Евгений Лукин Прошка с большой буквы
Глава 1 в которой рассказывается о том, чем грядушки отличаются от грядушечников и каким образом Прохор стал старостой класса
— Ой! — Мамка вскочила, едва не скинув со стола клавиатуру, и кинулась на кухню, откуда давно уже тянуло чем-то палёным. — А ты чего сидишь молчишь? — досталось и мне мимоходом. — Нюх отшибло?
— У меня насморк, — буркнул я.
Отложил мамкин планшет, встал, подошёл к монитору, поглядел, что пишут. Имею право: компьютер — мой, аккаунт — мой. И с кем же это она тут сцепилась? Ага… С каким-то Будильником.
Будильник: С точки зрения будущего, Вы давно мертвы.
Прошка: А Вы, с точки зрения настоящего, даже и не жили.
Будильник: С кем же Вы тогда сейчас спорите? С воображением со своим?
Прошка: Такое вот у меня больное воображение.
Будильник: А другого у Вас и быть не может.
Прошка: О как! Опускаетесь до неприкрытого хамства? Хотя чего ещё ждать от грядушки!
Будильник: Уважаемый Прошка, не выкручивайтесь. Вы спорите со мной. Стало быть, я существую.
Прошка: Не факт.
Будильник: А что?
(минутная пауза)
Будильник: Вы озадачены?
Ну да, озадачена! Просто на этом самом месте мамка почуяла гарь и кинулась к плите. Запах палёного усилился, в кухне громыхало, оглушительно шипело, временами слышались ругачки. Ох, вернётся — выпишет чертей этому самому Будильнику.
Кстати, по-моему, никакой он не грядушка — так, грядушечник. Да и мамка, ясен хрон, не Прошка. Прошка — это я.
В кухне грохнуло напоследок, и мамка ворвалась в комнату. На щеке сажа, в руке тряпка. Кинула тряпку на пол и, смахнув меня с дороги, плюхнулась на стул перед монитором. Затрещали клавиши. Я заглянул через мамкино плечо, прочёл:
Прошка: Да ты не только грядушка, ты ещё и дегенерат клинический!
— Мам, — позвал я. — Можно я пойду погуляю?
В ответ — досадливое мычание и треск клавиатуры.
Значит, можно.
* * *
Странно, я ведь застал времена, когда грядушкой называлась спинка кровати. Теперь так не говорят: спинка и только спинка. Чтобы мебель не обижать.
Было мне тогда года четыре. Помню, посадил меня папка на плечи и понёс на митинг. Сижу выше всех — весело, страшно. Толпа, плакаты, динамики ухают. Вокруг огромные взрослые головы — как разинут пасти, как гаркнут: «Смерть грядушкам!»
Думаю: на чём же я теперь спать буду? Прямо на пол матрасик положат? А что, думаю, прикольно…
Вернулись домой — первым делом полировку на обеих своих грядушках гвоздиком исцарапал. Отругали, даже в угол поставили. Спрашивают: рехнулся ты, что ли? Стою в слезах, растерянный, испуганный, и трясущимися губёнками лепечу: «Смерть грядушкам…»
Рассмеялись, простили. «Дурачок, — говорят, — ничего ты не понял. Дяденьку из будущего поймали. Он к нам на машине времени проник. А они там, в будущем, плохие. Они нас работать на себя заставляют, чтобы им лучше жилось…»
А мамка ещё пошутила: «Не зря мы тебя, выходит, Прохором назвали…»
По-моему, зря. В школе мне из-за этого оценки по поведению то и дело снижали. Окликнет кто-нибудь: «Эй, Прошка!» Я в ответ: «Что, Грядушка?» Тот: «Ты кого грядушкой назвал?!» Ну и драка…
Наконец учителке это надоело, оставила нас после уроков — всем влетело, и мне тоже.
«Как ты смеешь, — кричит, — стесняться своего имени? В нём отзвук нашего славного прошлого! И вы тоже хороши! Вы с кем ряды смыкаете? Сами-то вы кто? Тоже прошки! Все мы прошки! Только он с большой буквы пишется, а мы с маленькой…»
Призадумались, зауважали. Да и сам себя зауважал. Тем более выбрали меня после этого старостой класса — за то, что с большой буквы пишусь.
Хорошие были времена: учиться некогда, каждый день что-то новенькое. Будущее время глагола отменить хотели. Я уже и страничку из учебника вырвал, а они взяли и раздумали.
Самих грядушек я ни разу не видел — разве что по телевизору, когда машину времени подобьют, а пилота захватят. Вроде человек как человек, только лицо на экране размыто, но так нарочно делают, для секретности. Зато грядушечников развелось столько, что их уже и ловить перестали. А раньше, когда я ещё в школу не ходил, ловили и сдавали в участок. Помню, вели одного такого — рвётся, настоящерами обзывается. А потом ещё и песню запел: «Завтра будет лучше, чем вчера…»
Грядушка — это который из будущего. А грядушечник — он из настоящего, как мы с вами, но предатель. Оказалось, бывший наш Президент — и тот грядушечник. Выступал по телевизору — прокололся: «Да, — говорит, — трудностей много, но мы обязаны их преодолеть ради того, чтобы потомки наши жили счастливо…»
Тут же разоблачили, сделали козлу импичмент, судить хотели, только он в Америку сбежал. Америка-то будущему с потрохами продалась — весь Сенат завербованный.
Десанта ждали, армию на уши поставили — так и не дождались. Струсили, видать, грядушки. У них там и машины времени, и нанотехнологии покруче… Зато мы духом сильнее!
Тогда они другое придумали: влезли в социальные сети — и давай нас оттуда чернить почём зря. То ли, не знаю, к Интернету можно прямо из будущего подключаться, то ли это они грядушечников подговорили, но всё равно обидно. Отечество наше вчерашкой прозвали — ничего себе? Чуть социальные сети из-за них не запретили. Хотя как их запретишь? Ну и стали у нас говорить наоборот: дескать, мировая паутина — главное наше идеологическое оружие.
Дружно выйдем в Интернет, Скажем будущему: «Нет!»Классно я устроился. Играю себе в «Смергр-2» на мамкином планшете, а «будущемунет» за меня мамка говорит — с моего аккаунта. Увлеклась, хозяйство забросила — сидит целыми днями перед монитором, по клавишам стрекочет и только шипит от злости. А в школе думают, будто это я такой примерный.
Ну так ведь староста класса! И с большой буквы пишусь.
* * *
Во дворе никого из наших не было. Только в песочнице копошились три карапуза под присмотром двух бабушек на скамейке.
— Да просто сволочи! — возмущалась одна. — За что они нас так ненавидят? Что мы им сделали?
— Я вам больше скажу, Марья Гавриловна, — подхватывала другая. — Чиновники-то наши…
— Воруют?
— Да если бы просто воровали! Президент вчерась по телевизору прямо сказал: в будущее смотрят — потому и воруют!
— На чёрный день запасаются…
— Да уж… — Пригорюнилась. — Нам с вами, Марья Гавриловна, и до чёрных деньков не дожить! Сами смотрите: у нас отнимают, а в промышленность вкладывают…
— Нет, но… промышленность-то тоже нужна…
— А кому она потом достанется, промышленность эта? Нам, что ли? Грядушкам и достанется… У, чтоб им там всем провалиться в этом их будущем!
Пришлось поздороваться. А куда денешься — я ж староста, на меня другие равняются.
Отошёл подальше. При виде меня карапузы прикинулись испуганными и спрятались за борт песочницы.
— Гъядуська!.. — в радостном ужасе завопил один.
— Сам ты грядушка! — буркнул я — и остановился.
Вот хрон сушёный, и спрятаться некуда! Через двор навстречу мне шла Улька Глотова, моя заместительница. Жаба очкастая. Третий год мечтает меня из старост скинуть, а сама старостой стать.
И ведь скинула почти. Дома у нас раздрай случился. Нет, ругачек и раньше хватало, но всё из-за денег. А тут однажды мамка чего-то такое купила, а папка возьми да и скажи: «Ты бы хоть о завтрашнем дне подумала!» Ну та и взвилась: «Тоже в грядушечники подался?» А он ей: «Да уж лучше грядущее, чем такое настоящее!»
Ну и началось. Что ни день — скандал. Чуть он о тратах заикнётся, она тут же на хронополитику переводит. И как-то незаметно заделался наш папка взаправду грядушечником.
— Всё равно ведь придёт и наступит! — кричит.
— Не наступит! Не позволим! Как жили, так и будем жить! Вон и в гимне поётся: на все времена!
— Прошлячка!
— Будило Господне!
Развелись, короче. А Улька пронюхала, что папка грядушечник, шум подняла. На собрании меня разбирали. А мне что? Ну скинут из старост — подумаешь, беда! Самому уже надоело…
Не скинули. Опять училка всё наизнанку вывернула. Полчаса за душу брала.
— Распад, я бы даже сказала, разлом между настоящим и будущим, — щебечет, — прошёл через всё наше общество. Вот он расколол семью Прохора. Это трагедия, ребята. И Прохор с честью выдержал это испытание, оставшись с мамой, а не с папой…
Как будто меня кто спрашивал, с кем я останусь!
Нет, папку, конечно, жалко. Захожу к нему иногда тайком от мамки. Живёт в хрущёвке на окраине, пенсию получает по инвалидности, ждёт, когда дом под слом назначат. Лежит целыми днями на раскладушке, бормотуху из картонок пьёт. На водку не хватает.
Увидит меня — приподнимется на локте, пальцем погрозит.
— Имей, сынок, в виду: твой отец — мужчина с критическим складом ума. Потому и страдает…
Потом ещё подначивать примется:
— Ну что, староста класса? Вот уничтожите вы будущее, а сами потом куда, если некуда?
— А они первые начали! — огрызаюсь. — Мы ж к ним не лезем!
— Да я думаю! — усмехается. — Нам машину времени соорудить — ума не хватит…
— Вот видишь! — говорю. — Значит, это они нас хотят уничтожить, а не мы их!
— А им-то какой смысл нас уничтожать? Они ж так и самих себя, получается, уничтожат…
— Значит, завоевать хотят!
— Так будущее нас в любом случае завоюет! Рано или поздно. Безо всякой машины времени…
Ну, тут я уже даже и не знаю, что ему отвечать.
— Вот! — удовлетворённо говорит папка. — Так что запомни, сынок: отец твой — мужчина с критическим складом ума…
И так пока не отрубится.
Глава 2 в которой Прохор ломает голову над отчётом, а Петька Безотечества бессовестно врёт малышне о патруле и протоплазме
— Почему я всё должна за тебя делать? — злобно сказала Улька. — Кто староста класса, ты или я?
— А что ты за меня делаешь?
— Всё!
— Ну например?
— Я в сентябре уже три мероприятия провела! А ты сколько?
— Не помню, — соврал я. — Дома у меня всё записано.
— Ничего у тебя не записано! Нам отчитываться послезавтра! Только и знаешь, что с Петькой своим Безотечества корешиться!
— Я его перевоспитываю.
— Ты?! Перевоспитываешь?! А ты знаешь вообще, что Петечка твой Безотечества сегодня натворил?
— Что он натворил?
— То и натворил! «Гостью из будущего» скачал!
«Подумаешь!» — чуть было не ляпнул я. Сам-то я «Гостью из будущего» полгода назад скачал. Прикольный фильмец. Во всех киношках грядушки — уроды, а там — няшка.
— Откуда знаешь? Компьютер ему взломала?
— Он её на уроке смотрел! С планшета!
— А до тебя только сейчас дошло?
— Так я ж не знала, что это за фильм!
— Врага надо знать в лицо, — важно промолвил я, и жаба очкастая даже и не нашлась, что ответить. Зато я нашёл, что спросить: — А кто тебе сказал, что это «Гостья из будущего» была?
— Фроська сказала!
— А она откуда знает? Тоже скачала?
Тут заместительница моя обмерла. Фроська-то — подружка её.
— Значит, — говорю, — двоих будем на собрании разбирать!
Не стал я ждать, пока она проморгается, и пошёл себе к выходу на улицу имени журнала «Наш современник».
А с Петьки теперь должок.
* * *
В Петькином дворе была такая же тоска, как и в моём: разве что карапузов в песочнице насчитывалось на одного меньше, а вместо двух бабушек на скамеечке сидели две мамы. И плакат на доме другой: у нас — «Сохраним и приумножим наше прошлое!», а у них — «Минуя грядущее — к счастью!».
— Врут! Всё врут! — восклицала одна из мам. — Ничего у нас нет своего! Ничего не можем! Гаджеты…
— Что гаджеты?
— Гаджеты у нас откуда?
— Из-за границы.
— А за границей они откуда?
— Н-ну… там их, наверное, и делают, за границей…
— Собирают их там, а не делают! А сами детали им из будущего гонят хроноконтейнерами…
Грядушечницы, однако.
Повернулся я и побрёл прямиком на спортплощадку. Там народу было побольше: по кольцевой дорожке вокруг стадиона култыхала необъятная тётенька в голубеньком трико — думала, что бежит. Три старшеклассника сидели на брусьях, смотрели, как четвёртый из последних сил подтягивается на перекладине. А на лавочках возле стенда гражданской хронообороны собралась целая толпа, человек десять — и все, разинув рты, слушали, что им плетёт мой дружок Петька Безотечества.
Всё-таки многое зависит от того, как тебя зовут. Я вот Прошка — и староста класса. А у Петьки такая фамилия, что с ней только в грядушечники. Он её, если не врёт, от какого-то своего прапрапра… от пращура, в общем, унаследовал. Пращур за какую-то чепуху на каторге сидел, а имя скрывал, чтобы за что посерьёзнее не влететь.
Безотечества! Ну и чем не Грядушка с большой буквы? Отечество — оно ж всегда в настоящем. Учителка нам, помню, на классном часе втюхивала: «Родина, — говорит, — это то, что сейчас. Если раньше, то это Советский Союз, а он уже не Родина. А если позже, то там и вовсе бог знает что…»
Ох и дрались мы с Петькой поначалу из-за прошек-грядушек! Обоих из школы выгонять хотели. До того додрались, что к шестому классу взяли и подружились.
Уголок гражданской хронообороны — действительно уголок. Правый передний уголок школьного двора. Пять лавочек и два щита с плакатами: всякие там призывы к бдительности, инструкции, что делать, если вдруг машина времени нарисуется. Куда бежать, кому звонить…
Подошёл, тоже стал слушать.
— Вот когда я вроде вас в четвёртом классе учился, — снисходительно сказывал Петька, — нас с уроков то и дело снимали — в хронопатруль. Грядушки тогда вторжение готовили…
Врёт, конечно. В патруль брали одних старшеклассников, и то не всех, а только спортсменов — они нам потом сами рассказывали. А может, тоже врали.
— Оружие давали? — с трепетом спросил белобрысый малец, а глазёнки у самого чуть не выпрыгивают.
Петька задумался, но лишь на секунду.
— Давали, — решительно сказал он. — Как без оружия?
— Автоматы?
— Не-ет… — Петька Безотечества пренебрежительно поморщился. — Из автомата грядушку не уложишь. У них это… — Он провёл ладонями по пузу сверху вниз. — У них такой… энергожилет… Выстрелишь в него, пуля отскочит — и в тебя…
— Вау… — потрясённо выдохнул кто-то.
— Во-от… Давали нам такую секретную штуку… протоплазмой стреляет. Бац — и нету защитного поля, бери его голыми руками! Ты понял?
Ну насчёт протоплазмы Петька, по-моему, того… загнул. Плазмой, наверное, хотел сказать… Но ничего, проглотили.
— А как… голыми руками? Они ж здоровые…
— Кто? Грядушки? — Петька прикинул. — Н-ну… в общем… Да. Здоровые. Но слабые. У них же там, в будущем, всё роботы делают, сами-то они пальцем не пошевельнут… Во! — Рассказчик оживился. — А знаешь, на чём их агенты всегда сгорали? — Оглядел открытые рты, круглые глаза и остался доволен увиденным. — Вы вот не знаете, а нас нарочно учили, как их разоблачать…
— У них энергожилеты… — сообразил кто-то.
— У шпиона-то? — Петька взгоготнул. — Они ж не дураки по городу в жилетах шастать! Не, тут у них всё тик в тик… Тут другое. Остановится перед дверью и стоит пень пнём, ждёт по привычке, когда сама откроется. Как увидишь такого, сразу взрослых зови. А если хочешь совсем разоблачить, подойди к нему и спроси чего-нибудь…
— А чего спросить?
— А чего хочешь. «Дяденька, дай закурить!» Если заикой прикинется — точно, считай, грядушка!
— А почему… заикой?
— А у них никто наших слов выговорить не может. Дебилы… Вот у нас в азбуке сколько букв?
Всполошились, заморгали, вспоминая. Так и не вспомнили.
— Вот! — ликующе заключил Петька Безотечества. — А у них — только одиннадцать знаков, и все смайлики!
— А как же они?..
— А вот так! И ещё хотят алфавит совсем до восьми смайликов сократить, а то детишкам, говорят, в школе учиться трудно.
Облизнули губёшки, переглянулись. Я так понимаю, что всем захотелось в будущее. Ну, тут Петьку вообще понесло — не удержишь.
— Вот, допустим, стоят разговаривают два… — вдохновенно завёл он. — Или две… Там их фиг различишь: пацан, девчонка… Ну, не важно… Стоят, короче, разговаривают. «Чухчух?» — спрашивает. А тот… или та… в ответ: «Чухчухнах! Бибибля!»
— А что это?
— Не понял, что ли? Одна грядушка на поезде поехать предлагает. А вторая говорит: «Не надо на поезде, лучше на автомобиле…»
— А где это они так… разговаривают?
Опомнился Петька. А и впрямь: где? Если у нас, то это они себя так в два счёта разоблачат. А если у них в будущем, то как туда попал Петька Безотечества?
— А! — сказал он наконец. — Так я к чему веду-то?.. Послали, короче, нас в хронопатруль…
Тут он заметил меня. Оба смутились.
— А чего? — чуть ли не оправдываясь, сказал я. — Так оно и было. Нас вот и послали на пару с ним… Идём… с протоплазмерами…
Ребятня жаждуще повернулась ко мне. Петька, весь пунцовый, крякнул, встал.
— В другой раз доскажу… — буркнул он, отряхивая задницу.
— У-у… — обиженно взвыли в ответ.
Мы с Петькой двинулись к воротам. Кто-то (кажется, всё тот же белобрысенький) проговорил с гордостью:
— В моём подъезде живёт…
— Ну ты что ж творишь? — прошипел я, когда мы отошли подальше. — «Гостью из будущего» на уроке смотреть! Дома, что ли, не насмотрелся? Вот отберёт учителка планшет…
— А он всё равно не мой, — шмыгнув носом, успокоил Петька. — Я его у Авдея взял…
Ага, думаю, совсем пролетела Уленька. В крайнем случае свалим на Авдея — его не жалко.
— Погоди! У Авдея же другой планшет!
— Другой… — подтвердил Петька. — А этот он у кого-то во дворе отобрал.
Я аж пальцами прищёлкнул.
— Во! — говорю. — Точно! Мероприятие, да?.. Ну будет ей мероприятие…
— Кому?
— Да есть тут одна… Знаешь, что ты сделал? Ты грядушечника разоблачил!
— Кого? Авдея?
— Ну! Ты ж у него почему планшет отобрал? Потому что там вражеская идеология была! «Гостья из будущего»! Пропаганда, прикинь! Собираем завтра собрание: ему — выговор, тебе — благодарность…
— Слышь! — ощетинился Петька. — Ты чего, стукача из меня сделать хочешь?
Ой, думаю, чего это я вправду… Аж стыдно стало. Покряхтел, оглянулся зачем-то на уголок гражданской хронообороны. Мелюзги на скамеечках поприбавилось, а перед ними приплясывал и размахивал руками белобрысенький. Петькину историю, видать, пересказывал. А может, свою уже придумал.
— Тогда так, — сказал я. — Давай запишу, что ты сейчас хронопатриотическую беседу провёл с младшими классами.
— Кто? Я? — Петька прибалдел.
— А что, нет?
— Да ну… — забоялся он. — Смеяться будут…
— Так это ж для отчёта! — не отставал я. — Нам с Улькой отчитываться послезавтра, а у меня ни одного мероприятия! Пойду сейчас спрошу, из какого они класса… Хорош малодушничать! Друг ты мне или нет?
Петька помялся, потом махнул рукой и сказал, что ладно.
— А вот насчёт смайликов там… чухчухов разных… — спросил я. — Сам придумал?
Дружок мой обиделся.
— Ага, сам! — огрызнулся он. — Ничего не сам! Ветеран один в магазин попросил сбегать…
— Что ещё за ветеран?
— Настоящий ветеран, из хроноразведки… Тут рядом живёт… Так вот его внедряли туда, прикинь! Давай лучше к нему сходим, расспросим… А ты себе мероприятие запишешь.
Возле сваренных из прутка школьных ворот приткнулась тачка, на багажнике которой было нацарапано «Будущее ждёт тебя».
Вконец обнаглели грядушечники.
Глава 3 в которой ветеран хроноразведки рассказывает о том, как он был внедрён в будущее, а Прохор с Петром проверяют осенние паутинки на предмет шпионажа
Увидев ободранную входную дверь, я даже моргнул пару раз. Напомнила мне она кое-что. Кнопка — и та была точно такая же и тоже, наверное, сломанная, потому что Петька не позвонил, а постучал. Подождал полминуты и постучал снова. За дверью закряхтели, завозились.
— Кто? — спросили сиплым баском.
— Да я это, Мундыч. С другом вот пришёл…
— А кто это — я?
— Да Петька! Безотечества…
За дверью хмыкнули.
— Ну, если без отечества…
Дверь открылась. На пороге стоял небритый дядечка в отвислых трениках и майке-алкоголичке. Точь-в-точь папка мой, только морда другая.
— Пива принёс?
Петька полез в сумку и вынул оттуда пластиковую полторашку.
— Ну заходи тогда…
Прошли мы в комнату, и я опять растерялся — так она была на папкину похожа: раскладушка, бутылки в углу… Ничего себе ветерана Петечка откопал!
— Как ты его зовёшь? — шёпотом переспросил я.
— Мундыч, — тоже шёпотом ответил Петька.
— Почему Мундыч?
— Н-ну… сначала Эдмундычем дразнили, а потом уж Мундычем — для краткости… А вообще-то он Феликсович.
Ничего не понял.
Мундыч тем временем растянулся на раскладушке, свинтил крышечку, пива в стакан плеснул.
— Ну что, молодое поколение? — осведомился он между глотками. — О чём рассказать?
— Как тебя в будущее внедряли… — попросил Петька.
Начал Мундыч не сразу — сделал задумчивое лицо, помолчал.
— Ну что? — хрипловато заговорил он. — Никто меня, конечно, туда не внедрял. Просто лет пять назад оттепель была… хронополитическая… Короткая, правда, но оттепель. Нам будущее любить разрешили, им — прошлое. Первыми, понятно, они спохватились: дотумкали, значит, будуары хроновы, что, чем больше они нам вреда причинят, тем самим же хуже и станет. А там и до нас помаленьку доходить стало…
Я сидел тихо, только табуретка подо мной поскрипывала.
— А у меня диплом на носу, — продолжал Мундыч. — Вы что ж, думали, я тут всю жизнь на раскладушке провалялся? Не-е…
— А вы где учились? — отважился я задать первый вопрос.
— Вот те хрон! — взгоготнул он. — В высшей следственной, понятно, где ж ещё? Хроноразведки тогда ещё не было. Ну так вот… Вызывают меня к ректору, говорят: диплом подождёт, решили тебя на стажировку послать…
— К грядушкам? — с трепетом перебил Петька.
— Ну! Первого! Первого, прикинь! До меня ещё к ним никого не посылали… Ну я, понятно, спрашиваю: почему меня? И что оказалось…
Пиво в стакане кончилось. Мундыч взял с пола пластиковую баклажку и принялся наливать — долго-долго. Мы с Петькой аж извелись, пока он наливал. И пил нарочно медленно. Наконец утёр щетину вокруг рта, продолжил:
— Оказалось, в дипломной работе дело. Тема, оказалось, подходящая — устремлённая, так сказать, в перспективу: детская преступность. Дети, как это раньше говорилось, наше будущее… Жаргоны опять же изучал дошкольные, стало быть, и с языком проблем не возникнет…
— И не возникло?
— Не-ет… Да и у вас бы не возникло. Там язык-то… А тебя как зовут?
— Прошка, — сказал я.
— Староста класса, — уважительно добавил Петька.
— Так вот запомни, Прошка. В будущем язык вообще не нужен. Я тебе больше, Прошка, скажу: вякнешь там что-нибудь вслух — запросто могут привлечь за оскорбление чувств окружающих…
— Как это? — не понял я.
— А так! Ты ж вроде малец сообразительный. Вот и прикинь: с каждым годом приличных слов у нас становится всё меньше и меньше. Чего далеко за примером бегать? Возьми хотя бы слово «голубой». Раньше оно оттенок означало, а теперь что означает? А?! Вот то-то же… И дошли они, значит, у себя в будущем до жизни такой, что все слова стали неприличными. Все!
— А как же они между собой говорят?
— А никак! Картинки друг другу показывают, сюжеты, смайлики…
— И всю дорогу молчат?!
Осклабился Мундыч.
— Ага! Молчат… Мы, что ли, никогда не материмся? Ну вот и они так же… Ой, а с заборами… — Мундыч не выдержал — загыгыкал, даже стакан на пол отставил.
— А что с заборами? — жадно спросил я.
— Знаешь, как они в будущем на заборах пишут, на стенах? Нет? Ну вот слушай. Подойдёт, ткнёт пальчиком… и нарисуется на заборе клавиатура…
— Как на планшете?
— А у них там любая стенка — планшет. Да что стенка… Ты себе съедобный дисплей представить можешь?
— Нет.
— А я вот ел. Берёшь, скажем, пиццу, тычешь в неё пальчиком…
— И чего?! Клавиатура обозначается? Прям на пицце?
— Угу.
— Так она ж остынет, пицца, пока ты на ней…
— Остынет, — одобрительно подтвердил Мундыч. — А ты её опять разогрей. Опять пальчиком ткни, назначь нужный градус, нажми Enter, обожди минутку — и приятного аппетита… Так-то вот. — Он с сожалением приподнял баклажку. Пива в ней оставалось совсем немного.
— Мы ещё сбегаем, — заверил Петька. — Ты рассказывай давай!
— А что тебя конкретно интересует?
— Ну вот как тебя туда доставили? Машиной времени?
— Не знаю, — признался Мундыч. — Ректор говорит, давай, мол, по коньячку на дорожку… Выпил я — и отрубился. А очухался — уже там… — хмыкнул, качнул головой, будто заново удивляясь своим же воспоминаниям. — Знаешь, что странно показалось? — внезапно спросил он, обращаясь в основном ко мне. — Мошки полно! Столбами ходит, крутится. Кусать не кусает, а лезет повсюду. В глаза, за шиворот… Причём везде: на улице, в помещении… Думаю: что ж они гадость эту не потравят? Охрана природы? И что оказалось… — Мундыч вылил остаток пива в стакан. — Оказалось, никакая это не мошка, а махонькие такие беспилотнички, не больше комарика. Всё видят, всё пишут… — Допил, утёрся. — Это ж какой, думаю, кайф оперативным работникам! Ни наружки никакой не надо, ни свидетелей! Делов-то: скачал все данные — и, считай, дело раскрыто… И что оказалось…
Но мы с Петькой так и не узнали, что там ещё оказалось: глаза Мундыча заволоклись, рот приотворился — и ветеран неожиданно всхрапнул. Первый раз в жизни я видел, чтобы кто-то храпел с открытыми глазами. Потом локоть подломился, стакан стукнул об пол, а сам Мундыч распростёрся на раскладушке и тут уж задал храпака всерьёз. Глаза закрылись.
— Всё, — с сожалением сказал Петька Безотечества и встал с табурета. — Теперь только вечером очухается… Пошли!
— А дверь? — спохватился я. — Что ж мы, уйдём, а дверь открытой оставим?
— Да что у него тут брать!
* * *
Забыл сказать: на улице был сентябрь, летели паутинки. Много паутинок. Поглядел я на них, поглядел — и проснулась во мне бдительность.
— Петьк, — говорю, — а помнишь, в июле мошка кончилась, а в августе снова началась? Клубами ходила…
— Ну?
— А кусаться уже не кусалась. Может, это вовсе не мошка была, а?
— А чего?
— Может, это грядушки к нам беспилотничков своих напустили? Подслушивать, подглядывать…
— А потом они куда делись, беспилотнички?
— Н-ну… не знаю… Осень, дождями выбило…
— Так дождей-то ещё не было.
— Или попрятались. Чтобы не разоблачили их… В сентябре-то мошки не бывает…
— Да и фиг с ними, — беззаботно решил Петька. — Пускай на нашу жизнь глядят и завидуют… Лишь бы не кусались!
— Или вот паутинки, — говорю, а самому уже страшновато. — Поди разбери, паутинки это летят или что…
Петька посмотрел, подумал.
— Учителка вроде рассказывала, на паутинках паучки летают, — вспомнил он. — Бегает по ней туда-сюда — и вроде как рулит… вверх-вниз… влево-вправо…
— А вдруг не паучки? Вдруг тоже что-нибудь такое… оттуда…
— А давай поймаем!
Поймали одну, стали на ней паучка искать. Не нашли. То ли спрыгнул, то ли самоликвидировался. А может, обратно в будущее слинял. А что? Грядушки же…
Глава 4 в которой Прохора хвалят за проделанную работу, а Мундыч рассказывает о своих заслугах перед хроноразведкой
Но отчёт у меня получился — я тебе дам! Там и забота о ветеране, и встречи с ветераном… Улька чуть не разревелась от зависти. Мамке спасибо: навострилась на форумах на своих — такого наподсказывала… Всё ты, говорит, Проша, правильно делаешь, только редко очень. Лентяй ты, Проша! Тут даже врать незачем. Просто что бы с тобой ни стряслось — вноси в список мероприятий. Главное — умей оформить. Подрался? Пиши: провёл воспитательную работу с идеологически несознательным элементом. Результат — положительный. Или там отрицательный — если самому досталось…
Ну я примерно так и поступил. Учителка очень довольна была. Особенно её поразило, что мне Петьку Безотечества к общему делу привлечь удалось.
Прочла отчёт, отложила, принялась на меня смотреть. Смотрит и головой качает. А потом говорит этак задумчиво:
— Может, в тебе педагог дремлет?
Ага, думаю, дремлет! И долго ещё дремать будет.
А Мундыч, конечно, клад. Золотое дно. Мероприятие многоразового использования. Вот только пива на него не напасёшься. Хорошо ещё, что у Петьки сеструха в мини-маркете работает, а то ведь спиртные напитки малолеткам снова продавать запретили.
И ещё одно меня смущало.
— Слушай, — говорю Петьке (мы как раз к Мундычу направлялись), — но ведь он же алкаш! Как его из органов не попёрли?
— Почему не попёрли? — обиделся Петька. — Именно что попёрли! Только там всё наоборот было. Сначала попёрли, а потом уже алкашом стал.
— А за что ж его тогда?
— Оттепель кончилась, — объяснил Петька. — Отозвали обратно, начали проверять, перевербованный он или не перевербованный…
«Даже так?» — думаю.
— Ну? И что оказалось?
— Оказалось, всё путём. А Мундыч обиделся, что не доверяют, ну и запил…
— Так, может, он нам по пьянке государственные тайны выдаёт?
Тут и Петька встревожился. Замолчал, задумался.
— Не-е… — уверенно протянул он наконец. — Так бы его давно закрыли. А раз не закрывают, значит, можно…
— А вдруг он всё придумывает? — как-то само собой вырвалось у меня.
Петька Безотечества обернулся, уставился. Мне бы спохватиться, а я вот не спохватился. Говорю:
— Вдруг никто его никуда не отправлял? Ни в какое будущее… Ты ж вон сам малышне что гнал… про хронопатруль…
— Ты прикалываешься или как?.. — Дурной признак — голос у Петьки стал квакающим. Обычно после этого прилетала первая плюха.
Я мигом припомнил все наши с Петькой драки в начальных классах и сказал, что прикалываюсь.
* * *
Но какие-то, видать, сомнения я в дружка своего заронил.
— Слышь, — говорит, — Мундыч… А тебя как, просто на стажировку отправляли или ещё для чего?
Улыбнулся ветеран, крышечку с баклажки свинтил. И жизнь налаживается, и вопрос в тему.
— У нас просто ничего не бывает, — подмигнул, выпил. — Я тебе знаешь что скажу? После моего отчёта вся наша борьба с грядушками на сто восемьдесят градусов развернулась.
— Это как?
— А так!.. Поначалу-то мы сгоряча хотели их в техническом плане догнать. А потом сообразили, что сами себе хуже делаем. Как ты будущее в техническом плане догонишь? Не догонишь ты его… Вот, допустим, наш машиностроительный…
— Так он же остановлен давно!
— Именно! А иначе в будущем на базе этого завода развернули бы производство машин времени. И пропали мы с вами! Потому-то он и остановлен, завод. А вовсе не потому, что разворовали…
— Но ведь машины времени всё равно делают!
— Делают, — согласился Мундыч. — Но не в таком количестве… — Тут он растроганно вздёрнул брови и поглядел на нас с умилением. — Эх, ребятня… — вымолвил он. — Вот беседуете вы тут со мной, а ведь и сами не знаете, чем вы мне обязаны… — расчувствовался окончательно, чуть слезу не пустил. — Я ж ведь оттуда список их выдающихся учёных привёз… Вернее, не привёз — наизусть заучил…
— И что?
Мундыч аж пивом поперхнулся.
— То есть как — что? — возмущённо переспросил он. — Как — что? Раньше-то, до меня, всех подряд в оборот брали… — Ветеран хроноразведки приподнялся на раскладушке, лицо его стало суровым. — На будущее, сучонок, работаешь? — страшным свистящим шёпотом осведомился он. — В завтрашний день смотришь? Мы те покажем будущее! Увидишь небо в алмазах…
Мне аж не по себе стало. Впрочем, лицо Мундыча тут же смягчилось, и он снова откинулся на плоскую подушку без наволочки.
— Вслепую работали, — сокрушённо молвил ветеран. — Вот, скажем, талантлив ты в математике. А вдруг из тебя гений вырастет? Вдруг именно ты эту самую машину времени и придумаешь? Значит, к логопеду тебя, а там и вовсе в интернат для дефективных… Жутко помыслить, сколько ни в чём не повинных ребятишек туда загремело! — Насупился Мундыч, крякнул. — А тут я со стажировки вернулся… И с той поры — только тех, которые в списочке… Остальных не трогали…
— Но машину-то времени всё равно изобрели!
— Изобрели… — признал ветеран хроноразведки. — А как бы я тебе полный список раздобыл? Кого смог, того запомнил…
И что-то тоскливо нам стало от такого разговора.
* * *
— Слушай, ты лучше про стажировку расскажи…
Встрепенулся Мундыч, ожил.
— А стажировка такая… — с удовольствием начал он. — Сидим это мы, скажем, в ихнем полицейском участке, вызова ждём. Если вдруг что серьёзное случится…
— А если несерьёзное?
— Ну, если несерьёзное, беспилотнички и без нас справятся.
— Как?
— Кусаться начинают. Я, покуда к законам ихним не привык, весь в сыпи ходил…
— Ты ж говорил: они не кусаются!
— Н-ну… так это поначалу, пока меня на учёт не поставили…
— Чо? Прям до крови кусают?
— Да нет… На самом-то деле они даже и не кусаются вовсе — так… током бьют слегка.
Переглянулись мы с Петькой — опять про мошку вспомнили.
— Сидим, короче, ждём. Делать, сам понимаешь, нечего. Бывало, соберутся вокруг меня сослуживцы мои, кураторы, просят: «А скажи что-нибудь по-вашему…»
— Ты ж говорил: у них там вслух ничего нельзя…
— Нельзя… — соглашается Мундыч. — Ну так ведь полицейский участок — все свои, никто не стукнет… «Замучитесь пыль глотать, — говорю с выражением. — А то в сортире замочим!» И сразу лица у всех — мечтательные-мечтательные. Чувствуют, падлы, какую красоту утратили… какой мелодичный язык потеряли…
— А если вызов?
— Ну вот я как раз и хочу про первый свой вызов рассказать, а ты всё перебиваешь… Вякнул сигнал, диодики замигали. Где-то там какая-то улика важная обнаружилась. Прямо на тротуаре валяется. Координаты такие-то и такие-то. Подхватились мы — и на выход…
— На геликоптер какой-нибудь? — с завистью предположил Петька.
— Ка-кой геликоптер? — презрительно осадил его Мундыч. — Дороги — электромагнитные, штаны — ферромагнитные! И до места преступления — со свистом, по воздуху, как на салазках. Без машины, без ничего…
— Клёво…
— Это, когда привыкнешь, клёво! А поначалу, доложу я тебе, Петенька, жуть берёт. Представь: шоссе! Ни разметки на нём, ни светофора… А навстречу впритирку к полотну дурики вроде тебя летят. Абы как! Со свистом! Вмажешься в кого — и всё! И в холодильник…
— Часто сталкиваются? — опасливо спросил я.
— В том-то, и штука, что никогда! В штаны-то ещё и лоцман встроен.
— У каждого?!
— У каждого. А управляются общим гаишным компьютером. Он-то всех и разводит, понял? Кого надо — притормозит, кого надо — ускорит.
— Ну вас-то, наверно, не тормозили?
— Да я думаю! Пять минут — и всё! И на месте! Прибыли… Урна. Возле урны улика валяется. Окурок. Наш старшой — к нему. Присел на корточки, ткнул пальцем в асфальт… Вернее, не асфальт, у них там из чего-то другого тротуары делают… Бац — клавиатура!
— На тротуаре?!
— Ну так шоссе и есть общий гаишный компьютер! И тротуар тоже… Обвёл старшой окурок пальцем, запросил экспертизу. И ты не поверишь: выскакивает прямо под ногами и фамилия того, кто улику оставил, и адрес, и портрет, и где сейчас находится, и всё что хочешь… Мы — туда! Брать…
В горле у Мундыча пересохло — пришлось промочить. Промочив, помрачнел, стал головой мотать.
— Но брали его — жестоко, — признался он. — Мордой в тротуар, чуть руки из плеч не вынули… У нас — и то человечнее берут.
— Круто, — оценил Петька. — А за что его так?
— Вот и я тоже не понял, — оживился Мундыч. — Чего ж он такого натворил, думаю. И что оказалось… Вы не поверите! — вскинул глаза и обвёл нас наивным младенческим взором. — За окурок и взяли, — горестно молвил он и, достав из-под плоской засаленной подушки пачку сигарет, чиркнул зажигалкой.
— Да ну… — не поверил я.
— Две статьи на нём было… — глуховато поведал Мундыч между затяжками. — Во-первых, наносил вред своему здоровью, во-вторых, мимо урны бросил…
— Ни фига себе… — потрясённо выдохнул Петька. — И на сколько его за это закрыли?
— Ни на сколько, — меланхолично отозвался Мундыч, подливая пива в стакан. — Обмерили, взвесили и отпустили…
— А если второй раз на том же поймают?
— Обмерят, взвесят и отпустят… У них только так. А нас они за варваров держат, говорят, что мы преступников мучаем: в тюрьму сажаем. Зато ихние опера при задержании своё навёрстывают. Два ребра тому сломали, чей окурок… А не наноси вред здоровью!
— Слушай, а чего она кончилась? Оттепель эта…
У Мундыча отвисла губа, глаза остекленели. Я уже решил, что сейчас всхрапнёт, но ветерана хроноразведки так просто не свалишь — крепкий народ.
— Оттепель?.. — озадаченно повторил он, словно впервые слыша это слово. — Оттепель… да, кончилась…
Хотел погасить сигарету в старой консервной банке, но не догасил — всхрапнул и прилёг навеки. То есть до вечера.
Глава 5 в которой Прохор пробирается в логово врага
Раньше я удивлялся, почему это на хронополитзанятиях о будущем каждый раз по-другому рассказывают: то у них все грядушки наркоманы с дефектным генофондом, то сплошь терминаторы — из гранатомёта не прошибёшь, то кретины слюнявые, то умные сплошь да коварные. Спросил однажды хроновоенрука, а он меня за это отжиматься заставил. Ну ладно, думаю, лысый, я тебе ещё отомщу.
Отомстил. На уроке хронотактики.
— Допустим, десант из будущего! — говорит. — Налёт машин времени. Я — командир. Вот меня, допустим, убили… Прохор! Твои действия.
Встаю. Рапортую:
— Ползу за знаменем!
— Зачем?
— Похоронить вас с почестями!
Мамку в школу вызывали. Учителка головой качала.
— Эх ты, — говорит. — А ещё староста…
В общем-то сам виноват. Нашёл кого спрашивать! Мундыча бы спросить, но Мундыч второй день невменяемый — Петьку за ректора принимает.
И ещё одно мне непонятно. Вот дебилы они, азбука из восьми смайликов. А почему ж у них тогда дороги электромагнитные, штаны ферромагнитные, заборы из планшетов?..
Соврал мамке, что мероприятие у нас, а сам отправился к папке. Спросить, правда, тоже ни о чём не получилось — гляжу: что-то странное с папкой. В комнате, правда, как обычно, бардак, зато сам трезвенький, побритенький, при параде — стоит перед зеркалом, охорашивается.
— Вовремя заглянул, — говорит. — В гости пойдём — к интересным людям. А то ты там, наверное, одурел уже вконец среди этих своих рудиментариев…
Ого, думаю, а ведь это он меня к грядушечникам сейчас потащит. Лишь бы никого знакомого там не встретить! Потом вспомнил мамкины советы — и успокоился. Ну грядушечники, ну и что? Во вражеское логово иду, вроде как на разведку. Чтобы знать их, гадов, в лицо! Глядишь, ещё и в отчёт вставлю…
Нет, конечно, с отчётом — это я так, сгоряча. Следующий раз нам с Улькой только через месяц отчитываться.
Вышли мы с папкой со двора, свернули в Антикварный переулок и добрались до бульвара, где на бетонном пьедестале торчит который год раскуроченная прямым попаданием трофейная машина времени. С виду — обыкновенный металлолом, только зачем-то в зелёный цвет выкрашенный. Приостановился папка, губы поджал.
— Вот смотри, сынок, — говорит он мне с горечью. — Так мы встречаем будущее.
Ну а что, думаю. Правильно встречаем. Как на уроках хронотактики учат.
На бетонном цоколе табличка, на табличке выбито: «Уничтожена такого-то числа такого-то года хронобойщиком таким-то».
А вот интересно, как она выглядела, эта самая машина времени, до того, как по ней хронобойщик врезал?
Постояли так, постояли, двинулись дальше. Отыскали нужный дом, поднялись на второй этаж. Круто живут интересные люди: огроменная квартира — вся в мебели. Люстра в прихожей — как в ресторане. Ну понятно: прошлое-то своё с настоящим будущему продали, футурня безродная — вот и денежки. А сами почему-то на кухне заседают.
Я папку спрашиваю, почему на кухне. Во-первых, говорит, не на кухне, а в кухне, а во-вторых, традиция такая давняя… Во дают! Нас архонавтами дразнят, а у самих традиции, ещё и давние…
В кухне кресло, а в кресле расплывается бабуся в очках. Суетятся вокруг неё, ликёр в чаёк подливают. Остальные по углам жмутся, на подоконнике. Представил меня папка — вот, говорит, сынок мой, староста класса, между прочим. Осклабилась бабуся, заворчала, зашепелявила:
— Знаем, знаем, чему вас в школах учат! Батюшка небось на уроках Закона Божьего только одно и твердит: «Не заботьтесь о дне завтрашнем». А про то, что «чаю жизни будущего века», небось и не вспомнит даже…
Папка опечалился, руками развёл.
— Мы тут сейчас, — говорит, как бы извиняясь, — перед машиной времени подбитой стояли… смотрели… Какие мы всё-таки варвары!
Та тётенька, что бабусе ликёр в чаёк подливала, чуть бутылку не выронила.
— Мы?! — кричит. — При чём тут мы? Это прошки! Настояшки! Детоубийцы! Вот стреляет он из своего хронотомёта! Он понимает вообще, что, может быть, в правнука своего стреляет? Или во внука даже!
— Не понимает… — со вздохом отвечают ей. — И не поймёт. Все зомбированы…
Ишь, как вывернули! Это получается, подрастёт тот, скажем, белобрысенький, что Петьку Безотечества в школьном дворе, раскрыв ротишко, слушал, сядет за рычаги боевой машины времени — и-и как нам даст… А что? Я бы и сам не отказался — за рычаги-то… Жалко вот, родился рано…
— Хорошо ещё, что это беспилотник был, — с умным видом вякнул кто-то из-за холодильника. — А то бы и череп потомка на шест водрузили.
— И никакого эдипова комплекса!
— А при чём тут Эдип? Он же не сына, он отца убил…
А, думаю, вон в чём дело… Беспилотник. Да и с беспилотником прикольно: сидишь перед монитором, джойстиком шуруешь, а беспилотник за тебя всем чертей даёт…
А вокруг уже галдят о героических грядушках: дескать, себя не щадят, проникают к нам, бандитам, ради нашего же блага. Оказывается, и не воюют они с нами вовсе, а гуманитарную помощь оказать пытаются. Они, говорят, эти… соционавты… Я тихонько папку спрашиваю: а кто такие соционавты? А он мне так же тихонько в ответ: обществолазы… Всё равно ничего не понял. Но ляпнуть такое на уроке — точняк из старост вылетишь… Знаем мы эту их гуманитарную помощь — Мундыч мне в прошлый раз всё подробненько растолковал…
Тут я кое-что сообразил. Проникают… То есть всё-таки как-то проникают… Насторожился, начал по-шпионски глазами водить. Да нет, вроде никто из себя ни заику, ни глухонемого не корчит. Значит, все свои, предатели. Хотя сидел там в углу один такой тихий-тихий, но он потом самым громким оказался.
Наконец бабусе надоело, видать, что про технику одну талдычат, — тоже встряла.
— Наш-то, — пришепётывает, — видный палеолитический деятель что вчера отчинил! Так прямо на весь эфир и объявил: дескать, люди будущего настолько выродились, что даже родным языком не владеют…
— И правильно делают! — брякнули из угла. — Владеть языком — пережиток каменного века!
Примолкли, уставились. А тот, что брякнул, разгорячился, вскочил, руками стал размахивать.
— Великий Свифт! — кричит. — Всё предвидел! Всё! Вспомните путешествие Гулливера на летающий остров Лапуту! Как у него там беседовали истинные учёные? Чем они оперировали? Названиями вещей? Нет! Самими вещами!..
— Этак вещей не напасёшься, — ехидно заметил кто-то с подоконника.
— А-а?.. — злорадно протянул вскочивший. — Громоздко, да? Хлопотно, да? — Осёкся, подумал, сел и вроде бы малость успокоился. — Согласен… — с сожалением выдавил он. И тут же снова вспылил: — Но вещи-то всё компактнее, всё легче становятся! Посмотрите на молодёжь! А это ведь, между прочим, будущее наше! Покажет один другому новую фенечку — и всё без слов понятно…
— Тогда уж проще деньги с собой носить, — продолжали покусывать с подоконника. — Или кредитную карточку. Как ни крути, эквивалент вещей…
— Зря смеётесь! Истинная роль денег нами до сих пор не осознана! Деньги — не только синтез духовного и материального, это ещё и смысловая единица. Скажем, в ресторане, в магазине — да где угодно! Не надо никакого языка — достаточно купюры и жеста…
Огроменная бабуся в очках сидела и слушала всё это, малость прибалдев. Потом шевельнулась, заморгала, пришла в себя.
— Да-да… — сообразила. — Мир есть текст…
Тот, что в углу, уставился на неё в восторге и снова вскочил.
— И наконец! — взвизгнул он. — При всей своей гениальности, смартфона Свифт не предвидел! Сами подумайте! Зачем вещь, если есть изображение вещи? Уже сейчас мы вполне способны отказаться от бессмысленного сотрясения воздуха словесами…
— Бессмысленного? — опять уязвили с подоконника.
— Да! В большинстве случаев. И сейчас, кстати, именно такой случай… Я имею в виду эти ваши замечания, уважаемый Будильник. Привыкли там у себя на форумах троллить…
Будильник? Так вот он какой, Будильник! Если это, конечно, тот самый… Стал я к нему приглядываться. Дядечка как дядечка, с бородкой. Но языкастый… Всех сажает! С мамкой только моей справиться не может…
— Событие!.. — надрывается тот, из угла. — Событие, изложенное словесно, перестаёт соответствовать самому себе, даже если оно изложено в жанре протокола… А вещь не обманет!
И началось! Гвалт — как на митинге. Места мало, вот-вот залепят кому нечаянно. Одному, кстати, залепили. Удивился, ощупал физию и говорит растерянно:
— Это как-то даже… недискурсивно…
Не услышали его — шумно было. Я-то думал, грядушечники хотя бы друг с другом мирно живут, а они вон чего…
— Господа будетляне! — вопит та тётенька, что поначалу вокруг бабуси увивалась. — Да прекратите же! Что вы тут устроили? Не уподобляйтесь прошкам!..
Мы с папкой сидим помалкиваем. Поставили перед нами чай и ликёр — другим-то не до того. Смотрю, на боку холодильника плакатик прилеплен:
«Будущее может занимать только опасных мечтателей; негодяй же довольствуется тем, что составляет насущную задачу дня!»
Ничего себе, думаю. Это кто ж такое сказанул? Присмотрелся, а там внизу в скобочках: «М.Е. Салтыков-Щедрин».
Тоже, наверное, грядушечник какой-нибудь.
А за папкой я так и не уследил. К чаю он, конечно, не прикоснулся, а ликёр почти весь выпил. Ну всё, думаю, пора вести домой, покуда никто не заметил… Не заметили. Даже на то, что мы уходим, внимания не обратили.
Свёл я папку по лестнице, вывел на улицу. Идёт — ноги под ним гуляют, а сам пальцем грозит тротуару.
— Так и запомни… — внушает. — Отец твой — мужчина с критическим складом ума…
Глава 6 в которой Прохор бессовестно врёт малышне, а пришедший в себя Мундыч рассказывает много чего интересного о машинах времени
— …а в будущее мы попали так. Может, видели: в скверике на окраине подбитая машина времени стоит на пьедестале?.. Ну и вот… Идём это мы с Петькой мимо, и Петька говорит: а что, если её починить? Я говорю: как ты её починишь? Вся раскурочена, и три слоя краски на ней… А мы подожгём, говорит. Краска вся выгорит, а механизм весь останется…
— Ты ж говорил, что вы её и подбили, — робко напомнил кто-то из малышни.
— Подбили, — сурово подтвердил я. — Из хронотомёта. А у нас её потом сразу отобрали, покрасили — и на пьедестал… Ну и вот… Влезли мы с Петькой наверх, облили бензином, подожгли…
— А она всё равно покрашенная, — жалобно сказал тот же голосишко. — Мы там вчера с сестрой были, смотрели…
— По новой потом выкрасили, — отмахнулся я, а в следующий миг увидел Петьку.
Стоит, гад, прислонился плечом к щиту, слушает и ухмыляется. А над ним на стенде два слогана: «Грядушку проворонишь — свою честь уронишь!» и «Прошлое предать — негодяем стать!».
Всё-таки подкараулил он меня.
Один — один.
Отбились кое-как от ребятни, вышли за ворота.
— Слушай, — говорю сердито, а у самого щёки горят. — А сколько у нас вообще в городе этих машин времени? Ну, подбитых…
— Три.
— Откуда знаешь?
— Так на стенде же карта нарисована… Одну в скверике грохнули, другую — у «Плюсквамперфекта», а третья — тут рядом, возле салона красоты… Ну этого… «Остановись, мгновенье»…
— Может, сходим пойдём?
Сходили. В общем-то, мы уже там бывали, и не раз — и с экскурсией, и просто так… Примерно то же самое, что и в сквере, только обломков поменьше и постамент не бетонный, а гранитной плиткой облицованный. А перед табличкой стоят дяденька и тётенька — приезжие, видать.
— Бож-же! — стонет она. — Масляной-то краской зачем? Ещё и зелёной!
— Чтоб никто починить не смог, — отвечает Петька. А морда у самого — серьёзная-серьёзная. Поглядел на него — чуть плюху не отвесил, честное слово!
— Ну вот видишь? — порывисто поворачивается она к мужу своему, или кто он ей там. — Умеют же люди славу героям воздать! Своим, местным… А почему у нас в Питере ни одной такой машины не поставили? Тоже ведь, наверное, подбивали…
— Ставить некуда, — буркнул он. — Все пьедесталы заняты.
— Так и у нас тут раньше Циолковский стоял, — не выдержал и вмешался я.
— Циолковского-то за что? — ужаснулся он.
— А чтоб в будущее не заглядывал! — огрызнулась она.
Тоже, наверное, разведутся скоро. Как мамка с папкой.
* * *
Взяли мы с Петькой в мини-маркете полторашку (Мундыч к тому времени вроде как уже в себя пришёл, узнавать нас начал). Принесли, расспросили кое о чём. Он аж глаза вылупил.
— Вы что, — говорит, — вчера, что ли, родились? Да кто ж настоящую машину времени, хотя бы и подбитую, на пьедестал поставит? Настоящую машину, чтоб ты знал, который год в подвалах хроноразведки по винтикам разбирают — и всё без толку… А то, что на постаменте, — так, муляж. Местный скульптор соорудил.
— Один в один?
Усмехается Мундыч:
— Жди! Один в один! А секретность? Вообще ничего похожего… И всё равно воруют. То одну детальку с постамента сопрут, то другую…
— А как она вообще выглядит, машина времени? Если не поломанная…
— Да кто ж её знает! — сказал Мундыч. — Я ведь в полиции стажировался…
— Ну расскажи что-нибудь!
— Что рассказать?
— Н-ну вот… самое крупное твоё дело там какое было?
Неспешно выцедил стакан, утёр губы, начал:
— Крупное, говоришь? Было и крупное… Техника техникой, а я ведь тогда шустрее беспилотничков оказался… Иду, никого не трогаю…
— Ты ж говорил, там дороги электромагнитные…
— И чего?
— Так зачем идти? Можно же…
— Можно, — не дослушав, кивнул Мундыч. — Поэтому у них, у грядушек, с ногами всегда проблемы. Как у меня сейчас. А тогда я за собой следил. Пешком гулял… Иду, короче, и вдруг выскакивает мне навстречу какое-то чудо в перьях. То есть без перьев, конечно. Голое. И кричит…
— Кричит?
— В том-то и дело. Голый — ладно. Там треть народа телешом расхаживает. А этот ещё и кричит… Непорядок. Оскорбление чувств окружающих… Связался я с участком… Ты понял? Беспилотнички среагировать не успели, а я уже стукнул! И меры принял! Скрутил крикуна, а вскоре и наши подоспели. И что оказалось…
Мы с Петькой давно уже привыкли к тому, что после слов «и что оказалось…» следует долгая пауза. Но на этот раз Мундыч, клянусь, побил все свои рекорды: минуту пробку свинчивал, минуту завинчивал, мордень — загадочная, глаза — полуприкрыты.
— Про умные вещи — слышали?
— А как же! — говорю. — По телику всё время рекламируют. Умный пылесос, умная стиральная машина…
— Так по сравнению с ихними вещами, — многозначительно изрекает Мундыч, — наши вещи — дебилы клинические. Даже самые продвинутые. А у них — да, у них — и впрямь умные. Помните, я рассказывал про штаны с лоцманом? Вот что-то в этом роде… Или, допустим, выдали мне в участке робу. Смотрю, а она чуть ли не шестьдесят восьмого размера. Я её грядушкам показываю — дескать, что это вы мне такое даёте? А они по плечу похлопывают: надевай, мол, не тушуйся… Надел. Хожу вроде клоуна. Потом к обеду смотрю: а роба-то — ужалась! Сидит как на меня шитая и ещё в движениях помогает! Понял, что творят?
— Ух ты!
— Перчатки выдали нитяные. Я им пытаюсь втолковать, что мне без них удобнее… Зачем они вообще в участке? Чтобы отпечатков не оставить?.. А они — ни в какую! Надевай — и всё! Положено. Ну положено так положено. Надел. Сел за пульт. И ты не поверишь: пальчики сами по кнопкам забегали… Ни фига ни в чём не смыслю, а пальчики бегают. И не промахнулись ни разу!
— Классно…
— Так вот есть у них там, в будущем, такая одна проблемка — интеллектуальный диссонанс называется. Это когда шмотки оказываются умнее своего носителя.
— И чо?
— Ну так шмотки-то — они же друг с другом контачат! Обувь со штанами, штаны с пиджаком… А тут уж и до заговора недалеко! Бунт вещей, прикинь! Столковались, короче, и вытряхнули из себя того дурика… ну, которого я задержал… Вытряхнули — и пошли искать кого поумнее.
— Нашли? — обмирая от любопытства, спросил я.
— Ага! Нашли! — ощерился Мундыч. — Много ты там таких найдёшь! А тут ещё закономерность: чем грядушка слабоумнее, тем он одеться покруче норовит… — Выпил, подмигнул. — А прикид этот его взбунтовавшийся мы ещё месяц ловили…
— А чего там ловить? — опешил Петька. — Видно же: шмотки — а в них никого…
— Ну как это никого? — лукаво прищурился Мундыч. — Я ж тебе говорю: вещи — ум-ны-е! Заложника взяли…
— Ни фига с-се… — выдохнул Петька. — Это как?
— А так… Проникли в хату ночью, пока он голый спал, наделись на него — и вперёд. А он-то, бедолага, даже на помощь позвать не может — всё у них под контролем… Мало того! Они ему карьеру сделали — в главари мафии вывели! А чего? Одёжка — последнего поколения! Подумаешь там — мафию возглавить… Мы троих крёстных отцов задержали — троих! — пока сообразили, что люди тут вообще ни при чём… что это прикид шкодит…
Мы с Петькой сидим ошалелые, представить пытаемся. Потом Петька с запинкой говорит:
— А вот машины времени… тоже умные?
— Умнее всех! — чуть ли не с гордостью заверяет Мундыч. — Ты думаешь, почему до сих пор ни одну подбить не удалось?
Осёкся, да поздно. Смотрим на него во все глаза. Крякнул Мундыч, взгляд отвёл.
— А, ладно! — говорит. — Только, ребята, никому ни слова… Это я вам нечаянно служебную тайну выдал… Короче, так. Никто никого никогда не подбивал…
— А-а… что же тогда на этих… на пьедесталах?..
— Известно что! — хмуро объясняет Мундыч. — Дали заказ скульптору, съездил он на автомобильное кладбище, набрал обломков, перекурочил, покрасил… Ну и водрузил.
— Зачем?
— Ну вот! — всхохотнул Мундыч. — Зачем! А ещё староста класса! Чтобы хронопатриоты глядели и гордились…
Надо же! А я, главное, удивляюсь, почему это у машины времени — и вдруг фордовский бампер, только помятый сильно.
Глава 7 в которой Мундыча забирают на лечение, а Прохор с Петром навещают его в госпитале хроноразведки
А дня через два забрали нашего Мундыча. «Скорая помощь» приехала — и забрала. Будто бы в наркологию. Только, я думаю, никакая это была не «Скорая помощь». Разболтался Мундыч, государственные тайны выдавать начал — вот и упрятали, чтоб язык не распускал.
— Как бы, — говорю, — они и до нас не добрались…
— А чего до нас добираться?
— Ну как… Начнут всех трясти, с кем он контачил, ну и вот…
Задумался Петька.
— Слышь, — говорит, — а вдруг это не наши его? Вдруг грядушки?
Сказал — будто лягушку за шиворот запустил.
— А что?.. — придушенно сипит Петька, а сам глаза таращит. — Чего он там про нас рассекретил? Вот про них он рассекретил — это да! И про беспилотничков, и про дороги электромагнитные… и что дебилы они там все поголовно…
— Так он же не только нам с тобой! Он, как вернулся, обо всём в хроноразведку доложил…
— Ну вот за это его и…
— Почему не сразу?
— Ну… — замялся Петька. — Выжидали…
— Так «Скорая помощь» же… — бормочу.
— А то у грядушек в «Скорой помощи» своих людей нету! Все завербованные… Пригнали машину времени, подвезли на «Скорой» — и туда!
Совсем зябко стало. Потом сообразил, говорю:
— Ты чо? Сейчас бы знаешь какой переполох был! В хроноразведке… Ты чо! Бывшего сотрудника грядушки украли! Всех бы свидетелей трясли — и нас тоже…
— Да о нём уже забыли все! — убеждает Петька. — Кому он нужен? Подумаешь, отставник, пенсионер… Только мы одни к нему и ходили! А грядушки — они ж мстительные, сам знаешь…
Поговорили так, поговорили и решили всё это дело проверить. Вдруг он и вправду ни в какой не в больнице, а исчез бесследно!
Пришли навестить, банку пива под мандарины заныкали, а нам в приёмном покое говорят: нету его — был, но перевели в госпиталь. Значит, не грядушки, значит, всё-таки наши его упекли… Поехали в госпиталь, а там сидит этакая тётя Стёпа в белом халате и никого не пускает. Вернее, пускает, но только своих.
Сели на лавочку, съели по мандарину. А вокруг чистота, порядок, аж не по себе становится: кустики пострижены, дорожки выметены, вдоль бордюра — плакатики, вроде как в уголке гражданской хронообороны. На том, что напротив нашей скамейки, грядушечник спящим притворяется. И надпись крупными буквами: «Не всяк спит, кто храпит».
Ну понятно — госпиталь хроноразведки!
И тут подсаживается к нам на лавочку улыбчивый такой кругленький в больничной пижаме — и ласково на нас смотрит. Румяный. Седенький. На колобка похож. Мы уже хотели на всякий случай удрать, а он вдруг интересуется:
— Феликсовича навестить пришли?
Растерялись, кивнули.
— Ты — Пётр Безотечества? — спрашивает.
— Да… — отвечает мой дружок, слегка перетрусив. Обычно ж как? Раз Петром назвали, а не Петей, значит, опять из школы исключать собираются.
А улыбчивый этот — весь в щёчках и ямочках — поворачивается ко мне.
— А ты, стало быть, Прохор… староста класса… Что ж, молодцы, ребята, молодцы! Хорошая смена растёт! Я уж, честно признаться, думал, Феликсович опять мёртвых душ в отчёт насовал — чертей хотел ему выписать… А вы, оказывается, и впрямь в природе существуете… Он мне вас как ценных работников охарактеризовал. В частности, тебя, Прохор…
— Меня?!
— Ценный, говорит, кадр, — подтвердил он. — Неделю назад внедрён по заданию в тайную ложу грядушечников…
— Это мы с папкой в гости ходили… — пролепетал я.
— Папка? — обрадовался улыбчивый, даже ладошки потёр. — Папка — это здорово, папка — это прикрытие…
Петька вмиг обиделся, наежинился. Ну понятно: вся слава мне, а ему — хрон сушёный…
— Что же касается Петра Безотечества, — видя это, говорит колобок, причём таким голосом, будто правительственную награду вручает, — то в отчёте он особо отмечен как перспективный агент влияния…
Теперь уже и Петька просиял.
— О! И гостинцы принесли… Давай передам! — Взял у нас пакет, заглянул, нахмурился. — А что ж пиво не догадались в бутылочку от чего-нибудь безалкогольного перелить? Тоже мне юные опера! Учить вас ещё и учить… Значит, так, друзья! Феликсович пока прикован к постели, связь с ним держать будете через меня. Спросите в приёмном покое Герундия Петровича, позовут — выйду.
— А что с Мун… то есть с-с… с Феликсовичем? — спрашиваем робко.
— Так, — говорит, — профилактика…
Встал и пошёл. Я ему вслед гляжу и думаю: ничего себе! Значит, я Мундыча в свой отчёт вставляю, а он меня — в свой?
А плакатик, что напротив нашей скамейки, так в глаза и лезет. «Не всяк спит, кто храпит!» Да уж…
— Это он нас завербовал, что ли, получается?
— А чего нас вербовать? Мы и так хронопатриоты!
— Слушай, а ведь этот нас операми назвал…
— Юными…
— А какие ж мы ещё?
Встали, гордые, и подались на выход.
— А вдруг нам задание дадут, а? Настоящее!
— Какое настоящее?
— Ну… к грядушкам забросят…
Замолчали. Представили. Аж дух захватило.
— Да нет… — говорю. — Мы ж ещё в школе учимся…
— Ну! Вот в ихнюю школу и внедрят! Вроде как «Гостья из будущего», только наоборот…
А что, думаю, запросто! Подумаешь, одиннадцать смайликов выучить! Главное, язык за зубами держать, и чтобы ни одного слова по-нашему. Ну скажешь разок: «бибибля»… или там «чухчухнах» — и всё… Зато кайф какой: по электромагнитной дороге на заднице, как с ледяной горки… Даже рулить не надо — шоссе за тебя всё само разрулит…
Потом смотрю, а Петька идёт и лоб морщит.
— Слушай, — говорит, — а что такое агент влияния?
— Фиг его знает, — отвечаю. — Ты вон в Мундыча пиво вливал всю дорогу… ну и вот… Агент влияния.
— Да иди ты! — вскинулся Петька, но вдруг обмер и уставился на плакат — крайний, тот, что перед самыми воротами.
Смотрю, а на плакате нарисована машина времени. Настоящая. Не подбитая. Вроде часового механизма, в который кресло и рычаги засобачили. Вот она, значит, какая… А может, и не такая. Может, её для секретности нарочно по-другому нарисовали… С двух сторон на эту самую машину со зловещим видом облокотились двое грядушек. На одном написано «Уэллс», на другом — «Макаревич». Наверное, они её и придумали, потому что на плакате ещё подпись была: «Сон разума рождает чудовищ. Франсиско Хосе де Гойя».
Не знаю, кто такой, но сразу видно, что наш человек.
* * *
Во дворе было всё по-прежнему. Ничего не изменилось: те же три карапуза в песочнице, те же две бабушки на скамеечке.
— И лезут, и лезут!.. — возмущается одна. — Никакой бдительности не хватит!
— А слышали, Марья Гавриловна? — подхватывает другая. — По телевизору передали: ещё один задержан… Глухонемым прикидывался…
Та поджала губы.
— Ну, тут тоже осторожность нужна, — предупредила она. — Вдруг правда глухонемой?
— Так его же глухонемые и разоблачили — акцент выдал!..
Поздоровался, нырнул в подъезд.
Дома тоже всё как обычно: мамка — за монитором, в кухне чайник со свистком надрывается — чисто полицейский. Сходил выключил, вернулся в комнату, заглянул через плечо. Опять небось с Будильником тёрки трёт? Нет, на этот раз не с Будильником — с каким-то Элоем-Морлоком…
Прошка: Да у Вас вон браки с бытовой техникой разрешены! Уму непостижимо: променять женщину на электронную швабру!
Элой-Морлок: Смотря что за женщина и что за швабра! Сейчас, я Вам доложу, такие швабры пошли продвинутые…
Плюхнулся на диван, планшет мамкин включать не стал — не до планшета. Подумаешь, «Смергр-2»! Тут, глядишь, скоро самого к грядушкам внедрят… Интересно, в одну мы школу с Петькой попадём или в разные? Хорошо, если в одну… Хотя нет, в одну — не получится. Если в одну, мы там в два счёта себя выдадим: болтать друг с другом начнём, драку затеем…
Опаньки! А имя? Имя-то мне тогда сменить придётся… В будущем — и вдруг Прошка! Дразнить начнут… опять драка…
А ведь у них, наверное, у хроноразведчиков, какое-нибудь тайное совещание в госпитале — потому их туда сразу всех и отгрузили. А что? Конспирация на высшем уровне… Ишь, к койке он прикован! А сам наверняка начальству о нас докладывает…
Узнать бы: этот кругленький седенький… колобок этот… он только над Мундычем начальник или вообще надо всеми ими? Вот бы надо всеми…
Стоп! А как же они нас туда внедрять будут? Оттепель хронополитическая кончилась, а своих машин времени у нас нету… До сих пор в подвалах хроноразведки по винтикам разбирают — и без толку… Да нет, что это я? Ни одной же не подбили пока…
Глава 8 в которой Прохор и Пётр узнают государственную тайну, причём настолько страшную, что клянутся хранить молчание, пока будущее не наступит
Подошли мы с Петькой к реабилитационному корпусу — и задумался я вдруг: почему реабилитационный? От чего реабилитируют? Ну побывал Мундыч в будущем, вернулся со сдвинутой крышей — так это когда было? Или их каждый год на повторное обследование укладывают? Ладно, думаю, у тёти Стёпы в приёмном покое спрошу. Хотя из неё ведь слова не вытянешь…
Но вместо тёти Стёпы сидела там совсем другая тётенька в белом халате — одна-одинёшенька. Мы ещё не спросили её ни о чём, а она уже затараторила:
— На процедуре ваш Ерундий… Ишь, повадились! Тоже мне, шпионы нашлись! Щаз всё бросят и отправят вас к грядушкам! Ишь, губёнки раскатали! По физиям ведь вижу!
Вот это, думаем, ничего себе! Откуда знает, если мы её раньше не встречали? Может, по словесным портретам угадала?
А она знай себе тарахтит:
— Главврач уже сердиться начинает! Весь лечебный процесс, говорит, псу под хвост! Какой это корпус? В школе вас читать учат? Ре-а-били-тации! Так почему же вы пациентам реабилитироваться мешаете?
— Как это мы мешаем? — ощетинился Петька.
— А так! Вышли они в отставку, болезные наши, а куда себя приткнуть — не знают. Вот и норовят по привычке того завербовать, этого разоблачить… Другому-то ничему не обучены! А мы их из такого состояния потихоньку выводим, в нормальную жизнь возвращаем. Так что давайте, давайте отсюда, пока врач не заметил…
Вышли наружу, не знаем, что и сказать. Вот это мы, получается, пролетели… Думали, хроноразведка, а тут, оказывается, дедушек от глюков лечат.
— Понял! — глухо говорит Петька. — Всё понял! Это они для конспирации…
Посмотрели мы друг на друга, прикинули. Может, и для конспирации. Главное-то — что? Главное — врага с толку сбить. Пусть думает, будто чокнутые все тут, безвредные…
И вдруг слышим — вроде суматоха прошла по этажам: зашумели, забегали. Выскакивают из дверей корпуса четыре санитара с вылупленными глазами — и бегом в разные стороны. Один жалобно кричит:
— Да никуда он с территории не денется!..
И нырь в заросли!
— Слышь, — говорю, — Петьк! Вроде сбежал кто-то у них… Удирать надо! А то ещё загребут вместо него…
— Думаешь, мы на больных похожи?
— На свидетелей мы похожи!
Перепрыгнули через кусты, ушли в зелёнку. Перебежками от дерева к дереву добрались до изнанки какого-то плаката, присели, прислушались. А вокруг беготня, сучья хрустят, листва шуршит, санитары перекликаются.
— Знаешь, что… — зловеще сипит Петька мне в ухо. — Никакой это не госпиталь. Это тюрьма такая засекреченная. Здесь захваченных грядушек держат. А один взял и сбежал…
— Ага! — говорю. — Грядушек! Мундыч, по-твоему, грядушка? Герундий — грядушка?
— Мундыча сюда для опознания привезли, — упирается Петька. — Шпиона ихнего опознать. Он же после стажировки своей всех грядушек в лицо знает. А Герундий тут за старшего, точно говорю!
Кто-то пробухал ножищами по аллее, остановился напротив плаката, за которым мы прятались, а в следующий миг из-за кромки щита выглянуло беспощадное рыло огромного санитара.
— В пижаме не видели? — отрывисто спросил он. — Тощий такой, потасканный…
Мы с Петькой съёжились, помотали головами, и сгинул санитар, не тронул.
— Давай к воротам пробираться, — предложил я.
Отлепились мы от щита, начали пробираться к воротам. Почти уже миновали густую плакучую иву с листьями до земли, как вдруг из её нутра послышался сдавленный шёпот:
— Прошка…
Чуть не подпрыгнули, обернулись. Ивовые плети раздвинулись, и увидели мы нашего Мундыча, тощего, потасканного и в пижаме. А глаза — как у маньяка.
— Тише… — шикнул он, видя, что мы уже открыли рты для приветствия. — Пиво с собой?
Петька судорожно сунул руку в сумку и достал металлическую банку.
— Вскрой… — хрипло выдохнул Мундыч.
Сам бы он, пожалуй, не смог — руки тряслись. Припал к банке и не отрывался, пока не осушил. Уронил опустевшую ёмкость, перевёл дух.
— Раньше чего не приходили?
— Как не приходили? Приходили! И пиво приносили…
— Кому отдали?
— Герундию Петровичу…
— Нашли кому!
— А он что, не передал?
— Садюги! — вместо ответа не то пожаловался, не то похвастался беглый Мундыч. — К койке привязали, прикинь! Вот манеру взяли: чуть накроет — к койке привязывать… Слышь, я от них чуть с койкой не ушёл…
Вон, значит, что… Значит, всё-таки его здесь от запоя лечили… Шума вокруг стало поменьше, беготня и крики сместились в сторону ворот.
— Вот возьму сейчас и выдам! — пригрозил невменяемый Мундыч.
— Что выдашь? — не понял я.
— Всё выдам!
— Кому?
— Вам!
Мы с Петькой переглянулись. Боязно стало. А ну как вправду такое разгласит, что нас после этого тоже под врачебный надзор упрячут!
Поблизости затрещали кусты — и опытный ветеран хроноразведки снова нырнул в листву. Выждал, пока запоздалый преследователь убежит подальше, высунулся, поманил подойти вплотную.
— Значит, так… — лихорадочно зашептал он. — Никакой оттепели не было, и никто меня в будущее не отправлял…
Честно говоря, остались мы с Петькой разочарованы: ждали чего пострашнее.
— А как же… ты же сам рассказывал…
— Это я вам дезинформацию гнал…
— Зачем?
— По долгу службы.
— Всё сам придумал?!
— Ну да сам! У нас там отдел специальный сидит, будущее сочиняет…
— То есть ты грядушек и не видел даже… — разочарованно тянет Петька.
— Да их никто никогда не видел…
А вот после таких слов мы и впрямь одурели малость.
— Как это никто?! Да я сам по телевизору…
— То-то и оно, что по телевизору, — презрительно скривясь, говорит Мундыч. — На то он и телевизор…
— Нет, погоди! Но машины-то времени…
— Нет никаких машин времени. Нет, не было и не будет! Пропаганда одна…
— Чья?!
— Наша! Чтобы народ от рук не отбивался! Знаешь, как Наполеон говорил? «Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую!» Вот и мы тоже… Кто не хочет сидеть в родной тюрьме, будет сидеть во вражеской! Кто не хочет, чтобы его расстреляли свои, будет расстрелян оккупантами!..
— Нет, но… придумывать-то зачем? За границей вон настоящих врагов полно!
— Так в том-то и штука! С настоящим врагом хлопот не оберёшься! А с придуманным как хочешь, так и воюй…
— А как же… если нет грядушек… почему тогда заводы остановлены?
— Нормальная коррупция… сами остановились… Надо ж это было как-то оправдать! Ну и вот…
У меня чуть крыша не съехала. Еле на место вернул.
— Слышь! — говорю. — Мундыч! Ну ладно. Грядушек придумали. Но грядушечники-то — есть?
— А как же! — говорит. — Чего-чего, а уж этого добра у нас…
— Откуда ж они тогда взялись?!
— Из воздуха! Сам, что ли, не знаешь, откуда пятая колонна берётся? У тебя вон у самого папка грядушечник… Оттуда и взялись!
Снова зашуршало, захрустело — и Мундыч поспешно подался в своё лиственное укрытие. Однако было поздно.
— Вот он! — раздался вопль. — Держи его!
На поляну ворвались трое в белых халатах и кинулись к иве. Беглец выскочил, метнулся прочь, но куда там! Два санитара мигом перехватили его и, обездвижив, повлекли в сторону реабилитационного корпуса. Третий повернулся к нам.
— Говорил о чём-нибудь? — с подозрением спросил он.
— Н-нет… — испуганно отозвался Петька. — Так, бред какой-то нёс… Пиво отобрал…
Тот наклонился и поднял с травы пустую банку из-под пива. Почему-то вид её убедил санитара в нашей искренности. Сокрушённо качнул головой и с банкой в руках двинулся вслед за ушедшими.
Не чуя под собой ног, мы достигли ворот и покинули территорию госпиталя. Долго молчали. Вот это да! Вот это он нам выдал… Да такого даже самый злобный вражина придумать бы не смог… Нельзя никому такое придумывать! Если всё будущее сочинили в каком-то там специальном отделе, это не только прошкам — это и грядушечникам хана! За что бороться? От кого моральные ценности защищать? Тоже мне ценности, если их даже защищать не от кого?
— Давай поклянёмся, — предложил я наконец. — Что никому не скажем.
— Чего не скажем?
— Ничего не скажем.
— Давай!
— А на чём?
Петька порылся в кармане и достал какую-то коническую шестерёнку, покрытую зелёной масляной краской. С наплывами.
— Это что?
— Да от машины времени деталька… в прошлый раз с пьедестала спёр…
Я поглядел на него с уважением, а на шестерёнку, пожалуй что, и с завистью. На ней и поклялись.
— Клянёмся… — озабоченно начал Петька. — Ты повторяй давай…
— Клянёмся… — глуховато отозвался я.
— …никому ни слова…
— …никому ни слова…
— …на все времена…
— …пока не вырастем! — вставил я.
Петька не понял.
— Почему? — туповато спросил он.
— Н-ну… вырастем, а там уже и будущее придёт…
Волгоград — Бакалда
Январь — май 2015
Комментарии к книге «Прошка с большой буквы», Евгений Юрьевич Лукин
Всего 0 комментариев