«Бриллиантовый зеленый»

Николай Горнов Бриллиантовый зеленый

На самом деде его зовут Сергей, но всем он представляется как Светозар. Вы его легко узнаете. Это я вам гарантирую. Всегда розовощекий, робкий, улыбающийся смущенно, он придвигается левым боком, зажимает собеседника в самый дальний угол, откуда уж совсем никак не вырваться, украдкой протягивает руку и говорит, понизив голос до заговорщицкого шепота:

– Очень приятно. Зовите меня Светозар. Я занимаюсь прикладной уфоистикой.

Самые начитанные тут же нервно переспрашивают:

– Уфологией?

– Нет-нет, – сразу начинает протестовать Светозар. – Уфология – это псевдонаука, как справедливо отмечает Комиссия по борьбе с фальсификацией научных исследований при президиуме Российской академии наук. Я же являюсь специалистом в области уфоистики. Причем именно в части ее прикладного использования.

А после крепкого и сухого рукопожатия он обязательно оглянется, словно проверяя, не подслушивал ли кто этот разговор, имеющий, как минимум, среднюю степень секретности.

Любую секретность Светозар обожает. А ко всему обыденному, не имеющему никакого смысла для специалистов по засекречиванию, относится с откровенным презрением. Вещей, предметов и явлений, не любимых и даже ненавидимых Светозаром, столь большое количество, что их бесполезно даже пытаться перечислить. Почему-то особо сильные приступы раздражительности вызывают у него официальные источники информации. Ему совершенно не важно, в каком виде они существуют – в форме единичного пресс-релиза, вырвавшегося из темных глубин органов власти, или в виде массовой газеты, – он одинаково ненавидит их все.

Но еще более странной мне всегда казалась нелюбовь Светозара к трамваям.

– Почему мы не можем поехать на трамвае, он же пустой? – бывало, удивлялся я, когда замерзал на пустой зимней остановке в окружении неработающих примороженных фонарей.

Но Светозар в ответ только хмурился. А если снисходил до пояснений, то они всегда были предельно краткими:

– Потому что он красный. Ты что, сам не видишь?

А когда я, закипая от раздражения, все же пытался выяснить, что изменилось бы, будь трамвай, например, зеленого цвета, он вообще замолкал. Либо говорил с усмешкой: мол, зеленых трамваев не бывает в природе, поэтому такие предположения лишены всякого смысла.

И в этом с ним трудно не согласиться. Зеленых трамваев мне не доводилось видеть в нашем относительно большом городе ни разу…

Разными оттенками серой секретности Светозар тщательно раскрашивает и свою личную жизнь. На все вопросы о трудовой деятельности он либо отвечает невпопад, либо отделывается ничего не значащим набором слов типа: «Моя работа носит системный и многозадачный характер». Не любит Светозар и расспросов о личной жизни. Семейное положение всегда характеризует одной и той же фразой, отточенной до остроты бритвы: «Женат и любим!». К себе в гости никого и никогда не приглашает. Мне понадобилось несколько лет знакомства (дружба – это слишком пафосное слово), чтобы я смог узнать, где он вообще живет. А до этого все наши многочисленные встречи происходили у меня дома или на ничейной территории.

Зато сведениями о детстве Светозар делится охотно, явно гордясь своим статусом коренного петербуржца. Обычно он говорит, что родился первого октября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Купчине, в спальном районе города Ленинграда, в семье вузовских преподавателей. Отец его был намного старше матери, всю жизнь отработал в Ленинградском технологическом институте, защитил там докторскую диссертацию, получил звание профессора и после пятидесятилетнего юбилея возглавил кафедру. Мать при жизни отца преподавала в нескольких высших учебных заведениях Ленинграда русскую литературу второй половины XIX века, а перед пенсией, когда уже осталась одна, работала экскурсоводом.

Особо терпеливым Светозар может сообщить, что дом его детства стоит восьмым по счету на улице, названной именем венгерского революционера Белы Куна. А если он в особо приподнятом настроении, то обязательно добавит, что по материнской линии связан пуповиной с городом Алексеевка Белгородской области, где проживали в доисторические времена его дед и бабка, а сейчас обитают какие-то троюродные племянники и племянницы по фамилии Шаповаловы.

На улице Белы Куна, по уверению Светозара, прошли все его школьные и студенческие годы. Мне он однажды признался, что в детстве и юности был нелюдим, друзьями обзаводился трудно, поэтому, мол, много читал, особенно классиков (с такой мамой не читать Чехова и Достоевского невозможно), а потом нашел себе отдушину в спорте и рок-музыке. Поступив без особых проблем на исторический факультет Ленинградского университета, зауважал «Блэк Саббат», «Лед Зеппелин», «Эй-си Ди-си», «Джудаст Прист», а культовый «Дип Пепл» полюбил так, что к пятому курсу ухитрился собрать все их альбомы, отстегивая портовым спекулянтам бешеные по тем временам деньги – от пятидесяти до семидесяти рублей за один лейбл.

Как он зарабатывал деньги – история умалчивает. Видимо, помогало еще одно студенческое увлечение – фотография. К тому же он немного занимался спортом (греблей, волейболом и легкой атлетикой), но никаких достижений в этой сфере за собой не числит, поскольку в те годы почти все занимались чем-нибудь. Лично мне, рожденному не на окраине Питера, а в самом центре Среднего Урала, эти немногочисленные автобиографические экзерсисы опостылели быстро, я скачал с сайта Кремля биографию третьего президента России, ткнул Светозара носом в блеклую распечатку и очень вежливо поинтересовался: не знаком ли он, случаем, со своим земляком?

– Нет, не знаком, – со вздохом ответил Светозар, глядя мне куда-то в левое ухо.

– Ну а почему? – не отступал я. – Вроде бы вы ровесники, выросли в соседних домах, учились, видимо, в одной школе, читали тех же писателей, слушали одинаковую музыку и даже девичьи фамилии ваших матерей созвучны – Шапошникова и Шаповалова. И как же тебе ни разу не удалось встретиться с юным Димой Медведевым?

– Сам удивляюсь, – смутился Светозар. Потом дернулся, как от удара током, привычно огляделся по сторонам, приблизил потрескавшиеся от мороза губы к моему уху, понизил голос до шепота и жарко пробормотал: – Хочешь верь, хочешь нет. Как хочешь, в общем. Я сам только недавно… Тогда-то меня и торкнуло. Провел, в общем, расследование, а потом увлекся и с исторических наук полностью на уфоистику переключился. Только ты никому. Лады? Еще как бы рано. В смысле, есть некоторые пробелы в моей стройной теории. Но ты, считай, молодец – первый фишку просёк.

– Могила! – торопливо поклялся я, опасаясь, что пересказ неизвестной мне теории займет не один час, а к тому времени перестанет ходить общественный транспорт. И тогда первую половину ночи мне придется, как обычно, утихомиривать Светозара, укладывая его на раскладушку, которая с трудом помещается в кухне, а вторую половину – препираться по этому поводу с женой.

* * *

Вообще, своих теорий у Светозара всегда много. Любых. На все случаи жизни. Он фонтанирует своими теориями, скажем прямо, без остановки. Как-то, помнится, ввязался в диспут на сайте патриотов-почвенников, пропагандирующих имперский образ жизни, и буквально на моих глазах родил теорию о том, что человека по фамилии Сталин не существовало в природе. Просто большевики-агрегаторы трансформировали под собственные нужды традиционные верования славянских кузнецов с целью претворения в жизнь технологического рывка и развития сталелитейной промышленности. Когда правительству кремлевских мечтателей в огромных количествах требовалась высококачественная броневая сталь для производства танков, превосходящих английские и германские образцы бронетехники, очень вовремя подвернулся подходящий вариант эпонимического мифа.

В ответ на возмущенные отклики Светозар соорудил двумя пальцами на клавиатуре моего потрепанного ноутбука гору наукообразных подробностей. Мол, богоподобных персонажей, эпонимов, которым поклонялись и приписывали разные достижения, имели не только славянские, но и другие варварские племена. Мифическим героем был и Ромул, которому приписывают основание города Рима, и Чех – прародитель чешского народа. И если проследить генезис сталинизма (культа Сталина), то окажется, что большевики ничего оригинального не придумали, а банально стырили отовсюду понемногу.

Черты античных богов (Зевса, Гефеста, Марса) в образе Сталина не увидит только тупой. В человеческих жертвоприношениях, позже названных «сталинскими репрессиями», усматривается прямая параллель с культом ацтекского бога войны Вицлипуцли, который тоже неустанно сражался с Тьмой, и ему требовались новые силы, чтобы продержаться следующий пятидесятидвухлетний цикл. Кроме того, уместна параллель и с шумерами, ведь главным храмом Сталина была ступенчатая пирамида – зиккурат, выстроенная на Красной площади и официально исполнявшая роль центра империи. А мифологическая созидательность славянского божества – Сталин строил города, фабрики, заводы, поднимал сельское хозяйство – роднит его с Прометеем, который, как известно, принес людям огонь и обучил их ремеслам…

Кончилась дискуссия тем, что у моего ноутбука рухнула система, похоронив под собой жесткий диск. Приятель, промышлявший некогда сисадминингом, клялся, что это простое совпадение, но я склоняюсь к версии трояна, заброшенного почвенниками непосредственно в мой почтовый ящик. Хорошо еще, что в историческую роль русского народа Светозар встревал редко. В основном ему хватало достижений современной астрофизики и космологии. В ранней молодости Светозар где-то прочел о значительном количестве научных открытий в этой сфере, сделанных почти случайно, и навсегда проникся идеями детерменизма, согласно которым шанс оставить свой след в истории есть у любого дилетанта.

Как минимум двадцать раз мне пришлось выслушать от Светозара нравоучительную историю про детектор GEO-600, на котором физики семь лет ловили гравитационные волны, создаваемые сверхмассивными космическими объектами, и все эти семь лет боролись со странным фоновым шумом необъяснимой природы в диапазоне от трех тысяч до полутора тысяч герц. А когда они потеряли всяческое терпение и собрались уже свой прибор зачехлить, вовремя подоспела гипотеза американца Крейга Хогана из Национальной лаборатории имени Ферми, заявившего на весь белый свет, что фоновый шум – это вовсе не паразит, мешающий прогрессу, а самый важный результат семилетнего эксперимента, прямое доказательство гипотезы голографического строения Вселенной.

Вообще-то основные положения голографического принципа были сформулированы относительно давно. К ним приложил руку знаменитый квантовый физик Дэвид Джозеф Бом, который считается соратником Эйнштейна. Именно Бом предположил, что наш мир устроен как голограмма, то есть даже самый малый пространственно-временной фрагмент содержит в себе весь порядок Вселенной. Бом уверял, что все индивидуумы взаимосвязаны не в результате непосредственного влияния, которое они могут оказывать друг на друга, а в силу того, что все они подвержены влиянию общих фундаментальных законов. Но широкую известность голографический принцип получил после публикаций работ Нобелевского лауреата по физике Герарда т'Хоофта. Голландец задумался над чем-то вроде энтропии черных дыр, а потом почему-то решил, что Вселенная на самом деле дискретна и представляет собой совокупность пространственно-временных гранул, являясь трехмерной границей четырехмерного пространства.

Я не знаток боковых трендов астрофизики, поэтому вынужден опираться на знания, полученные от Светозара, а он считает, что здесь уместна аналогия с обычным растровым изображением. Издалека любая растровая картинка выглядит сплошной, а вблизи рассыпается на мелкие точки. И этот господин Хоган прославился именно тем, что подсчитал размеры растровых точек, из которых состоит, по его мнению, пространство-время. А потом выдвинул предположение, что фоновый шум, который все время фиксировался детекторами GEO-600, является на самом деле флуктуациями на границах этих квантов пространства-времени.

Легко представить, как мне надоели все эти гранулы и кванты, если я даже с теорией Большого Взрыва не до конца разобрался, но остановить Светозара не менее трудно, чем десятитонный дорожный каток, летящий под горку. Когда он рассказывает свои поучительные истории, в глазах у него светится такая неприкрытая гордость за науку, словно он сам сидел все семь лет возле детектора GEO-600, а дорогостоящий прибор приобрел на последние сбережения и поставил на своем дачном участке, где любой здравомыслящий человек стал бы выращивать картошку или помидоры.

Долго вдохновляла Светозара и гипотеза об инфляционной вселенной. Говоря шершавым языком плаката, видимая нами Вселенная, согласно этой гипотезе, вовсе не бесконечна, а является лишь одним из множества других миров, существующих в каком-то гораздо большем по размеру и многомерном Нечто. Представить себе это Нечто, наполненное некоей густой «пеной», где буквально каждый пузырек – это чья-то уникальная вселенная, мне всегда было трудно, но Светозару идея жизни в «пузырьке» нравилась одно время безумно. Он часто и подолгу всматривался в звездное небо, рассуждал о том, какой микроскопической, жалкой и нелепой выглядит человеческая жизнь с точки зрения Природы, и строил планы, как однажды придумает нечто такое, от чего весь ученый мир захлопает в ладоши или замрет от удивления.

Как-то Светозар даже примчался ко мне ранним утром, хрипло дыша, словно за ним гналась вражеская конница, чтобы с порога заявить о своем очередном гениальном прозрении.

– У этих «пузырей» должна быть бурная история взаимодействий, – объявил он гордо. – «Пузыри» обязательно должны сталкиваться между собой. А если они сталкиваются, то в результате их столкновения должны оставаться следы. Представляешь, какие это будут космические синяки?

– И что? – равнодушно поинтересовался я, кутаясь в домашний халат и украдкой борясь с зевотой. – Слушай, сейчас семь часов утра. В такую рань я даже завтракать не стал бы, а тем более не стану слушать твои космические откровения.

– Дастишфантастиш! – искренне расстроился Светозар. – Но вообще-то ты прав. Извини. Я всю ночь не спал, так сильно думал, что голова чуть не взорвалась. А поделиться было не с кем. Еле дождался, когда автобусы начнут ходить. Хочешь, на колени встану? Тогда ты меня простишь?

Кающийся Светозар – зрелище в наших широтах столь же экзотическое, как и кающаяся Мария Магдалина в исполнении Эль Греко, поэтому не простить Светозара было бы с моей стороны полным свинством. Я только скривился для порядка и пробормотал:

– Ты это… потише в свой бубен бей, а то жена еще спит…

Мне тогда даже в голову не могло прийти, что очень похожая гипотеза через пару лет заинтересует ученых с высокими степенями, и они на деньги налогоплательщиков сразу бросятся ее проверять. И обнаружат, кстати, что реликтовое излучение, считавшееся, в принципе, хаотичным и однородным, на самом деле таковым не является. А группа австралийских астрофизиков пойдет еще дальше. Австралийцы введут снимки, полученные с американского космического зонда WMAP, в специальную программу, которая должна выявлять аномалии в распределении микроволнового излучения, и эта программа обнаружит сразу несколько странных образований, похожих на кольца. Физики тут же объявят, что эти кольцевые паттерны не могли возникнуть иначе, чем в результате столкновения нашей Вселенной с другими вселенными.

Конечно, мнения астрофизиков сразу разойдутся. Небольшую часть этого немногочисленного научного сообщества новое открытие порадует. Но большинство скажет, что кольцевые паттерны – обман зрения. Мол, на карте реликтового излучения, как и на любой другой замысловатой картинке, можно при желании увидеть хоть лик Бога, хоть изображение дьявола с рогами. Но австралийские физики тоже не сдадутся без боя и заявят, что аномалии распределения температуры на карте реликтового излучения нашлись программным способом, без вмешательства человека, следовательно, они существуют объективно. Потом все договорятся подождать снимков микроволнового фона с более высоким разрешением от космического аппарата «Планк», чтобы провести новый эксперимент. Но если кольцевые паттерны обнаружатся опять, то окажется, что над Светозаром я потешался напрасно.

* * *

Как ни странно, но темы, представлявшие для Светозара профессиональный интерес, мы почти не затрагивали. Я и сейчас не могу взять в толк, чем уфоистика принципиально отличается от уфологии. Если трактовать оба термина буквально, то особой разницы между ними как бы и нет. Уфоистика – это «совокупность явлений неопознанных объектов». Уфология – «учение» о них же. Но по этому поводу Светозар со мной спорить не хотел. Только смотрел с неприкрытой грустью, как на младшего брата по разуму. Правда, однажды все же взялся меня просветить. Так я впервые оказался на заседании городского отделения Всемирного уфологического общества, которое использовало в своих целях планетарий в бывшем Дворце пионеров, переименованном в годы первоначального накопления капитала в Дом детского творчества.

– Тебе точно все это интересно? – в последний раз сурово поинтересовался Светозар.

Я кивнул. Главное в таких случаях было не улыбаться. А тактику тотальной серьезности в общении со Светозаром я к тому времени уже освоил на отлично.

– Постарайся не открывать рот, – предупредил Светозар. – Как зайдем, так и начинай сразу молчать. Даже если смертельно захочется отлить. Эти уфологи – народ совершенно непредсказуемый…

Народ под куполом планетария действительно собрался весьма пестрый. И хотя заметной невооруженным глазом непредсказуемости я не приметил, тем не менее послушно присел на последний ряд скрипучих стульев и постарался затеряться, используя в целях маскировки складки местности и широкую спину брюнетки средних лет в битой молью лисьей горжетке. На председательском месте восседал мужчина по фамилии Жуков, одетый в изумрудно-зеленую рубашку и желтый вязаный жилет. На вид ему было слегка за пятьдесят. Светозару он точно не обрадовался. Но коротко кивнул, выпучив глаза.

– Вижу, что уже все собрались, – произнес Жуков тихо, но весомо. – Перед тем как начать, я должен сказать несколько слов об истории создания моей книги «Оглянись – они рядом». История эта, прямо скажем, трагическая. Несколько лет назад по воле случая я познакомился с профессиональным уфологом Сергеем, сотрудником весьма известного журнала. Не стану называть его фамилию, многие из вас, думаю, читали его статьи, в которых содержится масса поразительных фактов и выводов. Скажу только, что Сергею было уже давно за сорок, он побывал во многих загадочных местах, в том числе на Урале, Байкале, Алтае, Мадагаскаре, остове Пасхи, при этом на меня он произвел впечатление человека эрудированного и вменяемого. Как и любой журналист, владеющий сенсационным материалом, Сергей не мог не писать свои статьи и не выступать с докладами по уфологии, хотя и имел, по его словам, массу неприятностей из-за своей профессиональной деятельности…

Жукова никто не перебивал, хотя общий смысл его долгого вступления легко сводился к одной банальной мысли, что все неприятности уфологов связаны вовсе не с преследованиями со стороны властей или каких-то секретных спецслужб, а с препятствиями, которые прогрессивному человечеству чинят сами внеземные гости, не желающие распространения достоверной информации о себе. Всякие там мифы и легенды Древней Греции – пожалуйста. Летающие тарелки, лемуры, этруски, атланты, Шамбала, Бермудский треугольник – сколько угодно. А правду говорить – ни-ни. Ни под каким соусом. Потому как достоверная информация вынуждает пришельцев вносить коррективы в свои эксперименты, и не в меру любопытного журналиста, например, могут по этой причине даже устранить физически.

Нет, наши инопланетные гости вовсе не изверги, они сначала предупреждают, затем, если не помогли предупреждения, пугают. Ну а карают только в исключительных случаях. Только если не смогли взять на испуг. Сергея, мол, и предупреждали не раз, и пугали. Поэтому он мог поведать какие-то факты кулуарно – это не возбранялось, но не выступал со своими гипотезами публично и не публиковал их в средствах массовой информации. В итоге Сергей все равно погиб. При обстоятельствах, понятно, загадочных и не до конца выясненных…

– Размышляя о его странной и очень неожиданной смерти, я до сих пор ощущаю определенный дискомфорт, – как бы нехотя признался Жуков. – И тогда я осознал: нельзя оставлять людей один на один с неведомой силой. Нужно разделить ответственность на всех. Или хотя бы сделать такую попытку. С этой целью я и создал свою книгу. Я не знаю, насколько реален риск. Быть может, мои гипотезы лишь позабавят пришельцев, и тогда мы с вами, уважаемые коллеги, будем в полной безопасности. Но если я хоть немного приблизился к раскрытию их тайны, тогда в опасности и я, и вы, поскольку сейчас вы прослушаете мой доклад и тоже овладеете запретной информацией. Поэтому предупреждаю сразу: если кто-то боится, пусть уходит сейчас, потому что инопланетяне узнают о нашем собрании обязательно. Как? Ответ на этот вопрос прост. Среди нас – здесь и сейчас – наверняка присутствуют их эмиссары. По крайней мере, один эмиссар – это точно…

После этих слов несколько человек из первого ряда обернулись и зашарили обжигающими взглядами по задним рядам стульев. Мне почему-то не захотелось взваливать на себя неподъемное бремя инопланетного эмиссара, и я невольно пригнулся еще ниже.

– В самом деле, где же им быть еще, этим эмиссарам, как не здесь, на заседании нашего отделения Всемирного уфологического общества? – продолжил председатель после короткой паузы. – Ведь именно здесь и генерируются самые сумасшедшие идеи. Как знать, может, одна из них окажется верной…

Жуков вещал еще полтора часа, изображая из себя скромного пророка, но ничего нового так и не добавил. Даже наоборот. К концу заседания я так заскучал, что все его гипотезы в одно мгновение журавлиным клином вылетели из моей головы. Я хотел уже только одного – выбраться из-под купола планетария на свежий воздух.

– Теперь-то ты понял? – хмыкнул Светозар.

– Что именно? – осторожно уточнил я.

– Как что? – удивился Светозар. – Ты же сам хотел узнать, чем уфология отличается от уфоистики…

Мне искренне не хотелось расстраивать Светозара, и я промолчал.

– Шутишь? – забеспокоился он. – Уфологи – они же деревянные, как солдаты Урфина Джуса. Только и умеют, что языками работать. Собираются на своих собраниях и болтают, болтают без конца и без смысла, как анонимные алкоголики. Ждут гору, которая родит им мышь. А уфоистика – это наука. Со всеми этими индукциями-дедукциями, анализом-синтезом…

Я закивал, но как-то, видимо, неубедительно, чем расстроил Светозара окончательно. И единственный раз за все годы нашего знакомства я увидел Светозара расстроенным не на шутку. Всю дорогу, пока мы возвращались пешком через центр, он размахивал руками и вываливал на меня какие-то малопонятные факты и причины, из-за которых долгие годы не утихают споры между различными школами исследователей внеземных объектов, рассказывал о принципах фиксации свидетельских показаний, возмущался по поводу слишком большого количества типов и подтипов летательных аппаратов.

– Проблема в том, что на сегодняшний день они наличествуют в любых формах и цветах радуги – летающие кубы, треугольники, шестиугольники, конусы, сферы, объекты, напоминающие гигантских металлических насекомых и медуз. Фактически есть уже все, – кипел Светозар. – Есть объекты с колесами, крыльями, антеннами, куполами, иллюминаторами и без оных, есть транспортные средства с колесами и без, есть вертолеты, самолеты, встречаются даже гигантские сигары со множеством иллюминаторов, извергающие из хвоста огонь, и летающие тарелки. Не имеем мы только одного – базовой модели инопланетного транспортного средства, которое бы регулярно появлялось в разные годы в разных местах. И это подталкивает нас к двум неизбежным выводам: либо все свидетели откровенно врут, либо существует некая сверхцивилизация, способная создавать не поддающееся никакой систематизации количество разнообразных машин и механизмов…

– И к какому выводу склоняешься ты? – поинтересовался я, когда Светозар ненадолго затих.

– Ну уж! – фыркнул он. – Первый выбирают чиновники. Второй – уфологи. Моя задача, как истинного ученого, – третий путь. Похоже, все описанные «твердые» объекты – это лишь приманка. В смысле, временная трансмогрификация. А все реально встречавшиеся землянам объекты внеземного происхождения – они аморфны. Я вообще не удивлюсь, если когда-нибудь мы узнаем, что они еще и живые. Мне кажется, это ключ…

– От чего? – заинтересовался я, тогда еще не знавший таких слов, как «трансмогрификация». – Извини, твою последнюю мысль я не совсем понял…

– А-а, забудь, – рассмеялся Светозар. – Заболтал я тебя, как настоящий уфолог…

На этом мы тогда и расстались. А следующая моя встреча с уфологами произошла уже без Светозара.

* * *

Проверку по факту исчезновения Светозара органы внутренних дел провели как-то быстро и небрежно. С участковым уполномоченным Терещенко, подписавшим постановление об отказе от возбуждения уголовного дела, мне довелось встретиться только раз. Вернее дважды, но когда мы с ним топтались у квартиры Светозара, ожидая пока слесарь из управляющей компании взломает замок, поговорить нам не удалось. А спустя неделю участковый сам пришел ко мне домой. Кажется, это было в субботу. Майор Терещенко был предельно вежлив и отказался пройти даже в кухню. Попросил у жены табурет и расположился в прихожей.

– Вы знали, что ваш э-э-э…

– Друг, – подсказал я.

– Да, конечно, друг. Вы знали, что он был уволен из органов по ранению?

Не дождавшись ответа, участковый стал что-то быстро записывать, пристроив пачку бумаги на своей виниловой папке цвета гнилых оливок.

Я прокашлялся, чтобы хоть как-то скрыть свое удивление.

– В смысле?

– В смысле трудился в Федеральной службе охраны. Почти десять лет. А вы что, об этом не знали?

– Нет, не знал, – еще больше удивился я. – Даже не догадывался…

– А о том, что ваш друг состоит на учете в психоневрологическом диспансере, вы тоже не догадывались?

Я оглянулся, пытаясь понять, слышит ли наш разговор моя жена, и перешел в наступление сам:

– А какое, собственно, это имеет отношение к факту его исчезновения?

– Косвенное, – вынужден был согласиться майор Терещенко, продолжая что-то быстро записывать. – Вы знали кого-то из его близких родственников? Можете сказать, где они проживают?

– Что вы там все время пишете? – не выдержал я. – Мы еще и поговорить не успели, а у вас целый роман получился.

– Не обращайте внимания, – отмахнулся участковый. – Продолжайте. Мне нужно знать все. Где вы познакомились со своим другом, когда, при каких обстоятельствах, о чем говорили, часто ли виделись, не имел ли он привычки отлучаться из дома надолго, не предупредив ни соседей, ни вас?

Я хмыкнул.

– Емкий у вас вопрос…

– А вы вспоминайте частями, – успокоил участковый. – Не спешите. У меня лично время есть. Главное, в час уложиться…

В принципе, за этот час я поведал майору Терещенко почти все, что смог. И о нашем первом знакомстве со Светозаром, и о наших долгих спорах, и о его поездках по стране. Светозар действительно уезжал часто. Бывало, что и надолго. Причем в дорогу его мог позвать совершенно непонятный мне повод. Он мог месяцами спокойно изучать в интернете подробные рассказы многочисленных контактеров о встречах с внеземными объектами по всей нашей необъятной стране, а мог сразу собраться, разглядев в разделе «Курьезы» короткое и совершенно безобидное объявление типа: «Вчера в поселке Мусорный Бредятинского района Новочебоксарской области видели НЛО. Почти половина поселка наблюдала его рано утром, когда выгоняла коров. Светящийся шар несколько минут висел над недостроенным кафе «Полюшко-поле», потом поднялся в небо и исчез в восточном направлении. Кого интересуют подробности – пишите, спрашивайте, я отвечу».

В некоторых поездках Светозар задерживался на месяц. В иных – на пару месяцев. Рекорд он поставил в Республике Тыва, на самой границе с Монголией, в восьми километрах от населенного пункта Кунгуртук, на высоте в тысячу триста метров над уровнем моря. Там, посреди небольшого озера Тере-Холь, где на глиняном островке торчат развалины древней крепости Пор-Бажын, он задержался почти на полгода. Кто построил эту крепость и когда именно – доподлинно неизвестно. Известно только, что Пор-Бажын имеет форму правильного квадрата, занимает четыре гектара и содержит фортификационные сооружения, центральную площадь, склады и даже древний дворцовый комплекс. В этих развалинах Светозар и жил. Прятался за стенами непонятного возраста, достигавшими когда-то в высоту двадцати пяти метров, а в толщину – девяти.

Вот только Светозар никогда раньше не уезжал, не предупредив об этом меня. Мало того, я даже ориентировочно знал, когда его ждать. И если он вдруг задерживался дольше расчетного времени, как в Республике Тыва, то всегда находил способ сбросить эту новость мне на мобильный…

– То есть у вас нет версий, где в данный момент может находиться ваш э-э-э… друг? – сделал вывод майор Терещенко.

– Никаких, – кивнул я. – Поэтому и обратился к вам. Я вообще опасаюсь…

– Чего вы опасаетесь? – оживился участковый.

– Даже не знаю, – признался я. – А если он попал в беду?

– У него были враги? Он был должен кому-то значительную сумму?

– Да не было у него никаких врагов! – не выдержал я. – И денег у него тоже не было. У нас каждый день людей убивают – и у каждого убитого есть враги, по-вашему? Иногда, знаете ли, убивают и просто так. По дурости. А если его, например, похитили террористы и держат сейчас в заложниках?

– Ясно, – отступил участковый. – Вы только не горячитесь. Будем искать вашего друга. Это же наша работа, в конце концов…

Я последовательно поставил подпись на каждом листке, исписанном крупным почерком участкового, майор сложил пачку бумаги вдвое, небрежно запихнул ее в свою зеленую виниловую папку, надвинул на брови потертую форменную ушанку, попрощался и растворился в вечернем тумане. С тех пор я участкового Терещенко не видел. А спустя две недели в окружном УВД мне вручили под расписку постановление об отказе в возбуждении уголовного дела ввиду отсутствия состава преступления. Нет трупа, как пояснил дежурный, нет и дела.

Можно, как мне объяснили, объявить в розыск, да и то осторожно. Как раз в прошлом месяце был случай: встретил мужчина красивую девушку на улице и умчался с ней на крыльях любви в город Мирный, где вознамерился проживать долго и счастливо до конца дней своих. А жена его тем временем устроила всему областному УВД кордебалет. За два месяца прошла все инстанции, рыдала белугой, уверяла всех, что не мог ее дражайший Анатолий сбежать с другой женщиной.

– Этот вариант исключен, – заверил я.

– Все так говорят, – усмехнулся дежурный.

– Но я все-таки хотел бы поговорить с майором Терещенко лично, – не сдавался я. – Он на месте?

– Терещенко? – Дежурный поднял взгляд к потолку. – Это какой Терещенко?

– Участковый, который ко мне домой приходил. А что, его сейчас нет?

– И не было никогда, – огорошил меня дежурный. – У нас майоры в участковых никогда не ходили. Капитаны были. Майоры – нет. А вы фамилию, извините, не напутали? Может, вам участковый Тараскин нужен?

Дежурный кивнул в сторону доски почета.

– Та-рас-кин, – прочитал я под фотографией совершенно незнакомого мне молодого мужчины в узких погонах с россыпью мелких звезд. – Нет, спасибо, Тараскин мне точно не нужен…

Серое небо над зданием окружного УВД уже расчертили осадки. Я огляделся по сторонам, глубоко вдохнул сизый дым над черной дорогой, натянул на голову вязаную шапку и медленно побрел вдоль скользкой обочины, не обращая внимания на яростно сигналившие маршрутки и автобусы. Постепенно темнело, зажигались желтые фонари, я все шел и шел. И не мог совершенно ни о чем думать. А дома просто рухнул на диван.

– Ты не заболел? – сразу забеспокоилась жена.

– Нормально, – отмахнулся я. – Устал на работе.

– Тебе письмо принесли заказное, – сообщила жена. – Без обратного адреса.

Я вяло пощупал замятый по краям конверт, попытался прочесть штамп отправителя, размытый до состояния полной нечитабельности, и осторожно надорвал край. Внутри был небрежно оторванный клочок бумажных обоев, весь исписанный по белой стороне корявым почерком Светозара. Заголовок сверху гласил: «Типология: исследовательские зонды и внеземные биологические объекты». Дальше, видимо, следовал перечень всех этих объектов.

«Серые – наиболее распространенный подвид. Без волос, с большими глазами и маленькими головами. Очевидцы дают противоположные данные. Одни категорически относят всю группу к агрессивному подвиду, другие – наоборот. Биологические объекты сивой кобылы. Рептилоиды. Агрессивная группа. По частоте встреч – на втором месте. Третья категория по частотности: инсектоиды. Примитив. Все очевидцы единодушны – ведут себя непонятно. Малые группы: космические карлики (!), черные люди (страх смерти), нордические красавицы (неудовлетворенное либидо), трубчатоносые, ухокрылые, остроухие (максимальный размер – порядка четырех метров). Минимальное число контактов: косоглазые, криворотые, кровососущие (занял тысячу рублей и исчез). Кодекс контактера: при похищении следует вести себя достойно, помня о том, что вы являетесь представителем высокоразвитой цивилизации. Самая сильная защита – добрые намерения и мысли. Агрессивные группы от добрых намерений отступают. Позитивные – учат жизни, чтобы и земляне могли войти в сообщество внеземных цивилизаций…»

– А кто принес письмо? – осторожно поинтересовался я у жены, предварительно спрятав клочок плотной бумаги на полке среди книг. Мои поиски Светозара энтузиазма у нее не вызывали.

– Наша почтальонша. Круглая такая тетенька. Она у нас на участке недавно работает. А что? – удивилась жена. – Я думала, это «письмо счастья» из пенсионного фонда, вот и расписалась за тебя. Что-то не так? Ужинать будешь?

– Нет-нет, все как раз так, как и должно быть, – успокоил я жену. – Просто удивился, что поздно принесли…

* * *

С письмом я провозился почти месяц. Изучал каждую букву, переставлял слова, менял местами фразы, обшарил все специализированные ресурсы в интернете, где пользователи обменивались сведениями о внеземных объектах, держал кусок обоев над различными химикатами, в том числе опасными для здоровья соединениями хлора, сканировал с большим разрешением, увеличивая текст до размеров плаката. Я даже рентгеновским аппаратом пытался это письмо просвечивать. Но все безрезультатно. Ничем не помог и знатный уфолог Жуков, к которому я примчался в первую же субботу. У замороженного пионерского фонтана ждал его почти час. Я пришел раньше назначенного времени, а он слегка опоздал.

Сначала Жуков отшатнулся, меня не узнавая, и даже просветлел лицом.

– Да-да, припоминаю, вы мне звонили. Ну, давайте эту вашу штуку…

Я протянул ему обрывок обоев. Жуков неспешно нацепил очки, отступил к фонарю, несколько минут внимательно изучал документ на просвет, потом долго читал текст, пару раз хмыкнул и вернул мне бумажку со словами:

– Почерк узнаю…

– И что это может быть?

– Да что угодно. – Жуков вяло улыбнулся. – Это может быть и банальностью, и очевидным бредом, и даже каким-то сигналом. Вы давно, извините, знакомы со Светозаром?

– Смотря как расценивать слово «давно», – уклончиво ответил я. Когда не знаешь, в какую сторону может завести тебя беседа, лучше не рисковать. – С моей точки зрения, уже достаточно долгое время. С вашей точки зрения, наше знакомство, вполне вероятно, можно считать и мимолетным.

– Вы умны, – удовлетворенно качнул двойным подбородком Жуков. – Это похвальное качество…

– Этот текст вообще имеет какой-то смысл? – нагло перебил его я.

– Конечно. – Жуков опять кивнул, как бы прощая мне мою наглость. – Любой текст, созданный не природой, а разумным существом, всегда имеет смысл. Вся проблема в том, что смысл может не совпадать с ожиданиями даже самого создателя текста, а уж тем более с ожиданиями его читателей.

– Светозар исчез, – признался я. – Почти три месяца назад. А на прошлой неделе я получил от него это письмо без обратного адреса. Вполне вероятно, он пытается мне что-то сказать. Но я не могу ничего понять. Сплошные загадки. Вы мне поможете?

Жуков снял очки, спрятал их во внутренний карман пиджака и замер, разглядывая неоновые отблески витрины ресторана «Иртыш».

– Собственно, я не удивлен, – медленно произнес он. – Жизнь любит преподносить нам загадки. Увы, не на все из них можно найти ответы. Вот вы знаете, например, почему зеленку используют только в республиках бывшего СССР?

– Зеленку? – удивленно переспросил я. – Какую зеленку? При чем тут зеленка?

– К слову пришлась. Исключительно в качестве примера.

– Если в качестве примера, то не знаю, – пробормотал я.

Жуков хмыкнул.

– Видите, над такой банальностью вам даже в голову не приходило задуматься. Вот и с этой бумажкой я советую поступить аналогичным образом. То есть не думать о ней. А еще лучше – выбросить. И впредь не забивать себе голову всякими глупостями. Прощайте, молодой человек!

О зеленке я не думал ровно неделю. А потом расцарапал коленку об острую алюминиевую кромку на дверце кухонного шкафа. Жена, примчавшаяся на мой призывный рев, не глядя выхватила из аптечки пузырек с зеленым раствором. Я даже охнуть не успел, как моя коленка уже распространяла вокруг себя ярко-зеленое свечение.

– Почему ты обработала порез зеленкой, а не йодом? – с подозрением поинтересовался я, внимательно изучая этикетку на пузырьке, гласившую, что пятипроцентный раствор бриллиантового зеленого следует применять только наружно.

– Это мне вместо спасибо? – фыркнула жена. – Вот и лечи тебя после этого…

Ночью поврежденная коленка стала саднить, я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок и тщательно старался не думать о бриллиантовом зеленом, уже застрявшем в левом полушарии, как ржавый гвоздь в заборе. А разве не странно, действительно, что этот спиртовой раствор зеленого цвета был первым лекарством в моей жизни. Да и не только в моей. Зеленкой у нас исторически смазывают пупки всем новорожденным с целью не допустить проникновения в организм младенца внутрибольничных инфекций. Без зеленки не обходится ни одна наша домашняя аптечка. А почему? Неужели ничего лучше за это время не смогли придумать? Почему дети и старики соглашаются смазывать раны и царапины только зеленкой, ничего другого не признавая в принципе? Что вообще такое – этот бриллиантовый зеленый? Откуда он взялся, кто его нашел, и почему, черт подери, нашу зеленку не признают нигде, кроме стран бывшего СССР?

История зеленки, признаюсь, меня увлекла. К тому же я попутно открыл для себя много нового. Раньше, например, я не знал, что практически до середины XIX века в просвещенной Европе каждая десятая роженица умирала от родильной горячки, хотя в то время роды принимали уже никакие не повивальные бабки, а дипломированные врачи. Не знал, что лишь один врач-акушер Игнац Земмельвейс из Вены попытался понять причину такой высокой смертности. В то время врачи подолгу практиковались на трупах и часто бегали принимать роды сразу из прозекторской, в лучшем случае вытерев руки носовым платком. И когда умный венский врач Земмельвейс, прежде чем подходить к роженицам, стал выдерживать руки в растворе хлорной извести, то смертность среди его рожениц сократилась практически в семь раз.

Однако коллеги новомодной идеей Земмельвейса не прониклись. Не убедило врачебное сообщество и самоубийство некоего немецкого акушера Михаэлиса, не сразу решившегося проверить гипотезу осмеянного коллеги на практике. А когда смертность среди пациенток Михаэлиса тоже снизилась в разы, он наложил на себя руки, не выдержав мук совести. Плохо, кстати, закончил свою карьеру и сам Земмельвейс. Он угодил в лечебницу для душевнобольных, где вскоре и умер. А убил врача тот же сепсис, от которого умирали пациентки всех родильных отделений до его блестящего озарения. Но зерна сомнений, которые посеял венский акушер, к тому времени уже дали свои плоды. А вскоре по Европе распространилось и открытие Луи Пастера, после которого все врачи взяли на вооружение антисептики.

В тему тогда пришлось и открытие молодого химика Уильяма Перкина, который долго экспериментировал с каменноугольной смолой, пытаясь получить лекарство от малярии, а вместо него синтезировал краситель пурпурного цвета. Это вещество оказалось не только стойким, но еще и убивало все бактерии, как выяснилось позже. Отец Перкина, по профессии строитель, надоумил молодого химика заняться промышленным производством синтетических красок, и Уильям, надо отдать ему должное, в этом бизнесе преуспел. А под конец жизни даже удостоился за свои труды почетных титулов рыцаря и пэра. Правда, никакого зеленого красителя Перкин не синтезировал. И идея применения анилиновых красок в медицинских целях принадлежит тоже не ему.

Какой именно врач обнаружил под микроскопом, что раствор анилиновой краски убивает бактерии наповал, – неизвестно. Еще одна загадка: почему именно зеленая краска из трифенилметанового ряда привлекла русских медиков? В качестве недорогого антисептического средства можно было использовать фенол. Или спиртовой раствор йода. В современной западной медицине, где одновременно применяется множество различных антисептиков, почему-то никому и в голову не приходит украшать пупки младенцев раствором бриллиантовой зелени. Для обработки мелких ран и порезов американцы покупают в аптеках мази на основе антибиотиков. Или используют обычный сахар в смеси с бетадином – одним из соединений йода. А про зеленку они вообще ничего не знают. Почему?

С этим вопросом я приставал ко всем знакомым фармакологам, дерматологам и педиатрам. И все пожимали плечами. Некоторые выдвигали, правда, разные версии, что причина может быть в неизвестном принципе действия зеленки и остальных анилиновых красителей. Самое интересное предположение высказал мой старый приятель Петя – врач-дерматолог из кожвендиспансера. Он предположил, что главная проблема в эстетике. Мол, у нас, в отличие от западных стран, на комфорт пациента внимания не обращают, поэтому раскрашивают все повреждения кожных покровов либо зеленкой, либо жидкостью Кастеллани с фуксином.

Но единственной и непротиворечивой версии я от медиков так и не услышал. А именно непротиворечивость, как известно, является одним из основных признаков истинного знания. Да и с названием зеленого красителя мне не все было понятно. Что именно в нем бриллиантового? Метиленовый синий, метиленовый фиолетовый, красный фуксин и желтый риванол – эти названия я вполне могу понять. А бриллиантовый зеленый – это ведь полный бред.

По официальной версии, вышла банальная путаница. В сухом виде, до растворения в спирте, зеленая краска имеет вид золотисто-зеленых комочков, по латыни именуемых viridis nitentis, в смысле «зеленый блестящий», поэтому неизвестный французский химик, который впервые перевел это название с латыни, использовал французское слово brillant – блестящий. А неизвестный русский химик, безграмотный как дворовый пес, перевел слово brillant буквально, в результате чего его потомкам вместо «блестящего зеленого» достался «бриллиантовый зеленый». Проблема в том, что в такую версию могут поверить только сегодняшние химики-недоучки. Полтора века назад любой русский с университетским дипломом не мог не знать французского. Да он и латынью должен был владеть как родным. В крайнем случае, безвестный русский химик смог бы перевести название синтетической зеленой краски напрямую с латыни…

* * *

Конечно, действовал я по большей части интуитивно, но в этот раз интуиция меня не подвела. В опустевшей квартире Светозара я обнаружил именно то, что и ожидал найти, – пустые аптечные упаковки от спиртового раствора бриллиантового зеленого. Правда, попасть в квартиру Светозара мне удалось далеко не сразу…

– А вам туда зачем? – долго выпытывал директор управляющей компании, косясь на мое удостоверение. – Вы вообще-то в газете кем работаете?

– Ну а кем я могу работать в газете? – раздражался я. – Техничкой, естественно. А в свободное время еще протираю компьютерные столы от пыли.

– Вообще-то, я не имею права, – сразу насупился директор. – Милиция все опечатала. Квартира у нас на ответственном хранении, а допуска у вас нет.

– А если я принесу допуск?

– Без участкового не имею права, – заколебался директор. – Может, поищете участкового.

На что мне оставалось только пожать плечами и отправиться на поиски слесаря, который в моем присутствии уже взламывал однажды замок. Почему-то я был уверен, что с рабочим классом быстрее удастся найти общий язык. Признаюсь, что ошибся. Сначала нужный мне слесарь отсутствовал по причине участия в среднике, потом в субботнике, потом он взял отгул, чтобы поехать на свадьбу троюродной сестры, потом заболел на три дня по причине явления ячменя, а когда пропал ячмень, появилась неделя отпуска за свой счет. Ну а потом он не вышел на работу вообще без всякой уважительной причины.

Впрочем, эти поиски хоть и не дали результата, но поспособствовали выбросу в кровь серотонина, после чего мозг заработал в аварийном режиме и нашел типично русское решение проблемы. Я просто поднялся на третий этаж, сорвал пластиковую пломбу с двери, в которую, как оказалось, никто и не думал вставлять новый замок, без малейших колебаний проник в квартиру Светозара, а спустя пятнадцать минут уже выполнял все эти операции в обратной последовательности. Четыре картонных коробки из-под зеленки лежали под диваном. Каждая из них вмещала сто пустых пузырьков.

Приобреталась зеленка не очень давно, если судить по этикеткам. И если допустить, что она нужна была Светозару для лечения ссадин и царапин, то десятилитрового запаса ему должно было хватить лет на десять. И еще осталось бы немного на раскрашивание в зеленый цвет небольшого тайского слоника. Поскольку зеленые слоники в нашем городе никому не встречались, иначе я бы об этом знал, а все пузырьки из-под зеленки пусты, значит, Светозар использовал свои запасы на какие-то иные цели. И пока я размышлял о подозрительной очевидности такого вывода, ноги сами завели меня в аптеку.

В небольшом помещении остро пахло хлоркой. В углу на мерцающем мониторе беззвучно крутилась реклама «Виагры». Я бегло осмотрел заполненные разноцветными упаковками стеклянные витрины и громко поинтересовался:

– Есть здесь кто-нибудь?

В дальнем окошке для провизоров мелькнул белый халат.

– Мне бы зеленку купить, – решительно произнес я.

– Зеленку? – В голосе девушки-провизора сразу зазвучали металлические нотки. – Вам сколько?

– Сколько у вас есть? – осторожно уточнил я.

– А вам с какой целью?

– Вы что, издеваетесь? – возмутился я. – С какой еще целью я могу покупать антисептик? По будням я буду смазывать им ссадины и царапины, а по выходным лечить блефарит и фоллукулит. Не стану же я пить вашу зеленку, в конце концов!

Девушка нервно поправила воротник халата и промолчала.

– Дайте мне четыреста пузырьков, – вяло закончил я.

– Смазывать царапины? – ехидно уточнила провизор.

– Да, – кивнул я, уже понимая слабость своей аргументации.

– Мужчина, вы сами уйдете или мне охрану вызвать?

Я предпочел покинуть помещение сам, имея в виду, что аптек в городе много, а жизнь дается человеку только один раз. Впрочем, реакция остальных провизоров на мои вопросы о зеленке была похожей. Понимание я нашел только в пятнадцатом по счету аптечном учреждении, где за пыльным прилавком скучала старушка в бифокальных очках. Она подняла на меня подслеповатый взгляд, вздохнула и по-доброму развела руками:

– Нет зеленки. Уже давно. Заведующая говорит, что и у наших поставщиков ее нет. Ума не приложу, кому она могла понадобиться в таком количестве. А вам-то на что?

– Да так, интересно просто, – пожал плечами я, одновременно отступая к двери. – Нигде нет, вот и ищу…

– Йод берите, его еще много, – посоветовала сердобольная женщина и опять уткнулась во второй том справочника Машковского.

Отступив на заранее подготовленные позиции, я задействовал план «Б» – приятеля Жору из областного департамента здравоохранения. Но и он мгновенно округлил глаза, когда я с невинным видом поинтересовался зеленкой.

– Только на меня не ссылайся! – зашептал Жора. – Какой-то бред бредовый. Жалобы к нам уже пачками приходят. Пенсионеры губернатору успели пожаловаться, что в аптеках даже зеленки не найти, и министр на вчерашней коллегии нам всем пистоны вставлял. А мы что можем? Нет ее нигде!

– Как это нет? – Я сделал вид, что удивился. – Всю жизнь была, а сейчас нет? Взорвались заводы, где ее производят? Или спирт в нашей стране больше не выпускают?

Жора поморщился.

– Да нет, не все так катастрофично. Просто областная фармфабрика, где закупались все наши клиники и аптечные сети, не может приобрести сырье. Цена на него копеечная, сама продукция тоже дешевая, поэтому никто и не спохватился вовремя. Да и запасы зеленки на складе еще оставались. А когда всё выкупила какая-то московская фирма, тут и поднялась волна. Директор фармфабрики тоже весь в непонятках. Знал бы, говорит, что так получится, не продавал бы ничего москвичам.

– А из других городов зеленку нельзя завезти?

– Все-все, – осадил меня Жора. – Больше ничего не могу сказать. Без комментариев…

Из любопытства я сам обзвонил несколько фармфабрик в соседних городах. Всем представлялся оптовиком. Но в отделах сбыта после моего предложения о приобретении крупной партии зеленки либо сразу бросали трубку, либо начинали откровенно хохотать.

Выручил меня, как ни странно, Жуков. Собственно, больше мне за советом некуда было пойти.

– Ваша активность уже начинает меня пугать, молодой человек, – пояснил Жуков с усмешкой. – Кажется, я давал вам хороший совет однажды: бросьте заниматься всякой ерундой. Зеленка – это очередная вариация старого мифа о загробной жизни. На самом деле там ничего нет. В смысле, за пределами нашего сознания. Вы же должны еще помнить, кажется, что последний город на Земле – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана.

– Извините, просто не привык бросать дела на полпути, – усмехнулся в ответ я. – И даже если вы не захотите мне ничего рассказать, я все узнаю сам. Просто на это уйдет больше времени.

– Хорошо, я постараюсь чем-нибудь вам помочь, – согласился Жуков после непродолжительного раздумья. – Только больше не приходите сюда. Вам позвонят…

Через день мне действительно позвонили. Назвали цену и поинтересовались, куда доставить заказ. В тот же вечер, пока жена еще не вернулась с работы, седой водитель неприметного серого пикапа выгрузил на лавочку у подъезда несколько коробок с дефицитом. Я перетащил ценный груз на балкон, завалил его старыми газетами и несколько дней предавался размышлениям о судьбах естествоиспытателей и журналистов, которые тоже, бывало, проводили эксперименты на себе. Не стану уверять, что мне не было страшно. Но я взбадривал себя здоровым скептицизмом. Мол, нет ничего глупее, чем опасаться зеленки. Ну чем мне может грозить такой эксперимент? Да ничем, собственно. Люди красят себя этим препаратом уже лет сто как минимум.

А потом откуда-то из тайных уголков подсознания опять выползало мое трусливое «Я» и начинало вещать из правого подреберья: а все ли, мол, мы знаем о свойствах этого вещества из трифенилметанового ряда? Ведь на молекулярном уровне механизм действия бриллиантового зеленого и его антисептические свойства так до сих пор и не изучили. А многолетний эмпирический опыт – еще не аргумент. В конце концов, древние охотники, натиравшие себе лоб сажей перед выходом на охоту, тоже не понимали, чем пользуются. Даже если бы кто-то смог им объяснить, что черное красящее вещество на самом деле вовсе не сажа, а технический углерод, с помощью которого их далекие потомки будут изменять свойства каучуков, создавая высокотехнологичные зимние шины «хакка» для внедорожников «субару», то они бы в лучшем случае посмеялись. В худшем – зажарили такого рассказчика на костре.

Ну а вдруг и мы ничем не отличаемся от тех древних охотников? Что если и мы не понимаем, какой серьезной вещью пользуемся не по назначению уже полторы сотни лет? Может ведь такое быть? Вполне. И что тогда? А поскольку я не знал ответа на этот вопрос, то иногда меня от страха прихватывало так, что начинали дрожать пальцы, отнимались ноги, а желудок скручивался винтом. Но природное человеческое любопытство оказалось сильнее. Эксперимент уже был назначен на первую субботу после новолуния и отмене не подлежал.

Жену я заблаговременно отправил с самого утра в тур по косметическим магазинам в сопровождении подруги. На всякий случай оставил на столе заранее подготовленную записку, стараясь, с одной стороны, предупредить, с другой – не вызвать паники. Позвонил родителям, чтобы напомнить, как я их люблю. Успокоил маму, встревоженную моим неожиданным звонком. Поставил свой любимый диск с «Нежным звуком грома» и в несколько слоев, никуда не торопясь, равномерно нанес на все тело зеленку, стараясь не пропустить ни единого квадратного сантиметра кожи.

Когда я закончил, меня уже трясло, как в лихорадке. Я не знал, чего ожидать, поэтому подготовился к любым неожиданностям. Но прошел час. Потом еще один. «Нежный звук грома» сменился «Стеной», потом «Обратной стороной Луны». Никаких других изменений не происходило. Я даже жжения не почувствовал от спиртового раствора анилиновой краски, которую вылил на себя в таком непомерном количестве. Только продрог слегка, поскольку опасался измазать краской мебель и все это время просидел без движения на полу.

Ну и не простым, конечно, был процесс ликвидации последствий эксперимента. В редакцию, во избежание лишних расспросов, я не заходил две недели. Соврал, что случился приступ псориаза. Дома носил рубашки с длинными рукавами. Волосы сразу сбрил под ноль. А вот с лицом пришлось повозиться. Даже после многочисленных умываний с шампунями и косметических процедур со скрабом на абрикосовых косточках зеленоватый оттенок преследовал меня в зеркале еще довольно длительное время. К счастью, жена к моему эксперименту отнеслась вполне спокойно. Наверное, я бы сам гораздо больше удивился, если бы вернулся домой и застал ее, сидящей на полу совершенно голой, да еще и с ног до головы в зеленке. А она только поохала с полчаса, после чего засунула меня в ванну и стала помогать оттирать зеленую краску.

И все же я рад, что так вышло. Я рад, что не стал невидимым, не взорвался, не распался на молекулы, не свернул пространство, не превратился в сверхновую, не растекся во времени, не проник в тайны мироздания, не провалился в другие измерения, не научился читать мысли на расстоянии и видеть невидимое. Рад, что не мимикрировал, не индульгировал, не закуклился и не вылупился в другом обличье. Хорошо, что меня не втянуло в энергетическую воронку, на меня не свалилась Луна, за моим окном не опустилась летающая тарелка, меня не похитила внеземная цивилизация, спутав со своим соплеменником. Со мной не произошло ровным счетом ничего. И от этого я почему-то чертовски счастлив.

Хотя один нюанс меня все еще беспокоит. С недавних пор стали случаться приступы жамевю. Это когда оказываешься в обстановке, которая должна быть привычной и знакомой, но тебе начинает вдруг казаться, что все вокруг незнакомое и чужое. Иногда меня озадачивают поступки знакомых и ценники в магазинах. И жена почему-то уверяет, что никогда не была блондинкой. А позавчера, когда я попытался опять разыскать Светозара, то не смог найти даже его дом. Адрес я не перепутал – улица Петра Осьминина, 28. И все остальные дома на этой улице стоят как вкопанные.

Вот только вместо пятиэтажки Светозара – детская спортплощадка. Такая, знаете, с покрытием из резиновой крошки…

Оглавление