«Болонские слезки»

Густав Майринк Болонские слезки

Вы видите того уличного торговца со спутанной бородой? Его зовут Тонио. Сейчас он пойдет к нашему столику. Купите у него что-нибудь — маленькую гемму или пару болонских слезок. Как, вы не знаете? Это такие стеклянные капли, но стоит сломать тонкий, как волосок, кончик — и они брызнут крошечными осколками, похожими на кристаллики соли. Забава, не более. Но обратите внимание на выражение его лица!

Не правда ли, во взгляде этого человека есть что-то трагичное? А его глуховатый голос, когда он предлагает свой товар: болонские слезки, плетеный женский волос? Никогда не скажет он — плетеное стекло, всегда — женский волос. Я расскажу вам его историю, только не здесь, в этом убогом трактире, а по дороге домой, где-нибудь у озера, в парке.

Его историю я уже не смогу забыть никогда, и не потому, что он был моим другом — да-да тот, кого вы сейчас видите как уличного торговца и который уже не узнаёт меня… Можете мне поверить, мы были настоящими друзьями — раньше, когда он еще был по-настоящему жив и безумие еще не овладело его душой… Почему я ему не помогаю? А разве в его ситуации возможна помощь извне? Неужели вы не понимаете, что ослепшей душе поводырь не нужен, у нее свой собственный таинственный путь, которым она медленно, на ощупь пробирается к свету, быть может к какому-то неизвестному, ослепительному сиянию. Ведь, предлагая посетителям болонские слезки, Тони — его душа — инстинктивно нащупывает путь к спасительному воспоминанию! Сейчас вы услышите эту историю. Только пойдемте отсюда.

Как сказочно искрится озеро в лунном свете!

И тростник на том берегу! В сумерки так темно — как ночью! И тени вязов уже уснули на водной глади — там, в бухте!

Летними ночами, когда ветерок, что-то нашептывая, крадется в камыше и сонные волны лениво плещут под корни прибрежных деревьев, я, сидя на этой скамейке, мысленно погружаюсь в чудесные таинственные глубины озера и вижу мерцающие переливы рыб, когда они тихо, во сне, шевелят красноватыми плавниками, вижу древние, поросшие зеленым мхом камни, причудливые коряги, топляки и отраженное свечение раковин на белой гальке.

Не лучше ли лежать там, внизу, на мягчайшем ложе колышущихся водорослей, забыв о желаниях и снах?!

Но я хотел вам рассказать о Тонио.

Все мы жили тогда в городе; Тонио — это только мы его так называли, на самом деле у него другое имя. Наверное, и о прекрасной Мерседес вы ничего не слышали? Рыжеволосая креолка с необычайно светлыми глазами.

Откуда она появилась в городе, я не знаю — прошло уже много лет, как она бесследно исчезла.

Когда я и Тонио познакомились с нею — на каком-то торжественном вечере в клубе орхидей, — она была возлюбленной одного русского юноши.

Мы сидели на веранде и молча наслаждались волшебными звуками испанской мелодии, которая доносилась из зала.

Роскошные гирлянды тропических орхидей свисали с потолка: Cattleya aurea, королева этих бессмертных растений, одонтоглоссумы и дендробиумы на гнилых пнях, райские мотыльки белых светящихся лелий, каскады темно-синих ликаст. Из гущи этих словно в танце сплетенных цветов веяло таким оглушительным ароматом, что у меня до сих пор — при одном воспоминании — голова идет кругом и передо мной встают эпизоды той ночи; ясно и отчетливо, как в магическом зеркале, запечатлелись они в моей душе: Мерседес на лавочке из неотесанных бревен, полускрытая живой завесой фиолетовых ванд.

Узкое страстное лицо таится под паранджой тени.

Как видение из «Тысячи и одной ночи»; мне вспомнилась сказка о бегуме, которая в полнолуние превращалась в гоула и тайком ходила на кладбище лакомиться мясом покойников. Взгляд Мерседес подолгу — словно изучая — останавливался на мне.

И смутное воспоминание пробуждалось во мне, как будто однажды, в далеком прошлом — в какой-то далекой-далекой жизни, — на меня так же неподвижно смотрели ледяные змеиные глаза.

Она сидела, слегка наклонив голову вперед, и фантастические, крапленные пурпуром и чернью язычки бирманского бульбофиллума, запутавшись в ее локонах, казалось, нашептывали ей на ухо новые неслыханные пороки. Тогда я впервые понял, что ради такой женщины можно продать душу дьяволу.

Русский лежал у ее ног. И тоже молчал.

Торжество было необычным — как и сами орхидеи, — полным странных сюрпризов. Вот из-за портьер вышел чернокожий слуга и стал предлагать гостям сверкающие болонские слезки в яшмовой чаше. Я видел, как Мерседес, смеясь, что-то сказала русскому и он, взяв в губы болонскую слезку, некоторое время держал ее так. а потом преподнес своей возлюбленной.

В это мгновение из сумеречных зарослей подобно пружине вырвалась гигантская орхидея с лицом демона, с алчными плотоядными губами, без подбородка — только пронизывающий взгляд и зияющая голубоватая пасть. Этот жуткий лик покачивался на стебле и, дрожа в приступе злорадного смеха, не сводил взгляда с ладоней Мерседес. Сердце мое остановилось, как будто душа заглянула в бездну.

Вы бы поверили в то, что у орхидей есть разум? В то мгновение я понял — как понимают ясновидящие, — что есть, что эти фантастические цветы ликуют сейчас вместе со своей повелительницей. Да, она была королевой орхидей, эта креолка с ее алыми чувственными губами, с кожей слегка зеленоватого оттенка и волосами цвета мертвой меди. Нет, нет — орхидеи не цветы, а порождение сатаны. Креатуры, которые выставляют напоказ лишь свои чувственные щупальца, — их глаза, губы, языки завораживают нас пьянящим вихрем экзотических красок, чтобы мы не заметили их отвратительные гадючьи тела, которые — невидимые и смертоносные — затаились в царстве теней.

Хмельные от одуряющего аромата, вернулись мы наконец в зал.

Русский крикнул нам вслед что-то на прощанье. Это в самом деле было прощанье, так как смерть уже стояла за ним. На следующее утро взрыв котла обратил его в прах.

Спустя несколько месяцев возлюбленным Мерседес стал его брат Иван, замкнутый высокомерный человек, избегавший общества. Они поселились на вилле у городских ворот, вдали от знакомых, и жили лишь дикой безумной любовью.

Тот, кто видел, как они, тесно прижавшись друг к другу, не разбирая дороги, проходили в сумерки по парку и о чем-то почти шепотом переговаривались, позабыв обо всем на свете, сразу ощущал какую-то страшную, чуждую нашей крови страсть, сковавшую эту влюбленную пару.

И вдруг приходит известие о несчастье, случившемся на сей раз с Иваном: во время полета на воздушном шаре, предпринятого, очевидно, без всякой подготовки, он каким-то загадочным образом выпал из гондолы и разбился.

Все мы думали, что Мерседес не перенесет удара.

Через несколько недель, весной, она проезжала мимо меня в открытой коляске. Ни одна черточка на неподвижном лице не выдала перенесенного горя. Мне показалось, что мимо меня проехала не живая женщина, а бронзовая египетская статуя; руки ее покоились на коленях, а взгляд был устремлен в потустороннее. Это впечатление преследовало меня и во сне: каменное изваяние Мемнона, сверхчеловечески спокойное, с пустыми глазами едет в современном экипаже навстречу рассвету — все дальше и дальше, сквозь пурпурный туман и клубящиеся испарения — к солнцу. Тени колес и лошадей — бесконечно длинные, причудливо искаженные, серовато-фиолетовые; такие в первых лучах восходящего солнца пляшут, как привидения, по мокрой от росы дороге.

Потом я долго путешествовал и видел много удивительного, но ничто не могло затмить того впечатления. Когда наша душа плетет живой узор воспоминаний, она отдает предпочтение определенным краскам и формам. Стон уличной решетки под вашей ногой в поздний час, всплеск весла, внезапный запах, хищный профиль красной крыши, капли дождя, которые падают вам на ладони, — все это слова заклинаний, которые возвращают нашим чувствам давно утраченные впечатления. Таким воспоминаниям присущ особый, глубоко меланхоличный тон, похожии на звучание арфы.

Вернувшись, я понял, что Тонио теперь для Мерседес — преемник русского. Такой же пьяный от любви, преданный душой и телом, опутанный по рукам и ногам. Я часто встречался и разговаривал с Мерседес: в ней жила та же безудержная страсть. И я по-прежнему ловил на себе ее испытывающий взгляд.

Как тогда, в ночь орхидей.

Время от времени мы, я и Тонио, сходились на квартире Мануэля, нашего общего друга. Однажды я застал его там сидящим у окна — поникшим, внутренне сломленным. Черты лица искажены, как будто его подвергли какой-то изощренной пытке.

Мануэль молча отвел меня в сторону.

То, что он мне поспешно прошептал, было поразительно: Мерседес — сатанистка, ведьма! Тонио узнал это из писем и записей, найденных у нее. Оба русских были убиты ею магической силой воображения, при помощи болонских слезок.

Позднее мне довелось ознакомиться с этими записями. Там я обнаружил следующий рецепт: жертва должна подержать болонскую слезку во рту, а потом преподнести возлюбленной в знак своей горячей любви. Если теперь эту болонскую слезку разбить в храме во время торжественной мессы, то жертва будет тотчас разорвана на куски.

Вот почему Иван и его брат погибли такой внезапной и ужасной смертью!

Мы понимали оцепенелое отчаяние Тони. Даже если в удачном исходе колдовства был повинен лишь случай, все равно — какая бездна демонически извращенного любовного чувства скрыта в этой женщине! Чувства настолько чуждого и непостижимого, что наше нормальное человеческое сознание утопало в зыбучих песках, как только мы пытались проникнуть в ужасную загадку этой безнадежно больной души.

Мы — трое — просидели тогда полночи, прислушиваясь, как тикали, обгладывая время, старинные часы. Я искал и не находил ни в голове, ни в сердце, ни в горле слов утешения; глаза Тони были прикованы к моим губам: он ждал утешительной лжи, которая даровала бы ему еще немного забвения.

Когда Мануэль — он стоял за мной — собрался открыть рот, я почувствовал сразу, даже не оборачиваясь: сейчас — сейчас он это скажет. Он откашлялся, двинул стулом — и снова тишина, долгая, бесконечная… Мы почти видели, как ложь — дряхлый, безголовый призрак — неуверенно, на ощупь ковыляет по комнате вдоль стен.

Наконец слова — утешительная ложь — как опавшие листья:

— Может быть… может быть… она тебя любит иначе… не так… не так, как других.

Мертвая тишина. Мы сидим, затаив дыхание: лишь бы не издохла ложь — а она стоит, покачиваясь из стороны в сторону, на дряблых студенистых ногах и, кажется, вот-вот упадет, — ну, еще хоть секунду!

Медленно, очень медленно лицо Тони начинает проясняться: предательский огонь надежды!

И тогда ложь стала плотью!

Надеюсь, вы догадываетесь, что было потом? Я не люблю рассказывать эту историю до конца. Давайте встанем, знобит меня что-то, засиделись мы с вами здесь на скамейке. Да и ночь сегодня холодная.

Понимаете, фатум гипнотизирует человека, как змея, — спасенья нет. Тонио снова погрузился в водоворот бешеной страсти, он всегда рядом с Мерседес, всегда — тень. Ее дьявольская любовь всосала его, как глубоководный моллюск свою жертву.

Судьба ударила в Страстную пятницу. Ранним утром в апрельское ненастье Тонио с непокрытой головой, в растерзанной одежде, сжав кулаки, стоял в дверях храма и пытался помешать торжественной мессе. Мерседес написала ему — и это свело его с ума; в его кармане нашли ее письмо, в котором она просила у него в подарок болонскую слезку. Забава, не более.

Но с той Страстной пятницы сознание Тонио погрузилось в кромешную тьму.

Густав Майринк

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Фантастический роман

——

Рассказы

Перевод с немецкого

Владимира Крюкова

“СУДОСТРОЕНИЕ”

Ленинград 1991 г.

ББК 84.4 Ab

М 14

© Издательство "Судостроение", 1991

© Предисловие и послесловие Е. Головина, 1991 г.

© Перевод и примечания В. Крюкова, 1991 г.

© Оформление художника А. Григорьева, 1991 г.

Майринк Г.

М 14 Вальпургиева ночь: Фантастический роман. Рассказы. Пер. с нем. В. Крюкова. Предисловие и послесловие Е. Головина. — Л.:Судостроение, 1991. - 304 с., ил. — Пер. изд. ISBN 5-7355-0435-5:

В сборник фантастических произведений австрийского писателя Густава Майринка (1868–1932) вошел роман "Вальпургиева ночь", в котором сочетание метафизических и общечеловеческих проблем образует удивительное и причудливое повествование, а также рассказы в том же жанре.

М4702010201-011 без объявления

048(01)-91

ББК 84.4 Ав

Из коллекции черной фантастики «Гарфанг»

Густав Майринк

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Редакторы Е. Головин, Л. Петрова

Художник А. Григорьев

Технический редактор О. Топарева

Корректор С. Александрова

Сдано в набор 02.01.90 г. Подписано в печать 27.07.90 г. Формат 84x108/32. Бумага писчая. Гарнитура Тип Таймс. Печать офсетная. Ус. печ. л. 15,96. Ус. кр. — отт. 16, 40. Уч. — изд. л. 15,36. Тираж 100000 экз. Заказ № 85.

Цена 10 руб. Изд. № 4517-91

Типография Издательства ЦККП Республики Кыргызстан

© Издательство "Судостроение". 191065, Ленинград, ул. Гоголя 8