«Вложения в мысли с невероятными последствиями»

Евгений Константинов Вложения в мысли с невероятными последствиями

Конечно же, это была она! Стояла в саду, держась за штакетины забора, и смотрела на меня, проносящегося мимо на велосипеде.

Два года я не был в городе своего детства, два долгих года службы на границе. А, вернувшись домой, на следующий же день приехал на дачу в свою любимую Истру. И первое, что я сделал, – вытащил из сарая видавший виды велосипед, стер с него пыль, подкачал шины и, как в детстве, покатил по истринским улицам. Я крутил педали и поворачивал руль, выбирая самый короткий путь, чтобы проехать мимо дома той, которую любил самой первой, самой чистой, но так резко оборвавшейся любовью…

Как и два года тому назад, был такой же прохладный октябрьский день, когда в садах на грядках жгут собранную в кучи опавшую листву, и в воздухе витает аромат уходящей осени, когда деревянные домики старой Истры, летом утопающие в зелени, а сейчас, видимые со всех сторон, кажутся осиротевшими. Я ехал по пустынным улицам, тишина которых нарушалась лишь отдаленным карканьем ворон, да ленивым взлаем собак за заборами, и внутри у меня что-то переворачивалось и рвалось наружу тоскливым стоном…

Оксана жила на окраине города, на перекрестке дорог, одна из которых терялась в лесу, вторая поднималась в горку и поворачивала к школе. Я перестал крутить педали и помчался вниз с этой горочки, приготовившись за несколько мгновений успеть разглядеть каждое окошко ее деревянного дома, каждое деревце в саду… Но сразу увидел ее, свою первую любовь!

Резко тормозить не стал, проехал дальше, постепенно сбавляя скорость, развернулся на следующем перекрестке и, чувствуя, как всего буквально колотит, покатил обратно.

Первое потрясение ждало меня, когда я увидел Оксану вблизи. Она была почти на год меня моложе, но сейчас выглядела, чуть ли не в два раза старше. Я не узнал бы ее, встретив в толпе на улице, так изменилось лицо!

– Привет, – сказала она. – Отслужил?

Я кивнул, хотел улыбнуться и тоже поздороваться, но мой взгляд упал на ее пальцы, и слова застряли в горле. А Оксана, как-то очень устало усмехнулась и показала еще и ладони, заставив меня содрогнуться. Свежие, казалось, только что полученные ссадины на пальцах и ладонях кровоточили.

– Помнишь, ты рассказывал, как навернулся с велосипеда? – вроде бы не к месту спросила девушка и, не дав мне открыть рот, продолжила:

– Тогда ты еще испугался, что слишком сильно обдерешь об асфальт ладони, поэтому перевернул руки, чтобы равномерно распределить раны… Я взяла с тебя пример…

– Упала с велосипеда? – уточнил я.

– Да. Разогналась, а потом отпустила руль. Это было классно, нестись под горку, заложив руки за голову. До тех пор, пока переднее колесо не наехало на маленький камешек. Но ты в тот раз, когда распахивал руками асфальт, сделал все правильно. Лучше поберечь ладони и эту сторону пальцев.

– Почему же ты их до сих пор ничем не смазала, не перебинтовала? – показал я на продолжавшие набухать кровью ссадины.

– В тот вечер ты тоже пришел ко мне без всяких мазей и бинтов. Сказал, что такие царапины на открытом воздухе быстрее заживают.

…Я очень отчетливо помнил тот летний день. Падение с велосипеда стало вторым приключением. Первое случилось часом раньше, когда мы вместе с братом прикатили на велосипедах в Полевшину. Зачем мы полезли на полуразрушенную церковь, трудно сказать, наверное, просто захотелось немного рискнуть. Лезли по внешней стороне стены, цепляясь за расшатанные, осыпающиеся под пальцами кирпичи. Я сорвался на уровне второго этажа. Понадеялся на надежность кирпича под ногой, который неожиданно вывернулся. Успел развернуться и даже слегка оттолкнуться от стены, в надежде допрыгнуть до растущего рядом дерева. И допрыгнул, вот только ветка, до которой дотянулся, обломилась. Я упал на груду кирпичей, скрытых зарослями густой злющей крапивы. Пострадали не столько слегка разбитые локти и колени, сколько жутко обкрапивленные левая сторона шеи, щека и ухо, хорошо хоть глаза успел зажмурить. И уже потом, возвращаясь на дачу, разогнавшись и заложив руки за голову, я кувырнулся с велосипеда.

Впервые я увидел и сразу влюбился в Оксану тоже благодаря своему велосипеду. Случилось это в самом конце августа, в день, когда мне предстояло уехать из Истры в Москву, чтобы пойти в десятый класс. В истринских школах было принято еще до первого сентября устраивать что-то вроде праздничных линеек, а может, проверок перед новым учебным годом. В городе витало приподнятое настроение, в кинотеатре на дневные сеансы всех пускали бесплатно, даже в тире, что функционировал рядом с Домом Культуры выдавали каждому желающему на халяву пять пулек, правда, чтобы их получить и затем отстреляться, приходилось отстоять в очереди побольше часа…

Я же, не испытывая ничего, кроме печали об ушедшем лете, с утра пораньше, оседлал свой велик и отправился прощаться с любимым городом. Маршрут особо не выбирал, ехал, куда руль повернет, благо, спешить было некуда. Через некоторое время руль повернул к одному из перекрестков, который украшала колонка с питьевой водой. И нельзя сказать, чтобы меня особо мучила жажда, но я как-то само собой остановился, спешился, надавил на туго сопротивляющуюся ручку колонки и подставил рот под вырвавшуюся из недр водопровода мощную струю холодной, слегка отдающей ржавчиной воды.

Вот тут-то все и случилось! Я повернул голову на звук хлопнувшей поблизости калитки и увидел ее, девушку моей мечты. Она, даже не посмотрев в мою сторону, положила на скамеечку букет гладиолусов, поставила рядом ножку в туфельке на высоком каблуке и стала поправлять чуть съехавший белый носок. И не успел я додумать о том, что неплохо бы сейчас возникнуть порыву ветра, как это и в самом деле произошло. Ветерок подул и на мгновение задрал не очень узкую юбку школьницы, на мгновение, которого вполне хватило, чтобы рассмотреть под юбкой такие же беленькие трусики. Девушка сразу бросила на меня вопросительный взгляд и все поняла. Но вместо того, чтобы засмущаться, хихикнула в кулачок, потом взяла букет и, гордо вздернув подбородок, прошла мимо меня, продолжавшего давить на ручку колонки и уже порядочно вымокшего от брызг.

Нетрудно было догадаться, что направлялась она в школу на праздничную линейку. Я оказался у школы раньше и, остановившись у ограды, смотрел, как она во дворе школы встречается с такими же разодетыми подружками, как рассказывает им что-то, весело смеясь… Я запоминал ее лицо, длинные вьющиеся волосы, глаза, ямочки на щеках, ее улыбку. Я не узнал ее имени, зато вложил образ понравившейся девушки в свои мысли и потом вспоминал встречу у колонки все время, пока учился в десятом, представлял, как познакомлюсь с ней, как буду ухаживать, какие говорить слова…

– А помнишь, – прервала мелькавшие воспоминания Оксана, – ты рассказал мне, как сорвался с церкви в Полевшине и обкрапивил лицо, а потом боялся, что волдыри не пропадут до вечера, то есть, до встречи со мной?

– Помню…

– Я тоже залезла на ту церковь и тоже сорвалась, – Оксана медленно повернула голову, и я с ужасом увидел, что ее шея, вся левая щека и даже полуприкрытое веко покрыты множеством красных волдырей.

Но ведь только что волдырей не было! Или же я, задумавшись, впал в транс, а она в это время хлестанула себя крапивой? Да не может такого быть!

– Оксана, что с тобой такое творится?

– Ты! – Вдруг воскликнула она. – Ты вложил свои мысли в мою голову. Все эти истории, которые ты так красочно умеешь рассказывать, вся эта кровь, эти страхи – они во мне! Я не могу от них избавиться. Они возникают в моей голове вновь и вновь, но потом начинают продолжаться не в голове, а на самом деле.

– Я не понимаю…

– Помнишь? Когда мы только познакомились, ты рассказывал, как собирал грибы?

…Тот день я до сих пор считал одним из самых счастливых в жизни. Закончились экзамены, прошел выпускной вечер, и ранним утром я приехал в Истру. Я не сомневался, что вечером встречу девушку, о которой так долго мечтал, но до вечера было далеко, и я согласился поехать с дядей и братом за грибами в Лисавино. Нельзя сказать, что набрали мы полные корзинки, но несколько крепеньких белых я нашел. Каждый был словно с картинки. Я забирался в густые елочки, опускался на колени на слежавшуюся хвою, вертел по сторонам головой, а потом полз к обнаруженному грибочку, очень надеясь, что он не окажется червивым.

Вернувшись на дачу, мы с братом, по сложившейся традиции первого дня пребывания в Истре, посетили Ново-Иерусалимский монастырь, потом пошли на речку, где я искупался впервые с начала лета, потом постреляли в тире, а вечером, пошли на танцплощадку.

Оксана, конечно же, была там, в компании веселых подружек. Я не знаю, как набрался смелости, но когда музыканты начали исполнять проигрыш к моей любимой песне «Там, где клен шумит…», подошел к ней и пригласил на танец, познакомился. За одним танцем последовал другой, третий, потом я предложил проводить ее до дома, и Оксана согласилась. Мы брели по улицам ночного подмосковного городка, вдыхали его дурманящие запахи, смотрели на звезды, и я говорил, говорил…

– Ты еще сказал тогда, что боялся сорвать червивый гриб, особенно, если он развалится у тебя в руках!

– Не боялся, а просто не хотел…

– Смотри, – Оксана кивнула мне за спину, глядя куда-то вниз.

Я оглянулся. Под притулившейся на обочине березкой, успевшей сбросить желтые листья, красовались три гриба с темно-коричневыми шляпками, на толстых белых ножках. Подъезжая сюда на велосипеде, я почему-то их не заметил. Я вопросительно посмотрел на Оксану, она же вновь кивнула мне за спину. За несколько мгновений крепкие с виду грибы превратились в оплывшие склизкие блинообразные массы.

– Что за ерунда? – Я помотал головой, прогоняя наваждение.

– Это ты заставил меня думать об этих чертовых грибах! И как только я о них подумаю, они тут же вырастают у меня на глазах. Вырастают и сразу превращаются в гнилье!

– Да как такое может быть?!

Оксана не ответила. И зачем-то, прижав ладонь к шее, вновь спросила:

– А помнишь, вы вместе с братом нашли подземный ход в монастырь? Ты рассказывал, что пополз в него первым, а брат – за тобой. Вы ползли и ползли, а потом вдруг услышали какое-то гудение и поняли, что наткнулись на осиное гнездо. Осы стали жалить вас, и вы бросились назад, а ты боялся не столько укусов в руки, спину и так далее, сколько того, что какая-нибудь оса залетит тебе в рот и ужалит в язык или горло…

– Ну!? – ответил я, ожидая продолжения. И уже догадываясь, что лучше бы этого продолжения не знать.

– Твои неотвязные мысли заставили меня найти тот подземный ход и залезть в него. И в этом подземном ходу на меня тоже набросились осы…

Глядя мне в глаза, Оксана отняла руку от своей шеи. Мы стояли, разделенные забором с редким штакетником, я мог подуть на ее волосы, и они бы всколыхнулись, так близко мы были друг от друга. И я очень отчетливо увидел, как кожа на ее шее начала вдруг, закручиваясь, всасываться, образуя маленькую, диаметром не больше горошины, воронку, и из этой воронки вместе с густой янтарно-красной каплей стало что-то выползать наружу.

Я отказывался верить глазам, но они видели осу, живую осу. Которая, окончательно выбравшись из крохотной воронки на шее девушки, взвилась вверх и принялась с жужжанием кружить над нашими головами. А вслед за ней выползла-взлетела еще одна оса, и еще одна… Я отмахнулся от ненавистных насекомых, и тут же вскрикнул от острой боли, пронзившей кисть.

Оксана не кричала и не отмахивалась, только вздрагивала, как при коротких ударах током, когда осы стукали ее в незащищенные участки кожи.

– Тебе, что, не больно? – крикнул я.

– Очень больно, – поморщилась Оксана. – Но я привыкла.

– Привыкла!?!

– За два года можно привыкнуть, – с мукой в голосе сказала она. И тут же сорвалась на крик: – Потому что это постоянно происходит со мной два последних проклятых года!!! Происходит с того самого дня, когда ты сказал, что ненавидишь меня. Ты ведь помнишь, как сказал это, помнишь?

…Еще бы мне не помнить! Был такой же прохладный октябрьский день, когда в садах жгут собранную в кучи опавшую листву, и в воздухе витает аромат уходящей осени…

Любовь. Я хорошо запомнил чьи-то слова, что «любовь, это злая болезнь». Я заболел злой болезнью в шестнадцать лет. И десять месяцев любил девушку, даже не зная ее имени, вспоминая лишь единственную мимолетную встречу. И все это время в моей голове, моих мыслях рождались картины, связанные с ней, с моей первой и единственной любовью.

Возможно, я был не прав. Возможно, познакомившись с девушкой, надо было не посвящать ее в истории о лазаниях по разрушенным церквям и подземным ходам, о походах за грибами и на рыбалку. Наверное, девушке приятнее было бы услышать, какие у нее шикарные волосы и красивые глаза. Или она хотела не столько слушать о любви, сколько заниматься любовью…

Да разве же я был против?! Только об этом и мечтал! Мечтал целовать свою любимую, раздевать ее, наслаждаться ее телом, забирать ее всю и отдавать ей всего себя. Я пытался добиться этого, но наибольшая близость между нами случалась лишь во время танцев, а кроме поцелуя в щечку, во всем остальном я неизменно наталкивался на барьер отказа. Конечно же, надо было вести себя смелее. Вот только понял я это слишком поздно!

Уже в армии я подсчитал, сколько длилось наше знакомство с первой встречи на танцах и до разрыва. Сто одиннадцать дней.

Летом мы встречались не каждый день: я частенько уезжал в деревню к матери, у Оксаны тоже были какие-то свои поездки. Потом она пошла в десятый класс, а я начал работать в Москве и в Истру мог приезжать только на выходные. Ключ от нашей опустевшей дачи у меня имелся, но одному там совершенно нечего было делать. Я ночевал там, если опаздывал на последнюю электричку, когда, гуляя с Оксаной, забывал про время. И обычно, переночевав в холодном доме, утром возвращался в Москву…

Проснувшись на даче в то воскресное утро, я решил вместо возвращения в Москву сделать Оксане сюрприз. Денег хватило всего на три белых розы, но они были большие, а пахли – с ума сойти. Я пришел к ней домой, без стука открыл дверь и… увидел на кухне за столом Оксану и приобнявшего ее розовощекого парня с открытой бутылкой пива в руке.

Я его знал, он учился в одной школе с моей любимой девушкой. Если бы не испуг, растерянность и смущение на ее лице, я бы, возможно, отреагировал по-другому. Она явно не знала, что сказать, он тоже молчал, удивленно переводя взгляд с меня на нее и обратно. А мне и не нужно было никаких разговоров. Швырнув букет на стол, я выскочил на улицу, хлопнув дверью.

Был прохладный октябрьский день…

Велосипед покоился на даче, а я долго бродил по улочкам старой Истры, не замечая никого и нечего. Я пришел в монастырь, зная парочку скрытых от посторонних глаз ходов, проник в Воскресенский собор и забрался на самую верхотуру. Оттуда не было видно ни моей дачи, ни дома Оксаны, но была видна река и мосты через нее, были видны монастырские пруды и стадион, памятник-самолет, танцплощадка и Дом Культуры над высоким обрывом.

Мне хотелось выть…

Я вернулся к ней, когда начало смеркаться. Оксана, будто поджидая меня, сидела на ступеньках крыльца. Я не стал ничего спрашивать, а тут же, на крыльце принялся осыпать ее поцелуями, и она впервые стала отвечать мне жаркими губами и языком, я дал волю рукам, и она позволила делать то, чего раньше никогда не позволяла, я шептал ей слова любви, и она шептала, что тоже любит меня, что будет ждать меня из армии и что будет верна только мне.

Мы расстались, когда совсем стемнело. Я торопился на станцию, а моя голова кружилась от переизбытка чувств. Я чувствовал на губах вкус губ моей Оксаночки, их незабываемо-сладкий вкус. И с каждым шагом, удалявшим меня от ее дома, мне все больше хотелось вернуться, чтобы почувствовать вкус хотя бы еще одного поцелуя. Не дойдя до станции, я повернул обратно…

Сказавший, что возвращаться – плохая примета, был абсолютно прав. Я увидел того самого парня, при подходе к ее дому. Он опередил меня совсем на чуть-чуть. Судя по всему, привычно просунул руку между штакетинами и справился с щеколдой калитки, также привычно взбежал на крыльцо, толкнул дверь в дом. На меня словно опрокинули ведро ледяной воды. Но внутри тлела надежда, что вот сейчас, через минуту – другую он вылетит вон из дома моей любимой девушки. Прошла минута, еще одна, пятая, десятая…

Подождав напротив калитки в тени деревьев, я переместился и встал напротив окна ее комнаты, единственного, горевшего в доме. Вскоре свет погас и в этом окне…

У меня всегда слишком сильно было развито воображение. Если уж снились сны, то неизменно цветные, яркие, с множеством кричащих, впивающихся в память деталей. Я всегда слишком живо представлял себе развитие и последствия возможных ситуаций. Пытка – слишком ласковое слово, которое можно было бы применить к моим чувствам, все то время, пока я стоял напротив этого погасшего окна!

Нет, я не проторчал у ее дома всю ночь. Через какое-то время ушел, чтобы переночевать на своей холодной даче. Возможно, я даже умудрился заснуть, не снимая одежды, забравшись под четыре одеяла. Не знаю… Мысли перемешивались, и воспоминания путались с мечтами, а мечты с воспоминаниями.

Я поднялся, когда рассвело, и сразу поспешил к Оксане. Пытка продолжалась и достигла своего апогея, когда, подходя к ее дому, я увидел все того же парня, закрывающего за собой калитку. Он подошел к той самой колонке, надавил на ручку и ополоснул лицо. А потом пошел своей дорогой, так и не заметив меня. Он вряд ли знал о моей любви, и был абсолютно ни при чем. Но вот она…

Оксана стояла перед зеркалом и красила губы. Она увидела меня и все поняла. А я не стал ничего выяснять. Только вздохнул и сказал:

– Правильно говорит мой брат, что все бабы – стервы!

– И я – тоже… – или спросила, или согласилась Оксана.

– Ты – тоже. И я тебя – ненавижу!

Все! Она уронила губную помаду, а я развернулся и ушел. И уехал в Москву, чтобы через несколько дней оказаться на границе…

– Я все помню, – сказал я, глядя в глаза Оксаночки, так сильно постаревшей за эти два года. – И ничего не могу простить…

– Не можешь?

– Нет!

– А помнишь, ты рассказывал мне, как ловил на удочку линей? – вновь как-то не к месту спросила Оксана. – Ты ловил их на монастырских прудах, а потом твоя тетя жарила их на сковородке…

…Конечно же, я это помнил! Я обожал ловить рыбу. Мог часами просиживать на берегу реки с удочкой в руках, любуясь куполами монастыря и подстерегая редкие поклевочки плотвы, или окуня. Помимо реки вокруг Ново-Иерусалимского монастыря имелось еще и несколько старинных прудов, в которых тоже ловилась рыба. Рыбачить там было особое удовольствие. Я набирал водившихся в прудах ручейников, спрятавшихся в своих домиках, выдавливал шевелящую лапками толстую личинку, насаживал ее на крючок и забрасывал в чистые окошки среди водорослей. Чаще клевали окуни, и они потом, как правило, шли на корм кошкам. Но иногда, пусть редко, попадались лини. Тетя жарила их по одной штуке на маленькой сковородке, и я лакомился этим деликатесом…

– Одного линя у тебя стащила кошка, – продолжала говорить Оксана. – Кошка хотела спрятаться с ним под терраской, но ты прыгнул, схватил ее за хвост, а она все никак не хотела выпускать зажатую в зубах рыбу. А потом тебе приснился кошмарный сон про линя и кошек…

– Стоп! – крикнул я. – Не вспоминай дальше!!

Тот сон я успел забыть и вспомнил только сейчас. Бывало, во снах я воевал с фашистами и в меня стреляли из автоматов, или дрался с хулиганами, и меня пыряли ножом… Всякий раз, перед тем, как погибнуть, меня осеняла мысль, что пора просыпаться, и я на самом деле просыпался. Но только не в том сне, когда мне приснилось, что я превратился в зажаренного линя.

Все было бы смешно, если бы не так страшно и больно. Я лежал на сковородке, покрытый ароматной золотистой корочкой, и видел, как ко мне подкрадывается кошка. Сперва она цапнула меня когтистой лапой, проверяя, не слишком ли я горячий, потом схватила зубами за голову и потащила на улицу. Но там к ней подбежали еще две кошки и стали вырывать добычу. Кошки дрались, шипели, визжали, рвали рыбину на куски, тут же их пожирали и снова рвали, рвали. И этой рыбиной был я, тщетно пытающийся проснуться…

– Ты, что ходила на пруды ловить линей?

– Я ходила на пруды, – согласилась Оксана. – И поймала линя. И мне тоже приснился сон…

– Мяу, – раздалось поблизости.

По дорожке к нам приближалась принюхивающаяся кошка, еще одна мягко переступала лапами по верхушке забора, еще три или четыре подкрадывались к Оксане сзади. Я посмотрел в расширившиеся глаза девушки и увидел, что вместо карих они становятся белесыми, и кожа на лице тоже начинает меняться, приобретая бронзовый оттенок.

У меня очень хорошо развито воображение, и я очень живо представил, что сейчас может произойти. Я вскочил на свой видавший виды велосипед и, не оглядываясь, приказав ушам ничего не слышать, умчался прочь.