«Мясо»

Елена Нестерина МЯСО

Сегодня мальчик N был дома один. В морозильной камере холодильника ждали его окорочка бройлерных кур, которые мальчик N сам выбрал и купил в гастрономе.

Окорочка размораживались долго, и мальчик N вылил на них несколько чайников крутого кипятка. Только поздним вечером мальчику N удалось помыть их и приготовиться жарить. Толстые куриные ноги плохо помещались в сковородку, и ему пришлось сломать их в нескольких местах, разрубив кости острым топориком. Мальчик N любил окорочка, и весёлый треск раздавался по кухне, когда он разламывал мокрые куриные суставы. Лихо отхватил мальчик N топориком и выбросил в мусор попавшиеся на некоторых окороках курьи попки, потому что из каждой торчало по пню, а мальчик N не любил куриный запах. Кожу он вообще не ел, а потому оторвал от мяса без особого сожаления.

Окорочка сжарились быстро. Перемазавшись обильным жиром, мальчик N наелся: тщательно прожевав, обкусал всё мясо, сгрыз косточки, ловко достал языком и высосал костные мозги. Запил всё это вкусной газировкой.

Наступила ночь. С удовольствием лёг спать мальчик N, вычистив перед этим из зубов остатки мяса щёткой с искусственным синим ворсом.

Спал, мальчик N уже спал тихим прозрачным сном, когда большие настенные часы вдруг стали тикать так громко, словно кто-то снял их и положил ему прямо на ухо. Мальчик N, казалось, проснулся, но глаз пока не открывал.

Вот стук начал стихать, как будто часы отнесли подальше. Но вскоре они опять приблизились и тяжело забили мальчику N по ушам. Когда они удалились снова, мальчик N протянул руку, взял со стола электронный будильник и быстро нажал на кнопку. Загорелся экран, и его зелёные цифры показали 33:33. Мальчик N перевернул будильник кверху ногами, потряс, но время не изменилось. Теперь цифры даже подмигивали в такт большим часам, которые как зависли над головой мальчика N, так и тикали ему по ушам, не переставая.

Мальчик N накрылся с головой одеялом и нырнул себе в ноги. Высунув голову наружу, он понял, что стук часов удалился на особенно большое расстояние.

Зато в окно заглянула луна. Совершенно круглая и яркая, она вдруг с тревогой стала засматривать мальчику N за спину. В некотором испуге он обернулся, но ничего особенного не заметил. Снова посмотрел на луну. «О-о-о-о-о!» — казалось, пела теперь луна, сложив губы в кружочек. Её плотный серебряный свет протянулся через всю комнату, и только благодаря ему увидел вдруг мальчик N на полу небольшую куриную косточку. На ней было ещё много мяса. «Как я мог — уронил и забыл!» — подумал мальчик N, шагнул, чтобы подобрать её, споткнулся о серебряную полосу лунного света, упал, но косточку всё же поднял.

И вдруг комната начала наполняться чем-то живым и беспокойным. Мальчик N вскочил и хотел немедленно зажечь свет, но какое-то тело, тёплое и жирненькое, упало ему на руку. Рука выгнулась, чуть не переломившись в суставе, мальчик N вскрикнул и упал на кровать. Мягкие пушистые комки тут же принялись на него напрыгивать.

— Зайцы! — мальчик N сумел их рассмотреть.

— Нет! Нет! — залопотали зайцы, продолжая напрыгивать. — Мы не зайцы!

— А кто вы? Что вы?

— Мы шуба!

— Шуба?

— Шуба, шуба! Померяй нас, померяй!

Наконец, зайцы запрыгнули на него, но в шубу не превратились. Только висели гроздьями и держались как могли.

— Да вы чего, отцепитесь! — мальчик N пытался смахнуть их краем одеяла, потому что зайцы больно щипались и царапались.

Но зайцы держались крепко.

— Терпи, — по очереди говорили они, — мы-то терпели.

— Что терпели?

— Мученья. Это ваши ведь постарались, шубу сшили.

— Кто — наши?

— Родственники! — зайцы все одновременно больно дёрнули по мальчику N задними лапками. — С нас живых шкурки содрали, чтобы шуба дольше носилась. Думаешь, приятно?

— Конечно, нет…

— Вот теперь носи нас.

Мальчик N не хотел такую шубу. Он встрепенулся, но напрасно.

— А знаешь, мы все кто? — из кучи, копошащейся и клубящейся в темноте, возник прямо перед глазами мальчика N то ли козёл, то ли баран.

— Кто?

В это время луна перевернулась через голову, а на месте козла-барана очутился северный медведь.

— Мы — животные, загубленные всем твоим родом от седьмого колена. заявил он. — Вот так-то.

В ужасе мальчик N прижал к лицу одного из зайцев.

Квартира была наполнена до отказа. Визг, вой, клацанье зубов, стук копыт и возня слышались и за входной дверью. Кто-то немилосердно скрёбся под ней.

— За что вы ко мне пришли-то?

— А ты что, мяса никогда не ел?

— Ел…

— То-то.

Хлопнул мальчику N по уху коровий хвост, и он почувствовал, что стал видеть лучше.

По мебели ползли жуки и червяки, на которых семь поколений его предков когда-то наступили, и не заметили. Мухи, комары, пчёлы и овода концентрированными роями носились в воздухе, лягушки, которых переехали телегами и машинами, то и дело падали на мальчика N с разных сторон. Животные дикие и домашние, звери и птицы толкались и давили друг друга, визжали, кусались. Каждый норовил поближе подобраться к мальчику N.

Рыбы открыли все краны в квартире, но по полу плавать не стали, чтобы животные не затоптали их. Рыбы косяками ходили под потолком, и вода, текущая из кранов, сопровождала их. Рыбы тоже говорили всё, что им вздумается.

Распластавшись по стене, мальчик N погибал под натиском толпы, которая всё прибывала.

— За что? — повторил он, задыхаясь.

— Мы на тебе отыграемся!

— За всех моих предков от седьмого колена? — отшвыривая от лица барсука, которого он сам никогда в жизни не пробовал есть, спросил мальчик N. — И всё? А что, до седьмого колена у меня предков не было? Или за давностью лет вы их простили?

— Не простили! — крикнули слаженным хором крысы и мыши, пойманные в мышеловки и потравленные не одним поколением его родственников.

— За тех уже на другом отыгрались. — заявил индюк и принялся своим носом тыкаться мальчику N под коленку, чесаться и пихаться.

Мальчик N дрожал. Никто не мог сказать ему, что нужно делать. Долго, очень долго пробирался он от кровати к кухне. По пути попадались ему куры с одной ногой, целые рыбы и животные, половинки, куски и дольки. «Остальное съели не мои предки, а чьи-то чужие!» — догадался мальчик N.

Мясо давило его, загубленная живность подбиралась со всех сторон, и даже белый попугай упрямо лез ему за пазуху.

«Куда ты, дурак! Не ври, ты же несъедобный! — бормотал мальчик N, пытаясь вытащить его из-под майки. — А если и съели тебя, то, небось, по уважительной причине…»

Мальчик N добрался до топора, пинком отшвырнул лису, что карабкалась по его ноге, и крикнул:

— Уходите! Что вы ко мне пристали! Уходите! А то я…

— А что ты нам сделаешь? — спросил с кухонного стола благородный олень.

— Убью! — мальчик N изо всех сил махнул топором.

— Мы больше не умираем! Хватит! — крикнул молодой поросёнок, сквозь которого прошёл топорик, не причинив поросёнку никакого вреда.

Мальчик N махал топором снова и снова. Но животные только смеялись. И даже в самом начале их визита мальчику N не было так страшно.

— Я вас не боюсь! Вы не настоящие! Вас нет! — кричал мальчик N и рубил топориком для мяса во все стороны, стараясь попадать по головам.

Но всё было напрасно.

— Ах, мы не настоящие! — и бывшее мясо бросилось кусать и топтать мальчика N.

Оно давило друг друга, потому что места было мало. И больно было по-настоящему, мальчик N кричал и отпихивался.

— Верю! — вдруг сообразил он.

Не сразу, но кусание и давка остановились. Затихли все звуки, и животная масса копошилась совершенно бесшумно.

— Так-то лучше. — услышал мальчик N голос, похожий на колокольный.

Он сразу понял, что произнести это не мог кто-то ни из ближних, ни из дальних слоёв мяса, наполнившего его квартиру.

Но вновь стало так тихо, точно тишина проваливалась куда-то, сама и не зная, куда.

— Что такое? Это что? — крикнул мальчик N, испугавшись, что он и сам разучился говорить.

— Это я. Ничто.

Этого мальчик N не хотел. Животные беззвучно, но точно так же больно давили на него со всех сторон, не давая пошевелиться.

— Нет уж, давай, ты чем-нибудь будешь! Или кем-нибудь! — попросил он. — А то как-то я так не могу…

— Не хочу, мальчик. Мне так мало. — услышал он в ответ.

— Ну а с кем я говорю-то? Или хотя бы побудь то чем-нибудь одним, то другим. Чтоб я видел, с кем общаюсь. — мальчик N решил если не прояснить себе то, что происходит, так хоть потянуть время.

— Я и так всё сразу.

— То есть, например, и океан, и рыбка в нём?

— Да.

— И сейчас?

— Конечно.

— А вот и врёшь! — радостно крикнул мальчик N, оттаскивая от себя за шею наглого гуся, чьи перья из хвоста затыкали ему рот. — Ты же сейчас говоришь. Значит, ты кто-то один из этих всех. Одним ведь голосом говоришь, а не всеми сразу.

— Нет, я ничего не говорю. Это только ты слушаешь. А вокруг всё тихо.

— А зачем?

— Такая жизнь.

Квартира мальчика N находилась на втором этаже. Услышав слово «жизнь», мальчик N понял, что жить он хочет больше, чем понимать, что сейчас происходит. С большим трудом продираясь в толщах зверей и птиц, заполнивших уже квартиру от самого пола до потолка, он медленно начал двигаться к балконной двери.

«Вот врун несчастный! — подумал мальчик N про это ничто. — Если оно всё сразу, то, значит, оно и я в том числе. А оно не понимает, что я сбежать собираюсь. Раз молчит. И в моих мозгах оно не читает.»

Как долго продолжался путь, мальчик N определить не мог. Но это отняло у него все силы. От майки осталось только вытянутое колечко ворота — всё изорвали лапы и когти. Улица была уже близко. Близко спасение.

«А растения?! — в ужасе подумал вдруг мальчик N. — Как они ко всему моему роду относятся?! Ведь ели же мы… А они ж и на улице не отстанут!»

— Конечно, нет. — услышал мальчик N. — Огурцы ел? Булки с изюмом? А как насчёт пищевых витаминных добавок из водорослей? Ветки рвал? Цветы дарил?

— И за всё за это жизнь мне мстить будет?

— Что — мстить? — голос стал даже добродушным. — Пришло время меняться местами. Хочешь, ты начнёшь с того, что все цветы тебя понюхают?

— Зачем?

— Но ведь нюхали же их семь поколений твоих…

— Понял, понял! Сейчас решу.

— А заодно вспомни ещё, например, сыр, яичницу и неорганические продукты питания.

— Это какие?

— Хотя бы соль.

— О-ой… — собрав все силы, мальчик N выскочил на балкон. Что там с него прыгать-то! Второй этаж.

Луна светила откуда-то с самой земли, словно пряталась за кустами легковая машина, подсвечивала себе одной фарой и подсматривала. И в её свете увидел мальчик N, что под балконом стоит слон.

А в раскрытую дверь повалили звери, птицы, рыбы и куски.

— Слон! Тебя что, тоже наши съели?! — крикнул мальчик N.

— Нет, я сам по себе тут стою. — ответил слон и открыл рот, положив хобот себе на спину.

Вихрем закружились в воздухе съеденные когда-то живые существа. А там ведь дело и до растений дойдёт… Мальчик N не знал, чем им всем помочь.

Зажмурив глаза, он прыгнул в слона.

И сразу почувствовал, что в слоне он начал растворяться. Медленная слоновья кислота спокойно обсасывала его.

«Неужели она растворит даже мои мозги и кости? — подумал мальчик N. И трусы, и неорганическое кольцо в пупке?»

— Конечно. — раздался голос в недрах слона.

— Но я же хочу жить! Я же молодой! — вскрикнул мальчик N, но вспомнил молодого поросёнка и затих.

И подумал только о том, что скоро ему будет уже нечем думать.

— Хочешь жить — будешь.

— Правда?

— А будешь жить вечно?

— Буду!

— Живи.

Мальчик N вдруг понял, что слон начал растворяться вместе с ним. Они растекались, заполняя пространство. Только вот какое, мальчик N видеть не мог. И ему это не нравилось.

— Эй, ты, которое всё! Ты ведь и слон сейчас тоже?

— Да.

— Так зачем же ты сам себя растворяешь?

— Да что мне?..

— А я как же?

— А ты теперь вместе со мной — всё.

Мальчик N смог испугаться.

— Ну зачем же я — всё? — как ему показалось, забулькал мальчик N. — Я так не хочу. Я сам по себе. Я думаю, что…

— Э-э, нет. Это я сейчас твоими мозгами что хочу, то и думаю.

— Не надо, я сам! — теперь казалось, что по растворённому слону и мальчику N прошла пугливая волна.

Мальчик N замолчал; как мог, задумался. Долго. Но за всё это время не появилось ни одной мысли.

— Что, понятно стало? — подумалось ему наконец. — Ну, расслабься и выбирай. Ты же знаешь, сколько всего вокруг много. А ты? Как ты можешь мириться с тем, что ты — это только что-то одно? Да ещё так, какое-то… Сидишь тут, кости грызёшь.

— Я мыслю!

— Да ладно! Давай-ка, выбирай, что ты сейчас будешь? Времени у тебя бесконечно сколько.

— Можно, я на волю-то хоть посмотрю?

— На какую?

— На небо.

— Смотри.

Растворяемый слон открыл пасть, и пока он её не захлопнул, мальчик N увидел луну. Неровные тёмные и светлые облака закрывали её, и не сразу можно было понять, где же луна на небе. А в том месте, где она должна была быть, из-за облаков виднелось лишь яркое свечение — как будто там, за ними, только что произошёл взрыв. Но луна стала уноситься всё дальше и дальше. Вот она отдалилась так сильно, что стала совсем маленькой.

«Как же? Куда же? — подумалось мальчику N. — Ведь луна же должна быть…»

— Луна ничего никому не должна.

— Понимаю.

Сразу забыв про луну, мальчик N вместе со слоном почувствовал, что растворяться ему слишком мягко. Хотелось чего-то существенного, жёсткого и острого.

Весь раствор заметался. Мягкое было такое замечательное. Но ведь и жёсткое…

— Всё. Понял. А за что это мне так повезло?

— Всем повезёт.

— И что я мясо ел — не считается?

— Уже нет. Теперь живи. Ну что?

— Всё я решил. Времени у меня, значит, бесконечно.

— А то.

— Бесконечно, значит, много. Тогда я хочу весь песок — речной, морской, из карьеров — весь, какой есть, мылом намылить. Я хочу быть и песком, и мылом. Зачем — не знаю. Но очень хочется.

— Мылься, сколько влезет.

В мыльном растворе опустился мальчик N на землю. И понял, что не ошибся. Он был мылом и песком. Мылом всегда одной температуры, а песком везде разной. Мальчик N намылил все пески Африканских пустынь, песок в детских песочницах и в лотках для кошек, на пляжах Чилийского побережья и в строительных баках. С наслаждением мылил он песок на самом дне Чукотского моря — ледяной и крупный. Холодом морских глубин хватало его за бока (если у мыльной пены и песка эти бока были).

Мальчик N — песок и мыло, заходился от счастья. Он не думал. Он залегал и мылил.

— Будешь, мальчик, думать про тех, кто сейчас оказался в намыленных песках?

— Давай.

Мальчик N подумал. Неспеша. Подумал и быстро — про всех сразу. И затем стал ими — всеми сразу. Ел, пил, мёрз, лежал мёртвым и захлёбывался одновременно.

Он побывал даже песком на коврах и половиках своей квартиры. Тем песком, который приносили обычно домой на ботинках. Аккуратно, песчинку к песчинке намылил у себя дома мальчик N, да так и оставил. Пусть мыльное всё побудет. Вот удивятся.

В ковре была своя жизнь. Когда мальчик N это увидел, то понял, что теперь он хочет именно туда.

В ковре жили пухопероеды. Весело катались они друг на друге, ели и пили, умирали целыми селениями, если на них ступала нога человека. Жизнь у них быстро возрождалась. Пухопероеды любили размножаться. Мальчик тоже размножился. Было его много, а теперь стало ещё больше.

Потом мальчик N стал царём пухопероедов, жил без особого почёта в складке ковра, ел пыль, жевал пух. Смерч пылесоса уничтожил как-то большую часть его населения, тогда мальчик N стал всеми пухопероедами сразу, обиделся и ушёл жить в старые шерстяные тапочки. Объявил войну молям и победил. Его человеческая семья решила, что в этом ей помог дихлофос. И ошиблась.

А потом мальчик N решил быть луной — чтоб сколько хочешь отсвечивать, прятаться и об небо тереться.

И что — пожалуйста. Ему ничто не мешало. Мальчик N не спешил наиграться во всё, а потом стать тем, чего ещё не было. Его вечность его радовала. Он чувствовал эту вечность, но никак не мог стать тем, чего не было ещё никогда, как ни старался.

Всё решилось само собой.

— Ну, все наигрались? — в один из моментов вечности услышал вдруг мальчик N. И не знал, что ответить.

А и не пришлось ничего отвечать. В один момент вдруг все, кто когда-нибудь кого-нибудь ел, начали расщепляться на молекулы. Разлагались удавы, медведи, цветы «Венерин башмачок», обезьяны и люди, конечно, — даже те, которые умерли много тысяч лет назад. Вместе с ними таяли, расходясь на составляющие их молекулы, те, кто ел их самих, уже мёртвых — могильные черви, опарыши, жуки-падальщики. Динозавры, рыбы латимерии, археоптериксы, лягушки, пингвины, дельфины, хомячихи, с испугу проглотившие своих только что рождённых хомячат, — даже если они жили в самые доисторические времена, возникли сейчас из похоронившей и давно переработавшей их в себе земли и поднялись в воздух. Облачка молекул менялись местами, словно искали друг друга. А они и правда искали — части едоков, съеденных другими едоками, собирались в одно целое.

В воздухе плавали, покачиваясь, огромные заводы, гильотины и газовые камеры. Попали сюда и овцы, всю жизнь уничтожавшие траву, попали слоны, перетоптавшие живой мелочи без числа, заглотившие её с питательными вениками и убившие тяжёлыми хлопками ушей. Досталось и бактериям, которые ели друг друга. Они разлагались на молекулы легко, охотно и очень быстро.

Одновременно с бывшим и настоящим населением планеты расползался на отдельные частички мальчик N, и не по своей воле.

Над Землёй навис сплошной туман из всех, кто распадался на молекулы. Их было мириады — бессчётное множество живых существ, начиная от самых первых, которые завелись на планете и принялись чем-то питаться.

А под туманным молекулярным облаком, на поверхности земли, по полям, лесам и морям метались все те, кто за свой век не лишил жизни ни один живой организм: ни зёрнышка не склевал, из которого мог колосок вырасти, ни жареную курью ногу не съел, ни планктона с морской поверхности не схлебнул. В основном это были младенцы, колибри и бабочки. Оставшись одни, младенцы всех живых существ принялись беспокоиться. Младенцы прошлых времён грозили вот-вот умереть по второму разу. Птенцы, погибшие до того, как в их распахнутые клювики родители успели затолкать первого червяка, ростки хищных цветов, не успевшие сцапать ни одну козявку, а вместе с ними те, кто всю жизнь лакомился пыльцой, нектаром и воздухом. Мелкие кровопийцы тучами сновали вместе с ними. Все они были косвенно виноваты в смерти других — и кто только маминым молочком питался (ведь для этого мама если не убила кого-то, то съела точно), и кто всю пыльцу на цветке слопал, а другим не оставил.

И медленно, образовав нижний слой молекулярного облака, почти невиноватые тоже начали растворяться. На поверхности земли остались только вода без живности и неорганика. Все остальные её обитатели оказались убийцами.

Мальчик N раскладывался на составляющие его молекулы по соседству с роем пухопероедов, женой египетского фараона и её мумией. Вернее, жена и мумия были почти одно и то же. Но правда брала своё, и молекулы боролись за то, кто улетучится вместе с составными частями бальзамов и бинтов, а кто останется с женой фараона как с человеком и выветрится уже на следующем витке разложения.

Мальчик N боялся невзначай смешаться с ними, но ничего не мог поделать и лишь ощущал, как тысячами уносятся от него в разные стороны молекулы, бывшие когда-то обычной едой. Мальчик N всю свою жизнь ел, от этого рос его организм. А теперь он уменьшался; всё, чем он был, улетучивалось из него. Остатками мозгов мальчик N смог подумать: «Эх, почему же меня-то никто не съел? Вот если бы поймал кто и слопал! Ведь, наверно, сейчас для пострадавших основная раздача-то и начнётся!»

Растворяясь, и не так, как в слоне, а теперь, кажется, уже навсегда, мальчик N очень хотел остаться жить. Как угодно, чтобы только быть чем-то и осознавать это. Он напрягся и попытался почувствовать себя хотя бы жиринкой в колбасе небесного гастронома. С тоской вспоминая, как хорошо было в прежнем мире, с едой и мясом, мальчик разложился окончательно и скромным облачком завис среди прочих.

И когда с лица земли поднялись, образовали третий слой и разошлись на составные элементы сумки, чашки, антенны, льды, полезные ископаемые и луна, между всеми слоями пронеслась вдруг по небу какая-то птица с тряпицей, кажется, курица. Пронеслась, махнула тряпкой раз, другой, третий — и вдруг закружило и взболтало все слои. Изрядно перемешались все те, кто в них был — и на землю упало такое, что никакими словами не смог бы описать ни мальчик N, ни кто-нибудь другой. В этой новой жизни было по части от всех хоть ничтожной, но части. Был и мальчик N, который со всеми перемешался. Он был теперь новой жизнью.

И эта новая жизнь теперь уже не будет никогда ни перед кем виновата. Без боли и смерти это не трудно.