел махнуть саблей. Клинок, перерубив топорище пополам, сломался. Обломок топора взлетел в воздух и со свистом опустился обухом точнехонько на Гаврилин затылок.

Звериный вопль понесся к небесам вместе со снопом искр! (Ну, положим, про искры я немного приврал…Но удар вышел — о-го-го!)

— Гады! — оглушительно возопил Гаврила, бросая обломок копья, хватаясь обеими руками за набухавшую прямо на глазах шишку и подскакивая на одной ножке. — Больно!! Ай, сволочи, чтоб вы провалились!!!

Часть третья СВАДЬБЫ НЕ БУДЕТ

ГЛАВА 1

Это было приятнее, чем путешествие на межконтинентальном лифте! По крайней мере, произошло всё очень быстро, так что перегрузки вымучить нас не успели.

Как только Гаврила выкрикнул проклятие, под ногами обезоруженного Пахома стремительно начала расползаться трещина. Одноглазый атаман успел только удивленно что-то вякнуть и тут же провалился сквозь землю.

Разбойники, наученные горьким опытом, разбежались в разные стороны. Заманиха, не поднимаясь на ноги, резво потрусила на четвереньках за отступавшими душегубами.

А трещина всё росла, превращаясь в средних размеров яму и напоминая теперь глубокую могилу, в которую я и стал проваливаться.

Плюнув в спины убегавшим врагам, Гаврила повернулся и схватил меня за шиворот, но вытащить не успел. Хотя я инстинктивно сучил ногами — из-под моих копыт осыпались вниз комья американской, иссушенной солнцем, земли, — могила поглотила мое тело, утянув вместе со мной и воеводина сына. Прибрежная Галька с криком:

— Женился, так теперь не отвертишься! Стой! — обхватила Гаврилу за ноги, и мы — все трое — паровозиком дружно ушли под землю вслед за несчастным Пахомом.

Слова девушки были не последними из тех, что довелось мне услышать на этом континенте. Я еще видел свет у себя над головой, когда прозвучал боевой клич Кленового Листа:

— Быстроногий Олень повержен! Воины пиу-пиу, скорее провозглашайте меня вождем — не то койоты разгромят оставшееся без предводителя наше войско!..

И вопль бабки Заманихи:

— Душегубчики мои! Басурманчики краснокожие! Ежели ваш Разящий Клык с проломленной башкой лежит, а внучок мой под землю скоропостижно провалился, так я теперь за главного у вас и буду!..

Битва, значит, обрела новую силу… Ну и на здоровье!.. Извечная махаловка добра со злом. Предотвратить ее или прекратить по ходу никому и никогда еще не удавалось… Интересно, кто же победит?.. Впрочем, неинтересно. И так знаю: победят бледнолицые разбойники. Не эта жалкая кучка оборванцев, прибывших контрабандой, а другие — те, что поплывут чин-чинарем целыми флотилиями, как и было предсказано пророчеством. А дальше — огненная вода, резервации… Известное дело… Тут уж ничего не попишешь… Меня не это сейчас волнует — меня волнует собственная судьба…

Нас понесло с ускорением. Тьма — липкая, как болотная грязь, — тесно облапила меня со всех сторон, словно пьяная базарная баба. Ничего не видя, не слыша, ничего не ощущая, кроме сильного испуга, я летел куда-то вниз… или вверх — направление движения определить было сложно. Потом тьма скрутила меня, скомкала, как в кулаке великана, и швырнула на плоскую поверхность — очень твердую, между прочим, потому что сразу после приземления я почувствовал себя куском нагретого пластилина, сброшенного на асфальт с шестнадцатого этажа.

Несколько минут я лежал неподвижно, соображая что к чему. Тьма, шипя, отступила перед неровным светом смоляного факела.

Итак, всё получилось: Гаврила-таки выжал из себя проклятие!.. В данный момент мы, должно быть, где-то поблизости от родной Гаврилиной деревни Колуново…

Куда лифт вынес нас в прошлый раз? В долину Духов, которая находится за несколько десятков километров от места решающей битвы пиу-пиу с родом койота. Ага… В худшем случае от двора вдовицы Параши, откуда мы в свое время стартовали, нас отделяют те же несколько десятков километров… А в какую сторону? На юг? На запад? На север? На восток?.. Не особенно точные расчеты получаются.

Я поднял голову и огляделся.

Темная сырая комната с каменными стенами, каменным полом и соответствующим потолком. Без окон комната и без мебели…

Да какая, к трехносым ведьмам, комната?! Камера это! Самая настоящая тюремная камера!.. Вот и массивная дверь — деревянная, но обитая железом; какие-то заржавленные цепи свисают со стен; крюки вбиты в потолок… Неподалеку обнаружился свернувшийся клубочком человеческий скелет в истлевшей одежке… А пол в некоторых местах забрызган багрово-бурыми пятнами вполне понятного происхождения.

Ого! Как бы эта комната не просто камерой оказалась, а еще вдобавок и пыточной…

Надо же, как интересно перенеслись! Прямо в каземат!.. Ну что нам стоило в пылу битвы отодвинуться метров на сто в сторону? Вышли бы из земли на свободном пространстве…

Не повезло… Как говорится, знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил…

А соломка, между прочим, имеется. Целый ворох ее, гнилой и перепревшей — в углу камеры. На ворохе покоится бесчувственный Гаврила. Прибрежная Галька — тоже наверняка в обморочном состоянии — лежит поперек его широкой груди.

В дальнем углу, раскинув руки-ноги в виде выброшенной на берег дохлой морской звезды, распластался гроза округи, горькая судьбина одиноких лесных путников, ужас церковных сторожей, одноглазый атаман Пахом-Чик.

Я попытался встать на ноги и… не смог. Странное дело! Перемещение под землей отняло у меня столько сил, что я едва шевелился. В копыта словно свинца закачали… Руки отяжелели и при попытке сжать пальцы в кулаки затряслись, как у дряхлого старика… Немудрено, что мои собратья по несчастью вовсе без сознания!..

Со стонами и кряхтением кое-как подполз к двери. Хотел было постучаться, но передумал.

Допустим, откроет мне кто-нибудь — скорее всего, местный тюремный надзиратель — и что я ему скажу? Выпустите нас, пожалуйста, из тюрьмы, мы здесь случайно оказались — проездом из Америки… Сомневаюсь, что в этой тюряге на каждого прибывшего составляется персональный протокол. Скорее всего, считается так: раз сидишь, значит, виновен… Из дальнего угла — как облачко выхлопного таза — пыхнул и растаял в сыром воздухе слабый-слабый стон. Пахом-Чик пошевелился, открыл мутный глаз и проговорил сакраментальную фразу:

— Где я?

— Там же, где и я, — буркнул ему в ответ.

— А ты… где?

— Понятия не имею, — вздохнул я.

Пахом перевернулся на живот, и я рассмотрел топор в его левой руке… Ну правильно — у него же было два топора: один я привел в негодность, а второй одноглазый атаман умудрился протащить с собой аж с американского континента…

— Бабушка моя где? — пытаясь подняться, осведомился Пахом.

«Если нападет, — подумал я, — вряд ли мне удастся защитить себя. Мускулы мои сейчас — совсем не мускулы, а… туалетная бумага, размокшая в унитазе! Хорошо, что Хитрого Скунса здесь нет. Он бы точно не упустил возможности накостылять мне по первое число… Похоже, и атаман не в лучшей форме…»

— Бабушка где моя? — повторил вопрос Пахом-Чик.

— Отвали, — огрызнулся я. — И без тебя тошно.

— Как ты со мной разговариваешь?! — возмутился одноглазый. Удивительно, у него еще имелись силы на то, чтобы возмущаться! — Со мной, грозой округи! Ужасом церковных сторожей!

— Заткнись, сказано тебе… ужас, летящий на крыльях ночи! Бабушка твоя на другом конце земли. И на твоем месте я бы не о ней беспокоился. Учитывая степень паскудности ее характера, она быстро выбьется в верховные правители людей рода койота, установит кровавую диктатуру и перережет всех, кого в свое время не успел перерезать прежний вождь Разящий Клык… Ты бы лучше о себе подумал.

Пахом огляделся.

— Ой! — с испугом проговорил он. — В застенки попал!.. Никак стрельцы меня замели! Или опричники!

Я хмыкнул. Что будет с атаманом, когда он узнает, что в темницу угодил совершенно самостоятельно! Без помощи каких-либо правоохранительных органов — МВД (или стрельцов), КГБ (или опричников)…

— Ой! — воскликнул снова Пахом. — Стрельцы, опричники, родные застенки!.. Нешто я на родине?

— Ага, — подтвердил я. — Радуйся.

Радоваться Пахом-Чик не спешил. Он ненадолго задумался, пошевелил беззвучно губами, один за другим сжал пальцы на обеих руках, что-то высчитывая, потом открыл рот и прохрипел:

— Тринадцать ограблений, двадцать два убийства… А сколько девок снасильничал и купчишек на дороге почистил — то вообще счету не поддается… Колесуют меня.

— Это как минимум, — злорадно подтвердил я. — А как максимум — в кипятке живьем сварят. И поделом: не будешь больше душегубничать!

— Буду! — неожиданно закричал Пахом. — Всё одно терять нечего!.. Ты, нечистый, меня в эту беду втравил, тебе и расплачиваться! Сейчас я тебя — чик!!!

Честно признаться, я растерялся. И исключительно поэтому спросил:

— Как это — чик?

— А так, — тут же объяснил мне атаман. — Хоть копьем, хоть палицей, хоть томагавком — всё равно — чик!

И пополз ко мне. Так как обе руки у него были заняты, топор он держал в зубах. Лезвие брякало о каменный пол, цеплялось за отдельные булыжники и трещинки — в общем, здорово тормозило движение, работая как корабельный якорь. Пахом-Чик быстро умаялся и выпустил оружие.

— Голыми руками придушу! — пообещал он. — Это тоже считается — чик!

Я привалился спиной к стене и демонстративно выставил копыта.

— Буду лягаться, — объявил я. — Между прочим, удар бесовского копыта не менее ста килограммов!

— А это много?

— Попробуй — узнаешь.

Пахом приостановился. Минуту в нем боролись кровожадность с осторожностью. Потом атаман принял поистине соломоново решение. Он сменил направление и пополз к Гавриле, очевидно рассудив, что тот, находясь без сознания, сопротивляться не будет.

Ну что тут поделаешь? Даже в тюремных застенках нет покоя!.. Ползти на выручку Гавриле я не мог. Сил хватило только на то, чтобы заложить в рот два пальца и свистнуть.

— Га! — гаркнул детина, приподнимаясь. — Что случилось?

— Во-первых, — объявил я, — мы вернулись на родину. В смысле, к тебе на родину…

— Ура! — обрадовался Гаврила. — Наконец-то! Значит, у меня получилось! А я-то уж думал, что никогда не увижу ни батюшки своего, ни любезной моему сердцу Оксанушки…

Лучше бы ему было перейти на родной язык, но привычка — страшная шутка…

— Опять Оксанушка! — прозвучала в тесной камере гортанная индейская речь. — Будь проклята скво, о которой я не первый раз уже слышу! Уж не забыл ли Большой Дух о том, что он является мужем Прибрежной Гальки?

Детина застонал. Очнувшаяся девушка попыталась подняться на ноги, но обессиленно опустилась обратно на солому.

— Словно кровь выкачали из вен моих, — пожаловалась она. — Я слаба, как пещерная мышь…

— И мне как-то не по себе, — признался Гаврила. — Слабость ужасная… Будто мы не под землей летели, а весь путь до родины пешком прошли.

— Во-вторых… — поспешил предупредить я, но Прибрежная Галька меня перебила.

— Хо! — воскликнула она. — Видим, видим… Бледнолицый убийца ползет к нам. Пускай ползет, мы его сейчас с мужем… на тысячу кусков разорвем!

Пахом снова остановился. Уселся на пол и почесал затылок.

— Сговорились, что ли? — проворчал он. — А как мне быть — вы об этом подумали? Я же злость в себе ощущаю необыкновенную! Великий разбойник Ахмет Медный Лоб всегда убивал кого-нибудь, когда был зол. А я поклялся во всем Ахмету подражать, чтобы стать таким же великим разбойником!

— Зачем же ты меня хотел убить, если я по договору должен Ахмета для тебя освободить? Кто, кроме меня, освободит его, а? Чем ты, спрашивается, думаешь? — поинтересовался я.

Пахом пожал плечами.

— Ахмет сначала убивал, а потом думал, — сказал он. — И я так же.

— Ты на меня работаешь, Адик, а не на этого душегуба! — насупился Гаврила. — Ты сначала мое задание выполни, а потому уже… И как тебя угораздило ему пообещать?

— А ты бы на моем месте что сделал? — огрызнулся я. — Он грозился меня на куски порубить и в чане со святой водой сварить!

— Ну и что? Всё равно я первый тебя вызвал! Присуши ко мне Оксанушку, а тогда…

— Что-о?! — вскинулась снова Прибрежная Галька. — По какому такому праву ты, Большой Дух Гаврила, женатый человек, о посторонних скво мечтаешь?

— Оксана — не посторонняя! — ответил ей Гаврила, отползая немного в сторону, внешний вид взъерошенной дикарки ничего хорошего ему не сулил, того и гляди — вцепится в волосы. — Оксана — моя невеста! Я тебе о ней рассказывал… Кажется… Наверное… Не помню… И вообще, что ты ко мне привязалась? Не лежит к тебе мое сердце!.. И вовсе я не женатый! А наш брак был… этим… самым… таким…

— Фиктивным, — подсказал я.

— Во-во! Точно.

— Я тебя спасла! Если бы не я, мой дедушка Небесная Чаша тебя бы казнил!

— Ничего бы не казнил! Адика он тоже казнить собирался, а Адик — вон! Живой и здоровый! Только очень слабый, почти дохлый… Я тебя, между прочим, тоже спас! Пожалел на свою голову! Вытащил из свалки!.. Ведь затоптали бы тебя твои родственнички!

— Не затоптали бы!

— Я тебя пожалел, понятно? А на жалости любовь не может вырасти!

— Может!

— Не может!

— Может! Может!

Душегуб Пахом-Чик уже не предпринимал попыток кого-либо убить. Он, облизываясь, смотрел на Гаврилу и Прибрежную Гальку. Раскрасневшаяся дикарка, сцепив кулаки, порывалась броситься в драку — проломить неверному возлюбленному голову или по крайней мере выцарапать глаза… Не способный в данный момент кого-либо укокошить, одноглазый атаман, наверное, удовлетворил бы свою страсть к убийству, хотя бы наблюдая кровопролитие.

Я попробовал урезонить парочку:

— Уважаемая Галина, уважаемый Гаврила Иванович… Дорогие молодожены! Не хочется вас отрывать от выяснения отношений, но обратите лучше свое внимание на то положение, в котором оказались мы сейчас…

— Оксана — злая, злая! — вопила Прибрежная Галька. — Нехорошая! Хау!

— Не злая! — защищался детина. — Хорошая!

— Злая!

— Да с чего ты взяла, что она злая?!

— Я знаю с чего… Я вообще много чего такого знаю, чего вы не знаете! — ответила Прибрежная Галька и внезапно замолчала, пришлепнув рот ладошкой.

Это мне не понравилось… И так кругом полный кавардак, а тут еще новые тайны… Хватит, надоело!

— Так, — проговорил я как можно строже, — колись, дочь Монтесумы! Проговорилась — давай до конца договаривай!

— Меня дедушка накажет, — прошептала Прибрежная Галька. — Он не разрешает мне тайны выдавать.

— Дедушку твоего, — захихикал мерзко Пахом-Чик, — наверное, моя бабка уже прикончила. Сварила и съела! Как и всех пиу-пиу!

— Врешь ты всё! Пиу-пиу — великие воины! Они твоих койотов в бизоний рог согнут! Вместе с бабкой поганой!

— Девочки, мальчики, не ссорьтесь! — снова встрял я. — Кстати, наш душегуб прав: Небесная Чаша довольно далеко отсюда и обидеть ему тебя здесь, следовательно, крайне затруднительно… Что за тайна?

— Дедушка говорил, что на Большом Духе печать зла лежит! — немного помявшись, проговорила Прибрежная Галька. — Мол, оттого, что он в злое создание влюбился… Околдовала она его. Хотя, возможно, и сама не хотела этого… Так дедушка сказал. Хау! Он зло чует. Зло на людях всегда отпечаток оставляет, зримый только избранным. Вот я Большого Духа и пожалела. Он ведь хороший!.. И нечаянно влюбилась.

Гаврила густо покраснел.

— Врет она всё! — заявил он.

— Девки, когда ими пренебрегают, и не такое выдумать могут, — подтвердил Пахом. — Однако… что нам — так и валяться здесь? Надо поесть чего-нибудь. А потом подумать о том, как отсюда выбраться.

— Правильно мыслишь, — сказал я. — Интересно, как здесь кормят? Завтрак, обед, ужин, два раза в день горячее, как Женевской конвенцией предусмотрено?

Мы — все четверо — невольно обернулись в сторону скелета, мирно свернувшегося на каменном полу. Комментарии, как говорится, были излишни… И зачем только про еду тему подняли?!

Гаврила первым отвел взгляд в сторону.

— Наверное, всё-таки кормят, — сглотнув, сказал он. — Всё-таки здесь Русь православная, а не какая-нибудь басурманская сторона, где пещерных мышей лопают и дохлых рыб!

В ответ на его предположение лязгнула, распахиваясь, окованная железом дверь камеры.

* * *

Первое, что я увидел, — старческий худосочный зад, который облегали латаные, заляпанные грязью портки, а уж потом и самого обладателя зада, портков и заплат. Дедок, ободранный и дряхлый, как старая, похудевшая от долгой и нелегкой жизни диванная подушка, по-рачьи вполз в камеру. Кряхтя, он волок, обхватив обеими руками, трехведерную кадушку.

Пахом, нехорошо оскалившись, двинулся было на дедка, но я успел схватить одноглазого за ногу.

— Ты чего?! — захрипел душегуб. — Пусти! Спугнешь гада… Сейчас я ему голову скручу, и мы отсюда выберемся… Я два раза так из застенков убегал!.. Пусти, говорю, я человек опытный!

— Ты и куренку сейчас голову не скрутишь, — ответил я. — Добьешься только того, что старикан удерет и позовет охрану… А в этой кадушке у него, наверное, еда…

— Еда! — эхом прозвучал утробный Гаврилин рык.

— Несу, несу, касатик… — не оборачиваясь, продребезжал дедок. — Сейчас… Кушай на здоровье, поправляйся. Кушай, сколько хочешь. Скушаешь это — я еще приволоку.

Вот это сервис!

От кадушки шел теплый парок. Втянув его ноздрями, я сразу же понял: свежесваренный куриный бульон… Во как в старину в тюрьмах кормили! Еще и обслуга такая угодливая — добавку обещает! Прямо не застенки, а пансионат какой-то…

Дедок установил кадушку на середину камеры, с хрустом разогнул спину и подслеповато сощурился на скелет на полу.

— Ой, касатик… — несколько удивленно выговорил он. — А чего это с тобой?.. Лежишь, не шевелишься… Оголодал небось сильно?.. А исхудал-то как… Старый я стал… Память ни к черту! Глаза ни фига не видят, и ноги совсем, едрена вошь, не ходят!.. Небось думаешь, старый Никодим забыл про тебя совсем? Не-эт… Вот пришло время — и вспомнил… Однако… Когда же это я к тебе заходил-то последний раз, а?

— Года два назад по меньшей мере! — громко сказал Гаврила.

— Ой! — вздрогнул дедок Никодим и, приложив ладонь к глазам, стал вглядываться в едва расцвеченную тусклым факельным светом полутьму. — Кто здесь?

— Мустанг в пальто! — рявкнул Гаврила, но я его перебил.

Важно было не упустить момент. Надзиратель здешний — явно не свирепый держиморда, который и слушать-то меня не стал бы. Вполне благопристойный старичок… Если втолковать ему, что мы (кроме, конечно, Пахом-Чика) никакие не убийцы и не грабители, которых следует в застенках морить, возможно, он нас и выпустит…

— Понимаете, произошла ошибка, — заторопился я. — Мы с друзьями… м-м… путешественники. Возвращались из м-м… дальнего похода и совершенно случайно оказались здесь.

— Как это? — озираясь, ошарашенно вопросил Никодим.

— Земля нас поглотила и выплюнула, — мрачно объяснил Пахом-Чик.

Дедок попятился к двери.

— Э, старый! — завопил атаман. — Погоди! Не…

Но было поздно… Старикан довольно резво выпрыгнул из камеры и захлопнул за собой дверь, лязгнув замком.

— Тьфу на вас, идиоты! — заругался Пахом. — Говорил же я — надо было старого хватать и душить! Мало ли что сил пока нет?! Вчетвером как-нибудь справились бы. А теперь — всё! Конец!

Снова лязгнул замок. Дверь медленно приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась седая всклокоченная голова.

— Эй, арестанты! — позвал Никодим. — Вы еще тут?

— А куда мы денемся? — проворчал Пахом. — Кстати, где это — тут?

— Как где? В Москве-матушке. В самом сердце Москвы — в Кремле. В казематах кремлевских…

Ничего себе нас закинуло! В саму Москву!.. Гаврила мечтал побывать здесь. Вот пусть и радуется — прибыл… Только он не радуется почему-то… Кстати, от деревеньки Колуново до Москвы ровно столько, сколько от скалы Увэ-Йотанка до предгорья близ головного селения пиу-пиу… Буду знать. Всегда полезно получить новые географические сведения.

— А вы это… обратно в землю… не того? Не зароетесь?

— Нет, — тут же ответил простодушный Гаврила. — В ближайшее время у нас вряд ли это получится. Ты бы, старче, выпустил нас отсюда. Мы ни в чем не виноваты!

— Чисты душой и телом! — нагло соврал Пахом-Чик.

— А сколько вас? — спросил Никодим.

— Четверо, — ответил я, заметив неподдельный интерес в голосе Никодима. — А что?

— Четверо — это хорошо, — почему-то обрадовался дедок. — Четверо — это очень хорошо!

— Чего хорошего-то? — спросили мы все в один голос.

— Старого Никодима не накажут, — удовлетворенно выговорил дедок. — Я же, касатики вы мои, старый стал, хотя и службу несу. Только с памятью туговато. Вас же много здесь, арестантов. Кому принесу поесть, а про кого и забуду. Тут ведь народец всё больше тихенький, пришибленный. Цепями своими позвякивают да стонут. Кроме одного — басурманина с огроменной головой. Того, коли не покормишь, будет орать и биться. Неровен час — вырвется, хоть и опутан цепями, как муха паутиной… Важный арестант… Так о чем это я? Ага… Вот прошел нынче по застенкам, посмотрел — что-то маловато арестантов осталось. Ой, думаю, не миновать нахлобучки от начальства! А тут вы объявились, старого Никодима выручили… И в такой день, в такой день!

— В какой день? — простонал Гаврила.

— Как же, касатики! — всплеснул руками Никодим. — Нынче же праздник большой в Москве-матушке! Батюшка-государь по такому случаю из Александровой слободы прибыли… Разве не знаете? Заступник наш, последний богатырь всея Руси Георгий венчается! Сам государь на службе будет. Он же приказал — по случаю радостного дня — казнить принародно всех душегубов и лихих людей, в застенках томящихся! Чтобы, значит, чище на земле нашей стало… А я, старый дуралей, глядь по казематам — ан казнить-то почти и некого! Хоть сам на плаху ложись… Уж спасибо вам, касатики, выручили несчастного старика…

Открыв дверь чуть пошире, Никодим отвесил нам земной поклон.

— С кем венчается?!! — взревел Гаврила так, что дедок с визгом выскочил за порог и только через минуту вновь приоткрыл дверь и проговорил, просунув нос в щель:

— А с невинной и благочестивой девицей Оксаной венчается. По любви сиротку заступник наш пригрел. Богоугодное дело совершил…

Надо же, уломала-таки девица добра молодца! Современным бы феминисткам у нее поучиться! Чем ненавидеть мужчин за то, что те мало на них внимания обращают, действовали бы по принципу «терпение и труд всё перетрут» — как Оксана. И достигали бы полной гармонии с собой, противоположным полом и окружающим миром в целом… Ох и Оксана! Пробивная девица! С ее способностями она такую карьеру могла бы сделать!..

…Невероятно, но детина с ревом поднялся на ноги и, шатаясь, словно медведь после спячки, пошел на Никодима. Тот, конечно, не стал дожидаться, пока обезумевший отрок приблизится на расстояние вытянутой руки, и захлопнул дверь, чуть не прищемив собственный нос. Через замочную скважину еще посоветовал:

— Вы кушайте, касатики, сил набирайтесь. Чтоб не выглядели хворыми да замученными… Поспите, а утром и поведут вас… Уж потешьте народ православный за-ради великого праздника!

— Открой дверь, старый!!! — завопил Гаврила, загрохотав кулаками по обшитой железом деревянной поверхности. — Открой! Я тебе… руки-ноги повыдергаю! Открой, говорю, пожалуйста!.. Я тебе золотой казны насыплю столько, что и детям и внукам хватит!.. Убью!.. Озолочу!.. Милый дедушка!.. Старый хрен ты, гром тебя разрази!

Под мрачными сводами тюрьмы отчетливо прокатился громовой раскат. Пол под нами затрясся, с потолка посыпались камешки, ошметья паутины и какие-то насекомые…

— Пресвятая богородица! — услышали мы дрожащий голосок Никодима, когда всё смолкло. — А говорили, что невинные прохожие… Ого! Старому Никодиму счастье привалило! Поймал колдунов могущественных! Пойду начальству доложу, может, наградят.

Мелко застучали удаляющиеся шаги… Впрочем, скоро Никодим ненадолго вернулся.

— Эй! — через закрытую дверь позвал он. — Арестанты-колдуны! Вы вот что: когда начальство на вас смотреть-то придет, еще немного поколдуйте-погромыхайте… А то ведь не поверят мне…

Гаврила обессиленно опустился на пол. Пахом-Чик чесал в затылке. Прибрежная Галька испуганно притихла. А я бормотал что-то вроде:

— Н-да… Вот уж попали так попали…

— Козел ты, отрок! — высказался Пахом. — Не мог не шуметь…

— Действительно, — вздохнул я. — Надо, Гаврюша, уметь держать себя в руках. А то, понимаешь, разыгрываешь тут роль мужа, вернувшегося из дальней командировки…

— Оксана — не жена, — подала голос Прибрежная Галька. — Это я жена! А она — злая, злая, злая!

— Что делать-то? — спросил Гаврила. — Адик, что делать?

— Есть, — приказал я. — Опустошить кадушку как можно скорее. Набираться сил. У меня такое ощущение, что они нам скоро понадобятся.

ГЛАВА 2

В кадушке и правда был куриный бульон. Горячий, наваристый, ароматный, с большими радужными кругляшками жира, похожими на золотые монеты… Мы высосали всё, а на дне нашли несколько куриных тушек. Съели и мясо.

Пахом-Чик заметно подобрел. Кровожадности его и свирепости как не бывало! Я еще подумал, что душегубом он стал не только из-за дурной наследственности и безрадостного детства, но и по причине нерационального питания. Попробуйте с младых ногтей жить в лесной глуши, общаться с ведьмами, лешими да бесами, питаться жабами, змеями, поганками и мухоморами — что из вас получится?..

Гаврила успокоился и задремал, переваривая бульон. Даже позволил нежеланной своей жене Прибрежной Гальке уснуть, положив голову ему на колени…

Хорошее дело — хорошо поесть. На сытый желудок любые неприятности легче перенести… По крайней мере, когда в очередной раз распахнулась обшитая железом дверь, никто даже не вздрогнул. Гаврила вообще не проснулся. Пахом, правда, узрев вместо тощего старикашки пятерых дюжих угрюмых мужиков в черных кафтанах, ахнул:

— Опричники! — и на всякий случай отполз к своему топору.

А Прибрежная Галька зарылась в солому.

Впрочем, мужики никакого внимания на нее не обратили. Один из них поднял повыше факел, который принес с собой, и коротко спросил:

— Кто тут из вас колдун будет?

— Нет среди нас колдунов, — сразу отрекся я. Мужики заозирались. Тот, что с факелом, шагнул вперед и осветил лицо спящего Гаврилы. Детина с неохотой открыл глаза.

— Ты, что ли? — поинтересовался мужик.

— А?.. Чего?.. Выключите свет! Чего спать не даете?! Щас как плюну в тебя, морда!

Не тратя больше слов, воеводин сын перешел к непосредственным действиям: набрал в грудь воздух и… Вместо убийственного плевка с его губ сорвался не менее убийственный:

— Ик!

— Переел опять, — смущенно объяснила Прибрежная Галька, на секунду высунувшись из-под вороха соломы. — А если вы колдуна ищете, то прошу обратить внимание на существо с рогами, копытами и хвостом. Хау! А моего мужа не трогайте: он обычный человек — только очень толстый и рослый.

— Ведьма! — возмущенно воскликнул я.

— От злого духа слышу!

Мужики сгрудились вокруг меня. Факельное пламя последовательно осветило мои рога, копыта… До хвоста дело не дошло — снимать штаны меня никто не попросил, а сам я не навязывался.

— Вставай! — приказали мне.

Я медленно поднялся. Слабости — той, что мучила меня сразу после прибытия на этот грешный континент, — я уже не ощущал, зато чувствовал свинцовую сытость. Три или четыре литра бульона, которые я успел проглотить, явно не располагали к каким бы то ни было активным действиям — к драке, например. Я понимал к тому же, что, если уж и получится у меня справиться с этой пятеркой, на крики сбегутся все окрестные опричники, стрельцы, стража и тому подобные ратные служивые — вплоть до народных ополченцев! Видимо, и Пахом-Чик подумал о чем-то подобном, поскольку осторожно положил топор на пол и незаметно отодвинул его ногой подальше от себя.

— Руки за спину, — услышал я следующий приказ и повиновался.

— Куда его? — спросил Гаврила. Ответом детину не удостоили.

— На самом деле! — поддержал я товарища. — Куда вы меня ведете?

На этот раз ответ я получил. Только не в словесном оформлении. Поднявшись с колен, потер ушибленный бок и проговорил:

— Так бы сразу и сказали…

— Иди и не болтай, — скомандовал мужик с факелом. — Еще рот откроешь, так приложу, что как зовут забудешь.

— Ладно, ладно…

— Смотри у меня! Не болтай, хуже будет!

Ага, это, наверное, такая интерпретация знаменитой формулы: «Вы можете хранить молчание; всё, что будет вами сказано, может быть использовано против вас в суде…» И аргументы у этих ребят веские. Следовательно, бузить, требовать адвоката и ордер на арест бессмысленно.

— Адик, держись! — крикнул Гаврила. — Я сейчас парочку переплюю, а остальных…

Он не договорил — опять икнул. И еще два раза.

— Не получается! — с отчаянием в голосе крикнул детина. — Ик! Проклятый бульон!

Вот тебе и древнее тайное мастерство убойной плевбы. Малейшее расстройство желудка — и ты беззащитен!.. Уж лучше пистолет или базука. Вероятность осечки меньше…

Под руки меня вывели из камеры. Дверь захлопнулась за моей спиной.

Пятеро мрачных и неразговорчивых опричников поволокли меня вдоль по темному узкому подземному коридору. Глухо стучали их сапоги по каменным плитам, а мои копыта цокали, как дамские туфельки. Факел колыхался над моим правым ухом, время от времени оглушительно стреляя искрами. Отблески пламени, как огненные птицы, метались по сырым стенам. Коридор начал петлять. То вправо, то влево отходили многочисленные каменные раструбы, но опричники, кажется, в этом лабиринте ориентировались безошибочно. Мы шли и шли вперед.

Мои спутники молчали. Коридор снова вытянулся в единый глухой тоннель и скоро окончился тупиком, обозначенным низкой дверью.

Опричник с факелом без стука распахнул дверь. Я шагнул за порог и попятился — в центре открывшейся маленькой комнатки стоял топчан, в изголовье и изножье снабженный воротами, похожими на колодезные. К цепям, намотанным на вороты, крепились кованые железные петли для рук и ног. Простейшая разновидность дыбы — я ее сразу узнал. У нас в преисподней таких штук…

— Куд-да?!

Как я ни сопротивлялся, меня втолкнули в комнату и опрокинули на дыбу. Я напрягал все силы, но опричники оказались на удивление могучими и справлялись со мной без особого напряжения. Неужели я настолько ослабел?.. Да нет же, никакой слабости не чувствую… Может, батюшка-государь вывел новую породу людей, силой превосходящих бесов? Специально для эффективной борьбы с нечистью?

— Лежи и не дрыгайся…

А я уже и не дрыгался. Понимал, что бесполезно. Опричники быстро разложили меня на топчане и приковали цепями мои конечности к воротам.

Всё. Приехали, дорогие товарищи. Конечная остановка.

* * *

Прошли минута, другая — меня всё еще не пытали. Я даже позволил себе развязать язык. В частности, спросил у безмолвных опричников:

— Мужички, а чего вы ко мне пристали-то, а? Что я — хуже других? Может быть, вам копыта мои не понравились? А если у меня в роду лошади были? То, что я колдун, еще доказать надо. Давайте проведем следственный эксперимент: вы меня обратно откуете и я попробую что-нибудь наколдовать. Получится — делайте со мной что хотите. Ваша взяла. А не получится…

Опричники переглянулись. Один из них занес кулак над моей головой, но тут распахнулась дверь — так стремительно, что я не успел даже протестующее заорать.

Вошедший в пыточную камеру роста был примерно моего. То есть среднего. И чуть прихрамывал на левую ногу, как и я… Никаких других отличительных примет я не разглядел, потому что узнал его лицо.

— Филимон! — радостно закричал я. — Привет, братишка! Освободи меня! Или хотя бы проясни ситуацию этим истуканам! Скажи, что я твой хороший знакомый и даже родственник. Ну, то есть соотечественник…

Филимон, на лице которого не отразилось ничего, только коротко глянул в мою сторону.

— Пошли вон, — приказал он опричникам.

Те незамедлительно повиновались, тихонько прикрыв за собою дверь.

— Филимон, — снова начал я, — скорее, пока никто не видит, сними с меня цепи. Твои подчиненные такие идиоты! Не разобравшись, не поговорив толком, набросились на меня, скрутили, как… Слушай, они такие сильные — вроде и не люди вовсе, а…

— Нелюди, — подсказал Филимон. Я осекся.

Мой коллега, больше ничего не говоря, обошел дыбу вкруговую, исчезнув из моего поля зрения. Затем пощелкал огнивом — на стене вспыхнул факел. Что-то проскрежетало по полу.

— Вот так, — сказал он, присаживаясь к моему топчану на колченогий, грубо сбитый табурет. — Встретились… Значит, и ты в Москве?.. А я, как видишь, повышение получил по службе. Переехал. Та-ак…

— Что — так? — переспросил я.

— Объясни мне, Адольф, — без всякого перехода проговорил Филимон, — почему ты такой есть?

— Какой — такой?

— Не похожий на других бесов. Другие действуют точно по приказам, выполняют свою работу, а если и не выполняют, то всё равно поступками своими из общей массы никак не выделяются.

— Хочешь сказать, что я плохо работаю? Да у меня почетных грамот штук восемь! И ни одного выговора нет… Пока.

— Я не о том. Важно не то — сделано дело или нет, а как оно сделано. Мы — бесы — издавна занимаемся людскими делами. И ангелы — тоже. В принципе делаем одну работу. Мы и убиваем, и обманываем, и… много чего еще. И существам Света приходится время от времени кого-то устранять, приходится идти обходными путями и… много чего еще. Одно-единственное существенное отличие: они работают во имя Добра, а мы — во имя Зла. И всё. Важен не сам факт выполнения задания, а то, каким образом задание выполнено. Понимаешь?

— Н-не совсем. Не совсем понимаю и… Знаешь, Филя, мне твое поведение что-то не очень нравится. Освободил бы ты меня, и мы бы с тобой всласть потолковали. Было бы неплохо чайку попить. Прикажи своим оглоедам…

— Я тебе говорил, чтобы ты к Георгию не лез? Предупреждал?

— Ну предупреждал. А я к нему и не лез после твоего предупреждения.

— Говорил тебе, чтобы ты убрался обратно в контору подобру-поздорову?

— Так ведь ты сам видел, как оно получилось! Обалдуй Гаврила святой водицы брызнул в травы. Уж тут-то я ни при чем. Это всё он… Между прочим, я детине задницу надрал в наказание.

Филимон поморщился.

— Так, — сказал он, — ладно, хорошо. Отправка в контору сорвалась. Моя магическая аура была поражена, и я тебя отправить не смог. Но ты и сам мог прекрасно вернуться. Знаешь, что тебе для этого требовалось. А ты?

Я смущенно прокашлялся. Да уж, знаю: третий и последний способ переправиться из временно-пространственного периода в контору — устранить клиента. Проще говоря — убить… Пакость какая! Никогда я всерьез этот метод не воспринимал…

— Убить! — словно угадав мои мысли, сказал Филимон. — Проще простого! Я бы и сам его грохнул, Гаврилу твоего неотесанного, да он мне святой водой в рожу… Ух, гадина! Почему ты его не придушил? Придушил бы, и спокойненько домой.

— Не смог, — вздохнул я. — Чего спрашиваешь? Ведь знаешь меня, давно знаешь… Не могу я просто так — взять и невинного человека… Ну не душегуб.

— Теперь не до сантиментов! — жестко проговорил Филимон. — Где он сейчас? Пойду и голову ему срублю, и ты в контору улетишь. Где он?

— В Америке остался, — немедленно соврал я.

— А с тобой кто переместился?

— Да так… Парочка случайных индейцев… Разбойник, на которого, собственно, проклятие и было направлено.

— Проверю! — буравя меня глазами, пообещал Филимон. — Если успею. Дел по горло, а тут еще с тобой возись. Эх, Адик, не был бы ты мне другом… совсем по-другому бы я с тобой разговаривал!

— А ты со мной и не разговариваешь, — заметил я. — Отделываешься какими-то недомолвками… Поэтому и выходит всё наперекосяк. Ну не получилось у меня в первый раз переправиться, и я…

— И ты, — договорил Филимон, — снова поперся на рожон! Зачем полез во двор вдовицы?

— Это… — забормотал я. — Ну извини… Я подумал, что можно всё аккуратненько обделать. Чтобы, значит, и волки сыты и овцы целы. И Георгия чтобы не трогать — как ты мне и советовал настоятельно — и Оксану для Гаврилы заполучить. Выполнил бы таким образом задание и отправился в контору. Я ведь не знал, что во дворе вдовицы Параши появился монстр в собачьем обличье! Меня чуть не сожрал! Пришлось спасаться бегством. Вот и провалился в колодец, прокатился на межконтинентальном лифте в Америку, немножко позанимался тамошними астральными и человеческими конфликтами… Теперь вернулся и готов искупить вину… Сними цепи, а?

— Тебе капитан Флинт говорил, чтобы ты сидел в своей Америке, раз уж умудрился туда попасть, и исполнял обязанности местного злого духа?! — закричал, приподнимаясь с табурета, Филимон.

— Говорил! Я честно исполнял обязанности… Кстати о Флинте. Я тут припомнил, что…

— Тогда какого же хрена ты опять здесь?!

— Так срок вышел! — объяснил я. — Всё по-честному, по пророчеству: бледнолицые прибыли на земли краснокожих — духи индейцев сваливают во мрак веков. То бишь на пенсию…

— По моим расчетам, бледнолицые еще лет сорок-пятьдесят там не должны объявиться!

— Не должны-то, конечно, не должны… Но понимаешь, как всё вышло…

Стараясь не глядеть в глаза Филимону, я рассказал ему о банде Пахом-Чика, ненароком доставленной на американский континент.

Филимон схватился за голову и вскочил с табуретки.

— Вихри преисподней! — прокричал он. — Кретин!.. Копыта и хвост!.. Дурак проклятый!.. Стражи чистилища!.. Ну почему ты не можешь сделать так, как надо?! Флинт тебе приказывал или нет?

— Да в чем дело-то? Чего ты так волнуешься?.. Кстати, я хотел спросить — почему со мной Флинт разговаривал, когда он давно в отпуске, и…

Филимон забегал по комнате, потом остановился у двери.

— В общем, так, — проговорил он. — Расковывать тебя не буду. Хватит! А то опять чего-нибудь напортачишь. Полежи пока в цепях.

— Долго? — удивился я.

— До завтрашнего утра. Завтра отправишься в контору со всеми нами.

— То есть как — со всеми нами?.. Я думал, в этом временно-пространственном периоде бесов только два: ты да я… Ах да — еще нелюди. Зачем они здесь? Постой, а… откуда здесь нелюди? Они ведь сняты с вооружения! Их запрещено использовать!

— Тс-с!

Я замолчал. Филимон открыл дверь, выглянул в коридор. Насколько я мог видеть, в коридоре никого, кроме нелюдей, не было… На самом деле — зачем они здесь? Странно… Нелюди… Давно я их не видел.

Нелюди — это те же бесы, только… как бы это сказать… первобытные. Здоровенные куски мяса без разума и чувств, обладающие помимо исключительной физической силы способностью воспринимать и выполнять простейшие приказы — избить, убить, разрушить…

Когда наша контора только-только начинала свою деятельность, подобные экземпляры использовались широко. Но времена изменились. В контору пришло новое поколение, и нелюдей быстро списали в бессрочный отпуск.

От безделья многие из них усохли до размеров домовых и злобных привидений — этих списали на землю.

Но кое-кто остался в конторе. С ними не церемонились — использовали на подсобных работах, гоняли на посылках, отрабатывали на них, как на боксерских грушах, удары в тренировочных залах… Чтобы нелюдей кто-то взял с собой на выполнение задания — о таком я ни разу не слышал!

Ох! Вспомнил!.. Филимон, когда мы с ним встретились в этом временно-пространственном периоде, намекал на какое-то секретное задание… Ага, вот всё и сходится! То-то меня гоняют туда-сюда! И не хотят правду говорить…

— Филя! — взмолился я. — Ты мне друг или кто? Ты мне по дружбе — по секрету — объясни, что за авантюру контора закрутила? Тогда я и буду знать, куда мне можно лезть, а куда нет. Что, ты меня за дурака считаешь, что ли?

— Не считаю я тебя за дурака, — проворчал Филимон и снова выглянул за дверь. — Ладно, — сказал он, — всё равно уже скоро конец. Осталось последнее усилие. И помешать ты не сможешь — как ни старайся.

— Освободишь? — обрадовался я.

— Вот уж дудки! От тебя всего ожидать можно! Полежи в цепях… Эх, и угораздило тебя прилететь сюда именно сейчас!…Ладно. Всего говорить не буду — так, вкратце. Короче… — Филимон понизил голос до шепота и продолжил: — Помнишь курс бесовской истории Средних веков? О Великой Битве?

— Ну еще бы! Я в школе хорошо учился… Слушай, погоди с историей. Я одного не могу понять: почему эта интрижка преисподней такими секретами окутывается? Я что — первый год замужем? Не разбираюсь?.. Да я давно всё понял — никакого рядового задания ты не выполняешь здесь! Прислали тебя за тем, чтобы ты богатыря извел! Ведь так?.. Делов-то— на полкопейки! Если постараться. Он же всё-таки не Воитель Света…

— Великая Битва! — рявкнул Филимон.

— Ну. И что?

— Георгий в ней принимал участие! — коротко сообщил мой коллега. — Естественно, не на нашей стороне. Истинное его имя — Георгий Победоносец. Он — самый могущественный Воитель Света, хотя сам об этом не догадывается. Пока…

Я открыл рот. Поверить в то, что говорил Филимон, было трудно. В учебниках по истории черным по белому написано: последний и самый сильный из Воителей — Ланселот Озерный — уничтожен в Великой Битве. При чем здесь какой-то богатырь Георгий? И Братства Воителей давно не существует…

— При чем здесь Георгий? — прошептал я. — Ты же говорил, что он не…

— Забудь. Мало ли что я говорил. Я ведь не знал, что ты влипнешь в это… Да, Георгий участвовал в Великой Битве. То есть не сам лично, а… как Ланселот Озерный!

Я открыл рот еще шире. Чуть челюсть не вывихнул от изумления.

— Закрой пасть, — посоветовал Филимон. — Вот так. А теперь поверни голову. Влево. Вот так. Смотри на факел. Пристально. Долго. Еще. Не жмурься и не моргай.

— Глазам больно! — пожаловался я.

— Не гунди. Смотри. Еще. А теперь закрой глаза! — Я повиновался.

— Что видишь?

Между моими зрачками и опущенными веками всё еще металось оранжевое пламя, почти такое же яркое, каким я видел его с открытыми глазами.

— Отблеск! — торжественно проговорил Филимон. — Ты видишь огонь, хотя и не можешь его видеть. Другими словами, огонь есть, хотя его и нет. Георгий — такой же отблеск Ланселота… Теперь понял?

— Реинкарнация? — догадался я.

— Суть та же, — согласился бес, — но на деле сложнее. Реинкарнация — человеческое понятие, а люди уж так всё упростят, так переврут… Короче, Георгий — Ланселот. Понимаешь, чем это нам грозит? Великой Битвой! А мы к ней не готовы…

— Ого-о… — протянул я, не зная, что и ответить. — А контора-то как догадалась? Про Георгия?

— Разведка работает.

— А… конкурирующая организация?

— И те знают. Не знает лишь один Георгий. Его, понимаешь, берегут пока. Как скотинку выгуливают на басурманских просторах, чтобы он сил набирался и прежде времени в пекло не лез.

— В пекло?! — ужаснулся я. — Они готовят вторжение?!

— Да я образно говорю! Хотя вторжение в преисподнюю — не такая уж несбыточная штука. Ну не будем об этом… — Он трижды плюнул через правое плечо. — Не накаркать бы… Ихняя контора пристально следит за покоем Георгия. Следят также и за тем, чтобы концентрация бесов в этом временно-пространственном периоде не превышала допустимую норму. Так что операцию по уничтожению богатыря мы готовили втихомолку. Мало кто знал даже среди своих. Потому и нелюдей подтянули — они ведь за бесов уже не считаются как списанное оружие… Да и не только нелюдей: два древних демона смерти из индийского филиала конторы, семеро зомби, замаскированных под слепых нищих, калек… Эти твари тоже давно нашей конторой не используются, значит, сотрудники конкурирующей организации их засечь не могут. По той же самой причине меня и сделали главным ответственным за операцию. Потому что любого беса рангом повыше оперативного сотрудника враги засекли бы… Завтра Георгий выйдет в народ венчаться — тут-то его и ждет сюрприз. Количеством задавим!.. Эх, только бы всё получилось…

— Тависка! — воскликнул я.

— Да! Мощный дух зла и разрушения, не отягощенный особым интеллектом! Главный мой козырь! Основной боец!

— И что же мне теперь делать?

— Лично тебе — не мешать; Лежи себе в цепях и отдыхай. Никто тебя тут не побеспокоит.

— Ничего себе, не побеспокоит! Это же пыточная! И я не на перине лежу, а на дыбе! А если заглянет сюда какой-нибудь скучающий экзекутор и решит немного попрактиковаться в своем искусстве? Освободи меня! Я теперь всё знаю и мешать не буду. Понимаю ведь…

— И я понимаю, — нахмурился Филимон. — Понимаю, что ты всё равно ввяжешься и всё равно помешаешь! Наведешь, одним словом, шухер!

— Да тихонько пересижу где-нибудь… в более приятном месте. Без шума и пыли.

— Не можешь ты без шума и пыли! Уж я тебя знаю, Адик… Послушай, время на осуществление операции — ровно одна минута!

— Почему так мало?

— А зачем больше? Навалимся скопом и задавим гада! Никто ничего и сообразить не успеет… Минута!.. Через минуту после того, как я объявлю начало операции, вся нечисть из этого временно-пространственного периода автоматически переместится в преисподнюю. Ловко, да? Вся нечисть! И ты тоже, понимаешь?

— А если не успеете… Он же — Воитель! А ты говоришь — одна минута.

— Должны успеть… Тут главное — натиск! Враг не успеет ничего сообразить, а силы у нас — многократно превосходящие… Кстати, насчет силы. Как у тебя с колдовскими способностями?

— Увы…

— А мне восстановили… Ух, этот твой Гаврила… Гадина!.. Сколько пришлось с начальством объясняться! Всё-таки прислали спецов, которые меня… вылечили… Я тебя отмазал: причины своего м-м… заболевания указал неясно, но… Это в последний раз, Адольф, понятно? Ты мне друг, но… Сам понимаешь, в общем… Жаль — мне энергию терять нельзя, а то бы я тебя прямо сейчас отправил в контору от греха подальше!

— Ну тогда оставь при мне одного нелюдя — пусть охраняет, а?

— Каждый боец на счету! На карту поставлено будущее конторы, а ты о собственном благополучии думаешь! Знаешь, сколько я сил потратил, чтобы стянуть сюда нужное количество нелюдей?! Их же еще и пристроить надо, чтобы они глаза никому не мозолили… Тут-то мне опричнина и сгодилась: на опричника не то что пристально взглянуть — глаз поднять не смеют!

Дверь приоткрылась. Нелюдь просунул в пыточную свою тупую рожу и пробасил:

— Хозяин! Тебя кличут!

Филимон вскочил на ноги и бросился к выходу. На пороге он еще раз обернулся ко мне и сказал просительно:

— Не бузи! Если время выберу, пойду поищу по камерам твоего клиента, может, и он с тобой переместился из Америки. Укокошу его, и ты тут же перенесешься в контору… Ну давай, адью!

— Филя! — взмолился я. — Не убивай Гаврилу!

— Ага, всё-таки он здесь, да?! А еще упрекаешь меня в том, что я тебе врал!

— Хозяин! — снова пробубнил из коридора нелюдь. — Пора!

— А, пес с тобой! — махнул рукой Филимон. — Разберемся. Самое главное — ты теперь скручен и обезврежен… до завтра. Не переживай. Ради тебя же и стараюсь.

* * *

И остался я один… Несколько минут лежал неподвижно, переваривая информацию, которую только что получил.

Это что же получается? Секретная операция, важнейшая операция, а я о ней ничего не знаю, находясь в том же самом временно-пространственном периоде? Меня, как щенка, туда-сюда пинают… Обидно.

А Филимон назначен ответственным!.. Еще обиднее… Ну да, он — более опытный, он — бес заслуженный и проверенный, а у меня репутация…

Но я же не полный идиот!.. Знай я, в чем дело, всеми бы силами Филимону помогал! А меня… Аж в Америку запузырили, на другой континент, за тысячи километров отсюда!..

Ну, положим, в Америку я сам провалился… По собственной глупости… Но Филимон-то хорош! Мог бы и включить меня в операцию по дружбе — хотя бы мелкие поручения выполнять! Ведь это такая честь — быть вписанным в историю бесов!.. Обидно.

А как, наверное, обидно Гавриле сейчас!.. Томится ни за что ни про что в застенках вместе со свирепым разбойником и надоевшей сварливой женой, терзается самыми худшими предположениями относительно моей судьбы, не предполагая, что по камерам, возможно, рыщет уже бес — оперативный сотрудник Филимон или его нелюди…

Подумав о Гавриле, я дернулся, попытавшись подняться. Цепи зазвенели и натянулись. Я рванулся изо всех сил. Скрипнули вороты, скрипнули цепи, осыпая перхотную ржу. Топчан даже не шелохнулся…

Вот гадство! И пошевелиться не могу, и колдовать не в силах!..

Пожалуй, в такой ситуации можно было бы рискнуть и прибегнуть к магии, но как? Ноги скованы, руки скованы — как пассы делать?

Тем не менее я еще подергался, надеясь на чудо. Чуда не произошло — цепи держали крепко, а вороты, сработанные из цельных бревен, мне не сломать… Жутко.

Так, так, так… Не надо унывать — надо думать. Думать и еще раз думать. Ведь безвыходных положений на самом деле не бывает, правильно? Как-то можно исхитриться и освободиться… Как?.. Надо думать…

Попадал ли я раньше в подобные передряги? Да сколько угодно. Только вот цепями меня никто никогда не сковывал. И на курсах повышения квалификации ничего не говорили о том, как грамотно освобождаться от кандалов. Несомненный пробел в бесовском образовании!..

Так, хорошо, с бесами всё ясно… А как бы на моем месте поступил человек?

Тут я вспомнил одну из недавних моих клиенток — девицу из Западной Баварии, где, как известно, производятся лучшие порнофильмы в мире. Ее забавник-ухажер приковал наручниками к спинке кровати и, вместо того чтобы немедленно приступить к исполнению своих обязанностей, вышел до ближайшего магазина купить сигарет — подшутить думал таким образом…

Шутки не получилось — забавника сбил грузовик, когда он прикуривал первую сигарету из только что приобретенной пачки… Бавария ведь не Россия, где на пачках пишут: «Минздрав предупреждает — курение опасно для вашего здоровья». Может быть, прочитав такое, шутник и не стал бы курить на проезжей части…

А девица, промаявшись двое суток в пустом гостиничном номере, вслух высказалась в том смысле, что душу бы продала за свободу…

Дежурный случайно поймал сигнал, и я вылетел на помощь. Легкое было задание, потому что ключ от наручников висел прямо над кроватью на гвоздике. Я справился за минуту… А вот кто другой из бесов раньше чем через два часа от прикованной девицы не отошел бы! И не факт, что, подустав, он освободил бы бедную любительницу острых ощущений, а не заказал бы в номер пиво, пиццу да не вызвал бы приятелей из преисподней…

Ага, значит, девица нашла выход, а я нет?.. Ну ей-то проще… Люди могут, попав в безвыходное положение, вызвать беса и таким образом спастись… А мне кого вызывать? Тут кричи, не кричи, если кто и придет — бестолковый нелюдь или какой-нибудь надзиратель-палач…

У девицы, между прочим, только руки были прикованы, а ноги — свободны… Теперь я оценил, какое это счастье — иметь несвязанные нижние конечности! Ими хоть поболтать можно в воздухе — тоже развлечение. Опять же почесаться, если постараешься, конечно.

Ой, зря я об этом! Как только подумал про «почесаться» — тутже зазудело между лопатками!..

Я потерся спиной о топчан, со страхом ожидая продолжения. Общеизвестно: если чего-то сделать нельзя, то немедленно начинает хотеться именно этого!..

Зачесалось правое плечо… Потом левое…

Ну, с этим я еще кое-как справился, использовав небритые щеки.

А потом зачесался лоб… Потом между глаз… Потом и сами глаза…

Очень скоро зудела вся поверхность моего несчастного тела, словно я полчаса назад подвергся мощной атаке комариной стаи… Что я вынес!

Ужаснее всего был зуд в ладонях, под коленками и на кончиках рогов! От отчаяния и безысходности я даже орал — к счастью, на мой зов никто не откликнулся… И зачем только придумали дыбу и прочие страшные на вид орудия пыток? Достаточно просто привязать пытаемого к жесткой неудобной лавке и оставить так на продолжительное время… Попробуйте, если не верите!

В конце концов, издерганный, измученный и уставший, я уснул. Задремал, то есть, на минутку… Догадайтесь, что мне снилось?

Бескрайняя прерия… Легкий утренний ветерок… Синее-синее небо, под которым я скачу иноходью, поднимая клубы желтой пыли, — свободный и счастливый…

ГЛАВА 3

Скрип двери ворвался в мое сновидение неожиданно. Я сразу очнулся и приподнял голову, напряженно вглядываясь в расцвеченный факельным пламенем полумрак, — кто там?.. Мне показалось, что вернулся Филимон, одумавшись и решив-таки меня освободить. Я даже закричал радостно:

— Филя! Дружище! Наконец-то!

— Сейча-ас, касатик… — продребезжал совсем не филимоновский голос. — Кто тут у нас отдыхает? А я вот тебе еду притащил… Ешь до отвалу, а не наешься, так я еще принесу. Мне не трудно. Лишь бы ты, касатик, жив-здоров был. До завтрашнего утра… Ф-фух, последняя камера — и на сегодня всё!

Дедок Никодим вполз в камеру задом наперед, волоча за собой уже знакомую мне кадушку. Поставил ее на пол и обернулся ко мне, вытирая пот с морщинистого лба.

— Филимон… — севшим от ужаса голосом проговорил я. — Дружище…

— Какой-такой Филимон? — встревожился Никодим. — Где?

Я молчал, холодея. Вспоминал все гадости, которые рассказывал про этого старикана мой бес-коллега. Случилось самое паскудное из того, что могло случиться. В мою камеру забрел не кто иной, как палач!

Никодим подошел ко мне близко-близко и сощурился.

— Где-то я тебя видел, — сказал он. — Ага! Ты из тех колдунов, про которых я начальству сообщил!

Я молчал, соображая, что же предпринять.

— И в цепя-ах… — протянул Никодим, облизываясь.

Трусцой он сбегал к двери, выглянул и, видимо, самому себе сказал:

— Никого нет…

Вернулся ко мне, потирая руки.

— Работа на сегодня почти закончена, — пробормотал он, мутнея глазами и становясь всё оживленнее, — старуха меня не ждет, так что можно немного и…

Он не договорил — просто несколько раз сжал и разжал пальцы, точно хищная птица когти. И я всё понял…

Удивительно, как любимое дело преображает человека! За минуту Никодим из дряхлой развалины превратился в сияющего энтузиаста — престарелого, конечно, но еще полного сил…

— Погоди, касатик, сейчас…

Никодим нагнулся и вытащил из-под топчана деревянный ящик, в котором неприятно лязгнули какие-то железяки. Они походили на хирургические инструменты — только несколько варварского вида.

— Что бы ты ни собирался делать, — проговорил я, косясь на железки, — имей в виду: Филимон — мой друг!

— Друг, друг, — согласился Никодим, вдохновенно перебирая инструменты, — знаем… И батюшка-государь у тебя в родне ходит… Так что если я тебя хоть пальцем трону, то мне худо будет… Слышали… Я, касатик, сорок лет в застенках работаю заплечных дел мастером! Чего только не наслушался… Прямо диву даешься: человек в цепях лежит, к пытке готовится — а всё равно грозится!

— А ну прекратить! — крикнул я, не зная, что еще предпринять. — Указания насчет применения ко мне физического воздействия были?! Сгною! Уволю! Неужели у тебя никаких других дел нет, кроме как безвинного беса мучить? Ведь почтенный старикан, внуки, должно, ждут…

— Нет у меня никаких дел, — нервно оглядываясь и потирая руки, проговорил Никодим. — Нет… Почти… Не забыть бы цепи смазать… В соседней камере… А то недалеко и до греха…

— Какие еще цепи?! То есть иди немедленно и смазывай! Всё Филимону доложу!

— Не доложишь. Язык я тебе отрежу — и не доложишь… Ишь какой указчик нашелся!.. А цепи я обязательно смажу. Без этого нельзя. Серьезный душегуб в соседней камере содержится — Ахмет Медный Лоб зовут его. Лбом любую стену пробьет — только дай волю… Да волю-то ему никто и не дает! Обмотали цепями, спеленали, болтается, как муха в паутине… Трепыхается день и ночь, выбраться хочет, зверь такой, чтобы снова бесчинства творить… Кажный день цепи смазываем особым составом. Ежели не смазать — разорвет и вырвется!

— Так чего ты ждешь! Ведь вырвется! Оставь меня в покое, иди Ахмета охраняй! Или пытай его!

— Не-эт, касатик… Не такой я дурак, чтобы к басурманину приближаться. Еще изловчится да и двинет меня лбом своим медным!.. А цепи я смажу, смажу, конечно. После того как с тобой натешусь!

— Трус! — закричал я. — Старый идиот! Помогите! На помощь! Филимон!!!

— Ори, ори… — бормотал Никодим, плотно прикрывая дверь. — Здесь же пыточная. Стены, значит, особые — тройной крепости. Никто не услышит. Кроме меня. А меня крики не раздражают. Они мне нравятся.

Я смолк. Не потому что не хотел доставлять лишнего удовольствия заплечных дел мастеру, а потому что вдруг увидел глаза Никодима. Доселе мутные, они прояснились и заблестели. У меня даже дыхание перехватило! Словно жерла фабричных мясорубок смотрели на меня — кроваво-черные провалы, на дне которых смыкаются и размыкаются смертоносные ножи-лезвия… Да, этот не остановится — даже под угрозой собственной смерти! Он просто больше не владеет собой.

— Меня же завтра на казнь надо будет живым и здоровым выводить, — хрипло проговорил я, — по приказу царя… Тебе же… нахлобучка будет… старый душегуб!

Никодим на мгновение остановился. Облизнулся — я заметил, какие у него не по-стариковски розовые губы, — шумно сглотнул и сказал умоляюще:

— Ну я только немножко… Не до смерти… Шибко охота мне… Работы совсем не стало — молодые хлеб отобрали. Раньше имя мое гремело по всем землям православным, а сейчас только еду таскать арестантам дозволяют. Но я же — мастер! Где справедливость?.. Никто не узнает… — Тут он захихикал. — Завтра тебя прихлопнут — и концы в воду! Никто и разбираться не будет…

Я не нашел что ответить.

А Никодим развил бурную деятельности. Притащил из угла жаровню, ахнул о пол табуретку, с помощью ее обломков и настенного факела разжег в жаровне огонь. Мурлыча под нос какую-то песенку, положил на закопченную решетку большой зазубренный крюк, соединенный с кривым лезвием.

— Это что такое? — спросил я. Никодим всплеснул руками:

— Интересно?!

— Вообще-то да…

— Сейчас, сейчас, касатик… Пока жаровня раскаляется, время есть… — Он поднял ящик с инструментами, огляделся и, не найдя лучшего места, вывалил железки мне на колени. — Ты — молодец! — одобрительно проговорил палач. — Никто раньше не интересовался. Все почему-то когда такие штучки видят, орут и плачут. А я ведь мастер! Мастерство мое вместе со мной и уйдет. Учеников-то нет! Молодые надо мной смеются: им бы плетьми бить да дубинами колошматить — никакого таланта в них! Дуболомы! Инструменты почти не использует — вот они и валяются по пыточным, пылью покрываются… Погляди, касатик. Этот резак — для отпиливания пальцев: видишь зазубрины… Это — игла подноготная, средняя. Эта вот — большая подноготная… А эти щипчики — для отрывания кусочков кожи… Ах, сволочи, щипчики затупили! Сколько раз говорил — не использовать для срывания ногтей! Только для кожи! Это ж тонкая работа! Понимать надо!

Никодим раскраснелся, словно маньяк-филателист, демонстрирующий восхищенной публике уникальные экземпляры из своей коллекции. Меня давно уже мутило, я пару раз простонал:

— Не надо!.. — Но он меня не слышал.

— Буравчик! Бурит всё, даже кость — очень медленно и болезненно… Удавка. Конский волос высшего сорта! Нет, не для шеи, а для перетягивания конечностей до полного онемения…

— Хватит! — заорал я. — Всё! Делай, что хочешь, только перестань! У тебя эта железная хреновина на решетке раскалилась и готова к употреблению! Лучше муки физические, чем духовные! Хватит!

— Успеется, — мельком глянув на жаровню, сказал Никодим. — А это вот — специальная игла и специальная соляная нить для наиболее болезненного зашивания естественных отверстий человека…

— Не-эт!..

И тут я стал молить о чуде освобождения. Искренне и вслух!.. Правда, молил абстрактно, без адресата, потому что не знал, к кому обращаться: моя контора подобных услуг своим сотрудникам не оказывает (в соцпакете не оговорено), а конкурирующей организации до меня дела нет.

— Капельница… Из нее раскаленное олово удобно капать… — дребезжал старческий голос.

Я охрип. Подустал и Никодим. Откашлявшись, он произнес:

— Ну, теперь можно приступать…

И тогда случилось чудо, в которое я уже, надо сказать, не верил. Правда, я сразу не понял, что это — именно чудо, а не очередной удар судьбы-злодейки.

Топчан-дыба сам собой подпрыгнул едва ли не до потолка и рухнул на пол. Потом еще раз и еще… Вороты тяжко ворочались в креплениях, древесина трещала, щепки летели во все стороны, цепи гремели…

Никодим с воплем шарахнулся к двери, но сослепу наткнулся на жаровню и, опрокинув ее, упал сверху…

А топчан всё скакал…

Паскудный престарелый палач выл и визжал, катаясь по полу и стараясь ладонями потушить горевшую одежду. Вдруг раздалось громкое шипение — будто паровоз выпустил пар. Это Никодим опрокинул на себя кадушку с бульоном, счастливо избегнув смерти от огня. Впрочем, вопли не прекратились — наоборот, стали еще громче…

Или это я сам орал?.. Топчан колотился между полом и потолком; я бился головой и прочими органами о его поверхность; вороты трещали и скрипели — это было поистине кошмарно!.. Как и всякий кошмар, мой тоже закончился внезапно.

С гудевшей башкой, в разорванной одежде (синяки проглядывали сквозь лохмотья), с расквашенным носом и подбитым глазом — но живой! живой! — я выкарабкался из-под обломков, стряхнул с себя покореженные кандалы, глупо улыбнулся и неведомо кому сказал:

— Спасибо!

Что это было? Конечно, чудо! Только кто его устроил?.. А, ладно, не важно. Главное — я выбрался!.. Всё-таки правильно говорят — безвыходных ситуаций не бывает!..

В пыточной воняло гарью. Никодима нигде не было — очевидно, он сообразил, чем для него может закончиться мое освобождение, и благополучно слинял.

Пошатываясь, я вышел в коридор. Сейчас этот сморчковидный садист наведет сюда опричников… Нужно сматываться, да побыстрее. Конечно, можно спрятаться и здесь, но… Как же Гаврила с супругой? Если Филимон раньше не доберется до них, то несчастных казнят утром на площади…

Я захромал вдоль по коридору, очень скоро раздвоившемуся… По каком раструбу меня вели? По левому или правому? В упор не помню… Как-то не озаботился запоминанием дороги.

На колебания в выборе дальнейшего пути не было времени. Я свернул наугад и побежал так быстро, как только позволяло мне истерзанное взбесившимся топчаном тело.

* * *

Переплетение бесконечных ходов, переходов и поворотов — вот во что очень скоро превратился коридор! Лабиринт… Факел надо было захватить из пыточной! Ничего не видно… И тихо, как… в гробу! Аж в ушах звенит!.. Лишь стук моих копыт отражается сырыми каменными стенами. Эхо многократно усиливает перестук, и кажется, будто по коридорам шагает не один, а сразу несколько бесов…

Где искать Гаврилу? Тут самого себя потерять можно! Темень такая, что, как говорится, сам черт ногу сломит… Ох!

Я пребольно приложился коленом о какой-то коварный каменный выступ и вынужден был на несколько минут прервать свое путешествие, чтобы ощупью выяснить степень повреждения. К счастью, ничего страшного… Не сломил… То есть не сломал. Всё в порядке! Кроме одного обстоятельства: я продолжаю слышать стук шагов, стоя на месте…

Отогнав глупую мысль о слуховой галлюцинации, я спрятался за ближайшим поворотом. Впереди мелькнул свет факела, и мимо меня протопали два нелюдя.

Дальше я шел осторожнее, время от времени останавливался и прислушивался. Таким образом я счастливо избегнул столкновения с тремя группами нелюдей. А вот опричника-человека, чего-то забывшего в этом подземелье, пропустив на шаг, оглушил по голове копытом, связал снятым с него же кушаком и отобрал сапожки, шапку и факел. Факел — чтобы освещать себе дорогу, а сапожки и шапку — чтобы прикрывать вторичные бесовские признаки (рога и копыта). Мало ли что еще может случиться? Совсем не улыбается мне случайно набрести на более или менее многолюдное общество и мгновенно стать объектом всеобщего внимания…

Иногда попадались двери, обшитые железом. Я стучал в них кулаком и тихонько звал:

— Гаврил а-а!

Арестанты обычно отвечали: кто-то жалобными стонами, кто-то ругательствами и проклятиями, а кто-то идиотским хихиканьем… Гаврилы не было.

М-да, мрачное местечко… Посидишь тут, не видя никого, кроме Никодима, и, конечно, свихнешься!..

Эх, надо было престарелого садиста пленить, посадить на поводок, заткнуть пасть и пустить впереди себя, чтобы дорогу показывал…

Я блуждал по коридорам довольно долго. Факел мой догорел, пришлось его выбросить и идти дальше на ощупь. Это очень, знаете ли, неудобно. Я еще пару раз стукнулся коленом о какие-то дурацкие выступы, чуть не расшиб себе лоб о низкую притолоку и чуть было не свалился в возникшую под ногами яму…

А яма оказалась вовсе и не ямой, а началом круто уходящей вниз лестницы.

«Ну хоть какое-то разнообразие, — подумал я. — Сколько же мне по лабиринту блуждать? Авось лестница куда-нибудь выведет… Конечно, было бы лучше, веди она не вниз, а вверх, но… Выбирать не приходится…»

Я стал спускаться. Лестница всё тянулась и тянулась. Она была такой длинной, что я уже подумывал плюнуть на всё и вернуться обратно. Появились неприятные ассоциации с межконтинентальным лифтом, немало меня обеспокоившие. Кто его знает? Если во дворе вдовицы Параши есть ход в Америку, то почему бы в подвалах Кремля не быть такому же… в Австралию, например?!

Лестница неожиданно закончилась. Впереди я увидел недлинный узкий коридор, освещенный… настоящей электрической лампочкой!

От удивления я остановился. Мгновение спустя заметил, что и стены здесь покрыты не плесенью и копотью, как наверху, а хорошей финской керамической плиткой, правда, с довольно своеобразным рисунком — незамкнутой пентаграммой. «Наверное, по спецзаказу делали», — подумал я и пошел дальше.

Скоро коридор свернул. Следующий отсек также освещался электричеством. По потолку тянулись многочисленные провода и кабели, соединенные сверкающими никелированными зажимами, а вдоль стен стояли довольно безвкусные статуи, изображавшие аляповато раскрашенных людей в средневековых одеждах, с навеки застывшим на физиономиях выражением крайнего изумления и страха…

Кажется, излишне реалистичная манера. На любителя… Кому, интересно, приятно смотреть на выпученные глаза, вываленные языки и причудливо безобразные позы?.. Я, конечно, не специалист, но, по-моему, к такой плитке больше подошли бы в качестве украшений узкогорлые напольные вазы или карликовые деревья в керамической посуде. Или, допустим…

Я споткнулся, едва не наступив на маленького василиска, притаившегося за очередной статуей. Тварь сверлила меня круглыми черными глазками и громко скрипела желтыми зубами, очевидно жалея о том, что меня, как истинное создание Тьмы, нельзя превратить в камень взглядом… Бочком-бочком я обошел василиска и дальше двигался уже на цыпочках.

Н-да, а статуи вдоль стен — вовсе не элемент декора. Это, судя по всему, останки случайной кремлевской челяди, заплутавшей в подземелье… Неплохая идея — поставить василиска на входе вместо таблички «Посторонним вход воспрещен»!

* * *

Дверь, которой заканчивался коридор, была приоткрыта. Я осторожно заглянул в комнату…

Собственно, не комната открылась мне, а большой зал — светлый, сверкающий стеклом, пластиком и никелированным железом. Компьютерные мониторы на столах, стопки дисков, пульты управления, бесчисленные приборные доски и кнопки, кнопки, кнопки… И рубильники, рубильники, рубильники… И провода, провода, провода — целые гирлянды проводов, свисающих отовсюду, как лианы в джунглях…

В общем, если бы не начерченная на полу пентаграмма, зал походил бы на центр управления космическими полетами… Правда, тут еще и пахло так, как вряд ли может пахнуть в любом уважающем себя центре управления, — просто у пентаграммы (кстати, начерченной чем-то бурым, очень напоминавшим по цвету запекшуюся кровь) валялось с десяток крысиных трупиков, вокруг которых с отвратительным жужжанием вились мухи. В центре пентаграммы из бугорка синего песка рос цветок неподвижного оранжевого пламени…

Где-то я такой костерок уже видел… Ага, в вигваме жреца рода койота Потаенной Мыши!

Шорох заставил меня вздрогнуть. Я хотел было пошире приоткрыть дверь, но тут в поле моего зрения появился Филимон — всё так же одетый в опричничьи одежды, сосредоточенный и хмурый… Я попятился, но Филимон вряд ли мог меня заметить — он говорил по мобильному телефону, супя брови, глядя себе под ноги и теребя крохотную клиновидную бородку.

— Как это не отвечают! — сердито выговаривал он кому-то. — Должны отвечать! Номера пятый и сто сорок шестой, приказываю сходить и проверить, чем это они там занимаются, вместо того чтобы заниматься тем, чем нужно!.. Да! Немедленно!.. Куда? Верхний ярус, камера третья слева… Понятно? Выполнять! О выполнении сообщить!

Нелюдей распекает… Это у нелюдей вместо имен — номера. Так удобнее для всех, и для них в том числе. Они ж на одно лицо и тупые как валенки! Дай им имена — тут же их перепутают и еще передерутся, выясняя, кто чье имя незаслуженно присвоил!..

Ого, какой строгий Филимон!.. Не стоит, конечно, показываться ему на глаза. Хоть я ему и друг, но на этот раз он церемониться не будет. Чтобы меня нейтрализовать, сделает… сделает… Что-нибудь ужасное сделает! Ведь такая серьезная операция! А я мешаюсь… Правда, в данный момент ничего существенного за мной нет… Ну покалечил немного местного палача… Ну связал и ограбил опричника… Подумаешь! Хотя…

На всякий случай я отошел чуть-чуть назад и… наступил на ногу стоявшему позади стрельцу!

Вот дьявольщина! Будь стрелец живым и здоровым, он бы только ойкнул и, возможно, негромко выматерился бы. Но, превращенный в неподвижное изваяние, служивый пошатнулся и с оглушительным грохотом рухнул на пол.

Филимон подскочил на месте, потом бросился в мою сторону, на бегу вынимая из ножен саблю. Не больше секунды было у меня на размышление, и я принял единственно верное решение: отступил за первую попавшуюся статую и застыл, разведя руки, вытаращив глаза, а рот раззявив так широко, как только смог.

У меня получилось! Филимон пролетел мимо, даже не взглянув в мою сторону, — так натурально я слился с рядом истуканов!.. Пришлось простоять в неподвижности несколько минут, выслушивая, как бес отчитывает василиска, который, по его мнению, и свалил одну из статуй.

Наконец Филимон вернулся в зал. Я расправил затекшие конечности и снова вздрогнул от замогильного волчьего воя — это зазвонил мобильник Филимона.

— Пятый и сто сорок шестой, вы что, окончательно отупели?! В маразм впали?! Как это они исчезли?! Никуда они из камеры деться не могли! А семнадцатый и восемнадцатый что говорят? Ничего не говорят?! Мычат и скулят?! Что там у вас, чтоб вас псы чистилища разорвали, происходит?!

Я вдруг понял, о чем речь. Вернее, о ком… Филимон — вот ведь злопамятный гад! — не забыл о своем намерении уничтожить Гаврилу… И что такого мой Гаврила ему сделал?.. Нет, много чего, конечно: опозорил, колдовскую силу вытянул, побил… Ну да ведь у Филимона сейчас более важные дела есть, кроме как непоседливого воеводина сына наказывать!..

Видимо, и Филимон подумал о том же. Он покосился на часы в углу компьютерного монитора и ахнул:

— Всего час остался!.. Ладно, отбой! Забудьте про сбежавших пленников, все срочно на площадь! Что?! Еще одна проблема?! Издеваетесь?! Какая? Никодим?.. И что с ним?.. Куда забился?.. Почему на курином насесте прячется?.. Какие еще сумасшедшие топчаны?! Почему обожженный весь?.. Почему плачет?.. Он что — тоже с ума сошел?! А цепи он смазал Ахмету Медному Лбу?! Нет?! Идиоты, смажьте сами! Не хватало еще взбесившегося басурманина утихомиривать!.. Где раствор? У Никодима?! Так вытащите Никодима и пускай срочно исполняет свои обязанности! Выполнять! Головы всем поотрываю!!

Сбежавшие пленники!.. Значит, Гаврила сумел-таки бежать?.. А что же он сделал с двумя нелюдями, посланными его уничтожить? Нелюди — это ведь просто машины смерти, их не то что голыми кулаками — их даже мастерством убойной плевбы не возьмешь!..

Я снова застыл с открытым ртом и по-дурацки выпученными глазами — Филимон пробежал мимо меня, на ходу пряча мобильник под одеждой. Выждав минуту, я двинулся за ним. Постараюсь идти на шум его шагов — авось не заметит, авось выведет из этого проклятого подземелья!..

* * *

«А Гаврила-то! — думал я, неслышно скользя за Филимоном, уверенно и быстро шагавшим по подземным переходам. — Не удумал ничего лучше, чем вырваться на свободу!.. Сидел бы себе спокойно… Хотя, с другой стороны, Филимон нелюдей послал, чтобы убили его… Ну и что? Забаррикадировался бы и сидел… Чего доброго пойдет Оксану воровать из-под венца и помешает ходу операции!.. Эх, найти бы мне сейчас детину и отговорить от поспешных действий…»

Мы выбрались на верхний ярус подземелья. Свет — неяркий, предутренний, синеватый — проникал через узенькие как бойницы окошечки под самым потолком. Было видно, как наверху, на земной поверхности, мелькали чьи-то ноги, древки копий, алебард, приклады пищалей, полы красных кафтанов… Это проснувшиеся стрельцы громогласно сморкались, зевали и обсуждали предстоящую церемонию.

— Как жениха с невестой выведут народу показать, так и государь-батюшка покажется — благословлять молодых будет! — услышал я. — Ухо надо востро держать!

— Готовится покушение? — деловито осведомился кто-то.

— Нет. Слухов таких не было… Меды рекой потекут! Тут уж, братцы, держись: на всех всё равно не хватит — кто успел, тот и съел…

Чья-то рука крепко ухватила меня за шиворот и дернула назад. Я споткнулся и вдруг ощутил, что тело мое надежно опутала невидимая, но прочная, как стальная проволока, паутина.

Я рванулся изо всех сил. Филимон — моя звезда путеводная — уходил всё дальше и дальше. Сейчас скроется за ближайшим поворотом, оставив меня навсегда в этом подземелье! Хоть и верхний ярус, а плутать тут можно часами… Я снова рванулся — чуть слышно лопнуло несколько волокон; еще несколько движений — и я точно освободился бы совсем, но…

Неведомая сила сдавила меня на мгновение так, что я едва не испустил дух! Чувствуя, как трещат мои кости, я захрипел, потому что кричать попросту не мог. Чудовищные объятия ослабли и исчезли.

— Тише, Адик! — простонал Гаврила, хватая меня за руку. — Галина, сними заклятие, зачем ты?

— Прибрежная Галька! — простонал я. — Опять дедовские штучки? Чего тебе от меня надо-то?!

— Сам ведь сказал, любезный муж, чтобы я его задержала, — обиженно проговорила Прибрежная Галька.

Я обернулся. Она взвизгнула, бросаясь на шею Гавриле, — тому пришлось выпустить меня, чтобы подхватить супругу.

— Совсем сбрендили? — осведомился я, снимая с себя остатки колдовских пут. — Тьфу, слабенькое какое-то заклятие… И этим ты думала беса — оперативного сотрудника остановить? Каких-нибудь древних доисторических духов или демонов захудалых можно паутиной спеленать, но беса!.. Постой, так это ты нелюдей отделала? Ну правильно: против твоих заклятий они бессильны. Они же — низшие демоны… Даже и не бесы в полном смысле этого слова.

— Она! — подтвердил Гаврила, и в голосе его ясно слышалась гордость. — Эти… которые в одежде опричников были… подошли ко мне и сабли обнажили. Я приготовился драться, а Галина вдруг понюхала, понюхала и говорит: «Это же не люди! Это же злые демоны!..» — Галина меня спасла, рискуя собственной жизнью!

— Дедушка научил меня зло чуять, — вставила Прибрежная Галька. — Я их и в первый раз почуяла, когда они заходили. Только не сразу сообразила. А когда сообразила, то всё сказала Большому Духу.

Большой Дух, то есть Гаврила, вдруг отвел глаза в сторону и бухнулся на колени.

— Прости, Адик! — завыл он. — Грех случился! Поддался я злому чувству — заподозрил в тебе коварство!

— Не ори! Встань! Объясни толком, в чем дело?

— А когда ты живой оказался, я так обрадовался! Обнял тебя крепко-крепко!

— Ага, у меня кишки через нос едва не вывалились! Спасибо, дорогой друг!

— Как же тебе досталось! — Он отступил на шаг, разглядывая мою изорванную одежду и синяки, проглядывавшие сквозь прорехи. — Это всё я виноват! Прости великодушно, родненький!.. Галина сказала: злые демоны явились за злым Рогатым Духом и увели его, спасли, а нас оставили томиться в застенках до скорой смерти. Ну я озлился немного и сказал… сказал…

— Что сказал?

— Бей! — подставил Гаврила украшенную здоровенной шишкой макушку. — Я тебя проклял! Сказал: «Да что б его приподняло и пришлепнуло!..» — Как хорошо, что ты не убился!

Я вспомнил свихнувшийся топчан… и рассмеялся.

— Забыли! — великодушно предложил я. — А где, кстати, наш душегуб Пахом-Чик?

— Не знаю, — обрадованный моим смехом, ответил Гаврила и быстро поднялся с колен. — Когда Прибрежная Галька заклинаниями своими лишила речи и силы этих демонов, Пахом вскочил и убежал. Наверное, сам решил выбираться. А мы… вот. Блуждали, блуждали, прятались от всех и вдруг тебя увидали!

— Чую зло! — громко объявила Прибрежная Галька. — Оно приближается!

— Так, — проговорил я. — И что же вы предполагаете дальше делать? Тс-с…

Мы втроем шмыгнули за угол. Мимо нас пронеслись двое нелюдей, волоча за собой Никодима, от которого остро воняло гарью.

— Признавайся! — орал на бегу нелюдь. — Где раствор для цепей?!

— А он прыгал и прыгал, прыгал и прыгал… А потом всё загорелось! — хныкал дедок и сучил ножками. — Отпустите меня, я спрячусь! Боюсь!

— Итак, — когда опасность обнаружения миновала, сказал я, — так что же всё-таки вы дальше намерены делать?

— Куда мой муж, туда и я. Хау! — заявила Прибрежная Галька.

— А ты, Большой Дух?

— А я… — Гаврила замялся и посмотрел на меня как-то… Как-то так посмотрел… Потом оглянулся на Прибрежную Гальку.

Я ожидал, что дикарка нахмурится, догадавшись, о чем идет безмолвный разговор, но она только потупилась и вздохнула.

И я промолчал. Что мне было говорить? Через какой-нибудь час, когда секретная операция по уничтожению Воителя Света Георгия Победоносца закончится, вся нечисть улетучится из этого временно-пространственного периода — и я вместе со всеми. Тогда уже никто не поможет бедному Гавриле завоевать Оксану… Но почему-то у меня такое ощущение, что Оксана перестала быть для детины единственным светом в окошке! После того как Прибрежная Галька в очередной раз спасла Гаврилу от верной смерти, он разглядел в ней… В общем, не то, что видел раньше… Впрочем, Гаврила, кажется, пока не разобрался в самом себе.

— Решай! — вдруг тихонько проговорила Прибрежная Галька. — Не могу я постоянно добиваться любви собственного мужа. У меня тоже сердце есть. Выбирай: или я, или…

— Адик… — несмело произнес Гаврила. — Насчет твоего задания… Я тут подумал и…

— Ну?

— Не знаю, — признался детина. — Не знаю… Галина дорога мне стала, но и Оксана еще люба… Не знаю…

— Чую зло! — опять объявила дикарка.

Мы снова спрятались и затаили дыхание. На этот раз двое нелюдей пролетели мимо нас в обратную сторону с куда большей скоростью. Вслед за ними с дикими воплями несся Никодим. Вытаращив глаза, он вопил что есть силы:

— Не виноват я! Не виноват! Топчаны сумасшедшие! Огонь! Огонь! Куда раствор подевался?!

— Это еще что за?.. — высунулся было Гаврила, но тут загомонили стрельцы снаружи:

— Везут! Везут! — Гаврила встрепенулся.

— Пойдем! — сказал он. — В последний раз посмотрю на Оксанушку, тогда и скажу вам… решающее мое слово!

— Э нет! — запротестовал я. — Вы куда собрались?

— На площадь! — в один голос заявили супруги, а Прибрежная Галька еще и добавила:

— Хоть взглянуть на эту Оксану — что она из себя представляет…

— Нельзя! — заявил я. — На площади такое сейчас начнется!

— Что начнется?

— Такое… В общем, давка, пьяная толпа… Ну разве не знаете, что такое массовые гуляния? Одно недоразумение сплошное! Давайте лучше здесь пересидим. Тихо, спокойно…

Словно в подтверждение моих слов из глубин подземелья донесся ужасающий вопль. То ли звериный, то ли человечий — не понять, но грохот под каменными сводами раскатился такой, что я невольно вздрогнул и плюнул через правое плечо. Прибрежная Галька, деликатно повернувшись ко мне спиной, сделала знак, отвращающий злых духов, а Гаврила поднял сложенные щепотью пальцы для крестного знамения.

Пол под нашими ногами задрожал. Затряслись стены. Сверху посыпалась пыль и мелкие камешки. И раздался тяжкий удар — где-то внизу и очень далеко. Потом еще один — чуть ближе. Потом еще один…

Вот тебе и тихо, спокойно… В голове моей вдруг зашевелилось страшное подозрение.

Тависка! Там, внизу Тависка!.. То есть он не то чтобы уже внизу, а стремится на поверхность! Операция началась!

Злой дух — это вам не нелюдь, и не демон, и уж, конечно, не василиск. Мощь злого духа древности лишь немного уступает мощи Воителя. Вот он — козырь в рукаве… Основной боец…

Таронха, хоть и с похмелья, играючи убил бы меня, если б захотел. И не одного меня — десятка два бесов моего ранга уничтожил бы…

А Тависка явно не с похмелья! Его еще и разозлили, и науськали на богатыря — как полагается!.. Разгневанный злой дух — это, прямо скажу, ужасно! Ураган, цунами и удар ядерной боеголовки в одном флаконе!..

Вот что сейчас рвется из подземелья, вот что сейчас сметет нас со своего пути и не заметит…

— Бежим! — решил я и кинулся первым.

* * *

Дорогу мы не выбирали. Нам просто повезло, что, свернув пару раз, мы вылетели на свет — в толпу гомонивших и волновавшихся стрельцов. Некоторые служивые покосились на нас, но моя шапка, содранная с опричника, подействовала успокаивающе… Шапка, конечно, не полная форма, но в толчее никто не заметил моей разодранной одежды.

— Вперед! — командовал я, яростно пробиваясь через толпу. — Вперед!

— А что случилось? — пыхтел сзади Гаврила. — Что это там… орало и гремело?

— Лучше тебе не знать, — отреагировал я, на мгновение оборачиваясь.

Прибрежная Галька, уцепившись за рукав детины, молчала. Хмурилась, точно силясь что-то понять… А чего тут понимать? Сейчас здесь такое начнется…

Я не сразу понял, что мы находимся на территории Кремля. Ближе к открытым воротам… Кроме беспрестанно орущих стрельцов и небольшой группки опричников, здесь никого и не было. Бояре и еще какие-то мужики начальственного вида стояли на крыльце, пытаясь изобразить на своих физиономиях благостность и счастье. Они ничего не знали! Не чувствовали, как дрожит земля, как ревет чудовище, пока еще не заглушая вопли толпы…

Через ворота мы выбрались на площадь. Утреннее солнце яростно кипело на золотых куполах собора Василия Блаженного. Встревоженные вороны летали вокруг колокольни.

Пробившись через оцепление стрельцов (смотрели на нас с подозрением, но не окликали — всё-таки мы стремились не войти, а выйти), вклинились в первые ряды восторженных простолюдинов, ожидавших потехи, и встали намертво — ни туда, ни сюда… Обратно нас не пустят стрельцы, а миновать плотное, спрессованное в монолит людское море тоже не получалось.

Я оглянулся.

Вихри преисподней! А если сейчас разлетятся во все стороны стены казематов, взметнется столб пламени и огромное чудище восстанет из-под земли?! Толпа рванет куда попало, калеча и убивая всех подряд!

— Везут! Везут! — послышались крики. Гаврила встал на цыпочки, вытянув шею. Шарил глазищами поверх голов — высматривал свою любимую… Ну что ему втолкуешь? Об одном только и думает — выбирает между двух женских юбок… Что же делать?!

Теперь я оценил поступок Филимона, приковавшего меня к топчану в подземелье: там бы я был в безопасности! Ну, может быть, немного присыпало бы камнями и залило огненной лавой, изрыгаемой Тависка. Откопали бы потом и вылечили… А сейчас?! Конец, конец всему!

Всё-таки надо двигаться — подальше от кремлевских стен… Как? Нас так плотно стиснули, что и не понять, в какой стороне Кремль! Видны только приветственно размахивающие руки, лохматые головы и взлетающие к небу шапки.

Прибрежная Галька!

— Галина! — закричал я на ухо дикарке. — Нюхай!

— Чего? Зачем?

— Ну… Как ты определяешь, где зло есть? Сосредоточься и скажи, откуда движется зло! Ты должна почувствовать! Там, наверное, такая концентрация…

Девчонке не надо было объяснять дважды. По моему встревоженному до крайности лицу она и так всё поняла. К тому же не могла она не слышать то, что творилось в подземелье. Прибрежная Галька несколько раз втянула воздух ноздрями и проговорила:

— Много людей… Трудно… Но, кажется… Вон оттуда надвигается! Большое зло! Большое! — Она округлила глаза и крепко схватила за руку Гаврилу. — Я такого никогда не чувствовала! Страшно!

— Отступаем! — приказал я.

Не тут-то было! Людское море внезапно всколыхнулось и пришло в движение. Нас увлекали как раз туда, откуда — по утверждениям дикарки — и надвигалось большое зло. Нас просто тащило туда, и мы ничего не могли сделать — ни я, ни Прибрежная Галька, ни…

Гаврила даже не пытался сопротивляться. С глупой улыбкой на широкой физиономии он отдался на милость толпы. Всё смотрел повыше человеческих голов…

Сейчас, сейчас… Сейчас это сборище восторженных идиотов взорвется потоками крови, бешеными языками пламени!.. Злой дух вознесется над поверхностью земли, которая трясется под моими ногами всё ощутимее и ощутимее… Будто стою на спине гигантского кита, стиснутый со всех сторон глупыми пингвинами, а над головой уже нависает, готовясь раздробить в пыль, океанский вал…

Я взял Прибрежную Гальку за руку, чтобы нас не отнесло друг от друга. Девушку трясло, словно от озноба. Она всё повторяла:

— Зло… Зло… Большое зло…

Толпа, колыхнувшись, остановилась намертво. Крики стали громче. Простолюдины прыгали и орали с таким искренним восторгом, что можно было подумать, будто разыгрывавшееся на площади действо имело к ним непосредственное отношение… Гаврила вдруг вскрикнул и, разгребая толпу здоровенными ручищами, поплыл вперед.

Прибрежная Галька завопила от ужаса.

Детина рванулся, опрокинул нескольких горожан, стоявших ближе всего к изукрашенной цветами и яркими лентами телеге, в которую впряжены были три белоснежных коня. На телеге, как карамельные жених и невеста на свадебном торте, стояли Георгий и Оксана. Улыбались и размахивали руками, принимая поздравления. Впрочем, особого вдохновения на лице Георгия я не заметил. На нем явственно читалось: «Окрутили всё-таки… Что ж, деваться некуда… Когда-нибудь всё равно пришлось бы жениться…»

Оксана… Она казалась совершенно счастливой! Правильно — добилась-таки своего.

«Ох, как она похожа на Гальку! — пронеслась в моей голове мысль. — Похожа… Да ведь они одной расы! Как это я раньше не догадался? Оксана — индианка! Что за бред?!»

— Зло! Зло! Большое зло! — вопила Прибрежная Галька, указывая рукой на Оксану.

Меня взорвало: о каком зле она толкует?! Об Оксане?! Сопернице?!.. Вот баба! Личную свою трагедию перепутала с той страшной бедой, которая поразит сейчас весь этот несчастный город, а вместе с остальными и меня, и ее, и ненаглядного Гаврилу… Земля дрожит под ногами! Из глубоких катакомб рвется наружу дух смерти и разрушения Тависка!..

И почему я не остался в пыточной камере?! Перенес бы, наверное, пытки маньяка Никодима и остался бы жив… Секретная операция преисподней — этим не шутят! Одно дело — погибнуть, овеянным славой и почестями, в борьбе с Воителем, и совсем другое — угодить ненароком под копыта злого духа, сгинуть никому не известной жертвой!.. Еще и смеяться будут бесы, поминая меня: ввязался, дескать, дурак… По собственной глупости… Спасая никому не нужных людишек…

За телегой ковылял десяток нищих, закутанных в вонючие тряпки. Никто их даже и не пытался отогнать — не в традициях праздника. Если бы и попытались — ничего не вышло бы: зомби хоть и медлительны, но очень сильны… Следом текли и текли телеги…

Толпа разразилась новой серией воплей — это навстречу свадебной процессии вылетел на черном жеребце Филимон собственной персоной, окруженный нелюдями в нарядах опричников. Нелюди, освобождая дорогу себе и своему предводителю, распихивали публику без всяких церемоний.

Филимонов жеребец рыл землю копытом и злобно фыркал. Из ноздрей коняги вылетали желтые огненные искры…

Интересно, а под кого замаскирован второй демон смерти?

— Батюшка-царь молодых откушать приглашает! — провозгласил Филимон, поклонившись так низко, что едва удержал собственное тело в седле.

Умильно взревела толпа. Филимон, озвучив приглашение, чего-то замешкался. Жеребец его поднялся на дыбы и застыл, словно окаменев. Люди изумленно примолкли. Филимон вздернул вверх руку, явно собираясь отдать какое-то приказание. Тонкие губы его сжались. Из ноздрей жеребца вылетели целые снопы искр.

Я перевел взгляд на лицо Георгия. Тот с открытым ртом смотрел на беса, пытаясь понять, что, собственно, происходит… Нелюди, уже почти не скрываясь, обнажили сабли. Из ртов их полезли длинные клыки, головы втянулись в шеи, покрываясь поверх волос жесткой собачьей шерстью. Зомби, окружив телегу, распахнули маскировочные лохмотья, выставив на всеобщее обозрение торчавшие из гниющей плоти желтые крепкие кости. Наступила минута «икс».

Полную тишину (кажется, смолкли даже вороны над головами собравшихся) прорезал девичий вопль:

— Зло! Зло! Страшное зло! Гаврила… Не-э-эт!!!

И я увидел Гаврилу!.. Этот дурак, зажмурив глаза, видимо, от страха перед неминуемым наказанием, пер на телегу, вытянув губы трубочкой, как для поцелуя. Наверное, узрев предмет вожделения, забыл обо всем на свете, мечтая лишь о прощальном лобзании…

Я посмотрел на Оксану. Она не обращала никакого внимания на Гаврилу, уставившись на Филимона. Странное что-то творилось с ее лицом. Его черты — черты чарующей красоты — подергивались, словно отражение в глубоком колодце. Сквозь смуглую кожу пока еще неясно проглядывали пугающие очертания…

— Зло! Зло! — кричала Прибрежная Галька, указывая пальцем на Оксану. — Большое зло! Страшное зло! Вернись!

Филимон сжал вскинутую руку в кулак, и я всё понял! Рискуя сорвать операцию, подпрыгнул что было сил, по головам, по плечам сгрудившихся людей кинулся перехватывать Гаврилу. А тот, боясь открыть глаза, уже влезал на телегу.

— Отрок… — изумленно просипел богатырь Георгий. — Чего тебе надобно?

— Оксанушка… — тихонько простонал Гаврила. Филимон выкрикнул первые фразы заклинания, вызывая духов.

С неба грянул гром, и то, что секунду назад было очаровательной индианкой Оксаной, взметнулось вверх, раскладываясь, словно пружина. Платье разлетелось клочьями. Голова койота на змеиной шее, запрокинувшись, провыла в мгновенно потемневшее небо проклятие на никому не понятном языке. Чудовищное ящероподобное тело скрутилось узлом вокруг ошалевшего богатыря.

— Мой! — прошипел Тависка, поигрывая в пасти раздвоенным языком, и желтые его глаза — глаза койота — вспыхнули.

— Смерть! — взвизгнул Филимон.

* * *

Кажется, кто-то из толпы всё-таки попытался помешать нечисти. Нелюди, действуя слаженно и быстро, в несколько секунд зарубили смельчаков. Больше желающих поспорить с созданиями Тьмы не нашлось. Зомби окружили свадебную телегу плотным кольцом. Кое-где нелюди в одеждах опричников гасили слабо вспыхивавшие очаги сопротивления. Стрельцы, не могущие понять, что происходит, пытались пробраться сквозь толпу, но это им никак не удавалось. Всё было спланировано идеально. Великий Воитель Света, застигнутый врасплох, даже не сопротивлялся. У него просто не было на это времени.

В небе над нами расцвела пурпурная воронка. Она плавно снижалась к земле. Я знал, что это такое: портал в преисподнюю! Когда пройдет ровно одна минута после объявления Филимоном начала операции, портал всосет всю нечисть, находящуюся в этом временно-пространственном периоде…

Тависка — громадное чудовище с головой койота и телом ящера — навис над богатырем, раскрыл пасть, облизнул клыки и…

— Оксанушка! — пропел так и не раскрывший глаза Гаврила, смачно чмокая чудовище в клыкастую пасть…

От изумления и неожиданности Тависка по-собачьи тявкнул и рухнул на спину. Но уже через секунду снова взвился над двумя существами — Воителем и человеком. Гаврила открыл наконец-то глаза и завизжал от ужаса. Эхом ему ответил крик Прибрежной Гальки.

Я уже ни о чем не думал. Прыгнув в телегу, схватил Гаврилу за плечи и вышвырнул его прочь. Я не целился, но так получилось, что детина рухнул как раз туда, где стояла его супруга.

«Не придавил бы он ее своей тушей!» — успел мысленно обеспокоиться я, видя, как на меня сверху опускается оскаленная пасть койота.

— Шалишь, чудище! — грянул надо мной бравый голос.

Это очнулся от изумления Воитель Георгий. Выхватив меч, он прыгнул на спину Тависка и замахнулся.

— Эх! — прежде чем опустить клинок, рявкнул богатырь. — Так и знал, что жениться не стоило!..

Но ударить он не успел. Пурпурная воронка, издав звук водопроводной раковины, всасывающей остатки воды, разом поглотила койотоподобного злого духа и принялась по одному втягивать в себя бойцов Филимона. Георгий, которого воронка по понятным причинам не тронула, рухнул со спины монстра вниз.

Я видел всё… Зомби один за другим полетели вверх, кружась по спирали. Куски их плоти отрывались от тел лоскутами… Конь под Филимоном принял форму фиолетового двухголового тигра и исчез среди пурпурных вихрей… Нелюдей тяжело тащило ввысь. Они не сопротивлялись — бездумные, бесчувственные… Сам Филимон, оскалившись, шел ко мне. Шел, словно против сильного ветра. Было понятно, что он прилагает максимум усилий, дабы отсрочить момент окончательно прощания с землей…

Мое тело стало терять вес и подниматься. Я был уже на высоте метров трех, когда Филимон приблизился и, перестав сопротивляться силе портала, взлетел ко мне.

— Идиот! — зарычал Филимон. — Я же предупреждал!.. Сорвал операцию, сволочь! Оставайся здесь навсегда!

Он взмахнул руками, растягивая белую нить энергии. Печать Отторжения коснулась моего тела — мгновенно отяжелевшего. Что-то вспыхнуло, и меня отшвырнуло в толпу обезумевших от ужаса людей.

«Оставайся здесь навсегда!» — громыхало в моих ушах.

Всё, конец… Портал не примет меня с Печатью Отторжения…

ЭПИЛОГ

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — закончил Высший Судья бес Вахтанг и прихлопнул тишину, как муху, деревянным судейским молотком.

Что тут началось! Вопли, крики, проклятия!.. Кто-то из зала швырнул в меня пустой чашей из-под пунша… От чаши я увернулся, и она, с лязгом ударившись о стену, закатилась под скамью, на которой я сидел, — скамью подсудимых.

Конвой бездействовал. И хорошо, что бездействовал. Трое стороживших меня мрачных нелюдей с тяжеленными алебардами в лапищах смотрели с ненавистью. Если б не служебное положение, они бы этими самыми алебардами на куски меня порубили!.. Я снова пригнулся — ножка от стула свистнула над ухом и отскочила от стены…

Вахтанг не требовал тишины. Понимал, что бесполезно. Зал свистел, орал и проклинал меня в тысячу глоток.

— Увести, — скомандовал Вахтанг, — на гауптвахту. Приговор требовал освобождения из зала суда, но я не протестовал. Освобождение в данном случае приравнивалось к высшей мере наказания: меня же порвут, как тузика…

— Позо-ор!!! — выли бесы.

На гауптвахте меня поместили в одиночную камеру. Некоторое время я просто лежал на нарах, тупо уставившись в потолок. А потом ко мне вошел посетитель…

Филимон долго стоял, прислонившись к стене, не глядя на меня. Наконец пошевелился, кинул на нары пачку сигарет и батон с маком.

— Хоть я с тобой и не разговариваю, Адольф, — сурово начал он, — но вынужден сказать… Не получил ты по заслугам! Легко отделался! Если б наш Владыка не был таким… даже не хочу говорить… тебя бы осудили гораздо строже! Сорвал операцию… Из-за чего? Из-за жалости к людишкам?! Да за это вышка — без всяких разговоров!.. Я ведь тебя и тогда пожалел, поставив Печать: на земле ты бы хоть сколько-нибудь прожил. А здесь… Говорил тебе, что твой характерец тебя когда-нибудь крупно подведет!..

Я молчал. Возразить было нечего. Сорвал операцию, да… Тот факт, что Воитель Света богатырь Георгий Победоносец на следующий день после неудавшегося покушения прервал свой обет трезвости и жестоко напился — видимо, на нервной почве — и в результате пьяного дебоша попал в острог, хотя и не говорил в мою пользу, но контору порадовал. У конкурирующей организации строгие правила: проштрафившегося Воителя снизили сразу в рядовые Ратники, лишив части его силы и, конечно, многих полномочий. Опасность для преисподней он еще представлял, но уже не такую, чтобы можно было серьезно беспокоиться.

— А у Владыки, — шепотом продолжал Филимон, — оказалось извращенное чувство юмора! Ему представили отчет о твоих похождениях, и когда он дошел до того места, где совращенные карточной игрой индейцы устроили междоусобное побоище, что ржал до колик и дальше читать попросту не смог.

Я молчал.

— Одного не могу понять, — помедлив, проговорил мой друг. — Как ты осмелился вернуться? Ты же знал, что тебя будут судить, и судить сурово! Такого мягкого приговора, признаться, никто не ожидал.

Я молчал. Говорить не хотелось. Было стыдно, и я… очень устал…

Как осмелился вернуться? Да вовсе не осмеливался я! Не было во мне смелости. Вообще ничего не было!..

Лежал, помню, совершенно обессиленный и равнодушно наблюдал за тем, как меня окружают опоздавшие к основному действу стрельцы и доброхоты из публики, пришедшие в себя после бесславного исчезновения нечисти. Портал, закрылся, осталось только темно-красное пятно наверху — точно небо было обожжено.

Стрельцы двигались осторожно, целя в меня копьями и дулами пищалей…

Я чуть приподнял голову. Странно — всё уже закончилось, а земля еще грохочет подземным громом… «Если Тависка оказался Оксаной, то кто тогда рвался из казематов на волю?» — мелькнула в голове мысль.

И тут рвануло! Метрах в пяти от меня сразу десяток ни в чем не повинных мужичков взлетели на воздух и с душераздирающими воплями приземлились на разных концах площади. Из образовавшейся в земле дырищи вылетел не кто иной, как душегуб Пахом-Чик, единственный глаз которого выражал такой ужас, что те, кто увидел атамана, мгновенно бросились наутек. Пахом тоже на одном месте не задержался. Шлепнувшись на землю, он взял низкий старт и кинулся бежать — почему-то в мою сторону. При этом он орал:

— Я же только поздороваться хотел! Я же… ничего такого!

Следом за одноглазым из-под земли показался низенький мужичок в разодранном азиатском халате, опутанный обрывками цепей, с вылинявшей тюбетейкой на несоразмерно огромной голове.

— Ахмет, басурманин проклятый! — ахнул рядом со мной богатырь Георгий. — Кто ж тебя, паскудника, освободил?!

Взмахнув мечом, богатырь прыгнул с телеги Ахмету Медному Лбу наперерез, но промахнулся. Ахмет, низко пригнув голову, свистнул мимо богатыря, боднул лбом телегу и разнес ее в щепы с такой же, наверное, легкостью, с какой пробивал каменные своды казематов, прокладывая себе дорогу наверх.

Народ кинулся врассыпную. На площади творилось нечто невообразимое. Пахом, моля о пощаде, бегал от Ахмета; Ахмет, завывая:

— Ах шайтан! — гонялся за Пахомом; богатырь Георгий пытался поймать и уязвить мечом того и другого; стрельцы дружной стайкой трусили следом за Воителем — то ли собираясь поддержать его в трудную минуту, то ли предполагая, что за спиной Победоносца сейчас самое безопасное место…

Я с трудом поднялся на ноги. О том, что случилось в казематах, мог догадаться и последний дурак. Пахом, выбравшись из камеры, пошел на поиски своего кумира, нашел-таки его и помог освободиться, что было вовсе не трудно, поскольку именно в этот день Никодим не смазал цепи, удерживавшие буйного басурманина. А басурманин, верный своему принципу «сначала убить, а потом подумать», всю накопившуюся в заключении злость решил выместить на первом подвернувшемся человеке — на Пахом-Чике то есть…

А почему я не перемещаюсь в контору? Ведь задание клиента выполнил: освободил Ахмета… Ну не своими руками, но ведь Никодим не смазал цепи именно из-за меня!.. Почему же я всё еще здесь? Неужели Печать Отторжения действует так широко — на весь механизм перемещения? Не может быть…

Кто-то схватил меня за плечи. Я рывком обернулся.

— Адик! — прошептал мне на ухо Гаврила — желтовато-бледный, как парное молоко. — Бежим! Уходим! В родное Колуново!

— Бежим, о храбрый Рогатый Дух, спасший жизнь моему мужу! — поддержала Прибрежная Галька. — Я видела, как зло отвергло тебя, оставив навсегда на земле. Не бойся, мы всегда будем с тобой!

— Мы тебя усыновим! — ляпнул Гаврила. — Я долго думал и решил: мне нужна только Галина, а Оксана не нужна. Тем более что она в страшное чудовище превратилась и едва меня не слопала!

Ответить я не успел. Даже осмыслить сумбурное заявление воеводина сына не смог.

С криком: «Мама!» — Пахом споткнулся и рухнул на землю.

С воплем: «Попался, шайтан!» — Ахмет Медный Лоб прыгнул на спину атаману.

С восклицанием: «Эх, голову снесу!» — Воитель Света Георгий Победоносец схватил басурманина за загривок…

Как только одноглазого Пахом-Чика коснулись руки его кумира, мир вокруг меня мгновенно сжался до размеров черной горошины и разорвался на части. Я словно оказался внутри себя самого, хотя точно знал, что никакого «меня» в поглотившей всю вселенную бесцветной пустоте не существует.

Странное состояние… Сколько раз его переживал, а всё не могу привыкнуть… Хорошо еще, что недолго оно длится…

Бесконечная черная нора, по которой я с чудовищной скоростью мчался, сузилась. Впереди — я это знал — меня ждали родимая контора, суд, разбирательство и приговор…

* * *

— …Приговор! — поморщившись, проговорил Филимон, подпиравший стену одиночной камеры гауптвахты. — Тоже мне — приговор!.. Тьфу!.. Ерунда какая!.. Ты знаешь, что бесы тебя линчевать собрались?

Я разломил батон. На нары высыпался десяток напильников.

— Это они мне подсунули, — кивнул Филимон. — Хорошие напильники. Любую решетку в пять минут распилят. А по ту сторону решетки вся преисподняя собралась. У каждого беса в руках если не удавка, то нож…

— Спасибо, — сказал я, — за предупреждение. Уж лучше в одиночке пару лет посижу.

Филимон пожал плечами, вздохнул и вышел. Но на пороге остановился, повернулся ко мне и подмигнул.

Хорошо всё-таки иметь друга!..

А бесы успокоятся со временем… Не могут же они вечно на меня злиться! Какое-то время придется-таки здесь отсидеться, а потом… снова суровые трудовые будни! Ведь приговор, объявленный мне, гласил: «Две тысячи лет исправительных работ по месту службы».

Всё-таки повезло, что у Владыки извращенное чувство юмора, правда?

Оглавление

Часть первая КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

Часть вторая РОГАТЫЙ ДУХ ГОВОРИТ: «ХАУ!»

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

Часть третья СВАДЬБЫ НЕ БУДЕТ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте