«Матлалиуитль»

Иван Дубов Матлалиуитль

Сэр Вильям Бистон проснулся в этот день несколько раньше обычного. Подойдя к окну и отдёрнув штору, он обнаружил, что солнце ещё низко, день только начался, а прислуга вовсю хлопочет по хозяйству. Накинув халат, сэр Вильям позвонил в колокольчик и велел принести воду для умывания. В доме был водопровод, но он предпочитал умываться по старинке, из-под кувшина. Пока сэр Вильям фыркал и кряхтел, смывая с себя остатки сна и лёгкого похмелья, мысли его текли непринуждённо в привычном направлении. Вчерашний вечер прошёл весьма удачно: целое состояние перешло из сундука пьяного капитана "Катерины" в карманы удачливого сэра Вильяма посредством лёгкого плутовства за карточным столиком. Жизнь улыбнулась ему наконец-то в его уже зрелом возрасте, и, надо признать, с каждым днём улыбка эта становилась всё шире и подобострастнее. Ещё несколько месяцев назад дела нашего героя были в полном упадке, и сам он уже начинал всерьёз подумывать о том, не продать ли титул и наняться простым матросом на какое-нибудь судно, идущее на край света, чтобы не видеть более скучные физиономии кредиторов и не слышать ворчания жены. Но колесо фортуны сделало неожиданный поворот на 16 румбов, и летящий в пропасть сэр Вильям Бистон мягко приземлился в кресло губернатора Ямайки. Новые невиданные возможности открылись для него; в сущности, ничего не нужно было делать, а лишь оттопыривать пошире карманы, дабы золотой дождь не сыпался мимо. Уже через три месяца он смог отправить обеих дочерей в Лондон с таким приданым, что лучшие семьи не отказались бы породниться с Бистонами. Да что там, ещё год и можно будет подумать о…

Невнятные слова слуги донеслись до слуха сквозь плеск воды и приостановили поток приятных мыслей.

– Что вы там бормочете, Дженкинс? – проворчал сэр Вильям, вытираясь поданным полотенцем.

– Я говорю, сэр, что мистер Харрис просит принять его срочно по очень важному делу.

– Как?! Он жив?! Вот это новость! Да этот пройдоха из преисподней сбежит, не подпалив себе пятки! Хорошо, пусть ждёт в гостиной, а вы, Дженкинс, принесите кофе и табак. Нет, принесите в гостиную, я буду там.

Дженкинс подхватил полотенце и тазик с кувшином и поспешил выйти. Плотно закрыв за собой дверь, он повернулся к человеку, ждавшему у окна:

– Всё в порядке, он сейчас выйдет.

Человек кивнул, золотая монета сверкнула в воздухе и упала в тазик, приятно булькнув. Рассыпавшись в благодарностях, Дженкинс исчез, а через несколько мгновений в гостиную вошёл губернатор. Он был по-прежнему в халате и домашних туфлях (Не надевать же мундир из-за такой мелочи как Харрис!), небрит (некогда было), но причёсан и с дружеской улыбкой на лице.

– Приятная новость, Харрис! Оказывается, вы живы. А всего неделю назад весь Порт-Ройял поминал вашу грешную душу. Правда, одни говорили, что вашу посудину потопили испанцы где-то возле Испаньолы, а другие – что вы попались в лапы марунам и они буквально порезали вас на кусочки. Но я был уверен, что всё это досужие россказни. Такой ловкач как вы, Харрис, и в воде не утонет, и легко обманет самого дьявола, не то что шайку марунов. Да отойдите же вы от окна, я не могу вас разглядеть.

Харрис, сдержанно улыбаясь, вышел на середину комнаты и снял шляпу. Лицо сэра Вильяма вытянулось:

– Матерь божья, да вы весь седой. И в прошлую нашу встречу у вас было д в а глаза.

– Вы правы, сэр Вильям, мне сильно досталось в моём последнем путешествии. Я потерял всё, что имел, а жизнь сохранил просто чудом.

Губернатор помрачнел:

– Видите ли, дружище, дела мои сейчас идут плохо, я в долгах по уши, боюсь, что…

– Нет-нет, – поднял руку Харрис. – Я не собираюсь ни о чём просить вас. Напротив, когда я умирал от жажды посреди Карибского моря, я дал обет, что если спасусь, то покончу с мирской жизнью и уединюсь где-нибудь в глуши, на Барбадосе или Тобаго. Так что деньги мне более не нужны. Сегодня же я намерен покинуть Порт-Ройял. А на прощание, в знак моего к вам уважения, я хочу подарить вам эту вещицу.

Харрис наклонился и достал из матросского сундучка, стоявшего на полу, небольшой предмет, завёрнутый в кусок чёрного бархата. Он развернул бархат, и глазам губернатора предстала золотая статуэтка, изображавшая обнажённого мужчину в странном головном уборе и со скрещёнными на груди руками.

Сэр Вильям не смог скрыть свой восторг.

– Боже мой, какая прелесть! – он взял статуэтку в руки, – да здесь не меньше четырёх фунтов весу!

– Ровно пять, – вставил Харрис.

– Пять фунтов чистого золота! Спасибо, дружище, спасибо… Да и работа отменная. До чего свирепое выражение на роже этого дикаря! Тут поработал настоящий мастер. Жаль будет переплавлять такую вещь.

Вошёл Дженкинс с кофе и курительными трубками, поставил всё на стол и бесшумно удалился. Губернатор спохватился и пригласил Харриса присесть.

– Надеюсь, вы не очень торопитесь и согласитесь посидеть со мной и рассказать о своих приключениях, – рука сэра Вильяма продолжала поглаживать статуэтку, – где вы нашли это чудо?

– Это изображение одного из индейских богов. Имя его я запомнить не смог, а если бы и запомнил, то не смог бы произнести, не вывихнув при этом язык. Его обнаружили внутри одной из древних пирамид, построенных индейцами в лесах Юкатана. Кроме этой статуэтки там было много разного добра. Обрадованные мародёры погрузили сокровища на лошадей и направились в сторону побережья. Но этим несчастным не повезло.

– Что же случилось?

– Они напоролись на отряд испанцев, с перепугу открыли по ним огонь и были перебиты.

– Значит, статуэткой завладели испанцы? – уточнил губернатор, выпустив облако дыма.

Харрис помолчал, задумчиво глядя в сторону окна единственным глазом. Он не притронулся ни к кофе, ни к трубке. Сэр Вильям внимательнее всмотрелся в лицо Харриса. Он знал этого авантюриста довольно давно и в глубине души завидовал его молодости, жизнелюбию, неиссякаемой энергии. Сейчас же он видел перед собой усталого старика, нисколько не похожего на прежнего Харриса.

Харрис очнулся от своей неожиданной задумчивости и продолжил рассказ.

– Не далее как две недели назад я с двумя своими уцелевшими матросами сидел за железной решёткой в какой-то деревне на побережье Новой Испании. Моя каравелла покоилась на дне Мексиканского залива, а команда отправилась кормить крабов. Из всего моего состояния у меня осталась лишь заветная коробочка игральных костей из чёрного дерева, которую почему-то не отняли испанские солдаты.

Ничего хорошего ждать не приходилось. Я хорошо понимаю испанскую речь и подслушал разговор двух солдат, из которого стало ясно, что поутру нас повесят как английских шпионов. Я ничего не сказал моим товарищам, и они мирно спали, прижавшись спиной друг к другу на земляном полу нашей крошечной тюрьмы. Впереди была целая ночь, последняя ночь моей жизни. Спать не хотелось, да и не до сна было, и я сидел, привалившись спиной к стене хижины и поигрывая в руке чёрными кубиками. В хижину зачем-то вошёл лейтенант – командир местного гарнизона – и заговорил с нашими стражниками. Мне их разговор не был интересен; я пытался собраться с мыслями и укрепить дух перед своим последним путешествием. Но мои мысли были перебиты испанским солдатом. Он протянул руку через решётку и жестом потребовал передать ему мои игральные кости. Я подчинился. От солдата кости перешли в руки лейтенанта; тот внимательно рассмотрел сей спортивный снаряд, затем подошёл к столу и принялся бросать на него кости по-разному: накатом, с оттяжкой, "колумбовым яйцом" и другими, даже мне неизвестными способами. Было ясно, что он проверяет кубики на наличие каких-либо отклонений – подточенных граней, смещённого центра тяжести, неравных углов. Закончив свои опыты, он поаернулся ко мне и на чистом английском предложил сыграть. Я изобразил улыбку и ответил, что мне нечего поставить. Лейтенант хмыкнул и предложил сыграть на мою жизнь. "Если вы проиграете, я застрелю вас на месте, – сказал он. – Если проиграю я, вы будете свободны."

Такого оборота я никак не ожидал. С одной стороны, я был полностью в его власти, и он мог пристрелить меня в любой момент. Но с другой стороны, у меня появился некий призрачный шанс спастись. Я согласно кивнул. Солдат отпер мою тюрьму, и я сел за стол напротив лейтенанта. Тот тряхнул коробочку и бросил кости. Выпало "6" и "5". Лейтенант разочарованно поморщился. Столь мгновенный выигрыш лишал его возможности растянуть удовольствие от игры. Впрочем, у меня ещё оставался ничтожный шанс. Я взял кости в руки. Сердце бешенно колотилось, руки вспотели. Я мысленно проклинал свой вечный авантюризм. Откажись я от игры, и я прожил бы ещё 10-12 часов. Вероятность того, что выпадет "6" и "6", была крайне мала. А если бы выпало "6" и "5", то лейтенант выигрывал как первый бросавший. Дрожащими руками я встряхнул кости и бросил.

– И выпало "6" и "6"! – вскричал губернатор.

– Конечно, иначе бы я не сидел сейчас перед вами. В первый момент я не поверил своим глазам, а лейтенант расхохотался. Он отдал распоряжение солдату, и тот принёс бутылку рома и два стакана. Лейтенант налил оба стакана до краёв и предложил выпить за моё чудесное спасение. Я влил в себя ром как воду, совершенно не почувствовав его крепости.

Лейтенант подождал, пока я переведу дух и немного приду в себя, и предложил сыграть на жизни моих матросов. Я согласился. Мы бросили кости, и я выиграл. Сначала одну жизнь, потом вторую. Затем раз за разом лейтенант проиграл все свои деньги (изрядную кучку золотых дублонов), новые сапоги, пару пистолетов, парадную форму и несколько дорогих безделушек. Неудачи преследовали беднягу: ни один из его бросков не оказался выигрышным. Один раз у него выпало "6" и "6", но он бросил вторым, а уменя тоже было "6" и "6". После каждого очередного проигрыша он мрачнел всё больше, губы его были плотно сжаты, на щеках играл нервный румянец. Не могу сказать, что я радовался своим победам: моя жизнь по-прежнему зависела от прихоти этого человека, и я с радостью проиграл бы всё обратно, всё кроме жизни. Но он требовал продолжения и пригрывал, проигрывал, проигрывал…

Было уже за полночь, когда неудачливый лейтенант предложил в качестве ставки своё поместье где-то в Андалузии. Я нашёл в себе силы вежливо отказаться и робко предложил вернуть ему назад всё проигранное имущество. Он презрительно улыбнулся, встал из-за стола и вышел из хижины.

Я не знал, что подумать. Я сидел один за столом перед кучей выигранных ненужных мне вещей, из угла на меня угрюмо смотрел стражник, а за моей спиной за решёткой мирно посапывали мои товарищи, не зная, что на кон поставлены их жизни. Куда ушёл лейтенант? Может быть, проверить, готовы ли виселицы для утренней казни? А может быть, просто лёг спать и обо всём забыл? Это была безумная ночь, в течение которой моя жизнь беспрерывно висела на волоске, а волосок этот никак не обрывался.

…Я не знаю, сколько времени прошло до возвращения испанца: часов у меня не было. Но отсутствовал он довольно долго, так как сгорела почти половина очередной свечи. Когда он наконец появился, то приказал солдату выйти и караулить снаружи, а сам сел к столу и вынул из-за пазухи этого идола. "Я ставлю эту вещь против всего остального", – сказал он. Я молча кивнул и бросил кости. Выпало "6" и "6". Лейтенанта перекосило. Он не стал бросать кости, а молча поставил идола на мою сторону стола.

Я не смел поднять глаза и сидел, молча глядя на свои руки. Прошло несколько долгих минут, и я услышал его голос. "Пожалуй, я сделаю последнюю ставку. Моя жизнь против этой золотой фигурки". Я возразил: "Но, сеньор, если вы умрёте, мы будем целиком во власти ваших солдат, а у них передо мной нет никаких обязательств". "Вам нечего опасаться. В случае моего проигрыша я проведу вас и ваших людей через посты и отпущу с миром, а затем вернусь сюда и застрелюсь. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей чести игрока?". Я быстро взглянул на него. Он был совершенно спокоен, нервный румянец сменила бледность, губы были плотно сжаты, только чёрные глаза лихорадочно сверкали, Не было никаких сомнений, что именно так он и поступит. Этот человек был из породы игроков-фаталистов. Возможно, он уже не впервые ставил на кон свою жизнь. Он ждал ответа, и я пробормотал что-то вроде: "Нет-нет, чтo вы, конечно…"

Лейтенант медленно взял кубики, положил их в коробочку, тряхнул и замер, глядя на огонёк свечи. Стояла гробовая тишина, даже мои матросы перестали сопеть во сне, лишь свеча потрескивала. Испанец перевёл взгляд со свечи на статуэтку, усмехнулся и бросил кости. Выпало "1" и "1".

Я не смел взглянуть на него. "Бросайте же! – вскричал он. – Быстрее!" Я взял кости и бросил, не глядя в их сторону. Несколько мгновений стояла тишина, затем испанец расхохотался. У бедняги сдали нервы, решил я и взглянул на результат. И не поверил своим глазам! Было "1" и "1"! Лейтенант схватил статуэтку, поцеловал её и забормотал какую-то молитву. У меня словно гора с плеч упала: впервые в жизни я радовался проигрышу. "Играем дальше! – вскричал испанец. – Мой идол против всего остального!" Мы бросили кости, и он проиграл.

Мне трудно описать собственные чувства в этот момент, а чувства испанца и подавно. Мы оба крепко выругались. Потом я отвёл в сторону глаза и предложил остановить игру. "Вы должны дать мне возможность отыграться, – ледяным голосом ответил мой противник. – Я ставлю свою жизнь против идола." Мы бросили кости, и он выиграл. Я вздохнул с облегчением. "У меня ещё никогда не было такой игры, – сказал испанец. – Продолжим. Мой идол против всего остального."

То, что было дальше, походило на странный сон. Я вновь выиграл, и он снова поставил жизнь против идола. Вернул идола и снова его проиграл. Вся последующая наша игра была как бы подчинена одной схеме: идол переходил из рук в руки, лейтенант ставил жизнь и выигрыва идола, затем его выигрывал я. Мы уже бросали кости почти механически, словно заранее зная результат. Со стороны это начинало походить на детскую игру в мяч, только роль мяча играла золотая статуэтка.

Рассвело. Под окном хижины резко закричал петух, и лейтенант словно проснулся. Он уже занёс было коробочку с костями для броска, но передумал и поставил её на стол. Задул свечу, затем достал из кармана платок и вытер им лицо. "Довольно, – сказал он устало. – Я предлагаю обменять моего идола на всё, что у вас есть, и на этом покончим". Я не возражал.

Через два часа я и два моих матроса шагали по морскому берегу в южном направлении – подальше от испанских лагерей. Шансов встретить англичан было крайне мало, но это всё же было лучше, чем ждать казни за решёткой. Мы шагали налегке, только у меня в кармане куртки покачивалась в такт ходьбе золотая статуэтка. Мои "счастливые" кости забрал себе испанский лейтенант. "На память", – сказал он.

Нам повезло: под вечер мы увидели корабль под английским флагом недалеко от берега. Это были буканьеры, подошедшие к берегу, чтобы взять пресной воды из местной речушки. Капитан оказался редкостным сквалыгой и отказался взять нас на борт без немедленной оплаты. Мне ничего не оставалось, как отдать ему своего идола.

Пополнив запас воды, судно немедленно отчалило, взяв курс на Ямайку. Я плотно поужинал с моими матросами в отдельной каюте (при этом мы выпили изрядное количество рома за наше спасение) и сразу после этого лёг спать.

Спал я крепко и долго, почти до полудня следующего дня, а проснулся оттого, что один из моих товарищей тряс моё плечо. Его лицо было бледно и искажено страхом. Оказалось, что после вчерашнего ужина вся команда была поражена страшной болезнью: людей мучили сильные боли в животе, сопровождавшиеся рвотой и полным упадком сил. На заблёванной палубе тут и там валялись неподвижные тела матросов; многие были без сознания, но были и умершие. Корабль потерял управление и плыл по воле ветров. Думаю, что всему виной была вода, взятая накануне из реки. В ней был возбудитель болезни, поразившей команду. Меня же и моих товарищей спас ром, который мы пили за ужином.

Зайдя в капитанскую каюту, я обнаружил, что капитан мёртв. Остававшиеся в живых члены команды должны были умереть в ближайшие часы. Я не мог помочь этим несчастным, ведь у меня не было ни лекарств, ни каких-либо познаний в медицине.

Корабль был обречён. Втроём мы не смогли бы им управлять. Мы спустились в трюм, где нашли много тюков с одеждой из Европы. Мы сняли наши лохмотья и переоделись в богатые костюмы. Мои матросы взяли с собой по вороху одежды, а я – пару пистолетов и порох. Я запретил моим товарищам брать с собой пищу и воду с заражённого корабля. Мы спустили шлюпку на воду и покинули корабль. Одним "летучим голландцем" стало больше.

Мы счастливо избежали смертельной болезни, но говорить о нашем спасении было рано. Мы были посреди моря в шлюпке, не имея ни воды, ни пищи, под палящим солнцем где-то между Кубой и Юкатаном. Шансов выжить было крайне мало.

Не буду описывать подробности нашего блуждания по морю. Мы окунали головы в воду, чтобы меньше страдать от палящего солнца. К концу первого дня у нас на лицах был плотный белый налёт соли, который нечем было смыть. К концу второго дня мы были в полуобморочном состоянии. Ночью становилось легче. Когда солнце взошло на третий день, мы снова увидели безоблачное небо. Это был почти смертный приговор…

К полудню, когда жара усилилась до предела, один из моих матросов обезумел. Он выхватил нож и бросился на нас с налитыми кровью глазами, бормоча что-то неразборчивое. Я и другой матрос сидели на другом конце шлюпки – я на самом носу, а он ближе к середине. Мой товарищ вскочил на ноги, и тут же нож вспорол ему живот. Бедняга, застонав, вцепился в горло противника, и они оба упали за борт. На поверхности они так и не появились. Через несколько минут появились акулы, привлечённые запахом крови. Я ничего не видел сквозь толщу воды, но догадывался, какое пиршество происходило на глубине.

Так я остался один. Солнце палило беспощадно, а вокруг шлюпки кружили акулы. Я даже не смел сунуть голову в воду: она вполне могла быть тут же откушена.

Прошло несколько часов. Я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. И тогда я взмолился: боже милостивый, шептал я, дай мне выбраться из этого ада, и тогда я замолю все совершённые мною грехи, я проведу остаток жизни в мыслях о тебе, в уединении, вдали от мирской суеты и грехопадения. Я буду жить простой и чистой жизнью монаха, никогда не возьму в руки ни деньги, ни карты и не притронусь к падшей женщине. Я буду свято блюсти все твои законы, буду образцом благонравия и преданности твоим заповедям… Я шептал все эти слова, и у меня было ощущение, что меня слушают. Да-да, сэр Вильям, на грани жизни и смерти отпетый грешник Харрис вспомнил о боге. Всё перемешалось у меня в голове, слёзы брызнули из глаз, отчаяние сменилось неожиданной дрожью восторга. Мне чудилось, что мне отвечают, мало того, я отчётливо слышал слова, раздававшиеся в моём воспалённом мозгу. Я был искренен в своей молитве, и меня услышали. Слабость ушла, вместо этого я чувствовал небывалый прилив сил, мне казалось, что я смогу на вёслах переплыть любое море и достичь края земли…

Меня обнаружили рыбаки недалеко от Каймановых островов. Я лежал без сознания в шлюпке, совершенно один, только ворох новой одежды был найден под одной из скамеек.

Дня три меня выхаживали рыбаки. Когда я полностью восстановил силы, меня посадили на корабль, идущий в Порт-Ройял. Прощаясь, мои спасители вручили мне всю ту одежду, что нашли в шлюпке, и эту статуэтку. Как оказалось, она была спрятана в шлюпке под этим ворохом одежды. Очевидно, один из моих матросов тайком прихватил её из капитанской каюты заражённого корабля и скрыл это от остальных. Одежду я отдал моим спасителям, а статуэтка прибыла сюда вместе со мной.

– Удивительно интересную историю вы мне рассказали, дружище Харрис, – сказал губернатор и отхлебнул из чашки остывший кофе. – Если бы я не знал хорошо вас, старого морского волка, я бы не поверил, что всё так и было. Досталось же вам в этот раз… А каковы ваши планы? Наверное, от души повеселитесь теперь, после всего пережитого? В Порт-Ройяле каждый второй с радостью угостит вас бутылочкой-другой рома. А о женщинах я и не говорю. Они будут висеть на вас как гроздья спелых бананов! – губернатор хлопнул Харриса по плечу и весело захохотал.

– Как я уже говорил вам, – ответил Харрис, – мои жизненные взгляды в корне изменились. В полдень из гавани уходит "Катерина". Она идёт на Барбадос, и мне с ними по пути.

– Но "Катерина" – военный фрегат, и по уставу капитан не имеет права брать цивильного пассажира, – вяло возразил губернатор, уже догадываясь, чего от него ждут.

– Именно так мне сказал капитан "Катерины". Тогда я вспомнил, что у меня есть высокопоставленный друг, одно слово которого решит проблему.

– Конечно, друг мой, я вам помогу. Я выпишу вам пропуск на "Катерину".

Губернатор встал и отошёл к секретеру в углу комнаты. Пока он возился с бумагами, Харрис поднялся и вновь подошёл к окну. Время близилось к полудню. Внутренний дворик губернаторского дома был пуст. Отворилась дверь кухни, и чернокожая служанка с ведром в руке прошла через двор и вышла в задние ворота. Снова воцарилась тишина, лишь солнце нещадно палило, отражаясь от белых стен. Зоркий глаз моряка обнаружил в этом безмятежном покое нечто необычное, и, внимательнее всмотревшись, он увидел маленькие серые комочки, перемещавшиеся вдоль стены и исчезавшие в щели под воротами. "Крысы бегут", – подумал Харрис, и сердце его сжалось.

– Харрис, вы не помните, какой сегодня день? – окликнул его губернатор из своего угла.

– Седьмое июня одна тысяча шестьсот девяносто второго года Anno Domini, – ответил Харрис и обернулся. Взгляд его упал на золотого идола, стоявшего посредине столика, и ему показалось, что индейский божок скосил глаза в его сторону и зловеще улыбается.

– Вот вам пропуск для капитана "Катерины", – сэр Вильям протянул Харрису бумагу и ухмыльнулся, – передавайте привет этому разбойнику. Вчера ему немного не повезло, хе-хе.

– Благодарю, сэр Вильям. Я очень спешу и должен немедленно откланяться. Прощайте.

– Прощайте, Харрис. Надоест монашеская келья – возвращайтесь.

Харрис подхватил свой сундучок и быстрыми шагами вышел из гостиной. Уже выходя на улицу, он столкнулся в дверях с человеком в одежде священника – то был преподобный Джон Дойл, проповедник из церкви Святого Петра. Видно было, что он сильно взволнован: даже не поприветствовав Харриса, он влетел в дверь и скрылся в полумраке дома. Харрис проводил его взглядом, потом повернулся и зашагал в сторону гавани. Шаги его становились всё быстрее и быстрее, и последний отрезок пути он уже бежал со всех ног.

В это время в доме происходил очень громкий разговор. Губернатор – попрежнему в халате – стоял спиной к столику и старался полой халата закрыть золотого идола от взгляда собеседника. Было видно, что разговор ему крайне неприятен. Его собеседник, преподобный Джон Дойл, тоже стоял, вперив в сэра Вильяма горящий взгляд, и громким голосом произносил фразы, звучавшие как обвинение:

– Ваше превосходительство, когда вы приняли губернаторский пост, у меня родилась робкая надежда, что всё наконец изменится. Но я ошибался. Время идёт, а перемен никаких. Вы прекрасно знаете, что я многократно писал в Лондон о положении в городе и просил помочь мне в моей борьбе. Но либо мои письма не доходили до адресатов, – тут Дойл набрал в грудь побольше воздуха и повысил голос, фактически закричал, – либо Лондону нет дела до того, что здесь творится!

Сэр Вильям побагровел и поднял руку, готовясь возразить (при этом он отпустил полу халата и невольно открыл взору священника золотого идола). Но он лишь успел приоткрыть рот, как Дойл обрушил на него волны своего красноречия.

– Да-да-да! Я молчал и мучился сомнениями, но всему приходит конец. Вы, правительство, благословляете то, что здесь происходит. Вы выдали пиратам охранные грамоты, и теперь они грабят и убивают от имени британской короны. Город погряз в роскоши и разврате. Вы несёте своё золото в церковь, чтобы замолить свои грехи, но вы не видите, что с ваших денег ещё капает кровь загубленных жизней. Церкви не нужны грязные деньги, ей нужны души прихожан, но эти души уже давно проданы дьяволу! Дьявол повелевает этим городом, это он содержит здесь притоны с азартными играми и продажными женщинами, это он снаряжает корабли для пиратских набегов, это он топит в вине остатки благоразумия и морали у английских подданных. А что же правительство? Чем отвечает оно на происки сатаны? Как борется оно с падением нравов? Как помогает оно церкви в её святой миссии? Никак! Вы принимаете год от года законы, которые способствуют продолжению вакханалии на острове. Порт-Ройял стал столицей всех негодяев и преступников Вест-Индии. На крови и страданиях вырос богатый и красивый город, а самые богатые и сытые избираются в правительство. Они не понимают, почему я отвергаю дары, которые они несут в церковь. Что же здесь непонятного? Всё это несётся не по назначению. Мы молимся разным богам. Вот! – священник выбросил вперёд руку с указательным пальцем, направленным на золотую фигурку. – Вот ваш бог, и у него нет ничего общего с моим богом.

Дойл приостановил свою речь, видимо, чтобы перевести дух. Губернатор тоже тяжело дышал. Он не знал, что ответить дерзкому священнику, хотя у него и были заготовлены аргументы для подобного разговора. Весь Порт-Ройял знал, что преподобный Дойл слегка не в себе, но правота была на его стороне, и сэр Вильям не нашёлся с ответом.

Проповедник отдышался и снова заговорил, теперь уже спокойным тоном, хотя глаза его по-прежнему горели фанатичным огнём:

– Когда я шёл сюда по улицам города, дети кривлялись у меня за спиной, блудницы выкрикивали оскорбления, а мужчины отворачивались, делая вид, что не замечают. В наивной слепоте своей вы считаете меня безумцем. Что ж, время рассудит, кто здесь действительно безумен. Придёт час – и этот час близок – и десница господня опустится на скопище притонов, ад разверзнется и поглотит эту армию грешников, забывших о боге.

– Преподобный, то, что вы говорите, – ересь! – взорвался губернатор. – Боюсь, вы не отдаёте себе отчёта в своих словах. Я вынужден буду сообщить куда следует о вашем поведении и ваших речах. Я не позволю…

Дверь громко хлопнула, и губернатор замолчал, не закончив фразы. Преподобный Дойл покинул гостиную губернатора, не попрощавшись. Сэр Вильям в сердцах плюнул и крепко выругался. Так хорошо начавшийся день был испорчен. Нельзя сказать, что он испугался угроз этого набожного дурака, но прежнего хорошего настроения уже не было. Губернатор достал из секретера початую бутылку рома, налил немного в кофейную чашку и выпил. Затем подошёл к столику, взял золотого идола и повертел его в руке.

– Красив, мошенник… Но красота твоя мне не нужна. Отправишься в плавильную печь, язычник. Из тебя выйдет замечательный слиток.

Он поставил идола в центр столика, отошёл и полюбовался на него издалека. Настроение снова поднималось. Сэр Вильям щёлкнул пальцами и отправился по комнатам дома, чтобы отдать распоряжения слугам. Неожиданные появления Харриса и Дойла нарушили обычный ритм жизни в губернаторском доме. На часах уже было одиннадцать, а сэр Вильям ещё даже не позавтракал. Он спустился вниз, заглянул на кухню распорядиться насчёт завтрака, затем зашёл в конюшню. Кони сильно нервничали, ржали и метались из угла в угол. Сэр Вильям велел послать за ветеринаром, а сам поднялся наверх, чтобы проверить качество уборки в верхних покоях. Зайдя в пустовавшую спальню дочерей, он подошёл к окну взглянуть на город. Небо было безоблачное, жаркий воздух колыхался над пустыми улицами. Наступит вечер, солнце сядет за горизонт, и этот муравейник оживёт, загорится огнями, по улицам будут катить кареты, моряки будут горланить песни в тавернах и просаживать деньги в игорных домах. Этими денежками владельцы притонов не забудут поделиться с сильными мира сего, среди которых и ваш покорный слуга сэр Вильям Бистон.

Одинокий корабль виднелся на горизонте. Губернатор узнал воинственный профиль "Катерины", которая под всеи парусами быстро уходила на юго-восток. "Он вышел из порта раньше времени", – подумалось губернатору.

Если бы у него под рукой была подзорная труба, то он увидел бы Харриса, стоявшего на палубе фрегата. Тот пристально смотрел на удалявшийся берег, щуря единственный уцелевший глаз. Лицо его было задумчиво. Морской офицер подошёл к нему и стал рядом. То был капитан "Катерины", накануне проигравший губернатору изрядную сумму.

– Ты хотя бы дал ему понять, с чем он имеет дело? – спросил капитан.

– Я рассказал ему всё. Почти всё, – ответил Харрис, по-прежнему глядя на исчезавший берег. – Но он ничего не понял.

– Вид золота ослепил его. Что ж, значит, на то была божья воля.

Харрис промолчал. Капитан сунул в рот трубку и отошёл. Попутный ветер быстро гнал "Катерину" прочь от Ямайки.

Джон Дойл молился в пустой церкви. То была необычная молитва: не было привычного смирения в его взгляде. Проповедник был бледен, глаза его широко раскрыты. Хриплым голосом он чеканил слова, звучавшие не как молитва, а как проклятие. Сила голоса его росла с каждой фразой, и наконец он перешёл на крик:

– Да придёт кара твоя неотвратимая. Да разверзнется плоть земная и поглотит гнездо порока. Да сгинут в преисподней души тех, кто предал тебя и променял твоё царство на блеск золота и тьму грехопадения. Да обрушится… Оглушительный гром потряс своды церкви. Священник вздрогнул и остановился на полуслове. Но тут же лицо его осветилось безумной радостью.

– Я слышу! Я слышу твой ответ!

Тут же земля ушла у него из-под ног, и он упал. Стены церкви заходили ходуном, сверху посыпалась штукатурка, скамьи поползли по полу. Потом всё стихло. Дойл с трудом поднялся с пола, держась рукой за перевёрнутую скамью. Лицо его сияло радостью безумца, поджигающего собственный дом. По-прежнему держась за скамью, он снова начал произносить проклятия. Через несколько мгновений второй удар, значительно сильнее первого, бросил его на пол.

Его превосходительство сэр Вильям Бистон, губернатор острова Ямайка, очнулся на полу одной из комнат своего дома. Вокруг него царил беспорядок и разгром: перевёрнутая мебель, разбитые зеркала, упавшая люстра, дыра в потолке. Сэр Вильям сел прямо на полу, потирая ушибленный затылок и пытаясь осознать происшедшее. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Дженкинс. Лицо его было покрыто слоем серой пыли, ливрея разорвана в нескольких местах и перемазана в манной каше.

– Ваше превосходительство, спасайтесь! Скорее! – прокричал Дженкинс.

Губернатор тупо смотрел на него и не двигался. Тогда верный Дженкинс подбежал к хозяину, ухватил его под мышки и с усилием поставил на ноги. Затем схватил за руку и потащил к выходу. Уже на лестнице сэр Вильям наконец пришёл в себя, вырвал руку и бросился вниз, проявив при этом завидное проворство. Едва они выбежали из дома, как третий удар невероятной силы потряс небеса и землю. Крыши и стены каменных домов рушились, словно они были сделаны из соломы, давя и калеча жильцов, не успевших выбежать на улицу. Широкие трещины пересекли улицы, расползлись по всему городу, удлинняясь и расширяясь. Город медленно оседал вниз. В губернаторском доме рухнула крыша, часть стен уцелела, часть обвалилась. Кто-то истошно кричал под обломками, моля о помощи. Мимо пробегали люди, растрёпанные, полуодетые. Большинство бежало в сторону от моря, стремясь поскорее покинуть город, опускавшийся в преисподнюю. Сэр Вильям обернулся в сторону гавани. Море ушло от города, и корабли, стоявшие в порту, теперь лежали на боку, а крошечные фигурки матросов спрыгивали с них в мелкую воду и бежали изо всех сил к берегу, отчаянно пытаясь спастись от того, что было неизбежно. Все они были обречены: изумрудно переливаясь на солнце, на Порт-Ройял медленно и бесшумно надвигалась волна невиданных размеров. Ужас охватил губернатора, и он бросился бежать вместе с обезумевшей от страха толпой.

Истошный вопль стоял над бывшим городом, люди бросали раненых и бежали из последних сил, стремясь спасти своё единственное настоящее богатство – жизнь. Среди них был и сэр Вилям в разорванном халате и с перемазанным лицом. Вскоре силы оставили его, и он прислонился спиной к стене одного из сохранившихся домов. Задыхаясь, он обратил свой взор в сторону моря. Волна уже шла через порт: словно исполинская ладонь великана, сгребающая детские игрушки, сметала она корабли, разбивая мачты в щепки и обрывая якорные цепи. Большие военные корабли, державшие в страхе всё Карибское море, теперь кувыркались на гребне волны, которая играла ими как щепками и несла их на себе через руины пиратской столицы.

Преподобный Джон Дойл выбрался из-под обломков церковной утвари и окинул мутным взглядом помещение. Внутри всё было перевёрнуто и разбросано, но само здание церкви чудом уцелело после третьего толчка и почти на пострадало.

– Благодарю тебя, отец мой, – прошептал Дойл. – Сбылась воля твоя…

Безумно улыбаясь, он поднял руку, чтобы перекреститься. В этот миг потоки воды хлынули в окна, а через несколько мгновений здание церкви Сятого Петра навеки укрыло море.

2001