«Кукловод»

Сергей Владимирович Шведов КУКЛОВОД

День начинался ни шатко, ни валко: с чашечки кофе под перестук занудного дождя, зарядившего с самого утра. Небо обложило до степени беспросветности, и на скорое прекращение вселенского плача рассчитывать не приходилось. Говорят, что сырость способствует росту грибов, но Дальский к грибам был равнодушен, а любил он апельсины за радующий глаза оранжевый цвет. От вида солнечных плодов ему даже в самые лютые холода становилось теплее. Он носил их в карманах, угощая знакомых, а иногда и незнакомых людей, чем либо ему приглянувшихся. А нравились Сергею Васильевичу чаще всего девушки с ярким румянцем во всю щеку и милым похихикиванием, в ответ на проявленное солидным человеком внимание. Дальский хоть и не дотянул ещё до сорока и сохранил приличную форму живота, но всё-таки в глазах молодёжи был явным чужаком, на которого если и следовало обращать внимание, то только за хорошую плату. К сожалению, ничем существенным Сергей Васильевич порадовать девушек не мог, по причине не столько жлобства, сколько крайней нужды. Ну не то, чтобы уж совсем крайней, но богатством материальным любитель апельсинов отмечен не был, а духовное богатство ныне не в ходу.

Сергей с интересом наблюдал за безродным кобелём, бродившим меж зелёных насаждений, в поисках съестного. Будь окно открыто, чувствительный интеллигент непременно кинул бы ему недоглоданную с вечера кость, но отрывать задницу от стула и открывать окно в столь мерзкую погоду, Дальскому не хотелось, да и повод был пустяковым. Тем более что кобель ухватил-таки своё, невесть кем оброненное, и потрусил прочь, довольно помахивая обмороженным в зимние холода хвостом.

Звонок разорвал тишину неожиданно. Звонили в дверь и довольно настойчиво, хотя и деликатными короткими. По этой деликатности Дальский опознал соседа Ивана Семёновича и вздохнул. Семёныч был человеком безобидным, но чрезвычайно въедливым, способным довести даже выдержанного человека до белого каленья. – Шестьдесят центнеров с гектара, – обрадовал сосед Дальского с порога.

– Не может быть, – вежливо удивился Сергей. – Так говорю же тебе: совхоз «Заря коммунизма» в Южном крае – сам секретарь обкома товарищ Майский об этом пишет, вот полюбуйтесь, Фома Неверующий.

Дальский полюбовался: газета была почти двадцатилетней давности и хранилась Семёнычем все эти годы вероятно только для того, чтобы досадить при случае соседу Серёге, известному скептику и бывшему диссиденту. Придраться было

не к чему, да и товарищ Майский был очень убедителен в своих прогнозах не только на грядущую пятилетку, но и на обозримое будущее, аж до двух тысяча пятого года. Умели же люди смотреть в даль, не то, что нынешние наши близорукие начальники.

– А я о чём говорю, – поддержал Сергея Семёныч. – Это же документ, свидетельство эпохи.

Как ни странно, Дальский газетой увлёкся: жили же люди двадцать лет назад! Вспомнил свой дебют на сцене местного драматического театра и грандиозную пьянку, устроенную после спектакля. За дебют Дальского скупо похвалили, а за пьянку едва не выперли с работы, но потом дирекция опамятовали и вынесла всего лишь выговор с принудительным перевоспитанием. И не то что бы Сергей Дальский с тех пор перевоспитался, но пить стал меньше, это точно.

– А ты кем был двадцать лет назад, Семёныч? – Так слесарем и был, – старик бросил на соседа насмешливый взгляд. – Это сейчас все дворяне, а тогда все были слесаря да их дети.

Камешек был в огород Дальского, который в своё время потянулся в аристократы, но не дотянулся, махнул рукой и остался российским мещанином, о чём сейчас не жалел.

– Был вчера на собрании, – Семёныч строго глянул из-под очков на непутёвого интеллигента. – Товарищ Крячкин выступал, новый секретарь обкома. Так он прямо резанул правду-матку в глаза – кончается их время.

– Это какой же Крячкин? – удивился Дальский, заподозривший соседа в старческом маразме. – У нас вроде Сытин губернаторствует.

– Это у вас, дворян, губернатор, а у нас секретарь обкома. – Свят, свят, свят, – завздыхал Дальский. – Опять власть меняется. И куда же бедному актёру податься?

– Говорят, что нынешняя власть уже чемоданы собирает, но я так думаю, что на всех «Боингов» не хватит.

– Это уж как пить дать, – согласился Дальский, которому место в забугорном лайнере ну никак не светило.

– Тебе, Сергей, как трудящемуся элементу бояться нечего, хотя покаяться, конечно, придётся.

– Смотри, что делается, – расстроился Дальский. – Ещё прежнюю власть у Бога не отмолили, а уже нынешняя на подходе.

– Придётся вам, демократам, объясняться с народом, – укоризненно покачал головой Семёныч. – Наворотили чёрт знает что за эти годы.

– Нет, ты уж позволь, дорогой сосед, – возмутился Дальский. – Я природный русский монархист и нечего меня со всякой шантрапой путать.

– Это ты монархист?! – Пять минут назад ты сам на это намекал, Семёныч. Так что уволь – за нынешнюю власть я не ответчик. Где твоя хвалёная диалектика? Нельзя же путать феодала с буржуем.

– Ты не феодал, Серёга, – ты султан турецкий, – махнул руной старик. – Развёл гарем вокруг себя.

– А вот это уже профанация идеи, дорогой сосед: нельзя путать личную жизнь с общественным строем.

– Какая женщина тебя любила! – зацокал языком Иван Семёнович. – Дурак ты, Серёга.

Допустим, с этим определением Дальский готов согласиться, но при чём здесь классовая борьба и социальная справедливость?

– А при том, – сказал Семёныч, допил свой кофе и ушёл, оставив Сергея в некоторой растерянности.

Старик порой бывал забавен, иногда бесцеремонен, но Дальский за двадцать лет привык к его причудам и не обращал на них внимания. К тому же у Семёныча была идея фикс: непременно женить Дальского на одной из его многочисленных знакомых и тем самым пресечь разврат в соседней квартире. Но тут была одна закавыка, чрезвычайно затягивающая процесс сватовства: вкусы у Дальского и Семёныча не совпадали, и за двадцать лет они так и не пришли к единому пониманию природы вещей.

Сергей уже собирался вернуться к привычному месту у окна, а то и попросту завалиться на диван, подремать и помечтать одновременно, но тут его вновь настойчиво призвали к двери. День начинался как-то по-особенному суматошно. Звонок был продолжительным и нахальным, настолько нахальным, что у Дальского не возникло никаких сомнений по поводу гостя ещё до того, как он повернул ключ в замке. Костя Брылин не вошёл, а ворвался в чужую квартиру, в два счёта заляпав линолеум грязными сапогами. За что Дальский подверг его остракизму и ни в какую не соглашался с ним разговаривать до тех пор, пока согрешивший гость не снял сапоги и не развёз принесённую грязь до самой кухни предложенной ему тряпкой.

– Ну и жлоб же ты, Дальский, – Костя не обиделся, а просто констатировал это как факт. – За дорогим гостем мог бы и сам убрать.

Сергей пропустил заявление скандалиста мимо ушей – потачку Брылину давать ни в коем случае нельзя, иначе он в два счёта сядет вам на шею. Глаза-то у Кости нак фары горят: наверняка его посетила новая идея. В отличие от Дальского, который был просто лентяем, Брылин являл собой тип лентяя активного, и эта его активность уже не раз выходила доверчивым людям боком. – Заработать хочешь?

Дальский не выказал по этому поводу энтузиазма Кости, и даже не потому, что не нуждался в деньгах, а просто давно не рассчитывал на что-нибудь приличное из Брылинских рук. – Говорю же тебе, – застучал босыми ногами по полу Брылин, – дело верное, а главное денежное.

– Не скажи гоп, пока не перескочишь, – лениво отозвался с дивана Дальский. – Знаю я твои денежные дела.

Брылин рассердился так, что его оттопыренные уши заалели пролетарскими стягами. Фыркал он долго, и Дальский начал испытывать беспокойство за его нос, торчавший на широком лице крохотной пуговкой и грозивший отвалиться напрочь при столь неосторожном с собой обращении. Брылин считал себя неотразимым красавцем, и Дальский его на этот счет не разочаровывал – с какой же стати.

– Очень перспективная идея, приличные люди – крути и крути. – Аванс будет? – полюбопытствовал Дальский.

– Да, – Брылин для убедительности даже перекрестился. – Божьи люди, им можно верить.

– А полный расчёт? – В случае достижения результата.

Как раз в достижение результата Дальский не верил: но с другой стороны, почему бы не помочь хорошим людям за приличную плату?

– Сколько? – Всё зависит от объема работы, который мы на себя взвалим, но уверяю тебя, жалеть не придётся.

Дальский Брылинского оптимизма не разделял, но и сидеть на диване ему уже надоело – размяться, что ли, за чужой счёт?

– Ладно. Пойдём, взглянем на твоего монстра. – Отчего же монстра, – запротестовал Брылин. – Очень приличный мужик. – Приличные люди в политику не лезут. А под какими знамёнами выступает твой мужик?

Костя даже руками всплеснул: – Откуда же мне знать, Дальский? Да и кого в наше время подобные мелочи интересуют.

Что верно, то верно – безыдейность полная. Партия пофигистов крепчает, а все остальные мельчают.

– Вроде он социал-монархист с демократическим уклоном. – Красиво завёрнуто, – усмехнулся Дальский. – Но сомнительно, чтобы у таких придурков деньги водились.

– Деньги есть, – обнадёжил Брылин. – Во всяком случае, на аванс хватит. Этот Попрыщенко раньше прорабом работал на стройке, а потом в какой-то фирме подвязался. Тот ещё тип.

– А зачем такому выборы? – Да не ему. Попрыщенко меня пригласил, а избирается совсем другой – Гулькин Игнатий Львович.

Погода оказалась ещё более мерзкой, чем Дальский от неё ожидал: в дополнение к сырости подул ещё и пронизывающий ветерок, норовивший зацепить прохожих за полу плаща и зашвырнуть подальше от уютных норок, куда рвались их утомлённые ненастьем тела и души. Сергей, безусловно бы, вернулся к родным пенатам, плюнув на аванс, но, к счастью, Брылин был на колёсах, хотя и изрядно помятых жизнью, но всё-таки ещё способных двигаться в нужном направлении, особенно если не предъявлять к ним чрезмерных претензий по части скорости и комфорта. Дальский от природы был человеком покладистым и вид Брылинской консервной банки его не только не ужаснул, но уж скорее обрадовал. Оставалось только надеяться, что этот лошак неизвестной, но явно не нашей породы не рассыплется по дороге мелким бисером, а доставит своих пассажиров в надлежащее место.

– Где ты эту рухлядь откопал? – Это БМВ восьмидесятого года выпуска – не такая уж старая машина. Достал по случаю.

– Хорошо, если этот случай не будет несчастным, – покачал головой Дальский. – По мне, уж лучше новый велосипед, чем старая машина.

Брылин скептически хмыкнул: видимо представил Сергея Дальского на велосипеде, крутящим с натугой непослушные педали. Дальский чужим фантазиям на свой счёт не мешал, пусть себе веселится, но сам он если и представлял себя в машине, то непременно в роскошном «Роллс-ройсе», с личным шофёром, лучше всего негром. Но автомобиль при этом должен быть ослепительно белого цвета. Правда, белый «Роллс-ройс» требовал и соответствующего антуража, в смысле дорог и окружающего пейзажа, а срёди отечественной унылой грязи ему, конечно, не место. Наверняка уже через пять минут его сверкающие девственной белезиной бока будут осквернены, и на этом грязно-сером фоне даже негр не будет смотреться ярким декоративным пятном, не говоря уже о самом Дальском, который будет выглядеть просто смешным. Да и куда к его приткнуть, этот чёртов «Роллс-ройс», если вокруг столько машин, норовящих ударить вас по полированному боку. Ну кто, скажите, выпускает тупорылых КАМазов на главную улицу города, ну пусть не главную, но всё равно – чёрт знает что. – Власть надо менять, – солидно порекомендовал Брылин. – Так уже поменяли вроде, – удивился Дальский.

– Надо менять до тех пор, пока в стране порядка не будет. – Методом тыка, что ли?

– А почему нет? – Тебе видней, – усмехнулся Дальский.

По его подсчётам Брылин уже поменял, по меньшей мере, семь партий, но до власти так и не добрался. То ли не на тех рысаков ставил, то ли в нашей стране рысаки вообщё не котируются, а в вечной моде только здоровенные битюги, которые топают себе и топают неведомо куда. Потом, правда, спохватываемся, ахаем, не туда шли, да уже поздно – распрягай, приехали.

Полуподвальное помещение, тесноватое и грязноватое, невесть за какие заслуги возведённое в ранг офиса, не понравилось Дальскому с первого взгляда.

Оно резко контрастировало с радужными перспективами, набросанными мастерской рукой Кости Брылина. Да и народ вокруг был всё тот же, с блеском проигравший уже не одну избирательную компанию.

– На какой пост претендует этот твой социальный монархист. – А какая разница? – удивился Брылин. – Тут главное участие, а не победа. Для нас во всяком случае.

В словах Кости Брылина было, разумеется, рациональное зерно, однако и знание факта иногда не бывает лишним. Сергей Васильевич, как истинный интеллигент, обременённый поисками смысла бытия, на всю эту суету сует смотрел свысока, но, будучи профессионалом, считал невозможным ударить в грязь лицом при первой же встрече.

– По-моему, мы выбираем мэра, – не очень уверенно сказал Брылин. – А почему не секретаря горкома? – съязвил Дальский.

– Секретаря горкома выберут и без нас, – отпарировал Костя.

Костюм кандидата Дальскому понравился – хороший костюм, лицо – в гораздо меньшей степени, но это, конечно, не проблема – лицо можно подправить: что-то убрать, что-то добавить. А вот с голосом была беда – с таким голосом блеющего в раздражении козла не только в мэры, но и в кондуктора не возьмут. – Вот вы, – кандидат указал пальцем на Дальского, – хотите ведь стать предпринимателем?

Палец был короткий и толстый, его непременно следовало удлинить, а ногти подстричь – если уж ты монархист, даже если и социальный, будь добр следить за руками.

– Не хочу, – отозвался Дальский. – Я бы согласился стать рабовладельцем, на худой конец крепостником, а предпринимать что-либо мне скучно.

Будущий мэр этим ответом был поставлен в тупик и с обидой уставился на приличного господина, который по всем приметам тянул на буржуя и вдруг, в самый неподходящий момент, закочевряжился.

– Вот видите, господа, – прокомментировал облом Брылин. – Первая же провокация поставила нашего дорогого Игнатия Львовича в тупик: он потерял лицо, которое у него и без того, надо самокритично это признать, в данную минуту не лучшего качества. Маленькие глазки мы увеличим очками, а вот прыщ на губе следует удалить и удалить немедленно.

Напор Кости Брылина был столь велик, что несостоявшийся мэр шарахнулся от трибуны, решив, видимо, что этот странный лопоухий субъект в грязных сапогах и поношенной куртке сейчас сразу и начнёт кромсать ему лицо перочинным ножичком.

– Это не прыщ – это родинка, – испуганно сказал кто-то. – Родинку лучше прикрыть усами, – дал свою рекомендацию Дальский. – А безвольный подбородок удлинить эспаньолкой.

– А если борода в стиле а ля мужик? – Брылин с сомнением покачал головой, критическим взором оглядывая кандидата.

– Лицо и без того широкое, – поморщился Дальский. – Но ведь монархист же, – не сдавался Брылин.

– Так ведь монархист-то социальный с демократическим уклоном, – возразил Сергей Васильевич. – А вы, милейший, лепите ему бороду а ля мужик, словно купцу третьей гильдии. Нет и нет, только эспаньолка, очки и аккуратные усики. – Голос придётся поменять, – сказал Брылин.

– Я думаю, баритон подойдёт. – А почему не бас? – удивился Костя. – Для баса комплекция мелковата.

Дальский осмотрел кандидата со всех сторон, для чего ему пришлось подняться на сцену и совершить несколько кругов по ней, путаясь в совершенно здесь неуместных проводах.

– Позвольте, – заблеял кандидат. – Кто пустил сюда этих людей?

Зал, в котором по прикидкам Дальского, находилось человек тридцать, протестующе загудел.

– А какое у вас здесь мероприятие? – поинтересовался Сергей Васильевич у опешившего президиума. – У нас съезд партии, – ответил господин с лицом Антона Павловича Чехова. – Это специалисты по мордам, – сказал толстый дядька в очках, обращаясь к кандидату. – Я же вам говорил, Игнатий Львович.

Судя по всему, это и был прораб Попрыщенко, нанявший Костю Брылина для славных дел. Очки ему, по мнению Дальского, следовало сменить, а зубы выбить – они явно указывали на пролетарское происхождение монархиста. Совсем ополоумел народ: с такими зубами лезть в аристократы.

– Имиджмейкеры, что ли? – неуверенно переспросил господин Недочехов. – Во-во, – обрадовался Попрыщенко. – Специалисты. А без специалистов какие сейчас выборы. Это не выборы будут, а смех.

– Да вы что, господа, – произнёс Костя Брылин драматическим шёпотом, который наверняка был слышен даже на улице. – Это же сам Дальский. Я, можно сказать, его с кровью вырвал. Без него ещё никто не избирался. Даже Сам у него консультировался. Я потрясён, Игнатий Львович, вашим непониманием, чтобы не сказать раздавлен.

– Игнатий, – поморщился Дальский. – Имя не очень… – А что такое? – изумился Брылин.

– Был такой Игнасио Лойола, из иезуитов, – задумчиво проговорил Сергей Васильевич. – Могут возникнуть нехорошие ассоциации.

– Да кто того Лойолу помнит, – возразил Попрыщенко. – Что у нас своих иезуитов мало было, что ли?

– Пожалуй, – согласился Дальский, продемонстрировав демократичность. – Имя менять не будем.

– А отчество? – испуганно ахнул кто-то. – Львович, – протянул Дальский, словно пробовал слово на вкус. – Толстого почитываете?

– В общем и целом… иногда, – Игнатий Львович развёл руками. – Надо будет подчеркнуть родственную связь между вами и графом Толстым, если не кровную, то хотя бы духовную.

Возражений не последовало: очень может быть, что Игнатию Львовичу такое родство льстило, а Льва Николаевича Дальский спрашивать не собирался по причине его долгого отсутствия на грешной земле. Сергей достал сигарету из забугорной пачки, прикурил от поднесённой Брылиным зажигалки и задумчиво пустил к потолку пару-тройку изысканных колец. Робкие протесты окружающих по поводу того, что «у нас здесь не курят», он в расчёт брать не стал, а Костя немедленно метнул в протестанта уничтожающий взгляд и укоризненно покачал головой. – Пресса о вас писала? – спросил Дальский.

– Эти напишут, – вздохнул Попрыщенко. – Статью мы организуем, – обнадежил прораба Дальский. – Сначала в местной прессе, а потом и в центральной – это мелочи. Константин Михайлович запишите данные Игнатия Львовича и поточнее, пожалуйста, а то получится как в прошлый раз.

Брылин понимающе хмыкнул и приложил руку к груди. – Центральная про нас вряд ли напечатает, – вздохнул скептик в глубине зала. – Как это не напечатает?! – возмутился Брылин. – Были бы деньги. – С деньгами у нас туго, – сокрушённо покачал головой Попрыщенко. – Но на прессу, пожалуй, найдём.

– Да уж подсуетитесь, голубчик, – посоветовал Дальский. – А то начинать большое дело без гроша в кармане трудно. А будет шум в прессе – будут и спонсорские пожертвования.

– Не верю я им, – занудил несостоявшийся Чехов. – Всё-то у них легко и просто. Они даже нашей программой не поинтересовались.

– Позвольте, милейший, – с металлом в голосе произнёс Дальский, напирая на букву «а», которой в этих словах не было, – по-вашему, я, что же, не в курсе чаяний отечественной интеллигенции на протяжении последних столетии? Да мне стоило только взглянуть на ваши отмеченные печатью духовности лица, чтобы понять, где я нахожусь, и что от меня требуется.

Недочехов покраснел и смущённо откашлялся. Окружающие сочувственно промолчали.

– Знаете, господа, меня ведь тоже совесть мучает, – вдохновенно продолжал Дальский. – Ведь какая сволочь с моей помощью наверх вылезала, вы даже представить себе не можете. Сколько суконных рыл я сделал годными для калашного ряда, а истинные интеллигенты, у которых духовность в генах сидит, вынуждены болтаться по подвалам. Стыдно, господа, стыдно и мне и вам. За гибнущее Отечество стыдно. Я, знаете ли, готов работать почти даром, глаз не смыкая, лишь бы только увидеть во главе государства людей гуманных и просвещённых. Встряхнитесь же, господа, соберите в кулак и волю и средства, докажите же наконец, что истинная российская интеллигенция ещё жива и способна сказать своё слово в защиту замордованного народа. Я очень надеюсь на вас, господа, очень.

Первым зааплодировал Костя Брылин, его поддержал Попрыщенко, а за прорабом взорвался овациями весь монархический съезд. Все тридцать человек в едином порыве блистательный спич Сергея Дальского. Даже скептик Недочехов и тот аплодировал.

– Поддержим все как один нашего кандидата, Игнатия Львовича, – очень к месту выкрикнул Брылин и нашёл живейший отклик в разгоряченных душах соратников. Подхваченный единым порывом Дальский едва не рванул «Интернационал», но вовремя опамятовал. К сожалению, слов монархического гимна «Боже царя храни» никто не знал, и потому вместо кульминации пришлось ограничиваться рукопожатиями.

– Дохлый номер, – сказал Дальский, покидая цитадель монархизма. – Денег у этих ребят даже на райсовет не хватит.

– А чем мы рискуем? – удивился Брылин. – Оба без работы и без гроша в кармане, а тут милые интеллигентные люди. Не братские чувырлы какие-нибудь.

– У милых и интеллигентных, Костя, всегда ветер в карманах гуляет, а живут в своё удовольствие как раз чувырлы.

Брылинская консервная банка рванула с места так, словно собралась одним махом домчать своих пассажиров до светлого будущего. Дальского изрядно встряхнуло, и он смачно приложился головой к потолку салона. Забугорный мустанг явно не взял в расчёт наши заковыристые дороги, а они и не таким рысакам копыта отшибали.

– Вот так всегда, – вздохнул Брылин. – Суровая действительность охлаждает благие порывы.

Дальский недовольно почесал затылок, но промолчал. В желудке было пустовато, а на душе муторно. Перспектив в обозримом будущем никаких, а годы подпирают. Не исключалась возможность закончить жизнь в богадельне, всеми брошенным и забытым. А какие надежды подавал, какие были рецензии! Да чёрт с ними, с рецензиями, сам в себе ощущал силу непомерную. Казалось тогда, что всё по плечу, всё подвластно расцветающему розовым бутоном таланту. Бутон, однако, так и не распустился дивным цветком, силы иссякли, словно их никогда и не было. Жизнь уходила грязной водой в песок, не принося радости ни самому Дальскому, ни окружающему миру. И даже вопрос «кто виноват?» для Сергея потерял свою былую остроту и актуальность, хотя во времена оные он сотрясал воздух на демократических тусовках, и казалась тогда, что до полного счастья рукой подать. Требовалось-то всего ничего: избыть «этих» и посадить на их место «наших». И даже, представьте себе, избыли и посадили, но «наши» как-то незаметно превратились в «этих'», да и «эти» никуда не уходили, а очень неплохо устроились в нынешней системе, и остался Сергей Васильевич Дальский дурак дураком у разбитого корыта.

Пресса, в лице Виталия Сократова, встретила странствующих комедиантов весьма настороженно:

– За такие деньги, Костя, я только объявление о пропавшей собаке могу напечатать. – Ты же меня знаешь, Виталий, – взволновался Брылин. – За мной не пропадёт.

– Так потому и говорю, что знаю, – усмехнулся Сократов, который по паспорту числился не то Ивановым, не то Рабиновичем. – Ты со мной ещё за прошлую статью не рассчитался.

Брылин даже руками замахал от возмущения: – Тебе ли не знать, Виталий, как нас бессовестно нагрели. Жулье поганое, а полезло в депутаты.

– Все лезут, – мудро вздохнул Сократов. – Уверяю тебя, что это очень и очень приличные люди, – напирал Брылин. – Ты и прошлый раз уверял, – Виталий неспеша отпил кофе из чашечки. – Я такую статью отгрохал, а этого твоего Петина до сих пор с собаками ищут.

– Не Петина, а Летина, – возразил Брылин, хотя фамилия пропавшего в разгар компании кандидата, кажется, была Летунов.

Заведение, в котором они уламывали незаконнорожденного сына афинского мудреца, было на взгляд Дальского вполне приличным. И даже кофе здесь подавали горячим и вполне приемлемым на вкус. Всё-таки кое-что в этой стране менялось в лучшую сторону, и возможно зря Сергей ударился сегодня в беспросветный нигилизм. И девушка у стойки улыбнулась ему приветливо: значит, не совсем уж безнадёжно он облинял за эти годы и есть ещё что предъявить сверкающему красками миру.

– В последний раз, ребята, – сказал Сократов. – Исключительно из уважения к Сергею Васильевичу, но и ты, Костя, поимей совесть.

Брылин клятвенно заверил свободную прессу, что как только, так сразу: Виталий Сократов вписан золотыми буквами в Брылинское сердце, и первые же поступившие на счёт кандидата деньги будут направлены на погашение старых и новых долгов рыцарю пишущей машинки.

– Рыцарь пишущей машинки – это устаревший образ, – усмехнулся Виталий и махнул на бездарного Брылина рукой. – Компьютеры, мил человек, ныне решают всё.

Официальная часть на этом завершилась, перешли к обычному трёпу. – Кстати, мужики, – вспомнил вдруг Сократов, – услуга за услугу. У меня знакомая девочка болтается без дела – будет в вашей конторе вакансия, вы уж не обойдите её своим вниманием.

– Блондинка, брюнетка? – сделал стойку Брылин. – Не то слово, – зажмурился Виталий. – Греческая богиня, с прекрасным русским именем Катюша.

Расстались, можно сказать, по-братски. Для полного взаимопонимания не хватало только ужина в ресторане с коньяком и устрицами, но здесь всё, по мнению Брылина, было впереди. Дальский его безмерного оптимизма не разделял, но кое-какой интерес к работе у него появился.

– Деньги нужны, – сказал Брылин. – Без денег скучно. Есть у Попрыщенко один богатый хмырь на примете, но к нему без статьи в газете лучше не соваться – человек серьёзный и влиятельный. Будем надеяться, что Сократов не подведёт и блеснёт умом и талантом.

И Сократов не подвёл! Дальский восхищённо хмыкал, перечитывая статью. Брылин, развалившись в единственном кресле хозяина, самодовольно щурился в пустоту. Всё-таки Виталька большой талант, несмотря на некоторую занудливость характера, но совсем уж безгрешных людей не бывает.

Дальский отложил газету и потянулся, появилась даже уж совсем безумная идея сделать зарядку, чтобы передать ликование души одрябшему телу. Впрочем, подъём в организме он ощутил и без допинга. Это почти забытое Сергеем состояние раньше накатывало на него перед премьерой и тогда, выйдя на подмостки, он потрясал публику блеском своего таланта. Зал надрывался аплодисментами, а Дальский тонул в цветах и улыбках благодарных поклонниц. Ну, быть может, и не тонул, но цветы были, а главное, были поклонницы, нежные и покладистые как розы в оранжерее.

– Поймал кураж? – полюбопытствовал Брылин. – Живём, Костя, – бодро отозвался Дальский.

При виде шестисотого «Мерседеса», который заменил старенький БМВ, Дальского едва не хватил удар изумления. Брылин самодовольно улыбнулся:

– Полдня у Дуба в ногах валялся, ты этого жмота знаешь, но уломал. Теперь эта роскошь на целый день в нашем распоряжении.

Брылин и сам смотрелся весьма солидно в натуральной коже, тоже, вероятно, взятой у какого-нибудь охотника за черепами. Дальский поправил парадную шляпу, глядя в зеркало заднего вида, тоже не лыком шиты, и полез в машину.

На монархический бомонд блистающая лаком роскошь произвела даже большее впечатление, чем на Дальского. Партия едва ли не в полном составе встретила прибывших профессионалов ещё у входа. Сергей Васильевич пожал руку только Игнатию Львовичу, а остальных демонстративно проигнорировал. Более либеральный Брылин порукался ещё и с прорабом Попрыщенко и даже с чем-то опять недовольным Недочеховым, который на поверку действительно оказался Антоном Павловичем.

– Читали прессу, – поинтересовался Брылин у монархистов. – Но там же некоторым образом есть неточности, – нервно дёрнулся Антон Павлович. – Там написано, что Игнатий Львович генеральный секретарь партии, а он у нас председатель.

Сукин сын Виталька: ну какой у монархистов может быть генсек. Такой опытный волчара и так нелепо промахнулся.

– А потом, мы ещё не приняли окончательного решения по земельному вопросу и приоритеты у нас не расставлены.

– Да Бог с ними, с приоритетами, – отмахнулся Дальский. – Главное, что генеральная линия выражена ясно и подчеркнута актуальность для народа решаемых партией задач.

– Что верно, то верно, – подтвердил Попрыщенко.

– Хотелось бы все-таки большей точности в формулировках, – стоял на своем желчный Антон Павлович.

– Формулировки будут, – утешил его Брылин, – Что вы хотите, господа, первая статья о вашей партии в газете – пресса пока ещё не в курсе всех деталей

– Здесь указывается, что нас поддерживают производственные и научные коллективы, – процитировал Антон Павлович Сократовский бред, – а мы, собственно, ещё и не начинали агитацию.

– А вы что же, против поддержки народа? – удивился Брылин. – В названии партии есть слово «социал», что предполагает пролетарскую направленность деятельности, а демократический уклон означает теснейшее сотрудничество с научными кругами. Или я неправильно понимаю стоящие перед партией задачи?

– Всё правильно, – солидно подтвердил Попрыщенко. – И пролетарии, и наука завсегда с нами.

Настырного Антона Павловича оттеснили в сторону, расчистив тем самым поле деятельности для профессионалов. Дальский критически осмотрел Игнатия Львовича и пришёл к выводу, что для первого раза сойдёт.

– Позарез нужен ещё один «Мерседес», – задумчиво проговорил Дальский, глядя на притихших партийцев. – Для солидности.

Призыв этот повис в воздухе, поскольку в подвале собралась явно не та публика, которая ездит на забугорной роскоши.

– Есть ЗИЛ, – нерешительно предложил Попрыщенко. – Старый, солидный, ещё обкомовский.

– На ходу? – Мал-мал ездит. Облицовка в хорошем состоянии.

– Нам не рысак нужен, нам только чтобы видимость была, – Дальский потер переносицу и кивнул головой Попрыщенко: – Давайте.

Прораб-монархист ему начинал нравиться – он явно выделялся среди партийной массы своей расторопностью, и вообще Дальский питал слабость к строителям.

– Костя, здесь техникум неподалёку. Отбери там трёх-четырёх ребят посолиднее и тащи сюда.

– Зачем? – удивился Игнатий Львович. – Для охраны, – жестко сказал Сергей Васильевич. – Вы что же, собираетесь ехать к спонсорам без охраны – да с вами же никто разговаривать не станет.

– Но это же обман! – опять высунулся из своего угла Антон Павлович.

Беда с этой интеллигенцией – ну чисто дети. А мы ещё удивляемся, почему у нас во власти сверху донизу сплошные аферисты. Да разве ж с такими недочеховыми можно пробиться в калашный ряд, они же милостыню и ту попросить стесняются, и даже не потому, что гордые, а просто думают, что другим она нужнее. – Вы что, против привлечения молодежи в социал-монархическое движение?

Разумеется, все были «за», даже скандальный Антон Павлович не нашёл, что сказать и лишь смущённо теребил бородку.

Молодежь, приведённая Брылиным, Дальскому понравилась – гренадеры, а главное без комплексов – с полуслова ухватили суть стоящей перед ними задачи. Другое дело, что запросы у подрастающего поколения оказались много выше того, что могло предоставить им поколение зрелое, но, поторговавшись, пришли к полюбовному соглашению.

– Не волнуйтесь, господин Дальский, – сказал солидным баском один из «гренадеров», которого Брылин панибратски называл Витьком, – за нами, как за каменной стеной.

Экипировка у ребят была, конечно, не самого высшего качества, но лица были монархическими, не говоря уже о выправке. С такими молодцами да отступать! – Форму им надо добыть, чтоб взвились соколы орлами.

– В театральной костюмерной, – подхватил с лёта мысль партнёра Брылин. – За мной, ребята.

Опять заволновался Антон Павлович, вздумавший здесь же, прямо на глазах пребывающего в трудах и мучительных раздумьях Дальского, сколотить оппозицию. Сергей эту попытку пресёк в самом начале, с помощью подоспевшего прораба Попрыщенко, который за расторопность и проявленную идеологическую выдержанность тут же был им выдвинут в главные финансисты партии. Голосование прошло со скрипом, ввиду не прекращавшихся интриг Антона Павловича, у которого и фамилия была подходящая – Заслав-Залесский. В отместку за интриганство Дальский назначил его ответственным секретарём партии по работе с диаспорой.

– С какой такой диаспорой?! – возмутился Антон Павлович. – Вы в Париже бывали?

– Нет. – А в Киеве? – Был. Один раз. – Ну вот, – Дальский осуждающе покачал головой. – Меня удивляет ваша деструктивная позиция господин Заслав-Залесский.

– Давайте не будем мешать людям, выполнять их нелёгкую работу, – мягко, но достаточно весомо изрёк Игнатий Львович под одобрительный шум однопартийцев.

Брылин обернулся на удивление быстро: Витёк радовал глаз погонами штабс-капитана, трое остальных хорошо смотрелись поручиками. При виде всей этой роскоши притих даже Антон Павлович. И вообще, как уже давно заметил Дальский, вид одетых в форму людей всегда умиротворяюще действует на российскую интеллигенцию.

– Чуть не забыл, – Дальский хлопнул себя ладонью по лбу. – Нужна секретарша. – Тургеневская барышня, – ехидно подсказал кто-то из задних рядов.

– Никаких барышень, – возразил Дальский. – Нужна длинноногая, волоокая блондинка, со вкусом раскрашенная в строгом костюме и короткой юбке. – Есть, – торжественно произнёс Брылин и отступил в сторону, пропуская вперёд чудное создание. – Та самая Катюша, о которой Сократов говорил. Только она сейчас брюнетка – перекрашивать будем?

Дальский Сократовский выбор одобрил. Нервно задышали красавцы-гвардейцы во главе со штабс-капитаном, и даже монархический бомонд подобрал отвисающие животы. Брюнетка шлёпнула пару раз длинными ресницами и уставилась на Сергея голубыми и явно порочными глазами.

– На машинке печатать умеете, девушка?

– Нет, – удивление в голосе Катюши было вполне искренним. – А писать?

– В пределах школьной программы. – Ну что ж, работать будем в этих пределах. Прошу на репетицию, господа. – Это, в каком же смысле? – удивился Игнатий Львович.

– В прямом, – сухо сказал Дальский. – Все монархии сильны этикетом, выезд сановного лица всегда обставляется с достаточной пышностью. Помилуйте, Игнатий Львович, даже демократичнейшие из президентов репетируют свой выход в народ, а уж нам, монархистам, сам Бог велел.

Дальский мрачным взглядом окинул толпу, вмиг выросшую словно из под земли, и крикнул в поднесённый Брылиным мегафон:

– Попрошу очистить проезжую часть.

Первым к подъезду подкатил Попрыщенкин ЗИЛ, сохранивший почти в первозданной свежести свои полированные бока. Бравые гвардейцы, сверкая золотом погон и аксельбантов, сработали как часы, голые ноги секретарши Катюши тоже порадовали глаза Дальскому, а всё остальное ни к черту не годилось. Ну, казалось бы, чего проще, чем выйти с достоинством из машины, не суетясь при этом и не прячась за широкие спины охраны, но для некоторых это оказалось совершенно непосильной задачей. Дальский бился с Игнатием Львовичем целый час, до седьмого пота загонял Попрыщенко, а на Антоне Павловиче Заслав-Залесском едва не заработал инфаркт. Поразительно бездарной была эта монархическая публика.

По прошествии двух часов Дальский прекратил репетицию. Нельзя сказать, что он остался доволен результатом своей работы, но кое-какой прогресс всё-таки наметился.

– Эх, нам бы ещё казачью полусотню для эскорта! – С казаками, пожалуй, уже не успеем, – Брылин глянул на часы. – Сейчас самое время для визита.

– По машинам, – скомандовал Дальский.

За руль обкомовского ЗИЛа сел штабс-капитан Витёк, на которого Сергей возлагал особые надежды – парнишка оказался на редкость сообразительным и не без актёрских способностей. Красавцы-поручики, волоокая секретарша и Игнатий Львович с министром иностранных дел Заслав-Залесским с трудом, но поместились в салоне. Министра финансов Попрыщенко пришлось взять в свой «Мерседес». Процессия двинулась в путь под приветственные крики и аплодисменты толпы, растрогавшие монархистов едва ли не до слёз.

– Понимают люди красоту, – сказал Попрыщенко Дальскому. – Красота, к сожалению, требует денег.

– Это как пить дать, – согласился министр финансов. – Я думаю, мы с вами поладим, – кивнул головой Дальский. – Приятно иметь дело с разумным человеком.

Первым на территорию усадьбы въехал «Мерседес». Погода благоприятствовала торжественной встрече. Обутая в кроссовки охрана буржуя угрюмо разглядывала непрошенных гостей. Элегантный хозяин, приглаживая растрепавшиеся волосы, появился на пороге и с оторопью наблюдал за разворачивающимся на его глазах спектаклем.

Подтянутый поручик вылетел из машины раньше, чем штабс-капитан Витёк нажал на тормоза, и тут же распахнул дверцу. Следом, словно из-под земли, выросли ещё два гвардейца по стойке смирно, и уже за ними, не ударив на этот раз в грязь лицом, появился Игнатий Львович с министром иностранных дел и голоногой секретаршей.

– Солидно, – одобрил Попрыщенко. – Очень солидно.

Брылин показал Витьку большой палец, и, по мнению Дальского, штабс-капитан эту похвалу заслужил. Кроссовочники в пузыристых штанах завистливо пялились на монархическую роскошь, а хозяин уже тряс руку Игнатию Львовичу.

– Самое время нам присоединиться, – заметил Попрыщенко, не слишком, видимо, доверявший однопартийцам в ведении деловых переговоров.

– Вы уж извините, что мы к вам вот так, запросто, – сказал Дальский, приветствуя хозяина, – но поскольку вы известный в городе монархист, то мы решили – а к кому же ещё, как ни к вам?

Хозяин, впервые услышавши о своём монархическом прошлом и настоящем, смущённо откашлялся. Но Дальский ему расслабиться не дал и повёл в дом, на ходу расточая комплименты. Следом солидно двинулась вся делегация во главе с Игнатием Львовичем.

– Мы ведь к вам, Михаил Юрьевич, даже не по делу, а за дружеским участием. – Юрий Михайлович, – поправил оплошавшего гостя хозяин. – У вас репутация делового человека, Юрий Михайлович, – продолжал, как ни в чём не бывало, Дальский. – Думаю, что ваши советы в предвыборной компании нашего кандидата Игнатия Львовича будут совсем не лишними.

– Так он кандидат? – разочарование в голосе хозяина было такого накала, что грозило полным провалом столь удачно начавшегося визита.

Юрий Михайлович был явно огорчен открывшейся ему сутью вещей. Это чувствовалось и в ставшей вдруг вальяжной походке, и в небрежном жесте, которым он пригласил гостей садиться. Умные глаза хозяина, скользнув по лицам просителей, вопросительно остановились на Дальском, которого он справедливо выделил как главного в этом маскараде. В воздухе запахло грозой, разоблачением и изгнанием из рая, можно сказать, от самого его порога. Министр финансов Попрыщенко заёрзал на стуле и озабоченно глянул в венецианское зеркало, которое откровенно отразило его физиономию во всём пролетарском блеске. Игнатий Львович совсем потерялся среди окружающей неземной роскоши. Антон Павлович Заслав-Залесский нервно покашливал и готовился сказать очередную глупость, которая окончательно похоронила бы все надежды на возрождение монархии в России.

– Да, спектакль, – сказал Дальский, весело глядя на взгрустнувшего Юрия Михайловича. – А вам что, больше первомайские демонстрации нравятся? В таком случае

я могу вас познакомить с товарищем Крячкиным, первым секретарем обкома партии.

Юрий Михайлович не выразил по поводу предстоящего знакомства восторга, можно даже сказать, что на его лицо набежала тень. Дальский счёл выбранный ход удачным и продолжал с удвоенной энергией:

– Хлеба и зрелищ – это лозунг черни или, выражаясь современным языком, электората ещё со времён Римской империи, и те, кто пренебрегают этим лозунгом, рано или поздно оказываются на свалке истории.

– Я не совсем вас понимаю, господин Дальский, – слегка оживился хозяин. – Что вы, собственно, предлагаете?

– Я предлагаю карнавал, Юрий Михайлович – карнавал для всех, а не только для избранных. Чем хороши были первомайские демонстрации? Да тем, что каждый мог поучаствовать во всеобщем глобальном представлении. А как хорошо смотрелся товарищ Сталин на трибуне мавзолея. Титан, Отец народа и в то же время главный актер разворачивающегося действа. Да спектакль, Юрий Михайлович, но весьма и весьма занимательный для его участников. Спектакль под названием «Строительство коммунизма». Была, конечно, и реальная жизнь, но она протекала где-то там, за кулисами, а за кулисами вообще может происходить чёрт знает что, но пока идёт спектакль это никому не интересно. Все участвуют в грандиозном представлении. Со временем спектакль надоел и главным актёрам и массовке, декорации обветшали и стали рушиться, а вся скопившаяся за многие годы грязь вывалилась наружу. Нынешняя власть, разобрав чужие декорации, не озаботилась обставить и одеть сцену надлежащим образом, актёры мечутся, но текста у них нет, сюжета пьесы не знает никто, каждый молотит всё, что в голову взбредёт. Нет задника, нет кулис – вся грязь летит прямо в зал, и это в стране, где театр для народа значит куда больше, чем скачки для англичан.

– Но вы ведь собираетесь воссоздать монархию? – Ошибаетесь, Юрий Михайлович. Я не идеолог, я художник – я собираюсь поставить спектакль под названием «Возрождение монархии в России» и приглашаю всех поучаствовать в нём. Все мы актёры, Юрий Михайлович, все лицедеи, все играем на публику, а иногда в приступе вдохновения играем и для себя. Вы, Юрий Михайлович, не спрашивали у своих ребят – нужны ли им права человека? Правильно – засмеют, несмотря на то, что вы им деньги платите. Но поиграть им хочется, вот они и играют в крутых. Но ведь так можно далеко зайти, если каждый босяк начнёт играть свой спектакль, расталкивая соседей локтями. Не пришла ли пора позаботиться об общем для всех спектакле, где у каждого будет своя роль, пусть маленькая, но своя. Чтобы люди не метались по сцене, кто во что горазд, а чётко придерживались плана, выработанного опытным режиссёром. Нам требуются декорации, костюмы, яркий свет прожекторов, которые скрыли бы грязь жизни и высветили благородство, любовь к народу отцов-государей.

– Иными словами: если вы не поставите спектакль «Возрождение монархии», то кто-нибудь непременно возьмётся за спектакль «Возрождение Коммуны»?

– Браво, Юрий Михайлович, вы схватываете мою мысль буквально на лету. – Но ведь это всего лишь иллюзия, фантом.

– А вот тут вы глубоко заблуждаетесь, милейший Юрий Михайлович. Нет театра оторванного от жизни. Взгляните на моих ребят: ещё пару часов назад они были самыми заурядными студентами самого заурядного строительного техникума, но я дал им форму, я дал им чин, и случилось чудо превращения. Это уже не ваши шестёрки, Юрий Михайлович, – это офицеры гвардии его величества, не существующего пока в природе. Но как говорится, была бы гвардия, а император найдется. Конечно, если спектакль закончится, они вернутся на круги своя, но если спектакль будет длиться долго, то выданные на прокат мундиры станут их кожей, и эта кожа очень и очень повлияет на их суть. Есть над чем подумать, Юрий Михайлович, не правда ли?

Брылин смотрел на Дальского с нескрываемым восхищением, в глазах его так и читалось: ай да Серёга, ай да сукин сын. Игнатий Львович растерянно хлопал куцыми ресницами. Попрыщенко вытер испарину на лысине – на него речь Дальского произвела сильнейшее впечатление. Молчал даже ошеломлённый чужим красноречием Заслав-Залесский. А Юрий Михайлович задумчиво смотрел на Дальского, и его обутая в забугорный мокасин нога колебалась в такт скачущим в мозгах мыслям. – А вы уверены, что способны поставить столь грандиозный спектакль, уважаемый Сергей Васильевич?

– В одиночку, разумеется, нет, – Дальский пожал плечами. – Но есть надежда, что в России найдётся немало разумных людей, которым не по нутру роль опущенных в чужом спектакле.

Юрий Михайлович перестал кивать модным ботинком и закивал головой: – Не скрою, господин Дальский, вы меня весьма и весьма заинтересовали. А название партии не кажется вам излишне шутовским: «социал-монархическая» – звучит как-то странно.

– Без «социал» сейчас никак нельзя, – горестно вздохнул Попрыщенко. – Народ не поймёт.

– Пожалуй, – согласился Юрий Михайлович. – Определённый смысл в этом есть. – Главное – привлечь внимание, – сказал Брылин. – А название можно поменять.

Юрий Михайлович умел держать паузу и такую длинную, что, казалось, зазвенели развешанные по стенам зеркала. У Попрыщенко от напряжённого ожидания побагровела шея. Решалась судьба Отечества – шутка сказать.

– Кое-какие деньги я вам выделю, – негромко, но веско произнёс Юрий Михайлович, – А всё остальное будет зависеть от вас, господа.

– Даст бог, прорвёмся, – со свистом выдохнул Попрыщенко.

Отъезжали от гостеприимного дома не менее торжественно, чем подъезжали. Дальский, как истинный профессионал, считал, что спектакль, удачен он или неудачен, нужно доигрывать до конца. Лихо щёлкали лакированными сапогами гвардейцы. Белозубо улыбалась секретарша Катюша. Игнатий Львович здорово прибавил в солидности после успешно проведённой финансовой операции и уже не рвался сам открывать двери бывшего обкомовского лимузина. Люди росли прямо на глазах, обретая уверенность бывалых актёров.

– Газета нужна, – сказал Брылин. – Сейчас без прессы никуда. – Редактора надо найти грамотного, – кивнул головой Дальский. – А Виталька Сократов? Чем тебе не редактор.

– Так он же либерал! – возмутился Попрыщенко. – Какой там ещё либерал, – всплеснул руками Брылин. – Монархист с дореволюционным стажем. Его при слове «масон» тошнит.

– Виталька подойдёт, – согласился Дальский. – Дело знает. А этот ваш Заслав-Залесский случайно не из дворян?

– А как же, – подтвердил Попрыщенко. – Дед из князей был. – Визитные карточки ему надо заказать, чтобы всё честь по чести и золотыми буквами. На заграницу выходить будем. Нам только международных скандалов не хватало.

– Сделаем, – сказал Брылин, к большому неудовольствию прижимистого прораба.

Виталий Сократов был задумчив и сосредоточен. Дальский, оглядывая между делом поцарапанные стены, его не торопил. Что ни говори, а у Виталия было имя в местной прессе и какое-никакое, но своё место в либеральном бомонде. И вот так разом поменять свои привычки, политические убеждения и пристрастия было не так-то просто. Сам Дальский своим безумным проектом неожиданно увлёкся, что, кстати говоря, случалось с ним и раньше. Отличительная черта нашей интеллигенции вовсе не в том, что она говорит глупости – глупости говорят все, и даже не в том, что она в эти глупости верит – не верит, но, даже не веря, она всё-таки претворяет их в жизнь. Дальский нисколько не сомневался, что его затея бредовая, но это не охлаждало его пыл, а уж скорее наоборот. Причём делал он это практически бескорыстно, не рассчитывая на дивиденды в будущем, – его увлекал сам процесс.

– Задал ты мне задачку, Сергей Васильевич, – прищёлкнул языком Сократов. – Что ж тебе теперь засыхать в демократах.

– Сомнительно, чтобы монархическая идея вдруг овладела массами. – А она не просто монархическая – она социал-монархическая.

Виталий засмеялся – попытка скрещивания социализма с монархизмом показалась ему забавной. Хотя, если рассуждать здраво и непредвзято, что же тут в сущности такого уж невероятного, если говорить не об идеях, а об образе жизни верхов и низов в обозримые периоды нашей истории? Театр. Есть, что ни говори в словах Дальского своя сермяжная правда. Кто ныне смотрит в суть явления, всем красивую упаковку подавай.

– Монархия под красными знамёнами? – А почему нет, – пожал плечами Дальский. – Кумач очень хорошо смотрится на наших сереньких улицах.

– Когда скрещивают ужа с ежом, знаешь, что получается? – До скрещивания ещё далеко. А пока у нас есть возможность слегка приукрасить убогую жизнь.

– Боюсь, что у тебя грошей не хватит, уважаемый Сергей Васильевич. – Всё зависит от того, как поставим спектакль. Театру одного актера никто, разумеется, денег не даст.

– Уж больно твой Игнатий Львович личность невыразительная. – Тем больше серьёзных и честолюбивых политиков постараются к нему примкнуть, в надежде исполнить столь любезную русскому сердцу роль серого кардинала. Берёшься за газету?

– Газету сделаем, – кивнул головой Сократов, – были бы деньги.

Войдя в раж, монархисты совершили ещё несколько визитов к солидным людям. Брылин раздобыл таки казаков и что уж совсем невероятно даже на лошадях. Правда, не полусотню, как мечталось Дальскому, а всего лишь десяток, но и это внесло такую свежую струю в спектакль, что милиция стала отдавать честь проезжающему кортежу. И вообще стражи порядка проявляли удивлявшую Дальского расторопность. То ли обкомовский лимузин на них так действовал, то ли монархическая идея стала прорастать в душах этих бесспорно лучших представителей народа, но ни о каких штрафах по поводу проезда в неположенных местах и речи не было. Кони были взяты Брылиным напрокат на ипподроме, казаки были настоящие в роскошных черкесках с серебряными газырями и в бараньих папахах, сдвинутых на самые глаза.

Надо сказать, что горожанам нововведение понравилось и неизменно собирало многочисленные толпы зевак, глазевших на монархическое представление. Штабс-капитан Витёк со товарищи уже настолько свыклись с мундирами и золотыми погонами, что без зазрения совести начали покрикивать на толпу и даже без тяжких для себя последствий, И вообще монархическая гвардия, к удивлению Дальского, разрасталась и уже без всякого его участия. Где Брылин набрал столько мундиров, в какую копеечку ему это влетело, оставалось тайною за семью печатями, но, тем не менее, гвардейцы всё больше становились неотделимой частью городского пейзажа, и насчитывалось их уже никак не меньше полусотни. – Заинтересовалась молодёжь, – потирал руки прораб-монархист Попрыщенко.

Заинтересовались и люди солидные: партия социал-монархистов стремительно разрасталась и насчитывала в своих сплочённых рядах уж не менее пятисот человек. Брылин отчаянно интриговал в ближайшем дворце культуры металлургов, склоняя его руководстве к сожительству с монархистами. Обнищавшие за годы реформ металлурги отчаянно отбивались от классово чуждого элемента, но, в конце концов, сдались под тяжестью Брылинских аргументов, подкреплённых к тому же солидной арендной платой.

Дворец металлургов тут же перекрестили в дворец князя Меншикова, и все протесты директора цитадели металлургов Василия Денисовича Мелешкина по поводу того, что светлейший в этом дворце никогда не останавливался, поскольку здание было построено в тридцатые годы двадцатого столетия, натыкались на железное Брылинское «ну и что».

Василий Денисович кинулся было к Дальскому, но понимания не встретил: – Народ любит мифы, господин Мелешкин, и вы, как заслуженный работник культуры, должны это понимать.

Не то что бы Мелешкин понял, но смирился с неизбежным и стал даже проявлять некоторый интерес к монархической идее. Да и трудно его не проявить, если во дворе у и тебя ржут казачьи кони есаула Мишки Бунчука, а по затоптанному паркету скользят чугунными статуэтками гвардейцы штабс-капитана Витька Маркова.

Князь Антон Павлович Заслав-Залесский, весьма поначалу критически воспринимавший затеи Дальского, перебравшись из полуподвала во дворец Меньшикова, обрел, наконец, необходимую министру иностранных дел величавость и уверенность в собственных силах. По дворцу замелькали какие-то уж совсем немыслимые иностранцы, озабоченные судьбами европейских монархий, и, самое смешное, эти люди давали деньги, небольшие, правда, но вполне достаточные, чтобы оправдать их присутствие подле воздвигаемого трона.

Виталий Сократов совершенно напрасно беспокоился по поводу денег на газету – деньги хоть и не полноводной рекой, но бодреньким ручейком потекли в монархическую кассу. Хватало не только на газету, тираж которой стремительно рос стараниями Сократова, но и на время в местном телеэфире, куда в последнее время зачастили лидеры партии, раздражая Дальского не продуманностью своих речей. Пришлось провести серьёзную разъяснительную работу по поводу того, что партия это не проходной двор, а серьезная организация, с судьбоносными целями и задачами, и превращать партийную кассу в кормушку для непомерно раздутых самолюбий Дальский не собирается. Игнатию Львовичу было поставлено на вид за плохую партийную дисциплину: разболтался народ при демократии, никакого уважения к авторитету и порядку. Если так пойдёт и дальше, то социал-монархисты развалятся на глазах изумлённой публики как десятки других партий, погубленных чрезмерной амбициозностью своих вождей. Пора уже кончать с этим демократическим уклоном – централизация и ещё раз централизация.

– Вожжи надо подтянуть, – поддержал Дальского Попрыщенко.

Для упорядочения деятельности партии решено было провести съезд, расставив всех по своим местам, без всяких анархо-либеральных заскоков. К удивлению Дальского, одних делегатов на съезд собралось более тысячи человек. Дворец Меншикова такую ораву вместить не мог, пришлось проводить мероприятие во дворце спорта, что влетело партии в копеечку.

– Так не пойдёт, – сказал мудрый Попрыщенко. – Надо взносы, что ли, с них брать, а то никакого продыху не будет.

– Мы же не коммунисты какие-нибудь, чтобы взносы платить, – возмутился князь Заслав-Залесский. – Тоже не глупые люди были, – обиделся за бывших соратников Попрыщенко. – одних плательщиков было восемнадцать миллионов.

– Охамел народ, – солидаризировался с министром финансов Брылин. – Такую прорву нам не прокормить.

Съезд проходил настолько круто, что пришлось ввести в зал казачество и гвардию, чтобы унять расходившихся делегатов.

– Вы бы ещё жандармов привлекли, – обиделся Заслав-Залесский. – Будут и жандармы, – зловеще пообещал прямо в притихший зал Попрыщенко. – Совсем избаловались, либералы.

Под давлением казаков и гвардейцев статью о взносах в монархический устав удалось протащить, после чего ряды монархистов заметно поредели.

– Зато солидные люди остались, – резюмировал довольный оборотом дела Попрыщенко. – Истинные монархисты.

Председателем социал-монархической партии утвердили Игнатия Львовича. В политсовет вошли: прораб Попрыщенко, князь Заслав-Залесский, Костя Брылин, штабс-капитан Витек Марков, как представитель монархической молодёжи, есаул Михаил Бунчук, как представитель славного российского казачества, и сам Дальский,

как представитель творческой интеллигенции. С трудом, но протащили в политсовет и редактора газеты «Социал-монархист» Виталия Сократова, под неодобрительное бурчание финансиста Попрыщенко.

– Поздравляю, – Юрий Михайлович, присутствовавший на съезде в качестве почётного гостя, с чувством пожал Дальскому руку. – Не ожидал от вас, признаться, такого успеха. Вами заинтересовались весьма серьёзные люди.

Дальский был польщён, хотя открывающиеся блестящие перспективы для казалось бы совершенно дохлого дела вызвали в нём некоторое беспокойство. Политическое мероприятие, как у нас водится, завершилось культурным отдохновением, на котором Дальский, измученный организационными неурядицами, расслабился, а проще говоря, изрядно хватил лишку. Что и отразилось на состоянии его здоровья утром следующего дня. Голова, можно смело это утверждать, раскалывалась и если до сих пор ещё не раскололась, то только благодаря подушке, удерживающей её в естественных параметрах. Бьющий в глаза солнечный свет раздражал Сергея Васильевича, кроме того, его раздражали чьи-то голые ноги, которые елозили буквально в трёх шагах от дивана, а он никак не мог собраться с мыслями и припомнить, кому эти ноги могут принадлежать. Ноги были женские, но для того, чтобы увидеть тело, следовало поднять голову – подвиг, который стоил бы Дальскому жизни. И поэтому он на него не решился, а всего лишь простонал:

– Эй, есть кто-нибудь?

Слабый писк Сергея был услышан, и заботливое лицо секретарши Катюши склонилось над его растерзанным зелёным змием телом. Голая женская плоть почему-то вызвала у Дальского приступ тошноты – верный признак того, что дальше ехать некуда, и пора бы уже Сергею Васильевичу ограничиться в дозах спиртного соответственно прожитым годам и возможностям ослабленного этими годами организма.

С трудом, но Дальский поднялся на нижние подрагивающие конечности. Оставленные с вечера сто граммов никак не хотели лезть в искривлённую отвращением пасть. Сергей справился с задачей только с помощью сердобольной Катюши. Минут через десять он начал возвращаться к жизни, чему способствовала и чашечка кофе, в которой он не в силах был себе отказать, хотя и следовало бы поберечь раздрызганное вчерашним кутежом сердце. У Катюши была очень приличная фигурка и природное простодушие, позволяющее чувствовать ей себя в чужой квартире столь же комфортно, как на нудистском пляже. Дальский, вернувшийся к жизни, попытался припомнить, каким же образом чудное создание оказалось в его постели, но воспоминания были всё больше смутные, отрывочные и уводящие от сути дела.

Катюша поползновения реанимированного Дальского восприняла довольно спокойно, без ложного девичьего смущения, и только звонок в дверь помещал вспыхнувшему огоньку страсти превратиться во вселенский пожар.

Огорчённый непрошенным вмешательством Дальский с отвращением натянул штаны и побрёл к выходу. Верочка ворвалась в скромную холостяцкую квартиру разъярённой фурией, и Сергей очень скоро пожалел, что вообще открыл ей дверь. – Каким ты был мерзавцем, таким и остался.

– Кофе хочешь? – тупо спросил Дальский, ещё не совсем отошедший от вчерашнего кутежа.

Верочка бросила в его сторону уничтожающий взгляд, а потом перевела горящие возмущением глаза на голую Катюшу, которая с видом кайфующей дачницы сидела в кресле, без всяких претензий на вмешательство в чужой разговор. Но то ли её поза показалась Верочке вольной, то ли выражение лица она сочла слишком порочным, но, во всяком случае, незваная гостья назвала милое создание шлюхой. Благовоспитанная девица в долгу не осталась и указала патлатой мымре, что развязность женщине не к лицу, тем более женщине пожилой.

По мнению Дальского, Катюша хватила лишку относительно Верочкиного возраста, поскольку пожилой её назвать никак нельзя, разве что зрелой. Но мнение Сергея никто спрашивать не собирался, а он предпочел не навязывать его милым дамам. Пока противоборствующие стороны изощрялись в ругательствах, Дальский успел обрести равновесие, необходимое для серьёзного разговора.

– Так ты будешь пить кофе? – спросил он у Верочки. – Буду, – неожиданно ответила та, подсаживаясь к столу.

То ли весь запал Верочки выплеснулся на самоотверженную Катюшу, то ли по какой-то иной, неизвестной Дальскому, причине, но разговор из сферы интимной сразу же перешёл в сферу политическую.

– То, что ты кобель блудливый, – для меня не новость, – Верочка отхлебнула из чашки и, кажется, обожглась. – Но как ты мог, Сергей, как ты мог…

– А что такое? – искренне удивился Дальский Верочкиному патетическому тону. – Твои шашни с шлюхами, это полбеды, но чего я от тебя действительно не ожидала, так это предательства демократических идеалов. Мой бывший любовник – черносотенец! Уж лучше бы ты, Дальский, пошёл в сутенёры.

– Это ты зря, – покачал головой Сергей. – Очень милые и интеллигентные люди, а один даже князь.

– Боже мой, куда мы идём, – Верочка пропустила замечание Дальского мимо ушей, что с ней частенько случалось и раньше. – Сергей Дальский – монархист! Это же курам на смех.

– А что тебе, собственно, не нравится в монархической идее? В благословенной Британии – монархия, в Швеции – монархия, даже в Монако свой князь имеется, а мы чем хуже. Да мало ли приличных стран с монархическими режимами.

– Вот именно, приличных, – полыхнула Верочка. – А чем это обернётся у нас, ты подумал?

– Ну отчего же, – зевнул Дальский. – Конституционная монархия с социалистическим уклоном.

– Не разыгрывай из себя идиота! Ты путаешься под ногами у весьма серьёзных людей, озабоченных судьбами страны и мировой цивилизации.

– Это твой Зарайский озабочен судьбами страны? – саркастически ухмыльнулся Сергей. – Сколько я его помню, кроме собственной карьеры его ничего не интересовало. Скучный он человек, ты уж извини за прямоту.

– Маскарадов он устраивать не будет, это не его стиль, но в отличие от тебя, Аркадий Гермесович человек знающий и деловой.

– Эти деловые и знающие уже довели страну до ручки, осталось только спичку поднести, чтобы полыхнуло по всем городам и весям.

– И ты решил взять роль спички на себя? – Отнюдь нет, – возразил Дальский. – Наша программа примиряет всех: колхозникам мы отдаём колхозы, фермерам – фермы, дворянам – усадьбы, заводчикам – заводы, фабричным рабочим – фабрики, лётчикам – самолёты, проституткам – бордели на хозрасчёте. Очень милая программа.

– Бордели – это, по-моему, самое ценное, что в ней есть. – Свободная личность в монархическом государстве должна удовлетворять свои потребности в специально отведённых для этой цели местах. Это вам не демократическое повальное скотство. Мы всех заставим уважать закон. В том числе и твоего Зарайского.

– Чем тебе так не угодил Аркадий Гермесович? – Болтает много.

– Стыдно, Дальский, – возмутилась Верочка. – В тебе говорит элементарная зависть. – Во мне говорит исключительно чувство справедливости. Да, в конце концов, мне вообще нет дела до твоего Зарайского, это ты, по-моему, пытаешься предъявить мне претензии.

– Ты же знаешь, что Аркадий Гермесович баллотируется в губернаторы, а твоя дурацкая затея путает ему все карты.

– Так мы выбираем губернатора? – удивился Дальский. – Гулькин даже с колхозом не справится, а ты толкаешь его на преступление. – Очень даже справится, – вмешалась в разговор преданная монархической идее Катюша. – Такой милый дядька.

– Ну, вот видишь, – Дальский сделал широкий жест. – Народ утверждает, что справится, а глас народа для меня – это глас Божий.

– Девице, конечно, видней, что он может, этот твой Гулькин, но в победе Зарайского заинтересованы большие люди, и ты, Сережа, рискуешь нарваться на неприятности.

– Это что же, угрозы, запугивание, шантаж? Перед вами, сударыня, лицо официальное: член политсовета социал-монархической партии.

Самое забавное, что Верочка струхнула и даже слегка побледнела, и тут только Дальскому пришло в голову, что лицо он действительно официальное, а может быть даже влиятельное, уж коли его внимания и расположения добиваются такие высокие особы, как Аркадий Гермесович Зарайский.

– Одно маленькое уточнение, Верочка, – ты здесь по своей инициативе или с благословения супруга?

– Аркадий в курсе. – Можно считать твой визит приглашением к дальнейшим переговорам? – Зарайский готово встретиться с тобой, разумеется, неофициально.

Вот тебе бабушка и Юрьев день. Сергей Васильевич вырастал в собственных глазах до таких размеров, что даже штаны становились ему маловаты.

– Мы обсудим предложение господина Зарайского на политсовете партии. – Не зарывайся, Дальский. Ты для этого недостаточно значительная персона. – Благодарю за предостережение, сударыня, – Дальский сдержанно поклонился. – Рад буду и впредь видеть вас в своих скромных апартаментах.

Расстались почти мирно, хотя не обошлось без недружественных взглядов в сторону голой секретарши. Надо признать, что Верочка с возрастом не растеряла темперамент. Недаром же к ней так благоволил сосед Иван Семёнович, тут его даже классовое чутьё подводило. В Верочке всё-таки слишком много буржуазного, не говоря уже о ее муже Зарайском – этот явная контра. Вот уж никак не думал Сергей Дальский, что сподобится такой чести: быть конкурентом самого Аркадия Зарайского и не где-нибудь, а на политической арене. Надо бы расспросить Виталия Сократова – с чего это местный либеральный бомонд так всполошился?

Сократова Дальский встретил во дворце Меншикова, куда приковылял ближе к вечеру. Большого оживления во дворце не наблюдалось, что, памятуя вчерашний банкет, было неудивительно. Виталий, однако, был бодр и свеж, словно это не он вчера в пьяном виде плясал барыню на столе. Умеют же люди пить. Впрочем, возраст Сократова ещё далёк от критического.

– Всё правильно, Сергей Васильевич, – кивнул головой Виталий. – Рейтинг нашего Гулькина растёт с катастрофической быстротой.

– А почему же с катастрофической? – удивился Дальский. – Выло у нас три кандидата, – начал свою сказку Сократов, – Крячкин, Зарайский и нынешний наш глава Сытин. С электоратом Крячкина всё ясно: его рейтинг достаточно устойчив. А вот с Зарайским и Сытиным беда. Не поделили они чего-то и начали трепать друг друга за волосы на глазах честного народа, с показательной стиркой грязного белья на центральной площади. Естественно, электорату вся эта возня не понравилась, и часть его стала потихоньку перетекать в стан третьего кандидата, товарища Крячкина, что естественно умным людям, а таких в городе немало, не понравилось. Но тут как раз ты, Сергей Васильевич, со своим Гулькиным нарисовался. Вот на нас и была возложена почётная миссия, подбирать отколовшиеся от Зарайского и Сытина голоса, чтобы они не достались Крячкину. И мы, надо прямо сказать, со своей задачей справляемся. У Гулькина сейчас четвёртое место с вполне приличным рейтингом, за который нам перед спонсорами не стыдно. Мы свои деньги отрабатываем честно.

– Иными словами: нас будут покупать? – Покупать нас будут, а вот продаваться не стоит. – Почему? – удивился Дальский.

– Потому что у нас очень специфический электорат: ты его продаёшь Сытину, а он берёт и голосует за Крячкина. Таким образом, у нашей социал-монархической партии не остаётся иного выхода, как блюсти девственность. И собирать подношения. Поскольку в оставшиеся до выборов два месяца в нас будут заинтересованы. Ну а после выборов можно будет с чувством хорошо исполненного долга задёрнуть занавес либо навсегда, либо до следующих выборов.

– А кто лидирует в крысиных бегах? – Товарищ Крячкин.

– Значит, у нас есть шанс пожить при коммунизме? – Это вряд ли – усмехнулся Виталий. – Тут ведь важно, чтобы он после первого тура в губернаторы не проскочил, а уж в туре втором Сытин и Зарайский, деваться некуда, объединят свой электорат.

Дальскому открывающиеся перспективы страшно нравились. За два месяца можно будет развернуться во всю ширь артистической натуры. Судя по всему, и Сократов не прочь был дурака повалять с ощутимой для себя пользой.

– Съезд съездом, банкет банкетом, но нужно что-то и для народа сделать, – спохватился Дальский. – Крестный ход организуй, – подсказал Сократов. – Всевышний сейчас в моде. – Крестный ход, это само собой, но тут ещё надо что-то без идеологической подоплёки и с небольшими затратами, иначе Попрыщенко хватит удар.

– Химичат они что-то там с Брылиным, – кивнул головой на стену Сократов. – Ты присмотри за ними, Сергей Васильевич, а то придётся потом с прокуратурой объясняться.

– Я их в бараний рог согну, буржуев недорезанных?

Переход из сферы идеологической в сферу финансовую не отнял у видного члена монархического политсовета много времени. Штабс-капитан Витёк при виде Дальского защёлкал каблуками хромовых сапог: то ли приветствовал, то ли сигнал подельникам подавал. Костя Брылин на пару с прорабом Попрыщенко насиловали компьютер, добиваясь от несчастного взаимности.

– Ну, рассказывайте, – сказал Дальский, присаживаясь в свободное кресло. – На что ушли у нас партийные деньги?

– Виталька продал, – сразу же сообразил Брылин. – Завистник. Уж сколько он на своей газете хапнул, а всё неймётся человеку.

– Деньги нужны, – солидно сказал Попрыщенко. – Одними спонсорами сыт не будешь. – А закон?

– Нет такого закона, который нельзя обойти, – пожал плечами Брылин. – Если нельзя открыть казино при партии, тогда откроем партию при казино.

– Хорошо бы ещё бордель открыть, – вздохнул Попрыщенко. – Золотая жила. – Нам даже «крыши» не надо, – Брылин кивнул головой на штабс-капитана. – Гвардия и казачество обеспечат нам безопасность.

– А кто в доле? – Ты, я, Попрыщенко, Витёк и есаул Бунчук. Придётся и Сократова взять, иначе этот сукин сын нас в покое не оставит. Да оно, пожалуй, на пользу делу – у Виталия везде свои ходы-выходы есть.

– Ну что же, – задумчиво произнёс Дальский. – Если для пользы партии, то пожалуй. – Исключительно для общественного блага, – подтвердил Попрыщенко.

– А помещение?

– Здесь и организуем, – махнул рукой Брылин. – Мелешкин согласен. На пионерах и художественной самодеятельности много не разживёшься.

– Не пойдёт, – покачал головой Дальский. – Монархическая партия под одной крышей с казино – народ нас не поймёт.

– Партии самое время в прежний офис вернуться, – заметил Попрыщенко. – Дешевле и к народу ближе. А для руководства нам сотню квадратов в центре города предложили бесплатно, до выборов конечно. Мы уже и вывеску заказали – золотыми буквами – Убедили, – сказал Дальский. – Дерзайте.

Брылин довольно крякнул. Попрыщенко вытер носовым платком потеющую лысину, а штабс-капитан Витёк, который наверное и спал в своём гвардейском мундире, опять защёлкал каблуками, провожая Дальского к выходу.

– А как же бордели? – спохватился Попрыщенко. – Может, в предвыборную программу их включить? В Европе сколько угодно, а мы, как сиволапые, всё по углам да по углам.

– Подумаем, – кивнул головой Дальский и оставил финансистов наедине с мучившими их проблемами.

Чёрт его знает, прав, наверное, Брылин: пройдёт пара месяцев, и Сергей Дальский снова окажется не у дел и без денег. Возраст уже не тот, чтобы порхать беззаботной птичкой с ветки на ветку – пора призадуматься о солидной старости. Можно, конечно, морщить нос в сторону разворотливых попрыщенок и прожить остаток жизни чисто и безгрешно, но тогда и хоронить артиста Дальского будут за казённый счёт, несмотря на все заслуги и таланты, где-нибудь в тёмном и сыром углу самого захудалого кладбища, если не выбросят в общую яму, а попрыщенки будут лежать под мраморными плитами на главных аллеях, и имена их золотом засияют в вехах. И очень может быть заслуженно: пока дальские нянчили своё самолюбие, играя в благородство и неподкупность, попрыщенки суетились с краплеными картами, не давая Отечеству погрузиться в болото безразличия и мировой скорби. Прав всегда тот, кто живёт, а не тот, кто читает им мораль по поводу неправедно прожитой жизни.

Пожалуй, единственным человеком, который принимал всю эту монархическую бодягy всерьёз, был князь Антон Павлович Заслав-Залесский, сумевший, к удивлению Дальского, установить устойчивую связь с наследниками российского престола. Правда, тут же возникла масса династических проблем, поскольку претендентов было более чем достаточно, а Дальский почему-то по наивности полагал, что монархия дело святое и здесь всё тихо и торжественно, как в церкви. Ничего подобного: с десяток эмиссаров царственных особ слетелись на свет монархической свечи, зажжённой Сергеем Васильевичем в постсоветской пустыне. Требовали, разумеется, финансовой поддержки.

– Не обращайте на них внимания, – сказал Дальскому князь Заслав-Залесский. – Это авантюристы, а наследник престола у нас один. – Правильно, – поддержал министра иностранных дел министр финансов. – Если требуют денег, то это шантрапа, а коли ты солидный претендент, то будь добр иметь счёт в швейцарском банке.

Дальский внял советам мудрых людей и в два счёта, с помощью есаула Бунчука, отшил ненадёжную публику.

Новый офис в солидном кирпичном доме чуть ли не в центре города Дальскому понравился. Никого на этих выделенных какой-то доброй душой ста квадратах кроме Гулькина и Заслав-Залесского он размещать не стал. Финансист Попрыщенко вместе с членом политсовета Костей Брылиным прочно осели во дворце князя Меншикова и ни за какие коврижки их оттуда выманить бы не удалось. Вспомогательные службы распихали по подвалам. У главных врат монархии стояли бдительные казаки и разбитные гвардейцы, способные в мгновение ока вышвырнуть любого скандалиста, вздумавшего потревожить покой занятых людей. Тем же, кому удавалось просочиться через богатырскую заставу, встречала обольстительная секретарша Катюша, и уже только после её благосклонной улыбки страждущий мог рассчитывать на встречу с Игнатием Львовичем Гулькиным, с разрешения Дальского, разумеется.

С приближением выборов охотников перекинуться с Игнатием Львовичем парой слов становилось всё больше. Попрыщенко предложил установить плату за вход, но эта идея была отвергнута с порога как торгашеская и не отвечающая высоким идеалам социального монархизма. В главном офисе принимали только людей солидных, которые и без подсказок Попрыщенко понимали, что монархистам пить-есть надо и готовы были положить если не жизнь, то хотя бы кошелёк на алтарь Отечества.

В последние дни Дальский был увлечен новой идеей. Готовились грандиозно отметить пятилетний юбилей социал-монархической партии. Правда, князь Заслав-Залесский по милой своей привычке пробовал возражать, намекая на то, что партии нет ещё и года, но его возражения были отклонены Дальским, как несущественные.

– Вы сколько лет исповедуете монархическую идею, Антон Павлович? – Можно сказать, что с рождения.

– Вот видите, – укоризненно покачал головой Дальский. – А народу вы боитесь подарить пять лет. Ныне такое время, что год за пять смело можно считать.

Политсовет дружно поддержал Сергея Васильевича, тем более что там сошлись монархисты с большим стажем. Попрыщенко, правда, смущали расходы на проведение праздника, но понимания у остальных участников совещания он не встретил. Даже Костя Брылин загорелся идеей Дальского.

– Реклама – великий двигатель торговли, под эту идею нам ещё деньжат подбросят щедрые люди.

Последний довод благотворно подействовал на прораба, и больше возражений от него не последовало.

– А что это ещё за казино у нас открылось? – возмущённо поинтересовался князь Заслав-Залесский. – Я бы на вашем месте разобрался, Игнатий Львович.

– Тут и разбираться нечего, – сухо сказал Дальский. – Партии нужны деньги, а казино постоянный источник доходов и наша независимость от спонсоров.

– Все сейчас зарабатывают, – обиженно проворчал Попрыщенко. – Возьмите хоть коммунистов, тоже ведь Крячкину деньги не в подпольных типографиях печатают. – С волками жить – по-волчьи выть, – подвёл итог дискуссии Костя Брылин.

Народу собралось подходяще: то ли монархическая идея взяла народ за живое, то ли просто денёк выдался на редкость солнечным, и людям захотелось подурачиться на свежем воздухе, во всяком случае, праздник удался на славу. Дальский хоть и объелся блинами, хоть и разбил колено при падении со столба, когда вздумал вдруг ни с того, ни с сего показать монархическую удаль народу, но праздником остался доволен. Реноме партии поддержал Витёк Марков, который одним махом взлетел на столб, сорвал приз и набросил полушалок на плечи зардевшейся от всеобщего внимания секретарши Катюши. Гвардия бурными овациями приветствовала лихость своего шефа.

Народ быстро забыл, что находится на монархическом празднике, и даже запел революционные песни, но и этот досадный облом Дальского не огорчил: в конце концов, какие песни помним, такие и поём. Князь Заслав-Залесский посетовал на обилие красных флагов, на что Сергей Васильевич резонно заметил: у нас партия не просто монархическая, а социал-монархическая с плюралистическим уклоном, так что пусть народ сам решает, под какими знамёнами ему праздновать.

Казачество лихо прогарцевало на откормленных конях и даже поразило народ джигитовкой. Правда, наиболее умелые «казаки» были доставлены прямехонько из цирка, но благодарный народ в такие мелочи вникать не стал. Пусть каждый сам решает, казак он или не казак. Духовой оркестр тоже был из цирка, но в мундирах лейб-гвардии или около того. Князю Заслав-Залесскому не понравился покрой мундиров и цвет околышей на фуражках, но Дальский пропустил его протесты мимо ушей. Что ни говори, а праздник удался. Пару раз разгоряченный водкой народ даже рявкнул:

– Даёшь монархию.

К концу праздника сыграли монархический гимн «Боже царя храни» и, в общем, без особых эксцессов. Не слишком музыкально и идеологически образованные люди попытались сплясать под этот гимн «барыню», но ведь и Москва не сразу строилась. Пару тройку таких праздников и, глядишь, электорат научится отличать царский гимн от «Интернационала» и перестанет кричать в буйном раже: – Монархисты всех стран, соединяйтесь!

Слегка подпортила Дальскому настроение либеральная газета «Губернские вести», поместившая на первой своей странице данные социологического опроса, якобы проведённого на монархическом празднике. По утверждению радетелей Аркадия Зарайского, две трети собравшихся решили, что гуляют на коммунистической маёвке. И как резюмировал автор статьи: нечего нам рядиться в армяки и поддёвки, коли весь Запад гуляет в смокингах. Однако основной запал статьи был направлен вовсе не против социал-монархистов, а против некоего губернского руководителя, который смокинг-то на себя напялил, а из-под него выглядывает серый коммунистический пиджачишко. Страшны не шуты гороховые, вроде Гулькина, а те, кто под цивилизованной личиной прячут революционное мурло. Под «'мурлом» подразумевался глава администрации господин Сытин, которого либеральная газета почему-то упрямо именовала «товарищем».

Сытинская газета «Вперёд» монархистов не ругала вовсе, а ругала она господина Зарайского, прожектёра и дилетанта, готового ради удовлетворения собственных амбиций дестабилизировать обстановку в области. И вообще: доколе эти завлабы будут мешать профессионалам обихаживать родную страну?

Крячкинское «Знамя» монархический праздник почему-то именовало фольклорным и даже хвалила Дальского, «известного всему городу нашего замечательного актёра»; за то, что он взялся возрождать народные традиции, утерянные за последние окаянные годы. Родной Сократовский «Социал-монархист» напустил столько слюней и патоки, что Дальского даже затошнило. А в пику социологическому опросу «Губернских вестей» Виталий привёл свой опрос, по которому выходило, что Игнатий Гулькин опередил Аркадия Зарайского на несколько пунктов и переместился на третье место в рейтинг-листе. Да и кому они, в сущности, нужны эти обдемократившиеся личности, не сумевшие по своей непроходимой тупости и непомерному самомнению договориться с народом и тем самым поставившие страну на грань социального взрыва. И вообще на фоне Зарайского нынешний глава областной администрации господин Сытин, человек хоть и далёкий от социал-монархических идеалов, всё-таки смотрится весьма и весьма прилично, и есть надежда, что он не совсем ещё потерян для Отечества.

Из этой как бы вскольз брошенной Сократовым фразы, Дальский сделал вывод, что Виталий, похоже, втянулся в закулисный сговор с нынешней властью, не поставив в известность родной политсовет, за что его следовало взгреть. Хотя, с другой стороны, Сергей его позицию одобрял: не Гулькину же становиться губернатором, а из всех остальных кандидатов Сытин самый надёжный.

– Зря кипятишься, – остановил Дальского Виталий. – Никаких переговоров я пока не веду и без твоего участия вести не собираюсь, но удочку с наживкой закидывать самое время.

– А что, у Гулькина действительно рейтинг вырос? – полюбопытствовал успокоенный Сергей.

– Представь себе, мы действительно обошли Аркашку Зарайского – весь либеральный бомонд рвёт и мечет. Но есть и другая сторона медали: упал рейтинг не только Зарайского, но и Крячкина, а губернатор Сытин нашими молитвами перебрался на первое место.

Дальский с интересом разглядывал портреты, висевшие над столом редактора «Социал-монархиста». Игнатия Львовича Гулькина он признал сразу, а вот лицо второго ничего ему не говорило.

– Так это же Александр Освободитель. Отменил крепостное право, ввёл суды присяжных. Можно сказать, предтеча современного социал-монархизма – мы его так и подаём.

Дальскому человек на портрете понравился. У Александра Николаевича Романова был только один недостаток: на его фоне Игнатий Гулькин смотрелся самозванцем.

– Гулькину бы бороду отпустить, – сказал Сократов. – Дали маху в своё время, – самокритично согласился Дальский. – И как это я проморгал. А теперь, небритый, он у нас на телеэкране бомжем будет выглядеть. – Так он и бритый… – начал было Виталий.

– Но-но, – предостерёг его Дальский. – Не тронь святое. – Молчу, молчу, молчу, – Сократов в священном ужасе зажал себе рот рукою. – А как у твоей газеты с тиражом?

– Растёт тираж, – Сократов, скорчив скромную мину, развёл руками. – Сам удивляюсь. – Да ладно тебе, – польстил приятелю Сергей. – Талант всегда талант.

Если Сократов умел бы краснеть, то, вероятно, покраснел бы для приличия, но поскольку ничего подобного за Виталием сроду не водилось, то пришлось ограничиться жестом: ах увольте, господин Дальский, от ваших комплиментов.

Надо сказать, что по поводу бороды Сергей волновался совершенно напрасно: Игнатий Львович Гулькин на телеэкране смотрелся вполне прилично, а уж князь Заслав-Залесский и вовсе являл собой пример истинного российского монархиста, чистого и благородного. Зарайский с подельниками смотрелся пожиже.

– Отыграли своё демки, – сказал Костя Брылин, морщась коротким носом на экран телевизора. – Так ничему и не научились за эти годы.

Дальский, лежавший на диване в удобной позе, даже и не пытался Косте возразить. Да и что он мог сказать, если при слове «цивилизованный'» у двух третей электората сводило скулы, а уж при слове «запад» народ просто сатанел. Штампов вроде этого, донельзя затёртого, Дальский насчитал в речи Зарайского больше двух десятков. Все речи либералов народ знал наизусть, а Сергей, как просвещённейшая часть народа, тем более. Да и мудрено было не знать, если он их сам недавно с упоением произносил.

– Кукуют и кукуют, – вздохнул Брылин. – Какой дурак станет строить капитализм, когда всё цивилизованное человечество воздвигает постиндустриальное общество.

– Слово в простоте не скажут, – согласился Дальский. – образованность свою показывают: демпинг, клиринг, лизинг, понимаешь.

Брылин то ли от огорчения, то ли, наоборот, в предвкушении грядущего торжества хлопнул фужер с коньяком и закусил огурчиком. Дальский от выпивки пока отказался – лень было вставать, а потом ещё и переваривать спиртное. Ему почему-то и так было хорошо в комнате е затемнёнными окнами и мерцающим в углу телевизором. Даже Брылин его сегодня не раздражал, а входил необходимым компонентом в окружающую обстановку.

– То ли дело наш, – прищёлкнул языком Костя. – Улыбка мягкая, отеческая, а не хищный либеральный оскал. И слова все ласкающие душу: православие, духовность, народность. Кто ему речь писал?

– Я писал, – признался Дальский. – Других теоретиков монархизма в нашем городе нет.

Зарайский на все корки ругал власть ушедшую, а ныне опять на что-то рассчитывающую, а также власть нынешнюю, которая по сути своей насквозь вчерашняя, но претендующая на то, чтобы быть завтрашней, и Аркаша страстно надеялся, что народ этого ни в коем случае не допустит, а выберет всенепременно Зарайского, человека редкостных качеств, завлаба и матадора, который забодает коммунистического красного быка. Игнатий Львович не мешал либералам ругать прошлую и нынешнюю власть и делал это совершенно правильно, поскольку хвалить их было, в сущности, не за что, а сам всё больше напирал на сохранение традиций. В общем, звёзд Гулькин с неба не хватал, но на вид дядька был добрый, что и требовалось доказать измученному скандалами электорату.

– Зарайского мы побьём, – подвёл итог дискуссии Брылин. – Аркаша нам не конкурент.

Декорации на экране остались прежние, но актёры появились новые: теперь уже господин Сытин поучал товарища Крячкина, как надо жить.

– А вот это он зря, – сказал Брылин. – Зря ввязался в спор по поводу преступлений прежнего режима. Все же знают, что Сытин и при КПСС в генералах ходил, а послушать его, так из рудников не вылезал, заслуженный деятель лесоповала. Кто ему речь-то писал?

– Бывшие инструктора обкома, – пожал плечами Дальский. – Поменяли плюсы на минусы, дармоеды, и решили, что так сойдёт. Народ, мол, дурак, а мы умные.

– Вот Крячкин его и подловил, – хохотнул Брылин. – ах, Сытин, Сытин.

Вид у главы администрации был действительно несколько растерянный, Дальскому даже стало его немного жаль.

– И нынешнюю власть он зря так уж расхваливает. Ну, пнул бы несколько раз, что ей сделается, а электорату приятно. Чёрт знает что. Неглупый же вроде мужик. – Слишком далёк он от народа, – зевнул Дальский. – Пульса жизни не чувствует. Всё бумажки, бумажки…

– А нашего-то он с какой стати ругает, – возмутился Брылин. – Долбил бы коммуниста или Зарайского на худой конец. Это же политическая близорукость. А Крячкин молодец: отметил социальную озабоченность монархистов и их непримиримость по отношению к нынешнему режиму. Слышь, Сергей, а мы разве непримиримые? Я что-то такой статьи в нашем уставе не упомню.

– Мы готовы к сотрудничеству со всеми политическими силами, существующими ныне в России, – процитировал самого себя Дальский. – Сукин сын он, этот Крячкин, извращает чужую программу.

Под мерный рокот политической дискуссии Дальский и сам не заметил, как уснул. Снилась ему всякая ерунда, вроде российского сената, куда почему-то попал сам Дальский, хотя баллотировался-то Игнатий Львович. Но сон он на то и сон, чтобы всякая чушь мерещилась. А наши сенаторы способны удивить кого угодно: ходили они почему-то по царским палатам в кирзовых сапогах и брюках-галифе, рубахах-косоворотках на выпуск, перепоясанных красными поясками с кистями, а поверх рубах были смокинги, видимо для придания западного лоска сермяжной правде. Председательствовал в сенате товарищ Крячкин, который всё время грозил исключить Дальского из партии за монархический уклонизм. А когда Сергей попытался намекнуть, что они с Крячкиным всё-таки в разных партиях состоят, то вмешался Сытин, заявивший, что партия у нас на всех одна, и нечего тут тень на плетень наводить. После этого заявления сведущего человека Дальскому оставалось только проснуться в поту и с дрожью в коленях.

– Говорит Москва, – приветствовал его ликующий радиоголос. – С добрым утром, дорогие товарищи.

Сначала Дальский решил, что сон всё-таки продолжается, но, ощупав себя с ног до головы, понял, что не спит, и гимн Советского Союза передают по радио самым натуральным образом. Стыдно признаться, но Сергей в эту минуту запаниковал, ему даже показалось, что все эти последние годы были просто кошмарным сном, а вот сейчас он проснулся, и жизнь родная советская забила ключом. Словом, в голове у Дальского был такой сумбур, что он не сразу заметил, как за столом давится смехом Костя Брылин.

– Гад ты, Костя, – Дальский в сердцах даже кинул в товарища подушку. – Ещё минута и сдвиг по фазе мне был бы обеспечен.

Брылин, смеясь, выключил магнитофон: – Жаль, что ты своего лица не видел, Серёжа, – такое лицо надо сдавать в музей тоталитаризма и за большие деньги показывать туристам из-за бугра.

Дальский налил себе коньяка и залпом выпил:

– Шутки у тебя дурацкие, Костя.

– Ну, извини, – Брылин сочувственно развёл руками. – Я ведь не знал, что ты уснул. Мы с Попрыщенко записали всё это на кассету – народ прямо ее с руками отрывает. Ты представляешь, какой прикол.

– Представляю. – Одних ностальгия мучает, а другие наоборот – расстаются с прошлым смеясь. – Страну мы уже, считай, похохотали, осталось прошутить всего ничего.

– Ты что, обиделся? – Я на самого себя обиделся, Костя. Испугался, что отвечать придётся за дурацкий сон, привидевшийся ненароком.

– А перед кем отвечать-то, Серёжа?

– Перед народом.

– Нет в этой стране никакого другого народа, кроме нас с тобой, Дальский, – криво усмехнулся Брылин. – А мы слишком себя любим, чтобы спрашивать по гамбургскому счёту.

Костя Брылин, надо отдать ему должное, умеет между глупостями вставить и умную мысль. Действительно – кому спрашивать-то? Кто имеет право спросить? Крячкин? Сытин? Зарайский? А по какому праву эти деляги будут пытать Сергея Дальского, это уж скорее он будет вправе предъявить им счёт. Хотя они ему этот счёт не оплатят и тоже будут правы – с какой же, извините, стати? Они, значит, ответственные, а Сергей Васильевич Дальский просто погулять вышли, а погулявши, стали задавать вопросы «кто виноват?» и «что делать?». Чушь. Сон. Вечный сон скучающей русской души, когда не хочется просыпаться, потому что и во сне и наяву мы одинаковы – любим спрашивать, ни за что не отвечая.

Костя ушёл, а Дальский остался сидеть за столом, тупо глядя на недопитую бутылку коньяка. Истина в вине, как говорят шибко умные люди. И чем больше вина, тем больше истины. Пей, и дьявол тебя доведёт до конца, йо-хо-хо и бутылка рома.

Субботу и воскресенье Дальский провел, не слезая с дивана, – просто лень было шевелиться. Да и какое может быть шевеление накануне и в день выборов. Судьбу Отечества решал электорат, а режиссёрам и актёрам поставленного спектакля оставалось томиться ожиданиями и мучиться сомнениями: что там ещё отколет наша неуёмная на выдумку массовка, кого она на этот раз выдвинет на авансцену, а кого задвинет за кулисы на время или навсегда? Впрочем, Дальский не сомневался, что на роль первого любовника опять выберут Сытина. Народ часто бывает постоянен в своих привязанностях, вероятно из лени, а может, из мудрости – от бобра бобра не ищут. От старого хотя бы ясно чего ждать, а то, неровен час, вынесет какого-нибудь злодея-насильника, а то и вовсе импотента, вроде Гулькина, – будет тогда всему электорату платоническая любовь до гроба. Словом, Дальский отдыхал с чувством хорошо исполненного долга, предоставив другим право суетиться и волноваться попусту в эти суматошные часы. Он даже к урне не пошёл, занятый обдумыванием планов мирового переустройства в спектакле космического масштаба с Господом Богом в заглавной роли, что было довольно нескромно с его стороны, хотя и грело душу. В этих грёзах и мечтах Дальский проспал до понедельника. А где-то ближе к полудню его разбудил совершенно безобразный звонок в дверь, такое впечатление было, что звонят из преисподней. И вопль ворвавшегося в помещение Кости Брылина был соответствующим:

– Горим, Дальский, горим!

Следом за рехнувшимся Брылиным ввалился прораб Попрыщенко, красный как вареный рак. Этот не кричал, но его выпученные то ли от удивления, то ли от испуга глаза произвели на Сергея даже большее впечатление, чем Костина истерика. Сократова Дальский заметил не сразу среди этого поднятого гостями бедлама, но за разъяснениями обратился именно к нему:

– Что происходит?

Виталий был мрачен как на похоронах: – Во второй круг вышли Крячкин и Гулькин.

Вот это действительно был гром среди ясного неба. У Дальского подкосились ноги, и он едва не сел мимо стула. В некотором отупении он довольно долго сидел молча, а потом с робкой надеждой взглянул на соратников:

– А вы меня не разыгрываете, ребята?

Костю Брылина едва не разнесло мелкими кусочками по квартире. Минут пять он ругался последними словами.

– Но можно ведь, наверное, посчитать по другому?

Сократов отрицательно покачал головой:

– Разрыв слишком велик, Сергей Васильевич. А потом, во всех избирательных комиссиях есть агенты Крячкина – они уже разнесли по городу весть о нашей общей победе.

– Какой кошмар, – только и сумел вымолвить Дальский. – Наши сторонники уже празднуют победу, – с рыданиями в голосе произнес Брылин. Что делать-то будем, Серёга? Мы ведь для областной верхушки сейчас главные враги народа.

Вопрос был резонным: надо было что-то делать, но никто не знал, что именно, а Дальский тем более. Никакие мысли не искрили в оглушённой капризным электоратом голове – контакты перегорели начисто.

– Может, быть, снять кандидатуру Гулькина? – робко предложил Попрыщенко. – И отдать победу Крячкину, – криво усмехнулся Сократов.

Дальский понемногу приходил в себя или, вернее, всё более и более осваивался в ситуации, возникшей по воле народа. Гулькин, конечно, политический импотент, но ведь можно пригласить дельного дублёра, который будет править, пока губернатор царствует. Как известно, во все времена и при всех почти режимах правили серые кардиналы, так что стоит ли по этому поводу паниковать? А перед Дальским открывались неплохие перспективы, в смысле режиссуры предстоящего спектакля. Сергей Васильевич решительно поднялся со стула и окинул поникших соратников орлиным взором:

– Не раскисать. Собрать волю в кулак и седлать белого коня для губернатора Гулькина.

– Ты думаешь, они согласятся? – вопросительно глянул на Дальского Сократов. – Вероятно, – зябко передёрнул плечами Сергей. – Монархия для них всё же предпочтительней, чем коммунистический рай товарища Крячкина.

Монархистов встретили, однако, не аплодисментами, а зловещим молчанием, которое значительно поколебало оптимизм Дальского, а если уж говорить совеем честно, то Сергей изрядно струхнул. В огромном кабинете находилось около двух десятков человек, которых он раньше видел только по телевизору. О влиятельности того или иного лица можно было судить только по угрожающим взглядам, которые они бросали на проштрафившихся монархистов. Их и посадили где-то в сторонке, у стенки, вдали от заставленного минеральной водой стола. Судя по количеству пустых бутылок, дебаты тут велись жаркие.

– Я считаю, что следует обратиться к президенту, пусть он отменит это безобразие, – раздражённо выкрикнул Аркадий Гермесович Зарайский, вытирая пот со лба. – Хватит ломать комедию.

– Между прочим, эта комедия называется демократией, – с вздохом заметил солидный мужчина на дальнем конце стола. – И ещё недавно вы, Аркадий Гермесович, играли в ней одну из главных ролей. – Рыкин, – шёпотом подсказал Дальскому Сократов. – Первый зам губернатора: с Зарайским они на ножах, да и с Сытиным у него отношения не ахти – ходили даже слухи о его отставке.

– Если мне не изменяет память, – процедил сквозь зубы Сытин, – то именно вы, Аркадий Гермесович, требовали немедленных выборов и даже письмо писали президенту по этому поводу.

– Думаю, что нет смысла сейчас считаться славою, – подал голос скромно сидевший напротив губернатора Юрий Михайлович. – Надо искать выход из создавшейся ситуации.

– Выход один, – сказал, поднимаясь во весь свой немалый рост, Зарайский. – Отменить выборы.

Если судить по лицу Сытина, то он с Аркадием Гермесовичем был согласен на все сто процентов, может быть впервые за последние годы.

– А как же демократия? – неуверенно спросил кто-то. – Какая там демократия, – взорвался Зарайский. – Народу в этой стране нужен кнут, а не свобода выбора.

Судя по воцарившейся в кабинете тишине, собравшиеся вполне были солидарны с Зарайским, вот только вслух высказываться не спешили. Чувствовалось некоторое сомнение в том, что избаловавшийся за последние годы народ примет кнут дней как спасение, а не вздумает, скажем, отходить этим самым кнутом своих зарвавшихся пастухов. Дальскому показалось, что самое время высказать высокому собранию свою точку зрения на взволновавшую всех проблему.

– Вы, Аркадий Гермесович, произносите «эта страна» таким тоном, словно осчастливили Россию своим рождением, а она не оценила, какое сокровище ей досталось. А по-моему, ещё большой вопрос: вам не повезло со страной или стране с вами.

Слова Дальского были встречены сдержанным смехом, из чего Сергей сделал вывод, который, впрочем, и без того напрашивался: в региональной элите единством и не пахнет.

– Я не собираюсь поучать вас, господа, а просто констатирую факт: идеи, исповедуемые господином Зарайским, не находят отклика у народа. Конечно, можно поменять народ, но в наших конкретных условиях сделать это будет затруднительно, а когда нет возможности поменять народ, меняют идеологию, на более для этого народа приемлемую. Я достаточно понятно объясняюсь, господа?

– Вполне, – благосклонно кивнул Дальскому Юрий Михайлович. – А потом, почему мы до сих пор не пригласили господ монархистов к столу – удобнее будет разговаривать.

Первым делом Дальский налил себе минералки, и этот уверенный жест человека впервые оказавшегося за заветным столом произвёл известное впечатление на присутствующих.

– Нет слов, – спокойно продолжал утоливший жажду Дальский, – господин Гулькин при всех своих бесспорных качествах, не обладает опытом управления таким сложным механизмом, как область, но разве мало было в истории монархов, которые царствовали, но не правили.

Слова Дальского вызвали глухой ропот в зале: одни одобряли, другие отвергали с порога предложение о сотрудничестве, лишь слегка завуалированное политкорректными фразами.

– Конечно, и господин Сытин, и господин Зарайский под знамёнами монархической партии будут смотреться весьма экзотично, а вот господин Рыкин, опытный управленец, лицо политически нейтральное, будет уместен если не в наших рядах, то около. В конце концов, можно учредить пост премьер-министра при губернаторе Гулькине и предоставить его господину Рыкину.

– Это официальное предложение вашей партии? – спросил сидевший рядом с Рыкиным холёный мужчина в коричневом с искрой костюме.

– Да, – кивнул головой Дальский. – Здесь присутствуют самые влиятельные члены политсовета социал-монархической партии, и я высказываю наше общее мнение. – Это разумно, – поддержал Дальского Костя Брылин. – Давайте поручим господину Рыкину формирование областного правительства при нашем посильном участии. – Вы претендуете на какой-то пост, господин Брылин? – полюбопытствовал Юрий Михайлович.

– Я предпочёл бы остаться в бизнесе. – А вы, господин Попрыщенко?

– Я идейный монархист, – насупился прораб. – Не за чины и звания боролись. А кандидатуру Рыкина я поддерживаю.

– Но не может же быть правительство совсем без монархистов, – сказал кто-то неуверенно. – Ведь это именно они победили на выборах.

– Это мы уладим, – успокоил Дальский. – Господин Сократов, например, может курировать прессу. Нет возражений?

Возражений не последовало, поскольку Виталия все присутствующие знали как облупленного.

– Князь Заслав-Залесский возглавит комитет при губернаторе по связям с ближней и дальней монархической общественностью. Я, с вашего позволения, – комитет по культуре, а Виктор Марков – по работе с молодёжью.

– А кто он такой, этот Виктор Марков? – удивились на дальнем конце стола. – А какая разница, – возмутился коричневый костюм. – Пусть себе возглавляет. – Мишке Бунчуку надо дать комитет по связям с казачеством, – подсказал Попрыщенко. – Много у нас казаков? – язвительно усмехнулся Зарайский.

– Будет комитет – будут и казаки, – резонно возразил прораб. – Эти господа ещё выборы не выиграли, а уже ставят нам условия, – не удержался от ложки дёгтя в бочку всеобщего согласия Аркадий Гермесович.

– Ну, это вы зря, – заметил Юрий Михайлович под общий одобрительный гул. – Требования вполне разумные и приемлемые. – Не за Крячкина же нам голосовать, – возмутился коричневый с искрой. – Не мутите воду, господин Зарайский.

– Значит, решено, – сказал Юрий Михайлович. – Поддерживаем во втором туре господина Гулькина. Я думаю, что господин Зарайский тоже с этим согласится, когда немного остынет. А вы, господин Сытин?

– Согласен, – Сытин отложил в сторону папку с документами и нахмурил густые брови. – Другого выхода, пожалуй, нет.

На этом историческое и судьбоносное заседание завершилось. Дальский пожал не менее двух десятков значительных рук и испытал лёгкое головокружение от успехов. Всё-таки когда человек всего за несколько месяцев из безработного актёра превращается в столпа общества, то это уже самая что ни на есть истинная демократия.

– «Мерседес» опять на прокат взял? – уколол Сергей Брылина. – Обижаешь, советник по культуре, – усмехнулся Костя. – Лимузин мой.

Брылинскую собственность Дальский обживал с некоторой робостью. Всё-таки одно дело, когда машина взята на прокат, и совсем другое, когда она принадлежит вашему другу. И даже не то что бы зависть появляется, а уж скорее предчувствие её. Это очень нехорошее предчувствие. Тем более что интеллигенту по чину не полагается завидовать.

– Тебе, Сергей, квартиру надо менять: советнику по культуре жить в пролетарском районе не престижно.

– Где я тебе столько денег возьму? – криво усмехнулся Дальский. – А счёт в банке, а денежки с казино? Ты меня удивляешь, Сергей, где ты чрезмерно практичен, а где ну просто курам на смех – романтическая натура. – А что, квартиру сейчас можно свободно купить? – Ох, Дальский, Дальский, – затосковал Брылин. – Послушала бы тебя сейчас наша губернская элита – руки бы тебе больше не подала.

В монархическом офисе царило оживление: опередившие Дальского и Брылина, Виталий и прораб уже успели донести до монархических масс весть о грядущей победе. Про массы, это, конечно, сильно сказано – массы в святая святых не допускаются, но наиболее близкая к руководству партии тусовка в составе тридцати человек собралась. Дальскому тут же было предъявлено обвинение в сговоре с врагами за спиной политсовета.

– А с чего вы взяли, господа, что мы уже победили? – удивился Дальский. – У Крячкина рейтинг значительно выше, чем у нашего уважаемого Игнатия Львовича, и если вам нравится петь по утрам «Интернационал», то, пожалуйста, блюдите монархическую девственность.

Протестантское крыло во главе с Заслав-Залесским мгновенно увяло. Сам Игнатий Львович выглядел слегка растерянным, впрочем, это было его обычное состояние.

– Несколько членов политсовета провели предварительные переговоры и получили предварительное согласие на сотрудничество. Участвовать в подобных переговорах Игнатию Львовичу ни к чему – это уронило бы его авторитет.

– Вы отдали практически все рычаги управления в руки рыкинцев, – возмутился Заслав-Залесский, под одобрительный гул своих оживших сторонников.

– Я удивлён, – Дальский патетически взмахнул руками. – Слышать из уст профессионала такие дилетантские речи мне просто больно. Давайте же признаемся себе, господа, что победа свалилась на нас нежданно. У партии просто нет кадров, способных встать к рычагам управления. А ошибок нам в случае чего не простят, в этом мы должны отдавать себе отчёт.

– По асфальту размажут тонким слоем, – мрачно предрёк Попрыщенко. – Идеология идеологией, а людям пить-есть надо.

– Вот именно, – сказал ободренный поддержкой Дальский. – Восстановление монархических традиций процесс длительный и трудоёмкий. На нас не только Россия смотрит, но и весь мир. Поэтому мы и пошли на союз с Рыкиным, оговорив при этом ряд кадровых вопросов.

– Не волнуйтесь, господа, – по-простому пояснил Костя Брылин. – Должностей всем хватит: замы, помы, секретари-референты.

– Речь не о наших окладах, – возмутился нервный Антон Павлович. – А о чём же тогда? – удивился Попрыщенко.

– Господин Рыкин бывший коммунист. – А где же мы вам столько беспартийных наберём? – возмутился до глубины Попрыщенко. – Я сам бывший коммунист. За что же такая дискриминация?

– Нашли чем попрекнуть человека, – укоризненно поддержал прораба Брылин. – Я в некотором роде тоже состоял, – прокашлялся Игнатий Львович, после чего наступила довольно долгая и неловкая пауза.

Пока Антон Павлович краснел от собственной бестактности, Дальский составлял список монархических активистов пожелавших положить жизнь на алтарь Отечества за приличную плату.

– А не слишком ли молод Виктор Марков для такой работы? – Но-но, – обиделся за штабс-капитана Попрыщенко. – Я сам в его годы секретарил в строительном управлении – справится.

– А как с казачеством? – пробасил из угла Михаил Бунчук.

– Тебе и карты в руки, – отозвался Дальский. – Ты теперь у нас председатель комитета.

– Не знаю, – нервно повёл плечами Заслав-Залесский. – Всё-таки образование немаловажный фактор для подобной должности.

– На что казаку образование! – воскликнул Попрыщенко. – Не лезьте, князь, в чужой монастырь со своим уставом.

– Я думаю, что Антону Павловичу хватит своих забот, – Дальский решительно вмешался в разгорающийся скандал. – Комитет по международным делам придётся формировать практически заново. Надо донести до мировой общественности всю важность свершившегося в России события.

Бунт был подавлен в самом зародыше, и Дальский не сомневался, что дальше всё пойдёт довольно гладко. Были, конечно, сомнения по поводу электората – что он там отколет в этот раз, но всё обошлось – электорат пренебрёг Крячкиным и отколол Гулькина. Либеральная пресса зашлась в истерике, ей усиленно подвывала пресса коммунистическая, страшно обидевшаяся на социал-монархистов, подложивших уже седлавшему белого коня Крячкину такую свинью. Этот трогательный дуэт ещё недавно столь непримиримых противников умилил Дальского до глубины души, тем более что либеральные «Губернские вести» не оставили своим вниманием его скромную персону. Дальский был обозван серым кардиналом, ренегатом и ландскнехтом, продающимся за большие деньги кому ни попадя, бесспорно талантливым негодяем, но личностью подлой и мерзкой, которой уважающие себя люди руки не подают.

В Крячкинском «Знамени» Дальского называли позорным порождением чудовищного развала и нравственной деградации отечественной интеллигенции, но больше напирали на мировую закулису, которая таких как Дальский готовит пачками, а потом засылает в нашу истерзанную либеральными реформами страну.

«Губернские вести» участие мировой закулисы в воспитании Сергея Васильевича отрицали начисто, а считали его порождением коммунистического ада, из которого мы столь благополучно и вовремя выскочили. Но, к сожалению, отдельных монстров мы прихватили с собой из этого проклятого прошлого, и они ещё долго будут отравлять нам жизнь.

Про Гулькина и та и другая газета заметили вскольз, что фигура это дутая, и исчезнет она с политического Олимпа губернии через несколько месяцев, к всеобщему облегчению.

К ругани недружественной прессы Сергей отнёсся с философским спокойствием, да и все эти мелкие уколы были заслонены грандиозным событием: социал-монархическая партия вырвалась из унизительного полуподполья в горние выси соврёменных небоскрёбов. Бывший обкомовский, а ныне губернаторский дворец произвёл на Дальского очень хорошее впечатление. Особенно ему приглянулся конференц-зал своей великолепной акустикой и оборудованной по последнему слову техники сценой. Эх, какие здесь можно будет устраивать спектакли на зависть всему остальному немонархическому миру.

Сергей не ударил в грязь лицом и организовал въезд Игнатия Львовича во дворец по высшему монархическому разряду, тем более что красивой картинки от него требовала пресса и наша, которая местная, и наша, которая столичная, и даже зарубежная, слетевшаяся на мероприятие и дружно потом Дальского обругавшая за старорежимный подход, дешёвые эффекты и провинциализм. Сергей иного от журналистов не ждал, а потому на ругань не обиделся. Картинку же он этим сукиным сынам дал самую роскошную. Ну, где вы ещё, скажите, у нас увидите казачий конвой, у кого вы найдёте такую гвардию, поручик к поручику, чистые и ухоженные, как огурцы на хозяйской грядке. А белый «Роллс-ройс» с негром-водителем за рулём! Да эти ребята буквально давились, чтобы его заснять и задать на лету несколько вопросов и даже на забугорном языке, но негр, чёрный как начищенный к полковому смотру солдатский сапог, иного языка кроме родного матерного не знал и по простому сплёвывал его под ноги столичным и зарубежным теледивам. Негр был местным, о чём и сообщил с гордостью иностранным журналистам прораб Попрыщенко:

– Дайте срок, господа, вот откроем бордели, мы ещё и не такое сможем.

Банкет, устроенный по случаю вступления в должность нового губернатора, имел оглушительный успех – на нём перепилась даже электронная пресса. А какой-то столичный журналист с криком «дай я тебя расцелую, черносотенец ты наш дорогой» повис на шее у Виталия Сократова, чем едва не нанёс тому моральный и физический ущерб. В остальном всё прошло спокойно и мило: девушки в кокошниках и сарафанах, парни в косоворотках и плисовых штанах. Песни пели всё больше народные, разве что Попрыщенко, ни с того, ни с сего, припомнив стройбатовскую молодость, затянул: «Не расстанусь с комсомолом – буду вечно молодым». Песню немедленно подхватил товарищ Крячкин, так они её вдвоём с прорабом-монархистом и допели до конца на удивление сильными, хотя и малость простуженными на стройках народного хозяйства голосами. Игнатий Львович Гулькин, дослушав песню, прослезился и предложил выпить за единство не только за столом, но и в бурно текущей за его пределами жизни.

Либеральные «Губернские вести» охарактеризовали монархический банкет как апофеоз пошлости и мещанства, а всю эту праздничную мишуру по поводу прихода Гулькина к власти назвали дешёвой опереттой, за которую стыдно перед цивилизованным Западом. И вообще, по мнению сильно, видимо, болевшего с похмелья журналиста, престижу России был нанесён сокрушительный удар.

Крячкинское «Знамя» попеняло монархистам на безумные траты в период, когда народ голодает. К чему этот загул, к чему эти белые лимузины, если монархисты действительно озабочены судьбой народной? Автор статьи, вероятно язвенник, полагал, что поражение товарища Крячкина ещё отольётся народу горючими слезами нищеты, а будущее России рисовалось ему в беспросветно чёрных тонах. Да, к власти, используя социалистические лозунги, прорвалась группа безответственных лиц, ничего общего с идеей социальной справедливости не имеющая. Народ, к сожалению, в очередной раз показал своё недопонимание текущего момента и сделал ставку на авантюристов, губителей России.

Сытинская газета «Вперёд» была иронична, хотя и не особенно ругала монархистов, отметив как положительный момент, участие народа в монархических акциях и манифестациях. По мнению автора, мы слишком закисли в индивидуализме, навязываемом нам недальновидными политиками прозападной ориентации, и народ охватила ностальгия по былому единству, и, надо отдать должное монархистам, они очень ловко этими настроениями народа воспользовались. В заключение автор выражал надежду, что в социал-монархической партии найдётся достаточное количество разумных людей, способных понять простую истину: без профессионалов-управленцев им не обойтись.

«Социал-монархист» Виталия Сократова безудержно ликовал. «Роллс-ройс» был почему-то назван белым лебедем-символом России, а Гулькин – белым губернатором, въезжающим в освобождённый от скверны город на белом коне. Чувствовалось, что Виталий не совсем ещё оправился от вчерашних впечатлений и его заносит на поворотах. В статье почему-то особенно хвалили прораба Попрыщенко – «беспорочного монархиста с горячим сердцем», который честное служение идее предпочёл всем постам в губернской администрации. Костя Брылин являл собой, оказывается, образец предпринимателя-патриота, надежды просвещённой России. О Дальском было сказано, что в его лице город, наконец, обрёл истинного радетеля русской и мировой культуры, который ещё удивит Отечество гениальными прозрениями. Игнатий Львович Гулькин нескромно был назван отцом народа и надеждой нации, человеком огромного руководящего и направляющего потенциала. Судя по стилю, у Виталия был либо понос, либо рвота, а иначе с чего бы такое ликование.

Впрочем, Дальский не стал бы особо пенять Сократову за возвышенный стиль, поскольку и сам пребывал в восторженно-недумённом состоянии и готов был не только говорить, но и читать разную чушь, совершенно отдалённую от земной реальности. Состояние довольно опасное для человека, обладающего пылким воображением, и способное унести его чёрт знает куда и оставить там на долгие годы, если не навсегда. Вернула его в наш грешный мир секретарша Катюша;

– А я беременна, Сергеи Васильевич.

Удар был явно ниже пояса, причём настолько неожиданный, что Дальский даже уронил газету на голую попку красавицы. – От кого?

– Не знаю, – честно призналось дитя перемен, беззаботно болтая ногами. – Надеюсь, что он хотя бы монархист? – спросил слегка отмякший душой Дальский, мгновенно сообразивший, что навязывать отцовство ему не собираются. – Монархист, – твёрдо сказала Катюша.

– А нейтрализовать как-нибудь нельзя? – Поздно уже, – сморщила носик Катюша.

Сергей покосился на свою партнёршу с удивлением: Катюша, конечно, выдающимся умом не блистала, но и набитой дурой не была, и уж если она от кого-то понесла, то наверняка понесла с далеко идущими намерениями. – Давай-ка, девонька, начистоту, – вкрадчиво сказал Дальский. – Ты, надеюсь, не за меня замуж метишь?

– За Игнатия Львовича, – сразу призналась Катюша. – А он разве не женат?

– Вдовец.

У девоньки-то губа не дура. Прыг и в дамки, в смысле в губернаторши. При таких небольших годах и такие способности к шантажу. А то, что его шантажируют, Дальский сообразил мгновенно. Вот молодёжь пошла: ну никаких моральных устоев! – Ты предварительную работу провела?

– Один раз. Очень милый старикашка, но ужасно скучный в постели. – Брак – дело серьёзное, – сказал Дальский. – Тем более монархический брак. – А я на вас надеялась, Сергей Васильевич, – жалобно вздохнула Катюша. – Вы так хорошо ко мне относитесь.

Вот стерва! Она уже всё просчитала и все роли распределила. Пожалуй, весь политсовет монархической партии будет заинтересован в этом браке. А трепыхаться Дальскому глупо – эта шалава вполне может указать своим наманикюренным пальчиком и на Сергея, который, конечно, не мальчик и в своё время выходил невредимым и не из таких передряг, но как раз сейчас скандал ему ни к чему, как, впрочем, и всей остальной партийной братии.

– Говорю же, бордели надо открывать, – не удержался Попрыщенко. – Одна девка была на всю монархическую партию и ту спортили.

– Ну, «спортили» её ещё да нас, – возразил Костя Брылин. – Зачем же лишний грех на душу брать.

Монархический совет проходил во дворце князя Меншикова, ныне именуемом казино «Парадиз», и присутствовали на нём виднейшие деятели партии за исключением Игнатия Львовича, Заслав-Залесского и Витька Маркова.

– Дело серьёзное, – сказал Виталий Сократов. – Катька способна нам всю монархическую идею на корню подорвать. Начнёт расписывать подробности, а прессе только это и подавай. Напишут ещё больше, чем на самом деле было.

– А что ты предлагаешь? – спросил есаул Бунчук, который в этом деле был, похоже, не без греха.

– Придётся Игнатию Львовичу идти под венец, – усмехнулся Сократов. – Другого выхода я не вижу.

– А что, – поддержал Виталия Брылин. – Человек он немолодой, вдовый, а Катька баба из себя видная. Всё равно первая леди области нужна. Опять же имя у этой шалавы подходящее – монархическое имя.

Переговоры с кандидатом в женихи поручили провести Дальскому и Попрыщенко. Сергею, как человеку красноречивому, а прорабу, как человеку с большим жизненным опытом и практической сметкой.

– Всё рухнет, – сказал зловеще Дальский, глядя прямо в испуганные глаза губернатора Гулькина. – Как же это вы так опростоволосились-то, Игнатий Львович? – Совращение девицы, – вздохнул Попрыщенко. – К тому же зависимое лицо – статья есть в кодексе.

– Неужели статья?! – ахнул Дальский. – Точно, – угрюмо бросил Попрыщенко. – Я советовался с юристами – дело дрянь. – Ах, Игнатий Львович, – заломил руки Дальский. – Можно сказать, светлая личность, пример для подражания молодёжи и вдруг…

– Бес попутал, – заступился за губернатора Попрыщенко. – С кем не бывает. Сказать, что у Гулькина был растерянный вид, значит, ничего не сказать вовсе. А главное, он никак не мог поначалу взять в толк, в чём его обвиняют товарищи по партии. А когда взял в толк, то сразу же пошёл красными пятнами. – Репутация политика – штука деликатная, – сурово выговаривал Дальский. – Один незначительный промах, и работа всех партий – коту под хвост.

– Да будет тебе, Сергей Васильевич, – заступился за проштрафившегося губернатора Попрыщенко. – Ну, погорячился мужик.

Дальский зловеще промолчал, Попрыщенко очень убедительно разыграл горестную растерянность. Красные розы на щеках Гулькина обратились в пепел, которым ему оставалось только голову посыпать.

– Может дать ей денег? – спросил он неуверенно. – Деньги она возьмёт, – сухо отозвался Дальский. – А потом разболтает прессе, что губернатор от неё откупился и потребует алименты.

– А уж пресса распишет за милую душу, – подтвердил Попрыщенко. – Игнатий Гулькин прогнал со двора своё ещё не рождённое дитя. Изверг. Как можно такому доверять власть над областью.

Игнатий Львович нервно забарабанил пальцами по бывшему Сытинскому столу. Смотрелся он в эту минуту довольно жалко – кабинет был слишком велик для его мелковатой комплекции. Следовало, либо откормить его до солидных Сытинских размеров, либо поменять декорации. Дальский склонялся ко второму варианту, как более простому в исполнении. А потом, расплывшийся на казённых хлебах губернатор всегда вызывает подозрение у народа.

– Может, это и не мой ребёнок, – потерянно сказал Гулькин. – Есть же, говорят тесты для определения отцовства.

– Нам только тестов и не хватало, – недовольно проворчал Попрыщенко. – Звон пойдёт по всей губернии. Скажут, что губернатор подкупил и запугал врачей. Да

и какая разница, Игнатий Львович: этот не твой, так другой будет твой. Ну, взял женщину с ребёнком – благородный жест порядочного человека.

– Я что же жениться на ней должен! – в ужасе отшатнулся Гулькин. – Ты так реагируешь, Игнатий, словно я тебе кикимору предлагаю, – возмутился Попрыщенко. – Девка – кровь с молоком.

– Так ведь она гулящая! – побурел от обиды губернатор. – А вот это вы зря, – вновь подключился к разговору Дальский. – Девица, конечно, современная, раскованная, но, уверяю вас, не более того, бывают много хуже. – Да и кто сегодня не гуляет, – удивился Попрыщенко. – Вся Россия гуляет и уж который год. Я давно уже предлагаю открыть бордели и навести в этом деле хоть какой-то порядок.

– Не от себя просим, – сказал Дальский. – От имени всей партии. – Ради спасения монархической идеи, – поддержал его Попрыщенко. – Она стоит такой жертвы.

– Хорошо, – выдохнул губернатор так жалобно, что содрогнулись много чего повидавшие обкомовские стены. – Я согласен.

Свадьба губернатора – это событие важное, можно даже сказать государственное, и в каком-то смысле символическое. Ударить в грязь лицом в таком деле, значит уронить престиж не только партии, но и власти, которая, между прочим, и

в пьяном и в трезвом виде должна уверенно держаться на ногах, иначе уважения не будет. Дальский сбился с ног, организуя это культурное мероприятия. Хотя, надо признать, в средствах недостатка не было.

– А не староват ли наш Гулькин для жениха? – полюбопытствовал только Юрий Михайлович.

– Да где ж староват? – удивился Дальский. – Ему только-только за пятьдесят перевалило. К тому же и невеста давно уже не девочка.

Юрий Михайлович юмор Сергея Васильевича оценил и не только сам отвалил немалую толику, но и проследил, чтобы другие денежные тузы не обделили вниманием новобрачных.

Всё-таки, что ни говори, а не часто у нас губернаторы идут под венец при всём честном народе, и зря: зрелище это для народа поучительное и умилительное. Игнатий Львович Гулькин, отрастивший таки по совету Дальского бородку, смотрелся если не орлом, то, во всяком случае, и не мокрой курицей. О невесте и говорить нечего, уж в чем, в чём, а в умении Катюши подать товар лицом, Дальский не сомневался.

Гостей было со всех волостей. Столичную делегацию возглавлял вице-премьер, человек ещё не старый и как выяснилось вскоре на банкете, склонный к монархизму. Звали гостя Филиппом Петровичем, и Дальскому он поглянулся сразу. Судя по всему, симпатия была обоюдной: столичному гостю особенно понравилось многолюдье на улицах и приветственные крики в адрес новобрачных.

– Неплохо, – сказал он Сергею. – Я вижу, монархическая идея в вашем городе весьма популярна.

– Чем красивее фантик, тем желаннее конфетка, – улыбнулся Дальский. – Мне кажется, что вы в столице об этом забыли.

Банкет был организован на пятьсот персон в лучших монархических традициях. Пишущую и электронную прессу удалили, дабы не портить аппетит дорогим гостям. – Допустим, – сказал Филипп Петрович, глядя на Дальского серьёзными и почти трезвыми глазами. – Но ведь фантик, в конце концов, выбросят, а конфетка может не понравиться.

– Извинитесь и предложите другой фантик. – А конфетка?

– Конфетка же не понравилась, а заботу о народе вы проявили, причём дважды. Люди это ценят. Пообещайте им конфетки по вкусу в светлом будущем.

Очень милый получился разговор, и, кажется, столичного гостя Дальский убедил, во всяком случае, расстались они почти друзьями.

Первая леди, разместившись с удобствами в губернаторском дворце, стала предъявлять городскому бомонду чрезмерные претензии и вообще повела себя, по мнению политсовета, вызывающе, придавив своим острым каблучком губернатора Гулькина, который, обеспамятовав от любви, стал даже покрикивать на премьера Рыкина. Скандалистке требовалось немедленно вправить мозги, и поручили эту деликатную миссию естественно Дальскому. Поскольку девочка была понятливая, Сергей очень быстро и очень откровенно объяснил ей что к чему. – Значит, мой Гулькин всего лишь декорация, пустое место? – разочарованно переспросила Катюша. – Во-первых, декорация – это далеко не пустое место, а очень важный элемент спектакля, а во-вторых, Игнатий Львович играет свою ответственную роль – его задача надувать щёки и уверенно смотреть вперёд. И, в-третьих, если ты будешь себя хороша вести, я дам тебе в этом спектакле хоть и не главную, но и совсем не последнюю роль. Поняла?

– Поняла, – сказала Катюша и вперила в Дальского свои загадочно мерцающие глаза. Дальский же был абсолютно уверен, что с этой бабёнкой у него ещё будет немало хлопот. Катюша оказалась дамой с претензиями, а с такими ухо следует держать востро.

И вообще сама власть оказалась делом куда более трудоёмким и скучным, чем поход в неё. Проблем становилось всё больше, а денег всё меньше. Престиж монархической партии катастрофически падал, а отсюда появился раздрай и нервозность в губернаторском окружении. Нет слов, Рыкин был опытным хозяйственником, но далеко не всесильным. Бюджет области трещал по всем швам, а тут кивай или не кивай на столицу, спрос всё равно с губернатора.

И Крячкинское «Знамя», и `"Губернские вести", и даже Сытинская «Вперёд» дружно обозвали первые сто дней губернаторства Гулькина сокрушительным провалом. И столь же дружно упрекнули электорат в опрометчивости, когда, не вняв голосу разума, он поддался на лживые посулы авантюристов, вроде небезызвестного демагога и жалкого комедианта Дальского, способного только пускать пыль в глаза. Что касается самого Гулькина, то человек он, вероятно, неглупый и должен очень скоро понять, что окружён никуда не годными советниками, от которых все оппозиционные газеты дружно советовали ему отказаться, если он, конечно, не собирается привести область к окончательному краху.

Было совершенно понятно, откуда и в чей огород бросаются прессой эти камешки. Влияние монархической партии, и без того достаточно зыбкое, пытались свести на нет, а Гулькина превратить в паяца, которого дёргают за верёвочки умелые доброхоты. Собственно, ни для какой другой роли Игнатий Львович и не был приспособлен. Что же касается Сергея, то ему весь этот балаган в последнее время основательно наскучил, и он охотно бы сбросил с себя бремя государственных забот и ушёл бы в сторону, поваляться на диване до следующего карнавала.

Однако, как вскоре выяснилось к немалому удивлению Дальского, просто отвалить в сторону ему уже не светило, появились проблемы, требовавшие его активного вмешательства.

– Ты в своём уме, Серёжа? – возмутился Брылин. – Мы по уши в долгах. Если нас попрут, то нам светит дальняя дорога в казённый дом и это ещё в лучшем случае, а в худшем – могильный холм.

Костя сидел в старом кресле Дальского, смотревшимся в новой квартире довольно нелепо, и вид у него был взъерошенный, чтобы не сказать трагический. Дальский по привычке возлежал на диване и разглядывал потолок, прикидывая в уме, доплюнет он до него или не доплюнет.

– Нам бы возле Гулькина ещё годик потереться, а там катись они все на четыре стороны. Казино заработает на полную катушку.

Если судить по угрюмому лицу Виталия Сократова, то он был согласен с Костей и трусости Дальского не одобрял. Взялся за гуж, так не говори, что не дюж. – А что вы предлагаете? – полюбопытствовал Дальский.

– Нужна идея, – сказал Брылин, – способная всколыхнуть массы. Взять власть – это ещё не победа, удержать её – вот наша задача. Страна ждёт от тебя подвигов, Дальский, встряхнись и собери волю в кулак.

Встряхиваться Сергею не хотелось, а хотелось просто лежать на диване, строя грандиозные планы покорения Вселенной. Кто сказал, что жизнь – это движение, жизнь – это дрёма, мечта, а всё остальное лишь некрасивое приложение к этой мечте. И почему именно Дальский должен ставить бесконечный спектакль, неужели нет других режиссёров, более честолюбивых и более талантливых? Зачем Сергею Дальскому деньги? Он и в старой своей квартире чувствовал себя вполне уютно, и никто не грозил ему ни тюрьмой, ни пулей. Угораздило же дурака вляпаться во власть. – Попрыщенко электорату лапшу на уши вешает, – Сократов сделал звук телевизора погромче.

На экране японского телевизора нашенская морда прораба смотрелась по особенному отвратно. Всё-таки зря ему Дальский зубы не выбил – ну совершенно же чудовищные зубы.

– Это же разврат, Степан Степанович, – мягко улыбнулся с экрана хорошо подстриженный ведущий. – Разврат – это когда под кустом, – возразил Попрыщенко стриженному. – А когда в общественном месте, то это государственный подход. Уберите общественные сортиры и тогда увидите, какую грязь по городу развезут.

– Так их ведь и так не хватает, – горячо запротестовал ведущий. – Подведёт нас прораб под монастырь, – завздыхал Брылин. – Дались ему эти бордели.

Дальский с Костей был согласен, хотя Попрыщенкова бордельная философия его начинала забавлять. Судя по всему, прораб свою идею долго вынашивал, прежде чем предложить народу, оттого и речь его текла гладко, и никакие заковыристые вопросы сбить его с мысли не могли.

– Мужику незачем будет по кустам лазить, пришёл, сделал своё дело под государственным и общественным контролем и трезвый, подчёркиваю это специально для замужних женщин, вернулся домой.

Ведущий давился смехом, судя по подрагивающему изображению на экране, с оператором тоже не всё было ладно, но Попрыщенко продолжал, как ни в чём не бывало:

– А главное – средства пойдут на общественные нужды. Средствов-то у нас не хватает, а мужиков вона сколько, так зачем же добру зазря пропадать. На пионерские лагеря не хватает, на детские сады не хватает, на старух в богадельнях не хватает, а тут, можно сказать, такой ресурс, самой природой возобновляемый.

– Не лишено, – заметил Виталий Сократов. – У прораба мозги варят.

Дальский неожиданно сел и даже потянулся, что по наблюдениям Кости Брылина предвещало большой выброс энергии, способной если не изменить мир коренным образом, то, во всяком случае, сильно подпортить ему физиономию. – Попрыщенко прав в одном, – сказал Сергей, – заработать деньги можно только на человеческих пороках, но уж никак не на добродетелях. – Это что же, бордели будем строить? – спросил Костя. – Бордели – это мелочь, солдафонская идея, а я дорогой Костя, художник. Княжество Монако мы будем строить.

Брылин с Сократовым переглянулись: рука Кости потянулась к виску с явным намёком на ненормальность хозяина квартиры, но передумала и лишь почесала заросший жёстким волосом затылок.

– Между прочим, – мягко предупредил Сократов, – никакое княжество конституцией Российской Федерации не предусмотрено в наших территориальных пределах. – Это мелочи, – махнул рукой Дальский. – Создал же один степной народ у нас своё ханство, а мы чем хуже – нам, может, тоже хочется разводить шахматных коней. А потом, конституцию пока менять необязательно – надо для начала подвести экономическую базу. Это вам не Попрыщенковы бордели, а целая система вытряхивания валюты из карманов доверчивых граждан в виде осколка империи, чудом возрожденного средь бескрайних российских равнин: со всем имперским антуражем и колокольным звоном, с будочниками на углу и голубыми жандармами, с гвардейцами и казаками, с купцами первой гильдии и светлейшими князьями. Грандиозный спектакль, в котором будет участвовать всё население области. Словом, Диснейленд по-русски.

Дальский перестал метаться по комнате и размахивать руками, глаза его насмешливо уставились на притихших приятелей.

– Денег на эту Монаку потребуется… – Брылин даже прищурился от несуразности предполагаемой суммы. – Где же нам такую прорву взять?

– Деньги у наших сограждан есть, – возразил Косте Дальский. – Просто вкладывать бояться. Демократия система зыбкая, многим у нас непонятная. Монархия – совсем другое дело. Тут, братцы, чистая психология – вид будочника на углу внушает уважение.

– Пожалуй, – нервно заёрзал на жёстком стуле Сократов. – Особенно если мы сумеем кое-какие законы протащить через областную Думу и заручиться поддержкой центральных властей.

– Дорогу осилит идущий, – твёрдо сказал Дальский. – Сказав монархическое «а», следует произносить уже и «б», в противном случае ваше «а» так и повиснет в воздухе, не отозвавшись в сердцах соотечественников бодрым зовущим к свершениям словом.

Первым идею Сергея поддержал Попрыщенко, тем более что получил гарантии по поводу борделей. И действительно, какая же может быть российская «Монака» без соответствующих учреждений. Князь Заслав-Залесский отнёсся к проекту Дальского настороженно, с большой долей недоверия.

– Вы, Антон Павлович, и в прошлый раз говорили, что всё это авантюра, – с обидой сказал штабс-капитан Витёк Марков, – а Игнатий Львович уже полгода в губернаторском дворце сидит.

Аргумент гвардейца, что ни говори, был убийственным, и Заслав-Залесскому оставалось только руками развести. Больше никто Дальскому на политсовете партии не возражал, да и чего возражать-то: получится, так хорошо, а не получится – на всё воля Божья. Конечно, удача или неудача проекта не от политсовета зависела и даже не от губернатора Гулькина – Дальский на этот счёт никаких иллюзий не строил. Необходимо было собрать в кулак всю властную и финансовую элиту, и уже этим кулаком прошибать несокрушимую стену российского бюрократизма.

Премьер Рыкин смотрел на Дальского с удивлением, и это еще мягко сказано, а уж если быть совсем точным, то это был взгляд человека собирающегося вызвать врача для прихворнувшего белой горячкой знакомого. – Какое Монако, Сергей Васильевич, – у нас уборочная на носу?

Вид у Рыкина был усталый, и положение не спасала даже благородная седина в волосах. Нет, такому людей на великие свершения не поднять, так и будет рыться в навозе. А жаль. Если это сильное лицо немного облагородить массажем, подправить причёску, удалить излишки жира с помощью диеты и физических упражнений, а потом повесить на грудь орден, усыпанный бриллиантами, то лучшего канцлера для княжества и представить трудно.

– Вы бы мне лучше присоветовали, Сергей Васильевич, где деньги на горючее взять

– А я вам что предлагаю? – удивился Дальский. – Откуда вы ещё деньги возьмёте? Они все за бугор уплывают и не в картинные галереи, а в тамошние злачные места. Нужны новые источники поступления денег в казну – с заводов брать уже нечего. Заметьте, господин Рыкин, я не требую от вас финансовых вливаний даже на стадии раскрутки, мне от вас нужна только моральная поддержка и властные гарантии денежным тузам.

– Нас же засмеют в столице, – поморщился премьер.

– Лучше пусть там смеются, чем у нас плачут, – улыбнулся Дальский. – На первых порах даже к лучшему, если они нас будут там воспринимать как шутов гороховых.

Думал Рыкин довольно долго, хотя Дальский почти нё сомневался в его ответе. Нет, в идею российского «Монако» он, конечно, не поверит, но в любом случае шумиха вокруг области ему на руку. Если монархисты сядут в лужу со своей затеей, то чёрт с ними – премьер за безумства губернатора Гулькина ответственности не несёт, а если в казне зашевелятся денежки, то опять же благодаря Рыкину, который сумел из шелухи и мишуры извлечь общественную пользу. – Хорошо. Людей я соберу, но уж вы, Сергей Васильевич, сами излагайте им свои прожекты. Мешать я вам не буду, но и особенно горячей поддержки вы от меня не ждите – у меня, знаете ли, текущих дел много.

Первыми на инициативу монархистов откликнулись «Губернские вести». В редакционной статье светоч отечественного либерализма Аркадий Гермесович Зарайский обозвал Дальского черносотенцем густопсового пошиба и тайным коммунистом, расчищающим путь тоталитарному режиму. Господин Попрыщенко был назван абсолютно аморальным типом, насаждающим в городе разврат в самых его непотребных формах. Далее в статье говорилось, что безумный выбор народа неизбежно приводит к самым трагическим последствиям, к бесплодным и чудовищным авантюрам, за которые потом придётся расплачиваться десятилетиями. Чудес на свете не бывает, и все проекты Дальского полопаются как мыльные пузыри при первом же столкновении с действительностью. Давно уже пора поставить перед федеральным правительством вопрос об ответственности некоторых субъектов, деятельность которых угрожает единству России.

Крячкинское «Знамя» неожиданно ударилось в иронию и написала живописный портрет будущего «княжества Монако», по которому выходило, что быть Игнатию Гулькину задушенным гвардейцами, а на областном столе утвердится его дражайшая супруга Екатерина. Всерьёз обсуждать подобный проект коммунисты посчитали для себя унизительным. А относительно господина Дальского надо бы посоветоваться с врачами: можно ли подобных ущербных людей использовать на государственных должностях или следует найти им другое более подходящее место.

Сытинская «'Вперёд» пыталась найти в затее Дальского рациональное зерно, но не нашла и лишь посетовала, что такой серьёзный человек, как премьер Рыкин впутался в совершенно безумное дело, но, видимо, недаром говорят в народе – с кем поведёшься, от того и наберёшься.

На происки оппозиции монархисты ответили мощной демонстрацией молодёжи под лозунгами: «Даёшь бордели!» и «Да здравствует российское Монако!». Молодёжная тусовка веселилась до упаду, что выгодно отличало её от коммунистических мрачноватых шествий и либеральной кликушеской говорильни, как не без яда заметил Сократовский «Социал-монархист». И вообще визг оппозиции, как левой, так и правой, вызван, оказывается, явным непониманием стоящих перед обществом задач возрождения былых духовных традиций. Отрицать полезность борделей, это всё равно, что требовать закрытия общественных бань на том основании, что люди там голые. Речь-то идёт не о разврате, а о наведении элементарного порядка в сфере интимных отношений и укреплении семьи. Что же касается «княжества Монако», то там нет даже намёка на сепаратизм, речь идёт о культурно-историческом наследии, которое мы проматываем с бездумьем манкуртов, подменяя истинные ценности чуждыми нашему народу побрякушками, и тем обедняем не только себя, но и своих потомков. И почему это, скажите на милость, негритянские барабаны и тамтамы у нас считаются неслыханным прогрессом в области культуры, а вот русская балалайка – это всенепременно возвращение к тоталитаризму и шовинизму. Да побойтесь Бога, господа, – это не у нас, это у вас крыша поехала.

Неожиданный интерес к проекту Дальского проявила губернаторша Катюша, чей визит в его скромную квартиру был обставлен с удивительной пышностью. Катюша прибыла на белом «Роллс-ройсе», в сопровождении штабс-капитана Маркова и четырёх рослых гвардейцев. Кроме того, в ее свиту входили ещё две молодые и очаровательные особы, то ли на правах нянек еще не родившегося младенца, то ли в качестве секретарш.

– Ваша квартира мне понравилась, – сказала Катюша, бережно устраивая своё располневшее в силу известных драматических обстоятельств тело в старое кресло. – Во всяком случае, она лучше предыдущей.

Дальский неожиданно для себя почувствовал неловкость в присутствии сановной гостьи. Чёрт его знает, что это на него вдруг накатило. Его смущал Катюшин живот, который уже нельзя было скрыть, и к безудержному росту которого Сергей, возможно, имел отношение. – Мы, собственно, к вам посоветоваться пришли, Сергей Васильевич. По поводу ордена Святой Екатерины.

– Это, в каком же смысле? – не понял Дальский. – Вы знаете, Сергей Васильевич, вот Маша говорит, что наша молодёжь совсем отсталая по части монархизма, и неплохо бы её просветить на этот счёт. Я думала, что неплохо бы кружок организовать, а мне говорят, что кружок – это для коммунистов, а у монархистов должен быть орден.

Собравшаяся вокруг Катюши молодёжь серьёзно и строго смотрела на Дальского и у него не хватило мужества высмеять эту дурацкую затею. Впрочем, автором спектакля был сам Дальский, а молодёжь лишь подхватила его задумку и творчески развила

– Ну что же, – откашлялся Сергей. – Весьма разумное начинание. – Правда, – обрадовалась Катюша. – А мы тут спорили, спорили… – Игнатий Львович должен знак учредить, – сказала девица, которую называли Машей. – Для членов ордена.

– А разве это возможно? – Катюша с надеждой посмотрела на Дальского. – Вполне, – пожал плечами Сергей. – Только этот знак в областной Думе придётся утверждать.

– Ну, этих мы уломаем, – махнул рукой повеселевший штабс-капитан Марков. – Только бы столица не вмешалась.

Самоуверенность Витька Дальского позабавила, но разочаровывать молодёжь он не стал. Ну, хочется ребятам повесить что-нибудь на обтянутую мундиром грудь и пусть себе. В конце концов, страсть к красивым погремушкам с младенчества в человека закладывается.

– А мы вас подержим с княжеством Монако, Сергей Васильевич, – сказала Катюша. – Только нам название не нравится – нерусское какое-то.

– Вам и карты в руки, – улыбнулся Дальский. – Вы люди молодые, у вас мозги посвежее – придумайте другое.

– Мы придумаем, – обнадёжил Сергея один из гвардейских поручиков. – Не сомневайтесь.

Визит катился к концу, Дальский вспомнил было о кофе, но гости махнули на его суету рукой. Молодёжь волновали проблемы глобальные, и они легко простили хозяину забывчивость.

– А вы знаете, Сергей Васильевич, – сказала Дальскому Катюша, когда компания направилась к выходу, – это ведь ваш ребёнок.

То ли сказано это было слишком неожиданно, то ли по какой-то другой причине, но Дальский буквально остолбенел. К жизни его вернул ласковый смех Катюши:

– Вы не пугайтесь, Сергей Васильевич, я ведь никому не скажу, это не в моих интересах.

Дальский нелепым визитом был почему-то встревожен. Встревожен до такой степени, что, оставшись один, напился до полного бесчувствия, чего с ним уже давно не случалось. А по утру, он долго маялся головной болью, проклиная себя за слабость характера и дурацкую сентиментальность. И чего, спрашивается, распустил слюни? Мало ли чего наплетёт эта легкомысленная девчонка, а если и сказала правду, так что теперь вешаться, что ли?

Вывел Дальского из похмельного кризиса Костя Брылин, явившийся на этот раз как нельзя кстати и, кажется, с хорошими вестями.

– Серьёзные люди влезают в дело, Серёжа, и с весьма солидными капиталами. Так что из игры нам выйти уже не удастся, даже если захотим.

– Не пугай, – хмуро бросил Дальский, хотя на душе его заскребли кошки.

Как ни далёк был Сергей от отечественного бизнеса, но никаких иллюзий на его счёт не питал. Как не питал иллюзий относительно того, какого сорта деньги в первую очередь хлынут в индустрию развлечений. Выбирать-то, собственно, было не из чего.

– А вот и дудки, – сказал он зло. – Какими бы урками не были эти ребята, а без политического прикрытия им не обойтись.

– Спектакль продолжается, – усмехнулся Брылин. – А почему бы и нет, – Дальский поморщился от нехорошего привкуса во рту. – Всё прекрасное и полезное в этом мире произрастает исключительно на дерьме. И розы, и огурцы, Костя, цветут лишь на хорошо унавоженных грядках. – Как бы нас самих в навоз не превратили.

– Поживём – увидим. Катька вон орден создаёт. В случае чего встанем под его защиту.

– Какой ещё орден? – поразился Брылин. – Святой Екатерины, – подмигнул Дальский приятелю. – Нё такие уж мы беззащитные, как тебе кажется.

– В большую игру втягиваемся, Серёжа, – серьёзно сказал Костя. – В очень большую. – Мы с тобой уже слишком немолодые люди, чтобы играть по мелочи – тут либо пан, либо пропал.

Столица встретила посланцев беспокойной области сухо, чтобы не сказать брезгливо. Произвела она на Дальского весьма неблагоприятное впечатление, напомнив ему старую стерву помещицу из давно уже отыгранного спектакля, которая бросила под ноги заезжему купчику-ловеласу половину своих земель и долго приукрашивала себя драгоценностями в ожидании ответных чувств, но вот незадача – не дождалась и теперь с остервенением накинулась на уцелевших крестьян, выдавливая из них последние соки, чтобы прокормить свою многочисленную и жадную до утех дворню. Обирать бедных ходоков она начала уже от самого вокзала, заломив неслыханную цену за проезд по улицам, а потом ещё здешняя милиция содрала штраф с провинциалов за неправильную парковку автомобиля. Машина была наёмной, но платить Дальскому пришлось из своего кармана. – Легко отделались, – сказал разбитной московский водитель. – Могло быть и хуже.

И, в общем, оказался прав, поскольку дальше пошло если не хуже, то разорительнее. Эти московские ребята не только брали, но и продавали оптом и в розницу: заводы и пароходы, области и края, машины и людей, нефть и золото – словом, всё, что лежало, стояло или ходило. Пройдя семь кругов номенклатурного ада. Дальский окончательно потерял уважение к государственной власти.

– Совсем очумели, сволочи, за последние годы, – пропыхтел Попрыщенко. – Да какие там последние, – усмехнулся Дальский. – Эти кремлёвские ухари как начали собирать ясак для татарского хана при Иване Калите, так по сию пору не могут остановиться.

Дальский не только ни пал духом после бесчисленных визитов, но у него появилось горячее желание ткнуть этих самодовольных столичных прохвостов мордами во что-то тёплое и пахучее. Купить у столичных чинуш можно было не только суверенитет, но и Господа Бога в хорошей упаковке-были бы деньги. Москва, выставив Россию на продажу, жадно зыркала по сторонам в поисках денежного покупателя. Собственно, все мытарства провинциалов происходили поначалу именно потому, что их здесь принимали за бедных. За чудаков, которые просят там, где разумные люди с самого начала выкладывают денежки. Недоразумение рассеялось, когда монархистам удалось прорваться к старому знакомому, вице-премьеру Филиппу Петровичу. Старый знакомый улыбался фальшивой московской улыбкой, и круглое лицо его прямо-таки лоснилось от доброжелательности.

– Ваша область у нас на хорошем счету, – благосклонно кивнул он заробевшим от роскоши кабинета гостям. – О вашем губернаторе Пулькине меня недавно сам президент раскрашивал.

Дальский, наученный горьким опытом блуждания по чиновным кабинетам, высокого начальства поправлять не стал: какая, в сущности, разница столице, кто у неё заправляет в провинции Пулькин или Гулькин, лишь бы человек был лояльный. Улыбчивый вице-премьер, выслушав ходоков из далекой провинции, впал в изумление, хотя нельзя сказать, что изумление длилось уж слишком долго. Видимо, наша бурно текущая жизнь научила элиту сдержанно реагировать на любые, даже самые безумные предложения, если только они не угрожают ее существованию.

– Нужен идеал, – продолжал Дальский. – Образец для подражания. А то получается, что нам не к чему стремиться. Требуется звено, ухватившись за которое можно вытащить всю Россию. Денег нам не нужно – только подписи.

– Подписи в наше время тоже немалых денег стоят, – мило пошутил вице-премьер. – А как же, – согласился Попрыщенко. – Мы же не с луны свалились.

Филипп Петрович забарабанил длинными ухоженными пальцами по столу, надо полагать, барабанная дробь стимулировала мыслительный процесс в голове государственного мужа.

– Вы официальная делегация? – О нет, – пояснил Дальский. – Мы просто разумные люди, приехавшие обговорить условия полюбовного соглашения с местными разумными людьми. Так что можете считать наш разговор частным, Филипп Петрович.

Став частным лицом, вице-премьер заломил такую цену, которая государственному человеку и в голову бы не пришла. Торговались долго, но без эксцессов. – Я ведь не один, – вразумлял провинциалов Филипп Петрович. – Поймите меня правильно, господа. Решение подобных вопросов зависит от чёртовой уймы людей. Возможно, даже придётся конституцию исправлять, а это очень большие расходы. – Зачем же трогать конституцию, – мягко возразил Дальский. – Мoжно ограничиться разграничением полномочий.

Филипп Петрович изобразил на лице мучительные раздумья. В сущности, всё его поведение говорило о том, что надо дать сразу в руки и крупно, но дать прилично, чтобы не оскорбить чуткой совести государственного мужа, который хоть и стал на время частным лицом, но о своём высоком положении не забыл. – Расходов будет много, – вздохнул понимающе Попрыщенко. – Никто сейчас даром работать не будет.

– Рынок, – развёл руками Филипп Петрович. – Кто-то продаёт, кто-то покупает. – Вы, как человек опытный, вероятно могли бы нам подсказать, – мягко попросил Дальский, – во что нам обойдётся вся процедура на первоначальном этапе согласований.

Сумму обсуждали плотно – аппетиты у вице-премьера были дай Бог каждому. – Дайте хоть шерстью обрасти, – стонал Попрыщенко. – А уж потом стригите.

Договорённости, однако, достигли: и о единовременном пособии страждущим властям и о долговременных процентах с осуществляемого проекта. Филипп Петрович обещал похлопотать о поддержке монархической идеи в столичной прессе и даже не взял за эти хлопоты деньги вперед. – Всё-таки в этом что-то есть, – сказал он задумчиво в конце нелегкого разговора. – Дерзайте, господа, дерзайте.

Дерзость уже, однако, влетела господам в копеечку, и неизвестно ещё, какие сюрпризы ждали их впереди. И всё-таки Дальский визитом в столицу был удовлетворён, Попрыщенко тоже, хотя и ругал на чём свет стоит жадных до чужих денег столичных начальников.

– А ведь продадут, – сказал Попрыщенко, глядя на Сергея хмельными глазами. – Кремль, говорю, продадут – купи и сажай туда кого хочешь, хоть императора, хоть генсека. – Денег не хватит, – вздохнул Дальский. – Жадные, сволочи.

Так или иначе, но колесо фортуны закрутилось в нужную сторону. Прораб Попрыщенко в трудах и заботах потерял десять килограммов веса. Костю Брылина какое-то время пришлось охранять усиленным нарядом милиции, ввиду сыпавшихся в его адрес со всех сторон угроз. Однако со временем всё как-то уладилось, сёстрам раздали по серьгам, и они успокоились. Дальский, занятый устройством «Монаки» на Российской земле, прозевал рождение отпрыска губернатора Гулькина. Никаких торжеств по случаю рождения наследника председателя партии монархисты не устраивали, но пресса обсуждала эту новость целую неделю, делая всякого рода намёки, нелестные для самолюбия Игнатия Львовича. Гулькин, обиженный таким к себе отношением, вызвал на ковёр Дальского и Сократова на предмет воздействия законом в сторону зарвавшихся журналистов.

В роскошно обставленном по проекту Сергея кабинете кроме самого губернатора находились похорошевшая после родов Катюша, Витёк Марков в форме штабс-капитана с орденом Святой Екатерины на груди, в качестве не то адъютанта, не то друга дома.

– Я понимаю выпады, которые носят характер политический, – сказал, бурея от обиды, губернатор, – но зачем же переходить на личности, задевая при этом мою честь и честь моей жены. – К сожалению, это тоже политика, – вздохнул Сократов. – Проект развивается успешно, появился доходец в казне области. Вот завистники и зашевелились.

– Чем лучше будете править, Игнатий Львович, тем гадостнее вас будут ругать, – сказал Дальский. – Такая уж она стерва, эта демократия.

– Позакрывать все эти газеты к чёртовой матери, – сказал стальным баритоном Витёк Марков.

Дальский посмотрел на штабс-капитана с удивлением – за последний год Витёк сильно раздался в плечах, а уж надменности в его осанке хватило бы на генерала. И в серых, прежде добродушных, глазах появился блеск с металлическим отливом. Попрыщенко говорил, что под рукой у Витька уже тысяча гвардейцев, и деньги на их прокорм он черпает из казны щедрой рукой. Добавьте к этому так называемых волонтёров ордена, которых он устраивает вышибалами во все казино, рестораны и бордели, и вы поймёте, что штабс-капитан Марков, это не фунт изюма.

– Зачем же закрывать, – мягко сказала Катюша. – Лучше их всех купить, правда, Сергей Васильевич.

Дальский смущённо откашлялся: – В принципе, конечно, лучше поладить миром. – Я поговорю с ребятами, – сказал Сократов. – В сущности, они не со зла, а просто подобные удары ниже пояса стали уже нормой.

– Надо поправить, господа, – веско сказал Игнатий Львович. – Я на вас надеюсь.

На этом губернатор сухо раскланялся со своими советниками по культуре и по связям с проштрафившейся прессой. Зато его сухость компенсировала супруга, пославшая гостям ослепительную улыбку. Витёк открыл двери на выход – аудиенция была окончена.

– Меняются люди, – усмехнулся Дальский. – И не всегда в лучшую сторону. – Тут не в Гулькине дело, – хмуро сказал Сократов. – Катька ему хвост накручивает. Баба она ушлая, хоть иной раз и строит из себя простодушную дурочку. Между прочим, у неё изрядная доля в нашем проекте – именно у неё, а не у Игнатия Львовича, который свято блюдёт закон. Штабс-капитан тоже человек не без способностей, говорят, что его гвардейцы уже изрядно потрепали Дуба с людишками.

– Ну, это не так уж и плохо, – пожал плечами Дальский. – Лучше уж гвардейцы, чем урки, да и порядка в городе стало больше.

– Всё так, но ты знаешь, как они постановление об учреждении ордена через Думу протаскивали?

– Ах да, – вспомнил Дальский. – У Маркова какой-то орденок на груди, а нам почему не дали?

– С помощью девочек они его протащили. Голову даю на отсечение, что этот план Катька придумала. Думцы-то наши слабаками оказались по части женского пола. И забыли, что фотографию ещё в прошлом веке изобрели. Да и повод показался им пустяковым, чтобы из-за него на скандал идти – подумаешь, какой-то там значок от имени губернатора. А между прочим, в том орденском уставе есть пунктик, разрешающий носить гвардейцам оружие при исполнении общественных обязанностей. Теперь понял? Тысяча хорошо обученных мужиков, а их хорошо обучают, я проверял, со стволами – это тебе не золотые погоны и аксельбанты.

– Но зачем всё это им? – А ты знаешь, какие мысли бродят у этих ребят в головах? – Сократов искоса посмотрел на приятеля. – Очень может быть, что они пока просто играют в казаки-разбойники, но ведь можно и заиграться.

На Дальского слова Сократова произвели впечатление. Виталий не трепло и воздух попусту сотрясать не будет. И по части доходов Катюши Сократов оказался прав. Прораб Попрыщенко развёл руками в ответ на вопрос Сергея:

– Да без её слова Игнатий ни одной бумажки не подпишет – совсем скрутила мужика, жадная стерва. А потом, гвардейцы у неё, казаки у неё. А без гвардии ныне никуда. Костю у Дуба они отбили да так, что авторитет слинял из города в неизвестном направлении. С нашим контингентом иначе нельзя, Сергей Васильевич, каждый на себя одеяло тащит и другого придушить норовит. А милиции разве докричишься, а если докричишься, то сразу – закон. Тебе тут в брюхо нож суют, а им закон не дозволяет. Дармоеды. А Витёк трахнул кулаком по столу, а Мишка взмахнул нагайкой – тут же всё сразу на место стало. Нет, Сергей Васильевич, без гвардии мы приличного борделя не построим.

В сущности Попрыщенко был прав. Вникнув глубже в дело, Дальский и сам очень быстро убедился в полезности реальной силы. Обсудив проблему с Юрием Михайловичем и рядом других влиятельных лиц, Сергей пришёл к выводу, что гвардия учреждение полезное и следует лишь присматривать, чтобы она не повала под влияние подозрительных лиц. Слишком уж много жадных и на всё готовых рук тянулось к плодоносящему дереву, прораставшему на казалось бы совершенно неплодородной областной почве, и время от времени по этим рукам следовало бить, чтобы они не дотянулись в приступе вдохновения до отцов-основателей.

Столица, наконец, изволила заметить шевеление в провинции, но отнюдь не осудила инициативу, а даже снисходительно одобрила эксперимент, поставив его в пример другим губерниям. Столичная пресса по поводу российского Монако писала довольно вяло: ну, суетятся там внизу и пусть суетятся – всё равно ничего путного в российской глубинке произрастать не может в принципе, разве что какая-нибудь гадость на потеху цивилизованному миру. Ишь на что замахнулись, придурки деревенские, – на княжество Монако. Да разве ж с нашим суконным рылом можно мечтать о европейском парадизе.

С местной прессой Дальскому и Сократову пришлось повозиться. Особенно злобствовали «'Губернские вести» Аркадия Гермесовича Зарайского, которые в своей ненависти к монархизму переплюнули даже Крячкинское «Знамя». Коммунисты личной жизни губернатора деликатно не касались, напирая лишь на его классовую чуждость идее социализма, бессовестно украденной у людей, готовых за нее жизнь положить. Впрочем, к подобным выпадам заматеревший на ответственном посту Игнатий Львович относился равнодушно, а его дражайшую супругу они не трогали вовсе, по причине малой грамотности в теории классовой борьбы. То ли потому, что Катюша плохо училась в школе, то ли потому, что в её время сей предмет вообще исчез из школьной программы, но выпады коммунистов она иной раз воспринимала как комплименты. Ей страшно понравилось вычитанное на страницах Крячкинского «Знамени» слово «фаворит», а также другие слова, такие как «помпадурщина» и «абсолютизм». Звонила она Дальскому теперь чуть ли не каждый день, ставя его в тупик своими вопросами. Ну, например: может ли народ выбрать царя, и почему в Монако выбирают князя, а у нас всего лишь губернатора?

Приходилось Дальскому объяснять милой женщине, что князя в Монако не выбирают, он утвердился там сам и уже довольно давно.

– А Франция демократическая страна? – поинтересовалась Катюша. – Демократическая, – подтвердил Дальский.

– Ну вот, – сказала Катюша. – Что вот? – не понял Сергей. – Это я не вам, – отмахнулась Катюша. – Спасибо.

Что там за мысли бродили в этой красивой головке, Дальскому было выяснять недосуг: затеянное с его лёгкой руки дело требовало всё больше сил и внимания. Совещание следовало за совещанием, скандал за скандалом, и все буквально рвали Дальского на части, требуя от него совсем уж невозможного. Сергей Васильевич тащил свой нелёгкий воз с упорством Антея, не имея возможности припасть к земле для поднятия духа и сил.

Прибывший из столицы Филипп Петрович трудами Дальского остался доволен, но больше сетовал на усиливающееся давление оппонентов, которые грозили затопить растущую на глазах «Монаку» потоком постановлений и указов.

– А это уже ваши проблемы, Филипп Петрович, – жёстко сказал Дальский, выработавший за это время свою манеру разговора со столичными и областными чиновниками. – Если не можете наладить контакт с этим руководством – совершайте государственный переворот.

– Это, в каком же смысле? – удивился Филипп Петрович. – В прямом, – чётко разъяснил ему Дальский. – Я условия договора выполняю буква в букву, не ссылаясь на объективные трудности, а вы нет. Если дело так пойдет и дальше, то мы вынуждены будем приостановить выплаты и пересмотреть условия договора. Где соглашение о разграничении полномочий? Где указ об оффшорной зоне? Почему так вяло пишет он нас столичная пресса? Деньги вам на эти мероприятия переводятся регулярно.

Собравшийся на встречу с вице-премьером городской бомонд, они же акционеры-пайщики, поддержал Дальского холодным молчанием в адрес проштрафившегося гостя.

– Мы делаем всё, что можем, – вяло оправдывался Филипп Петрович. – Боюсь, что не всё, – отрезал Дальский. – Если в ближайшее время не появятся реальные плоды ваших усилий, то нам придётся взять свои меры для достижения необходимого результата. Задействованы слишком большие средства, затронуты интересы слишком большого числа влиятельных людей, чтобы можно было просто развести руками и сказать – извините.

Видимо до Филиппа Петровича стало доходить, что собравшиеся здесь люди не намерены шутить по поводу своих вложенных в большое дело средств, и это понимание стало проступать на его лице мелкими бисеринками пота.

– Все необходимые усилия уже предпринимаются, – сказал он глухо. – Результаты будут в течение ближайших недель.

Дальский вице-премьеру поверил, но отправил вслед за ним в первопрестольную Юрия Михайловича с твёрдым наказом попинать слегка разжиревших от безделья столичных бонз.

Виталий Сократов сдержал слово, поднажал на расшалившихся журналистов, и публикации по поводу личной жизни губернаторской четы прекратились. Зато резко возросло число публикаций с критикой его политики, превращающей некогда спокойную область в гнездо разврата и разгула.

Дальский и Сократов были вызваны во дворец, где были публично возведены в ранг кавалеров ордена Святой Екатерины. Игнатий Львович Гулькин самолично навесил на выпяченные груди товарищей по партии соответствующие регалии. – Ко мне поступают разного рода сигналы, – Игнатий Львович пристально посмотрел на Дальского маленькими поросячьими глазками, – о том, что для осуществления своего проекта вы, Сергей Васильевич, привлёкайте сомнительные капиталы – это нехорошо.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Не хватало ещё, чтобы губернатор Гулькин стал совать свой нос, куда не следует. До чего же неблагодарный у нас народ: ну дали тебе трон под задницу, так сиди, царствуй, но нет, всем ещё непременно хочется править. А для того, чтобы править, надо, как минимум, иметь мозги, а у Игнатия Львовича с этим явные проблемы. Разумеется, Дальский заверил светоча монархической мысли, что его замечания будут учтены, и он сам лично проведёт необходимые расследования, непременно поставив губернатора в известность о результатах.

– Кто это против нас копает, ты не в курсе? – спросил Дальский у Виталия.

Сократов был в курсе – профессия газетчика обязывала держать нос по курсу перемен.

– Зарайский сговорился с князем Заслав-Залесским, и теперь они активно обхаживают Игнатия Львовича. Ты почитай последние «Губернские вести» там, можно сказать, оссану Гулькину поют, как честнейшему и принципиальнейшему человеку, способному навести порядок в области и одернуть зарвавшихся интриганов. Среди этих зарвавшихся твоя фамилия, Сергей Васильевич, на первом месте.

Ах, Аркадий, сукин сын. Но и Дальский хорош – прозевал атаку конкурентов в самом уязвимом месте. Гулькин, конечно, не гигант мысли, но губернатор-то всё-таки он. Не дай Бог, взбрыкнёт в самый неподходящий момент и угробит с таким трудом налаживаемое дело. Требовались самые решительные контрмеры, иначе всё может полететь к чёрту в зубы. Как полководец опытный и в своём деле искусный, Дальский решил теснить врага на его территории, там, где он менее всего ждёт подвоха.

Катюшу ему уговаривать особенно не пришлось – её финансовые интересы целиком зависели от успешного продолжения проекта.

– Зарайскому давно следовало морду набить, – сказал штабс-капитан Марков. – Аркадием займусь я сам, – веско возразил Дальский. – С его мордой мы всегда успеем. А вы следите, чтобы всякая шантрапа не докучала Игнатию Львовичу прошениями. Что-то он у тебя, Катюша, распустился в последнее время.

– Гусак ощипанный, – ругнула супруга губернаторша. – Я ему покажу, где раки зимуют. – Мягче надо, – усмехнулся Дальский. – Не всё же таской, иногда следует и лаской.

Судя по тому, как резко задышал штабс-капитан, ему предложение Сергея не понравилось. Фаворит ревновал объект страсти к недоумку мужу.

Сам Дальский навострил лыжи совсем в другую сторону. Кажется, Верочку его внимание приятно удивило и возбудило. Во всяком случае, приглашение его она приняла если и не с благодарностью, то с любопытством. Новая квартира Дальского ей понравилась. Сергей готов был даже поклясться, что она ему позавидовала.

– У тебя здесь чисто, – сказала Верочка, оглядывая мебель в поисках привычной пыли. – Сам, что ли, научился тряпкой возить?

– Приходит домработница. Надо же поддерживать порядок в жилище. – Жениться тебе надо, – сказала Верочка. – Денег-то, небось, невпроворот. – Имею кое-какие средства, – согласился Сергей.

– Заработал на борделях, – уколола Верочка. – Стыдно, Дальский. – Ну отчего же стыдно-то? – удивился Сергей. – Се ля ви, как говорят наши друзья французы. Либо все охватывающая добродетель с принудительной кастрацией, либо строго регламентированный порок, с обязательным отчислением в казну, а более ничего умного по этому поводу не придумано.

– Ну, хорошо, чёрт с ними, с этими твоими борделями – какой смысл взрослым людям мораль читать, но при чём здесь монархия, и при чём здесь Гулькин, этот дурак набитый

– Монарх не должен быть умным, умными должны быть его фавориты. – А эта шлюха, скакнувшая из твоей постели в губернаторский дворец?

– Извини, дорогая, но и ты была в моей постели и тоже целила в губернаторский дворец, но я же не делаю из этого далеко идущих выводов о твоих умственных способностях.

– Каким ты был негодяем, Дальский, таким и остался. Вовсе необязательно было мне об этом напоминать.

– О постели или о губернаторском дворце?

Верочка слегка порозовела, и у Сергея не осталось сомнений,

что разговор ее взволновал. – Между прочим, – сказал Дальский, мягко обнимая женщину за плечи, – эта дурочка, как ты её называешь, весьма неплохо устроилась в жизни: и муж губернатор, и немалый счёт в банке. А ты, дорогая, такая умная и талантливая, завидуешь даже моей весьма скромной квартирке.

– Я завидую?! – возмутилась Верочка и попыталась вырваться из его объятий.

– Конечно, – Дальский не только её удержал, но стал уже потихоньку расстёгивать на ней платье.

Всем хочется время от времени согрешить, и безопаснее всего это сделать с бывшим любовником, поскольку это и не измена даже, а всего лишь продолжение уже однажды свершившегося греха. Верочка всё-таки посопротивлялась немного, правда, не слишком активно.

– Чем ты хорош, Дальский, – сказала она немного погодя, – так это тем, что не стареешь.

Комплимент был дежурным, но Сергей как мужчина вежливый в долгу не остался, похвалив безупречную форму груди партнёрши. Наверное, в его словах тоже не всё было правдой, но, в конце концов, почему бы не сказать друг другу пару ласковых, после того, как поимели друг от друга удовольствие.

– Я всё-таки не могу понять, почему ты вдруг подался в монархисты?

Верочка оставалась демократически ориентированной дамой даже в постели, и поэтому её нынешнюю связь с Дальским вполне можно было считать политическим извращением. Эта мысль чрезвычайно позабавила Сергея, и он едва не задохнулся дымом забугорной сигареты, что было бы совсем обидным для русского патриота. – Мне уже сорок лет, Верочка, – сказал он откашлявшись. – Давно пора определяться в жизни.

– А как же идеалы? – Да бог с ними, с идеалами, – криво усмехнулся Сергей. – О себе надо подумать, Верочка.

– Я за Аркадием, как за каменной стеной. – И каменные стены рушатся, а в наш непостоянный век они рушатся с завидным постоянством. Мы стареем, моя хорошая, у женщин это происходит заметнее, чем у мужчин. Но одно дело стареющая дама и совсем другое – богатая стареющая дама. Под хруст купюр морщины становятся менее заметными.

– Я не собираюсь покупать альфонсов. – Деньги, Верочка, сами по себе возбуждают, к тому же на них можно купить несколько дополнительных лет молодости и здоровья.

– Не понимаю, для чего ты затеял этот разговор? – Хочу устроить твою судьбу. Мне больно будет видеть тебя на старости лет несчастной, нищей и раздавленной.

Верочка неожиданно поднялась и стала быстро одеваться: – Какой же ты негодяй, Сергей.

Дальский ласково погладил её по спине. Верочка, кажется, забыла, что собиралась делать, и сидела теперь в глубокой задумчивости, подперев голову маленьким кулачком – поза мыслителя, что ни говори, не совсем подходящая для женщины. – Твоему Аркадию под пятьдесят, самое время тряхнуть стариной. Согласись, у него нет причин сохранять тебе верность. А без Зарайского ты никто: просто бывшая жена, бывшая красивая женщина, которую даже в секретарши не возьмут – стара. Тебя такая перспектива не пугает?

Верочка молчала долго, хотя Сергей ждал от неё истерики, с заламыванием рук и нелестными отзывами в свой адрес. Но, видимо, время бурных сцен в их отношениях уже миновало, уступив место трезвому расчёту

– Что ты от меня хочешь? – Я предлагаю тебе сотрудничество.

Верочка обернулась и пристально посмотрела в глаза Дальскому, но на Сергея подобные приёмы давно уже не действовали. Никакой вины перед Зарайским или перед Верочкой он не чувствовал. Понятие вины, а значит, и понятие совести как-то незаметно ушли из нашего обихода, и вспоминающие об этих понятиях люди чувствовали себя неловко среди холодных и недоумевающих взглядов. – Хочешь сделать из меня доносчицу на собственного мужа?

– Вот только не надо комсомольского пафоса, Верочка. Я не собираюсь отправлять Аркадия Гермесовича в заснеженные дали. Если ты считаешь, что какие-то сведения могут повредить твоему мужу, то можешь оставить их при себе. Никакой личной неприязни я к Зарайскому не питаю, но ты часть моей жизни, часть прошлого да и настоящего тоже.

– Решил облагодетельствовать бывшую любовницу? – А почему же бывшую, – мягко спросил Дальский, обнимая её за плечи. – Мне казалось, что у нас и в настоящем ещё не всё закончилось.

Не то что бы Верочка сопротивлялась, но занятая своими мыслями, она не сразу откликнулась на зов Дальского, однако жизнь есть жизнь, и плоть уступает раньше, чем в дело успевает вмешаться совесть.

Игнатий Львович Гулькин что-то задурил в последнее время: стал вдруг проявлять интерес к вещам, на которые раньше внимания не обращал. Долго изучал предложенный ему договор о разграничении полномочий с федеральными властями, и Дальскому потребовались неимоверные усилия, чтобы убедить его в полезности для области этого договора. Пришлось подключать даже премьера Рыкина, который подтвердил соображения морально-политического плана экономическими выкладками. Гулькин советам опытных людей внял, договор подписал, но, вернувшись из Москвы, пустился во все тяжкие с претензиями на всеобъемлющую власть. Дальский, располагавший хорошо организованной агентурной сетью быстро разобрался, откуда дует ветер. Вся эта разношерстная компания, сколоченная Зарайским и Заслав-Залесским, была у него как на ладони, но в последнее поступили сигналы о куда более серьезных людях, заинтересованных в провале проекта. Недоброжелатели активизировались не только в городе, но и в столице, и в такой момент бунт губернатора Гулькина мог запросто погубить всё дело. Разумеется, не всё в этом проекте было кристально чисто: грязных денег в его реализацию было вложено более чем достаточно, и если начать рыть, да ещё губернаторской лопатой, то можно дорыться до вещей неприглядных и далеко не всегда согласных с законом. Но что такое закон в наше непредсказуемое и круто меняющее мир время как не тяжёлая гиря на ногах стремительно наступающего прогресса. Конечно, можно говорить о морали, о святости монархической идеи, люди вас охотно послушают, но не на пустой желудок. На пустой желудок у нас слушают не Заслав-Залесских, не Зарайских, а кого нибудь попроще – Разиных и Пугачёвых.

– Вы что, кровавого бунта хотите, Игнатий Львович?

Судя по обиженному лицу, губернатор Гулькин кровавого бунта не хотел, но и слова Дальского его не слишком убедили, тем более что рядом стоял князь Заслав-Залесский с аккуратной папочкой в руках синего нейтрального цвета. Дальский опасался разоблачений по своему адресу, но ошибся – бумажки разоблачали деятельность ордена Святой Екатерины, весьма бурную деятельность надо признать. Монархическая молодёжь зарывалась. Дальский, занятый своими проблемами, выпустил орден из виду и, как выяснилось, напрасно. По сведениям Заслав-Залесского орден насчитывал в своих рядах более двадцати тысяч человек кавалеров и волонтёров и уже давно выплеснулся за пределы области, беспокоя соседние регионы, ещё в недостаточной степени проникшиеся идеями монархизма. – А что же тут страшного? – удивился Дальский. – Просвещение народа в монархических традициях нам только на руку. Я бы на вашем месте радовался бы, Антон Павлович.

– Уж позвольте мне самому решать, Сергей Васильевич, чему радоваться, а чему нет, – желчно возразил Заслав-Залесский. – По моим сведениям орден отвергает законного наследника престола и ждёт знамения, дабы встать под знамёна отмеченного Богом претендента.

Дальский засмеялся: ситуация его действительно скорее забавляла, чем тревожила.

– Я бы на вашем месте, Игнатий Львович, создал комиссию для расследования деятельности этой подрывной организации, иначе у нас возникнут очень серьёзные проблемы с федеральными властями, которые и без того подозревают нас в сепаратизме. Монархическая идея всегда служила и будет служить единству России, и всякая самодеятельность в этом жизненно важном вопросе, нам ни к чему, – Заслав-Залесский вызывающе посмотрел на Дальского.

– Стоит ли воспринимать всё так уж драматически? – улыбнулся Сергей в ответ. – Вам бы, Антон Павлович, просто поговорить с ребятами по душам и наставить их на путь истинный. Я думаю, что у них эти заскоки просто по причине малой грамотности во многих вопросах, а не по злому умыслу. Разогнав орден, мы тем самым подорвём у молодёжи всякую веру в монархическую идею. Винить-то надо не Виктора Маркова с его гвардейцами, а нас с вами, дорогой Антон Павлович, это мы пустили дело на самотёк. Кстати, вы у нас главный идеолог партии – вам карты в руки.

Видимо, аргументы Дальского показались Игнатию Львовичу достаточно весомыми, во всяком случае, никакого решения по поводу ордена он в тот день не принял, а если и принял, то Сергея по поводу этих решений в известность не поставил. – Ты зря к этому так легкомысленно относишься, – сказал Костя Брылин, – Начнут копать под орден, а докопаются до нас. Игнатий совсем спятил – рубит сук, на котором сидит.

– Дождётся, что его гвардия шарфами придушит, – поддержал Костю прораб Попрыщенко.

Дальский засмеялся: – Это ты хватил, Степан Степанович, до этого мы ещё, слава Богу, не дошли. – Так дойдём, – удивился Попрыщенко. – Шутка сказать, сколько денег в это дело уже вбухано. Никто нам не позволит всё это из-за губернаторского каприза на ветер пустить.

В общем-то, Попрыщенко был прав: орден орденом, но копали в первую голову под «княжество Монако» и копали усердно – и в области, и в столице. Чужой успех кому-то явно спать не давал. И Заслав-Залесский и Зарайский были всего лишь орудием в чьих-то умелых руках. И действовали эти руки весьма профессионально, с большим знанием всех рычагов и зацепок, шестеренок и маховиков, которые в совокупности и называются властью.

Большие надежды Дальский возлагал на Верочку и, в общем, не ошибся в своих расчётах:

– Сытин, – сказала любимая женщина. – А Аркадий и прочие у него только на подхвате. У Сытина связи в столице и даже с этим вашим Филиппом Петровичем. Цель простая – удалить из выгодного дела случайных, как они говорят людей, вас то есть. Ты их раздражаешь своим напором, монархизмом, словом, тем, что ты Дальский. Смотри, Сергей, это тебе не мальчики-гвардейцы, они десятки лет управляют областью и страной. Чужаков у корыта они долго терпеть не будут.

Дальский и сам мог бы сообразить, кто это так нервно задышал по поводу его наметившегося успеха. Шутка сказать, какой-то актёришка, которому года полтора назад никто бы и руки не подал из серьёзных людей, выбился на первые роли в области, да ещё и привёл за собой кучу шушеры, которые оттеснили порядочных людей на обочину жизни. Стесняться в средствах эти «порядочные люди», конечно, не будут – за такие деньги любому шею свернут и не поморщатся.

– В областной Думе готовят постановление, в котором вас обвиняют во всех грехах, а к расследованию дел ордена подключается прокуратура. Так что совсем плохо твое дело, Сергей Васильевич.

И в этом Верочка была права – дела были совсем неважные. Гулькин, настроенный против ордена, постановление Думы подмахнёт не глядя, а в этом постановлении наверняка будут и статьи, направленные против «княжества Монако». Интересно, а какую позицию у нас в этом вопросе занимает премьер Рыкин – выжидательную, что ли?

Премьер выслушал Сергея довольно спокойно: – Надеюсь, вы не рассчитывали, господин Дальский, скушать весь пирог в одиночку? – Но я ведь не одинок, господин Рыкин. Хотя в ваших словах есть доля истины. Проекту нужны и свежие идеи и свежие люди.

Премьера можно было подключить к делу и раньше, никаких возражений на этот счёт ни у кого не было, но Рыкин сам выжидал, предпочитая держаться в отдалении от столь рискованного и весьма сомнительного дела. Он и сейчас осторожничал: не говоря ни «да», ни «нет».

– В принципе мы готовы к сотрудничеству, – сказал Дальский. – Поезд ещё только набирает обороты, и желающие могут запрыгнуть на его подножку.

Рыкин, как показалось Сергею, запрыгнуть был непрочь, но, видимо, всерьёз опасался тех сил, которые откровенно становились в оппозицию к организаторам проекта. А Сытин ни на какие соглашения с Дальским идти не собирался, видимо был абсолютно уверен в своих силах. Из столицы тоже шли угрожающие вести. Поговаривали, что пора бы уже Генеральной прокуратуре вмешаться в дела шибко шустрых «монегасков», которые представляют угрозу не только экономической безопасности страны, но и её территориальной целостности.

– Что-то надо делать, Серёжа, – сказал Брылин, заявившийся по старой доброй привычке в квартиру Дальского с бутылкой коньяка в кармане.

Впрочем, к питию Костя не был расположен, слишком серьёзная складывалась ситуация. Дальский и без понуканий старого приятеля понимал, что их обложили со всех сторон, и осталось только затянуть петли на шеях.

– Похоже, что нас не просто выкинут из дела, а отправят на дальнюю сторонку за казённый счёт, – сказал Костя.

Возможно, этот прогноз и страдал излишним пессимизмом, но Дальскому в этот вечер он таковым не показался. Другое дело – а что, собственно, Сергей мог противопоставить всей этой вдруг навалившейся на него мощи? Игнатий и тот его предал, а уж, казалось бы, ну всем был ему обязан. Какой всё-таки сволочной у нас народ, прости Господи, ну никому верить нельзя. Не успел во власть вылезть, а уже норовит благодетеля за ляжку цапнуть.

– Игнатий из-за Катьки бесится, – Брылин поморщился. – Вот ещё шалава неугомонная – гвардейцев чуть не каждую ночь меняет.

– Это ты брось, – запротестовал Дальский, закусывая коньяк сухариком и припоминая чудные ножки губернаторши: – Женщина молодая, в самом соку. Игнатий Львович мог бы, кажется, войти в положение.

– Не все такие добрые, как ты, Дальский. Тем более что в положение чужой жены всегда войти легче, чем в положение жены собственной.

Сергей засмеялся и смеялся довольно долго, хотя глаза его смотрели на Костю абсолютно серьёзно:

– Что ты предлагаешь-то?

Брылин вздохнул и налил себе ещё коньяка. Дальский и не заметил, как под дружеский разговор они приговорили бутылку, да и опьянения он не чувствовал, разве что настроение слегка улучшилось.

– Если мы и дальше будем играть по их правилам, то они обставят нас в два счёта, – Костя залпом осушил фужер. – У них в этой игре на руках все тузы, а у нас с тобой одни шестёрки.

– Значит – поменять правила игры? – Надо объявить, что шестёрки тузов бьют, – кивнул головой Брылин. – И получить бубновую масть на спину?

– А ты предпочитаешь получить пулю? – Я бы хотел просто сорвать куш, Костя, – вздохнул Дальский. – Мне кажется, что я его заслужил.

– Увы, – развёл руками Брылин. – Не всегда в этом мире великие труды оплачиваются по справедливости, куда чаще они летят коту под хвост по той простой причине, что мы ждём дара небес в тот самый момент, когда следует подсуетиться. Чтобы сорвать банк, Сережа, надо для начала проверить козыри.

Минут пять сидели молча, цепляя друг друга почти трезвыми глазами. Дальский пришёл к выводу, что Брылин пойдёт до конца, и этот вывод ему почему-то понравился. Да и куда им с Костей отступать – никаких заранее подготовленных позиций у них нет. Их союзник наглость и ещё раз наглость, а Бог в этом мире всегда помогает тем, кто прёт напролом, не считаясь с обстоятельствами. – Ладно, – сказал Дальский. – Действуй.

В городе назревали события, это ощущали все, хотя внешне ничего серьёзного вроде бы не происходило. Игнатий Львович побывал на открытии новой школы, Игнатий Львович поздравил работников прилавка с профессиональным праздником, Игнатий Львович посадил дерево на аллее Согласия и Процветания, вот, правда, перед монархической молодёжью губернатор почему-то не выступил, хотя совсем недавно о предстоящем мероприятии трубили все газеты. И вообще по поводу этой самой молодёжи газеты писали странные вещи, чтобы не сказать больше. «Губернские вести» и Сытинская «Вперёд» малевали орден Святой Екатерины такими красками, что впору было за голову хвататься. Как это в наше демократическое время, можно сказать в центре Европы, ну пусть не в центре, пусть рядом, возник рассадник мракобесия, густо замешанный на самом отвратительном разврате. Нет слов, в демократическом обществе любая разумная идея, а к таковым, безусловно, относится и идея монархическая, имеет право на существование, но ведь даже известный в области и стране монархист Антон Павлович Заслав-Залесский публично высказался за роспуск ордена, как организации вредной и не имеющей ничего общего с истинным монархизмом. Небезынтересно также, что идейным вдохновителем всего этого безобразия является небезызвестный в городе бывший актёр средней руки Дальский – человек сомнительных талантов и ещё более сомнительной репутации. Если же говорить о пристрастиях политических, то Сергей Васильевич менял их так часто, что стороннему наблюдателю очень трудно разобраться, каким богам молится этот оборотень. А между тем, эта сомнительная личность отвечает за развитие культуры в нашей области, но как господин Дальский понимает культуру, желающие могут уяснить, заглянув в одно из бесчисленных ночных заведений, которые его стараниями возникают на нашей с вами священной земле, как грибы после дождя. Цель господина Дальского и иже с ним – превратить наш город в гнездо разврата, и для претворения этого похабного плана в жизнь все средства хороши. Но, к счастью, у нас есть и здоровые силы, которые не допустят превращения города в свалку нечистот, в цитадель аморализма, едва прикрытого лаком благопристойности. Какое такое «Монако» может быть на единой и неделимой российской земле? Эти господа, при случае готовые щегольнуть своим патриотизмом и антизападными настроениями, на самом деле озабочены лишь собственными корыстными интересами, ради которых они готовы поставить на карту, и даже в самом прямом смысле, благополучие области и страны в целом. Радует, однако, что и губернатор Гулькин, и наша излишне добродушная областная Дума наконец-то готовы принять меры к зарвавшимся деятелям, а кое-кого ждет близкое знакомство с областным прокурором. Власть и в стране и в области пока ещё функционирует, так что напрасно некоторые думают, что им всё сойдёт с рук.

Яснее, что называется, не скажешь. Если у Дальского и были сомнения по поводу планов областной верхушки, то теперь они окончательно отпали. Костя Брылин был прав: над «княжеством Монако» сгущались тучи чёрные, как сажа из преисподней, и из этих туч того и гляди могла сверкнуть молния, и грянуть гром. Грома Дальский не боялся, а вот с молнией шутки были плохи: она в момент могла испепелить хрупкое здание его благополучия, отстроенное в последние суматошные месяцы тяжкими усилиями. Да и дело было жалко, что ни говори.

Последнюю ночь Дальский спал плохо, ворочаясь в ставшей вдруг жёсткой постели. Был момент, когда он даже пожалел вдруг ни с того, ни с сего, что до сих пор не женился и не завёл детей. Хотя с другой стороны, зачем ему дети, да ещё в тот момент, когда собственная жизнь катится под откос. И снились ему чудовищные вещи. Снилась площадь, заполненная ликующим народом, и топор палача, взлетающий над его головой. Топор всё влетал и взлетал, а Дальский каждый раз замирал от ужаса в ожидании конца, но конец так и не наступал, а вечный ужас оставался.

Разбудил его звонок, устрашающей интенсивности, из чего ещё не продравший глаза Дальский заключил, что принесла нелёгкая Брылина. – Гулькин умер, – сказал Костя от самого порога. – Как умер? – поразился Дальский. – А вот так и умер, – Брылин в раздражении пнул подвернувшийся под ногу стул, но даже, кажется, не заметил этого. – От желудочных колик, как и пророчествовал в своё время Попрыщенко.

Каких-то событий, связанных с Игнатием Львовичем, Дальский, конечно, ждал и, можно сказать, кое в чём сам поучаствовал, но он никак не предполагал, что дело примет столь крутой оборот.

– Причина смерти? – Сергей не то что бы пришёл в себя, а просто сейчас не было времени для паники.

– Официально у Игнатия Львовича инсульт, во всяком случае, так мне его безутешная вдова сообщила, а вот что там было на самом деле, один Бог ведает. Верхушка гвардии и Катькиного ордена встречалась вчера вечером с Гулькиным.

– Ну и… – не выдержал Дальский.

– Ну и встретились, – сказал Брылин упавшим голосом. – Говорил же этой дуре: мягче вы там с ним, мягче, в крайнем случае припугните только, но это в самом крайнем случае.

– А прокуратура в курсе? – Какая прокуратура! – взорвался Костя. – Ты что, не понял, о чём я тебе тут целый час талдычу: гвардия заняла губернаторский дворец, захватила дом правительства вместе с явившимся на работу Рыкиным, а теперь занимает областную думу, блокируя там струхнувших депутатов.

– Но это же переворот, – ахнул Дальский, покрываясь холодным потом.

Действительность оказалась много хуже кошмарного сна. Лучше Дальскому было совсем не просыпаться. Рассчитывали, конечно, на молодёжную бузу, но чтобы в таком масштабе и с такими последствиями – это же уму непостижимо!

– А чего они хотят-то? – Ты не поверишь, Серёжа, – Брылин зашёлся в истерическом смехе. – Я как от Витьки Маркова это услышал, так меня чуть удар не хватил: они решили объявить Катьку Великой княгиней! Знамение им было свыше. Ты можешь себе это представить, Дальский?!

Брылин заметался по комнате, безжалостно круша дорогую мебель. Дальскому показалось, что Костя либо уже спятил, либо собирается это сделать в ближайшую минуту. Впрочем, и сам Сергей уютно бы сейчас себя почувствовал только в психиатрической лечебнице.

– Но это же бред, полный бред! – Ты, Дальский, как-будто не в России родился, – Брылин в раздражении плюнул на персидский ковёр хозяина. – Из всех бредовых идей у нас непременно торжествует самая бредовая. Я ведь знал, догадывался, что эти щенки готовятся к чему-то, но мне и в голову не приходило, что они дозрёют до столь чудовищной глупости. Ведь это мясорубка будет, Дальский, мясорубка!

– А милиция? – Да какая милиция! – всплеснул руками Брылин. – Ведь одних только кавалеров и волонтёров ордена тысяч двадцать, ещё и из соседних областей подъезжают, будто у нас своих дураков мало. А потом, ведь два полка на их сторону перешло с оружием.

– Как два полка? – Дальский очумело уставился на Брылина. – Десантный и внутренних войск. Катька их давно обхаживала с помощью орденских сестёр, а уж как она их голых перед воротами выставила, тут уж, сам понимаешь, конец всему. Повязали солдатики отцов-командиров и рванули к девкам. Говорят, что не только ворота вдребезги разнесли, но и каменную ограду по кирпичикам раскидали. Витёк Марков мне сказал, что к ним ещё один полк двигается на подмогу – танковый. В полной боевой. Вот такое у нас, Сергей Васильевич, получается «Монако». Не знаю, то ли плакать, то ли смеяться – ничего себе молодёжь вырастили! Вот тебе и сникерсы с памперсами! – Костя показал дулю угрюмо молчавшему телевизору.

– А заявление в прессу они уже сделали? – Чёрт его знает, что они сделали, а что нет. Я как всё это увидел и услышал, так к тебе рванул. Надо что-то делать, Сережа, иначе всё это может плохо закончиться и в первую голову для нас с тобой.

Сократов и Попрыщенко ввалились в квартиру без звонка и стука, видимо дверь была открыта. Виталий был бледен как стена свежепобеленного общественного туалета, а Степан Степанович наоборот – красен до бордовости и синевы.

– Все редакции газет у них в руках, – сказал Сократов. – Либералам слегка намяли бока, а нас, как истинных монархистов, просто выперли из помещения.

– А телевидение? – Телевидение и радио они прибрали к рукам в первую очередь, – Виталий махнул рукой. – Грамотные ребята.

– Так кто ж у нас не знает, как перевороты делаются, – вздохнул Попрыщенко. – По тому же телевизору сколько раз показывали.

– Танковый полк подошёл, – сообщил Виталий. – Прут по центральной улице с оркестром, чуть нас с Попрыщенко не замяли.

– Оркестра не видел, – не понял Сократовских метафор прораб. – А танков штук десять насчитал. Зубы ещё скалят.

– Кто скалит, танки? – не понял совсем уже растерявшийся Дальский. – Гвардейцы, – удручённо крякнул Попрыщенко. – Наворочают делов! – Спасибо, что пока не стреляют, – сказал Сократов. – Милицию они, кажется, уже разоружили. Рыкин звонил генералу, чтобы не вздумал в горячке порядок наводить, а то таких дров наломаем…

– Так, – длинно протянул Дальский, собирая в тугой комок безобразно обвисшие нервы. – А где сейчас находятся городские власти?

– Под крылышком у генерала, – пояснил Сократов. – Гвардейцы пока здание УВД не взяли, но никого уже оттуда не выпускают. А Сытин в Москве, интригует против нас.

– К генералу, – твёрдо сказал Дальский. – Надо обсудить положение. – Ну, они нас там встретят, – Брылин оскалился нак дурачок на ярмарке. – Намылят холку.

– Как бы им самим не намылили, – возразил Попрыщенко. – Столько танков!

Нельзя сказать, что в городе царила паника: то ли народ у нас попривык к переворотам, то ли просто сочувствовал мятежникам, но никаких демонстраций протеста не наблюдалось. Детишки бежали с ранцами в школу, по проспектам деловито шуршали подмётками их папаши, а мамаши стучали тонкими каблучками. Бабушки и дедушки сноровисто запасались продуктами, вероятно на случай непредвиденных обстоятельств. На танки и бмпэшки никто внимания не обращал – эка невидаль, в самом деле.

Брылинский «Мерседес» спокойно допылил до здания УВД и только здесь его придержал бдительный гвардейский патруль.

– Брось, Васёк, мне капать на мозги, – вяло отругнулся Костя. – Мы здесь по решению политсовета.

Поручик Васёк в гвардейском мундире очень живописно смотрелся на фоне казённого танка, одолженного расторопными ребятишками у рассеянного российского генералитета. Важничал он ужасно, но перечить отцам-монархистам не стал, а лишь махнул рукой своим подручным – пропустите..

– Туда пропущу, – предостерёг Васёк. – А оттуда только с разрешения гвардии полковника

– Это что ещё за гвардии полковник? – Гвардии полковник Марков, – гордо ответствовал сукин сын в мундире. – Растут люди, – только и нашёл что сказать Дальский.

В обложенном Катькиными гвардейцами милицейском логове царили нервические настроения. Взвинченная элита требовала от оглушенного событиями генерала немедленных действий.

– Да вызовите же, наконец, ОМОН, – взывал к милицейскому начальству Аркадий Гермесович Зарайский.

– А пошёл ты к чёрту со своим ОМОНом, – не выдержал наконец генерал.

Появление монархистов вызвало целую бурю в прокуренном кабинете. Солидные вроде бы люди, а вели себя как мальчишки, только что кулаки в ход не пускали. Сергей Васильевич на крики внимания не обращал, а являл собой образец холодного мужества и расчётливости. Его поведение подбодрило соратников и привело в чувство ополоумевших врагов, правда, не всех.

– Арестуйте этих негодяев, товарищ генерал, – выкрикнул Зарайский и погрозил в сторону монархистов увесистым кулаком.

Генерал, седой и вероятно много чего повидавший на этом свете мужик, только вздохнул и поднял на Дальского грустные серые глаза.

– Какие у вас, собственно, требования, господа? – Нет у нас никаких требований, – сказал Дальский, присаживаясь к столу. – Для нас это такая же полная неожиданность, как и для вас.

– Говорил же я Гулькину, – вздохнул Попрыщенко, – не связывайся ты с этими ребятишками – играют себе, ну и пусть играют.

– Доигрались, – сказал зловеще кто-то за спиной Дальского. – Ребятишки. – Но вы можете мне объяснить, кто стоит во главе мятежа, и чего он хочет этим безумным поступком добиться?

Конечно, с точки зрения генерала, всё происходящее было бредом сивой кобылы, и по-своему он был прав. Но была и другая правота, о которой Дальский только-только начинал смутно догадываться, и эта правота действовала в совершенно иной системе координат чем та, к которой привыкли присутствующие в этом кабинете. Правила игры действительно поменялись, как об этом мечтал Костя, но поменялись не волею Брылина или Дальского, а усилиями других людей, которых Сергей считал просто марионетками, но, оказывается, наступает в спектакле момент, о котором он раньше и не подозревал, когда марионетки, разыгравшись, начинают навязывать правила игры кукловодам.

– Они хотят провозгласить Катьку Великой княгиней, – пояснил Попрыщенко. – В каком смысле? – опешил генерал.

– А чтобы она села на место своего почившего мужа Игнатия Львовича и, значит, правила нами.

– Но позвольте, – нервно засмеялся Зарайский. – По какому же это интересно праву? – А по воле народа, – спокойно сказал Дальский. – Он у нас единственный носитель власти, и сам решает, кого и в каком количестве ею наделить.

– Позволю себе заметить почтенному собранию, что фантазии господина Дальского уже поставили нашу область на край пропасти, но слава Богу в этой стране есть Конституция и Президент, гарант её. Вызвать войска и разогнать этих сопляков к чёртовой матери! Демократия не имеет ничего общего со слюнтяйством. – Нам только крови на улицах не хватало, – сказал кто-то. – У меня сын в этой гвардии.

– А что вы предлагаете? – Я предлагаю прежде всего встретиться с лидерами мятежа, – Дальский окинул вопросительным взглядом собравшихся. – И если мне поручат провести предварительные переговоры, то я в вашем распоряжении, господа.

– А вам можно верить, господин Дальский? – прямо спросил его генерал. – Верить мне необязательно. Но пока эти ребята не натворили беды, нужно втянуть их в переговоры.

– Разумно, – поддержали Дальского сразу несколько человек.

В губернаторский дворец отправились Дальский и Брылин, а Попрыщенко с Сократовым остались у генерала в заложниках, хотя вслух их статуса никто не определял. Городская верхушка не верила монархистам, и трудно их было в этом упрекать. Вот тебе и Катюша – выкинула номер на всю губернию, теперь враз не расхлебаешь, а расхлёбывать надо, иначе у Дальского есть все шансы загреметь в места отдалённые лет на десять, в качестве идейного вдохновителя мятежа.

На улицах по-прежнему всё было спокойно: народ на удивление вяло реагировал на событие, потрясшее городскую верхушку и, если верить сообщению московского радио, всю страну. По словам расторопного журналиста, бои шли уже у здания УВД, а губернаторский дворец пылал. Далее тот же бодрый голос сообщил, что по непроверенным данным губернатор области Игнатий Львович Гулькин застрелен руководителем мятежа неким актером Дальским, личностью сомнительной с авантюрными наклонностями.

– Сволочь, – процедил Дальский сквозь зубы. – Как бы они нас бомбить не удумали, – заметил вскольз Брылин. – У этих ума хватит.

При столь сокрушительном раскладе, сделанном московским журналистом, Сергею десятью годами, пожалуй, не отделаться, тут корячилось пожизненное заключение, а то и вышка. А по радио уже вещал бывший губернатор области Сытин. Если верить его встревоженному голосу, то первые признаки надвигающейся опасности он учуял уже давно, потому и примчался в Москву, но, к сожалению, не успел предупредить надвигающуюся трагедию. По сведениям господина Сытина, полученным им лично из источников заслуживающих доверия, в уличных боях погибло не мене ста человек. В их числе и премьер области господин Рыкин, По словам Сытина, федеральное руководство должно принять решительные действия в самое ближайшее время. – Ещё и каша не заварилась, а этот уже бежит с ложкой, – усмехнулся Брылин.

В явном противоречии с сообщениями московского пока радио дворец губернатора не горел, и трупов в округе Дальский тоже не обнаружил. На площади перед дворцом стояли три танка в окружении мальчишек, на броне которых загорали с десяток танкистов, чумазых и весьма довольных обретённой свободой.

– Хотел бы я знать, о чём сейчас думают эти негодяи. – А ни о чём, – пожал плечами Брылин. – Это для нас с тобой военный переворот событие, а они на этих переворотах, можно сказать, выросли.

Встречать прибывших монархистов вышел гвардии полковник Виктор Марков в сопровождении ближайших помощников. Среди гвардейцев непарадными мундирами выделялись несколько десантников и танкистов с сержантскими лычками на погонах. Никаких колебаний, а уж тем более испуга на лицах мятежников Дальский не заметил – очень уверенные в себе молодые люди. У всех на груди висели белые кресты ордена Святой Екатерины, и Сергей пожалел, что не нацепил на лацкан свой – легче было бы разговаривать.

– Рад видеть вас, Сергей Васильевич, – Марков пожал Дальскому руку.

Пожатие было ничего себе – такой рукой можно смело подковы гнуть. Да и вообще люди вокруг, стояли молодые, здоровые и сильные. Дальский вдруг почувствовал страх за их ещё не успевшие как следует пожить тела. Какому-нибудь кремлёвскому стратегу вполне может прийти в голову мысль, что интересы государства требуют жертв и потому следует разорвать этих ребят на куски и разбросать по разнесённому вдребезги городу. Ради торжества идей чего-то там, в коих и сами их проповедники с трудом разбираются.

– Я уполномочен вести с вами переговоры, – сказал Дальский. – Ознакомьте меня со своей программой. – Прошу, – Виктор сделал приглашающий жест. – Что произошло с Игнатием Львовичем? – тихо спросил его Дальский.

– Врут они всё, – угрюмо бросил бывший штабс-капитан, а ныне полковник. – Никто его не убивал – сам умер. Можете у врача спросить.

Врач, лысоватый мужичина лет сорока пяти, взглянул на Сергея без всякого интереса.

– Смерть как смерть, – сказал он спокойно. – Никаких следов насилия мы на его теле не обнаружили, а остальное покажет вскрытие.

– Убедительная к вам просьба, – обратился к нему Дальский. – Пришлите заключение экспертизы в здание УВД. – Хорошо, – пожал плечами врач. – В таком случае у меня к вам просьба, милостивый государь, или, точнее, предостережение: мне, в сущности, наплевать, какая в городе будет власть, но если с моим сыном что-нибудь случится, то я вам, сраным политикам, горло перегрызу. За сим разрешите откланяться.

Дальский проводил глазами закрытое простынёй тело почившего губернатора и тяжело вздохнул. Игнатия Львовича ему было жаль – человек-то был неплохой, хотя, возможно, и не вполне соответствующий занимающей должности. А кто и когда у нас этим самым должностям соответствовал, скажите на милость.

Катерина весьма эффектно выглядела в гвардейском мундире с крестом на высокой груди и в длинной чёрной юбке. Волосы ее были собраны на затылке, а голубые глаза смотрели на прибывших делегатов серьёзно и властно. Никаких следов волнений, переживаний, а тем более слёз, Дальский на её лице не увидел. – Примите наши искренние соболезнования, сударыня, – церемонно произнес Сергей заранее приготовленную фразу и склонил голову в знак скорби.

Делегатов пригласили к столу, за которым уже сидела вся головка мятежников. По мнению Дальского, церемония переговоров была чересчур официальной, и её следовало очеловечить.

– Заварили вы кашу, ребята, – сказал он с грустной улыбкой. – Враз не расхлебаем.

Ответом ему было холодное молчание, заставившее Дальского построжать лицом. – Ваши требования? – спросил он сухо.

– Переименование области в княжество и избрание на престол Екатерины Алексеевны, – твёрдо сказал гвардии полковник Марков.

– Княжество будет в составе Российской Федерации или как? – уточнил существенный вопрос Дальский.

– Мы не сепаратисты какие-нибудь, – возмутился сержант в десантной форме. – Мы за единую и неделимую.

– Уже легче, – согласился Дальский. – А как же Конституция? – подал голос до сих пор молчавший Костя Брылин. – Напишите другую, – пожал плечами Марков. – Сколько их уже было, этих конституций.

– Но за эту некоторым образом народ проголосовал, – попробовал было возразить Брылин.

– Знаем мы, как он голосовал, – довольно нелюбезно отрезал полковник Марков. Брылин промолчал, Дальский тоже не нашёл нужным обсуждать столь деликатную тему.

– Монархия, насколько я понимаю, должна быть конституционной? – мягко предположил Сергей.

– Как оно было, так оно пусть и остаётся, – сказал Марков. – Только вместо Игнатия Львовича будет Екатерина Алексеевна. Зачем нам все эти выборы – без них порядка будет больше.

– Точно, – сказал танкист, не снявший шлема в присутствии Великой княгини. – Сколько денег на всю эту ерунду вбухали, а армии жрать нечего. Пришёл, наворовал и ушёл, а спроси, так ответят, что сами виноваты, нечего было выбирать.

Нельзя сказать, чтобы подрастающее поколение уж очень хорошо разбиралось в политике, но кое-какие истины оно усвоило твёрдо. Ну, скажем, воля народа, это хорошо, но танк, как аргумент в политических дебатах, понадёжнее будет. Самое смешное, что эти ребята были абсолютно уверены в своей победе и идти на попятный не собирались.

– Народ на нашей стороне, – сказал Марков. – К вечеру большой митинг организуем. – А нельзя ли обойтись без митинга? – полюбопытствовал Дальский, опасавшийся эксцессов в накалённой обстановке в городе.

– Какой же это удачный переворот без митинга, – удивился десантник. – Народ нам должен высказать своё одобрение.

Сергею осталось только руками развести: знающие люди, ничего нё скажешь. – Вы мне Рыкина отдайте, – попросил Дальский. – А то без областного премьера некому вести переговоры с федеральными властями.

– Ладно, – махнул рукой Марков. – Отпусти его, Коля.

На этом начальный этап переговоров был завершён, и Дальский на Брылинском «Мерседесе», в сопровождении поручика Коли отправился выручать из плена премьера Рыкина.

Премьер встретил Сергея нелюбезно. То ли перенервничал, сидя под стражей, то ли считал Дальского главным виновником всех свалившихся на область бед. – Между прочим, – порадовал его Сергей. – Нам тут один врач обещал глотки порвать, если с его отпрыском что-нибудь случится, и, судя по всему, подобные настроения преобладают в городе.

Рыкин промолчал. Надо полагать, он и без чужих советов соображал, что к чему. Возле здания УВД никаких беспорядков не наблюдалось. Всё тот же поручик Васёк сделал серьёзным дядям ручной и пропустил их внутрь помещения без всякой задержки. Рыкин покосился на бронированные коробки, угрожающе торчавшие по углам здания, и тяжело вздохнул.

Осаждённые встретили парламентёров и премьера Рыкина радостными криками. Судя по всему, и после отъезда Дальского здесь продолжались споры с взаимными претензиями. Попрыщенко, красный нак рак, сидел в углу и вытирал платком вспотевшую лысину. Сократов с горящими как у кота глазами стоял у дверей и, судя по бледным скулам и сжатым куланам, еще совсем недавно ругался матом. – Столица требует от генерала решительных действий, – шепнул Виталий Дальскому. – Они там, похоже, совсем с ума посходили: грозятся прислать войска и авиацию.

Городской бомонд раздёлился на две неравные части: активное меньшинство требовало действий, по возможности малокровных, большинство, однако, помалкивало, не в силах предложить ничего конкретного.

– Давайте послушаем господина Дальского, – сказал генерал, совсем, видимо, замороченный как местными советчиками, так и столичными.

Сергей подробно изложил городской головке требования восставшего народа. Смех был долгим и нервным. Отсмеявшись, почувствовали некоторое облегчение. – И что вы предлагаете, Сергей Васильевич? – взял бразды правления в свои руки премьер Рыкин.

– Я предлагаю согласиться.

Первым отреагировал Аркадий Гермесович Зарайский со свойственным ему энтузиазмом:

– Вы что, издеваетесь над нами, господин Дальский. Какая-то шалава будет править областью вместе с сопливыми мальчишками. По-моему, вы псих, вас надо лечить. – Спасибо за заботу. Но господин Зарайский слишком торопится. Власть у нас, как известно, принадлежит народу, и только он решает, кого и в каком количестве ею наделить. – Вы предлагаете областной референдум? – спокойно поинтересовался Рыкин – Но это же абсурд, – возразил Зарайский. – У нас же, в конце концов, есть Конституция. Не можем же мы её переписывать в угоду каждой шлюхе.

– В угоду шлюхе нельзя, – криво усмехнулся Брылин. – А в пользу кремлевского начальства можно.

– Абсурдом будет смерть этих мальчишек на улицах родного города, – сказал Сократов. – А всё остальное очень даже хорошо вписывается в нынешнюю российскую действительность.

– А вам не кажется, Сергей Васильевич, что вы слишком заигрались в эту свою монархию? – спросил кто-то из глубины кабинета.

– Лучше уж продолжать игру дальше, чем давить своих собственных детей танками, – неожиданно сказал генерал.

– Но должен же кто-то положить конец всему этому безобразию. Восторжествует в этой стране когда-нибудь закон или нет?

Вопрос Аркадия Гермесовича был чисто риторическим, а потому никто на него отвечать не стал. Дальский, воспользовавшись наступившей тишиной, продолжал, как ни в чём не бывало:

– Референдум, господа, наилучший выход из создавшегося положения. Мы предложим народу конституционную монархию, народ это предложение отклонит, и можно будет со спокойной совестью приступать к выборам нового губернатора. – На проведение подобного мероприятия потребуется согласие федеральных властей, а они на это никогда не пойдут. – Что значит не пойдут?! – возмутился Попрыщенко. – Они дурнее нас, что ли? – Да кто их знает.

И вновь в кабинете воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь звуками гитары, доносившимися из распахнутого по случаю общего перегрева окна.

– А мятежники согласятся на референдум? – спросил генерал после долгой паузы. – Наша молодёжь воспитана в лучших демократических традициях, – усмехнулся Брылин. – Согласятся.

– Ну что же, – солидно подвёл итог дискуссии Рыкин, – значит, будем ставить перед федеральными властями вопрос о проведении у нас референдума о предании области статуса Великого княжества во главе с Великой княгиней Екатериной Алексеевной Гулькиной. Господи, нас же засмеют.

– Так посмеёмся вместе, – пожал плечами Дальский. – Эка важность. – А если народ на референдуме скажет «да»? – полюбопытствовал с кривой улыбочкой Зарайский. – Вот будет веселье так веселье.

– Ну и что, – возразил либералу Попрыщенко. – Губернаторов да президентов по всей России нак собак нерезаных, а у нас будет княгиня. Это же сколько народу сюда съедется, чтобы на неё посмотреть.

– Не лишено, – задумчиво сказал кто-то, и эта задумчивость передалась всему почтенному собранию.

Прибывшего к вечеру спецрейсом вице-премьера Филиппа Петровича уламывали уже всем сплочённым городским бомондом. Столичный гость отбивался, как мог, приводя довод за доводом и потрясая над головой книжицей, именуемой «Конституция». Сдавать он начал, когда пришло сообщение о стотысячном митинге у здания губернской управы.

– Разгуляется народ, – зловеще сказал Попрыщенко. – Потом никакими конституциями не остановишь.

Москва соображала долго, как и положено столице. Приехавшая с вице-премьером журналистская братия отправилась снимать митингующих и брать интервью у героев мятежа.

– Не сносить нам с вами головы, Сергей Васильевич, – Филипп Петрович понизил голос почти до шёпота. – Начнут копать… Великая княгиня Екатерина – совсем вы тут с ума спятили. Ну, кто, скажите, на это согласится?

– Если крови не будет, то и копать никто не станет, – отозвался Дальский. – А что касается референдума, то это ведь, выражаясь языком юридическим, прецедент. – В каком смысле? – не сразу врубился Филипп Петрович.

– Может наступить момент, когда и на федеральном уровне придётся принимать нестандартные, скажем так, решения, и тогда наш опыт разрешения конфликта весьма пригодится.

– Скажите, Сергей Васильевич, – подозрительно покосился на собеседника вице-премьер, – А это не вы случайно всё это организовали?

– Увы, – развёл руками Дальский – и рад бы приписать себе заслуги, но на подобное гениальное в своей глупости представление у меня бы не хватило природного простодушия.

То ли аргументы Филиппа Петровича подействовали на Москву, то ли по какой-то другой недоступной пониманию простых провинциальных смертных причине, но добро на проведение референдума столица дала, объявив амнистию мятежной провинции. Сергею Васильевичу было доверено донести сию радостную весть до митингующей общественности.

Дальский, в сопровождении Брылина, Попрыщенко и Сократова, отправился ублажать разгулявшуюся молодёжь. Надо сказать, что организованное чье-то неопытной, но явно талантливой рукой действо поражало воображение своим размахом. Те, кто говорил о ста тысячах митингующих, скорее занижал, чем завышал их количество. Люди были, правда, по преимуществу молодые и несолидные, а потому весёлые. К тому же не каждый же день у нас на площади выбирают монархов, и каждому жующему жвачку обормоту хотелось поучаствовать в эпохальном событии. Местами народ уже танцевал – то ли праздновали победу, то ли просто подустали слушать ораторов. С трудом, но удалось в этой безумной толчее отыскать главарей мятежа, которые по застарелой монархической традиции праздновали мероприятие вместе с народом.

– А почему референдум? – подозрительно посмотрел на Дальского полковник Марков. – Почему сразу не объявили.

– Ну, извини, – развёл руками Сергей. – Без народного согласия ни президент, ни парламент подобного вопроса решить не вправе. Даже Михаила Романова народ на царство сам сажал.

Говорил всё это Дальский даже не для лихого полковника, а для притихшей Катюши, которая слушала его с большим вниманием.

– Это ведь даже не губернатор, – вдохновенно вещал Дальский. – Речь идёт о целой династии.

– Может, на тысячу лет выбираем, – поддержал товарища по партии Попрыщенко. – Как же тут без народа. Без народа получается профанация монархической идеи в чистом виде.

– Заурядная диктатура, – согласился с прорабом Брылин. – Чистая уголовщина. – Амнистию вам уже объявили, – сказал Сократов. – Так что солдаты могут безбоязненно возвращаться в части.

– Амнистию у нас всем объявляют, – хмыкнул десантник с орденом святой Екатерины на груди. – Мы-то чем хуже других.

Десантник был прав: эка невидаль, совершили государственный переворот в захудалой губернии, но так ведь и годы их небольшие, вся жизнь ещё впереди. – Бога ради, Сергей Васильевич, – прошептал на ухо Дальскому Сократов. – Оставьте вы свою иронию. Они ведь всерьёз всё принимают.

– Хорошо, – сказала Катюша. – Пусть будет референдум, но вы уж помогите нам, Сергей Васильевич, его выиграть, а я не забуду вашей услуги.

Сказано это было по державному и с большим чувством собственного достоинства. Похоже, Катюша уже настолько вошла в роль княгини, что собиралась играть её всю оставшуюся жизнь. Дальскому ничего не оставалось делать, как отвесить ёё сиятельству поклон и заверить в своей глубочайшёй преданности, как монархической идее вообще, так и будущей Великой княгине в частности.

После этих заверений потенциального подданного Великая княгиня полезла на танк, в сопровождении гвардейца и десантника, говорить с народом. Смотрелось это со стороны очень даже внушительно, хотя сам Дальский непременно бы подсветил эту великолепную по фактуре группу снизу и тем самым придал бы ей необходимую скульптурную величавость. К сожалению, некого было послать к осветителям, да и поздно было ставить свет, поскольку занавес уже поднялся.

Весть о своей победе народ принял с достоинством, то есть взревел как безумный. Катюша выразила надежду, что так же дружно народ поддержит её и на референдуме. Потом публике явили наследного принца. Очень милого, на взгляд Дальского, малыша, который выразил своё расположение будущим подданным тем, что расписался на гвардейском мундире полковника Маркова. Народу этот царственный жест понравился – хохотали все до упаду.

На следующее утро «Губернские вести» вышли под заголовком: «Остановить безумие». Мятеж гвардейцев был назван тщательно организованной акцией, истоки которой следует искать в министерстве обороны и генеральном штабе. А главным организатором безобразий несколько нелогично в этой связи назвали Сергея Васильевича Дальского, который рехнулся уже совершенно окончательно и бесповоротно, либо очень умело разыгрывал роль безумца. Что же касается претендентки на престол, то ничего хорошего о ней сказать просто нельзя, а говорить то, что есть, не позволяет воспитание. Совершенно очевидно, что Федеральные власти просто недопоняли и недоучли как всегда всех особенностей провинциально жизни и не просчитали всех последствий, которые неизбежно последуют после воплощения в жизнь подобных идиотских решений. Ведь это же чистая азиатчина, не имеющая ничего общего с цивилизованным западным монархизмом. Впрочем, в успех референдума «Губернские вести» не верили. Возможно, у нашего электората и есть некоторые искривления сознания, но не до такой же степени.

Крячкинское «Знамя» очень дальновидно молодежь не осуждала, а бесповоротно перекладывала вину за случившееся на федеральные власти, которые неспособны решить ни одну из стоящих перед обществом задач. И можно только посочувствовать вступающему в жизнь поколению, которое, не имея высоких целей и идеалов, вдохновляющих их дедов на великие свершения, ни даже моральных устоев, ибо какая же может быть мораль в нашем торгашеском обществе, становится игрушкой безответственных сил как внутри России, так и за рубежом.

Сытинская «Вперёд» намекала и довольно прозрачно, что за всем этим безумием монархической молодёжи стоит группа лиц, имеющих в этом деле свой коммерческий интерес. Это те самые люди с сомнительной репутацией и ещё более сомнительными капиталами, которые пытаются прибрать к рукам город и область, и весь их монархизм не более чем дымовая завеса для крупных финансовых махинаций:

Сократовский «Социал-монархист» сдержанно скорбел по безвременно ушедшему из жизни Игнатию Львовичу Гулькину, но в тоже время обнадёживал почтенную публику, что дело его не умрет, а выпавшее из рук усопшего знамя социал-монархизма подхватила его вдова Екатерина Алексеевна, готовая вернуть если не всю

Россию, то хотя бы отдельно взятый регион на путь духовности и процветания. Трубный глас монархизма звучал довольно вяло в силу раздрая, начавшегося в социал-монархической партии, часть которой во главе с Заслав-Залесским решительно отмежевалась от проектов безответственных лиц и грозила выйти

из партии, если нарастающее безумие не будет остановлено. Сергей и сам пребывал в растерянности и уж скорее не возглавлял движение, а просто плыл по воле разбушевавшихся волн. А брожение в обществе и довольно заметное происходило: демонстрации следовали за демонстрациями, тусовки за тусовками, и разбушевавшаяся молодёжная стихия не показывала признаков успокоения. За всем этим угадывался источник финансирования, не желающий себя афишировать, но достаточно мощный, чтобы щедро оплачивать набирающий силу монархический карнавал. Дальский напрямик обратился за разъяснениями к старому знакомому Юрию Михайловичу, который своего финансового участия от видного Социал-монархиста не скрыл и прозрачно намекнул, что и самому Дальскому пора бы уже подсуетиться, что бы не остаться у разбитого корыта, в свете наступления активизировавшихся в последнее время сытинцев и стоящих за ними столичных кругов. Схватка за «княжество Монако» продолжалась, и противоборствующие стороны не собирались стесняться в средствах.

– Пора, Сергей Васильевич, – Юрий Михайлович с чувством пожал Дальскому руку. – Вы наша главная ударная сила.

Дальский и сам понимал, что пора. В противном случае, можно запросто оказаться в кювете, поскольку поворот намечался крутой. Первым делом из рядов социал-монархистов был выставлен вечный протестант и уклонист князь Заслав-Залесский, а во главе обновленной партии встал сам Сергей Васильевич под бурные аплодисменты широких народных масс. Все средства партии и немалый, приобретённый в жарких схватках, опыт были брошены на достижение результата. Колёса монархической машины закрутились, и куда она могла вынести пассажиров не знали ни сам Дальский ни очумевший от всех последних событий политсовет. Денег было затрачено столько, что их хватило бы на две президентские компании. Именно в этот момент Дальский полностью осознал, какие мощные силы именно в этот момент Дальский полностью мощные силы заинтересованы в его пресловутом «княжестве Монако», и какие не менее расторопные люди ему противодействуют.

Наш замечательный электорат, до смерти уставший от всех передряг, до предела замордованный демократическими издержками, ввергнутый в состояние психоза насильниками из средств массовой информации, дружно сказал:

– Нате, жрите!

И большинством голосов обозвал область княжеством, а Екатерину Гулькину Великой княгиней, со всем вытекающими отсюда последствиями. Результату референдума откровенно удивились все, даже электорат в растерянности почесал затылок, не говоря уже о Сергее Васильевиче Дальском, с которым просто случилась истерика. И опамятовал он только тогда, когда ему влили в пересохшее горло стакан водки. – Что же теперь будет? – спросил Брылин, округляя до неприличия свои и без тога круглые глаза.

– Монархия будет, – сурово сказал Попрыщенко. – Всё как Сергей Васильевич сказал: будочники на углу, жандармы, сиятельные князья и купцы первой гильдии. Помяните моё слово, Катька наведёт в княжестве порядок.

Сергей Попрышенковских пророчеств начал уже всерьёз опасаться, тем более что утром следующего дня ему было предписано явиться во дворец её сиятельства для обсуждения прёдстоящей коронации. Пакет с предписанием вручил ему гвардеец, лихо щёлкавший при этом каблуками. Комедия продолжалось, но Сергею начинало уже казаться, что продолжается она вопреки его воле, превращая своего создателя в жалкую марионетку.

Принят он был, однако, во дворце весьма и весьма благосклонно. Её сиятельство Екатерина Алексеевна хорошо ныне спали и пребывали в прекрасном и великодушном настроении. На малом приёме кроме Сергея присутствовали все члены политсовета монархической партии, а также несколько заметных персон городского бомонда, среди которых Дальский с некоторым удивлением опознал и Верочку Зарайскую, которая, как выяснилось вскоре, была в весьма хороших отношениях с Великой княгиней.

Никакого этикета ещё придумано не было, и поэтому все сели просто к столу, по старой обкомовской традиции. Никто не знал, как вести себя в присутствии Великой княгини, назначенной на этот пост волей народа. Хотелось, конечно, ударить челом, но технология этого дела, увы, была утрачена. Всё-таки прав был Виталий Сократов, когда писал в своей газете о забвении традиций.

Сергей был настолько оглушен своими мыслями по поводу грядущих перемен, что даже прозевал начало разговора. А между тем предстоял один из важнейших этапов возрождения этих самых утерянных традиций – коронация. Доклад делала Верочка Зарайская, предварительно обсудившая проблему с её сиятельством. Был момент, когда Дальскому показалось, что он окончательно сходит с ума. А уж когда прораб Попрыщенко назвал княгиню Екатерину «матушкой», Сергею тут же захотелось удариться головой обо что-то солидное, тяжёлое и дубовое. Но Великая княгиня амикошонство подданного Попрыщенко приняла как должное, из чего Дальский заключил, что у расторопного прораба большое будущее при великокняжеском дворе. Вся организационная работа по проведению коронации была поручена Дальскому, и в помощь к нему были приставлены прораб Попрыщенко, Верочка Зарайская, Сократов и Брылин.

– Вы уж не подведите, Сергей Васильевич, – сказала Великая княгиня. – Подобные события случаются не каждый день.

Нельзя сказать, что Дальский взялся за дело с очень уж большой охотой, но постепенно увлёкся. Тем более что его подзадоривала пресса, слетевшаяся со всех концов света и грозившая своими пасквилями попортить много крови, как Великой княгине, так и её новоявленным подданным.

Виктор Марков с таким упоением гонял свою гвардию, что княжеская казна едва не разорилась на одной обувке. Чёрт его знает что, совсем разучились у нас сапоги тачать – подмётки так и летели. Декорирование улиц тоже отняло немало сил и средств. Правда, и от доброжелательных спонсоров отбоя не было, некоторых Дальский понимал только через переводчиков. Прораб Попрыщенко, срочно повышенный в звании из партийных финансистов в великокняжеские, на иностранцев косился настороженно, однако деньги на святое дело брал охотно.

Труды и хлопоты Дальского не пропали даром и были высочайше отмечены на утренней аудиенции ласковой улыбкой и орденом святого Игнатия первой степени, который весьма неплохо смотрелся на его груди рядом с орденом святой Екатерины.

Коронация Екатерины Алексеевне затмила все предыдущие монархические праздники. Ждали президента, но он так и не рискнул появиться в цитадели монархизма, сославшись на неотложные дела. Впрочем, всякого рода гостей из всех волостей и без того хватало с избытком. От колокольного звона у Дальского зало жило уши, от удушливого запаха цветов закружилась голова. Пожалуй, это был лучший из всех спектаклей, в которых ему приходилось участвовать. Парад гвардии прошёл выше всяких похвал. Десантный полк, декорированный орденами святой Екатерины, тоже не ударил в грязь лицом. Танкисты рвались проехаться по улицам города ещё раз на своих громыхающих коробках, но Дальский решил, что это будет уж слишком для растревоженных нервов городских обывателей, да и вони от танков слишком много, поэтому пришлось танкистам топать пешим строем вслед за полком внутренних войск.

Щедрая Екатерина возвела всех участников монархического восстания в дворянское достоинство. Виктор Марков стал графом, сержант десанта, танкист и старшина внутренних войск – баронами, были там и ещё фамилий, но Дальскому они ничего не говорили, зато он очень удивился услышав свою фамилию среди возведённых в графское достоинство. Сократов, Брылин и Попрыщенко были жалованы баронами. Баронессой стала и Верочка Зарайская в кругу приближённых к Великой княгине фрейлин. Самое интересное, что в баронское достоинство был возведён и Емельян Иванович Крячкин, которого Екатерина искренне считала преданным своим сторонником. Рыкин стал сразу и бароном и канцлером с двумя орденами в придачу. Вид у него при вручении орденов был почему-то самым разнесчастным. Московский вице-премьер Филипп Петрович жалован был дворянством и получил орден святого Игнатия третьей степени. Жиденько, конечно, но ведь по заслугам давали.

– Чудит Екатерина, – усмехнулся барон Брылин, разглядывая ордена на собственной цыплячьей груди. – Какие дворяне из всех этих молодцов, десантников и танкистов. Разъедутся завтра по городам и – большой привет.

– Не скажи, – покачал головой Дальский. – Когда человеку что-то жалуют, то он редко потом жалованное без боя отдает. И вместе с этими ребятами слава о Великой княгине Екатерине гулом пройдет по всей стране.

– Не слишком ли далеко ты заглядываешь, Сергей Васильевич? – подозрительно покосился на новоиспеченного графа барон Сократов.

– А кто знает, куда жизнь повернётся, – вздохнул граф.

Жизнь, однако, после коронации потекла довольно гладко. Став Великим княжеством, бывшая область прибавила в аристократизме: грязи на городских улицах стало меньше. А графу Дальскому от всей этой суматошной жизни стало вдруг скучно. То ли последние безумные дни отразились на его здоровье, то ли по какой-то другой причине, но только ему захотелось плюнуть на «Монако» и уехать, куда глаза глядят. Дела, однако, требовали его присутствия в городе, и на протяжении почти целого года он толокся в разных местах: агитируя, требуя, заставляя людей делать дело, которое ему самому уже до смерти надоело. Никаких чудесных перемен в жизни княжества не произошло, но и хуже не стало, это точно.

Втащив воз если и не на вершину, то, во всяком случае, на достаточно приличную высоту, Дальский решил предаться отдохновению. Ни в какую заграницу он не собирался, загадочные вечнозелёные острова не грели его сердце, а подался Сергей в тихую великокняжескую глубинку, половить окуньков в голубой речке.

Он так увлёкся рыбалкой, что проболтался в тихом омуте чуть не целую вечность. И только через месяц у Дальского проснулся интерес к городской жизни, а следовательно и к прессе.

«Губернские вести» чуть ли не двухнедельной давности сообщали о дуэли поручика К. с поручиком С. из-за известной своим скандальным разводом с мужем баронессы З., которой уж хотя бы в силу неюного возраста следовало бы вести себя скромнее. Её сиятельство Екатерина Алексеевна вынуждены были вмешаться, дабы утихомирить страсти. Оба поручика получили по пять суток ареста. Известный в прошлом в княжестве политик Аркадий Гермесович Зарайский, бывший муж баронессы З., укатил в Швейцарию, пригрозив на прощание антимонархической революцией. Барон Емельян Крячкин эмигрировал, по слухам, в соседнее ханство, где пытается подбить степной народ к бунту. А в первопрестольной опять нестроения, и цены выросли, не то, что у нас, храни Господь Екатерину Алексеевну.

Сергей зевнул и отложил газету. Солнышко припекало, и сомлевшая рыба на крючок не шла. Спать тоже не хотелось, оставалась только искупаться в тёплой как парное молоко водичке и брести в тенёк, до хаты.

Искупаться, однако, Дальскому не дали. Из-за кустов вывалился железный конь забугорной породы, а из его салона посыпались как горошины из стручка один за другим бароны – Сократов, Брылин и Попрыщенко.

– Гвардия уже выступила, – выдохнул прораб, вытирая платком лысину. – Мы за тобой, Сергей Васильевич.

– Как выступила?! – ахнул Дальский. – Против Екатерины?

– На Москву выступила, – пояснил Попрыщенко отдуваясь. – Сам генерал-фельдмаршал граф Виктор Георгиевич Марков повёл полки.

– Вы в своём уме?! – Сергей ошалело уставился на прибывших. – Нас же по асфальту размажут!

– Не размажут, – усмехнулся барон Брылин. – Столичный мэр челом бил Екатерине Алексеевне и звал на царство. Собирайся, граф, без тебя коронация не коронация.

Дальский перекрестился и начал натягивать штаны.

Реклама на сайте