«Понюшка»

«Гоблинское восприятие мира - культ или даже религия под названием «Унггэ». Вкратце это целый своеобразный религиозный комплекс, основанный на идее перерождения и святости секреций тела. Данный центральный принцип провозглашает, что все, что выделяет тело гоблина является частью него и следовательно должно соответственно восприниматься и тщательно сохраняться до тех пор, пока не будет в надлежащий срок захоронено вместе со своим владельцем. В ожидании этого срока «материал» хранится в специальных горшочках унггэ, об удивительном способе изготовления которых я расскажу позднее.

Если преодолеть брезгливость, то мы должны будем прийти к мысли о том, что подобное сокровище должно быть тщательно оберегаемо от доступа любого существа, однако потребует огромных затрат, вместительного хранилища и особого подхода к выбору соседей.

Таким образом, в реальности большая часть гоблинов исповедует «Унггэ Хад». Данный термин можно понимать как упрощенную и легкую форму культа Унггэ, которая охватывает лишь ушную серу, обрезки ногтей, а так же сопли. Жидкость, если можно так обобщить, не является принадлежностью унггэ, а нечто проходящее как бы сквозь тело, не являясь его частью. Они объясняют это тем, что нет очевидной разницы в воде до и после, с чем с прискорбием нужно согласиться, учитывая качество воды в их подземных логовах. Аналогичным образом фекалии считаются продуктами питания, претерпевшими всего лишь некую трансформацию. Удивительно, но зубы вовсе не вызывают у гоблинов никакого интереса, поскольку они воспринимают их как некоего рода гриб-фунгус, как и не испытывают никакой привязанности к волосам, которых, надо заметить, они имеют не так уж много».

На этом месте лорд Ветинари, патриций Анк-Морпорка прервал чтение и уставился в ничто. Спустя пару секунд «образ ничто» загородил «образ» его секретаря Барабантера, который, надо сказать, всей своей карьерой доказывал, что свято место пусто не бывает, и что тот, «кто был никем может стать всем».

— Вы выглядите задумчивым, милорд, — произнес Барабантер, приложив к своему изречению легкий намек на вопрос, который тут же испарился в воздухе.

— Горько плачу, Барабантер, омываюсь слезами.

Барабантер замер с присыпкой в руке, которой наносил пыль на безупречно чистый черный лакированный стол.