«Рудная черта»

Рудная черта (fb2) - Рудная черта [litres] (Дозор - 3) 752K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Руслан Викторович Мельников

Руслан Мельников Рудная черта

Глава 1

И до сих пор, в общем-то, было не сладко. Но это… Нахлынувшее ощущение чужой и неправильной смерти оказалось таким сильным и явственным! Как будто тебя самого пожирают и, пожирая, перерождают заново. Перемалывают клыками кости и чем-то ещё — душу. Грызут плоть, пьют кровь и сливают саму твою суть с сутью иной.

Страшно, отвратительно, чудовищно, мерзко.

Бо-о-ольно!

Всеволод не выдержал. Вырвал руку из руки Эржебетт. Отшатнулся от саркофага лидерки.

Колдовская связь прервалась. Прекратилось течение истории-рассказа без слов. Из чужих воспоминаний, мыслей и чувств Всеволод возвращался к себе, в себя, в окружающую его реальность.

Он вновь находился в Закатной Стороже, в подземелье тевтонского замка, поставленного на угорской земле. Только теперь Всеволод знал об Эржебетт и рудной черте, проведённой между мирами больше, чем прежде. Чем минуту назад? Час? Ночь? День?

Как долго длился второй контакт с лидеркой?

Явно дольше первого. Хотя, если поразмыслить, не столь уж и явно. Едва ли время имеет большое значение, там, где напрямую соприкасаются разум с разумом и память с памятью. ТАКОЕ ведь может происходить сразу, молниеносно, в одно мгновение.

Может…

Вот только слабость… Жуткая, жутчайшая слабость, от которой подламываются колени. Будто сутки рубился в лютой сече без передыху. Или нет, не так, не то. Будто перегорело… выгорело что-то изнутри. Всеволод опёрся о каменный гроб.

Тряхнул головой.

Огляделся.

Ничего не изменилось. Потрескивая, горит факел, косо воткнутый в шипастую решётку. Причудливые тени мечутся по стенам и сводам одиночного склепа, ставшего узилищем для Эржебетт. Сама она — обнажённая, сдавленная зубастыми осиновыми тисками-колодками — лежит, не шевелясь, в тесной клетке из серебра и стали. Клетка — вставлена в нишу каменного гроба…

Из приоткрытой двери со сбитым наружным засовом и уцелевшим внутренним — чёрным оком подглядывает тьма. Там, за дверью — тоже склеп. Общий. Там в саркофагах покоятся десятки орденских рыцарей, досуха испитых нечистью.

И — тишина.

Похоже, времени, в самом деле, прошло не очень много. Дружинники, ожидавшие Всеволода где-то у входа в замковую усыпальницу, не зовут своего воеводу. Однорукий кастелян брат Томас тоже не торопит и не зовёт на стены…

Всеволод шумно вдохнул сухой воздух подземелья. Выдохнул. Вытер пот со лба.

Пот был холодным. Сердце бешено колотилось в груди. Есть от чего. Эржебетт не просто поведала ему свою историю, она заставила его самого пережить случившееся в её шкуре. И понять, прочувствовать шкурой своей. После такого человека уже не заподозришь во лжи. Ни человека, ни нечеловека.

И как её судить после такого? Как казнить? А судить и казнить придётся. Тёмная тварь — есть тёмная тварь. И то, что ею сотворено…

— Теперь ты знаешь, воин-чужак, через что я прошла и почему, что испытала и как, — Эржебетт говорила спокойно, с усталой улыбкой на губах. — Тебе известно, что проход между мирами открыт моей матерью и мною удержан открытым. И что моя смерть уже ничего не изменит и не остановит Набег. Но ты, конечно, вправе меня убить. Или предоставить это Бернгарду.

Она, похоже, не сожалела о случившемся. Но своим смиренным видом и речами Эржебетт показывала, что открылась перед ним, и, открывшись, полностью отдаётся на его милость.

Всеволод поморщился. Эта её откровенность, покорность, готовность, смирение — были сейчас хуже всего. Если бы Эржебетт юлила, если бы хитрила, выкручивалась… Если бы она бесновалась, грозила или лила слёзы раскаяния, в искренности которых Всеволод не преминул бы усомниться…

Если бы…

А так… У-у-у, треклятая ведьмина дочь! Знает ведь, как внести смятение в душу и заставить дрогнуть руку, привыкшую разить нечисть без жалости и промедления.

Но ведь сейчас перед ним — именно нечисть. Самая, что ни на есть, настоящая. Тёмная тварь с лицом невинного человека. Или человек, в котором таится тварь. Какая разница? Никакой! По сути, в гробнице-узилище заперт оборотень и упырь… Пьющая-Любящая. Чёрная Княгиня. Шоломонарка. И ко всему впридачу — ведьмина дочь, несущая в своих жилах древнюю силу Вершителей.

Дочь… Ведьмина… Пра — пра-пра— и ещё великое множество раз пра— внучка Изначальных, кровь которых некогда спасла этот мир. И чья кровь губит его теперь.

А впрочем, кровь ли губит человеческое обиталище? Сама по себе кровь, сколь бы сильной она не была — это всего лишь кровь. Кровь не принимает решения. Всё зависит от людей, пускающих эту кровь. И от людей, вынуждающих её пускать.

С одной стороны ведьму-мать и недоведьму-дочь загнали в угол и заставили поступить так, как они поступили. А с другой… Объявленной Бернгардом охоты тоже не могло не быть. Вполне понятно желание тевтонского магистра раз и навсегда обезопасить порубежье миров, искоренить, выкорчевать, выжечь вокруг Сторожи колдовское-ведовское племя, таящее в себе потенциальную угрозу для рудной черты.

Это жестокий, но, в общем-то, благой, разумный и спасительный для человеческого обиталища замысел. Под корень истребить одних, чтобы спасти всех. И вот ведь как оно вышло. Вот как обернулось… Именно попытка избавиться от тех, кто способен, точнее, кто мог быть способен открыть запретный Проход и привела в итоге к его открытию. Беспощадная логика непростой эрдейской жизни. И кто виновен в случившемся? Кто повинен больше? Кто меньше? А кто неповинен вовсе? И есть ли такие вообще?

Бернгард, хранящий порубежье? Кто посмеет его обвинять? Магистр лишь делал, что положено делать старцу-воеводе любой Сторожи, приложив всю свою волю и старание… Правильно ли делал? Наверное, правильно. Так бы поступал на его месте и старец Олекса. Так бы поступил и сам Всеволод. Поступил бы? Так бы? Да, пожалуй. А как ещё поступать, если на одной чаше весов — судьба обиталища, а на другой… А что на другой — не важно. Если на одной чаше целый мир — всё остальное уже неважно. Первая чаша перевешивает изначально. Всё перевешивает, любое перевешивает. Всё и любое в этом обиталище.

Ведьма Величка? Мать Эржебетт? Виновна ли она? Виновна, вне всякого сомнения, ведь именно её слова и именно её кровь разомкнули рудную границу. Но… (Ох, уж это выпирающее, к месту и ни к месту треклятое «но»!) Но Величка — мать! Мать Эржебетт…

Представляла ли отчаянная и отчаявшаяся ведьма, насколько губителен будет разрыв заветной черты для людского обиталища? Конечно, она прекрасно знала об этом, раз была посвящена в древнюю тайну. Но что значит для любящей матери благополучие всего остального мира, когда речь идёт о спасении родного дитя, обречённого на мучительную смерть в огне. О, здесь чаша весов уже иная. Здесь вообще нужны другие весы.

И ещё… Ведала ли Величка, что ждёт Эржебетт, брошенную в Проклятый Проход, там, за чертой? Вероятно, догадывалась. Скорее всего. А ещё скорее — она знала наверняка, что встречи с тёмными тварями дочери не избежать. Знала, что первыми с тёмной стороны придут оборотни, учуявшие своим звериным чутьём разорванную границу миров, горячую кровь и живую плоть. Знала, что волкодлак пожрёт дочь, избежавшую тевтонского костра. И — опять-таки — знала, что дочь после того не умрёт… полностью — нет, что продолжит жить. Иначе, в новом качестве. В нём, в волкодлаке. Как, впрочем, и он — в ней.

«Мы — друг в друге».

«Она — во мне, я — в ней».

Это лучше костра. Или хуже? Или всё же лучше? Величка сочла, что лучше.

Нет, ведьма-мать не просто спасала ребёнка от одной смерти, чтобы предать другой. Мать дарила дочери другую жизнь вместо небытия. Не самую лёгкую, но всё же жизнь, которая возможна и по ту, и по эту сторону рудной черты. Величка одаривала Эржебетт по своему усмотрению и, как это часто водится, не спрашивала мнения любимого чада о навязанном даре. На берегу Мёртвого Озера мать в последний раз решила за дочь. Всё решила.

Единственное, чего не могла предусмотреть ведьма, что к разверзшейся бреши выйдет не простой оборотень. Или всё же могла? Тоже? Откуда знать. Теперь-то… им-то…

Впрочем, всё это уже не имеет значения. Ни малейшего.

Былые события свершились и навеки остались в прошлом. А сегодняшняя реальность такова…

Бернгард сейчас где-то там, наверху, на стенах обречённой крепости, готовится к отражению очередного штурма. Ведьма-мать Величка давно мертва и покоится в мёртвых же водах. А её спасённая великой ценой дочь, то, во что обратилась, то, чем стала прежняя Эржебетт — вот она. Лежит перед Всеволодом, запертая в саркофаге в ожидании… Чего?

Какова её вина? Какова степень её вины?

Эржебетт… Ведьмина дочь… Лидерка и оборотень-волкодлак… Пусть даже это существо не отняло ни одну человеческую жизнь (что маловероятно, но — пусть). Однако, именно она… оно обрекло на Набег всё людское обиталище. Просто потому, что Эржебетт, оказавшись в Проклятом Проходе, не пожелала отсекать себе дорогу назад. Просто юница — тогда ещё почти ребёнок — боялась. Боялась остаться одной. Навеки. Во мраке. В чужой, чуждой тьме. Просто детский страх оказался сильнее взрослых забот о судьбах мира. Просто Эржебетт очень хотела вернуться и потому она помешала Бернгарду закрыть брешь. Вот и всё.

А после ребёнок стал тёмной тварью.

Или где-то в глубине души Эржебетт всё же стала ею раньше? Когда отроковица не пожелала взрослеть, а предпочла остаться неразумным, безответственным ребёнком.

И вот теперь… Хочешь — вини её теперь, хочешь — прощай. Хочешь — казни, хочешь — милуй.

Но что теперь решит казнь? И что теперь решит милость?

— Когда Проклятый Проход окончательно обрёл власть над Мёртвым Озером, когда две тьмы разных миров слились в ночи воедино и раздвинули озёрные воды, я вернулась, — вновь услышал Всеволод голос Эржебетт. — Я перешла рудную черту в звере. А зверь — во мне. Наверное, на это и надеялась мать, замышляя моё спасение.

Глава 2

— Всё же странный способ спасти ребёнка, — хмуро заметил Всеволод.

— Он тогда был единственно возможным. Я не стараюсь оправдывать мать, но…

— Разве может называться матерью ведьма, бросившая дочь на растерзание зверю… — перебил Всеволод, — Какая мать захочет, чтобы её дитя обратилось в зверя?

— А разве ты видишь перед собой зверя, воин-чужак? — шевельнула влажными ресницами Эржебетт.

— Нет, — вынужден был признать Всеволод. — Сейчас нет…

Теперь уже ему не дали договорить.

— Да, мы друг в друге. Мы все — друг в друге. Мы — части целого, но ни одна часть не покушается на другую. Пьющая-Любящая испила оборотая, обрела его суть и смешала его с собой. Оборотай пожрал человека, однако и человек продолжает жить в нём. Я всегда — это я и ещё двое. Но эти двое находятся в мире и согласии со мной. Иначе нам просто не выжить.

Всеволод тряхнул головой. Всё! Хватит с него отвлечённых разговоров и путанных объяснений! Дело-то в другом. И самое главное — другое.

— Ты взломала границу миров, Эржебетт!

— Это сделала моя мать, — не согласилась она. — Я лишь не позволила пролому затянуться.

— Ты сохранила брешь для тёмных тварей!

— Однако не я привела их с собой.

— Но Набег! Он начался когда ты… После того, как ты…

Всеволод сбился, сплюнул в сердцах, так и не закончив фразы.

Эржебетт усмехнулась — печально и сочувствующе. Из своего узилища-саркофага она сейчас сочувствовала ему! Им всем! Всему людскому обиталищу!

— О, нет, воин-чужак, ты сильно ошибаешься. Это ещё не Набег. Это только начало Набега.

Начало? Только начало? Всеволод помрачнел.

— Что ты хочешь сказать, Эржебетт?

— Только то, что есть. И чего не может быть иначе. Сначала в брешь между мирами вошла я. За мной последовали оборотаи, также почуявшие проход и успевшие пересечь порушенную границу прежде, чем её обнаружили Пьющие.

— А потом? Что на той стороне было потом?

— Меня там уже не было, воин-чужак. Но что было без меня — я знаю. О том, что случилось там, я могу судить по происходящему здесь.

— Ну и? — поторопил Всеволод.

— К открытому проходу подошли Пьющие-Властвующие… Чёрные Князья, Нахтриттеры, Шоломонары, как вы их называете. Только никому из них не удалось стать первым.

— То есть?

— К взломанной преграде одновременно подступили двое… или трое… или Властвующих было десять — это, в общем-то, не важно. Важно, что не было одного, единственного… А время шло, и к проходу спешили всё новые и новые Властители. И каждый вёл с собой свою армию. Желающих перейти границу миров оказалось слишком много. А там, где много желающих, начинается давка и драка. Властвующие до сих пор сражаются за право первым войти в этот мир. Но никто не хочет пускать других в обиталище, полное живой крови. Никто не хочет делиться. Только эта война и сдерживает ещё Властвующих у прохода. И, поверь, по сравнению с ней здешний Набег — это маленькая, никчёмная стычка.

Ах, вот, значит, как?! Еженощные штурмы, которые едва удаётся отбивать тевтонской Стороже — всего лишь никчёмная стычка?!

— Но если Чёрные Князья и их дружины грызутся между собой с той стороны, кто в таком случае приходит сюда? — с нажимом спросил Всеволод. — Кто выходит из Мёртвого Озера каждую ночь, а Эржебетт?

— Это не Пьющие-Властвующие, — пленница саркофага пренебрежительно дёрнула головкой — Это простые Пьющие. Исполняющие.

— Властвующие — не властвующие… Какая разница? Нам-то от того не легче, — угрюмо заметил Всеволод.

— Легче, — возразила она. — От этого вам гораздо легче. Пьющие-Исполняющие глупы и недалеки. Если их не ведёт воля Властителя, они способны заботиться лишь об утолении неутолимой жажды и о дневном укрытии от солнца. Чуя тёплую кровь, они лезут к ней даже через серебро и осину. Но — лезут бездумно, напролом. С таким врагом, лишённым осмысленной воли, сражаться проще.

— Хочешь сказать, упыри штурмуют Серебряные Врата не по воле Чёрного Князя?.. Князей?

— Пьющие-Властвующие или, если тебе угодно — Чёрные Князья сейчас бросают свои войска друг на друга. Сражаясь за проход в ваш мир, о вашей крепости, они думают меньше всего. Пока, во всяком случае. Но на той стороне идёт великая битва. А в великих битвах, случается, гибнут великие воины. Пьющие-Властвующие погибают тоже. Либо от руки друг друга, либо под натиском вражеских армий.

— Разве обычные упыри способны напасть на Чёрного Князя? — недоверчиво спросил Всеволод. — Ты, помнится, утверждала, что они не поднимали руки даже на тебя. Но если ты м-м-м… Пьющая-Любящая… Чёрная Княгиня… То уж Чёрный Князь-то…

— Ты прав, воин-чужак, — перебила его Эржебетт, — По собственной воле, Пьющие-Исполняющие, конечно, не осмелятся причинить вред высшим Пьющим. Но по воле своего Властителя они пойдут и на это. Впрочем, сейчас речь о другом. Я пытаюсь втолковать тебе, что когда гибнет Властитель, на поле боя остаётся его неприкаянное войско.

— Простые упыри? — уточнил Всеволод. — Исполняющие, которым больше нечего исполнять? Слуги без господина? Тёмное воинство без Чёрного Князя?

— Да, именно так. Войско без хозяина, которое уже и не войско вовсе. Не управляемые твёрдой рукой и довлеющей над ними разумной волей, низшие Пьющие перестают сражаться. Они покидают поле битвы и бредут, куда им вздумается. Догадываешься куда, воин-чужак?

Всеволод кивнул. Он догадывался.

— Они чуют близость крови, близость вашего мира, и уходят к рудной черте. Они идут через ряды сражающихся, проталкиваясь к заветному Проходу. Многие гибнут по пути, оказавшись между вражеских армий, но некоторые всё же достигают цели.

— И их что, пропускают?

— Им не мешают, скажем так… Специально — нет. Они никому неинтересны, потому что без хозяина — не опасны. На них не тратят силы, и им не чинят препятствий. По крайней мере специально и сознательно. Их попросту не замечают, на них не обращают внимания. Они — никто в битве Пьющих-Властвующих, потому что над ними больше нет власти и Властвующего. Властители на той стороне сражаются с Властителями. А дружины Властителей — с дружинами Властителей. Понимаешь меня, воин-чужак?

— Кажется… — тихо промолвил Всеволод. — Кажется, да.

Эржебетт сделала паузу. Передохнула. Закончила:

— Вот эти-то ошмётки и остатки великих былых армий прорываются через проход, подступают по ночам к вашей крепости и уходят дальше, за крепость.

— Ошмётки? — глухо повторил Всеволод. — Остатки?

Всего-навсего, покинувшие поле боя дезертиры.

— Да, — кивнула она. — Так. Низших Пьющих, управляемых высшими, ты ещё не видел, воин-чужак. Такие войска в твой мир ещё не вступали. Но рано или поздно сюда войдут и они. Даже величайшие из битв не могут продолжаться вечно. Когда одни Властители обескровят других, непременно найдётся сильнейший, который прорвётся через границу миров, преодолев все препоны слабейших. Прорвётся сам и проведёт своё войско. А за ним придёт другой. И третий…

Всеволод задумался.

— Скажи, Эржебетт, а зачем ты сама преступила рудную черту?

— Зачем? — она недоумённо вскинула брови. — Я?

— Я хочу понять… Ты вернулась домой? Или ты пришла за пищей?

— Здесь мой дом, — её длинные ресницы чуть колыхнулись. — И здесь много пищи для тех, кто во мне… Кто со мной.

Оборотень и лидерка… Что ж, по крайней мере, честно.

— Хорошо. Тогда ответь на другой вопрос.

«И — так же честно ответь!»

— Зачем ты присоединилась к моей дружине? Почему не ушла за Карпатские хребты? Чего выжидала в Сибиу? С какой целью отправилась с нами в тевтонский замок? Ты хотела отомстить Бернгарду и саксам? Поквитаться за убитую мать?

— Месть? — она чуть заметно вздохнула, расчётливо, осторожно вобрав немного воздуха в стиснутую осиной грудь. — В ваше обиталище уже вступили оборотаи и Пьющие, воин-чужак. Скоро начнётся настоящий Набег под началом Властителей. Во время такого Набега найдётся, кому отомстить за мою мать и Бернгарду, и его рыцарям, и всему этому миру. Что же касается меня… Наверное, то, что я не позволила закрыть брешь в кровавой черте — более чем достаточно для любой мести.

— Да уж, — скривился Всеволод. — Но тогда мне тем более не понятно, зачем тебе понадобилось вступать в орденскую крепость с моей дружиной? Это ведь вышло не случайно?

— Не случайно, — не стала спорить Эржебетт.

— И ради чего ты так рисковала?

Ещё один слабый вздох.

— Я не знала… не предполагала, насколько велик будет риск. Я не думала, что Бернгард и его кастелян так хорошо запомнят мою мать и признают ведьмину дочь в мальчишке-оруженосце при иноземном воеводе?

— Допустим, — Всеволод пристально смотрел на неё через стальную и серебряную решётку и гадал: верить? нет? Сейчас, когда они общались словами, а не через прикосновения, его могли обмануть. — Но ты так и не ответила на мой вопрос. Зачем тебе нужно было в тевтонский замок?

— Мне не нужно было в замок, воин-чужак, — тихо промолвила Эржебетт. — Мне нужно было остаться с тобой. А ты направлялся в замок. И мне тоже пришлось поехать туда.

— Вот как? — Всеволод удивлённо поднял брови. — Хочешь, сказать, что ты из-за меня отправилась в самое логово Бернгарда, не взирая на опасность быть разоблачённой?

— Из-за тебя, — она опустила глаза.

— Но почему? Только, Эржебетт, не рассказывай, пожалуйста, сказки о великой любви эрдейской лидерки к чужестранцу. Всё равно ведь не поверю.

Она молчала. Отвечать не спешила. Собиралась с мыслями. Что-то обдумывала. И, в общем-то, ясно что: говорить — не говорить? Если говорить — то правду или ложь? Если правду — то насколько откровенно? Только время нынче слишком дорого. Нет его, времечка для долгих раздумий.

А может снова: пальцы — к пальцам, руку — к руке? И — колдовское единение, в котором не соврёшь. И — честный рассказ без слов. Мгновенное знание… узнавание истины через соприкосновение.

Нет, эту мысль Всеволод отмёл сразу. Он ещё слишком слаб для повторного контакта. Он ещё не вполне оправился после того… после прошлого раза. После чужой смерти и перерождения. Нужно подождать, восстановить силы. Сначала нужно узнать через слова всё, что можно узнать. В конце концов, если Эржебетт не пожелает отвечать на его вопрос вслух, то и посредством безмолвного касания от неё тоже ничего не добиться. Она попросту не пустит его к своим сокровенным мыслям и потаённым уголкам памяти. Это — во власти лидерки. Бернгард говорил, что узнать её, через неё и помимо её воли может только Чёрный Князь.

Всеволод не был Чёрным Князем. А потому…

— Зачем, Эржебетт? — поторопил Всеволод. — Зачем я тебе понадобился?

На этот раз ему всё же ответили. Только — не лидерка. Ответили сзади, из-за спины, громко и уверенно.

— Не ты русич, — ответили. — Твоя сила.

Всеволод обернулся. Быстро, с подскоком. Перехватывая поудобнее уже обнажённый меч и вырывая из ножен второй клинок.

Глава 3

Мастер Бернгард! Тевтонский магистр стоял в проёме открытой двери — между общим склепом павших орденских братьев и склепом, выстроенном для себя, но используемом сейчас по иному назначению. Всё как обычно: белый плащ, чёрный крест, посеребрённая броня. Только плащ — промок до нитки и блестят от влаги доспехи. Видимо, наверху идёт сильный дождь. А грянет ли гроза здесь?

Или обойдётся?

Всеволод смотрел в бесстрастно-холодные глаза тевтона. Может, и обойдётся. Забрало на шлеме Бернгарда поднято. И оружие — на поясе, не в руках. Слева — меч в ножнах, справа, в ремённой петле — увесистый шестопёр. Драться магистр, похоже, не собирался. Пока — нет.

«Но как он прошёл?! — промелькнуло в голове. — Как попал сюда? У входа в склеп стоят верные дружинники. Почему не предупредили?»

И ещё один вопрос. Не удержавшийся, сам собою слетевший с языка.

— О какой силе ты говоришь, Бернгард?!

— Ей нужна твоя сила, — будничным голосом повторил Бернгард.

Магистр плотно притворил за собой дверь и задвинул внутренний засов, который, в отличие от разбитого внешнего, был цел и невредим. Одиночный склеп и находившиеся в нём Бернгард, Всеволод и пленная лидерка оказались отделены от остального мира.

— Собственно, и не твоя сила даже, а сила твоих предков, которую ты, русич, несёшь в себе, даже не подозревая об этом, — уточнил магистр. — Сила твоей крови. Той её части, которая прежде была кровью Изначальных.

Всеволод опустил обнажённые мечи с серебряной отделкой. Челюсть опустилась сама.

Он был изумлён, поражён, ошеломлён до крайней степени. Он слушал и не знал — верить или нет. Услышанное было слишком невероятным и неправдоподобным, чтобы поверить сразу и безоговорочно. Но если он всё же поверит… и если то, во что он поверит, окажется правдой, значит…

Значит, он — потомок Изначальных? Неужто, это хочет втолковать ему сейчас тевтон?

Судя по всему, так всё и было.

— За древней силой, заключённой в твоей крови, охотится эта…

Неприязненный взгляд Бернгарда скользнул по освещённому факелом саркофагу.

— … эта ведьмина дочь, лидерка, вервольф… Существо это… Оно искало силу Изначальных. А, найдя, терять уже не собиралось. Ради этой древней силы Эржебетт пошла за тобой сюда. Даже сюда. Да, здесь для неё было небезопасно. Да, она прекрасно понимала это. Но часто случается, что великий соблазн гонит великий страх.

— Что ты знаешь, Бернгард? — хрипло спросил Всеволод.

— Кое-что. Должен признаться, там, — магистр кивнул на запертую дверь — я стоял довольно долго и успел услышать немало интересного из вашей милой беседы. Но о многом я догадался раньше. Дошёл, так сказать, своим скромным умишком.

Что-то я понял, узнав, что твоим оруженосецем прикидывается девчонка, внешне смахивающая на некую эрдейскую ведьму по имени Величка. Ту самую, которая, прорвавшись однажды сквозь облавные цепи, пустила свою кровь в Мёртвое Озеро и которой я собственноручно срубил голову. Что-то я увидел при первой нашей встрече в глазах Эржебетт. Это был её страх, ужас на грани паники, засевший в такие глубины, из которых его нипочём не выковырнуть… Такую реакцию не способен вызвать незнакомый человек. Так что мы, несомненно, были знакомы раньше. По крайней мере, она меня знала. И отчего-то очень… очень меня боялась. Ну, а догадаться о том, что девчонка делит с тобой ложе, и вовсе не составило труда. И какую плату берёт лидерка за свою любовь — тоже.

Ох, и остёр, ох, и пытлив же «скромный умишко» тевтонского магистра!

— О чём ты догадался ещё, Бернгард? — Всеволод сверлил глазами собеседника. — Что ещё понял?

— Понял, отчего случился Набег. Понял, почему Величка, выпустив свою кровь в мёртвые воды, осталась на берегу, а не попыталась уйти в тёмное обиталище. Понял, кого она спасала и ради кого взламывала границу миров. Понял, кто помешал мне закрыть Проклятый Проход. И как помешал. Это могла сделать только Эржебетт. С той стороны. Пролив на рудную черту свою кровь. И, притом, немало крови. А вместе с кровью — потратив изрядную толику древней силы. Но такая кровопотеря и такое расходование сил не проходят бесследно даже для потомков Изначальных. Ты был её шансом быстро и наверняка пополнить израсходованные запасы.

— Но зачем? Зачем ей вообще нужна сила Вершителей?

Бернгард скривил губы.

— Всё-таки ты казался мне умнее, русич. Любая сила есть власть. Над кем-то или над чем-то. Кто ж от такого откажется?

— И всё же — зачем?

Тяжкий вздох. Очи горе. Невысказанное вслух, но неприкрытое разочарование и демонстративное сожаление о непроходимой тупости собеседника.

— Тебе ведь рассказали уже о грядущим Набеге. О настоящем Набеге… — Магистр не спрашивал — утверждал. Похоже, Бернгард, действительно, подслушал под дверью их разговор. — О Набеге с каким-нибудь удачливым Нахтриттером во главе.

— С Чёрным Князем?

— С Князем, с Господарем, с Шоломонаром, с Эрлик-ханом. С Пьющим-Властвующим, как называет его эта тварь, — взгляд Бернгарда вновь скользнул по шипастой клетке в каменном саркофаге. — Твоя сила помогла бы ей выжить в надвигающемся хаосе. Более того, испив тебя, Эржебетт по своему усмотрению смогла бы открывать и закрывать проходы между мирами, не опасаясь полностью лишиться собственной Изначальной силы. А возможно, ей было бы подвластно и… И кое-что иное.

Бернгард вдруг отвёл глаза.

— Что? — тут же насторожился Всеволод.

— Большее, — прозвучал ответ, отчего-то показавшийся Всеволоду скользким и уклончивым. — Кто знает, на что способна тёмная тварь, слившая в себе могущество двух потомков Изначальных. Издревле известно: одна истинная сила не просто увеличивает другую, но приумножает её и многократно растёт сама.

Некоторое время Всеволод молчал, постигая услышанное. Затем спросил:

— Выходит, Эржебетт специально ждала меня? Там, в Сибиу… в Германдштадте?

— Ждала, — Бернгард пожал плечами, от чего за спиной магистра тяжело колыхнулся промокший белый плащ. Чёрный крест на левом плече шевельнулся, словно нерасправленное крыло. — Но не обольщайся, не именно тебя русич. Конечно, она не знала, кто придёт в Эрдей и кто принесёт в себе силу Изначальных. И придёт ли, и принесёт ли вообще… И всё же она надеялась.

— Откуда было взяться этой надежде?

— Не забывай: Эржебетт посвящена в тайну Проклятого прохода, ей известно, что в прошлом потомки Изначальных уже закрывали своей кровью разомкнутую границу.

— Так ведь то — в прошлом!

— Многое в этом мире повторяется, русич, — наставительно произнёс Бернгард. — Слишком многое. В той или иной мере, но повторяется. Ты и вообразить себе не можешь, сколько самых разных — естественных и не очень — процессов непрерывно идёт по замкнутому кругу или бесконечной спирали. Что-то возрождается, чтобы умереть. Что-то умирает, чтобы вновь восстать из праха. А уж если говорить о магии — как разрушающей, так и созидающей…

Всеволод только покачал головой. Кругозор тевтонского магистра, разбирающегося в тайных и запретных науках, был поистине неисчерпаемым!

— Практически все колдовские чары вращаются вокруг одной магической оси — явной либо мнимой, — продолжал тем временем Бернгард. — Подавляющее большинство сильных заклинаний на самом деле переходят одно в другое и другое — в одно. Ведьмы, творящие ведьмин круг, знают это лучше, чем кто бы то ни было. Даже те из юных ведьм, которые ещё не успели пройти посвящение. Это изначальные, простейшие и неоспоримые истины ведовского искусства. Это впитывается будущей ведьмой с молоком матери и первым заговором бабки.

— Но прошлое… — с сомнением начал, было, Всеволод.

— Прошлое тоже имеет свойство повторяться, — перебил его Бернгард. — Эржебетт знала, что род Изначальных не иссяк, поскольку сама принадлежит… принадлежала к этому древнему роду, покуда не была пожрана тёмной тварью. Она искренне и истово, с искренностью и истовостью, свойственной лишь ведовскому племени, верила, что другие носители сильной крови — потомки потомков Вершителей, от которых зависит судьба людского обиталища — снова придут в эти края. Рано или поздно. По своей или чужой воле. А поскольку единственная дорога к Серебряным Вратам проходит через Германтштадт, подмога никак не миновала бы этого города. И, в общем-то, Эржебетт не ошиблась в своих расчётах.

— Не ошиблась, значит? — Всеволод хмуро взирал из-под насупленных бровей.

— Как тебе известно, русич, из каждой Сторожи, хранящей границу миров, сюда был послан отряд, — продолжал просвещать его Бернгард. — Но суть не в отряде, а в его предводителе, которым являлся лучший из лучших сторожных воинов. Тот, кого искали и отбирали по особым признакам, ведомым только мастерам… старцам-воеводам Сторож. Тот, кого проверяли, тренировали и обучали вместе со всеми, но кто и в учёбе, и в бою многократно превосходил прочих. Тот, о ком были основания полагать, что именно он является потомком Изначальных. В русской Стороже таким человеком был ты. В татарском Харагууле — Сагаадай. У нас тоже имелись рыцари, успешно прошедшие необходимые испытания. Конрад, к примеру.

Достойных кандидатов из прочих Сторож я не знаю. Они не дошли. Сгинули в пути. Следовательно, оказались не столь достойны. Следовательно, их кровь была не столь сильна, как нужно. Ты же, русич, довёл свой отряд до границ Трансильвании и провёл через Эрдейский край по всему разорённому Семиградью. Ты достиг Серебряных Врат.

— Но ведь не только я! — воскликнул Всеволод, — Сагаадай! Он тоже провёл… прошёл…

Бернгард кивнул:

— Верно. Сагаадай тоже провёл и прошёл. Правда, потеряв при этом большую часть своей дружины.

— Его путь был долгим и опасным, — заметил Всеволод. — Гораздо более долгим и, возможно, ещё более опасным, чем мой.

— И это верно. Как и другое. Лидерка даже не пыталась укротить его дикую степную натуру. Эржебетт не учуяла в нём скрытого могущества Изначальных. И в Конраде — тоже. Она выбрала тебя. Твою силу. А у лидерки на особую силу — особое чутьё.

Дальше Всеволод не слушал. Пока — не слушал. Он склонился над каменным гробом и над молчавшей, как камень, пленницей саркофага.

— Это так, Эржебетт? Это правда? То, что говорит Бернгард?

Оба меча в руках Всеволода были сейчас опущены. Посеребрённые острия клинков за малым не касались плит пола. Всеволод пристально смотрел сквозь шипастую решётку из стали и серебра в лицо Эржебетт. В милое лицо девы-твари. В зелёные глаза, отражающие нервный факельный свет.

«Это так? Это правда?»

Глава 4

Из саркофага ему не сказали ни слова. Не кивнули утвердительно, не мотнули головой, отрицая. В саркофаге лишь отвели взгляд.

Но прежде Всеволод всё же успел уловить и увидеть… В тёмной зелени очей-озёр и мерцании огненных бликов он ясно и отчётливо разглядел своё отражение. Такое же, как в перепуганных водах Мёртвого Озера. Перевёрнутое. Вверх ногами. И не было тут ни морока, ни наваждения. Было — как было. Было — что было. Страх. Животный ужас.

Эржебетт боялась. И в этом безотчётном страхе, в её панический ужасе Всеволод распознал невысказанный ответ. Он понял: да, это так, да, это правда. Всё, что тевтонский магистр говорит сейчас и всё что он скажет после.

А магистр говорил. Старец-воевода Закатной Сторожи повторно давал Всеволоду урок, который тот по глупости и слепоте своей не желал усваивать раньше.

— Лидерка способна брать чужую силу в любом её проявлении: не только через кровь, но и через любовь. Разумеется, только через греховную плотскую любовь, — рыцарь-монах брезгливо поморщился. — Её развратные ласки доставляют больше удовольствия, чем ласки опытнейших куртизанок, но страстные соития с ней забирают жизненные силы. Поначалу оставляя сладкую истому в членах. После — вовсе истощая человека до смерти…

А ведь точно! А ведь, в самом деле! Всеволод вспомнил овладевшую им сладостную… невероятно-сладостную истому, блаженное опустошение, вялую и сонную слабость, чем-то похожую на смерть. Так оно всё и было. Тогда, после их совместной с Эржебетт ночи, проведённой вместе в монашеской келье. И сама Эржебетт была… Довольной и сытой кошкой она тогда ему показалась. Довольной и СЫТОЙ. Насытившейся если не сполна, то — изрядно.

— Чтобы испить свою жертву на любовном ложе целиком, до конца, лидерке требуется не одна ночь, — продолжал тевтонский магистр. — И чем больше пожираемая ею сила — тем больше нужно ночей. Днём, правда, её чары не страшны человеку. Днём даже лидерка не способна забирать чужую силу и жизнь. Волшба тёмной твари рассеивается под солнцем так же быстро, как испаряется кровь мёртвых нахтцереров. Но уже после первой ночи, проведённой с ней, в сердце человека остаётся саднящая заноза. Или… — Бернгард опять скривился. — Или, скорее уж, не в сердце. А кое-где пониже. Осознанные и — ещё в большей степени — неосознанные воспоминания о пережитом наслаждении снова и снова влекут несчастную жертву на губительное ложе страсти. Этому трудно, почти невозможно противиться. К тому же не следует забывать, что Эржебетт — тварь особого рода. Вместе с лидеркой и вервольфом в ней уживается ещё и ведьмина дочь — пусть не прошедшая полноценное посвящение, но, наверняка, успевшая по верхам нахвататься от матери нехитрых приёмчиков примитивной женской магии. Даже самые простенькие из них эффективно воздействуют на мужа-воина, неискушённого в любовных играх и изощрённом флирте. Так что Эржебетт нетрудно было поддерживать твой интерес к своей персоне не только ночью, но и при свете дня.

Магистр говорил. Всеволод слушал. Эржебетт молчала. Они были заперты втроём в мрачном подземном склепе. И склеп этот сейчас был их маленьким тесным мирком, в котором решалось что-то важное, что-то судьбоносное для всего остального людского обиталища — того, который остался снаружи, за толстой каменной кладкой и ещё более толстым слоем земли.

Магистр говорил…

— Рано или поздно, лидерка вытянула бы из тебя всю силу Изначальных и всю жизненную силу, обратив твою кровь в никчёмную подкрашенную водицу, а тебя самого — в остывший труп. Уж не знаю, на сколько бы ночей тебя хватило, но к счастью, в этом замке ночь — пора войны, а не любви.

— К счастью?! — у Всеволода нервно дёрнулись уголки рта.

— Именно так, — строго сказал Бернгард. — К счастью для тебя — в первую очередь. Я, как мог, заботился о том, чтобы от заката до рассвета вы с Эржебетт не оставались наедине ни на минуту. Чтобы у тебя не возникало мысли о любовных утехах ни до штурма, ни после. Ну, а уж во время ночных битв тебе самому было не до того. Однако Эржебетт чуяла твою силу. И жаждала её. И сдаваться не собиралась. Она лишь дожидалась удобного момента. И вполне могла дождаться.

— А чтобы этого не случилось, ты послал к ней своего человека с раствором адского камня в латной перчатке? — не отводил глаз от магистра Всеволод. — Воспользоваться потайным ходом он не смог, поскольку сундук, закрывавший лаз, в ту ночь был подпёрт столом. Проникнуть в нашу с Эржебетт комнату можно было только через дверь, возле которой я и застал твоего посланца. Скажи, что должен был сделать этот рыцарь? Облить Эржебетт жидким серебром? Напоить её?

Вяло усмехнувшись, Бернгард ушёл от прямого ответа:

— Сейчас ты всё понял неверно, русич. А тогда — появился не вовремя. Ты слишком беспокоился за Эржебетт, и после того случая уже не пожелал расставаться с ней. Ни днём, ни — что гораздо хуже — ночью. Даже во время штурмов ты держал её возле себя. В общем, ситуация осложнилась и вас следовало разлучить.

— И по твоему приказу в Эржебетт пустили стрелу с зазубренным наконечником и надколотым древком из осины?

— По моему, — не стал спорить магистр. — Пришлось пролить немного её крови, чтобы сохранить силу твоей. Впрочем, у меня были основания предполагать, что ты не дашь Эржебетт истечь кровью. Я не ошибся.

— Почему её только ранили? — спросил Всеволод. — Почему не убили? Стрелок оказался никудышным? Или ты опасался, что я оставлю стены и поведу своих людей против тебя.

— Такое тоже могло случиться, — серьёзно ответил Бернгард. — Ты находился под чарами лидерки и ведьминой волшбой. Но главная причина всё же в другом. Эржебетт нужна мне живой. Мне нужна её кровь… та часть её крови, которая прежде принадлежала ведьминой дочери и которая по сию пору несёт в себе силу Изначальных.

Всеволод нахмурился:

— Зачем тебе её кровь?

— Чем-то надо закрывать брешь между мирами, русич, — ответил Бернгард. — Кровь на кровь, слова на слова — и порушенная граница восстановится. И Набега — настоящего Набега — уже не случиться. И вообще не будет никакого Набега. Надеюсь, крови Эржебетт хватит, чтобы запереть Проклятый Проход.

Ах, вот оно что!

— Вот почему ты с самого начала убеждал меня отдать тебе Эржебетт?

— Потому, — утвердительный кивок.

— Вот почему охотился за ней?

— Потому, — ещё кивок.

— И вот почему сейчас ты держишь её здесь в осиновых тисках и в клетке из серебра и стали?

— Поэтому.

Третий кивок. И — разъяснение:

— Это не убьёт Эржебетт, но будет помехой её волшбе. Осина, впечатывающаяся в плоть, вытягивает колдовскую силу и не даёт лидерке прельщать и соблазнять, как прежде. Шипы серебряной решётки сдержат вервольфа, если Эржебетт попытается перекинуться в зверя, а сталь не выпустит наружу человека. Эти колодки и эту клетку изготовили по моему приказу вскоре после вашего появления в замке. Как видишь, и то, и другое пригодилось. Лидерка всё же попала ко мне в руки, чему ты, русич, по своему неразумению, так долго противился и так упорно препятствовал.

Всеволод вздохнул. Да, по неразумению. Да, противился. Препятствовал…

— Погоди-ка! — Всеволод вспомнил то, о чём позабыл в череде внезапно навалившихся откровений и потрясений. Но о чём забывать никак не следовало. Ради чего он здесь, в этом склепе — вспомнил.

— Кто убил моих дружинников, Бернгард? — выпалил он. — Тех, кто охранял Эржебетт?

— Не я, — спокойно ответил тевтон. — В этом ты можешь не сомневаться. Я, участвовал в дневной вылазке — ты знаешь…

— Но и не лидерка. Это я знаю тоже. Теперь — знаю. Выходит, твои люди, оставшиеся в замке?

— Тебе известно, сколько их было, русич, — Бернгард неодобрительно покачал головой. — Думаешь, они смогли бы так просто совладать с охраной Эржебетт? И потом… Подумай о том, как погибли твои дружинники.

— Они обескровлены! — вздохнул Всеволод. — Их испили.

— А братья ордена Святой Марии, бьющиеся против нечисти бок о бок с твоими воинами, не пьют человеческой крови.

— Тогда кто?! — вспылил Всеволод. — Я не спрашиваю, Бернгард, кто выкрал для тебя Эржебетт. Я спрашиваю — кто испил моих дружинников? Кто, прах вас всех побери, это сделал?! Ваш пресловутый замковый упырь, о котором столько говорят? Он всё-таки существует?

— Ты узнаешь об этом позже. Сейчас у нас с тобой разговор о ней.

Бернгард кивнул на саркофаг.

Глава 5

— Послушай, сакс… — едва сдерживая ярость, прохрипел Всеволод.

— Нет, это ты меня послушай, русич, — магистр повысил голос. — Мёртвым уже не поможешь. Нам нужно думать о живых. О пока ещё живых. Которых может спасти только сильная кровь. Кровь этой лидерки. Или твоя кровь.

— Что?! — Всеволод недобро прищурился.

Молнией полыхнула неожиданная догадка. Слепящими отблесками — озарение.

И — следом — гнетущее, затмевающее всё и вся разочарование. И з-з-злоба. Страшная. Жуткая.

— Сильная кровь, говоришь? Кровь лидерки или моя кровь?

Из глаз Всеволода изливалась лютая… лютейшая ненависть.

— А скажи-ка, Бернгард, только честно скажи… Для чего во главе дружин, отправленных сюда, были поставлены лучшие сторожные воины, каждый из которых мог оказаться потомком Изначальных? Скажи, зачем тебе понадобились мы? Зачем тебе понадобился я? Моя сила? Моя кровь? На самом деле — зачем?

Всеволод смотрел в глаза, а через глаза — в душу собеседника. В закрытую, замурованную душу тевтонского старца-воеводы. Смотрел, пытаясь проникнуть сквозь засовы, запоры, глухую кладку…

— Не мне — негромко промолвил орденский магистр. — Всему людскому обиталищу.

Бернгард отвёл взгляд. Отвёл-таки…

Всеволод понял.

— Жертва… — с горькой усмешкой произнёс он.

Не спросил — спрашивать об этом теперь нет нужды. Всё и так предельно ясно.

— Я нужен здесь как жертва. Как носитель жертвенной крови. Редкой замазки, особого раствора, что закроет и склеит порушенную границу обиталищ. А всё остальное — пустое. Всё — пыль в глаза. Обман. Морок. Созданный не чародейством, но хитростью и коварством. Для меня специально созданный. И для тех, кто со мной. Чтобы никто ни о чём не догадался прежде времени. Чтобы никто ничего не заподозрил. Ведь на самом-то деле не я вовсе привёл сюда свою дружину. Это меня вели. Хотя шёл я. Ехал я. По доброй воле. Искренне веря, что моя рука и мой меч спасут или хотя бы отсрочат гибель мира. А дело — не в твёрдой руке и не в крепком мече. В одной лишь жертвенной крови дело. Меня обучали воинскому искусству не для того, чтобы крушить и побеждать врага. А для того только, чтобы добраться сюда живым, чтобы пробиться через все препоны. Чтобы донести свою бесценную кровушку не пролитой, не расплёсканной.

Бернгард не прерывал. Всеволод не умолкал:

— Поначалу меня вёл Олекса. С тех самых пор, как его посланцы подобрали мальчишку-сироту на разорённом пепелище. Хорошо вёл. Обучал, тренировал, вылепливая и сотворяя из меня то, что было нужно… Что ему было нужно. Его посланцы угадали. Посланцы старца-воеводы отыскали потомка Изначальных Вершителей. Затем, когда случилась беда… когда начался Набег, Олекса передал меня тебе. А ты принял живой дар. Нет, не меня даже — а что во мне. Кровь… да и не её, по сути. Частичку древней силы, растворённой в ней. Силы тех, кто жил задолго до меня. Так?

Молчание. Кивок. Едва-едва заметный.

— Кровь — на кровь, слова — на слова, — тихо отозвался магистр.

— Ну, да, конечно. — Всеволод невесело усмехнулся. — Моя кровь и твоё заклинание должны были закрыть брешь между мирами.

— Твоя кровь и кровь Сагаадая, и кровь любого воеводы из других Сторож, пробившегося сюда. В воды Мёртвого Озера свою кровь пролил бы каждый из вас.

— Каждый? — Всеволод сверлил собеседника глазами.

— Каждый, кто мог оказаться потомком Изначальных, — ответил Бернгард. — Так было бы надёжнее. Безошибочно и с полной уверенностью распознать среди разных кандидатов истинного носителя древней крови не просто.

— Эржебетт распознала, — напомнил Всеволод.

— Эржебетт — лидерка. У неё особый нюх на сильную кровь.

Помолчали. Недолго. Секунду или две.

— Как много нашей крови ты намеревался выпустить в Мёртвое Озеро? — спросил Всеволод.

— Всю, — коротко ответил Бернгард.

Пояснил:

— Чтобы запечатать Проклятый Проход наверняка, крепко и надолго.

Всеволод понимающе кивнул. Ну да, наверняка и надолго.

— Для этого, выходит, нас послали сюда старцы-воеводы?

— В первую очередь — для этого.

Эх, Олекса-Олекса! Мудрый наставник и коварный обманщие. Хотя в чём тут обман-то? А ни в чём. Ему лишь не открыли всей правды.

И всё же…

— А нельзя было просто сказать? — сквозь зубы спросил Всеволод. — Всё? Сразу? Раньше? С самого начала. О том, зачем мы едем в Эрдейские земли? Так ведь честнее.

— Честнее, — согласился Бернгард. — Но так — нельзя. Человек непредсказуем. Порой он предпочитает жить ценой гибели своего обиталища. А уж если человек узнает о своей исключительности и избранности, о том, какая… чья кровь течёт в его жилах, тогда…

— Тогда — что?

— Тогда он ещё больше будет расположен забыть о мире вокруг.

— Думаешь, узнай я правду — отказался бы идти в Эрдей?

— А что думаешь об этом ты сам? — теперь уже Бернгард заглянул ему в глаза и в душу. Жёсткий, острый и холодный взгляд магистра как ножом полоснул. — Согласился бы ты, русич, мчаться сюда не ради обещанной славной битвы и не ради защиты прорванного порубежья, а попросту на убой? Единственно для того лишь, чтобы тебе вскрыли жилы и выпустили в мёртвые воды всю — до последней капли — кровь? А если бы даже и согласился — сильно бы ты спешил тогда? Не искал бы в пути любого — оправданного и неоправданного — повода задержаться? Не подумывал бы о возвращении? Не опоздал бы?

Отчего-то отвечать на эти вопросы Всеволоду не хотелось. Непривычно боязно было отвечать. А то как бы не солгать. Бернгарду? Себе? А может, и не было ответа на такие вопросы. Ну, как на такие ответишь? Если бы… Согласился бы? Спешил бы? Не опоздал бы? Нет, определённо, отвечать не хотелось. Сейчас хотелось задавать вопросы самому.

— Верно ли я понял, Бернгард, что всё дело в Изначальной крови, а в обороне Серебряных Врат, как таковой, смысла нет?

Всеволод резко сменил тему разговора. Однако магистр ответил сразу, без заминки:

— Ни малейшего. Ты был прав с самого начала, русич: защищать стены Сторожи бесполезно. Да и ни к чему это. Нечисть уже перехлестнула через Карпаты. И крепость долго не удержать.

— Но ты удерживал в ней людей. Заставлял их сражаться, гибнуть…

— Я лишь ждал того, в чьих жилах течёт кровь Вершителей.

— А смерть тех, в чьих жилах текла обычная кровь, для тебя ничего не значит?

— Ошибаешься, русич. Именно смерть доблестных орденских братьев, верных оруженосцев, и бесстрашных кнехтов помогла мне дождаться тебя.

— Вот только твои павшие воины не знали и уже не узнают правды.

— А зачем им это? — в голосе Бернгарда прозвучало удивление. — Они искренне верили, что гибнут не зря.

— Ну, ещё бы! — поморщился Всеволод. — Они же полагали, что пока Серебряные Врата держатся, человеческое обиталище может не бояться пришествия Чёрного Князя. Ты и меня пичкал этими сказками.

— Со сказками проще воевать и легче умирать.

— Ты лгал своим воинам, Бернгард!

— И что с того? Ложь бывает ценнее горькой правды. А моя ложь позволяла побеждать отчаяние и выигрывать время.

— Вот как? — криво усмехнулся Всеволод. — Интересно, а почему сейчас ты говоришь мне обо всём, что так долго утаивал прежде?

— Потому что ты задаёшь вопросы, на которые я должен что-то ответить. И потому что сегодня мы как никогда должны действовать сообща.

— Что-то случилось, Бернгард? — Всеволод ощутил смутную тревогу.

Должно быть, что-то из ряда вон выходящее.

— Случилось…

— Что?!

Ну почему из этого клятого магистра слова приходится вытягивать, как жилы из упрямого полонянина?!

— Нахтриттер вышел из Мёртвого Озера. Шоломонар вступил в наш мир, русич.

— Что?! — внутри у Всеволода всё оборвалось.

— Он и его войско приближаются к Серебряным Вратам.

— Что?!!!

Бернгард вздохнул:

— Начинается Набег, русич. Настоящий Набег — вот что. Нахтриттера и подвластных его воле тварей уже сейчас можно видеть со стен.

— Ты лжёшь?! Опять?!

Или… или всё же нет? Всеволод не знал точно. Всеволод колебался.

Бернгард невесело усмехнулся, будто читая его мысли:

— Ты сможешь выяснить всё сам, когда поднимешься наверх. Только там ты убедишься в правдивости или лживости моих слов. Ну а пока… Пока просто отойди в сторону и отдай мне это…

Бернгард указал взглядом на саркофаг.

Это?

Речь, конечно же, шла о содержимом каменного гроба. Об Эржебетт. О ведьминой дочери, о лидерке-волкодлаке, о Чёрной Княгине, о Пьющей-Любящей. Даже нет, не так — о её содержимом. О пожранной и испитой тёмной тварью крови Изначальных. О силе, таящейся в этой крови.

Глава 6

— Просто поверь и просто отдай её мне, русич, — вкрадчиво, но настойчиво увещевал магистр. — Возможно, кровь Эржебетт ещё поможет нам всё исправить.

— Послушай, воин-чужак, — слабо донеслось из саркофага — испуганное, умоляющее…

— Заткнись! — рявкнул на пленницу Бернгард. И вновь повернулся к Всеволоду: — Не её слушай, русич — меня. Слова тёмной твари лживы.

«А твои? Насколько правдивы твои слова, Бернгард?»

Что-то смущало Всеволода. Что-то мешало принять на веру всё услышанное от тевтонского магистра полностью и безоговорочно. Как ни крути, но много, слишком много таилось в его словах опасной недосказанности. Лидерка — та хоть может открыться при прикосновении. Да, открыться по своему желанию, да, настолько, насколько захочет, но зато без лжи. С Бернгардом такое не выйдет.

— Я вижу, ты всё-таки не веришь мне, русич. Или над тобой ещё властны отголоски былых чар Эржебетт?

— Чары тут ни при чём, — Всеволод вперился в собеседника тяжёлым взглядом. — Но как я могу целиком доверять хозяину замка, в котором неведомые упыри испивают моих дружинников? Как доверять тому, кто не желает говорить всей правды?

— А всегда ли ты готов принять правду? — криво усмехнулся Бернгард. — Всю? Однажды я уже пытался тебе сказать правду об Эржебетт. И что? Тот, кто сам желает быть обманутым, не внемлет чужим советам, пока не дойдёт до истины собственным умом. В случае с Эржебетт я помог тебе, чем мог. Рассказал о страхе в глазах тёмной твари и о Мёртвом Озере, страшащемся серебра. Тебе оставалось только сравнить два этих страха, найти в них общее и сделать выводы. Но сейчас времени помогать тебе у меня нет.

— На самом деле его не было и раньше. — Всеволод сокрушённо покачал головой. — Тебе следовало с самого начала отнять у меня Эржебетт силой, раз уж я оказался настолько слеп, что не видел очевидного. Так было бы лучше для всех.

— Нет — хуже, — не согласился Бернгард. — Много хуже. Отнимать силой — значит, проливать кровь. В неразумной битве могла пролиться и твоя кровь, и её. Терять так глупо сильную кровь Изначальных — непозволительное расточительство. Да и обычная человеческая кровь… Зачем понапрасну губить твоих и моих воинов?

— Думаешь, их меньше погибло за время ночных штурмов, пока ты открывал мне глаза на скрытую суть Эржебетт?

— Здесь, в Серебряных Вратах, гибель гибели — рознь, — задумчиво промолвил Бернгард.

— Не понимаю. Такого — не понимаю.

— Тебе это и ни к чему. Пока. Пока от тебя требуется другое. Согласие.

— С чем?

— С тем, что мы по-прежнему — союзники. С тем, что сильная кровь должна закрыть границу миров. С тем, что это будет кровь Эржебетт. С тем, что ей предстоит погибнуть на берегу Мёртвого Озера той же смертью, которая настигла её мать.

Тихий, полный ненависти стон донёсся из саркофага. Стон и заковыристое ругательство.

— Что, лидерка? — злорадно процедил Бернгард. Магистр торжествовал, насмехался и издевался. — До сих пор стоит перед глазами та картинка, а? Помнишь, как голова Велички плавает в озере? Как кровь оседает на дно? Как мёртвые бельма пялятся сквозь воду? Ну так помни, тварь, помни!..

Эржебетт уже не стонет — всхлипывает.

— Перестань, Бернгард, — попросил Всеволод, не понимая смысла подобных словесных измывательств.

Но не был услышан.

— Ах, тебе не нравится, тварь? — Эржебетт плакала и поскуливала. Бернгард, не отводивший глаз от каменного саркофага, ярился всё больше. Никогда ещё Всеволод не видел невозмутимого тевтонского старца-воеводы в таком состоянии. — Думала, разгрызёшь и расцарапаешь руку до мяса, сунешь её в брешь, прольёшь кровь на кровавую стену, тупо повторишь шепотком уворованное заклинание — и тем проведёшь меня? И обманешь? Так думала, да?!

Ах, вот оно что… Магистр попросту не мог простить Эржебетт своей ошибки. Той… там… тогда — на берегу Мёртвого Озера.

— Надеялась перевязать рану клочком грязного подола, затянуть повязку зубами и спастись? И вернуться? Снова выбраться на бережок, с которого тебя спихнула твоя клятая мамаша? Укрыться и переждать надеялась?

Да, Бернгард не мог простить Эржебетт. Не мог забыть своего давнего промаха. И потому, наверное в нахлынувшей ярости тевтонский магистр забылся сам. Когда накопившаяся ненависть, взломала все препоны и выплеснулась-таки наружу, Бернгард допустил новую ошибку. Быть может, ещё более серьёзную, чем прежде.

— А слившись с Пьющей-Любящей и оборотаем и пройдя через кровавую преграду, ты вообразила, что твои надежды оправдались? — не унимался магистр.

Всеволод больше не встревал в затянувшийся монолог. Он лихорадочно соображал: откуда Бернгард мог знать? Всё это? Так точно? Дело-то ведь даже не в сорвавшихся сгоряча словах — «оборотай» вместо «вервольфа» и «Пьющая-Любящая» вместо «лидерки». Дело в другом.

«Разгрызёшь и расцарапаешь руку до мяса, сунешь её в брешь, прольёшь кровь на кровавую стену, тупо повторишь шепотком уворованное заклинание…» Разгрызёшь и расцарапаешь… руку до мяса… на кровавую стену… СТЕНУ — не черту, не границу! Стену, которую можно увидеть только с той стороны Проклятого Прохода!

Откуда…

«Надеялась перевязать рану клочком грязного подола, затянуть повязку зубами и спастись?» Клоком подола… затянуть зубами…

…Бернгард мог…

«Снова выбраться на бережок, с которого тебя спихнула твоя клятая мамаша?» Бережок… спихнула мамаша…

…знать ЭТО?!

Бернгард не видел, что происходило в ту роковую ночь на Мёртвом Озере до его появления на берегу. И Бернгард не мог видеть, что произошло по ту сторону рудной черты, когда сам он находился по эту.

Однако тевтонский магистр всё сказал верно. Так сказал, как Эржебетт поведала-показала Всеволоду через краткое прикосновение. Вот именно! Вот то-то и оно! Через безмолвное прикосновение! Через мысли, чувства, воспоминания. Но — не через слова.

У Бернгарда не было возможности подслушать ЭТО, стоя у двери склепа. Сегодня об ЭТОМ Эржебетт вслух не говорила. И прежде Бернгард не мог ничего у неё выведать. Эржебетт прежде с ним не разговаривала. Эржебетт вообще ни с кем не разговаривала, прикидываясь немой. И в плен… в осиновые тиски, в клетку из серебра и стали, в каменный гроб Эржебетт тоже попала, в отсутствие Бернгарда. Магистра в тот момент в замке не было. Магистр был на вылазке. Так когда же он узнал такие подробности? И — главное — как узнал?

— Откуда он знает, воин-чужак?! — выкрикнула Эржебетт. То, что уже не на шутку встревожило Всеволода. — Подумай, откуда он мог…

— Молчать! — Бернгард понял наконец, что не уследил за языком. Осознал, что в сердцах сболтнул лишнее. — Молчать, тварь!

Выражение, промелькнувшее на перекошенном лице магистра, выдало несвойственному этому лицу растерянность. И… испуг? Страх? Нет, ещё не страх. Ещё — нет, но…

Решение возникло интуитивно. Не из разума — из сердца. Рассудок не поспевал анализировать ситуацию и делать выводы. Но особое глубинное, нутряное чутьё, что сродни звериному, подсказывало: именно это решение верное. Нужно, чтобы мимолётный испуг Бернгарда перерос в панику. Тогда можно заставить магистра говорить. И говорить с большой долей вероятности правду.

Вот только что может по-настоящему напугать бесстрашного тевтона? Меча у своего горла он не побоится наверняка. Да и непросто будет приставить к шее Бернгарда обнажённый клинок. Между магистром и Всеволодом — саркофаг. Пока оббежишь, пока перепрыгнешь… Бернгард успеет выхватить оружие. А уж как он им управляется, Всеволод видел во время ночных штурмов. Как положено Сторожному старцу-воеводе — так и управляется. Лучше всех.

А впрочем… Разве свет сошёлся клином на горле Бернгарда? Вовсе нет! Всеволод уже знал, чем можно пронять орденского магистра.

Двойной молнией мелькнули в свете факела мечи обоерукого. Один — в правой деснице, второй — в левой. Один клинок нырнул остриём в шипастую клетку и уткнулся в горло Эржебетт — над верхним краем осиновых тисков. Лезвие второго легло под подбородок Всеволода.

Глава 7

— Что?! — встрепенулся Бернгард. — Что ты делаешь, русич?

А вот теперь — да, теперь лёгкий испуг в глазах тевтона рос, ширился, становился страхом. Непонимающим, недоверчивым ещё — но настоящим страхом.

— Бернгард, — хрипло обратился к магистру Всеволод. — Предлагаю сделку. Ты отвечаешь на мои вопросы. Я — оставляю тебе кровь, способную закрыть рудную черту. Если нет — и моя кровь, и кровь Эржебетт прольётся сейчас и здесь.

Бернгард прищурился. Видно было: взвешивает шансы. Прикидывает расстояние. Просчитывает возможные действия. Понимает, что даже ему уже не успеть… Ни вырвать, ни выбить оружие из рук обоерукого противника. Чиркнуть себя по горлу и воткнуть меч в горло Эржебетт — это ведь куда как проще, куда как быстрее. Для этого времени почти не нужно. А когда… если это произойдёт, кровь уже не остановить. От излившейся же и запёкшейся крови проку не будет. Мёртвая, она не несёт в себе никакой силы.

Магистр не шевелился. Похоже, магистр всё понимал правильно. И Всеволод решил ковать железо, пока горячо.

— Прежде всего, меня интересует, кто убил и испил моих дружинников, охранявших Эржебетт.

Пауза. Небольшая, выжидающая. Но — нет ответа.

— Объясни мне, Бернгард, кто или что порождает слухи о замковом упыре?

Ещё одна пауза. Тоже — недолгая. И снова — молчание.

— Ещё я хочу знать…

А вот тут его перебили. Невежливо. Спокойно. Уверено. Внешне — уверенно.

— Убери мечи и не грози понапрасну, русич, — процедил тевтон. — Ты всё равно не сделаешь того, о чём говоришь. Может, ты и готов убить себя и Эржебетт, но ты не обречёшь на смерть всё людское обиталище.

Да — не сделает. Да — не обречёт. И всё же Бернгард никогда не будет уверен в этом полностью.

— Человек непредсказуем, — Всеволод напомнил магистру его же слова, — в особенности, человек, узнавший о своей исключительности. Такой человек, как ты сам говорил, Бернгард, может предпочесть жизнь ценой гибели всего мира. А уж перед лицом неизбежной всеобъемлющей смерти — он и вовсе не станет задумываться о судьбе обиталища. В конце концов, что мне мир, которому я, вернее, и не я даже, а моя кровь нужна только для латания дыр? Что ждёт меня в этом мире? И чего мне ждать от него? В лучшем случае — Нового Набега, для предотвращения которого вновь понадобится жертвенная кровь потомка Изначальных.

Знаешь, Бернгард. Эржебетт ведь тоже кое на что открыла мне глаза. Таких, как я специально оберегают от любви и излишней привязанности к кому бы то ни было, чтобы ничего не отвлекало нас от великой цели. Но такая забота может дать и обратный эффект. Когда вдруг разувериваешься в честности старцев-воевод, готовящих тебя к спасительной миссии, возникают всякие мысли… Зачем вообще остаток жизни плясать под чужую дудку, подобно подневольному упырю при Чёрном Князе? Под дудку лжецов, скрывающих ложь — неважно какую, важно, что ложь — за красивыми словами о чести, долге, ответственности. Быть может, лучше просто… сразу…

Всеволод покосился на мечи у своего горла и у горла Эржебетт.

— И всё же ты не сделаешь этого, русич…

Ишь, заладил! Вроде бы — прежний, спокойный тон. Кривая презрительная-надменная усмешка на устах. Невозмутимо-каменное лицо. Вроде бы…

— Не сделаешь…

Но неоправданное повторение одних и тех же слов выдаёт чрезмерное напряжение и скрытое волнение. Но в глазах, якобы, лениво, и без особого интереса осматривающих обнажённые клинки — холодная настороженность. И где-то в глубине тех глаз — тщательно запрятанный и тихонько тлеющий страх. Маленький такой, придавленный, едва заметный страшок. Неунятый, однако, до конца.

Как и предполагал Всеволод, Бернгард не знал наверняка, осуществит ли его собеседник свою угрозу или нет… И потому тревожился. Что ж, нужно укрепить его сомнение, подбавить страха, взрастить тревогу.

Всеволод собрался.

— Ты не сделаешь э…

А в следующий миг…

— Э-э-э!

Он сделал.

Кое-что.

Громкий вскрик. Резкое движение.

Громкость и резкость были нарочито демонстративными и не имели ничего общего с серьёзными намерениями. Но Всеволод всё же постарался быть убедительным. Чиркнул себя по горлу, взрезав кожу… только кожу… оставив длинную кровоточащую царапину.

Чуть вдавил меч в горло Эржебетт. Оцарапав и её.

Она поверила. А может, подыграла. Вскрикнула. Всхрипнула. Всхлипнула.

Но что важнее — поверил Бернгард. Тевтонский магистр изменился в лице и весь аж подался вперёд.

Навис над разделявшим их саркофагом.

— Стой! Русич! Сто-о-ой!

А в глазах… Нет, в глазах магистра уже не прежний слабенький, загнанный подальше и упрятанный поглубже страшок. В глазах — СТРАХ. Ужас. Настоящий. Всеохватывающий. Всеобъемлющий.

И ещё… Это самое «ещё» длилось совсем недолго. Мгновение, не больше. В любой иной ситуации Всеволод счёл бы ЭТО игрой теней и факельного света. Но не сейчас. Не здесь. Цепкий глаз лучшего воина русской Сторожи уловил движение в зрачках Бернгарда, прежде чем магистр совладал с собой.

Отражение Всеволода, качнулось и…

И перевернулось в чужих зрачках.

Вот оно что! Вот оно как!

— Смотри! — Эржебетт закричала во весь голос, не щадя стиснутой осиной груди, — Смотри ему в глаза, воин-чужак!

Выходит, тоже видит. Тоже знает. Тоже поняла.

— Смотри! Он, как и я — оттуда! Он — как я! Как я! Как я — он!

Он как она?..

Бернгард отступил от саркофага молча, с перекошенным лицом.

— Теперь ты понял, воин-чужак? — торопливо продолжала Эржебетт. — Понял, откуда он знает то, чего знать не должен, чего не видел и чего не слышал сам.

Нет, этого потрясённый Всеволод ещё не понимал.

— Он касался меня, когда я, раненная, лежала в полузабытье с осиновой щепой в ноге. Тогда я не ведала, что происходит. Думала — сон, бред. Но теперь знаю: ни то и ни другой. Он не просто прикоснулся ко мне. Он всё узнал через прикосновение. Как узнавал ты! Но тебе-то я открывалась сама. А он… Он — помимо моей воли! Всю меня! Он выпотрошил мои мысли, чувства, память, душу!

А ведь было! В самом деле — было. Та картина возникла как наяву. Беспомощная Эржебетт лежит на ложе, составленном из сундука и лавки, прикрытая медвежьей шкурой. Забылась — то ли во сне, то ли в беспамятстве. А Бернгард тянет к ней руку.

Вот ладонь магистра трогает лоб, залепленный влажными рыжими волосами. Эржебетт дёргается всем телом, стонет. Всеволод спешит на помощь. Но Бернгард уже убирает руку с потного лба. Выходит, то краткое соприкосновение пальцев тевтона со лбом лидерки…

Да, выходит, что так. И — другое тоже выходит. Познать лидерку одним касанием и помимо её воли под силу лишь… лишь…

Бернгард ведь сам говорил, что на такое способен только…

Похолодевшие пальцы Всеволода сжимали рукояти мечей так, словно намеревались их раздавить.

Несколько мгновений назад магистр был встревожен и сильно напуган. И этот страх за чужую — нет, не за жизнь даже — за чужую кровь, на которую у Бернгарда были свои виды, выдал его истинную суть. Тёмную. Чёрную.

Всеволода тоже почувствовал нешуточный страх. Ледяная ладонь вдруг стиснула сердце. Невольно отступая на шаг… и ещё на шаг… и ещё на один… Всеволод поднимал мечи.

— Ты… — слова с трудом продирались через пересохшее горло. — Так, ты тоже, Бернгард?

«Он, как и я — оттуда! — вновь звенел в ушах голос Эржебетт — Он — как я!»

Тоже…

Нет, ни лидеркой, ни оборотнем, ни простым упырём он оказаться, конечно же, не мог. Но и обычным тевтонским магистром — магистром Семиградья, комтуром Серебряных Ворот и членом генерального капитула ордена Святой Марии — мастер Бернгард быть не мог тоже.

— Ты Чёрный Князь?

Недобрая усмешка скользнула по губам Бернгарда.

— Что ж, русич, не стану отрицать очевидное. Да, я Пьющий-Властвующий. Нахтриттер, Шоломонар, Чёрный Господарь и Князь, которому посчастливилось оказаться здесь прежде… раньше… этой…

Магистр стеганул ненавидящим взглядом по саркофагу.

Чёрный Князь! Чёрный Князь! Чёрный Князь! — колокольным звоном гудело в голове. Чёрный Князь! И — ничего более. Ни о чём другом Всеволод думать сейчас попросту не мог.

— Но как?!

— Просто, — Бернгард невозмутимо пожал плечами, словно всё и в самом деле было — проще некуда. — Тебе ведь известно, что граница миров здесь уже была прорвана.

— Была… — прохрипел Всеволод. — Давно. Века назад. Была прорвана и была сомкнута заново.

— Но — была прорвана. А замкнута — не сразу. Я прошёл. Успел.

— Но ведь века назад!

— Для меня… для таких как я — время отсчитывается иначе, чем для людей. Для нас — века как года. Если, конечно, должным образом поддерживать себя.

— Чем? — на лбу Всеволода выступила испарина. — Как поддерживать?

Бернгард опять усмехнулся. Криво и неприятно.

— Питать себя живой кровью, разумеется.

— Ты пил людскую кровь?

— Немного, — кивнул магистр-князь. — По мере необходимости. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы не обессилеть.

Не обессилить?! Ага! То-то на фоне прочих измождённых защитников Сторожи мастер Бернгард выглядит таким здоровяком.

— Одна жизнь в месяц — не так много, согласись, русич.

Одна жизнь в месяц? Вот она, разгадка! Вот оно, объяснение тайны замкового упыря! Ну да… Сначала жертвами Бернгарда были окрестные селяне, потом, когда поселенцы ушли из комтурии, пришёл черёд гарнизона Серебряных Врат.

— Одна жизнь в месяц, — многозначительно повторил Бернгард. — Всего одна.

— В году — двенадцать месяцев, — угрюмо проговорил Всеволод. — В веке — сто лет. Сколько столетий прошло с тех пор, как ты вступил в этот мир?

Бернгард помрачнел:

— До начала Набега я старался по возможности забирать жизни никчёмные и не нужные. Жизни, прекращения которых никто не заметит, жизни и о которых никто не станет горевать. Так удобно этому миру. Так выгодно мне. Мир ничего не теряет. Меня ни в чём не подозревают.

— Но ты…

Всеволод запнулся. Он никак не мог осмыслить услышанное. Невероятно! Тевтонский старец-воевода, отважный, неутомимый и несокрушимый мастер Бернгард, хранящий Закатную Сторожу от нечисти, сам на деле оказался Чёрным Князем… Опаснейшей из тварей Тёмного обиталища.

— Ты! Пил! Кровь! — отрывисто бросил ему в лицо Всеволод.

— Без этого мне нельзя, русич, — нет, Чёрный Князь вовсе не оправдывался. Он просто терпеливо объяснял установившийся порядок вещей. — Без этого я умру. А я переходил границу миров не для того, чтобы подыхать от истощения в краю изобилия. Впрочем, дело не только в поддержании жизненных сил. Видишь ли, человеческая кровь не просто питает любого Властителя, переступившего черту, она ещё и способна исцелять его от ран. От самых разных ран. От самых страшных. Благодаря ей можно даже вернуть себе отрубленную руку или ногу — точно так же, как ящерица отращивает оторванный хвост.

Ох, слышал бы всё это сейчас бедняга Томас — однорукий кастелян Бернгарда!

— Кроме того, живая кровь этого мира защищает меня от губительного воздействия серебра и от солнечного света, — продолжал Бернгард.

— И, небось, помогает укрывать твою истинную сущность под обликом обычного человека?

— Ну… — магистр неопределённо пожал плечами. — Как видишь, люди пока ни о чём не догадываются.

— А собаки? — Всеволоду вдруг вспомнился огромный белый пёс с шекелисской заставы — грозный Рамук, безошибочно распознавший тёмных тварей.

— Что? — Бернгард непонимающе поднял брови.

— Знаешь, я ведь только теперь понял: в твоей крепости нет ни одной собаки. Лошадей — полно, а собак — нет. Не от того ли, что они лучше, чем кто-либо в этом мире, чуют нечисть.

— Иную суть, — щека Бернгарда чуть дёрнулась, — я бы сказал так. Это во-первых. А во-вторых… Знаешь, ведь даже самым чутким псам непросто распознать Пьющего-Властвующего, прожившего в этом мире не один век и уже пропитавшегося воздухом этого мира.

— Или кровью этого мира? — с ненавистью бросил Всеволод.

Бернгард хмыкнул в ответ. Продолжил:

— А впрочем, ты прав, русич. Стоило соблюдать осторожность. А потому ни в замке, ни в ближайших окрестностях собаки как-то… м-м-м… не приживались. Дохли в общем собаки. При странных обстоятельствах.

— Как и люди.

До чего же всё-таки мерзко! До чего отвратительно! И — страшно до чего! Чёрный Князь и тевтонский магистр с чёрным крестом на белом плаще, расчётливо и аккуратно сосущий человеческую кровь. Тайком. Из месяца в месяц. Из года в год. Из века в век. И, быть может, кровь дружинников, охранявших Эржебетт, тоже… Хотя, нет — Всеволод мысленно одёрнул себя, — Бернгарда тогда не было в замке. Но в крепости, управляемой упыриным Князем, могут ведь таится и другие кровопийцы. Крово… Пийцы. Пьющие…

— Кровь… — бормотал Всеволод, качая головой. — Кровь…

— Да, кровь! — раздражённо выплюнул Бернгард. — Я — не лидерка. Я не умею брать чужие силы и поддерживать свои одними лишь любовными утехами, как эта…

Ещё один ненавидящий (и… неужели завистливый?) взгляд магистра… тёмной твари в обличье тевтонского магистра вновь хлестнул по саркофагу.

На миг Бернгард отвёл глаза от Всеволода.

Отвлёкся.

И…

Всеволод воспользовался этим мгновением. Он атаковал так быстро и неожиданно, как только мог.

Только на внезапность была сейчас надежда.

Чёрный Князь, в каком бы облике он не представал — заклятый враг! Всегда! Везде! При любых обстоятельствах!

Глава 8

Стремительный прыжок через саркофаг. Через шипастую решётку из серебра и стали. Через осиновые тиски-колодки и бледное лицо Эржебетт над колодками, за решёткой.

Эржебетт тоже враг! Враг вдвойне, ведь любовный обман, взмешанный на чарах и волшбе — сродни предательству. Но пусть Чёрная Княгиня пока подождёт. Чёрная Княгиня заточена в саркофаге. Чёрная Княгиня — не страшна. Сейчас куда опаснее Чёрный Князь.

Признавшийся.

Открывшийся.

Отвлёкшийся.

Две гудящие дуги в руках. Два меча с насечкой белого металла над головой Бернгарда. А мечи эти — в руках опытного обоерукого бойца. Лучшего воина русской Сторожи. Специально обученного бою с нечистью ратника, в жилах которого течёт кровь Изначальных. В котором их сила и мощь.

Рубящие удары были нанесены в полёте, когда Всеволод, перескочивший через саркофаг, ещё не коснулся ногами каменных плит пола. Сокрушительные удары. Наискось. Справа. Слева. Один — выше, по голове, по верхней половине туловища. Другой — ниже, подсекающий. Живот, бёдра, ноги…

Два смертоносных удара-ловушки, от которых не уйти, не увернуться, не уклониться. Никому.

Кроме Чёрного Князя.

Мечи Всеволода рассекли воздух. Задели край тевтонского плаща, вздувшегося от резкого движения Бернгарда, будто парус на ветру.

Треснула разрубленная ткань.

Но сам Бернгард увернулся. Отшатнувшись, изогнувшись. Просочившись между свистящими клинками. Неведомым, непостижимым образом. Со стремительностью, ловкостью и гибкостью, недоступными простому смертному.

Следующие два удара Всеволода магистр принял уже на свой меч, вырванный из ножен.

«Звякзь-з-з-ь! Звякзь-з-з-зь!»

И ещё два. И снова.

«Звякзь-з-з-ь! Звякзь-з-з-зь!»

«Звякзь-з-з-ь! Звякзь-з-з-зь!»

Два меча бессильно отскакивали от одного, неизменно оказывавшегося на их пути. Один клинок успевал парировать и отбивать двойные выпады и финты, но сам при этом всерьёз не разил. Пугал порой обманными движениями, имитировавшими атаку, и всё же пока Бернгард лишь оборонялся. Пока Чёрный Князь не нападал по-настоящему.

Непробиваемая веерная защита, которую Бернгард выстраивал легко и играючи, заранее предугадывая каждое движение противника, свидетельствовала о немалом мастерстве и воинском уменье. О великом опыте свидетельствовала эта защита или о сверхъестественном боевом чутье, которое одно лишь и сможет заменить такой опыт.

Прав был старец Олекса, дававший Всеволоду урок безжалостной рубки перед Эрдейским походом. Трижды прав! Верно говорил, что Чёрный Князь четырёх-пяти добрых бойцов в сече стоит. Да чего там пяти — такое ощущение будто с добрым десятком противников рубишься. Даром, что у тебя самого два меча в руках, а у врага — один только. Зато эвон как управляется Бернгард своим одним. Воздух гудит! И мелькающая сталь с серебром обращается в непреодолимую преграду.

Вот клинок тевтонского рыцаря… Нахтриттера… Рыцаря Ночи… Чёрного Князя… Шоломонара… мелькнул и отбил меч справа. А вот — встретил секущий удар Всеволода слева. А вот — внизу просвистел, у самых колен. И захотел бы магистр-Князь — непременно скосил бы. А вот — и сверху, над головой, над самой макушкой. А вот — и сзади. Только успевай поворачиваться. Вертись. Крутись…

Всеволод вертелся. Крутился. Наседал на Бернгарда как мог, как умел, как был обучен. Бил, рубил, колол. Быстро, не жалея сил. Не думая о накатывающейся усталости. О растекающейся по руками и ногам свинцовой тяжести.

Мудрый старец-воевода из родной Сторожи предупреждал ещё и о том, что такого противника следует одолевать сразу, первым же натиском. На измор потому как такого не возьмёшь. Сам измотаешься, а тварь Тёмного обиталища — не утомишь. Особенно если тварь эта — Чёрный Князь.

Нападать на такого надо с первых же секунд и быстро-быстро разить с обоих рук, без устали, покуда сил достанет.

Всеволод нападал. Разил. И — не попадал. И — не поражал. Бернгард уходил от его ударов. А когда не уходил, то отражал. А уж как отражал! Не всякий на ногах устоит после этакого отшиба.

Всеволод пока держался, только порой отшагивал поневоле. На пол шага, на шаг. А то и дальше отлетал вслед за отбитым мечом. Не отпуская, впрочем, рвущейся из пальцев рукояти: старец Олекса учил, что терять оружие в бою с нечистью — вовсе уж последнее дело.

Выбрав момент, Всеволод рубанул двумя мечами одновременно, что было сил. Ну, нельзя же, в самом деле, выдержать такое?

Оказалось — можно: добрая немецкая сталь, подставленная под его клинки, отразила и этот сокрушительный двойной удар. Снова отбросила Всеволода. Как мальчишку, с которым на ристалище потехи ради забавляется опытный ратник-ветеран.

В спину уткнулось что-то тупое и твёрдое. Саркофаг! Ну что ж, хоть тыл будет прикрыт от стремительных серебристых высверков и стальных вызвонов Бернгардова меча. А впрочем, к чему? Зачем? Однажды в учебном бою на Стороже могучий дуб тоже прикрывал Всеволоду спину, а старец-воевода отучал полагаться на что-либо, кроме собственных мечей. Велел не влипать спиной в дерево или камень, а постоянно нападать самому. Нападать, нападать, нападать…

И то ведь верно! В каменном гробу — Эржебетт лежит и кто знает, что на уме у Чёрной Княгини. Хоть и стиснута она осиной, хоть и обездвижена полностью, но не уютно всё же сражаться, когда сзади ещё одна тёмная тварь.

Оттолкнувшись спиной от саркофага, Всеволод снова ринулся на противника. И снова не достиг цели.

Только непрекращающийся звон стали о сталь. И резкая боль в кистях.

И — ничего больше.

Что ещё советовал ему Олекса? Каков был главный урок последнего учебного боя? А урок не хитрый. И запомнить его не трудно: не дай тёмной твари до себя дотянуться. Не дай добраться. Иначе — конец.

Меч Бернгарда, правда, ещё не коснулся Всеволода ни разу. Но была ли в том заслуга обоерукого воина, не умевшего пробить двумя клинками защиту одного? Вряд ли. Бернгард просто не хочет его смерти. Он даже поранить всерьёз его не пытается. И словно говорит об этом без слов. Всем этим боем говорит.

Ладно, пусть так.

Учтём.

Используем.

И раз уж такое дело… Всеволод атаковал опять — яростно, ничуть более не заботясь о защите. Только бы достать тварь!

Достать бы! Только!

Вышло не так. Иначе всё вышло. Случайно и непредсказуемо. Нелепо. Ох, и подшутила же над ними обоими насмешница-судьба в этом неправильном поединке, где с самого начала всё шло наперекосяк, не так как надо, не так, как привычно.

Нет, не он в итоге достал Бернгарда.

Бернгард достал его, вовсе того не желая. Но — оплошав. Не в защите и не в нападении: тут у Князя-магистра всё было идеально. Однако, отводя молниеносным и сильным, скользящим — от головы к колену — двойным контрударом почти одновременные, почти неотразимые выпады Всеволодовых клинков (один меч упал сверху, другой — взметнулся снизу) магистр не уберёг противника. То ли не сумел, то ли не успел за свергающей сталью заметить выставленную вперёд ногу Всеволода.

А, может, и сумел, может, и успел, но попросту не смог вовремя остановить свой меч, инстинктивно брошенного навстречу мечу чужому. Отбить-то от себя шедший снизу клинок он изловчился, а вот не задеть при этом Всеволода…

В этот раз не получилось.

Полоснул-таки его Бернгард. Самую малость. Самым кончиком длинного рыцарского меча.

Оцарапал правую ногу между наколенником и поножем. В иной схватке так точно и захочешь — не попадёшь. Будто специально целил! Хотя не специально, конечно, же. Рана — смешная, несерьёзная. Никакого урона, никакого стеснения движений. Так, срезали слегка кожу. И боли нет — скорее уж, досада.

Но брызнувшие алые капли всё же изрядно подкрасили заточенную сталь поверх серебряной насечки. Потекли, оставляя влажные дорожки, по лезвию.

Бернгард отшатнулся. Отшагнул, нет — отпрыгнул — назад отдёргивая оружие в сторону. Крикнул испуганно, будто самому только что полноги оттяпали:

— Перевяжись, русич! Останови кровь! Немедленно!

Ага… Сейчас! Разбежался!

— Сама… — процедил Всеволод сквозь зубы, — Сама остановиться.

Подумал про себя — зло и насмешливо: «Эвон, как мы Изначальную кровушку бережём! Не желаем понапрасну проливать ни капли».

Да только тут злорадствуй — не злорадствуй, но ясно уже, как Божий день: одному ему с магистром не справиться.

Взгляд Всеволода метнулся к двери. Дверь — заперта. На засове. Эх, подмогу бы сюда! Но ожидавшие его за общим склепом дружинники понятия не имеют о том, что здесь творится. И едва ли что слышат. Всеволод прикинул размеры подземной усыпальницы, ещё раз покосился на дверь между склепами. М-да, крепкая дубовая дверь сидит в косяках плотно — как пробка в бочке. Нет, точно не слышат верные дружинники ни криков, ни звона мечей. Эх, как бы извернуться? Исхитриться как, да позвать их на помощь?

Всеволод оставил безуспешные попытки одолеть неуязвимого противника. Опустил мечи. Дыхание было тяжким и хриплым. Измотал-таки его Князь-магистр.

— Ну что, утихомирился? — спокойно, участливо даже спросил Бернгард. В отличие от Всеволода, сам он, похоже, ничуть не запыхался. — Остыл? Или ещё поплясать желаешь? Если желаешь — так давай продолжим. Только ты бы сначала затянул бы рану тряпицей. Чего крови зря сочиться?

Всеволод досадливо мотнул головой. Кровь, стекающая в сапог, уже начинала густеть — скоро вовсе остановится. Рана не болела, ходить не мешала, так что не о чем тут беспокоится.

— И вот ещё о чём не забывай, русич. Там… — окровавленное остриё Бернгардова меча указало куда-то в потолок, — наверху вот-вот начнётся штурм. Если ещё не начался… Защищать замок я поручил Конраду. Он хороший воин и толковый военачальник, но я не знаю, как долго Конрад сможет продержаться против армии Властителя. Это я к тому, что времени у нас с тобой — в обрез. Ну, так что? Говорить будем или тупить серебрённую сталь.

— Говорить, — зло выплюнул Всеволод, не сводя глаз с Чёрного Князя. И с запертой двери за его спиной. — Ты — один?

— Один — что?

— Переступил границу. Когда случился первый Набег.

— Не один — ты же знаешь. В том Набеге участвовало много оборотаев и Пьющих. Но всех их… ну, или почти всех быстро извели. Кого-то люди, кого-то солнце.

— Не то, — раздражённо дёрнул плечом Всеволод. — Я не о том спрашиваю. Из Чёрных Князей ты один успел перейти рудную черту? Или были ещё такие, как ты?

— Были, — кивнул Бернгард. — Были ещё. Но Пьющих-Властвующих в этом мире совсем немного. Мы разошлись по разным сторонам. Вашей кровью мы не злоупотребляем, довольствуясь малым, и друг другу пока не мешаем.

— Что ты делаешь здесь, в эрдейских землях? — спросил Всеволод. — Зачем вернулся к Проклятому Проходу, из которого вышел? Зачем занял Серебряные Врата? Зачем вообще тебе эта Сторожа?

Бернгард пожал плечами.

— Сторожа — чтобы нести стражу. Стоять в дозоре. Хранить границу миров.

Бред! Полный бред! Полнейший!

— Чёрный Князь стережёт рудную черту? От кого?

Всеволод ловил, впитывал и запоминал каждое слово магистра, но не расслаблялся ни на миг. Нельзя было потому что. Сейчас — нельзя. Он уже продумал свой следующий ход. И он осуществит задуманное, что бы там ни говорил Бернгард. Всеволод просто пользовался передышкой. Восстанавливал дыхание и усыплял бдительность врага, неторопливо погружая в ножны клинок. Один из двух. Второй — по-прежнему держал наголо. Для задуманного одного будет вполне достаточно.

— От кого ты её стережёшь, Бернгард?

— От прочих Пьющих-Властвующих, — ничуть не смутившись, ответил магистр. — И вообще — от новых Набегов. Ваш мир слишком хорош, чтобы впускать в него обитателей нашего.

— Ну да, конечно! — фыркнул Всеволод. — Хорош, удобен и сытен для того, кто проник сюда первым. Людское обиталище даёт тебе тёплую кровь и вольготную жизнь. А ты попросту не хочешь пускать к кровавому пирогу тех, кому повезло меньше, кто не успел, кто остался по ту сторону Рудной черты. Так?

— Так тоже можно сказать, — не сразу, но всё же признал Бернгард. — А можно сказать и иначе. Зачем пускать под нож всё стадо, которое выгоднее оберегать и брать из него по чуть-чуть. По мере необходимости. И жить в нём, и жить с ним в мире. Долго, очень долго жить. Поверь, русич, я не менее вас, людей, заинтересован в том, чтобы Набеги не повторялись. Это — разумно… В этом польза и для меня и для стада.

Разумно?! Польза?! Для стада?! О, с каким бы наслаждением Всеволод располовинил бы эту циничную нелюдь надвое. А после — разрубил бы на четыре части. А затем и вовсе искрошил бы в капусту! Но в одиночку не выйдет. Значит, следует поступить иначе.

Глава 9

Он сорвался с места так же внезапно, как и в прошлый раз. И мечом взмахнул так же сильно. Даже ещё сильнее, ведь теперь на одной рукояти лежали обе руки.

Всеволод рубанул мечом как секирой. Просто, тупо и бесхитростно. Сверху — вниз. Конечно, Бернгард был начеку. Конечно, Чёрный Князь успел отпрянуть в сторону. Конечно, столь неразумно-сокрушительный удар не стал парировать даже он. И, конечно же, Бернгард не воспользовался уймой возможностей напороть Всеволода на свой клинок.

И всё прошло так, как было просчитано.

Вовсе не Бернгарду предназначался этот богатырский размах с плеча. Не на него вовсе обрушивал свой меч Всеволод. Видимость была такова, что на него, на самом же деле…

Шаг, другой, ещё один — по инерции. Злой посвист разрубаемого серебрённой сталью воздуха. И…

Тр-р-р…

Хр-р-р…

…-реск.

…-руст.

Внутренний дверной засов — деревянный брусок, вовсе не хлипкий, но ведь и не стальной всё же, разлетелся, развалился…

Бах! Тяжёлый сапог впечатался в толстые доски. Всеволод пинком распахнул дверь, разделявшую два склепа. Ввалился в узкий низкий проём.

Несколько прыжков вперёд. И на ходу, не теряя ни секунды…

— Фё-е-едор! Илья-а-а!..

… крикнул в голос, в темноту длинной подземной галереи, уставленной десятками каменных гробов. Где-то далеко впереди — в противоположном конце усыпальницы едва угадывалась размытая красноватая черта. Факельный свет, слабо сочившийся из-за побитой взрывом двери — прикрытой, но не запертой.

Дружинники были здесь!

— Дмитрий! Лука! Иван!..

Всеволод звал верных десятников, что ожидали воеводу у входа в общий склеп.

— Ко мне! Все ко мне!

И — вновь повернулся к Бернгарду.

Тот стоял в дверном проёме. Тёмный силуэт, освещаемый сзади пламенем факела, всаженного в шипастую решётку. Чёрный Князь неодобрительно покачивал головой и поводил клинком из стороны в сторону. Словно перечёркивал что-то. А за спиной Всеволода уже грохотали сапоги и звенел металл. За спиной метались огненные блики. К Всеволоду спешила подмога.

— Напрасно ты так, русич, — с сожалением вздохнул магистр. — Мне казалось, мы сможем договориться сами, с глазу на глаз. Ведь наша беседа ещё не окончена. Мы не всё ещё с тобой обсудили.

Разве? Всеволод считал иначе. Он уже вытащил из ножен второй меч. Засов-то срублен, а с двумя клинками обоерукому драться всё же привычней, чем с одним. А новой драки с нечистью в тевтонском плаще не избежать. Как без этого теперь? Теперь уж — никак.

Впрочем, на этот раз Всеволод старался быть благоразумным. Сам не атаковал. Наоборот — медленно отходил назад по широкому проходу между саркофагов. Тянул время, ждал дружинников. Но при этом готов был вступить в бой в любую секунду. Однако Князь-магистр нападать пока тоже не спешил.

Внимание пятившегося Всеволода, привлекла сдвинутая крышка одной из гробниц. Даже в скудном свете загороженного Бернгардом факела, даже без помощи ночного зрения видно было: тяжёлая деревянная крышка вышла из глубоких пазов. Крышка лежит наискось, так, что можно схватить за край, приподнять, открыть… А ведь прежде, когда Всеволод проходил по замковой усыпальнице, ничего подобного он не замечал. Да, он точно помнил: все крышки были забиты плотно и закрывали нутро тёсанных из камня домовин надёжно — не подлезть. А на пустующих гробницах их и вовсе не было. Эта же…

Так, может быть, её открыли изнутри? И, быть может, это и не гробница вовсе? А что, если…

Зародившуюся смутную ещё догадку Всеволод не удержался — проверил-таки. Не отводя глаз от Бернгарда, подцепил крышку остриём меча. Ковырнул. Поднял.

Мельком глянул внутрь.

Ага… Ничего. И никого в этом саркофаге. Ни покойника, ни даже дна нет. Вернее, дном его являлась массивная, но подвижная каменная плита — в данный момент приподнятая и сдвинутая потаённым механизмом в сторону. Получалось не дно, а что-то вроде второй крышки.

Из распахнутого тёмного зева торчал край мощной пружины. Рядом — рычаги, переплетённые друг с другом толстые ремни и распорки, что снизу удерживают немалую тяжесть на весу. Как приоткрытую дверь. Или, уж скорее, люк. И ведь не очень глубоко. Через край саркафага, пожалуй, и дотянуться до того механизма можно. Не рукой — так мечом.

А там, ниже, под плитой, под ворочающей её тайной машиной…

Ход? Лаз?

Небольшая лестница в несколько ступенек. А что дальше — Бог весть. Может, ход уводит во внутреннюю цитадель, может, на крепостной двор, а может, и вовсе за внешние стены, а то — и за замковую гору.

Ну что ж, по крайней мере, выяснилось, каким образом Бернгард объявился в склепе, не встретившись с ратниками у входа. Видать, весь тевтонский замок пронизан потаёнными ходами, о которых не подозревает даже однорукий кастелян. И ведь до чего хитро придумано! Кому придёт в голову, что под закрытым саркофагом покоятся не останки доблестного орденского брата, павшего в боях с нечистью, а спрятан потаённый лаз. Ну, даже если и придёт… Весь механизм, ворочающий многопудовый каменный люк, укрыт под плитою, внизу. А как опустится плита, да как ляжет на место — ничего, кроме махонькой щёлочки, куда и кинжального острия не просунуть, не останется. По всему видать, снизу только эта дверца и открывается. А сверху, снаружи, из склепа — никак. Потому-то, небось, и оставил её магистр приподнятой — чтобы ускользнуть, ежели что. Так же быстро, тихо и незаметно, как он сюда и проник.

Да, умён и хитёр Бернгард. С таким нужно держать ухо востро. Даже сейчас. А то, вон, уже подбегают кликнутые Всеволодом бойцы, а Чёрный Князь в тевтонском одеянии отчего-то спокоен и невозмутим, словно и не тревожится ничуть.

А ну как, в самом деле, не тревожится? А ну как предусмотрел Бернгард всё заранее и обезопасил себя? А ну как в тайном ходе под саркофагом ждут его зова верные подельники? Преданные рыцари. Или нечисть какая-нибудь… Другие — неведомые ещё Всеволоду замковые упыри…

Что ж, пусть ждут.

Всеволод оскалился. Нет, мастер Бернгард, нет, тварь поганая, не надейся на помощь. И сам ускользнуть не рассчитывай.

Резко перегнувшись через край открытого саркофага, Всеволод что было сил, обрушил меч вниз. Молниеносный и страшный рубящий удар, каким проламывают и шлемы, и черепа, пришёлся по механизму, расположенному под приподнятой плитой-люком.

Клинок достал пружину, выбил подпорку. Закалённая сталь в серебряной насечке рассекла что-то ещё — сухое деревянное. И упругое кожаное. Податливое.

Звон и треск. Грохот упавшей каменной глыбы. Стук захлопнувшегося люка. Облачко пыли в пустом саркофаге.

Есть! Получилось!

Путь, которым проник сюда Бернгард, теперь отрезан. Тайный ход — захлопнут и запечатан намертво. И не подцепить уже с этой стороны тяжёлую плиту, не поднять нипочём. Теперь выход из склепа только один — через длинную галерею между гробницами, по которой спешат к Всеволоду его спутники. И кто отсюда выйдет живым — большой вопрос.

Что? Не ждал такого поворота, Бернгард?

— Напрасно! Ох, напрасно, русич…

В голосе Чёрного Князя слышалось недовольство, переходящее в угрозу. А вот страха по-прежнему не было.

Всеволод отступил ещё чуть дальше. И ещё чуть. Не нужно сейчас переть на рожон. Сейчас нужно дождаться своих ратников и навалиться сообща. Всеволод настороженно следил за противником. И гадал, захочет ли Чёрный Князь, прикрывающийся тевтонским плащом, теперь, когда всё… когда много чего открылось, убивать носителя сильной крови? Станет ли понапрасну проливать драгоценную кровушку Изначальных на плиты усыпальницы? Или повременит?

Секунды летят. Время, когда ещё можно настичь и сокрушить противника в скоротечном бою один на один — уходит.

Но магистр всё не нападает. Не идёт за отступающим Всеволодом, не преследует.

Бернгард не спешит. Только головой качает. И обнажённый клинок в руке тоже: туда-сюда.

Призванные десятники — уже совсем близко. Топот, звон. И факельный свет, разгоняющий тьму склепа…

— В чём дело, воевода?! — это пробасил над ухом подоспевший первым Фёдор.

— Мастер Бернгард?! Что случилось?! — а это через плечо Всеволода кричит своему магистру однорукий Томас.

Кричит, лезет вперёд.

Всеволод не мешает — пропускает.

Ну, конечно… Вместе с русскими дружинниками прибежали и прочие. Все, кто ждал у входа в склеп. Тевтонский кастелян. И шекелисы — Золтан с Раду тоже здесь. И татарский юзбаши Сагаадай. И волох Бранко с факелом. Да, все в сборе… Толпятся между саркофагами. Не понимают ничего. Таращат глаза.

— Мастер Бернгард, как вы здесь оказались?!

Бернгард молчит. Бернгард даже не взглянул на кастеляна, Бернгард сверлит глазами Всеволода. Томас же, очутившись между воеводой союзников и орденским магистром, растерянно вертит головой, смотрит то на одного, то на другого. На обнажённые мечи в руках одного и другого. Бледнеет. Тянет из ножен свой клинок. Поворачивает к Всеволоду искажённое лицо.

— Русич! Ты посмел поднять руку на магистра?!

— В самом деле… — озадаченно шепчет Фёдор. — Ты в своём уме, Всеволод? Это ж их старец-воевода. Убрал бы мечи от греха подальше, а?

— Это Чёрный Князь!

Голос Всеволода звучит глухо и жёстко. Таким голосом отдают приказы в лютой сече. Приказы, которым принято подчиняться, не обсуждая. Но сейчас…

Сейчас не сеча. Сейчас просто двое стоят друг против друга с мечами наголо. И ждут. Чего-то. И даже верный десятник Фёдор сейчас сомневается. И своим сомнением выражает общее настроение.

— Ты чего говоришь такое, воевода? Тебе что, девчонка твоя рыжая вконец голову заморочила?

Надо ответить. И Всеволод отвечает:

— Нет, Фёдор. У Эржебетт нет больше власти надо мной. Я её нашёл, и она тоже умрёт. Но только после Бернгарда. Первым будет он.

— Погодь-погодь, воевода! — Всеволод чувствует руку Фёдора на своём плече. Пальцы десятника крепко вцепились в наплечник. — Может, ошибка какая?

— Это Чёрный Князь, — повторил Всеволод. — Князь! Чёрный! Никакой ошибки нет.

А вот таким голосом говорят люди, полностью уверенные в своей правоте. Таким голосом заставляют верить других.

Фёдор поверил. Убрал руку с плеча воеводы. Положил на меч. Прочие десятники тоже потянули из ножен серебрённую сталь. Русичи привычно становились за спиной Всеволода. Строились для боя. Будут! Теперь его дружинники будут драться, отложив все расспросы на потом.

Остальные же…

Всеволод окинул остальных быстрым взглядом.

Шекелисам, пожалуй, можно доверять. Татарскому юзбаши — тоже. А вот тевтонскому кастеляну и волоху…

— Золтан, Раду, возьмите на себя Томаса, — распорядился Всеволод. — В сторонку оттесните, чтоб не мешал.

Двух угорских бойцов должно хватить, чтоб придержать однорукого кастеляна.

— Сагаадай, присмотри за Бранко.

Юзбаши, даст Бог, справится с волохом, если возникнет такая необходимость.

— Вы… — Всеволод кивнул своим проверенным десятникам, — все — за мной! Фёдор, Илья — прикроете справа, Дмитрий, Лука — слева. Иван, держись сзади. Поможешь кому и когда понадобится. Только прикрывать меня, ясно?! Сами вперёд не лезьте и под меч Бернгарду не суйтесь. Это опасный боец.

Глава 10

Секунду, две или три они так и стояли. Неподвижный Бернгард в дверном проёме. Прижавшийся спиной к ближайшему саркофагу однорукий Томас — ошарашенный неожиданным развитием событий, но явно не собиравшийся подчиняться без боя. Шекелисы, подступившие к кастеляну с двух сторон. Сбившиеся в кучку русичи. Чуть поодаль — Бранко с факелом в одной руке, с саблей — в другой. Возле — Сагаадай, преграждавший волоху дорогу.

Секунду, две или три они выжидали, как водится перед серьёзной битвой, когда враги стоят лицом к лицу, когда нельзя уже атаковать неожиданно, когда в последний раз изучаешь противника, прежде чем пустить ему кровь.

По количеству воинов и мечей несомненное преимущество было на стороне Всеволода. Но численное превосходство сейчас не являлось решающим и перевес был не столь очевиден. Всеволод уже прочувствовал, на что способен Чёрный Князь в бою. И ведь в том бою Бернгард только оборонялся, не стремясь нанести смертельного удара. А как будет теперь?

Время вдруг замедлило бег. Мгновения текли бесконечно долго. Воины в серебрённых доспехах стояли между каменных гробов. И — тишина. Лишь тяжёлое дыхание. И треск факелов.

И — колышущиеся тени по стенам.

Они смотрели друг на друга. Секунду. Две. Три.

Быть может, все четыре.

Или пять.

А после Бернгард вдруг бросил меч в ножны.

И…

— Ладно, — вновь заговорил магистр, обращаясь к одному лишь Всеволоду. — Раз уж ты, русич, призвал свою подмогу, то позволь и мне тоже призвать свою.

И…

Князь-магистр шагнул в общий склеп.

И…

Воздел к сводчатому потолку обе руки. В которых уже не было оружия. Но растопыренные пальцы его боевых перчаток скрючились, будто силясь удержать что-то, более важное и более страшное, чем просто оружие. Удержать или наоборот — открыть, выпустить. Впустить?

И…

— Ко мне! Все — ко мне! — под сводами склепа прозвучал тот же призыв, которым Всеволод скликал своих дружинников.

Тот, да не тот…

— Пришла пора просыпаться! — громогласно провозгласил Бернгард. — Пора выходить! Ко мне, мои верные рыцари! Все — ко мне!

Гулкое эхо заметалось по склепу, не находя выхода. Казалось, от зова Бернгарда дрогнуло даже факельное пламя.

В первый миг Всеволод не понял, кого именно призывает Чёрный Князь нелюдского обиталища. Кого вообще можно звать на помощь в этом скорбном месте? Но уже в следующее мгновение…

Скрежетнуло справа.

Звякнуло слева.

Стукнуло сзади.

Скользнула вниз и упала с саркофага первая крышка, выбитая из глубоких пазов. Снизу выбитая, из закрытого каменного гроба.

В котором…

Нет, здесь не было ещё одного потаённого хода. Здесь было только то, чему надлежало быть. Кому надлежало… лежать. Покойник. Орденский брат, павший в бою с нечистью и погребённый в замковом склепе. Облачённый в латы мёртвый тевтонский рыцарь.

Который, однако, сейчас казался слишком живым для обычного мертвеца.

Всеволод не поверил собственным глазам, когда во вскрывшемся саркофаге обозначилось движение. Шевельнулся белый плащ. И чёрный крест на белом. Блеснула в неровных отсветах посеребрённый доспех.

Может, обман? Морок? Игра теней и всполошного света факелов? Но нет, тени и свет морочат голову бесшумно. И им нипочём не сдвинуть массивные дощатые надгробия.

А тут…

Тяжёлые деревянные крышки с грохотом падали на каменные плиты. Возня, шорох, шелест плащей и негромкое позвякивание доспехов доносились отовсюду, из каждой… почти из каждой гробницы. Из каждой закрытой…

И открывающейся теперь изнутри.

Мертвецы, заключённые в саркофагах, словно разминались, прежде чем…

Выходили! Они выходили!

Над зияющими нишами саркофагов, неторопливо поднимались человеческие силуэты. Ведрообразные шлемы, ниспадающие тяжёлыми складками слежавшиеся плащи, отсверкивающие белым металлом доспехи.

Нежить… нелюдь… нечисть… В серебре!

Невероятно! Немыслимо! Невозможно! Ан, нет… выходит, что возможно. Ещё как… Ну да, раз уж Чёрный Князь свободно разгуливает в белом металле, почему бы и поднятым им мертвецам тоже… не…

Голова шла кругом! Сердце билось как у загнанной лошади.

А мёртвые, опустошённые, испитые упырями рыцари уже стояли в своих гробницах в полный рост. Ждали…

Лица прикрыты — и, пожалуй, что это к лучшему! — глухими шлемами с узкими смотровыми прорезями и частой сыпью дыхательных (интересно, нужно ли этим покойникам дышать? Сейчас? А, впрочем, нет, не интересно. Совсем! Ничуть!) отверстий. На заштопанных плащах, на чинённых доспехах… и под плащами и под доспехами не видно следов клыков и когтей. Не удивительно: все раны перед погребением, наверняка, были зашиты и, по возможности, — закрыты. И это тоже — к лучшему. Так можно убедить себя, что это в тёмных нишах открытых гробниц зачем-то выстроились двумя рядами обычные люди. Можно попытаться. Убедить. Себя.

С обычными людьми всё же легче сражаться. Чем с этими. С ЭТИМ. С поднятыми Бернгардом мертвецами.

Пальцы неживых рыцарей сжимали рукояти мечей, секир, булав и шестопёров. Как покоились орденские братья с оружием, так и восстают теперь с ним же. И что-то подсказывало Всеволоду: оружие это они держат не для красы.

Вот значит, какие помощнички у Чёрного Князя! Вот где они ждали и откуда явились! А запертый потаённый ход тут не при чём.

— Господь Всемогущий! — прохрипел побледневший Фёдор.

— Иезус Мария! — простонал Томас.

Однорукий кастелян попытался сотворить крестное знамение на свой латинянский манер. Не смог. Меч в руке помешал. С обнажённым клинком креститься неудобно. А убирать оружие в ножны Томас не решился. Как, впрочем, и все остальные.

Что-то невнятное бормотал под нос Сагаадай. Молитва степняцким богам? Языческое камлание?

Всеволод тоже был в шоке. Но — не в паническом ступоре. Такой шок не мешал думать быстро и так же быстро принимать решения. Такой шок, наоборот, подстёгивал мысль, речь, действие.

— В круг! — осипшим голосом приказал Всеволод.

Сейчас он обращался не только к своим дружинникам. Ко всем, кто не хотел умереть сразу.

Ошеломлённые десятники русской дружины, оба шекелиса и Сагаадай образовали в проходе между саркофагами… нет, не круг — подобие овала, щетинившегося серебрёной сталью по флангам. Вправо и влево. Туда, где стояли мертвецы.

Серебрённой сталью… Но способен ли белый металл причинить вред ТАКОЙ нежити? Такой, что сама закована в посеребрённые доспехи?

Этого Всеволод не знал. Этого пока не знал никто. Возможно, потому из надёжного оборонительного кругового построения и вышел никчёмный, сплюснутый овал. Каждый сейчас подсознательно старался держаться подальше от поднявшихся покойников.

Но овал плохо подходит для боя.

— Кр-р-руг! — прорычал Всеволод.

На этот раз ему повиновались. Даже Томас и Бранко вступили в округляющийся овал. И тот, наконец, стал кругом, почти коснувшись ближайших гробниц. До стоявших в них мертвецов — рукой подать… мечом достать… Впрочем, и мёртвые рыцари также легко дотянутся до живых ратников. Как начнётся рубка — так и дотянутся.

Сколько их здесь, тевтонов, поднявшихся из каменных домовин? Сотня? Полторы? Да, пожалуй. Около того. Не меньше. А то и побольше будет. И предводительствует мертвецами не кто-нибудь — Чёрный Князь. Так что исход боя предрешён. Из склепа не вырваться. А в склепе — не победить. Оставалось лишь подороже продать свои жизни. Отнимая жизни — вот ведь жуткая нелепость какая! — у мёртвых уже противников.

Мертвецы, правда, не нападали. Бернгард не отдавал пока такого приказа. Восставшие из гробниц рыцари замерли, подобно изваяниям. Подобно каменным надгробиям. Памятникам самим себе… Неживые воины Чёрного Князя стояли истуканами — молча и недвижимо — вдоль всего прохода. Двумя шеренгами. Или… Почётным караулом?

Чего ждал сейчас Пьющий-Властвующий, до сегодняшнего дня прикрывавший свою истинную суть тевтонским плащом? Чего ждали мёртвые орденские братья… бывшие орденские братья, ныне вступившие в совсем иное братство?

Братство разупокоенных умрунов. «Да именно так! Умруны! Умруны! Умруны!» — колотилось в голове. А как ещё их называть?

Всеволод вдруг догадался о причине заминки. По крайней мере, нашёл ей правдоподобное объяснение. Им предлагали сделать выбор. Самим. Простенький такой выбор: либо погибнуть на месте, либо по доброй воле вступить в войско Чёрного Князя, чтобы биться бок о бок с его тварями против других тварей. Не за свой мир биться — за интересы Князя-магистра, не желающего делиться тёплой живой кровью с себе подобными. Хотя, порой, интересы людского обиталища и нечисти из-за рудной черты могут и совпадать.

Вот только совпадут ли они когда-нибудь полностью? Интересы человеческие и интересы упыриного Властителя, питающегося людской кровью?

Всеволод искал верное решение. Сердце колотилось в груди. В голове лихорадочно билась мысль.

Драться — бессмысленно и это яснее ясного. Теперь несомненный перевес на стороне Бернгарда. Причём, самому ему уже даже не понадобиться махать мечом. Достаточно мановения руки, краткого приказа — и две шеренги мертвецов ступят с постаментов-саркофагов, сойдутся, сомкнуться, задавят… раздавят тех, кто окажется посередине. Мертвецы раздавят живых. Если надо — убьют. Надо — обезоружат.

И что им сделаешь? Мёртвым уже? И как с ними со всеми совладаешь?

Глава 11

Всеволод затравлено покосился вправо, влево… Стоп! Что это? Кто это? Рыцарь в саркофаге слева.

Доспех мёртвого тевтона показался Всеволоду знакомым. Ага… Чинённая на груди кольчуга, кое-как перехваченная проволокой. Срезанный кусок плаща. Изрядный такой кусочек. В правой руке — меч, зато левая… М-да, левая латная перчатка… вернее, внутренняя её сторона, где нет металла, а только кожа — рассечена. И ладонь под нею, видать, тоже. Всеволод заметил грубые стёжки суровой нити, выпирающей из-под взрезанной боевой рукавицы. Видимо, рану зашивали наспех, не особо заботясь о красоте и удобстве.

Так-так-так… А уж не его ли меч взрезал эту перчатку и эту ладонь? А не тот ли это рыцарь, который стучался в дверь Эржебетт и отводил рукой клинок Всеволода? По всему выходило, что тот. Правда, он сбежал тогда обезоруженным. А этот — при мече. Что, впрочем, ничего не значит. У тевтонского магистра, наверняка, была уйма возможностей вложить в руку мертвеца новое оружие. Бернгард, судя по всему, частенько бывал в склепе. И явно не для того, чтобы уронить скупую слезу над павшими соратниками.

Чёрный Князь перехватил взгляд Всеволода. Верно истолковал выражение на его лице. Спросил — не враждебно вовсе, а участливо, и дружелюбно:

— Что, узнал, русич? Да-да, ты не ошибся. Твой старый знакомый. Это брат Арнольд, если тебе интересует его имя…

— Арнольд! — выдохнул Томас. — Он погиб месяц назад на западной стене. Нахтцереры разворотили ему грудь и испили досуха…

Бернгард продолжал объяснение, не обратив внимания на сорвавшуюся с уст кастеляна реплику:

— Я велел брату Арнольду, захватить Эржебетт. Тихо, не поднимая шума и не оставляя следов. Увы, не вышло. Стол, которым ты так некстати подпёр сундук, прикрывавший тайный ход в гостевую комнату, стоял слишком прочно. А на ваш условный стук Эржебетт дверь не открыла.

«Не услышала моего голоса — вот и не открыла», — подумал Всеволод.

— Потом заявился ты, русич. Набросился с мечом на беднягу Арнольда. А ему было запрещено проливать кровь Эржебетт и твою кровь. К счастью, Арнольду удалось скрыться.

«К счастью для кого?»

— Он воспользовался ещё одним из моих ходов, о которых не знает даже наш многомудрый кастелян, и благополучно вернулся сюда, на своё жёсткое, но уютное ложе.

«Вот почему не удалось найти тевтона с пятнами от раствора адского камня на левой длани!»

А не там искали. Не среди живых следовало его разыскивать, а среди мёртвых. Здесь вот, в склепе. Ещё бы узнать, зачем мертвец Бернгарда таскал в своей перчатке жидкое серебро? А впрочем, какая разница? Сейчас-то! Сейчас о другом следовало подумать. Всеволод скользил настороженным взглядом по строю умрунов, закованных в сталь с серебром.

— Да ты не пугайся, русич, — отчего-то Бернгард вновь обращался только к нему.

Как-то уж так вышло, что все остальные ратники, будто по команде чуть отступили назад. Не из трусости, нет, просто не желая мешать разговору двоих, не желая ввязываться в пугающую беседу и, быть может, даже не желая слушать. Но слушать ЭТО приходилось всем.

— Сам не бойся и успокой своих воинов. Павшие рыцари подняты не для того, чтобы причинять вред живым.

«В самом деле?»

— А для чего же? — с усилием выдавил Всеволод. Чёрный Князь говорил с ним и ему следовало достойно вести этот нелёгкий диалог. Через силу, через растущий ужас. На выказывая слабости, не открывая рвущегося наружу страха. — Для чего ты потревожил их покой, Бернгард?

Загадочная улыбка в ответ. И лишь потом — слова:

— Они нужны. Они полезны. Они более не подвластны смерти, ибо уже переступили через неё. А потому они — лучшие воины этой Сторожи. И они всецело послушны моей воле…

— Зачем они тебе? — перебил Всеволод.

— Без них нам придётся трудно.

— Нам?

Разве это уже решено?

— Без них не остановить Властителя… Нахтриттера… Чёрного Князя… Шоломонара, перешедшего этой ночью границу миров.

Кто-то охнул за спиной Всеволода. Да, для кого-то это было неприятным открытием.

— Кто они? — помедлив немного, спросил Всеволод.

— Они — моя новая дружина, мои серебряные рыцари, которым я доверяю всецело и на которых полагаюсь во всём.

— Серебряные рыцари?

Звучит красиво, но не совсем понятно.

— Они — мой новый, личный орден.

Орден умрунов… Всеволод непроизвольно поморщился.

— Они те, кто не страшится умереть. Кто не боится ни мечей, ни клыков, ни когтей. Кто готов по моему слову сражаться с людьми и кто встанет поперёк горла и Пьющим, и оборотаям. Кто не падёт от солнца и не ослабеет от осины.

Бернгард скосил глаза на клинки Всеволода:

— Серебро им, кстати, тоже не опасно. Вам лучше убрать мечи.

Всеволод совету Князя-магистра не внял. Вкладывать клинки в ножны он пока не собирался.

— Как ты смог? Бернгард? Как тебе удалось? Их? Так?

— Что ж, — магистр вздохнул. — Объяснять это мне всё равно бы пришлось. Правда, я планировал сделать это не сейчас и при иных обстоятельствах. Ну, да ладно. Мои серебряные рыцари появились примерно так же, как появляются Пьющие-Исполняющие. Тебе известно, русич, как они появляются?

Вопрос оказался странным и неожиданным. Всеволод отрицательно мотнул головой. Откуда ему было знать такое?

— Это мёртвые, точнее, недоумершие, прошедшие смерть, но возрождённые вновь оборотаи, — просветил Князь-магистр.

— Волкодлаки?! — изумился Всеволод.

— Они самые, — подтвердил Бернгард. — Только испитые. И одарённые.

— Кем одарённые? Как одарённые? Чем?..

— Властителем. Пьющим-Властвующим. Любой Властитель может подарить любому испитому новую жизнь вместо прежней, утраченной с кровью. Не очень приятную, правда, и не совсем, в общем-то, жизнь — но всё же…

— Как такое происходит?

— Пьющий-Властвующий просто отдаёт испитому частицу своей крови. Даже малая толика её, даже единая капля крови Властителя, впущенная через рану, способна пробудить Ток.

— Ток?

— Ну, как объяснить…, — Бернгард наморщил лоб под открытым забралом. — Ток — что течёт. Жизнь и… не жизнь. Иная жизнь. Настолько иная, что даже оборотаи не знают, откуда берутся Пьющие. Слишком разнятся одни от других. Слишком сильно меняет оборотая такая инициация.

Да уж, пожалуй! До сих пор и сам Всеволод считал, что упыри и волкодлаки — разные существа, а не две ипостаси одного.

— Значит, капля крови Чёрного Князя дарит испитому оборотню иную жизнь? Одна капля превращает его в упыря?

— Одна капля и много времени. Или две капли и меньше времени. Или три — и ещё меньше. Чем больше своей крови отдаёт Властитель испитому, тем меньше времени требуется на превращение — на последнее, главное, необратимое оборотайство. Пройдя посвящение, войдя в Ток, и обретя его, оборотай больше не испытывает голода. Но вот жажда… Вечная жажда утраченной крови — настоящей, тёплой, живой крови, которой никогда не будет хватать Пьющему. Это одна из двух сил, которые им движут, и которым он подчинён.

— А вторая сила? — Всеволод пытался поспеть запутавшейся мыслью за словами Бернгарда.

— Вторая и наиглавнейшая — воля Властителя, которую Пьющий-Исполняющий выполняет беспрекословно. Ибо именно кровь Пьющего-Властвующего даёт ему и Ток-жизнь и неутолимую жажду. А потому воля Властителя — превыше всего. Превыше жажды — тоже. До тех пор, по крайней мере, пока Властитель жив. Если же Пьющий-Исполняющий вдруг лишается хозяина, у него остаётся только жажда. Ну, и ещё звериный страх перед жгучим солнцем вашего мира. Вот и всё, в чём он течёт, чем он течёт дальше. И пути назад ему уже нет. Так уж выходит, русич… Пьющий-Властвующий, отведавший крови оборотая, получает способность к оборотайству. Оборотай же, обращённый в Пьющего, утрачивают её навеки. Пьющий-Исполняющий становится рабом своего Властителя. А если нет Властителя — то рабом своей жажды и бессмысленного уже Тока.

Пару секунд Всеволод размышлял, соотнося услышанное только что с известным ранее.

— Выходит, та тёмная вонючая жижа, что хлещет из разрубленных упырей, — и есть кровь Чёрного Князя? Хозяина? Пьющего-Властвующего?

— Нет, русич. Кровь Властителей — красна и подобна людской, но как я уже говорил тебе, в жилах Пьющих-Исполняющих есть лишь мизерная толика такой крови. Больше — нельзя, если хочешь создать целую армию и каждому обращённому оборотаю дать часть себя.

— Но откуда тогда берётся столько чёрной кровищи?

— Это не кровь. Не совсем кровь. Как Ток — не совсем жизнь.

— Что же это?

— Ток должен по чему-то течь и чем-то течь. Иссохшие жилы испитых слуг нужно чем-то наполнять. Их и наполняют. Тем, что всегда под рукой. Не кровью — нет. Кровом. Покровом.

— Чем? — опять не понял Всеволод.

— Покровом. Схожим с этим словом у нас именуют вечный туман нашего мира, который есть не вода, не пар и не дым. Но который — всюду. И над твердью, и над хлябью. Который стелется и течёт, и висит неподвижно. Который окутывает всё наше обиталище, подобно тёмному савану.

— Погоди-ка, а не та ли это тёмная, с прозеленью муть, что растворена в Мёртвом Озере? — вскинулся Всеволод.

Не та ли, которую он однажды потревожил серебряной насечкой на своём клинке.

Бернгард кивнул:

— Она самая. Правда, зелёные оттенки появляются в Покрове лишь на границе обиталищ — когда через порушенную преграду он из нашего мира проникает в ваш.

— А когда этот самый Покров входит в жилы испитого оборотня? Чем он становится там?

— Обращается в стылую жижу. В текучую грязь. Всего лишь…

В текучую и вонючую, если уж быть точнее.

— А зачем нужна кровь Чёрного Князя? — спросил Всеволод.

— Растворяясь в Покрове, она даёт толчок, пробуждает Ток, заставляет двигаться жидкую массу по холодным венам и тем самым поддерживает подобие жизни. Чёрный Покров при этом становится чёрной кровью, он меняется сам и изменяет того, в ком течёт. Так оборотай окончательно превращается в Пьющего, покорного Властителю.

Ясно. Понятно. В общих чертах с упырями всё ясно и понятно… С упырями тёмного мира.

— Ну а эти? — Всеволод кивнул на застывших мертвецов в тевтонских плащах. — Их ты использовал вместо испитых волкодлаков? Им ты тоже дал частицу своей крови?

— Использовал. Дал. Каждому. Малую частицу.

— То-то и оно, что малую! Чем же ты тогда наполнил сухие жилы?

«Ведь Покров-туман Тёмного обиталища пока, Слава Богу, не окутывает людское обиталище».

— Какую замену крови этот… как его… Ток гонит по их испитым телам?

Бернгард улыбнулся:

— Особую.

И добавил, глядя на восставших мертвецов:

— Их новая кровь — их лучшая защита.

— Правда? И что же это такое?

— Серебро, — ответил Чёрный Князь.

— Что?! — изумился Всеволод.

— Lapis internalis — произнёс Бернгард знакомое уже Всеволоду сочетание латинских слов. — В их жилах течёт лунный металл. Раствор адского камня.

Ах, вот оно что! Вот чем тевтонские алхимики накачивали по приказу Бернгарда обескровленные трупы своих орденских братьев! Вот какая жидкость впрыскивалась из ручного сифона в пустые вены испитых рыцарей! Всеволод ведь видел… Своими глазами видел.

Но — не догадался.

Глава 12

— Твои бальзамировщики знали, что, зачем и для чего они делают, Бернгард? — спросил Всеволод.

— Им это ни к чему, — снисходительно усмехнулся Князь-магистр. — Они просто бальзамировали трупы.

— Просто бальзамировали? Серебряной водой? И не задавали никаких вопросов?

— В этом нет ничего удивительного, русич, — пожал плечами Бернгард. — Плоть, пропитанная раствором адского камня, не портится долгие годы. Любому алхимику известно, что серебро — враг тлена.

— А то, что адский камень — не Чёрный Покров…

— Это не имеет никакого значения. Для Тока годится любая субстанция, смешанная с кровью Властвующих.

— И тебе, конечно, приготовить такую смесь не составляло труда?

— Разумеется. После того, как трупы переносили из алхимической лаборатории в склеп и укладывали в саркофаги, я оставался здесь один, без свидетелей…

Без свидетелей?.. Да, Всеволод помнил, как магистр прощался с павшими орденскими братьями. Наедине… Такова, значит, истинная причина той показной скорби!

Видимо, не он один сейчас прозревал. Краем глаза Всеволод заметил гримасу ужаса на побледневшем лице Томаса.

— Я вводил немного своей крови в рану, — продолжал Бернгард. — Произносил нужное слово. И серебряная вода, которая уже наполняла забальзамированное тело, тоже становилась подобием крови. Жидкое серебро начинало пульсировать в жилах, пробуждая новый Ток, новую… иную жизнь. А вместе с ней — полное повиновение моей воле.

— Кровь Чёрного Князя и кровь, добытая из адского камня… — не удержался от многозначительного замечания Всеволод. — Убойная, надо полагать, смесь течёт в жилах твоих мертвецов, Бернгард.

— Ты прав, — магистр не спорил. — В бою с Пьющими она обеспечивает преимущество, которым никогда не будет обладать живой человек. Серебряный раствор, используемый при бальзамировании, достаточно разбавлен, чтобы не разъедать плоть. Но его концентрации хватит, чтобы отвратить любого Пьющего.

Всеволод скривил губы:

— Вообще-то упырей не отвращают даже серебрённые брони. По ночам кровопийцы бросаются и на них.

— Бросаются, — снова согласился Бернгард. — Именно потому, что кровопийцы. Потому, что чуют под белым металлом живую тёплую кровь и теряют голову от жажды. Если же под серебром будет течь серебро…

— Что тогда? — прищурился Всеволод.

— Тогда напасть Пьющего-Исполняющего заставит только воля хозяина, стоящего над ним. Но и в этом случае справиться с умершим уже однажды рыцарем в серебрённых латах и с серебрённой кровью в жилах Пьющему будет намного труднее, чем одолеть обычного воина Сторожи.

Всеволод ещё раз оглядел недвижимый строй. Рыцарская броня, рыцарские шлемы, рыцарские мечи, рыцарские плащи…

— А кстати, Бернгард, почему у тебя в склепе одни только орденские братья-рыцари? Почему здесь нет ни одного кнехта или оруженосца? Разве они бьются менее храбро?

— Менее умело, — поправил магистр. — Это же очевидно, русич. Что такое кнехты и оруженосцы? Всего лишь прислуга при истинных воинах Сторожи. А вот полноправный рыцарь братства — это совсем другое. Это опытный ветеран, постигавший воинское искусство с детства и совершенствующий своё мастерство до самой смерти. Ну а когда приходит его черёд умирать… В общем, жаль понапрасну терять прекрасно обученную боевую машину. Простого кнехта терять не столь жалко.

И потом… У нас не так много запасов серебряной воды. А у меня — не так много крови. На всех не хватило бы ни того, ни другого. Вот и приходится выбирать лучшее. Каждого рыцаря Серебряных Врат я хорошо знал при жизни. И мне известно, чего ожидать в бою от каждого из них после смерти. Нет, я вовсе не хочу умолить воинского умения и доблести твоих павших воинов или воинов Сагаадая, но и им здесь — не место. Открыть склеп для чужих мертвецов — значит позволить входить туда и живым чужакам. Лишние глаза, уши, ненужные расспросы… Это мне ни к чему. Мне вполне хватало погибших орденских братьев, чтобы втайне готовить новую дружину взамен старой — ослабевшей и обескровленной.

— Здесь лежат… — Всеволод осёкся. Вообще-то не лежат ведь уже — стоят. Причём, с оружием в руках. — Здесь — все павшие рыцари Сторожи?

— Не все, — покачал головой Бернгард. — Некоторых разорвали на части. От таких тел мало проку. Такие закопаны на погосте за стенами замка. Что же касается остальных… погибших… испитых… Их раны зашивались. Повреждённые доспехи чинились. Алхимики добывали необходимое количество адского камня. Серебряная вода наполняла и пропитывала упокоенных. Моя кровь пробуждала Ток и гнала серебро по жилам. Рыцари, которых ты видишь сейчас перед собой, ждали своего часа.

— Твоего приказа они ждали, Бернгард! — не согласился Всеволод. — Почему ты не поднял своих мертвецов раньше? Почему до сих пор не выводил их в бой?

— Потому что до сегодняшнего дня замок можно было удерживать силами живых.

— Но какой ценой? Какой кровью!

— Порой важнее не заплаченная цена и не пролитая кровь, а выигранное время, — назидательно произнёс Бернгард. — Не в моих силах ускорить Ток и несомое им перерождение. Я могу лишь дать больше или меньше своей крови. Но даже если я отдам её всю, не всё будет от этого зависеть. Испитые тела должны пропитаться серебром целиком, до последнего сосудика. Ток должен разогнаться достаточно сильно. И мёртвая плоть должна принять новую кровь, дарующую ей подобие жизни. Пока длился этот процесс, следовало защищать Сторожу имеющимися силами и не волновать гарнизон понапрасну. Всё шло своим чередом. Живые воины становились мёртвыми, а я отбирал лучших из них.

— Но ты ведь мог бы и сразу обзавестись мёртвой дружиной, — криво усмехнулся Всеволод. — Если бы испивал не по одному человеку в месяц. Если бы — больше…

— Не мог, русич, — сухо ответил магистр. — Я же объясняю тебе: сразу, сиюминутно Тока не запустить. Из трупа не создать покорного воина за один миг, час или день. Серебряные Врата оказались бы беззащитными, если бы живые рыцари уже были испиты, а мёртвые ещё не были готовы вступить в бой. К тому же слишком много странных смертей вызвали бы у оставшихся в живых защитников крепости панику или смуту. А ни то, ни другое не способствует стойкости, доблести и верности. Людей и без того смущали слухи о замковом упыре. Неразумно было бы нарушать хрупкий баланс, на котором зиждилась оборона Сторожи. Впрочем, дело не только в этом. Мне самому нельзя за один раз отдавать испитым воинам слишком много своей крови, иначе я ослабею. А малой кровью для скорейшего поднятия целой дружины мертвецов не обойтись. Да и нужного количества Lapis-камня быстро не добыть, даже если замковые алхимики будут трудиться без перерыва на сон и битву. Серебряный раствор изготовляется постепенно. Так что я просто ждал, пока заполнятся все саркофаги. И, скажу честно: хотелось бы подождать ещё. Сам видишь — в склепе есть ещё пустые гробницы… Но больше ждать нельзя. Первый Властитель уже перешёл границу миров…

— Ну, даже если это и так, то, положим, не первый вовсе…

Всеволод сверлил глазами Бернгарда. Тевтонский магистр и Чёрный Князь пристально смотрел на Всеволода.

— Властитель перешёл границу, — с нажимом повторил Бернгард. — И я хочу знать: в этой битве ты со мной, русич?

Всеволод в очередной раз глянул на умрунов с обнажённым оружием. Попробуй сейчас пойти против… В открытую — попробуй.

— С тобой, — процедил он. — Пока с тобой, Бернгард.

Он вовсе не кривил душой. «Пока» — это ведь понятие растяжимое. «Пока» — это может быть и ближайший день, и ближайший час. И ближайшая минута — тоже может. Пока…

— Я рад, что мы договорились, — скупо улыбнулся Бернгард. — Теперь сокрытое — открыто, и если перед общей угрозой объединятся твоя дружина…

Магистр кивнул на десятников Всеволода.

— …и моя дружина…

Бернгард обвёл рукой неподвижных мертвецов в тевтонских плащах.

— Если к нам присоединятся орденские братья…

Глаза магистра остановились на Томасе.

— … и верные союзники…

Изучающий взгляд Бернгарда скользнул по лицам Золтана, Раду и Сагаадая. На татарском юзбаши взгляд задержался чуть дольше.

И — вновь упёрся во Всеволода.

— …Тогда у нас ещё есть надежда. Тогда, возможно, у нас получиться отбить штурм, закрыть проход между мирами и остановить Набег.

— Один вопрос, Бернгард, — негромко промолвил Всеволод. Впрочем, даже такие негромкие слова в тишине склепа прошелестели ощутимым эхом — Насчёт твоей дружины. Они ведь тоже Пьющие? Упыри?

Улыбка Бернгарда стала ещё менее дружелюбной. Магистр кивнул:

— Ты прав и не прав, русич. Да, они тоже жаждут горячей живой крови, которой больше нет в их жилах. Но при этом они столь же отличаются от Пьющих, сколь и от людей. Они сильнее и тех, и других. Они обучены владеть оружием. Они совершенно не чувствуют боли, и вообще не способны выражают вслух никаких чувств, а потому бьются молча, без воплей и визгов. Они понимают безмолвные приказы-мысли хуже, чем Пьющие но беспрекословно выполняют волю хозяина, облечённую в слова. Они меняются иначе и гораздо медленнее, нежели оборотаи, обращённые в Пьющих, и даже мне пока не ведомо, кем они станут в итоге. Но сейчас они находятся полностью под моей властью. И покуда я жив, бояться их не стоит.

Последние слова — как намёк, как предупреждение: или убивай всех, если тебе такое под силам, или не зломысли против меня.

— Твои упыри испили моих дружинников по твоей воле?

Вопрос был задан прямо. И глаза Всеволода смотрели прямо в глаза Бернгарда.

— Это вынужденные потери, — ответил тот, не отводя взгляда. — Иначе нельзя было добраться до Эржебетт и снять с твоих глаз пелену. Считай, что это — плата за чары лидерки. И, по-моему, ты уже расплатился за них сполна кровью своих людей. Согласен? Или тебе нужно платить ещё?

Ещё? Всеволод вновь покосился на строй мёртвых рыцарей. Да, пожалуй, эти способны взять немалую плату. Эти ведь умеют не только рвать плоть и пить кровь, как обычные упыри, но и держать в руках оружие.

— Согласен, — хрипло ответил Всеволод. — Не нужно.

Он очень надеялся, что за искренностью сказанных слов Бернгард не заподозрит подвоха в помыслах.

— А раз так то, может быть, ты спрячешь, наконец, мечи? Для них скоро найдётся работа, но — не здесь.

Вж-ж-жих! Вж-ж-жих! Мечи в ножны. Оба. Всё равно серебрённой сталью сейчас ничего не добьёшься. Только сам голову зря сложишь и других подставишь. Нет, хватит. Наподставлял уже. Пятерых испитых дружинников, охранявших Эржебетт, достаточно…

— Убрать оружие! — приказал Всеволод.

Десятники-русичи подчинились воеводе. С неохотой, правда. Золтан, Раду, что-то недовольно бормоча под нос, тоже спрятали клинки. И Сагаадай. И Томас. И Бранко. Живой круг, ещё минуту назад готовый к бою, сам собой смялся и распался.

— Тебя, Бернгард, и твоих… — Всеволод запнулся, мотнул головой на мёртвых тевтонов, — рыцарей-умрунов твоих мы подождём снаружи. Наверху.

И прежде, чем магистр успел что-либо сказать в ответ, Всеволод бросил переминавшимся рядом воинам:

— Идём!

Бесцеремонно вырвал из рук волоха горящий факел. Пошёл первым к выходу из склепа. Шагал в полной тишине, под пристальным взглядом Чёрного Князя-магистра и под бесстрастными взорами тёмных прорезей в горшкообразных шлемах мертвецов.

Собрав в кулак всю волю и выдержку, он шёл по коридору между гробниц спокойно, уверенно, не озираясь по сторонам, не оглядываясь назад, не сбиваясь на бег (а ведь хотелось!). Держа спину прямо, а плечи — широко.

Следом потянулись остальные. Сначала — десятники русской дружины. За ними — оба шекелиса. Сагаадай. Бранко. И даже притихший, будто пришибленный брат Томас двинулся прочь из склепа.

Их пропускали. Выпускали. Испитые досуха и наполненные заново иной жизнью-Током покойники, не заступали пути. Серебрённые рыцарские мечи, кованные для людей, а ныне находившиеся в руках нелюдей-умрунов, не обрушивались на головы и плечи уходящих. Такого приказа Бернгард не давал.

Видимо, Бернгард всё же поверил…

А вот и выход из склепа. И — по-прежнему — ничего. Не несётся в спину запоздалая команда… Схватить! Убить! Не грохочет сзади железом мертвяцкий выводок Бернгарда.

Они беспрепятственно выходили из замковой усыпальницы через тяжёлую изрядно побитую, дырявую, но всё ещё прочную низенькую дверцу. Всеволод ждал. Стоял у глубокой ниши-выхода, светил факелом.

А за последним — последним шёл Томас — захлопнул дверь.

Быстро, неожиданно, шумно. Теперь таиться ни к чему. Теперь скрывать свои намерения не от кого.

Дело было на пару мгновений и на пару движений.

Раз — дверь со всей мочи вбита в покорёженный железный косяк. Два — наружный засов задвинут. Новый, взамен старого — бесполезного, сорванного взрывом. Хороший, добротный засов.

В качестве засова Всеволод использовал собственный меч. Один из двух. Клинок, вырванный из ножен, тут же с силой, с маху был по самую рукоять всажен под уцелевшую скобу на двери. Прочная сталь с серебряной насечкой, скрежетнув о металл и камень, глубоко ушла за смятый железный косяк. Перекрестие меча застряло в гнутой скобе плотно, мёртво. Как вбитый клин. Как здесь и было. Не шевельнуть, не вырвать…

Всеволод проверил: да, меч засел крепко, основательно.

И — всё.

И — заперто.

В склепе что-то крикнул Бернгард. Догадался? Понял? Отдал приказ своим умрунам?

Ага, вот и загрохотали металлом соскочившие с саркофагов тевтоны. Вот и ожили закованные в посеребрённую сталь истуканы. Вот и бегут к запертой двери.

Глава 13

— Ты что задумал, русич? — первым опомнился Бранко.

Остальные воззрились на Всеволода в недоумённом безмолвии. Восемь пар изумлённых глаз. И в каждой — тот же вопрос. Что? Задумал?

— Сожжём, — быстро, решительно и отрывисто заговорил Всеволод. — Огонь губителен для любой нечисти. Спалим Бернгарда и его умрунов. А не удастся спалить — так завалим склеп. Обрушим своды. Похороним всех тварей до единой.

— Объясни! — потребовал волох.

— Греческий огонь… Громовой порошок… Там, — Всеволод указал вглубь подземной галереи, где располагалась алхимическая лаборатория. — Тащите всё сюда. Быстрее.

— Погоди-погоди, — Бранко с неожиданной сноровкой загородил путь к лаборатории. — Насколько я понял, Бернгард, хочет того же, чего и мы — запереть Проклятый Проход.

В дверь склепа ударили. Сильно. Очень. Добрый клинок-засов выдержал. Пока.

— Я не знаю, чего он хочет на самом деле, волох! — прохрипел Всеволод. — И я не склонен верить нечисти. Особенно той, которая уже неоднократно меня обманывала и по вине которой погибли мои люди.

Ещё удар. Меч в скобе и железном косяке выгнулся. А ну как всё же переломится?! Всеволод, ругнувшись, навалился спиной на толстые дубовые доски. Третий удар принял всем телом. Ого! Удар, отшибающий потроха. Изнутри будто тараном лупили!

— Бернгард говорил о Чёрном Господаре, перешедшем границу! — не унимался Бранко.

— Ну да, говорил. Самый верный способ нас запугать. Но я пока того Господаря не видел. Ты — тоже. Зато Бернгард со своими мертвецами уже здесь, в крепости.

— Но если он прав?

— Всё равно! Людское обиталище надлежит защищать людям. Одна нечисть от другой нас не спасёт. А если и спасёт — нам от того радости будет мало.

Дверь сотрясалась от ударов. Бранко стоял на своём:

— Бернгарду известно, как и чем закрыть проход в Шоломонарию! Значит, он сможет…

— Мне тоже — известно! — в сердцах перебил Всеволод. — Теперь — известно! Всё! И я тоже — смогу. Я закрою рудную черту, как только доберусь до Мёртвого Озера. Обещаю!

Он не лгал. Он знал, что сможет, что закроет. Он выпустит в мёртвые воды свою кровь. Столько, сколько потребуется. И нужные для этого слова ему были известны. Благодаря Эржебетт. «А-ун-на… Гу-хать-яп-паш… Пакх-тью-эф-фос…» Всеволод скажет их, когда придёт черёд.

— Обещаю, слышишь, Бранко?! Слышите вы, все?!

Его слышали и ему верили — это Всеволод понял по глазам. Один только волох — что-то прикидывал, что-то просчитывал, недоверчиво зыркая из-под чёрных бровей. Остальные же…

Русские дружинники, шекелисы и татарский юзбаши молча обходили Бранко. Тащили из алхимической лаборатории глиняные горшки, причудливые склянки, деревянные и металлические ёмкости, с порошкообразным и жидким содержимым. Даже тевтонский кастелян после недолгих колебаний присоединился к общей суете и начал подсказывать, что брать, а чего — не стоит.

Меч-засов и спина Всеволода сдерживали град ударов. А работа кипела вовсю. Горючая смесь из опрокинутых горшков по ступенькам текла в нишу перед склепом и дальше — под запертую дверь. В вонючую жижу катились толстостенные закупоренные сосуды с сарацинским порошком, а посреди тёмной лужи уже стояла плетёная корзина с металлическими шарами, на округлых боках которых белели короткие фитили.

Маленького огонька теперь хватит, чтобы всё это вспыхнуло и рвануло… Чтобы выпущенные наружу рукотворные громы и молнии орденских алхимиков вышибли запертую дверь, обрушили потолок, завалили, запечатали, замуровали подземелье. Чтобы бушующее пламя объяло нижнюю галерею и, ворвавшись в склеп, в считанные мгновения выжгло в усыпальнице воздух, а вместе с ним и всё, что может гореть.

Опасно искрящийся факел держали подальше. До поры до времени. Пока пользовались едва теплившимся масляным светильником, найденным в лаборатории. Небольшая закрытая плошка с фитильком, запалённым от факельного огня, света давала не так уж и много, зато позволяла безбоязно переносить горючие и взрывчатые смеси.

— Всё, воевода, — доложил, наконец, Фёдор. — Вот только Золтан с Томасом огненную дорожку проложат…

— Какую дорожку? — не сразу понял Всеволод.

Вгляделся в полумрак подземелья. Ах, вот оно что!

Золтан тащил объёмистый ручной сифон, использовавшийся ранее для бальзамирования трупов. Точно, он самый: округлые блестящие бока, длинное узкое горлышко, небольшие меха… Останавливаясь время от времени, шекелис качал меха — несильно, аккуратно. Из сифона под стену била тугая струя, оставляя тёмный извилистый след, похожий на остановившийся ручей. Эта непрерывная, расплывающаяся линия тянулась за Золтаном, по-видимому, от самой лаборатории. Рядом с шекелисом, освещая ему путь, следовал Томас, державший горящую лампадку орденских алхимиков. Причём, свой светильник кастелян старался держать подальше и от сифона, и от тёмных потёков на полу.

«Греческий огонь в сифоне», — догадался Всеволод. Что ж, теперь ясно, что за дорожка такая. Этакий жидкий фитиль — вот что. В самом деле, пламя к склепу следовало пускать издали. Иначе не успеешь отбежать на безопасное расстояние и сгоришь вместе с нечистью.

Шекелис и тевтон подошли ближе. Золтан брызнул из сифона в последний раз, соединяя тёмную линию под стеной с густыми потёками на ступенях, ведущих к склепу. Затем пустился в торопливые объяснения:

— Там, в лаборатории, — котёл закрытый. Здоровый такой, тяжеленный — сюда не дотащить. А в котле — горючей смеси на треть. Мы её в сифон перекачали…

Запертая дверь склепа ходила ходуном. Слушать шекелиса было недосуг.

— Правильно сделали, — перебил его Всеволод. — А теперь уходите, если дело сделано. Давайте, все наверх. Дальше я и один управлюсь. Нечего здесь толпой красного петуха пускать.

— Вообще-то, дело ещё не сделано, — озабочено нахмурил брови Томас. — Огненную дорожку надо бы продлить. Туда вон — за лабораторию. Смеси-то в сифоне ещё полно. Так оно надёжнее будет: уцелеть больше шансов. Огонь ведь быстро побежит.

— Хорошо, — нетерпеливо отозвался Всеволод. — Доделаю, что надо. Сам доделаю.

Он оторвал спину от сотрясающейся двери, хлюпая сапогами по пролитой горючей смеси («Ноги надо беречь! — пронеслось в голове, — Упаси Боже — пламя заденет») выбрался из ниши, подхватил сочащийся тёмной жижей сифон в одну руку, факел — в другую. Держа огонь в отдалении от себя и бронзового сосуда, Всеволод недовольно глянул на переминающихся людей:

— Чего стоите? Сказано же — прочь отсюда. Бегом! Наверх!

Томас знает эти подземелья, как свои пять пальцев, так что вмиг выведет всех. И светильник у кастеляна имеется. В общем, не заплутают в темноте.

— Ну?! — поторопил Всеволод.

Повиновались.

Неохотно, но — пошли.

Ушли.

Все, кроме одного.

— А ты как же, русич? — Бранко, так и не сдвинулся с места. И смотрит хмуро, исподлобья.

Ох, до чего же упрям этот волох!

— Уж как-нибудь, — огрызнулся Всеволод.

— Остаёшься?

— Кому-то нужно подпалить всё это.

— А если уйти не успеешь? Если сгоришь вместе с Бернгардом? Кто тогда закроет Проклятый Проход? Помнится, ты обещал…

— Обещал, — перебил Всеволод. — Успею. Не сгорю.

Должен потому что успеть. И сгореть не должен. Благо, путь наверх худо-бедно, но всё же в этот раз он запомнил.

Да, конечно, Бранко прав, рудную черту закрывать кроме него некому. Но и это дело — Всеволод покосился на густые потёки, исходившие резкими алхимическими испарениями, на округлые бока громовых шаров с обвисшими фитилями — доверить он сейчас тоже не мог никому. Какой прок запирать границу миров, если за спиной остаётся Чёрный Князь со сворой воинов-умрунов, да Чёрная Княгиня в придачу.

Стонал клинок, втиснутый за запорную скобу. Трещала покорёженная дверь, которую уже не просто били — рубили изнутри.

— Шёл бы ты отсюда, а Бранко? Не задерживал бы и над душой не стоял. Дорогу ведь знаешь.

Волох покачал головой:

— Ты совершаешь большую ошибку, русич. Выпусти Бернгарда и не рискуй собой.

Всеволод досадливо сплюнул. Поставил сифон. Положил руку на меч.

— Уходи, волох. Добром прошу. Мне с тобой препираться некогда. Срублю, да спалю вместе с нечистью — и дело с концом.

Не станет же разумный Бранко обнажать сейчас против него свою сабельку. А если рискнёт — что ж, ему хуже…

Волох, сверкнул глазами, но сдержался. Повернулся, зашагал прочь от склепа. Внял-таки. Вот и славно! Не сжигать же упрямца в самом деле!

Бранко уходил недовольный и злющий. А и пусть его! Переживёт. Не затоптал бы только этот валашский дурень огненную дорожку. Не напакостил бы исподтишка. Но нет, на извилистый след пролитой по-над стенкой зажигательной смеси, волох не покушался.

Всеволод поспешил за ним. Тяжёлый бронзовый сосуд снова оттягивал левую руку. В правой потрескивал факел.

Начало извилистой линии, он отыскал под дверью алхимической лаборатории. Томас настоятельно советовал удлинить огненную дорожку. В сифоне — вон — ещё булькает горючая смесь. Но хватит ли её, чтобы удлинить достаточно?

На миг сомнение всё же охватило Всеволода. Может, правильно советовал Бранко? Может, разумнее не рисковать? Носитель древней сильной крови, единственный человек способный перекрыть дорогу тварям иного мира, умеющий, знающий как это сделать, он ведь, по большому счёту, уже не принадлежит себе. В первую очередь он теперь обязан думать о судьбе всего обиталища, которое непременно сгинет, если сам он не выйдет из подземелья.

Но если, выйдя сам, он не остановит Бернгарда, истинные помыслы которого темны как ночь…

Что лучше?

Что хуже?

От запертой двери склепа отлетел отколотый кусок доски. Магистр взревел нечеловеческим голосом, то ли понукая своих мертвецов, то ли исходя бессильной яростью.

И все сомнения сразу улетучились. Всё стало предельно ясно и просто. В людском мире нечисти не место. Всякой нечисти. Это — неписанный, но неоспоримый закон, что стоял, стоит и будет стоять превыше прочих законов с начала времён и до их окончания. Граница между обиталищами проведена не случайно. Ибо нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах смешивать одно с другим. Ибо, вступая в сговор с одной тварью против другой, сам в чём-то теряешь человеческий облик.

А значит сейчас нужно сжечь Бернгарда, его серебрянокровых умрунов и полонённую лидерку. Но самому при этом нужно выжить. Чтобы после пустить свою кровь в мёртвые воды и уже там, на берегу умереть спокойно, с чистой совестью и чувством выполненного долга. Как и положено умирать воинам Сторожи.

Глава 14

Дверь склепа вот-вот начнёт рассыпаться и с сифоном возиться уже нет времени. Ладно… Всеволод в сердцах отшвырнул бронзовый сосуд в сторону. Придётся обойтись уже имеющейся зажигательной дорожкой. А потом бежать наперегонки с огнём.

— Бранко, слышь, ты того… ступай уже. Я как запалю — догоню.

Волох не шелохнулся. Стоял, набычившись, за спиной в свете факела.

«Ну, как знаешь, волох…» — раздражённо подумал Всеволод.

Медлить больше нельзя: дверь склепа трещала.

Всеволод поднёс факел… Почти уже поднёс к началу тёмной линии, выписанной на полу горючей смесью…

Но…

Стремительное движение, уловленное краем глаза.

Свист рассечённого воздуха у самого уха.

Стук отточенной стали о сухое дерево.

Правая рука Всеволода вдруг дёрнулась под сильным секущим ударом.

Верхняя половина факела, срубленная острой валашской саблей (Обнажил-таки оружие, стервец! Когда только из ножен выхватить успел?! И ведь момент выбрал, когда уже не ждёшь подвоха!) — летит в сторону. Пальцы сжимают лишь бесполезную куцую палку с косым срезом на конце.

По земляному полу покатился, искрясь и брызгая огненной капелью, толстый промасленный моток пакли и ветоши на факельном конце.

— Ты всё же погоди, русич, — Бранко безбоязненно смотрел на взбешённого Всеволода. — Не торопись поступать по-своему в чужом краю.

— Что?! — хрипло выдохнул Всеволод.

— Пусть Бернгард выйдет, — потребовал Бранко.

— Что-о-о?!

А рука волоха всё ещё держит обнажённую сабельку. А сабелька та покачивается у груди Всеволода.

— Не препятствуй магистру, русич. Не мешай мастеру-Господарю вести в бой своих серебряных стригоев.

Мастеру-Господарю?! Серебряных стригоев?! Ишь ты!.. Быстро же Бранко свыкся с новыми обстоятельствами. Или не так? Или не то?

Глаза Всеволода сузились. Теперь во взгляде обоерукого воина сквозили ярость и понимание.

— Когда, волох?! — прохрипел-прорычал он, отбрасывая в сторону бесполезную деревяшку и вырывая из ножен меч. Единственный остававшийся ещё при нём клинок. — Когда ты узнал? О Бернгарде?.. Всё?

Ведь это знание пришло не сегодня, не так ли?

— Давно, — неопределённо пожал плечами волох. — Очень давно.

Бранко был спокоен. Он крепко держал в руке изогнутый сабельный клинок.

— И всё это время ты служил тёмной твари?!

— Мастеру-Господарю, — поправил его Бранко. И лишь после — ответил: — Да, я служил ему верой и правдой. Именно поэтому в германском ордене, закрытом для иноземцев, я был равен саксонским братьям-рыцарям. А кое в чём стоял выше их.

— Но почему?! — скрежетнул зубами Всеволод. — Твои предки охраняли Сторожу. Стояли дозором над Проклятым Проходом. И тебе, наверняка, завещали то же.

— Охраняли, — согласно кивнул волох. — Стояли. Завещали. И не только мне. Но вот ведь какая беда, русич, — по губам Бранко скользнула невесёлая улыбка, — после нескончаемых смут, веками терзавших несчастные трансильванские земли, в живых остался лишь я один. А хранить Сторожу надо. А завет предков исполнять нужно. А как это делать одному?

Дверь склепа рубили и разносили в щепу. Бранко говорил:

— Я заключил договор с Чёрным Господарем в обличии тевтонского магистра. С Шоломонаром можно было договориться как с любым владыкой этого мира. Только обычно бывает так, что ты служишь господарю, и он защищает тебя, потому что ему выгодно твоё усердие. А здесь — по другому, здесь — сложнее. Ты служишь Господарю, а он защищает весь твой мир. Шоломонар уже проникший сюда, заинтересован в том, чтобы никакая иная нечисть более не переходила кровавую границу. Вот и получается: ты служишь ему, потому что он служит твоему обиталищу. И потому что он несёт на своих плечах твою собственную сторожную службу.

— Ага, и берёт за это плату, — криво усмехнулся Всеволод. — Человеческой кровью.

— Это небольшая цена, русич.

— Одна жизнь в месяц…

— Столько нужно Бернгарду, чтобы жить самому. Большего он не требует.

— А ты, значит, помогаешь кормиться упыриному Князю?

— Поверь, русич, от него пользы больше, чем вреда, — чуть дрогнувшим голосом ответил Бранко. — Он привёл в опустошённую Сторожу орденских рыцарей, он навёл порядок в этих многострадальных землях. Ты — чужак, и тебе не известно, в каком количестве волохи, мадьяры, саксы и прочий обосновавшийся здесь люд, губили друг друга без всякой жалости, похлеще любой нечисти. Местные лихие вожди и хитроумные воеводы, королевские наместники-надоры и вольные ишпаны, гордые князьки и заносчивые бароны нещадно резались сами и гнали на резню других. И не тёмные твари вовсе, не волкодлаки, не стригои и не Чёрные Господари в конце-концов извели под корень Сторожу у Мёртвого Озера. А именно они — обезумевшие, ослеплённые властью и безнаказанной вольницей людишки в своих никчёмных усобицах за клочок плодородной земли или за пограничную крепостцу на скале. Всё это случилось задолго до прихода Бернгарда и до начала Тёмного Набега.

Бранко говорил так горячо, словно оправдывался. Вот только перед кем? Перед Всеволодом? Перед самим собой?

— Без Бернгарда, без его рьяной борьбы с колдовством и ведовством, возможно, Набега и не случилось бы вовсе, — заметил Всеволод.

— Возможно, — не стал спорить Бранко. — А возможно Набег начался бы раньше. И тогда некому было бы встать на пути тёмных тварей.

Грохот, треск. Из двери склепа опять сыпется щепа. Проклятье! Всеволод выругался. Пока прислужник Князя-магистра, заговаривает ему зубы, Бернгард выберется из ловушки и выведет своих умрунов.

Снова треск…

Жечь! Нужно не разговоры говорить, а скорее жечь нечисть! Молниеносным ударом меча Всеволод отшиб маячившую перед лицом валашскую саблю. Метнулся вперёд. Пригнулся. Протянул руку к валявшемуся под ногами обрубку факела и…

И едва не схватился пальцами за отточенное сабельное остриё.

Отбитый в сторону кривой клинок Бранко извернулся по немыслимой траектории. Опередил на миг, оттолкнул клубок факельного огня дальше. Взметнувшись вверх, опять блеснул в искристых отблесках перед самыми глазами.

Всеволод аж сплюнул с досады. Не ожидал он такой прыти. Ловок всё же оказался волох!

— Я не хочу причинять тебе вреда, русич. Но и не позволю вредить Бернгарду. Если новый Шоломонар, действительно, перешёл границу обиталищ, без магистра и его серебряных стригоев нам с ним не справиться.

А треск в тёмной нише на противоположном конце галереи становился всё сильнее. И без того изрядно потрёпанная взрывом дверь склепа буквально разваливалась на куски. И времени оставалось — совсем ничего.

А раз так… Ну что ж, коли так… Бранко сам выбрал свою судьбу.

Второй раз Всеволод рубанул не по сабле противника — по руке. И третий — по плечу. И четвёртый — в голову. Бил сильно, жестоко. Насмерть. Пусть слуга нечисти подыхает со своим господарем!

Треклятый волох, однако, подыхать не желал. Поджарый, жилистый, стремительный, он ловко уворачивался, а когда не успевал — умело принимал удары на звенящий изгиб серебрённой стали, отводил и отбрасывал прямой клинок Всеволода в сторону. Даже пытался атаковать сам. Без особого успеха, впрочем.

Это был отменный рубака, в совершенстве овладевавший уроками сабельного боя в кровопролитных сечах эрдейских усобиц, на изматывающих тренировках Сторожного ристалища и в ночных сражениях с нечистью. И всё же Бранко — не Бернгард. Долго выстоять против лучшего бойца русской Сторожи ему вряд ли удасться. Вот только плохо то, что и быстро совладать с ним Всеволод не мог. А время работало против него. Время сейчас — на стороне Бранко и Бернгарда.

Да, волоха изматывал бешеный темп схватки, навязанный Всеволодом. Да, итог поединка был почти предрешён. Да, противник выдыхался, пятился и отступал. Но при этом уводил за собой и Всеволода.

От огня. Назад, к склепу.

И ничего тут не поделать: сначала следовало срубить человека с саблей, а уж после жечь нечисть.

Они двигались в яростном боевом танце под звон металла.

В полутьме, едва подсвечиваемой обрубком горящего факела, сталь ударялась о сталь. А две мечущиеся человеческие фигуры порождали столько причудливых теней, что, казалось, в подземелье сейчас бьётся целая дружина. Гулкое эхо многократно усиливало звяканье клинков — прямого и изогнутого.

И разваливалась под ударами мертвецов дверь склепа.

Запыхавшийся Бранко сражался молча, расчётливо, сберегая дыхание. Атаковать волох больше не пытался. Всеволод же нападал. Наседал, теснил, гнул, ломал противника, ухал и взрыкивал на каждый выпад. Однако никак не мог нанести последний, решающий удар.

Эх, второй бы меч сейчас в руку — сразу совладал бы с валашским изменником-израдцем! Но ножны — пусты. На второй клинок заперта дверь склепа.

Ладно!

Сокрушительный удар — сверху вниз.

Одного…

Ещё один — наискось.

Хва-…

И — снова.

… тит!

И — опять!

По сабельке, прикрывающей голову волоха.

Готово! Задеть Бранко он, правда, так и не задел, но, всё же сшиб с ног, едва не сбросив в нишу, залитую греческим огнём и заваленную сосудами с сарацинским порошком. Волох упал. Однако сабли из рук не выпустил. Заворочался, путаясь в плаще, наброшенном поверх брони — коротком белом, с широким воротником и увязанными за спиной рукавами.

Добивать? Или уже не тратить времени, а бежать назад, к огню? И — сжигать вместе с Бернгардом.

Нет, пожалуй, нужно добить. Пока волох не поднялся на ноги и не выдернул меча-засова из гнутой скобы. Эх, Бранко-Бранко! А ведь вместе шли от самых русских границ, а ведь сколько раз бились плечо к плечу против тёмных тварей!

Уже занося меч, Всеволод увидел, что дверь склепа едва-едва держится. Расщеплена, расколота вся, дырявая, как решето, ненадёжная, как трухлявый пень.

«Дз-з-зяньк!»

И всё же первыми поддались не изрубленные доски. Разломился клинок, вставленный вместо засова.

А уж за ним и сама дверь… Распахнулась. Вывалилась. Рассыпалась на доски и железные полосы.

Пачкая сапоги в горючей, но так и не загоревшей смеси, опрокидывая и топча горшки со смесью взрывчатой и не взорвавшейся, порог склепа переступил Бернгард. Мертвецы следовали за магистром. Оружие у всех было обнажено. А кое у кого — и заметно иззубрено уже о дверные доски.

Бранко, воспользовавшись моментом, снова вскочил на ноги. На лице волоха не было ни ярости, ни злорадства. Бранко был спокоен, Бранко был доволен. У него — получилось. Волох своего добиться. Всеволод же…

«Не вышло! — с тоской подумал он. — Проиграл!»

Всеволод изготовился к новой схватке, в которой ему, увы, уже не победить. Была, правда, ещё надежда, что Бернгард не захочет лить понапрасну кровь Изначальных. Но — слишком она слаба, надежда эта. После всего случившегося Князь-магистр, едва ли доверится своевольному русичу. Сам Всеволод на его месте ни за что бы не доверился. Тем более, что закрыть Проклятый Проход Бернгард вполне может и без него. Там, в склепе, в одиноком каменном гробу, в шипастой клетке из стали и серебра всё ещё лежит Эржебетт. И в её жилах тоже течёт кровь Изначальных.

Глава 15

Они опять стояли друг против друга: Чёрный Князь иного обиталища и обоерукий боец далёкой русской Сторожи. Клинки — подняты. Взгляд — глаза в глаза. За спиной Бернгарда маячат фигуры мёртвых рыцарей в грязно-белых одеждах и отряхивает перепачканный плащ верный слуга-волох. За спиной Всеволода — никого. Никого — и целое обиталище, куда нельзя пускать тёмных тварей. Какими бы они не были, откуда бы не шли.

Всеволод чувствовал, как его с головой захлёстывает та последняя боевая злость, что уже не страшится смерти, и не признаёт ни ответственности, ни непосильного долга, обязывающих любой ценой цепляться за жизнь.

Он сам сделал первый шаг к противнику. И остановился, услышав…

Сзади…

Топот, тревожные крики.

Похоже, и у него за спиной тоже кое-кто… кое-что имеется. Но кто и что? И — почему? Всеволод не удержался — бросил быстрый взгляд через плечо.

В галерею вбежали двое. Томас. Фёдор. В мокрых доспехах (ага, наверху, всё ещё льёт как из ведра) Мечи — наголо. Прежнего тусклого светильника у кастеляна уже нет, зато у Фёдора в левой руке — яркий факел, видимо, из тех, что хранятся на входе в подземелье. Глаза у обоих — вытаращены, лица — перекошены, рты — раззявлены.

Томас так и встал столбом, увидев пленников склепа, выбравшихся наружу. Русский десятник тоже смешался — но лишь на мгновение. Секунда — и Фёдор уже стоит возле Всеволода с мечом в одной руке, с факелом — в другой, готовый, если нужно, сражаться и с Бернгардом, и с его умрунами, готовый сжечь и себя, и их. Готовый, но, кажется, не вполне уверенный, что это сейчас, действительно, нужно. Скорее, наоборот — уверенный в обратном.

— Жив, воевода? — прохрипел Фёдор по-русски. — Ходы не сжёг ещё? Своды не повалил?

Нескрываемое облегчение прозвучало в каждом из трёх вопросов.

— Как видишь, — отозвался Всеволод, не отводя глаз от Бернгарда.

Магистр не атаковал сам и других в бой не гнал. Он словно специально давал возможность воеводе поговорить со своим десятником.

— А волох, выходит, с ними? — было ли удивление в голосе Фёдора? Или это понимание? Ненависти или осуждения — не было точно.

— Угу, — кивнул Всеволод. — Под руку влез. Помешал, мерзавец, нечисть спалить!

Он осёкся, спохватился:

— А вас-то чего сюда опять понесло, Фёдор? Я же ясно сказал…

— Так беда, воевода!

А Бернгард по-прежнему не предпринимает никаких действий. Наблюдает за ними только. Зато уж как пялится!

— Что стряслось? — спросил Всеволод.

— Ох, стряслось! — Фёдор тряхнул головой. — Наверху жуть что творится! Штурм! Упыри уже в Стороже! И бьются не за кровь, а за совесть. Грамотно бьются, не так, как прежде. Как будто ведёт их кто.

«Чёрный Князь!» — полыхнула в мозгу очевиднейшая из догадок. Ещё один Чёрный Князь. Значит, магистр не лгал: кто-то из тёмных Властителей, действительно, прорвался через Проклятый Проход.

— На стенах — бой, — продолжал Фёдор. — На крепостном дворе — бой. В детинце — бой. Кровопийцы уже в подземелье лезут. А над башнями змей крылатый кружит!

— Что за змей? — удивился Всеволод.

— Не знаю, воевода. Но одно скажу точно: Сторожа падёт. Без подмоги крепость не удержать.

Ясно было, какую подмогу Фёдор имеет в виду: десятник непроизвольно глянул на Бернгарда. Магистр скупо улыбнулся. Даже если он не понимал по-русски, о сути разговора Бергнард не мог не догадываться.

— В общем, решай сам, Всеволод. Видишь, у меня факел. Скажешь — брошу огонь под ноги этим, — Фёдор кивнул на мёртвых рыцарей, всё ещё топтавшихся в горючей смеси. — Тогда и им, и нам конец, но и тевтонская Сторожа не устоит. А прикажешь примкнуть к Бернгарду — тоже возражать не стану. Только ты уж поторопись. Боюсь, нечисть скоро и сюда доберётся, а уж тогда…

— У-у-у-у-у-у!

Речь десятника была прервана протяжным завыванием. Выли где-то совсем рядом, и леденящее душу эхо катилось по подземелью. Громкое, страшное эхо. Знакомое. Так воет не человек и не зверь. Так способен выть только упырь.

Эх, ошибся ты, Фёдор. Нечисть сюда уже добралась.

Но где оно, это проклятое упыриное отродье?!

Вмиг позабыв о Бернгарде и его рыцарях, Всеволод вертел головой и мечом. Тварей не было видно ни на стенах, ни на сводчатом потолке.

— Лаборатория! — подсказал Бернгард. — Туда лезут! Через дымоход!

Магистр ринулся к алхимической лаборатории. Всеволод, не раздумывая, бросился следом.

Точно! В проёме распахнутой двери, уже мелькали долговязые белёсые фигуры. Один упырь, второй, третий, четвёртый…

Одного срубил Бернгард. Второго — Всеволод. Третьего насадил на меч подоспевший Томас. Фёдор, отбросив факел и обоими руками перехватив меч, располовинил четвёртого.

Как-то само собой всё получилось. Слажено, быстро, чётко.

Но вот — снова. Один, второй, третий, четвёртый… И с ними — пятый.

Едва покончили с этими — как уже не пятёрка, а целая полудюжина лезет из лаборатории в галерею. Вновь замелькала серебрённая сталь. Уложили и их.

— Я рад, что ты принял верное решение, русич, — серьёзный, без тени насмешки, голос Бернгарда прозвучал над ухом.

Всеволод вдруг обнаружил, что стоит плечо к плечу с тем, на кого недавно направлял клинок.

— Не обольщайся, Бернгард. Считай, что это временное перемирие, — честно предупредил Всеволод.

— Пусть так, — кивнул магистр. — Меня это устраивает.

А из алхимической лаборатории выбирались новые твари. Орудуя мечом у порога, Всеволод заметил: да, действительно, упыри валятся сверху — из дымоходного отверстия в потолке. Падают часто, густо — друг дружке на голову. Прут сплошным потоком…

Он попробовал навалиться на дверь и закрыть лабораторию. Какое там! Этакую волну обратно не впихнуть.

Перед глазами мелькают крепкие когти и острые клыки… Задние упыри подталкивают и выдавливают передних. Передние валятся под серебрёнными клинками, но всё же постепенно оттесняют стоящих на пути мечников, просачиваются между…

Лезут, вроде бы, как обычно — настырно, но в то же время по-новому… более умно, умело, что ли. Иначе как-то. Всеволод не смог бы внятно объяснить как именно, но инстинктивно почувствовал это с самого начала схватки.

Упыри сейчас не стремились любой ценой добраться до вожделенной крови под серебрённой коркой брони, а норовили проскользнуть под клинками, обмануть, обогнуть, зайти со спины, взять в клещи, окружить. Каждая тварь была не сама по себе. Нечисть действовала слажено и организовано. Не как обученная строевому бою дружина, конечно, но и не как неуправляемая толпа. И на мечи кровопийцы кидались не слепо, а лишь когда появлялась хотя бы малейшая возможность дотянуться до врага. Так что приходилось всё время быть начеку, отсекая эту самую возможность вместе с руками, ногами, головами.

Да, определённо, прежде такого не было. Прежде упыри пёрли валом. И если уж проламывались — то исключительно благодаря тупому напору. Сейчас же… Верно сказал Фёдор: вели их сейчас. Чужая воля вела и распоряжалась упырями.

Х-хук! Х-хук! Всеволод ловко, с выдохом, обрубил очередному кровопийце руки. Отсечённые конечности — гибкие и длинные, будто ползучие гады — забились по полу, царапая утоптанную землю и камень когтистыми пальцами-вилами.

Дёрнувшиеся тулово упыря Всеволод молниеносным выпадом нанизал на меч. Чуть притянул к себе. Окинул быстрым цепким взглядом издыхающего противника.

Та же тварь, что и всегда. Та, да не та!

Белёсое тело. Лысая шишковатая, будто в грибных наростах, голова. Оскаленная пасть. Ненавидящие глаза. Жаждущие утоления неутолимой жажды. Но не безумные и не бездумные, как раньше. В глубине умирающих зрачков явственно читается осмысленное выражение. Более сильное, чем ненависть и жажда. Пробуждённое чем-то, кем-то…

Неестественный для такой твари взгляд. Но то ведь сейчас, наверное и не её вовсе, а чужой разум просматривается в затуманивающемся взоре.

Да, так и есть! Чёрный Князь! Ещё один Шоломонар, ворвавшийся в этот мир.

Всеволод брезгливо стряхнул с меча корчащуюся тварь и обратил оружие против других упырей.

Проклятье! Если здесь, на нижних ярусах замка творится такое, что же тогда происходит наверху?!

Бернгард уже призвал помощь. Молчаливые умруны вклинились между людьми и упырями. Оттеснили одних от других, насколько это было возможно в узкой подземной галерее. Но, похоже, продолжать битву в крепостных подземельях не входило в планы тевтонского магистра.

— Отходим, русич! — Бернгард потянул Всеволода от лаборатории. — Эржебетт оставим здесь. Лидерка закрыта сталью и серебром. Надеюсь, до неё не доберутся…

Всеволод покосился на вход в склеп. Туда упыри, в общем-то, и не рвались. Упыри сейчас наседали на умрунов.

— Там, за поворотом, есть решётка, — продолжал убеждать Бернгард, указывая на противоположный конец галереи. — Ключ — У Томаса. Можно перекрыть проход. Решётка задержит Пьющих. А нам всем нужно подниматься наверх, пока путь свободен. Надо остановить Властителя, иначе Пьющих не одолеть.

— Ну, так поднимайся! Останови, если знаешь как! — отозвался Всеволод.

И пожелал про себя — искренне, страстно: «Чтоб вы там наверху оба… друг дружку… насмерть». О, это был бы самый предпочтительный исход!

Прежде чем Бернгард успел что-либо сказать в ответ, очередная волна многоголосого упыриного завывания пронеслась по подземелью. Вой даже заглушил шум битвы. Причём, на этот раз звук доносился с противоположного конца галереи. Твари лезли в подземелье не только через дымоход алхимической лаборатории. Часть их прорвалась через верхние галереи.

— Ох, не вовремя! — скривился Магистр. — Придётся прорубаться с боем.

— Да уж пробьёмся как-нибудь! — хмыкнул Всеволод.

С мёртвой дружиной это, наверное, будет не трудно.

— Пробьёмся, — согласился Бернгард. — Ты, главное, не отставай. И в драку не лезь. Помни — нам нужна кровь Изначальных. Твоя кровь. Не позволяй проливать её зря.

Ну конечно! Кровь Изначальных — вот о чём больше всего печётся магистр.

— Не беспокойся, — хмуро ответил Всеволод. — Специально смертушки искать себе не стану.

Видимо, выцеженное сквозь зубы обещание не удовлетворило Князя-магистра.

— Бранко, присмотри за русичем, — обратился Бернгард к волоху. — Выведи его отсюда живым и невредимым. А я поведу своих рыцарей вперёд — расчищать дорогу. Томас, ты перекроешь галерею решёткой. Как выберетесь наружу — сразу ступайте в донжон. Там безопаснее. Я велел Конраду уводить туда людей, если совсем плохо станет. А, судя по тому, что творится здесь, дела наверху неважные.

Волох кивнул. Однорукий кастелян растерянно захлопал глазами. Всеволод лишь сплюнул в сердцах. Его обставляли няньками ну прямо как дитё неразумное!

— За мной! — Бернгард, взмахнув мечом, увлекая мёртвую дружину во мрак подземной галереи.

Кто-то из умрунов, видимо, по приказу магистра подхватил короткий обрубок факела, рассечённого валашской саблей. Мертвец понёс плюющийся искрами огонь, не щадя пальцев в кольчужной перчатке и не чувствуя боли.

Темнота отступала перед неживой дружиной. Быстро, безмолвно, но вовсе не бесшумно за Властителем-магистром следовали мёртвые рыцари. Много рыцарей, длинной цепочкой.

Топот ног, звон доспехов…

Закованные в посеребрённую броню снаружи и пропитанные серебром изнутри, специально обученные разить нечисть, но сами ставшие нечистью, умершие и поднятые из небытия вновь, подвластные воле своего магистра больше, чем при жизни, и обретшие со смертью неуязвимость, недоступную живым, они бежали, огибая стороной тёмных тварей, выплеснутых из лаборатории.

Валявшийся в стороне факел Фёдора освещал мёртвую дружину снизу. И вновь по стенам и сводам метались и плясали огромные, чудовищные тени. Тени колыхались, переплетались, сливались друг с другом. И, казалось, по подземелью бежит не отряд воинов, а быстро-быстро ползёт единое многоногое, многорукое существо. Гигантская сколопендра, облачённая в броню и ощетинившаяся сталью.

Пожалуй, это была хорошая подмога тем, кто дрался наверху. Но способна ли она переломить ход битвы? Сейчас что-либо сказать на этот счёт было затруднительно.

Глава 16

— Русич, пора уходить, — поторопил Бранко.

Ненависть к волоху уже ушла, осталась лишь досада. Всё-таки, как ни верти и что ни говори, а была у Бранко своя правда. Не личной выгоды ради и не из страха за свою шкуру пошёл он в услужение к Чёрному Князю-магистру. Да и Всеволод ведь сам только что заключил с Бернгардом союз. Пусть временный, пусть вынужденный, но заключил же!

Так вправе ли он после этого судить волоха?

Ладно. Уходить-то действительно пора… Всеволод шагнул за мёртвой дружиной Бернгарда.

Справа и слева двигались с клинками наголо Бранко и Томас…

Стоп! А Фёдор?! Где десятник?! Почему его не видно среди умрунов?

Да потому что — вон, у дверей лаборатории — упыри обступают Фёдора со всех сторон. Отсекают, давят, не дают вырваться.

— Фёдор! — Всеволод резко дёрнулся вправо.

— Куда! — встревожился Бранко.

Но Всеволод уже ринулся в бой. Удар, удар, удар. Меч высверкивал в факельных отблесках посеребрённой сталью и разбрызгивал фонтаны чёрной крови. Но поздно уже! Не успеть!

Тёмные твари окружили Фёдора. Ударили десятника сзади, под шею. В клочья распоров и спадающую на плечи мелкокольчатую бармицу, и кольчужный воротник, и плотный поддоспешник на спине. Выдрав из-под броней и одежд верхние хребетные позвонки.

Упыри свалили дружинника, но не разорвали на месте, не остановились, не припали к хлынувшей крови, не облепили жертву, позабыв обо всём, как случалось прежде. Нет, упыри шли дальше. Косились на пятна живой крови под ногами. Алкали, жаждали. Но шли. Потому что так приказано. Потому что не позволено отвлекаться от битвы. Потому что Пьющие-Исполняющие находились сейчас во власти своего Властителя. И потому что его Власть была сильнее их Жажды.

С диким рёвом Всеволод прорубался через толпу нечисти. Смерть Фёдора придала ему сил. Исступление боя затмило всё вокруг и…

Шаг-шаг-шаг. Взмах-взмах-взмах. Вдоль-вдоль-вдоль. Широко, от плеча, — как косой на заливном лугу. По удару на каждый шаг.

И — поперёк. И — ещё.

Всеволод крутился волчком, полосуя воздух и бледные тела кровопийц косыми рубящими ударами. Рассекая по два-три упыря зараз.

Он был не один. Рядом замелькали кривая сабля Бранко и прямой клинок Томаса.

Все трое уже оторвались от мёртвой дружины.

Серебряные умруны растворились во мраке за изгибом подземной галереи, откуда тоже доносится шум битвы. Быстро, увы, удаляющийся шум. Судя по всему, рыцари-мертвецы успешно расчищали путь, а Бернгард, шедший в первых рядах, не заметил потери в арьергарде.

Значит, на помощь надеется не стоит. Значит, остаётся надежда лишь на себя. На свои мечи.

Всеволод рубил и сокрушался лишь об одном: был бы у него второй меч — проклятая нечисть дохла бы в два раза быстрее!

Увы, второго меча не было. Второй — сломан и валяется под развороченной дверью склепа и придётся обходиться тем, что есть.

Засапожник вырвать из-за голенища? Нет, мал слишком — не больше упыринного когтя. И проку от него в рубке с плеча будет немного. А вот если…

Улучив момент, Всеволод отступил на шаг, одним движением срезал пустые ножны с пояса. Ушёл от размашистого удара длинной когтистой лапы, пригнувшись, подхватил упавшие ножны левой рукой. Сжал покрепче за переплетение рассечённых ремней.

Вот так-то! Хоть что-то!

Ножны — не боевой клинок, конечно, ими не отбить вражеского меча и не пробить броню. Но сейчас-то враг без мечей и без брони.

Крепкий длинный и увесистый футляр из дерева и толстой кожи, густо, как и всё снаряжение сторожного воина, усеянный отделкой из белого металла, приятно отяготил пустующую руку. Так-то оно сподручней. Так оно привычней.

И хотя за небольшую заминку и шаг назад пришлось расплачиваться — сразу две кровососущие твари проскользнули мимо — Всеволод платил охотно и быстро. Резко выбросив руки в стороны — одну вправо, другую влево, он, почти не глядя, достал обоих. Остриём меча вспорол шею первому упырю. Второго — который оказался поближе — от души, да с оттягом протянул вдоль хребтины пустыми ножнами.

Первый кровопийца с хрипом и бульканьем осел наземь, второй тоже на ногах не устоял. Ножны не взрезали упыринную плоть, как взрезала её отточенная сталь с серебряной насечкой, но и безобидным их прикосновение назвать было нельзя. Пупырчатые шляпки серебряных гвоздиков и частые заклёпки, выступающие края и кромки металлических полос обивки оставили на бледной спине твари широкий рваный след.

Брызнула чёрная кровь. Сбитый ножнами упырь, визжа и брызжа слюной, откатился в сторону. Прямиком под меч Томаса.

А Всеволод, привычно орудуя двумя руками, вновь врубался в выплёскивавшуюся из лаборатории белёсую массу. Он сейчас дрался впереди, принимая на себя основной натиск нечисти. Множа трупы под ногами так, что трудно становилось ступать.

Острый клинок и тупые ножны из-под клинка выписывали круги и разящие полукружья. Мелькали, словно крылья мельницы, которые нельзя остановить и под которые лучше не попадаться. Серебрённый меч рубил противников. Серебрённые ножны — сбивали, отбрасывали, отпихивали, обжигая и помечали белёсые тела тёмными полосами и отметинами, сочащимися кровью.

Упыри выли. Однако натиска не ослабляли.

Вот снова один справа — и меч Всеволода с маху сносит уродливую шишковатую голову. Оскаленная, зловонная пасть, вертясь, брызжа чёрной кровью и жёлтой пеной на защитную личину шлема, пролетает перед глазами.

А другая пасть уже раззявлена слева. И слева же тянутся неестественно длинные, гибкие руки. Хрусь! Всеволод сокрушительным ударом ножен перешиб обе конечности у запястий. Приласкал, будто палицей. Когтистые руки обвисают, дёргаются — бессильно и беспомощно. Ну, точно — две змеюки с перебитыми хребтами.

На месте изломов — рваная кожа, глубокие вмятины, тёмные следы от серебрённой оббивки, обломки раздробленной кости, перепачканные чёрным.

Раненный упырь верещит от боли.

Всеволод замечает первую предательскую трещину, прошедшую по ножнам. Не выдержало крепкое дерево! Вон там, между кожаной обмоткой и металлическими нашлёпками. Недолговечное всё-таки оружие ножны без клинка!

Но сожалеть об этом некогда.

Справа — очередной противник. И слева… Покалеченная ножнами тварь не отшатнулась. Наоборот — не переставая вопить, лезет вперёд. Уповая уже не на когти, а на зубы. Орёт от боли, но лезет. Понимает, что для нового замаха у противника времени уже не будет. И что в паре с тем, другим упырём, который справа, шансов одолеть человека — больше.

Да, размахнуться, как следует, Всеволоду не дают. Ни правой, ни левой.

И — не уклониться уже.

Правой рукой Всеволод успевает лишь направить остриё на прыгнувшую тварь. Он даже и не колет. По большому счёту, упырь напарывается на клинок сам. Меч входит в брюхо нечисти. Низко, над самым пахом. И в следующий миг — идёт резко вверх. Заточенное лезвием в серебряной отделке легко вспарывает нутро и грудь твари до самого горла.

Слева — иначе. Всеволод выкидывает левую руку на всю длину. Тычет ножнами в морду вопящего упыря с перебитыми запястьями, прямо в зловонный оскал. И не беда, что ножны заканчиваются тупым навершием. Пусть тупым, зато обитым белым металлом. И вот его-то — промеж зубов, да в глотку нечисти.

Впих-х-хнуть!

А попробуй! А отведай! А обожги свою поганую пасть!

Дикий вопль наседающего упыря разом оборвался. Будто пробку вставили. Кровопийца коротко всхрипнул, давясь серебром. И…

А вот этого Всеволод никак не ждал.

… сомкнул зубы.

С выражением жуткой, нечеловеческой боли на лице. С лютой ненавистью в глазах.

Хруст…

Всеволод едва удержал дёрнувшиеся из руки ножны. Всё же удобной рукояти тут не было, а ремённая оплётка, используемая сейчас в качестве оной, уже изрядно забрызгана чёрной кровью и выскальзывают из потной ладони.

Но — удержал.

Рванул на себя.

Навершие с выступающими краями и изрядным куском ножен застряло в пасти твари. В точности, как наконечник стрелы с зазубренным остриём в ране или как рыболовный крюк в жабрах мелкого пескарика. Серебро, конечно, встало нечисти поперёк горла.

Выплюнуть смертоносный кус упырь не смог. А из глотки уже вовсю сочилась желтоватая пена и чёрная кровь. Кровосос больше не хрипел. Шипел только, сухо и часто кашлял, утробно стонал.

Пытался разорвать непослушными переломанными руками собственную пасть и горло.

И медленно оседал на пол.

А битва продолжается. Ножны с обломанным и расщеплённым концом, со следами упыриных зубов на дереве, сыромятной коже и металле, снова помогают мечу.

Удар, укол.

Укол, удар.

Клинок, ножны.

Ножны, клинок.

Рубануть, ударить, ткнуть. И снова…

Удар, удар, удар, удар.

Рубящий, дробящий, раздирающий бледную кожу, сшибающий с ног.

И…

Ответный удар упыринной лапы.

Более удачный, чем все предыдущие. Пришедшийся по оружию в левой руке Всеволода. Которое, на самом деле оружием и не было вовсе.

Пучок когтей-ножей с маху обрушился на плоскую поверхность ножен. Не побоявшись жгучего серебра, какая-то ловкая тварь изо всех своих упыриных сил хлестнула гибкой рукой, как плетью с увесистым свинцовым шлепком на конце, как разбойничьим кистенём с шипастой гирькой.

И — разбила. Перебила потрескавшиеся, погрызенные ножны. Футляр для меча, заменявший всё это время Всеволоду меч развалился на куски. Щепа, кожа и посеребрённые полосы обивки полетели в стороны. Что-то застряло, наколотое на загнутые когти. В кулаке Всеволода осталось одно лишь бесполезное ремённое плетенье.

Отдёрнуть руку упырь не успел. Всеволод с маху захлестнул её размотавшимся ремнём, резко подтянул к себе, достал мечом, срубил нелюдскую ладонь. А следом снёс нечисти полчерепа. Открыл, будто крышку от горшка.

Он всё же прорубил в плотных рядах изрядную просеку. Оторвавшись от отставших Томаса и Бранко, Всеволод пробился к Фёдору, неподвижно лежавшему в кровавой луже.

Нет, конечно, ничем уже не помочь верному десятнику. Мёртв Фёдор! Не испит, но мёртв, как камень. Шея разворочена. Голова свёрнута на спину.

Зато его меч…

Не прекращая боя, Всеволод подцепил носком сапога клинок погибшего десятника, подбросил в воздух, подхватил… Ну, вот и снова у него по мечу в каждой руке!

Эх, размахнись рука, раззудись плечо!

Сквозь безумное исступление боя едва пробивался холодных голос рассудка. И голос этот упрямо твердил одно и то же: всё, конец, не устоять больше, не отбиться… Но подхлёстнутая отчаянием боевая ярость только нарастала.

Три опытных ратника, противостоявших тёмным тварям — обоерукий русский воин, однорукий тевтон и волох с двумя здоровыми руками и одной саблей — могли ещё некоторое время драться, под потолок забивая подземные галереи изрубленными белёсыми телами. Но это ненадолго.

А значит, перед смертью надо хотя бы успеть посечь побольше проклятой нечисти! Чтобы хоть как-то оправдать свою собственную бессмысленную гибель.

Глава 17

— Русич! Назад! На-зад! Ру-сич!

В пылу и горячке боя, Всеволод не сразу осознал, что кричат ему. Даже разозлился не на шутку. Стоя над телом Фёдора, он сейчас тупо и бездумно крошил нечисть. В капусту крошил, двумя руками, окружая себя и мёртвого десятника завалом из рубленного чёрно-белого мяса.

А его кто-то звал, мешал кто-то… Кричал так некстати, под руку.

Отвлекал.

— Все-во-лод!

Брызжа слюной и проклятиями, он всё же глянул назад.

Кричал Бранко, кричал Томас. Оба еже оттесненны далеко. И не мудрено, что оттесненны: от наседавших упырей отбивался сейчас лишь однорукий кастелян. Волох держался сзади, отмахиваясь почему-то не клинком (сабля лежала в ножнах) а поднятым с пола горящим факелом Фёдора. Факел обжигал тварей. В левой руке Бранко волочил сифон с горючей смесью.

Зачем? Что задумал волох?

Ага, ясно что…

Томас прикрывает. Бранко кладёт сифон на пол и придавливает ногой, подносит пламя к горлышку сосуда, свободной рукой раздвигает меха… Чтоб после сдвинуть — резко, сильно. Пустить струю горючей жидкости. Горючей и горящей притом.

Учинить пожар волох задумал! Запалить греческий огонь и громовой порошок под дверью склепа. Взорвать всю галерею вместе с усыпальницей и алхимической лабораторией. Обрушить своды и завалить дымоходный лаз, используемый нечистью. Замуровать нижний ярус замковых подземелий. Вместе с прорвавшейся сюда нечистью.

И с Эржебетт вместе?..

Отчего-то вдруг тоскливо заныло сердце. Плевать! Это — всего лишь никчёмное сожаление о недостойном прошлом. О былых ошибках, столь же опасных, сколь и приятных. Но теперь-то всё кончено. Любовные чары ушли. Морок рассеян. Обман раскрыт. Глаза прозрели. А на то, что ещё осталось… Пле-вать!

Да — и с лидеркой вместе! Сберечь её… её кровь уже не удастся. А значит, туда ей и дорога, треклятой деве-твари!

Всеволод в последний раз глянул на Фёдора. У верного десятника не будет могилы. Зато будет славный погребальный костёр. И подземный курган из упыриных тел и обваленных на них сводов.

Всеволод быстро пробился к Томасу и Бранко. На пути стояло ещё не так много тварей, чтоб сделать его отход вовсе уж невозможным. К тому же с двумя мечами прорубаться назад, от лаборатории, оказалось куда как проще, чем с одним клинком идти к ней, против упыриного потока. Маши посильнее обеими руками, да вали пошире — от стены до стены, во всю галерею — новую просеку. Только не поскользнись в чёрной крови. А то ведь она уже повсюду: на полу, на стенах, и с потолка, вон, капает.

Взмах. Ещё.

И ещё.

Располовинены последние кровопийцы, отделявшие Всеволода от тевтонского кастеляна и волоха.

Правда, только что расчищенный проход за спиной Всеволода вновь заполняется новыми тварями, прущими из алхимической лаборатории. Да как заполнялся! Упыри лезли через груды порубленных трупов и через головы идущих впереди.

Будто белёсая волна захлёстывала подземелье.

И волна эта вот-вот поглотит трёх человек, всё ещё стоящих на её пути.

Всеволод отступил влево, привалился спиной к шершавой стене. Заорал в голос:

— Жги-и-и!

И…

— И-и-и! — звонкое эхо сквозь вой нечисти.

Пузатый бронзовый сосуд с воздуходувными мехами направлен на толпу упырей. Узкое отверстие сифона сочится горючей смесью.

Бранко держит факел перед сосудом.

Наваливается на меха.

Шипение. Яркий свет…

Тонкая струя жидкого пламени ударила прямо, посерёдке. Пролетела мимо Всеволода — где-то на уровни груди. С шипением разбилась о накатывающуюся белёсую волну. Полоснула по передним рядам. И тут же опала, обозначив на полу извилистую огненную линию с частым крапом догорающих капель.

Дым… вонь жжёной плоти иного мира. Визг горящей нечисти в закрытом пространстве за малым не рвёт барабанные перепонки.

Увы, огонь не пробил сплошную стену упыриных тел, не достал, куда нужно. Белёсый вал, правда, вспыхнул, потрескался и развалился. Из передних рядов пламя перекинулось на задние, заплясало в лужах чёрной крови, лизнуло порубленные тела. Но всё же, огонь продвигался вглубь галереи слишком медленно. И слишком мало его было.

А лаборатория извергала новых упырей. Нечисть всё напирала и напирала сзади, и, будто живой гигантской кочергой, сдвигала, оттесняла разгорающийся костёр. Выпихивала, выдавливала его на трёх человек в противоположном конце галереи.

Несколько горящих фигур выбежали вперёд — подвывая, размахивая руками — словно языческие духи огня. Напали… Попытались напасть.

Всеволод отлип от стены и снова пустил в ход мечи. В несколько взмахов остановил объятых племенем тварей. Разбрызгал по стенам чёрную кровь и жидкое пламя.

И опять шагнул к стене — подальше от дымящегося горлышка бронзового сифона. С пути новой струи.

Клинки в руках — горели. По серебрённой стали растекались капли огненной смеси. В горле першило. Дышать становилось всё труднее.

Липкое дымное пламя жадно пожирало упыринную кровь и плоть. Тяжёлый смрад расплывался по подземелью, заполняя галерею. Не задохнуться бы самим!

— Жги! — скомандовал Всеволод. — Ещё раз! Выше бери! По лаборатории цель!

Там начинается зажигательная дорожка Томаса.

Бранко понял всё верно.

Сифон выплюнул вторую порцию жидкого пламени. На этот раз струя огня прыснула поверх безволосых упыринных голов. Прошла широкой дугой, чиркнув по арочному потолку и оросив жгучим дождём шишковатые черепа. И — достала-таки. С упругим стуком ударила по распахнутой двери лаборатории. Полыхнула пламенным росчерком подле дверного проёма. Ожгла толпившихся на пороге тварей. Косо мазанула по стене, яркими потёками заструилась вниз.

А вот теперь горящие фигуры заметались там, сзади, у огненной дорожки, что вела к склепу.

Дорожка занялась. Потухла, было, притоптанная…

Но нет, греческий огонь тевтонских алхимиков так просто не затопчешь!

…И — полыхнула вновь.

Самого змеящегося по полу огня из-за упырей, забивших галерею, видно не было. Но багровые отблески, отбрасываемые на стены и потолок свидетельствовали, что пламя уже ползёт к нише перед склепом. Туда, где горючая смесь и громовой порошок.

Дымящимися ещё мечами, Всеволод отмахнулся от пары сунувшихся к нему упырей, и…

— Бежим!

Дважды повторять не пришлось. Бранко и Томас, опрокинув бронзовый сифон в пылающие потёки, что остались на полу после двух огненных плевков, уже уносили ноги. Всеволод бросился вдогонку. Оставаться в подземельях чужой крепости, где вот-вот разверзнется ад, ему сейчас хотелось меньше всего.

Сзади грохнуло. Яркая вспышка озарила галерею.

Но — слишком рано.

И — слишком слабо.

Всеволод оглянулся у поворота галереи. Вот в чём дело!

Взорвался сифон. И весьма кстати, между прочим. Огненные росплески преградили дорогу ринувшимся в погоню упырям.

Но то ли ещё будет!

Ага, а вот и решётка, о которой упоминал Бернгард! Ржавая железная дверь из кованных прутьев в сужающемся проходе. Судя по всему, ею не пользовались уже давненько. Бранко, навалившись всем телом, пытался закрыть неподатливую скрипучую решётку. Томас возился со связкой ключей, судорожно подбирая подходящий.

— Бросьте! — Всеволод оттолкнул обоих. — Нет времени! Сейчас рванёт… полыхнёт…

С ним не спорили. Его послушались…

Дальше бежали не оглядываясь и не задерживаясь. Жёлтое пятно факельного света прыгало по тёмным стенам и сводам. Всеволод следовал за саксом и волохом, прекрасно ориентировавшихся в древних катакомбах и выбиравших самый короткий путь наверх.

Перед глазами мелькали главные галереи, боковые ходы-ответвления, лестницы, открытые и закрытые двери, тёмные ниши, порубленные умрунами упыри и лужи чёрной крови под ногами.

Усталость? Прочь! Тяжесть доспехов? Не обращать внимания! Сознание почти ничего не фиксировало. Другая была сейчас задача. Всё естество Всеволода, вся его суть словно обратились в ноги. И ноги работали сами по себе. Бездумно, как во сне, как в колдовском трансе.

Наверное, никогда прежде он так не бегал. Даже на изматывающих тренировках в родной Стороже, когда старец Олекса безжалостно, до седьмого пота, гонял ратников в полном боевом облачении по топким болотам. Жилистый волох и немолодой уже Томас, впрочем, тоже неслись с завидной прытью.

Было от чего.

Глава 18

И всё же их настигло. То есть, едва не настигло…

Громыхнуло так, будто они и не убегали никуда. Будто по-прежнему стояли возле склепа.

Гигантскими качелями вдруг дёрнулся пол. Туда-сюда.

И — поток сухого горячего воздуха в спину.

И — стремительно приближающийся гу-у-ул…

— Сюда! — Томас свернул из просторной галереи в узкую щель небольшого, извилистого хода. Следом юркнул Бранко с факелом. Всеволода волох буквально втянул за собой. Все трое, не сговариваясь, распластались по полу.

Краем глаза Всеволод заметил клубящееся пламя, прогудевшее дальше — по широкому коридору, который они едва успели покинуть. На миг пламя заполнило всю галерею.

Здесь же, в боковом ответвлении огонь лишь лизнул потолок над головами.

А после — опал и сгинул. Ушёл бесследно. Туда, откуда приходил.

Они вскочили. Ошарашенные. Ошеломлённые.

Вынырнули из убежища.

Сильный запах гари. Сушь в глотке. Дышать — нечем. Но надо бежать. Снова. Дальше.

Потому что где-то внизу и сзади, в недрах подземелий гудело и громыхало. А справа и слева, под ногами и над головой — дрожало. Всё! Пол, стены, своды… А сверху — сыпалось и падало. Мелкое крошево и крупные обломки. Змеились трещины в кладке. Трещины росли, удлинялись — быстро, будто состязаясь друг с другом в скорости. А из ширящихся разломов снова сыпалось, падало, крошилось.

Три человека с одним факелом пытались обогнать трещины, огонь, дым и обвалы…

Три человека снова бежали, что было сил.

Вёл Томас.

— Вправо, — коротко командовал однорукий кастелян.

И они бежал вправо.

— Теперь прямо и наверх. Не по той, по этой лестнице.

Они поднимались.

— Налево.

Поворачивали…

— Снова прямо. Наверх. Ещё. Дальше. Выше. Вправо…

Трещин над головой видно больше не было, но снизу ещё доносились глухие отзвуки рукотворного катаклизма. Там, в глубинах подземелья, продолжали рушиться своды, истошно визжали тёмные твари, гудело пламя, пожирая в замурованных каменных мешках-могилах остатки воздуха и упыринную плоть.

А потом… Потом нижние ярусы будто умерли. Потом тишину нарушали только топот трёх пар ног, треск факела и надсадное хриплое дыхание.

Да стук кровяных барабанов в ушах.

Неожиданно пахнуло грозовой свежестью и дождём. Где-то за толстыми стенами явственно слышится бурление переполненных водостоков. Подниматься по мокрым осклизлым ступеням стало труднее, зато дышать — куда как легче.

Выход! Наконец-то!

Они вывалились из темноты подземелий в ночную тьму…

Вырвались и…

Сильный, влажный, мокрый ветер. Ливень — как из ведра, тугими струями по лицу. Воздух, пропитанный моросью, приводил в чувство. Дождь освежал и смывал усталость.

Краткая — в пару-тройку секунд — передышка у дверей подземелья. Полное и окончательное осознание случившегося.

Безмолвные — одними глазами — вопросы.

Ответы без слов.

О том, что и так всем ясно.

«Сожгли? Взорвали? Завалили?»

«Сожгли. Взорвали. Завалили.»

Иного выхода не было.

А стихия бушевала вовсю. Давненько Всеволоду не доводилось видеть таких гроз.

Факел, залитый водой, погас сразу. Но в нём сейчас не было нужды. Как нет нужды и в ночном зрении. Частые, яркие, ветвистые молнии аж резали глаз. Вот полоснула зловещей синей вспышкой одна. И — сразу на ней вторая. Над головой прокатились громовые раскаты. Оглушая, ошеломляя.

А сквозь шум дождя и грозовое буйство доносятся иные звуки. Крики людей, лязг металла, ржание запертых в конюшнях и перепуганных до смерти лошадей, вой тёмных тварей.

Очередной небесный высверк озарил мир. Высветил всё, до мельчайших деталей. Да уж, всё…

Вокруг — следы яростной рубки. Трупы. Множество трупов. Уйма трупов. Похоже, и здесь умруны Бернгарда прошлись смертоносной косой. Упыриные тела цвета рыбьего брюха лежали вповалку. Кучами, грудами. Вспоротые, искромсанные, рассечённые. На мертвенно-бледной коже кровопийц темнели колотые и рубленные раны. Земля под ногами была черна от нелюдской крови.

Кровь нечисти пенилась и крутилась водоворотами в дождевых потоках. Впрочем, до появления магистра, лилась тут и кровушка людская. Реже, меньше. Но — лилась. Вон — пара растерзанных тевтонских кнехтов с поломанными копьями. Вон — брат-рыцарь. Из живых, не из Бернгардовых мертвецов. То есть, теперь-то уж из мёртвых, конечно, тоже, но не пробуждённых после смерти. А вон — татарин с запрокинутой головой, разорванной шеей и обронённой саблей. А там из-под дохлой нечисти торчит куполообразный шлем русского дружинника.

Да, горячая алая кровь мешалась здесь с холодной чёрной жижей, излитой из жил тёмных тварей. Павшие защитники не были обескровлены. Не давал пришлый Чёрный Князь Пьющим позволения испивать вожделенную влагу. Властитель гнал своё тёмное воинство не на пир, а на бой.

Но как же пустили-то, проклятых тварей, во внутреннюю цитадель?

Всеволод глянул на ворота детинца. На то, что осталось от ворот. А оставалось немногое. Толстые, обитые посеребрённым железом створки были погрызены, посечены когтями и разваленных на доски. М-да… Из-за таких ворот врага не остановишь. Особенно такого врага. Правда, Бернгард и его неуязвимые умруны вытеснили часть штурмующих обратно — за взломанные ворота, на крепостной двор. Но ведь не всех вытеснили-то.

На стенах и во внутренних помещениях детинца шёл бой.

Сверху — из закрытых галерей, зияющих над головой узкими прорезями бойниц, доносятся яростные вопли. Людские и нелюдские. По разбитым заборалам скачут бледные долговязые-длиннорукие фигуры. Интересно, кстати, а чем упыри разбили защитные навесы и ограды на стенах? Такое впечатление, будто вместе с дождём с неба упали несколько катапультных ядер. Но ведь у тёмных тварей нет пороков-камнемётов.

Упыри ловко взбирались на стены детинца. Одни ныряли в проломы. Другие — карабкались выше — по кладке массивного донжона, вздымающегося, как казалось снизу, к самым тучам. Третьи падали наземь, сбитые защитниками Сторожи.

— Воевода! — донеслось со стороны ближайшей пристройки. — Сюда!

Кричал десятник Илья. Вон он — призывно машет рукой из пустого дверного проёма. Сами двери — повалены и громоздятся рядом. Тоже, похоже, дело рук упырей.

Всеволод метнулся на зов, жестом приказав Бранко и Томасу следовать туда же.

— Где Фёдор? — Илья растерянным взглядом обвёл всех троих. Которых должно быть четверо.

— Нет его! — коротко ответил Всеволод.

Один меч остался от Фёдора… Всеволод покрепче сжал оружие — своё и павшего ратника. Дождь уже смыл с металла копоть и чёрную кровь. Сталь и серебро хищно отблёскивали в частых вспышках молний.

— Где остальные? — в свою очередь спросил Всеволод.

— Кто где, — ответил Илья. — Тут такое творилось, пока Бернгард со своими… с этими своими… не вышел. Разметало всех. Я насилу у входа в подземелья удержался — вас жду.

— А упыри? Они где сейчас? Откуда наседают?

— А везде упыри, воевода. Всюду.

Везде? Всюду? Всеволод вертел головой. Да только что разглядишь снизу, в застроенном детинце? Чтобы правильно оценить обстановку, следовало найти более подходящее место — такое, чтобы можно увидеть всё, чтобы разом объять взглядом картину боя.

Было в замке такое место. И, притом, недалеко совсем.

— К донжону нужно идти, — словно прочёл его мысли Бранко.

А впрочем, нет, не прочёл. Волох лишь выполнял повеление магистра — уводить Всеволода туда, где безопаснее. Что ж, Всеволод не имел пока ничего против.

— В донжон! — кивнул он.

Они двигались через многочисленные пристройки. По трупам, по крови…

В огромном детинце царила шла беспорядочная рубка. Как в любой полузахваченной уже крепости. Люди и упыри сцепились в последнем смертельном бою. Людей было меньше, упырей — много больше. Людей Всеволод отталкивал с пути, упырей — рубил сплеча. Где не справлялся сходу сам — помогали Илья, Томас и Бранко.

Коридоры, лестницы… И двери, двери, двери в узких переходах. Одни — распахнуты настежь, другие — заперты, третьи — взломаны нечистью. В общем, пришлось поплутать. Слава Богу, Томас и Бранко хорошо знали все прямые и обходные пути.

Они пробились… Вчетвером с пятью мечами — смогли. Добрались до донжона.

Башня была заперта изнутри, однако перед одноруким кастеляном тяжёлая дверца с узким смотровым окошком-бойницей распахнулась сразу. Двое кнехтов, дежуривших у входа, пропустили их внутрь и тут же поспешно задвинули засов. Ещё двое раздвинули осиновые рогатки на лестнице.

Перебросившись со стражей несколькими фразами Всеволод выяснил: последний оплот Закатной Сторожи занимали около полусотни человек. Тевтоны, примкнувшие к ним русичи и бойцы Сагаадая держали донжон крепко. Оборону возглавлял Конрад, сумевший вывести часть людей из захваченной крепости. Судя по словам кнехтов, Конрад сейчас дрался на верхней смотровой площадке.

Что ж, им тоже нужно наверх. На самый верх.

Долгий подъём. Бесконечные ступеньки в полутёмных лестничных пролётах. И вновь — наружу, под хлещущие потоки воды и вспышки молний.

Глава 19

В глаза сразу бросился тевтонский стяг — не гордо реющий на ветру, как прежде, а поверженный, отяжелевший от влаги, опавший и беспомощно распластанный по разбитому дощатому настилу. Заваленный обломками навеса, некогда укрывавшего дозорных от ненастья. Неведомая сила повалила и штандарт, и кровлю поперёк смотровой площадки. Лишь в центре остался стоять невысокий — поменьше человеческого роста — но крепкий столбец, оббитый железными кольцами. Основание флагштока…

К этому вертикально торчащему обломку были намертво примотаны и для верности пропущены сквозь нижнее — самое толстое кольцо флагштока — два татарских аркана. Туго смотанный конский волос, которому не страшна влага, частые серебряные вставки… Странно, очень странно. Были бы арканами оплетены заборала — понять ещё можно, а так…

Прочные, блестящие, аккуратно уложенные в бухточки верёвки с большими петлями на концах словно приготовлены к броску. Но кому предназначались арканы? Упырей полонить, что ли?

Всеволод осмотрелся вокруг.

Знакомая широкая площадка, обнесённая мощной каменной оградой с крепкими зубцами и ощетинившаяся снаружи посеребрёнными шипами, густо вмурованными в кладку. Два истерзанных трупа в стороне. С другой стороны — вспоротые, вздыбленные доски. Будто бороною прошлись по настилу. И защитники Сторожи.

Помимо тевтонских рыцарей и кнехтов здесь были оба шекелиса, с пяток русичей, Сагаадай с двумя стрелками. Впрочем, колчаны степняков — пусты, луки отброшены в сторону, в руках — кривые сабли. Так что никакие они уж и не стрелки. Как и все прочие — бьются врукопашную.

Прижавшись к самому заборалу и укрывшись за каменными зубцами, защитники сшибали карабкающихся наверх тварей. Упыри падали под ударами, оскальзывались и срывались с мокрого камня, но им на смену настырно лезли другие. В полыхании молний, в кружащихся водяных вихрях они казались лоснящимися бледнокожими пауками, облепившими каменный ствол башни.

На смотровую площадку, ставшую боевой, пауков-кровопийц пока не пускали.

Пока…

В ближайшей бойнице появились две когтистые руки — длинные, по-змеиному, гибкие. Всеволод срубил обе. Ткнул мечом в узкую щель бойницы и сбросил воющую тварь вниз. Прильнул к освободившемуся проёму. Поднял забральную личину шлема, чтобы лучше видеть.

Увидел! Всю битву целиком, в наслаивавшихся друг на друга вспышках молний.

Ожесточённый бой шёл всюду. На внешних стенах, с которых не успели отойти в детинец все защитники Сторожи. На стенах внутренних, куда вслед за отступившим гарнизоном взобралась часть упыриного воинства. И между стенами, где на осиновых крышах, как на островках застряли рассеянные по крепости одиночки и немногочисленные группки воинов, яростно отбивавшиеся от нечисти.

Довольно большой отряд оборонял сейчас Серебряные ворота. Бесполезные уже, не нужные. Но защитники ворот не могли уже их покинуть и отступить. Ничего иного, кроме как драться им просто не оставалось.

Ага, а вон и Бернгард ведёт свою мёртвую дружину по упыриным трупам через тесный крепостной лабиринт. И сам Князь-магистр и его умруны жмутся к крышам, навесами, карнизами, так что сверху не сразу и углядишь. Рубятся — хладнокровно, умело, ловко. Но будет ли с того прок?

Всеволод начинал понимать кое-что из случившегося. Судя по всему, нечисть взяла замок стремительным и мощным штурмом. Оказавшись же внутри, тёмные твари не рассыпались тупой неуправляемой массой по запутанным проходам в поисках живой крови, а продолжали атаку упёрто и слажено, повинуясь чужой разумной воле, ловко расчленяя силы невеликого сторожного гарнизона, отсекая защитников друг от друга, напирая со всех сторон, не давая передыху, не позволяя перегородить путь баррикадами и осиновыми рогатками.

В итоге каждый стенной пролёт, каждая башня, каждая постройка, занятые воинами Сторожи, становились отдельной крепостцей. Малые цитадельки оборонялись отчаянно, вокруг каждой бесформенными кучами громоздились изрубленные и исколотые бледнокожие тела. Но, будучи уже не связанными воедино, разрозненные крепостцы гибли одна за другой, захлёстываемые белёсыми вопящими волнами.

Оборона осложнялась ещё и бурей, бушевавшей над замком. Ветер, казалось, дул со всех сторон сразу. Дождь, словно многохвостая плеть, хлестал по лицам и доспехам. Вода, низвергавшаяся с небес, заливал огни на башнях и стенах. Косые струи, бьющие, будто пенистые стрелы из бойниц, из-под кровли, из-за крепостных зубцов, доставали и гасили даже костры, защищённые навесами. Бурлящие потоки неслись по открытым боевым площадкам и закрытым галереям. Уложенные во рву брёвна и хворост плавали как во время весенних паводков в лесу. Ненастье, казалось, специально задалось целью поспособствовать в эту ночь упыриному воинству и помешать людям.

Пускать в ход алхимическое пламя и громовой порошок в таких условиях почти не удавалось. Скупые желтовато-красные огненные блики в мокрой тьме полыхали редко и гасли быстро. Защитникам крепости приходилось полагаться лишь на отточенную сталь с серебром. Увы, на всех кровопийц серебрённой стали не хватало. Ярко-синие высверки ветвистых молний освещали колышущееся море упыринных голов и воздетых кверху когтистых рук. Нечисть уже заполняла большую часть пространства под стенами и башнями в узких проходах, арках, галереях…

Однако самое скверное было всё таки не это. Прямо из пелены ливня, из молний и громовых раскатов на крепость раз за разом обрушивался тёмный размытый, размазанный ком. Чернильный сгусток, отсверкивающий в синих вспышках ртутным блеском. Раскинувший широкие угловатые…

Крылья?

Всеволод не сразу, не со второго, и даже не с третьего раза опознал в летающей твари…

«А над башнями змей крылатый кружит!» — говорил ему покойный Фёдор.

Да-да, именно так — огромного гада с крыльями опознал.

Но лишь когда чудище пронеслось сквозь яркие всполохи молний над крепостным двором, перемахнуло через стены детинца и дважды облетело вокруг донжона, чуть ниже смотровой площадки, Всеволод смог разглядеть тварь во всех подробностях.

Голова… головища — размером этак с две бычьих — на толстой и длинной шее. Морда — что-то среднее между змеиной и птичьей. Но змеиного, пожалуй, всё же в ней побольше будет. Клюв-пасть — раскрыт и топорщится гнутым, выступающим наружу частоколом зубов. Каждый — с татарскую саблю.

А вот глазки для такой головы совсем махонькие. Уже смотровой прорези тевтонского шлема. И прикрытые к тому же толстым веком. Только две складки и можно различить: две щёлки, зло поблёскивающие глубоко запрятанными угольками.

Тело — гибкое, вытянутое. Но посередине, где брюхо и крылья — сильно утолщается. Снизу — четыре поджатые лапы. Короткие, кривые, растопыренные, как у ящерицы, когтистые, не менее опаснее, чем упыринные руки. Всеволод видел, как тварь на лету подцепила с одной из крыш оплошавшего кнехта. Наземь упали куски разодранного тела.

Впрочем, куда страшнее лап был длиннющий хвост. Хвост твари раскачивался и наносил сокрушительные удары, будто кистень ночного татя. На конце хвоста — шипастый желвак. Массивная чёрная гирька (кость — не кость, металл — не металл) запросто проламывала крыши, крушила щиты и сминала доспехи.

Крылья твари состояли из толстой кожистой перепонки на крепком костяном каркасе. И крылья и лапы, и голова и всё тулово летающего ящера были покрыты крупной чешуёй. Чёрные, выпуклые, блестящие, словно политые смолью, щитки-пластины лежали внахлёст друг на дружке.

На спине чёрного змея сидел чёрный наездник. Наездник тоже целиком — от затылка до пят — был закован в гибкую блестящую, как ртуть броню. На голове — округлый шлем с сильно выступающим вперёд забралом. В одной руке повелитель дракона держал чёрный щит, напоминавший крышку гроба. В другой…

Нет, это и не меч даже. Хотя по размерам не уступает длинному тяжёлому рыцарскому клинку и даже превосходит его. И не сабля. Хотя тоже загнут. Но в другую сторону. По форме и предназначению это, скорее уж, плоский крюк.

Или серп… этакий полумесяц с отточенной до самой рукояти внутренней стороной и заострённым концом.

Или длиннющий коготь, кованный из неведомого, опять-таки — чёрного металла.

Своим крюком-серпом-когтем всадник орудовал мастерски.

Глава 20

Да, у Всеволода была возможность оценить воинское искусство неведомого седока.

Вот летающий змей в стремительном полёте ложится на крыло и, сильно накренившись влево, оказывается возле стены детинца. Ловкий взмах, напоминающий движение жнеца — и меч-серп легко срезает голову в тевтонском горшкообразном шлеме.

А вот чёрный гад клонится вправо, к крыше, где обозначилось движение — и под чудовищным ударом боевого серпа, словно глиняная миска раскалывается треугольный щит с чёрным крестом на белом поле. Вместе с разбитыми досками, кувыркается отсечённая по самое плечо и застрявшая в ремнях рука. Кто-то заходится в диком вопле, слышном даже сквозь шум грозы и битвы.

Крылатый змей и чёрный всадник действовали так же слажено, как опытный кавалерист и добрый боевой конь. Поначалу Всеволоду показалось даже, будто эти двое намертво срослись друг с другом. Уже потом он разглядел и диковинную узду из нешироких и, видимо, очень крепких чёрных полос, и намотанную на драконью чешую проволоку, которая, будто сеть опутывала морду, шею и гибкое туловище летающей твари, и укрытое между крыльев седло, больше походившее на скамью с невысокой спинкой.

Бранко что-то закричал сквозь дождь и грозовые раскаты, указывая саблей то ли на крылатого змея, то ли на седока.

— Шоломонар! — разобрал Всеволод в крике волоха. — Балавр!

— Нахтриттер! — надрывался за спиной Томас.

Излишние подсказки. Всеволод и сам уже догадался, кто кружит в грозовом небе над павшей… почти павшей Сторожей.

Вот, значит, каково истинное обличье Чёрного Князя, когда он не прячется, подобно Бернгарду, за рыцарский плащ и человеческую личину. И вот, значит, как Чёрные Князья приучены воевать в своём обиталище. Несметную упыринную пехоту — вперёд по земле, а сами — сверху. Что ж, очень удобно. И не очень опасно. К тому же с высоты хорошо видно силы неприятеля. Ясно, куда гнать своих пеших бойцов, в каком количестве, и какую команду им отдавать.

Крылатый змей с темнеющей между крыльев фигурой седока в очередной раз пронёсся над крепостью, собирая смертельную жатву. И вновь взмыл в дождливую тьму. Разворачиваясь. Готовясь к новому броску.

Нет, с этой напастью, конечно, тоже пытались бороться. Как могли и чем могли. Со стен и крыш в дракона и в драконьего всадника летели стрелы. С надвратной башни даже пустили вдогонку летающему гаду увесистую глыбу из порока. Не попали. Крылатый змей легко увернулся от каменного ядра. Что же касается стрел…

Потоки воды сбивали и отклоняли их на лету. А те, что достигали цели — не причиняли нечисти вреда. Посеребрённые наконечники отскакивали от драконьей чешуи как дождевые капли. Ни одна оперённая заноза так и не вошла под чёрную шкуру, ни одна не вонзилась в крыло. Даже меткая татарская стрела, пущенная точно в левый глаз ящеру, не смогла пробить толстые складки век.

Достать снизу Чёрного Князя, укрытого за толстым брюхом и широкими крыльями дракона было и вовсе затруднительно. Лишь две или три стрелы царапнули по мокрой броне наездника. Царапнули — и только. И — бессильно скользнули в сторону.

— Проклятая тварь! — раздался над ухом знакомый голос, полный ненависти и отчаяния.

Конрад? Всеволод оглянулся.

Так и есть! Рядом стоит бывший посол Закатной Сторожи. В руках — меч. Шлем-ведро сброшен на спину и висит за плечами на крепких ремнях, будто срубленная голова на лоскутке коже. С толстого войлочного подшлемника и надетого поверх него лёгкого шишака стекают струи воды. Вода течёт по лицу рыцаря, по усам, по бороде. Лицо тевтона искажено. Борода всклокочена.

Скорее всего, от надёжного глухого шлема Конрад избавился по той же причине, что и Всеволод поднял забрало-личину. Чтобы смотреть вокруг не через заливаемую дождём узкую смотровую щель. Чтоб видеть всё и сразу. Да и слышать — тоже.

Конрад видел. Слышал.

И — скрипел зубами в бессильной ярости.

— Что произошло, Конрад?! Как ЭТО произошло?! Как упыри вошли в крепость?!

— Нахтцереры ведут себя не так, как прежде, русич! — зло выплюнул тевтон, мешая слова с брызгами дождевой влаги.

Не как прежде… Это было очевидно. Это Всеволод понял ещё в подземельях замка.

— Сначала растерзали тварей, который прятались в дневных убежищах и первыми добрались до замковой горы, — продолжал Конрад. — Чтобы они не мешали и не путались под ногами, наверное. Потом двинулись на приступ сами. Причём, не напирали, как обычно — скопом и сразу отовсюду, а наступали не спеша, разумно. Повалили рогатки на дальних подступах, расчистили путь главным силам. Вон там, видишь, со стороны ворот?

Да, Всеволод видел, благо, света молний хватало. По склону замковой горы — до самого её подножия темнел широкий проход. Раньше осиновые рогатки стояли там часто и густо. Теперь — не осталось ни колышка.

— Погоди, Конрад, упыри что же сами вытаскивали осину? — поразился он.

Такое трудно даже представить! Всякому известно: кровопийцы не станут без крайней нужды и по доброй воле прикасаться к дереву, вытягивающему тёмную силу. Хотя о какой доброй воле может идти речь, когда в небе кружит упыриный Властитель?

— И вытаскивали, и оттаскивали в сторонку, как миленькие, — ответил тевтон. — Выли, орали, валились без сил, но работу делали. Потом поднялась к частоколу. Укрылись от стрел с той стороны, подрыли брёвна, повалили…

А ведь действительно — эвон какие бреши зияют в тыне перед рвом!

— Ну, а уж после начался настоящий штурм. Сначала нахтцереры атаковали во-о-он там…

Взмахом клинка сакс указал на дальний пролёт западной стены.

— Только это, как оказалось, была лишь хитрость и обманный манёвр. А кто мог ждать такого от тупых тварей?!

Всеволод выругался про себя. Никто, разумеется. Кроме, быть может, Бернгарда. Но Бернгард в первые минуты приступа находился в склепе и вёл там со Всеволодом непростые беседы.

— Кто, русич?

Всеволод вновь не ответил. Да заданный вопрос и не требовал ответа. За время предыдущих штурмов упыри приучили считать себя безмозглым ходячим мясом, жаждавшим крови, вконец обезумевшим от этой великой жажды и утратившим в обретённом безумии всякую сообразительность и осторожность. Упыри всегда шли за живой кровью просто и незатейливо. Напрямую, кратчайшим путём. Шли через серебро, огонь и осину.

Таков был тёмный Набег до сих пор.

Но в эту ночь он стал иным. В эту ночь упырей вела воля и разум Пьющего-Властвующего.

— Нахтцереры лезли настырно и бились люто, — продолжал сокрушаться Конрад. — Я перебросил к западной стене половину гарнизона. А твари всеми силами вдруг навалились оттуда…

Теперь Конрад резким движением меча отмерил, будто обрубил немаленький участок на восточной стене неподалёку от Серебряных врат.

— Причём не просто навалились. Им здорово помогли.

Ага… видно… Между двумя мощными башнями, повалена двускатная кровля над боевыми площадками. Крепкие заборала — побиты и покрошены. А защитные шипы… Кто-то словно срезал под корень целые пучки длинных посеребрённых штырей, торчавших по верхней кромке стен. Всё это можно было сотворить лишь драконьим хвостом-кистенём или серповидным мечом змеиного всадника во время атак сверху.

— Чёрный Князь? — хмуро спросил Всеволод. — Летающий змей?

Конрад кивнул.

— Нахтриттер. Дракон вывалился из туч и обрушился с небес как сама смерть. Лучники и арбалетчики встретили летающую тварь и всадника стрелами. Мы попытались отбиваться мечами и копьями. Но чёрную чешую и броню не берёт даже серебрённая сталь. Нахтриттер сбил со стены защитников, разрушил проходы, срубил шипы. Освободил целый пролёт. Разумеется, нахтцереры ворвались в крепость.

— Что было потом? — не удержался Всеволод.

— Потом остановить их было уже невозможно. Тварей оказалось слишком много, и по замку они расползались слишком быстро. Кровопийцы не охотились за добычей, как раньше, а старались перекрыть главные проходы, захватить башни и важные участки стен. Они убивали любого, кто вставал на пути, но не испивали убитых. Не задерживаясь, они шли дальше. Казалось, кровь не интересовала, только крепость.

Конрад выругался.

— Мы удержали ворота, с полдюжины внешних башен, несколько проходов на крепостном дворе. Но это, как видишь, уже ничего не решает. Всех, кого смог и кого успел, я увёл сюда. Здесь от нахтцереров отбиваться ещё можно, но вот эта крылатая тварь…

По небу косо и длинно полыхнула очередная молния. Яркий синий блеск отразился от мокрой чешуи приближающегося змея.

— Осторожней, русич! — предупредил Конрад. — Дракон летит на нас!

Глава 21

Чёрный ящер, развернувшись по широкой дуге под самыми тучами и сложив крылья, падал на верхнюю площадку донжона.

Ещё одна молния…

И тварь — ещё ближе.

Змей летел к ним, будто камень, пущенный из гигантской пращи. Летел, быстро набирая скорость. То — блестящим чешуйчатым комом, освещённым резкими синими бликами, то — едва различимым сгустком тьмы, оторвавшимся от чёрных туч.

Счёт шёл не на секунды даже — на мгновения.

— Внутрь! — рявкнул Конрад. — Вниз! Быстро!

Люди уже сыпались со смотровой площадки в зев открытого люка.

Внутрь, вниз… И — быстрее некуда.

Видимо, всё было обговорено заранее, видимо, каждый подспудно ждал этого момента, и Всеволоду сейчас оставалось лишь удивляться, с какой скоростью могут исчезать в небольшом вроде бы отверстии воины при полном боевом доспехе. Защитники донжона ныряли в люк один за другим, позабыв и о тяжести лат, и о ползущих снаружи кровопийцах. Что ж, упырей, взобравшихся на смотровую площадку, скинуть вниз ещё можно, но вот противостоять падающему сверху дракону… И этому всаднику на драконе…

Стоп! А ведь они пытались противостоять.

Как оказалось, в башне укрывались-то не все.

У бойниц остались Конрад, ещё какой-то незнакомый Всеволоду тевтонский рыцарь, трое кнехтов, Золтан, Раду, пара русских дружинников, Сагаадай и ещё один степняк. Тевтоны, русичи и шекелисы расположились хлипким рваным кольцом по краю площадки, отчаянно машут клинками и разят копьями, кое-как сдерживая прущую снизу нечисть. Татары же, побросав сабли в ножны, шустро отскочили назад, к центру башни. К обломку флагштока.

Отскочили и…

Ага…

Вот уж у обоих в руках — приготовленные загодя верёвки. Вот раскручиваются в воздухе тяжёлые промокшие петли.

Что-то свирепо, воинственно кричит Сагаадай. Да и второй степняк тоже не желает встречать падающую сверху крылатую смерть молча.

Всеволод понял, наконец, для чего здесь арканы. И для чего их концы намертво привязаны к флагштоку.

— Русич! Ты всё ещё здесь? — Конрад схватил его за наплечник с явным намерением швырнуть к спасительному люку.

Ну, уж нет! Всеволод решительно стряхнул с плеча латную рукавицу тевтона.

— Мастер Бернгард велел тебя беречь! — сверкнул глазами Конрад.

«Не меня — мою кровь», — мысленно поправил Всеволод. Вслух огрызнулся:

— Я как-нибудь сам поберегусь!

А то Бернгардова опека эта уже поперёк горла стоит!

Для дальнейших препирательств времени не оставалось.

Чёрная блестящая туша — прямо над ними. И…

— Ложись! — командует Конрад.

Вокруг грохоча доспехами падают люди. Всеволода Конрад валит силой. Бесцеремонно, грубо, не по-рыцарски: подножкой и неожиданным тычком в грудь.

Всеволод бьётся назатыльником шлема о мокрые доски.

Конрад падает рядом.

Миг — и распластаны, вжаты в пол все.

Кроме двух татар с арканами.

Остальное Всеволод видит и слышит, лёжа на спине.

Всё происходит быстро, невероятно быстро, но тренированное сознание сторожного ратника всё же поспевает за событиями, отмечает каждую деталь.

Сначала — хлопок… Сильный порыв ветра и брызги сверху. Будто небо падает. Поток воздуха всколыхнул и едва не сбросил придавленный брёвнами и досками тевтонский стяг. Огромные, резко раскинутые в стороны в стороны и вмиг закрывшие всю верхнюю площадку донжона крылья замедляют стремительное падение твари.

А уж потом…

Грохот.

Кажется, башня сотрясается до самого основания.

Это драконий хвост обрушился на заборало. Трескается каменный зуб, брызжет, смешиваясь с ливнем, каменная крошка. Кто-то коротко охает, задетый то ли крупным осколком, то ли шипом змеиной булавы. Горохом сыплются вниз с мокрого скользкого камня почти уже влезшие на боевую площадку упыри.

Скрежет.

Чудится, будто башню разрывают и вырывают из-под ног… нет, в случае с Всеволодом — из-под спины.

Это вытянутые во всю длину лапы крылатого ящера прошлись когтями по деревянному настилу, срывая толстые доски, кроша дерево в мокрую щепу, цепляя всё, что можно подцепить. И вновь сквозь раскаты грома и подвывание упырей пробился человеческий вскрик: кто-то попался в когтистые бредни. Мелькнул в воздухе тевтонский плащ. Несчастного рыцаря выбросило за заборало. Плащ исчез. Крик стих — как стеной дождя отрезало.

Влажный хруст.

Словно переломили толстую подгнившую изнутри ветку. И опять — вопль, полный дикой боли. Тоже, впрочем, быстро прервавшийся.

Это молниеносно распахнулась и закрылась зубастая пасть-клюв летающей твари. Змей перекусил надвое человеческую фигуру в чёрных одеяниях орденского кнехта. Глотать не стал — выплюнул. Из-за посеребрённых доспехов, наверное.

А сверху — кровь с дождём, прямо в лицо.

Но степняки с арканами уцелели. Пригнулись пониже под обломком флагштока. Проскочили под чешуйчатым брюхом. Увернулись от растопыренных лап. Оба — и юзбаши, и его ловкий воин.

Две петли метнулись вслед крылатому змею, вновь взмывающему к тучам.

Тварь, не успевшая набрать скорость, поднималась грузно, неповоротливо и не смогла отлететь достаточно далеко. Отяжелевшие от влаги верёвки, словно цепкие щупальца достали, хлестнули по чёрному и блестящему…

Увы, это была не привычная татарам ловля лошадей из полудиких степных табунов. Извивающийся аркан Сагаадая — брошенный повыше и посильнее — через крыло, чуть не на голову Чёрного Князя — хозяин крылатого змея на лету срубил мечом-серпом. Петля другого ловца захлестнула заднюю лапу дракона. А тот, казалось, даже не заметил накинутых пут.

Взмах широких крыльев. Вновь набухает, будто парус и шумно хлопает влажной тканью поверженное полотнище тевтонского стяга. Прочный аркан, соединённый с основанием сломанного флагштока, натягивается, как тетива татарского лука, как струна на цимбале Раду.

А в следующий миг…

Словно сарацинский порошок взорвался под дощатым настилом.

Рывок. И брызги, щепа, труха, гвозди, железные кольца — во все стороны. Огрызок флагштока и обломки досок, под которыми он крепился к балкам, взлетают вверх, подцепив и выдернув из-под завала тяжёлый промокший стяг. И не только его подцепив. Не только его сдёрнув с башни.

Вслед дракону летит ещё и человек. Степняк, набросивший петлю на лапу крылатой твари, то ли не успел вовремя выпустить аркан из рук, то ли сам был захлёстнут верёвкой.

Сыплются обломки. Тевтонское знамя и татарский воин уносятся вверх, исчезают где-то в низвергающихся потоках воды и в кромешной тьме, навалившейся после череды слепящих молний.

Но ещё миг спустя…

Ещё молнии.

И вновь видно. Всё.

И то, как…

Большое развевающееся белое с чёрным крестом полотнище и маленькая орущая, дёргающаяся в воздухе человеческая фигурка падают вниз. А следом — сложив крылья… догоняя, обгоняя… камнем, глыбой, обрушившейся скалой — устремляется в очередную атаку чёрный змей с чёрным всадником на спине.

Не удалось! Арканами — тоже не вышло! Затея провалилась!

Всеволод вскакивает на ноги, озираясь. Стоять трудно. От ровного дощатого настила уже мало что осталось. Весь пол смотровой площадки словно перепахан безумными оратаями. Под ногами — вздыбленные обломки досок, да обнажённые скользкие от дождя и несмытой ещё дождём крови округлые брёвна перекрытий. По таким не шибко-то поскачешь. Да и они тоже, наверное, не смогут долго выдерживать атаки крылатой твари. Значит, скоро вся верхняя площадка донжона будет разметена по брёвнышку, сброшена за заборало или обрушена внутрь. И что тогда?

— Наверх! Все наверх! — Конрад тоже уже на ногах. Ага, уцелел, значит. Только вот шлем-горшок со спины сорван, и невесть где теперь его искать. Да и нет времени для поисков: упыри перемахнули через крепостные зубцы. Кровопийцы — на башне! Конрад, однако, держится молодцом. Отдаёт нужные приказы и сам лихо рубит прорвавшихся тварей.

Всеволод тоже рубит упырей. Двумя руками. Двумя мечами.

Из раскрытого люка на разбитую площадку выскакивают защитники донжона. И с лестницы — сразу в бой, оттесняя нечисть.

Повезло. Оттеснили. Сбросили. Очистили пространство. В этот раз — да. Заняли прежние позиции и отбивают новые атаки снизу.

До следующей — которая сверху?

А после — снова снизу.

И опять — сверху.

И снизу. И сверху И…

И надолго ли их так хватит?

Вряд ли. Если ничего не измениться, обычным людям не под силу будет выстоять эту ночь.

А необычным? А нелюдям?

Всеволод вновь глянул вниз. Туда, где над крышами замкового двора метался чёрный змей с Чёрным Князем на спине, и где бушевало разлившееся по Стороже упыринное море. Только его сейчас интересовали не эти твари. Другие.

В лабиринтах крепости Всеволод выискивал мёртвую дружину Бернгарда.

Вон они! И ведь не только они! Не одни умруны там! Надо же, отряд Бернгарда по мере продвижения вперёд не уменьшается вовсе, а, наоборот — увеличивается, обрастая новыми примыкающими к нему воинами.

Всеволод начал понимать, что задумал магистр.

Глава 22

Бернгард вёл своих мёртвых рыцарей вдоль внешней северной стены к Серебряным воротам. Вёл упорно, настырно, сминая любое сопротивление на пути. Однако, не покидая при этом тесных проходов и укрываясь под крышами и нависающими карнизами от атак крылатого змея. Умруны то растекались по соседним улочкам, то вновь объединялись, но неизменно продвигались в одном направлении — слажено, спаяно, помогая друг другу, прикрывая друг друга.

У запертых ворот, куда так стремился Бернгарда, а также на примыкающих к надвратным башням стенных пролётах, окружённых нечистью, шла жестокая битва. Защитников здесь укрылось немало, и оборону они держали крепко. Тевтоны, русские дружинники и татары умело отражали натиск упырей, не особо подставляясь летающей твари.

— Мастер Бернгард хочет соединиться с привратным отрядом… — возле Всеволода вновь стоял Конрад. Едва глянув вниз, тевтон тоже верно оценил обстановку. — А по пути собирает тех, кого ещё можно собрать.

Мёртвая дружина продвигалась не спеша, но уверенно. Деловито прокладывала путь в сплошной массе упыриного воинства и почти не несла потерь. Что, впрочем, неудивительно. Не так-то просто потерять в бою однажды уже умершего воина. Пока совсем уж не разорвут такого в клочья — не потеряешь. А разрывать покойников, облачённых в серебро и серебром же пропитанных, кровопийцы Шоломонарии не успевали: клинки умрунов всё-таки разили податливую белёсую плоть быстрее, чем когтистые лапы крушили броню из белого металла.

Мертвецы шагали за своим магистром, как зримая чума, как неумолимый мор. Там, куда они ещё не дошли — кишмя кишели тёмные твари. Там, где они прошли, в струях дождя бурлила чёрная кровь и едва ворочалась додыхающая нечисть.

Серебряные умруны двигались по трупам от строения к строению расчищая дорогу, прорубаясь к окружённым, рассеянным, разбросанным по крепости, но уцелевшим ещё защитникам Сторожи. Вызволяя каждого способного к бою ратника, будь то тевтон, русич или татарин.

Сейчас мертвецы Бернгарда по воле своего Властителя спасали людей, чьей смерти жаждал иной Чёрный Князь и иные твари. Мертвецы освобождали то один островок сопротивления, то другой…

Вон там — освободили.

И там.

И там — тоже.

И там — ещё.

Вырванные из лап смерти, одиночки и небольшие группки гарнизонным ратников примыкали к магистру, не особенно интересуясь, кто это такой несокрушимый и неуязвимый, следует вместе с Бернгардом. Это спасённые будут выяснять позже. А пока для этого нет ни времени, ни возможности. Обстоятельства не располагали к расспросам. Упыри наседали со всех сторон. Шёл бой и нужно было сражаться.

Дружина Бернгарда множилась. Переставала быть мёртвой. Смешивалась с живыми защитниками Сторожи. И с каждым пройденным отрезком пути обращалась в силу более грозную, чем была прежде.

— Если мастер Бернгард соединится с привратной стражей, — вслух прикидывал Конрад, — А потом вместе с ними обойдёт крепость по кругу, собирая уцелевших. И если все они вернутся к донжону. В общем, путь тогда проклятая нечисть попробует взять нас до рассвета!

«Проклятая нечисть»?

— Эх, знал бы ты, Конрад, кто такой Бернгард и кто идёт за ним, — Всеволод не удержался от не совсем уместного в данных обстоятельствах замечания.

Конрад поморщился.

— Вообще-то мне тут уже всякое понарассказывали, — тевтон выразительно покосился на Сагаадая и двух шекелисов. — Чему верить, а чему нет, я ещё не решил, но одно знаю точно: мастер Бернгард и рыцари, которых он вывел из подземелья, появились вовремя. Без них Стороже не выстоять и на них теперь вся надежда. Этой ночью они на нашей стороне, русич. И я готов до рассвета биться с ними бок о бок. А уж после, когда встанет солнце, будем разбираться. И уверяю тебя, то же самое сейчас скажет любой. Сейчас льётся кровь и решается судьба обиталища, а значит, всё упрощено до предела. Нахтриттер — враг. И его тёмные твари — враги. А тот, кто выступает против врага — союзник. И давай не будем больше об этом. Утром, когда отобьёмся… если отобьёмся — поговорим. Сейчас — не нужно.

Всеволод промолчал. Он смотрел вниз.

Серебряные умруны в тевтонских плащах рубились в первых рядах. Живые защитники Сторожи помогали мёртвым — шли следом, добивали раненных тварей, принимали на копья и клинки упырей, пытавшихся обойти с флангов и тыла, бросавшихся со стен, выскакивавших из окон и дверей.

Чёрный Князь пришлого упыриного воинства, пытался помешать Бернгарду, собиравшему рассеянных защитников в один кулак. Теперь Князь кружил над крепостным двором, раз за разом направляя своего крылатого змея в лабиринт тесных улочек. Только вот добиться он пока ничего не мог. Из узких проходов под крытыми осиной строениями выцарапать врага было не так-то просто. Ни мечом-серпом, ни драконьим хвостом-кистенём не достать. Зато можно пообломать крылья и расшибиться на лету.

По-хорошему посадить бы сейчас Шоломонару своего гада на крыши, да спешиться самому. Но, видать, осина мешает. Да и несподручно, наверное, Чёрному Князю управлять снизу таким воинством. Сверху — куда как удобнее.

И тёмный Властитель управлял. Странно вот только как-то. Непонятно. Упыриный Князь зачем-то отводил своих кровососов от почти взятых стен и почти павших башен. Упыри спешно покидали и замковый детинец. Уходили через разбитые ворота, сползали вниз по стенам. Живая белёсая волна отхлынула от донжона. Никто больше не лез через заборало, никто не совал когтистые руки в бойницы.

Отступление?

Нет — перегруппировка сил.

Почти вся упыриная рать, хозяйничавшая в крепости, теперь втягивалась в узкие проходы внутреннего замкового двора. Преграждала дорогу Бернгарду, окружала…

Числом решили взять магистра и его отряд?! Но ведь и это будет непросто. Путанный лабиринт крепостного двора — не чистое поле. В полной мере использовать здесь численное превосходство невозможно. Куда большее значение имеют сейчас ратное мастерство каждого отдельного бойца, умение держать общий строй и добрая серебрённая сталь в руках.

Отряд Бернгарда, наткнувшись на новую преграду, лишь замедлил движение, но не увяз, не остановился. Мертвецы из склепа пёрли вперёд с тупым упорством и механическим каким-то безрассудством, не свойственным живым.

В ускоренном, но при этом чудовищно размеренном ритме поднимались и опускались мечи и секиры. И после каждого дружного взмаха в дождь, падавший сверху, тугими фонтанами снизу брызгала чёрная кровь. Упыриное отродье ряд за рядом ложилось в жидкую грязь, будто сорная трава, скошенная опытными косцами.

Только вот по мере приближения к Серебряным вратам, и мёртвая дружина Бернгарада и примкнувшие к ней живые воины поднимались всё выше и выше, будто всходили по ступеням незримой лестнице. Уже до окон теснившихся вокруг построек поднялись. Ещё немного — и до дверных притолок доберутся. А там — и до крыш недалеко.

Вот именно — до крыш!

Всеволод вдруг осознал замысел противника. Замысел простой и жестокий, действенный и эффективный, незатейливый и страшный. Завалить проходы трупами. Не так, как навалено сейчас повсюду — разбросанными бессмысленными грудами — а продуманно, целенаправленно, единой, пологой, но неуклонно растущей горой.

Направить десятки, сотни, а если понадобиться — и тысячи покорных Пьющих… Пьющих-Исполняющих под серебрённую сталь, аккуратно уложить изрубленные тела своих упырей под ноги врагу. И если уж нельзя остановить противника — то заставить его карабкаться по сплошному завалу наверх. Выманить, поднять из узких недосягаемых щелей замкового лабиринта к крышам. Так, чтобы можно было бросить на неприятеля драконью тушу, не боясь при этом повредить крыльев.

Ну да, потому и лезут сейчас упыри с воплями и визгом, на верную смертушку. Ползут через головы друг дружки, и покорно складывают их, эти самые свои безволосые уродливые головы. Такова воля Властителя, парящего в ненастном небе на крылатом змее. Такова его нехитрая хитрость.

— Конрад! — Всеволод резко повернулся к стоявшему рядом тевтону. — Нам нужно пробиться туда.

Меч Всеволода указывал на замковый двор, в самую гущу схватки.

— Что? — вытаращил глаза тевтон. Похоже, он не понимал. Или не хотел понять.

— Надо выходить из башни, собирать людей и самим идти к Бернгарду. И — быстро, пока тёмные твари отвлеклись.

— Но ведь мы же здесь… — растерянно пробормотал Конрад.

— А Бернгард — там, — перебил Всеволод. — И ему помочь надобно.

Будь он трижды неладен, этот Князь-магистр! Но сейчас — надо. Помочь…

— Иначе ни он, ни мы не дотянем до рассвета.

Конрад с сомнением оглядел площадку. Колебания его, в общем-то, вполне понятные: в донжоне ещё можно было худо-бедно держать оборону. А вот снаружи…

— Думаешь, русич, в наших силах помочь?

— Не думаю — знаю! Других вариантов нет.

— Вообще-то Бернгард не велел мне… — задумчиво пробормотал Конрад. — Был приказ в случае падения крепости отступить в донжон, а вот покидать его…

— Зато Бернгард велел тебе оберегать меня, не так ли? — перебил его Всеволод. — А я выхожу из донжона.

И — сразу, не дожидаясь ответа:

— Томас! Бранко! Сагаадай! Золтан! Илья! Кто там ещё? Все вниз! Живо! Собирайте, кого можно. Спускаемся вниз.

Конрад ему не препятствовал. И сам приказы уже не отдавал. Только повторял команды Всеволода, да поторапливал орденских братьев.

Видимо, в этот момент переломилось что-то. Как-то само собой вышло, что теперь разноплемённые защитники донжона признавали за главного Всеволода.

Глава 23

Свой отряд Всеволод повёл вдоль южной стены, по примеру Бернгарда стараясь передвигаться через разрозненные, но выстоявшие островки сопротивления. Замысел оправдался: потрёпанная полусотня, покинувшая донжон, обрастала новыми воинами.

Основная часть упырей уже отхлынула к противоположному краю Сторожи. Оставшиеся же у южной стены твари не были серьёзной помехой. Небольшие группки нечисти, встречавшиеся на пути, защитники крепости сминали и рассеивали сходу. Шли прямо и быстро, не забывая, однако, сторониться открытых мест, где можно было попасть под удары драконьего хвоста или изогнутый меч Чёрного Князя.

Затем свернули влево. И кратчайшим путём через лабиринт — к рыцарям Бернгарда, рубящимся на горе трупов и волей-неволей множившим эту гору.

Следовало поторопиться. Ударить с тыла. Помешать тем, кто собственными телами выкладывает предательские завалы. Пробиться бы вот только!

Им старались помешать. Перед ними выстраивали стены клыкастых пастей и когтистых рук. Они проламывали одни стены и натыкались на другие. Продвигаться становилось всё труднее. Их задерживали. И всё же не на них сейчас бросали главные силы.

Чёрный всадник на чёрном змее гигантским вороном кружил над дружиной Бернгарда. Пришлый Властитель без счёта и жалости гнал покорную нечисть на клинки в белом металле. Срубленные упыри ложились один на другого, будто кирпичики в заботливо возводимой опытным каменщиком кладке. Сплошной вал из посечённых бледнокожих тел, перегородивший узкие проходы, кое-где уже достигал крыш.

Осиновая кровля лишала кровопийц сил. Но и ослабевшие, они всё равно упрямо карабкались вверх и становились на пути Бернгардовых умрунов. Падали пронзённые и порубленные. Заполняли пространство от крыши до крыши, извиваясь на скатах, крытых ненавистным деревом. И ничего нельзя было с этим поделать.

Чтобы хоть как-то продвигаться вперёд, рыцари Бернгарда вынуждены были работать мечами и подниматься вверх. Понемногу, по чуть-чуть. Но всё выше и выше. По неровным мягким и податливым, слабо шевелящимся, осклизлым и хлюпающим ступеням, с которых бурлящими водопадами стекала вода и зловонная чёрная жижа.

Умруны, прикрывавшие живых воинов, умудрялись при этом держать строй, сквозь который не мог пробиться ни один упырь. Даже те немногие твари, кому удавалось проскользнуть между мелькающими мечами и секирами, кто успевал подобраться на расстояние удара и дотянуться до противника через стену щитов, были не в силах продвинуться дальше.

Всеволод видел, как крепкие длинные когти, вспарывавшие посеребрённые доспехи, дымились и обламывались, едва войдя в неживую плоть, пропитанную раствором адского камня. Слышал, как вопят от боли, тёмные твари, насквозь прожжённые серебряной водицей, что брызжет из ран мертвецов. Упыри издыхали в корчах, очередным слоем из собственных тел устилая путь Бернгардовой дружине.

А вон и магистр! Сражается на самой верхушке трупной горы, среди умрунов. Перехватив меч двумя руками, рубит вражеских упырей. Справа на поясе Бернгарда всё ещё болтается короткий, но увесистый шестопёр. Видимо, на тот случай, если меч сломается или выскользнет из рук. Про запас…

До отряда Бернгарда оставалось совсем немного. Но — не успеть. Поздно!

Белые плащи разупокоенных мертвецов мелькали уже над осиновыми крышами. Усеянное синими трещинами молний небо осветило и мёртвую дружину, и упыриный вал. Серия слепящих всполохов словно предварила решающую схватку.

Пришлый Чёрный Князь атаковал, бросил дракона вниз и подняв изогнутый меч.

Когда Бернгард успел вырвать из ремённой петли свой шестопёр, Всеволод не заметил. Заметил только, как ребристая палица, кувыркаясь, летит навстречу крылатому ящеру. Сбить змея она смогла бы едва ли, да и проломить чёрную броню Князя — тоже. Но сшибить всадника с седла-скамьи, спешить опасного противника… Вот чего добивался Бернгард.

«Вот зачем ему нужен был шестопёр!» — пронеслось в голове Всеволода.

Наездник прикрылся щитом. Брошенный с нечеловеческой силой снаряд достиг цели.

Громыхнуло. Не хуже иного грозового раската.

Увы… Отбитая палица с расколотой рукоятью и сломанными гранями летит в сторону, оставив на чёрной поверхности вражеского щита вмятину. Шоломонар пошатнулся, но высидел страшный удар. А в следующий миг…

Крылатая тварь обрушилась между крышами на вершину трупного завала, где одни нелюди бились с другими.

Чёрная туша развалила, разметала строй умрунов.

Когтистые лапы глубоко пробороздили месиво белёсых тел — захватив и живых ещё упырей, и посечённых уже. Вырвав и изодрав в клочья пару Бернгардовых рыцарей.

Зубастая пасть перекусила и выплюнула ещё кого-то.

Мощно ударил хвост-кистень.

Вправо ударил. Влево…

Разбрасывая измятые трупы. Поднимая фонтаны дождевой воды и крови. Чёрной — упыриной. Красной — людской. Разбрызгивая бесцветный серебряный раствор, гнавший неведомый колдовской Ток по жилам умрунов.

Упыри и люди, мёртвые рыцари и живые воины, сбитые с ног, катились по разные стороны завала.

Наверху устоял лишь один.

Бернгард. Увернувшийся и от лап, и от хвоста и от зубов дракона.

Снова — с мечом в руках.

Конечно, пришлый Шоломонар распознал главного противника в этой битве.

Чёрный всадник наклоняется, тянется…

Взмах.

Серповидный клинок с единственным изогнутым лезвием клюнул из-за правого драконьего крыла. Тевтонский магистр подставил под удар свой меч — прямой, обоюдоострый.

Звон. Скрежет.

Бернгард отвёл в сторону чёрный серп небесного жнеца.

Нанёс ответный удар. Сильный. Быстрый. Прежде, чем крылатый змей вновь взмыл к тучам.

Бернгард целил то ли в крыло, то ли в укрывшегося за ним наездника. Да малость не достал… Ну, самую малость! Раскинувшееся крылья уже отталкивались от воздуха, резко бросая драконью тушу вверх. Меч магистра угодил ниже — в бок взлетающей твари.

А удар был хорош! Удар был чудо как хорош!

От таких щиты разваливаются в щепу и крепкие шлемы раскалываются будто гнилые орехи.

Всеволод видел, как отточенная сталь в густой серебряной насечке рубанула по блестящей шкуре крылатого гада. Как прогнулась, впечаталась, вмялась толстая чешуя в драконью бочину. Как тварь на взлёте дёрнулась в сторону, едва не наткнувшись на заборало северной стены. Как нелепой куклой мотнулся в седле-скамье чёрный всадник.

Над Сторожей разнёсся дикий рык. Всеволод впервые услышал голос дракона и увидел его кровь.

Очередная молния услужливо высветила рану на змеином боку. Короткая, но глубокая борозда перечеркнула чешую. Даже сильный дождь не мог сразу смыть сочащуюся из-под взломанных пластин вязкую слизь, чем-то сродни упыриной крови, но с желтоватым оттенком.

Поганой твари сильно досталось. Твари, вне всякого сомнения, было больно. Но всё же такая рана не смертельна. И, наверное, такая боль терпима. Дракон выписывал в грозовом небе широкий круг, приходя в себя после удара и встряски. Чёрный Князь выбирал подходящий момент, чтобы вновь обрушить своего небесного скакуна на пешего противника.

А ведь пешему против всадника в открытом бою долго не выстоять. Особенно против ТАКОГО всадника. И — в ТАКОМ бою. Чтобы уравнять шансы, пешцу нужно хоть какое-то укрытие. Бернгард, конечно, тоже это понимал.

Не дожидаясь новой атаки, и используя благоприятные последствия предыдущей (всё-таки змей изрядно разворошил завал из рубленной нечисти и сшиб вниз большую часть упырей) тевтонский магистр перемахнул через трупную баррикаду. Следом, по расползающейся под ногами скользкой груде, полезла мёртвая дружина и примкнувшие к ней живые ратники.

Чёрный всадник, спохватившись, бросил летающего змея вниз на Бернгарда. Но он опоздал.

Несколько клинков звякнуло о чешуйчатое подбрюшье. Переломилось чьё-то копьё. Раскололась пара вскинутых над головами щитов. Двое или трое защитников Сторожи были смяты и разорваны. А гора трупов — разворочена окончательно.

Магистр уже был внизу под крышами. Из-за которых можно снова биться с летающей тварью. Только чёрный всадник на чёрном змее не спешит спускаться в узкую щель между крепостными постройками. Всадник гонит в бой других. Миг — и Бернгарда, оторвавшегося от своей дружины, обступили упыри.

Твари наседали на него отовсюду сразу, со всех сторон.

— Впе-е-еред! — мысленно кляня Чёрных Князей и всё тёмное отродье, Всеволод ринулся на выручку магистру.

Он шёл напролом, разя белёсые фигуры с обеих рук. Шёл сам и вёл других. Значительно опережая шедших следом.

И он пробил-таки тропку в сплошной упыриной массе.

Встал возле ненавистного магистра спина к спине. Как возле верного соратника, в котором уверен полностью.

— Ты столь же жаден до драки, сколь и глуп, русич, — недовольно поприветствовал его Бернгард.

И это вместо благодарности!

— А ты столь же любезен, — скривился Всеволод.

Свои слова они перемежали со смертоносными выпадами, защищая себя и прикрывая друг друга.

— Если тебя убьют, у меня останется только кровь Эржебетт, — ловко орудуя мечом, упрекнул Бернгард. — А если убьют и её?

— Уже, — бросил Всеволод.

— Что? — вопрос магистра прозвучал под очередной рубящий удар. Под ноги покатилась снесённая Бернгардом безволосая голова. — Что с лидеркой?

— Забудь, — коротко отозвался Всеволод. — С ней кончено.

И рубанул сам.

Одной рукой, второй.

Одним мечом, вторым…

— Ж-ж-жаль, — столь же кратко заметил Бернгард.

Его следующий удар был злее и сильнее прежнего. Теперь сразу две упыринных головы и одна когтистая рука полетели в сторону в густом ореоле чёрных брызг.

Особого желания делать этого не было, и всё же Всеволод объяснил. Подробно. По паре быстрых слов на выдох-выпад:

— Подземелья сожжены…

Клинок в правой руке рассекает ещё одно бледнокожее тело. Половинит надвое — от плеча до бедра.

— Галереи завалены…

Клинок в левой — пропарывает белёсое брюхо, выпускает чёрный фонтан.

— Склеп — тоже…

Посеребрённая сталь срубает длинные тонкие пальцы с острыми когтями.

— Замурован намертво…

И — подсекает ноги очередной твари.

— Уж пришлось…

И — раскраивает шишковатый череп.

— Другого выхода…

И снова — холодная чёрная кровь вперемежку с холодным дождём.

— Не бы-ло!

Последний удар Всеволода обратился в три. Траектория клинка трижды поменяла направление. Слишком много нечисти обступало их сейчас. Слишком много тварей навалилось со всех сторон.

Бернгард тоже замахал мечом быстрее и проворнее.

Несколько секунд оба бились яростно и молча, сосредоточено ширя вокруг себя кольцо из покрошенных упыринных тел. Однако к ним уже подтягивалась подмога — воины двух сливающихся воедино отрядов. Их обступали, прикрывали. Мёртвые и живые. Тевтоны, русичи, татары…

Змей-подранок вновь бессильно накручивал круги в грозовом небе. Наездник не нападал, опасаясь обломать о крыши крылья небесного скакуна, но и не отлетал далеко.

— Берегись, русич! — вдруг рявкнул Всеволоду Бернгард.

Чёрный всадник предпринял новый маневр. Повинуясь воле седока, массивная драконья туша обрушилась на…

Крыши?!

Глава 24

Хр-р-ракш-ш-ш!

Тяжёлое шипастое навершие на хвосте змея ударило раз…

Хр-р-ракш-ш-ш!

… другой…

Хр-р-ракш-ш-ш!

… третий.

Да, крылатая тварь лупила по крышам! Сильно. Яростно. Быстро.

Причём, всякий раз, коснувшись осиновой кровли, драконий хвост сразу же отдёргивался. Этот поганый змей, как и прочая нечисть, явно недолюбливал осину. Но раз уж Чёрный Князь повелел…

Мощные удары шипастого желвака разносили кровлю. Обломки досок, куски брёвен, ворохи сбитой дранки сыпались вниз — только успевай уворачиваться.

«Завалить решил, что ли?!» — недоумённо подумал Всеволод, отскакивая из-под рушащихся стропил.

Если так, то затея эта была не их самых удачных.

Защитникам Сторожи дровяной град вперемежку с ливнем особого урона не нанёс. Где — прикрывая головы щитами, где — уповая на крепость шлемов, тевтоны, русичи и татары продолжали бой. А вот наседающим отовсюду упырям, на которых сверху падала осина, пришлось скверно.

Сырое дерево летело на безволосые черепа и в бородавчатые морды, хрустело под ногами, облепляло мокрые белёсые тела, вытягивая из нечисти силу. Опасные ловкие и стремительные твари превращались в вялого нерасторопного противника, рубить которого — одно удовольствие.

Всеволод отметил про себя, что и крылатый змей тоже летает уже не так лихо. Всё же рана от Бернгардова меча и вынужденное соприкосновение с промокшей осиной не прошли даром и для него. Силёнок у твари явно поубавилось. Зато…

Зато ящер Тёмного обиталища кружил теперь над самой головой. Ну да, конечно! Когда крыши сметены начисто, есть возможность спуститься пониже.

Поближе к врагу.

А узкие проходы вокруг оказались очень даже грамотно завалены и забиты брёвнами и досками. А под ногами — вязкое месиво из грязи, чёрной крови, мёртвых упырей. А за завалами стеной стоят живые кровопийцы, не давая выбраться с опасного пяточка. И никуда теперь не денешься. Быстро — никуда. Спасительные теснота крепостного двора в одночасье стала ловушкой.

Вот какова была истинная цель столь яростной атаки на крыши! Не забросать противника обломками, а расчистить к нему путь и воспрепятствовать его отходу. Сбросить кровлю вниз, обратить её в баррикады. Нет, не слепая ненависть вовсе руководила Чёрным Князем, заставившим своего летающего гада крушить осиновую кровлю, а один лишь трезвый расчёт.

Ящер перестал кружить и завис на изрядном отдалении в воздухе, нечастыми широкими взмахами крыльев удерживая массивное тело на одном месте. Выпустив когти и угрожающе помахивая хвостом, дракон готовился к последней схватке. Седок заносил над головой чёрный изогнутый меч-серп. Медленно, не спеша. Видимо, всадник ещё раз прикидывал и просчитывал…

Достанет? Заденет? Нет?

Если пронесётся по-над самым краем разрушенных крыш — запросто может задеть. А уж как и чем — хвостом, лапой, клювом-пастью или длинным кривым клинком — это без разницы. Если Чёрный Князь и его змей кого задевают, то, как правило — насмерть.

Кое-кто из защитников крепости пятился к дверям и окнам ближайших построек. Но так спасутся единицы. Если вообще спасутся: в домах, наверное, уже полно упырей.

Впрочем… Голова дракона и голова всадника были обращены к Бернгарду и только к нему. Две пары глаз неотрывно следили за каждым движением магистра. Ну да… Властители сегодня уже столкнулись друг с другом на завале из трупов и испытали один другого, однако не закончили ещё своего противоборства.

Значит, следует ждать продолжения поединка?

И горе тому, кто попадёт между двух жерновов.

— Пригни-и-ись! — приказал Бернгард. — Всем пригнуться! Щиты — вверх!

Первыми приказ магистра исполнили умруны. Но и живые защитники Сторожи не особо медлили.

Упыри, видимо, тоже следуя безмолвной команде своего Князя — отхлынули и расступились, чтобы не путаться под драконьими лапами и хвостом.

Да, это будет жестокая схватка. Пешего с… не с конным даже — с летающим противником. Поединок, в котором у Бернгарда нет никаких шансов.

— Русич, отойди! — крикнул Бернгард. — Уйди, говорю! Не лезь на рожон! Кровь свою не лей!

Ах, да, кровь… Всеволод послушался. Отступил. Недалеко. Туда, где приметил двух старых знакомцев, на которых можно положиться.

Золтан и Раду стояли всего в полудюжине шагов от Бернгарда. У молодого шекелисского музыканта на левой руке висел большой прямоугольный щит. Простенький — доски, да грубая обивка из железа с серебром — изрядно посечённый упыриными когтями уже, но вполне ещё крепкий. С такими щитом обычно бьются в пешем строю орденские кнехты. Такими щитоносцы прикрывают стрелков. Такими удобно заслоняться от нечисти, когда её слишком много и правая рука не успевает рубить всех.

Хороший щит. Сгодится для задуманного.

— Эй, угры! — тихонько позвал Всеволод.

Услышали. Повернулись.

Он указал глазами на щит.

— Раду, опустите-ка это чуть пониже и держите крепче. Золтан, ты тоже возьмись за другой край. Как наступлю — поднимите меня. Разом. Резко. Быстро. Ясно?

Переглянулись. Поняли. Кивнули.

Бросили клинки в ножны.

Раду вынул предплечье из ремённой петли. Навалил щит на плечо и хребет, подпёр левым локтем, правой рукой взялся за верхний окоём.

Золтан поднырнул под противоположный край щита теперь уж, скорее, напоминавшего носилки. Пригнувшиеся, поднявшие один на двоих щит кверху, шекелисы ничем сейчас не отличались от прочих ратников. Всеволод тоже чуть присел, чтобы не выделяться из общей массы.

Всё готово. Только бы нога не соскользнула с мокрых исцарапанных досок, когда всё начнётся.

Ага, началось! Уже!

Змей летел на Бернгарда. Правда, на этот раз тварь не падала камнем, а скользила в воздухе, снижаясь аккуратно, по косой траектории. Как стрела на излёте. Но — не теряя, а лишь наращивая скорость.

Тёмная тень стремительно скользила в высверках молний над узкими, заваленными обломками и трупами проходами, над пригнувшимися человеческими телами, над поднятыми щитами, над направленными вверх клинками и копейными наконечниками.

Длинный хвост с тяжёлым шипастым наростом чуть покачивался, готовый нанести единственный сокрушительный удар.

Раскинутые крылья разбивали и рассеивали в водяную пыль тугие дождевые струи. Крылья едва не касались сломов и сколов на порушенных крышах.

А вот…

Ч-щ-щорк!

Всё же коснулись. Зацепились за небольшой выступ разбитых стропил. Полетели вниз брусья и доски. Дракон чуть двинул крылом, чуть поднялся. Совсем чуть-чуть. И — дальше. И — быстрее.

К-щ-щакх! К-щ-щакх!

А это уже не кусок разбитой осиновой кровли. Это обломилось два копейных ратовища, выставленных навстречу ящеру подобно рогатинам на медвежьей охоте.

Дзьёнь-нь-нь!

А это — вылетел из чьей-то ладони клинок, клюнувший снизу тугое чешуйчатое подбрюшье. И, увы, не пробивший чёрную шкуру.

Вш-ш-ших!

А следом за мечом — полетела и сорванная когтистой лапой голова смельчака. Прямо в шлеме-горшке сорванная. Обезглавленное тело в белом плаще с чёрным крестом медленно оседало наземь.

Хр-р-рясь!

А вот длинные когти крылатой твари подцепили и вырвали чей-то щит. Вместе с рукой. Покалеченный воин с воплем отлетел в сторону.

Летающий гад, казалось, не замечал этих мелких досадных помех, встречавшихся на пути и не способных его остановить. Не сбавляя скорости, не меняя направления движения, змей нёсся к Бернгарду.

Магистр ждал. Он стоял во весь рост над согбенными спинами и поднятыми щитами. Широко расставив ноги. Без щита. Обоими руками обхватив рукоять длинного рыцарского меча.

Да, сейчас они достанут друг друга, эти два тёмных Властителя. Вне всякого сомнения — достанут. Только тот, что наверху достанет до головы того, который внизу. А нижний, в лучшем случае — лишь до брюха чёрного ящера. И ещё не факт, что пропорет.

Сколько осталось до столкновения?

Миг?

Два?

Глава 25

— Давай! — Всеволод прыгнул на щит.

Почувствовал резкий толчок снизу — это шекелисы ладно, в четыре руки вздёрнули щит Раду кверху. Всеволод тоже оттолкнулся, ловя и множа инерцию.

Нога не соскользнула. И…

Прыжок. Вперёд и вверх.

Наперерез крылатой твари.

Он вовсе не пытался закрыть собой Бернгарда. Глупо это, да и невозможно. Замысел был другой.

Всеволод подлетел, подброшенный щитом и силой собственных мускулов, под толстое чёрное крыло. На мгновение оказавшись вровень с драконом.

Мир вокруг замер. И один краткий миг, казалось, тянется без конца.

«Из-за крыла Чёрного Князя не достать!» — быстрее молнии промелькнула первая мысль.

«Значит — рубить змея!» — вдогонку за ней — вторая.

Он ударил в прыжке с обеих рук. Обоими мечами. Что было сил. Целя в отсвечивающий мокрой чернотой бок твари. Туда, где кровоточила глубокая рана. Где клинок Бернгарда уже раздвинул и взломал прочную чешую.

Прежде чем два меча обрушились на змея, над головой Всеволода что-то прогудело. Но — поздно. Но — бесполезно. Видимо, заметивший дерзкого прыгуна Властитель, тоже попытался до него дотянуться.

И — тоже помешало крыло.

А потом…

Звон, скрежет.

Сильно и больно отдаётся в руках. Так бывает, когда рубишь со всей мочи что-то вовсе уж неподатливое, неразрубаемое.

Драконий взрык.

Блестящая бочина летающего ящера слегка прогибается под клинками. И…

И — только-то!

Увы, два мощных удара не пробили даже уже надорванную шкуру. Мечи Всеволода не расширили и не углубили рану. Но всё же качнули атакующего дракона, оттолкнули змея чуть в сторону. Заставили ещё раз чиркнуть крылом по разбитой крыше. Вынудили Чёрного Князя, забыв о поединке, спешно выравнивать полёт. Не дали сходу накрыть Бернгарда. А уж тевтонский магистр не упустил своего шанса.

Всеволод ещё падал наземь, когда магистр, пригнувшись, сам кинулся под дёрнувшуюся в воздухе крылатую тушу. Ещё мгновение — и Бернгард резко, с глухим выдохом распрямившись, выбросил вверх руку с мечом.

Остриё клинка коснулось чёрного подбрюшья. И — невероятно! — вошло в него, уверенно раздвигая и рассекая толстые чешуйчатые пластины. Вспарывая несокрушимую броню под отчаянный рёв твари, с лету напоровшейся на сталь с серебром.

Сложная гамма чувств и эмоций захлестнула Всеволода в ту секунду. Надо же! Сам-то он не смог. Хотя рубил змея от души, с плеча, с обеих рук. Ни он не смог, ни кто-либо другой. А вот Князь-магистр — сумел. Всего лишь подставив меч под чёрное брюхо, да наподдав тычком снизу. Неужели Бернгард настолько сильнее и ловчее? Э-э-э, нет, что-то тут было не так.

Потом неуместную зависть и смутные сомнения вытеснила мимолётная радость. Победа?! Повержен всё-таки проклятый ящер?!

А после завидовать, сомневаться и радоваться стало некогда. Это была ещё не победа! Не полупобеда… И даже не четвертьпобеда. Ранена ведь только крылатая тварь. Пусть ранена тяжело, пусть — смертельно. Но всадник-то — невредим. И, кажется, всадник ещё не утратил власти над издыхающим драконом.

Ревущая — жутко, страшно ревущая — нечисть не упала. Заметалась над разбитыми крышами. Окатила стоявших внизу водопадом тёмной крови — холодной, как струи дождя и смрадной, как яма для нечистот. Из вспоротого брюха толстыми змеями вываливались и провисали между дёргающихся лап жирные склизкие и блестящие потроха.

По своей ли воле, или понуждаемый наездником, гад тяжело взмахнул крыльями, стремясь взмыть повыше, подальше, поскорее. Однако, тварь не успела подняться на безопасное расстояние. Бернгард, крутанувшись на месте, нанёс второй удар — вдогонку. Самого дракона задеть магистр уже не сумел, но свисавшие будто из прохудившейся котомки кишки — полоснул-таки остриём меча.

Тугие, путанные, скрученные кольца опали и обвисли чуть не до земли. Дракон уже не ревел — хрипел и стонал. Вот только те хрипы и стоны звучали не тише громовых раскатов.

С яростным гортанным кличем за раненной нечистью метнулся Золтан. По обваленным стропилам, как по мосткам, взбежал на разбитую крышу. Прыгнул… Отчаянный сотник шекелисской заставы — клинок в ножнах, обе свободные руки разведены в стороны — влетел в болтающиеся под рассечённым брюхом влажные связки потрохов, вцепился латными перчатками в склизкую плоть. Пытаясь то ли задержать змея, то ли вскарабкаться к разверстому кровоточащему чреву и добить тварь, то ли попросту вырвать клок требухи побольше.

Змей поднял смельчака над крышами. Кожаные с металлической отделкой боевые перчатки всё-таки не удержали Золтана. Руки соскользнули. Шекелис сорвался. Упал, к счастью, не на землю — на мягкую кучу порубленных упырей. А упав — тут же вскочил на ноги, грозя кулаком и что-то крича вслед улетающей твари.

Стенающий дракон продолжал отчаянно лупить крыльями по воздуху. Разворачиваясь. Унося всадника из вражеской цитадели. Да, змей, определённо, издыхал, но ещё летел. Пришлый Шоломонар не хотел оставаться пешим в тесном лабиринте чужой крепости и гнал своего ящера прочь. Пьющий-Властвующий торопился выбраться наружу — за стены, за ворота. Пока ещё было на ком выбираться.

За Властителем отходило и его воинство. Так же медленно и в точности по такому же маршруту, которым следовал он сам. А ведь никогда прежде кровососы не отступали до рассвета. Впрочем, это ведь было и не отступление вовсе. Тёмные твари, следуя воле своего Князя, попросту прикрывали его. На тот случай, если издыхающий змей всё же упадёт прежде, чем покинет Сторожу.

Змей летел тяжело, низко, медленно, неуклюже. Из брюха текло и сочилось. Выпущенные кишки неподъёмным грузом волочились следом, касаясь осиновых крыш, и от этого раненая нечисть обессиливала ещё больше.

— Стрелы! — зычный голос Бернгрда пронёсся над замком. Тевтонский магистр умел при нужде реветь не хуже дракона. — Бей его стрелами! В брюхо! В рану!

Не меньше дюжины оперённых смертей полетело вдогонку с разных концов крепости. С крепостного двора, со стен, с башен. Короткие арбалетные болты, длинные татарские стрелы…

Краем глаза Всеволод увидел Сагаадая на разбитой крыше. Сабля степняка лежала в ножнах. В руках юзбаши — подобранный где-то лук, на плече — чей-то полупустой колчан. Стрелы срываются с тетивы одна за другой.

Пара-тройка увязли в переплетении свисающих внутренностей. Ещё две бесследно исчезли в распоротом животе летающего ящера. Однако и это не сбило дракона.

Необычайно живучий змей больше не сотрясал воздух раскатистым утробным стоном. Видимо, берёг остатки сил, для последнего рывка. Ему ещё предстояло перевалить через стену. А земля неродного мира неумолимо тянула нечисть вниз.

Взмах больших, но быстро слабеющих крыльев. Ещё взмах, ещё…

Чёрная туша с путанным хвостом потрохов тяжело приподнялась над заборалом.

Приподнялась и…

Связки болтающейся требухи захлестнули надколотый каменный зуб, зацепились за настенные рогатки, поставленные между бойниц, запутались в густых защитных шипах, прикрывавших стены снаружи, обвились вокруг поворотной платформы небольшого порока.

Треск.

Сорвался с подставки и слетел с боевой площадки камнемёт.

Звон.

Опрокинулся тяжёлый котёл, выплеснув на стену неиспользованную горючую смеси вперемежку с дождевой водой.

Змей забился над стеной, как птица на привязи.

Да, жгуты из своих же кишок — это не татарский аркан. Это — куда как серьёзнее.

Но на змее по-прежнему восседал Властитель. Пьющий-Властвующий. И его власть над крылатой тварью была столь же безгранична, как и над упыриным воинством.

Вероятно, пришлый Господарь повелел дракону продолжать путь, не взирая ни на что.

И дракон продолжил…

Ещё один взмах крыльев, отнявший последние силы.

Рывок.

Изрядная часть вываленных наружу кишок осталась на стене.

Летающий змей, освободившись от пут и тяжкого груза под чревом, на миг взмыл, было, вверх, но, качнувшись в сторону, неловко зацепил крылом башню, завалившись на бок и камнем… глыбой рухнул обратно на стену.

Снёс пару каменных зубцов. А всё же перевалил через преграду, как было приказано.

Да, тяжёлая драконья туша исчезла по ту сторону внешних стен Сторожи. Но наездник не удержался на чешуйчатой спине ящера. Чёрный Князь слетел с разбитого седла-скамьи и упал по эту сторону.

Шоломонар грохнулся со стены, покатился под широкий навес над пустующей коновязью.

Там и остался.

Глава 26

Наверное, упыри смогли бы прикрыть своего Властителя, но к объединившимся отрядам Всеволода и Бернгарда вовремя подоспела помощь. По тёмным тварям неожиданно ударили защитники ворот. Та самая привратная стража, к которой так упорно пробивался Бернгард, покинув стены и башни, навалилась на нечисть с тыла. Ряды кровопийц рассекли, раскололи, раздвинули с двух сторон.

Добрались до павшего Шоломонара.

Чёрный Князь в чёрном доспехе, впрочем, уже стоял на ногах, как ни в чём не бывало. Он занял позицию под навесом у крепостной стены, укрытый от дождя и нападения сзади. В одной руке — изогнутый серп-меч, в другой — помятый щит. Враг не отступал: некуда было. Он приготовился к драке.

Сейчас, вблизи упыриного Властителя можно было разглядеть получше. Точнее, не его самого — его защитную оболочку, чёрный доспех, полностью закрывавший пришлого Властителя.

Странный доспех… Причудливое переплетение витиеватой сетки на воронёной поверхности. Сложный узор желобков и волнистых бугорков. Закруглённые линии — ни острого угла, ни торчащего выступа. Плавно перетекающие один в другой и из другого — в третий, и снова — в один, практически неотличимые сегменты лат. Прихотливо изогнутые и изгибающиеся, словно бы сами по себе, защитные пластины неопределённой формы и размера, входящие друг в друга, без единого зазора. И не понять, где кончается яйцевидный шлем с у-у-узенькой смотровой прорезью на выступающем вперёд забрале и где начинается нагрудник. И как нагрудник переходит в набрюшник. И каким образом двигаются руки, ноги, пальцы, вроде бы вовсе не имеющие подвижных сочленений. Возникало полное впечатление не собранной воедино из отдельных частей доспешной конструкции, а изначальной её целостности. Невиданный доспех облегал тело как родная кожа… Как шкура, которая крепче камня, и стали.

Бернгард, жаждавший скорейшего окончания затянувшего поединка, яростно пробивался к чужаку в диковинных латах. Но на этот раз Всеволод всё же чуть опередил магистра.

И — начал первым.

Прыжок через коновязь под широким навесом.

Два одновременных взмаха мечами. Первый клинок обоерукого спешенный Шоломонар отвёл щитом. От второго меча увернулся. Почти увернулся… Сверкающая полоска стали в серебре, целившая в голову, всё же чиркнуло по правому предплечью. Без особого проку, впрочем. Соскользнула с чёрной брони, будто не тяжёлый клинок ударил, а прутик хлестнул.

А вот ответная отмашка страшного чёрного серпа едва не располовинила самого Всеволода. Если бы не подоспел Бернгард…

Бернгард подоспел.

— Посторонись, русич!

Магистр вовремя заслонил его своим мечом.

Рука Бернгарда не дрогнула, однако и полностью уберечь от изогнутого оружия не смогла. Даже остановленный на полпути серп-крюк всё же зацепил Всеволода выступающим заострённым концом.

Ковырнул — ощутимо, сильно, глубоко.

Неведомый чёрный металл разорвал звенья правого кольчужного рукава чуть пониже плеча. Вспорол поддоспешник, срезал изрядный клок кожи и мяса…

Рана оказалась серьёзной. Совсем не то, что случайная царапина, оставленная Бернгардом на ноге Всеволода во время недавней стычки в замковом склепе. Крови (бесценной древней крови Изначальных!) теперь пролилось куда как больше. Кровь потекла густо, щедро, залила руку, плечо, грудь, живот, правый бок Всеволода. Заструилась, смешиваясь с залетавшими под навес дождевыми каплями, ниже — на бедро, в сапог. Особой боли, правда, не было. По крайней мере, Всеволод не почувствовал её в горячке боя. И рука, вроде бы, слушалась. Значит, кость не задета и сухожилия не посечены.

Вот только кровь…

А схватка продолжалась. Бернгард резко отвёл и отбросил скрежетнувший по серебрённому лезвию меча вражеский серп. Сам с разворота, нанёс стремительный удар. Вдогонку — за откинувшейся в сторону рукой противника.

Удар Бернгарда, сопровождаемый яростным утробным выкриком, был силён и точен.

И удар был рассчитан верно: большой чёрный прямоугольник щита с глубокой вмятиной посередине надёжно закрывал противника с ног до головы. В пределах досягаемости сейчас была только отбитая в сторону рука с кривым серповидным мечом.

Её и достал кончик рыцарского клинка. Магистр с маху отсёк кулак, сжимавший серповидное оружие, на полпальца выше запястья. Отсёк легко и просто, будто не почувствовав сопротивления крепкого воронёного наруча. Хлынуло густое, тёмное. Но не чёрное — как у упырей. И не алое, как у людей. Иное. Червлёное, скорее.

Срубленная рука, так и не разжав пальцев и не выпустив рукояти боевого серпа, отлетела в сторону.

От вопля покалеченного Шоломонара у Всеволода заложило уши.

Бернгард повторно взмахнул мечом — добить. Но в этот раз противник оказался проворнее и ударил первым. Здоровой рукой. Огромным щитом, будто тараном, сшиб тевтонского магистра с ног, отбросив на несколько шагов назад. В самую гущу битвы. В свалку перед навесом, где в едином клубке мелькали белые плащи серебряных умрунов и белёсые тела упырей, рвущихся на помощь своему Властителю. Нескоро теперь Бернгард выберется оттуда. Не так скоро, как нужно. Не через секунду и даже не через две.

А покалечный Властитель, ревя от боли, брызжа кровью, на ходу стряхивая массивный, сковывающий движения щит, уже кинулся к мечу в отсечённой руке.

Чтоб подхватить его другой рукой. Целой.

Э-э-э, нет! Этого допускать никак нельзя!

Всеволод, забыв о ране, шагнул наперерез. Нанёс ещё два удара. В грудь. В голову. Клинки оттолкнули упыриного Князя в сторону, но и сами с жалобным звоном вновь отскочили от прочной брони как градины — от скалы. Шоломонар даже не повернул к Всеволоду яйцевидного шлема. Узкая, смотровая щель его была сейчас обращена к чёрному полумесяцу, валявшемуся в чёрной грязи.

Да что же это такое делается-то?! Заговорённая она, что ли, эта тварь?! Почему одному только Бернгарду под силу разрубить доспех Властителя?!

Отбросив мечи и проревев что-то бранное, Всеволод в отчаянии прыгнул на чёрную спину. Повис на враге как цепкая лесная кошка. Обхватил руками толстую жёсткую, будто панцирь гигантского жука, шею, оплёл ногами чужие ноги, подсёк в движении, собственным немалым весом и весом своих доспехов опрокидывая противника наземь. Простенький приём, которому обучал в своё время старец Олекса, валил любого здоровяка из простых смертных. Не устоял и Шоломонар изрядно, видимо, уже, ослабевший от потери крови. Споткнулся. Упал. Грохнулся.

Но не сдался.

Вцепившись друг в друга мёртвой хваткой, рыча и отплёвываясь они катались под широким навесом между коновязью и крепостной стеной как пара злобных псов. Хлещущая из ран кровь — кровь Властителя тёмного мира и кровь Всеволода — мешалась и пачкала обоих. Вода, просачивавшаяся сквозь щели навеса, не успевала её смывать.

Обрубок правой руки Чёрного Князя беспомощно тыкался в опущенное забрало-личину Всеволодова шлема. И под забрало — словно помогая левой. Наверное, будь у Шоломонара целы обе конечности, он бы свернул хрупкую человеческую шею в первые же мгновения рукопашной схватки, а так… Впрочем, и так Всеволод в полной мере испытал на себе мощь вражеской хватки. Упыринный князь быстро подмял его под себя. Сильные чёрные пальцы здоровой руки изорвали в клочья бармицу на шее.

До горла, слава Богу, Чёрный Князь не добрался. Не успел.

Всеволод машинально, не думая, вырвал из-за голенища правого сапога нож с чуть изогнутым посеребрённым лезвием. Ткнул с маху. Слишком поздно — уже нанося удар — сообразив, что броню, устоявшую перед двумя мечами простым засапожником не пробить и подавно.

Однако случилось невероятное.

Под рукой вдруг хрустнуло. Чёрная броня, перемазанная их смешанной кровью, поддалась. Лезвие, пройдя сквозь жёсткую корку, провалилось в мякоть, в плоть.

Всхрип, шипение — словно воздух вышел из надутого и проткнутого бурдюка. Хватка нечисти ослабла.

Не утруждая себя размышлениями о том, какое чудо помогло ему практически вслепую отыскать уязвимое место в несокрушимой броне, Всеволод ударил снова. И вновь пробил чёрную скорлупу!

Добавил в третий раз. И проломил опять.

Это было уже не простое везение. Это было что-то иное. Объяснения чему нет. Пока — нет. Впрочем, сейчас всё равно было не до поисков ответов.

Четвёртый раз пырнуть супостата не удалось: Всеволод, вырывая чудо-нож, неосторожно обломил застрявшее лезвие. Серебрёная сталь засапожника осталась в ране.

А Шоломонар никак не желал умирать. Хрипел, стонал, но всё ещё пытался душить, навалившись сверху. Двумя руками Всеволод едва сдерживал его одну — стремительно слабеющую, но всё ещё крепкую, опасную…

Что-то мелькнуло перед глазами.

Раз…

Чёрный Князь дёрнулся всем телом. Пёстрое оперение длинной татарской стрелы затрепетало над лицом вмятого в грязь Всеволода.

Другой…

Ещё одна стрела вошла грудь Шоломонара.

Третий…

Невероятно! Стрела пробила даже перемазанную кровью округлый шлем!

Упыриный Властитель повалился набок. Подоспевший Бернгард отсёк голову уже издыхающему Князю.

Всеволод отполз в сторону — откашливаясь, отплёвываясь, извергая из себя дождевую воду и жидкую грязь.

Помятое горло саднило, сильно ныло рассечённое плечо. Слабость и холод медленно, но неумолимо разливались по всему телу.

Он глянул туда, откуда прилетели три спасительные стрелы, обладавшие невероятной пробивной силой. Молния высветила Сагаадая с луком, так и не покинувшего своей позиции на разбитой крыше. И слава Богу, что не покинувшего! Потом Всеволод перевёл взгляд на срубленную голову в чёрном яйцевидном шлеме.

Зрелище, однако! Забрало чуть приоткрылось снизу, от чего казалось, будто шлем поверженного Князя скалит пасть. А ведь действительно. А ведь в самом деле. Именно так и есть. Скалит. Пасть.

Всеволод вдруг понял, почему забральная пластина столь сильно выдаётся вперёд. А иначе под глухим шлемом попросту не поместить…

ЭТОГО. ВСЕГО.

Да, уж! Там, в щели, за чёрным забралом, где у обычного человека был бы обычный рот у этой нелюди можно разглядеть… что-то… Что-то острое, длинное, белое. Больше всего походившее на выступающие далеко наружу крепкие… Зубы? Клыки? Много зубов. Много клыков. Целый пучок, целый разросшийся куст, частокол целый.

Глава 27

Несколько умрунов обступили магистра и Всеволода — раненного, помятого, безоружного. Взяли обоих в плотное кольцо, прикрывая от упырей.

— Лежи смирно, русич! — велел Бернгард, поднимая забрала своего шлема и скидывая перчатки. — Не дёргайся. Рану посмотрю.

Бернгард задрал Всеволоду рассечённый кольчужный рукав. Разорвал одежду на плече. Недовольно поморщившись (ещё бы, столько драгоценной влаги вытекает зря!), прижал плечо краем влажного плаща. По плотной промокшей ткани быстро расплывалось красное пятно. Бернгард невнятно выругался.

«Плохо дело, — отстранённо, как не о себе, подумал Всеволод. — Хлещет, как из свиньи. Видать, задело большую жилу».

— Госпитальера[1] сюда! — проревел магистр куда-то в дождливую тьму. — Живо!

Маленький пожилой орденский брат возник под навесом коновязи как по волшебству. В руках — обнажённый меч. На плече — небольшая сума. На широком поясе — с полдюжины кожаных мешочков и маленьких толстостенных склянок, тоже обмотанных кожей.

— Кровь! — процедил Бернгард. — Останови ему кровь! Сейчас же!

Тевтонский лекарь не стал тратить время на расспросы. Молча глянув на плечо Всеволода, он приступил к делу. Отложил меч. Решительно отстранил магистра.

Попросил, как приказал:

— Прикройте рану от воды, мастер.

Бернгард послушно выполнил распоряжение. Собственной спиной и раскинутым в стороны плащом заслонил Всеволода от стекающих сверху, из щелей навеса ручейков.

Замелькали длинные ловкие пальцы госпитальера… Первым делом лекарь вынул из сумы чистую тряпицу и тщательно обтёр рану. Затем отбросил тряпицу в сторону — всю слипшуюся, красную. Всеволод успел заметить среди тёмно-бурых пятен чёрные вкрапления. Похоже на крошево от боевого серпа. Вот только с чего бы ему так крошиться?

А орденский знахарь уже откупорил одну из своих склянок. Скупо бросил:

— Потерпи…

Что-то нестерпимо жгучее полилось на разрубленное плечо. Больно! Всеволод прикусил губу, чувствуя, как рану заполняет жидкий огонь.

Опорожнённый сосуд полетел в лужу.

— Теперь будет легче, — пообещал госпитальер.

Что-то лилось снова. Из другой склянки. Но теперь — уже не пламя, а холод растекался по ране. Плечо немело, умирало, утрачивало чувствительность, делалось деревянным каким-то, застывало, как во льду. Замороженная неведомым снадобьем то ли навсегда, то ли до поры до времени, боль больше не ощущалось.

— Уже почти всё…

В руках лекаря появился кожаный мешочек с каким-то порошком. Осторожно, не прикасаясь к самой ране, а лишь к коже возле неё, тевтон пальцами левой руки широко раздвинул кровоточащий разрез. Даже теперь Всеволод ничего не чувствовал. Только плечо почему-то казалось чужим и разбухшим до невероятных размеров. А старик уже сыпал содержимое мешочка в разверстую плоть.

Скосив глаза, Всеволод видел, как мелкий, будто пыль, бесцветный порошок взбурлил и зашипел. Всё плечо и руку до локтя заволокло густыми хлопьями розовой пены.

— Ну, вот и готово!

Госпитальер придавил пенистую массу небольшим сложенным вчетверо платком. Чем-то пропитанным, судя по резкому алхимическому запаху. Затем перемотал рану длинной белой тряпицей. Поверху туго затянул тонким ремешком, извлечённым из лекарской сумы.

На всё — про всё потребовались считанные секунды.

— Что? — нетерпеливо спросил Бернгард. — Как?

— Я сделал, что мог, мастер Бернгард, — пожал плечами лекарь. — Средства надёжные, проверенные. Боль должна уйти. Кровь — остановиться.

Всеволод прислушивался к собственным ощущениям. Да, боли действительно не было. Совсем. И кровяной ток уже не отдавался в плече тугими рвущимися наружу толчками.

— Вот только… — госпитальер запнулся.

— Что «только»? — вскинулся Бернгард.

— Если он, — госпитальер указал глазами на Всеволода, — продолжит бой — рана раскроется снова. Русич истечёт кровью.

— Он должен жить! — свёл брови Бернгард.

— Тогда он не должен драться. Не должен делать резких движений, не должен садиться в седло. Чтобы рана затянулась полностью, ему нужен покой. Хотя бы до следующего вечера. Это всё, что я могу сказать.

Лекарь завязал сумку и поднял меч. За непробиваемым защитным кругом, выстроенным мертвецами Бернгарда выли упыри и кричали люди.

«Покой? — Всеволод усмехнулся. О каком покое может идти речь, когда кругом творится такое?»

— Госпитальера! Госпитальера сюда! — донеслось откуда-то справа.

— Я должен идти, мастер.

Не дожидаясь ответа, лекарь шагнул из-под навеса в дождь.

Магистр пребывал в растерянности недолго.

— Отступаем! — рык Бернгарда пронёсся над крепостью. — Все — назад! К внутреннему замку! Строя не ломать! Раненых не бросать!

— Отступаем! Назад! — несколько голосов тут же подхватили приказ магистра.

Вероятно, вместе с командами, произносимыми вслух, Бернгард отдавал и мысленные повеления своей мёртвой дружине. Всеволод почувствовал, как два умруна подхватили его под руки и под ноги. Заботливо чтобы — не дай Бог — не потревожить рану. Чтобы не выпустить понапрасну бесценную кровь. Мёртвые рыцари аккуратно тащили раненого к высившейся над замком громаде донжона. Ещё несколько умрунов прикрывали. Справа, слева, сзади, спереди.

Сопротивляться не было сил. Да и не хотелось. Тело казалось ватным, не своим и вообще — не здешним. Сознание ускользало.

— Мечи! — прохрипел Всеволод. — Бернгард, возьми мои мечи!

Нет, он не впал в небытие. Он видел, как вокруг кипела битва. Люди по-прежнему рубили упырей. Упыри по-прежнему рвали людей. И всё же…

Теперь всё было иначе. Лишившиеся Властителя тёмные твари утратили порядок и рассудок. Их вновь вела одна лишь жажда. Из грозного войска, выполняющего единую волю, они превратились в неуправляемую беснующуюся толпу, где каждый — сам по себе. Где нет уже общих задач и целей, где никто не стремится к общей победе.

Кровопийцы просто лезли на губительное серебро за кровью. И это было привычно, знакомо. Так сражаться с нечистью было проще. И так легче было от неё отбиваться. Гарнизон, собранный со всего замка воедино, успешно прорубался по узким путанным проходам сквозь обезумевшую тёмную орду.

Умруны вновь прикрывали живых. А поскольку серебряная водица, гонимая таинственным током по хладным жилам, нисколько не интересовала кровопийц, упыри просто норовили перебраться через первых, чтобы дотянуться до вторых. Мёртвых тевтонских братьев тёмные твари воспринимали как досадную помеху на своём пути, как ограду или стену, перегородившую дорогу к настоящей — живой и горячей крови. Вот только оградка эта не пускала их через себя. Оградка противилась, колола, рубила. Да и из-за неё, из-за щитов, из-за плеч умрунов, безжалостно разила серебрённая сталь.

Защитники Сторожи отступали неторопливо, строем, без паники. И в итоге, практически не понеся потерь, вошли в опустевший детинец. Поперёк разбитых ворот Бернгард в три ряда поставил своих мертвецов, которые стойкостью и безразличием к смерти мало в чём уступали разнесённым воротным створкам. Затем к арке подтащили осиновые рогатки. И — остановили-таки напиравших тварей. Стены тоже нашлось кому прикрыть. На боевых площадках дрались вперемежку живые и мёртвые, помогая друг другу и не пуская в детинец общего врага.

Крылатый змей больше не помогал штурмующим, Чёрный Князь не отдавал разумные приказы, и повторно овладеть внутренней цитаделью упырям не удавалось. Изрядно прореженное тёмное воинство лишь билось бессмысленно и упрямо о скользкие от дождя и чёрной крови стены, и откатывалось, подобно морскому прибою, оставляя у подножия укреплений десятки и сотни трупов.

А время шло…

Гроза стихла.

Прекратился дождь.

Незримые руки разорвали пелену туч.

В образовавшиеся прорехи на битву-бойню с безопасных высот уставились холодные звёзды. Звёзды смотрели вниз долго и безмолвно, пока упыри не почуяли близящийся рассвет и не отступили, подвывая.

После этого звёзды ещё некоторое время изумлённо и испугано взирали на Сторожу, заваленную белёсыми телами. А потом пришёл срок убираться с небосклона и им самим.

Глава 28

— Ну, как ты, русич?

Конечно же, не здоровье раненого заботило сейчас Бернгарда, а сохранность его крови.

— Не беспокойся, — буркнул Всеволод. — Знахарь твой рану залепил на совесть.

Глава Закатной Сторожи и воевода русской дружины разговаривали наедине в полутёмной комнатке замкового госпита. Всеволод, придерживая раненную руку, полусидел-полулежал на груде пропахших кровью и едкими снадобьями тряпках, наваленных поверх узкого дощатого ложа. Бернгард стоял у небольшого оконца, в которое едва пробивались первые утренние лучи.

За окном было тихо. Слишком тихо для крепости только что отбившей штурм. Похоже, особой радости по поводу победы никто не испытывал. Да и с чего бы радоваться-то? Ясно ведь — второго такого натиска Стороже не выдержать.

Да, криков ликования слышно не было. Зато в окно уже сочилось зловоние разлагающейся упыринной плоти. Под солнцем дохлая нечисть истлевает быстро. И смрадно. Страшно даже представить, во что превратится тевтонская цитадель к полудню. А к вечеру! В узких проходах замкового двора, на стенах и под стенами навалено столько нечисти… Всю из крепости нипочём не вывезти.

— Чем заняты люди? — спросил Всеволод.

— Какие? — шевельнул бровями Князь-магистр.

— Живые! — сплюнул Всеволод. — Твоя мёртвая дружина меня не интересует.

Бернгард усмехнулся:

— Вообще-то именно она как раз и занята. Кого нужно, уже подлатали, и сейчас мои серебряные рыцари расчищает проходы к воротам. Остальные — отдыхают.

— Много их? Остальных?

— Мало, — прозвучал краткий ответ.

Всеволод помолчал пару секунд. Потом решительно заявил:

— Ты должен открыть им всё, Бернгард. И о себе, и о своей дружине. Если ты не сделаешь этого, я…

— Да полно тебе, русич! — досадливо отмахнулся магистр. — Им уже всё известно. Не переживай — нашлись доброхоты, рассказали… Не ты один был в склепе. К тому же этой ночью о многом можно было догадаться и без всяких подсказок.

Тоже верно…

— Значит… — Всеволод приподнялся на локте и вперился испытующим взглядом в Бернгарда. — Значит, люди знают?

— Знают.

— Ну и что?

Бернгард пожал плечами.

— Со своими ратниками ты, наверное, ещё поговоришь сам. А орденские братья и степняки Сагаадая, для себя уже всё решили.

— Что решили?

— А что бы ты решил на их месте, русич? Они видят, сколько их осталось. И они видели в деле тех, кого я привёл к ним на подмогу. Они понимают, что идти против меня — бессмысленно, и что без меня им не пережить следующей ночи. Чтобы противостоять Набегу, мы и впредь должны сражаться вместе.

Увы, это была правда. Горькая и неумолимая. По всему выходило: вынужденное перемирие с ненавистным Князем-магистром следовало продлить на неопределённый срок.

Всеволод вздохнул:

— Я хочу спросить тебя кое о чём, Бернгард.

— Спрашивай — время есть, а мне уже скрывать нечего, — улыбку, скользнувшую по устам магистра, открытой, впрочем, можно было назвать лишь с большой натяжкой. — Что тебя интересует?

— Та тварь, которая кружила сегодня ночью у нас над головой. А ещё больше — всадник, что управлял ею. Он…

Всеволод сделал многозначительную паузу.

— Не прикидывайся, будто ничего не понял, русич.

— Он — Чёрный Князь? Господарь? Нахтриттер? Шоломонар? Балавр?

— Пьющий-Властвующий, — утвердительно кивнул Бернгард.

— Как ты?

— Как я.

— Однако, вы не очень-то с ним схожи, Бернгард. Я, конечно, не видел, какая плоть укрыта под чёрным доспехом того Князя, но я разглядел его зубы под забралом. У людей такие зубы не растут. У тебя я их тоже пока не вижу.

— Ничего удивительного, русич. У него не было ни времени, ни желания учиться скрывать свою истинную суть под человеческим обличьем. У меня — было. Он не так долго пробыл в этом обиталище, как я.

— Или не так много испил здешней крови?

— Ты хотел спросить о чём-то ещё? — левая щека Бернгарда чуть дёрнулась.

— Хотел. О крылатом змее.

— Это летун, — хмуро сказал Бернгард. — Так будет правильнее. Так ближе к его истинному названию.

— Кто он? Что он?

Бернгард пожал плечами:

— В твоём мире водится всякая живность. Почему ты решил, что в моём её нет? Летун — самое сильное, опасное и злобное, а потому — и самое подходящее для войны существо, из тех, что рождались под тёмным Покровом. Даже Властитель в бою один на один далеко не всегда сможет одолеть такого противника. Но именно по этой причине при каждом Властителе есть свой Летун.

— Вы что приучаете этих тварей? Объезжаете, как диких степных жеребцов?

Честно говоря, Всеволод плохо представлял, как такое возможно.

— Летун слишком свиреп, его невозможно приучить, — покачал головой Бернгард. — Летуна покоряют другим способом. Опасным, но надёжным. Властитель находит его логово и вступает в поединок. В бою он даёт Летуну ранить себя и испить своей крови. Чтобы после повелевать им через неё.

— Через неё? — недоумённо переспросил Всеволод.

— Таков древний и непреложный закон: тот, кто однажды прольёт и вкусит кровь Властителя, становится её рабом. По истечении определённого времени, конечно. Но когда это всё же происходит…

— Что тогда? Получается ещё один… Исполняющий… Летающий?..

— Нет, — Бернгард качнул головой. — Не совсем так, вернее, совсем не так. Тут другое. Пьющий-Исполняющий — испитый оборотай. Он утрачивает себя полностью и полностью перерождается, целиком обращаясь в безмозглую машину. Кровь Властвующего гонит по его жилам лишь холодный Ток тёмного Покрова, заменяющий жизнь. Летун же, кровь которого малопригодна для употребления в пищу, продолжает жить, остаётся собой и… в то же время является частью другого. Он не может противиться воли Властвующего, чью кровь пролил и отведал. Кроме того, он становится глазами и ушами своего хозяина. Всё, что видит и слышит покорённый Летун, видит и слышит его Властитель. Так что таких Летунов можно использовать не только для боя, но и для разведки. С их помощью удобно наблюдать за врагом.

— То есть эти твари… крылатые змеи… Летуны, оставаясь живыми… прежними, больше не принадлежат себе.

— Да.

— Это ещё хуже, чем быть просто Исполняющим.

— Возможно.

— Кровь Чёрного Князя — коварный и опасный напиток, — заметил Всеволод.

— Ты прав, русич, — серьёзно кивнул Бернгард.

Слишком даже серьёзно на взгляд Всеволода. Чересчур. Такая серьёзность — на грани тревоги. А быть может, и страха.

— Интересно, а если не Летун, а Властитель прольёт кровь другого Властителя и выпьет её… — не закончив фразы, Всеволод вопросительно посмотрел на магистра.

— Такого не будет, — хмуро ответил тот. — Пьющие-Властвующие убивают, но не испивают друг друга, ибо кровь одного для другого станет отравой, от которой не убережёт никакая броня.

Что ж, ясно. С этим — ясно. Но пришло время прояснить и ещё один вопрос.

— Кстати, о броне, Бернгард, — прищурился Всеволод. — Чёрную чешую летающего змея и доспех Властителя, почему-то не брали мои мечи.

— А эту чешую и этот доспех вообще мало что берёт, — глухо отозвался Бернгард. — Это — особая броня, замешанная на тёмном Покрове и креплённая кровью Пьющего-Властвующего.

Видимо, возможности крови Чёрного Князя были поистине неисчерпаемыми.

— Такая броня наковывается на шкуру Летуна и на кожу Властителя холодной магической ковкой, — продолжал магистр. — Она ещё не успела размякнуть под светилом этого мира и потому её может сокрушить не всякая сила.

— Бернгард, а в чём сила твоего меча? — спросил Всеволод. — Почему он пробил драконью чешую и доспех Чёрного Князя, от которых отскочили мои клинки?

Наплечники Бернгарда чуть шевельнулись. В ответе магистра послышалось то ли скрытое раздражение, то ли глубоко запрятанная ложь:

— Я же говорю тебе, русич: это очень крепкая броня. И одолеть её дано не каждому.

Всеволод криво усмехнулся. Это как же понимать? Что его удары настолько немощны?

— Ну тогда скажи, в чём сила моего ножа? И стрел Сагаадая? Они ведь тоже пробили латы Чёрного Князя.

— В крови, — коротко и не очень охотно ответил Князь-магистр.

— Кровь? — Всеволод поднял брови. — Опять кровь?

— Опять. Оба наших мира стоят на крови, они ею разделены и ею же скреплены. Кровь Пьющего-Властвующего, да будет тебе известно, обладает множеством магических свойств.

— Уже известно, — буркнул Всеволод.

— Только одной кровавой магии всегда противостоит другая…

Всеволод мотнул головой. Путано как-то всё получалось. И непонятно пока, к чему вообще клонит магистр.

Бернгард объяснял дальше:

— Любое оружие — будь то металл или коготь — единожды смоченное в крови одного Властителя, легко разрушает защиту, скреплённую кровью другого. Это как… ну, как мгновенная холодная закалка. Её используют… иногда… перед важной битвой… Сегодня вечером я по давней традиции Пьющих-Властвующих омыл свой клинок своею же кровью. Это помогло мне пробить чешую боевого Летуна и рассечь доспех его хозяина.

Ох, неубедительно…

— А мне? — глядя исподлобья, спросил Всеволод. — Что помогло мне? И — Сагаадаю?

— Полагаю, остриё твоего ножа сначала коснулось крови Властителя, запятнавшей его доспех, а уже затем — его брони. Как и стрелы Сагаадая. Вот — единственное объяснение.

Что ж, может быть, может быть… Всеволод хорошо помнил: в тот момент, когда он наносил отчаянные слепые удары засапожником, упыриный Князь, действительно, был перемазан кровью с ног до головы. Так что да… сначала кровь, потом чёрные латы.

— Ты всё узнал, что хотел, русич? — вывел его из задумчивости голос Бернгарда.

— Нет, — угрюмо отозвался Всеволод. — Самого главного я ещё не знаю. Что нам теперь делать дальше?

Бернгард криво усмехнулся:

— Есть лишь два ответа на твой вопрос. Первый: оставить всё как есть и остаться в крепости самим. Быть может, мы и продержимся тогда ещё одну ночь. А если из Мёртвого Озера в ближайшее время не выйдет новый Властитель, — возможно — пару ночей. Или все три. Только, знаешь, я бы не очень на это рассчитывал. Раз уж через границу миров смог переступить один Пьющий-Властвующий, значит, через Проклятый Проход скоро прорвутся и другие.

— А каким будет второй ответ на мой вопрос? — Всеволод пытливо смотрел в глаза Князю-магистру.

— Отправиться к Мёртвому Озеру, — быстро проговорил Бернгард. — Закрыть Проход.

— Ну, так чего же мы медлим? — Всеволод рывком поднялся с лавки.

Бернгард и бровью не повёл.

— Ну… во-первых, ты ранен.

— Я чувствую себя гораздо лучше. Рука не болит и уже может управиться с мечом.

— И всё же тебе нужен покой, иначе рана откроется и…

— Плевать! — процедил Всеволод. — Не откроется!

— А если? Всё же? Другой такой крови, как у тебя, у нас нет.

— Ничего! Перевяжем, перетянем, остановим… — Всеволод говорил взволнованно и напористо. На бледные щёки возвращался румянец. — Другого шанса может не быть! Если при следующем штурме нас перебьют… Нужно торопиться… сейчас… пока солнце…

— Пока солнце — у нас всё равно ничего не выйдет, русич, — Бернгард отвёл глаза.

— Почему нет? — нахмурился Всеволод. — Кровь Изначальных — есть. Слова, запирающие рудную черту, — известны. Чего ещё надо?

— Ночь, — негромко, но отчётливо прозвучал ответ Бернгарда. — Я уже говорил тебе о том, что мёртвые воды расступаются тогда когда два разных обиталища единятся одной тьмой.

Всеволод молча кивнул. Да, было такое. Ещё в день их первой встречи.

— А знаешь ли ты, что объединяющая тьма — наипервейшее и необходимое условие, чтобы размыкать и смыкать границу миров?

Всеволод покачал головой. Об этом ему ещё не рассказывали.

— Ну, так знай, — невесело усмехнулся магистр. — И делай выводы.

А вывод, собственно, один. Простой, очевидный, лежащий на поверхности. При свете солнца на Мёртвом Озере им делать нечего.

— Без неё, без единящей тьмы, ни Изначальная кровь, ни Изначальные слова не стоят сломанного наконечника стрелы. Днём мёртвые воды не пропустят через себя ни то, ни другое. Днём эти воды не раздвинуть, и не обнажить дна с древней кровавой чертой. Для тёмных заклинаний нам дана тёмная ночь, русич.

Ну да, всё верно. Величка и Эржебетт тоже ведь вскрыли рудную черту не днём, а ночью.

— Но если добраться до озера засветло и дожидаться заката там, на берегу? А как стемнеет — сразу…

Бернгард с сожалением развёл руками:

— Тоже не получится. В тот момент, когда можно будет закрывать проход, мёртвые воды разверзнутся. Причём, на том самом месте, где в древней черте зияет брешь и куда должна попасть твоя кровь. Нам придётся спускаться на дно самим. Идти через толпы рвущихся в этот мир Пьющих. Их будет много. Очень. И, скорее всего, с ними будет Властитель. При всём желании мы не сможем преодолеть этого напора. Нас сомнут на берегу. Нет, русич. Лить сильную кровь и говорить сильные слова следует так, чтобы никто не мешал.

— Тогда что? — в горле у Всеволода стало сухо, как в ковыльной половецкой степи. — Что ты предлагаешь, Бернгард?

— Прорываться к озеру ночью, — решительно произнёс Князь-магистр. — Когда все Пьющие, вошедшие в Проход, покинут его, спустятся с плато, минуют ущелье и рассыплются перед замковой горой, пробиться сквозь их ряды будет легче. Кому-то потом придётся стоять насмерть и прикрывать, а кому-то… В общем, если хотя бы мы с тобой доберёмся до озера, тогда, быть может, нам повезёт.

— Прорываться ночью? — Всеволод недоверчиво смотрел на Бернгарда. — Раньше ты утверждал, что такое невозможно.

— Вообще-то и сейчас это маловероятно, но… — Бернгард вздохнул — Раньше у меня был выбор и было время. Сейчас нет ни того, ни другого. Зато сейчас есть воины, уже переступившие через смерть…

— Рассчитываешь на свою мёртвую дружину?

Бернгард кивнул:

— Очень рассчитываю. Собственно, для этого я ведь её и создавал. Она поможет нам прорваться. И она же прикроет нас, пока мы будем запирать порушенную черту. Мёртвые воины в этой последней битве окажутся полезнее живых.

Они долго смотрели в глаза друг другу. Затем Всеволод высказал вслух то, о чём думал:

— Признайся, а ведь будь у тебя такая возможность, ты бы сейчас пополнил число своих мертвяков. Высосал бы досуха всех оставшихся в живых, а после — накачал серебряной водицей. А, Бернгард?

Князь-магистр вновь повернулся к окну. То ли наблюдая за происходящим снаружи, то ли пряча взор.

— У меня такой возможности нет, русич. Раствор жидкого серебра кончился. Алхимическая лаборатория разрушена. А главное — время… Время уже ушло.

В словах Чёрного Князя слышалось плохо скрываемое сожаление.

Глава 29

Солнце медленно клонилось к закату. Крепость пробуждалась…

Отдых сегодня был долгим. Для всех, кто в нём нуждался. Пожалуй, самым долгим за время Набега. Утомительной дневной работой никто из выживших себя не утруждал. Люди, с самого утра спавшие вповалку, только-только начинали подниматься.

Да, Бернгард был прав: они уже знали всё. Они успели переварить это знание и смириться с ним. И, казалось, ничего в Закатной Стороже не изменилось. Казалось, ни открывшаяся тайна замкового упыря, ни соседство с ожившими мертвецами, пропитанными жидким серебром, ни известие о легендарной крови Изначальных, текущей в жилах Всеволода, не волновали воинов. Казалось, никого не смущает, что сторожным гарнизоном командует Чёрный Князь, скрывающий свою истинную суть за человеческим обликом. Казалось, никто и не собирался противиться этому. А может, и не казалось вовсе. Может, именно так и обстояли дела на самом деле. Просто каждый сейчас был озабочен другим. Более важным и более насущным. Подготовкой к последней битве за обиталище. А всё остальное сейчас только мешало и отвлекало… Поэтому все прочие сложности можно было отложить на потом. Если для кого-то из уцелевших защитников Сторожи ещё будет это самое «потом».

Неутомимые мертвецы Бернгарда уже расчистили проходы к внешним воротом. Правда, тем только и ограничились. Груды трупов — оплывших под солнцем, облезших, растёкшихся, потемневших и слипшихся друг с другом в сплошную смрадную массу — валялись по всему замку. Вонь стояла невыносимая. Такая вонь… Пожалуй, из-за неё одной стоило бы поскорее покинуть крепость и умереть.

Под внешней стеной замка тёмным холмом громоздилась драконья туша. Раскинутые в стороны крылья, распластались по смятому валу, по затопленному, заваленному дровами рву с обвалившимися стенками, по порушенному частоколу. Со стены ещё свисали скрутившиеся и иссохшие под солнечными лучами потроха летающего змея. В подбрюшье твари — между опавшими боками и скрюченными лапами — зияла распахнутая зловонная рана. Курились густые, постепенно истаивающие кровяные потёки. Щетинилась несколькими рядами зубов и исходила желтоватой слизью раскрытая пасть. Маленькие глазки — те, наоборот, вовсе исчезли в едва различимых щёлках под толстыми слипшимися веками, на уголках которых засохла вспузырившаяся пена. Крепкая чёрная чешуя не была больше столь крепка и черна. После нескольких часов на солнцепёке пластинчатая шкура дракона позеленела, размякла и потрескалась. Сейчас она походила, скорее, на осклизлую болотную ряску — толстую, но ненадёжную.

Гораздо лучше сохранился выщербленный и тяжёлый серповидный меч в отрубленной руке павшего Шоломонара. Да и доспех обезглавленного чёрного всадника, пролежавшего весь день в тени широкого навеса пострадал меньше, чем драконья чешуя. Конечно, и на нём тоже губительный свет уже оставил явственные отметины, опалив, смяв и размягчив несокрушимую броню. Тем не менее, утратившие былую прочность латы уберегли от солнца укрытую за ними и скованную с ними плоть.

Над безголовым и безруким трупом стояли трое. Чёрный Князь в обличье тевтонского магистра, татарский сотник-юзбаши и воевода русской дружины. Поднявшийся с ложа после долгого целительного сна, Всеволод чувствовал себя совершенно здоровым. Орденский лекарь знал своё дело, а его целебные зелья поистине творили чудеса. Глубокая рана затянулась и ничуть не беспокоила. Кровь не сочилось через свежую повязку. Посечённая правая рука вновь могла орудовать мечом столь же ловко, как и левая.

Всеволод наблюдал, как Сагаадай извлекает стрелы из трупа и одну за другой аккуратно укладывает в пустой колчан. Бернгард уже объяснил степняку причину, по которой три его стрелы, пущенные навскидку, без всякой надежды, всё-таки пробили чёрный доспех. А предусмотрительный кочевник не пожелал расставаться с чудо-оружием, столь хорошо себя зарекомендовавшим. Юзбаши намеревался при необходимости вновь использовать смертоносные наконечники, уже закалённые в крови упыринного Князя.

— Правильно, — с непроницаемым видом одобрил Бернгард, когда Сагаадай выковырнул последнюю стрелу из срубленной головы Шоломонара. — Не помешает. Думаю, это не последний Властитель на нашем пути.

«Ну, на моём — так точно!» — Всеволод неприязненно покосился на тевтонского магистра. Молча вынул из ножен оба клинка.

— Посторонись-ка, Сагаадай.

Преодолевая брезгливость, он по очереди вонзил мечи в запёкшийся срез на шее трупа. Впихнул серебрённую сталь под чёрные латы глубоко — чуть не по самую крестовину. Что-то хлюпнуло. Слабо-слабо засочилась тёмная сукровица. Видимо, не всё ещё вытекло из ран, не всё засохло и испарилась. А лишившиеся хозяина упыри, как известно, не смеют по своей воле покушаться на кровь Высших Пьющих. Пусть даже мёртвых.

Было неприятно, омерзительно до мурашек на спине. Однако вновь чувствовать себя беспомощным при встрече с упыриным Князем Всеволоду не хотелось. А так… так его оружие будет способно сокрушить чёрную броню. Если верить Бернгарду.

На этот раз своё одобрение магистр выражать не стал. Впрочем, Всеволод в нём и не нуждался.

Сагаадай, закрепив колчан с тремя стрелами на спине, беспокойно глянул на небо.

— Стемнеет скоро.

Да, совсем скоро. Неумолимо близилась ночь. И всё уже было решено. И все знали о решённом. Ночью будет вылазка. Оставалось лишь обговорить детали.

Всеволод вложил мечи в ножны.

— Каков твой план, Бернгард?

Магистр будто ждал этого вопроса. Объяснять начал сразу — быстро и деловито:

— Выждем, пока противник выйдет из ущелья и подступит к замковой горе.

— К тому времени под горой наверняка соберутся упыри со всей округи, — заметил Всеволод. — Те, которые прячутся сейчас в дневных убежищах и больше не подвластны воле Чёрных Князей.

— Вот именно, — усмехнулся Бернгард. — И нам будет только на руку, если Пьющие сцепятся друг с другом. Это — самый удачный момент для атаки. За ворота выедем конным строем и…

— Конным? — переспросил Сагаадай.

— Да. На лошадях — больше шансов быстро пробиться к ущелью. Благо, почти все конюшни целы.

Верно — целы. Лошадиная кровь не интересует Пьющих. Да и Чёрный Князь, штурмовавший прошлой ночью Сторожу, стремился захватить главные башни, важные участки стен и основные проходы, но никак не конюшни.

— Если доберёмся до ущелья, там, в завалах, можно поставить заслон, который задержит Пьющих, пока мы с тобой, русич…

— Я понял, — нетерпеливо перебил Всеволод. — Но всё же, как ты предполагаешь туда пробиваться?

— Построим клин и — вперёд. Сначала — таранным копейным ударом. Дальше — дело за мечами.

««Свинья», значит?» — усмехнулся про себя Всеволод. Об излюбленном боевом построении тевтонских рыцарей он был наслышан. Да и самому во время воинской учёбы не единожды приходилось по приказу старца-воеводы Олексы отрабатывать атаки клином. И в пешем строю, и в конном. В конном, конечно же, получалось действеннее и эффективнее.

Хитрость тут проста и незатейлива: поставить в голове постепенно расширяющейся колонны тяжеловооружённых, опытнейших рыцарей, разогнать как следует лошадей, сконцентрировать мощный удар в одной точке и сходу проломить бронированным «рылом» вражеские ряды, сколь бы плотными в глубину они не оказались и сколь бы широко не раскинулись по фронту. А после, не останавливаясь, продвигаться дальше, взрезать и разваливать, покуда возможно, войско неприятеля. Как лезвие обоюдоострого кинжала взрезает пробитую остриём плоть. Как топор-колун разваливает полено.

У «свиньи»-клина, как и у любого иного построения есть свои преимущества и есть недостатки. Но сейчас, пожалуй, Бернгард прав. Их мало, тёмных тварей Шоломонарии — много. Слишком много. Настолько много, что пробиваться любым другим способом— бесполезно. «Свиньёй» же… да, пожалуй, только «свиньёй» сейчас и можно попытаться.

Правильно выстроив ряды, и набрав приличную скорость на крутом, расчищенном уже упырями от рогаток склоне замковой горы, небольшой конный отряд в состоянии без особых потерь быстро и довольно глубоко вклиниться в многократно превосходящие силы вражеской пехоты. А там уж… Ну а там — как сложиться.

— Внешнюю форму клина выстроят мои рыцари, — продолжал Бернгард.

— Какие именно? — уточнил Всеволод.

«Живые? Мёртвые?»

— Мои серебряные рыцари, — ответил магистр. — Не волнуйся, русич, при жизни каждый из них обучен драться в конном строю, и никто не утратил этих навыков после смерти…

«Значит — мёртвые».

— Они встанут в голове и по крыльям клина. Такой окоём взломать будет непросто. Остальные братья подопрут строй изнутри. Оруженосцы и кнехты — их мы тоже посадим на коней, сколько сможем, — распложатся в середине. Стрелки — сзади. Ты…

Бернгард запнулся. Окинул сомневающимся взглядом татарского юзбаши.

— Думаю, твоим воинам тоже лучше встать в центре и в тылу. Там проще удержать строй и напор. Справитесь?

Уголки рта Сагаадая чуть дёрнулись:

— Напрасно ты считаешь нас не пригодными к бою в строю. Во время степных облав, на охоте и на боевых манёврах нам доводилось проделывать и не такие хитрости. И при этом мы обучены на скаку пускать стрелы так метко, как не снилось твоим богатурам.

— Вот и отлично! — усмехнулся Бернгард. — Ваши стрелы, пригодятся. Примкнёте к арбалетчикам. Согласен?

Сагаадай сдержано кивнул:

— Пусть будет так. Только сам я всё же займу место в голове строя. Не забывай, Бернгард, в моём колчане — три стрелы, способные остановят Эрлик-хана и его летающего змея-ашдаха[2], если они вдруг преградят дорогу.

— Я тоже пойду впереди, — глухо и твёрдо, тоном, не терпящим возражений, объявил Всеволод.

— Как угодно, — пожал плечами Бернгард. — Только ты, русич, уж будь любезен, держитесь возле меня.

Всеволод лишь скривил губы в ответ. Ясно, чем вызвана такая забота. Кровь… Бесценная кровь Изначальных, носителя которой Бернгард не собирался терять ни при каких обстоятельствах.

Глава 30

Сигнальный рог ревел долго и гулко. Дозорные подняли тревогу вскоре после заката — когда над далёким Мёртвым Озером только-только начала подниматься зеленоватая пелена, озарённая изнутри зловещим сиянием. В очередной раз проход между мирами выплёскивал в ночь упыринные полчища. Бесчисленные бледнокожие твари волна за волной стекали с каменистого плато в узкое ущелье. Заполняли пространство, стиснутое скалами и щебенистыми обрывами. Двигались вперёд.

А сверху — между чернотой небес и тёмным провалом ущелья на фоне светящегося тумана металась едва различимая точка. Пока — едва. Но уже различимая.

— Чёрный Князь! — процедил Всеволод, всматриваясь вдаль со стены, примыкавшей к надвратной башне. — Ещё один!

Где-то в глубине души он всё же надеялся, что в этот раз обойдётся без Шоломонара. Увы, наивным надеждам не суждено было оправдаться.

Бернгард, стоявший рядом, мрачно кивнул. Ответил невесело:

— Всё-таки пробился…

Эта ночь выдалась ясной. О вчерашнем буйстве стихии ничего не напоминало. Ни тучки, ни махонького облачка не было сейчас на ясном звёздном небе. Полноликая луна щедро заливала землю чистым, но безрадостным молочным светом.

А время шло. И трудно было уследить за его течением. Тёмное воинство быстро приближалось к крепости. Однако не оно одно. К подножию замковой горы подтягивались и упыри, выползшие из дневных укрытий. Кровопийцы, неподвластные чужой воле и ведомые одною лишь Жаждой, по пути инстинктивно сбивались в небольшие стаи, стаи сливались в крупные отряды. Этих тварей тоже было немало. Особенно после вчерашнего штурма.

Столкнётся ли нечисть лбами под стенами Сторожи, как рассчитывал Бернгард? Сомнёт ли охотников до чужой добычи авангард чёрного Властителя, уже показавшийся в горловине ущелья?

Нет, Шоломонар, круживший под луной на боевом Летуне и выстраивавший войска, не предпринимал пока никаких решительных действий и не отдавал приказа к началу боя. Тёмная рать выдвигалась из ущелья, растекалась по окрестностям, как вышедшая из берегов река. И — останавливалась, не доходя до замковой горы. Строилась сплошной линией, замирала…

Чёрный Князь отчего-то медлил, чего-то ждал. Князь сдерживал своих тварей, в то время как упыри, лишившиеся хозяев, уже лезли наверх — к Стороже.

Что это? Трусость? Нерешительность? Осторожность?

Всеволод покосился на магистра.

— Хм, а он неглуп, — следя за передвижениями неприятеля, отметил Бернгард. — Рассчитывает нанести первый удар чужими руками и вмешаться уже после того, как падут стены.

Падут стены? Ну да, конечно… Тот Чёрный Князь, сколь бы он не был умён, едва ли предполагает сейчас, что осаждённый противник готовится к атаке. По всем правилам военного искусства ночная вылазка малочисленного гарнизона являлась полнейшим безрассудством. Но было ли легче ли от того, что упыриный Властитель введён в заблуждение?

Ничуть!

— Теперь нам придётся пробиваться через два заслона, — хмуро сказал Всеволод. — Сначала эти — бесхозные упыри. Потом — воинство Князя.

— Придётся, — согласился Бернгард. — Причём так, чтобы между ними было максимальное расстояние. Мы должны успеть оторваться от одних и набрать достаточный разгон для удара по другим. Иначе увязнем на полпути. Что ж, ладно… Раз войско Властвующего выжидает внизу, мы тоже повременим с атакой. Подпустим к крепости первую волну Пьющих, тогда и откроем ворота.

— А поздно не будет?

— Нет. Сейчас главное, чтобы Властитель не догадался о нашей вылазке прежде времени и не успел подтянуть под стены свои силы.

Недолгое ожидание было тягостным и казалось почти бесконечными. К вылазке всё было давно готово. И всё и все.

Кони осёдланы. Доспехи надеты. Расчищенные от трупов проходы у ворот забиты вооружёнными всадниками. Первые ряды уже топтались под закрытой аркой. А первыми пробиваться наружу и выстраивать за воротами бронированное «свиное» рыло надлежало умрунам Бернгарда.

Рослые кони, укрытые длинными кольчужными попонами и пластинчатой бронёй в серебряной отделке, обвешанные шипастыми нагрудниками и массивными налобниками, волновались, всхрапывали и косились на неподвижных седоков, видимо, смутно ощущая мертвечину на собственных спинах. Но ещё отчётливее животные чувствовали крепкую руку, жёсткий, рвущий пасть повод и острые шипы шпор. А потому неуместной сейчас норовистости предпочитали не демонстрировать.

В двух надвратных башнях наглухо забаррикадировались с полдесятка раненных рыцарей и несколько кнехтов под предводительством однорукого кастеляна. Им предстояло остаться в крепости. Так было нужно. Кто-то должен был открыть ворота и выпустить «свинью» из замка. Да и боевых коней на всех всё равно не хватало. А пехота в предстоящей вылазке — непозволительная обуза. Впрочем, ещё неизвестно, кому этой ночью повезёт больше: тем, кто в боевом строю выйдет за стены, или тем, кто заперся в каменных башнях. Пока трудно было предугадать, кто кого переживёт в этой битве.

И — насколько переживёт.

— Нахтцереры!.. — донеслось сверху.

Кричал Томас. Громко кричал, но без страха. Просто сообщал, что…

— Нахтцереры у частокола!

— Решётки-и-и! Подня-а-ать! — скомандовал Бернгард.

Правильно… Решётки поднимаются медленнее, чем опускается мост, поэтому начать следует с них.

Звякнули цепи. Надсадно заскрипели вороты в башнях. Дрогнули тяжёлые решётки — внутренняя и внешняя — по сию пору надёжно закрывавшие проход через воротную арку. Выскользнули из узких ниш в каменных плитах и поползли вверх массивные острия, способные переломит хребет быку. Толстенные кованные прутья с обильной серебряной отделкой медленно поднимались к сводчатому потолку.

Поднялись…

Почти целиком утонули в глубоких тёмных пазах. Теперь только посеребрённые зубья грозно нависают сверху. Да топорщатся.

по стенам арки вмурованные в камень и покрытые тем же белым металлом крюки и лезвия. Да внизу, перед конскими копытами, — непроходимая щетина заточенных штырей в палец длинной. Густо и ровно, будто жёсткая поросль, торчат стальные колючки из пазов между каменными плитами. А на острие каждого шипа опять-таки тускло поблёскивает серебряная капля.

И — тяжёлый мост впереди. Пока ещё вплотную приваленный к арке ворот.

— Перешли за частокол! — известил Томас. — Лезут в ров!

— Шипы-ы-ы! — приказал Бернгард. — Убра-а-ать!

Где-то в недрах надвратной башни невидимые руки передвигают невидимый рычаг. Затяжной раскатистый лязг под гулкой аркой — и металлическая трава увядает. Колючки, преграждавшие путь, уходят под плиты.

Теперь только подъёмный мост отделяет всадников от приближающихся к Серебряным Вратам тёмных тварей. И мост этот следовало…

— Уже на валу! — опять донёсся крик однорукого кастеляна. Подступают к стенам!

… следовало…

— Опусти-и-ить! — в очередной раз прогремел голос Бернгарда. — Мо-о-ост!

Снова — пронзительный скрежет ворота наверху. Ослабли туго натянутые цепи. Ослабли — и натянулись снова. Верхний — утяжелённый — край моста оторвался от каменной кладки.

— Быстрее-е-е! — поторопил Бернгард.

Там, наверху, вне всякого сомнения, неподатливый скрипучий ворот раскручивали в несколько рук — так быстро, как только возможно. Но подъёмный мост всё же никак не мог обрушиться вниз сразу. А пока он не ляжет поперёк рва — всадникам не выехать из крепости.

Всадникам — нет. Наружу — никак.

А вот тем, кто снаружи. Пешим. Ползучим. Царапучим.

Тёмным тварям.

— Они здесь! Уже здесь! — предупредил Томас.

И в самом деле…

В ширящиеся проёмы между мостом и стеной — по бокам, сверху — сыплются упыри.

Первый, второй, третий…

Пять… Восемь… Десять…

Нечисть пока не карабкалась через стены с шипастым окоёмом. Нечисть выбрала более удобный и короткий путь к тёплой живой крови. Не задерживаясь, сходу переваливала через опускающийся мост, лезла в арку. И — дальше, из арки.

Кровопийцы попадали под серебрённые мечи и копья всадников-умрунов.

Первый, второй, третий…

Пять… Восемь… Десять…

Мост опускался всё ниже, пространство между дощатым настилом и каменной кладкой становилось всё шире. Упырей в крепость вваливалось всё больше.

Тесная арка буквально на глазах наполнялась бледнокожими телами. Тела напирали на тела.

На мечи.

На копья.

На лошадей.

Кони мёртвой дружины начинали пятиться. Сдерживать натиск становилось всё труднее. А надо — пока мост не опущен! Хоть как-то, хоть чем-то — но надо. Остановить тварей! Выиграть время!

— Шипы! — услышал Всеволод призыв Бернгарда. — Шипы вверх!

А ведь, правда! Что если шипы? Сейчас? Вверх?

Снова лязгнуло. Скрежетнуло где-то под ногами. И снизу вновь, будто по волшебству, проросла жёсткая колючая травка. С серебряными росинками на заточенных кончиках.

Плоские каменные плиты вмиг обратились шипастым ведьминым ложем.

Арку наполнил пронзительные вопли и визг.

Орошённые белым металлом острия легко входили в ступни, в пятки, в жёсткие подошвы, в широко, по-звериному растопыренные когтистые пальцы ног. Глубоко входили — на целый палец. А когда серебрённая заноза этак вот прокалывает упыринные ноги, ноги упыря уже не держат.

Нечисть только что стоявшая перед всадниками сплошной стеной дёрнулась как по команде. Повалилась как подкошенная. Упала на щетинившиеся острым плиты.

Тёмные твари корчились и бились как караси на сковороде. Плясали недолгий дикий танец на посеребрённых шипах. Кто-то безуспешно пытался подняться. И — падал снова. Кто-то выползал из арки на замковый двор. Таких добивали. Не торопясь, спокойно, без лишней суеты распластанных по земле упырей доставали с сёдел копьями и длинными рыцарскими мечами.

Под копыта коней потекли чёрные ручейки.

А мост всё опускался. И вот уже новая волна завывающей нечисти хлынула в открывающийся проход. Твари сунулись, было, в арку, тоже пропороли ноги. Попадали. Отшатнулись, отползли обратно. Упёрлись в плотные ряды, напирающие сзади, снаружи.

Некоторые упыри попытались перелезть опасный участок по стенам и сводам. Не смогли. Увязли в густо торчащих из камня серебрённых крюках и лезвиях. Исцарапались. Изрезались. Сорвались вниз, на шипы.

Мост опускался…

Много быстрее, чем поднимались тяжёлые решётки.

И всё-таки, до чего же медленно!

— Убрать шипы! — повелел Бернгард.

Лязг.

Заточенная сталь с серебром вновь ушла под плиты.

И — сразу же — очередная волна снаружи. Прущая напролом, орущая, размахивающая когтистыми руками, скалящая зловонные пасти.

— Подня-а-ать! — громко протянул Бернгард. — Вы-ы-ыше!

Волна тут же опала, схлынула, вновь оставив под аркой дёргающуюся белёсую массу.

Всеволод присмотрелся. Похоже шипы на этот раз, действительно, вышли из пазов немного дальше.

Мост опускался…

— Убра-а-ать!

Исколотые, издыхающие упыри лежали в воротах вповалку, сплошным слоем. Кровопийцы, следовавшие за ними, шли в атаку уже не по плитам, а по слабо копошащимся телам. И ведь проскочат же ловушку! И ведь посеребрённые колючки этих уже не достанут! Или… всё же…

— По-о-однять!

Да, выдвигавшиеся снизу острия, в самом деле, с каждым разом, с каждым новым лязгом невидимого механизма становились больше, длиннее…

— Вы-ы-ыше!

Стальная, с серебряной отделкой, смерть-трава, обильно орошённая чёрной кровью, росла буквально на глазах.

— Ещё вы-ы-ыше!

Вот уж и не в палец, а в добрую ладонь торчат колючки… А вот — и в локоть длинной… Повторно пронизывают лежащих внизу. Достают, останавливают, валят прущих поверху.

А мост — уже почти на земле.

— Убра-а-ать!

Почти… Под посеребрённой наружной обивкой опускающегося моста трещат и хлюпают раздавленные твари, не успевшие отпрянуть в сторону. Или не сумевшие сделать этого в тесноте.

— По-о-однять!

Внешне Князь-магистр, раз за разом отдающий однотипные команды, был совершенно спокоен. И всё же Всеволоду показалось, будто происходящее сейчас чем-то забавляло Бернгарда. Или это просто нервное?

— Вы-ы-ыше!

Пронзённые упыри уже ложатся третьим слоем.

— Ещё вы-ы-ыше!

Хитроумное устройство Серебряных Врат, оказывается, позволяет не только опускать сверху массивные решётки, но и довольно высоко поднимать снизу смертоносные штыри. А интересно, кстати, как высоко ими можно достать? До сводчатых потолков арки — можно?

Впрочем, сейчас так нельзя! Нельзя полностью забивать ворота проткнутыми трупами. Коней потом из Сторожи не выведешь. И самим — не выйти.

Всё! Мост наконец-то хрустко лёг на противоположный край рва. На смятых в лепёшку тёмных тварей. Цепи обвисли. Стих скрежет ворота.

— Убра-а-ать! — громче прежнего рявкнул Бернгард.

С явственно различимым чавканьем серебрённая сталь ушла из груд белёсой плоти.

Магистр повторил приказ — на всякий случай:

— Убрать шипы! Все!

И поднимать вновь больше не велел.

— Готово! — отозвался сверху Томас. — Убрано! Всё!

Глава 31

Закованные в броню всадники, в чьих жилах текла не кровь, а жидкое серебро, гонимое колдовским током, въезжали в арку. Ехали по трупам, пригибаясь под остриями поднятых решёток, сторонясь торчащих из стен и сводов лезвий.

И — принимались за работу.

Привычную, монотонную.

Твари всё напирали. И движущаяся навстречу неумолимая пробка из коней, умрунов и посеребрённого металла их интересовала мало. В этой позвякивающей пробке не было ни капли горячей человеческой крови. Вожделенная влага была там, за пробкой, за аркой. Как в закупоренной фляге.

Досадливо отмахиваясь от мечей и копий конных мертвецов, упыри пытались пробраться за Серебряные Врата.

Проскользнуть, протиснуться…

А им не давали.

А они, обезумевшие, всё пытались.

А их рубили, кололи, топтали. Без жалости и без каких бы то ни было иных чувств.

Острые шпоры входили в конские бока. Мечи и копья — в белёсую плоть. Лошадиный хрип и ржание смешивались в гулкой арке с предсмертным упыринным воем. Мёртвая дружина Бернгарда медленно, но уверенно вытесняла тёмных тварей. Выпихивала наружу, сбрасывала с моста. В залитый после вчерашней грозы ров с мутной водой, с плавающими в воде дровяными завалами.

Выезжавшие из крепости всадники разделялись. Одни прикрывали подступы к воротам, другие, раздвигая тёмных тварей, выстраивали боевую орденскую «свинью». По ту сторону рва, за поваленным частоколом буквально из ничего вырастало туповатое «рыло», щетинившееся посеребрённой сталью. Ровные, плотные, постепенно расширяющиеся ряды… Первый — четыре конных рыцаря — стремя в стремя. Второй — шесть… Третий — восемь… Четвёртый — десяток. И — дюжина в пятом ряду…

А вот уже под прикрытием Бернгардовых умрунов, в строй вливаются и живые защитники Сторожи.

Впереди и по флангам располагались мечники, ловко обрубавшие гибкие когтистые руки. Всадники с длинными копьями (осиновое древко, наконечник в серебре) держались за ними. Оттуда же и разили точными короткими уколами всякого, кто приближался на расстояние удара. Это потом, когда «свинья» выберется на открытое пространство, где можно будет взять хороший разбег, копейщики выдвинутся вперёд.

Кони и сидевшие в сёдлах мертвецы по-прежнему не представляли для упырей интереса. Но ни обойти, ни смять их у нечисти не было никакой возможности. Закрытые серебрённой бронёй и щитами, умело орудующие копьями и мечами всадники с раствором адского камня в жилах не пускали противника в глубину строя. Наоборот — умруны напирали сами.

Сбившиеся в тесные ряды защитники крепости действовали чётко и слаженно, словно единый организм, что выгодно отличало их от беснующегося вокруг упыринного воинства. Бронированное «рыло» выдвигалось вперёд и обращалось в голову орденской «свиньи». Голова вклинивалась в белёсую толпу, продиралась дальше. За головой двумя косыми шеренгами, также составленными из конных мертвецов, тянулись края-крылья, удерживавшие форму растущего клина. Пространство между надёжными гранями быстро заполнялось живыми всадниками.

Тевтонский клин удлинялся, ширился. Затем — перестал раздвигаться вширь, но некоторое время ещё рос в длину. И вот, наконец, небольшая, но плотная колона с несокрушимым остриём и крепкими неподатливыми боками покинула крепость.

В воздухе засвистели стрелы. Это через головы ехавших впереди били татарские лучники и орденские кнехты. Часто, густо били. Как могли — чистили путь. Над «свиньёй» промелькнуло с полдюжины арбалетных болтов, пущенных с надвратных башен. Прощальный залп остающихся в Стороже.

— Готт мит унс[3]! — донёсся сзади клич тевтонских рыцарей.

Всеволод узнал голос Томаса. Вздохнул невесело. Будет ли Господь помогать отряду, половина которого состоит из мёртвой дружины ведомой Чёрным Князем? Ох, сомнительно… Что-то подсказывало Всеволоду: в этой битве можно уповать только на свои собственные силы.

Лучники и арбалетчики всё же освободили немного пространства, что позволило чуть разогнать лошадей. Дальше путь приходилось прорубать клинками и проламывать конскими нагрудниками. Орденский клин неумолимо продвигался сквозь воющую толпу нечисти, как копейный наконечник, входящий в тело. Всё дальше. Всё глубже…

И — всё быстрее.

Всеволод ехал в голове «свиньи» — сразу за передовыми конными шеренгами умрунов — между Бернгардом и Сагаадаем. Их очередь вступать в битву ещё не пришла. Пока рубилась мёртвая дружина магистра, можно было, привстав на стременах, лишь наблюдать за прорывом.

Да, потери были, конечно.

Они едва отъехали от ворот, и только-только выстроенная колонна не устоялась ещё в должной мере, не обрела единого темпа движения. А обезумевшие от близости и недоступности вожделенной крови, упыри яростно пытались взломать ряды мертвецов и добраться, наконец, до живых всадников.

И вот пожалуйста… Там вон — где левое крыло примыкает к головным шеренгам, на миг возник проём в мелькающих клинках и копейных остриях. И — тут же под одним из умрунов Бернгарда рухнула лошадь, подсечённая когтистой лапой.

А вот пала ещё одна. Поваленные всадники успели убраться из-под копыт. Раненные лошади — нет. Кто мог — объезжал бьющихся на земле животных, кто не мог — топтал. Тевтонская «свинья» не останавливалась, и два спешенных рыцаря затерялись где-то позади.

Конная колонна упорно двигалась вперёд. Клинообразный строй был сейчас подобен ладье, рассекавшей неспокойные белёсые воды и оставлявшей за кормой пенистые буруны из чёрной крови. Бой шёл яростный, лютый. Орденская «свинья» громоздила позади груды мёртвой нечисти. А редкие (трое уже… нет — четверо… пятеро, быть, может, шестеро, но вряд ли больше) всадники, сбитые вместе с лошадьми или вырванные из сёдел, откалывались от плотного построения, подобно мелким крупинкам. И, отколовшись, почти сразу же пропадали в воющей бледнокожей толпе.

Конный клин, не задерживался ни на миг. Наоборот, продвигаясь вниз по склону замковой горы — постепенно набирал скорость. И клин — вырвался. Прорвался.

Сквозь первую преграду.

Отставших пешие бойцы из мёртвой дружины Бернгарда ещё продолжали рубить нечисть. Механически, бессмысленно, ведь их вырванные от общей массы мечи не могли уже помочь никому и ничем.

Нечисть сторонилась одиноких пешцев, чья серебряная кровь не прельщала тёмных тварей. Нечисть разделялась. Небольшая часть кровопийц вновь поворачивала к крепости, где в надвратных башнях оборонялись живые люди. Остальные — и таких было большинство — устремились вдогонку за удаляющимися всадниками. Но упырям трудно было угнаться за ними: защитники Сторожи гнали коней по пологому склону всё быстрее.

Быстрее…

Ещё быстрее…

Немного (в общем-то, совсем чуть-чуть) потрёпанная первой стычкой, но не поломавшая строя «свинья» давно перешла с шага на рысь и теперь споро перестраивалась на скаку.

Рокотал из-под опущенного забрала голос магистра. Длинный меч Бернгарда мелькал над шлемами не нанося удары, а указывая, что и как надлежит делать. Тевтоны подхватывали и передавали назад приказы магистра. Место вырванных из строя и спешенных умрунов занимали новые рыцари.

Бронированное остриё клина вновь насчитывало неизменные четыре, шесть, восемь, десять и двенадцать всадников в первых рядах. Прореженные «крылья», правда, пришлось чуть подтянуть к голове строя. Мёртвой дружины Бернгарда уже не хватало, чтобы целиком обеспечить фланговое прикрытие. Живые орденские братья, находившиеся в глубине строя, выдвинулись вовне, заполняя небольшие бреши в хвосте колонны. Впрочем, и живые, и мёртвые саксы действовали удивительно быстро и организованно. Похоже, ни в ратном умении, ни в строевых маневрах одни не уступали другим.

«Ловко всё же они это делают, — вынужден был признать Всеволод. — Одно слово — немцы!»

Тевтонская «свинья» на ходу восстанавливала самое себя. «Свинья» готовилась к новому бою, по сравнению с которым прорыв у крепостных стен был лёгкой разминкой, не более.

Настоящий враг ждал внизу, у подножия замковой горы, где слабо колышется…

Больше всего это походило на белёсый туман или море, раскинувшееся перед одиноким утёсом с замком на вершине. С этого вот спасительного утёса и предстояло спуститься невеликому отряду всадников. Броситься вниз в пьянящем галопе. Окунуться с головой в гибельное море-туман. Хлебнуть его сполна.

И — пробиться.

И — прорваться.

Попытаться…

Во-о-он туда, к ущелью. И ещё дальше — по ущелью. К безжизненному каменистому плато. К Мёртвому Озеру.

Безумство? Да, конечно, вне всякого сомнения. Самоубийство? Кто бы спорил. Наивернейшее! Но ещё более безрассудно было бы ждать, пока всё это упыринное воинство само поднимется на замковую гору и захлестнёт крепость. А не это воинство — так другое, что непременно придёт за ним. Завтра. Послезавтра…

Нет, уж лучше самим… Сейчас. Сразу. Так есть хоть какой-то шанс. Хотелось бы верить, что есть. Вот только, с трудом почему-то сейчас в это вериться.

Одно хорошо: под копытами — не узенькая дорожка, а широкий спуск, расчищенный упырями от кольев и рогаток. Хорошо так расчищенный, добросовестно. Для конной атаки — лучшей местности и не придумать. И предательской грязи под копытами нет. Подсохшая за день земля, надёжно удерживала шипы серебрённых подков.

И останавливать набиравшую ход «свинью» уже поздно. Пока, впрочем, никто и не пытался этого делать. Складывалось такое впечатление, что сумасшедшая вылазка шокировала даже вражеского Чёрного Князя, кружившего над неровными рядами бесчисленных тварей.

Но скоро шок пройдёт. А может, уже прошёл?

Упыриное воинство впереди и внизу разительно отличалось от толпы кровопийц, оставленных сзади, сверху. Эти твари не бросались бездумно вперёд, а стояли недвижимо. Молча.

Бернгард отдал новый приказ.

Впереди и по флангам выдвигались копейщики. Для таранного удара копья всё-таки годятся лучше, чем мечи. Мечи вновь заработают чуть погодя — в ближнем бою. Однако многое будет зависеть от того, как использует «свинья» единственное своё преимущество — разгон со склона замковой горы. И от того, как глубоко она сможет сходу, с наскока вломиться в плотные вражеские ряды.

Катившаяся от крепости, вслед за тевтонским построением волна упырей безнадёжно отставала. Отставала, но не остановилась. Твари, над которыми не довлела воля Властителя, упорно продолжали преследование. Видимо, вознамерились гнаться за ускользающей кровью до последнего. Гнаться и… биться?

«Свинья» неслась вниз. Грохотала земля под копытами. Лязгала серебрённая сталь. Шумно и размеренно дышали кони, набиравшие разбег.

Наверное, на человека такая атака произвела бы неизгладимое впечатление. Наверное, такая атака заставила бы дрогнуть даже самые отважные людские сердца. Но под замковой горой стояли не люди. И стоять их там заставляла не человеческая воля.

— Стрелки-и-и! — широким взмахом меча Бернгард подал знак.

Хвост атакующей колонны раздался вширь. Рыцари, прикрывавшие тыл, расступались, выпуская арбалетчиков и лучников из чрева «свиньи». Так удобнее вести дальний бой.

Скупо и дружно щёлкнули лёгкие самострелы конных орденских кнехтов. Выпустив по болту, арбалетчики тут же возвращались в строй. А к делу с куда большей основательностью приступали лучники Сагаадая. Татары метали посеребрённые стрелы с немыслимой быстротой и сноровкой. Одну за другой, а то и парами — сразу, с одной тетивы.

Били кочевники в направлении атаки, навесом, используя всю мощь упругих степных луков и практически не целясь. Это, в общем-то, сейчас и не требовалось. Упыри впереди стояли плотно, тесно, густо — не промахнёшься. Если конечно, добросишь стрелу.

Татарские стрелы, несмотря на немалое расстояние, отделявшее ещё противников друг от друга, долетали до упыринной рати, не утратив убойной силы. Оперённый дождь сыпался на узкий участок, по которому вскоре должна была ударить «свинья».

Длинные стрелы с пёстрым оперением пробивали мертвенно-белые тела нечисти насквозь, прикалывая одно к другому. Ещё издали, на подходе, атакующие выкашивали и укладывали на землю целые шеренги упырей. Колчаны пустели, однако просвета в сплошной белёсой стене пока не наблюдалось: места павших кровопийц занимали твари из задних и соседних рядов.

Вражеская рать, казалось, не уменьшалась вовсе.

Глава 32

На их обстрел ответили. Неожиданно, вдруг. И как ответили! Сам тёмный Властитель направил навстречу клинообразному строю своего Летуна.

Крылатая тварь рывком поднялась вверх и начала стремительно приближаться, постепенно снижаясь, будто пущенное из порока ядро. План восседавшего на седле-скамье Чёрного Князя был, судя по всему, прост и бесхитростен. Бросить дракона на разгоняющуюся «свинью», сбить строй, разворотить ощетинившееся копьями рыло, свалить всадников, напугать лошадей, приостановить, замедлить, ослабить напор, помешать первому — самому страшному — удару.

Что ж, массивная туша, надёжно укрытая крепкой чешуёй, на такое вполне способна. Если её нечем остановить.

У них было. Кое-что.

— Он твой, Сагаадай! — донеслось приглушённый забралом голос Бернгарда. — Попробуй…

Скакавший по правую руку от Всеволода юзбаши, в советах магистра не нуждался: степняк уже наложил на тетиву первую стрелу. Из тех трёх, закалённых в крови Властителя, однажды уже пробивших чёрную броню. До сих пор Сагаадай не истратил ни одной. Но теперь пришло их время.

На тот случай, если степняк не остановит змея, и всё же придётся принять ближний бой, тевтонский магистр держал наготове свой меч, также способный сокрушить и чешую Летуна, и латы Властителя. Но ближний бой с таким противником означал бы неминуемый развал атакующего строя. Так что стрела сейчас всё же предпочтительнее клинка.

Сагаадай скакал, чуть привстав на стременах и набросив короткий повод на переднюю луку седла. Кривые ноги степняка крепко сжимали мохнатые бока низкорослой лошадки, нелепо и несерьёзно смотревшейся между крупных рыцарских коней. Сообразительная кобылка никак не отреагировала на предоставленную свободу. Не сбилась с шага, не шарахнулась в сторону, не отстала, не поломала ряда.

Хорошие всё-таки у татар лошади.

И лук, что сжимает Сагаадай, — тоже ох как хорош. Сложен, из дерева, кости и рога, склеен рыбьим клеем, туго обмотан воловьими жилами, покрыт особым защитным лаком, не боящимся ни жары, ни холода, ни проливного дождя. И стрела — хороша. Длинная, прямая с густым оперением, с тяжёлым острым наконечником в серебряной отделке. А уж как хороши степные лучники, птиц сбивающие влёт на полном скаку!

Всеволод не сомневался: Сагаадай не промахнётся. Но ведь сейчас важно не просто попасть. Сейчас нужно попасть так, чтобы Чёрный Князь не смог нанести ответного удара.

Сбить нужно.

Сагаадай выжидал.

Крылатый змей летел прямо на них. Падал сверху на голову тевтонской «свиньи». Так, что снизу Чёрного Князя нипочём не достать. Седока закрывают раскинутые крылья, брюхо, толстая змеиная шея и плоская голова с клювом-пастью. Всадника — не видать. Только край щита торчит, да загнутый кончик занесённого для удара серповидного меча.

Значит, Сагаадаю придётся бить в дракона. Но удастся ли остановить такую тушу стрелой? Даже если наконечник пробьёт прочную чешуйчатую шкуру, достанет ли он до важного органа? Нанесёт ли смертельную рану? Всеволод слишком хорошо помнил, сколь живучим оказался Летун, атаковавший Сторожу прошлой ночью.

Стрелы из задних рядов летели уже не в упырей — в приближавшуюся крылатую тварь. Попадали. Отскакивали…

Сагаадай всё отводил тетиву к уху. Оттягивал двумя пальцами, между которых топорщилось пёстрое оперение. Юзбаши не спешил.

А крылатый змей уже атаковал.

Поднятый хвост-кистень. Раскинутые крылья. Вытянутые когтистые лапы и шея. Приоткрытая клыкастую пасть… Злыми тёмные щёлки глаз между толстых век выцеливали будущих жертв. Чудилось: ещё секунда, полсекунды — и всё, и будет поздно. И никакое мастерство степного лучника уже не поможет.

Но мягкое, неуловимое движение… Указательный и средний пальцы юзбаши, тянувшие тугое переплетение жил и удерживавшие стрелу, плавно разогнулись.

Сагаадай спустил тетиву.

Стрела сорвалась с изгиба мощного лука, понеслась вверх и вперёд. Навстречу крылатой твари. В морду твари.

Оглушительный драконий рёв…

Над головой.

В самое ухо.

А рука степного воина привычным молниеносным движением уже вырвала из колчана вторую стрелу. Её Сагаадай пустил не целясь.

Так, по крайней мере, показалось Всеволоду.

Однако и вторая стрела тоже попала в цель.

Всеволод не сразу и сообразил — куда именно. Но когда ревущий змей пролетал мимо, отчаянно размахивая крыльями, мечась из стороны в сторону, слепо вертя головой с разинутой пастью-клювом, он всё же разглядел яркое оперение в глазницах твари. В двух пустых глазницах, из которых лилось и текло. Защитные складки толстых чешуйчатых век были пробиты и…

«Ослепил! — промелькнуло в голове. — Сагаадай его ослепил!»

А татарский юзбаши, ловко развернувшись в седле, уже пустил третью стрелу. На этот раз — в раззявленную пасть Летуна.

Дракон стремительно взмыл в небеса и… повернул назад. Чёрный Князь не решился повторно атаковать «свинью» на незрячей твари. Князь улетал, спеша укрыться за плотной стеной упыриной рати. Ослепший Летун, ведомый лишь поводом и волей седока, мотался в воздухе, будто ладья в бушующем море.

Змей всё же унёс седока в тыл тёмного воинства. А вот благополучно опуститься на землю не смог. Силы оставили крылатую тварь. Две стрелы Сагаадая, видимо, слишком глубоко вошли в глазницы, да и заглоченный посеребрённый наконечник третьей тоже здоровья нечисти не прибавлял. Летун, не удержался в воздухе и рухнул на скалы где-то у входа в ущелье.

Кажется, там случился обвал.

Только вряд ли Чёрный Князь погиб под камнями. По крайней мере упыри впереди, вели себя по-прежнему — как организованное войско, а не как обезумевшая толпа.

А атакующая «свинья» уже мчалась во весь опор. Галопом…

Перестали звенеть тетивы степных луков. Не свистели стрелы. Татарские лучники вернулись в строй и взялись за сабли и копья, от которых, в ближнем бою будет больше проку.

Плотные ряды атакующих чуть рассредоточились. Совсем немного — настолько, насколько это необходимо, чтобы всадники не мешали друг другу при первом копейном ударе, но и не утратили притом силу общего натиска.

Потому что скоро уже, совсем скоро…

Время приказов и молчаливой покорности судьбе кончилось.

В эти последние мгновения перед сшибкой угрюмо-молчаливая «свинья», наконец, подала голос. «Свинья» орала и визжала — разноязыко, оглушительно. За яростными криками русичей, дикими воплями татар, боевыми кличами тевтонов не слышно было грохота копыт и лязга металла. Мало кто верил, что в эту ночь ему удастся вернуться. Скорее всего, не верил никто. И сейчас атакующая горстка всадников через глотку выплёскивала всю горькую смесь обуявших их чувств. Только умруны Бернгарда скакали молча. Орденские рыцари, уже погибшие однажды, теперь были безразличные к смерти. Зато живые, которым только предстояло умереть, старались вовсю.

Всеволод тоже что-то орал, подняв над головой мечи. Обоерукий, он был обучен ездить по-татарски — правя конём лишь ногами. И сегодня умение это ему ой как пригодиться.

Копейщики впереди прочно укрепились в сёдлах с высокими задними луками и в длинных — во всю ногу — стременах. Серебряные умруны сидели как влитые, пригнувшись к лошадиным шеям и прикрывшись щитами. Копья — выставлены вперёд. На ветру бьются промокшие, посечённые, изорванные орденские плащи, стряхивая глубоко въевшуюся грязь подземного склепа и свежую упыриную кровь, пропитавшую грубую ткань.

Поверх склонённых ведрообразных шлемов Всеволод видел впереди неровную, безмолвную и неподвижную белёсую стену, перегораживавшую склон. Плотные ряды упырей тянулись от основания замковой горы до входа в ущелье, ведущего к Мёртвому Озеру.

И эту преграду им предстояло прорвать.

Стена быстро приближалась, дёргаясь в такт конскому скоку. Казалось, не всадники, всаживающие шпоры во взмыленные конские бока, мчатся к ней в тяжёлом галопе, а сама она гигантскими прыжками несётся навстречу.

Раз прыжок, два прыжок…

И упыри уже нетерпеливо тянут к людям руки-змеи.

Раз прыжок, два…

И твари, стоящие впереди, даже не пытаются уклониться от посеребрённых наконечников на осиновых древках.

Раз прыжок, дв-в-в…

«Свинья» с треском, хрустом, хлюпом вламывается в неровный строй нечисти…

— А-а-а!

… как дикий вепрь — в заросли орешника.

— О-о-о!

И так же легко проходит. Сквозь первые ряды — легко. Потом будет труднее. Много труднее. Но это — потом. Пока же…

Пока разить с седла, да с разгону было просто, легко и удобно.

Когда ощетинившееся длинными прямыми бивнями-копьями, рыло многоногой «свиньи» на бешеной скорости вонзилось в упыринную стену, весь мир впереди…

Брызнул — вот оно, пожалуй, самое подходящее слово.

Вот что случилось с миром.

Неровная податливая кладка брызнула чёрной кровью и отколотыми кусками из кирпичиков-тел. Фонтанами крови, россыпью тел. Рыло, голову, загривок «свиньи», а мгновением позже и её бока, втиснувшиеся в пролом, окатило зловонной чёрной жижей.

Упырей швыряло в стороны и кидало под копыта коней. С десяток тёмных тварей, подброшенных вверх, кувыркаясь, перелетели через первые ряды всадников и были рассечены, раздавлены, растоптаны задними.

Безмолвствующая по сию пору нечисть, наконец, взвопила — оглушительно, пронзительно. Да, теперь орали не только люди. Нелюди, попавшие под первый удар, — тоже. Причём, так, что криков людей почти не стало слышно. От визгливых упыриных воплей, грохота, треска и лязга у Всеволода заложило уши даже под шлемом с опущенной личиной. Однако, оглохнув на время, он вовсе не ослеп, и мог видеть всё, вплоть до мельчайших деталей. А холодный рассудок отмечал и запоминал всё увиденное.

Всеволод словно со стороны наблюдал за сечей, непосредственным участником которой сам же и являлся. Хотя нет, не совсем ещё участником.

К такому Всеволод не привык. Обычно в бой он вступал первым. Но сейчас нужно было лишь держать строй, пока в авангарде и на флангах бились умруны Бернгарда.

А уж как они бились!

Длинные рыцарские копья сломались не сразу. Серебрённая сталь пронзала упырей одного за другим. И ещё одного. И ещё.

И снова…

Всадники попросту нанизывали тварей на осиновые древка.

Никогда прежде Всеволоду не доводилось видеть по полдесятка корчащихся тел на одном ратовище. Теперь вот видел. И по полдесятка и по полудюжине. А кое у кого из скакавших впереди копейщиков и поболее выходило.

Разумеется, удержать такой груз на весу не было никакой возможности. Даже мёртвым рыцарям, это было не под силу. Под чудовищной тяжестью копья клонились вниз, втыкались в землю, разлетались в щепки.

А пока всадники бросали обломки копий и хватались за мечи, топоры и палицы, упырей валили и топтали кони. Рослые, сильные, боевые, не хуже людей обученные убивать.

Не зря тевтоны надевали на них шипастые нагрудники с насечкой из белого металла. Не напрасно отделывали подковы серебром. Сейчас всё это пригодилось в полной мере. Не утратившие ещё скорости, раззадоренные и разгорячённые стремительной скачкой, видом и зловонным запахом чёрной крови, животные с надсадным хрипом били врага грудью.

Сшибали, бросали, размазывали…

И вновь нечисть разлеталась, как сухие листья под осенним ветром, оставляя на конских нагрудниках клочья белёсой плоти в густых потёках тёмной жижи. Копыта молотили упавших подобно боевым цепам. Сминали в лепёшку, втаптывали в пузырящуюся чёрную грязь.

А вот и умруны, сломавшие копья, орудуют мечами, секирами, булавами и шестопёрами. У кого что есть. Кто к чему привык при жизни. Кто с чем лёг в каменный саркофаг.

А вот вслед за мёртвой дружиной в рукопашную вступают живые ратники. Достают и добивают поваленных и израненных кровопийц. Кого могут достать и добить…

И живые, и мёртвые старались максимально использовать разгон. Яростно расчищая путь «свинье». На скаку срубая, сбивая, и просто отпихивая с дороги тёмных тварей. Торопясь вклиниться подальше, поглубже. Пока ещё есть такая возможность.

Кони уже сбились с галопа, но всё же продолжали движение по поверженным бледнокожим телам, по бурлящей чёрной жиже. Кони спотыкались о трупы, падали под ударами когтистых лап вместе с всадниками. Однако «свинья» не останавливалась.

Сохраняя набранную инерцию и удерживая строй, защитники Сторожи упорно продвигались вперёд. Остриё клина вспарывало упыриное воинство ряд за рядом, слой за слоем. Фланги-крылья раздвигали брешь. И к тому времени, как она вновь смыкалась позади, тевтонская «свинья» успевала вгрызться в неровный вражеский строй ещё на несколько, аршинов, локтей, шажков…

А потом — ещё.

И — снова.

Остановить их кровопийцы не могли. Пока — не могли.

Глава 33

Сзади вдруг раздался многоголосый дикий вопль. С чего бы это? Всеволод, привстав на стременах, оглянулся. Ага! Твари, что гнались за ними от Серебряных Врат, тоже достигли тёмного воинства и теперь пытались продолжить погоню за живой кровью, прокладывая дорогу через рать Чёрного Князя.

Обезумевшие упыри (одни — лишившиеся своего Властителя, другие — подвластные чужой воле) начали лютую грызню. Полетели в стороны руки, ноги, головы, куски рваной плоти. Полилась потоками чёрная кровь.

Ладно… пусть грызутся. Подольше бы!

А тевтонская «свинья» всё проламывалась вперёд. Разбивая рыло, царапая бока. Теряя отдельных всадников, но не замечая потерь.

Защитники Сторожи напирали. Они входили в колышущуюся ряды завывающей нечисти, как раскалённый нож входит в слой белёсого жира. Но ведь когда жира много и когда он лежит плотными слоями, даже горячий нож рано или поздно остынет и остановится.

Упырей было много. Слишком много.

Они тонули в вязкой упыриной массе и пропадали в ней безвозвратно. Они отчаянно барахтались. Они всё ещё рвались к ущелью, но заветная горловина была ещё далеко.

Конный клин уже сделал невозможное. Прорубив широкую просеку, он прошёл через бесчисленное воинство Чёрного Князя добрую половину пути.

Но оставалась ещё одна половина. И дальнейшая дорога будет многократно труднее. И стоить она будет большей крови. Быть может — всей их крови. И живой крови и той серебряной водицы, что течёт в жилах Бернгардовых мертвецов.

Движение побитого, помятого, густо выщербленного клиновидного строя неумолимо замедлялось. Главные преимущества — скорость и напор были уже использованы. А снова набрать разгон — невозможно. Не дают. Не позволяют. Упыри сами наседали на шипы конских нагрудников, лезли под копыта и серебрённые клинки. И сильные боевые кони постепенно сдавались.

Мечи и секиры всадников разили всё так же быстро и беспощадно. Лезвия в отделке из белого металла отсекали змееподобные руки целыми охапками и гроздьями сносили лысые в уродливых наростах черепа. Булавы и шестопёры сминали плоть и кость. Однако, «свинья» увязала окончательно и бесповоротно. Не имея уже возможности сходу преодолевать сопротивление противника, поневоле приходилось громоздить у себя на пути завалы из бледнокожих трупов. А растущие груды посечённых тел ещё больше препятствовали продвижению вперёд.

И всё труднее было удерживать строй.

И чем медленнее становился конский шаг, тем больше потерь несла тевтонская «свинья».

Когти-крючья одного за другим сдёргивали с сёдел всадников — и живых, и мёртвых. А когда упыри не могли добраться до людей, они валили лошадей. Подсекали ноги, раздирали прикрытые серебрёнными кольчужными попонами бока, вспарывали животы и вырывали нагрудники вместе с рёбрами.

Сражавшиеся впереди умруны не поддавались вражескому напору. Если кто-то выбывал из рядов, образовавшуюся брешь мгновенно заполняли всадники, бившиеся рядом. Мёртвая дружина Бернгарда постепенно стягивалась с флангов к авангарду. И, пожалуй, только за счёт этого голова «свиньи» ещё держала форму непробиваемого треугольного клюва. Голова-то держала, но вот сзади — по бокам и в тылу, где нечисти теперь противостояли живые ратники, оставшиеся без прикрытия умрунов, было совсем скверно.

Там вовремя заменить павших уже не успевали.

«Свинья» начинала разваливаться.

В очередной раз оглянувшись назад, Всеволод увидел в хвосте колонны смешавшиеся ряды и целый шлейф из спешенных — лишившихся коней либо вырванных из сёдел — бойцов.

Пешцы старались не отставать от конного строя — рассыпающегося и распадающегося, но ещё слабо продвигавшегося вперёд. Старались. И всё же они отставали… Упыри отсекали пехоту от всадников, разбивали на группки, на тройки, на пары. А после — захлёстывали и раздирали в клочья. С малым воем, если под когтями оказывалась живая человеческая плоть и кровь, укрытая посеребрённой коркой доспеха. И с воем великим, если из рваных ран брызгала холодная серебряная водица, а жертва продолжала рубиться, даже будучи исполосованной вдоль и поперёк.

Тёмное воинство Пьющего-Властвующего сминало всех. И живых и неживых. С тварями, преследовавшими защитников Сторожи от Серебряных Врат и наткнувшимися на рать Чёрного Князя тоже уже было покончено. Истерзанная, изломанная «свинья» билась одна посреди белёсого моря, и силы её стремительно таяли. Море размывало этот ненадёжный островок.

Всеволод жаждал поскорее дать волю рукам и мечам, да какое там! Его буквально стиснули со всех сторон. Впереди плотными — стремя в стремя — рядами рубятся мертвецы Бернгарда. Если падает один умрун, его место тут же занимает другой — из внешних фланговых линий. Вправо-влево тоже не свернуть. Там — Бернгард, Сагаадай. И орденские рыцари в белых плащах. Живые, мёртвые…

И назад поворотить — никак. За спиной — Конрад, Бранко, Золтан, Раду, также пожелавшие встать в голове строя. С ними — тесной кучкой — прочие воины. А следом напирают тевтоны и русские дружинники, расположившиеся в загривке «свиньи». Проталкиваться сейчас куда бы то ни было силой — значит, ломать свиное «рыло» изнутри. А ведь остриё клина худо-бедно, но всё же продвигается ещё вперёд. Медленно, махонькими шажками, но — движется.

Поневоле приходилось ждать своей очереди. Всеволод аж рычал от бессильной злобы. Ещё бы! Вокруг — сеча, гибнут люди и нелюди, а ты сам — как в порубе запертый!

— Не дёргайся, русич, придёт и твоё время! — пробасил из-под шлема Бернгард.

Проклятье! Такое впечатление, будто хитроумный магистр сознательно втиснул носителя Изначальной крови в самое безопасное место. Но кто ж мог знать, что в голове тевтонского строя окажется безопаснее, чем в тылу?!

Туда нужно было становиться — назад, не вперёд. Там не осталось уже ни одного умруна, там вовсю бьются живые орденские рыцари и кнехты, татарские стрелки и русские дружинники. Без порядка и без строя. Рубятся как могут. Ладно, скоро уже и здесь… Будет то же… Так же…

Совсем скоро.

Бернгард прав: время придёт.

Уже приходит.

Ну, вот и всё.

Пришло!

Атака захлебнулась.

«Свинья» встала. Остановилась совсем. Податливая по сию пору стена упырей оказалась вдруг непреодолимо упругой. Упёршиеся в неё кони не желали больше идти дальше. Потому что дальше пройти невозможно. Кони лишь всхрапывали в ответ на болезненные уколы шпор, мотали головами, разбрасывая клочья пены, да жалобно ржали.

А нечисть — окружает, обволакивает, наседает… Спереди, сзади, по флангам. Конный клин, выстроенный для стремительного прорыва, утратил свою пробивную силу. И вместе с ней лишился основного своего предназначения. «Свинья» хороша в атаке. Для оборонительного боя на одном месте такой строй не годится.

Взломанные сзади фланги разворачивались и раскрывались окончательно. Середина выплёскивала наружу. Воины Сторожи инстинктивно пытались выстроить защитный круг. Свою последнюю крепость посреди вражеского войска.

Многие спешивались. В лошадях больше не было проку, и некоторые отчаявшиеся бойцы попросту рубили коней. Сами. Всё равно ведь уже. А так — хоть не будут мешать, не сломают рядов. И конская туша в посеребрённых доспехах — какое-никакое, а всё же укрытие от нечисти.

О дальнейшем продвижении больше не могло быть и речи. Посыпавшуюся тевтонскую «свинью» из этой мясорубки теперь не вывести никому. Никогда. Нипочём.

Всю — нет, но…

Когда и как это произошло, Всеволод уловил не сразу. Просто в смятом, разваленном и посечённом клине неожиданно обозначился разрыв. Сначала истончился строй в районе загривка «свиньи», где распадались вдавленные внутрь фланги. А после — два отряда по сию пору слитых воедино, вдруг оказались порознь.

Один — тот, что сзади, тот, что побольше, состоявший уже в основной своей массе из пешцев, изготовившихся к последнему оборонительному бою. Неповоротливое облепленное тёмными тварями тулово «свиньи», раздавшееся вширь и утратившее былую хищно вытянутую форму.

Второй отряд — впереди — поменьше. Небольшая плотная группка живых всадников, стиснутая конными умрунами… Да, именно так: практически вся уцелевшая мёртвая дружина Бернгарда стянулась к голове «свиньи», окружив и надёжно прикрыв её со всех сторон.

И голова будто бы сама собою отлипла от тела.

Передние ряды по-прежнему держали изначальный строй. И остроносое рыло по-прежнему целило на ущелье. Но голова была уже отделена и отсечена. А между двумя частями взломанного тевтонского клина, упыри уже вгоняли свои собственные клинья. Кровопийцы вламывались в открывшийся проём, ширили его, оттесняя, отодвигая отряд Бернгарда прочь от основных сил.

Наверное, ещё можно было вернуться и попытаться заново срастить голову с туловом. Наверное. Но свиная голова уже не потянет и не увлечёт за собой застрявшие в упыриной массе задние ряды. Зато сама… такая маленькая, юркая, несокрушимая…

Всеволод вдруг осознал, какой приказ звучит из-под опущенного забрала тевтонского магистра. А осознав…

— Что?! Бернгард! Ты хочешь бросить их всех? Здесь? — Всеволод вновь оглянулся назад — на своих дружинников, на саксонских рыцарей и кнехтов, на татарских лучников, забывших о луках, орудовавших саблями и короткими копьями. Разноплемённые воины, спешившиеся, сбившиеся в круг, стояли крепко. Но надолго ли хватит их стойкости в открытом поле?

— Они знали, на что шли, — отозвался Бернгард. — И ты тоже знаешь, русич. Наша цель — Мёртвое Озеро, и мы не можем задерживаться. Пока есть хоть какой-то шанс продвинуться вперёд, пока мы живы, пока не взошло солнце, и озёрные воды не закрыли рудную черту, останавливаться нельзя.

Понятно… Бернгард попросту избавлялся от обузы. Бернгард намеревался вести передовой отряд, сохранивший наибольшую боеспособность, дальше. А остальные… Остальные уже выполнили свою функцию, втиснув, впихнув, втолкнув остриё клина во вражеские ряды так глубоко, насколько это было возможно.

Теперь «свиное» рыло, по большей части состоявшее из неуязвимых умрунов, будет прорубаться самостоятельно. А громоздкое, неповоротливое обезглавленное и обречённое тулово должно оттянуть на себя силы противника. Погибнуть. И дать последний шанс оторвавшемуся авангарду.

Разумно. Правильно. Но…

— Там мои люди, Бернгард!

Добрая половина русских дружинников билась сейчас в окружённом упырями тулове.

— И мои! — сверкнул глазами Сагаадай.

Да уж, юзбаши ещё хуже: вся его невеликая дружина осталась сзади.

— И твои, между прочим, тоже, Бернгард… — заметил Всеволод. И — плюнул в сердцах: — Хотя, конечно, что тебе люди!

Что люди Чёрному Князю, на кровавую кормушку которого претендуют другие Князья?!

— Если мы останемся с ними, что это изменит? — спросил Бернгард.

Да ничего! Разве что подарит всем им несколько лишних минут жизни. А так — ни-че-го!

Разумом Всеволод всё понимал. Но — не сердцем. Разум убеждал следовать воле магистра. Сердце противилось. А враг наседал. И стоять на месте — смерть. И пробиваться назад — смерть. И двигаться дальше — тоже, в общем-то, верная гибель.

Однако если идти вперёд, к ущелью — будет хоть какая-то цель перед смертью. Надежда какая-то. Так что же, уходить, бросив полдружины?

Но должно ли воеводе поступать так? А должно ли иначе, если только так и можно… нужно?..

Глава 34

Вокруг кипела сеча. Умруны Бернгарда едва сдерживали натиск тёмных тварей. Всеволод медлил, принимая решение. Сагаадай пытался развернуть лошадь. Юзбаши намеревался выдраться из строя и вернуться назад: сам, в одиночку.

Не вышло. Рослые рыцарские кони со всех сторон стискивали низкорослую степную лошадку. Мохнатая кобылка злилась, кусала кольчужные попоны, однако преодолеть сопротивление не могла.

— Нельзя оставлять их там… так… — прохрипел Всеволод. — Нужно помочь, Бернгард, слышишь, вытащить нужно, чтоб дальше… вместе…

— Пустите! — требовал взбешённый юзбаши, размахивая над головой обнажённой саблей. — Выпустите меня!

— Всеволод! Сагаадай! — их оборвал не Бернгард — Бранко. Волох говорил громко, горячо и негодующе. — Здесь от нас проку не будет. Здесь мы уже не поможем ничем и никому. Но в наших силах ещё добраться до Шоломонара. Его змей упал где-то у входа в ущелье, и Чёрный Господарь сейчас на земле. Так неужели вы предпочтёте умереть здесь бессмысленной и никчёмной смертью, когда есть шанс отомстить?!

О, месть — сладкое чувство. Особенно когда ничего другого не остаётся. Что ж, в словах Бранко имелся смысл. А главное, в них было оправдание. Тому, с чем предстояло смириться. На что предстояло пойти.

Красивое оправдание своей и чужим смертям.

— Ну, так что? — Бернгард сквозь прорезь забрала глянул на Всеволода, на Сагаадая.

— Едем, — процедил Всеволод. — Вперёд…

Сагаадай молча, с натугой, словно шею степняка свело судорогой, кивнул.

— Только пусть твои мертвецы расступятся, — потребовал Всеволод. — Теперь я хочу быть впереди.

И даже не в хотении тут дело. Просто он должен быть сейчас впереди. Раз уж дружинники, оставленные воеводой, гибнут сзади.

— Но твоя кровь, русич…

— Плевать! Или я выхожу вперёд, или мне в этом строю делать нечего.

Бернгарда, явно, не устраивал такой поворот. Но и выбора у магистра не было. Как и времени для препирательств.

— Пусть будет так, — помедлив полсекунды, глухо отозвался он.

— Я… — вскинулся, было, Сагаадай.

— Хорошо, — нетерпеливо оборвал степняка Бернгард. — Ты тоже выйдешь вперёд. Но раз уж на то пошло — я встану с вами.

Команды тевтонского магистра прозвучали громко, кратко и чётко. Отсечённая «свиная» голова перестраивалась быстро, не прекращая боя. Поредевшая мёртвая дружина расступилась впереди, чуть подалась в стороны и чуть сползла назад.

Из притуплённого, побитого «рыла» выдвинулось новое. Меньше, уже, острее прежнего.

Хищнее.

Свою малую «свинью» из головы большой они выстроили в считанные мгновения. Теперь впереди было только три всадника. За ними — четыре. Дальше — больше. Бранко, Конрад, Золтан, Раду, русичи и саксы — вперемежку. И — косые шеренги мертвецов по флангам.

Всеволод, как и требовал, оказался в первой тройке. Посередине. В этом тоже, наверное, крылась хитрость Бернгарда. Его, хоть и пустили на врага, но надёжно прикрыли с флангов. Справа — вон, лихо рубится сам магистр, слева — проворно вертится в седле и ловко машет саблей Сагаадай. У Бернгарда на левой руке — большой треугольный щит. Степняк тоже сорвал с седла круглый щиток поменьше. В общем, уберегут, ежели что, носителя древней крови.

У Всеволода щита не было. Зато имелось два клинка.

А ведь для двух мечей и простора нужно вдвое больше.

Взмах одной рукой, взмах другой.

Свист разрубаемого воздуха, брызги чёрной крови.

— Пшёл! — Всеволод двинул коня на освободившееся пространство.

Ещё сильнее заострив их малый клин. Заняв место на самом острие.

Об этом, вообще-то, уговора с Бернгардом не было. И что с того?

Вот ведь оно — то, что ему так было нужно! Чего так не хватало! Самое-разсамое то для обоерукого воя! Наивыгоднейшая позиция. Привычная. Удобная. Места много — руби не хочу. Тех, кто идёт сзади, не зацепишь. И можно вольготно, без оглядки, сечь сплеча и вправо, и влево. Как он умел, как любил.

Всеволод рубил руками, и правил конём ногами. Именно он теперь вёл за собой малую русско-тевтонскую «свинью».

— Куда, русич?! — запоздало прогудел сзади из-под шлема Бернгард.

— Впере-е-д! — ответил-приказал Всеволод.

И вновь наподдал шпорами по мокрым конским бокам. Раз. Другой.

И, навалившись животом на седельную луку, нанёс сверху, перед конской мордой, да по-над шеей, укрытой посеребрённой кольчугой, два удара.

Правой. Левой.

Будто мошек отгонял.

Посыпались срубленные когти, пальцы, руки. Брызнуло чёрное, холодное, зловонное.

И ещё — два удара. Закувыркались в воздухе упыриные головы, похожие на обросшие бледным мхом и погаными грибами пеньки. Чёрные фонтаны стали сильнее, гуще. Конь Всеволода послушно ступил на очищенный пятачок.

Их, как выяснилось, оттеснили уже довольно далеко от бившихся в глухой обороне основных сил. И это — то самое худо, которое не без добра. Не столь велики ещё были здесь груды порубанной нечисти. Конь Всеволода легко перемахнул через мягкую, скользкую, проседавшую под копытом преграду.

Сзади рокотал из-под забрала Бернгард, призывая мёртвых и живых всадников не отставать от обоерукого мечника.

Всеволод назад не смотрел. Сейчас он смотрел только…

— Вперёд!

А когда впереди возникала змееподобные руки и уродливые морды с раззявленными пастями, он рубил снова и снова. Всё рубил. Руки, морды, пасти…

Одни упыри падали, на их место вставали другие. Но всё же не так скоро вставали, как мелькали в воздухе длинные мечи обоерукого всадника.

Понукаемый Всеволодом конь вновь ступал по чёрной земле и бледным телам.

А всадник — рубил на каждый шаг.

А конь — двигался дальше.

А за конём и всадником следовали другие кони и другие всадники.

Малый клин с узким остриём оказался более маневренным и подвижным, нежели массивная неповоротливая «свинья», способная использовать лишь набранную скорость и силу инерции.

Они ломились всё дальше. Упрямо, настырно, отчаянно. Теряя бойцов, и, насколько это было возможно, восполняя потери новыми ратниками. Всеволод, занимая место одного, но, сражаясь за двоих, первым вклинивался в неприятельские ряды. Бившиеся сзади Бернгард и Сагаадай расширяли брешь. Третий ряд раздвигал её ещё больше. Затем в образовавшийся пролом втискивались остальные — живые, мёртвые, крушащие всё и вся на своём пути.

Тускло поблёскивала сталь с серебром. Визжали рассечённые твари. Нескончаемым калейдоскопом мелькала перед глазами плоть мучнистого цвета и брызгала чёрная холодная кровь.

Сколько времени прошло? Трудно было судить. Да Всеволод об этом и не задумывался. Он только тупо, монотонно работал мечами, всё явственнее ощущая тяжесть, что вливалась в обе руки.

И, казалось, не будет тому конца. И никаких перемен — тоже не будет. И всё же…

Всё же что-то менялось. Нет. Уже изменилось.

Всеволод недоумевал, не понимал — что?

Потом понял.

Что нечисть отступает.

Вся выплеснувшаяся под замковую гору упыриная рать втекала обратно в узкую горловину ущелья. Разумеется, кровопийцы пятились сейчас не под натиском горстки сторожных воинов. Какой там натиск, если из всей мёртвой дружины Бернгарда уцелело едва ли треть рыцарей, а живых бойцов оставалось и того меньше!

Но почему тогда? Какова причина?

— Шоломонар! — вскричал вдруг Бранко. — Ещё один!

Да, вот она, причина! Вот объяснение!

Просто у Чёрного Князя и его тварей появился новый противник. Куда более опасный, чем жалкая кучка всадников.

Из глубины ущелья накатывались новые волны упыриных полчищ. А вверху — над скалами — опять кружил чёрный змей с чёрным всадником на спине. Очередной Пьющий-Властвующий вступал в людское обиталище. Вступал сам и вёл свою рать, чтобы на пороге чужого мира столкнуться с другим Властителем, не желавшим впускать соперника и делиться с ним.

Невероятно! Два Чёрных Князя за одну ночь! А если считать с Бернгардом — так и все три. Не слишком ли?

Воины Закатной Сторожи, с превеликим трудом прорубавшие себе путь сквозь вязкую воющую массу, вдруг оказались не у дел. Равнина под замковой горой пустела. Нечисть, стоявшая сплошной стеной, схлынула назад, бросив на поле боя убитых и раненых. Зато в горловине ущелья в великой давке начиналась великая битва.

Света луны и звёзд вполне хватало, чтобы увидеть её, не прибегая к помощи ночного зрения.

Глава 35

Два тёмных воинства, движимые волей двух Князей, столкнулись друг с другом на выходе из ущелья. Люто, жестоко, неистово. Упыри с рёвом, воплями и визгом истребляли друг друга. Твари громоздили в узкой теснине завалы из растерзанной белёсой плоти и в изобилии пускали чёрные смрадные ручьи. Завалы обращались в горы, ручьи — в реки.

Чёрные Князья сражались тоже. Один — уже потерявший Летуна, но окружённый верными упырями — отбивался с земли. Второй атаковал сверху. Не думая об осторожности, он бросал своего крылатого змея в самую гущу противников, стараясь поскорее достать и смять главного врага.

Стычки Властителей были короткими, но яростными. Дракон падал камнем, поднимая фонтаны чёрной крови. Мелькал шипастый хвост, круша лысые черепа. Били воздух широкие крылья. Сильные когтистые лапы рвали в клочья бледнокожие тела. Рубили и скрещивались серповидные мечи. Но ни один Шоломонар пока не мог одолеть другого.

И крылатый змей вновь взмывал вверх, облепленный упырями из чужого воинства. Белёсые фигурки цеплялись за прочную сбрую, норовили добраться до седла-скамьи и сдёрнуть наездника. Летун, кружа в воздухе, стряхивал и срывал их с себя. Всадник срубал вражеских упырей длинным изогнутым клинком. А избавившись от обузы — опять направлял змея вниз, в атаку.

Было совершено с полдюжины таких бросков, после чего удача неожиданно улыбнулась пешему Властителю. Повисшие на Летуне упыри не дали дракону уклониться от сокрушительного удара. Меч-серп обрушился на расправленное крыло.

Болезненный взрык, подобный грому, огласил ущелье.

Крыло переломилось. Летун упал.

Сбитый дракон метнулся в сторону в тщетной попытке вновь подчинить себе воздух. Раз метнулся, другой, третий…

Не смог. Перебитое крыло лишь царапало землю.

Не имея больше возможности летать, раненный змей неуклюже, но довольно быстро поволочил своё массивное чешуйчатое тело по камням, прорываясь назад — в глубь ущелья, к своим. Спасая себя и седока.

Чёрная туша сминала любого, кто вставал на пути, шипастый хвост не давал подойти сзади. Наездник, так и не покинувший седла, рубил противников, подступавших справа и слева.

Им повезло: они выдрались из плотного вражеского кольца. Чёрный Князь на покалеченном змее добрался-таки до авангарда своего войска. Но вот вывести армию из ущелья он так и не смог. Не дали.

В узкое пространство между скалами втискивались всё новые и новые Пьющие другого Властителя. Преграждая путь, оттесняя противников обратно. Армия Шоломонара, пробившегося в этот мир раньше, оказалось всё же сильнее и многочисленнее…

Бернгард опомнился первым.

— К ущелью! — крикнул магистр. — Быстрее!

До горловины ущелья, куда уже втянулись тёмные твари, они домчали галопом. А вот дальше было сложнее. Дальше начинались завалы, по которым лошадей можно было вести только в поводу.

Спешились. Бросили коней.

Задержались перед грудой крупных валунов и скальных обломков. «Прежде их, вроде бы, здесь не было», — машинально подумал Всеволод. И лишь потом увидел чёрный чешуйчатый бок под камнями. Различил нелепо вывернутое крыло. И изгиб массивного хвоста с обломанным шипом на конце. И длинную толстую драконью шею. И огромную полузмеиную-полуптичью голову с пугающим мёртвым оскалом. Сбитый Сагаадаем Летун лежал неподвижно, уставив на них из-под толстых век обломки стрел в пустых глазницах.

Теперь ясно, кто устроил этот обвал у входа в ущелье…

Заминка была недолгой. Бернгард, сорвавшись с места, полез наверх — по камням, по чёрной чешуе мёртвого дракона. Всеволод поспешил за магистром. Остальные тоже старались не отставать.

Полностью сломав строй, они перебрались через завал. А за завалом…

За завалом — вновь стена белёсых тел. Начиналась она в паре десятков шагов и тянулась извилистой змейкой дальше по неровному дну тесной расщелины. Правда, нечисть, загораживавшая проход, теперь была обращена спинами к Сторожному отряду. Лишь отдельные упыри оборачивались и угрожающе щерились на людей, однако нападать даже не пытались.

И всё же…

Путь к Мёртвому Озеру всё же был перекрыт. Глухо. Намертво.

Ущелье впереди было забито, запружено, запечатано тёмными тварями. Здесь, на стиснутом ненадёжными сыпучими склонами пространстве, упыри стояли ещё плотнее, чем на равнине перед замковой горой. Меча не просунуть — так тесно они стояли. Единой слипшейся массой. На камнях, на завалах, на уступах, а кое-где — буквально на головах друг у друга…

Сотни, тысячи упырей.

Многие пытались подняться по скалам, но выветренная, потрескавшаяся порода не держала бледные тела и крошилась под крепкими когтями.

А впереди — такие же спрессованные толпы. А с противоположной стороны напирают другие твари — столь же плотно поставленные. А в глубине ущелья между теми и другими кипит яростная битва.

Да, одни упыри теснили других. Назад, к Мёртвому Озеру. Но — медленно, слишком медленно теснили. А прорубаться сквозь этакую преграду самим… и притом, в пешем строю прорубаться… Впрочем, здесь, в беспорядочных россыпях камней и трупов, и строя-то не удержать. Да что там строй! Здесь попросту некуда будет падать срубленным тварям. А людей, сунувшихся между скал, попросту сомнут и расплющат в давке. И никакие доспехи не помогут.

Под замковой горой, на открытом пространстве, возможно, ещё был невеликий шанс пробиться к ущелью. Но пройти через само ущелье. Через ТАКОЕ ущелье… Битком забитое нечистью… Сейчас пройти…

Они всё же попытались.

Налетели сзади. Без строя, без смысла, без надежды врубились в бледные спины. Задние ряды упырей развернулись, вступили в бой — больше обороняясь и отмахиваясь от нападавших как от назойливых мух.

Бились долго. Изрубили уйму тварей. Потеряли двоих ратников: одного живого, одного умруна. Продвинулись лишь на пару-тройку аршинов.

Нет, оно того не стоило. Такими темпами и с такими потерями не пройти и половину ущелья. Пришлось отступить.

Сделать это им позволили. Их не преследовали. Им не мстили. На них по большому счёту не обращали внимания. У Чёрного Князя и его тёмного воинства, втиснутого между скал, была сейчас другая цель и другой враг.

— Бесполезно! — голос Бернгарда походил на стон. — Эта дорога к озеру не для нас, русич.

— А есть другая дорога? — Всеволод повернулся к магистру.

— Есть, — пожал плечами тот. — По воздуху. Но у нас нет Летуна. А значит, и её у нас тоже нет.

— И что же теперь делать?

— Ждать, — убито отозвался Бернгард.

— Чего ждать?

— Что будет дальше. Если повезёт, те, кто сейчас закрывает нам путь, расчистят его.

— А если нет? Если не повезёт?

Бернгард поднял забрало. Глаза его были злы и печальны. Редко Всеволоду доводится видеть такое сочетание.

— Значит, битву за твоё обиталище мы проиграли, русич. В любом случае от нас больше ничего не зависит. Всё зависит от того, кто победит там, в ущелье. Как победит. И когда победит.

Бернгард вложил меч в ножны.

Значит, ждать? Кто, как и когда…

Они ждали. Наблюдая, как одно упыриное воинство оттесняет другое.

И они шли за наступающим белёсым валом, как трусливое мародёрское отребье следует за победоносной армией.

Чёрной крови и рваной плоти под ногами было всё больше и больше. Идти становилось труднее. Ожесточённая битва двух тёмных армий продолжалась, и битва эта откатывалась всё дальше по теснине ущелья. А они лишь тупо следовали за ней, не теряя своих бойцов, но увязая в чужих трупах.

Вновь время утратило всякий смысл. Время, словно остановилось. Ночь, казалось, тянется уже целую вечность и продлиться ещё столько же. Такое было чувство. Убегающие в никуда минуты и часы не ощущались совершенно. Времени попросту не было. Были только реки упыринной крови и груды дохлой нечисти на непролазных каменных завалах.

По которым нужно карабкаться, через которые нужно лезть.

И была продвигающаяся вперёд стена бледных спин, от которой нельзя отставать.

И ещё — стены сыпучих скал по бокам. И — раскол звёздного неба над головой.

Они уже перебрались через неподвижную тушу второго Летуна — издохшего, вытянувшегося поперёк ущелья, взгромоздившего вокруг себя горы мёртвых упырей. У твари с перебитым крылом, теперь была ещё и сломана шея. Даже нет, не сломана — размозжена серповидным мечом наступавшего Властителя. Чудовищные удары изогнутого лезвия не столько рассекли крепкую драконью чешую, сколько смяли, раздробили и перемешали укрытую за нею плоть и кость.

А битва не утихала. Оба Чёрных Князя ещё были живы. Правда, преимущество одного над другим становилась всё очевиднее.

Тёмные твари, напиравшие со стороны замковой горы, уже вытесняли противника из ущелья и выпихивали в клубящуюся зеленоватую дымку над каменистым плато. Одни упыри недалеки были от того, чтобы сбросить других в мёртвые воды, когда…

Странная дрожь прошла вдруг по плотным белёсым рядам. Всеволод отметил это машинально, не задумываясь о причинах.

Зато Бернгард сразу понял, в чём дело.

— Рассвет! — голос Князя-магистра звучал бесцветно и вовсе уж потерянно. — Скоро рассвет!

Сознание и мысли Всеволода вмиг прояснились.

РАССВЕТ!

Нет, на чёрной полоске неба над головой ещё не было и намёка на утренние зарницы. Но тёмным тварям дано чувствовать восход светила задолго до багрового росплеска первых солнечных лучей.

И упыри чувствовали… Да и Бернгард, который тоже ведь, по большому счёту, нечисть, приспособившаяся к этому миру и к этому солнцу, не мог не почувствовать.

Значит, в самом деле, рассвет? Значит, ночь минула. И не добраться, значит, уже до разверстых мёртвых вод затемно.

Сражающиеся кровопийцы, однако, не разбегались в ужасе перед близящимся восходом, как неизменно бывало прежде. Тёмные твари не искали надёжных дневных укрытий. Обезумевшие упыри с удвоенной яростью продолжали истреблять друг друга. Железная воля Чёрных Князей заставляла драться их даже теперь, в предрассветный час уходящей ночи. Пока ещё было время и была возможность. Победить… Отбиться…

Впрочем, в последние минуты ночной битвы и сами Властители не пожелали оставаться в стороне.

Глава 36

Всеволод видел, как на краю приподнятого над ущельем плато, в колдовском зеленоватом свечении неживого озера среди перемешавшихся белёсых тел сошлись две чёрные фигуры. В последней решающей схватке за чужое обиталище и чужую кровь. На этот раз оба упыриных Князя бились пешими, не уклоняясь от стычки и торопясь закончить поединок до восхода солнца.

Они закончили. В считанные секунды.

Несколько взмахов боевыми серпами…

Один Князь — слабейший (насколько мог судить Всеволод — тот, который так и не смог вырваться из ущелья) пал под изогнутым мечом другого. Сильнейшего. И одни упыри, бросившиеся на подмогу сбитому Властителю — ещё живому, но уже обречённому, не смогли пробиться через стену других.

А победитель не останавливался. Рубил павшего, превращая побеждённого Князя в измятое, искромсанное безжизненное месиво.

Видимо, превратил…

Битва стихла. Разом.

Яростно сражавшихся до сей поры Пьющих поверженного Властителя после его смерти ничего уже не могло заставить продолжать бой. Твари, получившие освобождение от чужой воли, рассыпались по плато в поисках убежищ.

Князь-победитель тоже поспешил укрыться от солнца, избрав для этого самый надёжный способ. Властитель устремился к Мёртвому Озеру. В открытый — пока ещё открытый — Проклятый проход, из которого вышел. За собой Чёрный Князь вёл часть своего воинства, которая уже поднялась из ущелья, и которую ещё можно было увести. Всем остальным предстояло остаться. Врата между мирами уже закрывались и мёртвые воды смыкались над Проклятым проходом.

Увидеть этот процесс из глубины ущелья Всеволод не мог, зато он видел, как исчезает зеленоватая пелена, окутывавшая плато. Светящийся туман словно втягивался куда-то вниз, в бездонную дыру. И как только истаяла его последняя прядь, воля Чёрного Князя, довлеющая над победоносным тёмным воинством, кончилась.

Как отсекло.

Проклятый Проход был заперт. Миры — закрыты один от другого. Всякая связь между обиталищами прервалась до следующей ночи. Скрывшийся за кровавой чертой Властитель не мог больше управлять упырями, не преодолевшими её.

Начинался хаос.

Ряды нечисти раскалывались и ломались. Обезумевшие твари двух войск — побеждённого и победившего — мешались друг с другом. Оставшиеся без хозяев упыри действовали теперь лишь по своему нехитрому разумению. Найти укрытие на день. Спрятаться от солнца. Спастись.

Никто не обращал внимания на небольшую группку людей и мертвецов в посеребрённых доспехах. Кровопийцами владел панический ужас перед солнечным светом, оказавшийся сейчас сильнее Жажды. Кровопийцы метались по плато и ущелью, затаптывая друг друга, прячась в пещерах, трещинах, завалах. За каждое более-менее надёжное укрытие шла лютая грызня.

Но время тьмы уже истекло. Да и сама тьма…

Небо на востоке бледнело и розовело — пока ещё слабо, едва-едва заметно в сумрачной мгле умирающей ночи.

И всё же светало.

Грянул и заметался по теснине ущелья упыриный вой, полный смертной тоски и безысходности. Нечисть, не успевшая найти убежище, отчаянно вгрызалась и вцарапывалась в камни, зарывалась в землю и в щебенистые осыпи, лезла с головой под наваленные груды трупов, спеша обрести хоть какую-то защиту, и хоть чем-то отгородиться от восходящего светила.

А небо всё явственнее окрашивалось в предрассветные оттенки. Тускнели и гасли звёзды. Чётче проступали контуры гор.

Упыри выли.

Небо светлело.

Солнце поднималось. Медленно, но неотвратимо алые руки-зарницы вытягивали из-за горизонта край красноватого, не раскалившегося ещё в полную силу огненного шара.

Упыриный вой переходил в надсадный, пронзительный визг.

Первый лучик, вынырнувший из-за скал, меткой стрелой ударил по ущелью, пронзая густую тень…

А за ним — второй.

И — третий…

Светало быстро. Света сверху изливалось всё больше. Свет становился ярче. Жарче.

Узкая расщелина уже начинала наполняться зловонными испарениями. А мир, казалось, раскалывался от криков нечисти, сжигаемой заживо. Хотелось заткнуть уши. А смотреть на происходящее вокруг не хотелось вовсе.

— Покинем это место, — глухо и обречённо проговорил Бернгард. — Сейчас нам здесь делать нечего. Уже… Больше — нечего…

На усталом лице Князя-магистра лежала неизгладимая печать досады и невосполнимой потери.

Печать поражения.

И разочарования.

— Властитель ушёл, мёртвые воды сомкнулись, проход между мирами закрыт, свет разогнал тьму, единящую обиталища. Ну а этих… — Бернгард небрежно мотнул головой на корчащихся тварей, — солнце изведёт и без нашей помощи.

«Тем более, что наша помощь будет невелика» — невесело подумал Всеволод. Он оглядел оставшихся бойцов. Строй давно распался. Воины стояли неровными рваными шеренгами и посчитать уцелевших не составило труда. Полдесятка русичей. Девять тевтонских рыцарей. Татарский юзбаши Сагаадай. Два шекелиса. Да волох Бранко. Это — которые живые. Плюс пара дюжин потрёпанных умрунов Бернгарда. Мертвецам в смертном бою выжить… уцелеть оказалось проще. Ну и сам Бернгард, конечно. Чёрный Князь в обличье орденского магистра. Всё.

С таким отрядом Сторожи не удержать. Не то что внешних стен и детинца — даже донжона не защитить такими силами.

— Возвращаемся, — вздохнул Всеволод.

У входа в ущелье к ним присоединилось ещё десятка два бойцов. Всё, что осталось от «тулова» разваленной «свиньи». Да трое — однорукий кастелян Томас с парой кнехтов, чудом отбившиеся от упырей в надвратной башне — примкнули в Стороже.

Ну что ж… Теперь замковый донжон, пожалуй, можно оборонить. Одну ночь. Если очень повезёт. Если из озера не выйдет очередной Властитель. И если самим не предпринимать самоубийственных вылазок.

Вот только зачем?.. ради чего теперь им драться?

Ответ на этот вопрос ещё предстояло найти. Всем вместе. Выжившим всем. Потому что ни у кого в отдельности ответа не было. Ни у Всеволода, ни у Бернгарда, ни у прочих.

…Некое подобие военного совета было собрано под Серебряными вратами. Право голоса здесь имел каждый, но мало кто им воспользовался. Люди по большей части отмалчивались и отводили взгляды. Всеволод видел вокруг себя лишь безучастные лица, а пустые погасшие глаза живых ратников сейчас чем-то напоминали ему тёмные смотровые щели глухих шлемов — тех, что, не снимая, носили умруны.

Мертвецы, кстати, стояли в сторонке. Не для них собирался этот совет. Они-то при любых обстоятельствах будут выполнять волю Бернгарда. Плохо было то, что и живые сейчас во многом подобны мёртвым.

Уставшие и отчаявшиеся бойцы внимали произносимым словам без интереса, сами говорили скупо, кратко и нехотя. Видимо, после минувшей ночи сил на разговоры и проявление каких бы то ни было эмоций попросту не оставалось. Потому что не оставалось надежды.

Искать выход в заведомо безвыходной ситуации никто даже не пытался. Люди предпочитали принимать всё как есть. Махнув рукой на прошлое, они полностью игнорировали настоящее и безразлично относились к грядущему. Защитники Сторожи уже не гадали о том, что будет этим днём. И не загадывал, какой окажется ночь.

Такое случается. Редко, но бывает. Когда выматываешься полностью. И телом и душой. Когда в яростной битве опустошаешься целиком, до дна. Когда чудом выбравшись из лап смерти, не знаешь, как жить дальше. Когда реальность мешается со скверным кошмаром. Когда разум отказывается ворочать тяжёлые мысли, а сердце покрывается коркой покрепче чёрной брони упыринных Властителей. Когда перестаёшь верить в завтрашний день. Потому что в дне сегодняшнем утратил слишком многое и ничего не приобрёл взамен.

Когда хочется только одного: чтобы тебя оставили в покое. Или просто убили поскорее. Что в сущности одно и то же.

Почти физически ощущаемое уныние витало над кучкой павших духом воинов. Разноплемённых защитников Сторожи опутывало и обволакивало единое, непреодолимое чувство обречённости. Вязкое, отупляющее, сковывающее волю и разум, множащее усталость, порождающее безразличие…

— К озеру нужно идти, — подводя итог вялому совету, заключил Всеволод. — Сейчас.

Нет, это не было необходимостью и не было рациональным решением. Просто хотелось идти хоть куда-нибудь. И хоть что-то делать. Только бы не сидеть вот так, в этой угрюмой тягучей тишине и безысходности, только бы не дожидаться покорно неминуемого.

— Зачем? — поднял на него тусклые глаза Бернгард. — Зачем нам идти туда днём, русич?

— Не знаю, — зло процедил Всеволод, чувствуя, как рвётся наружу напряжение последних часов. — Но по мне лучше уж поскорее пасть там, чем здесь выжидать невесть чего.

— Не вижу разницы, где умирать, — рассеянно отозвался Бернгард, — И не вижу смысла торопить смерть. Хотя, конечно, если ты надумал ещё до наступления ночи утопиться от отчаяния…

— Заткнись, Бернгард!

— … И если тебе так важно, чтобы твоё мёртвое тело непременно плавало в мёртвых водах…

— Я сказал — заткнись! — взбешённый Всеволод вскочил на ноги, вырывая клинки из ножен.

— Эй! — встревоженный Сагаадай тоже поднялся с земли, — Перестаньте оба!

Бернгард же лишь презрительно покосился на обнажённую сталь в руках Всеволода.

— … Если дела обстоят именно так, тогда тебе, русич, следует сразу выбросить свои мечи и скинуть доспех. Мёртвое Озеро не любит серебра.

Ах ты, мерзкая тёмная…

— Тва-а-а!..

В первый миг он готов был наброситься на ненавистного магистра, почти радуясь внезапной ссоре, так кстати отвлёкшей от решения неразрешимых проблем. Но уже в следующее мгновение…

Стоп!

Всеволод осёкся на полуслове. Замер на полувздохе. Остановил руку на полувзмахе.

Озеро! Не любит! Серебра!

И — картина из недавнего прошлого.

Как наяву!

Вот он опускает меч в неподвижную озёрную гладь. Через прозрачный слой и дальше, глубже — в чёрную с прозеленью жижу.

А вот пронзённое посеребрённой сталью озеро вдруг вскипает и бурлит, будто корчится в судорогах. Пузырится и… И — раскрывается! Оно ведь открылась тогда. Пусть ненадолго, пусть на миг, пусть на чуть-чуть. Но до самого дна открылось! От малой толики белого металла, от тонюсеньких проволочек насечки, вкованной в сталь. А если серебра будет больше? И если серебро не вытаскивать из воды, как он в тот раз вытащил свой клинок?

Всеволод шумно выдохнул. Опустил мечи. Улыбнулся.

Проницательные глаза Бернгарда внимательно следили за ним.

— У тебя появилась идея, русич?

Он кивнул:

— Кажется, я знаю, как добраться до рудной черты днём. Как при свете солнца раздвинуть мёртвые воды… Чем их раздвинуть…

— В самом деле? — глаза Бернгарда заблестели.

Всеволод поймал на себе и другие заинтересованные взгляды. Живые бойцы Сторожи вновь оживали. Даже слабенькая надежда в безнадёжной ситуации способна творить чудеса.

— Попробовать, во всяком случае, стоит. Мы пойдём к озеру не с пустыми руками. Мне нужно серебро. Много серебра. Очень много.

— Серебро? — кажется, Бернгард тоже начинал понимать.

— Да. Если бросить его в озеро… смешать с водой…

— Смешать? — магистр вмиг подобрался и вскинул голову. — А ведь, в самом деле, может получиться. Если серебро… с водой… Как верно, и до чего просто! Странно, что раньше я сам до этого не додумался.

— Наверное, раньше в этом не было такой большой нужды, — пожал плечами Всеволод. — А теперь — появилась.

Глава 37

На пустынном каменистом плато было тихо и спокойно. Ни ветерка, ни птичьего пения, ни шелеста травы, ни звона мошкары. Ущелье за спиной Всеволода закрывала густая пелена тумана, сползшего после полудня с горных вершин и смешавшегося со смрадными испарениями пожжённой солнцем падали. Впереди раскинулись неподвижные мёртвые воды.

У озера тоже валялись трупы. Издохшая и истлевающая нечисть. Упыри, павшие в бою от упыринных же когтей. И твари, не успевшие вовремя укрыться от губительного света. Поверженный тёмный Властитель лежал на краю плато — у спуска в ущелье. Чёрный доспех его был не столько порублен, сколько смят боевым серпом победителя, а кое-где и проплавлен солнцем. Плоть под латами — тоже. Измята, прожжена…

Впрочем, Всеволода сейчас интересовал не мёртвый Шоломонар. С низкого берега, круто обрывавшегося за водяной кромкой, он всматривался в озёрные глубины. Знакомая картина: сверху — прозрачный слой этак в локоть с небольшим. Ниже — маслянисто поблёскивает непроглядная чернота, слабо разбавленная зеленоватой колдовской мутью.

Верхний, кристально чистый слой не отражал ничего. На нижнем, прятавшимся под ним, Всеволод явственно видел собственное отражение. Обычное, неперевёрнутое.

Озеро ведь пока спокойное. Ничем не потревоженное.

Пока…

Чуть поодаль ратники разгружали лошадей — тех, кого удалось отыскать и изловить после ночного штурма и вылазки. Тягловые и боевые кони, работяги-тяжеловозы и породистые скакуны, выносливые низкорослые татарские лошадки и крупные рыцарские жеребцы — все были навьючены неподъёмными мешками, тюками, коробами и позвякивающими связками, туго обмотанными рогожей.

Люди тоже пришли не налегке. И живые люди, и мёртвые рыцари Бернгарда. Каждый помимо собственного доспеха и оружия притащил на горбу увесистую котомку или суму.

Да, непростой выдался денёк… Сначала — работа в замковых кузнях, где в тиглях и котлах из всего, что попадалось под руку, наспех выплавлялось серебро, созданное стараниями орденских алхимиков. В огонь шли неиспользованные заготовки и испорченное снаряжение, доспехи, которые некому было уже носить и оружие, которым некому драться, посеребрённая оболочка метательных снарядов, рубленная серебряная проволока и иглы, используемые для громовых шаров, покрытые белым металлом брёвна и наконечники разбросанных повсюду стрел.

С подъёмного моста содрали всю обивку. Булавами и секирами посбивали со стен серебрённые шипы. В воротах развели костёр, чтобы собрать побольше белой слезы из опущенных решёток, поднятых штырей, крюков и лезвий, вмурованных в арочные своды. Слеза эта текла из арки ручьями.

Добытое серебро укладывали в мешки бесформенными грязными кусками — большими и маленькими. Не особо утруждая себя очисткой благородного металла от примесей и окалины. Не для красы его брали с собой и не для торга. Под конец, что не успевали выплавить — увозили, как есть. Серебрённые клинки, шлемы, кольчуги, наконечники копий и стрел… Груза хватило всем.

Потом был тяжёлый и долгий путь через заваленное камнями и трупами ущелье. Нагруженных коней вели в поводу. Сами сгибались под нелёгкой ношей. Ноги и копыта скользили в оплывших останках мёртвой нечисти. Навязанные на лица влажные тряпицы не спасали от невыносимых смрадных испарений.

Но — прошли, но — дошли. И, главное, донесли, что несли.

А теперь — всё позади.

Именно всё. Солнце, хоть и светит ещё ярко, но уже клонится к закату. И, значит, назад, в Сторожу засветло не вернуться.

Никто, впрочем, и не собирался. Саксонские рыцари, русские дружинники и татарские стрелки сваливали на камни спёкшиеся комья серебра и посеребрённую сталь, так и не попавшую в тигли. Мертвецы Бернгарда помогали живым. Сам магистр с задумчивым видом наблюдал за ходом работы.

Ну что…

Всеволод поднял из кучи металла небольшой кусок серебра. Подбросил в руке. Серебряный окатыш был лёгким, плоским, шершавым, пористым и грязным. Но на тусклой неровной поверхности в солнечном свете нет-нет, да и поблёскивали незамутнённые, не окислившиеся ещё росинки.

Ничего, мёртвые воды отмоют остальное.

Подошёл Сагаадай. Встал рядом, почти касаясь носками сапог кромки неподвижной воды. Пару секунд юзбаши тоже задумчиво смотрел в маслянистую чернь с прозеленью, затем произнёс — негромко, не глядя на Всеволода:

— Если твой план не сработает, урус…

И умолк, не договорив.

Всеволод закончил за него:

— Значит, всё — впустую. Но мы, по крайней мере, сделаем всё, что в наших силах, Сагаадай. И потому нас не в чем будет упрекнуть.

— И главное, некому, — прозвучал невесёлый ответ.

Всеволод сплюнул налево, повернулся к стоящим сзади. Предупредил, памятуя о буйном норове тихого на вид озера:

— Глядеть в оба. Всем быть начеку. Когда начнёте бросать серебришко — за водой следить не забывайте. Если озеро выйдет из берегов — может захлестнуть и затащить в себя.

Помедлил немного. Вздохнул поглубже.

Приказал:

— Приступай!

Свой кусок серебра он швырнул первым. Так далеко, как смог.

Кто-то ещё что-то бросил. И ещё, и ещё…

Плюханье, всплески. Кристальные брызги, казавшиеся на солнце росплесками белого металла. Ленивое колыхание тёмной мути, похожей на бездонную топь.

И — круги по воде. По верхнему слою — чистому, прозрачному. И по нижнему — чёрному, непроглядному. Мёртвому. С ядовитой зеленцой. Ширящиеся, мешающиеся друг с другом круги…

Каждый из стоявших на берегу воинов успел бросить только по одному предмету. Серебро, посеребрённая сталь — всё брошенное — почти одновременно ушло в тёмные глубины.

А потом началось…

Такое…

Словно несметные запасы сарацинского громового порошка вдруг взорвались разом на озёрном дне. Неведомая сила в единый миг разметала верхний прозрачный водяной слой, обратив его в мелкую морось, повисшую в воздухе. Тяжёлую чёрно-зелёную муть тоже выплеснуло… подняло на несколько саженей. И с громким смачным хлюпом обрушило вниз.

И вновь — подняло.

И снова — вниз.

Всеволода и Сагаадая, стоявших у самой воды, окатило с ног до головы. Тем, кто находился сзади, досталось тоже. Мутные мёртвые воды облепляли броню, но тут же бессильно опадали и стекали с серебрённых лат, оставляя за собой лишь ореол зеленоватого мерцания.

А серебро и серебрённая сталь всё сыпались и сыпались в воду. Люди и умруны старались зашвырнуть побольше и подальше. И это было совсем не то, что омочить в мёртвой воде один-единственный клинок с насечкой из белого металла и тут же его вынуть. Это было куда как серьёзнее. Серебро и сталь в серебре топили пудами. И вытягивать обратно утопленное никто не собирался.

Озеро ворочалось, бушевало, ярилось и безумствовало, будто раненное живое существо — тяжело, быть может, даже смертельно раненное. Буквально из ничего, на ровном месте, при полном штиле возникали стремительные водовороты, буруны из чёрной пены и чудовищные тёмные валы, шумно захлёстывающие пустынные берег.

Волнение силилось, множилось… Крутобокий котлован в центре каменистого плато обращался в кипящий колдовской котёл. При этом сбросившую защитные покровы и обнажившуюся бурлящую муть пронизывали клинки солнечных лучей. Сияющие мечи безжалостно кололи и рубили содрогающуюся тушу мёртвых вод, пуская зеленоватую кровь-туман.

Струйки и облачка цвета гнили и плесени поднимались к погожему небу, рассеивались, истаивали… Но не так быстро, как хотелось бы. Клубящаяся пелена постепенно густела, обволакивая озеро, берег…

А берег? Что с ним?!

Толчок. Ещё…

Дрожь воды передаётся земле. И вот уже берег тоже ходит ходуном. И берег, и всё плато, стиснутое горной грядой. Перепуганные кони уносились прочь, а люди с трудом держались на ногах. Где-то на границе плато проседали своды пещер, рушились скалистые пики, осыпались обвалы.

Потом от озера по земной тверди пошли трещины.

Побежали, зазмеились по берегу.

Одна.

Другая.

Третья…

Глубже.

Шире…

Расколы, впрочем, тут же засыпало камнем. Но не только им. В одну из разверзшихся трещин угодил тевтонский кнехт. Отчаянный, душераздирающий вопль — и бедолага сгинул бесследно, раздавленный и погребённый заживо. В другую щель угодил рыцарь из мёртвой дружины Бернгарда. Умрун ушёл под землю молча, без звука.

— Назад! — в голос крикнул Всеволод. — Все назад!

Ни к чему было сейчас так рисковать. Сейчас следовало отступить, выбраться из буйства дёготьной мути и зеленоватого тумана. Отойти в сторону и издали оценить случившееся.

Отступали. Подальше. Наблюдали уже с безопасного расстояния…

Как очередная волна обвалила полберега и смыла вместе с камнями груду серебра и серебрённой стали, оставленную там. Как безумствующее озеро само слизнуло губительный белый металл.

Как сглотнуло сдуру.

Как поперхнулось.

Как необъятный водоём отчаянно бился в каменных тисках, но уже никуда не мог деться от утопленного, от глубоко — до самого дна — всаженного в тёмную жидкую плоть серебра.

Озеро выбрасывалось на берег огромными — в крепостную стену — волнами, разбивалось о камни и бессильно стекало обратно. Взбесившиеся мёртвые воды цеплялись пенистыми руками за валуны, пытаясь вырвать самое себя из впадины, отравленной белым металлом. Но воды лишь без толку ворочали глыбы. Так провалившийся под лёд человек хватается за края полыньи. А лёд — трескается, а лёд — не держит.

Начинались новые взрывы-всплески мутных вод — громче и страшнее прежних. И новое сотрясение тверди — сильнее, чем раньше. И новый выброс холодных зеленоватых испарений. Плотных, заволакивающих всё и вся…

Колдовской туман прогибался и таял под солнцем. Но снизу, от бурлящей чёрной жижи поднимались ещё более густые клубы, и разглядеть, что творится за этой сплошной колышущейся пеленой было уже невозможно. А — ох, и творилось же!

Глава 38

Затихло Мёртвое Озеро нескоро. И не до конца. Что-то ещё ворочалось, пыхтело, перекатывалось под непроглядной зеленоватой шапкой, окутавшей берег. Но волны, вроде бы, уже не бились о камень, и земля больше не содрогалась.

— Стойте здесь, — распорядился Всеволод. — Я взгляну.

Мягкой, кошачьей походкой он направился к озеру. Шёл сторожко, готовый в любой миг прянуть назад.

Но не он один шёл. За спиной послышались шаги… Кого там ещё понесло?! Всеволод раздражённо оглянулся. Бернгард! Тевтонский магистр не пожелал оставаться со всеми на безопасном расстоянии. Ладно, пусть его…

Молча они вступили в блекло-зелёный туман, приблизились к воде. Разглядели, наконец…

Всеволод остолбенел.

Да, его предположение оказалось верным. Да, Мёртвое Озеро столь сильно страшилось серебра, что даже при свете дня разверзло свои холодные воды до самого дна. Вот только как разверзло!

Зрелище было немыслимым, невероятным!

Вся водяная морось уже полностью осела, и верхний прозрачный слой вновь укрывал тёмную муть от солнечных лучей. Однако теперь в озёрной глади беспорядочно зияли многочисленные дыры. Не воронки, не круговороты, а именно ДЫРЫ. Пустоты, разорвавшие, вскрывшие, пробившие водный покров изнутри. Одни — побольше, другие — поменьше. С ровными отвесными стенками, глубокие, как шурфы рудокопов. Водяные шурфы!

Пронизывая озёрные воды насквозь, они курились зеленоватыми испарениями, как торфяные пожары на болотах, а через некоторые из них можно было даже различить пробивающиеся со дна слабые багровые отсветы рудной черты. Однако воспользоваться подобными прорехами было никак невозможно: слишком уж малы. Человеку ни в одну из таких дыр не протиснуться. И разбросаны они друг от друга. И от берега далековато. Пока доберёшься — утонешь в мёртвых водах.

Это могло являться чем угодно, но только не заветным проходом к древней кровавой границе. Уж Всеволоду-то было с чем сравнивать. Настоящий проход — ровный, широкий, идущий от берега до берега, да через всё дно — он видел глазами Эржебетт. А это… Нет, это не то. Это — НЕ НАСТОЯЩЕЕ. Вскрытое, взломанное грубо, неумело, не по правилам, не ночью, а средь бела дня. И белым металлом. И именно поэтому — НЕ ТО.

Тёмные мёртвые воды дрожали часто и мелко. Как студень на ветру. Огромный такой гигантский, дырявый дымящийся студень в каменном котле.

Всеволод тупо хлопал глазами.

Бернгард стоял рядом и смотрел безмолвно, не дыша. Как будто… Восхищённо?

Два отражения колыхались на беспокойной ряби дёготьного цвета. Отражение Всеволода — перевёрнутое вверх ногами. Головой к берегу. И отражение магистра. Обычное. Правильное. Головой к центру водоёма, изъеденного дырами. Всеволод отметил это лишь краем сознание, ничуть не удивившись. Что ж, так и должно быть. Сам он родился в этом обиталище. Бернгард — пришёл из мира иного, однажды уже переступив рудную черту, сокрытую на озёрном дне. Оттого и не меняется отражение магистра в напуганных мёртвых водах.

«Так тоже можно отличать нечеловека от человека», — говорил когда-то Бранко. Волох был прав. Но сейчас о его правоте Всеволод думал меньше всего. Мысли сейчас крутились вокруг язв беспорядочно пронзивших озёрную гладь.

Прорехи, словно прорубленные, пробитые, проломленные, прогрызенные в мёртвых водах, смутно повторяли очертания брошенных на дно предметов. И были совершенно… абсолютно бесполезны.

Всё вышло не так. Вышло иначе!

Всеволод с трудом подавил рвущийся из груди стон разочарования. Повернулся к Бернгарду:

— Что это?! ЧТО?! ЭТО?!

Магистр пожал плечами. Ответил спокойно. Даже, вроде бы, удовлетворённо:

— Мёртвые воды не выносят серебра. И они, действительно, расступились, отгородив себя от него. И его — от себя.

— Отгородив?

— Да, русич. Так засевшая в человеческом теле заноза или наконечник стрелы обволакивается гноем, а после с гноем же выходит наружу. У озера нет возможности вытолкнуть серебро вовне. Поэтому его воды просто отступили, разорвались, разошлись в тех местах, где лежит белый металл.

— Бернгард, мы сможем как-нибудь пустить в эти прорехи мою кровь и сказать твои слова? — спросил Всеволод.

Магистр покачал головой:

— Кровь падёт не на кровавую границу, а на серебро, лежащее на дне. Слова — тоже. И вряд ли сейчас, при свете солнца, мёртвые воды пропустят их дальше. И потом, нам ведь всё равно не добраться до этих водяных дыр. Они открылись слишком далеко от берега. А у нас нет ни лодки, ни плота. Да если бы и были… Это особое озеро, русич. По нему невозможно плавать. Здесь тонет всё. Проваливается сквозь верхний слой. Увязает в нижнем.

Тонет всё? Проваливается? Увязает? Что ж…

— А если мы… — вскинул голову Всеволод. — Сами… Если просто войдём туда?

— Куда? — поднял брови Бернгард. — В озеро?

— Ну да! На нас — серебряные брони. Значит, перед нами мёртвые воды должны расступиться. Нужно только идти вперёд и…

— И воды, конечно, расступятся, — перебил Бернгард. — Вот только не сразу. Вначале они нас изломают. Превратят в кольчужные мешки с месивом из раздавленных внутренностей и раздробленных костей. А потом — да, расступятся. Над тем, что от нас останется. Ты же видел — озеро не разверзается сразу. Оно противится белому металлу. Пытается его поглотить, справиться с ним. Оно бьётся и борется.

— А разве оно ещё не успокоилось? — нахмурился Всеволод.

— Посмотри на эту рябь, русич. Посмотри на своё отражение. Это мнимое спокойствие. Оно продлится лишь до следующего соприкосновения с серебром. Хочешь проверить?

Не дожидаясь ответа, Бернгард вынул из ножен меч. Коснулся клинком дрожащей воды, самым кончиком тронул тёмную жижу под прозрачным слоем. И тут же отдёрнул серебрённое оружие, отступая на шаг.

Всё верно! Даже от этого слабого касания мёртвые воды дёрнулись, вздыбились, взбурлили, вскипели. И долго не могли утихомириться.

— Нам нужен проход на дно, русич, — сказал Бернгард. — Настоящий проход, по которому можно беспрепятственно спуститься с берега до самой кровавой черты. Без него — никак.

Всеволод обречённо вздохнул:

— Ты же видишь: это невозможно. Днём до дна не добраться.

— Я так не считаю, — губы магистра вдруг раздвинулись в довольной улыбке. — Главное, мы убедились, что Мёртвое Озеро, действительно, обнажает дно перед лунным металлом.

— Что ты задумал? — насторожился Всеволод.

— Попробуем использовать не куски серебра и не серебрённую сталь.

— А что же тогда?

— То, что можно, выражаясь твоими же словами, смешать с водой.

— Серебряную стружку? Порошок? — Всеволод лихорадочно соображал. — И ссыпать всё в озеро? Но что это даст? Да и нет ведь у нас уже серебра. Только то, что на латах и оружии осталось. А другого взять негде.

Бернгард покачал головой:

— Ты не понял меня, русич. Я говорю о жидком серебре. О lapis internalis.

— Раствор адского камня? — Всеволод испытующе взглянул на Бернгарда. — Но разве у тебя есть?

— Есть, — кивнул Бернгард.

— Здесь?

— Здесь.

— С собой?

— С собой.

— И много?

— Надеюсь, что хватит.

Откуда? Как? Впрочем, в данной ситуации это не столь важно. Сейчас важнее другое.

— И ты думаешь, что серебряная вода…

— В том-то и дело, что вода! — торжествующе повторил магистр. — Именно вода. Вода — в воду, вода против воды. Мёртвые воды легко обтекают твёрдые предметы, но отгородиться от жидкого серебра им будет непросто. Хоть ты и не занимался алхимией, но всё же должен представлять, что происходит, когда один раствор проникает в другой. Жидкости либо смешиваются, либо нет, верно?

— Ну-у… — растерянно протянул Всеволод.

Магистр продолжал — быстро, уверено и напористо:

— В нашем случае дело будет обстоять так. Сначала с серебряным раствором смешается вот этот защитный покров, — Бернгард кивнул на верхний слой прозрачной воды. — Конечно, концентрация адского камня при этом значительно уменьшится, но это не беда. Мёртвые воды, насколько я могу судить, весьма чувствительны к лунному металлу. Даже раствор, содержащий мизерную толику серебра, способен взбудоражить озеро и поднять таку-у-ую бурю!..

Бернгард многозначительно хмыкнул:

— А удерживать на себе новую субстанцию, которая пропитает и, по сути, обратит в себя весь верхний слой, мёртвые воды уже не смогут. Значит, они сбросят её. Сольют. И, во-первых, окажутся беззащитными перед солнцем. А во-вторых… Им придётся дать дорогу серебряному ручью, который, разумеется, устремится на дно этой каменной чаши. Lapis internalis проведёт нас вниз, русич.

— О чём ты говоришь, Бернгард?! Ты же сам только что доказывал мне, что озеро так просто не сдаётся. Да оно в два счёта разметает твою серебряную водицу в брызги и обратит в туман.

— И что? — безмятежно усмехнулся Бернгард. — Туман осядет, брызги опадут и снова сольются друг с другом. Согласен, реакция будет бурной, но её итог очевиден. Полагаю, для достижения нужного результата нам хватит нескольких пинт раствора адского камня.

— Пинт?! — Всеволод вытаращил глаза. Что за бред?! Алхимическая лаборатория — завалена, а все имевшиеся у них запасы серебряной воды израсходованы. — Где ты умудрился отыскать столько? И… и как смог дотащить сюда?

— Я ничего не искал и ничего не тащил. Я — привёл.

— Что?! — Всеволод ничего не понимал. — Привёл?!

Улыбка Бернгарда стала всё шире.

— Не тебе одному предстоит сегодня пожертвовать своей кровью ради спасение этого мира. А кровь, как ты знаешь, бывает разной.

Ах, вот оно что! Пропитанные серебром умруны из замкового склепа! Ходячие бурдюки, под завязку наполненные раствором адского камня! Похоже, для мёртвой дружины Бернгарда нашлось новое применение…

— Начнём с твоего старого знакомого, русич. Если потребуется — призовём кого-нибудь ещё…

— Ты о чём?.. — нахмурился Всеволод. — О ком?..

О каких знакомых идёт речь?

Но на этот раз Бернгард, не снизошёл до объяснений. Князь-магистр повернулся назад и…

— Брат Арнольд! — над берегом, всё ещё укрытым зеленоватым туманом раскатисто и глухо прозвучал зов магистра. — Подойди сюда!

Глава 39

Некоторое время спустя из плотной пелены выступила одинокая фигура. Посеребрённый доспех, глухой шлем-горшок на голове, меч в ножнах… Умрунов Бернгарда не всегда можно было отличить одного от другого, но уж этого-то Всеволод признал сразу. Ещё бы! Имелись характерные приметы. Давно, целую вечность назад, он застал этого рыцаря у дверей Эржебетт.

От белого орденского плаща с отхваченным краем после ночной битвы, правда, остались лишь рваные обвисшие на плечах клочья — будто подрезанные крылья. Зато рассечённая перчатка на левой руке, некогда перехватившая клинок Всеволода, никуда не делась. И на груди, вон, знакомая рваная кольчуга, грубо перехваченная старым, подржавевшим уже проволочным швом, в который упирался тот самый клинок.

На правом боку мертвеца виднеется, впрочем, и свежий след от упыринных когтей, которого прежде не было. Кольчужные звенья выдраны вместе с клоком стёганного поддоспешника. Правда, до мяса умруна тёмные твари добраться не успели, и пустить серебряную водицу из жил покойника не смогли.

Что ж, Бернгард это исправит.

Магистр подступил к рыцарю-умруну. Извлёк из ножен меч. Распорядился:

— Сними шлем, брат Арнольд!

Мёртвый рыцарь подчинился беспрекословно. Только сначала снял латные перчатки. Одну, вторую… Так удобнее совладать с ремнями, крепившие шлем к доспеху.

Обнажившиеся руки были… М-да, не совсем человеческими они были. Кожа — сухая, как старый пергамент и пятнистая. Тёмно-серые, цвета дыма пожарищ, пятна лежат внаслой друг на друге, словно драконья чешуя. Ногти — те и вовсе чёрные. Глубокий порез на левой ладони стягивают грубые стёжки суровой нитки. Вокруг шва — тоже черным-черно. От раствора адского камня, излившегося наружу, надо полагать.

Избавившись от перчаток, Арнольд… тот, кто когда-то был братом Арнольдом, отстегнул и снял шлем, оставшись в толстом войлочном подшлемнике и наброшенном поверх кольчужном капюшоне. Зажал железное ведро со смотровой прорезью под мышкой. Замер, в ожидании дальнейших команд.

Однако же! Всеволод вмиг забыл о руках мертвеца. Что там руки по сравнению с этим! Прежде он не видел лиц Бернгардовых воителей-умрунов, укрытых бронёй. Теперь вот увидел.

И лучше бы было оставаться в счастливом неведении!

Сама маска смерти смотрела сейчас на него. Без всякого выражения, без эмоций. Только не бледная, не жёлтая, не восковая, как у обычных покойников. А опять-таки — пятнистая, дымчато-серая. Тёмная. Заострившиеся черты, впалые щёки. Но больше всего, конечно, поражают… ужасают глаза. Белки — вон, уже и не белки вовсе. Сплошь подёрнуты голубоватой плёнкой. И зрачки… Да уж, зрачки…

Мёртвые. Пустые. Только где-то в самых глубинах едва-едва угадывается алчный блеск. Хорошо знакомый, слишком хорошо. Так блестят глаза упырей. Неутолимая жажда крови порождает такой блеск. Сейчас-то она придавлена волей Властителя, поднявшего это существо из каменного саркофага. Но что будет, если незримая узда вдруг ослабнет? Или исчезнет вовсе?

— Не удивляйся, русич, — смятение Всеволода не укрылось от пытливого взгляда Бернгарда. — И не пугайся. Темнеющая кожа и синеющие глаза — это обычное явление, когда вместо крови по жилам течёт жидкое серебро.

— И когда Ток — вместо жизни?

Бернгард кивнул:

— Трансформация моих серебряных рыцарей только начинается, но со временем Ток изменит их облик до неузнаваемости. Я ведь уже рассказывал тебе… Вспомни, сколь сильно разнятся Пьющие и оборотаи. А ведь одни произведены от других.

Всеволод смотрел в тёмно-серое, почти чёрное лицо мёртвого рыцаря.

— Я помню, Бернгард. Я всё помню. И я понимаю, что с людьми, которых ты отнял у смерти, рано или поздно произойдёт нечто подобное. Мне просто странно, что белый металл так сильно темнит человеческую суть.

Магистр пожал плечами.

— Тёмное, светлое… В этом мире, как и в любом другом, всё относительно, русич. А на границе миров — так и подавно. Но сейчас у нас нет времени на отвлечённые диспуты.

Бернгард вновь обратился к неподвижному и безмолвному мертвецу.

— Капюшон тоже сбрось, брат Арнольд.

И — коротко — в сторону. Всеволоду:

— Зачем понапрасну тупить лезвие?..

Верно. Незачем…

Негромко звякнув гибкими стальными звеньями в серебряной отделке, кольчужный капюшон скользнул за спину умруна. Зацепив при этом и стащив с головы подшлемник. Теперь только длинные волосы мертвеца — потемневшие, косматые, высохшие, ломкие — прикрывали худую шею, торчавшую из затянутого ворота кольчуги. Но ведь волосы мечу — не помеха.

— Подойди к воде, брат Арнольд — потребовал магистр. — Ближе. Ещё ближе. Вот так…

Умрун встал на массивном плоском валуне, уходящим в озеро. Как некогда стоял сам Всеволод с обнажённым мечом, намереваясь проткнуть посеребрённой сталью маслянистую муть под прозрачным слоем. Как стояла на берегу мать Эржебетт — ведьма Величка с острым осколком камня, занесённым над рукой, в которой пульсировала древняя кровь.

Но у тевтонского брата не было сейчас в руках ни меча, ни камня. Зато по жилам Арнольда текло жидкое серебро.

— Склони голову, — приказал ему Бернгард.

Рыцарь повиновался. Опустившись на одно колено, мёртвый человек склонился перед мёртвыми водами.

Как перед плахой.

— Ниже. Ещё…

В памяти всплывала ещё одна картина, виденная Всеволодом глазами Эржебетт. Казнь Велички, которой Бернгард срубил голову над озером. Обессиленная, обескровленная ведьма-мать тогда не могла противиться. Но этот-то — может. Если захочет. Только не хочет. И — не противиться. Невероятно! Такая покорность! ТАКАЯ покорность…

Коленопреклонённый рыцарь стоял неестественно спокойно, почти торжественно, будто дожидался не главоотсечения а повторной акколады[4]. Только отражение Арнольда заметно подрагивало в нервной ряби неуспокоившегося озера. И что любопытно — перевёрнутое отражение. Вверх ногами — как и отражение Всеволода. Не как отражение Чёрного Князя в обличье тевтонского магистра. А ведь, по большому счёту, оба они — и Бернгард, и Арнольд — нечисть. Оба кровопийцы. Только один уже прошёл через Мёртвое Озеро и признан за своего. Другой — нет.

«Всё относительно, русич. А на границе миров — так и подавно».

Магистр опять заметил волнение Всеволода. Спросил неожиданно:

— Желаешь сделать ЭТО сам?

Надсмехается? Предлагает всерьёз?

— Вообще-то, Арнольд был в числе тех, кто… м-м-м… устранял твоих воинов, охранявших Эржебетт, — пояснил магистр. Всё-таки он говорил вполне серьёзно, без тени насмешки.

Вот оно как? Всеволод нахмурился. Один из тех? Кто устранял. Убивал. Испивал — если уж быть точнее.

— А ты, помнится, жаждал мести, русич. Сейчас у тебя есть прекрасная возможность поквитаться. Давай, порадуй сердце, отведи душу.

Всеволод вспыхнул, сглотнул вставшую вдруг сухим комом слюну. Да, признаться, соблазн был. Но ещё больше было отвращения. Много ли радости он доставит своему сердцу, и успокоит ли душу, собственноручно отрубив голову ходячему трупу… безвольному орудию в чужих руках? Вот эту самую уже подставленную под меч голову? Разве это отмщение?

Нет, настоящее отмщение должно быть… будет иным.

Когда они, наконец, закроют рудную черту. Когда остановят Набег. Когда отпадёт нужда в вынужденном союзе с Бернгардом. Когда можно будет больше не думать о нечисти с той стороны. Вот тогда-то он вплотную займётся тварями, оставшимися по эту сторону. А Князем-магистром — в самую первую очередь. Ну а ЭТО…

— Нет, Бернгард. «ЭТО» ты делай сам.

Магистр пожал плечами.

— Что ж, тогда отойди подальше. Не стой у воды.

Разумно. Всеволод отступил на несколько шагов.

Меч магистра обрушился на незащищённую шею умруна.

Голову своему рыцарю Бернгард срубил легко, единым махом. Не очень сильным, даже, как показалось Всеволоду, небрежным каким-то.

Негромкий всплеск. Словно пустой кувшин уронили в воду…

Магистр предусмотрительно отпрянул назад — к Всеволоду.

А коленопреклонённый рыцарь так и остался стоять, не шелохнувшись. Безглавый, с шлемом под мышкой. Чуть подавшись вперёд. Над кольчужным воротом — аккуратный ровный срез, но не красный, а густо вычернённый. Из шеи брызжут и стекают вниз белёсо-прозрачные ручейки.

«Как странно… — промелькнула неожиданная мысль. — У обычных упырей — бледная кожа и тёмная кровь. У этого наоборот. Кожа — тёмная, кровь — как вода».

Всё относительно. Особенно на границе миров.

Отсечённая голова Арнольда легко провалилась сквозь верхний — прозрачный — слой Мёртвого Озера и на пару секунд увязла в нижнем — тёмном, мутном. Она лежала… плавала… не так, как голова ведьмы Велички. Эта голова, в отличие от той, была обращена лицом вверх. Лицо умруна, как и прежде — мёртвое, неподвижное. Никаких гримас: ни боли, ни ужаса. И волосы — по воде. И распахнутые глаза с голубыми белками бесстрастно взирают на яркое ещё светило, что смазанным огненным шаром-оком заглядывало сейчас через густую зеленоватую пелену.

Потом голова исчезла из виду. Потонула в дёготьной массе. Будто ушла в трясину.

А тело на берегу всё ещё стоит на одном колене, изливая холодный раствор адского камня в такие же холодные мёртвые воды. И пустой шлем под мышкой — словно голова, снятая на время.

Ещё секунду-другую ничего не происходило. Вероятно, в этот раз озеро не сразу распознало в бесцветной жидкости, растекающейся по верхнему защитному слою, жгучий привкус белого металла. Но уж распознав…

Сначала взбурлившие воды поглотили Арнольда вместе с камнем, на котором тот расположился и с прочими валунами, оказавшимися поблизости. Обезглавленный рыцарь как стоял, склонившись над водой — так и ушёл на дно: коленопреклонённый, с шлемом под мышкой, продолжая лить из себя серебряную отраву.

Потом Всеволоду и Бернгарду пришлось снова отступать — быстро и далеко. И потом — ещё дальше. Чуть ли не до самого края плато. И уводить за собой людей и мёртвых нелюдей, поднятых из замкового склепа.

Всё происходило, как и предсказывал Бернгард. Обезумевшее озеро бушевало пуще прежнего. Однако, чем больше оно буйствовало, тем сильнее мешало жидкое серебро с собственными водами. Новая субстанция проникала в верхний прозрачный слой, обращая его в себя. Концентрация раствора, выпущенного из жил умруна, слабела, но не сходила на нет, зато его количество множилось. И отравленные воды — пусть слабо отравленные, пусть едва помеченные серебром — нещадно жгли густую мутную жижу, скрывавшую дно. Муть клокотала…

Прогибалась глубокой — до самого дна — складкой…

Разрывалась…

Мёртвое Озеро было не в состоянии удерживать на себе даже сильно разбавленный раствор адского камня. Но и избавиться от стремительно расплывающейся текучей заразы оно не могло тоже. И оградить себя локальными дырами, как в прошлый раз, оказалось не в силах.

И снова тряслась земля.

Грохот мёртвых вод и движимых ими камней был подобен грому.

Клубы цвета плесени и холодный водяной пар висели в воздухе непроглядным туманом.

Это было жутко, и это длилось долго. Когда же шум всё же утих и сквозь опадающую, рассеивающуюся пелену, наконец, вновь начали проступили очертания берега и водоёма Всеволод понял: удалось.

Получилось!

На этот раз — да!

Глава 40

Теперь в озере зияли не только прежние прорехи — маленькие, разбросанные по воде, бесполезные и никчёмные. Теперь ещё имелся и…

Нет, это был не широкий ровный проход, который открылся в своё время перед Эржебетт. Это было другое. Извилистый, узкий, с частыми ответвлениями, и всё же цельный разрыв… Раскол… Разлом… Размыв… Ущелье, пробитое в мутной студенистой жиже серебряной водицей — изрядно разбавленной, однако не утратившей своего губительного воздействия на тёмную суть Мёртвого Озера. Тонкая, прихотливо изогнутая полоска обнажившегося берегового склона, начиналась с того самого места, где прежде стоял обезглавленный Арнольд.

И тянулась дальше. Ниже. Глубже.

По дну тесного ущелья, возникшего посреди озера, ещё струились небольшие ручейки. Воды верхнего — прозрачного — слоя, вобравшие в себя жидкое серебро, мирно журча, стекали вниз. Ручьи, правда, быстро иссякали, но на открывшихся взору донных камнях алмазной росой поблёскивала влага, хранящая в себе малую толику белого металла и пропитавшаяся его силой. Силой, которой оказалось достало, чтобы изодрать и раздвинуть Мёртвое Озеро.

Справа и слева дрожали, исходя густой зеленоватой дымкой, отвесные киселеобразные стены. А снизу… с самого низа, из непроглядных глубин этой диковинной расщелины, со дна, укрытого от солнечных лучей густой тенью и плотной клубящейся пеленой, оттуда, где даже сейчас, при дневном свете, царила ночь, пробивались пульсирующие проблески рудной черты.

Путь к границе был открыт! И едва ли он теперь закроется вновь.

А реакция продолжалась… Мутные мёртвые воды, сбросившие защитные покровы отравленного верхнего слоя, обожжённые изнутри серебряными ручьями и нещадно палимые снаружи солнцем, бурлили и перекатывались тяжёлыми бурунами. Полужидкие стены ходили ходуном, и озеро светлело на глазах, высвобождая из себя колдовской туман иномирья, избавляясь, отделяясь от него. Отделяемое и отвергаемое им же.

Наверху — в предзакатных уже лучах заходящего светила — туман, не смешанный более с водой, испарялся и таял, внизу — в глубине озёрного ущелья — перетекал через брешь между мирами в Проклятый проход, спеша укрыться за кровавой границей.

Там, откуда пришёл.

Но очищенные воды при этом вновь концентрировались над тёмной озёрной жижей. Слоились поверху обновлённым прозрачным покрывалом — не смешанным уже с серебряным раствором. И потому оставались там, удерживаемые неведомой силой. Не стекали вниз, в озёрный разрыв. Мёртвое Озеро постепенно восстанавливало защиту от солнца, однако сомкнуть узкое русло, промытое жидким серебром, было всё ещё не в силах.

Всеволод шагнул к проходу. Заглянул между колышущихся стен.

И — отшатнулся.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..

Жуткий, душераздирающий вой донёсся вдруг из глубин разверстого ущелья — со дна, теряющегося за изгибами студенистых обрывов, из темноты, едва подкрашенной зеленоватой дымкой и багровыми отблесками.

А быть может, вой шёл откуда-то вовсе уж снизу — из-под озёрного дна.

Из-за рудной черты.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..

Так, пожалуй, способен выть лишь упырь, которого неторопливо и не спеша нанизывают на острый серебряный прут, либо жарят на медленном огне. Ужасный, несмолкающий звук, многократно усиленный эхом, давил на барабанные перепонки, грозя разодрать их в клочья. Звук, исторгаемый нечеловеческой глоткой, звук поистине нечеловеческой боли, звук, от которого волосы становятся дыбом.

Нет, то был не просто вой. То был ВО-О-ОЙ.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!..

А вот — ещё один, сливающийся с первым.

А вот к этим двум присоединяется третий.

И — почти сразу же — ещё два или три подвывания.

И ещё с полдюжины надсадных, надрывных, леденящих душу голосов.

Казалось, воет само Мёртвое Озеро. Но разве озеро способно на такое? Нет. Озеро — не способно. У Всеволода зарождалась смутная догадка, но верить ТАКИМ предположениям не хотелось. Сейчас — нет. Только не сейчас!

А пропитанный страхом и страх же внушающий вой силился. И, судя по всему — приближался. Да, именно так. Что бы не рвало себе глотку там, внизу, в сокрытой от глаз тьме, оно выбиралось наверх.

Наружу.

И чем выше поднималось, тем громче и отчаяннее выло.

— У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!!!

Всё новые и новые глотки вносили свою лепту в раскатистое многоголосье, усиливая его, обогащая бесчисленными оттенками воплей ужаса и боли. БОЛИ и УЖАСА…

За зеленоватым туманом уже можно было различить смутное шевеление.

Того… тех, кто выл. И кто выходил из озера.

Нет, уже и не выл вовсе. Исторгаемые из озёрных недр звуки становились выше, ломались, истончались, переходили в ви…

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

…изг.

Этот нарастающий визг поглощал и перемалывал воющий хор, подминал его под себя, пронзал и надрезал все прочие шумы. Визг заполнял уши, висел в дрожащем воздухе, звенел на одной ноте, не смолкая ни на секунду. В нём уже не было даже страха.

Вообще ничего в нём не было. Одна только боль-боль-боль-боль…

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

И — снова боль.

— Что это, Бернгард?! — пересохшими губами произнёс Всеволод. — Кто это?! Как это?!

Вместо ответа Князь-магистр выплюнул невнятное ругательство на языке, далёком от человеческого.

А из озёрных глубин, из зеленоватой дымки выступали, подобно призракам, пошатывающиеся фигуры. Высокие, узкие, гибкие, длиннорукие, шишкоголовые. С растопыренными кинжалоподобными когтями на извивающихся, бьющихся, будто раненные змеи, конечностях. Упыри-кровопийцы, ночные твари, создания Тёмного обиталища выходили на солнечный свет, ступая по камням, обрызганным серебряной водицей.

Упыри шли и визжали, визжали и шли. Медленно, через силу, через страх и боль. Но — шли-и…

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

Невероятно! Дневной Набег! Не было ведь такого! Никогда не было! И кто бы мог помыслить, что будет?! Когда-либо? Такое!

— Как это, Бернгард?! — Всеволод, бесцеремонно тряхнул магистра, проорав свой вопрос в угрюмое злое лицо под поднятым забралом. — Почему это?!

Тёмные твари, поднимавшиеся из тёмного мира, уже начинали оплывать под солнцем. Твари облазили, покрывались дымящимися язвами, сочились чёрным. И всё же шли. Упрямо, целенаправленно. С озёрного дна по крутому склону наверх. Через глубокое ущелье с дрожащими студенистыми стенами. К горстке людей и умрунов, стоявших на берегу.

Некоторые упыри падали. То ли сами, то ли подталкиваемые идущими сзади. Но, даже упав, они не останавливались. Пытались подняться. А если не могли — ползли, оставляя на влажных камнях клочья сорванной кожи и потёки истаивающей крови цвета дёгтя. По упавшим и ползущим брели другие — ещё удержавшиеся на ногах.

Их было много, и становилось всё больше. Они двигались плотно. Плечо к плечу, брюхо к спине. Словно бледная волна, выплёскивалась из недр Мёртвого Озера, заполняя узкую трещину-проём. И волна эта текла, вопреки всем законам природы, вверх. И густела. И темнела на глазах. Под ярким ещё солнцем.

Но даже солнце не могло остановить этот поток…

Выходит, снова пробиваться с боем? Туда? Вниз?

Но удастся ли? Через такое?

— Как?! Почему?! — брызжа слюной, снова и снова кричал Всеволод в поднятое забрало Бернгарда.

А вместо ответа…

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

Опять — визг. Такой же пронзительный, исполненный боли, как и тот, что доносится из озера. Только звучащий уже с другой стороны.

С других сторон.

Это ещё что такое?!

Всеволод отцепился от Бернгарда, оглянулся.

Невероятно! Немыслимо!

Упыри, не успевшие прошлой ночью уйти вслед за своим Князем за рудную черту, но сумевшие отыскать в предрассветный час укрытие, тоже покидали дневные убежища. Нечисть, будто по чьему-то зову, выползала из пещер, из каменных завалов, из ниш и трещин в скалах. Когтистые руки гибкими побегами взрастали из-под неподъёмных глыб и раздвигали валуны поменьше. Из осыпей мелкого щебня как из воды выныривали безволосые головы, покрытые уродливыми наростами.

Что творилось в ущелье, ведущем к замковой горе и всё ещё укрытом густым туманом, разобрать было трудно. Но вот безжизненное плато вокруг оживало буквально на глазах. Одиночки, группки, целые толпы тёмных тварей выбирались на свет и подтягивались к Мёртвому Озеру. Для атаки с тыла, надо полагать.

Эти упыри не вопили и не выли. Эти визжали сразу. Потому что сразу попадали на солнце.

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

Несущиеся отовсюду пронзительные, неумолкающие визги перекликались один с другим, дополняли друг друга. Накладывались, наслаивались, сливались воедино.

И — вот уже сплошное «И-и-и-и-и-и-и-и!..» звенит над каменистым плато.

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

Одно только.

— И-и-и-и-и-и-и-и!..

И — ничего более.

— Властитель! — Бернгард заговорил, когда Всеволод уже перестал на это надеяться. Заговорил глухо, быстро, отрывисто. — Это — Властитель, отступивший ночью за границу обиталищ. Это его Пьющие идут сейчас на нас.

— А я полагал, что днём мы беспрепятственно доберёмся до рудной черты, — процедил Всеволод.

— Я тоже, — отвёл глаза Бернгард. — Полагал. Так. Но вышло иначе.

— Чёрный Князь понял, что мы замыслили?

— Вероятно. Наверняка, он видел с той стороны, как мы раздвигаем мёртвые воды и, скорее всего, догадался о причине, побудившей нас на это. Он не желает оставаться за чертой. И он сделает всё, чтобы помешать нам замкнуть границу миров. Собственно, он уже делает это…

— Упыри выходят на солнце по его воле? — спросил Всеволод.

— Конечно. По своей, не высунулся бы ни один из них. Сейчас, когда мёртвые воды не разделяют обиталища, Властитель может повелевать всеми своими Пьющими: и теми, кто укрылся с ним за кровавой чертой, и теми, кто остался здесь. Так что на нас будут напирать с двух сторон. И нас непременно сомнут, задавят массой. Если…

— Если мы не атакуем сами? — хищно осклабился Всеволод.

— Да, — ответил Бернгард. — Сейчас всё-таки не ночь — день. К тому же с собой, в проход между мирами, Властвующий успел увести меньшую часть своего войска. Большую он бросил здесь. В общем, возможность добраться до границы миров у нас ещё есть. По крайней мере, сейчас это сделать проще, чем пробиваться назад к Стороже.

— Тогда не будем терять времени. Я поведу своих людей. Ты — кличь своих… м-м-м… рыцарей.

Умрунов…

Бернгард покачал головой.

— Погоди, русич, не спеши. Нам лучше разделить силы. Чтобы одни смогли пробиться там…

Кивок на узкую расщелину посреди озера.

— … кого-то следует оставить здесь…

Взгляд на берег, обступаемый со всех сторон визжащими тварями.

— Пока мы будем спускаться вниз, нас должны прикрывать сверху. Хорошо, надёжно прикрывать. Тем, кто останется на берегу, перед смертью придётся здорово помахать мечами.

«Перед смертью»… Всеволод поморщился. А впрочем, разве возможен иной исход? Нет. Слишком много нечисти движется сейчас по зову Чёрного Князя с плато и из укрытого туманом ущелья к Мёртвому Озеру. Встать на её пути и выжить — невозможно. Даже при свете дня. Пожжённые солнцем упыри всё равно возьмут числом. Тёмные твари растопчут, сомнут, сбросят в воду любой заслон, который способна выставить сейчас горстка сторожных воинов. Рано или поздно, но это случится. Всё дело лишь в том, насколько рано и насколько поздно…

— Задача остающихся — задержать Пьющих перед озером так долго, как это возможно, — продолжал Бернгард. — Они дадут нам шанс, которым мы либо воспользуемся, либо нет.

— Кто «мы», кто «они», Бернгард? — Всеволод исподлобья глянул на магистра. — Кто пойдёт? Кто останется?

— Идём я и ты, и это не обсуждается, — сухо сказал Бернгард. — Сам понимаешь — мои слова и твоя кровь…

Да, уж… Кровь Изначальных. Без неё рудной черты не замкнуть.

— Ещё?

— С нами отправятся мои рыцари. Те, которых я специально готовил к этой битве.

— Твоя мёртвая дружина?

— Да. Больше никого не нужно. Проход на дно слишком узок, так что все прочие пусть остаются на берегу. И не спеши возражать, русич. В бою с Пьющими, да и в любом другом бою каждый из моих серебряных рыцарей стоит двоих-троих, а то и доброй полудюжины живых сторожных воинов. Это сейчас наша главная сила и её следует использовать для решающего удара.

— А живые, значит, — загибайтесь в заслоне?

— Они погибнут в любом случае, русич. А мёртвые доберутся до кровавой границы вернее и скорее, чем живые.

Всеволоду всё это очень не нравилось. Да и кому такое понравится?! Ему предлагали оставить верных соратников, а самому спускаться к рудной черте в компании Чёрного Князя-магистра и накачанных серебром умрунов. Но ведь и возразить было нечего. Бернгард сейчас был кругом прав. И от той жестокой правоты злость разбирала такая…

Ладно, закрыть бы брешь между мирами, а уж там… а уж потом…

Глава 41

Никто не спорил и не возражал. Все всё понимали. И без того невеликий отряд разделились на две небольшие группки. Развернулись спинами друг к другу. Живые… пока ещё живые ратники выстроились упругим полукругом перед узкой прорехой в мёртвых водах. Изготовились к обороне. Щиты — стеной. Оружие и лица обращены к подступающим тварям.

Бернгардовы умруны вновь становились клином. Махоньким таким пешим клинышком, способным легко втиснуться в тесный проём между киселеобразными тёмными стенами. Всеволод занял место на самом острие. Сражаться впереди — таково было сейчас его единственное и непременное условие.

Бернгард неохотно уступил. Сам встал рядом. И рыцарям из авангарда велел прикрывать Всеволода. Так велел, чтобы и Всеволод услышал.

— Ты можешь отважно биться в первых рядах, но не имеешь права проливать свою кровь, — сухо сказал магистр. — Помни об этом, русич, и знай — в бою тебя будут оберегать даже помимо твоей воли.

Всеволод зло сплюнул. Процедил, глядя на белёсую массу, медленно, но неумолимо, словно взбухающая квашня, поднимавшуюся из озёрных глубин:

— Пора начинать, Бернгард. Упыри скоро заберутся наверх.

— Пусть, — ответил магистр. — Чем больше своих Пьющих Властитель выведет сейчас из озера на солнце, тем легче будет с ними справиться. Подождём ещё немного.

Они ждали.

Секунды текли как часы.

Бернгард отдавал последние распоряжения. Наказывал остающимся на берегу воинам ни при каких обстоятельствах не спускаться вниз. Живому заслону, прикрывавшему мёртвый клин, надлежало стоять до последнего. Всеволод угрюмо молчал, молчанием своим поневоле подтверждая приказы магистра.

Он стоял на краю обнажившегося берегового склона — у начала извилистой расщелины, расколовшей мёртвые воды. Склон был крут и сплошь покрыт мелкой галькой. Наверх по такому подняться нелегко. Зато сверзнуться вниз — запросто. Эржебетт, сброшенная матерью, помниться, кубарем катилась до самого дна. До самой рудной черты. До бреши между мирами.

«Что ж, тем удобно будет атаковать, — отметил Всеволод про себя. — Сверху вниз — оно завсегда удобнее».

Исходящие из озера упыри тем временем вовсе замедлили продвижение. Последние аршины давались нечисти особенно трудно. Неуклюжие, обожжённые солнцем кровопийцы, достигнув обрывистой береговой кромки, едва шевелились. Падали, срывались, съезжали вниз по осыпающейся гальке. Поднимались, карабкались дальше. Снова падали. Толпились и топтали друг друга в жуткой давке.

И визжали. Дико. Пронзительно. Истошно. Не умолкая.

— И-и-и-и-и-и!

Визг нечеловеческой боли накрывал всё и вся. Несмолкаемый визг этот становился неотъемлемой частью окружающего мира, а порождённый им звон в ушах Всеволод уже воспринимал как часть самого себя.

Упыри лезли, лезли, лезли… Ослепшие, облезшие, беспомощные и обречённые. Тёмных тварей, вышедших по приказу Властителя на солнечный свет и копошившихся буквально под ногами, сейчас можно было хорошо разглядеть вблизи.

Только до чего же неприятное это было зрелище!

Бледная кожа темнела и трескалась, покрывалась язвами и струпьями, слезала рваными клочьями. Размякшая, оплывшая плоть отваливалась дымящимися кусками. На безволосых шишковатых черепах, на длинных руках и когтистых пальцах, на острых плечах, худых спинах и впалых персях обнажались хрупкие кости. Лопались глаза, а из глубоких провалов глазниц сочилась вязкая жижа цвета рыбьего клея. На оскаленных ртах сухой коркой запекалась желтоватая пена. Пузырилась и испарялась густая чёрная сукровица. Устрашающие на вид загнутые когти — и те утрачивали под солнцем былую прочность, и, всаженные в гальку, хрустко обламывались.

Знакомый нестерпимо-смрадный дух истаивающей упырятины стоял над озером. А из колышущегося ущелья, из густой тени и плотного зеленного тумана всё поднимались новые кровососы. Твари покорно карабкались вверх. К указанной цели. К солнцу. Навстречу собственной мучительной гибели. С превеликим трудом переставляли ноги, пожжённые о брызги многократно разбавленного но не избавленного вовсе от губительной силы раствора адского камня. Вяло цеплялись истончёнными руками за крутые склоны. Подтягивали себя к береговой кромке крошащимися когтями…

Упыри всё же продвигались наверх, ведомые безжалостной волей своего Князя.

— И-и-и-и-и-и!

Медленно-медленно…

— И-и-и-и-и-и!

Дюйм за дюймом…

— И-и-и-и-и-и!

И поднимутся ведь, заберутся на берег! И вступят в бой прежде, чем издохнут под солнцем!

А с другой стороны, сзади, с плато, к небольшому отряду прикрытия, к тонкой стенке щитов подходили другие упыри. Тоже — визжащие, исходящие зловонным паром, медлительные, ослепшие, шатающиеся на ходу и подволакивающие ноги. Но их были десятки, сотни… И это были лишь первые десятки и сотни.

И эти тоже дойдут. Тоже — достанут. Скоро.

Да чего там — почти уже дошли, почти достали.

— Какая, должно быть, это боль! — невольно поморщился Всеволод, глядя на истлевающую на ходу и без малого разваливающуюся на куски нечисть. Нет, он не сочувствовал. Человек никогда не станет сочувствовать таким тварям. Он просто ужасался. — Какое страдание!

— Какая власть! — неожиданно подхватил Бернгард. — Вот о чём подумай, русич. О безграничной власти, что гонит сейчас Пьющих под солнце. На такое не способна даже жажда крови. А власть Властующего — гонит.

— Эта власть — жестока, — не оборачиваясь, заметил Всеволод.

— Как и любая другая власть, в любом из миров. Впрочем, этих Пьющих можно избавить от бремени чужой воли, подарив им взамен милосердное небытие.

Над береговой кромкой поднялась упыринная рука — вся почерневшая, сплошь покрытая лопнувшими волдырями и глубокими язвами. С ладони и запястья свисали отслоившиеся, скрученные в трубочку полоски сухой кожи. Тонкие пальцы судорожно царапали камни обломанными когтями.

— Не думал я, что когда-нибудь буду проявлять милосердие к этим тварям, — процедил сквозь зубы Всеволод.

А вот уже и вторая рука шарит рядом с первой в поисках опоры.

— На самом деле ты поступал так всегда, когда убивал их, — отозвался Бернгард.

Упыриные руки подтянули голову. Не голову даже — шишковатый череп, почти полностью уже лишённый кожи. Сквозь рваную дымящуюся кожу и плоть выпирают кости. Слепо зияет разверстая чернота пустых глазниц. Слабо шевелится раззявленный в визге безгубый рот.

— И сегодня тебе тоже придётся быть милосердным, русич. Возможно, милосерднее, чем когда-либо. Как и мне. Как всем нам.

Вж-ж-жих…

Бернгард единым махом снёс и обе руки, и голову. Содрогающееся тело скользнуло вниз, марая камни густым чёрным следом. Но над обрывом уже поднимались новые облезлые руки и слепые черепа.

Сзади послышались смачные удары боевой стали о разбухшую плоть и податливый хруст ломких костей. До выставленного на берегу заслона тоже добрались первые упыри.

Князь-магистр с лязгом опустил забрало.

— А вот теперь пора, русич. Вперёд!

Они не сошли, не сбежали — они свалились на головы напиравшим снизу тварям. Сверзлись, не поломав плотного клинообразного строя. Ударили как с седла. Как на полном скаку.

Да, Бернгард был прав: на солнце истреблять тёмных тварей оказалось много проще, чем в ночной тьме. Ослепшие, ослабевшие, беспомощные кровопийцы не могли причинить сколь либо серьёзного ущерба. Упыри двигались вяло, сами подставляясь под серебрённую сталь. Ответные удары длинных гибких рук были хлёсткими, но бесполезными, а зачастую — откровенно вредными для наносивших их. Такие удары не столько рвали доспех противника, сколько вышибали из размякших и обожжённых ладоней брызги чёрной слизи, ошмётки плоти и осколки кости. Бьющая нечисть теряла пальцы, а порой руки и вовсе целиком отрывались от изъязвлённых солнцем плеч.

Хрупкие когти тварей не пробивали посеребрённую броню и крошились о щиты. Зубы соскальзывали с латных пластин, застревали и обламывались в кольчужных звеньях. Зато любо-дорого было смотреть, как легко сечёт эту спёкшуюся, варёную нелюдь сталь с насечкой из белого металла. Мечи и секиры не рубили даже — разваливали непрочные ходячие остовы на куски.

Чавк-чавк! Хлюп-хлюп! Шлёп-шлёп! Хрусь-хрусь!

Иногда доставало толчка щитом, удара эфесом меча или кулака в тяжёлой латной перчатке, а то и просто хорошего пинка, чтобы прожжённый едва ли не насквозь упырь, загораживающий путь, рассыпался, оседал и растекался бесформенной чуть подрагивающей кучей.

Как там говорил Бернгард? Придётся быть милосердным. Милосерднее, чем когда-либо. О, Всеволод упоённо творил милосердие. Обоими руками и обоими мечами творил, десятками отправляя в блаженное небытие заживо изжаривающихся тварей.

Магистр рубился рядом. Мёртвая дружина Бернгарда тоже не отставала. Первые ряды неприятеля они разметали, даже не ощутив сопротивления. Но чем ниже опускался их небольшой выстроенный острым углом отряд, чем ближе подходил к дну, тем сложнее становилось продвигаться дальше.

Тень отвесных студенистых стен и густой зелёный туман поглощали большую часть солнечных лучей, и в глубинах озёрного ущелья упыри уже не столь сильно подвергались губительному воздействию светила. Внизу нечисть билась свирепее, отчаяние и яростнее, чем наверху.

Не было здесь уже облезших черепов и пустых глазниц. Не отваливалась и не пузырилась упыриная плоть, а бледная кожа почти не темнела. Исчезали вялость членов и неуклюжесть движений. Даже визжали твари как-то менее обречённо, что ли… Или, уж скорее, более злобно.

Враг больше не ложился тупо под клинки и ноги, враг норовил зацепить сам. Цапнуть. Укусить. Разорвать. А зубы и когти, не подточенные солнцем, теперь были крепче и опасней.

И нести милосердие на острие меча становилось всё труднее.

Склон по-прежнему уходил круто вниз. И снизу по-прежнему поднимались всё новые и новые твари. Свежие, злые, лишь едва пожжёные солнцем. И оттого — ещё более злые.

Твари напирали нескончаемой волной. Видимо, не так уж и мало Пьющих увёл с собой прошлой ночью за рудную черту тёмный Властитель. Бледные тела, безволосые головы и непроходимые заросли вьющихся когтистых змей-рук перегораживали узкий проход. Упыри шли плотно, упыри гасили движение пешего клина.

Только бы не остановили! Как тогда, ночью, остановили конную тевтонскую «свинью» перед ущельем. Только бы не выпихнули обратно на берег!

Ведь уже близко! Совсем рядом ведь уже!

Да, солнце почти не проникало в озёрные глубины, но на колышущихся стенах раздвинутых мёртвых вод багровели отсветы заветной рудной черты. К которой их так не хотят пускать.

Ощущая нарастающее сопротивление нечисти, Всеволод, всё сильнее раскручивал мечами разящие мельницы. Рубил с плеча. С одного, с другого. Наотмашь. Отсекал тянущиеся снизу, спереди руки, сносил головы, вспарывал нутро, вываливая из сухого и белёсого чёрное и осклизлое.

Кого — швырял под ноги, кого — спихивал с дороги.

Отброшенные упыри с чавкающим звуком впечатывались в дёготьно-болотистую муть подрагивающих стенок озёрной расщелины. Увязали в противоестественной смеси воды этого мира и тёмного тумана мира иного, если могли — выбрались обратно. Жадно хватая ртом воздух (дышать в мёртвых водах упыриное отродье, оказывается, не способно), падая под мечами и секирами умрунов, следовавших за Всеволодом.

Случалось и так, что о мёртвые воды задевало серебрённое остриё чьего-нибудь меча. Порой их касалось крыло наплечника, покрытого белым металлом, посеребрённый край щита или налокотник. Тогда стена вздрагивала, вспухала, шла пузырями и испуганными кругами — по всей отвесной поверхности. На вертикальной плоскости зарождалась маленькая буря, грозившая захватить любого, кто окажется в пределах досягаемости. Пару раз захватывала не успевших отскочить.

Впрочем, Всеволоду это пока не грозило. Он шёл посреди прохода, на равном удалении от опасных киселеобразных стен. Шёл, нанося удар за ударом, освобождая место себе и другим.

Всеволод исступлённо сражался впереди — на самом острие клина, однако вовсе не чувствовал себя в этой битве одиноким. Его, как и предупреждал Бернгард, опекали, оберегали, защищали. Мягко ненавязчиво. А если возникала необходимость — то и навязчиво тоже.

Вот справа удачно прикрыли щитом от когтистой лапы.

А вот — слева.

Вот вовремя и весьма кстати меч умруна остановил проскочившую под клинком Всеволода тёмную тварь.

А вот и сам Бернгард ловко срубил невесть откуда взявшегося кровопийцу, пока Всеволод вырывал увязшее в чужой плоти оружие. При этом два других упыря буквально раскололи когтями щит магистра. Оба, впрочем, тут же пали от его меча. Но и Бернгарду пришлось избавляться от ненужных обломков.

А вот — проклятье! — нога вдруг предательски скользнула в луже чёрной крови. Оступившегося Всеволода вновь заботливо заслонили щитами. Мёртвые рыцари Бернгарда прикрывали именно его — не себя. И потому…

Одного из серебряных умрунов тут же разорвали в клочья. И второго… И третьего. Брызжущее из ран жидкое серебро щедро окропило тёмных тварей, изъязвила, прожгло нечисть, однако не остановило.

Остановило другое. Очередной воин неживой Бернгардовой дружины широко, будто намереваясь объять весь свет, раскинул руки и выступил вперёд. Захватил с полдесятка тварей. Вместе с ними ухнул в мутную стену озёрного ущелья. Посильнее, поглубже вдавливая врага. Увязая сам…

Посеребрённый доспех умруна взбудоражил тёмный студень. Взорвавшиеся и взбурлившие мёртвые воды слизнули с пути рыцарского клина ещё добрую дюжину упырей. Выплюнув взамен…

Что это? Под ноги Всеволоду выкатилось что-то округлое, опутанное густыми чёрными нитями. Комок водорослей? Но ведь в этих безжизненных глубинах не произрастают ни водоросли, ни тина. И на камень не похоже. И на отсечённую упыриную голову — тоже.

И всё-таки это была голова! Только человеческая. И не нити вовсе намотались на неё, а длинные мокрые волосы.

Арнольд? Нет, не он. Волосы — длиннее, темнее и лицо… Лицо — женское. Никогда не виденное Всеволодом, но запечатлённое в памяти Эржебетт, с которой однажды смешалась его память. Лицо не было тронуто тленом. Мёртвые воды, оказывается, бережно хранят своих мертвецов.

Всеволод узнал Величку. Мать Эржебетт. Ведьму, открывшую проход между мирами. Её голова когда-то была брошена в озеро. Да и обезглавленное тело тоже, должно быть, плавает где-то поблизости. Или лежит на дне.

А впрочем, какое ему теперь дело до Велички и Эржебетт? Носком сапога Всеволод отшвырнул ведьмину голову туда, где ей сейчас самое место — обратно в мёртвые воды.

Сам протолкнулся на своё место. Вперёд. На острие рыцарского клина.

Глава 42

Они продвинулись ещё дальше и бились теперь не на береговом склоне, а на пологом дне Мёртвого Озера, где проход немного расширялся, но куда вовсе не доставали солнечные лучи.

Сверху светилась зелёным плотная туманная дымка.

Впереди рдела рудная черта.

И до черты той — уже рукой подать.

Вот она: сияет, переливается красными, алыми, багровыми оттенками сразу за упыриными спинами. Граница, прочерченная древней кровью и ею же порушенная.

— А-а-а-а-а! — Всеволод заработал мечами с удвоенной, с утроенной энергией.

— А-а-а-а-а! — рядом колол, рубил, крушил Бернгард.

— У-у-у-у-у! И-и-и-и-и! — выли и визжали тёмные твари.

Мёртвые рыцари валили врага и падали сами молча.

Они приближались к заветному сиянию и к тёмной бреши, прерывавшей его.

К дыре, откуда наползали всё новые и новые твари, возникая в этом мире из ничего. Да сколько же их там! Сколько проклятых кровопийц успело укрыться со своим Князем за кровавой чертой?

Которая — вот и ещё — стала немножко ближе.

На шаг. На полшага. На четверть шага…

Ещё.

И ещё.

И вот сейчас уже! Дойти! Пустить в Проклятый Проход умрунов Бернгарда, чтобы мёртвая дружина хотя бы на время задержала нечисть с той стороны.

А самим — начать ритуал. Кровь на кровь, слова на слова. И — закрыть дыру. Запечатать. Залатать…

Тёмная фигура, возникшая вдруг среди бледных тел, преградила им путь. Только что её не было — а вот уже и есть. И не обойти, никак Чёрного Князя, самолично выступившего из-за границы миров.

Свой огромный — в полтора человеческих роста — прямоугольный щит Шоломонар держал поперёк тела, закрывая добрую половину прохода между мёртвыми водами. Тяжёлый, изогнутый меч-серп поднят над головой.

Упыри, повинуясь безмолвному приказу, мгновенно расступились в стороны, давая дорогу Властителю. Кто смог — отошёл к рудной черте. Кто не смог — сгинул в вязких мутных стенах.

А Шоломонар времени не терял. Напал сразу. Насел, навалился…

Первым на пути Князя стоял Всеволод.

Удар чёрного серпа он, не подумав, попытался отвести скрещёнными над головой клинками. Куда там! Сверху словно обрушилась глыба, пущенная из порока. Кисти рук едва не выворотило из суставов. Всеволод чуть не лишился обоих мечей. Оружие — удержал, но сам на ногах устоять не смог. Повалился навзничь. И тут же, подхваченный крепкой рукой, был выдернут из-под второго — добивающего — удара.

Бернгард! Магистр бесцеремонно выволок его из первых рядов. Швырнул назад — за спины рыцарей-умрунов. Прогудел из-под забрала:

— Всё! Кончилось время твоего геройства, русич. Обожди пока.

Обождать?! Ну уж нет! Следовать совету Бернгарда Всеволод не собирался. Но пока поднимался, да встряхивал отсушенные руки— битва продолжалась.

Напор притуплённого пешего клина Шоломонар, стоявший у них на пути, принял на щит. Щитом же и остановил мёртвую дружину Бернгарда. А после — невероятно! — тем же щитом начал ломать и выдавливать строй мертвецов. Словно движущаяся скала медленно, но неумолимо оттесняла серебряных умрунов от рудной черты.

Как прежде молчаливые мёртвые воители в тевтонских плащах прорубались вперёд, так и теперь, не произнося ни звука — отходили назад. Поневоле тесня и заставляя отступать Бернгарда и Всеволода.

На четверть шага, на полшага, на шаг.

И — на два.

И — на все три.

Шоломонар давил щитом.

А мечом-серпом — рубил. Подцеплял. Рассекал. Крошил. Разваливал.

Вот пал, обращённый в груду подрагивающих обрубков один рыцарь Бернгарда. Через куски почерневшей плоти, клочья кольчуги, расколотый шлем и лужу бесцветной серебряной водицы, Шоломонар переступил, даже не взглянув на останки.

А вот та же участь постигла второго мертвеца…

Клинки, секиры и булавы, отделанные белым металлом, отскакивали от щита и чёрной брони напирающего Князя.

И — третьего…

Брызжущее во все стороны жидкое серебро из тел умрунов волновало и будоражило мёртвые воды, прожигало насквозь упыриные трупы, но с лат наступающего Властителя стекало безобидными ручейками, оставляя лишь едва заметные шипящие дорожки.

Четвёртого…

А ведь рудная черта была так близко!

Впрочем, она и сейчас ещё не далеко. Нужно только преодолеть последнюю преграду. Одолеть Шоломонара нужно.

Ноющая боль, наконец, ушла из отшибленных рук. Всеволод попытался вновь протолкнуться вперёд. Его мечи, закалённые в крови Чёрного Князя сейчас нужны там как никогда.

— …не пускать! — донёсся из первых рядов обрывок фразы-приказа.

Приказывал, конечно, Бернгард.

«Кого не пускать? — не сразу понял Всеволод. — Куда не пускать?»

Но уже в следующий миг стало ясно: магистр распорядился не пускать в бой его, Всеволода!

«Кончилось время твоего геройства, русич…»

Поредевший рыцарский клин перестроился в плотную цепочку во весь проход. Серебряные умруны сомкнулись неподатливой стеной. И расступаться не собирались.

Да что же это такое творится-то!

— Бернгард! — в голос заорал Всеволод.

Поздно. Бернгарду сейчас было не до него. Бернгарда-то мёртвая дружина пропустила. Бернгард уже выступил из строя и…

Князь-магистр схлестнулся с Шоломонаром-чужаком. Два Властителя бились друг с другом в узком проходе на границе миров.

В эту решающую схватку не вступали ни упыри Тёмного обиталища, ни мёртвая дружина Бернгарда. Никто не пытался помешать чужому Властителю и помочь своему. Любая помеха на тесном ристалище сейчас вредила бы обоим, а любая помощь могла оказаться помехой. Упыри и умруны просто ждали, пока двое закончат свой поединок.

Бернгард сразу обрушил на противника град стремительных ударов. Тот же, обременённый огромным щитом, уместным в бою против многих слабейших, но скорее мешавшим, чем помогавшим в единоборстве с равным, двигался не столь ловко и стремительно. Пришлый Шоломонар больше прикрывался и защищался, не имея ни времени, ни возможности избавиться от громоздкой ноши.

Впрочем, это продолжалось недолго.

Меч Бернгарда, прошедший закалку кровью другого Чёрного Князя, разил сильнее и точнее, нежели оружие его мёртвых рыцарей. В считанные секунды магистр разнёс чёрный щит противника. Обломки разлетелись в стороны, и схватка закрутилась в новом яростном ритме.

Никто не отступал. Тёмные Властители старались достать друг друга хитроумными смертоносными выпадами или бесхитростными, но сокрушительными рубящими ударами. Не доставали. Единоборцы пытались втолкнуть один другого в вязкие мёртвые воды и этим хотя бы на миг обездвижить противника. Не выходило.

Единственное, что получалось: бить клинком о клинок. Прямым — об изогнутым. Изогнутым — о прямой. Белым — о чёрный. Чёрным — о белый.

И выдерживать удары невиданной мощи.

Это могло продолжаться долго. Это могло закончиться чем угодно. Взбешённый Всеволод, которого специально готовили к схватке с нечистью, а теперь не допускали к бою, решился.

— Ты уж не серчай на меня! — буркнул он стоявшему впереди умруну.

Резкий взмах двумя мечами. Двойной горизонтальный удар с разворота.

Один из мёртвых тевтонских рыцарей, загораживавших проход, развалился, рассечённый на три части. Ноги. Нижняя половина тулова. Верхняя…

Растекающаяся серебряная водица…

Одним союзником меньше. Но ведь это не те союзники, которым доверяешь всегда, во всём и всецело. К тому же сейчас мертвецы Бернгарда стоят на пути и чинят препятствия. Так какой прок от этого союза?

Всеволод ринулся в открывшуюся брешь, прежде чем стена белых тевтонских плащей в чёрных крестах и подтёках сомкнулась вновь. Прежде чем его успели схватить, остановить…

Прорвался. Вырвался.

Выступил из плотных рядов.

Чудом увернулся от отбитого кривым серпом меча Бернгарда.

Отметил про себя: пострадал, оказывается, не только щит чужака, чёрный серп — тоже, вон, выщерблен чуть ли не до половины, а клинок магистра — целёхонький, будто и не было яростной сечи. Результат особой закалки в особой крови…

К Всеволоду, осмелившемуся вмешаться в единоборство Властителей, устремились ближайшие упыри. Но им уже не успеть.

Шоломонар, парируя ответный выпад Бернгарда, открылся слева. Всеволод воспользовался. Ударил. Одним мечом. И — сразу, вдогонку — другим. В левое плечо, в шею. Да со всей мочи. Его оружие ведь тоже омыто в крови Чёрного Князя. Значит…

А ничего, ничегошеньки совершенно это не значило!

Доспех Властителя Всеволода не пробил. Только оттолкнул Шоломонара, да отвлёк на себя часть его внимания.

Но тут уж и Бернгард сподобился.

Резкий, длинный колющий удар — и меч магистра с хрустом входит в чёрную грудь. И выходит из чёрной спины.

— А-а-а-а!

Рёв.

Кровь.

Густая. Червлённая.

Звенит боевой серп, выпавший из чёрной ладони.

А мгновение спустя и сам пришлый Шоломонар падает навзничь.

Замертво.

И по-прежнему не понятно — почему?! Почему оружие магистра так легко пробивает броню, которую не могут одолеть клинки Всеволода?!

— Зря ты влез, русич, — в голосе Князя-магистра слышалось раздражение и крайняя степень неодобрения. — Я бы и сам…

— Не сомневаюсь, — не дослушав, перебил Всеволод.

Его взгляд метнулся с ровнёхонького лезвия Бернгардова меча на глубокие изломы, украшавшие чёрный серповидный клинок, лежавший возле трупа поверженного Властителя.

Ещё немного — и Бернгард попросту перерубил бы оружие противника. А после и самого противника. В общем, всё верно: Бернгард и сам бы… всё сам бы сделал магистр…

Но всё-таки — почему? Почему только ему… его мечу такое под силу?!

Глава 43

Упыри — те немногие, что ещё оставались в разверстом проёме между мёртвых вод, шипя и скалясь, отступали за порушенную черту. Лишившись Властителя и получив избавление от чужой воли, тёмные твари спешили назад — в родную тьму. Даже здесь, на озёрном дне, укрытом густой тенью и плотным туманом от рассеянных лучей заходящего уже солнца, они чувствовали себя неуютно. Порождения тёмного обиталища предпочитали дожидаться ночи по ту сторону кровавой границы, и бледные тела одно за другим исчезали в зияющем разрыве. Твари переходили черту и словно растворялись в клубящейся зеленоватой дымке между мирами.

Ну, вот и всё.

Исчезли. Растворились.

Все.

И, вроде бы, можно, наконец, спокойно запирать Проклятый Проход. Вроде, некому уже помешать. Но странно: радостного подъёма от этой победы Всеволод не испытывал. Зато ощущал невесть откуда взявшуюся тревогу. Хотя почему невесть-то? Очень даже весть…

Между мёртвых вод висело тягостное молчание.

И в душе ворошилось нехорошее предчувствие.

Нет, смерти, как таковой, Всеволод не боялся. Ему не страшно было излить свою кровь на рудную черту. Если потребуется — хоть всю, хоть до последней капли. Для того ведь он, собственно, сюда и пришёл. А вот те, кто с ним… Для чего они здесь? На самом деле — для чего?

Что сейчас на уме у Бернгарда?

Поднявшего забрало и улыбающегося…

Слишком уж дружелюбно улыбающегося. Как никогда прежде.

Всеволод тоже откинул защитную личину шлема. Утёр пот. Огляделся. Несколько уцелевших серебряных умрунов, да Чёрный Князь в тевтонском одеянии — вот кто был с ним сейчас на дне Мёртвого Озера, в узком извилистом проходе, укутанном густым зелёным туманом и стиснутом студнеобразными стенами. Мутными, высоченными, колышущимися, закрывающими и берег и солнце.

А нет ли в том ошибки?

Роковой, непоправимой?

Бернгард уже вложил меч в ножны. Всеволод прятать клинки не спешил. Держал в руках, чуть опустив, но так, чтобы при необходимости, при малейшей опасности можно было поднять и ударить.

— Бой окончен, русич, — усмехнулся магистр, — Чего ты так вцепился в мечи?

— Потому что до сих пор не услышал от тебя правдивого ответа… — хмуро сказал Всеволод.

— Ответа на какой вопрос? — то ли в искреннем, то ли в деланном удивлении поднял брови Князь-магистр.

— Чем мои мечи отличаются от твоего, Бернгард? Я бы хотел узнать это прежде, чем мы начнём закрывать рудную черту.

— Ну, хорошо. Если хочешь — узнаешь…

Магистр улыбнулся ещё шире. Нарочитая, демонстративная приязнь так и сквозила во всём его облике. Но вот глаза Бернгарда оставались холодными и настороженными. Значит, ненастоящая эта приязнь? Значит, за показным дружелюбием кроется что-то иное?

— Вообще-то не в мечах дело, русич.

— Но и не в крови Властителей, ведь так?

— Так, — согласился Бернгард.

— Тогда в чём же?

— Да всё в том же. В тебе.

— Во мне?!

— В твоей крови.

Опять кровь?! Опять его кровь? Но здесь-то она при чём?!

Ошеломлённый Всеволод поневоле сконцентрировалось всё своей внимание на Князе-магистре. На его скалящейся — и вовсе уже не столь дружелюбно — физиономии.

А вот мёртвых рыцарей Бернгарда он как-то упустил из виду. На какой-то миг он попросту забыл о них.

И поплатился.

— Взять его! — кратко и тихо приказал Бернгард. Настолько тихо, что Всеволод даже не был уверен, что приказ этот вообще прозвучал вслух.

Но те, кому он предназначался, его расслышали.

Два одновременных удара — справа и слева. Над самыми эфесами опущенных мечей. Били внезапно и сильно. Булавой и секирой. Били так, что мечей нипочём не удержать. Простенький, но эффективный приём, позволяющий вмиг обезоружить бойца, потерявшего бдительность.

Звон-звон… Выскользнувшее из пальцев Всеволода оружие умруны Бернгарда ловко подхватили на лету. Оба мечи как по волшебству исчезли с глаз долой.

И всё! И нет даже засапожника за голенищем.

— В чём дело, Бернгард? — потребовал объяснений Всеволод. — Боишься, что я буду сопротивляться? Думаешь, откажусь лить кровь на рудную черту?

— Извини, русич, но мне, по большому счёту, нет дела до этой дурацкой черты, — отмахнулся Бернгард.

— Что?! — Всеволод подобрался, готовясь к прыжку.

— Я привёл тебя сюда не для этого.

— Не для этого? Ты что, не собираешься…

— Не собираюсь, — покачал головой Бернгард. — У меня другие планы на твою кровь.

Другие планы? Значит, всё пережито, пройдено и преодолено впустую. Не для того, чтобы остановить Набег? А для чего же тогда? Впрочем, не важно. Важно, что — «другие планы».

— Ты! — Всеволод кинулся на Бернгарда.

И плевать, что нет оружия. Есть руки, которыми ещё можно швырнуть ненавистного магистра в мутные мёртвые воды.

Два исцарапанных щита в отделке из белого металла сомкнулись перед Бернгардом. Два умруна заслонили своего Властителя. Всеволод больно ушибся, о жёсткую преграду. Щиты отбросили его назад. А уже в следующий миг два других мертвеца заломили ему руки за спину. Ловко, быстро, сильно — до хруста в вывернутых суставах.

Всеволод забился, рыча, как раненный зверь, пытаясь освободиться и оттолкнуть умрунов. Бесполезно!

— Успокойся, русич, — холодно посоветовал Бернгард. — Иначе тебе переломают руки. Мне-то, признаюсь, твои руки ни к чему.

— Мерзавец! Проклятая нечисть! Тёмное отродье!

Бернгард трижды кивнул. Молча, словно соглашаясь. Затем, указав взглядом на разорванную кровавую черту, повелел умрунам:

— Очистить проход. Как сделаете — возвращайтесь ко мне.

Остатки мёртвой дружины — с десяток рыцарей, не более — послушно переступили границу миров. Шагнули в зияющую брешь. Исчезли в зеленоватой мгле.

За рудной чертой вновь взвыли упыри. Всеволод отчётливо слышал — там идёт бой. Или избиение. Начиналась чистка…

В Проклятый Проход вошли все умруны, кроме тех двух, что удерживали пленника.

Всеволод покосился назад. А что сзади? Изгиб разверзшихся мёртвых вод, плотный туман, да сгущающиеся сумерки.

— Оттуда помощи тебе ждать не стоит, — ухмыльнулся Бернгард. — Не думаю, что на берегу, кто-то мог уцелеть. Слишком много там было Пьющих и слишком мало людей. К тому же и людишки-то все обычные — из плоти и крови.

Людишки, значит… В тоне Бернгарда сквозило явное, ничем не прикрытое пренебрежение.

— Там было солнце, — напомнил Всеволод.

— Было. Но это ничего не значит. Даже под солнечными лучами Пьющие должны были смести заслон и сбросили его в мёртвые воды.

— Ты много болтаешь, Бернгард! — процедил Всеволод.

— Разве? А мне казалось, я всего лишь коротаю время за приятной беседой, пока мои серебряные рыцари расчищают для нас проход между мирами.

Бернгард покосился на брешь в кровавой черте. Прислушался. Вой и визг на той стороне быстро удалялись. Всеволода держали по-прежнему крепко. Не вырваться…

— Вряд ли это надолго затянется, — продолжил Бернгард. — Пьющие остались без хозяина, и сражаться с моими рыцарями им сейчас смысла нет. Как только их отгонят подальше, мы войдём и продолжим. Нам никто больше не помешает. Ни с той стороны, ни с этой.

Продолжим что? Не помешает в чём?

Да, его крепко держали за руки, но рта пока не закрывали.

— Ты мне лгал, Бернгард! — прохрипел Всеволод. — С самого начала лгал. Для чего тебе понадобилась моя кровь? Для чего тебе кровь Изначальных, если ты не собираешься закрывать рудную черту?

— Я не лгал, — покачал головой магистр. — Просто не открывал всей правды. Но теперь можно. Да, ты потомок древнего рода. Да, в твоих жилах течёт частичка сильной крови. Но твоя кровь гораздо сильнее, чем ты думаешь. Твоя кровь — не просто кровь Изначальных. Это хорошо почувствовала Эржебетт. Поэтому, презрев опасность, Любящая и пошла за тобой в мой замок.

— Объясни!

— Ты — обоерукий.

— И это всё?

Всё твоё объяснение, Бернгард?

— Обоеруких воинов я встречал и прежде, — продолжал магистр. — По большому счёту любого толкового ратника можно обучить бою двумя руками. Но у него непременно будет рука, которая бьёт сильнее и рука, которая бьёт слабее. У тебя не так. Одна твоя рука ни в чём не уступает другой. Ты из тех, кто с самого начала рождён для обоерукого боя. Кто, будучи одним человеком, сражается как два. Такое встречается редко. Но о таком говорит легенда, забытая в твоём мире и ведомая лишь немногим Властителям моего.

— И что же рассказывает эта легенда? — спросил Всеволод.

— А ты подумай сам, — улыбнулся Бернгард. — Две руки, разящие в бою, как одна. Две руки одного тулова — одинаково сильные, одинаково ловкие и ни в чём не зависящие друг от друга. Это тебе ничего не напоминает?

— А что ЭТО должно мне напоминать?

Всеволод ничего не понимал. Он привык воспринимать свою обоерукость, как нечто само собой разумеющееся и никогда прежде не задумывался о её природе.

— Два обиталища, соединённые одной границей и одним проходом, — ответил Князь-магистр. — Они столь же независимы и самостоятельны, как твои правая и левая руки.

Всеволод вскинул голову.

— Хочешь сказать, я имею что-то от каждого из них?

— Ты догадлив, русич, — похвалил Бернгард. — Твой род берёт начало из двух разных миров. В твоих жилах течёт Смешанная кровь.

— Но каким образом? Людское и тёмное обиталища враждовали с начала времён!

— Враждовали? С начала? — Бернгард скривился. — Возможно, так тебе было сказано, но это вовсе не значит, что так было на самом деле.

— А как? Как было?

— Не требуй от меня невозможного. Об этом сейчас не знает никто.

— Но твои хваленные легенды!

— Легенды тоже рассказывают не всё. Они слишком стары. Они донесли до нас немногое.

— Например?

— Ну, например, историю о единении Пьющей-Любящей моего мира и Вершителя мира твоего.

— О единении? — изумился Всеволод. — Да разве такое возможно, чтобы лидерка и Изначальный…

— Когда-то было возможно, — пожал плечами Бернгард. — У неё хватило любви на двоих. У него достало силы, чтобы насытить её и не ослабить себя. А в итоге… — Бернгард выдержал паузу, глядя в напряжённое лицо Всеволода… — в итоге, у этих двоих родился ребёнок.

— Ребёнок?!

— Срединное Дитя. Так его называет легенда. Тебе уже должно быть известно, что Пьющая-Любящая овладевает чужой силой через любовную ласку. Но ты, вероятно, не догадываешься о другом: Любящая, как и обычная женщина, способна вбирать в своё чрево и мужское семя, от которого может произвести потомство. Если пожелает. Если это ей будет выгодно.

Глава 44

Всеволод пытался осмыслить услышанное. Ребёнок? У тёмной твари и Изначального? Как вообразить подобное?!

— Такое потомство смешивает в себе силу отца и матери, — продолжал Бернгард. — Даже нет, не так — силу миров, которую несут в себе и используют отец и мать. А когда одна великая сила ложится на другую не менее великую, они не складываются, но преумножаются. И притом многократно.

— Что ж, сила Изначальных, действительно, велика, — согласился Всеволод. — Но ведь сила лидерки не настолько…

— Настолько, — оборвал его Бернгард. — У той Любящей — именно настолько. Прежде чем соединиться с Изначальным Вершителем вашего мира, она долго и кропотливо собирала на любовном ложе силу молодых и неопытных Властителей, которых смогла околдовать своими любовными чарами.

Ах, вот оно как! Эта легендарная лидерка, оказывается, не отличалась целомудрием. А впрочем, существо, живущее плотской любовью, не может быть иным.

— По сути, через Пьющую-Любящую слились воедино могущество Вершителей и Властителей. В её сыне слились. В Срединном Дитё.

— Об этом тоже говорит легенда?

— И об этом тоже, — кивнул Бернгард. — Теперь ты понимаешь, русич, какой ребёнок появился на свет?

— Да уж догадываюсь! Интересно только, это было дитя любви или силы?

Бернгард пожал плечами:

— Как именно произошло зачатие — по страстному влечению неразумных влюблённых, по их обоюдному согласию, тщательно обдуманному и обговорённому, по хитроумному плану одного из двух любовников или в результате грубого насилия и принуждения — об этом легенда умалчивает. Никому и никогда уже не узнать истинных помыслов отца и матери Срединного Дитя. Известно только, что семя Изначального Вершителя вошло в лоно Пьющей-Любящей в проходе, соединяющем два обиталища, ибо так было нужно для единения сил разных миров. Известно также, что родившийся ребёнок стал величайшим воином, что он легко переносил солнечный свет людского обиталища и прекрасно видел во мраке тёмного мира. Что он одинаково хорошо владел правой и левой рукой. И что его потомство тоже…

— Тоже что?

— Тоже следует искать среди обоеруких. Истинных обоеруких. Таких как ты, русич.

— И чем же мы так примечательны?

На ответ Всеволод не надеялся. И всё же ему ответили. Честно или нет — кто знает?

— Вы — ничем, — хмыкнул Бернгард. — А вот ваша Смешанная кровь обладает многими полезными свойствами. Она способна не только открывать и закрывать границу между обиталищами, как обычная кровь Изначальных…

«Ничего себе «обычная»!» — невольно подумалось Всеволоду. Насколько же необычной в таком случае должна быть Смешанная кровь?!

— Она позволяет тому, в чьих жилах течёт, свободно и беспрепятственно, без помощи заклинаний проходить через границы миров. Проходить так же просто, как ты перешагиваешь порог незапертой, но лишь притворённой двери. Проходить самому и проводить за собой других, разрывая на время своим следом рубежи мироздания. Для этого не нужно даже пускать кровь наружу. Для этого достаточно лишь желания. Горячего, как кровь, страстного, искреннего — но одного только желания. Пожелав по-настоящему, потомок Срединного Дитя может легко переступить закрытую границу.

— То есть, перейти из людского обиталища в тёмное или обратно через непорушенную рудную черту? — недоверчиво спросил Всеволод.

Это было немыслимо. Но с другой стороны, зачем Бернгарду врать?

— Людское, тёмное… Ты умён, но слишком ограничен в своих суждениях, русич. Я говорю о большем. Хозяин Смешанной крови способен путешествовать не только по знакомым тебе и мне мирам, но и по иным, ещё неизведанным.

— По иным? Но разве…

— Да, они существуют! — глаза Бернгарда горели незнакомым пугающим блеском. — Старые легенды говорят и об этом. На самом деле, проход между нашими обиталищами — это условный рубеж, тончайшая грань, к которой примыкают десятки, сотни, а быть может и, тысячи других миров. Грань эта была вскрыта лишь частично. Однако любой проход, уже соединяющий два мира, может вывести обладателя Смешанной крови в третий, в четвёртый, в пятый, в десятый, в сотый мир. Ну, и наконец… Смешанная кровь двух обиталищ помогает справляться с их Вершителями, и Властителями. А поскольку в вашем мире Изначальных Вершителей не осталось, можно обратить всю её мощь на Пьющих-Властвующих моего мира.

— Ты говорил, что броню Чёрных Князей крушит оружие, смоченное в их же крови, — угрюмо заметил Всеволод.

— А вот тут — каюсь — я немного слукавил, — осклабился Бернгард. — Не стоило тебе открывать глаза раньше времени. Да, чёрная броня Властителей и Летунов крепка. Но ведь на твоих глазах один Властитель поверг другого. Оружие, созданное тем же миром, в котором выкована эта броня, способно её одолеть. Не сразу, с большими или меньшим успехом — но способно. Боевой серп Пьющего-Властвующего — с большим. Когти и клыки Пьющих-Исполняющих — с меньшим. Ваша серебрённая сталь для этой цели подходит плохо. Но вот если её окропить кровью… — нет, не кровью Властвующих и не кровью Изначальных, а Смешанной кровью… Твоей, к примеру…

— Моей?

— Именно. Это твоя кровь, русич, помогла мне так легко и быстро пробить чешую Летуна и доспех Властителя.

— Но нож! Засапожник, которым я заколол Чёрного Князя под стеной Сторожи… И стрелы Сагаадая… Нож и стрелы, Бернгард?.. Они ведь били через кровь Властителя… и потому… они… его…

Прежде такое объяснение казалось Всеволоду правдоподобным. Потому что другого попросту не было. Теперь же…

Бернгард покачал головой:

— Они били не только через его, но и через твою кровь. Вспомни, вы ведь перемазали ею друг друга с ног до головы.

Всеволод помнил. Да, так всё и было…

— Именно твоя кровь придала силу твоему ножу и стрелам Сагаадая.

Вот оно что… Вот оно как…

— Выходит, и ты задел меня не случайно? — понял вдруг Всеволод. — Там, в склепе? Когда мечом по ноге.

— Верно, — кивнул Бернгард. — Не случайно. Мне нужна была Смешанная кровь, чтобы окропить свой меч. Пришлось пролить немного…

— А теперь? Что ты намерен делать теперь? Со мной? С моей кровью? Хочешь обмазать ею новые клинки и вооружить ими свою мёртвую дружину?

Бернгард покачал головой:

— Для этого не обязательно было так долго ждать и вести тебя сюда.

Действительно, совсем не обязательно.

— А для чего — обязательно?

Если Бернгард не собирается перекрывать границу миров.

— Старая легенда, о которой я тебе рассказал, гласит: Пьющий, который выпьет кровь потомка Срединного Дитя, сам, переродившись, обретёт могущество Смешанной крови. Только испить кровь нужно в том же проходе между мирами, где она зародилась. В легенде говориться, что Дитя зачали здесь.

Холодная улыбка Князя-магистра напоминала хищный оскал.

— Так, да?! — Всеволод почувствовал, как его захлёстывает волна бешенства. — Значит, вместо того, чтобы закрыть моей кровью рудную черту, ты… ты…

— Эх, русич-русич, — разочарованно покачал головой Бернгард. — Ты, похоже, так ничего и не понял. Эта черта, этот проход, этот проклятый Эрдейский край и всё ваше обиталище, лежащее за ним, ничего не значат. Для меня — ровным счётом ничего. Как, впрочем, и то обиталище, откуда когда-то пришёл я сам. Прежде — да, я дрожал над кровавой границей как скряга над золотом. Я честно оберегал границу. Я извёл под корень ведовское племя, а если допустил при этом ошибку, то только от излишнего усердия. Я нёс стражу в нескончаемом Дозоре, а когда начался Набег — отбивал штурм за штурмом.

Но сейчас всё изменилось. Сейчас у меня есть ты… твоя Смешанная кровь. Она позволит мне перейти отсюда, с этого рубежа, не в твой и не в мой мир. А — в совсем другой, полнокровный, куда ещё не ступала нога Пьющего. Причём, уйти, не разрушая грань мироздания повторно, не оставляя за собой бреши, которой смогут воспользоваться другие. Так объясни, зачем мне драться за это обиталище? И зачем мне делить его кровь с прочими Властителями? Зачем, в конце концов, ограничивать себя, довольствуясь лишь одним испитым человеком в месяц?

Нет, русич, взяв с собой в новый, непорочный, не знающий ещё Жажды Пьющих мир десяток своих рыцарей, я со временем обзаведусь там целой армией Исполняющих, которую не остановит никто. Я буду единственным Властителем целого обиталища. Это будет мой мир и только мой. И вся его кровь будет принадлежать мне.

— Что всё-таки движет тобой, Бернгард? — негромко спросил Всеволод. — Что движет вами, Властвующими? Какая именно жажда? Жажда крови? Жажда власти?

— А это одно и то же, русич, — ответил ему Бернгард. — Власть не даётся без крови. Кровь нельзя взять без власти. Так было и так будет. Всегда. Везде. Испитая однажды кровь пробуждает стремление властвовать. Обретённая власть крепится кровью. И множится жаждой её же. В новом мире я смогу вдосталь насладиться и тем, и другим. А когда истощаться запасы одного обиталища, твоя Смешанная кровь проведёт меня в другое. Здесь же… Здесь пусть разбираются без меня. Ну и без тебя уже тоже.

— А Эржебетт? — хмуро спросил Всеволод. — Зачем она нужна была тебе, Бернгард? Её ты тоже хотел взять с собой?

— Её я хотел испить с тобой, — скрипуче хохотнул Князь-магистр. — В ней тоже течёт сильная кровь.

Ну да, в самом деле…

— Кровь Изначальных?

Бернгард покачал головой:

— Опять ты не понял, русич. Смешанная кровь.

— Смешанная?! Разве Эржебетт тоже потомок этого… Срединного Дитя?

— А разве она обоерука? — вопросом на вопрос ответил Бернгард.

Нет. По крайней мере, Всеволод этого не замечал. Но…

— Тогда почему её кровь Смешанная?

— Она смешалась в тот момент, когда на границе миров Пьющая-Любящая в облике оборотая моего мира пожрала ведьмину дочь из твоего обиталища и когда древняя кровь юной ведьмачки слилась с кровью лидерки.

Ах, вот оно что! А ведь, действительно, а ведь, в самом деле…

— Конечно, её Смешанная кровь слабее твоей. Всё-таки Эржебетт — не прямой потомок Срединного Дитя. Однако и такая кровь мне тоже интересна. Она могла бы усилить твою кровь, а уж тогда… О том, какие бы тогда передо мной открылись возможности, сейчас можно только гадать.

Бернгард вздохнул, не скрывая сожаления.

— По-настоящему я понял, что за лидерка охотится за твоей силой, когда прикоснулся к ней. Беда Эржебетт заключалась в том, что она сама не подозревала, кем стала. Она не знала, как лучше использовать свою новую суть, да и не могла знать. Любящим не ведомы древние легенды, известные лишь некоторым Властителям. К тому же Любящие чуют только чужую силу, но не всегда в состоянии верно оценить свою собственную. Впрочем, хватит болтать, русич. Проход свободен, так что займёмся более важными вещами.

Только когда Бернгард оборвал разговор, Всеволод понял: из-за рудной черты не доносится больше ни звука. Видимо, умруны оттеснили упырей достаточно далеко. Мёртвые рыцари очистили место для своего Властителя-магистра.

— За мной, — приказал Бернгард.

И — шагнул в Проклятый Проход.

Всеволода впихнули туда же.

Глава 45

Он уже видел это глазами Эржебетт и её памятью.

А сейчас смотрел на виденное через посредника собственными глазами.

Заломленные руки по-прежнему удерживали за спиной. Сам Всеволод, два умруна и Чёрный Князь в одеянии тевтонского магистра стояли в густом полумраке, чуть подсвеченном красными и зеленоватыми отблесками. Рваная черта-граница обратилась в наклонную стену цвета крови. А зияющая в стене прореха с неровными краями была достаточно широка, чтобы сквозь неё на другую сторону смог протиснуться не только человек, но и крылатый Летун.

Другой стороной был теперь родной мир Всеволода. Людское обиталище оказалось там, за перекошенной и пробитой кровавой стеной. За ней и под ней. То, что раньше являлось верхом, теперь непостижимым образом стало низом.

Всеволод отвёл взгляд от бреши. Осмотрелся.

Проклятый Проход словно уходил в бесконечность. Он, казалось, не имел ни стен, ни сводов. Вокруг густо вились тёмные, со слабой прозеленью струйки тумана иного мира. Чёрный Покров — так вроде бы называл его Бернгард. Или это что-то другое? Липкая, почти осязаемая пелена, подобно тончайшей паутине, обволакивала лицо, как будто ощупывая пришельца, но при этом избегала касаться посеребрённых лат.

Под ногами хлюпало. Чёрное и бесцветное. Кровь упырей, порубленных умрунами, и серебрённая водица, не удержанная Проклятым Проходом. Протёкшая через Мёртвое Озеро, просочившаяся сквозь брешь…

— Ну что, русич, пришло время отведать Смешанной крови, — в голосе Князя-магистра прозвучала глумливая торжественность. — Пришло время, найдено место…

Бернгард подошёл к нему с обнажённым мечом в руке.

Голову будет рубить? Как Величке? Как Арнольду?

Бернгард навис над беспомощной жертвой удерживаемой послушными и бесстрастными мертвецами. Хотя Бернгард ли это? Тот ли это Бернгард?

Забрало магистра — откинуто. Рот открыт. А зубы… На глазах Всеволода совершалась немыслимая метаморфоза. Зубы Бернгарда росли, выдвигаясь из дёсен, будто клинки из ножен. Зубы становились длиннее, острее, не помещаясь за губами выступали наружу, загибались, цеплялись друг о друга, скрежеща и поскрипывая. Нет, это ведь и не зубы вовсе — звериные клыки это. Хотя даже у самых свирепых хищников не бывает ТАКИХ клыков. И — СТОЛЬКИХ клыков. А тут их — полон рот. Сплошь клыкастая пасть! И ни плоских резцов в ней, ни тупых жевательных пеньков. Ни одного. Лишь длинные, загнутые, острые крепкие клыки.

Всеволод вспомнил: такую пасть он уже видел под приоткрытым забралом мёртвого Чёрного Князя. Такая пасть не предназначена для того, чтобы просто жевать, грызть и есть. Зато ею удобно протыкать и разрывать… Вены, артерии…

Чтобы потом — пить.

Только пить.

Кровь.

Вволю.

В остальном — и это, пожалуй, было сейчас самым страшным — облик Бернгарда не менялся. Совершенно. Только клыки, только пасть, которая теперь вряд ли поместится под опущенным забралом тевтонского шлема.

Орденский магистр становился тем, кем, по сути, и являлся. Тёмной тварью. Чёрным Князем. Пьющим-Властвующим. Самой опасной нечистью Шоломонарии.

Но при этом сохранял человеческое обличье.

Просто человек, которого видел сейчас перед собой Всеволод, был очень хорошо приспособленный к кровопитию.

Лучше бы Князь-магистр целиком обратился в какую-нибудь тварь! В упыря, в оборотая, в Летуна, в кого угодно. Всё было бы легче. Чем вот так, чем вот это…

Чудовищное лицо — человеческое, но с нечеловеческими зубами — придвинулось почти вплотную. Пасть шевельнулась. Кривой, частокол изогнутых клыков раздвинулся в жутком… жутчайшем подобии улыбки. Теперь слова Бернгарда сопровождали скрежещущий звук и сухое клацанье. Видимо, такой рот был не очень приспособлен к разговорам. И всё же Бернгард говорил:

— Не бойся, русич, и не дёргайся понапрасну. Тогда больно не будет. Немного неприятно разве что. Но обещаю не причинять тебе лишних страданий. Мучить тебя мне сейчас ни к чему. Сейчас мне нужна только твоя кровь.

Всеволод всё же дёрнулся. Бесполезно! Умруны держали его крепко… Цепко… Мёртво держали.

Меч Бернгарда подцепил и рассёк завязки кольчужного воротника, чуть-чуть оцарапав при этом кожу. Затем Князь-магистр вложил клинок в ножны. В мече он больше не нуждался. Теперь-то ему хватит клыкастой пасти.

И ничего тут не поделать. Ну, разве что…

Всеволод плюнул в сердцах. Под поднятое забрало твари. В насмешливые щёлочки глаз, в которых уже просыпалась и проступала Жажда…

Увы, плевком нечисть не остановить!

Бернгард сорвал с него шлем, схватил за голову. Сжал, как в тисках. Осторожно, не торопясь, вонзил клыки в открытую шею.

Действительно, боли почти не было. Зато ощущения обострились необычайно.

Всеволод явственно почувствовал, как кончики — одни лишь кончики двух, пока только двух, самых больших и самых длинных — клыков вошли под кожу. Аккуратно раздвинули переплетение упругих жилок. Зажали тугую, судорожно пульсирующую яремную вену, не спеша, однако, вспарывать тонкие стенки.

Потом послышался чавкающий звук.

Первые капли, первый ручеёк — пока ещё слабый, не подгоняемый напором из вскрытых жил, заструился в клыкастую пасть. Бернгард начинал кровавую трапезу, как заядлый гурман, сначала пробуя вожделенную влагу на язык.

Но едва распробовав…

— А-а-а! — крик.

— У-у-у! — вопль.

Яростный. Дикий. Жуткий. Отчаянный.

С перекошенным лицом и окровавленной пастью, Чёрный Князь отпрянул от жертвы, отплёвываясь, отфыркиваясь и подвывая, будто побитый пёс.

Бесценная Смешанная кровь стекала по серебрённому доспеху, пробуждая в клубах зеленоватого тумана пугливые завихрения и разливаясь у ног Всеволода. Но это, казалось, уже не волновало Бернгарда.

— Когда? Он? Тебя? — отрывисто и злобно спрашивал Чёрный Князь сквозь клацанье и скрежет. Душимый гневом, или, быть может, чем-то ещё, он дышал тяжело и надсадно. Всеволод понял: что-то пошло не так. Замысел Бернгарда не удался. Но в чём? И почему?

— Когда? — повторил Чёрный Князь. — Он? Тебя?

— Кто — он? — прохрипел Всеволод. — Что — меня?

— Тот, чью кровь я пролил вместе с твоей. Пролил и испил… чуть не испил…

— Кто? — Всеволод недоумевал и тревожился Всеволод. — Что?

— Твой мастер! Твой старец-воевода! Твой Властитель… твой будущий Властитель. Когда он наложил свою печать на твою кровь?

— Старец Олекса?! — Всеволод оцепенело уставился на Бернгарда, вмиг позабыв и о цепких руках мертвецов, и о стекающем из-под скулы тёплом ручейке. — Властитель?! Свою печать?! На мою кровь?!

— Да! Да! Да! — трижды выплюнул Чёрный Князь. — А ты полагал, что Пьющий-Властвующий оберегает только один проход между мирами?

— Олекса?! — у Всеволода вовсе перехватывало дыхание. — Он — тоже?!

Не может быть! Хотя… Откуда тогда это неуловимое сходство между русским старцем-воеводой и тевтонским магистром, бросившее в глаза ещё при первой встрече с Бернгардом?

— Я говорил тебе, что не я один прорвался в этот мир. И я говорил, что проникшие сюда Властители заинтересованы в его защите не меньше вас, людей. Я говорил, а ты не услышал сказанного, русич.

— Но старец Олекса!

Кто бы мог подумать!

— Да, и старец Олекса! Уж поверь мне на слово…

Всеволод начинал верить. И этому — тоже. По всему выходило: лгать Бернгарду сейчас нет никакой нужды.

Глава 46

— Глупец! — всё сокрушался Князь-магистр. — Какой же я глупец! Я-то полагал, что Олекса не знает легенды о Срединном Дите! Я считал, что если он прислал сюда обоерукого и если не пришёл сам, значит, ему не ведома сила Смешанной крови. Я думал, это подарок судьбы. И я ошибся. Но как я мог предвидеть такое…

— В чём? — хрипло спросил Всеволод. — В чём ты ошибся, Бернгард? И чего не смог предвидеть?

— Твой мастер… твой старец-воевода… он совершил немыслимое. Невероятное. То, чего с живыми людьми никто не пытался сотворить раньше. Раньше просто не было такой нужды. Не могло быть…

— Что со мной сделал Олекса?! — требовал ответа Всеволод. — Что, Бернгард?!

— Он поступил с тобой как с Летуном, русич. Не испив тебя, он впустил свою кровь в твою.

Секунда на осмысление. И — новые вопросы:

— Но когда?! Как?!

— Об этом тебе лучше знать! — Бернгарда аж трясло. Выпирающие наружу клыки скрежетали друг о друга. Из рта-пасти стекала струйка розовой слюны. В глазах пылала неутолённая Жажда, догорала разрушенная надежда и пламенела ярость, требовавшая выхода хотя бы в словах. — Было так… Твоя рука пустила его кровь, а после — ты её выпил. Кровь Олексы попала в тебя и поставила на тебе печать, как оборотай ставит печать на непожранной ещё жертве… Как «Эт-ту-и пи-и пья», как «Я-мы — добыча другого»…

— Оборотай?! — вскинулся Всеволод, хватаясь за спасительную соломинку. — Точно! На мне ведь, действительно, стоит метка волкодлака! Может быть, поэтому…

— Не может! — раздражённо рявкнул Бернгард. — Поэтому — не может! Метка оборотая отпугнёт лишь других оборотаев. Для высшего Пьющего она — ничто. Твоя кровь помечена кровью Властителя. Причём, помечена так, чтобы об этом не заподозрил никто. Кровь Властителя в тебе можно почуять, только отведав твоей крови. Ни оборотай, пометивший тебя, ни Эржебетт её не пробовали. Они лишь чуяли великую силу, кроющуюся в ней. Я же, по неразумению, вкусил твоей крови. И я едва успел её выплюнуть. И я говорю тебе, русич: Пьющий-Властвующий отравил твою кровь своей.

— Не было такого! — отчаянно замотал головой Всеволод, чувствуя, как всё сильнее расплывается по шее тёплое и липкое. — Я-то это знаю точно!

— Нет, русич, ты знаешь неточно, — звучали неумолимые слова Бернгарда. — Вкус твоей крови свидетельствует: было. Всё было именно так, как я сказал.

Бернгард утёр окровавленные губы, сплюнул ещё раз. Зашёлся в надсадном кашле. Быть может, магистр всё же сглотнул каплю-другую кровавой отравы? А впрочем, что за мысли?! Ведь это…

— Это невозможно!.. — упрямо пробормотал Всеволод. — Не могло ЭТОГО быть… Никогда… Чтобы Олекса… Чтобы я пролил его кровь… Чтобы я испил её…

Он осёкся.

Не могло? Никогда?

А поединок?!

Последнее испытание перед эрдейским походом. Единоборство со старцем-воеводой на тупых учебных мечах. Тупых, но всё же кованных из железа. Тогда на ристалище возле родной Сторожи, Всеволод затупленными клинками ранил Олексу, бившегося без защитной брони, в грудь. Да, тогда он, действительно, пустил своей рукой кровь непобедимого старца-воина. А потом…

А вот что было потом — ему неведомо. Ответный удар Олексы пришёлся в голову. Добрый шлем не раскололся, но сознание на время покинуло Всеволода. Очнулся он уже в избушке травника. Причём, самого сторожного знахаря — дядьки Михея рядом не было. Был только старец-воевода с перевязанной грудью. И больше — никого. А ещё… Ещё был гул в голове. И привкус крови на губах. Вот только чьей крови?

Неужели, пока он лежал без сознания…

Потом?! Что было потом? Всеволод лихорадочно вспоминал. Олекса говорил что-то об особом заговорном слове — своём слове, заветном и тайном, о котором никто больше не ведал. О том, что, якобы, слово это быстро поднимет Всеволода на ноги. И ведь исцеление пришло. Быстро. Очень. Даже травник Михей не обладал таким лекарским даром. А Олекса — обладал. Или не Олекса, а его красная руда… кровь тёмного Властителя, впущенная в кровь Всеволода?

Боль тогда отступила. Несмолкающий гул прошёл, но голова была будто мхом набита. Всеволод помнил, как уснул в путанице вялых мыслей. Словно утонул в алой вязких жиже. И как увидел странный красный сон без образов. Невнятный кровавый сон.

Так действительно ли ЭТОГО не могло быть? Того, о чём говорит Бернгард? Или всё же могло?

— Со временем Олекса обретёт над тобой полную власть, — слышал Всеволод глухой и потерянный голос Бернгарда. — Он подчинит тебя, как Властитель подчиняет Летуна. И тогда ему даже не обязательно будет испивать тебя. Ты сам по воле Олексы станешь открывать перед ним границы миров. А я… Я не могу пить кровь, помеченную другим Властвующим. Так на что она мне теперь? Что мне с ней делать? Что мне делать с тобой, русич?

— Отдать чужую добычу законному хозяину! — вдруг пророкотало сзади.

Сказано это было по-немецки, но с ощутимым акцентом.

Оцепеневший и вовсе утративший дар речи, Всеволод смотрел, как порушенную рудную черту переступал… как через брешь в багровой стене входил…

— Олекса! — крик застрял у него в глотке.

Наружу вырвался только слабый-слабый хрип.

Да, это был тот, кого здесь быть никак не могло. Кого Всеволод не рассчитывал уже увидеть ни при каких обстоятельствах.

Старец-воевода русской Сторожи! В левой руке — серебрённый щит. В правой — меч. Из-под шлема выбиваются длинные седые волосы. Густая сеть морщинок под опущенной стрелкой-наносником. Тонкие губы изогнуты в насмешливой улыбке.

Но как?!

Откуда?!

Почему?!

— Ты!.. — о, сколько ненависти было в этом возгласе Бернгарда.

И снова:

— Ты! — как проклятье.

— Не ждал, Бернгард? — ухмыльнулся Олекса.

А вслед за старцем-воеводой в проход между мирами уже сыпались ратники Олексы.

Первый, второй, третий…

Пятый, десятый…

Пятнадцатый, двадцатый…

Ратников было много. Втрое, а, может быть, и вчетверо больше чем умрунов Бернгарда. Все бойцы — в русских доспехах. Посеребрённых. Надёжных. Защищающих тело с ног до головы. Лица, кстати, тоже закрыты. Опущенными забралами, защитными масками, железными личинами, мелкокольчатыми бармицами…

Возможно, кого-то из этих воинов Всеволод знал. Возможно, знал многих. Возможно — всех. Но радости от встречи с ними сейчас он не испытывал ни малейшей. Слишком пустыми и бесстрастными были глаза за смотровыми прорезями. Неживыми были эти глаза. В чём — в чём, а уж в этом-то Всеволод разбираться научился. И он уже не сомневался, что серебрённая броня укрывает мёртвые лица. Олекса тоже привёл с собой умрунов. Невесть что текло в их жилах, но только не обычная человеческая кровь. Впрочем, оно и понятно: живым воинам с живой тёплой кровью трудно было бы пройти через Эрдейские земли.

А эти вот прошли…

Бернгард исподлобья смотрел на Олексу, скрежеща выпирающими клыками.

— Ты з-з-знал? — по-змеиному прошипел Князь-магистр. — О С-с-срединном Дите?

— Кое-что, — Князь-воевода развёл руками.

— И ты пометил Смешанного?

— А, по-твоему, я должен был позволить тебе воспользоваться его кровью?

— Ты изловчился сделать это втайне от него?

— А зачем было ставить его в известность?

Удивление Олексы прозвучало — искреннее некуда.

— Такого никто не делал раньше.

— Что ж, кому-то следовало начать.

— О таком никто и помыслить не мог!

— Именно поэтому я и начал. И именно поэтому ты ни о чём не догадался, Бернгард.

Всеволод, по-прежнему находившийся в цепких руках мертвецов, ошарашено смотрел то на Олексу, то на Бернгарда. Эти двое говорили о нём. Говорили так, будто его самого здесь не было вовсе. И говорили такое…

— Значит, всё это — правда, Олекса? — простонал Всеволод.

Старец-воевода, наконец, обратил взор в его сторону. Всеволод не заметил в холодных глазах ни сочувствия, ни насмешки. В таких знакомых и незнакомых глазах.

— Если я скажу «нет» — ты мне поверишь?

«Нет» сказал Всеволод.

Глава 47

Больше на него не смотрели, и с ним больше не разговаривали. Чёрные Князья не отводили глаз друг от друга. Бернгард — ненавидящих. Олекса — насмешливых.

— Каков был твой замысел? — Бернгард задал вопрос, которого, наверное, никак не мог не задать.

— Тебе действительно нужно это растолковывать? — осклабился старец-воевода. — Ну, хорошо. Расскажу вкратце… Моя кровь в крови Всеволода не способна была быстро подчинить его волю, зато она сделала из него прекрасного лазутчика. Его глазами и его ушами я видел и слышал всё, что происходило вокруг него. Благодаря ему, я наблюдал за твоей Сторожей и за тобой. Наблюдал и делал выводы.

— Только наблюдал? — не поверил Бернгард.

— Да. За жизнь Всеволода я не беспокоился. Он был лучшим воином моей Сторожи, я лично обучал его боевым премудростям. В схватке с людьми и в битве с нелюдью Всеволод мог за себя постоять. А тот, кто попытался бы вкусить его крови или плоти, поперхнулся бы первым же куском. Или глотком, как это случилось с тобой. Не надо, не надо, Бернгард… Не скрежещи зубами, не переживай так. Если тебе от этого станет легче, то знай: я тоже совершил большую ошибку. Мне пришлось изрядно поволноваться из-за вашей лидерки. Эржебетт заморочила голову Всеволоду, но не обманула меня. Я прекрасно понимал, что Пьющая-Любящая способна за несколько ночей вобрать в себя всю силу Смешанной крови. Просто взять силу Всеволода на любовном ложе, без кровопускания и кровопития. В этом случае даже моя кровь не уберегла бы его.

Я не рассчитывал, что Всеволод встретится с лидеркой. Я и предположить не мог, что через проход между мирами, за который бьются Властители, сможет прорваться Любящая. Любящая — не Исполняющий, лишившийся хозяина. Любящая — гораздо опаснее и много коварнее. Властвующие попросту не пустили бы её в этот мир. Откуда мне было знать, что именно она разрушила границу обиталищ и вошла сюда первой, ещё до Набега. Как я мог догадаться, что она устроит засаду на подходе к Серебряным Вратам. Впрочем, меня успокоило твоё пристальное внимание к этой девчонке. Ну, а когда ты взялся за неё всерьёз, я понял: силу Смешанной крови ты ей не отдашь. Эта сила и эта кровь нужны были тебе самому.

— Как ты оказался здесь? — глухо спросил Бернгард.

— Всё очень просто, — пожал плечами Олекса, — После отъезда Всеволода я обзавёлся дружиной вроде твоей.

Всеволод сжал зубы. Он не ошибся! За спиной Олексы стояли такие же мертвецы, как и умруны Бернгарда. Ну, или почти такие же.

— Я испил воинов, оставшихся в Стороже, — продолжал Бернгард. — Дал им свою кровь и пробудил в них Ток. Жидкого серебра, правда, у меня не был, поэтому жилы своих новых дружинников я наполнил другим раствором.

— Каким? — Бернгард покосился на ратников Олексы.

— Осина, — охотно пояснил старец-воевода. — Твой Ток гонит по венам твоих рыцарей серебряную водицу. А мой — взвар из осиновых листьев, почек, коры и сердцевины, замешанный на осиновом же соке. У меня был хороший травник и знахарь, Бернгард…

Дядька Михей! Всеволод сразу догадался, о ком идёт речь. «Был», значит?..

— Он по моей просьбе варил осиновое зелье котлами и бочками, а потом заготавливал настой необходимой концентрации. Бедняга полагал, что это запасы на случай Набега, чтобы поливать со стен всякую хм-м-м… нечисть…

Олекса осклабился.

— С собой, правда, я его брать не стал. Знахарь был старый, да и воинскому делу не обучен. От такого в бою проку мало. А мертвецов латать — сам знаешь — дело нехитрое. С этим и без лекаря управиться можно.

«Знахарь был старый». «Был»… Эх, Михей-Михей!

— Осиновый Ток — не серебряный, конечно. Не столь надёжная защита. Насквозь Пьющих взвар из осины не прожжёт, но всё же силушки возьмёт у них изрядно. Он и из моей-то крови, пущенной в жилы испитых ратников, вытягивал всю силу в два счёта. Вытягивал и растворял в себе… А мне ж того и надо. Оглянуться не успеешь, а пробуженный Ток уже струится вовсю. Потому, кстати, и новую дружину я собрал так быстро. Ну а как собрал — покинул Сторожу и отправился вслед за Всеволодом…

Покинул Сторожу? В такое время?! Всеволод вспомнил давние слова Олексы: «Если граница обиталищ рушится в одном месте — то трещать начинает повсюду» Врал, выходит, старец-воевода? Может, да, а может… может, и нет. Если Олексу привело сюда нечто, что является для него более важным, чем судьба людского обиталища. Собственная судьба, к примеру.

— До Эрдея добрался без особых приключений, — продолжал старец-воевода. — Расположился неподалёку от твоего, Бернгард, замка. Но — на достаточном расстоянии, чтобы твои рыцари во время дневных вылазок не обнаружили моих дружинников. Ночью нас и вовсе никто не беспокоил. Пьющие-Исполняющие, лишившиеся хозяина, сами никогда не нападут на Властвующего. Ратники с осиновым взваром вместо крови им тоже ни к чему. А Властители из-за рудной черты, могли достать меня и мою дружину, только миновав Серебряные Врата. Но вряд ли бы Властитель без штурма обошёл крепость, где есть живая кровь. Мы заняли небольшой монастырь. Есть один такой на полпути от Германштадта до Серебряных Врат.

Есть… Всеволод знал. Помнил.

— Вот там я и ждал.

— Чего? — сверкнул глазами Бернгард.

— Пока ты сам выполнишь работу, которую никогда бы не позволил сделать в своей вотчине мне, — улыбка Олексы стала шире. — Ты медлил, ты долго и основательно готовился, ты внимательно присматривался к Всеволоду. Терялся, наверное, в догадках, знаю ли я старую легенду о Срединном Дите и его потомках или нет. А если знаю, то почему прислал к тебе обоерукого и не приехал сам. Но подвоха ты всё же не почувствовал.

Ты нашёл способ открыть мёртвые воды днём, ты пробился за кровавую черту, ты заманил сюда Всеволода. Мне оставалось лишь прийти вовремя и закончить начатое тобой. Вообще-то, я полагал, что найду здесь твой труп. Думал, ты не удержишься от соблазна и сполна хлебнёшь крови Всеволода. И — отравишься моей… Уж не знаю, что тебя спасло — осторожность, ставшая привычной умеренность в пище или, наоборот, гурманские пристрастия, побудившие тебя растянуть удовольствие, но это тоже была моя ошибка. Которую, впрочем, нетрудно исправить. Ты не находишь?

Угрозу, прозвучавшую в голосе Олексы, Бернгард проигнорировал.

— Ты пришёл сюда, чтобы испить Смешанного? — угрюмо спросил Князь-магистр. — Ты не намерен ждать его перерождения в верного раба?

— Я бы рад, — с демонстративным сожалением развёл руками Олекса, — Но, боюсь, на это потребуется слишком много времени. Человек — не Летун. Его подчинить кровью сложнее. Особенно, если этот человек — потомок Срединного Дитя и если в его жилах течёт особая сила. А ведь Набег уже вступает в заключительную стадию. Властители уже прорываются через черту. При сложившихся обстоятельствах я могу и не дождаться момента, когда Всеволод полностью покорится моей крови и моей воли. Да, Бернгард, я пришёл испить его.

— И уйти? Из этих миров — в третий?

— И уйти. Попытаться, по крайней мере.

— Мы бы могли договориться, Олекса… — осторожно предложил Бернгард. — Мы могли бы войти в новый мир вдвоём. Если бы… если бы ты пропустил туда и меня. Так будет легче покорять неизведанное обиталище.

Олекса покачал головой:

— Так его надолго не хватит. А я намерен жить в нём долго и ни в чём себе не отказывать.

— Но ведь потом у нас будут другие миры!

— И у каждого из нас их будет вдвое меньше, если мы отправимся в этот путь вместе. А как много этих миров в итоге окажется — я ещё не знаю. И насколько они будут полнокровны — тоже. А главное, я не доверяю тебе. Нет, Бернгард. Двум Властителям всегда будет тесно, сколькими бы мирами они не обладали. Кровью и властью трудно делиться. Особенно тогда, когда этого можно не делать.

— И всё же попробуй взглянуть на это иначе.

— Невозможно, Бернгард, и ты сам всё прекрасно понимаешь. В людском обиталище мы сильно меняемся и во многом становимся подобны людям, чью кровь цедим расчётливо и бережливо. Мы привыкаем к именам, полученным в этом мире. Мы говорим на языках этого мира, забывая свои родные наречия. Но истинная-то суть Властителя остаётся прежней…

Олекса вдруг осёкся. Встрепенулся. Прислушался.

— Погоди-ка сдаётся мне, я слышу топот… Ты что же, хитрец, затеял этот никчёмный разговор только для того, чтобы потянуть время? Ты ждал своих рыцарей, Бернгард?

Из тёмных глубин Проклятого прохода, действительно доносились торопливые шаги и звон металла. Кто-то шёл, нет, бежал к бреши между мирами. Возвращалась мёртвая дружина Бернгарда. Точнее, её жалкие остатки. Серебряные умруны, очистившие Проклятый проход, вновь спешили к своему повелителю.

— И ты всерьёз надеешься, что тебе поможет горстка твоих воинов? — Олекса выглядел скорее удивлённым, нежели встревоженным или разозлённым.

Впрочем, неудивительно: несомненное численное преимущество было сейчас на его стороне. И вряд ли умруны старца-воеводы уступят в бою мёртвым рыцарям орденского магистра. Зато именно рыцари Бернгарда держали сейчас Всеволода и, похоже, отпускать его пока не собирались.

И, кстати, возможно, поэтому, да чего там! — вне всякого сомнения, только лишь поэтому — Олекса всё ещё беседовал с Бернгардом. Судя по всему, затянувшийся и, действительно, совершенно никчёмный разговор, на который, в общем-то, можно было и не тратить времени, он тоже затеял с тайным умыслом. Старец-воевода не просто говорил. Отвлекая словами внимание собеседника, он осторожно, потихоньку, шажок за шажком, словно бы случайно приближался к Всеволоду.

— Неужели ты, в самом деле, намерен сопротивляться?

— А ты полагал, я так просто отдам тебе Смешанную кровь? — теперь улыбался… пытался улыбаться своей жутковатой клыкастой пастью Бернгард. — Пусть эта кровь уже помечена тобой, пусть я не смогу воспользоваться ею, но ведь она по-прежнему в моих руках, а не в твоих. Так, может быть, мы всё же договоримся, Олекса? Я бы мог обменять её на… ну хотя бы на одно из обиталищ. Только одно. Согласись, это небольшая цена.

Серебряные рыцари-умруны уже молча выстраивались за его спиной. Мёртвые дружинники Олексы тоже безмолвно ждали распоряжений старца-воеводы.

— Возможно, твоя цена и невелика, однако, вывести тебя в иной мир и уйти отсюда сам, я смогу лишь после того, как изопью Смешанного, — заметил Олекса.

— Нет, — отрезал Бернгард. — Такое условие не принимается. Добравшись до Смешанной крови, ты перестанешь во мне нуждаться. И чтобы заполучить её, ты пойдёшь на любой обман. Я же вижу, Олекса, как притягивает тебя эта кровь. Так что не нужно, пожалуйста, к ней подкрадываться, заговаривая мне зубы.

Ага, Бернгард заметил-таки! Отвлечь его внимание пустыми речами старцу-воеводе не удалось.

Олекса застыл на месте, недоумённо пожав плечами. Вроде бы, расслабленно стоит. Вроде бы, не напряжён вовсе. И меч, вроде бы, опущен к земле. Но всё это так обманчиво…

— Лучше мы поступим иначе, — предложил Бернгард. — Пусть Смешанный, оставаясь в моих руках, сам переступит грань мироздания и проведёт за собой нас обоих.

Мнение Всеволода на этот счёт, похоже, не интересовало никого.

— Думаешь, его просто будет уговорить? — скривил губы Олекса.

— Уговаривать не нужно. Есть действенные методы убеждения, и если человеку не оставить выбора…

— Ничего не выйдет, — Олекса покачал головой. — Видимо, ты ещё плохо знаешь этого Смешанного. Я знаю его лучше.

— И ты даже не хочешь попытаться?

— Нет, Бернгард. Как я могу быть уверенным в том, что Всеволод нас не обманет? Что он не перейдёт границу миров сам, оставив меня и тебя здесь?

— Я же сказал — во время перехода он будет находиться в моих руках.

— Тогда кто даст гарантию, что меня не обманешь ты?

— Олекса, сейчас это единственная возможность…

— И для меня она неприемлема.

Бернгард вздохнул:

— Значит, мы не договоримся?

— Нет.

— Ты предпочтёшь просто закрыть Смешанной кровью этот проход?

Просто?! Ничего себе! Всеволод мысленно выругался. Просто остановить Набег. Просто спасти людское обиталища. Просто…

— Конечно же, я не сделаю этого сам и тебе не позволю совершить такую глупость, — нахмурился Олекса. — Я не намерен из-за твоего упрямства упускать свой шанс. Отдай мне Всеволода, Бернгард. Тебе его всё равно не удержать. У тебя осталось слишком мало воинов.

— Ты прав, — неожиданно спокойно согласился Бернгард. Голос его звучал холодно и бесстрастно. — Но тогда уж пусть Смешанная кровь не достанется никому!

Меч Князя-магистра мелькнул над головой Всеволода. И никуда не деться из цепкой хватки рыцарей-умрунов! И не убрать измазанной кровью шеи из-под свистящей стали!

Но одновременно с тевтонским клинком, взлетевшим кверху, со своего места стрелой сорвался старец-воевода.

Прыжок.

Лязг.

В невероятном, нечеловеческом скачке Олекса всё же дотянулся… Прикрыл Всеволода щитом.

Прикрытие, правда, оказалось ненадёжным: тяжёлый рыцарский меч разнёс доски обтянутые кожей и обитые посеребрённым железом. Однако стальной умбон, подставленный точно под удар, всё же отклонил оружие Бернгарда.

Щепки от щита ещё сыпались на землю, когда Олекса двумя молниеносными ударами отсёк все четыре руки, удерживавшие пленника. Густо брызнула серебряная водица — Всеволод едва успел прикрыть глаза. А безрукие, бесполезные уже и беспомощные умруны так и остались стоять — неподвижные и безучастные к происходящему. Истекающие жидким серебром.

Уходя от второго удара Бернгарда, старец-воевода сбил Всеволода с ног и покатился по земле сам.

— Руби!

— Бей!

Два приказа тёмных Властителей слились в один.

Зазвенела серебрённая сталь. Вскипела сеча.

Дружинники Олексы теснили немногочисленных рыцарей в глубь Проклятого Прохода и обступали Бернгарда, не давая ему приблизиться к Всеволоду. Но Чёрный Князь в белом тевтонском плаще валил противников одного за другим, сам с непостижимой ловкостью уклоняясь от вражеских ударов.

Так продолжалось, пока в схватку с Бернгардом не вступил Олекса.

Глава 48

Два Шоломонара рубились как всегда — яростно и безжалостно. И от того, что ни на одном из них не было чёрных лат, и от того, что оба звенящих клинка — прямы, светлы, и блещут серебром, ничего не менялось. Властители, не замечая ничего и никого вокруг, исступлённо бились за власть и за кровь.

Проклятый Проход был довольно широк, во всяком случае, гораздо шире тесной извилистой расщелины между мутными озёрными водами. Места для доброй драки здесь хватало не только Чёрным Князьям, но и их дружинам. Неживые воины Олексы одолевали умрунов Бернгарда и зажимали в кольцо самого тевтонского магистра, сражавшегося со старцем-воеводой русской Сторожи. Бернгард и его рыцари сопротивлялись, как могли.

Густой тёмно-коричневый, со ржавым оттенком, осиновый взвар и бесцветная серебряная водица хлестали из разрубленных тел. Но даже посечённые мертвецы, выполняя волю своих владык, махали мечами, секирами и булавами, пока это было возможно. По второму, по третьему, по десятому разу убивая друг друга.

Конечно, долго это продолжаться не могло. Но на некоторое время Всеволод всё же оказался предоставленным самому себе и воспользовался обретённой свободой.

В бой вступать не имело смысла. Сражаться с одним Чёрным Князем — значит помогать другому. А с двумя сразу… нет, биться с обоими противниками — с ТАКИМИ противниками не под силу даже обоерукому.

Смысл был в другом.

Остановить тёмных Властителей можно иначе. И этих двух, и прочих, что придут за ними с той стороны.

Бернгард сказал, что потомок Срединного Дитя способен проходить через закрытые границы сам и проводить за собой других без пролития крови, и без произнесения магических заклинаний — благодаря одной лишь силой желания. Но о возможности закрывать подобным образом уже открытые границы Князь-магистр не упомянул. Значит, следовало закрыть порушенную рудную черту старым способом. Испытанным. Проверенным. Надёжным.

Кровью. Той частью Смешанной крови, в которой кроется сила Изначальных.

И — ещё — словом. Древним, действенным…

Всеволод вертел головой. Ему нужен был нож или меч.

Ага, вот! В двух шагах лежит бесформенной кучей порубленный в капусту тевтон-умрун. А рядом… Пальцы Всеволода схватили холодную рукоять, забрызганную жидким серебром.

Второй клинок Всеволод искать не стал. Время дорого, а для задуманного достаточно и одного.

Теперь — рывок назад. В зияющую брешь на кровавой стене. Падение-взлёт. Низ и верх, меняющиеся местами…

Всеволод снова оказался по ту сторону рудной черты. По свою сторону, откуда его против воли впихнули в Проклятый Проход. Он стоял под…

Под нависающими сверху студенистыми водами Мёртвого Озера, под плотной пеленой клубящегося зеленоватого тумана, под тёмным расколом почти не видимого отсюда предзакатного неба.

И стоял над…

Над пульсирующим багрянцем разорванной кровавой линии.

И он должен был сомкнуть этот разрыв. Прямо сейчас, без промедления»

Вязкой, запёкшейся уже крови из надкушенной шеи для этого было недостаточно. Не важно! Будет другая кровь. Свежая. Текучая. Много крови. Сколько нужно.

Всё готово. Кольчужный рукав — задран. Левое предплечье — обнажено. Меч занесён над рукой. Бритвенно-острое лезвие в серебряной отделке легко и быстро рассекает кожу и вены от запястья, до локтевого сгиба. Раз рассекает, два, три…

Боли почти не чувствуется.

Кровь струится, течёт. Горячая живая, она алым водопадиком низвергается вниз, разгоняя зелёную пелену. Смешанная кровь, в которой помимо всего прочего, заключена и сила Изначальных. Сила, способная закрыть открытую границу.

Всеволод перекладывает меч в окровавленную руку, наспех вспарывает правое предплечье. Отбрасывает оружие. Теперь меч не нужен.

Нужно — время. Хотя бы немного.

Кровь струится, течёт…

По ладоням, по пальцам.

Из раскинутых в стороны рук.

На рваную рудную черту.

Кровь на кровь, слова на слова…

Кровь есть. Сильная кровь. Подходящая кровь. А слова…

Всеволод произносит и их. Древнее заклинание, которого никогда не слышал своими ушами. Но которое ему открыла память Эржебетт.

— А-ун-на…

Кровь льётся, слова звучат.

— Гу-хать-яп-паш…

И с правой руки льётся, и с левой.

— Пакх-тью-эф-фос…

Зелёный туман, почуяв неладное, встревожено клубится, завихряется, покидает этот мир, маленькими смерчиками втягивается в Проклятый Проход. Багрянец рудной черты становится ярче. Окроплённые красным и пробуждённые к жизни края разорванной границы, отчаянно пульсируя, тянутся друг к другу. Брешь становилась меньше, уже… Шум битвы, доносящийся из Проклятого Прохода, — тише.

Потом — громкий вскрик с той стороны, заглушивший все прочие звуки. Крик боли? Отчаяния? Ненависти? Видимо, один Чёрный Князь, наконец, одолел другого. Что ж, победитель долго праздновать победу не станет. Сейчас увидит, на что тратится бесценная кровь и…

И?

Всеволод торопливо наговаривает заветные слова, стараясь чётко произносить каждый звук и каждый слог неведомой магической формулы. Стараясь не думать о том, что времени больше нет. А дыра между мирами — есть. Да, сжимающаяся, да зарастающая, но — всё ещё есть. И в неё вполне может протиснуться человек. И нечеловек — тоже может…

Олекса вывалился из зияющей бреши, будто на полном скаку сверзился с коня.

Обрушился на Всеволода, оборвав заклинание на полуслове. Оттолкнул, отпихнул прочь от рудной черты.

Кровь больше не текла на взломанную преграду. И нужные слова больше не звучали. Дело было сделано, но лишь наполовину. Однако оставлять всё, как есть, Всеволод не собирался.

Он поднялся сам — так быстро, как мог.

Поднял клинок, лежавший рядом.

Мокрые от крови ладони сжимали рукоять меча. Изрезанные руки немели и холодели… А меч, казалось, наливался свинцом, меч тянул к земле.

Смешанная кровь струилась через перекрестие по серебрёному лезвию. Та самая кровь, которая помогала крушить броню тёмного Властителя. Возможно, она поможет и в этой схватке, когда Чёрный Князь — без чёрных лат, когда Шоломонар — в облике человека. В таком знакомом облике. Только на это сейчас и была вся надежда. Но вместе с кровью уходили силы. Меч, которым Всеволод прежде легко управился бы и одной рукой теперь был тяжёл даже для двух.

Олекса стоял напротив с клинком в руках. Спиной к сузившейся, сжавшейся, но не закрывшейся полностью бреши. Стоял и неодобрительно качал головой:

— Глупец! Ты ведь всё равно не сможешь меня одолеть. И никогда бы не смог.

— Я попытаюсь, — прохрипел Всеволод. — Ты хорошо учил меня.

— Да, я многому тебя обучил, — согласился старец-воевода.

Делая первый шаг…

— Но я никогда не обучал тебя настоящему бою с Властвующим.

Второй шаг — осторожный, мягкий, кошачий…

— Мне не нужен опасный ученик.

Третий шаг. Олекса замер в боевой стойке, готовясь к последней решающей атаке.

Не обучал? Не нужен? Что ж, может быть. Всеволоду уже доводилось мериться силой с Чёрными Князьями. И с Бернгардом, и с парой других Властителей. Победы он пока не добился ни разу.

— Тогда тебе придётся просто убить меня, Олекса…

Меч в окровавленных ладонях тяжелел с каждой секундой. Влажная рукоять норовила выскользнуть из деревенеющих пальцев. Но Всеволод очень старался, чтобы противник не заметил его слабости.

— Испить себя я не позволю. Тебе не овладеть другими мирами. Тебе придётся иметь дело лишь с этими двумя. Хочешь ты того или нет, но ты будешь и впредь защищать людское обиталище от Властителей с той стороны.

От молниеносного удара старца-воеводы Всеволод уклониться не успел. И подставиться под клинок Чёрного Князя — не сумел. Впрочем, Олекса целил не во Всеволода, а в его меч.

Звон, отдавшийся в руках и ушах…

Ослабевшие пальцы не смогли удержать оружие. Всеволод лишился клинка.

А секунду спустя тяжёлая ладонь в латной перчатке легла ему на плечо. Горящие глаза и глумливый оскал приблизились к самому лицу:

— Выйдет не по-твоему, Всеволод, — процедил Олекса. — Выйдет по-моему. В тебе ещё осталась Смешанная кровь. Я выпью её всю. И сделаю это там, за чертой, в проходе между мирами. Между многими мирами, которые ещё только ждут своего Властителя.

Начиналась знакомая метаморфоза. Всё происходило в точности, как с Бернгардом. Человеческий облик Олексы не менялся. Только зубы росли, обращая рот в чудовищную пасть, щетинившуюся загнутым частоколом клыков. А пальцы-клещи, впившиеся в наплечник, уже тащили Всеволода к бреши на рудной черте. И сопротивляться не было сил.

Это был конец всему. И оттого всё становилось безразлично и безнадёжно, как солнце, закатывающееся за горизонт.

Глава 49

Свист…

Что-то промелькнуло у плеча, на котором лежала тяжёлая ладонь Олексы.

И сразу — толчок.

Толкнуло не Всеволода — Чёрного Князя. Скорее, не толкнуло даже, а сбросило его руку с наплечника и освободило Всеволода.

Олекса взревел. Наверное, поэтому второго свиста Всеволод не услышал. Зато обострённым звериным каким-то чутьём он ощутил, как что-то мягко коснулось бармицы. Олекса, охнув и захлебнувшись собственным криком, отступил на шаг. В широкой груди старца-воеводы трепетало яркое оперение на длинном древке.

Ещё одна стрела — та, что ударила первой — торчала из левого предплечья: окровавленный наконечник с одной стороны, пёстрое оперение — с другой.

«А руку-то — насквозь!» — только и успел подумать Всеволод.

Третья стрела, тоже угодившая в грудь Олексы, оттолкнула Чёрного Князя ещё дальше.

И подтолкнула ещё ближе к зияющей бреши.

Судя по тому, как легко посеребрённые наконечники пробивали доспех и как глубоко входили в плоть, стреляли с небольшой дистанции. Причём делали это быстро и умело.

Но кто стрелял? Откуда взялись спасительные стрелы? Всеволод не стал размышлять об этом. Он снова действовал. Он вновь обрёл надежду.

Прыжок вперёд.

Навалившись плечом, Всеволод всем своим весом подтолкнул Олексу, хватавшего воздух руками и клыкастым ртом. Сломал наплечником стрелы, засевшие в груди Чёрного Князя. Но своего добился.

Раненный старец-воевода, выронил меч. Опрокинулся навзничь. Рухнул спиной на рудную черту. За черту. В брешь между мирами, в Проклятый проход.

Ещё одна стрела полетела вдогонку, в густую зеленоватую пелену, закрывавшую разрыв.

— Жив, урус?

Сагаадай! С луком в руках. С новой стрелой на тетиве.

— Жив, — одними губами ответил Всеволод.

Улыбнулся…

За татарским юзбаши по извилистому ущелью между мёртвых вод спускался ещё кто-то. И ещё. И — вон там — ещё тоже…

В плотном тумане не разглядеть, кто именно. Невероятно! Оставленный на берегу заслон, оказывается, не был уничтожен полностью. Кому-то удалось выжить.

Впрочем, радоваться этому будем после. А сейчас…

Сейчас темнело. Солнце садилось. Расколотое надвое Мёртвое Озеро укрывала ночная мгла, и сгущающийся мрак снова соединял два мира. И времени оставалось — почти ничего.

Зеленоватая пелена, клубящаяся в прорехе на рудной черте, светилась ярче, смелее. Она уже не стремилась укрыться на той стороне. Она вновь выползала на эту.

Из Проклятого Прохода нёсся упыриный вой. Вой приближался. Нарастал…

Следовало поторопиться, пока не хлынула новая волна Набега.

Пошатываясь от слабости, Всеволод встал к бреши. Опять…

И снова кровь текла на пульсирующий багрянец у его ног. И снова звучало прерванное заклинание. В незнакомые слова забытого языка он вкладывал всю оставшуюся силу и всю душу.

Дыра в кровавой границе между мирами быстро затягивалась. Словно раковина, закрывающая створки. Словно ворота, запирающиеся навеки.

Затягивалась, пока…

Рука, вынырнувшая вдруг из завихрений зеленоватого тумана, перехватила его сочащуюся кровью правую руку, опущенную к рудной черте.

Резко дёрнула на себя, за черту.

Рывок был сильным. Ослабевший от кровопотери Всеволод не удержался. Упал.

Его втянули.

Почти…

Голова и плечи — вошли в узкую щель, всё ещё соединявшую два обиталища.

Всеволод вновь увидел Проклятый Проход. Багровое свечение. Зеленоватое сияние. Неподвижные порубленные в куски тела. Несколько умрунов Олексы. Мёртвые — теперь уже по-настоящему мёртвые — рыцари Бернгарда. Сам Князь-магистр. Обезглавленный и посечённый. Тоже — мертвее мёртвого. А неподалёку уцелевшие дружинники старца-воеводы, растянувшись жиденькой цепочкой, молча и яростно бьются с новым врагом — с упырями, рвущимися из глубины Прохода.

Судя по всему, это были уже не те кровопийцы, которых оттесняли умруны Бернгарда. Вернее, не только они. За ними шли другие — многочисленнее, злее, настырнее. Организованнее. Тёмные твари чувствовали приближение ночи и рвались к открытой… пока ещё открытой бреши. Жгли ноги в лужах серебряной водицы, падали под серебрённой сталью, и всё же неумолимо напирали, подгоняемые… Кем? Да ясно кем. Видно кем.

Пока дружинникам Олексы худо-бедно удавалось сдерживать упырей. Но из задних рядов уже проталкивалась неуклюжая туша чёрного змея с чёрным всадником на спине. Видимо, дракон не мог взлететь в тесном проходе, а потому, сложив крылья, он, подобно гигантскому вепрю, ломился вперёд, сминая, давя и разбрасывая всех, кто не успевал убраться с дороги. Наездник помогал: рубил длинным серповидным мечом направо и налево. Своих и чужих.

Ещё один упыриный Князь, дорвавшийся до заветной преграды. Ещё один претендент на власть и кровь. И ещё одно тёмное воинство, готовое хлынуть за своим Властителем из мира в мир!

Однако до всего этого, казалось, нет никакого дела Олексе, который к удивлению и ужасу Всеволода, был всё ещё жив! Могучий старец-воевода — тяжело раненный, но необычайно живучий — держал его здоровой рукой и перетаскивал через границу обиталищ. В левом предплечье Властителя торчала длинная татарская стрела, из груди топорщились глубоко засевшие обломки других стрел, но и это сейчас, похоже, ничуть не волновало Олексу.

Внимание Чёрного Князя было сосредоточено на другом. На руке Всеволода, сочащейся Смешанной кровью. Миг — и клыкастая пасть припала к рассечённому предплечью. Чавкающий звук был слышан даже сквозь шум битвы и упыриное подвывание.

Холод и слабость стремительно разливались по телу. Всеволод чувствовал, как его испивали — жадно, торопливо…

Кто-то, схватив за ноги, пытался втянуть Всеволода обратно в людское обиталище. В несколько рук, сквозь стон и зубовный скрежет его всё-таки втя-а-агивали. Вместе с Чёрным Князем, который никак не желал отцепляться и спешил выпить побольше крови — там, на той стороне, в Проклятом Проходе.

И всё же не вся кровь доставалась Олексе. Алые ручейки из левой руки попадали не в пасть нечисти, а окрашивали рудную черту.

Всеволод заметил это. Собрав в кулак всю волю и невеликий остаток сил, он продолжил читать заклинание.

Брешь вновь начала сжиматься.

— Голову! Отсеките этой твари голову! — кричал кто-то.

— Никак! — отвечал ещё чей-то голос. — Не достать!

Всеволода словно привязали к двум жеребцам и медленно-медленно разрывали на части.

Олекса упрямо тянул не себя. Сильно тянул. Ещё сильнее…

Не отрывая клыкастой пасти от правой руки.

«Интересно, что оторвётся сначала? — отстранённо подумал Всеволод — Рука? Ноги?»

Боль и слабость туманила мозг. Мысли путались и мешались. Бледные губы с трудом выговаривали заключительные слова древней магической формулы.

— Быстрее! — снова кричат над ухом. — Нет сил держать!

— Руку! Рубите ему руку! Скорее! Пока он ещё здесь!

Руку?! Рубить?!

В отлетающем сознании шевельнулась вялая тревога. И какой же он будет обоерукий боец без руки-то?!

А Олекса одолевал. Затягивал, протискивал Всеволода через смыкающуюся щель. Изгрызал правое предплечье в мочало. И жадно, спешно, взахлёб пил, пил, пил его кровь.

И не было уже иного выхода. А значит…

— Руку, — беззвучно, обними губами, прошептал Всеволод. — Рубите…

Всё равно ведь уже потеряна, изорвана, изодрана…

Чей-то пронзительный крик раскалённым гвоздём засел в черепе.

— Скоре-е-е…

Тупой удар. Резкая боль.

— …е-е-е!

Его вырвали. Правая рука осталась где-то в Проклятом Проходе, в зубах тёмной твари. А кровь всё текла на рудную черту.

И не было сил даже кричать. Все силы Всеволода ушли на последний слог и последний звук, запирающий, замыкающий, закрывающий, запечатывающий.

Горящей багрянец — цельный без разрывов, брешей и прорех — затмил глаза кровавой пеленой. Туманившийся взор уже не различал слившейся воедино рудной черты. Но слух…

Всеволод отчётливо слышал. То ли вне себя, то ли внутри. Голос Олексы. А может, — голос крови Олексы, смешанной с его кровью. Или не слышал, а просто казалось, что слышал. Или в наваливающемся забытьи он говорил за старца-воеводу сам.

— Ты ничего не добьёшься, глупец, — слышал… говорил… Всеволод… Олекса… — Ты всё равно не сбережёшь своего обиталища. Ибо границы миров вскрываются не с нашей стороны. С вашей. И делаем это не мы. Вы. Мы не приходим к вам сами. Нас впускают… А значит, мы вернёмся, русич. Мы ещё будем владеть твоим миром, и мы будем распоряжаться его кровью…

Глава 50

Наваждение рассеялось. Из густой багровой пелены вынырнула чья-то фигура со знакомой уже госпитальерской сумой, на плече. А вслед за этой сумой и остальной мир начал обретать былые очертания. Всё становилось на свои места. И беспокойно клубящийся зелёный туман, не успевший укрыться за запертой границей миров. И уходящие в почти бесконечную высь тёмные подрагивающие стены раздвинутых мёртвых вод. И пульсирующий свет рудной черты. И ночь, уверенно вступающая в свои права.

Всеволод узнал человека, склонившегося над ним. Бранко! Волох туго обматывал тонкими ремешками повязки на его руках. Нет, не на руках. На рассечённой левой руке и на обрубке правой. Раны занемели, будто опущенные в ледовый поруб. Боли не было. Была лишь жуткая, жутчайшая слабость. И усталая путаница в мыслях.

— Как долго… я… без сознания? — хрипло и отрывисто спросил Всеволод.

Говорить оказалось невыносимо трудно. Глотка пересохла, разбухший язык едва ворочается во рту, не слушались слипшиеся шершавые губы.

— А что, такое было? — хмыкнул волох, затягивая последний узел. — Мне-то казалось, ты всё время находился в здравом рассудке и трезвой памяти. Мычал только что-то себе под нос, пока тебя перевязывали. Я вон, видишь, прихватил лекарскую суму. Сам-то лекарь на берегу остался — мёртв, бедняга. Но снадобья его, тряпицы и ремни пригодилась. Я ведь тоже кое-что в знахарском деле смыслю…

До чего всё же странно выходит. Его сейчас врачует человек, которого Всеволод чуть не зарубил перед дверью замкового склепа и которому рад теперь, как родному.

— Я думал… вы… полегли… все… — снова выдавил он с великим трудом.

Да чего там — сам Бернгард так думал.

— Ну, почти все, — серьёзно кивнул Бранко. — Кровопийцы-стригои, хоть и расползались под солнцем, но дюже много этих тварей на нас насело. Чуть в озеро не спихнули. И спихнули бы, не сомневайся, затоптали бы, взяли массой, если бы не подмога.

— Старец-воевода? — догадался Всеволод. — Олекса?

Язык всё же начинал повиноваться. Да и со слабостью, как выяснилось, совладать было возможно. Если говорить не долго и не громко.

— Он самый, — снова кивок. — Его дружина поднялась на плато, как раз когда мы к смертушке готовились.

— И что?

— А ничего. Пробились к нам. Я, Конрад, да и твои люди тоже признали Олексу. Только удивляться, радоваться и расспрашивать его, как ты понимаешь, было недосуг. Мы просто сражались бок о бок с его воинами.

— Вы хоть поняли, кого он привёл с собой?

— Это было нетрудно, — ответил Бранко. — Но разве это что-то меняло?

Ничего. Всеволод был согласен с волохом. Нежданная подмога — она и есть нежданная подмога. В лютом бою не на жизнь, а на смерть не особо задумываешься над тем, кем являются подоспевшие союзники и что ими движет. В бою просто пользуешься их помощью.

— Мы вместе прикрывали проход в мёртвых водах, пока вы пробивались на дно. А потом стригои вдруг отошли, начали прятаться по норам и пещерам.

— Это погиб Чёрный Князь, — догадался Всеволод. — Некому стало гнать нечисть на солнце.

— Наверное, — согласился Бранко. — Олекса велел нам оставаться на берегу и приглядывать, чтобы твари не вернулись, а сам повёл дружину на озёрное дно. Посмотреть, как он сказал. И помочь, если нужно.

— А вы, значит, не остались?

— Ну… подождали немного. Солнце закатывалось, наступала ночь. А внизу — тишина. Никто не выходил из озера. В общем, мы тоже решили посмотреть и помочь. Сагаадай спускался первым. Это он сначала увидел, во что превратился Олекса. И кровь у тебя на шее увидел. И как тебя тащат за черту. А вот Бернгарда у черты — не было. В общем всё это мало походило на закрытие границы между мирами. А Сагаадай соображает быстро и стреляет, как тебе известно, метко. Ну, а из бреши мы тебя вытаскивали уже все вместе.

— Вы вовремя появились, — с благодарностью проговорил Всеволод.

— Пришлось отрубить тебе руку, — осторожно заметил Бранко.

Всеволод покосился на перевязанную культю. Да уж… Обоерукий воин-калека. Обладатель смешанной крови людского и нелюдского обиталищ. Хорош потомок Срединного Дитя, нечего сказать!

— Надеюсь, вместе с рукой отсечена та часть меня, которая мне ни к чему, — чуть слышно проговорил Всеволод. — Если бы не вы, Бранко, я потерял бы больше… Быть может, нечто большее, чем просто жизнь.

— Ты говоришь загадками, русич, — прищурился Бранко. — Но хорошо, что хоть что-то говоришь. Мома! Молодец! Обычный человек давно истёк бы кровью и умер. А ты, вон, жив. Уж очень, наверное, ты необычный человек а, русич?

— Наверное, — не стал спорить Всеволод. И поспешил перевести разговор на другое. — Где остальные, Бранко?

— Все — там, — волох махнул куда-то за изгиб разверстых мёртвых вод. — Нас осталось слишком мало, а там проход сужается. Проще оборонятся.

— Обороняться? — не понял Всеволод.

— Ну да. Ночь наступила. Час зверя…

— И что? Рудная черта ведь заперта.

— И что? — в свою очередь спросил Бранко. — Уйма тварей успела её перейти. А сейчас нечисть покидает свои дневные убежища.

— Думаешь, упыри вернуться сюда?

— Не знаю, — вздохнул Бранко. — Никогда прежде ночью и по своей воле они в Мёртвое Озеро не возвращались. Но ведь прежде им здесь нечем было поживиться. А сейчас здесь мы. Наша кровь. И другой живой крови не найти по всему Эрдею. Так что всякое может случиться.

— Но если они вернуться…

— Всё верно, русич, — волох перебил его, не дослушав, — тогда нам не выстоять. Но по большому счёту, это уже не имеет значения. Граница заперта, Набег остановлен. А кровопийцы, перешедшие черту, всё равно обречены. Сегодня они одолеют нас, завтра под корень изведут их. И не важно, как долго продлиться это «завтра» — год или век. Важно, что людское обиталище спасено.

— Спасено?

В самом деле?! Всеволоду вспомнились последние слова Олексы, так странно звучавшие в его собственной голове. Слова-наваждение, слова-пророчество.

— Думаешь, спасено, Бранко?

Прежде чем ответить, волох долго и внимательно смотрел ему в глаза. Затем твёрдо сказал:

— Ты, я и все мы сделали дело, ради которого провидение собрало нас здесь…

«Ох, если бы только одно провидение»… — с горестной усмешкой подумал Всеволод.

— Ты, я и все мы исполнили своё предназначение, — продолжал Бранко, словно не замечая слабой улыбки на бледных губах собеседника. — А после нас придут другие. Обязательно придут…

«Придут, ведомые своей или чужой волей, а, Бранко? А то ведь Олекса и Бернгард — не единственные Чёрные Князья в этом мире».

— Им и предстоит хранить границу миров в дальнейшем…

«И всё-таки кому им? Людям? Тёмным Властителям?»

— Ну а нам…

Вой — знакомый, леденящий душу, алчущий и жаждущий — прервал вдохновенную речь Бранко на полуслове. Жуткие звуки доносились со стороны плато и с озёрных берегов. Вой приближался.

— Иду-у-ут! — крикнул кто-то из-за поворота тесной расщелины, расколовшей мёртвые воды. Кажется, это был Конрад.

— К бою-у-у! — а это уже Сагаадай.

Ещё несколько встревоженных голосов. Три? Четыре? Возможно — с полдюжины, и уж, во всяком случае, меньше десятка. Смешно… Принимать бой с такими силами…

— …В общем, нам остаётся умереть на этой границе, — спокойно и торжественно закончил недоговорённую фразу Бранко.

Конечно, остаётся умереть. Раз нет иного выхода.

— Я буду биться вместе со всеми.

Всеволод попытался подняться. Не вышло. Левый локоть, на который он опёрся, предательски подломился. Слабость! Проклятая слабость!

Бранко неодобрительно покачал головой:

— В сумке тевтонского госпитальера есть зелья, творящие чудеса, но снадобья, способного поставить тебя на ноги, я не знаю. В строю от тебя не будет проку. Лучше тебе остаться здесь, русич.

«Умереть здесь?»

Наверное, так и есть. Наверное, лучше, но…

— Дай мне мечи! — потребовал Всеволод.

— Мечи? — поднял брови волох.

Всеволод осёкся. Ещё раз глянул на обмотанную лекарскими тряпицами культю. Сглотнул вставший поперёк горла сухой ком.

— Дай мне меч, Бранко!

— Ну, если тебе так будет легче…

— Так мне будет привычнее.

И так будет правильнее.

Волох пожал плечами. Отошёл в сторону. Поднял с камней посеребрённый клинок — тот самый, которым Всеволод изрезал собственные руки. Протянул оружие рукоятью вперёд.

Бесполезно! Онемевшие пальцы левой ладони не удержали скользкую рукоять. Меч выпал. Всеволод беззвучно выругался. Умирать само по себе — паршиво, а уж умирать вот так, когда ты не в силах даже поднять оружия…

Бранко осторожно положил меч рядом.

— Мне пора, Всеволод, — в голосе волоха вновь звучала печальная торжественность. — Всем нам пора. На подмогу надеяться больше не стоит. Некому нам помогать. А самим к Стороже не пробиться. Так что назад пути у нас нет. Прощай, русич…

Сознание Всеволода почему-то выцепило лишь одно слово из многих, слетевших с языка волоха. Выцепило, ухватилось…

Назад?! Для него сейчас это означало вовсе не возвращение в Сторожу — нет. Для него «назад» значит — за Рудную Черту. В Проклятый проход, откуда он едва вырвался.

— Постой-ка, Бранко! — негромко произнёс Всеволод. — Не спеши прощаться.

Наверное, что-то в нём всё-таки изменилось. Познав на пороге небытия истинную цену жизни и силу живой крови, Всеволод неведомым глубинным чутьём ощущал, что уже иначе относился к смерти. Страстное желание жить крепло в нём с каждой секундой. Но — жить иначе. Не опасаясь лицемерия тёмных Властителей, скрывающихся под человеческими личинами, не чувствуя себя невольным плясуном под чужую дудку, не страшась обмана. Своей волей и своей жизнью жить. По новому. В новом обиталище.

— Я проведу вас, — Всеволод улыбнулся, глядя в озадаченное лицо волоха.

«Попытаюсь провести, во всяком случае…»

— Куда? — не понял Бранко.

«Назад».

— Туда, — Всеволод глазами указал на рудную черту.

— Но граница закрыта!

— Не для меня. И не для тех, кто пойдёт со мной.

Волох смерил его подозрительным взглядом.

— Русич, ты хочешь…

— Не волнуйся, — поспешил успокоить его Всеволод. — Мы перейдём на ту сторону, не разомкнув черты и не оставив следа.

— Ты бредишь?

— Нет, Бранко. Просто я узнал кое-что, о чём не догадывался раньше. И я хочу использовать полученное знание. Попробовать использовать, хотя бы.

— Что ты узнал? — волох смотрел на него встревожено и напряжённо.

«Легенду о Смешанной крови — вот что».

— Долго рассказывать. Сейчас всё равно не успею.

Бранко растерянно хлопал глазами:

— Не знаю, что ты задумал, но сдаётся мне, в тебе осталось слишком мало крови, чтобы…

— Мне не нужно проливать кровь.

— А что тебе нужно?

— Желание. Искреннее, страстное…

«И оно у меня есть!»

— Всего лишь? — растерянность волоха переходило в откровенное недоумение.

— Это не так уж и мало, Бранко. Просто считай, что у нас теперь есть ключ к запертым воротам, которым я могу воспользоваться.

— Только ты?

— Ты же сам сказал, что я необычный человек, — ещё раз улыбнулся Всеволод. — А необычным людям дано ходить необычными путями.

— Но погоди, русич! — Бранко тряхнул головой. — Даже если мы попадём в Проклятый Проход… Там ведь полно нечисти. Какой смысл уходить отсюда и умирать там?

— Смысл как раз в том, чтобы не умирать! — ответил Всеволод. — На самом деле этот проход не такой уж и проклятый. Он соединяет не два обиталища, а великое множество. Через него мы сможем перейти в новый, чистый, не ведомый ни нам, ни тёмным тварям мир. По-настоящему новый и чистый, понимаешь? Куда не добрались Чёрные Князья, где нет волкодлаков, упырей и лидерок… Если там, за рудной чертой, у меня будет немного времени… Хотя бы пара мгновений, хотя бы одно мгновение, полмгновения хотя бы — всё получится. Должно получиться!

«А даже если и нет — всё равно лучше погибнуть в пути, с надеждой в сердце, чем в глухой и безысходной тоске последнего боя»

Впрочем, что-то внутри настойчиво твердило: получится, получится, получится…

— Не понимаю! — пробормотал Бранко. — Я не понимаю тебя, русич.

— И, похоже, не веришь. А ты всё же попытайся. Что мы теряем, в конце концов?

Бранко помедлил секунду, испытующе глядя на Всеволода.

— Ничего. Наверное, уже ничего.

«Вот именно — ничего. Кроме неблагодарного людского обиталища, требовавшего от нас непомерных жертв, а теперь — обрекающего на гибель».

— И своё предназначение мы уже исполнили, так ведь ты сказал?

— Ну… вообще-то…

«И больше мы ничем не обязаны этому обиталищу, и ничего не сможем ему дать, кроме своей смерти».

Спускающиеся с берега упыри завывали уже где-то совсем близко — в извилистом разрыве мёртвых вод. Ещё немного — и твари будут на озёрном дне.

— Бранко, зови тех, кто хочет пожить, — поторопил Всеволод. — И помогите мне подняться. Хватит! Належался! Переходить из мира в мир нужно на своих ногах, а не ползком.

— Но ведь мы… — волох покосился на рудную черту, сомневаясь и принимая решение, — мы сможем снова вернуться обратно, если…

— Сможем, — заверил его Всеволод. Наверняка, он этого не знал, но сейчас нужен был именно такой ответ. Всем им он был нужен. — Если захотим, то сможем, Бранко.

«Если захотим».

«Если…»

Конец

Примечания

1

в данном случае имеется в виду не член ордена иоаннитов-госпитальеров, а служитель замкового госпита

(обратно)

2

дракон (татарск.)

(обратно)

3

С нам Бог! (нем.)

(обратно)

4

обряд посвящения в рыцари, заключавшийся в символических касаниях мечом к плечу и голове кандидата

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg