«Зов Ктулху»

Говард Филлипс Лавкрафт Зов Ктулху

…Возможно, эти могучие силы, или сущности, предвещают возрождение давно минувшей эры, когда жизни были свойственны очертания и формы, возникшие задолго до явления человечества… Память об этих формах сохранилась лишь в поэзии и легендах, где они превратились в богов, чудовищ и героев различных мифов.

I. Ужас, запечатлевшийся в глине

Человеческий разум не способен разобраться в своей сущности, и, полагаю, мы должны благодарить природу за ее милосердие. Мы живем на блаженном острове невежества среди черных морей бесконечности, которые нам едва ли суждено переплыть. Науки устремились каждая в своем направлении и не принесли нам особого вреда. Но когда-нибудь, систематизируя обрывки знаний, мы обнаружим чудовищные сферы действительности и поймем, сколь ничтожно в них наше место. От этого мы либо сойдем с ума, либо поспешим скрыться от мертвенного света познания и отыщем спасение в безопасном мирке нового Средневековья.

Теософы догадывались о пугающих масштабах космического цикла, в которых наша земля и человечество всего лишь временные и случайные величины. В их учении глухо упоминалось о грядущих воскрешениях, и от этих туманных двусмысленных определений перехватывало дыхание и застывала кровь в жилах, да теософы и не пытались казаться оптимистами. Но единственный намек на скрытую в глубинах времени эпоху поступил не от них. Я подумал об этом послании, и меня пробрала дрожь, а попытавшись вообразить, что за ним стоит, чуть не лишился рассудка. Подобно всем отблескам истины, он дал о себе знать, когда разнородные явления внезапно оказались связанными воедино. В данном случае искра сверкнула от заметки в старой газете и записок недавно умершего профессора. Надеюсь, что никому больше не придет в голову их соединять, и могу поклясться, что до конца своих дней не добавлю нового звена в столь жуткую цепь. Мне кажется, профессор тоже решил сохранить в тайне все, что ему довелось узнать, и уничтожил бы свои записки, но скоропостижная кончина разрушила его планы.

Однако начну по порядку. Я услышал об этом зимой 1926/27 года, после смерти моего двоюродного дяди, профессора в отставке Джорджа Грэммела Энджелла. Прежде он преподавал языки семитской группы в университете Браун в Провиденсе, на Род-Айленде. Профессор Энджелл считался блестящим знатоком древних надписей, и директора крупнейших музеев часто приглашали его для консультаций. Естественно, что его смерть в возрасте девяноста двух лет не прошла незамеченной, а ее странные обстоятельства привлекли к ней особое внимание. На профессора напали, когда он возвращался на лодке из Ньюпорта. По словам очевидца, он упал, столкнувшись с негром, похожим с виду на моряка. Тот внезапно появился из какого-то темного двора за крутым склоном холма, протянувшегося от берега к особняку профессора на Уильям-стрит. Врачи не смогли обнаружить следов какой-либо болезни и после долгих споров сошлись на том, что спуск с холма тяжело дался столь глубокому старику и у него усилилась сердечная недостаточность. Тогда их вердикт не вызвал у меня возражений, но позднее я усомнился в нем, а быть может, испытал и более тревожное чувство.

Как наследник и душеприказчик моего двоюродного дяди – он умер бездетным вдовцом, – я мечтал заняться разборкой его архива и перевез в мой бостонский дом множество папок и картотек. Впоследствии американское Археологическое общество опубликовало целый ряд проверенных и отредактированных мной материалов, но один ящик с документами показался мне захватывающе интересным, и я решил его никому не показывать. Он был заперт, и я долго не мог найти ключ, пока не додумался осмотреть карманы его костюма. Там я и отыскал кольцо с ключом. На сей раз мне повезло больше: я думал отпереть ящик, но столкнулся с куда более сложной и неразрешимой проблемой. Мне было неясно, почему там хранится глиняный барельеф, а рядом с ним лежат листы бумаги с краткими бессвязными выписками и вырезки из газет. Зачем он собрал и спрятал эти страшные свидетельства? Неужели на склоне лет мой дядя стал по-детски наивен и дал себя одурачить? Подумав, я заключил, что всему виной эксцентричный скульптор, нарушивший душевный покой старика.

По форме барельеф представлял собой грубо высеченный прямоугольник не более дюйма в объеме и около пяти или шести дюймов в длину.

Очевидно, он был создан совсем недавно, хотя его стиль свидетельствовал скорее об архаике. В подобной примитивно-гротескной манере работали многие кубисты и футуристы, однако им упорно не давалась загадочная симметрия, характерная для искусства Древнего мира. А барельеф изумлял именно своей симметрией. Я уже подробно ознакомился с документами и коллекцией дяди, но не смог припомнить изображений такого рода, и скульптура не вызвала у меня даже отдаленных ассоциаций.

Среди непонятных надписей отчетливо выделялась фигура в импрессионистском стиле. Я так и не понял, что она означает. Похоже, это было какое-то чудовище, и придумать его могло лишь больное воображение. У меня достаточно богатая и вольная фантазия, и если я скажу, что фигура походила одновременно на осьминога, дракона и карикатурного человека, то не погрешу против истины. Чешуйчатое тело с крыльями венчала голова, усеянная щупальцами. Изображение внушало ужас, и я чуть было не оцепенел. Позади чудовища высилась циклопическая глыба.

Пространное описание этого барельефа лежало отдельно от газетных вырезок. Судя по всему, профессор Энджелл завершил свое исследование незадолго до смерти и не успел отредактировать далекий от совершенства стиль. Большая глава, которой он явно придавал особое значение, называлась «Культ Ктулху», но в аккуратно отпечатанном тексте это неудобопроизносимое имя почти не фигурировало. Глава состояла из двух частей – первая была озаглавлена «1925. Сны и творческие прозрения Г. Э. Уилкокса, проживающего по адресу: Томас-стрит, 7, в Провиденсе на Род-Айленде», а вторая – «Сообщение инспектора Джона Р. Леграсса из Бьенвилля, 121, в Новом Орлеане на конференции американского Археологического общества в 1908 г. и доклад профессора Уэбба на ту же тему». Далее в кратких заметках цитировались теософские книги и журналы (например, «Атлантида, или Потерянная Лемурия» В. Скотт-Эллиота), пересказывались странные сны разных людей или говорилось о существовании тайных обществ, переживших века, об их символике, культах и ритуалах. Профессор постоянно ссылался на «Золотую ветвь» Фрэзера и «Магические обряды в Западной Европе» мисс Мари, то есть на фундаментальные труды по мифологии и антропологии. А в подборке газетных статей прослеживались вспышки душевных заболеваний и проявлений массового психоза или маний весной 1925 года.

В первой части рукописи излагалась загадочная история. Первого марта 1925 года взволнованный молодой человек принес профессору только что законченный и еще не успевший засохнуть глиняный барельеф. Он подал визитную карточку и представился. Его звали Генри Энтони Уилкокс, и мой дядя вспомнил его родителей, с которыми был знаком, хотя и не слишком близко. Уилкокс с увлечением занимался ваянием в Школе изобразительных искусств на Род-Айленде и жил один в особняке Флер-де-Лис неподалеку от нее. Одаренный, но в высшей степени эксцентричный, он с детства возбуждал любопытство окружающих, рассказывая причудливые истории и странные сны. Уилкокс называл себя сверхчувствительным, но горожане считали его попросту ненормальным. Он избегал общества, понемногу замыкался в себе и в последнее время был известен лишь группе эстетов из других городов. В художественном клубе Провиденса, озабоченном своей репутацией, полагали, что он совершенно безнадежен.

Скульптор попросил хозяина дома расшифровать надписи на барельефе. Он говорил как в полусне, но при этом напыщенно и с вызовом, что никак не располагало к нему собеседника. Дядя ответил ему достаточно резко и дал понять, что новая скульптура не имеет ни малейшего отношения к археологии. Уилкокс принялся ему возражать и так удивил профессора вдохновенным поэтическим монологом, что тот запомнил его наизусть и позднее записал. Могу подтвердить, скульптор привык говорить ярко и образно. Он ответил: «Да, это новая работа. Прошлой ночью я видел во сне странные города, а видения древнее Тира, мудрого сфинкса или утопающего Вавилона».

Тогда-то Уилкокс и начал свой сумбурный рассказ. Дядя оживился, многое вспомнил и слушал его с жадным интересом. Прошлой ночью произошло слабое землетрясение, однако в Новой Англии такого не было уже несколько лет, и воображение скульптора заработало с удвоенной силой. Он прилег отдохнуть и увидел во сне циклопические города с гигантскими зданиями и устремленными ввысь монолитами. Все они были покрыты тиной и внушали страх. Стены и колонны украшали надписи, а откуда-то снизу доносился голос, не похожий на человеческий. Преобразить эту какофонию в звуки могло лишь пылкое воображение, но Уилкокс прислушался и разобрал дикие слова: «Ктулху фтагн».

Нагромождение согласных дало ключ к разгадке тайны, давно тревожившей профессора Энджелла. Он подробно расспросил Уилкокса, а потом стал разглядывать барельеф, над которым тот трудился ночью. По словам скульптора, он дрожал от холода в легкой ночной рубашке, но ему была дорога каждая минута, и он не желал сдаваться на милость обстоятельств. Иными словами, Уилкокс не стал одеваться. Дядя не сразу распознал надписи и долго проклинал себя за старческую немощь. Многие его вопросы показались гостю совершенно неуместными. Уилкокс не понял, почему профессор так настойчиво связывал чудовищную фигурку с древними культами, и просил никому не говорить о своем видении. Дядя даже обещал помочь ему вступить в какую-нибудь влиятельную мистическую секту, лишь бы тайное не сделалось явным. Наконец профессор убедился в полном невежестве Уилкокса, ровным счетом ничего не знавшего о культах и системе тайных доктрин. Скульптор оказался в его полной власти и должен был сообщать о своих снах. Это был плодотворный контакт, и рукопись дяди пополнялась с каждым днем. Уилкоксу снилось одно и то же: циклопические ряды темных и скользких каменных глыб и голос, монотонно выкрикивавший загадочную тарабарщину, чаще всего «Ктулху» и «Р’лайх».

Двадцать третьего марта скульптор внезапно исчез. Выяснилось, что его свалил с ног приступ лихорадки и родители перевезли его к себе на Уотермен-стрит. До этого он кричал всю ночь напролет, разбудил других художников, живших в том же большом особняке, и затих, лишь потеряв сознание. Дядя тут же позвонил Уилкоксам и с тех пор не выпускал из-под контроля ход событий. Он регулярно бывал у лечащего врача скульптора доктора Тоби. Очевидно, возбудимая психика Уилкокса повлияла на развитие болезни, и, вспоминая о нем, врач то и дело вздрагивал. Скульптор не только описывал свои прежние сны, но и говорил о гигантской глыбе высотой во множество миль, которая то ли двигалась, то ли преграждала путь. Он не рассказывал о ней подробно, но по отдельным замечаниям (доктор Тоби процитировал их) профессор догадался, что глыба полностью совпадает с безымянным чудищем на барельефе. Врач объяснил, что эти упоминания – верный признак наступления летаргии. Как ни странно, температура у него почти не поднималась, но, судя по общему состоянию, Уилкокса мучила лихорадка, а не душевное расстройство.

Второго апреля в три часа дня он неожиданно пришел в себя. Выздоровление было столь же непредсказуемым, как и болезнь. Скульптор уселся на кровати, огляделся по сторонам и с изумлением осознал, что находится в доме родителей. Он ничего не помнил о случившемся во сне и наяву после 22 марта. Врач подтвердил, что теперь Уилкокс практически здоров, и через три дня он вернулся к себе. Но ему перестали сниться странные сны, и необходимость в советах профессора Энджелла отпала сама собой. Дядя еще неделю пытался разобраться в причинах перемен, оставил в своей рукописи обрывочные и бессвязные описания ничем не примечательных снов, но позднее ни словом не обмолвился об Уилкоксе. Я прочел первую часть главы, что называется, от корки до корки. Любопытно, что ссылки и примечания невольно заставили меня задуматься о даре провидения и его неразгаданных источниках. Я был готов поверить скульптору, однако мой неискоренимый скептицизм требовал новых доказательств.

В заметках излагались сны разных людей, совпавшие по времени с видениями Уилкокса. Признаюсь, у меня сразу возникло немало вопросов. Похоже, мой дядя быстро сориентировался и опросил едва ли не всех знакомых, которым не боялся показаться навязчивым. Он записал даты, когда сны были особенно яркими. Характерно, что он получил довольно много откликов, во всяком случае больше, чем рассчитывал. Их классификация могла оказаться непосильной для старого человека, работавшего без секретаря. К сожалению, сами письма не сохранились, но по его заметкам я составил полное представление о содержании снов. Обращение к солидным и состоятельным людям – «соли земли» Новой Англии – в общем не дало никаких результатов, хотя в дядиных бумагах все же попадались короткие описания необычных ночных видений. Надо ли говорить, что все они относились к интервалу между 23 марта и 2 апреля, то есть к периоду, когда Уилкокс заболел и начал бредить. Ученые отреагировали не намного активнее – четверо упомянули о непонятных пейзажах, а один увидел во сне какую-то пугающую аномалию.

По существу ответили лишь художники и поэты. Никто из них не подозревал о том, что снилось другим, а иначе они бы потеряли покой. Однако меня по-прежнему мучили сомнения. Возможно, дядя задал им наводящие вопросы или постарался научно обосновать полученные сведения. Смущало и поведение Уилкокса, в котором чувствовалось что-то нарочитое. Я допускал, что он услышал легенду, сопоставил даты и ловко разыграл старого ученого. Впрочем, нельзя было отрицать, что тонкие художественные натуры поведали просто захватывающие истории. С 28 февраля по 2 апреля большинство из них видело фантастические сны, особенно в последнюю неделю, когда скульптор метался в лихорадке. У четверых миражи напоминали рассказы Уилкокса – им снился подземный город с каменными глыбами, и они слышали те же гортанные звуки. Кто-то признался, что испытал ужас, увидев гигантское чудовище. Один случай произвел на меня гнетущее впечатление. Известный архитектор, увлекавшийся теософией и оккультизмом, сошел с ума и начал буйствовать в тот день, когда Уилкокс заболел лихорадкой. Он несколько месяцев бился в судорогах и кричал, умоляя, чтобы его спасли от дьявола. Если бы мой дядя записал имена корреспондентов, я бы продолжил его исследования и отправился к ним, но в теперешнем положении мне удалось отыскать лишь нескольких. К счастью, все они подтвердили его заметки. Я часто спрашивал себя, как подействовали на остальных обращения и просьбы профессора. Полагаю, что чуть ли не все они растерялись и не смогли объяснить свои сны.

В подборке газетных статей речь шла о различных маниях, болезненных страхах и помешательстве. Похоже, что в марте эта эпидемия охватила весь мир. У профессора Энджелла скопилась такая груда статей, что он мог бы открыть бюро. Примеры озадачивали видимой безмотивностью – в Лондоне человек, проснувшийся от страшного сна, с воплем выбросился из окна. В Латинской Америке какой-то фанатик написал письмо редактору газеты. Он поверил в свой сон и решил предупредить читателей о смертельной угрозе, нависшей над человечеством. Теософы из Калифорнии облачились в белые балахоны и заговорили о великом и славном конце света, который, впрочем, никогда не наступит. В заметке из Индии осторожно намекали на массовые волнения в конце марта. На Гаити все чаще устраивались оргии вуду, а корреспонденты из Африки передавали какую-то зловещую невнятицу. Американские офицеры отыскали на Филиппинах несколько племен, которые в это время без всяких причин страшно возбудились. В Нью-Йорке в ночь с 22 на 23 марта группа истеричных левантинцев набросилась на полицейского. На западе Ирландии ожили дикие слухи и легенды, а художник-визионер Арду-Боннот выставил в парижском салоне 1926 года кощунственный фантастический пейзаж. По психиатрическим клиникам разных стран прокатилась волна приступов буйства. Казалось, только чудо могло удержать медиков от анализа странных параллелей и парадоксальных выводов. Но я продолжал сомневаться и, нехотя отложив кипу вырезок, попытался внушить себе, что молодой Уилкокс знал о событиях седой древности.

II. Рассказ инспектора Леграсса

Вторая половина рукописи была целиком посвящена этим событиям. Интуиция скульптора помогла ему угадать их во сне и создать барельеф, а профессор Энджелл, как я уже упоминал, в свое время видел дьявольские очертания безымянного чудища и непонятные надписи, слышал он и зловещие звуки, из которых складывалось слово «Ктулху». Неудивительно, что его так взволновала ужасная перекличка, и он буквально атаковал Уилкокса вопросами.

Профессор Энджелл узнал о загадочном изображении семнадцатью годами раньше, в 1908 году, на конференции американского Археологического общества в Сент-Луисе. Он был едва ли не самым авторитетным специалистом и активно участвовал в дискуссиях. Вскоре после открытия конференции к нему обратилось несколько незнакомцев. Они никак не могли решить мучившую их проблему. Один из них выступил с сенсационным сообщением и оказался в центре внимания. Ученые жадно слушали доклад заурядного с виду человека средних лет. Инспектор полиции Нового Орлеана Джон Реймонд Леграсс надеялся, что ведущие археологи установят происхождение найденной им отталкивающе-уродливой и, наверное, очень старой статуэтки.

Прежде он не интересовался археологией, и его желание докопаться до истины диктовалось сугубо профессиональными соображениями. Инспектор Леграсс отобрал этого идола, фетиш, или как он еще называется, у жрецов дикого племени, обитавшего в заболоченных лесах к югу от Нового Орлеана. Полиции удалось захватить их врасплох во время вудийской оргии с кровавыми жертвоприношениями. Надо сказать, что обряды этого племени поражали своей жестокостью. Полицейские впервые столкнулись с мрачным культом дьяволопоклонников. В сравнении с ними даже африканцы-вудисты казались не столь опасными. Идол был способен отпугнуть любого. Взятые в плен дикари рассказывали о нем разные небылицы или несли откровенную чушь. Выяснить, когда он появился, полицейские так и не смогли. Они рассчитывали на помощь ученых, полагая, что те когда-то видели странную архаическую фигурку и знакомы с ее символикой. В таком случае проследить истоки культа станет гораздо легче. Поэтому Леграсс и его коллеги и приехали на конференцию.

Инспектор не подозревал, что его находка просто ошеломит археологов. Почтенные профессора не могли скрыть своего волнения. Они вскочили с мест, плотным кольцом окружили полицейского и начали пристально разглядывать причудливую статуэтку, дошедшую до нас из глубины веков – их налет ощущался и на ее тусклой зеленоватой поверхности. Она не соотносилась ни с одним стилем, зародившимся на заре цивилизации или в иные эпохи, и оставалось лишь догадываться, что вдохновило неизвестного мастера и почему он создал это чудовище.

Ученые неторопливо передавали фигурку из рук в руки. Высота статуэтки составляла примерно семь-восемь дюймов, и сделана она была поистине совершенно. В чудовище смутно улавливались человеческие черты, но его голова походила на осьминожью, лицо покрывали щупальца, тело было как резиновое, на передних и задних конечностях красовались длинные когти, а за спиной развевались узкие крылья. Оно словно излучало злобу, и на него нельзя было смотреть без содрогания. Раздувшееся тело опустилось на корточки, грозя придавить прямоугольный пьедестал с непонятными надписями. Кончики крыльев доходили до задних углов этого прямоугольника, туловище располагалось в его центре, а длинные загнутые когти уцепились за передний выступ, заняв добрую четверть пространства. Странная голова была наклонена, и ее щупальца соприкасались с тыльной стороной передних конечностей, крепко обхвативших согнутые колени.

При всей своей гротескности чудовище выглядело на редкость правдоподобно. Оно пугало еще и потому, что причина страха таилась в глубине веков. Иными словами, древность статуэтки не вызывала сомнений.

Единственная в своем роде, она откровенно озадачивала. Неведомым казался ее материал – пористый черно-зеленый камень с золотистыми или радужными пятнами и полосами. Он не упоминался ни в одном справочнике по геологии или минералогии. Надписи на постаменте тоже путали все привычные представления. На конференции присутствовало много лингвистов с мировыми именами, но ни один из них не сумел обнаружить хотя бы отдаленное сходство этих диких созвучий с каким-либо живым или мертвым языком. И сама статуэтка, и ее камень относились к древней, еще дочеловеческой эре. Наш мир и строй понятий никак не сопрягались с этими темными циклами бытия.

Но когда ученые покачали головами и признались, что не в силах разгадать тайну происхождения статуэтки, нашелся человек, которому в жуткой фигуре и письменах почудилось что-то знакомое. Он попросил слова и поведал собравшимся не менее любопытную историю, чем инспектор Леграсс. Это был ныне покойный профессор антропологии Принстонского университета Уильям Чаннинг Уэбб.

Сорок восемь лет назад он отправился с экспедицией в Гренландию и Исландию на поиски рунических рукописей. Их там не оказалось, но на западе гренландского побережья он встретил вымирающее племя эскимосов. Они поклонялись дьяволу, что, конечно, внушило ему ужас и отвращение. Остальные эскимосы мало знали об этой религии и, замирая от страха, говорили, что она возникла миллионы лет назад. Еще до сотворения мира. Кроме неизвестных обрядов и жертвоприношений у племени были ритуалы, передававшиеся из поколения в поколение. Они посвящались властителю дьяволов, или торна-суку. Профессор Уэбб обратился к шаману племени – ангекоку, тщательно воспроизвел фонему слова и записал его латинским шрифтом. У племени был фетиш, который они хранили и лелеяли как зеницу ока. Эскимосы танцевали вокруг него, встречая восход солнца, когда отсветы первых лучей вспыхивали на ледяных глыбах. Профессор подтвердил, что это был каменный барельеф с искусно выточенной мерзкой фигурой и загадочными надписями. Очень похожий на тот, что показал инспектор Леграсс. Если ученые, затаив дыхание, слушали рассказ своего коллеги, то что говорить об инспекторе? Он был взволнован вдвое больше них и забросал Уэбба вопросами. Леграсс попросил его вспомнить выкрики эскимосов. Они принялись сопоставлять созвучия. Результат превзошел все ожидания и на минуту заставил их обомлеть: полицейский и антрополог обнаружили, что в дьявольских ритуалах столь разных племен повторялись одни и те же слова. Эскимосские шаманы и жрецы из Луизианы пели своим идолам: «Пнглуи мглунафх Ктулху Р’лайх угахнагл фтагн».

Разбивка на слова угадывалась по перерыву дыхания – у Леграсса было определенное преимущество перед профессором Уэббом: арестованные метисы разъяснили ему смысл заклинания. Он означал: «В своем доме в Р’лайх мертвый Ктулху проснется в назначенный час».

По требованию ученых Леграсс подробно рассказал о племени, обитавшем в заболоченных лесах. Эта история стала едва ли не самым важным звеном дядиного исследования. В ней отразились заветные мечты и дерзкие фантазии создателей мифов и теософов. Она потрясала космическим размахом и завораживала непосвященных.

Первого ноября 1907 года в полицию Нового Орлеана из южных регионов штата поступил тревожный сигнал. По словам приехавшего очевидца, страшные дикари-вудуисты ночью проникли на фермы и похитили женщин и детей. Издавна обитавшие в болотистом краю скваттеры, простые и добродушные потомки соратников Лафитта, прежде не сталкивались с подобными чудищами и были смертельно напуганы. Несколько человек исчезло сразу после зловещих ударов тамтама. Затем скваттеры услышали безумные крики, визг, душераздирающее пение и топот. Они не могли этого выдержать.

Двадцать полицейских сели в два фургона и машину, взяли с собой трясущегося от страха гонца и тронулись в путь. В конце проезжей дороги они вышли и дальше пробирались пешком по мрачной, темной даже в солнечный день кипарисовой роще. Идти было трудно, они то и дело натыкались на груды сырых камней, обломки старой стены и уродливые узловатые корни. Под деревьями лежал свившийся в кольца испанский мох, а их кора была покрыта губчатыми наростами. Наконец они миновали зловещий лес и направились к жалким лачугам. Скваттеры с истерическими рыданиями окружили полицейских. Издалека доносились приглушенные звуки тамтама, а выкрики можно было разобрать, лишь когда поднимался ветер. Огонь от жертвенных костров с трудом проникал сквозь чахлое мелколесье за длинными рядами почерневших деревьев. Скваттеры наотрез отказались их сопровождать. Инспектор Леграсс и его девятнадцать подручных поняли, что не дождутся помощи, и погрузились в незнакомые им темные аркады.

Эти места испокон веков считались заклятыми. Белые обходили их за много миль. Сохранились легенды о потаенном озере, недоступном земному взору. Говорили, будто в нем обитала мерзкая тварь, похожая на огромный полип, и ее глаза ярко светились в темноте. Скваттеры шепотом рассказывали о дьяволах с крыльями летучей мыши, выползавших в полночь из подземелий и круживших над домами. Они верили, что нечистая сила появилась в здешних краях задолго до Д’Иббервиля, до Ла Саля, до индейцев и даже до первых зверей и птиц. Встреча с ней сулила страшную смерть, и они привыкли к осторожности. Теперь дикари устроили оргию вуду за много миль от ферм, на опушке заболоченного леса, но и это неблизкое соседство грозило катастрофой. Наверное, лесная глушь пугала скваттеров еще больше, чем громкие крики и жертвоприношения. Ноги полицейских увязали в черной хляби, но пламя и глухие удары тамтама помогали им сориентироваться. Вскоре они услыхали жуткие возгласы, способные воодушевить лишь поэтов или сумасшедших. В них словно слились воедино исступленная человеческая страсть и ярость рассвирепевших животных. Крик сменялся пронзительным визгом, вой – басовитым рычанием, а клекот уханьем. Чудовищная симфония гулким эхом разносилась по ночному лесу. Выбившиеся из хора хриплые стоны постепенно стихли, и низкие, грубые голоса пропели заклинание: «Пнглуи мглунафх Ктулху Р’лайх угахангл фтагн».

Наконец полицейские добрались до мелколесья и увидели беснующееся племя. Четверо идолопоклонников кружились в танце, одному стало дурно, а еще двое тряслись и рыдали, но, к счастью, их плач заглушала какофония оргии. Леграсс плеснул воду из болота в лицо потерявшему сознание. Все стояли, дрожа от страха, и были почти загипнотизированы.

Посреди болот раскинулся поросший травой остров, и на нем извивались и корчились орды обнаженных метисов. Неописуемое зрелище! Даже Сайм или Ангарола не смогли бы нарисовать столь фантастическую картину. Дикари зашлись в дьявольской пляске у костра. Языки пламени взметнулись к небу, приоткрыв огромную гранитную глыбу высотой не менее восьми футов. На ее вершине покоилась несообразно крохотная фигурка отвратительного каменного идола. Этот монолит окружало широкое кольцо эшафотов, с которых свисали трупы пропавших скваттеров. Ошалевшие язычники не покидали пределов магического круга. Они продвигались слева направо и то подпрыгивали, то ползли по траве, продолжая кричать. Казалось, что их вакханалия между кольцами трупов и кольцами дыма никогда не закончится.

Одному из полицейских, Джозефу Д. Гальвесу, почудилось, будто ритуальное заклинание не осталось без ответа и на него прозвучал какой-то отклик из глубины леса. Но, по-моему, этот испанец просто был ошеломлен увиденным, и у него сдали нервы. Впоследствии я встретился с ним и расспросил о племени. Мои подозрения подтвердились, он оказался очень впечатлительным человеком. Гальвес дал понять, что слышал негромкий взмах мощных крыльев и видел, как сверкнули глаза неведомого чудовища, когда оно взлетело над деревьями и заслонило полнеба своим громадным белым туловищем. Похоже, на него подействовали местные легенды и он обознался от волнения.

Остальные подручные Леграсса быстро оправились от шока. В круге столпилось чуть ли не сто метисов, но долг был для полицейских превыше всего, и они не растерялись. Зарядив ружья, стражи порядка бросились к идолопоклонникам. Минут пять в хаосе и дыме царила полная неразбериха. Рукопашный бой перемежался выстрелами, кто-то пытался бежать, но в конце схватки Леграсс насчитал сорок семь пленников. Их второпях одели и подтолкнули к выстроившимся в два ряда полицейским. Пятеро дикарей были убиты, а двоих тяжелораненых оттащили от вцепившихся в них пленных. И, конечно, Леграсс на всю жизнь запомнил, как выглядел монолит.

После возвращения в город полицейские еле держались на ногах от усталости, но у них еще оставалось много дел. Среди пленных, которых они внимательно осмотрели, преобладали метисы с примесью негритянской крови и явными признаками вырождения. Эти выходцы из Вест-Индии или португальских колоний на островах Капа-Верде дополнили и без того разнородный культ вудуистскими обрядами. Не успев приступить к допросу, полицейские догадались – речь идет не о негритянском фетишизме, а о каких-то древних и странных верованиях. По меркам белых, эти метисы могли считаться выродками и невеждами, однако непоколебимость их убеждений была поистине удивительна.

Они сказали, что «всегда поклонялись Властителям Древности, жившим задолго до того, как в нашем молодом мире появились первые люди. Властители снизошли на землю с небес, а теперь обитают под ней или на дне морей и океанов. Их мертвые тела нашептали во сне свои тайны первому человеку, и он создал культ, которому суждена вечная жизнь. Его хранят в тайне в глухих уголках земли, но настанет время, и великий жрец Ктулху поднимется и покинет свой темный склеп в городе Р’лайх глубоко под водой. Земля вновь окажется в его власти. Когда звезды будут готовы, он призовет нас, и тайный культ поможет ему освободиться.

Мы дали обет молчания и до тех пор не скажем ни слова. Этот секрет не вырвут из наших уст даже под пытками. Человечество не одиноко на земле. Очертания возникают из тьмы и являются к немногим избранным. Но это не Властители Древности. Никто из людей не видел Властителей Древности. Каменный идол – это великий Ктулху, но мы не знаем, похожи ли на него все другие. Ни один из нас не может прочесть древние письмена, однако их смысл доступен посвященным и тысячелетиями передавался из уст в уста. А вот в ритуальном пении никаких тайн нет. Мы не поем во весь голос, а только шепчем. Это заклинание означает: “В своем доме в Р’лайх мертвый Ктулху проснется в назначенный час”».

Суд признал вменяемыми лишь двух идолопоклонников и приговорил их к повешению. К остальным метисам применили другие меры. Они отрицали свое участие в ритуальных убийствах и утверждали, что с белыми расправились Чернокрылые, прилетевшие после мессы в чаще леса. Полиция так ничего и не узнала об их загадочных союзниках. Но позднее полицейским из Нового Орлеана многое разъяснил старый моряк мулат Кастро. Он плавал чуть ли не сто лет, побывал в загадочных, неизвестных портах и говорил с бессмертными жрецами культа в горах Китая.

Старый Кастро вспомнил отрывки чудовищной легенды, затмившей теории теософов. Согласно ей, мир и люди родились совсем недавно и скоро должны исчезнуть. В прошлые тысячелетия землей управляли иные сущности, выстроившие огромные города. Бессмертный китаец рассказал Кастро, что остатки их цивилизации можно обнаружить в циклопических каменных глыбах на островах Тихого океана. Все они умерли много сотен лет назад, когда на земле еще не было людей. Однако они владеют магическим искусством и воскреснут с его помощью, когда звезды обойдут полный круг и вернутся на прежнее место в своем извечном цикле. Да и сами они спустились к нам со звезд и принесли свои изображения.

Эти Властители Древности не из плоти и крови, продолжил Кастро. Нам не дано их увидеть, хотя мы знаем, что их очертания напоминают звезды. Это сходство не случайно, Властители зависят от звезд, и если те восходят на небо в привычном порядке, они могут проникать из одного мира в другой, но если он нарушен, они не в силах жить. Их нет среди живых, нет и в стане мертвых. Все они покоятся в каменных склепах в их великом городе Р’лайх. Властителей Древности надежно хранят чары всемогущего Ктулху, и они воскреснут, когда звезды и земля будут к ним готовы. Какая-то внешняя сила должна освободить тела Властителей и развеять эти чары, а иначе они не сдвинутся с места. Ведь они лежат в темноте, а годы, бессчетные миллионы лет, проносятся мимо. Правда, их дух бодрствует и они знают обо всем происходящем во Вселенной. Властители Древности способны передавать мысли без слов, даже сейчас они «говорят» в своих гробницах. Когда из хаоса возникли первые люди, они стали общаться с самыми чуткими и навевать им сны, ибо только так их язык смог проникнуть в плотское сознание.

Тогда они показали первым людям маленьких идолов, и те обожествили их, прошептал Кастро. Идолов привезли на землю с темных звезд давным-давно, в незапамятные времена. Этот культ умрет, лишь когда звезды расположатся в нужном порядке, а его жрецы поднимут из склепа великого Ктулху и возродят его законы. Это время легко будет узнать, ведь тогда человечество уподобится Властителям Древности. Оно забудет о добре и зле, о морали и прежних законах. Властители научат этих диких, свободных людей радоваться жизни. Они полюбят вкус крови и станут без страха, с веселыми криками, убивать друг друга. Земля запылает в яростном огне экстаза и свободы. И если мы будем строго следовать ритуалу, то оживим память о древних обычаях, поможем сбыться пророчеству и вернем на землю наших богов.

В былые времена посвященные говорили во сне с Властителями Древности, но потом что-то случилось. Огромный каменный город Р’лайх с его монолитами и склепами погрузился в пучину, и глубокие воды, не пропускающие мысли, разорвали призрачную связь. Но память не умирает, и жрецы верят, что город вновь поднимется на поверхность, когда звезды расположатся в нужном порядке. Черные духи земли выйдут из недр и всплывут со дна забытых морей. О них уже давно ходят слухи, заметил Кастро и оборвал себя. Он боялся даже упоминать об этих смутных тенях, и никакие уговоры на него больше не действовали. Старик умолчал и о том, какого роста эти Властители Древности. Но о культе он все же сказал, хотя и не слишком внятно. Кастро полагал, что он зародился в аравийских пустынях, где до сих пор таится и грезит не разрушенный за тысячелетия город Айрем с его прекрасными колоннами. Культ не похож на магическое искусство древней Европы, и, кроме немногих посвященных, о нем никому не известно. На него нет ни ссылок, ни намеков ни в одной книге, хотя бессмертный китаец обмолвился о недоступном простым людям двойном смысле «Некрономикона» безумного араба Абдулы Альхазреда и процитировал загадочное двустишие:

Его рассказ произвел глубокое впечатление на Леграсса, однако инспектор успел многое узнать и воспринял его спокойно. Он спросил старика об истоках культа, но не добился успеха. Очевидно, Кастро не покривил душой, заявив, что не вправе разглашать тайну. Ученые из Туланского университета также не смогли просветить инспектора и разъяснить ему образное значение фетиша. Теперь полицейский обратился к виднейшим специалистам страны. Одна нить потянула за собой другую, и ему посчастливилось выслушать гренландскую быль профессора Уэбба.

Рассказ Леграсса вызвал живой интерес у всех участников конференции, а статуэтка подтвердила его подлинность. Ученые высказывали свое мнение о древнем культе в частной переписке, однако в прессе о нем почти не упоминалось, да иного я и не ждал. Им хотелось уберечься от шарлатанов и всевозможных измышлений, и они соблюдали осторожность. Леграсс на время отдал фигурку профессору Уэббу, но после смерти последнего она вернулась к нему, и я видел ее совсем недавно. Она и правда способна испугать, а в ее сходстве с барельефом Уилкокса невозможно усомниться.

Теперь я понял, почему моего дядю так взволновал странный сон скульптора. Он уже знал о результатах поисков Леграсса, а чуткий молодой человек не только увидел во сне идола и таинственные надписи, полностью совпавшие со статуэткой из болотистых лесов и гренландским фетишем, но и услышал по меньшей мере три точных слова заклинания сатанистов-эскимосов и метисов из Луизианы. Естественно, что профессор Энджелл не мог думать ни о чем, кроме тайны культа, и приступил к исследованию.

В глубине души я все еще подозревал Уилкокса в мистификации и подтасовке фактов, о которых он узнал какими-то окольными путями. Конечно, ответы корреспондентов, пересказ их снов в заметках и кипа газетных вырезок серьезно подкрепляли его позицию, но я привык мыслить рационально и, как мне кажется, пришел к трезвому выводу. Я внимательно перечитал дядину рукопись, сравнил выписки из трудов по теософии и антропологии с сообщением инспектора Леграсса о культе и отправился в Провиденс к скульптору. Мне не терпелось хорошенько отругать его за обман старого ученого.

Уилкокс, как и прежде, жил один в доме Флер-де-Лис на Томас-стрит. Особняк показался мне безвкусным подражанием бретонской архитектуре XVII века. Его свежеоштукатуренный фасад выделялся на фоне изящных зданий в колониальном стиле, и на него падала тень от лучшей георгианской колокольни Америки. Я застал скульптора за работой и сразу признал правоту его поклонников. Талант Уилкокса был очевиден, глубок и тонок. Уверен, что в будущем его назовут одним из великих декадентов. Он воплощал в глине, а после высекал в мраморе свои ночные видения, подобные тем, что создавал в прозе Артур Макен, а в стихах и живописи – Кларк Эштон Смит.

Темноволосый, худощавый и несколько неряшливый с виду, он неторопливо повернулся, когда я постучал в дверь, и спросил, что мне надо. Я представился, и он проявил ко мне определенный интерес. Как-никак мой дядя первым стал изучать странные сны скульптора и возбудил его любопытство, хотя ни словом не обмолвился Уилкоксу о своих исследованиях. Я тоже умолчал о них, ограничившись тонкими намеками.

Вскоре я убедился в его полной искренности. Он без утайки рассказал мне о своих снах. Они вырывались из глубин подсознания и постоянно подпитывали его творчество. Он показал мне статую, по сути многократно увеличенный барельеф, и ее жуткие очертания заставили меня вздрогнуть от мрачного предчувствия. Уилкокс не упоминал, видел ли он ее образец наяву или только во сне, но его руки бессознательно вылепили контуры. Несомненно, он говорил в бреду об этой движущейся глыбе. Скульптор ничего не знал о тайном культе, его смутили дядины расспросы, но я уже в который раз подумал, что видения были навеяны ему какой-то книгой или картиной.

Он рассказывал о своих снах ярко и образно, как настоящий поэт, и я словно воочию увидел циклопический город из скользких зеленых камней (по странному выражению Уилкокса, вся его геометрия была неправильна) и услыхал полубезумный зов из-под земли: «Ктулху фтагн, Ктулху фтагн».

Эти слова были частью страшного заклинания о мертвом Ктулху, грезящем в каменном склепе в Р’лайх. Признаюсь честно, они растрогали меня, и я не смог скрыть волнения. Однако Уилкокс когда-то слышал культовое пение, а потом забыл о нем. Разве упомнишь все прочитанные книги и прежние видения? Впоследствии богатое воображение скульптора вытолкнуло эти образы на поверхность сознания, они явились ему во сне, и он воплотил их, создав барельеф и жуткую статую. Если это и был обман, то очень невинный. Просто Уилкокс легко возбуждался и ему не хватало выдержки. Мне никогда не нравились люди подобного типа, но я старался сохранять объективность и отдал должное его таланту. Мы расстались вполне дружески, и я пожелал ему успеха.

Все связанное с культом продолжало притягивать меня, как магнит. По временам я видел себя знаменитым ученым, выяснившим, как и когда он зародился. Я посетил Новый Орлеан, познакомился с Леграссом и другими участниками полицейского рейда, осмотрел страшную статуэтку и даже расспросил уцелевших пленников-метисов. Никаких дополнительных подробностей я не узнал, но рассказы очевидцев вновь воодушевили меня. Я чувствовал, что близок к разгадке реально существовавшей, потаенной и очень древней религии, и это открытие сделает меня известным антропологом. Но я считал и сейчас считаю себя материалистом и отрицал совпадения снов как чистую выдумку. Сообщения в газетах, которыми так дорожил профессор Энджелл, тоже не внушали мне доверия.

Я руководствовался опытом, а не интуицией, но одна догадка долго не выходила у меня из головы. Боюсь, что мой дядя умер не своей смертью. Он упал на узкой крутой улочке, столкнувшись с моряком-негром. Известно, что рядом, у берега, вечно околачивались метисы из разных стран. Я не забыл о смешанной крови и пиратстве идолопоклонников из Луизианы и не удивлюсь, узнав об отравленных иглах или других изощренных способах убийства. Ведь они верят в свои ритуалы и привыкли уничтожать чужаков. Правда, Леграсс и его подручные остались целы и невредимы, но моряк, видевший остров и Ктулху, недавно погиб в Норвегии. Возможно, какой-то злодей услышал об исследовании моего дяди и рассказе скульптора? Я думаю, профессор Энджелл умер оттого, что слишком много знал и хотел выяснить еще больше. Время покажет, удастся ли мне продолжить его поиски и что ждет меня на этом пути.

III. Безумие исходит из морских глубин

Небесам было угодно облагодетельствовать меня еще раз: по чистой случайности я обнаружил расставленные на полке подшивки старых номеров газеты. Я вовсе не искал этот номер австралийской «Сидни баллютин» от 18 апреля. Не знаю почему, но статья ускользнула от внимания дяди и не пополнила коллекцию вырезок.

В ту пору я прекратил исследования «культа Ктулху», как называл его профессор Энджелл, и поехал в гости к знакомому ученому в Патерсон, штат Нью-Джерси. Он работал хранителем в местном музее и был специалистом по минералогии. Как-то, осматривая образцы, лежавшие на полках в запаснике, я обратил внимание на пожелтевшую газету под камнями. Это был номер «Сидни баллютин», о котором я только что упомянул. Мой знакомый поддерживал связи с коллегами из разных стран, и они часто обменивались нужными изданиями. Меня привлекла необычная фотография. Приглядевшись, я увидел, что заснятый на ней каменный идол ничем не отличается от луизианской находки инспектора Леграсса.

Я снял камни, достал газету и развернул ее. Размеры статуэтки были невелики, я разочарованно вздохнул и прочел статью.

В МОРЕ НАЙДЕН ЗАГАДОЧНЫЙ ПРЕДМЕТ

Судно «Вигилант» прибыло в порт с новозеландской яхтой на буксире. На борту яхты обнаружили двух моряков – выжить удалось лишь одному из них. Рассказ об отчаянной схватке и тайнах морских глубин. Гибель в океане. Спасенный моряк отказался сообщить подробности странного путешествия. Среди его вещей найден непонятный каменный идол. Расследование продолжается.

Грузовое судно «Вигилант», принадлежащее компании «Моррисон», вышло в плавание из Вальпараисо и сегодня бросило якорь в заливе Дарлинг, ведя на буксире разбитую в схватке, но до зубов вооруженную яхту «Алерт» из Данедина в Новой Зеландии. Ее видели 12 апреля на 34 градусе 21 минуте южной широты и 152 градусах 17 минутах западной долготы с одним живым и одним мертвым моряками на борту. «Вигилант» покинул Вальпараисо 25 марта, а 2 апреля резко отклонился от курса на юг из-за сильных штормов и бурного прилива. 12 апреля на судне заметили яхту и сначала решили, что она пуста, но вскоре обнаружили одного уцелевшего моряка. Он был в полубреду, а второй моряк, очевидно, скончался уже неделю назад.

Выживший крепко сжимал в руках страшного каменного идола непонятного происхождения. Его высота составляла около фута. По мнению специалистов из университета в Сиднее, Королевского общества и музея на Колледж-стрит, определить стиль и время создания этой статуэтки невозможно. Моряк сказал, что нашел ее в кабине яхты в обычной резной шкатулке.

Придя в себя, этот человек поведал удивительную историю пиратского нападения и кровавой схватки. Он сообщил, что его зовут Густав Йохансен, он норвежец и был вторым помощником капитана двухмачтовой шхуны «Эмма» в Окленде, отплывшей в Каллао 20 февраля с командой из одиннадцати человек.

«Эмма», продолжил он, отстала и сбилась с курса во время сильнейшего шторма 1 марта, а 22 марта на 49 градусах 51 минуте южной широты и 128 градусах 34 минутах западной долготы столкнулась с яхтой «Алерт», которой управляли какие-то странные и зловещие метисы из Канакаса. Они потребовали, чтобы «Эмма» немедленно вернулась назад. Капитан Коллинз отказался, и метисы без предупреждения открыли огонь по шхуне. Они яростно обстреливали ее из тяжелых орудий.

Экипаж «Эммы» вступил с ними в перестрелку. Дым от разорвавшихся снарядов заволок небо, шхуна накренилась и начала тонуть, но морякам все же удалось подплыть к яхте. Команды сцепились на палубе, и между ними завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Метисов было чуть больше, и они отчаянно сопротивлялись, но европейцы ловко увертывались от их неуклюжих ударов и в конце концов уничтожили этих проклятых дикарей.

Победа досталась им тяжелой ценой – капитан Коллинз, его первый помощник Грин и еще один моряк погибли в схватке. Оставшиеся восемь человек во главе со вторым помощником Йохансеном повели захваченную яхту. Они двинулись вперед, желая понять, существует ли хоть какая-нибудь причина для их возвращения.

На следующий день моряки высадились на маленьком острове, о котором ни разу не слышали, да он и не значился на карте. Еще шестеро из команды умерли на берегу, хотя Йохансен сказал об этом вскользь и с явными недомолвками. Он лишь заметил, что они упали в расщелину между скалами.

Позднее он и второй моряк покинули остров, но 2 апреля яхта попала в сильнейший шторм. С того времени и вплоть до своего спасения 12 апреля Йохансен был без сознания и даже не мог вспомнить, когда умер его напарник Уильям Брайден. Причины смерти Брайдена остались неясны, возможно, она наступила от нервного возбуждения или холода.

В телеграммах из Данедина сообщалось, что яхта «Алерт» хорошо известна своими пиратскими набегами на острова. Ее боялись и ненавидели на всем побережье. Владела ею какая-то странная группа метисов. По ночам они собирались и бродили в лесах, возбуждая любопытство местных жителей. После шторма и землетрясения метисы спешно снарядили яхту и отплыли в океан. Корреспондент из Окленда дал высокую оценку «Эмме» и ее команде, а про Йохансена сказал, что это опытный и здравомыслящий моряк.

Завтра адмиралтейство начнет расследование обстоятельств дела и приложит усилия, чтобы Йохансен заговорил откровеннее, чем прежде.

Я полностью процитировал статью. Она и снимок этого страшного идола вызвали у меня целый шквал идей и вопросов. Я узнал новые, драгоценные подробности о культе Ктулху и временах, когда его власть ощутима на море и на суше. Почему метисы потребовали, чтобы «Эмма» повернула к берегу, если статуэтка была у них на яхте? Чего они добивались и кто мог им помешать? Где этот неведомый остров, на котором погибло шесть моряков? Отчего Йохансен не желал о них говорить? Что удалось выяснить в ходе расследования в адмиралтействе и что знали об этом жутком культе в Данедине? И самое главное, какая глубинная связь дат придала столь зловещий смысл событиям, детально описанным моим дядей?

Судите сами: 1 марта или 28 февраля, согласно международным стандартам суточного времени, произошло землетрясение, а в морях бушевали штормы. Яхта со своей гнусной командой так торопилась отплыть в океан, словно ее подгоняла какая-то могущественная сила. На другом конце земли поэты и художники видели во сне влажный циклопический город, а молодой скульптор изваял статую Ктулху. Двадцать третьего марта экипаж «Эммы» высадился на неизвестном острове, где умерло шесть человек, и в эту ночь сны всех чутких людей стали удивительно яркими и мрачными. Можно было подумать, что на них упала тень гигантского чудовища. Да, оно преследовало их воображение, не потому ли архитектор сошел с ума, а скульптор внезапно начал бредить! Ну а что принес с собой шторм 2 апреля, когда им перестал сниться надводный город с сырыми скользкими камнями, а Уилкокс излечился от лихорадки? Что все это значило и на что намекал старый Кастро в своих туманных речах о грядущем царстве Властителей Древности, спустившихся со звезд, о верности их культу и об их умении навевать сны? Неужели я приоткрыл завесу, за которой притаились космические силы, способные уничтожить любого смертного? А если так, то сознание должно быть готово к новым потрясениям. Они лишь на время прекратились 2 апреля, и над нами скоро вновь нависнет угроза.

Днем я отправлял телеграммы и собирался в дорогу, а под вечер попрощался с хозяином дома и сел в поезд до Сан-Франциско. Не прошло и месяца, как я оказался в Данедине, однако не раздобыл там никаких новых сведений. Горожан мало интересовали страшные идолопоклонники. Им было известно, что метисы допоздна засиживались в старых тавернах или попрошайничали на набережных. К ним давно привыкли и старались их не замечать. Правда, по городу ходили слухи об их путешествии на какой-то остров, и в те дни на дальних холмах негромко били барабаны и горели костры.

В Окленде я узнал, что после тяжелого и безрезультатного допроса белокурый Йохансен вернулся из Сиднея совершенно седым. Вскоре он продал свой особняк на Уэст-стрит и вместе с женой уехал на родину. Он не делился с друзьями своими переживаниями, и они смогли дать мне только его адрес в Осло. Из Окленда я направился в Сидней, где встретился с моряками и чиновниками из адмиралтейской службы. Расспросы и на сей раз ни на йоту не приблизили меня к выяснению истины. «Алерт» продали и стали использовать для коммерческих перевозок. Я видел яхту в сиднейском порту неподалеку от кольцевой набережной, но не почерпнул для себя ничего интересного. Искривленная фигурка с головой осьминога, телом дракона и распростертыми крыльями и надписями на пьедестале хранилась в музее в Гайд-парке. Я долго не отходил от нее. Она показалась мне загадочной и пугающе древней, но, подобно другим статуэткам, была сделана мастерски. Я вновь обратил внимание на причудливую фактуру камня и мысленно сравнил его с меньшим по величине идолом, найденным Леграссом. Тот же цвет, те же прожилки и разводы. Сотрудник музея сообщил мне, что геологи исследовали камень и остались в недоумении. Они клялись, что на земле нет даже отдаленно подобной скалы. В моем сознании всплыли слова старого Кастро о Властителях Древности: «Они опустились на землю со звезд и принесли с собой идолов».

Никогда в жизни я не испытывал такого душевного потрясения. Мне нужно было непременно увидеться с Йохансеном в Осло. В Лондоне я пересел на корабль, плывший в столицу Норвегии, и осенью высадился в порту близ тенистого Эгеберга.

Йохансен жил в старом квартале короля Гарольда Гардрада. Город несколько веков словно маскировался под названием Христиании, но этот уголок сохранил исконное историческое имя, напоминавшее о прежнем Осло. Я быстро доехал на такси и постучал в дверь опрятного особняка с оштукатуренным фасадом. Мое сердце тревожно билось. Мне открыла женщина с грустным лицом и на ломаном английском объяснила, что Густава Йохансена нет в живых.

По словам жены, его погубил роковой выход в океан в 1925 году. Он замкнулся в себе и не откровенничал даже с ней, но оставил дневник, как он говорил, «с техническими подробностями путешествия». Йохансен вел свои записи на английском, видимо, для того, чтобы она не смогла прочесть и узнать, каким опасностям он подвергался. Во время прогулки по узкой улочке рядом с верфями Гетенбурга из окна мансарды на него упала кипа бумаг и сбила с ног. Двое моряков помогли ему подняться, но он скончался еще до приезда «скорой помощи». Врачи не сумели установить причину смерти и приписали ее общей слабости, усугубленной сердечным приступом.

В эту минуту я почувствовал, что опасность подстерегает и меня. Я был раздавлен страхом и знал, что не избавлюсь от него до самой смерти. Возможно, я тоже стану жертвой «несчастного случая». Я убедил вдову, что технические подробности морского рейса нужны мне для работы, и она отдала мне дневник мужа. По пути в Лондон я не мог оторваться от чтения.

Моряк ничего не придумывал, а просто и бесхитростно изложил ход событий – день за днем и час за часом. Не стану цитировать дневник дословно, прояснять запутанные отрывки и сокращать повторы, а постараюсь передать суть. Надеюсь, тогда каждый поймет, почему плеск воды сделался для меня невыносимым, и мне пришлось заткнуть уши ватой.

Слава Богу, Йохансен так и не узнал о Ктулху, хотя видел и город, и эту тварь, но вряд ли я смогу спокойно уснуть, если подумаю об ужасах, таящихся за внешним покровом нашей жизни во времени и пространстве, о нечестивых чудищах со старых звезд, грезящих в морских глубинах, и об идолопоклонниках, готовых вернуть их в мир, когда очередное землетрясение поднимет на поверхность эти жуткие каменные склепы.

На допросе в адмиралтействе Йохансен правдиво рассказал о начале путешествия и повторил это описание в дневнике. Двадцатого февраля «Эмма» покинула Окленд без груза на борту. Едва отплыв от берега, моряк ощутил сильные подземные толчки. По ночам им снились кошмары, но они не поддались панике и как ни в чем не бывало продолжали путь. Берег уже давно скрылся из виду, когда 22 марта их судно атаковал «Алерт». Йохансен подробно и с горечью описал нападение команды метисов, бомбардировку и погружение «Эммы» на дно. Он не смог скрыть страх и отвращение, говоря об идолопоклонниках с яхты. В них было что-то непередаваемо мерзкое. Немудрено, что моряки исполнили свой долг и спокойно наблюдали за предсмертными муками противников. Когда во время судебного расследования экипаж «Эммы» обвинили в превышении самообороны и по сути в преднамеренном убийстве, он был искренне изумлен. Но в то время победа осталась за ними. Йохансен с семью уцелевшими моряками захватил яхту. Они двинулись дальше. Вскоре перед ними предстал поднимавшийся из глубины океана огромный каменный монолит. На 47 градусах 9 минутах южной широты и 126 градусах 43 минутах западной долготы они подплыли к берегу со скользкими тинистыми глыбами и оцепенели от ужаса. Чудовищный город-труп Р’лайх поднялся на поверхность. Миллионы лет назад его выстроили бесплотные очертания, спустившиеся на землю с темных звезд. В этих сырых зеленых склепах покоились полчища приближенных великого Ктулху. После землетрясения они пробудились от вековечной дремоты, их мысли послали сигналы и навеяли самым чутким людям жуткие сны. Властители Древности приказали посвященным отправиться в путь, освободить их и вернуть к жизни. Обо всем этом Йохансен даже не подозревал, но, видит Бог, он успел немало заметить!

Полагаю, что над водой возвышалась одна-единственная каменная цитадель, в которой был погребен великий Ктулху. Я попытался вообразить масштаб грядущих бедствий, и мне захотелось покончить с собой. Но несведущих моряков тоже испугало космическое величие этого влажного Вавилона с древними демонами. Должно быть, они догадались, что он не похож ни на один город в мире. Их поразили небывалые размеры зеленых каменных глыб и высота цитадели, сходство ее гигантских статуй и барельефов со странной фигурой, найденной в шкатулке на яхте. Эта оторопь легко улавливалась в простодушных описаниях Йохансена.

Он не знал, что такое футуризм, но, говоря о городе, очень близко подошел к его определению. Йохансен передал общее впечатление от огромных углов и каменных поверхностей с кощунственно-наглыми статуями и иероглифами.

Когда речь в его дневнике зашла об углах, я вспомнил слова Уилкокса о неправильной, неевклидовой геометрии города из его сновидений. Скульптор уверял, что он весь состоит из уродливых измерений и перекошенных сфер. И вот теперь обычный малообразованный моряк почувствовал то же самое, увидев этот странный мир наяву.

Йохансен и его экипаж высадились на тинистом берегу чудовищного акрополя и вскарабкались по скользким глыбам. Никаких лестниц там, конечно, не было, да и быть не могло. Солнце проглядывало сквозь завесу испарений, поднимавшихся из океана, и тоже казалось каким-то искаженным. Углы расплывались на глазах и теряли свои очертания, стоило присмотреться повнимательнее – и выпуклая грань превращалась в вогнутую.

Морякам сделалось страшно, а ведь они только подошли к монолиту. Каждому хотелось бежать оттуда, и каждый боялся прослыть трусом. Они попытались успокоиться и начали искать на берегу какой-нибудь сувенир, но так ничего и не нашли.

Португалец Родригес забрался на вершину монолита и позвал товарищей. Они последовали за ним и с любопытством остановились около громадной резной двери, на которой красовался уже знакомый барельеф с крылатым идолом. В сравнении с неземными глыбами дверь выглядела вполне привычно – с порогом, косяком и резной перемычкой. По словам Йохансена, такие часто ставят на фермах, в больших амбарах. Но и она не подчинялась законам притяжения – моряки так и не поняли, лежит ли она плоско, подобно двери трапа, или с наклоном, как в погребе. Уилкокс не ошибся, сказав о смешанной геометрии города. Даже небо и земля могли вздыбиться здесь по незримой вертикали. Прежние понятия утрачивали определенность, допуская любой, самый фантастический, вариант. Брайден подтолкнул каменную глыбу, но ничего не добился. После него к двери подошел Донован, осторожно ощупал ее края и поочередно прижался к каждому из них. Он поднялся по странной поверхности, хотя глагол «поднялся» едва ли уместен применительно к горизонтально лежавшей двери. Наконец ее панель величиной с добрый акр плавно покачнулась и приоткрылась сверху.

Донован проскользнул, или, точнее, выскочил из образовавшейся щели и присоединился к остальным морякам. Они с недоумением наблюдали, как массивная резная дверь медленно распахнулась по диагонали вопреки здравому смыслу и основам перспективы.

Внутри царила кромешная, почти физически ощутимая тьма. В этом тяжелом сумраке было свое преимущество – он окутывал выступы стен, которые непременно стали бы видны при тусклом освещении. Лучи солнца, сверкнувшие с выпуклого крохотного клочка небес, мгновенно померкли. Снизу, из раскрывшихся глубин, шел невыносимый смрад, и моряки чуть было не задохнулись. До Хоукинса, обладавшего чутким слухом, донеслось отвратительное бултыхание. Все застыли на месте и продолжали прислушиваться до тех пор, пока чудище не обдало их своим зловонным дыханием и не обрызгало потоками слюны. Оно выползло из потайной двери и направилось в мертвый город, сжимая и растягивая на ходу влажное зеленое туловище.

Я с трудом смог прочесть эти страницы. У Йохансена дрожала рука, и его почерк превратился в каракули. Он полагал, что двое моряков умерли от страха, увидев гнусное отродье. Чудище не поддавалось описанию. Ни в одном языке нет слов, способных передать его несовместимость с реальным миром, силами природы и гармонией Космоса. Представьте себе, что огромная гора оторвалась от земли и двинулась, спотыкаясь на каждом шагу. Боже! Стоит ли после этого удивляться сумасшествию знаменитого скульптора или приступу лихорадки у телепата Уилкокса? Великий идол, зеленый, липкий ублюдок родом со звезд, проснулся и заявил о себе. Звезды обошли полный круг и расположились в должном порядке. Неподвластное древнему культу случайно удалось команде несведущих моряков. После тысячелетнего заточения в склепе великий Ктулху вновь был свободен и жаждал власти на земле.

Его дряблые когти растопырились и схватили троих человек. Донован, Гуеррера и Энгстром исчезли в мгновение ока. Господи, упокой их души, если во Вселенной есть хоть какой-то покой. Оставшиеся моряки бросились к берегу по бесконечной зеленой тверди. По дороге Паркер поскользнулся и пропал за каменным углом. Йохансен клятвенно уверял, что еще несколько минут назад этого непонятного угла на глыбе не было. К тому же он менялся, как рисунок в калейдоскопе, становясь то острым, то тупым.

Из всей команды уцелели лишь Йохансен и Брайден. Они подплыли к «Алерту», когда чудище доползло до берега и обрушило на них град скользких камней.

Моряки включили моторы и какое-то время метались по палубе, регулируя давление и следя за первыми струйками пара. Наконец яхта пришла в движение. Она тронулась в путь, взбивая пену летейских вод.

Великий Ктулху взгромоздился на каменный монолит, разинул пасть, плюнул вслед яхте и разразился громкими проклятиями, совсем как Полифем, упустивший корабль Одиссея. Однако, не в пример легендарному циклопу, он тут же с размаху прыгнул в воду и поплыл вдогонку «Алерту». От взмаха его крыльев к небу взметнулись высокие волны, заряженные космической энергией. Брайден оглянулся, и эта роковая ошибка свела его с ума. Он расхохотался и долго не мог остановиться. Его истерический смех изредка сменялся тупым молчанием, и так продолжалось несколько суток, пока ночью в каюте над ним не сжалилась смерть. В тот день Йохансен тоже был на грани безумия и бесцельно расхаживал рядом, не обращая внимания на покойника. Но в первые часы сила воли еще не покинула его. Он понял, что пока яхта не разогналась, ей не спастись от чудища, и предпринял отчаянную попытку. Йохансен включил мотор на полную скорость, промчался по палубе, встал у штурвала и дал задний ход. Брызги соленой пены взвились в яростном вихре, пар поднимался все выше, и отважный норвежец развернул «Алерт» навстречу подплывающей студенистой массе. Страшная голова со щупальцами нависла над клочьями пены и уже поравнялась с бушпритом, но Йохансен продолжал вести яхту.

Он услыхал плеск и взрыв лопнувшего пузыря. Вода потемнела от грязных потоков и пропахла смрадом, как от тысячи разрытых могил. Потом до него донесся новый звук, который он не решился описать. Яхту накрыло едкое, слепящее глаза зеленое облако, а за бортом раздалось ядовитое шипение. Но что это? Боже правый! Разбросанные волнами пластины вновь срослись, и чудище возродилось к жизни. К счастью, расстояние между ним и яхтой увеличивалось с каждой секундой. «Алерт» выпустил нар и стремительно понесся по волнам.

Вот и все. Погоня закончилась. Йохансен отнес статуэтку в кабину и приготовил еду для себя и хохочущего маньяка. После схватки с великим Ктулху и побега он даже не пытался управлять яхтой. Пережитое оставило в его душе неизгладимый след, и он чувствовал себя совершенно разбитым. Второго апреля поднялся шторм, и сознание моряка окончательно затуманилось. Ему казалось, что Вселенная закружилась в каком-то бешеном урагане. Миры пролетали на хвосте кометы. Они с лихорадочной скоростью поднимались из бездн к луне и вновь опускались в бездны. Это круговращение сопровождалось оглушительным хохотом древних богов и зеленых чертей с крыльями летучей мыши.

Он очнулся, когда яхту взяло на буксир грузовое судно. Но все это было уже в другой жизни – спасение, «Вигилант», допрос и судебное расследование в адмиралтействе, улицы Данедина и долгий путь на родину в старый особняк в Эгеберге. Он никому не мог рассказать о путешествии – его бы сочли за сумасшедшего. Но ему нужно было описать увиденное в дневнике, он чувствовал, что его силы на исходе, и дорожил каждым днем. Йохансен постарался, чтобы его жена ни о чем не догадалась. Он надеялся завершить свой рассказ и ждал смерти как избавления.

Я прочел дневник и спрятал его в железный ящик вместе с барельефом и записками профессора Энджелла. Туда я собираюсь уложить и эту рукопись – своего рода тест на душевное здоровье. По-моему, я уже нашел все, что хотел, и, полагаю, никакие новые материалы мне больше не понадобятся. Я понял, что Вселенной управляет страх и даже ясное весеннее небо и цветы в середине лета могут стать для меня отравой. Не думаю, что мой век будет долог. Ни дяди, ни Йохансена больше нет в живых. Скоро уйду и я. Ведь культ существует до сих пор, а я слишком много знаю.

До сих пор существует и Ктулху. Видимо, он уснул в каменной расселине, укрывшей его миллион лет назад, когда солнце только взошло на небо. А проклятый город опять погрузился на дно океана, и «Вигилант» смог спокойно проплыть над этим пятном после апрельского шторма. Но жрецы его культа по-прежнему беснуются, орут, пляшут и убивают невинных жертв у каменных глыб с идолами в глухих уголках земли. Должно быть, Ктулху метался в черной пучине разбушевавшихся вод и штормовой вихрь швырнул его в бездну, а иначе мир содрогнулся бы от страха и яростных криков. Конец никому не ведом. Поднявшееся способно опуститься, а опустившееся подняться. Чудище ждет своего часа и грезит в океанских глубинах, а наши города приходят в упадок и разрушаются. Настанет время… но я не могу и не должен об этом думать! Я молюсь лишь о том, чтобы у меня хватило сил довести до конца эту рукопись, но если что-то случится, пусть мои душеприказчики примут все меры предосторожности и спрячут ее от посторонних глаз.

Оглавление