«Карнавал страха»

2263

Описание

Рядом с городом уже несколько столетий располагается Карнавал, место, где живут и дают представления цирковые артисты. В действительности Карнавал – это гетто, выход из которого запрещен, а все его население – уроды, самые странные и фантастические, причем никто из них не помнит, как он сюда попал; им также не позволено общаться с горожанами. За всем этим скрывается какая-то жуткая тайна, которую пытаются разгадать герои.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Памяти Фрэнка У. Кинга, который верил в добрые шутки, великие книги, внуков и сны.

Пролог

Ферин Айронгрод отступил от массивного гранитного камня и внимательно оглядел буквы, которые только что высек. Осколки гранита весело поблескивали на полуденном солнце. Мастер отряхнул узловатые мозолистые руки от каменной пыли и убрал зубило в карман фартука, где лежали инструменты.

– Большой Карнавал, ха? – пробормотал он. – Большой Карнавал Л'Мораи. – Он аккуратно вычистил крошки из острых углов буквы М, смахнул пыль с камня и начал полировать его мягкой тряпкой. – Больше похоже на Большое представление уродов.

Резкий порыв ветра налетел на травянистый холмик, на котором стоял Ферин, закрутив вереск странными кругами. Место, отведенное для Карнавала, было пустынным и казалось еще больше из-за завывания ветра под холщовыми тентами.

Отвернувшись на минуту от камня, каменщик бросил взгляд на песчаную дорожку, ведущую к круглым площадкам, на которых стояли тенты, палатки, открытые сцены и будки кукольников, которые окружал раскидистый вереск. Вся территория была огорожена живой изгородью из ежевики, вдоль которой тянулся ров с водой. Были и металлические ворота, обозначавшие вход на Карнавал.

Слева от Ферина треугольником располагались шатры и повозки артистов. О том, что там живут люди, свидетельствовали тонкие черно-серые струйки дыма, тени которых тянулись к небу. Жилье отгораживал от будок и павильонов белый забор. Большинство палаток Карнавала было сшито из ткани, и лишь немногие сколочены из сосновых досок, наспех окрашенных белилами. Между ними артисты разбили импровизированные дорожки и улицы. Вечером эти улицы должны были заполнить парни из Л'Мораи, но сейчас Карнавал был пустынным.

Обойдя камень, который он отделывал, Ферин заметил полотна вывесок, натянутые между палатками.

– Аллея уродов, – прочитал он, качая головой. – Потрясающая глотательница огня… Женщина с тремя ногами… Мальчик с лошадиной головой… Злой волшебник. – Он поежился, читая последнее объявление: ведьмы и эльфы всколыхнули любопытство людей Л'Мораи.

– Нравится мой Карнавал, да? – Голос, налетевший, как гром, раздался из-за камня.

Ферин развернулся.

– Месье Сайн, – прошептал он, увидев владельца балаганов, одетого в темное. Он был большим, неряшливым и носил черный плащ с капюшоном. Из тени капюшона выглядывали густые брови, крючковатый нос и редкие желтые зубы. Ферин, избегая его взгляда, ответил, махнув в сторону камня:

– Нравится, да. Настоящий карнавал. Месье Сайн кивнул. На его темном лице появилась тень улыбки:

– Может быть, закончив работу над камнем, ты присоединишься к нам? Мне нужен карлик-шпагоглотатель. Или тебе больше нравится компания фокусников и волшебников?

Ферин опустил угольно-черные глаза:

– Сцена не место для карликов.

– Для цивилизованных, возможно, – ответил громовым голосом владелец, – но наши ребята-волшебники совершенно дикие, уверяю тебя.

Ферин вдруг понял, что вытащил зубило из кармана и держит в руке, будто приготовившись ударить.

– Нельзя так обращаться с людьми – дикие они или нет.

– Я обращаюсь так со всеми уродами, – легкомысленно отозвался мсье Сайн. Он протянул жилистую руку с длинными крючковатыми ногтями к камню и провел по рельефу букв. – Если бы не я и мой Карнавал, все эльфы, волшебники и карлики – даже цивилизованные карлики – были бы убиты народом Л'Мораи. Ведь в конечном счете, – добавил он, обнажая желтые зубы, – уроды есть уроды.

Ферин немного нервно наблюдал за тем, как движется по камню рука черного мсье.

– Я закончил название, видите. Внизу я наметил написать ваши имена.

Пальцы задержались на букве М, и голос стал холоднее.

– Наметил? Все надо сделать к вечеру.

– А я и не собирался тут оставаться дольше, – проворчал Ферин, глядя на спускающееся солнце.

Владелец Карнавала кивнул, и голова в капюшоне качнулась вместе с плечами.

– Пусть мое присутствие не отвлекает тебя от работы, мой маленький мужчина.

Ферин кивнул и поднял глаза. Только тут он заметил, что над широким зубастым ртом карнавальщика тянется, задевая одну ноздрю, глубокий шрам. Лицо Ферина вспыхнуло, он снова отвел глаза, делая вид, что смотрит на инструмент. Он установил зубило на камне и начал выбивать букву О, мерно ударяя по зубилу молотком. Острый конец инструмента ударил по камню, оставив метку, обозначавшую верхнюю точку буквы. Ферин чувствовал, что карнавальщик сзади придвинулся ближе, почти нависнув у него над плечом. Он слышал его гнилостное дыхание. Стараясь не обращать внимания на непрошеного наблюдателя, Ферин закончил верх О и принялся за ее середину.

– Подожди-ка! Что ты делаешь? – вдруг спросил карнавальщик.

Карлик сжал зубы и остановился. Он кивнул на незаконченную букву.

– В каком смысле – что делаю? Я высекаю букву О.

Сайн одной рукой схватил каменщика за рукав, а другой показал на разметку.

– Основатели: Андрэ и Джурон Сайн. Что это?

– Если хотите, чтобы ваше имя стояло первым, мсье, вам надо поговорить с братом, – ответил Ферин, дрожащим голосом.

– Я – бог Карнавала, урод – не может быть моим братом, – прошипел Сайн. – Мое имя будет на камне единственным.

– Когда ваш брат договаривался со мной…

Слова застряли у Ферина в горле, когда костлявые руки сомкнулись у него на шее. Сердце карлика застучало, а земля поплыла под ногами. Он почувствовал, как его подняли и встряхнули, он пытался лягаться, чтобы освободиться, но хватка врага была железной. Глаза его выкатились из орбит, а небо окрасилось в пурпурные тона. Владелец Карнавала поднял его высоко над землей, и Ферин теперь близко видел его искаженное лицо, а когда тот Заговорил, сразу почувствовал тошнотворную вонь.

– Это не могильный памятник, мсье Карлик. Это краеугольный камень. И на нем никогда не появится имя моего брата. Так решил я. Переделай разметку. – Он выдыхал после каждого слова, извергая зловоние.

Ферин мог только моргать, кровь прилила к его голове. Холодная улыбка обнажила кривые зубы мсье Сайна, и он медленно опустил Ферина на землю. Карлик широко открыл рот, и глубокий вдох насытил его легкие холодным воздухом. Он бросился к камню и прижал к его холодной поверхности пыльные руки.

– Как хотите, сэр. Но я уже начал букву О. Без имени вашего брата нарушится симметрия.

– Затри это О и начинай сначала, – рявкнул Сайн, отворачиваясь. – Все должно быть готово сегодня. – Не говоря больше ни слова, Джурон Сайн направился в сторону палаток.

Прежде чем солнце совсем село, Ферин замазал начатую букву О и доделал всю надпись. Получив плату, он устремился вниз по дороге, с тревогой вглядываясь в темноту на востоке.

Осмотрев работу карлика.

Джурон Сайн облокотился на камень, глядя вслед удаляющемуся Ферину. Понимающая улыбка кривила его неприятный рот. «Ты вернешься», – думал он, тихо посмеиваясь про себя. Он был уверен, что вскоре его Карнавал обогатится отличным шпагоглотателем.

Несколько вечеров спустя Джурон Сайн лежал у того же камня под черным и беззвездным небом. На расстоянии трех ярдов от него в ворота Карнавала входили один за другим члены попечительского совета. Огни их факелов образовывали горящую цепь над вересковой тропой. Раз они пришли, значит, готовы были платить.

Джурон с удовлетворением прислушивался к голодному рокоту толпы и звяканью монет, падающих в корзинки, какофонии музыки и криков со стороны самого Карнавала.

– Мой Карнавал, – прошептал самому себе Джурон, стягивая с головы черный колпак. Медленная улыбка удовлетворения снова пробежала по его губам, и он опять повернулся в сторону ворот, чтобы рассмотреть толпу горожан, вливавшуюся в железные ворота.

Их безразлично-любопытные лица мерцали в огнях факелов. Жирный мясник сунул руку в карман, достал монету, бросил ее в корзинку и тут же двинулся к палаткам буфета, которые начинались сразу за воротами.

– Заходи каждый! Заходи все! – выкрикивал узенький человечек в полосатой рубашке и с гипсовой повязкой на лбу. – Поглядите на уродов Л'Мораи – обиженные природой, отринутые судьбой – все живые! Заходите на Карнавал – взгляните в лицо своим глубинным страхам!

В белой будке недалеко от него сидел толстый человек в красной шелковой рубашке.

– Будущее ждет! Отыщите его щедрую руку в лабиринтах случая! Сыграйте в игру с удачей! Нищие становятся королями, а короли нищими.

– Огромные мерзкие существа – все как один убийцы. Посмотрите – они на привязи. Посмотрите, как они будут умирать. Глядите, как они будут драться на ринге единоборства. Драться на смерть! – кричал третий, держащий огромное бревно на загорелых плечах.

Джурон рассматривал толпу, стекавшуюся на Карнавал.

– Они прошли весь путь от Л'Мораи, – бормотал он, – как скотина идет на забой, с широко открытыми глазами и ничему не сопротивляясь.

Внимание Джурона привлек мальчишка, который болтался возле камня. Ребенок провел ручонкой по блестящему граниту, а потом отступил на несколько шагов и, не замечая отвратительную тварь, которая притаилась в тени, начал по складам читать:

– Боль-шой Кар-кар-карнавал Л'Мораи. Ос-основа-основатель Джурон Сай-Сайн. 1272. – Радуясь собственной находчивости, мальчишка снова подошел к камню и нащупал маленькой ручонкой букву О. Цемент был неровным на том месте, где мастер заделал свою ошибку.

– Да, мой мальчик, – произнес Джурон. – В нынешнем, 1272 году, здесь будет построена большая арена.

Испуганный неожиданным хриплым голосом вороноподобного существа, мальчишка кинулся бежать со всех ног. Сайн долго смотрел ему вслед, не упуская ни единого шага, ни одного движения малыша, пока тот, нырнув под большой тент, не скрылся из виду.

Сайн, вздохнув, снова привалился к камню. Он полез в глубокий карман плаща и достал свечу и трутницу. Под привычными пальцами коробочка легко открылась, и он достал оттуда огниво, потом зажег свечу, прикрыв пламя жилистой ладонью.

– А как там мой братец? – взволнованно пробормотал он.

Навалившись на камень, он сдвинул верхушку гранитной глыбы, и перед глазами предстала небольшая темная комната. Неожиданно налетевший ветерок заставил пламя свечи зловеще колебаться.

Успокоив огонек между ладонями, Джурон поднес свет к комнатке. До пола было фута четыре. Пламя вспыхнуло ярче, осветив остатки семи или восьми свечей, сгоревших до основания – до капель воска, которые покрывали пол жирными пятнами.

Джурон заглянул внутрь. С остатков свечей он перенес свое внимание на ногу человека, который лежал в углу каменного мешка. Кости выпирали через пергаментно-белую кожу, а вены рисовали красно-синюю карту на его худой икре. Глаза, закрытые в беспокойном полусне, были опухшими, а губы – сухими и бугристыми. Отвратительно улыбаясь, Джурон положил свечу возле ноги. Пламя начало лизать истощенную плоть.

С криком боли человек проснулся и поджал ногу, чтобы спастись от огня. Он широко открыл глаза и уставился наверх, шепча:

– Это ты, Джурон?

– Ты с каждым днем становишься все больше и больше похож на меня, братец, – отозвался Джурон.

Андрэ покачал головой и сел, прислонившись к холодной стене.

– Что – что ты со мной делаешь, Джурон?

– Ты что, не помнишь, Андрэ? Лекарство было таким же сильным, а?

– Пожалуйста, Джурон, я умираю от жажды.

– Прости, братец, – последовал холодный ответ. – Еды и воды больше не будет. Ты и так достаточно загадил камень. Пришло твое время умирать.

– Чем я это заслужил?

– Лучше будет, если я тебе не отвечу, – спокойно бросил Джурон. – Молись о прощении. – Он порылся в складках плаща и вытащил поблескивающую рубиновую подвеску. – Ты видел, что я нашел? Голос из камня стал бешеным:

– Отдай это мне, Джурон! Отдай! Это мое по праву рождения.

– Тебе осталось только побеспокоиться о правах смерти. К тому же его целительная сила распространяется на болезни и раны, а не на голодное угасание.

– Если ты собираешься убить меня, то дай мне хотя бы умереть, не снимая своей подвески. Умоляю тебя…

– А разве ты дал мне поносить камень, когда меня обезобразила чума? Мольба Андрэ перешла в рычание:

– Отдай мне подвеску, Джурон. Или я прокляну тебя, и тогда твои муки превзойдут мои вдвое!

– Завтра начнется строительство арены. Будет выложен первый ряд камней, начиная с этого – в котором лежишь ты. А потом будет еще один ряд, и еще…

– Я буду кричать.

– Как вчера и позавчера? Думаю, нет. Этот порошок делает тебя молчаливым, – ответил Джурон, открывая стеклянную баночку.

– Я ненавижу тебя, Джурон. Вся моя любовь обратилась в ненависть.

– В конечном счете, мы одинаковы, – отозвался Джурон, высыпая тончайший порошок в каменную могилу брата.

Глава 1

Мария отбросила назад угольно-черные волосы и поправила повязку, закрывающую глаза. Затем, оставив на столе перед собой все кинжалы, кроме одного, она подняла клинок и приготовилась кинуть его. Толпа затихла. Сильным броском кисти, молодая женщина послала кинжал прямо в душный воздух. Острый нож взлетал все выше и выше, и в тишине Мария прекрасно слышала резкий звук, с которым он режет воздух. После минутного замешательства она услышала взрыв толпы и резкий всхлип холста тента где-то наверху.

– Видите, – крикнула она хорошо поставленным актерским голосом, – точность – инстинкт, а не зоркость глаз.

Переступив босыми ногами по песку, она продолжила:

– Вы уже убедились, что я слепа. Я ношу повязку только для тех, кто этому не верит. – Она подняла руку и выставила перед зрителями открытую ладонь. – Но для того, чтобы поймать кинжал, мне нужны не глаза, а руки.

Шорох падающего кинжала потонул во вздохе толпы. Ладонь сомкнулась на рукоятке ножа, Мария взмахнула им и, широко улыбаясь, добавила:

– Инстинкт важнее глаз.

Она раскланивалась, а толпа взрывалась неутихающими аплодисментами. Подойдя к столу на сцене, Мария глубоко вздохнула, готовясь к новому номеру, и взяла еще два кинжала. На сцене воняло потом и дымом – сегодня собралась самая большая толпа за весь год. Мария кинула в воздух первый нож, за ним быстро последовал второй, она поймала первый и тут же из быстрых рук выпорхнул третий. Толпа замерла, а Мария чутко прислушивалась к ритму ножей, которые ловила и подбрасывала.

– Искусство жонглирования – древнее и благородное, – говорила она в промежутках между падением и взлетом острых стальных клинков. – Сам Совет Л'Мораи – труппа жонглеров, поддерживающая бесконечный круговорот справедливости и свободы, закона и прав. Я рада, что они мастерски владеют приемами жонглирования. Даже вы – простые люди – и те жонглеры. – Она подбросила последний нож, который держала в руках, и прибавила еще один со стола. Толпа взорвалась аплодисментами.

– Конечно, ни советника, ни простолюдина нельзя назвать совершенным жонглером. Мы всего лишь люди. Мы стареем, и часы наших сердец теряют свой четкий ритм. – Говоря, она не прекращала жонглировать, но теперь пропускала некоторые ножи. – В конце концов сердца теряют последний пульс. – Она отложила два ножа и послала в воздух только два последних. – Мы стареем, а потом ритм прекращается вовсе. – Она подбросила два клинка и дала им спокойно вонзиться в песок у своих босых ног. – И мы умираем. Но едва только ритм восстанавливается, – она опять стала подбрасывать пять клинков, – мы живем снова.

Вдруг что-то больно ударило Марию в лоб, она испуганно отступила назад, стараясь удержаться на ногах, и упавшее лезвие скользнуло вдоль ее икры. Она тяжело осела на песок, подтянула ногу к себе и прижала к ране вспотевшую ладонь.

Только в это мгновение Мария услышала смех толпы и почувствовала запах гнилого яблока, которое ударило ее. Придерживая рану, она попыталась встать, но голова и тело будто налились свинцом.

– Ну и как твой ритм? – раздался крик из рядов зрителей.

Сжав зубы от боли, Мария старалась не упасть в обморок. Толпа была огромной и возбужденной, а нога уже раскалилась от крови. Почувствовав, как становится мокрым песок, на котором она сидела, она беспомощно повернула голову к людскому морю. Тихий стон сорвался с ее губ.

И тут сквозь смех зрителей она услышала шорох шелковых плащей и топот чьих-то ног.

– Арлекины, – прошептала она с облегчением.

К ней вразвалочку подскочил арлекин и завопил:

– Чертовски хорошо сыграно, Мария. Пробирает до крови! – Толпа взорвалась новыми аплодисментами, криками и свистом. Пара рук в перчатках коснулась ее ноги, а другая пара схватила за руки.

Потом одна из перчаток взметнулась наверх, и арлекин закричал:

– Глядите-ка! Она повязала нас кровью!

Ответом каменной арене был хохот.

Выкрикивая шутки и непристойности, арлекины подхватили Марию и потащили с арены, каждые несколько шагов подбрасывая в воздух с криками:

– Э-эх!

Шум и свист были прерваны глубоким басом владельца Карнавала.

– Пусть нас услышит Мария – очаровательная слепая жонглерша! – Он сделал паузу, и ряды зрителей взорвались аплодисментами. – А теперь позвольте мне представить артистов, которые не обладают ни грацией, ни красотой, ни мужеством Марии: приготовьтесь к встрече с арлекинами Л'Мораи!

Эти слова тоже сопровождали аплодисменты, а арлекины уже несли Марию к каменному спуску с арены.

– Ты справишься с ней, Антон? – спросил один арлекин, отпуская Марию. – Нам пора на выступление, чтобы успокоить эту толпу.

– Все в порядке, – раздался задыхающийся голос Антона, который взвалил Марию себе на плечи. – Я отнесу ее в палатку.

Мария оттолкнула вонючий воротник клоуна и пробормотала слова благодарности.

Широкоплечий рассмеялся и шагнул с посыпанного песком пола, неся Марию мимо клеток рычащих собак и уродливых клоунов. Шум арены слышался меньше, когда она добрались до арки выхода и ступили в свежесть ночи.

– Карнавал на этом месте уже давным-давно, – пробормотал Антон, – а они все еще кидаются яблоками.

– Четыреста лет, мой друг, – уточнила Мария, – и гнилые яблоки тоже. – Ее пустые глаза, казалось, были устремлены назад к залу. – Чем больше толпа, тем отвратительнее она себя ведет.

– Это так страшно, Мария, – вздохнул арлекин, и его большие ботинки сделали еще несколько шагов по утоптанной дорожке. – Они запретили себе развлекаться и поэтому приходят сюда, чтобы веселиться за наш счет.

– Спасибо тебе и всему братству шутов, – произнесла Мария с волнующим смешком, прижимаясь к нему покрепче.

– Эх, – отозвался Антон с дурацким присвистом, – нам – уродам – надо держаться вместе. – Они подошли к двери ее палатки. – Вот мы и на месте. Если хочешь, я помогу тебе забинтовать рану.

– Ты уже здорово помог мне, – спокойно отозвалась слепая жонглерша. – Все будет в порядке. А вот ты можешь опоздать на представление, – добавила она с грустной улыбкой. – Кукольник свернет тебе шею, если ты не выйдешь на сцену.

– Думаешь, из меня получится хороший безголовый? – спросил Антон, смеясь и опуская ее на землю. – Ты точно сама справишься?

Мария уже шла к своему вагончику.

– Я видала вещи и похуже, – ответила она. – Если тебе попадется кто-нибудь с руками, перепачканными яблочным соком, передай ему от меня привет. – Она помахала окровавленной ладонью.

– В твою честь! – в шутливом салюте вскинул свою испачканную руку Антон и отправился назад к сцене.

Мария с болью улыбнулась, а потом уперлась рукой в дверь, пытаясь открыть ее. Вдруг острый запах теплой крови ударил ей в нос, и у нее закружилась голова.

– Надо потерпеть, – приказала она себе, стискивая зубы.

Девушка открыла дверь и с трудом добралась до угла, где стояли кувшин и тазик. Руки дрожали, когда она выливала воду в таз. Вымыв руки, она на ощупь нашла чистое полотенце, которое висело рядом на стуле, оторвала от него полоску, намочила из кувшина и протерла рану, а потом завязала икру остатком ткани.

Это был не первый случай, когда она получала рану во время представления, но до сих пор порезы бывали случайностью, а зрители никогда не смеялись. Мария с трудом облокотилась о стол, а в ушах не замолкали шум и хохот. СМЕХ И КРОВЬ. СМЕХ И КРОВЬ. Это была строка из старой поэмы, которую часто читал ей отец. У нее до сих пор сохранилась та книжка, стоявшая сейчас на полке у двери вместе с другими сказками. Впрочем, теперь ей не нужны были книги – чума унесла и отца, и ее глаза.

Приволакивая раненую ногу, она добралась до стула рядом с умывальником. Сиденье было теплым и мокрым. Поправляя сзади юбку, она почувствовала, что пальцы снова стали липкими. Кровь.

– Нога кровоточит больше, чем я думала, – пробормотала она себе под нос. Сделав еще несколько неуклюжих шагов по комнате, молодая женщина решила прилечь, а кровь вытереть позже.

Двигаясь к кровати, Мария поскользнулась и чуть не упала, с трудом удержав равновесие.

Пол был мокрым.

Снова кровь.

Сердце неприятно заныло у нее в груди. Она набрала побольше воздуха и потащилась к кровати, опустилась на нее, но тут же поняла, что и кровать влажная. Сердцебиение стало еще сильнее. Она провела пальцами по покрывалу, но тут же отдернула руку. Кругом была теплая кровь. Подавив тошноту, Мария пересела на середину узкого ложа.

Ее рука наткнулась на ногу.

Она встала и повернулась, будто могла что-то увидеть. Ни звука, кроме громкого стука ее собственного сердца. Она тихо протянула руку к ноге и снова потрогала ее. Нога не двигалась. Она попробовала ущипнуть кожу, никакого эффекта. Человек был мертв.

Впрочем, это был не совсем человек – нога была слишком короткой – нога карлика. Она стала нервно ощупывать тело: мускулистые икры, острые коленки…, чем выше поднималась ее рука, тем более влажной была одежда. Девушка была так испугана, что почти ждала, что неподвижное тело сейчас встанет с кровати и вцепится ей в горло, но тут рука нащупала нечто, что заставило ее вздрогнуть и похолодеть от ужаса: из живота карлика торчал острый клинок.

Мария метнулась прочь от кровати, ударилась о полку, с которой посыпались книги, она опять поскользнулась на мокром полу, но удержалась на ногах, схватившись за спинку стула.

Потом наступила минута тишины, и она услыхала дыхание. Нет, это не было дыханием карлика или ее собственным, вырывающимся из сдавленной страхом груди, дышал кто-то, спрятавшийся в углу комнаты, кто-то, видевший, как она вошла, наблюдавший, как она мыла руки и бинтовала ногу, как хромала к кровати и как обнаружила тело.

Убийца.

Она чувствовала, что он смотрит на нее, ощущала на его лице жестокую улыбку убийцы. Отступив назад, Мария оказалась возле сундука у кровати. Дрожащей рукой она откинула крышку… Раздались шаги.

Ее рука нырнула в сундук и вытащила оттуда кинжал. Не раздумывая, Мария бросила его туда, откуда слышались звуки. Раздался крик удивления – мужской голос – и шаги в сторону двери. Мария достала второй кинжал и метнула его в спину убийце. Нож прорезал одежду и достиг плоти. Третий кинжал. Убийца вскрикнул, бросаясь вон из двери. Мария была в двух шагах от него, она схватилась за косяк, чтобы не упасть в лужу крови. Она услышала его шаги впереди и поняла, что он убежал. Убежал в сторону людного Карнавала.

Девушка выбежала из вагончика и упала на колени в траву у порога.

– Помогите! – закричала она. – Пожалуйста, помогите! Здесь произошло убийство!

***

Человек-великан тоскливо окинул глазами очередь ребятишек, которая толпилась перед его будкой. Чем больше вечерело, тем длиннее становился хвост, теперь не такой отчетливый в сгущающихся сумерках.

– Меня! Поднимите меня, мсье Великан! – кричал очередной чумазый мальчишка, бросая медную монетку в деревянную копилку.

Великан повернулся на пронзительный крик. Пламя факелов отбрасывало свой отблеск на его большое лицо и широкую костлявую грудь.

– Кин-са очень сильный! – пробормотал он себе под нос, становясь на колени перед ребенком. Тот с восторгом вскарабкался на руки великану и взобрался ему на плечи. Потом мальчишка издал режущий ухо вопль триумфа и гордо окинул отпрянувших испуганно и завистливо малышей.

Дождавшись, пока маленькие ручонки вцепятся ему в волосы, великан начал медленно подниматься. Когда он выпрямился в полный рост – и его бедра оказались примерно на уровне голов остальных прохожих – мальчишка, отчаянно перебирая ногами, встал на плечах у гиганта.

– Смотрите! – завопил он. – Я стал высоким, как дерево! Я все вижу! – и уставился на соседнюю сцену, где пожиратель огня засовывал в рот горящие факелы. После него следовала будка необыкновенно толстой уродки, потом собаки, прыгавшие через горящие кольца. Мальчишка упоенно расхохотался, и его смех смешался с рокотом толпы и аплодисментами зрителей.

– Ой! – вдруг вскрикнул он, на мгновение пошатнувшись и хватаясь за столб, на котором была прикреплена табличка:

ГЕРМОС. ЧЕЛОВЕК-ВЕЛИКАН.

Длинная рука Гермоса удержала мальчишку на плечах, и тот снова стал оглядывать Карнавал с его будками, палатками, фонарями и толпой.

Вдруг размеренный ритм веселых Карнавальных развлечений прервал ужасный крик:

– Помогите! Пожалуйста, помогите! Здесь произошло убийство!

Вопль доносился со стороны, где жили артисты – там было темно и тихо.

Одним быстрым движением великан стряхнул мальчишку с плеча и ловко поймал его на руки, потом поставил его на землю, закрыл копилку и запер калитку загончика. Не обращая внимания на крики разочарования, он направился в сторону палаток. Его облепили десятки ребятишек, которые пытались взобраться по длинным ногам урода, но он, показав в усмешке белые зубы, стряхнул их с себя и, сделав один большой шаг, оказался на людной тропинке, вне досягаемости своих мучителей.

– Здесь произошло убийство!

Крик раздавался из актерского квартала, где в убогих вагончиках и палатках жили работники Карнавала. Потоптавшись среди зевак, которые сбежались на крики, Гермос легко перешагнул шестифутовый забор, который окружал жилой район, отделяя его от самого Карнавала. Он шагал по темной траве, идя на звуки перепуганного голоса, и наконец заметил женщину – это была жонглерша кинжалами Мария.

Сердце его сжалось. Он много раз видел, как она проходила мимо его загончика, а однажды даже остановилась, чтобы послушать возбужденный детский смех. Он помнил ее черные, как полночь, длинные волосы, и белые, как луна, глаза. Он хорошо запомнил эту женщину.

Одним прыжком Гермос преодолел разделявшее их расстояние и опустился на колени перед Марией, чьи руки, одежда и ноги были покрыты кровью. Все ее тело сотрясалось от страха, а с губ срывались новые и новые крики. Он осторожно обнял слепую.

– С тобой все в порядке, леди, – успокоил он, и его глубокий голос показался великану неуклюжим и грубым.

Она прижалась к его костлявой узкой груди.

– Я слышала его! Он…, он был еще там, – бормотала она.

– Ты цела, – повторил великан, поглаживая ее по спине граблей руки.

Теперь толпа оказалась рядом с ними: хромоножка, пара размалеванных шутов, уроды-близнецы, укротитель, женщина с козлиным лицом. Чем ближе они подходили, тем медленнее были шаги.

– Посмотрите-ка – кровь!

– Мария умирает, да?

– Что это делает Гермос?

Гермос перевел взгляд со слепой жонглерши на обступившую толпу, все смотрели на них со страхом, но никто не двигался с места.

– Пропустите! – бормотал толстяк, протискиваясь сквозь толпу. Он сбросил черный плащ, оставшись в красном шелковом камзоле, из рукава которого вытащил связку носовых платков. Опускаясь на колени рядом с Гермосом, он облизнул верхнюю губу с черными усиками.

– С ней все в порядке? – спросил он, поднимая подбородок Марии и заглядывая в ее перепуганное лицо.

Гермос отвел глаза, не выдержав пристального взгляда толстяка.

– Она кричала, – ответил он громоподобным голосом.

– Тут произошло убийство! – снова выкрикнула Мария, вырываясь из рук великана.

– Убийство? – нахмурился толстяк, заметив кровавое пятно, которое растекалось по его шелковому рукаву. – Кто?

– Это Борго, – выдохнула Мария, закрывая слепые глаза руками, – по крайней мере, мне так показалось. Тело там…, в кровати. – Она махнула в сторону вагончика.

– Боже, – прошептал толстяк, поднимая глаза к колесу луны.

Вагончик был темен, дверь беспомощно болталась на петлях. Кругом громоздились другие палатки и вагончики, но ни в одном не горел свет. Быстро поднимаясь на ноги, человек в плаще начал:

– Мсье великан…

– Гермос, – представился великан.

– Гермос, – повторил толстяк и улыбка осветила его лицо, – помоги ей. – Он быстро взглянул на Марию, потом на Гермоса. – Я Моркасл, между прочим, маг и волшебник.

Гермос грустно кивнул, когда волшебник уже шел к вагончику. Внимание толпы переключилось с окровавленной женщины на дверь ее домика. Когда Моркасл приблизился к входу, его лицо побледнело, а черные усики встали дыбом. Запихивая платки в рукав, он извлек оттуда свечу, зажег ее и двинулся ко входу, высоко поднимая ноги, будто шагал по мелкой речке.

Когда помещение немного осветилось, Моркасл увидел, что все вокруг алое, будто комната была выкрашена вместо краски кровью. Кровь покрывала стены и капала с потолка. Стопка одежды, пакет крупы, яблоки на подоконнике – все было в крови. Особенно кровать.

Моркасл тяжело вздохнул и закрыл платком нос и рот. Глаза его сами собой закрылись, и он отшатнулся к двери.

– Ты в порядке, – сказал он сам себе, – ты в порядке. Тебе не стоит на это смотреть. – Несмотря на уговоры, глаза медленно открылись.

На кровати лежало тело. Это был Борго – карлик, глотавший шпаги, один из самых старых артистов Карнавала. Он выступал тут сотни лет, каждый вечер глотая шпаги, которые были длиннее, чем он сам. Теперь он неподвижно лежал на алых простынях, раскинув сведенные судорогой руки. Большая голова карлика запрокинулась назад, а широко открытые глаза пялились на массивную рукоятку шпаги, торчавшую у него изо рта. Обоюдоострый конец ее клинка выглядывал из распоротого живота. На ноге карлика явственно виднелся кровавый отпечаток женской руки.

Спотыкаясь Моркасл бросился вон из двери, отбежал немного и упал на землю, спрятав лицо в ладонях. Тихо перешептываясь, подходили другие артисты. Кто-то подобрал свечу и тоже направился к вагончику. Качая головой, Моркасл встал и поковылял в сторону Гермоса и Марии.

– Не верю! – бормотал он. Лицо его приняло серо-зеленый оттенок. – Не верю!

Мария повернула заплаканное лицо к волшебнику.

– Убийца был еще там, когда я вошла. Я ударила его, у него должна быть длинная царапина на спине.

Холодный пот выступил на лбу мага.

– Забери ее отсюда, Гермос. Возьми ее в свою палатку. Следи, чтобы с ней все было в порядке, а я пошлю за жандармами в Л'Мораи.

Глаза великана вспыхнули, он мгновение колебался, а потом подошел к слепой женщине. Он подхватил ее на руки, но Мария вырвалась, разжимая хватку его костлявых рук.

– Я могу идти, – сказала она, поднимаясь на ноги. Потом она добавила с скрытой горечью:

– Я слепая, а не безногая. – Кроткая улыбка смягчила слова. – К тому же я возвращаюсь в свой вагончик.

Моркасл шагнул к ней и просительно произнес:

– Пожалуйста, не надо. Это не место для женщин.

– Это мой дом! – настаивала она, отталкивая мужчин и направляясь к вагончику. – Я вымою кровь.

Как гигантская тень, Гермос последовал за ней.

– Ты не можешь туда вернуться, – крикнул вдогонку Моркасл, тяжело вздыхая. – Все испорчено.

Чем ближе Мария подходила к вагончику, тем увереннее становились ее шаги. Дрожащей рукой она оперлась на угол домика и затем двинулась дальше.

– Простыни, одежда, кровать, пол, – бормотал, шагая сзади Моркасл, – все, все пропиталось кровью.

Гермос рассматривал слепую женщину, задумчиво хмуря лоб. Она отошла от двери, глубоко вдыхая холодный ночной воздух.

Моркасл опустил руку ей на плечо.

– Ты все равно не можешь начать уборку до того, как придет жандарм. Да и потом сомневаюсь, чтобы тебе удалось все вычистить. Ты сто раз прополощешь простыни, но кровь так и не исчезнет.

– Я слепая, – ответила Мария. – Я могу жить и с пятнами.

– Пойдем, леди, – как можно нежнее прогрохотал Гермос.

Она задумалась, поджав губы, а потом кивнула.

***

Входя в высокую палатку, которую он называл своим домом, Гермос пригнулся. Медленно и осторожно он подталкивал впереди слепую. Она вцепилась в его костлявую руку, когда ноги коснулись незнакомого песочного пола. Несмотря на слепоту, она покрутила головой, словно оглядывалась.

– Судя по звукам, тесная, но высокая палатка, – громко заметила Мария, – но пахнет чисто.

Гермос растянул губы в нервной улыбке. В обоих случаях Мария оказалась права. Хотя потолок палатки был высоким, ее стены образовывали небольшой квадрат, и, чтобы пристроить свое длинное тело, Гермосу приходилось ложиться по диагонали – голова на одной кровати, ноги на другой. Кровати так и стояли, разделяя небольшое пространство пополам. Но Гермос мало обращал на это внимания: у него теперь были новые вещи, главной из которых был сундук, который ему дал Кукольник – владелец Карнавала. Это была простая черная коробка с металлическим замочком.

Опасливо ступая, Гермос подвел Марию к одной из кроватей. Ощупав руками деревянную раму, Мария села. Гермос отпустил ее руку и сел на кровать напротив, она жалобно скрипнула под его весом.

– У тебя две кровати? – удивилась Мария.

Гермос медленно кивнул, но вспомнив, что она ничего не видит, ответил:

– Да. Одна для головы, другая – для ног.

Мария улыбнулась, и это смягчило ее напряженное лицо.

– Ты спишь на двух кроватях, – повторила она. – Не проще ли попросить Кукольника сделать тебе одну – длинную?

– А я и не подумал об этом, – просто отозвался Гермос. Мария кивнула:

– А ты не слишком разговорчивый. Он покачал головой, наклоняясь к ней. Рядом с ним она казалась особенно маленькой, вся была перепачкана кровью и дрожала от страха. Тяжело вздыхая, он спросил:

– А ты?

Мария задумалась.

– Я не против разговоров. До болезни я много болтала, любила читать вслух отцу. У меня остались книги.

Снова вздыхая в наступившей тишине, Гермос переспросил:

– До болезни?

– Да, – грустно ответила Мария. – Мы часто вместе читали сказки – «Кролик связанные уши» и «Конь и копье». Знаешь их?

Великан покачал головой:

– Я не должен был спрашивать. Мария с удивлением наклонилась к нему:

– Что ты имеешь в виду?

– Никто не хочет говорить про чуму, – ответил он.

– А я не против, – возразила Мария, положив руку ему на колено. – Только так я могу говорить об отце.

– Он тебе читал вслух? – уточнил Гермос.

– Да. А я читала ему. – Она пожала плечами. – Боюсь, теперь все книги испортились – на них тоже попала кровь.

– Я могу их отчистить, – предложил Гермос. – И могу почитать тебе.

– Ты умеешь читать?

– Да, – ответил великан смущенным басом. – Я всегда умел. Лицо Марии потемнело.

– Если ты умеешь читать сквозь кровь… – Она покачала головой, потом они долго сидели молча, пока Мария не продолжила:

– А что ты делаешь…, я имею в виду в свободное время?

– Сплю и ем, – начал Гермос и осекся. – В смысле…, я вырезаю по дереву.

– Правда? – просияла Мария. – Ты мне дашь что-нибудь потрогать?

Гермос молча встал. Он перешагнул через кровать и открыл сундучок кукольника. Когда он вернулся к Марии, в руках у него была вырезанная из дерева лошадь ростом с кошку. Ее тщательно отполированная поверхность отливала коричневым.

– Вот, – сказал он, давая фигурку в руки Марии. – Это лошадь.

Девушка вздохнула, ощупывая чуткими пальцами игрушку.

– Красивая. – Она потрогала костлявую морду, мускулистые ноги и гладкий круп статуэтки. – Так вот как выглядят лошади. Я гладила их гривы, трогала кожу и даже один раз каталась верхом. Но я никогда не видела ни одну лошадь, даже в детстве, а если и видела, то чума выжгла мою память, как и зрение. Но эта фигурка дает мне представление о том, каковы лошади.

– Это Кин-са, – застенчиво пояснил Гермос. Он снова полез в коробку и достал оттуда еще две фигурки, поменьше, чем первая, и тоже протянул ей. – Собака – Ру-па, а кот Сейлор.

Мария восхищенно рассмеялась:

– Это были твои животные до того, как ты стал работать в Карнавале?

Гермос помрачнел и забрал у нее лошадь.

– Нет. Это боги.

– Боги? – повторила Мария удивленно. – Прости. Я не знала, что кто-то в Карнавале еще верит в богов.

Гермос собрал все три фигурки.

– Прости, – еще раз повторила слепая, поворачивая к нему печальное лицо.

– Да ладно, – отозвался Гермос, убирая статуэтки в сундук.

– Я тоже хотела бы, чтобы у меня были боги, в которых я могла бы верить, – продолжала Мария, – расскажи мне о них. Кто это Кин-са?

Гермос тяжело вздохнул:

– Это бог лошадей.

– Ага, – отозвалась Мария, с интересом кивая. – А Ру-па – бог собак, а Сейлор – кошек.

– Да, – подтвердил Гермес, а потом стал говорить, будто читая катехизис:

– Есть бог свиней, коров, кур, коз, крыс и зайцев.

– У них тоже есть имена?

– Да. – Гермос задумчиво прищурился, а потом снова полез в сундук. – Сейчас я вырезаю их всех вместе. – Он вынул из коробки длинную доску, напоминавшую конек крыши. – А когда закончу, то повешу у себя над дверью. – Он положил доску на колени Марии.

– Ой, – воскликнула она, ощутив тяжесть, и начала ощупывать резьбу. В центре стоял Кин-са – бог коней, с боков от него были вырезаны Ру-па и Сейлор. Вокруг них толпились те, кого Гермос назвал Му-са – бог свиней, Винар – коров, Фэейвиус – крыс и другие. В уголке Мария нащупала странный необработанный островок дерева.

– Что это? – спросила она.

– Это Тидхэр – бог кроликов, – объяснил Гермос, а потом застенчиво добавил:

– Он еще не закончен.

– А у тебя есть бог людей?

Гермос отрицательно покачал головой.

– Не думаю. С ним что-то случилось.

– А ты кому молишься? – бесхитростно спросила Мария.

– Чаще всего Кин-са, – ответил Гермос, убирая доску. – Он самый сильный. Самый быстрый.

– С сегодняшнего дня, если ты не возражаешь, – сказала Мария, – я тоже буду молиться Кин-са.

– Так спокойнее, – отозвался Гермос, осторожно пряча в сундучок своих богов. – Ты видела его…, слышала его? Убийцу?

Улыбка исчезла с лица девушки, а губы вытянулись в горькую линию.

– Да, слышала. Я тоже ранила его. Ударила в спину.

Беря плащ, который висел в углу палатки, Гермос заботливо укрыл плечи девушки.

– Ты испугалась?

– Да, – просто ответила Мария, посильнее запахиваясь. – Хотя нет, тогда мне не было страшно. Все случилось слишком быстро. Но теперь я боюсь.

– Мне очень жаль, – отозвался Гермос слишком быстро, потом встал и подошел к выходу из палатки, вглядываясь в черноту ночи. – Ты знала Борго?

– Все знали Борго, – ответила Мария, вспомнив, каким было на ощупь лицо карлика. – Он был гравер, как ты. Правда, каменщик. Много-много лет назад, когда я только попала сюда, он вырезал мне из кварца очень красивое маленькое деревце. Оно было таким замечательным, что на нем можно было потрогать каждый лист. Он сказал, что раз я никогда не увижу деревьев, я должна чувствовать, какие они.

Мария встала с кровати и направилась к великану, стоящему на пороге. Она медленно шла, держась за холщовые стены палатки, пока не добралась до него и не остановилась рядом. Гермос молчал, медленно моргая.

– А что ты делаешь тут – на Карнавале? – поинтересовалась она.

– Я очень высокий, – просто объяснил он.

– Я знаю, – рассмеялась она. – Но что ты делаешь?

Великан почесал голову костлявой рукой.

– Я поднимаю на плечи детей, чтобы они могли рассмотреть весь Карнавал.

– Поднимаешь, чтобы они могли видеть, – грустно повторила Мария, скрестив руки на груди. – А как выглядит Карнавал с такой высоты? Он красивый?

Глаза великана потемнели, пока он вглядывался в скопище будок и павильонов – холщовые и металлические крыши, множество огней и огоньков вокруг во тьме.

– Да.

На дорожке возле палатки раздались тяжелые шаги. Гермос отступил, пропуская в палатку жандарма, который нес впереди себя лампу. Желтый огонь упал на две фигуры, и на стене возникли две тени – Марии и огромная тень великана. Жандарм испуганно вздрогнул, а потом, прикрыв рукой глаза, оглядел пару.

– Уроды, – пробурчал он с облечением.

Мария, отступая назад и садясь на диван, ответила:

– Да, мсье, пара уродов с чуткими ушами.

Жандарм вспыхнул, а потом наклонился, ставя лампу на пол. Он пригладил усы и снял с головы фуражку.

– Простите меня, мадам.

– Не стоит так прихорашиваться, – заметил Моркасл, который вошел в палатку вслед за жандармом. – Она слепая.

– Слепая? – удивился жандарм. – А где же палка?

– Я знаю Карнавал так хорошо, как никто другой, – ответила Мария. – Мне не нужна палка.

Будто не слыша, жандарм повернулся к Моркаслу.

– Слепая? Мне показалось, что ты сказал, что есть свидетель.

– Да, – подтвердила Мария. Поворачиваясь к кровати, на которой она сидела, офицер рявкнул:

– Как ты можешь быть свидетелем?

– Судя по вашему голосу, вы на дюйм выше Моркасла. Судя по шагам, я бы сказала, что вы весите четырнадцать стонов. Я чувствую запах масла от ваших волос и узнаю голос из сотен других, – холодно ответила Мария. – Если бы вы были убийцей, я бы опознала вас.

Жандарм, почти побагровев, вынул из кармана ручку и бумагу.

– Расскажи мне об убийстве. Где это случилось?

– В моем вагончике, – ответила молодая женщина спокойно. – Когда я пришла, чтобы забинтовать ногу, тело уже было там.

– Чье? – спросил худой жандарм, что-то помечая на листке.

– Карлика, – ответила Мария. – Еще одного урода, как мы все.

– Борго – шпагоглотатель, – перебил ее Моркасл.

Офицер поднял голову и крякнул:

– Шпагоглотатель, да? Рискованная профессия. А оружие убийства?

– Шпага, – ответил Моркасл, приглаживая усы и глядя на жандарма так удивленно, как будто по-иному и быть не могло.

Офицер пораженно замер, перестал писать и полез в карман форменной куртки. – Шпага?

– Да, – нетерпеливо подтвердил волшебник.

– Дайте мне подумать, – сказал жандарм, складывая руки на груди. – Шпага прошла прямо через горло…

– И вышла через желудок, – раздраженно закончил волшебник. – Но это не несчастный случай.

– Неужели? – съязвил жандарм, стукая каблуками. – Еще бы, как могла шпага попасть в горло шпагоглотателю?

Мария встала и подошла к жандарму.

– Моя комната вся залита кровью, и я вспугнула кого-то, очевидно, убийцу. Он был выше среднего роста, тяжелый – стонов шестнадцать весом. Рабочий, судя по запаху. И главное – вы можете найти там отпечатки пальцев и следы.

Отступая к выходу из палатки, жандарм натянул белые перчатки.

– Посмотрим.

***

Моркасл остановился на пороге домика Марии, сдерживая гудящую толпу артистов и наблюдая за тем, как жандарм в черном плаще осматривает место преступления. Даже исключая тот факт, что все кругом было в крови, комната имела жуткий вид: занавески были сорваны, стул возле раковины валялся на полу, дверь висела на одной петле, одежда, упавшая с вешалок и крючков на стене, валялась под ногами, простыни были сбиты с матраса. И естественно на кровати лежал труп.

Моркасл отвел глаза от зарезанного карлика, стараясь смотреть туда, куда смотрит жандарм. Почти все стены были в кровавых отпечатках ладоней, которые отлично можно было разглядеть на фоне побелки. Большинство отпечатков были маленькими, но некоторые соответствовали размеру ладони нормального взрослого человека. Моркасл заметил, что на всех них не хватало указательного пальца.

Потом он перевел глаза на пропитавшиеся кровью покрывала, валявшиеся возле кровати. На одной из простыней он заметил кровавый след ноги, превышавший по размеру его собственный, рядом был знакомый четырехпалый отпечаток руки. В центре следа лежали два кусочки дерева, а сам отпечаток был слегка присыпан коричневатой пудрой. Когда жандарм перешел в другую часть вагончика, Моркасл отошел от двери и потрогал пудру. Порошок был тонким, нежным и похожим на муку.

– Назад! – скомандовал жандарм, грубо наступая ногой на это самое место.

Моркасл отскочил, видя, как порошок пропадает под ботинком офицера. Глаза его сами собой расширились, и он попытался остановить полицейского:

– Вы только что испортили…

– Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать? – буркнул жандарм. Покачав головой, он склонился над недвижным телом. Нос его тут же с отвращением сморщился, учуяв тошнотворный запах крови. Тело было уродливым, руки сжаты в маленькие кулачки, а глаза широко открыты. Широкий клинок порезал губы карлика и алые полоски как бы добавляли ему широты улыбки с каждой стороны рта. Сталь клинка была прекрасно отполирована, но наверху у самой рукоятки можно было рассмотреть сетку странных царапин. Жандарм внимательно осмотрел конец шпаги, торчащий из живота карлика. Там тоже было несколько непонятных зарубок-царапин.

– Недавно точили, – буркнул офицер, помечая что-то в своем блокноте. Вынув из кармана носовой платок, он обернул руку и перевернул тело на бок.

У основания черепа карлика виднелся ровный и аккуратный кружок срезанной кожи величиной с десятипенсовик. Ссадина не была похожа на случайный след борьбы. Офицер снова перевернул тело на спину, достал ручку и записал что-то.

Закончив осмотр и повернувшись на каблуках, жандарм направился к выходу из вагончика.

– Смерть наступила вследствие случайного съедения шпаги, – сухо заметил он.

Моркасл потрясенно смотрел, как офицер проходит мимо него к дверям.

– Что? – крикнул он, кидаясь вслед за ним. – Вы не можете отрицать, что это убийство.

– Уроды пытаются стать детективами, – с отвращением буркнул жандарм, аккуратно укладывал в карман блокнот и направляясь дальше.

– А как вы объясните круглый порез на затылке?

– Стукнулся головой о спинку кровати, когда заглотнул шпагу. – Зацепив ногой ведро с водой для лошадей, жандарм опрокинул его. – Убийства не было. Это несчастный случай.

– А как же отпечатки пальцев? Следы ног? Как же свидетельница? – выкрикивал Моркасл, побагровев от возмущения.

Жандарм остановился и резко развернулся к нему.

– Свидетельница? Слепая да к тому же женщина!? Жертва? Шпагоглотатель, который умер, проглотив шпагу?! Место преступления? Проходной двор, по которому прошествовал целый парад уродов?! И какие выводы я должен сделать?

– Вы не понимаете… – начал Моркасл, но жест жандарма оборвал его слова.

– Больше ни слова! – гаркнул офицер. Двумя большими шагами он достиг выхода из вагончика, схватил второе ведро и выплеснул его на окровавленную стену. Раздался громкий звук, кругом разлетелась вода, намочившая даже тело на кровати. Отпечатки ладони исчезли, на пол хлынули, устремляясь к порогу, розовые потоки. Толпа у дверей отступила, когда мутная красноватая жидкость добралась до их ног.

– Думаю, вам лучше засучить рукава, – прорычал жандарм артистам, которые при его появлении опасливо попятились назад. – Придется хорошенько убрать помещение, прежде чем женщина сможет вернуться домой.

Глава 2

– Какой прок от такого механизма без умелого палача? – с игривым смешком спросил Моркасл у толпы, указывая на гильотину, стоящую рядом с ним. – Уверен, что один из вас с удовольствием казнит меня!

Зрители голодными взглядами пялились на стальное острие ножа и, крича, тянули руки. Моркаслу это не слишком нравилось, ему не хотелось, чтобы его палач занимался бы делом с таким удовольствием и готовностью.

– Ну-ка посмотрим! – воскликнул он. – У кого из вас самый острый глаз?

Крики удвоились, а на дорожке появились попечители Карнавала, явно направлявшиеся к сцене, на которой выступал Моркасл. Мальчик, сидевший на высокой бочке у входа, вскочил.

– Пожалуйста, мадам! Прошу вас, мсье! – забормотал он, угодливо кланяясь в надежде разжиться лишней монеткой. Люди тут же полезли в карманы, стараясь в сгущающихся сумерках не ошибиться и не бросить больше десяти пенсов. Гнилые зубы мальчишки казались желтыми в слабом свете, он широко, но механически улыбался, благодаря за каждую подачку. Заплатив, попечители двинулись вперед, расталкивая зрителей, чтобы оказаться поближе к поблескивающей смертью машине.

Моркасл с отвращением улыбнулся, подходя к гильотине и касаясь стального лезвия холодной рукой.

– Нужен очень острый глаз, чтобы управлять этой хитрой штуковиной.

Он отпустил рычаг, и нож упал, громко ударив по стальному основанию. Красный шарф, лежавший на плахе, распался на две половинки, а толпа с тихим стоном отпрянула от сцены. Моркасл взял обе половинки шарфа и с глубоким поклоном протянул их попечителям.

– Чистый удар, – заметил он, когда алая ткань выпала из рук одного из богатеев и скользнула на землю, как кровавая змея.

Еще больше рук взметнулось наверх. Моркасл извлек из рукава еще один платок и показал его зрителям.

– Хорошо, мы сыграем честно. Я завяжу себе глаза и обойду толпу. Тот, на кого я укажу, и будет моим палачом.

Он быстро завязал себе глаза и направился к зрителям.

– Палачи, я иду к вам.

Он спустился со ступенек сцены и начал пробираться сквозь толпу. К нему рвались сотни добровольцев, отталкивая локтями друг друга, но Моркасл продолжал неспешный обход, высматривая сквозь неплотный шелк маленькую девочку, которая стояла в стороне от сцены.

Это был ребенок лет семи-восьми в грязноватом сарафанчике. Добравшись до нее, маг положил ей на плечо руку.

– Маленький палач! – восторженно воскликнул он. Девочка нервно улыбнулась и передернула плечиками. Моркасл сорвал повязку с лица и воскликнул, высоко поднимая ее руку:

– Поприветствуем маленькую убийцу!

Аплодирующая толпа расступилась, чтобы пропустить их к сцене. Когда пара поднималась на помост, глаза ребенка уже были полны слез, а личико покраснело от страха.

– Ну-ну, – прошептал Моркасл, отпуская ее руку. – Все хорошо. Тебе нечего бояться. Все продумано.

Толпа снова приникла к помосту, с нетерпением дожидаясь фокуса, а Моркасл погладил ребенка по голове.

– Как тебя зовут, дитя?

– Анна, – пробормотала она, отнимая от заплаканных глаз грязные кулачки.

Моркасл поднялся с корточек и крикнул толпе:

– Как насчет того, чтобы поприветствовать мою юную очаровательную помощницу, Анну?

Зрители ответили громким взрывом аплодисментов, и лицо Анны слегка прояснилось. Она застенчиво поклонилась толпе, а на губах заиграла смущенная улыбка. Моркасл подвел ее к рычагу управления гильотиной. Он встал на колени возле гильотины и положил руку девочки на широкий рычаг.

– А теперь наш маленький палач приведет гильотину в готовность, – объявил он. Анна вздернула подбородок и с большим трудом стала вращать колесо, всем телом нажимая на рычаг. Когда лезвие встало на свое место, Моркасл незаметно нажал какую-то кнопочку, чтобы падая нож убрался в деревянный чехольчик и не поранил его.

Крики и смех раздались у него из-за спины. С улыбкой указывая на разрисованный задник, Моркасл заметил:

– Вам обязательно надо посмотреть наших чревовещателей Панола и Банола.

Правда, это было не настоящее чревовещание, о чем и объявлялось в конце каждого представления: Банол, изображавший манекен, был на самом деле сиамским близнецом Панола.

Клацающий звук возвестил о том, что нож встал на свое место. Услышав его, Анна снова насупилась. Моркасл взял ее руки в свои и нежно заговорил:

– Все хорошо. Ничего не случится. Смотри, если ты мне поможешь, я дам тебе кое-что. – Ловкими пальцами он влез в белый шелковый рукав и вытащил яркий искусственный букет. Анна улыбнулась и потянулась к нему, но Моркасл неуловимым жестом сунул его на перекладину гильотины, бормоча:

– Ты получишь его, когда поможешь мне, сделаешь то, что я скажу. Ладно?

Она кивнула, не сводя глаз с букета.

Видишь этот рычаг?

– спросил Моркасл, показывая на брусок, до которого девочка могла легко дотянуться. – Как только я тебе скажу, потяни его вниз. Но только дождись моего слова!

Девочка снова кивнула, важно морща носик.

Поворачиваясь лицом к аудитории, Моркасл закричал:

– А теперь поднимите руки те из вас, кто хочет посмотреть, как великий и могучий волшебник отдается в руки этому очаровательному ребенку!

Толпа ответила лесом рук и громкими аплодисментами. Моркасл драматически поклонился, разведя в стороны концы своего широкого плаща. Потом он медленно повернулся к гильотине, торжественно прошествовал несколько шагов и лег на лобное место. Анна наблюдала за ним широко открытыми глазами, хотя больше всего ее внимание притягивал кончик букета, торчащий на широкой перекладине. Устраиваясь поудобнее, волшебник положил голову так, чтобы шея оказалась в специальной выемке, и отогнул воротник рубашки.

Зрители затихли, и отчаянные крики Панола и Банола стали слышаться гораздо яснее.

Девочка медленно и торжественно приблизилась к гильотине, где лежал, обливаясь холодным потом, Моркасл. Он ободрил ребенка, подмигнув одним глазом в сторону рычага.

Ребенок смотрел на волшебника широко открытыми испуганными глазами. Приподнявшись на цыпочках, она нажала на рычаг, но тут Моркасл краешком глаза увидел, что ее свободная ручонка оказалась там, куда сейчас должна была упасть гильотина, и закричал:

– Подожди! Убери руку!

Слишком поздно. Она освободила рычаг, и с угрожающим глухим звуком нож покатился вниз. Вскрикнув, девочка отскочила назад, успев убрать пальчики буквально за секунду до того, как по ним полоснула бы острая сталь. Нож упал, толпа ахнула. Костяшки пальцев Моркасла побелели от напряжения, но все прошло нормально, лезвие вовремя убралось в ножны, хотя толпе со стороны должно было показаться, что гильотина упала прямо на шею волшебнику.

Даже толпа у сцены Панола и Банола затихла.

– Ну, что испугались? – насмешливо спросил Моркасл.

Толпа с облегчением выдохнула и взорвалась аплодисментами. Моркасл поднял над собой раму и встал, кланяясь во все стороны.

– Представление закончено, дорогие друзья! Гильотина всегда кладет чему-то конец!

Толпа разочарованно потянулась к выходу, и тут Моркасл почувствовал, как кто-то дергает его сзади за рубашку. Он обернулся и увидел Анну, которая ждала своего букетика. Моркасл улыбнулся и потрепал ее по голове, а потом вынул букет, встал на одно колено и протянул его ребенку.

– У меня никогда не было такого очаровательного палача, – заметил он с ласковой улыбкой, поглаживая кончики своих фальшивых усов.

Весело помахивая букетом, Анна побежала со сцены. Представление прошло нормально, вздохнул Моркасл, провожая ее глазами. Они собрали немало монеток. Вытирая шелковым шарфом потный лоб, Моркасл быстро подсчитал в уме: после того как он отдаст долю Кукольнику и расплатится с мальчиком, который сидел у входа, ему самому останется не меньше трех лоринов.

– Неплохо, – пробормотал он. – Хотя, конечно, учитывая, что это моя собственная шея, платить должны бы больше.

Он принялся поправлять гильотину, возвращая ее в рабочее положение и раздумывая, как прошло представление Панола и Банола. Он еще никогда не слышал, чтобы зрители так бурно реагировали на их трюки. Попечители обычно с отвращением относились к Панолу и его паразиту-близнецу. А тут толпа казалась сначала возмущенной, а теперь подозрительно спокойной. «Странно», – думал Моркасл. Он укрепил нож гильотины наверху и закрыл ее покрывалом, а потом отдернул раскрашенный занавес, который отделял его сцену от аллеи, и направился в сторону площадки Панола и Банола.

Ни у помоста, ни на нем самом никого не было. В центре грубо сколоченной сцены валялся стул Панола, тут же был и перевернутый вверх ногами стол. Моркасл поднялся по ступенькам и нагнулся, чтобы поднять стул. Рука наткнулась на что-то мокрое и липкое.

Это была лужа крови, растекавшаяся между стулом и столом. Моркасл тут же отступил назад, и перед глазами встала обезображенная и перепачканная кровью комната Марии. На холщовом заднике сцены он заметил узкий вертикальный разрез, вполне достаточный для того, чтобы пропустить человека. «Неудивительно, что задник так хлопал на ветру», – подумал Моркасл, раздвигая ткань.

На земле был уже знакомый отпечаток ноги.

***

Палатка, где питались артисты, была самым шумным, темным и неопрятным местом во всем лагере. Ее холщовая крыша прохудилась за долгие годы использования и была неуклюже залатана во многих местах. Лица артистов, собирающихся за столиками, были грубы и испачканы остатками грима и краски. Они шумели и хохотали, как солдаты за едой после тяжелого боя.

За одним из столиков одиноко сидел Гермос, ковыряясь в треснутой тарелке трезубой вилкой. Пар уже не поднимался над вареной морковкой, которую подали на ужин, и оранжевые продолговатые плоды лежали перед великаном подернутые серебристой испариной. Гермос не обращал внимания на то, что его ужин остыл. Взгляд его был устремлен вдаль – на столик, за которым сидела слепая женщина. Ее иссиня-черные волосы и ярко-красная блузка контрастировали с белизной невидящих глаз и мягкой застенчивой улыбкой.

Но она была не одна, как Гермос. Ее окружала толпа приятных молодых людей: арлекинов, гимнастов, акробатов, с радостью толпившихся вокруг слепой красавицы.

– Тут четыре монеты от четверых, – заметил Антон, возглавлявший толпу вздыхателей. Он поднял со стола шляпу, в которой позвякивали медяки, и, пересчитав, высыпал их в кошелек. – Ставлю три против одного, ребята, что она узнает любого из наших уродов, стоит только протянуть ей свою руку.

Мария меланхолично улыбнулась.

– Любого из тех, кого я знаю, – уточнила она.

– А ты уверен, что она слепая? – спросил худой конюх, который уже потерял четыре монетки.

Коротенький плотный шут по имени Тор начал яростно махать рукой перед самым носом Марии. Она никак не реагировала, даже не моргнула слепым глазом. Все еще водя рукой туда-сюда, Тор пригладил черные волосы, кивая зрителям. Шутовская усмешка скривила его губы, он смешно скосил глаза, и все рассмеялись.

Рука Марии взлетела со стола, как молния. Она поймала руку шута.

– Кажется, у нас появился новый доброволец, а, Антон? – спросила она, сжимал пальцы.

Тор, покраснев, попытался освободиться.

– Скажи мне, кто это? – насмешливо предложил Антон.

– Это будет нетрудно, – отозвалась Мария. – Это мужская рука, но кожа такая мягкая, будто он целый день ходит в перчатках. Ясно, что парень, которому принадлежит рука, ленивец и не занимается настоящей работой. Наверное, он арлекин!

– Она поймала тебя! – воскликнул мужчина с языком ящерицы.

Акробат в голубом трико заметил:

– Хорошо, что я на этот раз не стал делать ставку.

– К тому же, – продолжала Мария, – у тебя плотная ладонь и короткие пальцы, значит; ты невысокий и упитанный. Я бы подумала на арлекина Герикола, но он уехал три недели назад. Пушистая шерсть на запястье говорит о том, что, возможно, ты сын обезьяны. – Она подняла голову и устремила слепой взгляд на арлекина. – Значит, ты Тор Васалбааб. Тор раздраженно вздохнул:

– Я просто убит, Мария.

Его дружки, посмеиваясь над проигрышем приятеля, похлопывали Тора по плечу.

– Придется тебе сделать маникюр, а Тор?

Шут стал смеяться со всеми и попытался отнять у слепой руку, но она не отпускала ее.

– Ты что это пристаешь ко мне, Мария? – спросил он. – Я хочу получить назад свою руку.

Мария сжала губы и слегка покраснела.

– Раскошеливайся, Тор.

Улюлюканье и свист раздались из группки, окружавшей стол. Громче всех кричал Антон:

– Лучше делай так, как она хочет, Тор. Не забудь, она еще и метательница кинжалов.

Мария холодно улыбнулась.

Дрожа от злости, Тор поставил ногу на стол и достал из ботинка монету. Он высоко поднял ее, чтобы все увидели деньги, и заявил:

– Может, я и не буду платить, тогда я "могу держать эту очаровательную ручку весь остаток вечности.

Подбородок Марии потяжелел, и она усилила хватку.

– Хорошо-хорошо, – засуетился Тор, бросая деньги в шляпу. Мария отпустила его, и он отошел, потирая руку, на которой остались заметные красные отпечатки.

– Кто следующий? Кто еще? – выкрикнул Антон.

Тут сквозь толпу протиснулась воронообразная фигура в черном плаще. Человека, который сел напротив Марии, окружал темный ореол, и толпа замолчала. Костлявой рукой человек бросил золотой в угодливо подставленную шапку.

Голос Марии стал неожиданно серьезным:

– Мне не нужно брать твою руку, чтобы узнать, кто ты, Кукольник.

– Не сомневаюсь, – последовал ответ. Кукольник сделал всем жест отойти. – Я хочу поговорить с Марией.

Антон подхватил шляпу, вынул деньги и смешался с остальными зрителями. Через три удара сердца вокруг уже никого не было, и Мария с Кукольником остались за столом вдвоем.

– Хорошо, – констатировал Кукольник. – Теперь мы спокойно можем поговорить. – Он вынул из кармана маленькую фигурку женщины с черными как смоль волосами, в красной шелковой кофте и черной шерстяной юбке. Глаза куклы были закрашены белым. Следом за ней из кармана появился деревянный брусок, и Кукольник усадил игрушку на столе точно так, как сидела Мария.

– Жандарм сказал, что вчера в твоем вагончике что-то произошло, – начал он.

Мария механически водила пальцем по ровному краю тарелки.

– Нашли мертвое тело, – сказала она. – Никаких неприятностей, если верить жандарму.

– Сарказм, – прорычал Кукольник, беря куклу за руку и воспроизводя монотонное кружение пальцев Марии. – Это именно то, что сначала привлекло меня к тебе, дорогая. Ты умнее, гораздо умнее остальных моих артистов. Поэтому-то тебе надо было немножко подумать, прежде чем звать жандармов. Тебе следовало бы помнить, что я сам слежу за своими артистами и что я представляю их интересы перед Советом Л'Мораи. Ты должна была бы сообразить, что жандарму глубоко плевать на уродов.

– Да, – согласилась Мария, приглаживая черные волосы. – В следующий раз, когда ты будешь говорить перед Советом, не забудь упомянуть о том, что жандарм уничтожил улики преступления.

– Обязательно, – отозвался Кукольник, проводя игрушечной рукой маленькой Марии по ее искусственным волосам. – Значит, офицер отказался признать убийство, да? Сказал, что это несчастный случай? – Кукольник кивнул сам себе и продолжил, обращаясь к игрушке на столе:

– Жандармы заботятся только о гражданах Л'Мораи – нормальных людях, а не об уродах.

– В следующий раз я буду об этом помнить.

– Конечно, будешь. Нам надо решать проблемы Карнавала самим. Борго убили, ты знаешь это не хуже меня… Возможно, его убил нормальный человек. Нам никогда не добиться справедливости от жандармов или судей. У них есть толстая книга законов Л'Мораи. Тебя могут посадить в тюрьму только за то, что ты нахмуришься вслед свободному гражданину. Но уроды – не граждане, а значит, убить урода – не преступление.

Мария вздохнула, складывая руки на груди.

– Ты что – предлагаешь убить для ровного счета горожанина?

– Нет, – ответил он, смеясь, наконец выпуская фигурку из рук. – Я придумаю, что делать. Артистов больше не будут убивать.

Мария наклонилась вперед через стол.

– Дай мне потрогать твои руки, Кукольник.

Неуловимым и быстрым движением отодвигая куклу, человек вложил свои когтистые руки в ладони слепой. Ее нежные пальцы сомкнулись в нежном прикосновении к его грубой коже.

Хорошо.

– с нервным смешком констатировала она. – У тебя все пальцы на месте.

– А у твоего убийцы – нет? – спросил Кукольник, убирая руки.

– Моркасл сказал, что на всех отпечатках левой руки убийцы не хватало указательного пальца, – просто ответила Мария. – Я рада, что это не ты.

– А какие еще улики уничтожил жандарм?

– След ботинка с какой-то пылью, – ответила девушка. – Да, а еще я бросила ему в спину нож и оцарапала от правого плеча до левого бедра. – Она провела прямую линию по столу и задела куклу. Мария успела схватить фигурку до того, как Кукольник убрал ее, и тут же нахмурилась. Собеседник девушки издал короткий сухой смешок, а Мария кинула ему игрушку со словами:

– Оставь свою магию для невежд, мсье Сиен.

Его дрожащая от ярости рука накрыла ее ручку.

– Я хозяин этого Карнавала, дорогая. Не переходи мне дорогу!

Пара рук, узких и костлявых, опустилась на плечи Марии. Она чувствовала, что Кукольник по-прежнему крепко держит ее руки, и поэтому испуганно спросила:

– Кто?…

– Ты нужна мне, Мария, – раздался голос Гермоса. Великан убрал свои руки-грабли и поднял девушку со стула.

Мария попятилась и прижалась к его худому длинному телу.

– Мне надо идти, мсье, – быстро бросила она Кукольнику.

– Помни, что я тебе сказал, – прорычал он.

Гермос пробормотал «до свидания» человеку в черном плаще и, обняв Марию, стал вместе с ней пробираться на улицу. На каждый его шаг она делала два коротеньких шажка, но он крепко держал ее за руку, чтобы не потерять. Они были почти у двери, когда Гермос наклонился и прошептал:

– Тебя ищет Моркасл.

– Зачем? – едва слышно выдохнула Мария. – Что случилось?

– Еще одно убийство.

***

– Видите – следы ведут сюда, – сказал Моркасл, поднимая фонарь так, чтобы свет упал на влажную землю. Гермос склонился над последним заметным следом ботинка на дорожке, которая вела от сцены Панола и Банола. Следы уводили к изгороди Карнавала, где была выломана небольшая дыра, замаскированная ветками, дальше – за забором – следы терялись среди густой травы.

Мария прислушалась к ветру и повернулась к дыре.

– Он вышел здесь? – спросила она, кивая на разлом. – Л'Мораи в другом направлении. Здесь ничего нет.

– Ничего, кроме возможного убийцы, – мрачно отозвался Моркасл. Он отодвинул ветки, скрывавшие лаз, и выглянул наружу. Перед ним расстилался колышащийся серо-черный вереск, который покрывал холмы и перелески. Над ним на чернильно-синем небе яростно мерцали звезды.

– Думаешь, мы можем найти его? – громко удивилась Мария.

Моркасл вздохнул, снова закрывая лаз.

– Я не смог даже найти Панола и Банола. Может, я ошибся насчет знаков, которые нашел на сцене – поваленного стула, лужи крови… Но их нет ни в их палатке, ни в столовой, ни на арене.

Мария скрестила руки, покачивая головой:

– Они могли вернуться на Карнавал, но может быть, они умерли. Мы ничего не знаем точно.

– Может быть, убийца увел их в степь, – пробормотал Гермос, переступая с ноги на ногу. – Кин-са милосерден…

Мария перевела на него незрячие глаза, и печальное лицо осветила грустная улыбка.

– Ты прав, Гермос. Пока мы даже не можем найти их…

Гермос снова взял фонарь и поднял его.

– Надо посмотреть…

– Подожди! – воскликнул Моркасл, он хотел схватить фонарь, но было уже поздно. – Если ты будешь поднимать его так высоко, то Кукольник сразу поймет, что мы выходим за территорию. Как насчет запрета? Я слышал, что он сажает под замок тех, кто нарушает его правила.

Моркасл почти схватил фонарь, но Гермос оттолкнул мага, будто тот был неразумным ребенком. Высоко подняв лампу, он отодвинул ветки. По степи разлился желтый свет, а фигуры Марии и Моркасла теперь отбрасывали гигантские тени – острый силуэт девушки простирался на сотню ярдов вперед, а фигура мага казалась широким темным пятном у ног на шуршащем и колеблемом ветром вереске.

– Сюда, – указал великан на примятую у лаза траву.

– Ради всего святого, – прошептал Моркасл, – опусти лампу! Нам надо совсем немного света, чтобы идти по следу.

Гермос, подумав, опустил фонарь и приглушил фитиль, а Моркасл тут же выхватил лампу у него из рук и поставил на землю.

Поняв, что теперь они практически лишены света, Гермос протянул Марии длинную руку.

– Давай я отведу тебя назад.

– Я взяла кое-что, чтобы защитить нас, – сказала Мария, доставая из сумки на поясе ножи. – Всех нас.

– Я отведу тебя назад, – повторил Гермос, направляясь к ней.

– Нет. – Она оттолкнула его руку. – У меня не меньше прав, чем у вас. – Повернув голову в направлении удаляющегося Моркасл а, она последовала было за ним, но тут же споткнулась о корень дерева и чуть не упала, и великан вовремя подхватил ее. Девушка чувствовала себя очень неудобно в его костлявых, но сильных руках. Ее лицо залил румянец смущения.

– Мне приятно нести тебя, – успокоил ее великан.

– Идите же сюда, – нетерпеливо окликнул их Моркасл. Он направил фонарь назад, и тонкий лучик высветил великана с женщиной на руках.

– Так можно? – спросил Гермос у девушки.

– Да, конечно, – ответила она. Отчаяние и смущение схлынули, и теперь на ее лице осталась лишь тень смущения.

Тропа была узкой, но трава была здорово примята, будто этим путем прошел не один человек. Трое артистов двинулись по следу, и Моркасл прошептал:

– Может быть, убийца тащил тут Панола и Банола…

Великан покачал головой, медленно моргая.

– Нет следов каблуков. Нет крови.

Несколько раз оглянувшись назад, чтобы убедиться, что их никто не заметил, Моркасл открутил фитиль и осветил дорогу. Великан оказался прав, маг не обнаружил никаких доказательств того, что близнецов волокли по траве. Моркасл бросил на спутников вопросительный взгляд:

– Думаете, убийца может сюда вернуться?

Гермос ничего не ответил, пожимая плечами. Мария, прижавшись к нему покрепче, тоже промолчала.

Они спустились с холма. Внизу расстилалась зеленая низина с влажно поблескивающим болотцем между шуршащим вереском.

– Страшновато, – заметил Моркасл, оглядываясь. Гермос по-прежнему молча отодвинул его с дороги и вышел вперед. Маг в отчаянии всплеснул руками, но последовал за великаном.

Чем ближе они подходили к болоту, тем неразличимее становилась дорожка. Воздух наполняли кваканье лягушек и стрекот кузнечиков. Гермос остановился, Моркасл догнал его и покачал головой.

– Кажется, тропинка здесь обрывается.

Оглянувшись на волшебника, Гермос, бережно придерживая Марию, переложил лампу из одной руки в другую. Он отвернул фитиль побольше, и мужчины внимательно вгляделись в траву, продолжение тропы обнаружилось в нескольких ярдах справа, она огибала болото и вела в молодой лесок.

– Сюда, – сказал он, и направился вперед. Моркасл поеживаясь последовал за великаном, стараясь не отставать далеко.

Перейдя лощину, они зашли в лес. Освещенные слабым светом лампы деревья напоминали призрачные и извилистые струи дыма, поднимающиеся от земли. К пенью лягушек прибавилось похрустывание веток под ногами путников.

– Мы даже не уверены, что это дорожка убийцы, – пробормотал Моркасл, – здесь мог просто пробежать волк или лиса.

– Это здесь, – отозвался Гермос, – да поможет нам Кин-са. – Он опустил Марию на землю и направил лампу на ближайшее дерево. Сзади Моркасл чуть не налетел на ноги великана, не рассчитав, что тот так внезапно остановится.

Верхний слой травы под деревом был снят и лежал, по-прежнему зеленея, слева от дерева. Кругом были отпечатки ботинок, как будто тут недавно потопталась сотня человек, кое-где виднелись явные отметки лопаты.

– Что там? – спросила шепотом Мария, касаясь руки одного из спутников.

– Могила, – ответил Моркасл, подойдя поближе. – По крайней мере, мне так кажется.

Маг бросил на Гермоса тревожный взгляд, потом снова посмотрел на холмик, присел и потрогал руками землю.

– Жаль, что у нас нет лопаты.

– Но я же принесла кинжалы, – сказала Мария, когда Гермос присел рядом с магом. – Ими тоже можно копать.

– Нет, – возразил Моркасл, начав отбрасывать землю руками. – Прости, дорогая, но копать могилу кинжалами как-то…, похоже на святотатство.

Мария ничего не ответила. Она тоже встала на колени рядом с мужчинами и стала помогать им срывать холмик. Артисты молчали, ритмично отбрасывая пригоршни жирной земли в сторону. Каждый раз, погружая пальцы в чернозем, Моркасл ждал, что наткнется на мокрую, еще теплую плоть, но сколько они не рыли, мертвецов не было.

– А я думал, что это мелкая могила, – заметил Моркасл, с усилием поднимая камень из ямы и отбрасывая его в сторону.

– Если волки почуют запах крови и выкопают… – начала Мария, но тут же замолчала, некоторое время не было слышно ничего, кроме шороха земли. Тяжело вздохнув, она закончила:

– если волки выкопают тела, этого сумасшедшего могут поймать… Вы уверены, что мы одни в этом лесу?

Расширив от ужаса глаза, Моркасл поднял голову и оглядел редкий молодняк. Фонарь освещал лес всего в радиусе нескольких шагов, и маг увидел только кольцо белоствольных деревьев, да шуршащую траву. Убийца спокойно мог спрятаться совсем неподалеку, и они бы его не заметили.

– Точно не знаю, – ответил он, сжимая зубы и продолжая рыть, – но держи кинжалы под рукой.

Огромные костлявые руки Гермоса вгрызались в землю, как две большие лопаты, яма становилась все глубже и глубже, Моркаслу уже было трудно доставать до ее дна, и он оставил рытье одному великану. Чернозем и песок летели в сторону, а пот стекал с его широкого лба. Еще футом ниже, футом с половиной, – и по-прежнему ничего.

Вдруг движения великана замедлились, потом он осторожно опустил руки в яму и отшатнулся, издав тихий стон, похожий на плач ребенка. Моркасл бросился вперед и склонился над ямой.

Из земли на него смотрело по-детски круглое личико, искаженное судорогой боли. Пыль неестественно запорошила закрытые глаза, а земля забивала рот, белые зубы едва виднелись в грязи. В ужасе качая головой, Гермос слегка отряхнул лицо покойника, открылись бледные щеки, бескровные губы и молоденькая бородка.

– Панол, – узнал великан, поворачиваясь к Моркаслу, который сидел на корточках на краю ямы. Он весь дрожал от ужаса.

– Невозможно поверить, – произнесла Мария, неуверенно приближаясь к могиле.

Большая рука великана схватила ее за запястье, но Моркасл возразил:

– Нет. Дай ей потрогать его. Ее глаза – руки. – Гермос задумчиво кивнул, отпуская руку девушки.

Не говоря ни слова, Мария подобралась к краю ямы, наклонилась вниз, и ее рука достигла лица Панола, она осторожно провела по бровям, носу, щекам, потрогала губы. Потом Мария медленно убрала Руку.

– До этой минуты я почти верила, – прошептала она, – что мы ошибаемся.

Великан снова начал копать, надеясь, очевидно, обнаружить Банола, но, вынув несколько пригоршней земли, он так ничего и не нашел. Печальное удивление исказило его лицо, но он не перестал копать.

– Его здесь нет.

– Что? – переспросил Моркасл.

– Здесь нет Банола.

– А что, если…, что, если убийца разделил их? – дрожащим голосом спросила Мария.

Моркасл перевел взгляд с одного на другую.

– Что ты хочешь сказать? Что значит разделил…

Потом он вдруг заметил еще один, меньший по высоте холмик возле соседнего дерева. Он тронул Гермоса за плечо и показал на новую находку, а потом сказал Марии:

– Ты права. Вторая могила у соседнего дерева. – Он помолчал, чтобы двое друзей осознали информацию. – Думаю, сомнений нет, – продолжил Моркасл. – Надо его выкапывать?

– Да, – отозвалась без колебаний Мария. – Они должны быть похоронены вместе.

Моркасл встал и направился к соседней могиле. Опустившись на колени, он опять принялся рыть землю.

Мария потерла лоб тыльной стороной ладони.

– И что мы имеем? – произнесла она дрожащим голосом, в котором звучали слезы. – Девятипалого человека, отпечаток ботинка, какую-то странную пыль… Ты нашел какие-нибудь еще улики, Моркасл?

Тяжело отдуваясь, маг ответил:

– Да нет. Одно ясно, кем бы ни был убийца, он отлично знает Карнавал. Он подошел к сцене Панола и Банола сзади по аллее, по которой ходят артисты, подождал, пока толпа схлынет, прорезал задник и вытащил близнецов наружу. – Вытащив последнюю пригоршню земли, Моркасл отряхнул испачканные руки о штаны и наклонился над ямой. В могиле был Банол – точная миниатюрная копия Панола. Он лежал на спине, стиснутый со всех сторон землей. Он был похож на куклу – длиной и толщиной не больше человеческой руки. У него не было ни рук, ни ног, только узловатый хрящ, которым он соединялся с близнецом.

Моркасл, болезненно сморщившись, отвернулся.

– Да, это Банол. Скажешь мне, когда могила будет готова, – добавил он слабо.

Великан еще некоторое время очищал тело Панола от грязи, а потом отозвался:

– Достаточно.

Панол был целым, если не считать кровавого пореза в области живота, где братья были сращены природой.

Увидев, что Гермос кивнул, Моркасл, дрожа, освободил близнеца из объятий могилы, взял его на руки и понес в другую могилу. Великан принял труп и аккуратно положил его рядом с братом. Посмотрев на них долгим взглядом, Гермос начал забрасывать могилу землей.

– Подожди, – вдруг остановила его Мария. – Проверь их затылки.

Великан бросил на женщину непонимающий взгляд, а потом, поджав губы, поднял Банола и перевернул его. На шее близнеца был срезан аккуратный круг кожи. Положив близнеца на место, он освободил шею Панола и повернул ее. И тут тоже был кровавый кружок.

– У них тоже есть отметки.

– Похороним их, – попросил Моркасл, нервно кивая Гермосу. – Похороним прямо сейчас.

Великан принялся за работу, мысленно вознося молитвы своим деревянным богам.

Наблюдая за ним, Моркасл бесцельно отряхивал землю с брюк на коленях. Заметив, что по щеке девушки катится одинокая слеза, он подошел к ней поближе и прижал к себе. Она прижала лицо к его широкой груди, а Моркасл устремил взгляд вдаль поверх ее черной как смоль головы.

– Прошлым вечером у нас было одно убийство. Теперь – три, – сказал маг, глядя на могилы. – Что мы будем делать?

– искать убийцу, – ответила Мария, сжимая кулаки. – Найдем и приговорим его. Мы приведем сюда жандарма. Они не могут наплевать и на это.

Некоторое время все молчали, будто Мария выразила общую мысль. Наконец Моркасл вынул из рукава платок и подал его слепой со словами:

– Пока Гермос хоронит наших друзей, я посмотрю, нет ли каких-нибудь следов, чтобы узнать, куда пошел убийца.

Моркасл поднялся и через несколько шагов вышел из освещенного круга, ноги все время увязали в свежевскопанной земле. Шагов через тридцать он уткнулся в какую-то березу и остановился, прислонившись к дереву. Рука сама собой теребила усы, пока он покачивал головой.

– Я не жандарм, – бормотал он, поднимая брови. – Тела, кости, кровь…

Оттолкнувшись от дерева, он оглянулся на свет между деревьями.

Брови мага снова взметнулись в изумлении. Теперь, когда его глаза привыкли к полумраку, он увидел не меньше семи других могил под деревьями. Холмики уже скрывала трава, но это все равно были могилы. Холодный пот залил лицо Моркасла, и он стал оглядываться, чтобы понять, сколько же могил было вокруг. Глаза буквально вылезли у него из орбит – кругом были холмики захоронений.

– Черт возьми! – воскликнул он, приникая снова к дереву. – Черт возьми!

– Что там? – услышал он голос Марии.

– Тут есть еще, – крикнул он, возвращаясь бегом к товарищам. – Лес полон могилами.

Гермос поднялся с колен и, отряхивая руки, бросился навстречу магу. Изумление исказило его черты.

– Посмотри! Вот! Вот! И вот! – показывал Моркасл во все стороны.

Гермос похолодел и, взяв один из кинжалов Марии, ринулся в лес. Добравшись до ближайшего холмика, на который показывал Моркасл, он встал на колени рядом с ним и начал рыть ножом землю, потом взял другой рукой второй нож и стал копать двумя. Рыхлая земля хорошо поддавалась. Вскоре кинжал наткнулся на что-то твердое. Отбросив нож, Гермос принялся работать пальцами. Запах гниения ударил ему в ноздри.

Еще одно тело.

– Великий Кин-са! – прошептал великан.

Моркасл, стоявший рядом с великаном, вглядывался в яму широко открытыми глазами, потом он отступил назад, судорожно глотая.

– Надо больше света, – выдохнул он.

Маг вернулся к могиле Панола и Банола, помог Марии встать и взял фонарь. Они вдвоем вернулись к новой могиле. Когда они подошли к великану, Гермос уже откопал голову трупа.

– Здесь тоже есть шрам, – пробормотал он, показывая на полусъеденное червями лицо. Левую истлевшую щеку прорезал уродливый рубец, кривя губы в уродливой усмешке. Гермос повернул голову покойника, приподнял на затылке волосы и обнаружил уже знакомый срезанный кружочек кожи.

– И сколько времени уже все это продолжается? – спросил Моркасл.

– Сколько здесь могил? – спросила Мария, вглядываясь незрячими глазами в окружающий лес, как будто что-то могла увидеть в нем.

– Сотни, – покачал головой Моркасл.

– Значит, он убивает уже многие годы, – заметила Мария голосом, холодным как железо. – Артисты Карнавала приходят и уходят. Они показывают свои номера, а потом исчезают. Я всегда думала, что они отправляются на другие карнавалы и ярмарки. Но теперь я начинаю думать, что многие из них погибли.

Гермос встал, было заметно, что великан в настоящей панике. Он забрасывал могилу землей, не переставая молиться своим богам.

– Уверен, что Кукольник должен был заметить, – произнес Моркасл.

– Да, – холодно согласилась Мария. – Уверена, что должен был.

Глава 3

Мужчина нервно вытер тяжелые ботинки о деревянный настил перед входом в Карнавал, потом поднял факел, и взгляд уперся в большую повозку. Когда-то, в те времена, когда Карнавал переезжал с места на место, ее использовали для перевозки животных. Хотя сооружение покрывало множество слоев краски, верхний из которых был черным и блестящим, до сих пор можно было прочитать надпись, когда-то выведенную на стене вагончика, – Экзотические слоны из Кандриллы. Сохранилась и массивная железная клетка, построенная с внешней стороны черных безглазых стен. Огромные каменные колеса, которые должны были выдерживать вес двух-трех бегемотов, давным-давно были сняты и использовались для других целей, но оси до сих пор голо торчали по углам вагончика.

Сзади к вагончику было пристроено множество клеток и хибарок разной формы и величины, и внутри жилище владельца Карнавала, очевидно, должно было быть похоже на бесконечно темные и мрачные катакомбы.

Тяжело вздохнув, человек постучал по черной двери, внутри послышался скрип дивана, торопливые шаги, и дверь открыли. На пороге черной комнаты в черном доме появилась фигура в черном. Отсвет факела тут же вспыхнул в его блестящих глазах.

– Ага, – проговорил Кукольник, слова тяжело упали в ночной воздух. – Рад приветствовать того, кто проделал такой долгий путь из города.

– Да, – кивнул человек. – Мне сказали, что ты хотел меня видеть.

– Верно, – подтвердил Кукольник, распахивая дверь пошире и делая жест, приглашающий человека войти.

***

Над горизонтом уже нехотя вставало солнце, когда Моркасл, Гермос и Мария начали карабкаться по косогору к Карнавалу. Великан нежно поддерживал слепую под руку, а ее невидящее лицо было устремлено к земле. Их путь пролегал через высокую траву и вереск, которые пахли медом и свежестью, что, естественно, было гораздо приятнее гнилого и затхлого запаха болота. Впрочем, ни один из троих не замечал перемены, ибо мысли их по-прежнему были прикованы к гибели Панола и Банола и лесу могил, обнаруженному неподалеку от Карнавала.

– Я до сих пор не могу поверить, – произнес Моркасл уже в третий раз, отирая пот со лба дрожащей рукой.

– Да, в это трудно поверить, – согласилась Мария, покрепче вцепляясь в руку великана.

– Я имею в виду, что там сотни…, сотни могил, – продолжил Моркасл. – Даже если бы он убивал каждую ночь по человеку, это заняло бы у него не меньше года, чтобы наполнить целый лес мертвыми телами.

Мария покачала головой:

– Больше. На некоторых могилах уже выросли не только трава, но и кусты, значит, прошло три-четыре года.

– И его никто никогда не поймал, – добавил Моркасл с содроганием. – Наверное, и у нас нет никаких шансов.

Мария поправила пуговицу на блузке:

– Мы найдем его. Зло само выходит наружу.

Гермос остановился как вкопанный, потрясенно глядя на слепую.

– Именно так говорит Кин-са!

– Лошадиный бог? – пробормотала Мария. – Думаю, я слышала это в сказке, которую мне читал отец. В сказке про Зайца связанные уши.

– Мне тоже необходимо ее прочитать! – объявил Гермос.

Наконец троица достигла вершины горы в нескольких метрах от лаза в заборе. Теперь низина расстилалась у их ног.

Моркасл старался попадать в ногу с великаном.

– И зло и добро – они снаружи. А потому – есть ли у нас шансы?

Мария уже открыла рот, чтобы ответить, но остановилась и прислушалась. Вдали раздавался, нарастая, какой-то гул.

– Что это за шум? – спросила она.

Моркасл повернулся в ту сторону, откуда раздавались непонятные звуки. Они явно слышались со стороны дороги, ведущей в Л'Мораи.

– О нет! – прошептал он в отчаянии. Теперь было понятно, что шум – стук копыт по плохо утрамбованной дороге. Щурясь на ярком рассветном солнце, Моркасл рассмотрел большую черную фигуру, приближающуюся к ним по траве. Судя по виду лошади и блеску пуговиц на одежде всадника, это был жандарм. – Патруль, – вскрикнул Моркасл. – Кто-то сообщил, что мы вышли за пределы Карнавала. Мы пропали.

– Может быть, не все еще потеряно, – отозвалась Мария. – Может быть, закон отменят, если мы покажем могилы.

– Еще один, – показал великан в другую сторону. С противоположной от города стороны к путникам приближался галопом еще один всадник. – Будем бороться, если сможем, – добавил он, выступая вперед.

Моркасл бросил на великана сосредоточенный взгляд, вздохнул, нагнулся и вынул из ботинка небольшой кинжал, вытер его о траву и тоже принял боевую стойку, чтобы достойно встретить всадников.

Теперь обоих людей на лошадях было хорошо видно, один двигался несколько быстрее другого. На нем был серый камзол, серый шерстяной плащ и фуражка. Левой рукой он придерживал поводья лошади, а правой сжимал саблю. Конь красиво рассекал высокую траву. Наконец, приблизившись, жандарм дернул за поводья, остановил коня и грациозно спрыгнул на землю. Кожа на его правой аккуратно выбритой щеке была такой красной, будто он обжегся, а глаза подозрительно сверкали, пока он переводил взгляд с Моркасла на Гермоса и Марию. Второй жандарм, у которого была более светлая одежда, тоже спешился.

Маг преклонил одно колено и протянул руку.

– Как приятно, что люди Совета всегда под рукой, когда в них есть нужда, – провозгласил он, вставая.

Жандарм вытянул саблю, и указал ею на Моркасла.

– Что вы – уроды – делаете за пределами Карнавала?

Стараясь сохранить улыбку, Моркасл ответил:

– Мы обнаружили убийство, множество убийств – тела погребены в лесу – и мы собирались позвать вас, чтобы показать могилы. Пойдемте.

Он сделал знак жандармам следовать за ними. Тут жандарм резко ударил Моркасла по ноге, и тот растянулся во весь рост на земле, пачкая в грязи шелковую рубашку. Когда Моркасл попытался подняться, с его губ уже исчезла улыбка. Жандарм подошел к магу и склонился над ним. Острые зубы блеснули из-под приоткрытых губ, когда он коснулся саблей шеи Моркасла.

– И в лесу побывали, да? Степи и болота вам не хватило?

– Эй, Фэссау, у этих уродов довольно испуганный вид, – заметил второй жандарм, помахивая саблей в сторону Гермоса и Марии.

– Послушайте, добрый человек, – просительно проговорил Моркасл. – Мы нашли в лесу целое кладбище могил. Сообщите об этом своему капитану, и он наверняка представит вас к новому званию. А сейчас уберите саблю от моего лица, – потребовал маг, отталкивая клинок.

Фэссау усмехнулся и приставил острие сабли к сердцу Моркасла, прорезая его плащ и рубашку.

– Вы, уроды, болтаетесь за территорией Карнавала, на это есть свои законы. Мы можем убить на месте тебя и великана. Конечно, для женщины у нас найдется другая работа.

Кулачки Марии крепко сжались, она повернулась в ту сторону, откуда слышался голос жандарма, и со всей силы ударила его. Удар застал парня врасплох, он пошатнулся, выронил саблю и упал рядом с магом.

Потрясенный Моркасл смотрел то на Марию, на лице которой играла непроницаемая улыбка, то на офицера, но тут появился другой блестящий клинок: второй жандарм вынул саблю и замахнулся на Марию. Маг успел схватить слепую за руку и потянул к себе, чтобы уберечь от смертоносной стали. Сабля просвистела в воздухе, чуть зацепив плечо женщины. Она вскрикнула и повалилась на Моркасла, который упал сверху первого жандарма.

Неожиданная боль пронзила Моркасла, он зарычал и откатился на землю, освобожденный жандарм бросился за своей саблей. Превозмогая боль в груди, Моркасл кинулся на него, но солдат увернулся и ударил волшебника. Солнечное небо и зеленая трава на мгновение ярко вспыхнули перед глазами волшебника, а потом он упал спиной на землю. Протяжный выдох вырвался из его легких, и мир померк.

В надвигающейся темноте Моркасл еще пытался сопротивляться – он схватил жандарма за ноги, тот попытался вырваться – не получилось, и тогда солдат со всей силы ударил тяжелым башмаком в лицо урода, тот вскрикнул от боли и потерял сознание.

С коротким криком победы Фэссау освободился и попытался схватить свою саблю, но оружие было крепко прижато к земле. Мария наступила на него и стояла, скрестив руки на груди. В каждой руке она держала по кинжалу.

– Ты что, собираешься сражаться со мной, женщина? – язвительно спросил солдат. Он улыбнулся и шагнул к слепой. – Да ты даже не видишь меня…

Рука Марии едва уловимо дернулась, и кинжал прорезал воздух, а потом вошел в левое бедро жандарма. Тот с криком боли осел на землю.

– Левое бедро, – холодно констатировала Мария. – У меня еще есть кинжалы – четыре в сумке и один в руке. Их хватит как раз для второй ноги, обеих рук, головы и сердца.

Сжав зубы, солдат выдернул нож из бедра. На землю хлынула кровь, но жандарм изготовился к броску.

– Значит, хочешь еще? – спросила Мария, играя ножом.

Отдергивая руку, мужчина беспомощно закричал:

– Помогите! Я истекаю кровью! Помогите! Помогите!

– Нет, – просто ответил Гермос, ударяя его по голове. Фэссау закрыл глаза и рухнул на землю. Шаг, и Гермос был уже возле Марии.

– Это я, – сказал он.

– Знаю, – вздохнула слепая, аккуратно укладывая кинжалы в сумку. – А где второй?

– Спит, – ответил Гермос, указывая на второго солдата, который спокойно лежал в траве, – спит. Его позвал Тидхэр.

Со стороны Карнавала раздались крики, и Гермос, повернувшись, увидел небольшую толпу артистов, которые смотрели на них. В нервной улыбке великан обнажил длинные белые зубы.

Как будто разбуженный воплями товарищей, Моркасл заворочался на земле и начал подниматься, держась за ушибленные места. Ему удалось даже слегка поклониться, раздались аплодисменты, потом, скривясь от боли, он повернулся к товарищам по несчастью.

– Надо вернуться на Карнавал, пока они не очнулись.

Мария серьезно кивнула и показала на неподвижного Фэссау.

– Кровь течет?

– Не так уж сильно, – отозвался Моркасл, раздраженно посмотрев на жандарма. – Будет жить. Хотя нужна перевязка. – Вытянув платок из рукава, он опустился на колени перед офицером и забинтовал рану, а потом встал и сказал:

– Пошли домой.

– А куда делись их лошади? – спросила Мария.

Моркасл оглянулся и успел заметить черный хвост, скрывшийся в толпе артистов.

– Похоже, они решили отправиться в цирк, – ответил он.

***

Моркасл снял шелковый колпак и уселся на земляной пол у двери палатки Гермоса. Прислонив ноющую спину к дверной притолоке, он уставился в холщовый потолок.

– Кажется, эти жандармы и слышать не желали об убийствах. Может, они сами их совершили или покровительствуют тем, кто убивает.

Мария погрузила руки в тазик с холодной водой, которую ей налил Гермос. Она с удовольствием вымыла руки, а потом набрала полные ладони воды и стала умываться. Вода побежала черными струйками по печальному лицу, смывая пыль и грязь.

– Возможно, – согласилась она. – Но убийца, который орудует здесь, гораздо сообразительнее, чем те двое, на которых мы наткнулись. Я думаю, что они обошлись с нами именно так не потому, что они что-то знают, а потому, что ненавидят уродов.

Гермос протянул слепой полотенце, и она нагнулась, чтобы вытереть насухо лицо. И тут великан потрясенно застыл, глядя на основание шеи женщины. Глаза его расширились, он наклонился и отвел в сторону ее черные волосы. Почувствовав его прикосновение, слепая вздрогнула. – Что ты делаешь? Гермос осторожно потрогал начало ее затылка.

– Здесь что-то есть, – сказал он, разделяя волосы пополам и всматриваясь в кружочек кожи. – Татуировка – пробормотал он, – красная татуировка.

Мария повернула к нему голову:

– Татуировка? Но у меня ее нет!

– Дай мне посмотреть! – рявкнул Моркасл, бросаясь к ним. Он вгляделся в пятнышко, которое нашел Гермос. Великан оказался прав – на затылке слепой была небольшая красная татуировка, величиной с отпечаток пальца. Убрав волосы, чтобы лучше видеть, волшебник рассмотрел картинку: тонкая граница окружала вздыбленного коня. Еще присмотревшись, он увидел, что конь был пронзен копьем. Моркасл покачал головой.

– Это действительно татуировка, Мария, – сказал он, разводя руками. – Она закрыта волосами. Я бы никогда ее не заметил, если бы не знал, где искать.

– О чем вы говорите? – продолжала удивляться Мария. – И что там изображено?

– Вздыбленная лошадь с копьем в спине.

– У Барлоу тоже есть знак, – перебил его Гермос.

Моркасл перевел взгляд на великана.

– У силача? Да, я тоже вспомнил, что видел ее, после того как он обрил голову.

– Я видел ее еще у двоих, – продолжил Гермос.

Мария сжала руку великана.

– Безумие! – пробормотала она. – Гермос, проверь голову Моркаслу, и наоборот.

Маг склонил голову и отбросил волосы.

– У меня такая же метка?

– Да, – ответил великан, всмотревшись.

– Становись на колени, дай мне посмотреть у тебя. – Великан встал перед волшебником на колени, и тот аккуратно развел его рыжие волосы, а потом замер.

– Да. Они есть у всех. Но как? Кто и когда сделал нам эти татуировки? И зачем?

Мария вытерла лицо и на ощупь добралась до одной из кроватей.

– Может быть, это знак чумы? Я болела. А вы?

– Да, – отозвался Гермос. – л с нею родился. Прямо тут – на Карнавале.

– Но я не болел, – возразил Моркасл. – Когда я пришел сюда, мне было тридцать пять. Двадцать лет я был бродячим магом и фокусником, ходил с карнавала на карнавал, зарабатывая на хлеб и одежду. Я не болел чумой.

Мария спрятала лицо в худых руках.

– Как бы мы ни получили эти татуировки, но именно их убийца вырезает у своих жертв.

– Странно. Ужасно. – Моркасл сел на место. – Здесь орудует очень хитрый убийца. Хитрый и жестокий. А помощи от жандармерии ждать не приходится, – он покачал головой. Холщовые стены палатки задрожали от ветра. – Что мы будем делать?

– Я вам скажу, что вы будете делать, – раздался тонкий голосок маленького человечка, который протиснулся в палатку.

Валор Серес – огнедышащий человек – остановился у порога и окинул компанию подозрительным взглядом.

– Сейчас вы отправитесь к Кукольнику. Прямо сейчас! Из-за вас жандармы прочесывают Карнавал. И если вы не попросите защиты у Кукольника раньше, чем они вас обнаружат, они перережут вам горло.

– Перережут горло? – переспросил Моркасл, сжимая в руках колпак. – Я знал, что тех двоих надо было убить!

Огнедышащий удивленно поднял брови:

– Там не только те двое. Они привели с собой еще двадцать других. Торопитесь. Они начали с артистического квартала.

– Пошли. – Мария встала.

Валор впереди, а трое друзей за ним пробрались через полуденный Карнавал, стараясь не попасться на глаза жандармам. Валор потребовал, чтобы все пригнулись, особенно Гермос, чья голова возвышалась над вершинами деревьев. Они осторожно выбрались из жилого квартала и окольной тропинкой направились в сторону вагона Кукольника. Срезав сцену толстухи, они пересекли аллею уродов, которая упиралась в сцену Моркасла. Валор все время нервно оглядывался, несколько раз просил их остановиться и замереть, осматривал дорогу и только потом разрешал идти дальше.

Наконец они добрались до домика Кукольника, который стоял среди карнавального сада. Моркасл тяжело вздохнул, увидев железную решетку, окружавшую вагончик.

– Интересно – эти решетки для того, чтобы не впускать нас или не выпускать его?

– Тс-с-с! – сердито зашипел Валор, укоризненно глядя на мага, и показал на вагончик. – Сначала постучите, даже если жандармы появятся на аллее. Кукольник не любит, когда к нему входят без стука.

Гермос грустно кивнул, а Мария сжала губы, шепча:

– Будем надеяться, что у Кукольника хватит для нас волшебства.

– Он или казнь! Запомните мои слова, – сказал Валор.

– Спасибо за совет, – отозвалась Мария.

Моркасл вышел вперед, беря ее за руку.

– Лучше пойдем.

Он подошел к черному вагончику без окон, ведя за собой слепую женщину. Процессию замыкал Гермос… Он выпрямился и оглядел окрестности. Все было тихо. Трое артистов остановились у черной двери, и Моркасл постучал.

Тут же раздался шум поворачиваемого ключа, дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель они увидели черную фигуру Кукольника. Его лица невозможно было рассмотреть под опущенным капюшоном, а одежду скрывал плащ.

– Я ждал, – произнес он угрожающе.

– У нас срочное дело, – отозвался Моркасл, трусливо кланяясь. – Мы можем войти?

Кукольник молча отступил от двери и открыл ее шире. Собрав все свое мужество, Моркасл вошел в темную прихожую, за ним последовала Мария и наконец Гермос, которому пришлось согнуться чуть не пополам, чтобы пройти под низкие своды. Дверь захлопнулась.

Моркасл вгляделся в узкий темный коридор. Стены здесь покрывали гобелены, подвешенные к деревянному потолку, а пол был выстлан причудливым паркетом. Теплый душный воздух пах пылью и старым деревом. В двери, ведущей в комнату, стоял Кукольник, закрывая весь свет своей массивной фигурой. Моркасл даже потерял ориентацию в этом черном пространстве и схватился за стену, чтобы удержать равновесие. Гобелен подался – за ним не было стены, и Марии пришлось покрепче сжать руку волшебника, чтобы тот не упал. Он благодарно кивнул, неожиданно забыв о ее слепоте.

Кукольник отступил от двери, и узкий лучик света из комнаты немного осветил коридор, теперь маг и великан видели дорогу.

Они прошли в комнату. Помещение было маленьким и душным, свет в него проникал только через одно окно в потолке, забранное решеткой. Три стены из четырех, как и в коридоре, были сделаны из гобеленов: один изображал детей, танцующих с арлекином с волчьей головой, на втором дрались собаки, а третий был таким пыльным и грязным, что на нем просто ничего нельзя было разобрать.

Вдоль стен стояла почерневшая от времени ветхая мебель: в углу – кресло и диван со сломанной спинкой, вдоль противоположной стены – черная скамья, изрезанная и поцарапанная, возле нее валялись горы кожи и шелка. В пустых углах комнаты лежали скрученные палочки непонятного назначения и тонкие листы меди. А на всех стенах висели самые разнообразные куклы: марионетки, статуэтки, куклы, которые надевают на палец и на руку, маски и костюмы.

Моркасл несколько раз испуганно моргнул. Комнату наполняли сотни лиц. Вдруг два из них задвигались. Это были лица жандармов.

Они как раз сидели в самом дальнем и темном углу на колченогих стульях. На неустойчивом столике между ними стоял поднос с чайником, а в руках у вояк были чашки. Они сверлили Моркасла изучающими взглядами.

Делая шаг назад к двери, Моркасл уперся в Кукольника, который стоял как раз за ним. Костлявые руки черного человека вцепились волшебнику в плечи.

– Тебе нужно место на этом представлении, – прорычал Кукольник, бросая Моркасла на стул, которого тот сразу не заметил. – Останешься к чаю.

– Они здесь, да? – спросила Мария, прислушиваясь и принюхиваясь.

– Да, они здесь, – ответил шепотом Кукольник, поворачиваясь на каблуках к Марии и наклоняясь к самому ее уху.

– Пахнет кровью, – произнесла она, слегка поеживаясь под его ледяным взглядом.

Глубоко вздыхая, Кукольник подтолкнул ее в спину костлявой рукой.

– Тебе тоже придется сесть, моя…

– Я помогу ей, – перебил его Гермос. – Пожалуйста. – Владелец Карнавала отступил, и тут великан заметил подвеску, которая болталась на шее Кукольника. На ней был изображен конь. – Кин-са, – пробормотал Гермос, помогая Марии сесть.

– Тихо, – буркнул Кукольник, услышав имя лошадиного бога, оно явно что-то значило и для него самого.

Кукольник направился к жандармам. Фэссау хотел было заговорить, но Кукольник жестом призвал его к молчанию. Офицер тут же замер, следя за владельцем Карнавала с нескрываемым страхом. Моди Сиен взял со стола чайник, наполнил еще три чашки чая и отнес их трем артистам. Он был похож на черную тучу, которая вот-вот разразится громом и молниями.

Пар, поднимавшийся над чашками, почему-то пах горячим шелком – резкий, сладкий аромат витал в пыльном воздухе комнаты.

Несколько минут Кукольник рассматривал гостей из-под полуопущенных век, а потом прошествовал к самому величественному креслу в дальнем конце комнаты. Он сел, опустил руку вниз и начал что-то нащупывать на полу, очевидно, перебирая фигурки и статуэтки. Наконец, он остановил свой выбор на двух: марионетке Пунчинелло с длинными носом и подбородком и блестящими сквозь черную маску глазами в пестрой одежде и плаще, расшитом звездами. В тряпочной руке Пунчинелло держал маленький деревянный ножик. Вторая фигурка была наручная кукла в таком же, как у самого Кукольника плаще с капюшоном, но с мышиной головой.

Продев длинные пальцы сквозь нитки, управляющие движениями марионетки, Кукольник опустил ее на пол рядом с собой так, что деревянные башмачки куклы стукнули по паркету. Одновременно Кукольник надел на другую руку вторую игрушку и аккуратно расправил ее черный плащ на подлокотнике кресла.

– Что вы хотели сказать? – буркнул он жандарму.

Фэссау с ужасом посмотрел на товарища, ища у него ободрения и поддержки, потом поставил на стол чашку и встал.

– Эти трое уродов…, э-э…, артистов виновны в страшном преступлении.

– Да-да, – подтвердил Кукольник, заставляя марионетку двигаться. Пунчинелло задергал ногами в комическом танце. – Вы это уже говорили. А каково их преступление?

– Сопротивление стражам закона Л'Мораи и нарушение территории Карнавала. Уроды, согласно закону, изолированы от людей. Все, кто нарушает запрет покидать резервацию, подлежат казни, если вы забыли об этом, – ответил жандарм, беспокойно крутя пуговицу мундира.

– Я знаю законы, Фэссау, – отозвался Кукольник, манипулируя игрушкой на подлокотнике, будто бы это она отвечала жандарму. От резкого движения черный плащ куклы откинулся и стали видны ее худые руки – руки с когтями курицы. Теперь куриная лапа указывала на Моркасла. – А ты что скажешь?

Маг тяжело вздохнул. Еще до того, как он собрался с духом, чтобы заговорить, встала Мария.

– Это нелепо, – начала она. – Мы искали убийцу. У нас есть доказательство – трупы. Мы нашли целое кладбище.

– Неудивительно, – отозвалась кукла. – В мире умирают тысячи людей. Количество покойников, к вашему сведению, уже превысило количество живых.

– Но все они артисты Карнавала, – возразила Мария. – И все – убиты. И у всех на затылке вырезан круглый кусочек кожи.

– Если держишь Карнавал в течение нескольких сотен лет, – отозвалась кукла резким и более громким голосом, – приходится заводить кладбище для его покойников.

Теперь встал Моркасл.

– Но, дорогой сэр, эти люди убиты. Панол и…

– Оставьте нам расследование убийств, – перебил его Фэссау, выходя вперед. – Я требую, чтобы мне передали этих уродов для показательного суда и казни в Л'Мораи!

– Сядьте все! – крикнул Кукольник, неожиданно вскакивая с места. Пунчинелло безвольно повис в воздухе, а вторая кукла исчезла в рукаве плаща. Мария и Моркасл сели, Фэссау тоже вернулся к чайному столику и присел на его край. Кукольник шагнул к жандармам, марионетка по-прежнему волочилась рядом с ним.

– Требуете? – переспросил он. Он так разозлился, что даже брызгал слюной, и брызги переливались в тонких солнечных лучах. – Требуете? А по какому праву?

Тяжелый ботинок ударил по столику, и жандарм с криком упал на пол среди обломков дерева и осколков посуды. Кукольник наклонился над ним, поставив ногу на него, чтобы тот не смог двинуться с места.

– Я – Кукольник. Карнавал – мое королевство. Вы здесь только посланники.

Лицо жандарма искажала боль, а гримасничающий Пунчинелло плясал рядом с ним. Офицер испуганно закивал:

– Понял.

Кукольник неуловимо двинул пальцами, и Пунчинелло расслабленно замер у его ноги. Хозяин начал прохаживаться по комнате, и тканые стены заходили ходуном.

– Итак, вы, артисты, а тебя, Мария, я считаю голосом артистов, говорите, что было совершено убийство. Вы говорите – сотни убийств совершены, и их хватит, чтобы заполнить целое кладбище. – Развернувшись, он начал мерить шагами комнату в другом направлении. – А ты, жандарм Фэссау, говоришь, что эти трое нарушили закон, выйдя за границы территории.

Фэссау кивнул, а Мария сказала:

– Я могу отвести тебя к трупам.

– Мы разрешим спор в суде, – продолжил Кукольник, не обращая внимания на ее слова.

– Точно! – поддержал Фэссау, поднимаясь из-под обломков столика.

– Но это будет не то судилище, к которому ты привык, – не замолкал Кукольник, пощелкивая костлявыми пальцами. – Нет. Ты в моем королевстве, в цирке, и моих ребят судит не суд, а публика, и приговор им выносят аплодисментами.

– Только не суд главной аллеи, – запротестовал Моркасл.

– Да, – возразил Кукольник. – Именно суд главной аллеи. Вас троих отведут на помост и посадят в деревянные кандалы. У каждого над головой я повешу табличку с описанием преступления, которое вы совершили. А толпа вынесет вам приговор.

Кукольник вернулся на свое кресло, снова достал куклу в черном плаще, надел ее на руку и вложил в куриные когти палочки управления Пунчинелло.

– Вас будет судить зритель. Толпа. Каждый плевок в лицо и каждое гнилое яблоко, которое полетит в вашу сторону – будет голосом «против». Каждая монетка – голосом «за», лептой в оправдательный приговор. Если презрение превысит одобрение, я отдам вас в руки жандармов, чтобы вас судили обычным судом. Если же денег окажется больше, то я отпущу вас.

***

– Ха-ха! – воскликнул черноволосый мальчик в толпе детей. – Посмотрите-ка, что лежит на голове у слепой!

Младшие придвинулись поближе к клетке и вгляделись: кто-то бросил огрызок груши, и тот прилип к волосам Марии. Веселье поднялось с новой силой. Мария покачала головой, волосы растрепались и огрызок упал. Мальчишка, распалившись, бросился к помосту и плюнул женщине в лицо.

– Ну-ка! – закричал он. – Кто еще попадет ей в глаз!

Но едва он собрался снова плюнуть, как его пронзила острая боль. Оглянувшись, парень увидел разрисованное лицо арлекина, который держал в руке комически большой ботинок, которым только что наподдал мальчишке по попке. Раскатистым басом шут прорычал:

– А теперь убирайтесь! Если я тебя снова увижу здесь, то все уши оторву.

Плюнув на землю, парень схлопотал еще один шлепок и исчез в конце аллеи. Остальные, со страхом наблюдавшие за сценкой, тоже кинулись врассыпную.

Арлекин покачал головой им вслед, а потом огляделся – нет ли поблизости Кукольника или жандармов. Не увидев ни тех, ни другого, он вынул платок из огромного кармана и вытер Марии лицо. Она покраснела, всеми силами стараясь сдержать слезы.

– Ну вот, – бормотал шут. – Теперь все в порядке. Мы же должны помогать друг другу, правда?

– Это бесполезно, Джером, – заметил Моркасл, с трудом поворачивая голову, закрепленную между двумя деревянными рамами. Он изогнул шею, чтобы видеть друга по сцене. – Многие даже читать не умеют, но все равно плюют в нас. Они думают, что это еще один аттракцион.

Джером отступил, чтобы прочесть табличку над головой Марии.

– Сопротивление представителям закона и нарушение территории Карнавала? – прочитал арлекин, качая головой. – Да они сами нарушили нашу территорию!

– Сколько монет валяется вокруг? – спросила Мария спокойно.

Джером вздохнул, почесывая раскрашенный лоб.

– Пока только четыре.

– Перед твоим приходом мальчишка как раз украл несколько штук, – мрачно заметил Моркасл.

Гермос кивнул, хотя ему было нелегко это сделать – деревянный ошейник больно впивался ему в шею, а лицо покраснело от прилившей крови. Ему приходилось стоять на коленях. Он прервал свои старинные молитвы, чтобы спросить:

– А сколько мусора?

– Слишком много, – ответил Джером, подгребая к себе какие-то огрызки и бумажки. – Унесу-ка я это и вытру вам лица, а то вам никогда не выбраться отсюда.

Он уже принялся за дело, когда из конца аллеи раздался громкий крик:

– Эй ты, остановись! Это суд. Ты не имеешь права выбрасывать приговор.

Джером быстро развернулся и увидел седого человека с лицом, покрытым шрамами. Он шел к ним по аллее в черных шерстяных панталонах, белой рубашке и красном шелковом плаще. Усы у этого человека были почти белыми, как и волосы, а голубые глаза казались умными и пронзительными.

– Прочь отсюда, арлекин!

Джером поклонился, сжав руки в перчатках в кулаки, а потом, водрузив гигантский башмак на груду мусора, начал неуклюже совать в него ногу. Он рассмеялся глупым шутовским смехом, из-за того что ботинок все время выскальзывал, катаясь по огрызкам.

– Я просто пытаюсь завязать шнурок, сэр, ха-ха!

– Прочь с дороги! – усмехнулся мужчина, отталкивая шута. Джером поскользнулся и упал, а вскочив, несколько раз поклонился, делая вид, что держит в руках шляпу, и рысью бросился обратно в сторону Карнавала.

Мужчина брезгливо отряхнул руки, будто он сам трогал мусор, и повернулся к артистам. Он долго всматривался в их лица, а потом принялся за чтение надписи у них над головой.

– Сопротивление и нарушение, – прочитал он вслух. – Серьезные обвинения. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Мы обнаружили убийство, – просто ответила Мария.

– Убийство? – переспросил седой с ироничным удивлением. – Ну, это, конечно, стоит того, чтобы наброситься на жандармов.

– Точнее, три убийства, – добавил Моркасл, заставляя человека в красном плаще повернуться к нему. – Два произошли прошлой ночью, а одно – предыдущей, сэр…

– Лорд Одью – член Совета Л'Мораи, – представился старик, отступая на шаг от клеток.

– Член Совета! – повторил потрясенно Моркасл. – Да, я должен был об этом догадаться по вашему красному плащу. Ваш интерес к нашему расследованию – большая честь.

– Ну так расскажите мне об этих трех убийствах, – потребовал лорд Одью.

– Прошлым вечером во время собственного выступления я удивился, услышав странные звуки с соседней сцены, где выступали артисты Панол и Банол. Когда мое выступление закончилось, я пошел посмотреть в чем дело. Они исчезли. Убийца вытащил их через дырку в занавесе и протащил по аллее уродов.

– Откуда ты знаешь? – сразу спросил лорд Одью.

– Прошу прощения, – продолжил Моркасл, – мы прошли по его следам и обнаружили зарытые тела.

– Не могу поверить, – сказал советник, отворачиваясь от Моркасла и отряхивая ботинки от прилипших огрызков. – Раз уж вы нашли тела, то, наверное, вы и совершили убийства.

– Другое убийство было совершено в моем вагончике, – ответила Мария. – Когда я вошла, карлик-шпагоглотатель лежал на кровати, проткнутый шпагой. Убийца был еще там. Ему с трудом удалось убежать, но мы знаем, как он выглядит.

Мужчина презрительно рассмеялся, засовывая руки в карманы брюк.

– И я должен этому поверить? Слепая женщина знает, как выглядит убийца? У вас есть свидетели?

– Не совсем, – ответил Моркасл.

– Тогда ваши истории очень похожи на ложь, – резюмировал лорд, собираясь уйти.

– Он тяжелый мужчина – около шестнадцати стоунов – и высокий. У него нет указательного пальца на левой руке. – быстро проговорила Мария. – Он оставил отпечатки ладони на стенах моего вагончика, и у нас есть много свидетелей, которые видели это. Он носит тяжелые кожаные ботинки с высокими каблуками. Следы ног были на всех местах преступлений. Кроме того, у убийцы есть большая царапина на спине от правого плеча к левому бедру. Это моя отметка – я бросила в него кинжал.

Лорд Одью остановился, как стоял – одна нога на деревянном настиле, вторая – на песке. Каменное выражение его лица смягчилось. Он снова повернулся к артистам.

– Я…, поражен твоим описанием, – сказал он, обращаясь к Марии. – А жандармы знают об этих уликах?

– Да, – ответила Мария. – Лейтенант, который осматривал мой вагончик, смыл следы до того, как пришли другие жандармы. Но это видели двадцать свидетелей.

– Плохо, – заметил лорд, снова каменея. – Очень плохо.

– Что? – удивленно спросил Моркасл.

Советник посмотрел на него своим пронзительным взглядом.

– В Л'Мораи есть мясник. Недавно, разделывая тушу, он отрубил себе указательный палец. – Он помолчал. – Это жестокий человек. Никто никогда не видел его без его тяжелых ботинок, которыми он любит раздавать пинки кошкам и детям.

Моркасл вздрогнул, но он знал и то, что отсутствия пальца недостаточно, чтобы обвинить человека в убийствах.

– Кроме того, – продолжал советник, – перед тем, как продавать мясо, мясник часто обваливает его в муке, чтобы впиталась кровь. – Лорд Одью покачал головой и обратился к Марии:

– А как были совершены эти убийства? Моркасл грустно объяснил:

– Всех троих зарезали. Одного – распороли шпагой, двух других – разрезали пополам.

– И у всех из них, – перебила Мария, – срезан кусочек кожи на затылке.

– Это мог быть мясник, – произнес лорд голосом, холодным, как ночной воздух. – Это наверняка он.

– Если… – почти беззвучно прошептала Мария, – если у него есть ножевой шрам на спине, то это – он.

– Как его зовут? – спросил Моркасл.

– Доминик, – ответил лорд, доставая из кармана кошелек. Он вынул оттуда целую пригоршню монет и высыпал их перед Моркаслом, чтобы тот мог дотянуться до денег руками. – Этого должно хватить, чтобы купить вашу свободу. – Отряхивая руки, он добавил:

– Здесь они уцелеют, пока я не вернусь назад. Пойду к Кукольнику, попрошу, чтобы он освободил вас.

Когда лорд в красном плаще уже спускался с помоста, Моркасл крикнул ему вслед:

– Спасибо вам, лорд Одью! Можете не торопиться!

Обернувшись, советник ответил:

– Нет, мне придется спешить. Доминик сегодня на Карнавале.

Глава 4

Крестьянский мальчик в середине освещенной факелами толпы изнывал от жары и духоты летнего вечера. Казалось, что в этот день весь Л'Мораи потянулся по степной дороге на Карнавал. Мальчик вздыхал, переминаясь с ноги на ногу, пока не увидел впереди у ворот Карнавала зазывал, собиравших деньги.

Дернув за брючину идущего впереди толстого мужчину, мальчик спросил:

– Папа, еще долго?

Мужчина не ответил, мальчик немного подождал, снова подергал отца за штаны и повторил вопрос.

Мужчина обернулся. Этот толстяк редко улыбался, и сейчас его бесцветные глаза хмуро смотрели из-под опухших век. Он протянул мускулистую руку к мальчику, схватил его за плечо и сказал:

– Подожди. – А потом выпустил ребенка и шагнул к зазывалам.

– Всего грош за ребенка и лорин за гражданина! – выкрикивал пестро одетый страж ворот. – Все чудеса мира за грош или лорин!

Толстяк подошел к входу, запустил мясистую руку в кошелек, висевший у него на поясе, и вынул оттуда семь грошей, которые казались маленькими и незаметными в его необъятной ладони. Он протянул деньги зазывале и буркнул:

– За меня и за мальчика.

– Грош и лорин, Доминик, – напомнил кассир.

– Ты впустишь нас за семь грошей, – угрожающе прорычал мясник. – Я прихожу сюда каждый день и каждый день плачу тебе деньги. Или ты посторонишься, или получишь отраву в следующей подводе с мясом, которую я пришлю вам.

Поджимая губы, зазывала кивнул и махнул, чтобы они проходили. Мальчик издал торжествующий вопль и вслед за отцом вступил на людную карнавальную аллею.

На ней было множество музыкантов, игравших на трубах, барабанах и бубнах. Перед многими сидели обезьяны, державшие шапки для пожертвований, или марионетки, весело выплясывавшие под звуки простых мелодий. Большинство музыкантов сидело рядом с металлическими арками, обозначавшими повороты на боковые аллеи и проходы к аренам и помостам, на которых выступали уроды. За самыми большими воротами располагалась главная арена, каменная, она казалась белой в свете факелов под черным небом. Ее сцена была задернута пестрым занавесом, который светился из-за фонарей поставленных сзади.

Крестьянский мальчик засмотрелся на яркое необычное зрелище, впитывая шум, веселье и аплодисменты. Он не мог отвести глаз от главной арены.

– Отец! – позвал он, но голос потерялся в криках, шуме музыки и рокоте толпы. Оборачиваясь, он крикнул снова:

– Отец?

Мужчина куда-то ушел.

***

– Где он может быть? – громко спросил Моркасл, появившийся на аллее уродов в компании Марии, Гермоса и лорда Одью. Они шли, рассматривая толпу, спешащую навстречу, заглядывая за занавесы, вглядываясь в сценические площадки.

– Он большой человек, – заметил лорд Одью, сжимая руки в кулаки в карманах алого плаща. – С грубым лицом, большой головой и без…, без пальца. Сегодня утром, остановившись у мясной лавки, я слышал, как он говорил кому-то, что собирается вечером на Карнавал.

– Это бесполезно, – вздохнула Мария, останавливаясь возле сцены, на которой выступал Ури и его танцующие медведи. Она покачала головой. – Сегодня здесь, наверное, полгорода. И он уже мог кого-нибудь убить.

– Мария права, – согласился Моркасл. – Нам надо действовать быстрее и наверняка.

– А как насчет Орукса? – вдруг спросил Гермос с неожиданным блеском в глазах.

– Орукс? – переспросил лорд Одью.

– Это оракул, – шепотом пояснил Моркасл. – А это идея.

– Артист-предсказатель? – презрительно заметил советник. – Мы просто потеряем время. Это смешно.

– Его талант такой же настоящий, как и наши, – вежливо ответила Мария. Она отступила от сцены, к которой прислонилась, и, скрестив руки на груди, направилась на аллею. – Да, пойдемте к Оруксу.

– Вы идите, – возразил недовольно лорд Одью. – А я буду искать его дальше.

Мария, Моркасл и Гермос уже шагали прочь. Некоторые горожане узнали освобожденную троицу, и те, кто плевал в них или кидал гнилые яблоки, слегка испугались. Моркасл был доволен их стыдом и с любопытством рассматривал толпу, оставив Гермосу вести их к будке оракула. Когда они приблизились, голубая занавеска у входа в будку трепетала на ветру. По краям домика лежали ароматные цветы, травы и странные магические талисманы. У входа стояла зазывала, которая сильно отличалась от всех уродов Карнавала.

– Добро пожаловать в палатку Чудесного Оракула! – провозгласила женщина под вуалью и поклонилась Марии, Моркаслу и Гермосу.

Она была завернута в покрывала разного цвета, и из-за этого ноги и руки казались синими, желтыми и зелеными. В каждом ухе у зазывалы висело по четыре кольца, пара колец была продета и через левую ноздрю.

– Там вы узнаете секрет своей жизни, все о любви и мечтах. Входите: всего лишь серебряный лорин, и тайны – ваши.

Мария приблизилась к женщине и взялась за бархатную веревку, которая загораживала вход в палатку.

– У нас нет лорина. Дай нам встретиться с оракулом ради нашего артистического братства.

Не обращая на нее внимания, женщина продолжала кричать толпе:

– Подходите! Подходите! Припадите к ногам великого оракула!

– Произошло убийство. А точнее, три убийства, – проговорила Мария спокойно.

Гермос стоял сразу за спиной Марией. Несколько раз моргнув ярко накрашенными глазами, женщина сняла веревочную петлю со столбика, на котором та крепилась, и впустила их.

– Входите! Великий оракул ответит на все вопросы и разрешит все сомнения.

Моркасл церемонно поклонился и вошел первым. Он взял Марию за руку, чтобы показывать ей дорогу, и кивнул Гермосу следовать за ними. Дверь палатки состояла из нескольких полупрозрачных покровов, Моркасл решительно откинул тонкий шелк и вошел, поддерживая Марию. Гермос согнулся чуть не вдвое, пробираясь в дверь, как собака в конуру.

Внутри полутьму палатки освещали медные лампы, подвешенные в потолку. Трое артистов, привыкнув к необычному освещению, обнаружили, что стоят в узком коридоре, перпендикулярно к входу. Зал был разделен тонкими ткаными стенами, и воздух здесь благоухал ароматами неведомых курений.

Из темного конца коридора навстречу им вышла другая женщина – молодая темноволосая красавица с золотыми глазами, которые ясно сияли сквозь вуаль. Приблизившись, она опустила руку в корзинку, которую держала, вынула пригоршню розовых лепестков и бросила им под ноги со словами:

– Добро пожаловать! Судьба ждет вас.

Кланяясь, она стала медленно удаляться, усыпая дорогу розовыми лепестками. Моркасл пошел за девушкой, и вскоре все трое оказались в небольшой комнате. Стены здесь были украшены непонятными орнаментами, медными светильниками, а с потолка свисал тяжелый бархатный занавес, разделявший комнату на несколько помещений. В одном из них на мягких подушках сидели вокруг низкого столика женщины под вуалями. Тихо переговариваясь друг с другом, они пробовали необычные кушанья и сладости. Артисты удивленно замерли, но женщина уже вела их дальше.

– Даже те, кто принадлежит к артистическому братству, – произнесла она торжественно, особенно выделяя выражение Марии, – могут не знать, что настоящее имя оракула Олаал Аб'Хадиша, и того, что он происходит из королевской семьи властителей пустыни. Те, кто прислуживают ему – его жены. – Она кивнула назад на столик. – Я – Сатина. Я перевожу то, что говорит оракул.

Она отдернула занавес, и Моркасл последовал за ней в богато обставленную комнату. Пол здесь покрывал черно-красный ковер, на котором лежали бесчисленные подушки. В конце комнаты сидел оракул.

Сидел он в необычном высоком кресле, подлокотники которого заканчивались коробочками, в которые были заперты его руки, на ножках тоже были странные ящики, в которые были спрятаны его ноги от колен. Голова оракула покоилась в квадратном деревянном подголовном ящике, в узкое окошко которого можно было рассмотреть только его лицо. Человек был старым, темнокожим, с почти белыми бровями и длинными усами. Глаза, казалось, обращены внутрь себя, а из уголка рта стекала тонкая струйка слюны.

Сатина встала рядом с оракулом, дотронулась до его плеча, а фокуснику и его друзьям указала на подушки на полу.

– Пусть вас не пугает черное кресло, – сказала она. – Дар предвидения был дан ему за непростую цену – неисчислимые грехи, но не волнуйтесь: пока он в кресле – он не опасен.

Когда Мария, Гермос и Моркасл уселись, необычная женщина продолжала:

– Чего вы ищете, друзья? Прошлое, будущее, судьбу, фортуну?

– Мы ищем убийцу, – спокойно ответила Мария.

В ту секунду, когда ее голос раздался в маленькой комнате, глаза оракула дико завращались. Он начал глотать ртом воздух и наконец, проделав взглядом круг по комнате, остановился на Марии. Руки оракула задрожали, колени задергались, стуча по ящикам.

– Убийцу кого? – спросила Сатина, не обращая внимания на стук и шум.

– Мы знаем, кто это – это Доминик, мясник из города. Нам надо знать, где он, – пояснила Мария. – И надо знать поскорее.

Кивнув, Сатина наклонилась к оракулу и прошептала что-то в дырку в головном ящике. Как только она заговорила, оракул задрожал, на его губах появилась пена. Он начал биться, стуча головой о деревянную спинку.

– Пожалуйста, успокойся, дорогой. Да, она слепая девушка. Да, они такие же артисты Карнавала, как и мы.

Слова Сатины не вызвали никакой ответной реакции у оракула, только новые глухие удары и дрожь. Через несколько минут Сатина отошла от его кресла и откинула вуаль с лица.

– Он говорит, что Доминик здесь – на Карнавале.

– Да, мы знаем, – вежливо отозвалась Мария, – но где? Нам надо найти его и остановить.

Сатина снова наклонилась к мужу, что-то шепча ему на ухо. Он, не переставая дрожать, начал что-то выкрикивать.

– Он идет через артистический квартал позади арены, – перевела женщина.

Гермос начал подниматься, широко расширив глаза, но Моркасл сделал ему знак сесть и прошептал:

– Откуда мы знаем, что он действительно там? Оракул не сказал ни одного осмысленного слова.

Послушав несколько секунд оракула, женщина холодно ответила:

– В переднем кармане твоих брюк лежит колода карт, в которой не хватает четырех тузов. Они спрятаны в рукаве, галстуке, нагрудном кармане и носке. У слепой женщины семь шрамов на правой руке, два – на левой, один – на груди и два – на правом плече, это следы непойманных ножей. А ваш друг-великан…

– Хорошо-хорошо, – замахал руками Моркасл. – Я верю тебе. – Поворачиваясь к Марии и Гермосу, он сказал:

– Надо схватить Доминика.

Оракул снова задрожал и страшно закашлялся.

– Он уже не в артистическом квартале, – перевела Сатина, – он у палатки женщины-кентавра.

Вскакивая с места, Моркасл воскликнул:

– Куда он идет?

Оракул буркнул что-то невразумительное, а Сатина сказала:

– Он идет к этой палатке.

Моркасл побледнел и тяжело задышал.

Гермос уже встал.

– Сюда? – с ужасом спросил он.

– Да, – просто ответила женщина. – Оракул вызвал его.

***

Моркасл, Мария и Гермос толпились в комнатке, отделенной от святилища оракула тяжелым бархатным занавесом. Глаза их метались между входом в святилище и прорезями в черной коробке, откуда взирал на мир безумный оракул. Гермос стоял у щелочки и не мог оторвать взгляда от комнаты, как маленький ребенок, подглядывающий в замочную скважину. Сзади него сидела на куче всяческого карнавального хлама и реквизита Мария. В самом углу склада устроился Моркасл, с ужасом выглядывающий наружу. Дымок курящихся благовоний поднимался к потолку, кружа ему голову.

– Я чувствую себя настоящим идиотом, – пожаловался Моркасл, пытаясь выпрямить затекшие ноги. – Он, кажется, не собирается…

Гермос сделал фокуснику знак замолчать. Всматриваясь в полутемную комнату, великан уже не в первый раз возносил молитвы Кин-са, лошадиному богу. В этот момент он как раз заканчивал обращение.

И тут Сатина ввела в зал плотного мускулистого человека, она разбрасывала перед ним розовые лепестки, как и перед предыдущими посетителями. Человек был грубым, огромным, а глаза бешено горели. Проведя мясистой рукой по седеющей голове, он оттолкнул женщину с дороги, заставив ее высыпать море розовых лепестков на песочный пол, и направился прямо к комнате оракула.

– Где оракул? – спросил он грозным басом.

– Доминик, – прошептал Моркасл великану.

Обогнув угол коридора, который вел в святилище, Доминик увидел оракула, закованного в трон черного дерева. Оракул бился в клетке, стуча ногами и дрожа, глаза в ужасе вращались.

Изредка моргая, Доминик сложил огромные руки на груди и подошел к прорицателю. Лицо мясника ничего не выражало, лишь раз его глаза вспыхнули, когда он задел культю отсутствующего указательного пальца.

– Ты оракул? – спросил он, упираясь пустым взглядом в темнокожего старика.

Под тяжестью этого взгляда оракул снова вздрогнул.

Мясник плотоядно улыбнулся, и свет масляной лампы блеснул на серебряном зубе во рту.

– Я пришел повидаться с тобой, – сказал он глупо. Тут его лицо пронзило удивление, будто он сам не мог понять, зачем явился.

Сатина беззвучно прокралась между оракулом и мясником. Опустив глаза, она сделала мяснику знак сесть на подушки.

– Пожалуйста, сэр, – попросила она, – подождите минутку, пока оракул приготовится ответить на ваши вопросы. – Она положила ему на плечо тонкую руку и заставила сесть с неожиданной для хрупкой фигурки силой.

Мясник удивленно взметнул брови, но плюхнулся на подушки.

– Как я попал сюда? – спросил он вслух.

Гладя нежной рукой плечо оракула, она ответила высоким гортанным голосом:

– Вы пришли узнать свою судьбу, как и все.

Доминик тупо кивнул, потом его глаза потемнели, он снова попытался встать, бормоча:

– У меня нет времени…

– Останьтесь, сэр, – приказала Сатина, поглаживая себя по бедру, – вы можете узнать, какая удача ждет вас сегодня вечером.

Как завороженный, следя за ее пальцами, мясник снова кивнул, опускаясь назад на подушку.

– И какая удача ждет меня сегодня вечером?

– Да, вы узнаете, как все пройдет, – отозвалась женщина, голос ее дрогнул, а на губах заиграла улыбка. – Но сначала мы должны узнать ваше прошлое.

Она положила изящную руку на ящик, в котором была заключена рука оракула. Губы ее что-то произнесли на ухо оракулу. Тот один раз вздрогнул, а потом успокоился, глаза его расширились и уперлись в мясника. Он прошептал что-то нечленораздельное, Сатина выслушала, глядя на его губы, а потом кивнула.

Мясник с любопытством подался вперед:

– Что он сказал?

Не поворачиваясь, Сатина прошептала:

– Вы человек крови и жестокости.

– Конечно, – отозвался Доминик, поглаживая лысеющую голову, – я ведь мясник.

– Больше того, – продолжала Сатина, вслушиваясь в бормотание оракула. – Вы и людей убиваете.

– Да. Иногда, когда мне приходится заступать на охрану города, – отозвался мясник удивленно. – А что в этом плохого?

Оракул снова задрожал, и какие-то стоны и крики сорвались с его губ. Сатина отпрянула, а оракул продолжал биться в своей черной клетке, как раненый зверь.

– Он видит ножи и кровь, – произнесла она. От ужаса голос стал громче. – Множество убитых. Сотни…, или тысячи.

– Довольно! – прорычал мясник, ударяя в пол тяжелым каблуком своих грубых башмаков.

Сатина замолчала, дрожа и со страхом глядя на него. Жестокая улыбка искривила губы Доминика, сложив руки вместе, он спросил:

– А сегодня? Как все будет сегодня?

– Боюсь, не слишком хорошо, – раздался тонкий голосок из-за занавеса. А потом и сам Моркасл выступил вперед. Теперь он оказался между Сатиной и мясником.

Доминик побледнел, сжал руки в кулаки, вскочил, но вдруг увидел великана, который загораживал ему выход из комнаты.

– Месье Доминик, – проговорил Моркасл, – вы арестованы за убийства Панола, Банола, Борго и многих сотен артистов Карнавала.

Мясник метался между двумя мужчинами, теперь Сатина была уже в безопасности, а Доминик с трудом улыбнулся, снова блеснул серебряный зуб.

– Это шутка, да?

– Боюсь, нет, – на этот раз голос был женским, но исходил не от Сатины. Оглянувшись, Доминик увидел в бархатном проеме темный силуэт Марии, едва заметный среди карнавального хлама. Она вышла вперед к свету, сейчас ее юная красота особенно контрастировала с пустыми белыми глазами. В руках женщина держала поблескивающие кинжалы.

– Мы нашли отпечатки ладони, – произнес фокусник, делая шаг к мяснику, – без указательного пальца. Нашли следы башмаков и следы работы ножа на затылке каждой жертвы.

– О чем вы говорите? – прохрипел мясник.

– Думаю, вы знаете, о чем, – отозвался Моркасл, делая еще шаг. – Последним доказательством будет шрам на спине.

Не успел мясник двинуться, как сильная худая рука Гермоса схватила его за воротник. С громким треском лопнул шелк на спине. Гермос раздвинул две половинки рубашки, и глаза его мрачно загорелись. На спине мясника красовался свежий порез, тянувшийся от правого плеча к левому бедру.

– У него есть… – Слова Гермоса были прерваны быстрым ударом, мясник со всей силы ударил его кулаком в живот. Гермос со стоном упал, загораживая своим долгим телом выход из комнаты.

Моркасл прыгнул Доминику на спину, набрасывая ему на шею связку разноцветных платков. Стягивая со всей силы узел, фокусник наблюдал, как лицо мясника краснеет. Но ему удалось рвануться вперед, Моркасл перелетел через мясистое плечо, упал на спину и вскрикнул. Доминик рассмеялся.

Поворачиваясь на его зловещий смех, Мария откинула бархатный полог и метнула в Доминика кинжал. Тот впился в его огромное плечо. Смех сменили стоны, Доминик тут же попытался вырвать нож из окровавленной раны, но его уже сжимали жилистые руки великана.

Гермос изо всех сил пытался повалить мясника на пол, держа его за горло. Блеснул серебряный зуб. Доминик зарычал и вцепился зубами в кисть великану. Великан закричал от боли, откатился на спину, и ударил мясника ногами. Тот, взревев, как дикий зверь, выхватил наконец кинжал из руки и всадил клинок в живот Гермосу. Тот нечеловечески закричал, а Доминик встал, обнажал окровавленные зубы в отвратительной усмешке. Он метнулся к оракулу, ударил огромным ботинком в чахлую грудь темнокожего прорицателя, оракул откинулся назад, черное кресло хрустнуло и повалилось, а Доминик бросился к стене палатки, прорезал бархат и пропал в шумной ночи, наполненной криками артистов и зрителей.

Держась за бархатную стену, Моркасл подобрался к истекающему кровью великану и встал перед ним на колени. Сатина подвела к Гермосу и Марию. Остальные жены, увидев, что мясник убежал, заполнили бархатную комнату, причитая на непонятном мелодичном языке.

– Назад, леди, назад! – воскликнул Моркасл в отчаянии, раскрывая одежду на животе великана и вглядываясь в страшную рану на животе. Он осторожно вытянул кинжал и теперь пытался закрыть порез тканью. Та немедленно пропиталась кровью.

Длинные узкие пальцы Гермоса схватили волшебника за плечо, великан печально и торжественно посмотрел на Моркасла.

– Пойди поймай его, – прохрипел он.

– Что? Не будь дураком, – ответил Моркасл, оглядываясь на прорезь в ткани палатки, в которой исчез мясник. – Ты ранен.

Теперь плеча фокусника коснулась ласковая рука Марии.

– Я помогу ему, Моркасл. Иди.

Волшебник оглядел своих товарищей, на его лице мешались страх и задумчивость. Потом он встал, сжимая зубы, и направился к дырке, в которую сбежал Доминик. Раздвинув бархатные края, Моркасл выглянул в пеструю карнавальную ночь и исчез.

Он сразу оказался в плотной толпе на главной аллее Карнавала. Люди текли рекой в сторону арены, но мясника нигде не было видно. Моркасл сжал кулаки и ринулся в толпу, рыская глазами по лицам. Крестьянин, купец, аптекарь, худенькая девочка с косичками, член Совета…

– Черт, – пробормотал Моркасл, и на него нашло трусливое чувство освобождения. Но, собравшись с духом, он перебежал аллею, взобрался на старую сцену и стал разглядывать толпу с высоты.

Наконец в самом начале зрительского потока Моркасл заметил спину Доминика. Он бежал, и неприкрытые рубашкой мышцы спины ходили ходуном, а царапина от плеча до бедра налилась от усилия кровью.

Моркасл открыл рот, чтобы закричать, но ему не хватало дыхания, сердце тяжело билось, а с губ срывалось одно слово:

– Убийство… Убийство… Убийство… В глазах фокусника потемнело, Доминик уже почти скрылся из виду.

– Убийство…, убийство…, убийство… Наконец его легкие наполнились холодным ночным воздухом, и он завопил:

– Убийца! Остановите его! Мясник Доминик убийца!

Толпа вокруг Моркасла вздрогнула и отпрянула, на всех лицах были написаны страх и шок.

Моркасл сошел с арены и бросился, расталкивая всех, по аллее.

– Остановите мясника! Остановите убийцу Доминика! – Люди бросались прочь, освобождая фокуснику дорогу. – Помогите мне! – взывал он к испуганным горожанам, задыхаясь. – Остановите этого человека – он убийца!

Ему отвечали пустые глаза и испуганные гримасы.

Где– то впереди мясник уже почти достиг конца Карнавала -палаточного городка, где размещались новоприбывшие артисты. Отличное место, чтобы спрятаться. Отличное место для нового убийства.

Указывая на мясника, Моркасл отчаянно выкрикнул:

– Остановите его! Неужели никому нет дела?

Он бежал все медленнее и медленнее, ноги болели, наконец фокусник остановился и, наклонившись вперед, начал глубоко втягивать воздух в ноющие легкие.

Кто– то тронул его за плечо. Это был Арку -мальчик-леопард, руки и ноги у него были покрыты пятнистой шкурой, а юное стройное тело поросло рыже-черным мехом.

– Что случилось? – спросил он взволнованно.

Болезненная улыбка осветила лицо Моркасла.

– Ты можешь бежать, малыш?

– Быстрее, чем лань, – гордо ответил Арку, потягиваясь на изящных лапах.

– Беги! Беги и поймай вон того человека в разорванной рубашке, – сказал Моркасл, показывая на удаляющегося мясника.

Арку взволнованно кивнул, издав зубами странный клацающий звук, а потом, опустившись на четыре лапы, кинулся по аллее. Когтистые ступни едва касались земли, когда он ловко лавировал между зрителями, те расступались, а Арку коротко посмеивался, наблюдая их испуг и отвращение.

Где– то впереди мясник обогнул изгородь и скрылся между вагончиками и домиками артистов. Арку замедлил бег и зарычал. Его животный рык заставил посетителей Карнавала содрогнуться, рыжая с черным шкура вспыхивала, как пламя. В четыре прыжка он оказался у изгороди, отделявшей артистический квартал, оска-лясь, мальчик принюхался, а потом, встав на задние, лапы вскарабкался на белый забор и спрыгнул сверху на песочную дорожку.

Аллея была пуста. Глаза Арку сузились, он снова принюхался, вдыхая в себя букет обычных карнавальных запахов – дыма, песка, рыбы, холста, но среди них ясно выделялся необычный – пот, кровь и тревога.

Именно по этому следу и пошел мальчик-леопард, и запах становился все ближе и ближе. Встав на задние лапы, Арку замер на аллее, прислушиваясь к ветру. Крики толпы утихли, оставляя позади него лишь испуганный шепот и отдаленный рокот Карнавала. Но был и еще один звук, отличающийся от остальных – звук быстрых, но тяжелых шагов. Шагов большого человека.

Арку снова опустился на четыре лапы и кинулся вниз по аллее к ее дальнему концу, к заброшенной палатке. Два легких прыжка, и он оказался на крыше. Теперь перед Арку расстилался весь Карнавал, но взгляд был направлен на серо-белый полосатый шатер шагах в пятидесяти от заброшенной палатки. Из него на мгновение показалась мускулистая рука, а потом снова исчезла внутри.

Арку бесшумно спрыгнул на землю и начал красться к полосатому шатру, как кошка. Лапы двигались с неслышным ритмом, еще несколько прыжков, и он оказался у полосатой стены. Полотняная крыша прогнулась, а остов хрустнул, когда леопард взобрался на верхушку шатра. Полотно стало медленно опускаться, а внутри раздался человеческий крик.

Леопард наблюдал за тем, как бьется в холщовых сетях чье-то мощное тело, а потом, прорезая когтями ткань, вцепился в него. Мясник страшно сопротивлялся, стараясь вырваться из сильных лап животного, но Арку без труда прижал Доминика к земле.

– Спокойно, – прорычал он.

***

– Сюда, – показал Кукольник, махнув черным рукавом плаща двум жандармам, которые переминались в воротах палаточного городка, а потом первым ступил внутрь. Большие ботинки оставляли на песке отчетливые следы.

Капитан Молду – жандарм, который был выше и старше напарника, несколько раз оглянулся перед тем, как последовать за владельцем Карнавала. Палаточный городок затопила толпа, факелы горели над всеми палатками и вагончиками. Капитан тронул своего коллегу за плечо и указал на сборище:

– Не слишком приятное зрелище.

Лейтенант Рензен кивнул, поправляя саблю на поясе, а потом сделал шаг за начальником, вытирая вспотевший лоб холодной дрожащей рукой.

Три палатки были сметены толпой, одна упала на землю. Мрачные горящие глаза артистов наблюдали за жандармами, которых Кукольник вел к самому центру городка. Лейтенант Рензен пытался не замечать уродов, всех этих трехногих мужчин, бородатых женщин, безруких акробатов, детей с козьими головами…

– Вот они, – провозгласил Кукольник, указывая на небольшую группу в центре расступившихся артистов.

Слепая женщина, мальчик-леопард и фокусник в дешевом плаще держали на земле мясника Доминика.

Рензен, вынимая саблю, крикнул:

– Ну-ка пустите его, уроды!

– Подождите, – гневно ответила слепая, выступая вперед перед жандармами. – Этот человек убийца.

– Чепуха, – отозвался лейтенант, складывая руки на груди, – это Доминик – мясник.

– Конечно, мясник, – отозвался фокусник, стараясь удержать Доминика на земле. – Он совершил тут, на Карнавале, три убийства. У нас есть доказательства, чтобы обвинить его.

– Какие доказательства? Посмотрим, – потребовал лейтенант Рензен.

– Он убил шпагоглотателя Борго в моем вагончике, – начала слепая женщина, – и оставил на стенах множество кровавых отпечатков ладони. На них не было указательного пальца. Жандарм выплеснул на них ведро воды, но они все еще видны.

– Есть следы, совпадающие со следами этого человека.

– Но они могут быть, например, и моими, – отозвался лейтенант, наклоняясь и показывая свою подошву.

– И мы можем показать вам целое кладбище в лесу, неподалеку от Карнавала. Он убил сотни из нас, и никто никогда не замечал, потому что мы считали, что артисты просто уезжают, – продолжила Мария.

– Откуда известно, что это все совершили не вы сами? – со смехом спросил лейтенант.

– Мы покажем вам и следы, и кладбище…

– Они пришли ко мне, – неожиданно вмешался Кукольник. – Пришли сегодня утром и сообщили эту новость. Я поверил им, лейтенант, и лорд Одью тоже поверил. Думаю, вы сделаете то же самое.

Глаза Рензена сузились, пока он оглядывал лица артистов.

– Это серьезные обвинения. Вам придется отправиться с нами в Л'Мораи и все доказать. Я назначу слушание Совета, чтобы судить его.

Черты лица слепой окаменели.

– Когда нам надо ехать?

– Сегодня.

Глава 5

Гермос лежал на полу в палатке ведьмы, глядя на гипнотическое кружение света и тени у себя над головой. Ноги упирались в один конец вагончика, а голова – в другой. Вокруг него толпилось множество людей, и все рассматривали его полуживое тело.

Первый раз им удалось посмотреть на великана сверху вниз.

Сама ведьма возилась с какими-то растворами и порошками, и шелковые рукава ее рубашки порхали над великаном.

– Дайте-ка ему немного воздуха! – воскликнула она наконец, отодвигая рукой столпившихся артистов. – Назад, ребята. Ему нечем дышать.

Она вылила ему на грудь какую-то вязкую темную жижу и начала растирать ее костлявыми руками. Те, кто не отошел раньше, тут же отпрянули. Гермос задрожал, ноздри у него затрепетали, а в носу щекотало от отвращения. Он подозрительно посмотрел на ведьму, чьи цепкие руки, разрывая окровавленную ткань, подбирались к ране на животе.

– Не беспокойся, Гермос. Запах сейчас пройдет, этот бальзам поднимает дух, – сказала она, показывая кривые зубы.

– Так я и знал, что до этого дойдет, – раздался хриплый голос из толпы в дверях палатки.

Артисты расступились, удивленно глядя на женщину в дверях. Там стояла слепая жонглерша Мария, а рядом с ней – Моркасл. Несмотря на невидящие глаза, похожие на вареные яйца, Мария отлично поняла, что происходит. Она шагнула к великану, расталкивая артистов, нос безошибочно привел ее к Гермосу, и она тут же опустилась рядом с ним на колени.

– Что это такое? – спросила она.

– Бальзам, – с трудом отозвался Гермос. – Он поднимает дух.

Мария покачала головой и улыбнулась:

– Бальзам?

Она наклонилась вперед и принялась соскребать пахучую мазь с груди великана и бросать ее на пол. Таинственным шепотом она пробормотала:

– Могущественный Кин-са! Если бы у нас был настоящий целитель!

– Я и есть настоящая целительница, – обиделась ведьма.

Мария потрогала повязку на животе великана и, почувствовав, что та вся пропитана бальзамом, сказала:

– Придется снова перевязывать. Она вытерла перепачканные руки о юбку и стала разматывать бинт.

Моркасл встал рядом с ней на колени.

– Подожди. У меня есть кое-что, что действительно поможет ему.

Он поднял компресс с раны и пробормотал:

– Хм. Глубокая рана. – Достал из кармана металлическую фляжку и налил в колпачок коричневой жидкости. – Держись, приятель, и постарайся не прикусить язык. Будет больно.

Гермос со всей силы сжал кулаки, и Моркасл вылил колпачок в рану, но великан все-таки не выдержал и страшно закричал. Подождав несколько минут, волшебник осторожно начал перебинтовывать рану, а потом бросил на Марию серьезный взгляд и сказал:

– Боюсь, он никуда не сможет поехать. Мария опустила руки на плечи Гермосу.

– Он прав, Гермос. Но ты не беспокойся. Мы обвиним этого мясника.

– Куда вы едете? – спросил великан, удивленно поднимая брови.

– Арку поймал убийцу, – ответил Моркасл радостно. – Знаешь, Арку – мальчик-леопард. Мы едем в Л'Мораи, чтобы выступить против Доминика в суде. Не беспокойся, мы его больше не упустим.

Мария улыбнулась и погладила великана по плечу.

– Ты отдыхай, и лучше бы тебе перейти из палатки этой целительницы в свою собственную.

Моркасл встал на ноги, помог слепой подняться, и они двинулись к двери. Перед тем как выйти на улицу, Мария повернулась:

– Пожелай нам удачи, Гермос.

– Желаю, – ответил он. Они не видели его лица за широкими рукавами ведьмы.

– И я желаю тебе удачи, – отозвалась Мария, но не успела она договорить, как Моркасл покрепче ухватил ее за руку, чтобы она не споткнулась на деревянных ступеньках, и вытолкнул в холодный ночной воздух. От неожиданности Мария даже налетела на него и удивленно спросила:

– Почему ты так торопишься? Он не слышал, что…

– Мария, нас хотят видеть, – перебил ее Моркасл, голос его был строгим и значительным. Глядя на незнакомца, он поглаживал усы.

Человек был одет в хороший шерстяной серый плащ с белым подбоем, плиссированную рубашку, черные панталоны, серые носки и черные ботинки. Молодость выдавали большие яркие глаза и пухлый юношеский рот, над которым нависал орлиный нос. Выставив вперед холеную руку, он взял Марию за пальцы, а потом опустился на одно колено, взмахнул шляпой и поцеловал ей руку.

– Добрый вечер, – поздоровался он мелодичным нежным голосом. – Я Л'Арис – паж Совета Л'Мораи и юрист обвинителей, в данном случае вас. Когда жандармы вернулись с сообщением о том, что вы обвиняете Доминика, то Совет послал меня, и я в вашем распоряжении, – закончил он, грациозно поднимаясь.

Мария неловко подобрала руку и подвинулась поближе к Моркаслу.

– Приятно познакомиться с вами, сэр. Но нам с другом надо торопиться. Жандармский фаэтон ждет. – Она сделала шаг прочь от юриста, ведя за собой Моркасла.

Л'Арис некоторое время удивленно наблюдал за двумя удаляющимися фигурами, а потом бросился вслед за ними.

– Простите, мадемуазель. Но я здесь не для того, чтобы обвинять вас, а для того, чтобы представлять вас в суде, – заявил он, обводя глазами Карнавал.

Мария резко обернулась, и широкая юбка, вздымая песочную пыль, вихрем обвила ее колени.

– Спасибо за предложение, сэр, но я думаю, что нас будет защищать Кукольник.

Удивление снова засветилось в юных глазах пажа.

– Кукольник? Но он один из членов Совета. А только в особенных случаях…

– Тогда мы сами за себя постоим, – вежливо ответила Мария.

Молодой человек покраснел и опустил голову.

– У вас ничего не получится, мадемуазель. Доминик – городской мясник.

– Я с вами не соглашусь, юрист Л'Арис, – возразила Мария. – Юристы вроде вас всегда стоят на стороне горожан против нас – уродов.

– Без меня у вас нет ни одного шанса, – настаивал юрист, сложив руки в перчатках на груди.

Моркасл бросил сосредоточенный взгляд на подругу и отвел ее в сторону.

– Он может оказаться нашей единственной надеждой. Мы не можем сами вести дело и рассчитывать на победу. А нам необходимо обвинить это чудовище.

У Марии было совершенно отвлеченное выражение лица, будто она прислушивалась к каким-то потусторонним голосам.

– Я знаю что-то такое про них, в смысле, юристов, но не могу вспомнить что. Папа мне говорил об этом. – Потом она медленно повернулась к молодому человеку и спросила, тщательно выговаривая все слова:

– Что вы будете делать для нас?

Разводя руками, Л'Арис ответил:

– Я побеседую с каждым из вас, чтобы получить полное представление об этой истории и узнать все улики против Доминика. Я дам вам советы – что говорить, а что – не стоит. Я соберу доказательства, основываясь на ваших рассказах, чтобы их можно было представить в суде. А потом все вам объясню – как вести себя и чего ждать.

– Ответьте еще на один вопрос, – спокойно сказала Мария. – Вы, юрист Л'Арис, считаете нас уродами?

Лицо молодого человека слегка покраснело, он смутился, но, подумав, спокойно ответил:

– Да. Думаю, да. Так было всегда. Но без меня у вас нет даже шанса, что вас станут слушать.

Мария растянула губы в тонкую угрюмую линию, а потом ответила:

– Вы хотя бы честны. – А потом махнула ему следовать за ними. – Пошли.

***

Открытая повозка подскакивала на ухабах черной дороги. Небо над ней заволокли толстые облака, скрывшие звезды и низко нависавшие над ночной землей. Только фонари у места кучера освещали дорогу, заставляя коней отбрасывать впереди себя на дорогу причудливые тени. Фаэтон, оставив позади яркие огни Карнавала, неспешно приближался к уличным фонарям и пестрым витринам Л'Мораи. Между ними была тьма. Тьма и холодный ветер.

Моркасл поплотнее укутался в плащ и вглядывался в небо, стараясь увидеть на нем хоть одну звезду. Рядом с ним, дрожа от холода, сидела Мария, которую укрыл своим плащом юный юрист.

В дороге Л'Арис достал бумагу, чернильницу и ручку и, устроившись поудобнее, начал записывать факты, задавая Марии и фокуснику массу вопросов. Периодически, чтобы лучше рассмотреть написанное, он поднимал лист к самому лицу. Кто был убит? Как? Где тела? Кто был первый жандарм? Почему они подозревают Доминика?

Новые и новые вопросы звучали в ночи, вызывая в памяти тот страшный вечер, когда Мария вошла в свой залитый кровью вагончик и обнаружила там труп карлика Борго. Когда Л'Арис наконец счел, что знает об этом убийстве достаточно, он начал спрашивать о втором преступлении – смерти Панола и Банола, о кладбище в близлежащем лесу и погоне за Домиником.

И вдруг он задал вопрос, который потряс и Марию, и Моркасла:

– Что вы будете делать, если в ответ Доминик обвинит вас?

– Обвинит нас? – переспросил Моркасл. Он отвел глаза от беззвездного неба и уставился на юного законника. – Что вы хотите этим сказать?

– В Совете может случиться все что угодно, – холодно ответил молодой человек, отряхивая пушинку, приставшую к его камзолу. – Я слышал о том, как не раз обвинения оборачивались против обвинителей, и прямо в комнате Совета происходили казни. Совет Л'Мораи не самое приятное место.

– Но как Доминик может нас обвинить? – настаивал Моркасл. – Мы же ничего не сделали.

– Вы единственные, кто собирал доказательства, – ответил юрист. Он начал загибать пальцы. – Первое убийство произошло в вагончике Марии. Доминик, может заявить, что ничего о нем не слышал, что вы все задумали вместе, потом послали Кукольника в город, чтобы он раздобыл отпечаток руки мясника и оцарапал ему спину…

– Это невероятно… – возразила Мария с возмущением.

– Невероятно или нет, но Доминик может построить свою защиту именно так, – пожал плечами молодой юрист.

– Мы достаточно отвечали на ваши вопросы, – прервала его Мария, пододвигаясь поближе к Моркаслу. – Теперь вы ответьте на один из наших вопросов. Как будет проходить суд?

С небольшой вежливой улыбкой юрист откинулся на спинку сидения и развел руками.

– Во-первых, будет два суда: подготовительный и настоящий. Первый, то есть разбирательство, произойдет сегодня, как только мы приедем в город. Там обвинители, то есть вы, представите суду свои факты, будут написаны протоколы. От вас не потребуется ни материальных доказательств, ни улик. Если Совет сочтет, что обвинения законны и возможны, то вы с обвиняемым будете ждать суда. Вот тогда-то потребуется доказать все ваши обвинения, подтвердить уликами каждый их пункт. Я соберу эти улики и свидетелей. А потом будет суд – мы представим свои доказательства, пройдет перекрестный допрос свидетелей. И люди будут решать – кто прав.

– Люди? – переспросила Мария.

– Да, – подтвердил Л'Арис. – Совет – это руководство города, а приговор выносится голосованием народа.

– Подождите, – перебил его Моркасл, наклоняясь вперед. – Мы куда-то приехали.

Л'Арис сложил бумагу и сунул ее в карман, глядя на дорогу впереди. Из темных теней выросли два камня, казавшиеся особенно огромными в ночной темноте. От них начиналась ровная широкая дорога, уходящая направо. Миновав дозорные камни, они оказались на подъезде к городу, чьи стены мрачно поблескивали в свете уличных фонарей.

– Мы въехали на холм, – пояснил юрист. – Слева от вас Л'Мораи, который занимает эту и следующую равнины. Наверное, вы никогда не были в городе?

– Да, – ответил грустно Моркасл. – Я не был, а Мария родилась в Л'Мораи, но после того, как чума ослепила ее и убила ее отца… – Он замолчал. – Прости, Мария.

– Ничего, – ответила она спокойно. – Что ты видишь, Моркасл?

Фокусник повернулся налево и жадно уставился на огни, крыши и стены. Заспанное лицо города играло сотнями ярких бликов и освещало лик соседней горы.

– Все освещено. Наверное, там тысячи домов и магазинов. – Теплое свечение пробивалось через шторы многих окон. – Я вижу, куда ведет дорога. Она петляет по холму, пока наконец не спускается к центру города.

– Там должна быть река, – пробормотала Мария, которая чутко прислушивалась к звукам, доносившимся с городских улочек.

Моркасл кивнул, теперь он тоже слышал тихое журчание и рокот полноводной широкой реки. Кажется, он рассмотрел и арки мостов, и огоньки судов и лодок. На другой стороне реки тоже лежал город, узкие улочки бежали между домами.

– Как красиво! – воскликнул фокусник.

– Да, – сказала Мария. – Если бы я могла вспомнить, где находился магазинчик отца. Я была тогда такая маленькая. Я даже не знаю, как он выглядел и чем торговал. Единственное, что я помню, что мне там было хорошо и спокойно.

– Может быть, мы вместе отыщем его, – предложил Моркасл.

– К сожалению, – перебил его Л'Арис, – вам не позволено самим ходить по городу. Кажется, сейчас самое время рассказать вам о правилах: пока вы будете в Л'Мораи, вы должны во всем подчиняться и полагаться на меня; вы все время будете со мной или в своих комнатах; вы не должны разговаривать или дотрагиваться до горожан, кроме меня, даже если кто-то сам обратится к вам…

– А дышать-то можно? – вставил язвительно Моркасл.

Игнорируя его замечание, Л'Арис продолжал:

– Вы наши гости, поэтому от вас не требуется строгого соблюдения всех нравственных правил Л'Мораи. Но любой из горожан, если ему взбредет в голову, может подать на вас в суд, а потому общайтесь только со мной. Оставьте горожан в покое, и они не тронут вас. Поняли?

– Да, – спокойно отозвалась Мария. – Пока это обоюдное соглашение.

Фаэтон оказался на развилке дорог, и кучер подхлестнул лошадей и прикрикнул на них, чтобы они поворачивали налево. Когда повозка завернула за угол, Л'Арис сухо отозвался:

– Да, это взаимное соглашение.

Новая дорога была похуже прежней, и из растрескавшейся почвы изредка пробивались островки травы. Они проехали мимо нескольких ферм и жилищ, а потом дома вдоль дороги стали так тесниться друг к другу, что превратились в каменную стену. Из многих крыш поднимались вверх колечки дыма, которые, сливаясь вместе, образовывали над улицей низкий туман.

После жилого квартала повозка въехала в торговый район. Пабы, трактиры, конюшни, три гостиницы, лавка портного, магазин тканей, гончарная мастерская и множество других заведений и магазинов промелькнули перед глазами Моркасла, пока фаэтон не въехал в центр города.

Теперь рокот реки стал близким и шумным, потому что фаэтон переезжал через один из высоких мостов. На другой стороне реки путников встретило массивное круглое здание, чьи каменные стены окружали мраморные колонны, увенчанные ангелами, поддерживающими тяжелую крышу, которая, казалось, сливаясь с небом, была его продолжением и частью.

– Что это такое? – указывая на здание, воскликнул Моркасл, чтобы голос не потонул в реве воды.

– Это Дворец Совета, – торжественно объяснил Л'Арис.

– Больше напоминает крепость, чем дворец, – заметил Моркасл.

– Так и есть, – отозвался юрист. – Еще до того, как здесь появилась деревня, здание охраняло мост через реку, вокруг него возникла деревня ремесленников, потом в степи появились фермы, была создана библиотека, школа и…, конечно, ваш Карнавал.

Фаэтон застучал по мощеной мостовой, лошади радостно рванули к знакомому зданию. В конце дороги в ночи высилась громада Дворца Совета.

– Помните: первое – это разбирательство, – сказал Л'Арис. – Расскажете Совету все, что вы рассказали мне. Если понадобится, то я добавлю юридических терминов. Будьте готовы к выступлению, как только мы зайдем внутрь. Доминик уже там.

***

Здание оказалось действительно огромным не только издалека, но и вблизи. Снаружи его окружало семь внешних стен, где на каждом углу тускло мерцали факелы и фонари, между некоторыми из них были вырыты рвы. Мосты и арки вели во внутренние залы.

Внутри своды поддерживало кольцо массивных гранитных колонн, окруженных галереями и анфиладами покоев. Главный зал Дворца был разлинован полукругами рядов скамеек, против которых было установлено два стола со стульями с высокими дубовыми спинками, а позади стена была изрыта двадцатью с лишним черными пустыми нишами.

Моркасл ввел Марию во Дворец, держа ее за дрожащую руку.

– Я чувствую, какой это огромный зал, – прошептала Мария. – Огромный и сырой.

Двигаясь вдоль анфилады арок, Моркасл сжал пальцы слепой.

– Все нормально, заходим внутрь.

– Что ты видишь? – спросила она, вступая через массивные дубовые двери в зал. Ее жесткие кожаные туфли напряженно застучали по каменному полу.

– Немногое, – шепотом отозвался фокусник. – Довольно темно. Он огляделся по сторонам. – Зал с большими колоннами и светильниками. Есть скамейки и два стола.

Тут фокусник почувствовал прикосновение руки Л'Ариса к своему плечу, тот указал ему на помост.

– Идите, пожалуйста, вперед, мы опаздываем.

Моркасл вступил в проход между скамейками, ведя за собой Марию.

В дальнем конце зала глаз фокусника рассмотрел две фрески, украшенные по бокам фонарями. На левой – человек выходил из тюремной камеры навстречу радостному утреннему солнцу. На второй он же, преображенный, парил над толпой восторженных крестьян. Руки его были раскинуты, а от всей фигуры исходило свечение силы, изливающееся на толпу внизу.

– Красиво, – прошептал Моркасл. Л'Арис снова тронул его за плечо, чтобы тот не останавливался.

– Пошли. Они ждут нас.

– Кто они? – спросил Моркасл, который не мог оторвать глаз от фрески.

– Они, – лаконично ответил юрист, указывая в дальний конец зала.

Там среди леса дубовых стульев сидел мясник Доминик. Рядом с ним стоял суровый человек крепкого сложения. На нем был шелковый плащ, рубашка, шерстяной камзол и брюки в полоску. Рядом с ним одежда молодого юриста выглядела тряпьем крестьянина.

– Я уж думал, что вас съели волки, – сказал он. Глухой голос отдавался во всех уголках зала. – А может, ваши свидетели решили отказаться от своего обвинения?

– Вы всегда надеетесь на самое лучшее, не так ли, Брюсин? – спросил весело Л'Арис. – Только так вам удается выигрывать дела в суде? – Говоря это, он указал Моркаслу и Марии на высокие стулья напротив Доминика, а потом добавил с преувеличенной любезностью:

– Простите нашу задержку. Один из свидетелей был ранен вашим подопечным.

– Подождите-ка, – запротестовал Брюсин. – Суд еще не начался, а вы уже высказываете недоказанные обвинения. Не слушайте его, господа. Это всего лишь обычная манера нашего достопочтимого Л'Ариса.

– Нарушение? – снова театрально возмутился Л'Арис. – Кто здесь говорит о нарушении…

Пока перебранка между юристами продолжалась, Моркасл изучал многочисленные арки зала. Черные, все они, видимо, вели в длинный туннель, и теперь их проемы уже не казались ему пустыми: там светились глаза сотен людей, которые наблюдали за происходящим с молчаливым и терпеливым интересом. Вдруг Моркасл заметил, как над одним из стульев взметнулась рука.

– Довольно! – раздался голос. – Хватит уже того, что всех нас вытянули из постели, когда мы смотрели вторые сны, а теперь вы хотите утомлять нас перебранкой. Здесь нет никого, кто пришел посмотреть театральное представление. Выдвигайте свои обвинения, и покончим с этим неприятным делом.

– Не могу с вами не согласиться! – отозвался Брюсин, бросая на Л'Ариса возмущенный взгляд. Но молодой юрист даже не заметил этого нового выпада коллеги, потому что хотел помочь Марии встать.

Она покачала головой:

– Пусть первым говорит Моркасл.

– Нет, – прошептал Л'Арис. – Вы говорите прямее и честнее. А слепота и женственность расположат к вам членов Совета. Нам необходимо вызвать их симпатию.

Мария вся сжалась, но встала, и юрист отвел ее к гранитной трибуне на помосте, и уложил ее руки в глубокие каменные выемки.

– Руки держите тут. Это камень выступлений, он светится, показывая, правду вы говорите или лжете.

Мария кивнула, руки у нее похолодели, а на лбу выступил ледяной пот.

Тут справа прозвучал резкий женский голос:

– Назовите свое полное имя, возраст и занятие.

Прокашлявшись, чтобы голос стал яснее, Мария заговорила:

– Я Мария и не знаю своей фамилии. У меня нет ни возраста, ни семьи. Чума ослепила меня и убила моих родителей. Одним темным вечером я, девочка-нищая, оказалась у ворот Карнавала.

Я жонглерша.

Камень засветился белым – цветом правды.

– Артистка, – уточнил член Совета.

– Чем ты жонглируешь? – спросил тот же женский голос.

– Кинжалами.

– Жонглерша кинжалами, – пробурчал кто-то, – обвиняет мясника. Забавно.

– В чем ты, Мария, обвиняешь перед Советом этого человека? – снова спросила женщина.

Несколько раз моргнув, Мария ответила:

– Я обвиняю мясника Доминика в том, что он ранил моего друга Гермоса, убил шпагоглотателя Борго, Панола и его сиамского близнеца Банола, а также бесчисленное количество других артистов Карнавала.

Камень загорелся красным – цветом ненависти.

– Нападение и убийства, господа, – пояснил Л'Арис.

Глубокий голос, лишенный плоти, обратился к мяснику:

– Ты слышал заявление против себя, Доминик. Как ты ответишь?

– Она сумасшедшая – урод, – отозвался Доминик, едва разжимая мясистые губы.

Брюсин рядом с ним снова встал, положив руку на плечо подзащитного.

– Мы отрицаем все обвинения. Слепая женщина не может быть настоящим свидетелем. Она даже не видит тех, с кем разговаривает.

– Она нормальный свидетель, – возразил Л'Арис, вставая. – Все видели, как камень загорелся белым, значит, она сказала правду.

– Белый еще и цвет сильной страсти, – рявкнул Брюсин. – Шлюхи всегда страстны, но правдивы ли…

Камень стал кроваво-красным, когда Мария сжала руки в кулаки.

– Как вы смеете…

– Я тоже свидетель преступлений, – нервно перебил Моркасл, – и у меня зоркие глаза.

– Простите за перепалку, уважаемые советники, – с мягкой улыбкой вставил Л'Арис. – Это Моркасл – волшебник и фокусник, именно он схватил сегодня убийцу.

– Мой клиент не убийца, – запротестовал Брюсин, ударяя кулаком по дубовому столу, – и свидетели уже лгут. Схватил мсье Доминика не мсье Моркасл, а странное существо – полукошка, получеловек. Кто поверит слепой женщине, мальчику-леопарду и фокуснику? Ведь мсье Моркасл зарабатывает себе на хлеб тем, что обманывает людей!

– Брюсин говорит убедительно, – раздался голос председателя. – Какие улики есть у вас, уроды, против мясника Доминика?

Когда Мария заставила себя успокоиться, камень стал из красного розовым, а потом снова белым.

– На месте смерти Борго мясник оставил несколько отпечатков руки, на которой не хватает указательного пальца.

– Какой руки? – спросил Брюсин. Костяшки пальцев побелели, и камень на мгновение замутился.

– Честно говоря, я не помню… – ответила она, – по-моему, левой.

– У моего подзащитного нет пальца на правой руке.

– Тем не менее, – продолжала Мария, – я застала мясника на месте преступления и, когда он убегал, бросила в него кинжал, а потому у него на спине есть порез от правого плеча к левому бедру. – Она чувствовала белый жар камня под своими руками.

– Пожалуйста, повернитесь, мсье Доминик, – потребовал женский голос, – и покажите нам спину.

Доминик сидел молча, сложив руки, когда Брюсин сделал ему жест встать. Здоровяк медленно поднялся, повернулся и задрал рубашку на спине.

Там сиял красный яркий шрам.

В Совете воцарилась тишина, и Л'Арис выступил вперед.

– Если в этом возникнет необходимость, я отведу членов Совета в лес неподалеку от Карнавала, где похоронены сотни артистов. Все они умерли жестокой смертью, как Борго, Панол и Банол. Они погибли от руки Доминика.

– Могу я кое-что вставить? – спросил Брюсин с сарказмом. – Этому Совету нечасто приходилось рассматривать случаи с…, артистами Карнавала. Традиционно Карнавалом управлял Кукольник, а Совет занимался Л'Мораи. Может быть, надо все оставить по-старому и предоставить решение Кукольнику?

– Подождите минутку… – перебил его Л'Арис.

– Сейчас не ваша очередь, юрист Л'Арис, – остановил его голос одного из членов Совета. – Нам надо обсудить предложение Брюсина.

Л'Арис сел, а Совет стал обсуждать идею адвоката убийцы.

– Насчет закона он прав.

– Возможно, все это заговор.

– В первую очередь мы должны защищать горожан, а потом уж уродов.

– Естественно, у Карнавала есть свое кладбище, ведь он существует сотни лет.

Моркасл с отчаянием вслушивался в реплики, которыми перебрасывались члены Совета, пока Мария ощупью пробиралась к своему месту.

Через некоторое время обсуждение затихло, и заговорил человек с глухим басом:

– В свете предложения, которое сделал нам на основании законов достопочтенный Брюсин, мы должны вас информировать…

– Пожалуйста, подождите, – раздался еще более глубокий и громкий голос. – До сих пор я молчал, потому что в деле задействованы двое моих артистов. Но больше молчать не могу.

Моркасл побледнел, а Мария прикрыла рот рукой, когда из одной из ниш появилась худая фигура в черном плаще.

– Да вы отлично знаете меня, дети, не так ли? – продолжал человек, выступая вперед к помосту. Теперь он стоял под лампой и фонарь ярко освещал его фигуру. – Я Моди Сиен, Кукольник Карнавала Л'Мораи, и представитель Совета этого города. Сегодня утром ко мне пришли двое артистов, с ними был еще третий, и рассказали о своих подозрениях. Но я не стал их слушать, а посадил на аллее, чтобы зрители Карнавала сами вынесли вердикт – правы эти люди или виноваты. Я должен был их выслушать. По закону, самый большой приговор, который я могу вынести, – тюрьма. Если Доминик виновен в том, что убивал артистов, то его посадят в клетку и он будет сидеть там, пока не умрет. Возможно, жизнь урода не стоит жизни горожанина. А жизнь двоих? Троих? Сотен уродов? Проведите этот суд, или мне придется переехать со своим Карнавалом в город, который знает, что такое справедливость. И все здесь отлично знают, что это будет значить для прекрасного Л'Мораи.

– Да, – раздался голос лорда Одью. – Я поддерживаю. Мы должны серьезно рассмотреть это дело.

И снова члены Совета стали перешептываться, а Кукольник отступил в тень.

Л'Арис прошептал Марии и Моркаслу:

– Теперь будем ждать и надеяться. Возможно, Кукольник спас вас. Но… – он сделал паузу, прислушиваясь к разговорам советников, – многие горожане считают его самым большим уродом из всех уродов Карнавала.

Моркасл покачал головой и бросил взгляд на столик защиты.

Брюсин с ненавистью смотрел на них и что-то говорил на ухо Доминику. Он не успел закончить, когда снова заговорил председатель собрания:

– Как долго, почтенный Л'Арис, вы будете собирать улики и свидетельства? Л'Арис встал и поклонился советникам.

– Здесь такое количество свидетелей и доказательств, что мне понадобится всего один день, чтобы собрать их, если кто-нибудь из уважаемых господ поедет со мной на Карнавал и кладбище.

– Наверняка, – отозвался председатель. – А ты, Брюсин?

– Мне понадобится не больше времени, чем обвинителям. Многие друзья Доминика, все уважаемые граждане, видели доброго мясника в городе в то самое время, когда, согласно заявлениям, происходили убийства.

– В таком случае, – резюмировал голос, – завтра в сумерках начнется суд.

***

Л'Арис вел Марию, держа ее дрожащую руку, по каменным ступенькам Дворца Совета. За ними следовал Моркасл, зябко кутавшийся в шелковый плащ. Сонный стражник нетерпеливо кивнул, чтобы они скорее входили в ворота, раздалось металлическое клацанье замков и засовов, и тяжелая дверь отворилась.

– Ваша камера здесь, – указал стражник на коридор, в который выходило множество дверей.

– И снова я должен просить у вас прощения, – извиняющимся тоном проговорил Л'Арис. – Обычно граждане ждут суда у себя дома, но…

– .уродам не разрешается свободно ходить по городу.

– горько закончила вместо него Мария, – мы можем напасть на людей или раздражить их глаз. Л'Арис нервно рассмеялся.

– У них, конечно, будут отдельные комнаты? – спросил он, обращаясь к стражнику Мария испуганно проговорила, прежде чем тот успел ответить:

– Не оставляйте меня одну. Нужны чьи-то глаза, чтобы увидеть блох.

Моркасл бросил на нее обеспокоенный взгляд:

– Блохи? Здесь – под сводами Дворца Совета?

Стражник нашел в связке еще один большой ключ и вставил его в замок. Старая дверь скрипнула и с трудом поддалась, а солдат махнул факелом в образовавшийся проем:

– Теперь сюда.

Моркасл вступил в камеру. Три стены небольшой камеры были одеты тяжелым серым гранитом, а одну из них составляла тяжелая решетка, прутья которой были толщиной с человеческую руку. Слева на железных цепях висела узкая деревянная кровать. В дальнем левом конце камеры стояла зловонная лужа, вокруг которой распространилась белая плесень, а справа на цепях к стене были приделаны стол и стул.

Моркасл взял Марию за руку и ввел в камеру.

– Все в порядке. Довольно чисто и сухо.

– И холодно, – добавила Мария, сжимая зубы.

– Вы можете принести им одеяла, мсье? – спросил Л'Арис охранника.

Молодой солдат бросил на него раздраженный взгляд.

– Посмотрю, – ответил он, закрывая за артистами тяжелую дверь и поворачивая ключ. – Мне надо вернуться на свой пост, – пробормотал он.

Л'Арис встал у решетки.

– Извините…

– По крайней мере здесь мы ограждены от убийцы, – перебила его Мария.

– Я вернусь завтра вечером, – продолжил юрист. – Привезу простыню с отпечатком руки мясника и сделаю копию следов на сцене Панола и Банола, если они еще целы. К тому же мне придется записать показания вашего друга великана и советников, которые поедут смотреть могилы. – Стражник торопил его, но перед уходом Л'Арис добавил:

– Не волнуйтесь. Мы обвиним его.

Моркасл кивнул, хотя рот фокусника окружали складки тревоги. Он долго смотрел вслед удаляющемуся по коридору юристу, который уносил с собой факел, а потом встал, и толстые прутья решетки разрисовали в клетку его бледное лицо. Услышав, как захлопнулась последняя дверь, Моркасл подвел Марию к кровати и усадил ее, сев рядом.

– Теперь, – возбужденно прошептал он женщине, – когда мы провозгласили свои обвинения, будем надеяться на то, что у нас хватит улик, чтобы их доказать. – Слова гулко отдавались под каменными сводами.

Мария закрыла лицо руками.

– Я чувствую только усталость и холод, – ответила она.

Моркасл встал, сорвал с плеч плащ и укрыл ее.

– Грейся, а мне хватит камзола. Мария постучала по дереву койки.

– И как мы должны тут спать? Это комната на одного, но и та без одеял, подушки, матраса…

– Сначала спи ты, – предложил Моркасл. – А я посплю завтра. Укройся плащом как одеялом, а я принесу немного сена, которое лежит в углу. Оно кажется достаточно чистым, вот и послужит матрасом и подушкой.

Он встал с кровати и ощупью в темноте добрался до противоположной стены, взял пучок сена и вернулся с ним к Марии. Устроив ей импровизированное ложе, он сказал:

– А теперь ложись. Ложись и спи. Мария устроилась на кровати, укрывшись плащом фокусника.

– Спасибо тебе, Моркасл, – поблагодарила она его.

Моркасл мрачно улыбнулся и зашагал к стулу. Где-то вдалеке раздался скрип последней закрываемой двери тюрьмы, а Мария уже спокойно и ровно дышала во сне.

Тишина. Ее прерывала только мерная изматывающая капель, И вдруг Моркасл услышал голос.

Он был ясным, но негромким. Сначала фокусник решил, что ему кажется, но слова все звучали и звучали. Это был Доминик. Доминик, заточенный в одну из дальних камер. Он разговаривал сам с собой, и слова его сливались с мерной капелью:

– Я убью вас, уроды. Освобожусь и убью.

Глава 6

Утренний свет, пробиваясь сквозь узкие высокие окна тюрьмы, падал на печальное лицо Моркасла Удивительного. Глаза его были красными и тревожными из-за бессонницы и темной-темной ночи.

Долгие-долгие часы он сидел, закрыв уши руками, стараясь не пускать угрозы Доминика к своему разуму. Но они все звучали и звучали. Моркасл пытался обратиться мыслями к массе других вещей: карточным трюкам, зрителям, воспоминаниям о путешествиях, но в памяти вставала лишь Мария – нежная, беззащитная, испуганная, нуждающаяся в помощи. Но Моркасл знал, что глубоко внутри он был еще беззащитнее и слабее слепой женщины.

Деревянная кровать скрипнула, Мария повернулась. Она зевнула и потянулась.

– Наверное, уже утро, – сказала она, дотрагиваясь до ноги в том месте, куда падал солнечный луч.

Моркасл бросил на нее лихорадочный взгляд, встал и начал расхаживать по камере.

Опуская ноги на пол, Мария еще раз потянулась.

– Не скажу, что я отдохнула, – заметила она печально, – но хотя бы время прошло быстрее. А тебе удалось заснуть, Моркасл?

Маг поднялся. Он всю ночь молчал, поэтому голос показался чужим и скрипучим:

– Я был слишком занят ловлей блох. Мария встала с кровати и взбила жалкую подушку из сена.

– Ложись. Суд будет только вечером. Волшебник подошел к деревянному ложу, опустился на него и пробормотал:

– Всю ночь думал, как быть. Я убил бы Доминика голыми руками и прямо сейчас только для того, чтобы оказаться в моем вагончике и в своей постели.

Мария прижалась к нему, обняв худой рукой за плечи, поцеловала в горячечный лоб, как это сделала бы мать, и заставила лечь.

– Отдыхай. Ты будешь мне нужен сегодня вечером.

Моркасл повернулся на бок, пытаясь устроиться поудобнее, а Мария сняла с плеч его плащ и укрыла.

– Спокойного сна, – пожелала она, но он не слышал ее. Его уже унесли с собой тьма и сны.

***

Во сне ему привиделся человек с лицом отца и голосом матери. Лицо и голос говорили:

– Если я когда-нибудь поймаю тебя с этими книгами еще раз, то сам отведу в Совет, а потом буду продавать каштаны в день твоей казни.

Но Моркасл не послушался, он снова открывал волшебные книги, постигая описанные в них премудрости. Магические слова легко срывались с его губ, рисуя в воздухе темные линии, подобные каббалистическим символам с белых страниц. Линии росли и множились, пока не превратились в мрачный потолок лаборатории, своды которого напоминали своды камеры, в которой он сейчас находился. Высоко на одной из стен висело, нервно улыбаясь, окно, а язык зимнего солнца, просунувшийся в него, облизывал тайную лабораторию изнутри, касаясь столов и книг, реторт и папирусов, тайн и секретов, которые в них были заключены много веков назад.

Касались они и Моркасла, Волшебника.

Но однажды ночью, страшной ночью, солнце ворвалось в окно, как обжигающий поток, залив своим светом Моркасла, склонившегося над магической книгой. Перо в его руке было изящной женской ножкой, которую он обмакивал в банку черных чернил, чтобы царапать ее ногтями слова справа налево по белым страницам. Вдруг он замер.

Раздался шум, поэтому он и перестал писать.

Моркасл отложил манускрипт, и женская нога испуганно задрожала в его руке. Он посмотрел в окно и там увидел чьи-то глаза.

– Наверное, отец, – пробормотал он во сне, прекрасно сознавая, что Мария слышит его, – пришел продавать каштаны.

Глаза из улыбающегося окна исчезли, и теперь шаги раздавались в коридоре. Воздух наполнился запахом жареных каштанов. Моркасл знал.

Он закрыл книгу, и из нее выпорхнули мокрые черные слова, превратившиеся в летучих мышей. Моркасл поднял со стола фолиант, а тяжелые «бум-бум» шаги отца уже раздавались на пороге комнаты. Моркасл побежал к большой красной букве X, нарисованной на песочном полу, быстро смел песок с крышки люка и открыл дверцу, ведущую вниз. Он опустил туда книгу, опустил крышку и присыпал ее песком.

Дверь лаборатории отворилась, внутрь с криками ворвались отец и пять-десять жандармов, их лица были неопределенны в бликах ярких факелов. Они казались пчелами, вырвавшимися из улья. Моркасл отступил с крышки тайника, пот горячо стекал по его лицу. Начальник стражи, черный, как чернила, взлетел к потолку, протягивал к шее Моркасла свои лишенные цвета руки. Вдруг впереди всей толпы оказался маленький мальчик с бородой и окровавленными ладонями. Он указал обвиняющим перстом на Моркасла и гневно объявил голосом матери:

– Это он! Это колдун!

Жандармы разразились зловещим хохотом, схватили Моркасла за руки и напустили на него кроликов, выскочивших из их странных черных шляп. Один из зверьков ударил по лампе, она упала, и вокруг разлилось горячее масло. Жидкость немедленно вспыхнула, и огонь принялся рыскать по лаборатории. Языки пламени лизали столы и полки, принимая форму лица отца и крича голосом матери. Моркасл завопил, но его уже волокли прочь люди в черной форме. Он еще несколько раз обернулся, увидев, что вся лаборатория обратилась в горящий шар, похожий на звезду на ночном небе.

***

Когда фокусник проснулся, то глаза тут же защипало от света факела, который держал перед собой Л'Арис. Юрист наклонился над кроватью, всматриваясь в лицо испуганного волшебника, и сказал:

– Вставайте, Моркасл. Пришло время суда.

Моркасл резко поднялся, отбрасывая шелковый плащ. Ноги его как будто налились свинцом, а кости казались ржавым железом и едва не скрипели. Он провел рукой по волосам, потер заспанное лицо. Сухое сено оставило красные полосы на его пухлых щеках. Л'Арис взял Марию за руку.

– Я собрал все улики и свидетельства, которые нам требовались. Будем надеяться, что Брюсин ничему не удивится.

– Удивится? – переспросила Мария.

– Да, – просто ответил молодой законник. – После того как я отвез на кладбище двух членов суда, Брюсин тоже был там с тремя советниками.

Странный звук гонга прорезал воздух. Потом раздался второй гонг и третий, каждый из которых был другого тона и гулко отдавался в каменных стенах тюрьмы. Моркасл потер уши руками и встал.

– Что это такое?

– Зов Совета, – ответил Л'Арис. – Зов Л'Мораи. Граждан города созывают в зал суда.

Глаза Моркасла вспыхнули ужасом.

– Там будет весь город?

– Да, – ответил Л'Арис, направляясь двери камеры. – А потому нам надо идти.

***

Моркасл едва не прослушал открытие заседания. Он никак не мог придти в себя от страшного сна, а тяжелые стены и потолок зала суда давили на него, как могила. Сегодня фрески на стенах все были подсвечены факелами. Они тоже пугали его. На первом панно изображалась сценка ареста несколькими жандармами пухлощекого школяра. Она украшала входную дверь в зал. Слева от двери тот же школяр уже представал перед комиссией обвинителей и судьями. На последней фреске в торце зала старый изможденный человек выходил из тюрьмы, у ворот которой собралась большая толпа любопытных.

Рисунки на правой стене зала изображали разные моменты суда, разбирательства и вынесения приговора. Последней среди них была сцена казни. То, что накануне вечером в полутьме показалось Моркаслу свечением и потоками силы, исходившими от тела и головы человека, на самом деле оказалось веревками, плотно обхватывающими его шею. Преступник не взмыл в воздух над толпой, его просто вздернули на виселицу.

Сердце Моркасла снова забилось, а в ушах раздалось эхо угроз Доминика, которые он слушал всю ночь. Он несколько раз моргнул, потер виски ладонями и приказал себе: сосредоточься, а то кончишь как человек на картинке.

– В заключение, – услышал он голос Л'Ариса с трибуны, – я хочу спросить, как мы могли быть настолько слепы, чтобы не видеть жестокости и преступлений этого человека? Почему мы так долго не могли осознать, что человек, живущий рядом с нами и забивающий для нас животных, к тому же убийца людей, страшный палач? Вы, кто пришел сюда сегодня с детьми, я обращаюсь к вам, вы ведь помните те времена, когда улицы славного Л'Мораи были приветливыми и спокойными. Теперь, до тех пор пока мясник Доминик гуляет на свободе, наши улицы больше не будут такими спокойными, туда будет страшно выпускать детей. Его надо обвинить и наказать для нашего же блага.

Немного походив по подиуму, Л'Арис продолжил:

– Вы услышите рассказ о двух преступлениях Доминика, о которых вам сообщат двое несчастных. Не судите их, а слушайте.

После этого юрист театрально поклонился собравшейся толпе и председателю суда. Среди зрителей раздались шепоты, некоторые захлопали в ладоши. Молодой юрист сошел со сцены и направился к своему месту.

Теперь на возвышение вступил Брюсин. Он поправил мясистыми руками смявшиеся панталоны и обратил к толпе гневный взгляд.

– Изящная и сильная риторика моего юного коллеги, – иронично заметил он, делая жест в сторону судей. – Но это всего лишь риторика, не больше. Во всем, что говорил Л'Арис не было ни слова правды. А вот вам правда! – вдруг выкрикнул Брюсин, топая тяжелым ботинком и заставляя всех в зале вздрогнуть от неожиданности. – Обвинение в убийстве пришло не от граждан Л'Мораи, не от тех, чью историю и жизнь мы отлично знаем. Нет! Обвинители на этом суде – артисты Карнавала, те, кого один из почтенных лордов назвал «уродами из степи». – Он сделал паузу, в зале раздались смех и поощрительные выкрики, и Брюсин плотоядно улыбнулся. – И нам придется учитывать тот факт, что эти артисты зарабатывают себе на хлеб не тяжелым честным трудом в поте лица своего, а тем, что дурачат зрителей, фокусничают и гримасничают, выставляя нам на обозрение свои уродства и аномалии. И нам придется принять во внимание…, э…, ненормальность этих людей. Впрочем, все вы бывали на Карнавале и прекрасно знаете, о чем идет речь.

И против кого эти люди выставили свои обвинения? Против Доминика, который родился в Л'Мораи, вырос на наших глазах, вырос в прекрасной семье Кисиу, да упокоится его отец с миром.

В свете всего сказанного и в связи с высокой риторикой коллеги хочу просить достопочтенный Совет и граждан Л'Мораи признать этого человека – нашего друга и соседа – невиновным, – закончил Брюси под аплодисменты зала.

– Приведите вашего первого свидетеля, обвинители, – раздался голос из темной ниши Совета.

Поднявшись, Л'Арис поклонился и выкрикнул:

– Первой я вызываю Марию – жонглершу.

Он взял Марию за руку, и, поджав губы, слепая женщина поднялась с высокого деревянного стула. Л'Арис подвел ее к возвышению и помог встать на трибуне, положив руки на камень. Камень тут же потемнел и вспыхнул разными оттенками красного и пурпурного.

– Постарайтесь казаться испуганной, если можете, – прошептал он сквозь сжатые губы.

Невеселая улыбка тронула рот слепой женщины.

– Это не так уж трудно.

– А теперь я хочу восстановить последовательность событий, – объявил Л'Арис толпе. – Пока я буду задавать вопросы этой очаровательной женщине, постарайтесь представить, что произошло в ту ночь, когда умер карлик Борго – шпагоглотатель. Представьте себе и того, кто мог быть в этом виновен, – с пафосом произнес юрист, указывая на Доминика. – Позвольте мне представить вам эту красивую молодую женщину по имени Мария, чей дом был обезображен и залит кровью. Скажите нам, Мария, что случилось в ту ночь, когда вы обнаружили убийцу в своем доме?

Мария тяжело вздохнула. Камень порозовел, а потом стал белым.

– Видите ли, я жонглирую кинжалами…

***

Карлик-шпагоглотатель Борго стоял неподалеку от арены, на которой выступала Мария, и прислушивался к реву и гулу возбужденной толпы.

– Мария необычайно привлекает зрителей, – восхищенно пробормотал он себе под нос, сдвинув пушистые брови. И тут его бородатое лицо омрачила тревога. Всегда трудно выступать за таким популярным артистом.

Он нервно отвернулся от сцены, ощупывая узловатой рукой рукоять шпаги. Он вытянул клинок из ножен и выставил перед собой. На его острие тут же блеснул лучик света факела, горевшего в жилом квартале. Шпага была такой же высоты, как и сам карлик, он снова убрал ее в ножны, бормоча:

– Интересно, а этим Мария могла бы пожонглировать?

Раздался новый крик восторга, Борго подошел к кулисе и прислонился к ней, дожидаясь финальных аплодисментов и выхода арлекинов.

Тут его глаза упали на артистический квартал, где происходило какое-то странное движение: между вагончиками и палатками шел какой-то незнакомый человек. Подозрительно оглядываясь, человек остановился перед одним из вагончиков. Свет факела хорошо освещал его – мясистый торс, большая лысеющая голова, огромные руки. Человек повернулся, кинул взгляд назад, который попал точно в удивленного карлика, а потом быстро открыл дверь вагончика и вошел внутрь.

– Это что такое? – важно прошептал Борго. Он повернулся и прислушался, до конца выступления Марии оставалось несколько минут. – Надо посмотреть, – продолжал он разговаривать сам с собой, сжимая рукоять шпаги.

Он отступил от стены и направился в актерский квартал к вагончику, в который зашел чужак – вагончику Марии.

– Что это за парень? – бормотал Борго, подходя к маленькому домику и внимательно вглядываясь в темное окно.

Он решил не связываться с тяжелой и большой шпагой и вынул из-за пояса кинжал. «Маловат для рта», – так он говорил об этом ноже во время своих представлений.

Поднявшись по ступенькам, Борго взялся за дверную ручку. Дверь распахнулась. Внутри была тьма, лишь слабый свет уличных фонарей и факелов проникал через зашторенные окна.

«Слепой девушке не нужно много света, – подумал Борго. – Мне, к счастью, тоже – глаза у меня, как у кошки».

Он всмотрелся в темное пространство и не заметил непрошеного гостя, а потому уверенно вступил внутрь. Длинная тень коротенького тела вползла в дом, падая на жалкую, но аккуратную мебель. Кровать и стул были пусты…

Тут позади Борго раздался металлический звук, карлик замер, хватаясь за шпагу и не выпуская кинжала.

Но шпаги на поясе не было.

А потом пол вагончика затрясся от тяжелых шагов. Борго развернулся, цепляясь за стол. В слабом отсвете фонарей он увидел блестящее лезвие собственной шпаги, направленной прямо на него. Вскрикнув, карлик отступил, но клинок уже вошел ему в горло, он рухнул на кровать, а дверь сзади бесшумно захлопнулась.

***

– Хочу напомнить уважаемому суду, – заявил Брюсин, появляясь на помосте и останавливаясь напротив Марии, – что мы слышали не столько рассказ слепой жонглерши, сколько сказку, которую сочинил Л'Арис. А теперь, моя дорогая, мы хотим услышать правду. Вы вернулись со сцены в свой вагончик и обнаружили на собственной кровати мертвое тело. Это верно?

– Да, – ответила Мария.

Брюсин театральным жестом вынул из кармана шелковый носовой платок и положил его перед Марией.

– Юрист Л'Арис тоже показывал этот кусок ткани с очень четким кровавым следом ладони, где не хватало указательного пальца. Он действительно взял его в вашем вагончике?

– Да, конечно, – подтвердила Мария.

– Ложь, – гордо бросил Брюсин, набрасывая платок ей на плечо. – Ложь, ложь, ложь. – Он вынул из-за спины, где держал его в руке, мятый льняной обрывок, который представил суду Л'Арис. – Вот ткань, о которой вы говорили, милая. – Помахивая уликой, Брюсин спросил:

– Насколько вы слепы, дорогая Мария?

– Я могу слышать, что вы весите примерно двадцать стоунов. Я слышу, как вы почесываете выбритый подбородок.

– Насколько вы слепы? – повторил вопрос Брюсин.

– Совершенно! – ответила Мария.

– Понятно, – ответил Брюсин, отступая назад. – Значит, вы никогда не видели ни отпечатков пальцев на постели и стенах, ни потоков крови на потолке? Значит, вы не видели следа ботинка на полу? Не видели вы и лица человека, который оказался в вашей комнате?

– Конечно, нет! – бросила Мария. – Но я пометила его ножом…

– Поправьте меня, если я ошибусь, – сердито перебил ее Брюсин. – Прошлой ночью вы сказали Совету, что у предполагаемого убийцы нет указательного пальца на левой руке, тогда как у Доминика не хватает пальца на правой.

– А как насчет царапины на спине?

– Прекратите! – прорычал Брюсин. – Жандармы сказали, что вы не упоминали о шраме до тех пор, пока Доминика не схватили, они говорят, что вы вообще ничего не говорили до тех пор, пока подозреваемый не оказался у вас в руках. Неудивительно, что он так хорошо соответствует описанию!

Вы просто подогнали улики под моего подзащитного! Мария скрипнула зубами:

– А как же кровавый отпечаток на моей простыне?

– Если это правда, – язвительно бросил Брюсин, – то жандармы могут отыскать любые отпечатки на простынях женщины вроде вас.

Это заявление исторгло презрительно-сладострастный смешок из колышущейся толпы, смех, который эхом пробежал по каменным коридорам здания Совета. Брюсин снял платок с плеча слепой и произнес торжественно:

– Вопросов больше нет. Вы исключаетесь.

Мария сжала губы:

– Надейтесь, что он не захочет убить кого-нибудь из тех, кого вы любите.

Оттолкнув его протянутую для помощи руку, она ощупью спустилась с помоста и направилась к своей скамье.

Брюсин отступил, брезгливо вытирая руку, до которой дотронулась слепая, а потом, сложив платок, убрал его в карман серого камзола.

Под мрачными сводами раздался женский голос:

– Л'Арис, приведите своего второго свидетеля.

Юрист встал и поклонился, лицо его было немного бледным в ярком свете фонарей и факелов.

– Я вызываю мсье Моркасла.

Он сделал волшебнику знак выйти на трибуну, и тот, поднявшись с места, направился к помосту. Моркасл чувствовал себя странно беззащитным без черного плаща, который так перепачкался и смялся за ночь, что его пришлось оставить в камере. Добравшись до трибуны, он встал перед залом и положил руки на камень справедливости, который вдруг превратился в ярко-зеленый. В зале раздался шепот.

– Люди Л'Мораи, откройте свои глаза, уши и умы, чтобы услышать о втором преступлении, – начал Л'Арис, снова указывая на Доминика. – Приготовьтесь вместе со мной представить то, как произошла трагедия, унесшая жизни близнецов Панола и Банола. Месье Моркасл, расскажите нам о той ужасной ночи.

Моркасл кашлянул и начал:

– Первое, что я помню, относится к тому моменту, когда я положил голову на гильотину…

***

Панол сидел на стуле на покрашенной в белое сцене, дожидаясь, пока толпа внизу умолкнет. Он бросил взгляд на своего близнеца. Банол был одет в точную копию одежды брата, чтобы полностью соответствовать образу разговаривающей куклы чревовещателя. Ему были приделаны даже фальшивые ноги. Костюм работал – кажется, никто среди зрителей даже не догадывался, что это не манекен, а живой человек из плоти и крови, который был соединен с братом единой нижней частью туловища. Впрочем, скоро им предстояло узнать об этом.

– Ну и ну, – выкрикнул Панол, когда смех замер, – значит, ты считаешь, что у меня грязная одежда?

– Посмотри! Птичка плюнула тебе на рубашку, – отозвался Банол, передвигая искусственные ноги и указывая на грязь на плече брата. – И на шляпу тоже!

Панол снял грязную шляпу и уставился на пятно. Выражение ужаса на его лице вызвало веселое возбуждение зрителей.

– Это всего лишь шляпа, а не рубашка, – обиделся Панол.

– Какая тебе разница, – весело бросил Банол, заставляя зрителей хохотать. – Главное, что это была птичка, и скажи спасибо, что коровы не летают!

Панол повернул к нему нарочито глупое лицо.

– А знаешь, почему птичка выбрала именно меня? – Он наклонил голову, чтобы все увидели, что на лысине у него нарисованы красные бычьи глаза.

– Почему птица выбрала тебя? – невинно переспросил Банол, трогая красную картинку. – Не имею понятия!

Отталкивая его руку, Панол все старался извернуться, чтобы рассмотреть свою испорченную одежду, а в это время Банол плюнул на шляпу, и возле первого пятна тут же появилось второе.

– Вот видишь, и вторая прилетела. Посмотри!

Панол заморгал, поднес шляпу к самому лицу и стал ее рассматривать, принюхиваясь.

– Эй, да она пахнет чесноком! Разве птицы едят чеснок? – объявил Панол. Банол пожал плечами.

– Может, они это делают, чтобы отгонять комаров.

Панол бросил шляпу на пол и внимательно посмотрел на брата.

– Птицы не едят чеснок! – заявил он. – А ты ешь! Ты все время ешь чеснок!

– А ты ешь ворон, – испуганно заметил Банол. – Может, поэтому ты так и привлекаешь птиц.

– Может быть то…, может быть се…, может…, ничего! – закричал Панол, хватая брата за шею и встряхивая его. – А может, это ты плюнул на меня?

– Плюнул на тебя? – с театральным ужасом переспросил Банол. – С какой стати мне на тебя плевать? Я тебя очень люблю!

– Может быть, – на минуту задумался Панол, – но все-таки ты на меня плюнул.

– Наверное, я слишком многого ждал от тебя! – провозгласил Банол.

– Думаю, да! – ответил Панол, покрепче сжимая худую шею партнера.

– Подожди! – умоляюще завопил Банол. – Как я мог на тебя плюнуть? Я ведь кукла, манекен! Куклы не плюются!

На лице Панола появилось сконфуженное выражение, и он ослабил хватку.

– Думаю, ты прав, маленький очаровашка.

– Конечно, я прав, – снова уверенно заверещал Банол. – Я выструган из дерева. И все, что я делаю, я делаю по твоей указке.

Панол глупо кивнул и подтвердил:

– Да.

– Значит, ты сам заставил меня плюнуть на себя! – с триумфом закричал Банол. – И, наверное, ты сам скоро превратишься в манекен!

– Подожди, – снова возмущенно перебил его Панол. – Я не манекен! Посмотри! У меня есть ноги! – Он сел на стул и замахал в воздухе ногами.

– Правда? – изумился Банол, откидываясь назад, как сделал только что его партнер. – Может, у меня тоже есть ноги. – Его фальшивые ноги не двинулись с места, но настоящие ноги Панола снова задергались.

Вдруг Панол замер и сложил руки на груди.

– Эй, а почему это я двигаюсь, когда я не двигаюсь? – спросил он удивленно.

Толпа замерла, а ребенок в первом ряду широко открыл рот от изумления. Банол продолжал махать ногами брата.

Панол выпрямился, бросил шляпу на пол и начал расстегивать рубашку.

– Давай-ка все-таки посмотрим, у кого из нас есть ноги, – сердито объявил он.

Танец прекратился.

– Не делай этого! – закричал в притворном страхе Банол. – Лучше не надо! – Он попытался схватить партнера за руки, чтобы тот перестал расстегивать пуговицы, но ловкие пальцы продолжали работу.

Полы рубашки раскрылись, открывая безволосую грудь и живот. Панол оттянул пояс брюк.

Какая-то женщина в первых рядах вскрикнула.

И тут в ярком свете фонарей вся толпа увидела, что живот раздваивается, из него вырастает маленькое тело Банола.

– Это не манекен! – закричал мужской голос. – Это два урода!

Шум отвращения, ужаса и гнева пробежал по толпе. Мальчишки, устроившиеся на деревьях, чтобы лучше видеть происходящее, принялись кидать в артистов огрызки яблок.

Панол, привыкший к такому приему, встал со стула, чтобы быстро сбежать со сцены. Он отступил назад, прикрывая своего близнеца-паразита могучей рукой нормального человека.

Занавес позади треснул и в образовавшуюся дырку просунулась мускулистая рука, которая схватила артиста за ногу. Панол упал на сцену, зацепившись за стул, который с грохотом повалился рядом с ним. Рука потащила его по грубым доскам. Панол кричал и пытался вырваться, но хватка была крепкой. Человек волок его по Аллее уродов.

Неожиданно тьма заслонила звездное небо. Перед Панолом возникла огромная темная фигура с занесенным ножом. Нож легко вошел в податливую плоть. Тело несколько раз вздрогнуло и замерло.

Банол был еще жив.

***

– Еще одно чувствительное и лживое «воспроизведение преступления» из уст Л'Ариса, – констатировал Брюсин.

Моркасл вздохнул и сказал:

– Оно не лжи…

– Перевернутый стул и отпечаток ботинка, – перебил его адвокат обвиняемого. Прохаживаясь мимо Моркасла, он покачивал головой. – Вы утверждаете, что мой подзащитный – друг многих в этом зале и гражданин Л'Мораи – совершил убийство, потому что вы нашли брошенный стул и отпечаток ноги?

– Да, но…

– Согласно вашей истории, Панол и Банол исчезли перед десятками свидетелей, но ни один из них не готов подтвердить вашу версию?

Моркасл улыбнулся и стер пот со лба.

– Наверняка они думали, что это часть представления. Но мы нашли тела…

– Вы нашли тела! – объявил Брюсин, резко поворачиваясь и тыкая пальцем в волшебника. – Вы и слепая женщина! Еще до того, как кто-либо узнал, что артисты пропали, вы уже побывали на их могиле. Как вы можете это объяснить?

– Зачем мне лгать? – в отчаянии спросил Моркасл. Зеленый цвет камня потемнел. – Зачем мне просто так обвинять Доминика?

– Страх, – ответил Брюсин, и голос эхом прокатился по залу. – Вот что означает зеленый цвет камня. Вы боитесь жителей Л'Мораи, а Мария ненавидит их. Все уроды боятся нас и ненавидят нас, потому что у нас есть все, чего нет у них. Моркасл покинул трибуну.

– Мне нечего больше сказать.

Брюсин покачал головой и несколько раз, пока волшебник шел к своему месту на высокой скамье, повторил:

– Страх. Страх.

Глава 7

– Уважаемый Совет и достойные граждане города, – начал Брюсин, когда Моркасл, как побитая собака, вернулся на свое место. – Я пригласил не двух свидетелей, как высокочтимый юрист Л'Арис, а десять человек, которые готовы подтвердить полную невиновность моего подзащитного.

Он поставил ногу на каменное возвышение и повернулся лицом к судьям.

– Но в отличие от Л'Ариса у меня нет желания попусту тратить время уважаемых граждан, когда невиновность Доминика настолько очевидна. – Это заявление вызвало громкие аплодисменты, и некоторые из сидящих в конце зала потянулись к выходу. – Обвинители доказали только то, что у них гнилая кровь и лживые души. – Хлопки повторились.

– Но если все-таки уважаемый Совет будет настаивать, – продолжал Брюсин, – то я готов пригласить своих свидетелей. Советники начали совещаться.

Моркасл, сидевший рядом с Марией, уже понял, каким будет их решение. Совет не станет прислушиваться к уродам. Моркасл бросил убийственный взгляд на Доминика, который спокойно сидел на своей скамье. Мясник зловеще улыбнулся волшебнику. Его гнилые зубы раздвинулись, между ними показался толстый язык, который пробежал по пухлым губам, оставив на них влажный след. Моркасл отвернулся.

…Я убью вас, уроды…

Громкий голос председателя Совета объявил решение:

– Мы вынесем окончательный вердикт, выслушав комментарии сторон. – Толпа ответила недовольным шепотом. – Первыми выступят обвинители.

– Если можно, достопочтенные советники, – выступил вперед Брюсин, – я произнесу свою короткую речь первым, чтобы сэкономить время граждан и судей.

– Прошу.

Брюсин сложил руки на груди и начал:

– У меня нет необходимости в заключительном комментарии. Обвинения исходят от уродов, работа которых состоит в том, чтобы щекотать наши нервы. Одна из них – слепа, второй – артист-фокусник. Одна ненавидит нас, как показал вещий камень, второй – боится. Аргументы и улики обоих против уважаемого и хорошо знакомого всем нам Доминика – слабы.

Он сунул руки в карманы камзола.

– Но для того, чтобы люди знали всю правду, я приглашаю выступить члена Совета Леонида Клее. Он вместе со мной был на так называемом кладбище, где, как утверждают свидетели, убийца хоронил своих жертв. – Поворачиваясь спиной к залу, Брюсин сделал приглашающий жест в сторону одной из старинных ниш. – Советник Клее, расскажите, что мы увидели.

Моркасл внимательно вгляделся в полумрак, стараясь различить в нише фигуру вставшего человека. Когда Клее заговорил, Моркасл понял, что именно он вел заседание суда.

– Благодарю вас, юрист Брюсин. Да, я видел это предполагаемое кладбище. Я отправился туда, чтобы осмотреть похороненные тела. Мы не нашли могил – только кости и останки, разбросанные по земле. Но это были кости не людей, а животных, все, все до одной. Мы искали два часа, но не нашли ни одной могилы, ни единого свидетельства о том, что там похоронены люди. Там были лишь скелеты коз, волков, медведей и лис.

Зал наполнился гулом голосов. Моркасл, побледнев, повернулся к Марии и Л'Арису. Юрист прошептал:

– Все кончено. Я могу даже не произносить свое заключительное слово.

Не успел Л'Арис остановить ее, как Мария встала и направилась к трибуне. Увидев одинокую фигуру слепой, идущей по середине зала, зрители замерли. Те, мимо кого она шла, старались отодвинуться, чтобы она их не задела. Раздались какие-то выкрики. Леонид Клее заставил толпу умолкнуть.

– Вы хотите произнести заключительное слово от обвинителей? – спросил он.

– Да, – подтвердила Мария. Она уже добралась до трибуны, положила руки на камень, который сначала вспыхнул красным, а потом резко побелел. – Все обвинения сегодня исходили не от нас, а от юриста Брюсина. Но он не доказал, почему мясник невиновен, а мы виновны. Советник Клее и юрист Брюсин сообщили, что лес полон костями животных. Говорю вам, те, кто лежит в могилах, не животные, а люди. Они могли показаться уродливыми и деформированными, отвратительными и гадкими, но, если не считать разницы в форме костей и мышц, они такие же люди, как вы.

Мы не животные. Мы не монстры. У нас такие же души, как и у вас. И когда такой человек, как Доминик, убивает одного из нас, он убийца. Если бы кто-нибудь из вас, присутствующих на этом суде, хоть немного бы знал и любил Борго, Панола или Банола, вы бы судили по-другому. Я прошу вас обвинить этого человека. Вы видели кровавый след его руки на моей простыне. Вы слушали о преступлениях, которые он совершил. Если вы не хотите, чтобы его нож коснулся ваших собственных шей, я прошу вас признать его виновным. Спасибо.

Как только руки Марии покинули камень, он сразу потемнел, а она медленно направилась к скамье обвинителей. Л'Арис встретил ее на полпути и довел, придерживая под локоть, до места. Как только они сели, прозвучал глубокий голос Леонида Клее.

– Совет примет ваши слова во внимание.

Л'Арис наклонился к Марии и коснулся ее плеча.

– Будем надеяться, что они услышали вас, дорогая.

Советники недолго переговаривались между собой.

– А теперь все слушайте приговор двенадцати советников Л'Мораи по делу мясника Доминика, – раздался высокий голос секретаря Совета. Толпа смолкла, а Моркасл оторвал взгляд от страшной фрески. – Тот, кто произнесет «да» – выскажется за роспуск собрания. Тот, кто скажет «нет» – выступает за продолжение слушаний.

– Да, – крикнул советник, сидящий с левого края у стены.

– Да, – произнес человек на соседнем кресле.

– Да, – объявил следующий по очереди.

– Да.

– Четверо за роспуск, – подытожил секретарь.

– Нет, – раздался безошибочный голос Кукольника. – Да, – выкрикнул советник Клее.

– Пятеро из восьми за роспуск, – подсчитал секретарь.

– Нет…, нет… Нет…

– Шесть из одиннадцати за продолжение заседания, – отметил секретарь.

– Да, – прозвучал последний голос.

– Шесть за роспуск, шесть за продолжение, – подытожил секретарь. – Поровну. Спорный случай. Я обращаюсь за разрешением к председателю Совета – мастеру Леониду Клее.

Мария крепко ухватилась за край деревянной скамьи, а Моркасл замер в ожидании последнего вердикта.

– Спорный случай, – повторил Клее, вставая. Его глубокий голос успокоил взбудораженную толпу. – Я тоже принял близко к сердцу слова слепой жонглерши Марии, но факт остается фактом – гражданина честного города Л'Мораи обвиняют чужаки. Свод законов города даже не предусматривает статей на этот случай. Тем не менее – я говорю так: если никто из честных горожан не поддержит этих неприятных обвинений, то я не разрешу продолжения слушаний.

Слова встретила стена молчания.

– Никто не хочет свидетельствовать, – заметил мсье Клее с ноткой удовлетворения в голосе.

Мария встала и, повернувшись лицом к толпе, выкрикнула:

– Не бойтесь! Неужели не найдется никого, кто выскажется против этого человека!

Л'Арис дернул ее за руку, чтобы она села, и громом прозвучал голос Клее:

– Тихо! Ваша выходка заставит меня прекратить заседание еще быстрее, чем молчание горожан!

– Подождите! – вдруг крикнул детский голос.

Он раздался из центрального ряда. И все увидели маленького светловолосого мальчика, который вышел к трибуне. Он весь дрожал от страха, но все-таки решился. Голос был высоким и срывался:

– Это правда. Все, что они говорили, правда. – Мальчик закатал рукав и показал темно-багровый синяк на плече. – Он все время бьет меня. Он угрожает, что продаст меня в цирк, а потом выследит и убьет.

– Это сын мясника! – прошептал кто-то в зале.

Доминик вскочил и угрожающе завопил:

– Ты страшно пожалеешь об этом, парень!

Мария тоже встала.

– Говори! Выскажи все, что тебя мучит. Не бойся угроз!

– Мальчик не врет, – крикнул кто-то из толпы. – Магазин Доминика рядом с моим, и я часто слышу, как ребенок плачет. Восемь лет Доминик изо дня в день бьет его.

Сын Доминика боязливо миновал отца и поднялся на трибуну. Белое сияние камня слепило глаза.

– Мой отец виновен. Гул пробежал по залу, и обвинения последовали одно за другим.

– Я тоже видел кровавый отпечаток ладони, – говорил фермер, – в сарае. У меня пропали нож и скребок, а на следующий день они вернулись на место, но были все в крови.

– Он угрожал мне топором.

– Я слышал, что он ловит кошек, обдирает их и продает как кроликов.

– Он ужасно жесток на бойне. Когда обвинения слились в единый крик, Мария удовлетворенно улыбнулась и опустилась на скамью, слушая горожан. Моркасл тоже улыбался. Он смотрел на Доминика, который стоял у противоположного стола. Мускулы его мясистого лица ходили желваками, а кожа покраснела и казалась окровавленной. Не слушая предостережений Брюсина, Доминик смотрел на зал с ненавистью разъяренного быка, отыскивая маленькими глазками каждого нового выступающего. Когда криков стало слишком много, чтобы заметить каждого обвиняемого, Доминик обернулся к Марии и Моркаслу. Волшебник улыбался дразнящей улыбкой.

– А теперь тихо! – выкрикнул советник Клее, пытаясь успокоить зал. – Тихо! Мы не будем травить человека и судить его толпой. Зал сразу успокоился, обвинители сели по местам. – Почти все, о чем вы говорите, – слухи, случайные и анекдотичные обвинения. Я не приму ни одного из заявлений к сведению, пока обвинитель не выйдет вперед, не назовет своего имени, адреса и занятия для того, чтобы занести все это в протокол.

Несколько криков «Я! Я назову!» перебили председателя. На трибуне появился секретарь, который обслуживал суд, делая всем знаки замолчать. Мсье Клее продолжил:

– Те, кто хочет выступить – «за» или «против» Доминика, – выходите вперед и встаньте в центральном проходе. Вы по очереди предстанете перед людьми, назовете себя и скажете то, что хотели сказать.

Горожане потянулись к центральному проходу.

Из темного проема ниши появился писец с большой амбарной книгой. С ним были два мальчика-пажа, которые несли маленькую скамейку и небольшой столик. Писец жестом показал им, куда поставить парту и стул, а потом положил на нее книгу и извлек из кармана чернильницу, уселся и приготовился записывать.

Очередь желавших дать показания уже почти достигала двери. Писец кивнул Совету, что готов к работе, и снова раздался голос Леонида Клее.

– Начнем без проволочек. Первый в очереди – выйди вперед, назови себя и скажи, о чем ты хочешь свидетельствовать.

К столу приблизился фермер. Он снял шляпу и стал нервно мять ее в руках.

– Имя, род, занятие? – спросил писец.

– Я Франсуа из рода Вердмейеров, крестьянин по своему занятию.

Заполнив необходимые графы, писец кивнул:

– Что вы хотите сообщить?

– Доминик приходит, чтобы забить моих коров и овец. Конечно, это его работа, тяжелая работа, но я заметил, что он убивает их медленно. Как будто ему нравится видеть боль и страх. Он убивает ножом и ударяет не меньше пяти раз, перед тем как убить.

– Следующий, – позвал писец, продолжая заполнять книгу.

Вперед выступила толстая женщина.

– Я Антуанетта из семьи Лондау, замужем за Мерионом. У меня десять детей. Я не видела, как мсье Доминик убивает – людей или животных, но он всегда груб с моими детьми. Я верю мальчику, остальным людям и этим уродам. Я верю, что он виновен.

Мария выслушала пятьдесят первых свидетелей, которые высказывали перед судом свои обвинения и подозрения. Только один человек защищал Доминика, и еще двое пытались доказать, что мясник никого не убивал. Но люди все шли и шли, смущенные и взволнованные, они рассказывали о своих страхах, и каждый прибавлял:

– Я сам не ссорился с Домиником, но уверен, что он виновен в преступлениях против горожан.

Через некоторое время Леонид Клее положил конец веренице свидетелей, крикнув:

– Все, кто считает, что Доминик виновен в преступлениях – убийствах, кражах, прелюбодеяниях, жестокости, грубости и тому подобном, о чем тут говорилось, пусть крикнут «да».

Крик был громким и дружным.

– Пусть теперь выскажутся те, кто считает, что мясник невиновен. Они должны сказать «нет».

Никто не проронил ни слова.

***

Мария, Моркасл и Л'Арис вместе шли по тюремному коридору.

– Я все еще не могу поверить в произошедшее, – заявил Моркасл, хлопая юриста по спине. – Я едва надеялся, что мы выберемся отсюда живыми, что нас не растерзает толпа, а оказалось, что мы победили.

Мария рассмеялась:

– Сначала они называют нас уродами и чужаками, а потом чуть не несут на руках и хвалят, как героев.

– Вы должны помнить, – счастливым голосом сказал Л'Арис, доставая из кармана ключи от камеры, – что горожан легко склонить в ту или иную сторону. Речь Марии и свидетельство мальчика заставили их проголосовать за то, что Доминик виновен. Кто-то один крикнул «да», а остальные последовали его примеру.

Юрист остановился возле камеры, в которой Мария и Моркасл провели ночь, и вставил ключ в замок. С клацаньем и скрежетом железная дверь отворилась, и Л'Арис сделал Моркаслу знак войти.

– Возьмите плащ. Фаэтон ждет на улице.

Кивнув, Моркасл сделал шаг вперед, но Мария, поеживаясь, остановилась на пороге. Она потрогала шершавую стену и сказала:

– Я не могу еще раз войти туда.

– Не беспокойся, Мария, – заметил Моркасл. – Приговорили Доминика, а не нас.

Мария прислонилась к стене и обратилась к юристу:

– А что означает приговор – «смерть в жизни»?

Л'Арис покачал головой, наблюдая за Моркаслом, который отряхивал от пыли свой плащ.

– Это…, это обычный приговор за любое серьезное преступление. Обычно он означает ссылку. Если горожанина подозревают в том, что он способен совершить страшное преступление, Л'Мораи избавляет себя от его присутствия.

– Вот как? – с гневом спросила Мария. – Ссылка? А если он снова явится к нам на холм? Л'Мораи будет жить в безопасности, а Карнавал?

– Нет-нет, все не так, – успокоил ее юрист, кладя ей руку на плечо. – До того как Совет вышлет его, они…, они получат доказательства, что он никому больше не причинит вреда.

– Что вы имеете в виду, говоря о «доказательствах»? – поинтересовалась Мария. – Цепи? Кандалы? Его изобьют или отрубят ему руки? Или что-то другое?

– Другое, – отозвался Л'Арис, когда в коридор вышел Моркасл.

– Я по-настоящему благодарен сыну мясника, – радостно произнес волшебник. – Я так и видел себя заточенным в этой камере до конца дней.

– Да, – радостно поддержал его юрист, с облегчением подхватывая другую тему. – Мы буквально всем обязаны этому мальчику. – Он вытащил из кармана свернутый кусок ткани и помахал им перед уродами. Ткань была куском простыни Марии с кровавыми отпечатками руки мясника. – Кроме мальчика, это было нашим единственным веским доказательством вины Доминика, но его было недостаточно, чтобы убедить Совет и толпу.

Моркасл взял платок из рук юриста и поцеловал его, а потом поднес к свету и покачал головой.

– Отпечаток такой бледный, что Совет едва смог рассмотреть его. – Он повертел ткань в руках и удивленно поднял брови. – А это что – на другой стороне?

– Кровь впиталась… – начал Л'Арис, пытаясь выхватить ткань у волшебника.

– Нет, подождите, – Моркасл оттолкнул руку юриста. Он всмотрелся в темный отпечаток на другой стороне простыни, на нем не хватало указательного пальца. Вот правильная сторона. А если это так, то у убийцы не хватало указательного пальца на левой руке. А у Доминика – увечье на правой!

Мария потрясенно переспросила:

– Ты что, хочешь сказать, что в моем вагончике были отпечатки кого-то другого – не Доминика?

Л'Арис захлопнул тяжелую дверь и вставил ключ в замок.

– Это не лучшее доказательство.

– Но если это отпечаток убийцы, то Доминик невиновен, настаивала Мария. – Эта улика должна была оправдать его, а не обвинить. Надо кому-нибудь об этом рассказать! Пока приговор не вступил в силу.

Лицо Л'Ариса стало неожиданно серьезным.

– Мы ничего не можем остановить, Мария. О чем вы беспокоитесь? Его приговорили не вы, а люди Л'Мораи. Против него свидетельствовал собственный сын. – Он взял слепую под локоть и повел по коридору прочь от мрачной камеры.

Мария вырвалась и воскликнула:

– А что, если он невиновен?

– Это уже не имеет значения, Мария, – мягко ответил юрист. – Люди верят, что Доминик совершил убийства. А если в это верит народ, то Доминик действительно убийца. Даже вещий камень показал, что мы были правы.

– Но вещий камень не умеет отличать правду от страсти, – возразила Мария. – Вы это сами сказали.

– Если во что-то страстно веришь, – отозвался юрист, – то это правда.

– Но…

– Довольно! – крикнул юрист. – Выбросьте это из головы, а то вы и Моркасл оба закончите свои дни на плахе.

Моркасл взял Марию за руку. Рука была холодной и потной.

– Пошли, Мария.

Они последовали за юристом до выхода из подземелья. Ботинки зловеще шлепали по камням. Молчаливые бывшие заключенные выглядели теперь как угодно, только не победоносно. Лицо Марии скрывала тень печали, волшебник обливался холодным потом. Длинный коридор заканчивался у комнаты стражи, которой Л'Арис передал ключи.

Миновав охрану, троица молча последовала дальше, поднимаясь по каменной лестнице. Наверху сидел еще один стражник, толстый и сонный. Отчаянно зевая, он открыл им ворота. Л'Арис переступил порог и потянул за собой Марию. Моркасл замыкал процессию.

Троица проследовала через анфиладу комнат Дворца Совета. Л'Арис наклонился к Марии:

– Никому не говорите про отпечаток. Если Совет узнает об этом, то вас обвинят в лжесвидетельстве, поклепе и еще в чем-нибудь похуже.

Моркасл замер сзади, навострив внимательные уши.

– Да, вы, юристы, заслужили свою репутацию, – ответила Мария.

Л'Арис покачал головой, раздраженно вздыхая.

Моркасл нервно поглядывал на двоих спутников. Когда они проходили под мрачными сводами дверей, волшебник уловил какие-то приглушенные голоса. Он постарался вслушаться, голоса исходили из зала Совета, в котором проходил суд. Точнее, это были не совсем голоса, а скорее волчий вой или крики животных, вроде тех гиен, которых Кукольник выпускал на кровавые бои. Они смеялись, рычали, подвывали, вскрикивали.

– Что это? – испуганно прошептал Моркасл.

Оглянувшись, Л'Арис ответил:

– Вот поэтому мы и не должны никому ничего говорить об отпечатке. Эти звуки говорят об исполнении приговора Доминика. Наказание уже началось. – Когда молодой юрист снова отвернулся, Моркасл замедлил шаги. Он всматривался в стену, отделявшую зал Совета от коридора, в котором они находились, ища проходов в ниши и ложи.

Мария и Л'Арис обогнули угол, направляясь к главному выходу из Дворца Совета, прошли последнюю анфиладу и оказались у ограды, которую охраняли несколько солдат. Охранник узнал их и, улыбнувшись, сказал:

– Добрый вечер, юрист Л'Арис. Поздравляю с сегодняшней победой.

– Спасибо, Рейсин, – отозвался юрист, кивая молодому человеку.

– А что, волшебник поедет отдельно? – спросил стражник, глядя на Марию.

Нет.

– раздраженно ответил юрист. – Они поедут назад в той же повозке, в которой приехали в город. И конечно вместе.

– А где же он, сэр?

Л'Арис резко остановился и оглянулся. Моркасла нигде не было видно.

***

Моркасл храбро покрутил ус и скрылся в ближайшей нише. И тут же, гораздо быстрее, чем он ожидал, обнаружил дорогу в один из альковов для советников, который был скрыт в стене. Надо было только подняться по лестнице на пять футов над полом. Из алькова был прекрасно виден весь зал внизу.

Пол чернел от горожан Л'Мораи, у многих были сабли, пики, топоры, кинжалы и факелы. Зал был полон людей, крики и вопли мешались с шарканьем ног. Внимание толпы было приковано к помосту, где горели факелы и в их огне поблескивали сабли.

Неожиданно человек сорок-пятьдесят у задних дверей бросились бежать. Все сгрудились вокруг кого-то или чего-то. Моркасл не мог рассмотреть, что же так привлекает их внимание. Толпа издала крик триумфа, который волнами распространился по всему залу. Вдруг двое стражников с саблями упали, и в толпе образовался проем, сквозь который Моркасл смог наконец рассмотреть животное, которое так привлекало внимание граждан, оно как раз смогло вырваться из толпы нападавших.

Но теперь волшебник понял, что это не зверь.

Это был Доминик.

Он был почти раздет, а на шее болтался металлический ошейник, окрасившийся в кроваво-красный цвет. Кожа была покрыта синяками, порезами и царапинами. Убегая от нападающих, Доминик с трудом вырвал из живота кинжал. Свет упал на его фигуру, высвечивая израненное тело. И тут Моркасл заметил, что темные полосы, разбегающиеся от ошейника, затягивают кровавые бреши.

С диким животным криком Доминик, размахивая кинжалом, кинулся на стоявшую неподалеку женщину. Но не успел клинок коснуться горожанки, как какой-то крестьянин ударил мясника по руке железными вилами. Хруст кости мясника исторг у толпы радостный вопль. Кинжал выпал, звякнув об пол. Доминик споткнулся и упал вперед, а толпа вновь окружила его, ощетинившись пиками и саблями.

Завертевшись на полу, Доминик попытался освободиться, он беспорядочно размахивал руками, пытаясь отвести от себя удары, но тут широкий клинок блеснул в воздухе, сабля опустилась ему на плечо, рассекая тело до самой кости. Мясник завопил от боли, но все-таки в последнем порыве схватился за саблю и вырвал ее из рук нападавшего. Размахивая оружием, он начал расчищать себе дорогу в толпе, отпрянувшей в страхе назад. Острая сабля рассекла пополам какого-то мужчину и отсекла руку женщине. Свет снова заплясал на израненной и обнаженной фигуре Доминика.

В пять огромных прыжков мясник миновал пространство зала и оказался у выхода. Не переставая размахивать саблей, он вонзил ее в столетнее дерево тяжелых дверей. Они хрустнули, но выдержали. Но еще до того, как Доминик успел высвободить клинок, его снова окружила толпа, и множество пик вонзилось ему в спину, а одна пробила сердце. Хлынула кровь, свет снова упал на мощную фигуру Доминика. И снова странные темные лучи, разбегавшиеся от ошейника, остановили кровь…

Моркасл вывалился из ниши, не в силах больше смотреть на эту страшную сцену. Ему необходимо было ускользнуть. Бежать. Забившись в темном коридоре, он пытался найти дверь. Но тут неожиданная боль пронзила его лоб. Он вскрикнул, а чуткие ноздри уже почувствовали запах крови. Упав вперед, он скатился по лестнице, касаясь спиной холодной каменной стены. Наконец пальцы нащупали деревянную дверь. Он открыл ее и выполз наружу. Дверь сзади него захлопнулась. Моркасл попробовал подняться, но не смог. Перед глазами потемнело, и он потерял сознание.

Глава 8

– Внеси его внутрь, Гермос, – сказала Мария, открывая дверь своего темного вагончика.

Великан встал, опустился на одно колено и перенес бездыханное тело Моркасла через дверной проем.

– Что случилось?

Мария освободила в вагончике место, быстро отставив мешающие ведра, стулья, корзинку.

– Он ударился головой. По крайней мере, именно это следует из раны у него над бровью. Мы нашли его в коридоре.

Великан, с трудом поместившийся в вагончике, начал укладывать Моркасла на освобожденное для него место. Он снял с крючка на стене плащ и подложил его как подушку под голову волшебнику.

– С ним все будет в порядке?

– Да. Он выкарабкается, – ответила Мария, ласково улыбаясь.

Гермос втащил свои длинные ноги в комнату и закрыл за собой дверь. В комнате стало сразу темно, только свет уличных фонарей с трудом пробивался сквозь задернутые занавески. Великан щурился, чтобы рассмотреть волшебника, а Мария разожгла небольшую плитку и поставила на огонь кастрюльку с водой.

– Ты что-то очень тихий, Гермос, – произнесла она. – Разве что-то случилось? Я имею в виду – что-то, кроме убийств и суда?

– Темно, – ответил великан просто. Мария удивилась, а потом рассмеялась:

– Прости. У меня есть лампа, но я не часто ею пользуюсь.

Раздался металлический звук, а потом что-то ударило великана в грудь. Он отшатнулся, инстинктивно прикрывая грудь от маленького огнива, которое ударило его.

– Еще раз извини, – сказала Мария. – Я забыла, что ты не можешь поймать то, чего не видишь.

Гермос на ощупь нашел фонарь, висевший на потолке, и зажег его.

– А что случилось…, на суде? Мария на секунду замерла, а потом ответила:

– Мы выиграли. Примерно так.

– Примерно? – эхом повторил Гермос.

Мария достала из нескольких баночек в шкафу каких-то сухих листьев и кореньев и бросила их в кипящую воду.

– Мы выиграли. Они согласились с нашими обвинениями. Но, боюсь, мы ошиблись, Гермос, – ответила она дрогнувшим голосом. – Мы совершили страшную ошибку.

Великан покачал головой, но ничего не ответил.

– Доминик был невиновен, – продолжала Мария.

Гермос прислонился к кровати и уставился на волшебника, лежавшего напротив него.

– Невиновен?

– Да. – Легкие руки слепой колдовали над ароматным варевом. – Настоящий убийца отвел от себя подозрения, бросив тень на Доминика. Убийца должен был… – Она оборвала слова, Гермос во все глаза смотрел на Марию, и по спине у него бегали мурашки страха. – Убийца должен был порезать Доминику спину…, и отрубить ему палец, чтобы против него были улики. – Мария растерла последние травы, бросая их в котел. – Только палец он отрубил не на той руке.

– И что – Доминика отпустили? – спросил ничего не понимающий Гермос.

– Нет, – отозвалась Мария. – Мы все поняли после того, как его приговорили. Никто, кроме нас, ничего не знает. – Она сняла кипящую кастрюлю с огня, поставила ее на стол и принялась мешать зелье. Ароматы поднимались паром к потолку, наполняя всю комнату смешанным запахом трав и листьев. Гермос заметил, какие причудливые тени оставляет душистый пар на потолке, глаза у него горели, а в носу щипало.

То же самое случилось и с Моркаслом.

– Что случилось? Где я? – спросил он, открывая глаза и пытаясь сесть. Волшебник несколько раз моргнул и снова опустил веки, поворачивая на импровизированной подушке голову. Как только рана коснулась плаща, он застонал.

– Ты очнулся, – заметила Мария, а потом намочила кусочек ткани в душистом вареве и поднесла примочку к Моркаслу. – Вот и все, – она ощупала рану и приложила к ней влажную ткань. – Ты в моем вагончике. Гермос тоже здесь.

Великан наклонился над волшебником и кивнул, беспокойно вглядываясь в Моркасла. Волшебник отвел от глаз влажную примочку, потер лоб и спросил:

– Как я сюда попал?

– Ты обо что-то ударился головой, пока мы выходили из здания Совета, – объяснила Мария, возвращая компресс на место. – Это надо подержать на голове.

Моркасл вздрогнул и снова убрал влажную ткань.

– У меня был…, страшный кошмар – Грустная улыбка искривила его губы, когда Мария снова вернула примочку ему на лоб. – Мне приснилась казнь ничего не понимающего и ни в чем не виновного Доминика.

– Довольно точный сон, – заметила Мария.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы приговорили его. А он оказался невиновен, – ответила она.

– Да, да, – подтвердил Моркасл, закрывая глаза. – Вспомнил. Это ужасно. Наверное, поэтому мне и приснилось то, что приснилось.

– А кто его казнил? – осторожно спросил Гермос. – Там, в твоем сне?

– Не знаю, – ответил волшебник. – Все. Они гонялись за ним. Тыкали пиками, резали ножами, рубили топорами. Огромная толпа, все, кто знал о суде и присутствовал на нем.

Мария села на кровать.

– А я там была?

– Нет, – отозвался Моркасл, качая головой. – Я оторвался от вас с Л'Арисом, чтобы узнать, откуда идет звук и… – Он замолчал и страшное сожаление скривило ему губы. – Это был не сон.

– Что? – спросила Мария. Голос у нее был таким низким и тихим, будто она ожидала именно этого утверждения.

– Это был не сон, – повторил волшебник, садясь и хватая ее за руки. – Это была явь. Люди Л'Мораи резали и мучили его, но он не должен был умереть, на нем был какой-то волшебный ошейник, который тут же затягивал раны. Они могли мучить его часами.

– Не могу этому поверить, – сказала Мария, вставая и поворачиваясь к великану. Ее слепые глаза, казалось, смотрели сквозь стены вагончика. – Не могу поверить. Он был невиновен.

– Говорю тебе, это правда, – сказал Моркасл.

– Так вот что значило «жизнь в смерти», – прошептала слепая. – Л'Арис сказал, что имеется в виду ссылка. А это пытки в ошейнике.

Моркасл снова опустился на плащ. Великан, который видел, как он закрыл глаза, склонился над Моркаслом и зашептал молитву. Моркасл снова посмотрел на Марию.

– Теперь мы ничем не лучше убийцы. Мы убили невиновного.

– Но мы же не хотели, – прошептал Гермос, широко распахивая глаза.

– Может быть, он не умер, – предположила Мария, поворачиваясь к мужчинам. – Ты же сказал, что ошейник защищал его. Может быть, он все еще жив. Если он заточен в каком-нибудь подземелье, нам надо вызволить его оттуда, пока его снова не начали пытать.

– Да, – согласился Моркасл, и дикая надежда зазвучала в его голосе. – Мы должны все исправить. – Его лицо снова обрело краски, и он погладил растрепавшиеся усы. – Простыни недостаточно. Ты же слышала, что сказал Л'Арис: люди верят, что Доминик виновен, и простыни с отпечатком не хватит, чтобы переубедить их. Единственный способ заставить их поверить, что Доминик невиновен – найти настоящего убийцу.

Мария подошла к мужчинам. Лицо ее покраснело от слез, но рот был тверд.

– Ты прав. Но если люди узнают, что мы один раз ошиблись, они могут нам не поверить и во второй раз.

– Нам нужен Кукольник, – спокойно заметил Гермос.

Двое повернулись к великану, невысказанное согласие сияло на их лицах.

– Возница повозки сказал, что Кукольник останется в Л'Мораи до послезавтра. Мы встретимся с ним, как только он вернется.

– А до этого времени нам надо быть внимательными, – добавил Моркасл. – Здесь все еще бродит убийца, и мы единственные, кто об этом знает.

– Единственные, – подтвердил Гермос.

***

От кулисы Моркасла оторвалась длинная тень и исчезла в темных кустах аллеи уродов. Глаза человека поблескивали отраженным светом фонарей веселого карнавала, в руках у него был какой-то металлический предмет. В тот день волшебник опоздал на представление, и толпа уже начала недовольно бурлить. Это был следующий после суда день. Но Моркасл уже взбегал на сцену. Он выступил вперед и поклонился.

– Вы должны простить мне опоздание, – выкрикнул он, – но я так измучился накануне в суде, что проспал сегодня целый день.

Выпрямившись, Моркасл направился к гильотине. Она стояла, холодно поблескивая, в центре сцены.

– И теперь, увидев, как вы, граждане Л'Мораи, вершите свое правосудие, я знаю, что за строгие люди здесь собрались. Нет, такого необязательного артиста, как я, нельзя просто так простить. Нет! И еще раз нет! Негодяя, посмевшего опоздать на собственное выступление, надо повесить, четвертовать, поджарить или…, гильотинировать!

Толпа ответила гулом аплодисментов. Снова поклонившись, Моркасл поправил свои вставшие торчком усы.

Из тени за ним наблюдал человек.

Снова выпрямляясь, Моркасл широко раскинул руки и объявил:

– Да, теперь я знаю, как Л'Мораи справедлив. Резак гильотины отделит вину от невинности и…, голову от тела виновного! – Снова раздалась буря одобрительных выкриков, но Моркасл жестом попросил зрителей успокоиться. – И сегодня нож докажет мою невиновность, потому что он упадет мне на шею, но я уйду отсюда целым. – Подойдя к гильотине, он покрутил рычаг, чтобы поднять нож на надлежащую высоту. Блестящая сталь легко вспорхнула вверх, и ее скрип эхом отозвался в толпе зрителей.

Темная фигура в кустах что-то сжимала в кармане, да так, что костяшки пальцев побелели.

– Может, кто-нибудь думает, что все это подстроено, что нож затупился? – продолжал Моркасл. – Но я докажу вам, что он не менее остр, чем хорошая бритва. – Он подошел к ящику, стоявшему на столе, и извлек оттуда большую зеленую дыню, высоко поднял ее над головой, чтобы все, собравшиеся перед помостом, смогли рассмотреть ее, а потом приблизился к крестьянину, устроившемуся рядом с самым краем сцены и протянул ему фрукт. – Осмотрите эту дыню, уважаемый сэр, и скажите уважаемым гражданам – целая ли она, круглая ли, спелая?

Лысый крестьянин внимательно осмотрел фрукт, ощупал, покрутил туда-сюда, взвесил на руке, а потом кивнул и вернул Моркаслу, сухо заметив:

– Такая же ровная и упругая, как твоя голова.

Не обращая внимания на смех, Моркасл вернулся к гильотине и положил дыню на помост, а потом без единого слова отпустил рычаг. С угрожающим шорохом сталь полетела вниз, раздался шипящий звук, потом небольшой взрыв, и в наступивший вокруг тишине дыня распалась пополам – один ровный полукруг откатился в корзину у ног Моркасла, другой – упал с противоположной стороны плахи. Передние ряды отшатнулись, когда на них брызнул сладкий сок.

Моркасл улыбнулся, наблюдая за тем, как они обтирают лица.

– Да, лучше вам отступить назад, – заметил он. – В следующий раз это может быть кровь.

Толпа загудела и зашумела, отступая, тогда как самые молодые и бесшабашные зрители, наоборот, подтянулись поближе. Моркасл снова занялся подготовкой гильотины, крутя рычаг, чтобы нож поднялся наверх. Скрип железа по железу потонул в радостных воплях толпы, предвкушающей ловкий фокус.

Человек в тени улыбнулся.

Наконец нож был закреплен вверху, Моркасл отряхнул пыль и присел на плаху.

– Вы знаете, – обратился он к зрителям, – обычно я показываю этот номер последним в своем представлении. Ведь если я потеряю голову, то потом не смогу продемонстрировать ловкость рук.

Шутка была встречена гробовым молчанием. Натянуто улыбаясь, Моркасл опустился на плаху и взялся за рычаг. Шея аккуратно вошла в прорезь дерева.

– Итак, суд, – продолжал ораторствовать Моркасл, скаля зубы. – Если нож сочтет меня виновным, то мальчики, которые столпились у помоста, вернутся домой все в крови, как будто они побывали на бойне. – Он в последний раз пригладил усы. – Я отпущу рычаг на счете три. – Он поднял руку в перчатке и примерился к рукоятке.

– А теперь считайте со мной. Раз… Два… Три!

Пальцы отпустили рычаг. Освобожденный нож полетел вниз, прорезая ночную тишину зловещим свистом. Глаза Моркасла расширились от ужаса – он заметил, что блокирующее устройство исчезло.

Но было уже поздно.

Раздался страшный удар.

***

Мария резко проснулась и натянула простыню до подбородка. Затылок ныл, волосы перепутались, обвив ей спину и шею.

В вагончике кто-то был.

Она сразу опустила руку к сундучку с кинжалами, который стоял наготове рядом с кроватью, но цепкая рука схватила ее за запястье, она попыталась нашарить кинжалы второй рукой, но и та попала в плен.

– Помогите! – вскрикнула Мария, пытаясь освободиться.

– Подожди, – успокоил ее глухой шепот Гермоса.

Мария почувствовала, как лицо вспыхнуло. Отбрасывая одеяло, она спросила:

– Что ты здесь делаешь?

– Я стучал, – просто ответил великан, – но ты не ответила.

– Что ты здесь делаешь? – раздраженно повторила она, опуская ноги с кровати.

– Пойдем со мной, – ответил он, неуклюже отодвигаясь от кровати. – Есть кое-что важное.

Гулкая ночная тишина пробиралась сквозь окна в комнату, Мария провела рукой по неприбранным волосам. Зайди в ее вагончик, пока она спит, любой другой мужчина – друг или враг, – она бы убила его. Но Гермос отличался от всех – он был как маленький ребенок.

– Уже ночь, – заметила она, качая головой.

– Да, – согласился он глухо, поворачиваясь к окну. – Но тебе надо выйти.

Зевая, она сделала великану жест в сторону двери.

– Подожди на улице, я оденусь и догоню тебя.

Гермос, стараясь не шуметь, выбрался в дверь и остался ждать под ночным небом.

***

Мальчик, взобравшийся на дерево, прекрасно видел всю сцену: нож гильотины быстро полетел вниз, опустился на шею волшебника, раздался треск рвущихся мышц и разрываемой плоти, а потом острие вонзилось в дерево плахи. Мальчик отвел свои водянисто-голубые глаза, когда голова Моркасла откатилась в специальную корзину рядом с плахой, а передние ряды зрителей отпрянули, забрызганные фонтаном алой жидкости.

Мгновение стояла страшная тишина.

А через секунду обезумевшая толпа ринулась прочь, не разбирая дороги. Родители закрывали детям лица, чтобы те не смотрели на жуткое зрелище, женщины рыдали, а мужчины дрожали от ужаса.

Но глаза мальчика были ясными и широко открытыми. Он видел, как толстый мужчина, рванувшийся от сцены, раздавил упавшего ребенка. Видел, как женщина со страшным криком, расталкивая толпу, бросилась к затоптанному ребенку, видел, как к арене потянулись люди, привлеченные криками и шумом.

Лишь один человек вынырнул на аллеи уродов с безжалостной и мерзкой улыбкой.

Где– то вдалеке раздался свист -кто-то позвал жандармов. Мальчик, откинув светлые волосы, бросился вперед, чтобы посмотреть на офицеров. Он несколько раз оглянулся назад, вглядываясь в людей, которые столпились вокруг гильотины, рассматривая вынутую из корзины безжизненную окровавленную голову Моркасла.

Тут новое оживление приковало взгляд малыша. Остатки толпы перед сценой растолкал великан, который нес на руках слепую женщину. Он добрался до сцены, встал на колени и опустил женщину на помост, а потом сложил руки и начал молиться:

– Великий Кин-са, добрый Ру-па, мудрый Сейлор… – бормотал великан, покачиваясь взад-вперед, – только не Моркасл, только не Моркасл…, о, умный Тидхэр! – только не Моркасл. – Дрожь прошла по его худому телу, и он упал головой вниз на песок дорожки.

Женщина двигалась вперед, выставив руки, наконец она добралась до гильотины, дотронувшись кончиками пальцев до ее деревянного основания, а потом встала на колени возле плахи.

Мальчик прищурил глаза, рассматривая женщину. Он узнал ее, это была слепая жонглерша кинжалами Мария, которую он видел на суде. Тогда мальчик слез с дерева, бегом протолкнулся через толпу и взбежал на сцену, где все кругом было залито кровью.

Кровь была на высоком помосте, капала с ножа, сочилась из холщового занавеса. Кто-то поднял нож, будто надеясь, что голова снова срастется с телом, если убрать смертоносное лезвие, разделившее их. Кровь покрывала обезглавленное тело, стекала по плечам, бежала струйкой с онемевшей руки и уходила в песок арены. Никто не посмел дотронуться до окровавленного тела. Никто, кроме слепой женщины.

Лишь ее маленькие белые руки ласкали мертвое тело волшебника, а слезы струились по щекам из пустых глазниц.

– Моркасл, Моркасл, – повторяла она с ужасом. Толпа горожан окружала ее, вглядываясь в залитое слезами лицо. Она оттолкнула людей прочь, задев рукой какую-то любопытную супружескую пару. – Прочь отсюда, вы, чудовища! Вы тоже виноваты в том, что с ним случилось! Вы все виноваты в том, что с нами происходит!

Приблизился великан, который осторожно раздвинул зрителей, чтобы добраться до слепой. Он опустил руки ей на плечи, и при виде обезглавленного тела волшебника его глаза вспыхнули гневом и страхом. Его спокойный и сильный голос возвысился над жужжащей толпой, как отдаленный гром.

– Пойдем, Мария, – сказал он грустно.

Слепая отрицательно покачала головой, еще крепче вцепляясь в пропитанную кровью одежду волшебника.

– Убийца еще тут, – прошептал великан, – может быть, он наблюдает за нами.

Мария подняла голову и крикнула так, что резкий крик неожиданно успокоил толпу:

– Ты слышишь меня, убийца? Мы знаем, что ты здесь! Мы найдем тебя раньше, чем ты найдешь нас! Мы найдем тебя прежде, чем ты убьешь нас!

Мальчик оглянулся на человека с искривленной улыбкой, который, поплотнее завернувшись в плащ, двинулся прочь от сцены волшебника.

Свист объявил о приближении жандармов, офицеры бесцеремонно расталкивали людей, чтобы подойти к трупу на сцене.

– Назад! Назад! Все назад! – выкрикивал плотный офицер между свистками. Еще два жандарма, хватая обезумевших зевак за плечи, сталкивали их со сцены. Наконец толпа раздалась, оставив возле мертвого Моркасла лишь слепую Марию, великана да мальчика, на которого не обратил внимания никто из взрослых.

Толстый офицер наклонился над Марией и крикнул:

– Я же сказал – убирайтесь!

– Но, – возразил великан, – он наш друг.

Жирные пальцы жандарма попытались оторвать тонкие руки Марии, вцепившиеся в окровавленную одежду.

– Что тут произошло?

– Его убили, – ответила Мария. – Это очевидно.

– Но нас здесь не было, – добавил великан.

– Тогда откуда вы знаете, что его убили? – заявил офицер, клацнув зубами.

– Кто-то испортил гильотину, – сердито ответила Мария.

– Откуда она знает? – обратился жандарм к Гермосу.

– Моркасл был слишком внимателен, чтобы позволить этому произойти, – ответила Мария со слезами.

– Отойдите от тела, – приказал офицер, отстегивая от пояса шпагу, – а то мне придется вас оттащить.

– Нет, – запротестовал Гермос, протягивая длинную костлявую руку, чтобы оттолкнуть офицера от Марии.

Пока великан и жандарм боролись, внимание мальчика отвлекла корзина, возле которой остановился второй жандарм. Ребенок видел окровавленный затылок и половинку дыни. Пальцы жандарма что-то искали на затылке волшебника, он развел в сторону волосы и замер.

Там было две татуировки – красная и черная.

Человек тяжело вздохнул, вынул из кармана ножик и аккуратно вырезал татуировки, оглянувшись, не видел ли кто-нибудь, что он сделал. Он спрятал кусочки кожи в карман, а потом встал и объявил:

– Убийства не было. Это несчастный случай. – Он ударил ногой по гильотине, и нож снова опустился на плаху.

– Вот так-то! – радостно отозвался второй жандарм, вырываясь из жилистых рук великана. – Несчастный случай! А теперь катитесь-ка или нет – лучше помогите мне, а то я вас арестую!

И тут возле мальчика появился третий офицер, который сказал:

– Давай-ка, парень, проваливай, тебе здесь не место.

– Пока они не уйдут, я тоже останусь тут, – ответил мальчик, хватая светловолосого офицера за руку.

– Не стоит, – отозвался он. – Они друзья погибшего. У них есть право находиться рядом с ним.

Мальчик не ответил, пытаясь вырваться. И тут лицо офицера осветилось.

– Ага, я узнал тебя! Ты сын мясника!

***

Один из углов палатки был отделен от всего помещения занавесом для личных нужд Кукольника. В центре комнаты висели две тусклые масляные лампы, которые едва освещали дубовый стол и окружавшие его стулья. В углу было бы светлее, если бы окна впустили утренний свет, но дневной свет был непереносим для Кукольника, который сидел за столом, ковыряясь в утреннем завтраке. Впрочем, успокоил он себя, Мария не заметит, что в комнате темно.

Занавеска отдернулась и появилось очаровательное слепое лицо Марии.

– Доброе утро, Кукольник. Мне нужна помощь. – Голос ее дрожал от страха и скорби.

– Да, – согласился мужчина, едва видимый в необъятном плаще. Он достал куклу, изображавшую Марию, усадил ее перед собой на стол. – Я знал, что тебе понадобится моя помощь. И ты теперь это тоже поняла.

Мария проскользнула сквозь щель между занавесками. На ощупь добралась до стола и села напротив Кукольника.

– Я знаю, что ты всего час назад вернулся из Л'Мораи, но у нас есть ужасные новости…

– Моркасл мертв, – закончил за нее хозяин Карнавала. – Знаю. – Он поменял позу куклы, теперь игрушка находилась недалеко от слепой, и та могла бы коснуться ее рукой. Свет лампы, падая на куклу, рисовал на столе причудливую тень. – Тебе кажется, что вы обвинили невиновного человека, не так ли?

Слепая покраснела. Первый раз Кукольник видел выражение стыда на ее красивом лице.

– Надо поймать убийцу, – сказала она. – Нам придется оправдать Доминика.

Кукольник протянул руку и одним движением пальца перевернул куклу, которая стукнулась слепым лицом об стол.

– Ты ошибаешься, моя дорогая. Тебе не надо ничего делать. Ни-че-го. По крайней мере – тебе лучше ничего не делать. Я думал, что тогда – в первый раз – достаточно ясно дал тебе это понять. Я говорил, что поймаю убийцу за вас.

– Но убийства продолжаются, – возразила Мария. – Теперь умер даже Моркасл.

– Ты не можешь ждать справедливости от Совета Л'Мораи. Я тебя предупреждал. Ты гораздо страшнее для них, чем любой убийца.

Щеки Марии еще больше покраснели, но теперь это была краска гнева, а не стыда.

– И что же мы должны были сделать? Мы же думали, что схватили убийцу!

– Вы просто должны были его убить, – отозвался Кукольник, – даже если бы он оказался невиновным, счет бы сравнялся. Смерть за смерть.

– Тогда бы мы сами стали убийцами, – отозвалась Мария.

– А теперь посмотри, что случилось. – Кукольник взял куклу и сложил у игрушки ноги и руки, подогнул колени и поставил ее так, будто она стояла в молитве. – Я говорил тебе, что справедливость в цирке – мое дело. Я говорил тебе не лезть в это дело. А теперь невинный человек приговорен, а убийца получил лицензию на продолжение своих страшных дел. И в результате – погиб волшебник.

Мария отвела слепые глаза, но Кукольник успел заметить пробежавшую по щеке слезу.

– Я предупреждал тебя, чтобы ты не вмешивалась, но ты не послушалась, – он понизил голос. – Ты одна отдернула много занавесов, увидела за ними жестокость, и поняла, что еще много покровов осталось. – Он опустил кулак на голову маленькой куклы, которая изображала слепую Марию, и давил, давил, пока она не распласталась по столу. – Не отдергивай следующий занавес, Мария. На то есть свои причины. Доверься мне, и я спасу тебя и твоего друга-великана от этого убийцы. Если ты отдернешь занавес…

– Я не боюсь, – неожиданно перебила его Мария. Глаза у нее были красные и воспаленные, – и ты меня не запугаешь.

– Если ты сорвешь покров, – повторил он, укладывая куклу в карман, – даже я не смогу тебе помочь.

Глава 9

Мария слушала, как лопаты стучат по сухой земле. Одна лопата была деревянной с металлической окантовкой, она вгрызалась в землю. Вторая лопата была целиком металлической и производила металлический скрежет по сухой почве. Еще Мария могла сказать, что оба могильщика плотные мужчины: еще до того, как они начали копать, дыхание обоих было шумным и учащенным в горячем сухом воздухе.

Кроме звуков, производимых лопатами могильщиков, на земле больше не было никаких шумов – над Карнавалом повисла тишина. Сотни артистов, которых Мария собрала на похороны Моркасла, которого Кукольник хотел тихо и незаметно закопать, не просто молчали, но и едва осмеливались дышать. Казалось, что их вообще нет вокруг. Никто не читал молитв, не пел грустных песен, никто не плакал над телом покойного волшебника. Не стеснялись только сам Кукольник, двое могильщиков и деревья, окружавшие свежую могилу. Тогда Мария выступила вперед.

Но и после этого работники Карнавала стояли тихо-тихо. Да и ветер тоже стих. Раздавались только мерные звуки – лопаты вгрызались в землю, с шумом отбрасывали ее в сторону, да Кукольник ходил вокруг, негромко шаркая ногами.

Мария приблизилась к Гермосу, который стоял впереди толпы. Ее худая рука нашла его костлявую ладонь. Она чувствовала, как он моргает ресницами, но не произнесла ни слова. Ей хотелось кричать, но она молчала. Убийца Моркасла ушел ненаказанным, ушел почти незамеченным. Даже несмотря на то, что Мария собрала свидетелей, могила волшебника должна была остаться неотмщенной – еще один холмик в бесконечной череде могил безвестных артистов.

У Марии было такое впечатление, что мир вот-вот развалится на части под собственным весом. А лес – бесчувственный, равнодушный и молчаливый, стоял и смотрел.

– Надо отметить это место, – прошептала Мария Гермосу.

Он покачал головой и хриплым шепотом отозвался:

– Я не забуду.

Великан бросил печальный взгляд на Марию, потом снова перевел глаза на могилу. Гробовщики почти закончили рыть яму – узкую, в три фута глубиной. Где-то в середине работы оба вспотели и скинули рубашки, обнажив плотные лоснящиеся тела. Кукольник, прохаживавшийся вокруг могилы, изредка посматривал на них и проверял их работу, лицо его, несмотря на жару, как обычно, закрывал капюшон.

У его ног на белой простыне лежал Моркасл. Руку волшебника подняли, чтобы она придерживала голову. Его одежда была окровавленной и грязной. Запах трупа и крови стоял в густом воздухе, вокруг роились, жужжа, мухи.

– Уже достаточно глубоко, – рыкнул Кукольник, хватая одного из могильщиков за плечо.

Благодарно посмотрев на него, оба работника вылезли из могилы и воткнули лопаты в холмик свежей земли. После этого они подошли к телу, один взял за ноги, второй за плечи, с кряхтением понесли труп к могиле, кивнули друг другу и опустили волшебника в яму. Голова покатилась и упала лицом вниз, тело перевернулось.

– Великий Кин-са, – начал Гермос.

– Да, Гермос, – сказала Мария, – пришло время молиться.

– Отнеси Моркасла к покою и безопасности, – продолжил Гермос, – у тебя сильная спина.

Могильщики начали забрасывать тело землей. Гермос освободил руку Марии и бросился вперед.

– Переверните его, – прокричал он, но лопаты продолжали мерно кидать землю.

Добежав до могилы, Гермос оттолкнул могильщиков и встал на колени перед телом. Как раз в эту минуту большая соленая слеза покатилась по его худой щеке, но рабочий, оправившийся от неожиданности, кинулся к Гермосу и схватил его за плечи, чтобы оттащить от могилы. Великан ударил его локтем в лицо, второй отступил сам. Гермос снова повернулся к могиле, но тут над ним склонился Кукольник. Теперь великан поднялся в полный рост и посмотрел на Кукольника сверху вниз.

– Его надо перевернуть, – повторил он.

Могильщики опасливо приблизились.

– Переверните его, – приказал Кукольник, – и положите голову на место.

Гермос вернулся к Марии, пока успокоившиеся могильщики занялись телом.

– Ему надо поставить памятник или камень, – добавил Гермос, беря слепую за руку.

– Посмотрим… Посмотрим… – угрюмо отозвался Кукольник.

***

В тот день новость о смерти Моркасла и неприлично скомканных похоронах распространилась по всему Карнавалу Л'Мораи. Вечером все фонари и лампы в квартале артистов были зажжены, а двери в палатки и вагончики крепко заперты. Несмотря на то, что зрителей было немало, боковые аллейки Карнавала были пустынными, а пояса артистов оттягивали ножи и кинжалы.

Единственным людным местом была палатка-столовая, где артисты искали убежища в ярком свете и тысячеглазой толпе. То и дело из-за столиков раздавался напряженный гневный смех, как будто именно им хотели отпугнуть убийцу карлики и уроды.

Но везде – на главной аллее и в столовой – густой пеленой в воздухе висел страх. И как будто материализовавшись из этого дыма, выполз ужас.

– Он здесь, – сказал великан. Он махнул рукой куда-то в сторону и бросил на Марию долгий взгляд. Хотя она крепко держалась за его руку, но с каждым шагом отставала все больше и больше. Гермос нежно посмотрел на ее маленькое лицо и крепко сжал губы, подавив желание подхватить ее на руки и понести по посыпанной песком дорожке, как ребенка.

– Еще немного, – повторил он в четвертый раз.

Мария покачала головой и задыхаясь пробормотала:

– Иди вперед, я догоню.

Гермос кивнул. Они добрались до людного района Карнавала и пробились через толпу зрителей. Дальше начиналась улочка лавочек: татуировщик, галантерея, пивоварня… Они миновали несколько палаток, задернутых полотняными занавесами, на которых яркими веселыми красками были изображены их обитатели: мальчик-леопард, женщина с головой козы, карлики…

– Он здесь, – сказал Гермос, но они обошли еще с десяток заведений и эстрад, пока великан не остановился.

– Что это? – спросила Мария. – Кто там?

– Это он, – ответил Гермос, глядя на человека, появившегося на сцене перед ним. – Мясник. Доминик.

Мария покрепче ухватила великана за руку.

– Он сбежал из города?

– Нет, – ответил Гермос. – Теперь он один из нас.

Доминик сидел на помосте, но он больше не был тем бесстрашным мясистым чудовищем, который боролся с Гермосом в палатке прорицателя. Не был он и тем наводящим ужас девятипалым убийцей, который умертвил Панола, Банола и шпагоглотателя Борго.

Доминик переменился. Отовсюду из его большого тела торчали, блестя в огнях, острые лезвия. Все – от крупной головы до больших ног – ощетинилось кинжалами, острыми шпагами, кривыми саблями и кухонными ножами. Сотни острых колющих предметов кровавили его кожу, будто огромный арсенал изнутри пробивался наружу к свету.

– Великий Каррик – человек тысячи ножей, – выкрикивал зазывала на возвышении, указывая на Доминика. – Единственный человек в мире, который растит внутри себя ножи и сабли…

Мария отшатнулась, будто ее ударили по лицу, и схватила Гермоса за руку.

– Да-да, смотрите, господа, – продолжал клоун, – как ножи прорастают сквозь кожу…

И действительно, отовсюду из кровоточащих ран росли лезвия, некоторые показались на несколько дюймов, другие – уже вылезли целиком, и все неумолимо – небыстро, но заметно – продолжали вылезать и вылезать, пробивая кожу в новых и новых местах.

– Отличные ножи, как и положено мяснику, – продолжал зазывала. Он приблизился к Доминику, ухватился за один из выросших кинжалов, потянул его на себя, заставляя мясника скривиться от боли, и вынул его наружу. Доминик задрожал, глаза, как у безумного, заметались по его мясистому лицу.

Высоко подняв окровавленное оружие, маленький человечек улыбаясь закричал:

– Нож, который может перерезать горло или вонзиться в живот, он и кость может перерубить. – А потом для пущего эффекта сделал вид, что хочет заколоться, и приставил нож к своей впалой груди. Показав зрителям маленькую пантомиму, он вытер острие об уже окровавленную тунику. – Десять лоринов и грош за большой нож, – объявил он.

Гермос отвел Марию в тень.

– Что его могло так изменить? – громко спросила она.

Гермос, качая головой, не мог отвести глаз от чудовища на помосте. Сине-черный ошейник опоясывал шею Доминика. Узкие полосы черно-серой кожи разбегались от него вниз по груди и вверх к подбородку.

– Ошейник. Тот, о котором говорил Моркасл, – шепотом объяснил он. – Он сжег его.

Выражение лица Марии стало жестоким. – Это волшебство.

– Везде, где они ранили его, теперь выросли ножи и сабли, – добавил Гермос.

– Помнит ли он, кто он? – удивилась Мария дрогнувшим голосом. – Может ли он говорить?

Услышав ее вопрос, карлик-зазывала покинул гудящую от любопытства толпу зрителей и приблизился к слепой, неся перед собой нож.

– Уверен, что он вырастит еще не один, и получше, – произнес он. – Между прочим, он был совершенно ошарашен, когда его привезли сюда. Он настоящая находка. Кстати, ты не хочешь купить этот очаровательный нож?

Уводя женщину из толпы, Гермос подхватил ее на руки. Она не замечала ничего вокруг – ни его, ни зрителей, опасливо отступивших, чтобы дать им дорогу. Ее невидящие глаза были широко открыты и белы, как у кролика в клетке.

Гермос вновь вышел на широкую главную аллею.

– Не волнуйся, Мария, – приговаривал он, – он не может причинить тебе боль. Все позади.

Мария с нервной улыбкой, покусывая губы, ответила:

– Это другое, – она покачала головой, ее подбородок начал дрожать. – Это совсем другое. Разве ты не видишь, Гермос?

Великан заглянул в ее белые глаза.

Как будто она могла видеть его внимательный взгляд, Мария отвернулась и сказала:

– Он стал одним из нас. Вот – приговор, а вовсе не пытка и казнь. Он был убийцей, поэтому они приговорили его к ссылке – к ссылке в Карнавал.

– Я защищу тебя…

– Да нет! – настаивала она напряженным голосом. Оттолкнув великана слепая встала на землю, а потом держась за его ноги, подняла покрасневшее лицо вверх. – Такое, наверное, случалось и раньше. Они пытали Доминика, а потом бросили его к нам. Интересно, сколько здесь еще бывших преступников. Не убийца ли и сам хозяин Карнавала?

С трудом переварив слова Марии, Гермос потрясенно уставился на нее, не веря своим ушам и отталкивая от себя страшные подозрения. Мимо прошел какой-то добрый крестьянин с семьей, пронеслась, подняв тучу пыли, повозка, запряженная несколькими кентаврами.

– Может быть, доказав, что Доминик невиновен, мы найдем настоящего виноватого, – продолжала Мария, – и тогда магический приговор утратит силу. Это был не его след в моей комнате. Другая рука. Кто-то отрубил ему палец. Кто-то порезал ему спину. Мы должны узнать, кто это сделал.

Глаза великана потемнели, пока он вглядывался в ее лицо.

– Как?

Выражение лица слепой стало мрачным.

– Не знаю. Это мог быть кто угодно. Настоящий убийца мог находиться в толпе возле моего вагончика, пока я разговаривала с жандармами. Это мог быть один из жандармов. Им может оказаться и Кукольник. Убийца знал, какие улики ведут нас к преступнику. И… – она едва смогла выговорить дальнейшее:

– зная все, он, наверное, уже знает и то, что мы сейчас обнаружили.

– Великий Кин-са! Так мы никогда его не найдем, – простонал Гермос.

– Нет, найдем, – ответила Мария, и неожиданная надежда прозвучала в ее голосе. – Мы узнаем все, когда Карнавал закроется, в предрассветный час.

***

Ночь была длинной. Очень длинной и заполненной лицами, лицами, лицами. Голоса все еще эхом отдавались в его голове. Они звучали громко и отчетливо. Но он знал, что сейчас их нет рядом. Это было другое место – не то, где вокруг кружили и кружили люди и мешались лица. То место было шумным и ярко освещенным, на пол был насыпан песок, и вокруг помоста роились тысячи лиц, горя двумя тысячами глаз. Здесь все было не так. Здесь было тихо, темно, все кругом завешано тканью, и было лишь одно лицо и одна пара глаз.

Но тысячи ножей никуда не исчезли.

Они впивались в него, прорастали изнутри, прорываясь наружу. Они торчали из всех ран его усталого тела. Когда он делал шаг, то острие, вылезающее из одной ноги, могло ранить другую ногу. Поэтому его возили в повозке, носили туда-сюда, как корзину с яблоками. Сначала его поместили в одно место, потом перевезли в другое, оба раза, когда его извлекали из повозки, ножи вонзались в тело и падали на землю. Он был просто набит, нашпигован ими. Он пытался стряхнуть лезвия, освободиться от ножей, но всего парочка упала в песок, остальные же никуда не исчезли.

Он чувствовал себя очень странно. Люди, которые перевозили его, были нормальными людьми, – из них не торчали острые сабли. Лица, кружившиеся вокруг, были лицами нормальных людей, никто из них не проращивал в себе кинжалы. Теперь он думал о том, какое было бы счастье, если бы он тоже был таким, как они, если бы все его тело не щетинилось металлическими ножами.

Он не помнил себя нормальным. Он даже не мог вспомнить своего имени, хотя понимал, что имя-то у него должно было бы быть. Он не помнил ничего, что было до того, как он, обнаженный, производил на свет массу кинжалов.

Так он и сидел в тени какой-то палатки, чувствуя, как вылезают из спины десятки острых металлических иголок. Дюйм за дюймом они прорывались сквозь его плоть, стремясь выбраться наружу. Маясь, он попробовал стряхнуть с себя кинжалы, но на землю упал лишь один, и боль, которая пронзила рану, кровь, которая из нее хлынула, были просто непереносимы.

Он решил ждать. Спокойно. С широко открытыми глазами. Обливаясь холодным потом. Затаив боль и ощущая лишь страх, который холодил тело и душу ветром. «Интересно, исчезнет ли тьма», – думал он. И тут появились еще двое.

Они казались тенями в темноте. Скользнули внутрь, откинув полог палатки. Один был высоким и худым, как тень дерева, сбросившего на зиму листья. Вторая – маленькой и хрупкой. Голоса были приглушенными и казались нереальными. Они подошли к нему с разных сторон. От них исходил дух страха и отчаяния.

Человек-кинжал сидел тихо, затаив дыхание. Только глаза двигались в темноте, следуя за ними по палатке. Он надеялся, что они не заметят его, что они пришли за кем-то другим. Но они уверенно приблизились и начали перешептываться.

– Не-е бо-ой-ся-а-а, – раздался голос маленькой тени, женский голос.

Человек-кинжал прикусил губу, и по щеке сползла большая слеза страха. Она подошла поближе и коснулась его шеи, которая горела страшным огнем. Другая тень тоже приблизилась, став рядом с женщиной.

Человек-кинжал дико задрожал и закричал, заставив их отступить, и тут страшная догадка пронзила его мозг – он понял, что ему все равно, что кричать, что звук совершенно бессмыслен. Но все-таки эти двое отошли, и теперь заговорил длинный, по-прежнему держась на расстоянии.

– Тыыы пооомнииишьшь, чтоо теебяа зоовуут Дооомиинииик?

Холодный пот покатился со лба человека-кинжала, капая на саблю, которая торчала из его груди. Последнее слово «дооомииинииик» эхом отдалось у него в голове. В нем было что-то знакомое, оно всколыхнуло память, как ветер, пробежав по листьям дерева и траве луга. Домииинииик… Он снова задрожал.

– Спаасиии гоосподии, – пробормотал человек-кинжал какие-то слова, они казались бессмысленными, но несли некоторое облегчение. Женщина вздохнула.

– Хоорооошоо, – сказала она, снова подходя и касаясь его руки ласковыми пальцами, – хооороошоо, в нееем еещее чтоо-тооо остааалооосьсь.

Теперь ее рука подняла его правую руку и начала нежно поглаживать кровоточащие и приносящие боль раны.

Он бессмысленно опустил глаза на уродливый обрубок руки.

Женщина повторила свой вопрос.

– Ктооо отрееезал тебееее палеееец?

Слова все еще не содержали в себе смысла, отдаваясь эхом в его пустой голове, где билось, повторяясь, одно и то же слово дооомиинииик…, дооомиинииик…, дооомиинииик…

Женщина покачала головой и отпустила его руку. Она долго стояла и смотрела на него, а потом наклонилась и подняла что-то с пола. Когда она выпрямилась, предмет блеснул у нее в руках.

Это был нож, который выпал у него из спины.

Человек-кинжал тяжело вздохнул, когда она снова подошла к нему. Ее маленькие крепкие и ласковые руки заставили его оторвать руки от лица. Она взмахнула кинжалом перед его лицом, показывая, как ему отрубили палец. Сталь блеснула в воздухе. Она крикнула:

– Ктооооо?

И тут человек-кинжал вспомнил, как когда-то такое же блестящее острие мелькнуло над его рукой. Оно пронеслось как раз там, где был указательный палец, жестоко разрывая кожу, плоть и проходя сквозь кость.

– Ктооооо?

Нет, тогда его руку удерживала на месте мужская рука, мужская рука держала и тот нож. Руки были искореженными, скрюченными какой-то страшной болезнью, но сильными. Он кожей вспомнил их силу и легкую дрожь, вспомнил, как ослабло напряжение, когда нож почти отрубил палец. Вспомнил, что всего его опутывали веревки, стягивающие грудь, ноги и руки. Он пытался вырваться, пытался убежать, но не мог. И нож прошел сквозь плоть. Окровавленный палец упал на пол.

– Кто?

Руки свело от крепких пеньковых веревок. Человек-кинжал вспомнил, как он выпутывался из веревок, стараясь отделаться от стула, к которому его привязали, а над ним, улыбаясь, стоял человек. Черный плащ терялся в темноте комнаты. Он чувствовал, как впиваются в него глаза незнакомца, но не видел его лица. Капюшон скрывал все черты. А потом он вспомнил низкий, вызывающий дрожь смех человека, который сделал всю эту страшную работу. И из этого смеха кристаллизовалось имя, оно ударило в виски человеку-кинжалу, и он, тяжело ворочая языком, выплюнул его наружу:

– Кольни…, никольку…, кукольник…

Глава 10

Это была обычная ночь, похожая на любую ночь на Карнавале. Порывистый полночный ветер рвался с гор и рыскал по аллеям. Крики орлов прорезали черный воздух, мешаясь с криками и смехом посетителей.

Но сцена Марии и загончик Гермоса были сегодня пусты и темны. Великан и слепая прятались в зарослях кустарника у ограды, наблюдая за жилищем Кукольника. Владелец Карнавала как раз должен был выйти на привычную ночную прогулку. Луна перешла границу нового дня.

– А что мы будем там искать? – спросил Гермос.

– Доказательства того, что Кукольник убийца, – прошептала Мария. Несколько секунд она молча прислушивалась к ночным шорохам.

– Вот он, – также шепотом сообщил Гермос, наблюдая за Кукольником.

Мария еще ниже пригнулась за кустами и спросила:

– Что он делает?

– Выходит.

Человек в черном плаще появился на пороге домика и остановился в дверях. Он поежился от ночного холода и поплотнее запахнулся в плащ, а потом направился в сторону квартала артистов.

Несколько минут Гермос наблюдал за ним.

– Ушел.

– Пора, – ответила Мария, выходя из укрытия. Гермос взял ее за руку и повел по поросшей травой тропинке к дому Кукольника.

Дом был уродливым и странным. Его передняя часть некогда была гигантским вагоном для перевозки животных, и на ней до сих пор красовалась надпись «Экзотические слоны», только колеса давно сняли, сзади к ней лепились комнаты, построенные из проволоки, обломков дерева, старых палаток, напоминавшие страшный лабиринт злого волшебника.

Гермос подошел к двери и широко открыл ее. Изнутри дохнуло холодным зловонием. Мария уже поднималась на порог, а великан все стоял, отгоняя неприятный запах.

Она двигалась по темному коридору, который начинался сразу за дверью, вспоминая, как попала сюда первый раз после смерти Панола и Банола. Женщина ощупала руками покрытые гобеленами стены и направилась в конец коридора.

– Ты запомнил что-нибудь важное в комнате Кукольника, когда мы были тут раньше? – спросила она шепотом.

Гермос, преодолев отвращение, пригнулся и направился за ней.

– Нет.

– Не думаю, что он принимал нас в той же комнате, где спрятаны его секреты, – отозвалась она задумчиво, прошла мимо комнаты Кукольника, в которой они бывали, и остановилась у двери на противоположной стороне коридора. – Что ты видишь, Гермос?

Великан уставился в дверной проем:

– Кровать… На стенах висят плащи…, лежат подушки и простыни.

– Гмм, – ответила Мария. – Мы сюда еще вернемся, а пока осмотрим остальное. Может, пойдешь впереди?

Великан выступил вперед.

Коридор становился темнее и темнее, а потом сворачивал в сторону. Что-то вроде короткой лестницы вело в комнату с низким потолком и грязным полом. Гермосу пришлось сложиться чуть не пополам, чтобы пройти внутрь, не задев за низкую каменную притолоку. Из грязной комнаты выходило три двери. Две были заперты, а одна, завешанная белым покрывалом, – открыта, к ней и направился великан.

Отдернув занавес, он заглянул в узкую длинную комнату, увешанную книжными полками. Толстые пыльные фолианты громоздились и на полу, а в торце комнаты было узкое высокое окно, которое пропускало желтый свет уличного фонаря, освещая причудливый камин, который занимал почти всю правую стену. Едва Гермос сделал первый шаг внутрь, плотные клубы пыли окутали его своими серыми одеждами.

– Сюда, наверное, несколько месяцев никто не заходил, – пробормотал Гермос Марии, которая крепко держалась за его костлявую кисть. – Ничего… – Он замолчал, заметив четкие следы на пыльном полу: отпечатки мужских ботинок тянулись от двери до противоположной стены. Кругом следов лежала нетронутая плотная пыль.

Великан прошел по следам до широкого книжного шкафа у окна, рядом с которым была старинная конторка, а на ней лежал открытый древний том, одетый в потертую от времени кожу. Уголки обложки украшала металлическая окантовка, отполированная прикосновениями нескольких веков. Гермос встал на колени перед конторкой и начал листать том. Все его страницы были разделены на несколько глав, каждая из которых были закрыта на отдельный замок. Гермос пробежал пальцами по замкам и насчитал тринадцать штук, которые были заперты. Последние три оставались открытыми.

На мгновение великан отдернул руки и рассмотрел книгу, а потом все-таки решился открыть ее на четырнадцатой главе. Страница была покрыта восемью колонками записей мелким почерком. Бумага была древней и тонкой, едва не рвущейся от прикосновения. Записи напоминали что-то вроде дневника: дни и годы. Великан перевернул страницу. Она была такой же. Он перевернул еще несколько, все они были исписаны торопливым мелким почерком. Если это действительно был дневник, то убийства должны были описываться на последних страницах. Быстро пролистнув несколько страниц, Гермос наконец добрался до последней, где были исписаны только пять из восьми колонок. Он взял том в руки и поднес его поближе к свету.

1693. 13 Дросилмонта. Фелсдей (смерть) Рэнвена Ферроне «Волшебника Моркасла». Обезглавлен. Ку 14 убит, татуировка уничтожена. Похоронен при свидетелях, среди которых находились Френсис Кианту «Великан Гермос» и Иветта Мартинки «Слепая жонглерша Мария».

– Что-нибудь нашел? – раздался сзади голос Марии.

Гермос вздрогнул, выпрямился, не выпуская книгу из рук.

– Кни…, книгу, – ответил он не сразу.

Мария саркастически покачала головой.

– Слепая и неграмотный нашли книгу. Да, мы далеко продвинемся.

Гермос удивленно посмотрел на нее, а потом напомнил:

– Я ведь умею читать, забыла? Мария подняла брови.

– Ах да, сказки.

Гермос снова опустил глаза в книгу и повторил:

– Сказки.

– Ну, – спросила Мария, складывая руки. – И что в этой сказке?

– Числа и имена, – ответил Гермос. – Тут есть о Моркасле.

– Что о Моркасле?

– Как он умер, как был похоронен, – грустно ответил Гермос и прочитал ей вслух всю запись, делая долгие паузы на именах и складывая длинные слова по слогам.

Чем дальше он читал, тем печальнее и недоверчивее становилось выражение лица слепой, потом она повторила:

– Ку 14 убит, татуировка уничтожена… Что это значит?

Гермос пожал плечами и опасливо выглянул в окно.

– Переверни еще несколько страниц, посмотри, что написано про Борго, Панола и Банола, – попросила Мария. Через несколько мгновений великан отыскал нужные страницы.

«1693. 9 Дросилмонта. Хисдей (смерть). Ферин Айронгрод „Борго карлик-шпагоглотатель“ зарезан шпагой. П33 убит, татуировка уничтожена. Похоронен».

«1693. 10 Дросилмонта. Мурдей (смерть). Жан-Клод Уберон „Сиамские близнецы Панол и Банол“ разделены. Т5 убит, татуировка уничтожена. Похоронен».

«1693. 11 Дросилмонта. Виндей (арест). Доминик д'Луве арестован за убийства П33 – Т5. Иветта Мартинки „Слепая жонглерша Мария“ и Рэнвен Ферроне „Волшебник Моркасл“ в сопровождении жандармов уехали на суд».

«1693. 12 Дросилмонта. Дордей (суд). Доминик д'Луве ошибочно приговорен за убийства П33 – Т5, он становится „Карриком, человеком тысячи ножей“. Прибывает 14 Дросилмонта».

Мария сделала несколько шагов к окну.

– Кукольнику известно все, что происходит. Но это вовсе не доказывает его вины. Вот если бы мы могли узнать, что значат цифры, номера и фраза «татуировка уничтожена», то, думаю, получили бы доказательства.

Гермос пролистнул назад еще несколько страниц, отдалившись на несколько лет в прошлое. Добравшись до 1687 года, он остановился, и нашел такую запись:

«1687. 27 Венремонта. Мурдей (суд). Френсис Кианту обвинен за неповиновение родителям. Превращен в „Гермоса Великана“. Прибывает 29 Венремонта».

Мария опустила ему на руку холодную ладонь.

– Он сделал это и с тобой. И с тобой тоже.

Великан внимательно изучил ее лицо, глаза его сузились.

– Френсис Кианту?

Имя казалось удивительно знакомым.

– Он сделал это и с тобой, – повторила Мария, дотрагиваясь до старинной книги. – Я здесь тоже есть?

Великан стал быстро листать потертые страницы, пальцем пробегая по датам и именам.

– Это было до 1680, – сказала Мария. – Я попала сюда в девятнадцать лет.

– Этот раздел начинается с 1684, – сообщил Гермос, – остальное заперто.

– Я знаю, что я тоже есть здесь, как и ты, – сказала Мария, качая головой. – Но я всегда думала, что выросла здесь, на Карнавале.

– Я тоже.

– Я думала, что все это лихорадка. Я забыла свое прошлое, как и Каррик – человек тысячи ножей, – поняла вдруг Мария, и глухой стон сорвался с ее губ, когда она заговорила снова, голос был исполнен страха:

– Это не только Доминик. Это и я, и ты. У всех у нас одна судьба.

– Я прятался от родителей.

– Если бы я могла… – начала она. – А что, если они отняли у меня глаза на суде? – Она опустилась на колени на пыльном полу и спрятала лицо в ладонях. – Что же я сделала, чтобы заслужить такую кару?

Гермос отложил книгу и сел рядом с ней, опустил руку ей на спину, нежно погладил, а потом поднял к себе лицо девушки. Когда он попытался заговорить, по лицу заструились капли холодного пота, а речь вдруг оказалась неразборчивым скрежетом, оформившимся в вопрос:

– Что же нам делать? Мария по-прежнему молчала. Тут у двери раздался какой-то шум.

– Я предупреждал тебя, Мария, – раздался каркающий голос Кукольника.

Смахнув с глаз слезы, Мария встала и стряхнула нежными пальцами пыль с платья. Гермос тоже поднялся и встал рядом со слепой, как будто хотел защитить ее от хозяина Карнавала. Кукольник ступил в комнату, за ним тянулся шлейф его черного шерстяного плаща.

– Любопытство, – угрожающе произнес он, взмахнув рукой, – смертный грех. Это тяжкое обвинение в Л'Мораи.

Мария заговорила, но ее слова были не намного громче шепота:

– Ты убийца, Кукольник.

– А если и так, – отозвался хозяин Карнавала с мрачной улыбкой, – что ты можешь сделать?

Гермос встал между слепой и Кукольником и произнес, подталкивая Марию к двери:

– Нам надо идти. Мария вырвалась.

– Я обвиню тебя.

– Где? В Совете Л'Мораи?

– Я сама убью тебя, я должна это сделать. Гермос сжал руку.

– Нам надо идти.

Кукольник загородил им дорогу.

– Я говорил тебе не отдергивать этот покров, Мария. Теперь даже я не могу остановить неизбежное.

– Я хочу получить назад глаза, будь ты проклят! Ты украл у меня все! – закричала женщина. – Мы прочитали твой дневник, твой смертельный журнал. Теперь мы знаем о судах и пытках, в которых ты участвовал. Мы знаем, что ты превращаешь жителей Л'Мораи в уродов. Я знаю, что ты сделал меня уродом.

– Значит, ты думаешь, что я виновен, – заметил Кукольник. В его голосе смешались ярость и смех. Он потер костлявой рукой шею, и Гермос снова увидел медальон с эмблемой Кин-са. Но только теперь он заметил копье, которое пронзало спину коня.

– Ты пытал Гермоса. Ты пытал меня. Кукольник вздохнул, и воздух со свистом вырвался из его стиснутых зубов.

– Вы видели не самую большую книгу. Есть еще одна, и ты знаешь о ней. Там нет имен, но от нее не укрыться никому. Она обвиняет нас всех. Это Уклад Л'Мораи. Они считают грехом говорить, дышать, быть. В ней занесены все имена.

Мария схватила Кукольника за полу плаща и закричала:

– Посмотри на меня! Посмотри на меня, проклятый! Ты же знаешь, что я не вижу тебя. Я хочу назад свои глаза, мсье Кукольник. Я хочу назад свой мир. Ведь ты украл его у меня!

– А овцы хотят получить назад свою шерсть, как и свиньи мечтают о собственном сале, – отозвался Кукольник. – Мы все хотим получить что-то назад, не так ли, слепая Мария? Но и свиньи, и мы, уроды, никогда не вернем утраченного.

Мария попыталась оттолкнуть его и пройти к двери.

– Больше не будет никаких уродов, больше не будет убийств, мсье Кукольник. Я остановлю тебя.

Моди Сиен громко рассмеялся, хватая слепую за руку. Неожиданно он закрутил ее в быстром фантастическом танце, напевая протяжную песенку, какие поют в дешевых тавернах:

Однажды на лугу я повстречал слепую И сказал красавице, что ее люблю я.

Но дружок сказал ей: «Уродлив он, как смерть», И она не стала дел со мной иметь.

И высокого ее повстречал я друга, Он тогда мне пригрозил, чтоб не вышло худа, Со слепыми чтобы я не играл глазами, Не накликал бы беды – смерть не за горами.

Рассмеялся только я: она ж меня не видит!

Затащил ее в постель: полюбил – обидел.

Этот парень – не бросал он на ветер слов – По глазам так бил меня, что хлестала кровь.

Так случилось: я теперь уродлив, слеп и мертв.

Распевая, Кукольник увлек Марию в танце в угол библиотеки. Гермос попытался помешать им, но, не переставая петь и танцевать, Кукольник ударил великана, тот споткнулся, упал и ударился о камин.

Мария попыталась найти какое-нибудь оружие, но ее нежные руки натыкались лишь на запылившиеся книги. Теперь она стояла прижатой к книжным полкам. Кукольник наклонился над ней, выдохнул конец песни вместе со зловонием гнилых зубов и хрипло спросил:

– Тебе понравилась песня? Мария отвернулась, подняла подбородок и ответила:

– Нет. Нет.

Кукольник не двигался и молчал, а потом произнес:

– Тогда тебе лучше уйти, уйти сейчас же.

Он толкнул ее к выходу, но Мария вытянула руки, чтобы отыскать Гермоса. Он уже поднимался с пола, тяжело дыша.

– Ты собираешься… – начала Мария, а потом голос ее дрогнул, – ты собираешься…, отпустить нас?

– Да, – ответил Кукольник. – Нет необходимости убивать вас. Вы убили себя сами.

Мария взяла за руку Гермоса, и они направились к выходу. Кукольник не остановил их, он лишь снова запел бессмысленную песню:

По глазам так бил меня, что хлестала кровь. Так случилось: я теперь уродлив, слеп и мертв.

***

– Что же нам делать? – повторила Мария, закрывая последнее окно в своем вагончике. По коже у нее пробежали мурашки то ли от страха перед Кукольником, то ли из-за холодного ночного воздуха, она не знала. – Он виновен, теперь это совершенно ясно. Но мы не можем открыто обвинить его.

Гермос заерзал, стараясь поудобнее усесться на полу.

– У него на медальоне Кин-са, – сообщил он угрюмо.

– Да, он говорил мне, – отозвалась Мария.

– Кин-са пронзен копьем, как на татуировках.

Мария потрогала татуировку на затылке.

– Наверняка он один из тех, кто заклеймил нас. Всех нас. Он превратил нас в уродов и заклеймил своим медальоном. Вот что значит татуировка. Она показывает, что все мы уроды.

– Я боюсь.

Мария подошла к двери и еще раз проверила все замки и запоры.

– К кому мы можем обратиться? – грустно произнесла она. – Только не к жандармам, Совету или горожанам.

Гермос кивнул. Он взял одну из подушек с маленькой кровати Марии и подсунул ее себе под спину, а потом со вздохом вытянул ноги и поудобнее пристроил их на полу.

Услышав шум, Мария спросила:

– Ты уверен, что сможешь тут заснуть?

Великан повернулся к ней, его маленькие глаза были напрочь лишены какого бы то ни было выражения.

– Здесь спокойнее, – просто ответил он.

– Да, – подтвердила Мария, мрачно пожимая плечами. – Палатку нельзя запереть. – Она направилась к кровати, стараясь не задеть или не переступить через ноги Гермоса. – Что бы мы ни собирались делать, нам необходимо пережить ночь. А это проще сделать вместе, чем по одиночке.

– Посмотрим, – отозвался Гермос угрюмо.

– Сначала на страже посижу я, – вызвалась она, стараясь приободриться. – Если они полезут сюда, то обязательно зашумят.

– Я не могу спать.

– Гм-м-м, – протянула Мария. – Ты говорил, что можешь почитать мне что-нибудь. Почему бы тебе не сделать это сейчас? Мне сто лет никто ничего не читал.

Гермос приподнялся, повернулся на бок, рассматривая стопку книг на полке.

Моя любимая книжка сказок с краю, – с грустной улыбкой сообщила Мария. – Она в кожаном переплете с буквами на корешке…

– Нашел, – ответил Гермос. Он взял с полки книгу и открыл ее. Том зашелестел, оживая в его руках. Страницы были истерты и захватаны.

– Если я правильно помню, – пробормотала Мария, – это поучительные истории, которые должны объяснять детям законы Л'Мораи.

Гермос перевернул первую страницу и тут же наткнулся на картинку кролика, который напомнил ему Тидхэра – бога кроликов. Только уши кролика были порваны, залиты кровью и связаны. Гермос несколько секунд разглядывал картинку, а потом принялся громко читать сказку:

"Кролик связанные уши.

Это случилось после того, как пожар убил Крестьянина и его жену. Все животные собрались в сарае, чтобы решить, кто теперь будет ими управлять.

И сказал конь Кинс: «Я быстрее всех бегаю».

И сказал пес Рутер: «Я ловчее всех в драке».

Но тут вышел вперед кот Сталкер, весь в пыли и царапинах. Он сказал: «Я хороший охотник, поэтому я буду вами править».

Тогда кабан Мукер, бык Винкер, баран Чик и козел Флиси закричали в один голос: «А мы всю жизнь кормили Крестьянина и его жену».

Ворона и Крыса тоже нашли, что сказать о своей полезности, только бедному длинноухому кролику было совсем нечего сказать.

Тогда конь закричал: «Ну-ка тихо, все! Мы должны выстроить иерархию: кто всех полезнее и сильнее, тот и будет управлять теми, кто слабее, и никто не будет обижен».

Тогда снова вышел вперед кот Сталкер и сказал: «Это хорошее решение, господин Кинс, и ты будешь главным, потому что ты можешь делать работу, которую никто больше не умеет выполнять. Я и Рутер – друзья людей – будем править быком, кабаном, бараном и козлом, которые привыкли отдавать жизнь, чтобы стол человека был полон пищи. Последними в этом ряду стоят ворон и крыса, от них тоже есть польза людям, но меньшая, чем от всех нас». Только бедному кролику нечего было сказать.

«Хороший план», – сказал конь, постукивая копытами.

«Конечно», – быстро согласились все.

Один бедный ушастый снова промолчал, и никто не обратил на него внимания, как будто его тут и вовсе не было, как будто он не имел права голоса в благородном собрании. Животные развеселились из-за того, что им удалось принять справедливое решение, и начали танцевать, но никто не заметил бедного кролика, и все наступали ему на уши, но он не крикнул и не заплакал, потому что он был единственным немым из всех. И ему нечего было сказать.

Уши у него вытянулись еще больше, они кровоточили и болели, а он терпеливо переносил все унижения и пинки. Так он и жил бедняга, презираемый всеми животными.

Пока не наступил самый страшный день, когда Кинс оступился, споткнувшись об ухо кролика, который молчал, но вечно путался под ногами. Все пошло прахом, возникла свалка, животные передрались, и все оказались ранеными в свалке. Только лопоухий кролик не говорил ни слова.

И тогда рассерженные животные, вымещая на бессловесном кролике свои беды, снова собрались в сарае и напихали ему в рот белого льна, чтобы он так и не смог заговорить, а уши ему связали над головой, чтобы они больше никому не мешали.

Бедный лопоухий кролик по-прежнему молча отошел от всех и лег на сено, ему было очень больно, он хотел заплакать, хотел закричать, но теперь не мог этого сделать. Он знал, что братья-животные не хотели специально причинить ему вреда, просто жизнь была устроена так несправедливо. Его стоны были слишком слабыми, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание, так он и умер, ничего никому не сказав".

Гермос поднял глаза от книги и сказал грустно:

– Я знаю эту сказку. Мария снова подошла к двери, чтобы проверить замки.

– Я говорила тебе о ней. Это хорошая сказка.

– Это меня пугает, – прошептал Гермос, с трудом выталкивая из горла слова. – Я знаю ее…, знаю ее давно…, раньше чем…

Дверь была заперта, Мария вернулась к кровати.

– Ты помнишь? Ты помнишь, что ты делал, когда слушал ее, а, Френсис? Гермос покачал головой.

– Не хочу вспоминать.

– Ты прав, – согласилась Мария. – Ты прав. Я не должна была просить тебя читать сегодня сказку. Сказку, которой пугают детей.

Великан согласно кивнул, но продолжал дрожать от страха. Марии было больше нечего сказать, чтобы успокоить и поддержать его. Слова ничем не могли ему помочь. Ей оставалось только ласково обнять его.

– Все хорошо. Спи. Я покараулю.

Так она долго обнимала и ласкала его, чутко прислушиваясь к скрипу окна и шорохам на улице. И наконец великана сморил сон, он вздыхал и причмокивал, как ребенок.

– Пусть тебе приснятся хорошие сны, – прошептала она.

Но тут он вздрогнул, и она поняла, что, несмотря на ее пожелания, его преследуют страшные кошмары.

***

– Френсис, где ты? – Это была мама, и голос ее всегда означал для него страх. Папа был гнев, а мама – страх.

Мальчик затаил дыхание, прижав к бьющемуся сердцу свои окровавленные руки. Мамин резкий голос был все ближе и ближе, перекатываясь по залитой желтым солнцем аллее. Сжав зубы, Френсис подобрал ноги, чтобы блестящий кожаный ботинок не торчал наружу и не выдавал его убежища – ящика, в котором он спрятался. Ящик дышал запахом сыра из отцовской лавки. Это было дыхание страха.

– Френсис, ты совершенно несносен, – закричала мать. – Скверные несносные мальчишки получают розги!

Синяк на шее Френсиса подбирался к сердцу, охватывая тело, как пальцы голубой руки.

В ящик залетела муха. Муха с лицом отца, которая села ему на нос, но Френсис знал, что, если он попробует согнать ее, отец поймет, что он здесь.

– Сейчас же выходи, Френсис, – потребовала мать, постучав когтями по дереву. Клюв у нее был такой же большой, как сам Френсис, – тогда тебя меньше изобьют.

Мальчик едва дышал, он боялся, что муха услышит его. Его всегда били одинаково – до синяков и крови. Так что лучше было получить порку позже, чем раньше.

– Проклятье! – прорычал новый голос. В конце аллеи стоял гнев. – Он снова сбежал и спрятался? – Через щели в ящик мальчик видел отца – огромный рот с острыми, как у змеи, зубами. Рот был широко открыт, а зуб направлен в сторону ящика. В руках отца был большой кожаный ремень. – Это уже последний раз, когда он провел меня! – расхохотался отец. – Я послал Поля за жандармами. Они приведут с собой собак.

Френсис тяжело вздохнул, и струйка пота скатилась по его лицу, унося с собой муху к голубым пятнам на теле мальчика.

– Собак? – переспросила женщина, и нотка страха звякнула в ее голосе. – Жандармы заберут его у нас, ты помнишь об этом?

– Да пусть, – выкрикнул злой отцовский рот. Страшная фигура приближалась к ящику, в котором сидел Френсис. – От него все равно нет проку в магазине. Читает целыми днями… Слабый и непослушный. – Френсис знал, что отец имеет в виду книгу сказок, книгу про Кролика связанные уши. Он молил бога, чтобы тяжелый башмак Кинса не разрушил его укрытия.

Снова раздался угрожающий хруст шагов.

– Если его не заберут, я сам убью его.

– Ты выпил. – Страх заполнил голос матери целиком. – Я не хочу жандармов, не хочу собак. Отлупишь мальчика позже.

– Нет, сейчас! – прорычал он, толкая ее в сторону ящиков. Она тяжело упала на тот самый ящик, в котором прятался Френсис. Дерево хрустнуло, обломки посыпались на голову ребенку, он попытался освободиться и убежать, но было поздно, в воздухе мелькнул кожаный ремень и с силой опустился ему на спину.

– Нет, Кинс! – вскрикнул он. Но отец не собирался отступаться.

Когда ему на спину обрушился второй удар, он снова закричал. За ним последовали третий и четвертый.

– Это я! Я – Кролик связанные уши… Тидхэр!

Сквозь собственные всхлипывания он услышал лай собак.

Собаки лаяли в здании Совета, а он был среди них. Лай и рычание заполняли сырые своды, своды, наполненные картинками. Слабый и связанный мальчик сидел на стуле с высокой спинкой. Руки были привязаны к подлокотникам, голова к спинке, а шарф, продетый под подбородком, был завязан высоко на затылке, как уши зайца.

Теперь у мальчика Френсиса было еще одно имя – Обливиос или Обливион? Какое это имело значение? Он попытался вытянуть ноги и достать ими до полу. Рядом с ним сидел высокий и серьезный человек с лысой яйцевидной головой. В другом конце комнаты сидели его родители. У них были черные влажные глаза, обведенные темными кругами.

Они были не самыми плохими родитеВ переводе с английского означает – преданный забвению или незамечающий, лями. Неплохими, когда были трезвыми. Они не понимали сказок и историй, которые он читал, потому что в них сидели гнев и страх. Они просто не понимали. Вот и все. И теперь Обливиону было жаль, что жандармы все-таки пришли и что прибежавшие собаки прекратили избиение. Зеленые слезы катились по его щекам, и там, где они падали, из каменного пола вырастали черные розы.

Альковы в зале тоже были полны черными розами – там сидели советники Л'Мораи.

– Все встаньте и внимание! – провозгласил голос секретаря. Скамейки и стулья скрипнули, люди встали. Обливион заметил, как лысый кивнул, тогда мальчик сполз со стула и встал на холодном каменном полу.

– Начинается суд над Френсисом Кианту, который обвиняется в злостном неповиновении родителям и в том, что часто прятался, чтобы избежать наказания. Обвинители стоят сейчас справа и слева от меня, это Филипп и Маргори Кианту, сыровары, родители непокорного ребенка. И сейчас, согласно принятой процедуре суда, я хочу спросить добрых жителей Л'Мораи, которым известны поступки и проступки этого мальчика.

– Виновен! – раздался вопль толпы.

– Так и запишем, – объявил лысый человек. – Объявляю, что Френсис Кианту будет превращен в человека-великана, который уже никогда и нигде не сможет спрятаться.

Глава 11

Мария не разбудила Гермоса, для того чтобы он продолжал дежурство. И некто специально приходил ночью, чтобы убедиться, что она не сможет этого сделать.

Молодая женщина очнулась от ноющей головной боли. Она приподнялась, чтобы встать с кровати, но не смогла этого сделать – руки и ноги не слушались. Они онемели, потому что были крепко связаны веревками, кисти и ступни совершенно потеряли чувствительность. Через несколько секунд Мария поняла, что лежит не на простынях собственной кровати, а на пыльном и истертом полу.

– Гермос? – прошептала она испуганно. Отзвук собственного голоса сказал ей, что она все еще в собственном вагончике. По запаху она чувствовала, что и великан тоже тут. – Гермос? – повторила она увереннее.

Из угла раздался протяжный стон.

Мария с трудом села. – Гермос!

Великан зашевелился, тяжело вздыхая и постанывая.

– Что такое? – удивленно протянул он, пытаясь выпутаться из стягивающих тело веревок.

– Кто-то связал нас, – объяснила Мария, вставая на колени. – Оглянись – тут никого нет?

Гермос расправил затекшие руки и ноги и оглядел тесное пространство вокруг себя. В вагончике, кроме них, никого не было. Да и вообще комната казалась странно нетронутой, точно такой же, как они оставили ее накануне ночью, погрузившись в беспокойный сон. Даже дверь была по-прежнему заперта. Единственное, что было новым, – солнечный свет, который пробивался сквозь мутные стекла окон.

– Никого нет. Дверь заперта.

Мария попыталась встать. Стоя на коленях, она оперлась о стул и, оттолкнувшись от него, наконец поднялась. После нескольких неуверенных шагов она оказалась возле сидящего на полу великана. Слабая улыбка победы искривила ее губы.

– Ну вот, кажется, ожила.

– пробормотала она.

– Убери ноги, я хочу пройти, – обратилась она к великану.

– Куда ты идешь? – спросил Гермос, подтягивая к себе непослушные связанные ноги.

Мария двинулась к кровати.

– Под матрасом у меня лежат кинжалы, – объяснила она, останавливаясь возле постели и ощупывая рукой деревянную раму, на которой лежал тонкий матрас. – Ага! – гордо провозгласила она, доставая оттуда набор ножей, которые она использовала на выступлениях.

– Кто это сделал? – вслух удивился Гермос.

– Ты сказал, что дверь заперта. Окна тоже, я проверяла, – сказала Мария, садясь на кровать и доставая один из ножей из связки. – Значит, у кого-то был ключ и к тому же сонный порошок. Наверное, это Кукольник.

– Да, – согласился Гермос, со страхом вглядываясь в дверь.

Мария разрезала последние путы, мешавшие свободному движению ее рук.

– А почему он просто не убил нас? – удивился великан.

– Почему?

– повторила Мария.

– Не знаю. За две недели здесь произошло уже четыре убийства, и я не вижу никаких причин, почему не увеличить это число до шести. Нам подсунули человека, который казался виновным – отрезанный палец, шрам на спине, – все улики налицо. Я боюсь, Гермос. Как нам бороться с таким могучим врагом?

Гермос тяжело встал, опираясь на стол, и прислонился к стене, выглядывая в окно. За ним отчетливо виднелся актерский квартал, дальше – аллеи и павильоны Карнавала, а за оградой расстилалась золотая равнина, поблескивающая под веселым утренним солнцем.

– Надо бежать, – пробормотал он в отчаянии.

Мария перестала растирать руки, и выражение ее лица смягчилось.

– Да, – грустно выдохнула она. – Да. Надо бежать.

– Куда?

– Не знаю, – ответила она. – Прочь. Бежать как можно дальше от Карнавала. Бежать туда, где нас не поймают жандармы. Ведь если они еще раз встретят нас за оградой, то непременно убьют. – Но как мы возьмем всех с собой?

– Всех? – переспросила слепая.

– Ну да… Карнавал.

– Нет, мы не можем, – отозвалась она. – Это будем только ты и я.

– Но убийства не прекратятся.

– Да, ты прав, – после короткого раздумья согласилась она.

Сейчас Мария наклонилась вниз, стараясь разрезать веревки, опутывавшие ее ноги. Водопад черных как смоль волос закрыл ее своей блестящей волной. Великан не мог оторвать глаз от этого прекрасного зрелища.

– Знаешь, это будет нехорошо с нашей стороны просто убежать прочь, бросив всех друзей здесь одних на произвол судьбы, – продолжила Мария, поднимаясь. – В конечном итоге мы единственные, кто все знает. Тот, кто связал нас, хотел напугать, чтобы мы молчали. Или заставить из страха бежать прочь. Мы не позволим ему этого сделать.

Снова вздохнув, она начала массировать колени и икры. Гермос не отрываясь смотрел на женщину, прикусив нижнюю губу желтыми кривыми зубами. Мария выпрямилась и повернулась к великану, потом опустилась возле него на колени, не выпуская из рук ножа.

– Где твои руки?

– Они связаны сзади, – ответил Гермос, отделяясь от стены. Он все еще смотрел в ее невидящие глаза.

Мария приблизилась к нему, на ощупь нашла его руки, несколько раз пробежала хрупкими пальцами по крепким веревкам, отыскивая место, где их можно было разрезать, не причинив вреда великану, и принялась за дело.

Гермос спокойно стоял, пока она работала. Ее легкое дыхание касалось его плеча. Наконец веревка поддалась, он со стоном вытянул руку, к которой медленно возвращалось кровообращение.

Мария села на колени у его ног.

– Пусть твои руки отдохнут, а я освобожу ногу.

Гермос осторожно подвинул ей связанные костлявые ноги. Она ощупала веревки, а он не отрываясь смотрел на ее красивый затылок, на черные волосы, тонкую изящную шею. Вдруг лицо великана потемнело. Он заметил какое-то темное пятно у самой линии волос женщины. Рядом с ним была красная татуировка, которую они обнаружили раньше. Дрожащими руками Гермос поднял Марию к себе и прижал ее красивую голову к своей впалой груди.

– Что ты делаешь? – запротестовала она, пытаясь вырваться.

– Подожди, – попросил он, но и тихий голос великана заставил стены вагончика дрожать. Его костлявые пальцы развели в стороны кудрявые блестящие волосы, и он уставился на ее затылок.

Это была татуировка. Вторая татуировка.

Теперь Гермос смог рассмотреть знак. Из центра темного круга разбегались лучи, подобные лучам солнца, и там же была изображена маленькая фигурка зайца со связанными ушами.

– Пусти, – потребовала Мария, вырываясь. Она села подальше от него, лицо слепой покраснело от гнева и напряжения. – Никогда так больше не делай.

Гермос внимательно посмотрел на нее, уже ощупывая рукой собственный затылок. Пальцы снова нашли вторую отметку.

– Нас заклеймили, – сообщил он. – Снова заклеймили.

Мария широко открыла глаза от изумления и тоже стала щупать шею.

– Снова? И что это за татуировка?

– Она черная, – пробормотал Гермос, от страха у него почти стучали зубы. – Кролик со связанными ушами.

– О нет! – выдохнула Мария, в изнеможении опускаясь на пол. Кролик… Кролик связанные уши.

Тидхэр.

– с ужасом прошептал Гермос. – Пометка смерти. Мария задрожала.

– Убийца усыпил нас, а потом поставил свое клеймо.

– Надо бежать, – неожиданно решительно повторил Гермос. – Помоги мне освободиться.

Мария разрезала веревки, связывавшие его ноги.

– Да, надо бежать. Нам всем надо бежать.

***

Когда слепая закончила свою страстную речь, Вэлор решительно кивнул рыжей шевелюрой. Он перевел глаза со слепой и великана на своих собратьев-карликов. Их было человек двадцать – артистов, пришедших в кладовую выслушать «важную новость» Марии.

Впрочем, остальные, в отличие от Вэлора, не были так потрясены. Рядом с рыжим сидели Большой мальчик и Клэтч. Клэтч нахмурился, скрестив руки на груди. Как обычно, на нем было надет ярко-красный костюмчик, чтобы его было хорошо видно в любом уголке Карнавала. Клэтч – друг Большого мальчика – широко открыл глаза, ничем другим он, казалось, не мог выразить своих чувств – он почти никогда разговаривал.

– Ну же, – потребовал Вэлор, поворачиваясь к ним, сжав свои детские ручки в кулачки. – Я же знаю, что вы были на кладбище. Вы видели, как хоронили Моркасла. Вы видели и другие могильные холмики.

– Д…, д…, да, – ответил длинноносый карлик, сидевший на груде деревянных ящиков. Сорвав с головы зеленую шляпу, он поклонился Марии. – П…, п…, прошу п…, п…, прощения, м…, миледи, но я в…, видел…, с…, сотни холмиков, но ни одного т…, т…, тела.

– Конечно, ведь убитые похоронены в могилах! – воскликнул Вэлор, который был тайным обожателем Марии, а потому сомнения друзей заставили его покраснеть от стыда и негодования. Он топнул ногой и крикнул:

– Они бы похоронили и Моркасла тайно, как остальных, если бы он не был убит прямо у нас на глазах!

– Это было не убийство, а несчастный случай, – оборвал его Большой мальчик. Клэтч кивнул в знак согласия, а Большой мальчик еще раз повторил:

– да, несчастный случай.

– Четвертый несчастный случай за две недели? – спросила Мария. – И лес полон еще двумя или тремя сотнями тел артистов, погибших во время несчастных случаев? Говорю вам, Кукольник убивает нас одного за другим. Так будет продолжаться всегда.

– Почему бы вам просто не покинуть Карнавал? – спросил карлик по имени Борис. Он сидел откинувшись на мешок с зерном, перебирая узловатыми пальцами длинную белую бороду.

– Как так? – возразил Вэлор. – Вспомните, еще никому не удалось покинуть Карнавал живым. Вспомните Толстяков и Месье Р. Помните Билли и человека-козла? Они вовсе не уехали по доброй воле, как говорил нам все эти годы Кукольник, они погребены в лесу, покоятся в земле, убитые чьей-то жестокой рукой.

– Откуда ты знаешь? – нажимал Большой мальчик. Клэтч согласно кивал другу.

– И на сцене Панола и Банола висела табличка «Уехали на другой Карнавал», – напомнила Мария. – Они повесили ее уже после того, как мы нашли тела убитых.

– Но ты говоришь, что Кукольник не просто убивает нас, – продолжал Большой мальчик, – ты говоришь, что это он превратил нас в уродов. Ты говоришь, что все мы из города, что мы были нормальными – высокими, здоровыми, обыкновенными людьми. И ты видела, да, Мария? А ты был низеньким, да, великан? – Когда друг закончил язвительную речь, Клэтч рассмеялся, если это можно было назвать смехом.

Черты лица Марии стали жестче.

– Твое имя тоже было в той книге, Большой мальчик.

Испуганный ропот пробежал по толпе артистов. Гермос послал Марии длинный взгляд.

Слепая успокоительно погладила его по руке.

Большой мальчик покраснел от напряжения.

– Мое имя? – повторил он. – Хорошо! И как же меня звали, когда я жил в Л'Мораи?

– Тебя звали Пьер Ремрой. Ты был торговцем рыбой, который обманывал покупателей, – сразу ответила Мария.

Большой мальчик широко открыл рот, но не смог издать ни звука.

– А если каждый из вас проверит затылки друзей, то найдет там маленькую татуировку, изображающую пронзенную копьем лошадь, – продолжала Мария. – Это клеймо, которое поставил всем нам Кукольник, отметка о том, что мы все превращены в уродов.

В ответ на ее слова раздался шум и шорох, все карлики стали разглядывать шеи и затылки друг друга. Через несколько секунд раздались крики удивления.

Большой мальчик слез с бочки, на которой все время сидел, и в сопровождении неразлучного Клэтча направился к Марии.

– Что нам делать? – спросил он. Мария мрачно улыбнулась.

– Для начала мы должны рассказать о том, что узнали, всем остальным артистам. К тому же нам понадобится оружие, чтобы защитить себя сегодня ночью.

***

Эдива восхищенно захихикала, сжимая в маленьких ручках огрызки съеденных фруктов. Вечернее представление было необычайно веселым. А сейчас должен был начаться ее любимый номер – выступление арлекинов. Эдива толкнула локтем своего светловолосого брата, который сидел рядом с девочкой на скамейке.

– Посмотри-ка, Маркус! У них сабли!

Арлекины собирались на войну.

Маркус презрительно улыбнулся младшей сестре и, передразнивая ее детский голосок, пропищал:

– Знаю. – А потом схватил ее за плечи и попытался затолкнуть девчонку под скамейку.

Эдива с силой вырывалась. Наконец ей удалось отделаться от брата, и она, сжав худенький кулачок, стукнула его в плечо.

Маркус вздрогнул от неожиданности, потер ушибленное место и недовольно буркнул:

– Смотри представление, дура.

Арлекины уже начали маршировать по посыпанной песком аллее. Десять вышли из кулисы, которая была неподалеку от Эдивы, другие десять – из противоположной. В руках у них были комически большие сабли и пики, которые поблескивали в свете ярких фонарей. На поясе у каждого болталось по большому кинжалу. Эдива хихикнула, запустив в одного из арлекинов огрызком груши. Наконец, появился последний артист. У него не было ни оружия, ни щита.

Главный арлекин выступил вперед, обошел, строй солдат и крикнул:

– Красные носы, подайте голос! Вся компания нестройно отозвалась:

– Здесь!

На арене раздался второй крик:

– Синие щеки, готовы?

– Да, – ответила вторая группа клоунов.

Эдива рассмеялась, доставая из сумки очередное яблоко. Когда Красные носы проходили мимо, Эдива заметила, что у них не настоящие головы: вместо них на затылке у каждого торчал раскрашенный деревянный шар, а лица были скрыты высокими воротниками рубашек. Присмотревшись повнимательнее, девочка обнаружила и прорези для глаз. К тому же она увидела, что у каждого из солдат есть фальшивая рука. Она хотела было рассказать о своем открытии Маркусу, но тут же вспомнила, что все еще сердится на него, и промолчала.

Красные носы промаршировали к центру арены и выстроились в цепочку. С другой стороны к ним уже приближались Синие щеки. Эдива рассмеялась, увидев, что рыжий арлекин сел на землю, когда все его товарищи стояли по стойке «смирно». Генерал, заметив непорядок в войсках, бросился к нему и пинками заставил встать.

И тут распахнулась центральная кулиса, и оттуда вылетела клоунская кавалерия. Эдива насчитала десятерых всадников, каждый из которых сидел на клоунском коне – двух других арлекинах в костюме лошади. Некоторые лошади гордо шествовали по сцене, другие взбрыкивали, стараясь сбросить всадников на песок. Эдива так хохотала, что даже подавилась куском яблока. И тут ей пришлось обратиться за помощью к брату, как ей это не было противно. Маркус должен был постучать по ее спине.

Одна из «лошадей» – бесхвостый мерин – вырвалась вперед, лягаясь во все стороны, разбрасывая воинов, заставляя артистов на сцене падать на песок, а зрителей сгибаться пополам от смеха.

Наконец кавалерии удалось построиться напротив пехоты. Только один воин долго не мог влезть на своего резвого коня, который то и дело сбрасывал его на песок.

Когда все успокоилось, барабаны сыграли боевую дробь, толпа зрителей замерла в ожидании новых шуток.

И тут в один голос арлекины на противоположной части сцены закричали:

– Покончим с Красными носами!

– Покончим с Синими щеками! – ответил им хор арлекинов возле Эдивы.

Девочка возбужденно закивала в знак согласия.

– Арлекины боятся даже мышей! – крикнули Синие щеки.

– Мыши боятся нас, арлекинов, – ответили им Красные носы.

– Бей арлекинов! – крикнули Синие щеки. И кавалерия приготовилась к нападению.

– Убей мышь! – закричали арлекины.

И началась свалка. Линии смешались, кавалерия врезалась в пехоту, каждый из воинов комически размахивал саблей, старая угодить сопернику по голове. Один из пехотинцев ударил по резвой лошади, и она распалась надвое.

Выкрикивая глупые лозунги, арлекины боролись друг с другом, тузили противников, визжали и завывали. Раненые громко и смешно стонали, одежда многих окрасилась кровью – ножи проткнули баллончики с краской, укрепленной на шее.

Толпа хохотала. Эдива возбужденно вскочила со своего места.

Пока пехотинцы бились друг с другом, всадники никак не могли отыскать своих противников, наконец с воплем «Ага!» они принялись тузить друг друга, пока все лошади не распались надвое.

Зрители аплодировали. Возле Эдивы кто-то болел за арлекинов, громко крича:

– Красные носы! Вперед! Нападайте! На сцене продолжалось шуточное побоище, то те, то другие побеждали, наступая и вынуждая противников к бегству. Песок окрасился красной краской, кругом валялись фальшивые головы и руки.

Эдива аплодировала, кричала вместе с толпой.

Наконец, в живых осталось только двое арлекинов, они стояли друг против друга среди тел своих собратьев, наставив друг на друга блестящие сабли.

– Умри, глупая Синяя щека! – провозгласил один, занося оружие для удара.

– А я не Синяя щека! – воскликнул второй, начав вращать саблей над головой. – Я Красный нос!

Второй арлекин удивленно смотрел на противника, крутя головой, чтобы уследить за кругами сабли.

– Нет, это я Красный нос, идиот!

Первый остановился, посмотрел на врага, видимо, в глазах у него двоилось и троилось.

– Да, у тебя красный нос. Целых три красных носа.

– И у тебя есть один, – отозвался второй. – Один плюс два будет три. Значит, у каждого из нас по три красных носа.

– Но если у нас у обоих красные носы, то зачем нам драться? – воскликнули после некоторого раздумья оба вместе.

Несколько секунд они подозрительно оглядывали друг друга, а потом захохотали и обнялись, фальшивые головы покатились с плеч, а рубашки окрасились красной краской. Теперь вся посыпанная песком арена была залита красным.

Сцена замерла. Толпа несколько минут сидела молча, а потом разразилась аплодисментами. Эдива села на место и тоже захлопала в ладоши.

Война арлекинов закончилась.

Когда аплодисменты замерли, на сцену выбежала женщина. В руке она несла ярко зажженный факел. На поле комической битвы она замедлила шаг, как будто была не уверена, на что наступает. Наконец женщина остановилась в центре сцены, укрепила факел на торчавшей из земли палке и поклонилась все еще возбужденной толпе.

– Я Мария – слепая жонглерша! – объявила она.

Эти слова всколыхнули новый шквал аплодисментов, а в это время арлекины понемножку начали вставать, собирая с песка свои фальшивые части тел и оружие.

– Правильно! – крикнула им Мария. – Уносите свои бесполезные обрубки! Это Карнавал, а не кладбище! Только оставьте головы и кинжалы. Все-таки мне надо чем-то жонглировать.

Подозрительно оглядываясь на артистку, арлекины потянулись к выходу со сцены. Теперь Эдива не обращала внимания на окровавленных клоунов, она не отрываясь смотрела на слепую женщину.

Мария сделала несколько шагов по сцене, подобрала три деревянных головы и сразу начала жонглировать ими.

– Война – вот настоящее жонглирование, – провозгласила она со зловещей улыбкой. – Каждый генерал хочет получить голову другого. – Аудитория ответила одобрительным ропотом. Мария вытянула вперед одну руку, продолжая жонглировать второй. Она указала пальцем на толпу. – Не волнуйтесь, им еще хуже.

Пока все три головы были в воздухе, Мария быстро наклонилась и подняла с пола руку, приветственно помахала ею в воздухе и отправила вслед за деревянными головами.

– Естественно, сторона, у которой больше армия, всегда выигрывает. У побежденных покатятся головы! – объявила она, и три деревянных головы безвольно покатились по окровавленному песку.

Она поймала фальшивую руку, пожала ее, как будто та была настоящей, и спросила грубым мужским голосом:

– Как поживаешь?

Толпа расхохоталась и зааплодировала, а Мария подобрала три руки и продолжала жонглировать ими.

– Теперь все генералы договорились друг с другом убивать своих солдат. Очень редко, когда им надоедает жизнь, они выходят на поле боя сами.

Не переставая подбрасывать руки, то убыстряя, то замедляя ритм, то добавляя к трем рукам четвертую, то уменьшая количество до двух, Мария продолжала:

– Люди сами создают себе лейтенантов, которых потом можно казнить, наказав за чужие проступки. Но как только гибнет не солдат, а мирный человек, начинается настоящая война. – Она отбросила от себя руки, и они упали далеко на окровавленный песок. – Именно это происходит тут, на Карнавале Л'Мораи, – теперь голос слепой женщины был убийственно серьезным. Эдива почувствовала, как по спине у нее побежали мурашки. – Кто-то убивает наших людей. Может быть, это маньяк-одиночка, может быть, армия маньяков. Как бы то ни было, но за несколько лет погибла целая армия артистов. Этот человек, или люди, начал войну.

Мария прошла вперед и снова взяла в руки факел. Теперь Эдива увидела, что это не один факел, а целых шесть небольших. Воткнув три в песок, Мария начала подкидывать три. Три языка пламени рисовали в темном воздухе магические и причудливые круги, распространяя вокруг себя запах смолы и черный дым.

– Естественно, основная проблема любой войны – тела, оставшиеся на поле боя. Что с ними делать? Нельзя же просто отбросить их, как я сделала с руками и головами. Если ты будешь жонглировать трупами, то руки у тебя окрасятся кровью, а тела все равно упадут на землю.

Мария быстро поймала одной рукой все три факела, и подняла остальные три. Теперь она жонглировала шестью огоньками, которые взлетали к самому полотняному куполу над ареной. Когда толпа разразилась аплодисментами, Мария улыбнулась.

– Конечно, некоторых можно похоронить, но когда покойников становится слишком много, земля может переполниться трупами.

Эдива, как завороженная, смотрела на факелы, которые взлетали над сценой. На лице Марии не отражалось ни малейшего напряжения, было видно, что ей совсем нетрудно заставлять огонь летать.

Снова улыбнувшись, Мария сказала:

– Впрочем, если их сжечь, то не останется ничего, кроме…, ничего, кроме пепла и костей. Можно похоронить свое дело в небе, оно уйдет навсегда, развеется вместе с ветром. Там можно похоронить целую нацию, она исчезнет без следа, как будто ее и не было на земле. Тысячу, миллион, шесть миллионов… Скольких можно похоронить без остатка?

– Твои факелы гаснут! – крикнул Маркус. Эдива вспыхнула и прошипела брату:

– Теперь ты замолчи.

– Гаснут? – переспросила Мария. – Спасибо, что сказали, молодой человек.

Маркус цыкнул на сестренку, но Эдива уже не обращала не него внимания, она влезла на скамейку, чтобы получше рассмотреть все происходящее на сцене.

Между бросками факелов, Мария вынула из-за пояса бутылочку с маслом и подбросила ее вверх. Толпа ответила восхищенным «О-о-о-о!»

– Теперь она жонглирует семью предметами, – пробормотала Эдива, не веря своим глазам.

Мария пояснила:

– Я специально прихватила с собой масло, чтобы воспользоваться им, когда факелы начнут догорать.

Она взяла немного масла в рот и отбросила бутылочку прочь, а когда поймала первый факел, брызнула на него изо рта блестящей жидкостью, и огонь разгорелся с новой силой. Она повторила эту процедуру еще пять раз, и теперь все факелы горели как новенькие. Несколько раз у нее над головой взметался столб пламени – так вспыхивали капельки масла.

Эдива издала восторженный вопль, а зрители ответили на мастерство жонглерши восторженными аплодисментами.

Мария улыбнулась и крикнула в зал:

– Ну что – вам нравится? Толпа ответила недружным да. Мария покачала головой.

– Что вы сказали?

Да на этот раз прозвучало стройнее.

– Что-что? – переспросила Мария как могла громко.

– Да!

Мария отбросила от себя один из факелов, и он с шипением упал на окровавленный песок. Снова поднимая пузырек с маслом, слепая жонглерша спросила:

– Неплохой способ очистить поле брани от мертвецов, не правда ли?

– Да!

– Я тоже так думаю, – спокойно согласилась она. Мария вылила остатки масла в рот, поглубже вдохнула носом, взяла в рот последний факел, высоко подняла голову и выплюнула фонтан масла, который, достигнув пламени, превратился в столб огня.

Пылающие капли взлетели к самому полотняному куполу над сценой. И вдруг столетняя ткань вспыхнула, и через секунду весь купол уже пылал, вздымая ало-желтые языки к ночному небу. Теперь весь воздух, казалось, был наполнен огнем.

– Погребальный костер зажжен! – провозгласила Мария. – Бегите, пока можете, люди Л'Мораи!

***

Мария кинулась к выходу со сцены. В ушах у нее шумел огонь, который охватил всю арену. Его гулу вторили крики толпы и шум бегущих ног. Люди рвались к выходу.

Мария выставила вперед дрожащие руки. Сейчас – в толпе и сумятице – ее было очень легко убить, ей надо было вести себя осторожнее. Но тут ее изящной руки коснулась другая – маленькая ручка, – и тонкий ласковый голос прорвался сквозь рев пожара.

– Великое представление, Мария! – счастливым голосом произнес Вэлор, помогая слепой найти дорогу среди огня и дыма. – Ты всколыхнула всех.

Крепко держа его за руку, Мария бежала вслед за карликом. Испуганная криками, она с трудом подавляла в себе желание забиться куда-нибудь в угол и спрятаться.

– Все в порядке? – спросила слепая нервно.

– Да, – ответил Вэлор, сразу становясь серьезным. – Мы встали цепочкой у выхода из арены, чтобы помочь людям выбраться с Карнавала. Ребята прочесывают палатки и сцены, чтобы к утру на Карнавале не осталось ни одного горожанина.

Мария удовлетворенно кивнула. Теперь они уже оказались в каменном доме, которым заканчивалась арена, и когда она заговорила вновь, слова гулко отдались в высоких каменных стенах.

– Все артисты с нами?

– Да, – подтвердил Вэлор, оглядываясь на толпу спорящих арлекинов. – Мы только что сказали обо всем клоунам. Они последние. Остальные ждут здесь с самого заката. Их убедили татуировки. Раньше мы думали, что они есть только у силача, да еще у нескольких человек.

Когда они вышли из коридора, холодный ночной воздух охладил лицо Марии – воздух долины, ароматный, наполненный запахами трав, дымом и криками горожан, которые бежали прочь от Карнавала.

– Сколько еще пройдет времени, прежде чем они все уйдут отсюда?

Вэлор замедлил шаги, вглядываясь в главную дорогу, которая была со всех сторон окружена артистами с факелами и фонарями. В этом ярком желтом свете поблескивали кинжалы и топоры, бросавшие отраженные отблески на лица испуганных людей.

– Самое большее четверть часа.

– А где Гермос?

Вэлор указал Марии на боковую аллею.

– Он с артистами у Кукольника. Они пытаются вытащить старого негодяя из его норы.

– Отведи меня туда, – быстро попросила слепая, – а потом приготовь еще бутылочек с маслом.

– Пять, шесть?

– Тридцать или сорок.

***

– Великий Кин-са! – прошептал Гермос, глядя на толпу, в отчаянии топтавшуюся у жилища Кукольника. Несмотря на все угрозы, просьбы, крики и предупреждения, Кукольник отказывался выйти из своего убежища. Двери были открыты, окна пусты.

Было и несколько тел. Самые нетерпеливые артисты решили ворваться в дом Кукольника, но едва они выбили толстые стекла и попытались влезть внутрь, как мертвыми повисли на подоконниках. Толпа в ужасе отступила, догадавшись, что дом окружает какой-то магический ореол зла.

Кукольник не выходил на улицу, а те, кто попадал внутрь, тут же умирали.

– Какое новости? – раздался голос Марии, которая взяла Гермоса за руку.

Гермос улыбнулся, и широкая улыбка появилась на его вытянутом лице. Рыжеволосый Вэлор, который привел Марию, пробирался назад через толпу артистов.

– Не слишком удачно, – отозвался великан.

Мария кивнула.

– Вэлор сказал, что Кукольник не выйдет на улицу.

– Трое уже убиты. Они попробовали проникнуть внутрь, – рассказал Гермос.

– Что? – переспросила Мария, поднимая к нему испуганное лицо. – Трое? Был ли он убийцей или нет, в любом случае он стал им.

Держа Гермоса за руку, Мария направилась к домику, артисты расступались, чтобы дать им дорогу.

– Какой у нас теперь план, Мария? – выкрикнул маленький акробат с надеждой.

Волна интереса прокатилась по толпе.

– Вывести отсюда всех обычных людей и связать Кукольника, – резко ответила Мария. – Что же до деталей… Позже станет ясно.

Толпа вокруг иронически захихикала.

Теперь Мария и великан оказались у самого вагончика Кукольника, позади шумела толпа артистов. Слепая выпустила руку великана, приложила обе ладони к губам и крикнула:

– Выходи, Кукольник! – Голос ее дрожал от гнева. – Артисты Карнавала Л'Мораи обвиняют тебя в бесчисленных преступлениях. Выходи, тебя ждет суд, суд гораздо более справедливый, чем суд жителей Л'Мораи!

Крики замерли, все ждали, что будет дальше. Никто не вышел из вагончика.

– Последний шанс! – продолжила Мария. – Суд уродов или суд огня! Выбирай!

Она отсчитала десять ударов сердца. На пороге никто не появился.

Тут кто-то дотронулся до локтя слепой.

– Мы приготовили пятьдесят бутылочек с маслом, миледи, – сообщил Вэлор.

Мария улыбнулась. Она взяла протянутую карликом сумку, достала оттуда три сосуда, подожгла их и со зловещим смехом бросила на крышу вагончика. Бутылки тут же лопнули, заливал все кругом опасной жидкостью. Четвертую бутылку Мария вылила на стены дома.

– Давай остальные, Вэлор, – скомандовала она. – Скажи всем остальным, чтобы делали то же, что и я.

Рыжий карлик кивнул и вернулся в толпу. В это время Мария, бросив на землю пятую пустую бутылку, крикнула:

– Чего ты боишься больше, Кукольник, – людей или огня?

Она приложила руку к уху, чтобы не пропустить ответ, но слышались лишь звуки бьющихся сосудов и шум артистов. Она пожала плечами, отряхнула руки и повернулась к артистам:

– Сожжем здесь все до основания.

Глава 12

С криком триумфа Вэлор выхватил у одного из арлекинов зажженный факел и бросил его на крышу дома Кукольника. Черные стены старого загона уже занялись алым пламенем, и в черное со всполохами огня небо потянулся чернильный столб дыма. Похлопав в ладоши, арлекин взял за руки стоявших рядом клоуна и акробатку и закричал нараспев:

– Долой нормальных! Да здравствуют уроды!

Пылающая доска, упавшая с крыши, заставила артистов разомкнуть руки и разбежаться в стороны. Расхохотавшись, Вэлор тоже отступил, потом снова нашел руку акробатки и закричал:

– Вперед! Вы все можете в этом поучаствовать!

Акробатка вырвала у него узкую ладонь и пригладила темные волосы. Вэлор заметил, что под черной маской, которая была на ней надета, ее глаза расширились от ужаса.

– Вперед! – продолжал кричать карлик, хватая вторую руку девушки. – Тиран мертв! Да здравствуют уроды!

Сначала нерешительно, но потом все-таки немного увереннее женщина сделала несколько шагов, стараясь не испачкать в пыли и копоти свои беленькие балетные тапочки. Нахмурившись, Вэлор подбодрил ее:

– Иди же!

– Шелк испортится, – ответила акробатка, но все-таки сделала колесо, не пожалев своих нарядных перчаток. Темные волосы описали круг, а испуганное лицо осветила веселая улыбка.

– Долой нормальных! Да здравствуют уроды! – объявила она.

Толпа расступилась, чтобы дать ей место для выступления, а мальчик с лицом собаки начал прыгать в такт акробатке. Сзади него женщина с бородой и мужчина с палочками вместо ног тоже взялись за руки и пустились в пляс.

– Долой нормальных! Да здравствуют уроды!

Лозунг волнами разбегался по толпе, прежде испуганные, – артисты повеселели, каждый нашел себе пару, и вот уже вокруг горящего дома начался танец радости и победы. Белый пепел, похожий на снег, падал с неба на артистов, но вызывал у них только новую радость, все кувыркались, пели, плясали.

Человек, у которого голова росла прямо из живота, рычал, кружась на месте, какая-то из молодых артисток выпрыгнула из своего шелкового одеяния и обнаженная плясала на пепелище. Человек-змея, у которого было два питона вместо рук, заставил змей танцевать в странном кружащемся гипнотическом танце. Даже Каррик, человек тысячи ножей, тоже был здесь. Ум вернулся к нему, хотя память все еще не повиновалась. Этой ночью Каррик, некогда мясник Доминик, веселился вместе со своими новыми друзьями, товарищами по несчастью – уродами.

Дым – черно-золотой, таинственный и прекрасный – поднимался к звездам. Казалось, сам мрачный дом, охваченный пламенем, сейчас взлетит на воздух, вознесется к небу, а с ним исчезнет и память о жестоком Кукольнике и диких убийствах. Танец и веселье продолжались, крики стали громче, но прежний лозунг сменился на новый:

– Убить нормальных! Убить нормальных!

Выпустив руку акробатки, Вэлор замедлил движение, а потом и вовсе остановился, сердце у него громко билось в груди. Онемев, он вслушивался в слова, которые кричали все вокруг, даже Большой мальчик и его вечный спутник Клэтч, все вопили:

– Убить. Убить. Убить…

Вэлор не успел осознать происходящее.

Неожиданно окно дома открылось, оттуда вырвался столб пламени, раскаленные острые осколки стекол и горящего дерева посыпались на приплясывающую толпу. Артисты отпрянули. Кто-то кричал от боли, другие от страха. Некто, выбравшийся из горящего дома и сам охваченный алым пламенем, приближался к ним тяжелыми шагами.

Это был Кукольник.

Его уродливое тело еще больше обезобразил огонь, остатки черного плаща, съеденного пламенем, свисали с костлявых плеч. Он был похож на гигантскую обезьяну – черную, мускулистую, разъяренную и неостановимую. Огонь почти съел его отвратительное лицо с высоким лысым лбом, щелочками злобных глаз, полусгнившим носом, длинным обуглившимся подбородком. Вэлор с ужасом увидел, что огонь не пощадил ни одной части его тела, а кожа почернела и сморщилась.

Но Кукольник был жив. Он подошел к ближайшему из артистов, схватил его за горло и легко оторвал голову от тела, в то же мгновение другой рукой он схватил обнаженную плясунью и прижал ее к себе, а через мгновение уже отбросил прочь ее почерневшее от огня тело.

Вэлор, не раздумывая, кинулся вперед. Он не знал, что ему делать, но знал, что необходимо что-то предпринять. Выхватив из-за пояса кинжал, карлик с криком бросился на горящего Кукольника и вонзил лезвие в горящую плоть, которая была плечом хозяина Карнавала.

Тяжелый кулак тут же ударил его в живот. Вэлор чувствовал страшную боль, он чувствовал запах горящих волос, и это были его собственные волосы. Он упал на землю, теперь страшная боль пронзила руку, карлик чувствовал, что не может дышать, а Кукольник возвышался над ним, как дерево во время лесного пожара, которое падает на слабый куст или молодой росток. Тяжелая горящая рука уже была занесена, чтобы прикончить маленького храброго человечка.

Но удар пришелся по земле рядом с карликом. Ему мешали – артисты бросали в него песок и угли.

С яростным ревом Кукольник кинулся вперед, наступив на человека-собаку, который попался ему под ноги. Несчастное существо взвыло, крик взлетел к небу, перейдя в предсмертный хрип. Кукольник неумолимо двигался вперед, и толпа отступала перед ним, многие падали на землю. Хозяин Карнавала сорвал с себя горящий плащ вместе с куском обуглившейся кожи плеча и бросил на испуганную толпу.

– Я урод, как и вы! – закричал он, выдыхая слова вместе с огнем. – И я останусь уродом после того, как вас всех похоронят. – Он выбежал из толпы и бросился прочь. Горящая фигура еще долго была видна на открытой равнине.

Вэлор с трудом поднял голову от земли, множество товарищей собралось вокруг него, осматривая его раны. Веселье ушло, уступив место испуганным вскрикам и плачу, которые были едва слышны из-за шума огня.

– Не очень глубокие ожоги, – услышал Вэлор голос одного из артистов.

– Сломана нога, – заметил другой.

– Девчонке пришлось хуже.

– ., нужны бинты, вода.

Теперь Вэлор заметил великана, который грустно смотрел на него с высоты своего роста. С земли глаза Гермоса казались удивительно глубокими. Через мгновение рядом с Гермосом появилось красивое лицо Марии, искаженное печалью и гневом.

– Мы позаботимся о нем, Гермос, – сказала она громко, и ее тонкий нежный голос показался собравшимся громче шума пожара. – Возьми с собой тридцать охотников. Мы должны поймать Кукольника.

Гермос явно удивился, наморщил лоб, несколько раз открыл рот, не решаясь задать свой вопрос, но потом все-таки проговорил:

– Разве Кукольник не умрет? Слепые глаза Марии превратились в злые щелочки.

– Я начинаю сомневаться, способен ли он вообще умереть.

***

– Выходи, где бы ты ни был! – взволнованно вскричал Феликс, касаясь искалеченной рукой кривого бока, чтобы снять с него саблю. – А вот и уроды-стражники, – пробормотал он, выбрасывая вперед оружие.

Алая нижняя губа горбуна оттопырилась, когда он свернул в темную боковую аллею. Все сцены и загоны были пусты, на дорожках не было зрителей. Белые и яркие пологи палаток трепетали в ночном ветре. Крики, которые раздались где-то в стороне, сказали Феликсу, что он находится вдалеке от реальных событий. Это его устраивало. Дым и отдаленные крики означали, что он свободен от кровавых представлений.

Он сделал еще несколько шагов, цепь, которая охватывала его запястье, звякнула. Феликс взмахнул саблей.

– Выходи, – прорычал он тихо. – Представление закончено.

Возле сцены толстой женщины он заметил, как несколько раз дрогнул занавес. Феликс медленно сошел с аллеи и ступил на песок сцены. Та несколько раз скрипнула. Глаза горбуна подозрительно вспыхнули, теперь он был уверен, что за занавесом кто-то скрывается.

Феликс сделал несколько неслышных шагов, не отрывая глаз от занавеса, поднял голову, прислушался, мускулы его напряглись.

Он прыгнул.

Кто– то кинулся прочь, путаясь в полотне палатки. Сабля Феликса ударила в сцену, а сам он уже вскарабкался на верх арены. Спасаясь от горбуна, некто бежал прочь, пытаясь сбросить с себя мешающую движению ткань. Это был мальчик. Судя по виду его убогой одежды -сирота.

Феликс с диким рычанием пытался вырваться из ловушки, в которой застрял его горб, слыша лишь удаляющиеся шаги мальчика.

– Поймал кого-нибудь? – услышал он громкий голос с одной из боковых аллей. Оскалив зубы, Феликс освободился.

– Да нет. Я выгнал его из убежища. Это ребенок. Он побежал по аллее.

Рядом с горбуном появилось круглое лицо, заросшее густыми блестящими волосами.

– Ага! Ребенок. Правда?

– Больше ни один не пробежит по этой дорожке, – извиняющимся голосом произнес Феликс, поправляя задравшуюся одежду. – Больше никто.

Человек подал ему мясистую руку.

– Не огорчайся. Это к лучшему. Ребята поймали нескольких и такое им устроили…

– Где? – спросил Феликс взволнованно.

– Пошли со мной, – сказал ему человек, и Феликс поспешил за ним вдоль аллеи.

Торопясь за его быстрыми шагами, горбун несколько раз оглянулся на главную арену. Вся она была охвачена пламенем, часть холщового купола полностью выгорела, и деревянные балки торчали, как черный скелет на фоне звездного неба. Рядом горела другая сцена, и от нее валил густой дым. Вокруг огня собралась огромная толпа, которая бурлила и гудела, радостные вопли перемежались со страшными стонами.

– Пошли, – повторил человек, трогая Феликса за плечо. – Тебе это понравится.

Феликс обернулся и несколько раз моргнул, ослепнув от черноты, которая покрыла долину. Наконец они оказались в людном месте.

Пятеро испуганных жандармов были окружены радостными уродами. Лица офицеров были покрыты синяками и царапинами. Двое лежали на земле – убитые или раненые.

– Эй, друзья! – закричал мужчина, который привел Феликса. – Я привел еще одного из нас.

Устрашающего вида урод отделился от толпы, оглядел горбуна и воскликнул:

– Да это же наш маленький дурачок-горбун!

– Привет, Куган, – тихо ответил Феликс, и его передернуло от воспоминания о боли.

– Феликс и я были скованы одной цепью, правда, Феликс? – с коротким смешком пояснил страшилище. Его дружки ответили смехом. – Когда он мне сильно надоедал, я наваливался на его горб, чтобы он замолчал.

Феликс снова вздрогнул и отвернулся.

– Я проверял боковые аллеи, – примирительно пояснил он.

– Ты сказал, что там было пусто, – напомнил тот, кто привел его. Феликс согласно кивнул и попытался отойти в тень.

– Подожди, – властно потребовал Куган. Он указал на Феликса своим увесистым пальцем. – Ты ведь не бросишь это грязное дело одним нам, да?

– Мне здесь нечего делать, – пробормотал Феликс. – Я не боец. А вы ничем не лучше них.

Куган толкнул бочку, на которую опирался, и та, подкатившись к маленькому горбуну, повалила его на грязную землю.

Страшилище уже было рядом и склонилось над ним.

– Вставай, негодяй. Я уже убил двоих офицеров, это оказалось очень просто. Радуйся, что этого же не случилось с тобой. Теперь твоя очередь убить кого-нибудь.

Вокруг Кугана и Феликса сомкнулась стена уродов. Тяжело вздыхая, горбун встал.

– Но я никогда никого не убивал. Правда, несколько раз я ломал ноги, но никого не убивал.

Грубо расхохотавшись, Куган схватил Феликса за шиворот и толкнул его вперед.

– Вот и пришел твой день. Тебе предоставляется замечательный случай.

Несколько уродов не отступало, в центре стояли пятеро. Трое уже дрожали, их раны сочились кровью.

– Умоляю вас, – шептал один. – Пожалуйста, у меня есть семья.

– Заткнись, – закричал его товарищ. – Не стоит просить. Это чудовища. У них нет души. Они заживо сожжены много лет назад.

Толпа ответила смехом и новыми криками, передразнивая слова офицера. Феликс остановился перед пленными, у него дрожали руки и подгибались колени. Снова появился Куган, который схватил несчастного жандарма за шиворот и повернул его лицом к толпе. Щеки его были в синяках, разбитые губы кровоточили. Но несмотря на жестокость и грубость Кугана, офицер смотрел на толпу с удивительным спокойствием.

– Один из них умоляет нас, другой – проклинает, – объявил Куган. – А что же скажет третий?

Офицер не ответил.

Куган ударил его по лицу и завопил:

– Ну скажи что-нибудь, или я сам убью тебя!

Человек с трудом сложил вместе избитые губы и заговорил с удивительным спокойствием:

– Ты убьешь меня независимо от того, скажу я что-нибудь или нет.

– Ты что, не боишься умирать? – спросил людоед.

Человек вздохнул, закрыл умирающие глаза и произнес:

– Нет. Нет, если альтернатива – такая жизнь.

Куган отпустил его, отступил на шаг и приказал:

– Убей его, Феликс.

– Ч-чем? – испуганно пробормотал горбун.

Людоед резко повернулся.

– Руками – чем же еще?

– Я не могу, – пробормотал Феликс. – Он не может сопротивляться. Он…

– Я считаю до трех, – провозгласил Куган, поднимая огромный кулак. – Один… Два…

– Но…

– Три.

Со скучным хрустом кулак опустился на горб Феликса. Тот тут же упал на землю, вздымая облако пыли и грязи.

– Поднимите его и поставьте, – распорядился людоед. Уроды тут же исполнили его указание, поставив упавшего горбуна на ноги. Тот шатался, ноги почти не держали его.

Людоед снова занес кулак.

– Один… Два…

– Подожди, я не могу уби…

Деревянный кулак снова опустился ему на спину. Феликс опять повалился на землю. Он прекрасно видел лица пленных офицеров, а его уже поднимали с земли. Феликс скривился от боли в спине. Прежде чем он понял, что происходит, он уже снова стоял на ногах, а людоед считал:

– Один… Два…

Заметив блеск металлического кинжала на поясе одного из уродов, Феликс метнулся за ним.

– Три.

Земля уже уходила у него из-под ног, когда он неловким движением вонзил кинжал в шею улыбающегося людоеда. Куган судорожно выдохнул воздух, хлынувшая кровь оросила столпившихся вокруг уродов. Людоед несколько раз конвульсивно дернулся, упал на одно колено и рухнул на кричащего от страха горбуна.

***

Дыхание Гермоса тяжело вырывалось белым паром, колеблющимся в неопределенном свете луны. Он безуспешно пытался успокоить дыхание и яростное биение сердца. Длинная фигура возвышалась над самыми высокими деревьями.

Кукольника по-прежнему нигде не было видно.

Высоко подняв факел, Гермос бросил коротай взгляд налево. На расстоянии, которое мог бы преодолеть кинутый камень, Клэтч и Большой мальчик обыскивали другой сектор леса. Как будто почувствовав взгляд великана, Большой мальчик печально покачал головой и сделал еще шаг вперед. Клэтч следовал за ним, повторяя каждое его движение.

Гермос грустно вздохнул, и оглянулся. Весь лес был усыпан яркими бусинами фонарей и факелов.

– Все здесь, – пробормотал он. Сделав еще несколько шагов, Гермос посмотрел направо. С этой стороны поиски тоже не увенчались успехом. – Может, он убежал.

Ускользнув из охваченного восстанием Карнавала, Кукольник добрался до болот и бросился в первый попавшийся водоем, чтобы сбить огонь и успокоить раны. Его петляющий след вел на восток, в сторону леса. Гермос и его товарищи шли по следу до тех пор, пока лишь Арку, мальчик-леопард, единственный чувствовал запах Кукольника и различал невидимые на ночной траве знаки. Но вскоре и он потерял след. Гермос выстроил всех артистов в линейку, дал каждому по факелу и послал прочесывать лес. Так они и двигались на восток, а испуганный Л'Мораи оставался все дальше и дальше на севере. Поиски длились уже долго, но они все еще никого не обнаружили.

Гермос яростно вздохнул, снова поднимая факел, чтобы осмотреть лес. Дрожащее пламя далеко осветило деревья и пролески. Гермос двинулся вперед, поднявшись на очередной могильный холм, лишенный плиты и надписи. На несколько секунд великан остановился на этом возвышении, лес вокруг был покрыт рябью бесчисленных могил артистов.

Вдруг факелы слева от него собрались в круг, Гермос приложил руку ко рту и крикнул:

– Нашли что-нибудь?

Шум его крика разбудил мирно спавших птиц, которые поднялись из своих гнезд, громко хлопая крыльями.

Один из артистов сделал великану знак приблизиться к ним.

Сердце Гермоса забилось быстрее. Они что-то нашли! Он махнул друзьям справа, чтобы они следовали за ним, и стал пробираться на свет сквозь кусты и деревья.

Достигнув собравшихся уродов, он сразу обратил внимание на их прищуренные глаза и опущенные плечи. Артисты стояли вокруг небольшой кучки гумуса.

– Что это? – спросил Гермос.

– Ничего, – отозвался Большой мальчик, складывая руки на груди. – Вот и все! Именно что ничего! Мы рыщем здесь всю ночь напролет, но не нашли ни одного следа. – Клэтч согласно кивнул.

Глаза Гермоса потемнели, он внимательно оглядел остальных товарищей.

Вслед за Большим мальчиком заговорил человек, у которого была третья рука.

– Скоро рассветет, Гермос. – Он кивнул в ту сторону, откуда должно было взойти солнце, уже слегка осветившее черное небо, изгоняя прочь ночные звезды. – Все бойцы утром понадобятся на Карнавале. Наверняка жандармы вызвали подкрепление.

Но Гермос был непреклонен. Он глубоко вздохнул, оперся костлявой рукой о ближайшее дерево и проговорил:

– Мы должны привести его назад! Большой мальчик всплеснул толстенькими руками.

– А что, если он все-таки сбежал? А может, он уже мертв! Никто не может остаться в живых, получив такие ожоги.

– Никто, кроме Кукольника, – бросил холодно мальчик-леопард, который только что присоединился к возбужденно переговаривающимся артистам. – Говорят, он никогда не умрет. Если он Джурон Сайн, а я уверен, что это так, то надпись на краеугольном камне главной арены гласит, что он живет уже четыреста лет.

Гермос кивнул.

– Поэтому мы должны схватить его.

– Не знаю, под силу ли нам это…, по крайней мере сегодня, – ответил с рычанием Арку, выгибая черную пятнистую спину. – Я потерял след, а больше никто не сможет отыскать его.

– И что же? – спросил в отчаянии Гермос.

Толстяк, на которого смотрел Гермос, поднял на него глаза, сорвал с покрасневшей шеи галстук и сказал:

– Должны мы куда-то идти или не должны, в любом случае – я больше не могу, я вымотан и обессилел.

Гермос хотел было возразить Большому мальчику, но увидел, что остальные артисты сгрудились вокруг "его и кивают в знак согласия.

Один из них, тот, у которого голова росла прямо из живота, неуверенно проговорил:

– Может быть, Кукольник вернулся на Карнавал, когда мы вышли за ворота.

– Нет, – возразил Гермос. – Мы обыскали…

– Мы уходим, – уверенно объявил Большой мальчик, разворачиваясь в сторону дома, – это окончательное решение.

Гермос в отчаянии наблюдал за тем, как все его товарищи один за другим потянулись к Карнавалу. Последнее, что успел сделать великан, – отнять большой факел у кого-то из артистов, чтобы самому не остаться в темном лесу в одиночестве. И не успели еще все его коллеги уйти далеко, как он, высоко подняв оба факела, направился в противоположную сторону, – глубже в лес.

Он не хотел оглядываться. И не прошло и нескольких мгновений, он оказался совершенно один, уроды уже были далеко – он не видел и не слышал их.

Бормоча молитвы своим богам, Гермос двигался вперед, обшаривая глазами каждую кочку, каждый сомнительный куст, каждое дерево. Чем глубже он уходил в лес, тем круче становилась дорога, и через некоторое время Гермос оказался на небольшом плато горы, где деревья были не такими густыми и откуда можно было прекрасно осмотреть всю округу. Великан вытер мокрый лоб холодной и потной от страха рукой.

Трехрукий человек как раз вышел на равнину, он замыкал процессию уродов, возвращавшихся на Карнавал. В это мгновение большой шар солнца выкатился из-за горизонта и осветил своим красноватым тревожным светом лесистый пейзаж.

Гермос шел прямо на этот шар, бормоча, чтобы поддержать свой упавший дух:

– Великий Кин-са!…

Перед ним раскинулась прекрасная и страшная утренняя картина. За лесом начинались темно-синие скалы, подсвеченные по краям багровыми лучами. Картина потрясла его воображение.

Горло великана сдавило страшное предчувствие чего-то неотвратимого, он несколько раз судорожно глотнул и моргнул уставшими от темноты и напряжения глазами. Утомительные поиски обессилили и его, поэтому уже ненужные факелы сами собой выскользнули у него из рук, и великан в изнеможении опустился на ближайший камень. Еще не согретый дневным солнцем валун обжег его кожу замогильным холодом. Гермос никогда прежде не видел мир вокруг Карнавала. Это был прекрасный мир, огромный, но такой…, пугающий.

Переведя дух, великан заметил впереди на равнине крыши домов и магазинов, лепившиеся одна к другой. Они занимали всю низину и склон следующей горы. С такой высоты домишки казались игрушечным муравейником. Это был Л'Мораи.

– Он там, – пробормотал великан. Он уставился на одну из крошечных улиц, прорезавшую муравейник. На ней толпилось множество горожан, чьи алые плащи пылали на рассветном солнце. Оглядев еще несколько улочек и площадей, Гермос удивился, как много людей высыпало на улицы в такой ранний час. Потом он заметил стройную толпу, двигавшуюся по мосту, перекинутому через реку, делившую город на две части. Теперь он заметил, что колонна не только пылает красными плащами, но и поблескивает металлическими пиками и саблями.

Это были не просто жители города. Это были солдаты. Солдаты, готовившиеся к войне.

***

Почувствовав нежное прикосновение к лицу утреннего луча, Мария вздохнула. Он сбросила шерстяное одеяло, накинутое на плечи, ночной холод отступил, черный ужас кончился вместе с рассветом. Впрочем, там, где сидела слепая, было еще довольно холодно, солнце не успело согреть воздух, и она снова запахнулась, пробормотав:

– Холодно, несмотря на огонь и пожар. – И поднялась с каменных ступеней главной арены.

– Что случилось? – тут же спросил Вэлор, отчаянно зевая. Он провел ночь рядом со слепой.

– Ничего, – отозвалась Мария. – Прекрасное утро.

Вэлор кивнул, потянулся и слегка улыбнулся.

– Мы пережили эту ночь, поэтому утро и кажется таким прекрасным.

Мария грустно вздохнула и спросила неожиданно хрипло:

– А как выглядит Карнавал утром?

Карлик бросил на нее удивленный взгляд, потом сообразил в чем дело, встал и взобрался повыше на скамейку. Сначала он увидел только раскаленный шар солнца, катившийся по сумрачному небу. Прикрыв глаза ладонью, чтобы резкий свет не мешал обзору, Вэлор оглядел территорию Карнавала. Все было разрушено. От развалин некоторых палаток и сцен еще поднимался черный дымок. Самой большой грудой обломков камней, обуглившегося дерева и изогнутых пламенем металлических балок было прежнее жилище Кукольника, но и многие другие домики артистов тоже погибли в огне ночного негодования.

– Карнавал разрушен. Многие сцены и балаганы еще дымятся. Уроды разожгли костры, чтобы согреться, и приплясывают вокруг них, смеясь и крича. – Вэлор замолчал, а когда заговорил снова, то в голосе зазвучали философские нотки. – Они веселятся, Мария. Воняет дымом, лица перепачканы сажей, мы жутко выглядим со стороны, но мы свободны. Наступает новый порядок, – закончил он.

– А жандармы или горожане еще здесь? – спросила слепая, еще плотнее запахиваясь в одеяло.

Вэлор внимательно оглядел аллеи, дорожки и площади Карнавала.

– Нет ни одного.

– Хорошо, – заметила Мария. – Дозорные не ушли с постов?

– Нет, – снова с улыбкой подтвердил Вэлор. – Они разожгли костры, и те, кого поставили в дозор, греются вокруг них. Надеюсь, что никто не сможет пробраться внутрь.

– Карлик снова потянулся и зевнул.

– Как все это выглядит? – снова спросила Мария.

Вэлор еще раз оглянулся, потом снова уселся на скамейку.

– Все действительно в руинах, Мария… Жаль, что ты этого не видишь. А люди, люди похожи на нищих, на мусор…, они напоминают животных, одетых в человеческое платье.

– Знаю, – грустно сказала слепая, ее белые глаза были лишены всякого выражения. – Это продлится недолго.

Карлик несколько раз моргнул, а потом неуверенно спросил:

– Что мы теперь будем делать?

– Именно над этим я и думала всю ночь, – ответила Мария, поднимаясь с камней. Она прислонилась к ограждению арены. Рассветный ветерок играл ее темными волосами. Она долго молчала, лицо было сосредоточенным и спокойным. Сейчас жонглерша напоминала прекрасную статую, которая оглядывала арену невидящими глазами.

Наконец она снова заговорила:

– Для того чтобы остаться свободными от Кукольника, свободными от жандармов, свободными от законов Л'Мораи, чтобы жить своей жизнью, нам необходимо собрать армию. Сильную, хорошо обученную группу бойцов, которые смогут охранять наши ворота и защищать наших горожан. – Она помолчала. – Да, теперь мы горожане, а не уроды, разыгрывающие представления для праздной толпы.

Лицо карлика приняло скептическое выражение.

– Но у нас не будет денег, если мы прекратим выступления, и никто не будет приходить посмотреть на нас. Мы будем голодать.

– Чепуха, – мягко возразила Мария. – Мы сами будем добывать себе пищу. У нас есть достаточно зерна, чтобы посадить пшеницу. У нас есть козы, овцы и свиньи, из которых вырастут наши собственные стада. У нас есть и рабочие – кузнец, кожевник, портной, стеклодув… Мы построим мастерские… Другие станут купцами, они будут ездить по деревням, продавая нашу продукцию и покупая то, что нужно для нашей жизни. У нас есть повозки и лошади.

– И никаких выступлений, никаких представлений? – пораженно переспросил Вэлор.

– Теперь мы станем настоящими людьми, Вэлор, а не куклами в руках хозяина, – сказала Мария твердо. – Мы не можем больше развлекать своими уродствами и увечьями жадных до зрелищ горожан. Тот, кто хочет выступать, будет это делать по праздникам. Мы вырастим своих актеров и поэтов, у нас будут собственные танцы и музыка. Но никаких фарсов и бурлескного балагана. По крайней мере, ни для кого другого, кроме нас самих.

Вэлор поднял голову и посмотрел на Марию:

– Звучит замечательно. Но так не получится. Ты что, действительно думаешь, что сможешь превратить наш Карнавал в обычный город?

– Оставь, Вэлор, – отозвалась Мария, трогая его за плечо. – Мы выгнали Кукольника и зрителей, это произошло сегодня ночью. Раньше нам тоже казалось это совершенно невозможным. Мы сможем стать обычным городом.

Опуская свою горячую руку на руку женщины, Вэлор ответил:

– Разрушить город проще, чем построить новый.

Белые бельма уставились на него, будто слепая могла видеть. Ее прекрасное лицо освещали утренние лучи.

– Ты можешь идти, Вэлор?

– Да, – ответил карлик, поднимаясь. – Я мог бы идти даже на руках, я ведь ко всему привык.

– Пойди найди трубачей и приведи их сюда, – ответила Мария без колебаний. – Я хочу, чтобы они собрали наших граждан вокруг арены. Пришло время сообщить им о моем решении.

***

Вэлор оглядел перепачканных и усталых артистов, собравшихся на серых камнях амфитеатра. От их вида у него перехватило горло, и он был рад, что Мария не может их видеть, иначе она не была бы так уверена в своих планах.

Ее страстный голос эхом отдавался в молчаливых рядах камня. Никто не произносил ни слова, никто не возражал, но никто и не поддерживал ее предложений, было такое впечатление, что слепая обращалась к камням, а не к людям. Говорили лишь глаза.

Она чувствовала устремленные на нее горящие глаза. Пятнадцать сотен глаз. Но в отличие от аудитории, которая обычно приходила на ее представления, толпа была убийственно молчаливой.

– Теперь мы все знаем о своем прошлом, знаем, что были гражданами Л'Мораи, знаем, что нас превратили в уродов. Я слышала ваши голоса во время этой бессонной ночи. Я слышала, что вы говорили друг другу. Я слышала все, что вы чувствуете: потрясение, гнев, страх, неуверенность. Именно эти страсти охватили всех нас. Эти чувства заставили нас сжечь своих мучителей. Они не давали нам заснуть и помогли прожить темную ночь, которая обещала новый рассвет.

Мария повернулась к вставшему солнцу и вытянула руку.

– Рассвет наступил. Я ощущаю на лице утренний луч и луч надежды. Большинство из вас видят этот рассвет собственными глазами. Как я завидую вам, вашим детям и внукам, которые услышат из ваших уст рассказ об этом знаменательном утре, о рассвете нашей свободы. Сейчас горячее солнце согреет наши холодные сердца, развеет темные страсти, которые всколыхнула сумятица нашего освобождения, и родит в нас новую страсть, новые чувства.

С этого момента и впредь навсегда слово «урод» не будет употребляться горожанами Л'Мораи, оно больше не будет оружием в устах наших оппонентов. Но даже если мы уроды, значит, уроды должны быть свободны! Уроды больше не изгои, они могут любить и быть любимыми. Мы дружно встанем против всех горожан Л'Мораи, которые не согласны с нашим собственным выбором. Мы будем вместе работать, вместе питаться, вместе сражаться…, мы вместе создадим новое общество, общество добра и справедливости. Мы должны высоко поднять факел надежды, свободы и справедливости – эти понятия, которые давно утратили смысл и силу для горожан Л'Мораи – мы должны заставить сиять их заново.

Эхо ее страстной речи встретили скромные аплодисменты, простучавшие по каменной арене, как утренний летний дождь.

– Мы простимся с грубостью, жестокостью, ненавистью и насилием. Мы изменим свои имена. Теперь мы все равны, мы все – горожане, граждане. Никто больше не заставит нас выставлять свои тела и души на потеху другим людям. Мы будем работать, стоя плечом к плечу друг с другом, работать над своим благополучием, процветанием, образованием. Мы больше не будем жить в страхе перед убийцей, чудовищем, который рыщет по улицам в поисках новой ночной жертвы. Мы будем охранять друг друга, мы будем уважать жизнь своих друзей-граждан, всегда помня о той огромной цене, которую нам пришлось заплатить за свою свободу и спокойствие!

Теперь аплодисменты были громче, послышались одобрительные крики.

– Наш город будет городом без насилия и принуждения, городом, где нет места убийцам и негодяям. Голодающей женщине не придется просить милостыню, чтобы накормить себя и детей. Увечный не будет обречен на милость крыс, рыскающих по его убогому жилищу. И расстроенного ребенка успокоят не только его собственные родители, вся община граждан Карнавала будет его семьей и опорой.

Мария сделала небольшую паузу, ожидая новой овации, и действительно раздались крики, но это были крики ярости, звон цепей, вопли, рожденные ненавистью.

– Пропустите! – раздался грубый крик силача. – Мы поймали убийцу. Это горбун Феликс. Он зарезал Кугана! Мы хотим справедливости!

Глава 13

Крики воинов волнами пробежали через замершую аудиторию и замерли в каменных сводах. У Марии перехватило горло. Она побледнела. Первые ряды артистов встали и подались вперед, чтобы хорошенько рассмотреть мрачную процессию.

Впереди группы шел плотный человек с низким лбом и тяжелым подбородком. В одной руке у него был пылающий факел, в другой тяжелая цепь. Он кричал:

– Смотрите, вот Феликс, убийца Карнавала Л'Мораи! Смотрите на убийцу!

Цепь, которую он держал, вела к перепуганному горбуну. Рубашка несчастного была порвана и болталась на поясе, плечи почернели от синяков и ссадин, а на шее было надето ярмо, в которое обычно запрягают волов. Он едва шел, шатаясь, не в силах выдержать веса, который тащил.

Уроды, шедшие с обоих сторон от него, периодически дергали за ярмо, чтобы поставить Феликса на ноги, в эти мгновения цепь переставала давить на горло несчастного, и он мог глотнуть немного воздуха. И каждый такой судорожный хриплый вздох страшным эхом разносился по замершей арене.

Но прежде чем эхо успело повторить последний вздох Феликса, урод впереди процессии снова прокричал:

– Смотрите на убийцу Карнавала Л'Мораи!

– Куган был жутким страшилищем, – раздался резкий крик в толпе. – Что ужасного в его убийстве…

– Страшилищем? – ответил гневный вопль. Все повернулись, чтобы увидеть кричавшего – серого малозаметного человека на одной из скамеек. На трибуне поднялся один из уродов, у него были огромные руки, каждая величиной с целого человека. Глаза его подозрительно блестели:

– Что ужасного?! Да мы не граждане после этого! Слепая женщина сказала, что убийц больше не будет. И вот один из них перед нами!

Одна из карнавальных зазывал встала, застенчиво запахиваясь в красный шелковый плащ.

– Я видела, как Куган обращался с Феликсом – да и со всеми остальными. Если вы спросите меня, я отвечу – он заслужил смерть. Вопрос стоял так – убить или быть убитым.

Рукастый повернулся к женщине и ткнул в нее угрожающе огромным пальцем.

– Ты всегда ненавидела уродов!

– Отпустите его! – снова раздался резкий крик, и кричавший поднялся. Это был старый конюх Морг, ухаживавший за лошадьми и мулами. – Какое вы имеете право сковывать цепями такого же гражданина, как и вы сами? Какое вы имели право взять мое ярмо?

Многие уроды встали, они говорили и кричали, голоса смешались в неразличимые крики.

Мария прикусила губы и глубоко вздохнула, пытаясь разобраться в этом нестройном хоре.

– Тихо! Тихо! Замолчите все! Сейчас не время для суда. И в нашем городе людей не будет судить разъяренная толпа! Этого можно ждать от жителей Л'Мораи, но не от наших граждан. Они должны быть выше. – Она махнула рукой в сторону скорбной процессии. – Освободите его от цепей и посадите под стражу в одном из домов. И не смейте даже пальцем тронуть до того дня, как пройдет настоящий честный суд!

Урод, который шел впереди процессии, бросил на землю цепь и закричал:

– Ты даже не посадишь его в клетку? А что, если он захочет убить нас? Говорю тебе, что он убийца Моркасла и Борго, Панола и Банола, и тысяч, тысяч артистов. Это вовсе не Кукольник, которого ты убила, чтобы захватить власть на Карнавале. Это чудовищный горбун! – Он снова схватил цепь и несколько раз потряс ею.

– Это решит честный справедливый суд, – ответила Мария. Голос у нее стал холодным и властным. Выражение лица слепой было спокойным, но руки сжались в кулаки, а костяшки пальцев побелели.

– Какое ты имеешь право указывать нам, что делать? – закричала какая-то женщина. – Разве у кого-нибудь здесь есть преимущества перед остальными?!

– Неужели ты не понимаешь?! – возмутилась Мария. – Речь не идет о правах! Мы говорим о том, как выжить. Мы должны поверить друг другу, положиться друг на друга, иначе действительно кончится тем, что мы начнем убивать себе подобных! Мы станем убийцами. Мы легко можем превратиться в животных, в чудовищ, в уродов, какими нас считают жители Л'Мораи. Но есть и другой путь – мы сами должны стать гражданами. Таков наш выбор, – сказала она, обращаясь к толпе. – Когда один из нас умирает, сиротами становятся все!

Как будто не услышав ни слова из ее страстной речи, человек с цепями спросил:

– Так что – клетка для убийц или свобода?

– Ни то ни другое. Пока, – ответила Мария. – Мы еще не успели основать наш новый город, а ты уже говоришь о казнях. У нас есть сейчас дела поважнее.

– Поважнее, чем убийство? – возмущенно крикнул рукастый, вскакивая на скамейку.

– Да! – выкрикнула Мария. – Убийца – это ужасно! Но если мы будем продолжать базар, это убьет всех нас.

– Слова! Всего лишь слова! – возразил разъяренный урод. – Все, кто хочет, чтобы убийца умер, следуйте за мной! – И он сделал огромный шаг своими огромными ногами, маша артистам, чтобы те последовали за ним вниз по лестнице.

Толпа уже вскочила со своих мест. Одни бросились за рукастым, другие пытались преградить ему дорогу, третьи молча дрожали от страха.

– Подождите! – крикнула Мария, но голос ее потонул в шуме толпы.

– Все, кто хочет защитить Феликса, следуйте за мной, – закричал конюх Морт, который тоже вскочил на скамейку и замахал руками. Половина артистов бросилась в его сторону. Он сделал им знак следовать за собой и бросился к центру арены.

Теперь ряды были полны уродами, одни карабкались наверх, другие – вниз, все кричали и вопили, толкались и переругивались. Начиналась драка, в которую понемногу втягивались и те немногие, кто еще сидел на своих местах.

– Подождите! – еще раз крикнула Мария, но сама едва расслышала собственный голос в шуме сражения.

Возникла общая свалка. Первые ряды бросились на посыпанную песком арену, некоторые спотыкались и скатывались вниз, вторая половина зала рвалась за уродом, который тащил Феликса вверх по лестнице, Феликс упирался, и это заставляло ярмо больнее впиваться в его хилое горло.

Рукастый, двумя прыжками миновав несколько каменных рядов, оказался возле дрожащего пленника. Его огромный кулак с силой ударил Феликса в грудь. Раздался хруст костей, Феликс вскрикнул и повалился назад, покатившись вниз по ступенькам. Цепь потащила за собой и человека, который привел процессию к арене, тот закричал от боли, но смеявшийся диким смехом сумасшедшего рукастый ни на что не обращал внимания, он догнал Феликса и снова занес кулак, отбиваясь свободной рукой от артистов, которые пытались ему помешать. Мышцы его были напряжены и казались железными.

Неожиданно урод закричал от боли, которая пронзила его плечи. Он повернулся, рядом стоял Морт, который тут же ткнул его горящим факелом в живот. На коже урода проступил красный уродливый ожог. Схватив за рукоятку факела, он отбросил конюха с дороги.

Он сделал еще несколько гигантских шагов к горбуну, который катился вниз по рядам, звеня цепью и гремя тяжелым ярмом. Урод занес для удара гигантскую ногу, но тут перед ним появилась Мария.

Не рассчитав движения, рукастый задел женщину, но потерял равновесие и упал на спину. Он попытался подняться, но понял, что слепая стоит у него на груди. Лицо ее покраснело, как кровь, слепые глаза выражали ненависть.

– Он мертв! Он уже умер. Ты сломал ему шею первым ударом! Разве тебе этого не достаточно? – Она подняла лицо к толпе, которая испуганно замерла вокруг. – Разве вам этого мало? Казнь все-таки состоялась! Теперь в основе нашего города лежит труп человека. Можно начинать строительство. Краеугольный камень заложен. Спасибо тебе, горбун Феликс, за то, что ты дал принести себя в жертву. Будем надеяться, что эта – первая и последняя кровь не ожесточит, а смягчит наши души.

– Будет еще кровь, – раздался спокойный глубокий голос. Это был Гермос. Великан встал рядом с Марией и не повышая голоса пояснил:

– Л'Мораи собирает армию.

***

– Нет, плотнее, – потребовал Гермос, беря в руки одно из самодельных копий, прислоненных к внутренней стене арены.

Гермос бросил задумчивый взгляд на молодых артистов, которые сгрудились вокруг него, а потом перемотал еще раз кожаную ленту, которая привязывала наконечник к деревянной палке, потряс копьем, чтобы проверить его, отставил и взял следующее. Закончив со вторым копьем, Гермос испытал его, воткнув в песок сцены, вырвал, потряс так и сяк. Наконечник держался.

– Видите? – спросил он молодежь, которая молча закивала в ответ. Гермос поставил второе копье к стене и приказал:

– Проверьте и, если надо, переделайте остальные.

– Гермос! – раздался голос из рядов амфитеатра. Это был Вэлор, который махал великану рукой. – Мария хочет тебя видеть.

Гермос кивнул, еще раз посмотрел на оружие, которым была уставлена стена. Настоящего оружия у артистов было мало – несколько луков, сабель, шпаг и кинжалов. Сейчас все уроды принялись за дело, исходя потом под полуденным солнцем, они занимались вооружением. Палки для древков они резали в ближайшем лесу, на металлические наконечники пошел весь металл, который нашелся на Карнавале, – цепи, реквизит для выступлений и так далее, но все-таки основное оружие артистов составляли топоры, тесаки и кухонные ножи. Ими была уставлена вся внутренняя стена арены. Два парня с кистями и ведром краски красили все пики и другое оружие в черный цвет.

Удовлетворенно кивнув, Гермос начал подниматься по рядам. Он сделал несколько шагов, снова повернулся к рабочим, которые суетились возле котла с едой, немного постоял, наблюдая за тем, как несколько женщин подносят к кострам поленья и паркет из сгоревшего домика Кукольника.

Гермос поднялся на верх амфитеатра и подошел к сидящей Марии, Вэлор тоже был тут, он стоял рядом, сложив руки на груди.

– Ну как? – спросила Мария Гермоса, когда он опустился рядом на скамейку.

– Хорошо, – просто ответил великан. Мария улыбнулась, покачала головой и мягко рассмеялась.

– Рада слышать такой добрый отчет. – Она опустила изящную руку ему на колено и сказала:

– Если бы я хотела услышать подробный рассказ, то обратилась к кому-нибудь другому. – Она вздохнула. – К тому же Вэлор уже рассказал мне детали. – Казалось, ее слепые глаза смотрели вдаль, пронзая расстояние между Карнавалом и Л'Мораи. – Как думаешь, когда они нападут?

Глаза Гермоса потемнели, он окинул взглядом равнину, которая расстилалась вокруг холма.

– Наверняка завтра ночью. А может, и сегодня.

Улыбка на лице Марии погасла, и она прикусила губу.

– Думаешь, сегодня?

– Возможно.

Сложив руки на груди, Мария повернулась к Гермосу:

– Пойди объяви, чтобы перестали разбирать камни стен и завалили все входы и выходы на арену.

Лицо карлика покраснело от солнца.

– Но осада доконает нас скорее штурма.

Мария кивнула.

– Тем не менее нам надо как-то защищаться. Пошли мусорщиков, чтобы они нашли, чем заваливать входы. – Когда карлик встал, чтобы выполнить ее поручение, Мария добавила:

– Мы завалим их мусором.

Вэлор кивнул.

– Вот это дело.

Когда он ушел, Мария повернулась к великану. Сухая, почти гневная улыбка искривила ее рот.

– В твоем пантеоне есть боги, к которым мы можем обратиться и которые нас послушают?

– Да, – ответил Гермос. – Это Тидхэр.

Мария оперлась на каменную скамейку.

– Он урод вроде нас, верно? Да, он послушает нас. Думаю, теперь Кин-са не захочет иметь с нами дела.

– Не говори так, – отозвался великан. Его печальные глаза изучали далекий горизонт. – У Кин-са чуткие уши.

– Впрочем, – отозвалась Мария, – кому бы ты ни стал молиться, помолись, чтобы горожане не напали сегодня. Иначе мы не успеем закончить работу над стеной.

– Да, – согласился Гермос, всматриваясь в группы работающих у входов. Тут от одного из костров ветер донес запах тушеного мяса, Гермос повернулся туда, где женщины готовили пищу.

– Я попросила Вэлора проверить, чтобы всех накормили. Людям понадобятся силы, чтобы вступить в борьбу.

– Они поедят, – отозвался Гермос, усаживаясь возле слепой женщины. В окружении мрачных камней амфитеатра главной арены она казалась еще более маленькой и хрупкой. Сейчас она не была гневным и страстным оратором, предводителем нации уродов, а всего лишь слепой жонглершей. Гермос слегка обнял ее, она на мгновение замерла, а потом, легко вздохнув, прижалась к его длинному костлявому телу.

– Ты думаешь, Гермос, что Тидхэр услышит нас? – спросила она тихим голосом, который заглушил шум ветра. – Или остальные боги уже связали ему уши и завязали рот?

Гермос пожал плечами, лицо у него было печальным, он покрепче прижал к себе слепую. Издалека раздался испуганный крик лошади.

Мария продолжала:

– А может, нас спасет Кин-са, хотя бы для того, чтобы спасти лошадей.

– Тсс, – прошептал великан, прижимая палец к губам.

Рассмеявшись, Мария освободилась из его объятия и встала. Солнце падало на ее белые невидящие глаза.

– Сколько все это длилось, Гермос? Две недели? Месяц? Я никак не могу вспомнить, когда все это началось. Во что мы ввязались? Мы казнили убийцу и остановили войну. Я умоляла их прекратить. Я никогда не мечтала о том, чтобы город был построен на могилах. Нас спасла война, их остановило только известие о приближении армии, иначе все бросились бы убивать друг друга. Может, нам и нужен Кукольник, лучше он убивал бы нас одного за другим, чем в припадке злобы мы безжалостно перебьем друг друга.

Гермос тоже встал и подошел сзади к слепой. Он снова обнял ее, положив руки на плечи женщины, чтобы успокоить ее. Между ними пробежал раскаленный ветерок, приподнявший черные волосы Марии. Нежность сжала сердце великана, слепая была похожа на китайскую куклу – изящную, красивую, хрупкую.

И тут появилось несколько арлекинов.

– Мария, – в отчаянии восклицали они, – мы никак не можем заставить людей нормально работать.

Она тут же повернулась. Теперь лицо женщины было гневным и жестоким.

– Проклятие! Стражники должны сейчас не жаловаться друг на друга, а кипятить воду, которой мы будем поливать стены. Разве вы не хотите пережить эту ночь?!

***

Наступил вечер, на посыпанной песком арене утихла работа. Воздух был пронизан запахом пота и страха, который мешался с дымом, смехом и грубыми шутками. В глубине арены женщины подавали ужин. Арлекины и менестрели сидели рядом с силачами и уродами, все ели из общей миски, изредка подшучивая над карликами, которым приходилось вставать, чтобы дотянуться своей ложкой до котла. Армия Марии ужинала, напевая, дурачась, рассказывая анекдоты и страшные истории.

На другой стороне арены лежали матрасы, тюфяки и импровизированные постели, где уже улеглось спать две сотни артистов, которые должны были ночью заступить в караул. Их дыхание подымалось вверх в вечернем воздухе белым призрачным паром.

Только кони л овцы были закрыты на ночь, они были тут же неподалеку, по два, по три на привязи. Изредка животные оглашали арену ржанием и блеянием.

В центре арены стоял один длинный стол, над которым слепая Мария и несколько новоиспеченных генералов склонились над грубо нарисованным картами и планами сражения. С дороги все время прибегали посыльные, в основном дети, которые приносили последние новости от караульных, следящих за равниной, дорогой и болотами с небольшой возвышенности рядом с Карнавалом.

– На дороге все еще спокойно, – сообщил очередной карлик, прибежавший к Марии с сообщением об обстановке.

Она кивнула, а потом ободряюще улыбнулась остальным.

– Это хорошая новость. Надо повесить вокруг несколько покрывал и занавесов, чтобы не мешать своим светом спать людям. Вы не видели армию?

– Нет, – ответил карлик, издавая боевой клич. – Войска все еще группируются возле дворца Совета.

– Подходит час, когда они нападут на нас, – громко отозвалась Мария. – Но ночь коротка. Им придется всю дорогу бежать, если они хотят напасть на нас сегодня. – Выражение ее лица стало серьезным. – У тебя зоркий глаз. Будь настороже.

– Чертовски зоркий, – гордо ответил карлик.

– Узнай, нельзя ли подобраться поближе к войскам. Найди того, кто сможет добраться до Дворца Совета. Мы должны знать, сколько у них лучников и пик. Каким оружием они вооружены и откуда планируют начать штурм.

– Ты хочешь, чтобы я подслушал их планы?

– Если сможешь, – ответила Мария. – Только не рискуй. У нас каждый воин на счету, и нельзя, чтобы они обнаружили нашего разведчика.

Карлик, польщенный вниманием слепой, пожал ей руку.

– Я расскажу тебе даже о том, каким богам они молятся.

Мария улыбнулась и даже тихо рассмеялась, как будто наблюдая за тем, как маленькая фигурка, гордо выпрямившись, отправилась исполнять ее поручение. Услышав, что его шаги замерли вдали, она повернулась к генералам:

– Насколько далеко ворота от арены?

Круглолицый артист наклонился к карте, указывая на ней круглый амфитеатр арены и грубо нарисованные ворота.

– Около трехсот ярдов, если здесь все правильно.

– Стрела не долетит, – констатировала Мария, – как мы можем их защитить?

– Все продумано, – отозвался один из генералов, – они натолкнутся на первую преграду еще на дороге. А вот южная, восточная и северная стороны Карнавала открыты. Там нас защищает только изгородь.

– Значит, арена – наша единственная надежда, – кивнув, ответила Мария. – Спасибо Тидхэру за известняк и гранит.

– Тидхэру? – переспросил генерал.

– Богу уродов, – пояснила Мария без колебания, – он слепой, безгласный и изуродованный, как большинство из нас.

Генерал, когда-то бывший гипнотизером, торжественно произнес:

– Что ж, помолимся Тидхэру.

***

Мария по-прежнему сидела за столом, положив руки на карты, которые нарисовали ее генералы. Солнце снова клонилось к закату, и холодные темные тени опустились на землю. Нежную кожу слепой холодил ночной ветер. Она зябко поежилась. Сейчас ей очень бы хотелось укрыться одеялом, но женщина была слишком измотана, чтобы отправиться на его поиски.

Беспокойный стук сердца слегка успокоился, замедлившись до мерного скучного рокота. Споры и раздоры среди уродов прекратились, когда каждый из артистов нашел себе место и дело в армии Марии. Два дня они готовились к войне, теперь паника сменилась терпеливым ожиданием.

Днем Мария послала карликов собрать со всего Карнавала доски, чтобы построить из них на стенах небольшие будки. В них во время боя должны были укрыться лучники и аркебузисты, чтобы защититься от вражеских стрел. Арену и амфитеатр покрыла сеть ходов, по которым можно было передвигаться не боясь ранений. Приготовили запасы еды и воды. Теперь солдаты отдыхали.

Они были готовы к войне.

Мария почувствовала прикосновение чьей-то маленькой руки, а потом раздался голос Вэлора:

– Тебе надо немного поспать. Все сделано.

Мария печально покачала головой.

– Мы не готовы. Мы получили на день отсрочку, спасибо милосердному Тидхэру, – добавила она с саркастической улыбкой, – но приговор неминуем.

Вэлор оглянулся кругом, глаза его воинственно блеснули.

– Послушай себя. Тебе необходим отдых. Если бы то, что ты только что произнесла, сказал кто-нибудь другой, ты бы бросилась на него, расцарапала бы лицо, победила бы его словами о свободе и ответственности. Что я должен сделать с тобой? И правда, лучше ударить тебя, чем видеть, что ты чувствуешь.

– Побереги свои чувства, – раздраженно отозвалась Мария. – Солнце садится. Мы оба знаем, что это самое вероятное время для атаки.

– Ты заставила всех прилечь хотя бы на пару часов, вне зависимости от того, мог человек заснуть или нет. И хотя многие ворчали и отказывались, как ты сейчас, теперь они отдохнули и полны надежд. – Вэлор занес руку, будто собираясь ударить ее. – Какой пример ты подаешь? Если бы другие вели себя подобным образом, у нас бы не было сейчас армии.

Мария махнула рукой, чтобы он оставил ее в покое, и поднялась.

– Ладно, ладно. Я иду спать.

Вэлор улыбнулся и взял слепую за руку, чтобы отвести к баракам.

Из тени перед ними появился маленький дозорный.

– Приближается армия Л'Мораи, – сообщил он.

Мария тут же вырвала у Вэлора руку, и лицо ее стало серьезным и сосредоточенным. Она развернулась, взобралась на стул, на котором недавно сидела, потом встала на стол и объявила:

– К оружию! К оружию! – Несколько раз слепая повторила этот призыв, чтобы его услышали все артисты. – Сюда приближается армия Л'Мораи. Наступает ночь нашего освобождения!

***

Вскоре послышался шум бегущих ног и лай приказов, но уроды уже успели подготовиться к вторжению. Дети сгущающейся ночи приближались по болотистой равнине. Артисты готовились и возносили молитвы своему новому богу – Тидхэру.

Мария отозвала всех дозорных и гонцов, чтобы к моменту начала атаки все были в лагере. Но теперь артисты не могли узнать планы противника, кто ведет горожан, как построены войска, где и когда они собираются атаковать. Они знали только, что армия насчитывает около двух тысяч человек, из которых около пяти сотен аркебузистов. Последний карлик-гонец, которого Мария послала в город, не вернулся.

Раздался барабанный бой.

Ритмичные удары приближались, мешаясь с тяжелым маршем солдат. Мария подошла к краю арены и прислушалась. Топот прекрасно доносился сквозь каменные стены амфитеатра арены, на которой собрались артисты.

– Еще примерно миля, – пробормотала слепая, отбрасывая обеими руками черные волосы. – Надо подсчитать барабанщиков.

– Что? – не понял охранник, стоявший рядом с ней. Когда он повернулся, импровизированные латы звякнули.

Мария покачала головой.

– У них не меньше двадцати барабанщиков. Думаю, они не стали бы тратить попусту такие силы, если бы у них было меньше пяти сотен бойцов.

– Верно, – согласился молодой охранник. У него было простое и хорошее лицо.

– Не слушай барабаны, солдат, – неожиданно приказала Мария. – Они действуют на нервы, гипнотизируют своим ритмом, заполняют уши шумом приближающихся чеканных шагов, а сердце – страхом. Не слушай их.

Молодой человек вдумчиво выслушал ее слова.

Мягкая улыбка заиграла на губах слепой.

Снова зазвучали барабаны, теперь они были ближе, и эхо громче отдавалось в каменных стенах. Прохладный ветер доносил и шум шагов, и грохот колес повозок.

– Посмотри на дорогу, солдат, – попросила Мария, – и расскажи мне, что ты там видишь.

Боец отвернулся от Марии, влез на небольшое возвышение и уставился на дорогу среди болот. Когда он заговорил, голос его дрожал:

– Я могу подсчитать факелы. Раньше этому мешал свет заката позади.

– Сколько их?

– Их около двадцати или вроде того. Сейчас они в четверти мили от ворот.

– Факел несет не каждый солдат?

– Нет, – ответил молодой человек, не сводя глаз с дороги. – Далеко не каждый. Один факел на десятерых, по-моему, так.

– Значит, там две сотни человек, – вслух заметила Мария. – Если разведчики не ошиблись, то с другой стороны подходит еще около трехсот. Кто их ведет?

– Несколько барабанщиков. Кажется, их десять впереди и еще человек десять в конце процессии. Впереди барабанщиков идет кто-то в темной форме, наверное, генерал.

Мария вздохнула, парень беспокойно посмотрел на нее.

– Подождем, когда они дойдут до ворот. Тогда мы сможем их рассмотреть.

Солдат кивнул и снова повернулся к дороге. На стенах было еще несколько охранников, и все они вглядывались в приближающиеся войска, но никто не мог разобрать, кто ведет горожан. Зато теперь артисты увидели, что создает самый большой шум. Это был гигантский таран.

Огромное бревно тяжело волочилось по дороге, привязанное к повозке, запряженной волами. Таран был сделан из гигантского дерева, по меньшей мере десяти футов в диаметре, а его головка была обита железом, которое блестело от огня факелов. Таран находился примерно в середине марширующей армии. Когда войско приблизилось, дозорные на стене отпрянули назад, устрашенные тем, что они увидели.

Металлический наконечник тарана изображал лицо слепой Марии. Сходство было прекрасно соблюдено – ее очаровательные тонкие черты, длинные волосы, выразительные, но лишенные зрения глаза.

– Это ты, – пробормотал молодой боец. – Таран заканчивается твоей головой. – Он смотрел на слепую, дрожа от страха и волнения. Сама Мария была спокойна и молчалива. Только легкая дрожь подбородка выдавала ее истинное состояние. Когда она заговорила, солдат уже снова смотрел на дорогу.

– Забудь про этот таран. Кто ведет армию?

Войско горожан как раз подошло к воротам Карнавала, и вдруг все увидели, что за генерал шел впереди солдат.

Это был Кукольник. Несмотря на ожоги, несмотря на ножевые раны и долгий бег через лес, этот человек выжил. Ему было явно тяжело идти, он припадал на одну ногу, спазматически подтягивая вторую. Потемневшие от крови бинты закрывали его лицо, но он шел вперед, и темный плащ воинственно развивался на ночном ветру.

– Это Кукольник, – прошептал молодой дозорный, у которого пересохло во рту от страха и чуть не помутилось в голове.

– Этого я и ожидала, – спокойно ответила Мария.

Кукольник сделал жест барабанщикам позади себя сыграть общий сбор, и растянутая по дороге армия подтянулась к воротам Карнавала. Первый раз за века существования Карнавала ворота были закрыты. Кукольник подошел к ним, навалился всем телом, мышцы напряглись. Все лучники, выстроившиеся на стене, окружавшей арену, подняли луки, устремив оружие в темное небо. Начальник сделал им жест не торопиться, поднял свой лук, и тонкая стрела прорезала сумеречный воздух, миновала весь Карнавал, но не долетела футов пятидесяти до ворот. Недовольно оскалив зубы, командир лучников велел воинам не стрелять, а подождать, пока неприятель приблизится.

Кукольник даже не повернул головы в ту сторону, куда упала стрела. Он еще сильнее налег на ворота, навалился, несколько раз толкнул. Древнее железо жалобно скрипнуло и слегка поддалось. Кукольник навалился еще сильнее, и болезненный скрип эхом отозвался на каменной арене. Ржавые металлические болты выскочили из потрескавшегося бетона. И наконец ворота с грохотом упали на землю.

Молодой воин возле Марии задрожал от ужаса.

– Как будто огонь придал ему еще больше силы, – пробормотал он и посмотрел на генерала, чье выражение лица по-прежнему не изменилось. Тяжело вздохнув, солдат добавил:

– Очевидно, воинов действительно около пятисот.

– Нет, – спокойно возразила Мария. – Посмотри на восток.

Удивленно вскинув брови, солдат повернулся туда, куда она сказала.

Там, на дороге, без факелов и барабанного боя ждала черная армия, не меньшая той, что собралась у ворот. Они подошли почти бесшумно, подобравшись к Карнавалу под сенью леса.

– На севере стоит еще одно войско, – холодно добавила Мария.

– Нет! – воскликнул потрясенный дозорный. – Откуда ты знаешь?

– Я слышу их, – отозвалась Мария, – я чувствую их запах. Там тысяча человек.

Все три армии двигались вперед. Кукольник провел своих солдат через ворота, выстроил в ряд, собираясь атаковать южную и восточную стены арены. Они все еще были вне досягаемости стрел лучников. На западе и севере происходили похожие маневры. Только тогда, когда все солдаты построились и приготовились к атаке, темные ряды людей осветились факелами. В мгновение ока арена оказалась окружена огненной цепью факелов. Круг понемногу смыкался.

Капитан лучников крикнул своим воинам, чтобы те приготовились к бою и подняли луки. Цепь солдат вокруг арены неумолимо приближалась к артистам. Один за другим лучники взметнули луки, им нужен был только сигнал, чтобы град стрел обрушился на армию неприятеля. Но было еще рано, стрелять следовало наверняка и без промаха, поэтому капитан медлил.

Клацанье пик, шум шагов и потрескивание горящих факелов наполняли воздух. Армия на юге ускорила движение, солдаты захватывали пустые вагончики и палатки, чтобы укрыться в них от стрел и занять выгодное место для нападения. И тут раздался барабанный бой, и первое кольцо нападающих жителей Л'Мораи приняло боевую стойку, укрывшись за вагончиками и повозками. В тишине барабаны казались невероятно устрашающими. Штурм начался.

– Проклятие, – бормотал капитан лучников Карнавала, пробираясь по стене. Лишь первый ряд горожан был в зоне досягаемости, да и он уже укрылся от стрел. Тем не менее капитан поднял руку и дал команду:

– Огонь!

Гром барабанов потонул в свисте стрел. С испуганным удовлетворением капитан смотрел со стены, как стрелы пронзают ночной воздух, безошибочно находя сердца врагов. Но все-таки многие стрелы сломались об укрытия, другие – вонзились в землю. Неприятель кричал от боли и страха.

Капитан победно развернулся и скомандовал своим воинам:

– Перезаряжайте!

Лучники снова изготовились для выстрелов.

Теперь собственная стрела капитана пронзила одного из лучших стрелков Л'Мораи, но тут же улыбка командира погасла, потому что он увидел свою собственную огромную тень, падающую на каменные ряды амфитеатра.

Повернувшись, он увидел, что в воздух взметнулись тысячи горящих стрел, превратившихся в волну огня. Это было прекрасно и ужасно. У капитана не было времени ни повернуться, ни крикнуть, ни двинуться. Огненная молния ударила его в горло, он потерял равновесие и упал вниз, разбившись о каменные скамейки.

Его воины растерялись перед лицом огненной волны, которая катилась на них. Услышав и почувствовав, что происходит, Мария крикнула:

– Вниз! Все в укрытие.

Произнеся это, она тоже упала раненная.

Кругом свистели стрелы, превращая ночь в яркий огненный кошмар. Стрелы бились о камень, впивались в дерево, которое тут же загоралось. Кругом распространялся пожар. Несколько уродов, которые попытались выбежать из укрытия, были тут же сражены стрелами. Крики боли и крики страха тонули в шуме битвы.

И вдруг раздался громкий глубокий голос. И хотя человек говорил негромко и не старался никого перекричать, но его слова были отлично слышны на осажденной арене. Это был Кукольник. Он сказал:

– Доставьте мне Марию и вы будете жить…

Глава 14

Даже после этого предложения шквал огня не стал меньше. Мария все еще находилась на арене, укрывшись за каменным ограждением. Над ней свистели стрелы, они впивались в песок вокруг слепой. Рядом с ней было множество раненых. Крики и стоны наполняли воздух.

– В конюшни! Все в конюшни! – закричал кто-то.

Мария прикрыла невидящие глаза и кивнула:

– Да, идите в конюшни.

Рядом с ней снова оказался молодой стражник, который предупредил слепую о приближении вражеских войск. Он внимательно осмотрел ее лицо: глаза были широко открыты, а губы горько сложены. Смахнув со лба холодный пот, молодой человек перевел взгляд на тело командира лучников, которое лежало на каменной сцене. Три стрелы торчали из его спины, а лицо уже почернело от огня.

Не в силах выносить страшного зрелища, молодой солдат отвел глаза, кругом на сцене валялись мертвые тела, но огонь не отступал даже перед лицом смерти. Десятки артистов погибли при первом же залпе вражеских лучников. Те, кто еще был жив, пытаясь спастись от начинавшегося пожара, ломились в двери конюшни, беззастенчиво отталкивая и давя друг Друга.

Но вдруг толпа замерла и отпрянула. Из конюшни навстречу людям рвалась бесхвостая кобыла, глаза которой горели белым пламенем от охватившего животное ужаса. За ней неслись другие лошади, их гривы зловеще развевались в сумраке красного зарева. Тут были и черный мул, и серый пони, и пегая кобылка.

Артистам пришлось отступить, но едва животные выскочили из конюшен, уроды снова рванулись внутрь.

Животные оказались на развалинах арены под смертоносным дождем стрел, которые волна за волной накатывали на амфитеатр. Лошади привычно сделали несколько кругов по сцене, безнадежно ища какое-нибудь укрытие. Ржание, больше похожее на плач, пронзало сердца, заглушая даже свист стрел, звон копыт, шум пожара и крики обезумевших от страха людей.

Но стрелам было все равно, кого разить, – людей или лошадей, животные спотыкались, падали, в воздухе повис запах горящей шерсти.

Гнедой жеребец, который с диким ржанием метался по сцене, споткнулся, раненый шальной стрелой, и упал, преграждая дорогу своим собратьям.

Мария обернулась, крики и ржание звучали у нее в ушах страшным непереносимым шумом, она упала вперед, свалив на землю молодого охранника. Локоть слепой больно упирался ему в грудь, глаза молодого человека были полны ужаса.

И тут перед ними оказался гнедой жеребец, которому удалось вырваться из свалки лошадей. Несколько секунд черные копыта нависали над упавшей парой, обезумевшие взгляды юноши и коня скрестились. Слепую и стражника обдало горячим потным воздухом, и конь перемахнул через них, а потом через каменную стену амфитеатра, закрыл на мгновение темно-красное небо. Собратья гнедого, те, кто еще мог двигаться, метались по сцене, пытаясь повторить прыжок беглеца, но это мало кому удалось, большинство разбилось о каменные скамьи или пали, сраженные стрелами.

Маленькая рука Марии тронула плечо молодого бойца.

– Их надо было отпустить, – прошептала она, но это были слова, обращенные скорее к ней самой, а не к нему. Теперь ее некогда очаровательный голос был хриплым от отчаяния. – Надо было их отпустить. Хотя бы они были свободны.

***

Ливень стрел не прекращал поливать арену смертоносным огнем, кажется, теперь горело все, любой клочок ткани, каждый кусочек дерева. Мария велела всем артистам переждать ночь в конюшнях, только она сама и еще несколько храбрецов оставались на стенах, изредка слепо отстреливаясь, надеясь хотя бы ненадолго задержать армию горожан.

На северной стене один из арлекинов продержался невредимым не меньше часа, пока шальная стрела не ранила его в ухо. По клоунской привычке изобразив комическую гримасу, он упал на каменные ступени. В ту ночь погибло много артистов, но именно эта смерть – заметная смерть храброго человека – лишила защитников амфитеатра последней воли к победе.

Часа за четыре до рассвета горизонт на востоке стал сине-черным. Молодой парень, который не отходил от Марии, заметил, вглядываясь в ряды нападавших горожан:

– Похоже, что мы уложили их не меньше, чем они нас.

– Их еще много, – горько заметила Мария, снова целясь.

– Хорошо, что мы вспомнили о конюшнях, – отозвался парень. В его голосе звучала слабая надежда – надежда на то, что со временем она отошлет в убежище и его. – Потерь было бы больше.

Мария натянула тетиву.

– Мы и так потеряли слишком много.

На арену обрушилась новая лавина огня. К утру горожане стали стрелять реже. Кроме первых смертей, которых было около пятидесяти, артисты потеряли на стенах всего пять человек, которых тут же сменили добровольцы, не желавшие отсиживаться в конюшнях. Отчаянное сопротивление уродов не позволяло горожанам подойти к стенам амфитеатра ближе чем на сотню ярдов. Но тем не менее кольцо понемногу сужалось.

Но морально Л'Мораи, безусловно, одерживало победу, каждый удачный выстрел солдаты встречали криками одобрения, они весело смотрели смерти в лицо, скаля зубы и перебрасываясь жестокими шутками. Уроды, напротив, подавленно прятались и опускали головы.

Стряхнув грязь с окровавленных намозоленных рук, Мария направилась вниз по лестнице.

– Куда ты? – спросил молодой боец.

– Пойду поищу тебе замену и попробую подбодрить людей, – ответила она.

– Я буду ждать.

Внизу в конюшне Гермос тут же увидел входившую слепую. Ее белые глаза были обведены темными кругами, а правая рука забинтована. Темные волосы, обычно такие красивые, гладкие и ухоженные, сейчас растрепались и свисали жалкими клоками, пятна крови покрывали одежду.

Жалобы и недовольство еще отдавались эхом в конюшне, когда она вошла и собрала генералов на военный совет. Все глаза повернулись к слепой, все, кто стоял или сидел, тут же поднялись, чтобы дать ей пройти.

Когда люди успокоились, теплая, полная иронии улыбка искривила губы женщины.

– Ну что ж, – хрипло начала она, – мы пережили ночь. Благодаря тем, кто храбро остался на стенах, мы убили большее количество неприятелей, чем им удалось сразить наших бойцов.

Ответом были горячие аплодисменты.

– А сколько убитых? – спросил какой-то карлик. – Я имею в виду наших естественно, – добавил он. Первые ряды видели, как молодая женщина собирается с силами для ответа.

– Пятьдесят три, – наконец ответила она. – Пятьдесят три и все лошади. По рядам прошла волна страха и скорби.

– Но у противника почти кончились стрелы, по крайней мере, зажженные. А у нас еще остались большие запасы. Теперь им придется отступать под градом наших стрел. Ночь была их, но наступающий день будет нашим.

Отклик был не слишком громким, но ее слова явно согрели сердца и вселили в них хоть слабую, но надежду.

– Сколько до них от стен амфитеатра? – спросила какая-то женщина, стараясь перекричать шум голосов.

– Они начали штурм с двухсот ярдов, под прикрытием первых огненных залпов прошли половину пути, а теперь двигаются по дюйму в час, изредка пытаясь прикрыться повозками, которые пропускают вперед.

– Да мы им ноги отстрелим! – воинственно крикнул кто-то в толпе.

– Это верно, – рассмеялась Мария. Это был ее первый смех за долгий-долгий день и долгую-долгую ночь. – Они не дойдут до стены. Я уверена, что не дойдут.

– А какие у нас шансы? – спросил маленький мальчик с заячьей губой.

Мария повернулась к ребенку и улыбнулась ему.

– Уже лучше. У нас больше шансов, чем ночью, чем предыдущим вечером и даже, чем позавчера. Если храбрые ребята, вроде тебя, смогут утром выйти на сцену, чтобы собрать стрелы, которые еще сгодятся для боя, а взрослые соберутся с духом и вступят в бой, то нам будет на что надеяться.

И тут неожиданно раздался тихий хриплый голос Кукольника:

– Вы видели, как умирают лошади. Вы видели, как умирают ваши товарищи. То же самое случится с вами, с каждым из вас, если вы не передадите нам Марию. Как только она кажется в наших руках, мы оставим вас в покое.

Лицо Марии стало пунцовым.

– Ублюдок! – прошептала она, разворачиваясь и расталкивая артистов.

Слепая выбежала на посыпанный песком пол арены и несколько раз повернулась, сначала на север, потом – на восток, где расположилась армия Кукольника. Увидев, что в слепую никто не стреляет, толпа уродов опасливо показалась в дверях конюшни. Мария через всю сцену поднялась по лестнице к каменной стене. Ноги у нее страшно ныли, ведь всю ночь она буквально ни на минуту не присела. На стене она приблизилась к молодому стражнику, который терпеливо нес свою вахту, сорвала у него с пояса горн, взобралась на стену, подняла инструмент к губам, сыграла воинственную и торжественную мелодию, а потом прокричала:

– Ты подлый ублюдок! Только такой идиот, как ты, стал бы атаковать каменную арену огнем! Тем более арену, у которой давно сгорела крыша!

Толпа уродов внизу на сцене ответила на эту реплику громким, но испуганным смехом. Некоторые тоже решились прокричать свои угрозы врагу.

– Вы тут уже всю ночь и утро, а я до сих пор не слышала, чтобы вы постучали в нашу дверь!

Теперь ответом был грозный рык армии, собравшейся внизу у стен. Мария сделала жест мужчинам быстро подняться на стены и занять места лучников. Когда десятки шагов застучали по камню, Мария снова закричала:

– Вы всю ночь стреляли из луков, а убили только жалкую горстку наших бойцов. А теперь посмотрите, сколько ваших товарищей погибли на поле брани. – Она довольно заулыбалась, когда раздались вопли ненависти и скорби и беспорядочные стрелы полетели в каменные стены. Ни одна из них не достигла цели. – Возможно, если вы повыше задерете головы и будете подольше прицеливаться, то в кого-нибудь и попадете.

В этот момент она сделала лучникам жест, чтобы они начали стрелять. Туча стрел сорвалась со стен осажденного амфитеатра, и тут же раздались вопли боли и ужаса.

– Вот ваш выбор! – закричала Мария, когда лучники перезаряжали свое оружие. – Возвращайтесь домой к своим сыроварням, иначе вы останетесь здесь – Карнавал станет вам общей могилой.

В подтверждение сказанному со стены снова сорвались меткие стрелы.

***

Трое мертвецов лежали под стеной на арене, когда вечером Мария обошла посыпанный песком и политый кровью круг.

Гро– об… Гро-об… Гро-об…

Барабанный бой эхом перекатывался внутри каменных стен. Уроды сбрасывали камни на голову атакующим, поливали их кипятком и потоками стрел. На место каждого из убитых артистов тут же заступал его товарищ.

Гро– об… Гро-об… Гро-об…

Звук был ритмичным, скучным и четким, как биение сердца. Но на каждый удар, каждое слово Кукольника уроды отвечали градом камней, которые они так предусмотрительно сложили на стенах.

Гро– об… Гро-об… Гро-об…

Кукольник был неутомим, как и артисты. Он все время призывал уродов выдать Марию горожанам. После того как предложение прозвучало в десятый раз, слепая покинула круг арены и ушла в конюшню. Там стоял густой запах пота, мочи, крови и страха. Уцелевшие овцы блеяли и метались в отведенном им загоне, а артисты сидели или стояли, прислонившись к каменным стенам. Мария пробилась к раненным и ослабевшим, которые стонали в углу помещения.

– Где оракул?

– спросила она поднявшегося ей навстречу урода. Забинтованный старик ответил:

– Он в самом конце конюшни. Теперь с ним осталась только одна жена.

Мария кивнула и, с благодарностью отказавшись опереться на руку старика, поковыляла в угол конюшни. Стоны раненых и жалобы стариков умолкали, когда Мария проходила мимо. Она уже привыкла к такому отношению со стороны товарищей, слепая жонглерша стала предводителем отверженных, она поддерживала их, когда тех оставляла надежда, и подбадривала, когда они одерживали победы.

Наконец слепая добралась до места, где сидел оракул. Ей не пришлось переспрашивать, где он, потому что его угол отделял бархатный занавес. Отведя покрывало, последнее свидетельство былого богатства и мощи, Мария услышала, как зазвенели маленькие колокольчики, возвещая о ее приходе.

– Назад! Прочь! – раздался резкий женский голос. – Уходи отсюда!

– Не могу, – сухо возразила Мария, входя в импровизированные покои. – Вашему слепому вожаку необходимо зрение твоего мужа.

– Ой, прости, благородный командир, – мелодично отозвалась женщина. Это была Сатина. Она подбежала к Марии и опустилась перед ней на колени. – Я думала, что за занавес пробралась коза.

Сатина, вставая с пола, сделала Марии знак приблизиться к оракулу. Он по-прежнему сидел в деревянном ящике-кресле, как в тот день, когда Мария, Гермос и Моркасл приходили к нему в поисках убийцы. Прорезь, через которую можно было видеть его лицо, показывала лишь то, что черты его за последние дни поразило еще большее безумие. Глаза из черных кругов отрешенно следили за полетом мухи.

– Я не могу сражаться вместе с вами, – извиняющимся тоном сказала Сатина. – Теперь я единственная его жена. Если я умру…

– Мне нужен провидец, а не солдат, – ответила Мария. Она подошла к креслу оракула, опустилась на одно колено и подняла слепое лицо к восточному безумцу. Теперь ее уверенный голос превратился в слабый шепот:

– Мне нужно ваше слово, сэр.

Положив ей руки на плечи, Сатина заставила ее встать.

– Поднимись, мой генерал. Ты не должна опускаться на колени в этой грязи.

Мария повернулась к этой очаровательной женщине. Глаза слепой наполнили слезы. Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки, и черты лица окаменели.

– Если он настоящий оракул, а не дешевый артист или безумец, то я поцелую ему ноги, если услышу хотя бы слово. – Она снова понизила голос до шепота и схватилась за кинжал на поясе. – Я не уверена – что мне теперь делать. Раньше часто случалось, что слова приходили сами, стоило мне только открыть рот, но теперь… В голове у меня одна пустота. Она звучит…, она звучит, как смерть.

Сатина положила нежную руку на высохшую кисть оракула.

– Прости нас, великая Мария, но оракул не произнес ни одного пророчества с того дня, когда началась война, с той ночи, когда сожгли дом Кукольника.

Лицо Марии помрачнело.

– Он отчаялся? Ты это имеешь в виду?

– Нет, – ответила Сатина с неожиданным гневом. – Война покрыла его ум туманом, затемнила его видение.

Мария подошла ближе и коснулась костлявого колена старика.

– Попроси его пробиться сквозь туман, открыть, что за ложь там спрятана! Я должна знать, что делать!

Но до того, как Сатина успела попросить Марию убрать руку с колена оракула, старик начал конвульсивно содрогаться. Спина его изогнулась, голова стала биться в ящике, а лицо исказила гримаса боли. И он исторг из себя несколько фраз, странных, безумных, лишенных смысла.

С холодной окончательностью Сатина ответила:

– Он не может пробиться сквозь туман.

– Почему? – удивилась Мария.

– Потому что туман – это смерть, – веско ответила Сатина. – Он спустился на землю, когда началась война, и до сих пор не поднялся.

– Смерть? – спросила Мария, и кровь отхлынула от ее усталого лица. – Чья смерть? Его?

Оракул снова содрогнулся, и слюна, слетевшая с его губ, попала Марии в лицо. Та отшатнулась и отерла щеку. Ноги провидца бились в ящиках, а кресло заходило ходуном. Сатина внимательно прислушивалась к его бессвязному бормотанию, а когда спазмы стихли, произнесла:

– Оракул говорит о своей смерти, о моей, твоей и сотен уродов, которые собрались здесь. Когда началась война, черное покрывало опустилось на весь Карнавал. Это покрывало над нами – над всей ареной.

Мария покачала головой в отчаянии. Крики и стоны прошедших дня и ночи до сих пор эхом звучали у нее в голове. Она подумала о Моркасле – он умер. Она вспомнила Гермоса – своего милого, любимого великана. Он так верил в своих богов из сказок, а Кукольник обратил их в зло и пытки. Гермос верил Марии, как своим богам, а она оказалась таким же предателем, как его Кин-са. Да, прежде чем ночь кончится, великан тоже умрет.

– Для нас нет спасения? Старик исторг какое-то односложное слово.

– Нет. Нам некуда бежать, – перевела Сатина, качая головой. Глаза ее неотрывно смотрели на слепого генерала.

Мария протянула к ней руки, ломая их в отчаянии.

– Ну вот! – произнесла она. – Я ничего не могу сделать, чтобы спасти нас.

Потом слепая поднялась. Сердце ровнее забилось в груди, а к щекам вернулась краска.

– Что мне теперь делать? Смотреть, как люди будут умирать? Длить их страдания?

И тут снова в вечернем воздухе прозвучал шепот Кукольника:

– Отдайте мне вашего генерала. Спасите себя. Нам нужна она одна. Она затеяла войну, она втравила вас в это сражение, и она одна должна заплатить за все смерти.

Мария выслушала все, что он сказал, но ее лицо не выразило ни одной эмоции, как будто она была глубоко равнодушна к словам Кукольника. Через несколько секунд она снова обратилась к Сатине:

– Спроси оракула, надо ли мне принимать предложение Кукольника? Действительно ли я спасу людей, если сдамся горожанам?

Сатина внимательно смотрела в лицо слепой. Несмотря на синяки и царапины, запекшуюся кровь и грязь, черты Марии сияли удивительным благородством.

– Я не могу задать оракулу этот вопрос, – ответила Сатина.

– Спрашивай! – потребовала Мария.

Женщина пала ниц, восхищенная храбростью слепой жонглерши, а потом встала на колени перед оракулом и прошептала ему на ухо свой вопрос. Наступила тишина, которую прерывали лишь ритмичные удары барабана противника на улице. Вдруг лицо оракула неожиданно исказилось, с его губ сорвался отрывистый крик, прорезавший всю людную конюшню. Мария ждала, нервно теребя шейный платок.

Наконец оракул успокоился. Сатина снова поклонилась Марии и сказала:

– Если ты сдашься для того, чтобы спасти нас, оракул все равно видит лишь черное покрывало.

Мария тяжело вздохнула.

– А остальные? А все остальные? Они будут спасены?

Сатина сжала зубы.

– Он сказал, что видит черное покрывало вокруг тебя.

И тут в конюшне раздался мужской крик:

– Где Мария? Где она?

– Я здесь, – отозвалась Мария. Голос ее слегка дрожал.

– Иди скорее. Мы ждем тебя на арене.

Лицо Марии помрачнело. Она задернула за собой бархатный занавес, скрывавший оракула от остальных артистов, и прежде чем успели зазвенеть колокольчики, снова стала генералом уродов.

***

Гро– об… Гро-об… Гро-об…

Гермос глубоко вдохнул ночной холодный воздух, вглядываясь вдаль, где солдаты били в огромный барабан. Его глаза обежали поле боя и колеблемую ветром равнину.

– Я не вижу их.

Кривой человечек, суетившийся вокруг великана, ткнул пальцем во что-то, скрытое в тени болот. Он полез в карман, вытащил оттуда пучок травы и начал жевать ее.

– Они там. Еще одна армия. – И он выплюнул жвачку, как бы подтверждая сделанное заявление.

Гермос несколько раз моргнул и прищурился, чтобы рассмотреть то, что показывал ему кривой. Теперь и он увидел их – серые мундиры, движущиеся по темной земле. В любую другую ночь Гермос решил бы, что ему привиделось, что он принял кочки и заросли травы за головы и тела, но не сегодня. Они сошли с дороги на востоке и сейчас двигались на запад – в сторону Карнавала. Армия вдвое превосходила войско, которое прибыло из Л'Мораи накануне. Первые ряды уже выходили из зарослей травы, приближаясь к руинам ограды Карнавала. Теперь лунный свет уже падал на второй и на третий ряды, уже показались четвертый и пятый.

– Великий Кин-са…

– Что происходит? – раздался встревоженный голос Марии, появившейся рядом с Гермосом.

Великан улыбнулся, опуская глаза на ее темную головку, а потом снова перевел взгляд на равнину.

– Новая армия.

Мария сделала несколько шагов к стене и обессилено оперлась на нее.

– Откуда они? Ведь это не может быть еще одно войско Л'Мораи?

– Не знаю, – отозвался Гермос и забормотал молитву.

Кривой, прожевав очередную порцию травы, ткнул стрелой в горизонт.

– Они сметают все палатки и идут прямо через сцены.

Гермос кивнул, наблюдая за тем, как страшная армия сметает все на своем неумолимом пути. Он снова посмотрел на Марию.

Как будто почувствовав его взгляд, Мария сразу спросила:

– Откуда они взялись? Л'Мораи не мог собрать еще одно войско. Они уже согнали сюда всех мужчин и подростков.

Кривой опасливо выглянул из-за стены, подозрительно осматривая местность.

– Не знаю. – Прежде чем он заговорил снова, челюсти проделали несколько интенсивных жевательных движений. – Откуда бы они ни пришли, но парни из Л'Мораи отходят от стены, а это неплохая новость.

– Возможно, – заметил коротко Гермос.

Только теперь зажженные факелы осветили лица новых бойцов. Рты их были открыты, и из зубов торчали пучки травы. Новые войска были скелетами, на белых от времени костях висели куски прогнившей плоти. Многие были раздеты, другие были прикрыты клочьями тряпья. Грохот костей теперь забивал даже барабанный бой. До арены доносился сладковато-тошнотворный запах гниения.

Мария закрыла рукой нос.

– Они подняли из могил мертвых. Кукольник имеет над ними власть. Это мертвецы Карнавала Л'Мораи.

Армия людей внизу быстро отступала, чтобы пропустить войско умерших. Со многих тел по дороге падали куски кожи и мяса, но покойников ничуть это не тревожило. Они приближались, гремя костями, и то, что еще оставалось от их лиц, было растянуто в мерзких улыбках. Они шли, дьявольски и бессмысленно смеясь, и были с каждым шагом ближе и ближе.

Гермос резко прижал Марию к себе, повинуясь скорее собственному страху, чем желая успокоить слепую. Они стояли прислонившись к каменной стене, и великан снова повернулся к приближающимся мертвецам. Там, среди бесчисленных рядов уродов, он заметил чуть поодаль от остальных странную фигуру, лишенную головы. Когда на нее упал свет, Гермос увидел, что покойник несет в руке свою собственную усмехающуюся голову, а свободной рукой поправляет на ней усы.

Стон ужаса и отчаяния сорвался с губ великана.

– Что случилось? – спросила Мария, отстраняясь от него.

– Моркасл, – пояснил Гермос. – Он с ними.

Мария вырвалась из рук великана и закричала:

– Пусти меня! Я должна их остановить!

– Как? – спросил он.

– Пусти меня! – Она оттолкнула его, попав локтем в живот, и, скривившись от боли, великан разжал руки. Мария на ощупь двинулась по стене. Гермос тоже встал и в страхе поплелся за ней.

– Остановись! – кричал он.

Мария не поворачивалась. Она с трудом добралась до остатков лестницы выхода, вскарабкалась по ней.

– Остановись! – закричал великан, первый раз за все это время он был в ярости. – Они убьют тебя!

– Прощай, – бросила Мария, не оборачиваясь. Она спустилась по лестнице навстречу неминуемой гибели. Она не почувствовала ни прикосновения к земле, ни того, как ее схватили жадные руки. В голове у нее звучали лишь стоны и молитвы великана.

***

Стражник, державший Марию за волосы, поднял ее лицо навстречу приближающемуся Кукольнику.

– Будто бы я могу его видеть, – усмехнулась она, и горло тут же почувствовало сталь приставленных к нему кинжалов и пик.

– Молчать! – прорычал другой солдат, дергая за цепь, которую ей надели на руки.

В ответ Мария ударила ногой землю, и целый поток песка полетел в лицо солдату. Тот протер глаза и уже занес руку, чтобы ударить ее, когда раздался сухой страшный смех.

Это был Кукольник.

Моди Сиен, хозяин Карнавала Л'Мораи, вышел из рядов грязных оборванных солдат и подошел к пленнице. Его собственные одежды были грязны и оборваны, как будто он тоже долго пролежал в земле, а тело источало вонь гниения.

– Ну что ж, – произнес он. – Вот и ты, Мария – слепая жонглерша. Мария – слепой генерал. Твои парни без тебя будут в безопасности.

– Отзови свое войско, – потребовала хрипло Мария. – Теперь я сдалась вам.

– Они уже отозваны, – ответил он. – Твои бывшие друзья снова мертвы. Они ушли в землю, где их место.

Мария покачала головой. – Но ты все еще жив. Кукольник вздохнул:

– Со временем, дорогая Мария, ты узнаешь, что я больше друг тебе, чем враг.

– Ты убивал уродов, ты привел живых и мертвых, чтобы они убивали моих людей, ты вытащил меня сюда, чтобы казнить на глазах у всех… Так что мое недоверие вполне понятно.

– Это были мои люди, прежде чем они стали твоими, – просто отозвался Кукольник. – И не беспокойся, тебя не казнят тут, перед воротами арены. Состоится суд.

Кукольник вышел вперед, теперь он был всего в нескольких дюймах от слепой. Его крючковатые руки охватили ее нежное лицо. Мария попыталась вырваться, но это было невозможно, его пальцы были крепче железа. В следующее мгновение она почувствовала его отвратительные губы на своих губах, и его острые зубы впились в ее нижнюю губу. Потом Кукольник резко отстранился.

Мария плюнула кровью в его самодовольное лицо. Он на мгновение замер, а потом сделал еще шаг назад и снова рассмеялся.

– Удачи в Совете Л'Мораи, – сказал он хрипло.

– Ты не можешь победить, – ответила Мария. – Ты можешь убить меня, но не можешь победить.

Солдаты потащили ее прочь, покалывая саблями.

– Вперед! К дороге!

Мария равнодушно смотрела на обнаженное оружие, не замечая их грубостей и пинков, она прислушивалась к команде, которую отдавал Кукольник.

– Уведите солдат, кроме двух сотен, которых надо расставить по периметру Карнавала. Если кто-то из уродов попробует ускользнуть с арены, его надо будет поймать.

Мария резко повернулась к нему:

– Но ты сказал, что отпустишь их! Голос Кукольника был подобен рыку:

– Я сказал, что сохраню им жизнь.

Дорога в Л'Мораи была длинной и каменистой, гораздо длиннее, чем Марии показалось в первый раз, когда неделей раньше ее везли в фаэтоне на суд. Всего неделя. Она едва верила себе. Казалось совершенно невероятным, что от того светлого дня до нынешнего апокалипсиса ее отделяло всего семь дней.

Когда звуки Карнавала замерли вдали, оставшись далеко позади, Мария чуть не упала на колени от изнеможения, но смогла удержаться на ногах. Ее приковали цепями к повозке, на которой лежал огромный таран. Дважды она падала, и оба раза огромное бревно ударяло ее в лицо.

К счастью, пытка не длилась очень долго. Солдаты, которые шли рядом с ней, помогали ей встать, пересыпая грубую речь шутками о том, на что годилась слепая женщина, скованная цепями.

Вскоре процессия вошла в город. Наступило серое утро, небо заволокло темными тяжелыми облаками. Всадники, посланные в Л'Мораи, чтобы сообщить горожанам о победе, прибыли туда еще ночью, и весь город встречал победоносную армию…, встречал и пленницу, осыпая ее градом проклятый и гнилых овощей.

Мария из последних сил высоко подняла голову, она не хотела кланяться ненавидящим ее горожанам. Так, с закрытыми глазами, гордо выпрямившись, она и проследовала по улицам.

– Уродка! – кричали они. – Генеральша уродов!

По дороге ко Дворцу Совета процессия обросла огромной толпой жителей Л'Мораи, которая все увеличивалась и увеличивалась. Как ни странно, мысль о дворце Совета успокаивала Марию, ей приятно было думать о его прохладе, тишине, холодной камере, где она сможет отереть лицо и отдохнуть.

Но, видимо, отдых предстоял еще не скоро. Возбужденная ненависть толпы заставила Кукольника не откладывать суд. Он широко распахнул двери дворца и пригласил:

– Входите! Входите все, друзья Л'Мораи. Входите, чтобы послушать суд над той, которая убила ваших любимых сыновей и благородных братьев. Мы обвиним эту уродку и вынесем ей справедливый приговор за все ее преступления!

Глава 15

Два стражника посадили Марию на кресло, освободили ее правую руку от цепей, и тут ей, извиваясь во все стороны, почти удалось освободиться. Начальник стражи – мускулистый вояка с волосатыми пальцами и запахом изо рта схватил ее за руку и начал привязывать к подлокотнику широкими кожаными ремнями. Теперь правая рука Марии была примотана к креслу. Стражники сняли цепи с ее левой руки и повторили процедуру.

Удовлетворенно кивнув, начальник отошел от места подсудимых. Он оглядел толпу, которая заполнила мрачный зал, потом перевел глаза на ниши советников. Когда он приблизился к ложе, которую занимал Кукольник, – сегодня это была главная, центральная ниша, запах гниения ударил ему в нос так, что капитана буквально отбросило назад.

Он замедлил шаги и доложил:

– Заключенная сидит в кресле обвиняемых. Мы привязали ее.

– Хорошо, – раздался в ответ едва слышный шепот. – Нельзя позволить этой безумной вырваться прямо в переполненном зале.

– Да, палата почти полна, – подтвердил стражник, низко кланяясь, как диктовал этикет. Он всеми силами пытался подавить в себе отвращение.

Некоторое время Кукольник ничего не произносил в ответ, хриплые выдохи его легких чуть не свели капитана с ума, наконец хозяин Карнавала сказал:

– Вам не нравится мой запах, правда, капитан Кастел?

Капитан всмотрелся в лишенное выражения лицо в темной нише, нахмурил темные брови и ответил:

– Я не слышу никакого запаха, сэр.

– Вы освобождены от дежурства, капитан, – вдруг бросил Кукольник. – Мне не нужны капитаны, которые лгут в лицо.

Зло прищурившись, солдат резко повернулся и зашагал прочь.

Кукольник встал в нише, заполнив своим изуродованным телом все небольшое пространство ложи. Зал был переполнен горожанами, советники тоже уже заняли свои места.

– Хорошо, – пробормотал он себе под нос.

Теперь Мария была привязана к креслу, как карнавальный оракул: руки были примотаны к подлокотникам, ноги – к ножкам, тело – к спинке, голова была помещена в деревянный ящик с небольшой прорезью. Солдаты закончили свою работу, и тут же раздался голос Кукольника, рокотом пробежавший по каменному залу и эхом отдавшийся в ушах слепой.

– Всем встать!

Разговоры и перешептывания зрителей поглотил шум отодвигаемых стульев и топот тысяч ног.

– Итак, начинается суд над слепой жонглершей Марией, которая обвиняется в измене, убийствах и в том, что она подняла восстание уродов. Так как эти действия были совершены у нас на глазах, ясным днем, и все мы были тому свидетелями, то обвинителями будут жители славного Л'Мораи, собравшиеся здесь в зале. Я призываю вас вспомнить все поступки этой женщины и высказать свое мнение о них.

– Мы слышали тебя, мы согласны, – хором отозвалась толпа. И снова застучали стулья, собравшиеся усаживались на свои места.

Кукольник покинул свою узкую темную нишу, ступив на узкую лестницу, и вскоре появился в зале, где снова раздался его громовой каркающий голос:

– Случай этот весьма необычен, нео бычным будет и суд. Так как обвиняемая теперь известна каждому в этом городе, то мы не станем назначать ей адвоката, она будет представлять себя сама. Также не будет юриста и у обвинителей, добав лю я, обвинение представляю сегодня я сам. А потому мы выслушаем сейчас со бравшихся граждан, которые должны вы сказаться за или против, представить свои доказательства и свидетельства.

По толпе прошелся шорох, эхом добежавший до мрачных фресок на стенах. Шум почти умер, когда какая-то женщина на первом ряду громко вздохнула, и все снова начали переговариваться.

Кукольник снял с головы капюшон. Хотя его изуродованное тело все еще скрывал черный шерстяной плащ, он решил открыть лицо, и дневной свет тут же ударил ему в глаза.

У него был устрашающий вид. Голова, вдвое больше чем нужно, была покрыта ожогами и полусгоревшими волосами. Пламя повредило всю левую часть лица. Кожа была совершенно черной в красных прожилках, в нескольких местах она была сожжена полностью, так что обнажились белые кости, а глаз был лишен века. Правая часть рта тоже отсутствовала. Но там, где кожа была красной и блестящей, и виднелись другие, более старые раны. Второй глаз, в отличие от своего неподвижного собрата, был здоровым и зорко вглядывался в толпу и слепую, привязанную к креслу.

Подняв руку, больше походившую на руку скелета, Кукольник опустил капюшон, и в наступившей тишине раздался его сухой голос:

– Вы все знаете, что и до пожара я редко открывал свое лицо, редко показывал его кому-нибудь, но сегодня я решился на это. Те, кто хотят посмеяться надо мной, смейтесь. Остальные…, остальные, посмотрите на меня как на символ зла, которое совершила эта женщина.

Кукольник начал прохаживаться по залу, припадая на одну ногу. Он снова заговорил, голос его стал тише, и многим пришлось податься вперед и приложить руки к ушам, чтобы слышать его речь.

– Она вломилась в мой дом на Карнавале. Она что-то искала в нем. И я знаю что! Я застал ее там и, вместо того чтобы судить, я отпустил ее. За мою доброту она отплатила тем, что устроила заговор, тем, что подняла против меня восстание, сожгла арену, выгнала вон горожан, честно уплативших за посещение Карнавала, и уничтожила мой дом.

Он сделал паузу, стоя перед слепой, заключенной в ящик кресла, положил ей на плечо костлявую руку и сказал:

– Я солгал, моя дорогая?

Мария молчала, глаза у нее были закрыты, а губы спокойно сложены.

Кукольник схватил кресло за спинку и яростно затряс его, крича:

– Я солгал? Солгал?

– Нет, – просто ответила Мария.

Кукольник отошел от нее, сделал несколько широких шагов по залу, вдруг остановившись на помосте в центре зала, воздел руки и страстно закричал:

– Я настоящее воплощение того, что совершила с нами эта ведьма! Она убила наших лучших сыновей. – Кукольник резко ткнул пальцем в толпу. – Слышите, мадам Феррон, это она направляла стрелу, сразившую вашего сына Филиппа. Слышите, мсье Гейз! Слепая жонглерша руководила теми, кто поливал кипящей водой вашего Франсуа! – Голос его стал мягким, почти мелодичным. Он повернулся в другую сторону, – А вы, мадам Шарданай, вы простите нас за то, что ваш храбрый Энрико был послан против этой безжалостной ведьмы?

Кукольник повернулся спиной к залу, толпа в ярости бушевала, но он продолжил речь, сопровождая каждый шаг короткой, но веской фразой.

– Все вы, кто потерял своих любимых на этой войне, посмотрите на меня! И вы поймете, какое зло причинила нам эта женщина. Пусть мое изуродованное лицо напомнит вам, что за страдания она принесла каждому из нас, и скажет о том, что за душа скрывается за этим красивым лицом с невидящими глазами.

Люди в бешенстве кричали, требуя казни слепой жонглерши, пока Кукольник прошелся несколько раз по центральному проходу зала и снова остановился у кресла Марии.

– Но для того чтобы лучше понять происшедшее, мы все должны вспомнить, что совсем недавно, буквально неделю назад, она была другом нашего правосудия. Должны мы вспомнить и о том, кем она была раньше, до того, как стала уродом, слепой Марией, жонглершей Карнавала Л'Мораи. Это была обычная горожанка, разбившая сердца множества парней в городе, красавица, молодая женщина, которую любили, которой все мы доверяли. Но больше всех ее любил собственный отец – Фрэнк Мартинки, сапожник.

Имя эхом пробежало по залу и замерло в ушах Марии, заключенной в свой ящик. Имя всколыхнуло ее, вспышкой осветив забытый и темный уголок памяти.

– Нет, не сейчас, – прошептала она себе, пугаясь слезы, которая готова была скатиться из невидящего глаза по нежной щеке. – Не сейчас.

А голос Кукольника, будто проникнув в ее мысли, продолжал греметь:

– Тогда ее звали не Марией. Ее имя было Иветта…

И образы закрутились в голове молодой женщины, это были воспоминания о том времени, когда она могла видеть. Времени до того, что она называла Чумой. И с легким стоном боли и страха Мария перестала сопротивляться вихрю памяти. Дверь в прошлое распахнулась, а слеза скатилась по щеке.

***

Иветте было около восемнадцати, когда холодным осенним утром она сидела рядом со своим отцом на пороге их дома. Несмотря на то что пронзительный ветер шарил по улице, в их дворе было тепло от последних лучей солнца, напоминавших о жарком лете. Деревянное кресло отца скрипнуло.

– Почему ты сегодня работаешь, отец? – спросила она, убирая за ухо прядь прекрасных черных волос. День был прекрасен, по ярко-синему небу бежали редкие барашки белых облачков.

Отец не поднял глаз от толстого куска кожи, который держал в руках. Он выкраивал подошву острым ножом и сейчас был слишком занят, чтобы отвечать на вопросы дочери. Тоненькая сладкая струйка дыма тянулась к небу от его трубки.

Карие глаза Иветты не отрываясь смотрели ему в лицо, на темные усы, морщинистую кожу, проницательные и добрые глаза. Одернув нарядное платье, она встала и тронула его худое колено.

– Ответь мне, папа.

Он на минуту оторвался от работы, пригладил седеющие продымленные волосы и ответил:

– Ты же тоже сегодня работаешь, правда?

Усы скрывали ласковую улыбку. Глаза у него были цвета неба.

– Но я должна, папа. Я не могу остаться дома, – возразила Иветта, как сотни раз до этого. – Но ты… Лавочка полна туфель и ботинок, у тебя лучший обувной магазин во всем Л'Мораи. Ты-то можешь денек в неделю отдохнуть.

Сделав глубокую затяжку, старик отложил и трубку, и кожу с ножом. Он опустил свою морщинистую натруженную руку на нежную руку дочери и ласково улыбнулся:

– А почему ты не оставишь свою работу? Это тяжелая работа, даже мужчин она изматывает, не говоря о молоденьких девушках. Деньги ничего не значат, ты права, моя лавочка полна отличной обуви. Духу твоей матери было бы гораздо спокойнее…

– …если бы я осталась дома, – кивнула Иветта с улыбкой. – Знаю, папа. Но мама поняла бы и то, что мне нравится то, что я делаю. И это вовсе не изматывает меня, наоборот, возвышает душу. – Она посмотрела на алую грядку последних осенних цветов, пересекавшую двор красной линией. – Маме хватало садоводства, как тебе – сапожного дела. Но мне этого мало.

– Что ж, – сказал старик, и его улыбка погасла, – мысль о том, что ты делаешь, сводит меня с ума. – Он снова положил перед собой кусок кожи и принялся за работу.

Иветта нахмурилась, рассматривая морщины отца, которые с каждым днем становились все глубже и глубже. Он делал вид, что не замечает ее недовольства, но это ему плохо удавалось, наконец он снова поднял голову.

Иветта широко улыбнулась, встала и потянулась навстречу солнцу. Холодный ветерок нежно коснулся ее прекрасной кожи.

– Милый папа, – сказала она, г – я не люблю расстраивать тебя, но мне пора. – Она наклонилась и поцеловала его в уголок рта. Дымок из трубки обвил ее лицо, она выпрямилась и встала. – Вечером, когда твоя дочь вернется домой, она будет самой знаменитой женщиной за всю историю Л'Мораи.

Усы скрыли печальное выражение старика.

– Надеюсь, она все еще останется моей дочерью.

Отказываясь принять и понять эту печальную мысль, Мария выбежала с теплого дворика сапожника на пыльную и холодную улицу.

На другой улице, в другой части Л'Мораи она должна была найти свою славу. Она знала, что слава стоит нескольких жизней, но только ей не приходило в голову, что одна из жизней могла оказаться ее собственной.

– Вы двое, вперед, – скомандовала она, стукнув по плечу сына мельника, который входил в отряд, который она водила за собой. Он повернулся к ней, и она указала на старое двухэтажное здание, бросавшее тень на всю улицу. Толстый слой пыли и копоти покрывал его окна и стены, напоминая о том, что внутри дом был совершенно съеден пожаром. Большинство горожан верило, что бывшая гостиница теперь стала прибежищем крыс и жуков, но Иветта знала, что они не правы. До нее доходили странные слухи, заставившие девушку сделать определенные выводы о новых обитателях старой гостиницы.

– Останешься здесь, – велела она мускулистому лучнику, когда они остановились у открытого окна. Мария покачала головой, раздумывая, то ли он стал меньше ее слушаться, то ли она сама стала требовательнее. Остальные ее спутники – садовник, дровосек, пахарь и рыбак – стояли сзади.

Она внимательно осмотрела этих четверых пожилых горожан в простой крестьянской одежде и с взволнованными лицами. Только у дровосека была форма, которую он сохранил с армии, в которой служил лет десять назад. Иветта вздохнула, покачав головой. Ни один из них не принес ни топорика, ни кинжала.

Иветта обратилась к садовнику – светловолосому мужчине с тонкими губами:

– Ты пойдешь со мной. Вы двое ждите у двери. Чтобы никто не смог убежать.

Они нервно кивнули и встали на стражу у окна и двери дома. Увидев, что дозорные заняли свои места, Иветта сделала садовнику знак следовать за ней. Быстрыми бесшумными шагами она обогнула выжженную гостиницу, миновала старый яблоневый сад, который окружал ее, и выбежала на улицу. Светловолосый садовник торопился вслед за ней, и хотя он изо всех сил старался не шуметь, его шаги были громкими и неуклюжими.

– Тише, следи за походкой, – потребовала Иветта. Он отступил на несколько шагов. – У нас нетрудная задача. Когда мы войдем в переднюю дверь, негодяи побегут прочь к другому выходу. Вот тем, кто остался на заднем дворе, – им придется по-настоящему сражаться, а нам, нам надо только не шуметь, чтобы нас не обнаружили раньше времени. Ты думаешь – справишься?

Садовник беззвучно кивнул и снял с пояса садовую тяпку.

Дай– ка ее мне.

– потребовала Иветта. Она подкралась к двери выжженной гостиницы, ударила по ней тяпкой, и дверь тут же распахнулась. Она ступила в темноту и закричала:

– Никому не двигаться! Вы все арестованы по решению Великого Совета Л'Мораи!

Блондин стоял рядом с ней, готовый в любую минуту защитить Иветту, если потребуется, но в этом, как ни странно, не было никакой необходимости, потому что все двадцать обитателей гостиницы смотрели на них в оцепенении и страхе. Иветта удовлетворенно улыбнулась. Беглецы оказались слабаками и трусами. Оглянувшись на садовника, она приказала:

– Надо осветить помещение.

Пыльный солнечный луч из приоткрытой двери пробежал по существам, которые сидели на полу. Иветта почувствовала, что у нее перехватило горло. Твари были жалкими и комичными: женщина с зеленой змеиной головой, которая росла из круглого красного живота. Какое-то худосочное существо, которое сразу испуганно начало моргать и щуриться на солнечный свет. Рядом с ними сидел голый ребенок, тельце которого было покрыто собачьей шерстью. Такими же уродами были и остальные, которые, увидев свет, тут же попытались забиться в щели комнаты, наполненной испуганными шорохами и звериными стонами.

Иветта уверенно подошла к женщине-змее, заставила ту нагнуть голову и обнаружила у нее на так называемом затылке две татуировки. Она проверила затылки еще нескольких – везде было два клейма: красное клеймо, изображавшее Кин-са – знак того, что они приговорены быть уродами, и черная метка с Тидхэром – зайцем связанные уши, которая свидетельствовала о том, что они приговорены к смерти.

Мрачно кивнув, Иветта сказала садовнику:

– Неудивительно, что они убежали. Им нечего терять. Что ж, по крайней мере, в городе прекратятся пожары.

– Входите, – скомандовала она добровольным жандармам, которые ждали на улице, – и принесите с собой цепи. – Отряхнув руки и с отвращением покачав головой, Иветта пробормотала:

– Придется сковать их наручниками и надеть ошейники.

– Подождите, – раздался слабый голос из темного угла комнаты. Иветта с трудом рассмотрела странную фигуру, которая корчилась в углу. Человек протягивал к ней руки со словами:

– Подождите, некоторые из людей ранены.

Иветта сделала шаг вперед, сердце у нее громко колотилось в груди, а губы были сложены в негодующую усмешку. Они схватили не только беглых уродов, но и горожанина, который укрывал их. Совет будет очень доволен.

Теперь, когда добровольные жандармы были в комнате, Иветта, указывая на дальний угол, сказала:

– Свяжите его первым и доставьте ко мне. Потом займетесь остальными.

Кивнув, те бросились к человеку, корчившемуся в темном пыльном углу, схватили его, надели цепи на руки и ошейник на шею. Он почти не сопротивлялся. Солдаты выволокли его из укрытия и бросили к ногам Иветты.

Только сейчас солнечный луч осветил его лицо, седые волосы, пушистые усы.

– Отец? – вскрикнула она. Точно такой же крик издала она и через неделю в тюрьме. Когда увидела его под каменными сводами на холодном полу.

– Что ты делаешь? – спросил старик, когда дочь появилась возле решетки.

С трудом поднявшись с убогой постели, он подошел к Иветте. Она внимательно осмотрела его лицо, плохое освещение скрывало новые морщины и темные круги вокруг глаз, которые наверняка появились у отца в тюрьме.

– Я пришла за тобой, – сказала она, опуская руку в карман темного платья.

– А как же приговор? – тревожно спросил сапожник, поднимая глаза к потолку. Он все еще слышал шум судебного заседания. – Я не невиновен, ты же знаешь.

Он сказал это, как обычно, слегка поддразнивая ее, и Иветта отвела глаза.

– Я тоже не невиновна, – ответила дочь, вставляя ключ в замок.

– Знаю, – горько отозвался он. Сейчас его голос был лишен обычного духа веселости, надежды. Он вздохнул:

– Я предупреждал, что роль палача Совета украдет твою душу.

Решетки скрипнули, и Иветта вступила в камеру.

– Сегодня я возвращаю себе частичку души.

Она сделала ему жест выйти, но он все еще медлил, держась за металлическую решетку.

– Куда я пойду? Вернуться в лавочку я не могу. Я не могу вернуться к своей обычной жизни. Ты и ее украла, милая дочурка.

Ее тонкая белая ручка схватила его морщинистую ладонь, и Иветта заставила отца выйти.

– Думаешь, я этого не знаю?

– Подожди, – попросил он, пятясь назад. – Я забыл трубку, мое последнее утешение. – Иветта отпустила его руку, а старик вернулся к кровати. – А как же остальные – они тоже невиновны и пострадали потому, что тебе захотелось выступить в этом суде. Захотелось великой славы. Их ты тоже освободишь?

Мария скрестила руки на груди, отказываясь отвечать ему. Она широко распахнула дверь и встала в проеме.

– Пойдем. Если нас поймают, мы оба умрем.

Фрэнк услышал шаги раньше, чем она. С диким криком он рванулся из камеры, прижал Иветту к стене и завопил:

– Теперь, дрянь, я свободен!

Он бросился навстречу приближающимся жандармам, навстречу кинжалу, который тут же пронзил сердце старика. Со стоном боли отец Иветты упал вперед, хватаясь за серую одежду стражи, а когда его оттолкнули, на шерстяном мундире осталось кроваво-красное пятно. Офицер с отвращением пнул упавшего старика ногой, ему было слишком жаль своего дорогого платья.

Иветта, еще не понимая, что происходит, отошла от каменной стены, не отрывая глаз от простертого на полу отца.

– Не беспокойтесь, – сказал жандарм, вытирая окровавленное лезвие об одежду старика. – Теперь он не сбежит.

Иветта стояла в ужасе, потом, тяжело дыша, сделала несколько неуверенных шагов вперед. Храбрость отца купила ей жизнь. Она упала перед ним на колени. Даже если, бы слезы отняли у нее теперь свободу, она не хотела сдерживать их.

В любом случае теперь ее жизнь была лишена смысла. Она страшно закричала, как тогда, в темной и мрачной гостинице.

***

Кукольник пытался жестами успокоить разбушевавшуюся толпу.

– Тише! Тише! – крикнул он. – Вы все слышали, как она когда-то рассказывала о той идиллической жизни, которую она вела до того, как предала город. Вы помните, как сначала она пыталась свести на нет правосудие Л'Мораи тем, что хотела освободить отца, а когда это не удалось, она выждала время и попробовала уничтожить нас, подняв восстание уродов – отверженных и преступников. Она превратила их в боевую армию, готовую к вторжению в город. Впрочем, возможно, она сможет представить нам какое-либо объяснение своих действий, – язвительно продолжал Кукольник, поворачиваясь к слепой жонглерше. – Может быть, она может объяснить сотни своих преступлений против народа Л'Мораи. – Мерзкая улыбка искривила его полурот. – Иветта, – обратился он к ней, – Иветта Мартинки, дочь Фрэнка Мартинки, сапожника из Л'Мораи, – ты можешь объяснить свои преступления?

Мария молчала. Она молчала, слушая собственное сердце, которое неистово билось в груди, связанной кожаными ремнями. Образы прошлого, семьи, дома, окружения, вот что ее волновало. Жизнь, которую она вела до того, как стала уродом. Прошедшее вернулось к ней со всеми своими запахами, зрелищами, пейзажами, надеждами, планами, радостями и горестями. Сейчас это был ее мир, в котором не было места ни гневной обличительной речи Кукольника, ни реву возбужденной толпы.

Фрэнк Мартинки – это имя она услышала всего несколько мгновений назад, но оно, возвратив ей память, сейчас стало всем – любящим отцом, направляющей рукой, напрасной жертвой. Она почувствовала, как вернулась прежняя любовь, которая была сильнее пыток, волшебства и времени. Как будто она открыла старый дорожный чемодан и обнаружила там знакомые любимые вещи, забытые на время в кладовке.

– Мария, я обращаюсь к тебе, – раздался шепот Кукольника, который властно вторгся в ее мысли. – У тебя есть возможность говорить. Ты можешь попробовать защититься от тех страшных обвинений, которые тебе предъявлены.

Какая-то часть ее мозга слышала его, она кричала, требовала, чтобы Мария выступила, чтобы рассказала о несправедливости всего устройства Л'Мораи, о ложности правосудия города, о жестокостях, которые она перенесла. Лживые приговоры, кровавый спорт Дворца Совета, волшебные и реальные пытки, в результате которых рождались уроды, представление несчастных на потеху жестокой публике, татуировки, значащие жизнь и смерть… Но восстать против этого означало отрицать, что способствовала этой системе. Отрицать свою роль в смерти отца, Моркасла и, возможно, Гермоса… Дверь в память отворилась, и она не могла перенести, что та снова захлопнется.

– Мария, – повторил Кукольник, и его зловонное дыхание опустилось на нее отвратительным облаком. Он встал на одно колено и положил свою костлявую лапу на ее ногу. – Ты ответишь на обвинения?

Новая слеза скатилась по ее щеке.

Кукольник спокойно встал.

– Слезы, – обратился он к ненавидяще притихшей толпе. – Слезы вины. Слезы сожаления. Это все, что она может предложить в свою защиту. Теперь должен решить народ. Те, кому есть что сказать в обвинение или оправдание слепой жонглерши Марии, в прошлом Иветты Мартинки, дочери сапожника, выстройтесь в центральном проходе. Пусть каждый назовет свое имя, профессию, возраст и выскажет все, что думает.

Последние слова потонули в шуме – почти все в зале встали и направились в центральный проход. Мария по-прежнему сидела молча, лишь слезы катились по ее бледным щекам. Она слышала, как началась церемония, слышала, но была погружена в воспоминания. Горожане один за другим выступали вперед, произнося справедливые или лживые обвинения против Марии, у нее же каждое их слово цепляло новое воспоминание, новый образ. Многие обвинения были выдуманными и грубыми, но больше было справедливых спокойных упреков. Люди скорбели о погибших близких, обвиняя Марию в их гибели. Несколько раз она вздыхала над грустными образами, вздрагивала, вспоминая давно забытые страхи. Первый раз за день она обрадовалась, что руки и ноги крепко привязаны к стулу.

Наконец все было кончено, и вся одежда Марии промокла от слез и холодного пота. Она понимала, что находится на грани потери рассудка, и мысль о холодной влажной камере казалась утешительной и спасительной.

– Все слушайте, – раздался звонкий голос пажа Совета, который она помнила по прошлой и нынешней жизни, – слушайте приговор двенадцати советников Л'Мораи по обвинению Марии, в прошлом Иветты Мартинки, дочери сапожника, которую судят за измену, убийства и организацию восстания. – Толпа замолчала. – Те, кто скажет – виновна – голосуют за приговор мадемуазель Мартинки, те, кто скажет – невиновна – выступят за ее освобождение.

– Виновна, – раздался голос советника в крайней левой нише.

Остальные были с ним согласны.

– Двенадцать сказали виновна, никто не сказал невиновна, – объявил паж. – В протокол будет занесено, что слепая жонглерша Мария, в прошлом Иветта Мартинки, виновна в измене, убийствах и организации восстания. Наказание вынесет благородный член Совета мсье Моди Сиен.

Из ложи, которую занимал Кукольник, раздался хриплый каркающий голос, который эхом пробежал по всему огромному залу.

– Мария, – проговорил он, – в наказание за твои преступления и в подтверждение твоего статуса урода, приговоренного к смерти, я приговариваю тебя к телесному наказанию, которое произойдет здесь же в зале Совета после окончания суда. Ты взойдешь на помост, разденешься, чтобы все видели твое унижение, и подвергнешься избиению бичом. Ты получишь тридцать девять бичей. Если ты останешься в живых, то тебе перевяжут раны и ты будешь до рассвета ждать казни на гильотине. Дорога к лобному месту будет для тебя узким проходом между рядами горожан Л'Мораи, которые будут бить и колоть тебя до тех пор, пока ты не умрешь. Если же ты переживешь и эту пытку, то жизнь твоя кончится на плахе. Отрубленную голову выставят на воротах Совета в назидание остальным непокорным.

***

Золотое цветение сада пылало на закатном солнце, и бесконечные волны цветочных головок колыхались, как безбрежное синее море. Они кивали ей. Ее вела сильная рука матери, нежная рука отца. Иветта остановилась и сорвала один цветок, поднесла его к лицу и глубоко вдохнула его нежный аромат. Потом она повернулась к закатному горизонту и вздохнула. Кругом были малиновый, красный, пурпурный, золотой цвета.

Цвета и оттенки были такими реальными, что она чувствовала их чистоту, нежность, ощущала голыми ступнями мягкую землю, слышала поскрипывание кресла отца.

Все это почти скрыло от нее свист и удар первого бича.

Глава 16

Деревянная лопата со скрипом вгрызлась в песок. Откинувшись от стены, арлекин Антон кидал песок в сторону. На мгновение он остановился, оперся о лопату, стер пот с посеревшего от усталости лица и оглядел темную арену.

Там было столько же мертвых, сколько живых, а то и больше.

Живые весь день и всю ночь трудились, закапывая тела, которые рядком лежали на полу. Некоторые трупы под жарким полуденным солнцем уже начали разлагаться. Несмотря на слабость, усталость и отчаяние, уроды старательно копали могилы, собираясь с честью похоронить всех до одного. Их души согревала и надежда, что так же похоронят их самих, когда придет час смерти. Впрочем, это была единственная надежда, которую они еще питали.

Лопаты превратили песчаный пол арены в кладбище. Антон понаблюдал за тем, как исхудалые артисты опускают в только что приготовленную яму очередное тело.

– Слишком глубоко копаешь, – неожиданно раздался за спиной Антона громкий голос.

Тот развернулся и нервно облизнул губы. Это был Гермос – великан, друг Марии. Арлекин тут же успокоился.

– Слишком глубоко?

– Мало времени, – пояснил Гермос, поправляя простыню, накинутую на плечи. – Слишком много умерших.

У Антона защемило сердце.

Не говоря больше ни слова, Гермос пошел прочь. Самодельные, из простыни, одежды развевались на ветру, придавая его высокой худой фигуре что-то нереальное. Теперь он стал священником Карнавала, который возносил молитвы богам за каждого погибшего артиста. В тощей руке он нес факел, освещая дорогу к следующей готовой могиле. Свет упал на ноги двух могильщиков. В другой руке Гермос держал небольшое ведерко и кисть из конского волоса, которую он нашел в конюшнях. Ведро было наполнено алой жидкостью – кровью овцы, которую они закололи, чтобы поужинать.

Голос Гермоса высоко вздымался в ночное небо, великан пел полузабытый гимн Кин-са, потом он встал на одно колено, воткнув факел в песок, склонил голову и пробормотал импровизированную молитву, а потом погрузил кисть в ведро, вынул ее, обагренную кровью, и спросил хрипло:

– Имя?

Один из могильщиков ответил великану, и тот наклонился, чтобы написать его кровью на известковой плитке. Вознеся молитву Тидхэру и остальным богам, Гермос снова обмакнул кисть в ведерко, окропил могилу и встал.

– Эй, дорогой друг, – раздался тоненький голос, карлик дернул великана за руку.

– Вэлор, – отозвался Гермос. – Есть еще могилы, нужны еще молитвы.

– Можешь подойти на минутку? – спросил Вэлор, указывая на песок неподалеку. Когда Гермос опустился на колени, карлик вскарабкался на горку. Вэлор сделал ему жест наклониться поближе.

– Солдаты Совета не появлялись здесь целый день, Гермос, – серьезно сказал он, показывая на стену Карнавала. – Они собираются держать нас, пока мы все не умрем от голода.

– Мария вернется, – ответил Гермос дрожащим голосом. – Она вернется.

Лицо карлика потемнело и, прямо глядя великану в глаза, он покачал головой и взволнованно сказал:

– Гермос, ты должен понять, – возможно, она уже умерла. Они не оставят ей жизнь. Им нужен был человек, которого могли бы обвинить во всем, и это наверняка она.

Черты великана были твердыми, как камень.

Склоняя голову на плечо, Вэлор продолжал:

– Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?

– Да, – едва слышно ответил Гермос.

– Хорошо, – кивнул Вэлор, бледнея. – Значит, нам надо отсюда выбираться. Если мы останемся, то умрем голодной смертью. Понимаешь?

Снова последовал почти беззвучный ответ.

– Я говорил всем, что нам надо пробиваться, но мне не верят. Они слишком устали от войны и рытья могил, чтобы представить новое сражение. Они не видят дальше своих могил.

– Надо бежать, – эхом ответил Гермос. На мгновение у него в голове мелькнуло воспоминание о вагончике Марии, где он когда-то произнес ту же фразу.

– Но никто никуда не пойдет, если мы не скажем, куда мы идем, куда ведем людей, что их ждет, – продолжал Вэлор. – И они правы. Мы не можем повести три сотни уродов через бой, по болотам к смерти. Солдаты будут преследовать нас, в нас будут стрелять.

Великан ничего не ответил, глаза его блестели от слез.

– И тут нам понадобишься ты, – продолжал Вэлор, голос его дрожал от возбуждения. – Длинные ноги унесут тебя скорее, чем стражников. Это самое важное. А потом, потом, естественно, ты вернешься к нам.

– Что я должен сделать? – спросил Гермос.

– Ты должен найти для нас тропу через болото и безопасное убежище, которое было бы далеко от Л'Мораи, – произнес Вэлор. – Это надо сделать как можно скорее, в ближайшие два дня. Потом мы займемся подготовкой. Если ты найдешь путь, то я подниму уродов на борьбу с солдатами.

– А как я пройду сквозь них? – спросил великан задумчиво, подпирая подбородок костлявой рукой.

– На противоположной стороне арены группа карликов. Они ниже травы и нападут на стражников. Пока будет идти бой ты перекинешь веревку и спустишься. А оттуда дуй по болотам, ищи нам новую родину.

Великан сидел, молча перебирая песок, потом вздохнул, посмотрел на угасающие факелы на стенах и нескольких уродов, которые там толпились.

– А что, если Мария вернется? – спросил он наконец.

Вэлор только покачал головой.

Гермос уже встал и, стягивая простыню с плеча, велел:

– Готовьте отряд карликов.

Великан пересек арену, прошел мимо арлекина Антона, который по-прежнему копал ту же могилу, и сказал ему, не останавливаясь:

– Начинай другую.

– Сам начинай, – раздраженно ответил Антон. Он стер пот со лба, вытер мокрую шею, потом сбросил рубашку, которая ему мешала, и подналег на лопату. Вдруг та ударила обо что-то твердое. Прикусив губу, он повторил усилие, но лопата отказывалась рыть землю.

– Что такое? – спросил он вслух, положил лопату на горку песка и полез в яму. Рука в некогда белой, а теперь грязной перчатке извлекла кость – чистую, твердую, совершенно лишенную плоти.

– Видно, копал слишком близко к другой могиле, – раздался слабый голос другого арлекина, который наклонился над могилой и ударил Антона по спине.

– Нет, – ответил Антон, оглядывая арену. – Слишком глубокое захоронение, к тому же тут уже не осталось ни кожи, ни мяса. – Он помолчал, а потом добавил:

– Если только эта арена раньше не была кладбищем.

***

Стражник отвел, почти отнес Марию в камеру и положил на деревянную кровать. Тут же жесткие перекрытья впились в ее израненную спину. Глаза, уже закатившиеся в близящейся агонии, снова открылись, она попыталась подняться. Посмотрев на ее обнаженное избитое тело, стражник снова толкнул ее на кровать. Несколько раз оглядев полутемную камеру, он нашел и принес обрывки одежды, которые валялись в темном углу, и укрыл женщину.

– Отойди! – раздался хриплый голос Кукольника.

Солдат отскочил назад, освобождая влиятельному лорду проход к несчастной слепой. Единственный здоровый глаз Кукольника удовлетворенно блеснул, когда он осмотрел ее, заметив, что дыхание все еще вздымает ей грудь. Потом Кукольник обернулся, оттолкнул ближайшего солдата костлявой рукой и крикнул:

– Убирайтесь! Все прочь!

Не говоря ни слова, все стражники развернулись и бросились вон, и их шаги громко зазвучали под темными сводами тюрьмы. Кукольник прислушался к тому, как стукнули железные ворота, а потом приблизился к почти безжизненной фигуре, сорвал тряпки, которые прикрывали наготу, и долго смотрел на лилейно-белое тело. Да, Мария была красивой.

Не ускользнула от его единственного глаза и кровь, которая струилась по ее плечам и рукам. Он перевернул женщину. Ее спина превратилась в кровавое месиво.

– Она не переживет ночь, – заметил Кукольник хриплым шепотом. Он снова прикрыл женщину тряпьем, отступил и встал в стороне, наблюдая за ней, лицо владельца Карнавала было, как всегда, закрыто капюшоном. В конце концов он пробормотал:

– Нет, так не пойдет.

Кукольник развернулся, быстро вышел и запер за собой дверь. Ключ в замке зловеще клацнул.

Этот звук привел Марию в чувство, хотя по-настоящему она и не теряла сознания. Она знала, что обнажена, знала, что тысячи мужчин поедают ее глазами, ближе всех были стражники и палач – человек, который пах смертью. Но она не двигалась, боясь, что любое ее движение заставит их продлить пытку.

После шестнадцатого или семнадцатого удара ее мозг погрузился в какое-то странное состояние, в котором она почти не чувствовала боли. Она больше не ощущала бич, а только слышала его свист, как будто он опускался на чью-то чужую спину. И крики боли, казалось, издавал кто-то другой. Сквозь болезненную одурь пробивались какие-то иные звуки, иные образы – ржание лошади на улице, холодный камень пола, запах свежеиспеченного хлеба. Потом она вдруг услыхала шепот:

– Она не переживет ночь.

Мария знала, что это правда.

Ей было страшно. Слепая вдруг поняла, что не хочет умирать, клацанье замка и металлический стук ворот тюрьмы лишили ее праведного гнева, бич снова сделал ее уродом, не генералом, революционеркой, сильной личностью, а уродом. Ее удивило это чувство, страх холодной рукой сжал сердце, она дрожала с головы до пят, она не хотела умирать. Большего ужаса она не могла почувствовать, больших жестокостей не могла испытать, не было пыток, которые могли бы причинить ей большую боль. В некотором роде она уже была мертва.

Она умерла тогда, когда предала отца, когда отдала его в руки Совета. Она умерла, когда попыталась освободить его, но ему пришлось защищать ее, спасти ценой своей жизни. В третий раз она умерла, когда они ослепили ее… Неужели эта последняя смерть могла так мучить ее?

Но все было именно так. Перед глазами возник темный призрак смерти, неизбежный и угрожающий. Его не могли остановить никакие слова. Не было больше надежд. Его горячий презрительный смех проникал под мужественную маску сильной личности, которую она носила, открывая под ним испуганное лицо слепой девушки. Но и этот лик таял, а из-под него лезла перекошенная личина урода, который отчаянно хотел жить.

Мария знала, что может сделать все что угодно, чтобы выжить.

Она попыталась двинуться, но слабое, покрытое холодным потом тело отказывалось повиноваться. Из невидящих глаз хлынули горячие слезы беспомощности.

И тут она почувствовала, как кто-то тронул ее за плечо. Это были мягкие и нежные руки женщины. Холодный воздух прорезали далекие тихие слова:

– Я Бетел. Я здесь, чтобы перевязать твои раны.

Мария попыталась что-то пробормотать в ответ, но запекшиеся испуганные губы исторгали только стоны.

– Ну, ну, – ласково продолжала врачевательница, переворачивая Марию. – Я не дам тебе умереть.

– П-пожалуйста, – простонала Мария. – Помогите мне…, помогите мне бежать.

Женщина поджала губы и нежно занялась ее спиной, ее руки приносили облегчение, на израненную кожу пролился целительный бальзам, и огонь слегка утих.

– Я занимаюсь лечением, – наконец, сказала женщина, – а не изменой.

– В-вы же знаете, – прохрипела Мария, – что лечите…, меня только для завтрашней казни…

Мягкая рука взяла ее за руку.

– Знаю.

***

Гермос остановился, чтобы передохнуть, он весь вспотел, карабкаясь вверх по каменной скале. План Вэлора удался без сучка и задоринки: карлики отвлекли большинство солдат, так что только вдалеке осталась небольшая группа резерва, остальные ринулись в бой с уродами. Великан спустился по веревке вниз, прошел через разрушенный Карнавал, не встретив ни одного охранника, скрылся в высокой траве и добежал до ближайшего леса.

Потом всю долгую черную ночь он шел по темным зарослям, болотам и опушкам. Он почти не разбирал дороги, зная только то, что двигается на юг, пока наконец не добрался до дикой, заросшей незнакомыми деревьями земли. Расставив метки, Гермос по узкой тропинке поднялся на гору, взобравшись к самому розоватому предрассветному небу. Он еще не успел достигнуть вершины, когда из-за горизонта выкатился раскаленный добела шар солнца, заставив все предметы отбрасывать на землю таинственные, ни на что не похожие тени. Теперь великан уже был на самой вершине.

Он ужасно устал, и все вокруг было таким непривычным, что Гермос упал на колени, тяжело хватая воздух открытым ртом.

Перед ним расстилалась зеленая радостная земля, с двух сторон ограниченная поблескивающим морем. Скала рядом с горой, на которую он взобрался, выдавалась на пару миль в океан, и ее основание лизали белые клокочущие волны. В миле или около того за той скалой начиналась полоска земли, скрытой дымкой утренних облаков. Там, на земле внизу, он заметил нечто движущееся, несколько мгновений Гермос еще не был уверен в своем предположении, но когда нечто подняло голову, он понял, что это белая лошадь.

– Кин-са, – пробормотал великан. – Мост к свободе.

Сердце учащенно забилось в груди, и великан упал на камень, неспособный двинуться с места. Потом медленно-медленно, как будто боясь потревожить начинающийся день и образ, явившийся к нему из безнадежного рассвета, Гермос поднялся и повернул назад – к Карнавалу. Но едва он спустился с холма, шаги длинных ног стали быстрее и быстрее и вскоре снова превратились в бег.

***

Мария проснулась, потому что ей показалось, что она услышала свое имя, прозвучавшее звонким колокольчиком в холодном воздухе. Она села на деревянном ложе и прислушалась, но ей ответило только биение сердца. С трудом опускаясь назад, Мария попробовала понять, где она находится. Тяжелая кровать, ткань, которая покрывала ее грудь и спину, запах лекарств и плесени, навязчивый стук воды где-то в отдалении. С внутренней дрожью она наконец поняла, что находится в тюрьме и что пришло утро ее казни.

– Мария, – снова раздался чей-то голос.

Теперь она была уверена, что ей не показалось.

– Кто это? – прошептала она, сразу испугавшись, так как ее вопрос эхом повторили каменные своды.

– Это я, – ответил страстный и низкий шепот. Она подумала, что у говорившего сломан нос. – Помнишь меня? Я Каррик – человек ножей.

Мария вздрогнула и снова села, стараясь не замечать страшной боли в спине.

– Каррик? – Она крепко держалась за кровать, чтобы не упасть, слишком кружилась голова. – Чего…, чего ты хочешь?

– Они ведь больше не будут меня мучить, правда? Я боюсь… Я боюсь, – бормотал человек. – Что они собираются со мной сделать, а, Мария?… Я хочу бежать.

– Где ты? – спросила она с ужасом.

– В соседней камере, – раздался шепот. – Меня схватили еще до войны, после того как случился пожар. Меня судили. Они собираются убить меня. Я боюсь.

– Мне очень жаль, – ответила Мария. – Правда, жаль.

– Помоги мне. Меня убьют, я знаю, – прошептал Каррик.

Мария уселась поудобнее, обхватив колени руками.

– А ты можешь взять один из своих ножей, для того чтобы вскрыть замок или убить стражника?

– Они вытащили все ножи, – ответил Каррик, чуть не рыдая. – Они вытащили их прямо из костей и побросали на пол. После суда их все продали.

«Часть урода», – подумала Мария, дрожа.

– Мне очень жаль.

– Помоги мне, – повторил человек. – Я не хочу, чтобы меня убили… Я думал, мы друзья.

– Скажи, уже рассвело?

Каррик задумался, а потом ответил:

– Я вижу на улице факелы, – он помолчал. Марии казалось, что сквозь каменные стены она чувствует его взгляд. – Они здесь, чтобы убить меня. Ночь еще не кончилась, а они уже тут. Гробовой голос Каррика лишил Марию последних остатков сна, но вместе с ней проснулась и боль, а она обострила воспоминания.

– Я не хочу больше разговаривать, – сказала она бывшему мяснику. Потом сделала над собой усилие, встала и с трудом поковыляла к противоположной стене камеры, будто там могла скрыться от его испуганного голоса.

– Помоги мне, помоги мне… – снова заныл он, – помоги… – Слова тонули в белой боли.

Мария ничего не ответила, она лишь заткнула уши. Ей было действительно жаль Каррика, но она сейчас не могла ему помочь, она ничего не могла сделать ни для Каррика, ни для себя, ни для своего отца.

Теперь мясник стал кричать, и его крики достигали ее заткнутых ушей:

– Помоги мне! Помоги мне!

Мария добралась до стены, которая вела в коридор, схватилась за толстые прутья решетки и крикнула:

– Меня тоже казнят, Каррик! Они просто подлечили меня, чтобы продлить пытку, чтобы я прошла сквозь строй до гильотины!

Ответом была мгновенная тишина, а потом мясник заплакал, в его всхлипываниях явственно звучал стыд.

Мария села, снова заткнув уши. Голос Каррика был громким, но она больше не слышала его, она вспомнила странную мелодию, которой не слыхала много лет. Ее когда-то пел отец, тогда она еще была Иветтой.

Стащив седло с его спины, я стала плакать. Да, он был мертв, о мой Кин-са, мой милый, славный.

Не сабля острая ему пронзила грудь, не сталь – От непосильного пути он навсегда устал…

Баллада ее слегка успокоила, она подумала об отце, о его седых усах, о проницательных ласковых глазах. Ноющее тело Марии слегка расслабилось, боль стала уходить. Она ясно представляла, как отец сидит на дворе, посасывает трубку и что-то вырезает из куска кожи. Ей казалось, что она рядом с ним, заглядывает ему в глаза, ей тепло, спокойно и уютно в их маленьком дворике. Неужели в этом жестоком, бесчеловечном городе еще остался островок покоя?

И тут в ее сон вторглось нечто отвратительное, оно пахло гнилью, болью и смертью. Это был Кукольник. Он приближался. Он шел долгим каменным коридором, чтобы отвести ее на улицу, где выстроились горожане, мечтающие убить ее.

Каррик перестал плакать и метаться по камере, его шаги замерли, и Мария прекрасно слышала Кукольника, под его шагами тюрьма представала огромным барабаном, который бил в набат, возвещая ее последнее утро. Ритмичные удары сопровождались шумом и криками уличной толпы.

К Марии вернулся почти животный уродливый ужас, и она метнулась прочь от железной решетки. Не сметь просить его, уговаривала она себя, пытаясь отогнать страх, не моли его сохранить жизнь. Она мечтала возродить в душе ненависть и праведный гнев, которые жили там прежде, но они ушли, ушли безвозвратно, исчезли, как ее собственные глаза, отец, детство…, надежды.

Ключ Кукольника клацнул в древнем замке, и он вошел в камеру. Два тяжелых шага, и он внутри, стук двери, хозяин Карнавала запер за собой решетку.

– Не подходи ко мне, – пробормотала она скорее от страха, чем от ненависти. – Пожалуйста, отойди.

Кукольник довольно ухмыльнулся, рассматривая слепую своим единственным здоровым глазом. Его отвратительный запах уже заполнил всю камеру. Мария сжала зубы и попятилась к дальней стене камеры подальше от Кукольника.

– Я смотрю, врачевательница хорошо поработала, – заметил он.

Мария дрожала, слепые глаза были широко открыты.

– Но ее волшебство небезгранично, – продолжал хозяин Карнавала. Голос был похож на царапанье камня по камню. Он присел на пропитанную кровью кровать. – Хотя она искусна в травах, бальзамах и порошках.

– Если ты собираешься убить меня, – заявила Мария, чувствуя прилив сил, – убивай. Я не боюсь смерти.

– Тогда ты еще большая дура, чем я думал, – бросил Кукольник. – Впрочем, я не собираюсь убивать тебя. Вот горожане – те собираются. Ведь это всегда доставляет им удовольствие.

Мария хотела спросить, что он имеет в виду, но промолчала, она не хотела попасться на удочку его душевных разговоров.

– Да и вся эта история началась с убийства, – продолжал Кукольник, выстукивая на кровавом дереве кровати какую-то простенькую мелодию. – Ты и твои друзья-идеалисты целый месяц гонялись за убийцей, но не смогли найти его, потому что искали одиночку. – Он помолчал, вытирая запачкавшуюся руку о темную ткань плаща. Он хотел произвести этими словами особенное впечатление.

– И теперь мы его нашли, – ответила Мария, стараясь говорить спокойно. – Это целый проклятый город.

– Я предупреждал тебя об этом, Мария. Это общая вина, – Кукольник подошел к Марии, схватил ее за волосы и поднял лицо так, что ее слепые глаза были обращены прямо на его гниющее лицо. – Да, Иветта, целый проклятый город. Это для них вроде спорта – необходимого для жизни спорта. Вот потому-то у ворот и собралась толпа, они мечтают об убийстве. Вот почему тебе самой нравилось работать в Совете моей помощницей. Мы – раса убийц, которая строит свои дома на могилах отцов. Если горожане не убьют тебя, то они станут убивать друг друга. В Л'Мораи начнутся беспорядки, вспыхнет гражданская война…

Не обращая внимания на боль, Мария вырвалась из его костлявых рук, и бросилась прочь. Поскользнувшись на влажном каменном полу, она упала и теперь стояла, как животное на четырех лапах, готовая бежать или вцепиться ему в горло.

– Как ты замечательно смотришься, дорогая. Мы превратили тебя в урода, а ты довела себя до того, что стала животным – недочеловеком, крысой, заразной тварью, детоубийцей. В глазах горожан Л'Мораи ты хуже чумы, ты несешь с собой заразу убийства. Даже ребенок с радостью вонзит кинжал тебе в сердце.

– Это не правда, – прорычала Мария. – Мой отец не был таким.

– Твой отец был отступником, выродком, он был уродом, – заявил Кукольник, снова приближаясь к ней. – Если бы ты не поймала его, то он бы развалил всю систему правосудия, подорвал бы устои Л'Мораи. Впрочем, его схватили с твоей помощью, судили и приговорили, он превратился бы в безвредного урода, простого артиста, скорее всего в жонглера, как ты.

Мария задрожала. Она так ясно представляла себе эту картину.

– Мы, уроды, тоже когда-то были горожанами, мы были соседями, друзьями судей и палачей.

– Да, – согласился Кукольник. – Но потом все изменилось. Вы то, что горожане больше всего ненавидят в самих себе, в вас воплощены все слабости и уродства, которые горожане боятся обнаружить в себе.

Мария снова попятилась от отвратительного Кукольника, но теперь ей некуда было бежать – она оказалась в углу камеры.

– Но зачем тогда они создали нас, если мы то, что они презирают и ненавидят?

Кукольник вздохнул, в его единственном глазу промелькнуло что-то похожее на жалость или сожаление.

– Потому что им был необходим кто-то, кого они могли бы ненавидеть. Кого они могли бы убивать. Иначе они бы возненавидели и стали бы убивать друг друга.

– Он вернулся к кровати и снова сел. – Я не стану гонять тебя по клетке. Мария покраснела от стыда.

– Если мы нужны им, то зачем они нас убивают?

– Вы отвратительны, – просто объяснил Кукольник. – Как мерзких тварей вас надо изолировать и уничтожать, также как убийц надо казнить. Если бы на вас не было татуировок, не было бы законов, запрещающих убийство уродов, горожане уничтожили бы Карнавал много лет назад.

Мария совершенно побледнела, горло ее конвульсивно дернулось.

– Я слушала достаточно.

– Нет, – сухо отозвался Кукольник. – Ты только начала слушать. Иди сюда, маленький Тидхэр, пришла пора развязать тебе уши.

***

Стрела ударила в каменную стену арены, когда Гермос карабкался вверх. Отскочив от камня, стрела впилась в руку великана. Он только прикусил губу и покрепче ухватился за веревку. К счастью, кругом толпились карлики, которые готовы были помочь ему взобраться, иначе великан мог упасть вниз прямо в руки к солдатам Л'Мораи. Следующая стрела миновала его. Он нашел новую опору для ноги, теперь Гермос был в нескольких дюймах от вершины стены, он изо всех сил подтянулся, выдохнул и почти перебросил свое длинное тело через ограду, но тут еще одна стрела успела впиться ему в бедро.

Великан вскрикнул и закачался на самой вершине, карлики затаили дыхание, но тут же, сообразив, что делать, потянули веревку, затягивая великана внутрь арены. Он упал спиной на каменный пол и громко выдохнул воздух.

Несколько мгновений он молчал, а все артисты толпились вокруг, осматривая его раненую ногу. Гермос привстал, ему не хватало дыхания, не хватало свежего воздуха. Кто-то осторожно вытащил стрелу, великан охнул от боли, но перед тем, как потерять сознание, успел прошептать:

– Я видел…, я видел мост, ведущий к свободе.

***

Кукольник шел по коридору, ведя на одной цепи Марию, а на другой Каррика. Человек тысячи ножей выглядывал в каждое окно, выходившее на улицу, и глаза его становились все больше и больше от ужаса. Небо было яростно голубым, наступило яркое ясное утро. В окно задувал холодный ветерок, и к Марии понемногу возвращалось сознание.

Кукольник кивнул стражникам, которые стояли в конце у выхода из тюремного коридора. Солдат растворил тяжелую металлическую дверь, по другую сторону ворот стояли еще солдаты, они сняли деревянный засов с ворот, и Кукольник широко распахнул их.

Каррик упал на колени.

Перед воротами толпилось огромное количество горожан, и у каждого из них в руках было оружие – сабли, пики, ножи, лопаты, топоры. Тысячи металлических лезвий блестели в лучах восходящего солнца.

– Ур-р-а-а! – пробежал по толпе восторженно-голодный вопль. Лица собравшихся горели гневом и ненавистью.

В конце дороги на холме, где пересекались две дороги, стояла гильотина, ее силуэт отчетливо выделялся на фоне сине-серебряного неба. Рядом с ней ждал человек в черном плаще, выразительно опершись о рычаг смертоносной машины.

– Приветствую вас этим ясным утром, люди Л'Мораи, – выкрикнул Кукольник. – Вы готовы казнить этих двух врагов мирных и честных граждан?

Толпа ответила криками приветствия и бряцанием оружия.

Каррик вцепился в ногу Кукольника и начал слезливо умолять об освобождении. Не обращая на него внимания, хозяин Карнавала склонился к Марии:

– Теперь видишь, как они любят убивать?

Стараясь подавить страх, Мария ответила:

– Ты можешь видеть это. Я – нет.

Вдруг глаза Марии пронзила боль. Свет! Она несколько раз моргнула. Она снова могла видеть. И первой картиной, которую она увидела, была озверелая толпа, здания, которые высились за спинами людей, ухмыляющиеся лица и холодная гильотина, которая ждала ее. Она задрожала и схватила Кукольника за руку.

Почти ласковым голосом Кукольник проговорил:

– В моей власти простить твои грехи, дорогая. Уроды дали мне много полномочий – охранять, править, убивать и возвращать из мертвых.

Мария не могла переносить его слов, но ее глаза, которые так долго были слепыми, отказывались закрываться. Она помнила эту улицу с детства: тут было множество лавочек – кондитерских, булочных, овощных, кафе, где играли музыканты. Она вспомнила, как однажды шла с отцом из сыроварни и легкий ветерок играл его седыми волосами. Она вспомнила и другой день: тогда она стояла плечом к плечу с другими горожанами, и все они с нетерпеливым голодным любопытством ждали убийства. У нее закружилась голова.

Тут образы померкли, Кукольник загремел цепью, освобождая Каррика и толкая его к разъяренной толпе.

Глава 17

Жалобно всхлипывая, Каррик рванулся вперед. Встретив первый же удар, он метнулся назад к дверям Совета. Но горожане догнали его, и в утреннем воздухе зазвенело оружие. Удар сабли, пришедшийся по плечу, свалил Каррика с ног. Старик, который держал саблю, не успокоился, он бросился на бывшего мясника и ударил еще раз, так что Каррик полетел на мощеную мостовую. Урода окружила толпа, все кричали, вопили, каждый норовил ударить, уколоть или порезать его.

– Убить его! Сломать ему шею! Размозжить по площади мозги!

Воинственные крики сопровождались яростными воплями и взрывами смеха. Граждане славного Л'Мораи смешали ряды, нанося удары по упавшему на спину и ревущему от боли мяснику. Через толпу пробился мальчишка без переднего зуба, он весь раскраснелся от возбуждения и усилия – ведь он полз между ногами взрослых, но все-таки его маневр удался, он начал пинать Каррика ногами. Увидев, какое ему это доставляет удовольствие, какая-то сердобольная домохозяйка отступила, чтобы мальчику было удобнее убивать.

Мария отвела снова зрячие глаза от страшной картины, но ужасные образы не исчезли: она помнила другие, прежние казни, множество других казней. Она помнила, как стояла в такой же толпе рядом со своим молчаливым отцом. Она тоже кричала угрозы связанным пленникам, проталкивалась в первые ряды, чтобы нанести хотя бы один удар. Она всегда приходила на такие мероприятия с собственным камнем.

Отец запретил держать в доме какое-либо оружие, но ему приходилось присутствовать на казнях, потому что этого требовал закон. Иветта вела себя по-другому. Она прекрасно себя чувствовала в возбужденной толпе, она любила крики триумфа и плач побежденных, их мольбы о помощи, которые только побуждали казнящих к более изощренным пыткам. Каждый удар, который ей удавалось нанести, каждую кость, которую ей удавалось сломать, каждую каплю крови, исторгнутую ею из несчастной жертвы, она считала маленькой победой над злом. Она участвовала в очищении Л'Мораи от чудовищ в человеческом обличье. После казней улицы Л'Мораи казались ей спокойнее и чище, добрее и дружелюбнее, они были мирными. Убийство очищало их, унося в потоке ненависти неприязнь и зло. После казни она всегда прекрасно спала.

Опустив руки и снова открыв глаза, Мария прервала воспоминания. Теперь она смотрела на все иным взглядом. По знаку какого-то толстого человека толпа отступила от бездыханного тела, тот кивнул кому-то в конце улицы. Послышались вопли тех, кто стоял дальше по пути к гильотине:

– Оставьте и нам немного! Не ломайте ему ноги!

Когда мучители отступили, Каррик не двинулся. Он истекал кровью, его кожа была теперь раскрашена красно-сине-черными пятнами. Одна рука была неестественно вывернута. Но он не умер – грудь вздымалась, он дышал. Увидев, что он не хочет двигаться, старик, командовавший мучителями, подошел к жертве и ткнул его пикой в спину.

– Вставай, вставай, ты, кусок мяса, – крикнул он. Откуда-то появились вилы, и он провел всеми зубцами по окровавленной спине Каррика.

Толпа ответила одобрительным шумом. Улюлюканье усилилось, когда Каррик испуганно вскочил, попытавшись опереться на руку, которая отказывалась повиноваться.

Старик подтолкнул его вилами. Теперь Каррик снова был во власти толпы, и на него набросились с удвоенной силой. Убийство продолжалось.

– Они ненавидят нас, – пробормотала Мария, не веря своим глазам.

Кукольник опустил глаза, удовлетворенно окинул ее оторопелое лицо и ответил:

– Ненавидеть проще, чем любить. Города строятся на ненависти.

Увидев, что и вторая рука Каррика повисла как плеть, Мария отвернулась, не в силах вынести ужасного зрелища. Она дрожала, онемевшие руки покрыл холодный пот страха.

– Я не хочу умирать.

Корявое лицо Кукольника растянулось в ухмылке.

– Придется, моя дорогая. Это судьба всех уродов Карнавала.

– Что? – выдохнула Мария. – Ты сказал, что оставишь им жизнь!

– А я и не буду убивать их, – ответил Кукольник рассеянно. – Но они все равно умрут. Я не могу отпустить их просто так, иначе они нападут на город. Они умрут от голода на арене или сойдут с ума и начнут убивать друг друга.

– Лжешь, – отозвалась Мария. Голос ее дрожал от ярости, которая сразу вернулась, наполнив ее сердце мужеством.

– Нет, – ответил Кукольник, качая головой, подобие улыбки не сходило с его отвратительного лица. – Я весьма человечен.

– Ты не можешь дать им умереть. Уж лучше восстанови порядки Карнавала. Сделай все так же, как было до пожара… Сделай все что угодно, только не допусти убийства.

Кукольник внимательно посмотрел на нее.

– Я рад, что ты снова начала думать. Но раз ты думаешь, то должна понимать, что теперь уроды никогда не примут меня. Они не простят того, что я совершил. Они больше не поверят, что находятся в безопасности. – Голос его замер, он вглядывался в пытку.

Каррик был уже в сотне ярдов от гильотины, его по-прежнему окружала толпа горожан, которая не переставала наносить удар за ударом по несчастной жертве. Каждый раз, когда сабли и пики поднимались вверх после удара, они были обагрены кровью, лужи крови на мостовой указывали и направление движения.

– У меня есть идея получше, – продолжил Кукольник. – Уроды не поверят мне, но они поверят тебе.

Мария задрожала, потом резко покачала головой.

– Нет! Я не могу предать их. Я не стану частью всего этого.

– А ты и не станешь никого предавать. Помни, Мария, без тебя они умрут от голода. А ты можешь спасти их. Ты можешь защитить их, – уговаривал Кукольник вкрадчиво. – Ты знаешь, что значит быть уродом. Ты будешь защищать их, ты сможешь защитить их от Совета и пыток, как пытался делать я.

– Не могу, – прервала его Мария. – Я не смогу стать Кукольником.

– Это правда, не сможешь, – согласился урод. – Кукольником буду я, как был им всегда. Так меня звали еще до того, как я стал править Карнавалом, до того, как я поднял восстание против плохого хозяина, который содержал Карнавал до меня.

– Ты?… Ты захватил его, как… – удивилась Мария.

– Да, – просто ответил он, – как ты. Я тоже был революционером. Лет шестьдесят назад я поднял восстание против старого хозяина, уверенный, что смогу освободить уродов от угнетателей-горожан. Я предстал перед таким же судом, выдержал те же пытки, побывал на гильотине. А когда это чудовище, мой бывший хозяин, сказал, что я могу умереть вместе со всеми артистами или жить и править ими, я сделал мудрый выбор. Шестьдесят лет, Мария, я управлял Карнавалом. Раньше уроды умирали десятками, при мне – по одному.

– Я не могу этому поверить, – пробормотала Мария. – Я не могу поверить, что ты делал то же самое, что я.

– Поверь мне, Мария, – сказал Кукольник. – Мои друзья, мои товарищи погребены под ареной несколькими футами ниже твоих товарищей.

Мария внимательно осмотрела Кукольника с головы до ног, она почти рыдала. В нескольких шагах от нее толпа бесновалась над бездыханным телом Каррика, он уже умер, и горожане кричали, что они ждут Марию. Они требовали крови, а пока вытирали окровавленные орудия преступления, готовя их для новой жертвы.

– Ты станешь Жонглершей, хозяйкой Карнавала Л'Мораи, – продолжил Кукольник, прерывая ее размышления. Он вынул медальон, который висел у него на шее, тот, о котором рассказывал Гермос. На одной его стороне был изображен Кин-са на фоне восходящего солнца – бог лошадей, на другой Тидхэр – бог уродов.

– Не ошибись в выборе, дорогая. Ты сможешь помочь своим друзьям, но не сможешь больше возглавить восстание. Если ты выберешь роль хозяйки Карнавала, то я повешу тебе на шею этот медальон. С этого мгновения и навсегда ты будешь иметь силу и вес в Л'Мораи. Ты будешь направлять ненависть и страх, но никогда не сможешь предать горожан. Эту подвеску носил первый хозяин Карнавала, такая же была и у каждого члена Совета города.

– Совета? – едва слышным шепотом переспросила Мария.

– Да, – кивнул Кукольник. – Каждый член Совета был когда-то хозяином Карнавала. Никто из нас не умирает своей смертью от старости. Даже наш общий дедушка – заячья губа Джурон Сайн.

– Джурон Сайн, – выдохнула Мария. – Я сотни раз слышала, как люди читали это имя на краеугольном камне арены.

– Да. Он был первым хозяином Карнавала. Под этим камнем он похоронил собственного брата. Джурон его ненавидел – его брат-близнец, во всем похожий на него самого, избежал болезни, которая обезобразила Джурона. Понимаешь, Андрэ носил фамильный амулет, который защищал от всех болезней. Именно этот амулет я и предлагаю сейчас тебе.

Он нагнулся, и волшебный амулет коснулся плеча Марии. Ее прерывистое дыхание превратилось в подавленные рыдания.

– Джурон украл у брата амулет и живьем замуровал его в стене арены. Умерев, Андрэ еще долго преследовал Джурона. Один раз явившись ему, он сказал, что отныне его мятущаяся душа переселяется в этот амулет. Теперь, объявил он, тот, кто надевает этот амулет, становится господином уродов, отверженным Л'Мораи, ненавидимым, но необходимым. Вскоре после этого на одной стороне амулета появилось изображение Кин-са, а на другой Кролика связанные уши, известного под именем Тидхэр. Стало традицией ставить татуировки уродов и татуировки, означающие смерть. А карнавальный господин – входит в Совет города, как Кин-са, но в то же время является и величайшим уродом, как Тидхэр.

– Кин-са, – пробормотала Мария, будто молилась, – Тидхэр.

Кукольник заговорил громче, чтобы перекричать крики толпы.

– Словом, Мария, если ты примешь этот медальон, то станешь следующим господином Карнавала и спасешь себя и своих друзей. – Он выпустил огромный амулет, и тот соскользнул с ее груди, как огромная капля крови. – Но выбрать надо сейчас. Пытка или амулет.

***

Вэлор свистнул, высыпав горсть песка на пол. Штурмовать эту стену можно было до бесконечности. Карлик прислонился к стене, чтобы отдохнуть, перестали работу и остальные уроды, которые копошились вокруг Вэлора. Они не переставали трудиться с того момента, как Гермос вернулся со своей разведки. Увы, с тех пор они сдвинули лишь двадцать камней, готовя дорогу для общего побега.

Протолкавшись сквозь усталых артистов, Вэлор добрался до Гермоса, который стоял на коленях возле огромного камня, который должен был открыть выход в большой мир. Карлик тронул Гермоса за плечо:

– Сколько мы уже сделали? – Великан закрыл один глаз и уставился на вынутые из стены камни, что-то подсчитывая.

– Кажется, почти все. Грустно покачав головой, Вэлор заметил:

– Я мог бы придумать сотню лучших способов выбраться отсюда. Я мог бы придумать десяток вариантов, как перебраться через стену в одиночку. Но у нас очень мало времени, некогда ждать, когда мы сможем спокойно пробить ее. Надо начинать сейчас.

Гермос задумчиво оглядел его и постучал по камню, над которым трудился.

– Знаю, знаю. Мы не можем вызвать подозрение солдат. Хотя какая разница, если они об этом узнают?

Тут к карлику подбежал арлекин, который прошептал ему что-то на ухо. Вэлор взволнованно поднял глаза на великана:

– Гермос, тебе лучше пойти со мной.

Все уроды перестали работать, обеспокоенные интонацией их нового генерала, хотя им не показалось, что гонец был испуган. Гермос отряхнул руки и широкими шагами направился через арену.

– Что там? – нетерпеливо спросил он Вэлора.

– Мария, – ответил карлик.

Гермос сразу побежал, пробиваясь сквозь взволнованную толпу. Вэлор бросился за великаном, сердце у него тревожно забилось, остальные, спотыкаясь от усталости, последовали за ним.

Гермос взлетел по лестнице, перескакивая через десять ступенек, и уже вскоре оказался на вершине стены. Сзади него стучали ноги, а через шум прорывался отчаянный крик Вэлора:

– Пропустите меня! Прочь с дороги! Гермос, подожди!

Гермос уже вглядывался в картину, открывавшуюся с вершины. Кто-то из тех, кто находился наверху, указал ему пальцем на ворота, ведущие в разрушенный Карнавал. Там стояли два стражника, которые тоже пялились на пыльную дорогу.

И тут Гермос увидел Марию. Лицо его вспыхнуло, первый раз за эти дни на нем появились радость и какое-то подобие улыбки. Она шла одна, опираясь на крючковатую палку. Прежнюю одежду жонглерши заменила серая бесформенная роба, которая скрывала ее изящную фигурку. Капюшон робы был откинут, и Гермос прекрасно мог рассмотреть ее темные как смоль волосы, точеное личико и белые незрячие глаза.

– Мария! – закричал великан, и радостный крик звонко разнесся по Карнавалу и его окрестностям. – Мария! – крикнул он еще раз, но удар маленького кулачка заставил его замолчать. Великан увидел у ног Вэлора, который показывал теперь в другую сторону.

– Стража, идиот!

Гермос окинул взглядом линию солдат, которые выстроились по периметру арены. Пятеро, сломав ряды, бросились, обнажив сабли, к воротам. Они бежали к Марии.

– Нет! – выкрикнул Гермос, проталкиваясь сквозь толпу артистов. Через мгновение он уже был на стене, там, где висела веревка, по которой можно было спуститься с арены. Он бежал на помощь к Марии.

– Что ты делаешь? – воскликнул Вэлор. Он побежал за великаном, чтобы удержать его.

Великан уже схватился за веревку, которой он воспользовался прошлой ночью, чтобы ускользнуть из Карнавала. Посмотрев вниз, он не раздумывая бросился туда.

Вэлор лишь на мгновение опоздал, чтобы остановить его. Карлик в отчаянии обхватил голову руками, а потом приник к стене, чтобы посмотреть, что случится там, внизу.

Гермос съезжал вниз, и веревка оставляла кровавый след на его натруженных ладонях. Но боль только усиливала его ярость. Он спрыгнул на землю, едва ноги коснулись песка, Гермос отпустил веревку и кинулся ко входу в Карнавал. Мария была уже у самых ворот. Пятеро солдат с саблями наголо тоже были там и ждали ее.

Стражники, пораженные быстротой и напором Гермоса, на несколько мгновений растерялись и не сразу попытались его задержать. Но Гермоса было трудно остановить, трудно догнать. Он несся к воротам.

Стражник у ворот повернул трусливое лицо к великану и выставил вперед оружие. Кто-то выпустил стрелу, но та миновала великана.

Он даже не замедлил свой бег.

Беспорядочные стрелы свистели вокруг него, но великан бежал, как заговоренный. Лишь одна впилась в его бедро, но Гермос даже не заметил этого. Он вырвал лук у одного из солдат, попавшихся ему на дороге, оттолкнул другого, у молодого парня хрустнул позвоночник, и он упал на землю, как безвольная тряпичная кукла.

Гермос даже не повернулся, чтобы посмотреть на убитого им воина. Пятеро у ворот, крича от ужаса, наставили на него оружие. Мария уже стояла, окруженная ими, – маленькая и беззащитная в кругу, ощетинившемся острыми саблями.

– Мария! – снова крикнул Гермос.

– Стой или умрешь! – крикнул один из солдат.

– Остановись, Гермос! – раздался тоненький голос Марии. В нем звучал лишь слабый отклик былой страсти. Зато в нем чувствовалась новая печаль.

Великан остановился, не столько подчиняясь команде, сколько удивленный новым звучанием ее голоса. Только теперь он заметил рану на бедре и тонкую струю крови, которая стекала из нее вниз к земле.

– Война окончена, – объявила Мария, ударяя клюкой по земле. Она сделала паузу, прислушиваясь к шумному дыханию великана. В наступившей тишине раздался ее властный приказ:

– Бросьте оружие! Все бросьте!

Солдаты у ворот недоверчиво переглянулись. Тогда Мария протянула им элегантно скрученный свиток, который достала из кармана. Один из людей в форме, очевидно, командир солдат, развернул документ и начал читать. Он несколько раз удивленно моргнул, а потом свернул бумагу, тяжело вздохнул, вернул свиток Марии и кивнул своим подчиненным.

На лицах большинства было написано удивление, лишь немногие облегченно опустили оружие.

– Я сказала «бросьте», – рявкнула Мария, ударяя одного из солдат своей палкой. Большинство нехотя убрали сабли в ножны, некоторые бросили луки на землю. Теперь голос Марии стал спокойнее, она обратилась к Гермосу:

– Ты тоже брось оружие, Гермос.

Удивленный великан выпустил кинжал из рук.

Мария повернулась к капитану.

– Расскажи им о том, что написано в документе.

Капитан пристально посмотрел на нее. Его губы вытянулись в тонкую ниточку. Молодые воины с почтительным изумлением наблюдали за командиром.

– Ну! Начинай! – потребовала Мария.

Капитан не сводил с нее стальных, ледяных глаз.

– Мы уходим.

– Что? Как? – раздались удивленные вопросы.

– Слушайте меня! Передайте всем остальным! Складывайте вещи! Перед маршем все собираются у ворот!

Мария кивнула.

– Начинайте сборы, иначе вам грозит обвинение в неповиновении решениям Совета Л'Мораи.

Капитан наконец оторвал от нее недоверчиво-ненавидящие глаза и направился к лагерю, который солдаты разбили возле арены.

Мария прошла мимо окаменевших воинов. Она приближалась к великану. Голова была печально опущена, палка отбивала торжественный ритм шагов.

Гермос стоял с открытым ртом, зажимая кровоточащую рану на бедре. Потом он вышел из оцепенения и сделал ей навстречу неуверенный шаг, потом – другой.

– Они тебя отпустили?

– Конечно, – ответила Мария. – Меня судили. И я невиновна. – Голос ее звучал зловеще, будто теперь у нее были металлические зубы.

– С тобой…, с тобой все в порядке? – спросил Гермос.

– Да, – раздалось в ответ, теперь голос был немного мягче.

Со странной неуверенной улыбкой великан сделал к ней еще два шага и обнял. Она не ответила на его объятие, но и не оттолкнула костлявые руки.

– Помолимся Кин-са, что ты вернулась! – Гермос подхватил ее на руки. Мария не двигалась. Великан прищурился, но ничего не сказал, просто понес ее на руках к арене. Боль в бедре прошла, и, несмотря на то что ноша, которую он нес, не была совсем уж легкой, он едва хромал. Он добрался до арены, радостные артисты спустили им вниз на веревке кусок ткани, чтобы поднять Марию наверх.

Впереди всех стоял Вэлор, который кричал:

– Спускаемся вниз! Нечего ждать, когда вы подниметесь, ведь Карнавал снова наш!

Но великан и Мария решили все-таки подняться на стену арены, и их быстро втянули наверх. Все веселились, артисты готовы были петь или пуститься в пляс, некоторые подбегали, чтобы дотронуться до слепой, как будто они не верили, что она живая, а считали, что перед ними предстал призрак. На Марию обрушился град вопросов:

– Как тебе удалось убежать?

– Что сказано в бумаге?

– Когда уходят солдаты?

– Что случилось в Л'Мораи?

Вэлор пробился через друзей, которые окружили Марию, и спросил, дотрагиваясь до ее палки:

– А это что такое? Мы думали, что тебе не нужна клюка? – Он счастливо рассмеялся.

Лицо Марии стало каменным:

– Теперь нужна.

Гермос снова подошел к слепой. Он упал на колени и обнял ее.

Она опустила глаза, лицо было печальным и торжественным, а незрячие глаза, казалось, сверлили его.

– Пожалуйста, Гермос, не надо. – Ее нежная рука нашла на груди амулет, который ей отныне суждено было носить.

Гермос увидел его. Он понял, что это тот же медальон, который он видел у Кукольника.

– Ну же, Мария, – настаивал Валор. – Расскажи нам, что случилось.

Артист криками поддержали его просьбу.

Мария повернулась к толпе, дрожа, будто ей было холодно, и тонкие губы исторгли одно слово:

– Сядьте.

Толпа уродов разбрелась по каменным скамьям для зрителей, все старались держаться поближе к рассказчице.

Гермос не двинулся с места. Он все еще стоял на коленях возле Марии, шепча все тише и тише:

– Не понимаю, не понимаю.

Она повернулась к нему, на фоне серой робы, которая была на ней надета, глаза казались белыми как снег.

– Сядь, – повторила она, указывая на амфитеатр. Он поднялся и, избегая смотреть на нее, направился туда, куда она велела. Когда он опустился на скамью, голова великана была низко опущена.

Наконец вокруг Марии собрались все артисты, которые могли двигаться без посторонней помощи. Лица больше не были радостными, на них читался откровенный страх. Многих била дрожь, они кутались в плащи, пропитанные кровью, потом и покрытые пылью. Это больше не было войско артистов, восставших против угнетения, это была толпа перепуганных крыс. Последняя надежда, которая у них оставалась, была Мария, и они смотрели на нее не отрываясь, почти голодными взглядами.

Прислонив клюку к большому камню, Мария скрестила руки на груди. Ветер играл ее черными волосами, пока она собиралась с силами для этого важного разговора.

– Мы свободны, – произнесла она так тихо, что даже первые ряды наклонились вперед, чтобы услышать ее слова. Потом она повторила чуть громче:

– Мы свободны. Надо восстановить Карнавал.

– Что произошло в Л'Мораи? – спросила какая-то женщина с лицом свиньи.

– Я была на суде, – ответила Мария, на мгновение опуская голову. – Я вышла вперед и рассказала им все об убийствах на Карнавале. Я рассказала о том, что мы узнали, они провели расследование, схватили этого человека и убили его.

Шепот недоверия и радости пробежал по рядам.

– Кто это был? – раздался тоненький голос из заднего ряда.

Мария сжала зубы и закрыла глаза.

– Это был…, это был, – ее подбородок на мгновение дрогнул, но потом голос стал жестким:

– Это был сапожник. Его звали Фрэнк Мартинки. – Она покраснела и отвернулась.

– А я думал, он умер лет десять назад, – прервал ее каркающий голос горбуна.

– Почему они отпустили тебя? – выкрикнул Вэлор, в его голосе почти не осталось радостной надежды.

– Я…, я была невиновна, – просто ответила Мария. – Я просто защищала людей, по крайней мере, так решил Совет.

– Так мы будем теперь строить город, о котором ты говорила? – воодушевленно спросил мальчик с лицом собаки.

Мария покачала головой, подыскивая правильные слова, которые толпились у нее в горле.

– Нет. Нет, это была дурацкая идея, дурацкая мечта. Из-за нее так много людей погибло на войне. Надо было говорить об армии, а не о городе. Мы… – Она глубоко вдохнула аромат цветущей долины:

– Мы не крестьяне. Мы не похожи на обычных тружеников. Мы артисты, уроды, нечто, вызывающее любопытство. Мы живем ради представления… И нам придется все восстановить.

Вэлор бросил на великана тревожный взгляд, Гермос снова зажимал рану на бедре, глаза его были мрачными и грустными.

– С чего мы начнем? – выкрикнул слабо Клэтч.

Гермос удивленно повернулся к горбуну, ведь тот почти никогда не разговаривал, а с тех пор как Большой мальчик погиб на войне, Клэтч совсем пал духом.

– Да, – поддержал его Вэлор, вскакивая со своего места. – Надо что-то делать! Мы сделаем все, что ты скажешь! Только скажи слово!

Тяжело вздохнув, Мария с трудом проговорила:

– Убирайте завалы, надо освободить выход с арены.

Вэлор встал, широко улыбаясь:

– Это почти сделано. Сделано благодаря мне. – Он подошел к ней и взял Марию за руку. – Рука слепой была холодна как лед. – Давай я отведу тебя туда.

– Нет… Я должна обработать рану Гермоса.

Карлик замешкался, потом развернулся и закричал уродам:

– Вы слышали, что сказал генерал?! Берите лопаты, вилы, кинжалы и пики! Мы идем валить стену.

Он сделал знак аплодировать, и артисты ответили дружной овацией. Но карлик остался недоволен откликом, и сделал знак повторить аплодисменты. На сей раз они оказались громче. Вэлор сделал жест следовать за ним и направился к заделанному в начале войны проходу. За ним гуськом потянулись уроды.

Мария немного расслабилась, слушая их шаги, потом она направилась к Гермосу. Кто-то из артистов принес ей простыни для бинтов и баночку бальзама. Взяв их, Мария поблагодарила горбуна и подошла к великану.

Гермос не отрывал от нее взгляда, но не произнес ни слова, ни когда она села рядом, ни тогда, когда ее маленькие руки коснулись его раненой ноги. Она отвернулась и тоже молчала, ничем не успокоив его подозрений. Раздвинув ткань, она ощупала рану пальцами, а потом начала рвать простыни на бинты.

– Что же произошло? – наконец спросил Гермос.

Мария колебалась только мгновение, а потом продолжила работу. Она открыла банку с пахучим бальзамом и начала мазать ему ногу.

– Что они с тобой сделали? – настаивал он, голос его дрожал от волнения. Рука Марии дрогнула.

– Ничего, – ответила она.

Раздался страшный грохот, это артисты разбивали стену. Гермос осмотрел ее грустное опущенное лицо.

– Это правда ты? – спросил он.

Мария на мгновение остановилась, раздался новый удар тарана, за которым последовал шум падающих камней. Потом она начала забинтовывать бедро великана.

Гермос погладил окровавленной рукой ее нежную шею.

– Я скучал по тебе. – Он отвел темные волосы женщины, она вздрогнула, догадавшись, что он делает. Было поздно – он увидел, что татуировки исчезли.

Мария молча продолжала бинтовать рану.

Гермос, не отводя от нее глаз, вырвал у нее из рук бинт, а потом, обхватив голову женщины окровавленными руками, повернул к себе ее бледное лицо. В ее выражении мешались страх и облегчение, пока он пристально вглядывался в нее.

Раздался новый удар.

– Ты меня видишь? – тревожно спросил он.

Слеза скатилась по бледной щеке Марии, она закрыла глаза.

– Конечно, нет.

Великан обнял ее костлявыми длинными руками, она не только не сопротивлялась, но обхватила его шею и прижалась к худой груди Гермоса. Теперь слезы струились и по его щекам. Поправив ее черные волосы, он сорвал амулет, висевший у нее на шее, и произнес последнюю фразу, которую услышала слепая жонглерша Мария:

– Может быть, Тидхэр простит нас.

Тихий звук рвущейся бечевки потонул в страшном грохоте обвалившейся стены, вслед за которым сразу раздались веселые крики уродов. Гермос нежно поднял неподвижное тело слепой и прижал ее к себе, как мать прижимает любимого ребенка.

– Стена пала! – раздался крик Вэ-лора. – Что делать дальше, о наш великий генерал, Мария?

Гермос нежно баюкал мертвое тело, он едва слышал вопрос. Уроды, которые хотели услышать ответ, бросились к ним. Гермос опустил Марию на каменный пол и легко поцеловал в лоб.

– Прощай.

Потом он встал и объявил:

– Бежать! Мария сказала бежать! – Уроды толпились на лестнице, удивленно глядя на великана. – Она сказала – бежать! Идите за мной! Идите к свободе!

В пять огромных шагов Гермос пересек сцену и закричал:

– Свобода!

Пристально посмотрев на него и отыскав, видимо, ответ на какой-то из мучивших его вопросов, Вэлор первым подхватил:

– Свобода! Единственная наша надежда! Свобода-а-а! Бежать!

Уроды эхом ответили на этот призыв. Первым в туннель, который вел с арены, вбежал Гермос, за ним последовали остальные. Впереди толпы уродов маячила длинная фигура великана, который быстро пересекал территорию Карнавала.

Так они и шли: Гермос впереди, за ним – здоровые и сильные, последними волоклись раненые и больные, они опирались на палки, поддерживали друг друга. Вереница уродов потянулась через выжженные разрушенные земли Карнавала, по равнине, лесу, мимо кладбища, мимо болот. Солдаты молча и удивленно наблюдали за этим побегом.

Только слепая женщина осталась на арене, ее красивое тело неподвижно лежало на холодном каменном полу.

Эпилог

Карнавал лежал в руинах. Руинах, которые представляли прекрасную игровую площадку для мальчишек. Черноволосый Пьер, спрятавшийся под разрушенным балаганом, издал крик разочарования, когда его нашел Клод. Клод пошарил под обвалившимся куполом толстой клюкой, но Пьер откатился в противоположную сторону.

– Я нашел его! Нашел! Он здесь! – вопил Клод, зовя остальных игроков.

Появились еще четыре мальчика. Все они были старше, чем Пьер, и у всех были светлые волосы.

– Ты дотронулся до этой черной свиньи? – крикнул один.

– Да, – солгал Клод, – я осалил его палкой.

– Нет! – запротестовал Пьер и побежал прочь. Мальчишки следовали за ним. Пьер встал между двумя сценами на корточки и попытался пролезть в небольшой проем. Клод догнал его первым, споткнувшись, он упал, попытавшись схватить товарища за ногу. Младший, рассмеявшись, вырвался.

– Мы тебе покажем! – закричал Клод вскакивая на сцену, Бернар обошел ее с другой стороны, все искали второй выход, чтобы схватить беглеца.

Дрожа, Пьер выглянул в проем, в котором спрятался, вылез и побежал по аллее. Бернар свистнул, и все бросились за беглецом.

Когда мальчишки почти приблизились к нему, Пьер резко свернул на арену, вбежал под высокие каменные своды, в которых шумным и зловещим эхом отдавался каждый его шаг. Ему стало страшно. Он остановился и оглянулся по сторонам широко открытыми глазами.

Старшие мальчики налетели на него и грубо повалили на пол. В другом случае он обязательно бы закричал, но сейчас был слишком потрясен тем, что увидел на арене.

На скамейке сидел человек с лицом кота и в гипнотической сосредоточенности смотрел на амулет, зажатый, в руке.

Клод больно толкнул Пьера.

– Сдавайся, ты побежден!

– Подожди.

– запротестовал Пьер, поднимаясь на локте. – Взгляни на этого человека!

Клод на минуту повернулся, мазнул по коту взглядом и снова повернулся к Пьеру:

– Ну и что, мы же тебя поймали.

– А что он здесь делает? – спросил Пьер.

– Какое нам дело, – ответил Клод, хватая Пьера за плечо.

Подобрав с пола яблочный огрызок, он запустил им в урода. Огрызок чуть-чуть не попал в лицо кота. Существо подняло на мальчиков глаза, а потом надело медальон на шею. Отворачиваясь от кота, Клод заявил:

– Ну, продолжим. Кто будет водить? Чернявый бегает слишком медленно.

– Давай, – крикнул Бернар младшему. – Попробуй догнать нас.

– Подожди, – повторил Пьер, все еще глядя на человека-кота.

Остальные уже отряхивались от песка.

– Водит последний! – крикнул Бернар, бросаясь бежать. Остальные со смехом последовали за ним.

Пьер снова оказался последним. Ему опять надо было водить.

Оглавление

  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Эпилог

    Комментарии к книге «Карнавал страха», Джон Роберт Кинг

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства