«Дьявольские близнецы»

Елена Хисамова Дьявольские близнецы Глава 1. Пятница 13. Вместо предисловия

Август восемьдесят шестого выдался жаркий и сухой. Последние несколько дней город изнывал от обрушившейся на него духоты и смога горевших на юго-востоке области торфяников. Ночи не приносили долгожданной прохлады. Небеса полыхали яркими зарницами. Но грозы вымещали свою неистовую ярость где-то далеко, а городу только и оставалось задыхаться в ожидании ливня.

Верочка, белокожая шатенка двадцати двух лет, хрупкая и изящная, как фарфоровая статуэтка, целый день промучилась с сильной головной болью. Этим утром она с трудом заставила себя подняться с чужой постели, наскоро принять душ и кое-как почистить зубы в чужой ванной. Маясь от недосыпания и похмелья, девушка протряслась через полгорода в душном вагоне метро и еле добрела до роддома, где вот уже второй год работала детской медсестрой. Хорошо, что роддом через несколько дней собирались закрыть на плановую мойку. Новых рожениц не брали, а родившие дамочки не доставляли особых хлопот. Их и осталось всего четверо. Детишки у всех были здоровенькие, сосали хорошо и по ночам не шибко орали.

Мерзкое состояние отпустило Верочку только к полуночи. А после крепкого чая с огромным куском слоёного торта «Наполеон», презентованного очередным новоявленным папашей, она почти взбодрилась и принялась мечтательно размышлять, что неплохо было бы повторить прошлую ночь. От накатившего возбуждения у Верочки приятно заныло внизу живота. Всё-таки правильно она сделала, что не послушалась вечно всего боявшуюся, закадычную ещё с детского садика подружку Маринку и уехала из бара с симпатичным мажором Стасиком к нему на квартиру.

Мальчик оказался – мечта. Сам упакованный. В квартире обстановка импортная и японская видео система с телевизором. Сначала всё прилично было, они прямо пионерское расстояние соблюдали. Сели кино смотреть, он кассету включил с фильмом ужаса. Очень страшный фильм, «Пятница, 13» называется. Верочка из себя дурочку целомудренную строила: его руку то с плеча, то с колена убирала. Потом картина так напугала девушку, что она сама ближе и ближе к Стасику жаться начала. Разве же по телевизору подобное увидишь? Одни съезды да пленумы показывают, или фильмы про войну и революцию. Верочка оглянуться не успела, как они уже голенькие под одним одеялом прижимались. Вот тут уж ей совсем не до кино стало. Стасик – затейник ещё тот! Такое с Верочкой вытворял и её заставлял с собой проделывать, что щёки девушки зарделись при воспоминании об этом. Ночью она думала, что раскованности ей добавили три коктейля, выпитых в баре перед поездкой на квартиру к Стасу и тягучий яичный ликёр, который она попробовала у него в гостях. Но теперь Верочке захотелось без допинга повторить всё, чему её научил новый возлюбленный.

Замечтавшуюся девушку вывел из приятных мыслей неожиданный в сонной тишине почти пустого отделения резкий звук. Словно пара мартовских кошек, ошалевших от гормонов, запущенных в кровь шаловливой весной, прокричала где-то рядом под открытым окном и смолкла. Вся истома, владевшая Верочкой, в мгновенье исчезла, и её сердце сжалось в ожидании, что непременно случится нечто дурное, ужасное. Девушка вспомнила, что сегодня как раз тринадцатое число, пятница, и в памяти всплыла фраза из посмотренного у Стаса фильма – ужастика: «Тринадцать – счастливое число? Я так не думаю».

В отделении было по-прежнему спокойно. Никто из немногочисленных мамаш не услышал истошного крика с улицы и не выскочил из палаты. Дети в детской тоже хранили молчание. Акушерка Алевтина час назад поднялась выше этажом в ординаторскую инфекционного отделения, поболтать с дежурившим там врачом. Хотя Верочка прекрасно знала, что две подружки не на сухую перемалывают косточки роддомовскому персоналу. Алевтина всегда возвращалась слегка неуверенной походкой и в оставшееся до пересмены время, как белка, хрустела жареными кофейными зёрнами, пыталась заглушить запашок перегара. Ни для кого из сослуживцев её пристрастие к медицинскому спирту, разведённому дистиллированной водичкой, давно не было тайной.

Тишина оглушала и наводила ещё больший страх на Верочку. Стараясь не скрипнуть стулом, она поднялась с поста и медленными шажками двинулась в сторону открытого окна. На улице было темно, словно мир залили чернилами. Сполохи далёких гроз, освещавших небеса, прекратились. Луну и звёзды скрыли тучи. В воздухе слегка веяло долгожданной влажной свежестью. Ветер ещё не поднялся, но природа замерла в ожидании приближавшейся бури.

Отделение, в котором работала Верочка, располагалось на первом этаже, и окна коридора выходили в небольшой неухоженный парк, густо заросший кустарником и травой. Дворник Акимыч, мужик ленивый и сильно пьющий, за растительностью не следил и заросли не облагораживал. Только дорожки метлой слегка обмахивал, а иногда и вовсе неделями на работе не появлялся.

Верочка облокотилась на подоконник и пристально всмотрелась в темноту. В зарослях явно ощущалось чьё-то присутствие, причём присутствие пугающее и опасное. Верочка хотела грозно спросить у невидимого чужака, что тому надо под окнами в столь поздний час?

«Кто здесь? Я сейчас в милицию позвоню?» – вместо этого срывающимся от испуга голоском пропищала девушка.

Некоторое время ничего не происходило, но затем в кустах кто-то тяжело завозился и с треском, от которого девушку пробрал озноб, и волоски на руках встали дыбом, полез сквозь заросли. Верочка слабо пискнула и прижала к губам ладонь, чтобы не закричать от ужаса. Из мрака на неё смотрели два светящихся красных глаза слившегося с тьмой существа. Они горели яростным огнём, ненавидевшим всё живое. Верочка, не отрываясь, против воли смотрела в эти дьявольские глаза. Словно между ней и монстром протянулись невидимые цепи, приковавшие их взгляды друг к другу. В голове у девушки не осталось ни единой мысли и воспоминания, только желание подчиниться, сделать всё, что прикажет ей неведомый повелитель. Потом, не прикладывая особых усилий, она подтянулась на руках, взобралась на подоконник и выпрыгнула на улицу. Некоторое время Верочка постояла на одном месте, продолжая неотрывно глядеть в ослепительно красные огоньки глаз. Вскоре девушка принялась кивать головой, будто соглашалась с тем, что ей телепатически внушал незримый в ночи собеседник. Внезапно поднялся сильный ветер, и небеса словно треснули напополам, расколотые кривым зигзагом молнии. В её ослепительной вспышке девушка, наконец, поняла, что перед ней никого нет, а на земле возле куста акации лежит небольшой свёрток. От следующего порыва ветра створка окна громко стукнула об угол проёма, наружное стекло разбилось и со звоном осыпалось вниз. Верочка вышла из морока, сковавшего её разум. Из свёртка понеслись негромкие мяукающие звуки.

«Котят что ли кто-то утопить сжалился и выбросил в парке?» – подумала она и с опаской двинулась к кульку.

Ещё одна вспышка молнии, словно бич стегнувшая небо световым кнутом, заставила девушку поторопиться. Она бросилась к свёртку и схватила его, мимолётно подумав, что содержимое слишком тяжело для котят. Первые крупные капли, наконец, упали с небес. Верочка подбежала к окну и с трудом влезла назад в помещение.

В детской она положила находку на пеленальный стол и застыла в глубокой задумчивости. Младенцы продолжали крепко спать в кюветах [1] . Вдруг свёрток начал шевелиться, всё сильнее и сильнее. Девушка решилась, подошла к столику, резко развернула скрутку и оторопела, увидев неожиданное содержимое. Перед ней лежали две новорожденные девочки. Крохи были грязные, в засохших бурых пятнах.

Девушка ужаснулась: «Ой, они же все в крови! Господи, и пуповины не перевязаны. Путь для инфекции открыт!»

В Верочке моментально проснулась медсестра, и она заметалась по комнате, обрабатывая несчастных малюток, как положено новорожденным. Через час девочки чистенькие, запеленатые и накормленные молочной смесью лежали в кюветах, как другие четверо младенцев. Только крохи не спали. Верочке казалось, что малышки постоянно наблюдают за ней, за каждым её движением. Ощущение было осязаемо тягостным и неприятным, и девушка почувствовала необъяснимое раздражение.

Она со злобой повернулась к подкидышам.

«Ну!? Что уставились?» – в сердцах бросила девушка, с вызовом глядя на младенцев, и устыдилась собственной грубости.

Совершенно не вовремя в детскую ввалилась Алевтина, про которую напуганная ночной находкой Верочка абсолютно забыла. Акушерка, обрадовавшись отсутствию тужащихся и визжащих от боли рожениц, на сей раз явно перестаралась с горячительными напитками. Она раскраснелась так, что Верочка мимолётно испугалась, как бы Алевтину не хватил удар. При виде неизвестно откуда взявшихся младенцев, акушерка вытаращила остекленевшие глаза, потом перевела взгляд на лицо девушки и, пытаясь сфокусировать зрение, возопила:

– Верка, мать твою! Ты откуда их взяла?

– На улице подобрала. Прямо под окно подбросили, – скупо сообщила Верочка и поморщилась от ядрёного запаха перегара, сдобренного луковыми фитонцидами, исходившего от Алевтины.

– Ё-моё! Подкидыши! Видала, кто принёс? Что молчишь, как чурка бессловесная?

Девушка отвернулась, притворившись, что не слышит воплей акушерки, и начала складывать инструменты для стерилизации.

– Ох, Царица небесная! Ну, ты и дурында! Что же делать? Ведь милицию вызывать полагается…

– Ну, и вызывайте! – окрысилась на неё Верочка. – Что я, по-вашему, под проливным дождём должна была малюток оставить?

Пьяную Алевтину здорово напугала перспектива предстать перед милицейским нарядом подшофе. Она готова была обвинить медсестру во всех смертных грехах.

– Как не вовремя! А я-то, я-то что скажу? Уволят теперь к едрене-фене! Ты чем вообще думала? Головой, или каким другим местом?

– Я своё дело сделала. Девочки обработаны, а вы теперь и решайте, как поступить.

– Девочки, говоришь? – немного успокоилась акушерка. – Дай-ка глянуть?

Она приблизилась к кюветам с детьми и расплылась в пьяненькой улыбочке.

– Красавицы мои! Лапулечки! Модельками будете! – принялась сюсюкать над подкидышами Алевтина. – А мамку вашу, сучку подзаборную, пусть дяди-милиционеры ищут. Всех, всех накажем, да, мои золотые? Нагуляют, от кого попало, а растить и воспитывать – государство! Верка, что молчишь, язык откусила что ли? Небось, тоже с кем попало путаешься? Совсем девки нынче стыд потеряли! К первому встречному в постель прыгаете и ноги раздвигаете!

Вере вдруг стало так тошно и противно, что она мгновенно возненавидела себя. Ей опять вспомнилась прошлая ночь. Но на этот раз без приятного возбуждения, а с осознанием невероятной гадливости. Она почувствовала себя настолько грязной и испорченной, что её даже замутило от отвращения к своему телу, губам, рукам. Не обращая внимания на окрики Алевтины, Верочка вышла из детской, тихо прикрыла дверь и быстро прошла в сестринскую. Там, не отдавая отчёта своим действиям, девушка вынула из бикса [2] два скальпеля. Она полюбовалась на холодный блеск нержавеющей стали и со всей силы воткнула их в глаза.

Глава 2. Про любовь и не только

Павлик Горяев навсегда запомнил ясное декабрьское утро, когда в шестом классе к ним пришла новенькая девочка. В тот год его избрали председателем, и на большой перемене он собрал совет отряда в кабинете математика, который был их классным руководителем.

Приближался Новый год, и ребятам хотелось устроить чаепитие и дискотеку перед зимними каникулами. Они громко спорили, стоит ли объявлять конкурс маскарадных костюмов? Какие шарады и загадки подготовить для развлечения? И, конечно, о самом главном: кто будет на празднике Снегурочкой? Про Деда Мороза вопрос даже не возникал. Решение приняли единогласно: Дедушку сыграет сам Павлик. Мало того, что он был на год старше одноклассников, благодаря сердобольной бабушке Аксинье, которая так тряслась над болезненным единственным внуком, что родители со скандалом оформили Павла в школу только с восьми лет. К тому же, к тринадцати годам Павел вымахал не по возрасту, вровень с отцом. Правда мальчишка пока оставался нескладен и худ, как палка. Батя, когда они по утрам собирались кто в школу, кто на работу, иногда тыкал его пальцем под выпирающие рёбра и смеялся: «Ну, и дрищ ты, Пашка!» Но Павлик не обижался. Были бы кости, а мясо нарастёт. С недавнего времени он усиленно занимался спортом. В школе сформировалась приличная баскетбольная команда. И, несмотря на то, что Павлик шестиклассник, тренер ставил его играть наравне со старшими ребятами. Зато внешность мальчишке досталась – любая девчонка позавидует. Глаза синие-пресиние, словно яркое июльское небо, а волосы и ресницы густые и чёрные. Все девочки из пятых и шестых классов мечтали дружить с ним. А две недели назад Пашка в столовой столкнулся с самой красивой в школе, восьмиклассницей Машенькой Кашиной, и та пригласила его к себе домой, на День рождения.

На день рождения Пашка зря пошёл, весь вечер чувствовал неудобство. Парни волками смотрели, девчонки шушукались и хитро перемигивались. Особенно, когда они с Машей танцевали под красивую песню АВВА «Dancing Quinn». Пашка, как положено, руки девушке на талию положил и принялся неуклюже с ноги на ногу топтаться. Сама Маша закинула свои руки ему за шею, близко прильнула и принялась жарко и щекотно дышать в ухо. От этого Пашка сделался весь пунцовый и вспотел, словно стометровку пробежал.

Потом ещё хуже стало. Кто-то предложил сыграть в бутылочку. И выпало ему с Машей целоваться. В кладовке, куда их с наигранным хохотом затолкали ребята, было прохладно, и пахло, как в овощном магазине: сырой картошкой, квашеной капустой и солёными огурцами. Лампочка в сорок ватт слабо светила высоко под потолком. Пашка, как деревянный истукан, стоял перед Машей, не проявляя никакой инициативы. Но девушка сама прижалась к нему и принялась с жаром целовать в губы. Она, то нежно проводила по ним языком, то слегка посасывала. Потом её язык заскользил по Пашкиным зубам, словно проверяя их гладкость. Мальчишка готов был провалиться сквозь пол от стыда. И в то же время с его телом явно что-то происходило. Мужское естество, которая бабушка до сих пор при нём смешно называла «чичиркой» набухало, и в брюках становилось тесно. Маша ещё сильней прижалась к нему и тоже почувствовала это увеличение. Она странно застонала.

«Ну, потрогай же меня. Давай!» – прошептала ему Машенька.

Девушка взяла его за руку и потянула вниз, другой приподняв и так слишком короткую плиссированную юбку. Пашка сам не понял, как его ладонь оказалась между её стройных ножек, на мягком холмике, покрытом нежными волосками. Там было горячо и влажно. Пашка непроизвольно дёрнул пальцем, и Маша застонала ещё протяжнее.

«Тебе больно?» – Осиплым шёпотом спросил он.

На что девушка почти плачуще ответила: «Сделай так ещё, Пашенька!»

И принялась покачивать бёдрами, словно крутила невидимый хула-хуп. Пашке одновременно хотелось продолжать странные действия и оттолкнуть Машу, но он побоялся обидеть именинницу.

Сколько времени они провели в полумраке кладовки, Павлик не знал. Несколько раз с той стороны им стучали в дверь, которую Маша предусмотрительно закрыла на внутреннюю щеколду. Пашка дёргался всем телом от стука, но девушка шептала ему: «Не останавливайся». Наконец, она задрожала и больно, чуть не до крови прикусила Пашку за губу. Потом отстранилась, деловито поправила на себе одежду и, чмокнув мальчишку в нос, сказала нарочито весело: «Приходи завтра, когда этих дураков не будет. Придёшь?» Пашка неопределённо пожал плечами. Они вышли к гостям. Вскоре он тихо снял с вешалки верхнюю одежду и незаметно выскользнул из квартиры. Он бежал вниз по лестнице, натягивая куртку, и думал, что больше никогда не придёт к Маше.

Пашка ещё не знал как, но он чувствовал, что его просто использовали. В школе он старался не встречаться с девушкой, а если и сталкивались в рекреации, опускал глаза и быстро проходил мимо. Несколько раз вечерами кто-то звонил и молчал в трубку. Мать с отцом многозначительно переглядывались. А бабушка Аксинья Пашку вопросами донимать начала, какая девочка из класса ему нравится? Павлик злился всерьез, будто его уличали в преступлении. И ещё после Дня рождения мальчишке каждую ночь один и тот же сон стал сниться. Будто опять он с Машей в кладовой. Всё повторяется, как наяву, только они совсем голые. И так ему в том сне было одновременно и сладко, и стыдно. Хотелось, чтобы он не кончался и одновременно быстрее проснуться. Внезапно дверь кладовки распахивалась настежь, и в проёме возникал слепящий глаза свет. А потом проявлялся силуэт. Тоненькая девичья фигурка с развевающимися, словно на ветру, светлыми волосами. И Павлик сразу понимал: вот та, которая нужна ему, кто его спасёт от опасного наваждения. Но не видел её лица. Он пытался оттолкнуть Машу, но девушка цеплялась за него ещё сильнее. Её тело странно вытягивалось, и она вдруг трансформировалась в огромную змею, которая сжимала его в своих кольцах. Изо рта вместо слов неслось шипение: «Ты мой, мой! Не будет вам счастья!» Кольца начинали пульсирующее сжатие, причиняя мучительное наслаждение. И в наивысший момент удовольствия Павлик резко просыпался на влажных перепачканных простынях. Он сдирал с постели белье, тайком пробирался в ванную и застирывал его, чтобы мать и бабушка не увидели пятен. Ночные видения, изматывающие его стыдом и отвращением, прекратились, как только Маша исчезла из школы. Поговаривали, что она переехала куда-то в другой город. Павел вздохнул с облегчением.

Так вот, в разгар спора о том, кто же из девочек будет Снегурочкой, дверь распахнулась и на пороге застыла гибкая фигурка с длинными белыми волосами. Ребята изумлённо замолчали, только известный хохмач класса Валерка присвистнул.

«Вот вам и Снегурочка! Здрасте!» – дурашливо выкрикнул он после заминки, пустив петуха в конце фразы.

«Я не Снегурочка! Меня Светлана зовут!» – неожиданно взрослым, мелодичным голосом почти пропела новенькая.

Пашка на негнущихся ногах подошёл к девочке. Вгляделся в тонкие черты лица, радостно улыбнулся и сказал ей, оторопевшей от такого приветствия: «Теперь я, наконец, знаю, какая ты!»

…С той поры прошло немало лет. Они окончили школу, поступили в институты. Павел в Сеченовку, а Светлана в Ленинский педагогический. И уже на первом курсе расписались. Свадьбу не справляли. Ровно за два месяца до торжества Пашкины родители погибли в автокатастрофе. Бабушка слегла с инфарктом, но не справилась с потерей и через сутки отправилась вслед за ними. Так Пашка в одночасье осиротел. Он благодарил Бога, что рядом с ним в трудное время была Светлана. Он любил девушку, как ему казалось, больше жизни. С того декабрьского дня, когда она появилась на пороге класса, они стали лучшими друзьями. После окончания школы поняли, что их связывает настоящее чувство. С благословения родителей Светланы, они больше не расставались и стали жить вместе в огромной трёхкомнатной квартире Павла.

Как это ни странно, первая близость с любимой девушкой не принесла Павлу так долго ожидаемого удовольствия. Нет, он искренне любил и хотел Светлану, но как только возбуждение охватило его, в мыслях всплыл сексуальный детский опыт в кладовке. Стоны Маши и её горячее влажное лоно. Павлу стало стыдно, как будто Светлана могла подсмотреть, о чём и ком он думает в самый важный момент их жизни. Всё желание улетучилось, и у него ничего не вышло. Светлана была в недоумении, даже всплакнула слегка. Павел, как ему казалось, искренне принялся убеждать девушку, что у мужчин иногда случаются такие казусы. Это вовсе не от того, что он её не любит или не хочет. Просто он так долго ждал этого события, так волновался, вот и случилась неловкая промашка. Светлана всхлипывала, но успокоилась и даже пару раз улыбнулась сквозь слёзы.

Но потом всё случилось само собой. Ночью во сне их тела соприкоснулись и сплелись, соединились в единое целое. Соитие, которое последовало за этим прошло легко и естественно, словно они занимались сексом давно и хорошо знали потаённые желания и предпочтения друг друга. А после влюблённые провалились в глубокий сон.

Под утро Павлу приснилась покойная бабушка. Старуха сидела рядом на кровати, разглядывала его и горестно качала головой. Пашка засмущался и попытался прикрыться рукой.

Бабушка усмехнулась.

«Ох, и знатный кобель, ты вымахал, Пашка! – неприятным, каркающим голосом грубо сказала она. – Не будет бабам от тебя покоя!»

«Бабуль! – с жаром воскликнул Павел. – Да ты что такое говоришь? Я Светлану люблю, и никогда ни на кого её не променяю!»

«Что ж, – прищурилась старуха хитро, – давай посмотрим?»

Она неторопливо развязала белый головной платок и сняла его. Вынула из волос черепаховый гребень, наклонила голову и резко откинула назад. Седые тонкие кудельки вдруг превратились в густые чёрные пряди. Лицо за секунду стало молодым и прекрасным. Но не бабушкиным. Перед ним сидела нагая Маша. Павла охватило бешеное вожделение. Ему показалось, что его чресла взорвутся, если он не выплеснет из себя животную страсть.

Его разбудила Светлана. Оказалось, Павел стонал и метался на постели, и она заволновалась, не заболел ли ненароком? Он набросился на девушку с таким неистовством, что даже немного испугал. Со стиснутыми зубами и закрытыми глазами Павел двигался в ней и всё время мысленным взором видел Машу, изнемогавшую под ним от блаженства.

Глава 3. Роковое обещание

Постепенно жизнь вошла в спокойное русло. Молодые притёрлись друг к другу. Павел не вспоминал о постыдном случае из детства и во снах не видел ничего. Просто проваливался в тёмное забытье, а утром не мог вспомнить, что ему снилось. Учёба и студенческая жизнь занимали почти всё их время, так что на общение супругам оставались лишь короткие часы перед сном. И то, если не висели хвосты из курсовых и несданных зачётов. Тогда вместо задушевных бесед они быстро ужинали и расходились с учебниками по разным комнатам, чтобы не отвлекаться на всякие нежности влюблённых: переглядывания, мимолётные поцелуйчики и касания ног под столом, которые обязательно приводили их в постель.

Они со Светланой единогласно решили, что с детьми подождут до окончания института. А может и ещё позже. Надо же ей поработать по специальности, прежде чем запирать себя на несколько лет в домохозяйках. Павел в этом вопросе был даже более чем предусмотрителен, ни разу не потерял головы от страсти. Он очень хотел детей, но в то же время мечтал, чтобы любимая реализовала свой умственный потенциал. У Светланы был несомненный талант к языкам. Она в совершенстве знала четыре: английский, немецкий, испанский и латынь, и только приступила к изучению чрезвычайно трудных японских иероглифов. Сам Павел бредил генетикой и эмбриологией. Преподаватели пророчили ему выдающуюся карьеру и большое будущее в медицине.

Когда жена испуганно обмолвилась, что у неё задержка, Павел не придал большого значения услышанному известию. Он был уверен, что всегда соблюдал меры предосторожности. Мало ли, почему у Светланы сбился цикл. Последние несколько недель супруги жили в бешеном ритме: спали по четыре часа в сутки, а иногда и вовсе всю ночь напролёт проводили за книгами. Питались супруги кое-как. На готовку у Светланы совсем не оставалось времени, вот и перебивались всухомятку.

Жена сильно похудела и подурнела, и одежда нескладно болталась на ней. А Павел наоборот, как-то резко заматерел, став ещё привлекательнее. От него исходила волна животного магнетизма сильного самца, сводящего слабый пол с ума. При виде Павла девушки и некоторые преподаватели в институте – женщины бальзаковского возраста начинали неестественно смеяться, жеманничать и говорить глупости. В том, что Светлана действительно беременна, Павел удостоверился, когда увидел, как утром жена откусила кусочек от бутерброда с любимой докторской колбасой и стремглав понеслась в туалет, где её жестоко вырвало. Гинеколог в районной женской консультации подтвердил их опасения: Светлана ждала ребёнка, и срок, как оказалось, приличный – четырнадцать недель. Об аборте, как таковом, не могло быть и речи. Оставалось только рожать.

Как только срок перевалил за половину, утренняя тошнота Светланы исчезла. У жены появился аппетит. Она, наконец, начала прибавлять в весе, груди налились, и округлился живот. Светлана расцвела красотой счастливой беременной женщины. Павел не мог наглядеться на жену. Он пристрастился подолгу любоваться плавными линиями её нагой фигуры и жалел, что совсем не умеет рисовать. А потом они неторопливо занимались сексом, иногда по нескольку раз подряд. Светлану и радовало и смущало такое странное проявление сексуальности мужа. Но в его глазах было столько восхищения и обожания, что она не могла и не хотела противиться его желаниям, и сама испытывала огромное наслаждение от его ласк.

В середине ноября Павлу позвонил старый школьный друг, тот самый Валерка, первый заводила и юморист класса. Он жизнерадостно прокричал в трубку, что в ближайший выходной будет отмечаться сорокалетие школы, на которое приглашают выпускников. Сначала пройдёт концерт в спортзале, так как администрация опасается, что актовый не вместит всех желающих. А после официоза народ разойдётся по аудиториям бывших классных руководителей, где душевно посидит за «рюмкой чая». В голосе Валерки было такое обещание радостной встречи с детством, что Пашка тут же согласился, сказав, что он непременно придёт вместе со Светланой. Но перед событием жена вдруг почувствовала себя плохо, ссылаясь на странную усталость и ломоту во всём теле. Павел решил, что один он не пойдёт ни на какой праздник, но Светлана уговорила его не отказываться от встречи со школьными друзьями. И он поддался её уговорам, за что впоследствии проклинал своё согласие.

…Школа гудела, как растревоженный улей. Толпы разодетых людей перемещались по коридорам и лестницам хорошо знакомого здания, где пролетело яркой искрой их беззаботное октябрятское детство, пионерское отрочество и комсомольская юность. Отовсюду раздавались радостные возгласы узнавания прежних мальчиков и девочек в представительных мужчинах и раздобревших от детей и домашних хлопот женщинах. Концерт задерживался по причине ожидания группы ветеранов, которые были неизменными гостями на всех торжественных мероприятиях школы. В годы Великой Отечественной войны в её стенах была сформирована зенитно-артиллерийская дивизия. На тридцатилетний юбилей здания один из этажей полностью отдали под музей, посвящённый дивизии и солдатам, погибшим и выжившим в аду сражений.

Павел стоял в окружении бывших одноклассников, которые наперебой трещали о своих успехах и достижениях последних лет. Лёля Куницына, гордость школы и золотая медалистка, удивившая всех, что вместо учёбы в университете предпочла стать матерью и домохозяйкой, показывала фотографии очаровательного беззубого малыша – первенца, и при этом с мечтательной улыбкой поглаживала огромный живот. Валерка, как всегда паясничал и всех рассмешил, когда с не наигранным удивлением, увидев её огромное пузо, воскликнул: «Ого, Лёлька! Да ты, как крейсер, бороздишь пространство». Павел расслабился, и на время волнение за жену отпустило. Он забылся, улыбался не дежурно, а искренне хохотал и шутил вместе с друзьями.

Внезапно Валерка запнулся на очередной хохме, которую с упоением начал было рассказывать. Приятель замер с полуоткрытым от изумления ртом. Затем оно сменилось на восхищение, и парень протяжно присвистнул. Все дружно обернулись в сторону, куда пялился Валерка. По коридору по направлению к ним шла молодая женщина. Стройная и длинноногая брюнетка, с роскошной гривой длинных волос. Её большая, явно ничем не скованная грудь тяжело колыхалась под шёлковой светлой блузкой. Ткань кофты была тонка, что позволяло острым бугоркам сосков, дразня и возбуждая мужчин, проявляться за ней. Компания замерла в молчании.

Вдруг благовоспитанная Лёля неожиданно для всех прошептала: «Тьфу, шалава! Принесла её нелёгкая!»

Девушка подошла ближе, и Павел, наконец, понял, что это она – Маша. Из симпатичной девочки выросла сногсшибательная красавица. Сердце бешено застучало, и его пробил пот. Лицо загорелось нездоровым румянцем. Пашка вспомнил: точно так же он чувствовал себя во время танца на том злосчастном Дне рождения. Маша остановилась напротив него и, не обращая ни на кого внимания, красивым глубоким контральто без тени улыбки произнесла:

– Здравствуй, Паша! Я так рада видеть тебя!

Пашке хотелось исчезнуть, развернуться и бежать пока не поздно от её будораживших воображение сочных губ, блеснувшей за ними полосы жемчужин идеальных зубов. От дрожащих от волнения ресниц и оленьей влажности тёмных глаз. Однако он стоял столбом, не знал, куда деть глаза, и невольно перевёл взгляд на глубокий вырез её блузки. На шее девушки блестела тоненькая золотая цепочка необыкновенного плетения, а подвешенный на ней кулон скрывался в глубокой складке между грудями. Пашка вдруг отчетливо представил, как он проводит языком по этой сладкой ложбинке, по плоскому тугому животу и ниже, до самых потаённых глубин.

Он криво улыбнулся и прервал неловкую паузу:

– Здравствуй, Маша! Я тоже рад повидаться с тобой! Ты прекрасно выглядишь, как это ни банально звучит.

– Твои слова – бальзам на израненную душу!

Девушка натянуто рассмеялась, и Пашке показалось, что она на грани того, чтобы заплакать.

– Я думала, мы никогда с тобой не встретимся. Пашенька, давай уйдём отсюда? Прямо сейчас! Прошу тебя! Это очень важно, можно сказать вопрос жизни и смерти!

Она нежно провела кончиками пальцев по его руке, и её глаза ещё сильнее заблестели от близких слёз.

Лёля охнула.

– Сама на шею вешается… – негромко, но зло проговорила она. – Он же женатый, у него Света на сносях! Ну, и блядь ты, Машка! Ещё в школе поговаривали, что ты не святоша, с парнями путаешься! А сейчас, видно, совсем совесть потеряла!

Мужская половина компании хранила молчаливый нейтралитет, хотя Пашка нутром чувствовал, что у всех присутствующих мужиков свербило в штанах от исходившей от Маши сексуальности.

– Маш, а до конца мероприятия с разговором подождать нельзя? – ободряюще улыбнулся ей Павел. – Мы столько не общались с ребятами! Новостей у всех полно… И с Игреком повидаться хочется.

Игреком они беззлобно прозвали математика, своего классного руководителя. Хотя учитель больше походил на знак бесконечности, поставленный на попа – нескладный, сутулый, с огромным пивным животом. Но внешность иногда бывает обманчива. Математик был отличным учителем, справедливым и непредвзятым, искренне любившим детей и уважавшим личность каждого, независимо от возраста и успеваемости. К тому же заядлым туристом и прекрасным организатором. Они с ним всё Подмосковье объездили, во всех городских музеях на экскурсиях побывали. Прозвище прилипло к нему случайно. Однажды Димка Савкин, неисправимый двоечник и балбес, минут пятнадцать у доски маялся. Математик раз десять терпеливо спросил его: «Так как же мы будем искать игрек, Дима?» Тот чесал в затылке, из-за спины учителя жестами показывал, что ему хана, если никто не поможет. Класс сидел тихо, наученный, что за подсказку можно легко схлопотать пару. В конце концов, Димка в сердцах воскликнул: «Да не сделал я, Игрек Иваныч, домашку! Ставьте два, чего там!» Класс согнулся от хохота. Игорь Иванович, так звали математика, смеялся вместе со всеми. Димка в тот раз мимо пары пролетел, пожалел его классный. А прозвище осталось…

Слезинка скатилась по щеке девушки. У Павла ёкнуло сердце от жалости и ещё какого-то невнятного, горячечного, мигом охватившего его чувства. Он взял её под руку и увлёк за собой, в сторону от друзей.

– Маш! – он нежно сжал её холодные пальцы. – Обещаю тебе, мы обязательно поговорим. Давай в пол одиннадцатого у выхода встретимся. Ты только не плачь, ладно?

– Не обманешь? – она измученно смотрела на него, а слезы одна за другой оставляли прозрачные дорожки на прекрасном лице. – Один раз обманул уже, сказал, что придёшь, а сам забыл. Поклянись.

– Ну, что ты, как маленькая! – Павлу нестерпимо захотелось обнять её, но вокруг было слишком много любопытных глаз. – Хорошо, клянусь. Теперь ты успокоишься?

Маша судорожно, словно обиженный ребёнок вздохнула.

– Ты не пожалеешь, Пашенька… – сладко улыбаясь, прошептала девушка, развернулась, гордо вскинула голову и с вызовом продефилировала мимо его друзей, с интересом наблюдавших за ними.

Пашка, ощущая неловкость, подошёл к приятелям, и пылавшая праведным гневом Лёля не миндальничая, в лоб выдала тираду:

– Все вы мужики – кобели!

Глава 4. Не бедная Маша

Машенька Кашина, как ей казалось, родилась со знанием, что красива. В её младенчестве и раннем детстве посторонние люди не могли пройти равнодушно мимо очаровательной малышки. С возрастом красота девочки становилась всё совершеннее. Мальчики забрасывали Машеньку подарками, записками с признаниями в вечной любви и преданности и наперебой приглашали на свидания. Сколько носов и глаз пострадало в баталиях за благосклонность Машеньки – не сосчитать. Девочки, хоть и хороводились вокруг красотки, сами тихо ненавидели, завидовали и исподтишка норовили подстроить какую-нибудь пакость. Родители Маши постоянно мотались по командировкам, не только в страны социалистического лагеря, но и в капиталистические государства. Маша иногда месяцами не видела мать с отцом. Конечно, она скучала, как все дети, но рядом с ней всегда была её любимая бабушка, мамина мама. Она была для девочки и советчиком, и наставником, и лучшей подружкой, которой не страшно доверить самые сокровенные тайны. Родители привозили дочери из заграничных поездок кучи модной одежды, школьных принадлежностей и всевозможных девчачьих безделушек. Машу одевали, как принцессу, что вызывало неприязнь у всех её подруг. Надо сказать, девочка она была не жадная и с удовольствием раздавала яркие заколки и резинки, карандаши и ластики, делилась невиданными шоколадками и жвачкой с подружками. Те притворно благодарили, подарки принимали, но от этого ещё сильнее злились на Машину удачливость и щедрость.

В двенадцать лет девочке захотелось заниматься танцами. Хореограф районного дома пионеров сначала наотрез отказался взять Машу в группу, ссылаясь на то, что она слишком стара. Машенька тем вечером долго проплакала и почти час в зеркало смотрелась – морщины на прелестном личике искала. Бабушка заметила покрасневшие от слёз глаза внучки, подступила к ней с расспросами, и девочка рассказала ей о старости. Бабушка смеялась до слёз, но на следующий день пошла к хореографу вместе с Машей. И девочку приняли в подготовительный танцкласс. Артур Львович, так звали преподавателя танца, казался Машеньке ужасно старым, хотя мужчине не исполнилось ещё и сорока, но притягательно загадочным и утончённым. Он обращался к детям, исключительно на «Вы», никогда не шутил и не смеялся с учениками. Сначала она занималась вместе с малышами, через год со своими ровесниками, а через два хореограф предложил ей индивидуальные занятия. Радость Машеньки оказалась недолгой. К четырнадцати годам она превратилась из девочки в девушку: высокую, с гибкой стройной фигурой и упругой налитой грудью. Теперь не только мальчишки-школьники засматривались на неё. Молодые люди и взрослые мужчины на улице пожирали красавицу взглядами и оборачивались вслед. Артур Львович стал относиться к Маше как-то странно. Он всё чаще прикасался к девушке: ставил ей правильно голову и задерживал ладони на длинной шее. Поднимал выше её ножку, после чего легко скользил пальцами по бедру. Ненароком дотрагивался до груди. А у самого при этом сбивалось дыхание, он прятал глаза и закусывал нижнюю губу.

Маша уже кое-что знала о сексе. Бабушка не сама просветила её, просто дала прочитать книгу «Гигиена женщины», где скупо описывался физиологический акт, происходящий между полами. Но там ни слова не было сказано, о том какие ощущения испытывают при этом мужчина и женщина. Вздохи и мучения Артура Львовича не скоро стали понятны девушке. А хореограф все чаще трогал Машу, терял контроль над собой. И случилось то, после чего девушка познала первый оргазм и навсегда распрощалась с танцами.

Приближался Новый год. Машенька усиленно разучивала танцевальную партию Снежной королевы для Новогодней ёлки, устраиваемой ежегодно в доме пионеров. Репетиция затянулась допоздна. Все кружки уже закончили работу. Гардеробщица тетя Дуся тоже ушла домой, предварительно оставив Артуру Львовичу ключи от парадной двери. В доме пионеров царили сумрак и тишина.

Машенька сняла балетный купальник и успела натянуть трусы, когда дверь в раздевалку тихо открылась, и на пороге возник Артур Львович. Маша охнула и прикрыла ладошками полушария грудей, а хореограф быстро подошел к ней. Он взял горячими руками её холодные ладони и отвёл в стороны. Мужчина наклонился и принялся быстро, по очереди облизывать и прихватывать бугорки сосков. От его горячих губ те сразу сморщились и затвердели. Машенька хотела оттолкнуть голову мужчины, но её охватило сильное, ранее неизведанное ощущение удовольствия, которое разлилось по всему телу и усиливалось внизу живота. Потом Артур Львович подхватил её на руки, аккуратно опустил на жёсткую скамью и проворно стянул с неё крохотные трусики. Маша даже не пыталась сопротивляться, только шептала: «Пожалуйста, не надо!» Она вся дрожала, как будто у неё поднималась температура. Хореограф продолжил целовать её груди, живот, затем резко развёл сжатые в коленях ноги девушки и припал жадными губами к лону. Машенька застонала и унеслась куда-то на волнах блаженства. Она непроизвольно вскидывала бёдра выше, навстречу горячему твёрдому языку, ласкавшему её, и вскоре закричала, забилась в оргазме. Артур Львович поднялся с колен и вышел из раздевалки. Маша, на грани обморока, оделась, забрала вещи из шкафчика и, не попрощавшись с ним, ушла домой.

Ночью девушка почти не спала. Машенька томилась от желания и как только закрывала глаза, вечернее происшествие прокручивалось в воображении. К утру, измученная стыдом и вожделением, Маша осознала, что после всего не сможет посмотреть в глаза хореографу, допустить, чтобы он прикоснулся к ней. Преступная тайна разрушила прежние отношения между ученицей и педагогом. На этом её танцевальный опыт закончился. Зато она приобрела иной. С того вечера Машенька постоянно мечтала о подобной ласке и удовлетворении.

В восьмом классе она положила глаз на малолетку. Он был на целых два года моложе её. Но Маша чувствовала, что есть нечто особенное в этом нескладном и худом Павлике Горяеве. Она пригласила его на свой День рожденья. Весь вечер соблазняла и вынудила его целовать её и поласкать в кладовке. А когда обнаружила, что мальчишка после этого сбежал, вдруг поняла: он безумно ей нравится. Машенька влюбилась. В школе она поджидала Павла на лестницах и караулила у выхода. Но он делал вид, что не замечает девушку, и проскакивал мимо. Школа тихо гудела, заинтригованная разворачивающимися страстями. Первая красавица сама бегает за парнем! Девочки, которые были среди гостей на Дне рождения, язвительно злословили за её спиной и распускали по классу грязные слухи, что Машенька уже давно занимается неприличными взрослыми вещами с мальчиками. Маше было абсолютно наплевать на клевету. Она думала только о Павле. Несколько раз девушка звонила ему домой, молчала в трубку и злилась на себя за нерешительность.

Неожиданно умерла любимая бабушка. Старушка никогда не жаловалась на недомогания, придерживалась модной французской диеты, спала по семь часов и каждый день гуляла в парке рядом с домом. На похороны прилетели из-за океана родители. На семейном совете было решено отправить Машу к матери отца, которая жила в пригороде Ленинграда. Маша рыдала и умоляла родителей оставить её в Москве, в старой школе. Обещала, что будет учиться на «отлично» и не наделает глупостей. Мысль о том, что она долгие годы будет жить вдали от Павла, приводила девушку в отчаянье. Но родители были непреклонны в решении, отправить её к ленинградской бабке.

Машенька никогда не видела другую бабушку даже на фотографиях. Как-то она пристала к отцу с вопросом, почему нет ни одной карточки его мамы. Он уклончиво ответил, что на то есть причина, но рассказать её не может. Когда-нибудь Маша обо всём сама узнает и поймёт. У этой загадочной бабушки было замечательное сказочное имя – Василина. Может быть, именно из-за него Маша представляла себе вторую бабушку уютной маленькой старушкой, в платочке и с вязанием в руках. А в доме у неё сладко пахнет пирогами и сушёными яблоками. Когда на вокзале её встретила худая и высокая, богато одетая, желчная дама, Маша испытала шок. Бабка манерно курила тонкую чёрную сигарету в серебряном мундштуке. Брезгливо оглядев внучку с ног до головы, старуха вместо приветственных объятий отрывисто бросила девушке: «Вся в мать, вертихвостка!» Развернулась и быстро пошла по перрону. Оскорблённая и расстроенная Маша с тяжеленным чемоданом потащилась за ней.

Через полчаса такси подвезло их к дому. Изумление Маши возросло. Вместо покосившейся милой избушки, которую она ожидала увидеть, перед ней возвышался двухэтажный кирпичный особняк, огороженный высоким глухим забором. Бабка расплатилась с водителем, подошла к калитке и позвонила. Дверь мгновенно, словно ждал за ней, распахнул симпатичный моложавый мужчина, широкоплечий, с длинными волосами, собранными в хвост, как у женщины. Он многозначительно улыбнулся Маше, забрал у неё оттянувший руки чемодан и понёс в дом.

Бабка покосилась на девушку и сказала ехидно: «Залезешь к Якову в штаны – пожалеешь, что на свет родилась! Пошли уже, шалава!»

Маша хотела возмутиться, но рот, словно заклеили. Так началась её новая жизнь.

…Тяжко первое время пришлось девушке. Бабка постоянно оскорбляла её, но Маша терпела, хотя и нередко плакала, забившись в укромный уголок. Уйти ей было некуда. Родители отправились в очередную долговременную командировку, а за границу дочь с ними вместе не выпускали. Яков, молодой сожитель бабки, сочувствовал Маше и нередко, пока старуха занималась с многочисленными посетителями, находил её, плачущую в саду или у себя в комнате. Он пытался рассмешить девушку, отвлечь от грустных мыслей. Маше тоже нравилось болтать с ним. Она только никак не могла понять, что удерживает молодого интересного мужчину рядом с отвратительной старушенцией. А Яков всячески уклонялся от правдивого ответа на этот вопрос. Иногда она забывала, что они далеко не одногодки. Так как найти подруг в новой школе ей не удалось, она стала нуждаться в дружеском общении с Яковом. Со временем Маша привыкла к язвительности бабки и перестала болезненно реагировать на замечания.

Маша не сразу догадалась, что её бабка была колдуньей высокого профиля. Старуха гадала на обычных картах и Таро, лечила снадобьями, делала отвороты и привороты, и сживала со свету на заказ. От просителей не было отбоя, хотя деньги люди платили немалые. Сначала Маша думала, что бабка обычная шарлатанка, но после одного случая поверила в её дьявольские способности. В тот день старуха не принимала посетителей. Маша тайком пробралась в комнату, где бабка обычно проводила сеансы, и разглядывала магический антураж, как вдруг услышала, что к двери кто-то приближается, негромко переговариваясь. Маша шустро юркнула в огромный платяной шкаф и замерла. Старуха вошла с незнакомой женщиной. Она быстро зажгла чёрные свечи и выключила электрическое освещение. Помещение погрузилось в полумрак.

– Всё принесла, как было велено? – сурово спросила бабка.

– Да, вот волосы и ногти. Это и правда подействует? – заискивающе прошелестела женщина.

– Подействует? – колдунья зловеще хмыкнула. – Милочка, я не в куколки играть собираюсь. После того, как я создам вольта [3] , проведу определённые манипуляции с ним, она умрёт. Ты ясно понимаешь, о чём просишь? Осознаёшь, какой грех на душу берёшь? Младенец в её утробе умрёт вместе с ней, а то – невинная душа.

После небольшой паузы женщина решилась.

– Пусть исчезнет вместе с выродком… – голос её стал твёрже. – Делайте, как договаривались. Василина Евграфовна, а когда это произойдёт?

– Много ненависти в тебе, что для обряда хорошо. Теперь ступай! – приказала ей бабка. – Завтра увидимся, когда плату за смерть принесёшь.

– Так быстро? А если у вас не получится?

– Не получится, говоришь? Значит, не увидимся. Уходи, не с руки мне на пустые разговоры энергию растрачивать.

Женщина бесшумно удалилась, а бабка принялась толочь что-то, жечь и смешивать в ступке. Потом вылепила из воска небольшую фигурку, долго шептала над ней странные слова, похожие на абракадабру, и колола куклу старинным тонким стилетом. Когда старуха вышла из комнаты, Маша вылезла из убежища. Проходя мимо стола, она со страхом увидела, что искромсанная восковая фигурка истекает тёмной густой жидкостью, похожей на кровь. Маша протянула руку и коснулась её. Она была маслянистая и тёплая. Девушка растёрла каплю между пальцами и понюхала. От слабого металлического запаха Машу замутило. Фигурка на столе истекала настоящей свежей кровью! На следующий день рано утром в калитку позвонили. Яков ввел в дом женщину, что договаривалась с бабкой об обряде, когда Маша подслушивала их, сидя в шкафу. Женщина принесла деньги и принялась благодарить старуху.

Но та только рассмеялась и грубо ответила ей:

– На том свете благодарить будешь! Проводи, Яков!

У бабки существовали особые требования, которые она приказала выполнять беспрекословно. В полнолуние старуха не ела и не пила, ни с кем не разговаривала. Она закрывалась на чердаке, куда не только Маше, но и Якову доступ был категорически запрещён. Дверь в помещение всегда была закрыта на массивный замок, а ключ бабка носила на шее, на толстой золотой цепи и не снимала даже на ночь. Зато в дни добровольного заточения старухи они с Яковом ощущали себя свободными, главное было не шуметь. Несколько раз они уходили из дома и ехали в город. Там ходили в музеи или бродили по улицам, ели мороженое и разговаривали. Во время одной такой прогулки Маша рассказала Якову о своей любви к Павлу. С момента отъезда из Москвы, девушка вовсе не забыла о нём. Чувство окрепло, и она тосковала по парню всё сильнее. Яков странно воспринял девичью историю: вроде как расстроился, и у него испортилось настроение. Той же ночью он пришёл к Маше в спальню. Со сна девушка разнежилась в мужских объятьях. Созревшее для любви тело отчаянно хотело ласки, но в памяти всплыла фраза, сказанная бабкой в день приезда: «Залезешь к Якову в штаны, пожалеешь, что на свет родилась!» Маша очнулась от страстного наваждения, выгнала распалившегося Якова вон и заперлась на ключ. Утром мужчина сделал вид, что между ними ничего не произошло, но, оказалось, затаил зло на девушку.

…Маша окончила школу и поступила в педагогический институт. Она твёрдо решила уехать от ненавистной бабки, как только ей исполнится двадцать. Жизнь сделалась совершенно невыносимой. Яков, которого она прежде считала своим другом, возненавидел её. Он постоянно нашёптывал старухе о выдуманных проступках, которые Маша не совершала. Бабка исходила лютой злобой и в сердцах пообещала проклясть девушку.

На двадцатый День рождения произошла необычная вещь. Бабка попросила Машу подняться на второй этаж, закрыть на щеколду окно в спальне старухи. На улице разыгралась метель, и поднялся сильный ветер. Проходя мимо двери на чердак, Маша изумлённо увидела, что замок висит открытым. Любопытство пересилило страх быть пойманной на месте преступления. Она тихонько вынула дужку из петель и открыла дверь. Стараясь не скрипеть ступенями, девушка поднялась наверх. Весь чердак занимали стеллажи с банками и бутылочками с настойками, порошками, притираниями и жидкостями всех оттенков радуги. Пучки сухих трав и цветов. Кости и черепа животных. Волосы, змеиные и лягушачьи кожи, чёрные шкурки мелких грызунов и кошек. На балке висела пара живых летучих мышей. Девушке стало страшно. Она хотела было убежать, как взгляд зацепился за небольшой флакон замысловатой формы с золотой крышечкой. В нем была нежно розовая пудра, а на этикетке витыми готическими буквами начертано «На вечную любовь». Маша безотчётно схватила склянку с порошком, спустилась вниз и повесила замок на место. Она крадучись пробралась к себе в комнату и тщательно спрятала драгоценную добычу среди белья. Маша сама не могла объяснить, что подтолкнуло её украсть порошок. Будто кто-то шепнул девушке, что он ей пригодится. Что наступит минута, когда она сможет применить снадобье, и оно изменит всю её дальнейшую жизнь. Через несколько месяцев она вернулась в Москву. Бабка не отговаривала внучку от отъезда, наоборот, выглядела довольной, что та покидает её.

Оказавшись ближе к Павлу, любовь девушки приобрела черты навязчивой фобии. Маша издалека следила за Павлом и Светланой. Её сердце рвалось от боли и ревности, когда она видела их, таких счастливых и жизнерадостных. Было ясно, что Павел без ума от жены. Что их связывает сильное, ничем не замутнённое чувство. Но на этот раз Маша решила, что непременно добьётся своего. Только он был нужен ей, и отступать она не собиралась. Несколько раз девушка пробовала подкараулить Павла одного, но каждый раз что-нибудь мешало ей. Наконец, на встрече выпускников Маше удалось увидеться с ним и договориться о свидании наедине.

Глава 5. Измена

Часы, проведённые в компании друзей, пролетели молниеносно. К концу вечера Павел сам не заметил как, здорово опьянел. Пил только сухое вино, а развезло, и язык стал ватным, непослушным. Валерка исподтишка поглядывал на него, и Павел подозрительно подумал, что друг вполне мог приложить руку к его опьянению: подлить водки в кружку с вином. Время было позднее. За разговорами и выпивкой засиделись дольше положенного. Около одиннадцати Павел спохватился, что его уже полчаса Маша ждала на улице возле школы. Он спешно засобирался. Валерка увязался за ним следом, и Павел не знал, как сказать приятелю, что должен выйти один. Когда они шли по коридору первого этажа к выходу, Валеркино веселье исчезло без следа. Неожиданно он крепко вцепился в рукав Пашкиной дублёнки и потянул его за собой в пустой мужской туалет. Павел сначала в шутку воспринял выходку друга. Но в туалете Валерка схватил его за грудки и с силой ударил о стену.

– Валер, ты сдурел? Что за хрень? – Павел попытался оттолкнуть от себя взбесившегося ни с того, ни с сего приятеля. – Перебрал что ли? Охладись.

– Я в норме, – с ненавистью прохрипел тот. – Предупреждаю тебя, по-хорошему: не тронь её. Тебе что, Светки мало?

Павел сначала не понял, о чём толкует приятель.

– Слышишь, ты чего распетушился? Кого я не должен трогать? Прежде, чем на рожон лезть, объясни по-человечески? – и тут Павла осенило. – Так ты про Машку?

Валерка сильнее сжал пальцы, усилив хватку.

– Она не Машка, не смей с пренебрежением о ней говорить! Понял ты, любимчик фортуны? – заорал он, от злобы брызжа слюной Павлу в лицо. – Оставь её в покое! Обещай, что не станешь встречаться с ней!

Павел криво ухмыльнулся.

– Извини, Валер, но я дал клятву и выполню обещанное. Ты зря разволновался. Ну, поговорю я с Машкой, что в том криминального.

Валеркины глаза налились кровью, и он ударил Павла кулаком в скулу. Несколько минут приятели яростно мутузили друг друга. Наконец, Валерка, тяжело дыша, отпихнул Павла и выскочил из помещения.

Выходя из здания, Павел надеялся, что девушка не дождалась его и ушла домой. Но навстречу ему бросилась тоненькая женская фигурка. На бегу, Маша поскользнулась и буквально упала в его объятия. – Я думала, ты опять обманул, – она счастливо улыбнулась и потянулась навстречу его лицу. – Паша, Пашенька, я так долго мечтала об этом! О, Господи! Что с тобой? Это кровь?

Девушка испуганно коснулась разбитой скулы. Павел слегка отстранился.

– Чепуха, Маш. В тёмном туалете об косяк ударился. О чём ты поговорить со мной хотела? Давай, я провожу тебя, и по дороге ты расскажешь, что там за вопрос жизни и смерти?

Маша тем временем вытащила из сумочки белоснежный надушенный платочек и попыталась стереть кровь с лица Павла. Он задержал её руку.

– Маш, не стоит такую красоту пачкать. Дома отмоюсь. Пойдём, поздно уже.

Он взял девушку под руку и мягко, но настойчиво повёл в сторону школьных ворот.

Ночь была безветренная. Падал крупный, хлопьями снег. Он плавно кружился в воздухе, скользил вниз, словно невесомые крошечные ладьи в бескрайнем тёмном океане неба. Павлу показалось на мгновенье, что они остались одни на земле, такая стояла тишина. Внезапно, он осознал, что ему приятно идти вот так, молча, рядом с Машей. Девушка тоже притихла и загадочно улыбалась. Они дошли до дома и остановились возле её подъезда. Павел уже собрался попрощаться, как вдруг Маша тонко вскрикнула и начала оседать вниз. Павел подхватил её на руки и внёс в подъезд. С трудом поднявшись по лестнице, он нашёл у неё в сумочке ключи и открыл квартиру. Дома никого не было. Павел непроизвольно принюхался. Он давно заметил, что во всех человеческих жилищах свой индивидуальный запах. В квартире Маши приятно пахло хорошим кофе, ванилью и духами с нежным цветочным ароматом.

«Чисто женский аромат. Ни капли мужского духа», – машинально отметил про себя Павел.

Не разуваясь, он прошёл в ближайшую от входной двери комнату, которая оказалась спальней, и уложил девушку на огромную кровать. Маша слабо застонала и пошевелилась. Павел отправился на поиски аптечки и телефона. И то, и другое он обнаружил на кухне. Павел поднял трубку, чтобы набрать 03, и краем глаза уловил слабое движение, словно мелькнула чья-то тень. Легкое дуновение воздуха уверило его, что кто-то прошмыгнул за спиной. Павел бросил трубку на рычаг и быстро прошёл из конца в конец длинного коридора, заглядывая во все помещения. В квартире никого не было.

«Померещилось. Это, наверно, моя больная совесть. Вызову скорую и пойду. Светка теперь с ума сходит. Вот я идиот! Надо позвонить ей, сказать, что всё в порядке, скоро буду», – подумал Павел.

Из спальни, где он оставил Машу, послышался её слабый голос. Павел тут же забыл о телефонном звонке и поспешил на зов девушки.

Маша уже сняла сапоги, шубку и одежду, в которой была на школьном празднике. В соблазнительной позе девушка лежала на кровати. Короткий кружевной пеньюар не скрывал длины её умопомрачительных ног, и было понятно, что белья под ним нет. Кожа девушки матово блестела в неярком свете ночника. Щёки её горели, а вырез на неглиже распахнулся настолько, что выставлял напоказ тёмные полукружья сосков. Девушка призывно приоткрыла губы и неторопливо провела по ним языком. Павел остолбенел.

«О, боже! Я попал», – мелькнуло коротко, и он ощутил мощную эрекцию.

Маша смотрела на него покорно, с мольбой. И Павел сдался. Последовавшее за этим плохо запомнилось ему. Он взлетал ввысь и падал в бездонную пропасть, умирал и возрождался. Достаточно было её легкого прикосновения, чтобы желание обладать девушкой вновь овладевало им. Павел забыл о жене, об ожидаемом ребёнке. Маша была единственной, в ком он нуждался. К его немалому удивлению, она оказалась девственницей, но искушённой в ласках. С ней он осуществил все свои скрытые эротические фантазии, о которых стыдился рассказать Светлане.

Павел плохо помнил, что они пили в короткие минуты отдыха. Какое-то приторное и одновременно терпкое вино. Он только заметил, что Маша каждый раз подсыпала в его бокал яркий розовый порошок из старинной изящной склянки. Он хотел спросить её, зачем это, но страсть одурманивала разум. И Павел вновь растворялся в пожиравшем его желании наслаждаться телом девушки.

Под утро Павел настолько утомился, что задремал. Позже, вспоминая привидевшееся ему, он так и не смог решить, было то во сне или наяву. Павел лежал с закрытыми глазами, но веки, ему казалось, были прозрачными, потому что он наблюдал за тем, что происходило в комнате. Он видел обнажённую Машу, разметавшуюся рядом с бесстыдно разведёнными ногами. Девушка спала. Вероятно, ей снилось что-то неприятное и беспокоило во сне, так как её ресницы подрагивали, а глазные яблоки двигались под сомкнутыми веками.

Поздний ноябрьский рассвет ещё не осветил улицы города. Снег закончил приукрашивать землю. Небо очистилось от туч, и круглый лик полной луны беззастенчиво рассматривал обнажённых любовников. Напротив кровати висело большое зеркало в вычурной резной раме, в котором отражался лунный диск. Павел сразу вспомнил прочитанный не так давно фантастический роман. Ему показалось, что они внезапно перенеслись на другую планету с двумя лунами или в иное измерение.

Внезапно амальгама зарябила, и из зазеркалья в комнату шагнула высокая худая старуха. Она держала в руках чёрный кувшин, расписанный магическими символами. Ведьма, иначе не назвать, приблизилась к кровати и поставила сосуд на край. Из него тут же высунулась ромбовидная голова отвратительного гада, чешуйчатая и склизкая, на которой злобно сверкали рубиновые глаза. Павел усомнился, что в земной фауне существуют подобные особи. Чудовище зашипело, выбралось из сосуда и направилось к нему. Холодное и липкое от слизи, оно доползло до его члена и принялось изучать орган раздвоенным острым языком. Павел с отвращением почувствовал, что его прежде вялая плоть напряглась. Тварь раскрыла пасть и стала насаживаться на член мужчины, словно удав, заглатывающий жертву. Сжатия причиняли Павлу ни с чем несравнимое удовольствие, и через несколько секунд он излил семя. Гад тут же оставил его, устремился к лону Маши и вёртко внедрился внутрь. Девушка прерывисто вздохнула и сладострастно застонала. Старуха повернулась и опять шагнула в стеклянную поверхность, которая мгновенно поглотила её.

Яркий солнечный свет разбудил Павла. Маша по-прежнему спала, раскинувшись рядом с ним. Его страсть улетучилась вместе с тьмой. Стараясь не шуметь, он оделся и тихо покинул квартиру. Девушка так и не проснулась. Павел быстро шагал по улице и с ужасом думал, что скажет жене. Как будет извиняться за ночь, проведённую вне дома. Он никогда не лгал Светлане, и сомневался, что легко сможет выпутаться из неприятной ситуации, в которую его завела обычная похоть.

Глава 6. Несчастье

Светлана ни разу не упрекнула мужа. Но по выражению её лица, по лёгким голубоватым теням, которые залегли под глазами жены, по молчаливым вздохам и взглядам исподтишка, Павел знал, что она обижена и расстроена. Он попытался найти какие-то аргументы, придумать нечто оправдывающее его ночёвку вне дома, но слова не приходили на ум. И тогда он решил, что лучше смолчать. Сделать вид, словно ничего страшного не произошло. Ну, что раздувать из мухи слона. Подумаешь, с кем из мужиков не бывает? Пусть думает, что не хватило приятелям спиртного и пошли добавлять к кому-нибудь домой. За разговорами перебрал лишнего, вот и заночевал в гостях. Для неё же лучше. А вдруг он бы на милицейский наряд наткнулся – срамота. Ведь легко можно было и в вытрезвитель загреметь. Павел так рьяно выстраивал в уме линию собственной защиты, что сам почти уверовал в невинность своего проступка. Через пару дней жена оттаяла, успокоилась. Всё это время Павел был предельно нежен и внимателен к ней и старался предугадать каждый каприз. Купил флакончик её любимых польских духов «Может быть», цветы и конфеты и достал билеты на нашумевший спектакль в театр на Таганке.

Ночь, проведённая с Марией, не шла у Павла из головы. В памяти постоянно возникало её нежное податливое тело. Большая тугая грудь и горячая плоть. Покорное подчинение любому его желанию, плавные движения и сладостные вскрики. Павлу хотелось ещё раз повторить свидание в квартире девушки, но он не знал, под каким предлогом вырваться из дома на ночь. К тому же, сама Мария не звонила, не пыталась встретиться с ним. Он сомневался, а вдруг та ночь не доставила ей такое же наслаждение, как ему. Секс с женой больше не приносил Павлу былого удовольствия. Он охладел к ней и стал уклоняться от супружеских ласк, мотивируя это страхом причинить вред их, ещё не родившемуся ребёнку. Светлана соглашалась с мужем. Но в душе поведение Павла беспокоило её и вызывало подозрение, что в отказе от близости с ней кроется совсем иная причина.

Наступил последний предновогодний месяц года. Павел прекрасно помнил, что День рождения Марии – двадцатое декабря. Этот день он так и не смог забыть, сколько ни пытался. За время, прошедшее с их последнего свидания, Павел настолько измучился желанием и сомнениями, что всё же решился поздравить Машу. А там, по отношению девушки к его приходу, станет видно, что и как будет дальше. В цветочном магазине на Калининском проспекте Павел купил роскошный букет алых роз. Он сел в дребезжащий промёрзший троллейбус и поехал к ней, опасаясь, что застанет девушку в квартире наполненной весёлой музыкой и разгорячёнными от спиртного гостями. Но за дверью, как ни странно, стояла тишина. Павел позвонил. Маша, немного похудевшая и бледная, но от этого ещё более обворожительная, тут же открыла ему. Она, словно знала, что он придёт и счастливо улыбалась.

– Я ждала тебя, Пашенька! Мне о нас сон привиделся сегодня.

Она схватила его за руку и втянула в квартиру. Закрыв дверь, Маша не дала ему времени даже снять пальто. Девушка крепко прижалась к Павлу, не обращая на влажность ткани от подтаявших снежинок, и принялась целовать его холодные губы. Павел тут же подхватил Машу на руки и быстро прошёл в уже хорошо знакомую спальню. И опять безумие охватило его. Время остановилось. Он парил в космической невесомости секса, не считая часов и позабыв об обязанностях и обязательствах.

Сладостное уединение любовников нарушила резкая трель входного звонка. Посетитель, который стоял за дверь, с уверенностью знал, что в квартире есть тот, кто ему нужен. И не прекращавшимся трезвоном ясно давал понять, что не уйдёт, пока ему не откроют. Маша раздражённо простонала и нехотя отстранилась от Павла. Он вновь сомкнул руки за её спиной, привлёк к себе и поцеловал.

– Не открывай! Пусть думают, что никого нет дома.

Она страстно ответила на поцелуй, но всё же выскользнула из кольца объятий.

– Это, наверное, соседка. Она такая дотошная. Ей вечно что-то надо: то соль, то луковицу, то спички. Я быстро выпровожу её. Лежи, сладкий мой!

Девушка легко провела языком по его губам, соскочила с постели и потянулась ладным телом, выставив вперёд упругие груди с тёмными острыми сосками, что вызвало новый прилив возбуждения у Павла. Маша накинула крохотный халатик, плавно вильнула крутым задом, хитро поглядев на его, увеличивающееся на глазах, доказательство страсти, вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.

Через некоторое время до Павла донеслись звуки приглушённых голосов. Их амплитуда возрастала, голоса становились всё громче и раздражённее. Вскоре в коридоре разгорелся настоящий скандал. За закрытой дверью Павел не разбирал, о чём спорили собеседники, но голос непрошеной посетительницы показался ему очень знакомым. Внезапно стало тихо, дверь резко распахнулась, и в проёме появилась Светлана. Павел, абсолютно голый, замер на постели. Во время этой немой сцены Светлана не смотрела мужу в глаза. Она остановившимся безумным взглядом уставилась на его чрезмерно эрегированный член. Гримаса отвращения и брезгливости исказила её лицо. Так и не произнеся ни слова, жена круто развернулась и почти бегом, насколько ей позволял большой живот, бросилась прочь. Павел вскочил и принялся судорожно одеваться. Ему надо было срочно догнать Светлану, чтобы попробовать объясниться с ней. Он не мог допустить, чтобы она наделала опрометчивых глупостей. Чтобы причинила боль себе и их, не рождённому ребёнку. Маша не пыталась остановить его. Просто стояла и смотрела, как он натягивает одежду, и тихо плакала. Когда Павел уже бежал к выходу, девушка окликнула его, но он сделал вид, что не слышал её.

Он торопился по вечерним улицам и клял себя за слабость и похоть. Мысленно обещал Богу, что изменил жене последний раз в жизни. Что готов на любое наказание с его стороны, лишь бы потом Светлана простила его. Одновременно, мозг назойливо сверлил вопрос: как Светлана узнала, где он и с кем? Кто мог сообщить жене об измене?

Днём была оттепель, но к ночи подморозило, и лёд на тротуарах присыпало лёгким слоем снега. В проходе между школой и старым зданием детского сада, ведущем к их дому, стояла тьма: единственный фонарь опять перегорел. Вбежав в темный проулок, Павел едва не упал. Что-то лежало посреди узкой дороги, преграждая путь. Павел достал коробок спичек и осветил препятствие. В слабом дрожащем свете горевшей спички, он с ужасом понял, что перед ним лежит его жена. Глаза Светланы были закрыты, а лицо перекошено страданием. Он бросился к ней, выкрикивая её имя. Попытался поднять, но Светлана замычала и замотала головой.

«Вызови скорую… – сквозь стиснутые от боли зубы буквально прорычала она. – Ребёнок!»

Всё, что происходило после: его стук в окна первого этажа ближайшего дома, с просьбой срочно вызвать неотложку к беременной, безуспешные попытки поднять жену и перенести в тепло помещения, её жуткие стоны, приезд врачей – всё слилось для Павла в страшный единый миг. И только когда он уже сидел в машине скорой помощи и смотрел в мертвенно бледное лицо Светланы, лежавшей без сознания, Павел осознал, что жизнь его семьи рухнула. Он собственными руками разрушил счастливый мир, о котором мечтал с первой минуты их встречи. И теперь ему придётся нести этот крест до конца своих дней.

В больнице Светлану спешно отправили в операционную. Хирург, суровый седовласый мужчина, с усталыми грустными глазами, отрывисто раздавал указания суетившемуся, как муравьи, персоналу. Он мельком глянул на белое, как полотно, лицо Павла. Хотел было подойти к нему, чтобы сказать что-то ободряющее, но передумал. Слишком зыбкой в тот момент была ситуация. Совсем близко оказались друг к другу жизнь и смерть. Врач не хотел лгать и давать напрасной надежды убитому горем Павлу, но и правды сказать не мог. Всё в Божьей воле, а он слепое орудие в руках Господа.

Операция продлилась несколько часов. Павел всё это время просидел на скрипучей жёсткой скамье в пустом и прохладном неосвещённом вестибюле. Больница давно спала. Охранник, смешной косолапый старик в огромных валенках и безрукавке на меху, несколько раз приносил ему крепкий горячий чай в эмалированной щербатой кружке. Чай был приторно сладкий. Такой всегда делала его покойная бабушка Аксинья, когда любимый внук простужался и заболевал. В один момент Павел, вероятно, задремал, потому что увидел нечто нереальное. Перед ним стояла бабушка. На руках старуха держала двух девочек ангельской красоты. Золотистые локоны малышек поддерживали белые атласные ленты. Девочки были одеты в кипельно белые крохотные платьица.

Бабушка блаженно улыбнулась Павлу и сказала нараспев: «Я позабочусь о них! Не горюй, Пашенька».

Развернулась, пошла к выходу и через миг её поглотила темнота. Павлу показалось, что у него оборвалось сердце. Под ложечкой неприятно заныло от страшного предчувствия. Он вскочил с лавки. Перед ним стоял хирург. Он устало достал мятую пачку сигарет, вытащил одну и принялся разминать её.

Потом поднял голову и произнёс, глядя на Павла с состраданием:

– Она жива, но пока в медикаментозной коме. Её перевезли в реанимацию. Выйдет из комы, переведём в палату.

– Ребёнок? – едва прохрипел Павел, так сильно внезапно у него пересохло во рту.

– Мы сделали всё, что могли… – врач замялся на мгновенье. – Это была двойня. Две девочки. К сожалению, дети мертвы. Выбор спасти их или вашу жену, я сделал в её пользу.

Хирург устало провёл рукой по лицу.

– Во время операции неожиданно открылось сильное кровотечение. Я был вынужден удалить матку, иначе мы бы и её потеряли.

– Удалили матку? – Павел непонимающе смотрел на него. – Но, как же так? Как же теперь…

Смысл сказанного, наконец, дошёл до него. Павел вцепился в халат хирурга и сильно тряхнул его. Врач даже не попытался освободиться.

– У неё никогда не будет детей… – сказал он правду, о которой Павлу было страшно даже подумать. – Но ваша жена жива. А это, поверьте мне, немало значит.

Павел отпустил врача, осел на скамью и, спрятав лицо в ладони, заплакал.

Глава 7. О дружбе и предательстве

После бегства Павла Маша ощущала страшное опустошение. Все её надежды и мечты на будущее с ним разлетелись на осколки, причинявшие девушке невыразимую боль и отчаянье. Он пришёл к ней сам, без её навязчивых просьб, с цветами и исходившей от него животной страстью. Тогда она ненадолго поверила, что бабкино снадобье подействовало. Не зря она рисковала навлечь на себя гнев старухи на чердаке в тайном убежище бабки. Опасное любопытство сыграло ей на руку. Колдовство существует. Вот он – наглядный тому пример: мужчина, которого она вожделела столько лет у её ног. Одержимый страстью, беспомощный от сжигавшего его плотского желания. Она чувствовала себя богиней. Царицей, по чьему велению замирало его сердце и туманило разум. Павел, прежде такой далёкий и неприступный, едва прикоснувшись к её телу и вдохнув запах её волос и кожи, становился послушным рабом, ластящимся щенком, готовым на всё за поощрение хозяйки.

Он ушёл так поспешно, что она не успела сказать ему о самом главном. О сокровенной тайне, которую почти уже месяц носила в себе. Этот прекрасный секрет жил внутри неё и становился с каждым днём всё больше. Вскоре она не сможет сохранить его. Он станет слишком очевидным, о нём узнают все. И тогда из волшебного, он сделается событием обыденным и простым. Таким, что происходит постоянно и воспринимается, как должное. Она представляла, как скажет ему, что ждёт ребёнка. Дитя их любви, которое они зачали в их первую ночь любви. Ребёнок обязательно родится необычным. Может, станет гением науки, или великим политиком, или артистом. Если это мальчик, то будет, как под копирку, похож на Павла, такой же черноволосый и голубоглазый. А если девочка, то копия Маши. Она придумала себе красивую сказку. Только не учла, что не все сказки со счастливым концом.

Через неделю к ней пришёл Валерка, бывший одноклассник Павла и его хороший приятель. Маша удивилась, но впустила его. Валерка с порога объявил, что у него дело, не терпящее отлагательств. Маша пожала плечами. Ей было всё-равно. Без Павла действительность потеряла смысл. Но всё же она немного обрадовалась возможности слегка отвлечься от снедавшего её беспокойства. Поговорить хоть с одной живой душой. Эту неделю она продержала себя в добровольном заточении. Не выходила даже в магазин за хлебом и молоком. Боялась, что Павел придёт, пока она отсутствует, и не дождётся её. Она не помнила, что пила и ела, по сколько часов спала. Она ждала, исступлённо веря, что он поймёт, кто нужнее и важнее для него. Вернётся и останется навсегда.

Валерка повёл себя так, словно они давно и близко знакомы. Он сразу прошёл на кухню, где деловито загремел посудой. С собой парень принёс большую чёрную сумку, которую тут же принялся освобождать от всевозможных деликатесов. Он, словно факир из шляпы, доставал из неё продукты, которые возможно было купить только в закрытых магазинах. Икра чёрная и красная в стеклянных баночках. Камчатские крабы, финский сервелат, экзотический ананас, прозрачные ломтики балыка в упаковке, швейцарский шоколад, клубника и бутылка шампанского. Маша вдруг почувствовала, что страшно голодна. Валерка, тем временем, уже включил плиту, и запах разогретого сливочного масла заполнил кухню. Маша нетерпеливо потянулась за куском белой рыбы, но Валерка перехватил её руку и поднёс к губам.

– Машуль! – галантно целуя её ладонь, он сказал. – Потерпи немножко! А то перебьёшь аппетит.

– Ты садист! – пошутила она, сделав вид, что сердится. – Я умираю с голода! Маше всё-таки удалось ухватить малюсенький кусочек, и она быстро засунула его в рот. У рыбы был нежный солёный вкус. От удовольствия Маша даже зажмурилась.

– Боже! Мне кажется, что именно этого я хотела. Валер, ты умеешь читать мысли? Маша слегка улыбнулась, а Валерка оторвался от сковороды, брызжущей жиром, и серьёзно посмотрел на девушку.

– Нет! Но если ты захочешь, я научусь.

И парень опять сосредоточился на мясе, скворчащем на сковороде.

Вскоре Валерка выпроводил её из кухни. Маше и самой захотелось немного привести себя в порядок. Подойдя к огромному зеркалу в спальне, она увидела, что выглядит дурно. Волосы свисали тусклыми немытыми космами. Лицо серое, и белки глаз покраснели от недосыпания и слёз.

«Господи! Я похожа на пугало. Да, если бы Павел увидел меня в таком виде, он не захотел бы даже пальцем прикоснуться!» – ужаснулась она и поспешила в ванную.

Через час, причёсанная и накрашенная, в длинном платье Маша царственно вплыла в кухню. Валерка, державший в руке нож, выронил его, и тот громко звякнул о кафель пола. Парень, молча, шагнул ей навстречу. Так они постояли немного, всё больше ощущая неловкость затянувшейся паузы. Валерка, казалось, еле сдерживал себя от желания заключить девушку в объятья. Маша первой нарушила тяготившую её тишину.

– Валер, – она робко улыбнулась ему. – Может, мы поедим уже? Я сейчас в обморок упаду от вкусных запахов.

Валерка очнулся от наваждения и засуетился, словно это он хозяин дома, а она пришла к нему в гости.

– Конечно! Извини, сам не знаю, что на меня нашло.

Красиво сервированный стол удивил Машу. Оказывается, мужчина тоже способен создать комфорт. Она всегда считала это прерогативой женщины. Девушка с аппетитом перепробовала все закуски. Она смаковала мягчайшее мясо, исходившее соком, и даже позволила себе пару бокалов шампанского. От вкусной сытной еды и алкоголя Маша слегка опьянела. Когда она встала со стула, чтобы достать из шкафчика салфетки, голова у неё закружилась. Валерка тут же подскочил к ней и удержал от падения. Он стоял так близко, и от него исходило такое приятное тепло и надёжная сила, что на минуту Маша закрыла глаза и представила, что это не он, а Павел рядом с ней. Она податливо прильнула к нему, чем Валерка незамедлительно воспользовался. Он жадно впился в её губы, подхватил на руки и понёс в спальню.

Маша плыла по волнам блаженства. Сильные ласковые руки раздевали её, мяли, гладили, ощупывали. Нежные губы скользили по телу, изучая его изгибы и впадины. Маша изнывала от наслаждения. Она жаждала проникновения. Наконец-то он с ней.

– Паша, Пашенька! Войди в меня! – прошептала она.

В ответ услышала сдавленный стон. Парень отшатнулся от неё.

– Ну, я и идиот! Поверил, что ты меня хочешь!

Она открыла глаза. Пелена опьянения спала. Рядом с ней сидел обнажённый Валерка. Маша вскрикнула и зашарила рукой по кровати, пытаясь натянуть на себя отброшенное одеяло.

– Валер! Что ты делаешь? Ты воспользовался моим состоянием. Видел же, что я не в себе.

Тут парень взбеленился.

– Не в себе? Из-за этого козла? Паша, Пашенька! – передразнил он её. – Да, не нужна ты ему, неужели не понимаешь? Чем он тебя взял?

Оскорблённый Валерка не на шутку разозлился. Он кинулся к ней, повалил навзничь и всем телом прижал к матрасу. Маша забилась под ним, тем ещё сильнее распаляя его злобу. Он уже раздвигал ногой её бёдра, готовясь силой овладеть девушкой, и не переставал оскорблять её.

– Я сейчас покажу тебе, кто настоящий мужик! Ты меня умолять будешь, чтобы я ублажил тебя ещё не раз. Лежи и получай удовольствие!

Маша почувствовала, что его возбужденная плоть упёрлась в её лоно.

– Не надо, Валера! – заплакала она. – Прекрати! Я беременная от него!

Он сразу скатился с неё. Они полежали какое-то время рядом, не касаясь друг друга. Маша тихо всхлипывала, Валерка молчал. Наконец, он встал и начал неспешно одеваться.

Перед тем, как выйти из комнаты, парень повернулся к ней и сказал ожесточённо:

– Не знаю, что ты там вообразила себе своим глупым бабьим умишком, только у тебя с Пашкой никогда бы ничего не вышло. Он просто попользовался тобой. Поиграл и бросил. Неужели до тебя так и не дошло за столько лет, что он Светку любит? И будет любить! Не важно, что она теперь пустой сосуд. Он её всё-равно не бросит. Своим ребёнком ты его к себе не привяжешь. Светка в ту ночь, когда застукала мужа в твоей постели, двойню потеряла и бесплодной осталась. Кувыркались вы вдвоём, а винить за это станет тебя одну! Да, да! Хотя сам на тебя залез. А ведь я надеялся, что у нас что-нибудь получится! Сох по тебе. Правду, видно, в школе говорили, только я не слушал. Шалава ты, Машка!

Он быстро пошёл к двери. Маша, ошарашенная его отповедью, успела бросить вслед ему вопрос, хотя ответ и так знала.

– А ведь это ты, сволочь, Светке подсказал, где мужа искать?

Валерка вздрогнул, но не обернулся и вышел вон. Громко хлопнула входная дверь. От сотрясения зеркало сорвалось со стены, ударилось об пол, треснуло и развалилось на несколько частей. Маша полежала ещё немного, бездумно глядя в потолок. Потом поднялась и прошла на кухню. Осмотрела гастрономическое изобилие на столе и внезапно девушке показалось, что тарелки наполнены смрадной гниющей плотью. В зелёной слизи копошились черви, и множество мух роилось и тут же размножалось на зловонных останках. Превозмогая тошноту, Маша сгребла со стола всё вместе со скатертью и выбросила в кухонный мусоропровод.

Глава 8. Помешательство

Через полтора месяца Павел привёз жену домой. С той ночи, когда хирург в тёмном вестибюле больницы озвучил ему страшный вердикт, перечеркнувший их будущее, мечты о большой семье, Павел, казалось, постарел на несколько лет. Глаза потухли, и в чёрных густых волосах заблестели тонкие серебристые нити. В несчастье, произошедшем с женой, поначалу он винил только себя. Если бы он мог повернуть время вспять, переиграть всё по-новому. Зачем он пошёл на тот злосчастный вечер без Светланы? Если бы она была рядом с ним, их свидание с Машей никогда бы не состоялось. Он бы не познал её ласк, тела. Его бы не покинул здравый смысл от страсти.

Светлана бледной тенью бродила по квартире. Она разом потеряла интерес ко всему, что прежде занимало её. Разговаривали супруги мало, отвлечёнными сухими фразами ни о чём. Павел продолжал учиться, а Светлана наотрез отказалась вернуться в институт. Впрочем, там пошли ей навстречу и оформили на год академический отпуск, выразив надежду, что время сгладит боль потери, и Светлана вернётся к студенческой жизни. Павел всё чаще задерживался в институте допоздна. И хотя в средствах они не нуждались, благо от покойных родителей и бабушки Павлу перешли неплохие сбережения, да и родители Светланы помогали им деньгами, Павел подумывал о том, чтобы устроиться в какую-нибудь больницу медбратом в вечернюю смену на полставки. Перспектива проводить долгие вечера в квартире, наполненной невысказанными упрёками, тяготила его. Жена ни разу не сказала вслух, что это он виновен в гибели детей, но Павел чувствовал её безмолвные обвинения. Обстановка в доме сделалась совершенно невыносимой. Павел устал казниться. Ему хотелось вырваться, убежать, уехать куда угодно, лишь бы хоть день не видеть укорявшей его своим убитым и потерянным видом Светланы. Не задыхаться в молчании, которое набатом било в сознании: «Ты! Ты! Ты убийца!»

После долгой унылой зимы в город, наконец, пришла весна. Солнце ласково согревало озябшие за долгие холодные месяцы улицы. С весёлым журчаньем устремились в ливневые водостоки ручьи. Люди избавились от надоевшей им зимней амуниции и сменили её на лёгкие, яркие одежды. Всё больше красивых девушек прогуливалось по улицам бесцельно, просто так. Как всегда, именно весной появилось огромное количество беременных. А может, зимой под толстыми шубами и пальто просто труднее было заметить их особое положение. Они, как Божьи избранницы, гордо несли свои животы. Плыли по городу, словно корабли, доставляющие новую жизнь от пристани «зачатье» до порта «рождение». На лицах женщин лежала печать глубокой мудрости, словно будущие мамочки знали тайну сотворения мира. И все они выглядели счастливыми.

Павел неторопливо шагал по вечернему проспекту. Он полюбил гулять здесь один. Проходить мимо витрин магазинов, в которых стояли застывшие фигуры манекенов с фальшиво улыбающимися лицами, создававшие иллюзию человеческой жизни и отношений. Где в ресторанах и кафе громко играла музыка, заманивая посетителей обещанием веселья и беззаботно проведённого времени. Где влюблённые парочки обнимались и беспечно смеялись только им понятным шуткам. Он дошёл до нужной остановки и закурил в ожидании троллейбуса. Кто-то окликнул его по имени. Павел обернулся и увидел Валерку. Тот быстро направлялся к нему, радушно улыбаясь, словно не было между ними нелепой пьяной потасовки в школьной уборной. Павла кольнуло неприятное ощущение досады – такой замечательный вечер оказался испорчен случайной встречей. Валерка крепко сжал его ладонь в приветственном рукопожатии, пристально глянув в глаза.

– Здорово! Давненько не виделись! Как ты? Как Светка?

И хотя вопросы были произнесёны сочувствующим тоном, Павлу показалось, что вкрались в них нотки злорадства. Словно Валерка втайне радовался их несчастью. Оно питало его оскорблённую тем ноябрьским вечером гордыню. Павел высвободил руку. У него непроизвольно возникло желание вымыть ладонь. Он даже представил себе чистую прозрачную струю воды из крана и душистую невесомую пену на руках. Павел слегка поморщился от брезгливости, но Валерка истолковал гримасу по-своему.

– Ты держись, друг! – он приобнял Павла за плечи. – Может помощь, какая нужна? Только скажи!

Павел полез в карман за сигаретами, но не потому, что опять захотелось курить. Просто ему надо было как-то освободиться от руки, лежавшей на его плече.

– Слушай! – оживился Валерка. – А пойдём, выпьем? Потрещим о жизни? Пойдём, пойдём! Он вцепился в него и повлёк в сторону дверей бара, украшенных разноцветной иллюминацией. Павел отнекивался, но всё же грубо отказать бывшему приятелю показалось ему неприличным, и он пошёл у него на поводу.

Сначала разговор не клеился. Валерка рассказывал о бывших одноклассниках, с кем пересекался за последнее время. О заводе, где работал после техникума. О том, что познакомился с обалденной девахой – гимнасточкой, студенткой циркового училища. И какие показательные выступления та устраивает ему в кровати. Поначалу Павел слушал его и не слышал, сосредоточившись на собственных мыслях. Но после нескольких порций спиртного он, наконец, расслабился. Напряжение, державшее его в узде столько дней, отпустило. Ему на миг показалось, что они, как и прежде друзья не разлей вода, и нет между ними непонятной неприязни и недомолвок. Валерка незаметно втянул его в разговор, сумел заразить бесшабашным весельем. Павел уже смеялся над фривольными шуточками и рассказами приятеля. И тут Валерка вдруг сообщил то, о чём Павел меньше всего хотел знать.

– Кстати, я Машуню на этой неделе видел!

Павел закаменел лицом.

– Ты не поверишь! – балагурил приятель, словно не заметив этого. – Похорошела ещё больше. Всё-таки правду говорят – беременность украшает женщину. – Она беременная? От кого? – приподнялся со стула Павел, но Валерка легонько подтолкнул его назад.

– Ты-то чего так разволновался? Тоже что ли там побывал? Выходит мы с тобой побратимы? И сколько нас, таких побратишек, только Машуня знает! – сально хохотнул приятель.

Павел устало потер виски. У него вдруг сильно разболелась голова.

– Не пори чушь! Ты же знаешь, я женат и Светку…

– Ну, ясный пень! – перебив его, продолжал ёрничать Валерка. – Ты у нас примерный семьянин! А я вьюноша холостой, обязательствами не обременённый. А Машуня – та ещё штучка! Затейница! Слушай! У неё в потайном местечке такая родинка интересная, словно клубничка. Ням – ням! Губы сами так и тянутся!

На Павла резко навалились усталость и страшная апатия. Он столько времени изводил себя, чувствовал подлецом. А может во всём не только его вина. Просто его опять грубо использовали. Околдовали, заманили в сети разврата. Опоили дурманом. Тут же вспомнилось, как Маша подсыпала ему странный розовый порошок в вино. И всё, что он так усиленно изгонял из памяти, вновь вернулось к нему. Её губы, груди, запах кожи и волос. И крупная родинка на внутренней стороне бедра, не раз целованная им. Острая ненависть пронзила его. Павел с трудом выбрался из-за столика и, несмотря на Валеркины призывы посидеть ещё, шатаясь, пошёл к выходу. Валерка остался в баре. Если бы Павел обернулся, он увидел бы на лице приятеля выражение злобной удовлетворённости.

Пока Павел трясся в пустом, спешившем в парк последнем троллейбусе, состояние заторможенности от опьянения и шокировавшей его новости о неразборчивости Маши в связях уступило место ярости. Он до такой степени возненавидел девушку, что вполне мог бы потерять контроль над собой. Не сдержаться и причинить ей боль, повстречайся она на его пути этим вечером. Он жаждал сжать руками её тонкую длинную шею и задушить лживую гадину. Представлял, как жизнь незримой струёй утекала бы из её лживых прекрасных глаз. Как в последнюю секунду её гладкое тело вздрогнет и выпустит вон распутную душонку, чтобы та прошла все круги ада за блуд и похоть.

Павел подошёл к дому и решил выкурить последнюю за день сигарету, чтобы успокоиться и не входить в квартиру с перекошенным лицом. Хотя жена, наверняка, уже давно спала. Он посмотрел вверх. Света в их окнах не было. Павел постоял так немного, глядя, то в темное небо с блестящими крупинками далёких звёзд, то на светившиеся кое-где квадратики окон. Он ещё раз бросил взгляд на свои, и что-то вдруг насторожило его. Павлу показалось, что в окне комнаты, которую последнее время занимала Светлана, мелькают слабые отсветы, словно по ней ходят с зажженной свечой. Странное беспокойство закралось в душу.

Он отшвырнул окурок и бросился в подъезд. Лифт, как назло, не работал. Павел, тяжело дыша, бежал по крутым лестницам и ругал себя последними словами. Как он мог так поступать со Светланой? Никчёмный эгоист. Окружил себя коконом страданий, не задумываясь, каково ей чувствовать себя недоженщиной. Знать, что никто никогда не назовёт её матерью. Рука Павла, державшая ключ, дрожала так, что он не сразу попал им в отверстие замка. Наконец, мужчина открыл дверь, вошёл в тёмную квартиру и замер. Кто-то пел. Он медленно двинулся по коридору к комнате жены, откуда слышался голос. Павел осторожно заглянул внутрь. На прикроватной тумбочке тускло мерцала огоньком свеча, создавая тревожные колышущиеся тени в углах. Павел поёжился. Ему показалось, что там, в этих затенённых местах притаились чудовища. Мистические твари, способные причинить боль и страдания, и только выжидающие удобного момента, чтобы наброситься на них. Светлана плавно покачивалась в кресле-качалке. Она сидела спиной к двери, и Павел не мог разглядеть, что жена держала на сгибах обеих рук. Он прислушался.

«Спит густой, дремучий лес.

Звёзды спят и облака.

Месяц в выси спит небес.

Спят поля, и спит река.

Баю – баю, спят цветы…»

Светлана пела колыбельную. Он подошёл к ней и остолбенел. На руках она держала двух игрушечных младенцев. Куклы были полной имитацией настоящих малышей, с закрывающимися глазами и густыми ресницами. Жена расстегнула до пояса халат и вытащила наружу груди, пристроив соски возле приоткрытых ртов, в каждом из которых виднелось по два крохотных белых зуба. Капли молока блестели на румяных фарфоровых личиках.

– О, Боже, – сдавленно просипел Павел. – Только не это!

Светлана подняла к нему лицо и посмотрела на мужа сияющими глазами.

– Пашенька! Она вернула их нам! Посмотри, какие доченьки красавицы!

И вновь принялась баюкать кукол, мурлыча невнятные глупости. Павел вышел из комнаты и ринулся к телефону. Единственная надежда оставалась на Аркадия Семёновича, старого друга детства его покойного отца. Тот был известным профессором психиатрии. Мысль, что Светлану придётся положить в психиатрическую клинику, привела Павла в ужас. Ведь это опять его вина, что он не удержал рассудок жены, дал ей впасть в безумие. Он снова предал её. Своими поздними возвращениями и одинокими прогулками по городу. Бегством от проблем и жалостью к собственной персоне.

Глава 9. Решение

Всю ночь Светлана качалась в старом кресле и не отрывала глаз от кукольных младенцев. Павел попытался отобрать у неё игрушки. Но жена цеплялась за них и хныкала, как маленькая девочка. Это напугало его ещё больше, и он оставил её в покое. Под утро Светлана ненадолго уснула. Во сне она вздрагивала и стонала. Временами лицо жены искажалось, будто её что-то мучило. Павел хотел было разбудить жену, чтобы прервать видения, приносившие ей страдание. Но неожиданно Светлана тихо заговорила. Павел подошёл ближе и наклонился, чтобы разобрать невнятные слова. Он понял, что спящая жена с кем-то ведёт диалог. Только вот по имени собеседника она ни разу не назвала.

«Прошу вас! Не отбирайте их у меня! Я отдам вам всё! Всё, что вы хотите! – шептала Светлана. – Да, и душу отдам. Жизнь? Но как? Как я тогда останусь с ними?»

Опять затишье.

«Обещаю! Обещаю вам! Он сделает так, как я ему прикажу. Не отбирайте! Да, я поняла! Жизнь за жизнь! Они важны для вас. Никто не узнает! – бормотала жена и вдруг громко воскликнула: – Клянусь, клянусь, клянусь!»

И Светлана закричала так страшно, словно её жестоко пытали. Павел схватил жену за плечи и нежно потряс, чтобы разбудить.

– Тшш, тихо, тихо! Это просто дурной сон.

Жена распахнула глаза. В них плескался откровенный ужас.

– Пашенька, – истерично зашептала она. – Это не сон! Сегодня вечером, когда тебя не было, она уже приходила ко мне.

Павел насторожился. Почему то на ум ему сразу пришла Маша. Неужели у неё хватило наглости явиться к Светлане? И сообщить, что вероятно Павел один из претендентов на отцовство её, ещё не рождённого ребёнка? Или она искала его, чтобы продолжить свою грязную игру? Ну, теперь-то он не попадётся на её уловки. Волна ненависти вновь накрыла его.

– Свет! – Павел судорожно сглотнул и сказал осторожно. – Всё, что она наговорила тебе – неправда. Ты же знаешь! Я тебя люблю. Кроме тебя мне никто не нужен. Не верь ей! Она обыкновенная шлюха!

– Шлюха? – Светлана взглянула на него с удивлением. – О ком ты?

Потом она поняла, и в её голосе зазвенели нотки обиды.

– Опять она! Ты о ней никогда не забываешь, да?

Лицо её исказило отвращение.

– Думаешь, я дура? Или слепая? – с горечью произнесла жена. – Все годы, пока мы с тобой, о ней вспоминаешь. Только и делаешь, что обманываешь себя и меня…

Она расплакалась. Павел подавленно молчал, пряча глаза.

– Она навсегда твою душу отравила. Вот и опять лишнее подтверждение этому! Господи, как я устала ото лжи. Уйди! Оставь меня одну!

Светлана отвернулась. По щеке одна за другой сбегали слезинки, капая на глупые кукольные мордашки. Павел не знал, что ответить на обвинения жены. Он понимал, в чём-то она права. Какая-то незримая нить давно и крепко связала их с Марией. Только Павел не мог допустить, чтобы это разрушило то немногое, что ещё оставалось от его семьи. Он робко дотронулся до плеча жены.

– Свет, отдай мне кукол?

Светлана с недоумением посмотрела на него, потом вниз, на розовощёких пупсов у неё на коленях.

– Ах, вот ты о чём беспокоишься, – грустно ухмыльнулась Светлана. – Куклы… Сама ничего не понимаю… На меня вчера вечером накатило что-то. Такая тоска. Сдохнуть захотелось. Я уже и записку тебе написала, и верёвку с балкона сняла.

Павла зазнобило.

– Света! – испугался он.

– Вот тебе и Света! А тут она пришла, – глянула на него испытующе Светлана, – не Машка твоя!

Павел нахмурился.

– Часов около одиннадцати в дверь позвонили. Я подумала, ты ключи забыл. Открыла, а там старуха! – Светлана вздрогнула. – Сначала я перепугалась до жути. Вроде и не было в ней ничего страшного, а внутри у меня будто замёрзло всё.

– Господи! – взволнованно воскликнул Павел. – А если бы это убийца или грабитель, какой был?

Светлана насупилась.

– Наверное, пока ты по улицам прогуливался, не думал, что я дома одна? И может случиться любое несчастье? – она прикрыла глаза. – Ладно, достаточно на сегодня обвинений. Так вот, старуха это была, высокая и худая. А лицо аристократки. И глаза цепкие, умные. Она в руках большой свёрток держала. Попить у меня попросила. Вроде как приехала издалека к кому-то тут в подъезде, а её даже на порог родственнички не пустили.

– И ты впустила… – осуждающе покачал головой Павел.

– Впустила! – с вызовом бросила Светлана мужу. – Может, если бы не она, ты бы из петли меня вынул!

Павел охнул.

– Провела я её на кухню, чаем напоила. Сама тоже пила. А потом не помню ничего. Всё как во сне. Сначала только ощущения. Казалось, несут меня куда-то. Потом я качалась, как на качелях и пела. Потом груди отяжели, налились. Вроде молоко опять пришло. Кто-то расстегнул халат, и за соски ухватились жадные рты. Они высасывали молоко, а с ним из меня утекали боль, желание убить себя и наплывала эйфория. Я почувствовала нечто похожее на оргазм. Ты не представляешь, что это за ощущение. Просто мужчинам не дано испытать подобное.

Светлана замолчала, разом устав говорить.

– Свет? – осторожно начал Павел. – А старуха-то куда делась? Когда я вернулся, в квартире, кроме тебя, никого не было.

У жены опять заблестели слёзы.

– Ты не веришь мне?! Но она была! Была! И дети были настоящие! Паша? – тут Светлана зарыдала в голос. – Я что, и впрямь схожу с ума?

Павел кое-как успокоил её и, наконец-то, уложил в постель. Светлана тут же уснула, а он всё сидел возле жены. Мысли отчаянно крутились в голове. Он верил и не верил Светлане, её странной истории со старой женщиной. Он взглянул в сторону неподвижно застывших кукол. Их улыбавшиеся лица внезапно показались ему опасными, словно за милыми масками скрывалось нечто хищное, потустороннее. Павел встал и подошёл к игрушкам. Он протянул руку и осторожно коснулся гладкой румяной щеки. На ощупь она была не холодная, неживая, а тёплая, человеческая и проминалась от нажатия. Кукла моргнула и сморщилась, явно собравшись заплакать. Павел отшатнулся.

«Господи! Я тоже, что ли умом тронулся? Мерещится чёрте что!»

Не раздумывая больше не секунды, он достал из тумбочки простыню и завернул в неё кукол. Осторожно прокрался мимо спящей жены и вышел в коридор. Не накинув куртки, Павел поспешил на улицу, к ближайшему мусоросборнику.

Уже рассвело. Воробьи весело чирикали, радуясь грядущему погожему деньку. Голуби важно фланировали вдоль дороги, не опасаясь машин в столь ранний час. Лёгкий ветерок доносил запах дыма. Где-то жгли старую листву и ветки, наломанные суровой зимой. Дворничиха Серафима неприветливо буркнула нечто неразборчивое в ответ на его торопливое приветствие. Она прекратила шкрябать метлой тротуар и подозрительно следила, как Павел прошёл до бачков, положил возле них свёрток и почти бегом вернулся назад. Только он скрылся в подъезде, она резво метнулась к мусорке. Старуха схватила свёрток и заторопилась к себе в дворницкую, маленькую клеть в подвале, заваленную мётлами, скребками и разнообразной рухлядью, брошенной за ненадобностью жильцами.

К полудню приехал Аркадий Семёнович. Светлана после сна была разбита и подавленна. Ночные видения стали для неё пугающим доказательством, что она теряет реальное ощущение происходящего. Что её рассудок пошатнулся, и она оказалась на грани безумия. Профессор спокойно выслушал сбивчивые объяснения Павла, успокаивающе похлопал его по плечу и попросил приготовить им по чашечке кофе. Пока Павел возился на кухне, профессор со Светланой уединились в одной из комнат. Кофе уже давно был готов и исходил ароматным паром на столе, а они всё не выходили. Павел несколько раз подходил вплотную к двери и прислушивался, в надежде разобрать, о чём они ведут беседу. И каждый раз он слышал только тихий монотонный голос Аркадия Семёновича.

Прошло больше часа. Кофе давно остыл. Павел сидел на кухне за столом и бездумно смотрел перед собой в одну точку. Сказывалась бессонная ночь. Мысли расплывались, теряли чёткость, ускользали…

Павел вновь очутился в знакомой спальне. Она была освещена лишь слабыми бликами лунного света. Маша спала на боку, повёрнувшись к нему спиной, и её наготу скрывала чёрная шёлковая простыня. Внезапно девушка застонала, перевернулась на спину и сбросила покрывало, оголив огромный живот. Видимо дитя, находившееся в утробе, причиняло Маше болезненное беспокойство. Оно билось внутри, отчего живот ходил ходуном. От стены отделилась тёмная тень и трансформировалась в худую старую женщину, ту самую, что ему привиделась в их первую ночь. Она подошла к Маше и склонилась над ней. В руках у старухи неизвестно откуда оказалось стеклянная банка с бордовой субстанцией. Она открыла крышку, зачерпнула немного и начала втирать вещество в кожу живота. Потом ещё и ещё. Движения её руки были плавные и размеренные. Маша успокоилась, на её лицо вернулось умиротворённое выражение. Дитя тоже затихло и прекратило судорожные толчки. Старуха не спеша закрыла банку, подняла голову, пристально взглянула в сторону Павла, словно видела его, и тут же растаяла в полумраке комнаты.

Павел вздрогнул и проснулся. Профессор сидел за столом напротив и сочувствующе смотрел на него.

– Совсем плохо, да? – испытующе уставился на Аркадия Семёновича Павел, стараясь в мимике его лица прочесть правду о состоянии жены. – Она не в себе?

– Полноте, голубчик, – профессор отпил глоток остывшего кофе. – Она в полном здравии. У неё на редкость здоровая психика.

Павел выдохнул с облегчением.

– И всё же я рекомендую ей некоторую терапию…

– Неужели ей придётся лечь в дурдом? – опять испугался Павел.

– Что за сленг, Павлуша!? – укоризненно покачал головой профессор. – Не ожидал от тебя, будущего медика, такого отношения к психиатрии. Конечно, нет. Но вот таблеточки попить ей не помешает. Из Америки мне доставляют замечательные препараты. Совершенно безопасные, поверь. Но они очень эффективные. Из депрессии быстро выводят. И мироощущение становится радостней.

– Это, часом, не наркотики?

– Как ты можешь говорить мне такие вещи, Павел? – оскорбился Аркадий Семёнович. – Я врач, а не наркоторговец! Ты что, об антидепрессантах не слышал? Чему вас там учат? Хотя… В свете последних событий твоё невежество простительно…

Павел сконфуженно молчал. Профессор успокоился.

– Эти препараты совершенно не вызывают привыкания у пациентов, – он отпил ещё глоток холодного кофе, поморщился и отставил чашку в сторону.

– Но, Павел, я настоятельно советую тебе подумать вот о чём… А что, если вам усыновить ребёнка? Вы могли бы взять грудного младенца, и никому не говорить, что он приёмный.

Павел, сначала намеревавшийся возразить, задумался ненадолго.

– Вы думаете, Светлана согласится? – наконец выдавил он.

– Я знаю, что согласится! – слегка улыбнулся профессор. – Она сама заговорила об усыновлении. Пусть немного окрепнет, а с оформлением документов я вам помогу. Связей у меня много.

Павел проводил Аркадия Семёновича и прошёл в комнату к жене. Светлана опять спала. Он тихо прилёг рядом, стараясь не потревожить её. Она заворочалась и приникла к нему, даже во сне ища утешения и защиты. Он обнял жену и, уже проваливаясь в сон, услышал её шёпот: «Мы полюбим их, как родных, Пашенька».

Глава 10. Напрасные муки

Когда прошло оцепенение от грубых Валеркиных слов, Маша осознала, что стала причиной ужасного несчастья в жизни Павла. И теперь уже ничего не изменить. Из-за неё Светлана потеряла детей. Навсегда потеряла мечту о материнстве. И исправить ничего не возможно. Маша не колебалась, стоит ли идти к Павлу с известием о том, что ждёт ребёнка. Она и так знала, что пока он не примет ни её, ни их дитя. Но и избавляться от бремени Маша не хотела. Ведь это единственное, что осталось от их любви. В душе Маша надеялась, что не только из-за розового порошка Павел стремился к обладанию ей. Он желал её. И сам себе боялся признаться в чувстве, которое скрывал многие годы. Может, время излечит боль от потери, и он вспомнит о Маше. Вот тогда она познакомит любимого с маленьким человечком. Его родной кровью. И он будет благодарен ей, что она дала жизнь его ребёнку.

…Проходили неделя за неделей. Никто не звонил Маше, не заходил в гости. Словно все знакомые разом позабыли о ней. Или были осведомлены и так возмущены её проступком, что не желали больше общаться. Хотя до защиты институтского диплома оставалось всего ничего, учёбу Маша забросила, рассудив, что одной растить ребёнка и одновременно учиться всё равно не возможно. Помощи девушке ждать было неоткуда. Нет, вопрос не упирался в финансы, родители содержали Машу. Но не стоило надеяться, что мать променяет светские рауты и приёмы на грязные подгузники и пелёнки. Да и отца одного на съедение хищным разведённым бабёнкам она ни за что не оставит, тут же уведут. Поэтому родителям, которые звонили ей из заграницы два раза в месяц, свой секрет Маша решила не раскрывать. Не зачем их раньше времени беспокоить. Вот родит в конце лета, а там уже видно будет, как преподнести известие. В консультацию она тоже идти не торопилась. Если бы не странное чувство внутренней наполненности, Маша бы вообще не ощущала, что ждёт ребёнка. А визитов к гинекологу она ненавидела и боялась не меньше, чем к зубному врачу.

Как-то по весне она случайно на улице столкнулась с Валеркой. Они не заговорили друг с другом, но всё же Маша потом долго лелеяла надежду, что парень при случае обмолвится Павлу о встрече. Расскажет, что Маша в положении, и тот придёт к ней. Хотя бы, чтоб просто спросить, как она. Она ждала, но Павел так и не пришёл.

Незаметно минула весна. Июнь зарядил нудными дождями. Маше отчаянно хотелось настоящего лета: с жаркими деньками, с запахом разогретого на солнце асфальта и с тихими безветренными вечерами. Но небо будто прогнило. Холодные струи, не переставая, поливали раскисшую землю. На Машу навалилась хандра. Она остро почувствовала своё одиночество.

Всё началось с того, что Маше стало страшно в собственной квартире. Ей постоянно казалось, что она не одна дома. Временами что-то шуршало, трещало и поскрипывало. Иногда девушке чудилось, что на кухне из крана тёчет вода. Но краны были плотно закрыты, и раковина оставалась сухой. Порой Маше слышался тихий разговор, иногда хриплый смех и кашель. По ночам девушка подолгу лежала, прислушиваясь. А когда засыпала, сны были такие же пугающие. Она бежала от неизвестного преследователя по густой чащобе. Огромные деревья протягивали к ней свои корявые ветви. Из земли, извиваясь словно змеи, вылезали корни. Они цеплялись за её ноги и обвивали их. Она падала. Корневища, как путы, фиксировали её, беспомощную и распятую на земле, покрытой прелой листвой. Маша отчаянно пыталась вырваться, но они держали крепко. Ребёнок внутри неё тоже бился и причинял ей сильную боль. Неожиданно из мглы появлялся силуэт. Он медленно приближался к Маше и склонялся над ней. Маше хотелось закричать, но крик застревал в горле. Она не видела лица того, кто стоял рядом. Просто размытое светлое пятно с тёмными провалами глазниц. Она не понимала мужчина это или женщина. Возможно, это и вовсе был не человек. Существо трогало и гладило Машин живот. Плод затихал. Боль отпускала, но успокоение не наступало. Она чувствовала опасность, исходившую от существа. Оно хотело Машиного ребёнка. Хотело забрать его, просто выжидало положенное время.

После очередного ночного кошмара Маша, наконец, решила, что пора показаться врачу. Может быть, с ребёнком что-то не в порядке, какие-то проблемы. Оттого и снятся ей жуткие сны. Маша вдруг вспомнила о своей бабке – колдунье, которая умела по сновидениям предсказывать будущее. Не зря, видно, говорят в народе: вспомнишь говно, вот и оно. Маша уже собралась выходить из квартиры, как услышала дверной звонок. У неё сильно забилось сердце, будто в предчувствии чего-то нехорошего. Она с опаской открыла и не поверила глазам. На пороге стояла бабка, дымя неизменной чёрной сигаретой в серебряном мундштуке. Она притворно улыбнулась Маше и с удовлетворением остановила взгляд на её огромном животе.

– Обрюхатили, значит, – ехидно усмехнулась старуха. – Вся в мамашу. Та тоже моего Ванечку – отца твоего, на брюхо поймала. И кто счастливый папаша?

Краска залила лицо девушки. Её охватили одновременно стыд и злость.

– Какое вам дело? Зачем вы приехали? Да что я вам сделала? За что вы так ненавидите меня?

– Ишь, ты! – с интересом глянула на внучку старуха. – Голос подавать научилась. Значит нагуляла. А родители знают, что за сюрприз их святоша-доченька приготовила?

Маша опустила глаза.

– Молчишь… Значит, не сказала пока. Оно и верно! – девушка недоверчиво покосилась на неё, а старуха продолжила. – Родишь, там и скажешь.

Маша неуверенно кивнула.

– Может, с дороги бабку всё же в дом пригласишь? Или так и будем в дверях топтаться?

– Простите! – устыдилась Маша. – Конечно, проходите!

Тут она заметила у стены несколько больших кофров, и до неё дошло, что бабка приехала не на день-другой. Старуха заявилась надолго.

Маша осторожно начала: – А вы на…

– Пока не родишь, – не дала та договорить ей. – Негоже тебе одной жить. Мало ли что.

Она отстранила внучку и по-хозяйски вошла в квартиру. Маша волоком втащила внутрь багаж старухи. Бабка, тем временем, прошлась по комнатам и выбрала себе ту, что рядом с Машиной спальней.

С приездом старухи Машина жизнь изменилась. Она ожидала, что бабка, как прежде, будет язвить и оскорблять её. Но старуха окружила внучку неусыпной заботой. Она буквально не давала ей шагу ступить без присмотра. Она освободила Машу от всех домашних дел и не выпускала на улицу. В консультацию Маша так и не сходила. Бабка без конца рассказывала ей ужасы о некомпетентности врачей. О том, сколько несчастных матерей, потерявших младенцев по вине медиков, приходило к ней за помощью. Вероятно, бабка обладала сильнейшим даром внушения, потому что Маша во всём соглашалась с ней и не рвалась ни на улицу, ни к врачам. Вот придёт время рожать, тогда и обратится за помощью. Слуховые галлюцинации перестали преследовать Машу. При свете дня она не боялась, да и бабка постоянно крутилась возле неё. А вот ночные кошмары с приездом старухи приобрели более зловещий смысл. Теперь каждую ночь Маша видела один и тот же сон. Абсолютно голая, она лежала в своей спальне. На полу, тумбочках, подоконнике – повсюду были горящие чёрные свечи. По обе стороны кровати во тьме стояли одинаковые чёрные фигуры, которые удерживали её ноги широко разведёнными. Маша знала, что в комнате есть и другие, но не видела их. Она только чувствовала, что от всех присутствующих исходит опасность, как от диких зверей. А может, они и были зверьми, чудищами, монстрами. Зато бабку она видела отчётливо. Та стояла в ногах и с благоговением смотрела на её чресла. Тем временем, ребёнок в ней начинал шевелиться, брыкаться. Острая боль терзала Машу. Ей казалось, что кожа на животе вот-вот лопнет, настолько сильно дитя давило изнутри. Маша кричала, но беззвучно. Плакала, но без слёз. И чем сильнее она мучилась, тем благостней становилось лицо бабки. Она не пыталась помочь Маше, напротив, она жаждала ещё больших её страданий. И когда боль становилась невыносимой, Маша просыпалась. Вся в поту. На растерзанной постели. Бабка неизменно оказывалась рядом, с чашкой крепкого травяного чая. Она успокаивающе читала какие-то заговоры, речитативом проговаривала молитвы на неизвестном Маше языке. Девушка пила горьковатый напиток и ей становилось лучше. Старуха доставала из кармана широкой домашней юбки банку с бордовой мазью, и Маша послушно оголяла огромный живот. Бабка зачерпывала мазь и ласково втирала её в кожу. Мазь была прохладная и обладала эффектом местной анестезии. От горячего питья и приятных массирующих поглаживаний Маша уплывала в сон. И до утра кошмары больше не мучили её. А следующей ночью всё повторялось вновь.

На смену дождливому июню пришёл знойный июль. Маше уже не хотелось жары. У неё отекали ноги, и передвигалась она с трудом. Все дни напролёт девушка проводила в постели. Лениво читала или смотрела телевизор. Но чаще дремала. Она безропотно ела и пила то, что готовила бабка. К началу августа Маша почувствовала себя ещё хуже. Хотя не только ей одной, всем жителям мегаполиса было тяжко. Дневные температуры подбирались к отметке плюс сорок. Ни единой дождевой тучи уже давно не проплывало по выцветшему до белизны небу. Портили и без того загаженный транспортом и промышленными выбросами воздух города торфяники, горевшие на юго-востоке области. Ночи не приносили облегчения. Только дразнили яркими зарницами, давая повод завидовать далёким грозовым ливням и мечтать об их благословенной свежести.

К вечеру пятницы, тринадцатого августа Маша совершенно одурела от духоты. Она легла рано, ещё засветло. И сразу провалилась в глубокий обморочный сон. Ей казалось, что она бредёт по раскалённой пустыне. Жутко хотелось пить. В горле пересохло и першило, словно туда попал горячий песок. Наконец, она всё же добрела до небольшого озерца. Голова резко закружилась, и Маша упала в воду. Влага вовсе не освежала. Маша, вся мокрая лежала навзничь, пытаясь разглядеть на чернильном небе хоть одну звезду. И тут страшная боль ножом полоснула вдоль живота. Маша проснулась с криком. В её широко открытый рот тут же ловко всунули тряпичный кляп. Она замычала, замотала головой и хотела вытащить его, но руки были привязаны верёвками к изголовью кровати. Она бешено вращала глазами, совершенно обезумев от боли. В комнате царил полумрак, только несколько свечей горело у изножья постели. В их круге стояла бабка. Маша на секунду подумала, что она ещё не проснулась, настолько происходящее повторяло её ночные видения. Но новый приступ боли, жгутом скрутивший её внутренности, вывел девушку из заблуждения. Она выгнулась дугой. Горячие слёзы брызнули из глаз. Матрас под ней промок насквозь, у неё уже отошли воды. Маша рожала. Схватки следовали одна за другой, причиняя нечеловеческие муки. Бабка не реагировала на страдание внучки. Она пристально наблюдала за ней, словно ожидала ей одной известного сигнала к действию. Сколько длилась эта пытка, Маша не знала. Наконец, старуха ни с того, ни с сего резко хлопнула в ладоши и сказала: «Пора!» Девушка тотчас застыла на кровати. Она не могла пошевелиться, хотя внутри всё рвалось от боли. Бабка крепко ухватила внучку за лодыжки и быстро подтянула ближе к краю. Потом согнула ей ноги в коленях и широко развела их в стороны.

«Умницы мои! Выходите! Мы давно вас ждём!» – приговаривала старуха. Маше показалось, что ребёнок, неистово стремившийся наружу, в клочья разорвёт её лоно. Но плоть поддалась, и он, наконец, выскользнул из неё. Бабка тут же схватила дитя и передала его кому-то невидимому в темноте комнаты. Маша думала, что теперь всё кончено, сейчас старуха освободит её. Но у неё опять начались потуги. Второй младенец, видимо, не так торопился увидеть свет. Маша почувствовала, что силы её на исходе. Она уплывала в забытьё, с трудом удерживаясь в сознании. Старуха забеспокоилась. Она почему-то не могла выйти из круга горящих свечей, чтобы как-то помочь внучке. Видя, что Маша почти теряет сознание, бабка разозлилась. Она злобно зашипела: «Работай! Тужься, давай! Тужься!!!! Отдай мне дитя!» И в последнюю секунду, прежде чем впасть в небытиё, Маша ощутила, что второй ребёнок, раздирая её внизу пополам, родился.

Маша открыла глаза. Комнату заливал яркий свет солнечного утра. Окно было открыто, и через него лился поток воздуха, свежего от прошедшего ночью ливня. Маша поняла, что очень голодна. Она сладко потянулась всем телом, что не могла себе позволить уже несколько месяцев. И тут же испуганно осознала, что она пустая. Девушка отбросила одеяло и с ужасом посмотрела на свой плоский живот. Кожа была упругая и гладкая, без послеродовых растяжек. Маша вскочила с постели, застеленной белоснежным накрахмаленным бельём. Комната была чисто убрана. Ни следа, что ночью в ней принимали роды. Маша ничего не понимала. Где её дети? «Бабка! Это она их взяла к себе в комнату, чтобы дать мне отдохнуть!» – она выдохнула с облегчением, оделась и поспешила в спальню старухи. Подойдя к двери, Маша прислушалась. В комнате стояла тишина. «Спят! Я тихонечко! Так хочется посмотреть на них. Надо же! Близнецы!!! А я так и не знаю, кто родился? Мальчики, девочки? Да, какая разница? Главное, всё позади! Я – мама!» – мельтешили мысли в голове.

Она осторожно приоткрыла дверь, стараясь не скрипнуть, и тут же распахнула её настежь. Комната была пуста. Ни младенцев, ни старухи. Исчезли все вещи бабки. Не осталось вообще ничего, что могло бы послужить доказательством проживания старухи в этой комнате в течение нескольких месяцев. Маша бросила взгляд на календарь, висевший на стене. Маленькая красная рамка, указывающая число месяца, стояла на цифре «16». Три дня! Что происходило с ней и её малышами в течение трех дней? На этот вопрос ответа у неё не было, впрочем, как и на все остальные.

Глава 11. Подслушанный разговор

Аркадий Семёнович не обманул. Лекарства, которые он привёз Светлане, сделали, казалось, нереальное. Первую неделю жена ходила сонная и вялая. Она часто ложилась среди дня. Вроде, как почитать. Но Павел замечал, что закладка так и оставалась между одними и теми же страницами. Он обеспокоился и позвонил профессору. Тот уверил его, что так и должно быть. Просто организм перестраивается, привыкает к терапии. И действительно. Вскоре прежняя жизнерадостность вернулась к Светлане. Она деятельно носилась по дому, затевала бесконечные генеральные уборки. Выбрасывала старые вещи, чем снискала горячую любовь дворничихи Серафимы. Она вновь начала засиживаться со словарями и учебниками, и Павел радовался стремлению жены продолжить образование.

Когда на смену тёплой весне в Москву пришёл сырой холодный июнь, он досрочно сдал сессию и через того же Аркадия Семёновича купил две путёвки в ведомственный дом отдыха в Крым. Вечером они с женой, как в былые времена, зажгли ароматические свечи. Разлили по высоким фужерам «Буратино» вместо шампанского (антидепрессанты, которые принимала Светлана, не сочетались с алкоголем). Они пили газировку, дурачились, занимались любовью и мечтали, как отдохнут на море. Будут валяться в шезлонгах, лакомиться крупной южной клубникой и сладкой черешней и смотреть в бескрайнюю синь, на горизонт. Туда, где море сливается с небом.

Они долетели до Симферополя на аэробусе. На троллейбусе добрались до Алушты, а оттуда по морю на катере до посёлка Малореченское. Дом отдыха располагался на территории, густо засаженной цветущими кустами магнолии. От здания вели широкие ступени лестницы, ведущей прямо на пляж, куда пришлым доступа не было. Номер был маленький, но очень уютный: на втором этаже и с балконом. Супруги оставили, не открыв, чемоданы и поспешили к морю. Яркое солнце, горячий ласковый ветер, плеск прибоя и йодистый морской запах – после унылых московских ливней показалось, что они попали в сказку. Все проблемы на время отошли, отступили. Вернулись радость, беззаботность и внутреннее успокоение. Павел наслаждался единением, которое раньше было между ним и Светланой. Они выглядели счастливой любящей парой. Они не то, чтобы забыли о несчастье, случившемся в начале зимы. Забыть о таком было невозможно. Они просто не вспоминали об этом. Не говорили о прошлом и не строили планов на будущее. Они жили тем, что происходило с ними непосредственно в данный момент. И Павел решил, что так будет всегда.

Отпущенные три недели пролетели единым мигом, яркой стрелой. По возвращении, разобрав привезённые вещи и сувениры для знакомых и родителей, Светлана вышла во двор, в надежде встретить старую Серафиму. Жена жалела одинокую пожилую женщину и частенько останавливалась поговорить с ней, расспросить о здоровье. Из всех жильцов дома только Светлану и привечала старуха, всем остальным в след шипела грубости и проклятья, обзывала свиньями. А уж если в поле её зрения попадался нарушитель чистоты, бросивший окурок или фантик под ноги, поднимала такой крик, что вороны улетали в испуге.

Светлана наложила миску клубники и черешни для старушки, прихватила яркую шёлковую косынку, ушла и пропала. Павел уже успел сварганить нехитрый ужин: зажарил в большой сковороде омлет с помидорами и сыром, как любила Светлана, а жены всё не было. Чертыхаясь про себя, Павел отправился на поиски. Во дворе он огляделся: ни жены, ни дворничихи не наблюдалось поблизости. Серафимины метла и ведро, полное мусора, сиротливо приткнулись возле кособоких качелей. Под старым тополем яростно лупили по деревянному столу костяшками домино четыре местных мужика. Павел подошёл, поздоровался. Немного понаблюдал за игрой, надеясь, что Светлана вот-вот появится. Наконец, Павел обратился к игрокам с вопросом, не видели ли они Серафиму? Увлечённые игрой мужики вроде и не слышали его. Павел спросил ещё раз.

Внезапно один из них заорал: «Козёл!» и так звезданул костяшкой домино по столешнице, что та развалилась пополам.

Павел вздрогнул.

Мужик, довольно потирая руки, сказал: «Это не тебе, паря! Козла я опять забил! Во, как! А Симка с молодкой в дворницкую пошли. Уж час как, поди. Жёнка что ли это твоя с ней? Ну, ты иди, иди! Не отвлекай! Ща я ещё им яйца подвешу!»

И уже забыв о Павле, принялся подтрунивать над одним из проигравших приятелей: «Ты лучше, лучше мешай! Может, рукавицы наденёшь? А то мозоли натрёшь!»

Дверь в дворницкую, небольшую клеть в подвальном помещении, оказалась закрытой. Павел подёргал ручку и прислушался. С той стороны слышалось тихое монотонное бубнение. Это явно говорила Светлана. Он постучал. Без ответа. Павел стукнул сильнее. Дверь так и не открыли. Внезапно неприятное предчувствие кольнуло его. Павел навалился на хлипкую фанерную дверь плечом и поднажал. Внутренняя щеколда, удерживающая её закрытой, не выдержала напора. Дверь распахнулась, и Павел с грохотом ввалился внутрь сумрачного пыльного помещения. Крохотное оконце, сквозь которое только кошка и пролезет, впускало слабый рассеянный свет с улицы. Оно располагалось под самым потолком и освещало лишь верхнюю часть помещения. На старой продавленной софе, укрытая лоскутным одеялом, лежала Серафима. Светлана сидела за столом, спиной к двери. В сумраке Павел не мог разобрать, что она делает. Не обращая внимания на дворничиху, Павел бросился к жене, выкрикнув её имя. Светлана вздрогнула, вся как-то съёжилась, словно муж застал её за чем-то неприличным, и нехотя повернулась к нему с кривой виноватой улыбкой. Чувство дежавю охватило Павла. Воспоминания о весенней ночи, когда рассудок ненадолго покинул Светлану, разом вернулись к нему. Неужели подобное вновь повторилось? Ведь профессор утверждал, что Светлана абсолютно здорова. Да и лекарство сотворило настоящее чудо, вернув её прежнюю – такую, какой она была до несчастья. Он с ужасом смотрел на стол, где прислоненные к стене сидели фарфоровые младенцы, которые он вынес тогда к мусорным бакам. Запасливая Серафима прибрала игрушки к рукам. Но хуже всего было то, что их жизнерадостные мордашки Светлана перемазала ягодным соком. Она вновь пыталась накормить кукол, вообразив, что перед ней живые дети. Не тратя времени на разговоры, он схватил жену за руку и потащил прочь, чтобы больше не видеть блестевшие в полумраке стекляшки их глаз. В душе Павел молился, чтобы не повторился кошмар, когда ему самому на секунду показалось, что куклы живые. Уже на выходе он бросил взгляд на спавшую Серафиму. Что-то насторожило его и заставило остановиться. Павел оставил жену ненадолго одну возле двери. Он приблизился к старухе, прислушался и, наконец, понял. Серафима не спала. Старуха была мертва.

Участковый, вызванный Павлом на место происшествия, брезгливо осмотрел комнатушку, нехитрые стариковские пожитки и быстро составил рапорт о естественной смерти. Вскоре приехала труповозка и забрала тело.

Вечером их навестил Аркадий Семёнович. Светлана, опустошённая слезами и одурманенная успокоительным, крепко спала. Профессор выслушал взволнованный рассказ Павла. Подумал немного.

– Что ж, – начал он. – Видимо время откладывать решение, которое я предлагал тебе, прошло.

Павел замялся.

Видя его сомнения, врач спросил без обиняков:

– Паша, ты действительно любишь Светлану?

– К чему этот глупый вопрос? – оскорблено вскинул голову Павел. – Конечно!

– Не ершись! Вопрос вполне закономерный. Ты молодой, здоровый мужчина…

– Причём здесь это? – Павел обиженно нахмурился. – Не понимаю…

Аркадий Семёнович вздохнул, словно разговор ему доставлял лишние хлопоты.

– Всё ты прекрасно понимаешь. Поэтому и тянешь время. Думаешь: наладится, свыкнется. Это ведь у неё никогда не будет детей. А ты вполне способен на это. Я знаю, чего ты боишься.

– Да? – вскинулся Павел. – И чего же?

– Что не сможешь принять чужого ребёнка, полюбить его, – посуровел профессор. – Что он никогда не станет тебе родным. Что будешь мучиться мыслью, кем были его родители? Что будешь постоянно искать у него отрицательные черты. Продолжать?

– Достаточно… Вы правы, правы! – опустил глаза Павел. – Я боюсь! Не зная его, я уже боюсь. А если я не смогу, и вместо любви в душе будет только неприязнь? – Может, не стоит? – умоляюще посмотрел он на врача. – Ведь всё почти наладилось.

Аркадий Семёнович помешкал с ответом.

– Павел! Решение, конечно, за тобой. Ломать себя не надо. Но для Светланы это единственный выход. Проводи меня. Дела! – пристукнул он ладонью по столу, словно поставил точку в их разговоре.

Павел закрыл за ним дверь и долго стоял в пустом тёмном коридоре. Потом прошёл в комнату, где спала Светлана. Она, словно почувствовала, что Павел смотрит на неё, открыла глаза.

– Ты чего? – встревожилась она, не видя в темноте выражения лица мужа, и села на кровати.

Павел глубоко вдохнул и на выдохе выпалил неожиданно для себя: – Давай ребёнка усыновим?!

Светлана молчала.

– Свет, – он присел рядом и потянулся к ней. – Ты слышишь? Я серьёзно.

Тут Павел заметил, что плечи жены вздрагивают. Он обнял её, подумав, что Светлана плачет. И понял, что она смеётся от радости.

С этого дня, перед выходом на улицу, Светлана стала имитировать растущую беременность. Они не хотели, чтобы соседи сплетничали о том, что ребёнок им не родной. Да и для малыша будет лучше не знать, что его мама и папа на самом деле чужие люди.

Аркадий Семёнович привёз список документов, необходимых собрать перед подачей заявления в суд на усыновление. Но главное: надо было найти своего ребёнка. Светлана страшно волновалась. Она боялась, что не почувствует этого. Не поймёт, что это тот ребёнок, который станет родным. Которого она полюбит безоговорочно – сразу и навсегда. Павел делал вид, что разделяет волнения жены. На самом деле он боялся выдать свой страх и безразличие к нежеланному младенцу.

Ранним августовским утром им позвонил Аркадий Семёнович. Профессор с воодушевлением сообщил, что несколько дней назад ночью в роддом, коим заведует его жена, подкинули двух очаровательных девочек близнецов. Так что, супруги могут подъехать и посмотреть на девочек. Может одна из малышек понравится им. Светлану прямо залихорадило, когда она услышала о близнецах. Жена нервно схватила Павла за руки.

– Паша! – жалобно проговорила она. – А что, если это знак свыше? Может на небесах решили таким образом вернуть нам наших крошек? Возьмём обеих? Умоляю тебя!

– Давай не будем торопиться раньше времени, – ощущая её нервозность, ответил уклончиво Павел. – Мы даже не видели их, Свет.

Всю дорогу до роддома Светлана дёргалась, как на иголках. А Павел искал пути отступления и не находил их.

Супруга Аркадия Семёновича провела их в небольшую комнату, служившую для выписки счастливых мамочек с младенцами. Вскоре дородная акушерка внесла два небольших свёртка. Павел ожидал увидеть красные сморщенные личики новорожденных. Но малышки были белокожие, с чётко очерченными бровками и тёмными густыми ресничками. Волосёнки у них оказались длинные, рыжеватые, слегка вьющиеся на концах. Дети не кричали, смотрели серьёзно, требовательно. Павлу показалось, что они знали, о чём он думает. Словно его мозг сканировали. Светлана едва держалась на ногах от волнения и избытка чувств. Она моментально полюбила крошек. Если бы ей позволили, она забрала бы их с собой тотчас. После смотрин, заведующая провела супругов в кабинет для дальнейшего разговора. Детей унесли назад в детскую. Светлана витала в облаках, а Павел исподволь попытался выяснить, при каких обстоятельствах дети оказались в роддоме. Заведующая, как ему показалось, скрывала правду от них. С появлением детей явно было связано что-то неприятное, какая-то тайна.

Павел, под предлогом покурить, вышел на улицу. Ему необходимо было успокоиться, обуздать негативные эмоции, чтобы не расстроить эйфорию жены. На обратном пути, проходя мимо двери с табличкой «сестринская», он услышал голоса. Павел замедлил шаг. Он не хотел подслушивать, но его слух резануло одно громко произнесённое слово – «смерть». Павел остановился и прислушался. Звякнуло стекло о стекло.

– Опять ты, Алька, за старое! Ведь клялась и божилась Грымзе, что больше не будешь на рабочем месте!

И хотя фразы невидимой ему женщины прозвучали с укоризной, Павел почувствовал в них жалость и сострадание.

– Ааа! Легко тебе говорить! Не ты же Веруньку той ночью нашла! Я, как глаза закрою, так вижу её! Спасть совсем не могу! Только спирт и спасает.

Павел узнал голос второй говорившей. Ей была та упитанная акушерка, что недавно приносила девочек на смотрины.

– Я чуть не свихнулась, когда увидела, что она с собой сотворила!

– Бедная девочка! Ты – ладно! Родителям-то каково! Мать от горя и впрямь умом тронулась. Слышь, Алевтина! А, может, ты не договариваешь чего? Не может быть, чтоб молодая красивая девка ни с того, ни с сего себя порешила.

В комнате замолчали. Вновь звякнуло стекло, и через некоторое время потянуло сигаретным дымком. – Поклянись, что не растреплешь никому? Не хочу, чтобы думали, что допилась до чертей Алевтина. Хоть и выпивши, я была, чего теперь отпираться… Спустилась я в отделение часа в три. Дождина поливал уже вовсю, а в коридоре окошко настежь. Нахлестало воды на пол целую лужу, а Верки на посту нет! Разозлилась я страшно. Сунулась в детскую: она там, инструменты собирает. Сначала я не поняла, а потом дошло до меня: детей вроде как прибавилось!

– Неужто ничего она тебе не рассказала? Как нашла их, кто принёс?

– Ты, как менты, приставучая! Ничего! Ничегошеньки! Окрысилась на меня и выскочила из детской, как наскипидаренная! Я девочек пока осматривала, даже не подумала, что она… – замолчав, женщина пьяно всхлипнула.

– Ну, не реви, Алька! Не реви! На, утрись, не ровен час придёт кто. А когда ты нашла её, она уже мёртвая была?

– То-то и оно, что нет! – почти до шёпота понизила голос Алевтина, так что Павлу пришлось напряжённо вслушиваться в её сбивчивый ответ. – Но, смотри, если проболтаешься кому, всё отрицать буду!

– Клянусь! Рассказывай! – нетерпеливо поторопила её собеседница. – Самой легче станет!

Вновь потянуло дымом, видно Алевтина опять закурила.

– Сюда я вошла минут через двадцать. Возле окна она лежала. Кровищи натекло под головой. Я растерялась поначалу, потом бросилась к ней. Мне показалось – не дышит уже. Наклонилась, а она вдруг прошептала тихо-тихо: «Подменыши, подменыши…» И всё. Умерла.

– Бесовщина какая-то! – протянула её коллега. – Причём здесь подкидыши?

– Вот и я сначала так думала, – зачастила Алевтина, – на разницу слов внимания не обратила! Не подкидыши, а подменыши! Дошло?

Они обе замолчали ненадолго.

– Ха-ха-ха! – внезапно расхохоталась сослуживица. – Да, ну, тебя к ляду, Алевтина! Пить надо меньше! Как старуха деревенская, ей богу! Не знала я, что ты до сих пор в сказки веришь! Не существует их!

– Вот видишь! – взвилась Алевтина. – Смеёшься! Издеваешься! А ещё подруга называется! Иди к чёртям собачьим!

Павел едва успел отскочить от двери, притворившись, что проходил мимо в поиске нужного ему кабинета. Разъярённая Алевтина выскочила из комнаты, но притормозила, столкнувшись с ним. Она смерила мужчину подозрительным взглядом, пытаясь понять, слышал ли он обрывки разговора между ней и её приятельницей?

Акушерка изобразила слабое подобие улыбки и спросила, обдав его запахом недавно выпитого алкоголя:

– Заплутали? Кабинет заведующей прямо по коридору налево.

Павел кивнул ей благодарно и двинулся в указанном направлении. Алевтина смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из вида.

Глава 12. Бесплодные поиски

Безжалостное августовское пекло сменило мягкое тепло угасающего лета. Во всём угадывалось приближение осени. Тяжёлые дождевые тучи плыли медлительными сизыми дирижаблями по небесам. Деревья нехотя теряли густоту крон, роняя на землю уже успевшие пожелтеть листья. Трава пожухла, стала жёсткой и грубой, из сочной и зелёной – выцветшей и блёклой.

Маша смотрела, как за вагонным окном пролетали леса, поля и незнакомые полустанки. От застилавших глаза слёз всё для неё сливалось в одну размытую цветовую полосу. Её соседка по купе, дородная дама неопределённого возраста, жалостливо поглядывала на девушку поверх очков. Ей уже давно надоело разгадывать кроссворд и очень хотелось поговорить. К тому же, увидев Машу, она с первой секунды поняла, что с девушкой произошло что-то экстраординарное. Как она только не обихаживала свою молодую спутницу. Угощала отварными яйцами и жареной куриной ножкой, предлагала глотнуть армянского коньячка из небольшой плоской бутылки. Приставала с вопросами и всучила девушке новый носовой платок, взамен Машиного старого, насквозь промокшего. В конце концов, дама осознала, что не добьётся от девушки так обожаемых ей, душещипательных историй о разбитой любви и неверном возлюбленном, и отстала. А потом и вовсе прохрапела на полке всю оставшуюся до северной столицы дорогу.

Под мерный перестук колёс и храп соседки Маша в уме перебирала каждый день, прожитый вместе с бабкой. Вспоминала слова старухи, её рассказы и пыталась разгадать двойной смысл, таящийся в них. Она ни на секунду не допускала, что её беременность и роды были мнимыми, надуманными. Ну, не собака же она, чтобы страдать ложной щенностью. Когда первое оцепенение, а за ним жестокая истерика от исчезновения бабки с её новорожденными детьми, пола которых она так и не знала, прошли, Маша мобилизовала все силы и волю и побежала в женскую консультацию. Её долго промурыжили в регистратуре при оформлении медицинской карты. Старушка – регистратор смотрела на девушку с испугом и опасением, думая, что она явно перепутала медицинское заведение, и ей, скорее всего, нужен не гинеколог, а психиатр. Увидев в очереди перед кабинетом несколько беременных женщин, Маше сделалось дурно, чем она страшно перепугала окружающих. Это сыграло ей на руку, врач принял её немедленно. Гинеколог, приятная женщина средних лет с должным вниманием выслушала девушку и предложила ей перейти к личному осмотру. Когда Маша оделась, вышла из-за ширмы и присела на стул, стоявший рядом со столом врача, гинеколог в явном смятении задумчиво постукивала шариковой ручкой по раскрытой карте девушки. Наконец, она разрешила мучившие её сомнения и обратилась к ней:

– Сказать честно, я в полном замешательстве… Конечно, я читала о подобных уникальных случаях. Но самой мне сталкиваться с такими до сегодняшнего дня не довелось! Вы слышали что-либо о псевдо беременности?

Маша вскочила. От возмущения она не находила слов.

– Прошу вас, выслушайте меня до конца! – успокаивающе вскинула руку врач. – А потом мы обсудим дальнейшие действия. Присядьте…

Маша, не сводя с неё неприязненного взгляда, раздражённо опустилась на стул.

– Почему вы не верите мне! – зло спросила она. – Ведь после родов должны были остаться специфические изменения, произошедшие с телом, разве не так?

– Именно так! – оживленно кивнула гинеколог. – Об этом я вам и пыталась сказать! То-то и оно, что нет у вас ничего подобного! Никаких признаков недавних родов. Вообще никаких и никогда.

– Этого не может быть! – заплакала Маша. – Вы ошибаетесь!

– Наука не ошибается, деточка! Ложная беременность не миф. Это одновременно психическое и физиологическое состояние, когда женщина пребывает в уверенности, что действительно беременна. Она переживает симптомы беременности при ее фактическом отсутствии. Природа ложной беременности пока недостаточно изучена. Некоторые врачи склоняются к тому, что это психическое заболевание.

– Я – задохнулась от возмущения Маша, – не сумасшедшая!

– Спокойнее… Я вовсе не утверждаю, что вы ненормальны. Ведь псевдо беременность имеет и физиологическое проявление, – успокаивающим голосом рассказывала гинеколог. – А вот этого медики пока что объяснить не могут. Она начинается почти так же, как настоящая. Происходят некоторые гормональные сдвиги, увеличивается грудь, выделяется молозиво. Могут прекратиться месячные, изменяются предпочтения в пище, мучает токсикоз. Женщина становится раздражительной и быстро устает. Увеличивается вес. Живот также может начать расти.

Маша перестала плакать и не сводила глаз с врача.

– Но не из-за роста плода, а из-за увеличения газов. Наиболее мнительные даже утверждали, что ощущают движения ребёнка внутри себя, – в ажиотаже продолжала та свою лекцию. – Ложную беременность еще называют истерической, потому что она развивается на фоне сильных переживаний или психических потрясений у чрезмерно впечатлительных и эмоционально нестабильных женщин. Вот у вас, не случилось ли какого-то душевного волнения, перед тем, как вы начали чувствовать симптомы беременности?

Она внимательно посмотрела на Машу. Заметив, что пациентка заколебалась с ответом, вынесла вердикт: – Несчастная любовь! Я права? Врач с сожалеющим вздохом, словно вспомнив что-то личное, задевающее её собственное эго, сделала заключение:

– Он, наверняка, женат и не захотел оставить супругу. Старая, как мир, история…

Маша подавленно молчала.

– Самое лучшее для вас, это забыть о нём. Вы так молоды, красивы. Поверьте, всё ещё будет. И настоящая любовь, и невыдуманная беременность. Но к психиатру направление я вам всё же выпишу, – частила она, доставая из стола бланк направления на обследование. – Не надо пугаться и стыдиться психиатрической помощи. Договорились?

Она ещё что-то долго и нудно объясняла Маше, но девушка уже не слушала. Она поняла, что бесполезно ломиться в закрытую дверь. Доказывать, что всё, что произошло с ней за последние месяцы, правда. Ещё, не дай Бог, насильно в дурдом упекут. А оттуда она уж точно никогда до правды не достучится, не найдёт своих крошек.

Маша решила, что только бабка сможет прояснить чудовищное недоразумение. Она спешно купила билет на первый же поезд и поехала в Ленинград.

В сильнейшем волнении Маша подъехала на такси к дому бабки. Сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Вдруг что-то насторожило девушку во внешнем облике дома. Что-то неуловимо поменялось. Раньше, когда Маша была маленькой, она обожала двойные картинки, где предлагалось найти между ними определённое количество отличий. Иногда она подолгу билась над головоломками. Разгадав их, удивлялась. Ведь ответ был так очевиден. Прямо на поверхности. А она сотни раз смотрела и не видела. Вот и теперь, какое-то неуловимое, не поддающееся объяснению отличие было в доме по сравнению с тем, когда она жила здесь со старухой и Яковом. Маша расплатилась с водителем и подошла к калитке. На ней висела забавная табличка: «Здесь живёт маленькая, но очень злая собака!» В недоумении Маша помедлила звонить. Бабка ненавидела всех животных без исключения. Неужели она решила завести себе собаку? Девушка подняла глаза на окна верхнего этажа. Одно из них было открыто настежь. От сквозняка занавески слабо колыхались. Она тут же поняла, что смутило её. Гардины были нежно розового цвета. На всех окнах занавески были светлых пастельных тонов. Этого не может быть! Старуха, насколько знала Маша, не терпела солнечного света. Она всегда требовала задёргивать толстые чёрные шторы на окнах днём и открывать их только по ночам.

Не медля больше ни секунды, Маша позвонила. Где-то внутри дома взвизгнула и захлебнулась лаем собачонка. Маша поняла, что дверь открылась, так как лай стал громче. Незнакомый женский голос весело прикрикнул: «Место!» Шавка тут же притихла. По дорожке зашуршали шаги.

– Иду, иду!

Калитка распахнулась. Перед Машей предстала молодая светловолосая девушка, не намного старше её. Одета она была по-домашнему: в короткий цветастый халатик и смешные розовые тапочки с большими пушистыми помпонами. На поясе у девушки был повязан кокетливый маленький фартук. Видимо, Маша оторвала её от готовки. Незнакомка вздёрнула бровки, вопросительно глядя на незваную гостью.

– Что вы хотите? Продаёте что-нибудь? Спасибо, ничего не надо!

Она уже собралась захлопнуть калитку, но Маша придержала её рукой.

– Подождите! Я внучка Василины Евграфовны! Вы что, её горничная?

– Я что, выгляжу, как прислуга? – явно оскорбилась девушка и тут же высокомерно заявила: – Я хозяйка этого дома! Мой муж купил его у какой-то несносной старушенции. А она, выходит, твоя бабушка? Да, не всем везёт с родственниками.

Потом, видя, что Маша изменилась в лице, сжалилась.

– Издалека приехала? Ладно, заходи! Хоть чаем напою с дороги! Я сегодня решила мужу пирожки с яблоками напечь. Может, поможешь? Не слишком-то я в ладах с кулинарией. Муж такой привереда! Того и гляди опять к своей старухе убежит. Та – кошёлка, ему разносолы подавала каждый день. А у меня или яичница, или котлеты из кулинарии. Хотя одно блюдо ему пока по вкусу! – она озорно хохотнула и подмигнула Маше. – Понимаешь о чём я? Маша, молча, шла за ней к дому. В голове у девушки никак не укладывалась новость, что бабка продала дом и уехала в неизвестном направлении. Всё же в глубине души оставалась слабая надежда. Может, её новая знакомая хоть что-нибудь расскажет ей о том, куда собиралась отправиться старуха.

Внутренняя обстановка дома разительно отличалась от прежней, той, что была при бабке. Стены оклеили светлыми обоями, полы застелили мягким бежевым ковровым покрытием. Мебель была импортная, современная. Маленькая мраморная такса, хитроглазая и вовсе не злая, ластилась к Маше, словно давно знала её. За вкусным свежезаваренным чаем с непропечёнными пирожками девушки, наконец, перезнакомились. Анжела, так звали молодую хозяйку, оказалась неутомимой болтушкой. Или просто от постоянного одиночества слова лились из неё нескончаемым потоком. Её супруг, коего она неизменно называла «Папулей», дома появлялся только ближе к ночи. Он был крупным городским чиновником и постоянно пропадал на всевозможных совещаниях и конференциях. Маше не терпелось расспросить Анжелу о бабке. Но та не давала ей слова вставить, всё тараторила о необыкновенной любви к престарелому мужу, о драгоценностях и подарках, которыми тот осыпает её. О зависти противных подружек к внезапно свалившемуся на неё счастью и о том, что супруг страстно мечтает о наследнике, а она не хочет ребёнка, так как боится испортить фигуру. Лишнее напоминание о беременности и родах причинили Маше нестерпимую боль. Она решила, что достаточно уже проявлений благодарности к гостеприимству Анжелы.

– Анжел, – прервала её нескончаемый монолог Маша, – а ты приезжала сюда, когда здесь ещё моя бабка жила?

Молодка поперхнулась на полуслове, откашлялась и активизировалась вновь:

– Ну! А я тебе, о чём с самого начала?! Это ужас, что за карга!

Анжела вылупила глаза и понизила голос:

– Не представляю, Машуль, как ты с этой самодуркой несколько лет прожила! Мне бы десяти минут хватило, чтобы начать замышлять смертоубийство невыносимой старухи! У неё изо рта слова ядом сочатся, такой злобой она ко всему исходит! А мужик, которого мерзкая клюшка своим мужем звала, ничего себе так! Сексуальненький! С таким покувыркаться одно удовольствие! Жалко его, бедняжку… Хотя сам виноват! Нечего было с дряхлой козой вязаться. Позарился на богатство, вот разум и потерял.

– Ты что-то знаешь о нём, о Якове? – насторожилась Маша.

Анжелка придвинулась к ней ближе, огляделась по сторонам и зашептала, словно их кто-то мог подслушать:

– Ой, Мань! Тёмная тут история какая-то! Прямо, как в книжках страшных.

Маша, волнуясь, схватила девушку за руку.

Анжела выдержала театральную паузу, наслаждаясь её реакцией на свои слова.

– Старуха съехала в неизвестном направлении ещё в июне месяце. И прикинь, четыре дня назад, точно, четырнадцатое число это было, рано утром на участке Яков очутился! Как он через забор перебрался, бес его знает! Сама знаешь, дом, как тюрьма огорожен. Мышь не пролезет. Перепугалась я, даже не могу тебе передать как! Папуля уже уехал, одна я дома была. Сначала закрылась и в окошко на него поглядывала. Муся моя от лая чуть не охрипла, а он сидит и сидит на травке. Не шевелится. Хоть предыдущей ночью дождь сильный и прошёл, а денёк жаркий с утра выдался, солнце так и шпарило. Думаю, конец мужчине. Солнечный удар хватит. Хоть и боязно, а вышла. Муська со всех лап к нему рванула. Она же дурочка, хоть и пустобрёшка, а любит всех без разбора. Мася моя!

В порыве безудержной любви к собаке, Анжелка схватила таксу на руки, и та тут же лизнула её в нос. Маша не сводила с девушки глаз.

– Ну, вот! Представляешь, она подбегает к нему и вдруг взвизгивает, поджимает хвост и пятится задом. Вот тогда я плюнула на свой страх и ринулась к Якову. Я же чего подумала? Что он мёртвый, раз собака так себя повела.

Анжела перевела дыхание, сняла с колен таксу, встала с дивана и принялась разливать по изящным фарфоровым чашечкам уже остывший чай. Маше не терпелось услышать продолжение этой истории. Но она чувствовала, что не стоит торопить Анжелу, чтобы не сбить с мельчайших подробностей, которые та вполне сможет упустить при спешке.

Наконец, она закончила хлопоты и вернулась на прежнее место. Неспешно смакуя напиток, Анжела задумалась о чём-то, мысленно уносясь в одной ей ведомые события того дня. Маша ждала.

– Слава, Богу, он был жив! – вскоре тихо продолжила Анжела. – Но его внешность ужаснула меня. Кожа, обожжённая солнцем до волдырей, красные белки безумных глаз, слюна, стекающая из приоткрытого рта. Мне теперь страшно спать ложиться. Боюсь, что приснится кошмар с Яковом. Я даже на ночь стала к рюмочке прикладываться. А что? Врачи советуют, тридцать грамм в день лечебное действие оказывает. И расслабляет опять же! Как выпью немного, так на ласку и тянет. Папуля от этого ещё щедрее делается. Всё что хочешь, говорит, хоть звезду твоим именем назову…

Анжелу опять понесло в другую степь.

– Слушай, не томи! – Маша не выдержала и резко перебила её. – Договаривай про Якова!

– Ой! Вечно меня заносит! – опомнилась девушка – Так, на чём я остановилась? Ага, короче, крыша у мужика набекрень, совсем прохудилась. Вызвала я скорую. Те его в психушку прямым ходом и повезли. Вот так… – горестно закончила Анжела.

Глава 13. Самоубийство

«Тупик! – отчаялась Маша. – И ведь явно, Яков что-то знает о детях. Родила я тринадцатого. Он появился у Анжелы на участке четырнадцатого, уже невменяемый. Может это Яков был тем, скрытым в темноте помощником, которому бабка детей передавала? Что-то надо делать, но что?»

Девушки посидели в тишине. Маша напряжённо осмысливала полученную информацию. Необходимо было найти больницу, куда увезли несчастного Якова, и попытаться самой разговорить его.

– Ты знаешь, где у вас психиатрическая лечебница! – уточнила она у Анжелы. – Его точно туда отправили?

– Точнее некуда, – часто закивала девушка, – говорю тебе! Он овощ совсем был. Бормотал нечто невразумительное.

– Что бормотал??? – заволновалась Маша. – Вспомни! Это очень важно, очень!

– Блин! Не помню я, Маш! Ерунду какую-то. Песенку что ли детскую? Или стишок…

Она задумалась. Маша затаила дыхание.

– Точно! – хлопнула внезапно Анжела себя по лбу. – Песенку! Как же оно… Вроде так:

Народились злобы дети

Чтобы жить на белом свете.

На пути у них не стой,

Вмиг расправятся с тобой.

Чего-то та-та-та, и пока их только два… Тебе это о чём-то говорит? Маш, что с тобой! Маша!

Маша вмиг потеряла сознание. Очнулась она от противного аммиачного запаха. Анжелка пропитала нашатырём кусок ваты и водила им у её носа. Маша скривилась и чихнула.

– Фу, Маш, напугала ты меня! От чего ты в обморок-то брякнулась?

– Со мной так бывает, Анжел. Сосуды плохие.

Маше не хотелось посвящать постороннего человека в свои проблемы. После посещения женской консультации, наученная горьким опытом, она прекрасно понимала, что её историю с исчезнувшими детьми и мифической беременностью не воспримут адекватно. К тому же, от Анжелы она вряд ли узнает что-то дельное, что поможет ей в будущем. Надо прощаться с ней и разыскать больницу, где содержат безумного Якова. Пока он – единственная ниточка в её расследовании, связывающая с исчезнувшей бабкой Василиной.

Выяснив, как добраться до клиники, Маша покинула радушную хозяйку. Рейсовый автобус подвёз девушку до самых больничных ворот и, выпустив удушливое облачко выхлопных газов, укатил дальше по маршруту. На остановке вместе с ней никто не вышел. Маша осмотрелась. Территория больницы была роскошная, с высокими старыми тополями и клёнами. Неширокая заасфальтированная дорожка, вся в трещинах, сквозь которые проросла сорная трава, вела к самому зданию, которое являло собой печальное зрелище. Серого цвета, неказистое, трёхэтажное, с двумя несуразными колоннами при входе. Вероятно, ремонта оно не видело уже десятки лет. Местами штукатурка отвалилась, и от этого здание выглядело плешивым, словно некий старый монстр архитектуры. Квадраты окон закрывали решётки. «Как в тюрьме! Какое там! Хуже! Господи! Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума!» – Размышляла Маша, шагая по дорожке к больнице.

Девушка добралась до кривых ступеней, ведущих к входу, поднялась по ним и подошла к двери. На ней висела латунная табличка «Приёмные часы понедельник, среда сдоИ ниже закреплённая кнопками картонка с кривой надписью «Не стучать! Звонить в звонок!»

Маша позвонила. Резкий звук гулко разнёсся по этажу, будто пустого помещения. Никто не открывал. Девушка сбежала по ступеням и поглядела вверх, пытаясь различить за стёклами подобие движения, хоть какие-нибудь признаки жизни. Здание молчаливо взирало на неё мутными глазницами окон. Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стоял недовольный дед, одетый совсем не по погоде: в душегрейку и растоптанные, обрезанные по щиколотку, валенки.

Он важно поправил на носу очки, одна из дужек которых крепилась к ним синей изоляцией, и проворчал сурово:

– По делу пришла? Или озорничаешь?

Маша обрадовалась появлению старика. Она легко взбежала по лестнице.

– Что вы! Какое озорство! – сбивчиво заговорила Маша. – Конечно, по делу! Больного мне необходимо повидать! Очень срочно!

– Ишь ты, прыткая, какая! Притормози. Что за больной? Как фамилия?

– Фамилия? Я не знаю… – смешалась девушка.

– Не зная броду, не суйся в воду – насупился дед. – Ходят здесь всякие, от дел отвлекают! Давай, давай, освобождай территорию!

– Помогите мне! – в отчаяньи девушка молитвенно сложила руки. – Умоляю! Яков его зовут!

– Длинноволосый здоровяк? – оживился старик. – Тот, что всё время песенку про детей бубнит? Он?

– Он! – выдохнула Маша облегчённо. – Могу я увидеть его? Прямо сейчас?

Дед почесал затылок и выжидающе посмотрел на Машу.

– Вообще-то, девка, разрешение врача надобно. Девушка, наконец, догадалась и полезла в сумочку. Она выудила из кошелька новенькую десятирублёвую купюру и протянула ему. У старика загорелись глаза. Он проворно схватил бумажку, и она мигом перекочевала в карман его, растянутых на коленях, тренировочных штанов. Он оглянулся назад, чтобы удостовериться, что момент передачи денег никто не застал, и впустил Машу внутрь. – Пошли! Шевелись по-быстрому. Не надо мне неприятностей. Повидаешься с пяток минут, и с богом, – бормотал старик, увлекая Машу за собой по крутым лестницам на последний этаж здания. – Едва ли толку будет тебе с того свидания. Никакой он совсем.

От небольшого холла в обе стороны расходились длинные пустые коридоры. Дед свернул в тот, что был слева. Двери в палаты были закрыты, тусклые потолочные лампы светили через одну, и из-за этого в коридоре царил полумрак. Маша настороженно прислушивалась. Ей казалось, что в палатах нет больных. Вообще на этаже никого нет, кроме неё и старого санитара.

– Тихо как, – голос девушки дрогнул. – Здесь есть хоть кто-нибудь?

– Боишься? – дед обернулся к ней и испытующе глянул в лицо. – А вот это негоже! Ты не вздумай мне здесь фортель, какой выкинуть! Психов тревожить нельзя. Это он с виду спокойный, а кто его знает, не ровен час в буйство впадёт?

– Нет, нет! Со мной всё в порядке! – поспешила успокоить его Маша. – Просто душно здесь.

– А-а-а! Ну, смотри!

Старик остановился возле последней двери, достал из кармана душегрейки связку ключей и выбрал нужный. Он вставил его в замочную скважину.

– Ты уверенна, что хочешь увидеть это? – прежде чем отпереть замок, спросил старик.

– Да, открывайте же, наконец! – нетерпеливо поторопила санитара Маша.

Ключ мягко провернулся в замке и дверь открылась.

Дед посторонился, пропустил девушку внутрь и, закрывая её, напомнил:

– Пять минут!

Маша не ответила. Расширенными от ужаса глазами она смотрела на мужчину, лежавшего на больничной панцирной кровати. Он совершенно не отреагировал на появление девушки. Лежал навзничь на голом матрасе. Ни простыни, ни одеяла, ни подушки на постели не было. В смирительной рубашке, одетой на нем, он казался Маше огромным несуразным младенцем. Яков, не моргая, смотрел вверх, в потолок, словно в его белизне было нечто видимое только ему одному. Изо рта у него вытекала слюна. Маша пересилила страх и отвращение и подошла вплотную к постели душевнобольного. – Яков!? Яков?! – тихонько позвала она. – Это я – Маша! Ты слышишь меня?

Реакция несчастного оставалась прежней.

– Яков! Посмотри на меня, – девушка помахала рукой перед глазами мужчины, а потом легонько дотронулась до поросшей густой щетиной щеки, чтобы повернуть его голову в свою сторону.

Она готова была поклясться, что в ту секунду, как только она коснулась кожи его лица ледяными пальцами, что-то мелькнуло в глазах Якова. Слабый проблеск узнавания, искра возвратившегося разума. И вновь взгляд стал пустым, безумным. Но Маша решила не сдаваться.

– Яков! Где они? Где мои дети? Я знаю, уверенна, что родила их! Материнское сердце не обманешь! Куда бабка дела моих крошек?

Машина психика не выдержала переживаний, выпавших на её долю. У девушки началась истерика. Она вцепилась в плечи мужчины и принялась трясти его изо всех сил.

– Ты знаешь, чёрт тебя дери! Знаешь!

Голова несчастного безвольно моталась из стороны в сторону. За слезами, застилавшими глаза, Маша не заметила, что взгляд Якова изменился, стал сосредоточенным, осмысленным, будто мужчина решал какую-то трудную задачу. Внезапно, лицо его начало синеть. Маша опомнилась и отшатнулась от бедняги. Изо рта мужчины вместо прозрачной слюны потекла кровь. Сначала тоненькой струйкой, потом сильнее и сильнее. Она стекала на матрас и быстро пропитывала его. Маша бросилась к двери, но та оказалась закрытой с противоположной стороны. Она забарабанила по ней, призывая старого санитара на помощь. Маша стучала изо всех сил, но дед, видимо, увлёкся другими делами и запамятовал о посетительнице. Со стороны кровати послышался жуткий хрип и бульканье. Маша, вся дрожа, повернулась. То, что она увидела, было ужасно. Кровь уже неудержимым потоком лилась изо рта Якова.

Когда-то давным-давно в её детстве, из командировки в Японию, отец привёз домой книгу о самураях – японских воинах. Они объявили себя людьми чести. Поводов для сведения счетов с жизнью у них было множество. Если задевалась их честь, или они совершали недостойный их кодексу поступок. Смерть господина тоже вела к самопожертвованию. О харакири Маша слышала и до прочтения книги. Её поразило, что самураев, чтобы они не выдали секретов врагам, готовили убивать себя другим, жутким способом. Пленных враги естественно связывали. Тогда единственным возможным самоубийством было откусывание собственного языка. При этом воин не должен был выдать себя: проглотить откушенное и позволить крови полностью заполнить желудок. Но то самураи. Как смог Яков – обыкновенный, да к тому же психически ненормальный человек, совершить подобное с собой? Маша, понимая, что ничем не поможет умирающему, осела на пол возле стены и обречённо смотрела на агонию последнего человека, знавшего правду о новорожденных детях.

Так и застал её старик-санитар, когда, наконец, соизволил вернуться за ней. Ни о чём не подозревавший, он пребывал в замечательном расположении духа. Засланный им до местного поселкового магазина гонец – внук, вертлявый босоногий мальчишка, честно отрабатывая посулённые ему десять копеек, мигом принёс деду пузатую бутыль-бомбу с портвейном «Агдам». За поглощением чудодейственного напитка, старик совсем потерял счёт времени и только через час спохватился, что запер в палате с «Волосатиком» – так он прозвал для себя Якова, молодую симпатичную посетительницу. Дед не предполагал неприятностей: девушка с виду приличная. Нервозная, правда, слегка. А чудик и вовсе безобидный, целыми днями, как чурка лежит, в потолок пялится и глупые стишки напевает. Поэтому он был совершенно не готов к картине, что развернулась перед ним. Девчонка в шоке сидела на полу, привалившись к стене. А Волосатик, синюшный, с открытым провалом рта, наполненного кровью, был мертвее мёртвого. Кровью напитался и худосочный матрас. Часть её просочилась сквозь него и тяжёлыми маслянистыми каплями мерно падала на деревянный пол. Старик не растерялся. Зная, чем ему грозит пропуск посторонних к больному без разрешения врача, он сориентировался в ситуации мгновенно. Растормошив кое-как Машу, он вытолкал её из палаты, запер дверь и чуть ли не волоком потащил девушку за собой. Он вывел её не через центральный вход, а через маленькую дверь запасного выхода.

Прежде чем захлопнуть её перед носом ошеломлённой случившимся девушки, дед грозно приказал:

– И чтоб никому ни гу-гу! Не то сама сядешь за убийство! Пошла прочь отсюда!

Глава 14. Ночная птица

Светлана извелась в ожидании судебного заседания об усыновлении. И Павла задёргала. Жена говорила только о девочках. Какие они необыкновенные и красивые. Что она, ещё толком не зная их, любит до безумия. Одну из комнат Светлана решила полностью отремонтировать и превратить в детскую. Жена наняла рабочих, и те поклеили стены новыми обоями с забавными зверушками. Полы застелили толстым ковром, который скрадывал шаги.

Были куплены кроватки с кружевными балдахинами, как для маленьких сказочных принцесс. Она то и дело таскала Павла в «Детский мир» и в «Дом игрушки», где он под её руководством покупал бесчисленные распашонки, крошечные ползунки и погремушки. Павел вразумлял жену, напоминал, что дети очень быстро растут. Но материнский инстинкт, проснувшийся в Светлане, требовал, чтобы у дочек было всё самое новое и лучшее.

Павел устал бороться впустую и перестал обращать внимание на прихоти жены. Пусть она тешится, лишь бы была счастлива. Сам он, как ни пытался почувствовать хоть слабое подобие любви к младенцам, кроме безразличия не чувствовал ничего. Хотя нет. Сказать честно, дети смущали его, вызывали некое беспокойство. Он не представлял себе, как будет сдерживать эмоции перед женой и не показывать истинное отношение к ним, когда малышек после судебного постановления отдадут ему и Светлане. И виной тому был разговор двух женщин в роддоме, подслушанный им случайно. В тот день он измучился, торопя ночь. Светлана не должна ни о чём подозревать. Ему не терпелось уединиться и проштудировать домашнюю библиотеку в поисках странного слова, произнесённого подвыпившей акушеркой. Поначалу он тоже не обратил внимания на разницу между «подкидышем» и «подменышем», но потом его осенило. Менять и кидать – ведь это совершенно разные действия. Но в чём подвох в таком мене, кого на кого поменяли? Ведь девочек просто напросто подбросили к окну роддома.

Павел всю голову сломал, обдумывая этот вопрос. Светлана же, возбуждённая поездкой и обилием эмоций, никак не укладывалась на ночь и почти раздражала его своей жизнерадостностью. Наконец, после долгих утомительных для Павла разговоров о будущей счастливой жизни и быстротечного секса, не доставившего ему особого удовольствия, Светлана уснула. Павел полежал ещё минут пятнадцать рядом с женой, давая ей перейти в фазу более крепкого сна. Затем потихоньку выскользнул из супружеской постели. Он плотно закрыл дверь в спальню и в темноте прокрался в бывший некогда кабинет отца, ставший после его смерти убежищем Павла. Здесь он занимался, читал научные труды по эмбриологии и генетике. Здесь он, словно улитка в раковине, скрывался несколько долгих месяцев от укоризненных взглядов жены, когда она потеряла двойню из-за его измены.

Павел обожал эту комнату. Всё в ней было расставлено его рукой. Он не позволял Светлане даже убираться в кабинете. Не от того, что боялся, что жена обнаружит какой-то компромат. Просто он считал, что у каждого человека должно быть своё личное пространство, хранящее отпечаток его индивидуальности. На массивном письменном столе всегда царил идеальный порядок. Окно скрывали плотные бархатные портьеры густо бардового цвета. Две стены помещения, противоположные друг другу, полностью занимали книжные стеллажи. На полках с одной стороны можно было найти художественную литературу на любой вкус, на другой стороне расположились энциклопедические тома, медицинские справочники, анатомические атласы и научные труды. Книги начал собирать ещё прадед Павла, работавший земским врачом. Затем дед, погибший в сорок пятом под Берлином. Он был военным хирургом. Семейную династию и пополнение библиотеки продолжил отец Павла. Теперь и сам Павел готовился стать врачом и использовал любую возможность для увеличения домашнего библиотечного фонда.

Павел призадумался. Коллега Алевтины вскользь обмолвилась о сказках. Что бы это значило? Причём здесь сказки? С самой верхней полки Павел выудил толстенную книгу о фольклоре и открыл её на оглавлении. Он пробежался глазами по списку и вздрогнул. Одна из статей так и называлась: «Подменыши в сказках разных народов». Павел вдруг почувствовал дурноту. Он положил книгу на стол, хотя внутри него бушевало жгучее желание немедленно прочесть о неведомых сказочных персонажах. Старясь успокоиться, он решил покурить в открытое окно. Обычно дома он не баловался табаком. Светлана ненавидела запах дыма. Но жена ничего не унюхает. Спит она крепко, да и покурит он в открытую фрамугу.

Павел подошёл к окну, отдёрнул штору и отшатнулся от неожиданности. По ту сторону стекла на дождевом отливе сидел огромный чёрный ворон и буравил его взглядом. Птица казалась неправдоподобно большой. Ворон сидел боком. Его глаз, видимый Павлу, был жуткий: ярко жёлтый с узким вертикальным зрачком. Павел никак не мог вспомнить, какую форму имеют зрачки птиц. От испуга знания по зоологии начисто вылетели у него из головы, впрочем, как и все остальные. Стряхнув оцепенение, Павел резко взмахнул рукой. Ворон не шевельнулся и всё так же пристально разглядывал его. Павлу совершенно расхотелось курить. Он нервно задёрнул шторы, чтобы не видеть мерзкую птицу. За окном стояла тишина. Павел вернулся к столу, взял книгу и открыл на нужной странице. Вскоре чтение настолько захватило его, что он на время позабыл о странном пернатом госте.

Оказалось, издавна в фольклоре множества народов существовала вера в «подменышей». Люди считали, что если ребёнок мало ест или, наоборот, прожорлив, много плачет и выглядит необычно, то его подменила нечистая сила. Отсюда и родилась метафора, которую используют по сей день, не задумываясь, откуда она произошла. «Его как будто подменили!». Подменили обычное человеческое дитя на порождение нечистой силы. Обычно подменыши были худые, бледные с пронзительным взглядом тёмных глаз. Они не умели говорить и отличались злобным нравом. В русских деревнях считалось, что подменыша следует избивать. Тогда богинки вернутся, заберут уродливого младенца, а вместо него оставят настоящего ребёнка. Только дети, побывавшие у нечистой силы, потом долго не жили. Почти до начала XX века, матери, которые убивали собственных детей, оправдывающие это жуткое деяние тем, что якобы избавлялись от подменышей, в общественном мнении не воспринимались, как преступницы. Матери достаточно было объявить окружающим, что ее ребенок украден нечистой силой, а вместо него в колыбель подложили подменыша. Её не только не осуждали, даже жалели. Такой младенец не воспринимался, как человек.

Девочки, подброшенные в роддом, были совершенны, словно маленькие ангелочки. Единственное, что напрягало, это их взгляд. Казалось, что они видят человека насквозь – все его мысли и переживания. Что перед ними ты остаёшься беспомощный и нагой, уязвимый и беззащитный. Но они абсолютно не подходили под описание жутких младенцев, оставляемых лешими, русалками или другими демоническими созданиями.

«Господи! У меня совсем ум за разум зашёл! – опомнился Павел. – Какая ещё нечисть в современной Москве? Мало ли что привиделось допившейся до чёртиков бабе. Может, она сама причастна к смерти девушки в ту ночь? Травила её, тиранила. Оскорбляла как-нибудь или сплетни распускала? Молодые такие впечатлительные. А если у девчонки давно мысль о самоубийстве в голове сидела, достаточно было малейшего толчка? И страшный финал. Причём тут крохи? Нет, что-то не складывается картинка. Может, Алевтина не договаривает о главном? Вдруг девочка ей рассказала ещё что-то о том, кто принёс детей? Или записка какая-нибудь при них была? Вот услужил Аркадий Семёнович. Светлана ни за что от детей не отступится. Чует моё сердце, хлебнём мы горя с ними. Надо навестить Алевтину и попытать её как следует. Завтра же, пока дети не стали нашими!»

Жестяной грохот с улицы вырвал Павла из раздумий. Стыдя себя за ребяческий страх, он подошёл к окну и слегка отодвинул гардину. Ворона на отливе не было. Павел перевёл дыхание. В тот же миг из тьмы материализовалась огромная чёрная птица и с силой ударилась о стекло. Она билась за окном, исходя ненавистью к Павлу. Безмолвное чудовищное создание, вышедшее, казалось, из самых жутких кошмаров. Стекло дрожало, но всё ещё оставалось целым, даже не треснуло. Неосознанно Павел метнулся к столу, выдвинул верхний ящик и, не отрывая взгляда от взбесившегося ворона, судорожно принялся шарить внутри. Наконец, он нащупал необходимый ему предмет. Павел выбросил вперёд руку, напряжённо сжимавшую серебряное дедово распятье. Ворон мгновенно исчез, словно его никогда не было. Истаял серым дымом в предрассветной мгле.

Глава 15. Вот так компот!

В ту ночь заснуть Павлу так и не удалось. Он ворочался с боку на бок на обычно уютном диване, который вдруг стал жёстким и неудобным. Мысли перескакивали с одного на другое. Сказки, поверья, пугающие события, связанные с появлением девочек-близнецов. Некстати в памяти всплыли воспоминания о Маше и тот странный полусон-полуявь со старухой и змеёй, собравшей его семя и внедрившейся в лоно девушки.

«Вот оно! – Павел даже сел от мгновенно нахлынувшего прозрения. – Глаз ворона вовсе не был птичий! Это глаз рептилии: ящерицы или змеи. Как я сразу не сообразил? Медик недоделанный. Маша, Маша… Ты змеёй вползла в мою спокойную жизнь. Опять я вспоминаю о тебе».

«А ведь она тоже беременная была, – устало потёр виски Павел. – Когда с Валеркой мы столкнулись? В апреле. И уже был заметен живот. Так, – как ребёнок при счёте, он принялся загибать пальцы, – май, июнь, июль, август. Возможно, что она уже родила. Кто у неё, интересно? Хотя, нет, к чёрту! Не смей! Забудь о ней! Достаточно тех проблем, что уже из-за неё произошли. Дети. О них надо думать. Чьи они? Может, их родители генетические мутанты? Опустившиеся алкоголики или серийные убийцы?»

Павел еле дождался утра. Из телефона автомата он дозвонился до супруги Аркадия Семёновича и обманом добыл вожделенный адрес акушерки Алевтины. Хоть женщина в летний период проживала в Подмосковье, и дорога до её дачного дома занимала совсем немного времени, выбраться к ней ему удалось только через две недели.

Зная о пристрастии Алевтины к крепким напиткам, в пристанционном магазине Павел купил бутылку «Столичной». К тому же, он надеялся, что за рюмкой водки разговорчивость акушерки увеличится. За городом уже чувствовалось близкое дыхание осени. Воздух был свеж и прохладен. Близко подобравшиеся к железнодорожному полотну деревья красовались разнообразием красно-желто-зелёных оттенков. Травы пахли пряно и терпко. Птицы, небольшими стайками носились по небу, возможно, тренируя молодую поросль перед дальними перелётами. Дача Алевтины стояла почти у самой железной дороги, возле заросшего ряской пруда. Павел толкнул калитку и вошёл на участок. Повсюду цветы, аккуратные ухоженные грядки, несколько яблонь, ветки которых сгибались к земле от обилия плодов, и усыпанная ягодами слива. Множество ос басовито и грозно жужжало, словно предупреждало, что не потерпит посягательств на лакомое угощение. Огромный рыжий кот лежал на лавке у небольшого щитового домика. Он лениво зевнул и потянулся, не обратив внимания на чужака. В доме было тихо. Павел постучал в дверь.

– Эй, хозяюшка! Гостей принимаете?

Через пару минут глубине дома что-то грохнуло, словно кто-то упал или уронил нечто тяжёлое. Вскоре дверь распахнулась, и перед Павлом предстала Алевтина.

– Каких ещё гостей? – подслеповато щурясь, просипела женщина и зевнула во весь рот. – Не жду я никого, проваливай!

По её помятому виду Павел понял, что она выпила немалое количество спиртного предыдущим вечером. Да и с утра уже опохмелиться успела. Как аргумент для гостеприимства, он вытащил из сумки бутылку и вручил Алевтине.

– Вот! Это вам!

– Опа-на! Щедрый подарок! Ты кто такой, мальчик – одуванчик? – женщина пьяно икнула и покачнулась. – Давненько таких кавалеров у меня не водилось. Ладно, заходи!

Она повернулась и нетвёрдой походкой пошла вглубь дома. Павел двинулся за ней. Котяра шустро соскочил с лавки и шмыгнул вперёд него. Внутри было на удивление чисто и убрано. Можно сказать, всё было стерильно, как в операционной. Это поразило Павла. Обычно пьющие люди неряшливы и нечистоплотны. Но Алевтина, видимо, была исключением.

– Присаживайся, гость незваный!

Женщина торжественно водрузила бутылку в центр стола. С неожиданной для пьяного человека сноровкой она расставила тарелки, рюмки и стаканы. Разложила столовые приборы. Из холодильника хозяйка вытащила кувшин с холодным сливовым компотом, миску маринованных грибов. При появлении кастрюльки с молодой отварной картошкой и банки кильки в томатном соусе, Павел сглотнул слюну. Он вспомнил, что последний раз ел почти сутки назад. Алевтина тем временем успела нарезать толстыми ломтями чёрный хлеб и разлила по рюмкам водку.

– Ну! Поехали!

Не дожидаясь, пока Павел поднимет свою рюмку, она лихо опрокинула в себя спиртное. Ухнула, наколола на вилку грибок и отправила его в рот. Павел едва пригубил налитое.

– Чего не пьёшь? – нахмурилась Алевтина. – Зачем пришёл тогда?

– Не ел я давно, – примирительно улыбнулся ей Павел, – боюсь сразу опьянеть.

– Так ешь! Не стесняйся!

Алевтина принялась накладывать ему на тарелку нехитрое угощение, не забыв при этом вновь наполнить свою рюмку. Пока Павел жадно ел, она сидела, подперев рукой щёку, и разглядывала его. Котище улёгся рядом с хозяйкой и тоже не сводил глаз с парня. – А ведь это ты пару недель назад в роддом на смотрины приходил!

Вмиг перестав жевать, Павел утвердительно кивнул.

– Да, мы с женой девочек смотрели.

– Такие оба молодые, красивые, – жалостливо вздохнула акушерка. – Родите сами малюток себе. На что вам чужие дети? Куда торопитесь?

– Я как раз к вам и приехал, чтобы о близнецах поговорить! – тут же ухватился Павел за интересующую его тему. – Может, вы знаете о родителях малышек? Ведь в ваше дежурство они в роддоме появились.

Женщина нахмурилась и вновь потянулась за бутылкой.

– В моё, не в моё, – буркнула она, стараясь не смотреть в глаза Павлу. – Какая разница? Не знаю я ничего! Понятно?

Алевтина быстро выпила и закурила. Павел терпеливо ждал. Затянувшуюся тишину разбавляло тягучее жужжание осы, выбиравшей себе закуску по вкусу.

– А ты, парень, настырный видно! – распалилась вдруг акушерка. – Вот возьму и выгоню тебя! Расселся тут, глазищами на меня зыркаешь!

Павел не стал ввязываться в словесную перебранку, молясь, чтобы в запале женщина наговорила лишнего. А ту уже понесло.

– Я была, выпивши той ночью! И что? Застрелите меня теперь за это. Когда в отделение пришла, они в кроватках уже лежали. Обихоженные. Верка, дурочка, всё сделала сама. Прости, Господи, мою душу грешную! О покойниках либо хорошо, либо никак. Не удосужилась меня вызвать. Молодёжь! Вечно свою самостоятельность показывают. А мы расхлёбывай потом! Затаскали меня в районное отделение, без конца повестки шлют. Наделала Верунька дел и умерла, а меня теперь клюют со всех сторон!

Поняв, что сказала лишнее, Алевтина замолчала.

– Как она умерла?

Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками. Павел настойчивее повторил вопрос.

– Не отвяжешься ты, так ведь? – обречённо вздохнула Алевтина. – Поняла я ещё тогда, когда в коридоре с тобой столкнулась, что подслушал ты нас с подругой в день смотрин. Знала, придёшь. И боялась этого, и ждала…

Павел весь обратился в слух.

– Тогда перебрала я лишку, что скрывать, – как-то сразу отрезвела Алевтина. – С детства таких гроз боюсь, как та была. Бабка моя, покойная, ночи между Ильиным днем и Рождеством Богородицы, с бурей, громом, молнией воробьиными называла. Беснуется в эти ночи нечистая сила, свирепствует.

Алевтина внезапно передёрнулась, словно её зазнобило. Суетливо прикурила папиросу, но после первой же глубокой затяжки закашлялась и смяла её в пепельнице.

– Рожениц в ту ночь не было, – хрипло продолжила она. – Закрыть нас на мойку собирались. Вот и расслабилась. Верунька одна в отделении осталась. Накричала я на неё, что правда, то правда. Гадостей наговорила сгоряча. Мол, девицы без разбора с кем попало трутся, а потом младенцев государству подкидывают. Но она девочка языкастая была, поверь! И за себя постоять умела. Не могла она из-за такой ерунды в глаза себе скальпели воткнуть!

Алевтина всхлипнула и помолчала, словно решаясь на что-то.

– Не во мне тут дело. Что-то произошло той ночью. И связано это с детьми! Не берите их, – испытующе глянула она на Павла. – Чувствую я, смерть с ними рядом ходит. Хоть и перевезли их в Дом малютки, я и на работе, и дома до сих пор их присутствие рядом ощущаю. Будто буравят мой мозг, ощупывают. Плохо последнее время себя чувствую. И мысли страшные в голову лезут.

– Может, последствия стресса, панические атаки? – рискнул вставить вопрос Павел.

– Вижу, подкован ты, – криво ухмыльнулась Алевтина. – Медик, что ли будущий? Специализацию выбрал уже?

– То, что хочу, решил, а там посмотрим, как получится, – неопределённо пожал плечами Павел. – Генетика меня интересует. Созревание яйцеклеток in vitro, искусственное оплодотворение…

Алевтина охнула.

– Вот оно что… Слушай! – она понизила голос. – Мне в ту ночь Верунька успела сказать кое-что непонятное. Непонятное до этой минуты!

Словно у неё пересохло во рту, Алевтина схватила стакан с компотом и выпила его залпом. Кот, до этого момента мирно сидевший возле хозяйки, подскочил и выгнул спину. Животное смотрело куда-то мимо Павла, шипело и утробно рычало. Павел инстинктивно оглянулся, но сзади никого не было. Повернувшись назад к собеседнице, Павел на секунду в оцепенении замер, потом вскочил со стула и кинулся к ней. Алевтина царапала ногтями горло, которое опухало на глазах. Женщина хрипела, пытаясь втянуть в себя воздух. Лицо её раздувалось и синело. Павел уложил Алевтину на пол и тщетно заметался по комнате, пытаясь найти нож и хоть что-то похожее на трубку, чтобы вставить в трахею. Когда он, наконец, нашёл старую шариковую ручку, Алевтине уже нельзя было помочь. Бездыханная, с раздутым отёчным лицом, она была мертва. Хоть это и было невозможным, Павлу вдруг показалось, что акушерка слабо шевелит губами. Он склонился над ней. Из распухших губ женщины тут же вылезла огромная оса. Насекомое взлетело и, злобно гудя, закружило над Павлом. Кот выл, не переставая. Павел в смятении бросился прочь дома. И замер на выходе. На ветке сливы сидел ворон и смотрел на него. Павел был уверен, что ворон был тот самый, что бился в его окно ночью. Он клювом ловко сорвал ягоду и бросил на землю. Павлу показалось, что гадкая птица ухмыльнулась. Она победно каркнула, расправила крылья и взмыла вверх. Павел проводил ворона взглядом и покинул участок. В скорую и милицию он решил позвонить анонимно, из города. Алевтину всё-равно ничего не спасёт. А он не мог допустить, чтобы о его визите к ней, о его присутствии при её смерти стало известно Светлане. Как он объяснит жене эту встречу? Какие общие дела были у него с акушеркой из роддома, где они смотрели близнецов?

С гибелью Алевтины тайна появления близнецов в роддоме, так и осталась тайной.

«Угораздило же её выпить компот с осой! – сокрушался Павел. – А если это вовсе не несчастный случай, а очередная, запланированная смерть? Нет! Надо выбросить это из головы! Кем запланированная? Младенцами? Птицей? Чертовщина, какая! И всё же, о чём мне так и не успела рассказать Алевтина?»

Глава 16. Падение

Маша не помнила, как добралась до местного отделения милиции. Небольшое двухэтажное здание, огороженное забором, располагалось почти в центре посёлка, в котором до недавнего времени проживала её бабка Василина. В середине пыльного дворика была клумба, заросшая сорной травой и крапивой. Возле входной двери курили и яростно спорили о чём-то два моложавых милиционера. Машино появление прервало их дебаты и, казалось, из недавно непримиримых соперников превратило в адептов единой секты, поклонявшейся её красоте. Парни приосанились, побросали недокуренные папироски в урну и с рыцарской самоотверженностью ринулись ей на встречу.

– Здравия желаю, красавица! – зачастил высокий курносый лейтенантик, судя по двум маленьким звёздочкам на погонах. – Что случилось у такой необыкновенной девушки?

Маше невольно пришло на ум, что тот похож на Иванушку – дурачка из сказки. Пшеничные кудри, румянец на щеках и круглые голубые глаза.

– Вас кто-то обидел? – встрял в разговор другой, который был полной противоположностью своему оппоненту. – Скажите, кто, и мы с ним разберёмся!

Второй был явно старше его как по возрасту, так и по званию: его погоны украшала ещё одна, третья звезда. Мужчина был излишне худ, с чёрными проницательными глазами и правильными утончёнными чертами лица, и никак не походил на служителя порядка. Скорее на графа, по ошибке надевшего на себя серую форменную одежду.

У Маши затеплилась слабая надежда.

– Человека я ищу одного, – просительно начала она и заплакала.

– Какой подлец посмел бросить такую девушку? Заставил её волноваться понапрасну? – блондин подошёл к Маше почти вплотную. – Позвольте ваши документики?

– Отставить! – резко бросил ему чернявый.

И обращаясь к девушке, произнёс:

– Успокойтесь! Пройдёмте в отделение. На вас лица нет, вам присесть надо!

Они завели её в дежурную часть. В тесном небольшом помещении стоял древний письменный стол, на котором лежал прозрачный кусок плексигласа. Под ним было напихано множество записочек, листков отрывного календаря, хранящих, видимо, какую-то необходимую в милицейской работе информацию. На столе стояло три современных телефона с дисковым набором номера и ещё один доисторический аппарат – чёрный, эбонитовый. Такой Маша видела в музее Революции, когда школьницей с классом ходила туда на экскурсию. Сбоку лежало несколько пухлых папок с делами. Венчало стопку старинное пресс-папье с промокательной бумагой, испещрённой чернильными каракулями. В обычном граненом стакане торчало несколько ручек и остро отточенных простых карандашей. Графин, до половины наполненный водой с опрокинутым на горловину стаканом стоял рядом с импровизированной карандашницей. В комнате было всего два стула, полностью деревянных с жёсткими сиденьями и выкрашенная синей краской громоздкая табуретка, вероятно для задержанных. Один из стульев предложили Маше, два других сидячих места милиционеры заняли соответственно рангу: черноволосый на стуле за столом, а его коллега примостился на синем монстре.

Во время паузы, пока Маша мелкими суетливыми глотками пила предложенную ей воду, а потом, прикрыв глаза, собиралась с мыслями, старший милиционер достал чистый лист бумаги и ручку. Наконец, он не выдержал.

– Вам лучше? – участливо, но в тот же момент с интонацией, что запасу терпения подошёл конец, спросил он девушку. – Вы уже можете рассказать по существу, в чём состоит ваша проблема?

– Да – да, извините! – кивнула Маша и заторопилась. – Я в порядке. Бабушка у меня пропала. Продала дом и уехала в неизвестном направлении. Ничего родственникам не сообщила. Я очень волнуюсь: возможно, её дом принудительно продать заставили, отобрали деньги и убили? Ведь пожилого человека легко обмануть, обидеть…

– Подождите! – остановил её «граф». – Давайте-ка по порядку и с самого начала. И документы ваши надо посмотреть.

Он изучал её паспорт, а блондин беззастенчиво разглядывал Машу. Ей было неуютно под его сальными взглядами, словно она сидела перед ним раздетая. И всё время, пока Маша рассказывала историю исчезновения старухи, короткую информацию, полученную от Анжелы, он пожирал её взглядом. Старший будто не обращал внимания на его поведение. Он досконально расспрашивал девушку, иногда задавая вопросы, ставившие её в тупик. Когда он поинтересовался, что стало причиной, после стольких месяцев без предупреждения приехать к старухе в гости, Маша не нашлась, что ответить. Правды рассказать она не могла, слишком ирреально выглядели события, произошедшие с ней. Про Якова она тоже умолчала. Милиционеры переглянулись между собой, и блондин вышел из комнаты. Вернулся он вскоре, подошёл к напарнику и зашептал ему что-то на ухо.

– Даже так? – приподнял в удивлении брови черноволосый и впервые подозрительно глянул на Машу. – Интересненько.

– Уже что-то узнали о ней, да? Где она? – вскинулась Маша.

– Значит так, гражданочка! – сразу посерьёзнел он. – Я вынужден задержать вас в связи с невыясненными обстоятельствами смерти гражданки Кашиной Василины Евграфовны.

И не глядя на неё, бросил напарнику:

– Проводите задержанную в камеру!

Через четверо суток Маша вернулась домой, в Москву. Она оставила сумку в прихожей, доплелась до постели и ничком упала на неё, заливаясь слезами. Единственным её желанием было умереть. Но она не имела права позволить себе даже это. Если бабка действительно мертва, то дети-то, несомненно, живы. Рядом с обезображенным трупом пожилой женщины, имевшем документы старухи и одетом в её вещи, трупов детей найдено не было. Опознать погибшую не представлялось возможным, так как её лицо и руки были полностью съедены соляной кислотой. Вывод, что тело принадлежит её бабке, сделали только по вещам и документам.

С Маши сняли подозрения через трое суток после её задержания. Но эти три дня стали адом для девушки. Рослый блондин, который оказался вовсе не сказочным дурачком, пришёл к ней в камеру в первую же ночь. Сначала Маша обрадовалась. Он принес ей ещё тёплые домашние пирожки с яблоками, испечённые его матерью. Парень сопереживал девушке, говорил, что не верит в её виновность. Возмущался несправедливым удержанием в КПЗ. Сам всё ближе придвигался к ней, дотрагивался до колен и приобнимал за плечи. А потом неожиданно грубо повалил на нары и овладел. Маша хотела закричать, позвать на помощь. Но он зажал ей рот пропахшей табаком ладонью. Не прекращая двигаться в ней, другой рукой больно сжал грудь и прошипел: «Не ори, сука, пристрелю!» Маша обмякла под ним.

И во вторую ночь он насиловал её. Она боялась боли, которую мучитель причинял ей при малейшем неповиновении. У неё совсем не осталось сил сопротивляться его извращённым желаниям. В последнюю ночь перед её освобождением он тоже пришёл. Задыхавшаяся от отвращения под его тяжестью Маша не слышала, как дверь беззвучно открылась. В камеру кто-то вошёл. Внезапно насильник отвалился прочь, словно насосавшаяся крови пиявка. Послышалась странная возня. Маша распахнула глаза и приподнялась на локтях. Черноволосый милиционер прижал к стене своего напарника и нанёс ему удар под дых. Блондин хрюкнул и, как куль, повалился на пол, выставив на обозрение голый зад.

– Поднимайся, мразь! – пнул его ногой «граф».

Блондин завозился, пытаясь встать на ноги.

– Давай, давай! Шевели помидорами! Дал Бог братца! Урод поганый! – черноволосый наклонился и дал тому затрещину. – Если бы не мать, засадил бы тебя – суку!

Наконец верзила поднялся и натянул штаны. Они двинулись к двери. Насильник вышел, а черноволосый приостановился и нехотя повернулся к Маше.

– Ты, это… Прости, если сможешь! – словно приказывая, сказал он и ушел.

Утром Машу выпустил совершенно незнакомый ей служитель порядка. Он отдал её вещи и долго витиевато извинялся перед девушкой.

Опустошённая слезами она уснула, и неожиданно Маше приснился Валерка – школьный приятель Павла. Он многозначительно смотрел на неё, попыхивал сигареткой и самодовольно ухмылялся.

«Что если сон в руку? – проснувшись в мутных предрассветных сумерках, подумала Маша. – Ведь Валерка меня видел беременной».

Она была уверенна – парень просто делал вид, что не заметил её. Значит, он вполне может свидетельствовать – она не лжёт, что ждала ребёнка.

На звонок открыли моментально. Валерка на мгновенье потерял дар речи, увидев, кто стоит перед ним.

– Кто пришёл? Лерик? Это почта? – прокричал нежный девичий голос из глубины квартиры.

– Нет! – нервно гаркнул Валерка в ответ. – Это Петрович! Я скоро! Его копейка глохнет, помочь надо! Не вставай!

Он подхватил с полочки в прихожей ключи, пачку сигарет и, заговорчески приложив палец к губам, быстро вышел из квартиры. Так же поспешно он увлёк Машу за собой на балкон, соединявший лестничные переходы. Там его оторопь уже сошла, из растерянного взгляд стал вызывающим. Видимо, Валеркино самолюбие потерпело тяжёлое потрясение из-за отказа девушки, и он до сих пор не простил ей обиды.

– Что привело тебя ко мне, прелестное дитя? – в своей обычной манере принялся ёрничать он. – Ха! Сорри [4] ! Какое из тебя дитя! Ты у нас теперь мамуля! Маня – маманя! И как тебе в шкуре матери одиночки?

– Валер, – решила не реагировать на его выпады Маша. – У меня к тебе очень серьёзный разговор. Хватит ехидничать.

– Ты? Ко мне? С серьёзными намерениями? – глумился тот. – Женщина! Я объедки не подбираю!

Маша от досады ударила кулаком по перилам.

– Ты мужик или нет? – у неё злые слёзы навернулись на глаза. – Я в беде, неужели не понимаешь?

Воцарилось напряжённое молчание.

– Ладно! – через силу выдавил Валерка. – Хватит сырость разводить! Что там у тебя случилось?

И Маша почти обо всём рассказала ему. Утаила лишь подробности своего временного заключения.

– Слушай… – озадачено почесал затылок парень, когда она закончила и опустошённо замолчала. – Но я-то что могу? Официального медицинского заключения тебе не дадут. Вернее выдадут, но только справку, что мозги не в порядке. С чем мы в милицию пойдём?

С моим голословным заявлением, что я тебя с животом встретил?

Они стояли совсем близко друг к другу. Валерка вдруг ласково притянул её к себе и вдохнул запах волос.

– Машенька! – он ещё крепче прижался к девушке. – Ты сводишь меня с ума. Столько баб в моей постели перебывало, а я каждую с тобой сравниваю. Хочешь, пойдём ко мне прямо сейчас?

– У тебя же гостья? – уклонилась Маша от резкого отказа. Она ещё надеялась, что уговорит его дать свидетельские показания.

– Она мизинца твоего не стоит! – он едва сдерживал вожделение. – Только ты и я, больше мне ни до кого нет дела…

Маша растерялась. Для неё стала полной неожиданностью неукротимая страсть парня к ней. Конечно, его чувства могли сыграть ей на руку. Валерка, словно понял, о чём она думает. Он грубо отстранил девушку, почти толкнул прочь от себя. Сам опёрся руками на перила, вспрыгнул и ловко уселся на них.

– Просчитываешь, как ловчей попользоваться мной, Манечка? – рыкнул он со злым прищуром. Выудил сигарету из пачки, но закуривать не стал, просто катал её в пальцах.

– Хочешь и на ёлку влезть, и задницу не ободрать? – вернулся парень к прежней манере разговора. – Не выйдет, солнышко! Ты мне – я тебе. Вот такой пердимонокль, Мария Ивановна!

– Я согласна, Валера, – стараясь смотреть мимо него, пробормотала Маша. – Но надеюсь на твою порядочность. Ты не обманешь? Поможешь мне доказать, что я была в положении?

– А это как давать будешь, рыбка! – Валерка вызывающе щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся. Рисуясь перед девушкой, он принялся по-мальчишески пускать дым кольцами.

С утра небо хмурилось и обрызгивало землю нудной, совсем уже осенней моросью. Пока они препирались, дождь прекратился. Меж облаков появились редкие разрывы, сквозь которые ненадолго показывалась блёклая голубизна неба. Птицы, пережидавшие непогоду, активизировались и исполняли кульбиты в погоне за насекомыми. Маша бездумно наблюдала за их пикированием и вдруг заметила, что прямо над Валеркиной головой ветерком раскачивает невесомую нить, на конце которой сидит паук. Членистоногое было странно большое, с мохнатыми ногами, нетипичное для средней полосы.

– Валера! – вскрикнула она. – Посмотри, какой огромный!

Парень поднял вверх лицо, и в ту же секунду паук упал ему на переносицу. Валерка резко вскинул руки, чтобы сбросить его с себя, не удержал равновесия и полетел вниз. Маша кинулась к перилам. Валерка, словно сломанная кукла лежал на асфальте. Вокруг мёртвого парня уже собиралась толпа. Люди ахали и охали, кто-то кричал, призывая вызвать скорую и милицию. Маша вышла из подъезда и незаметно ретировалась, стараясь не привлечь к себе внимания. Теперь у неё не осталось ничего, ни малейшей надежды.

Глава 17. Свои чужие дети

Перед ноябрьскими праздниками пришла судебная повестка, что слушанье дела об усыновлении близнецов состоится в конце недели. От волнения Светлана немного захворала: слегла с температурой неизвестной этиологии. Павел на время перевез её к Аркадию Семёновичу, чтобы для любопытных соседей создать видимость, будто отправил жену в роддом. Сам Павел в отличие от Светланы не нервничал. В одиночестве всё оставшееся до суда время он шерстил литературу, какую только смог обнаружить в домашней библиотеке. О подменышах больше ничего интересного найти ему не удалось. Зато совершенно случайно попалась на глаза старинная книга о близнецах.

Павел никогда не верил в судьбу, пророчество, карму и прочую ненаучную ересь. Как будущий врач он руководствовался фактами. Хотя и допускал, что человечество в будущем ожидают сенсационные открытия. Разве сам он не мечтал о подобном? Разве не к этому стремился? И то, что сегодня люди считают чудом, через несколько десятков лет вполне возможно перекочует в категорию обыденности. Например, зачатье эмбриона in vitro. В сороковых годах начались первые научные опыты в данной области. А через тридцать с небольшим лет в Великобритании родилась девочка – Луиза Браун, первый человек, «зачатый в пробирке». Павел был уверен, что в ближайшие годы рождение ЭКО детей будет поставлено на поток. Словно обычная медицинская процедура. Зато сколько супружеских пар станет возможным осчастливить!

Всё необыкновенное с сотворения мира возле нас, только первозданное, созданное природой. А вот человечеству придётся десятилетиями трудиться, чтобы повторить подобное собственноручно. Взять близнецов. Разве это не волшебство? Но вот станет ли это чудом, если медицина начнёт воспроизводить клонов? Как будущего учёного Павла воодушевляла перспектива научной работы в этом направлении. В моральном же аспекте вызывала сомнения. Что если на смену людям создадут массу физически здоровых, но психически нестабильных биороботов? И будет ли у таких искусственно рождённых созданий душа?

Только им со Светланой не поможет ни волшебство, ни прогресс. Чужие дети – единственный выход в их ситуации. Павел осознавал это. Он готов был взять любого ребёнка. Но только не этих девочек-близнецов. Он сам себе не мог объяснить почему, но душа противилась приёму малышек в семью. Обстоятельства их появления, странная череда смертей – всё настораживало Павла. А после прочтения книги его тревоги и сомнения удвоились.

Оказывается, издревле считалось, что близнецы – это злая шутка природы. Их рождение говорит о накопленных в роду огромных силах, которые ведут к его вырождению. Поэтому и передается способность иметь близнецов генетически. В древности на Руси близнецов называли ошибкой мирозданья. Не стоит давать детям созвучные имена, чтобы не усиливать их энергетическую зависимость друг от друга. Близнецов нельзя крестить в один день. Ангел-хранитель при таком крещении будет один на двоих и не сможет толком помочь ни одному, ни другому. Ещё в книге был заговор, который Павел почему-то сразу запомнил наизусть.

«Человек родился, грехом провинился. Господь простил, грехи отпустил. Ангела-хранителя дал. Ангелу Господь наказал крылом укрывать, от беды оберегать, ни днем, ни ночью не спать. Ангел светлый, не спи. Ангел черный вовек усни. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».

Заговор этот якобы усыплял чёрную половину человека. Читать его следовало перед полнолунием, пока малыш спит. Обязательно девять раз до трёхлетнего возраста ребёнка.

Павел расстроился. Светлана сама, не спросив у него согласия, уже придумала, как назовёт девочек. Именно так, как в книге советовали не называть. Зеркальными именами: Аня – Яна. А окрестить их она, ярая атеистка, ни за что не позволит.

«Может, я накручиваю себя напрасно? Начитался сказочек, теперь впору к психиатру бежать. Не Свету надо было Аркадию Семёновичу пользовать, а меня – дурака суеверного. Больше никакого фольклора. Чему быть, того не миновать».

Заседание суда было коротким и в их пользу. Они получили на руки решение и тотчас отправились в Дом малютки. Все вещи для малышек Светлана приготовила заранее.

Передача девочек произошла обыденно, без малейшей помпезности события. Они просто вручили воспитательнице сумку с одеждой, минут через пятнадцать им вынесли два туго спеленатых кулёчка, перевязанных розовыми лентами, и сдали с рук на руки. Зато к дому супруги подъехали, как положено счастливым родителям: на нанятой машине такси. Павел важный и сосредоточенный, с дочками на руках и Светлана с сияющим от счастья лицом и огромным букетом роз. Промозглый ноябрьский денёк не позволил местным старушкам посиделки на дворовой лавке перед подъездом, но Павел пребывал в уверенности, что не одна пара любопытных глаз из-за оконных стёкол следила за их торжественным прибытием.

Светлана мгновенно окунулась в материнство. Видно, этот инстинкт заложен в женщинах с рождения. Жена отлично знала, что и как надо делать с младенцами. Павел же ощущал себя в собственной квартире лишним, чужим. Светлана, не зная усталости, на необыкновенном физическом подъёме сновала по дому, успевая не только ухаживать за детьми, но и содержать хозяйство в должном порядке. Павел пытался помогать ей, но жена ненавязчиво его отстраняла. Она объясняла, что ей не в тягость, а Павлу надо продолжать учиться. И он принял её доводы, испытывая в душе облегчение. Чем меньше Павел общался с детьми, тем спокойнее себя чувствовал. Он опять затворничал в кабинете, полностью погрузившись в книги. Коротких и редких минут общения с девочками не хватало Павлу разглядеть, что крохи вовсе не похожи на обычных младенцев. Конечно, его иногда настораживала странная тишина в квартире. Один малыш может наделать столько шума! А их двое, и тишина… Но он прогонял неприятные сомнения. Если бы с близнецами было что-то не так, Светлана, наверняка, тотчас бы забила тревогу. Она не только не волновалась, наоборот, восторгалась их необыкновенной, не по возрасту смышленостью. И Павла вполне устраивало подобное положение вещей. Он с усиленным усердием учился, приближая себя к давней мечте о научной карьере.

…Для всех родственников и знакомых День рождения девочек был в ноябре. Поэтому супруги договорились не вспоминать, что по биологическим часам тринадцатого августа дочерям исполнится год. Но этот день сам дал о себе знать. Именно в первый День их настоящего рождения Павел удостоверился, что они взяли необычных детей.

Рано утром позвонил взволнованный отец Светланы. В дачном товариществе, где пару лет назад он купил домик на шести сотках полагающейся к нему земли, произошло несчастье. Прошедшей ночью во время грозы молния ударила в соседский дом. Тот вспыхнул, как порох. От него пламя перекинулось на соседние постройки, в том числе и на их дачу. Мать Светланы получила серьёзные ожоги. Так Павел впервые остался один на один с дочками, без Светланы, которая спешно уехала справиться о состоянии матери.

Павел остановился на пороге детской. Его охватило такое чувство, будто он собирался войти в клетку с дикими животными. Страх на мгновенье схватил цепкими пальцами и сжал сердце. Павел тряхнул головой и открыл дверь. Девочки, сидевшие каждая в своей кроватке, синхронно вскинули личики ему на встречу.

Павел кашлянул.

– Привет! – наигранно весело произнёс он. – Справимся без мамы?

Близнецы продолжали внимательно изучать его. Павлу захотелось выбежать вон, мало того, ещё и припереть дверь чем-нибудь громоздким. Чтобы то, леденящее душу, присутствовавшее в комнате не выбралось наружу. Едва сдерживая ужас, он взял стул, поставил его ровно посередине комнаты и сел. Девочки молчали и смотрели на него. Постепенно Павел успокоился. Какой вред, в конце концов, смогут причинить две годовалые крохи? Это просто его предубеждения против чужих детей, после стольких месяцев вновь всплывшие на поверхность. Или его совесть, что сбросил все заботы о детях на плечи жены, забавляется с ним, заставляя нервничать. Теперь Павел с возросшим интересом наблюдал за дочерьми. Внешне они были неотличимы. Слишком длинные для столь маленьких девочек, немного волнистые волосы имели красивый рыжий цвет.

«Рыжий да красный – человек опасный!» – внезапно пришла старая пословица в голову.

Некстати вспомнилось, что в древности рыжеволосых людей не больно жаловали. В Древнем Египте их приносили в жертву богу Солнца Амону-Ра. В средневековье обвиняли в родстве с дьяволом и сжигали на кострах. Особенно во времена охоты на ведьм. Рыжая, значит ведьма. Даже сатану изображали с рыжими волосами.

«Опять двадцать пять! – занервничал Павел. – Дал ведь себе слово забыть о чертовщине. И снова за старое!»

Павел и девочки так и продолжали рассматривать друг друга, словно в гляделки играли. Павлу на мгновение показалось, что их лица ему кого-то напоминают. Кого-то очень давно и близко знакомого. Черты тонкие, кукольные. Он принялся перебирать в уме имена, но ответ всё ускользал от него. Девочкам вскоре надоело разглядывать отца. Они занялись не очень понятными Павлу забавами. В кроватках перед ними лежали игрушки, разложенные ровно, в ряд. Крохи не трогали их, просто, улыбаясь, рассматривали.

«Чудно. Всегда считал, что от малышей писк и головная боль. А эти сидят, молчат, игрушки в порядке…»

Павел вдруг спохватился, что за всё время, пока дети у них, он ни разу не слышал их лепета. К году детки уже лопочут вовсю.

«Немые!» – Мелькнуло в голове.

Крохи тут же, как по команде опять уставились на него.

«Я что, не заметил, как вслух сказал? Или они мысли читать умеют? – вздрогнул Павел. – Телепатия? Чушь собачья! Бездоказательно. Детский аутизм? Но зрительный контакт не нарушен. Вон, как смотрят. Того и гляди до дыр меня проглядят. Но признаки есть. Молчат и не улыбаются мне, зато оживляются на неодушевлённые предметы. В определённом порядке разложенные игрушки. И этих симптомов достаточно, чтобы предположить аутизм! Господи! Только этого не хватало. Как я Свете скажу, она же с ума сойдёт?!»

За тягостными раздумьями Павел не заметил, как пролетело несколько часов. Девочки ни разу не побеспокоили его, не попросились на руки. Они не захотели пить и есть. Не испачкали штанишек. Услышав голос жены, открывшей входную дверь и весело оповестившей о возвращении, Павел встрепенулся. Он подскочил со стула, на котором просидел в течение нескольких часов под перекрёстными взглядами девочек, и неожиданно глаза зацепились за детскую магнитную доску. Светлана начиталась всевозможных книжек о раннем детском развитии и вбила себе в голову, что научит дочерей читать чуть ли не с пелёнок. Она доказывала Павлу, что девочки уже знают почти половину алфавита. Павел так привык во всём соглашаться с женой, чтобы не травмировать её психику, что выслушивал её с притворным интересом, а сам по большому счёту пропускал женскую болтовню мимо ушей. Где это видано, чтобы дети не умели говорить, но знали буквы? На доске красовалась надпись: «КУ-КУ! ПАПОЧКА!» Павел, как-то тонко, неподобающе мужчине вскрикнул, и в тот же миг в комнату быстро вошла Светлана.

– Что с ними? Паша!? – увидев опрокинутое лицо мужа, выдохнула она.

Павел, не в состоянии произнести ни слова, указал жене на доску. Как только Светлана стала поворачивать голову в сторону панно, буквы ссыпались с него, словно мигом размагнитились.

– Фу, Паш! Разве можно так пугать! У меня чуть сердце не выскочило, – и тут же забыв о недавнем испуге, радостно заворковала. – Как тут мои красавицы? Ваша мама пришла!

– Молока принесла! – с неожиданной злобой съехидничал Павел. И не обращая внимания на обиженное недоумение жены, быстро вышел из детской.

Теперь девочки пугали его постоянно, при каждом удобном случае, когда он оставался с ними наедине. Как только они начали делать первые уверенные шаги, Павел стал закрывать кабинет на ключ, чтобы дети не заходили туда. Но запоров для близнецов не существовало. Павел ломал голову, над тем, как им удаётся открывать запертую дверь до тех пор, пока ему воочию не удалось лицезреть этот процесс. Потом он понял, что девочки просто напросто устроили ему показательное выступление демонстрации своих возможностей. С подоплёкой того, что им подвластно многое. Чтобы не мешал им. Впредь не вставал на пути их желаний и целей. Он как раз только выходил из ванной в коридор, и увидел, что малышки стоят возле закрытой двери кабинета. Павел машинально сунул руку в карман удостовериться, что ключ на месте. Дубликат лежал в верхнем ящике стола. Девочки стояли, взявшись за руки и не шевелясь. Изумлённо Павел наблюдал, как ручка начала слегка крутиться из стороны в сторону, словно кто-то с другой стороны двигал её. Потом щелчок и дверь в кабинет беззвучно открылась, и туда незамедлительно устремились дети.

Они могли не только на расстоянии проводить манипуляции с предметами и механизмами. Девочки легко меняли цвет глаз. Павел так никогда и не узнал, какой он был настоящий. Из тёмной почти чёрной радужка вмиг становилась небесно голубой, потом зеленела и тут же насыщалась цветом липового мёда.

«Маленькие хамелеоны, – думал Павел. – Чего дальше ожидать от вас? Научитесь менять лица? Отрастите жабры? Крылья? Ага, копыта и хвосты! Нет, я явно сбрендил! И некому рассказать. Света и та не видит, не верит!»

Вскоре Павел удостоверился, что дети легко считывали мысленную информацию любого человека. Близнецы обладали гипнотическими способностями, совершенствуя их день ото дня. Но он был менее чем Светлана подвержен внушению. Вероятно, это была его особенность психики. Всё через того же Аркадия Семёновича Павлу удалось достать старинную книгу о гипнозе, где одна из глав полностью посвящалась упражнениям, как противостоять внушению. Павел усердно практиковался. Не сразу, но постепенно он научился выстраивать мысленный барьер чужеродному вмешательству в его сознание. В такие моменты он представлял себя заключённым под огромным стеклянным куполом, а об него бились зловредные мелкие мошки, стремясь прорваться сквозь прозрачную твердь. Замок на двери он сменил на кодовый, и больше непрошеным гостьям не удавалось вторгнуться в его убежище без приглашения.

Павел помнил о заклинании, которое советовали читать над близнецами перед полнолунием. Но первая же его попытка потерпела фиаско. Светлана застала его в спальне девочек и отнеслась к его присутствию с подозрением, что муж собирался причинить малышкам зло. Он недоумевал. Неужели Светлана не замечает странностей, происходящих вокруг детей и с ними самими? Все его попытки поговорить с женой о том, что зло уже заложено непосредственно в самих детях, натыкались на глухую стену неприятия. Светлана, казалось, начинала ненавидеть его за нелюбовь к дочкам. И Павел решил молчать, оставить всё, как есть. Закрыть глаза на необъяснимые происшествия и метаморфозы, случавшиеся с близнецами.

Глава 18. Происшествие на даче

Евдокия Захаровна Смирнова работала в яслях ни много ни мало, пятый десяток лет. Образование её было всего семь классов в небольшой школе села тогда ещё Орловской губернии. Дальше учиться Евдокии не довелось – на руках после смерти матери остались малолетние брат с сестрой. Повезло, что родная тётка забрала их из провинции в Москву и пристроила Евдокию по знакомству нянечкой в ясли. Через несколько лет из-за большой текучки кадров заведующая временно перевела её в воспитатели, да так и осталась Захаровна на этой должности. Надо сказать, с детьми она управлялась лучше любого высококвалифицированного специалиста. Подумаешь: методики, планы занятий и другая заумная педагогическая галиматья. Никто не мог так рассказывать сказки и петь старинные народные песни, как Захаровна. Посещаемость в группе, где она работала, всегда была стопроцентной, малышня, как заговоренная не чихала, не кашляла. Да и с родителями никогда не случалось инцидентов, не считая единственного раза, когда к заведующей прибежала жаловаться мамаша Лидочки Лисицыной. Дочку из садика привела, усадила на горшок, а та во весь голос исполнила оторопевшим родителям короткую, но выразительную композицию:

«Встань казатька маладая у плитень,

Паказы сваю лахматаю пиддень!»

Заведующая Захаровну пожурила, конечно, но ни об увольнении, ни о лишении премии вопрос даже не возник. Родительский комитет группы так насел на разъярившуюся мамашу, что вскоре та к Захаровне с конфетами и тортом пришла извиняться. Ясли были ведомственные, от огромного авиационно-строительного предприятия. В те доперестроечные времена детей летом ещё вывозили на загородную дачу, расположенную в тридцати километрах от города, в живописном сосновом бору. Захаровна обожала летние выезды: и воздухом надышишься, и экономия, какая-никакая – всё лето на казённых харчах, а зарплата целёхонькая на сберкнижку капает. Только в этот раз как-то с самого начала заезда всё наперекосяк пошло. Татка, сменщица её, непутёвой оказалась. Девчонка молодая, только после педучилища. Мужа в армию забрали, сама из-за ребёнка в ясли устроилась. Дитя под присмотром, волю почувствовала, хвост трубой задрала и давай с пионервожатыми крутить. Пионерлагерь прямо рядом был, на соседней территории. Мужиков так раззадоривала, что один даже в ночь дежурства Захаровны в группу через окошко влез, да по детской кроватке, где старуха косточки усталые на ночь приткнула, шарить с придыханием начал. Захаровне-то оно бы может и в радость, давно мужика не нюхала, да парень больно перепугался, когда она со сна и от неожиданности громко пукнула. Или это обеденная солянка злую шутку с ней сыграла. Короче, парень с такой бешеной прытью выскочил назад через окно, что Захаровна подумала, а не приснилось ли ей ночное свидание? К тому же в районе маньяк объявился, со странным прозвищем Фишер. И хотя по слухам уродовал и убивал душегуб мальчиков-подростков, кто знает, что от изувера ожидать. Вдруг ему назавтра старухи слаще покажутся. У Захаровны на душе от такой обстановки прямо кошки скребли. А тут ещё эти дети. Заведующая частенько на летний сезон левых ребятишек набирала. Уж больно охоча она была до денег и подарков. Брала в основном ювелирными изделиями, а предпочтение отдавала на заказ изготовленным, штучным вещицам. Только засверкают в её ушах новенькие серёжки с бирюзой, и в декольте заблестит массивная цепочка искусного плетения, персонал сразу понимал: жди пополнения в сопливых рядах. Как назло, все новенькие Захаровне в группу достались. Их трое всего было. Мальчишка лет пяти – Денис, драчун и забияка, для яслей переросток уже. И две сестры-близняшки: Аня и Яна. Как умилённо говорила их мать, названные зеркальными именами.

За четыре десятка лет Захаровна всяких детей перевидала. Задёрганных до крайности домашней тиранией, и избалованных, не знающих ни в чём отказа. Забавных малышей, приверед, хитрющих подлиз. И маленьких грустных старичков с печальными, всезнающими глазами. Но две сестрички не походили ни на одного ребёнка из всех ранее виденных умудрённой ясельной жизнью Захаровной. Они не улыбались и не смеялись, как все дети. Они смотрели вызывающе, не по-детски понимающе. И ещё от них исходила угроза. Такое она чувствовала лишь раз в жизни до этого. Когда столкнулась нос к носу с соседским кобелём, заболевшим бешенством. Старуха, может и была малограмотна, но житейского опыта ей было не занимать. И про то, что зло часто маскируется, выдавая себя за простые обыденные вещи, она давно поняла. Зло может прикинуться безобидным, втереться в доверие. И боль оттуда, откуда не ждёшь всегда больнее. А злу только того и надо. Оно питается несчастьем. Оно смакует горе.

Старуха нутром чуяла, что-то не то с этими девочками. С их появлением в группе начали происходить странные и пугающие события. Начать с того, что предметы постоянно оказывались не на своих местах, и Захаровне подолгу приходилось искать нужную ей вещь. На детской одежде, откуда ни возьмись, возникали надрезы и маленькие дырочки. Словно кто-то специально разрезал их бритвой и протыкал ножницами. Карандаши для рисования, с таким трудом отточенные ей, оказывались сломанными. Листы в альбомах надорванными и измятыми. К тому же ранее никогда не болевшие в её группе дети начали чувствовать всевозможные недомогания. Кто на животик жаловался, кто на уши. И бесконечный насморк, кашель и головная боль.

Тот денёк, недаром тринадцатое число было, не задался с самого утра. Сначала нудный дождь не позволил вывести детей на прогулку. Сидеть на террасе малышам было скучно. Они капризничали и озорничали. Захаровна едва дождалась обеда. Вскоре все шалуны, накормленные лежали в кроватках. Старуха тоже прилегла. У неё самой поднялось неизвестно откуда взявшееся давление, о котором до этого она знать не знала. Захаровна вообще отличалась отменным здоровьем. Молодым товаркам форы не давала: ни в работе, ни в веселье. За праздничным застольем наравне со всеми чашки поднимала, не пропускала ни одного тоста.

После тихого часа приехали родители близняшек. К слову, эта супружеская пара была очень приятная. Оба молодые, красивые. Только странно – дочери ни на мать, ни на отца не походили. Мать их, Светлана, тоненькая блондинка, нежная, вся какая-то светящаяся, напоминала Захаровне Снегурочку из сказки. А отец – Павел, полная ей противоположность. Чернявый, как цыган, глаза, что вода в озере, синие. От таких мужиков девки головы теряют и готовы бегать за ними, как собачонки. Мать, та видно, что души в дочерях не чаяла, наглядеться на них не могла. Отец, тут Захаровну не обмануть, только фасад соблюдал, что радуется встрече. Тягостно ему было. На лицо нет-нет, да сумрачные тени находили.

К вечеру распогодилось. На соседствующей с садом территории пионерского лагеря царило оживление. Там затеяли День Нептуна. Ряженые сновали туда-сюда, готовясь к вечернему представлению. Захаровна уже усадила всех малышей за столики и приготовилась раскладывать картофельное пюре с селёдкой, машинально подумав, что не отказалась бы от рюмашки под такую закусь, как в дверь заглянула её безалаберная напарница Татка. Захаровна чертыхнулась про себя, но подошла узнать, в чём дело. На улице рядом с Таткой стоял чёрт. Ненастоящий, конечно, но в первую секунду у старухи аж сердце ёкнуло. Это Таткин хахаль – пионервожатый, вырядился так для праздника. Напарница довольно рассмеялась, увидев реакцию Захаровны, и начала упрашивать старуху, чтобы ряженый прошёл через дверь в спальне, соединявшую две группы и напугал её закадычную подружку Ксюху, которая дежурила в одну с Захаровной смену. Она так быстро трещала, что Захаровна даже обдумать не успела её просьбу. Татка втолкнула своего приятеля в дверь, и тут началось светопреставление. Дети вскинулись и заорали все разом. Нет, не так. Все, кроме близняшек. В истеричном крике детей явно слышались безумные ноты. Захаровна металась от одного к другому, шикала, успокаивала. Группа вопила. Беспутная Татка мигом исчезла вместе со спутником. В отчаяньи Захаровна схватила из сушилки половник и со всей силы шарахнула им по столу. Дети разом замолчали и тут же закричали вновь. Старуха стукнула снова. Молчание, за ним дружный крик. Только третий удар заставил их умолкнуть. Она перевела дух и только тогда заметила, что сестрички улыбаются. Но улыбаются зловеще, до дрожи жутко. Кое-как накормив группу и проделав необходимые гигиенические процедуры на ночь, она повела детей в спальни. Это были две крохотные комнаты, уставленные по стенам и в центре детскими железными кроватями, оставлявшими узкие проходы между ними. Дети безропотно улеглись, напуганные страшным чёрным человеком, внезапно ввалившимся в дверь. Захаровна каждому не по разу объяснила, что дядя понарошку так оделся и кожу покрасил чёрной краской. Ребятишки смотрели на неё испуганными глазёнками, кивали головками, что понимают. Но стоило ей погасить свет, как один за другим они начинали громко плакать.

«Не было печали, черти накачали! – мысленно кипятилась старуха. – Татка, сучка, подсуропила. А я расхлёбывай! Что делать-то? Как их успокоить? Так и будут всю ночь орать по очереди. Вот странно. А близняшки не пикнули даже. И довольные такие, мерзавки. В первый раз за всё время, что они здесь, увидела, что улыбнулись».

Наконец, часам к двенадцати в группе установилась тишина. Старая воспитательница ещё раз обошла спальни, подойдя к каждому ребёнку. Последними на пути её обхода были кроватки близнецов. Она подошла к первой. Кто на ней лежал, Яна или Аня старуха не могла с уверенностью определить. Девочки были похожи во всём, даже крупные родинки, по форме напоминавшие крохотные ягоды клубники у них были одинаковые и на одном и том же месте – внутренней поверхности правого бедра. Старуха склонилась над первой малышкой. Глаза её были закрыты, но по слабому дрожанию ресниц Захаровна поняла, что ребёнок не спит, притворяется. Внезапно ей стало страшно. Она не стала подходить ко второй и заторопилась на своё неудобное ложе.

«Это нервы! Надо заснуть поскорее, пока малыши угомонились. Утром всё будет, как обычно…» – сама себя уговаривала старуха, скорчившись на короткой кровати. Как ни странно, но уснула она довольно быстро. Во сне хаотично мелькали лица, события. Она видела давно умерших родственников. Они манили её к себе. Стоило ей пойти за ними, те тут же исчезали, а на их место заступали другие. Захаровна проснулась от тихого звона. Словно с улицы в стекло клювом стукнула маленькая птичка.

«Маньяк!» – почему-то подумала она.

Старуха приподнялась на локте и глянула в сторону окна. На фоне слабо освещённого уличным фонарём квадрата висело туманное фосфорицирующее пятно. Оно медленно продвигалось в её сторону. Внезапно за грудиной сильно зажгло, словно туда плеснули кипятка. Рука отнялась и не удержала женщину. Она упала на кровать, не в состоянии двинуться. Только глаза ещё подчинялись ей. Пятно плыло, приближаясь и мерцая в сумраке. Сбоку раздалось противное хихиканье. Захаровна сильно, до боли скосила глаза и увидела сестричек – близнецов, стоявших рядом. В белых ночных рубашках ниже колен, с распущенными на ночь, длинными для таких маленьких девочек волосами они смотрели на старуху и хихикали. Это было не озорное хихиканье детей. Нечто злое, отвратительное было в их смешках. Пятно тем временем уже вплотную нависло на уровне лица старой воспитательницы. Она перевела взгляд с детей на него. Мерцание стало сильнее. Пятно пульсировало, как живой организм. Внезапно пара тонких щупалец вылезла из него. Отростки извивались и тянулись к глазам старухи. Когда они коснулись их, Захаровну словно ударило током. А щупальца продолжали внедряться внутрь, сквозь глазные яблоки, в мозг. Старуху сотрясали конвульсии. Пятно постепенно начало менять цвет, словно то, что оно вбирало в себя из черепа старухи, окрашивало его, делало из белёсого цветным. Будто оно забирало невидимую человеческую ауру. Наконец, оно насытилось и убрало щупальца от несчастной. Захаровна бездумно смотрела перед собой мертвыми глазами. Несколько минут она ещё дышала, но уже не видела, как пятно зависло над сёстрами. Те синхронно подняли вверх личики и послушно открыли рты. Щупальца тут же внедрились в них. Так дети стояли некоторое время, пока пятно не вернуло себе первоначальный цвет. Змеевидные отростки убрались, и оно растаяло в темноте. Близняшки постояли ещё около мёртвой воспитательницы, потом вернулись каждая к своей кровати и легли. В тишине вновь прозвучало жуткое хихиканье и смолкло.

Захаровну обнаружила напарница. Она вошла в группу и удивилась странной тишине, необычной для утреннего подъема двух десятков малышей. Старуха лежала навзничь, уставившись в потолок невидящим взором. Дети, испуганные, но молчавшие сидели на кроватях. Только две сестры, Аня и Яна были полностью одеты, аккуратно причёсаны и невозмутимо спокойны.

Фельдшер скорой, вызванной из райцентра, констатировал смерть от инфаркта. Через полчаса приехала спецмашина и забрала труп. Группу расформировали в тот же день, распределив детишек по оставшимся трём. Через день Аню и Яну забрали домой родители, напуганные скоропостижной кончиной воспитательницы.

Глава 19. Недетские игры

Как Светлана ни настаивала, что дети должны воспитываться в коллективе, после первого опыта с кратковременным выездом на дачу, Павел вставал на дыбы, когда жена заводила разговор о посещении дочерьми детского сада. Он понимал, что наступит момент, когда ему просто не позволят удерживать девочек дома. В школу дети пойдут независимо от его желания. Смерть несчастной воспитательницы ни у кого кроме Павла не вызвала подозрений, но он знал и видел то, что остальным, казалось, было недоступно. Он не мог подвергать других опасности. Пока девочки находились дома рядом со Светланой, не происходило ничего экстраординарного, если не считать таковым массовую гибель дворовых кошек и внезапную эпидемию, унёсшую с полдюжины собак в доме. Ни единое насекомое не залетало в окна их квартиры. Голуби не присаживались на отливы в ожидании хлебных крошек.

Светлана, в совершенстве знавшая несколько языков, частенько с подачи Аркадия Семёновича переводила для него и его знакомых статьи из журналов и монографии. Видимо из одной из них она узнала о детях индиго, и уверила себя, что девочки являются ими. Всё, что делали близнецы, восторгало Светлану. Положа руку на сердце, Павел признавался себе, что дети действительно уникальны. В возрасте четырёх лет девочки могли починить любой бытовой прибор. Они будто видели механизмы изнутри. Близнецы не задавали вопросов об устройстве мира. Они откуда-то уже знали, что Земля круглая, а Луна её спутник. Что человек состоит из клеток, в ядрах которых закодирована вся информация о нём. Как люди рождаются и почему умирают. Разговаривали девочки, как взрослые, и не терпели сюсюканья. Малышки чудесно рисовали и лепили из пластилина, но и фигурки, и рисунки несли в себе неясный зловещий смысл, впрочем, различаемый только Павлом.

В еде дети тоже были избирательны. Они совершенно не ели продукты животного происхождения, довольствуясь лишь овощами, некоторыми фруктами, кашами и хлебом. Первое время Светлана ещё пыталась впихнуть в них белковую пищу, но у девочек развивалась странная реакция на неё. Они становились вялыми, заторможенными и подолгу спали.

Зато они ни разу не болели. Ни грипп, ни обычная простуда не коснулись малышек. Ни единая детская инфекция не прилипла к ним. Крохи даже умудрялись обходиться без царапин и ссадин, так часто сопровождающих обычных малышей с их непоседливостью и любопытством.

«Может у них наследственность такая удачная? – фальшиво успокаивал себя Павел, понимая, что никакая наследственность не убережёт от травм. – А вдруг и впрямь индиго – дети новой эпохи? Откуда они, чьи? Ну, не пришельцы же их подкинули?»

Жена проводила с дочерьми безотлучно почти всё время, даже спать перебралась в комнату девочек. Павел возмущался таким невниманием с её стороны. Он, здоровый и полный сил мужчина, не готов был совсем отказаться от секса, но Светлана игнорировала его упрёки. Она больше не нуждалась в нём, как в сексуальном партнёре.

После блистательной защиты дипломного проекта Павла пригласили работать в закрытую лабораторию геномных исследований. Наконец-то его мечта начала сбываться, и он занимался тем, к чему стремился с самого детства. У Павла совершенно не оставалось свободного времени, чтобы проводить его с семьёй. В душе он сокрушался по этому поводу и радовался одновременно.

Перед поступлением в первый класс девочки должны были пройти обязательную диспансеризацию. В поликлинику их повела Светлана. Павлу показалось, что в тот день с утра дочери нервничали, что для них было несвойственно. Вечером ему удалось вернуться с работы пораньше. Светлана, обрадованная возможностью устроить настоящий семейный ужин, суетилась на кухне, накрывая на стол. Павел разбирался с документами в кабинете, и ему послышалось, что зазвонил телефон. Он вышел в коридор, но телефон молчал. Пройдя к двери в детскую, он заглянул внутрь. Девочки выжидающе смотрели на него.

– Телефон звонил? Кто из вас подходил? – чувствуя непонятное волнение, спросил Павел.

Дочери быстро переглянулись и отвели глаза.

– Яна! Аня! Я к кому обращаюсь? – начал заводиться Павел. – Отвечайте немедленно, иначе…

– Иначе что? – насмешливо отозвалась Яна, и глаза её из фиалковых стали чёрными.

Аня успокаивающе взяла сестру за руку.

– Ничего особенного, – безразлично сказала она, – из детской поликлиники звонили.

– И что? Почему ты никого из нас не позвала к телефону! – уже не на шутку разозлился Павел.

Аня, прищурилась многозначительно.

– Я сказала, что ты в понедельник с утра с девочками придёшь… – голосом Светланы произнесла она. – Сможешь, Пашенька?

Близнецы противно захихикали.

Павел судорожно проглотил ком в горле и вышел вон. За ужином он объявил жене, что понедельник у него свободен, и в поликлинику с девочками он пойдёт сам. А она пусть займётся чем-нибудь личным. Например, в парикмахерскую сходит или по магазинам.

…Заглянув в окошко регистратуры, он заказал две медицинские карточки детей. Регистратор, полнотелая крашеная блондинка со сногсшибательной грудью не меньше пятого размера, вытерла покрасневшие глаза, стараясь не размазать тушь, и спросила:

– Участок, какой?

Павел понятия не имел о номере их участка и назвал адрес. Женщина тонко всхлипнула, поспешно ретировалась к стеллажам и через несколько минут вынесла ему карточки, едва сдерживая слёзы.

На этаже возле двери кабинета сидела пожилая дама с маленьким мальчиком. Парнишка шустро катал машинку, смешно имитируя урчание мотора. Но при виде близнецов как-то посерьёзнел и пристроился рядом с бабушкой, будто нуждаясь в защите взрослого. Аня и Яна не обращали ни на кого внимания, сели на скамью и синхронно открыли книжки. Павел присел рядом с женщиной.

– Какие милые девочки! Как вы различаете, кто есть кто? – решила завязать разговор дама, истомившись от ожидания в пустом коридоре. – Конечно, глупость я спросила. Родители близнецов никогда не перепутают.

Павел вежливо поддакнул ей. – В школу готовитесь? – продолжала любопытничать женщина. – Надо же, и читают уже! А мы своего непоседу никак даже буквы учить не заставим.

Она ласково потрепала мальчугана за вихры.

– Не знаете, долго ещё нам здесь сидеть? В регистратуре не сказали, когда врача на замену пришлют? Такая докторша хорошая была на нашем участке, одна из лучших во всей поликлинике. А теперь неизвестно кого дадут! – с сожалением вздохнула дама.

– А что с участковым врачом случилось? – мгновенно насторожился Павел.

Женщина придвинулась к нему ближе и понизила голос.

– О, Боже! Вы не знаете? Несчастье в пятницу произошло! – она выдержала небольшую паузу для достижения большего эффекта. – Сразу двое скончались: лаборантка и наша участковая!

– Не может быть! – воскликнул Павел и покосился на дочерей. Те пялились в книги, сохраняя безразличие на лицах, но он был уверен, что девочки ловили каждое слово разговора.

– Как же так? Нам только в пятницу вечером доктор звонила, чтобы в поликлинику пришли! – ужаснулся Павел, ощущая противную дрожь внутри тела.

– Вот ведь как бывает! Отпраздновали День рождения! Моя знакомая здесь регистратор, она по секрету рассказала: то ли некачественный алкоголь выпили, то ли грибами отравились. Пока криминалистическую экспертизу проводят. Быстро обе убрались! Полная поликлиника врачей, а ничем помочь им не смогли… – торопливо закончила дама, заметив двигавшуюся в их сторону девушку в белом халате.

Моментально подхватив внука за руку, женщина шустро бросилась ей навстречу.

– Ой, – залебезила она. – Это вы теперь на нашем участке будете! А мы вас уже заждались! Васенька, поздоровайся с тётей – доктором!

Девушка – врач, натянуто улыбаясь, открыла ключом дверь кабинета, и они вошли внутрь. В коридоре повисла напряжённая тишина. Павел смотрел, как в оконное стекло отчаянно бьётся большая зелёная муха. Внезапно насекомое упало на подоконник и, судорожно дёрнув лапками, замерло.

«Издохла! – Павлу хотелось закричать от безысходности. – Это всё они. Интересно, они и до нас со Светкой доберутся? Или пощадят? А может, мы нужны для их целей?»

Бабушка с внуком, наконец, освободили кабинет. Павел оставил дочерей в коридоре, а сам прошёл на приём. Он объяснил цель визита и отдал врачу карты девочек. Доктор устало перелистала их страницы, просмотрела бланки анализов, прикреплённые скрепками к обложкам.

– На редкость здоровые дети! – сказала она, и Павел не ощутил никаких эмоций в её словах. – Поздравляю, сейчас такое нечасто встретишь!

– Спасибо! – поблагодарил он.

Но благодарность видимо прозвучала фальшиво, потому что врач с немым вопросом взглянула на него.

– Всё дело в том, что ваша предшественница только в пятницу вызвала нас в поликлинику по какому-то важному вопросу… – перешёл в наступление Павел. – Вы в курсе?

– Простите, нет, – доктор болезненно поморщилась, – но я не вижу никаких поводов для волнения. Судя по анализам и обследованиям специалистов девочки абсолютно здоровы. Не понимаю, что вы ещё хотите?

– Расскажите мне, что случилось вчера в поликлинике? – настойчиво попросил её Павел.

Она испуганно смотрела на него.

– Вы-то откуда знаете? И вообще, это вас не касается! – она резко поднялась из-за стола, давая ему понять, что приём окончен. – Подождите в коридоре, я вынесу вам справки!

Павел тоже встал, но вместо того, чтобы повернуться и уйти, пошёл на неё. Она испуганно попятилась. Кабинетик был крошечный, так что вскоре девушка упёрлась в стену. Павел угрожающе навис над ней.

– Вы что, сумасшедший? – плаксиво спросила она. – Я кричать буду! Выйдите сейчас же!

Павел пристально смотрел ей в глаза, зная о воздействии своего взгляда на женщин.

Она занервничала ещё больше, но нервозность стала иной. Павел мог поклясться, что она возбудилась. Её дыхание участилось, и глаза подёрнуло поволокой.

– Ну, хорошо, хорошо! Я расскажу вам! – сдалась она.

Для закрепления должного результата Павел взял девушку за руку и многообещающе сжал её тонкие пальчики.

– Спасибо тебе… – поставив этим их общение на иной уровень, почти прошептал он многозначительно. – Только всё, что знаешь. Для меня это важно.

– В пятницу вечером, после приёма я у себя задержалась, карточки заполняла… – пунцовея щеками, сбивчиво заторопилась она. – Ляля, лаборантка наша – подружка моя со школьной скамьи. Мы с ней ещё в четверг договорились посидеть после работы, ведь праздник у неё был – День рождения. Она хвалилась, что перед этим ей одна благодарная бабка бутылку коньяка и баночку грибов презентовала.

Не в силах сдерживаться, девушка горько расплакалась. Павел слегка приобнял её, а она словно ждала этой ласки: доверчиво прильнула к нему и замерла. Острая жалость к ней кольнула Павла.

– Как тебя зовут? – тихо спросил он.

– Ольга. А тебя? – откликнулась она.

– Павел! Рассказывай, Оленька…

Она нехотя отстранилась от него.

– Ляльку и Аду – доктора с вашего участка, я нашла. Они совсем плохие были. В лаборатории повсюду стёкла битые. Как метлой все пробирки со столов на пол смели. И кровь, кровь… – она вздрогнула и опять зарыдала, припав к Павлу.

Как ни была трагична ситуация, Павел почувствовал, что испытывает к девушке влечение. Он с нежностью коснулся её волос. Провёл пальцами по щеке и приподнял за подбородок вверх её лицо. Он наклонился к ней, и их губы на мгновенье встретились.

«Какой же я скот! Тупо использую её! – промелькнула и отрезвила здравая мысль. – Ах, Светка, во что ты превратила наш брак. Живём, как брат с сестрой. Природу не обманешь, она требует своё…»

С трудом оторвавшись от мягких податливых губ, он едва сдерживал растущее возбуждение. – Давай ласки на потом оставим… – осторожно сказал он. – Что дальше было, Оль?

– Дальше? – словно забыв, о чём до этого шёл разговор, удивилась девушка. – Да, нечего больше, Паша, рассказывать. Они обе без сознания были. Ада с синюшным лицом и хрипела, а Лялька бредила.

– Ты дословно помнишь? – он грубо схватил её за плечи и встряхнул. – Слово в слово, Оля!

– Паш, ничего особенного! Отпусти, больно! – она попыталась вырваться. – Голубая кровь, вот что она в бреду твердила! И в чём тут смысл? У неё галлюцинации уже были. Вот и мерещилось. Вся лаборатория заляпана кровью была!

Он отпустил её.

– Оль! Ты напиши справки, я позже заберу! А сейчас мне пора! Извини! – губами он едва коснулся её щеки. – До встречи!

Павел поспешно направился к выходу, а она обиженно смотрела ему вслед.

… «Голубая кровь… Аристократия? – размышлял Павел, искоса поглядывая на дочерей по дороге к дому. – Это метафора. В реальности голубая кровь бывает у моллюсков, каракатиц, пауков и улиток. У них дыхательный пигмент не на основе железа, а насколько я помню из курса зоологии, на основе меди. Не укладывается в голову. Близнецы же не каракатицы. Может, правда, просто бред? А ведь я ни разу не видел, какого цвета кровь у девочек. Что мне их, колоть что ли? Чушь! Была бы кровь голубая, то и кожа синевой отдавала. Как у индусских богов? Блин, совсем запутался! Уже и богов сюда приплёл…»

Войдя в квартиру, он радостно известил Светлану, что у дочерей богатырское здоровье.

Глава 20. Голубая кровь

В сентябре девочки пошли в школу. Со слов жены, одноклассники с первого дня невзлюбили их. Светлана в отчаянии заламывала руки и рыдала, описывая Павлу жестокости маленьких монстров, травивших её драгоценных крошек. Она чуть ли не через день бегала к классной руководительнице консультироваться, как настроить класс на позитивное отношение к дочкам. Учительница недоумевала. Ей казалось, что девочки сами игнорируют попытки детей идти на контакт. И то, что никто из детей не разговаривает с ними и не играет, исходит из нежелания близнецов к общению.

Вскоре учительница намекнула Светлане, что дети в классе уже откровенно побаиваются девочек. В самой школе тоже начали твориться всевозможные неприятности. Свет в классных комнатах включался и выключался самопроизвольно. Так же вела себя и сантехника. Краны в туалетах самопроизвольно открывались, и вода не раз заливала помещения. На чисто вымытых дежурными досках к началу учебного дня красовались непристойности, полы были засыпаны меловой крошкой. Следов присутствия неизвестные вандалы не оставляли на них, будто имели крылья и умели летать.

Вахтёры из школы увольнялись без объяснения причины чуть ли не каждую неделю, пока, наконец, вакансию не занял пожилой мужчина, бывший военный. Как-то директриса забыла в кабинете документы, необходимые для утреннего совещания в РОНО, и почти в полночь заехала за ними в школу. Она долго стучала в запертую входную дверь. Когда ночной сторож открыл, принялась выговаривать ему, что тот спит на рабочем месте. Приглядевшись внимательней, она поняла, что со стариком творится что-то странное. На мужчине лица не было, взгляд блуждающий. Надавив на вахтёра посильнее, директриса услышала такое, что поначалу решила, что дед пьян. Но тот так истово клялся в правдивости своих слов, что она согласилась проверить сама. Почти час они ходили с этажа на этаж по школьным коридорам, заглядывали в классные комнаты. Директриса устала, разозлилась и собралась уже объявить ненормальному старику, что сама уволит его утром, как вдруг где-то рядом с ними протяжно скрипнула дверь.

«Что это, – испуганно прошептала женщина, – сквозняк?» – «Началось! – буркнул в ответ дед. – Теперь смотри в оба!»

Внезапно двери начали открываться и захлопываться одна за другой сами по себе. Директриса истерично закричала. Хлопки прекратились, и в наступившей тишине явственно раздались шаги. Звук быстро изменялся, будто шедший ускорял шаг, а потом и вовсе побежал. Побежал прямо на них. Но в коридоре по-прежнему никого не было.

Очнулась директриса у себя в кабинете: старик-вахтёр перенёс её туда. После корвалола, валидола и бутылки коньяка, распитой совместно с дедом, страх отпустил, и она выслушала рассказ вахтёра о том, как нечистая сила каждую ночь в школе озорничает.

Откуда подробности той ночи стали известны учащимся и родителям, оставалось только гадать. С каждым разом слухи обрастали всё большим количеством устрашающих деталей. И лишь один Павел подозревал, что виновники этой мистификации его приёмные дочери.

К концу первого полугодия классное руководство приняла на себя новая учительница, – прежняя ушла в декрет. Новенькая пригласила по телефону всех родителей на внеплановое собрание. Чтобы они имели представление о ней, а она о них. Светлана приняла эту замену с воодушевлением, в надежде, что у другого педагога получится примирить класс с Аней и Яной. В ожидании собрания она только и говорила об этом. Павла занимала совсем иная проблема.

Словосочетание «голубая кровь», как заноза, засело в мыслях Павла. Что бы он ни делал, о чём ни думал, оно преследовало его постоянно. У него совершенно расстроился сон. Теперь Павел просыпался среди ночи, и химерические мысли и предположения сразу начинали свербеть в голове. Ему казалось, что он кругами ходит вокруг истины. Но никак не удавалось ухватиться за ниточку, чтобы размотать клубок непонятностей.

Через полгода бессонница приняла угрожающий характер. Утомительные ночи сказывались на всём: на физическом состоянии, настроении и, что хуже всего – на работе. Павел совершенно не мог сосредоточиться на проекте. Коллеги косо поглядывали на него, а начальник даже вызвал к себе для беседы. Выяснив, что с домашними Павла и его здоровьем всё в порядке, заведующий лабораторией заметно успокоился. Как-никак Павел считался одним из перспективных специалистов в своей области, а он берег такие ценные кадры.

Незаметно беседа из сухой и официальной приобрела доверительный тон. Павел не решился бы никому рассказать и часть правды, как он видит и воспринимает чужих детей, которых все считали родными ему. Но он поделился с заведующим опасениями относительно своеобразных предпочтений девочек в пище и их необыкновенно крепкого здоровья.

– Ох, Павел Сергеевич! – рассмеялся тот. – Уморили, батенька! Это же надо до такого додуматься, чтобы сокрушаться по поводу отличного здоровья! Обычно, наоборот происходит.

– Глупо звучит, сознаю, – ещё больше сник Павел, – только ничего поделать не могу. Лезет в голову всяческая ересь.

– Молодо – зелено! Радуйся, Павел, что девчонки растут без проблем… – профессор неожиданно помрачнел, – не приведи Господь, когда ребёнок болеет.

Павлу стало стыдно. Он вспомнил: в коллективе шептались, что единственный сын заведующего лабораторией долгие годы был неизлечимо болен и скончался, не дожив день до совершеннолетия. Его жена не пережила такой потери: покончила с собой прямо на кладбище, возле могилы сына. Павел склонил голову, не в силах поднять взгляд на начальника. Тяжёлое молчание повисло в кабинете. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Павел решился задать вопрос, который мучил его не один день.

– Аскольд Ильич, – осторожно начал он, – какие ассоциации у вас вызывает метафора «голубая кровь»?

– Неожиданно, – собеседник с любопытством взглянул на Павла, – но закономерно. Я так понимаю, тебя не устраивает традиционная трактовка, что так условно называют аристократию?

Павел, молча, покачал головой, не сводя с учёного глаз.

– Что ж… – после заминки продолжил тот, – мистификаторы ловко преподносят недостоверную информацию, что в древности, якобы, жили люди с голубой кровью. Как доказательство приводятся исторические документы, где упоминается о рыцарях, бившихся с сарацинами. Раны их заживали мгновенно. Это давало пищу для размышлений, что кровь у них была более густой, и соответственно могла иметь иной химический состав. Есть гипотезы, что они были неуязвимы и для инфекций. Но, Павел Сергеевич, до сего дня мне неизвестно, чтобы хоть одного голубокровного человека обследовали и наблюдали учёные современности! Всё это вымысел. То, что боги – существа инопланетного происхождения, а возможно и земного, только иной расы, существовавшей до арийской, имели голубую кровь. Что жили на Земле и вступали с людьми в сексуальные связи – всё это только предположения. Но они очень ловко подаются. Впрочем, это вопрос веры. Хочешь почитать об этом, милости прошу! Я тоже грешен, люблю древнегреческие мифы! Но, увы, на нас смертных богинь не осталось!

Профессор невесело рассмеялся, тяжело поднялся с кресла и подошёл к книжным стеллажам. После недолгих поисков он протянул Павлу невзрачную с виду книжицу.

– Только с возвратом! – предупредил Аскольд Ильич.

Павел заверил его, что непременно вернёт, и откланялся. После разговора с профессором на душе стало легче. Время было позднее, и он поспешил домой. По дороге, в плавно качающемся вагоне метро он выхватывал отрывочные фразы из книги: «пятая раса», «атланты и лемурийцы», «боги ходили по земле», «третий глаз». Трудность для него составляло то, что текст был английский, а знанием языка Павел похвалиться не мог. Но и просить жену о переводе он не допускал мысли.

Войдя в квартиру, Павел не удивился тишине и темноте. По времени девочкам давно положено спать, да и Света могла задремать, ожидая его. И хотя ему было интересно, как жена сходила на родительское собрание, Павел решил не беспокоить её. Он прошёл на кухню, стараясь не шуметь. Светлана обычно оставляла лоток с ужином для него в микроволновой печи. Полностью поглощенный книгой профессора, Павел по инерции нажал кнопки на панели задач. Печка уютно загудела и через пару минут мелодично звякнула, известив о готовности. Не глядя, Павел открыл дверцу, сунул внутрь руку, но не нащупал лоток. Паника моментально овладела им. Павел бросил книгу на пол и кинулся в комнату. Он щёлкнул выключателем, и яркий свет безжалостно открыл ему страшную картину. Светлана в неестественной позе лежала на полу. Глаза жены были широко открыты и смотрели вверх, а на лицо уже легла восковая бледность. Ноги подкосились, и Павел упал на колени рядом с ней. Только тогда он заметил, что ковер под её головой в крови. Что-то похожее на кровь было и на углу журнального столика.

«Не может быть… – тупо билась единственная мысль, – не может этого быть!»

От двери послышалось тихое шуршание. Павел обернулся. Близнецы в белых ночных рубашках до пола стояли в проёме. Распущенные рыжие волосы падали им на лица так, что Павел не мог понять, какое на них выражение.

«Как в саванах. Может, так и выглядит смерть? – Павла заколотило в ознобе. – Как жестокий ребёнок, вышедший из-под контроля. Но чем им Света мешала? Она их до беспамятства любила…»

– Что с мамой? – неожиданно для него ангельским голоском спросила Аня.

От такого кощунства Павел пришёл в ярость. Он хотел подняться с колен, но нога затекла, словно её кололи сотней иголок. Он неуклюже встал и, припадая на ногу, двинулся к сёстрам.

– Это всё вы! Зачем? За что? – с ненавистью хрипел он, сжимая и разжимая кулаки.

– Папочка!? Ты пугаешь нас! – хором сказали близнецы, синхронно отступая от него по коридору к входной двери. – Что ты сделал с мамочкой?

– Я? – задохнулся Павел от возмущения. – Я сделал? Вам не жить больше на земле, мерзавки!

Ногу отпустило, и Павел кинулся к ним. С необычайным проворством девочки оказались возле двери, которая открылась, как по волшебству, и выскользнули на лестничную площадку. Там, взявшись за руки, они пронзительно завизжали. Тут же раздались звуки отпираемых замков и встревоженные голоса соседей. Близнецы торжествующе посмотрели на Павла, потом их прелестные личики исказил неподдельный страх, и они горько заплакали.

Глава 21. Приговор

Соседи вызвали милицию. Пока вокруг жены суетился патологоанатом, а криминалисты собирали улики и снимали отпечатки, Павел сидел на кухне, куря одну сигарету за другой. Он не видел, как увезли тело Светланы, но почувствовал это. Словно в душе у него образовалась пустота, которую больше уже никогда не заполнить. И тогда он заплакал, по-настоящему осознав, что Светланы больше нет. Близнецы, притихшие и зарёванные, сидели в детской. Вокруг них, как наседка, квохтала старушка из квартиры напротив, самая злостная сплетница дома. Любопытная бабка то и дело совалась в кухню под разными предлогами, и бубнила при этом: «Ой, беда, беда! Сиротинушки!» А сама жадно пожирала глазами лицо Павла.

«Теперь на несколько месяцев хватит темы для разговоров, – думал Павел, – аж светится от счастья, карга старая. Всё выспрашивает и выспрашивает. Не на тех ты, бабка, нарвалась! Надо же, какие артистки! И не подкопаешься, так искренне свои роли играют. Сама невинность! Убийцы! Господи! Ведь повесят на меня убийство на раз-два. Света, Света, что же произошло? Чем ты им помешала?»

Уже под утро приехали два следователя и пожилая дама – психолог для девочек.

«Психолога им! – усмехнулся про себя Павел. – Они вас, как облупленных, насквозь видят. У них всё давно распланировано».

Его так и опрашивали на кухне. Вернуться в комнату, откуда недавно вынесли тело жены, Павел наотрез отказался. Он рассказал следователю, что задержался на работе, так как его вызвал заведующий лабораторией для серьёзного разговора. Что помимо профессора время его ухода смогут подтвердить, как минимум ещё трое сотрудников. Да и на входе сидит вахтёр, который отмечает часы присутствия персонала и посетителей. С трудом сдерживая слёзы, подробно описал, как нашёл Светлану. Он знал, что невиновен, но всё же утаил безобразную сцену погони по коридору за близнецами. Объяснять, что его дочери монстры бесполезно, всё равно не поверят.

Следователи закончили опрашивать Павла, и вскоре психолог привела на кухню сестёр. Любопытную старуху-соседку с трудом выпроводили из квартиры. Громко возмущаясь и грозя всеми небесными карами бессердечным представителям порядка, разобиженная, она убралась восвояси. Девочки сидели смирно, кротко потупив заплаканные глаза. Павлу было невыносимо находиться рядом с детьми.

– Девочки, – осторожно обратился к ним один из дознавателей, седоволосый усач с яркими зелёными глазами, – кто-нибудь из вас в состоянии рассказать, что вы слышали или видели вечером?

У детей задрожали губы, и они вновь разрыдались. Психолог с упрёком взглянула на усача и, приобняв девочек за плечи, зашептала им успокоительные слова. Рыдания постепенно стихли.

– Я расскажу всё! – воскликнула Аня. – Всё, что видела и слышала вчера!

Услышав её охрипший от слёз голос, Павел передёрнулся от неприязни.

– Умница, дочка, – ободряюще улыбнулся той следователь, – ты сильная девочка!

Аня глубоко вздохнула и взяла сестру за руку.

– Вчера в школе родительское собрание было, – она на мгновение глянула на Павла, и он замер в предчувствии чего-то жуткого, – и мама поздно вернулась.

Девочка замолчала, словно говорить ей было тяжело. Следователь не торопил её.

– Она была очень грустная. Мы спрашивали у неё, что случилось? Но мама не сказала. Да, Ян? – она слегка сжала ладонь сестры, и та согласно кивнула головой.

– Она нам даже сказку не почитала на ночь, как обычно, – встряла в разговор Яна, – приказала спать идти.

Девочки замолчали.

– Но вы слышали что-нибудь потом? – нетерпеливо спросил второй следователь.

Усач и психолог одновременно укоризненно зыркнули на него.

– Потом мы уснули… – протянула Аня.

Павел замер, уставившись в одну точку перед собой.

«Сейчас она скажет, что услышали грохот. Пришли в комнату и увидели меня возле тела матери… – внутренности Павла, казалось, сжались в тугую пружину. – Ну, давай, дрянь! Хватит издеваться!»

– Потом мы услышали грохот. Яна испугалась, а я нет. Я вышла посмотреть, что упало…

Аня опять замолчала.

Тут уже не выдержал усатый: – Ну, а что потом?

– А ничего, – пожала плечами девочка, – ничего не упало. Это наша новая учительница в темноте в коридоре за тумбочку зацепилась. Она к мамочке приходила поговорить. Я её спросила, где мама, а Мария Ивановна сказала, что она уже легла.

Павел вскочил со стула. Следователь недовольно одёрнул его, и он опустился на место.

– Она сказала, что у мамочки голова разболелась, – продолжила Аня, – и попросила, чтобы мы её не тревожили. Я за Марией Ивановной дверь закрыла и Яне сказала, что всё хорошо. Мы опять уснули, а потом проснулись, когда папочка пришёл, и нашли маму…

Девочка замотала головой, и у неё началась истерика. Следом за ней заревела вторая.

Страшная боль сжала сердце Павла, он начал задыхаться, захрипел и потерял сознание.

…За то время пока Павел провалялся после инфаркта в больнице, усатый следователь приходил к нему два раза. По подозрению в убийстве Светланы была арестована Маша – Кашина Мария Ивановна, новый классный руководитель его детей. Павел не мог поверить в такое совпадение. Почему из десятков школ Москвы, из сотен классов именно в класс, где учатся его дочери, назначили Машу? Что это: случайность или умысел? Павел верил и не верил, что она убила Свету. Но улики против девушки были неопровержимы. Всё подтверждало её виновность: отпечатки пальцев в квартире, анализ ДНК соскобов из-под ногтей Светланы. Кроме показаний девочек, многие родители рассказали, что видели тем вечером, как учительница и Светлана спорили о чём-то на повышенных тонах. Но причину ссоры задержанная не объяснила и отрицала свою вину.

Когда Павла из реанимации перевели в палату, к нему пришёл свёкор. Павлу было искренне жаль его, потерявшего единственную дочь и разом постаревшего на несколько лет. После несчастья раздавленные горем родители Светы забрали детей к себе. Они перевели близнецов в гимназию, находившуюся рядом с их домом. Свёкор долго рассказывал Павлу о девочках, их успехах в новой школе. Потом он неожиданно замялся и сник.

– Паша! – свёкор по-стариковски поджал губы. – Ты только восприми это как надо, хорошо? Отдай нам девочек? В смысле, пусть с нами живут?

Павел откинулся на подушку и закрыл глаза. С него словно сняли стопудовую тяжесть. Он боялся выдать нечаянную радость глупой улыбкой, облегчённым вздохом.

– Паша, – зачастил умоляюще свёкор, по-своему истолковав его состояние, – после смерти дочки, Инесса совсем плохая была. Единственное, что удерживает её на плаву – внучки. Паша! Тебе одному с ними не справиться. Оклемаешься, опять в лаборатории до ночи зависать будешь. А, Паш?

Павел, слегка поломавшись для приличия, согласился.

…Небольшой зал судебного заседания был полон. Павел вглядывался в незнакомые лица и думал, что привело сюда всех этих людей. Нездоровый интерес, будоражащий тёмную половину их души? Стремление насладиться чужим горем?

«Как стервятники наблюдают за агонией, – мелькнула мысль, – так и эти. Нашли шоу».

Шум в зале усилился: конвойные ввели подсудимую. Павел за столько лет впервые увидел Машу. Она совершенно не изменилась с их последней встречи. Только голубоватые тени легли под глазами. Она шарила взглядом по залу, словно искала кого-то. Наконец, она увидела Павла, и лицо девушки осветила такая неподдельная радость, что ему стало не по себе.

«Ненормальная, чему радуешься? – внезапно разозлился Павел и отвернулся. – Впаяют тебе лет десять и поделом!»

Почти постоянно в течение процесса он чувствовал, что она не сводит с него глаз. Маша и на суде не признала свою вину, а причину спора приводила какую-то невнятную: «Не сошлись во взглядах на воспитание детей». Девочек на процессе не было, их показания зачитал прокурор. Павел плохо запомнил, что во время судебных прений говорили обвинитель и защитник. Воспоминания захватили его. Маша, Света, он – как переплелись их судьбы, и каким трагичным оказался финал. От последнего слова Маша отказалась, чем вызвала негодующий гул у многих присутствовавших в зале. Мать Светланы схватилась за сердце, истерично вскрикнула: «Будь ты проклята, убийца!» и начала заваливаться на бок. Когда суматоха с оказанием помощи улеглась, судья удалилась для вынесения приговора. Зал опять оживился, загомонил. Некоторые зеваки зашуршали пакетами с бутербродами и обёртками от конфет и шоколадок. Одной эмоциональной подпитки видимо не хватало. Павел кожей ощущал Машин взгляд. Он повернулся и пристально посмотрел на девушку.

«Зачем ей Светина смерть? Это скорее Света должна была жаждать уничтожить её, – размышлял Павел, – отомстить за разрушенные надежды, за смерть родных малюток. За то, что осталась бесплодной. Маше нет никакого смысла убивать. Из-за меня? Но столько лет прошло. Она ни разу не дала о себе знать. Я был уверен, что она живёт в счастливом браке. Вот ведь, правда – не родись красивой!»

Секретарь торжественно произнесла положенное «встать, суд идёт». Люди нехотя поднялись, судья вышла из совещательной комнаты и прошла за стол. Когда зал сел, она огласила приговор: одиннадцать с половиной лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строго режима.

Маша будто не понимала, что происходит до того момента, пока конвойный не открыл клетку и не надел на неё наручники.

Толька тогда девушка стала вырываться и страшно закричала: – Нет! Паша! Я не убивала её! Нет!

Не в состоянии выносить эти крики, Павел поспешно вышел из зала и покинул здание суда.

На улице буйствовала весна. Черёмуха белым цветом дурманила воздух. Закатное солнце мягко золотило оконные стёкла. Детвора визжала, гоняя на самокатах и велосипедах в соседнем дворе. Мимо пробежала дворняга, искоса глянув на него умными, всё понимающими глазами.

«Одиннадцать лет – Павла вдруг пробрал озноб, и он поёжился, – почти треть прожитой жизни. Ради чего? Маша, Маша.…Всю жизнь ты сломала – и мне, и себе».

Глава 22. Письмо

«Здравствуй, Паша!

Пишу тебе, храня в сердце надежду, что ты всё же вскроешь конверт и прочтёшь письмо, а не уничтожишь его нераспечатанным. И тогда, наконец, узнаешь правду о том, что случилось в тот страшный зимний вечер, когда погибла твоя жена. Да, я не описалась – погибла, а не была убита. Хотя теперь, без конца просеивая в памяти мельчайшие подробности того дня, мне кажется, что в смерти Светланы есть нечто странное. Будто какие-то неведомые силы распланировали её.

Не знаю, говорил ли тебе следователь, но я не раз настаивала на свидании с тобой. Вероятно, тебе просто невыносимо было даже думать, чтобы поговорить с человеком, которого считаешь убийцей, и ты отказался. Но мне легче предполагать, что следователь просто забыл озвучить мою просьбу.

Света не первая, кто умер при странных обстоятельствах. Стоило мне только попытаться приоткрыть завесу тайны рождения моих детей, нащупать след, ведущий к ним, как все нити обрывались. Свидетели погибали не по моей вине, но за каждую из их смертей меня, безусловно, смогли бы осудить. Я никому не рассказывала о том, как погибли эти люди, кроме твоей покойной жены. Теперь и ты узнаешь, если решишь всё же прочесть письмо…»

Маша задумчивым взглядом оглядела комнату. Окно было приоткрыто, и лёгкий ветерок теребил белое кружево занавесок. На подоконниках в горшках цвели фиалки. Кругом идеальная чистота, ни пылинки. Машу бесил этот казарменный порядок. Ей хотелось устроиться на постели с книгой и пачкой печенья, читать и хрустеть, не обращая внимания на ссыпавшиеся крошки. Хотелось валяться на кровати, когда захочется, а не по распорядку. Попить кофе среди ночи, стоя у окна, и наблюдать, как ночные мотыли кружат в круге света уличного фонаря. Но здесь, на зоне всё было по распорядку и строем. За мельчайший мусор на постельном белье, обнаруженный санитарной тройкой, можно легко схлопотать наказание. За то, что она осталась в спальне во внеурочное время, стоило благодарить злобный вирус, скосивший её на пару недель. И хотя она уже ходила на работу, всё ещё была очень слаба. Временно ей разрешили оставаться в спальном корпусе на два часа после обеда. Машу уже не пугала, как в первое время, многочисленность отряда. Она привыкла, что вокруг постоянно люди. Но уединение было приятным подарком для неё.

«…Паша! Пожалуйста, не делай из написанного далее скоропалительного вывода о моём психическом состоянии. У тебя есть родные дети! Близнецы, рождённые мной тринадцатого августа, почти через девять месяцев с момента нашей первой близости. В последнюю встречу я не успела сказать тебе о беременности. А потом не смогла, узнав какое непоправимое несчастье случилось с твоей женой. У вас умерла двойня, и Света стала бесплодна. Не удивляйся тому, что я знаю об этом. Нашлись добрые люди и просветили. Хотя о мёртвых либо хорошо, либо никак. Я молчала. Боялась, что ты возненавидел меня за горе, постигшее вас. Но от бремени не избавилась. Я втайне надеялась, что ты любишь меня. И однажды поймёшь это, и вернёшься ко мне. А я не одна встречу тебя…»

В комнату заглянула Лиза, с которой Маша сблизилась здесь, на зоне. Некоторые думали, что у них с Лизкой интимная связь. Девушки не спешили разубеждать окружающих. Иногда они мастерски разыгрывали сценки нежности или ревности между собой. Сами же едва сдерживали смех. Зато так им обеим было спокойнее, никто не домогался.

Лизка радостно улыбнулась, обнажив темные прочифиренные зубы.

– Мань! – вполголоса сказала она. – Ты у меня везунчик! Я тебя в сквере жду, такое расскажу, закачаешься!

Маша кивнула и махнула на неё рукой:

– Исчезни, не приведи Господь, актив отряда застукает.

Лизка тут же испарилась.

«…К врачам в консультацию я так и не попала. За несколько месяцев до родов ко мне приехала бабка. Старуха ухаживала за мной, она и роды приняла на дому. Вероятно, бабка опоила меня каким-то снадобьем, потому что очнулась я только через три дня. Но ни детей, ни старухи не было. Ты удивишься, почему я не обратилась в милицию? А не с чем мне было идти туда. В женской консультации врач сочла меня впечатлительной психопаткой с мнимой беременностью. Знаешь, что-то типа ложной щенности у сук. Представляешь, у меня после родов даже физических изменений с организмом не произошло! Мистика!

Паш! Я не придумала их, клянусь! Они существуют – наши дети! Сколько лет прошло, а я всё не теряла надежды найти их…»

С улицы послышалась отборная брань. Маша выглянула в окно. В сквере перед спальными корпусами пока было не слишком многолюдно. Кое-где на скамейках и бордюрах сидели заключённые, дремали, коротая время. Женщины были похожи на мумии, обезличенные и безразличные к происходящему. Кричала и бранилась с одной из старожилок новенькая, вероятно, накопилось нервное напряжение, и девочка не выдержала прессинга. Обстановка накалялась.

«Карцер схватит, дурочка! А выйдет – на ерша посадят, чтоб не выпендривалась…» – посочувствовала ей Маша и вернулась к письму.

«…В первый день в классе, знакомясь с детьми по списку журнала, я не насторожилась от знакомой фамилии Горяевы. Мало ли однофамильцев на свете. Я даже не посмотрела данные о родителях девочек. Но когда перед собранием увидела Светлану, меня охватило неприятное предчувствие беды. Она тоже меня сразу узнала, но повела себя неожиданно. Казалось, несмотря на прошлое, Света благодарна мне. Она сама задержалась после собрания, дожидаясь пока разойдутся родители. Ей хотелось поговорить о девочках. Какие они замечательные, умные, талантливые. Я слушала её, а на языке так и вертелся вопрос: кто настоящая мать детей? И тут Света вскользь обмолвилась, что дочки одинаковы, вплоть до родинок, похожих на маленькие ягоды клубники. Паша! Неужели ни разу при виде этих отметин ты не вспомнил, что уже видел когда-то подобное?

Света ушла, а я всё не могла прийти в себя, собраться с мыслями. Не знаю, почему меня оклеветали, что мы с ней ссорились. Вероятно, кому-то пришлась не ко двору. Мы расстались спокойно, без надрыва. Теперь я жалею, что пошла к ней одна. Но я ожидала застать тебя дома, Паша! Если бы ты был с нами, возможно, Света осталась бы жива. А, может, я сидела бы сейчас за двойное убийство? Хотя, думаю, что близнецам нужен ты, Паша! Их кровный отец!

Я всё рассказала Светлане. Сначала она сочла меня ненормальной. Потом история захватила её. Казалось, что она поверила мне. Света созналась, что ваши близнецы приёмные. И в роддом были подброшены тринадцатого августа восемьдесят шестого, в день похищения моих детей. Мы с ней договорились проверить ДНК девочек. Что она попросит тебя сделать анализ в лаборатории. Я уже собиралась уходить, как вдруг в коридоре послышались шаги. Света обрадовалась, решив, что ты вернулся с работы. Но в коридоре никого не оказалось. Девочки спокойно спали в детской, куда Света тоже заглянула. Она вернулась в недоумении. Не присаживаясь, мы поболтали ещё немного на какие-то отвлечённые темы. Внезапно глаза Светланы округлились, и она уставилась мимо меня. Такой гримасы ужаса, какая исказила её лицо, я ни разу не видела. Она вся словно оцепенела. Я повернулась посмотреть, что могло так напугать её. Сначала я ничего не разглядела. Если помнишь, с самого утра в тот день мело. К ночи снежная круговерть только усилилась. Вот я и подумала, что Свете в пурге что-то померещилось, как вдруг в тишине со скрежетом повернулись одновременно обе ручки на окне. Оно распахнулось, впустив в комнату порыв морозного воздуха. Ледяная мельчайшая пудра ворвалась вместе с ним и осыпала нас. Словно очнувшись от холода, Света кинулась закрывать окно. В ту же секунду в белёсой мге проявилось видение – дьявольское лицо, летевшее к окну. Света вскрикнула и резко отшатнулась назад. На ковре валялся маленький целлулоидный пупсик, видно забытый кем-то из девочек. Света наступила на него, нога скользнула, и она упала, ударившись виском об острый угол журнального стола. Как по взмаху волшебной палочки окно оказалось закрытым, и в комнате стало тепло. Только Свету волшебство не воскресило. Она умерла мгновенно. Когда она падала, я протянула к ней руку, чтобы удержать. Но не успела. Тогда, вероятно, она и царапнула ногтями по моей коже…»

Маша задумалась. Всего, что она хотела бы рассказать Павлу, не напишешь. Теперь она будет молиться, чтобы он снизошёл до её писанины, и ждать ответа. Она вложила листок в конверт, подписала адрес и убрала письмо в карман. Вечером будут собирать почту…

…К тому времени, как почтальон опустил конверт в его ящик, Павел почти ассимилировался в другой стране. Его тёща, Инесса, которая следила за квартирой и вытаскивала почту из ящика, прочла письмо первой. Свёкор, озабоченный долгим отсутствием жены, приехал за ней и нашёл супругу мёртвой при входе в квартиру. На полу возле женщины валялся пустой конверт, на который он, раздавленный несчастьем, не обратил внимание. А письмо, завалившись за коридорную тумбочку, так и осталось на долгие годы там, ожидая своего часа.

Глава 23. Пожар

После смерти Инессы – своей дражайшей половины, Ян Янович полностью зациклился на внучках. Никого из родных у него не осталось. Родители и братья давно на погосте, а Светлану, их с Инессочкой единственную кровинушку, погубила убийца проклятая. Света была поздним ребёнком, только в сорок лет жена родила девочку. Это всё его вина. Как личность творческая, Ян долго не хотел заводить детей. Он жил одним театром, хотя амплуа его дальше «Кушать подано!» не пошло. Теперь старику было нестерпимо стыдно, сколько супруге пришлось вынести капризов из-за его непомерных амбиций и разгульных театральных нравов. По молодости он имел море обаяния и слыл в кулуарах неисправимым бабником. Бедная Инесса терпела и не обращала внимания на сплетни, обвиняя завистников и интриганов, что те метят на место её ненаглядного Яника. В шестьдесят пять ему сделали коронарное шунтирование. Инесса, напуганная слабостью и бледностью мужа, перенёсшего серьёзное хирургическое вмешательство, дни напролёт хлопотала возле постели больного. Ян – ещё тот артист, в отсутствие жены гоготал с мужиками в палате над скабрезными анекдотами, а во время её визитов еле-еле пищал. Серая от волнения за него, жена закармливала его вкусностями, без конца растирала холодные ноги и целовала руки супруга. И вот, он жив-здоров, а она на крохотном кладбищенском участке Ваганьковского.

«Какая же я сволочь! – часто думал Ян Янович после смерти супруги, лёжа ночами в одиночестве. – Не ценил, не берёг. Даст бог, Инесса, увидимся ещё на том свете. Отмолю у тебя за всё прощение…»

Если бы не внучки, совсем потерял бы вкус к жизни старик…

Когда зять сказал им с Инессой, что его за границу пригласили работать, проект какой-то совместный наметился, они сначала испугались: увезёт близнецов с собой! Но Павел даже не заикнулся о девочках. С одной стороны им претило подобное равнодушие к детям. Ведь, какой страшный удар приняли на себя неокрепшие души: их родную мать убили. А посовещавшись, решили: оно и к лучшему, что Пашка безразличный такой. Зато девочки с ними остались.

Пенсия у Яна была невелика, что делать, не всем же «Народного» дают. Но после смерти Инессы зять оттуда, из-за границы денег в два раза больше присылать стал, хотя старик не просил его вовсе. Нет, ну, намекнул раз, что девочки растут и хорошеют день ото дня, им наряды требуются. Пашке два раза повторять не надо, недаром профессор!

Старика немного обижало, что немало лет уж пробежало, как Павел улетел в далёкую Австралию, а ни разу родину зять не проведал. И звонил редко, ссылаясь на то, что телефония там очень дорогая.

«Семью, наверное, себе на чужбине завёл, – размышлял старик, – вот и чурается нас. Может, и не рассказал, что оставил детей в Москве? К себе тоже не зовёт. Мы бы и не поехали, но хоть ради приличия…»

Поначалу в письмах зять помногу и с восхищением описывал красоты экзотического материка. О достопримечательностях и разнообразии зданий в столице Австралии – Сиднее. И как великолепен океан! Что на улице, где он живет, множество эвкалиптов с жёсткими синеватыми листьями, на которых висят плоды различных форм. Попугаи с ярким оперением по-хозяйски летают, громко кричат и поедают эвкалиптовые плоды. В сумерках появляются огромные летучие мыши, как их называют – фруктовые, размах крыльев у них почти метр. Как к нему в гараж забрался опоссум – сумчатый зверёк величиной с кошку, очень милый и совсем не агрессивный. Павел писал обо всём, но ни слова о работе или личной жизни.

Дед читал девочкам письма отца за вечерним чаепитием. Внучки внимательно слушали, но он не видел интереса в их глазах – так, дань вежливости. А вскоре и читать стало нечего. Письма Павел больше не писал, ограничивался денежными переводами и короткими телефонными звонками.

Близнецы вовсе не скучали по отцу. Они вообще нуждались, казалось, только в обществе друг друга. Взрослея, девочки становились всё более самостоятельными и независимыми. В гимназии, куда их перевели после смерти матери, друзей они так и не нашли. Учёба им давалась легко, они были лучшими ученицами школы, и учителя с уверенность утверждали – будущими золотыми медалистками. Сколько дед ни пытал, куда внучки собираются идти учиться дальше, они лишь пожимали плечами в ответ. В одной из комнат квартиры девочки соорудили себе лабораторию, которую, став старшеклассницами, стали запирать от любопытного деда. Что они там за опыты проводили, старик ума приложить не мог. Он подкрадывался к двери и прислушивался, пытаясь уловить звуки и голоса в закрытом помещении. Но в комнате стояла мёртвая тишина. Природная любознательность не давала покоя старику. Да и волновался он, мало ли чем внучки занимаются? Вон, одного студента недавно по телевизору показывали. Он, что удумал, засранец: дома коноплю выращивал. Конечно, его внучки – девушки разумные, воспитанные, но кто её разберёт, что на уме у современной молодёжи?

Был у Яна старинный приятель, ещё в школе скорешились. Хоть из разных социальных слоев они: Яник – профессорский отпрыск, а Фаридка – сын татарина-сапожника, дружбу детскую пронесли через всю жизнь. После школы надолго разбежались их пути-дорожки. Яник в «Щуку» поступил, а Фарид отправился постигать тюремные университеты, сев в первый раз в семнадцать лет за разбойное нападение на продуктовый магазин. Отсидки следовали одна за другой, и только разменяв полтинник, одумался Фарид, завязал с уголовкой и даже женился. К нему и обратился Ян за помощью: попросил отмычки достать. Фарид удивился, но отмычки привёз. Друг не приставал с вопросами, зная, что рано или поздно Ян сам расколется, зачем ему отмычки понадобились. Приятели душевно посидели, почаёвничали, с недавнего времени со спиртным оба завязали. Ян проводил приятеля и, не теряя времени, пока девочки из школы не вернулись, принялся ковырять отмычками замок двери в их лабораторию. Наконец, механизм поддался, и старик вошёл в комнату. Там царил идеальный порядок. Интерьер ничем не намекал, что здесь живут две юные особы. Ни неубранной косметики, ни брошенных второпях предметов туалета – ничего легкомысленного. Это была обитель педантов.

На одном из письменных столов стоял электронный микроскоп.

«Дорогая игрушка, – подивился старик. – Вот они на что Пашкины подарочные деньги тратят. Не то, что вертихвостки всякие – на колечки и сумочки!»

Рядом лежал толстый журнал, в который близнецы, судя по всему, заносили результаты исследований. Старик полистал его, взглядом скользя по страницам. Никаких упоминаний наркотических веществ, которые были известны ему по телевизионным криминальным обзорам или газетным статьям. Большая часть текстов в журнале, насколько он понял, была написана на латыни. Часто упоминались слова «клетка», «ядро», «эмбрион», «генотип».

Все полки, второй стол, даже подоконник были уставлены всевозможными колбами, чашками Петри, банками с растворами и пробирками. Тут же стояло несколько штативов и спиртовая горелка. Внезапно от шкафа послышалось тихое шуршание. Старик медленно подошел к нему и рывком открыл дверцу. В большой клетке сидела пара огромных крыс и внимательно смотрела на него. Крысы были упитанные и …беременные. Дед осторожно прикрыл дверку.

«Умнички мои, – умилился старик – в медицинский собрались! Будут у меня на старости лет два личных врача. А скрывают, сюрприз деду сделать решили. Надо Павлику рассказать при случае, что дочери от отца не отстают, по его стопам пойдут. Продолжат династию Горяевых!»

Он огляделся: не оставил ли следов своего непрошенного вторжения? Поправил журнал на столе и вышел. О том, чтобы закрыть отмычкой замок, на радостях и от гордости за любимых внучек, дед совершенно забыл.

«Утро красит нежным светом…» – бодро напевал Ян Янович, паркуя свою старенькую, но всё ещё крепкую «копейку» возле ворот дачного участка. Он чувствовал себя необыкновенно молодым и счастливым. Даже мысль о том, что Павел давно не звонил, не грызла его. Яна прямо распирало от желания открыть зятю секрет, который скрывали девочки. Он пробовал несколько раз сам дозвониться до него, но автоответчик бодро тараторил непонятную для старика абракадабру. Доверять тайну механической игрушке Ян не хотел.

Майское солнышко ласково пригревало оживавшую после долгих зимних холодов землю. На участке снег сошёл весь, только в тени за домом старик обнаружил заскорузлую серую наледь. Он легко разбил её лопатой и выбросил на припёк. Настроение у старика с утра было замечательное. Впереди три праздничных дня, которые они проведут вместе на даче – он и девочки. Погоду обещали превосходную, и Ян надеялся, что хоть на этот раз метеорологи дали верный прогноз, а не ткнули пальцем в небо. Тёплый ветер обдувал разгорячённого огородными работами старика. Он перекапывал гряды, а сам с нетерпением торопил время в ожидании акварельного майского вечера, когда приедут из города его ненаглядные внучки.

Близнецы приехали к ужину. Они долго сидели с дедом за столом: слушали его бесконечные рассказы о театре, с кем из великих актеров ему довелось играть на сцене. Потом все вместе вышли на прогулку по центральной улице дачного посёлка. Ян гордо шествовал меж двух молодых красавиц, важно кивая на приветствия знакомых. Он искоса любовался внучками: грациозностью их стати, крупными рыжими локонами длинных волос. Изяществом движений рук и загадочным блеском зелёных глаз. Нет, не зелёных, а голубых. Ян Янович мысленно обругал себя «выжившим из ума маразматиком». Это же надо, не помнить, какого цвета глаза у его драгоценных девочек…

Ночью Ян проснулся внезапно, словно его кто-то толкнул в бок. Он хотел приподнять голову с подушки, но тут же уронил назад. Страшная боль пульсировала в висках, голова кружилась и мутило.

«Давление наверно поднялось. Погода поменяется, – огорчился старик. – Опять нас обманул Гидрометцентр…»

Он с трудом заставил себя сесть и потянулся к тумбочке, где лежали лекарства. В комнате было темно, отчего-то уличный фонарь не горел. Он глянул в сторону двери и вздрогнул. Безмолвный и недвижимый силуэт стоял на пороге.

– Аня? Яна? Кто тут? – поочерёдно позвал дед. – Что же не отвечаешь, пугаешь старика?

Фигура, молча, двинулась вперёд. Очертания её стали отчётливей, появилось что-то неуловимо знакомое. Миг – и старик задохнулся от страха. В сумраке к нему шла его покойная жена, Инесса.

– Господи! Спаси и сохрани! – срывающимся голосом воскликнул он и быстро щёлкнул выключателем настольной лампы. В ту же секунду мощный взрыв разорвал ночную тишину.

Тушение осложнилось тем, что пожарный гидрант в садовом товариществе оказался неисправен. Пока машина добралась до ближайшего источника воды, который находился в паре километров, драгоценное время было упущено. Пламя бушевало так неистово, что домик почти моментально выгорел дотла. Впоследствии пожарные обнаружили обугленные останки троих человек.

Глава 24. Семейная тайна

Маша вошла в кухню и поставила сумку с продуктами возле холодильника. Она быстро прошла к крану, набрала в стакан холодной воды и залпом опустошила его. Противно тёплая, хлорированная жидкость ненамного освежила измученный жарой и смогом организм. Москва две тысячи десятого снова задыхалась в дыму торфяников. От гари слезились глаза, и першило горло. Маша в который раз позавидовала счастливчикам, покинувшим столицу и укатившим на курорты. Там морской бриз едва овевает тело, и волны шепчут о шелковистых ласковых объятиях. Маша присела за стол и открыла нетбук. Она выбрала нужную ей программу, задумалась на секунду, затем напечатала:

В тени тридцать, сонный морок,

от удушья дремлет город – лето.

С высоты ярило-ворог

бьёт безжалостно, как молох, светом.

В зыбком мареве и парком

Битум плавится огарком – жарко.

Маша отослала сообщение на сайт, достала из пачки сигарету и закурила. С тех пор, как она вернулась с зоны, социальные сети стали для неё единственным источником общения. Там она знакомилась, переписывалась, делилась мыслями, зная, что никогда не увидит собеседника в реале. В интернете можно поставить на аватарку [5] любое фото, выдумать новую себя – удачливую, счастливую и на время поверить в этот мираж. Маша ещё на зоне начала писать стихи и короткие рассказы, которые теперь имели успех у немногочисленной аудитории её виртуальных почитателей.

Маша потянулась к пульту и включила телевизор. Лощёный диктор бодро отрапортовал, что температурный рекорд дня побит, воздух в мегаполисе отравлен угарным газом и прогнозы на будущее неутешительные – жара не спадёт. Маша поморщилась, когда он на фальшивой оптимистичной ноте пошутил, что от пятницы тринадцатого хорошего обычно ждать не приходится. Вновь заныло сердце. Сегодня её девочкам исполнилось бы по двадцать четыре года. Какими бы выросли они, не произойди страшная трагедия. Павел! В их гибели виноват только Павел! Как он мог бросить детей, за которых взял ответственность? Оставить их на воспитание больному немощному старику, вполне возможно, выжившему из ума? И то, что Павел, вероятно, так и не прочитал её письмо, не оправдывает его вину.

…По приезду домой Маша кинулась разыскивать Павла и девочек. Их домашний телефон не отвечал, но Маша не привыкла сдаваться: часами караулила возле подъезда. Странно, квартира выглядела нежилой: окна всегда были закрыты, свет по вечерам не горел. Терпение её иссякло, и под видом представителя одной из служб социального опроса она обошла соседей Павла по лестничной площадке. Одна из них, вредная древняя старуха выболтала Маше, что Павел много лет тому назад покинул страну. Уехал то ли в Америку, то ли в Африку, или ещё куда, что с «А» начинается, опыты медицинские проводить. Девочек к себе жены-покойницы родители забрали. Где они, что с ними, то старухе неведомо.

«Пока нуждались, так общались. Потом за ненадобностью выкинули. И нечего тут ходить разнюхивать, а то в милицию сейчас позвоню! Ходят всякие, а потом пенсии недосчитаешься!» – на ровном месте вспылила бабка и вытолкала Машу прочь. Видимо опять вспомнила застарелую обиду.

На Царицынском радиорынке Маше удалось купить диск с адресной базой данных. Так она нашла адрес родителей Светланы, благо их фамилия, имена и отчества навсегда врезались в память Маши за время судебного процесса. Но и у них в квартире проживали абсолютно чужие люди, не имевшие представления о бывших владельцах жилья. Измученная ожиданием встречи с дочерьми и расстроенная, что поиски не приносят должного результата, она в изнеможении присела на скамью возле подъезда и заплакала. На другом конце лавки уже восседал седой старик с горделивой осанкой. На голове деда была надета вышитая тюбетейка, на пальцах руки, державшей трость, вытатуированы перстни. Сдерживая слёзы, Маша тихо всхлипнула.

– Чего ревёшь? – не поворачивая головы, спросил её случайный сосед. – С мужем поссорилась?

Маша покачала головой, не отвечая на вопрос.

– Эх, дева, завидую я вам – женщинам иногда! – продолжал он, вовсе не нуждаясь в диалоге. – Водички полили, и на душе легче. Иной раз завыть охота, токмо мужчины не плачут!

Машу заинтересовал её необычный собеседник. Она вытерла слёзы и повернулась к нему.

– А у вас что случилось? С женой поругались? – попробовала отшутиться она.

– Жена, слава Аллаху, у меня золото, дочка… – дед искоса взглянул на Машу. – Такая же красавица, как ты. Только лет на тридцать постарше. От другого сердце саднит. В этот день, два года назад друг мой закадычный погиб. Страшную смерть Ян принял. На даче баллон газовый взорвался, сгорело всё дотла.

Старик замолчал, поиграл желваками. Маша почувствовала дурноту.

– А девочки? – прохрипела она. – Девочки где?

– Ты откуда про девочек знаешь? – во взгляде старика недоумение мгновенно сменилось пониманием, кто перед ним. – Вот оно что…

Маша с вызовом глянула на него.

– Не вам меня судить, и не мне перед вами оправдываться. Что с детьми?

Старик, не мигая, смотрел в её глаза, словно выискивал там ответ на вопрос. Наверно, что-то он разглядел, раз всё же ответил:

– Погибли они вместе с дедом. В ту ночь все трое сгорели. На Ваганьковском кладбище найдёшь, двадцатый участок.

В ушах у Маши зазвенело, и свет в глазах померк.

Очнулась она, старика рядом не было. Вместо него на скамье лежал огромный дворовый кот и жалобно мяукал. Маша резко поднялась, чем вызвала его недовольство. Котяра фыркнул, соскочил вниз и, презрительно задрав хвост, удалился.

Маша долго блуждала по двадцатому участку, с трудом протискиваясь меж оградками близко расположенных друг к другу могил. Вечерело. Солнце нехотя катилось к горизонту, нежные серебристые листья на верхушках деревьев казались осыпанными позолотой. Тени удлинились и похолодало. Наконец, под раскидистым кустом сирени, она нашла их, своих девочек.

С тех пор Маша каждый месяц приходила к ним на могилу. Рассказывала о своём нехитром житье – бытье. О том, как ей одиноко, особенно ночами. Что устроилась на новое место работы, после того, как хозяин прежней забегаловки, где она мыла посуду, начал домогаться её. Что родители, которые уже давно получили американское гражданство, полностью игнорируют её попытки общения с ними, хорошо, хоть оставили ей квартиру. Она говорила с ними обо всём, мысленно представляя их, взрослых рыжеволосых красавиц рядом с собой…

В попытке занять себя, чтобы убить долго тянущееся вечерами время, Маша взялась за разбор всех шкафов, кладовок и антресолей. Она с детским восторгом обнаруживала старые вещи, о которых давно позабыла. Первые коньки, не какие-то там гаги, а настоящие фигурные – причина зависти всех девочек двора. Школьные дневники, письма, которые ей присылали родители из-за границы, перевязанные розовой атласной лентой. Игрушечную деревянную мебель, смешного плюшевого пса с преданными глазами-пуговицами, с которым спала почти до пятнадцатилетия. Маша со светлой грустью перебирала предметы, хранившие память детства: беззаботного времени, когда будущее кажется таким безоблачным и понятным. И ты ожидаешь только счастья, ведь ничего плохого с тобой случиться просто не может.

«Надежды юношей питают», – вздохнула Маша с сожалением.

Она поднялась на стремянку и посветила фонариком в темные недра антресоли. Внезапно ей стало не по себе. Вспомнились детские страхи, что шкафы могут быть вратами в параллельные миры. Она уже решила, что внутри больше ничего нет, как вдруг заметила чёрную папку у самой дальней стенки. Маша приподнялась на цыпочки и потянулась за ней. Но её роста явно не хватало, чтобы достать папку, она лишь кончиками пальцев коснулась плотного картона.

«Ну, и пусть лежит! Ещё навернуться с высоты не хватало! Наверняка, ничего в ней интересного нет, какие-нибудь газетные вырезки или старые платёжки за квартиру», – с раздражением подумала Маша.

Но любопытство пересилило осторожность. Маша встала на самый верх лестницы и исхитрилась ухватить папку за уголок. Неожиданно та оказалась достаточно тяжёлой. Маша подтянула её к себе, взяла двумя руками и собралась спускаться. От неуклюжего движения стремянка пошатнулась, и с занятыми руками Маша не смогла удержаться на ней. Она вскрикнула и вместе с папкой свалилась с лестницы. Вероятно, Маша ненадолго отключилась. Очнувшись, она полежала ещё немного, чтобы понять, цела ли? Убедившись, что ничего не сломала, Маша медленно села. Голова кружилась, видимо, лёгкое сотрясение мозга она всё же заработала. При падении короткие бечёвки папки развязались, и всё содержимое вывалилось из неё. Множество фотографий лежало на полу вокруг Маши. Она протянула руку и взяла несколько. На них были изображены незнакомые ей люди и места, но все фото были с дефектом. Маша стала собирать и рассматривать остальные снимки. Все без исключения они были испорчены.

«Из-за кучи дрянных карточек чуть шею не свернула. Любопытство, будь оно неладно!» – разозлилась на себя Маша и принялась, как попало запихивать фото обратно в папку.

Меж снимков мелькнул сложенный вдвое пожелтевший лист, вырванный наспех из ученической тетради в клетку.

«А может из-за него хранили весь этот хлам?» – внезапная догадка озарила её.

Маша торопливо схватила листок и с замиранием сердца развернула.

Почерк отца она узнала мгновенно.

«Маня! Девочка моя!

Если ты читаешь мою записку, значит, я не ошибся в тебе! Я знал, рано или поздно, ты найдёшь эту папку и получишь ответ на вопрос, заданный мне давным – давно. Фотографии посмотрела и решила, что они хлам? Маш, а вывода, что на всех снимках испорчено изображение одного и того же человека, не сделала? Вот тебе и ответ, почему нет фото моей матери, а твоей бабки – Василины. Я фотографировал её постоянно, и каждый раз на снимках отлично проявлялось всё, кроме её лица. Теперь я сам не понимаю, человек ли она на самом деле? Если нет, то кто и откуда?

Став совершеннолетним, я случайно узнал, что не родной ей сын. Женился я наперекор её воле: Люда, твоя мама забеременела. Только наш ребёнок не родился: ни в тот раз, ни в несколько последующих. А потом мы удочерили тебя, Василина посодействовала. Вот такая история, Маша. Кто твои настоящие родители, не скажу. Василина скрыла от нас. Поверь, для нас ты стала роднее родной, дочка!»

Маше показалось, земля качнулась под ней. Мысли поскакали вразнобой. Она – приёмыш, дефектные фото, старуха, близнецы. Что за силы играются с людскими судьбами, словно это пешки на шахматной доске. Машинально Маша собрала фото в папку и на два узла завязала бечёвки на ней. Словно так хотела защититься от зла.

Глава 25. Встреча

«…До „конца света“, предсказанного майя, остаётся всего сорок минут. Надеюсь, все запаслись спичками, свечами и тушёнкой? А пока, в ожидании апокалипсиса послушаем сингл Highway to hell [6] – „Дорога в ад“! Актуальненько в данный момент, не так ли?»

Павел поморщился от очередного стёба радиоведущего о «конце света» и выключил приёмник. Если что и уничтожит человечество, так это оно само. Каждый раз, вторгаясь в неведомую для него среду, человек подвергается атаке неизвестных микроорганизмов. Так было с ВИЧ-инфекцией, которая впоследствии приняла вид пандемии. Птичий грипп, свиной, атипичная пневмония. Из-за неумеренного использования антибиотиков появляются новые, устойчивые к лекарствам штаммы. Отсутствие естественного отбора способствует вырождению генофонда, позволяя передавать по-наследству врождённые патологии. Ну и, конечно, проблема бесплодия, чему способствуют загрязнение атмосферы и технический прогресс. Последние дни тему апокалипсиса без конца муссировали пресса, радио и телевидение, интернет сообщество сотрясали сценарии планетарного катаклизма один за другим. Истерия среди населения кое-где приобрела болезненно-шутовской характер: люди скупали спички, свечи, консервы, крупу и медикаменты. Олигархи строили личные подземные бункеры или покупали билеты в чужие за баснословные деньги.

«Нет, человечество не переделать! Вместо того чтобы подумать о душе, оно в первую очередь думает о спасении собственной шкуры…» – Павел тоскливо посмотрел по сторонам и грустно улыбнулся.

На тротуаре возле огромного торгового центра смешно подпрыгивал на морозе молодой парень с рупором. «Ходячая реклама», кажется, так их называют теперь. На картонных щитах, закреплённых у юноши спереди и сзади, было крупно написано: «Бесплатные курсы по выживанию во время конца света». Рядом с парнишкой отиралась нищенка с двумя дворнягами. Впереди стоявшие машины, наконец, тронулись, и Павлу удалось проехать ещё метров пятьсот. «Надо же, чего придумали! Бесплатные курсы! Заманят доверчивых простаков, а на деньги развести там мастаки найдутся…» – Павел включил магнитолу и поставил диск с инструментальной музыкой.

Он ненавидел московские пробки. Каждый день уйма времени улетала в никуда, поглощённая плотным городским трафиком. Прошло почти полгода, как Павел вернулся в столицу, но пока он так и не привык к бешеному ритму бывшего когда-то родным города. К хмурым лицам прохожих, вечно спешащим по срочным делам. Он в тысячный раз спрашивал себя, какого чёрта бросил налаженный быт, оставил всё, чем успел обзавестись за шестнадцать лет, и не находил ответа. Каждый вечер, по дороге от гаража до дома его страшила встреча со стаей бездомных псов. Свора по-хозяйски обследовала тёмные улицы, изредка нападая на людей, и никаким службам до них не было дела. За все годы жизни в Австралии он не встретил ни одной бездомной собаки. На каждом псе был надет ошейник, иной раз с жетоном, где указана кличка и телефон владельца.

«Всё познаётся в сравнении… – под умиротворяющие фортепианные аккорды размышлял Павел, – когда есть, с чем сравнивать. Агрессия, безразличие, грязь. Может, здесь просто меньше солнца и света?»

С утра опять было пасмурно, и сыпал мокрый снег. Из-за манипуляций со временем зимнее утро в Москве было похоже на ночь – светало после десяти. От этого Павел до полудня чувствовал себя постоянно раздражённым и вялым. Он потянулся, разминая затёкшее от долгого пребывания за рулём тело, и ощутил на себе пристальный взгляд. Павел осмотрелся. Владелица небольшой, словно игрушечной машинки, стоявшей в пробке рядом с его фордом, с беззастенчивым интересом разглядывала его. На вид девушке было не больше двадцати. Смоляные волосы были заплетены в косу, которую она уложила вокруг головы. Темные глаза с огромными ресницами, брови вразлёт, аккуратный нос и пухлые губы, подкрашенные яркой помадой. Не особо рассчитывая на взаимность, Павел улыбнулся ей. За шестнадцать лет, проведённых вдали от дома, дружелюбие стало неотъемлемой составляющей его жизни. Австралийцы очень приветливы, а когда тебе улыбаются, грех не ответить тем же. Как ни странно, девушка обрадовалась его реакции. Она заулыбалась, приветственно взмахнула рукой и жестами дала ему понять, чтобы он открыл окно. Павел опустил стекло. Уличный шум и смрад тут же ворвались в уютное тепло салона. Девушка уже опустила ближнее к нему стекло, легко перебралась с водительского места на пассажирское сиденье и протянула Павлу через окно визитку. Он взял карточку и хотел заговорить с девушкой, но тут пробка дрогнула. Машины газанули, и Павел тоже рванул вперёд. Какое-то время они с незнакомкой ещё двигались в общем потоке бок обок, но потом он потерял её из вида, наверное, на перекрёстке разъехались в разные стороны. Добравшись до здания клиники, на базе которой была создана лаборатория, возглавляемая им, Павел припарковался на стоянке и только тогда взглянул на визитку случайной попутчицы. На плотном надушенном клочке картона золотыми вензелями было выведено – Анна. И ниже номер мобильного телефона. Павел в задумчивости повертел карточку в руках, достал смартфон и нерешительно набрал номер. Вместо гудков ожидания в трубке раздалась весёлая музыка, затем щелчок.

– Алло? – тембр голоса незнакомки был обворожительно сексуален. – Я вас слушаю. Алло-о?

Внезапно Павла бросило в жар, и он поспешно завершил звонок. Аппарат тут же завибрировал, оповещая о входящем вызове. На дисплее высветились цифры с визитки. Павел чертыхнулся и нажал кнопку приёма.

– Да? – бросил он резко. – Слушаю…

– Только не говорите, что перед этим вы ошиблись номером, – со смехом начала девушка, – вы просто стушевались. Поэтому я решила перезвонить сама.

– Я собственно не совсем то… – не нашёл он нужных слов для приветствия и замолчал.

– Не совсем что? – тут же ухватилась за его фразу она.

– Не совсем то, что вам нужно, деточка! – рассердился Павел, но скорее на себя, чем на избалованную девицу. – Поищите себе… – Забавно… – на полуслове оборвала его девушка, и по интонации Павел понял, что она разозлилась. – У вас есть право решать, кого мне выбирать?

– Конечно, нет, – пошёл на попятную он, поняв, что ляпнул чушь, – просто неожиданно как-то…

Она рассмеялась. Смех у девушки был такой заразительный, что Павел почувствовал, как губы сами собой растягиваются в глупейшей улыбке.

– Может, мы обсудим этот вопрос сегодня за ужином? – взяла она инициативу в свои руки. – У вас вечер свободен? Кстати, мы ещё толком так и не познакомились. Назовите хоть ваше имя, таинственный незнакомец.

– Павел Сергеевич, Павел… – покраснел он, как школяр. – Насчёт вечера я не уверен…

– Как меня зовут, вы уже в курсе. А насчёт вечера, Павел, у вас есть время подумать, – дразняще проворковала она и связь прервалась.

«Поздравляю тебя, Павел Сергеевич, есть ещё порох в пороховницах, – язвительно подтрунил он над собой. – Вон, какие кошечки не прочь с тобой помурлыкать. Может, пора заканчивать воздержание?»

Несомненно, он покривил душой, потому что прекрасно знал: в свои сорок семь выглядит отлично. Тренированное, сухощавое тело, яркие синие глаза, благородная седина в нисколько не поредевших, чёрных волосах. Женщины сами искали причины познакомиться с ним, а сойдясь ближе, пытались упрочить связь. Но Павел никого не впускал в свою жизнь, и дело было вовсе не в том, что он до сих пор тосковал по покойной жене. Боль утраты давно прошла, оставив вместо себя лёгкую грусть. Ему не хотелось нарушать привычный уклад, который вполне устраивал его. Менять ради кого-то холостяцкие привычки, устоявшиеся с годами. Одиночество не угнетало его, а что насчёт секса, то при желании всегда можно было воспользоваться ни к чему не обязывающими услугами профессионалок.

Захватив портфель с документами, Павел вылез из авто, расправил плечи, и глубоко вдохнул полной грудью морозный воздух. Он поставил машину на сигнализацию и направился к центральному входу. Всю дорогу Павлу казалось, что кто-то смотрит ему вслед. Он несколько раз обернулся, но на парковке в этот час никого не было. Если бы он вскинул голову вверх и посмотрел на здание клиники, то и тогда бы вряд ли заметил, что из одного неосвещённого окна на третьем этаже за ним пристально следили нечеловеческие глаза.

Глава 26. Протеже

Войдя в кабинет, он с неудовольствием вспомнил, что обещал принять протеже Аркадия Семёновича. Профессор сильно сдал за последние годы. Иногда Павлу казалось, что старик впал в маразм, хотя тот всё ещё продолжал возглавлять кафедру. Он был одинок: давно овдовел, а дети чуждались отца. Старик нашёл для себя отдушину: опекал самых талантливых аспирантов всех факультетов университета. По большей части это были, конечно, аспирантки. Пронырливые щучки, быстро смекавшие, как можно втереться в доверие к старику. Павла не интересовало, чем эта девочка ублажила профессора, её моральные качества. Он просто не приветствовал в лаборатории новых сотрудников. За полгода он успел составить представление о коллективе в целом, знал сильные и слабые стороны каждого работника. Чтобы продолжать запрещённые опыты, ему нужны были предсказуемость и стабильность. Но отказать профессору он не мог, слишком много старик сделал для него. Когда погибли близнецы и свёкор, именно Аркадий Семёнович занимался организацией похорон и всеми остальными формальностями. Руководство компании не отпустило Павла даже на погребение детей, мотивируя тем, что он подписал контракт, где одним из пунктов была невозможность выезда за территорию страны на время его работы на корпорацию.

Служба в крупной австралийской компании, специализировавшейся на экстракорпоральном оплодотворении, для Павла оказалась судьбоносной. Когда после четырёхлетнего запрета правительство выдало компании первую в мире лицензию, разрешавшую создавать клоны эмбрионов человека для получения стволовых клеток [7] , Павел осознал, что он наконец-то сможет осуществить нечто неординарное, способное поразить человечество. Однако клонирование было разрешено лишь в терапевтических целях: для получения клеток пациента и использования их для дальнейшего лечения, а репродуктивное клонирование так и осталось под строжайшим запретом.

Вскоре программу по неясным причинам свернули и спустя некоторое время Павлу недвусмысленно дали понять, что компания больше не нуждается в нём, как в специалисте. Он получил огромную денежную компенсацию и невнятные объяснения происходящему. Павла утешало лишь то, что он не успел сделать достоянием гласности разработанную им уникальную методику, способную совершить в недалёком будущем головокружительный скачок в клонировании. Он верил, что рано или поздно запрет будет снят, возможно, уже через несколько лет. И тогда он заявит о себе, первым клонировав человека. И это будет не просто копия, а гораздо более красивая, с высоким потенциалом интеллектуального развития, обладающая иммунитетом ко многим вирусам и, более чем вероятно, особыми возможностями. Это будет человек нового поколения.

Вернувшись на родину, он устроился в ЭКО лабораторию крупной столичной клиники и тайно продолжил опыты. Павел осознавал, что ему грозит нешуточное уголовное наказание, если его манипуляции с эмбрионами вызовут подозрения. Но уже не мог остановиться. Его мало интересовало клонирование клеток и организмов, органов для трансплантации или животных в научно-исследовательских целях.

«Всё это для меня уже давно отработанный материал… – вечерами убеждал он самого себя в правильности незаконных экспериментов, поглаживая мирно спавшего возле него на диване кокера Сэнди, клона-двухлетку. – Кошки, собачки… Мне хочется большего».

Павел воссоздал копию своего первого пса, погибшего под колёсами автомобиля, ещё в Австралии. Он подсадил эмбрион, выращенный из яйцеклетки с усовершенствованным ДНК своего любимца, суке, взятой из приюта для потерянных животных. Она родила здорового щенка, выкормила его и была отправлена назад. Павел солгал волонтёрам, что у него возникла аллергия на собачью шерсть. Клон-кобель был великолепен. Он не грыз провода и тапочки, не гадил, где попало. Иногда Павлу казалось, что в его лобастой башке заключён совсем не собачий мозг. Если бы органы речи у собак были развиты иначе и позволяли говорить, то пёс мог бы стать идеальным собеседником в одинокие вечера. Сэнди понимал хозяина без слов, интуитивно. Павел иногда не успевал додумать, а кобель уже выполнял приказ.

«И это только пёс, – с апломбом думал Павел, – уникальное животное с телепатическими способностями! Чем же будет обладать человеческая копия?»

Павел успел просмотреть стопку документов, как зазвонил местный телефон. Охранник сообщил, что к нему прошла посетительница, на которую предыдущим вечером секретарём Павла был заказан пропуск. Через несколько минут в дверь тихо постучали.

«Пунктуальная…» – отметил Павел, мельком бросив взгляд на часы.

– Войдите! – резко скомандовал он, не поднимаясь ей навстречу.

Он решил сразу дать понять девице, что здесь ей поблажек не будет. И дешёвые трюки с охмурением, что прошли со стариком, с ним не будут иметь шансов на успех.

Дверь открылась и в кабинет вошла юная девушка. Павел оторопел. Она была похожа на фотомодель с обложки журнала для мужчин. Короткая мальчишеская причёска оставляла полностью открытым прелестное лицо. Волосы цвета меди, большие глаза и пухлые губы. Узкие джинсы обтягивали стройные длинные ноги, водолазка облегала пышную грудь и тонкую талию.

– Я вас слушаю? – внезапно он осип так, что с трудом произнёс несколько слов.

– Здравствуйте, Павел Сергеевич, – голос её был под стать всему остальному, – я по поводу работы, от Аркадия Семёновича.

Он указал девушке на стул, сам встал из-за стола и, не понимая, почему разнервничался, подошёл к окну. Наконец-то рассвело. Снег повалил сильнее, делая окружающее чище и светлее.

«Как мальчишка… – разозлился Павел на свою неожиданную неловкость. – Скоро от каждой смазливой мордашки начну в обморок падать. Вечером позвоню Анне».

– Вы принесли резюме? – не поворачиваясь в сторону девицы, равнодушно спросил он.

Огромная ворона устроилась на ветке тополя, росшего напротив окна кабинета, и нагло уставилась на Павла. От взгляда пернатого ему стало неуютно, словно птица понимала его размышления. Он развернулся и увидел, что девица также снисходительно-нахально разглядывает его.

«Самоуверенная соплячка», – мысленно рассвирепел он и, едва сдерживая гнев, сказал: – Вы хоть представьтесь для начала?

– Меня зовут Янина. Янина Горелова. Мне двадцать шесть, не замужем, детей нет. Впрочем, всё остальное вы прочтёте в моём резюме, – голос девушки задрожал от возмущения. – Мне кажется, Павел Сергеевич, что вы уже заранее составили обо мне неправильное мнение.

Она поднялась со стула и вызывающе взглянула на него.

– В таком случае, мне стоит уйти, – она сделала шаг к двери. – Спасибо за приём!

В том, как она повела плечом и вздёрнула подбородок, Павлу почудилось что-то невнятно знакомое, словно он не раз видел подобную ужимку. Он попытался уцепиться за неясную догадку. Вот, сейчас он вспомнит, кого она напомнила ему, эта строптивая Янина. На улице хрипло каркнула ворона и снялась с ветки. Сделав круг и продолжая душераздирающе кричать, птица пролетела мимо окна. Озарение, мелькнув на миг, исчезло.

– Постойте! – окликнул девушку Павел, и она замерла на пороге. – Давайте-ка начнём знакомиться с самого начала!

По мере разговора, злость уступила место приятному удивлению: Янина нравилась ему. Она толково отвечала на вопросы, схватывала всё на лету. Девушка быстро находила выход из ситуаций, которые он предлагал ей разрешить. Она, бесспорно, была умна. Павел провёл её по всем помещениям лаборатории, познакомил с сотрудниками. Он поймал себя на мысли, что общение с ней доставляло ему настоящее удовольствие. И в душе благодарил Аркадия Семёновича – не ошибся старик. Но всё же мысль, что Янина ужасно похожа на кого-то не отпускала его весь день.

Лаборатория опустела. В конце рабочего дня Павел, как обычно, обошёл все помещения, осматривая оставленный персоналом порядок. В полумраке дежурного освещения ярко горели цифры электронных табло на панелях инкубаторов. В сонной тишине были слышны лишь его неторопливые шаги. Он решил не задерживаться допоздна. Работа подождёт, ему надо устроить себе небольшой заслуженный отдых. Общество молодой, не обременённой вопросами нравственности девушки, вкусный ужин, бутылка хорошего вина – разве не заслужил он это, отказывая себе во многом долгое время? Пора вспомнить, что он ещё способен доставить удовольствие женщине и получить равноценное взамен.

Он достал визитку утренней попутчицы и вгляделся в золотые вензеля.

«Анна… Янина… Анна, Я… – лениво раздумывал он, сравнивая внешние достоинства девушек, и вдруг его ошеломило очевидное. – Янина – это ведь Яна? Аня и Яна… Господи!»

Павел крепко зажмурился и покачал головой, прогоняя прочь ненужные воспоминания.

«Они мертвы, давно мертвы. Анна – вообще самое популярное в мире имя, его почти сто миллионов женщин носят. Да и Янами в восьмидесятые девочек было модно называть. Опять паранойя, Павел Сергеевич? Так, срочно напиться и забыться! Заработались вы, батенька…»

И он быстро, словно боялся передумать, набрал по памяти номер с визитки.

Глава 27. Забытая книга

Павел подъехал к дому почти к полуночи. Вечер удался. Анна показалась ему лёгкой в общении и забавной девушкой. Настороженность, с которой он присматривался к ней в первые минуты встречи, быстро исчезла. Между двумя молодыми женщинами он не нашёл никакого сходства, кроме того, что обе они были притягательно красивы. И каждая по-своему. Павла приятно поразило, что Анна тоже была связана с медициной. Она работала неонатальным [8] врачом в одном из родильных домов города. При всей её показной несерьёзности и смешливости, Павел понял, что к работе девушка относилась очень ответственно, и, несмотря на столь юный по его меркам возраст, являлась квалифицированным специалистом в области педиатрии новорожденных.

Он оставил машину возле подъезда. Метель всё не унималась, засыпая улицы столицы плотным снежным покровом. Даже свора, терроризировавшая окрестности последние месяцы, видимо, нашла себе временный приют на время непогоды.

«Вот чёрт! – мысленно устыдился Павел. – Сэнди!»

Он совершенно забыл о собаке. Павел вызвал лифт, кабина приехала, и двери открылись. Темнота неприятно кольнула его – внутри не было света. Павел постоял немного, не решаясь зайти в темное нутро металлического пенала, но рациональность пересилила страх. Стоя на площадке, он протянул руку, нажал кнопку нужного этажа и только потом вошёл в кабину. Двери сомкнулись, и лифт медленно двинулся вверх. Павел весь подобрался, мрак пугал его. Внезапно кабина дёрнулась и остановилась. Павлу почудился слабый шорох за его спиной, но он не мог заставить себя повернуться. Он начал нажимать на ощупь на все кнопки, без разбора. Шевеление сзади усилилось, и Павел почувствовал, как его шеи коснулось что-то влажное, омерзительно-липкое и холодное. Он вскрикнул и в тот же миг из динамика на панели раздался скрежет.

– Але? – заспанный голос диспетчера пробился сквозь помехи. – Але? Ну, говорите же, что там у вас?

Павел сдавленно всхлипнул. В ту же секунду лифт дрогнул, вспыхнул свет, и кабина плавно поползла вверх. Из динамика неслась брань недовольного диспетчера. Павел не разбирал слов, он остановившимся взглядом смотрел на зеркала на стенах. На них таяли отпечатки, словно кто-то недавно касался холодными ладонями поверхности зеркального стекла.

В квартиру он ввалился обессиленный пережитым ужасом. Преданный пес встретил его у порога, сжимая поводок в зубах.

– Извини, дружище, забыл о тебе, исправлюсь… – он потрепал Сэнди по чубатой башке, и тот радостно заработал обрубком хвоста. – Гулять!

Павел решил больше не испытывать судьбу, и расстояние до первого этажа и обратно они с псом проделали пешком, по лестнице. И всё-равно ему постоянно казалось, что в затемнённых углах подъезда скрывается что-то. Оно следит и изучает его, выжидая время для нападения.

Позже, в уютном полумраке кабинета он размышлял, что могло так напугать его в лифте. Никакого правдоподобного объяснения произошедшему он не находил. Павел вспомнил, как когда-то давно бешеный ворон ломился в окно ночью. Тогда его отпугнул крест. Он порылся в ящике стола, но распятья нигде не было. Среди кучи ненужных бумаг Павел наткнулся на какую-то невзрачную книжонку. Вид этой книги пробудил в душе тревогу. Ну, конечно, именно её дал ему профессор, именно её он пытался прочесть в ту ночь, когда убили Светлану. Вероятно, кто-то из родителей жены подобрал книгу и засунул в стол, а Павел забыл о ней. Он вспомнил, что клятвенно заверил зав. лабораторией обязательно вернуть её, но сделать это уже невозможно: старик умер много лет назад.

Павел без особого интереса открыл книгу. Теперь прочесть текст ему не составляло труда, за годы жизни в Австралии английский стал для него почти родным, иногда казалось, что он и размышлял на этом языке. С первых же строк книга захватила его, и он погрузился в чтение.

… Автор писал, что за время существования Земли на ней будет всего семь рас. На данный момент на планете живёт пятая раса: арийцы, то есть мы – люди. Жизнь на земле возникла миллионы лет назад. Цивилизации зарождались одна от другой, постепенно усложняясь, и исчезали, уничтоженные глобальными катастрофами.

Первая раса – «само рожденные», полупрозрачные, ангело подобные, очень высокие существа размножались делением и имели всего один, так называемый теперь, ментальный «третий глаз». Вторая – «потом рожденные», размножалась спорами и почкованием. Представители этой расы стали плотнее и ниже ростом. Третья – «лемурийцы», существовала дольше всех. В процессе её эволюции произошло разделение полов, появились кости, тело обрело плотность. Из гигантов с четырьмя руками и двумя лицами они превратились в двуруких и одноликих гораздо меньшего размера. Четвертая – «атланты», были похожи на нас, но выше. Наша раса появилась в глубине атлантической цивилизации. У атлантов того времени начали рождаться дети с необычной внешностью.

Лемуро-атланты были самой развитой цивилизацией земного шара. Они создавали летательные аппараты, на которых могли покидать Землю и которые поднимались в воздушное пространство силой специальных духовных заклинаний. Строили фундаментальные города из мрамора, лавы и металлов. Высекали изображения из камня и поклонялись им. Лемуро-атланты обладали ясновидением, они постигали скрытое мгновенно. Для них не существовало препятствий и расстояний. У них не было убеждений и догм, у них не было веры. Но их погубило оружие, созданное их же цивилизацией. Мощный взрыв изменил земную орбиту, произошла глобальная катастрофа. Те, кто успели, покинули Землю на летательных аппаратах.

Оставшиеся в живых стали приспосабливаться к жизни в изменившихся условиях Земли. Жрецы собирали старинные писания и пытались расшифровать их. Знания древних привели к прогрессу. Опять были построены города и летательные аппараты. Атланты владели телепатией и телекинезом. Но и они уничтожили сами себя, создав мощное оружие, вызвавшее «всемирный потоп». Спаслись лишь немногие. Атланты и люди нашей цивилизации размножались не только раздельно друг от друга, но и смешивались между собой.

Знания и технологии были утеряны во время глобальной катастрофы, но всё же некоторые моменты истории развития человека до сих пор ставят учёных в тупик, заставляя задуматься, откуда черпали удивительные познания шумеры, египтяне и майя? Может, дело вовсе не в палеоконтактах с гуманоидами, а в том, что людей навещали и до сих пор навещают представители древнейших рас Земли, обосновавшиеся в далёком космосе? Они пристально следят за нами, уверенные, что мы повторим их печальный опыт. Возможно, что после очередного «конца света» среда обитания на планете снова станет комфортной для них. И тогда они вернутся назад, на землю предков…

Павел в задумчивости отложил книгу. К чему профессор дал ему прочесть подобную галиматью? Неужели представитель старой школы, ярый сторонник дарвинизма верил, что наши далёкие предки не прыгали по лианам, бросаясь бананами?

Павел подошёл к окну. Улица спала, занесённая снегом. Ветер раскачивал ветви деревьев, и в свете фонаря их колышущиеся тени напоминали костлявые фантастические лапы. Павлу стало неуютно, словно за стеклом находился невидимка, который алчно наблюдал за ним. Он отшатнулся, костеря себя за впечатлительность, закрыл гардинами окно и прилёг, не раздеваясь, на диван. До сигнала будильника оставалась всего пара часов. Невзирая на столь бурно насыщенный разнообразными событиями день, уснул Павел моментально.

…Ему приснилась нагая Анна. Она лежала в его объятьях и смеялась низким гортанным смехом, распаляя желание ещё сильнее. Он поцеловал девушку, сначала едва касаясь губ, потом поцелуй обрёл силу и страстность. Он гладил её стройную спину, ласково сжимал упругие груди и был готов овладеть ей. От наслаждения Павел прикрыл глаза, а когда открыл вновь, вместо Анны он уже целовал Янину…

Во сне тихо взвизгнул пес, и Павел тут же проснулся.

«Ничего себе! Приснится же такое! Срочно под холодный душ, старый Казанова», – подумал он, испытывая неловкость за столь откровенное видение, ведь сны чаще всего отражают скрытые в глубине подсознания желания. Снимая рубашку в ванной, он не заметил, как с неё слетели и упали на пол два волоска: рыжий и чёрный, короткий и длинный.

Глава 28. Письмо из прошлого

Янина оказалась высококлассным микробиологом. При минимальной практике работы с клеточным материалом, с первого дня девушка с ловкостью отбирала и очищала яйцеклетки, подготавливая их к оплодотворению. Вскоре Павел стал доверять ей специальные микроманипуляционные методы, проводить которые даже некоторые специалисты со стажем были некомпетентны. Девушка обладала собранностью и организованностью. Но главное, в ней словно было развито некое сверхчутьё. Процент оплодотворившихся клеток у неё был гораздо выше, чем у других эмбриологов лаборатории. А через две недели после переноса эмбрионов, культивированных Яниной, анализы всех пациенток показывали, что долгожданная беременность наступила.

С Павлом она держала вежливую дистанцию. Иногда, глядя на неё, прильнувшую к микроскопу манипулятора, полностью поглощённую процессом инъёкции сперматозоида в яйцеклетку, он испытывал раскаянье за негатив первого знакомства. Он несколько раз попытался пригласить Янину на ужин или в театр, но девушка ловко переводила разговор в деловое русло. Павлу хотелось больше узнать о ней не как о специалисте, а как об обычном человеке: что она любит читать, какие фильмы ей нравятся? Есть ли у неё молодой человек, родители? Несколько раз он подвозил девушку до дома, но она ни разу не пригласила его к себе.

Павел сам себя не понимал. Встречаясь с Анной, он постоянно думал о Янине, и наоборот. С Анной отношения тоже были весьма своеобразны. Она с удовольствием посещала с ним консерваторию, ужинала в ресторанах и смотрела балет в только открывшемся после ремонта «Большом». Она позволяла целовать себя на прощанье, но не более. Павел не торопил события, пустил на самотёк. Рядом с Анной он чувствовал себя моложе. Хотя для окружающих их пара явно выглядела мезальянсом.

…Однажды они решили прогуляться по Новому Арбату, и девушка затащила его в салон свадебного и вечернего платья. Небольшой уютный зал с зеркальными стенами, приветливый охранник на входе. В ожидании консультанта они присели на кресла. Анна без устали тараторила какую-то очередную забавную чепуху. Он уже привык воспринимать её щебет, как некий постоянный фон, и слушал в пол уха, лениво листая каталог с вечерними платьями. Он представлял, как бы выглядела Янина в каждом из них. Женщина-консультант, наконец, освободилась и подошла к ним. Она окинула взглядом безупречную фигурку девушки.

– У вашей дочери великолепная… – и запнулась, увидев выражение лица Павла. – Извините! Что вы хотите, свадебное или вечернее?

Анна залилась смехом, а он, чувствуя себя оплёванным, резко встал и вышел на улицу. Она догнала его через несколько минут. Настроение у него испортилось настолько, что он предложил девушке отвезти её домой.

– Не понимаю, из-за чего ты так разозлился? – уже в машине решила разрядить обстановку Анна. – Подумаешь, старая корова ляпнула глупость. Ну, хочешь, вернёмся и напишем на неё жалобу? Кстати, а мне даже понравилось быть твоей дочкой – «папочка»…

Павел резко крутанул руль и подрезал шёдшую сзади него маршрутку. Водитель злобно просигналил в ответ на его опасный манёвр.

– Не смей меня так называть, слышишь! – с неожиданной яростью прошипел он. – Никогда!

Девушка демонстративно отвернулась от него к окну и молчала всю оставшуюся дорогу. Расстались они холодно.

В ту ночь, лёжа без сна и слушая мерный храп пристроившегося в ногах пса, он жалел, что обидел Анну. Откуда ей было знать, что его родные девочки погибли, не успев родиться. А взятые на воспитание, чужие дети до смерти пугали его. Он боялся признаться самому себе – известие об их чудовищной гибели принесло ему облегчение вместо отчаянья. Павел вспомнил, как второго мая поздно ночью ему позвонил Аркадий Семёнович. Профессор давился рыданиями, и Павел не сразу разобрал, что произошло. Потом ошеломление, опустошение и … Он не мог описать своё состояние. В его жизнь вернулись покой и равновесие. Была, правда, после смерти девочек одна странность: когда следствию для установления идентичности ДНК обугленных трупов понадобились личные вещи погибших, то в квартире свёкра не смогли найти ни одного пригодного образца. Ни волос близнецов, ни потожировых с одежды. Квартира была стерильно убрана, вещи перестираны. Так что, заключение сделали по показаниям свидетелей, видевших девочек вместе с дедом в тот вечер.

Впрочем, дулась Анна недолго. Через неделю девушка сама позвонила ему и как ни в чем, ни бывало, пригласила поужинать. Инцидент был забыт…

Вечеринка для сотрудников в честь женского дня проходила в зале заседаний. К полуночи все были уже изрядно пьяны. Павел тоже был навеселе, не столько от спиртного, сколько от ударившей в голову страсти. Янина в этот вечер затмила всех присутствующих дам. Теперь Павел не в фантазиях увидел, как она хороша в бальном платье. Ярко алый шёлк струился по ногам, открывая при ходьбе их умопомрачительную длину, тугой шнурованный корсет делал талию тонюсенькой. Плечи мраморно блестели в приглушённом электрическом свете. Мужской контингент активизировался и наперебой приглашал девушку танцевать. Павел почувствовал, что ревнует её не на шутку. Он не отрывал глаз от гибкой высокой фигуры, следя за каждым её движением. В какой-то момент Янина с вызовом глянула в его сторону и слабым кивком головы показала ему на дверь. Павел поторопился отделаться от навязчивого собеседника и незаметно выскользнул из зала. Она вышла буквально следом за ним. В тёмном коридоре не было ни души. Янина взяла его за руку и увлекла за собой. Так она довела его до кабинета. Павел открыл дверь, и они прошли внутрь. Не зажигая освещения, он притянул её к себе, предвкушая податливость и сладость её губ. Его трясло от желания. Но он тут же почувствовал, как она напряглась. Девушка решительно освободилась из его объятий.

– Павел Сергеевич! – вполголоса с укоризной сказала она. – Чем я заслужила подобное отношение?

– Янина, детка, не играй со мной… – не в состоянии скинуть вожделение, он схватил её за руки и снова потянул к себе.

– Да, послушайте же вы! – вырвалась она, уже не скрывая досады. – Павел Сергеевич, я помимо уважения к вам, как к учёному, хотела бы уважать вас и как порядочного человека.

Павла словно окатили холодной водой. И опять ему показалось, что он уже видел этот вызывающе дерзкий взгляд, презрительный изгиб бровей.

– Яна…

Она неожиданно вздрогнула.

– Ненавижу эту вариацию своего имени, – поспешно пояснила девушка, заметив вопрос в его глазах, а потом с лёгкой усмешкой добавила: – Меня в детдоме так дразнили, Янка-лесбиянка. Вот видите, приоткрыла вам одну из своих тайн. Я детдомовская.

– Так вот в чём причина… – понимающе протянул Павел.

– Вы насчёт имени или ориентации? – девушку уже откровенно забавляло происходящее.

– Ну… – замялся он.

– Не утруждайтесь, Павел Сергеевич. Поэтому, если вы не надумаете за ночь уволить меня, надо сразу расставить правильные акценты в будущих отношениях. Мужчин я люблю, но вы не мой формат.

Она оставила его одного. Павел посидел в темноте, обдумывая их разговор. Конечно, девочка права. Что за глупость он возомнил себе, у них разница больше двадцати лет? Она ему в дочери годится. От этой мысли он невольно поёжился…

Дома Павла с нетерпением дожидался преданный пёс. После уличного моциона и миски собачьих консервов Сэнди обычно устраивался рядом с Павлом на диване и громко храпел, словно в течение всего дня был занят, бог весть знает каким, тяжёлым собачьим трудом. Но в этот вечер кобель вел себя странно. Он кружил возле тумбочки в коридоре и рычал. Павел шикал на него, несколько раз относил пса на диван и, поглаживая, удерживал рядом. Но Сэнди вырывался и опять бежал скалиться на неизвестно чем насолившую ему тумбу.

– Ну, всё дружок, – вытаскивая веник из кладовки, пригрозил ему Павел. – Лопнуло моё терпение. Сейчас схлопочешь…

Сэнди, увидев хозяина с орудием устрашения, сел возле ненавистного ему предмета мебели, поднял вверх морду и завыл. От неожиданности Павел выронил веник.

– Чёрт, да что происходит? Кого ты там учуял? Мышей у нас отродясь не водилось. Фу! Молчать! Фу, кому сказал!?

Он подошёл к злосчастной тумбе и отодвинул её от стены. Что-то зашуршало, и Павел увидел, что на пол упал лист бумаги, застрявший между тумбой и стеной. Кобель тут же успокоился и резво потрусил в комнату, к любимому месту лёжки. Павел поднял листок, развернул и прочёл:

«Здравствуй, Паша!

Пишу тебе, храня в сердце надежду…»

Глава 29. Кладбище

Павел с трудом приоткрыл глаза. Голова трещала от нестерпимой боли. За окном уже рассвело, но небо затянуло сизыми, вовсе не весенними тучами, из которых на город вот-вот готовилась обрушиться очередная порция мокрого снега. Он со стоном принял вертикальное положение и воспалёнными глазами обвёл кабинет. Фотографии на полу, клочки разорванных листов бумаги, пустая коньячная бутылка на столе и пепельница полная окурков.

– Чёрт… – выругался он. – Проспал…

Павел сунул руку под подушку, куда обычно клал мобильник. Странно, он был готов поспорить, что будильник не звонил. Или коньяк вырубил его до бесчувственности?

Наконец, он нашарил смартфон и, болезненно хмурясь, выбрал в журнале номер секретаря лаборатории. Язык ворочался с трудом, и каждое слово отдавалось в гудевшей голове новыми приступами боли. Отдав распоряжения на день, он снова лёг, кряхтя и стеная, как старик. Из-под пледа на диване высунул морду пёс и вопросительно взглянул на него. Поняв, что прогулка откладывается на неопределённое время, Сэнди по-собачьи поворчал, повозился и улёгся задом к Павлу, таким образом продемонстрировав отношение к ночному времяпровождению хозяина.

…Прочитав письмо Маши, первым делом Павел бросился разыскивать старую телефонную книжку, в которую давным-давно, ещё в школе записал её телефон. Как-то маленький копеечный блокнот попался ему на глаза, он даже полистал его, пытаясь вспомнить людей, чьи имена записаны рядом с номерами. Павел перерыл весь стол, но книжка бесследно исчезла. Он достал два альбома с фотографиями. В одном хранились его детские, в другом сделанные после того, как они со Светой взяли близнецов. Ему не терпелось сравнить собственное изображение со снимками детей, чтобы уверить себя, что Маша заблуждалась. Эти чудовища в детском обличии не могли быть его плотью и кровью. Он перебирал фотографии и страх вползал в сердце, заставляя его биться быстрее. Снимки оказались безнадёжно испорчены, на месте лиц девочек темнели бесформенные размытые пятна.

Он думал и пил всю ночь, не чувствуя вкуса и крепости алкоголя. Искурил пачку сигарет, хотя бросил много лет назад, ещё в первый год жизни в Австралии. Слишком накладно обходилась дурная привычка, да и курят австралийцы в разы меньше. Ни единой здравой мысли не шло на ум. Кто и зачем подтасовывал события, чтобы замкнулся мистический круг? Для чего девочки были разлучены с матерью, но удочерены родным отцом? Только одна догадка настойчиво тревожила Павла. Тем, кто стоит за этой мистификацией, для чего-то нужен именно он…

К вечеру похмелье отступило, и Павел, больше не мешкая, поехал к Маше. Переменчивая мартовская погода разбушевалась не на шутку. Во второй половине дня в городе объявили штормовое предупреждение. Ветер безжалостно трепал голые ветви деревьев и звенел в проводах фонарных столбов. Мокрый снег вперемешку с дождём острыми иглами колол лица прохожих.

Павел посидел в машине возле подъезда, словно собирался с силами, потом поднял воротник пальто и почти бегом преодолел расстояние до входной двери. Он пешком взбежал на знакомый этаж и нажал кнопку звонка, но никто не открывал. Павел прислушался: ему показалось, что с той стороны кто-то крадучись подошёл к двери и замер в ожидании.

– Маша! – негромко позвал он. – Открой! Давай поговорим, прошу! Я не знал, Маш! Только вчера письмо нашёл, слышишь? Открой!

Невидимка за дверью зашуршал громче. Из квартиры рядом высунулась голова крепко поддатого мужика.

– Слышь, перец, хорош орать! – он смачно рыгнул и нецензурно выругался. – Что за народ! В законный выходной трудящемуся человеку отдохнуть не дают!

– Соседку свою давно видел? – не обращая внимания на его эскапады, дружелюбно обратился к нему Павел. – Марию?

– Машку? – глупо таращась, переспросил тот, не ожидая миролюбивого развития событий.

– Ну, конечно… – пытаясь держать себя в руках, ответил Павел. – Кашину Марию Ивановну.

– Так это… – мужик вышел на площадку и придвинулся ближе к Павлу. – Она это – того…

– Чего того? – поморщился Павел от сивушного запаха, моментально воскресившего в памяти утреннюю похмельную тошноту.

– Тю-тю, вот чего! Съехала Маня! Вот она была и нету, – алкаш театрально развёл руками и покачнулся, не удержав равновесия.

– Как уехала? Куда? – зачастил вопросами Павел.

– Хы, – маргинал цыкнул зубом и почесал впалую грудину, – уж если такому Ромео, как ты не слила информацию, куда нам со свиным рылом… Задавалась Маня больно. Несмотря, что на зоне чалилась, с простыми человеками дружбы не водила. Ты эта, мужик, может, ссудишь пролетариату пару сотен?

Павел развернулся и, не слушая нёсшиеся ему вслед ругательства, побежал вниз по лестнице.

Из-за пробок к воротам кладбища он подъехал за полчаса до закрытия. У разбитной бабищи, уже свернувшей торговлю, Павел купил дюжину подмороженных гвоздик. Сунув тысячу недовольному охраннику, он заверил его, что обернётся быстро, только цветы оставит и назад.

Павел медленно шёл по Центральной аллее одного из старейших кладбищ Москвы. Он смутно помнил по рассказам отца, когда-то в далёком прошлом здесь находилось село Ваганьково, в котором организовали «государев потешный двор». Позже оно стало местом массового гулянья москвичей. Но что-то, видимо, перебарщивали они с потехами, и царь Михаил Федорович запретил народу ходить в Ваганьково, а пойманных там нарушителей секли кнутом. Но сам частенько отправлял посыльных за актерами для собственного развлечения. А погост основали во время эпидемии чумы в конце восемнадцатого века.

До этого Павел ни разу не навестил могилу девочек. Пояснения Аркадия Семёновича и особые ориентиры пути до места захоронения пропустил мимо себя, в памяти остался лишь номер участка. Разве думал он, что судьба преподнесёт ему такой удар? Что те, чьей кончине он радовался, окажутся его дочерьми? Теперь Павел испытывал раскаянье и боль от невозможности ничего изменить. Он дошёл до белого здания колумбария и повернул налево. Вскоре он увидел указатель с номерами участков, к которым вела Суриковская аллея, названная так в честь известного художника, погребённого тут. На столбе наполовину оторванное ветром колыхалось объявление.

«Продается место на Ваганьковском кладбище, Суриковская аллея, участок 21. Цена 45000$, торг возможен», – удивлённо прочитал Павел вслух и испугался звука своего голоса, жалобно прозвучавшего в одиночестве пустынной аллеи.

Он обернулся, словно почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. На дорожке никого не было. Повернувшись назад, он передёрнулся от неожиданности. В нескольких шагах от него стояла огромная дворняга. Угольно чёрная, ростом с небольшого телёнка псина, набычившись, сторожила каждое его движение. Шерсть на холке у неё стояла дыбом, брылья подобрались вверх, обнажив жёлтые клыки. Павел замер, не решаясь на малейшее движение, чтобы не спровоцировать животное на бросок. Они постояли, буравя друг друга взглядом. Потом дворняга, как в замедленной съёмке, неохотно сошла с дорожки, словно пропуская его. Павел сделал шаг, другой, миновал собаку и побрёл вперёд, содрогаясь от страха, что она нападёт на него со спины. Он прошёл метров десять и рискнул оглянуться. Аллея пустовала.

«Неужели опять показалось? Может, мне пора к психиатру по поводу глюков обратиться? – он ускорил шаг, нервно глянув на часы. До закрытия осталось несколько минут. – Так, спокойнее! Выпустит меня охрана, ничего страшного. Сейчас главное могилу найти, до участка я, слава богу, добрался живой и здоровый».

Он не рассчитал, что участок будет немаленький, да еще разделённый небольшими дорожками на три секции. Ураган стих, но снег усилился и повалил крупными мокрыми хлопьями, делая пасмурные сумерки ещё темнее. Он пробирался меж высокими оградками, проваливаясь чуть ли не по колено в сугробы, покрытые сверху коркой наста. Внезапно, за невысоким кустарником Павел заметил нечто тёмное.

«Опять эта дворняга», – вздрогнул он.

Нечто пошевелилось и… выпрямилось в полный человеческий рост. Высокая женщина, вся в чёрном. Павел облегчённо выдохнул и двинулся по направлению к незнакомке. Подойдя почти вплотную, он кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

– Извините, бога ради, – начал он, – вы часто здесь бываете?

Женщина мгновенно развернулась к нему.

– Паша… – едва прошептала она и начала оседать, лишившись чувств.

Он бросился к Марии, поднял и, держа в объятиях, вгляделся в её лицо. Всё те же черты, не искажённые безжалостным временем, лишь кое-где от глаз тонкие лучики морщин. Павел перевёл взгляд на скромный памятник из белого мрамора. Под золоченым крестом было выбито:

«Анна и Янина.–зная, люблю».

Глава 30. О вреде мобильной связи

Найденная в старой папке с фотографиями записка лишила Машу покоя. Несколько раз она набирала номер родителей в Юте, но те не пожелали разговаривать с ней. Как сказала мать, им нечего сказать той, на которую возлагали столько надежд, а получилось, что вырастили убийцу. Она боялась, что знакомые узнают об уголовном прошлом единственного ребёнка. Гораздо проще отстраниться и забыть, чтобы не позориться.

Маша поплакала от такого предательства, а потом начала в душе оправдывать родителей. Их вполне можно понять и простить, ведь нет между ними и ей кровного родства. Тут родные мамы с папами детей бросают, а то и убивают просто так: надоел криком или не слушался. Да и вряд ли чем родители Маше смогли бы помочь: они сами не знали, как бабке и через кого удалось договориться об удочерении.

На одном из форумов она познакомилась с забавным пользователем под ником Геб, абсолютно повёрнутым на теории палеоконтакта. На его аватарке стояло изображение египетского бога с зелёным лицом и почему-то уткой на голове. С ним единственным Маша поделилась историей из записки отца: о невозможности сфотографировать бабку, естественно умолчав об обстоятельствах, которые предшествовали этому. Геб воодушевился, потребовал больше подробностей и умолял Машу о личной встрече, так ему хотелось подержать в руках загадочные снимки. Он доказывал ей, что старуха явно была гуманоидом. Мол, учёные проводили в каком-то аэропорту съёмки, и на них среди обычных граждан разгуливают личности, изображения которых подпорчены. Сколько ни пытались их идентифицировать, провал по всем пунктам. Нет таких людей: нигде не зарегистрированы, не значатся, не состоят.

Она уклончиво обещала ему подумать, водила за нос месяца два, а потом вдруг в одночасье решила: а почему бы нет? Сколько можно жить затворницей в четырёх стенах, курсировать по расписанию: работа – магазин – дом, и в обратном порядке?

В тот вечер она вышла из душа, распустила густые волосы, забранные в хвост, и встала перед зеркалом в прихожей. В неярком свете бра урон, нанесённый прожитыми годами, казался незначительным. Лицо хоть и бледное, но без возрастных морщин, и седина не блестела в локонах. Фигура осталась такой же подтянутой и стройной: талия была тонка, как у девчонки, и тяжёлая грудь не обвисла. Маша приняла соблазнительную позу, плавно провела руками по груди и тут же почувствовала возбуждение.

«Нет, невозможно так жить дальше… – закусив от наслаждения нижнюю губу и томно смотря на своё отражение, думала она и медленно продолжала ласкать себя. – Для кого беречь это тело… А может, пошло оно всё к чёрту…»

Содрогаясь в сладком спазме, Маша закрыла глаза. Чтобы не видеть жалкого выражения стыда, которое неизменно наступало после, как она называла «секс эрзаца». А потом без раздумий она отстучала коротенькое сообщение для Геба: «Завтра вМакдональдс на Киевской».

Ночью она долго лежала без сна. Забыться удалось только под утро после десятка сигарет и тридцати капель корвалола.

Всю рабочую смену Маша дёргалась будто душевнобольная. День казался ей бесконечным, люди раздражали. Она зло шваркала тряпкой по полу, как ей казалось, в тысячный раз подтирая следы от грязной обуви. Противная продавщица из кондитерского отдела: сдобная, как булки, которые продаёт и приторная, как рахат-лукум, узбечка Лейла, посоветовала ей сходить к психиатру. Маша, что было ей совсем не свойственно, послала её на три известные буквы. Не ожидавшая отпора, Лейла сильно удивилась и всё оставшееся до закрытия время поглядывала на неё с опаской и уважением.

Маша опоздала на несколько минут. Уже на подходе к дверям кафе вдруг вспомнила, что они оба не знают, кто как выглядит. Но только вошла внутрь, сразу поняла, что создание, переминающееся с ноги на ногу возле касс, и есть Геб. Маша не могла подумать, что в действительности Геб замурзанный мужчинка с огромными очками в роговой оправе на невзрачном лице. Он был гораздо моложе её, от силы лет под сорок. Достаточно высок, но сутул. Зато небольшой живот он выпячивал наружу, чем походил на гуся. Небрежно, даже грязновато одетый, с нелепой причёской «под горшок» мужчина подслеповато оглядывал всех входящих.

«Польстил он себе, однако, с царским именем. Хотя утка оказалась в тему… – ужаснулась она. – Господи, вот чудо в перьях. Обдёрганный какой-то. Дура ты, Маня, волновалась, как невеста на выданье. С таким не то, что в постель, на одном поле…»

Мужчина встрепенулся и уверенно шагнул по направлению к ней. Она напустила скучающий вид и принялась оглядываться по сторонам.

– Здравствуйте, Маша! – он остановился возле неё, обнажив в радостной улыбке плохие зубы.

Ничего себе! Как это он узнал её настоящее имя? В сети она шифровалась, и писала Гебу только под вымышленным – Деметра. Она сама не понимала, почему назвалась именем, олицетворяющим культ богини-матери. Ведь матерью ей побыть так и не удалось.

– Извините… – она отшатнулась, почувствовав неприятный запах старья и гнильцы. – Вы не ошиблись? Мы не знакомы.

Маша развернулась, чтобы уйти, но он цепко схватил за руку.

– Это я, Геб! – удержал он её. – Удивлена, что я знаю твоё имя? Как ты выглядишь? Ну, хакеру со стажем узнать такое не составит особого труда.

Она неохотно последовала за ним к столику на двоих у окна. Геб представился. В реале его звали Михаил. Он был одинок: престарелые родители скончались, а оставшиеся немногочисленные родственники чурались странноватого мужчины. Кроме компьютеров и пришельцев Геба ничего не интересовало, зря Маша опасалась сексуальных поползновений с его стороны. Он жадно смолотил два «биг мага», коробочку куриных наггетсов, пирожок с вишней, картошку фри, запил трапезу большой порцией молочного коктейля, звучно высосав сладкий напиток через трубочку, и громко икнул. Хотя себе она взяла только кофе, всё-равно за всё заплатить пришлось ей одной. Геб беспечно заявил, что он на мели. Насытившись, он кое-как вытер салфеткой масляные пальцы и удовлетворенно вздохнул.

– Маш, может, поедем ко мне? Тут пару остановок всего… – спросил он, но, заметив, как она переменилась в лице, пояснил. – Не, я не по этой части. С женским полом только дружу. В три года на даче соседский кобель навсегда за меня решил проблему с моей потенцией. Так что, Маш, я безобидней мухи…

Он грустно рассмеялся и добавил:

– Но назойливей! Поехали!? Дома в спокойной обстановке снимки рассмотрим, и есть у меня кое-какие соображения, в каких архивах насчёт твоего удочерения покопаться. Вдруг нароем чего дельное?

И она не устояла перед его предложением.

Всю дорогу он болтал, не закрывая рта. Прохожие с интересом пялились на колоритную парочку. Как ни странно, квартира у него была в сталинском доме. Высокие потолки с лепниной, большие прихожая и кухня. На этом достоинства жилища заканчивались. Помещение было донельзя загаженным. Даже удивительно, во что может превратить окружающее пространство один единственный, очень нечистоплотный человек. От запаха Машу замутило ещё с порога, потом нос заложило, что очень порадовало её. Геб – Михаил, провёл её по тёмному коридору, и они вошли в захламлённую комнату, освещённую лишь монитором компьютера.

Мужчина тут же уселся за стол и быстро защёлкал клавишами. Он словно забыл о Маше, что-то бурчал и громко шмыгал носом. Она стояла рядом, проклиная себя за опрометчивое решение. Как назло, от выпитого в кафе кофе нестерпимо захотелось в туалет. На её вопрос, где находится клозет, Геб, не прерывая перестука, неопределённо махнул головой в сторону двери. Маша помялась в нерешительности и вышла во тьму коридора. Она прошла до конца, подсвечивая себе путь дисплеем телефона. Наконец, за одной из дверей она обнаружила туалет, но света в нём тоже не было. Содрогаясь от отвращения, она вошла в клетушку.

Пока она возилась там, пытаясь ни до чего не дотрагиваться, ей почудилось, что где-то в квартире раздался приглушённый хлопок и вскрик. Она поторопилась вернуться. В комнате так же светился монитор, но царила мёртвая тишина. Головой Геб уткнулся в клавиатуру компьютера.

«Неужели уснул? – разозлилась Маша. – Вот животное, налопался и спать!»

Она подошла к нему и бесцеремонно встряхнула за плечо. Неожиданно мужчина стал заваливаться набок. Она едва удержала его на стуле. И только тогда заметила, что клавиатура залита чем-то густым, багровым. Маша сдавленно закричала.

«Боже мой, это кровь… Но почему? А что, если убийца здесь, в комнате и сейчас пристрелит меня?» – от ужасного предположения она замерла.

В помещении по-прежнему стояла тишина. Постепенно способность думать вернулась к ней.

«Со спины в него не стреляли, нет входного отверстия. Перед компьютерным столом – стена, сквозь неё пуле пройти нереально. Тогда что убило его? – она подтянула тело к спинке стула. – Не может быть!»

На месте кармана рубашки Геба темнела глубокая рана. Маша протянула руку и осторожно сняла с края небольшой кусок пластика. Она поднесла его ближе к глазам. Это был осколок от корпуса мобильника. Его мобильника, аккумулятор которого внезапно взорвался. Монитор моргнул и на нём появился вопрос: «Хочешь стать следующей?»

Маша бросилась вон из кошмарной квартиры.

В ту же ночь она разбила и вынесла нетбук на помойку, а с утра отправилась в агентство недвижимости. Она боялась, что те, кто уничтожил Геба, найдут и её: по ай-пи адресу, или ещё как. Через месяц она получила деньги и купила однушку за МКАДом.

О том, что она каждую неделю ходила на могилу девочек, не знал никто. И она уже давно не надеялась на то, что когда-нибудь встретит на кладбище Павла.

Глава 31. Прозрение

Охранник на воротах кладбища с подозрением проводил их взглядом. Павел невесело усмехнулся про себя. Видимо выглядели они действительно неординарно. Ошеломление и растерянность на лицах, словно столкнулись с привидениями. Впрочем, так и есть. Призраки прошлого вернулись, а с ними печаль и горечь воспоминаний, обида и раскаянье за опрометчивые решения.

Потом они долго сидели в машине, не отводя друг от друга глаз, и молчали. К вечеру стало гораздо холоднее. Пока он блуждал по кладбищу, салон выстыл, но у Павла не хватало сил просто повернуть ключ в замке зажигания. На мгновение он подумал, что эта встреча не случайна, нечто настойчиво свело их вместе. И ничем хорошим не закончится их свидание, кроме очередной потери и боли. Им опасно быть вдвоём.

Павел постарался абстрагироваться от неприятных мыслей, ободряюще улыбнулся Маше и тут заметил, что она мелко дрожит.

– Машуль, ты совсем продрогла… – тоном полным сожаления сказал он и запустил мотор. – Сейчас согреешься.

Кондиционер тут же погнал тепло в салон. Маша немного оживилась, щёки порозовели, и губы обрели естественный цвет. Она торопливо сняла платок и вытащила шпильки из пучка. Волосы мягко, волной упали на плечи.

– Не смотри на меня так, Паш… – стеснительно опустив глаза, попросила она. – Старая, да?

– Ну, как ты можешь такое говорить! – искренне возмутился он. – Ты стала ещё красивее. Намного красивее…

Павел нежно поправил непослушный локон у её виска. Она, как кошка, потёрлась о руку и прикрыла глаза.

– Мне кажется, я сплю, – голос её звучал с придыханием. – Скажи, что это не сон, Паша…

Он потянулся к её лицу и робко коснулся прохладных губ.

– Ты не спишь… – шепнул он.

Маша так и сидела, не шевелясь, ему показалось, даже дыхание затаила. Павел поцеловал её смелее, как когда-то она целовала его в далёком детстве, в полутёмной кладовке с запахом овощного магазина. И понял, что ни на секунду не забывал вкуса её поцелуя. Он провёл языком по зубам, ощутив их влажную гладкость, и она, наконец, расслабилась и ответила ему.

Очнулись они от гулкого звука удара по крыше машины. Уже совсем стемнело, ближайшие фонари стояли довольно далеко. В сумраке Павел не понял, что вызвало непонятный стук. Деревьев и домов рядом не было, значит, и упасть на крышу сверху просто нечему было. Маша задрожала, теперь уже от испуга.

– Нет! – она вцепилась в рукав пальто, когда он взялся за ручку, чтобы открыть дверь. – Паша не выходи, умоляю тебя…

Он повернулся к ней.

– Маш, я только проверю. Ничего не случится… – и запнулся.

Она смотрела остановившимся взглядом вперёд, на капот. Павел окаменел. За лобовым стеклом перед ними, не шевелясь, сидел чёрный кот. Животное выглядело жутко, словно оно уже издохло и побывало в руках неумелого таксидермиста. Только глаза, зло горящие жёлтым, доказывали, что котяра живой. От его гипнотического взгляда Павел в первые секунды потерял способность что-либо соображать, затем самообладание вернулось к нему. Не делая резких движений, он достал из дверного кармана баллончик с перцовым газом, бесшумно открыл дверь и неспешно вылез из машины. Он хотел не спугнуть, а проучить мерзкую тварь. Павел подошёл ближе, животное словно игнорировало его присутствие. Он поднял баллончик, и уже готов был нажать на кнопку распылителя, как внезапно осознал, что перед ним вовсе не кот, а пустой чёрный пакет, который ветром забросило на капот. И то, что он принял за глаза – полосатая эмблема сотовой сети Билайн.

Он слегка истерично рассмеялся и махнул Маше рукой, пытаясь привлечь её внимание, но она не реагировала. Он не на шутку испугался. Быстро вернулся в авто и, не тратя времени, поехал к дому. Маша продолжала безмолвно созерцать нечто перед собой, и ему оставалось только гадать, что видела она вместо пакета? Уродливого кота или иную пугающую тварь? Что спровоцировало их совместную галлюцинацию? Он не теребил её, надеясь, что наваждение пройдёт само.

Как маленького ребёнка Павел за руку довёл её до квартиры, снял пальто и обувь и отнёс на руках в кабинет. Уложил на диван, накрыл пледом, и она сразу уснула.

«Вот и хорошо… – успокоил себя Павел. – Сон лучшее лекарство от стресса».

Он вышел на кухню, включил чайник и закурил. Сенди, хвостом таскавшийся следом за ним, выжидающе торчал в дверном проёме.

– Хреновый я хозяин, – обратился к псу Павел. Недавно пережитый ужас разъедал душу, и тишина только больше усиливала его. – Потерпи, скоро выведу.

Кобель фыркнул и отправился обнюхивать незнакомую личность, занявшую его законное место на диване.

Пронзительный звонок мобильника оторвал Павла от раздумий. Взглянул на дисплей – Анна. Он отклонил вызов, не имея ни малейшего желания выслушивать её обычную словесную шелуху. Предупредительно тявкнул пес, и через минуту в кухню вошла Маша. Она выглядела виноватой.

– Мне право неловко за то, что уснула, прости… – извинилась она, подходя к нему вплотную.

– Наоборот, замечательно, – он притянул её к себе и вдохнул запах волос.

Они стояли, наслаждаясь близостью, оттягивая момент, которого жаждали и страшились одновременно.

– Испугалась? – он ощутил, как она передёрнулась. – Тише, тише, милая, всё позади…

– Паша, что это было? – сдавленно спросила она. – Там, возле кладбища.

– Да ерунда это, Маш, – бодро начал он. – После волнения от встречи пустой пакет приняли…

– За кота, да? Ты ведь тоже видел неправдоподобного кошака, Паш? Прямо, как по Кингу в «Кладбище домашних животных» [9] ? – на грани истерики перебила она.

Павел не нашёлся, что ответить, но он знал один очень действенный способ успокоения. Взяв её на руки, он направился в спальню.

Сквозь дрёму он слышал, как несколько раз прозвонил мобильник. Павел лениво подумал, что прежние отношения с Анной надо заканчивать, и крепче прижал к себе горячее тело Марии. Она прильнула к нему, и он опять почувствовал желание, удивляясь, как смог прожить столько лет вдали от женщины, которая создана именно для него. Отныне всё будет иначе.

Павел проснулся с ощущением счастья. Постель рядом с ним была пуста, но с кухни доносился запах свежесваренного кофе и чего-то ванильно-сладкого. Он не успел подняться, как на пороге с подносом в руках появилась Маша. В его рубашке на голое тело она была великолепна.

– Доброе утро, соня! Пора завтракать! – дразнящей походкой она подошла к кровати и поставила перед ним поднос: кофе и сырники со сметаной. – Надеюсь, после такой ночи ты проголодался?

Снова звонок мобильного. Он потянулся к трубке – на этот раз Янина.

«Что-то случилось в лаборатории?» – встревожился Павел, но напрасно.

Оказывается, девушка волновалась, что его не было на работе. Сожалела, о резком разговоре на корпоративе, предлагала встретиться наедине. Павел сухо объяснил, что это ни к чему, и на работу он выйдет, как только уладит личные дела. Не прощаясь, он завершил вызов и только тогда заметил уязвлённое выражение на Машином лице. Озарение заставило его вскочить, и он опрокинул чашку, разлив кофе на постель. Он понял, кого напоминала ему Янина.

Пока Маша принимала душ, он позвонил старенькому профессору. Аркадий Семёнович обрадовался, принялся расспрашивать его об успехах своей подопечной. Сетовал, что Яниночка совсем забыла старика, и наказал Павлу попенять ей за это. Он заверил профессора, что непременно так и сделает и приступил к главному.

– Аркадий Семёнович, дорогой, а я вас пожурить хочу, – мягко укорил Павел. – Что же вы мне всю правду о гибели детей не рассказали?

Старик крякнул и надолго замолчал. Павел уж подумал, не прервалась ли связь?

– Не стал я, Паша… – наконец покаянно проговорил профессор. – Да и к чему это было озвучивать. Так ты хоть думал, что они мгновенную смерть приняли. А узнал бы, что девочки до взрыва мертвы были, мучился от мыслей. Кто убил, не надругался ли над невинными душами? Нет, Паша, не чувствую я вины перед тобой, не брани старика…

А после проговорили они с Марией до позднего вечера. Павел выпытывал у неё мельчайшие подробности о бабке и её фотографиях, родах, мытарствах с поисками детей. О гибели Валерки, Якова, Светланы и чудака Геба. Сам рассказывал мало, мысленно сортировал информацию, делал выводы, откидывал несущественное. Уже далеко за полночь он отвёз Машу в её крошечную квартирку в Северное Бутово и, поцеловав на прощанье, пообещал вернуться к утру.

Глава 32. Невыполненное обещание

Павел поехал в лабораторию. В голове вызрело и чётко оформилось решение уничтожить всю документацию, связанную с незаконными опытами по репродуктивному клонированию. Хватит играть в опасные игры с природой. О чём он вообще думал, когда лез в сферы, недоступные человеческому вмешательству? Возомнил себя Богом? Захотел создать сверхчеловека, нового мессию, который поведёт мир к прогрессу? Если внешнее уродство можно отследить, как отследить уродство личностное? Конечно, «джин» уже выпущен, наука вынашивает идею клонирования не один век. Скандально известная секта раэлианцев ещё десять лет назад объявила, что им удалось создать клона – девочку Еву, однако всё так и осталось на уровне бездоказательного бахвальства. Ребёнок не был предъявлен. Павел не тешил гордыню и прекрасно понимал: когда-нибудь в конце концов создадут первого клона, и ссылаясь на сложную демографическую обстановку и огромное число бесплодных мужчин и женщин, наладят конвейер копий. Но они, по крайней мере, без его методики изменения ДНК не будут обладать супер способностями.

Он подогнал машину к входу в клинику, чтобы не пересекать пешком открытое пространство стоянки. Павел опасался, что люди, заинтересованные в его экспериментах, следят за ним и попытаются помешать осуществлению задуманного, догадавшись о намерениях. А на входе всё же вооружённый охранник. Он приложил электронную карту к считывающему устройству замка и услышал мягкий щелчок. Двери разъехались в стороны, впуская его в вестибюль. Верхние лампы выключались по окончании рабочего дня, и помещение было подсвечено призрачным ночным освещением. Павла насторожило, что дежурный никак не среагировал на его появление. Он осторожно приблизился к служебному помещению, предоставленному для личных нужд охранников, и прислушался. В комнате явно занимались сексом: женские вскрики и стоны, негромкий скрип кушетки. Хотя обстоятельства не располагали, но Павел повеселел: всё правильно, где ещё этим заниматься, как не в клинике по оплодотворению.

Лифты останавливали на ночь, поэтому в лабораторию он поднялся по лестнице. Стараясь ступать как можно тише, Павел прошёл через несколько соединённых между собой помещений к хранилищу клеточного материала. Красные цифры и буквенные символы на табло гибридных инкубаторов напоминали ему рубку космического корабля в фантастическом фильме. Он достал электронный ключ и аккуратно просунул его в небольшую прорезь замка в узкой двери, по цвету неотличимой от стен. Павел пощёлкал тумблером выключателя, но лампы не зажигались. Темень в криохранилище встревожила его. Окон здесь не было, а свет, исходивший от панелей программных замораживателей, слишком слаб. Большая часть помещения была погружена во мрак, такой плотный, что казался осязаемым и… живым. Павлу почудилось, что он слышит неясный звук рядом, очень похожий на вздох сожаления.

– Кто здесь? – успел произнести он, прежде чем почувствовал укол в шею, и мрак поглотил его.

Сознание медленно возвращалось к Павлу. Головная боль была жуткой. Неяркий свет настольной лампы резал слезившиеся глаза. Павел попытался сфокусировать взгляд. В кабинете были люди, а он никак не мог разглядеть их лиц и пытался хоть по расплывчатым силуэтам определить, кто они.

– Очнулся, папочка? – услышал он вопрос, произнесённый хором.

Павлу показалось, что он дёрнулся всем телом, пытаясь подняться с кресла, но тело не слушалось его.

– Бесполезно… – Янина подошла ближе, и он, наконец, увидел её лицо. – Рогипнол [10] творит чудеса, папуля. Уж тебе, как медику, должно быть известно о побочном эффекте транквилизатора, и в каких преступных целях его используют.

– Не волнуйся, котик, насиловать мы тебя не будем… – вступила в разговор Анна. – Знал бы ты, старый козёл, как надоел мне за это время со своими слюнявыми поцелуями!

– Анна! – попыталась умерить её агрессию сестра. – Имей уважение к отцу хоть напоследок…

Возле окна темнела ещё одна фигура. Она стояла недвижимо, безразличная к происходящему. Близнецы перемещались от стола к сейфу, перебирали папки с документами и качали на флэшки файлы с его компьютера.

– Мы закончили… – негромко произнесла Яна, обращаясь к загадочному силуэту.

Фигура сделала несколько шагов, и Павел осознал, что он когда-то уже видел эту очень высокую пожилую даму. Кто-то из близнецов подставил стул, и старуха села.

– Думаю, ты заслужил, чтобы хоть перед смертью узнать, из-за чего столько возни было вокруг тебя. Хотя, отдаю должное, мы чуть не опоздали. Не ожидали такой прыти, недооценили… – она сделала паузу. – Инопланетяне, гуманоиды, какую только глупость не выдумает человеческая фантазия. Мы всегда наблюдали за вами, ходили рядом, но вы нас не замечали. Мы – мастера иллюзии, отсюда и название нашей расы. Она стара, почти как этот мир. Это лемурийцы – корни человечества. Земля тогда была прекрасна. Бирюзовые воды океанов омывали берега огромного материка – Лемурии. Сверхчеловеческой физической и гипнотической силы лемурийцы легко удерживали на расстоянии гигантских чудовищ – динозавров, сосуществовавших вместе с ними в те далёкие времена. Раса достигла небывалого прогресса и могущества. Но в соответствии с космическим законом, для каждой последующей расы создается свой материк. Катаклизм разрушил Лемурию. От подковообразного материка остались отдельные острова, но и они быстро исчезли в пучине океана. Не все лемурийцы погибли. Некоторые успели покинуть планету на космических аппаратах, которые вы теперь называете летающими тарелками. Они приспособились к жизни на небольшой планете, вращающейся вокруг одной из трёх звёзд в системе Сириуса. А тяга к родной земле осталась навечно. Миллионы лет ждали и верили, что после очередного апокалипсиса лемурийцы опять станут хозяевами Земли. Но перед нами встала проблема воспроизведения потомства. От близкородственных связей мы стали вырождаться, терять фантастическую силу и способности.

Павел почувствовал, что двигательные функции постепенно возвращаются. Старуха тут же подала слабый сигнал близнецам, и девушки подошли к нему. В руках Анна держала шприц, а Яна скальпель и серый ящик, в котором он опознал портативный инкубатор. Прежде, чем одна сделала ему повторный укол, другая взяла у Павла крохотный срез с кожи и поместила в одну из пробирок. Затем Яна расстегнула манжеты на рукавах его рубашки, ловко вскрыла вены на обоих запястьях и поспешно покинула кабинет.

– Вот почти и всё… – монотонно заговорила опять женщина. – Несмотря на то, что продолжительность жизни у нас велика, мы не бессмертны. Дети от смешения с вашей расой не обладали и тысячной долей возможностей лемурийца. Единственный выход для нас – клонирование. Годами бились над этим, но опыты претерпевали крах. Один из посвящённых, обладающий ясновидением, предсказал, где и когда у человечества произойдёт прорыв в генетике. Тогда, мы сделали ставку на вас, людей. И не ошиблись.

Старуха резко встала и подошла вплотную к нему. На мгновение она показала Павлу свою истинную внешность. Он смутно увидел чужеродный лик. Выдающиеся вперёд надбровные дуги и тяжёлая нижняя челюсть, словно у идолов острова Пасхи. Самое жуткое – глаза: чёрные сферы без зрачка, не отражающие свет. У него уже не осталось сил, чтобы испытать ужас, глядя в них. Павел плохо понимал, что происходит. Он не чувствовал, как кровь медленно вытекала из него, унося с собой жизнь. Сознание мутилось, зрительное восприятие окружающего уменьшалось и постепенно суживалось до бледной светящейся точки. Последнее о чём он успел подумать, прежде чем и она исчезла: ему не удастся сдержать данное Маше обещание.

Эпилог

Маша недовольно взглянула на больничное окно. Рыжая, как хеллоуиновская тыква, луна висела на чернильном небе. Видимо, от её вида так тревожно на душе. Вновь атакуют горькие воспоминания, а ведь Маше теперь положены только положительные эмоции. Она приподнялась на локте и оглядела палату. Две её соседки сладко сопели во сне.

«Счастливые… – беззлобно позавидовала Маша. – Дрыхнут. Правильно делают. Они ответственные, умные женщины. Сил набираются. Надо выбросить негативные мысли из головы и попытаться уснуть…»

Она тяжело, стараясь не потянуть швы, перевернулась на другой бок, чтобы не видеть нахально подглядывающую в окно луну. Маша закрыла глаза, но сон всё не шёл. Прошлое никак не отпускало её.

… Она исступлённо ждала Павла. Он не вернулся ни в тот день, что пообещал, ни на следующий. Маша набрала его мобильный номер, наверное, тысячу раз, а на тысячу первый чужой голос бесцеремонно осведомился, кем она приходится ему. Маша так растерялась, что не смогла ничего внятно объяснить, прошелестела банальное «хорошая знакомая». Грубиян немного смягчился и попросил её подъехать в морг при больнице № 57. Наверное, он говорил ещё что-то, но Маша в тот момент уже лежала без сознания на кафельном полу кухни. Она плохо помнила, как ехала через весь город и искала на большой больничной территории в отдалении стоявший от корпусов морг. Как умоляла патологоанатома показать ей тело и опять упала в обморок от мёртвой бесстрастности и бледности любимого лица. Как писала список необходимых обрядить покойного вещей и во всём соглашалась с похоронным агентом.

Народу на похоронах было много, почти вся лаборатория. Ещё старенький профессор, друг Пашиного отца. Похоронили Павла рядом с девочками – хоть после смерти воссоединился с детьми. Поминки устроили в кафе. Маша даже вспомнить не могла, что за столом происходило, совсем плоха была. Спасибо, Яночка – Пашина лаборантка с ней возилась: то капелек накапает, то нашатырь поднесёт. Хорошая девочка, дай Бог ей здоровья, сострадательная. Визитку Маше оставила и сама после не раз звонила справиться о самочувствии.

Первый месяц думала, руки на себя наложит. Но бывает ведь такое в жизни, не знаешь, от кого помощь придёт. Вытащила Машу из отчаянья Лейла. Та самая продавщица-узбечка, которую она однажды по-хамски послала на три буквы. После похорон Маша на работу с месяц не ходила. Каждый день на кладбище ездила. Снег ли, дождь – сядет на неказистую скамеечку на участке и смотрит в никуда.

Простудилась, конечно, а потом и вовсе с воспалением лёгких слегла. Когда на поздний звонок открыла дверь, удивилась: Лейла с объемистой сумкой в руке, робко улыбаясь, топталась на площадке. Маша пожала плечами, но впустила, а сама, молча, в комнату ушла. Легла и снова забылась беспокойным сном. Думала, что уйдёт непрошеная гостья. Тогда Маша ещё не знала характера теперешней подруги. Лейла даром время не теряла. Убрала квартирку, перестирала бельё, сварганила плов, а к чаю напекла вкусные лепёшки со смешным названием юпка. Так и повадилась по вечерам приезжать. Ухаживала за ней, пока Маша не поправилась.

Сначала женщины по душам не разговаривали, перекидывались дежурными фразами. Узбечка учила её печь хворост и лепить крохотные пельмешки – чучвара. Незаметно, они привязались друг к другу. При разных обычаях и менталитетах, на многие вещи смотрели одинаково. Со временем Маша привыкла и к странному супругу подруги. Лейла обожала своего Асланчика. Высокий и спортивный, с маслеными глазками, он напоминал Маше сытого кота. Аслан не покладая рук трудился… экстрасенсом. Клиентами его были в основном дамы бальзаковского возраста. После единственного сеанса, который она с трудом вытерпела, Маша прозвала мужа подруги «экстрасексом». Доморощенный эскулап старательно накладывал «чудодейственные» ладони на её грудь и бёдра и пыхтел от возбуждения. Маше было смешно и противно. Подруге, чтобы не расстраивать, она не стала говорить, что её феноменальный супруг во время сеансов, возможно, использует и некоторые другие части своего магического тела. Только за один совет Маша была безмерно благодарна ему. Именно Аслан надоумил её сделать отчаянный шаг и кардинально изменить жизнь.

Но перед этим был звонок из нотариальной конторы. В полуобморочном состоянии она выслушала речь адвоката, что по завещанию, оставленному Павлом Сергеевичем Горяевым, всё его движимое и недвижимое имущество переходит ей.

«Как же так? – спрашивала она юриста при встрече, потерянно ловя его взгляд. – Как же так?»

Потом был переезд. Бытовые вопросы, связанные с ним взяла на себя Лейла. Маша потерянно бродила по комнатам. Рассеяно гладила пса, которого передал ей старый профессор, грустно пошутив при этом, что Сенди явно движимое Пашино имущество. Разглядывала корешки книг в кабинете, перебирала бумаги в ящиках стола, исписанные угловатым почерком Павла.

Вечером приехал муж подруги. Ходил по квартире, цокая языком в восхищении. И под конец ужина заявил вдруг, что Маше нужен наследник. Она грустно рассмеялась на слова Аслана, но с той минуты нелепый совет начал точить ей душу. Подумаешь, пятьдесят, выглядит Маша лет на пятнадцать моложе. Она полна сил, и здоровьем Бог не обидел. Деньги не проблема, от продажи квартиры остались, на кого ей тратиться было. Да и в Бутово жильё сдаётся, опять подспорье. Одна закавыка – чтобы зачать ребёнка, нужны двое. Не выйдешь же на улицу с призывом: «Помогите залететь!» А потом Машу осенило. Янина – вот кто поможет ей! Она позвонила девушке и, не тушуясь, объяснила, что хочет ребёнка. От неизвестного донора. Чем быстрее, тем лучше. Не ошиблась она в девочке, с первого раза та поняла и разъяснила Маше, что надо делать.

Через две недели после переноса эмбриона анализы подтвердили, что Маша беременна. Она вышла из клиники и заплакала от счастья. Октябрьское мягкое солнце внезапно пробилось сквозь прореху в тучах, засверкали дождевые капли, отражая его свет. На душе вдруг стало так спокойно и радостно: она будет матерью и никому на свете не позволит отобрать у себя счастье.

За срок вынашивания, показавшийся ей бесконечным, ультразвук Маше делали три раза. Но она так и не узнала пол ребёнка. Врач ультразвуковой диагностики смеялась, что малыш растёт стеснительный и не хочет показывать то, что развивается между его ножек…

Маша снова повернулась к окну. Сегодня у неё первое кормление. Она, наконец, подержит на руках долгожданное сокровище. После кесарева, в короткое мгновение просветления от наркоза медсестра показала Маше ребёнка. Одурманенный взгляд выхватил тёмный пушок на голове новорожденного и крохотную пуговицу носа.

«Красавчик! – восторженно сообщила медичка. – От девок отбоя не будет!»

Небо стало бледнее, скоро рассвет. Маша, как девчонка, показала слегка потускневшей луне язык и уснула.

Через неделю Машу выписали. Забирали её Лейла с мужем. На выходе из роддома Маше встретилась молоденькая женщина в белом халате и шапочке, скрывавшей её иссиня чёрные волосы, скрученные в пучок, стройная и грациозная, просто красавица. На бейджике, приколотом на лацкан халата Маша прочла: «Анна Павловна Горелова – неонатолог».

– Чудесный малыш! – ласково улыбнулась она Маше и перевела взгляд на личико новорожденного. – Просто уникальный в некотором роде…

Ребёнок сосредоточенно рассматривал собеседницу матери.

– Что значит уникальный? – заволновалась Маша – С ним что-то не так?

– Ох уж эти мамочки! – усмехнулась девушка. – Конечно, с ним всё отлично. В наши дни нечасто младенец десять баллов по шкале Апгар [11] набирает. Не волнуйтесь, здоровый у вас ребёнок. Имя выбрали уже?

У Маши отлегло от сердца.

– Нет пока… – покачала головой она и с обожанием посмотрела на сына.

– Он ведь двенадцатого июля родился? Так у Павлов именины. Кстати, отличное имя. Сама Павловна! – дотронувшись до бейджика, посоветовала врач, словно не замечая, как вздрогнула Маша. – Счастливо вам! Берегите сына.

Она ушла, а Маша застыла на месте. Медсестра нетерпеливо переминалась рядом с ней, не понимая, почему заминка. Подбежала Лейла, растормошила и потянула в сторону машины. Оцепенение сошло, и уже на подъезде к дому на вопрос подруги, выбрала ли она имя малышу, Маша ответила твёрдо:

– Его зовут Павел!

КОНЕЦ

Сноски

1

Кювета – кроватка для новорожденного в роддоме.

2

Бикс – стерилизационная коробка.

3

Вольт – кукла-двойник для колдовского обряда.

4

Сорри – от английского sorry – простите, извините, сожалею.

5

Аватарка – специальная маленькая картинка, которая отражает характер, а иногда и внешность самого владельца страницы в социальной сети интернета.

6

Highway to hell – сингл группы AC/DC, австралийской рок-группы.

7

В декабре 2006 года в Австралии был снят запрет на клонирование человеческого эмбриона. В сентябре 2008 года правительство Австралии выдало лицензию, разрешающую ученым создавать клонированные эмбрионы человека для получения эмбриональных стволовых клеток.

Но использование эмбрионов, не пригодившихся при экстракорпоральном оплодотворении, а также создание и использование других эмбрионов в исследованиях, запрещено законодательством Австралии. Под запретом находится и клонирование человека в репродуктивных целях.

8

Врач, который ведёт наблюдение за здоровьем младенца с рождения по двадцать восьмой день жизни.

9

Стивен Кинг – американский писатель, получил прозвище – «Король ужасов».

10

Рогипнол – транквилизатор, часто использовался для совершения изнасилований, потому что приводил жертву в состояние, когда она не могла сопротивляться.

11

Шкала Апгар – система быстрой оценки состояния новорожденного.

ОглавлениеГлава 1. Пятница 13. Вместо предисловияГлава 2. Про любовь и не толькоГлава 3. Роковое обещаниеГлава 4. Не бедная МашаГлава 5. ИзменаГлава 6. НесчастьеГлава 7. О дружбе и предательствеГлава 8. ПомешательствоГлава 9. РешениеГлава 10. Напрасные мукиГлава 11. Подслушанный разговорГлава 12. Бесплодные поискиГлава 13. СамоубийствоГлава 14. Ночная птицаГлава 15. Вот так компот!Глава 16. ПадениеГлава 17. Свои чужие детиГлава 18. Происшествие на дачеГлава 19. Недетские игрыГлава 20. Голубая кровьГлава 21. ПриговорГлава 22. ПисьмоГлава 23. ПожарГлава 24. Семейная тайнаГлава 25. ВстречаГлава 26. ПротежеГлава 27. Забытая книгаГлава 28. Письмо из прошлогоГлава 29. КладбищеГлава 30. О вреде мобильной связиГлава 31. ПрозрениеГлава 32. Невыполненное обещаниеЭпилог