«Заглохший пруд»

Если бы мальчик Клаус, встретивший представителя тайного народца, проживал где-нибудь в другой местности, соседи и сородичи могли бы не поверить ему — а если поверить, то счесть происшествие за чудо.

Но слишком вдревле была заселена местность, где народ трудолюбив, а закаты ложатся на обильные поля и стада тучных коров. На том месте, где ныне пролегает крупное шоссе, а во времена Клауса смыкались деревни, населенные прилежными и небуйными обитателями, возвышался когда-то лес, в котором дикие германцы в шкурах и шлемах, так не похожие на тех, кто носит шляпы, штаны и жилетки, остановили натиск римлян, прыгая с деревьев на организованных воинов Квинтилия Вара и перерубая горло мечом. Слишком издревле велось обитание здесь — поэтому было бы неправдоподобно, не сохранись в живых преданиях некоторой памяти о тех, кто населял эту землю еще до германцев — и вообще до людей…

Первые признаки явились посреди полнейшего спокойствия. Ни с того, ни с сего взял моду лаять по ночам старый умный Цезарь — служака Цезарь, от которого раньше невозможно было добиться лишнего звука. Да, Цезарь — это уж не какой-нибудь вам пустолай, позвольте заметить!

— Цезарь становится стар, — говорила госпожа Дамменхербст.

— Должно быть, ежи или хомяки, — оправдывал доброго товарища господин Дамменхербст.

— Ежи? — подскакивал с места их сын Клаус. — Я изловлю ежа: пусть не донимает нашего Цезаря!

Цепной пес, опустив на передние лапы вислые уши, поскуливал, словно извиняясь перед хозяевами. А потом все начиналось сызнова. Зажиточный крестьянин, господин Дамменхербст, по четыре раза за ночь, вооруженный кремневым ружьем, выскакивал во тьму, в полной уверенности, что воры покушаются на его запасы зерна в амбаре, или ласка, а не то лисица, роет подкоп в курятник. Однако запасы и домашняя птица оставались в неприкосновенности.

Напротив, казалось, чьи-то таинственные визиты полезны для хозяйства. Куры лучше неслись, у коров гладко блестела начищенная скребницей шерсть, а на их задних ногах и вымени не замечалось и следа навоза. А наичистейше вымытые окна даже в пасмурную погоду сияли так, будто снаружи в них било солнце, как на Троицын день.

Но Цезарь поскуливал, не умея изъяснить причины своего беспокойства.

— Дело нечисто, — твердила недоверчивая крестьянка.

— Бабьи бредни, — отмахивался муж.

— Я выслежу, на кого лает Цезарь, — сказал Клаус.