«Москва необетованная»

Галина Полынская Москва необетованная

Часть первая

Все имена и действующие лица вымышленные,

любое сходство с реальными людьми

и событиями является случайным.

Эпизод 1 Петрушевич и сыновья

«Дилижанс – какое красивое слово!» – подумал Лев Петрушевич, перепрыгивая через большую мутную лужу. Приземлился он на самый край и лишь слегка забрызгал грязной водой чистенькую обувь. «Жизнь прекрасна!» – радостно подумал он, энергично постучал ботинком о ботинок и поспешил к большому старому зданию, в подвале коего размещалась крошечная фабрика, а на первом этаже вполне процветал магазинчик, торговавший продукцией этой фабрики. Все это являлось собственностью г-на Петрушевича, о чем и сообщала вывеска, тщательно сделанная под дореволюционную: «Петрушевичъ и сыновья. Светильники и люстры на любой вкусъ».

Лев имел трогательную слабость ко всему старинному и дореволюционному, и частенько сокрушался, что не родился в те времена, когда он мог быть барином и ездить на извозчике. Эта страсть была похожа на давнюю детскую неосуществимую мечту, глуповатую и милую. Семье его странность не мешала.

Младший сын обожал отца и его причуды, ему нравилось жить в придуманном мире Льва, жена считала, что лучше супругу в барина играть, чем пить как все соседи, вот только старший сын Никита стыдился отца и его фантазий, страстно ненавидя все, что связано с фабрикой и магазинчиком.

Полюбовавшись на вывеску, Лев толкнул стеклянную дверь, звякнул колокольчик, и Петрушевич оказался в утреннем полумраке магазинчика. Никита стоял у окна, куря в форточку, младший Дмитрий сидел за прилавком и вертел в руках странную конструкцию непонятной формы.

– Доброе утречко, сынки! – поприветствовал их Лев, расстегивая пуговицы серого драпового пальто.

– Доброе, – вяло ответил старший, выпуская в окно дым.

– Привет, пап, – кивнул младший, не отрываясь от изучения странной штуковины.

– Опять у тетки ночевали, скоро дом совсем забудете, – Лев пристроил пальто на вешалку и одернул серый пиджак, ладно сидевший на круглом упитанном животике.

– Уж такое забудешь, как же! – ядовито усмехнулся Никита.

– Мы просто засиделись до темноты, пап, – Дмитрий посмотрел конструкцию на свет.

– Открываться пора, – Лев зажег свет и с удовольствием взглянул на развешенные под потолком светильники и люстры на любой вкус.

Вообще-то вкус у покупателей должен быть очень уж неприхотлив, потому что светильников имелось всего четыре вида, а люстр ни одной. Пройдясь веничком по полу и сухой тряпочкой по витрине, где красовались все те же творения, что и под потолком, Лев занял свое место за прилавком. Магазинчик тоже был частью его придуманного мира, любимой игрушкой, доставшейся в наследство от какого-то дальнего родственника.

Вскоре пришли рабочие фабрики – Саша, Илюша и Тима, трое тихих застенчивых алкоголиков, преданно любящих Льва за то, что неизменно в конце рабочего дня он платил им деньги. Поздоровавшись, они, как тени, скользнули в неприметную боковую дверку и неслышно спустились по лесенке, ведущей в подвал.

– Дела идут отлично! – сказал Петрушевич, вдохновенно глядя в окно на промозглое мартовское утро.

Он произносил эту фразу ежедневно, как какое-нибудь магическое заклинание. Кто знает, может, именно поэтому его светильники раскупались? А может и потому, что жизнерадостный Лев распространял вокруг себя столько всего положительно-притягательного, что люди просто не могли пройти мимо. Они заходили в магазинчик и там их с распростертыми объятиями встречал симпатичный, излучающий радость и благополучие продавец. И как уйти, ничего не купив? Надо же сделать человеку приятное!

Лев взял из ящичка под прилавком мягкую кисточку и принялся смахивать ею пыль со светильников на витрине. Эти фонари были сделаны из темно-серой пластмассы и украшены трудно прикрепляемыми завитушками. Называлось такое творение «Вечерняя элегия». Рядом стояла «Ночная элегия» – с пластмассой потемней и завитушками, чем-то напоминающими шаловливые рожки.

– Пап, посмотри-ка, – Дмитрий подошел к отцу, – смотри, кажется, я новую форму светильника придумал.

Лев с интересом уставился на непонятную, явно хрупкую конструкцию.

– Я назвал его «Преломление судьбы», – вдохновенно произнес мальчик, – вот здесь будут разноцветные стекла! Вот только я еще не придумал, куда вставить патрон.

Никита незамедлительно посоветовал, куда именно и, не слушая укоры отца, громко хлопнул неприметной дверью, и прогрохотал по ступеням в подвал.

– Не обращай на него внимания, пап, – сказал Дима, осторожно укладывая свое изобретение на прилавок, – у него переходный возраст.

Лев улыбнулся и погладил сына по светлым волосам. Колокольчик у входа тихо звякнул, в магазин вошел первый покупатель.

– Доброе утро! – радостно воскликнул Петрушевич, думая о том, что на следующей неделе надо бы начать выпуск матовых плафонов, расписанных неподражаемыми цветами. Лев поднял голову, взглянул на посетителя и остолбенел.

Эпизод Zеrо Лидия Семеновна Швах

Эта старая, высохшая, похожая на тщательно обструганный осиновый кол дама, наводила суеверный ужас на всю округу. Кажется, Лидия Семеновна была потомственной аристократкой и никогда не опускалась до общения с остальным миром. Одевалась она в строгие блузки одного и того же фасона: глухой воротничок с маленькой оборочкой и огромная брошь. Казалось, это украшение специально крепилось там, чтобы поддерживать острую птичью голову Лидии Семеновны, убери ее, и голова тут же отвалится, как сучок, давным-давно изъеденный изнутри жучками. Так же Лидия Семеновна носила длинные узкие юбки черных или коричневых цветов и старомодные туфли на низком, аккуратно подбитом каблучке.

В любую погоду, утром, днем и вечером она выводила на прогулку свою собачку. Какой она была породы никто не знал, – напоминала собачка смесь французского бульдога и пекинеса и, несомненно, тоже являлась потомственной аристократкой. И имя у нее, конечно же, было более благозвучным, чем-то, что слышалось гуляющим во дворе – то ли Водка, то ли Глотка.

Когда Лидия Семеновна прогуливалась вокруг большой дворовой клумбы, вокруг нее, казалось, затихало все – и крики детей, и голоса, и даже ветер с птицами. С застывшим выражением лица, бесцветными стеклянными глазами, она бесшумно ступала по дорожке так, словно в целом свете кроме нее никого никогда больше не существовало. Сделав четыре круга, она возвращалась домой. С ее приближением смолкали все сидящие у подъезда старушки. Они провожали Лидию Семеновну настороженными взглядами и украдкой облегченно вздыхали, когда ее прямая спина исчезала в темноте подъезда. В душе они боялись, что однажды Лидия Семеновна остановится, что-нибудь скажет, и сказанное ею, несомненно, будет пророчеством, которое исполнится незамедлительно. В том, что вокруг Лидии Семеновны днем и ночью кружат и веют темные силы, не сомневался никто, даже учитель физики из сорок девятой квартиры. Он же и утверждал, что Лидия Швах, презрев все известные человечеству законы, живет уже четыреста лет и, наверняка, – вампир.

Лидия Семеновна медленно поднималась по лестнице на второй этаж и отпирала дверь своей трехкомнатной квартиры. Когда-то давным-давно вместе с нею проживало еще двое соседей, один умер, другой куда-то съехал, и Лидия Семеновна получила всю жилплощадь, но по-прежнему продолжала обитать в своей комнате, остальные же держала закрытыми.

Войдя в квартиру, она запирала замок на два оборота, и воцарялась тишина. Чем занималась Лидия Швах в свободное от прогулок время, было не известно, из ее апартаментов не доносилось ни звука. Соседи не сомневались, что она сразу же ложится в свой гроб, закрывает крышку и спит.

Только один человек относился к странной даме с тихим почтением – забитый потомственным отцом алкоголиком, неопределенного возраста парень Петя Бузыкин. Его сутулые плечи, склоненная голова и вечно испуганный взгляд, то и дело мелькали поблизости от непреступной, загадочной Лидии Семеновны. Если у Пети появлялись какие-нибудь средства, он обязательно покупал всякие мелочи в ближайшем гастрономе, скребся в желтую облупившуюся дверь с цифрой тридцать восемь, и молча просовывал свои подношения в узкую щель. Тонкие высохшие пальцы с тусклыми перстнями забирали кулечек, и дверь захлопывалась. Петя топтался на лестничной площадке, пугливо озираясь по сторонам, ожидая, когда дверь откроется снова. Спустя несколько минут, в образовавшейся щели снова появлялась рука, она протягивала Пете деньги и дверь затворялась снова. Ни разу Лидия Семеновн не отдала больше или меньше потраченной Петей суммы, и ни разу не сказала ни слова.

Впрочем, во дворе к Лидии Семеновне вполне привыкли, как к антикварной кочерге, которая уже никогда ни для чего не сгодится, но всегда будет на видном месте, как редкая и, безусловно, когда-то полезная в хозяйстве вещь.

Эпизод Zеrо Лёвушка и Заинька

С детства Лёвушка был тихим, ласковым мальчиком, росшим без отца. У Левушки была только пламенно, самоотверженно любящая его мама. Закончив школу, техникум, Левушка выучился на старательного электрика, и все было бы хорошо, если бы однажды в трамвае он не встретил Нату – хрупкую голубоглазую принцессу с пшеничными кудрями. Влюбился Левушка сразу и без памяти.

По характеру Ната (или Заинька) была доверчивым вечным ребенком, и в Левушке проснулся древний инстинкт защитника и война. Он был рыцарем, Тарзаном и Терминатором в одном флаконе. Ната слушала Левушкины речи с широко распахнутыми глазами, но однажды, так некстати, спросила, когда же рыцарь познакомит ее со своей мамой? Лёвушка осекся и побледнел, а на длинных ресницах Заиньки закачались крупные слезинки. Наточка была девушкой читающей, поэтому знала, что во всех романах герой непременно должен представить свою избранницу маме с папой, если папы нет, то хотя бы маме. Если же он от этого уклоняется, значит, жениться не будет. Заинькиных слез Левушка выдержать не смог, он расправил плечи, поднял голову и, срывающимся от ужаса голосом, произнес:

– Пойдем!

По дороге от Наточкиного общежития до своего дома, Левушка держал свою избранницу за руку и набирался мужества. Будущим молодоженам катастрофически негде было жить: в Наточкино общежитие Левушку не пускали, снимать квартиру было не на что, оставался только один вариант – двухкомнатная хрущоба Левушки и его мамы Ольги Петровны Небалуй. Убедить эту грузную женщину, педагога по литературе и русскому языку с копной пережженных завивкой рыжих кудрей в том, что у сына кроме мамы должна быть в жизни другая женщина, к примеру, жена, не взялся бы никто не свете. Ольга Петровна не допускала такой мысли. Когда она увидела на пороге своего дома решительного и бледного сыночка, а рядом голубые глаза и пшеничные кудри, с бедной мамой едва не сделался удар.

– Познакомься, мама, это Наточка, моя жена! – выкрикнул Левушка, заслоняя «супругу» своим телом. Левушка не стал посвящать мамулю в то, что Заинька еще только невеста, дабы у Ольги Петровны не было ни малейшего шанса расстроить свадьбу.

Левушка с Заинькой расписались тайком, и начался их тихий семейный ад. Так как счастливый молодожен разрывался меж трех работ, а Заинька находилась в полном распоряжении свекрови, Ольга Петровна сразу же наметила тактику уничтожения Наточки, и принялась за дело. Безропотная Наточка продержалась два месяца, похудела на восемь килограммов и стала вздрагивать при каждом звуке.

Однажды ее терпение лопнуло и она в красках поведала Левушке о тирании свекрови. Ничего не подозревавший супруг был потрясен рассказом Заиньки, он вышел из берегов и наговорил маме много страшного. Ольга Петровна долго, выразительно рыдала в соседней комнате и кляла неблагодарного сына, которому посвятила всю свою жизнь. Левушка запер на ключ дверь их с Заинькой комнатенки и долго ходил от стены к окну и обратно. Наточка молча сидела на кровати, изредка всхлипывая.

– Квартиру снимем! – наконец изрек Левушка, решительно тряхнув головой. – Все, хватит!

– Дорого, – прошептала Наточка.

– Ничего, выкрутимся, продам, займу и снимем! И не просто там какую-нибудь, а с мебелью и телефоном!

Что именно Левушка собирался продавать и у кого занимать, Наточка уточнять не стала. Она не сомневалась, что муж найдет выход из любой ситуации, ведь он у нее был самым сильным, умным и красивым на свете.

Эпизод Zеrо Алевтина Николаевна Муарова

Алевтина Николаевна без сомнения являлась женщиной роковой. Высокая, статная, с упругими формами и гривой белоснежных крашеных локонов, она разила наповал любого мужчину своей ослепительной красотой. Казалось, что эта королева не идет по улице, а плывет во времени и пространстве чинно, достойно, как айсберг, во всегдашнем сладостном предвкушении какого-нибудь зазевавшегося дурака-корабля в шляпе и галстуке. Когда-то давно Алевтина Николаевна была библиотекарем в Пушкинке, но об этом неприятном факте своей биографии она не любила вспоминать.

Однажды Алевтине Николаевне было видение: явился к ней покойный муж на огненном коне, причем у коня была не морда, а лицо известного киноактера Марлона Брандо. И сказал этот конь, что предназначение Алевтины быть пророчицей и целительницей, а муж все кивал и сурово так пальцем грозил. Алевтина назвалась прорицательницей Алексис, и открыла салон белой магии. Чем белая магия отличалась от черной, новоиспеченная прорицательница представляла себе довольно смутно, посему запаслась соответствующей литературой, купленной на лотках у метро и целых две недели читала не отрываясь.

В довесок к прекрасной фигуре, Алевтина Николаевна обладала весьма незаурядным умом и сразу же поняла, что вся эта галиматья с духами, демонами и магическими знаками, ей совершенно не нужна, да и запомнить все это было довольно сложно и прорицательница засела за книги по психологии. Это давалась значительно труднее, зато результат был гарантирован.

Через полгода Алевтина зарегистрировала свое частное предприятие, и салон прорицательницы Алексис открылся. Хозяйка салона не была стеснена жилплощадью, имела четырехкомнатную квартиру, и самая большая комната стала «магической». На входной двери квартиры появилась пластмассовая табличка с названием фирмы, а в газетах замелькали объявления: «Вы ждали именно меня, и вот – я с вами! Колдунья и прорицательница Алексис! Прием с 9 до 22».

Первые несколько недель прошли довольно тихо, никто в двери не ломился с мольбами о помощи, но Алевтина Николаевна не спешила падать духом. Она тщательно разрабатывала свой имидж, размышляя над вариантами рекламы. Газетные объявления оказались делом весьма сомнительным, таких, как Алексис было по два разворота мелким шрифтом. Рекламный телеролик она пока еще не могла себе позволить, а позориться в передачах вроде «Знака качества» не хотелось.

Помог Алевтине Николаевне случай. Как-то раз, мучаясь от бессонницы и мыслей о бизнесе, который никак не желает сдвигаться с мертвой точки, она курила на балконе, мрачно созерцая двор, палисадник и стройку. И увидела, как из соседнего подъезда вышел шестилетний пацан с болонкой на поводке и двинул в сторону палисадника. Алевтина не придала этому никакого значения, вспомнив про мальчишку лишь через два часа, когда услышала крики его бабушки. Старушка вопила на весь двор, призывая всех идти искать любимого, единственного внучика, который ушел погулять с собачкой, и не вернулся.

Алевтина быстро сообразила, в чем дело, облачилась в приобретенное по случаю длинное развевающееся платье и поспешила во двор, мысленно обещая поотшибать покойному супругу рога, а его лошади переломать копыта, если дело сорвется. Во дворе вовсю формировалась поисковая группа, когда там возникла таинственная Алексис. Она подняла руку к небу, и воскликнула:

– Стойте!

Все замерли. Даже бабулька.

– Я помогу найти вашего внука! – голосом пророка возвестила Алевтина и описала пропавшего мальчика и собаку. Так как видела она пацана со спины, то ограничилась одеждой, примерным ростом и цветом волос, все остальное ей помешали рассмотреть помехи электропроводов и общий нервный фон поискового отряда. Затем прорицательница повела всех к палисаднику и стройке.

– Жив ли он, скажи, жив ли? – причитала бабушка, торопливо семеня за колдуньей.

– Может быть, – задумчиво отвечала она, зорко посматривая по сторонам. «Если он не заигрался на стройке, то он… он… где-то в другом месте», – напряженно размышляла Алексис, понимая, что это дело может оказаться либо началом, либо концом ее карьеры. Остановившись у забора стройки, она провозгласила:

– Ищите здесь!

И пока жильцы рыскали по территории, боролась с мучительным желанием закурить.

– Здесь он! – раздался чей-то крик. У прорицательницы подкосились ноги, а на глаза навернулись слезы радости и счастья. Это был старт ее головокружительной карьеры.

Эпизод 2 Семен Федорович Линец

Работа у Семена была наивреднейшей и наиопаснейшей, после шахтеров и испытателей истребителей – он был редактором журнала «Литературный Олимп 21 век». Под таким длинным и многообещающим названием скрывалась второсортная публицистика с претензией на нечто великое и новое. Но, невзирая на старательные потуги редакционной коллегии, претензии так и оставались претензиями.

Семен Федорович обладал приятной внешностью, мягким проникновенным голосом, носил костюмы приглушенных тонов, а на его чисто выбритом лице, как правило, читалось выражение доброжелательной скуки. За всем этим Линец тщательно скрывал все свои неврозы и психозы, нажитые за долгие годы общения с авторами и коллегами по работе. Семен Федорович никогда не опаздывал на работу, но и не задерживался ни на секунду в конце дня.

После второго развода он четко уяснил для себя, что семейная жизнь не его стихия, и вот уже несколько лет числился в завидных женихах у вечно молодых и вечно подающих надежды писательниц. И поэтесс, которых Линец любил особенно люто. Очертив вокруг себя невидимый круг, он никого не подпускал к себе и сам за пределы этого круга выходить не желал.

То и дело Семен принимался за написание нового масштабного романа, который непременно загасал после пяти-шести глав, и Линец погружался в задумчивую меланхолию и созерцание домов из окна своего кабинета. Вместе с ним, в одном жизненном пространстве, размещались еще два стола – с критиком Травкиным и поэтом Тонкошкуровым. Их Линец обозревал издали, откуда-то из своих, только одному ему известных миров. Критик с поэтом были сравнительно молоды, перед Линьцом робели, и лишний раз старались не нарушить его творческого процесса. Они не знали, что конкретно написал и издал Линец, но задавать ему подобные вопросы считали неприличным, а своим домочадцам говорили шепотом, с придыханием, что работают в одном кабинете с самим Линьцом!

Каждое утро, приходя на работу, Семен Федорович усаживался за свой стол, наугад выбирал из стопки папку с рукописью и принимался быстро листать. Закончив прочтение, он сдвигал брови к переносице, и что-то долго писал и помечал на листе бумаги. Травкин с Тонкошкуровым, затаив дыхание, украдкой наблюдали за головокружительной работой профессионала, не решаясь выпивать в такие моменты.

В обед Линец мчался в буфет так, будто ему дорога каждая секунда, и так же стремительно возвращался обратно. Домой же уходил с умиротворенным видом человека, не напрасно прожившего свой день. И жил бы он так себе не одну, а все десять жизней, если бы начали происходить с Семеном Федоровичем престранные вещи. А началось все с одного автора весьма противной наружности. Вошел этот субъект к Линьцу незадолго до обеда, когда Семен Федорович уже мысленно вожделел котлету с картошечкой пюре и соленым огурчиком, да бутылочку пивка к сему пиршеству… как вдруг, сквозь эти грезы проступил такой лик, при виде которого, Семен Федорович вздрогнул и очнулся. У его стола, одетый в черный мокрый от дождя плащ, высился атлетически сложенный человек непонятного возраста с лицом нездорового бурого цвета. Большие, навыкате глаза, испещренные красными прожилками, не мигая, смотрели на Линьца, нос в черных точках, был длиннее всех допустимых норм, а под ним виднелись плотно сжатые в узкую белую полоску губы. Ко всему вдобавок, на плечи визитера падали редкие пряди грязных спутанных волос непонятного цвета, а в руках с длинными желтыми ногтями он держал картонную папку с зелеными атласными тесемками и черную шляпу с полями. Пожалуй, впервые в жизни Семену Федоровичу сделалось настолько не по себе. Глядя в немигающие буркалы, он вдруг с отчаянием подумал, что напечатает все, что принес этот автор, лишь бы остаться в живых, и больше никогда не видеть это в своем кабинете.

– Семен Федорович Линец? – сказало чудовище неожиданно приятным, даже красивым голосом.

– Да, – хрипло каркнул Линец и откашлялся. – Что у вас, рассказы? Повесть? Стихи?

– Повесть, – оно положило папку на стол и виновато добавило: – небольшая, она у меня первая, я до этого ничего никогда не писал.

– А чем вы занимались раньше? – Линец пристально рассматривал тесемки и папку, но никак не мог разобрать мелкую карандашную надпись на ней.

– Я… ну… – замялся автор, – это не имеет значения.

Линец согласился поспешным кивком.

– Вы прочтите, если вас не затруднит, – вздохнул автор, – я там вложил свои координаты, если… если, это чего-то стоит, буду рад.

– Я прочту, – Линец рывком пододвинул к себе папку, и заставил себя посмотреть на автора. Увидев, что тот собирается улыбнуться на прощание, Линец закусил губу, дабы подавить рвущийся из груди крик, но вместо ожидаемых желтых клыков, Семен Федорович увидел ровные белые зубы, правда, несколько широковатые для обычного человека. Из-за этого казалось, что зубов у автора значительно меньше, чем положено. Попрощавшись, он вышел из кабинета, а Линец открыл папку, и уставился на название повести: «Москва необетованная».

Эпизод 3 Вениамин Передреев

Кондуктор Передреев стоял на табуретке и тщательно намыливал веревку. Засиженная мухами люстра была заблаговременно снята с крюка и определена на продавленное кресло. Убедившись, что веревка намылена хорошо и петля затягивается превосходно, Передреев прикрепил второй конец к крюку и, как следует, подергал, проверяя на прочность. «Ну, вот и все, – печально подумал кондуктор, глядя на раскачивающуюся у его обвисших усов петлю с розовым мыльным орнаментом, – вот так и оборвется моя жизнь, не дотянувши до сорока восьми…» Вениамин решил, что напоследок не мешало бы выпить водочки, а то когда еще случай представится. Он слез с табуретки и, бросив взгляд на петлю, побрел на кухню.

Здоровенный рыжий вечно голодный кот Чубайс сидел на подоконнике, осоловело таращась в окно. Вениамин подумал, что кота, каким бы он паскудным не был от самого своего рождения, покормить напоследок все-таки нужно. Вениамин извлек из холодильника банку бычков в известном соусе, и у котяры мигом пробудился интерес к хозяину.

– Уа-а-а-а! – взвыл он, тяжело прыгая на стол.

Передреев поднял по привычке руку, чтобы смести домашнего питомца на пол, но передумал, ведь Чубайс был единственным существом, делившим с Вениамином последние часы жизни. Вениамин открыл банку и поставил перед котом. Издавая низкое утробное рычание, Чубайс набросился на бычков, а Передреев открыл купленную специально в честь самоубийства хорошую водку и налил полный стакан.

– Эх, Чубайсик, – сказал Передреев, смахивая случайную слезу, – вот так-то все и бывает.

Так как кондуктор вешался впервые, он не знал, какие именно слова следует произносить в подобной ситуации, поэтому молча выпил полстакана. Закусив сухим соленым огурцом, давно скончавшимся в тарелке, Вениамин глубоко вздохнул и в его душе всколыхнулось щемящее, непреодолимое желание хоть с кем-нибудь кроме кота разделить остаток своей жизни. Поговорить с кем-то, сказать кому-нибудь, что есть на свете такой человек Вениамин Передреев и что скоро его не станет не этом свете. На глаза Вениамина навернулись слезы и, открыв дверь балкона, он вышел к людям. С его третьего этажа виднелась узкая полоска тротуара и вечно шумящая дорога с двухсторонним движением. Сбоку, на тротуаре, присоседилась куцая автобусная остановка и две круглосуточных палатки, вокруг которых днем и ночью роились алкоголики всех видов и мастей.

Передреев стоял на балконе до тех пор, пока не замерз, но так и не придумал, как же раздобыть живого человека, способного выслушать, понять, а может и отговорить его, Вениамина, от этого страшного, но неизбежного шага. А ведь Передрееву действительно было необходимо, чтобы его отговорили, иначе придется вешаться, отступать некуда. К палаткам и алкашам Вениамину идти не хотелось, в этот час с ним рядом должен быть достойный человек, способный выслушать и подумать о чем-нибудь возвышенном, а не только о том, как бы поудачнее слупить с Вениамина четвертак на бутылку.

В невысказанной никому тоске смотрел кондуктор, как Чубайс дожирает бычков, и рука его сама собой потянулась к бутылке. Нет, не из-за того решил повеситься Передреев, что жена забрала дочку и ушла в неизвестном направлении, не из-за того, что окончательно рехнулся и выбросился из окна в приступе белой горячки единственный друг, и даже не из-за того, что на работе все чаще и чаще намекали на «по собственному»… А потому, что однажды утром Вениамин проснулся со странным, пронзительным, тревожным чувством осознания себя единицей мира, никчемной песчинкой под огромными колесами Бытия. И так сильно, так невыносимо было это незнакомое ранее чувство, так неизведанно и огромно оказалось оно, что Передреев не пил четыре дня, размышляя над своим открытием. Не понял Вениамин, что проснулся он в то утро философом и мыслителем. Мучался он от собственной никчемности в этом мире и, в конце концов, пришел к единственному правильному по его мнению решению – куску розового цветочного мыла и толстой веревке.

– Вот такие вот дела, Чубайс, – сказал Передреев, залпом опрокидывая стакан. Потянувшись к последнему сухому огурцу, Вениамин случайно бросил взгляд на кота. Чубайс, закончив свою трапезу, сидел на столе, смотрел на хозяина огромными пустыми глазами навыкате и скалил острые зубешки в узенькой улыбочке.

– О-ох… – тихо выдохнул Передреев и, схватившись за сердце, тяжело сел мимо табуретки. В дверь позвонили.

Эпизод 4 Баба Настя

Тридцать лет баба Настя гнала самогон, и начхать ей было на все правительства с их глупостями, вроде сухих законов. В совершенстве владея этим ремеслом, она была знаменита на все Люберцы. Продукция бабы Насти в рублях ценилась не ниже «кристалловской» водки и шла нарасхват. Ходили упорные слухи, что самогонщица баснословно богата, но подтвердить это фактами было трудновато.

Жила баба Настя в старом двухкомнатном доме с низкими потолками и грязными окнами. На крошечной кухне с трудом помещался стол, табурет, двухкомфорочная допотопная плита, засаленное синее АГВ и покосившийся шкафчик с посудой. В одной комнате с железной кроватью и радио на стене жила баба Настя с двумя мрачными, молчаливыми кошками, другая была закрыта от случайных глаз, там Настя творила свое чудо-зелье.

Круглосуточно шли к ней зеленые паломники с трясущимися руками, баба Настя открывала всем, и никому не отпускала в кредит. Никогда. Можно было валяться в судорожных корчах у ее, обутых в старые мужские кроссовки ног, клясться, что завтра будут все деньги, которые только пожелает прекрасная леди, баба Настя оставалась тверда и непреклонна, как утес. Носила она неизменный темно-синий тренировочный костюм с малиновым фланелевым халатом поверх. Серо-седые волосы баба Настя заплетала в тонкую косичку и закручивала в «дульку» на затылке.

Никто не знал, была ли у нее семья, дети, сколько ей лет и чем она занималась до тех пор, как начала свой бизнес. Пару раз приезжали к ней «братки», интересовались, не слишком ли много зарабатывает самогонщица? Говорили, что баба Настя молча наливала им по стакану и «братки» становились ее верными покупателями. Им баба Настя тоже не давала в кредит и не делала никаких скидок. О Насте с ее самогоном слагали легенды, но, почему-то никому в голову не приходило спросить, а из чего, собственно, она его делает? Никому!

Рано утром и поздно вечером она ходила с двумя ведрами за водой к колонке, и ни с кем не здоровалась. Смотрела молча на дорожку перед собой и изредка сердито поджимала бесцветные губы, будто думала о чем-то неприятном. Ростом и телосложением баба Настя напоминала мужика грузчика и два полных ведра воды несла легко, как детские ведерки. Казалось, она вовсе не обращает внимания на свою ношу, продолжая думать о чем-то своем, хмуря серые брови.

Десятки постоянных клиентов пытались набиться к ней если не в друзья, так хоть в знакомые, в надежде на дармовую выпивку. Некоторые мечтали о чуде: узнать рецепт ее самогона. Но дальше кухни баба Настя не пускала никого и никогда. Нечто грозное, нерушимое было в этой монолитной женщине в стоптанных мужских кроссовках, даже самые отчаянные скандалисты не решались ей перечить, тем более повышать голос в ее доме.

В один из вечеров в дверь бабы Насти как обычно постучали. Дверных звонков она не признавала. Не спрашивая, кто там, она открыла дверь, щурясь и вглядываясь темноту.

– Здравствуй, Настя, – прошелестел тихий, приятный голос.

Баба Настя сдавленно охнула и отступила в коридор. Высокий человек в шляпе и мокром от дождя пальто шагнул через порог, закрывая за собой дверь.

Через два дня бабу Настю нашли возле железнодорожной станции «Люберцы-2». Как она туда попала босиком, в ночной рубашке, никто вразумительно объяснить не смог. А отчего умерла… вскрытие покажет.

Эпизод Zеrо Питбультерьер Расист

«Расистом» щеночка назвали из-за его странной особенности: песик огрызался и рычал только на собак черного цвета. Хозяев – Валерию Владимировну Гнучик, Петра Семеновича Гнучик и сына Стаса эта особенность новоприобретенной собачки веселила и умиляла. Зачастую они специально подводили Расиста к собакам черного цвета и радостно взвизгивали, когда маленький кривоногий щеночек скалил зубы и, смешно рыча, пытался избавиться от поводка-шлейки.

Щеночек рос крепким, здоровым и, как ни странно для его породы, дружелюбным. Он с удовольствием играл с детьми и даже с кошками, возился с собаками любого цвета, но неизменно зверел при виде черных собратьев. Что двигало Расистом и почему он вел себя именно так, хозяева не знали.

Сын Стас подрастал медленнее, чем его любимец, когда Стасу исполнилось шестнадцать, Расисту было уже полтора года. Это был прекрасный, сильный, умный, добрый и совершенно сумасшедший пес. Не в каждом с виду нормальном человеке можно увидеть шизофреника, тем более это сложно распознать в такой замечательной собаке, как Расист.

Папа Гнучик и мама Гнучик имели собственную автомобильную мастерскую, обслуживающую отечественные машины и дела их шли довольно резво, по крайней мере, сын Гнучик ни в чем проблем не испытывал, он играл на гитаре и обожал Расиста, гуляя с ним утром, днем и вечером. Стасик и песик были практически неразлучны.

Однажды бывший щеночек почуял древний, ни с чем несравнимый аромат женщины, самки, суки… В голове Расиста сдвинулись какие-то невидимые детали, лопнули невидимые пружины и, сорвавшись с поводка, он со всех четырех ног помчался навстречу долгожданному счастью. Когда Расист оборвал поводок, Стас пребольно треснулся головой о березу, рядом с которой стоял и пока он приходил в себя, его питомец скрылся из вида. Несколько секунд Стас еще смотрел, как на повороте клубится пыль, потом очнулся и бросился следом. Расиста он так и не нашел, хотя оббегал все близлежащие дворы. Потный и усталый Стас вернулся домой весь в шестнадцатилетних слезах.

– Мы найдем его, найдем! – успокаивала его мама Гнучик. – Сейчас же дадим объявление на телевидение, радио и газеты! За вознаграждение!

– На ошейнике Расиста есть табличка, – басил папа Гнучик, – там наш адрес и телефон! Никуда пес не денется.

– Да, но надо назначить вознаграждение, – начинала рыдать мама Гнучик, – иначе не вернут! Он же самый гениальный пес в мире-е-е-е!

Да, Расиста вернули. Два джипа, набитые бритоголовыми друзьями партии и правительства, однажды вечером притормозили у подъезда дома Гнучиков. Сначала папе Гнучику надели на шею ошейник с металлической табличкой, на которой был выгравирован адрес, потом объяснили сложившуюся ситуацию. У Большого Хорошего Человека, чьи имя и фамилия не разглашаются, была одна единственная в жизни отрада – черная сучка ротвейлериха Шер, услада и счастье на старости лет Большого Человека. Шер вместе с Большим Человеком отдыхала на речке, вдыхая свежий аромат елей и берез, когда неизвестно откуда появился обезумевший питбультерьер. Ни Большой Человек, ни его верные слуги, никак не ожидали, что неизвестный пес разорвет Шер на куски за считанные секунды. В неизвестного пса разрядили полную обойму, но Шер это уже не помогло.

Папа Гнучик пролежал в больнице с ушибами и переломами почти два месяца, мама Гнучик временно заикается и почему-то все время пробует молиться. Семейного бизнеса у них больше нет. Стасик Гнучик отделался испугом и энурезом, который, в принципе, лечится.

Эпизод 5 Влюбленный Левенщук

Федор Левенщук страдал по двум причинам: из-за того, что его зовут Федор и из-за великой, неразделенной любви к дочери своего начальника Луизе. Работал Левенщук личным шофером у начальника фирмы Пал Сергеича и Луизу Палну мог созерцать довольно часто. Девушка она была стройная, длинноногая, белокурая и страшно вредная. Из-под густо накрашенных ресниц, на мир презрительно и оценивающе смотрели кошачьи зеленые глаза. Разумеется, эти глаза в упор не видели такой предмет мебели, как маленький, блеклый, рыжеватый Левенщук. Откуда же было знать Луизе прекрасной, что за страсти кипят, что за сердце бьется под серым, в светленькую крапушку пиджаком Федора? В душе Левенщука все замирало, когда Пал Сергеич, не поднимая головы от деловых бумаг, сообщал Федору, что «сегодня надо бы отвезти Лизочку по магазинам». Левенщук бросался к телефону и дрожащим от волнения голосом спрашивал у Лизочки, куда и когда за нею подъехать. И начинались сладостные минуты ожидания, и в горле пересыхало, когда роскошная Луиза, в распахнутом песцовом полушубке, падала на переднее сидение, захлопывала дверь «Мерседеса» и говорила:

– В «Калинку Стокманн»! И быстрее у меня сегодня много дел!

Не в силах произнести ни слова, Левенщук кивал и мчался в торговый центр. Поставив машину на стоянку, он следовал за своей королевой по бесконечным этажам магазина, носил пакеты с покупками и часами ждал, пока Луиза Пална выберет кружевное белье.

Однажды, поздним вечером, Луиза сама позвонила Федору. Левенщук никак не мог этого ожидать, поэтому был в одних трусах и даже без носок. Услышав в трубке волшебный голос, перед которым меркла любая скрипка Страдивари, Федор на мгновение потерял сознание.

– Федор? – промурлыкала Луиза. Левенщук молча кивнул. – Вы не могли бы сейчас подъехать к клубу «Хангри Дак»?

Левенщук опять кивнул.

– Через полчаса, ладно? И еще, Феденька, моему папе… не надо говорить об этом, хорошо? И еще, захвати рублей пятьсот-семьсот, у меня так некстати закончились деньги, – Луиза странно хихикнула. – Я жду тебя, Федюня.

Федюня медленно положил трубку на рычаг и принялся лихорадочно собираться, наряжаясь в парадную рубашку, галстук и крапчатый костюм, который он считал самым лучшим.

О клубе «Хангри Дак» он слышал впервые и понятия не имел, где он находится, пришлось спрашивать много раз. По внешнему виду это заведение ничем не напоминало те фешенебельные места, в которых бывала Луиза.

Припарковав машину, Левенщук протиснулся сквозь длинную очередь шумной молодежи, объяснил охранникам, что ему надо, поднялся по заваленной пустыми банками, бутылками, окурками, презервативами лестнице и оказался в переполненном народом зале. В центре находилась большая барная стойка, на которой вовсю выплясывал молодняк. Оглушенный музыкой и гвалтом, Федор растерянно огляделся по сторонам, в поисках Луизы.

– Вы Федор Левенщук? – внезапно раздался приятный, мелодичный голос над ухом шофера.

– Да, – он обернулся, но лица говорившего не разглядел, на голове высокого мужчины в мокром от дождя плаще была шляпа с большими, слегка провисшими полями.

– Вы ищите Луизу?

– Да, а откуда вы…

– Вон она, смотрите.

Незнакомец показал пальцем с кривым желтым ногтем на стойку бара. Там на самом деле стояла Луиза… в обнимку с молоденькой девушкой. Пошатываясь на высоких каблуках, Луиза обнимала и целовала ее взасос. В глазах Левенщука все потемнело. Его божественная Луиза самозабвенно целовалась с женщиной…

– Возьмите, – прошелестел голос, – это вам пригодится, когда повезете ее за город.

Что-то прохладное скользнуло в руку Федора. Он разжал пальцы и увидел складной нож с желтой рукояткой «под янтарь».

Эпизод 6 Студент Литинститута Жорж Пупырышкин

Проживал поэт Жорж, а на самом деле Женя, в общежитии Литинститута на пятом этаже. Третий год он был вынужден делить крышу с невыносимым во всех отношениях прозаиком – человеком черствым, бездушным, совершенно не восприимчивым к тонким материям. Ко всему вдобавок, прозаик был красивым и наглым. К нему постоянно приходили девушки и другие прозаики, с водкой и консервами. Жизнь Пупырышкина была страшна и беспросветна, он задыхался в клубах табачного дыма, глох от музыки и хохота и четыре раза в неделю ходил к коменданту с просьбой переселить его куда-нибудь, хоть в подвал, он был согласен на все. Комендант обещал, что-нибудь придумать в ближайшее время, но дальше обещаний дело не шло. Пупырышкин мучался и писал плохие депрессивные стихи, блуждая по коридорам общаги, пока ненавистный прозаик веселился в их комнате. Девушки у будущего светила русской поэзии не было, друзьями он тоже не успел обзавестись. Мелкие людишки с их суетными проблемами не понимали тонкого, возвышенного и загадочного Жоржа, он же их в отместку игнорировал.

Если на улице стояла хорошая погода, Пупырышкин выходил на волю, и часами блуждал к станции метро Дмитровская и обратно. Он хотел создать поэму, величайшее творение современности, но шум машин, прохожие и, почему-то вороны, отвлекали Жоржа. Посему у поэмы «Гибель человечества» была написана только первая строфа:

«Я видел голый шар земной В пучине космоса большого Я был там рядом, весь нагой, Похожий чем-то на святого.»

Дальше не шло, хоть стреляйся.

По улицам Пупырышкин слонялся до тех пор, покуда чувство голода не пересиливало желание творить, и он возвращался в общежитие. Как правило, прозаик падал спать далеко за полночь, но и после этого покой для Жоржа не наступал – проклятый борзописец чудовищно храпел.

Но иногда в беспросветных буднях Пупырышкина случались праздники: порой прозаик «фестивалил» в других комнатах и приползал только под утро или вовсе не показывался несколько суток. Для Жоржа это были моменты истинного прозрения и осознания себя, как личности. Он запирал дверь на ключ, выключал осточертевший электрический свет, извлекал из тумбочки блюдце со свечой и усаживался у подоконника творить. И сам себе напоминал медиума, вступающего в контакт с неведомыми бездарным смертным силами искусства.

Вот и на этот раз сосед ушел пьянствовать и ночевать к своей очередной даме сердца, такой же черствой и наглой. Жорж устроился у подоконника, зажег свечку и, рассматривая Останкинскую телебашню, принялся писать стихотворение о любви, посвященное прекрасной деве, возвышенной и эфемерной, понимающей Пупырышкина с полуслова. Эта дева по имени Александра уже год жила в воображении поэта…

Как только были головы две первые строфы, в дверь громко, настойчиво постучали. От неожиданности Жорж подпрыгнул, как ужаленный и затрясся от злости, будто сидел на электрическом стуле.

– Ну, все… – процедил он, гася свечу и пряча ее в тумбочку, – сейчас я тебе…

Пупырышкин включил свет и схватил со стола первое, что попалось под руку – вилку. Подбежав к двери, он рывком распахнул ее и замер. Это был не прозаик, в коридоре стоял какой-то высокий мужчина в мокром от дождя плаще и шляпе со слегка провисшими полями.

– Вы Жорж Пупырышкин? – спросил он негромким, очень приятным голосом.

– Да, – растерянно кивнул поэт и спрятал вилку за спину.

– Можно войти?

– Конечно, – Жорж посторонился, пропуская незнакомца. Тот вошел и аккуратно прикрыл за собою дверь. «Странно, – подумал Пупырышкин, глядя на длинный черный плащ визитера, – чего это он весь мокрый? На улице же нет дождя».

– Я знаю, у вас есть проблема, – мужчина остановился посреди комнаты, прямо под лампочкой. Тень от полей его шляпы закрывала лицо, как Жорж не напрягал зрение, рассмотреть странного гостя не мог.

– Проблемы есть у всех, – развел руками поэт и положил вилку на тумбочку прозаика.

– Но ваша не дает вам нормально жить и творить.

По слегка изменившейся интонации, Жорж определил, что незнакомец улыбнулся.

– А, вы про моего соседа? – при мысли о нем, Пупырышкина снова затрясло от злости.

– Именно. Эту проблему можно решить.

– Как? – уныло склонил голову поэт. – Комендант три года ничего сделать не может. А мне еще два курса! С ума сойду, честное слово…

– Это потом, – незнакомец опять улыбнулся, – а сейчас проблему можно устранить вот так.

– Как? – Жорж с надеждой воззрился на мужчину в плаще. А тот показал на раскрытое окно и сделал рукой движение, будто выталкивает кого-то.

Эпизод 7 Художник – аферист Тряпкин

Сергей Сергеевич Тряпкин был гением, ко всему вдобавок, ему невероятно везло. Родившись в интеллигентной и нищей питерской семье, юный Тряпкин решил не повторять мрачной судьбы родителей.

С детства Сережа мечтал стать не космонавтом, а фальшивомонетчиком, поэтому с утра до ночи практиковался в изобразительном искусстве, попутно тренируясь копировать чужие подписи и подчерка. Родители нарадоваться не могли художественному увлечению Сережи и не сомневались, что в семье подрастает новый Репин или Айвазовский.

Мальчик, безусловно, был очень даровит и к четвертому классу так мастерски научился подделывать подписи родителей в своем дневнике, что до самого окончания школы никто ни чего не заподозрил.

Параллельно с основным делом, Сережа талантливо и бойко рисовал пейзажи, натюрморты и портреты. Счастливые родители устроили сына в художественную школу и, по ее окончанию, одаренный юноша тончайшей кисточкой сумел нарисовать свою первую десятку в натуральную величину. Да так хорошо, что если не брать ее в руки и не щупать бумагу, отличить от настоящей было практически не возможно. Счастье Тряпкина было так велико, что по этому поводу он выпил свою первую бутылку вина и выкурил первую сигарету. Пока пьяный отпрыск блевал в туалете, родители держали семейный совет, на котором пришли к выводу, что Сереженька, должно быть, безответно влюблен в какую-то девушку.

С блеском сдав экзамены, Сергей поступил в художественное училище им. Мухиной, и с тем же блеском его закончил, сдав две дипломные работы – одну для комиссии, другую для себя. Первой работой был сюрреалистический автопортрет, второй точная копия картины Айвазовского «Девятый вал».

Подделав и успешно продав пару малоизвестных полотен известных художников, Тряпкин сколотил свой первый капиталец и уехал в Москву. Он понятия не имел, где, как и при каких обстоятельствах искать тех самых людей, способных воздать должное его художественному дару и превратить его во много-много денег. Доллары удавались мастеру особенно хорошо.

Тряпкин снял квартиру и, не теряя попусту время, писал подделки и собственные подлинники для художественных салонов. Картины были так хороши, что моментально раскупались. Постепенно имя Тряпкина стало приобретать известность, ему стали поступать заказы и даже несколько предложений сделать собственную выставку. Художника это угнетало и расстраивало, он не собирался становиться известным, любая слава могла помешать осуществлению мечты его детства и отрочества.

Когда же к нему пришли первые журналисты, Сергей Сергеевич впал в такую депрессию, что пил две недели и рисовал банкноты на больших кусках картона, вперемешку с автографами Ленина, Пушкина и Якубовича.

По утрам похмельный Тряпкин плакал и твердил, что вся жизнь катится под откос и его настоящий гений так и умрет, не увидев свет. В такие минуты в его душе просыпалась любовь и жалость к стареньким родителям, он бросался к телефону, чтобы позвонить им, но никак не мог вспомнить номера. Тогда Сергей Сергеевич покупал еще водки и продолжал рисовать деньги.

Однажды вечером, когда Тряпкин закончил писать на стене портрет стодолларовой купюры, в дверь позвонили. До коридора пьяный маэстро добирался долго, когда цель была достигнута, а дверь открыта, его взору предстал высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

– Драсте, – мрачно сказал художник, – водки будете?

– Не откажусь, – сказал незнакомец тихим и очень приятным голосом, – выпить с великим мастером огромная честь.

Мастер скривился так, будто проглотил жабу и побрел обратно в комнату. Гость вошел и аккуратно закрыл за собою дверь на замок. Тряпкин смахнул с табуретки кисточки, обрывки картона и жестом предложил присесть к столу, где между банок с красками стояли бутылки, стаканы, валялась закуска. Упав на вторую табуретку, Сергей закурил и вперил мутный взор в визитера. Визитер же, всплескивая руками от восхищения, рассматривал нарисованный на стене стольник.

– Потрясающая работа! – наконец выдохнул он. – Просто не верится! Гениально!

– Правда? – давно не бритое лицо Тряпкина посветлело. – Вам нравится?

– «Нравится» – это не то слово! Я никогда не видел ничего подобного!

– У меня этого полно! – оживший Сергей бросился вытаскивать остальные шедевры. – Вот, смотрите, это пятьдесят рублей, а это пятьсот старого образца, а эту я особенно люблю, а это «керенка», а это эпохи Екатерины, а это бумажный рубль, советский! Посмотрите, какой фон ни за что не отличить от подлинного!

– Вы – гений, снимаю перед вами шляпу.

И визитер ее снял. Увидев его лицо, Тряпкин на мгновение остолбенел, но быстро взял себя в руки.

– Вообще-то, я пришел не только восхитится вашим талантом, я хотел бы сделать заказ. Портрет.

Настроение Сергея Сергеевича моментально испортилось. С видом человека, которому только что плюнули в душу, он подошел к столу, налил водки и залпом выпил, не предложив гостю.

– Я нарисую! – желчно сказал Тряпкин, закуривая. – Но это будет очень, очень дорого стоить!

– Сколько угодно, деньги не проблема. Вот только… – незнакомец смущенно замялся, – портрет немного необычный…

– На коне или на фоне пирамиды Хеопса? – скривил губы в издевательской ухмылке Тряпкин. – И уж не ваш ли портрет?!

– Мой, – кивнул визитер. – Вы должны будете нарисовать мое лицо на однодолларовой купюре. Вместо президента.

Эпизод 8 Двойник Пушкина

Николай Васильевич Белкин был копией Александра Сергеевича Пушкина и полжизни проработал в театре двойников. Его лучшими друзьями были «Ленин», «Брежнев», «Николай второй» и алкоголик «Гоголь».

Работы у театра было полным-полно, когда же выдавались свободные солнечные деньки, «знаменитости» отправлялись на Арбат фотографироваться с восторженным зеваками, и слушать: «Ты только посмотри! Вылитый, как живой…» Они прогуливались чинно, с достоинством, действительно ощущая себя теми, чьи лица носили по прихоти природы.

В основном пили у «Брежнева» или у «Гоголя» и, как правило, своей компанией. Другие люди отчего-то неловко себя чувствовали в обществе двойников, видимо ощущали себя в музее оживших восковых фигур. Однажды Белкин укушался особенно сильно и принялся читать «Я помню чудно мгновенье» и утверждать, что написал это вчера, вернувшись с одного прескучнейшего бала. Немного протрезвев, хотел, было извиниться, но увидел, что все остальные ведут себя точно так же. Из образов никто не выходил.

А по-настоящему Николаю Васильевичу сделалось страшно, когда застрелился «Ленин». Тогда-то он впервые попал в его квартиру вместе с милицией и понятыми. Все стены дома «Ленина» были увешены красными знаменами, манифестами и декларациями, повсюду громоздились сочинения Маркса, Энгельса и Ильича. Страницы книг были испещрены пометками двойника, а в печатной машинке торчал лист бумаги с надписью: «Не могу смотреть, как гибнет Россия».

Подавленный Белкин закрылся в своей квартире и принялся увязывать в пачки и выносить в мусоропровод полное собрание сочинений А. С. Пушкина, затем сбрил бакенбарды и сам обрезал ножницами курчавые волосы. И стал похож на бритого и стриженого Пушкина. С отчаянием Николай Васильевич смотрел в зеркало и пытался представить себя с другим, обычным лицом. И не мог.

Через месяц он сошел с ума и даже не заметил этого. Остальные артисты театра двойников, в котором Белкин продолжал работать, тоже ничего не заметили.

Как-то раз, приехав под вечер после выступления, Белкин, как обычно, зажег свечи в гостиной и, обмакивая воронье перо в самодельную чернильницу, начал быстро писать вторую часть «Евгения Онегина». Он торопился, ведь до дуэли с Дантесом оставалось меньше месяца, а внутреннее чутье подсказывало: на дуэли победит Дантес…

В дверь позвонили. Шепча строчку, дабы не забыть, Белкин пошел открывать. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

– Здравствуйте, – улыбнулся Белкин, – вы, часом, не от Вяземского?

– Сожалею, Александр Сергеевич, – развел руками гость, – по личному делу.

– Проходите. А жаль, что не от Вяземского, – вздохнул Белкин, – что-то не заходит давно. Вы не знаете, он часом не заболел?

– Кажется, в отъезде.

– Это хорошо, я-то подумал, может, обидел его чем? Вы проходите, проходите. Рад, что вы зашли, вечер нынче хмурый выдался, Натали снова на балу… Уж как я ее прошу не ездить туда! Вы, должно быть, слышали, какая скверна твориться? Вы присаживайтесь, присаживайтесь.

– Спасибо, Александр Сергеевич, – гость присел на край стула. – Слышал я, на дуэль вы Дантеса вызвали.

– Вызвал! – мрачно и гордо ответил Белкин.

– Так ведь застрелит он вас, Александр Сергеевич. Непременно застрелит.

– Чувствую. Сердцем, – Белкин приложил руку к груди, – сердцем чувствую. А делать что ж?

– Есть выход, есть.

– Какой? – в душе Белкина затеплилась надежда.

– У соседей ваших гостит сейчас душегуб, я прямиком оттуда.

– И говорит чего?

– Известно чего, про супругу вашу всякие гнусности, да вас рогоносцем называет.

– Негодяй! – Белкин стукнул кулаком по столу и едва не опрокинул чернильницу. – Вот негодяй!

– Неужто позволите такой несправедливости твориться? Да еще и застрелит вас, подлец, в придачу! А сколько бы вы еще могли написать бессмертных творений!

– Да, да, я тоже об этом думал. Вы правы, совершенно правы! Но, что мы будем делать?

– Не мы, Александр Сергеевич, а вы, – из кармана плаща незнакомец извлек пистолет и протянул Белкину. – Застрелите-ка его прямо сейчас, и всех тех, кто слушал гнусности и потешался над вами и вашей супругой. Там целое общество. Я вас провожу, идемте. Не медлите, у меня еще столько визитов, столько визитов…

Часть вторая

Эпизод 9 Стоматолог Батя

Алеша Великанов, неизвестно почему прозванный друзьями «Батя», был молод и жаден. Именно такое сильное чувство, как жадность, помогло ему преодолеть отвращение к ковырянию в чужих зубах. Мама Алеши тоже являлась стоматологом, но стоматологом-протезистом, папа же был неизвестен.

С самого своего рождения в подмосковном г. Орехово-Зуево, будущий Батя был обречен стать дантистом, потому как мама знала совершенно точно: семье нужен дантист. Не взирая на крики и плач подрастающего Алешеньки, ему все равно подсовывались стоматологические атласы. Глядя на зубные ужасы, запечатленные в цвете, ребенок орал, как потерпевший.

Сопротивлялся он своей судьбе вплоть до четвертого класса, но однажды мадам Великанова применила более действенный метод, чем словесные убеждения. На одном из школьных собраний она обратила внимание сыночка на то, как одеваются его одноклассники и учителя. И объяснила, почему они одеты так плохо, а он так хорошо. Мир для Алеши перевернулся, он сразу стал взрослым и понял – для того, чтобы быть лучше всех во всех отношениях, надо иметь много денег, а значит быть дантистом. И он сам, добровольно, засел за учебники анатомии и ненавистные атласы.

Закончив медучилище и едва не женившись на однокурснице (благо, мама вовремя спасла Алешеньку), он получил вожделенный диплом стоматолога и, страшно напившись с другими выпускниками, зачем-то сбрил волосы на висках. Когда мама, на утро, увидела опухшего и синего Батю с прической-пальмой на голове, она ругалась долго и громко, вызывая боль в похмельных Алешиных мозгах. Пришлось сделать стрижку под Котовского и ждать, пока волосы отрастут заново – бритоголовый дантист ничего, кроме вполне обоснованного ужаса у пациентов вызвать не мог.

Пока Батя сидел дома и обрастал, мадам Великанова времени попусту не теряла. Накопленных средств должно было хватить на аренду частного кабинета – хрустальной мечты мадам. Насчет столицы мама не обольщалась и разведку боем повела по Подмосковью. В небольшом городке, недалеко от Орехово, в дышащем на ладан санатории, кабинет был снят и оборудован в кратчайшие сроки.

К моменту полной готовности кабинета к эксплуатации, Батя оброс и сделал достойную стоматолога прическу, вот только его вид, рост, телосложение и лицо человека, с утра до ночи слушающего «Продиджи», немного портили впечатление.

Когда Батя впервые пришел в кабинет и увидел кресло, бормашину, инструменты и список расценок на стене, ему стало не по себе. Вспомнились детские страхи, отвращение к чужим зубам, а особенно к запаху из чужих ртов. Ноги у Бати подогнулись, присел он на стул и едва не заплакал от неуверенности в себе и от бессилия что либо с этим поделать. Увидев, что сын раскис самым бессовестным образом, мадам Великанова сначала раскричалась, называя его неблагодарной рохлей, а потом принялась утешать, расписывая блестящее будущее, ожидавшее их. Батя вяло кивал и накручивал на палец край клетчатой рубашки навыпуск. Уговаривая сына, мама поминутно выглядывала в окно, опасаясь, что первый пациент может заявиться в такой неподходящий момент, но санаторная дорожка была пуста и запущена. Казалось, на нее уже лет десять не ступала нога ни единого пациента.

– Иди, надевай халат и намордник, – отчаявшись, махнула рукой мадам Великанова, – глаза мои б тебя не видали!

С трудом передвигая ноги, дантист поплелся переодеваться. Облачившись в халат и марлевую повязку, он подошел к окну, и стал обозревать окрестности. Они были такими одичавшими, что в сердце Бати начала закрадываться робкая надежда, что к ним в кабинет вообще никто никогда не придет… В дверь постучали. От неожиданности Батя едва не взвился к потолку.

– Кажется, пошло, – прошептала мадам Великанова.

Она посмотрела на сына. Над белой марлевой повязкой отчаянием и страхом горели глаза юного дантиста. Сделав глубокий вдох и выдох, мадам открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

– Здравствуйте, – радостно сказала мама-протезист, – прошу, проходите.

– Спасибо, – ответил пациент тихим, приятным голосом и вошел в кабинет.

– Что вас беспокоит? – мадам Великанова бросила взгляд на сына, он продолжал неподвижно торчать у окна.

– Просто хотел проверить зубы.

– Это правильно, лучше предупредить, чем потом лечить. Раздевайтесь, вот здесь у нас гардероб.

Пациент снял шляпу и плащ. Мадам Великанова была женщиной крепкой и сильной, поэтому в ее лице ничто не дрогнуло. Зато дрогнуло в Бате, причем все, с ног до головы. Пока чудовище атлетического телосложения вешало плащ в шкаф, мама показала сыну выразительный кулак и ласково сказала:

– Проходите, присаживайтесь в кресло, сейчас доктор вас посмотрит. Доктор у нас очень хороший специалист, очень.

Кошмар уселся в кресло и открыл рот. При одном только взгляде на его зубы в ушах у Бати зазвенело и он рухнул в обморок, ударившись головой о батарею.

Эпизод 10 Продавец фруктов Соломон

Соломон Гуэртович Ахеджани приехал в Москву еще в году восьмидесятом, но полноценным москвичом, как большинство приехавших в столицу три месяца назад земляков, он себя не чувствовал. Соломон Гуэртович вообще был очень печальным человеком и к жизни относился с философским пессимизмом. С женой он развелся еще до поездки в Москву и больше спутницы жизни не встретил.

Перепробовав множество занятий, никак не связанных с его профессией горного инженера, Соломон занялся торговлей. Начинал с лотерейных билетов и газет, постепенно перешел в цветочный бизнес и, наконец, умудрился стать продавцом фруктов. Причем ни где-нибудь, а в престижном павильоне рынка, в двух шагах от проспекта Мира. Свое везение Соломон Гуэртович мог объяснить только случайностью, потому что сам для этого ничего не предпринимал, будучи человеком вялым и апатичным. Ко всему вдобавок, он страдал сильнейшей аллергией на кошек и дамскую парфюмерию. Именно дамскую, мужские одеколоны на Соломона почему-то не действовали.

Несмотря на сорокавосьмилетний возраст, он довольно молодо выглядел, видать из-за того, что все время находился сам в себе и на окружающую действительность не растрачивал ни силы, ни здоровье. Продавцом Соломон Гуэртович был отменным: никогда не обсчитывал, не обвешивал, всегда был неизменно вежлив, мягок и терпелив даже с теми тетками, которые, переворошив все, что есть на витрине, уходили ничего не купив, еще и недовольно ворчали при этом. Но это были редкие случаи, в основном покупатели любили Соломона. Его большие печальные глаза и все понимающая улыбка располагали не только к покупкам, но и к общению. Частенько Соломону Гуэртовичу приходилось выслушивать длинные излияния покупателей. Он кивал головой, понимающе улыбался и думал совершенно о другом. А покупатель, уверенный в том, что его выслушали, поняли и даже что-то посоветовали, покупал яблоки или бананы и уходил окрыленный. И целый день был счастлив, о чем Соломон даже не подозревал.

Но однажды с Соломоном Гуэртовичем произошла неприятная история. Снимал он квартиру рядом с рынком, и один из коллег, продавец зелени Гиви, попросил Соломона взять на хранение три картонные коробки. На пару дней, мол, везти далеко, а скоро все равно понадобятся. Безотказный Соломон согласился и даже отказался от предложенных денег. Коробки были из-под телевизоров «Панасоник», из чего Соломон сделал вывод, что именно телевизоры там и находятся. Но в коробках была партия пиратских компакт-дисков, взятых бойким Гиви на реализацию. И надо ж было такому случиться, что именно в эти дни Соломона Гуэртовича обокрали и вместе с вещами пропали и злополучные коробки. Испуганный и расстроенный Соломон рассказал о случившемся Гиви и тот, не понятно чему радуясь, просветил Соломона насчет содержимого коробок. Продавец фруктов схватился за голову, понимая, что в милицию обратиться не сможет. Продолжая открыто ликовать, Гиви сообщил, что теперь Соломон должен выплатить ему пять тысяч у. е. в двухнедельный срок, иначе разговор будет кратким. Не имея ни малейшего представления, где взять такие деньги, продавец фруктов купил большую бутылку водки и засел в разграбленной квартире пить и переживать. Он надеялся, что его может внезапно озарить мысль, каким же образом рассчитаться с Гиви.

Шли дни, но озарения не наступало. Однажды Соломон случайно увидел из окна, как от рынка отъезжает машина Гиви, а на заднем сидении стоит коробка из-под телевизора «Панасоник», но так как продавец фруктов был уже изрядно пьян, он решил, что ему показалось.

Под конец второй недели его обуял ужас и самое настоящее отчаяние. Продавать было нечего, занимать не у кого и взять огромную сумму негде. Соломону Гуэртовичу на ум стали приходить страшные мысли и в дверь позвонили. Замирая от ужаса перед неминуемой расплатой, он приоткрыл дверь и на пороге увидел высокого мужчину в шляпе и мокром от дождя плаще.

Эпизод 11 Парикмахер Селиванова

Наташа Селиванова придерживалась двух убеждений – «свое я в этой жизни еще возьму» и «главное, чтобы человек был хороший». Для своих двадцати трех лет она была девушкой достаточно сообразительной и бойкой, всякой философской ерундой голову себе не забивала и из периодической литературы читала только «Спид-Инфо» и под настроение «Мегаполис-экспресс».

Так как учебу Наташа ненавидела всей своей глубокой и непознанной девичьей душою, она закончила курсы мужских парикмахеров и по знакомству устроилась в неплохой салон «Элегия». Оболванив первого клиента, девушка поверила в себя и дело пошло на лад.

При своем небольшом росте, сбита она была крепко и худеть никак не получалось. Из-за постоянного сидения на диетах у нее начал портиться характер, и Наташа бросила это неблагодарное занятие. Личико у нее было симпатичное, а волосы густые и жесткие. Сделав модельную стрижку, она выкрасилась в темно-красный цвет и запаслась терпением, ожидая, когда же в салон придет стричься ее единственный.

Посетителей было хоть отбавляй, большинство весьма приятных и вполне подходящих на роль спутника жизни. К сожалению, все они оказывались женатыми. Мужчины перед Наташей рассыпались мелким бисером поголовно, но не потому, что она им безумно нравилась. Бессовестные клиенты стремились подружиться с парикмахером и получить хорошую прическу, иначе такое на голове сделают, что и дома придется в шапке ходить. Это до Наташи дошло только на четвертый месяц работы. Открытие так потрясло парикмахера Селиванову, что она прорыдала полночи, предчувствуя одинокую жизнь по колено в остриженных волосах.

Но, невзирая на душевную травму, утром на работу Наташа поехала, ибо была девушкой ответственной и дисциплинированной. Прокомпостировав талончик, она печально созерцала беспросветный будничный день в окне троллейбуса… Как вдруг троллейбус дернулся сильнее обычного, Наташа не удержалась на ногах и рухнула в объятия кареглазого брюнета. Это стало началом большой и чистой любви.

Окрыленная счастьем и страстью, парикмахер Селиванова создавала шедевры на головах посетителей «Элегии», к ней даже стали записываться в очередь.

Когда же кареглазый принц по имени Тимур перевез в квартиру Наташи свои нехитрые пожитки, ей захотелось постричь весь мир, причем совершенно бесплатно.

Сказка закончилась неожиданно и скверно. Однажды Наташа упросила любимого зайти за нею после работы, уж больно хотелось утереть нос всем мымрам и показать, что и у нее, Наташи Селивановой, есть большое женское счастье. И надо ж было такому случиться, что Ирка из дамского зала опознала в принце собственного мужа, сбежавшего из дома полгода назад и бросившего ее с двумя детьми. Скандал разразился страшный. Наташе было предъявлено множество совершенно несправедливых обвинений. Тимура, из принца моментально превратившегося в побитого щенка, за шкирку вернули в семью, а с Наташей перестал разговаривать весь женский коллектив салона. В довершении ко всем несчастьям, Наташа выяснила, что беременна, а сроки аборта уже вышли. Она отправилась в аптеку и купила двадцать тюбиков донормила, а в ларьке у дома – бутылку коньяка.

После пары рюмок ее охватило чувство гнева и большой-пребольшой ненависти и к коварному Тимуру и к его скандальной жене. Ненависть была такой сильной, что Наташа выпила еще рюмку и передумала травиться. Ей не хотелось уходить из жизни, не отомстив за свою испорченную судьбу.

Между четвертой и пятой рюмками, в дверь позвонили. Надеясь, что коварный соблазнитель вернулся, Наташа бросилась в прихожую и распахнула дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе и мокром от дождя плаще.

Эпизод 12 Ник Бутылкин и Петюня

Ник Бутылкин являлся бас гитаристом, а так же лидером молодежной рок-группы с очень модным и актуальным названием «Перхоть». Репетировали будущие звезды эстрады в маленьком помещении ДК, на самой окраине Москвы. Добираться домой солисту и четырем музыкантом было очень и очень далеко, поэтому зачастую они оставались ночевать в комнатке, гордо именуемой «студией». После репетиций (а иногда и во время) происходила неотъемлемая часть творческого процесса: молодые музыканты напивались до такого состояния, что не могли отличить гитары от барабана.

Ник считался первым красавцем группы, имел длинные черные волосы, мерзкий характер и отсутствующий взгляд. Будучи уверенным в том, что именно такой взгляд неотразимо действует на женский пол, Ник не замечал, что он сам со стороны выглядит слегка невменяемо.

Группа процветала почти год и успела трижды поменять весь состав. Неизменным оставался только Ник со своим характером и взглядом. Музыканты были не в состоянии долго выносить общение с Бутылкиным, потому и третий состав был на грани развала, в чем Ник винил кого угодно, разумеется, кроме себя. Гитарист он был отменный, голос имел сильный, но слишком уж манерный. Когда Ник начинал петь, сразу становилось ясно, что рот открыл законченный нарцисс, но Бутылкин никак не мог перестать так сильно себя обожать. Не мог и не хотел. Из-за его пения тяжелое роковое направление группы становилось нелепым и даже карикатурным, что сильно бесило остальных, но бороться с Ником было бесполезно. Он моментально срывался на истеричный визг и указывал бунтарю на дверь в самой грубой форме, на которую только был способен. А способно молодое дарование было на многое. Даже на то, чтобы жениться в восемнадцать лет на тетке, старше его в три раза, зато богатой.

Наконец Ник умудрился довести до белого каления даже самого безропотного и бессловесного члена коллектива – клавишника Петюню, стойко выносившего все безобразные выходки, необоснованные придирки и просто оскорбления лидера в течении четырех месяцев, что само по себе являлось рекордом.

Но однажды Петюня не выдержал. Невзирая на маленький рост, хлипкое телосложение и полное отсутствие бойцовских качеств, он дважды съездил не ожидавшему ничего подобного Бутылкину по портрету и выскочил из студии, дрожа от ярости. В хилой груди Петюни проснулся зверь. Куря сигарету за сигаретой, он кружил в скверике ДК, и пытался придти в себя, а уязвленный в самое сердце Бутылкин, скрежетал красивыми белыми зубами и обдумывал кровавую месть. Не желая попасть под горячую руку (или ногу) взрывоопасного лидера, остальные члены коллектива благоразумно разбежались по домам, оставив Ника метаться по студии в одиночестве.

Выпив полбутылки водки, он озверел окончательно и разбил ни в чем не повинный инструмент Петюни, являвшийся личной собственностью клавишника. Когда же он взял лезвие и направился к кожаной куртке Петюни, в дверь постучали.

– Кто?! – взревел Ник, распахивая дверь. На пороге стоял высокий мужчина в шляпе со слегка провисшими полями и черном мокром от дождя плаще.

– Чего надо?!

– Мне необходимо поговорить с вами, – сказал незнакомец приятным тихим голосом.

– Я занят! – Бутылкин хотел было дверь захлопнуть, но мужчина придержал ее рукой с длинными желтыми ногтями.

– Это очень важно, – мягко, но твердо сказал он и добавил: – для вас.

Ник буркнул нечто невразумительное и посторонился, пропуская незнакомца.

Петюня, тем временем, продолжал кружить по скверу. Еще ни разу в жизни он не был на грани такого взрыва и отчетливо осознавал: вот сейчас, именно сейчас он способен на убийство. Внезапно, за его спиной раздались шаги. Петюня обернулся и увидел, что к нему, не торопясь, идет высокий мужчина в черном плаще.

Эпизод Zero Илюша по прозвищу «Скунс»

Илюша Сидоркин был нежным болезненным подростком, голубоглазым и бледным. Белокурые кудрявые волосы Илюши и пухлые губы уголками вниз, придавали ему сходство с чахоточным ангелом. Родители так сильно любили и оберегали Илюшу, что он их постепенно возненавидел. Всех, включая бабушку, дедушку и тетю по материнской линии. Причем возненавидел так сильно и глубоко, что любвеобильным родственникам и в голову придти не могло, что за чувства таятся в худом, полупрозрачном Илюше.

Будучи объектом бесконечных насмешек в школе, во дворе и обладателем унизительной клички «Скунс», Сидоркин долго думал над тем, как же реально изменить свою жизнь. Причем изменить коренным образом, быстро, раз и навсегда. Мысленно Илюша воображал себя сильным, могущественным человеком, которого боятся, от которого зависят всегда и во всем. Но стоило Илюше увидеть свое отражение в зеркале, как все иллюзии разлетались стаей мошкары.

Однажды Сидоркину пришла на ум отчаянная мысль – стать черным магом и всех прижать к ногтю. Эта идея поразила Илюшу своей простотой и правильностью, у мальчика весь день было хорошее настроение и он незамедлительно отправился в книжный магазин. Накупив столько литературы, сколько смог унести, Илюша приволок книги домой и заперся в своей комнате. С великим усердием принялся отрок штудировать пособия по оккультным наукам, безнадежно увязая в знаках, цифрах и терминах. Но желание каким угодно способом обрести силу и власть над окружающими помогали ему разбираться в магических премудростях.

Фантазия пятнадцатилетнего колдуна-самоучки рисовала ослепительные, грандиозные картины, в которых Илюша был красив, умен, мог перемещать взглядом предметы, летать, гипнотизировать преподавателей и одноклассников, а так же насылать порчу, голод, мор и саранчу. Эти фантазии скрашивали безрадостные дни и ночи Сидоркина, постепенно он добрался и до Альбины, красавицы из параллельного класса. В воображении Илюши не он, а она украдкой вздыхала и тенью бродила вслед за предметом своего обожания…

Любвеобильные родители понятия не имели, чем занимается их обожаемое чадо сутки напролет, на все вопросы Илюша неизменно отвечал: «Читаю».

Через пару месяцев в голубых глазах Илюши появился лихорадочный, немного диковатый блеск, а его маму впервые вызвали в школу, где поинтересовались, почему Сидоркин систематически не делает домашних заданий и так много прогуливает? Мама Сидоркина была возмущена до глубины души поведением учителей, грудью встала на защиту сына, поставила их в известность, что Илюша будущий академик и ушла, громко хлопнув дверью.

Дома мама все-таки попробовала поговорить с сыном, но тот буркнул что-то невразумительное и перенес телефонный аппарат в свою комнату. Илюше нужен был наставник, человек, способный дать гораздо больше написанного в дешевых книжках. По газете бесплатных объявлений Сидоркин принялся обзванивать различных чародеев, магистров, колдунов и напрашиваться к ним в ученики. В большинстве случаев ему сразу отказывали, остальные же заламывали такую сумму, которую Илюша не смог бы беспрепятственно выпросить у родителей, не объяснив толком, на что собирается ее потратить. И Сидоркин решил, что перебьется без наставника.

Одним из несомненных достоинств Илюши была хорошая память, поэтому магические знания отложились в голове доморощенного колдуна быстро. Пару раз он попытался применить их на практике – на своих родителях, но домочадцы оказались не чувствительны к воздействию потусторонних сил, болеть и умирать не собирались.

Пару дней Сидоркин ходил подавленный, потом решил поставить опыт над соседом по лестничной площадке. Старался отрок изо всех сил, все делал строго по инструкции: с подливанием на коврик заговоренной воды и подсыпанием земли с кладбища. Было ли это простым совпадением или у юного мага действительно получилось, но через пару дней сосед попал в автомобильную катастрофу и только чудом остался жив. Илюша возликовал и бросился в ближайший книжный магазин пополнять свою библиотеку. Он больше не сомневался в том, что впереди у него долгая и славная жизнь.

Эпизод Zero Интернет-стриптизерша Лилу

Лилу, или Лене Герасимовой только-только исполнилось восемнадцать. Она была природной блондинкой, зеленоглазой, стройной, длинноногой и непроходимо глупой. Но, надо отдать девушке должное, она прекрасно понимала, что уровень ее интеллекта оставляет желать лучшего, что само по себе было большим прогрессом. Еще Лене повезло с братом, работал он в сфере бизнеса, человеком был обеспеченным, сестру любил и гордился ее внешностью. Средств на сестренку Вадик не жалел. Наделенная только одним богатством – красивым телом, Лена львиную долю времени проводила на дискотеках в ночных клубах, в надежде подцепить крутого парня. Но зачастую крутые и обеспеченные парни приходили со своими крутыми и обеспеченными подругами, зорко охранявшими своих возлюбленных от искательниц счастья вроде Лены.

Она не отчаивалась, характер у девушки был легкий, веселый, грустить она практически не умела, а в жизни боялась четырех вещей: растолстеть, тараканов, сексуальных маньяков и что брат может стать безработным. Дружила Лена с тремя такими же дискотечными завсегдатайками, с Маринкой-Мышкой, с Длинной Ингой и Иркой Безбашенной – безнадежной фанаткой Киркорова.

Однажды, отплясав под очередной хит вечера, девушки вернулись за свой столик и принялись поглощать баночные коктейли, как вдруг к ним подошел симпатичный молодой мужчина в строгом дорогом костюме. Мужчина был в белой рубашке, распространял обаяние, запах «Фаренгейта» и представился Валерой. Долго тянуть и ходить вокруг да около Валера не стал и доходчиво объяснил суть дела. Он работал в новой отрасли развлечений – стриптиз по Интернету и занимался набором девушек, имеющих красивую фигуру и хоть немного умеющих двигаться.

Понаблюдав за Леной и Маринкой, он решил, что как раз они очень даже подходят. Девушки, никогда ранее не слышавшие о стриптизе по Интернету, внимали симпатичному Валере, раскрыв рты. Все оказалось очень просто. Фирма, представителем которой являлся Валера, работала только с иностранными клиентами. Желающий переводил деньги – двести долларов в час на указанный счет, и мог получать удовольствие. Все, что требовалось от девушки, так это медленно и по возможности красиво раздеться под музыку перед видеокамерой за четыреста баксов в месяц. Маринка-Мышка сразу отказалась, сказав, что родители убьют, если узнают. Лена подумала, что ее родителям совершенно ни к чему знать, чем она будет заниматься, и согласилась. Тем более, Валера раз двадцать повторил, что девушки ничем не рискуют, клиента они видеть не будут, потрогать он их не сможет.

На следующий день Лена поехала по указанному на визитке адресу. Офис фирмы располагался в гостинице «Космос». Поднявшись на нужный этаж и постучав в нужную дверь, Лена попала в распростертые объятия приветливой, ни на минуту не закрывающей рта моложавой брюнетки. Через десять минут общения с нею у Лены пошла кругом голова, она подписала контракт, составленный на английском языке и брюнетка занесла ее в компьютер, как «Лилу».

Не давая Лене опомниться, тараторка повезла ее в квартиру, где девушке предстояло работать. Квартира оказалась большой, хоть и однокомнатной, хорошо обставленной, с компьютером и видеокамерой на штативе. Платяной шкаф в комнате был забит разнообразными тряпками и нижним бельем. Лилу переоделась и под «Энигму» попробовала станцевать. Для первого раза получилось хорошо, девушка была довольна не меньше брюнетки. Лена понятия не имела, что именно написано в контракте внизу маленькими буквами и с чем ей придется совмещать стриптиз по Интернету. Она была счастлива, четыреста долларов огромные деньги за то, чтобы просто раздеться перед камерой.

Эпизод 13 Повар китайского ресторана Джон

Джон был двухметровым негром и ненавидел китайскую кухню, но после двух лет напрасных поисков работы в Москве, схватился за первый попавшийся реальный шанс. Вообще-то, вариантов было три: мужчиной по вызову, натурщиком или поваром. Причем последнее ему предложил китаец, рожденный в России, Василий. Познакомились они случайно, в баре, Василий пил пиво, Джон – водку на последние деньги, которые дала ему его девушка, перед тем, как уйти к другому «шоколадному» со стабильным денежным доходом.

Сначала интерес к себе Василия Джон воспринимал как гомосексуальный, потом понял, что маленький желтый Василий испытывает нечто вроде благоговейного трепета перед огромным черным Джоном. Василий работал менеджером в небольшом китайском ресторане и каким-то образом уговорил хозяина, своего родственника, взять Джона на работу.

Готовить новоиспеченный повар не умел совершенно, и Василию пришлось изрядно попотеть, прежде чем Джон научился отличать сельдерей от петрушки. Джон старался изо всех сил, потому что ни натурщиком, ни мужчиной по вызову быть не хотелось, а возвращаться в далекое нищее селение под жарким африканским солнцем, откуда выбрался с таким трудом, не хотелось и подавно.

Наконец, Василий счел, что Джон вполне может приступать к работе, хотя бы помощником повара. Джон страшно волновался, потел и старался ничего не упустить. Среди маленьких китайских поваров он выглядел черным Голиафом, трудно было вообразить более несуразное зрелище. Хозяин это понимал, но в свою очередь не мог отказать своему единственному племяннику Василию, посему всячески старался, чтобы посетители не видели этого повара. Как на зло, Джон так и норовил вылезти к публике.

Ресторан предоставлял своим клиентам такую услугу, как доставка заказов на дом и хозяин решил задействовать часть рабочего дня Джона иначе и стал отправлять его по адресам, дабы он пореже мелькал в ресторане. Джону было все равно – торчать на кухне или ездить с коробками, главное, чтобы платили. На небольшой «ГАЗели» с надписью: «Горячая китайская еда», Джон развозил заказы по адресам и неизменно натыкался на кривые улыбки и недоуменные лица заказчиков. Постепенно это стало сильно раздражать чернокожего гиганта.

Однажды он привез заказ коротко стриженному недорослю, который, увидев Джона разоржался и спросил: «А ты чё, китаец, что ли?» Подружка недоросля хохотала в два раза громче, Джон не выдержал, нахамил клиенту, надел коробку с заказом ему на голову и уехал. Остановившись у первого попавшегося бара, Джон напился и стал проклинать себя за несдержанность, понимая, что наверняка потерял работу и сильно подвел Василия.

Пожалуй, впервые в жизни нагрузившись до бесконтрольного состояния, Джон сел за руль «ГАЗели» и почти сразу же врезался в частное такси с тремя пассажирами.

Протрезвел он уже в больнице. К счастью водитель такси и пассажиры остались живы и даже не пострадали. До суда дело решили не доводить в том случае, если Джон оплатит ремонт машины и каждому выплатит компенсацию за моральный ущерб. Джон лежал на больничной койке, рассматривал потолок и мечтал умереть, но врачи его настырно спасали. Когда жизнь и здоровье были уже вне опасности, к Джону пришел странный посетитель ужасной наружности. Джону было так гадко на душе, что внешний вид посетителя не произвел на него особого впечатления, он был уверен, что пришли требовать деньги и воззрился на урода с черной тоской во взгляде. Придерживая наброшенный на плечи белый халат, посетитель присел на край стула рядом с кроватью Джона и сказал приятным тихим голосом:

– Как вы себя чувствуете?

Джон ответил честно, как на духу.

– Я могу вам помочь, – улыбнулся посетитель, показывая широкие зубы, – в некотором роде.

Эпизод 14 Петр Павлович Зиновьев

Петр Павлович всю жизнь проработал машинистом электропоездов московского метрополитена. Работу свою не то чтобы любил безумно, скорее привык, да так привык, что и не представлял себе иного занятия. Семьянином был примерным, носил усы и с теплотой думал о предстоящей через пару лет пенсии. Старшая дочь прилежно училась на экономиста, сын заканчивал школу, жена – дородная уютная крашеная блондинка, проработавшая честным бухгалтером двадцать лет, отменно пекла пироги и готовила курицу с картошкой. Кошка Маруська исправно приносила котят и не портила мебель, цветы на подоконниках не вяли и расцветали регулярно, а окна в доме обязательно мыли два раза в год.

После смены Петр Павлович ехал на вахтенном автобусе домой, поднимался на третий этаж, открывал дверь и тихо, чтобы не перебудить всю семью, разувался и шел на кухню. Там, на столе, под светом настольной лампы всегда ждал укутанный полотенцем горячий ужин. Петр Павлович ужинал, выкуривал в форточку одну или две «Явы» и отправлялся спать под теплый бок уютной супруги. Петр Павлович закрывал глаза и проваливался в свой постоянный, непрекращающийся кошмар…

Петру было двадцать три года, когда под его поезд бросился первый человек. Этот мужчина в костюме, распахнутом пальто, с дипломатом в руке стоял на самом краю платформы, а потом вдруг взял и шагнул вперед. Петр сначала ничего не понял, услышал только глухой удар и машинально резко затормозил. В вагонах попадали пассажиры, а люди на платформе все что-то кричали. Как Петр вышел из кабины, он помнил весьма смутно, перед глазами все расплывалось. Впереди, на вагоне была кровь, на рельсах кровь, валялся раскрытый дипломат, а рядом рука. Мужская рука, отрезанная по локоть, конвульсивно подергивалась. Петра долго рвало, кто-то протягивал ему початую бутылку водки, кто-то пытался бить по щекам, чтобы привести в чувство…

Придти в чувство он так и не смог. Никогда больше. Почему в голову его не посетила мысль просто уволиться с работы, Петр не знал. Не пришла и все.

Долгое время он находился в постоянном нервном напряжении, в ушах всё звучал глухой удар. Когда поезд выезжал из тоннеля и приближался к платформе, перед глазами Петра темнело, по вискам мельтешил пот. Мысленно он умолял пассажиров не делать страшных, непоправимых вещей в метро, даже желал всем, всем до единого здоровья, счастья и благополучия, мечтал, чтобы никому не хотелось покончить с собой на рельсах.

Прошло месяца полтора, все было в порядке и напряжение постепенно отпустило Петра. Ему стало казаться, будто его мысленные просьбы были услышаны пассажирами. Именно пассажирами, потому что в Бога Петр не верил.

Второй человек попал под поезд случайно. Это был студент, выпивший после сдачи сессии. Вместе с однокурсниками он стоял почти у самого края платформы. Дурачился, оступился и упал. Поезд был метрах в трех, пьяный студент не сразу сообразил, что случилось. Люди на платформе опять кричали и протягивали руки. Петр не успел затормозить.

После этого он больше не мог ездить в метрополитене как пассажир, он пользовался только наземным транспортом. Семья не знала, что твориться в душе Петра Зиновьева, он не рассказывал домочадцам об этих трагедиях.

За долгие годы работы в метро, таких случаев в практике Петра Павловича было девятнадцать. Он чувствовал, что однажды не выдержит и сломается…

И это произошло. Причем «слом» Петра Павловича странным образом совпал со знакомством машиниста с высоким уродливым мужчиной в мокром от дождя плаще.

Эпизод 15 Бизнесмен Георгий Бабубыкин

Свою карьеру бизнесмена Георгий Семенович Бабубыкин начинал в составе люберецкой группировки в восемьдесят третьем году и имел прозвище «Озон». Несмотря на бычью наружность, Георгий обладал хорошими мозгами и трезвым рассудком. Насмотревшись на то, как заканчивают свою «творческую деятельность» большинство его соратников, Озон всерьез призадумался о своей судьбе.

Пару дней он просто сидел дома, смотрел в окно и почесывал бритый затылок. Перед задумчивыми серыми глазами Озона проплывали четкие и не совсем приятные картинки из жизни окружающей среды и Озон окончательно утвердился в мысли – идти надо в легальный бизнес, иначе судьба не сложится, жизнь долго не продлится.

Через пару недель Озон бесследно исчез с лица земли и из Люберец и на свет возник Жора Бабубыкин. Связей у бывшего Озона было достаточно, а вот у Жоры не так много. Но Жоре очень уж хотелось много денег, причем честным… ну, относительно честным путем, потому что в реальную возможность получать большой стабильный доход в России и при этом не преступать законов, Георгий не верил и не поверил бы никогда. «Копни любого, – поговаривал он, – любого богатея с честными глазами и наружу вылезет, с чего он начинал».

Планов и идей у него было предостаточно, упорства и упрямства еще больше. Взяв в компаньоны старого, еще школьного приятеля Стаса Лопухина, за три года Георгий сколотил фирму, под названием «Крыша». Специализировалась фирма на строительстве частных коттеджей под ключ. Как Георгий сумел прозреть повальный бум, прямо-таки манию нуворишей возводить кирпичных монстров на подмосковных пустырях, известно только Георгию. Его фирме сопутствовала несомненная удача, заказы сыпались, как из рога изобилия, «Крыша» расширялась, создавала филиалы, нанимала хороших дизайнеров и архитекторов, хотя продолжала использовать дешевую рабочую силу приезжих, в основном из Молдавии и Украины.

Параллельно со строительством уродов по проектам богатых, полностью лишенных вкуса и чувства меры, заказчиков, «Крыша» занималась еще и деревянными коттеджами, созданными талантливыми архитекторами. Такие сказочно красивые, полностью отделанные дома, стоили под час гораздо дороже кирпичных неуклюжин с окнами-бойницами.

Недюжинный талант Георгия и верные помощники держали фирму на плаву, проводя через такие рифы и мели, на которых гибло множество с виду непотопляемых «титаников».

Почувствовав, что добился в этой жизни всего, чего хотел, Георгий решил немного расслабиться. Два месяца он «гудел» почти по всем элитным ресторанам Москвы, а когда протрезвел, выяснил, что каким-то образом умудрился жениться на собственной секретарше. Георгий Семенович был так поражен, что зарекся пить раз и навсегда. Секретарша отвечала всем мировым стандартам красоты, была умна и моложе Георгия Бабубыкина на десять лет, посему владелец «Крыши» решил с разводом не спешить.

Счастье Георгия Семеновича длилось еще год, за это время он совершенно потерял голову от любви к своей супруге Аллочке.

Золотые замки рухнули в тот момент, когда компаньон и школьный друг Стасик Лопухин, за рюмочкой коньяка на даче Георгия, поведал, что Жора практически банкрот. Пять лет долгого и упорного труда понадобилось Лопухину на то, чтобы выбить почву из-под ног Георгия и подмять фирму под себя, не без помощи Аллочки и своих людей в совете директоров. Памятуя о том, что они все-таки друзья, Стас предложил договориться полюбовно. Взбешенный Георгий собрался было свернуть шею Лопухину, но тот предусмотрительно извлек пистолет и, дав на раздумье Бабубыкину один день, благополучно отчалил вместе с Аллочкой.

Георгий сидел на веранде, пил коньяк, слушал, как вокруг шумят сосны и плакал в первый раз в жизни…

– Извините, – неожиданно раздался чей-то приятный тихий голос. Георгий поднял голову и с изумлением воззрился на незнакомого мужчину в шляпе и мокром от дождя плаще, неизвестно как прошедшего на закрытую территорию.

– Вы как сюда попали? – Бабубыкин закурил, пытаясь успокоиться и начать соображать.

– Это не важно, – по слегка изменившемуся тону незнакомца, Жора понял, что тот улыбается, – мне необходимо переговорить с вами по очень, очень важному вопросу. Важному для вас.

Эпизод 16 Алкоголик Сидоркин

Никто толком не знал, как зовут Сидоркина, собутыльники звали его просто Сидор. Излюбленное место посиделок Сидора и компании была солнечная завалинка за одним из гаражей, с видом на угол овощного магазина. Как правило, на ящик, накрытый газеткой, раскладывался нехитрый закусь, выставлялась чекушка, или поллитровка и велась неспешная беседа о проблемах мировых.

Это утро ничем не отличалось от остальных – солнечное, весеннее. Вся компания была в сборе, не хватало только Сидора.

– Запаздывает, чего-то, – Коля в зеленом стареньком свитере деловито вскрыл пол-литра.

– А вон он, – показал худым небритым подбородком на тропинку Василий, которого собутыльники в шутку называли «Теркиным». Действительно, к гаражу спешил Сидор. Лицо его было бледным и испуганным.

– Здоров, Сидор, – приветствовали его товарищи.

– Здорово, – он присел на свободный ящик и перевел дух. – Что я расскажу, не поверите!

– Валяй, – Коля налил полстакана и пододвинул Сидору.

– Сегодня мне было откровение!

– У нас у всех по утрам откровение, – кивнул Василий, затягиваясь беломориной, – до первого стакана такие откровения, святым не снилось…

– Я не про то, – отмахнулся Сидор, – я про настоящее! Про видение!

– И чего ж тебе привиделось? – усмехнулся Коля.

– Сейчас расскажу, – Сидор залпом выпил и занюхал корочкой черного хлеба. – Значит так… открылось мне, что в Москве страшный человек объявился… то есть он и не человек вовсе, – Сидор тоскливо посмотрел на стену гаража, подбирая слова. – С виду мужик огромного роста, на лицо уродлив, а голос… голос очень красивый. Только это не мужик…

– Баба, что ль? – хохотнул Василий.

– Вроде духа он, вроде призрака, – развел руками Сидор, – сами жители его и породили. Загнил наш город, совсем из-за людей своих загнил, вот и стал плодить чудовищ. Приходит оно ко всем подряд, во всех концах Москвы может оказываться одновременно, особо тех навещает, кто в отчаянии или ненавидит кого… – Сидор закурил и продолжил. – Приходит он и, вроде как помощь предлагает, а помощь страшная: на убийство человека толкает, да и человек тот тоже уже не жилец, как придет к нему урод этот, так считай, не жилец… Да, а на голове у мужика шляпа! Сам он в плаще ходит, вроде как от дождя мокром. Только не от дождя, от слез на нем вода. К любому может явиться, в любую дверь постучать может и все, конец человечку.

– Ну, Сидор, ты даешь, – покачал головой Коля и разлил по стаканам водку. – Крепко тебя видать с утра забрало.

– Эх! – махнул рукой Сидор. – Говорю вам, видение мне было! Про страшного мужика, что к любому придти может… вот… вот… – взгляд Сидора устремился на дорожку, а глаза округлились. – Вот и к нам идет.

Василий с Колей обернулись. По дорожке неторопливо шел высокий мужчина в шляпе и длинном черном плаще.

– И наш час настал, – прошептал Сидор.

Мужчина подошел и молча замер в двух шагах от ящиков.

– Ну, что ж, – Сидор проглотил ком, застрявший в горле, взял стакан и протянул незнакомцу трясущейся рукой. – Будешь водочки, сердешный?

9 апреля 2000.

Оглавление

Часть первая

  Эпизод 1 Петрушевич и сыновья

  Эпизод Zеrо Лидия Семеновна Швах

  Эпизод Zеrо Лёвушка и Заинька

  Эпизод Zеrо Алевтина Николаевна Муарова

  Эпизод 2 Семен Федорович Линец

  Эпизод 3 Вениамин Передреев

  Эпизод 4 Баба Настя

  Эпизод Zеrо Питбультерьер Расист

  Эпизод 5 Влюбленный Левенщук

  Эпизод 6 Студент Литинститута Жорж Пупырышкин

  Эпизод 7 Художник – аферист Тряпкин

  Эпизод 8 Двойник Пушкина

Часть вторая

  Эпизод 9 Стоматолог Батя

  Эпизод 10 Продавец фруктов Соломон

  Эпизод 11 Парикмахер Селиванова

  Эпизод 12 Ник Бутылкин и Петюня

  Эпизод Zero Илюша по прозвищу «Скунс»

  Эпизод Zero Интернет-стриптизерша Лилу

  Эпизод 13 Повар китайского ресторана Джон

  Эпизод 14 Петр Павлович Зиновьев

  Эпизод 15 Бизнесмен Георгий Бабубыкин

  Эпизод 16 Алкоголик Сидоркин

Реклама на сайте