«Агент Низа»

…Я ведь взял все на себя

Не из выгод, не из блажи:

Сделал так, людей любя…

Мог другой быть – хуже даже…

Местность выглядела не так, чтобы очень. Собственно, даже совсем нормально, если считать нормой лесистые взгорья с проплешинами прогалин, чирьями убогих построек, да лишаями дорог, покрытые то ли туманом, то ли испарениями, о которых невозможно сказать опустились ли они с неба, просочились ли сквозь землю, либо вообще породили себя сами.

Паровоз посвистывал, вероятно, чтобы придать самому себе духу, потому что в такую пору жаль на трассу собаку выпустить, не то, что железнодорожный состав, пусть даже и из одного вагона. Последние пассажиры высадились на заплеванных, забитых досками станцийках, названия которых не в состоянии выговорить ни горло джентльмена, ни какая-либо иная часть тела чревовещателя. Мефф сидел и курил последнюю сигарету из пачки, купленной еще в автомате на аэродроме в Орли. Предпоследнюю у него выклянчила баба, и даже не баба, а нечто почерневшее и смятое, словно одряхлевший тюлень.

– До конца? – спросила она на местном языке, который Мефф, хоть и был полиглотом, с трудом отделил от воя ветра, стука колес и пыхтения паровоза.

Он кивнул. Женщина перекрестилась. Вернее, полуперекрестилась: ее рука застыла на середине ритуального жеста, так как в купе на какое-то мгновение заглянула физиономия кондуктора. «Язвенник», – поставил диагноз Мефф. Женщина вышла на очередной станции, прихватив с собой аромат здешней земли, травы, недоваренного супа и березового сока.

Пассажир остался один. Даже кондуктор исчез. Возможно, тоже вышел. Лишь то и дело повторяющийся свист впереди доказывал, что машинист нашел в себе силы не последовать примеру товарища. Мефф в тысячный раз принялся разглядывать картинки на противоположной стене купе – желтопузик обыкновенный, столичная Опера с черного хода и берег моря. Потом погасил сигарету и на всякий случай нащупал под мышкой пистолет, приятная тяжесть которого придавала ощущение безопасности.

Если б неделю назад ему сказали, что он бросит свое возлюбленное бюро, домик, автомобиль ради того, чтобы трястись в развалюхе, более древней, чем большинство телевизионных анекдотов, через горы, не значащиеся ни в одном уважающем себя географическом атласе, он расхохотался бы трепачу в лицо. Однако сегодня ему было не до смеха.