«Тенепад»

Тенепад (fb2) - Тенепад (Библиотеки Смерти) 1102K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Введенская

Мария Введенская Тенепад

Марта и Эрик

Казалось, не один век Марта ждала, что начнется ее приключение, поэтому, услышав выстрел, испытала настоящий восторг. Застыв в некотором замешательстве, она слепо озиралась по сторонам. Ее буквально разрывала необходимость сорваться с места и бежать со всех ног, но куда? А если другие соседи тоже распознали выстрел и уже на месте? Марта всегда слышала больше остальных, но выстрел был таким ясным и четким, что собралось наверняка полдома. Такой не спутать с падением какого-нибудь предмета. Совсем рядом и определенно слева, но стены лгут, разве нет? А Марта не могла ошибиться, только не в этот раз.

– Эрик! – взволнованно позвала она. – Ты слышал?!

В проеме ванной показался мужчина в голубом поло и выглаженных светлых брюках со стрелками. Через его плечо было перекинуто полотенце, а на щеках виднелись следочки от пены для бритья. Вообще-то они оба собирались на пробежку, и на Марте уже давно красовался спортивный темно-синий плюшевый костюм, так гармонирующий с ее бронзовыми кудрями, но Эрик, видимо, в очередной раз решил ее надуть. Не станет же он бегать в этом?..

– Может, это и не выстрел?.. – осторожно предположил тот, словно читая ее мысли.

Сколько Марта его помнила, Эрик всегда был таким. Никогда не рвался в бой в отличие от нее, не искал приключений, а в его душе никогда не бунтовал маленький несносный ребенок, грезящий дальними далями с непроходимыми лесами и необъятными океанами, скрывающими опасных тварей и сундуки полные сокровищ. Эрик уродился совсем другим. Таким спокойным и домашним парнем осторожным до безумия, до нестерпимой ярости собственной подруги, в которой умещался целый отряд маленьких бунтарей, не знающих слова «нет», терзающих соблазнами неизведанных мест. А Эрик был… просто Эрик, и Марта любила его за это. Кто бы еще сумел потушить в ней этот всепоглощающий пожар, пока тот не разрушил всё и вся? У них царила полная гармония, настоящее взаимопонимание абсолютно разных по темпераменту людей. Это ли не любовь?

– Я как раз думаю наоборот! – тихо, но требовательно сказала Марта. – Выстрел. Разумеется, выстрел. И, кажется, в двести пятой.

– Слабо верится. – покачал головой Эрик. – Может сверху?

– Если только сверху и слева. – задумалась та и озорно сверкнула глазами. – Но сначала всё-таки к соседке в двести пятую!

– Стой-стой-стой… – Эрик выставил вперед ладони. – Ты хотела сказать – вызовем полицию к соседке в двести пятую?

– Полицию наверняка уже вызвали и без нас! – упрямо возразила Марта. – Ну давай же! Мы должны быть первыми! И кстати, сотри эту пену.

– Боже! – всплеснул руками Эрик, наскоро обтерев щеки с подбородком, и неловким движением бросил полотенце на пол. Он словно столкнулся с дилеммой, на какую перекладину его повесить, и в итоге так и не решил ее.

Нельзя сказать, что подобное соответствовало духу чистюли и аккуратиста Эрика, но сегодня Марта просто не могла ждать, пока он сложит полотенце, трепетно соединив углы, и повесит. Она нетерпеливо схватила его за руку и потащила за собой вон из квартиры.

Странно, что при подобной жажде приключений с Мартой не случалось ничего особо примечательного. Порой она представлялась себе томимой принцессой в заколдованном замке, неустанно разглядывающей горизонт. Только вот ждала она не принца. Принц у нее уже имелся. Скорей будоражащих душу новостей и невероятных перемен. Иногда Марта обвиняла в собственной несостоятельности Эрика. С кем поведешься, как говорится…. Думала, что это он подавляет ее своим слоновьим темпераментом, создавая вокруг особую ауру инертности, ввиду которой Марта остается как бы незаметной для распределяющих сил Вселенной. Но это были редкие, действительно редкие моменты самоканнибализма, приходящиеся в основном на критические дни, да и только. В целом же она всегда понимала, кем для нее являлся Эрик, какой нерушимой стеной. А ведь однажды он едва не оставил ее. Совсем недавно. Всего лишь чуть больше года назад. Сердечный приступ…. В двадцать-то восемь лет! Не самый подходящий возраст для таких вещей. Впрочем, говорят, все болезни молодеют. Марта, правда, считала, что дело отнюдь не в болезнях, а в самих людях – они становятся слабее, податливей, совсем перестают сопротивляться. А если прибавить современные лекарства, уничтожающие иммунную систему столь самоотверженно, так чего ждать? Вскоре старческие болезни доберутся и до младенцев. Что это? Расплата за ту жизнь, что имеют люди? За комфорт, за прогресс? Или таков коварный план комитета трехсот по сокращению численности населения?

Марта увлекалась различного рода теориями – они развлекали ее, ненадолго утоляя жажду и пытливость ума, а также позволяя прочувствовать себя частью столь мучимого общества. Мы жертвы, но нас много. Почему-то от этой мысли всегда становится легче, но в то злосчастное утро двенадцатого октября ничто не могло скрасить ситуацию. Ни одна идея. Эрик, лежащий на полу….

Напротив, осознание себя жертвой некоего мирового заговора лишь усложнило ситуацию, заполнив легкие раздирающей ненавистью. В тот момент Марта бы предала всех страждущих побратимов без зазрения совести, лишь бы Эрик встал с пола и вытер разлившийся кофе. Потому что эта мерзкая коричневая лужа, в которой он лежал, делала зрелище еще более невыносимым. Надо всё убрать, надо замести следы…. Только об этом думала Марта, не понимая до конца, что произошло и продолжает происходить у нее на глазах.

А потом приехала «скорая», вызванная отнюдь не Мартой, а соседкой снизу, особенно остро среагировавшей на раздавшейся грохот и последовавший за ним женский крик. Конечно, этому могло быть любое объяснение, но, слава Богу, именно в то утро миссис Драгич семидесятипятилетняя словенка с волосами так похожими на гусиный пух, словно приклеенный воском к розовой лысине, уловила нечто подозрительное и опасное в том, что происходило этажом выше.

Нельзя сказать, что Марта хорошо помнила дальнейшее, потому как находилась в шоковом состоянии. Те дни, покрытые густой пеленой тумана, то превращались в один растянутый провонявший медикаментами желеобразный день, то представлялись суточной бессмысленной вереницей галлюциногенных снов.

Сколько времени она провела в больнице? Неделю? Или всего лишь час, чтобы впоследствии отправиться домой и, словно робот, совершать механические бездушные действия, как потребление пищи или сон? В любом случае конец этому безумию положил сам Эрик. Он просто вернулся, вытащив Марту из крошащей тьмы. Так кто же умирал на самом деле?

Они никогда об этом не вспоминали, потому что это разрушало. Лишь иногда аромат утреннего кофе или осенний ветер, раскрывший форточку, заставлял сердце Марты сжиматься от ужаса. Мелочи памяти…. Игра, в которую очень часто играет наш мозг. Мы не хотим этого, но водоворот уносит всё глубже на самое дно, подхватывая запахами или кадрами – такими внезапно четкими и живыми, а не пожелтевшими от старости и не запорошенными снегом. Эта игра разрывает нам грудь… но мы не можем остановиться, заткнуть сургучом, хотя и надо бы. Надо. Вместо этого, ухватываемые новым всполохом памяти, мы продолжаем опускаться всё ниже и ниже, так незаметно становясь жертвами депрессии. Мазохисты. Мелочи памяти убивают, подобно грызунам, которых так боятся слоны. Малое – злейший враг большого. Коварный и абсолютно беспощадный.

Занеся, было, кулак для удара в дверь, Марта снова впала в некоторое замешательство.

– Джоанна? – она вопросительно посмотрела на Эрика, но тот лишь развел руками.

– Или Джулиана….

Марта, округлив глаза и пожав плечами, постучала в дверь.

– Эй! Откройте!

Эрик усмехнулся и тихо повторил:

– Эй, откройте?

– Ну а что? – зашипела на него та и снова постучала.

– Там есть кто-нибудь? У вас всё в порядке?

Странно не знать имени ближайшего соседа, но этот случай был исключительным. Девушка из двести пятой переехала совсем недавно, месяца не прошло. Она обладала диковинной красотой, но казалась нелюдимой и неприветливой, а Марта никогда не навязывала своего общества тем, кто его не жаждал. Более того она действительно умела подать себя, становясь дивообразной любимицей любой компании, так что если и находился какой-нибудь случайный антагонист, Марта просто прекращала его замечать. Эрик же, напротив, всю жизнь прожил по букве закона ли, такта ли – не суть. Он просто был так воспитан – в строгости, в пуританском приличии. Единственный из его родственничков, кто относился к свободолюбивой и эксцентричной Марте по-доброму, это дед Эрика, в честь которого, кстати сказать, и назвали последнего. Жаль, что уже умер. Впрочем, все умирают. Эрик Веллер старший – он скончался через несколько дней после того, как внук угодил в больницу и так же от сердечного приступа. Но, в его возрасте этот диагноз более логичен. Воспоминания о тех днях перепутались в голове Марты. Она не могла с уверенностью рассуждать о датах, времени… сквозь пелену слез, спутанного сознания и внезапно обрушившейся радости в связи с возвращением Эрика. Марта лишь помнила очень четко, как Маргарет Веллер впервые удостоила их квартиру своим посещением. Ей особенно запало в память белое, как полотно, высохшее лицо. Мать Эрика всегда ухаживала за собой с особенным рвением, но в тот день ее лицо, нарисовавшееся в проеме, казалось постаревшим лет на пятнадцать. Она что-то сказала, а потом совершила поступок, совершенно не укладывающийся в сознании – обняла Марту и расплакалась…. Что-то говорила про похороны, а Эрик всё-время обнимал мать за плечи, но та не смотрела на него, только на Марту, которая вряд ли казалась столь расстроенной, как ожидалось, поэтому вскоре на лице миссис Веллер отразилось полное замешательство, и она ушла. Марта и сама ничего тогда не поняла, пораженная до глубины души самой сценой.

Позже Эрик объяснил, что у него умер дед, и мать приходила, чтобы это сообщить. Он хотел пойти на похороны, но Марта не отпустила. Она вообще редко выпускала руку Эрика в те дни или даже месяцы. Всё-таки после перенесенного…. Сама-то она слыла персоной нон-грата для Веллеров, так что появление Маргарет на пороге их квартиры и те объятия стали для Марты полной неожиданностью, если не сказать шоком. Обсудив это с Эриком, они пришли к выводу, что его мать скорей всего просто расчувствовалась в связи с едва ли не потерей сына и смертью отца и решила повиниться за все те годы полного игнорирования и многочисленных палок в колеса. Когда такое случается, ты как бы пересматриваешь жизнь, позволяя комплексу вины пробороздить всё твоё нутро от пят до макушки и раскинуться пышной кроной размером с твои возможности к самокопанию и самосуду. Кого-то пересмотр пережитого может и в могилу свести….

А ведь они даже не были женаты. Говорили на эту тему сотни раз, приходя к выводу, что брак это миф, загоняющий в замкнутое пространство, которого Марта не терпела ни под каким соусом. Так всё это звучало вслух. Про себя же она прекрасно понимала, что воспитание Эрика в столь традиционной семье и его взгляды слишком уж рознятся. А значит, все эти свободолюбивые убеждения работают только в отношении ее лично. Родные постарались, и это не могло не обижать. Они думали пожениться после случившегося с Эриком, но как-то не задалось. Священник оказался слишком странным, ну и так… общий набор мелочей сыграл свою партию «против». Марта не особенно помнила события тех дней, хотя это случилось не так уж и давно. В любом случае они решили оставить всё как есть. А Маргарет Веллер, едва не потеряв сына и похоронив отца, видимо, до конца осознала своё неблагоприятное вмешательство в чужие отношения о чем, разумеется, жалела. Таково было мнение ее несостоявшейся невестки. Сказка на ночь, с которой той лучше засыпалось.

– Слышишь? – шепотом спросила Марта.

Они оба стояли, комично прильнув к двери.

– Нет… – озадаченно ответил Эрик, и Марта испытала к нему настоящий прилив нежности. Он так старался ради нее и был таким милым сейчас.

– Вроде, какое-то движение.

– Не слышу.

Марта угрожающе шикнула и закрыла глаза, словно так ей лучше слушалось, в попытке уловить даже касание пылинок о пол.

Когда-то отец учил её слушать. Он отводил ее в лес, сажал на пенек и оставлял так часами. Нет, он не был изувером, просто учил выживать. Наука, передаваемая поколениями. Так случилось, что он воспитал ее без матери, поэтому постарался научить Марту всему, что могло бы когда-нибудь выручить ее, спасти. В отличие от Веллеров Дрэйки никогда не слыли прославленными жителями больших городов, исторически промышляя фермерством. Они были близки к природе и знали обо всех таящихся в ней опасностях, и наука слушать не раз спасала жизнь Марте и ее отцу. Она доподлинно умела распознавать голоса и звуки каждого из живых существ и различать дальность нахождения этих источников. Хотя когда эмоции били через край, даже она могла сплоховать. Прям, как в момент, когда раздался выстрел, и Марта была так не уверена в его локации. Зато сейчас, прильнув ухом к двери с номером двести пять, она уже не сомневалась, что находится там, где нужно.

Марта ясно расслышала шаркающие неуверенные шаги, но не шаткие, как могло быть у тяжелораненного. Напротив, казалось, что обладатель этих шагов передвигается чуть ли не на цыпочках и вполне устойчиво. Обладательница.

– Ну что? Теперь слышишь? – прошептала Марта, и Эрик напряженно кивнул, отступив от двери на шаг.

Ему, верно, не хотелось быть пойманным врасплох в столь нелепой позиции, подумала Марта и последовала примеру. Теперь она отчетливо слышала шаги даже отсюда.

Клацнула замочная цепь, потом снова и снова, словно у того, кто открывал дверь, дрожали руки. За цепью отъехала щеколда, и дверь медленно отварилась, открывая дюйм за дюймом нелюдимую соседку, чьего имени они даже не знали.

Марта, было, открыла рот, чтобы спросить про выстрел, и всё ли в порядке, но вопросы так и остались не высказанными. На миг даже показалось, что она вообще больше не способна говорить…. Услышав выстрел этим утром, Марта даже и не представляла, как попадет в точку, отправившись на поиски источника звука. Она ведь так жаждала приключений, и интуиция не подвела. А как еще это назвать? Видимо лишь на подсознательном уровне можно вляпаться в подобное. Что, как не подсознание, ведет нас по тропе желаний, испытывает на прочность, бросая в лицо, словно грязную тряпку, один из самых дьявольских вопросов: «Ты ведь этого хотела, разве нет»?

Девушка в проеме была определенно растеряна и пробудила в сознании Марты новый нежелательный всполох памяти о тех днях. Белая, как полотно, напуганная, изумленная, опечаленная, словно вся радость ушла и больше не вернется. Но отнюдь не болезненные воспоминания превратили Марту в бездыханную рыбину, выброшенную океаном на сушу, а то, что девушка была жива…. Хотя в руке она сжимала пистолет, а во лбу зияла дыра.

ДЖУЛС

Странно, что это утро не было каким-то особенно манящим к жизни своими деталями. Да и отторгающим оно тоже не казалось. Даже несколько обидно…. Не светило по-летнему солнце, блуждая лучами по предметам мебели и скудного декора, открывая глазам новые грани старого. Не пели птицы, призывая к благодушному настроению, и случайные прохожие не выказывали никаких символов в своем поведении или речах.

В фильмах такое любят. Когда словно сама природа пытается удержать от крайности или, может быть, напротив, подтолкнуть. Люди придают немало значения подобным вещам. Как были язычниками – так и остались.

Джулиана всегда крайне презрительно реагировала на торжественные высказывания людей о том, что, мол, вопреки всем прогнозам, в день чьей-то там свадьбы светило солнце, словно бы именно для них. Господи… кто ж вы такие, если солнце выходит ради вас, пробивая себе тернистый путь сквозь непроглядные тучи, лишь бы брачующимся веселее пилось и плясалось? Может, тогда Бог исполнит для вас песню с ангелами на бэк вокале? О чем вы, люди? Ну или что-нибудь типа: «Даже небо оплакивало всеми любимого N вместе с нами…» В такие моменты лицо Джулс неизменно искажала гримаса полная сарказма. Давайте же обсудим, кто этот почивший, чья смерть вызвала осадки, пока сомалийцы подыхают от засухи. Может, скобящим так легче? И кому вообще нужна правда? Разве что Джулс…. Теперь – да. А ведь еще совсем недавно она хваталась за ложь с таким упоением, с присущей слепотой. Но на это больше нет сил. К черту всё. Последний элемент мозаики, составляющей её правду, лежал в верхнем ящике стола. И за ней больше ничего не было. Такова реальность – одно сплошное ничто… беспредельное, безымянное и необратимое. Никаких дурацких надежд, ими Джулиана уже накушалась. Казалось, они составляли всю ее жизнь, хотя последние три года оказались самыми жестокими и беспощадными. Они добили Джулиану, превратив в обесточено-выжатую, до всего безразличную призрако-машину. Что же было с ней не так? Почему она претерпевала одни неудачи в жизни? Еще до того, как встретила своего злого гения, приведшего к этому утру. Логичная цепь сплошных стереотипов.

Жизнь Джулианы была абсолютно бестолковой и никчемной, но она никогда не прикрывалась обстоятельствами, жестоким веком, в условиях которого вынуждена влачить свое жалкое существование. Она умела только саркастично рассуждать на тему жизни с редкими друзьями, с которыми рассталась без зазрения совести, как только в ее мире появился Лиланд и хоть какой-то смысл с его приходом. Ее жизнь напоминала скорей рассуждение о ней, теоретическую подготовку. Джулиана могла поддержать любую тему, поскольку была начитанной и многознающей, если конечно снисходила до общения. Но на практике? Что она могла предложить на практике?

В позапрошлом году Джулс закончила экономический колледж. Можно сказать, едва дотянула – так ей было там скучно. Она пыталась бросить его неоднократно, но отец припугнул, мол, если та сделает это, то лишится не только всякого материального обеспечения с его стороны, но и уважения. Так много механизмов и рычагов давления на близких…. Любовь – это мощнейшее орудие манипулирования.

Под видом бунтарки всегда скрывается послушная девочка, поэтому Джулиана доучилась в этом навевающем нестерпимую скуку месте в стане середнячков, хоть и могла быть лучшей. Но зачем ей это? Когда стало ясно, что экономиста из дочери не получится, отец фыркнул и устроил ее секретаршей к одному из своих клиентов в юридическую контору. Мачеха не лезла, нянчась с недавно рожденными близнецами, которых Джулс называла Траляля и Труляля – такие они были похожие и бестолковые. Та вообще не считала падчерицу частью своей семьи, всячески избегая общения.

Чего же хотела сама Джулс, оставалось неясным, но зато она хотя бы могла утверждать, чего не хотела. Подобной жизни. И каждый последующий день за исключением, ну может, пары-тройки уверенно пополнял эту коллекцию.

В личном плане она так же провалилась, видимо, считая, что слишком хороша для тех, кто желал быть с ней. Джулс обладала редкой красотой и неординарным складом ума, и она могла бы иметь всё, но брала только то, что само шло к ней в руки. И что в итоге? Сидела расколотой вазой за письменным столом, то выдвигая, то задвигая верхний ящик.

А через тягучий удушающий год абсолютно неинтересной работы Джулиана встретила Лиланда, запустив некий таймер своего времени. Встретила и влюбилась с присущим безумием и самоотверженностью. Не высказано, что разрушало, и в прямом смысле до смерти. Он был почти вдвое старше, хромой, но потрясающе статный. Столько достоинства читалось в его движениях. Дорогие костюмы и трость с золотым набалдашником возводили его в ранг совершенной недосягаемости, хотя он мог быть одинаково органичен и в кожаной косухе с гитарой в руках. Лиланд представлял собой абсолютного джентльмена, и никто бы не посмел усомниться в этом. На ум приходил образ придирчивого английского лорда, хотя его волосы были по-бунтарски длинноваты, а в глазах таилось слишком много мальчишеского озорства.

Лиланд казался очень богатым человеком, но никто не знал, чем именно тот промышляет, хотя Джулс не сомневалась, что сфера его деятельности ограничивается криминалом. Возможно, он был каким-то аферистом, но в любом случае гениальным. За то время, что он позволил ей находиться неподалеку, Джулиана поняла это очень четко и даже пыталась разобраться в деталях, но безуспешно. Знала лишь, что ее новоиспеченный босс создал невообразимую в своем количестве действующих лиц и запутанности сеть, по которой его личную деятельность отследить невозможно. Эта система казалась несокрушимой, потому что ниточка могла оборваться прямо на месте и уж точно не привела бы к Лиланду. Никаких поверенных, просто люди, не встречающиеся друг с другом дважды, не делающие ничего противозаконного, но имеющие неплохие деньги за это. К примеру, первым заданием Джулс было открыть счет в банке на имя некоего Тэйта Маккейна, за что она получила пятьсот долларов. А однажды она передала конверт человеку в красной бейсболке, которого видела в первый и последний раз в жизни, и заработала тысячу. Какие бы манипуляции не прокручивал Лиланд, систему он создал без единой погрешности. Хорошие деньги, набор безликих незнакомцев, совершенно легальные просьбы. От таких легких денег мало, кто откажется. Но для Джулс дело было отнюдь не в деньгах.

Впервые она встретила кого-то настоящего, кого-то исключительно своего, и последствия прекратили приниматься в расчет…. Их первая встреча состоялась в юридической конторе, где Джулиана работала, а точней уже не работала секретаршей. Подумать только, они ведь могли и разминуться…. Это был самый обычный день, ничем не примечательный, ну прямо, как сегодняшний. Об уходе уже все знали, так что, не тратя времени на ненужные объяснения, Джулс собрала свои вещи в картонную коробку и проинструктировала новенькую уже к полудню. Последовали прощания полные лицемерия и пожимания рук, как будто все здесь приходились добрыми друзьями. Черта с два – никем они друг другу не приходились и уж точно не друзьями. Так… очередная протеже, занявшая кресло какой-нибудь талантливой святоши. Зачем люди тратят на слова столько лжи, времени и сил? Всё ради места под солнцем? Так и подавиться недолго. Задохнуться словом насмерть…. Каждый получит ровно то, что заслуживает. А Джулиана просто решила, что ее путь должен быть совершенно другим – подальше от бездарного копошения во чреве офисных будней. Она тоже получила в итоге то, что заслужила. Видимо….

И в тот самый момент, когда она шла по коридору в направлении лифтов, едва выглядывая из-за огромной коробки, увидела его. Увидела и пропала в ту же секунду. Этот человек был именно тем, кого она всю свою жизнь украдкой высматривала в толпе, отбирая с такой придирчивостью и скрупулёзностью, словно одна из выдрессированных белок Вилли Вонки. Он казался не таким как все, резко выделяясь из общей толпы – то, как выглядел, как смотрел на всех, включая Джулиану, с каким достоинством держался, не смотря на хромоту. Англичанин, подумала она сразу, завороженно посматривая из-за коробки. Он был одет в дорогой идеально сидящий на нем двубортный костюм, натертые до блеска ботинки, а в руке сжимал деревянную трость с золотым набалдашником. Довольно острые черты лица, задиристый подбородок, длинная стрижка, что добавляло привкус легкой ветрености его образу, карие хитрые глаза, видящие каждого насквозь и, наконец, обволакивающий бархатистый голос.

– Так мало вещей и такая большая коробка?!

От неожиданности, что этот человек обратил на нее внимание, Джулиана промямлила нечто несуразное, продолжая идти вперед на ватных ногах с единственной мыслью – поскорей спрятаться в лифте. Миром правит парадокс, разве нет? Но он продолжал испытующе смотреть на нее, словно на крючок поймал, не говоря ни слова, просто бесстыдно разглядывая. А Джулиана то краснела, то холодела, то превращалась в комок натянутых мышц. Это была любовь с первого взгляда. Наконец, перестав ее мучить, свободной от трости рукой мужчина залез во внутренний карман пиджака и протянул визитную карточку, но потом усмехнулся, глядя на жалкие попытки Джулс взять ее, и бросил в коробку.

– Я буду ждать. – сказал он и пошел дальше по коридору, пока Джулиана пыталась вспомнить, кто она и где находится.

Сердце билось так громко, что казалось, все вокруг слышат и неловко косятся, а щеки пылали, словно в лихорадке. Лишь дома она сумела взять себя в руки, чтобы достать визитку из коробки, но кроме имени крупными золотыми буквами там, к величайшему сожалению Джулианы, ничего не значилось. ЛИЛАНД БАРЛОУ.

Она была вне себя…. Разбросала вещи, напилась, не спала всю ночь. Так начиналось ее моральное уничтожение. Игра умельца по психологической части, блестящего манипулятора с эмоционально неустойчивой жертвой. Хотя, кто его знает, как оно было на самом деле? Ответную реакцию ведь Джулиана чувствовала, видела. Так казалось.

На следующий день Лиланд позвонил и уже через полчаса почтил своим присутствием, не спросив адреса, снова заставив краснеть и дрожать. Хотя тому виной вполне могло быть похмелье. Он производил впечатление кого-то до жути значительного и таинственного, что Джулс окончательно потеряла голову. И да, конечно же, она согласилась бы на любое предложение от этого человека, хоть и прослушала половину, увязнув в его теплых карих глазах. Работать на него – да это же то, что надо! Всё, что угодно! Только вот полной неожиданностью стала частота этой, так называемой, работы…. Сказать редко – это ничего не сказать. С перерывами в два, а то и три месяца. Всё это казалось перетягиванием ее нервов. Лиланд ведь смотрел на нее неравнодушно, но после исчезал на невыносимо долгий срок, и это сводило с ума.

Наверное, Джулс оказалась первой, кто решил устроить за ним слежку. Как раз после того, как они встретились в Лебедином парке. На этот раз Джулиана должна была отправить четыре письма из разных уголков города, не оставив на них отпечатков, а также закрыть ранее открытый счет, забрав оставшиеся на нем деньги себе за работу. Около трех с половиной тысяч.

Как же невообразимо тяжело находиться рядом с ним, смотреть, изучать вновь! Рана, которой не дают затянуться. Романы на уровне глаз самые жестокие, хотя любой застарелый прагматик скажет, что это фарс, разыгравшийся в воображении впечатлительной девушки. Может быть…. Какая разница теперь? Было – не было?

Это утопило ее. В итоге утопило…. А тогда она всего лишь предчувствовала такую возможность и решила, что с этим надо срочно что-то делать. Она видела в его глазах ответ и просто должна была попробовать. Джулиана вообще слишком много видела, и часто то, чего не видели другие, но вопрос реальности ее дара никогда еще не стоял столь остро.

Лиланд следовал через Лебединый парк, не имея никакого видимого намерения выходить из него. Так минуло около часа, совершенно вымотавшего Джулиану, нервы которой натянулись до предела. Но Лиланд уверенно продолжал идти вперед, меняя тропинки, пока не выбрал совершенно безлюдную, позабытую, поросшую дикой травой. Джулс казалось, что она хорошо знает Лебединый парк, но этот дремучий участок, живописно делимый узкой тропкой, заросшей колючими кустами, видела впервые. Потом Лиланд сошел и с нее – туда, где змеился ручей, убегая под древний заросший мхом мостик. В этот момент Джулс всерьез задумалась о том, чтобы повернуть обратно, но столкнулась с полной потерей в пространстве. Оставалось лишь продолжать преследование, а Лиланд к тому времени уже скрылся из виду, ловко, несмотря на хромоту, балансируя на скользких камнях. Джулиана изо всех сил старалась не поднимать шум, крадучись, словно в комичной мультяшной сцене, продолжая преследование, но оказавшись под мостом, поняла, что все ее старания напрасны. Лиланд вышел к ней навстречу из-за угла…. Это был определенно самый темный и заброшенный участок огромного парка, и не оставалось никаких сомнений, что человек, непонятно чем промышляющий и на что способный, завел Джулиану сюда намеренно. Подобное откровение несколько оглушило.

– Зачем ты следишь за мной, Джулс? – мягко спросил Лиланд, подходя вплотную и не щадя дорогой обуви.

Решимости поубавилось, и та словно дар речи потеряла, изо всех сил стараясь выразиться глазами – своими самыми, пожалуй, красноречивыми органами. Я потерялась, и ты нашел меня. И я очень благодарна за это. Но мне так нестерпимо мало тебя! Если бы ты только знал…. Несоизмеримо мало тебя! Мне нужно больше, понимаешь?! БОЛЬШЕ!

Магия глаз. Безмолвный диалог. Большинство скажут – чушь. Но порой такие вещи всё же случаются. Ведь Лиланд не повторялся, не требовал ответа, просто смотрел, не выражая ни раздражения, ни непонимания. Напротив, кажется, он всё-всё прочитал, и в то же время не был загнан в угол, как часто случается в подобных ситуациях. Он смотрел на Джулиану с нежностью и сожалением, ведь как бы он не относился к ней, величие на другой чаше весов всегда перевешивало. Величие, с которым не так-то просто расстаться, невозможно. Из-за любви люди совершают множество ошибок, как и Лиланд в свое время, но теперь он не имел на это права, потому что в одну воду не входят дважды. Он обладал реальной властью, свойственной кукольникам, дергающим за нити своих податливых марионеток. Что он с ними только не делал, доказывая свое могущество, что только не вытворял! А всё для того, чтобы насолить Всевышнему за то, что тот когда-то сделал с ним…. А любовь – она всегда стоит слишком дорого, и второй раз такую цену Лиланд платить не станет.

– Прости. – сказал он наконец. – Но всё зашло слишком далеко. Я больше не нуждаюсь в твоих услугах.

Лиланд кивнул на бумажный сверток в руке Джулианы.

– Нет… – та попятилась, тщетно борясь с подступившими слезами. – Нет. – и побежала.

Кажется, Лиланд кричал ей вслед, но она была в ужасе от одной только мысли, что больше никогда его не увидит. Как ни странно, но дорогу обратно Джулиана нашла сразу. Зрительная память как всегда не подвела.

Остановившись возле лебединого прудика – своего любимого места в этом парке – она уселась на одну из скамеек, где провела столько времени в раздумьях о нем, своем недостижимом герое. По берегу живописной заводи вальяжно плавали белые лебеди, лениво вытягивая шеи, и явно рисовались, расправляя свои прекрасные крылья, чтобы позволить себя сфотографировать во всей красе. Люди бросали им хлеб, а некоторые даже кусочки фруктов, но лебеди не отказывались ни от какой пищи, горделиво требуя еще. Сойдут и бананы – лишь бы не голодать. Когда-то еще в детстве Джулс никак не могла взять в толк, отчего они не улетают, а потом поняла, что дом – не там, где сердце, а там, где кормят. Почему же Джулиана была не такой? Ну что ей стоило остаться в юридической конторе? Сытно, тепло и не надо вечно искать. Значит, не могла… не настолько мудра и расчетлива.

Джулиана ждала Лиланда. Она знала, что он придет сюда, потому что он чувствовал ее и понимал. Такая связь удивительна. И на самом деле, не прошло и десяти минут, как он опустился на скамейку рядом с ней. Слезы, с таким усилием сдерживаемые, предательски потекли по щекам, принося с собой облегчение. Вместе с ними прорвалось и наболевшее. Она с обидой говорила ему, едва не срываясь на крик, о времени, что он отнял, о весне, которую она даже не заметила, потому что была буквально вывернута им наизнанку.

Впоследствии Джулиана уже не помнила тех пронзительных речей, что вывалила на любимого ею человека, только лишь то, как он обнял ее и прижал к себе. Так и просидели, пока та не успокоилась, уверившись, что они так и останутся здесь навсегда, став частью Лебединого парка. Это воспоминание стало самым дорогим и любимым, сохранив тепло от объятий и касания кожи на века, словно забальзамированную мумию. Сидеть бы так на этой вот скамейке под внезапно проглянувшим солнцем на берегу живописной заводи с умиротворенно плавающими лебедями и постоянно голодными чайками до скончания веков. Но так же не бывает…. Всему есть предел.

Рука Лиланда, так естественно обнимающая ее плечи, соскользнула вниз и забрала бумажный сверток, а затем он поднялся, поцеловал обреченно кивнувшую Джулиану в макушку и ушел прочь. Это был конец, и она очень четко это поняла. Хотя осталось кое-что еще, подарок на память, ожидавший ее следующим утром. Цветок в горшке, доставленный изумленной Джулиане, красивей которого она не встречала. Такка «Черная Лилия» или «Летучая Мышь» – магическое создание природы, отталкивающее и одновременно манящее. Среди больших сочных листьев на стрелке в пятьдесят сантиметров нависал медузопадобный цветок черно-пурпурного цвета с седоватыми нитями, словно щупальцами. Ну разве не чудо? Диво дивное – редкое по свое красоте, но в то же время и совершенно непонятное, местами даже пугающее, как и сама Джулиана. Конечно, от Лиланда – от кого же еще? Он понял ее, разгадал. Только вот, кому такое надо?

Инстинктивно Джулс потянулась к цветку, но аромат заставил ее отпрянуть. Совсем тонкий, едва уловимый, но узнаваемый. Запах падали. Запах смерти….

Следующие месяцы стали для нее настоящим испытанием. Джулиана изо всех сил старалась выбраться из ямы, в которую угодила, первым делом съехав с квартиры, которую снимал ее отец. Она перебралась в Нью-Йорк, попыталась найти работу и даже поглядывала по сторонам, цепляясь за лица мужчин, но в итоге поймала себя на мысли, что целый месяц только и думает, по каким следам Лиланд смог бы ее вычислить. Ну так, чисто гипотетически, хотя и с надеждой…. Господи, как она ненавидела это слово! Надежда. Саму его предательскую суть! Это же чушь какая-то! Ну кто… кто мог выдумать, что надежда хорошая вещь?! Она же разъедает душу, то сменяясь абсолютной безнадегой, то торжественно возвращаясь на место. И сердце просит ещё, подсаживаясь на этот наркотик, но оно не резиновое. Господи, оно же не резиновое! И в какой-то момент сердце просто рвется, как старая тряпка.

Именно надежда – пустая и безжалостная – привела Джулиану сюда за этот стол этим утром, но именно безнадега будет той, кто завершит начатое. Ее рука уже давно легла на рукоять сигмы[1]. Почему так легко купить оружие? А потом охаем, когда какой-нибудь психопат заходит в школу и начинает всех расстреливать….

Что в жизни Джулианы произошло такого, чтобы пойти на крайние меры? Как оправдать это? Да никак. Она просто не хотела больше жить! Эгоистично по отношению к близким? Но их нет. У отца новая семья, мать бросила их, когда Джулиане едва исполнилось четыре. Друзей нет, приятелей не осталось. Лиланд…. Господи, да хватит уже! Он не придет! А может быть, сей акт эгоистичен по отношению к будущему? К какому будущему, простите??? Чтобы стать улыбающимся, как блин румяный, членом общества, Джулиане, как минимум, надо пройти несколько ступеней какого-нибудь мозгорасправляющего или наоборот засирающего (кто знает) тренинга, устроиться на работу и завести приятеля… ну хотя бы собаку. Правда с ее экономическим колледжем, понятно, что за работа это будет, хотя в ее двадцать три можно получить и другое образование…. Только вот одно «но» – Джулиана та, кто она есть. А это значит, что как бы она не пыжилась, всё равно вернётся к старым вопросам, и ничего здесь не изменить, не выдавить, можно лишь убить. Вот если бы с ней постоянно находился кто-то знающий ее уклад психики и умеющий искусно направлять необузданную разрушительную энергию и манипулировать настроением, говорить то, что нужно и помалкивать, когда самое время…. Такой, как Лиланд. Но где ж его достать? Он мог бы всё изменить, но ему этого просто не надо. У Лиланда великие планы по завоеванию и порабощению чего-то там, от которых он ни за что не откажется. Очередной пленник психологической травмы….

Но не он, конечно, виноват во всем. Лиланд же не давал никаких обещаний, просто смотрел, просто выкручивал жилы и вгрызался в душу. Но это ведь ничего не значит? Романы на уровне глаз и знаков не ответственны за разрушение судеб. Вина полностью лежала на плечах Джулианы, если, конечно, эмоциональный уклад имеет смысл обвинять. Выходит, виновна в том, что существует. Она выжала себя, обесточила, превратила в невротичку с последним лучиком гребаной надежды, которой больше не могла выносить.

Интересно… – подумала Джулс, не моргая глядя на такку. – Почему растения, опыляемые мухами, так красивы, необычны и изысканы? Почему недостаточно просто нести тухлым мясом или навозом? Зачем вся эта дикая сверхъестественная красота?

И правда, для кого она? Может, для себя? Ведь эти растения всё равно получают желаемое. Они же хищники – изобретательные ловушки. К примеру, аронник пятнистый стремительно поглощает насекомое, стоит тому усесться, и раскрывается, лишь, когда опылен несчастным узником. Эстрагон обыкновенный держит насекомых всю ночь, а гиднора африканская и вовсе питается ими. Стапелия – уникальный цветок, похожий на морскую звезду с лепестками, покрытыми мягкими седыми волосками, и мухи не только с удовольствием опыляют их, но и оставляют кладку. Червивая стапелия…. Цветок с забавным и абсурдным названием «Лилия мертвой лошади» способен поднимать свою температуру ради привлечения мух. Наверное, так он больше всего напоминает еще не остывший труп.

У всех этих растений есть нечто общее – отвратительный запах и цвет преимущественно плоти. А как же такка? Попав в градацию редких созданий, она оказалась полной индивидуальностью, белой вороной. Запах падали едва уловимый, цвет – явно не мяса. Джулс где-то вычитала, что именно блеск клеток в глубине цветка привлекает насекомых. Блеск…. Столько уловок, и всё ради мух, которым не чужд блеск. Что Лиланд хотел сказать этим?

И как только эта мысль пришла к Джулиане в голову, ее зубы скрипнули от злости, потому что любая тема всё равно сводилась к одному и тому же. Она обессиленно уронила голову на грудь, и черные волосы закрыли лицо занавесом, чуть подрагивая в отрицании и немощи, в слабости воли. Хватит…. Давайте заканчивать.

Не думая, больше не позволяя себе думать, с единственной целью – выбить человека по имени Лиланд из своей головы, Джулиана вытащила из верхнего ящика пистолет, приставила ко лбу и выстрелила.

ОЛДЕН

Говорят, за миг до смерти вся жизнь успевает пронестись перед глазами. Так и есть, хотя всё-таки и с небольшим нюансом. Только лучшие кадры сопровождают человека на другой берег Леты. Прежде чем упасть на дощатый пол Олден Макнелли увидел свое беззаботное детство, проведенное здесь в небольшой деревушке неподалеку от Элгина. Увидел пятерку мальчишек, несущихся верхом во весь опор к своей мечте. Своих друзей, с которыми провел столько времени, и это был мир, кроме которого больше ничего не существовало. Весь мир… он здесь. Единственная правда, с которой потрясающе легко жить. Самая крепкая дружба зарождается именно в эти мальчишеские годы, и она честная, по-настоящему честная, ведь глаза еще не слепы, а уши не глухи. Сердце горячее и не терпит предательств. Никаких полутонов, добро и зло разделяется с одного вздоха. Всё ясно и понятно, и как говорят взрослые, беззаботно. Ну да, именно так – беззаботно, потому что детское сердце не терпит лжи. Во всяком случае, с Олденом и его друзьями дела обстояли именно так.

Они были абсолютно неповторимы. Герои девчачих снов. Шпана. Им часто доставалось, но это ничего. Такая же часть истории, которую с упоением рассказывают отцы своим детям у костра, а те слушают, поразевав рты и боясь шелохнуться, словно являются свидетелями некоего сакрального момента. Особенно ярко подобное воспринимается в кругу самих героев этих легендарных саг, но в случае Олдена такого, увы, уже очень давно не случалось…. Слишком.

Короли Звенящего леса – так они себя нарекли, что весьма рознилось с характеристиками взрослых в их адрес, чья беззаботность осталась далеко позади. Но что делать? Особенно их не любили Мактавиши, у которых Олден с дружками постоянно воровали скотч из погреба и неплохо на этом разжились. А еще они частенько удирали на ночевку в Звенящий лес, чтобы развести там костер и запечь картошку, от которой так гипнотически пахло, что казалось насытиться ею просто невозможно. Картошка на столе и вполовину не так хороша. Она вообще непривлекательна. А после картошки они пускали по кругу бутылочку ворованного скотча и сигарету – обязательно вместе, а то эффекта не будет – и травили байки, обсуждая всё на свете, что казалось таким важным. Олден или Старик, как называли его друзья, мнил себя Питером Пеном в те времена, и не потому, что он был мозгом их шайки, просто он не хотел вырастать. Думал, что этого никогда не произойдет. Наверное, предчувствовал, что за порогом юности скрывается страшное.

Никто из его тогдашних друзей не дожил до этого дня, и теперь пришла очередь за капитаном.

Пятеро огромных, как казалось тогда, коней, неслись во весь опор с азартно смеющимися в каком-то безумном счастье седоками. Словно видео клип о лучшем моменте в жизни. Они тогда «позаимствовали» лошадей с пастбища несчастных Мактавишей и гнали на них вперед, почти добравшись до самого Данди. Друзья на век. Короли Звенящего леса, для которых нет границ, и всё нипочем. Джеймс «Борода» Комин, Марти Грант, Гэйвен «Тюлень» Кларкс, Тейт Маккейн и Олден Макнелли по прозвищу Старик, потому что всё знал и имел мнение по любому вопросу. Спасибо отцу, который слыл вольнодумцем и всем занятиям на свете предпочитал чтение, привив и Олдену эту любовь. Его до сих пор так называли в этих краях, а некоторые только это прозвище и знали, передавая по наследству славное имя героя, подвигов которого никто уж и не вспомнит.

Между ним и его друзьями была телепатическая связь, словно они все вылезли на свет из одной утробы. Они могли гонять мяч по шесть часов к ряду или самозабвенно собирать яблоки с чужих деревьев, чтобы потом продать. Не сказать, что их семьи были богатеями, а мальчишеские мечты всегда требуют вложений, вот Олден и изобретал мыслимые и немыслимые способы заработка. Они могли водить впечатлительных девчонок за фунт в заброшенный дом Друмондов, населенный призраками, роли которых обычно доставались Тюленю и Марти. Или подрядиться собирать ракитник, яснотку или можжевельник для местной знахарки, которая всегда исправно платила, даже несмотря на то, что половина сбора приходилась на сорняки. Они мечтали сбежать в большой город и стать профессиональными футболистами, и однажды им это почти удалось. Казалось, что они даже сделали это.

Как-то раз, когда в общаке накопилось чуть более семидесяти фунтов, что виделось целым состоянием, они украли лошадей у Мактавишей и умчались на них переполняемые безумной радостью, что грудь разрывало. Хотелось кричать и нестись так быстро, чтоб дух захватывало. Так и случилось. Еще одна красноречивая легенда. И пускай их поймали, и им здорово досталось – плевать. У них был день, самый счастливый день детства, когда все пятеро неслись по бесконечным изумрудным холмам навстречу небу. И была ночь у костра – лучшая и памятная. Они травили байки, обсуждая девчонок, и курили сигареты, совсем как взрослые. Это было дороже самого дорогого, и даже наказание оказалось в радость.

После школы Тейт стал единственным, кто поступил в университет, и не потому, что Олден не тянул, а просто он считал учение пустой тратой времени и доподлинно знал, что найдет лучшее применение своим способностям. В любом случае все думали, что у Тейта большое будущее, а в восемьдесят четвертом он выбросился из окна общежития, хотя Олден был уверен, что ему в этом помогли. Они все неплохо играли, даже достигли мастерства, можно сказать, но Тейт просто сел за стол не с теми. Задолжал денег, а отдавать не захотел, потому что считал себя жертвой шулера, коим оказался сын богатого и влиятельного человека. Так всё закончилось. Эта история изменила Олдена, перекроила до неузнаваемости, постепенно прибрав к рукам всё. Но это случилось позже, гораздо позже. До восемьдесят четвертого у них еще оставалось время на счастье. Золотые годы.

Олден бросил школу, решив, что он достаточно знает, чтобы просиживать штаны на обшарпанных стульях, цепляя занозы на задницу. Отец сильно расстроился, но ничего поделать не смог, его сын всегда знал, как лучше. Олден начал зарабатывать, проявив в этом деле большую сноровку, проворство и ловкость. Он всегда знал, как и где заработать и никогда не ошибался. Что-то перепродать, что-то отнести или доставить, разгрузить или погрузить – законное и не очень. Кумир всех девчонок, даже самых правильных. Постепенно его друзья приобщились, и короли Звенящего леса снова дышали одним воздухом свободы выбора и боевой славы.

В девятнадцать Олден встретил ее – свою единственную любовь Кейт. Утренняя роза чайного цвета, едва распустившаяся после ночи, нежная, прекрасная, юная и чистая.

За миг до смерти Олден отчетливо увидел ее фарфоровое личико. Она обнимала его своими изящными руками – Кейт, проснувшаяся в лучах утреннего солнца, улыбающаяся ему своим ослепительным блеском. Сияние шло изнутри нее, жило в ней, манило, гипнотизировало. Как невообразимо повезло Олдену встретить такое чудо, жаль, что это продлилось так недолго. Через полгода он подарил ей кольцо – простенькое, с крохотным бриллиантовым осколочком, но Олден сам на него заработал и считал личным достижением, не испытывая и толики неловкости. Он старался быть романтичным и всё предусмотреть, но в итоге предложение вышло каким-то скомканным. Съёмная комнатка с отклеенными обоями, вино из пакета, но большего Олден не мог предложить. Пока нет. Дни его величия были еще далеко впереди, но Кейт согласилась и сказала, что милее предложения руки и сердца даже трудно представить.

Говорят, когда любишь, закрываешь глаза на многое, хотя в современном мире принято считать, что к условиям проживания это перестало иметь отношение. Быт рано или поздно заедает, уничтожая всё светлое и требуя всё больше и больше денег, но этим двум было действительно хорошо. Пусть и в бедности, но кроме друг друга они не нуждались ни в чем. Да и друзья всегда околачивались неподалеку: Тюлень, Борода, Марти и Тейт. Пока еще…. Некогда скучать, некогда думать над своим положением. Некогда грустить.

А потом погиб Тейт, и всё слетело с катушек. У нигерийцев есть пословица: «Сердце не колено, оно не гнется», и Олден не стал исключением. Он поклялся найти того, кто убил его друга, и отомстить. Он не подумал о том, что последует за его действиями, потому что просто не мог иначе.

С гибелью Тейта – самого рассудительного – остальным пришлось внезапно вырасти, остепениться, поставить точку на прошлых деньках. Беззаботному времени пришел конец, и оставшиеся четверо уже не королей, а всего лишь обычных взрослых начали расходиться. Гэйвен устроился в порт, Олден – на вискикурню, Джеймс вернулся в семейный мебельный бизнес, весьма порадовав родных, а Марти уехал в Глазго, подобравшись к их детской мечте ближе всех. Но футболистом он, понятное дело, не стал, меняя сферы деятельности, с потрясающей скоростью. Они стали редко видеться, но пока не сдавались, а погубил всех именно Олден, посветив в свой план мести. Кроме Кейт, разумеется. Она как раз была на шестом месяце тогда – вряд ли одобрила бы, да и к чему лишние волнения? Они с ребятами всё быстро устроят. Так казалось….

Олден отчетливо помнил чувство, посетившее его тогда – неправильности происходящего – но в крови, в его корнях жило так много горячности, самоубийственной решимости, пробудившей сердце древнего воина. Не гнущееся сердце. Тогда Олдену казалось, что он не может поступить иначе, а сейчас за миг до падения на дощатый пол отчетливо видел, какую цепную реакцию запустил, погубив всё, что так любил.

Библия учит, если тебя ударили по одной щеке, подставь другую. Молодому Олдену казалось, что это чушь собачья. Для слабаков. А сейчас? Вдруг иногда нужно просто принять происходящее? Принять с покорным смирением, потому что каждое ответное действие вызовет равное по силе противодействие, а то и похуже? Ты всё равно проиграешь, как ни крути. Ведь иногда мы просто заслуживаем того, что с нами происходит…. А еще очень часто умереть должен кто-то хороший, чтобы всё закончилось, потому что их слишком мало. И чем меньше становится, тем сильней это отражается на прочих, мобилизуя, заставляя думать, менять. Условность? Конечно. Страшно? А как же….

Благодаря Тейту – его смерти – все они выросли, проскочили порог иллюзий, где всё было не взаправду, и вошли в зону ответственности. Время королей Звенящего леса истекло. Стоило ли брать на себя обязанности Бога? Сейчас без-секунды-Олден понимал, что нет. Понимал, как ошибся. Хотя можно ли подобное назвать просто ошибкой? Не там свернуть – это ошибка. Забыть снести бутылку в погреб – это ошибка. А то, что сделал Олден – это убийство. Причем массовое. И пусть точку в этом всем поставил он сам…. Хотя разве? Если летел сейчас головой вниз избитый и переломанный со второго этажа дома, в котором вырос, и откуда сбежал?

Но тогда в восемьдесят девятом ему, находящемуся на грани безумия, казалось, что это конец…. Уничтоженный болью потерь, покалеченный физически и в какой-то степени тоже умерший Олден сбежал в Канаду. Он превратился в совершенно другого человека, словно создал персонаж, машину без сердца, которая должна была постоянно идти вверх, к власти, чтобы понять систему и достать тех, кто отнял у него самое дорогое. А когда это произошло, Олден просто не смог остановиться, потому что мертвые не вернулись, и дыра в душе не зажила. И тогда он вышел против самого Бога, пожелав стать гораздо хуже, чем Он, безжалостней и кровожадней. Это стало делом принципа. Вызов, брошенный своему злейшему врагу – Всевышнему. Олден сменил имя на Лиланд Барлоу, превратившись в тень человека, которым он когда-то был.

Однажды приходит время, когда во всех своих неудачах и трагедиях начинаешь винить Бога. И что бы там ни понимал Олден за мгновение, как сломать себе шею, в глубине души он так и не смирился со своими потерями, и злость, накопленная с годами, лишь окрепла. Злость, скрываемая под личиной сдержанности и безразличия. Хорошо, что его убили сейчас. А то еще бы год, и Олден совершил бы геноцид какой-нибудь африканской страны, а еще через пару лет придумал бы как развязать атомную войну.

Он создал удивительную систему, словно паук выплел свою паутину. На него работали, даже не зная этого, не осознавая, к чему на самом деле причастны. Освобождает ли это от ответственности? Подумаешь, письмо отослать…. Разве можно знать наперед, что его содержимое обанкротит или доведет до самоубийства какого-нибудь власть имущего? Информация как рыба – чем опытней ловец, тем крупнее особи. Когда-то Олден начал с мелких афер и шантажа, пытаясь подступиться к своим врагам за океаном, хотя тогда казалось, что весь мир у него в руках. А уничтожив одних, он просто не смог остановиться, ведь играть информацией так просто и увлекательно. Играть людьми, которых по-детски разделяешь на плохих и хороших. Но только если детское сердце искренне, то взрослое просто считает так по инерции, а сердце Олдена и вовсе согнулось. Он играл в Бога, который сверху следит, как истребляют семьи, села, города. Огнем ли, болезнями ли из пробирки…. Умелый манипулятор никогда ничего не касается сам.

По природе своей люди любопытны, но никто никогда не вскрывал его конверты, а случись подобное, находился и соглядатай неподалеку. Иногда имела место быть и личная встреча, но очень редко, если Олдену становилось скучно, но в любом случае это был замкнутый круг без конца и края. Лишь недавно он изменил своим правилам, поэтому и оказался здесь в своем старом доме, чтобы привести мысли в порядок. Он нарушил два своих основных постулата: не отходить от придуманной им системы и не влюбляться, а последнее в его пятьдесят просто смешно. Но девушка напомнила Олдену Кейт. Не внешне, нет. У нее внутри жил тот же ослепительный блеск. Сияние, о котором она и не помышляла. Бесстыдно младше, но что поделаешь…. Не подпустить, не оттолкнуть – мужества не хватило. Бедная девочка, как он измучил ее! Да и себя не меньше. Вся эта история так смутила Олдена, так сбила и резанула по живому, что он снова сбежал, только теперь домой. Для последней точки, как оказалось. Не иначе как провидение. Так должно было всё закончиться. Именно так.

У Дэйва Шамуэй, которого они убили с друзьями, имелась очень большая семья, не всех членов которой Олден уничтожил впоследствии. И его возвращение в родные пенаты не осталось незамеченным. Чуть больше месяца спустя его приезда четверо здоровенных мужиков вломились к нему в дом и избили до полусмерти, а потом сбросили со второго этажа вниз головой.

Как ни странно, но уже потерявшийся в боли Олден Макнелли, улыбался…. И не потому что он хотел позлить этих парней, а потому что видел не их, а своих мертвых друзей – Джеймса Комина по прозвищу Борода, Марти Гранта, Гэйвена Тюленя Кларкса и Тейта Маккейна, которому все предрекали большое будущее. Они вновь были вместе, вернувшись во времена беззаботности и негнущихся сердец, когда всё еще не вышло из под контроля, задолго до цепных реакций, где они оставались самими собой и планировали прожить так всю свою жизнь. Короли Звенящего леса неслись сейчас во весь опор на украденных лошадях по изумрудным холмам навстречу своей мечте, задыхаясь переполняющей радостью.

АДЕЛЬ

Она стояла на пороге дома человека, с которым стала очень близка за последний месяц. Не роман, не связь, а дружба. Адель буквально вломилась в его жизнь со всем своим табуном личностных проблем и заставила проникнуться к себе. Они спасали друг друга и, возможно, даже спасли бы, будь на то время. Но картина, открывшаяся глазам Адель, говорила об обратном.

Человек, которого все знали под прозвищем Старик, лежал сейчас лицом вниз на дощатом полу, словно поломанная кукла. Руки, ноги, а главное шея располагались под совершенно немыслимыми углами, о которых Адель даже думать не хотелось.

– Олден… – ахнула она, и волна нестерпимой жалости сковала нутро мертвой хваткой.

– Господи… – Адель закрыла ладонью рот, впившись ногтями в щеку, и бросилась к нему.

Она боялась дотронуться, совершая забавные движения, словно диснеевская волшебница. Так и не решившись, Адель снова вцепилась руками в лицо и горько заплакала. Не было никаких сомнений в том, что Олден мертв.

Они познакомились месяц назад в маленьком местном пабе «Труба и лошадь» и прямо таки взбесили друг друга с первого взгляда. Хотя говорят, в отторжении кроется подсознательная заинтересованность. Только утром Адель прилетела сюда из Нью-Йорка и чувствовала себя дико вымотанной изнурительной дорогой. Она долго искала по интернету такое место, которое можно было бы охарактеризовать как «безлюдное», в условиях дикой чарующей красоты полной задумчивости и деревенской прелести. Подобных мест много, но почему-то при взгляде на фотографию именно этого дома посреди шотландских фантастических природных красот защемило сердце. Словно всё это было предрешено. Адель бежала сломя голову от неудач, пустоты и себя самой, но ответы на ее многочисленные вопросы брали свое начало лишь здесь.

Дожив до тридцати лет, она поняла, что ее жизнь не сложилась. Ни семьи, ни работы, съёмное жилище, зато целый букет неврозов. А ведь она всегда выделялась из толпы, отличаясь красотой и талантом, но вот только совершенно не умела пользоваться этими дарами. Словно всю жизнь прождала, когда кто-нибудь преподнесет ей все блага мира на блюдце. По сути, неудачница, жертва бесконечного самокопания Адель подошла к безумию на довольно близкое расстояние, на полногтя. Она выбрала уютный домик на самом краю Звенящего леса в деревеньке близ Элгина, только вот уже на подъезде позвонил риэлтор и, страшно извиняясь, сообщил, что снять дом не получится, так как неожиданно вернулся владелец. Адель, было, приготовилась впасть в истерику, а потом вдруг вспомнила, сколько дерьма с ней приключилось за последнюю пятилетку, и успокоилась…. Подумаешь, всего лишь очередная неудача. И почему-то от этой мысли ей сразу стало легче. По-настоящему легче.

Она ничего не сказала водителю, а спокойно доехала до обещанного ей дома. Он оказался даже ещё восхитительней, чем на фотографии. Одинокий, на лесной опушке в сельской глухомани – всего пара домов в округе, словно сошел с иллюстраций старинной сказки. Хотя, возможно, это лишь видение жителя бурлящего мегаполиса. По стенам тенью элементаля, рукой природы, желающей поглотить их в своем череве, поднимался плющ, а за домом разросся давно запущенный сад. Слева среди могучих деревьев пряталась уютная беседка, увитая покрасневшим диким виноградом. Адель буквально умирала от желания засесть в ней с ноутбуком и написать пролог к своей книге. Она бросила туда вещи, словно застолбив это место, и отправилась в живописный и по виду очень традиционной паб под названием «Труба и лошадь», который видела еще из окна такси. Топать, конечно, пришлось немало – миль пять, но место и вправду оказалось чудесным, пронизанным духом старины. Говорят, владелец прикормил оленей, и теперь они бесстрашно приходили сюда, но Адель за время, проведенное здесь, видела ну разве что диких лошадей, которых из-за низкого роста все называли «пони».

Внутри почти никого не было. Двое за стойкой и престарелая пара, занимавшая с достоинством столик. Поразмыслив, Адель стала третьей у бара, заказав Глен Элгин – прославленный местный скотч. Словоохотливый бармен, половину слов которого она не понимала, тут же расспросил ее, кто такая и откуда, но несколько странно среагировал на саму суть проблемы. Отошел даже…. Адель почувствовала некоторую неловкость, окончательно смирившись с перспективой заночевать прямо в беседке с сумкой вместо подушки, ведь мало ли когда хозяину дома взбредет в голову вернуться. По туманным словам риэлтора ей показалось, что фигура владельца весьма загадочна, и ожидать можно всего, что угодно. А ночи-то здесь вряд ли теплые….

Подав второй Глен Элгин бармен, видимо, осмелел или собрался наконец с мыслями, чтобы заговорщически кивнуть вправо, где на достаточном расстоянии друг от друга сидели двое мужчин. Он шепнул ей что-то типа: «Спроси старика», но по виду оба не доходили до указанной градации, хотя кто знает этих шотландцев….

Допив вторую порцию, Адель подошла к сидящему ближе и, чувствуя себя при этом полной идиоткой, спросила:

– Старик?

Но тот лишь смерил ее насмешливым взглядом и кивнул на соседа, укрепив во мнении, что «старик» – прозвище. А к нему так не хотелось подходить…. Он показался ей персонажем из древних легенд, у которого боги в наказание отобрали всё, что тот имел. Человек выглядел злым, мрачным и бесконечно уставшим. Груз проблем на его плечах едва не ломал хребет. Он походил на потасканного рокера в глубокой депрессии. Будто всё уже попробовал, и осталась лишь смерть. Последний деликатес. Рядом с ним к барной стойке была прислонена трость с золотым набалдашником – слишком изысканная и дорогая на вид, чтобы вязаться с образом человека в мятой растянутой серой футболке.

– Простите, а может быть, у вас найдется не такое глупо звучащее имя? Так же невозможно общаться… – обессиленно выдала Адель.

Человек, которого все звали стариком, медленно повернул голову, смерив подошедшую уничтожающим взглядом.

– О Господи… – выдохнула та. – Не смотрите на меня так. Я чувствую себя совсем нелепо! Позвольте мне вас угостить. Что пьете?

Но мужчина продолжал также напряженно и издевательски смотреть на Адель, только теперь к этому прибавилось раздраженное покачивание головы. Чувствуя себя на грани побега, она подала знак бармену, и тот, испытывая дикую жалость к этой несчастной, поставил две новые порции: Элгин для Адель и Лагавулин для Старика.

– Я не знаю тебя. – тихо и зло сказал тот, отодвигая стакан.

– Дело в том… – уже более уверенно и настойчиво начала та. – Что произошло недоразумение. Я сняла дом на окраине леса и уже заплатила. Ваш дом…. А теперь мне просто некуда идти.

– Но я здесь, так? – бросил Старик и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Адель была в бешенстве. Вообще она очень быстро зверела. Могла сделать нечто такое, о чем потом бесконечно жалела. Могла ударить во что-то, разбить, сломать, протаранить…. Ярость ослепляла ее настолько, что она совершенно не могла контролировать себя, вследствие чего все ее руки были изувечены глубокими уродливыми шрамами. И никого рядом, чтобы схватить за руку….

Чиркнув стаканом по барной стойке, словно желая оставить борозду, Адель села за столик у окна. Веселенькая же ночка ее ожидает, ничего не скажешь. Почему?! Почему она не обрушила стакан на его голову?! Вечно Адель жалела о том, чего не сделала! С этого ракурса дела обстояли, куда драматичней. Исходя ядом, она испепеляла спину домовладельца с идиотским прозвищем. Ну почему ей так не везет?! Столкнувшись с новой неудачей, Адель потонула в старых, чего зареклась больше никогда не делать. Тридцать лет… ни мужа, ни детей, съёмное жилье, копеечные подработки – одна говённей другой – не сложившаяся писательская карьера и ни малейшего представления о том, чего она хочет на самом деле. Как будто проклята! А может, просто недостаточно старалась?.. Эта мысль особенно сводила ее с ума. Как же надо стараться, чтобы было достаточно? Она всё никак не могла попасть в нужную струю – оказаться в нужном месте и в нужное время, словно бы постоянно делала неверный выбор, проживая чужую жизнь. В итоге целый букет неврозов.

Адель умела убеждать, умела проникать в тайны людей, в прямом смысле владея словом. Они сами ей всё выкладывали. Может, надо было стать психологом? Она и себя убеждала, что рано или поздно всё изменится, и удача улыбнется. Иногда срабатывало, но всему есть предел, поэтому количество шрамов неизбежно увеличивалось. Адель подумала, а что если и через двадцать лет ничего не изменится, а она всё также будет себя убеждать, что когда-нибудь удача улыбнется, сделав ее обычным среднестатистическим жителем планеты со своим домом, взятым в ипотеку, семьей со всеми их недостатками и даже собакой. Неужели и в старости, если доживет до оной, она продолжит надеяться на «когда-нибудь»? Это же просто невыносимо…. Как с этим справиться? Как к этому относиться? И когда эти мысли загнали Адель во мрак, она подумала, что было бы здорово просто сбежать на какое-то время, чтобы расслабиться и ни о чем подобном не думать. Туда, где не надо быть обязанной никому, а главное себе, стать успешной, завести семью, купить дом…. Где ты не думаешь о деньгах, о том, что тебе их просто может не хватить в какой-то момент. Где ты можешь наконец сбросить с себя амбиции, навязанные обществом, словно доспехи, и просто жить. Есть, спать, пить, веселиться, отдыхать.

По статистике процент самоубийств на Ямайке и Гаити равен нулю. Может, там такое место? Все одинаково бедны и обкурены. Но там ведь есть масса вариантов «двинуть кони» по иным причинам…. Писатели и режиссёры обычно называют раем то место, о котором так грезила Адель. Они утверждают, что лишь после смерти мы можем отдохнуть и не заботиться ни о чем. А Олден всегда говорил, что всё зарождается внутри человека. Думать или нет о последствиях, о завтрашнем дне – его выбор. Нас учат ставить вопрос: «А что если?». В нас воспитывают нравственность, заставляя постоянно обдумывать корректность поведения – что сказать, как сказать, смотреть ли пристально, дотрагиваться ли. Общество взращивает в нас комплексы – так легче управлять. Вся наша жизнь состоит из правил, которым мы послушно следуем, даже порой, не понимая этого. Манеры, такт, воспитание – жестокая градация на хороших и плохих. Можно уехать на край света, но на самом деле, пока человек не даст себе свободу сам, он нигде не обретет покой. Даже в раю.

Несколько следующих ночей Адель спала в беседке в собственном чемодане, словно гамбургер. Так было теплее. Чистила зубы, ополаскивая рот Витель, окуналась в лесном озерце, проклиная вслух Старика, ведь вода оказалась дико холодной для нее, а питалась в пабе. Она уже начала задумываться об осени и зиме, с ужасом представляя, как будет нырять в прорубь и ночевать в чемодане в мороз. Адель оплатила дом только за июнь, но она словно втягивалась в это место и в жизнь, какую начала вести. Без мыслей, ясную, как южная ночь. Правда, и книгу пришлось отложить, но это даже к лучшему, всё равно в ее дверь не ломились агенты. Когда то, чего ты опасаешься, происходит, жить становится намного легче. Какая-то сила таилась в этом условном бродяжничестве – дикая, забавная, привлекательная, поэтому, когда в голову проникала мысль – а не позвонить ли риэлтору, чтобы тот подобрал другой дом, она беззаботно отмахивалась от нее.

Между ней и домовладельцем шла телепатическая борьба, за которой было очень интересно наблюдать. Борьба, переходящая в такую же телепатическую симпатию. Он ведь не выгнал ее палкой, втайне забавляясь этой хрупкой иностранке, ночующей в чемодане. Олден безразлично следовал мимо, но стоило закрыть двери, и он едва ли пополам не складывался со смеху. Держал мину, а потом не мог сдержаться от хохота. Она помогала ему избавиться от собственных мрачных мыслей.

Однажды, вернувшись из паба, Адель не увидела свои вещи в беседке и грешным делом подумала, что теперь они плавают в лесном озерце, но Олден всего лишь перенес ее чемодан в дом в свою бывшую спальню. Сам он теперь спал в отцовской. А потом подошел к ней и сказал, что да, у него есть не такое глупо звучащее имя и протянул руку.

У Олдена практически не было акцента, так что Адель понимала его хорошо. В тот же вечер они оба сильно напились в Трубе, положив начало дружбе. У бармена глаза на лоб полезли, когда они заявились вместе в его пабе. Они много пили и смеялись, и он изо всех сил пытался подслушать, что может быть общего у Старика и этой иностранки. А потом они отсели за столик, и бармен больше не мог их слышать, лишь заметив, что разговоры пошли серьезные.

Сначала Адель рассказала про свою жизнь, с которой она никак не могла сладить, потом Олден поведал о своем беззаботном детстве, прошедшем в этих краях. О том, как единственный из всех своих друзей поступил в университет, как все верили в его большое будущее, и он практически тридцать лет пытался соответствовать этим надеждам, но в итоге вернулся сюда ни с чем. У него была семья, но из-за постоянных неудач жена бросила его и забрала сына. Всё это заставило Адель задуматься, а что лучше – ничего не попробовать и остаться на бобах, или попробовать всё и прийти к тому же знаменателю? Ведь неудачный опыт приносит гораздо больше боли и сожалений, чем его отсутствие.

Так незаметно прошел целый месяц. Они много гуляли, разговаривали, смеялись и, разумеется, пили. Олден, как никто, сумел поставить голову Адель на место. Так как же вышло, что его собственная голова оказалась сейчас под столь немыслимым углом?..

* * *

– Адель… – позвал приглушенный голос, услышав который, та в ужасе отпрыгнула. Сердце буквально сходило с ума в грудной клетке. – Адель, хватит озираться. Помоги мне.

Жуткое зрелище. Олден походил на куклу, умеющую говорить.

– Я вызову «скорую»! – воскликнула дрожащая Адель. Ее било, словно в лихорадке.

– Никакой «скорой»! – приказал Олден. – Ни полиции, ни «скорой»! Просто переверни меня на спину.

– Переверни?.. – повторила та, не зная, что делать, но в итоге подчинилась, потому что Олден был крайне серьезен и настойчив.

Адель бормотала себе под нос, что нужно срочно позвать помощь, что сделает только хуже, ворочая друга в таком состоянии, и постоянно извинялась за боль, которую причиняет. Но Олден не реагировал, потому что не чувствовал никакой боли…. Он сказал – не надо полиции и «скорой», значит, здесь что-то нечисто. Адель поняла это, даже не смотря на свое теперешнее шоковое состояние. Кто-то сотворил с ним это. Кто-то жутко избил его и сбросил сверху. Не воры, потому что они переворачивают всё верх дном, а неслучайные гости….

Зрелище и впрямь шокировало. Если поймать паука и захлопнуть его между страницами книжки на некоторое время, будет не так ужасно. Лицо и одежда Олдена были перепачканы в крови, голова свернута, а конечности лежали на полу, словно поломанные палки. Но он не кричал, не охал и не вздрагивал, а лицо не сводило судорогой от боли. Глаза спокойно смотрели на Адель, словно всё было в порядке.

В порядке?! Какое там! Достаточно лишь посмотреть на него. Адель едва держалась на ногах, боясь дотронуться. Она впервые в жизни была близка к обмороку, и заодно истерика подступила вплотную. Но ей даже и не снилось, что сейчас чувствовал Олден. Переломанный и по всем параметрам мертвый, но, тем не менее, всё-таки живой и не ощущающий боли. Если петуху отрубить голову, он еще некоторое время будет метаться кругами, словно оглашенный, то ли по инерции, то ли в агонии. А вдруг подобное может произойти и с человеком? Он сосредоточился на собственных ощущениях готовый тут же прекратить, если хоть на полмиллиметра почувствует боль. Подвигал пальцами рук, ног, осознав, что не парализован. Скованно, словно встречая сопротивление, но ни сколько не больно. Боль ведь это субъективное понятие – всё здесь, в голове. Может, он сильно ударился и повредил центр мозга, отвечающий за боль? Нет… что-то здесь не так. Олден чувствовал это.

– Приподними меня, я хочу сесть.

– Сесть… – снова повторила Адель, всхлипывая, но не смогла отказать. В конце концов, он же Старик – человек, который всё знает. – О Господи….

Словно чашку династии Сун десятого века из тончайшего рисового фарфора, она осторожно обхватила его за плечи и, не дыша, приподняла. Раздался ужасающий хруст, будто упало дерево, и Адель, взвизгнув, отскочила в сторону. Она корила себя за это, но ничего с собой поделать не могла. Грудь разрывалась на части от жалости, ужаса и подступившей рвоты. Глаза говорили, что всё очень плохо, а уши лишь подтвердили это. Но она не знала, что таким образом Олден всего лишь выправил свой позвоночник…. Да он и сам толком этого не знал, просто согнулся пополам с этим ужасным звуком и выгнулся чуток, ставя позвонки на места, снова поражаясь отсутствию боли.

Но голова всё еще была на боку, а конечности походили на раздавленные паучьи лапки, зато движения стали чуть более свободными, после того, как Олден разобрался с позвоночником, что бы он там с ним не сделал….

– Ади, прекрати плакать. – тихо и успокаивающе попросил он. – Не раскисай, ты мне еще нужна.

– О нет… – жалобно прохныкала Адель.

– Соберись-соберись.

– Но с тобой точно… всё будет в порядке? Я слышала этот хруст….

– Хруст – это нормально. Когда кости встают на места, так оно и происходит.

– Точно?

– Точно. – как всегда со знанием дела ответил Олден.

Адель осмелилась вновь приблизиться, еле выдерживая это зрелище – вид перекособоченного тела. – Что я должна делать?

– Ади… у меня скорей всего не переломы, и я бы вправил сам, но…

– Нееет… – проныла та. – Я же не умею!

– Спокойно. – попросил Олден. – Я никогда не попрошу того, чего ты не в силах сделать. Ты мне нужна.

– Ладно-ладно… поняла. Чего ты хочешь?

– Мы начнем с правого колена. Это не будет сложно. Задери брючину так, чтобы видеть выпирающую кость.

– Кость… – повторила глухо Адель в полном отчаянии и опустилась на корточки.

Она подчинилась, едва выдержав это зрелище – словно маленький ребенок неумело и отрывисто нарисовал ногу палочному человечку. Через кожу что-то было готово прорваться – кость, вышедшая из суставной сумки.

– Ой, мамочки….

– Хорошо. – похвалил Олден, укладываясь на спину. – Теперь потяни за голень и нажми на выпирающую кость. Всё это должно быть одновременно и быстро.

– Ты ведь хромаешь на эту ногу. – напомнила Адель, абстрагируясь на время от полученных указаний. – Мы не сделаем хуже?

– Всё будет в порядке. – спокойно ответил Олден. – Давай.

Адель шумно выдохнула, сцепив зубы. Она боле-менее взяла себя в руки и аккуратно обхватила голень Олдена в самом узком месте. Другую ладонь она не без отвращения положила на выпирающую кость и замерла.

– Давай. – повторил Олден, готовясь к боли.

Адель задержала воздух и, резко дернув его за ногу, надавила на выступающий под кожей бугор, который тут же встал на место с глухим мерзким щелчком.

Она взвизгнула и с испугом посмотрела на Олдена, но тот даже не поморщился, просто подвигал ногой, согнул, разогнул и улыбнулся. У Адель от этой улыбки побежали по спине мурашки.

– Теперь руки.

– Ладно. – крякнула та.

– Левое плечо. – сообщил Одден и перевернулся на бок. – Сядь передо мной и возьми меня за локоть одной рукой, а другой – у запястья.

Адель подчинилась, испытывая теперь даже некоторый азарт. Всё ведь получалось?.. Она втягивалась буквально на глазах. Может, ей надо было стать врачом? Хирургом-ортопедом, например? Сколько нервов она бы сэкономила, избежав мытарств, связанных с самоопределением.

Олден был одет в светлый вязанный косами кардиган, резать который Адель сочла преступлением, поэтому решила попытать счастье через кофту. Она оказалась очень мягкой на ощупь, поэтому о ножницах вопрос так и не встал.

Теперь оттяни мою руку книзу, согнув локоть под прямым углом, и прижми.

Подождав, пока Адель выполнит все указания, Олден продолжил:

– Теперь медленно поверни плечо к себе, пока внутренняя сторона не станет перпендикулярно мне.

Адель, от напряжения обливаясь потом, повторила сказанное и была вознаграждена щелчком, от которого сердце ее дрогнуло. И вновь Олден даже не поморщился, а просто лег на спину и сказал:

– Локоть.

– Также как и колено? – со знанием спросила она.

– Совершенно верно.

– Ты знаешь… – начала Адель, уже по-свойски перешагнув через Олдена и совершенно не раздумывая, нащупала через кофту, вышедшую из суставной сумки кость. – Всё это мне напомнило «Смерть ей к лицу». Помнишь такой фильм?

– Да. – усмехнулся Олден, кивая.

– Не ожидала, что увижу подобную картину вживую. – она потянула его за руку, как заправский ортопед, и нажала на кость до характерного звука.

– Я тоже не ждал, что окажусь на месте Мэрил… или Голди. – хмыкнул тот.

– Мэрил, Голди и Олди…. Звучит, как название какой-нибудь кантри группы. – буркнула себе под нос Адель.

– Не так сложно, правда?

Адель кокетливо улыбнулась и сказала:

– Мне так нравится твоё шотландское «ррр». Зачем ты его прятал?

Подобное замечание вогнало Олдена в некоторый ступор. Ведь за всё то время, что он прожил в Канаде, его акцент был старательно низложен. Как, в общем-то, и всё, что могло напомнить о его корнях, выдать того, кем он являлся на самом деле. Какое еще «ррр»?! О чем она говорит? Он пообещал себе последить, прислушаться…. Неужели эти два месяца на родине так сильно его изменили?

– А что с шеей будем делать?

– Я сам, не волнуйся. Тебе не придется.

– Успокоил. – хмыкнула Адель. – Ну ты как?

– Порядок. Не пойму только, что с правой рукой… – он спокойно сел, посгибав ноги в коленях и повращав стопами, а потом аккуратно стащил кофту, оставшись в одной черной футболке.

Адель чертыхнулась.

Да, простым вывихом здесь не обошлось. Всё предплечье было фиолетового цвета, а сквозь кожу торчала сломанная кость с острыми, словно средневековая корона, резцами.

– Боже! – ахнула Адель, в который раз удивляясь, почему Олдену не больно. Может, это шок какой-то?..

– Спокойно, всё будет хорошо. Просто обработаем рану, чтобы не было заражения, и наложим шину.

С этими словами Олден подкатил к себе трость и осторожно поднялся. Если бы не лебединая шея, свернутая на бок, он бы выглядел, как прежде.

– Сходи в подвал, Ади. Там среди вещей моего отца, можно подобрать что-нибудь, что послужит шиной. – он указал на перекошенную голову. – От меня всё равно мало толку. Поняла?

– Да. – ответила та, не понимая, откуда в ее друге берется это спокойствие.

– А я принесу бинт.

Та устало кивнула и устремилась к лестнице, ведущей в подвал. Нервное напряжение потихоньку сходило, и наваливалась пустота, как это обычно происходит. Всё это было дико и жутко. Странно донельзя. Вообще-то Адель с удовольствием приняла бы за правду любой бред, лишь бы шея Олдена вернулась на место, но в больницу всё равно надо, и лучше поскорей убраться отсюда. Вдруг вернутся те, кто сделал это с Олденом? На воров не похоже, скорей всего люди какого-нибудь ростовщика. Адель пообещала себе подумать над этим вопросом чуть позже, а сейчас надо бы сконцентрироваться на другом.

Она уже бывала в этом подвале, в основном, чтобы взять бутылочку виски или вина с большого дубового стеллажа, покрытого морилкой, но она никогда не касалась вещей отца Олдена. Это было под негласным запретом, что ли. Словно алтарь забытого всеми языческого Бога, которому поклоняется и служит последний и самый верный адепт. В тот единственный раз, когда Олден показывал дом и спускался сюда с Адель, она увидела слезы, стоявшие в его глазах. Поначалу в это не хотелось верить, всё-таки Старик не похож на плаксу, но слезы душевной боли нельзя сдержать, внутри всё сжимается, и ком неподъемного веса подкатывает к горлу. Мы всегда знаем об истинном положении вещей, просто иногда обманываем себя, убеждая, что всё в порядке. Так поступила и Адель, решив не лезть в душу, да и правильно, ведь Олден не стал бы рассказывать об отце. Одно ясно – тот умер, а боль осталась навсегда.

Отцовские вещи, словно музейные экспонаты, были расставлены именно так, как и при его жизни, и, несмотря на то, что дом изредка, но всё же сдавался, до них и рукой никто не коснулся, потому что подвал оставался под замком. Таково было правило Олдена.

Здесь стоял рабочий стол, а позади – стеллаж, плотно заставленный коробками с инструментами, гвоздями всех мастей, болтами и винтиками, обломками от не-пойми-чего и различными деталями, банками с лаком и красками, а также кольцами разноцветного скотча. Адель бы, не задумываясь, выбросила добрую половину того, что стояло на стеллаже, но хороший хозяин знает, что даже такая невинная хрень, как обломок декоративного садового заборчика, коим обычно огораживают цветочные клумбы, может выручить из довольно затруднительного положения. Адель нашла целый мешок таких сегментов, плоских стальных шириной где-то в два с половиной дюйма и длиной под восемь. Может, чуть меньше. Какая удача! Спасибо папе Олдена, который помогал сыну словно с того света. И за изоленту тоже, кстати сказать.

Победоносно вернувшись в гостиную, Адель застала своего друга за разрезанием черной рубашки на лоскуты. Он умылся, и теперь выглядел не так ужасающе, если не считать лебединую шею и его сломанную лучезапястную кость, которая, кстати сказать, больше не торчала, а кожа вокруг рваной раны не была обагрена запекшейся кровью. Но Адель не хотела знать, как Олдену удалось добиться подобного результата….

– Не нашел бинты. – сообщил Олден, а потом глянул на скотч, который Адель держала в руке, и оценивающе кивнул. – То, что надо. Молодец.

Она смущенно улыбнулась, а потом залезла в мешок и показала ему обломок декоративного заборчика, и Олден восторженно хлопнул в ладоши, потревожив торчащую лучевую кость и подпортив тем самым момент триумфа Адель.

– А там найдется еще один такой?

Та подвигала бровями и тряхнула мешком, демонстрируя количество.

– Отлично, Ади! – он сел на диван, положив два лоскута на подлокотник параллельно друг другу. – Давай сюда один обломок.

Та подчинилась, с ужасом глядя, как Олден кладет свою фиолетовую руку сверху, словно саблю в ножны.

– Теперь другой и начинай завязывать. Только потуже, поняла?

– Поняла. – та закусила губу. – Но тебе не будет больно?

– Богом клянусь, нет. – немного удивленно пообещал Олден.

Очень осторожно она накрыла его предплечье вторым сегментом декоративного заборчика, и Олден придавил его с силой своей рукой, избавив от этого Адель.

– Вяжи.

– Угу… – буркнула та и затянула первый лоскут, сцепив зубы.

– Туже.

Адель недовольно раздула ноздри, но беспрекословно подчинилась. Затем на второй узел и контрольный третий. Как только с лоскутами было покончено, она взяла изоленту и, чувствуя себя героиней боевика, залепила им предплечье Олдена в три слоя.

– Ну как? – с сомнением спросила Адель, и тот демонстративно пошевелил пальцами.

– Лучше не бывает. А теперь позволь, я верну свою голову на место. Можешь отвернуться, если хочешь.

Та, было, уже собралась как-то среагировать и уж точно последовать совету, но Олден действовал слишком стремительно. Он взял себя одной рукой за подбородок, а второй – за макушку и с адским хрустом повернул. Адель взвизгнула, запоздало отвернувшись и зажав уши. Теперь этот звук обещал ей сниться всю жизнь.

Адель с укором глянула на Олдена – на прежнего Олдена – и недавняя картинка, где он лежал на полу раздавленным пауком, встала перед глазами. Люди часто верят в то, что хотят. Почти всегда…. Она не была дурой, далеко нет, и свернутую шею Олдена из контекста не выкинешь. Можно ли выжить после такого? Вряд ли. И если называть вещи своими именами, то он был мертв, а теперь жив. И врачи скорой помощи, если бы приехали сюда, пришли бы к точно таким же выводам. Со сломанными шеями и прочими травмами, что были у Старика, не то, что не ходят, а не живут. И еще неизвестно, сколько Олден пролежал здесь звездой…. Адель была безмерно счастлива видеть его в визуальном здравии, но всё-таки глупостью не отличалась и в желаемое не верила…. Впрочем, как и сам Олден.

– Боюсь, что здесь опасно оставаться. – сообщил он, подходя к Адель. – И тебе лучше подыскать другое жилье.

– Не знаю… – отмахнулась та. – Я и так пробыла здесь месяц. Деньги пока есть, но скоро закончатся, да и без тебя мне будет скучновато. А у тебя какие планы?

– Возвращаюсь в Канаду… сегодня.

– Ясно. – кивнула Адель задумчиво. – Надо узнать рейсы.

– Я сделаю.

Радиотелефон Олдена всегда валялся в прихожей в стеклянной фруктовой вазе синего цвета среди многочисленных ключей, старых брелоков, визиток, карамелек прошлого десятилетия и прочего забытого хлама.

– Кто это сделал? – внезапно спросила Адель, когда тот выходил из гостиной.

Олден замер и развернулся. Он был совершенно не готов к этому вопросу сейчас, даже не продумал. Ему не нравилось врать Адель, но он не умел по-другому. Таким уж стал.

– Я задолжал денег этим ребятам.

– Тогда зачем возвращаться в Канаду? Может, тебя там встретят еще два десятка? – подозрительно спросила Адель.

– Нет-нет, они местные. – твердо ответил Олден.

– А что в Канаде нет ростовщиков?

– Почему же? Просто здесь у меня связи. – спокойно пояснил тот.

– Которые вышли тебе боком….

Давненько Олден не был так близко к потере самообладания. Без эмоций внешне, но внутри не на жизнь, а на смерть сражались два его Альтер эго: шпанистый юноша подвижный и полный жизни, но слегка угрюмый и человек-оболочка, фальшивая маска с застывшей улыбкой, герой фильма, который точно знает, чего хочет и как этого достичь.

Адель неопределенно кивнула и пошла наверх собирать вещи, будучи теперь абсолютно уверенной, что ребята, избившие Олдена до полусмерти – полу ли? – не имели отношения ни к каким ростовщикам. Выдало то, как он замер прежде, чем ответить. И еще взгляд. Весь вопрос, зачем врать?..

Адель была любопытной, и она действительно могла стать хорошим писателем, но как сказал бы Шляпник, булатности в ней не хватало, чтобы прогрызать себе путь, расталкивать соперников и выпрашивать. Хотя в булатности ли дело? Стать тем, кого презираешь – это называется иначе. А может, просто не складывалось…. Подобная двойственность убивала ее, разрушала мозг. Привела в этот край к Олдену, который имел уйму секретов, как оказалось. И вообще, а сколько, собственно, правды о своем прошлом он поведал? Многовато несоответствий между заурядной жизнью неудачника и прорывающейся наружу сложной и какой-то расколотой личностью.

Есть два типа людей, потерявших всё. Одни уходят в себя, превращаясь в мрачных, вечно угрюмых, затравленных комплексом вины чужаков, а другие, напротив, затыкают в себе боль, облачаясь в выдуманную личность, словно в одежду. Они могут быть даже весельчаками, но рано или поздно боль находит брешь сквозь наслоение личностей и вакуумов между ними, и вот тогда взрыва не избежать. И чем больше осело, чем больше человек носит на себе, тем разрушительней сила этого взрыва. Жаль, что иногда с нами происходит то, чего мы не в силах вынести, превращаясь в тени, в объедки случая. Жаль. Что тут еще скажешь? Было в Олдене нечто подобное, едва уловимое, но не дающее покоя интуиции Адель.

Стаскивая вниз чемодан, она с улыбкой вспомнила, как ночевала в нем, и как Олден сжалился над ней, впустив в дом. Он спросил тогда о целях приезда Адель в Звенящий лес, и та ответила – чтобы подумать над своей жизнью. Не думай. – сказал тогда он. – Живи. Забавно вспоминать такое. И еще трепетно. Всё-таки они здорово проводили здесь время за разговорами и скотчем. То, что казалось важным, растворялось, сдавало свои позиции, превращаясь в сновидения, погребенные в присыпанных пеплом днях. Словно они застряли на необитаемом острове, и больше ничего не существовало. Кто захочет с этим расстаться? С безвременьем? Разве не так описывают рай или послесмертие? Не нужно торопиться или думать о деньгах, о том, что ты попросту окончишь свои дни под мостом. Не нужно больше бояться рака или еще какой-нибудь смертельной болезни; детей рожать из-за того, кем они могут стать или не стать в будущем; остаться одной-одинёшенькой, не сложившейся и ненормальной. Здесь в Звенящем лесу всё было очень просто, и Адель поняла суть всех своих проблем. Та жизнь, которую она считала нормальной, была невозможна не по ее вине. Ведь, чтобы попасть в рай, надо сначала умереть. Почему об этом вечно все забывают? Или просто в толк не возьмут, почему не могут иметь всё, что захотят?

Жаль было уезжать отсюда. Жаль, что хорошее время подошло к концу. В любом случае так нельзя прожить всю жизнь. Всё заканчивается, просто Адель рассчитывала задержаться. Может, еще на месяц, может, больше… пока безвременье улыбалось в своем радушии.

– Всё хорошо? – спросила Адель, стащив наконец чемодан, половину вещей из которого она так и не надела из-за полного несоответствия с погодой.

Она сменила спортивный костюм, в котором бегала по утрам, на узкие черные джинсы и серую, на вид сильно поношенную футболку с женщиной-кошкой. Маленькая черная сумочка с серебристой табличкой – незаменимая вещь в дороге – висела через плечо. Свободной рукой она небрежно держала светлый тренч.

– Да. – ответил Олден. – Рейс на 11:55 с пересадкой в Лондоне. Там придется посидеть пару часов.

– Я не об этом, хотя долго, конечно… – Адель смерила его оценивающим взглядом и присвистнула.

Такого Олдена она еще не знала. Дорогущий костюм с иголочки, золотые запонки, начищенные до блеска ботинки и – да, теперь трость была абсолютно к месту. Потрясающий аксессуар, навевающий совершенно фантастические обстоятельства получения травмы, приведшей к хромоте. Может быть, охота на львов? Интересно, при каких обстоятельствах Олден получил ее? Они ведь это не обсуждали….

– Нравится? – кокетливо улыбнулся тот.

– Ты даже не представляешь как! – восхитилась Адель. – А во сколько твой рейс?

– Мы летим вместе. – улыбнулся тот. – Прямых рейсов до Ванкувера нет, так что я сделаю пересадку в Нью-Йорке.

– Здорово! – оживилась Адель. – Признаться, я ненавижу летать.

– Боишься?

– Безумно! Я не понимаю, как эти штуки держаться в воздухе. Для меня самолет, как для язычников из диких племен, железная механическая птица.

Олден хохотнул.

– Тем лучше.

– Что лучше? – не поняла Адель, улыбаясь.

– Скоро приедет такси.

Она взглянула на часы – было девять…. Должны успеть.

– Впереди достаточно времени, чтобы вылечить твои страхи. – заметил тот беспечно.

На лице Адель отразилось недоумение, которое вскоре сменилось пониманием, и небрежная самодовольная ухмылка засияла, как начищенный чайник.

– Так я схожу за лекарством?

– Сходи, дорогая. – заговорщически подмигнул Олден. – И ничего не бойся.

Но когда Адель скрылась из виду, улыбка сползла с его лица. Он боязливо подошел к зеркалу и заглянул в него. Вроде бы старый друг смотрел на него сейчас через отражение – Лиланд одетый в идеальный костюм и дорогие ботинки. Вершитель судеб. Новоиспеченный Бог. Но что-то прорывалось изнутри, прорастало. Может, корни?.. Олден менялся. Маска Лиланда никак не хотела возвращаться на прежнее место. Маска непоколебимости с налетом иронии, возможно даже, горькой. Та, что так привлекла Джулс. Словно сняв ее однажды, он нарушил некий обет верности, и теперь возврата нет. Глядя на себя в зеркало, Олден видел глубокие свежие следы себя давнишнего – живого и настоящего. Того, кто вырос в Звенящем лесу, не зная забот. Того, кто был счастлив и так стремился открыть для себя мир. Того, чье сердце не гнулось. Олден видел свою сердцевину, слышал, как она пробивается сквозь толщи фальши, привнося изменения, затронувшие каждый его участок. Оставалось лишь разобраться в причинах этой личностной перестройки и понять, чем она ему грозит.

– Сильны любовь и слава смертных дней… – строчки стихотворения Китса[2] внезапно всплыли в памяти. – И красота сильна. Но смерть сильней.

– Что? – глухо крикнула Адель снизу.

– Возьми две, говорю! – отозвался тот, пытаясь унять дрожь.

В такие моменты говорят, мол, кто-то прошелся по твоей могиле. Звучит зловеще. Отец Олдена обожал Китса, передав эту любовь и сыну, но это стихотворение всегда вызывало противоречивые чувства, пугало, казалось тяжелым и безумным. Чему смеялся я сейчас во сне…. Даже в названии крылась червоточина, но отец постоянно цитировал его – к месту и не очень. Пожалуй, это было единственным, в чем их мнения резко расходились. Лиланд Макнелли частенько повторял Олдену, что есть масса всего, до чего тот еще не дорос, и там где-то в будущем он, несомненно, оценит красоту множества вещей. Жди откровений! – говорил отец, и, конечно, во многом оказался прав, но… только не в этом случае. Он так и не дорос, так что не все истины истинны.

Покрывшийся гусиной кожей Олден являл собой прямое тому доказательство. Ладонь на несколько мгновений скрылась из виду, нащупав что-то во внутреннем кармане пиджака…. Эти слова – они ведь всё, что осталось. Сколько лет Олден пытался разгадать их словно шифр, словно секретный код, не находя ответа. Давненько он не подпускал к себе эти воспоминания так близко, весь этот ужас. Он был практически уверен, что сможет держать их под контролем вплоть до самой смерти. Так что же происходило сейчас? Что рушило его жизненные установки, его непоколебимые табу? Что за кризис?

А где-то внизу звякнули бутылки, строптиво притиревшись в неловком объятии, и топот Адель послышался на лестнице. Она размышляла над тем же вопросом, и сердце ее было преисполнено самых безрадостных ожиданий.

МЕРТВЕЦЫ

Все трое выглядели довольно по-дурацки. Словно затянувшаяся мизансцена полная нелепости, фантасмагории и черного юмора. Марта с отъехавшей челюстью, Эрик, выкативший глаза, и бледная, как призрак, Джулиана с пистолетом в ослабевших руках и дырой в черепе.

– Тебе срочно надо в больницу. – сдавленно сказала Марта, наконец выходя из кататонического ступора.

– Я не хочу. – блекло ответила та.

Одна только мысль о больнице приводила ее в ужас. Учинят допрос, залезут в душу и в итоге поставят на учет. Хотя, какой там учет!? Упекут в психушку, и дело с концом.

– Но Джоанна, ты… ранена.

– Джулиана! – резко поправила та.

– Ладно-ладно, прости! – поспешил вмешаться Эрик, но его даже не удостоили взглядом.

– А вот пистолет лучше убрать… – осторожно намекнула Марта.

Плохо соображающая сейчас Джулс озадаченно перевела взгляд на зажатое в руках оружие, словно видела его впервые. В этот момент, когда она наклонила голову вниз, из отверстия во лбу вылилась добрая порция густой темной крови. Марта охнула и закрыла рот рукой, а Эрик отшатнулся.

– Я… – начала, было, Джулиана, ошалело уставившись на руки, испачканные кровью.

Она попыталась затолкать ее обратно, чем привела Марту с Эриком в полный ужас. Как будто всё в порядке, всё под контролем, но сделала только хуже. Теперь кровь стекала по ее лбу и щекам прямиком на черную бесформенную футболку с красной надписью Нью-Йорк Ред Буллз.

– Тебе надо в больницу! – взмолилась Марта.

– Но я… не понимаю. – безумно таращась, сообщила Джулс.

– Господи! Да посмотри же на себя!

Марта вышла из оцепенения и, схватив девушку за локоть, вломилась в квартиру и потащила ту к зеркалу. Она испытывала чувство брезгливости ко всей этой крови, но и странный подъем на подсознательном уровне. Мол, приключение только началось, не упусти его.

Однокомнатная квартира Джулианы была практически без мебели, темная, пустая и угрюмая. Только кровать спартанского вида, пустой шкаф и письменный стол со странного вида черным цветком похожим на медузу. Вот и всё. Так и не распакованная сумка с вещами одиноко стояла у кровати. Ни о каких зеркалах и речи не шло. Может быть в ванной? – подумала Марта и оказалась права.

Маленькое замызганное квадратное зеркало находилось над треснувшей раковиной, на которой валялись обмылок, съеденный наполовину Колгейт и щетка печального образа. На дверной ручке висело махровое полотенце синего цвета, такое же красное было перекинуто через стенку душевой кабины. Над пожелтевшим от старости шкафчиком тоскливо стоял унитаз с лопнувшим мягким сиденьем.

Эрик осуждающе огляделся и покачал головой, и Марта увидевшая это в отражении, была всецело на его стороне.

– О Боже… – прошептала Джулиана, в ужасе таращась на себя в зеркало. Она оказалась на грани истерики. Зрелище выдалось кошмарное.

Входное отверстие над правой бровью было правильной круглой формы, как и выходное на затылке…. И если внимательно присмотреться, то можно увидеть внутри этой раны нечто отвратительно белесое. А лицо…. Вся его правая сторона была залита кровью, навевая ассоциации с графиней Батери.

– Пусть она перестанет! – истерично воскликнула Джулс и захлопнула отверстие ладонью.

– Так, во-первых, отдай мне это. – опасливо попросила Марта и вытащила пистолет из ослабевшей руки девушки, словно нож из подтаявшего масла. – Во-вторых, мы сейчас поедем в больницу.

– А что я скажу??? – срывающимся голосом крикнула та, и слезы немощи наполнили глаза.

– Скажешь, что чистила пистолет или перекладывала на другое место – так все говорят. Ты даже не поняла, как это случилось. Он просто выстрелил, вот и всё. Может, сама нажала по неосторожности, может, нет. Всякое бывает. – убедительно сочиняла Марта.

– Ладно-ладно! – сбивчиво заголосила Джулиана. – Но как я такая покажусь на улице?! Помоги мне! Я никуда не пойду в таком виде!

Марта с шумом выдохнула и отчаянно глянула на Эрика в отражение, тот обдумывал что-то напряженно.

– Бинт? – предположил он, пожав плечами.

– Бинт есть? – спросила Марта.

Вместо ответа Джулиана открыла дверцу шкафчика, где, видимо, хранилось всё, что у нее было. Жидкий пластырь с антисептиком, пачка анальгетика, упаковка прокладок, ватные диски и аж три баночки доксепина. Марта даже на секунду позабыла о том, что ищет. Болезненные воспоминания тут же всплыли перед глазами. Она и сама принимала доксепин из-за Эрика, когда тот угодил в больницу. Много же она скушала его тогда…. Тяжеленькое, надо сказать средство с кучей побочных эффектов, включая даже галлюцинации.

– Бинта нет. – сообщила Марта, глядя на Эрика через зеркало.

– Значит, надо найти ему замену. – ответил тот, прислонившись головой об косяк.

– Может, лента для волос сойдет? – спросила Джулс.

– Что за лента?

– Красная эластичная. В столе на нижней полке.

– Сейчас. – бросила Марта и выскочила из ванной, утащив за собой Эрика.

Оставшись одна, Джулиана включила воду и принялась осторожно умывать лицо трясущимися руками. Она просто не могла смотреть на себя такую.

– У нее в шкафчике три банки доксепина! – прошипела Марта в ухо Эрику, зависнув над стойкой.

– Что?! – прошептал тот изумленно. – Это же антидепрессант, который ты пила.

– Непросто антидепрессант, а сильнейшее психотропное! – округлила глаза Марта.

Она обожала акценты, когда дело касалось того, в чем она разбиралась.

– Тогда я не понимаю…

– Чего?

– Почему она не воспользовалась этим, чтобы убить себя?

Марта задумалась.

– Кому что нравится, наверное. Да и потом, может, она не планировала? Может, и вправду чистила пистолет или перекладывала и случайно не там схватилась?

– О, прекрати! – шикнул Эрик. – Это ясно как божий день! Девчонка хотела покончить с собой.

– И с чего же тебе это ясно? – возмутилась Марта, открыв нижний ящик.

– Господи, неужели ты не видела, как она держала пистолет?

Без особой радости, но Марта спасовала перед этим аргументом, полностью сконцентрировавшись на красной ленте. Она была шириной чуть больше двух дюймов, эластичная, как и сказала Джулс, из-тех, что носят на манер ободков или убирают волосы, чтобы те не мешали.

– Как ты думаешь, из-за чего она это сделала? – вдруг спросила Марта, с грустью вспомнив, как близко человек может находиться к этому шагу. Как близко и она сама была к нему когда-то. – Из-за любви?

– Вот об этом лучше не думай.

Она взяла в руки красную ленту, с неимоверным облегчением положив на ее место пистолет, и пожала плечами.

– А это еще что за чудовище?.. – ее взгляд остановился на такке.

– Цветок какой-то. – улыбаясь, предположил Эрик и неуверенно добавил. – Красивый…

Было забавно наблюдать, сколь стремительно менялось ее настроение и переключалось внимание.

– Да что ты?! А по мне, так ужас какой-то… – поморщилась Марта.

К тому времени, когда они с Эриком вернулись в ванную, Джулиана практически смыла всю кровь с лица и теперь подтыкала отверстие во лбу синим полотенцем во избежание новой порции.

– Я промыла рану. – уже более собранно сообщила та.

– Молодец. – выдохнула Марта и достала флакон с жидким пластырем. – Так… ладно.

И кто вообще изобрел эту штуку? Скорей антисептик с какой-то подозрительной пленкой, нежели полноценный пластырь. Для мелких ссадин у детей прекрасное средство, но подойдет ли оно для дыры в черепе? Вот вопрос. Хорошо, что у нее черные волосы, хоть крови не видно. – подумала Марта, подводя баллончик, но цвет не сотворил чуда, потому что разобрав волосы на затылке, чтобы найти отверстие, она вся перемазалась. Это, конечно, коробило – вдруг девчонка больна чем-нибудь?.. Ну да Бог с ним, хороший поступок должен быть таковым во всем. Однако не стоит забывать, что именно добрыми делами вымощена дорога в ад.

Обнаружив рану, Марта заметила нечто белесое где-то там внутри и едва не сдалась, глотая подступившую слюну, но рука Эрика легла ей на плечо, и тошнота тут же отпустила. Умел он подоспеть вовремя. Дар, которого не отнять, как для спасителя, так и для спасенного. Ну как без такого жить?

– Сейчас будет больно. – сообщила Марта, поднеся баллончик ближе и неуверенно пшикнула. – Ну как?

– Не больно. – удивленно ответила Джулс.

– Ладно… – подозрительно заметила та и выпустила щедрую струю жидкого пластыря.

– Этого мало. – сказал из-за спины Эрик. – Лей больше.

И тогда Марта опустошила половину баллончика. Теперь рана в затылке напоминала паучью нору, которая через минуту была зашпаклёвана и с фасада. Следом она натянула резинку для волос, действительно плотно прилегающую к голове, и подложила под нее по ватному диску. Джулиана походила на ниндзя или самурая. Да хоть на слона циркового, лишь бы во лбу не зияла дыра!

– Теперь можно ехать. – поторопила Марта.

– Сейчас.

Побаиваясь лишний раз двигать головой, Джулиана прошла в свою кельеобразную комнату и взяла в руки горшок с таккой. Марта скривилась и глянула на Эрика, но тот жестом призвал ее к терпимости.

– Ты собираешься взять с собой… цветок?

– Да, я собираюсь взять с собой цветок. – отчеканила та, а потом наткнулась взглядом на что-то блеснувшее на полу.

Патрон…. Липкий ком подкатил к горлу. Джулиана поставила на пол такку и подняла его. Убить себя не было спонтанным решением, поэтому неприязни к себе не ощущалось, впрочем, как и желания повторить попытку. Тем более, раз уж так вышло…. Раз пуля не убила ее. И, тем не менее, внутри всё равно было гадко.

Джулиана сжала своего несостоявшегося убийцу в кулаке и убрала в карман домашних штанов. Прямо за ней на стене, оклеенной старыми тоскливыми обоями, зияла отметина от этой самой пули. Поддавшись порыву, она протянула к ней ладонь и накрыла, словно желая стереть.

– Джулиана?! – позвала Марта нетерпеливо. – Может, пойдем?

Та глянула на нее отстраненным взглядом лунатика, только что пришедшего в сознание и пока ещё не понимающего, где находится, и моргнула.

– Ладно. – сказала Джулс, обняла свою такку и вышла из квартиры.

* * *

Перед тем, как Брендон повернул к ней голову и сказал: «Извини», Агнес была глубоко погружена в раздумья. Ей стукнуло тридцать три, а для работницы ее сферы деятельности, это, пожалуй, пенсионный возраст. Многие девочки из их клуба цепляли богатых кавалеров, тем самым обеспечивая себе безбедное и, как казалось, ясное, как день, будущее. Внешне всегда так кажется. Внешность обманчива в восьмидесяти процентах…. Агнес понимала это, поэтому никогда не продавалась, хоть и выбрала довольно шаткое поприще. За все годы, что она вертелась у шеста, повидала многих девочек, которые придерживались ее философии, но в итоге всего лишь ждали свою цену. Агнес была не такой, она просто делала то, что хотела. То, что развлекало ее и не стоило особых усилий. Блистательная блондинка с нетривиальной внешностью она всегда жила четко по правилу, что выбирает сама. В ней жил Бог свободы. Великий и могучий, не требующий, вроде, никаких жертвоприношений. Но это лишь на первый взгляд, потому что каждый Бог требует жертв – так уж среди них заведено. Ее мать была такой же – любила делать то, что хотела, не считаясь с мнением окружающих, а любые запреты воспринимала, как попирание ее личной свободы. И однажды за ужином после очередного загула её муж и отец Агнес сказал, что подобная свобода слишком дорого обходится их семье. Она причиняет им боль. Быть частью семьи это уже несвобода, потому что во многом приходится себя ограничивать и думать не только о себе. Он сказал, что она может снять квартиру и пожить там с месяц, вкусив того, о чем так грезит, а потом взвесить, что для нее по-настоящему важно и дорого – любящая семья или распущенность, которую она называет иначе. Агнес было шесть, когда она осталась без матери….

Обычно дети, столкнувшиеся с трагедией подобного рода, зарекаются повторять ошибки родителей, но всё, что смогла позволить себе Агнес – так это обезопасить от себя других, чем обрекла себя, по сути, на одиночество. А может быть, она просто хотела понять, что такого в этой свободе, что заставило ее родную мать отказаться от своей родной семьи?! Ведь рано или поздно, хотя скорей всего именно поздно, ты все равно остаешься ни с чем, как сейчас Агнес, которая в свои тридцать три поняла, что совершенно не знает, что делать дальше. Время, когда она могла позволить себе жить, как заблагорассудится, заканчивалось. Столкнулась ли ее мать с тем же? Конечно, столкнулась.

Агнес всегда хотела заниматься тем, что нравится, а из всех дел на свете она любила только танцевать. Но при условии, что ее любимое дело никогда не превратится в рутину, да и чрезмерных усилий не потребует. Всё ведь должно приносить удовольствие, разве нет? Никаких там мозолей, стертых в кровь стоп, пота градом и грошей за все эти жертвы. Стриптиз приносил хорошие деньги, а также удовлетворял всем прочим требованиям. Ну почти…. Всё-таки женский коллектив вытягивает много нервов, и, чтобы в нем выжить, нужно быть либо конченой стервой, либо по-настоящему толстокожей. Агнес не славилась ни тем, ни другим, она просто ни во что не влезала.

Когда-то она даже была звездой, но за последние пять лет стала чувствовать этот контраст между собой и молодыми танцовщицами. В клубе имелись девочки и постарше, но остальные посмеивались над ними, как за спинами, так и в лицо. Агнес почувствовала, как плавно перекочевала из стана молодой гвардии к тем, на кого тычут пальцами, гадко ухмыляясь. Момент уйти настал, но вот только куда?.. С таким-то резюме. В официантки или продавщицы? А может, открыть танцевальные курсы для домохозяек, чтобы те могли раздразнить жалкий огонек иллюзорных семейных отношений? А тут еще этот раздолбай младше на целых двенадцать лет! Как тут не свихнуться на почве возраста?.. Столько денег уходило у Агнес на салоны красоты, спортивные клубы и спа курорты, что можно было бы уже давно на них запустить свой бизнес. Брендон совершенно искренне не понимал, зачем она всё это с собой делает. А этот устрашающий пинцет, который она практически не выпускала из рук, то и дело находя и выдирая седой волос – казался опасным оружием.

Любой психолог скажет, что объяснение этому кроется в прошлых романтических связях и окажется прав. Унижение, боль, несоответствие заявленным идеалам, отверженность. Только первая любовь может нанести подобный удар. Первая безответная любовь. Но Агнес бы никогда и ни за что не призналась бы, что у нее имелась подобная травма, потому что придумала совсем другую историю. Не призналась бы ни себе и никому в том, что когда-то была влюблена и отвергнута. Что изо всех сил хотела стать другой, непохожей на мать, иметь семью и любить кого-то одного. И что вся ее философия не стоит и ломаного гроша, а то, что она привыкла считать болезнью, передавшейся ей от матери – не более чем защитная реакция. Она могла быть другой, но на нашем пути всегда встречается один убийца, чтобы всадить нож в спину. Кто-то оправляется после этого, а кто-то только думает, что оправился. Но в любом случае этот нож не вытащить, и каждый носит его промеж лопаток до самой смерти.

Агнес предпочитала ребят помоложе. Точней стала предпочитать, если уж на то пошло. Они тоже казались ей проявлением ее свободы. И за годы работы в этом баре она сменила троих – не густо для стриптизерши, но Агнес же не была заурядной. Она лишь танцевала. Любой психолог скажет, что это проявление страха перед жизнью, потому что человек, который так и не смог залечить старые раны, больше всего на свете боится новых. Агнес совершенно не хотела вырастать, и вся ее жизнь лишь напоминала отговорку от этого процесса.

Первого звали Саймон, и он был на семь лет моложе – тот еще шутник. С ним жизнь казалась беззаботной и веселой, снимала все рамки, потому что смеяться дозволялось абсолютно над всем. Он превращал в анекдот любые горести, и плохое тут же забывалось, и когда они расходились, тоже помирали со смеху. А что с таким еще делать? Агнес бы удивилась, узнав, что Саймон женился и завел двоих детей. Он может схохмить и сейчас, но вообще – довольно серьезный человек. Просто с ней – с Агнес – он мог только смеяться…. И больше ничего. А что с такой еще делать?

Второго звали Марк – младше на десять лет – и он совершенно не умел шутить, но был так хорош собой, что это с лихвой компенсировало все недостатки. Правильный и честолюбивый он грезил о величии, но Агнес не обращала внимания на всю эту чушь, видя только его дьявольскую красоту. Но всё приедается, и в какой-то момент она перестала считать его красивым, ведь это оказалось его единственным преимуществом. Ей было бы очень странно узнать, что оставшись без нее, Марк перестал просто грезить и наконец занялся делом, получив приличную должность, еще будучи студентом.

Ну и третий – Брендон, в котором сочетались и душевная простота, и хорошее чувство юмора, и красота. Немного бесшабашный, но, возможно, это даже к лучшему, ведь рядом с ним Агнес волей-не волей становилась взрослей. И он был первым, кто заставил ее задуматься о том, что пора менять свою жизнь, уйти из этого гадюшника и начать всё заново. Потому что любил ее. Он довольно успешно работал моделью, но это ничуть не портило его. Брендон просто жил, от всей души радуясь тому, что имеет сегодня, и с восторгом ожидая новый день. Его профессия также не отличалась постоянством, но меньше всего Брендона волновало, что с ним будет в тридцать три. Его волновала только Агнес. Это виделось ей таким незрелым и глупым, ведь для него она желала самого лучшего – не такого, как в ее случае.

Но ее жизнь оказалась проще, намного проще. Потому что, по сути, ничего не пришлось решать. Выбор был сделан кем-то другим, а концовка предопределена.

Утопая в собственных размышлениях, Агнес даже не поняла, что произошло. Они поворачивали на желтый – за Брендоном имелся такой грешок, а Бобби Уинтон[3] заунывно тянул: «Синий бархат». Агнес любила старые песни, но эта почему-то всегда пугала. Теперь причина стала ясна – она была о смерти. Каждый ведь видит ее по-своему. Слышит ее дыхание.

А потом Брендон повернулся к ней и просто сказал:

– Извини.

* * *

Марте не нравилась Джулиана, что было взаимно. Эта ее отстраненность, нетерпимость и агрессия. Не подойти, не подъехать ни с какой стороны, словно к кактусу, потому что тут же следовала незамедлительная реакция. Или к розе, какого-нибудь удивительно цвета, ведь Джулиана обладала красотой к неудовольствию Марты. Обычно так ведут себя подростки в сложный период, но она, вроде, уже должна выйти из этого возраста? Видимо, что-то ее держало там позади и довольно цепко. Казалось, она вообще не жила реальностью – из тех, кто постоянно идеализирует образ и никогда не заходит слишком далеко, чтобы не разочароваться.

А еще девчонка села вперед, не спросясь, из-за чего Эрику пришлось сидеть сзади. Но истинная причина неприятия крылась в том, что в Джулиане Марта узнавала себя, своё презираемое сейчас прошлое. Да они как две капли походили друг на друга – Марта тоже когда-то в юности носила образ эксцентричного, непонятого и непризнанного всеми художника с омутом внутреннего мира немыслимой глубины полным коварных сирен. Такие привлекают к себе массу внимания своим видом, неординарностью, увлечениями. Главное чтоб всё было неординарно. Но когда Марта изменилась, войдя в следующий период своей жизни, то возненавидела себя прошлую, хотя там пряталась она настоящая, и здесь нечего стыдиться. Ее бесили такие, как Джулиана – необычные и замороченные, и она всем своим видом показывала, что не из их числа. Много ли чести в том, чтобы презирать свое прошлое? К чему это может привести?

А Джулс тем временем думала, куда этой приземленной пигалице понять ее невысказанную заплутавшую душу. Забавно наблюдать за теми, кто недооценивает других людей. Такие все из себя чванные, зацикленные лишь на собственных переживаниях…. Для них другие мусор. Они даже мысли в голове не держат, что кто-то не им под стать может знать куда больше, разбираться лучше, оказаться духовно богаче, интересней и привлекательней для остальных. Как многого мы себя лишаем, поворачиваясь спиной к людям! Бриллиантов мало, но они, определенно, встречаются. Кто-то их находит, а кто-то довольствуется стекляшками. По-дурацки всё это….

Марта никогда не отличалась толерантным поведением. Вот Эрик – да. Он всю жизнь вел себя одинаково правильно в отличие от подруги, чья личность претерпела массу изменений, словно резиновая. И могла запросто трансформироваться во что-нибудь еще, хотя резина истончается со временем – личность истончается – и может порваться….

В воскресное утро дороги, как обычно, пустовали, так что до больницы они доехали менее чем за двадцать минут. Казалось бы, короткий срок… но они едва не переругались все и по окончании поездки уже люто ненавидели друг друга. Сначала Джулиана настаивала на другой дороге, потом пыталась критиковать манеру вождения Марты, что абсолютно недозволительно и карается незамедлительной смертью, в итоге повисла давящая тишина. Та едва сдерживалась, чтобы не выкинуть Джулиану из машины, а Эрик сидел молча, пялясь в окно и, казалось, вообще ничего не замечал. Джулс мало разговаривала, но ее мысли телепатически передавались Марте, чем бесили еще больше. Уж лучше бы она подала голос – легче дать отпор…. Из этого мог быть только один выход – их скорейший приезд в больницу и долгожданное расставание, но случилось иначе.

Они уже подъезжали, оставалось только проехать перекресток. Замигал желтый, как вдруг на полной скорости за стоп-линию вылетел спортивный БМВ М3 Кабрио синего цвета, пытаясь вписаться в поворот. Душераздирающе завизжали тормоза, машину выбросило на бордюр, и она со всей силы врезалась в больничный забор, прогнув его дугой.

Уже давно зажегся зеленый, но ни один автомобиль не двинулся с места. Все смотрели, пооткрывав рты. Те немногие пешеходы, бросившиеся секунду назад врассыпную, осторожно подходили к БМВ, словно зомби. Кто-то полез за телефоном, чтобы поснимать на камеру – всегда найдутся такие. Водители бросали свои авто, не волнуясь, что это может доставить кому-то неудобства. И правда, никто не сигналил.

– Что-то многовато на сегодня… – оторопело сказала Марта и переехала перекресток, чтобы припарковаться у больницы.

Она снова планировала оказаться первой, но теперь сильно сомневалась, так ли уж это важно и здорово. Она дождалась своего приключения, но почему-то ощущение оказалось двояким, давящим и довольно мрачным. Словно то, о чем она давно грезила, должно принести одни страдания. Но в то же время Марта не могла этого избежать, потому что происходящее было давным-давно предопределено.

Остановившись на месте аварии, где кучковались прохожие, едва не ставшие жертвами трагедии, Марта вышла из машины и вскоре оказалась в самом центре событий, оставив за спиной прочих ротозеев.

Металлический забор клиники словно обнимал синий БМВ, и казался сделанным из жидкого олова. Автомобиль намертво застыл в попытке просочиться сквозь прутья. Намертво… именно намертво. Не оставалось никаких сомнений в этом.

Сердце упало. Марта нагнулась, чтобы заглянуть в салон. Впереди сработали обе подушки безопасности, и они все были перемазаны в крови.

– О Боже, Эрик… – ахнула она, и тот сжал ее плечо.

– Вы его знаете? – вдруг спросила женщина, стоявшая рядом.

– Что? Я? – не поняла Марта. – Нет. Разумеется, нет. Я даже не могу разобрать, кто там.

– Парень и девушка. – мрачно заметила Джулиана, прижимая к груди свой цветок.

Ей стало совсем не по себе. Так много смерти этим утром. Что за совпадение? Уж не на ее ли это счет? Чтоб пристыдить, ведь всё связано в этом мире. Красивая пара…. Оба лежали, уткнувшись лицами в подушки, но Джулиана была уверена в этом. Дорогая одежда, шикарная машина… и два мертвеца, а она – она сама себя едва не лишила жизни.

– Что ты его повсюду носишь? – прошипела Марта, недовольная очевидной ремаркой Джулианы.

Конечно, она и сама видела, что там парень и девушка – блондинка с длинными испачканными кровью волосами и парень с модной стрижкой. Ужас-то какой!

– Расступитесь! – потребовали за спиной, и улицу тут же наводнили сирены.

К тому времени людей на месте аварии собралось довольно много. Они послушно отходили в сторону, давая дорогу медикам, одинаково молчаливые и печальные, словно деревья вокруг, шелестящие листвой на ветру. Казалось бы, ДТП в огромном мегаполисе – ну что тут особенного? Но пробежавшись по лицам людей, Марта почувствовала себя на похоронах какого-нибудь легендарного героя – такая обреченность витала в воздухе.

Меж тем, пока медики справлялись с дверью, подошли несколько патрульных и принялись опрашивать очевидцев, но ни Марте, ни кому-либо из ее попутчиков совершенно не хотелось принимать в этом участия. Наконец выбив стекло, и справившись с дверьми, начали вытаскивать тела из покореженного автомобиля, чтобы уложить на землю. Полицейские оттеснили толпу, призывая всех расходиться по домам, но люди были словно под гипнозом.

Что лучше? – раздумывала Джулиана. – Прожить вместе счастливо какой-нибудь незначительный срок и погибнуть во цвете лет или так и не сойтись, но дожить до глубокой старости?

Буквально несколько часов назад она бы, не задумываясь, выбрала первое, но никто не предложил ей альтернативу. Она стояла перед фактом неимения того, что хотела, и поэтому предпочла смерть. Как-то совсем уж ущербно, если задуматься….

Красивые ребята, хоть у обоих сломаны носы и разбиты головы. Нет повести печальнее на свете…. Сложно было понять хоть что-то по окровавленным лицам, но глядя на руки лежащих, Джулиана сделала вывод, что девушка уже давно вышла из возраста Джульетты, хотя кто её знает на самом деле…. Возраст – штука прозрачная до поры до времени. И вдруг пристально изучающая руки Джулиана уловила какое-то движение, словно указательный палец блондинки дрогнул. Она изо всех сил напрягла глаза, стараясь не моргать, и уже была готова признать, что ей почудилось, когда палец девушки шевельнулся еще раз.

– Эй, она жива! – Джулиана дернула Марту за руку. – Смотри!

Та уже готовая выплеснуть порцию негатива зацепилась взглядом за отчетливое движение якобы погибшей девушки. А тем временем ее уже собирались перекладывать на носилки, упаковав в мешок.

– Подождите! Она жива! – закричала Марта и бросилась к лежащей, минуя заслон из преградивших дорогу полицейских. Она бухнулась на колени, не представляя, что делать дальше, и схватила ее за руку. – Эй! Очнись! – крикнула Марта в самое ухо девушки.

В этот момент ее рывком подняли на ноги и оттолкнули в сторону. Эрик тут же подскочил, не позволив упасть.

– Что вы делаете?! – взбесился один из врачей. – Вы родственница?

– Да смотрите же! – закричала Джулиана из толпы, по которой прокатились изумленные возгласы.

Блондинка медленно открыла глаза и села…. Все, кто находился здесь, включая полицейских и медиков, отступили на шаг, разинув рты. Кто-то из санитаров перекрестился.

– С вами всё в порядке? – невпопад спросила Марта, присаживаясь рядом с ней. Теперь никто не пытался ее удержать или оттолкнуть, боясь вообще приближаться.

– Что-то случилось? – заторможено спросила та, глядя на Марту сквозь кровавую завесу. Но, не дождавшись ответа, она заметила лежавшего рядом с ней парня и закричала. – Брендон!

С этим криком остальные пришли в себя. Медики бросились к лежащим, пытаясь оказать хоть какую-то помощь, а полицейские обступили сплошной стеной, но Марту больше никто и пальцем не трогал. Блондинка не обращала внимания на посыпавшиеся вопросы и всячески уворачивалась от врачей, сотрясая Брендона за плечи.

Наконец к всеобщему изумлению он тоже открыл глаза. Медики и полицейские неопределенно переглянулись и принялись осторожно укладывать обоих на носилки, что было бесполезно, поскольку парень с девушкой упрямо поднимались на ноги.

– Идиот! – кричала она, обнимая своего ожившего спутника. – Сколько раз я говорила тебе – тормози, мать твою, на желтый!

– Господи, ты же вся в крови! – только и мог ответить парень. – Господи, Несси, прости меня!

Да, видок у обоих был еще тот! Лица, волосы, почти одинаковые кожаные куртки и джинсы – всё в крови, носы на боку. Хорошо, что хоть кости целы, как заключили обступившие их медработники, лица которых оставались одинаково озадаченными и мрачными. А что они могли еще заключить, видя, как люди легко поднялись на ноги и стали обниматься как ни в чем не бывало. Везунчики….

– Мы сами дойдем. – отмахнулся от них Брендон и обнял свою Агнес за плечи.

Бросив мимолетный взгляд на машину, они двинулись, пошатываясь, словно пьяные, в направлении больницы. Они походили на выживших героев из боевика, которым не помешали бы обрезы для законченности образа, ну или еще что-нибудь внушительное.

– Пошли. – Марта озадаченно посмотрела на Эрика с Джулианой и устремилась вслед за парочкой.

Она никак не могла взять в толк, что происходит этим утром. Сначала девчонка, пустившая себе пулю в лоб, потом эти двое, разбившиеся в аварии. Как же они выжили? Прям благословение какое-то. А может, знак?

– Ну и денек… – словно читая ее мысли, заметил Эрик. Его ладонь интимно легла на шею Марты, утопая в бронзовых локонах.

– И не говори. – шепнула она в ответ. – Только есть ли смысл во всем этом?

– Не думаю, что стоит его искать. – ответил Эрик в своем обычном режиме. – Всё так, как есть.

Марта неопределенно пожала плечами, чтобы не лезть на рожон. Она слишком устала для этого. Марта не была согласна с его точкой зрения, но что делать – такова незыблемая позиция Эрика, с которым бесполезно спорить. Всё так, как есть, это он правильно сказал.

Тем временем раздраженная странным поведением Марты Джулиана думала о том же. Действительно – в чем смысл? Не то что – хорошо это или плохо, а просто… почему? Небось столько хороших и истинно добрых людей ушло по дурацким причинам и, может, даже этим утром! Но именно та, кто презрительно относилась к этой жизни, получила второй шанс. В голове у Джулианы до сих пор не укладывался тот факт, что она выстрелила себе прямо в лоб и при том не медлила, не репетировала, не сомневалась, а просто сделала это, считая, что уже и так давно не живет. Не существует даже. Пуля пробила ее череп и прошла насквозь через мозг, а Джулс даже боли не почувствовала, хотя по всем параметрам должна быть тяжело ранена или мертва в девяносто пяти процентах случаев, чего уж там. Самое интересное, что от всего этого она не испытывала никакого душевного подъема или радости, и не потому что оказалась неблагодарной свиньей. Просто ей было до одури страшно… так страшно, что тряслись поджилки, и сбивалось дыхание. И никого рядом, чтобы успокоить, поэтому она всё сильнее сжимала в объятиях пластмассовый горшок с таккой, словно та являлась ее единственной связью с реальностью. С тем, что пока еще не сошло с ума. Джулиана чувствовала, что стоит на самом краю бездны, и так просто эта история не закончится, потому что самое страшное только впереди. От этого поднималась жуть липкой волной из самого нутра, чтобы расползтись по сосудам ядовитыми парами, обещая в скором времени добраться до сердца и мозга. И тогда она перестанет быть тем, кто есть, навсегда запершись в собственном теле, и станет жить лишь отрадными фантазиями. И ни один Лиланд на свете не сможет ей помочь.

* * *

Когда началась регистрация, Олден и Адель открыли вторую бутылку. Они устроились в небольшом кафе, где плотно пообедали, и теперь пили скотч из бумажных стаканчиков, в которых им подали апельсиновый сок. Стыковка пролетела для обоих практически незаметно. И как ему удалось протащить целых две бутылки через таможенный досмотр? Загадка. Видимо, на Олдена не распространялись общепринятые правила. Может, он обладал даром гипноза?

– Не верю, что мы это сделали… – улыбаясь до ушей, Адель спрятала лицо в ладонях и растерла его. – Вот черт, я же в косметике! – охнула она, стукнув себя по лбу.

– Насколько я помню, когда ты вся перепачкалась в отбивной, то ходила умываться, разве нет?

Она наигранно захлопнула рот ладонью и засмеялась.

– Верно!

– Всё отлично. – заверил ее Олден.

Адель отмахнулась и улеглась на руки.

– Это время было бесценным, Олден. Как я буду без тебя? Не представляю, как я буду вообще….

– Всё будет хорошо, Ади. Как только ты поймешь, чего хочешь.

– А если этого не случится?

Олден расслабленно подпер щеку кулаком.

– Случится, поверь мне. Случится.

– Ну откуда тебе знать? Хотя… ты же у нас Старик – человек, который знает всё. – улыбнулась Адель. – Но просто… не каждому ведь это дано, правда? Возможно, найти себя – это величайший дар, благословение. Большинство живут по инерции, даже на йоту не приближаясь к тому, что где-то существует именно для них. Ведь разговор не о деньгах. Люди, которые делают заработок самоцелью – просто занимаются самообманом, поэтому даже добившись миллионов, они не чувствуют удовлетворения и просто продолжают рефлекторно гнуть старую линию. Понимаешь меня?

Олден кивнул и поднял стакан.

– А есть среди них такие, кто бросают всё, что нажито, и пускаются, например, в кругосветку, потому что понимают, что созданный ими идеал жизни лишен смысла. Но ты знаешь, я слышала о человеке, который так и поступил, но когда вернулся, снова продолжил делать деньги ради денег. Понимаешь?

Тот лишь коротко улыбнулся.

– Я хочу сказать, что здесь всё упирается в удачу. А везет лишь единицам.

– Тебе обязательно повезет.

Но она отмахнулась.

– Адель… – Олден взял ее руку в свою. – Везение, как и счастье, вера, несправедливость – это только у тебя в сознании. Окраска эмоций. Знаешь, что в словаре про удачу написано?

– Нет. – улыбнулась ему Адель, изо всех сил стараясь понять, что он говорит. Его шотландский акцент крепчал с каждым часом.

– Что это лишь позитивно воспринимаемое событие в результате стечения обстоятельств. Ты понимаешь, что исходя из этого, ты можешь радоваться практически всему?

– Если события положительного характера, то да – могу. Но если я, к примеру, сломаю палец, то вряд ли буду преисполнена ликования, что не сломала всю руку. Хотя другой скажет: «Повезло».

Олден убрал свою ладонь и отклонился.

– Ади, дорогая, я всего лишь хочу сказать, что не события управляют тобой, хотя порой они складываются таким образом, что очень сложно сделать свой выбор.

Они ненадолго замолчали, уже с неохотой попивая скотч. У ворот № 6 выстроилась огромная, как обычно, очередь, так что ни Адель, ни Олден не стремились в нее пока вливаться. Тем более что в самолет не пропускали, не смотря на то, что посадка была уже объявлена. Такое происходит сплошь и рядом – необходимая порция командировочных унижений и неудобств.

– Знаешь, что я думаю? – сказала Адель, и Олден кивнул. – Ты, как и большинство, не воспринимаешь меня всерьез. Ты думаешь, что я слишком много себе надумала. И вместо того, чтобы попусту выпендриваться, мне надо найти работу и сидеть в офисе с утра до ночи. – вздохнула Адель. – Не знаю, может, так и надо сделать…. А вдруг попрёт?..

Олден пренебрежительно хмыкнул.

– Не помню, чтобы делал какие-то намеки, и не помню, чтобы ты была телепаткой. Напротив, я считаю, что тебе нужно подождать и хорошенько всё обдумать.

– Олден… – она взволновано посмотрела на него. – А что если я буду думать еще лет десять? Или ждать всю жизнь, пока она будет проходить мимо? Что если, умирая, я буду мучиться от сожалений так сильно, что ты и представить себе не можешь? Что тогда?

– Тогда? – тот задумался. – Тогда ты просто умрешь.

– О! – криво ухмыльнулась Адель. – Ты такой милый….

– Такова правда. Тебе не перед кем отчитываться. Проживешь, как проживешь, а затем умрешь.

– А в Бога ты, конечно же, не веришь, раз говоришь такое?

– В Бога? – с издевкой переспросил тот и залпом допил свой стакан. – Я сейчас.

Он взял свою трость и пошел в направление туалетов. На его лице застыло выражение неприязни, и это была никакая не маска. Адель наморщила лоб, словно бы заметила что-то не увязывающееся с образом человека, которого так хорошо знала, а потом отмахнулась.

Олден оставил свой бумажник на столе – забыл, наверное, убрать, когда расплачивался. Трезвой Адель ни за что бы, конечно, не осмелилась, но сейчас…. Ведь в бумажниках обычно хранят какие-то фотографии? Было бы интересно посмотреть на кого-то по-настоящему значимого для Олдена. Она смело взяла его в руку и раскрыла – бинго – миловидная девушка приблизительно двадцати лет пронзительно смотрела на нее с маленького цветного фото три на четыре. Ее красота не казалось яркой, но она, определенно, завораживала, словно каждой своей клеточкой эта девушка излучала сияние. Она была похожа на нежного ангела.

На полпути обратно Олден сбавил шаг, увидев свой бумажник в руках Адель, и сел за столик, пристально на нее таращась. Посмотрев в ответ, она не увидела в его больших карих глазах никакого осуждения, поэтому улыбнулась.

– Это ведь твоя жена? Такая молоденькая! А есть фото сына?

– Положи там, где взяла… – расщепляя каждое слово, молвил Олден.

Адель, опешив, подняла на него глаза и рассмотрела то, что сперва приняла за спокойствие. Олден был в ярости. Не той, что заставляет скулы ходить ходуном или охватывает щеки нездоровым румянцем. Казалось, что на его лице не напряжена ни одна мышца, хотя это лишь обман. Такого Олдена Адель еще не видела, и дай Господи никогда больше не увидеть.

– О Боже… – охнула она и положила бумажник на место. – Прости-прости-прости! Мне ужасно стыдно! – она накрыла его ладонь своей. – Ты простишь меня?

Тот тряхнул головой и снова стал прежним Олденом.

– Не бери в голову. Не знаю, что на меня нашло.

– Фу, слава Богу… – выдохнула с облегчением Адель. – У тебя было такое лицо, я думала мне крышка.

Олден безразлично отмахнулся и убрал свой бумажник внутрь пиджака.

– Пойдем, а то самолет улетит без нас.

Они надолго замолчали. Все эти сопряжённые с полетом инстанции мало располагают к задушевным беседам, да и хорошо, что они не разговаривали – надо было как-то переварить произошедший эпизод, ведь на минуту Олден превратился в совершенно другого человека. Того, кого боятся. Кого надо бояться… потому что он реально опасен.

Олден и сам ругал себя изо всех сил сейчас. Он не должен был так реагировать, но безумие подкралось к нему так быстро. Теперь он не мог пройти мимо ни одного зеркала или витрины, не выискивая происходящие с ним изменения. Акцент? К концу полета Адель и вовсе перестанет его понимать. Тембр, манера, движения – менялось абсолютно всё. Раньше его голос казался спокойным и мягким, каким-то гипнотизирующим и таинственным, а манера излагать всегда оставляла легкую недосказанность, загадывала загадку. А что теперь? Его застарелый образ методично сливался в унитаз. Немного дерганый, но ужасно милый, словно молодой пес. За такого всё время хочется заступиться – не дай бог кто обидит. Таким он был в юности, когда за спиной всегда стояли четверо больше-чем-друзей и любимый отец, которого Олден боготворил.

Дав столько советов Адель о том, что делать дальше, он и сам почувствовал себя на очередном перепутье. Он больше не был уверен в том, чем хочет заниматься, хотя с его-то сбережениями, он мог позволить себе всё, что заблагорассудится или вообще больше ничего не делать. Мог запросто найти Джулиану, хотя… вряд ли он когда-нибудь позволит себе влюбиться. Вряд ли он вообще серьезно относился к чувствам девушки. Она ведь молодая – остынет и найдет кого-то помоложе, да и попроще. Можно было бы взять с собой Адель, помочь ей достичь успеха, например, но имелось у нее одно чрезвычайно опасное качество – она умела пролезть человеку в душу и выведать все его секреты. Олден не сомневался, что если ей дать еще месяц, то она вывернет и его наизнанку.

Зачем вообще человек хранит секреты о своем прошлом? Чтобы никто не узнал, как тот ужасен? Какие отвратительные поступки совершал? Просто порой секреты разрушают отношения между двумя. Стоит ли говорить, что они так же стирают носителя изнутри? Они, как инородные предметы, срок годности которых очень давно истек, дав старт неизбежному сепсису. Что страшного в том, чтобы признаться, что ты любил и совершал ошибки, порою даже выглядел глупо? Это ведь не показатель слабости, а скорей человечности. Ну да, конечно, Олден не просто совершил ошибку, он убил… но отнюдь не это было основополагающим его великой тайны, впоследствии перекроившей всю его личность, а то, что произошло дальше из-за этого убийства. Включая Дэвида Шамуэя, Олден убил восьмерых – семеро из которых являлись для него не только семьей, но целым миром. Его миром – всем, что он когда-либо любил. И Олден ни при каких обстоятельствах не хотел бы испытать снова даже самую крохотную, едва осязаемую частицу того, что пережил тогда.

* * *

То, что поражало Еву больше всего на свете так это то, как устроены собаки. Они не прекращают любить своих хозяев, не смотря ни на какие издевательства. Ева однажды случайно разговорилась с таксистом, у которого был питбуль. Тот с таким упоением рассказывал, как ломал волю своего пса, напрашиваясь на похвалу, но у Евы ничего кроме жгучей ненависти эта история не вызвала. Да, не поспоришь – порода серьезная, но это не оправдывает тяжелых побоев. За малейшую провинность таксист мог морить собаку по нескольку дней голодом, закрывая одну в темной кладовке, точно в карцере, а один раз едва не забил насмерть за то, что та ухватила кусок мяса со стола. Ева живо представила его руки в крови – своей собственной и собачей – и то, как здоровенный бойцовый пес лежит на боку, поджав хвост, и вздрагивает, жмурясь, от каждого движения хозяина, от каждого мнимого издевательского замаха. Но когда раны затянулись, пес не перестал любить, он усвоил жестокий урок и больше никогда не совершал ошибок. А сколько садистов на свете?.. У них у всех есть домашние животные…. Безглазые, поломанные, вечно напуганные, но всё равно готовые дать еще один шанс, стоит их приласкать. Редко, кто узнает об этом – до людей не всегда есть дело, не то, что до зверей. Редко, кто сообщает куда-то, а в передачах по спасению жертв людской жестокости не показывают и половины ужасов. Когда думаешь о животных, о том, насколько те доверчивы, наивны, неиспорченны – внутри всё переворачивается. Узнаешь, как с ними обходятся некоторые, и ей Богу, хочется убивать.

Да, Ева была застарелым мизантропом, люто ненавидящим и презирающим весь этот мир. Тихо внутри и тем страшней. Он не дал ей ничего из того, что она хотела. Втайне хотела. Ева не часто говорила о своих желаниях, вечно следуя на поводу у родителей, боссов, преподавателей и врачей. Начиная с малых лет, она выполняла всё, что от нее хотели. Четко следовала предписаниям и никогда не отказывалась от дополнительной работы, даже если та никак не оплачивалась. Училась и работала, где выбрали родители, встречалась только с одобренными мамой и папой мужчинами, не понимая даже, о чем с ними толком говорить. Глубоко внутри она вела гневные беседы, находя точные по своей образности фразы, рыдала по ночам и рвала зубами подушку. Но это только внутри, потому что ее кипящей ярости было так и не суждено выплеснуться наружу. Она видела свое незавидное будущее под одной крышей с властными родителями и однажды так перепугалась, что дала добро на замужество. Единственное, что за всю историю она могла иметь своего – так это собаку. Джек Рассел терьер по кличке Джек получал всю неизрасходованную любовь. И сейчас она прижимала переноску к груди, как последний оплот ее мнимой свободы, лишь слабо надеясь, что выйдя замуж, обретет нечто нереальное, почти мифическое – то, о чем тайно мечтала всю жизнь. Право на выбор.

Роберт Корнер – партнер ее отца по строительному бизнесу – не имел в своей внешности ничего примечательного, но создавал впечатление приличного, по мнению родителей, человека. Кто знает, может позже хоть какие-то чувства и проснутся? Все так говорят. Точней отец – он то знает в этом толк. Ведь причины устроить свою личную жизнь у каждого свои, а необходимость одинаковая. Сколько не отпирайся, не отнекивайся – все хотят одного и того же. Ева понимала, что в любом случае любовь – то, к чему следует стремиться. Но если таковой нет и, возможно, никогда не будет, что делать? Только устраивать свою общественно-одобренную личную жизнь и надеяться на лучшее…. Беда в том, что есть люди, которые так не могут. Они либо находят то, что ищут, либо нет, оставаясь в этом ужасающем поиске всю свою жизнь. Если бы не факторы, не давление со стороны, не страхи, Ева бы ушла в свободное плавание, и плевать, что там впереди в густом тумане. Но она была воспитана послушной девочкой и даже иногда верила, что рано или поздно всё это пойдет ей на пользу, но очень в редкие моменты…. В остальное же время в ней бушувала ненависть, которая росла и крепла день ото дня, постепенно оккупируя весь организм, сознание и душу.

Сейчас Еву бесило буквально всё: Джек, поскуливающий в переноске, пожилая пара справа от нее, тихо обсуждающая скулеж пса, близ сидящие пассажиры, искоса поглядывающие на нее, и эта тряска – невыносимая тряска, которой она боялась до одури. Больше всего на свете Ева ненавидела летать, испытывая холодный ужас от каждого ощутимого движения. На борту самолета все остальные раздражители буквально меркли. Она сидела, как на иголках, и молилась, чуть ли не вслух – Господи, да останови же это! Трясло так, словно они ехали по сельской насыпной дороге, разбитой грузовиками и превратившейся в барханы.

– Вы не могли бы утихомирить свою собаку? – наконец не выдержала пожилая дама, обливающаяся потом, в то время, как ее муж со слоновьим спокойствием зачитывался Нью Йорк Таймс.

– Не могла бы! – рявкнула Ева. – Я заплатила за провоз моей собаки в салоне семьдесят пять долларов – не многим меньше, чем ваш билет, верно? И меня, кстати, тоже бесит ваш пот на лбу и трепотня, но я же молчу!

С этим Ева отвернулась, оставив соседку «обтекать», а ее муж даже ухом не повел. Видимо, был полностью согласен или же просто не хотел конфликта.

Зло буквально перло из Евы, казавшись почти осязаемым. Невысказанное, накопившееся, но всё еще сдерживаемое. Она могла бросаться на незнакомцев, но что-то ей мешало противостоять родным. Может, потому что боялась остаться совсем одна? В любом случае в ее голове роились страшные картинки того, что она могла бы сделать, вместо словестной обороны, но Ева отгоняла их, чувствуя себя ненормальной. Она всю жизнь сопротивлялась этому огнедышащему напору тьмы, ограничивая себя в увлечениях, фильмах, которые могли спровоцировать в ней ярость, общении. Ева себя прекрасно знала, в свое время тщательно исследовав темную сторону своей луны, и впоследствии балансировала на самом краю, неустанно контролируя поведение и мысли. Мысли – это всегда нехороший звоночек. Их ведь можно даже не заметить, а потом наступает поздно. И так с самого детства. Не срываться – было ее главной задачей. Почему, – задавалась вопросом Ева. – Другие не сталкиваются с подобной проблемой? Не вынуждены постоянно быть на чеку и сопротивляться?

Иногда Ева задумывалась, а что если она и вовсе перестанет себя сдерживать? Что тогда будет? В кого она превратится? Откуда такое берется, Господи? Может, кровь порченная? Может, события прошлого? Может, проклял кто? Хотя при её осведомленности о своих корнях вряд ли выяснишь подобное. Мать Евы рано лишилась родителей, а отец вообще никогда не распространялся о своих родственниках. Хотя Ева всегда чувствовала, что зло, живущее в ней, может иметь и потустороннее происхождение, а поэтому вдвойне опасно. Говорят, что выбор всегда остается за человеком, и это правда. Но очень тяжело сопротивляться тому, что, возможно, и есть твоя сущность.

Была низкая беспросветная облачность, самолет, наконец, пошел на посадку, и этот неприятный пугающий полет обещал скоро закончиться. Трясло бесконечно, и Ева боялась дышать лишний раз. Сущий ад. Она даже вскрикнула, когда самолет подался в сторону, перепугав соседку, хотя муж ее так и не оторвался от газеты, сохраняя комично непоколебимый вид. Ева испуганно смотрела на вибрирующее крыло и думала, что оно сейчас просто оторвется, а самолет сломается напополам от этой тряски. Она была так напряжена, что, казалось, вот-вот схватит удар. Переноску пришлось поставить под сиденье, несчастный Джек заунывно подвывал и, судя по запаху, обделался. Но сейчас это было неважно даже для пожилой леди справа.

Можно сколько угодно сотрясать воздух статистикой, но правда в том, что когда ты заперт в железной махине в километрах над землей, где совершенно не за что уцепиться, то нет никакой надежды на статьи из интернета и никаких даже самых нелепых иллюзий. Люди же не летают? Когда самолет трясет, бездна под ногами ощущается, как никогда. Чувство абсолютной незащищенности. Остается напиться и молиться, но очень часто на первое просто не хватает времени, а что касается второго – Ева никак не могла вспомнить слова. И не потому, что давно этого не делала…. Просто во власти паники ты превращаешься в маленького ребенка с широкими от ужаса глазами, совершенно беззащитного, ведомого, неуклюжего и глупенького.

Стоял туман, и было уже достаточно близко, чтобы это рассмотреть. Стюардессы и стюарды сидели пристёгнутыми в креслах, сохраняя внешнее спокойствие, но отчего-то лица казались слишком белыми. Умирая от страха и немощи, Ева достала Джека из переноски – такого же напуганного, как и она сама – и прижала к груди. Соседи даже и не подумали протестовать, мечтая только о том, чтобы этот проклятый полет поскорей закончился. Пожилая леди решила, что вряд ли похвалит пилота хотя бы одним хлопком в ладоши.

Оставались считанные секунды до приземления. Кажется, вот-вот должны были коснуться полосы. И вдруг раздался грохот от столкновения с землей, невыносимый скрежет, визг в салоне и крики боли…. Ева и подумать не могла, что такое может случиться. Ее било головой об спинки сидений, словно тряпичную куклу, чему она не могла сопротивляться. Куда-то исчез Джек. Оглушительно визжали колеса, а дальше всеобъемлющая паника и дым, стоны, крики, грохот слились в единое месиво. И опустилась тьма.

* * *

Адель просто ненавидела летать, но, во-первых, сейчас с ней рядом сидел Олден, по виду ничего и никогда не боящийся, ну а потом они снова выпивали, так что турбулентность не возымела должного влияния, хотя трясло весь полет.

История с бумажником забылась, и Олден был снова самим собой, так что они прекрасно провели время, несмотря на очень долгий перелет. Он без конца подтрунивал над ее надуманной аэрофобией, но Адель сейчас была не в том состоянии, чтобы переживать, даже если бы пришлось совершать аварийную посадку. Хотя трясло жутко, особенно, когда самолет снижался. А еще этот туман….

Не осталось ни одной темы, которую они еще не обсудили, узнав друг друга от и до. Так казалось. Олден даже рассказал про ногу, что сломал ее, спьяну оступившись на лестнице, а потом каким-то образом туда попала инфекция, и ее ломали снова. Он провалялся в больнице пару месяцев, а потом еще с год ходил на костылях, в итоге так и остался хромым. Усилившийся акцент Олдена немного мешал, но Адель не решилась упомянуть об этом, чувствуя, что ее друг как-то болезненно реагирует на это. Также она не задавала никаких вопросов по поводу его семьи, побаиваясь испортить последние часы своей беззаботной и развеселой жизни, ведь как только они расстанутся, всё вернется на круги своя, как и сожаления.

Самолет заходил на посадку и довольно быстро снижался, но из-за густого тумана вид на город из иллюминатора казался довольно смазанным. Всё это было как-то грустно, и она даже чуть не пустила слезу. После целого месяца ясности и полного понимания собственной жизни, представлялось особенно невыносимым вернуться к нескончаемому выбору чего-то только своего из миллиарда возможного. И как люди живут, делая выбор каждый день? Может, им фантастически везет, или они просто не мучаются поисками, но ведь это ж надо так уметь?! Адель бы и рада жить незамысловатой жизнью, но, видимо, надо было другой родиться. Она слишком много думала, понимая, как сильно это усложняет ей жизнь, но надеясь, что любая тяжба со временем превращается в данность и не приносит особых хлопот. Ты просто прекращаешь ее замечать. Но не тут-то было….

Когда колеса коснулись полосы, самолет довольно сильно тряхнуло, что Адель даже охнула, вцепившись в руку Олдена.

– Тише-тише. – он обнял ее и прижался губами к макушке.

Вдруг кто-то закричал:

– Смотрите!

На борту тут же поднялся шум, и люди, игнорируя протесты бортпроводников, начали отстегиваться, чтобы прильнуть к окнам.

Еще одна взлетно-посадочная полоса шла с ними вровень. На ней толпились люди, стояли машины скорой помощи, полицейские и пожарные. Работа последних уже была закончена, и обугленный самолет выступал из тумана, словно труп, словно немое доказательство произошедшей катастрофы.

– Там погиб кто-нибудь? – спросила Адель, больше не чувствуя себя даже на грамм нетрезвой.

– Я не знаю. – глухо ответил Олден.

В такой толпе вряд ли можно хоть что-то углядеть, но сам вид этого самолета в черной саже не оставлял никаких сомнений в том, что есть погибшие. Пассажиры в едином порыве наблюдали за происходящим, словно проезжая траурную процессию. Почему тем людям не повезло, а им повезло? Сколько времени разделяло эти два самолета?

Когда они наконец остановились и открыли люк через некоторое время, народ продолжал глазеть в окна, будто под гипнозом, напрочь позабыв о ручной клади. Потом вмешались стюардессы, и через несколько убедительных объявлений в самолете образовалась будничная сутолока.

Находясь под сильным впечатлением, Адель двинулась по коридору. Она крепко держала руку Олдена и не собиралась ее отпускать, даже проходя указатель для транзитных путешествующих. Она ошарашенно на него уставилась, плохо осознавая, что момент их расставания действительно может наступить.

– Ты, вроде, говорил, что тебе долго сидеть? – вспомнила она.

– Да, правда.

– Может, тогда погуляем, если хочешь? – с надеждой спросила она.

Олден тепло посмотрел на нее и пожал плечами:

– Или посидим где-нибудь.

Потерянное выражение лица сменилось улыбкой. Слава Богу, у нее еще есть время полной ясности и беззаботности.

Полученный багаж Адель сдала в камеру хранения, чтобы не мешался. Они планировали осесть на долгие часы в каком-нибудь кафе, но внимание привлекла внушительная толпа людей, облепивших плазменную панель, транслирующую новости с места катастрофы флоридского рейса.

– Что там случилось? – спросил Олден бородатого мужчину, с которым встал рядом.

– Говорят, жесткая посадка из-за тумана.

– Господи, да какой туман здесь может быть!? – возмутилась Адель.

Бородатый закивал в согласии с ней и пожал плечами.

– Есть погибшие?

– Нет, вроде. Но очень много раненых.

– Пожар был сильный?

– О, да! – со знанием дела ответил тот, довольный ролью очевидца. – Полетели искры из-за экстренного торможения, и пошло-поехало.

– Смотри. – повысил голос Олден, указывая на телек.

В кадр попала окровавленная женская спина. Сложно было понять, что там такое, но разглядев, Адель в ужасе закрыла рот рукой. Футболка на спине оказалась продрана хребтом… но женщина казалась вполне живой. Она сидела в окружении медиков, опустив голову, и спокойно отвечала на вопросы.

– Олден… – напряженно шепнула Адель и схватила его за руку. – Что происходит?

* * *

– Ты видел машину? – спросила Агнес, заходя в смотровую.

– Да. – дрожащим голосом ответил Брендон, которого било, словно в лихорадке.

– Тогда почему мы еще живы и пришли сюда на своих ногах?

Тот растеряно пожал плечами, позволив медсестре увести себя в другой угол.

– И знаешь, «извини» – это было сильно… – крикнула Агнес вдогонку, усаживаясь на кушетку.

Их обоих спросили, не кружится ли голова, не болит ли где, но ответ прозвучал одинаково отрицательно. Когда они сняли свои практически одинаковые потертые коричневые куртки из свиной кожи и задиристые футболки, медсестры ахнули, повторив свои предыдущие вопросы еще раз, однако ответы не изменились. Раны, кровоподтеки, расползающиеся гематомы, и Бог его знает, что там внутри…. Разбитые лбы и переломанные носы – лишь верхушка айсберга.

В больнице было огромное количество народу, что совершенно нехарактерно для воскресного утра. Словно бы произошла какая-то всеохватывающая трагедия. Не хватало врачей, не хватало места в принципе, так что вовсе немудрено, что черноволосую девушку с каре в длинной футболке Нью-Йорк Ред Буллз и красной повязке как у ниндзя привели в ту же смотровую. Она привлекла внимание Агнес еще там, стоя в толпе. Брендон также обратил на нее внимание. Сложно передать то чувство, что испытывали они оба, глядя на девушку в красной повязке. В ней что-то было для них обоих…. Пугающее до одури и притягивающее на телепатическом уровне. Они словно образовали некий треугольник в смотровой – переглядывались, рассматривали друг друга украдкой. И когда с головы Джулианы сняли красную ленту и ватные диски упали на пол, Брендон и Агнес отчетливо поняли, что происходит нечто выходящее за привычное понимание, и между ними тремя действительно есть общее. Вопрос, озвученный Агнес только что – «Тогда почему мы все-еще живы и пришли сюда на своих ногах?»

Отшатнувшаяся медсестра позвала на помощь двух других, и те без зазрения совести побросали своих пациентов, чтобы намертво врасти в пол с открытыми ртами. Первая, пришедшая в себя, выбежала из смотровой и через несколько минут привела с собой запыхавшегося хирурга, но его реакция весьма разочаровала медсестер. Он качал головой, изображая на лице смесь печали и раздражения из-за того, что вынужден сталкиваться с тем, чего не понимает. В итоге он просто сказал: «обработайте раны» и вышел из смотровой.

Видя всё это, Марта и Эрик озадаченно переглянулись.

– Ничего не понимаю… – тихо сказала та.

– Такое впечатление, что он просто хотел отделаться. – согласился Эрик.

– Не выйдет! – прошипела Марта и бросилась догонять хирурга – тот как раз завис у лифтов.

– Подождите! – крикнула она и столкнулась со взглядом человека, пребывающего в полном смятении. Да что там говорить – на грани безумия.

Хирург был немногим старше Марты и обладал статью довольно уверенного в себе человека, но сейчас он казался дерганным, на подходе какой-то тихой истерики. Холодные голубые глаза запали от усталости, веки воспалились, а светлые волосы лоснились от пота.

– Доктор Филипс? – так значилось на его бейдже. – Может, нужно сделать томографию? Как это просто обработать?

– Томографию? – нервно хохотнул тот. – А зачем?

– В смысле?.. – не поняла Марта, шутит он или нет. – Вы же наверняка видели это отверстие? Сквозное отверстие.

– Ну конечно. – вдруг очень серьезно ответил доктор Филипс. – Когда стреляешь в голову, такое часто случается.

– Ну… это не совсем так. – замялась Марта, хотя ее гораздо больше смутил тон хирурга. Он что – издевался? – Да и сейчас это не имеет ровным счетом никакого значения. – поднажала она. – Потому что никак не может помешать оказанию необходимой медицинской помощи.

– Может… – серьезно ответил хирург. Его глаза остекленели. Казалось, слова даются с трудом. – Потому что мы не оказываем медицинскую помощь мертвецам….

– Что? – охнула Марта. – Вы что спятили? Из-за таких, как вы умирают люди! Вы не помогаете, вы отпускаете их на авось! Что, сегодня слишком много пациентов? Хотите домой пораньше?

Доктор Филипс утомленно закрыл глаза, а когда вновь открыл, они буквально налились красным. Боги, да в них слезы стояли!

– Действительно, по статистике существует полпроцента выживших после такого рода повреждений, что и у вашей подруги. – медленно и спокойно начал хирург, словно объясняя что-то психически неуравновешенной пациентке. – И эту статистику никто не отменял, но она возможна к рассмотрению только лишь в случае, если пуля прошла между полушариями мозга…. А ваша подруга выстрелила себе в лоб таким образом, что пуля пропахала ее мозг как трактор…. А без мозга, знаете, что происходит? Человек умирает или превращается в зомби. Ваша подруга зомби?

– Нет! Что вы несете?! – ошарашено воскликнула Марта.

– Значит, она мертва.

Нервы явно сдавали у доктора Филипса, но он понял, что пережал немного. Весь этот день он наблюдал за тем, что в его профессии принято относить к разряду фантастики. Да и не только в его профессии. Весь рациональный мир нырнул в бездну хаоса прямо на его глазах.

– Те двое, что сидят в смотровой – они попали в сильную аварию….

– Я знаю-знаю, видела! – раздраженно среагировала та.

– У них у обоих пульса нет. Знали об этом?

– П…подождите, как это нет? Но они же ходят… говорят!

– Да, представьте себе! – изумленно разулыбался хирург.

– Но как???

Он приблизил к ней свое лицо, да так близко, что стало неловко. Их носы едва не соприкоснулись.

– Понятия не имею! – ответил доктор Филипс.

Марта отпрянула. Такое ли приключение она ждала? Вряд ли….

– Посмотрите на всех этих людей. Только внимательно. – уже мягче сказал хирург.

Марта покачала головой, сильно сомневаясь в его адекватности, но всё же подчинилась. Приемный покой был действительно переполнен. Какое-то великое нашествие страждущих.

– Знаете, почему их так много? Потому что половина из них обычно поступает в морг. С инсультами, аневризмами, сердечными приступами, травмами, не совместимыми с жизнью, и Бог еще знает, с чем.

– Может, тогда их не стоит держать в приемной?! А начать уже оказывать помощь? – злобно заметила Марта. – Я вообще не понимаю, какого черта здесь происходит, но за такое судят – это я знаю точно!

– Да нет, вы снова не поняли…. Всё уже случилось. Они все мертвецы.

– Но… как вы можете это знать? Вы же даже их не осмотрели? – невпопад выдала Марта.

Доктор Филипс медленно покачал головой.

– Вон смотрите…. – он указал пальцем на толстяка в шортах, чьи ноги были сплошь в разлитых синюшных пятнах.

– Тот, в гематомах? – уточнила Марта.

– Не в гематомах, а в трупных пятнах.

– Вы шутите….

– Да не до смеха мне. – устало ответил доктор Филипс. – Я с четырех утра наблюдаю за тем, как мертвые не умирают. Хорошая шутка… только вот чья?

– С четырех? – ухмыльнулась Марта, видимо, окончательно решив, что доктор псих. – Так вы ещё и время знаете?

– Я знаю время, когда умер последний пациент в этой больнице.

– О, бросьте! – отмахнулась та. – Это звучит совсем безумно.

– А ходить с простреленной головой не безумно? – спросил доктор Филипс с вызовом. – Пойдемте я вам кое-что покажу.

За то время, что они простояли здесь, лифт уже неоднократно опустился и поднялся вновь, вызванный кем-то, но сейчас он словно стоял и ждал их смирным слугой.

– Смелей. – подбодрил доктор Филипс, заходя внутрь.

– Ладно. – безразлично согласилась Марта, хотя глаза ее настороженно выискивали Эрика. Но двери закрылись, и они с хирургом поехали вниз.

– Куда мы? – обеспокоенно спросила та, когда они оказались в унылом коридоре.

– Всё сами увидите.

Идти долго не пришлось. Да Марта, в общем-то, и сама уже начала догадываться, куда ведет ее доктор Филипс, по сладковато-удушливому запаху формалина и чего-то еще… довольно знакомого. Ненавистный цветок похожий на смерть и пахнущий смертью. Такка. Именно его аромат уловила сейчас Марта, подходя к двери с рельефным матовым стеклом, за которым слышались сдавленные всхлипы.

– Это что морг?

– Он самый. – ответил хирург и открыл перед Мартой дверь.

Запах был убийственным – не сильным в прямом смысле этого слова, но из тех, что остаются в памяти навсегда, проникая в кожу, в мозговые клетки.

В середине мрачной просторной комнаты абсолютно квадратной формы с идущими вдоль стен дверцами стояли несколько столов, которые Марта называла разделочными. На одном из них лежала молодая девушка в больничной сорочке похожая на Белоснежку. Только вот губы не были красными, как кровь, а скорей синими. Рядом с ней на стуле сидел высокий крепкий мужчина в темно-сером костюме и плакал. Судя по его заплывшим глазам и одутловатому лицу, он рыдал не переставая уже долгое время. А сейчас слез практически не осталось – так жалкие потуги. Он обладал очень мужественным лицом с тяжелой квадратной челюстью и безжалостным взглядом, поэтому наличие слез или же их следов казалось просто диким. В руке он постоянно вертел золотое кольцо с розоватым бриллиантом в форме сердца.

– Этого человека зовут Джеймс Харрис. – сказал доктор Филипс приглушенным голосом. – Его девушка лежала в интенсивной терапии с двумя терминальными пациентами – все остро нуждались в пересадке почки, и ни у одного из них не было шанса. Приблизительно в одном состоянии, но лишь Марни не дотянула до четырех утра, а потом… потом настало время чудес, и агонию сменило внезапное улучшение. Да такое, что позволило им просто встать и уйти.

– Я никогда не прощу себе этого… – прошипел Джеймс Харрис.

– Мне очень жаль. – Марта, было, попыталась положить ему руку на плечо, но была грубо оттолкнута.

– Отвали! – заорал на нее Джеймс, встрепенувшись, и Марта увидела револьвер в кобуре.

Затем он уронил голову на плечо Марни и тяжело задышал, силясь заплакать.

– Я предал ее. Мог спасти, но ничего не сделал, а ведь она приходила. Жалкий дурак!

Он совершенно обезумел от горя, и смотреть на это далее было просто невыносимо. Марта вышла из морга в полном смятении, но доктор Филипс не спешил следовать за ней. Что-то изменилось в его лице, словно цвет глаз стал карим, как если бы через них смотрел кто-то другой. Он нагнулся к самому уху Джеймса и сказал:

– Она привела с собой подружку с простреленной головой и еще двоих мертвецов.

– Что мне до этого? – проскрежетал тот.

– Ну я не знаю, может, разберешься, что происходит или…

– Я их ненавижу! – отчеканил Джеймс, трясясь от злости.

– Значит, или. – подвел итог доктор и вышел из морга.

* * *

– Олден… – позвала Адель тихо и дернула его за рукав пиджака. – Смотри.

Тот повернул голову, и глаза сузились.

Из туалета вышла девушка с собакой на руках. Оба мокрые, словно мылись целиком. Она была смуглой с выгоревшими светлыми волосами, а белое мешковатое платье представляло собой мятое от застирывания полотно, только всю кровь она всё равно не смыла…. Девушка сильно прихрамывала, и как-то неестественно горбилась. Ее Джек Рассел также казался не в лучшей форме. Приоткрытая пасть с клочком того, что осталось от языка, с которого капала кровавая слюна, содержала в себе довольно небольшое количество зубов. Взъерошенный со слипшейся от крови шерстью он напоминал Черчилля, хоть и не был котом.

На эту парочку никто не обращал внимания, потому что все взгляды были прикованы к выпуску новостей, который транслировался на всех плазмах Либерти. Между Олденом и этой девушкой тут же образовалась какая-то странная связь. Она увидела его и теперь смотрела, не отрываясь. Более того, уверенно взяла на него курс.

– Я не хочу в больницу. – сказала она, подойдя.

Олден смотрел на нее пристально с минуту, а потом покачал головой.

– Боюсь, что в этом больше нет необходимости.

Адель столкнулась с его взглядом настороженным и каким-то обреченным.

– Мы должны всё это обсудить. – взволнованно сказала она. – Ты ведь с этого рейса?

Ева на мгновение выпала из реальности, вспомнив как у пожилой дамы, так раздражающей её весь полет, от удара хрустнули позвонки, и голова повисла, словно шар для боулинга. А она всё продолжала верещать.

– Да. – ответила отстраненно Ева.

В этот момент по всему залу разнеслись изумленные возгласы. В новостях показывали, как пострадавших пытаются посадить в «скорые». Среди них были люди похожие на обугленные головешки, упрямо не желающие укладываться на носилки. Жуткое зрелище. Зловещее. У одного мужчины брали интервью, но никого не интересовало, что он говорит – его оправа без стекол казалась намного интересней. Точней осколки, торчавшие из век и глаз…. Зрелище определенно не для слабонервных.

– Знаешь, – обратилась Адель к Еве не в силах больше смотреть на эти жуткие кадры. – Давай-ка я тебе плащ дам, а то твое платье может привлечь слишком много внимания.

С этими словами она накинула Еве на плечи свой бежевый тренч. Та безмолвно одела его в рукава и застегнулась на все пуговицы.

– Тебя встречает кто-нибудь?

– Нет. – ответила девушка, а Адель тут же уловила ложь.

И она была права, потому что родители Евы вряд ли бы отпустили ее на все четыре стороны. Конечно, всё было схвачено и спланированно. По правде, они считали, что свадьба могла бы пройти и во Флориде, но Корнеры брали все расходы на себя, так что пришлось принять все вытекающие из этого неудобства. А так как выбирать торт по интернету не представлялось возможным, Ева, дабы не оставаться в стороне от собственной свадьбы, была отпущена в Нью-Йорк. Шофер Роберта собирался встретить ее.

– Ладно… – Адель повернулась к Олдену, который, не отрываясь, буравил Еву напряженным взглядом. – Сколько времени осталось до твоего самолета?

– Самолет… – серьезно сказал Олден, повернувшись к плазме. – Последнее, о чем бы я беспокоился.

– Вы можете прокомментировать состояние пострадавших? – спросила репортер у врача скорой помощи.

Он походил на безумца – глаза с тарелки, волосы взъерошены, пот градом.

– Конечно! – выкрикнул тот, полоумно улыбаясь. – Все эти люди мертвы, так вот! Никто не выжил! Как вам такие комментарии?!

Лицо журналистки взяли крупным планом – деланно сосредоточенное выражение сползло восковыми каплями, и его сменило другое – озадаченное, вытянутое, растерянное. Показалось, что эта мысль уже приходила в ее голову. Бродила на задворках, не касаясь сердцевины. Но это же бред какой-то?! Невозможно! Всему должно быть объяснение – даже небьющемуся сердцу, даже травмам и ожогам, несовместимым с жизнью. Может быть, вирус? Интересно, как далеко он смог распространиться? Затронул ли всю Америку, или это только в их штате? Сколько это уже происходит? Весь этот день? Может, зомби-апокалипсис не такой уж и бред? Но почему в журналах ни слова? Ведь такие вещи – словно, бомба, их невозможно не заметить. Лишь страх, сокрушительный ужас бессилия и катастрофического непонимания мог запереть распространение информации в СМИ. Ведь пока места хватает всем, и удушающее зловонье мертвечины ещё не наводнило города. Но такое вполне может произойти. И тогда баланс неизбежно будет нарушен, а трагедия станет непоправимой. Конец света через жизнь… нарочно не придумаешь. Да, такой версии пока никто не выдвигал. Люди веками тянулись к бессмертию, но вряд ли хоть кто-то предполагал, как ужасно это может быть.

НЕСПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

Мужчина с высокими скулами и небрежно отросшими волосами так похожий на индейца уверенно шел по улице Роз. Его ботинки казались потертыми, на черной футболке красовался огромный череп вождя в уборе из перьев, а голову венчала широкополая шляпа. Эта улочка считалась довольно тихим немноголюдным местом. Пожалуй, единственным, что могло сделать ее оживлённее, был стриптиз-бар Неспящая Красавица, находящийся в самом конце улицы. Именно туда направлялся высокий мужчина в шляпе уверенным шагом.

Было около восьми вечера – тепло и по-летнему уютно. И, несмотря на то, что этот человек являлся самым искушенным из смертных, он до сих пор умел находить красоту в мелочах и наслаждаться своей изрядно затянувшейся жизнью. Войдя в бар, он словно бы очутился в другом измерении – столь разительной была разница между умиротворяющим спокойствием улицы Роз и этим местом. Играла музыка, и всё утопало в фиолетовом неоновом свете. Клуб был разделен на шесть секций, отмеченных небольшими круглыми сценами с шестами, уходящими в потолок, у каждого из которых вертелось и елозило по прелестнице в неглиже. Мужчины, сидящие за столиками, имели несколько потрепанный и почему-то пристыженный вид. Наверное, потому что в столь ранний час приходят лишь самые маниакально-фанатичные личности. А, может, им просто больше некуда идти. В любом случае к двенадцати ситуация обещала в корне измениться.

Мужчина в шляпе остановился ненадолго, выглядывая кого-то, и вскоре направился к одному из столиков, на котором красовалась пустая бутылка Столичной, а перед ним танцевала роскошная брюнетка похожая на испанку. На ней красовались стринги с флагом США и мужской пиджак, то слетающий с плеч, то скрывающий ее прекрасную грудь. Горячая девица, но человек, сидевший за столиком, даже не смотрел на нее, хотя девица буквально выворачивалась перед ним наизнанку и делала это уже не ради денег. Она жаждала быть замеченной им и желанной…. Боже, да у нее хребет едва не ломался, а он… он смотрел куда-то сквозь нее туманно и бесконечно печально. Хотя и злости в его нереальных глазах цвета грозы и темного океана было более чем достаточно.

– Я сяду, Джейк?

Тот лишь безразлично пожал плечами, созерцая не девушку, но пустоту.

– Напиваешься? – мужчина снял свою шляпу и положил на стол, накрыв кожаные перчатки, принадлежавшие Джейку.

Он сделал акцент на этом своем действии, но никакой реакции не последовало. Джейк щелкнул пальцами, дав знак официанту, и ему незамедлительно принесли очередную бутылку Столичной и еще одну стопку для гостя.

– Ну и как? Получается?

– Не сильно. – ответил Джейк и разлил водку по стопкам. – Может, у тебя выйдет?

– Может, и выйдет… – кивнул тот и одним глотком осушил свой стакан.

– Как Чарли? – пустым голосом спросил Джейк и разлил еще.

– Всё хорошо. – ответил человек похожий на индейца с несколько застенчивой улыбкой, будто испытывая стыд за это, и перевел разговор в другое русло. – Да ты только посмотри на нее, друг! Так выкладывается! Наверное, думает, что ты какой-нибудь большой продюсер.

– Что? – словно во сне, спросил Джейк.

– Я про девушку. Ты только глянь…. Так и сломаться недолго.

Тот словно очнулся от гипноза и повернул к нему голову.

– Каин… ты зачем пришел?

– Повидать старого друга, разумеется.

Джейк хохотнул.

– А я всегда считал, что я для тебя скорей некий ненавистный рубеж, которого никогда не перейти.

Словно придя к телепатической солидарности, оба в унисон махнули водки и тут же разлили по новой.

– Сколько ты уже здесь торчишь?

– Не знаю. – пожал плечами Джейк.

– Они, наверное, на тебе озолотились.

Тот неопределенно хмыкнул, что, вероятно, означало горы пустых бутылок.

– Не хочешь узнать, как мои дела с братом?

– Уволь. – мрачно протянул Джейк. – Добро… зло… никогда не заботило.

– Не заботило, говоришь? – деланно задумался Каин и пренебрежительно фыркнул. – А что же ты тогда сидишь в стрип-баре и хлещешь водку?.. Уж не потому ли, что тебе захотелось стать хуже, чем ты себя считал?

Джейк скрипнул зубами.

– Возможно, до мирского тебе и нет дела, но не стоит бросаться словами, потому что Добро и Зло для тебя – не пустые звуки. Ты знал, как быть хорошим. Ты был хорошим для нее… а она ушла. И теперь, я так понимаю, ты подумал – а чего мне… стану-ка я плохим.

– Не лезь не в свое дело! – зарычал Джейк и сжал руку Каина, буквально впившись в плоть ногтями.

Знойная испанка не могла ни заметить происходящего. Более того, впервые за всё время, что этот человек провел в их баре, ей захотелось… действительно захотелось убежать. Не со сцены, не в захолустную квартирку в доме за углом, а в Ислу, Веракрус к маме и папе. Просто собрать свои вещи, и пошло оно всё к черту. Великое достижение работать стриптизершей в большом городе, в который она так рвалась…. Вряд ли здесь есть чем гордиться.

– Всё-таки жаль, что на меня это не действует. – без тени улыбки заметил Каин.

Джейк ослабил хватку, запив злость водкой.

– Пей-пей, плохой парень, исследуй тьму. И сними шлюху, наконец. – равнодушно сказал Каин и одним глотком допил свою порцию.

На лице Джейка отразилось совершенно искреннее недоумение.

– Шлюху? – хохотнул он. – Я хочу сделать ей больно, а не в грязи вываляться.

– Ты зря… и шлюхи бывают чистюлями. – Каин налил еще водки. – Да и потом ты всегда можешь найти девушку-не шлюху.

– Я не стану этого делать.

– Почему?

– Потому что измены она мне никогда не простит.

– О-о-о… – протянул Каин, смахнув воображаемую слезу. – Это так мило.

– Заткнись! – рявкнул Джейк и выпил стопку.

– Нет, правда…. Тебе больно, ты устроил полный бедлам, но знаешь, что рано или поздно всё вернется на круги своя.

– Я просто не горю желанием совершать опрометчивые поступки. Так… просто хочу понять, чего же она нашла такого в этих людях, и в этой жизни.

– Я тебе отвечу. – Каин разлил еще. – Люди спонтанны. Я уверен, вы много путешествовали, но это запланированное приключение. А ей захотелось вспомнить, как это – жить по-настоящему.

– Она неудачница. – вставил Джейк, и они безмолвно выпили.

– Следишь за ней? – Каин долил остатки бутылки.

– Изредка….

– И что, она несчастна?

Джейк снова сделал знак официанту, и вскоре новая бутылка Столичной уже стояла на столике. Ничего более удивительного этот официант не видел в жизни. Столько выпить – и ни в одном глазу. Сосуды из стали, что ли?

– Она не может быть счастлива без меня, как и я без нее.

– Да… – Каин опустил голову. – Всё-таки вечность – это проклятье даже для тебя. У меня хотя бы есть надежда на прощение.

– Нет-нет, ты ошибаешься. – Джейк выпил свою порцию, подождал, пока Каин сделает то же самое, и разлил новую бутылку. – Я продукт вечности. Я не знаю ничего другого. Она знает, и это моё проклятие. Сколько волка не корми, как говорится…. Но мы вместе уже очень-очень долгий срок, я был совсем другим, когда мы встретились. И, конечно же, я прощу ее, но сначала… – Джейк оскалился. – Я сделаю ей больно.

Каин отстранился, потому что играющие фиолетовые блики во тьме сделали лицо Джейка весьма пугающим. Даже для такого искушенного парня.

– А то, что происходит сейчас на улицах – есть часть твоего адского плана?

– Это силки, Каин.

– Что?! – скорчился тот. – Какие силки, друг? Ты нарушаешь весь хренов баланс из-за банальной прихоти. Ты ведь не Бог…. Бог бы такого себе не позволил. Ты просто зарвавшийся сукин сын и должен немедленно всё прекратить!

Джейк молчал, то ли зверея, то ли игнорируя. Он вновь уставился на стриптизершу, а точнее в пустоту – та была красноречивей.

– Вот сидишь ты здесь без перчаток…. Ты что снял с себя обязательства? – задумчиво предположил Каин, а потом до него дошло. – Твою-то мать…. Нет, ты не мог! Не тебе решать. Ай-ай-ай… так что же это выходит – сидишь здесь, запихиваешь телкам деньги в трусы, платишь по счету…. Сколько ты убил, друг?!

– Я никого не убил! – повысил голос Джейк и махнул водки.

– Да неужели. – фыркнул Каин. – Какой правильный парень. Всё делает по букве. Почему же тогда мертвецы разгуливают среди живых?

– Все люди мечтают о бессмертии. Пусть получают. – процедил Джейк.

– Да, хватит! – отмахнулся Каин. – Что ты ведешь себя, как мальчишка? Катастрофическое большинство людей вообще не знают, чего хотят. Или думают, что хотят, пока не попробуют. Попасть в точку с желаниями – очень тяжелый труд и гигантская удача. И ты, мой друг, ввиду возраста, не поддающегося вычислениям, знаешь все эти премудрости лучше всех. Другой вопрос, если ты мстишь кому-нибудь – мы же не станем брать в расчет жесточайшую идею, что тебе просто захотелось поиздеваться над смертными или бросить вызов кое-кому в очередной раз? А? Надеюсь не в этом причина?

Джейк злобно зыркнул на него вместо ответа и, налив себе новую порцию, тут же ее выпил.

– Ну а что, она предпочла людей тебе, вот ты и решил наказать всё человечество, превратив их в покалеченные гниющие трупы. Как раз в тему конца света, как там… и мертвые восстанут… вот и восстали.

– Это бы причинило ей боль, как считаешь? – блекло спросил тот.

– О да, много боли. – согласился Каин и похлопал Джейка по спине. – И еще ненависть! К тебе… к себе, потому что неглупая и поняла бы, что сама довела тебя до всего этого. Но знаешь, опыт подсказывает мне, что с подобными вещами самое главное не пережать. Всё-таки однодневный Труповиль – это одно, может даже сойти за небольшое помешательство на почве любви, а вот если ты так и не вернешься к своей работе, то всё обернется такой катастрофой, что я даже не могу вообразить. И дело даже не в том, что она сочтет тебя конченым психопатом и садистом и будет ненавидеть до конца своих дней, сколько бы те не длились. Вмешаются совершенно иные силы, Джейк – те, которым ты служишь. И тогда… тебе конец.

– Как думаешь, такое возможно? – задумчиво спросил тот и налил себе еще порцию, а потом чокнулся с несколько позабытой стопкой Каина.

– Всё возможно. – фыркнул Каин, нехотя взял стопку в руку, и оба выпили. А потом он водрузил свою широкополую шляпу на голову и поднялся.

– Торопишься?

– Да, друг, жена ждет.

– Кстати, как она? – Джейк пронзительно посмотрел на Каина своими глазами потрясающего цвета и неиссякаемой мощи.

– Ты уже спрашивал. – напомнил тот.

– Я о другом…. Она же смертная, верно?

Каин прикрыл глаза, и его скулы напряглись.

Он совершенно не хотел об этом говорить.

– Ведь твое проклятие не распространяется на нее? Лишь задевает чуть-чуть, но не делает бессмертной. Уж я-то знаю. Ты ведь понимаешь, что она умирает каждый день. – методично давил на больное Джейк. – Странно, что образовавшаяся ситуация так заботит тебя. Сидел бы да радовался. Только вот она бы сгнила со временем, а ты нет. Хотя, знаешь, у меня есть идея…. Как бы замечательно было тебе и Чарли застрять в каком-нибудь идеальном месте без времени, но только для этого тебе бы пришлось стать прислужником Баланса. Но что же делать, если ты проклят на вечную жизнь? Может быть, – подумал ты. – Совершить поступок вселенского масштаба? Прийти сюда и вразумить меня делать свою работу? Такое ведь не останется незамеченным, подумал ты…. Я прав? – оскалился Джейк.

Каин пристально и холодно посмотрел на него.

– Да, прав. Но не ради того, чтобы иметь такую жизнь, как у тебя. С чего ты вообще взял, что быть бессмертным это так весело? Вообще-то не зря это называют проклятием…. И я не представляю того, кто мог бы подобное выдержать и не сойти с ума. Ведь постоянно нужно что-то новое, друг. Так что я пришел сюда не для того, чтобы впутаться в новую кабалу, а еще и свою любимую женщину утянуть следом. А для того, чтобы, может быть, выйти из нее самому.

– Этого не случится. – отрезал Джейк. – Ты – первый убийца. Ты символ наказания за свершенное преступление.

– Ну а вдруг? – улыбнулся Каин и развернулся, чтобы уйти. – И, кстати, так мило, что ты признал это наказанием.

– А что если я хочу, чтобы мне пришел конец… – сказал Джейк тихим задумчивым голосом.

– Ой, да хватит! У тебя просто депрессия, если такое вообще возможно. Возьми себя в руки, наконец! – рявкнул Каин. – Вспомни, кто ты есть! Ты один из двух, понимаешь?! У тебя тоска, – мягче сказал Каин. – И злость. Но ты не человек, чтобы из-за этого посылать всё к черту. Вы должны поговорить.

– Нет. – отрезал Джейк. – Я слишком ненавижу ее сейчас. Могу наделать глупостей.

– Так ты их уже наделал!

– Я сказал, нет. – зарычал он. – Ты не понимаешь – я могу ее убить!

– Хм… – Каин задумался на минуту, представив себе молодую женщину, живущую своей обычной человеческой жизнью, и совершенно не представляющую, кто есть на самом деле. И это не поддается никаким сомнениям, ведь она проходила через дверь смерти. Так каково же будет ее удивление и ужас, когда она узнает, что весь этот кавардак из-за нее?!

– Ладно, твоя взяла! – прошипел Джейк, словно прочитав все эти мысли, и ударил ладонью по столу, что бутылка едва устояла.

Знойная южанка, и так будучи в диком напряжении последний час, не выдержала и, схватившись за голову, спрыгнула со сцены, чтобы ретироваться в свою гримерку. Каин, словно гончий пес, берущий след, принюхался и закрыл глаза. Его лицо озарила улыбка, но почему-то долго не задержалась.

– Мертвых больше нет. – констатировал он. – Но я не чувствую, чтобы нормальный ход вещей был восстановлен. Ты их просто спрятал где-то. В каком-то отстойнике.

– Это место называется Лимб[4]. – пояснил Джейк. – Тебе туда хода нет, друг…. Ты хотел, чтобы на улицах не было мертвецов – получай.

– Но этого недостаточно! Всё должно вернуться на свои места.

– А тебе разве не пора? – напомнил Джейк.

Каин раздраженно покачал головой.

– Давай заключим сделку?

– Какую же? – лениво протянул тот.

– Я найду способ привести ее к тебе….

– Ты не посмеешь! – перебил Джейк.

– Посмею! И если смогу, – фыркнул Каин. – Ты вернешься к своим обязанностям, понял?

– Я не стану заключать сделок.

– А чего ты испугался? Ты же уверен, что у меня ничего не выйдет?! – Каин протянул руку. Его глаза горели огнем. – Давай!

Джейк свел брови, пребывая в легком замешательстве.

– Давай! – настаивал тот. – Или ты трус?

– А ты не сдаешься, верно?

– Я сказал, давай!

И тогда Джейк пожал его руку, вложил, словно меч в ножны, и что-то произошло…. Такие вещи ведь не могут остаться незамеченными? Замигали неоновые лампы, и вроде бы время остановило свой ход. Всё вокруг замерло, потому что эта сделка имела вселенское значение. Теперь всё служило ей. Сильны любовь и слава смертных дней. И красота сильна, но смерть сильней. Джейк наивно полагал, что эта истина нерушима ни при каких обстоятельствах. Но он не брал в расчет то, что каждая единица мира теперь станет служить цели вернуть гармонию. Пока не брал….

Мужчины расцепили рукопожатие, и всё вокруг снова обрело движение. Смерть и проклятый на вечную жизнь….

– И не забудь надеть перчатки. – бросил Каин напоследок. – А то убьешь еще кого-нибудь ненароком.

Глядя, как тот уходит, Джейк неопределенно вздернул брови и последовал совету. А потом сделал знак официанту и заказал еще бутылку.

ЛИМБ

Когда это случилось, Олден, Адель, Ева и Джек как раз устраивались в кофейне. А потом вдруг всё изменилось. Так невыносимо странно, так не передаваемо! Интересно, сходят ли люди с ума из-за подобного? Или это лишь остановка на пути, по которому просачивается безумие в сознание? Шурша, словно насекомое в мозгу, или шелестя опадающими жухлыми листьями вечности? Сравнение зависит от степени помрачения, но оно обязательно должно начинаться на «ш». Ева ненавидела все слова, начинающиеся с этой буквы. В большинстве них крылось то, чего она боялась больше всего на свете. Зло.

Только что они усаживались в мягкие кресла, а в следующий миг уже находятся среди огромного количества таких же растерянных, как и они сами, людей. Под высокими сводами уместными в готическом соборе распространялось странное свечение из ниоткуда – ни окон, ни искусственного света здесь не было. И вообще крыша ли это? Или новое небо? Оглядевшись, Ева заметила колонны, укрепляющие своды, но в целом, помещение, в котором они все оказались, выглядело бескрайним. Так что всей этой многотысячной толпе места хватало вдоволь. Из-за отсутствия толчеи как таковой, складывалось впечатление, что это здание и есть новая реальность, их жизненное пространство. Вдоль белесой стены были проложены странные рельсы, так что вполне могло быть, что пол совершенно не там, где Ева привыкла считать. Кто знает? За гранью безумия всё выглядит совершенно иначе. Люди испуганно переглядывались, пытаясь сбиться в небольшие группки – с ранами, травмами, посиневшие или наоборот пылающие в агонии, перекособоченные, окровавленные, и все, как один, мертвые. Ну практически…. Люди разных национальностей, они говорили друг с другом на одном языке, возможно, даже не понимая этого. А потом они решили построить Вавилонскую башню… – подумала Ева. А еще здесь было много дверей с круглыми лампами, тянущихся вереницей вдоль противоположенной рельсам стены, и Бог его знает, до каких пределов. И каждая имела свой номер, но с того места, где стояла Ева, различить их не представлялось возможным.

– Где мы? – взволнованно спросила Адель.

– Я не знаю. – ответил Олден.

– Но ты же Старик, ты должен всё знать! – на грани тихого срыва проныла та и взглянула на часы – те безнадежно остановились на девяти вечера, хотя это без учета пятичасовой разницы во времени.

Олден обнял ее за плечи, прекрасно понимая состояние, поскольку чувствовал то же самое. Но Адель пока еще отказывалась сдаваться, чувствуя себя попросту загнанной в ловушку. Она залезла в сумку, громко звякнув ключами и косметикой, и, наконец, выудила мобильный, тут же столкнувшись с новым разочарованием – сети не было.

Внезапно послышался нарастающий скрежетчатый гул. Дребезжало так, словно старая проржавевшая дрезина громыхала по рельсам. Именно такую картинку нарисовала себе Ева, чье воображение было развито до болезненного, но в таких вещах редко ошибалось. Того же мнения оказалась и Марта, стоявшая в компании с Эриком и Джеймсом Харрисом в противоположенном конце зала. Благодаря отцу она обладала отменным, если не сказать уникальным слухом, но всё же источник звука первой приметила Джулс, которая всегда замечала всё и вся, нужное и ненужное, существующее и придуманное. Она стояла одна одинёшенька, если не считать такку, прижатую к груди, и перебирала пальцами пулю в кармане. Это заметно успокаивало, хотя и не так, как если бы она находилась сейчас рядом с Лиландом или вообще с кем-нибудь, положа руку на сердце. Но признаться в подобном девушке, привыкшей противопоставлять себя окружающим и держаться особняком – ой, как непросто. Джулиана не теряла из виду Марту, и еще казалось, что она разглядела тех двоих, попавших в аварию.

По рельсам, проложенным вдоль стены где-то в четырех метрах над полом, к ним громыхая ехал вагончик, с огромным лобовым стеклом и единственной дверью с боку.

Растерянные люди испуганно задирали головы кверху. Они едва ли понимали, как здесь оказались, почему и что произойдет в дальнейшем. Наконец, монорельс остановился и под напряженные возгласы разъехались в стороны двери, а спустя драматическую паузу выехала и платформа, устланная красным ковром, чем-то похожая на трамплин, и напомаженный мужчина в карнавальном костюме горделиво выступил к публике. На нем был золотой парчовый камзол, пузатые, словно арбузы, шорты того же цвета и качества в насыщенную зеленую полоску и натянутые поверх черных латексных леггинсов. Обутый в лакированные лоферы черного цвета с каблуками несколько выше, чем принято носить в мужском обществе, он лучисто разулыбался всем присутствующим. Его лицо выражало само радушие и крайнее восхищение происходящим. Финальным аккордом его небывалого туалета была огромная черная бархатная шляпа с широкой и плоской тульей.

– Я безмерно рад приветствовать вас в Зале Пребывания! – торжественно провозгласил он. – Я Распорядитель, и обращаться ко мне следует именно так!

Люди, находящиеся в зале, напряженно переглянулись. Никто ничего не понимал, продолжая бесконечно удивляться тому, что происходит вокруг. К примеру, как Распорядителю удается говорить столь громогласно, что слышат абсолютно все?

– Вы вступаете в совершенно новую стадию существования. – жизнерадостно объявил он. – Ни с чем несравнимый виток бытия! Вы стоите на пороге самопознания и новых свершений. Вы увидите своими глазами, как устроена Вселенная, и когда-нибудь окажетесь на вершине блаженства, понеся наказание за нечестивые поступки, но всё это после…. Сначала вас ждет приключение! Сначала вас ждет Лимб!

После этих слов Распорядитель восторженно захлопал в ладоши, но в зале его последнее слово произвело двоякое впечатление. Даже те, кто услышал это слово впервые, не спешил разделить радость Распорядителя, хотя и нашлось всё-таки пара десятков расслабившихся и подумавших, что всё в порядке, всё хорошо. Они в нужном месте. Всё под контролем. Те же, кто хоть немного был знаком с религиозным учением, знал, что Лимб – это своеобразный отстойник между Раем и Адом, замкнутое и весьма сомнительное местечко, выхода из которого нет. Легендарный Ад для философов, воспетый Данте. Может быть, Распорядитель использовал это слово в переносном значении? Ну не мог же в прямом?!

Олден болезненно сжал плечо Адель, и та наконец вспомнила, что вообще-то, правая рука у него сломана… так откуда столько силы?

– Это что, какое-то телешоу?! – выкрикнул Джеймс Харрис из другого конца зала.

Марта и Эрик испуганно от него шарахнулись. Распорядитель выглядел неподдельно удивленным.

– Телешоу? Хм… телешоу, это, мистер Харрис, для живых…. А здесь совершенно другие развлечения.

– Для живых? Что это значит? – напряженно спросил тот.

– Это значит… – не без иронии ответил Распорядитель. – Что если вы находитесь в этом зале, то, значит, мертвы.

Джеймс разул глаза и уставился на Марту, у которой в свою очередь тоже отвисла челюсть. Да и вообще нельзя сказать, что вся эта огромная масса людей отреагировала спокойно на эту новость. Волна изумленных испуганных возгласов прокатилась по залу. Хотя… не такой уж силы была эта волна, словно люди какой-то частью своего сознания понимали, что все они отнюдь не везунчики, выжившие в страшных авариях, после сердечных приступов, восставшие с каталок в реанимациях к неудовольствию уже заждавшихся патологоанатомов или врезавшиеся в асфальт по собственному желанию. Удивление окружающих носило скорей скорбный характер, а вот Джеймс перепугался не на шутку. Он хоть и не понимал, что здесь происходит, но каким-то тридесятым чувством понимал, что пришел по адресу, последовав совету доктора Филипса. Он держался Марты, и произошло то, что произошло. Дьявольский переход в Лимб.

Марта с Эриком в свою очередь, словно рыбы, выброшенные на берег, выкатили глаза и без конца повторяли – что? что? Не такого приключения она ждала всю свою жизнь…. Определенно. Выше ожиданий, можно даже сказать. А самое главное – как они с Эриком сюда попали? Вот вопрос на миллион. Ладно, Джулиана с дырой во лбу. Ладно, пара влюбленных, или кем они там приходились друг другу, просто встали и пошли, как гребанные зомби. Когда они-то с Эриком успели?.. А Джеймс Харрис? Последние полчаса, пока обрабатывали раны Джулианы, они провели вместе. Он просто держался неподалеку, но совершенно точно в поле зрения. Может, он умер от горя, пока пил капучино из больничного автомата? Или кто-то запустил смертоносный газ в приемном покое. Ну если только…. Нет, здесь, определенно, имеет место быть какая-то ошибка. Но Марта пока не спешила заявлять об этом, понимая, что приключение на этом окончится.

Адель, находящаяся в другом конце зала, отшатнулась от Олдена и глянула на него умоляюще, но тот лишь сосредоточенно смотрел в ответ. В ее глазах застыл немой вопрос, но в очередной раз тот, кого прозвали Стариком, не знал на него ответ. В его голове роились те же самые вопросы, что и у Марты. Где? Каким образом? В какой момент? Может, во сне? Может, всё это вообще снится, что принять и представить гораздо легче?

– А теперь, – торжественно продекламировал Распорядитель. – Я буду называть номера дверей и имена присутствующих, а вы должны будете незамедлительно проходить в указанную дверь без лишней суеты, и, не задерживая остальных.

– И что же нас ждет дальше?! – выкрикнул всё тот же Харрис, и был поддержан десятками несмелых возгласов.

Среди всех этих людей, которые своевременно подошли ближе к дверям, чтобы разглядеть номера, Джеймс был единственным способным бросить вызов кому угодно, потому что томился от лютой ненависти к себе и вообще ко всему окружающему. Его бы не сломила ни одна пытка в мире. Мертв? Теперь для него это означало – там, где Марни. Шанс всё исправить.

– Вас ждет дверь, мистер Харрис.

– И что за ней? Там есть и другие мертвые? Предшественники?

– Слишком много вопросов, любезный. – лучезарно улыбнулся Распорядитель. – Я думаю, стоит начать именно с вас, коли вы проявляете такой неподдельный интерес.

С этими словами он достал из-за пазухи айпад, страшно удивив всех, кто смог это разглядеть.

– Дверь № 5, мистер Харрис. Прошу.

Джеймс обернулся, увидев, что ближайшая к нему дверь носила трехзначный номер, что гарантировало ему путешествие в другой конец зала. Он упер руки в бедра и криво усмехнулся.

– Издеваетесь?

– О, ну что вы!? Вовсе нет. – искренне сказал Распорядитель, и извиняясь ткнул пальцем на айпад, мол, так написано. Что поделаешь? – И прошу вас поторопиться.

– А что если я войду в эту? – бросил Джеймс, кивнув на ближайшую к нему дверь с номером двести четырнадцать.

– То никогда не получите ни единого ответа на свои вопросы.

Смерив того оценивающим взглядом и подумав с минуту, Джеймс пришел к некоему заключению и уверенно зашагал вдоль стены.

– Правильное решение! – похвалил Распорядитель.

Марта, было, хотела дернуться следом, но Эрик мягко положил ей руку на плечо. Вечный сдерживающий фактор.

Через несколько минут под пристальными взглядами всех присутствующих Джеймс добрался до двери и вопросительно посмотрел на Распорядителя. Он был крутым парнем, детективом, серьезные преступления расследовал порой, имел кучу связей и мог достать, что угодно, но за последнее время Харрис сильно сдал свои позиции. Его сердце словно искало причину порваться в клочья, цепляясь за малейшие предлоги, пока не отыскало подходящий. Но сейчас он снова оказался в строю, в игре, в которую так любил играть, словно пес на привязи, которого вот-вот спустят, чтобы тот взял след. Былая уверенность возвращалась, и от слез уже не осталось и следа.

– Ну смелей же! – подбодрил Распорядитель, и Джеймс буднично вошел в дверь № 5, мигнув довольно сочным пейзажем.

Оптимистичное зрелище, надо сказать, но почему-то у Адель от него мурашки побежали по спине. Она чувствовала себя, как в ловушке, пряча лицо в объятиях Олдена. Она ведь не мертвая!!! Однако через полчаса ее имя было всё же названо…. И снова дверь № 5. Сначала Олден, потом она следом. Слава Богу, вместе! Слава Богу, одна дверь! Если бы ее отправили куда-то еще, Адель бы уж точно никуда не пошла, а так… со своим другом, да хоть на край света.

Когда назвали Олдена Макнелли, стоящая в другом конце этого зала Джулиана испытала какие-то смешанные чувства. Понятно, что и речи быть не могло, чтобы разглядеть человека, носившего это имя, но отчего-то ей очень этого хотелось. Имя показалось Джулс знакомым, но при ее мизантропии она не могла с уверенностью утверждать, что знакомство носило приятный характер. В любом случае совсем скоро ее внимание переключилось на Агнес и Брендона, которых пригласили в дверь № 312, и путь им предстоял неблизкий.

Хорошо бы с ними… – подумала Джулс, но подобного не случилось.

Где-то еще через двадцать минут назвали Марту Дрейк и дверь № 69, и сразу за ней – Джулиану Коваль к величайшему неудовольствию последней. Эта рыжая пигалица дико ее бесила. Кажется, она даже издала приглушенный вымученный вопль, прежде чем войти в дверь.

Еще через некоторое время очередь дошла и до Евы, держащей на руках Джека с беззубой свернутой челюстью и откушенным наполовину языком. Она отправилась к двери № 312 за Брендоном и Агнес, которых не знала. В зале оставались еще пара тысяч человек, распределение которых заняло чуть более часа, а когда за последним закрылась дверь, в кабине зазвонил телефон. Распорядитель беспечно улыбнулся, зажав подмышкой айпад, и зашел внутрь, вслед за ним въехала и его красная ковровая дорожка. Самый обычный радиотелефон Сименс возлежал на пухлом бордовом диване с кистями на подлокотниках и бахромой. Пожалуй, его единственной отличительной чертой были клавиши с буквами вместо цифр. Двадцать одна клавиша. Также у этой трубки не имелось базы.

– Да-а-а? – мелодично растянул он, словно кот.

– Спасибо, друг. – ответили на другом конце.

– Всегда, пожалуйста, Каин. Но учти… Лимб – не место для живых. Он для мертвых-то сущее мученье, а для живых вообще кошмаром может обернуться. Там и умереть недолго….

– Я знаю. – приглушенно ответил Каин. – Но я должен отправить этих двоих, чтобы они взяли след. А иначе никак.

– Что ж… – вздохнул Распорядитель. – Вам вершителям видней. Но за ними надо будет присматривать.

– Знаю, друг. Сделаю всё, что смогу, но мои возможности, как ты знаешь, ограничены. Это здесь у себя я могу беспрепятственно вмешиваться, а в Лимб мне хода нет, как сказал один небезызвестный нам обоим персонаж.

– Понимаю-понимаю… – затараторил Распорядитель, испытывая острую необходимость уйти от этой темы, однако ж всё-таки заметил. – Но даже для всесильных дверь может не открыться, отдав предпочтение кому-то совершенно неожиданному, как ты помнишь. Чистые помыслы и сердце храбреца всегда в цене.

Каин инстинктивно дернулся рукой к груди, где под футболкой прятались его шрамы… его печать. Когда-то он пытался вырезать собственное сердце, чтобы проверить, умрет ли…. Храбрецы так себя не ведут. Хотя это было так давно.

Распорядитель прав, если он хочет спасти свою любимую и избавиться от проклятия, то, прежде всего, должен думать не о ней или о себе, а о всеобщем благополучии. Бог любит храбрых и чистых помыслами. А жизнь без Чарли вновь станет невыносимой. Ведь никто не хочет быть одиноким, даже если обречен на это. Если Каин потеряет ее, то превратиться в того, кем стал Джейк. Иронично, не правда ли? Легко давать советы, а внутри все одинаковы.

Он не верил в чудеса, зная, что рано или поздно, она умрет. Дни отбирали Шарлин, а ведь иллюзия вечности держалась какое-то время, пока Каин не понял, что его проклятие не распространяет на нее свою силу с той мощью, как ему хотелось бы. Дни отбирали у него всё. Дни даже не позволяли ему ничего иметь. Всё как планировалось. Первый человекоубийца, вечный символ, назидание всем. И плевать на причины. Кому вообще они интересны? Один как перст. А меж тем Каин испытывал неутолимую жажду счастья. Немудрено, что некоторые заскучавшие нарекли его вампиром. Весьма точная ассоциация.

Если она умрет, он просто закроется ото всех, засядет в какой-нибудь дыре и будет так жить до конца времен. И к черту добро и зло в своем нескончаемом противоборстве. Этому всё равно нет предела. Одной пешкой станет меньше на шахматной доске Бога. Ничего не изменится, всегда отыщется новый герой храбрый сердцем и с чистыми помыслами. Пусть поборется за Баланс, пока кровь кипит, а идеалы чего-то да стоят. А с Каина, пожалуй, хватит. В конце концов, он никогда не пытался выслужиться перед Богом, чтобы получить свое прощенье. Просто делал то, что должен был, что считал правильным. Вот и всё. А потом они встретились с Чарли спустя очень долгое время, и вот ради нее он бы потребовал награду, потому что теперь всё изменилось. И поэтому он доведет до конца задуманное. Хоть и сердце его стало потяжелее от бесконечных разочарований и обид, а чистота помыслов вызывает сомнения. Добрые дела ведь не делаются ради похвалы и награды?..

Каин понимал, что проценты на успех его невелики, хоть он и просчитал всё до мельчайших деталей, и всегда всё может пойти не так – особенно в Лимбе, где тяжело что-либо контролировать. Да и награды скорей всего не последует. А когда это произойдет, он просто повторит Джейка, и пропади оно всё пропадом.

– Я знаю, друг… – ответил Каин и попрощался.

* * *

Олден и Адель вышли на залитую солнцем поляну, на которой расположилось около сорока человек. Как только это произошло, дверь за их спинами исчезла, что вызвало небольшое смятение среди людей. Назад дороги нет. Они старались объединяться в небольшие группы, чтобы не остаться в одиночестве, и только Джеймс Харрис держался поодаль, стоя на холме и изучая горизонт, словно часовой, мрачный дозорный.

– Не так страшно, правда? – заметила Адель и несмело шагнула вперед. Ее до сих пор трясло мелкой дрожью – спадало напряжение.

– Я хочу подняться на холм. – сообщил Олден. – Ты как?

– Н…нормально. – выдохнула та. – Того, как оказалось….

– Пожмем друг другу руки? – улыбнулся Олден, хотя глаза остались серьезными, и протянул сломанную руку, осознав наконец, по каким причинам та не болела, а с переходом в Лимб и вовсе вернула себе былую подвижность. Он бы и трость выбросил, но хромота никуда не делась.

Адель слабо пожала его руку, а потом скривилась.

– Пойдем-ка лучше на холм. Здесь нечего праздновать.

Следуя задумчивой тенью за Олденом, она без конца щупала пульс, вспоминая, а делала ли вообще подобное хоть раз? Вряд ли. Никогда не мерила давление, не страдала головными болями, не становилась жертвой простуд. Так когда же она умерла? А главное, каким образом? Нет, наверняка произошла ошибка. Но возможно ли такое? Адель даже не знала толком, где этот пульс слушают, вдавливая пальцы в запястье. Но он был, потому что она не могла умереть. К тому же Адель дышала. Интересно, а дышит ли Олден? Может, это рефлекс какой-то? Или на территории смерти балом правят сплошные иллюзии?

Они брели вверх по живописному холму, по прижатой ветром траве. Небо представляло собой зависшее над ними марево с теплыми лучами, которые, словно иглы, его пронизывали. Кое-где росли карликовые деревья, а в воздухе пахло лесом и озерной водой. Умиротворение проникало под кожу, заражая собой, как вирусом. Всё время хотелось лечь и ничего не делать, никуда не торопиться и даже не думать. Может быть, болтать ни о чем, разлегшись звездой на мягкой траве. Но лучше просто смотреть в небо или прикрыть глаза, опустившись в медитацию, пока вся эта растительность не прорастет сквозь твое нутро, руки, ноги, голову, поглотив тебя, будто кашалот. И ты станешь частью этой земли, частью Лимба, так и не поняв великой идеи своего попадания сюда, так и не сделав даже единого шага. Так хорошо, спокойно, необходимо до слез. Просто лечь здесь и никуда больше не идти. Точно вирус, опасный вирус умиротворения.

Спокойные приглушенные задумчивые тона, шелест волнуемых теплым ветром кустарников и карликовых деревьев. Тишина и благодать. Мягкая трава, на которую так и манило прилечь, ведь больше не надо требовать от себя новых свершений, не надо корить за неудачи. Пора просто отдохнуть от всей этой чуши, от всей этой никому ненужной борьбы с ветряными мельницами. Всё. Привал. Долгожданный и вымученный, так чего еще надо? И кажется, это совсем неплохо.

Чувствуя дикую слабость в ногах, Адель обернулась к остальным, заметив, как сильно те изменились. Люди сидели или полулежали, лениво озираясь, словно их головы весили по десять килограмм. А кто-то и вовсе улегся на траву, созерцая небосвод, как и мечталось Адель. С первого взгляда – нередкая сцена, которую можно застать в парках по выходным, когда люди отдыхают, ни о чем особо не заботясь, так… плещутся в обрывках фантазий или незначительных словах собеседников. Но для тех, кто был на поляне, понедельник больше никогда не наступит, и это бросалось в глаза. Люди дошли до своего предела, медленно позволяя блаженству от ничего неделанья забирать их с собой по частицам, даже не пытаясь сопротивляться. А зачем? Всё и так ясно….

А вот с Адель было еще не всё ясно, и поэтому, как не противилось ее естество подъему на триклятый холм, как ни довлело желание прилечь, обрастая забвением, она шагала вперед. Зевала, что рот едва не лопался, и текли слезы ручьем, но упрямо передвигала ноги.

Единственным, кто не разделял всех этих настроений, обладая к ним словно бы иммунитетом, был Джеймс Харрис, который и в зале-то вел себя странно. Бунтарь нашелся…. Он походил на пса, готового сорваться с цепи, как только завидит цель. Глаза горели огнем, охватывая горизонт, выискивая малейшие зацепки.

– Вы Джеймс, так ведь? – Олден протянул тому руку, испытующе заглядывая в глаза. Револьвер в кобуре он уже рассмотрел.

Харрис кивнул, и рукопожатие состоялось.

– Меня зовут Олден, а моя очаровательная спутница – Адель.

Тот окинул ее бесстрастным взглядом, словно женское платье на витрине, но Адель это нисколько не задело, потому что самым занимательным сейчас являлся открывшийся с этого холма вид.

Поляна, на которую они все вышли, располагалась на возвышенности, поскольку с холма начинался довольно крутой и долгий спуск в пролегающую у подножья изумрудную долину, которую делила широкая насыпная дорога без конца и края. Вырисовывался обворожительно красивый пейзаж с холмами и деревцами, и озером, в своем непоколебимом спокойствии выглядящим, словно драгоценный камень, и дремучим лесом где-то там впереди, что казался пугающим и мрачным даже за многие мили. Но отнюдь не это приковало внимание Адель, а вполне себе современное высотное здание. Башня сплошь из стекла неприкаянно торчала на фоне одичалой природы.

– Задумали спуститься туда? – спросил Олден, внимательно рассматривая долину.

– А что по моему лицу это так заметно? – бросил Харрис и формально улыбнулся.

– Иначе бы не спрашивал. – оскалился Олден, включив засранца, которого встретила Адель в Трубе и Лошади.

– Здесь глупо оставаться. – пожал плечами Харрис. – И вам не советую.

– Тогда надо людям сказать. – оживилась Адель и, было, развернулась, чтобы рвануть с холма на поляну. сон буквально валил ее с ног.

– Дамочка, вы только посмотрите на них…. Даже если в той стекляшке пятизвездочные апартаменты, они всё равно не сдвинутся с места. – отмахнулся Джеймс. – Это место как-то влияет, вы разве не чувствуете? Отупляет сознание, обесточивает. А потом, они же не малые дети – захотят, поднимутся сюда сами и увидят то, что видите вы. К тому же я не ищу компанию.

– Это мы уже поняли… – заметил Олден.

– Тогда, пожалуй, я не буду терять время. – фыркнул Харрис и начал спускаться в долину.

Адель с Олденом переглянулись, быстро придя к единому решению следовать за ним, потому что остаться с группой означает бездействие и смиренное принятие своей доли.

– Справишься? – Адель обеспокоенно кивнула на трость Олдена.

– Конечно. – улыбнулся тот. – А даже если и нет, смерть мне всё равно не грозит.

Спуск оказался действительно крутым, хотя Харрис преодолевал его весьма уверенно и рьяно, будто не воспринимая всерьез. Или же цель гнала фанатика плетьми, не позволяя даже обращать внимание на преграды. В отличие от него Олден спускался не столь уверенно, сосредоточенно глядя себе под ноги и сильно вдавливая трость в землю для устойчивости. А вот Адель, обутая в лакированные Мартинсы, купленные в Элгине, чувствовала себя прекрасно, хотя риск перекувырнуться носом в землю всё же сохранялся. Она постоянно трогала то своё запястье, то шею, опускаясь до ключицы, в попытке нащупать пульс и вроде бы успешно. Это казалось сейчас самым важным – осознание себя живой. хотя в любом случае любые признаки могли быть не более чем иллюзией. Адель спросила об этом Олдена, но тот ответил расплывчато, что если прислушаться, можно услышать всё, что захочешь. А на вопрос, дышит ли он – казалось, куда уж проще – Олден ответил «да», но только если вспоминает об этом. То есть он не мог с уверенностью утверждать, что не дышит, пока не обращает внимания на это действие…. Всё страньше и страньше[5], как говорится.

Наконец, устав себя истязать, Адель обратилась к изучению пейзажа. К тому времени они уже спускались по пологому участку склона. Всё здесь выглядело мрачным и унылым, словно поддернутым дымкой, сквозь которую проступали низкорослые деревья и кустарники. Но вместе с тем и загадочно красиво – так красиво, что грудь переполняла радость. Это особый вид красоты, который ценят люди, порою находящиеся на грани света и тьмы, ведь только побывавшие на темной стороне могут оценить свет по достоинству. Его даже самое малое присутствие. Теперь и высотка смотрелась гармонично, хоть и вызывала у Адель какие-то смешанные чувства. В основном обреченности и смирения с происходящим. И всё-таки красота побеждала. Красота умиротворения, спокойствия, тишины, созерцания, задумчивости. Больше ничто на свете не станет гнать ее вперед: ни общество, ни навязанные догмы, ни амбиции, которым не суждено сбыться. Во всяком случае, пока она здесь. Похоже, маленький побег от реальности превратился в нечто большее. Жива, мертва – какая разница? Делай, что хочешь. Разве не здорово?!

Они вышли на широкую насыпную дорогу. Джеймс уверенным шагом, словно птица-секретарь, пустился вперед, даже не заботясь об отставших. У него была цель, и компаньонов он не искал. Пока во всяком случае. Олден поравнялся с Адель, отметив с облегчением, что настроение той заметно улучшилось. Чего он не мог сказать о себе….

Мечта о забвении, похоже, не оправдалась, а чувство вины за свои преступления обретало всё новые формы. Оставалось лишь надеяться, что здесь не водятся призраки, чтобы доконать его окончательно. Возможно, если бы он остановился на той поляне и присел на траву с остальными, забвение и настигло его, спрятав на неопределенный срок, но Олден не мог вот так запросто увлечь за собой и Адель, которая совершенно точно не могла быть мертвой. А, следовательно, ее нахождение здесь ошибка, которую необходимо исправить. В конце концов, он убил достаточно друзей, и теперь пора спасти хоть одного.

Внезапно Джеймс остановился. Оно и понятно – сложно пройти мимо доски объявлений, особенно в таком месте. Олден с Адель сильно отставали, но тот терпеливо стоял и ждал их или попросту пребывал в ступоре от увиденного, чтобы двигаться дальше с прежней прытью. И чем ближе они приближались, тем явственней подтверждалось его неземное по своей мощи сосредоточение на деревянной табличке. Детектив Харрис наконец-то напал на след.

Перекошенная доска, приколоченная к рассохшемуся столбу, содержала надпись, вырезанную отрывистыми буквами, и приковала к себе уже всех троих путников.

ТОЛЬКО СОБРАВШЕМУ СЕМЬ КЛЮЧЕЙ СМЕРТИ ОТКРОЕТСЯ ДВЕРЬ.

Адель, простоявшая перед этой надписью минуты две, не моргая, пришла в себя.

– Дверь куда?

– Отсюда. – предположил Олден.

– Непросто отсюда! – Харрис, озаренный снизошедшим на него откровением, смерил обоих совершенно безумными глазами. – Я думаю, за этой дверью кто-то.

– Кто-то? – не поняла Адель.

– Кто-то ответственный за всё, что произошло.

– Смерть? – спросил Олден, и Джеймс отступил, замотав головой. Словно наложенное заклинание потеряло свою силу.

– Я не знаю, как что устроено…. Я человек другого склада. Для меня смерть – это не кто-то, а что-то. Так мне кажется. Хотя со всей этой белибердой… черт его знает. – он поднял руки, словно сдаваясь.

– Ну а кто тогда? Бог? – предположила Адель, а Олден неприязненно фыркнул. Пожалуй, после подобного предположения и он был готов идти за этим хмырём, и не только ради друга.

– Я не знаю! – повысил голос Джеймс. – Я просто хочу понять, кто всё это устроил и с какой целью! Почему именно с четырех утра люди перестали умирать?! Почему не без пятнадцати?! Почему не с трех?!

Испарина выступила на его лбу, а глаза покраснели, будто он работал двое суток к ряду. Он лучше всех понимал эту надпись. Понимал, потому что действительно нуждался в ней. Для кого-то, возможно, это не более чем бессмыслица, но Джеймс действительно в ней нуждался, уверовав, что слова не нацарапаны безумцем, а являются следом, за который можно уцепиться, чтобы разгадать загадку. Но когда все предположения были озвучены… предположения, оба из которых в голове Джеймса всегда относились к метафорам, он был готов сесть здесь и остаться. Не там, на холме среди прочих, а здесь в полном высокомерия одиночестве.

– Успокойся. – попросила Адель, положив ему ладонь на грудь. Она, не отрываясь, смотрела ему в глаза и проникновенно говорила. – Пожалуйста, успокойся, теперь у тебя есть цель.

Адель умела ненавязчиво, не раздражая, успокоить другого человека, найти слова, тембр голоса и манеру взгляда, что оппонент начинал воспринимать ее как соратницу, а не назойливую училку, которую так и хочется послать со своими советами. Она почувствовала, что Джеймс готов спасовать перед лицом того, что привык считать нереальным и иррациональным, поэтому решила вмешаться. Он был нужен им с этими своими бунтарскими замашками, чтобы вывести, чтобы по крайней мере не позволить обратиться в поросшие мхом изваяния. Но внезапно Адель отдернула руку….

– Сердце?.. – удивленно констатировала она.

Джеймс хмыкнул.

– А я живой.

Олден презрительно смерил его взглядом, а потом обратился к Адель.

– Значит, теперь вас двое.

– Неужели? – Харрис внимательно посмотрел на Адель, уже не как на платье в витрине, почти с уважением. – Я видел еще одну живую женщину.

– Откуда тебе знать, что она жива? – поинтересовалась Адель, но вместо ответа тот лишь пожал плечами и двинулся дальше. – Ты не можешь знать, что она жива! – крикнула она вдогонку. – И что сам жив! Всё это может быть обманом.

– А я погляжу, тебе так легче? – ехидно отозвался Джеймс.

– А ведь он прав… – сказала Адель приглушенным голосом. – Мне и вправду так легче. Это ужасно.

– Да, ужасно. – согласился Олден. – Ведь с тобой жизнь не обошлась жестоко. Никаких ударов, никаких особых потерь. Ты, наверное, слишком боялась этого, вот и не жила вовсе. Ты стремишься сюда, даже не пытаясь понять, почему надо стремиться отсюда. Помнишь, мы обсуждали, что шарахаясь, как черт от ладана, от потерь и бед, ты и удачи не сыщешь? Всё это стороны жизни, и исключив одну, ты и второй не получишь. Ничего не получишь…. Одного без другого быть не может. Боишься быть преданной, отвергнутой, покалеченной или просто сделать неправильный выбор – не получишь ничего вообще.

– Чего это тебя понесло?! – крякнула Адель, удивленно таращась на Олдена.

– Да так, навеяло.

– Понятно… – осторожно и немного обиженно сказала она. – Только когда навеет в следующий раз, говори помедленней, ладно? Я плохо понимаю.

– Извини. – бросил Олден и покачал головой.

Видимо поездка в родной город всё-таки сыграла с ним злую шутку, распоров по новой старые шрамы, истончив ту защиту от боли, что он выстраивал десятилетиями. Защиту от безумия. И теперь с каждым шагом по этой странной земле становилось только хуже. Потерять разум – самое страшное. Выходит, страшнее смерти. Пожалуй, если бы Олден не испытывал лютой ненависти к Всевышнему, то помолился бы….

Все трое шли молча, и никому не хотелось начинать какие-либо разговоры. До высотного здания оставалось где-то четыре мили по песчаной дороге, делящей дикую степную местность под нависшим маревом, окутывающим своими темными флюидами, словно покрывалом, обездвиживая, склоняя к земле. Снова хотелось прилечь. Как же клонило в сон! Ну а если не удастся заснуть, так хотя бы вздремнуть на мягкой сочной траве. Адель зевнула, потом еще раз. Джеймс впереди, кажется, тоже подхватил эту сонную болезнь, хоть и глаза его горели пламенем. Теперь он не спешил вырываться вперед, но некоторую дистанцию всё же соблюдал. Он понял, что в таких местах лучше держаться в компании, и даже не смотря на револьвер в кобуре. Хотя, что он может дать здесь – в стране мертвых?

Здание похожее на бизнес центр было уже совсем близко. Оно вздымалось кирпичом в небо странного мутного цвета, нависшее низко над головами, словно полог у пастели. Зеркальные блоки отражали его тяжесть и тучность, а странный свинцовый цвет с вкраплениями коричневого казался горящим факелом над мрачной изумрудной степью с проседью легкого тумана. И никаких опознавательных знаков. Ничего.

Автоматические двери разъехались, пропуская троих путников во чрево высотки, будто пожирая их. А вдруг это и вправду огромный легендарный монстр, который может принимать любые личины, с беззубой пастью и липкими губами?.. Но люди видят лишь высокое здание с зеркальными стенами, даже не понимая, как становятся едой. Это же страна иллюзий, разве нет? Дышишь, чувствуешь сердце, хочешь справить нужду, устаешь, засыпаешь… и всё это иллюзия, продукт твоих желаний или страхов. Где уж тут разобраться? Отделить зерна от плевел?

Им открылся просторный вестибюль с регистрационной пустующей стойкой, а справа такая же заброшенная гардеробная. Повинуясь инстинкту, или скорей внезапно появившемуся и порядком удивившему чувству страха, Джеймс вытащил ругер[6] из кобуры. В том же порыве Олден залез во внутренний карман пиджака удостовериться на месте ли она и унять страх тем самым – дурное чувство, подобравшееся к горлу. Она была на месте…. Стало легче.

Адель заметила этот жест, но ничего не сказала. Она видела, как напуган Олден, как осторожен и напряжен Харрис, но у последнего хоть пистолет есть, если, конечно, от него будет толк в этом месте. У Олдена трость, а что у нее? Маленькая сумочка через плечо, где полным-полно теперь уже ненужного хлама? Мобильник, паспорт, помада и связка ключей…. А может и стоило бы вернуться? Захотеть вернуться по-настоящему, потому что жизнь и вправду не была такой фиговой, как она привыкла считать? Попробовать еще раз, а если не получится, снова попробовать, пока не начнется полоса удач, которая рано или поздно всё равно начнется. Ведь Олден прав, как всегда…. Он и раньше заявлял нечто подобное, но видимо не так жестко, поэтому до сердцевины не доходило. А теперь дошло, хоть и преодолевая акцент.

Адель пока еще не могла похвастаться какими-либо твердыми намерениями вернуться и стать полноценным членом общества, но, по крайней мере, внутри начало что-то меняться, и назад она больше не тянула. Оставалось лишь найти путь обратно.

– Олди? – подтрунивая, позвала Адель и выставила ладонь.

Тот, ухмыльнувшись, взял ее за руку, и дурные мысли стали потихоньку отступать. Как Гензель и Греттель, потерявшиеся в лесу. Да, им было страшно, но поодиночке они умерли бы от страха, так и не дойдя до пряничного домика.

ФАБРИКА КУКОЛ

Здесь не было никаких полян или живописных холмов, мрачных степей с карликовыми деревцами и кустарниками, как и тяжелого сонного марева. Оживленный подземный город раскинулся перед внушительной группой растерянных людей.

Подобно стальному бункеру он, разделенный на отсеки, уходил необозримым коридором вперед с гладкими покатыми стенами, гофрированными резиновыми соединениями похожими на гармошку, благодаря которым он змеился и изворачивался под любыми углами. Подземный город сплошь состоял из таких трубоподобных коридоров, которые соединялись множеством переходов, и походил на сосудистую сетку. Где-то впереди виднелась переполненная людом площадь.

Местные выглядели весьма странно – татуировки на всех видимых частях тела, пирсинг, панковские прически, высокие ботинки, одежда похожая на обрывки лент и балахоны цвета металла, цвета бункера, цвета всего здесь вообще. Таких Марта называла фриками и относила Джулиану к той же категории – не от мира сего, хотя последней здесь нравилось не многим более. Лица людей выглядели одинаковыми в своей сосредоточенности, сдержанности и бездушности, словно принадлежали роботам. Они, казалось, ничего перед собой не видели, если не привлечь их внимание. Джулиана даже думать боялась о том, чтобы сделать это, потому что не видела в них фриков, а только самонаводящиеся ракеты. Здесь было много людей в форме, а кто они – копы или военные – не играло никакой роли. Они носили черную униформу с галифе и высокими сапогами, словно пошитую Хьюго Босс для офицеров СС. Фуражки также венчали черепа с костями. Их лица имели одинаковые мраморно-мертвые выражения, а глаза были ледяными и жестокими, что попадаться на них пропадало всякое желание.

Внушительная группа, вышедшая сюда из Зала Пребывания, уже начала разбредаться, но с толпой новичкам так и не удалось смешаться. И дело даже не в одежде – их глаза лишенные всякой сосредоточенности и целенаправленности растерянно обшаривали пространство. Джулс и сама была готова отделиться поскорей от Марты, но внимание привлекла полная дама со сломанной шеей, которая налетела на законника…. Она вроде начала извиняться, и муж подскочил тут же, но это не спасло положения. Его уже ничего не могло спасти. Худшие опасения Джулианы подтвердились…. Ледяные глаза полицая медленно опустились до несчастной, и рука, словно кобра, схватила за глотку. Ее муж, который в миру славился своим слоновьим темпераментом, заверещал как поросенок.

– Отпустите! Отпустите ее! Она не хотела! Она же случайно!

Но человека в форме таким было не пронять. Да и вряд ли вообще чем-то возможно. Он сжал руку так, что, казалось, пятерня полностью обхватила шею женщины.

– Ты кто такая? – приглушенный хрипловатый голос заставил Марту и Джулиану, стоящих поодаль, придвинуться друг к дружке.

Несчастная дергалась, словно марионетка, не в силах вымолвить ни слова, а ее муж предпринимал жалкие попытки освободить ее, вцепившись в руку блюстителя порядка. На что тот достал дубинку, висевшую на бедре, и приложил умоляющего беднягу по голове так, что на лбу осталась вмятина. Он отлетел к стене, расталкивая проходящих, где упал постанывая и подрагивая, будто придавленный жук. Полицейский убрал дубинку и поднес ко рту рацию.

– Пришлите патруль в головной отсек. У нас тут нарушители в Кукольном Доме. – потом ледяные глаза просканировали толпу, и он добавил. – Я полагаю, их много.

– Надо убираться отсюда. – шепнул Эрик, и Марта, коротко кивнув, бесцеремонно схватила Джулиану за плечо и рванула в проход справа от них.

Сердце бешено колотилось, она и не предполагала, что когда-то будет ощущать себя в подобной опасности и немощи. Впрочем, о попадании в страну мертвых, так сказать, она также не помышляла, тем более, оставаясь живой. Приключение, которого Марта ждала всю свою жизнь, совершенно ее не забавляло. Напротив, хотелось проснуться у себя дома с Эриком, вернувшись в свою буднично-предсказуемую жизнь. Люди склонны хотеть того, чего не имеют, но разве их можно за это упрекнуть?

Оказавшись в соседнем коридоре, они вжались спинами в стену. Джулиана недовольно потерла плечо, глянув на Марту с укором. Странно, что прострелив себе голову, она совершенно не чувствовала боли, а теперь…. Боль ведь должна иметь свои шаблоны? Иллюзия не может быть полной, если сталкиваешься с чем-то доселе неведомым, а ударенное плечо – это своего рода клише. Но Джулиана недолго концентрировалась на этом, прекрасно понимая весь ужас происходящего. Как бы она не бесилась от рыжей мадам, здесь лучше держаться вместе. Кукольный Дом… ну надо же! Точнее не скажешь. Жутко, безумно, безвыходно. Как в кошмарном сне.

Полицейских пока не было видно, поэтому двигаться стоило быстрее. Весь вопрос – куда? Дверь, через которую они все прошли, исчезла сразу же за последним, да и возвращаться в головной отсек желающих не найдется. Оставалось только вперед.

Мелкими перебежками они двигались к площади, похожей на вокзальную, осторожно лавируя между местными, которые всё также сосредоточенно смотрели перед собой. Что они видели на самом деле? Что за дурман застлал им глаза? Да и дурман ли? Может, такова заложенная программа, и они просто все ненастоящие? Джулиана, прижимающая к груди такку, была уверена, что стоит лишь натолкнуться на кого-то, и быть беде. Она будет тут же запечатлена кукольными глазами, информация донесена до великого кукольного сознания, и полицейские через мгновение появятся отовсюду. Она пару раз опасливо обернулась, увидев, что несколько человек из Зала следуют за ними, один из которых мог запросто стать проблемой…. Скалоподобная девчонка лет шестнадцати в желтой футболке с надписью: «ЛАГЕРЬ МЕЛВИНА» и ниже «ХУДЕТЬ – ЭТО ВЕСЕЛО!». Она сжимала в руках початую упаковку печенья Труффолз с шоколадной прослойкой, и ни за что не выпустила бы ее из рук, что читалось по раскрасневшемуся и лоснящемуся от пота лицу. Девчонка весила фунтов триста пятьдесят, что, несомненно, могло обернуться для них всех катастрофой, но вообще она старалась. Джулиана округлила глаза и покачала головой.

На площади оказалось гораздо легче затеряться в толпе, потому что народу было действительно много, и в толкучке никто ни на кого не обращал внимания. Все двигались, как в токийском метро, словно ими управлял невидимый регулировщик. Группа людей, возглавляемая Мартой, вливалась то в один поток, то в другой, пока не достигла конца площади, где продолжила движение короткими перебежками по бункеру.

На площади кого-то поймали…. Послышались крики и оглушительный свисток полицейского. Джулиана вновь обернулась, убедившись, что девчонка в желтой футболке всё еще с ними, а также старушка в спортивном костюме и японская чета, попавшая по виду в Зал Пребывания с барбекю. Словно пойманный на площади дал стартовый выстрел, потому что в том коридоре, по которому они раньше бежали, тут же раздались отчаянные вопли. Что с ними теперь сделают? От этой мысли хотелось бежать в три раза быстрее, потому что везение – штука непостоянная.

Марта понимала, что ни ей, ни Эрику ни в коем случае нельзя попадаться на глаза полицейским, потому что их всё еще можно убить. Не просто сломать, разорвать, как остальных, сделать больно, а довести до конечной точки, сделав узниками Кукольного Дома по праву. Она тоже приметила гигантского вида девчонку и была крайне удивлена, что их до сих пор не сцапали.

Где-то впереди бункер уходил влево, словно гигантский стальной удав сворачивался кольцами. Почему-то не покидало ощущение, что они попали в замкнутое пространство и бегут по кругу, а все эти куклы с сосредоточенными взглядами спешат в никуда. Изредка по ходу движения им встречались двери, ведущие в различные кафе, бары, магазины, салоны красоты и тату, в которых работали всё те же роботоподобные люди, свершающие свои роботоподобные движения. И ни капли правды в этом. Просто Сим Сити. Искусственный ад для тех, кто мечтал жить в искусственном мире.

Но впереди их ждало действительно нечто особенное. Деревянные тяжелые дверные створки, на одной из которых красовалась скважина для ключа толщиной с мужскую кисть. Надпись сверху, стилизованная под потертый от старости свиток, была выполнена пожухлыми золотыми растрескавшимися буквами и гласила: «ФАБРИКА КУКОЛ». Мигали разноцветные лампочки натянутые гирляндой над дверями.

Эрик выглядел заинтересованным, но Марта, подхватив его под локоть, потащила дальше по улице. А вот Джулиана остановилась, буквально вросла, взяв горшок таким образом, чтобы листья такки не лезли в лицо. Ее внимание привлекло объявление, в котором говорилось, что сегодня Фабрика открывает свои двери для экскурсий. Дети приветствуются.

– Жутковато, да? – пробасила громадная девочка-подросток, возвышаясь над Джулианой на две головы.

– Не то слово….

– Но нам лучше не отставать от той рыжеволосой миссис.

– О, – отмахнулась та. – Поверь, в этом нет необходимости. Марта сейчас вернется. Я видела – там полицейские.

Нагнавшие остальные, услышав эту новость, решили не следовать за Мартой, которая очень скоро и сама разглядела людей в форме и, схватив Эрика за руку, ретировалась к дверям Фабрики Кукол. По правде говоря, она чувствовала себя сейчас очень неуверенной и подавленной, и причиной тому послужило не жестокое зрелище в головном отсеке, не общая удручающая обстановка, а мелочи памяти, которые вновь принялись терзать ее душу. Едва шум Кукольного Дома донесся до ее ушей, как болезненные воспоминания о больнице ожили в памяти, а спертый запах, ударивший в нос, сцепил глотку Марты, вытаскивая внутренности, и доводя до безумия. И самое ужасное, это не прекращалось. Одно дело, когда тебя бьет, словно током, а потом растекается липкой грязью внутри, и совсем другое, когда боль от ожившей памяти не позволяют тебе даже отдышаться. Марта сжимала ладонь Эрика с такой силой, что трудно представить, как он это выдерживал. И, может быть, эта черноволосая так бесила её не потому, что была фриковатой, а просто… она ведь сдалась, просто прекратила бороться, какая бы беда там у нее не стряслась. А Марта выдержала, хоть с ней и могла случиться ужасающая трагедия, которой она бы не перенесла. Действительно в Джулс она видела слишком много себя. Своей презираемой, но низложенной стороны.

Обстановка за дверями Фабрики в корне отличалась от самого города. Всё по-прежнему состояло из металла, но никаких простых линий и минимализма. Настоящие заброшенные цеха старого завода. По стенам и потолкам шли трубы, покрытые копотью и ржавчиной, и стоял жар как в котельной или плавильной, но уж никак не на кукольной фабрике. Они стояли в начале тесного прохода, по бокам которого сквозь металлические прутья решеток можно было наблюдать мрачные заброшенные отсеки, почерневшие от старости, поросшие паутиной и плесенью.

Марта очень быстро обогнала Джулиану, сделавшись снова ведущей, чем заслужила презрительный взгляд последней. Компания у них подобралась небольшая – оно и к лучшему, хотя толстая девочка весьма смазывала впечатление. Помимо нее, Эрика и Джулианы, Марта видела еще троих. Пара японцев, очевидно женатых, кажущихся сошедшими с обложки Домашнего Очага. Он – неожиданно высокий в полосатом фартуке, сохранившем дух гриля. Она – в пластиковом козырьке, обутая в желтые Кроксы, миниатюрная и хрупкая. Что же у них там случилось? Может гриль взорвался? Такое же бывает? Или землетрясение? Это же Япония, в конце концов. И последним членом их группы стала довольно экстравагантная бабуля лет семидесяти на вид с крашенным в шоколадный цвет перманентом одетая в черный адидасовский спортивный костюм с лампасами, но местами перепачканный в земле. А возможно, она даже носила парик – слишком уж густые волосы. Как ни комично, но она вполне могла сойти за мать Марты. Джулиана видела просто фантастическое сходство между ними, ограничивающееся, правда, только спортивным костюмом и кудрями, но разве это может помешать ей блеснуть ехидством при первой возможности?

Наконец, проход вывел их в просторную круглую комнату, похожую на цирковую арену под куполом, заполненную людьми. Отсюда нейронными отростками расходились коридоры в разные стороны, и над одним из них значилось: «ВЫХОД ИЗ КУКОЛЬНОГО ДОМА». Не с фабрики, что примечательно, а вообще отсюда – из всего этого безумного фантасмагорического и полного опасностей места.

– Нам туда… – шепнула Марта Эрику, и они стали протискиваться сквозь толпу.

Как ни странно, но здесь словно действовал другой режим, и угроза быть пойманными, попавшись кому-то на глаза, потеряла всякую актуальность. Уличную суровость сменили дурацкие лунатичные улыбки на лицах. Экскурсия – это же так увлекательно, настоящий праздник, и все в едином порыве перевели рычаги с позиции «бдительность» на «радость». Одежда также стала ярче и пестрее, куклы же любят переодеваться.

Из дальнего коридора под вывеской доносилось грозное рычание и поскуливание, а у входа стояла охрана, одетая в забавную униформу, в корне отличающуюся от полицейской. Зеленые галифе и красные камзолы, украшенные нитями нанизанных карамелек, конфет и печений. А на плечах красовались эполеты из огромных крекеров. Игрушечные солдатики на службе у Санты.

– Они что серьезно?.. – изумилась Марта.

– Сабли у них вполне серьезные. – заметила Джулиана, встав рядом, из-за чего Эрику пришлось подвинуться.

– Может, они из карамели? – бросила та недовольно.

– Может, тебе сходить и проверить?

Два уничтожающих взгляда скрестились не на жизнь, а на смерть.

– Успокойся. – попросил Эрик и приобнял Марту за шею. – Но туда и впрямь непросто попасть.

– Меня от них в дрожь бросает. – тихо сказала громадная девочка-подросток.

– Тебя как зовут? – спросила Марта, пытаясь переключиться.

– Лидия.

– Видишь ли, Лидия… нам бы выбраться отсюда, и, похоже, там единственный выход. Может, у тебя есть предложения?

Та, ничуть не смутившись, кивнула наверх и пожала плечами:

– Может, трубы?

Все задрали головы, задумчиво глядя на проложенные вдоль потолка трубы, идущие прямиком в коридор на выход. И там, несомненно, имелось незначительное пространство, чтобы ползти по ним, здесь под куполом это отчетливо просматривалось. Но Лидия…. Старушке и той будет легче.

– Или можно встать в очередь… – предложила японка.

– В очередь? – переспросила Марта, удивившись, что совершенно не чувствует акцента.

– Ну да. – та обвела пальцем воображаемый круг над головой. – Это всё очередь на экскурсию. Можно купить билет, я думаю.

Муж обнимал ее всё время за плечи, с каким-то болезненным огнем глядя на охранников.

– И чем же мы заплатим? – нахмурилась Джулиана.

– Можно попробовать. – пожала плечами японка.

Марта тяжело вздохнула и осмотрелась. Все эти люди с фальшивыми придурковатыми улыбками пугали ее. Словно бы какой-то неведомый посыл наделял их эмоциями, соответствующими месту. Было много детей, которые выглядели не менее жутко. Дети порою страшнее взрослых. Однако Марта не видела никакой очереди, никакой последовательности, и уж тем более того, кто продавал билеты. Такая толпа! Может, они все ждали кого-то?

Джулс попытала счастье заговорить с куклами, но претерпела полный провал. Они просто лупили свои глаза, истошно улыбаясь, и всё. Был бы это фильм ужасов, они бы все достали острые ножи и бросились, словно крысы, словно жуки-скарабеи. Единственной, кто заговорил с Джулианой, оказалась маленькая девочка в розовом платьице с пышным бантом, которая лишь сказала, что у нее некрасивый поросенок. Шея толстовата…. Весь этот абсурд сводил с ума. Это лишь на первый взгляд кажется, что в Стране Чудес весело, но на самом деле там страшно, потому что никогда не знаешь, чего ждать от безумцев.

Наконец, словно в ответ на мольбы, из одного из коридоров вышел человек, одетый в голубой камзол в красных маках с шоколадными орденами в золотых обертках и в желтом цилиндре на голове. Он объявил, что экскурсия начинается, и все, у кого есть билет, могут следовать за ним. Его хищное выражение лица очень не понравилось Джулиане, хотя всё та же придурковатая улыбка, те же восхищенные глаза, вылезающие из орбит, не выдавались из общей массы. Но Джулс всегда видела то, чего не видели остальные.

Весь народ, будто крысы за Нильсом, ушли за экскурсоводом, а те, что остались, почувствовали себя еще более неловко, нежели в толпе. Здесь и правда стоял стол, за которым сидела миловидная девушка похожая на Барби и пила кофе. Вопреки ожиданиям звали ее Мэридит, как значилось на бейдже. Марта несмело обвела всех взглядом, думая, что сейчас вполне можно было бы пропустить вперед Джулиану, хотя та как-то не спешила в арьергард.

– Вы не могли бы нам помочь? – вежливо поинтересовалась Марта, подойдя к столу.

Мэридит окинула ее одинаково восторженным взглядом, который пробежался и по остальным. Она лучезарно улыбалась, что пришлось отвечать тем же, дабы не вызывать подозрение. Джулиана едва не давилась со смеху, глядя, как вся их группа вылезает из дресён в этом благородном порыве. Кожа на скулах и рты едва не лопались, а глаза слезились. Мэридит уже собиралась что-то сказать, когда заметила пачку Труффолз в руках Лидии. У нее даже улыбка сползла на несколько секунд.

– Вы пришли на экскурсию? – сказала, наконец, она крайне радушно, с неохотой отрывая взгляд от печенья. – Но она только началась и придется немного подождать. У нас есть удобная комната – первый коридор налево.

– А сколько стоит экскурсия? – поинтересовалась Джулиана, и взгляд Мэридит тут же метнулся обратно к Лидии, жадно вцепившись в Труффолз.

Та опешила, поняв, куда клонит Барби, и как-то даже возмутилась. Видимо, печенье, что-то значило для толстушки.

– Всенепременно! – воскликнула Марта и уставилась на Лидию в ожидании, но та как-то не спешила расставаться с печеньем.

Джулиана ткнула ее локтем, чтобы девчонка сменила это зверское выражение лица на безумную улыбку.

– А скажите, Мэридит, – продолжила Марта, заминая паузу. – Как нам выйти из Кукольного Дома?

– Выйти? – улыбка дрогнула, и глаза сузились, перепугав стоящих. – У вас должен быть пропуск, подписанный мэром…. А зачем выйти?

– Может, печенья? – Джулиана выхватила пачку у Лидии свободной рукой и потрясла перед носом Мэридит, но та отрицательно покачала головой, хотя алчный взгляд не отрывался от Труффолз, словно загипнотизированный.

– А пропуск нужно предъявлять охране? – поинтересовалась Марта, забирая печенье у Джулианы.

– Нет, мне. – будто в трансе, ответила Мэридит, неотрывно следя, как та запускает пальцы в пачку превосходного хрустящего печенья с шоколадной прослойкой. – А я беру ключ и провожаю вас на выход….

В этот момент пачка Труффолз скрылась за линией стола, безжалостно отрезав всякий визуальный доступ.

– Ясно. – подвела итог Марта. – Так мы пойдем посидим?

– Хорошо, но сначала всё-таки лучше купить билеты. – с нажимом сказала Мэридит. – А то, знаете ли, потом начнется такая суматоха. Будет не протолкнуться.

Марта, было, зашуршала оберткой, но Джулиана выхватила у нее пачку и вернула Лидии, у которой на лице отпечаталось такое блаженство и спокойствие, словно это и не печенье вовсе, а кислородный баллон, без которого она не в состоянии сама дышать.

– Ничего страшного! – сказала она Мэридит, разрывая улыбкой рот, как и все остальные. – Куда торопиться? Мы любим суматоху.

Выражение лица Барби немного изменилось, став похожим на то, что заметила Джулс, глядя на экскурсовода. Оно стало зловещим и вполне говорящим, а посыл не отличался двусмысленностью – я всё равно получу это печенье.

Отойдя от стола, они двинулись в указанный коридор, прекрасно понимая, что не выйдут из кукольной фабрики тем же способом, как входили…. Более того, стало под сомнение и то, что отсюда вообще кто-нибудь выходит.

Лидия была очень благодарна Джулиане за то, что та спасла ее печенье, а Джулс при всей своей нелюбви к роду человеческому держалась ее, испытывая ответную симпатию. В Лидии чувствовалась та же ущербность, что и в ней самой. Тот же надрыв и раны. Внутренние и внешние – одни, вышедшие из других, как матрешки. А что же добило ее? Может, сердечный приступ? Японцы шли рука об руку, и в них ощущалась какая-то особая драматичная трогательность, а вот молчаливая бабуля не нуждалась ни в чьей компании и могла составить серьезную конкуренцию Джулиане в мизантропии. Одного ее злобного взгляда было достаточно, чтобы понять – старушка презирает всех и вся.

Коридор, открывшийся им, казался мрачным и темным – таким же, в общем-то, как и всё вокруг, и упирался в решетчатое перекрытие, за которым виднелись заброшенные котлы, конвейерные ленты, похороненные под толстым слоем пыли, и проржавевшие станки.

– Вот как мы залезем на трубы. – заметила Джулиана, и Марта вынуждена была с ней согласиться.

Они снова задрали головы, смерив две огромные трубы взглядом. Такие же выходили из каждого коридора, чтобы объединиться в холле, и вновь разойтись ломанным лабиринтом по потолку.

Чтобы не привлекать внимания, они все вошли в обозначенную ранее комнату, которая скорей походила на тюремную камеру, и сели на деревянные скамьи.

– Ну что?.. – начала Марта, когда все расселись. – Кому-то придется идти за ключом.

– А почему бы тебе этим не заняться? – фыркнула Джулиана.

– Я ведь живая, ты забыла? Это слишком опасно.

– Ах да, простите… – осклабилась та. – Только здесь, боюсь, это уже не играет никакой роли. Или ты ждешь, что кто-нибудь снизойдет и заберет тебя отсюда? Ты вообще, зачем пошла сюда, раз живая?! Сказала бы, мол, так и так, произошла ошибка…

Марта злобно таращилась на нее, но помалкивала. А что бы она ответила? Что стало любопытно? Что таковы правила ее дурацкого приключения, которого она ждала всю жизнь? Ну уж нет, черноволосая поднимет ее на смех….

– Я не обязана ничего тебе объяснять. – прошипела Марта. – Сейчас стоит только один вопрос, кто пойдет за ключом – ты или японцы.

Бабуля с каштановым перманентом лениво ухмыльнулась, глядя на нее.

– Держи. – злобно проскрежетала Джулиана, не сводя глаз с Марты, и передала горшок с таккой в руки Лидии. – Я пойду.

– Я тоже пойду. – откликнулся японец с самыми серьезными намерениями, чем перепугал жену до холодного пота. – Кому-то придется ее отвлекать.

Джулиана посмотрела на него, прикидывая, а затем кивнула.

– Встретимся у выхода.

– Ладно. – недовольно хмыкнула Марта и распорядилась. – Будем выходить по двое. Мы с Эриком вперед.

Она уперла руки в бока, столкнувшись с взглядом полным непонимания и растерянности, а когда вышла из комнаты, Джулиана выпучила глаза и покрутила у виска.

– Странная девушка… – заметила Лидия.

– И не говори. – фыркнула Джулс, а потом обратилась к японцу. – Мы подождем, пока они все залезут, ладно?

Тот неопределенно кивнул. Вроде тихий с виду, как же он собирается отвлечь Барби? Что у него на уме? – думала Джулиана. Странно, но жена не уговаривала отступиться. Просто сидела, держа его руку в своих ладонях, в тихом смирении с будущим.

Не прошло и минуты, как Марта взобралась по решетке на трубы – каждая где-то с метр диаметром. Без просвета они шли вплотную друг к другу, зависнув под потолком в паре футов – достаточно, чтобы проползти на четвереньках. Правда, одна из них была горячей, но Марта могла передвигаться и по одной, а вот Лидия… с такой-то комплекцией это могло стать серьезным испытанием.

– Порядок? – спросила она, когда Эрик забрался наверх.

– Порядок. – ответил тот, кряхтя, и они поползли вперед.

Следующими вышли старушка, так страстно хранившая молчание, и японка. Джулиана волновалась по поводу первой, но спортивный костюм оказался на ней неслучайно. Она прекрасно справилась, словно всю жизнь куда-то да лазила. По отвесным стенам, например. Японка даже рот открыла от удивления. Ее муж не вышел из комнаты, чтобы ее проводить, не сказал ни слова, обидев тем самым наверняка. Но когда та проходила мимо, он как бы вскользь коснулся ее руки своей, и взгляды на миг встретились. Весьма поэтичное, и, наверное, чисто японское прощание, преисполненное величия, достоинства и героизма. Таков характер. Не нравилось всё это Джулиане. Ох, как не нравилось. Сама она собиралась проводить Лидию, чтобы помочь, если вдруг понадобится. Девчонка заправила свою футболку «ЛАГЕРЬ МИЛТОНА. ХУДЕТЬ – ЭТО ВЕСЕЛО» в черные штаны со вставкой, как для беременных, и запихнула за растянутый ворот горшок с таккой. Туда же отправилось печенье.

– Прости. – сказала Джулиана искренне. – Но этот цветок важен для меня.

– Конечно. – улыбнулась та. – Мне нетрудно.

Джулс хмыкнула, а потом кивнула на футболку.

– И что, правда, весело?

Лидия помрачнела, сделавшись не по годам серьезной и ответила:

– Аж до смерти.

Джулиана выдержала взгляд, снова испытав к ней прилив симпатии.

– Помощь нужна?

– Сама. – улыбнулась Лидия и вышла из комнаты.

Казалось, что сейчас под ней прогнуться стальные прутья…. Дай бог, чтобы всё получилось. Боясь пошевелиться или моргнуть, Джулиана наблюдала за тем, как Лидия медленно и грузно лезет вверх по решетке, и не понимала, как металл выдерживает?.. А потом глухой звук показал, что девчонка взобралась на трубы. Кажется, она издала приглушенный стон, но продолжения не последовало, так что Джулиана успокоилась, решив сконцентрироваться на насущном. Она окинула меланхоличным взглядом японца и спросила:

– Ну и как ты собираешься отвлечь Мэридит?

– Я буду импровизировать.

– Не люблю сюрпризов… – покачала головой Джулиана.

– У меня жена там. – ответил тот непоколебимо. – И я сделаю всё, чтобы она выбралась. Поэтому тебе придется мне доверять.

– Да? Это похвально. Только не переусердствуй.

– Мне нравится твоя повязка.

Джулиана снова покачала головой, чувствуя, что разговаривает со стеной, и вышла из комнаты. Они крались по коридору, пока не замерли в проеме, осторожно выглядывая из-за угла. Два ниндзя. Два комичных камикадзе.

Мэридит всё также сидела за своим столом. У дальнего коридора с надписью: «ВЫХОД ИЗ КУКОЛЬНОГО ДОМА», по которому эхом гуляло жадное чавканье, стояли четверо охранников в презабавной униформе. Ну и как же быть в этой ситуации? Как минимум нужен геройский поступок.

Рука Джулианы нырнула в карман, нащупав пулю, соприкосновение с которой успокаивало, помогало сосредоточиться и придавало уверенность в правоте действий. Разве она забыла, как обстоят дела, с тех пор, как стояла в этом зале десять минут назад? Нет, всё на своих местах. И японец не забыл. Она еще тогда увидела в его глазах этот болезненный огонь, решение, которое он уже давно принял. Джулиана знала, что он вызовется, и знала, что по-другому здесь не получится. Как хороший военачальник.

Поэтому, когда японец вышел в зал и уверенной походкой проследовал мимо стола Мэридит, она не опешила и не совершила никаких необдуманных поступков. Просто следила за происходящим, сжав зубы, словно бультерьер. Следила, как японец, расталкивая нелепых охранников, побежал по коридору…. Чертов самурай. Только вот Джулиана не предполагала, чем всё это может закончиться. Ведь если человек мертв, что ему сделается? Казалось бы…. Может, и он сам так думал?

Под взглядом Мэридит полным непонимания японец рванул к охранникам и, вытащив саблю из ножен у одного из них, рванул в коридор, расталкивая всех, кто оказался на пути. От удара с их камзолов посыпалась карамель и шоколадные конфеты, но замешательство не продлилось долго, и солдаты бросились за ним следом, вытащив свои сабли. В тот же миг залаяли собаки, да так, что Джулиана не на шутку испугалась. Как-то уж слишком внушительно, утробно, яростно и не по-земному, хотя теоретически именно так и должно быть. Мэридит поднялась из-за стола и неуверенно пошла в коридор. Казалось, она и сама напугана.

А японец… он издал только один единственный крик, да и то сквозь зубы, чтобы жена не услышала. Хотя можно ли спрятать подобные вещи от близких, которые чувствуют шаги, принадлежащие любимым, различают дыхание, чувствуют, что происходит с теми на расстоянии? И она услышала, как, в общем-то, и все остальные…. Услышала рвущий звук, последовавший за этим криком. Увидела, как ее любимый муж пытался орудовать саблей, отбиваясь от огромных отвратительных на вид псов. Как один из них вцепился ему в руку, и сабля упала на пол. Как они повалили его и набросились, что бы рвать на части. Как утащили в комнату с поднятой решеткой, оставляя кровавый след на полу. Так что же сделается человеку, если он уже мертв? Вот загадка? Там, где правят иллюзии, ответов может оказаться великое множество.

Японка лишь на миг остановилась, закрыв глаза, но потом продолжила ползти, впервые осознав, что способна не дышать. Она превратилась в робота, в куклу из тех, что живут здесь, если уместно так говорить. Она запретила себе думать, понимать что-либо до поры до времени, подчинившись заложенной программе, чтобы ничего не испортить, не навредить, не стать неудобной.

Тем временем Мэридит скрылась в коридоре, и настал черед Джулианы. Для чего, весь вопрос? Для геройства? Насколько оно должно быть чрезмерным? Она не видела, что произошло в коридоре, но поняла, что японец пожертвовал собой в прямом смысле этого слова. Осознавая свое косвенное участие в его гибели, Джулиана выбежала из укрытия и упала на колени перед выдвижными ящиками стола, непрестанно косясь в проклятый коридор. Ее глаза всегда видели всё, а иногда и то, чего нет, но, несмотря на это, Джулс исправно доверяла им. Глаза были ее инструментом познания. Разве инструменты можно обвинять во лжи? Ящиков было три, и все они оказались пустыми. По-бутафорски пустыми. Ни ручек, ни карандашей, ни листов бумаги, просто деревянное днище и стенки. Вот черт! Чувство вины уже барабанило о черепную коробку, просясь внутрь. Джулс разменяла японца на пустые ящики.

Но прежде чем, она успела доконать себя и сдаться, из темноты пролета, по которому они пришли сюда, вышел мужчина, заставив Джулиану нырнуть под стол и дрожать там как левретка. Стенки опускались практически до середины, так что вряд ли ее можно было разглядеть издали, но… кто-нибудь представлял себя в таком положении? Под кроватью или в шкафу, когда кто-то очень опасный приближается, и всё что ты можешь – это следить за его ногами из своего укрытия и молиться? Может, хотя бы во сне? Это очень страшно… одинаково страшно, даже если наблюдать подобную сцену в кино.

– Меридит? Где черт тебя носит опять? – лениво крикнул мужчина в коричневых брюках со стрелками и в старомодных узконосых черных ботинках, натертых ваксой до слепящего блеска. И он приближался, а Джулиана сжалась в комок, думая только о том, какого размера те собаки…. Подойдя вплотную, коричневые брюки обошли стол, а затем их владелец просто присел на одно колено и заглянул под него. Вопреки надеждам и в поддержку страхов глаза мужчины колючие и слишком уж адекватные для Кукольного Дома нашли Джулиану, которая вжималась в угол стола, словно загнанный зверек. Он лунатично улыбался, но глаза оставались совершенно трезвыми, как будто кто-то другой смотрел сквозь них. Он протянул к ней кулак, заставив Джулс сдвинуть стол, дернувшись в ужасе, и разжал. На ладони лежал ключ. Серебристый местами проржавевший на длинном стержне с плоской бородкой внизу и кольцом сверху, внутри которого был крест. Крест на алтаре, куда японец возложил свою жизнь или душу, или что там….

– Вот держи. – сказал мужчина похожий на цаплю, и голос его теперь звучал совсем иначе. – Но если хочешь выбраться, их должно быть семь. Этот ключ нельзя выбрасывать. Храни его, Джулиана. Ты ведь понимаешь, о чем я тебе говорю?

– Да… – закивала та сразу же, едва не плача.

Вообще-то, Джулиане было абсолютно всё равно, что говорит этот человек. Главное, ее не бросят собакам, чей размер по-прежнему наводил на размышления.

– Тогда поспеши.

Получив ключ, она выкатилась из под стола, полноценно войдя в образ ниндзя, и рванула в коридор к решетке, где в два счета взобралась по прутьям на трубы и поползла вперед.

Как только это произошло, глаза мужчины потеряли зерно рациональности, и пропало ощущение, что через его глаза смотрит кто-то другой. Вернулась сосредоточенность хомяка, бегущего по колесу. Бессмысленная абсолютно дурацкая улыбка теперь оказалась к месту.

А где-то совершенно в другой точке, можно сказать даже – мире, прямо на земле в глухой чащобе сидел человек, скрестив ноги. Каин, чьи глаза были плотно закрыты, был неподвижен, словно деревянный тотем, оставленный язычниками. В левой руке он держал ветку на первый взгляд сирени, но на деле соцветия превосходили в размерах вдвое, а цвет казался таким насыщенным и сочным, что захватывало дух от красоты. Его правая рука методично поднималась ко рту, а кадык мерно двигался в такт глотательному рефлексу, указывая на то, что сидящий не изваяние. Каин обладал особым даром, никак не связанным с вечной жизнью, которая может казаться даром лишь тем, у кого ее нет. Он мог овладевать чужим сознанием, наводнять собой. На благо мира, разумеется, и Баланса. Но только в пределах…. Всё, что находилось за ними, было для Каина недоступно, но эта ветка не принадлежала миру живых. Он сорвал ее в этой чаще, точно зная, куда идти и где искать, потому что увидел во сне. Хотя во сне ли? Скорей наваждение, увлекшее на самое дно сознания. Сама Вселенная откликнулась на сигнал, дав одобрение проклятому и малый шанс на прощение. Потому что вечность – это проклятие…. Как объяснишь это смертному? Наверное, никак, ведь осознать лишь со слов то, чего у тебя никогда не будет, невозможно. Не найдется слов или техник, даже если ты обладаешь гипнозом. Господи… ну и ладно, пусть не ведают. Пусть верят, что здорово быть вампиром или обладать философским камнем. В конце концов, это лишь очередная иллюзия, сказка. Меньше знаешь – лучше спишь. Лишний повод задуматься о бессоннице…. Каин не спал уже очень долго. Жить хорошо, но лишь благодаря смерти в ней есть хоть какая-то гармония и смысл. Но этого не донести до человека, до большинства из них. Будет смахивать на высокомерную напыщенную чушь. Так что к черту это всё, лишь бы они с Чарли состарились вместе, или не старились оба.

При всех своих знаниях и принципах Каин противоречил себе, желая только одного – быть с женой вместе. Он не верил, что когда-либо оставит пост вечного символа наказания за убийство, поэтому просто пусть она живет, будет с ним вечно. Она привносила хоть какой-то смысл в его существование. Эгоизм…. Будь Каин хорошим парнем, он бы не подпускал подобные желания к себе близко. Так бы показали в кино, разжевывая, что хорошо, а что плохо. Как надо делать и как не надо. Хорошая драма всегда отвечает законам морали, а навязанные догмы не оставляют места неоднозначности. Не стоит искать эгоистичный подтекст во всем. Особенно в любви.

А люди пусть думают, как это здорово жить вечно. Всё равно у них никогда этого не будет. Так какая разница? Детям ведь нужны сказки, чтобы подольше оставаться детьми.

* * *

Одна из двух труб, по которым ползла Джулиана, заворачивала вправо у самой двери с надписью ВЫХОД. Коридор, который заканчивался этой дверью, был долгим, но если поверить в то, что ключ подойдет, и быстро рвануть, то можно успеть до того, как подскочат собаки. Пока ползла, Джулиана запрещала себе смотреть вниз, боясь от увиденного потерять равновесие и свалиться с трубы, но один раз всё-таки опустила глаза вниз. Всё, что она углядела – кровавый след, тянущийся в комнату с поднятой решеткой, откуда доносилось мерное чавканье и ужасающий хруст костей. Кровавый…. Всё по-настоящему. Всё возможно. И чем бы ни была душа, пока есть плоть – иллюзорная ли, настоящая – ее можно жрать.

Труба зависла над забитым всяким хламом просторным помещением. Казалось, что сюда десятилетиями скидывали вещи, которые больше не нужны. В основном это были разные мелочи типа ручек, зажигалок, брелоков, а также детские игрушки: куклы, мячики, плюшевые мишки, машинки. А еще целый ворох старой одежды. Ее было непросто много – море детских платьиц, брючек, рубашек и юбочек, а также светлых костюмов и выходных платьев….

Дети приветствуются… – подумала Джулиана с ужасом.

Знакомое розовое девчачье платьице со струящимися лентами, которые могли превратиться в чудесный бант, если их завязать, попалось на глаза. Она вспомнила ту девочку, которой принадлежало это платье, и подумала, а она также восторженно смотрела и широко улыбалась, когда ее раздевали, чтобы бросить псам? Вспоминала ли про своего некрасивого поросенка с толстоватой шеей? Кричала ли, когда клыки впивались в ее плоть? Вряд ли кричала. Вряд ли хоть кто-то кричал…. Что же производят на этой фабрике? И производят ли вообще хоть что-то? Может, они всего лишь контролируют популяцию? Ведь Кукольный Дом не резиновый…. Псов заодно подкармливают, чтоб они потом исправно служили этому городу. А дети приветствуются, потому что маленькие и бесполезные, они не могут работать. Джулиана вспомнила, как посмотрела на нее Мэридит. На них на всех. Хищно, по-свойски, самонадеянно. Она знала, что получит своё печенье, потому что с фабрики не возвращаются….

А в самом дальнем углу этого склада саванов расположилась Марта, присев на корточки рядом с безымянной старушкой в спортивном костюме, словно дочь с матерью. Лидия с торчащей черной медузой из-за пазухи стояла за стеллажом и неотрывно глядела на трубы. Ее левая ладонь была бурого цвета. Японка сидела на полу и изучала свои руки. Она казалась сосредоточенной и серьезной, как будто Кукольный Дом поглотил ее.

Труба врезалась в стену, как и в остальных коридорах и некоторых помещениях, но, тем не менее, спуститься не составляло никакой проблемы, хоть здесь и не было никаких решетчатых заграждений. Зато стояли печально потрескавшиеся стеллажи, набитые всё теми же игрушками, мелкими вещами и выходной обувью. Даже Лидия спустилась без проблем, что казалось невообразимым. Завидев Джулиану, Марта поднялась на ноги и указала рукой на один из стеллажей, предлагая оптимальный спуск. Та даже не успела почувствовать себя настоящим ниндзя – слишком уж просто всё оказалось на данном этапе.

– Ну что достала ключ? – нетерпеливо и мрачно спросила Марта.

– Да. – Джулиана пока не планировала рассказывать всю историю. – Как она?

Марта быстро глянула на японку и нахмурилась.

– Не знаю. Никто не знает.

– Ясно… – кивнула та и приветливо махнула Лидии, которая уже вытащила цветок из-за пазухи с той бережностью, на какую только была способна, и теперь несла хозяйке.

– Спасибо. – улыбнулась Джулиана и обняла такку одной рукой. – Обожглась?

Лидия спрятала за спину багровые ладони, на которые хмуро глядела Джулиана, и улыбнулась.

– Уже проходит. Не страшно.

Та скептически хмыкнула, хотя в словах девчонки и была правда – здесь всё проходило в считанные часы, потому что боль здесь существовала лишь в пределах воли и памяти.

– Уходим. – сказала Марта.

Она снова вернулась на пост командующего и, заметив Эрика, изучающего детские ботинки за одним из стеллажей, махнула ему. Японка поднялась с пола и сделала пару неуверенных шагов к остальным, а потом замерла ивой, глядя под ноги.

Беспрепятственно забрав ключ у Джулианы, Марта подошла к проему и осторожно выглянула в коридор. Охранники по-прежнему стояли в другом его конце, а собаки чавкали в своей комнате с поднятой решеткой. До желанной двери оставалось не более четырех ярдов, так что всё должно получиться. Марта обернулась, чтобы удостовериться, что все готовы, и кивнула. Даже японка сосредоточенно посмотрела в ответ. Выглянув в коридор еще раз, она рванула к двери и тут же была замечена охраной, но времени хватало, и упиралось оно лишь в отпирание замка. Безмолвная старушка, Лидия, и Эрик неотрывно следовали за ней. Лишь на миг Марта подумала, а что если ничего не выйдет, и всё это какая-то жестокая шутка? Какие гарантии, что Джулиана взяла именно тот ключ, который необходимо? Как вообще всё это случилось? Но об этом стоило подумать немного раньше, а не сейчас, когда охранники неслись к ним с другого конца коридора, выхватив свои острые сабли, и собаки, лупя глаза, выскочили из своего укрытия. Ключ вошел в скважину, словно нож в масло, и с легкостью повернулся. Дверь из Кукольного Дома открылась.

Услышав утробный рык, срывающийся на лай, внутри Джулианы всё сжалось. И не только по этой причине…. Она видела, как японка лезет по стеллажам обратно на трубу.

– Зачем ты это делаешь?! Слезай немедленно! – шикнула она, но японка лишь смерила ее сосредоточенным взглядом, продолжая делать то, что делала.

– Но твой муж пожертвовал собой, чтобы ты выбралась!

И тогда японка издала протяжный крик. Истеричный, долго томившийся в легких. Так страшно, так пронзительно, выкручивая жилы, вырывая душу. Крик нестерпимой боли, прорвавшийся наружу. И Джулиана поняла, что ничего не сможет здесь поделать, потому что японка стала частью Кукольного Дома. И да, возможно, в этом мало смысла, но мораль и правильные поступки – это для кино, а в настоящем, пусть даже и в таком, его очень часто нет.

– ДЖУЛИАНА! – закричала Марта на грани срыва.

– Черт с тобой… – выплюнула та и рванула в коридор, где у раскрытой настежь двери стояла побелевшая, словно полотно, Марта с блеклой полоской плотно сжатых губ.

– Ну, слава Богу! Ты где застряла??? – завопила та.

– Уже неважно… – буркнула Джулиана и бесцеремонно забрала ключ.

Они выскочили в проем к остальным, но почему-то не спешили закрывать дверь…. Два огромных питбуля остановились за несколько ярдов до порога и сели. Огромных – это не сказать ничего…. Исполинских с глазами-блюдцами, как в сказке у Андерсена. Они спокойно сидели, вывалив свои языки, тяжело дыша и оголив пожелтевшие клычищи. Охранники неслись по коридору и кричали псам, чтобы те бросились на беглецов, но собаки лишь смотрели, не проявляя никакой видимой агрессии.

– Что происходит? – изумленно пролепетала Джулиана.

– Какая к черту разница?! Закрывай дверь!

Но рука словно отказывалась сделать это. Две здоровенные твари, сидящие столь спокойно, прямо с ног сбивали. Гипнотизировали. Почему они не бросались? Не сожрали их, как японца, как остальных? Даже не попытались? Может потому, что за пределами Кукольного Дома их просто не существует?

Наконец, когда охранники были уже совсем близко, Марта сдавила ладонь Джулианы на ручке и захлопнула дверь. И всё закончилось…. С этой стороны скважина отсутствовала, но почему-то никто не ломился. Казалось, за дверью полная тишина, и ничего нет. Древний заброшенный музей.

– Ты в своем уме вообще?! – воскликнула Марта.

Но Джулиана не ответила, вместо этого, на свой страх и риск, попробовав дернуть за ручку, но дверь казалась словно приваренной.

– Отлично. – выдохнула она и обернулась.

Стояла ночь. Красивая безветренная и тихая, лишь стрекотали цикады. Южное небо усыпали звезды, а над головой висела луна – огромная яркая непривычная, но под ней всё имело четкие очертания. Черный лес наступал воинственным племенем, грозными вечными сторожами на опушку, где они все стояли. Но ночной воздух казался переполненным странным органическим запахом, словно сюда сливали отходы.

– А где японка? – спохватилась Марта, оглядев остальных.

– Она осталась. – ответила Джулиана немного виновато.

– Как осталась?

– Просто залезла обратно на трубу. Поэтому я задержалась – пыталась уговорить ее вернуться. Еще нужны какие-то объяснения?

– Надеюсь, она сумеет выбраться с фабрики. – вставила Лидия опечалено.

– Я тоже… – Джулиана потрепала ее за плечо и обвела взглядом остальных. – Ладно, нам надо идти.

– Надо? – взвилась Марта. – С чего это?

– Видишь это? – Джулиана вытащила ключ из кармана. – Знаешь, как я получила его? Начальник Мэридит дал мне ключ и сказал, что если я хочу выбраться, то должна собрать таких семь.

Бабуля в спортивном костюме заинтересовано сощурила глаза и подошла ближе. Марта же опять попала в уязвленное положение, как считала. Снова не ведущая в этом забеге. И еще эта личная неприязнь…. Эрик приобнял ее сзади и поцеловал в макушку.

– Выбраться? Откуда? – зло бросила она. – И куда? В таком месте я бы никому не доверяла.

– А я бы на твоем месте, – повысила голос Джулиана. – Хваталась бы за любую, пусть даже за самую безумную идею выбраться отсюда. Ты же утверждаешь, что живая?! Кому, как ни тебе носом землю рыть в поисках хоть чего-то, что может дать тебе шанс выбраться?

– Мы с Эриком – живые… – поправила Марта. – И мы считаем, что прежде чем идти куда-либо, нужно сесть и всё как следует обдумать.

Джулиана отшатнулась, переглядываясь с Лидией и бабулей в полном непонимании. Те так же недоумевали.

– Ну во-первых… – осторожно начала она, словно пыталась договориться с психом. – Здесь ни указателей, ни знаков, поэтому у нас нет особого выбора, как только идти вперед по этой тропе вдоль леса, или назад. Больше нет вариантов, понимаешь? А во-вторых… – Джулиана понизила голос и выставила вперед ладони. – Марта, Бога ради, кто такой Эрик?

КРАСНЫЙ ЗАЛ

Они стояли на оживленной улице какого-то города. Первой мыслью Агнес было то, что они каким-то образом вернулись домой, но при детальном рассмотрении дома, утопающие в дымке, не принадлежали их реальности. Низкорослые небоскребы похожие на ледяные глыбы и, напротив, высокие особняки, собранные словно из тонких листьев стали. Всё искажено – размеры, материалы, цвета. То ли детище какого-то излишне концептуального художника-сюрреалиста, почти перешедшего в разряд безумцев, то ли ребенка, намалевавшего эскизы города в альбоме под названием «А что если?».

– Смотри! – воскликнул Брендон в изумлении и указал пальцем влево.

Агнес обернулась и увидела ягуара, по-кошачьи грациозно прыгающего с крыши на крышу. Казалось, его не заботили люди, бродившие бесцельно по улицам, ничто не могло отвлечь его от цели, если таковая вообще имелась.

Джек, сидящий на руках у Евы, спрятал нос в шлицах тренча, но в отличие от него хозяйка не выглядела пораженной зрелищем или напуганной.

– А что особенного? – бросила она. – Убить всё равно не убьет.

– А руку оторвать? – ответила Агнес с вызовом, но осталась проигнорированной.

Те, кто прошел через дверь раньше, уже разбредались по улицам, но очень многие решили проследовать в заведение через дорогу с вывеской «КРАСНЫЙ ЗАЛ», служившее очевидно кинотеатром. Повсюду были расклеены афиши, но пока что не удавалось рассмотреть, что же нынче показывают в Лимбе….

Перейдя через дорогу, которая, кстати сказать, возвышалась над тротуаром где-то на семь дюймов, Ева замерла, как вкопанная, таращась на один из постеров. Привлекший её внимание фильм назывался: «Тенепад», и на афише был нелепо изображен горящий самолет в несколько комическом стиле с кричащими людьми в иллюминаторах. Некоторые лица казались столь ужасными, что хотелось тут же отвернуться и каким-то образом исторгнуть из себя эту заполонившую сердце черноту. Иногда рисованные персонажи пугают гораздо больше настоящих актеров, утопающих в литрах бутафорской крови и, Бог еще знает в чем, потому что они отражают безумие художника, подают его на тарелке без гарнира и прочей ерунды, а так, как есть. И этот ужас остается навсегда, бесконечное послевкусие, призванное вечно ассоциироваться с именем или условиями, или даже образом. Это отрава, которая внедряется в клеточную память. В верхнем правом углу большими алыми буквами значилось: «В главной роли несравненная Ева Так-и-не ставшая-Корнер и ее единственный друг Джек», а ниже ее нарисованное лицо неуверенное и болезненное в стиле пинап в синяках и ссадинах деланно надуло губки в удивлении. Джек добродушно улыбался, словно Майло[7], только его раскуроченная челюсть с переломанными клыками и откусанным языком не вызывала ни малейшей симпатии. Слоган фильма звучал следующим образом: «Рано или поздно тьма сожрет тебя».

Словно схлопотав пощёчину, Ева обернулась – не читает ли еще кто-то этот анонс, но Агнес с Брендоном в таком же гипнотическом состоянии изучали соседний постер. Фильм, в котором они были заявлены в главных ролях, назывался так же: «Тенепад», но постер изображал совсем другую картину – их покорёженную БМВ, въехавшую в забор больницы, а сами они окровавленные стояли рядом с восторженными улыбками и обнимались. Слоган мрачно обещал: «То, что не взяла жизнь, заберет смерть».

– Какого черта?! – зарычала Ева и буквально ворвалась в кинотеатр.

Агнес и Брендон также были вне себя и еще напуганы. Они переглянулись и пошли за ней следом полные решимости.

Из открывшегося им просторного помещения лишенного всяческой меблировки вели в разлет две лестницы. Ева вспорхнула по одной из них, словно напуганная птица, прижимая Джека к груди. Только и видели. Высокие двери под вывеской КРАСНЫЙ ЗАЛ с вырезанными горгонами на обеих створках оказались массивными и тяжелыми. Пройдя сквозь них, Агнес и Брендон оказались на верхней ступени огромного концертного зала, уходящего вниз к сцене. Всё здесь было красным: обивка многотысячных кресел, обои с вензелями и бра на стенах с миньонами, излучавшими всё тот же приглушенный кровавый свет. Впереди громадный бархатный занавес медленно начал расползаться в стороны, и свет потихоньку сошел на «нет».

Агнес и Брендон поспешили занять места в быстро нарастающей тьме. Ева села на пять рядов вперед. Пока кромешная тьма не поглотила всё вокруг, она успела заметить некоторых, пришедших сюда вместе с ними. Публика завороженно уставилась на вспыхнувший белым экран, стыдливо поглядывая на окружающих. С первыми кадрами послышался испуганный изумленный ропот. Афиши не соврали, люди пришли на фильм про себя, и каждый видел свой собственный – тот, что снимал самолично, даже не догадываясь. И кино это было не для слабонервных. Такое, как изредка нашептывал внутренний голос, пока его не заткнули грязным носком – местами жалкое и напрочь лишенное каких-либо иллюзий.

То, что видела Агнес, представляло из себя череду несуразных и вроде бы комичных действий, но из тех, что не смешат зрителя, а наоборот заставляют его качать головой, испытывать неловкость и жалеть сценариста с режиссёром. Это как, если бы Эд Вуд взялся за комедию. Была ли здесь гипербола? Отчаянно хотелось верить. В любом случае ничтожная жизнь Агнес в погоне за иллюзорной свободой и ускользающей красотой казалась несуразной и обидной. А этот дурацкий пинцет, который она не выпускала из рук! Казалось весь фильм она только и делает, что выщипывает волосы на лице и голове. Ее молодые парни казались вообще издевкой. Неужели это правда? Уже под конец у героини появилось легкое безмятежное чувство, что необходимо поменять свою жизнь. Время пришло двигаться дальше, думала она. А на деле оно просто закончилось, вышло. Господи, ну неужели всё так хотя бы на йоту? Дурацкий шарж… не дай бог кто-то видел это, хотя видел… конечно, видел. И пусть пробежавшись по лицам некоторых, Агнес поняла, что фильм у каждого свой, разве это могло служить гарантией сокрытия её бесконечной глупости от прочих?

Ева сидела в холодном поту, периодически вздрагивая и подавляя вскрики. Ее безотказность не раздражала, потому что она и сама знала, как выглядит со стороны. Послушная девочка, отравленная изнутри. Хотя, безусловно, бесило, что этот фильм могут смотреть и остальные. Ева всегда заботилась о том, какое впечатление производит, но очень скоро совершенно отключилась, позабыв, что помимо нее в Красном Зале есть еще хоть кто-то. Это был фильм ужасов или мистический триллер из тех, что держат в напряжении до самого конца и имеют множество неожиданных моментов, призванных испугать зрителя до усёру. Попятам, куда бы Ева ни шла, что бы ни делала, за ней следовала тень. Бесформенная, становящаяся то насыщенней, то бледней она подбиралась ближе, иногда практически касаясь волос, одежды, кожи, а потом, отброшенная на несколько ярдов, благодаря самоконтролю Евы, ее постоянной работе над собой, тень снова начинала искать пути приблизиться вновь. Тьма проникает в нас с согласия, можно даже сказать по приглашению. Можно подцепить лишь маленького паразита, но этого достаточно, чтобы через некоторое время твари заполонили всё нутро. Только опытный, познавший тьму и свет, понимает, как удержаться на грани и не сдаться натиску, а все остальные просто пища. Ева знала, как контролировать себя, ограничивая фильмы, которые смотрела, фильтруя мысли, продумывая поступки, поэтому и слыла такой послушной девочкой. Не доброты ради, а чтобы уберечь от себя других – от той, в кого может превратиться. Самым страшным сейчас было видеть всё это воочию – зло, неотступно следующее попятам. Если бы она вышла замуж за Роберта и понесла от него, тень бы пробралась в ее ребенка. Это так просто, пока любовь матери еще не достаточно обрела форму, чтобы хранить свое дитя. Словно вся жизнь Евы была распланирована Тенью, преследовавшей ее. Всё было решено и инсценировано.

Господи, как мало надо Злу, чтобы пробраться в мир! Если человек знает, как сопротивляться потустороннему, то более социальная, земная часть его личности остается беззащитной, и тогда тьма воздействует на нее, расставляя фигуры в необходимой для себя последовательности, чтобы выбраться. Еще не родившиеся дети – самая легкая добыча, и получается, что их родители, передавшие им тьму еще в утробе, несут вину за всё, что происходит впоследствии с их чадами. Вот только проблема – детский организм не всегда может справиться со всем этим, он рвется, он умирает…. Детская онкология, СВДС, пороки. Иногда любовь матери включается в работу, а иногда на это просто нет времени.

– Я не хочу больше на это смотреть. – тихо сказала Агнес, и Брендон полностью согласился.

– Смотри. – он указал ей на двери, через которые они вошли сюда.

Оказывается, не только Агнес больше не желала здесь оставаться. Вокруг дверей образовалась немаленькая толпа недовольных, которые ломились и стучались, но было заперто. Странно, что ни Агнес, ни Брендон не услышали шум раньше. Да и сейчас многие пялились на экран с упоением и вряд ли бы среагировали, даже если прогремели выстрелы.

– Мне это не нравится. – прошептала Агнес, ругая себя за то, что пришла сюда.

– Пойдем.

Брендон вскочил с кресла и, взяв ее за кисть, потащил вдоль рядов, а потом вниз по ступеням. – Там за экраном есть запасной выход.

– Откуда ты знаешь?

Брендон обернулся к ней и заглянул в глаза.

– Просто знаю.

В них крылось столько непоколебимой уверенности, настоящее озарение. И Агнес поверила ему, более того испытала настоящий прилив любви, чего не испытывала никогда.

Вдруг в толпе закричали: «Пожар!», отпрянув от раскалившейся ручки. Но Брендон даже не обернулся, он всё это уже знал.

То, что он видел на экране, не сильно покоробило его. Он и так всё про себя знал. Простой парень, незамысловатая жизнь. Ну что ж тут поделаешь? Может, не сильно умен. Может, следовало добиться большего. Но было же весело, так чего жалеть?! А подводными камнями, которые он мог посчитать с легкостью, Брендон насладиться не успел, потому что увидел мужчину с индейскими чертами, который сказал ему про дверь за экраном и про пожар. А еще он рассказал про семь ключей Смерти, которые если собрать, можно выбраться из Лимба.

Заметив целенаправленно спускавшихся вниз двоих ребят, с кем обменялась парой фраз перед входом сюда, Ева поспешила следом. Они точно знали, куда идти. А позади и вправду начался пожар – стало очень жарко, запахло гарью, и появился характерный треск, который ни с чем не спутать.

Красный Зал был огромным, уходящим вниз, и ступени такие узкие, что Агнес летела вниз, перескакивая через две, а то и три. Подвернуть или сломать ногу казалось неминуемым… пусть даже и иллюзорную. Позади закричали. Ева обернулась и увидела, что двери объяты пламенем, и огонь уже перекинулся на задние ряды. Некоторые пытались справиться с пожаром, но сделали только хуже. Остальных же накрыла всепоглощающая паника, ведь огонь обжигал, как и при жизни. Все оказались заперты здесь, чтобы сгореть. На свой страх и риск сорваться со ступеней Агнес обернулась и заметила Еву, следующую за ними, а также группу обезумевших от ужаса людей, совершенно не осознающих, за кем бегут.

Миновав ступени, Брендон залез на сцену и втащил за собой Агнес. Он отлично знал, что делать дальше, но в поле зрения попало происходящее в зале… Красном Зале во всех смыслах. Он был объят пламенем, которое стремительно расползалось по креслам вниз. Люди горели, люди кричали от боли и страха, каким-то образом чувствуя, как огонь пожирает кожу. Они же здесь все мертвые, разве нет? Так почему?

– Брендон! – прорычала Агнес и сжала его руку так, что тот вздрогнул, осознавая в этот неподходящий момент, что боль реальна. Пламя плясало в его глазах.

Может, люди сами делают ее реальной? А может, кто-то другой? Как же так вышло, что смерть – это еще не конец? Хотя, кажется, именно этому учит Библия? Предостерегает, обещает грешникам много боли и мучений в аду. Забавно, что это знание было у человечества всегда…. Боль это плод сознания. Верно говорят, что всё уже давным-давно придумано. Скучно жить, зная, что ничего нового не откроешь и создавать кем-то уже созданное….

– Брендон! – снова зарычала Агнес и, наконец, вытащила его из ступора.

– Извини… – тот замотал головой, стряхивая наваждение, а Агнес с ужасом вспомнила обстоятельства, при которых он извинялся в последний раз. Тогда он убил их обоих….

Они скользнули за экран – Ева с Джеком на руках практически догнала их к этому моменту – и подскочили к двери. Спрятанная за тяжелой бордовой шторой дверь оказалась не заперта, и Брендон точно знал, куда бежать, уверенной рукой отодвинув гардину. Они совсем скоро оказались на улице под блеклым фонарем. Агнес придержала дверь для Евы, хотя этот факт вряд ли войдет в список ее любимых воспоминаний, и завороженно огляделась. Последняя же очень долго смотрела в проем на бегущих к ней обезумевших от ужаса людей и захлопнула дверь прямо перед их носами…. Она сама не знала, зачем это сделала… просто сделала вот и всё. После Ева досчитала до пяти, а потом и до десяти, но никто не вышел к ним, никто даже не дергал за ручку, не кричал, не умолял. Знала ли она, что закрывшаяся дверь отрежет тем людям единственный путь к спасению? Пока нет…. но скоро. И когда чувство вины подберется к ней ближе, оно сведет ее сума, выжмет все соки. Так было раньше. А теперь? Один Бог знает, что теперь.

По правде сказать, к тому моменту, когда она села в самолет, была совсем плоха. Бороться всю жизнь с тьмой, так и норовящей заполучить душу – нелегкая задача. Ловить себя на самом краю и вытаскивать за волосы, как барон Мюнхгаузен. Ведь она не умела иначе, всегда добираясь до границы темноты. Та пожирала ее, терзала душу, выносила мозг, но так безмерно притягивала. Ева очухивалась лишь перед самым решительным последним шагом и начинала долгий трудный, если не сказать мучительный, путь назад на середину. Хотя бы на середину…. Ее психика со временем превратилась в резиновый шар, который бесконечно то надували, то сдували. В конце концов он прохудился настолько, что того и глядишь, станет дырявым, как старый проетый молью свитер. И тогда держись…. Может, смерть для нее была и лучшим выходом? Хотя, кто знает, на что она способна, оказавшись в ней?

Были сумерки. Самые чарующие из всех. Казалось, воздух искрился, и его можно было коснуться. Особый сумеречный воздух с поволокой. Всё становится нечетким, словно в этот час приоткрываются врата в совершенно иной мир полный сказочных существ и диковинных вещиц. Вокруг фонаря вились бабочки с синими наливными крыльями размером с кулак. Пели свою убаюкивающую песню сверчки.

Они стояли на большой дороге у самой кромке леса. Он словно звенел. Листья на ветру не шелестели, они казались сделанными из тонкого стекла, и звон их напоминал сладкозвучные колокольца. На небе проявлялись звезды, образуя созвездия, незнакомые ни одному астроному. Чарующий пейзаж. Самый потрясающий из всех.

– Ты это видела? – изумленно спросил Брендон.

Агнес проследила за его взглядом и засмеялась…. Их машина, без каких либо повреждений стояла на обочине справа. Синий БМВ М3 Кабрио с опущенным верхом, будто только из салона.

– Отлично! – присвистнул Брендон. – Поехали!

– Но куда?

Он окрыленный подскочил к ней и взял лицо Агнес в ладони.

– Милая… есть семь ключей Смерти. Если их собрать, можно выбраться отсюда.

– Что? – не поняла Агнес, улыбаясь.

– Верь мне. Я знаю.

– Но… отсюда – это куда? – она всё еще улыбалась, вспомнив однако, как он вывел ее из горящего Красного Зала.

– Пф… – он, словно мальчишка, одурманенный какой-нибудь сверхидеей, описал вокруг головы круг, пытаясь подобрать слова. – Да кто его знает? Может, в какое-то потрясное место! Может, домой! А вдруг мы станем бессмертными?! Ты только представь….

– Бессмертными?.. – хмыкнула та. – А сейчас что?

– Сейчас мы никто, Агнес. Мы не управляем тем, что происходит. А с этими ключами, я думаю, будем.

– Ладно, милый. Я верю тебе. Хочешь искать ключи – будем искать ключи.

Он восторженно поцеловал ее в губы и направился к машине.

– Идешь? – Агнес кивнула Еве.

О да, она шла. Ну как такое пропустить? Ключи Смерти… красноречиво. Многообещающе и маняще. Что можно сделать с ними? Дают ли они власть? Не только над перемещением, так сказать, но и над чем-то большим? Кто знает?.. Может они типа колец Всевластья?

Перепачканная кровью Ева, сидящая на заднем сидении БМВ, разрезающего сгущающиеся сумерки, словно нож, улыбалась, не отдавая себе в этом отчета. Заметив ее отражение в зеркале заднего вида, Брендон едва не улетел в кювет – таким безумным и жутким оно было. Ева не следила за собственными мыслями, позволяя им свободно увлекать себя на самое дно сознания, но чем глубже она опускалась, тем очевидней становилось их влияние. На синем бампере кабриолета формировалась тьма. Клубилась, перекатывалась, нарастала, пока не превратилась в абрис, отдаленно напоминающий человека…. Пугающая тень, которую видела Ева в Красном Зале, стояла сейчас за ее спиной, не шелохнувшись, вопреки движению машины, непоколебимая, целиком состоящая из мрака. Абрис наливался чернотой, с каждой ее мыслью становясь реальней. Зло подошло совсем близко к Еве. И всё, что нужно, лишь дать слабину. Совсем чуть-чуть прекратить сопротивление. И тогда….

БЕССОННИЧНАЯ ВЕДЬМА

Увидев значок лифта, Джеймс повернул налево. К тому моменту он уже сложил своё профессиональное мнение о первом этаже, не найдя в нем ничего примечательного. Два огромных коридора расходились под прямым углом, словно фигурка тетриса. Здесь имелись и двери, но так как стены были сплошь стеклянными, как водится в некоторых офисных зданиях, нужды заходить в них не нашлось. Ни шкафов, ни шкафчиков – минималистические пластиковые столы буквой Z, такие же стулья, обесточенные моноблоки, и никаких ключей.

Заходя в лифт, Адель краем глаза заметила девушку в белой ночной сорочке, которая показала пальцем наверх и кивнула. Она совершенно точно плакала, и хоть с такого расстояния сложно что-либо утверждать, но плачущий человек распознаётся, как правило, безошибочно. Словно некий особый радар предусмотрен в мозгу. Адель только, было, рот открыла, чтобы оповестить остальных об увиденном, но девушка… пропала. Растворилась, будто призрак, коим скорей всего и являлась. Больше всего на свете Адель боялась этой чертовщины, порой загоняя себя по ночам мыслями, доводя до чуть ли не обморочного состояния. Бывало, посмотрит ужастик, а потом трясется, накрывшись с головой одеялом, свет везде включает, но всё равно только и делает, что прислушивается, вздрагивая от малейших шорохов и потрескиваний.

Она ничего не стала говорить Олдену, снова принявшись щупать пульс, и подумала, что, по сути, она и сама может оказаться призраком. Да и Олден мертвец…. Так почему же до сих пор так страшно?

На панели было всего три кнопки, и самая верхняя называлась «ВЕДЬМА». Джеймс инстинктивно почувствовал, что именно туда ему и нужно, уверенно нажав кнопку, тем самым приняв решение за остальных. Олден с Адель недовольно переглянулись. Двери закрылись… и открылись на всё том же первом этаже. Джеймс поморщился, украдкой глянув на спутников, и снова нажал на кнопку, однако ситуация повторилась – лифт упорно не желал ехать на верхний этаж.

– Сломан… – прошипел Харрис.

– Думаешь?

Олден, не испытывающий к полицейскому ни малейших положительных эмоций, нажал на второй этаж и ощутил едва ли не блаженство, когда двери закрылись, и лифт стал подниматься.

– Эй, выше нос. – кивнул он Адель, и та выдавила улыбку.

Время подъема на второй этаж озадачило. Не слишком короткое, не слишком логичное. Как во сне. Наконец, лифт остановился, и двери разъехались. В глаза ударило яркое солнце, и спать совершенно расхотелось…. Перед ними простирался парк тихий и умиротворяющий – подобный дух обычно витает на древних кладбищах. Ивы, склонив головы, расступались перед вошедшими, будто слуги вечности, открывая тропу, отмеченную старыми лавочками с мемориальными табличками.

– Здесь твое имя. – сообщила Адель, подошедшая к одной из лавок, пока ее спутники осматривались. – Кто такой Тейт?

Услышав имя, Олден замер, словно удар схватил, и медленно повернулся к ней. Он казался напуганным и до крайнего взволнованным. В нем бушевали эмоции, сражаясь за право первенства, и что-то нехорошее напомнило о себе. Адель почувствовала это и теперь корила себя за излишнее любопытство, как тогда в аэропорту.

Стеклянными глазами Олден уставился на мемориальную табличку, на которой была выведена следующая надпись:

«От Олдена Макнелли дорогому другу Тейту Маккейну

1962–1984

Ты всегда в моем сердце»

Олден попятился, отмахнувшись от Адель, на лице которой читался немой вопрос – кто же такой этот Тейт, и ринулся к следующей в поле зрения лавке. Джеймс презрительно мерил того взглядом, ведь как никто другой был способен заметить, что у их спутника прячется тьма скелетов в шкафу, целая китайская провинция. Копы таких не любят. Вообще они оба странные, но этот… с шотландским акцентом, похоже, натворил дел в свое время. Это место может и доконать его. Джеймс внимательно следил, как Олден шарахнулся от следующей скамейки и ошалело погнал к следующей. Точно доконает…. Адель, было, рванула к другу, испытывая отчаянную необходимость помочь, но Харрис остановил ее, схватив за запястье.

– Что бы там ни происходило в его голове. – сказал он. – Пусть справляется сам. Ты ведь не хочешь попасть под горячую руку, правда?

Она вырвалась, но, тем не менее, подчинилась, прекрасно помня сцену в аэропорту, когда она взяла бумажник, чем вогнала Олдена в такую ярость, что будь они знакомы не так хорошо, он бы ударил… возможно. Но об этом не хотелось думать.

Табличка на следующей скамейке посвящалась Олденом, который никогда себя не простит, как значилось на ней, некоему Джеймсу Комину по прозвищу Борода 1962-19852.

Надписи на последующих трех табличках были идентичными вплоть до обозначенных лет жизни и предназначались Мартину Гранту, Гэйвену «Тюленю» Кларксу и Кейт Барлоу. У лавки с именем последней Лиланд остановился и, закрыв ладонью рот, заплакал…. Адель опустила голову не в силах на это смотреть. Она теперь не сомневалась, что та девушка с фото и есть Кейт. Выходит, она бросила его не в привычном смысле. Умерла. Словно в подтверждение, Олден вытащил свой бумажник и бережно положил на эту скамейку. Так что же выходит, он лгал по поводу своей прошлой жизни? Была ли вообще хоть какая-то правда в его словах? Конечно, сейчас это казалось неважным, глядя, как Олден, хромая, мечется от лавки к лавке и как безмолвно глотает слезы. С ума бы не сошел….

А меж тем терзавшие его душу надписи всё не кончались. Лавок насчитывалось так много, что вереница их казалась бесконечной, и ивы склонились, оплакивая давно ушедших. У очередной мемориальной скамейки Олден замер и даже как-то осел. Рука нырнула во внутренний карман пиджака и сжала там что-то. Адель даже подумала, что он сейчас лишиться чувств от всех этих душащих воспоминаний.

От любящего сына Олдена Макнелли, который никогда себя не простит, Лиланду Макнелли

1930–1993

Ты всегда в моем сердце, отец.

– Олден? – осторожно позвала Адель, когда они с Джеймсом приблизились.

Тот широкими от ужаса глазами посмотрел на нее, и тяжелое нехорошее чувство закралось в душу. Харрис тоже заметил перемену, но он был как-то готов, а вот Адель – нет. Совершенно безумный ненормальный взгляд подавлено уставился на нее, а ведь аллея еще не заканчивалась….

Словно оторвавшийся лист, Олден пошатнулся и отошел от этой скамейки, а потом поковылял, согнувшись, дальше. Он перестал метаться по ивовой аллее, просто хромал вперед, устремив свой взор в никуда. Адель глазами полными отчаяния посмотрела на Джеймса.

– Мы ничего не можем сделать. – глухо ответил тот.

Где-то впереди чуть правее притаился живописный пруд спокойный и гладкий, словно обработанный драгоценный камень, в окружении всё тех же плакучих ив похожих на юных дев, полощущих волосы. Преисполненный высокомерия и гордыни по глади воды курсировал черный лебедь, едва тревожа ее. Прекрасный и грациозный, одинокий, но слишком гордый, чтобы это признать.

Тропинка, по которой они шли, раздваивалась змеиным языком. Одна его часть уходила на холм, а другая спускалась в низину, чтобы окольцевать притаившийся прудик. Но даже если бы пришлось сойти с тропы, Олден бы всё равно пошел сюда, потому что место показалось ему до боли знакомым. Только там жили белые лебеди. Пара белых лебедей, если быть точным. Тот самый день неминуемо всплыл в памяти…. А вон и лавка, на которой они прощались с Джулианой. Теперь и на ней была мемориальная табличка…. Последняя.

Трость вывалилась из рук Олдена, и он, словно срубленный, повалился на скамейку.

От Лиланда Барлоу Джулиане Коваль, которая так любила этот парк.

1989–2012

Знал ли Олден до этого самого момента, что любил ее? Может, он слишком много думал о разнице между ними, что ничего другого просто не замечал? Хотя в этом ли дело? Нет…. почти всю свою жизнь Олден Макнелли считал себя пропащим уродом – больным и недостойным даже мизерной частицы счастья. Он устроил столько смертей, что ему легче было продолжать убивать, нежели кого-то любить. Знал ли Олден, скольких убил на самом деле? Он ведь даже не подходил к тем лавкам…. Шантаж, дискредитация, потеря имущества – не все могут это пережить. Далеко не все. А скольких он продал – должников, информаторов, просто стоящих у кого-то на пути. Они погибли, и вина Олдена во всём этом не последняя. Пока жил, он делал вид, что не имеет ни чувств, ни эмоций, а теперь доспехи развалились, оголив незащищенную душу. Джулиана Коваль – последняя его жертва и неважно как. Факт остается фактом. Виновен.

Адель опустилась на скамейку рядом с Олденом и накрыла его руку своей, боясь что-либо говорить. Тот блекло посмотрел на нее, и воспоминания больно резанули и без того израненную психику. Вот также они сидели тогда с Джулс.

– Это последняя… – сказала она. – С табличкой последняя.

Взгляд Олдена немного прояснился, словно призраки прошлого ненадолго оставили его.

– Знаешь, кто это?

Адель вопросительно кивнула.

– Люди, в смерти которых я виновен.

Он смотрел в упор, выискивая осуждение, но лицо Адель оставалось непоколебимым. Она только заметила:

– Много.

– Ты так спокойна. – хмыкнул Харрис, а потом поморщившись, посмотрел куда-то вдаль. – Там люди.

Адель проследила и, да, увидела группу людей на холме, куда уводила извилистая тропинка. Ивовая роща сменилась настилом сочной ухоженной травы. Ровнёхонько так, не придраться. Не мешкая, Джеймс широким уверенным шагом стал выбираться из низины.

– Олден, нам лучше не отставать.

– Откуда ты знаешь? – спросил тот внезапно, чем застал врасплох Адель.

Требовательный тон, сосредоточенный взгляд, словно время, проведённое здесь, стерлось из памяти, и скамейки с табличками в том числе. Эта перемена показалась не многим лучше безумия, скорее опасней.

– Я не знаю. – пробормотала та.

Олден подобрал свою трость и встал со скамейки, затем подошел к берегу и неуклюже присел на корточки. Черный одинокий лебедь, словно притянутый магнитом, тут же взял на него курс. Красивая птица. – подумала Адель и подошла поближе. Преисполненный неземной грации лебедь причалил к берегу и замер, дрейфуя на воде, почившей в своем спокойствии. Олден протянул руку и коснулся ладонью черной шеи лебедя. Они смотрели друг на друга безмятежно, не двигаясь, еле дыша. На секунду Адель показалось, что рука Олдена сейчас сожмется в кулак, переломив птичью шею, будто ветку. Она почти ждала этого, но тот, наконец, убрал руку и поднялся на ноги.

– Идем. – буднично сказал Олден и, обогнув Адель, стал подниматься на холм.

Она всё думала, как её-то угораздило попасть сюда? Вряд ли Адель могла похвастаться хотя бы одной такой мемориальной табличкой. Чем вообще она могла похвастаться, если подумать? А вот у Олдена скамеек было и вправду много…. Может, пятьдесят. Может, и больше. Он что террорист, что ли? По всей видимости, он и слова правды не сказал ей. Как же теперь к этому относиться? Нормально? Можно ли?

Взобравшись на холм, они увидели типичный американский дом в пригороде, в котором проходила шумная вечеринка. Кажется, пела Бейонсе, а под нее так сложно устоять. Ароматы барбекю разносились по всему двору, сводя с ума, и люди с наполненными бокалами обсуждали какие-то свои новости. Джеймс Харрис – полноправный гость этой тусовки – стоял, бесстрастно выслушивая какую-то черноволосую девушку в больничной робе с высоким хвостом и крупными кольцами в ушах.

Адель с Олденом остановились в замешательстве, но потом она заметила чуть левее от них бледного, напуганного и выглядящего гораздо безумнее Олдена другого Джеймса Харриса…. Он стоял, испепеляя взглядом создавшуюся сцену, напуганный до смерти, отравленный зрелищем. Былая уверенность исчезла. Это был совершенно другой человек.

Девушку звали Марни – он так называл ее, двойник Джеймса или кто-там.

– Чего ты хочешь, Марни? – и его лицо при этом так и распирало от иронии, издевки и пренебрежения.

Очень скоро Адель осознала, что они трое своего рода призраки на этой вечеринке, поэтому подошла ближе, чтобы подслушать разговор, приведший их Харриса в состояние близкое к шоку.

– Джеймс… – проникновенно сказала девушка. – Я больна. Очень больна. Я сбежала из больницы, чтобы встретиться с тобой. Мне срочно нужна пересадка, понимаешь? Я знаю, ты всё можешь…. Умоляю, помоги мне.

– А то что? – с издевкой спросил тот. – Умрешь? Да хватит, кого ты обманываешь?!

– Я не обманываю! Я правда умру. – тихо молила Марни. – Мне осталось не больше месяца. Или меньше, гораздо меньше…. Я ведь люблю тебя и уже извинилась за всё, что только можно. Джеймс… пожалуйста! Я же знаю, что ты можешь мне помочь.

Казалось, что она сейчас бросится ему в ноги, но того было не пронять. Словно стена. Он слова не слышал, не видел слез, не понимал конечности ситуации. Закрытый в титановом бункере своей какой-то обиды…. Есть такой тип людей. Тяжелый. Они не признают ничего, кроме собственных уязвленных чувств. Джеймс оказался как раз из таких. Его призрак, что стоял левее, истинно страдал от содеянного, потому что любил эту девушку всем сердцем, и страданиям его не могло быть конца, потому что ее смерть – на его руках. А простить себя за такое невозможно, ведь он отнял жизнь не только у нее, но и у себя. Бог знает, что там за обида приключилась, но зрелище вызывало жуть – она молила его о помощи, а он с удовольствием издевался, теша своё самолюбие. Джеймс-призрак плакал, глядя на это. А когда Марни поняла, что ничего не добьется, не сможет смягчить его сердце, насколько бы умирающей не была, то опустила голову и пошла в дом. Она взяла бокал шампанского с подноса, что недопустимо в ее состоянии, и осушила его залпом. Джеймс Харрис из прошлого смерил сей жест надменной ухмылкой. А для Марни всё уже почти закончилось – она без пяти минут мертва….

И видя всё это теперь уже совсем другими глазами, тот человек-призрак гонимый, словно плетьми, вытащил из кобуры свой ругер и расстрелял весь барабан в себя другого, не нашедшего в себе сил даже посмотреть Марни в след. Он ведь мог сделать всего лишь пару звонков, и она бы осталась жива. У него достаточно полезных должников. Но Джеймс предпочел вариться в мести, хотя повод-то случился плёвый…. Она ведь не изменила ему – ничего такого. Так, неосторожно высмеяла перед начальством. Это же ад какой-то! Настоящий ад! Он фактически убил любимую женщину, с которой мог бы проводить сейчас время, вместо того, чтобы гнать по следу в этом гиблом месте…. А главное – за кем? За смертью? Чтобы что – убить ее?.. Но кто виноват?

Забавно, но Джеймс № 2 оказался вполне реальным – он покрылся кровавыми пятнами и свалился на свежескошенный газон. Люди вокруг с криками бросились к упавшему, а стрелявший – бледный и мокрый, с красными от слез глазами – побежал в дом к любимой, чтобы провести подле нее хотя бы еще несколько минут.

Не зная, как относиться к увиденному, Адель закрыла рот ладонью и растерянно посмотрела на Олдена. Она вновь задалась вопросом, по какой причине оказалась здесь. Тот, без следа безумия, кивнул ей, и оба проследовали за Харрисом. Бейонсе к тому времени сменила не менее зажигательная Рианна, и вечеринка набирала всё новые обороты. Выстрелов во дворе никто не слышал – так громко играла музыка. И сейчас ни один из танцующих ни за что бы не сравнился с Марни, которая танцевала в последний раз, отлично зная это. Сколько умирающих на танцполе? Их всегда видно…. Рядом стояли уже два пустых бокала. У нее закончились запасные выходы на эту жизнь. Вышли все гениальные идеи. Джеймс являлся последней надеждой, но он не пожелал услышать ее. Такой человек… ну да Бог ему судья.

Спустя несколько попыток коснуться Марни – она ведь была лишь призраком прошлого и не более – Джеймс смирился и просто стоял, глядя на нее сквозь пелену слез. Каким-то образом он слышал мысли своей так и не состоявшейся жены. Его рука нырнула в карман, сжав так и не подаренное кольцо с розовым камнем в форме сердца. А ведь они могли пожениться….

Он, словно антенна, принимал разрушительные сигналы и боль. Желал принимать ее. Как можно больше… утонуть в ней, разделив участь Марни. Ну что же он за идиот, Господи?! Что же за дурак такой?! Почему он оказался в Лимбе? Среди мертвых? Какова цель? Раньше Джеймс ненавидел смерть, чувствовал ее ответственной за весь этот кавардак и хотел найти Марни, чтобы быть с ней, исправить свою ошибку? Но сейчас… сейчас ненавидел только себя и единственное, на что мог надеяться, так это на прощение. Хотя бы на попытку его вымолить. Слабая надежда, мизерный процент, но и этого достаточно, чтобы упорно идти вперед.

И как только эта мысль пришла в его голову, Марни исчезла, как и все остальные. Замолчала Рианна, а типично американский дом растворился на фоне менее уютного помещения. Все трое стояли у разверзшего двери, словно пасть, лифта. Боясь глядеть друг на друга, они безмолвно вошли внутрь, и Джеймс трясущейся рукой нажал кнопку с надписью «ВЕДЬМА». Двери послушно закрылись, и лифт пополз наверх, не дав и секунды на размышления, поедет ли он, или оставит их на этаже саморазрушения. Поездка показалась мучительно долгой, словно они тряслись в переполненном вагоне метро, особенно с учетом того, что все трое испытывали сейчас неловкость.

Впервые кто-то знал об Олдене больше, чем он позволил бы когда-либо. Адель чувствовала себя идиоткой за все свои советы, непонятно теперь кому назначавшиеся. А Джеймс – он просто пребывал в ужасе, холодном и удушающем, от содеянного в прошлом. Он вытер глаза рукавом и попытался собраться. У него оставалось еще три запасных патрона в кобуре, и Джеймс зарядил револьвер. Кем бы ни была эта ведьма, он не сомневался, что расправится с ней, как сделал это с собой призраком. Главное – ключ.

Наконец, лифт остановился, и двери расползлись в стороны, открывая довольно мрачное и затхлое помещение, которое можно было обозначить, как древний заброшенный дом. Забитые ставни, трухлявые потолочные балки под треугольной крышей, одинокая пыльная лампа без абажура, нагоняющая тоску. Всё так захламлено, словно живущий здесь страдал силлогоманией[8]. И книги… книги… книги – горы замусоленных томов. В шкафах, на шкафах, рядом, повсюду. Как в лабиринт попали какой-то.

Стараясь не шуметь, они вышли из лифта и двинулись друг за другом вперед, осторожно обходя набросанные вещи. На миг за углом библиотечного стеллажа мелькнул краешек белой ночной сорочки, который заметила только Адель и неуклюже шарахнулась обратно к лифту, наделав шуму. Джеймс раздраженно зашикал на нее, а Адель так испугалась, что даже не решилась оправдаться. Зато теперь, она, пожалуй, лучше, чем кто-либо знала, куда идти. Не сказать, что Джеймс испытал восторг по этому поводу, однако принял инициативу Адель, тем более, ему казалось неважным, в какую сторону прокладывать путь по лабиринту завалов, лишь отдаленно напоминающему жилое помещение. Он даже почти не расстроился, когда Адель привела их в чуть менее захламленную квадратную комнату, из которой вел длинный темный коридор. Джеймс лишь смерил ее подозрительным взглядом.

Древние темно-зеленые обои с затертыми вензелями свисали кое-где оборванной кожей. Огромное напольное зеркало в витиеватой проржавевшей раме стояло в углу и отчего-то пугало до одури. С потолка, словно петля висельника, свисала тусклая заляпанная лампа, под которой стояли три стула и, видимо, специально для незваных гостей.

– Мы должны сесть? – будто читая невысказанные мысли, спросила Адель, чем заслужила презрительный взгляд Харриса, и вдруг дико завизжала….

Она оказалась первой, кто заметил в отражении зеркала несущуюся на них из темного коридора ужасную фигуру. От такого обычно хочется рассыпаться в мелкую мозаику, которая может затеряться в половицах, в щелях или предметах мебели и никогда больше не найтись. Поначалу показалось, что на них стремительно несется пугало, привязанное к какому-то механизму, чтобы отваживать непрошенных гостей… или некое несуразное строение из комнаты страха в парках развлечений. Манекен в тряпках – и все кричат деланное «ах», подспудно понимая, что всё не взаправду. Но то, что бросилось на троих, пропавших в чьей-то изощренной фантазии, не было ни пугалом, ни манекеном.

Казалось, вот ты уже вроде смерился с абсурдом новой реальности, с тем, что Страна Чудес не вызывает улыбки на лицах, но когда из темного обветшалого коридора на тебя набрасывается настоящее дьявольское отродье, ты никогда не бываешь к этому по-настоящему готов.

Ведьма была всклокоченной, дистрофично-худой и непередаваемо страшной. Вонючие тряпки висели на ней, словно на вешалке, а лицо казалось нечеловеческим. Жутким… от него хотелось отделаться навсегда, хотелось перевести стрелки каким-то непостижимым образом назад и никогда не входить в это здание, только бы не видеть ее лицо. Но дело сделано, и теперь ведьма будет грезиться этим вроде как мертвым или просто существующим в некоей бессонной реальности троим людям. Со своим морщинистым, словно столетнее яблоко, некогда лицом, огромными совиными глазами, сифилитически-проваленным носоклювом и губами, похожими на сегментированное тело жирной серой гусеницы.

Адель завизжала во все легкие, как показывают в фильмах ужасов – в хороших, лучших из всех, которые остаются со зрителем на всю его оставшуюся жизнь. Стоит лишь настроиться на нужный лад, и ты уже, ругая себя на чем свет стоит, включаешь по всему дому свет, потому что страшно… так страшно, что даже не стыдно признаться. Сколько бы лет не стукнуло.

Адель кричала, не прекращая, даже когда ведьма уже остановилась, и момент внезапности прошел. Джеймс расстрелял свои последние три патрона, но та даже не шелохнулась. Вряд ли на ведьму действовали законы физики. Она не была иллюзией и не собиралась никого развлекать. Она и сама нуждалась в развлечении, в сказке на ночь. Бессонничная ведьма… та, что иногда заходит к нам по ночам, чтобы напиться ужаса и возможно ненадолго уснуть.

– Бооооолииии… – протянула натужным шепотом она, и от этого волосы на теле у всех троих встали по стойке смирно, а хребты едва не свернулись в клубок. – Бооооолииии…

Олден, попятившись, наткнулся на один из стульев и вместе с ним неуклюже повалился на дощатый прогнивший от сырости пол, но, тем не менее, продолжил упрямо отползать, словно раненный жук. А когда всё же сумел подняться, рывком схватил Адель, продолжающую неистово и надрывно кричать, прижал к себе и закрыл ладонью рот, потому что еще секунда, и от этого визга его голова лопнула бы. Поддавшись естественному порыву, они рванули к двери из этой комнаты, но той и след простыл…. Доставлено и уплачено. Древние зеленые обои с затертыми вензелями, словно поглотили ее, срослись, даже не оставив намека на шрам.

Адель отчаянно вскрикнула и прижалась к Олдену, а вот Джеймс Харрис взял себя в руки, даже не смотря на то, что лишился своего иллюзорного превосходства. Его взгляд был завороженно прикован к предмету, свободно свисавшему на пеньковом шнурке с дряхлой шеи ведьмы…. Какая там дверь! Лично он никуда не собирался. Во всяком случае, до тех пор, пока не заполучит ржавый засаленный ключ с крестом и петлей – то, зачем он сюда пришел. Так что она там хотела – боли? Да не проблема – стрелять он в нее стрелял, не помогло. Значит, их боли она просит?

– Смотри! – закричал Джеймс, безумно улыбаясь и сотрясая своим ругером над головой. – Этого ты хочешь?

– Бооооолииии… – гадко прошипела ведьма, заставив Адель истерично заткнуть уши, но это шипение, словно ветер проникало сквозь пальцы, сквозь поры, чтобы выдавить душу, как сок из апельсина.

– Хорошо! – остервенело закричал Джеймс и огрел себя рукоятью. – Давай!

Следующим ударом он рассек себе губу, и кровь размазалась по подбородку, но на ведьму это не произвело должного впечатления.

– Спааааать… – зашипела она и двинулась сломанной куклой на него, хрустя суставами, будто одержимая.

От этого зрелища кровь у Адель закипела в жилах, если так можно охарактеризовать человека, который то ли жив, то ли нет. А вот у Джеймса не было подобной дилеммы – он знал, что жив, поэтому, когда ведьма схватила его за горло и приподняла над полом, он запаниковал по-настоящему. Почти также как в тот день, когда видел Марни в последний раз живой – она развернулась и пошла в дом, прихватив бокал шампанского, но Джеймс не посмел пойти следом, словно в его заднице стоймя стоял огромный кол, доходящий до самых гланд. Кажется, этот кол называют гордыней…. Дурак! Чертов идиот! Стоял тогда, делая вид, что ничего не происходит. Обсуждал с кем-то низкие пенсии, а внутри трясся, как осиновый лист, чувствуя, что упускает самое важное. Последнее важное для него на этой земле, и всё равно не сдвинулся с места. Почему-то сейчас в его затуманенном паникой мозгу нашлось место для этого воспоминания. Словно вспышка из ниоткуда поразила его сердце жгучей горечью. Внезапно ведьма разжала свои длинные узловатые пальцы и прошипела.

– Дааааа…. Боооооооль….

Свалившись мешком на пол, Джеймс не спешил подниматься. Сейчас ему хотелось поджать колени и накрыться с головой одеялом. Спрятаться от всех и от себя в том числе. Воспоминание, резанувшее по самому живому, причинило боль, несравнимую с ударами рукоятью в своей сокрушительности… чего собственно и хотела ведьма. Она раскрыла огромный рот, словно собираясь отхватить Джеймсу голову, и зевнула, заполнив мрачную и без того комнату могильным зловоньем. Тот неуклюже поднялся на ноги и по привычке убрал пустой револьвер в кобуру – от него изначально здесь не было толку. Держась одной рукой за живот, будто получив удар под дых, Харрис послушно сел на один из стульев, а потом смерил подавленным взглядом Адель с Олденом, ретировавшихся к дальней стене.

– Садимся, братья и сестры. Дама попросила боли.

– Бооооолииии…. – потусторонним эхом вторила ведьма, потягиваясь, наводняя комнату суставным хрустом.

– Я понял. – тихо сказал Олден и отошел от Адель, для которой это оказалось несколько неожиданно.

За его спиной она чувствовала себя боле-менее защищенной, спрятанной, а теперь оказалась под прицелом, какой-то неприкрытой сердцевиной. И ведьма теперь смотрела точно на нее своими ужасными огромными совиными глазами и едва улыбалась… гусеничными жирными губами. На миг даже показалось, что их встреча не случайна, что ведьма здесь по душу Адель и ни за что теперь не отпустит ее. Съест, как и собиралась. Ведьма из пряничного домика. Зажарит живьем в печи – здесь наверняка где-то такая имеется – и запихнет в свой исполинский зловонный рот. Будет жевать, похрустывая косточками. Адель слышала похожий хруст сейчас, и от этого звука едва не валилась с ног.

– У меня было всё… – внезапно сказал Олден, подняв с пола стул и садясь на него. – Та жизнь, за которую я сейчас… – он зажмурился. – Я бы душу за нее отдал, только вот она никому не нужна и ничего не даст. Что сделано, то сделано, и этого не изменишь ни при жизни, ни после нее. Так что… никогда нельзя оставлять что-то недосказанным или недоделанным – второго шанса не даст ни жизнь, ни смерть. И последствия своих действий нужно так же просчитывать. Помнить, что каждое действие вызывает равное по силе противодействие, и спрашивать себя каждый день, с чем ты готов расстаться… чем ты готов заплатить за то, что кажется таким уж важным.

Ведьма была довольна…. Боль, с которой говорил Олден, ощущалась в воздухе настолько, что её можно ловить сачком. Она еще раз зевнула и поплыла по темному коридору, потягиваясь, в свою, видимо, опочивальню, где улеглась на кованную мрачным узором кровать и начала погружаться в безмятежный сон. Только лишь, когда это произошло, Адель осмелилась сдвинуться с места. Она села на третий заготовленный специально для нее деревянный стул, удерживая в голове словно бы эхо того тяжелого пронзительного взгляда, обращенного к ней. Насмешка… и безысходность. Абсолютная тьма, беспросветная.

– Я рос без матери. – продолжал Олден, прикрыв глаза. – Но мой отец… он ни разу и шанса мне не дал почувствовать себя обделенным. Я всегда ровнялся на него. Мой герой. Подражал. Хотел быть таким, как он. А потом я уехал, не сказав ни слова. Бросил всё, чтобы никогда не вернуться. С тех пор мы не виделись…. – Олден сверкнул покрасневшими глазами на остальных.

Мальчики не плачут. – подумала Адель, и жалость стальным канатом сдавила её внутренности.

– У меня были четыре друга – моя семья. Мы росли вместе, они составляли весь мой мир. Мы здорово проводили время. Чувствовали себя бессмертными и всемогущими – потрясающее чувство, надо сказать, такое можно испытать лишь в детские годы. Моё детство словно сошло со страниц доброй книжки. – Олден чуть улыбнулся. Так горько, что жалость, испытываемая Адель, жирной змеей добралась и до глотки. Она душила ее, а бессонничная ведьма, наконец, уснула. Сладко так, словно младенец.

– А потом один из моих друзей – Тейт – проигрался в карты, а деньги отдавать отказался, потому что считал парня, с которым играл, шулером. А ночью его выбросили из окна общаги. Так всё закончилось….

– Так ты что ж, мстить, значит, взялся? – не без цинизма спросил Харрис. – А в полицию или куда там у вас принято, обращаться не пробовал?

– Нет. – покачал головой Олден. – У меня не было никаких доказательств, что это не самоубийство. А ко всему прочему, тот парень, с которым играл Тейт, вышел из очень богатой и влиятельной семьи. Дэйв Шамуэй его звали.

– Мне кажется, или мы проходили скамейку с таким именем?

Олден опустил глаза и кивнул, на Адель он даже не смотрел.

– Я понимал, что нельзя действовать сразу, потому что это указало бы на нас, и мы разбрелись практически на год и не то чтобы специально – просто смерть Тейта разделила нас. Только я знал, что это неправильно и так оставаться не может. К тому времени я уже женился, и моя жена ждала ребенка. Господи… – он закрыл рот рукой и процедил, скрипя зубами. – Мы же были так счастливы…. Почему я решил, что года будет достаточно?! Может, если бы я подождал два?

– Ты же знаешь, что нет. – понуро заметила Адель, и Олден впервые поднял на нее глаза, опасаясь усмотреть укор, но нет – она уже и так поняла, что между ними не нашлось и слова правды.

– Верно…. Я должен был принять произошедшее, а не мстить. Тогда бы ничего не произошло.

– Но в полицию я бы всё-таки обратился. – вставил Джеймс. – Наверняка бы нашелся хоть один, точащий зуб на ту семью. Не подумал об этом? Ведь не все любят богатых и влиятельных.

– Я тогда ни о чем не подумал. – фыркнул Олден и продолжил. – Через год, что я отпустил себе, мы встретились с друзьями, и я изложил свой план. А был он несложный – прийти ночью в общагу – Дэйв тогда учился на пятом курсе – и убить его. В комнате он жил один, так что о свидетелях я не волновался.

– А камеры? – иронично усмехнулся Джеймс. – А как же случайные свидетели? Без них никогда не обходится. Они как глаза Бога. Кто-нибудь да увидит.

– Никаких камер, и без свидетелей обошлось. А, может, мы просто о них не думали, потому что верили, что вершим правое дело.

– Надеюсь, вы хоть не додумались поступить с ним так же, как и он с вашим другом?

– Мы хотели, чтобы всё выглядело как самоубийство. – уклончиво ответил Олден. – А еще он должен был на своей собственной шкуре прочувствовать то, что пришлось Тейту. Самоубийства случаются. Так нам сказали, когда нашли нашего друга под окнами.

– Нет, старик, твой план – хрень собачья. Уж мог бы придумать что-нибудь получше за год. Могли бы подкараулить после студенческой пьянки, а так… ну чушь, ей Богу. Ведь история продолжилась, я так понимаю?

Прозвище, всплывшее так незатейливо, больно резануло слух.

– Где бы и как мы не сделали это, – отскоблил Олден. – Результат бы не изменился. Единственным выходом для нас всех было оставить всё, как есть, смириться с произошедшим и подставить другую щеку. Но эта великая мудрость доступна лишь избранным, а нас… нас просто передавили, как котят. Я один остался, только лишь след… – Олден хлопнул себя, что есть силы, по ноге. – А, может, уже не я… потому что если умирает то, что тебя составляет, ничего больше не остается. Они убили не только моих друзей, но и мою беременную жену.

– О Господи! – воскликнула Адель. Она больше не думала об Олдене, как о человеке, который лгал ей. Скорей как о том, кто пережил не переживаемое, и теперь рассказывает вымысел, чтобы самому в него уверовать.

Поймав ее взгляд, Олден инстинктивно убрал руку во внутренний карман пиджака, словно бы хотел проверить, всё ли на месте.

– Отца моего, правда, не тронули… но через некоторое время после того, как я поломанный внутри да и снаружи, и уже носивший другое имя, сбежал в Ванкувер, он повесился, оставив мне лишь это. Олден извлек из внутреннего кармана измятый обрывок тетрадного листка в клетку и протянул Адель.

Она несмело взяла его и зачитала вслух:

– Сильны любовь и слава смертных дней. И красота сильна, но смерть сильней. – она подняла на него задумчивые глаза. – А где же всё остальное? Это лишь обрывок.

– Обрывок? – не понял Олден.

Странно, что он никогда не задумывался об этом. В его воображении эта записка казалась чем-то вроде жалкой насмешки над жизнью, над ним. Ему виделось, как отец небрежно вырывает клочок бумаги из тетради и нашкрёбывает это жалкое подобие предсмертной записки. На самом деле это ведь очень легко получать тумаки от Вселенной. Особенно когда ты не считаешь себя достойным чего-то другого, кроме этих тумаков. Ты заслужил их. Поэтому безропотно принимаешь удар за ударом, переставая задаваться вопросами, а просто ешь, что дают. Олден никогда не видел прощальную записку отца, как обрывок чего-то большего. Он просто склонился перед очередным ударом, вот и всё. Жизнь так коротка – почему же никак не получается прожить ее счастливо?..

– А больше ничего нет. – растеряно сказал Олден.

– Ладно, девочки… я вас ненадолго оставлю. – сообщил Джеймс. – А вы тут не останавливайтесь. Продолжайте петь колыбельную для нашей сатанинской подруги.

С этим он встал и направился к коридору, ведущему в спальню ведьмы. Проводив его раздраженным взглядом, Адель вернула записку Олдену и сжала его руку.

– Ты должен знать, что продолжение было. Никогда в этом не сомневайся. Если смерть это то, что происходит здесь, то она лишена всякой надежды. И да, возможно, те редкие годы счастья, а у кого-то и вовсе моменты – и есть то самое, чего мы все так жаждем и ищем. Может, в этом и есть суть реинкарнации, если таковая имеется? Ее трагедия… возвращаться на землю за парой лет, месяцев, дней, а может даже минут.

– У тебя было такое время? – спросил Олден, бережно складывая обрывок, чтобы убрать во внутренний карман пиджака.

– Да. – улыбнулась та. – Целый месяц, который я провела в твоем доме.

– Спасибо. – Олден улыбнулся в ответ, и его лицо прояснилось на несколько мгновений. Стало, как прежде. – Ладно, надо о грустном, а то ведьма проснется. Может, хочешь спросить про все эти скамейки?

– Люди, в смерти которых ты виновен… их много. – заметила Адель, кивая. – Но ты ведь не серийный убийца?

– Не знаю. Может и да. – пожал плечами Олден. – Одно могу сказать – я не знал, сколько народу погибло по моей вине. О таких вещах никогда не задумываешься, пока не увидишь надгробные плиты. Вот так живешь и не знаешь, какой груз волочит твоя душа. Как я уже сказал, я сменил имя и сбежал в другую страну. Я играл другого человека – так гораздо проще достичь цели. Поэтому если хочешь добиться всего и побыстрее, запишись на актерские курсы. Лучше упражнений не придумаешь. Я очень легко добился власти. Владение чужими секретами наделило меня ей и средствами в считанное время. Это очень просто, главное быть тенью и не чувствовать ничего и ни к кому. Я смог это сделать. Меня не знали даже те, кто работал на меня. Почти все…. – Олден опустил голову.

– Последняя скамейка? – предположила Адель.

Тот кивнул и пристально посмотрел на нее, ища всё того же осуждения, может быть, даже страха, но ее лицо не выражало ничего, кроме сожаления.

– Я сделал то же самое, что и Харрис.

– Только Харрис упертый болван. – фыркнула Адель. – Обидчивый, как девчонка, и жестокий. А ты…

– А я убийца. – перебил Олден.

– О, хватит! – отмахнулась та. – Я вот слушала всё это, и мне знаешь, что пришло на ум? Есть легендарная японская история – о сорока семи ронинах. Слышал?

– Нет.

– Их господина казнили за нападение на чиновника, который оскорблял и издевался над ним. Может, обычная провокация, кто знает – просто неугодный человек с горячей кровью в жилах. И ронины со всей своей японской самоотверженностью дали клятву отомстить за господина, но чтобы не быть слишком уж ожидаемыми, они отложили свою месть на год, как и ты, и разбрелись кто куда, всячески распространяя слухи о своей дальнейшей несостоятельности. На самом же деле они готовились и ровно через год свершили свою месть – отсекли голову обидчику и отвезли на могилу хозяина. За это их приговорили к казни через ритуальное самоубийство, что они и сделали. Все сорок семь.

– Сэппуку[9]?

– О, да ты знаток! Хотя ты ведь должен оправдывать своё прозвище. – чуть улыбнулась Адель. – Так к чему я это?.. Думаешь, у них семей не было? Или все они горели одинаковой одержимостью? Долг есть долг. Неважно перед кем, по кодексу или по дружбе. Так ты решил, Олден. Ты бы поступил иначе сейчас?

– Не мучай меня…. – тот посмотрел на Адель усталыми опрокинутыми глазами. – Я постоянно думаю об этом. И еще – мог бы я отомстить так, чтобы никто не пострадал?

– То есть ты бы поступил так же. – подытожила Адель. – И я тебя не мучаю, я пытаюсь помочь. У тебя было два пути – мстить или нет. Ты выбрал первое. И сейчас выбрал бы первое, что и задает тон всей твоей жизни с вытекающими из этого последствиями. Мог бы ты сбежать из родного города, чтобы стать заурядным клерком? Комплекс вины позволил бы? Если всю свою жизнь ты положил на вечную месть таким, как те, что расправились с твоей семьей? Ты что Иисус? Нет. На то он был и остается одним единственным и неповторимым. Мог бы ты не сбегать из родного города вовсе, изредка сталкиваясь с убийцами своей семьи в супермаркете? Снова нет.

– Эй! Христос и Магдалена, нам бы валить отсюда…. – из затхлой тьмы коридора вынырнул Джеймс и победоносно продемонстрировал засаленный ключ на разорванном шнурке. – И чтоб ни одной положительной мысли, а то я там такого страху натерпелся!

И он говорил правду. Бледный, какой-то весь взмокший, глаза размером с тазы – он снова скрылся в коридоре, поманив остальных в спальню бессонничной ведьмы. Его колени скрипели, поджилки тряслись, казалось, ноги отнимаются, и совсем скоро он неуклюже повалится на пол, чем разбудит ее. О нет, Господи, только не это. Джеймс держался молодцом, не показывая виду, хотя за те пять минут, что провел в этой комнате, склонившись над монстром, над дьявольским отродьем, надкусывая шнурок так, чтобы ни одна пылинка в этой заброшенной спальне не была потревожена, он едва не остался шизиком. Особенно, когда ведьма пошевелилась во сне, видимо, недовольная светом надежды, зародившимся в ее обители. Джеймс чуть не расплакался в тот момент, срочно оживив в памяти день, когда сидел в морге над телом Марни, чем несказанно успокоил ведьму. Ненавидел себя и мечтал о мести. Кому? Да хоть самой смерти…. Смерти, конечно, что внезапно оказалась не столь метафоричной.

Задушенная тревогой Адель увидела комнату всё в тех же мрачных старых зеленых обоях. Дряхлый шкаф, проетый короедами, в углу справа и такая же кровать с мерно сопящей ведьмой. Она была такой страшной, изощренно-пугающей, совсем как во сне. Такие снятся во время болезней, потому что здоровый мозг не способен породить столь ужасающее создание. Взгляд скользил по этому существу, хотя всё внутри противилось этому. Мучнистая сероватая кожа в буграх, огромные глазницы, прикрытые наполовину веками, сифилитически-проваленный нос и эти омерзительные толстые сегментированные губы, словно гусеницы. Всклокоченные волосы рассыпались по грязной наволочке, и казалось, что их не расчесывали несколько десятилетий. Такой же грязной, как засаленное темно-синее платье… как и всё вообще тут. Адель брезгливо отвернулась, столкнувшись с нетерпеливым взглядом Джеймса, который указывал куда-то вниз. Под помутневшим зеркалом в такой же тяжелой витиеватой раме, как и в предыдущей комнате, находилось нечто похожее на черную квадратную дверцу, на которой чем-то острым было нацарапано: «Выход». Адель разула глаза и развела руками, мол, а как? Дверца едва доходила в размерах до собачьего хода.

Джеймс галантно открыл её перед ней, присев на корточки, и лучезарно кивнул. Адель покачала головой, глянув на Олдена, но тот снова погрузился в свои мысли и отнюдь не радужные. Не сыскав поддержки, она опустилась на колени и заглянула внутрь. Ее глазам предстал ночной лес – дремучий корявый – но всё лучше, чем находиться здесь рядом с этим.

Главное, чтобы плечи прошли…. – подумала Адель. – Плечи пройдут – всё пройдёт.

Словно готовясь нырнуть рыбкой, она просунула руки в отверстие, так чтобы плечи оказались строго по диагонали. Адель была худенькой, но всё-таки несколько раз всерьез испугалась, что застрянет. Помогая себе руками, словно придавленный зверек, она наконец оказалась за пределами ведьминого дома, с удивлением отметив, что это вовсе не высотное здание, а всего лишь маленькая ветхая черная изба, поросшая мхом.

Из собачьего хода появились руки, явно не принадлежащие Олдену, затем голова, протиснулись и плечи. Совершенно неуместно Адель хихикнула, вспомнив, как Эйс Вентура[10] лез из задницы резинового носорога – Джеймс Харрис выглядел сейчас примерно так же.

– Могла бы и помочь. – недовольно крякнул тот.

– Извини… – едва справляясь с нервным смехом, ответила та.

По правде Адель думала, что у нее сейчас начнется нечто вроде истерики и даже не чаяла остановиться. Они выбрались из чертового дома, выбрались из того безумного мирка боли вообще. Они удрали от ведьмы, а образ Эйса никак не покидал мозг. Всё наслоилось и обрушилось на Адель опасной инфекцией, ведущей к полному безумию.

Джеймс снисходительно покачал головой и отвернулся в сторону собачьего лаза, а потом вдруг бросил фразу, вернувшую Адель в состояние полной боеготовности.

– А дружок-то твой, похоже, не придет.

Поначалу она растерялась, потом замерла, пристально глядя на выход, словно гипнотизируя его, хотя в душе чувствовала, что медлить нельзя.

– Ты что, так и будешь стоять?! – нервно и в приказательном тоне обратилась она к Харрису.

– А что ты хочешь? – ухмыльнулся тот. – Могу станцевать. Могу спеть.

– Не валяй дурака! У тебя ведь пистолет. В конце концов, ты мужчина! Иди за ним!

– Ага, сейчас…. – саркастично хмыкнул Джеймс. – Это твой приятель, а пистолет можешь забрать себе, только толку от него…. Хочешь?

Он достал ругер из кобуры. Его револьвер и вправду был здесь бесполезен, да и пуст тем более. Но отчего-то по некоей полицейской инерции Харрис не мог выбросить его.

От злости и отчаяния Адель зарычала и с ненавистью глянула на него, а потом ринулась к лазу и на редкость быстро проникла внутрь.

* * *

Когда Олден уже готовый опуститься на колени наблюдал, как ноги Джеймса исчезают из вида, темную комнату озарила вспышка света. Не сказать, что слишком уж ослепляющая, но тот отчетливо понял, что за его спиной что-то вспыхнуло, и обернулся.

Взору Олдена предстал его дом – тот, в котором вырос и был так счастлив…. Тот, из которого он совсем недавно уехал, собрав кости, словно лего. Гостиная, протопленная пышущим камином, наводнила его щемящее сердце духом старого Рождества. Рядом с диваном, где Адель накладывала шину на его правую руку еще этим утром, стояла рождественская ель, украшенная старинными игрушками и гирляндой, играющей фиолетовыми, красными и синими цветами. Душа Олдена откликнулась ностальгической болью – именно эта гирлянда стала для него вечным символом Рождества. Фиолетово-розово-синего Рождества. То, как играла гостиная этими цветами, порождало самые теплые воспоминания детства. Он любил сидеть под елью и смотреть на нее так, чтобы больше ничего не попадало в спектр, кроме нее, и тогда маленький Олден или Олден-подросток и даже юноша чувствовал себя в сказке. Он никогда бы не признался в этом друзьям, чтобы не выглядеть слабаком или того. Но порой душа находит своё блаженство в мелочах, и плевать ей на комплексы и надуманное. Жаль, что люди не всегда идут на поводу у своей души. Боятся показаться идиотами, хотя… казалось бы, ну что страшного, если, по сути, вас только двое – ты и твоя душа?! Весь мир в этом. Каждый день, каждый час, каждый миг нужно спрашивать у себя, чего я хочу именно сейчас. Именно такие моменты делают людей счастливыми и помогают смириться с другими менее приятными вещами.

И Олден бы сел на своё любимое место сейчас, утопая в фиолетово-розово-синем свечении Рождества так, чтобы только оно попадало в поле его зрения, и, несомненно, представил бы себя в сказке, если не одно удушающее «но». Место было занято его отцом, который что-то яростно дописывал, устроив двойной лист в клетку на подлокотнике. Чувствуя, что ноги вот-вот отнимутся, Олден опустился на диван рядом с ним, уставившись не моргающими глазами, преодолевающими мутный заслон слез. Трудно сказать, какие чувства испытывал он сейчас – слишком их уж было много. Его буквально раздирали в разные стороны боль, жалость, любовь, обида, счастье… словно безумные кони, к которым привязаны конечности. Повставали на дыбы готовые нести во весь опор, куда глаза глядят.

Лиланд Макнелли очень плохо выглядел. Худой как щепка с ввалившимися глазами в обрамлении темных кругов, словно у панды. Землистая кожа, хотя при таком освещении сложно что-либо утверждать, обтянула выпершие кости, а одежда висела, как на вешалке. С трудом оторвав взгляд от его лица, Олден уставился на финальные строки полностью исписанного листа красивым витиеватым подчерком. Он никогда не понимал, как вообще можно вот так вот писать – то ли дар, то ли навык….

…И запомни, мой мальчик, мой сын, которым я никогда не переставал гордиться, ты ни в чем не виноват. Ужасная трагедия, которую ты пережил, не оставила тебе иного выхода, как только бежать, куда глаза глядят. Спасибо за деньги, которые ты присылал, они пригодились мне особенно в последний год тяжелой борьбы с болезнью, которая всё-таки взяла верх. Но я знаю один способ, как утереть ей нос и оставить последнее слово за собой. Единственное, о чем я жалею, что мы не разговаривали с тобой все эти годы. Мне этого не хватало. Но не вини себя. Никогда не вини себя. Я верю – в конечном счете, мы оба сделали всё, что могли, и теперь заслуживаем немного счастья. Что бы это ни значило. На предыдущих страницах я попытался изложить вкратце, как жил всё это время. Жаль, я не могу узнать о тебе, хотя чувствую, что ты в порядке, и это хорошо. Вот был бы электронный адрес! Но ничего страшного. Когда-нибудь мы сядем на берегу живописного озера под закатным небом в окружении холмов, будто поросших мхом, выпьем и поговорим. Всё обсудим. У нас с тобой будет долгий добрый разговор. А сейчас нам, увы, пора прощаться. Спеши удивляться, Олден.

На этом страница закончилась. Лиланд словно не ожидал этого. Казалось, в его голове осталось еще кое-что недосказанным. Он поднял с пола тетрадь и попытался вырвать листок бумаги, но в этот момент лицо исказилось от приступа боли. Рука дернулась, и тетрадь упала, оставив лишь жалкий уродливый клочок бумаги – тот, что носил с собой Олден последние несколько десятков лет, словно некий странный талисман или попросту напоминание о свершенных им преступлениях. Своего рода татуировка.

Лиланд не стал терять время на вторую попытку, а записал четверостишие Китса прямиком на этом клочке. Четверостишие, сводившее с ума Олдена всю его жизнь своей недосказанностью, беспросветностью, ультимативностью. Неважно, за кем последнее слово, смерть всё равно сильней. Но перед тем как спуститься в подвал и сделать то, что задумал, Лиланд подошел к камину и выбросил написанное им письмо в двух листах.

– Зачем, папа? – воскликнул Олден.

Но тот, наверное, решил, что так лучше. Подумал, что, возможно, кое-что написал неправильно и тем самым может причинить сыну боль. Её и так предостаточно… целый океан боли, способный усыпить не одну бессонничную ведьму. Видя, как отец в последний раз спускается в подвал, Олден не нашел в себе сил, чтобы последовать за ним. Он просто не мог, и получив ответ на мучавший его вопрос, не испытал никакого облегчения. Отец лишь оставил последнее слово за собой, вот так вот. Смерть есть смерть, и это кажущаяся видимость, что путь, по которому к ней прошел человек, может облегчить горечь близких.

Олден согнулся пополам и заплакал, как девчонка, кусая зубами колено…. И в этот самый момент в его спину вцепились чьи-то острозаточенные когти и, словно тряпичную куклу, швырнули об стену. Был бы жив, от подобного удара умер…. Ведьма проснулась. Странно. Очень странно – столько боли должны были вырубить ее, как общий наркоз, но, тем не менее, она проснулась. Видимо, ощущение Рождества принесло столько ностальгического счастья и веры в чудо, в сказку, что сыграло роль будильника.

Ведьма надвигалась на Олдена, растопырив пальцы. Быть может, она выбрала себе раба? Того, кто станет петь ей колыбельные на ночь вечно? Отличника в своем роде, мастера боли. А дом бы позаботился о необходимых декорациях. Он ведь живой. Он дышит смертью….

Проникнув внутрь, Адель увидела то, чего и боялась. Ведьма проснулась и была готова напасть на Олдена. Несмотря на более чем скромные размеры этой комнаты, Адель пока оставалась незамеченной. Олден, казалось, совсем плох – снова весь в слезах, глубоко шокированный он слепо таращился на ведьму и не собирался ничего предпринимать. Он выдохся. Он сдался.

Испытывая острую необходимость действовать, Адель совершенно не знала, что делать. Никаких подручных средств, ничего под рукой. Эх, надо было брать пистолет – хоть что-то…. Закипала ярость, и тогда Адель сделала единственное, что пришло ей на ум, что делала уже несколько раз от злости или досады, и в итоге получила множество уродливых шрамов. Сейчас же неумение контролировать себя могло запросто спасти им с Олденом жизнь, поэтому она, не раздумывая, ударила со всей силы кулаком в зеркало и пробила его насквозь, запустив в затхлую темную комнату ослепляющий солнечный свет. Откуда? Как? Но сейчас на раздумья не осталось времени.

Не жалея пальцев, Адель выломала кусок похожий на клык и рванула к ведьме. Казалось, та не видела света уже не одно столетие и никак не могла привыкнуть, слепо моргая по сторонам и щурясь. Свет оглушил ее. Свет принес боль, но не ту, что она так жаждала. И Адель не мешкала. Подскочив к бессонничной ведьме, она вонзила ей в горло зубец. Порция черной крови вязкой и густой, как нефть, выплеснулась на грязное платье. Совиные глаза ведьмы стали еще больше, а рот приоткрылся, выпуская шипящие звуки, со временем приобретшие булькающий оттенок. Она шагнула назад, будто ища причину этой парализующей боли, а затем осела, таращась по сторонам.

Не теряя времени, Адель подбежала к разбитому зеркалу, за которым, как оказалось, крылся другой выход – и не в лес, а в какой-то красивый парк, и через брешь она видела аккуратно подстриженные изгороди и раскидистые ухоженные деревья. Был ясный погожий день, и всё излучало свет. Выбив остатки зеркала ногой, Адель обернулась к Олдену, который всё еще сидел мешком у стены в каком-то ступоре. Тогда она подбежала к нему и фактически подняла на ноги.

– Ну давай же!

Олден плохо соображал, но Адель оказалась более чем настойчива, так что он немного пришел в себя, когда они оба подошли к довольно широкому окну, что прикрывало зеркало.

Глаза ведьмы остекленели. Она была мертва. Больше не требовалось боли, чтобы усыпить ее, излечить от бессонницы. Сон наконец-то пришел. Самый глубокий на свете, да и во тьме тоже. А, может, всё это лишь постановка? Как и наша жизнь? Жизнь с множеством бессонничных ведьм, которые не могут заснуть без по-настоящему горькой пилюли. И мы должны постоянно подкармливать их, чтобы не встречаться лицом к лицу.

Попав на другую сторону, в совершенно иной противоположенный мир, как казалось, позитивный и радужный, первое, что бросилось в глаза – отсутствие Джеймса с ключом, который дался им троим слишком тяжело. Он остался ждать у другого выхода, а, может, и не остался. Руки Адель были сплошь в крови: ладони, пальцы, особенно правое запястье – от основания мизинца тянулся глубокий порез. Увидев это, Олден даже как-то ожил и попытался хоть что-то предпринять, но Адель неумолимо шла быстрым шагом вперед вдоль идеально-подстриженных живых изгородей – хотелось поскорей убраться от домика ведьмы. Вдруг на секунду она остановилась и виновато обернулась к Олдену, который немного отставал.

– Твоя трость… Она осталась там. – Адель с ужасом перевела взгляд на ведьмин дом. От одной мысли вернуться туда, холодели конечности, и выступала испарина.

– Мне она не нужна… правда. – он поравнялся с ней, попытавшись улыбнуться, и взял ее руки в свои, тут же испачкавшись в крови.

– О, прости! – Адель шарахнулась в сторону, чувствуя себя крайне неловко.

Она потрясла мокрыми руками, пытаясь стряхнуть кровь, словно воду.

– Боюсь, тебе придется пожертвовать своей… – Адель осеклась, разглядывая собственные ладони, потом потерла их о черные джинсы, чтобы избавиться от следов крови и посмотрела снова.

– Не понимаю…. – изумленно сказала она. – Всё чисто. Это ты сделал?

– Не знаю. – задумчиво ответил Олден.

Последние несколько минут он чувствовал, как его хромота значительно уменьшилась, так что, может, и впрямь он помог Адель? Стоило попробовать довести начатое до конца. Он взял двумя руками её запястье и легонько сжал.

– Не больно? – сосредоточенно спросил Олден. Он сейчас походил на фокусника, который пробовал новый трюк.

– Нет. – устало улыбнулась та, начав постепенно отходить от сражения с ведьмой.

Олден кивнул и начал потихоньку соскальзывать по запястью вниз. Адель напрасно ждала, когда появится её рана. Фокус получился – Олден словно стер его своими ладонями, как ластиком тонкую карандашную линию.

– Но как? – не веря глазам, улыбнулась Адель.

– Не знаю. – также удивленно ответил тот. – Но хромаю я всё меньше, так что трость мне и вправду больше не пригодится.

– Это потрясающе! – восхитилась та. – Спасибо!

– Тебе спасибо, что спасла меня. Ты вернулась и спасла меня.

– Ты ведь мой друг. Я не могла иначе. – ответила Адель. – Но ключ остался у того засранца.

– Да ну и что? Дверь-то одна. Все у нее встретимся. – задумчиво сказал Олден.

– Звучит разумно. – с надеждой заметила та. С надеждой, потому что ее другу вроде как полегчало…. А ведь в комнате ей показалось, что он совсем тронулся умом, но сейчас всё было позади.

Она посмотрела вперед и подумала, что там за высокой изгородью наверняка пряталось нечто прекрасное. Она будто служила неким пределом тьмы и света. Да, они остались без ключа, но если учесть их общее количество, то какая разница? Им всё равно не собрать все семь. Да и зачем вообще это нужно? Вдруг там за дверью, что они отпирают, притаилось нечто ужасное?

То, что ушло

Амалия Теннант выбрасывала всё, стоило лишь отвернуться. Всё, что считала ненужным хламом. А уж если Биллу – её второму мужу – случалось уехать по делам фирмы, пиши пропало. Всё, что плохо лежало: оставшиеся после ремонта материалы, забытые плоскогубцы, носки, затерявшиеся под креслом, или старые газеты с журналами – стремительно и без сожалений летело в мусор. Такой уж она была. Возвела порядок в культ. Наверное, так она прикрывала кавардак в собственной жизни. Страшный мучительный кавардак. Мало, кто знал, что Билл – это второй муж Амалии. Мало, кто знал, что с первым она прожила чуть более двух лет и даже родила ребенка. Мало, кто знал, что она бросила их обоих и удрала, сверкая пятками, в поисках другой жизни.

В старые времена, если женщина оставляла семью – это рассматривалось практически как преступление. Странно, что в современном мире подобное стало восприниматься иначе. Всё больше одиноких отцов. Амалия бросила свою семью, в один прекрасный момент поняв, что совершенно ничего не чувствует… что живет чужой жизнью и обрекла себя на затворничество слишком рано. Чувство вины не так-то уж сильно и терзало её, хотя, что же тогда заставило Амалию навечно стереть из памяти брошенных ею? Что заставило бороться с мыслями столь остервенело и, наконец, добиться успеха, сделав их обезличенными безымянными формами? Порой они всё же ненароком всплывали в памяти, преодолевая выстроенные заслоны, и тогда Амалия напивалась. Становилось легче. Но были времена, пока вина еще не разрослась настолько, чтобы дать цветы и плоды. И чуть позже, когда Амалия, пройдя через затянувшийся период беспутных гулянок, не принесших почему-то ни грамма радости, вышла замуж за Билла… вот тогда её по-настоящему стало накрывать. Ряд перенесенных венерологических заболеваний наградили Амалию бесплодием, и хоть у Билла уже имелись дети, и он никак не демонстрировал свое желание обзавестись еще парочкой, однако всё же попрекал жену ее немощью. Колко, мелко, незаметно, однако для Амалии – словно хлыстом, смоченным в лимонном соке и вываленным в соли, да по открытым ранам. Та жизнь, о которой она грезила, оказалась вымыслом. Старой конфетой в новой обертке. Наказание ли, всего лишь реальность? Кто знает? Во всяком случае, дожив до семидесяти двух, Амалия твердо поняла, что нет такого понятия, как «не своя» жизнь. Его придумали неудачники. Страшно, но факт.

Вся природа философии заключается в том, чтобы ответить на вопрос, в чем смысл жизни. Для кого-то он аморфный, для кого-то приземленно-простой. Кто-то хочет осчастливить себя, кто-то других, но, как ни крути, все вокруг хотят счастья. Просветленные и приземленные тянуться к одному и тому же ощущению, хотя Библия не спешит идеализировать это понятие, употребляя либо с приставкой «не», либо с отрицательным оттенком довольства. Амалия знала это очень хорошо, поскольку в свое время, когда вина давила ей на грудную клетку с такой силой, что едва позволяла дышать, она пыталась понять, а что собственно так манило её из семьи, ища ответы в Писании? Что звало?

Библия скорей склонна употреблять слово «радость». Радость души… но не за ней погналась Амалия. Радость душе такие вещи не приносят. Пока была молода, думала, что исправляет ошибку, но этот период не затянулся, особенно если сравнивать с оставшимися сорока пятью годами, когда чувствовала каждой своей клеточкой, что ежедневно расплачивается за свершенное ею преступление. Именно так – не ошибку, а преступление. До самого конца.

Амалия всегда держала в голове картину возможной встречи со своей брошенной семьей. Она как раз думала об этом, совершая пробежку по аллее парка, хотя подобное называется скорей спортивной ходьбой, но в таком почтенном возрасте это в любом случае достойно похвалы. А потом в глазах потемнело, земля под ногами стала какой-то мягкой, и Амалия упала навзничь. Она ни капли не испугалась, а последней мыслю было – Ну, слава Богу. Быть может, где-то там у нее появится шанс попросить прощения у первого мужа, если, конечно, тот мертв, или подождать его, сколько бы это ни заняло…. И каково же было удивление и негодование Амалии, когда её привели в чувства и даже вызвали «скорую»! Она, злобно выругавшись, растолкала особо впечатлительных и ушла своей дорогой, отлично зная, что сердце-то её не бьется. Вся ее жизнь до этого момента оказалась пыткой, самоистязанием, но, не услышав своего сердца, она испугалась так, что окажись живой, схлопотала бы инфаркт. Амалия осознала, что может провести целую вечность, мучая себя, словно Каин братоубийца. К четырем она набрела на какое-то кладбище, где оказалась буквально на грани истерики. Упала у разрытой могилы и била кулаками в землю до тех пор, пока не скатилась в нее, и в тот момент обстановка сменилась на огромный зал полный мертвяков со всего света. И снова неудача, словно в небесной канцелярии что-то пошло не так…. Вместо того, чтобы забрать мертвецов в Разборочный цех, как Амалия называла Чистилище, их попросту согнали, как скот, в место под названием Лимб, из которого не выбраться. Она отлично знала, что это – не Ад, не Рай, а так… безвременье для тех, кто застрял посредине. Данте считал, его первым кругом ада, где помимо некрещенных младенцев и героев языческих саг обитают философы. Амалию всегда это забавляло. Философы! Ну надо же – измышления о жизни, о сути вещей, о смерти и времени приводят в ад…. Правда, забавно? Но Амалия представляла Лимб несколько иначе – как некое бредовое место похожее на сон полный абсурда и не управляемый, если твоя воля не из стали. И выхода нет, поэтому, когда девчонка в красной повязке и с демоническим цветком заговорила про ключи, которые якобы помогут им отсюда выбраться, Амалия Теннант слушала во все уши, ведь важнее этого для нее ничего не существовало и уже давненько. Так что пора бы этой рыжей взять себя в руки и перестать строить из себя диву.

– В смысле – какой Эрик?.. – отшатнулась Марта. – Вот этот….

Она указала на того перстом, а Джулиана, чувствуя себя крайне неловко, покачала головой. Такие вещи как-то обескураживают – то же самое, что столкнуться с человеческой слабостью у того, кто на вид чрезвычайно силен духом.

– Но там же никого нет… – выдавила она, потупив глаза.

– Ты что несешь?! – задохнулась от негодования Марта, схватив Эрика за руку, напомнившую сейчас стекло на ощупь, и страх подло исподтишка обжег ее внутренности.

Она посмотрела на остальных и увидела те же выражения на лицах, что и у Джулианы – растерянность, жалость и даже испуг. Так же смотрел на нее и священник, к которому обратилась Марта с просьбой обвенчать их с Эриком. И миссис Веллер, когда пришла в их квартиру по поводу похорон деда…. Деда ли? Ужас, словно лава, разлился по всему естеству Марты, а цепь болезненных и воспоминаний ядовитыми парами охватила сознание.

– Вы что?! – истерично воскликнула она подавленным голосом, чувствуя, что слезы на подходе. – Эрик, ну скажи что-нибудь!

Она повернулась к нему, ища поддержки и ожидая, что он обнимет ее, как всегда, придавая сил или пряча от всех демонов мира, но того и след простыл. Стоило только подпустить сомнения на треть иголочки, стоило позволить страху всего лишь одно касание, и…

Слепо уставившись на свою ладонь, которая всего секунду назад сжимала руку любимого и сохранила все ощущения, Марта побелела, как полотно. Ее колотило на нервной почве, а глаза застлала пелена слез.

– Эрик! – срываясь, закричала она и рванула в чащу, словно на съедение тьме.

– Так, держи. – Джулиана отдала Лидии горшок с таккой и помчалась следом.

– Ключ оставь! – крикнула ей вдогонку Амалия, чем повергла всех в шок.

Джулиана даже остановилась, уставившись на нее изумленно и не столько от самой просьбы, сколько от того факта, что старушка умеет говорить или снизошла до этого. Она усмехнулась и побежала дальше, а Амалия, фыркнув, глянула на Лидию.

– Если они потеряются, это конец…. вряд ли найдется дубликат.

– А вам-то что с этого? – не поняла девочка, пыхтя, усаживаясь, на землю. – Хотите еще пожить?

– Я??? Да что ты, девочка! Как раз наоборот.

– Наоборот? – не поняла Лидия.

– Я просто хочу в нормальную смерть. Хочу шанс встретить кое-кого, а здесь это невозможно. Вполне нормальное желание, разве нет?

Лидия задумчиво хмыкнула, а потом горько улыбнулась.

– По мне, так лучше здесь. Да и потом, откуда вам знать, что ваше желание хоть где-то исполнится?

Амалия раздраженно глянула на девчонку, раздумывая, а не дать ли той оплеуху за неучтивость, но вместо этого села рядом и сказала:

– А я и не знаю. Просто хочу шанс. Всего лишь.

Лидия пожала плечами и вытащила из-за пазухи пачку Труффолз. Она была початой, но девочка не прикасалась к печенью в Лимбе. Оно слишком много значило для нее в эту самую минуту спокойствия и тишины. Ведь именно печенье с шоколадной прослойкой хрустящее и бесконечно вкусное в пачке с заманчивым рисунком и убило Лидию…. Оно же помогло их маленькой группе раздобыть важнейшую информацию про ключ. Пачка Труффолз это всё, что у неё осталось. Прямо как вот этот безумный цветок у Джулианы и как некто Эрик – то ли выдуманный больным сознанием Марты, то ли некогда любимый, но ушедший.

– Может, угостишь? – спросила Амалия. – Чего пялиться-то зря?

Но Лидия покачала головой, ответив решительное «нет», чем заставила престарелую женщину еще раз задуматься о тумаке. Она согнула ноги в коленях и, упираясь в них локтями, выставила перед собой немного помятую пачку печенья, установив настоящий зрительный контакт. Пристальный, немигающий. Самая что ни на есть глубокая медитация. Магия содержалась в этой штуке. Источник силы. Пачка передавала тепло и успокаивала. Лидия не хотела возвращаться, даже несмотря на то, что оказалась в незнакомом полном абсурда и ужасов месте. Несмотря на этот лес, где наверняка обитали жуткие волки и медведи внешне, словно вывернутые наизнанку, и скорей всего имеющие каждый свой изощренный способ причинения неимоверных страданий. Лидия ненавидела свою жизнь каждой клеточкой, а здесь определенно лучше, как во сне, только сознание не притуплено и всё видится, как есть. Тогда, как во сне вещи кажутся нормальными при том, что они порой абсолютно безумны. И да, быть может, для Лидии это место казалось предпочтительней, нежели мир из людей, потешавшихся над ней, включая даже самых близких, кто наградил ее всеми возможными видами комплексов, и в то же время продолжавших кормить, словно свинью на убой. Всё было упущено и доведено до предела еще в детском возрасте.

Лидия сидела, гипнотизируя пачку Труффолз, или та гипнотизировала её – понять сложно. В любом случае она сидела, обрастая секундами и минутами, словно пластами гипса, застывая под напором времени. И могла бы просидеть вот так не час и не два, а больше, гораздо больше. Может, даже день. Сидела бы и сидела, превращаясь в древнее позабытое божество, в камень, потому что люди перестали в него верить.

Даже пылающее сердце Амалии Теннант поугасло, оставив на потом все старые заботы. Кому, как ни ей, в такие-то годы понимать, что всё успеется. Тише едешь – дальше будешь. Словно зевота, эта странная медитативная болезнь зацепила ее, заставить дрейфовать буйком посреди океана прошлого – вроде, в нем, а не окунуться. Ни она, ни Лидия даже не шелохнулись, когда услышали нарастающие крики в основном Джулианы. Они также остались безразличны, увидев Марту с красным и опухшим от слез лицом и совершенно одержимым взглядом, вышедшую из чащи на вихляющую лесную дорогу уверенным широким шагом. Джулиана, находящаяся на грани тихой паники, преследовала ее, размахивая руками, и пыталась вразумить. Но сие не принесло успеха, словно на Марту снизошло озарение, и теперь ничто не могло помешать предварению в жизнь некоей фанатичной идеи. Она пронеслась паровозом мимо сидящих, даже не заметив, а Джулиана мимоходом подхватила свой цветок и с непониманием фыркнула.

– Вы что расселись?! Она не будет ждать! Поднимайтесь!

Словно очнувшись от другой жизни, где всё служило совершенно иному ритму, спокойствию и созерцанию, Лидия и Амалия тяжело поднялись и, слегка пошатываясь, побрели следом, мало, что пока понимая, как после глубокого сна. Опасные, однако, здесь места…. Стоит лишь засидеться, и тебя заберет навеки.

– Джулиана, что происходит? – спросила Лидия через некоторое время.

Та раздраженно цокнула языком и покачала головой.

– Я так ничего и не поняла…. Эта психичка сказала только, что надо идти искать Эрика. Всё! Я час носилась за ней по лесу, как лось во время гона, а то и дольше, а она мне и слова вразумительного не сказала!

– Дай ей время. – встряла Амалия. – Кем бы ни был этот Эрик, для рыжей он много значит. И она думала, что он рядом… принять обратное непросто.

Джулиана снова бросила изумленный взгляд на престарелую женщину, которая до этого старательно хранила молчание, но не стала комментировать из уважения к почтенному возрасту.

– Я знала одну… – продолжала Амалия. – Все считали ее ненормальной. Может, так оно и было, конечно, но по мне так проблема не в этом. Она в целом здраво мыслила, если бы не одно «но». Дора постоянно разговаривала со своим мужем, хотя тот уж лет пять, как помер. Она действительно видела его и бежала от людей, если те пытались вдолбить ей правду вещей. Она просто отключалась, когда реальность пробиралась наружу. В итоге у нее не осталось друзей, но этого Дора как будто не заметила – такая штука любовь…. Может, это какой-то посттравматический синдром? Она просто отказалась принять потерю мужа, и мозг стал выдавать галлюцинации, чтобы спасти тело. Тем более, если живешь с кем-то полвека, материала предостаточно. Так я себе это видела.

Джулиана понимающе кивнула. Раздражения на Марту поубавилось.

– Я попытаюсь поговорить с ней еще раз чуть позже.

Амалия коротко и еле заметно улыбнулась, а потом кивнула на горшок с таккой.

– Могу я спросить, зачем ты повсюду таскаешь этот чертов цветок?

– Красивый, правда? – вызывающе бросила Джулс.

– До безумия…. Так зачем?

– Затем, что его мне подарил человек, которого я любила.

– Так, может, уже стоит отпустить его? – заметила ровно Амалия. – А то еще ненароком сюда угодит? Ты же не хочешь для него такой участи?

Та смерила престарелую женщину в спортивном костюме злобным взглядом и значительно ускорила шаг.

– Это было не по-доброму… – тихо заметила Лидия, когда Джулиана отошла от них на приличное расстояние.

– А кто сказал, что я добрая? – Амалия сузила глаза, а потом окинула девчонку изучающим взглядом. – Какая милая футболка! Я так понимаю, ты умерла в лагере для толстяков? Я видела шоу про такие места. И вдруг, печенье?.. Какое несоответствие, надо же! Как же ты умерла, девочка?

– Я подавилась. – спокойно ответила та, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

– Ох… – скривилась Амалия. – Должно быть, это было очень неприятно.

– Нет, что вы! Жить – гораздо неприятней.

И Лидия не лгала. Для нее всё на самом деле складывалось не слишком удачно. Родители всячески чурались её, никогда не демонстрируя ни любви, ни привязанности, пряча в различного рода заведениях, из которых Лидия в буквальном смысле не вылезала. То в частной школе-пансионе, где жизнь казалась адом из-за постоянного презрения, издевок и полного отчуждения, то в лагерях для подростков с лишним весом, в которых обычно приходилось выворачиваться наизнанку, чтобы сбросить хотя быы десяток фунтов. Кто-нибудь знает, каково это бежать несколько километров, когда ты весишь, как касатка? Идти – и то сложно. А в таких лагерях каждый день – это бой и очень часто неравный. Однако Лидия стоически переносила все тяготы и удары, почти никогда не плача. Она существовала, словно зомби, у которого уже давным-давно нет ни сердца, ни души. Так… передвигается да жрет. Больше ничего. Единственной радостью Лидии оставалась еда, может, поэтому её похудательные успехи оставались весьма скромными. Но каждый справляется с душевными травмами, как умеет – кто-то скупает одежду целыми магазинами, кто-то ест холодильниками, кто-то забывается распутством.

Семья Лидии была далеко не из бедных, и денег на карманные ей отваливали предостаточно, лишь бы не маячила. Она любила уходить по ночам в лес, посреди которого и раскинул свои радушные объятия лагерь Марвина, и устраивала себе небольшие пирушки. Только тем и жила. Лидия называла эти вылазки своей личной жизнью – всё, на что она могла рассчитывать, как ни печально. Так что, когда печенье попало не в то горло, а кислород перестал снабжать мозг, она не испугалась, не запаниковала, а просто повалилась на спину и умерла…. В этом не было никаких сомнений. Но через некоторое время, она почему-то очнулась и… не расстроилась, как Амалия, не испытала чувство стыда, как Джулиана, а просто поднялась на ноги и пошла в корпус. Ей было всё равно. Зомби не чувствуют сожалений, не испытывают радости, они просто передвигаются и жрут. Вот и Лидия взяла хрустящую печеньку с шоколадной прослойкой и продолжила монотонно жевать. И вот здесь ее мир рухнул, потому что она поняла, что не чувствует вкуса…. Вот это был удар, сведший Лидию моментально с ума. Она так и не вернулась в лагерь той ночью, а побежала в лес. Побежала на полном серьезе. Наверное, она хотела загнать себя до смерти, но не сыскала в этом никакого успеха. Сердце не рвалось из груди, потому что уже давно и намертво встало. Лидия не обливалась потом и не нуждалась в привалах, не задыхалась от отдышки, не смотря на то, что находилась в постоянном движении… и так до самого утра, а потом и до полудня. Она попыталась съесть еще несколько печений, но всё так же не ощутила никакого вкуса. Оставшиеся несколько часов она просидела в чаще, пытаясь понять, а что же теперь из себя представляет… и как с этим существовать дальше? А потом Лидия на грани глубочайшего потрясения очутилась в зале полном людей со всего света, находящихся в таком же, как и она положении. С травмами различной степени тяжести, посиневших, худющих и высохших – самых разных, но в любом случае мертвых. Вот так и началось её увлекательнейшее путешествие.

Амалия смерила Лидию оценивающим взглядом и одобрительно хмыкнула, а потом снова уставилась на одержимо следующую за своей безумной идеей Марту и бредущую за ней Джулиану со своим идиотским цветком в ожидании удачного момента. Та уже пыталась пару раз завести разговор, но была вряд ли услышана. Марта погрузилась в себя, выстраивая новые баррикады, отделяющие её от опасных вопросов. Да и от вопросов вообще. Сейчас она исполняла роль персонажа из компьютерной игры, который совершал свой квест по поиску пропавшего, и больше ничего внутри этого рисованного героя не задумывалось, кроме написанных разработчиком диалогов.

Они шли так очень долго, хотя сложно судить о времени там, где его нет. Ничто не двигалось, кроме четырех путников, словно они ступали по беговой дорожке. Небо замерло и не обещало никакого рассвета. Монотонно сменявшиеся деревья, казалось, никогда не кончатся, хотя, возможно, если идти вдоль дремучего леса глухой ночью – так всегда бывает? Это сводило с ума…. Будто они двигались по кругу пространства и времени и никогда уже не попадут на следующий уровень. Может, для этого нужно что-то сделать? Ключ найти, к примеру?

Даже Марта начала сбавлять шаг. Она ведь была единственной, кто продолжал чувствовать усталость. Слабина, которую она себе позволила, сделала ее уязвимой для некоторых вещей… для вопросов. Куда делся Эрик? Почему она идет именно в эту сторону? Откуда такая уверенность, что он ушел в этом направлении?

Тот день…. Снова тот день. Двенадцатое октября. Эрик лежит на полу в коричневой луже мерзкого вида, хотя это всего лишь кофе, а Марта в совершеннейшем ужасе, растерянная, незнающая, что делать, желающая лишь одного – убраться на кухне до блеска. Потом приехала «скорая», вызванная соседкой снизу – семидесяти пятилетней словенкой, чьи волосы так походили на гусиный пух, приклеенный воском к лысой розовой голове. А дальше дни прекратили своё существование. Слишком много доксепина в компании с другими седативными средствами. Кто выписал их? Зачем? Марта не помнила. Пока не помнила…. Всё превратилось в сплошное видео, ряд галлюциногенных видений, сдобренных запахами медикаментов. А потом Эрик вернулся из больницы. Просто вернулся. Сам, без предупреждения. Такое бывает? Разве такое бывает? Марта снова заплакала.

Тем же вечером… да, скорей всего тем же вечером, хотя до этого момента Марте казалось, что через неделю или две… в их квартиру впервые в жизни пришла Маргарет Веллер – мать Эрика – и вела себя очень странно. Белая, как полотно, осунувшаяся и постаревшая, она обняла Марту и расплакалась. Что-то сказала, но что? Что она сказала? Марта пока не помнила. Но скоро…. Ее лицо изменилось, когда девушка ее сына не выказала никаких эмоций, кроме удивления. Она ведь заходила сообщить о смерти деда, так сказал Эрик. Но что сказала она сама? Почему мозг заблокировал это? Что там такого скрывалось? Сейчас эта великая тайна проклевывалась наружу, потому что, когда гармония посттравматической амнезии нарушается, память уже не остановить….

– Кто такой Эрик? – спросила Джулиана, поравнявшись с Мартой. Видя, что та снова плачет, она решила, что это подходящий момент для разговора.

– Эрик? – отозвалась Марта и вытерла слезы ладонями. – Это мой муж.

Джулиана, было, собиралась спросить, почему тогда та не носит кольцо, но осеклась. Мало ли что там – зачем лезть?

– И ты видела его всё это время?

– Да… – приглушенно отозвалась Марта. – Я не понимаю, что происходит. Не понимаю, куда он делся. Не понимаю, почему вы трое его не видели и… не хочу понимать.

– Успокойся. – мягко сказала Джулиана. – Ничего страшного….

– Что? – Марта смерила ее полным непонимания взглядом и покачала головой.

– Знаешь… наша бабуля тут внезапно разговорилась и поведала об одной женщине, которая продолжала видеть мужа после его смерти. Не смогла смириться и… типа помешалась. Немного. Посттравматический стресс.

– Ты… ты… ты, какого черта, говоришь со мной?! – задыхаясь от негодования затараторила Марта. – Как будто ты что-то вообще понимаешь! Отстань от меня!

С этим она, словно бы нащупав новый источник сил, набрала прежнюю скорость. Джулиана поморщилась, скрипнув зубами, и обернулась к остальным, встретившись с насмешливым взглядом Амалии.

Застывшая ночь, сияющая луна, не сдвинувшаяся ни на йоту, а меж тем прошло часа четыре по ощущениям. Всё это добавляло соли в открытую рану Марты. Она сейчас походила на Олдена, бредущего по мемориальному парку убитых им людей. Марта запрещала себе думать, следила за каждой своей мыслью, пресекая их на корню, как пытаются поступать страдающие бессонницей. Томящая монотонность всего вытягивала силы и пробивала блокаду. Вскоре она снова сбавила скорость и сгорбилась, а когда Джулиана опасливо поравнялась с ней, попытав счастье во второй раз, сказала:

– На самом деле, мы неженаты. Его семья всегда была резко «против», поэтому нет.

Джулиана выглянула из под такки и кивнула.

– Двенадцатого октября у Эрика случился сердечный приступ. – тихо сказала Марта. – А я даже не смогла вызвать «скорую». Соседка вызвала, и его забрали. Я поехала, но честно говоря, до сих пор не помню, как всё было. Всё смешалось. Помню себя дома и еще доксепин…. Скорей всего мне его дали в больнице, хотя я не уверена. Я и у тебя видела это лекарство, кстати…. Думаю, я с ним немного переборщила, потому что произошедшее, как в тумане для меня. Энное количество недель.

– Мне жаль. – Джулиана покачала головой.

– Потом Эрик вернулся. – продолжала Марта, словно не слыша ее. – А еще позже зашла его мать, белая, как смерть. Ужасно выглядела, плакала. Сказала что-то и обняла меня. Женщина, которая терпеть меня не могла и никогда не приходила в наш дом, но я была слишком счастлива возвращением Эрика, чтобы ломать над этим голову. Он сказал мне потом, что умер его дед, и поэтому мать вела себя так. Дед, которого тоже звали Эрик, так что… – она осеклась. – А что, собственно так что?

– Это было давно? – Джулиана, для которой картина уже прояснилась, осмелилась на вопрос.

– Год с небольшим назад. – приглушенно ответила Марта. – После этого мы сразу решили пожениться, но священник посмотрел на меня как на полоумную тогда. Я сейчас вспоминаю – на меня так многие смотрели.

Внезапно Марта повернулась к Джулиане и уставилась едва ли не с мольбой.

– Когда мы были в Зале, и нас распределяли, он шел за мной….

– Прости, Марта, но за тобой шла только я. Никого больше.

Та сдавленно всхлипнула и вытерла дрожащей ладонью слезы.

– Ты хоть понимаешь, что произошло с моим миром??? – воскликнула она. – И продолжает происходить?!

– Он рушится. – уверенно и жестко ответила Джулиана. – Я знаю, что это, поверь мне.

– Ах ну да, ты же самоубийца, я и забыла….

– Мужчина, которого я любила, и который был единственным светлым пятном в моей жизни, отказался быть со мной.

– Не ровняй! – проскрежетала Марта.

– Да, есть разница! – воскликнула Джулиана, не рискуя озвучивать, в чем именно она заключается. – Но для меня этот человек как умер. А вообще-то я…. Пусть разница и есть, но она небольшая.

– Господи! Ну почему тебе так необходимо во все лезть?!

– Чтобы ты поскорей приняла…

– Не смей! – угрожающе перебила Марта.

– Ладно-ладно, но пойми – ты нам всем очень нужна! Я не думала, что когда-нибудь скажу такое, но это правда. Ты нужна нам, Марта. Ты быстро принимаешь решения, потому что ведешь.

– О, спасибо за столь высокую оценку! Смотри, я и сейчас это делаю – иду, а вы за мной. Так в чем смысл лезть в душу?

– Но если ты ведешь не туда?..

– Не туда? – фыркнула Марта. – Здесь, куда не пойдешь, везде не туда, ты не считаешь?

– Пока ты идешь за призраком, так и есть. – осторожно сказала Джулс.

– Полегче! – прошипела та.

– А что ты испугалась?! Пора выбираться из заблуждений, пора отпустить его, Марта. А иначе ты всех нас погубишь и себя в первую очередь!

– О Господи! – та не выдержала и, закрыв ладонями глаза, горько заплакала, а черноволосая девушка в красной повязке похожая то ли на ниндзя, то ли на повара в японской лапшичной, замедлила шаг, оставив Марту наедине с ее горем.

Вряд ли она еще что-то могла сделать, получилось и так довольно жестко. На секунду Джулиана задумалась над своими словами, насколько правдивыми они были. Ведь, по сути, никто, кроме Марты, не мог их вывести. Что Джулс, что Лидии вообще было глубоко параллельно, где они находятся, хотя здесь в Лимбе всё казалось безумным, как в дурном сне, и полным абсурда. Интересно, сколько здесь вообще можно протянуть, прежде чем превратишься в Мартовского зайца или Безумного шляпника? Бабуля казалась серьезно мотивированной, но вот на что? Чтобы выйти отсюда, цель должна быть чистой, как родниковая вода, потому что даже незначительная взвесь сожалений из прошлого утянет совершенно в другую сторону. Марта казалась единственной, кто действительно мог привести их, куда нужно, потому что была живой.

Поравнявшись с Лидией, Джулиана пожала плечами на немой вопрос.

– Ей нужно время.

Впереди идущая и сдавленно рыдающая Марта, согласилась бы как никто. Толстенная стена, выстроенная ее сознанием, прорвалась, и потоки мыслей и воспоминаний хлынули сокрушительной волной, сметая всё на своем пути и топя… бездушно топя. Отрицание почти пройдено, но до смирения еще слишком далеко. Время ярости в самом разгаре, и дай бог, чтобы оно не длилось долго. Пусть поскорей начнутся торги, и пусть депрессия не утянет Марту в другом направлении.

Вот так просто в пять стадий укладывается вся философия смерти, ее реальная сторона. Столько лишних размышлений можно услышать повсюду, когда всё уже давным-давно придумано и уложено в стандарты поведения. Так правы ли те, кто утверждают, что жизнь проста? Искать в ней сложности – лишь тренировка воображения, которое – не очень-то и полезная штука, потому что уводит от реальности. Уж не потому ли Данте отправил философов в ад? Выходит, не слишком уж это богоугодное дело – думать….

Человек в ярости не может воспринимать мир адекватно, даже если он и сам по себе неадекватен. Марта была в ярости. Она чувствовала себя Халком… огромной зеленой горой ярости. В таком состоянии очень трудно прийти к чему-то хорошему, только к плохому. И еще она злилась на всех и каждого, а особенно на Джулиану. Заноза, лезущая не в свои дела. Сумничала – да? Бросили её…. Да как она смеет их сравнивать? Все поголовно лезут ей в душу. Какие еще к черту ключи? Кому они вообще нужны?

Очень много имен вспомнила Марта, пока упрямо перла вперед с ненавистью и обвинением. Все были виноваты в том, что ее жизнь оказалась болезнью и болью… шуткой. Всего лишь злой шуткой. Хотелось дать сдачи ну хоть кому-нибудь. Гнев разрушает… как же разрушает! Он не проходит просто так. Либо ты убиваешь себя, либо ты убиваешь кого-то. Но, так или иначе, кому-то крышка.

Идущие сзади были немало удивлены, заметив, что следы, тянущиеся за Мартой, тлеют и шипят, как головешки. Она оставляла огненный след в прямом смысле. Место полное снов. Снов из миллиардов голов. Всё это ужасно напрягало, поэтому, когда из темноты, словно храм, выступил разноцветный шатер, горящий разноцветными огнями, как рождественская ель, путники почувствовали даже некоторое облегчение. Над входом в шатер значилось: «СПИРИТИЧЕСКИЕ СЕАНСЫ МАДАМ ЛИЗЭЛЬ».

Прочитав надпись, Марта обернулась к остальным. Ее лицо полыхало триумфом – злобным таким, можно даже сказать дьявольским. Лидия испуганно покосилась на Амалию, а затем на Джулиану, но последняя чувствовала себя готовой ко всему, что могло бы сдвинуть их с мертвой точки. Значительно увеличив скорость, она уверенно взяла курс на шатер, что бы там ни таилось.

В ночном мраке он выглядел, как упавший с неба НЛО, сияющий огнями. Шатер, словно многослойное платье, раскинул перед Мартой полы, приглашая внутрь. Казалось, она пришла точно по адресу. Теплый запах плавящегося воска ударил в нос. Здесь горели десятки самых разных свечей, мрачно освещая просторное помещение, в котором из мебели находился лишь черный круглый стол, блестящий от лака, с отверстием посредине, будто дыркой от бублика. Вокруг стояли стулья с высокими спинками. Впереди была еще комната спрятанная занавесом из разноцветных бусин – подобный элемент декора всегда ассоциировался у Марты с дурновкусием, хотя для циркового шатра в самый раз. Возможно, эта некая мадам Лизэль прячется там, но Марта не рискнула соваться, а вместо этого позвала:

– Простите?! Здесь есть кто-нибудь?

В этот самый момент за спиной послышались шаги, и оставшиеся трое вошли в шатер. От неожиданности Марта вздрогнула и злобно на них зыркнула. Когда она вновь повернула голову, чтобы окликнуть хозяйку шатра, та уже загадочно нарисовалась в проеме. С глянцевыми черными кудрями и в длинной пестрой юбке, как и весь этот шатер, словно пошитой из платков, женщина выглядела ходячим клише. Смуглая яркая средних лет она, крадучись, вышла из тени и внимательно рассмотрела гостей, в итоге остановившись на Марте, поскольку та стояла впереди остальных.

– Вы мадам Лизэль? – спросила та, ненавидя неловкие паузы.

– Да. – ответила та, улыбнувшись, и протянула руку.

Марта пожала ее, удивившись адекватности хозяйки. Казалось, в Лимбе просто не может быть ничего нормального.

– Я бы хотела поучаствовать в спиритическом сеансе.

– Ммм… это я вижу. А твои друзья? Это ведь тоже важно.

– Всё, что пойдет ей на пользу. – тут же сказала Джулиана из под цветка, чем заслужила удивленный взгляд Марты. – Всё, что изменит ситуацию к лучшему.

– О! – понимающе кивнула мадам Лизэль, с интересом глянув на такку. – Долгие походы объединяют. Осталось совсем недолго.

– Откуда вы знаете? – спросила Джулиана настороженно, но та лишь издала неопределенный смешок.

– Ну что же, приступим?

С этими словами Лизэль бодро запрыгнула на стол, перекинула ноги и оказалась в самом его центре. – Прошу садитесь.

Марта переглянулась с остальными и не спеша подошла ближе, отодвинула тяжелый стул аккуратно и тихо, как только это возможно, и села. Джулиана, Лидия и Амалия последовали ее примеру, чувствуя себя при этом несколько неловко и неуклюже.

– Итак, – заговорила мадам Лизэль, чей голос стал звучать ниже, словно даже вибрируя, настраивая заседателей на свою волну. – Положите ваши ладони на стол так, чтобы пальцы соприкасались. Так будет выстроен магический круг.

– А как же спиритическая доска? – поинтересовалась Марта, укладывая ладони с растопыренными пальцами, как было велено.

– Меня будет достаточно. – улыбнулась та.

– Ты медиум? – прищурилась Амалия, словно бывалый пират.

– Весьма логично. – был ответ.

Ты недовольно хмыкнула, испепеляя взглядом, но Лизэль с легкостью выдержала его, так и излучая благодушие. Вот оно – спокойствие и позитив в действии. Оружие, которого нет мощнее в эмоциональной сфере. Любой, даже самый агрессивный человек окажется в нелепейшем неудовлетворенном состоянии, в темном углу, из которого найти выход так непросто. Полная нейтрализация врага. Наказание за лишь планируемую атаку. Но это непросто – ой, как непросто! Джулиана видела в этом настоящий дар, потому что как навык… что же нужно сделать, чтобы развить такой? В Тибет уехать? Такие, как Лизэль, всегда вызывали в ней зависть и уважение. Ну а вообще, подобным образом могут вести себя очень опасные люди, настоящие психи.

Глубоко вздохнув, Джулиана попыталась сконцентрироваться на деле.

– Что ж… начнем. – с этими словами мадам Лизэль запрокинула голову так, что хрустнули шейные позвонки, и остальным от этого стало не по себе.

Марта была как на иголках. Медиум не спросила, кого вызывать и какова цель этого сеанса. Вряд ли Марта и сама понимала это до конца, словно ее сознание вновь перешло в режим полного раздрая, как когда-то во времена ударных доз доксепина.

Джулиана заметила смятение Марты и уж, было, открыла рот, чтобы прояснить ситуацию, когда все свечи, что были здесь, потухли, будто кто-то очень большой и сильный задул их в мгновение ока…. Запах гари тут же наводнил помещение. Тьма стояла непроглядная, никаких огней через ткань, никаких абрисов. Стало невыносимо страшно, захотелось просто встать и выбежать из шатра, но ладони намертво приклеились к столу, срослись с его гладкой поверхностью.

– Что происходит? – злобно прошипела Амалия под оханье остальных.

– Я не могу двинуться! – жалобно проскулила Лидия.

А Джулиана в попытке оторвать свои руки от стола сбила такку, стоящую рядом. От испуга все в унисон взвизгнули, и почти уже началась массовая истерия, когда мадам Лизэль подала голос – совершенно охрипший и вибрирующий так, что задрожал пол под ногами и стол под ладонями.

– ЭРИК ВЕЛЛЕР, ТЕБЯ ВЫЗЫВАЕТ МАРТА ДРЕЙК! Я ПРИГЛАШАЮ ТЕБЯ В ЭТОТ ДОМ.

Где-то в темноте охнула Марта, а остальные оказались на грани психопатического шока. Поднялся ветер прямо в шатре, да такой сильный, что свалил несколько свободных стульев. Стояла кромешная тьма, но с каждым словом Лизэль в помещение проникало кое-что более темное и страшное. Все чувствовали это. Хотелось пододвинуться вплотную к столу, чтобы не стать случайной помехой на пути у кого бы то ни было. А вдруг эта тьма коснётся души? Господи… от одной только мысли всё внутри сжималось. А медиум всё повторяла и повторяла эти две фразы, заунывно, тяжело и жутко.

И в тот момент, когда Марта уже готова была умолять ее во все легкие прекратить весь этот ужас, в шатер вернулся свет. Свечи загорелись все до одной так же внезапно, как и потухли. Медиум – вся натянутая, словно струна, застыла в центре стола, закатив глаза. Ее веки подрагивали, обнажив белки. Больше она ничего не говорила.

– Обернись… – еле шевеля губами, сказала Лидия и ткнула пальцем куда-то поверх Марты.

Так называемый магический круг больше не держал их. Всё свершилось. Марта обернулась и увидела Эрика, который вроде не так давно исчез, но, тем не менее, был столь выстрадано-ожидаем, что не сдержаться. Теперь его увидели все.

– Эрик! – вскрикнула Марта.

Она истерично вскочила и хотела, было, кинуться тому на шею, но загробный вибрирующий голос мадам Лизэль изрек:

– ДОТРОНЕШЬСЯ, И ОН УЙДЕТ.

– Хорошо-хорошо! – отступила та, закрывая рот рукой. – Как же так?!

А тот глядел на нее спокойно и очарованно, как всегда, и улыбался.

– Как так вышло??? – расплакалась Марта, требуя ответа.

– Я просто умер.

– Просто умер?

Джулиана смотрела на эту сцену, испытывая глубочайшую щемящую жалость. Бедная женщина – верить до последнего, что муж рядом… или, кто он там, а потом потерять в одночасье и столкнуться с жуткой правдой о том, что его нет уже слишком давно.

– Прости, что оставил тебя. – молвил Эрик и… мигнул, словно голограмма.

Джулиана заметила, поскольку всегда видела то, чего не следует, и сейчас была просто уверена, что разглядела за эти полсекунды нечто далекое от человекообразного. Больше Джулс не слушала душещипательного диалога, перешедшего в зону торгов, словно все ее чувства сделались обесточенными, передав свою силу зрению. Вскоре усилия были вознаграждены, и она заметила еще несколько характерных миганий, одно из которых продлилось до секунды. То, что там пряталось, пока оставалось неразборчивым, но совершенно точно являлось чем-то угрожающим и кошмарным.

– Отойди от него, Марта!

– Что?! – истерично воскликнула та.

– Это не твой муж! Отойди! – грозно приказала Джулиана.

И, видимо, в ее голосе прозвучало нечто действительно сигнализирующее, что Марта незамедлительно подчинилась.

То, что выглядело, как Эрик, стало говорить весьма болезненные вещи, чтобы та снова подошла ближе, и терзающий душу диалог продолжился. То еще испытание…. А потом ахнула Лидия, и по ее лицу стало ясно, что и она разглядела нечто в оболочке Эрика. Следующей на очереди оказалась Амалия, и лишь последней – Марта. У любящих нет правил – одни страдают хронической слепотой, другие рассматривают любимых сквозь увеличительную линзу. Всё зависит от количества ран и притаившейся боли. У Марты ее накопилось в достатке, чтобы увидеть суть вещей, и когда это произошло, тварь под личиной Эрика предстала во всей красе.

Джулс панически посмотрела на мадам Лизэль? Но та по-прежнему пребывала в глубоком трансе похожем на височную эпилепсию.

Тварь казалась в общем бесформенной, имела лысую голову и руки до пола с огромными вывернутыми во все стороны пальцами и когтями, словно окунутыми в черную тушь. Ног же не было, а так – непонятная сопливая черная масса. Лицо… жуткое мучнисто-белое и оно бугрилось узлами и проступившими черными венами, а бездонные черные глаза абсолютно круглой формы казались залитыми нефтью. Оно щелкало когтями, будто дергая за веревочки, но осознав свое разоблачение, расплылось в улыбке, выпустив на подбородок порцию черной жижи. Тварь иронично оглядела присутствующих – особенно Лизэль – и двинулась на Марту, заскользив, словно пиявка, орудуя жирным хвостом и оставляя густой грязный след.

– Проклятье! – прошипела Джулиана в полном смятении, чувствуя, что должна хоть что-то сделать, но ужас и отвращение обездвижили ее.

Она буквально ненавидела себя за бездействие, разрывалась внутри, глядя, как нечто приближается к отступающей Марте, в глазах у которой читалась обида, ужас и… она была просто размазана. И тогда Джулиана вскочила на стол, словно Зорро, и со всей силы ударила наотмашь мадам Лизэль по лицу…. Та оказалась несколько одеревеневшей, но после второй пощёчины рухнула плашмя на черный стол и быстро заморгала, приходя в себя. И тварь исчезла….

Опустилась гробовая тишина, и все действующие лица замерли каждый в своей позе. Мизансцена не заняла более семи секунд, хотя показалось дольше… намного дольше. А потом Марта попятилась, даже не пытаясь больше бороться со слезами, и выбежала вон из шатра, который вновь цвел всеми цветами радуги и сиял, как рождественская ель.

– Приглядите за цветком и за этой. – сказала Джулиана и бросилась из шатра.

Амалия фыркнула и злобно покосилась на медиума, которая до сих пор не могла прийти в себя от удара.

– И как же ты всё это объяснишь?

– У вашей подруги тяжелая рука… – та потрогала челюсть. – Джулиана, правильно?

– О, я и забыла, что у тебя дар.

– И еще какой. – кивнула Лизэль. – Могу напомнить тебе имя твоей дочери. Или мужа. А то позабыла, наверное?

– Не смей! – вскипела Амалия вне себя от ярости и страха. – Не лезь не в свои дела!

Лизэль лучезарно улыбнулась и перевела взгляд на Лидию, отчего та вжалась в спинку стула.

– Мало, кто задумывается над природой подобных практик, а ведь это всего лишь развлечение для темных сущностей. Они потешаются над смертными, заставляют делать разные вещи, но никогда не показывают себя. А здесь всё видишь в естественном свете. Тем более с вашей зоркой подругой в арсенале! Марте это только на пользу…. Теперь она придет в себя.

– Так ты у нас мать Тереза? – огрызнулась Амалия.

– А мужа твоего звали Николас. – осклабилась Лизэль и ткнула в нее пальцем, словно собиралась продырявить.

Амалия зашипела и вскочила со стула, закрывая уши.

– Но что если Джулиана бы вас не ударила? – поспешила спросить Лидия.

– О, ударила бы! Конечно, ударила! – заверила медиум. – А иначе, разве бы я стала проводить сеанс?

– Кто тебя знает?.. – выплюнула Амалия, но очень тихо, одними губами. Она снова села на стул и сейчас, сжавшись в комок, раскачивалась маятником из стороны в сторону.

– Бедная… – пожалела её Лизэль. – Так хотела сбежать, а, выходит, некуда. Полжизни себя презирала. Хватит, Амалия. Если и есть суд выше твоего, оставь это ему. Оставь себя в покое.

– Не надо… – покачала головой та, а Лизэль подняла ладони, отступая.

– Я должна вернуть одну книгу тому, к кому вы направляетесь. Занятная вещь, надо заметить, так что можете ее прочитать, пока идете. Очень советую. Может вас позабавить, хотя ханжи, наверное, скажут, что в таких вещах нет ничего забавного, однако с точки зрения вечности и великого стечения обстоятельств это так. Но я люблю эту книгу за другое – она о неминуемости и стечении обстоятельств, в котором задействовано так много лиц и событий, что это потрясает. – Лизэль замотала головой, испытывая восторг, и пошла в свою комнату, скрытую занавесом из цветных бусин, крикнув напоследок. – Вы всё поймете сами.

Она вернулась всего через пару минут с книжкой в синем переплете и протянула Амалии.

– Вот держи.

Та взяла ее в руки без промедления, видимо, сменив гнев на милость, и прочитала название, выбитое черными маленькими буквами: САМЫЕ НЕЛЕПЫЕ СМЕРТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

– Только не забудьте отдать ее владельцу.

– А кто владелец? – не поняла Лидия.

– Как кто? – улыбнулась Лизэль, думая, что ее разыгрывают. – Вы должны собрать семь ключей Смерти и открыть дверь…. По-моему, это вполне очевидно?!

Лидия с Амалией озадачено переглянулись. Озадачено и напряженно.

– Вам придется вторгнуться в Его владения… а вы как хотели? Всё здесь вокруг Смерти, так что и не надейтесь пройти мимо… и книжку не забудьте передать.

Амалия озадачено уставилась на издание в синем переплете. Она держала его теперь с такой осторожностью, боясь повредить, словно оно протрухлело настолько, что могло рассыпаться в прах в любую секунду.

– Удачи. – улыбнулась мадам Лизэль и шутливо отдала честь. – На этом моя роль закончена.

И как только это было сказано, всё окружающее исчезло.

* * *

Марта сидела на пригорке, опустив плечи и закрыв лицо. Она больше не плакала. Трагедия может развиваться самыми разными путями, но конец всегда одинаков – пустота, полное отупение сознания, но это если удается дотянуть и не сойти с тропы. Марта не далеко убежала, так что Джулиана быстро нашла ее. Она присела рядом, даже не пытаясь нарушить тишину, лезть в душу со своими утешениями или прочими никчемными словечками. Но ждать пришлось не слишком долго, Марта очень скоро подала голос.

– Она сказала: «Эрик умер». Я вспомнила. Его мать. Прямо с порога. Эрик умер. Не «отец», а «Эрик». Не так сложно вспомнить что-то, когда ты хочешь этого… – блекло и отрешенно сообщила Марта. – Она обняла меня, лила слезы. А я… я вела себя, как помешанная. – она горько закивала. – Я думала, Эрик стоит рядом и обнимает мать за плечи, а это оказалось всего лишь галлюцинацией, помешательством. Всё теперь стало так ясно…. А мы ведь даже не были женаты. – пусто сказала Марта. – Хотя это уже не имеет смысла. В некоторых религиях считается, что пары, чей союз не был скреплен в церкви, никогда не встретятся на небесах, но по мне – так это чушь собачья, как читаешь?

Не до конца уверенная, что Марта осведомлена об ее присутствии, Джулиана повернула голову и встретилась с практически молящим взглядом.

– Конечно чушь. – кивнула она.

– Людей же так не делят? На больных и здоровых, на черных и белых, на буддистов и католиков или прошедших церковный обряд и нет…. мы же встретимся с ним когда-нибудь?

– Конечно. – ласково улыбнулась Джулиана, и это были не просто слова утешения, а очень сильное желание, шедшее от всего сердца.

– А я ведь даже не была на похоронах…. Кошмар какой.

– Ты бы хотела?

– Попрощаться? Да, хотела бы.

Джулиана наморщила лоб, что-то тщательно обдумывая, а потом сказала:

– Тогда пойдем.

Она помогла ей подняться и повела обратно к шатру, аккуратно держа за руку. Каково же было их общее удивление, когда никакого разноцветного шатра в сияющих лампочках не обнаружилось. Только несколько нелепо выглядящие Амалия с какой-то книгой, прижатой к груди, и Лидия с мрачным цветком.

– А где всё? – не поняла Джулиана. – И ведьма?

– Исчезли. – сказала Лидия.

– Исчезли?.. – ошарашенно повторила та, а потом покачала головой. – Ладно, потом расскажешь, а сейчас мы кое-что должны сделать для Марты. Дай мне такку.

Лидия протянула цветок хозяйке и едва ли не охнула в изумлении, когда та безжалостно вырвала его из горшка с корнем. Да все пребывали в крайнем удивлении, даже Марта.

Черная Лилия, Летучая Мышь – инфернально-прекрасный цветок небывалой внешности, он слишком много значил для Джулианы. Единственное, что оставил для нее тот, кого она любила больше жизни в буквальном смысле. Опустившись на колени, Джулиана выкопала яму, впиваясь в мягкую землю ногтями, а потом высадила туда такку, только лишь на миг задержав на ней прощальный взгляд. Она поднялась с колен и отряхнулась, глянув с улыбкой на Марту.

– Ну что, помянем?

Марта ответила ей благодарной улыбкой, что казалось уже невозможным, и кивнула на цветок.

– Ты же так его любила.

– И теперь его пора отпустить. – ответила Джулиана, многозначительно глянув на Амалию. – В конце концов, это же просто цветок. С ним всё будет хорошо.

Она обошла воображаемую могилу, встав рядом с остальными.

– Ну что, помянем Эрика… Веллера?

Марта кивнула.

– Я верю, он был хорошим человеком. Теперь ты должна что-то сказать.

– Я? – та отступила, качая головой.

– Кем он был для тебя? – помогла Джулс.

Марта выдержала долгую паузу, и когда все почти уверились, что на этом всё и закончится, сказала:

– Якорем…. Он был якорем для меня. Знаете, что говорят про астральные путешествия? Что нужен некий предмет, благодаря которому ты всегда можешь вернуться назад, а не потеряться между мирами. Якорь. Таким был мой Эрик. Он всегда помогал мне найтись. Благодаря ему я не попала в столько передряг. – печально улыбнулась Марта. – Мой защитник. Мой ангел-хранитель. Знаете, ангелы-хранители – это ведь любовь, которую мы отдаем и получаем. Обычные люди, желающие от всего сердца, чтобы у нас было всё в порядке. Он даже после смерти оберегал меня, потому что иначе я бы не выжила. – она снова опустила голову. – Очень простой вопрос – кем он был для меня. Всем. Он был для меня всем. Всем абсолютно. И теперь то, что осталось… я даже не знаю, как обозвать. Некое дегенеративное тело.

– Отличное тело. – махнула на нее Джулиана, и та иронично хмыкнула.

– Ты молодец. Спасибо…. И я не стану утверждать, что для меня всё кончено. Эрик вложил слишком много труда в то, чтобы я продолжала жить.

– Вот и живи.

– Попробую. – вздохнула Марта и обвела всех взглядом. – Я готова идти.

Чуть погодя, она всё же обернулась, словно готовая перешагнуть невидимую границу всего… себя «до» и себя «после», и бросила прощальную улыбку своему любимому. Под ярким белоснежным и абсолютно круглым диском луны такка вздымалась черной медузой, колыхая своими отростками на легком ветерке. Словно плыла, оберегая могилу Эрика. Черная Лилия, Летучая Мышь, дьявольский цветок и в итоге надгробие. Чудесное создание – эта такка, а Марта ее так не любила раньше. Надо быть внимательней, надо быть великодушней, как Эрик. Не это ли единственное наследие, что он оставил ей? Теперь всё, что она могла сделать для него, так это стать лучше. Жить и стать лучше, каким был он. Почему-то на душе стало теплее и светлее, словно бы ангел коснулся своим крылом ее души.

Марта отвернулась, чтобы нагнать остальных и пойти дальше, и вернуться домой. В конечном итоге, разве не этим занимаются все люди? Собирают свои крохи, свои отломанные части, поднимаются с колен и идут вперед. Такова наша натура. Наша заложенная программа.

А еще через некоторое время Джулиана закричала:

– Та женщина! Смотрите!

ТЕНЬ

Сумерки заставляли воздух вибрировать, таили в себе настоящую магию. Они казались плотными, укутывали уютным пледом сверху донизу, топили в себе, погружая в теплые мягкие воды безвременья. И не было этому конца – застывшее очарование, картина, в которой ожили запечатленные персонажи.

Странное ощущение. Кажется, столько времени прошло, а ничего не изменилось – тот же строевой лес, та же змеящаяся дорога, те же сумерки. Бобби Винтон вяло и безостановочно тянул «Синий Бархат», но это не раздражало – всего лишь часть общей картины.

…Синей, чем бархат была ночь, и мягче атласа был свет, исходящий от звезд…

Эти слова, будто чары, дарили весьма странные ощущения, заставляя плавать в какой-то густой желеобразной субстанции, отдаваться без остатка забвению, отгородясь от всего окружающего. Поэтому когда на дороге показался белоснежный коттедж с горящими окнами, никто даже не понял этого или не поверил глазам. Брендону пришлось сдавать назад, поскольку он просто проехал мимо.

А домик был просто великолепен – утопающий в нежных розах, которые росли здесь повсюду, увивая плетистыми стеблями опоры и расползаясь лапами по белоснежным глянцевым от лака доскам. Он походил на дом волшебницы из Снежной Королевы, которая пыталась удочерить Герду против воли. Говорят, чем ближе к ночи, тем сильней и удивительней становится аромат цветов. Розы благоухали так, что кружилась голова – насыщенно, томно, одурманивающе.

Брендон выступил одной ногой из машины, словно не веря в то, что видит. Ева с Агнес тоже не спешили покидать салон, испытывая странную настороженность, но в отличие от них Брендон пребывал в полном восторге и, наконец, хлопнув дверью своего БМВ, направился к коттеджу преисполненный радужных надежд, словно мальчишка.

Есть дома полные призраков, и ты знаешь об этом, едва взглянув, потому что они пугают тебя до чертиков…. Трещат по ночам половицами, рассказывают истории, от которых стынет кровь. Черные дома…. А есть похожие на этот умиротворяющие и тихие, привлекательные и манящие, но порой то, что скрывается внутри – настоящая тьма. Ведь дьявол никогда не одевается дьяволом, чтобы получить желаемое. И Агнес чувствовала это… что с этим домом что-то не так, и что не надо туда входить, но Брендон уже вовсю тянул на себя двери.

Ева отлично поняла бы чувства Агнес, поделись та ими, но в отличие от последней это лишь разжигало любопытство и страсть. То, что жило внутри этого дома, манило Еву, тащило словно за поводок, и она уже почти перестала сопротивляться, перестала мучать себя постоянным противоборством неоднозначных чувств, желаний и мыслей. В конце концов, жизнь, выстроенная на постоянном сопротивлении, чего-то да стоит, а сейчас после нее можно и расслабиться, следуя зову души.

Ева опустила Джека на землю. Последнее время он сильно ее раздражал, исполняя роль стража потаенных мыслей. Пес сильно нервничал, словно чувствуя перемены в голове хозяйки. То смотрел на нее душераздирающе, то ластился, то, наоборот, осторожно затихал, сжимаясь до уменьшенной копии. Он нервничал, а Ева злилась. Ей даже хотелось его ударить, сжать израненную морду и ломать…. А потом в последний момент она останавливала себя, вспоминая, что это ее любимый пес, единственный друг – всё, чем она когда-либо владела – и испытывала раздирающие уколы совести и стыда. Лучше уж пусть будет на земле, а то мало ли…. Она не хотела рисковать.

Джек, казалось, был озадачен, хотя смятение не затянулось надолго. Собачья любовь удивительная вещь, самоотверженная, как и в принципе любовь всех зверей, только вот чтобы ее заслужить, нужно совершить настоящий поступок, а с собаками всё проще. Они рождены любить, служить, развлекать…. Их приручили, сделали таковыми. Люди. А когда собак развелось слишком много, их стали травить, да так, что любой ставший случайным свидетелем агонии, раз и навсегда превращается в лютого мизантропа. Такова ли участь всех преданных и любящих или повезло лишь собакам? Вряд ли. И как бы Джек не любил свою хозяйку, как бы предан ей ни был, он чувствовал, что сейчас разумнее сохранять некоторое расстояние, чтобы не раздражать. Он знал, что физической боли не почувствует, но всё-таки больно она ему сделать сумеет….

Последней БМВ покинула Агнес, буквально силком себя вытащила. Впервые с тех пор, как попала в Лимб, она испытывала острое желание достать пинцет и вырвать пару волос, но только вот пинцет остался на другой стороне, зато пальцы на месте. Она выделила первый попавшийся волосок у линии лба и дернула, зная, что совсем скоро будет делать это, не переставая. Со стороны Агнес выглядела весьма болезненно. Зачем люди делают подобные вещи? Потому что хотят быть идеальными? Потому что кто-то жестокий и ущербный из прошлого внушил, что это далеко не так и поэтому вам не по пути? Очень странно, что Агнес задумалась об этом именно сейчас. Может, просто пришло время? То, что пугало ее внутри этого дома, отступило, а сознание заняли картинки из прошлого.

Что вообще такое идеал? Бездушная статуя? Не иначе. Был когда-то в ее жизни мальчик…. Еще в школе. Первая любовь. Боже, Агнес не вспоминала о нем последние лет десять точно. Почему вдруг сейчас, выдергивая этот триклятый волос? А затем следующий, и еще…. А может, это лишь ответ на подсознательный вопрос? Ведь всё здесь работает быстро. Именно этот мальчик заставил Агнес считать себя неидеальной, неправильной, ущербной, словно заразив своей болезнью. Но это воспоминание она быстренько подавила, и не потому что это причинило какие-то болезненные чувства – нет, это же всё было так ужасно давно – а потому что вопиюще не к месту. Хотя следующий в логической цепи вопрос всё же подмигнул ей издалека, когда Агнес уже входила во владения белого коттеджа, утопающего в розах. Подмигнул, словно раздражающий до одури старик, который, как ни крути, всегда оказывается прав, заставляя почувствовать себя неразумной, не доросшей до великого знания. А прошлое вообще когда-нибудь отпускает? Столько ведь умных советов выдают психоаналитики каждый час. Сколько сил и энергии они тратят, выкорчевывая из нутра своих пациентов старые обиды, детские травмы, и некоторые из них слишком ужасны, чтобы не отхватить себе львиный кусок личности на прощание. А сколько ухищрений они используют для этого, различных психологических инструментов! После наступает период лечения и самопреодоления, и количество методов для этого неисчислимо, но победа никогда не бывает однозначной, потому что раны прошлого, которые мы так упоенно расковыриваем, никогда не исчезают совсем. Они могут лишь затянуться, но шрамы никуда не деваются. Прошлое – оно как герпес, по сути, не лечится. Начнешь бороться с одним, и тебя тут же атакует следующий. Целью должно являться не уничтожение вируса, а взятие его под контроль организма.

А вообще это неприятно – осознавать к величайшему своему изумлению, что там позади есть нечто тобой руководящее. Ты-то думал, что справился, а выходит – нет. Встретил на кассе в супермаркете человека, который в детстве бил и унижал тебя, высмеивал перед девчонками, велик сломал и привязал тебя к нему твоими же шмотками да с такой силой, что пришлось топать до дому в белых хлопковых трусишках и хоть бы кто помог…. И вот ты видишь его зависшим над овощами, прекрасно выглядящего, дорого одетого – хотя фильмы учат, что обычно школьные монстры вырастают в жирных ничего не добившихся тупиков. К черту фильмы! Это всё вранье для обиженных. Видимо, режиссёр или сценарист тоже как-то ковылял домой в одних трусах и с привязанным великом на загривке. Так вот ты стоишь уже уменьшившийся в размерах и готовый сбрызнуть отсюда по-быстрому, чтобы забыться в объятиях своей обычной жизни, как вдруг он замечает тебя и задает какие-то стандартные вопросы. И ты внезапно подавленным или, напротив, деланно-веселым голосом отвечаешь, как у тебя всё замечательно, понимая, что ни он, ни ты сам себе не веришь. Тебе даже кажется, что он издевается. И когда ты весь раскрасневшийся, взмокший, задохнувшийся и сломленный, наконец, уходишь из этого триклятого супермаркета, понимаешь, что остался в дураках. Проиграл. Что прошлое никуда не девается, пусть даже ты президент какой-нибудь там корпорации или даже страны – твое прошлое всегда с тобой…. И всё, что ты можешь сделать, так это отвести ему место в своем пространстве, где оно может спокойно продолжать свою историю. Прошлое – неотъемлемая наша часть и бороться с ним всё равно, что комаров гонять. Было, есть и будет. Возможно, одно только признание этого факта уже небольшая победа. В конце концов, не смирение ли – пятая и финальная стадия принятия неизбежного?

Все трое вошедших замерли посреди залитой светом просторной гостиной и озирались, даже боясь дышать. Практически всё окружающее было белым, застывшим, словно во льдах. Продолговатый стол, стулья вокруг, мягкий уголок с торшером, люстра, занавески из штапеля на карнизе с лаконично закрученными концами. Жемчужины и хрустальные капли служили единственным элементом декора, украшая почти каждый элемент. Ледяной воздух обжигал ноздри и выходил изо рта паром. Холодно… очень холодно, что даже мертвецы прочувствовали. Видимо, это особый душевный холод. А еще здесь было по-настоящему жутко. В этом белом, в этих простых линиях, в застывшем времени и пространстве, в мертвой тишине крылось зло, и Агнес очень четко это ощущала. И она бы рада свалить отсюда, но Брендон, похоже, словно мальчишка заинтригованный запретным, горел от желания всё здесь обследовать и найти некий ключ. Чувства Агнес разделял только Джек, притихший у ног Евы, лица которой было не видно, что к лучшему, потому что она блаженно улыбалась, и глаза ее горели. Что-то родное звало Еву, чему она больше не хотела сопротивляться.

Осторожно, крадучись, Брендон пошел вперед, где через открытые белые двери виднелась девственно чистая кухня.

– Стой! – воскликнула Агнес, пребывая в совершенно дикой панике.

Брендон обернулся к ней и заговорщически подмигнул.

– Всё будет хорошо. Он где-то здесь… я чувствую.

– Черт… – прошипела Агнес, зажав рот.

Она знала, что не двинется с места, потому что духу не хватит, а меж тем Брендон уже скрылся из виду и принялся обшаривать ящики. Ева поспешила следом, но на кухне не задержалась, начав свое путешествие по дому, будто ребенок по Диснейленду. Джек вроде бы предпринял попытку побежать за хозяйкой, но в итоге, попереминавшись с лапы на лапу, заскулил и виновато уселся рядом с Агнес. Хоть не одна теперь, слава Богу.

Вскоре Брендон закончил осматривать кухню и выглянул из проема.

– Я должен сходить наверх.

– Нет! Пожалуйста! – взмолилась Агнес, боясь шелохнуться.

Казалось, если она двинется с места, дом покажет свое истинное лицо и бросится на нее. На них всех.

– Несси, милая, я быстро. – беспечно улыбнулся тот, и от этой улыбки стало значительно теплей, хотя на душе всё равно было погано. – Надо найти ключ.

– К черту ключ! Не ходи туда!

И тут он сделал это снова. Как тогда, только выражение лица поменялось – не казалось напуганным или растерянным. Скорей добродушным и немного сконфуженным.

Он развел руками.

– Я должен, извини. – и с этим скрылся.

– Что? Опять?! – чуть не плача, воскликнула Агнес и, было, рванула, следом, но остановилась, словно боясь покинуть охраняемый ею пост, чувствуя хоть какую-то безопасность здесь. А, может, просто на нее обрушился такой ужас, когда она сорвалась с места, что тут же вернулась и замерла как вкопанная, ругая Брендона всеми словами, да и себя за немощь в том числе.

– Нет-нет-нет… – замотала головой Агнес и окликнула Брендона несколько раз, но тот не отозвался.

Она ненавидела себя за слабость, за промедление, но ничего не могла поделать, только лишь запустить пальцы в волосы у линии лба и дернуть тот, что показался ей седым. Показался на ощупь…. Самый слабый и жалкий, как и она сама сейчас. Ей было ужасно стыдно, что кто-то видит это, пусть даже и собака с раскроенной мордой. А вообще досадно – вроде, умерла, а никто бесконечно мудрый и всезнающий пока не появился на горизонте, чтобы сказать: «Дорогая, ты закончила свои дни тридцатитрехлетней стриптизершей, без семьи и собственного дома, бесцельно прожигающей свою жизнь и сильно заблуждающейся по поводу собственного пофигизма, а также страдающей рядом неврозов и набирающей обороты трихотилломанией[11] лишь потому, что когда-то в подростковом возрасте один закомплексованный неудачник навязал тебе мысль о том, что ты не слишком для него хороша и вряд ли будешь хоть для кого-то. Не кажется ли тебе это вздором?» Хотя вздор-не вздор, а жизнь выдалась, прямо сказать, не ахти.

Психолекари предлагают массу вариантов лечения, которые всего лишь подводят пациента к шагу – простить и простить по-настоящему. Это какая-то навязчивая идея, что ли?.. Но когда жизнь не клеится, человек готов абсолютно на всё, лишь бы стереть эту червоточину, расправиться с ней раз и уже навсегда. Но не так – мол, знаешь, я прощаю тебя, только свали из моей жизни и дай мне спокойно начать заново! Тень отца Гамлета гребаная, чтоб ты провалился…. А от чистого сердца, чтоб добралось до самых темных уголков сознания, и воспоминания вызывали лишь легкую улыбку и сконфуженный смешок. Весь вопрос – как этого добиться, если умом понимаешь, что из-за какой-то мелочи запорола лучшие годы своей единственной и неповторимой жизни, по сути, не будучи в этом даже виноватой? Да и есть ли такие, кого обошла подобная участь? Может, да. А может, и нет. Скорей всего нет, а иначе вся концепция массового поиска счастья и смысла пошла бы прахом. Ведь только через страдания можно приблизиться к высшему разуму. Так говорят. Очиститься, научиться чему-то… только через муки, а как же еще? Только так. Но тогда рождается другой вполне закономерный вопрос – зачем ненавидеть человека, который одарил мудростью и приблизил к Великой Сути Бытия? В хорошем смысле…. В таком случае можно рассмотреть и помилование, разве нет?

Нельзя жить в позиции жертвы, но подставляя другую щеку, мы выигрываем бонусы у Вселенной и получаем ряд должников. Кто-то верит в парадокс, кто-то – в хаос, но на самом деле, если внимательно присмотреться, то всё подчинено гениальности и порядку. Ведь если ты подставил другую щеку осознанно, то ты не раб и не жертва, а просто человек, который принял правила игры и знает, чего хочет.

Наверху что-то упало, и последовал визг – протяжный и осипший. Владелец голоса по-настоящему чего-то испугался. Поначалу Агнес не поняла, кому он принадлежит, но потом успокоилась, придя к заключению, что визжала всё-таки женщина… Ева. Да и Джек встрепенулся и заскулил. Но вот падение…. Кто упал? И почему?

У Агнес перехватило дыхание, и она сорвалась с места. Набралась мужества, не реагируя на сигнализировавший инстинкт самосохранения, и выбежала из гостиной. Джек за ней не пошел.

Для одних зло не имеет формы, являясь абстрактным понятием, обличаясь в поступках, а в сознании других оно имеет вполне ясные формы демонов и собственно их предводителя. Одно не противоречит другому, но Агнес всё-таки относилась ко второй группе, и для нее настоящим прообразом зла всегда был Гвоздеголовый[12] из Восставших из Ада. Он не просто пугал ее с детства. Он ворвался в ее детскую психику и нанес по ней едва ли не сокрушительный удар. Так казалось раньше… что нет ничего страшнее, но теперь зло приобрело новый смысл. Нечто между формой и понятием. И самое страшное, что ни один Даг Брэдли в мире не смог бы его переиграть, потому что оно оказалось вполне реальным.

Первое серьезное ощущение, лишенное всяческих предрассудков, обрушилось на Агнес, когда она выскочила из кухни в каминный зал – такой же белый украшенный жемчугом и кристаллами, словно из заснеженной сказочной страны. Здесь так же располагалась столовая и брала начало широкая лестница, на второй этаж. Шагов десять, но для Агнес это оказалось едва ли по зубам. Ощущение переполненного кем-то пространства… кем-то живущим здесь, находящимся на своем месте, а вот она – Агнес – здесь совершенно чужеродна, но вполне питательна. И ее передвижение в этом пространстве – очень большой аванс.

Затем, словно брат-близнец, пришел оглушительный всеохватывающий страх. Ощущение зла, как чего-то плотного и повсеместного. Нельзя находиться в таких местах. Совсем нельзя. А то душу потеряешь. Теперь, похоже, это всё, что осталось.

Тишина стояла мертвая. Никаких пугающих звуков или скрипов, волнений. Только непередаваемый холод и белизна полная тишины. Но, несмотря на все эти сигналы, на таранящее чувство сокрушительной изощрённой опасности, Агнес добралась до лестницы и даже поднялась на первые две ступени.

* * *

В отличие от своей девушки Брендон не чувствовал ужаса. Его словно оберегали, вели, потому что искомое было очень важным для всех. Даже для тех, кто не знал этого. Поэтому жившее в этом доме не касалось Брендона, зная, что всё равно отхватит своё, спокойно наблюдая, как парень, не чувствующий тьмы, спокойно бродит из комнаты в комнату, детально изучая пространство. Белоснежные комоды, тумбочки, шкафчики… подмебельный мир, подкроватный, откуда пахнуло могильной жутью, но Брендон не чувствовал. Агнес бы да….

Он отдавался поисковой работе с полным самоотречением, пробегая пальцами по шторам, обшаривая глубины антресолей. Пробираясь в самые темные уголки книжных стеллажей, где все книги сплошь были белыми, а страницы пустыми. Он даже встал на табурет, чтобы провести пальцами по карнизам и заглянуть в круглые матовые плафоны огромной люстры, увешанной кристаллами и жемчужными нитями. Но где-то в глубине души Брендон знал, что ключик находится не здесь, но просто… надо ведь проверить?

Увидев еще одну лестницу, упирающуюся в маленькую узкую дверь, ведущую на чердак, Брендон понял, что искомое хранится там наверху. Он улыбнулся от переполняющей его решимости, как улыбнулся бы камикадзе, выйдя на цель, где количество убитых противников достигнет максимальной цифры. И мысль, что ему самому быть среди павших даже не посещает его голову и не посетит, потому что мозг переходит в режим компьютерной игры. Главное – пройти уровень. Так что Брендон победоносно поднялся по лестнице и, слегка пригнувшись, вошел в дверь.

А Ева неотступно кралась за ним. Сохраняла некоторое расстояние, чтобы не быть обличенной, но не отставала. Она толком не знала, зачем делает это, просто следовала и всё. Наблюдала за движениями, изучала… хотела заполучить ключ, но вовсе не горела желанием забирать его оттуда, где тот хранился, потому что этот дом… непростой, чрезвычайно непростой дом не отдаст ключ за так. Он вполне живой и крайне опасный, словно отражение девятого круга, где обитает Люцифер. Пусть уж Брендон, а дальше там видно будет.

Ева получала явное удовольствие от пребывания здесь. Она знала правила, она относилась к этому месту со всевозможным уважением, словно попала в сокровищницу, где хранились древние артефакты. Но она и не догадывалась, что происходит за спиной, а то спесь бы мигом улетучилась, превратив уверенную в себе Еву в запуганную до чертиков Агнес. Человекообразная густая тень следовала по пятам, то бесформенно клубясь, то накрывая пастью, готовой сомкнуться. Ева противостояла злу при жизни, но выбрала весьма неудобный момент, чтобы передохнуть от этой борьбы. Да и место….

На чердаке было довольно темно и пусто. Единственным источником света оказался стеклянный контейнер у дальней стены, который излучал голубое больничное сияние. Брендон будто загипнотизированный фанатик завороженно вышагивал к нему и ни за что бы не заметил притаившуюся позади Еву. Она даже не спряталась – просто стояла в проеме и, прищурившись, наблюдала за происходящим. Она не видела, что хранится в контейнере, но чувствовала, что это, определенно, то самое. А вот Брендон со своей позиции испытывал смешанные чувства, приближаясь к стеклянному сияющему контейнеру. Бесконечное любопытство, азарт, но и некоторую брезгливость.

Наконец, он остановился и открыл дверцу контейнера, уставившись на содержимое. Поглощенное голубым сиянием сердце размером с кулак покоилось на белой подушечке, промокшей от крови. Оно не билось… но, видимо, носило важный сакраментальный характер, потому что кому-то принадлежало. И внутри хранился ключ. Брендон знал это, словно кто-то шепнул на ухо. Но камикадзе не должны задумываться над сторонними вопросами, а выполнять задание, поэтому он протянул руку и не без отвращения взял холодное влажное сердце из контейнера. Кусок мяса. Всего то…. Мягкое и податливое сердце.

Скулы Брендона свело судорогой. Может быть, даже он понял в какой-то момент, что ключ не достанется ему просто так, что придется заплатить по полной программе, что всё это, в конечном счете, ловушка, и цена будет слишком высока. Но пальцы знали свое дело…. Они впились в сердце, словно в залежалое яблоко, и разорвали его на две части. Ключ тут же упал на пол, глухо ударившись о доски. Тяжелый, черный как смоль, с четырьмя острыми зубьями и перекладиной над ними, отчего с легкостью видимый на белом полу. Возможно, Брендон даже удержал бы его, если б за спиной кто-то пронзительно не закричал… почти завизжал в тот самый момент, когда его руки разорвали сердце на две половины.

Он испуганно обернулся и увидел Еву, стоящую в проеме в едва пробивающемся свете. Что-то черное клубилось за спиной, не позволяя свету проникать на чердак. Но он всё же видел, как Ева схватилась за грудь напряженными растопыренным пальцами и закатила глаза так, что белки зловеще блеснули в темноте. Она хрипела, пытаясь осознать произошедшее и понять, почему у нее мертвой вдруг взорвалась грудина алой агонизирующей вспышкой боли. Сердце у мертвых не болит, но душа…. Она расплатилась за ключ, который так хотела заполучить.

Ева попятилась вон из темноты чердака, но светлее не становилось. Она вышла на лестницу, бешено вращая глазами и хватая ртом воздух по старой доброй инерции. Боль буквально размазала ее своими колесами. Оступившись на лестнице, она неуклюже развернулась, будто балерина, совершающая свой первый пируэт, и полетела вниз, глядя, наконец, на то, что преследовало её всю жизнь. То, что видела тогда в Красном Зале и испугалась до смерти. Думала, что, возможно, это лишь дурацкая аллегория, но теперь…. За несколько секунд полета с лестницы Ева увидела, что тень, преследовавшая ее, существует на самом деле и готова проглотить ее, принять в свои объятия, как старого друга, как любовницу.

Лицо Евы исказила гримаса ужаса – отчаянного и всепоглощающего. Так нечестно! Бороться всю жизнь с тьмой внутри себя и вот так просто отдаться ей. Или непросто? Тьма караулила Еву за каждым углом, но та держала удар. Да и здесь, если бы не проклятый ключ, если бы не жажда его заполучить, Ева скорей всего и продержалась подольше. Но последний блок, удерживающий тьму на расстоянии, был сломан. Ведь всё имеет свою цену.

И когда Ева ударилась глухо об пол, подняв клубы тьмы, словно пыли, и открыла глаза через мгновение… она больше не владела собой.

* * *

Добравшись до второй ступени, Агнес замерла как вкопанная. Она увидела Еву, вышедшую на лестницу, но никакой радости не испытала. Захотелось тут же убежать, и, поддавшись этому желанию, она даже сделала несколько шагов назад.

Вроде всё та же Ева – смуглая с выгоревшими прядями в свободном платье и светлом тренче необходимом лишь для того, чтобы скрыть пятна крови. Холодно красивая, но не до конца смытая кровь делала из нее психопатку. И всё же с ней было что-то не так – то, что заставило Агнес отшатнуться.

Ева не горбилась и не прихрамывала, а вытянувшись как струна, горделиво ступала по лестнице вниз. Агнес показалось, что она заметила черноту, плескавшуюся в глазах и даже несколько оттеняющую кожу легчайшей вуалью. Но стоило моргнуть и все эффекты пропали. Осталось лишь яркое всепоглощающее чувство нечестивости и жути, будто она оказалась в одной комнате с Риган, хрустящей суставами и позвонками и говорящей жутким голосом на древнем арамейском. Агнес всегда задумывалась – каково это? Не в кино, а в реальности оказаться в одной комнате с одержимой? Теперь любопытство было удовлетворено. Ничего страшнее она никогда не испытывала.

Да, страх бывает разным. Можно бояться людей, выходя на улицу, можно бояться смерти или за близких, оказавшихся в секторе газа. Терроризма, жестокости, болезней, призраков, собственной тени, что может оказаться вполне реальной угрозой, как выяснилось. Но в целом страх не может быть более или менее значимым, потому что толку от него ноль. Он лишь мешает, приводя к ошибкам и психозу. В любом случае это обывательский страх, а то, что испытывала сейчас Агнес – страх редкий. Ледяной сковывающий ужас. Ты просто знаешь, что не должен быть здесь, потому что это очень плохо. Ты рискуешь душой.

Агнес попятилась к стене, расталкивая плотные массы присутствующих здесь инфернальных материй. Но это больше не волновало, потому что внимание полностью сконцентрировалось на Еве, которая уже спустилась по лестнице и сделала несколько шагов по гостиной, мягко ступая, крадучись. Агнес только отметила, насколько та органично сюда теперь вписалась – блондинка в светлых одеждах, словно пришла сюда целенаправленно, чтобы соединиться с чем-то таящимся внутри.

Она вжималась в стену, молясь, чтобы Ева прошла мимо, но та остановилась и медленно повернула голову, пока не хрустнули шейные позвонки. Агнес, дрогнув, снова вспомнила Риган[13], пытаясь сдвинуть стену с места.

– Я подожду на улице…. Пойдешь со мной?

– Н-нет. – дернула головой Агнес и больше не смогла вымолвить ни слова, как ни старалась. Оказалось, не так-то просто сохранять самообладание.

– Как знаешь. – Ева повернула голову, точней вернула ее на место и удалилась, словно привидение.

И как только это произошло, Агнес впервые в жизни перекрестилась.

* * *

Как только это случилось, Брендон поднял ключ с пола. Теперь он чувствовал в полном спектре то же, что и Агнес, попав в этот дом. Чужеродный, злой и опасный. Он понял, что просто так всё не закончится. Дом потребовал жертву, чтобы проверить, насколько всепоглощающим и слепым может быть желание обладания. Потребует ли он плату? Жертва за ключ, плата за вход. А что вообще бывает бесплатным?

Он еле добрался до лестницы, ведущей на первый этаж. Как он мог не заметить всего этого раньше? Какое же гиблое место! Почему он не чувствовал? Прийти сюда по собственной воле, когда теперь единственным достоянием является душа?! Безумие. Но он должен был…. Ради Агнес. Так поступают настоящие мужчины. Хотя это очень страшно… так бесконечно страшно.

Стены давили. Эта белая тьма и звенящая тишина. Каждый шаг давался с трудом, выжимая, словно губку, но Брендон добрался до лестницы, и, увидев Агнес там внизу, испытал настоящий прилив сил, хотя ей не надо бы сюда было заходить. Она выглядела душевно истерзанной и измученной. Борясь с желанием сбежать по ступеням с криками и, схватив ее за руку, выволочь из этого проклятого дома, Брендон спокойно спустился и даже чуть улыбнулся.

– Брендон! Слава Богу! – воскликнула она, испытывая самые трепетные чувства к нему. – Что там произошло? Что случилось с Евой?

– Ты видела Еву? – настороженно спросил тот, испытывая смешанные чувства. Сам он лишь слышал, как она упала с лестницы, но не увидел, когда спустился.

– У тебя на руках кровь! – вмиг переключилась та. – Что случилось?!

Брендон крепко обнял ее, подойдя вплотную, и поцеловал в макушку.

– Всё хорошо, Несси.

– Пойдем отсюда, пожалуйста! – взмолилась Агнес.

– Конечно. – он взял ее за руку и потащил из этой комнаты.

Страшные непередаваемые чувства, словно они – пара котят, которые попали на псарню. Оказавшись в кухне, они были буквально ослеплены ярким светом, бьющим из окон. Больше не смеркалось, что казалось уже невозможным. Настало утро или уже день – сложно понять, но солнце не щадило глаз и обнадеживало вместе с тем. Осталось совсем чуть-чуть, хотя постоянно казалось, что сейчас кто-то схватит их сзади, словно кукол, или дверь не откроется. Но нет, всё получилось, и они оба оказались под ярким солнцем разлившегося утра, захлопнув наконец дверь белоснежного коттеджа. Но Брендон не спешил уходить с крыльца….

– Возьми. – сказал он.

Агнес уставилась на перепачканную кровью ладонь и лежащий в ней черный зубастый ключ, который было неприятно держать в руках.

– Хорошо. – та озадаченно свела брови, не понимая, почему сейчас он всё это делает, но ключ взяла хотя и с некоторой брезгливостью.

– Я хочу, чтобы ты хранила его, Несси.

– Ладно-ладно, пошли уже!

Агнес улыбнулась ему с облегчением, отмечая, каким измученным выглядел сейчас Брендон, даже уменьшившимся, как казалось. Да она и сама наверняка еще хуже. Всё-таки подобное не дается даром, оставляет массу следов. Но, тем не менее, солнечный свет, падающий на его лицо, сглаживал картину, излечивал раны, убирал изъяны, делая снова красивым. Брендон улыбался, и Агнес улыбалась в ответ, благодаря Господа, что всё закончилось, и они выбрались из этого грязного черного места, каким бы белым оно ни было. Они обнимались, и в этом ощущалось столько нежности и любви, что хотелось плакать. А потом он внезапно отстранился и сказал:

– Держись подальше от Евы.

И словно по команде, двери особняка распахнулись, и Брендона затянуло внутрь. Как куклу, невесомую пушинку. Агнес еще улыбалась, когда это произошло…. Осознание не сразу добралось до сердцевины.

– Брендон? – в ужасе позвала она и рванула к дверям, начав истошно дергать за ручки, но бесполезно.

Внезапно весь дом пришёл в движение и начал погружаться внутрь со всеми своими розами, которые змеями уползали под землю.

– Нет! Брендон! – визжала Агнес, дергая за ручки, пока те не скрылись, а затем и сами двери.

Она кричала и колотила в уходящие белоснежные стены и окна, которые невозможно было выбить, заглядывая внутрь, но не видя Брендона. Первый этаж, второй, чердак с разорванным на две половины сердцем, валявшимся на полу куском мяса – сердцем Евы, ее душой. Последний сдерживающий блок.

Агнес неистово продолжала бить в твердь и звать Брендона, даже когда маленькое чердачное окошко скрылось под землей, и крыша начала уходить следом. Она била кулаками, не замечая ни боли, ни содранных костяшек, даже не задумываясь о природе посмертной боли, слез и крови, насколько это иллюзорно, как и всё ее тело. Ад – он такой. Агнес просто звала Брендона и механически колотила в крышу, а когда та исчезла под землей, начала копать, словно робот, ничего не видя из-за слез, утопивших глаза.

Всё имеет свою цену и требует жертву, приношение. Чтобы получить, надо лишиться, но и заплатить за вход, за попытку. Здесь так. И чем ценнее желаемое, тем больше жертва и выше цена. Посему мудрецы говорят – бойся желаний своих, потому что лучше меньше – да лучше. Мудрецы и философы, место которым в Лимбе…. А может, они просто всё здесь знают, вот и мудрость взялась? Так вроде просто. Но как справиться с человеческой натурой, которая вечно требует больше?

Ева стояла сзади и бесстрастно глядела на душераздирающую сцену, как Агнес роет землю, а потом подобрала черный зубастый ключ, который та отбросила, чтобы не мешал, и направилась к машине. Джек лежал под сиденьем и трясся, как последняя левретка. Такого с ним еще не происходило, даже когда приезжал ветеринар, чтобы сделать болезненную прививку. Его хозяйка изменилась…. Она вышла из этого дома совсем другой. То, что лишь иногда показывалось, теперь захватило полноценную власть и представляло настоящую угрозу. Собаки инстинктивно чувствуют зло, даже лают, если встречают плохого человека или просто с дурными намерениями. Но сейчас подавать голос было бы ошибкой. Последней и весьма болезненной. Даже бежать страшно, потому что Джек отчетливо улавливал, что для чего-то нужен своей бывшей хозяйке, и до этой поры, она его не отпустит, но и ничего не сделает.

Ева села за руль и включила зажигание, бесстрастно глядя на дорогу. Бобби Винтон весело затянул «Синий Бархат», и БМВ сорвалась с места.

…на протяжении многих лет, я всё ещё вижу синий бархат сквозь слезы…

ЗВОНОК

– Вас к телефону… – боясь вздохнуть, сказал официант и положил трубку на столик, на котором стояла ополовиненная бутыль водки, а потом отступил.

Удостоверившись, что будет воспринят правильно и не навлечет на свое заведение ужасную участь, он выждал с минуту, переминаясь с ноги на ногу, а затем ретировался. Человек в кожаных перчатках возымел здесь эффект разорвавшейся бомбы – все столики вокруг него пустовали. Это был самый немноголюдный день за всю историю Неспящей Красавицы. Люди подсознательно старались держаться подальше от Джейка, чувствуя, что тот в себе несет. Инстинкт самосохранения работал на полную громкость. Стриптизерше не повезло больше остальных. Без какого-либо специального приказа она боялась отпустить шест, словно приросла к нему, хотя Джейк плевать хотел на это шоу.

Новая девушка была не слишком красивой и староватой для данного поприща. Славянской внешности, белокурая, с мясистым лицом и подзаплывшими боками. Она просто думала подзаработать, видя, что незнакомец не жмется на водку. Решила, а что если ей повезет? Такое ведь бывает нечасто, но всё же бывает. И чего собственно все так шарахаются? И лишь оказавшись на сцене, заглянув в его глаза, она прочухала, что не так… но было слишком поздно.

Она двигалась нелепо и скованно, но никто не бросался на помощь. Перед лицом смерти каждый сам за себя. Разве нет?

– Каин… – бесстрастно поприветствовал Джейк, едва взяв трубку, и махнул водки. – Звонишь поделиться своими достижениями?

– Нет, друг. – мрачно хмыкнул тот. – Ты и так в курсе.

– А что тогда? Совесть заела? Хотя нет… о чем я? Тебе же не впервой жертвовать людьми во имя великих целей.

– Ты думаешь от этого легче? – спросил Каин потухшим голосом. Он был явно подавлен.

– Не знаю…. Ты мне расскажи. Каково это? Отправил парня, словно марионетку в такое пекло. Он был для тебя лишним? И ты воспользовался его руками, чтобы мозаика сложилась?

– Мне… мне очень жаль. – выдохнул тот. – Мне всегда жаль.

– О! – воскликнул Джейк. – Вот здесь я не сомневаюсь! А ты еще меня обвинил в бесчеловечности. Сам-то что сделал? Пожертвовал человеческой душой! Да и не одной. Святая святых! – издевался Джейк. – Теперь я уже не найду их…. Всё в руках Божьих. Как ты думаешь, что ждет тебя за такое?

Он налил себе еще стопку, небрежно поддерживая трубку плечом.

– Ты бы о себе думал, друг. – пусто ответил Каин.

– А что тут думать? Мне уже даже самому стало интересно – дойдут-не дойдут.

– Дойдут. Ты, главное, не забудь про наш договор.

– Я никогда ничего не забываю. – бросил Джейк. – Только и ты имей в виду, что по части препятствий, я имею довольно изощренный ум.

– Я уже понял. – тихо отозвался Каин.

– И я припас кое-что еще.

– Пугаешь?

– Да ну, брось. Просто вношу свои коррективы. – фыркнул Джейк. – Не думал же ты, что всё будет просто?

– Конечно нет. – тихо сказал Каин и замолчал.

– Ты какой-то вялый.

– Зато ты оживился… хотя мертвых по-прежнему отправляешь в Лимб. Почему?

– Почему? – повысил голос Джейк. – Мы же заключили сделку, помнишь? А условия пока не выполнены.

– Но ты ведь знаешь, что они всё равно дойдут.

– Знаю-не знаю… а Лимб место непредсказуемое и неподвластное никому. Я лишь могу запереть всех или выпустить, но всё, что происходит там, неконтролируемо. – сказал Джейк, но в трубке было тихо. – Каин?!

– Что?..

– Ты зачем звонишь? Исповедаться?

Тот задумался на некоторое время. Он звонил, чтобы убедиться в том, что Джейк не видит теперь Еву – это было самым важным, но в целом его душу терзало чувство вины за совершенное, и наверное… он прав, хотя такого исповедника не пожелаешь и в страшном сне.

– Я звоню, чтобы напомнить про наш договор и про то, что она совсем близко. – выдавил Каин.

– Ну а по мне, так это я тебе про договор напомнил, а тебя, мой друг, просто совесть замучила. Ты веками боролся с тьмой и вдруг отдал ей самое дорогое. Это поступок, на который даже я бы не осмелился.

– Я не делал этого! – закричал Каин. – Я не знал, что так будет!

– Тогда почему тебе так паршиво? – спокойно спросил Джейк.

Тот не ответил.

– Тебе века, и ты отлично знаешь правила. Всегда требуется жертва на пути к цели. Разве твой брат не преподал этот урок? Какими бы разными вы ни были, ты пользуешься теми же методами. Жертвуешь кем-то.

– Мне жаль… – выдавил Каин.

– Я знаю. И если тебе станет легче, то я бы поступил точно так же. Выбор-то не велик на этом пути.

– Как мудро… – вздохнул Каин. – Но непросто. Совсем непросто.

– А вообще забавно, что ее зовут Ева. – сказал вдруг Джейк. – Какая ирония, правда?.. Чего молчишь?

– Я думал об этом. – хрипло ответил тот. – Но это не ирония. Это, как твой Лимб – абсурдный, странный, словно паззл из снов, бьющий только в самое больное место.

– А за пределами жизни так всегда. Всё еще хочешь там оказаться? Смотри, будет страшно… – протянул Джейк. – И больно. Придется многое вспомнить и пережить снова и снова, без времени, просто одни сплошные повторы, пока не будет достаточно.

– Что ты мы зафилософствовались. – поспешил заметить Каин, не желая дальше слушать.

– Ну а что еще делать? Время-то надо скоротать как-то.

– Время… – горько усмехнулся Каин. – У нас его еще будет много, друг, когда всё закончится. Тогда и поболтаем.

– Как скажешь.

Джейк лениво убрал трубку от уха и, глянув на нее сощурено, нажал отбой.

Он долил содержимое бутылки и заказал еще, зацепив безразличным взглядом стриптизершу, отчего та едва не свалилась с шеста.

И всё-таки… как иронично. – подумал Джейк, дрейфуя на волнах воспоминаний, а в виду его древности подобное путешествие могло оказаться весьма коварным. Когда человек одет в одну и ту же одежду слишком долго, он как бы срастается с ней. И тогда уже очень сложно определить, является ли она частью его гардероба или уже личности. Подумать только – женщина по имени Ева потеряла душу по вине Каина…. Лимб прошелся и по нему, среагировав на вмешательство, пусть и небуквальное. А ведь мать любила его – всё-таки первенец, не отвернулась даже, когда Каин разбил ей сердце. Женщина, по сути, обеспечившая Джейка работой, хотя он не держал на нее зла за это, поскольку если бы не она, еще неизвестно, какое наказание свалилось бы на его голову за содеянное.

Ева…. Ее теску постигла столь печальная участь. Где-то внутри, может, Джейк и злился на нее. Как давно это было! Так невообразимо давно. Время древних созданий, когда Джейка звали совсем иначе. Он погружался всё глубже и глубже, словно тонущий корабль, и уже не чаял выбраться в ближайшее время, потому что сопротивление такому тяжеловесу, такому неподъемному механизму воспоминаний – чистое безрассудство. Президенты, цари, фараоны… хотя подобным мог похвастаться и Каин, а ведь Джейк древнее, намного древнее, и он видел то, что было раньше – много раньше. Волшебные создания, небывалые пространства, ожившие мифы, и всё четко и ясно, никаких полутонов при всей нереальности и грандиозности спектра. Всё было совсем иначе, но для Джейка ностальгия уже давно потеряла всякий смысл. Он просто наблюдал. Одни, другие, потом третьи…. Когда ты не ограничен во времени, то вроде как перестаешь оборачиваться к прошлому и жалеть об утраченном, а просто смотришь на всё сквозь пальцы.

Джейк никогда не понимал Каина – чего собственно тот дергается по поводу своего бессмертия. Или, возможно, само осознание того, что ты проклят, уже сводит с ума? Каин был первым смертно-рождённым, а в итоге пережил всех своих кровных родственников и обещал пережить весь человеческий род. Бог любит пошутить – это правда. И его поступки иногда не укладываются в голове, но всё же он знает, что делает. Просто его расчет ходов намного дальше, чем способно вообразить сознание. В любом случае с ним лучше не спорить, и никогда и ни при каких обстоятельствах не соревноваться. Это Джейк знал очень хорошо. Но в целом, вся эта ирония бытия – когда легкая, когда назидательная или горькая, приближающаяся к жестокому сарказму – приучила его относиться ко всему так же… абсолютно взаимно. Чего Джейк и желал Каину, да и всякому смертному. Хотя даже в его твердых убеждениях наступил кризис, когда дело коснулось чего-то очень важного для него лично, бережно хранимого и любимого. И, в конце-то концов, ну почему он – древнейшее существо способен испытывать привязанность к одной женщину вечно, и почему этой женщине, чей возраст многим меньше, постоянно нужно чего-то нового и непредсказуемого? Это коробило Джейка. Это причиняло ему боль и не позволяло в данный момент смотреть на мир с присущим ему хладнокровием и безразличием. И, да, он отлично знал, что ведет себя, как мальчишка, как неразумный ребенок, обиженный и уязвлённый, эгоистичный. Но данная ситуация требовала. Она больше никогда не поступит с ним так же после такого. Пусть знает, что и Джейк может чувствовать боль, как и ее дражайшие люди, к которым она так стремится. И вообще, хоть смерть и неминуема, но всегда неожиданна, даже если и ожидаема, так что пора называть всё своими именами.

САД

Светило яркое утреннее солнце, хотя самого диска было не видно, но свет буквально шел отовсюду, так обнадеживающе, по-рассветному. Неужели всё самое страшное позади?

Аккуратно-подстриженная живая изгородь – слишком высокая, чтобы заглянуть за нее – бесконечно тянулась по левую сторону, а справа раскинулся несколько вычурный в своей нарочитой изысканности парк. Подстриженные конусы низкорослых деревьев и кустов, белые скамьи с широкими вазонами по бокам, мостики, лесенки, прудики, заросшие распустившимися кувшинками, скульптуры и даже фонтаны. Легкий туман стелился по земле, наделяя своей таинственной красотой все присутствующие здесь детали, обволакивая и внушая умиротворение. А вдоль дороги росли уже знакомые ивы, склонившиеся в глубоком реверансе. Снова захотелось спасть. Прилечь и никуда не идти, или сесть на удобную скамейку, прикорнув на плече друга, но Олден теперь старался держаться от них на почтительном расстоянии – с него довольно скамеек. Он казался настороженным, а Адель, напротив, почувствовала себя в безопасности. Начало дня – начало всего с чистого листа.

Бесконечная изгородь, конусообразные подстриженные деревья и склонившие головы ивы казались движущейся картинкой, как в старых фильмах, когда нужно было снять героя, едущего в автомобиле, например, а средств для подобного не хватало. И не видно края всему этому тихому великолепию. Подобная монотонность несколько притупляла сознание, но в хорошем смысле – то, что надо после пережитого. Идешь себе в никуда, экзамен окончен, а будет ли следующий – неизвестно. Пусть не кончается эта пауза. Пусть длится вечно.

Дрейфуя в безвременье, оба молчали, но не потому, что тонули в собственных внутренних мирах или в воспоминаниях, просто сознание перешло в режим гибернации, так сказать. Даже для пустой болтовни не хватало ни сил, ни желания. А когда времени прошло более чем достаточно, чтобы немые вопросы о конечности данного предприятия замаячили на горизонте, и даже охватило некоторое параноидальное беспокойство, в живой изгороди немного впереди обозначилась брешь.

Не веря своим глазам, Олден и Адель притормозили и озадаченно переглянулись. Оказалось, они оба были совершенно не готовы к тому, что придется ступить на следующий этап их пути. Но через некоторое время, выйдя из легкого замешательства, оба взялись за руки и всё-таки подошли к стартовой отметке. Гензель и Греттель снова в деле.

Лабиринты живых изгородей шли по обе стороны от тропы, уводя к потрясающей красоты саду. Его пока было не очень хорошо видно, но не оставалось никаких сомнений в том, что он истинно прекрасен. Белые и розовые облака плодовых деревьев – Адель бы поручилась, что яблоневых и вишневых – безмятежно парили на фоне утреннего неба. Наверное, Алиса[14] испытала то же самое, заглянув в скважину маленькой двери.

Туман полупрозрачными лентами стелился у подножий выступающих живых изгородей, обволакивая бьющие фонтаны за каждой аккуратно подстриженной стеной, словно кто-то курил гигантскую сигарету. Они были самых причудливых форм: то похожие на распахнутые ирисы, то на лилии одиноко-прекрасные, загадочно-белые. Хотя в тумане всё кажется загадочным. Трехголовые драконы, поющие свои фатальные песни сирены, русалки, бьющие хвостами и злобные горгульи. И еще здесь росли цветы, много цветов в высокой траве в оковах всё того же тумана. Красиво, но всё-таки там впереди в саду красота казалась действительно абсолютной. Им не терпелось войти туда, но когда Олден и Адель приблизились настолько, чтобы убедиться в том, что помимо яблоневых и вишневых деревьев там еще много-много всего, из прохода в живой изгороди, отгораживающей сад, вышел мальчик с метр ростом. Хотя мальчик ли?.. Нечто среднее между действительно уродливым ребенком глубоко больным прогерией[15] и карликом с большой квадратной головой и кожей перемазанной в саже.

Когда видишь лицо настолько искажённое уродством, обычно делаешь вид, что всё в порядке, что перед тобой обычный ребенок, человек. Пялиться ведь дурной тон? Но на душе становится действительно погано и жутко, потому что это и вправду так. Когда один глаз находится где-то на виске, а другой у ноздри – это чертова жуть…. Что же надо сотворить, чтобы заслужить такое? Матери всегда знают ответ, как бы жестоко это ни звучало. А если не знают или не желают признаваться, то порой оставляют своих детей в роддомах. А кто же те, кто делают вид, что всё в порядке? Что перед ними лишь обычный ребенок, человек? А потом, пройдя пару шагов, начинают испытывать ледяную жуть? Просто люди… которые тут же предстают перед калейдоскопом свершенного, перебирая, за что именно можно отхватить такое. Обычная протяженность взгляда на физического урода обычно не составляет более доли секунды. Это сознание впоследствии продолжает носить и смаковать сей образ во всех деталях, сводя с ума, но сейчас выхода не было – только смотреть на уродца, преградившего путь.

Олден и Адель остановились совершенно неготовые к такому, но, не дав опомниться, еще три подобных существа появились из-за угла похожие, как братья-близнецы. У каждого на груди было по цифре, словно у атлетов. Один, два, три и четыре. Дэвид Линч был бы в восторге…. А вот Олден с Адель оказались на грани того, чтобы невпопад извиниться и уйти отсюда.

– Хотите пройти? – поинтересовался один из уродцев высоким голосом.

Те переглянулись, вытаращив глаза, и Олден наконец ответил:

– Да.

– За проход придется заплатить. – заметил другой таким же тоненьким голоском.

– Чем?

– Мы сами решаем. – проблеял Третий, разведя ручонками. – Забираем лучшее из того, что есть.

Адель отступила. Ей явно не улыбалась такая перспектива, и Олден разделял ее чувства всецело. Ну почему всегда надо платить?

– Вы ищете выход. – заговорил Четвертый. – Тогда ваш путь лежит через сад и только лишь.

– Да и ключи пока не все собраны.

– Решайте.

Олден посмотрел на Адель, и та заметила, каким уставшим тот выглядел.

– Ну что?

– Надо идти. Мы же собственно ради этого и… – она развела руками.

Тот закивал, а потом, поморщившись, повернулся к четырем уродцам и сказал:

– Мы согласны.

– Прекрасно. – закивал Третий. – Тогда подойди. А ты следующая.

Испытывая нехорошее чувство, Олден посмотрел на Адель совершенно ясно и по-доброму, отчего у той по спине побежали мурашки, потому что, по сути, это был их прощальный взгляд.

– Живей. – крякнул Первый и помахал своими толстыми пальчиками.

Олден виновато пожал плечами и подошел к нему.

– Наклонись. – потребовал Первый своим тоненьким голоском, словно гелия вдохнул. – Вон какой бугай.

И когда Олден подчинился, он хлопнул его ладошкой по лбу, а Второй тут же схватил за рукав и потащил на территорию сада, толкнув куда-то влево, где Адель не могла его больше видеть.

– Что вы с ним сделали?! – воскликнула она.

– Подойди и узнаешь. – ответил Второй. – Наклонись.

Испуганно таращась, словно загнанный зверек, и точно зная, что они совершили ошибку, но без этого, очевидно, пути дальше просто нет, Адель подчинилась, позволив Четвертому коснуться ее шеи. Потом он, чуть улыбаясь, схватил ее за руку и потащил в сад под сень раскинувшихся облаков небывало огромных яблонь, вишен, сиреней и прочих пышно-цветущих великолепий фауны.

Адель злобно зыркнула на Четвертого и оглянулась в поисках Олдена. Она пока не понимала, чем расплатилась за вход, но чувствовала себя в этом саду под огромными цветущими кронами, закрывшими небо, и впрямь как Алиса, оказавшаяся в Стране Чудес. А потом она увидела Олдена под благоухающей грушей и поняла, чем расплатился тот.

Он сидел, прислонившись к стволу дерева, и широкими не моргающими глазами лицезрел небеса из ветвей и цветов, пропускающих лишь редкие лучи. И, тем не менее, здесь всё прямо светилось, словно зимой от снега. Деревья были такими высокими и пышными, что их шапки напоминали натянутый купол. То и дело падали кружась лепестки, будто ветер прошелся по крышам, сгоняя снег. В глазах Олдена крылось столько неописуемого восторга и потрясения, что не смог бы передать даже ребенок. От восхищения рот приоткрылся, и набежавшая слюна собиралась вот-вот пролиться на одежду. Человек по прозвищу Старик – один из самых умных людей, что знала Адель – сидел, бездумно таращась на деревья, и пускал слюну….

Она, было, закричала – мол, что они с тобой сделали?! – и рванула к нему, но на полпути поняла, что из ее открытого рта не донеслось ни звука, и упала на колени перед Олденом. Немая, как рыба…. Адель сделала еще несколько попыток сказать ну хоть что-нибудь, на худой конец прохрипеть, но быстро осознала свою неспособность и, покачав головой, устроилась рядом с Олденом… абсолютно умалишённым Олденом. Ну и что теперь делать?.. Адель просто не знала. Просто не знала.

* * *

– Что за женщина? – нахмурилась Амалия, вглядываясь вдаль.

– Подожди…. – Марта ускорила шаг и вскоре воскликнула. – Ну конечно! Та самая из больницы, которая разбилась с приятелем, когда мы…. – она осеклась, тут же помрачнев. – Когда я везла тебя в больницу.

Джулиана сочувственно улыбнулась.

– Как ее звали, не помнишь?

– Агнес. А парня звали Брендон.

– Точно! – преодолевая себя, сказала Марта и побежала, размахивая руками. – Агнес! Эй! Привет!

Джулиана не имела намерений отпускать Марту одну, поэтому погналась следом.

Лидия пожала плечами и переглянулась с Амалией, которая уже начала погружаться в книгу.

– Я не побегу. – фыркнула та.

– Как хотите. – с этими словами девчонка в желтой заправленной футболке, чей вес давно зашкаливал за верхние пределы, изобразила некое подобие спортивной ходьбы.

Амалия лениво махнула, словно муху отогнала, и усмехнулась, вычитав что-то забавное.

Марта почему-то была ужасно рада встретить здесь кого-то знакомого, но приблизившись, затормозила, не зная, как вести себя дальше и что говорить.

Агнес, сгорбившись, сидела на земле в одной туфле, по-детски разбросав ноги, и была вся в грязи. Издали даже казалось, что на ней перчатки. Вторая черная кожаная туфля печально валялась в стороне. Белокурые некогда ухоженные волосы торчали грязными, мокрыми от пота струями, а у лба четко прослеживалась покрасневшая плешь. Лицо, опухшее от слез, сейчас казалось безмятежным и отстраненным. Что бы там ни произошло, Агнес уже успокоилась, перейдя в стадию глубокой депрессии, а то и смирения, хотя видок у нее отдавал каталептическим ступором…. Как бы с ума не сошла.

Позади нее вниз уходила яма глубиной метра два, и, судя по грязи, Агнес вырыла ее собственноручно.

Марта вопросительно посмотрела на Джулиану, и та покачала головой. Они обе пришли к безмолвному заключению, что произошло нечто плохое, потому что так может выглядеть только тот, кто потерял самое дорогое. Марта присела на корточки и принялась отряхивать задранные по локоть рукава кожаной куртки Агнес, вспомнив, как слаженно она смотрелась со своим парнем в практически одинаковой одежде. Но та даже глаз не подняла.

– Что с тобой случилось? – Джулиана тоже присела рядом. – Где Брендон?

И вот здесь та среагировала…. Дернулась, словно преодолев злые чары, и уставилась на Джулиану широкими от ужаса глазами. Казалось, они сейчас вылезут из орбит.

– Его больше нет….

Она не заплакала, но то, как была произнесена эта фраза – тон, манера – чуть не заставило расплакаться остальных.

– Он просто хотел ключ. – словно оправдывая, сказала Агнес и забралась пальцами в волосы. – Но дом утащил его с собой. Куда? – спросила она, разъедая взглядом Джулиану, но та не знала, что ответить, опустив глаза.

Тогда Агнес также уставилась на Марту, но и здесь не услышала ответа. От расстройства она выдернула целый клок волос, повергнув всех в ужас.

– Он хотел, чтобы ключ хранился у меня, но я его потеряла, пока пыталась откопать… – Агнес сбилась и покачала головой. – Думаю, его забрала Ева… как и машину.

Джулиана с Мартой напряженно переглянулись.

– Еще он сказал, чтобы я держалась от нее подальше. Но ключ-то я не уберегла, а это единственное, что он оставил после себя!

Вскоре подошла Лидия и ошарашенно вылупилась на Агнес, которая и в самом деле выглядела весьма плачевно.

– Кто такая Ева? – спросила Марта, а Джулиана принялась отряхивать Агнес, хотя эта затея не увенчалась особым успехом, только чуть-чуть очистила руки. Светлые джинсы теперь можно было только отстирать.

Лидия подняла вторую туфлю, валявшуюся поодаль, и вежливо протянула хозяйке, но та будто не видела.

– Ева опасна. – мертвым голосом сказала Агнес. – Она заразилась в доме.

– Заразилась? – не поняла Джулиана и взяла туфлю из рук Лидии.

– Да.

– Но чем?

– Тьмой.

Это прозвучало с такой зловещей интонацией, что мурашки побежали по телу, а Лидия шарахнулась в сторону, испытывая острую необходимость уйти отсюда и поскорей.

Стало страшно находиться здесь, сидеть, вдыхая воздух, а вдруг до сих пор можно заразиться. Вдруг это просочится сквозь поры? Все на этом пустыре как по команде начали чувствовать подкрадывающийся неконтролируемый страх, неуверенность и отторжение. Такое можно испытать в доме полном рассерженных призраков и демонических сущностей.

– Здесь нельзя оставаться. – приглушенно заметила Джулиана и надела Агнес вторую туфлю.

– Нет! Я не оставлю Брендона!

– Но… – было, начала Марта, но осеклась, осознав, что вряд ли будет услышана. Ведь решение остаться – это всё, что есть в голове у Агнес сейчас.

Марта и сама была такой недавно. В подобной ситуации обычно вызывают санитаров. Эту роль весьма неожиданно сыграла Амалия, нарисовавшись позади Лидии.

– Гляньте-ка, что я нашла. – оживленно заявила она и раскрыла темно-синюю книгу с конца, откинув обложку.

У всех присутствующих пооткрывались рты в немом восхищении, а глаза тусклые от скепсиса засияли радостью. К нахзацу несколькими слоями скотча был прилеплен облупившийся бронзовый сейфовый ключ в четыре дюйма с двумя зубьями на конце и ажурной верхушкой похожей на трефовую масть.

– Откуда? – изумилась Марта.

– Мадам Лизэль дала книжку. – объяснила Амалия.

– Смерти передать. – тихо вставила Лидия.

– КОМУ? – в один голос воскликнули все, кроме Агнес. Та, не отрываясь, гипнотизировала ключ.

– Так она намекнула. – ухмыльнулась старушка.

И в этот момент Агнес звонко засмеялась, так что дискуссия была окончена, и все взгляды обратились к ней. Ее руки потянулись к ключу, а глаза озарились счастьем.

– Господи, милая, что ж ты так извалялась?! – воскликнула Амалия, заметив, наконец, девушку.

Марта глянула на нее с укором, но на Амалию подобные вещи никогда не производили должного впечатления. Хоть обсмотрись….

– Дай ей ключ. – попросила Джулиана.

– Да щас! – Амалия захлопнула книжку. – У меня будет надежней.

– Пожалуйста! – взмолилась Лидия, для которой всё это зрелище оказалось очень болезненным. – Вашей дочери наверняка столько же лет, сколько и ей! Посмотрите, как она страдает!

– Да ты мне льстить взялась, девочка? – злобно прошипела Амалия.

– Ну, правда… что она съест его, что ли?! – сказала Марта, глянув с уважением на Лидию.

Джулиана была с ней солидарна. И впрямь, ловко она про дочь ввернула… сработало ведь.

– Ладно… – недовольно крякнула Амалия, косясь на Лидию. – А ты – хватит лезть не в свои дела! Молода еще слишком.

С этими словами она аккуратно подцепила ногтем скотч, и лента за лентой высвободила ключ.

– И осторожней с ним. – пригрозила Амалия узловатым пальцем.

Агнес казалась прямо завороженной этим ключом. Она трясущимися руками вытянула его из немного сопротивляющихся пальцев старушки и поднесла к глазам. Всё, что осталось от Брендона – так думала Агнес сквозь пелену помутненного сознания. Символ веры, как нательный крестик, в то, что она исполнила волю своего любимого, последнее желание.

– Надо идти. – сказала Марта и посмотрела на Агнес.

Та всё еще выглядела затравленной, но в глазах появилась хоть какая-то осмысленность. Ключ оказал им всем гигантскую услугу, но особенно, конечно, Агнес. Кто знает, что ей пришлось пережить, но в любом случае это был настоящий кошмар. Она посмотрела на Марту в ответ, потом на Джулс и закивала. Теперь она могла сделать это – встать на ноги и уйти от могилы своего любимого. Надо же, а ведь они были уверены, что теперь есть друг у друга навсегда…. А оказалось, что за пределом смерти есть вещи и похуже, пострашней, почти по-библейски кошмарные. Может, не повезло только ей? Но почему? Потому что Агнес работала стриптизершей? Или потому что гонялась за свободой, как оглашенная? Но не сказать, чтоб слишком грешила, так… почему? А Брендону за что? Что вообще с ним случилось? Он ведь пожертвовал собой, разве нет? Такое должно учитываться! Своим притупленным сознанием Агнес всё же расслышала слова толстой девчонки. Она сказала, будто та, что принесла ключ, должна передать книгу в синей обложке Смерти, и говорила о ней, как о ком-то вполне реальном. Это придавало сил, отрезвляло. Кто же еще, кроме Смерти может объяснить, что случилось с Брендоном, и где тот сейчас? Есть ли вообще где-то?

Марта с Джулианой поднялись на ноги, хрустнув суставами, и синхронно протянули свои руки Агнес, словно любящие родители. Та спрятала ключ в джинсы, боясь отпустить, потому что он успокаивал и обнадеживал, а потом позволила поднять себя с земли и увлечь на дорогу, что оказалось непросто из-за высоких каблуков. Агнес тут же достала ключ и сжала в кулаке, ощутив тепло, расцветающее цветком и пускающее корни. Что ж, теперь у них целых два ключа, а это уже кое-что.

Они шли друг за другом гротескной вереницей вдоль живописной дороги, которая тянулась вдоль туманного парка похожего на призрак и живой изгороди слева – такой высокой, что не заглянуть за нее. Марта, идущая первой, отгоняла дурные мысли, о том, что в этом парке притаилось нечто страшное и расползлось в тумане, чтобы накинуться змеями. Джулиана вполне разделяла эти подозрения, опасливо выглядывая в белых стелящихся лентах признаки движения. Следом брела Агнес сомнамбулой, сжимая в кулаке ключ, за ней – Лидия, трепетно обнимающая пачку Труффолз, проступающую через футболку и, наконец, Амалия, сменившая гнев на милость. Она читала прямо на ходу, то улыбаясь, то сводя брови, то хихикая.

– Нет, вы только послушайте! – воскликнула Амалия. – В 1996 году страдающий от жуткого храпа Марк Глисон из Хэмпшира решил засунуть себе в ноздри Тампакс, чтобы дать соседям выспаться. Соседи выспались, а Марк так и не проснулся….

Джулс фыркнула, а Лидия поежилась, не найдя ничего забавного. Что до Агнес, то она вряд ли следила за происходящим, закрывшись в своей скорлупе, а Марта испытала облегчение, поскольку ненадолго отвлеклась от мрачных мыслей, которые то и дело возвращали ее к Эрику. Надо же, она ведь и правда была уверена, что он рядом всё это время….

– Почитайте еще, пожалуйста! – попросила она, хотя это прозвучало практически как мольба.

– Хорошо. – осторожно ответила Амалия и с выражением продолжила. – В больницу доставили четверых: Шелли Мюллер с травмой головы, Тима Вегаса с ушибами, Брайана Коркорона с серьезными повреждениями дёсен и Памелу Клесик без двух пальцев на правой руке. А случилось это так – Мюллер подвозила мужа на работу и показала тому на прощание грудь. Водитель такси Тим Вегас, как раз проезжающий мимо, увидел это зрелище и въехал в здание госпиталя, где Памела Клесик осматривала зубы своего пациента Брайана. От удара она воткнула инструмент в его дёсны, на что тот резко сомкнул челюсти, откусив дантисту два пальца. На Шелли же свалился осколок стены….

– Неужели правда? – усмехнулась Джулиана.

– В жизни и не такое случается. – хмыкнула Амалия и перевернула страницу. – В Румынии во время похорон Анна Бочински неожиданно выпрыгнула из гроба. Но прежде, чем кто-нибудь хоть что-то понял, женщина рванула к ближайшей дороге, где и была сбита насмерть. После этого ее вернули в гроб, и процессия продолжилась, как ни в чем не бывало….

– Господи! – воскликнула Марта. – Вот ведь судьба!

– Еще и в Румынии… – испуганно заметила Лидия.

– Что, вампиров боишься? – хихикнула Джулиана.

– О, вот это послушайте…. Сорокадвухлетний Ромоло Риболла сидел на кухне с ружьем и угрожал убить себя. Он никак не мог найти себе работу, поэтому впал в уныние. Жена целый час уговаривала его не делать этого, и в итоге Ромоло разрыдался, бросив ружье на пол. Оно выстрелило и убило жену.

– Вот черт! – всплеснули все хором, если не считать Агнес, которая всё еще казалась отстраненной.

– И что ему делать после такого? – покачала головой Марта.

– Ну работу-то, я думаю, он сразу нашел. – фыркнула Амалия. – Жить ведь надо на что-то.

– Или всё же убил себя. – пожала плечами Джулиана.

– Про это здесь не сказано… читаю дальше. Венгр Джейк Фен решил притвориться повешенным, чтобы напугать жену.

– Идиот…. – прошипела Джулиана.

– Они были в ссоре. – пояснила Амалия. – И он думал, это как-то исправит ситуацию.

– Вдвойне идиот!

– И, тем не менее – увидев это зрелище, жена упала в обморок. На шум пришла соседка, и, решив, что оба супруга мертвы, попыталась ограбить квартиру. Но когда она уже выходила, висящий мистер Фен пнул ее под зад, и та умерла от сердечного приступа.

– То есть, пока та грабила, он наблюдал всё это, что ли? – усмехнулась Марта. – Звездного часа ждал?

– Там не написано – они помирились? – спросила Джулс.

– Да, написано. Суд признал господина Фена невиновным, и супруги помирились. Но слушайте дальше…. – Амалия подняла указательный палец вверх. – Думая, что супруг изменяет, Вера Червак из Праги бросилась с третьего этажа, но упала прямо на мужа, который возвращался с работы. Позже она пришла в себя в больнице, а вот муж скончался на месте.

– Она специально это сделала? – не поняла Лидия.

– Наверное, хотела устроить последнее шоу для него. – предположила Джулиана. – Но не рассчитала и в итоге попала в эту чудесную книжку.

– Чего только не бывает…. – закивала Марта. – Но я не понимаю, там написано – она думала, что он ей изменяет. А если ошибалась?

– Значит в аду у нее будет столько невыносимых сожалений, что нам и не снилось. – заключила Амалия. – В Гонконге шестидесятипятилетняя Чай Ван Фанг решила возблагодарить Всевышнего за то, что ее невестка выбралась из автокатастрофы живой и невредимой, а пока молилась, на нее упал мешок с цементом.

– Помолилась…. – заключила Марта, пока Джулиана прыскала от смеха.

– В смерти нет ничего смешного. – притухшим голосом сказала Агнес, и все неловко замолчали, испытывая чувство стыда, а потом заговорила Марта.

– Это месть, Агнес. Месть смерти. Всё, что мы можем себе позволить. Мы все кого-то потеряли, и вот этот смех… он как освобождение от непереносимой боли. Может, ты еще просто не готова, но ты будешь. Поверь мне.

Она развернулась, затормозив шествие, и уставилась на Агнес, которая тихо плакала, сжимая в кулаке ключ, и это было лучше, чем вот так вот молчать. Безумие потихоньку отпускало ее. Неучтенный этап принятия непоправимого. Их должно быть шесть.

– Не все любят черный юмор, но те, кто любят – не идиоты. Во всяком случае, большинство из них – так мне хочется верить. Это тот вызов, который может себе позволить бросить смертный. Ма-а-аленький такой, ничего, по сути, не меняющий, но он позволяет нам почувствовать себя немного отмщенными. Хоть на какое-то время. – она столкнулась взглядом с Джулс и затопала дальше.

– Я другого не понимаю…. – задумчиво сказала Лидия. – А где она молилась, что на нее свалился мешок цемента?

Джулиана опять засмеялась, представив сцену.

– Кто знает этих китайцев?! – крякнула Амалия. – Продолжаю дальше?

– Будьте так любезны. – крикнула Марта.

И та принялась читать, поведав роковые истории нелепо умерших в свое время людей, и да – местами это было очень даже смешно.

Девяностодевятилетняя Дэбби Милз шла на вечеринку по случаю ее столетия и была сбита грузовиком, доставлявшим именинный торт. Меган Фрай, случайно забредшая на стрельбище в городском участке, схлопотала сорок пуль, потому что выскочила перед копами с криком: «Бу!». Двое иранцев, ехавшие в кабриолете, были насмерть покусаны коброй, которую уронил орел, пролетая над ними. Адвокат, решивший наглядно доказать невиновность подзащитного, застрелился прямо во время процесса. Южнокорейский рыбак зарезал себя, попытавшись выпотрошить рыбу, которая оказалась живой и махнула хвостом, отчего нож вошел ему в грудь.

И таких историй оказалось довольно много – целая книга, что они и не заметили, как дошли до следующего этапа их пути. К тому времени даже Агнес начала улыбаться, оставив, наконец, свои волосы в покое. Марта оказалась права – этот смех служил своеобразным лекарством, и оно действовало. Только Джулс казалась несколько отвлеченной. Наверное, потому что заметила следы, принадлежавшие кому-то, кто прошел здесь перед ними. Она всегда была глазастой, видела то, чего не замечали остальные. Но с другой стороны, кто сказал, что они должны быть одни? Народу-то с ними прошло немало, но Джулиана напряглась даже не из-за этого. Кто-то находился ближе к ключам, гипотетически ждущим где-то вперед ключам. Может, это некая Ева с Брендоном? Хотя вряд ли Агнес могла ошибаться на его счет. Или от Лимба можно ожидать всего? Поэтому Джулс даже обрадовалась, когда живая изгородь внезапно оборвалась, открыв прекраснейший сад, притаившийся где-то там в глубине.

Он состоял из стройных гигантских деревьев, закрывших цветущими кронами, словно зонтами, небо. Белоснежные или розовые цветы похожие на яблоневые, вишневые и грушевые усыпали их. Иногда лепестки кружились снежными вихрами, навевая поэтическое настроение. Грандиозное зрелище! А еще там в глубине росли густые сирени, превосходящие по росту привычные, и стоял дивный аромат.

Как и предшественники, они застыли ненадолго, чтобы заступить на следующий и возможно финальный этап. Туман облизывал подножья аккуратно подстриженных конусами деревьев, источавших легкий цитрусовый аромат, а также пышно цветущих белых лилий в высокой траве и причудливых фонтанов в виде мифических созданий. От тропы, которая уводила к фантастическому саду, геометрическими фигурами шли живые изгороди по обе стороны, отчего походили на стенки лабиринта. Не заплутаешь, зато есть, где уединиться. А впереди, и с каждым шагом это становилось всё очевидней, стоял длинный стол, за которым сидели четверо. Детей? Казалось, что детей, хотя даже глазастая Джулиана не могла поручиться. Зато она разглядела другое – одного из владельцев следов. Не Еву и не Брендона, к сожалению. Это был мужчина, имени которого она не помнила, но видела в Зале Пребывания. Знакомый Марты, вроде. И тоже живой, что примечательно. Она говорила, что он потерял свою жену, что ли. Обсуждал это с ней и Эриком, как казалось, хотя на самом деле только с ней. Сейчас же он замер в тумане в одном из закутков лабиринта, словно какой-нибудь древний бог.

– Марта, смотри…. – Джулс указала на него рукой, и та с трудом оторвала взгляд от стола впереди, преградившего путь, и тех, кто за ним восседал.

– Бог ты мой! Да это ведь Джеймс! – охнула Марта и побежала к нему в туман, словно к родному. – Ты ведь Джеймс? Как дела?

Тот словно начал оттаивать, увидев знакомые лица. Он выглядел изможденным и загнанным. Видимо, Джеймсу здесь тоже досталось. А так всё такой же несчастный и уязвленный, старательно прячущий чувства за личиной крутого парня, но на самом деле совершенно раздавленный горем. Что ж они все такие одинаковые? Несчастные, убитые, хоть и не все мертвые!

Когда Адель с Олденом не вернулись, Джеймс ушел. И тогда появился фантом Марни, чтобы мучить его, разрывать психику в клочья. Джеймс даже не понял, как настало утро. Он был как в бреду, гонимый совершенным им ужасом. Плененный совестью, навечно ставший ее рабом. И теперь этому не будет конца. Вот так люди уничтожают себя. Легко и непринужденно. Один лишь неверный шаг, и ты пропал. Задавлен собою же. Хотя всё постепенно теряет смысл и цену.

Марта крепко обняла его, будто встретила без вести пропавшего брата. А Джеймс казался таким растерянным, но в его легких прикосновениях и взглядах читалась крайняя точка какого-то ужасного состояния и мольба, которую такие, как он, не способны высказать.

– Что случилось?

– Они просят кольцо. – тихо ответил тот.

– Что? Какое кольцо?

– Карлики, которые сидят за столом. Они не пропускают дальше, пока не заплатишь. – пытаясь держать себя в руках, ответил тот. Он старался звучать спокойно, но дрожь чувствовалась, и кроме жалости никаких эмоций больше не вызывала. – Они просят, чтобы я отдал кольцо Марни. А это всё, что у меня осталось. Я просто не могу….

Джулиана нахмурилась и выглянула из закутка. Значит, это не дети…. Она сощурилась. От этих фигур за столом кровь сворачивалась. Их пока было не рассмотреть, но ощущение жути не отпускало. Как в каком-то кошмарном гротескном кино. Они сидели там четверо и пристально смотрели на нее в ответ, и от этого кожа покрывалась мурашками. Джулиана шагнула обратно за изгородь.

– Давай свое кольцо. Я пронесу.

– Ты? Как?! – спросил Джеймс с надеждой. – Их не обманешь.

– Думаю, у меня получится.

– Что ты задумала? – поинтересовалась Марта, яростно обдумывая, что попросят у нее в уплату.

В это время Джеймс залез в карман, где хранил все свои сокровища, и вытащил золотое кольцо с розовым камнем в форме сердца. Джулс взяла его аккуратно и сдвинула другой рукой красную стрейчевую повязку со лба, открыв миру зияющую дыру с запекшейся кровью по краям. В таких черных дырах можно много чего углядеть – череп, ошметки мозга, целый мир из разбитых пулей надежд…. Это зрелище произвело на всех неизгладимое впечатление, кроме Марты, поскольку та уже видела дыру во лбу Джулианы раньше. Но следующий момент всё же заставил ее рот открыться от удивления и даже в некоторой степени от ужаса. Джулиана всунула обручальное кольцо Марни себе в голову через эту свою дыру да так глубоко, что указательный палец погрузился внутрь на все три фаланги, и вернула повязку на место. Шокированная общественность поразевала рты, а застывшие гримасы на лицах выражали каждая свою степень отвращения.

– Ну ты даешь, девочка…. – нарушила тишину Амалия.

– Обращайтесь. – усмехнулась Джулс и направилась к тропе. – Ну что, вперед?

Джеймс ошарашено пожал плечами и поплелся следом. Непросто смириться, что дорогая для тебя вещь находится в таком месте. Хотя ведь не в заднице… и не у тех четверых ребят!

– Значит, они забирают самое дорогое? – спросила Марта, стремительно робея по мере приближения.

– То, что сочтут нужным. – развел руками тот. – Но я не сомневаюсь, что это может оказаться самым дорогим. Так что будь готова.

– Но у меня ничего нет.

– Не тебе решать. – сухо усмехнулся Джеймс.

Они приближались к столу, за которым восседали четверо уродливых существ с искаженными темными лицами. Не дети, не карлики, а скорей какие-то куклообразные. Жуткие куклы Великого Лестера[16], куклы чревовещателя. Все одинаковые, как братья-близнецы, они внимательно смотрели судьями на подходящих, нагоняя страху.

Ненадолго Джеймс обернулся, выискивая кого-то в тумане – ту, что следила за ним. Опасная, пугающая, полная мрака она следовала за ним по пятам, а потом укрылась в парке. Она наблюдала и сейчас, прячась в тумане, как хищник. Ей, определенно, что-то было нужно, а с такими лучше не спорить. Возможно, при других обстоятельствах и в другом месте? Где пули по-прежнему убивали, а люди, если уж и стояли обеими ногами на земле, то были живыми. И никак иначе.

Наконец, они подошли к столу, поглядывая украдкой на четверых зловещих близнецов с цифрами на груди. Джо, Моряк, Счастливчик и Фрэнк[17].

– Мы хотим пройти. – сказала Марта.

– Ты слышал? – спросил Первый у Второго.

– Они хотят пройти. – Второй обернулся к Третьему.

– Но сперва надо заплатить. – закивал Третий, обращаясь к Четвертому.

– И они в курсе, потому что тот, что не захотел отдавать кольцо, всё уже рассказал. – отвечал Четвертый.

– Полны решимости. – подхватил Первый, выходя из-за стола.

Складывалось впечатление, что этим действием кто-то управляет – некий изощренный кукольник, прекрасно знающий, как напугать.

– Подойди ближе. – сказал он высоким голосом, и Марта, испытывающая ужас и отвращение, подчинилась.

– Нагнись. – приказал Первый и потянулся к ней.

От одной мысли, что он дотронется до нее, до волос, одежды, кожи, стало дурно. Она вообще больше не могла думать ни о чем теперь. Какая там плата за проход! Только бы существо не касалось ее. Но этого оказалось не избежать, и когда Марта осторожно, словно больна радикулитом, нагнулась, Первый прижал свои маленькие ладони к ее ушам на несколько мгновений, которые показались неимоверно долгими. Но когда он отнял руки, легче не стало, потому что единственным звуком теперь был отдаленный шум прибоя, который можно уловить, прижав к уху морскую раковину. Не дав опомниться, Первый схватил Марту за руку и поволок в сад.

– Марта! – крикнула Джулиана. – Марта!

Но та не слышала и не услышала бы, потому что расплатилась за проход. Было ли это самым дорогим, сложно сказать, но самым полезным на данный момент – очевидно. Марта всегда обладала отменным слухом и во многом благодаря отцу, который учил ее слушать. Она порой даже не отдавала себе отчет, насколько слух влияет на принятие решений или выбор пути, но это так. И сейчас оставшись без него, Марта чувствовала себя растерянной и вообще какой-то другой.

Первый вернулся и сел за стол.

– Что вы сделали с ней?! – воскликнула Марта.

– Проводил в сад. – тонким голосом ответил тот. – Разве не туда вам надо?

– Тебе ведь еще надо туда? – спросил Второй. – Тогда подойди.

– И узнаешь, что с подругой. – подтвердил Третий.

Джулиана смерила их всех ненавистным взглядом и встала на место Марты. Она понимала, что больше ничего не может сделать – только подчиниться. Джулиана даже позабыла про ключ в своем кармане. Что если они потребуют его? А вот насчет спрятанного в ее голове кольца Джулиана ни на миг не волновалась.

Второй вышел из-за стола и подошел к ней.

– Нагнись.

– Какие-то вы озабоченные, ребята. – прошипела Джулиана.

Когда она наклонилась, Второй поднес свои ладошки к лицу Джулс и возложил на глаза, словно дурацкие очки из долларового магазина. Потом он убрал руки и, схватив ее за кисти, оттащил в сад.

– Вот сволочи! Я так и знала!

Но, не смотря на то, что ее глаза, которые всегда видели больше, чем другие, и в данной ситуации помогли быть незаменимой составляющей группы, застлала кромешная тьма, Джулиана гордилась собой до упора и прямо лопалась от триумфа. Эти уроды кольца не заметили! Как вообще ей пришло это в голову? И откуда взялась уверенность? Но ведь сработало же!

Агнес заступила на смену. Разбуженное книгой сознание, вновь притупилось. Она и не знала, как сильно любила Брендона…. Руки так и чесались, чтобы вырвать волос у основания лба.

Третий, уже встав из-за стола, подходил к Агнес. Он также не удивил никакими изысканиями, попросив ту нагнуться. Потом он возложил несчастной руки на лицо, схватил за рукав кожаной куртки и уволок в сад.

Ей казалось, что ничто не способно ухудшить ситуацию, и отдавать, в общем-то, нечего. Самое важное Агнес уже отдала. Но у плохого нет пределов – об этом не стоит забывать. С каждым шагом ее лицо покрывалось язвами, а волосы вылезали клоками, и когда она предстала на другой стороне, Марта, пребывающая в полной растерянности, словно пчела, чей дом сгорел, а улей перебит, закрыла рот рукой. Она безвольно уронила голову на плечо Джулианы, которая, слава Богу, не могла видеть этого зрелища. Так кому теперь нужен пинцет? Казалось, Агнес перестала заботиться о своей внешности с тех пор, как не стало Брендона, но сейчас, когда ее трясущиеся руки достигли лица, а потом и волос – того, что от них осталось, лицо исказилось в ужасающей гримасе ужаса, и она упала на землю в ознобе. Вот теперь ей точно больше нечего отдавать…. Только, если себя, как это сделал Брендон.

Настал черед Лидии, которая изо всех сил прислушивалась к тому, что происходит на территории сада, но тщетно. Ей было не по себе, но пачка Труффолз придавала сил. Последняя точка опоры. Единственная. Так что вполне логично, что именно ее и потребовал Четвертый, протянув свою маленькую темную ладонь.

– Пожалуйста, нет! – взмолилась она и попятилась.

– Не заплатишь – не пройдешь. – развел руками Четвертый.

– Возьмите что-нибудь другое! – воскликнула умоляюще Лидия. – Коснитесь, как остальных!

– Не заплатишь – не пройдешь. – подтвердил Третий, и все четверо закивали.

– Но я не могу…. – проскулила та.

– Заканчивай гнать пургу, девочка! – проскрежетала Амалия. – Отдай им это чертово печенье!

Глаза Лидии покраснели, но внезапно рука Джеймса легла ей на плечо.

– Они всё равно получат то, что хотят.

– Но тебе-то повезло.

Джеймс испуганно посмотрел на четверку, но те, вроде, не придали словам никакого значения.

– Тихо.

– Какая теперь разница?..

– Я не знаю. – зашипел Джеймс. – И ты не знаешь. Так что помалкивай, прошу!

Печенье много значило для нее, но, может, пришла пора расстаться с прошлым? Ведь остаться одной, когда ее друзья уйдут в сад, еще хуже. А печенье… будет и другое. Когда-нибудь. Под напряженными взглядами Амалии и Джеймса Лидия безмолвно вытащила желтую футболку из штанов, и ловко поймала пачку Труффолз. Четвертый вновь протянул ладонь, и Лидия подошла к нему, чтобы отдать своё печенье. Он положил пачку на стол, а затем схватил девчонку за руку, отчего та скривилась, словно испытав мучительную ноющую боль, и проводил в сад. Чуть позже, когда Лидия увидела Агнес и поняла, что произошло с Джулианой и Мартой, испытала жгучий стыд за свое поведение и почувствовала неприязнь к своему печенью, с которым так тяжело рассталась. Это ведь такая мелочь в сравнении с тем, что сделалось с Агнес или Джулс…. Верно говорят, всё познается в сравнении.

К столу подошел Джеймс, за который уже успел вернуться Четвертый. Они все ему улыбались, но очень скоро эти улыбки сползли. Всё это смахивало на шоу – куклы чревовещателя переглядывались своими пустыми глазками, тупо лупившимися друг на друга, и пожимали плечами.

– Да, друзья. – с плохо скрываемым триумфом сказал Джеймс. – Придется вам забрать что-нибудь другое.

Все, как один, они уставились на Джеймса.

– Ты обманул нас. – высоким голосом констатировал Третий.

– Ты нарушил правила. – подтвердил Четвертый.

– Не будет правил, и всё здесь рухнет. – подхватил Первый.

– Ты никуда не пройдешь… – заключил Второй.

– Да ладно вам! – в негодовании воскликнул Джеймс. – Вы не можете!

– О, да, можем. – закивал Первый. – Мы всё можем.

Джеймс, было, рванул к ним, решив, что, в конечном счете, физически сильней, но все четверо выставили вперед ладони, и он остановился.

– Лучше не делай этого. – пригрозил Первый. – Мы можем забрать твои ноги.

– Или голову. – кивнул Второй.

– Мы можем убить тебя, ты ведь еще живой. – напомнил Четвертый.

– Так что уступи дорогу Амалии и не предпринимай необдуманных поступков. – улыбнулся Третий. – Амалия, подойди сюда.

Та, испуганно взглянув на Джеймса, приблизилась, не заставляя их ждать ни секунды, а тот отошел в сторону, люто меряя уродцев взглядом. Он едва не стер зубы от ненависти. Но на них это не произвело ровным счетом никакого впечатления. И тогда Джеймс развернулся и зашагал прочь от стола, чтобы скрыться в лабиринтах живых изгородей. Он найдет другой способ попасть в сад. Что-нибудь придумает.

Теперь в центре внимания осталась одна Амалия, но и с ней как-то не заладилось.

– Хм… ничего ценного. – пожал плечами Третий.

– Книжка хороша, но она не твоя. – задумался Первый, жадно таращась на фолиант.

– А я знаю, чем она расплатится. – сообщил Второй и остальные посмотрели на него с любопытством. – Своими воспоминаниями.

Карлики задумались, а потом закивали, осознав, о чем тот толкует. Амалия чувствовала себя бесправной и жалкой, словно она больше ничего не решает, вся ее жизнь теперь в маленьких руках этих кукол. Четверо уродцев теперь мерили ее довольными взглядами.

– Какими еще воспоминаниями? – Амалия сильно занервничала, но ей никто не ответил, а Второй меж тем уже выходил из-за стола, чтобы встать перед женщиной.

Давненько она не чувствовала себя на грани потери самоконтроля. Амалия не собиралась уходить вслед за Джеймсом, но и расплачиваться памятью – видимо, последним, что от нее осталось – не улыбалось. С другой стороны книга в руках налагала на нее вполне конкретные обязательства. Причем слишком реальные, чтобы на них плевать. Словно некий артефакт из легенд, к которому та накрепко привязана. Как чертово кольцо Всевластия.

И тогда Амалия наклонилась, как было велено, позволив Второму коснуться ее темени своей маленькой темной ручкой. И то, что она держала еще секунду назад в голове – лица брошенных ею мужа и дочери – стерлось, как не было. Амалия знала, что так будет, но приняла это решение, помня, куда и к кому идет, а значит, воспоминания рано или поздно вернутся, потому что за всё нужно платить. Разве смерть не для этого? И поэтому она сейчас отдала своё самое дорогое, прекрасно зная, что каждый платит по своим счетам. Все это знают. В глубине души-то уж точно. Чуть ли ни самая растиражированная истина, хотя к ней мало кто оказывается готов. Амалия была. Она прождала чуть ли не всю жизнь, зная, что встретит свое возмездие, во что бы то ни стало.

* * *

Когда Ева вышла ему навстречу, Джеймс снова утопал в тумане растерянный и уязвленный. Мало того, что опять не пустили, так еще и без кольца остался. Да он чуть не плакал, прекрасно понимая, что бессилен перед этим Маппет-шоу[18]. И тут появилась она с дрожащей собакой со свернутой челюстью, трусливо притаившейся сзади. Впрочем, Джеймс и сам разделял эти чувства, увидев незнакомку. Ужас накрыл с головой дьявольской волной. Ведь она даже еще ничего не сказала, не сделала, но то, как смотрела, как вышла из своего укрытия, словно выплыла, излучало нечто пострашней того, с чем Джеймс уже успел здесь столкнуться. Он не мог пошевелиться, пока эта самая обычная на вид блондинка со следами запекшейся крови на лице подходила к нему.

Ева остановилась и в течение нескольких напряженных секунд пристально смотрела на Джеймса, а потом сказала:

– Я могу провести тебя в сад, если ты сделаешь то, что я попрошу. Хочешь?

Джеймс глянул на пса, едва различимого в тумане, чему тот был явно рад – скрыться отсюда, раствориться в белой поволоке небытия. Брат по несчастью. В глазах Джека читалось сочувствие и отчаяние. Лучше дать ей всё, что она хочет, брат, потому что иначе ты – труп, и душа твоя в большой беде.

– Да. – сказал наконец Джеймс.

– Хорошо… – улыбнулась Ева, и мороз сдавил горло лютой хваткой.

– Отдай мне свой пистолет.

– Пожалуйста! – тут же ответил Джеймс, с надеждой думая, что на этом всё, и вытащил из кобуры свой ругер. – Только он пустой.

– Ничего. – Ева взяла револьвер и спрятала в кармане тренча. – Ты позаботишься об этом.

Тот лишь брови поднял, боясь рот открыть.

– Та девчонка, что пронесла твое кольцо, у нее есть пуля, и я хочу, чтобы ты принес мне ее. Понял?

– Д…да. – выдавил тот, не смея перечить.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что меня обмануть не получится?

– Конечно-конечно! – затараторил Джеймс, но Ева как будто не слышала.

– И если хотя бы мысль об этом закрадется в твою голову, то я сотворю с тобой такое, чего не было описано еще ни одним смертным или бессмертным воображением.

– Я понял-понял! – повысил голос тот мокрый от пота. – Понял….

– Молодец. – похвалила Ева безэмоционально. – И еще кое-что.

Джеймс закивал, словно дятел Вуди[19] забил своим клювом.

– Заберешь Джека и отдашь Агнес – той, что без волос. Она позаботится о нем, как надо.

– Да, конечно. – ответил Джеймс с готовностью и посмотрел на пса, который подавленно таращился из тумана.

Выходит, глубоко внутри осталось что-то человечное. – подумал Джеймс. Он чувствовал опасность, исходящую от Евы. Чувствовал зло в неописуемых масштабах, но понимал, что наличие Джека указывает на то, что женщина заразилась им в Лимбе, потому что сейчас представляла собой абсолютно потустороннее нечто. Нежить не завела бы собачку. Но внутри нее все же осталась крохотная частица человека, благодаря которой Ева отдала Джека, чтобы не навредить впоследствии.

– Тогда пойдем. – ухмыльнулась она и двинулась к тропе, гордо и мягко ступая в тумане, словно плывя.

Джеймс поднял с земли обмякшего податливого Джека и поплелся, опустив плечи, следом за женщиной, так и пышущей тьмой. Она выглядела такой уверенной, как и сам Джеймс когда-то. На миг показалось, что правый глаз у пса словно бы затянулся черным густым месивом. Или это только показалось?

Четверо уродцев заприметили Еву еще издали и суетливо повскакивали из-за стола. Они не видели оболочку, не видели окровавленную женщину в светлом тренче, а только то, что лезло изнутри языками черного пламени, закрывая небо. Уродцы забегали и закудахтали о том, что зло вырвалось наружу, что тьма надвигается и пропускать ее никак нельзя, но Еву это несильно волновало. Когда она приблизилась к столу, четверка не преградила ей путь, а боязливо сгрудилась поодаль, нервно поглядывая на нее, словно сурикаты, и переглядываясь. Ева лишь цинично ухмыльнулась, пожала плечами и перешла на другую – так вроде бы тщательно охраняемую территорию. Далеко не каждый способен выступить против тьмы. Более того, единицы…. Так называемые избранные, герои.

Джеймс прошел тенью следом, как и было обещано на него даже не обратили внимания. Еще бы… кто он по сравнению с этой громадиной? Личинка.

Сад был прекрасен, фантастичен и огромен. Легко спрятаться в рощах гигантских фруктовых деревьев с кронами, закрывшими зонтами небо, и пышных кустов. Джеймс с трудом углядел знакомые лица где-то там слева, но Ева свернула в противоположенную сторону, стремительно увлекая его в туманную даль. Со следующим порывом ветра их окончательно скрыл дождь из белых и розоватых лепестков. Наконец, она остановилась и повернулась к Джеймсу, отчего тот вцепился в пса мертвой хваткой. Если бы Джек был живым, он непременно бы взвизгнул от боли.

– Я буду ждать тебя здесь, Джеймс. Но имей в виду, что это не самое мое любимое занятие, так что пошевеливайся.

– Конечно. – с энтузиазмом сказал тот, хотя внутри всё переворачивалось.

– И помни, что девчонка должна отдать пулю по собственной воле. Это очень важно. Если попытаешься меня обмануть…

– Не попытаюсь. – перебил тот, не желая выслушивать все эти угрозы еще раз.

И Ева не была против, надменно улыбнувшись. Она велика. Она ужасна. Она непобедима. Зло можно лишь запереть, но не уничтожить.

– Сделаешь всё хорошо и быстро, получишь конфетку, понял?

Джеймс попятился, непрерывно кивая, и едва не упал. После такого не отмоешься. Не хватит мочалок…. Вскоре он перешел на трусцу, стремительно ускоряясь и испытывая облегчение. Даже Джек, как казалось, расслабился. От одной мысли, что предстоит вернуться, свинец разливался по венам. Теперь оставалось найти Джулиану.

Сад оказался огромным и действительно очень красивым, что постоянно хотелось отмечать. Все присутствующие больше не выглядели единой группой, а разбрелись по разным углам, чтобы усесться поглощаемые туманом и цветочным дождем. Словно старые, изувеченные не одним поколением детей куклы, брошенные доживать свой век на чердаке. В поисках Джулианы он прошел мимо тех двоих, с кем начал свое путешествие по Лимбу. Так странно, они даже не узнали его, а вот Джек, казалось, вильнул хвостом. Олден был совсем плох, ловил ладонями падающие лепестки, а из приоткрытого рта стекала слюна. Но взгляд говорил громче всего. Точно такой же со временем появился у бывшего начальника Джеймса, когда тот уже давным-давно отдыхал на пенсии и стал жертвой старческого слабоумия. Полусонная Адель сидела рядом, покачивая упавшей головой, и то и дело хваталась за горло, словно оно у нее болело. Дряхлая чета. Чуть поодаль, словно призрак, дрейфовала Агнес, которой он должен был отдать пса, но сейчас на это не нашлось времени. Может, позже. Она ужасно выглядела и потеряла больше половины волос на голове, отчего Джеймс и узнал ее, ну и по одежде, конечно же, а так за всеми этими нарывами на лице, удача вряд ли улыбнулась бы ему. Не приведи Господь, ей найти хоть какую-нибудь отражающую поверхность, а ведь какая симпатичная женщина была…. Ну и досталось же ей. Впрочем, как и им всем. А вот старуха выглядела очень даже ничего. Амалия сидела, сложив ноги по-турецки, под кустом похожим на благоухающую сирень и читала свою книжку, временами посмеиваясь. Она перечитывала ее уже во второй раз, оставаясь абсолютно равнодушной к происходящему вокруг. Она просто сидела и ждала, когда остальные придут в себя, и они смогут двинуться дальше. Что же такого она отдала? Что и горевать незачем? Или Амалия просто не поняла, чем расплатилась? Но поймет…. Должна понять. Еще дальше, поджав колени, хоть это и казалось весьма сложным, сидела Лидия поникшая и скомканная. Ведь это всего-то пачка печенья, а толстуха выглядела так, словно рассталась с ногой, по меньшей мере! Она отдала всё, что осталось. Но отчего? От жизни, которую они все запороли? Так зачем держаться, вцепившись намертво зубами? Чего горевать? Но Джеймс бы не осмелился задать этот вопрос, потому что тогда и ему бы пришлось отвечать. Отдал бы кольцо и не связывался с демоницей, а теперь увяз по уши…. Новое место – новые приоритеты? А может, – подумал Джеймс. – У них забрали вещи, которые в прямом смысле этого слова могли их вернуть назад? Или привести по верному адресу? И теперь они вроде как потерялись…. Если бы не одна мелочь – кольцо, которое пронесла Джулиана в своей голове. Значит, еще есть шанс, и всё было не зря.

Наконец, он увидел их. Сидели, прижавшись друг к дружке, словно обездоленные сестры. Джеймс пока не понял, что у них забрали, но, судя по виду, нечто, ввергшее обеих в шок.

– Джулиана. – позвал Джеймс, и та вздрогнула, слепо таращась по сторонам, но так, словно он бесплотный призрак. Всё стало ясно – девчонка ослепла. Ну и дела….

– Джеймс? Это ты? – встрепенулась Джулс.

– Да, это он. – странным голосом сказала Марта, словно не знала, говорит ли слишком громко или тихо.

– Ты за кольцом? Сейчас.

Джулиана неловко нащупала повязку, сдвинула ее и залезла пальцем внутрь пулевого отверстия, тряхнув головой несколько раз. Подковырнув там что-то, она вытащила кольцо, обтерла о футболку – благо та была черной – и протянула перед собой. Жуткое зрелище, надо сказать.

– Вот держи.

– Спасибо, Джулс. – искренне поблагодарил Джеймс и осторожно убрал кольцо с розовым бриллиантом в форме сердца в карман, где лежало его другое сокровище.

– У тебя всё в порядке? Что они забрали у тебя?

– Прости, я не могу сказать. – ответил Джеймс – он просто не мог соврать. Это было бы слишком даже для него.

– Понимаю. – нервно закивала та. – А я вот ослепла.

Джулиану сильно знобило, и Джеймс не совсем разобрал слова, хотя отлично понимал суть проблемы. Внутри нее ощущался мандраж, какой случается только с девочками-подростками, которые влюблены по уши и знают, что объект где-то неподалёку. Наблюдает из окна и, возможно, скоро встретится на пути. Это душило Джулиану, заставляя сжиматься в комок. Она уже давно такого не испытывала.

– Я не думаю, что это навсегда. – подбодрил ее Джеймс.

– Хорошо бы. – отозвалась та, стуча зубами.

Джеймс так и не придумал, что сказать. Да и сейчас в голове было по-прежнему пусто. Этот сад ужасно расслаблял и пожирал, словно червь, любую необходимость, цель или задачу. Дорога домой слишком тяжела. Ее давно размыло так, что не пройти и не переплыть. Проложенный асфальт превратился в грязь, в которой утопаешь по колено, в зыбучие пески и бурелом. А здесь, словно кто-то поднял белый флаг на флагшток, сдав все свои позиции. И только получивший назад свое кольцо Джеймс может заставить всех этих людей подняться на ноги, отряхнуться и пойти дальше. До самого конца. Чего бы там впереди их не ожидало.

– Джулиана. – начал он. – Мы не могли бы поговорить тет-а-тет?

Та наморщила лоб.

– Ты про Марту? Она ничего не слышит, так что можешь спокойно говорить.

Джэймс посмотрел на Марту и теперь заметил, как печально и растеряно та смотрит на них, словно пытаясь изо всех сил читать по губам и тут же ненавидя себя за невозможность сделать это. В итоге, чуть не плача, она отвернулась. Джеймс сочувственно покачал головой, а потом присел на корточки, уставившись в ничего не видящие глаза.

– Я хочу попросить у тебя одну вещь, но не могу сказать, зачем. Она мне очень нужна, потому что со мной может случиться нечто плохое без этой вещи. Ужасное и непоправимое.

– Конечно, Джеймс, если это в моей власти. – дёргано ответила та.

– Мне нужна пуля, которую ты носишь.

– Пуля?.. – наморщила лоб Джулиана.

Она и забыла совсем про нее, хотя именно по этой дорожке и пришла сюда. Не колеблясь, Джулиана вытащила пулю из кармана и протянула Джеймсу. Жаль только, что не может взглянуть на нее в последний раз.

– Забирай. Она мне больше не нужна и вряд ли была. – ее глаза внезапно покраснели и наполнились слезами.

Заметив это, Марта гневно посмотрела на Джеймса, но ничего не сказала – ее внимание внезапно переключилось на Джека. Потом она обняла Джулс, и они обе расплакались.

Получив свою пулю, Джеймс поспешил ретироваться. Бедняги… за что с ними так? Хотя еще не известно, кому повезло больше, если здесь вообще уместно говорить о везении. По крайней мере, они не в долгу у дьявола. Или кем там была Ева?..

Возвращаясь назад в ту тенистую рощу на непослушных одеревенелых ногах, Джеймс всё рассматривал пулю и никак не мог понять, зачем она Еве с ее новоприобретённым ругером GP100. С тем же успехом его можно набить кедровыми орехами…. Но он хотел отдать пулю побыстрее, и пусть она делает что хочет, лишь бы им больше не встречаться. Он шел и шел, пока раскидистые кусты благоуханной сирени и полосы змеящегося тумана не скрыли его от досужих глаз, хотя вряд ли за ним кто-то следил, кроме Евы. Он всё шел вперед, когда понял по появившемуся чувству отторжения и страха, что Ева позади. Она ступала столь бесшумно, что, казалось, плывет над землей в тумане.

– Принес? – спросила Ева своим мертвенно-морозным голосом.

От испуга Джек вцепился когтями в руку Джеймса, от чего тот и сам чуть не вскрикнул. Бессонничная ведьма была ужасной, но Ева при всей своей миловидности пугала куда больше… во много раз больше. Он едва не умер, увидев ее и услышав голос. Сердце, обезумев, колотилось в грудной клетке на грани разрыва, словно рыбина, угодившая в сети.

Джеймс неуклюже, едва не порвав карман, вытащил пулю и протянул ей.

– Хороший мальчик. – ухмыльнулась та и поднесла свой трофей к глазам.

Пуля сорокового калибра, выпущенная из сигмы, имела лишь небольшую вмятину на головной части. Ева сжала ее в кулаке на пару мгновений, поднесла к губам и подула в небольшое отверстие между большим и указательным пальцем. Когда она снова раскрыла ладонь, на ней лежал готовый новенький патрон, словно из кобуры Джеймса… готовый забрать чью-то жизнь. Хотя пуля, начиненная злом, способна забрать нечто и посерьезней. Ева достала ругер Джеймса и зарядила его, пока тот с ужасом наблюдал за происходящим, пересматривая свое отношение к участию во всем этом. То, что казалось невинной услугой, грозило обернуться непоправимым уроном его душе, о которой в подобных местах рано или поздно начинаешь задумываться. С чувством полного удовлетворения, граничащего с блаженством, Ева убрала револьвер в карман тренча.

– А теперь твоя конфетка. – звякнув, она вытащила на свет ключ и промурлыкала. – Возьми, заслужил.

Очень не хотелось ничего брать у нее, но ключ…. Господи, ведь это же ключ! Желая побыстрей убраться отсюда, Джеймс осторожно, чтобы случайно не соприкоснуться с её пальцами, взял тяжелый черный зубастый ключ с перекладиной. Теперь у него их было два.

– Я пойду?

– Подожди. – оскалилась Ева. – Сперва ты должен знать, что у тех, кто в саду, тоже есть ключи. Пять, включая твои два. Поэтому ты должен вести всех этих людей за собой, понял? Ты будешь идти правильно, тем более что осталось недолго.

– Но как же без оставшихся двух ключей? – осторожно поинтересовался Джеймс.

– У одного из привратников есть ключ.

– У какого? – спешно спросил Джеймс, с ужасом представляя, как подкатить к уродцам еще раз.

– Сам разберешься. – лениво ответила Ева. – Вспомни книгу.

– Какую книгу?

– Ту самую. Которая основа всех основ. – прошипела она и ухмыльнулась – Там про всех написано, если правильно читать….

– Библия? – предположил тот.

– Хватит вопросов! – фыркнула Ева, и Джеймс отступил.

– Но как же последний ключ? – он осмелился на последний.

– Последний ключ?.. Последний ключ найдет вас сам. А теперь… – Ева взяла паузу, за которую Джеймс смог досчитать до десяти и был совершенно растерзан накалом.

Обычно в кино такие паузы берут психопаты, и то, что следует за ними, заставляет особо нервных отворачиваться.

– Иди. – наконец, сказала Ева да так неожиданно, что Джеймс вздрогнул. – Но помни о том, что я буду за спиной, и если ты обмолвишься обо мне хоть словом, я выведу тебя из игры и сделаю это столь изощренно и мучительно, что лучше тебе и в голове такого не держать.

Джеймс не в силах ответить, качал головой, прижимая к груди пса, и отступал. Сначала медленно и неказисто, путаясь в собственных ногах, а потом перешел на трусцу. Ева пренебрежительно улыбалась, глядя ему в след. Люди… всего лишь люди. Как ими можно восхищаться? Алчные, глупые, жестокие, ломкие. За что там бороться? За крохи нравственности и совести? За то, что называется человеческой душой? Да там бороться не за что. Ева, конечно, не брала в расчет тот минимум людей, после общения с которыми, фигурально выражаясь, поет душа. И не брала тех, кто совершают героические поступки ценою собственной жизни во имя справедливости и всего лучшего, что делает других просветленными. Хотя бы ненадолго, ведь истину нужно питать время от времени, а иначе она застопоривается или исчезает вовсе. Она не брала в расчет подавляющее меньшинство, потому что знала, что его никогда не хватит, чтобы вытянуть остальных из сточной ямы.

Все двойственны и неопределенны. Наполовину хороши, наполовину плохи, не абсолютны. Слишком надуманны. Только у Бога хватает терпения ждать, когда те определятся, а Ева считала такой подход недальновидным. Древний создатель слишком трепетно относился к своим произведениям. Зачем вообще нужны эти смертные, без конца выезжающие за чужой счет? Ведь поначалу человечество было лишь экспериментом…. И то, что наводняло собой Еву, получило от него массу удовольствия в свое время, но если есть сладкое слишком часто, оно перестает восприниматься как сладкое, да и зубы портятся. Пусть останутся одни древние, как раньше. Было весело.

Джейк снова подошел к Джулиане и присел перед ней на корточки. Увидев его, Марта шепнула ей что-то на ухо.

– Пуля пригодилась? – в неясном ознобе спросила та.

– Да, спасибо.

– Рада помочь.

Марта всё еще терзалась сомнениями, но больше не испепеляла Джеймса грозным взглядом, полностью переключившись на пса.

– Мне нужна твоя поддержка, Джулс. Выслушаешь?

– Конечно. Говори. – закивала та.

– У одного из тех уродцев есть ключ.

– Что? Ты знаешь про ключи? – встрепенулась та.

– Я думаю, все, кто здесь, знают про ключи. Иначе бы не отдали самое дорогое, чтобы пройти.

– Да, верно. – расслабилась та.

– Сейчас в нашей группе пять ключей. – продолжал Джеймс. – У одного из карликов шестой, а седьмой где-то впереди. И мы выберемся отсюда, но мне нужна твоя поддержка, потому что я хочу собрать всех… и отобрать этот сраный ключ.

Джулиана приоткрыла рот в какой-то неясной эмоции смятения, а глаза всё искали опору. Он говорил столь жестко и безапелляционно, что она не стала задавать лишних вопросов, а просто поверила. И тогда она кивнула, коротко и ясно, прекрасно понимая, что впереди всё еще ждет следующий этап, и кто-то должен двигать их раскисшее общество дальше.

– Так ты поможешь? – спросил Джеймс, не поняв, кивает она или во всем виновата дрожь.

– Да. – ответила та.

– Тогда объясни всё своей подружке и пойдем.

– Объяснить? Это задачка не из легких… – пожала плечами Джулс в полном раздрае, а потом повернулась к Марте, которая смотрела на нее во все глаза.

Она взяла ее подбородок в ладони и заглянула в зеленые глаза столь пронзительно, что даже самый обычный человек лишенный всякой телепатии понял бы, что должен полностью довериться другому, потому что назревает нечто, требующее полного вмешательства. Джулиана приблизилась и поцеловала рыжекудрую глухую Марту, пытаясь передать в этом поцелуе всю необходимость этого доверия. Что как не поцелуй, способен склонить на свою сторону?

Марта, утратившая дар слышать, уставилась на Джулиану во все свои зеленые глаза, ища хоть какую-то зацепку. Она поняла, что от нее требуются поддержка и участие, потому что поцелуй – самая короткая дорожка к полномасштабному доверию. Так должно быть – ни кровь, ни секс, а всего лишь поцелуй. Неспроста даже у проституток на этом пунктик. Акт передачи своего сердца. Выше слов.

– Мы идем за тобой. – сказала Джулиана, отрывая пристальный взгляд от Марты, которая была на крючке доверия.

Джеймс коротко кивнул и поднялся на ноги. Следующей его целью стали его бывшие соратники Адель и Олден. Марта подала руку Джулиане, став для нее теперь поводырем.

Странно, когда встреча между двумя людьми столь значима, что способна изменить всё, но один слеп, а второй сошел с ума. Ведь никто не берет такое в расчет…. С каждым шагом Джулиана чувствовала себя всё хуже. Она буквально выворачивалась наизнанку. Ведь ее любимый Лиланд, которого на самом деле звали Олден, был совсем рядом, и те флюиды, что разрывали на части, поглотили теперь её без остатка.

Джеймс приближался к Адель и Олдену – людям, которых не дождался и бросил в беде. А был ли выбор? Адель заметила его, наконец, и смотрела теперь с неприязнью. Сначала не поверила глазам, а потом жесточайшее разочарование окрасило эмоции. Человек, который не помог ей. Ни ей, ни Олдену. Бросил обоих лицом к лицу с чудовищем. Да еще и ключ забрал, который они отработали все трое. Но что-то изменилось в нем сейчас, и Адель видела это. Спесь ушла, а также жестокость и ненависть к остальным, превосходство. Теперь это был совсем другой человек, остро нуждавшийся в них, готовый молить. Готовый колени в кровь содрать. Так и случилось – первое, что сделал Джеймс, так это опустился на колени перед непоколебимой Адель и лунатиком-Олденом, лупившим глаза то на деревья, то на подошедшую группу возмутителей спокойствия. Слюна стекала из вечно приоткрытого рта.

– Кто это? – встревоженно спросила Джулиана, вцепившись в руку Марты, когда они остановились. Она едва не валилась с ног.

– Это мои друзья, с которыми я путешествовал до встречи с вами. Олден и Адель.

– Олден… – повторила себе под нос Джулиана и покачала головой. Имя ни о чем ей не сказало, но сердце так и рвалось из груди. Да что ж такое происходит?

– Это мои друзья – Джулиана и Марта. – продолжил Джеймс, обращаясь к Адель, и вытащил из кармана ключ – ржавый засаленный, увенчанный анкхом[20], и протянул ей. – Мне очень жаль, что я не помог Олдену, а этот ключ по праву ваш. Так правильно. Вы прошли через такой ужас.

Адель скривилась, но ключ взяла. Сердце ее особо не смягчилось, ведь Олден лишился ума, а она – дара речи. Казалось, во всем виноват Джеймс, который в свою очередь излучал видимое здоровье, хоть и присмирел немного.

– Теперь нам не достает только двух ключей, чтобы выбраться отсюда… чтобы весь этот кошмар закончился. – сказал Джеймс под расцветающий пышным цветом интерес Адель.

Олден наконец перестал метаться взглядом между деревьями и Джеймсом, которого не узнавал, естественно, и перешел на его черноволосую спутницу. Почему-то эта девушка мрачного образа с красной повязкой на голове вызвала на его лице улыбку. Хотя постоянно тянущиеся к земле слюни портили всё впечатление. Джулиана, словно почувствовав это, отшатнулась, чем заставила Марту взять себя крепче под руку.

– И я знаю, что у одного из тех уродцев есть ключ, но не знаю у какого именно. Знаю, что ответ можно найти в Библии, но здесь я полный профан. Знаю лишь, что действовать нужно сообща, потому что у нас одна цель.

Адель задумчиво подняла брови, качая головой, поглядела с болью и сожалением на Олдена, а потом, вновь вернувшись к Джеймсу, кивнула.

– Отлично. – выдохнул тот с облегчением и поспешил встать с колен, но тут она привлекла его внимание жестом.

Адель ткнула ему в грудь пальцем, потом обвела большой круг в воздухе и развела руками.

Теперь Джеймс понял, чем она расплатилась за вход, и ему стало совсем не по себе. Кому он сейчас оказывает услугу? На чьей стороне играет? Внезапно нахлынувшие размышления отвлекли его от Адель, погрузив в печаль, но Марта странным голосом перевела.

– Она спрашивает, откуда ты всё это знаешь? Адель закивала, а Джеймс покачал головой.

– Видение. – нашелся Джеймс, потому что больше не мог ничего придумать.

Джулс поморщилась, но влезать не стала. Она так устала от таранивших ощущений, словно бы адреналин огромными порциями выбрасывался в кровь, не давая продыху. Адель пожала плечами, мол, не хочешь говорить – не надо, и скептически кивнула, а потом поднялась на ноги и вытащила Олдена, словно корнеплод, за собой.

Джеймс двинулся дальше, пристыженный ложью. Он шел, понурив голову, но, собственно, какую правду он мог им предложить, если и сам не понимал, где она. Как поступил бы герой на его месте? Остался бы в этом саду навсегда? А еще лучше – пожертвовал бы душой? Но зло бы тогда подобралось к другому и к третьему, пока не перебило бы всех. Зло всегда получает то, что хочет, и только в самом конце всё зависит от героя. Так что у Джеймса не было выбора, но никогда не поздно стать настоящим героем.

Где-то через полчаса все заложники сада собрались в кружочек, утопая в тумане, и принялись обсуждать, у кого из карликов ключ, и как его отобрать. Агнес сидела на руках с Джеком, ласково обнимая его и поглаживая. Джеймс сделал ей щедрый дар, подарив не просто питомца, а настоящего друга – существо, которое можно любить и получать любовь сполна. Антидот от мучительной боли. Сначала ее взволновал этот пес, ведь и хозяйка могла быть рядом, но Джеймс сказал, что нашел его еще за пределами сада, когда все прошли, а он остался.

В итоге всех удивила Амалия своим знанием Библии, сказав, что единственное, с чем у нее ассоциируется цифра четыре, так это с всадниками апокалипсиса. Вообще бабуля потрясающе разбиралась в этой теме, зная Писание буквально наизусть.

– Учитывая всю ситуацию, ключ у четвертого засранца.

– Почему? – не понял Джеймс.

Амалия пожала плечами и процитировала с деланной помпой:

– …И когда он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного. Говорящий: «иди и смотри». И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть.

– Логично. – мрачно заметила Джулиана.

Она сидела напротив Олдена, который всё также ей улыбался, роняя слюни, а она даже не знала….

– Ну хорошо, мы в курсе, у кого ключ. – хмыкнула Амалия. – Что дальше? Мы видели, на что они способны, так какие будут предложения?

И на этой высокой ноте они все понурили головы. Казалось, можно было услышать, как яростно вертятся шестеренки в их черепушках. Или даже увидеть, учитывая дыру во лбу Джулианы.

– Обмен? – вдруг предложила Лидия.

– А что мы можем предложить? – хохотнула Амалия. – Тебя, например? Это же непросто трофей – это ключ. То, что нам нужно больше всего. А за такое и цена будет соответственная.

Лидия поджала губы. Ее убеждения не позволяли хамить старшим, да она бы и не сумела, особенно против такого умудрённого опытом мастодонта.

– Погрешность…. – вдруг сказала Джулиана. – Можно попробовать сыграть на этом.

– Чего? Ты о чем это, девочка? – ухмыльнулась Амалия, но та не среагировала.

– Джеймс? – и когда тот откликнулся, она повернулась на звук. – Я имею в виду кольцо. Они должны были забрать его, но мы обманули их, следовательно, можно уличить их. Кто знает, какое здесь наказание за такую провинность?!

– А как же ты прошел? – колко подметила Амалия.

– А ты? – бросил Джеймс, и та нахмурилась, покачав головой.

– Я не знаю…. Они забрали какое-то воспоминание.

– Дешево отделалась. – заметил Джеймс, и после этого Амалия отстала от него. – Хорошо… надо рискнуть.

Адель ударила кулаком в землю, привлекая всеобщее внимание, и развела руками, неистово кивая головой и бросаясь скептическими гримасами, на что Марта слишком громко рассмеялась, и та злобно сощурилась, хотя вряд ли злилась.

– Что? – не понял Джеймс. – Ты имеешь в виду, а что если не получится? – и Адель вытаращила глаза, победоносно кивнув. – Тогда мы снова сядем и подумаем. А сейчас… пусть будут переговоры.

Адель махнула на него рукой – мол, ладно, поступай, как знаешь, а Джеймс поднялся на ноги и кивнул остальным.

Собравшись словно в группу повстанцев, они двинулись назад, где всё еще стоял стол, вслед за своим новоиспеченным предводителем. Им бы еще факелы с граблями, и можно картину писать. Агнес не выпускала Джека из рук, боясь, что тот может сбежать, оставив ее одну. Тем более, сейчас, когда так страшно возвращаться назад к этим куклам чревовещателя с пожухлой кожей цвета грязи. Хранители последнего уровня.

Все четверо всё так же восседали за столом, но теперь спинами к подошедшим, словно в ожидании других потерявшихся душ. Джеймс остановился на безопасном расстоянии и крикнул:

– Мне нужно поговорить с одним из вас!

Словно по команде, все четверо обернулись.

– Ты слышал? – спросил Первый, поворачиваясь на стуле.

– Он сказал «поговорить»? – изумился Второй.

– С кем-то из нас. – подтвердил Третий.

– И он привел всех. – развел руками Четвертый.

Теперь все они повернулись на своих стульях лицами к подошедшим.

– Какой бесстрашный. – заметил Второй.

– И ведь думает, что всё будет, как он хочет. – вздернул брови Третий.

– Забыл, на что мы способны, наверное? – предположил Первый.

– Не забыл! – встрял Джеймс. – Такое не забудешь! Достаточно посмотреть на всех этих людей. Но, тем не менее, я имею право требовать.

– Что? – возмутился Четвертый. – Требовать?!

– Да, требовать. – спокойно ответил Джеймс.

– И как же ты пришел к такому выводу, позволь спросить? – изумился Второй.

– Да вот, нашел погрешность с вашей стороны. – с этими словами Джеймс достал из кармана кольцо.

У тех забегали сощуренные глазки.

– Смеешь угрожать? – прошипел Первый.

– Смею претендовать. – твердо сказал Джеймс.

Третий пренебрежительно фыркнул и окинул взглядом группу, а потом нагнулся ко Второму. Вскоре все четверо напоминали футболистов, обсуждающих будущую тактику. Наконец, Четвертый спросил:

– С кем ты хочешь поговорить?

– С тобой.

Они уставились на Джеймса, который поверить не мог, что всё получится так легко, впрочем, как и остальные, а затем снова превратились в футболистов на некоторое время. Ведь, по сути, никто не знал, что такое погрешность здесь. Выходит, стоила она немало, потому что в итоге Четвертый безмолвно встал и направился к группе, но остановился ближе, чем хотелось. Он развел руками.

Джеймс неплохо держался, хотя подобная близость пугала до чертиков.

– Я знаю, у тебя есть кое-что по-настоящему нужное мне.

– И что же?..

– Ключ.

Четвертый выглядел удивленным и даже отступил на радость Джеймсу.

– Как ты догадался?.. Хотя зачем я спрашиваю? Ты же служка у тьмы.

Это было сказано довольно тихо, но Адель, стоявшая ближе остальных, расслышала.

– Да, у меня есть ключ.

С этими словами Четвертый расстегнул верхние пуговицы рубашки неопределенного цвета, как и у остальных уродцев, и достал из за пазухи ключ на цепочке. Серебряный, местами почерневший от старости, увенчанный черепом. Глаза Джеймса, впрочем, как и у его соратников, не считая Олдена и Джулс, загорелись.

– Я знаю, что коли вы собираете ключи, я ваша обязательная остановка. Но я не отдам вам его просто так. – отвечал Четвертый на все эти жадные взгляды.

– Непросто. – покачал головой Джеймс, почувствовав прилив уверенности в себе. – Я пообещаю, что о твоей погрешности никто не узнает.

Четвертый мерзко рассмеялся.

– Ты ничего не решаешь и ничего не можешь изменить. Всё здесь и сейчас. Никаких временных разрывов. О погрешности стало известно в момент ее совершения. А может и раньше…. Так что это уже пройденный этап, а ты даже не думай меня шантажировать! Твоя осведомленность очень многое значит, но мы уже поплатились, оказав тебе внимание.

– Тогда что? – спросил Джеймс, и Адель положила ему руку на плечо в поддержку.

– Загадки.

– Загадки? – переспросил тот, и на лице заиграла раздосадованная улыбка.

Он ненавидел загадки. Он призирал даже саму идею, что получение ключа может зависеть от смекалки. А что если это какие-нибудь парадоксы? Или загадки без какого-либо ответа?

– Не надо так волноваться. – сказал Четвертый своим высоким голосом. – Я всё равно должен отдать тебе ключ, потому что ты отыскал его. Но, тем не менее, моя загадка носит обязательный характер. И ответ тебе, ровно, как и всем вам, может пригодиться в конце пути.

Карлик ненадолго замолчал, а Джеймс просто не мог поверить в услышанное.

– То есть ты нас отпускаешь? – спросила Джулс.

– Да. – подтвердил Четвертый и снял с шеи ключ. – Но прежде чем забрать его, послушайте. Это не совсем загадка, скорей задача, от решения которой зависит слишком многое.

Остальные придвинулись ближе, напряжённо сведя брови. Кроме Олдена, который, не отрываясь, смотрел на спину Джулианы, которая служила костылем для дезориентированной Марты, как и та для нее самой. Одна вела, вторая слушала. Два человека стали одним.

– В чем смысл смерти – хочу я спросить? – заговорил Четвертый. – Смерть – зеркало жизни, так что по одному можно судить о другом. И если у жизни есть смысл, значит, и у смерти он тоже имеется. Если смерть неотъемлемая часть жизни, то и жизнь неотъемлемая часть смерти. И если смерть существует, то может ли некто или нечто быть бессмертным? И если можно убить жизнь, то можно ли убить смерть?

Джеймс сморгнул, когда повисло молчание. Внезапно зарычал Джэк.

– Но это же один сплошной набор парадоксов? Безответный.

– Ну почему же? Здесь важна идея. Голов то у вас много, значит, и идей тоже хоть отбавляй. Придите к единой. Она и послужит ответом, который либо сработает, либо нет. Пофилософствуйте – Лимб, как раз для этого.

– Понятно…. – выдавил Джеймс, понурив голову.

– Ключ. – напомнил Четвертый, и держа маленькими пальчиками цепочку, протянул Джеймсу, и когда тот подставил ладонь, разжал пальцы, позволив ключу на цепочке сложиться кольцами, словно змея.

Ключ оказался тяжелым. Как совесть, наверное. Ведь когда карлик закончил свою странную парадоксальную загадку вопросом: «Можно ли убить смерть?» – первое, о чем подумал Джеймс, так это о револьвере и пуле, которыми владел теперь не пойми кто… с его помощью.

– Что ж… вы получили то, зачем пришли. – сказал Четвертый. – Уходите. Вы почти у цели. И помни, Джеймс, каковы бы ни были условия сделки в самом начале, ты становишься рабом навсегда. Так что моя загадка и для тебя лично не бесполезна. Кто знает?.. – он развел руками.

– А ты не такой уж и чудик. – усмехнулась Амалия.

– Когда по отдельности. – галантно улыбнулся тот.

На этом они расстались. Четвертый поковылял обратно за стол, чтобы занять свое почетное место «чудика», как любезно выразилась Амалия. А задумчивый Джеймс развернулся к покореженным каждый в своем смысле людям и зашагал по саду, нисколько не сомневаясь, что все они последуют за ним. Он снова владел двумя ключами – один в кармане, другой болтался на цепочке на шее. Осталось найти последний, и они у цели. Или подождать, пока последний найдет их сам, как было обещано. А до этого момента нужно решить задачку, ну хотя бы приблизиться к ее решению, чтобы спасти и спастись самому. Различные идеи и теории сыпались непроглядной стеной столь же живописно и задумчиво, как и лепестки фруктовых исполинов с кронами-зонтами. Тяжелый выдался этап. Чем же всё закончится? Смертью? Так должно быть в любом случае. В этом и есть смысл. Сбор и сдача информации. Жизнь и смерть. Вся идея. Поэтому люди и бесятся, строят проблему там, где ее нет, убивают себя. Им просто нужно больше внимания. Им нужно, чтобы каждая отдельно взятая история была значимой и неповторимой. Они всё для этого делают и в итоге пишут довольно занимательные сказки, хотя это в любом случае всего лишь чтиво. Смерть – это грань между смертным и бессмертным, и к первому она намного ближе, ведь является ничем иным, как неотъемлемой частью жизни. Для кого-то она может быть действительно длинной, а для кого-то и бесконечной вовсе. Но можно ли убить Смерть? Эта задачка из неразрешимых.

ПОСЛЕДНИЙ КЛЮЧ

Сад казался бесконечным, но он был настоящей отрадой для глаз. Жаль, что Джулиана видела его лишь издали, потому что сейчас все остальные буквально таяли в этом великолепии парящих лепестков и тумана, растерявшего былую плотность. Стало больше синего и всех его оттенков. Но все-таки подобная красота расхолаживала, убаюкивала, приглашала отдохнуть под сенью кустистых сиреней и просто помолчать, потому что все эти разговоры о смерти попросту достали, ведь они ни к чему не вели. Как будто всем просто хотелось высказаться на эту тему, словно на уроке. Даже Адель вся раскраснелась – ее так и распирало от желания предложить свою версию. Только Олден продолжал слепо таращиться на деревья и кусты, остальные рассуждали, фантазировали, гадали, философствовали. Ведь Лимб для этого, как сказал Четвертый?.. Должны ли быть ответы слишком простыми или наоборот сложными? Амалия без конца цитировала Библию, Марта перекрикивала остальных или наоборот сходила на почти что шепот, пересказывая суфийскую притчу о человеке, любившем загадки и пытавшемся много лет разгадать смысл слова «ихмн». И когда суфий, давший ему это задание, умер, появился его ученик и сказал, что «ихмн» – первые буквы фразы «эти слова ничего не значат». К чему бы ни вела Марта, кроме сумбура она больше ничего не внесла. Лидия же без конца повторяла слова Четвертого, чем всех раздражала. Но добили Джеймса те, от кого он вообще этого не ожидал.

Агнес, словно получившая второе дыхание, обретя друга, без конца спрашивала, откуда Харрис взял пса. Поначалу казалось, что больше ничто другое ее не волнует. Тот ответил, что нашел его, а она всё хотела общаться, словно клапан прорвало, и ее внешность подливала масла в огонь. Агнес практически облысела, а воспаленные прыщи покрывали всё ее лицо и голову, словно у подростка, переживающего тяжелую гормональную перестройку. Интересно, что с ней сделает обычное зеркало?

Потом с Джеймсом поравнялась Адель, тянущая за собой Олдена, словно непослушного ребенка, и протянула… айфон. Тот сначала не понял, чего она хочет, таращась на мобильник, словно абориген, а потом разглядел напечатанный текст в заметках. Может, в ее сумочке есть еще что-нибудь интересное?

«Откуда собака?» – прочитал Джеймс.

– Я уже сказал, что нашел. – прошипел он, и Адель подозрительно сощурилась, а потом забрала телефон и набрала новый текст.

«Я уже видела Джека и его хозяйку раньше. Они разбились на самолете. Всё это как-то странно».

– А здесь вообще всё странно. – нетерпеливо отозвался Джеймс. – Еще вопросы?

Адель раздраженно скривилась, но всё же набрала еще один текст.

«Что случилось с той девушкой, у которой теперь собака?»

Джеймсу так и хотелось нахамить и прибавить шагу, потому что он чувствовал, что теряет всякую решимость. Нервы сдавали. Но он вспомнил, как стоял перед Адель на коленях, умоляя поддержать его, и не стал вести себя как уязвленный ребенок.

– Я знаю только, что она потеряла любимого, и что хозяйка собаки, которую она тоже знает, украла у нее ключ.

Удовлетворенная ответом Адель кивнула и отошла в сторону. Скоро ее телефон заметила Марта, жаждавшая полноценного общения и уставшая читать по губам, в чем совершенно не преуспела, и поспешила завязать знакомство. Новоиспеченный квартет весьма сблизил Адель, Олдена, Марту и Джулс, но, тем не менее, плохо сказался на последней.

А Ева шла следом, не отставая. Туман рассеивался, но всё равно она казалась не более чем призраком. Иногда на ее лице появлялась блуждающая улыбка в те моменты, когда о ней заговаривали. Ева чувствовала это и даже могла слышать, благодаря своему служке Джеймсу. Между ними образовалась прочная связь, которую теперь не разорвать. У тех, кто заключает сделки, всегда есть такая. Ее пальцы игриво поглаживали ствол револьвера, и блуждающая улыбка при этом становилась шире. Отданное по чистой воле – всё, как надо. Внезапно Ева повела носом и прищурилась. Последний ключ совсем близко. И дверь….

И вдруг сад закончился, словно остатки тумана забрали его с собой. Будто сад был миражом, восставшим в белых клубах. И теперь он рассеялся вместе с восхитительным видением, открыв новую реальность, появление которой привело путников к едва ли не культурному шоку.

Марта, широко разув глаза, взахлеб описывала Джулиане происходящее, стараясь управлять голосом, и в итоге у нее вышел довольно внятный шепот. Адель сжимала руку Олдена, пытаясь передать ему своими фибрами, что совсем скоро он станет таким как прежде. Она разговаривала с ним, а Джулиана при упоминании этого имени, вздрагивала. Они ведь находились совсем рядом друг от друга, и мурашки не переставая бежали по спине. Она уже почти привыкла к этому состоянию, хотя будь Джулиана живой, сердце бы давно дало сбой.

Они все одинаково ошеломленные, но как-то по-хорошему, стояли перед раскинувшейся тихой улочкой. Было по-прежнему утро, и солнце – настоящее, непридуманное солнце – слепило глаза и грело по-летнему, как и должно быть. Настоящее чудо. Осознание этого распускалось в каждом. Чудо реальности. Они всё-таки сильно намучились болтаться в этом сюрреалистическом темном фэнтези, что счастье от пребывания здесь заставляло чувства и эмоции разрываться от необходимости охватить всё и сразу. Они почти оказались дома. Не до конца, но очень близко. Тишину нарушила, как ни странно, Агнес, на которую все как-то побаивались смотреть.

– Это же улица Роз!.. – прошелестела она во внезапном озарении и медленно выступила вперед, прижимая собаку, словно будущий пророк, до которого снизошел сам Господь.

Все ошарашенно уставились на нее, отдавая наконец всё свое внимание.

– Ты, правда, знаешь, что это за место? – спросил Джеймс, щурясь.

– Да! – ответила та. – Я здесь работала, но…. – она осеклась.

– Что «но»?

– Ощущение какое-то странное. Здесь никогда не было многолюдно, но сейчас это город-призрак.

– Так и есть, милая. – отозвалась Амалия. – Мы же призраки.

– Но это ведь не галлюцинации? – громко спросила Марта.

– Я не думаю. – ответил Джеймс, качая головой, чтобы та поняла, о чем он. – Мы близко, значит, всё правда.

– Как в зазеркалье. – заметила Лидия, и Агнес бросила на нее понимающий взгляд. Это действительно подходило под описание улицы Роз сейчас.

– А где ты работала, Агнес?

– В Неспящей Красавице. Это там дальше по левой стороне, пойдемте.

Обведя взглядом остальных, Джеймс кивнул и чуть улыбнулся. Вот чего с ним еще не происходило, так это подобного. Даже Амалия выглядела удивленной. Может он просто рад тому, что они практически у цели? Осталось преодолеть всего-то ничего.

Агнес уже бодро шагала вверх по узкой тенистой улице, хотя настоящее солнце преодолевало все препятствия, чтобы греть, ослеплять, дарить надежду, ностальгию и негу душе. Хотелось идти медленно, но Агнес неслась, как одержимая. Еще бы, она оказалась на своем родном участке земли – там, где всё знает. Но спустя некоторое время, когда Неспящая Красавица оказалась в поле зрения, она всё-таки притормозила, оборачиваясь к остальным в замешательстве.

Под вывеской, словно свитой из роз, стоял мужчина в темных очках-авиаторах. Он беззаботно стоял, подперев спиной дверь и сложив на груди руки. Джеймс мягко положил ладонь на плечо Агнес и обошел ее. Хоть парень и не выглядел выродком сюрреалистического и полного абсурда ада, всё же в нем было что-то пугающее. Джек поджал уши, пряча нос в кожаную куртку Агнес.

У него были высокие скулы и небрежно отросшие волосы, и Джеймс отдал бы руку на отсечение, что у парня в жилах течет индейская кровь. Он носил видавшие виды джинсы, потертые ботинки и черную футболку с огромным черепом вождя в уборе из перьев. Этот колоритный персонаж совершенно точно ждал именно их.

Довольно иронично, если знаешь всю историю. Проклятый на вечную жизнь владеет последним ключом смерти. Хитро. Изощренно даже. И черта с два ты выберешься из Лимба, если этот парень не будет в том лично заинтересован. А ему каково? Вечно стоять у врат, у финишной черты, обозревая своё отпущение из зрительного зала…. Мало кто знает, как тяжело быть символом. Что за проклятие обрушивается на несчастного. А ведь им может оказаться каждый, стоит лишь раз оступиться, оказаться не там и не вовремя.

Джеймс, хоть и испытывал необъяснимое отторжение, всё же протянул руку. Это единственное, что пришло ему в голову, но незнакомец тут же пожал ее.

– Вы дошли. – заметил он с легкой улыбкой.

– Самому не верится. – хмыкнул Джеймс.

К тому моменту вся многострадальная группа выстроилась полукругом за его спиной. На подсознательном уровне они чувствовали, что стоящий перед ними должен быть одинок, словно на нем стояла печать, отпугивающая людей.

Каин смерил всех сочувствующим взглядом, и хоть очки скрыли это, сжатые добела губы выдали всю гамму чувств.

– И что нас ждет дальше?

– Я не знаю. – честно ответил Каин. – Никто не знает.

– Но мне нужны ответы. – понуро сказал Джеймс тихим голосом.

– Всем нужны ответы, поэтому вы и здесь. – заметил Каин, прозвучав далеко не так двусмысленно, как было на самом деле.

– Там что – действительно Смерть? – усмехнулась Амалия.

– Да, действительно. – кивнул тот. – Но мой тебе совет, женщина, прояви всю почтительность, на какую только способна, если не хочешь навлечь на себя настоящую беду.

– Ладно-ладно…. – крякнула та и скривила губы.

– Но почему здесь? – растерянно улыбнулась Агнес.

Каин покачал головой, печально глядя на изуродованное лицо.

– Лучше не спрашивай.

А потом он отошел в сторону, открыв резную дверь черного дерева с семью скважинами, располагающимися друг под другом. Не теряя времени, Каин достал ключ из кармана джинсов и показал остальным – лишенный каких либо витиеватых изысков, он казался действительно древним, походя скорей на отмычку, словно первый ключ на земле. Его венчал, так называемый тау-крест[21] или крест святого Антония, а сама ножка загибалась внизу под девяносто градусов. По-настоящему древний ключ. Каин вставил его в нижнюю скважину и повернул.

– Кто следующий?

Джеймс пожал плечами.

– Я, наверное. – сказал он и снял с шеи цепочку с ключом Четвертого и протянул вождю, но тот покачал головой и указал пальцем на предпоследнюю скважину.

Тогда Джеймс вставил ключ и повернул на один оборот. Он знал, что теперь пришла очередь для ключа Евы, но никак не мог решиться достать его, ведь Агнес, у которой он был фактически украден, стояла так близко. Было стыдно.

– Ну так ты собираешься? – спросил Каин и постучал ногтевой пластиной по следующей скважине. Каин, который всё знал, и Джеймс почувствовал это, глядя на ухмылку.

Словно покрасневший мальчишка, которого застукали за чем-то постыдным, он, заслонив скважины, насколько возможно, полез в карман. Не сказать, что от этого был хоть какой-то толк – Агнес всё равно увидела, как он достал тяжелый черный как смоль ключ с острыми зубьями и перекладиной прямо над ними и спешно вставил в скважину. Ее ключ и ключ Брендона, за который он отдал себя. Она не понимала, как такое возможно, мрачно поглядывая на Джека. Это что ж – отступные, выходит? Да и Джеймс понял, что Агнес заметила ключ, поскольку та сдавленно охнула, но он не осмелился поднять на нее глаза, отойдя бочком в сторону под сверлящим взглядом Каина.

– Следующий ключ.

Агнес стояла ближе всех, поэтому выступила вперед, разжав ладонь. Она так и несла свой ключ в руке. Держалась за него, как за обломок потонувшего судна. Бронзовый облупившийся ключ в четыре дюйма с двумя зубьями, увенчанный ажурным трефовым узлом.

Каин указал на пятую скважину, Агнес послушно вставила в нее ключ и повернула. Отходя, она смерила Джеймса тяжелым взглядом, который снова перекочевал на Джека. Она хотела отпустить его с рук и отпихнуть ногой, но с другой стороны, возможно, он лишь такой же пострадавший, как и она сама?..

Следующей выступила Джулиана, высвободившись из напряженных цепких пальцев Марты, и Каин подхватил ее за локоть, чтобы та не упала. Она вытащила из кармана штанов ключ из Кукольного Дома, полученный при довольно странных обстоятельствах. И сейчас, когда этот мужчина с вельветовым голосом подвел ее к двери, обняв за плечи, она подумала, что у него, наверное, карие глаза…. Такие, как стали у босса Меридит, когда тот заглянул под стол, где Джулиана тряслась от страха…. Внутри него появился кто-то другой, чтобы помочь и указать верный путь. Она не могла видеть, а то бы узнала глаза. Обычный проржавевший ключ на длинном стержне с плоской бородкой внизу и кольцом, внутри которого был крест. Раньше Джулиана не воспринимала это, как символ. Думала, что это просто круг, поделенный на части. Теперь, если бы она, конечно, могла видеть, то поняла всю целостность картины. Каждый ключ представлял из себя крест. Ее ключ был увенчан солнечным крестом – древнейшим символом. Когда-то Каин пытался вырезать свое сердце, но не сумел, так как больше не являлся смертным, а оставшийся шрам выглядел именно так. Ничего солнечного, правда, он в нем не видел, лишь напоминание о собственном проклятии. Печать, которую поставил себе сам. Не стоило Гитлеру опираться на этот символ…. Никому не стоило.

Каин осторожно подвел руку Джулианы к верхней скважине и помог вставить ключ. Сделав оборот, она отпустила его и вернулась к остальным, точней ее передали, словно эстафетную палочку, из рук в руки.

Следующей на очереди стояла Адель. Она подняла руку и подошла к двери. Ей ключ достался от Джеймса, хотя она считала, что вся черная работа досталась ей и Олдену. Ржавый засаленный ключ, до которого неприятно касаться из-за угрозы заразиться чем-нибудь весьма опасным, увенчанный анкхом, уверенно вошел во вторую скважину. Не удостоив Каина взглядом, Адель поспешила вернуться к Олдену, который сейчас крепко схватил руку Джулианы, отчего та внезапно успокоилась, перестав дрожать, нервничать, мучиться неясным недугом. Всё это прекратилось, когда человек справа взял её за руку.

– Адель. – окликнул Каин. – Еще одна скважина.

Та медленно и растерянно обернулась, вжав голову в плечи. На лице отпечаталось негодование – мол, ко мне какие вопросы?!

И тут Джеймс вспомнил, что поверил Еве на слово о том, что осталось собрать лишь два ключа, но самолично не проверял, не опрашивал народ, а вдруг она ошиблась? Вдруг одного ключа не хватает? На лицах остальных появилось напряжение и страх, что придется повернуть обратно и продолжить поиски… но похоже, Каин так не считал, упрямо донимая Адель. Она себя ужасно чувствовала. Все пялились, словно она воровка.

– Адель, подойди пожалуйста. – настаивал Каин.

Ей так хотелось закричать на него, но эта грёбаная немота….

Рассерженно она полезла в свою сумочку, чтобы достать мобильник и напечатать свой гневный посыл, но спесь внезапно прошла, а глаза застыли не моргая.

– Что случилось? – крикнула Марта слишком громко, но та не повернулась, слепо таращась на связку своих ключей – два от входной двери, один от старенького Мини и один от гаража с кнопкой.

Адель шокировано посмотрела на Каина, а потом достала связку, чтобы присмотреться поближе. Среди людей пробежал шепоток. Обычные ключи – самые обычные, но один из них привлек более пристальное внимание, точней штамп компании производителя. Равносторонний крестик, еле заметный символ. Адель никогда и не приглядывалась, а кто приглядывается к таким вещам? Ну да, написано что-то, но кому какая разница, что? В общем, Адель была более чем удивлена, и это, как минимум.

Она подняла потрясенный взгляд на Каина, и тот кивнул. Сгорбившись и тараща глаза, Адель подошла к двери и попыталась вставить свой ключ в верхнюю скважину, ожидая сопротивления, но ключ вошел, как нож в масло. Та застыла, не веря глазам.

– А теперь поверни. – подсказал Каин, и Адель подчинилась, буквально раздавленная взглядами тех, кто стоял позади.

Пауза снова затянулась, и Каин пришел на помощь, взявшись за ручку самой обыкновенной двери, которую Агнес видела практически каждый день на протяжении последних семи лет, только без семи скважин.

– Прошу проходите. – сказал остальным Каин, и Адель тут же смешалась с остальными.

На нее косо поглядывали все, кроме Олдена и Джулс, которые теперь шли рука об руку. Странно, но Адель чувствовала себя чуть ли не лишней, ненужной и даже испытывала некоторую ревность. В конце концов, она была с ним рядом, когда они проходили через ужасы и кошмары, выпавшие на их долю. Переживала его личную драму, всячески поддерживала. Адель была с ним и в лучшие времена. Тот месяц, которые они провели под одной крышей – пили, веселились, лечили друг друга. Правды только в тех душевных излияниях не оказалось… хотя слова, как стрелы, они попадают в цель, пусть даже и не все. Так что, даже скрывая боль под маской лжи, можно услышать нечто очень важное и адресованное в самое сердце.

После яркого солнца они попали в довольно темное помещение, и неоновый фиолетовый свет не сильно помогал ориентироваться. Тем более, что подсвечивались лишь пьедесталы с пустующими шестами и бар. В целом же здесь царила полутьма.

Каин не спешил следовать за остальными, потому что должен был вытащить ключи из скважин. Первым делом он забрал свой и спрятал в кармане потертых джинсов, ничего при этом уже не испытывая. Хотя лицо всё же выдало микро эмоцию, читаемую, как ненависть. Затем, сняв очки, он достал нечто похожее на такелажную скобу и нанизал оставшиеся ключи. Когда Каин зашел в клуб, остальные уже разбрелись, рассматривая окружающую атмосферу, словно пещерные люди. Он уже собирался захлопнуть дверь, когда в проеме показалось миловидное личико в ссадинах озаренное лукавой улыбкой.

– Меня забыли! – весело воскликнула Ева. – Я отстала от остальных.

Каин смерил ее стеклянным ничего не выражающим взглядом и попустил внутрь. Может, он где-то даже надеялся, что она не успеет, оставшись в Лимбе до следующего прецедента, которому не бывать? Хотя зачем же тогда он закрывал дверь так медленно? Добро, зло – всего две позиции…. Как можно в них запутаться? Хотя большинство людей только этим и занимаются, гордо считая себя серыми в том или ином оттенке. Думают, что умело балансируют на грани. Сочиняют, что количество, возведенное в Абсолют, разрушает. Быть слишком хорошим – плохо, быть слишком плохим – еще хуже. Очень удобно так думать, оправдывая пороки, которые гарантированно не будут исправлены. Инертность и есть первопричина, по которой человек стал смертным. Он должен стремиться, но не к тьме. Инертность – настоящий предатель, а люди не должны держаться за предателей. Это, как минимум, противоестественно.

Каин опустил голову и захлопнул, наконец, дверь. Осталась развязка – то, к чему всё шло, и ради чего было принесено столько жертв. Когда он пошел за остальными, Евы и след простыл. Скрылась до своего финального выхода. Ничего теперь не сделаешь…. Нагнав остальных, осторожно крадущихся, словно по музею, боясь совершить какую-либо оплошность, он обошел их и свернул направо к столику, за которым сидел Джейк. Даже видавшая виды Амалия выглядела своего рода очарованной.

Они приближались, и Джейк знал об этом, но не подавал виду. Он лениво пригубливал водку и в итоге удостоил несчастную стриптизершу своим вниманием. Звездный час, можно сказать, настал. Только для выдохнувшейся женщины это стало едва ли сносимым испытанием. Во-первых, она никогда так долго не работала, и казалась по-настоящему измотанной, а уж напуганной как! Она бросалась тряпкой на шест, безмолвно рыдая. Слезы текли ручьем по ее пунцовому тяжелому и немолодому лицу. Она таяла под его взглядом. Умирала.

Наконец, Каин подошел вплотную и остановился, положив на стол карабин с ключами. Остальные поступили так же, но пока не понимая отчетливо, почему именно здесь. Во всяком случае, до тех пор, пока сидящий за столиком мужчина медленно… очень медленно не повернул к ним голову. Как только это произошло, спины стоящих вытянулись как струны, а ноги сами собой попятились. Даже у Джулс, которая ничего не видела, а Олден и вовсе рванулся назад, отпустив ее руку.

Сумасшедшие порой удивляют своей проницательностью. Они видят, слышат или чувствуют что-то весьма отличающееся, противоположное общему адекватному мнению остальных. Но всё-таки есть разница между безумными и душевнобольными, ведь когда отключается голова, начинают работать совсем другие механизмы. А если не работает душа, тогда уж лучше полная изоляция, и не дай бог кому-то следовать идеалам подобного человека. Ведь за этими идеалами ничего нет, кроме тьмы.

Под недолгим взглядом Джейка они все словно превратились в клавиши, на которые он нажимал, и музыка была тревожной, сигнализирующей, как в нуаркино. Наконец, он остановил свой взор на Каине.

– Славно потрудился.

Но тот лишь опустил глаза, в которых не было и тени торжества.

Заметив это, Джейк уважительно кивнул.

– Что ж… сделка есть сделка. Ты победил. И что? Неужели каждый сыграл свою роль?! Я вижу двоих живых… умно, Каин, молодец. Интересно, каким образом ты это устроил? Ведущие. – Джейк неожиданно протянул руку, затянутую в перчатку к Амалии. – А ты, дай-ка сюда книгу. – и только потом повернул голову.

От неожиданности Амалия подпрыгнула, он буквально разрывал ее душу своими глазами небывалого цвета, хотя в такой темени этого не углядеть, но чувство не покидало.

Он поманил ее ладонью.

– Я уже давным-давно растерял всякое свое терпение.

Каин сверкнул глазами в сторону Амалии, и та поняла, что человек в перчатках не шутит. Она дернулась, словно замерзшая в сугробе машина, и со второй попытки, кряхтя, двинулась к нему. Колени тряслись и скрипели, вспотели ладони.

– Понравилось чтиво? – спросил Джейк и ухмыльнулся. – Таким как ты такое нравится, правда? Ты, наверное, смеялась? Смеялась над смертью?

– Я? Нет! Что вы! – сдавленно затараторила Амалия, вывалив глаза, опущенные вниз. Покраснела как помидор.

Господи, ну что за место, где даже мертвые чувствуют такой ужас, дрожат, как трясунки, становятся пунцовыми от стыда?! Ну что за мир?!

Джейк фыркнул и покачал головой. Он выглядел утомленным.

– Дорогая Амалия, мне бессмысленно врать, потому что я вижу тебя насквозь, как и каждого из присутствующих. Не трать ни мое, ни свое время.

Головы вжались в плечи, ноги зашаркали, раздался нервный шепот. Все эти люди столько потеряли, чтобы прийти сюда, и теперь чувствовали себя такими растерянными, что хотели сбежать обратно да так быстро как возможно. И пусть это обречет их всех на вечное прозябание в аду для философов. Пусть.

Джейк обвел их ровным уничижительным взглядом и вновь остановился на Каине.

– Что теперь?

– Мы заключили сделку. – напомнил тот.

– Да, верно-верно…. – закивал Джейк. – И ты отлично знаешь, что я сдержу слово. Но сперва я подумываю узнать этих людей получше. Ведь всё-таки они добрались до меня, прошли через столько испытаний. Кто, как ни ты, друг, должен понимать, что присутствие каждого из них здесь неслучайно. Они бы не собрали ключи, – Джейк ткнул в карабин, и те звякнули, чиркнув о стол. – Не будь кого-то из них в этом составе. Каждый сыграл свою главную роль. Кто знает, может быть вмешался сам Господь? Давай узнаем, в чем их уникальность?

Каин насторожено следил за Джейком, чувствуя, как за внешним спокойствием и безразличием пробивается ярость и пренебрежение, но что он мог сделать сейчас?

– Знаешь, Каин, а я вижу только неудачников, которые слишком много думают.

Теперь, когда имя Последнего Ключа было озвучено, взоры всех присутствующих устремились к нему. Наиболее красноречивой казалась реакция Амалии, которая едва из дресён не вылезла. Каин ответил невозмутимым и сильным взглядом, что смысл сказанного Джейком вернулся на первый план. Теперь эмоции людей отражали негодование.

– И что в них особенного? – продолжал Джейк. – Взять хотя бы эту девочку, которая подавилась печеньем. По-моему, эта история, как раз для моей книжки. – он кивнул на синий фолиант, лежащий на столе. – Родители сначала откормили ее на убой, посадив всякое здоровье, а потом выбросили, как некондицию. Я всё правильно говорю, Лидия?

Та, чуть не плача, кивнула. Кто бы он ни был – смерть, жизнь, бог, дьявол – он не имел права выворачивать людей наизнанку.

– Но вместо того, чтобы бороться, – продолжал Джейк ровно. – Она согласилась на роль жертвы, а с жертвами всегда что-то случается. Они мало чего добиваются и очень быстро умирают, к чему Лидия и стремилась всей душой. Возьмем Олдена….

Когда это было сказано, тот шарахнулся назад и едва не упал, но Адель вовремя поймала. Джулс вздрогнула, но она уже некоторое время никак не могла его найти, хватая всех за руки.

– Он добился власти. – продолжил Джейк. – Сколотил огромное состояние, но лишь для того, чтобы уничтожить преследовавшие его тени. До последнего вздоха он так и не вышел из образа жертвы. По его вине погибли все его друзья и жена, носившая ребенка, а он просто сбежал. Струсил. И что в итоге? Ложные цели, задачи и достижения, пока отец загибался от рака – единственный, кому Олден был действительно нужен. Зачем ты носишь с собой этот клочок бумаги? – обратился Джейк спокойно, и Олден рухнул на корточки, зажав уши, и стал подвывать. Адель накрыла его объятиями. – Чтобы мучить себя, так ведь?

– Хватит! – воскликнула Джулиана, когда Олден захныкал, как мальчишка.

Она натыкалась на людей, хватаясь за их одежду, и, наконец, нашла Олдена, обхватила его голову ладонями и прижала к груди. Адель отстранилась, почувствовав себя снова лишней, и поднялась на ноги.

– Джулиана…. – улыбнулся Джейк. – Я погляжу, здесь ты добилась куда большего, чем при жизни?! Совершенно никчёмной жизни, вынужден заметить. Что ж вы так культивируете свои заморочки, люди?! Вы так любите жаловаться, что надежды не оправдываются, но что вы делаете, чтобы предварить их в жизнь? Ждете? Так дела не делаются. Да ты и сама всё это знаешь. Можно сказать, относишься к минимуму просвещённых, но ничего с этим так и не сделала. Ты убеждала себя в том, что твоя жизнь просто неудачный эксперимент, и соответственно она и работала по заданному тобой сценарию. – он развел руками. – И за то, что ты убила себя, придется очень долго платить, хотя по мне – это логичное завершение столь никчемной жизни.

Джулс хотела ему ответить, но слова не шли на ум, потому что он прав…. Черт возьми, засранец прав! И да, она понимала всё это, но когда ты строишь подобные домыслы про себя, то всё равно в тайне ждешь, что кто-то там на другой стороне похлопает тебя по плечу и скажет – а что ты могла еще сделать? Так вот время иллюзий прошло. Правда в том, что она своими же руками запорола свою жизнь, и второй уже не будет.

– Вы все так похожи, честное слово. Чувствую себя попугаем. – фыркнул Джейк и пригубил водки. – Не хочешь? – он обратился к Каину.

Тот покачал головой, хотя это относилось не только к выпивке. Осуждение от осужденного. Презрение от презренного. Да, всё, что говорил Джейк – правда, но из уст того, кто лишен всякой человечности, она лишена ценности.

– Еще одна любительница поговорить о жизни – Адель.

Та вздрогнула, когда было названо ее имя. Всё равно, что на школьном уроке, когда ты вообще не готова.

– Возомнила себя писателем? Логично, ведь у тех, кто не живет, очень богатая фантазия. Знаешь, зачем ты уехала? Поняла, что ничего из себя не представляешь… что ты никто, и быть тебе никем до конца твоих дней. Тебе нет определения и нет места. Это был побег от себя.

Адель вся покраснела от негодования и стыда. Глаза наполнились слезами от всех этих нелицеприятных характеристик, но она ничего не могла сказать в свою защиту, потому что этот человек, да и человек ли вообще, говорил так, как и она с собой в те нередкие депрессивные моменты. Он говорил её же словами, которые она всегда смахивала в итоге на дурное настроение. А что если именно в эти моменты мы по-настоящему честны с собой?

– Можно всю жизнь задаваться вопросом, почему так, а не эдак, и в итоге умереть, так и не получив на него ответа. Так случается в девяносто девяти процентах. Оставим один процент на чудо. Если считаешь себя достойной чего-либо, надо действовать, а не обсуждать, как ты будешь это делать. А если не можешь – помалкивай, но не стоит перекладывать свою вину на Бога. – с этими словами Джейк пронзительно зыркнул на Олдена, безумные глаза которого прояснились на миг. Так показалось.

– А ты не хочешь закругляться, друг? – спросил Каин.

– Нет, ну что ты! – отмахнулся Джейк. – Они проделали такой путь. Я же должен им что-то дать? Как Гудвин, хоть тот и оказался проходимцем. Правда, я не в силах наделить труса храбростью или сделать мертвого живым, но устроить небольшое представление я всё же могу.

– Небольшое… – процедил Каин.

– А ты бы сел и расслабился, друг. – жестко отрезал Джейк, и тот, обойдя стол, подчинился. В конце концов, всё идет по плану. – А вот Джеймс – страж порядка. Недалеко ушел от мистера Макнелли. Фактически устроил смерть своей невесты, точнее не спас, что, в общем-то, одно и то же. А ведь ты действительно мог ее спасти… и как ты будешь с этим жить, ума не приложу?! Может, не будешь?

Джеймс скрипнул зубами, крепко сжимая в кулаке кольцо Марни. Теперь идея о том, чтобы попросить что-либо или получить ответы, казалась действительно дикой. Настоящая смерть – она такая. Безжалостная, безразличная и пронизывающая. Настоящая смерть холодна к чужим просьбам, потому что за свою вечность она повидала столько, что никакой жалости больше испытывать не способна.

– А ты где оступилась, Агнес? С таким-то потенциалом, а выбрала праздность. – продолжал Джейк. – Знаешь, почему ты умерла? Потому что была закончена. А все твои планы лишь иллюзия. Жизнь слишком сильно отличается от того, что вы все о ней вообразили. Реальность плохо, иллюзии хорошо. Реальность – ваша обязанность, а иллюзии делают вас ущербными. И где же твой парень? Куда ты его утащила?

Агнес вцепилась в Джека, которого не спускала с рук, и попятилась, силясь опять не заплакать.

– Вот взять хотя бы Марту.

Та хоть и была глухой, но слышала голос Джейка у себя в голове, как отголосок дня во время засыпания. Происходящее не всегда осознавалось ей в полной мере, но сейчас, когда речь зашла о ней, Марта поняла, что слышит его на самом деле.

– Отпускать любимых тяжело, правда? И ты просто отказалась от реальности, чтобы сберечь свой мир и себя. Но ты знаешь, что весь год тебя содержала его семья? Ты ведь не работала, фермерская дочка. От тебя толку, как и от остальных.

Джейк допил стопку и взял со стола бутылку, чтобы долить остатки. Теперь никакой страсти к этой затее он не испытывал. Его действия казались ленивыми и задумчивыми, словно он тянул время, не зная, что делать дальше. Люди, которые с таким рвением шли к нему, напоминали сейчас заключенных – униженных и потерянных. Ну кроме, пожалуй, Амалии.

– Мы не за этим так долго сюда шли. – тихо, но внятно сказала она.

Каин бросил на нее предупреждающий взгляд, а Джейк замер, едва коснувшись губами краев стопки. Он безразлично глянул на нее и саркастично хмыкнул.

– А скажи, пожалуйста, Амалия, зачем вы сюда шли?

– Я не могу говорить за всех. – ничуть не смутившись сказала она. – Но если все пережитые здесь испытания не заставили этих людей остановиться, то каждый имеет крайне веские причины быть здесь. Я представляла тебя иначе…. – призналась Амалия. – Возможно, будь ты старше и мудрее, знал бы, что в потере близких нет ничего циничного. А в самой плешивенькой жизни полным-полно светлых сторон, и благодаря не спортивным достижениям или высоким должностям, а человечности и всему человеческому, что есть в мире.

Каин встал из-за стола, но Джейк остановил его, схватив за руку.

– Пусть скажет. – он развернулся к ней, положив ногу на ногу, и жестом показал, что Амалия может продолжать.

Лицо Джейка, как и у всех присутствующих, казалось напряженным. Он испытывал смешанные чувства, но интерес взял верх. Тем более что свой козырь, он всё еще прятал в рукаве. Но про «мудрее» и «старше» это она позабавила его. Да и Каина наверное тоже.

Все теперь смотрели на Амалию другими глазами. С уважением и трепетом. Так, как они собирались смотреть на Смерть.

– Я не знаю, был ли ты когда-нибудь человеком. – сказала та, нервно заламывая пальцы. – Но, я так не думаю, потому что ты не представляешь, как тяжело им быть. Нужно делать выбор каждый день. С одной стороны общество разрывает нас своими догматами, с другой стороны совесть не дает продыху. И мы разрываемся между ними. Многие просто не выдерживают, и в этом нет ничего постыдного. Это грустно.

– Как ты, например? – резко спросил Джейк.

– В каком смысле? – не поняла Амалия.

– Бросила мужа, бросила ребенка…. Не выдержала, значит? Грустно.

– Я не понимаю….

– Скорей не помнишь. – Джейк изучающе наклонил голову набок. – Но я напомню. Ты – Амалия – бросила своего первого мужа и дочь, посчитав, что еще не созрела для семейной жизни, и отправилась за счастьем, но ничто из произошедшего с тобой впоследствии не смогло избавить тебя от комплекса вины. Ты так здорово рассуждала сейчас о человеческом, о совести, об обществе – молодец, мне понравилось! И хоть ты рассталась со своими воспоминаниями, чтобы прийти сюда, опыт-то остался. И в итоге, Амалия, я бы хотел спросить тебя, что руководило тобой последний отрезок Лимба? Ты ведь отдала то, ради чего шла ко мне. Неужели всё из-за книжки?

Амалия, словно не подготовившаяся к экзамену школьница, стояла красная как помидор и таращилась на Джейка.

– Я хотела попросить своё воспоминание назад.

– Да забирай! – воскликнул Джейк и хлопнул по столу.

Амалия пошатнулась и схватилась за грудь. Ее грудь словно пронзило копье, принося неимоверную боль, но нефизическую. Нечто подобное происходит с людьми, потерявшими близкого и любимого человека, после сна, в котором всё было хорошо. Они просыпаются и через несколько минут понимают, что всё, что они только что видели и испытывали – лишь сон, издёвка мозга, а впереди реальность без того, кто составлял весь мир. Мучительная реальность, которой еще тянуться и тянуться. Глаза Амалии остекленели и наполнились слезами, которых она не роняла уже лет двадцать.

– Ну как, хочешь отдать обратно?

– Пошел ты…. – с отвращением прошипела та, держась за грудь, словно у нее был сердечный приступ.

– Амалия! – не выдержал Каин.

Да, всё, что он говорил безумно жестоко, но в этом весь Джейк – несклонный к жалости, видящий только пороки и безразличный к смягчающим обстоятельствам. Тем более, сейчас в своей смертельной депрессии.

Но Амалия явно не собиралась замолкать, а Джейк совершенно, не будучи уязвленным, просто знал, что может заставить ее замолчать в любой момент. Пусть говорит… всё-таки он ее сильно приложил.

– Мы все, кто здесь, прошли через ад! – отскоблила Амалия. – Мы все, кто здесь, имеем за спиной тяжелейший багаж! У нас у всех забрали самое дорогое, а у меня – последнее, что вообще можно забрать. Не я выбирала – те четверо. Почему я не заартачилась, как Джеймс? Потому что знала, что ты вернешь моё воспоминание, а иначе, чем еще меня мучить? Как будто я сама недостаточно себя истязала всю жизнь! Но если бы я имела выбор, то всё равно расплатилась бы тем же, потому что знала бы, что это не навсегда. Знала бы, что удар от возвращения памяти будет ужасным, как обрушившаяся реальность после сна. Но слишком велик соблазн побыть свободной хотя бы некоторое время. Впрочем, тебе не понять…. – фыркнула Амалия. – А мы люди – да. Простые люди, потерявшие слишком многое, чтобы это не оставило свой отпечаток. Мы все тяжелораненые. Мы не пережили этих ран. Они нас привели сюда. Я думала, что смогу найти прощение здесь, но теперь вижу, насколько глупой была эта идея.

– Да. – едва слышно согласился Джеймс. Он выглядел сейчас весьма подавленным.

– Кто я такой, чтобы прощать? – усмехнулся Джейк. – Это дело Бога.

– А мне и не нужно твое прощение. – пренебрежительно бросила Амалия. – Ты просто ближе к мертвым, чем кто-либо, а Николас мертв – я это точно знаю. Что касается Лоры, то дай бог, чтобы у нее жизнь складывалась, как надо, но в любом случае я встречусь с ней когда-нибудь.

Впервые за десятки лет Амалия назвала имена мужа и дочери вслух. Да так просто и естественно, что сама не поверила, как будто и не пыталась позабыть с такой страстью и усердием, заколотить досками на чердаке своей памяти. Всё это время, остальные сосредоточенно изучали Амалию, удивленно и с уважением, потому что она говорила за них за всех. Осмелилась сказать правду, перечить Смерти. Кто мог знать, что у несокрушимой старушки такая драма? Только лишь Лидия была посвящена во всё это отчасти, став случайным свидетелем.

– Амалия, – серьезно сказал Джейк. – У тебя будет достаточно времени, чтобы искупить содеянное. Или вы все рассчитывали, что я ударю по столу, и те, кто вам нужен, возникнут здесь? У мертвых нет на это времени, они слишком заняты. Вы поймете, о чем я, когда мы закончим здесь.

Все, кто пришел сюда, напряженно переглянулись после этих слов.

– Но это еще не всё. – продолжал Джейк. – Среди тех, кто бродил по Лимбу, собирая ключи, затесался твой кровный родственник, Амалия. Правда, иронично? Черный юмор я бы даже сказал. Как один из тех случаев из книжки, над которыми ты смеялась.

Эта новость окончательно добила Амалию. Она замерла, как истукан, боясь даже покоситься на тех людей, с которыми пришла. Она просто впала в ступор, катализатором которому послужил стыд и еще дикая усталость. Большинство же за ней стоящих, сведя брови, принялись обдумывать услышанное, не рискуя обсуждать вслух с соседями. Большинство выросли без матерей, но имя Лора не навеяло никаких ассоциаций ни для кого, хотя имя ведь ничего не значит с другой стороны – его всегда можно изменить, или предпочесть вторую часть, если оно задумано двойным. Так что Амалия могла быть бабушкой каждому.

Новость была неожиданной и более того нежелательной – зачем утяжелять свою историю еще больше, и Амалия почувствовала, как быстро превратилась из геройствующей заступницы в отверженную. Она уронила голову на грудь и небрежно отмахнувшись от Джейка побрела к стене, на которую не падал неоновый свет, где опустилась на пол и спрятала лицо в ладонях. Ошеломленные взгляды проводили ее, не задержавшись, не скрывая разочарования. Женщина, которая бросила мать гипотетически любого из присутствующих, вследствие чего это отразилось на всех последующих поколениях. Агнес сейчас буквально ненавидела Амалию, думая, что она и есть ее отпрыск. Она всегда считала, что ее мать, бредившая ветреностью и свободой, заразила ее, и поэтому жизнь в дальнейшем не сложилась. Возможно, теперь ясно, кто пустил эти корни…. Да каждый из них мог предъявить те же претензии. Даже Марта, которая продолжала слышать голос Джейка у себя в голове. Даже Олден, чей взгляд иногда прояснялся. Мать оставила их, когда он был совсем ребенком. Интересно, могла ли ей быть Амалия?

Когда все, замершие истуканами, неуклюже отвернулись, Лидия сорвалась с места и поспешила составить компанию Амалии и не от счастья, что в список возможных внуков не попадает по возрасту лет на пятнадцать-двадцать, а просто, потому что та оказалась не черствой старой стервой, а смертельно раненым человеком. Раненым, как и остальные. Как все вообще. Раны, которые никогда не затягиваются.

Осуждение – это всегда лицемерие, ведь мы видим в других себя, так или иначе, свои слабые места. Всё сводится к собственной ущербности, и каждое действие подтверждает либо ее наличие, либо победу над ней.

– И правда, на что я рассчитывал?.. – мрачно и еле слышно пробурчал Джеймс.

Все уставились на него – очередного горе-героя. Джейк тоже перевел на него скучающий взгляд и пожал плечами.

– И более того вы смертные почему-то никак не возьмете в толк, что вторых шансов не бывает. Ничего исправить нельзя. Время не может остановиться или пойти вспять ради ваших проблем. Каждый одинок по своей сути и никогда не прекращает идти вперед. Так что ты не догонишь свою женщину, потому что уже отказался от нее и пренебрег временем, которое было бы у вас на двоих. Она уже далеко. Так трагично…. Вы прощаетесь навсегда, в том качестве, что знали друг друга, во всяком случае.

Каин хмуро смотрел на Джейка. Он так рвался избавиться от своего проклятия, даже не беря в расчет, что может потерять Чарли. Она ведь была смертной, но Каин находил ее каждый раз. А теперь? Что будет, если он и сам, снискав прощение, умрет? Разве не этого он так долго хотел? Стремился всем существом, не задумавшись, что тогда станет с ними? Каин слишком долго пробыл среди живых и знал о них всё, а вот смерть для него всё еще оставалась загадкой, как ни для кого другого. Что если особой разницы для него не будет? Что так, что сяк – всё равно проклят. Так сильно Каин еще никогда не сомневался, особенно, будучи столь близко к исполнению задуманного.

– Изменить что-то, – продолжал Джейк. – Можно лишь при жизни. Остальное – последствия. Когда читаешь такое в книжках, это не воспринимается со всей серьезностью, однако это так.

Джеймс опустил голову, испытывая жгучее желание уйти с поля боя к Амалии и Лидии.

– Может остальные хотят мне еще что-нибудь высказать? Или до вас, наконец, дошло, что главным был путь сюда, и все вопросы уже отвечены?

Адель преисполненная ненависти ответила пристальным холодным взглядом, как и Марта, как и Джулс, как и Агнес, которая с диким сожалением иногда посматривала на измотанную стриптизершу. Она и Берта были самыми старыми из всех, хотя вторая была намного старше по их меркам. Агнес никогда не желала для себя такой участи, потому что Берта считалась посмешищем, на том и зарабатывала. Стать таковой для Агнес не представлялось возможным, поэтому она и собиралась уйти. Сейчас у той, видимо, поднялось высокое давление, потому что лицо и уши прямо пылали. И только Олден оставался по-прежнему безучастным, напуганным и раздавленным.

– Может, пора заканчивать это представление? – тихо спросил Каин, и Джейк кивнул.

– Только сначала я хочу представить вам человека, из-за которого вы проделали весь этот путь и выдержали то, что выдержали.

Амалия оторвала лицо от ладоней и потухшим взором посмотрела на Джейка.

– Ты можешь подойти ближе. – ответил тот на ее взгляд. – Вдруг это ты?

Амалия скривилась, наморщив лоб так, что проступила вена от напряжения. Остальные тут же уставились на нее, словно и не ждали другой кандидатуры. Фыркнув, она поднялась на ноги, хрустнув суставами, и, меряя Джейка испепеляющим взглядом, вернулась к группе. Кроссовки – мягкая и бесшумная обувь, но Амалия ступала так, что топот перебивал музыку. Лидия, испугано озираясь, пошла следом, не заставив себя ждать. Джейк также поднялся из-за стола и размеренной походкой подошел к своим жертвам, иначе не скажешь, заставив отступить. Каин старался не отставать, держась за спиной. Как только это произошло, несчастная стриптизерша отлипла от шеста, едва устояв на ногах. Берта и так была далеко немолодой, но сейчас выглядела лет на шестьдесят. Измученная, высохшая она таращила глаза размером с водосточные люки, ища помощи, но никто не спешил к ней на подмогу. Она еле-еле слезла с подиума, предварительно опустившись на четвереньки, хотя он был вовсе не высоким – она просто не могла иначе. Берта неуклюже свалилась на пол, кое-как поднялась и, шатаясь, побежала, куда глаза глядят, чтобы буквально рухнуть в руки официантов, опасливо выстроившихся в проеме двери «только для персонала». Они подхватили ее внезапно легкое тело и увлекли в темноту коридора. К тому времени Берта была уже без сознания. Оценив эту картину, Агнес скрипнула зубами. Она боялась и ненавидела, как боятся и ненавидят жестоких диктаторов.

Остановившись, Джейк обвел всех взглядом, под которым единственным желанием было сбежать. Его глаза загорелись огнем, которого никто из стоящих не видел раньше. В них отразилась такая злость, что каждый не на шутку перепугался, а не является ли тем самым, о ком толкует Джейк.

Он медленно, палец за пальцем, стащил перчатку с правой руки, обнажив белую узкую ладонь, и отбросил в сторону. Никто не знал о значении этой перчатки, но инстинктивно все шарахнулись назад как мертвые, так и живые. Каин опустил голову, продолжая держаться прямо за спиной, словно хотел защитить, но вот кого?..

Джейк неминуемо нарастал грозовой тучей, расширяющей свои границы на всё несчастное небо, становясь ужасней и непостижимей. Он был очень хорош собой, но сейчас никто из стоящих кроме ужаса ничего не испытывал. Джейк казался не просто смертью, а самой кошмарной смертью из возможных. Уязвлённой, раненой смертью, лишенной всякой жалости. И сейчас он находился так близко к тому, чтобы поквитаться….

Его верхняя губа подрагивала от злости, а глаза казались огромными и ледяными. Он обнажил свое истинное лицо. То, чем мог быть на самом деле. То, чего боятся на подсознательном уровне. Смерть такова. Кто же это несчастное существо, прогневавшее ее до такой степени?

Словно готовые броситься в бой, люди сейчас стояли плечом к плечу. Даже Олден поднялся на ноги, крепко держась за руку Джулс. Он походил на затравленную лань, но, тем не менее, не собирался сбегать или впадать в истерику.

Джейк окинул еще раз своим пылающим ядовитым взглядом их – несчастных, заблудших, а потом, скрипнув зубами, рванулся к ним, и рука сжалась на шее мертвой хваткой. На шее Адель.

Оглушенная неожиданной атакой, она выкатила глаза и вцепилась в его руку, сдавившую горло, но хватка не ослабевала, а безжалостные глаза источали яд.

– Ну что вспоминается? – прошипел Джейк.

Остальные сперва отпрянули, словно муравьи, в которых бросили камень, но потом, видимо, не в силах бездействовать, скучковались вокруг Адель. Хотя… ну что они могли сделать? Только находиться в стойке с постоянно меняющимися гримасами на лицах – напряженные, словно внутри заело пружину, сжатую до упора. Каин чувствовал себя так же.

Широкие от ужаса глаза Адель покраснели от напряжения, и вдруг в какой-то момент она перестала сопротивляться. Руки безвольно упали, а зрачки застыли. Выражение лица изменилось, словно ужас и изумление смыло волной, и его сменило тихое смирение. Память проснулась действительно быстро, словно пелена опала, надежно скрывавшая то, что всегда было на месте.

В этот же момент гармония вернулась в мир, как и всё отобранное четырьмя привратниками вернулось к владельцам, даже ополовиненная Труффолз материализовалась под жизнерадостно-желтой футболкой Лидии. Но сейчас мало, кто среагировал на это, потому что Адель казалась важнее важного. Только лишь Джулс растеряла всякий интерес к происходящему, потому что осторожно повернула голову к человеку, руку которого держала, чтобы наконец рассмотреть лицо, и обомлела…. Встреча стала глубоким шоком для обоих. Олден и Джулс слепо таращились друг на друга, не понимая, как такое вообще возможно. Я потерялась, и ты нашел меня. Наверняка очередная иллюзия. Он знал, что девушка умерла, видел ее имя в мемориальном парке, но даже и представить себе не мог, как она близко, и что идет с ним вровень.

Смерть не сахар и не место встречи, и они скорей всего останутся поодиночке, потому что здесь каждый сам за себя. Но даже если эта встреча мимолетна, она является величайшим счастьем и перечеркивает наотмашь все те годы одиночества и неудач, что были у обоих. Как коротка память! Как необязательна! Мы купаемся в собственных бедах столь упоенно, пока не взбиваем жидкое в густое, а потом миг счастья просто вычеркивает их вместе с затраченным временем. На беды уходит целая жизнь, но мы готовы ее забыть и простить себе, ему, ей, им, Богу, потому что счастье того стоит.

* * *

Ева уже давно следила за происходящим поверх мушки. В таком ракурсе всё выглядит совсем иначе, искажается, приобретает новый смысл. Она затаилась в другом конце зала, совершенно неосвещенном неоновым светом, и понятное дело, лишенным посетителей. К тому моменту, когда началось самое интересное, те и вовсе оставили Неспящую Красавицу, как и редкие стриптизерши, отрабатывающие свой кусок хлеба. Ева знала, что остается незамеченной также и для самого Джейка, ведь она потеряла свою душу, отдавшись сверху донизу злу, основной идеей которого было устроить повсеместный хаос, ну хотя бы на какое-то время. А убийство Смерти – это, пожалуй, самый, что ни на есть хаос. Но Каин постоянно закрывал того спиной, а пуля-то одна, как и шанс подгадить Богу.

Тем не менее, следующая сцена привлекла всё внимание Евы. Она поняла, что хаос можно устроить и иначе. Та девчонка, что отдала ей плащ в аэропорту, похоже, что-то значила для Джейка и причинила ему немало боли, что было видно по его лицу полному презрения и уязвлённости. Будь он человеком, может, даже пустил бы слезу от отчаяния, ненависти и преданных чувств.

Наконец, Джейк отпустил девчонку, и та, словно срубленная, рухнула на пол, а он, презрительно фыркнув, подобрал свою перчатку и отошел обратно к столику, где долил остатки водки в стопку. Каин неотрывно следовал за ним, будто зная, где сейчас притаилась Ева, а обессиленная девчонка закрыла лицо руками.

* * *

Она любила путешествовать, но последнее обошлось ей слишком дорого, как и имя Фрэнсис, которое она тогда носила. Хотя, видимо, не слишком, коли сбежала от Джейка в смертную жизнь, из которой толком ничего не сумела сотворить. То ли жила, то ли не жила вовсе. И зачем она это сделала? Приключений захотелось? Или почувствовала себя узницей? А, может, сердце ёкнуло из-за другого? Из-за Уоррена Глика, например?

Испытывая жгучий стыд, она смотрела на Джейка в упор, закрыв ладонью рот, и понимая, что все эти люди, склонившиеся над ней, неловко сидящей, как сломанная кукла, попали в эту передрягу по ее вине. По ней же они оказались в Лимбе – в аду для философов, и пережили все эти кошмарные сны. Пусть некоторые по праву, но, кто такая Адель, чтобы это решать? Или теперь Фрэнсис? Подумать только, Джейк всё это сделал из-за нее. А уж себя-то как подставил! Об этом вообще лучше не думать! Она подтолкнула его к этому безумию, и с последствиями еще только предстоит справляться.

Адель поняла всю тяжесть совершенного, и горе ее было бескрайним. Ведь для ее бед сроки определялись не смертной жизнью, не Лимбом, из которого всё-таки есть выход, и даже не тем, что за его пределами цена за нарушение баланса нещадно велика и временем она не измеряется. Уж Адель-то знала это, однажды расплатившись, угодив в петлю и проживая одну и ту же жизнь снова и снова. Теперь же, войдя в ту же воду вторично, одной повторяющейся жизни, будет слишком мало. Они оба снова совершили ошибку….

Джейк, сидящий за столиком, смотрел на нее с ненавистью. Он поднял стопку, приветствуя ее, и махнул одним глотком.

– И вот на этом, как мне представляется, мы и закончим. – фыркнул он. – Вы знаете, где дверь.

Стоящие перед ним озадаченно переглянулись. Никто никуда не собирался. Особенно Джулиана с Олденом, сжавшие друг друга в медвежьих объятиях.

– И что это всё? – не поняла Амалия.

– А ты хочешь продолжения? – холодно спросил Джейк.

– Я хочу ясности. – покачала головой та. – В чем ее вина?

– О, как мило, что ты спросила! – осклабился Джейк. – Ее вина в том же, в чем и твоя по отношению к мужу и дочери. Она сделала то же самое, что и Олден со своим отцом и Джулианой, и точь-в-точь повторила Джеймса. Она заставила меня почувствовать то же, что и Марта, Лидия, Агнес и Марни. Она заставила меня желать собственной смерти. Она заставила меня страдать! – Джейк повысил голос. – Вы все хотели очистить совесть? Вы хотели узнать, почему с вами так жестоко обошлись? Спросите у нее! Спросите у меня! Спросите друг у друга!

И в этот самый момент за спинами людей появилась Ева – сама тьма, заметив которую Джейк в удивлении расширил глаза и нахмурился. Не он управлял этим спектаклем теперь. Вмешалась совершенно другая сила. Но не будем забывать, что каждый сценарий написан кем-то…. Кто написал этот?

Рывком Ева схватила Адель за волосы и подняла с колен, словно та весила самую малость. Она вдавила револьвер Джеймса ей в висок и улыбнулась.

– Стой! – Джейк вскочил на ноги, выставив ладони вперед, одна из которых была без перчатки. Первый раз за всё свое бессмертное существование он выглядел напуганным.

Джеймс шарахнулся в сторону. Вот она – его роль во всем этом…. До свидания душа. До свидания.

– Вот ведь дилемма. – прошипела Ева, щерясь. – Никак не могу решить. Тебя? Или твою подружку? Что даст больший резонанс?.. Стой, где стоишь!

Джейк, попытавшийся сделать несколько шагов по направлению к ней, остановился. Впервые, он не знал, что делать, не владел ситуацией. Впервые опасность стала реальной. Он знал – что внутри Евы, видел ее иначе. Черные полупрозрачные языки расползались змеями по полу, стенам, потолку. Они жадно облизывали остальных, чего те не чувствовали. Пища – сладкая, вкусная, сытная пища. Зло буквально переполняло ее – старый знакомый. И Джейк видел всё, как есть. Но ничего не мог сделать, только умолять.

– Пожалуйста….

Но Ева лишь издевательски качала головой и таращила глаза. Ну что «пожалуйста»? Что он мог предложить тьме, верхом желаний которой было убийство кого-то из них двоих? Убьет ее, и он сойдет с ума, даже если с виду будет сохранять равновесие, прям как Олден. Но когда-нибудь боль прорвется и обернется катастрофой похлеще, чем то, что Джейк уже устроил. А если убьет его самого – это всколыхнет всю систему. Ведь Смерть – это не титул и не пост. Это суть. А Бог? Видит ли он всё это? Вмешается ли? Сработает ли Вселенная вовремя, или мертвые с живыми станут ходить бок о бок? И пуля-то была что надо. Начиненная тьмой…. Его Фрэнсис исчезнет навсегда, и это абсолютный факт. А что будет с Джейком – можно лишь гадать. Пожалуй, ему было сложней всех представить возможность собственной смерти. Но всегда что-то происходит впервые.

Адель перепугано смотрела на Джейка глазами угодившего в капкан зверька, но внутри разливалось спокойствие. То, как он вскочил, как умолял…. Похоже, он не ненавидел ее, просто был оскорблен, но время способно исправить и это, если только оно осталось. Вот это пугало…. Не среагируй он так, Адель бы смиренно восприняла появление Евы, как и револьвер у виска. Она бы восприняла это, как логическое завершение ею же и устроенного. Наказание, а может быть, избавление.

Тем, кто стоял рядом, первым делом захотелось последовать прозвучавшему ранее совету Джейка и уйти отсюда, потому что Ева вызывала только ужас и отторжение. Словно стоя с ней рядом, можно было заразиться тьмой. Джека на руках у Агнес трясло мелкой дрожью от ужаса, что старая хозяйка пришла за ним. Дверь была совсем рядом и вела она теперь не в зазеркалье, а дальше, намного дальше. У каждого теперь своя дорога. Кто-то продолжит свой путь по просторам послесмертия, а кто-то вернется обратно в жизнь.

Спрятавшийся от стыда за чужие спины Джеймс внезапно вышел вперед. Теперь Ева могла отлично его видеть, но она смотрела только на Джейка, наслаждаясь его немощью. Слова Четвертого не выходили из головы – его загадка без ответа, а времени совсем не осталось. …И если смерть существует, то может ли некто или нечто быть бессмертным? И если можно убить жизнь, то можно ли убить смерть? Как всё же быстро меняются приоритеты, ведь еще совсем недавно Джеймс бы посчитал замысел Евы своим личным везением, но только не теперь, когда всё встало на свои места. Ради женщины, которую он любил и которую предал! Ради Марни своей так и несостоявшееся невесты!

Адель почувствовала, как ее мышцы напряглись, и поняла, что она выстрелит прямо сейчас. Казалось, все поняли это. Джейк и Адель смотрели друг другу в глаза, понимая, что сейчас кто-то из них умрет, и их тысячелетиям, проведенным вместе, придет конец. Вот так запросто. Они прощались одними глазами, передавая любовь, запасов которой хватило бы до скончания веков.

А в следующий момент всё произошло настолько быстро, что предыдущая сцена показалась затянутой до неприличия. Оскалившаяся Ева отняла ругер от виска Адель и выстрелила в Джейка.

Адель закричала, не понимая, что случилось, потому что в ее голове помутилось, и происходящее превратилось в настоящий кавардак. Почему-то совершенно непонятным образом перед глазами вырос Джеймс, а там за его плечом вместо Джейка она увидела Каина. Оба закрыли его собой. Так кто же поймал пулю? Вот вопрос. События развивались столь стремительно, что Адель ничего не поняла, да и никто не понял. Вероятно, даже сама Ева. Все замерли с вытянутыми лицами-масками в испуге и ожидании, а потом Джеймс упал…. Упал, схватившись за грудь и удивленно глядя на черные языки дыма, прорывающиеся наружу сквозь рану. Кровь выплеснулась на белую рубашку. И ответ стал очевиден – Джеймс успел первым.

Он упал на пол, бешено вращая глазами, явив собой эпицентр распространения черноты, которая расползалась по бару змеями невообразимо быстро. Работники заведения в ужасе захлопнули дверь с табличкой «только для персонала», и тут же послышался топот. Джулс, Олден и Адель бросились к Джеймсу, не понимая толком, что происходит, а меж тем черные густеющие клубы дыма вырывались из его груди, топя несчастного в себе. Глубоко пораженный Каин опустился перед ним на колени. Почему-то казалось, что у него просто не осталось сил стоять.

– Зачем? – выдохнул он, не моргая. – Зачем?

Джейк положил ему руку на плечо… человеку, пытавшемуся выиграть помилование. Человеку, который был готов принять пулю, чтобы закрыть его собой. Человеку, рассчитавшему всё до мелочей, но ставшему жертвой своей же интриги, своих же солдатиков. С самого начало живых было двое, но Марта сломалась, а Джеймс… принес себя в жертву, разрушив все планы Каина. Зачем?

– Чтобы заслужить прощение. – тихо ответил Джейк. – И перед любимой и перед Вселенной за то, что сыграл на стороне зла. Подобная жертва, как ты знаешь, стирает очень многое.

– Знаю. – прошептал Каин. – Всегда жертва.

– Это так. – согласился тот. – Ну а ты, какую роль сыграл во всем этом, друг?

Лицо Каина менялось, словно кадры диафильма. Глубочайшее горе, отчаяние, невыносимая досада и усталая утопичная улыбка с привкусом сарказма. Он подумал о Чарли, как уходил от нее этим утром, поцеловав на прощание. Уходил, возможно, на очень долгое время – до конца ее смертных дней, но он знал, что так лучше. Знал, что изменит всё, и потом они уже никогда не расстанутся. На это он рассчитывал….

– Я просто хотел всё исправить.

– Не сомневаюсь. – мрачно сказал Джейк, глядя, как черный густой туман скрыл Джеймса в своих недрах.

Джулс почувствовала, как его плечо, которое она сжимала, стало сначала мягким, а потом и вовсе растворилось в этом вареве. Она начала шарить по полу руками, но ничего не обнаружив, вопросительно посмотрела на Олдена и Адель, которые пребывали в таком же замешательстве. У Агнес на руках залаял Джек впервые за очень долгое время, и она отпустила его с рук. Туман начал расползаться по разным углам. Джек то бросался догонять, то отступал, но Джеймса больше нигде не было.

– Ну сделай же что-нибудь! – закричала Марта на Джейка, но тот даже ухом не повел, напряженно глядя, как частички героя исчезают сквозь щели, решетки и стыки.

Когда туман полностью растаял, все взгляды обратились к осевшей на пол Еве. Тренч неловко распахнулся, оголив ноги в гематомах и окровавленное платье. Она таращилась на револьвер, словно не понимая, что он делает в ее руке.

Глаза Каина распахнулись, и он сделал неуклюжий рывок по направлению к ней.

– У нее есть душа!

– Есть…. – мягко согласился Джейк. – Немного поранена, но обратимо.

– Но как? – тот присел на корточки, всматриваясь в лицо Евы, а потом вытащил из ее ослабших пальцев револьвер.

– Души живучи. А у тьмы теперь есть новая забава…. Можно сказать, Еве повезло.

– А Брендон?! – включилась Агнес, выступив вперед. – Что тогда с Брендоном?

– С Брендоном? – сощурился Джейк, уставившись в одну точку. – Боюсь, что ничем не могу помочь. Я не вижу его.

– А Джеймса? – спросила Марта. – Что теперь с ним?

– Я не знаю, существует ли он теперь. А если и да… – ответил тот. – Судьба этих двоих не зависит от меня, она в руках совершенно других сил.

– А как же мы?! Что теперь будет с нами? – спросила Амалия.

– Вы отправитесь дальше, как и положено, пройдя через дверь, в которую вошли, кроме живой, разумеется. Она просто вернется домой. – сказал Джейк, не пускаясь в какие-либо объяснения, а потом кивнул на Еву. – И кстати, моя дорогая, вот ваша внучка.

Амалия открыла рот, не находя слов, а потом фыркнула:

– Отлично….

А могло ли быть иначе? Человек, от которого одни неприятности даёт жизнь такому же, и так из поколения в поколение. Всё повторяется, пока кто-то не разрывает круг, поступая противоположено своей натуре, данной в проклятие. Может, в следующей жизни удастся всё исправить? Хотя лишенные своей исторической памяти люди, как слепые, продолжают натыкаться на одни и те же грабли.

Все обступили Еву, кроме Агнес, которая получила от Джейка назад не только свою красоту, но и цель в своем дальнейшем послесмертии. И Марты, которая яростно что-то обдумывала.

– Я хочу остаться в Лимбе. – твердо сказала Агнес. – Если Брендон всё ещё где-то там, то я буду искать его.

Джейк смерил её сосредоточенным взглядом и покачал головой.

– Это достойно уважения, но одна в Лимбе ты сойдешь с ума.

– Она не будет одна. – встряла Марта. – Я пойду с ней.

Теперь эти двое стали объектом всеобщего внимания.

– Ты живая и отправишься обратно. – твердо сказал Джейк.

– Обратно в Лимб. – настаивала Марта.

– Человеческая жизнь – не игрушка.

– О, правда? – фыркнула она и глянула на Каина. – Что же тогда мы с Джеймсом здесь делали?! И теперь его просто бросить? Как хлам ненужный? Ну а что – дело-то своё он сделал…. Хватит, я остаюсь!

Джулс крепко обняла её за плечи.

– Подумай, пожалуйста.

– Уже подумала. – Марта мягко ей улыбнулась. – Я не могу оставить его там и не хочу, чтобы Агнес шла одна. Люди, которые приносят себя в жертву ради других, не заслуживают такого отношения.

– Позволь нам! – попросила Агнес. – Не в жизни, так хотя бы в смерти совершить что-нибудь правильное и стоящее.

– И чрезвычайно опасное…. – задумчиво сказал Джейк.

– Пусть так. – согласилась Марта, и больше слов не нашлось.

Джейк долго мерил их взглядом и в итоге остановился на собаке, которая снова была стиснута в крепких объятиях Агнес. Он сощурился, что-то выглядывая, а потом медленно закивал. И правда, зачем стоять на дороге у судьбы, если всё уже предрешено.

– Ладно. Ваша воля. – Джейк вернулся к столику и взял карабин с ключами. – Всё, чем могу помочь.

Он протянул ключи, и Марта благодарно взяла их.

– А Последний Ключ найдет вас сам, когда придет время. Таковы правила.

– Спасибо. Это и так очень много.

В этот момент Джек начал вырываться из рук Агнес, впервые проявив какую-либо активность, и она ничего не понимая, отпустила его с рук. Пес, виляя хвостом и тяжело дыша, рванул к двери, где принялся поскуливать и в нетерпении поджимать лапы.

– Похоже, он знает, куда идти. – заметил Джейк.

– Спасибо! – улыбнулась Агнес.

Последовали спешные объятия и поцелуи с бывшими соратниками, словно на перроне уходящего поезда, а потом Марта с Агнес побежали к Джеку, где взялись за руки и вышли из клуба, в котором последняя проработала семь лет и больше не собиралась возвращаться. Оставшись без Брендона, она поняла, как сильно его любила, и как, по сути, правильно сложилась ее жизнь, раз она встретила свою любовь. Вопреки словам ангела смерти, вопреки ее собственным суждениям. У всех ведь разная жизнь и не обязательно полная социальных достижений. И вообще, можно ли обобщать? Что значит «как у всех»? Ничего. Одно сплошное вранье. Такого понятия нет, потому что у всех всё по-разному. Социальные нормы не ведут к счастью, это во власти лишь человека. А Джейк неправ, он не знает людей – их особенности находить любимых, не смотря ни на что.

Лица оставшихся казались взволнованными. Они вновь обратились к Еве, когда Агнес и Марта покинули их и скорей всего навсегда. Каин, понурив голову, поплелся к одному из пустеющих столиков, положил на него револьвер, который забрал у Евы, и сел. Он не мог и не хотел верить в произошедшее и даже боялся представить, что теперь его ждет за ту интригу, что он выплел. Одно дело, если бы он пожертвовал собой… и совсем другое – обнаженное уродство его поступка, не имеющее никакого оправдания. Хорошо, если девушки вытащат Брендона и Джеймса, но даже это не сможет подсластить кашу, которую заварил Каин. Он будет влачить свое проклятие до скончания веков, а Чарли сойдет с ума и умрет от старости, оставив его одного. И Каин больше не будет искать ее, потому что это невыносимо. Так он видел свое будущее – самый радужный сценарий, а что с ним случится в худшем случае, он даже и представить не смел. Это был его единственный шанс. И не надо говорить, что цель не оправдывает средства! Оправдывает и еще как. Все жертвы Каина могли быть оправданы при спланированном исходе, но Джеймс обошел его, заслужив своё прощение.

Амалия опустилась на корточки, хрустнув коленями, и потрепала Еву за плечо.

– Ну и наворотила ты, дорогуша.

Та, будучи глубоко шокированной, подняла на нее глаза. Она не знала, что сказать, поэтому просто расплакалась, да так горько, растерянно и опустошенно, что у Амалии проснулись родственные чувства. Она тяжело села рядом и обняла свою внучку, и вся ее ненависть к себе поблекла. Не исчезла – нет, такие вещи никогда не проходят совсем, но поблекла.

Остальные с грустью следили за происходящим, но чувствовали, что пора уходить. Олден нашел глазами Адель, улыбнулся по-доброму и кивнул в сторону двери, но та, сторонящаяся остальных и потерянная, отрицательно покачала головой. Тогда он ненадолго отпустил руку своей Джулианы и подошел к ней. Адель почему-то вспомнила сейчас первую их встречу тогда в пабе Труба и Лошадь и улыбнулась. Они крепко обнялись, понимая, что теперь вряд ли когда-либо увидятся. Хорошо провели время, и Адель вдруг поняла, что не жалеет ни о чем.

– Прости. – сказала она. – Это всё из-за меня.

– Да брось. – Олден похлопал ее по спине. – Было же весело.

– Очень…. – хмыкнула Адель.

– Уверена, что остаешься?

– Придется.

– Тогда береги себя. – Олден отстранился, тяжело глядя на нее, без тени сомнения или укора.

– И ты. – Адель ответила ему таким же взглядом. – Может, еще встретимся. В жизни.

– Может. – кивнул Олден и улыбнулся.

Он вернулся к Джулс, которая приветливо помахала Адель рукой, и та ответила тем же.

– Амалия, ты идешь? – спросила Джулиана.

– Прямо за вами.

– А ты, Лидия?

– Да, иду. – ответила девочка и обратилась к Амалии. – Было приятно познакомиться.

Та, возможно, собиралась ответить что-нибудь едкое, но внезапно переменилась в лице и открыто улыбнулась всем троим. Так ласково, как лучшая бабушка в мире. Джулиана отдала ей честь.

Втроем они двинулись к выходу, даже не взглянув ни на Джейка, ни на Каина. Лидия положила свою дражайшую пачку Труффолз на один из столиков, потому как больше не видела в ней смысла. Какой прок от соломинок теперь, когда всё уже решено и пришло в движение? Хватайся-не хватайся, а великая сила несет вперед, не оставляя никаких иллюзий о праве выбора. Перед тем, как открыть дверь Олден развернул к себе Джулс.

– Мы всё равно найдем друг друга. Теперь я это точно знаю.

– Да. – согласилась та, утопая в счастье, в его кристально-чистых водах, вышедших из берегов.

И они поцеловались. Поцеловались впервые в жизни, хотя теперь уже в смерти, и этот поцелуй был таким светлым и божественным, что даже тяжесть от всего случившегося постепенно начала рассеиваться. Джулс подумала о душевной памяти. О том, что частички былого возвращаются обрывками снов. О том, что она узнает человека, которого знала под именем Лиланд, как узнала тогда в офисе. Именно узнала, вспомнила на уровне души. А почему нет? Скорей всего так и происходит.

Глаза Лидии наполнились слезами, когда она наблюдала за этой сценой. Ведь, по сути, у нее не было вообще ничего, и во всем виновато это дурацкое тело. Возможно, в другой жизни она будет выглядеть иначе? Так должно быть. Это тело она уже отработала сполна…. Хотя о подобном не ей судить. Не желая больше ждать, она обошла Джулс и Олдена и открыла дверь.

Яркий свет ослепил Джулиану, и она подумала, что каждая человеческая жизнь заслуживает внимания Вселенной, Бога. И нет ничего такого в солнце на чью-то свадьбу, которое вышло вопреки прогнозам, и неожиданном дожде на похороны. Такое случается, потому что люди заслуживают подобного внимания. Им и так несладко приходится. Столько мыслей, столько ненужных действий, столько страданий. Порой такие мелочи спасают нас. Радуга, окрасившая небо, знакомая музыка, случайная фраза, знаки, символы, надписи. Мы все заслуживаем этого. – подумала Джулиана, глядя в проем. – Мы заслуживаем.

Когда все трое покинули клуб, и дверь закрылась, Амалия отстранилась от Евы и уставилась на Джейка, безучастно следившего за происходящим.

– Знаешь, что я бы сделала, будь я Богом?

– Просвети, будь любезна. – улыбнулся тот. Амалия забавляла Джейка. Мятежная, несокрушимая. Такие редко встречаются.

– Я бы сделала тебя смертным, хотя бы на одну жизнь. И посмотрела, каких успехов ты добьешься. Хотя, я и так уверена, что твоя жизнь окажется совершенно никчемной, но посмотреть на это действительно стоит. Определенно.

Джейк усмехнулся.

– Кто знает, может, именно так и случится.

– Тогда я буду молиться. – с вызовом бросила Амалия. – А на твоем месте, девочка… – она обратилась к Адель. – Я бы сбежала снова, потому что он воспринимает тебя, как собственность. А в том, что произошло, нет и грамма твоей вины. Только его. Если Бог – это любовь, то смерть – это всегда владение. Так что послушай бабушку, здесь не может быть никаких иллюзий.

Адель опустила глаза, понимая, что хоть Амалия и не знает всей истории, но в чем-то права.

– А ты занятная. – заметил Джейк, сощурившись. Он выглядел напряженным. Выглядел недовольным и снова опасным.

– Неужто? – Амалия сверкнула на него усталым осуждающим взглядом и тяжело поднялась на ноги. – Тогда заходи, поболтаем.

Она протянула руку Еве.

– Поднимайся, девочка. Нам пора.

Та послушно кивнула и неуклюже встала, едва не перекувыркнувшись, но Амалия пришла на помощь, обхватив Еву за талию.

– Может, и зайду. – Джейк медленно подошел к ней, испепеляя своим пронизывающим взглядом, не лишенным уважения и заинтересованности.

– Тогда до скорого. – кивнула Амалия и махнула рукой Адель. – Береги себя.

Она скользнула взглядом по удрученно-сидящему Каину, но не сказала ни слова, и тот из-за этого почувствовал себя еще хуже. Все эти люди испытывали к нему презрение, что было вполне заслужено. Он и сам по отношению к себе чувствовал то же самое, и ничто не могло облегчить его вины от участия во всем этом, даже выжившая душа Евы. Душа ведь не бывает понарошку.

Покачав головой, Амалия крепко обняла Еву и двинулась к выходу. Последняя без конца интересовалась, где пес, обшаривая глазами темный зал, и совершенно не понимала, что рядом с ней ее родная бабушка. Зато для Амалии это казалось по-настоящему важным, поэтому она перестала обвинять Каина и не злилась на него больше, ведь благодаря ему она встретила Еву, о которой обещала заботиться по мере сил. Да, возможно, очень скоро такие вещи потеряют свой смысл, но в следующей жизни они снова могут встретиться, как соседи, например, или друзья, а может родственники. Связи не имеют частностей, они либо есть, либо нет. Это важно. Связи между людьми – они никогда не рвутся.

Открыв дверь, они ненадолго застыли в проеме, собираясь с духом и созерцая новую заждавшуюся их реальность, а потом вошли в нее. И клуб опустел еще на двоих.

ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ

Пела Мадонна, создавая необходимое клубное настроение, но никто не спешил танцевать, развлекая публику. Никто не обслуживал гостей, не мешал коктейли. Впервые за всю историю Неспящая Красавица пустовала. Она казалась брошенной, словно на улице произошло нечто катастрофическое и фатальное. Некоторые столики остались неубранными, как и тот, за которым сидел мужчина в перчатках и самодовольно посматривал то на другого мужчину, понуро сидящего за соседним столиком, то на глубоко подавленную женщину, устроившуюся по-русалочьи прямо на полу. Казалось, из этого треугольника нет выхода. А мир снова работал, как надо. Мертвые умирали, живые жили.

– Чему ты радуешься? – спросила Адель, устало глядя на Джейка.

– Тому, как всё удачно завершилось, разве нет? – ответил тот, не моргая глядя в ответ.

Его спокойствие источало опасность, словно подавленная ярость так и просилась наружу. Каин вскинул голову и глазами полными непонимания посмотрел на Джейка.

– Ну а что? Все получили то, что хотели. – ровно сказал тот. – Ты же хотел, чтобы я выполнил свою работу?

– Циничный ублюдок. – едва слышно огрызнулся Каин.

– Что, прости? – скрипнул зубами Джейк, но тот поднял руки и покачал головой.

– А что я получила? – спокойно спросила Адель.

– Ммм… дай подумать, Фрэнни. Или теперь тебя называть новым именем?

– Мне всё равно.

– Ладно. – улыбнулся Джейк. – Я думаю, ты получила некоторое откровение о происходящем. А это ведь всегда ценно, правда?

Она пристально смотрела на него, а потом саркастично усмехнулась.

– Только зря спросила.

– Всё зря…. – подавлено буркнул Каин.

– Ты же хотел восстановить порядок вещей? – невозмутимо спросил Джейк. – И тебе удалось.

– Хватит лицемерия…. – Каин встал из-за стола и побрел вглубь зала, а потом резко развернулся. – Все эти люди! Они даже смотреть на меня не хотели! И знаешь почему? Я их использовал, и они поняли это. И дело здесь не в моей библейской истории, если только отчасти. Я вечно виновен и доказал, что вполне оправдано! Хотел воспользоваться ситуацией и в итоге создал другую – худшую.

– То есть если бы не Джеймс, а ты остановил пулю – было бы легче?

– Если бы всё получилось – да. – сразу ответил Каин. – Может, потом я бы и чувствовал уколы совести, но всё-таки да.

– А кто бы тебя пошел вызволять, друг?.. – задал каверзный вопрос Джейк. – А потом, Бог не слепой. Для него твои цели – ничто, а вот средства очень даже важны. Ты же и сам должен это понимать.

– Бог…. – повторил Каин задумчиво. – Я понимаю только то, что каждый получит своё.

– Что ж ты наделал?.. – ошеломленно сказала Адель, качая головой. Видимо, последние слова Каина произвели на нее сильное впечатление.

– Кто именно? – спросил Джейк.

– Оба…. Но ты в первую очередь.

– Я, значит…. – криво усмехнулся тот, а потом уронил голову на грудь, проведя пятерней по волосам. – Да я вообще дурак.

Каин подумал, что ослышался.

– Любовь к тебе сделала из меня дурака. Ты думаешь, я не знал, на что иду? Знал, и именно поэтому сделал то, что сделал. Я готов к последствиям, потому что это в любом случае будет значить для меня передышку. – Джейк устало посмотрел ей в глаза. – Я люблю тебя – да… но я больше не хочу этого. Я устал.

Адель словно проснулась. Она поднялась с пола и сделала несколько несмелых шагов к Джейку.

– Но я никогда не предавала тебя. Мне просто нужно было чуть больше свободы.

– Я думаю, что очень скоро ты ее получишь в достатке.

– Зачем ты так? – она вся покраснела, словно ее уличили в чем-то.

– Ну а как еще? – Джейк облокотился на спинку стула. – Ты будешь гулять, когда тебе вздумается, а я должен ждать тебя с тапочками? Нет… прости, но такого больше не будет. Тебе меня недостаточно, и я это признал, поэтому вся эта эпопея – не признак моей распущенности, а провокация, и не более чем.

– Подожди…. – Каин двинулся к столику Джейка, напряженно уставившись на него. – Так ты знал, что я задумал?

– Конечно. – кивнул тот. – Было бы странно, если прожив вечность, я бы не знал, что такое человек, и как работает его сознание. Я только не предполагал, насколько далеко ты способен зайти, и еще не мог следить за Евой. Но с тьмой у меня свои счеты, и ее цели для меня всегда очевидны. Кто успеет под пулю – ты или Джеймс – я тоже не мог знать, да и какая для меня разница? Как ты сказал раньше, друг, каждый получит своё. И не говори, что я тебя не предупреждал не лезть в это дело.

Казалось, Каину просто не хватает слов, чтобы выразить степень своего негодования. Он-то считал себя манипулятором, а оказался всего лишь инструментом в руках истинного манипулятора. Ну и подставил же он себя! Наконец, он понял, что просто не может здесь больше находиться, потому что эти игры не для него. Он полный профан, как оказалось. Сильны любовь и слава смертных дней. И красота сильна, но смерть сильней. И никуда от этой правды не уйдешь….

– Сейчас всё это уже неважно. Всё сделано. – сказал он, взяв свои зеркальные очки со стола. – Я, пожалуй, пойду.

– Удачи, друг. – кивнул Джейк, но Каин только покачал головой и двинулся к выходу.

Он был опустошён и абсурдно безразличен, оказавшись в тупике. Теперь оставалось лишь ждать разрешения своей дальнейшей судьбы и довольно недолго, как оказалось. Открыв дверь, яркий свет ослепил его, и Каин тут же надел очки, в которых смотрелся сюрреалистично. Стайка красных бабочек, словно сноп искр, ворвалась в Неспящую Красавицу. Они растерянно разлетелись по углам, чтобы осесть на стенах, стульях, столах и подиумах, вальяжно покачивая крылышками. Некоторые зависли у неоновых ламп.

Каин нахмурился, скользнув взглядом по незнакомому пейзажу, и озадачено посмотрел на Джейка, который после яркого света казался сплошным черным пятном, но как тот развел руками, всё же разглядел.

Всего два цвета бушевали перед глазами, но насыщенней их Каину еще не довелось встречать, даже в древние времена. Чистейший небесный и золотисто-песочный. Раскинувшиеся небеса были так прекрасны, что казались отфотошопленной картинкой в журнале, а пески гонимые ветром по пустыне собирались в дюны, представляясь волнами бесконечного океана. Каин не знал, что ждет его впереди, но понимал, что любой суд над ним будет справедливым и заслуженным. Он сам себя привел к этому знаменателю, так что тормозить в дверях – смысл невелик.

Собравшись с мужеством, он шагнул в это новое для него пространство и побрел вперед навстречу ветру, который с присущей ему страстью трепал его одежду и волосы. Очень скоро в окружающей палитре появился новый цвет – ярко-красный, принесенный вихрем маленьких бабочек. Они налетели на Каина, словно саранча, и отбиваться было бессмысленно. Бабочки взяли его в плотное кольцо, которое неминуемо разрасталось, скрывая от него остальные цвета этого мира. Он остановился, не понимая, что происходит, и лишь одна мысль сигнализировала в мозгу, что вот оно – его возмездие. Сейчас всё случится.

Огненный вихрь красных бабочек всё ускорялся, превращаясь в центрифугу и не позволяя сфокусировать взгляд, вызывая тошноту. А когда происходящее превратилось в одну смазанную картинку, бабочки замерли, превратившись в огромный столб, и лавиной обрушились на Каина. Они проникали призраками в его кожу, начиняя собой древнюю душу и сознание. Они пронзали его тысячами стрел, и не было этому конца. Бесчисленное количество имен и лиц наводняло его память, замещая собой всё старое. А когда Каин перестал осознавать себя личностью, глаза открылись, воспринимая мир совершенно по-новому, и не увидели никаких бабочек. Он изумленно прислушался к себе, пытаясь расслышать порхающие крылья, а потом обернулся, и двери за спиной больше не было. Просто пустыня – бескрайняя, но весьма пригодная для полета фантазии…. Как холст.

Похоже, всё вышло, как нельзя лучше, и теперь Каин выиграл время, чтобы всё устроить наилучшим образом. Время и власть. Много власти. Как бы это не обернулось новым проклятием…. Но сейчас Каин не думал об этом, будучи преисполненным самых радужных надежд. Всегда кажется, что на другом берегу трава зеленее, только в этом нет правды. Чувствуя себя всесильным, Каин улыбнулся и пошел дальше.

* * *

Когда дверь закрылась, Джейк поднялся из-за стола и повел носом, словно бы принюхиваясь. Наконец, он уловил что-то и даже прикрыл веки, чтобы не отвлекаться. Несколько красных бабочек сели ему на плечо, будто капли крови упали, и он ласково кивнул им.

– Что происходит? – взволновано спросила Адель.

– Каждый получает то, что хотел. – мягко ответил Джейк, а потом стащил перчатки и отбросил в сторону.

Он подошел к Адель, которую называл другим именем уже довольно долгое время, и протянул руку – ту которая еще недавно сжимала ее горло. Адель сосредоточено посмотрела в ответ, понимая, что он не собирается вести ее домой, а скорей навстречу судьбе, идти наперекор которой бессмысленно. Она неуверенно взяла Джейка за руку, противясь всем своим существом тому, что ждало ее впереди. А вот Джейк, напротив, чувствовал себя спокойно и вполне уверенно. Словно бы там за дверью стоял поезд готовый увезти его в долгожданный отпуск.

Не желая долго отсрочивать момент, Джейк подвел Адель к двери и толкнул её, открыв вид на улицу Роз, по которой и пришел сюда. Они все, пожалуй, но только с зеркальной её стороны. Солнце уже пересекло половину неба, но так же ласково светило. Редкие пешеходы, в основном пенсионного возраста, прогуливались по окрестностям. Доносились отголоски дороги с оживленным движением. Адель вырвала свою руку и отступила.

– Не понимаю.

– Правда? – ровно спросил Джейк. – А по-моему, всё понятно, каждый получает то, что хотел. Попробую доказать Амалии, что она неправа.

– Амалии? – ужаснулась та. – Причем здесь Амалия? Я не понимаю.

– Скажем так, я отстранен от дел на неопределённый срок в наказание за проявленное своеволие. А ты, Фрэнни, как и мечтала, теперь – не более чем часть обычного круга жизни.

– Я не об этом мечтала. – выдавила Адель, чуть не плача.

Она чувствовала себя загнанной в угол, понимая, что совершила нечто абсолютно непоправимое, тупое и предательское. Пожалуй, теперь ей казалось, что случившееся с остальными – не так уж страшно, ведь на ее долю выпало кое-что похуже. Да, ей раньше действительно казалось, что для полного счастья не хватает свободы. Душу словно разрывали обезумевшие кони, несущие во весь опор, внушая острую необходимость бежать, но плата никогда не бралась в расчет, потому что Адель считала себя жертвой.

– Может, тебе понравится. – словно читая ее мысли, заметил Джейк.

Но Адель точно знала, что эти слова ложь. Каждый хорош на своем месте, а всё остальное прихоть.

– Джейк, прости меня. – покачала головой она. – Прости меня, потому что я просто дура. Прости.

– Ладно…. – улыбнулся тот краешком губ и протянул ей руку.

– Нет, правда. – не унималась Адель. – Я поняла, что наделала. Мне очень жаль. Я даже передать не могу, как мне жаль.

– Принято. – ответил Джейк. – Но изменить всё равно ничего нельзя. Мы должны идти.

– Можем остаться! – упрямо воскликнула Адель. – Будем сидеть здесь, сколько потребуется.

– И что? Насколько нас хватит? – усмехнулся тот. – Прятаться не значит жить, а меня что-то очень тянет попробовать.

– Господи, что же я натворила?.. – широкие от ужаса глаза Адель зажмурились.

– А ты могла иначе? Только подумай хорошенько прежде, чем ответить.

– Не знаю… сейчас уже кажется, что могла.

Джейк взял ее руку в свою, поглаживая большим пальцем. Она сперва сопротивлялась, но вскоре начала потихоньку смиряться с неотвратимым.

– Что будет дальше?

– Мы забудем друг друга, и каждый пойдет своей дорогой.

Адель покачала головой и закрыла рот ладонью. Слезы покатились из покрасневших глаз. Что ж, Джейк добился своего, в точности, как и обещал Каину – Фрэнсис страдала больше остальных. Ему уже даже было почти её жаль.

– Для тебя ведь это неново. Просто очередной опыт. И, надеюсь, ты достигнешь душевного равновесия.

– Опыт быть смертной мне совершенно не нужен! – закричала Адель.

– Ну что поделать? – для остроты чувств улыбнулся тот и потянул ее к открытой двери.

– Подожди…. – Адель испытывала сильнейший мандраж. Ее трясло сильнее, чем Джулс в присутствии Олдена. – Я хочу пообещать, что больше никогда не поступлю с тобой так. Никогда, я клянусь.

Джейк пристально смотрел на нее своими необычного цвета глазами и чуть улыбался. Он прощался, понимая, что время теперь будет идти для него иначе, и пропасть между ними проляжет размером в целую жизнь. Возможно, этого хватит для того, чтобы простить.

– Я найду тебя.

С этими словами Адель снова вырвала свою руку из его и ринулась обратно в зал, где подобрала его перчатки и левую надела на руку.

– Видишь? – крикнула она, возвращаясь, и поиграла пальчиками. – Я почувствую тебя, а ты почувствуешь меня. Я вспомню тебя, Джейк, и мы встретимся, потому что люди, суженные друг другу, встречаются.

– Может быть. – ровно сказал он.

– Так и будет. – закивала Адель, а потом засунула в карман его пиджака вторую перчатку и взяла за руку. – Я клянусь тебе.

Он мягко поглаживал ее кожу большим пальцем, и в этом было столько интимного, чувственного и тонкого, что сердце буквально разрывалось. Казалось, что ничего не было – ни побега, ни безумия, ни обид, и ничего не ждет впереди. Ничего такого, что могло бы разлучить этих двоих. Попав словно под гипноз, Адель и не заметила, как оказалась на самом пороге. Оставался лишь маленький шаг, и они станут чужими друг другу. Станут смертными.

– Прости меня. – сказала Адель еще раз.

– И ты меня. – отвечал Джейк.

Красные бабочки, так буйно ворвавшиеся в Неспящую Красавицу, порхали сейчас вокруг них, временами садясь на плечи, волосы, одежду, словно провожая, прощаясь, целуя своим нежными крыльями. Оставался лишь шаг, узенькая грань. Так просто и так несоизмеримо сложно. И руки, передающие друг другу столько недосказанного – руки, которым предстояла долгая разлука, а возможно, бессрочная.

Наконец, Джейк кивнул ей и, словно проводник, перевел на другую сторону, через грань, через черту, в самую настоящую жизнь без иллюзий. В жизнь, которой невозможно управлять, а воображение не является мощным орудием Вселенной. Материальный мир действует по другим законам, которым очень легко следовать, если ты обладаешь необходимыми качествами. А если нет, то превращаешься в неудачника, который только и умеет, что репетировать, но не жить. Грезить, а не предварять свои мечты в реальность. Ты превращаешься в философа, который лишь рассуждает и размышляет о жизни, потому что кроме этого ни на что не способен. И таких много. Кто они? Потенциальные жертвы философского ада, гости Лимба? Просто люди. Уязвленные, слабые и такие разные. С львиными сердцами, которые не гнутся, и непробиваемыми душами при всей своей наружной хрупкости. Или же, напротив, обросшие материей сверху до низу до склеротических бляшек. В любом случае есть большая разница между теми, кем мы рождаемся, и теми, кем умираем….

Самые обычные люди. Не неудачники, потому что таковых на самом деле не существует, а просто люди, на каждого из которых можно повесить данный ярлык. Живущие, любящие, допускающие ошибки и поднимающиеся с колен снова и снова, и до бесконечности. Уникальные создания – люди, привыкшие думать о себе, как о слабых. Но в этом нет правды, потому что они могут всё.

* * *

Яркое солнце уже давно перебралось на вторую половину неба и продолжало свой неустанный курс к закату. Двое – мужчина и женщина – стояли рука об руку у стриптиз бара Неспящая Красавица, который с этих пор обещал пользоваться дурной славой. Причин уж никто и не вспомнит, так одни домыслы….

Оба пребывали в некотором ступоре, словно осваиваясь со своей новой историей, но это не заняло много времени, потому что они осознали, что держатся за руки. По лицам пробежала тень непонимания и неловкости, и рука женщины тут же выскользнула из руки мужчины. Она невпопад извинилась, но от этого неловкость никуда не делась.

– Простите. – сказала она еще раз и спешно пошла вверх по улице Роз, толком не понимая, куда и зачем. Главное, отсюда.

Теперь всё ее внимание переключилось на единственную перчатку на ее левой кисти в такой-то жаркий день. И почему только одна? Она сняла ее и убрала в небольшую сумочку, висевшую через плечо – незаменимая вещь в дороге. Пожалуй, хорошее начало для новой книги… – подумала она.

Мужчина недолго смотрел ей в след, не понимая, почему так неуклюже себя чувствует при этом, а потом повернулся и пошел в другую сторону. Человек с пустыми руками, но с единственной целью доказать всему миру, а главное себе, что он чего-то да стоит.

2012

Примечания

1

Сигма – модель пистолета американской фирмы Смит и Вессон.

(обратно)

2

Китс, Джон (1795–1821) – самый молодой из крупнейших английских поэтов эпохи романтизма.

(обратно)

3

Бобби Винтон (род. 16 апреля 1935 г.) – американский эстрадный певец польского происхождения.

(обратно)

4

Лимб – в католицизме место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся адом или чистилищем. По Данте лимб – это первый круг ада, где вместе с некрещёными младенцами пребывают философы, поэты и врачи античности, а также герои языческого мира.

(обратно)

5

«Всё страньше и страньше» – аллюзия из сказки «Приключения Алисы в стране чудес» (1865) английского писателя, математика и логика Льюиса Кэрролла.

(обратно)

6

Ругер GP100 – револьвер, разработанный в 1985 году американской компанией «Sturm, Ruger & Co» в основном для гражданского и полицейского рынков.

(обратно)

7

Майло – Джек Рассел терьер из фильма «Маска»(1994)

(обратно)

8

Силлогомания – паталогическое накопительство.

(обратно)

9

Сэппуку – ритуальное самоубийство методом вспарывания живота, принятое среди самурайского сословия средневековой Японии.

(обратно)

10

Эйс Вентура – эксцентричный частный детектив, главный герой фильмов «Эйс Вентура: Розыск домашних животных» и «Эйс Вентура 2: Когда зовет природа», в котором и происходит описанная сцена с носорогом.

(обратно)

11

Трихотилломания – вырывание волосяного покрова на голове или других частях собственного тела. Встречается на фоне стресса или у лиц с неуравновешенной психикой.

(обратно)

12

Гвоздеголовый – глава сенобитов из «Восставших из Ада», сыгранный Дагом Брэдли. Всю его бледную безволосую голову покрывают продольные и поперечные разрезы, в пересечение которых вбиты булавки.

(обратно)

13

Риган – одержимая девочка, героиня фильма «Изгоняющий дьявола»(1973)

(обратно)

14

Алиса – вымышленный персонаж сказок Льюиса Кэрролла.

(обратно)

15

Прогерия – генетический дефект, при котором возникают изменения кожи и внутренних органов, обусловленные преждевременным старением организма.

(обратно)

16

Лестер – американский эстрадный чревовещатель польского происхождения, выступавший под сценическим псевдонимом Великий Лестер.

(обратно)

17

Джо, Моряк, Счастливчик и Фрэнк – куклы чревовещателя Великого Лестера.

(обратно)

18

Маппет шоу – англо-американское телевизионное юмористическое кукольное шоу.

(обратно)

19

Вуди – мультипликационный персонаж, эксцентричный антропоморфный дятел.

(обратно)

20

Анкх – крест, увенчанный сверху кольцом. Символ вечной жизни у древних египтян.

(обратно)

21

Тау-крест – крест, состоящий из вертикальной перекладины, соединенной верхним торцом с центром перекладины горизонтальной, известен также как Антониевский крест.

(обратно)

Оглавление

Марта и Эрик

ДЖУЛС

ОЛДЕН

АДЕЛЬ

МЕРТВЕЦЫ

НЕСПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

ЛИМБ

ФАБРИКА КУКОЛ

КРАСНЫЙ ЗАЛ

БЕССОННИЧНАЯ ВЕДЬМА

То, что ушло

ТЕНЬ

ЗВОНОК

САД

ПОСЛЕДНИЙ КЛЮЧ

ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg