«Паладин. Благословение»

Душевно выводил Люка, любуясь как Зырг с Кевином кирками крушат породу. Впрочем, сам он тоже не сидел без дела. Причем, в отличие от друзей делал сразу два дела: пел и ломал казенное имущество: отламывал от железной вилки лишние, по его мнению, детали. Апартаменты в лабиринтах подземных галерей арестантам выделили, можно сказать королевские. Отдельная пещера на троих, да еще с персональной дверью, которую можно было запереть изнутри на засов, дабы назойливые надзиратели не докучали, выделялась не каждому. Весть о том, что в зону везут крутого авторитета с подельщиками, которого когда-то сам Джон Сильвер воровскому искусству обучал, обогнала черный кабриолет с арестантами, и в каменоломнях их ждала заранее трепещущая местная братва и администрация, которая по опыту знала, что с такими товарищами лучше жить в мире. Друзья не преминули этим воспользоваться. Каменный стол в самом центре пещеры ломился от яств. Их кормили как на убой, и начальник зоны очень удивился, когда в первый же день Люка потребовал, чтобы столовые приборы немедленно сменили, объяснив, что на воле соскучился по нормальной жизни. Дескать, не портьте удовольствие. Золотые и серебряные приборы тут же сменили на обычные железные, над которыми Люка теперь и издевался. Отломав все лишнее от вилки бесенок, надолго, возможно навсегда застрявший в облике человека, полюбовался единственным, оставшимся зубчиком, и собрался было опять начать терзать слух своим друзьям очередным куплетом, но его прервал Кевин.

– Бесятина, ты неправильно поешь.

– Это почему это? – возмутился Люка.

– Какие четыре года? Мы здесь меньше недели.

– Ты не понимаешь, – начал пояснять бесенок, – это же аллегория, я бы даже сказал метафора.

– Ну, вот, понеслось, – прогудел Зырг, – умные слова говорить начал.

– А ты работай, толстый, ишь, какое пузо на казенных харчах нажрал, ни в один лаз не пролезаешь.

– Это меня от баланды пучит.

– Ну да, я так и понял. Вот что, мохнатый, давай сюда.

Тролль вытер пот со лба.

– Шеф, – обратился он к Кевину, – а давай ему морду набьем. Мы тут корячимся, на волю прорубаемся, а он только жрет, пьет, песни поет, да наши вилки портит.