«Приговоренный»

Нацепив на меня «клопа», они потеряли всякий интерес к моей персоне. Я их больше не интересовал. До этого я, наверное, занимал все их мысли, теперь они позволили себе расслабиться и в порту дозаправки фундаментально утвердились в баре. Конечно, ошибка не исключалась – прикосновение человека в темных очках могло быть чистой случайностью, но лучше перестраховаться, для меня это всегда было законом.

Сменить одежду! – вот что следовало сделать немедленно.

Я мог это сделать в одном из магазинчиков, разбежавшихся по периметру зала, но я сказал себе – не торопись. И злился, разглядывая витрины с жареным миндалем, с апельсинами, с тряпьем и оптикой, злился, обходя парикмахерские и бары – в шумной толпе я никак не мог почувствовать себя одиноким.

Сидеть на привязи…

Меня переполняло холодное бешенство.

Когда-то Беллингер – писатель, которого я сам опекал, – сказал мне: ты считаешь себя некоей величиной? Официально я числился его садовником. Даже в шкуре садовника я чувствовал себя некоей величиной, я думать не хотел, что меня могут водить два подонка.

Еще раз заглянув в нижний бар, я убедился, что мои опекуны никуда не торопятся. Они свое дело сделали, даже в настоящем муравейнике я от них не укроюсь. Я прошелся по бару, пусть видят – я никуда не исчез.

Больше из любопытства, чем с какой-то определенной целью, я заглянул в узкий коридорчик служебного отделения, – он заканчивался тупиком.

Лампы дневного света, плевательница в углу, единственная дверь без таблички…

Дверь вдруг открылась.

Темнокожий мужчина, флип, наверное, в джинсах, в рабочей короткой курточке, приподнял левой рукой очки, близоруко всмотрелся в меня:

– Вы кого-то ищете?

– Дженкинса, – пробормотал я.

– Кто это?

Я пожал плечами. Меня не интересовали ни мифический Дженкинс, ни он сам. Я внимательно осмотрел его одежду:

– Вы тут один?

Он опустил очки на переносицу и нахмурился:

– Я тут всегда один, но вам придется уйти. Это служебное помещение.

– Конечно, – ответил я и коротко ударил ладонью по его беззащитному горлу.

Минут пять, а то и больше, этот человек проведет в забытье. Когда он очнется, многое покажется ему удивительным. Его тряпки не стоили моего костюма, который я на него натянул, предварительно очистив карманы. А когда однажды, привлеченные сигналами «клопа», к нему явятся неизвестные, но непременно крепкие ребята, он удивится еще больше.

Я ему не завидовал.