«Морской туман»

Эдвард Бенсон МОРСКОЙ ТУМАН

Жители маленького городка искренне сочувствовали уважаемому всеми мистеру Джону Верраллу из-за обрушившейся на него ужасной семейной трагедии. На протяжении более чем двадцати лет здесь не было гражданина, которого жители так чтили бы за честность, великодушие и неистощимый пыл, с каким он ратовал за их интересы. Он родился и вырос в этом городке; его бакалейная торговля на Хай-стрит, полученная им в наследство от отца, была образцом дешевизны и качества, и как человек здравомыслящий он сам стоял за прилавком, когда другие его обязанности позволяли это. Последние были обременительными: он долгое время являлся членом Городского совета, затем муниципалитета, а теперь был мэром. Кэролайн, его жена, была скромной и достойной супругой мэра, в качестве которой принимала живейшее участие в скаутской организации для девочек, в делах больницы, инспектировала работный дом. Она не обладала приветливостью своего мужа, но редко случалось, чтобы она пропустила собрание комитетов тех учреждений, которые находились в ее ведении. Кэролайн была старше своего супруга лет на десять, но и в шестьдесят все еще была женщиной энергичной и физически крепкой.

Оба они были страстными натуралистами. Не так давно мэр презентовал свою громадную коллекцию бабочек и мотыльков, помещенную в прекрасный шкаф с застекленными, с пробковой прокладкой, ящиками, местному музею, но он по-прежнему не оставлял своего увлечения и время от времени пополнял аккуратные ряды новыми экземплярами или заменял ветхие образцы более свежими. Кэролайн была ботаником, и часто в погожий денек, когда с делами было покончено, муж и жена вдвоем отправлялись через осушенные болота, тянувшиеся на юг от города к галечным насыпям вдоль побережья. Он нес сачок для бабочек, и карманы его оттопыривались от множества коробков со стеклянными крышками, готовых принять своих пленниц, у нее была жестяная коробка для растений, которые должны были занять свое место в бесчисленных стеллажах, наполненных образцами засушенной флоры Хэмпшира. Супруги были бездетны, но благодаря своей непритязательной, полной трудов жизни и пылкости своих увлечений, требовавших длительных, неспешных прогулок на свежем воздухе, они безусловно могли надеяться недолгий и безмятежный закат своих дней.

Была поздняя весна, почти лето, когда случилось это несчастье. Мэр и его жена вышли из своего дома, стоявшего на отлете от города, у подножия холма, на одну из своих продолжительных прогулок. В полумиле от них, ближе к морю, стоял полуразрушенный замок, построенный во времена Генриха VIII на случай внезапного нападения французов. В прямоугольную линию укреплений была заключена круглая башня, и в ее наружную стену встроена каменная лестница, доходившая до уровня бойниц на высоте сорока футов от земли, откуда расплавленный свинец и другие подобные средства могли изливаться на головы осаждавших. Балюстрада и внутренняя стена наверху были совершенно разрушены, так что последняя ступенька нависала над пропастью. Замок этот был любимым охотничьим угодьем миссис Верралл, так как его обвалившиеся стены и упавшие каменные глыбы служили прибежищем многочисленным видам очитка и растениям, подобным ему, которые находят себе пищу в расщелинах между руинами. Выпив пораньше чаю, оба направились в эту сторону.

Спустя три часа, когда вечерние сумерки уже начинали сгущаться, Джон Верралл вернулся один. Он обнаружил, что жены еще нет, но в этом не было ничего удивительного. Он объяснил симпатичной молодой женщине, выполнявшей у них все работы по дому, что, как это часто бывало, они разделились. Кэролайн хотела побродить вокруг замка, а он пошел к зарослям ив и черной ольхи, росшим у канавы неподалеку, в поисках гусениц. Он и в самом деле был в прекрасном настроении, так как ему удалось отыскать парочку гусениц чрезвычайно редкого ольхового мотылька, и, поджидая, пока она вернется, он посадил их, подложив им побольше корма, в один из своих садков для выплаживания. Но она все не возвращалась, и, съев немного холодного ужина в одиночестве, он начал тревожиться. Спустилась ночь, и поднялась луна, и тогда, не сомневаясь уже больше, что с ней что-то случилось, он побежал в полицейский участок.

Нет, ее не видели в городе; почти тотчас пришел констебль, и вместе они отправились к замку, где муж в последний раз видел ее. Возможно, пробираясь через развалины, она вывихнула ногу и лежала там, не в силах пошевелиться. По счастью, ночь была теплая, так что она не могла пострадать от холода. Луна была большая и полная, но хорошо все-таки, что констебль захватил с собой фонарик, так как вскоре густая пелена морского тумана повисла над головой, поглотив свет. Десять минут быстрой ходьбы привели их к замку; они звали и кричали, но никто не отозвался, и вскоре они нашли ее, изувеченную, у подножия полуразрушенной лестницы в стене. У нее была страшно разбита голова, которой она, должно быть, ударилась о какую-нибудь каменную глыбу, лежавшую на земле.

Было проведено расследование, без труда установившее причину ее гибели. По положению тела было ясно, что она, вероятно, поскользнулась, стоя на верхней ступеньке, в сорока футах над землей, и смерть наступила мгновенно. Муж рассказал, как он оставил ее днем около замка, и в ответ на некоторые болезненные, но необходимые вопросы, сказал, что ничто вроде бы не угнетало ее; их супружеская жизнь на протяжении более чем двадцати лет была идеально счастливой. Следователь, зарегистрировав смерть в результате несчастного случая, выразил самое глубокое сочувствие вдовцу. Он предложил также поставить ограждение на верхней площадке каменной лестницы, с тем чтобы столь прискорбное происшествие не могло повториться.

Джон Верралл был достаточно благоразумен, чтобы не позволить этой тяжкой утрате помешать ему выполнять свой долг.

Было бы совершенно бесполезно — и даже, более того, вредно — удалиться от мира, пестуя свое одиночество, и, как только похороны остались позади, он с новой энергией взялся за дела. Его вдовствующая сестра, жившая в городке, переехала к нему на недельку, чтобы разобрать вещи бедной Кэролайн, но, стоило ей намекнуть, что она не прочь была бы обосноваться тут навсегда, как он без колебаний отклонил ее предложение, поскольку она была из тех милых, улыбающихся людей, которые, точно грипп, распространяют вокруг себя уныние.

— Это очень любезно с твоей стороны, Эми, — сказал он, — и я, конечно, ценю твои добрые побуждения. Но никто уже не сможет стать мне таким другом, каким была Кэролайн. Лучше мне оставаться одному.

— Но как же хозяйство, все эти нескончаемые мелочи, Джон, дорогой? — возразила она. — Ты, с твоей занятостью, не сможешь постоянно присматривать…

— Все будет в полном порядке, — твердо ответил Джон. — Харриет Кокс уже десять лет в доме, с тех пор как была совсем еще молоденькой девушкой, и она знает мои привычки. За ней не нужно присматривать.

Таким образом миссис Рид возвратилась восвояси с новым платьем, принадлежавшим Кэролайн, кое-каким бельем и аметистовой брошью. Джон нашел, что Харриет Кокс замечательная экономка и устроила все как нельзя лучше. Она трудилась с куда большим рвением теперь, когда сама за все отвечала и никто ею не командовал; стряпня ее сделалась вкуснее, еженедельные расходы уменьшились, и весь дом так и заблестел чистотой и уютом.

Обширный участок сада за домом был вотчиной Кэролайн; дважды в неделю приходил на пару часов садовник, чтобы помочь с тяжелой работой — вскопать землю и подстричь лужайку. Как-то вечером, прогуливаясь тут перед ужином, Джон подумал, что следовало бы кое-что изменить здесь. Это была выдумка Кэролайн — устроить бордюр из полевых цветов. В глубине стояла решетка, увитая жимолостью; тут были островки высоких круглоголовых маргариток и красной и белой валерианы. Росли тут смолевка и вербейник, а впереди травы пониже — колокольчики, и львиный зев, и воловик; за ними она устроила декоративную каменную горку с травами вроде тех, что буйно разрастались в расщелинах стен. Это было ее последнее новшество, и, без сомнения, образцы из ботанической коробки, собранные в последние часы ее жизни, предназначались для него. Остановившись перед этой каменной грудой, Джон Верралл почувствовал, как горло его сжалось от отвращения. Ее посадки не прижились: у них был жалкий, поникший вид, и нагромождения камней и шлака, среди которых они тянулись, казались, скорее, уродством, чем украшением. Джон подозвал человека, который работал на огородных грядках за домом.

— Я хочу, чтобы вы убрали эти булыжники, — сказал он. — Вы могли бы начать прямо сегодня. Просто откатите камни в сторонку; это займет у вас не больше часа. — Взгляд его упал на бордюр из полевых цветов. Они тоже напоминали ему о прогулках Кэролайн через болота. — Да, и лучше бы совсем убрать этот бордюр, — добавил он. — Это всего лишь скопище сорняков. Осенью мы все здесь засадим розами.

День выдался необыкновенно жарким, и, как часто бывало в прохладе вечерних — сумерек, клочья тумана начали подниматься над полями. Они висели совсем низко, и Джон Верралл, сидевший после ужина на террасе со своей трубкой, мог видеть верхушки замковых стен, черными и четкими силуэтами выступающие над ними в гаснущем сиянии заката. Какое-то время он читал вечернюю газету, затем, снова подняв глаза, заметил, что туман плотными волнами наплывает на сад. Какая-то фигура, неясно очерченная, склонилась к земле на самом краю бордюра из полевых цветов, как раз там, где была декоративная горка Кэролайн; должно быть, уборка камней заняла у садовника гораздо больше времени, чем он предполагал. Джон встал, так как становилось прохладно, и вошел в дом. Харриет Кокс как раз вносила для него в гостиную поднос с виски и содовой и, заперев дом, вернулась, чтобы сыграть в безик, в который они часто играли с хозяином перед сном. Она на удивление быстро освоила правила игры, и время, таким образом, проходило очень приятно.

Кэролайн абсолютно ничего не смыслила в картах, и так никогда и не научилась играть. Она предпочитала сидеть у лампы и вязать что-нибудь или вышивать, и вечера были томительно скучными. Джон не особенно любил читать, и, позевывая над книгой, он то и дело поглядывал на нее, желая, чтобы она ушла, наконец, в свою спальню. У нее были привычки, которые раздражали его, и все же он находил тайное удовольствие, подмечая их. У нее была жеманная манера проводить кончиком языка по верхней губе, а потом слегка приоткрывать рот, точно собираясь заговорить. Изо рта ее беспрестанно доносились короткие пощелкивающие звуки — из-за зубного протеза, подогнанного не слишком удачно, а в последний год у нее начались неполадки с пищеварением, так что бывали и другие негромкие звуки. Когда это случалось, она прикладывала ладонь к губам и говорила: «Пардон».

Без сомнения, вечера теперь проходили куда веселее благодаря этим партиям в безик с Харриет, в полном расцвете тридцати лет, статной, миловидной женщиной, искрящейся весельем и смехом, когда она веером выкладывала на стол карты одной масти или свои четыре туза.

— Двести пятьдесят, — радостно воскликнула она, — да еще прежние сто. Ну и везет же мне сегодня!

Они как раз заканчивали вторую партию, когда резко задребезжал электрический звонок.

— Наверное, у входной двери, — сказала Харриет и заторопилась открывать. Она оставила дверь в гостиную открытой, и Джон слышал скрежет отодвигаемых засовов и щелканье ключа в замке. Потом стало тихо, и вскоре входная дверь снова закрылась, и она вернулась в комнату.

— Вот удивительное дело, мистер Верралл, — сказала она. — Нет ни души: я осмотрела дорогу в оба конца, да еще сходила к заднему ходу, на всякий случай. Сейчас загляну в кухню, проверю индикатор, тогда мы узнаем, что это был за звонок.

Она тут же вернулась.

— Вовсе это и не входная дверь, — сообщила она. — Звонок был из комнаты хозяйки, диск все еще раскачивался. Что-то там, видно, не в порядке; вот и вчера было то же самое. Завтра посмотрю, в чем там дело. Мне снимать? Ну надо же! Как раз то, что я хотела!

Джон плохо спал этой ночью, но он, в конце концов, задремал, когда резкий негромкий стук в дверь разбудил его. Шотландский терьер тоже проснулся от стука, который ему явно не понравился, так как он выскочил из своей корзинки, яростно лая. Джон зажег свет и встал чтобы посмотреть, что там такое; свет падал прямо на лестничную площадку, но там никого не было. Но не коснулось ли что-то, пусть чуть заметно, рукава его пижамной куртки? Он посмеялся над собой за то, что вообще позволил себе допустить нечто подобное; это был просто сквозняк, потянувший снизу от лестницы. Но Патси не успокоилась; вместо того чтобы лечь на свое место, она поскуливала у двери, требуя, что ее выпустили. Это была капризная маленькая леди, вечно настаивавшая на своем, и он снова поднялся с постели и услышал, как она пробежала по лестнице к своей любимой циновке в холле.

Эти ночные страхи съежились на следующее утро до подобающей им ничтожности, и Джон, вспоминая об этом, думал о них, скорее, как об обрывках какого-то сна, чем о реальной действительности. Он отправился в город чтобы председательствовать в Городском суде, и обнаружил там довольно-таки длинный список дел Большинство из них были самыми обычными: езда на автомобилях и мотоциклах с просроченными правами или без положенных сигнальных огней; кроме того, два мальчика обвинялись в поломке ограждения, недавно возведенного на вершине лестницы в замке. Видели, как они подобрались почти к самому роковому краю, и внизу, на земле, лежали сломанные части ограждения. Но никаких явных улик против мальчиков не было, и суд закрыл дело. Джон Верралл, как обычно во время слушания, что-то рассеянно чертил на листке бумаги, лежавшем перед ним на столе, и вдруг заметил, к своему удивлению, что делал наброски лестницы, ведущей вверх, куда-то в пространство, и затем обрывающейся. Потом ему нужно было повидать городского землемера по поводу проектов новой застройки и сказать ему, что ограждение должно быть восстановлено немедленно. Следовало, разумеется, сделать его гораздо более прочным; надо зацементировать его в каменную кладку стены. Очень опасное место; было бы ужасно, если бы там произошла еще одна трагедия.

Вернувшись домой, он нашел садовника занятым делом. Булыжники декоративной горки были свалены за сарайчиком для инструментов, и бордюр с полевыми цветами заново перепахан. Глупо было со стороны Кэролайн тащить в сад то, что было частью полей и живых изгородей, и он с удовлетворением смотрел на пустую грядку и разрушенную горку. Они всегда напоминали ему о ней каким-то особенным, глубинным образом, и с их исчезновением словно какой-то уголок его сознания очистился для новых более декоративных насаждений. Как постарела она за этот последний год каким удручающим и тягостным стало для него ее присутствие…

Воздух над полями дрожал от зноя, и очертания замка, казалось, колыхались. Ни разу со дня ее смерти, с того дня, когда он вернулся один с гусеницами ольхового мотылька, он не был там. Однако пора было покончить с прошлым — уничтожение посадок Кэролайн должно было, казалось, помочь забвению, — и как-нибудь, в ближайшее время, он сходит туда опять и убедится, что его указания насчет более прочного ограждения на вершине этой сломанной лестницы выполнены. Может быть, ему следовало сходить туда раньше и бесстрашно взглянуть в лицо всему, что было связано с этим местом; он знал, что в мозгу его образовалась маленькая черная заводь страха, в которой отражалось то место, где лежало ее изувеченное тело. Нельзя позволять ей растекаться, необходимо осушить ее.

Патси лежала неподалеку, в тени от сарайчика для инструментов; благоразумная маленькая леди, она наслаждалась свежим воздухом там, укрывшись от солнца. При виде ее воспоминание о ночном стуке в дверь, который разбудил его и заставил ее неистово лаять, вернулось к нему с внезапной отчетливостью. Патси всегда боялась и недолюбливала Кэролайн; обычно она выскальзывала из комнаты, если та входила в нее; она скорее осталась бы без обеда, чем приняла пищу из этих рук; если Кэролайн занималась своими посадками, когда Джон проходил через сад с собакой, Патси обходила её далеко стороной.

Было время ленча, и он позвал:

— Патси, иди, поешь! — И собака побежала за ним через сад с готовностью устремившись к своей миске. Потом произошло нечто непонятное. Когда они подошли к тому месту, где была декоративная горка, Патси остановилась и принялась лаять не то яростно, не то испуганно, пристально уставившись на что-то. Затем она скользнула прочь, под прикрытие изгороди из бирючины, и помчалась к дому.

Всего на мгновение та маленькая черная заводь страха, что таилась у Джона где-то в глубине подсознания, расширилась, затопив все; жидкое, расплавленное солнце, казалось, внезапно сгустилось, вобрав в себя самый дух Кэролайн. Но он призвал здравый смысл себе на помощь: просто-напросто вид Патси, спасающейся бегством, — как он не раз наблюдал это, когда Кэролайн оказывалась поблизости, — вызвал эту странную иллюзию, что она здесь, у своей разрушенной горки и перепаханной грядки полевых цветов. Все это — лишь плод его воображения, — сказал он самому себе; он, как ребенок, который выдумывает всякие страхи, а потом сам их пугается. Этому надо положить конец; он должен, не откладывая, пойти в замок. Сегодня же днем он возьмет свой садок и свои ящички со стеклянными крышками и пройдет, шаг за шагом, тот последний путь, который он проделал вместе с Кэролайн, до самого замка. Патси на этот раз составит ему компанию; она не ходила с ним раньше, так как ни за что не согласилась бы пойти вместе с Кэролайн.

Они отправились через сад. Всякое воспоминание об утреннем волнении изгладилось из памяти Патси. Какой-то запах привлек ее внимание там, где стояла горка, и она, принюхиваясь, с восторгом устремилась на засеянную спаржей грядку. Она плюхнулась в одну из канав, выкопала крота, не требуя награды, и вскоре прямо перед ними возник замок.

Как мудро он поступил, — подумал Джон, — что постарался взять себя в руки; вид замка не вызвал в нем никакого волнения, было просто любопытно взглянуть на него опять. Вот здесь они с констеблем, освещая себе путь фонариком, наткнулись на ее тело; он с необычайной ясностью вспомнил влажное поблескиванье крови около головы. Прямо над ним висел неогороженный край лестницы. Он чуть не расхохотался при мысли, что все эти недели в нем жил черный, глубоко запрятанный ужас. Теперь эта пустая фантазия развеялась: ни малейшей дрожи, ни трепета не пробежало по его телу, напротив, было что-то странно притягательное в этих воспоминаниях. Пожав плечами, он обошел вокруг башни; поймав по дороге редкий экземпляр бабочки-комма, он снова вернулся ко входу в замок.

Патси куда-то запропастилась, и Джон решил, что она, должно быть, убежала вперед. Однако ее нигде не было видно, и он вернулся назад и посвистел, призывая ее. В ответ послышался отрывистый испуганный лай. Казалось, он раздается где-то над головой, и, подбежав к основанию лестницы, Джон взглянул вверх. Она была там, почти на самом верху, и, увидев его, умоляюще заскулила. Почему она не спускается, — удивился он. — Вот она, лестница, перед ней; ей стоит лишь пробежать по ней, и она окажется рядом с ним. Но она жалась к стене, словно пытаясь выскользнуть, и тогда Джон понял, что было что-то — или кто-то? — невидимое для него, чему она не могла противостоять. Она повернулась и вползла наверх, еще на одну ступеньку. Она лежала там, тяжело дыша, она скулила, взывая к нему о помощи.

— Патси, ко мне, ко мне! — звал он, но голос его был не громче шепота. И теперь он знал, что точно так же не может подняться к ней, как она не может к нему спуститься. Потом все было кончено; с отчаянным воем она взлетела по последним ступенькам и прыгнула в пустоту. Он отбежал в сторону, и вот она — маленькая собачка — лежала там с головой, залитой кровью, но за пределами страха.

Джон Верралл хотел только одного — бежать отсюда. Он не осмеливался ни о чем думать, пока не окажется подальше от этого места. Но где можно скрыться от невидимого?

— Что это было? — спрашивал он себя, снова ступая на землю, прогретую солнцем, уже зная ответ. Но как могут мертвые возвращаться? Все их сношения с внешним миром закончены. Они тихо лежат под землей, и только смятенное воображение живущих может заново связывать их с ночью и днем, с солнечным светом или морским туманом. Ему, Джону Верраллу, нужно просто покрепче взять себя в руки, чтобы страхи исчезли. Он говорил о бедной Патси, но что-то, по-видимому (она всегда была нервная и легко возбудимая), испугало ее, и она бежала от этого, до последней секунды не догадываясь, что лестница просто обрывалась. Любой здравомыслящий человек объяснил бы простым совпадением то, что она встретила свою смерть именно здесь.

В нескольких сотнях ярдах от замка пролегала тропинка через болота к морю, и там были ребятишки, которые шли купаться, и парочки, прогуливавшиеся и сидевшие в тени ив у канавок. Предсмертный вой Патси все еще стоял у него в ушах, и ему отрадно было слышать звук человеческих голосов и смех, и знать, что если б он подошел к одной из этих обычных веселых компаний и попытался рассказать им об ужасе, который ворошился во тьме его сознания, точно животное на мягких лапах, неслышными скачками преследующее свою жертву в ночи, они решили бы, что он не в себе. Он возвращался домой через залитые солнцем поля, полный решимости не поддаваться невидимой силе, в которую он отказывался верить. Харриет, удивленная тем, что он так быстро вернулся, поинтересовалась, где Патси, и он сказал ей, что собака убежала куда-то охотиться на кроликов в кустах утесника; такое часто случалось, и она всегда находила потом дорогу домой. Он лишь отчетливее представил бы себе ту минуту, если б заговорил о ней, и чудище на мягких лапах еще больше насторожилось бы…

Но Патси не вернулась в тот вечер, и смутно, в обрывочных снах, он видел себя взбегающим по ступенькам нескончаемой лестницы, преследуемым чем-то невидимым и неразличимым. Наутро один из рабочих, посланных в замок, чтобы установить надежное ограждение по его указанию, догадался по имени на собачьем ошейнике, кому она принадлежала, и принес маленькое искалеченное тельце домой.

Затем на какое-то время грозное нашествие приостановилось. Лето прошло, и ни разу больше страх спазмами не сжимал ему горло. Так он и думал: человеку достаточно запретить страхам проникать в душу, и они перестанут терзать его. Неделя спокойно текла за неделей, и постепенно Джон Верралл начал позволять себе оглядываться — с чувством торжества от преодоленной опасности — на те два-три дня, когда он был на грани паники, воображая, будто мог вернуться дух женщины, которая спала вечным сном под новым великолепным памятником на кладбище на холме. Ужас этот сам порождал свои призраки. «Вот и видно, какие шутки способны сыграть с человеком нервы, если только позволить им распуститься, — размышлял Джон, поспешно направляясь к церкви в это октябрьское утро. — Ну и сюрприз будет для тех, кто придет сегодня на богослужение!»

Сюрприз произвел должный эффект, и в церкви началась суматоха, когда впервые было прочитано оглашение о предстоящем браке между Джоном Верраллом, вдовцом, и Харриет Кокс, девицей, «оба из этого прихода». Он сидел на скамье рядом с сестрой, которая предлагала переехать к нему жить после смерти жены, и почти чувствовал, как она застыла от удивления и возмущения. Конечно, прошло всего шесть месяцев с тех пор, как с Кэролайн произошло это ужасное несчастье, но что проку от ожидания?

Джон Верралл смотрел прямо перед собой, пока зачитывали оглашение. Он ощутил легкое прикосновение к своей руке, над самым запястьем, и обернулся к пустому сиденью слева. Там стояла Кэролайн, и она повернулась к нему лицом, и провела кончиком языка по верхней губе, и приоткрыла рот, точно собираясь заговорить. Видение было кратким, как вздох, и исчезло.

Лоб его стал холодным и липким от пота, но он тут же снова овладел собой и собрал всю силу воли, чтобы не поддаться страху. Он вместе со всеми пропел псалом, вслушивался в слова молитв, и вскоре толпа повалила из церкви под торжествующий гром органа. Обычно он ненадолго задерживался у выхода, чтобы перекинуться словечком со знакомыми, и сегодня кое-кто из друзей пожал ему руку, поздравляя и желая счастья, но они были как-то сухи, — показалось ему, — будто сюрприз этот вовсе не был для них приятен. Однако это не слишком его волновало; нечто другое взывало к нему, требуя внимания. Призрак был только еще одной шуткой, которую сыграло с ним его расстроенное воображение, внезапной нервной конвульсией, вызванной объявлением о его скорой свадьбе. Священник спросил, не известно ли кому-нибудь о каком-либо препятствии к браку… Тут он почувствовал нечто странное, словно бы холод или онемение в руке, над левым запястьем, и отвернул рукав пиджака. На том самом месте, где он ощутил прикосновение, остался след, уже побледневший, отчетливый по форме, точно отпечатки трех пальцев.

День выдался холодный, морской туман постепенно наползал на болота, и он решил остаться дома и заняться счетами за месяц, которые завтра должны быть представлены в Городской финансовый комитет. Он просмотрел список расходов: было несколько крупных сумм, истраченных на подведение водопровода к новым домам на окраине города; была также замена газовых труб на одной из улиц; была еще колонка различных мелких расходов, среди которых значилась установка прочного ограждения на вершине лестницы в замке…

Он поднялся. Для того чтобы побороть страх, проявившийся сегодня утром в видимой форме и шевелившийся где-то в глубине подсознания, нет ничего лучшего, чем еще раз пойти в замок и уничтожить его на том самом месте, которое его породило. Страх этот снова выпустил свои щупальца, и он должен обрубить их под корень, или не знать ему больше покоя. Морской туман был еще совсем прозрачен, он не рискует заблудиться, если выйдет прямо сейчас, и, крикнув Харриет, что пойдет прогуляться на полчасика, он отправился.

Через десять минут он был уже у входа в замок и, обойдя вокруг башни, подошел к вырубленной в стене лестнице. Он стал подниматься, и с каждым шагом росла его уверенность; ни малейшего отзвука страха не отдавалось в нем, и он знал, что все, что произошло здесь, умерло и похоронено. На вершине стояло ограждение; работа была сделана на совесть — деревянные брусья были плотно и прочно вбиты в каменную кладку, и он для проверки навалился на них всем телом. Затем спустился по лестнице быстрой легкой походкой и вышел из замка.

Неожиданно туман сильно сгустился и внизу, и над головой, клубами наплывая с моря. Но он не сомневался, что достаточно хорошо знает, куда ему надо повернуть, чтобы пройти те полмили, которые отделяли его от сада. Возможно, он чувствовал бы себя увереннее, если бы Патси была с ним, так как они часто бывали вместе, когда туман был таким же плотным, и она находила дорогу так быстро и безошибочно, будто его и не было. Затем из тумана надвинулись очертания деревьев, и он обнаружил, что находится на краю канавы.

Странно, он не мог сообразить, что это за канава. Однако лучше всего теперь было идти вдоль нее, и он пошел. Снова что-то надвинулось спереди, не деревья, но нечто массивное и прямоугольное, и он опять был у наружной стены замка. Он прошел вдоль нее к воротам и постарался заново сориентироваться. Он знал, что ворота выходят прямо на его дом, и предпринял вторую попытку. Туман мгновенно поглотил его.

Теперь он решил, что, вероятно, разумнее будет идти вдоль канавы; это, правда, удлинит путь, зато она выведет его на пригородную дорогу у подножия холма. А потому он взял вправо, уверенный, что канава именно в той стороне, и снова перед ним вырос замок. Тут в нем проснулся страх; казалось, какая-то невидимая сила неслышно водит его, возвращая на то же место. Она все более брала над ним власть; быть может, в этой сплошной серой массе источник ее был совсем рядом, и теперь с ужасом, переросшим в панику, когда он понял, интуитивно и безошибочно, что это за сила, он бросился бежать, пытаясь спастись от нее. Он споткнулся о кочку и упал; снова вскочил и опять побежал, задыхаясь и еле слышно, по-собачьи, поскуливая от страха. Вот так же и Патси взывала к нему о помощи перед невидимым…

И вновь после отчаянного бегства вслепую он очутился у стены замка, и теперь, точно громадная и мощная волна, властная сила подхватила его и пронесла через ворота и вокруг башни к подножию лестницы. Он понял, к какому неизбежному концу она влекла его, и в последнем неистовом усилии попытался прорваться мимо темного зева входа. Но он был столь же бессилен ускользнуть, как соломинка, вихрем закрученная в водовороте черной воды, и теперь, слабея с каждым шагом, он стал подниматься по ступенькам. Воспоминания пробились сквозь завесу ужаса, окутавшую его душу; мысленно он отчетливо видел, как сам он поднимался вслед за Кэролайн по этой лестнице, откуда ей уже не суждено было спуститься; он вспомнил, как Патси пыталась пробраться мимо чего-то невидимого, толкавшего ее — как оно подталкивало сейчас и его — вперед и вверх. На мгновение луч надежды забрезжил в нем, когда он вспомнил, как меньше часа назад проверял на прочность новое ограждение на площадке и нашел его добротным и крепким. Теперь его с силой прижимало к нему; он слышал его треск; он чувствовал, как оно подается под тяжестью невидимого.

Оно надломилось, оно хрустнуло, и, перевернувшись, падая в распахнутую пустоту, он увидел в темном проеме входа лицо той, которую он своими руками сбросил через разрушенный барьер.

Оглавление