«Подземелье»

Кирилл Партыка ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию, и ничто не повредит вам…

Лука.10. 19.

Если вопияла на меня земля моя, и жаловались на меня борозды ее… то пусть вместо пшеницы вырастет волчец и вместо ячменя куколь…

Иов. 31. 38,40.

1

Трудно, почти невозможно отыскать на ощупь, в темноте нужный ключ, затерявшийся среди своих близнецов на увесистой связке. За спиной бубнят раздраженные голоса.

Бубнеж этот какой-то нечленораздельный, слух фиксирует только нетерпеливые, раздраженные интонации. Однако и так ясно, что столпившимся за спиной осточертела бестолковая возня, которой не видно конца. Им с самого начала в тягость пришлась доставшаяся обязанность.

Голоса звучат злее, напористее. Сбоку щелкает фонарик, и в желтоватом пятне света возникают вяло копошащиеся кисти рук и выпачканные какой-то дрянью обшлага рукавов над ними. Толку от освещения мало, потому что в глазах двоится, и нужный ключ все равно не находится.

— Да забери у него!.. — гаркают над самым ухом.

Люди в фуражках и длинных плащах выдвигаются вперед, бесцеремонно вырывают из рук связку, склоняются к замку.

Скрежет и позвякивание металла перемежаются приглушенной бранью, юркий луч фонаря то и дело вспыхивает на желтых кокардах, окрашивается багрянцем, прикасаясь к петлицам и околышам.

Наконец дверь, скрипнув, проваливается вовнутрь, освобождая проход в затхлую, дурно пахнущую темноту. Проем не то слишком узок, не то кривобок, потому что, минуя его, почти одновременно ударяешься о косяки левым и правым плечом. Свет и голоса остаются позади, с каждым шагом отодвигаются все дальше, пока их не обрывает стук захлопнувшейся за спиной двери.

Теперь можно расслабиться и, не мучая себя дальнейшими передвижениями, осесть прямо здесь, на вытертой ковровой дорожке. Но так не годится. Это уже полный маразм.

Рука неуклюже шарит по стене. С тихим треском расползаются отклеившиеся и местами прорванные обои. Нет тут никакого выключателя. Что-то с грохотом валится на пол. Мать твою!.. Как тут сориентируешься, в этой заднице старого негра?..

Выключатель почти найден. Для этого приходится обрушить пару полок и уронить вешалку. Но во время поисков с невидимого потолка начинают вдруг сыпаться плотные комья черной слежавшейся ваты. Сперва их движение напоминает едва ощутимый медленный снегопад, но скоро овеществленная темнота наваливается непомерным грузом, гнетет к полу, и с каждой минутой становится все труднее сопротивляться ее мягкому, но неумолимому давлению. Сквозь ватные своды, нарастая, пробивается настырный бой какого-то неугомонного барабана, болезненно отдается в голове, долбит темя тяжелыми холодными каплями тревоги. Надсадный барабан — не что иное, как собственное сердце.

Басовый гул крепнет, сотрясает все вокруг, и от его децибел темнота трескается, осыпается комьями высохшей тины.

Обрывки мыслей и чувств сплетаются в сеть, которая тащит добычу из глубины желанного небытия. Бесполезно сжимать веки, потому что вокруг уже колышется белесый сумрак, не туман, не предрассветная мгла, а какая-то осклизлая пелена, из которой тянет холодом, тоской и химической вонью. Если смириться с неизбежностью и, открыв глаза, осмотреться, как следует, может показаться, что пелена подсвечена оранжевыми сполохами. Но полыхание это происходит, должно быть, где-то очень далеко. Вокруг же только промозглая сырость да посвистывание зябкого сквозняка.

Липнет к подошвам жидкая грязь, тонким слоем покрывающая цементный пол. Что это за место и как вообще угораздило сюда попасть, если последнее воспоминание завершается поисками выключателя в прихожей собственной квартиры? Подвал, заброшенный склад, старое бомбоубежище? Сбоку в стене зияют пустые дверные проемы. У низкого потолка сочатся бледным светом крохотные оконца. По углам, над кучами прелого хлама серебрится дремучая паутина. Нет, скорее все-таки подвал, насквозь протухший, как обычно, только совсем уж какой-то жуткий, словно развороченная старая могила.

За перекошенным дверным зевом, в глубине разгромленной кладовки угадывается подозрительная груда. Есть в ней что-то странное и до омерзения знакомое, а потому стоило бы проверить, точно ли это всего лишь гнилое тряпье? И если ковырнуть кучу, не отыщется ли под ней… ну, в общем, то, что доводилось отыскивать в таких местах и под такими кучами не раз?

Груда шевельнулась… Страх нарастает, как гул надвигающегося поезда. Но ему нельзя поддаваться. Подойти бы, глянуть… Нет, лучше не ковырять. Можно ведь хоть один раз притвориться близоруким и пройти мимо. И вообще, нечего торчать тут столбом, потому что возникает в кладовке опять какое-то неясное движение, но это, скорее всего, просто крысы. Что же иное может там быть, кроме крыс?..

Капает вода с труб, ощетинившихся клочьями ветхой теплоизоляции. Скрипит в такт шагам перемешанная с жижей цементная крошка. Щербатые стены красуются живописью, которую оставил после себя обитатель современных пещер: намалеванный сажей половой член, формой и размерами напоминающий стенобитное орудие, истекает меловым семенем в чью-то похотливо отверстую пасть.

Нужно немедленно выбираться отсюда. Хватит скверных подвалов с затаившейся в них нечистью. Только бы отыскать выход, а там уж не проблема разобраться, куда занесла нелегкая, словить такси или рысака…

Но где он, выход? Может, его вообще давно нет…

За спиной вдруг отчетливо шаркают чьи-то ленивые шаги! Кожа на спине вскипает мурашками… Это же просто эхо! Или не просто?.. Или совсем не эхо?

Ноги переставлять трудно, они будто вязнут в болоте. С каждым шагом все гуще покрывают стены застывшие битумные потеки, непристойные «граффити» и пятна плесени, все наглей топает за спиной некто, о ком лучше не вспоминать.

Заваленное отбросами подземелье длится в смутную бесконечность, бормочет голосами сочащейся влаги, ветвится бесчисленными переходами.

Коридор вдруг упирается в глухую стену. Из пола вырастает металлическая лестница, косо взбегает вверх, к приоткрытой железной двери, ржаво краснеющей под самым потолком. Дверь вселяет надежду.

Она распахивается легко и без скрипа, словно ее массивные петли не проедены ржавчиной. Но далее — все то же запустение кривых, грязных тоннелей, подозрительно напоминающих пройденные… Позади чуть слышно кряхтят обвитые мхом ступени. Значит, то была не игра воображения! Там, в кладовке, кто-то выбрался из-под груды гнилого тряпья и теперь тащится следом…

Затворить дверь невозможно никакими усилиями. Надо бежать!

Неторопливый и от того еще более страшный преследователь то теряется в путанице лабиринта, то ожившей горелой коряжиной мелькает за спиной совсем близко, стоит только оглянуться.

Внезапно пол под ногами проваливается в пустоту. В секунды падения под ложечкой ноет от предчувствия сокрушительного удара о бетон. Но ничего такого не происходит.

Просторное помещение с низким потолком. На полу — груды спрессованной угольной трухи. Впереди кирпичная стена с проломом посередине. По ту сторону пролома виднеется разбитая «бетонка». Выход? Но над дорогой колышется все то же непроглядное марево, морок подземелья. Раздумывать некогда, потому что сзади, из отверстия лаза, начинает медленно выдвигаться нечто продолговатое, возможно, рука или нога, и не стоит дожидаться, пока обладатель конечности объявится целиком.

…Дорога круто идет на подъем, петляет между покосившимися изгородями. Худая, сгорбленная старуха с бледной, костистой мордочкой появляется откуда-то, хватает за рукав, ковыляет рядом. Если прибавить шагу, карга волочится следом, как трухлявый пень, вывороченный из земли, то всхлипывает, то визгливо лопочет.

Лохмотья какой-то диковинной хламиды мотаются вокруг ее тощего тела. Стучит о землю длинный посох, возникший в руках старухи. Или это не посох?

Дорога незаметно превращается в вязкую, глинистую тропу, которую кое-где пересекают мутные ручейки. Впереди, поперек тропы лежит синевато-желтый труп рослого голого мужчины, на его груди и животе отчетливо проступает неряшливый крестообразный шов, оставленный патологоанатомом. Во лбу чернеет затянутое спекшейся кровью отверстие пулевого ранения.

Старуха вдруг резво забегает вперед, склоняется над телом, призывно машет рукой, будто приглашая взглянуть. Но в мертвое лицо заглядывать не стоит. Еще не известно, кого увидишь! Не самого ли себя?!

Потом мертвец каким-то образом остается позади. Он вдруг медленно переваливается на живот и, упираясь руками в землю, силится подняться. Громко трещат окостеневшие суставы.

Раскисшая тропа по-прежнему петляет между покосившихся заборов. Но внезапно грязь под ногами сменяется оранжевым кафелем. Кафелем, только белым, выложены и стены мертвецкой. Лампы в свисающих с потолка плафонах тлеют в четверть накала.

На прозекторском столе под окровавленной простыней кто-то притаился, должно быть, тот, с тропы. Или не он, а первый, из кладовки, топавший все время по пятам? Впрочем, быть может, — это одно и то же.

Молчаливый санитар уходит и запирает за собой дверь. По простыне, вдоль трупа бегает взад-вперед большой рыжий кот. Он задевает лапами длинный металлический прут, лежащий наискосок на углу стола, и от этого прут, перекатываясь, издает негромкий скрежещущий звук.

Удивительно, ведь кот давно мертв…

Запертая санитаром дверь не поддается. Какой идиот наделал в морге таких прочных запоров. Здешние «пациенты» в бега не ударятся. Пока длится безуспешная борьба с замком, не известно как оказавшаяся здесь молодая женщина, убрав простыню, склоняется над мертвым и ласково гладит его по голове. Желтые веки трупа приподнимаются, и, выворачивая шею, мертвец оглядывает помещение. Голубоватые ногти со скрипом царапают цементную столешницу. Женщина помогает ему сесть.

Свет тускнеет. Лампы медленно гаснут, как в кинотеатре перед началом сеанса.

Становится темно и страшно, страшно до такой степени, что вопль, давно пробивавшийся сквозь гортань, вырывается, наконец, наружу, освобождая легкие и изгоняя кошмар.

2

Сергей Репин очумело сел на постели, но тут же снова со стоном повалился навзничь, будто в него угодила бандитская пуля. Голову терзал пыточный механизм, в глаза набилось толченое стекло, в области диафрагмы то и дело вспухала тошная волна похмельной немочи и привольно катила через каждую клеточку стонущего организма, а за ней, как гром за вспышкой молнии, следовал леденящий озноб. С каждым движением тела эти ужасные явления нарастали.

По причине слабого знакомства с художественной литературой Сергей ничего не ведал о злосчастном директоре театра «Варьете», Степе Лиходееве, и драматических перипетиях его судьбы. Но если бы сию минуту рядом с кроватью появился черт, дьявол, домовой, хоть кто — с какими уж там кастрюльками да хрусталями! — с бутылкой портвейна, Репин все бы отдал за стакан целебной жидкости, кроме, пожалуй, служебного удостоверения и табельного оружия.

Сергей застонал, нащупал на тумбочке будильник, заставил себя взглянуть на циферблат. Шесть. Пропади ты пропадом! Поспать бы еще часа три-четыре, проскочить в беспамятстве этот самый гнусный этап отходняка. Но надо вставать, если хочешь появиться на службе вовремя и с побритой рожей. С завтрашнего дня он в отпуске. Но сегодня!.. Надо еще пережить это «сегодня».

А вот припомнив вчерашнее, Сергей определил себя сразу несколькими чрезвычайно емкими, но совсем не литературными эпитетами. И было за что.

…Начали они с бывшим сослуживцем, давним корешком, скинувшим милицейскую форму и подавшимся в предприниматели. Черт его знает, чем занималась его фирма, но кореш ныне ездил на сверкающей, похожей на дорогую шлюху, иномарке, щеголял крутым прикидом, благоухал французским парфюмом и дорогим табаком, а о былой службе высказывался, как правило, в нецензурных выражениях. Однако старых друзей не сторонился — авось пригодятся в трудный час. Больших затрат на это не требовалось: всяким изысканным напиткам «уголовка» предпочитала обычную «белую», может, из особого шика, но, скорее, по безденежью.

Из ресторана вышли до полуночи. Не получилась задушевная беседа под караоке и стриптиз. Да и общих тем уже не находилось. Репин сбивался на рассказы об очередной «мокрухе», а приятель интересовался, нет ли у него связей в службе безопасности одного банка. Фирмач пил мало, ссылаясь на обилие дел и необходимость иметь наутро свежую голову.

Сергей гордо отверг предложение подбросить его домой на «тачке». Хватит того, что кореш не позволил расплатиться в кабаке. Да и не торопился капитан Репин в свою пустую квартиру, превратившуюся после ухода жены в форменный гадючник.

Благоверная не вынесла противоестественного распорядка жизни муженька в сочетании с бесконечными «расслабухами». Ну, Бог ей судья. Пацанов только жалко.

Но теперь поздно слюни распускать.

Распрощавшись с приятелем, Сергей взялся за мобильник. Но напрасно, тихо бранясь, тыкал он пальцем в кнопки набора. Так и не нашлось в этот вечер места, где можно было бы преклонить голову на ласковую женскую грудь или просто накатить с друганом стопарь-другой вдогонку. Сергей, бесцельно побродив взад-вперед по тротуару, отправился в ближайший бар.

Ах, ты мать честная! Продираясь сквозь похмельную одурь, Репин припомнил, как тянул через соломинку какое-то сладкое пойло, нарушая святую заповедь: не смешивай! Как потом нацелился «склеить» девицу в бесстрашном «мини», но встряли какие-то сопляки, явная шпана, связываться с которой, безусловно, не стоило. Но он связался, и разборка началась прямо в зале. Потом зазвенело стекло, и появились вырядившиеся под ОМОН «свистки» из патрульно-постовой службы.

Шпана предусмотрительно слиняла, а он сначала хотел растолковать патрулям, что тут почем, но, не встретив понимания младших коллег, возбудился — мать вашу! Опера крутить?!.. — и дело кончилось рукопашной, исход которой был предрешен с самого начала.

С дребезгом захлопнулась дверца «кондейки», и дежурный «уазик», распугивая сиреной собравшихся зевак, повлек Сергея навстречу его бесславной судьбе.

В вытрезвителе «пленного» обшмонали и обнаружили служебное удостоверение старшего оперуполномоченнго уголовного розыска. Дежурный, пожилой, грузный «старлей», изучив документ, присвистнул.

— Краевое УВД? Убойный отдел. Ну, ты даешь! Впереди идет ОУР, вечно пьян и вечно хмур!

Старлей был настроен миролюбиво.

— П-шел ты на… — молвил Сергей заплетающимся языком. — Мочалка сраная! Сидишь тут, задницу разъел!

«Свистки» не дремали. Грубияну заломили руки аж до самого затылка, и чья-то опытная пятерня, вцепившись в волосы, вывернула голову назад так, что затрещали шейные позвонки.

— Вы, вот что, ребята, — посуровел «старлей», — ложить мы его не можем, как сотрудника. Везите вы эту морду в управление и напишите рапорта. Пусть с ним там разбираются, с ухарем.

Патрули посадили Сергея не в отсек для задержанных, а в кабину и всю дорогу сноровисто пересчитывали скандалисту ребра.

Когда его в наручниках втолкнули в дежурную часть управления, командовавшему там майору Стоценко ничего объяснять не потребовалось. Нередко доводилось ему разбираться с доблестными, но перебравшими сыщиками.

Будь майор человеком черствым, чти он непоколебимо дисциплинарный устав — вполне мог бы нанести ощутимый ущерб уголовному розыску, ибо круто работали эти парни и круто отдыхали. Но не проела еще майора насквозь бюрократическая плесень, а потому, хоть и отдавал он порой особо злостных на растерзание начальству, но «влетевших» по случаю миловал, делая скидку на непомерные тяготы службы.

И на этот раз не подвел дежурный, старый корефан, сам в прошлом начальник розыска одного из райотделов. Не выдал Серегу, с которым вместе съели пуд дерьма за годы службы. Позвонил в «мочалку», поговорил со старлеем вполголоса.

«Мойдодыр» оказался понятливым. Душевно просят, да и попробуй откажи — управа все-таки!

Рапорта «свистков» Стоценко порвал, обругал доставленного нехорошими словами и отправил домой на дежурной машине в сопровождении своего помощника. Но, будучи человеком опытным и чтоб задницу свою прикрыть, позвонил домой Серегиному шефу, подполковнику Миките: дескать, подчиненный ваш выступил не по делу. Шума не поднимаю — он парень хороший — но информирую в профилактических целях.

Стоценко перевел дух. Все, вроде сделал, как надо. Микита мужик свой, сильно наезжать не станет, а хороших кренделей за такие фокусы выписать следует. Да и коснись что — не смолчал ведь совсем, уведомил непосредственного начальника.

Хоть полумера, а все лучше, чем полное покрывательство.

Через минуту майор уже ругался с кем-то по телефону, начисто забыв об инциденте.

…Кряхтя и стеная, Сергей принял, наконец, сидячее положение, несколько минут собирался с духом и с третьей попытки поднялся на ноги. Сморщившись от ужасного приступа головной боли, нетвердыми шагами двинулся по квартире. Прежде чем приступить к умыванию, обшарил все укромные места, но спасительной «заначки» не отыскалось. Очень даже погано! Состояние такое, словно убил вчера кого-то или падаль жрал. Абстиненция долбанная. Хотя, может, и убил, сразу не вспомнишь.

С тоски включил телевизор. Динамик рявкнул, будто бревном по башке огрели.

Сергей дергающимися руками убавил звук.

Передавали новости. На экране шла война. Сразу и не поймешь, своя или чужая.

Камуфляжные «коммандос», боевики в масках с прорезями. Горы и «зеленка» чередовались с пустыней и улицами каких-то полуразрушенных городов.

Камера на миг сосредоточилась крупным планом на провале окна, за которым бушевал пожар, и сквозь огонь отчетливо проступила корчившаяся в пламени обстановка обычного человеческого жилья. Потом замелькали окровавленные бинты, прикрытые простынями носилки, младенцы с ампутированными конечностями, распростертые на тротуаре тела, какие-то черные старухи с разверстыми в крике ртами. Вслед за этим затараторила смазливая ведущая, уставившись прямо на Сергея, будто норовя заглянуть в его расхлюстанную квартиру.

Он выругался, даванул кнопку на пульте дистанционки, и ведущая ведьмой унеслась вглубь погасшего экрана.

Несколько минут Сергей стоял с закрытыми глазами. Одинаково — что такие новости, что два пальца в рот. Судорожно вздохнув, он потащился в ванную.

За окном светало, и оставалось только смириться с неизбежностью грядущей расплаты.

3

— Ну, что, капитан, — сказал подполковник Микита, грозно ворочаясь за столом — отпуск, значит, отпраздновал?!

В голосе шефа прогревали двигатели танки.

— Знаешь, почему ты столько капитаном перехаживаешь? Потому, что художник ты у нас. Не зря такая фамилия. Художник от того слова, которое тоже на «ху» начинается. Если водку пить не можешь, дерьмо через тряпочку соси! Который это залет? А? Пальцев уже считать не хватает, что-то еще загибать надо. Чего стоишь, глазами лупаешь! Звездануть бы раз, чтоб уж забалдел, так забалдел!

Звездануть в воспитательных целях подполковник мог, бывали такие случаи. «Воспитуемые» не жаловались. Звездюля — тьфу, если она вместо взыскания.

— Да там ничего такого и не было, — промямлил Сергей, изучая полированную столешницу и конопатые Микитины ручищи на ней.

— Вот токо не надо рассказывать, что ты не виноватая и он сам пришел! — гаркнул начальник «убойного» отдела. — Если обосрался, так придерживай штаны и помалкивай! Так и знай, отпуск твой полой накрылся.

Сергей, сраженный в самое сердце, открыл было рот, но распалившийся шеф взялся честить штрафника в хвост и в гриву, не давая вставить ни слова.

— Майских тебе приключений не хватило? Чуть ведь не выперли. Ходили, распинались за тебя!

— Да ни за что же в тот раз! Это ведь когда удушение двух пацанов раскрыли.

Помните же, неделю не спали. Ну, выпили по чуть-чуть…

— Ни за что-о-о! — передразнил Микита.

Он, конечно, помнил ту «мокруху». Репин сам, считай, ее и раскрутил. И подозреваемого взял один, потому что некогда было вызывать подмогу. Потом месяц ходил с рукой на перевязи — «клиент» заточкой насквозь просадил оперу кисть. Да и мало ли у капитана таких заслуг? Взять хотя бы последнее дело — с этой девчонкой, которую нашли на заводе. Опять отличился. Результативный парень, ничего не скажешь.

— Кто-то, может, и выпил, а ты нажрался, сел в чужую «тойоту» и наехал на самосвал. — Подполковник слегка смягчился. — Гаишнику фингал навесил. Так что, действительно, — ни за что.

Сергей решил, что и впрямь лучше помалкивать.

— Вот ведь человек какой? — Продолжал Микита как бы в раздумье. — Не дурак, вроде, а все херней маешься. Баба тебя бросила, таскаешься по шалавам, рожа вон опухла. Тьфу! Секретаршин муж недавно приперся, тебя искал. Хорошо, что не нашел. Еле выпроводили. Вот еще он тебе морду поправит. Не воруй, где живешь — не знаешь что ли? — И, вдруг опять осерчав, подытожил: — Нет, гнать тебя надо за дискредитацию. Гнать и все дела. Задолбал ты!

«А что, вот возьмут и выпрут», — подумал Сергей, даже позабыв на минуту о накрывшемся отпуске.

Нет, пропасть он, конечно, не пропадет, да и в уголовке не сахар, но на гражданке Репин себя плохо представлял.

Однако Микита был человеком толстым, ростом под два метра, а потому, наверное, незлым. Ходили также слухи, что по молодости он сам имел крупные неприятности на почве «змия», и даже был сослан за свои похождения в захолустное отделение милиции. Однако, благодаря уму и гибкому складу характера сумел восстановить свой статус и дослужиться до нынешнего немалого чина.

Так или иначе, подполковник не любил долго измываться над подчиненными. Внезапно убавив громкость, он без перехода взял деловой тон.

— Короче, так. Трудом будешь искупать. У нас все в разгоне, сам знаешь. А тут контрольная проверка по плану УВД в Октябрьском. Я хотел спихнуть на другой отдел, но там с людьми не легче. Штабисты шум подняли: бригада два дня уже, как вылетела, а от нас никого нет. В общем, собирайся по-быстрому и вперед.

— На сколько хоть суток? — хмуро осведомился Сергей, так как спорить не имело смысла.

— Как уложишься. Да не морщись, не засидишься. Чего в том Октябрьске проверять! Рыбалка да охота, вот и вся работа.

И, наконец, глядя в унылое лицо оперуполномоченного, Микита окончательно смягчился.

— Слетай, а вернешься — посмотрим насчет отпуска. Все равно график соблюдать надо.

И добавил уже в спину:

— Да смотри, опять чего-нибудь не отчебучь. Лапин бригадиром, он спуску не даст. И Онуфрию привет.

4

«Надо же было так некстати обгадиться», — чертыхнулся про себя Сергей, шагая по широкому коридору. С обшитых деревянными панелями стен на него угрюмо косил незрячим глазом гипсовый профиль великого чекиста, ухмылялись румяные от ретуши физиономии «лучших людей управления». Наглядная агитация настырно требовала днем и ночью крепить законность и служебную дисциплину. Да уж, укрепил товарищ капитан — дальше некуда!

Под табличкой «не курить», где давно укоренилось место для этого занятия, Сергей остановился, достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Не слишком-то он торопился встретиться с сослуживцами. Всерьез его вряд ли кто осудит. Как говорится, кто без греха, пусть первым и бросит камень. Но вот по части подъежек имелись тут крупные мастера. К тому же мысль о какой-либо полезной деятельности внушала отвращение. Но никуда не денешься, надо собираться в командировку — раньше сядешь, раньше выйдешь.

Репин нехотя поплелся на рабочее место.

Майор Неклюдов, деливший с Сергеем кабинет, при появлении «сокамерника» ухмыльнулся и пропел:

— Вывели, болезного, руки ему за спину, и с размаху бросили в черный воронок!

— Пошел ты, — беззлобно отмахнулся Сергей — Уже всем раззвонили.

— А ты как думал? От народа не утаишь.

— Народ — хрен с ним! До боссов бы не дошло.

— Не дойдет. А и дойдет — че ты ссышь? Нет бумаг — нет скандала. Не боись, на Миките все и заглохнет.

— Хорошо бы… Слушай, у тебя в сейфе ничего нет? Мне бы капель двести, а то совсем загибаюсь. Реанимация нужна.

— Ага, щас тебе — капель двести! — прикрикнул Неклюдов. — Смотри, Микита реанимирует…

Зазвонил телефон. Неклюдов послушал трубку, буркнул «иду» — и вышел из кабинета.

Сергей остался один. Н-да, воскресение из мертвых не состоялось. Есть у него, конечно, в сейфе! Не жмется, подводить не хочет. Да что опохмелка, много чего не состоялось. Отпуск, например. А уж о денежном поощрении, которое маячило за раскрытие «солдатского» дела, лучше не вспоминать. Проект приказа мусолили-мусолили. Бумажки тут народ пишет только с пятого пинка. Сколько талдычил Микита Неклюдову, но не больно расстарался коллега, хоть и сам ведь, черт бы его драл, упомянут в том приказе.

Теперь все, поезд ушел. Вон она, писуля, валяется, вся перечерканная… Премию обмывать, мужики, конечно, позовут, но не в этом же дело.

Две недели назад, на берегу реки, возле очистных сооружений завода работяги обнаружили тело пятнадцатилетней девчонки. При этом слабых желудком стошнило.

Сергей с Неклюдовым прибыли на место, когда там вовсю уже орудовали сотрудники районного отдела. Труп лежал среди куч производственного мусора, у самого стока нечистот, прикрытый кусками рубероида. Следователь прокуратуры вместе с судебно-медицинским экспертом осматривали тело. Перекинувшись парой фраз с операми из райотдела, Сергей подошел и склонился над останками.

Судя по светлым прядям, кое-где просматривавшимся в буром колтуне слипшихся от крови волос, при жизни девушка была блондинкой. А вот черты лица вряд ли удастся установить даже по методу Герасимова, ибо для этого необходим череп.

Сам не зная зачем, Сергей всмотрелся в черно-бурое, копошащееся червями месиво.

Не пострадавший нежно-округлый подбородок выступал из разрушенной плоти желтовато-белым мыском, и от этого казалось, что лицо погибшей скрыла пугающая маска.

Судебный медик, раздвигая заскорузлые обрывки платья, считал ножевые ранения.

Восемь, девять, …двенадцать. Рядом на газете лежал метровый кусок железной арматуры, перепачканный коричневатыми сгустками.

— Вот этим били, — кивая на металлический прут, пояснил стоявший рядом зональный оперативник. — Даже в воду не забросили.

Сергей смотрел на раскоряченные ноги трупа, на развороченный пах… Прутом ее не только били…

В первый же день они перевернули весь завод. Задача не простая, если учесть, что от завода остался один цех, а в прочих засели всякие арендаторы, которых с их запутанными связями враз не процедишь.

Потом принялись за прилегающий район города. Не самое страшное это было преступление, с которым довелось столкнуться Репину. Попадались дела куда покруче. Сама потерпевшая, наверняка, не из воспитанниц благородного пансиона, благоразумные девицы не часто попадают в такие аховские ситуации. Сергей сам не мог объяснить, что его зацепило… Потрахаться, что ли, не с кем?! Имей «дозняк» в кармане, пригласи телку на дискотеку. А если даже бабла нету, все равно найдется шалава. Зачем же так?! Зачем этот прут, который не выходил у него из памяти.

Если бы просто добить хотели, а то…

На третьи сутки определилась личность жертвы. Девочка оказалась бродяжкой, и родители, привыкшие к частым и длительным отлучкам дочери, не спешили бить тревогу, пока милицейский клич — помогите в розыске! — не дошел до них с телеэкрана. Никакой связи с заводом она не имела и как здесь оказалась, непонятно. Следователь склонялся к версии, что ее просто привезли туда убивать, и искать злодеев надо где-то в другом месте, распутывая многочисленные знакомства погибшей. Но Репин, словно что-то нюхом чуял, все крутился среди обветшалых цехов. И не напрасно.

Подозреваемых задержали поздним вечером четвертого дня.

Белобрысый солдатик ломанулся через кучи мусора, перемахнул через изгородь.

Неклюдов споткнулся, упал, заорал что-то матерно. И отстал. А ретивый Репа скакал по битым кирпичам и обломкам железо-бетонных плит, как горный козел. Как ноги не переломал?! Следом взлетел на забор, располосовал штанину, а вместе с ней и голень о колючую проволоку и сиганул прямо на спину беглецу.

…Судьба случайно свела юную искательницу приключений со смазливым белобрысым солдатиком. Девчонка и не знала сперва, что он служивый. Бродил себе по городу как ни в чем не бывало в китайском «рибуке». Его с другими такими же «арендовал» в части у прапора предприниматель, снимавший помещение в одном из заводских цехов. Прапор уступил «рабсилу» за гроши. С утра до позднего вечера бойцы пилили доски для хозяина, а по ночам развлекались, как умели.

Белобрысый угостил девчонку пивом и предложил поехать к нему, в цех. Парень прикольный, чего же отказываться? Прихватили еще выпить и вскоре в уединенной подсобке занялись любовью. А когда совсем устали, дружок отлучился. Сказал — за водкой, скоро вернется.

И не обманул. Вернулся с выпивкой… И почти со всей бригадой.

Белобрысый сноровисто заткнул пасть развизжавшейся телке — не знала разве, куда шла? Защитники отечества резвились до утра, пока не иссякло пойло и мужская сила.

Девушка совершила роковую ошибку. Придя в себя, бросила в лицо белобрысому: гадина, заявлю!

А что, и заявит — к бабке не ходи! Когда расходились, «ромео» кивнул верному, испытанному в делах корешку, и тот остался без лишних вопросов.

Сначала они набросили ей на шею бечевку и стали душить. Но бечевка лопнула.

Тогда кореш отыскал на полу завалявшийся кусок арматуры.

— Здесь не надо, кровищи будет — не отмоешь, — решил белобрысый.

Они облили девушку водой, приводя ее в чувство, и поволокли на берег, за очистные сооружения. Здесь поочередно орудовали железным прутом, а когда дело, казалось, было сделано, белобрысый наклонился над телом развел девушке бедра и до половины вогнал арматурину в еще недавно желанную плоть.

Жертва оказалась еще жива.

— На хрена?… Твою мать! — Кореш сблевал.

— Не проверим — заложит!

Арматурина опять со свистом рассекла воздух. Но, то ли страх был велик, то ли трудно уже было остановиться в упоении смертью. Белобрысый отбросил прут и вытащил из кармана китайский складень.

На втором десятке ударов лезвие кустарной поделки перестало держаться в рукоятке.

…«Дикой ротой» занялась военная прокуратура, а белобрысого и его напарника Репин с Неклюдовым раскрутили и на другие дела. Дела бы эти потянули на «вышку», не будь на нее моратория, и поражали своей кровавой бессмысленностью.

Оказалось, что «чудо-богатыри» Российской армии по ночам словно превращались в каких-то демонов или оборотней и рыскали по городу. Как-то за полночь они тормознули «рысака» и, не торгуясь, полезли в кабину. А когда в конце пути водитель потребовал плату, его оглушили ударом молотка, потом белобрысый сунул ему между ребер «перо», то самое, которым позже кромсал девушку. Труп выбросили из машины и катались, пока не кончился бензин. Под утро вернулись в цех усталые, но довольные.

Вскоре все до мелочей повторилось с таксистом. Но истекающему кровью шоферу удалось вырваться. Он бежал сквозь темноту, пока, обессилев, не упал на крыльце частного дома. Сумел все же стуком разбудить хозяев. Это спасло ему жизнь.

…Миловидный светловолосый паренек «чистосердечно каялся» в одном из кабинетов «убойного» отдела. Был он весь какой-то домашний: говорил голосом негромким, языком изъяснялся правильным, на вопросы отвечал вежливо и обстоятельно, что вызывало у сыщиков особое отвращение. Юноша, как выяснилось, учился в гуманитарном вузе, но перевелся на заочное отделение и угодил в армию. Дома его ждали родители и жена с грудным ребенком.

Молодой следователь военной прокуратуры, не разучившийся еще ужасаться, воскликнул с пафосом:

— Я не понимаю! Зачем?! Как ты мог, черт бы тебя побрал!

Репин, присутствовавший при допросе, не слушал, что отвечал солдат. Сергей давно не тратил времени на пустые разговоры.

«Как ты мог?!..» Белокурый, даже если бы и захотел, не сумел бы объяснить. А капитан — понять.

Сергею казалось: это все равно, что допытываться у хищника, зачем он жрет сырое мясо? Жрет себе и все! Но то ведь хищник…

Сергей гнал от себя такие мысли, словно боясь запутаться в них. Он не спал несколько суток и сейчас курил, не переставая, чтобы не задремать.

Но и в следующую ночь выспаться ему не удалось. А потом случилась та дурная заморочка, помутнение переутомленного сознания или что-то еще — он не знал.

Что-то произошло не то с солдатом, не то с самим Сергеем во время свидания арестованного с матерью и женой. Что-то пугающее и необъяснимое, о чем Репин вспоминать не хотел.

«Солдатское» дело получило широкий резонанс благодаря молодежной газете, которая, как обычно, все переврав, возвестила о нарастающем вале жестокости и насилия. Начальник УВД в очередной раз проклял ненавистных писак. А отличившихся сотрудников распорядился поощрить.

Без ложной скромности Сергей полагал, что его фамилия должна стоять в приказе одной из первых. Но не о премиях ему теперь стоило горевать, а надеяться, чтоб все обошлось полуофициальной выволочкой у Микиты и ссылкой в глухие края вместо отпуска.

Дозвонившись до Октябрьска и предупредив о своем грядущем визите, Сергей собрал в папку бумаги, поколебавшись, достал из сейфа пистолет, сбросил пиджак и захлестнул на плечах сбрую кобуры.

Вернувшийся Неклюдов проводил неодобрительным взглядом юркнувший под мышку товарища «Макаров». Но сказать ничего не успел, потому что Сергея тут же след простыл.

В коридоре курили и суесловили человек пять оперов из «убойного». Сашка Гриднев, отделовский балагур, в неурочное время взялся травить какую-то очередную ржачку.

Народ, забыв про оперативно-служебную деятельность, сопровождал рассказ дружным гоготом.

Недавно оперативно-следственная группа, в которую входил Гриднев, вывозила обвиняемого «на природу».

Некто Трофимов, лишь изредка и не надолго выходивший из зоны на волю, сел с приятелем за карты в хибаре пригородной слободы, где нашел себе временное пристанище. На почве азарта и технического спирта из ближайшего ларька дружки повздорили, и Трофимов отстоял свою правоту при помощи топора. Поразмыслив, он посредством того же топора расчленил труп, туловище закопал на ближайшем пустыре, а голову и конечности сложил в полиэтиленовый мешок и ночью спрятал под поваленным деревом на территории детского оздоровительного лагеря, расположенного неподалеку.

Тщательно вымыв пол и оттерев кровь со стен, Трофимов подался от греха. Однако, спьяну туловище закопал неглубоко, и вскоре его обнаружили вездесущие мальчишки.

Мастера топора сыщики вычислили быстро, а когда поймали, он с готовностью согласился показать, где спрятаны недостающие части трупа.

— Ну и вот, — повествовал Гриднев, — вылазим мы из машины и к воротам. Лагерь пустой, пацанва разъехалась — школа уже. Мы в калитку. Тут, как со звезды на лыжах, сторожиха, старая карга, горластая, боевая, короче — спасу нет! Куда, кто такие? Мы объясняем, ксивы показываем. Она — какая милиция, нечего здесь делать! Мы ей: да вы чего, бабушка? Нам тут место одно осмотреть надо. Кричит: ничего не знаю, посторонним не положено. Кое-как уболтали. Она следом увязалась, надо, видишь ли, проследить! Ей Колька и так, и сяк: отвали, бабуля! Куда там! Ну, хрен с тобой! Мы через территорию, в лесок, Трофим ведет, криминалист на камеру снимает.

Приходим на место, Трофим показывает на поваленное дерево. Следак хочет по правилам: дескать, поясните, куда и зачем вы нас привели? Но Трофим, как покололся, стал активно сотрудничать со следствием. Без базара лезет под бревно. Бабка, конечно, в первых рядах — надзирает. Видит — появляется отрубленная нога. Трофим ее следаку подает. Примите, мол, от чистого сердца.

Следак глазами лупает! А бабка пятнами пошла, вдохнула, а выдохнуть не может. Бац — и в горизонтальное положение. Стебать мой старый китель! Загнется старая — отвечай за нее. Мы в суматохе и про Трофима забыли.

Короче, криминалист, падла, на камеру заснял, как мы дружно бабку к сторожке трелюем, а позади Трофим сам собой, без конвоя, шагает и мешок с конечностями на горбу добросовестно прет. Хоть и в браслетах, а оборваться мог — нечего делать! Криминалист, козел, потом за эту кассету литровый пузырь стребовал.

Пользуясь всеобщим весельем, Сергей вознамерился прошмыгнуть незаметно, но Гриднев его углядел.

— А-а! — обрадованно заорал он, — Сергунька! Как оно ничего? Головка вава? Водовка крепкая попалась?

Присутствующие изготовились к новому представлению.

— Не суй нос, Буратино, — посоветовал Сергей. Но неуместный гвалт обеспокоил, наконец, подполковника Микиту, и он, появившись из кабинета, сурово осведомился, какого буя собрались, делать, что ли, нечего?!

Не дожидаясь развития событий, Сергей поспешил к лестнице.

«Веселые мы ребята, — подумал он, покидая управление. — Юморок в самый раз для психушки».

5

Заскочив домой, Сергей наскоро побросал вещи в дорожную сумку. От дурного запаха и разгромленного вида квартиры опять замутило, но уборку отложил до возвращения.

К тому же у Неклюдова есть ключ: если вздумает заторчать с телкой, пусть сам расстарается. Хоть какая-то будет польза.

По дороге в аэропорт Репин заглянул в знакомое кафе, бросил деньги на стойку и со стаканом уселся за столик в углу пустого, полутемного зала. Отпил, поморщился и, откинувшись на спинку кресла, замер в ожидании исцеления.

Минуты, наступающие вслед за первым, трудным после вчерашнего, глотком, казались Сергею благодатными. Мозг и сердце очищались от черной коросты, которая нехотя отваливалась и осыпалась, словно струпья с подживших ран, освобождая то, что он, не задумываясь, называл душой.

Называть-то называл, но не слишком вдавался в смысл расхожего слова. Склонность к отвлеченным умствованиям в оперской среде не поощрялась. Сергей чувствовал, что давно уже какая-то дрянь засела у него внутри. Она постепенно разрасталась, томила, а с недавних пор и вовсе превратилась в саднящую боль.

Боль Сергея напугала, и он спохватился, не «посадил» ли служебными перегрузками и пьянкой какой-нибудь важный внутренний орган. Рассказывать об этом Сергей стеснялся. А, заикнувшись иногда во время вечерних кабинетных посиделок, говорил путано, не то и не так.

Приятели опера настороженно замолкали. Когда, например, Санька Гриднев повествовал, какие страдания вынес, три раза подряд словив «трепака» на одной и той же телке, посмеивались и сочувствовали. А тут дело совсем другое.

Тот же Санька и обрывал Сергея:

— Ты чо, Репа?! Похмелись и все пройдет.

Кстати — и проходило. Но догадывался капитан Репин, что обламывали его сослуживцы потому, что и сами знакомы были с подобной хворью. Содержалось, значит, в ней что-то такое, что смущало неслабых и неробких парней, удерживало от лишнего трепа.

Между тем в милицейской поликлинике во время медосмотров братию из «убойного» отдела врачи признавали поголовно здоровехонькой. Ну, значит, так оно и было.

Сергей постепенно осмысливал свои скверные ощущения. И, если бы его спросили без обиняков, что же вас, товарищ капитан, на самом деле беспокоит, он, возможно, ответил бы: душа болит. Не в смысле — с бодуна или от какой-то обиды, а в самом прямом. Болит и все. Как ушибленная нога или зуб с дуплом.

Но какая, извините за выражение, может быть душа, если без конца и края, днем и ночью, в будни и праздники голыми руками разгребаешь дерьмо?

Что за пустые умствования, когда тебя сутками перемалывает в дикой мясорубке, рыдающей и орущей матом, заправленной ненавистью, страданием, кровью! А ты, привыкнув ко всему, умудряешься жрать, пить, балагурить, а посреди общего бедлама еще и «трахнуть» между делом миловидную свидетельницу.

Иногда вечером трудно припомнить, какая днем была погода, потому что со вчерашней ночи ты все время куда-нибудь мчался; непоправимо опаздывал; вываживал из песка заброшенного карьера, из мусора свалки, из тины канализационного колодца разлагающуюся мертвечину; лазал по затопленному бомбоубежищу в поисках отрубленных голов; перетряхивал на обыске сифилисное тряпье притона; со стволом наголо вламывался по наводке агента в дверь блатхаты, где загасился мокрушник; на кого-то орал — и на тебя орали немыслимыми словами. А ты все выуживал, вытягивал, вытряхивал показания, с трудом подавляя искушение пристрелить на месте какого-нибудь наглого, сытого, самоуверенного адвокатишку. Ты интриговал, льстил, угрожал, впопыхах строчил ненавистные и зачастую никому не нужные бумаги. Курил до одури, кормил бутербродами нагловато-пугливых осведомителей, выкладывал им их Иудины сребренники. (Не за Христа, ох, не за Христа с апостолами!) Улыбался стареющей шлюхе-агентессе, незаменимой помощнице, норовящей затащить мускулистого опера к себе в койку, а заодно настучать на него его же начальству.

В общем — работал!

Может оно и не плохо, поразмыслить о душе и прочих, столь же возвышенных материях. Но желание это бесследно исчезает, когда глохнешь от криков матери, привезенной на опознание обезображенного трупа. Сострадаешь, крепишься изо всех сил, но, в конце концов, начинаешь злиться, потому что эти вопли и обмороки мешают тебе сосредоточиться на расследовании. А от накопившейся внутри черноты хочется переломать обвиняемому все кости. И, когда отвернется грозное прокурорское око, плюешь на гуманность, кодексы и Конституцию, вместе взятые. Не для своей корысти, как некоторые, а потому что иначе просто нельзя работать.

Невозможно размышлять о душе, если изо дня в день, не взирая на беспрерывные мольбы и угрозы разводом, возвращаешься в собственную квартиру к многострадальной жене и малознакомым детям то ли очень поздним вечером, то ли слишком ранним утром. Нередко — в непотребном виде после очередной «расслабухи» по поводу удачно завершенного дела.

Падая на постель, вдруг обнаруживаешь, что под тобой не простыни, а тонкая пленка, натянутая над бездонным колодцем. Она рвется, и ты валишься в пропасть, на дне которой затаились и ждут бесконечные черные подвалы, полные кривляющихся рож и оживающих трупов.

Так что заканчивай, Репа. Похмелись и все пройдет!

…Сергея вернуло к действительности острое чувство страха, подкравшееся незаметно, безо всякой причины, словно сгустившееся в неподвижной тишине безлюдного зала. Страх разбежался мурашами по коже, выступил холодным потом на лбу.

«Черт, — подумал Сергей, опасливо поглядывая по сторонам, — не хватало еще повстречаться с розовыми слонами».

Очень не устраивала его такая перспектива.

6

Оставив позади посадочные хлопоты, промокнув под холодным осенним дождем у трапа самолета, Сергей наконец пристегнул ремни и блаженно откинулся в кресле.

Несмотря на побочные явления, выпивка оказала таки свое целительное воздействие.

Расстояние до соседнего с Октябрьском районного центра — пункта пересадки — АН-24 одолел за час. Весь недолгий полет Сергей дремал и открыл глаза лишь от удара шасси о посадочную полосу.

Пройдя в деревянный барак, гордо именуемый «аэровокзалом», он зарегистрировал билет на рейс до Октябрьска. Рейсов было всего два в неделю. До отлета времени оставалось навалом.

Чистенький из-за малолюдности, допотопно оборудованный зал ожидания перегораживали несколько рядов садовых скамеек, на которых парами и врозь сидели будущие Сергеевы попутчики. От нечего делать он стал разглядывать публику.

Ближе всех к Репину клевал носом ханыга в рваной штормовке, облезлой солдатской шапке и кирзовых сапогах, между которыми покоился внушительных размеров вещмешок. По характерным очертаниям предметов, выпирающих из-под выцветшей парусины, Сергей безошибочно определил содержимое мешка. Пойло. Это в городе сто лет, как забыли про винный дефицит. А «на северах» с выпивкой по-прежнему туго.

Никакая коммерция не спасает. Завозить дорого, потому цены ошеломительные. А откуда деньги у народа в полумертвых поселках, отрезанных от «большой земли»?!

Догадку подтверждало также мало соответствующее воздушным путешествиям состояние будущего пассажира. Он едва удерживался в сидячем положении.

Двое хозяйственного вида мужиков, закусывающих возле груды мешков и чемоданов, не заинтересовали Сергея. Зато его внимание привлек высокий молодой абориген, расположившийся у окна. Лет тридцати, аккуратно подстриженный, в темном костюме и рубашке с галстуком, в начищенных штиблетах, он выглядел несколько нелепо в окружающем интерьере. Для коренного обитателя здешних мест человек этот был удивительно высок, ростом, почти не уступая Сергею. Ноги имел длинные и прямые, чем также вызывающе отличался от большинства соплеменников. На ухоженном, смуглом лице поблескивали очки в массивной оправе. Рядом с аборигеном примостился потертый портфель.

«Что у него там? Не водяра, надо думать» — решил Сергей, устремляясь взглядом в неисследованное еще пространство зала и обнаруживая объект, изучением которого стоило заняться подробней.

Схоронившись в тени разросшегося фикуса, в единственном здесь драном кресле расположилась молодая особа, вся из себя заметная — короткая черная кожанка, оранжевая блуза, модные брючата в обтяжку.

Забросив ногу на ногу, особа покачивала туфлей и с видом досадливой скуки перелистывала «Космополитен». Рыжеватые, со знанием дела взлохмаченные волосы, умелый макияж, раскрепощенность позы, журнал в руках и яркая спортивная сумка подсказали Сергею, что перед ним не бухгалтерша, возвращающаяся из областного центра с грузом канцелярско-бланочной продукции.

Кто же такая? Наверняка, командировочная. Не чиновница и не коммерсантка. Не тот имидж. Но что-то неуловимо знакомое чудилось Сергею в облике дамочки. Он прикинул: что ж, очень даже похоже…

Репин, как истинный профессионал, терпеть не мог журналистов. Он их просто не переваривал. Гоняясь за «жареным» и «чернухой», они ни черта не смыслили ни в криминале, ни в борьбе с ним. А всякое сказанное тобой слово умудрялись так переврать, что впору было либо хохотать до упаду, либо морду бить. Если, конечно, не какая-нибудь очаровательная журналюшка…

Командировка по заданию редакции? Тра-ля-ля-ля шагать, тря-ля-ля-ля не спать ради нескольких строчек в газете. Исследовав взглядом незнакомку, Репин подумал, что неплохо бы по прибытии не потерять ее из виду.

Дверь со стороны взлетной полосы отворилась, и в барак вошел некто в телогрейке, перепачканных машинным маслом «техсоставовских» штанах и кирзовых сапогах.

Нечесаную шевелюру новоприбывшего венчала на удивление крохотная шапчонка военного образца.

— Кто в Октябрьск, прошу на посадку, — возвестило сомнительного вида должностное лицо.

Вскоре куцая цепочка пассажиров брела к нахохлившемуся у края летного поля «кукурузнику».

Рыжеволосая проворно перебирала походными туфельками в затылок кудлатому поводырю, и Сергей, глядя сзади на ее округлые, в меру подвижные ягодицы, перекатывающиеся под тонкой тканью брюк, вдруг ощутил себя угрюмым бобылем, день за днем остервенело мечущимся между работой и выпивкой. Он глубоко вздохнул, сдерживая неожиданно подкатившую дурноту.

В салоне «кукурузника» по обеим сторонам вдоль бортов тянулись жесткие скамьи.

От сидения на них моментально начинала деревенеть спина и ныла шея. Сергею досталось место рядом с рыжей особой, и нельзя сказать, что это вышло случайно.

Наконец по трапу поднялся замешкавшийся провожатый, проследовал к пилотской кабине и отворил дверь. Там в кресле развалился другой такой же субъект в ватнике и замасленных штанах. Провожатый угнездился в кресле перед штурвалом, и тогда выяснилось, что это летчик.

Двигатель заработал, из двери пилотской кабины в салон повалил сизый дым. Сергей опасливо отметил, что некоторые части летного оборудования подвязаны алюминиевой проволокой, явно не предусмотренной конструкцией аэроплана.

Однако от земли они оторвались благополучно, хотя знакомство с соседкой пришлось отложить из-за поднявшегося грохота и лязга.

До Октябрьска тащились, как с повинной. Небесный тихоход жался к земле, его тень путалась в верхушках кедров и лиственниц, которыми ощетинились невысокие округлые сопки, разбегавшиеся из-под крыла во все стороны до самого горизонта. С высоты ландшафт напоминал сплошь покрытое кочкой болото, и если бы не яркое разноцветье осенней тайги, могло показаться, что самолетик медленно скользит в нескольких метрах над нескончаемой марью. Поблескивающая в падях серая гладь многочисленных речек и озер усиливала этот обман зрения.

Аэродром Октябрьска проступил желтовато-бурой проплешиной в мохнатой шкуре тайги. Сергей, всматриваясь с высоты в грунтовое покрытие, представил, что могут натворить здесь дожди. Заряди они, и дату обратного вылета смело можно откладывать до заморозков.

Посадка тоже прошла благополучно. Летающая рухлядь, судя по всему, давно израсходовала свой технический ресурс, но, вопреки физическим законам, умудрялась не развалиться на ходу, что, в представлении Сергея, очень роднило ее с жизнью в целом.

Октябрьская милиция не больно-то расстаралась по части встречи. Из «аэровокзала», совсем уже смахивающего на сарай, Сергей тщетно пытался дозвониться до райотдела, но то ли связь была ни к черту, то ли местные сотрудники дружно подались на передний край борьбы с преступностью — телефоны, включая не знающий отдыха «02», глухо молчали. Работница аэропорта, толстая добродушная тетка в черном заштопанном халате сочувственно взирала на безуспешные старания городского, которому предстояло топать до поселка несколько километров.

Чтобы не задавать глупых вопросов, о рейсовых автобусах Сергей спрашивать не стал и вскинул на плечо ремень увесистой сумки.

В этот момент телефоном завладела рыжеволосая. Дождавшись, когда и ее постигнет неудача, Сергей, ни к кому конкретно не обращаясь, высказался в том смысле, что самый надежный вид транспорта — это собственные ноги. Незнакомка неприязненно покосилась на него: высокий, широкоплечий, на вид ничего себе, хотя вроде слегка поддатый, с дурацкой ухмылочкой оторвавшегося от дома, от семьи блудоискателя.

Короче — командировочный. Знаем, видали.

Тетка в халате, широко жестикулируя, растолковала приезжей дорогу. Сергей проводил взглядом удалявшиеся в сторону выхода брючки и направился следом.

От дверей аэросарая начиналась грунтовая дорога, прорезанная вдоль двумя глубокими колеями, и метрах в двадцати исчезала в зарослях. По словам тетки, тракт сей вел прямо в райцентр.

— Дела командировочные? — осведомился Сергей, догоняя рыжую.

Она глянула искоса, неопределенно кивнула, не проявляя особого дружелюбия.

— Пресса?

— С чего вы взяли?

— Догадался.

— Вы ясновидящий?

— Я внимательно смотрящий.

— Всех рассматриваете?

— Ну, на вас не засмотреться…

Она поморщилась.

— Все ясно. Умеете.

— Что?

— Подклеиваться.

— И в мыслях не имел!

Хоть какое-то начало. Сергей зашагал рядом.

— Письмо позвало в дорогу? — И не дождавшись ответа, продолжал: — Да уж. В этих краях эпохальные темы вьются в воздухе, как комары. Кстати, как вас зовут?

— Зовут меня Раиса Петровна, — ответствовала незнакомка, поворачивая лицо к настырному попутчику и ослепительно улыбаясь. — Областное радио, двадцать восемь лет, рост сто шестьдесят восемь сантиметров, вес шестьдесят пять кэгэ, гетеросексуальна, ненавижу маленьких собак и приставучих мужиков. Занимаюсь у-шу. Размер лифчика… Или это пока лишнее? Еще вопросы?

«Ого, — на секунду растерявшись, подумал Сергей. — А насчет размера как раз бы неплохо. Хоть и так видно…»

Однако она зря надеялась смутить оперуполномоченного.

— Репин Сергей Павлович, тридцать четыре года, рост сто восемьдесят семь, вес… не знаю, давно не взвешивался. Группа крови вторая, резус фактор… опять же не помню. Насчет собак согласен. Приставать не собирался. Но скучно же одному в такую даль. Да и лес, все-таки, мало ли что…

Повисло молчание. Она, похоже, раздумывала, послать его к черту или вдвоем, действительно, веселей.

— Ладно, не обижайтесь. Просто я злюсь. Командировка эта так не кстати, да еще и не встретили. А вы сюда по каким надобностям? От супруги отдохнуть?

— Тоже, однако, в командировку. — Замечание насчет супруги Сергей пропустил мимо ушей. — Мало-мало тайга ходи, здешний люди смотри, проверяй, умный бумага пиши.

— И про что бумага пиши, если не секрет?

— Зачем, однако, секрет? Один люди воруй, другой — лови, тюрма сажай. Моя смотри, как дела идут.

Раиса Петровна усмехнулась.

— Прокурор, он и в Африке прокурор?

— Прокуроров я сам побаиваюсь.

— Кто же тогда?

Он залихватски свистнул и пропел:

— Прра-арвемся, опера!!!

— Ой, — Раиса Петровна скривилась. — До чего я милицию не люблю.

Сергей сокрушенно развел руками.

— Вот беда! А я журналистов не перевариваю.

— Значит, объяснились.

— Но не всех, — поспешил добавить он.

— А я…

Он предостерегающе поднял руку.

— Вы имеете право хранить молчание. Всякое ваше слово непременно будет использовано против вас.

— В наручники станете ковать?

— Использование спецсредств строго регламентировано законом. Вы не подпадаете…

— О, боже! — скривилась Раиса. — Где вас такому учат?!

Вскоре они уже непринужденно болтали. Сергей то и дело порывался взять журналистку под локоть на очередном ухабе, но она грациозно уклонялась от его галантностей.

Он рассказал, что в поездку отправился не по зову сердца, но ежели носишь погоны — изволь действовать согласно полученного указания, а разносторонний подход к командам не поощряется.

— Указанию.

— Чего? — не понял Сергей.

— Согласно указани-ю, — Раиса Петровна сделала ударение на окончании. — Так по-русски.

— А-а, — он сделал глупое лицо. — Так это в ры-дакциях документы в портфель кладут, а у нас доку’менты в по’ртфель ложат. В конце ква’ртала. Вы, кстати, где собираетесь остановиться?

— Зачем вам? Честное слово, воровать и грабить не стану.

— Я не в том смысле. Может, чем-то помочь…

— Постового для охраны пришлете? — вдруг раздражилась Раиса. — Не нужно. Я уж сама себя поберегу.

— Вот те раз, — сказал Сергей, картинно кручинясь. — Хотел как лучше, а получилось, как всегда. Глупо как-то. Я от чистого сердца. Чего же сразу кусаться?

— Так, — покачала головой репортерша. — Глупо, значит, кусаться? Всякое, бывало, но чтоб меня сразу и дурой, и собакой обозвали!.. Отменный тон, гражданин начальник.

— Это почти, как в анекдоте…

— Да, вы весьма забавный человек.

Сергей поднял руки.

— Сдаюсь. Чепуху говорю от смущения. Вы красивая женщина…

— Еще одно слово и оно будет использовано против вас!

— Ладно, могу идти сзади. Но тут медведи попадаются.

— А вы медведей голыми руками?

— Нет, я их подавляю психологически, благодаря профессиональных навыков… навыках… тьфу!

Раиса Петровна рассмеялась.

— Шут с вами, разрешаю идти рядом. Смотрите, какая красота. Не то, что городская морилка. — И похоже передразнила Сергея. — Свежий воздух мало-мало, однако. Давай на ты, без отчеств. Не полковник, надеюсь?

Лесная терпкая свежесть и покой окружали их. Сергей вскоре узнал, что Раиса на радио работает второй год, а до этого, окончив филфак в областном «педе», чем только ни занималась. На последнем курсе вышла замуж. Но брак оказался недолговечным. Не зря говорят: хорошее дело таким словом не назовут. Муж, тренер хоккейной команды, здоровенная, красивая скотина… да что там объяснять, пил, бил, не любил, а если любил, то не жену, и пришлось разбежаться, благо чилдрен не смастерили. Такие вот получились гименеи.

В редакции полно бабья — амбиции, кудахтанье, склоки. Есть, правда, одна особенность: хоть дерьмом плыви, но в струе. Начнешь возникать, курятник объединяется и клюет. Инстинкт стаи.

Делом никто всерьез не занимается. Деньги, вроде, все хотят зарабатывать — паблик рилэйшн, спонсоры, коммерческое вещание, то, се… Хотят, да не могут — те еще специалисты. У главного на планерках одна песня: глубже, девочки, глубже…

Бабы по углам хихикают: нам хоть глубже, хоть как; может, у самого проблемы?

— Так и живем, навоз жуем. Трепещем, чтоб не разогнали. Инда и тявкнем на вражину-управдома какого-нибудь. От них, от управдомов, все зло, да еще от стрелочников. Велено позитив гнать, так что давно никого не трогаем, починяем примусы… Ну, да, извини, насчет примусов — это для тебя, конечно, загадка. Вам, ясное дело, не до примусов. С криминалом боретесь — никак его, сердешного, не одолеете. Зарплата маленькая, а на джипах рассекаете!

— Нету у меня никакого джипа, — обиделся Сергей.

— Плохо работаешь, наверное. Никто под твою крышу не просится.

— Я не кровельщик. Я по другой линии.

— Хватать? Стрелять? Ты, вот, кстати, в людей стрелял? Всегда хотела узнать, что человек в таких случаях испытывает?

— Который стреляет, или в которого?.. — без выражения спросил Сергей.

— А в тебя что, стреляли? — Раиса живо обернулась к нему и осеклась. — Извини, я кажется лишнее болтаю…

Он усмехнулся.

— С преступностью — это да. То она нас, то мы от нее. А вообще работа, как работа, как в любой конторе, только матов побольше.

— С матами у нас тоже не дефицит, — сообщила журналистка.

Из-за поворота дороги выскочил облупленный «уазик» с мигалкой на крыше.

— Лучше поздно, чем никогда, — покачал головой Сергей.

«Уазик» со скрипом затормозил, из кабины вылез высокий чернявый парень в кожаной куртке антрацитового колера, замысловато простроченной вдоль и поперек.

— Здравствуйте. Вы Репин? Извините за опоздание. Гвоздя в колесо поймали, а запаску пришлось подкачивать. Логинов Николай, начальник розыска.

Сергей пожал протянутую руку.

— Ничего, мы тут пешочком по свежему воздуху.

…Октябрьск врос в котловину между трех сопок. Именно про такие места в эпоху покорения всего на свете пели: «…только самолетом можно долететь». Вылететь, кстати, тоже, что Сергея основательно беспокоило.

О приближении человеческого селения напомнили остатки строений, то ли сараев, то ли времянок, черно проступивших сквозь прозрачные осенние заросли. Потом началось подобие улицы с пустоглазыми остовами брошенных, полуразвалившихся домов по обеим сторонам и утонувшими в грязи досками тротуара.

«Кладбищенская» дорога, как окрестил ее Сергей, снова ушла в подлесок, сбежала в неглубокую падь и вскарабкалась по другому ее склону на взгорок. У его подножия, словно стадо больных животных, грудились покосившиеся халупы. Оглядев сверху просевшие крыши и сиротливо курящиеся дымками голые огороды, Сергей присвистнул.

В ответ «кожаный» начальник угрозыска виновато пожал плечами, словно его рук делом было раскинувшееся впереди запустение.

— Просперити, — хмыкнула Раиса и достала сигарету.

На Сергея неожиданно навалилась дурнота, должно быть выветрились последние целебные пары. Нехорошим мороком потянуло вдруг из низины, в которую неотвратимо скатывался тряский «уазик», словно там, среди распадающегося жилья притаилось что-то злое. Пришлось напрячься, чтобы загнать внутрь высунувший змеиную головку страх.

Миновав мрачные бараки, поколесив между сгнивших заборов по заросшим травой полупроезжим улочкам, машина, наконец, достигла центра. Он состоял из кирпичных и деревянных двухэтажек, в которых гнездилась административная верхушка района, мозг и сердце обитаемого островка, затерянного в замшелой, таежной глухомани.

Судя по виду поселка, мозгу этому и сердцу требовалось неотложное медицинское вмешательство. Такой диагноз поставила Раиса, покидая автомобиль возле здания администрации. Она попрощалась, сообщив, что найти ее можно по телефону редакции районной газеты.

— Ну, а он у меня западет. Кровушку пить. — Логинов кивнул на гостя и назвал свой номер.

— Ладно, запомню, — Раиса изобразила рукой общий привет и зашагала к крыльцу.

«Уазик» прополз еще метров сто и вырулил на стоянку райотдела милиции.

7

Первым делом Сергей по случаю прибытия представился начальнику райотдела Онуфриеву, которому передал привет от Микиты, и сидящему здесь же за приставным столом мрачному майору Лапину, возглавлявшему бригаду УВД. Бригадир начал было ворчать по поводу опоздания, но Сергей заверил его, что справку о результатах проверки представит не позднее, чем завтра.

По этой части затруднений не предвиделось, ибо Октябрьский РОВД мало чем отличался от других своих «тмутараканских» собратьев, которыми изобиловала область, и все грехи здешних «пинкертонов» Сергей загодя знал наперечет.

Логинов неожиданно решил жилищную проблему: перехватил на пути в аэропорт улетающего в отпуск с семьей оперативника и отобрал у него ключи от квартиры.

Нравы здесь бытовали бесхитростные.

Оставалось позвонить в родное управление. Сквозь свист и треск связи Сергей различил голос Микиты. Судя по слышимости, телефонная линия по пути в областной центр несколько раз огибала земной шар.

— Добрался? — орал подполковник, но Репин едва мог различить его слова. — Ну и хорошо! Давай, работай! И чтоб без этого самого… Логинов тоже добрый гусь. Теперь слушай внимательно. Тут одно дело начальник управления взял под личный контроль. В твоем Октябрьске за этот месяц трое пропали без вести и все при схожих обстоятельствах… Ага, косяком пошли… Что ты меня спрашиваешь, кто да что?!.. Посмотри розыскные дела, разберись. Я тебе об этом и толкую. Да закрути все как следует, чтоб искали, а то у них там тяжелая работа — рыбалка да охота! Доложишь!

Повесив трубку, Сергей облегченно вздохнул и потребовал для изучения оперативное делопроизводство, чем вызвал легкую панику в рядах местных сыщиков. Впрочем, трепет инспектируемых отдавал показухой.

За окнами стало темнеть. Логинов, в чьем кабинете расположился Сергей, неторопливо взглянул на часы, поинтересовался:

— Какие планы на вечер? Отдыхать будешь с дороги, или как?

Сергей оторвался от бумаг, потянулся, сделал вид, что раздумывает:

— Предположим — или как. Что предлагаешь? В оперу, в кабак, а потом к цыганам?

— В ночной клуб, — усмехнулся Николай, — со стриптизом. Значит так, я сейчас там кое-что организую, и поедем на твою хату. Не возражаешь?

Сергей не возражал. К ночи опять достала его проклятая лихоманка, поколачивал озноб, и все трудней становилось скрывать пакостное свое состояние.

На постой его определили, как выяснилось, в двухкомнатную квартиру на втором этаже кирпичного дома со всеми городскими удобствами, включая теплый сортир и горячую воду.

Осмотревшись, Сергей присвистнул.

— Красиво живете.

— Кто как может, — отозвался Николай. — Сам такой хаты не имею. У хозяина баба в поселковой администрации работает.

Гости из управления в Окятбрьск наведывались не часто, но принимать их начальник розыска умел. Пока на газовой плите в чугунной сковородке «доходила» изюбрятина, коллеги пропустили по паре стопарей. Гладко пошла водочка под красную икру, маринованные грибочки, кабаний окорок и прочие вкусности из тайги и речки, впадающей в близкий отсюда океан. Не пришлось гостю пожалеть, что по дороге завернули к Логинову домой и отоварились таким могучим закусоном. В городе такая «поляну» операм не по заработку.

Общий язык они нашли легко. Николай по первости чуть осторожничал с приезжим, но тот напрямую заявил, что хоть и бардак у них в делах, «гнилую» справку стряпать он не собирается. Толку в тех справках. Кто их там, в управе, читает?!

Нормальный оказался мужик.

Перво-наперво определили общих знакомых, вспомнили, кого куда забросили лихая судьба и отдел кадров, посудачили о работе. (У нас ведь, Серега, как: с бабами — про службу, на службе про баб. Ладно, давай еще по чуть-чуть, пока свежина допреет).

Приняли по чуть-чуть. Сергей расслабился, из мышц ушла противная дрожь. Душевно они сидели. Первобытная тишина обступала дом, уютно и покойно горел розовый торшер в углу комнаты, просто грех было вспоминать о каких-то проблемах и неурядицах.

Логинов отправился на кухню, загремел посудой.

Оставшись один, Сергей подошел к окну, отодвинул штору. Напротив светились окна соседней двухэтажки, за ней мглисто поблескивали огоньки поселковых трущоб, а дальше стеной стояла монолитная таежная тьма, без единой искорки, густая и тяжелая, как битум. Она навалилась брюхом на лесное безбрежье, подмяв под себя деревья, сопки, дороги и звериные тропы, лезла из-за околицы, черными жирными щупальцами шарила по щелям улиц, огибая редкие фонари.

Крохотный, убого освещенный островок человеческого бытия, отрезанный сотнями километров бездорожья от большого мира, затаился, пережидая ночь, которая трогала оконные стекла порывами промозглого ветра, вздыхала эхом отдаленных, одиноких шагов.

Сергею ни с того, ни с сего сделалось жутко, словно он ненароком заглянул в безжизненный глаз доисторического чудовища. Показалось, что там, среди мрака, бродит кто-то свирепый, кровожадный, может быть, даже не человек и не животное, а некто сродни видениям из его похмельных кошмаров. Глупости, конечно. Но жуть эта погнала капитана к столу, заставила налить и выпить в одиночестве, не дожидаясь Логинова с его варевом.

— Подожди, сейчас под горячее! — крикнул из кухни Николай, заслышав звон стекла — Чуешь, как пахнет?

Но едва разлили под горячее, зазвонил телефон. Логинов взял трубку, несколько минут слушал, время от времени вставляя «угу» и «так», наконец подытожил:

— Когда поднимут следователя, пусть меня заберут.

— Труп, — обернулся он к Сергею, — поедешь?

Вечер скоропостижно накрывался.

— Конечно. А что за труп?

— Мужик в отдел пришел. Живет на окраине, огород у него возле самого леса. Собака в кустах выла целый день. Ну, ему надоело, пошел искать. Собаку нашел — она над жмуром сидит. А подробностей не знаю, на месте посмотрим.

«Предчувствие у меня было, что ли», — подумал Сергей.

Минут через двадцать под окном посигналили.

В «уазик» народу набилось в три этажа. Рядом с водителем набычился Онуфриев в штормовке поверх форменного кителя. Его зам, начальник криминальной милиции, еще в начале путины «заболел» и бессрочно «бюллетенил» на рыбных промыслах. А потому на место происшествия пришлось ехать самому начальнику РОВД. Трупы в Октябрьске находили не каждый день.

На заднем сидении давили друг друга следователь прокуратуры, криминалист, горластые оперативники и двое гражданских — понятые. Эти вообще страдали ни за что.

— Береги ходули, — предупредил Николай, втискиваясь в кабину. — Давай, Палыч, залезай, не стесняйся.

Сергей угнездился на чьих-то костлявых коленях, и перегруженный «уазик», скрипя рессорами, пополз дальше.

Следователь прокуратуры, которого оседлал Логинов, повозившись и покряхтев, недовольно произнес:

— Задницу ты, Коля, разъел. Раздавил совсем.

— И чего тебе, Степаныч, далась моя задница? — тут же подхватил начальник розыска. — Что за странный интерес? Вальки тебе твоей не хватает? И к медичке этой еще ныряешь.

Опергруппа заржала.

— Ты про медичку кончай, — рассердился следователь. — Чушь какая!

— Это не чушь, — внушительно изрек Логинов, — а абсолютно достоверная оперативная информация.

— Где ты ее взял?

— Я кем работаю?

— Вот и работай себе, а язык придержи!

— Вальку испугался, — протянул Николай. — А надо, надо ей стукануть. А то ишь, старый!

— Хватит дурака валять! — прикрикнул Онуфриев. Он учуял перегар и неодобрительно покосился на разговорившегося шефа угро. Но смолчал, самому доводилось привечать гостей из области.

Машина сбавила ход, освещая фарами заросшую травой колею, и тяжело качнувшись вперед, остановилась. Пассажиры полезли наружу, поеживаясь и бранясь.

Сергея обдало промозглой сыростью, запахом палых листьев и хвои. Домашнее тепло моментально выветрилось из-под куртки. Онуфриев включил фонарь и первым пошел вдоль колеи, за ним потянулись Логинов и остальные. В свете фар Сергей с удивлением узнал одного из понятых. Им оказался давешний попутчик, обладатель бесценного вещмешка. Мужичок и сейчас имел вид не шибко трезвый, но шагал бодро и уверенно, как человек, привыкший топтать лесные стежки-дорожки.

Сергей старался не отставать от Николая. Миновав сооруженную из жердей изгородь, они углубились в заросли таежной опушки. Шагов через сто навстречу блеснул свет фонаря.

На месте их ждал пожилой участковый в милицейской фуражке, брезентовом плаще и резиновых сапогах. Рядом топтался обнаруживший труп хозяин собаки.

— Так, и что тут у тебя, Михалыч? — спросил Онуфриев.

— Да вот, сами смотрите, товарищ подполковник. — Участковый опустил фонарь к земле.

Среди вывернутых с корнем кустов на истоптанной траве в неестественной позе лежал человек. Сергей сразу обратил внимание на многочисленные темные сгустки и потеки, покрывающие поваленную растительность.

— Не надо бы толпой, — сказал он Логинову, — следы затопчем. Пусть сперва следователь и эксперт..

Но Онуфриев уже наклонился над трупом, за ним подтянулись остальные. Все делалось не по правилам, но Сергей вдруг почувствовал: местные с первого взгляда определили что-то, не открывшееся пока ему. Махнув рукой на формальности, он тоже приблизился к телу.

Это был мужчина. Ватник и брюки превратились в бурые заскорузлые лохмотья. Кожа головы, содранная с черепа, прикрывала лицо. Клочья волос прилипли к шее, и от этого могло показаться, что человек при жизни носил бороду. Сергей заметил, что правая рука трупа ниже локтя отсутствовала, а левая, неестественно вывернутая, изгибалась так, будто имела в два раза больше суставов. Из-под разодранной телогрейки расползался по траве белесовато-красный ком внутренностей. На теле повсюду зияли громадные рваные раны, словно кто-то поработал огромными клещами, и теперь там сквозили оголенные кости.

Следователь выругался. Ониуфриев и Логинов, присев на корточки, деловито обшарили труп.

— А где судебный медик? — спросил Сергей.

— В области, — Николай вытер о траву перепачканные руки, — семинар у них.

Ничего не менялось на периферии!

— А на кой он? — влез один из оперативников. — Тут и так козе ясно. Мишку повстречал.

— Все тебе ясно, — проворчал Онуфриев, поднося к глазам перепачканный кровью и землей, скомканный клочок бумаги. — Так, у кого зрение получше?

Через минуту из обнаруженной почтовой квитанции стала известна фамилия погибшего. А причину пребывания его в лесу прояснил участковый, обнаружив неподалеку измятый дюралевый короб с ягодой.

— Точно говорю — мишка, — гнул свое опер.

Внезапно в разговор вмешался пьяненький понятой, который все время крутился поодаль, то и дело исчезал в темноте, жужжал динамкой фонарика — «жучка».

— Ты, Костя, муйню не городи. Мишка сейчас сытый, с чего ему безобразить? Тем более — прямо в поселке, считай. Он на речке рыбу ловит. Да и в лесу вон ему жратвы.

— Ну, значит, его поездом переехало, — раздраженно отозвался оперативник. — У нас тут поезда каждый час ходят. Через болота, напрямки. Ты глянь хоть, как его разделало.

Мужичок не унимался. С опером говорил без почтения — с пацанов, видать, помнил — причудливо мешал таежный говор с блатными интонациями.

— Чо орать-то, в натуре? Ты, Костя, и раньше не больно в чем понимал, а щас тем более. Я его знаю. — Он указал на труп. — У него с геодезистами разборки были.

Они его по буху в очко проиграли, замолотили под медведя и сюда подкинули, чтоб тебе лапши на уши навешать. А то ты сильно умный стал в своей ментовке. Глаза если бы разул, много бы еще чего вокруг увидел. Но глаза у тебя…

— Помолчи, Егор, — оборвал его Онуфриев, и добавил, обращаясь к следователю. — Вообще-то, действительно, на медведя похоже.

— А что иначе? — пожал плечами следователь. — Тут без медицины видно. Тигров у нас нет, кабан так не может. Вот только странно. Ну, допустим, спугнул он зверя, разозлил. Но Егор-то прав. Медведю чего в такое время возле людей болтаться?

— Ладно, пиши осмотр, — заключил Онуфриев. — Константин, посвети следователю. А твое дело, Михалыч, труп в морг доставить.

— Да где ж я сейчас машину возьму? — заныл участковый.

— На себе тащи! Что ты мне проблемы ставишь?

Следователь зашуршал бумагой. Логинов махнул Сергею рукой, давая понять, что на этом их миссия окончена, и зашагал вслед за Онуфриевым. Репин покачал головой: лихо осмотр произвели, нечего сказать. Но промолчал.

— Такие вот дела, — подытожил Николай, когда они топали по травянистой колее, — по-глупому человек погиб. Ладно бы зимой, в лесу где-нибудь. Шатуны каждый год стали появляться. Пожары. Корму не стаёт. Лесорубы капитально пакостят, военные, да и браконьеров развелось. Народ совсем оскотинился, как последний день живет. Даже аборигены, на что уж лесные люди, и то за водку на любую пакость готовы. На реке кому не лень рыбу порют, икру добывают, мать их!.. Бичевни развелось. То папоротник, то ягоды, то грибы. Тайгу жгут — страшно смотреть. Диву даешься, сколько силы в ней, что еще стоит. Дорог на большую землю нет, так с побережья всякой сволочи понаехало. Лесодобытчики древесину туда трелюют, а оттуда — чего бы доброго завезли!

— А лесничество что же? Рыбнадзор?

— Да толку с них! Людей с гулькин хрен, прав никаких — это одно. А второе — которые сильно принципиальные, те не больно приживаются. Свои же и выпихнут. А в одиночку не повоюешь, кому охота на пулю нарываться! Да и так, жим со всех сторон, того не трожь, этого. Один — начальник, другой у него в кумовьях. А когда Иван Иванович ворует, а Ваньку гнобят — чего хорошего может получиться?! Вот инспектора и шмурыжат по тихой грусти. Больше по снабженческому делу для всякого руководства, да и себя не забывают. Коммерция везде. Не стало тут порядка. У вас в городе хоть какой-то порядок, а здесь!.. Все свои, перепились, пересплелись.

— Не жил ты в городе, — усмехнулся Сергей. — И не пробуй, не надо.

Из машины Онуфриев по рации скомандовал дежурному, чтоб тот пробудил ото сна какого-то главного механика и пусть грузовик дает, труп везти. Ну, нет шофера, пусть сам за руль садится. В общем, все, давай, делай, а то на себе труп потащишь. Всегда был у начальника РОВД в запасе этот аргумент.

— Ты, Логинов, завтра прямо с утра свяжись с лесничеством. — Онуфриев заправил манипулятор допотопной рации в зажимы. — Гадину эту отстреливать надо.

Стоя возле «уазика», Сергей закурил. Николай тоже достал сигареты и продолжал.

— Или вот, Егор этот, Матюхин, который сейчас егозил. В этих краях родился, вырос, охотник был, каких поискать. Честный, скажу, мужик, порядочный. Никому задницу не лизал, шкурки неучтенные из лесу не тащил. Ну, ему и участок похуже, и дров зимой не завезут, и заработки соответствующие. Охотинспектор взъелся, что не кланяется, не мажет. Стал Егор попивать, с бабой пошло-поехало. Раз нажрался, чем-то она его допекла, поленом ее огрел, чуть дуба не врезала. Сам, правда, пришел сдаваться, но за нанесение тяжкого вреда здоровью «трояк» схлопотал. Вернулся — баба на порог не пустила. А потом и вовсе уехала. Вот спился совсем. Сейчас кочегарит. Пропадет. Или замерзнет по пьянке, или бичи башку оторвут. И все, знаешь, вот так как-то, хрен поймешь!

Со стороны леса в свете фар возникли остальные члены опергруппы. Участковый остался охранять тело до прибытия транспорта.

На обратном пути Сергея забросили на квартиру. В комнатах стоял знакомый запах заветрившейся пищи и остывшего табачного дыма. Понимая, что иначе не заснет, Сергей проглотил полстакана водки и, закутавшись в одеяло, повалился на постель.

…Участковый пил чифир на летней кухне у мужика, принесшего в райотдел недобрую весть. Хрен вот Онуфрию, чтоб он там торчал ночью, в кустах, возле мертвяка. Хуже ни черта уже с ним не будет, а зверюга, он, может, далеко и не ушел никуда. Командовать все мастера. Сел себе в автомобиль и забуевертился.

Грузовик пришел в третьем часу ночи. Через борта попрыгали хмурые мужики, которых дежурный по райотделу подрядил тащить труп. Как подрядил, известно: не поедешь — смотри у меня!

Мужики поволокли из кузова свернутый в рулон брезент. Грузовик развернулся, и сколько было возможно, сдал задом в заросли.

— Так чо, начальник, вы все на холяву норовите, на кокарде? За такую работу платить надо. — Здоровый рыжий детина не скрывал недовольства.

— А я тебе плату где возьму, высру? — отозвался участковый. — Скажи спасибо, что прошлый раз за драку под суд не пошел.

— Токо это и можете, — проворчал детина. — Хрен я тебе опять за спасибо дров на зиму привезу. Привыкли…

— Топай, давай. Не привезет он! Куда ты денесься?

Носильщики под предводительством участкового убрели в кусты. Какое-то время оттуда доносился треск веток, возня и окрики милиционера. Утробный звук возвестил о слабости чьего-то желудка. Наконец к машине выволокли длинный, прогибающийся в середине сверток, взметнули его вверх и с глухим стуком забросили в кузов.

Шофер, дождавшись, когда рабсила займет свои места, полез в кабину.

— Подожди, отолью, — сказал участковый и отошел в сторону.

В кромешной тьме уполномоченному вдруг почудилось, что кто-то черный, приземистый стоит неподалеку, выступая глыбой из шевелящихся под ветерком зарослей.

Господи! Теплая струя обдала руки, побежала вдоль штанины.

Ни звука не исходило от неподвижной фигуры, только тянуло оттуда промозглым, пробирающим до костей ветерком.

— Эй! — крикнул водила. — Долго там ссать будешь? — И посветил фонариком.

Желтый луч скользнул по зыбкой стене листвы…

Не было там никого, ни зверя, ни человека. Один обман зрения. Застегиваясь на ходу, участковый поспешил к машине. Долбанная служба! Спят все добрые люди, а тут, ну ни днем, ни ночью покоя нет! Мерещиться, что ли, уже начинает?

«Чего на пенсию не иду? — вздохнул он. — Деньги бы хоть платили хорошие».

…Проводив милицию, хозяин летней кухни погасил свет, запер дверь и собрался на покой. Черт ему подгадал эту напасть! Всю ночь с мертвяком проколготились, а с утра на работу. Повестку, небось, не выписали! Дождешься от них. Сами-то отоспятся.

Он поглядел в сторону огорода. Вроде, возник там какой-то посторонний шорох и шум. Может, показалось? Но нет! От того был шум, что со стороны леса, через жерди ограды перемахнула вдруг громадная черная тень, в несколько прыжков пересекла наискосок пустые грядки, снова подпрыгнула, минуя другую изгородь, и пропала, словно и не было ничего.

Опамятовался хозяин в сенях, безуспешно пытаясь задвинуть оконный шпингалет, прибитый к внутренней стороне двери.

Тьфу! Тоже мне, преграда!

Справившись с запором, юркнул в комнаты, где спали безмятежным сном домочадцы, поглядывая на окна, сдернул со стены ружье.

Господи, твоя воля! Неужто медведь по огороду шастал? Хотя, вроде, стоймя скакал. Медведю с чего бы так? Или человек какой? Но здоро-вый, не приведи Бог!

Если медведь, в дом-то не должен заломиться. Не могло же померещиться! А почему не могло? С мильтонами свяжешься, на их дела насмотришься — доброго ничего не жди. Да, может, собака пробежала? Как же, собака, два метра ростом! Или не два?

Чифиру еще нажрался — в глазах двоится. На следы бы глянуть.

Но смотреть ночью следы он не пошел.

А ближе к утру на поселок обрушился диковинный, не по-осеннему бурный, просто тропический ливень, какой и в летнюю пору случается в этих краях не каждый год.

8

Репин проснулся в семь часов без будильника. Сработал многолетний рефлекс. Свет из окна сочился пасмурный, серый, снаружи по металлическому карнизу барабанил дождь.

Превозмогая слабость, Сергей умылся холодной водой, долго чистил зубы, через силу высосал кружку крепкого чая. Обуваясь в прихожей, глянул на себя в зеркало.

Ну и харя… Уже отперев входную дверь, он решительно вернулся к неприбранному столу, налил из недопитой бутылки и торопливо, словно боясь передумать, опрокинул стопку в рот. А, поразмыслив, выцедил и остатки. Не ползать же мореным тараканом под насмешливыми взглядами деревенских детективов.

Дверь кабинета Сергей отпер запасным ключом, который накануне дал ему Логинов.

Хозяина на месте не оказалось, он с утра хлопотал насчет облавы на людоеда.

Сергей закурил и, вздохнув, взялся за бумаги. Просматривая их, тут же, по ходу, набрасывал черновик справки, однако скоро отложил ручку. Не шла работа, но определенно настала пора позвонить.

Раиса в редакции отыскалась сразу. Негде было ей там потеряться.

— Привет, — чирикнула она. — Как проверка достигнутых достижений? Застращал, небось, там всех? Проверять — не работать! Слушай, здесь все болтают — ночью кого-то медведи съели. Это трёп?

— Ого! — удивился Сергей. — Быстро у них тут. Объявление, что ли, на магазине повесили?

— А ты думал! Самое оперативное радио — сарафанное. Так что случилось? Или государственная тайна?

— Да какая уж тайна, если с утра даже тебе донесли.

Раиса фыркнула.

— Это вам ваши стукачи доносят. А моя задача — сбор информации о текущих событиях. Так было дело, или меня тутошние ребята разыгрывают?

Сергей различил в трубке негодующие возгласы.

— Да нет, не разыгрывают… Съели, не съели, но кое-что было. Разбираться надо.

— Так ты, может, темнишь? Может, там убийство? Не желаешь интервью дать? Пр-р-ославишься!

Сергей досадливо поморщился от ее дурашливого тона.

— Веселишься?

— Зачем грустить? Печаль старит.

— Человек, вообще-то, погиб. Вроде, ничего смешного нет.

Образовалась неловкая пауза, которую нарушила Раиса. Она сменила тему.

— Слушай, тут вечером намечается одно мероприятие. С буфетом, как говорится. Не желаешь?

— Желаю, — неожиданно для самого себя сразу согласился Сергей. — Во сколько?

На том конце провода недолго посовещались.

— Давай в семь к администрации. Тебя встретят.

Сергей повесил трубку.

Розыскник принес дела на без вести пропавших, но читать в тоненьких папках особенно было нечего. Цепочка странных исчезновений давно должна была бы всколыхнуть поселок, но Сергей понял, почему ажиотаж возник только сейчас.

Бомж, приехавший с побережья, чтоб подзаработать на путине и сборе «дикоросов»… Кантовался в леспромхозовской общаге, в «бизнесе» своем не преуспел из-за пристрастия к браге и одеколону. Однажды ушел, как обычно, в тайгу и не вернулся. Предполагать убийство оснований нет.

Местная шалава, ни кола, ни двора, в свои зрелые годы отродясь нигде не работала, питалась закуской, пила, как говорится, все, что горит и жила с каждым, кто способен… На недели исчезала из поселка, обретаясь у лесорубов, геологов и вообще неизвестно где. Странно, что ее вообще хватились.

Волна поднялась только в связи с третьим случаем. Пропавший был не чета первым двум. Парнишка семнадцати лет, нынешней весной окончивший школу, ушел рыбачить с ночевой на озеро, что в пяти километрах от райцентра. Однако ни через день, ни через два домой он не вернулся, и родители забили тревогу.

Прочесали тайгу по пути к озеру, обшарили его берега, обследовали дно.

Результатов никаких.

Ничего существенного не выудив из имеющихся материалов, Сергей задумался.

Ситуация просматривалась, вроде бы, вполне объяснимая. В течение месяца трое безвозвратно пропадают в тайге. Плюс — вчерашнее ночное происшествие.

Завелся-таки, видимо, в окрестностях опасный зверюга. В чем причина его мародерства — пускай выясняют здешние охотоведы. Преступлением и не пахнет. Не милицейское дело. Кому отстрел произвести — найдется. Окончить справку — два часа работы. Ну, день еще для виду покантоваться, а там можно и домой… Но кто его ждет дома? Микита? Миките, чем он дальше — тем спокойнее. Нет уж, пусть порастают быльем кабацкие похождения. Торопится незачем.

Репин дозвонился до шефа, слегка приврав, доложил обстановку и без труда получил согласие на то, чтоб задержаться в Октябрьске.

— Ты у нас еще и следопыт, оказывается, — буркнул Микита. — Ладно, смотри у меня там…

Логинов явился к обеду. Был он не выспавшийся и злой, стянул с плеч кожан, кинул его на стул, с грохотом уселся на свое место.

— Индейцы долбанные! Ну, не видал паршивее народа. Запились совсем, мать их!..

— Что случилось? — осведомился Репин.

— Да, ну их к черту, ёкарный бабай! Я ж с утра мотался в охотхозяйство. Облаву надо делать, ждать, что ли, пока еще кого-нибудь задерет? Да и сезон на носу, надо участки в тайге к зиме готовить. Промысловики в основном аборигены. Так вот, охотнички эти в лес вообще идти отказываются.

— Бастовать не запрещается, — усмехнулся Сергей.

— Смейся! — окрысился Николай. — Хоть бы причина была, а то так, ересь какую-то городят. Боятся, видишь ли.

— Это с чего же они такие пугливые?

— А поверья у них всякие. Считают, что это не медведь безобразит, а кундига. Будто бы за какие-то грехи духи там, или боги ихние насылают проклятье. Становится один из племени кундигой, оборотнем, значит. Наполовину человек — наполовину медведь. И кундига этот людей дерет. Ты вот ухмыляешься, а у нас, видишь, что получается. Без вести пропавшие — раз, случай вчерашний — два. Здесь же в одном конце дунь — в другом все слышно. Народ уже досконально про выпущенные кишки осведомлен. И вот, пожалуйста. Крик подняли в конторе: не пойдем ни в какую! Мы и так, и сяк, убеждали, что сами же без заработка останутся. Бесполезно! Говорят, со стариками советоваться надо. Тяжело с ними беседовать. Но что удивительно, раньше не было такого. Массовый психоз какой-то.

— Плоды просвещения!

— Ага, плоды! Знаешь анекдот? Получил абориген благоустроенную квартиру. Приходит комиссия. В комнате юрта, в ванне рыба засолена, в унитазе ягода замочена. Спрашивают хозяина: ну, ладно, а до ветру-то куда ходишь? А за юрту, отвечает. Я здешний. Помню, пацаном еще был. И обычаи они соблюдали, и природу берегли, не как мы — языком. Честные, аж до смешного иногда. Обманывали их частенько. А пьяные — дурные. Чуть чего — за нож, за ружье… Теперь поиспохабились, водку жрут по-страшному, чуть не с пеленок. Они на это дело послабее нашего. За пойло у них и шкурки, и что хочешь выманивают. Хватает специалистов! Весной, когда промысла никакого нет, поопухают, лазят, как вши по падали, ей Богу! У нас со спиртным и сейчас напряг, а раньше завезут с побережья раз в навигацию и баста. Так они одеколон жрут, стеклоочиститель — что попадет. На путине, пьяные, тонут, в лесу зимой замерзают. Меньше их стало. Кто уехал, кто загнулся, а по пьянке детей не наделаешь.

— Ты уж и нарисовал картину. Прямо геноцид какой-то, — не выдержал Сергей. — И чего ты орешь? Я, что ли, во всем виноват?

— Ты, наверно, в детстве газетки почитывал, — огрызнулся Логинов, — про национальную политику партии и рост благосостояния малых народов. А она, эта политика, вот тут, у меня пред глазами была. А сейчас вообще никакой не стало. Знаешь, почему они сами себе гадят? Потому, что не их эта тайга. И река не их, и все остальное, чем испокон веков жили. Только теперь воровать стало вольготно. Что урвал, то твое.

Прадед мой в двадцатых годах здесь поселился. Говорил, ни мы им не мешали, ни они нам. При мне еще здесь стойбище вниз по речке было. Так первый секретарь райкома дал команду дорогу туда перерыть, товары тамошним отпускать в магазинах запретил, чтоб быстрей, значит, в поселок переселялись. А то ему сверху пеняли, дескать, с пережитками плохо борется. Они не больно ершистые, не бунтовали. Сказали «люминь» — значит «люминь». Оно, вроде, и правильно — просвещение, здравоохранение! Чего только они от этого просвещения спивались да вымирали?!

Или вот шаман тут жил. Камлал себе втихаря. Так здешний комитетчик суетился-суетился! Чужими руками раскрутили шамана. Шкурки ему левые навесили и посадили. Красота, нету пережитков! Долго он отсутствовал, а вернулся, к нему опять люди пошли: кто лечиться, кто за советом, кто что. Значит, нужен им он, а не прогноз погоды. Погоду они без всякого радио лучше нас узнают. Они и в прежние времена не шибко понимали, для чего их по-другому жить заставляют. А сейчас вообще обалдели.

— Ну, в тайге своей они бы от цивилизации не попрятались. Исторический закон.

— Что я, дурак совсем, не понимаю?! Но вот они меня вроде и уважают, а напьются, и знаешь, что говорят? Ты, говорят, Коля, у нас все забрал, тебя резать надо. Вот так. Это я у них забрал? Я сам охотник. Мне с ними в лесу не тесно. Мне там с другими тесно стало, которые за деньги мать родную в штабель закатают!

— Да что ты ополчился на меня? — рассердился Репин. — Я в генсеках не состоял и олигархом не заделался. Лесом не торгую!

— Ладно, извини, обидно просто.

…В полдень Логинов предложил отобедать у него, но Сергей отказался.

— В кафе ваше схожу, прогуляюсь по свежему воздуху.

— Ну-ну, полюбуйся на достопримечательности. На коровью лепёху не наступи. Кафе рядом, от крыльца налево.

За окном, провисая к земле дряблыми животами, не спеша волочились низкие тучи, время от времени просыпали на окрестность пригоршни мелкого дождя, но от фантастического ночного ливня остались только бескрайние лужи, да осклизлая пленка глины, затянувшая хилый асфальт мостовой.

После сытного обеда Сергей закурил и медленно пошел по улице, которая метров через сто превращалась в раздрызганную колею, заплывшую непролазной грязью.

Вместе с асфальтом кончались и двухэтажки, со склонов сопок сползались к дороге разномастные домики на одного-двух хозяев и кособокие бараки. Прямо за огородами начиналась тайга, в которую упирался дальний конец улицы.

Прогулявшись до истоков колеи, Сергей повернул назад и нос к носу столкнулся с Егором Матюхиным, давешним разговорчивым понятым. Заметно было, что Егор продолжал активно ликвидировать содержимое известного вещмешка, но памяти не терял и пребывал в устойчивом состоянии средней пьяной одури.

— Здорово, Егор, как по батюшке, не знаю, — приветствовал его Сергей, имея к пьяненькому свой интерес.

— Здрас-сте, гражданин начальник, — признал его Матюхин. — Зачем по батюшке? Меня милиция все больше по матушке величает.

— Ты, говорят, до отсидки охотником был?

— А как же, был. Но устал потом конкретно. Чичаза больше по истопному делу.

— Это уж где кому лучше. Я что хотел тебя спросить, Егор батькович. Ты ночью что-то про карты, про геодезистов рассуждал. Опровергал, вроде как, медведя. Шутковать изволил или соображение какое имеешь? Так ты поделись, слушай. Тет-а-тет, без протокола.

Болтовне Матюхина про козни геодезистов, Сергей, конечно, не поверил. Но уж коль столкнулись нос к носу, почему бы не прощупать да не забыть со спокойным сердцем? Кроме того, промелькнуло ведь в разговоре Онуфриева со следователем какое-то сомнение по части медведя. Так что бы это значило?

— Да я дуру гнал, начальник, — без обиняков сообщил кочегар. — Костька, опер, сопля соплей, а туда же. Забурел шибко. А ты уши развесил?

— Ну, как же! Надеялся с твоей подачи орден заработать. Да за медведя кто же орден даст? А? Как думаешь?

— Кому ж еще быть, кроме медведя…

Но как-то так сказал это Матюхин, будто удочку забросил.

— Сам же говорил, что зверь сейчас сытый, возле поселка ему делать нечего.

— И то правда.

— Так ты же охотник, должен в таких вещах понимать.

Матюхин топтался на месте, косил по сторонам, вроде цену себе набивал. Наконец, произнес негромко и почти трезво:

— Мишка, натурально, напакостил. Но есть тут одна притча.

— Да ты, Егор, кота за хвост не тяни. Бешеный он, что ли, или какой? Не дай Бог, еще кого-нибудь угробит.

Но Егор все мямлил да переминался с ноги на ногу.

— Ну, ладно, бывай, — сказал Сергей и, повернувшись, зашагал прочь.

— Эй, начальник, — окликнул его Матюхин. Сергей обернулся, подождал, пока кочегар подойдет.

— Тут, начальник, видишь, какое дело. С нашими-то мусорами я и разговаривать не хочу. Быки они. Зажрались, а мозги куриные. Только гонора до хрена, как у того Костьки. Логинов ничего мужик, но и он меня слушать не станет. А ты человек новый и с виду, вроде, не поганый. Не знаю, пригодится тебе или нет, но вот слушай. Я ночью-то на месте с фонариком покрутился. Оно, конечно, на медведя похоже. А со зверем всяко бывает. Вроде и не должен, а вот порвал человека. У него своя идея, кто его поймет. Но я следы посмотрел. Нет от передних лап следов. Все пролазил — нету. Даже когда уходил, так на задних и попер. Чудно. Медведь, бывает, надыбки встает. Но это так, по случаю. А тут вроде стоймя пришел, стоймя и отчалил. Да и раны я смотрел у покойника. Вроде не человечьих рук дело, но и медведь не так грызет — видал, доводилось.

Егор помолчал.

— Но, знаешь, что главное? Зверь, он откуда должен явиться? Из лесу. А этот не оттуда пришел.

— А откуда же? — Сергей смотрел на кочегара с недоумением.

Матюхин еще помедлил, а потом выпалил:

— Из поселка, вот откуда!

Оперуполномоченный недоверчиво хмыкнул.

— Точно тебе говорю. Из поселка. Я следы хорошо смотрел. На колее еще его лапы были, ну, где уазик стоял. Я аж до гравия пробежался. На гравии не видно. Ты уж, как хочешь, а следы из поселка ведут.

— А чего ж сразу промолчал?

— Да я не молчал. Я Костьку в сторонку отозвал, только начал, а он мне буев навтыкал. Вытрезвлять, говорит, тебя надо.

— А сейчас, если на место сходим, покажешь? Может, еще кого знающего прихватим?

— Чичаза — без пользы. Ночью дождяра, видал, какой лупил? Нет там уже ничего. Одна вода стоит.

— Ох, Егор, — покачал Сергей головой, — мастер ты лапшу по ушам развешивать.

— Не веришь, начальник, — прими за сказку, — обиделся Матюхин. — Ладно, бывай здоров.

— Подожди, — остановил его оперуполномоченный. — Ты про охотников слыхал сегодня?

— Это как они в тайгу идти забздели? Слыхал, а как же.

— Ну, и что скажешь?

— А что сказать? Темные люди, некультурные.

— Но раньше-то они медведей не пугались. Или не попадались такие?

— Всякие попадались. Но я так думаю. Они лес знают — не нам чета. Если хипеж подняли, значит здорово их допекло. Неладно что-то, значит.

— Так, — сказал Сергей. — По-твоему выходит, тут и вправду нечистая сила завелась? Ты, Егор, смеешься, что ли?

— Я про нечистую силу ничего не говорил, это — извините. Что видел, то — пожалуйста. Мое дело маленькое. Но, уж если на то пошло, вон, мужики рассказывают, попалась им в тайге изюбриха отелившаяся. И не убегает. Они подошли, отогнали матку, а телок в траве лежит. Когда посмотрели — у него копыт нет. Ноги на концах, как палки, круглые и розовой шкурой обтянуты, видно как кровь бьется. Гадко им сделалось, добили телка. Так-то.

— Это ты к чему?

Но кочегар уже заковылял вдоль улицы.

…Когда Сергей вернулся в кабинет, там вместе с Логиновым сидел оперуполномоченный, со слов которого Репин узнал, что промысловики-аборигены по-прежнему в отказе. Собрались, правда, егеря своими силами отстрелять зверя, но вторая часть проблемы — выезд на участки — так и не решена, и некто Отолон, черт бы его драл, способствует такому положению.

— Ладно, — махнул рукой Николай, — в конце концов, это дело не наше. Пусть сами разбираются. — И отпустил подчиненного.

Сергей рассказал о встрече с Матюхиным.

— Он тебе наговорит, — усмехнулся Николай. Но помолчав, добавил: — Да уж, некстати этот дождь.

— Думаешь, есть все-таки что-то в его болтовне?

— Есть, нет, а глянуть бы надо. Будет ходить, языком трепать, людей баламутить. А насчет безногого телка — было дело, слышал. Собрались тут огороды садить, участки в тайге раскорчевали, удобрения завезли, да бросили. Они года три уже там под открытым небом валяются. Изюбри часто приходят, лижут, как на солонцы. Может, из-за этого, кто ж его знает. Здесь и военные объекты понатыканы, даром, что глухомань. На побережье, говорят, в бухте, атомные подлодки гниют. Не нужны никому, бросили их, а реакторы тлеют. Что из тех подлодок сочится? Приезжали тут, делали всякие замеры… Сказали: с экологией все у вас в пределах нормы. Но сразу после этого кое-кто из начальников на большую землю свалил вместе с семьями. И должности свои побросали. А возле Ягодного — хутор такой есть — лысого волка убили. Голый, шерсти нет совсем и кожа вся в бурых пятнах. Тоже ведь, облез отчего-то.

И, помолчав, добавил:

— Но, самое главное, — у него пятая лапа росла. Четыре нормальные, а пятая — из под левой лопатки, вся кривая, сустав на ней лишний. Пользы никакой, одно уродство. Волка сам видел. Паскудная, скажу тебе, образина. Нечисть.

— Охотничьими байками стращаешь, — хмыкнул Репин.

…Наскоро окончив справку о результатах проверки, Сергей отыскал Лапина и вручил ему свое сочинение. Бригадир читать бумагу не стал, сунул в папку. Перед обедом он провел итоговое оперативное совещание, и Сергеева писанина была уже ему до фени. Лапина заботило одно: чтобы окончательно не развезло взлетное поле, и не пришлось бы куковать тут до морковкина заговенья, а от нечего делать вечерами жрать водку с Онуфрием — это на больную-то печень!

Много лет проработав в управлении, майор давно знал, что его инспекторские поездки ничего не меняют в неизбывном милицейском бардаке и терпел, уповая на близкую пенсию. Впрочем, не пустым возвращался он обычно из таких поездок. Вот и на этот раз Онуфриев не ударил в грязь лицом. В дежурной машине, готовой доставить бригаду к самолету, ожидал Лапина большой баул, туго набитый дарами тайги и осенней путины…

Начальник Октябрьского РОВД, в отличие от управленца, на пенсию не торопился, надеялся послужить еще в своей хоть и докучной, но не бесхлебной должности годок-другой, а потому доскональные справки с выводами об «укреплении руководства» были ему без надобности…

— Надолго остаешься? — спросил Лапин Сергея.

— Побуду до полной ясности. Пока медведя отстреляют.

— Ну, удачной охоты.

На том они и расстались.

9

Около семи вечера, отклонив настойчивые приглашения Логинова и сдав ему на хранение пистолет, Сергей явился к зданию поселковой администрации. Там его встретил посиневший от сырой промозглости, щуплый, очкастый блондин в дождевике, резиновых зеленых полусапожках и при галстуке. Он поздоровался и повел Репина на другой конец поселка, к бревенчатому коттеджу, где имело быть обещанное Раисой мероприятие.

По дороге блондин поведал, что зовут его Андреем Владимировичем, когда-то начинал инструктором в райкоме комсомола, потом был депутатом райсовета, а сейчас по коммерческой части, но какая тут коммерция!.. Вечеринка организована в Раисину честь, да и так, знаете ли, дыра-дырой и жизнь здесь соответственная, надо иногда пообщаться по-человечески.

— Вот и прибыли!

Блондин свернул с осклизлой тропинки и, подобрав долгополый плащ, запрыгал по грязи к калитке в заборе, за которым светились разноцветные окна.

Внутри просторный коттедж был обставлен в стиле уездного модерна с непреднамеренными элементами «сюра». В гостиной за столом сидела — и, чувствуется, неплохо уже сидела — веселая компания.

Раисе предоставили кресло с протертыми подлокотниками, похожее на старого, хромого бегемота. Остальные гости разместились кто на чем, включая продолговатый фанерный ящик, поставленный «на попа».

Пиршество освещал торшер под желтым абажуром, напоминающий подсолнух. В полумраке Сергей разглядел двух ярко накрашенных дамочек — молодую и неопределенного возраста; бородача с могучими плечами, обтянутыми черным свитером; особь мужского пола в мятой пиджачной паре и мятой же рубахе мышиного цвета. Во главе стола оживленно жестикулировал раскрасневшийся лысый толстяк с рыжими кошачьими усами. По правую руку от него потупил взгляд в тарелку абориген в очках, примеченный Сергеем еще в аэропорту. (Тесен мир, а в Октябрьске и того на три размера меньше!) Всего собралось здесь человек с дюжину, хорошо выпили, правительство, кажется, уже обругали, но до скабрезных анекдотов еще не дошли.

Андрей Владимирович представил нового гостя, знакомство прошло шумно и бестолково. Сергей, однако, уяснил, что народ здесь собрался не простой. Усатый толстяк, например, оказался заместителем редактора районной газеты и хозяином гостеприимного дома; бородач — местным геологическим начальством. Мятая личность возглавляла дом культуры. Юная особа секретарила в газетной редакции, а та, что постарше, олицетворяла районную администрацию. Абориген в очках, назвавшийся Григорием Олконтовичем, сеял разумное, доброе, вечное в роли завуча средней школы. Другие гости оказались подстать. Бомонд!

Сергея усадили рядом с Раисой и первым делом внушительно «оштрафовали» за опоздание. Он к вечеру основательно проголодался и еще с порога примеривался к нескудному столу, но, опрокинув в себя фужер коньяку (коньяк здесь пили фужерами), вдруг потерял аппетит. Спиртное шарахнуло по мозгам, и пришлось приложить усилие, чтобы остановить зыбкое кружение стен. Намазав горбушку красной икрой, он откинулся на спинку стула.

Раиса уплетала деликатесы. Сидевший по другую сторону от Сергея геолог, мужик простой и компанейский, тут же налил по новой. Но Сергей не поддержал, на вопросы отвечал односложно, и дружбы у них не вышло. Впрочем, к нему особенно и не приставали.

Веселье вступило в фазу всеобщей непринужденности, присутствующие галдели все разом, но это и к лучшему, потому что ни о чем, кроме окаянной своей работы, Сергей толком рассуждать не умел, и, оказавшись в эдакой компании, слегка робел: не выставиться бы круглым болваном. Хоть и во хмелю, но говорили эти люди гладко, слова находили, какие он если и знал, то не привык употреблять.

Впрочем, ничего в этой вечеринке особенного не было: обычный треп и возня.

Замредактора острил направо и налево. Мятый труженик культуры что-то излагал миленькой секретарше, временами переходя на стихоговорение и, похоже, попутно норовя осязать ее под столом.

Бородач внезапно, словно продолжая прерванную беседу, сообщил Сергею, что эта сволота из геологоуправления опять урезала фонды. Дальнейший смысл тирады от Сергея ускользнул из-за обилия геологических терминов вперемежку с матюгами.

Единственный без затей был человек, но и тот принял лишнего.

Когда схлынула волна первой одури, Сергей поднял бокал и подмигнул Раисе.

Охладев к закуске, журналистка как-то скисла, в общем бедламе не участвовала.

Скучала и, похоже, начинала тихонько свирепеть.

— Что же это вы, Раиса Петровна? — склонился к ней Сергей. — Люди ради вас собрались, а вы в меланхолии.

— Пожрать они собрались и выпить! — фыркнула Раиса, забыв, как недавно сама уписывала за обе щеки. — Вот еще милиция меня этикету не учила! Лупишь, небось, там, у себя несчастных уголовничков.

— Что значит — лупишь? Примитив какой! — в тон ответствовал Сергей. — А железную деву не желаете? Испанский ботинок, кресло ведьм?

— Сапог!

— Чего?

— Испанский сапог, а не ботинок. Специалист! Лучше бы вон секретуточку оградил, а то культуртрегер скоро весь под подол ей залезет.

— Это по части милиции нравов. Не мой профиль.

Но балагурство у них не получалось. Раиса окончательно расхандрилась и принялась излагать предысторию своей поездки.

«Эти паразиты» из областного правительства на прошлой неделе собрали на совещание журналистское начальство. (Драть не дерут, но жизни поучить любят.) Попеняли, что в публикациях криминала много, а позитивных моментов мало. Жизнь глубинки почти не отражена. Нельзя отрываться… Редакторам от казенной кормушки отрываться тоже не полезно. Главный, как вернулся, сразу давай командировки организовывать. Но у клуш причины: ребенок болеет, муж ревнивый, женские болезни… Кому, кроме Раисы незамужней?!

А тут еще октябрьский «мэр» много стал о себе понимать и впал в амбицию.

Правильно, между прочим, впал. Лес вырубили, поселки глохнут, кормиться нечем, народ водку пьет и дичает. Всегда был неперспективный район, а по нынешним временам — полный марш Шопена.

Октябрьский «мэр» приезжал в город, стакнулся с корреспондентом «желтой» газетенки, наговорил ему всякого. А газетенка напечатала. Плевать, конечно, но на совещании порекомендовали «отобразить ситуацию объективно». Вот Раису и отправили отображать. Что остается? Если на клетке с тигром увидишь надпись «буйвол», не верь глазам своим!

— Я-то думал, пресса нынче независимая. Четвертая власть!

— Власть! — передразнила Раиса. — Вторая древнейшая профессия! Никакого покоя.

— Не рановато о покое мечтать? Он, вообще-то, на кладбище.

— Ага! Черта с два — на кладбище! Лежишь, а тебя отрывают и ввиду крайней скученности покоящихся сверху другой гроб становят.

— Неужели?

— Медицинский факт. Будни тружеников погоста.

— Кстати, насчет погостов, — встрял вдруг острый на ухо замредактора, переключившийся на старые анекдоты. — Идет раз женщина ночью через кладбище. Глядь — мужик ее догоняет. Она к нему: ах, как хорошо, что вас встретила! Проводите, а то покойников боюсь. А он ей: чего нас бояться, мы безвредные!

— Тьфу на тебя, Иван Иванович, — пробасила административная дама. — Темно на улице, а нам еще домой добираться.

— Ты, Галина Андреевна, чем пугаться, лучше бы уличным освещением занялась, — съехидничал геолог. Был он приезжий, местному начальству не подчинялся, а потому мог и подерзить.

— А ты денег дашь? — взвилась «администраторша». — Вот и помалкивай.

— А я вот недавно читала… — сообщила секретарша, и по законам застольного жанра в ход пошла эзотерика и паранормальные явления.

Знающий все на свете Иван Иванович поведал, как несколько лет назад неопознанный летающий объект переполошил областной центр, а один «ити» ночью проник даже в комнату к незамужней особе через открытую балконную дверь. Подвыпивший геолог прокомментировал сей факт по-своему, за что был немедленно обруган мстительной «администраторшей».

В воздухе порхали разные мудреные словечки. Про полтергейст и карму Сергей кое-что слышал, но про ноосферу понятия не имел.

Завклубом что-то горячо втолковывал своей раскрасневшейся от вина и ухаживаний соседке. До Сергея донеслось совсем уже непонятное слово «мантры».

— А вот, человек погиб — милиция думает что-нибудь делать? — вдруг зычно поинтересовалась Галина Андреевна, тоже не сильно осведомленная по текущей теме.

Все взоры обратились к Репину. Однако, размякнув от выпитого, вовсе не желал он становиться центром внимания.

— Милиция здесь не при чем, — пробурчал Сергей. — Это по охотницкой части. Несчастный случай.

— Ага! — перебила «администраторша». — У нас милиция всегда не при чем!. Я вот уже десятый раз вашим гиб… деб… деб… шникам толкую…

Выручил замредактора. Бесценный был человек по части информации. Сходу выложил все подробности вчерашнего происшествия и даже такие, которых в помине не было.

Поведал также о брожениях в умах аборигенов.

— Вот уж никогда бы не подумала! — всплеснула руками Галина Андреевна. — Какое время на дворе?! Григорий Олконтович! Чему вы детей в школе учите?! И вообще не надо манкировать просвещением! Что за мракобесие?!

Завуч, почти весь вечер просидевший молчком, откликнулся невозмутимо.

— Мифологическое сознание, а не мракобесие. В Бога полмира верует. А здесь свои боги.

— Вы веру с суевериями не путайте. Они же, смотрите, целую стачку учинили! Вот Иван Иваныч говорит: к шаману ходили, к Отолону этому. Гнусный какой тип!

— Не скажи-ите! — протянул Иван Иванович. — Я с ним общался. Колоритнейшая личность. Как считаешь, Гриша?

— А я вам, ребята, скажу: суеверия тут не при чем, — вмешался геолог. — Просто вконец распустился народ! И эти туда же! Вот, помяните мое слово, они завтра требования предъявят: большой деньги плати, водка вези! У меня работяги не выдергиваются. Я им быстро мозги вправляю. А эти, гляди-ка, то два слова связать не могут, живут, как свиньи, а тут расшебуршились! Ты бы, Андреевна, дала команду Онуфрию, чтоб зачинщиков прищучил, да брагу по домам пошарил — быстро успокоятся! А если уж вы там, в администрации, все такие либералы, так пусть Андрюха, — он ткнул пальцем в блондина-коммерсанта, — пару ящиков белой проспонсирует. За белую охотнички ваши неумытые хоть на черта пойдут.

Пока геолог горячился, лицо завуча изменилось. Остро обтянулись кожей выпуклые скулы, истончились губы, приоткрывая желтоватые полоски зубов, и, будто кровь толкнулась изнутри, проступая на матовых щеках бордовым румянцем.

Но, быть может, это только почудилось Сергею в приглушенном, обманчивом свете торшера. Григорий Олконтович по-прежнему сидел невозмутимо, катая в пальцах шарик из хлебного мякиша.

Тирада геолога вызвала неловкость, но, как всегда, выручил незаменимый Иван Иванович.

— Слушай, Гриша! — прерывая грубияна, громко адресовался он к педагогу. — Поведал бы ты нам это предание, из-за которого сыр-бор. Ты же знаток фольклора.

Завуч сделал вид, что не расслышал.

— К тебе, однако, обращаюсь, Григорий Олконтович! — не унимался замредактора. — Чего скромничаешь? Читали твои публикации. Диссертацию писать надо, вот что! Давай-давай, интересно же!

Завуч пожал плечами.

Из его рассказа следовало, что история эта началась давным-давно, когда жили аборигены по древним своим обычаям, не ведая соблазнов цивилизации. Но из-за больших снегов стали наезжать купцы: и похожие на туземцев, плосколицые, но хитрые да сладкоречивые; и бородатые, громогласные, скорые на кулачный бой и стрельбу. И те, и другие поили спиртом, скупали пушнину, рыскали по тайге в поисках лесных диковин: волшебного корня, медвежьей желчи; промышляли в распадках, по ручьям, желтый тяжелый песок.

Испортился местный народ. За порох, чай, побрякушки, а пуще всего — за треклятое зелье все готов стал отдать пришлому торгашу. Забыл, чему старики учили, предков почитать забросил. Охотники зверя в тайге встретят — бьют, птицу встретят — бьют. На тропе столкнутся — друг на друга волками смотрят. Хуже всего, что тайгу подожгли. Много тайги сгорело. Зверя не стало, рыбы не стало, сладкие коренья повывелись. Совсем плохая жизнь началась. А люди от того еще больше злятся.

Григорий Олконтович расправил неширокие плечи. Голос его зазвучал распевно, приобретая непривычные интонации туземного языка.

Самым жадным один молодой охотник был. Бежит к купцам с добычей, кричит: огненную воду давай, табак давай, бусы давай! А глаза завидущие, все мало. Отец укорять начал — отца обругал. Старики про обычаи напомнили — кричит на стариков.

Хитрый купец видит — охотник от огненной воды совсем глупый сделался. Говорит ему: добудь мне сердце самого Хозяина.

— Хозяин — это кто? — шепотом спросил Сергей у Раисы.

— Тотемный зверь. Не просто медведь, а олицетворение… да ладно, слушай.

Завуч продолжал.

Пообещал купец: столько товаров дам — на всю жизнь хватит. Встал охотник на лыжи, в тайгу побежал. Долго ходил, из сил выбился, всяких зверей видел: и кабаргу, и изюбря, и росомаху, а Хозяина нет нигде. Рассердился, закричал на весь лес: чего прячешься, выходи, мне твое сердце нужно! Оглянуться не успел — Хозяин тут как тут. Взмахнул лапой, убил охотника. Потом поднял его, подул в рот, и ожил мертвец. Сказал Хозяин: иди в стойбище, живи среди сородичей. Но когда большая рыба пойдет, покроешься шерстью, станешь наполовину человеком, наполовину зверем и смерть вокруг посеешь. Это вашему роду наказание за жадность да глупость. И в каждом четвертом поколении вашем станет один охотник кундигой — оборотнем!

Настало время кетового нереста, покрылся охотник шерстью, клыки и когти у него выросли. Много людей погубил.

С тех пор, как подойдет назначенный срок, вселяется в его потомков злой дух.

Женщины и дети плачут, мужчины боятся из юрт выходить. Тогда зовут шамана, чтоб посоветовался с предками, как одолеть кундигу. Но и шаман не всегда помогает.

Сам Хозяин проклятие наложил.

Завуч замолчал. Слышно стало, как на ветру шумят под окнами деревья, и постукивает в стекла дождь.

— Ох, Григорий, — нарушила тишину Галина Андреевна, — и ты туда же. На ночь глядя, страхи такие наговорил.

— И что, вот из-за этой муры они бузу устроили? — осведомился геолог. — Ну, знаешь, Гриша, дикий все-таки народ ваш!

— За народное творчество и за сказителя — по маленькой! — закричал Иван Иванович.

Все задвигались, зашумели, звякнули бокалы.

— Каков дядя! — вполголоса проговорила Раиса. — А даме ты нальешь?

Сергей взялся за бутылку.

На одной «маленькой» после долгого перерыва не успокоились, и веселье быстро восстановилось. Иван Иванович включил магнитофон. Гости ринулись танцевать.

— Попрыгаем? — предложил Сергей.

— Иди, прыгай, мне не хочется, — отмахнулась Раиса.

Плясать современные танцы народ оказался не горазд, поэтому попсу вскоре поменяли на какой-то тягучий джаз. Геолог сграбастал редакционную девицу, чем весьма расстроил заведующего клубом, который, помыкавшись, обвил с досады солидную талию помягчевшей Галины Андреевны. Прочие подались на кухню курить.

Сергей решительно пресек поползновения хозяина дома пригласить городскую гостью на медленный танец и сделал это сам. Покачиваясь в такт пронзительному плачу саксофона, он сцепил руки за спиной партнерши, и Раиса не отстранилась.

— Похоже, программа банкета исчерпана, — шепнул Сергей ей на ухо.

— Ага. Сейчас начнется: выпили, покурили, танцы-манцы. Не хочу с этим толстым, он потный.

— Исчезаем?

Раиса вздохнула.

— Проводи меня.

— Ты где остановилась?

— Да тут, в общежитии. Гостиница называется. Дали коечку.

— Да, козырно тебя обустроили!

— А ты в Метрополе расположился?

— Почти угадала.

— На посошок?

На посошок Сергей себе не поскупился.

— Я первая, ты за мной. Если вместе — заметят и не отпустят.

Когда Раиса выскользнула в прихожую, он, поглядывая на танцующих, украдкой сцапал со стола едва початую бутылку и тоже направился к выходу.

На улице сразу пробрало холодом. Раиса пританцовывала у калитки, кутаясь в курточку. Тоненькие брючки, должно быть, продувались насквозь.

В темноте по здешним буеракам гулять было рискованно — ноги переломаешь.

Спутница повисла на руке Сергея, и пока они плутали, он с приятным волнением ощущал локтем тугие прикосновения ее груди. Выпитый напоследок коньяк куролесил в голове. Наперерез из мрака то и дело выпрыгивали деревья, земля под ногами шаталась, норовя принять неестественное вертикальное положение.

Потеряв дорогу, они забрели в заросли.

— Куда прешь, следопыт? Там оборотни! — донесся до Сергея пьяновато-куражливый голос Раисы.

Но на оборотней ему было плевать. Кундига-мундига! Видали мы и похлеще…

Солдатики… такие, белокурые, румяные… с металлическими прутьями!..

Тогда, в кабинете, во время свидания, с солдатом что-то случилось… Что-то такое… Чего не могло быть на самом деле… Да пошло оно все! Хорошая Райка баба!

Лучше про нее думать, чем про растерзанных девчонок.

Под ногами трещали гнилые сучья. Сергею вдруг показалось, что с его спутницей, что-то не так, и он глянул на нее… Девица не старше шестнадцати, в легоньком летнем платье тащилась рядом, будто не чувствуя ночного зябкого ветра, скалилась хмельной обещающей улыбкой. Ветви кустарника цеплялись за распущенные волосы, и она встряхивала головой. Он узнал ее сразу, хоть лицо видел только на фотографии.

Сергей стал, как вкопанный. Пухлые влажные губы девушки приоткрылись, приблизились. И он невольно потянулся навстречу.

— Ты же… — прошептал он, — тебя же…

Но руки уже сошлись на ее податливой, мягкой спине.

Громкий шорох вдруг прозвучал в зарослях.

— Ой, что это? — спросил испуганный Раисин голос.

Сергей очнулся.

— Кошка, наверное, — ответил он, притягивая репортершу к себе и захватывая ртом ее холодные губы.

10

…Геолог широко шагал по неосвещенной улице, и походка его была не тверда. С хмелем мешалась злость.

Секретарша, паршивая сучка, терлась об него весь вечер, а в последний момент, как за спасательный круг, уцепилась за Галку Андреевну, эту старую мымру, и устроила облом. Ну, попутного ветра в задницу! Пусть напоследок послушает бредни начальственной маразматички. Иван Иванович, клык моржовый, еще в провожатые им навязался. Галке, старой корове, хоть с кем, да немногие уже зарятся.

Чтобы сократить путь, он свернул в проулок, который незаметно превратился в тропу среди чахлого мелколесья и нырнул вниз, к неглубокой балке. Впереди замаячили перила утлого мостика.

Геологу показалось, что кто-то движется чуть позади, за колышущейся, непроницаемой стеной растительности. Удивившись, геолог пошел быстрее.

Ослышался? Но в зарослях отчетливо хрустнуло, зашумели раздвигаемые ветви. Там, действительно, кто-то был.

Что за новости? Кому бы это скрадывать? Не город ведь, гопстопников не водится.

Может, кто из работяг решил посчитаться с подгулявшим начальником? Ну, если так, то тут вы, ребята, капитально пролетите.

Он подобрался, ощущая послушную реакцию мышц на сигнал опасности. Ну, давайте, посмотрим, что у вас получится! Вам ли, забулдыгам, переть на первый разряд по боксу, пусть и слегка устаревший. Только бы не ударили чем тяжелым исподтишка.

Геолог, то и дело оглядываясь, перебежал мостик. И вдруг его словно окатило ледяной водой. Кто-то большой, неразличимый, с негромким хрустом вывернулся из кустов метрах в десяти справа, на краю балки, и с удивительной легкостью перемахнул ее одним прыжком. Темная трясина не опавшей еще листвы на другом берегу овражка, прошелестев, приняла и скрыла странного преследователя.

Спокойно. Только без паники. Вперед. Вперед! Геолог побежал.

Черт! И оружие оставил, как назло. Всегда предпочитал от греха на хмельные дела не брать с собой пистолет. Хоть бы палка какая! А что — палка?!.. Кто же это? Не работяги…

Через пару сотен метров впереди открылся просвет. Там заросли кончались. Еще немного и он снова окажется на улице поселка. Оторвать доску от забора, или заскочить во двор…

Внезапно геолог остановился, словно напоровшись на преграду…

Он никогда не узнал, каким чудом остался жив и до самого своего последнего часа никому не рассказывал, ЧТО разглядел в лунном блеске той ночью на пустынной тропе. Но и годы спустя, нет-нет, да и будил в неурочный час диким криком жену или очередную «полевую подругу». И женщины в спросонном переполохе трясли и толкали его, изгоняя выползшее из закоулков памяти наваждение.

Но был он человек сильный, закаленный и приученный своей профессией ко всему.

Оттого, должно быть, и спасся.

11

Жарко. Жарко. Жарко.

В окно уперлась холодным лбом полночь, но в комнате, над барханами сбитых подушек и простыней дуют обжигающие ветры.

Кожа на коленях стерта об оголившуюся грубую ткань матраца. Наутро синевато-красные пятна будут саднить, и вполне возможно, эта боль сольется с чувством неловкости и сожаления. Но это завтра, а пока громко скрипит кровать под ритмичными толчками.

Что-то валится на пол. Ступни не находят опоры и, кажется, коленные чашечки скоро вообще сотрутся в кровь.

Острая боль укуса.

— Ты с ума сошла?..

— Не торопись. Не торопи-ись! Вот так…

— Хорошая… Милая… (Люблю — никак не выговаривается.) Опершись на локти, он колышется на горячих нежных волнах, которые особенно нежны и горячи там, где касаются округлыми вершинами его груди. Вздымается упругая зыбь, попахивающая дезодорантом, потом, коньячным перегаром и еще Бог знает чем.

От этого запаха сжимаются ягодицы и каменеет низ живота. Рот полон мягких, похожих на паутину, волос, скрывающих тонкую ушную раковину.

Надо опуститься ниже, туда, где на вершинах тяжелых волн закручиваются бурунчики сосков; поймать их губами… И, не задерживаясь, — еще ниже, вдоль атласного живота… И еще, и еще, пока язык не скользнет вниз по выбритому склону, к аккуратному кустику волос.

— Что ты?.. Ну, перестань!

Она шепчет это просто так. Он не отвечает. Он знает, что все делает правильно.

Хриплый вздох, переходящий в стон.

Громадная, опрокинутая на спину рыбина, светящаяся белизной, изгибается на раскаленном песке, бессильно шевеля плавниками.

И, наконец, крик, который она не может сдержать.

— …Теперь я. Дай, теперь я!

Видна мерно колышущаяся масса распущенных пушистых волос, похожая на куст водорослей, которые шевелит ленивое морское течение. Волны захлестывают постель, комнату, дом, и весь мир тонет в бездонной пучине.

Всплытие тянется бесконечно.

Сначала проступают какие-то расплывчатые контуры, потом шум в голове стихает, и предметы обретают твердые очертания… Справа и слева — вереницы кладовок. Под ногами хлюпает жижа, кое-где поблескивающая лужицами черной воды. Впереди, там где тесный проход упирается в дверь бойлерной, шарит по полу лучом фонаря Неклюдов. Кто-то еще месит ботинками нечистоты в закоулках подвала. Но тех, других, не видно. Перед глазами маячит только спина «сокамерника», втянувшего голову в плечи из опасения задеть низкий потолок.

Через бойлерную они проникают в зловещее помещение, заполненное сплетениями осклизлых, почерневших труб — не то выставка сумасшедшего скульптора-модерниста, не то гнездилище доисторических змей.

Сергей знает, что лучше бы сюда не заглядывать.

Почему именно он? Ну и что, что он первым, осматривая туалет, обратил внимание на забитую канализацию? И на странную чистоту пола, ванны и унитаза в этой запущенной квартире.

Но Неклюдов уже высветил фонарем лопнувшее колено толстой канализационной трубы, горку беловато-красных, величиной с ладонь лепешек под ним и свисающие из трещины бурые ошметья.

Наверху хозяин квартиры, за которым присматривает Гриднев, даже не подозревает, какую шутку сыграла с ним гнилая труба, извергнув под ноги оперов свое содержимое. Сам ведь заявил об исчезновении жены и тещи, сам бегал по знакомым в поисках пропавших женщин, лил натуральные слезы — якобы от недоброго предчувствия.

Теперь ясно, где находится то, что принято именовать в следственных документах «мягкими тканями тела»… Чем, интересно, он их кромсал? Хороший потребовался ножик… Предстоит еще отыскать кости.

Неклюдов тычет в красноватую горку подобранной с пола щепкой, матерится. Сергей медленно пятится, пытаясь отвести взгляд от кучи нарезанного, словно для отбивных, человеческого мяса, зажмуривает глаза и продолжает видеть сквозь веки.

Он медленно поворачивается и убредает в лабиринт подвала, туда, где должна быть лестница.

Но вместо выхода за очередным поворотом открывается пустая каморка, посреди которой толкутся все те же Неклюдов с Гридневым и еще кто-то. Пол здесь не зацементирован, а засыпан песком, который Гриднев ковыряет лопатой. Сергей оказывается рядом в тот самый момент, когда штык выворачивает из грунта плотный ком величиной с человеческую голову. Это и есть отрубленная голова, почерневшая, с желтоватыми, копошащимися пятнами на месте глаз. Гриднев поднимает ее на лопате, командует:

— Фули стоишь?! Мешок давай!

Полиэтиленовый мешок с поспешной готовностью расправляет низенький, коренастый мужик с синими от татуировки кистями. Голова шумно проваливается в горловину, бухает в песчаный пол…

Туловище дружка-собутыльника, которого мочканули сдуру, татуированный с дружками три ночи подряд жгли в трубе под заброшенной железнодорожной насыпью на окраине города, превратившейся в свалку. Конечности утопили в реке, а голову закопали в подвале строящегося дома, надеясь, что сверху ляжет бетон. О голове беспокоились больше всего. Попадет черепушка в ментовские руки, могут восстановить облик. В базе данных найдут фотку терпилы — она там давно имеется.

А узнают, кто такой — возьмутся за его кентов… Именно так все и случилось.

— Копай дальше, — говорит Сергей Гридневу. — Там еще должна быть кошка.

Но куда-то они все пропадают, и опять тянется бесконечный, жуткий подвал.

Впереди из стены косо падает сноп света. Там, кажется, выход. Но вместо выхода за поворотом открывается новый коридор, посреди которого, спиной к Сергею, стоит светловолосая девушка в коротеньком летнем платье. Полуобернувшись, она лукаво поглядывает сквозь пелену распущенных волос. Лицо! Что у нее с лицом?

Он хватает девушку за плечо, резко поворачивает к себе. В полумраке растягивает в улыбке размозженные губы бесформенная маска, стекающая к нежному подбородку.

Почувствовав в правой руке тяжесть, Сергей подносит кулак к глазам. В кулаке зажат металлический прут — обломок арматуры.

— Нет! Не-ет!..

Пальцы, сведенные судорогой, не желают выпускать проклятое орудие. Пальцы ломотно хрустят, укорачиваются, делаются толще, на их концах прорастает что-то твердое и острое, впивающееся в ладонь. Кожу протыкают изнутри жесткие темные волосы, их поросль густеет, и кисть, как в паршивом фильме ужасов, на глазах превращается в уродливую звериную лапу…

— Ну-ка! Проснись! Слышишь?

Он открывает глаза, но видит все те же, растворенные в шевелящейся мгле женские волосы, скрывающие лицо. В ушах стоит собственный крик, который обрывает нешуточная пощечина. Дернув головой, Сергей приходит в себя. Раиса откидывает назад растрепавшиеся пряди.

— Славная оплеуха. — Он потер щеку.

— Как ты меня напугал!

Если бы она знала, как он напугал сам себя!

Проклятые подвалы, так похожие на настоящие, оставшиеся в городе, за тридевять земель. Отвяжутся ли когда-нибудь чертовы сны, в которых без конца прокручивается виденное и пережитое наяву, окрашиваясь в гнойные цвета галлюцинаций.

Он встал, зажег свет, звеня горлышком бутылки о край стакана, налил коньяку.

— Тебе плеснуть?

Раиса, нахохлившись, брезгливо передернула плечами.

— Снишь всякие гадости, а добрым людям возле тебя покоя нет.

Но он пропустил шутку мимо ушей, потому что его бил озноб. Раиса заметила, позвала:

— Иди, погрею.

Но его напряженное тело будто отталкивало чужое тепло, а ладони утратили чувствительность.

— Ну? Ну, что такое? Что с тобой? Только не молчи, пожалуйста.

Он не любил рассказывать об этом. Но сейчас то ли уж подперло чересчур, то ли так подействовала нежданная Раисина ласка — покатила сама собой малосвязная речь про неотступные сны, смахивающие на глюки. Про то, что можно видеть, слышать и обонять в танатологическом отделении больницы при вскрытии обгоревших и через месяцы извлеченных из земли и воды трупов. И какой аромат образуется, когда персонал отделения в соседнем с анатомкой помещении готовит себе обед. И про циничную, с крупными планами половых органов, видеосъемку тела убитой женщины, произведенную «шутниками» оперативниками.

Раиса узнала, как выглядят тело «ссучившегося» вора после разборок с бывшими корешами. Кореша, посрамляя инквизицию, два дня пытали отступника на заброшенной даче, а затем зарыли обезображенный труп, загнав в задний проход символический сук.

Содрогаясь, Раиса несколько раз пыталась пресечь это жуткое повествование, ловила ртом его губы, терлась грудью о холодное, мокрое от пота плечо, но он отстранялся и упорно отхаркивал свои рассказы, словно чахоточную мокроту, мало заботясь о том, слушают его или нет.

Он поведал о человеке, обманом зазвавшим к себе в «малосемейку» семилетнюю девочку, угостившем ее конфетами и вином… И как он, получив свое, переломал жертве кости и гортань. А потом для верности размозжил девчушке голову бутылкой и истыкал уже мертвое тельце ножом.

Его взяли с поличным, благодаря соседу, прожженному зэку. Тот обратил внимание на то, как долго задерживается в комнате напротив малолетняя гостья, и по своей прожженности заподозрил неладное. Про такую шнягу даже ему сообщить ментам оказалось не «западло».

Изверга били поочередно смертным боем чуть не до самого суда опера в кабинетах и уголовники в камерах — с молчаливого согласия прокурора и казенного адвоката.

Все равно ведь «вышку» не дадут.

И еще он рассказал о молодых ублюдках, которые, вымогая деньги, на глазах у матери долго, минута за минутой, душили удавкой четырехлетнего ребенка. И о несчастной пятнадцатилетней потаскушке с ее вероломным дружком-солдатом, которые никак не хотят оставить его в покое даже здесь. И еще, и еще…

— Замолчи! Хватит! — закричала, наконец, Раиса.

Теперь и ее трясло.

— Брось, брось, к чертовой матери, эту работу! Ты же сбрендишь. Ты уже сбрендил! Пьешь, как алкоголик. Думаешь, незаметно?

Она вскочила, заметалась в поисках сигарет. Сергей неподвижно сидел на постели, все еще витая в мире химер, и от этого Раису брала оторопь не меньше, чем от его патологических россказней. Не зная, что делать, она плеснула в стакан коньяку, поднесла ему.

— На. Да на же!

— Зла столько!.. — сказал он, переводя дыхание. — Мне кажется иногда — я его кожей чувствую, как бы это сказать, осязаю, что ли. Как радиацию.

— Радиация-то как раз и неосязаема. Курчатов! Зато потом от нее лейкемия.

Она видела, что ему не хватает слов, но давно требуется поделиться с кем-то своим неподъемным грузом. Почему с ней? Кто она ему? Что, кроме брезгливой жалости, можно испытывать к этому пьющему, заплутавшему в дебрях собственных рефлексий мужику? Но инстинктом, дарованным женской природой и собственным одиночеством, чуяла Раиса, что не так все просто, не только от слабости пьянство, и не от одного пьянства шизня.

Она села рядом, обняла, сунула ему в губы дымящуюся сигарету.

— Не своим ты делом, дружок, занимаешься. Надо тебе с такими занятиями кончать.

Он усмехнулся.

— Своим — не своим, а всю жизнь, считай. Другого и не было ничего. После армейского дубизма, ну, думаю, «угро», романтика, то, се… Шибко глупый был! Вся романтика — дерьмо сплошное, и ты его голыми руками без конца разгребаешь. Как руки потом ни мой, запах все равно остается. Да если б запах один!

— Брось, говорю, работу, — повторила Раиса. — Брось и все! Это не для нормальных людей. Нормальные люди живут себе и живут, знают, что делается там что-то такое, ну, мерзость, жестокость. Но вот так, по уши в это — нельзя.

— Бросить, конечно, можно. Только, знаешь, я в отпуск ухожу — будто с каторги на побывку. А к концу, смотришь, обратно тянет. Вроде, как не у дел оказался. Жизнь пресная, что ли, становится, ни в чем интереса нет. Короче, не умею я объяснить. Вот ты говоришь, не для нормальных… Что же мы, по-твоему, все в отделе ненормальные?

— Про других не знаю. Те, которые войну прошли — Афган, Чечню — какие они, по-твоему? По войне люди тоже скучают. Ты хорошую фразу произнес: запах, мол, остается. Профессиональная деформация личности — слышал про такое? Вам, небось, всегда твердили, что пламя борьбы закаляет. Одних, может, и закаляет, других плавит. Ты вот все жуешь ужасы свои. Да и для тех, которые закалились, тоже, наверняка, даром не прошло… Ладно, хватит дедушку Фрейда тревожить.

Раисины пальцы скользнули по его бедру, нырнули в пах, цепко ухватили чувствительную плоть, отозвавшуюся сладкой болью. Сергей повалил Раису на спину, и, нависая сверху, попытался впитать ладонями живительные токи, пульсирующие в ее груди. Но что-то мешало цепи замкнуться, не включался двигатель экипажа, на котором так просто укатить, пусть и в минутное, но забвение…

— Не расстраивайся. Со всеми бывает.

— Я не импотент.

— Да уж я знаю! Просто полежи спокойно.

Сергей забросил руки за голову, наслаждаясь исходившим от ее бока теплом. Но словно червь какой-то копошился внутри, не давал заснуть.

— Чего они привязались ко мне?

— Кто? — Раиса запустила пальцы в шерсть на его груди. — Спи. Не хочешь?

Ничего он не хотел, ни спать, ни всего остального. Хотел понять, почему во сне и наяву всюду мелькают эти двое: девчонка и беловолосый солдат — то давая о себе знать намеком, едва уловимой тенью присутствия, то зримо напоминая, что какими-то необъяснимыми узами связаны с его судьбой.

— Ты зациклился на этом. Как заезженная пластинка, все крутишь одни и те же такты. Чем-то уж очень тебя зацепило.

— Гадкое, конечно, дело, но бывали погаже. И ничего, не цепляло.

— Мозги такая штука — щелей для тараканов хватает. Это невежество: первая сигнальная, вторая сигнальная, а все остальное — шиз. Умные люди давно сообразили, навыдумывали психоанализов. Может, копилось, копилось, и — на вот. Строго диалектически — переход количества в качество. Я думаю, тебе даже не врач, тебе промыватель мозгов нужен. Или женщина хорошая, чтоб сразу все промыла, — неожиданно закончила Раиса и полезла целоваться.

Но он мягко отстранил ее.

— Понимаешь, что-то тут есть, смысл какой-то, разобрать только не могу. Эти двое, будто специально приставлены ко мне. Вроде, заранее запланировано все, или как это говорится, предопределено. Девку эту я живой и в глаза никогда не видел.

— Выкрутасы либидо, — вставила Раиса.

Но он, не обращая внимания, продолжал гнуть свое: про странную связь с убийцей и жертвой, про невероятные перевоплощения во сне и все не договаривал чего-то, словно опасался обнажить сокровенное. Но никак не оставлял вязкую эту тему.

Начал было о том, что на допросе однажды что-то такое скверное произошло с этим белобрысым воином… Но спохватился и оставил тему.

Вспомнил застольные байки педагога, но и о них толковал смутно, будто с двойным, одному ему понятным смыслом. Все промывал, промывал словесную породу, и злился оттого, что не отыскиваются в ней необходимые крупицы главного, а чего — и сам не мог объяснить.

Раисе и невмочь было от такого времяпрепровождения, и — мазохизм какой-то! — тянуло слушать странного этого мужика с его воспаленным стремлением познать не то сердцевину зла, не то зло в собственной сердцевине. Не похож он был на многочисленных ее знакомых, занятых помыслами о «бабле», престижных должностях, импортных «тачках» и все лезущих лапами под юбку при любом удобном случае. А, может, просто возникал в ее душе, тоже ведь не ахти какой благополучной, резонанс от чужой неприкаянности и смятенности.

— Все! — не выдержала наконец Раиса. — С тобой чокнуться можно. Спать пора. У тебя что, выходной впереди?

— Спать, так спать, — согласился он, просовывая руку ей под голову. — Только я вот байки эти вспоминаю, про оборотня. У кого только их нет. У любого народа, считай. Я и кино смотрел, и читал кое-что. Главное, одинаково у всех. С виду — человек, а внутри зверюга. Ходит себе, будто ни при чем, фиг догадаешься. А потом — раз! — и вылезла рожа. У одних волк там, у других еще кто-то, а здесь — медведь. Но какая разница? Берется же с чего-то!

— Фольклорист нетрезвый, — буркнула Раиса. — Рудименты тотемизма, отголоски языческой мифологии — устраивает тебя? А кино такое — для дебилов тинэйджеров. Нашел кладезь премудрости!

— Тотемизмы, онанизмы!.. Нет, ты подумай! Вот эти, про которых я говорил, они же не люди. И не психи. Их вменяемыми признают, судят. Вот гениальность откуда берется?

— Квинтэссенция генов. Замучил уже. Знаем, слыхали, кого вы и как там судите. Хватит философствовать!

— Так может, и тут квинтэссенция? Может, копится в человеке еще с пещерных времен, передается от родителей детям, от поколения к поколению, а, по большому счету, от зверя — человеку? У одних это так, атавизмы всякие, хвост, например, или борода у женщины, а у других… Мы же от зверей произошли?

— Это ты от зверей произошел, а я Божья тварь. Дай же заснуть, изверг!

Но никак его было не унять.

— Нет, ты представь, накапливается критическая масса и вот, пожалуйста — новое качество. Сама говорила.

— Ну и что? Ну, так и есть, наверное, отчасти. Конечно, закладывается изначально какая-то почва, раз на ней всякие чикатилы произрастают. И какой же вывод? Что оборотни под окнами бегают? Ну, да, те, о ком ты рассказывал, они оборотни. Не новая, прямо скажем, метафора, не тобою изобретена. И вообще, это дремучий вопрос — откуда маньяки берутся.

— Да я не о маньяках. Я о другом. Когда человек уже не человек.

Раиса помолчала, будто в сомнении.

— Ну, хорошо, — сказала она наконец. — Есть такое явление — ликантропия. Существует с древнейших времен. Ликантроп в отличие от вервольфа — это не мистика, а наука. О людях, которые считали себя зверями и поступали соответственно, знали еще в древней Греции и Риме. В средние века, если верить тогдашним писакам, были целые колонии ликантропов. Всякие изгои уходили в пустынную местность, иногда селились на старых кладбищах, обрастали волосами, отращивали ногтищи такие, — она пошевелила растопыренными пальцами, — бегали на четвереньках, завывали и полагали себя волками. По-людски не разговаривали, имели пристрастие к сырому мясу, даже на прохожих иногда нападали. Есть вполне достоверные свидетельства об одном голландском крестьянине. Был он весь страшный, со странной кожей, жил на церковном дворе среди могил, вел себя как животное. А в Ливонии существовала целая стая ликантропов. Они еще в добавок ко всему разрывали захоронения и глодали кости мертвецов. На людей, естественно, мало походили. Много таких примеров. Но это всего лишь заболевание, деградация мозга, психоз, пусть даже коллективный.

Сергей, слушая Раису, приподнялся на локте.

— А сейчас эти… ликантропы, попадаются?

Раиса ответила неохотно, с усмешкой:

— Сейчас эти ликантропы, считай, что перевелись. Условия, наверно, стали неподходящие, чтобы завывать по ночам. Известна в двадцатом веке буквально пара случаев. Но это факты совершенно исключительные. Мужчина или женщина утрачивали человеческий облик, начинали вести себя как животные.

— Как хищные?

Раиса поморщилась.

— Ну не как овечки, разумеется. При ликантропии человек действительно ощущает себя зверем, проявляет самые темные стороны души или подсознания, как тебе больше нравится. Но эти случаи…

Репин ее перебил.

— В школе милиции пример нам приводили на психологии. Про самовнушение. Как психика на организм действует. Дамочка одна вообразила, будто сифилисом заразилась. И представь, заболела на самом деле. Врачи голову сломали, что за чудо такое, когда анализы отрицательные. Чем только ни лечили. Потом нашелся один, снял навязчивую идею гипнозом, и дамочка выздоровела.

— И дальше что?

— А что? Ничего.

— Нет уж, извини, я твою идею уловила. Ох уж мне эти мыслители доморощенные, кустари с мотором! Психика влияет на физическое состояние!.. Эпохальное ты, милый мой, открытие сделал! Доводим его до абсурда и получаем этого, как его, кундигу в чистом виде. Причем даже не психа какого-нибудь несчастного, а именно монстра в натуральном виде. Как в твоих любимых фильмах… Приплыли! Вызываем санитаров! И откуда у тебя столько мусора в голове? А ты говоришь — мильтоны нормальные!

— Да, шучу я, шучу, — отмахнулся Сергей.

— Нет, ты подожди!..

Но тут к нему, наконец, вернулись силы, и дискуссия прекратилась.

…Ближе к утру Серей проснулся оттого, что где-то рядом орала кошка. Звук, похоже, доносился из подъезда. Был он почти непрерывным, будто к голосовым связкам животного подключили компрессор. Тембр вопля варьировался от низкого горлового рычания до пронзительного визга.

Сергей с нарастающей тревогой прислушивался к звуку, размышляя о том, что вроде бы и не время этим четвероногим устраивать свадебные песнопения.

Что за идиот вздумал среди ночи мучить животное?!

Вой в подъезде вдруг оборвался на истошной ноте, словно кошку разом прихлопнули чем-то тяжелым.

Сергей вскочил, бросился в прихожую и тут же уловил на лестнице невнятный шум.

Словно кто-то грузный передвигался по площадке. Чувствуя, как противный пот выступает по всему телу, Сергей оглядел утлую дверь. Да, не как в городе, где всюду броня и решетки. Да что, собственно, такого? Забрел пьяный, напугал животное, которое забыли на ночь впустить в квартиру. Сейчас всполошатся хозяева и кинутся на помощь любимому Ваське.

Но в подъезде по-прежнему стояла тишина.

Никого там нет. Он собрался вернуться в постель, на всякий случай заглянул в глазок: искривленное линзой пространство, угол картофельного ящика, острый и целящий прямо в зрачок.

А потом на границе видимости что-то шевельнулось. Или это просто обман зрения?

Сергею на миг показалось, что перед ним мелькнуло… он не разобрал, что это было и было ли вообще. Возможно ли, чтобы линза глазка так исказила человеческое лицо и превратила его в то, что на миг возникло в сумраке подъезда?!.. Кто там? Что?

Долгий царапающий скрип чего-то твердого и острого о дерево показался оглушительным в ночной тишине. Дверь заскрипела и прогнулась вовнутрь от навалившейся на нее тяжести, заходила ходуном. Кто-то давил на нее снаружи, дергал за ручку, кто-то очень сильный, молчаливый, злой… Не заблудившийся пьяный и, судя по тому, что мелькнуло в глазке, быть может… вообще не человек?!

Дверь угрожающе затрещала, хрустнул замок. Сергей попятился, шаря пятерней подмышкой. Но не было там никакого пистолета.

Да это же сон! Это опять коварно подшучивает над ним кошмар, прикинувшийся явью!

Но дверь все дергалась, охая и кряхтя, грозила рухнуть в любое мгновенье. И что тогда покажется в зияющем проеме?!

Он оглянулся. В глубине комнаты белела постель, на ней продолговатым холмиком вздулась простыня, укутавшая Раису. Спит? Ничего не слышит? Разбудить?

Разбудить, пока не поздно, чтобы ЭТО не обрушилось на нее. Он удивился тому, с каким беспокойством подумал о своей насмешливой подруге.

В прихожей громко хрустнуло, будто сломался ригель замка, и стало уже не до того, чтобы кого-то будить. Ничего другого не оставалось, как броситься с голыми руками навстречу прущей снаружи беде, нагрянувшей не то с темных, пустынных улиц, не то вообще из какого-то запредела… Но руки и ноги не слушались, скованные параличом.

Ну, давай! Думаешь, возьмешь?!.. Кого? Репу? Буй тебе плавучий! Господи! Мать твою так и эдак!.. Уехать сейчас немедленно завтра хоть когда только уехать к чертовой матери домой в город подальше отсюда чтобы прекратилось… прекратились… Ночевать по друзьям, лишь бы с людьми и не в темноте… Жениться на этой бабе, работу послать в…! Но ведь и там… некуда…

Его сонно и встревоженно окликнула завозившаяся на постели Раиса. И только тогда он сообразил, что разговаривает и бранится вслух. Спокойно было в прихожей, и дверь стояла целехонька. Но не приснилось же! Ведь торчал он посреди комнаты, босой, замерзший, и успел еще услышать, как прошумело что-то в низу подъезда, и там вдруг, будто из ружья выстрелили, — шарахнули на прощанье дверью.

А из окна он ни черта не увидел. Темень и темень. Фонарь почему-то погас. Пьяный куролесил?

— Ложись, чего бродишь? — шепотом позвала Раиса. — Опять сны плохие?

Ничего уже не соображая, он дотащился до постели, повалился на нее и мгновенно, словно по голове тяжелым ударили, заснул.

12

Когда хмурый, не выспавшийся Репин около половины десятого явился в райотдел, там наблюдалось непривычное оживление. Сергей ткнулся в кабинет к Логинову и застал неожиданную картину. Николай, прижимая плечом телефонную трубку к уху, громко ругался в нее матом. Одной рукой он что-то вкось писал на листе бумаги, другой шарил в ящике стола. Перед начальником розыска топтались человек пять в форме и в штатском. Наконец Николай оторвался от телефона, окрысился на присутствующих:

— Чего встали? Что непонятно?

Личный состав с топотом покинул кабинет.

— Что стряслось? — спросил Сергей — Еще одного задрал! Сегодня рано шофера на работу пошли, решили дорогу сократить. Есть там такая тропочка, через кусты и по мостику. Шагов через десять видят — лежит.

— Кто такой?

— Наш главный геолог. Черти его по ночам носят! — Николай стал излагать подробности, но Сергей перебил его:

— Следы есть?

— Соответственно!

— Только от задних лап?

— А ты откуда знаешь? — удивился Николай. — В дежурке сказали?

— Вы там все облазили, — продолжал Сергей, не отвечая на вопрос, — но от передних лап следов нету, верно?

— К чему ты клонишь?

— Вот ответь мне, — Сергей старался не показать своего волнения, — ты местный, в таких делах разбираешься. Может медведь ходить только на двух лапах и никогда не опускаться на все четыре?

Николай глянул недоуменно.

— Почему всегда на двух? Нападал, может, на двух, а ушел на четырех. Да и следов не так много. Под мостом ручей, так он, похоже, по ручью подался. Сейчас там и наши, и охотники шарят.

— Да пусть хоть зашарятся. Не найдут они от передних лап следов.

— Серега, мне сейчас не до ребусов! — рассердился Логинов. — Ты, если что знаешь, толком объясни.

— Объясняю. За огородами, где первый труп нашли, тоже были следы от задних лап. А от передних не было. И пришел он со стороны поселка.

— Ага, это ты сюда Матюхинские сказки примеряешь.

— Допустим. Ты сам говорил, что он был классным охотником.

— А он у тебя на пузырь не просил, когда басни рассказывал? Это у прием такой, только наши уже на туфту не ведутся.

— Может, и так, но ты же сам жалел, что нельзя после ливня следы посмотреть.

— Ты меня не путай. Все надо посмотреть, все проверить. А вот верить — через раз!

— Верить, не верить, а учитывать стоит. Тем более, что и сегодня то же самое.

— Хорошо, — согласился Николай. — Давай учитывать. И что из этого вытекает?

Сергей минуту раздумывал, потом спросил не очень уверенно:

— А не может тут быть это самое… ну, имитация, что ли?

Логинов озадаченно уставился на него. Потом протянул с усмешкой:

— Во-он что! Ну, ты, даешь! Что тебе и ответить, не соображу.

— А ты посображай. Абстрагируйся от зверя, допусти, что медведь не при чем. Могут быть варианты?

Николай кивнул.

— Ладно, давай в игры играть. Слышал я байку, как промысловики пришлого с участка выживали. Следы на снегу соорудили, изобразили царапины на деревьях, вроде, от когтей. Куски козьей шкуры в крови подбросили. Шатун, дескать, вокруг зимовья ходит. Так что следы, наверное, можно подделать. А труп за огородом ты видал? Это чем же его так? Геолог, кстати, хоть и живой, а похожая картина. Так не отпинаешь и перышком не попишешь. Теперь дальше: мотив? Маньяк? Мы, конечно, в глуши живем, но слыхали, что маньяки больше по малолеткам, да по женщинам специализируются. А тут два здоровых мужика. Да ну, какие, к черту маньяки!

Логинов раздражался от того, что приходилось доказывать самоочевидные вещи.

— Нет уж, извини! Давай не будем сами себе голову морочить!

— Но все равно, — сказал Сергей, — есть тут что-то странное. Согласись.

Нечем было ему подтвердить свою растущую уверенность в том, что не врал Матюхин, и не только потому, что на бутылку не просил.

— Странное, может, и есть, — сказал Николай. — Только ты, Серега, тоже странный. Я ведь вижу: ты в медведя почему-то не веришь. Есть у тебя мысль, и ты ее думаешь. Понимаю, ты спец по мокрухам, у тебя подход другой. Но не надо замудрять ничего. Вот увидишь, все утрясется: и охотники в лес пойдут, и зверь никуда не денется. Я тут всю жизнь живу. Не было здесь никогда никаких маньяков, нет и быть не может. Как ты себе хочешь! Тут ведь, если у человека что не так, весь поселок знает. Не больно оманьячишься.

Утренняя суета постепенно улеглась. Из больницы позвонил опер и доложил, что геолог в себя не приходит, и поговорить с ним не возможно.

Нашлось кому пойти и в тайгу. Опытные люди искали след косолапого убийцы, правда, пока безрезультатно. Но никто не сомневался, что рано или поздно он свое получит.

Сергею заняться было, по существу, нечем, и он сидел в кабинете у Логинова, помогая ему писать ненавистные «бумажки».

Перед обеденным перерывом Николай запер дверь, достал из сейфа початую бутылку водки, налил себе на два пальца, а гостю почти полный стакан. (Давай, давай, тебя никто нюхать не будет, а мне нельзя, сам понимаешь). После этого Сергей ожил душой и телом. Настала пора позвонить Раисе.

Когда Логинов вышел, Репин взялся за телефон.

— Как дела? Вечером чем занимаешься?

— Приду, не беспокойся.

Оставалось напрячь Логинова, чтоб обеспечил бутылку коньяку, а лучше две.

Николай поворчал — вот, блин, аристократы, коньяк им подавай — но просьбу выполнил. И, видя, что трудовой пыл коллеги окончательно иссяк, посоветовал:

— Сваливал бы ты на хату сил на писучку свою набираться. Коньяку набрал — не опозоришься?

Сергей поморщился (писучка!), отмахнулся.

— Кто тебе такую дезу загнал? Сам, небось, на нее глаз положил, а мне шьешь!

— Сере-ега, — с укоризной протянул Николай. — Я тут знаю, кто когда до ветру ходит. Вали, давай!

Определенно, исключена была в Октябрьске всякая конспирация.

Насвистывая, Репин дошагал до подъезда, запрыгал по лестнице через две ступени.

Утром, при тусклой лампочке, ни черта здесь не было видно, но сейчас через окна падал дневной свет. На пятнистом цементе лестничного марша отчетливо проступала цепочка темных подсохших пятен. Не сосчитать, сколько раз доводилось видеть такие пятна в мрачных подъездах, и ни за что он не спутал бы их ни с пролитой краской, ни с мочой шаловливого отрока.

На площадке жидкость расплывалась лужицей.

Сделалось вдруг муторно и тревожно. Нос, что ли, кто-то разбил? На память пришел оборвавшийся кошачий вопль.

Дойдя до своей двери, Сергей заметил на ней свежие продольные царапины, будто с нажимом провели здесь по крашеной фанере острыми стальными грабельками для копки картошки. Он присмотрелся. У конца одной из длинных, глубоких борозд застрял не то грязный очесок, не то комок побуревшей, свалявшейся ваты.

Сергей осторожно освободил находку, и, держа ее в пальцах, ощутил не то чтобы страх, а так, перехватывающее дыхание предчувствие близкого края пропасти.

Постоял, прислонившись лбом к холодной штукатурке, отпер замок и, стряхнув с пальцев бурый клочок, шагнул через порог.

Кто бы мог подумать, что у него такое богатое воображение? Мало ли шкодливых пацанов портит двери в подъездах, мало ли там витает всякого мусора! Но пакостный, хихикающий голосок — откуда только взялся? — все тараторил, глумился, твердил несуразное.

Стоп! Так нельзя — смешивать в одну кучу несчастные случаи, речи пьяного кочегара, сомнительные наблюдения в подъезде и свои дурные сновидения!

Но ведь было же ночью!.. Или ничего не было?

Пытаются запугать, как того чужака в зимовье? Кто? Зачем? Кому он здесь помешал?

Ни хрена не делает, имеет женщину под коньячок… Кто бы ни был повинен в случившихся несчастьях — какая ему опасность от приезжего при его курортных замашках?! Местных ментов стоит опасаться. Те здесь каждую собаку понимают…

А, может, в том-то все и дело? Может, как раз, ни черта не понимают? А он — со стороны — почуял… Что почуял? Что за чушь!

Одно оставалось спасение от всей этой путаницы: свернуть желтую, рубчатую головку бутылки и хлебнуть из горлышка, прямо в прихожей, сколько душа примет…

Душа, мать твою!

Но про душу он додумать не успел, потому что в дверях кухни, которые из прихожей толком было и не разглядеть, мелькнуло вдруг короткое летнее платье и растрепанные светлые космы над ним.

13

Раиса явилась поздно, когда за окнами давно стемнело. Неодобрительно покосилась на ополовиненную бутылку, покачала головой.

— Один празднуешь?

Сергей виновато пожал плечами.

Они наскоро поужинали — Раиса, кстати, от коньяка тоже не отказалась — и потом, уже после всего, долго лежали в постели молча. Ее рука расслабленно бродила по его коже, ненадолго застывала на одном месте, потом, будто очнувшись от дремы, продолжала бесцельно свое путешествие. Когда стало прохладно, Раиса расправила скомканное одеяло, заботливо прикрыв Сергея.

От этих по-домашнему обыденных прикосновений, от семейной, черт побери, возни, сделалось ему покойно и уютно, как давно уже не было ни с кем, даже с беглой супругой в давние, счастливые их времена.

Чувство было такое, будто по счастливой случайности нашел что-то, ему не принадлежащее. Но того и гляди, придется возвращать. Возвращать же, ой, как не хотелось! Не думал, не гадал, а такая необходимая оказалась находка.

Сергей поворочался, погладил Раисину кисть, прикорнувшую у него на животе, и вдруг брякнул:

— Давай поженимся!

Раиса молчала, будто заснула. Глупое какое-то получалось молчание.

— Вот возьму, да соглашусь, — вдруг сказала она. — Утром, небось, протрезвеешь — ай-ай, чего натворил-то?!

Значит, не спала, слышала. А что, в самом деле, взять, да жениться! С супружницей вряд ли уже наладится. Далеко слишком зашло. Да и нужно ли налаживать? Разные они чересчур, и столько всякого накопилось — лопатой не разгребешь. Нельзя дальше одному. Бабы не дефицит, иные в койке — не чета этой.

Но с теми одна койка и есть. Ни с одной бы в голову не пришло гниль свою напоказ вываливать. Райка не просто поумней. Понятливее, а это не только от ума происходит.

— Я на полном серьезе.

Раиса нашарила под кроватью сигареты и пепельницу, закурила, молвила после глубокой затяжки:

— Ты, мой миленький, всех своих блядешек замуж зовешь, или мне особая честь?

— Дать бы за такие слова!

— Вот видишь, я еще и согласиться не успела, а ты уже — дать!.. К тому же, вроде, ты и женат.

Он тоже потянулся за куревом.

— Бросила бы ты, Раиса Петровна, выпендриваться. Все прикалываешься. А я ведь на самом деле…

— Так ты же тот еще прикольщик! То чушь инфернальную несешь, то сватаешь. Спать давай, жених! Вторую ночь медовый месяц.

Но сон не шел, и они опять затеяли игру, на исходе которой Сергей ощутил крайнюю потребность поддержать силы. Проследовал привычным маршрутом к столу, принес стаканы и пару бутербродов на блюдечке.

В комнату сквозь неплотно задвинутые шторы просачивался свет уличного фонаря.

Сергей наблюдал, как движутся Раисины губы, как перекатывается комочек пищи между округлых щек, и думал о том, что утром, когда они проснутся, повторит все слово в слово относительно планов своей дальнейшей жизни. И пусть тогда попробует покуражиться.

Когда окончательно улеглись, Раиса спросила:

— Как дела медвежьи? Что новенького?

Он прикинулся, что задремал, но Раиса ткнула его кулачком в плечо.

— Что ли спишь? Не муж ведь еще! Или мне отсюда интервью с завбаней везти?!

— С медведем пока неясно. Ищут его, кому положено. Только я иногда думаю, может он и ни при чем.

— Это как это?

Сильное брало его сомнение, стоит ли вообще развивать скользкую тему, не отшутиться ли? Но черт так и дергал за язык, и Сергей перечислил странности, накопившиеся в «медвежьем деле».

Раиса озадаченно спросила:

— Так ты не оборотней ли, натурально, заподозрил?

— Оборотней, не оборотней, но знаешь, что-то здесь не так. Вот ты мне про ликантропию (запомнилось же словечко!) вчера рассказывала. А что? Очень даже к нашей ситуации подходит…

— Нет, вы только посмотрите на него!..

Но он перебил:

— Только почему обязательно это психическая болезнь? Может, звериное обличие — это не просто так? Может, это что-то большее? То есть, оно что-то значит… Мы вот привыкли, чтоб все по логике, по здравому смыслу. А в мире столько всякого, как это по-научному, иррационального. Хотя бы вот, про что на вечеринке говорили. Всяких этих экстрасенсов возьми, НЛО и прочее. Никто же ничего объяснить не может. Потому и не может, что мы литры линейкой меряем. Одно с другим не вяжется, а мы хотим к общему знаменателю привести. Может, не надо ничего приводить? Глянуть просто с другой точки, как на картину. Вблизи — мазня, а шаг отошел — Мона Лиза какая-нибудь.

— Ох, и крутишь ты, — покачала головой Раиса.

— Попомнишь мое слово, — сказал Сергей. — Медведь этот необычный, не совсем он медведь.

— А кто же он, по-твоему, такой? Леший, инопланетянин, божья кара?

— Откуда я знаю? Гнилье какое-то. И не очень меня удивляет, что он здесь замельтешил. Рано или поздно все равно должно было где-то проявиться.

Раиса приподнялась на локте.

— Ты, милый мой, или шутишь, или в исканиях своих до мистики дохромал, или… можно диагноз ставить. Может, тебе врачу показаться?

— Бывают психи разные, не буйные, но грязные! — пропел Сергей. — Какие вы, Раиса Петровна, однако, рациональные! Раньше людям легче жилось, они в чертей верили. Какая мерзость ни случись — от лукавого! А нынче и покивать не на кого. Выходит, что ни возьми, все человек сам по себе творит. Кто же он тогда, если на такое способен?

И добавил, помолчав:

— Психика у меня, значит, не в порядке? Ты оглянись: весь мир вокруг не в порядке. А психика — это уж так, частный случай. Скажи вот, есть у человека душа?

— Странный ты парень, — медленно произнесла Раиса, — не пойму тебя. Или ты действительно, что-то такое особенное про человеков узнал, или, натурально, псих. Я, может, тоже не нормальная, что с тобой связалась. Вот соглашусь замуж — а-атличная образуется парочка.

…Перед самым рассветом взорвался трелью телефон, но утомленная «медовым месяцем» Раиса не проснулась. Сергей соскользнул с постели, взял трубку.

— Слушаю.

— Разбудил?

Голос на том конце провода звучал невнятно, будто сквозь вату.

— Кто это? Кого надо? — Сергей догадался, что ошиблись номером.

— Ты не уехал? — приглушенно спросила трубка.

Вот так номер! Выходит, все-таки помешал кому-то? Сергей спросил сурово:

— Кто говорит?

— Не узнаешь разве? Это я. Или не проснулся еще? Не хорошо, однако, получается. Надо отвечать за свои слова. Серьезный, вроде, человек…

Репину вдруг показались знакомыми необычные интонации собеседника, будто не на родном языке говорил человек, хоть и без акцента. Совсем недавно слышал Сергей такую речь… Когда, где? Дай Бог памяти!

Но не вспоминалось пока, и он отчеканил в трубку:

— Моя фамилия Репин. Куда вы звоните?

На том конце провода помолчали и дали отбой.

Возвращаясь к Раисе под бок, Сергей недоуменно размышлял. Ошибка? Не исключено.

Но обращались-то, вроде, к нему… Черт, слышимость, как из бочки! Странный вопрос: почему не уехал? С чего бы уезжать? Нет, вообще-то была такая мысль. Но ведь, кажется, ни с кем ею не делился.

И только когда мостил поудобнее подушку под щекой, прошелся по коже противный озноб — в который уже раз за последнее время.

Существовала все же возможность узнать о его намерении уехать. Но для этого необходимо было оказаться прошлой ночью под дверью квартиры, когда он блажил во весь голос, открещиваясь от неведомого пришельца.

Щелкнуло в мозгах какое-то реле. Припомнилось, чей это голос только что беседовал с ним по телефону. И как было не вспомнить?! Так ведь дружно, затаив дыхание, слушали гости на вечеринке распевную, замешанную на туземных оборотах, декламацию Григория Олконтовича, школьного завуча.

14

Егор Матюхин подбросил в топку несколько лопат угля, но закрывать заслонку — чугунную, громадную, размером с добрую калитку — не спешил. Всегда любил смотреть, как завивается сине-желтыми жгутами пламя, как порхает по раскаленному добела нутру печи. Сегодня дышащий адским жаром зев почему-то особенно завораживал, манил без конца любоваться мощью заключенной в нем стихии.

Егор кочегарил уже неделю. Тепло в поселке давали рано.

Что бы он делал без этой кочегарки? А так и в тепле, и деньги какие-никакие платят. Богодулы, правда, с прошлого сезона повадились греться, но ведь не пустые приходят: кто с бражкой, а кто и самогона притащит. (Одеколон Егор не употреблял.) Жить можно.

Плохо, конечно, без своего угла. Да что поделать. Недавно вот получил расчет, который ему еще с весны за «дикоросы» задолжали. Думал, думал и махнул к бывшей супружнице в область. Авось, что и наладится. Она уж сердцем немного отошла, не погнала с порога. Посидели на кухне, поговорили. Черт дернул за пивом сбегать.

Не утерпел. Тут-то пива не больно попьешь. А в городе залейся. С пива и пошло…

Она посмотрела, посмотрела, да и скомандовала: отчаливай! Зачем он ей, такой?!

Чтоб не зря летал, набрал в магазине, чего душа пожелала, и домой. Ладно.

Тем временем подкатила опять японская болезнь — «цивото херовато». Егор с помощью рычага задвинул заслонку огромной печи (старушка, с первой мировой еще тепло дает), дождался когда вовсю разгудится «домна», полез под топчан, на котором кемарил в свободное время, достал початую бутылку водки. Эх-ма! Набулькал в почерневшую алюминиевую кружку, шумно выдохнул, зажмурился и опрокинул одним махом. Постоял, уткнувши нос в рукав перепачканной мазутом и угольной пылью робы. Похорошело.

Главное — меру знать. Пока хоть морозов нет. А в прошлую зиму закемарил раз, другой, а на третий, как тепла не стало, набежал народ. Приняли меры общественного воздействия, нечего сказать! Егор потом долго мучился со сломанным ребром.

Матюхин взгромоздился на топчан, похрустел черствой корочкой, завалявшейся на железном инструментальном столе.

Всем хороша кочегарка. Но иной раз пораскинешь мозгами — до коих же пор в ней кантоваться? Года уже не молодые, здоровье в зоне оставил, ни кола, ни двора, ни родины, ни флага. В зоне ходил в работягах, ни на кого не залупался. Но и воры окучивали, и дубаки. «Кум» сперва гладил, в стукачи сватал, но за упорство и в ШИЗО гноил, и подставки строил, и сам звездячек отвешивал.

Откинулся — на промысел силенок не осталось, да и начальство косяка давит, куда такому ствол доверять? Только кочегарка и остается. Это еще лафа. Другие, вон, с которыми срок мотал, если здоровья нет, в городах из помойных ящиков куски выгребают. Да и самому тот же фарт светит. Раздумаешься, аж страшно становится.

Про страхи, вот, к слову пришлось. Сидишь один, ветер гудит, шлак, которым дорожка посыпана, ни с того, ни с сего поскрипывает, вдалеке птица ночная голосит. Смотришь, то крысы — черт их нанес — по всему помещению. И на полу, и на топчане, и по тебе самому уже шастают. Сбрасываешь их, сбрасываешь. Тьфу, гадость! А из угла рожа поганая глазами лупает. Откуда что берется?

Недавно, того пуще, двое явились, давай котел разбирать. Он же в рабочем режиме, разве можно? Рванет — кирпича на кирпиче не останется! Схватил кувалду, помахал — убрались. Жалко, тумбочку зря изнахратил. Хорошая была тумбочка, нужная.

А сегодня, под вечер, совсем уж нехорошее видал. Собрался отлучиться по своим делам. Поднялся наверх, прошел шагов двадцать по дорожке в сторону пустыря, глядь — под ногами след медвежий. Шлак не шибко плотный, недавно подсыпали, но и не земля рыхлая. След так себе, нечеткий, одна ямка, зато навидался их на своем веку — дай бог каждому! И так, и сяк присматривался, на корточки присел, даже рукой тронул. Нет, все точно, косолапого отметина, и опять же от задней лапы.

Что за хреновина? Откуда здесь ей взяться? Неладные дела творятся — мороз по коже.

«Индейцы» здешние тоже всякую околесицу буровят. Темные-то они темные, а все же… Аборигены зверя не боятся, хоть какой свирепый будь. На взгляд — маленькие, кривоногие, слова доброго не стоят, а свою управу в лесу имеют, не разучились еще. На медведя, на кабана, на сохатого запросто по одному ходят. И в духов никаких своих они давно уже не верят. Чо смеяться! А тут, надо же, заворохтились. Кундига, не кундига, но нечисто дело. А от того — жутко.

И, чтоб взбодриться, опростал Егор еще полкружечки.

«Домна» разошлась не на шутку, гудела басом без передыха. Булькала вода в системе. Негромкая, ворчливая песня кочегарки давно сделалась Матюхину привычной. Сквозь нее различался шум ветра в ветвях деревьев, сонный перебрех собак, шорох и скрип шлака на дорожке.

Вот скрип-то этот и привлек внимание кочегара. Вроде неспешные шаги приближались к двери. Поскрипели и примолкли. Показалось, видно.

Егор покряхтел, повозился и вытянулся на топчане. Сон только вот чтой-то нейдет.

Третью ночь уже глаз не сомкнуть. Голова тяжелая, гудит, как та «домна», глаза режет, аж сопли текут. И клонит, вроде, а ляжешь — ни-ни. Егор почесался, вздохнул тяжело. Что ли еще кружечку приласкать? Авось и задремлется.

Тут уж совсем явственно зашуршало на дорожке. Туп-хрр — до самой двери, и опять примолкло. Егор соскочил с лежака, бутылку задвинул поглубже в укромный угол.

Постоял, послушал. Тихо. Что за притча? Оно бы и ладно, ходит кто-то себе и ходит, чего во внимание брать? Да только уж больно тревожно было на душе в последнее время, словно бы предчувствие какое. Мало, что люди осатанели совсем, приходят пузырь раздавить — глаза белые и разума в них нет, так еще и следы эти сегодня откуда-то взялись.

Егор прошаркал к выходу, поднялся по истертым ступеням, выглянул за дверь.

Пусто, темно. Вернувшись к печи, закурил папиросу, но тут же бросил — затошнило от дыма.

Что-то, однако, было с ним не так. Вроде и опохмелился хорошо, а внутри дрожь, ломота дурная. И страх не отпускает, щекочет мурашками по спине и по затылку.

Сердце вот тоже не в порядке, бухает, словно кто внутри сваи забивает.

Вдруг послышался ему на улице невнятный разговор. Сперва вроде издалека, потом все ближе и ближе. Кочегар опять навострил уши. Не понять, то ли двое беседуют, то ли один сам с собой.

Бормотание настолько уже сделалось явственным, что и слова стало можно разобрать. Точно, один кто-то разглагольствовал, и не сам с собой, а — удивительно — к нему обращался, к Егору.

— Ты что думаешь, — бубнил, — космонавтам в космосе лафа? Вот, хрен тебе! Их там голодом морят. Хоть бы корочку сухую дали. У власти орлиной орлят миллионы и ими гордится страна! — И затянул песню, но не просто так, а ехидную, с подковыркой. Дескать, погоди, дождешься…

Да что ему здесь, центр управления полетом, что ли?! Чего привязался? И кто ж это изгаляется? Совсем уже окабанели! Нет, надо выйти, да ввалить, чтоб в другой раз неповадно было.

Матюхин огляделся, что бы такое потяжелее в руку взять. Но балабол незваный не унимался, катил бочку почем зря:

— Хреново космонавтам. Менты им выводку обломили. Сам пойдешь парашу выносить. Ты на лампочку глянь, не видишь, что ли?

Егор глянул на лампочку. Действительно, плавал вокруг нее в воздухе какой-то предмет, только не на космический корабль и не на парашу похожий, а на человеческую голову, если, например, ее топором от туловища отрубить. И знакомая ведь оказалась голова. Тому бедолаге она принадлежала, которого медведь за огородами завалил. Выходит, топор-то тут и ни при чем.

Егора взяла оторопь, а голос вдруг заревел у него прямо в голове:

— Я помню тот Ванинский порт!.. Это что? Грязь зеленая кругом! В шизо захотел, падло? Или в стойло тебя поставить, чтоб машкой сделали? Я вас, мудачье, всех в прорабов перестройки перекую!

Кочегар осмотрелся и обмер. По делу начальник отряда хайло раскрыл. Когда ж это он у себя на рабочем месте гадость такую успел развести? И на топчане, и на столе, и на стенах плесень какая-то поналипла. Кто же это ему подлянку подстроил? Не иначе — «обиженные».

Голос не унимался, но теперь не то под «бугра» молотил, не то под «шестерку» воровскую, оборзевшую:

— Тебе, петух ты коцаный, спикер парламента что, фраер? Шуруй, сука, в топке, хорош припухать! У космонавтов дубарь, в натуре.

Матюхин сполохнулся. За «петуха» надо бы и спросить, нельзя так оставить. Но ведь, правда, забыл совсем про печь. А та уже и гудеть перестала. Егор схватился за лопату и обнаружил, что угля нет ни куска. Мать честная! Был же уголь, хоть завались, сам натаскал. Куда же делся?

— Нечем топить, сам в печь полезай, космонавты мерзнут, — скомандовал голос. — Именем Российской Федерации!..

Тут догадался Егор, что это замдиректора жилконторы хочет его со свету сжить. Сколько раз уже выгнать собирался: пьяница! — кричал. А сейчас подстроил все и подговаривает в печь. Ага, щас! Я те, курва, дам — в печь! Матюхин схватил гаечный ключ. Где затаился-то? Покажись, гнида, разберемся, чо почем!

В ту самую минуту скрипнула дверь, прошаркали шаги по лестнице и появился в котельной человек. Пересек, не спеша, помещение, сел на лавку возле инструментального стола, руки положил на заросшую грязью крышку. Знакомый вроде человек, поселковый, а кто такой, никак не определить, потому что голову держал он низко, лицо прятал в тени, только пальцами по железу столешницы постукивал.

То ли дым из затухающей «домны» полз по кочегарке, то ли пар из системы просачивался. Сгорбившийся у стола силуэт расплывался, противно шевелился по краям, вроде как и не одежка была на нем, а прорастал прямо на глазах какой-то извивающийся мох, или шерсть, или вообще не из твердого вещества он весь состоял.

Егор крепко потер кулаками воспаленные веки, но резкость все равно не навелась.

Тогда его взяло сомнение. Никакой это не замдиректора. Заморочки сплошные.

А пришелец опять взялся «порожняки толкать».

— Куда ты уголь подевал? Пропил, к бабке не ходить!

Егор хотел крикнуть, что не для чего ему уголь пропивать, своего пойла до хрена, но опять ему слова не дали. Рявкнул замдиректора или кто он там такой:

— Нету угля! Нету! Лезь, сука, в печь, а то хуже будет!

— Чего орешь? Чего же еще хуже может быть? Как же, разбежался, шнурки токо погладить… А вот этого не пробовал?

Егор поднял увесистый ключ.

Но гад этот все так же сидел, пригорюнившись, вроде и не он тут только что горло драл. Матюхин ошалело стрельнул взглядом в замерший на стуле сгусток мути и не решился ударить. К тому же, с одной стороны, правда, совсем замерла «домна», ни гуда, ни полыхания. Да как же может быть такое, только что ведь бушевала!

Егор, косясь на пришлого, лязгнул рычагом, сдвинул заслонку. Нутро печи затянуло непроглядной мутью, клубился в ней густой тяжелый туман, будто туда воды плеснули, и не угадывалось сквозь него, теплятся еще угли или совсем погасли. Но шел ведь жар. Чувствовал его Егор и лицом, и руками, и даже сквозь одежду кожу припекало.

За спиной послышался то ли негромкий скрежет.

Кочегар обернулся и не понял сперва, откуда идет звук. Но, присмотревшись, сообразил, что это чертов мужик скребет ногтями по железной крышке инструментального стола. На глазах у Егора ногти росли, лезли желтыми стеблями из пальцев, загибались вниз и все драли с отвратительным скрипом металл. Пальцы укоротились, разбухли, как обмороженные, по ним побежали толстые, черные волосья, и рука сделалась не рука, а звериная лапа.

Зхр-р-р-р… — противно визжало железо под кривыми когтями. Зхр-р-р-р…

Егор хотел крикнуть, замахнуться ключом, но муть из печи вдруг выплеснулась в котельную, пошла клубами по помещению, словно чернила в воде, заволокла все до потолка, сглотнула лампочку. Матюхин увидел, как из сгущающейся слоистой пелены выдвинулся кто-то страшный, клыкастый, покрытый клочковатой шерстью, и был это вовсе не человек, а вроде как медведь, должно быть, тот самый, что бегал по поселку на задних лапах. На плоской его башке торчала почему-то форменная фуражка, не то ментовская, не то как у дубаков в зоне.

Сквозь ужас кочегар сильно удивился: что еще за причуды такие, откуда взялся на животном головной убор? Но человеко-медведь шагнул к нему, вытянул перед собой руки-лапы. Матюхин отпрянул, почувствовал, как сзади укусил его раскаленный край печного зева. Все вокруг завертелось, полетело к чертовой матери. Егор услышал пронзительный вопль, но так и не успел понять, что это был его собственный голос. Нестерпимый жар охватил все тело, словно разом вспыхнула промасленная роба, и более уж ничего на этом свете не увидел и не почувствовал Егор.

15

Едва только посерело за окнами, опять зашелся телефон. Раиса, бормоча проклятья, скрыла голову под подушкой.

— Спишь? — осведомился Логинов, когда Сергей взял трубку.

— Что, еще кого-то?.. — Слова трудно проталкивались сквозь горькую сушь во рту.

— Нет пока… тьфу-тьфу. Но не лучше того. Огнестрел у одного тут в усадьбе и труп в кочегарке.

— Ого! Прорвало. В кочегарке — с криминалом?

— Шут его знает! Поедешь?

— Само собой.

— Тогда собирайся, я сейчас заскочу.

Сергей начал торопливо одеваться.

— Ты куда? — спросила окончательно разбуженная Раиса.

— На работу.

— Господи! Что там еще? Съели главу администрации?

— Ага. И прокурором закусили.

— Несчастье! — Раиса застонала. — Хоть здесь, думала, отосплюсь, так нет, любовничек деловитый попался.

Он на прощание чмокнул ее в теплую, мягкую щеку.

— Дверь запрешь — ключ брось в почтовый ящик.

Едва Сергей вынырнул из подъезда, возле дома нарисовался потрепанный голубой «Москвич». Из-за руля призывно помахал Логинов.

— Все машины в разгоне, кровная моя «Карина», тоже доброе старье, сломалась, ремонтировать некогда. Пришлось у соседа одолжить, — объяснил он, когда Сергей устроился рядом.

Рыча изношенным движком, разболтанная легковушка загромыхала по ухабистой дороге. Через несколько минут Сергей знал, что ночью один деятель у себя на подворье подстрелил из карабина пятнадцатилетнего паренька. Обстоятельства уточняются, но дело, в общем-то, ясное.

Второй случай посложней. В котельной обнаружили полусгоревший мужской труп, по пояс находившийся в топке. Не так много от него и осталось, однако, судя по всему, погибший — никто иной, как кочегар Матюхин. Работали уже следственно-оперативные группы, но в котельной полной ясности пока не было.

Сергей слушал, и в нем крепло предчувствие, что грядущий день вновь окунет его в гнетущий морок, от которого он тщетно старался избавиться.

Уже совсем рассвело, когда «Москвич» остановился на окраине поселка, возле добротной усадьбы, обнесенной изгородью из длинных, очищенных от коры жердей.

Сергей сразу узнал и эту изгородь, и обширный огород, с трех сторон стиснутый подступившими зарослями. Даже стена близкой тайги казалась ему такой же черной и неприступной, как той ночью, когда они с Логиновым бродили здесь в свете автомобильных фар.

В тот раз из-за темноты Репин не успел ничего как следует рассмотреть и сейчас оглядывал бревенчатый дом и ухоженное подворье. Доброму хозяину они принадлежали.

Возле калитки оживленно шушукались соседи. Логинов поздоровался с ними.

Миновав засыпанный гравием двор, оперативники прошли в дом. Дверь с веранды вела на кухню. За обеденным столом, покрытым новой, в голубую клетку клеенкой, писала протокол осмотра немолодая женщина, следователь, с погонами старшего лейтенанта на плечах. Перед ней лежал старый обшарпанный карабин кавалерийского образца.

Рядом топтались понятые.

Сергей заметил сгорбившегося в углу на табурете грузного, лысоватого мужика лет сорока пяти, в заношенной клетчатой рубахе и рваных, потерявших цвет от бесчисленных стирок, тренировочных брюках. Убожество его одеяния никак не вязалось с достатком, которым полнилось хозяйство.

Мужик сидел, слегка покачиваясь, положив на колени красные, обветренные руки.

Рядом подпирал стену высокий худощавый лейтенант, участковый уполномоченный.

Логинов спросил следовательницу:

— Ну что тут, Григорьевна?

Та продолжала молча писать. Николай крякнул, но тут на его голос из глубины дома явился оперуполномоченный и бойко отчеканил, что ночью Артюхов Петька залез к подозреваемому во двор, видимо, с целью кражи. Хозяин заметил его и выстрелил через форточку из карабина. В результате Артюхов получил сквозное ранение грудной клетки справа с повреждением внутренних органов. Сейчас в тяжелом состоянии госпитализирован.

— Это какой Артюхов? — уточнил Николай. — Который весной по краже лодочного мотора проходил?

— Тот самый, — подтвердил опер.

— Долазился, воровайка чертов, — буркнул Николай и обратился к хозяину дома: — А ты, Сергеич, совсем, что ли, озверел? Ну, вышел бы, дал по шее. А то — ни хрена себе — из карабина! Пьяный, что ли, был?

— Не был пьяный, — откликнулся мужик из угла.

— Да вот и я знаю, что ты не пьешь. Ну, а если не пьяный, так объясни мне деяние свое. Или жадность совсем ума лишила?

— Он говорит, думал, что это медведь, — вставил бойкий опер.

— Как же, медведь! Сейчас все на медведя валить можно. Чего отмалчиваешься, Сергеич?

— Да ведь объяснял уже, — отозвался Сергеич с надрывом. — Чего валить-то? Вон он сколько уж наворотил. Али не слыхал?

— Ну-ну. И как же это ты пацана с животным спутал?

— А вот так и спутал. Проснулся ночью, слышу — трещит во дворе. Глянул в окно — темно, не видно. Глянул в другое, с кухни. Там от луны посветлей. А возле сарайки что-то чернеется, шевелится, но на человека не похоже. Пацан-то, оказывается, пригнулся, замок ковырял. Да еще сбоку, через стекло, поди, разбери…

— И ты наобум за карабин схватился?

— Да я б и не хватался никогда! Черт бы с ней, с той сарайкой. Пусть бы даже обворовал. Его бы щас садили, а не меня. Но тут, вот же какое дело. Тогда, ночью, сразу, как ваши мертвеца увезли, у меня по огороду медведь шастал.

— Как так — шастал? Вот новости! Чего ж ты никому не сказал?

— А чего говорить? Перепрыгнул он через забор, по огороду проскакал и опять в кусты. А следы дождем смыло. Вы б еще и засмеяли — примерещилось.

— Так, может, правда, примерещилось, или так кто-то шарахался?

— Тогда луна добрая стояла. Тучи только под утро натянуло.

— Ну и как он выглядел, тот медведь? Обрисуй.

— Да как его обрисуешь? Но не человек был, точно. Что я, человека от зверюги такой не отличу?

— Да так вот и выходит, что не отличил, шмальнул пацана.

— Это ж совсем другое! — всплеснул руками Сергеич. — Медведь-то уже у меня на уме вертелся, вот ошибка и вышла. А тогда я же видел: лохматый, здоровый, да и вообще, люди так не бегают.

— Ясно, что не бегают. Медведь на четырех ногах, человек — на двух, — заметил Логинов. — Ты уж нас не путай.

Репин вдруг почти догадался, что сейчас выложит Сергеич. Тот помялся, покряхтел.

— Тут вот какая штука… Что не человек, это точно. Но не на четырех лапах оно бежало. На двух.

— Так, может, все-таки… — начал Логинов, но мужик перебил:

— И не сомневайся, Коля. Животное. Повадки у него не человечьи. Я все ж таки тоже охотник, понимаю. А раз не человек, то кому ж еще быть, кроме медведя. Гориллов у нас не водится.

«Будь оно все неладно!» — подумал Сергей. Что бы ни случилось, какая-то проклятая кривая, Рок какой-то, неотвратимо выводил к одному и тому же: к зверю, крови, злу.

— Ой, Сергеич! — Логинов покачал головой. — Туманно излагаешь. То пацана с двух шагов не углядел, а то и повадки распознал. — Но было заметно, что начальник розыска слегка смущен.

Сергеич гнул свое.

— Хотел я, как чертовщину ту увидел, с ружьем выйти, но испугался, честно скажу. Если медведь, из ружья его не больно-то возьмешь. А тут, как показалось, что он у меня во дворе, я карабин и достал. Карайте, чего ж теперь.

— Разрешения на карабин нету? Где-взял-в-лесу-нашел, да? — подытожил Николай. — Ладно, разберемся.

Репин уже почти не вслушивался в их разговор. Свет осеннего утра сгустился в серые сумерки, и накатила волна то ли жути, то ли тошноты, словно разворошили гнилую кучу, к которой и приближаться-то не стоило.

— Показания его записали? — спросил Логинов оперуполномоченного. — Нет? Садись, пиши.

— Не надо, — подала голос следователь. — Я сама. А то твои как понапишут, прокурор потом то хохочет, то орет, как резаный.

— Я сыщик, а не писарчук! — взвился опер.

Николай махнул рукой и сделал Сергею знак, что пора отваливать.

Возле калитки все так же кучковались любопытные.

— А самого-то что ж не взяли? — зычно осведомилась толстая, краснолицая тетка в ватнике поверх байкового халата.

— Всему свое время, Семеновна, — на ходу отвечал Николай. — Следствие идет.

— Пока вы следовать будете, он и второго укокошит!

— Кого это, второго? — насторожился Сергей.

— Кого-о!.. Женьку Жильцова.

Логинов остановился.

— Жильцов здесь при чем?

— А при том! Петька-то с Женькой — на пару соседу свому, — тетка ткнула пальцем в сторону дома, — уже два раза’ сарайку ломали. Запчасти какие-то от мотоцикла побрали. Куркуль этот ходил все тут, допытывался, кто его ограбил? А потом свои запчасти на Петькином драндулете увидал — давай в драку. Шуму на всю улицу было. Отец Петьку прижал, Петька и сознался, что с Жильцовым лазили. Так этот потом грозил: еще раз сунетесь — постреляю гаденышей.

— Ладно, Семеновна, — успокоил Логинов, — учтем твои показания.

— Да ну вас, — тетка махнула рукой. — Мили-иция!..

— Черт его знает, — почесал затылок Николай, когда они шли к машине, — Сергеич этот — человек злой и скупой. Мог в сердцах и умышленно бабахнуть. А сейчас сводит к неосторожным действиям. Не дурак, понимает, что чем пахнет, хоть и пять классов образования.

— Как ты ему умысел докажешь?

— Ясно, что никак. Он свою линию четко будет гнуть.

— Значит, считаешь, врет про медведя?

— Опять же не знаю. Могло, конечно, и такое быть…

— Знаешь, — продолжал Сергей — читал я когда-то одну книжонку. Ситуация в ней похожая. Находят на снегу странные медвежьи следы, только от задних лап. А вдоль — дырки, будто кто-то шел и на палки опирался. Давай искать злоумышленника, который под медведя работает. В итоге выяснилось, что шатун самый настоящий, только угодил передними лапами в капкан, покалечился, вот и передвигался на задних, но время от времени опирался на обрубки передних. Как тебе такой вариант?

— Ну что ты все про одно заладил? — проворчал Николай.

— А все-таки? Я, конечно, про тайгу знаю только, что в ней грибы растут. Но, согласись, непонятно ведь, чего он как кенгуру скачет.

Логинов рассердился. Вот еще послал Бог зоолога-любителя! Ему хоть про Фому, хоть про Ерему — он, один черт, про медведя своего. И почему-то странное это пристрастие гостя все больше и больше настораживало начальника угрозыска. Хотя с медведем, действительно, выходила какая-то несуразица.

— Пристрелим — узнаем.

— Ну, дай-то бог…

Логинов поселок знал, как свои пять пальцев, сокращая дорогу, направлял дребезжащую колымагу в непроезжие на вид проулки, бороздил бескрайние лужи, осторожно огибал обманчиво безобидные пятачки грязи, под которыми таились ямы.

«Москвич» нигде не увяз и вскоре выбрался на другую окраину поселка, туда, где располагалась котельная.

— А вот тут, возможно, мокруха, — сказал Николай, обруливая очередную колдобину.

Кочегарка помещалась в цоколе приземистого, закопченного строения из красного кирпича, одиноко возвышающегося на краю обширного, заросшего могучим бурьяном пустыря. Бурьян, погубленный ранними осенними холодами, раскачивался под порывами утреннего ветра, уныло шелестел, поскрипывал толстыми стеблями, словно повылезли из земли старые высохшие мертвецы, да так и остались бессмысленно стоять, не зная, что же делать теперь на этом свете. Из травяного сухостоя там и сям торчали ржавые металлические каркасы неведомых механизмов и кучи строительного мусора.

В верхнем этаже здания когда-то квартировало строительно-монтажное управление, но потом его закрыли, и уже несколько лет полунеобитаемая кирпичная коробка угрюмо дремала посреди унылого пейзажа. Над крышей высоко в небо торчала железная труба котельной, словно перст Божий грозил неразумным двуногим, изгадившим под собой земную твердь. Двуногие, впрочем, никакого знамения в ржавой трубе, похоже, не замечали.

Судя по отсутствию дыма, кочегарка не работала. Рядом со входом застыл милицейский «уазик». Логинов смерил неодобрительным взглядом дремлющего за рулем водителя и начал спускаться по истертым, покатым ступеням.

В полуподвале стоял жаркий туман от залитой водой топки. Знакомый уже Сергею прокурорский следователь и тучный краснолиций судмедэксперт, вернувшийся, наконец, со своего семинара, возились над лежащим посреди куском брезента. На нем покоилось тело. Вернее, то, что от него осталось. Сверху осталось немного: обугленная головня с культями на месте рук. Нижняя часть почти не пострадала.

Череп скалился рядом.

Старшина участковый шарил под топчаном. Двое оперативников, накинув поверх свитеров найденную тут же спецовку, кашляя от плавающей в воздухе золы и тихо бранясь, копались в печи. У инструментального столика водил кисточкой по водочной бутылке криминалист, отыскивая отпечатки пальцев. У входа опасливо жались понятые.

— Ты чего, Коля, так долго? — спросил следователь, не отвечая на приветствие. — Онуфриев тут орал-орал, не дождался, уехал.

— Он без меня скоро отлить не сходит, — ругнулся Логинов. — Лучше скажи, чем порадуешь? Мокруха?

— Это ты вон его спроси, — кивнул следователь на судебного медика — Хорошо хоть личность установлена.

— Точно, значит, Матюхин?

— Точно, — вмешался в разговор один из оперов, отходя от печи и вытирая лицо рукавом спецовки. — У него на ноге татуировка была, с зоны. У трупа точно такая же. И ботинки его, он в одних ботинках всю жизнь. Да и кому еще быть?

— Вот это ты брось, — наставительно произнес Николай. — Тут к нему, знаешь, сколько бичевни шлялось! Эй, Георгиевич, а ты что помалкиваешь?

Судебный медик видом своим напоминал пивную бочку, поставленную на два толстых чурбака, и аромат от него исходил соответствующий. Подсвечивая себе фонариком, он угрюмо осматривал корявый выступ на том месте, где раньше у погибшего была шея, отозвался брюзгливо:

— А чего ты хочешь услышать? Что без признаков?

— Оно, конечно, висяк мокрый нам ни к чему. Но ты говори, как есть. Если уж закручиваться, так лучше сразу.

— Дырок я пока не вижу. Череп целый. Шейные позвонки просто перегорели. Не исключено, конечно, что оглушили, потом в печь засунули.

— Ты, Георгич, с версиями не газуй, версии еще успеем напридумывать, — вставил Логинов.

— Я не версии газую. Я говорю, как оно быть могло, — обиделся эксперт.

— Отработали, кто к нему ночью мог наведаться? — спросил помалкивавший пока Сергей.

— Отрабатываем, — сказал опер. — Не так это сразу и установишь. Пустырь кругом, сусликов только допрашивать. Поехали двое наших по бичатникам, корефанов его трясти. Но сюда же, считай, все богодулы ныряли. Место злачное.

— Я, ребята, прикидываю — не похоже на убийство, — подал голос следователь. — Порядок не нарушен. Крови, следов борьбы — нет. А он, хоть и алкаш, но ни слабаком, ни трусом не был. Если бы заварушка какая-нибудь получилась, непременно за себя бы постоял. Признаков групповой пьянки тоже не видать. Кружка с запахом спирта — одна. А всего таковых кружек три, плюс граненый стакан. Чего ж из одной пить при наличии свободной посуды? Четыре окурка в пепельнице, все одинаковые. Его, надо думать. Может, кто и некурящий был, но это навряд ли. Бичи, они все курящие. То есть, получается, сидел Егорушка тихо сам с собою. Пьяного если только до беспамятства в топку затолкали? Так какой мотив? Грабить нечего, а врагов у него не было. Согласен, Коля?.. Допустим даже — оглушили исподтишка. Если уж жечь, почему целиком в топку не закинули? Места бы хватило.

— Я вот тоже смотрю и сомнение у меня… — подхватил Логинов.

— А и сомневаться нечего! Печь — форменный крематорий. Здесь, до революции еще, паровая лесопилка была или заводик какой-то, точно не знаю. С той поры и сохранился агрегат. За ночь вполне можно человека до золы сжечь. Нет, думается мне, имеем мы тут несчастный случай, а не преступление. Егорушка во хмелю, как всегда, открыл заслонку, хотел, наверно, шуровать. Повело его или споткнулся, головой ударился, свалился в огонь. А, может, сунулся неосторожно, роба вспыхнула, в масле же вся. Болевой шок, потеря сознания, и вот результат. Нет, ребята, как хотите, уголовное дело возбуждать рано. Проводите проверку, там посмотрим.

В словах следователя содержалось рациональное зерно. Действительно смахивало на несчастный случай, и от этого Сергею даже сделалось как-то легче. Глупо ведь связывать гибель кочегара с тем их разговором посреди улицы…

Логинов тоже повеселел: похоже, нету «вислой мокрухи», а потому гора с плеч.

Некому было оплакивать Матюхина. Нехорошо, пьяно жил человек, нехорошо и помер.

Репин прошелся по помещению. Криминалист на инструментальном столе обрабатывал сажей очередную бутылку. Рядом на полу уже выстроилась целая батарея.

Внезапно на черной поверхности стола Сергей заметил длинные, идущие параллельно друг другу борозды, серебристо поблескивающие из-под слоя жирной грязи. Он приблизился, потрогал пальцами царапины. Ничего в них не было особенного. На чумазой столешнице не только пили и закусывали. На ней работали с металлом, точили, пилили, а, соответственно, оставались и следы. На царапины не стоило бы вообще обращать внимания, если бы… если бы не их сходство с теми, другими, виденными Репиным в подъезде, на двери его временного пристанища.

Вернулось ощущение, будто кто-то или что-то глумливо забавляется жутковатыми перевертышами, и Сергей догадывался, что забавы эти добром не кончатся.

Логинов легонько подтолкнул его в спину.

— Поехали! Хватит тут торчать.

По дороге в райотдел Николай размышлял о том, что следователь, скорее всего, прав. Жаль Матюхина, но ничем уже ему не поможешь. Но бичевню тряхнуть следует.

И для верности — не ошибиться чтоб, и для профилактики нелишне. Расплодилось их немеряно.

И еще почему-то беспокоил начальника розыска его управленческий товарищ, но причину этого беспокойства Николай объяснить не мог.

16

— Солнце еще не взошло, а в стране дураков уже кипела работа, — констатировал Логинов, загоняя машину на служебную стоянку.

Трудно сказать, насколько Октябрьск оправдывал такое название, но работа в милиции действительно кипела.

Полдесятка сотрудников торопливо высыпали на автостоянку, что-то оживленно обсуждая, и рассыпались в разные стороны.

У крыльца двое оперов тащили из заднего отсека «воронка» задрипанного мужичонку.

Тот упирался конечностями в проем дверцы и орал нечленораздельно, маты при этом артикулируя отчетливо. Один из сыщиков, раздосадованный бессмысленным сопротивлением, поудобнее ухватился за облезлый пиджачишко задержанного и энергично дернул на себя. Пиджак треснул, и богодул мячиком покатился на землю.

Его тут же подхватили под руки и поволокли внутрь здания.

Личный состав, не будучи проинформирован о скептическом отношении старших к причинам несчастья в кочегарке, готовился шерстить, да и шерстил уже матюхинских приятелей.

Логинов собрал подчиненных, распределил обязанности. Имелись уже, оказывается, и кое-какие результаты. Емельянцев и Седых только что доставили одного типа, с которым следовало побеседовать плотнее.

Некто Хромов, по кличке Хромой, судимый-пересудимый, а ныне хронический бомж, большую часть времени проводивший в котельной у Матюхина, с вечера был замечен на пустыре возле кочегарки за распитием парфюмерных изделий в компании с не установленным пока субъектом.

Часа в три ночи забулдыга явился в общагу в прожженной одежде и, не вяжа лыка.

Ко всему прочему, неделю назад у Хромого случились какие-то разборки с Егором.

Сведения эти достигли милицейских ушей, и вот теперь сотрудники уголовного розыска задавали Хромову вопросы.

Логинов предложил Сергею:

— Ну-ка, пойдем глянем, что там за деятель.

…В тесной темноватой комнатушке с облупленными стенами, заваленной битыми чемоданами, полушубками, частями лодочных и мотоциклетных моторов — изъятым у ворья барахлом — на стуле в углу скрючился тип, которого недавно столь бесцеремонно извлекли из машины. Над ним нависли те же двое парней в штатском.

От грязного ватника, брошенного на стол поверх рассыпанных в беспорядке бумаг, несло гарью.

Коренастый, широкоплечий опер с вихрастыми, давно не стриженными волосами, наклонился почти к самому лицу бомжа, опустил ему на плечо увесистую ладонь.

— Ты, Хромой, чего, по-русски не понимаешь? Я могу по-китайски спросить. Херово токо б тебе не стало.

— Да чо по-китайски? Чо вы, по ходу, гоните? — гундел мужичонка. — Сказал же, не было меня там, и Егора не видал. Мы еще на той неделе разосрались.

— Тебя, падла, полсела видело, как ты одеколон в бурьяне жрал, — вмешался напарник коренастого, длинный, сутулый, в зеленом мешковатом свитере.

— Не знаю ничо, кто там видал, — гнул свое Хромой. — Где чо — сразу меня. Чо, типа, если я судимый…

— Заткни едальник! — оборвал его широкоплечий. — У меня время нету на твою парашу. Ну-ка, быстро, с кем на пустыре был? Что у вас с Егором получилось?

— Начальник, я все сказал! Чо порожняки толкать! Давайте очняка, кто там на меня гонит!

— Ну, ты, бля, и козел, — процедил сутулый.

— Фильтруй базар, начальник! — взъерепенился Хромов. — Кто еще козел…

Но коренастый успел уже распалиться не на шутку.

— Слушай, ты, фунфырь душистый. Если щас дуру нарезать не перестанешь, я на тебя залуплюсь, и ты у меня махом из тапочек выпадешь. Так, босиком, тебя в камеру загибаться и понесут. Усек?

— Да ладно, в натуре, жуть нагонять, — отмахнулся задержанный. — Дешевого что ли нашли?

— Ага, авторитет, значит, у нас выискался. Ну, ладно.

Коренастый коротко ткнул богодула кулаком в живот, целя между скрещенных рук.

Хромов хрюкнул, затем, спохватившись, издал страшный крик и вознамерился свалиться со стула. Но суровый мент, зная, что приложился пока только для виду, воспрепятствовал этому притворству, крепко сграбастав упрямца за сальную, нечесаную шевелюру.

— По-китайски начинаю говорить, — возвестил он грозным шепотом.

— Чо бьешь? — заныл Хромой. — Адвоката давай. Прав много заимели?!

— Адвоката тебе? А у тебя бабки есть?

— Положено!

— На то, что положено, знаешь, что положено?!

Сутулый в свою очередь размахнулся и гулко саданул Хромова в грудь. За этим последовала звонкая пощечина, отвешенная внушительной пятерней здоровяка-напарника. В результате допрашиваемый безо всякого притворства оказался на полу. Его тут же вернули в исходное положение, и когда он согнулся, стараясь прикрыться от следующего удара, кулак сутулого сбоку врезался ему в поясницу.

Хромов закричал от боли по-настоящему.

— Суки, по почкам!..

— Р-размажу! — рыкнул коренастый, изготавливаясь к новому тумаку.

— Доброе утро! — громко сказал Сергей, входя в кабинет вслед за Логиновым.

Оперативники оглянулись.

— Отдохни, Емельянцев, — приказал Николай.

Коренастый нехотя отступил, присел на краешек стола. Логинов перевел взгляд на сутулого. Тот с безразличным видом прислонился к стене.

Крякнув, начальник розыска адресовался к потиравшему ушибы богодулу:

— Ну что, Хромов, что тут у вас за дела? Опять разговаривать не хочешь?

— Как с ними разговаривать? Они по-человечьи не умеют.

Хромов с трудом переводил дыхание.

— Ну, это кто как заслуживает. Ты, вот, сидишь, делового из себя корчишь. Нахватался в зоне. А глянь на себя. Тьфу! Хуже опущенного, честное слово.

По поводу сравнения с опущенным Хромой пожелал что-то возразить, но начальник угрозыска не стал его слушать.

— Да ладно, знаю, что ты не машка, я не к тому. Но ты вот дыхнул — мне не то, что закусить, мне сблевать захотелось. «Цитрусовый» жрал, правильно? А ты кочевряжишься. На человека ведь стал не похож. До какого состояния себя довел? У вора свое самолюбие имеется. А ты шаромыга шаромыгой. Спрашивают — чепуху мелешь, кобенишься. Потому и отношение к тебе плохое.

— Бить не имеете права, — отчеканил Хромов.

— Бить — не имеем, — согласился Логинов. — А тебе придуриваться кто право дал? Ну, был бы пацан, а то кухню эту знаешь. Сам должен понимать, ведь докажем, что ошивался на пустыре. Очевидное отрицать зачем?

— И по какой статье этот пустырь пришьете? Какое в этом преступление? Все равно я не при делах, и нечего мне клеить! Вам бы только крайнего найти.

— Не крайнего, а виноватого, — наставительно возразил Николай, усаживаясь на стул. — Ладно, полемику мы с тобой вести не будем. А задержим мы тебя, как подозреваемого, на двое суток.

— И в чем же это вы меня подозревать можете, и какие ж у вас, гражданин начальник, основания для этого имеются? — не без ехидства поинтересовался Хромой.

— Основания имеются, не сомневайся, — невозмутимо подтвердил Николай. — Факт пребывания возле котельной ты отрицаешь — раз. А он, считай, установлен. С потерпевшим у вас недавно был конфликт — два. Пришел ты ночью, фуфайка вся прожженная — три. Вон, она изъятая лежит. А с Матюхиным, знаешь ведь, что произошло?

— Знаю, разъяснили. — Последовал короткий злой кивок в сторону оперов.

— Ну, вот. Сам соображай. На обвинение, конечно, не потянет, а для задержания достаточно. Будешь сидеть в клоповнике.

— Посижу, — буркнул Хромов.

— Посидишь, куда же денешься. — Упрямство допрашиваемого как будто вовсе не трогало начальника розыска. — А мы пока работать будем. За два дня всю твою подноготную вывернем. Ты же по пьяни дурной. Первый раз тоже чуть человека не угробил. Не боись, все выясним. Хватит нам времени докопаться, чего ради ты из Егора шашлык заделать надумал, да кто у тебя в поварятах числился.

— Да копайте вы — закопайтесь! — окрысился Хромов. — Я Егора, конкретно, не трогал! Не заходил даже в его гадюшник. Чо вы такие трудные?

— Допустим, — поднял Николай ладонь. — Но ты же отвечай толком, когда тебя спрашивают. Давай разбираться. С кем был на пустыре, что делал, как одёжу спалил? А то блатного из себя корчишь и думаешь, что так тебе прокатит — помурыжат, да отпустят. При таких-то обстоятельствах! Конечно, если рыло в пуху, тут закрутишься!

Похоже, достал Логинов Хромого, и тот, помявшись, повел-таки вразумительную речь:

— Короче, начальник, объясняю тебе. Ну, был я с одним, Жека его зовут. Он не здешний, на той неделе с тайги припылил. Фамилию не знаю. У него башлей манёхо было. Ну, чо делать? Взяли спирту, похмелились. На пустыре пили потому, что я там недалеко «на яме» и отоварился. Чо далеко ходить, когда трубы горят? Ну, заторчали, он куда-то по буху свалил. У меня еще цитрусовый оставался. Зарюхался я в кущи, развел костерок и глотал, пока не отрубился. Оклемался, чувствую — клифтяра тлеет. Еле затушил. Смотрю — ночь уже. Поканал в общагу, на шконку запал и капец. Могу показать, где костер жег. Там и чекушка от спирта, и фунфырь валяются. Жеку у геологов поищите. Базарил — у него там кенты. И нечего мне мокруху какую-то шить. Мы хоть с Егором и расплевались, да из-за фигни, чо бы я его мочил?

— Ну, замочить-то и с пьяной дури можно. Не то сказал, не так посмотрел. Знаем эти дела, — проговорил Логинов — Ладно, проверим. И Жеку найдем.

— Да если уж на то пошло, — перебил его Хромов, — не я один там кантовался. Жека, конечно, не при делах. Он Егора и знать не знал, какие у них завязки могли быть? Но я, когда из кущей линял, видел: там еще жавер какой-то крутился.

— Где крутился? — поинтересовался Николай с равнодушным видом.

— Да там, на пустыре. Я вылез, смотрю — со стороны котельной хмырь канает. Ну, он своей дорогой, а я в общагу.

— Так он из котельной появился, или откуда?

— Да хрен его знает. Я его срисовал, когда он уже порядком от кочегарки отрулил. А оттуда или со стороны — не в курсях.

— Кто такой? Знаешь его?

— Не, не знаю.

— Прямо-таки в первый раз видишь? Ты ж в поселке давно болтаешься. Не Москва, невозможно ни разу не повстречаться. Не из ваших, что ли?

— Не, не из наших — из порядочных, — буркнул Хромов, однако перехватив насмешливый взгляд Логинова, махнул рукой:

— А, ладно! Чо этого фуфела отмазывать? Он-то уж точно не по мастям. В школе он работает.

— Учитель, что ли?

— Замдиректора, вроде.

— Завуч?

— Ага.

— Это нерусский который? Гришка очкастый? Ну, ты даешь! Нашел на кого стрелки переводить, — рассмеялся Логинов.

— Так я и не перевожу. Просто говорю, что видел. А видел — его! Так что, двое нас там было, начальник.

— Знаешь, Хромой, — изрек Логинов, — в одном месте тоже двое побывали: палец и еще кое-кто. Так вот, после пальца ничего, а после второго аборт делать пришлось.

Увенчав беседу этим иносказанием, начальник розыска скомандовал сутулому:

— Веди его, Седых, в дежурку и в кондейку закрой.

— Начальник! Чо в кондейку-то?! — затянул привычную песню богодул. — Я же все сказал! Без прокурора в камеру права не имеете!

— Вы, блин, лучше меня все законы знаете, — сказал Логинов. — Не в камеру, а в комнату для доставленных, так тебя устраивает?

— Знаю я вашу комнату!..

Когда дверь за Хромовым и его конвоиром захлопнулась, Николай неторопливо развернулся к коренастому:

— Ну, что, Емельянцев, поразмялись, значит, на пару с друганом? Силу девать некуда? Все торопитесь поколоть быстрее.

— А чо-о? — протянул оперуполномоченный, набычась. — Попугали маленько, чтоб не борзел.

— Нашли кого обламывать! Он, знаешь, почему с вами борзеет? Потому что у вас головы деревянные. А кто головой работать не умеет, тот в основном руками обходится.

Логинов грозно повысил голос:

— В тюрьму захотели? Кто мордобоем разрешил заниматься?

— А мы не по морде, — осклабился Емельянцев.

— Не паясничай! Только с участковым еле замяли, вокруг прокурора вприсядку ходили, так теперь вы!.. Ребра поломаете или кишку какую порвете — не отвертитесь и загремите под фанфары. Ты еще не пуганый, а я помню, как прокурор одного сыскаря под статью вот за это самое подвел и в клоповник закрыл. Зэчье узнало — на весь изолятор ревело: дайте мента отпетушить! Вкатали ему на всю катушку, как с куста. И отпетушили, кстати, на этапе. Дубаки, небось, и подставили. Еще раз про рукоприкладство узнаю, башки дурные оторву!

— Да мы разве ради удовольствия? — насупился Емельянцев. — Сами же требуете: давай раскрываемость! А чем такую падаль проймешь?

Николай вздохнул.

— Насчет раскрываемости — это ты правильно. Только мне не все равно, как ее давать. Если так, как ты сейчас — это никому, на хрен, не нужно. Во-первых, он потом все равно от своих слов откажется, а во-вторых… — Начальник розыска пристукнул кулаком по столу. — Вы на себя со стороны посмотрите. По фене ботаете, мат-перемат, чуть чего — каждого за грудки. Нельзя же на одну доску с клиентурой своей становиться! Они — это они, а мы — это мы!

— Ну, да. Им все можно, нам ничего… Ла-адно, поня-ял, — с ударением на «я» протянул Емельянцевв. Но не звучало в его голосе раскаяния.

…Предположение о причастности завуча к гибели Матюхина Логинов всерьез принимать, конечно, не собирался. Но сразу после допроса Хромова настропалил куда-то участкового, и тот вскоре привел в отдел дородную бабенку лет тридцати, с которой начальник розыска уединился в кабинете. Беседа их продолжалась около получаса, после чего свидетельница удалилась, настороженно постреливая глазами по сторонам.

Как выяснилось, всезнающий Николай был в курсе, что неженатый педагог похаживал вечерами к заведующей банно-прачечным комбинатом, молодой и полный жизненных сил вдове. Григорий Олконтович из соображений конспирации, которая в райцентре была бессмысленна, появлялся у дамы сердца после наступления темноты, а уходил перед рассветом. Эти заговорщицкие манеры были бы ни к чему не отягощенным семьями любовникам, но имелась одна причина, по которой Григорий Олконтович не афишировал свои отношения со смазливой Катериной.

Ну, кому какое дело до того, что завуч — абориген, а дебелая Катька — баба рязанских кровей?! Катьку за это, вроде, и не осуждали, но некий душок в разговорах присутствовал. А Витька Головин, бузотер и сквернослов, который давно проживал в городе, но по полгода болтался в родном Октябрьске и браконьерил почем зря, ситуацию во всеуслышание определил так: «Оно конечно, ежели бабе залихотится, можно и с кобелем охотничьим, он бражку не пьет, а потому всегда при силах».

Никакого захолустного расизма в этом не было, но раз уж заведено своим со своими, так уж заведено. Катька упросила завуча лишний раз не мозолить людям глаза.

Самый короткий путь «из пункта А в пункт Б», как выразился Николай, напирая на букву «Б», позволявший к тому же избегнуть лишних глаз, пролегал через пустырь, мимо котельной.

Начальник угрозыска душевно расспросил заведующую баней, и она подтвердила, что в прошлую ночь милый друг ее навещал и покинул, не дожидаясь первых петухов.

Таким образом, загадка появления педагога в неурочный час в окрестностях кочегарки была разрешена.

Однако, Григория Олконтовича надлежало хотя бы формально опросить, потому что в своих показаниях его упомянул Хромов. Логинов с этим почему-то не спешил, но вскоре выяснилось, что Емельянцев уже пригласил завуча на беседу.

Начальник розыска чертыхнулся.

— Где не надо, такие расторопные — поперед батьки в пекло! Прежде чем разговоры заводить, обмозговать все надо.

Репин, хоть понятия не имел, что тут Логинов собирается обмозговывать, торопливый вызов педагога тоже не одобрил, но по собственным соображениям.

Когда Логинов отлучился, Сергей позвонил в редакцию.

— Привет, — отозвалась Раиса. — Хорошая из прокурора закуска получилась?

— Медведь чуть не подавился. Как добралась?

— На метро. С ключом поступила согласно ваших указаниев.

Но не выдержала и серьезно спросила:

— У тебя все в порядке? Я часов с трех свободна. Если ты службой не обременен, могу зайти по известному адресу.

— Ты извини, давай лучше до вечера.

— Как скажете, гражданин начальник. В город не собираешься?

— Дела еще остались.

— Не ври, нет у тебя никаких дел. Я, кстати, тоже закругляюсь. Вместе бы и улетели.

— Рановато. Да ты не волнуйся. (А с чего бы ей, собственно, волноваться?)

Раиса сказала без обычного стёба:

— Постараюсь. Но ты уж, меня, пожалуйста, не волнуй.

И от этих ее слов Сергей почувствовал себя так, будто случилась неожиданная радость. Пришло вдруг в голову, что уже давным-давно, даже мысленно не употреблял он слова, ну того самого, которое, когда не просто секс. Забылось, видать. А теперь вот вспомнилось.

Спохватившись, Сергей сообразил, что неприлично вот так заткнуться ни с того, ни с сего и молчать в телефон. Это все потом. Сейчас от Раисы ему требовалась помощь.

— Слушай, помнишь сабантуй у замредактора? — спросил он.

— И что?

— Тут, понимаешь, у меня надобность возникла. Не сможешь ли ты аккуратно так и ненавязчиво уточнить у Ивана Ивановича или у секретарши, как гости расходились? Кто первый, кто следом? Короче, во сколько, с кем и за кем. И вообще, не было ли чего-нибудь необычного?

— Кто первый? Так это ж мы с тобой. И что ты имеешь в виду под необычным?

— Мы не в счет. А про необычное… Я сам толком не знаю. Ну, разговор какой-нибудь особенный, или конфликт, или так, вообще…

— Да там такие все хорошие были, что никто ничего и не вспомнит, наверное.

— А ты поинтересуйся. Ну, будь лапушкой. Мне для дела надо.

— Не понимаю я твоих дел, — недовольно проворчала Раиса. — Ладно, попробую. Штирлиц уездный! Позвоню через час.

— Благодарю вас, радистка Кэт!

«Вот и ее впутал, — с досадой подумал Сергей. — А ведь не уколола, дескать, в стукачи вербуешь?! Согласилась». От этого опять потеплело на сердце.

Когда Раиса перезвонила, он узнал, что геолог в тот вечер, не обретя взаимности у редакционной секретарши, отбыл в одиночестве, изрядном подпитии и дурном расположении духа. Школьный завуч ушел без попутчиков, но выходило, что сразу за незадачливым бородачом.

В сущности, ничего отсюда не вытекало. Но в голове у Сергея складывалась причудливая мозаика. Он понимал, что ее стеклышки преломляют свет хитро и замысловато, будто полупрозрачный витраж, глядя через который нельзя быть уверенным, что там, за окном. Но отвернуться уже не было сил, и оставалось лишь вглядываться в смутные очертания до тех пор, пока они, быть может, не обретут определенную форму. А это случится тогда, когда догадки накопятся… «Как критическая масса», — ехидно подсказала память.

Репин посидел в задумчивости, потом позвонил паспортистам и выяснил домашний адрес Григория Олконтовича, сам еще толком не понимая, для чего ему это нужно.

17

Перед самым обедом, когда немного улеглась суета, начальник розыска недовольно буркнул:

— Я вот все думаю, зря все-таки завуча сейчас дернули. Рановато.

— Не стесняйся, поделись сомнениями, — предложил Сергей.

Но Логинов шутливого тона не поддержал.

— Я, понимаешь, от неувязок всяких отмахиваться не привык. А тут ведь, действительно, мутота какая-то выходит. Сначала труп за огородами, потом геолог. Без вести пропавшие, опять же. У куркуля того медведь по огороду на задних лапах бегал. Может, врет, а может — кто его знает! И с Матюхиным ни к какому выводу не пришли. Хромов завуча приплел. Со следами, опять же, загадка. Охотники сколько уже по тайге рыщут, а в итоге дупель-пусто. Зверь будто по воздуху летает. Ни лёжек, ни черта. Маньяк — не маньяк, но дурацкое такое есть ощущение, что через все одна какая-то ниточка тянется. А что за ниточка — не могу ухватить!

Николай раздраженно заходил по кабинету. (Он даже не подозревал, что угодил в самую точку.)

— Я, когда с Катькой, завбаней, разговаривал, уточнил, в какие дни хахаль ее навещал? Просто так, для порядку. Ну, она вспомнила. И, знаешь, что выходит? Когда мы труп за огородами нашли — был он у нее. Но ушел рано. А домой явился глубокой ночью — я проверил, нашлись очевидцы. Где, спрашивается, болтался? А судмедэксперт, хоть он по спирту в основном специалист, все ж таки толмачит, что смерть наступила приблизительно в то самое время. Припозднился наш ягодник и напоролся… черт его знает, на кого!

Логинов закурил.

— И еще выложила мне Катька… Она свояка моего двоюродная сестра, потому и не потаилась. Топтун ее, вроде как, с причудами. Пьет мало, не курит, обходительный. Только вот любовь у него особенная. Когда в раж войдет, начинает мучить, душить. Катька замечала: старается не показывать, но сделает больно и тут же кончает. Один раз даванул — она даже сознание потеряла. Давно, говорит, нагнала бы, да побаиваюсь. Злой бывает, обидчивый, ревнивый. Пунктик у него есть насчет ихних отношений. Из-за национальности. Короче, ученый, а дурной какой-то.

— Такие отклонения встречаются не так уж редко, — сказал Репин. — И могут ничего не означать. А могут быть признаками сексуального поведения серийного убийцы.

Логинов сплюнул.

— И все равно я не верю, что педагог ночами бегает по поселку и под медведя молотит! Я, может, такую смелую версию и поддержал бы, но это же практически невозможно, чтоб так все натурально подстроить. Да еще, чтоб нигде не засветиться, когда кругом глаз полно. Нет, как себе хочешь, а невозможно и невозможно. Но, согласен, есть какая-то странность, совпадения всякие…

— Про совпадения и я могу кое-что рассказать.

— Давай, выкладывай.

Сергей поведал о вечеринке, о том, как необдуманно и грубо вел себя геолог, задев больное, видать, место Григория Олконтовича. И о том, что недавно узнал от Раисы: педагог покинул компанию вслед за геологом.

Логинов взъерошил пальцами шевелюру.

— Хочешь сказать, это он его догнал и покромсал?

— Я просто излагаю факты.

— Замысловато ты их излагаешь. Только про одно молчишь: чем так человека изувечить можно, и какая силища для этого нужна?! Что-то за Гришкой ни богатырства, ни особой прыти никогда не замечалось. Геолог — мужик не слабый, педагог его и с вилами бы не одолел.

— А если взглянуть на все с другой точки. Завуч-то завуч, но не в том смысле, как ты думаешь, — начал Сергей, поддаваясь искушению приоткрыть свою тайную карту. — Мы ведь из чего исходим? Либо у нас медведь-людоед, а все остальное — сплошные случайности; либо завуч — маньяк. Маньяка ты отвергаешь, хотя если не отвергать, со случайностями разобраться проще. Но есть еще и третий вариант.

— Это какой же?

— Ты когда-нибудь про ликантропию слыхал?

— Что еще такое?

— Ну, говорят, психическое заболевание. Когда в человеке все человеческое распадается и начинает он превращаться в какую-то ни на что не похожую тварь, в зверюгу… Может, болезнь, а, может, и нет. Может, просто все так сошлось… Копилось, копилось, а потом сошлось и… получился переход количества в качество.

— Где копилось, что сошлось? — спросил Логинов недоуменно.

— Я думаю, и в самом человеке, и вообще в мире… Раньше ведь все было ясно: бога нет, душа — выдумки, материя первична. Сплошной диалектический материализм. А сейчас все перемешалось. Мне иногда кажется, может, все-таки есть у человека душа? И если она черная, больная… Короче, ликантропия — это научный факт: человек постепенно превращается…

— В кундигу?

— Ну, не знаю. Здесь его так называют. В других местах — по-другому… Теперь представь. Что если две наши версии взять и объединить? Не либо — завуч, либо — медведь, а суть одно и то же. Как в здешней легенде — взялась же она откуда-то! Тогда случай с геологом не загадка. Более того, и Матюхин из общей цепи не выпадает.

— Каким же образом?

— Он, похоже, еще по следам заподозрил, что к чему. Прямо-то не говорил — и так чокнутым алкашом считали. Но мне намекал. Его и убрали.

— Кто убрал?

— Ну, положим… кундига. Вспомни, Хромов видел на пустыре завуча.

— И откуда же эта твоя кундига узнала, что Матюхин такой догадливый?

— Он не мне одному рассказывал. Как минимум, еще вашему оперу, Костьке. А, может, и вообще по поселку трепал. Ты же сам говорил: здесь в одном конце дунь — на другом знают!

— Но про завуча он ничего трепать не мог. Как следы с завучем свяжешь? Так зачем его убирать?

— А нам известно, до чего он докопался? Человек бывалый, все и вся здесь знал. Но главное не в этом. Я думаю, он поверил. А если поверить, докопаться не так уж сложно.

Логинов потряс головой и, будто приходя в себя, ошалело спросил:

— Ты что это, всерьез про оборотня толкуешь?

— Тебе словечко обязательно надо подобрать, ярлычок навесить? Оборотень, кундига, ликантроп!.. Не человек, вот и все.

Логинов долго смотрел на Репина, и на его скулах то вздувались, то опадали желваки. Потом Николай плюхнулся на свое место и захохотал. Он упал грудью на стол, колотя по крышке ладонями, резко откинулся назад, и от его бурных телодвижений ветхий стул затрещал.

— Пошел ты!.. — еле выдавил Логинов сквозь смех. — А я уши развесил, думал, он что дельное скажет… а он!.. Ты где про этих глюкандропов набрался?! В газетках вычитал? Там тебе напишут! Там такое напишут!.. Научный, блин, факт! Вы в области все такие долбанутые?!

— Чего ты ржешь? — Сергей пожалел, что распустил язык.

— С вами бы не заплакать! Тут из прокуратуры один приезжал… Пацаны из конюшни лошадей взяли и три дня катались. Так он на пацанов дело возбудил… — Николай давился от смеха, — за угон автотранспорта. Районный прокурор как увидел, петухом закричал!

И, помотав головой, закончил:

— Хорош ежом жопу подтирать! Разберемся мы со всей этой хреновиной, не переживай. Первый раз, что ли? Жрать я хочу, с утра не жрамши с такой работой. Поехали ко мне, обедом накормлю. Смехотворец!

От обеда Сергей отказался, но тут же выцыганил у Николая две бутылки водки из его заначки.

— Опять интервью давать собрался? Я ее, козу, под конвоем отсюда выдворю, — проворчал Николай, отпирая нижнюю секцию сейфа. — В отделе-то появишься?

— Там видно будет. — Сергей многозначительно подмигнул своему благодетелю.

Прежде чем уйти, он позвонил в аэропорт и поинтересовался расписанием полетов.

Выяснилось, что с расписанием худо, а проще сказать, самолеты пока вообще не летают — раскисло взлетное поле. На вопрос, когда же восстановится воздушное сообщение, сиплый мужской голос на том конце провода ответствовал с незатейливой простотой: а хуй его знает!

Сергей вышел на улицу. Над поселком висела все та же туманная морось, в которой тонули очертания ближних строений. Воздух почему-то отдавал противной химической вонью.

Он шагал, придерживая полы расстегнутой куртки, чтоб не высовывались наружу бутылочные горлышки. Пустынная улица ныряла в сырую муть, стелилась метрами слякоти и тоски, будто вела куда-то к черту в зубы, в выморочную бесконечность.

В никуда.

Дома Сергей, чтоб не сатанеть от ватной тишины, включил телевизор. Спутниковой антенной хозяева квартиры не обзавелись, прием оказался неважным. Сквозь помехи шла какая-то забубенная веселуха: пели и плясали мужики, переодетые бабами; полуголые девицы под «фанеру» трясли и виляли «стратегическими» местами; лилось рекой пиво, и бабочками порхали прокладки.

Он переключил программу. Какие-то люди пытались выиграть деньги у телеведущей и при этом поедом жрали друг друга.

На следующей кнопке что-то привычно взрывалось и шла пальба. Потом киношная перестрелка сменилась хроникой: падали под откос поезда, бушевали пожары, топили наводнения, крушили все на своем пути тайфуны и слизывали сушу цунами.

Международные террористы… Точечные удары… Урегулирование… Саммит… Разбился «Ту-154»… Лореаль — ведь вы этого достойны!

На четвертой кнопке царило шипящее ничто.

В голове у Сергея вертелось мудреное слово, начинающееся на букву «а», которым, как ему казалось, можно было обозвать всю эту вакханалию. Но слово не вспоминалось, вместо него в памяти всплывали почему-то болезнь эпилепсия и полузабытые «клипсы».

Сергей выключил «ящик». Хорошая штука выключатель. Неплохо бы заиметь такой, которым можно вырубить все, к чертям собачьим, раз и навсегда. Пусть потом хоть конец света, хоть этот… эта, как ее… апокалепсия. Кстати, имелось такое приспособление.

Сергей ощупал под мышкой пустую кобуру и вдруг со злостью подумал: «Хрен вам! Я не телевизор, который сам по таймеру выключается!» А «пушку» у Логинова пора забрать. Может, и пригодится.

Сергей подошел к столу, свернул с бутылки рифленую пробку, плеснул в стакан. «…Жрать водку среди бела дня?!» Не новое это было для него занятие. И раньше выпивалось под завязку, без оглядки на время, место и прочие обстоятельства. Хотя «автопилоты» и блевотина с желчью — это уже стало случаться потом.

Первую бутылку он откупорил в дворовой беседке, под одобрительными взглядами старших парней. Сколько тогда ему было, лет пятнадцать-шестнадцать? Одурев от дешевого вина, боялся идти домой и прошлялся по улице далеко за полночь. Очень даже глупо поступил, ибо поздний приход обострил внимание «предков», отец унюхал и отвесил плюх.

В армии, чтоб скоротать постылые дни, пили все, что попадалось под руку: брагу, добытую в соседнем селе на животноводческой ферме настойку элеутерококка, одеколон, «тормозуху» и даже клей, очищенный при помощи поваренной соли. От муравьиного спирта двое без пяти минут дембелей ослепли. Один загнулся от стеклоочистителя. По пьянке «старики» надумали воспитать «молодого», отвели на подсобное хозяйство и ввалили звездюлей, да переусердствовали. «Молодой» угодил в госпиталь, а «воспитатели» в дисбат.

В милицейской школе тоже попивали — дай Бог! Получив лейтенантские погоны, обмывали их дней десять. Тогда его впервые хватанул жуткий кондрат, и с перепугу пришлось на время завязать с этим занятием.

А потом он со страшной силой пялил свою крутую службу, охваченный азартом увлекательной, опасной игры. Правда, игра эта порой шла то по каким-то непостижимым правилам, то вообще без таковых.

Всего он насмотрелся. И мордобоя, без которого многие не умели обходиться.

Потом, правда, дела, лихо «раскрытые» посредством этого метода, рассыпались в прах, а кое-кого из кулачных «мастеров» крепко брала к ногтю прокуратура. Но, боишься утонуть — не ходи купаться!

Повидал он и разных «тыловиков», которым звезды на погоны так и сыпались дождем, будто это они ловили бандитов и воевали в далеких горах. А те, кто ловил и воевал, могли годами «перехаживать» очередное звание из-за полученных взысканий.

Вывод отсюда напрашивался самый простой: шмурыжь по тихой грусти — и никаких взысканий! Многие так и поступали.

Когда милицию превратили в «ментуру», из нее валом повалили нормальные мужики, а лейтенанты-гаишники пересели на личные «джипы» стоимостью в их пожизненное казенное жалование.

Таких, как он, не желавших ни уходить, ни мараться, оставалось все меньше. И все меньше от них что-либо зависело в хитроумной машине правосудия, которую изобрели под себя новые хозяева жизни. Оставалось только выпить за помин Шарапова и Жеглова.

Пили, кто как умел. Одни — все же не теряя разума, другие — балансируя на грани, а третьи…

Пьяный опер поздним вечером открыл беспричинную стрельбу посреди улицы и убил прохожего.

Другой постучался заполночь к почтарям на железнодорожном вокзале и, не говоря ни слова, с порога перестрелял четверых, И тут же привел в исполнение приговор самому себе с помощью того же «Макарова», унеся в могилу тайну восторжествовавшего безумия.

Третий, не известно зачем, стал палить в запертую дверь туалета на прогулочном речном трамвае. Тринадцатилетняя девчушка так и не узнала, кто и за что ее убил.

Сам стрелок прыгнул за борт.

Четвертый просто пустил себе пулю в лоб возле уличного телефона-автомата.

Сколько их было, таких?! Ведомство предпочитало помалкивать насчет своих трагедий.

…Сергей очнулся от размышлений, ощутив как заныла рука, удерживавшая на весу наполненный стакан. Он залпом выпил.

Где-то глубоко внутри затеплился крохотный уголек, начал медленно разгораться, тепло от него поползло по клеткам отравленного организма. Но было оно слабосильным и не могло вернуть ни здоровья, ни радости жизни.

С протяжным скрипом растворилась дверь ванной, будто кто-то толкнул ее изнутри, качнулась в обратную сторону и замерла. Позвал, поманил черный проем. Стало слышно, как вкрадчиво шелестит вода в сливном бачке унитаза. Чей-то невнятный чебурашечий голосок, вплетался в негромкий шум струи и бормотал, нашептывал, будто подманивал.

От лопаток к затылку метнулись холодные, колючие мураши. В ванной кто-то был, кто-то опасный, но таящийся до поры, не желающий явить гнусную свою личину. Не человек там прятался, это Сергей понял сразу, а потому и предпринимать ничего не стал, потому что не настало еще время.

— Пугаешь, сука? — спросил негромко. — Ну, пугай, пугай. Я тебя скоро самого напугаю.

В ванной отчетливо прозвучал гадкий смех, что-то там с дребезгом упало, покатилось по полу, и вдруг внизу, у самого порога, протянулась из темноты косматая, когтистая лапа, ухватилась за край двери и захлопнула ее с глухим стуком.

Сергей вскочил, шаря по столу в поисках ножа.

— Ну, давай, высунься! Чего петли вьешь?

В квартире стояла тишина. Из ванной не доносилось ни звука. Никто не отозвался.

Тихо и пусто было и в доме, и на многие километры вокруг, будто вымерло все, освобождая место нежити и кошмарам.

— Ладно, — сказал Сергей почти спокойно. — Ты так? Тогда я сам тебя достану.

Он плеснул в стакан, выпил и торопливо начал натягивать куртку, поглядывая на плотно прикрытую дверь санузла.

18

Раиса с грохотом швырнула на рычаг телефонную трубку, достала сигарету.

В тесно заставленной письменными столами, безлюдной в этот час редакции, можно было и закурить, наплевав на обычный запрет.

Из каморки шефа — какой-никакой, а отдельный кабинет — появился на шум усатый Иван Иванович, ныне исполняющий обязанности по случаю нездоровья Самого.

— Что, Раечка, стряслось?

— Дыра чертова! — Раиса чувствовала, как в ней нарастает привычная остервенелость. — Самолеты, видите ли, не летают. И когда будут — неизвестно. Замечательные места. Как раз для лагерей. Зашлют — никуда не убежишь.

— Так и есть, — мирно согласился Иван Иваныч… — Хватало здесь лагерей. Остатки зон в тайге до сих пор сохранились. — Он усмехнулся. — Там теперь, говорят, привидения бродят. Зачем нервничать? Это у нас так заведено с воздушным сообщением. Куда вам торопиться? Сами же говорили, женщина вы свободная, семеро по лавкам не дожидаются. Там, в городе, суета, кутерьма, народ озлобленный. Поживите денек-другой в покое.

Раиса демонстративно щелкнула зажигалкой, шумно затянулась, но Иван Иваныч сделал вид, что не заметил нарушения правил.

— Вы, Раечка, не переживайте, как погода установится, первым же рейсом вас отправим. Я похлопочу. Отдохните пока. Ребята у нас, — он повел вокруг себя руками, — хорошие, пропасть не дадут. Если, может быть, извините, с финансами проблема, не стесняйтесь. Нам тут все равно тратить некуда… Можно опять посиделки устроить. Или, давайте, ко мне после работы. Дорогу, надеюсь, не забыли? Чаем вас угощу, с травами, да и получше что-нибудь найдем. Покажу вам свою коллекцию минералов, геолог наш несчастный надарил.

С каждым словом Иван Иваныч воодушевлялся все больше.

— Соглашайтесь! Посидим, вечер скоротаем. Я ведь хоть и привык здесь, а все равно скучаю. Поговорить бывает не с кем! В прошлый раз у меня шумновато было, а сейчас мы вдвоем, по-домашнему. Половина-то моя в отъезде до сих пор. А с нелетной погодой неизвестно, когда и вернется.

Слушая воркование замреда, Раиса курила и поглядывала в потолок, будто раздумывая.

— Большое, конечно, вам спасибо, Иван Иваныч, — сказала она, наконец. — Заманчивое предложение. Человек вы интересный, слушать вас приятно. Коллекция тоже, само собой… Только вот что-то я не поняла. Вы насчет дороги заикнулись. Что ли мы не вместе пойдем?

Замредактора почесал бровь.

— Да, простите. Конечно, вместе. Просто я подумал…

Раиса махнула рукой.

— Будет вам, Иван Иваныч. Извините за эту неловкость. Я же не дура, понимаю: маленький поселок, дорожки короткие, а языки длинные. Народ глазастый. Надо ли, чтоб языки чесали?

— Я совсем не в этом смысле…

Но Раиса продолжала:

— Понимают они разве, что если встречаются двое интеллигентных людей, есть им чем заняться, кроме секса?! Так зачем вам лишние сплетни, когда жена вернется?

Иван Иваныч растерянно помялся.

— Ну… вы не подумайте…

— А вот мы с вами посидим, чайку выпьем, коллекцию посмотрим, заговоримся допоздна. На улице слякоть, да и провожать меня — сами понимаете! Непременно ведь останусь ночевать.

— Да ради бога…

— В сенях на топчане положите?

— Раечка, вы разве мои хоромы не разглядели? Хватит места…

— Вы в одной комнате, я в другой. Дождь шелестит, лес шумит, собаки вдалеке воют. И уютно, и тревожно чуть-чуть, и тепла так хочется! А мы лежим и притворяемся, что спим.

Иван Иваныч коротко глянул на нее и отвел глаза.

— Я… могу не притворяться.

— И я могу. Придете вы ко мне на диванчик, а я не прогоню. Затемно только по вашим колдобинам обратно добираться трудно.

Раиса вдруг захохотала.

— Зато никто ничего не узнает!

Иван Иваныч наконец понял ее кураж.

— Зря вы так. Я все-таки не мальчик.

Раиса с наслаждением выпустила дым.

— Кстати, о возрасте… Знаете, я заметила, чем старше мужья, тем охотнее их жены ездят в командировки. За своей супругой не замечали? Это ведь у мужчин с годами проблемы, не то, что у нас, женщин.

Иван Иваныч поджал губы.

— Хоть вы птица и областная, но хамить… Ну, спасибо! А я ведь как друг…

— Да хватает у меня друзей, куда бы от них деться?! — В голосе Раисы пискнули истерические нотки. — Шли бы вы, Иван Иванович… чай с травами пить! Или все-таки не тот еще возраст?!

Замред, утратив степенность, рысью покинул комнату, на прощание убойно шарахнув дверью.

«Козел блудливый!» — про себя напутствовала его Раиса.

Козел-то козел, но распускаться зачем? Не сдержавшись, она расплакалась.

Как остофигело все! Забралась ведь к черту на кулички, а и тут каждый маразматик норовит тебя подстелить. Вернешься — дома пусто, одни кактусы в горшках торчат.

И ничего им не делается, хоть вообще не поливай! Бугай этот физкультурный, хоть бы иногда денег подкинул, видит же, что бывшая супруга еле концы с концами сводит. Журналистка голозадая! Пять лет уж, как разбежались, но нет, шары зальет, припрется, когда не ждали, всякую околесицу городит, куражится, воображает, видимо, что извелись по нему! Дубасит в железную дверь — всех соседей на ноги поднимет! Пустишь — лезет в кровать. Животное! Случалось, и уступала… После пойдет, помочится, пожрет на кухне, будто для него приготовлено.

«Пока-пока!..» И женат ведь уже в третий раз. У тех дур тоже, поди, радости полный подол. Убила бы, честное слово.

Утром придешь на работу, там тоже козел такой же, наподобие Ивана Ивановича.

«Что же вы, Раечка, с материалом в сроки не укладываетесь? Безобразие! Разве так можно? Кстати, вечером состоится важная встреча. Со спонсором. Сами же знаете, как у нас с финансами. Хочу вас позвать. Вы бы с ним поласковей, перед такой женщиной кто устоит?!»

Ясно: разведенная — значит блядь!

Согласилась раз. Чего уж там шеф этому толстомордому наобещал, не известно.

Только толстомордый шары залил и прямо в женский туалет следом вперся! Потом, как индюк, болботал, когда рожу его жирную расцарапала. Шеф чуть на дерьмо не изошел! Но нервы коньячком успокоил, и у него самого взыграло. Шефу с досады да спьяну не отказала. Хоть пользу какую-то потом поиметь можно! Тьфу!

Что за везение такое?! Не уродка, не дура, не фригидная. Но кого хочется, тот или занят, или так только, на ночку заглянуть. Или вообще не понятно, почему не складывается. Вечно в бегах, язык высунув, за материалом для передачи! Колготки каждый день рвутся, да и вообще, в одном свитере не находишься.

Попробовала с одним коммерсантом. Поил умопомрачительными ликерами, тряпки и побрякушки дарил, на «джипе» возил. Вместе с собачкой. Собачку тоже паштетами выкармливал и большой разницы между обеими не видел. Бизнес да кабаки — вся его жизнь. Ушла, так он еще приезжал и облаивал, как хотел, вместе со своим пекинесом.

Да уж, разбуди ее среди ночи и потребуй рассказать про жизнь, вспомнятся одни кактусы, рваные колготки, и чужие потные лапы Можно в работу уйти, книжку, что ли, какую-нибудь написать. Да про что писать-то и кто издаст? И какая, к черту, из нее писательница! Журналистка и то, так себе.

Вечно одни бемсы!

Теперь умудрилась вот связаться с непутевым следователем. Ничего лучше не придумала! Брошеный, замусоренный какой-то, несчастный весь и полупьяный без конца… Надо с ним что-то делать… Ишь, заботливая нашлась! Никто ведь он ей и зовут его никак. Спьяну замуж зовет. Ну, самый, что ни на есть, завидный жених.

«Если на свежую голову не передумает — соглашусь» — с истинно женской последовательностью решила Раиса.

Всего-то и дел, вытрезвить, да позволить выговориться, чтоб вытряхнул из себя скверну, которая накопилась сверх всякой меры. Домашний уют ему создать, чтоб было куда с войны своей возвращаться. А там и вовсе — в запас его, в запас!

Возникало, правда, сомнение, а получится ли у нее после стольких-то лет кукушечьей жизни? Представить даже трудно — Репина Раиса Петровна, жена! Но не хотелось об этом думать, а хотелось помечтать, как вечером, на кухне мирно усядутся они ужинать, попьют чаю, (только чаю, и ничего другого), посудачат о том, о сем, эдак, по-житейски, как заведено во всякой добропорядочной семье. И пусть он хоть до одури сидит себе потом перед телевизором, или на диване валяется с газетой. Что в этом плохого?

А она… а что она? Найдутся для женщины занятия. Леня Пешков мещан шибко не любил, но не всем соколами парить…

И заставить его почитать хоть что-то, ибо дремуч вельми, хоть и не дураком родился! А не пожелает, так и ладно, обойдемся.

А потом… Трудновато, конечно, придется на его зарплату за вычетом алиментов, да на ее декретные. И захочет ли такой якорь бросать? Захочет, не захочет, можно ведь и не спрашивать. Можно подумать, они контрацепцией интересуются!

Давным-давно пора, пока все не усохло.

Ей почему-то казалось, что Сергей непременно должен любить детей.

Раиса тряхнула головой, усмехнулась. Вот ведь дурища, размечталась! Не зря бабий ум в пословицу вошел. Достала из сумочки косметичку, глянула в зеркальце.

Кр-расавица зареванная.

За помутневшим окном качалась в такт ветру полуоблетевшая ветка, взмахивала крылышками нечастых листьев. Желто-оранжевая бабочка дернулась на надломившемся черенке, испуганно взмыла, навсегда покидая привычный насест, и вдруг прилипла к стеклу короткопалой пятерней, словно призрачный зверь ступил сюда невидимой лапой, оставляя зримый след. Но уже через секунду новый порыв подхватил блуждающий лист, крутанул его в воздухе и умчал в никуда.

19

Сергей зашел в кафе перед самым закрытием. В пустом зале шаги одинокого посетителя отдались гулким эхом. Позевывающая раздатчица шлепнула на тарелку лепешку холодных, слипшихся рожек, долго гремела инструментом по дну кастрюли, выуживая оттуда остатки гуляша. Частное кафе в этой дыре мало, чем отличалось от былой общепитовской столовки.

Раздатчица посмотрела вслед запоздалому посетителю, двигавшемуся к кассе зыбкой походкой. Уронит еще поднос. А на вид, вроде, приличный. Однако все обошлось.

Усевшись у окна, Сергей положил локти на потертый пластик, ткнул вилкой в неаппетитный харч. Есть не хотелось. Вяз во рту жир, размазывался по нёбу. Глядя в чуть затуманенное оконное стекло, Сергей наблюдал за собственным отражением, всматривался в движение губ полупрозрачного двойника. Постепенно с двойником этим начало твориться что-то странное. То ли сырая муть была тому причиной, то ли обманчивая игра света в темном стекле.

Сергей, незаметно погружаясь в усталую полудрему, заметил, что в мутном озерце окна его отражение совершенно самостоятельно повернуло голову.

…Масленые, жующие губы, припухлые, как у ребенка или человека, всю ночь напролет занимавшегося любовью. На верхней, тронутой пушком, скопились крохотные капельки влаги, В углу рта — прилипшая хлебная крошка. Оттопыренная щека, за которой молодые крепкие зубы перемалывают лакомую, приготовленную матерью снедь, похрустывающую аппетитными хрящиками.

…Хруст живой человеческой плоти, раздираемой железом…

На служебном столе Сергея расстелена газета. Белокурый солдатик, несколько поблекший от острожной нужды, берет свежий хлеб, жареную свинину, макает в соль лук, откусывает. Хр-рум. Хр-рясь!..

…Кровь хлещет из развороченного лона…

Двигаются красивые молодые губы, перемешивает пищу упругий язык.

Допрос, на котором подозреваемый дал признательные показания, состоялся вчера.

— Расскажи, как в первый раз изнасиловал потерпевшую.

Голова солдата энергично мотается из стороны в сторону.

— Не, я ее не насиловал. Мы по согласию… Она мне понравилась, я с ней думал встречаться.

— Если понравилась, зачем привел других?

Молчание.

…Солдат ест. У Сергея внутри тупо и тяжело пульсирует мертвенная усталость.

Муть время от времени наползает на глаза радужной пленкой, искажает очертания привычных предметов.

…Страшная маска вместо лица девушки…

У стены, на составленных в ряд стульях неподвижно застыли две женщины: пожилая, с бордовым распухшим лицом, с тяжелыми каплями в уголках глаз, и молодая, красивая, не отрывающая от пола безучастного взгляда. Мать и жена.

— Как же так, сыночек?

Солдат ниже наклоняется над газетой, трудно глотает. Тишина, только похрустывают на зубах хрящики. Репин делает вид, что изучает какой-то документ. Он не спал почти трое суток. И не его обязанность проводить это свидание, милостиво предоставленное следователем убийце в награду за признание. Изнеможение накатывает щекочущими волнами, глаза уже потеряли способность закрываться, забитые невидимой колючей пылью. Туманится, плывет кабинет, размазываются в бесформенные пятна столы, стулья, громоздкие, похожие на старинные броневики, сейфы.

Арестованный отрывается от еды, поворачивает голову и неожиданно улыбается Сергею хитроватой улыбкой. Припухлые губы становятся заметно толще и извиваются жирными, влажно поблескивающими червями.

Сергей пытается сфокусировать взгляд, но прокуренный воздух дрожит, дым колеблется и слоистыми волнами плывет к потолку. И в этом миражном мареве ухмылка солдата делается шире, уголки рта ползут в стороны, будто кто-то растягивает пальцами прорезь в резиновой маске. Черная трещина пересекает лицо, делается все шире, становятся видны лезущие из десен неровные, отливающие влажной желтизной клыки. Из глубоких, обведенных синевой впадин на Сергея таращатся желтоватые глаза, в которых нет ничего, кроме неутолимого голода и блуждающих бликов. Хищная звериная морда, скалясь, тянется к Сергею. Сочащаяся слюной пасть будто подсмеивается над тем, как не вовремя он задремал.

Но Репин не спит. Он начеку и выжидает. Правая рука уже незаметно пошла под пиджак, подмышку, где притаилась теплая сталь оружия. И когда личина приближается настолько, что становятся видны искры торжества, прыгающие в продолговатых зрачках, он с воплем рвет из кобуры рифленую рукоять.

Вздрогнула мать, поперхнулся арестованный, ойкнула девочка-жена.

…Сергей ошеломленно огляделся по сторонам. Он стоял посреди знакомой дороги, вымощенной крошащимися бетонными плитами. В голове тоненький голосок распевал:

«Сидели на нарах два рыла, по воле грустили друзья. Один был по кличке Бацилла, другой был…»

Только спустя несколько мгновений до Сергея дошло, что он, как сомнамбула, притащился к Октябрьскому райотделу милиции и торчит столбом на бетонированной полосе, ведущей от автостоянки к крыльцу.

Сергею вдруг послышался далекий гудок тепловоза. Густой, пронзительный, подкрашенный воющими нотами. Гудок не умолкал, лишь слабел временами и тут же вновь набирал силу. За сотни километров от железной дороги ему не было объяснения. Но Сергей вдруг догадался, что это не локомотив. Сквозь пелену мороси над крышами промокших домов плыл рев неведомого, огромного, лютого зверя.

20

В кабинете Логинова спиной к двери сидел посетитель.

— Ну, Григорий Олконтович, — услышал Сергей, переступая порог, слова Николая, — с этим ясно…

Логинов глянул на вошедшего. Следовало выметаться и не мешать разговору. Но вместо этого Репин прошел и присел в сторонке. Николай царапнул нахала взглядом, но решил не усложнять, и продолжал:

— Тут вот что еще меня интересует.

Договорить ему не дали. Из коридора в приоткрывшуюся дверь просунулась голова помощника дежурного.

— Николай Данилыч, вас Онуфриев вызывает!

Логинов недовольно поморщился.

— Люди у меня, скажи — попозже зайду.

Помдеж не унимался.

— Там с области звонят. Онуфриев сказал, чтоб немедленно.

Николай пожал плечами, улыбнулся посетителю.

— Извините, придется минуту обождать.

Оставшись один на один с завучем, Репин некоторое время сидел молча. Удивительно все-таки, как складываются обстоятельства. Одно к одному. Вот и завуч тут как тут, легок на помине. Раз так, отчего и не потолковать. Бывает, толкнешь камушек, глядишь — вся осыпь поехала. Вот и толкнем, дальше — глянем, что получится.

Он уже не сомневался, что события развиваются не сами по себе, а раскручивает их какая-то неведомая закономерность.

Сергей не стал пересаживаться за стол, остался на своем месте, надеясь, что с такого расстояния завуч не учует перегара.

— Вы здесь родились?

Григорий Олконтович недоуменно поднял голову.

— Да, я здешний.

— Где учились, в каком вузе?

— В Москве учился. Какое это имеет значение?

— Расслабьтесь, я вас не допрашиваю. Этим делом занимается Логинов. Я в командировке, у меня другие задачи. Просто заглянул и увидел вас. Вы меня не помните?

Григорий Олконтович ответил не очень охотно.

— Отчего же не помнить? Встречались.

— Вот и я запомнил. Вы так интересно рассказывали.

Завуч пожал плечами.

— Краеведением занимаетесь? — Сергей закурил и выпустил в потолок струю дыма. — Я, конечно, по другой части, но признаться, тоже интересуюсь. Хобби, так сказать. Занятные места. Я читал кое-что. Кого тут только ни бывало! А гражданская война! Да и о происхождении коренных жителей, я слышал, ученые спорят. Вы, наверно, все про всех здесь знаете, всех предков наперечет? Это мы, русские, и деда с бабкой не всегда помним.

— Кое-что мне известно и о предках, и об этих местах. — Григорий Олклнтович не мог взять в толк, что за разговор не по теме затеял приезжий?

Сергей, всем своим видом изображая скучливое пустомельство, продолжал:

— Вы на вечеринке легенду рассказывали, про оборотня. Тут эти происшествия с медведем. Люди связывают их с легендой, всерьез воспринимают. Просто экзотика какая-то! В городе живешь — никогда не подумаешь, что такое может быть.

— Не стоит придавать этому излишнее значение, — сказал завуч, — и представлять местных жителей дикарями.

— Согласен… Геолог, жалко его, но по-свински себя, помнится, повел. Вы, кажется, обиделись. Не думаю, что он всерьез, просто пьяный. Мне кажется, все тут мирно уживаются.

Завуч промолчал. Репин лениво потянулся.

— Насчет легенды… Любопытно, были какие-то предпосылки или просто сказка?

Григорий Олконтович усмехнулся.

— У всякой сказки свои предпосылки. И у этой реальная основа есть.

— Ну, уж и основа, — усомнился Репин. — У кундиги?

— Представьте. Даже имя того охотника известно, с которого все началось, и потомки его здесь живут. Это все знают. В давние времена, если шатун кого-то ломал, пугались. Думали — кундига появился. После войны уже был случай: набросились на одного, потому что за кундигу приняли.

— Ну, дела! — удивился Сергей. — Вы грамотный человек. Что скажете?

Григорий Олконтович опять усмехнулся:

— Про оборотня старики да глупые толкуют и то не всерьез. Вы думаете, промысловики из-за суеверий в тайгу не хотели идти? Ерунда. Кундига, скорее, предлог. Совсем другие есть причины. Недовольство накопилось, надоело так жить. Вы, наверное, тоже полагаете, что у аборигенов одно пьянство на уме?

— Даю вам честное слово, — заверил Сергей, — нету у меня никаких предрассудков. Я любознательный человек, мне интересно. Расскажите про кундигу.

— Кундиги, конечно, никакого не было. А был драматический период в истории народа, ломка устоев, соприкосновение с чуждой цивилизацией. Болезненно все это происходило и вылилось в такую форму. Поэтический образ, не более.

— А как же — вы говорите — и имя охотника помнят, и потомков знают?

Григорий Олконтович терпеливо объяснил:

— Не исключено, случилась какая-то трагедия. Был человек злой, отщепенец, преступник. Но, скорее всего, сумасшедший. Пристрастился к пьянству, совсем свихнулся. Вам что, такие случаи не известны?

— Ясно, — протянул Сергей. — Спасибо, что растолковали. Теперь чисто профессиональный интерес. Как я понял, потомки того, кундиги, живут здесь. И что, на фоне происшедшего, к ним никаких претензий?

— Вы шутите?!

— Да уж какие шутки? Людям ведь всегда виноватый нужен. Когда-то случались еврейские погромы. Теперь скинхэды чернокожих бьют. Не возникло бы у нас еще и с этим проблем, разборок каких-нибудь. Лучше упредить, чем потом расхлебывать.

Завуч пристально посмотрел на собеседника, с холодком в голосе произнес:

— Наконец-то я понял, для чего меня сюда вызывали. А то Николай Данилович все какие-то странные вопросы задавал. Зачем было крутить, раз знаете? Не волнуйтесь, ничего мне в этом смысле не угрожает и вмешательства вашего не требуется.

Сергей не ожидал, что все получится так просто. Только начал зашифрованный разведопрос, только подступился. А педагог взял и раскололся. Чего ему опасаться? Кто поверит, кто заподозрит?! Но, нет, тут ты, брат, ошибаешься…

Может, так и должно быть? Может, так и предопределено?..

Раскололся? Или нарочно кинул приманку? Ведь был полуночный визит и звонок под утро… Кто еще мог ломиться в дверь, а потом задавать вопросы, почему не уехал?

Ведь он знает, что я знаю, что он!..

Как он пронюхал? Но если он тот самый, из Подземелья… В Подземелье свои законы.

Идешь к выходу, а попадаешь… Там все на стенах написано!

Сергей не подал виду, что слегка растерялся, спросил:

— Сами-то в тайге часто бываете?

— В тайге?

— Ну, по грибы, по ягоды, или так прогуляться? Когда в последний раз ходили?

— Я не понимаю, при чем здесь это?

— А с вечеринки тогда с кем ушли?

— Не помню. Кажется, ни с кем.

Завуч почувствовал, что разговор этот — все же не пустая болтовня, и насторожился.

— А геолога видели? Он с кем отправился?

— Что вам надо?

— Поймете. Отвечайте на вопрос.

— Откуда мне знать? Кажется, он ушел минут за десять до меня, один. Если это вам так важно, не сбегали бы с журналисткой, а сами бы за всем проследили! К чему вы клоните?

— Он вас обидел. Ушел. Вы следом. Потом его нашли в кустах.

— Вы, что же, думаете, это я с ним счеты свел?! — вознегодовал завуч. — Что за чушь? Вы соображаете, что говорите! Может, мне еще и оправдываться придется?!

Возмущенный педагог заговорил быстро, в его речи мелькнули запомнившиеся Репину интонации. Как тогда, на вечеринке. И во время утреннего звонка.

Репин спросил:

— Зачем вы мне сегодня спозаранку звонили?

— Я? Вам?

— Вы, кто же еще? Я вас по голосу узнал.

Григорий Олконтович оторопело замолчал.

— Спрашивали, почему я не уехал, — напомнил Репин.

Завуч поморгал и вдруг рассмеялся.

— Вы не у Аркадия ли остановились?

— У какого Аркадия?

— Следователя здешнего. Как же я сразу не догадался? Он с семьей, выходит, все же улетел, а вас, потому что приличной гостиницы нет, поселили у него на квартире. Верно?

— Предположим. И какие у вас с Аркадием дела ни свет ни заря?

— Да обыкновенные. Я случайно узнал, что он собирается в отпуск. Вчера вечером знакомые сказали. Аркадий у меня деньги занимал, обещал через месяц вернуть. А тут узнаю — уезжает надолго. Вернется без рубля. Какие тогда долги?! Я и решил позвонить, напомнить, если еще на месте. А с утра пораньше, так это чтоб дома застать, если сегодня у него самолет.

— Не летают же самолеты, — сказал Сергей. — Погоды нет.

— Да? — удивился завуч. — Мне про это неизвестно.

— В окно бы посмотрели.

— Я не специалист аэрофлота!.. Забавно. То-то я еще думаю, кто такой у нас Репин в поселке? Сразу и не сообразил.

— Откуда у скромного завуча деньги, чтобы в долг давать?

— Декларацию о доходах представить? У меня родни много. Мы помогать друг другу привыкли. Не украл!

Недурно у педагога получилось. Аркадия ведь не спросишь. «Ладно, — подумал Сергей. — Крутись…».

— Где вы были в ночь на…? — Репин назвал дату.

— Это чего ради вас интересует? Я не помню.

— Когда же успели забыть? Тем более, событие такое, труп за огородами нашли.

Весь поселок гудел! Вас тогда допоздна дома не было.

— С чего вы взяли, что не было?

— С того, что вы гостили у заведующей банно-прачечным комбинатом. Ушли рано, а домой вернулись поздно. Еще кому-то визит наносили, или прогуливались где-нибудь?

— Гулял! — неожиданно подтвердил Григорий Олконтович. — У нас с ней отношения не простые. Случаются размолвки. Побродил перед сном, чтоб успокоиться.

— Ну, конечно. Здесь по ночам все условия для прогулок.

Завуч пожал плечами.

— Меня устраивают.

— А из-за чего размолвки?

— Да вам-то какое дело? — на лице аборигена отразилась злость. — Вы, что, действительно, вообразили, будто я к этим несчастьям имею какое-то отношение?

— Есть, есть дело, — напирал Сергей. — Так из-за чего конфликты? Я ведь от вас просто так не отстану.

Педагог, похоже, и сам это понимал.

— Ну, допустим, из-за того, что мне надоели поселковые сплетни, и я хочу узаконить наши отношения.

— Что же мешает?

— Вот, представьте, то, что она русская, а я нет. Боится, что родственники не поймут…

— Так из-за этого вы ее душили?

— Я?!

— Ну не я же!

— Да что вы себе позволяете?

Григорий Олконтович резко встал. Сергей понял, что наступает решительный момент, и тоже поднялся.

— Не надо нервничать. Видите? Я в курсе. Лучше скажите: случается в экстазе?

— Где Логинов. Я ухожу!

— Я вас не отпускал.

— Я с вами больше разговаривать не намерен!

— Может, просто ЭТО изнутри прет, и вы его уже сдержать не можете? — тихо спросил Сергей, подавшись к педагогу и пристально наблюдая за его реакцией.

— Что — это?

— Сядь! — приказал Сергей, заметив, как темные зрачки аборигена опасливо обежали его внушительную фигуру. — Про то, что ты ее душил, она сама рассказала.

— Да никого я не душил! Совсем не так было… — Григорий Олконтович опустился на стул.

— А как? Рассказывай.

Сергей встал и угрожающе приблизился к педагогу. Ноздри Григория Олконтовича дрогнули, он едва заметно поморщился, потом проговорил почти спокойно:

— Вы пьяный просто.

— Они, — Сергей указал пальцем в стену, — ни черта не понимают. Ты на это и рассчитываешь. Но я-то тебя раскусил. Ты и Егора угробил, потому что он первый заподозрил. Каким только чутьем ты нас находишь? Ни черта не боишься!.. Прямой потомок, говоришь? А со мной, значит, поиграть решил, жути нагнать, чтоб уехал. Но я тебе не Матюхин, и даже не Логинов!..

Абориген снова вскочил. Его губы раздвигались все шире в странной улыбке, обнажая крупные желтые зубы, между которыми белыми пузырьками скопилась слюна.

Мышцы на шее вздулись, готовые, казалось, вот-вот порвать воротничок рубашки.

Сергей жадно вглядывался в стоящего перед ним человека, — человека ли? — замечая, как вытягивается его лицо, вваливаются щеки, наползает на глаза щетка гладких блестящих волос. Он, не заметил, как его правая рука, будто сама собой, скользнула знакомым путем подмышку.

— Возвращались бы вы, действительно, к себе в область, — проговорил завуч, пятясь к двери. — Чем водку-то на работе пить… Я кстати, этого так не оставлю.

Сергей хотел прикрикнуть на педагога, вернуть на место, но ощутил внезапную дурноту, которая оказалась не чем иным, как нахлынувшим страхом.

Разворошил кучу!..

Репин молча наблюдал, как за возмущенным педагогом захлопнулась дверь кабинета.

В голове гудела пустота. Рука все еще шарила подмышкой, ощупывая пустую кобуру.

Его «Макаров» мирно отдыхал у Логинова в сейфе.

21

Минут через пять в кабинет влетел Логинов.

— Серега, екарный бабай! — заорал он с порога. — Ты чего набуровил? А? Кто тебя просил встревать? Ты что, псих! Я все понимаю: командировка, расслабуха! Но, бля, не до такой же степени!

— Да не кипятись ты, — сказал Сергей.

— Фули — не кипятись? Ну, выжрал лишка, приперся, так сиди втихушку! Как с ним дальше разговаривать? Про Катьку зачем брякнул, про душение? Вывалил, как дурака из ширинки! Он щас там слюнями брызгал. Хорошо, я его к Онуфрию не пустил!.. Ты выступил и свалил, а нам тут жить и работать. Короче, извини, хоть ты и с управления, а дергай-ка отсюда на хату отдыхать! Нечего дурью маяться!

— Успокойся, — отмахнулся Сергей. — Разговаривать с ним не о чем.

— Это с тобой разговаривать не о чем!

— Ладно, исчезаю! — Сергей поднялся. — Собираться пойду. Завтра утром подамся на аэродром, может, полетят ваши боинги.

Логинов долго рассматривал его, поигрывая желваками, и, наконец решил, что надо будет позвонить начальнику порта: пусть отправят при первой возможности, хоть на себе везут. Неладно было что-то с этим парнем.

— Пушку мою отдай, а то еще забуду, — попросил Сергей.

— Может, утром?

— Нет, лучше сразу заберу. Я завтра пораньше хочу. Ты поговори с дежурным, пусть он меня подбросит.

— Доставим, не переживай.

Логинов, поколебавшись, отпер сейф, достал пистолет.

— Слушай, — сказал Сергей, поправляя ремни на плечах, — ты меня все равно за чудака держишь. Так одно к одному. Просьба есть. Только ты не ори сразу.

— Что еще?

— Давай, сгоняем к шаману, про которого тут все говорят. Потолкуем. Я думаю, мужик он бывалый, раз авторитетом таким пользуется. А всякая чертовщина — это же по его части. Может, подскажет что-нибудь.

— Ага, как кикиморы сношаются! — ухмыльнулся Николай. — И какую ж мы пользу поимеем?

— Глядишь, подскажет что-то про ненормального медведя.

— Не тот он теперь. Толку с него…

— Коля! Последний раз. Больше тебе мозги парить не буду. Торжественно клянусь! — Репин вскинул руку в пионерском салюте.

Логинов почесал затылок.

— Дел же невпроворот. Время терять… Хотя, можно, конечно и потолковать, лишним не будет. Но чтоб больше ты мне тут не жужжал!

— Заметано!

22

…Старый «Москвич» перевалил через шаткий деревянный мосток над болотистым ручьем, при этом одно колесо едва не угодило в дыру на месте оторванной доски.

По дороге Логинов рассказал Репину про шамана.

По фамилии его в поселке никогда не называли, отчества никто не помнил. Вместо того и другого укоренилось одно только имя — Отолон, И хоть имелись у него в округе тезки, такой уж он был человек, что не требовалось уточнять, о ком идет речь.

Живший здесь испокон веков, Отолонов род славился ведунами, знатоками целебных трав, колдовских заклинаний и древних полузабытых обрядов. Отец Отолона тоже был шаманом. Однако перед самой войной его упекли за «антисоветскую деятельность».

Юный отпрыск отцовское ремесло успел освоить сполна. После ареста родителя-мракобеса он исчез из здешних мест и объявился снова только в конце пятидесятых, когда «потеплело». В каких краях обретался, чем и как промышлял на жизнь, никому осталось неведомым. Несловоохотливый был человек и не такой, чтоб его запросто расспрашивать.

Оказался Отолон похитрей родителя, на глаза не лез, жил, чтоб макушку из травы не видать. Ходили слухи, что, когда случалась надобность, камлал без лишнего шума в старой юрте, все еще торчавшей на месте бывшего стойбища.

— Но на всякую хитрую задницу есть прибор с винтом. — Логинов переключился на первую скорость, преодолевая заболоченный участок дороги.

С упомянутым прибором к Отолону примеривались давно и настойчиво. Хоть, вроде, и не лез он ни в чьи дела, но самим существованием своим создавал властям душевный дискомфорт.

— Стал он, как авторитет в общаке, — усмехнулся начальник розыска. — Сам никуда не встревал, но без него ничего не решалось.

Что тут удивительного? Как ни пригибался, а был он сметливее своих собратьев — и когда руками требовалось работать, и когда мозгами шевелить. Так и повелось.

Скажет Отолон, мол, рано на путину выходить, бригадир хоть лбом об лиственницу стучи, никто и не выйдет. Однако, мала-мала, хоть какие отговорки найдут. И во всем так.

Начальство зубами поскрипывало, и, дай Отолон повод, за милую душу схарчило бы его. Но повода он не давал, да и времена пошли другие, терпеливые. Из начальства, кто поумней, даже дружбу с Отолоном водил, смекнувши, что аборигенами сподручней управлять, если иногда к «пахану» ихнему прислушиваться.

Короче, как в колонии, где администрация с «вором зоны» старается общий язык найти.

Очень долго так продолжалось.

Но приключился один случай. Тогдашний предисполкома, абориген, здорово расхворался и угодил в больницу. Сделали ему операцию, а через неделю скончался бедолага. Дело, конечно, обычное, но родственники подняли бучу. Среди них не одни рыболовы оказались. Разнеслись слухи, что местный хирург, поднятый среди ночи, то ли пьяный ножом орудовал, то ли по дурости что-то не то отрезал.

До области дошло, прокурору пришлось вмешаться. Хирург, не будь дураком, дознался, что покойный — а он и прежде болел — обращался втихую к шаману, просил пособить. Отолон отнекивался, говорил, в город больного везти надо, но травы какие-то дал. Никто еще от тех трав не загибался, но какая разница!

Патологоанатом хирургу мужик свой, вместе спирт дули. Накатал бумагу, чтоб дружка отмазать.

Прокурор понимал: если дело против хирурга возбудить, получится один мыльный пузырь. В первый раз, что ли, залечили?! А тут шаман под руку подвернулся. Ага!

Иди сюда, моя маленькая! Забегали — что за травы, кто право дал врачеванием заниматься? Взялись за потомственного мракобеса. Но из трав статья тоже не шибко шьется. Давай у него обыск делать. Нашли неучтенные шкурки. У кого их здесь нет, но все равно, это уже ближе к телу. Кроме шкурок, правда, ничего не накопали, но уж на шкурках тех отоспались. В общем, раскрутили Отолона на всю катушку, и отбухал он срок целиком и полностью без всякого скощения. Вернулся, когда уже и за настоящую уголовщину сажать перестали. Не узнали его. И не в возрасте даже дело. Просто изломало человека.

Теперь совсем бирюком живет, замкнулся, попивать стал. Начнешь говорить с ним, дурачка из себя корчит. Аборигены, правда, его не забыли — шаман всегда шаманом остается. Иногда приходят пошушукаться. И теперь из-за медвежьих дел к старику потянулись.

Но, по правде говоря, давно кончился Отолон. Сейчас все время дома сидит. Вроде, назначили ему какую-то пенсию, в тайге грибы, ягоды, папоротник собирает…

Грунтовка вильнула в просвет между тальниками и вывела к неширокой речке. В гладкой свинцовой воде, будто застывшей в пригоршне низких берегов, отражались разлапистые лиственницы, росшие на противоположной стороне. Сразу за редко стоящими деревьями хмуро темнел сплошной лес, а дальше из его чащи дыбилась к небу округлая, зеленовато-бурая сопка.

Тесня дорогу к самому откосу берега, вытянулись неровным строем разномастные, опутанные по верху «колючкой» заборы, подпертые поленницами дров. Из-за валких изгородей таращились бельмами затянутых полиэтиленовой пленкой окон кривобокие домишки, На просевших крышах вяло похлопывали под порывами ветра куски рваного рубероида, словно какой-то злодей начал было снимать с них скальпы, да бросил.

Во дворах кое-где болтались развешанные на столбах сети.

Лохматые собаки, дремавшие перед калитками, подняли головы на звук мотора.

Логинов вдруг резко затормозил.

— Гляди, представление!

Николай открыл дверцу, полез из машины.

Впереди, посреди улицы, дрались между собой около дюжины аборигенов. Сергей разглядел среди сражающихся нескольких зрелых мужчин, двое казались почти подростками. Худой, тщедушный старик упорно стремился в гущу свалки, получал тумака, откатывался назад, семеня нетвердыми ногами, но снова бросался в битву.

Сбоку подпрыгивала кривоногая, одетая в драный байковый халат баба, то и дело норовившая вцепиться в волосы любому, до кого удастся дотянуться. Баба и старик, похоже, вели каждый свою собственную войну, ни на чьей стороне не выступая.

Баталия происходила почти в полной тишине, если не считать коренастого молодца, который, повалив своего противника на землю и тыча его мордой в грязь, приговаривал монотонно: нахомляд, падла, нахомляд!..

Внезапно старику прилетела увесистая плюха, и он, потеряв равновесие, пробороздил спиной ближайшую лужу. На ее берега выплеснулись две крутые грязные волны. Неистовый старец, однако, тут же вскочил, оглядевшись по сторонам, проворно кинулся к поленнице и извлек из ее недр здоровенный черный колун.

Логинов, невозмутимо наблюдавший за развитием боевых действий, решил, видимо, что настала пора вмешаться. Он шагнул вперед, перехватил старика с колуном, ловко изловив его за тощее запястье, без усилия вырвал из сморщенных рук топор.

— А ну, прекратить! — зычно скомандовал начальник угрозыска.

Но призыв этот действия не возымел, и побоище продолжалось. Старик, сдерживаемый за шиворот твердой рукой Логинова, изо всех сил выдирался и норовил заехать миротворцу сухим кулачком по физиономии. Николай, не обращая внимания на трепыхание злобного дедка, рявкнул свой приказ по второму разу. Но с тем же результатом.

Начальник розыска в таких случаях, как выяснилось, рассусоливать не привык. Он сунул руку под полу распахнутого кожана и выдернул «Макаров». Отпустив старика, передернул затвор, направил дуло пистолета вверх.

Два выстрела раскатисто шарахнули над речной гладью, и хлесткое эхо отозвалось на них со стороны леса. Старик присел, ошеломленный грохотом. Бойцы разом остановились, озираясь по сторонам и пытаясь уразуметь, кто же это так шумно и нахально вторгся в естественное течение их жизни.

— Что, мужики, бражки нажрались и Кешкину бабку поделить не можете? — осведомился начальник розыска, пряча пистолет. — И ты, дед, туда же! Песок ведь уже из задницы сыплется, а ты за топор!

— Цё ты, Коля, сумис, нахомляд? — сказал коренастый, вставая с поверженного врага и вытирая кровь с разбитых губ. — Не пили браску. Цё стреляес?

— Щас проверю. — Николай повернулся к ближайшей калитке.

— Нету браски, нету! — заголосила старуха.

Драчуны обступили Логинова тесной кучкой, что-то доказывали ему, горланя хором и размахивая руками. Перекричать эту буйную артель, казалось, невозможно. Сергей собрался прийти на помощь.

Но тут зычный голос Логинова возвысился над общим гамом:

— Ну-ка тихо, едри вашу!.. Быстро по домам. Увижу, опять сцепитесь, всем кагалом в кондейку посажу! Ясно? Тебе, Василий, ясно? А тебе, Федька?

Убедившись, что милиционер раздумал отправляться на поиски запретного напитка, народ, мирно переговариваясь, рассосался за кривые заборы.

Николай направился к машине, поманив за собой Сергея.

— Лихо ты ликвидировал очаг напряженности, — усмехнулся Репин, усаживаясь на свое место. — Наказывать никого не собираешься?

Логинов пожал плечами и тронул машину с места.

— Оттого они бражку варят и пьют до освинения, что вы на это дело поплевываете, — продолжал Сергей, не дождавшись ответа. — Вот не появись мы, этот старпер точно бы кого-нибудь по мозгам тяпнул. Не в обиду, Коля, но знаешь, как в управлении вас, называют? Милиция в домашних тапочках!

Николай скривился.

— Наказать, конечно, можно. Но я вот тебе расскажу… Восьмого марта мотались мы с ребятами по району, порядок проверяли. Приезжаем в село. На дороге снег еще лежит, пусто кругом, тишина, будто вымерли все. Смотрим, идет по улице ребенок лет шести, не больше. Не поймешь, мальчик или девочка. В одной рубашке со взрослого плеча. Без штанов и босиком по снегу. Мать честная! Мы к нему, тащим в кабину, шофер бушлат скидывает — кутать. Глядь, а чадо-то пьяное в драбадан, только носом пузыри пускает. Ты чье, спрашиваем. Ничего не понимает, царапается.

Поехали по селу, в сельсовет, к фельдшеру, туда, сюда. Потом в дома стали заходить. Везде люди есть. Но веришь ли, хоть бы один при памяти! Все пьяные до посинения, и мужики, и бабы, и старые, и малые. Сельский голова, абориген, ужратый под столом лежит. Фельдшер русский, но тоже не мурмычет. Председателя артели нашли. Тот вообще деятель. У себя в сенях на мешках с комбикормом какую-то девку разложил. Она облеванная вся, но это ему без разницы. Наш водила увидал, плюнул и пинка ему сапогом по голой заднице.

Пошли мы к машине. Вылетает этот гребень петушиный, штаны уже надел, и на нас.

Ребята ему салазки закрутили, затолкали в машину. Глядь, откуда ни возьмись, фигуры какие-то полезли. Давай за колья браться, дура одна поленом по «уазику» свистанула, чуть стекла не повылетали. Смотрим — с вилами уже прут. Встали на дороге — не уедешь. Кино про зомби смотрел? Очень похоже. Сами еле ноги переставляют, а лезут и лезут. Что, стрелять их, давить? Плюнули мы, выкинули из машины козла этого свербливого, пальнули в воздух пару раз, чтоб отогнать, по газам и свалили. Дите в Октябрьске в больницу сдали. А что толку? Месяц там болталось, родители за ним не ехали, пока их силком не притащили.

Отчего до безобразия такого дошло — чего опять толочь? Только дубинками резиновыми да наказаниями ничего не исправишь, это я точно знаю.

— Жалеешь их? — полуутвердительно произнес Сергей. — А если жалеешь, скажи, что делать надо?

Логинов помолчал, потом буркнул неохотно:

— Откуда я знаю, я Пушкин, что ли? Только мне иногда кажется, поздно уже что-нибудь делать. Если даже и проймет тех, от кого что-то зависит, то пока раскачаются, тут один кундига по тайге останется бродить.

Николай сам удивился, чего ради вдруг соскочил у него с языка этот «кундига».

В самом конце прибрежной улицы, там, где она глохла в высоком травяном сухостое, автомобиль затормозил. Николай полез в «бардачок», выудил оттуда бутылку водки, подмигнул Сергею.

— Тяжело нынче стало с дедом Ото разговаривать. Прихватим для смазочки.

Через калитку, болтавшуюся на одной петле, они вошли в заваленный мусором дворик и направились к приземистой халупе, обшитой кусками фанеры и рубероида — не то времянке, не то летней кухне. Николай стукнул кулаком по косматой от ветхости рогоже, которой была обшита дверь, и, не дождавшись ответа, дернул за болтавшуюся клямку для навесного замка. Ручка на двери отсутствовала.

В нос шибанул тяжелый дух то ли вяленой рыбы, то ли вековечной запущенности. Пол в единственной комнатушке, из которой внутри состояло это жилье, дыбился шатром и казался земляным. Только прямые продольные трещины свидетельствовали о том, что под могучими пластами грязи прячутся доски. На облупленных стенах кое-где под слоем копоти угадывались желтые остатки побелки. У глухой, без окон, стены притулилась холодная даже на взгляд печурка с обвалившимися углами. К передней стене комнаты прислонился самодельный топчан, заваленный живописной грудой тряпья. Сквозь мутное оконце в «хоромы» проникал тусклый свет сумерек. Интерьер довершали пара расшатанных табуреток и стол с грудой рыбьих костей и трехлитровой банкой посередине. В банке, на дне, еще оставалась белесая бражная жижа.

Сергей поморщился от зловония.

Груда тряпья на топчане шевельнулась, и из ее недр восстал с кряхтением низенький, тощий абориген. Был он стар, голова отсвечивала смуглой лысиной, обрамленной жирными, давно не стриженными седыми патлами. Круглое, лишенное растительности лицо лоснилось, щелочки глаз на нем были едва заметны. Из-под неопределенного цвета майки выглядывала замысловатая татуировка явно не ритуального, а тюремного происхождения. Синие спортивные штаны сползли к причинному месту и едва удерживались на мосластых бедрах. Абориген подслеповато уставился на пришельцев.

— Здорово, дед Ото, — приветствовал его Логинов. — Как жизнь?

— Здорово, Коля, здорово, — забормотал скороговоркой хозяин. — Цё зизнь? Хоросая зизнь. Тихо сизу, никого не трогаю. Цё милиция присла? Цё надо, однако?

— Ладно, деда, не прикидывайся, по-человечески давай разговаривать. А то завел… — одернул его Логинов. — Опять у тебя брага. Дождешься, составлю протокол. Где пойло берешь?

— Сам ставил, — с готовностью откликнулся старик. — Сам делаю, сам пью, вреда никому нет. Зацем протокол?

Но не больно-то, чувствовалось, устрашился он Николаевой угрозы.

— Ладно, старый, бражку потом поищем. Дело у нас к тебе. — Николай присел на расшатанный табурет. — Это сотрудник наш. Ты его не знаешь, он из области. Но ты его не стесняйся, свой человек, я ручаюсь. Ты ж, дед, меня знаешь. Я плохого тебе никогда не делал, зря человека не приведу. Так что, поговорим, что ли?

— Цё говорить? Давай говорить. Голова токо сыбко болит. — Отолон выразительно схватился пятерней за чумазую лысину.

Логинов не спеша достал из-под куртки бутылку, откупорил, выбрал на столе наименее загаженный стакан и налил в него граммов пятьдесят. Старик довольно равнодушно взял посудину, повертел в тонких коричневых пальцах, медленно выпил.

Не похоже было на то, чтоб уж очень ему досаждала голова. Логинов кивнул Сергею, присаживайся, дескать, по-быстрому не получится.

Хозяин пососал обломок рыбьего хребта и опустился на корточки возле стены.

Зековская привычка, отметил про себя Сергей.

— Ну, дед, полегчало? — осведомился Николай, выждав с минуту. — Мы к тебе вот с каким вопросом…

Сергей шепнул Логинову:

— Дай, я с ним сам потолкую, один на один. Я тебя потом позову.

Логинов удивленно глянул на него — что опять за причуды? Но, пожав плечами, встал.

— Ты, вот что, дед. Я к соседям загляну, а ты с товарищем моим побеседуй. Он тебе вопросы задаст, так ты уж, будь добр, разъясни, что его интересует.

Напоследок, кивнув на початую бутылку, буркнул полушепотом, чтоб не услыхал старик:

— Закончишь, сколько не допьет — забери. Плохо ему может сделаться.

Оставшись с гостем наедине, старик поднял голову, будто любопытствуя, что потребовалось от него чужаку? Раскосые щелочки его глаз приоткрылись, и Сергей рассмотрел, что глаза у старца темные, настороженные и абсолютно трезвые.

Угадывалось в них потаенное движение, словно сторожкие зверушки укрылись в укромных норках и лишь на мгновения высовывали наружу острые мордочки, но, не дав разглядеть себя, прятались вновь.

— О чем говорить будем, однако, начальник? — спросил хозяин, и слова его прозвучали правильно, безо всяких пришепетываний и хмельных интонаций.

Сергей обдумывал еще по дороге, с какой бы стороны подойти к шаману. Ведь не про воровство какое-нибудь собирался расспрашивать. Но ничего особенного не придумал. И Сергей начал без затей. Опять ему казалось, что ведет его кривая и обязательно куда-нибудь выведет.

— События тут у вас разные происходят, — сказал он.

— Про что говоришь? Не пойму.

— Ты что, дед, на улицу не выходишь? Весь поселок гудит… Про медведя говорю, который на людей нападает. К тебе же охотники приходили.

— Про медведя? — деловито переспросил Отолон. — Про медведя слыхал. Плохой зверь, порченый. Стрелять надо.

— Порченый — это что значит?

— Больной или раненый. Да мало ли, что со зверем может случиться.

— Что еще, например?

— Откуда могу знать? Разное бывает.

Темнил старый, не хотел по делу говорить. Да и с чего бы ему вдруг разоткровенничаться с полуслова?

— Но осенью-то все равно ему еды в тайге должно хватать. Чего же он в поселок прется? А, дед?

Старик промолчал, нашел на столе измятую пачку папирос, чиркнул спичкой. Это Сергея даже как-то разочаровало. Должен был шаман, по его представлениям, курить трубку. Но какие уж тут трубки!

— Скажи, дедушка, — продолжал он, — почему охотники так зверя этого испугались? Что в нем такого особенного?

Абориген с любопытством глянул на гостя.

— Трусливые, наверно, однако. Совсем мало хороших охотников осталось.

— Куда ж они подевались? Тут другого и занятия нет, чтоб охотиться разучиться.

Отолон усиленно раскуривал «беломорину».

— А что за слухи ходят про оборотня? Про кундигу, или как там его? В поселке толкуют — ваши-то злого духа испугались. Или брехня?

Старик снова коротко взглянул на Сергея, словно легонько уколол исподтишка иголкой.

— Какой кундига? Какой злой дух? Не знаю ничего. Может, кто по пьянке болтает? Глупости, однако.

Но так как-то сказал, словно карту на стол бросил: крой, дескать, своей, если масть имеется. Сергей свой расклад долго мусолить не стал, спросил напрямик:

— Значит, и ты в кундигу не веришь?

— А ты? — вдруг вопросом на вопрос ответил старик.

Сергей, не ожидавший такого оборота, минуту озадаченно молчал. Как же он пронюхал, стервец? Или ничего не пронюхал, а просто городит, что попало? Надо с ним повнимательней. Наконец, сказал осторожно:

— Мне-то с чего в ваши сказки верить? Какое мне до них дело?

— Раз спрашиваешь, значит, есть дело. Или неправильно говорю?

— Может, и правильно. Иначе бы не пришел. Что тебе охотники про зверя рассказывали?

— Охотники много чего рассказывают. Не все слушать надо.

— Скажи, почему зверь на двух лапах бегает, а не на четырех?

— Откуда могу знать? Наверно, повредил передние.

— А если б кундига взаправду существовал, он бы как ходил? По-звериному или по-человечьи?

— Кто тебе про кундигу сказал? Зачем кундига? Медведь, однако.

— Ты, дед, не крути. Беда в стойбище пришла, разве не понял?

Отолон запыхтел погасшей папиросой, потянулся за спичками.

— Где ты стойбище увидел? Беда, она давно пришла. Так и осталась.

— Люди гибнут. Я помочь хочу.

— Человек сам себе сперва помочь должен. Чем ты поможешь?

— А если я знаю то, чего не знают другие? Ни ваши охотники, ни милиция, никто.

Отолон долго раскуривал папиросный «бычок», исподлобья изучая гостя. Сказал наконец.

— Хочешь про кундигу услышать?

— Затем и пришел.

— Ты про него все давно узнал. Больше других, однако. А главного не понял.

— Это чего же?

— Бывает, идет охотник по медвежьему следу, долго идет, догнать не может. А потом на свой след выходит и видит, что медведь его по кругу водит, давно за спиной уже и сам по следу охотника идет. Плохо, однако. Ты зверя выслеживаешь, а он тебя.

Сергей почувствовал, как у него что-то вздрогнуло внутри. Он взял бутылку, плеснул в стакан.

— Пей, дедушка.

Но абориген не торопился. Тогда Сергей, не особо и брезгуя, пододвинул к себе эмалированную почерневшую изнутри кружку, набулькал в нее водки, опрокинул в рот. Старик молча и неподвижно наблюдал за ним, только шевелились морщинки у глаз, будто, поводили усиками прятавшиеся там зверьки. В груди Сергея распространились согревающие волны.

— Давай, дед, за компанию. Разговор лучше пойдет.

Но Отолон медлил, пыхтел папиросой, думал что-то свое, неведомое. Сергею показалось на миг, что старик копается у него в мыслях своими костлявыми пальцами.

— Значит, увидел ты кундигу? — подал, наконец, голос шаман.

— Ну, считай, как ты говорил: я на свой след вышел и понял, что он у меня за спиной. — Сергей достал из пачки сигарету.

— Может, плохо ты следы смотрел? Может, нет никого за спиной? По-другому смотреть надо.

— Нам бы, дедушка, без загадок потолковать. А ты только мутные слова говоришь.

Ни черта не понять.

— За слова отвечать приходится, — старик глубоко затянулся, закашлялся, мокротно сплюнул. — Раньше тоже приходили, расспрашивали про то, про другое. Умные люди, важные, однако, вроде тебя. Потом срок дали.

И снова выглянули на миг из темных норок остроморденькие зверушки, словно присматриваясь, прикидывая, что с этим настырным делать?

— Брось, дед, — махнул рукой Сергей. — Я не за этим пришел. Да и время сейчас другое, не бойся, кто тебя тронет?

— Время, оно всегда одинаковое — люди в нем разные. Но все равно похожи, приходят, спрашивают. Ты вот тоже пришел. Потому что кундигу увидел. Некоторые видят — шибко пугаются.

Сергей нетерпеливо перебил полусонную речь старика:

— Скажи, что он такое? Животное, человек, или… кто?

— Не зверь, не человек. Может, есть он, может, нет его. Говорят, он на плохое место приходит. Где тайга порченая, горелая, где земля ничья, там кундига селится. Если темно, пусто у человека внутри — там кундигу ищи…

— Подожди, дед, — Сергей почувствовал, что в нем нарастает раздражение. — Брось ты свои иносказания. Место плохое!.. Где они есть, хорошие места?! А про то, что у человека внутри, я тоже кое-что знаю. Кундигу я, действительно, видел! Вот ты и скажи, что с ним делать? Почему именно я?

Но старик, казалось, задремал. В наступившей тишине Сергей различил явственный звук, которого не замечал раньше, похожий на шорох дождя. Но дождь этот шелестел не за стенами хибары, а под ее низким потолком. Сергей огляделся. И заметил в полутемном углу слабое, поблескивающее шевеление пола, будто там перекатывалась от стены к стене мелкая, частая рябь.

И тут до него дошло, что он слышит и видит шевеление живого тараканьего ковра, устлавшего пол. Под ложечкой шевельнулась тошнота, но слишком много видел он на своем веку гнилья, чтоб побрезговать насекомыми. Через край развелось кругом всякой мерзости, понабилась она везде, шагу ступить нельзя…

Его снова посетило ощущение, будто шаман ковырялся в его мыслях своими пальцами-сучками.

Наконец старик нарушил молчание:

— Ты зверя выслеживал, понял, что по кругу ходишь. Решил, он позади тебя крадется. Но следы понимать надо. То не его лапы. Ты сам наследил…

— Что-то, дед, совсем ты заговариваешься. Где я наследил? Чего не понял?

— На что охотишься, от того и бежишь. А оно не впереди, не сзади. Оно внутри. Потому ни догнать, ни убежать не можешь.

Сергей почувствовал злость. Понятно, куда клонит шаман. Но при чем здесь это?

Какая польза от его дремучих философствований?! Ни черта он, видно, в своем деле не смыслит, Отолон хваленый! Что он знает про мертвые подвалы, про белобрысых солдат, про кошку, резвящуюся на прозекторском столе?!

Репин взял себя в руки, сказал спокойно:

— Хватит ходить вокруг да около? Я знаю, что он в поселке, и даже кем прикидывается. Мне помощь нужна, а не болтовня.

— Если все знаешь, зачем меня спрашиваешь? Чем тебе помогу?

Зряшный получился разговор, гадкий, с намеком. Злость вдруг вспыхнула неудержимо, перерастая в ярость. И этот туда же, перевертышами забавляется! Я тебе покажу — следы!

— Ваш ведь кундига, — сказал Репин, еле сдерживаясь, — вы должны и средство знать. Не по юртам же прятаться!

Отолон ухмыльнулся, обнажая остатки сгнивших зубов:

— Какие юрты, однако? В домах живем. А кундига — зачем наш? Раньше плохие охотники были, глупые — были. Кундиги — не было. Чужие люди пришли — кундига появился. Вот ты от него средство и ищи.

— Вот, значит, как, — не выдержал Сергей. — Мы, значит, во всем виноваты. Матюхин Егор, который первым тварь эту учуял. Я виноват, хоть и не бывал тут никогда, и сто лет бы еще не появляться. Геолог… ну этот, ладно, хоть чем-то… Какой ты, к черту, шаман? Забулдыга!

— Я тебя не виню, — прошамкал Отолон. — Вину свою ты себе сам отмеришь, когда время придет. (И снова мелькнули в норках зверьки непонятной породы.) Егорку жалко, хороший был человек. А ты глупый, однако.

Сергей вдруг успокоился. А чего ты ожидал? Колдуна с острова Гаити, мастера вуду? Он просто бывший зэк, догнивающий в своей вонючей берлоге. Насоветует такой менту!.. А все Логинов, Миклуха-Маклай доморощенный, Верная Рука, друг индейцев! Разрисовал картину — хоть рыдай! А он вот какой, шаман, мать твою!

Правильно таких шарлатанов морщили! И нечего мудрить, доискиваться, не известно чего. Зверь, кундига, черт с рогами! Раз рвет людей, значит и самому потроха прострелить можно. Вот из этого и будем исходить.

— Мудреный ты дед, — сказал Репин, вставая. — Умеешь чужие вины разбирать. И срок свой приплел. А разобраться — были ведь шкурки! Где ты их взял? Набраконьерил, или скупал у своих же. Так что за дело и схлопотал. А вообще не надо было вас трогать. Жрали бы юколу свою вонючую, не из-за чего было бы сейчас хайло разевать. Только с тех, которые трогали, не спросишь. Нам приходится отдуваться.

— Не одолеть тебе кундигу. Заберет он тебя.

Слова старика прозвучали, как шорох старых скомканных газет, которые перекатывает по пустынной улице ветер. Сергей вдруг шагнул к нему, сгреб в пятерне заскорузлую ткань майки, рывком поставил аборигена на ноги. Смуглая плешь мотнулась на уровне Сергеева подбородка.

— А вот буй тебе плавучий! — Репин напряг мышцы и под треск ветхой ткани почувствовал, как легонькое тело отрывается от пола. Шевельнулось желание швырнуть о стену этот ссохшийся комок костей и сухожилий, чтоб хряснуло и влажное пятно расплылось по закопченной штукатурке.

Старик болтался в руке Сергея связкой сухой соломы, не пытаясь сопротивляться, и это, возможно, спасло их обоих.

Когда рассеялась бешеная муть в глазах, Сергей рассмотрел лицо шамана. Острые скулы выпятились еще больше, натягивая высохшую кожу, рот перекосился, а юркие зверьки покинули, наконец, свои норы, и теперь отчетливо стала видна их порода.

Маленькая, бессильная ненависть скалила зубки в глазах Отолона.

Репин перевел дух, распрямил локоть, возвращая шамана на землю, молча повернулся и вышел.

На улице в сыром неподвижном воздухе опять висел невесть откуда взявшийся тошнотворный химический запах. Сергей ощутил, как эта вонь проникает ему в легкие, растворяется в крови, обволакивает мозг. Противный запах казался Сергею знакомым, встречавшимся когда-то давным-давно, но он все никак не мог припомнить, что именно так пахло, где и когда.

— Как потолковали? — спросил Логинов, когда Сергей забрался в кабину «Москвича».

— Зря съездили.

23

Безразмерные осенние сумерки все еще резиново тянулись, когда синий «Москвич» вернулся на автостоянку РОВД. Заметив вошедших оперативников, дежурный по отделу капитан Ковтун окликнул их из-за своей прозрачной перегородки и не без ехидцы сообщил, что звонил подполковник Микита, искал обоих и ругался при этом нехорошими словами. Шибко интересовался, разобрались ли насчет кочегара, да точно ли, что изувеченный геолог — всего лишь медвежьих лап дело?

— Ну и что ты ему сказал? — поинтересовался Логинов.

— А что мне говорить? Моя задача — кнопки нажимать. — Капитан ткнул пальцем в пульт связи.

— Кнопки и обезьяна нажимать может! — обозлился начальник розыска. — Трудно, что ли, было толком ему объяснить? Или ты не в курсе? Зачем тогда сидишь тут? Телефонист-универсал!

— А ты меня проинформировал? — окрысился дежурный. — Засекретились, понимаешь, до невозможности! Вон, чертила какой-то за вами по липовой бумаге в ивээс сидит.

Или нормальный документ давай, или выгоню щас вашу подсадную утку к чертовой матери!

— Я тебе выгоню, — грозно проговорил Николай, склоняясь над деревянным барьером, которым дежурный отгородился от всего остального человечества. — Ты, Ковтун, сунься только не в свои дела, из штанов выпрыгнешь!

Сергей с досадой наблюдал до боли знакомую эту картину, недоумевая, зачем тратит Николай время на бесполезную перебранку. Никого капитан не выгонит, но и лишнюю ответственность на себя не возьмет. Было, есть и будет, и не Логинову поменять это «взаимодействие служб и подразделений».

Дежурный, зная, похоже, нешуточный нрав начальника уголовного розыска, подался назад в своем кресле, будто опасаясь, что и правда может ему сейчас «прилететь» в лоб, проворчал примирительно:

— Ладно, тебе, Коля. Позвони сам, действительно! Я же так, в общих чертах знаю. А Микита как привяжется, то ему разъясни, да се…

Логинов махнул рукой и, не слушая дежурного, увлек Сергея к себе в кабинет, спросил, усаживаясь за стол:

— Сам командира оповестишь?

— Да ну его к чертям! — отмахнулся Сергей. — Сейчас заведет шарманку. Гляди — дальше тут торчать заставит. А мне возвращаться надо. Завтра позвонишь, скажешь — тайгу прочесывали. Ты бы лучше узнал, что там с самолетами предвидится?

— Дело твое, — пожал плечами Николай.

Судя по состоявшемуся через пару минут разговору, позвонил он не в аэропорт, а кому-то домой, тепло поприветствовал хозяина, осведомился, удачно ли прошла рыбалка. И сведения получил обнадеживающие. Если не разверзнутся окончательно хляби, утром планируется грузовой борт. Заручившись согласием принять пассажира (да кончай ты «нельзя людей», я тебе не человека, а милиционера подсаживаю), Логинов сказал, кладя трубку:

— Завтра подходи часам к семи. Дежурка тебя отвезет на аэродром. Спросишь там Демиденко, он отправит, раз обещал. Погода только б щелочку оставила. Ну, что, на всякий случай прощаться давай?

— Целоваться не будем, — усмехнулся Сергей, протягивая руку. — Может еще и застряну, так что не больно радуйся.

— А мне-то что? Хоть зимуй. Водовки, так и быть, тебе достанем. Ночью не замерзнешь, есть кому погреть. Писучка твоя не упорхнет. Отдыхай, раз такая лафа.

— Нет, водовку у вас пить скучно. Надо бы завтра непременно смотаться. — Сергей поплевал через плечо.

Но почему-то не поверил Логинов в эту его устремленность.

Они обменялись рукопожатием.

— В отпуск приезжай, — напоследок пригласил Николай, — летом тут душевно. Увезу тебя на заимку — воздухом подышишь, комаров покормишь. Хариусы ловятся — во!

Он показал, какие водятся в здешних речках хариусы. И тут же поймал себя на том, что ведь так только, для вида, проявляет таежное гостеприимство. Вовсе ему не улыбалась новая их встреча, и не потому, что Серега мужик паршивый, а просто… просто того и гляди, заразишься от него непонятной дурью.

Когда за Сергеем закрылась дверь, Логинов опять потянулся к телефону. Потыкав пальцами в кнопки, услышал наконец зычный бас Микиты.

— Логинов? Привет! Все рыбу ловишь?.. Знаю, как не ловишь. С кочегаром разобрались? Где там Репин?

Николай коротко доложил обстановку, заверил, что в котельной, скорее всего, несчастный случай. Сдержанный, деловитый тон был выбран правильно, Микита согласно похрюкивал в трубку. В заключение начальник розыска сообщил, что капитан Репин завтра поутру намеревается отбыть восвояси, так как задач у него тут никаких не осталось.

— Куда это он намылился? — разгневался Микита. — Когда время придет, я сам позвоню.

— Да он, товарищ подполковник, к тому же еще и приболел.

— Знаю я, чем он там приболел. Ты тоже, лекарь нашелся! Или мне самому приехать и вас обоих вылечить? Пусть он мне завтра с утра перезвонит. — Трубка зачастила короткими гудками.

Но не уловил Николай в голосе Микиты настоящей суровости. Для порядка пошумел командир. «Нет уж, пусть себе Серега валит, если удача ему выпадет. Только бы убрался благополучно», — опять подумал Николай, сам недоумевая, что же так упорно беспокоит его. Он глянул на часы. Неплохо бы сгонять на ужин.

В «кондейке» томилось еще с полдюжины бичуганов, которых следовало покрутить по Матюхинской теме. А потому предстояло оперсоставу вместе с начальником трудиться допоздна. Как догадывался Логинов, подчиненные сейчас тоже по одному «ныряли» перекусить, Отчего не подкрепиться и шефу?

Николай не любил осень за эти глухие, пропитанные сыростью и сонной одурью вечера — унылую иллюстрацию бессмысленности человеческого существования. Он предпочитал либо июньские долгие, едва не по полуночи, закаты, полные служебных и своих, хозяйственных, забот, либо умиротворяющее мерцание снега в звонкой темноте зимней ночи, когда хочется думать только о предстоящей охоте или сочинять стихи. Правда, стихи Николай сочинять не умел и не пытался никогда.

А тут ухе и поселок притих, и возня в отделе какая-то ленивая, второстепенная, и можно бы, плюнув, бросить остатки сегодняшних дел на подчиненных.

Но уйти не давала непонятная тревога, какое-то предчувствие. Будто витало что-то вокруг, а Логинов никак не мог уловить, что. Был он в здешней жизни, как рыба в воде. Но уж если чего-то не понимал, делалось ему неуютно.

Николай чертыхнулся. Не было никаких серьезных причин для беспокойства. Работа, как работа, жизнь, как жизнь. Отъезжая, он включил фары, и «Москвич» заспешил по улице, словно состарившийся жук, ощупывающий дорогу толстыми желтыми усами. Жук прожил долгое, полное забот и опасностей лето, и не за горами был уже заморозок, который упокоит его навсегда. Но даже под конец пути жуку не давали покоя, все гнали и гнали сквозь зябкий, нудный дождь, разъедающий и без того уже потерявший блеск и прочность панцирь. И черта с два светило сегодня жуку скоро добраться до теплой, сухой норки.

Впереди в свете фар возник шлепающий прямо по лужам пацан лет десяти в новеньких, до колен забрызганных грязью джинсах. Николай узнал паренька: родственничек плетется, племяш, сестры Верки оглоед. Носит его по непогоде.

Логинов затормозил, опустил стекло, окликнул мальчишку. Тот, не дожидаясь приглашения, обрадованно полез в кабину.

— Здорово, дядя Коля! Вот хорошо, что ты на колесах!

— Санька, чего бродишь по темноте? — строго осведомился Логинов. — Ишь, грязищи наволок, кто убирать будет?

— Да я со школы.

— Двойки, небось, отрабатывал?

— Не, двоек нету. Я на секцию хожу.

— Чем же занимаешься?

— Каратэ, — гордо ответствовал племяш. — У нас физрук, знаешь, как это дело умеет? Как Ван Дам! — Санька попытался что-то такое изобразить руками и ногами, но ему помешала теснота.

— Сиди спокойно, — приказал Логинов, — а то стекло мне выбьешь.

Но как тут усидишь, когда еще кипит в тоненьких мальчишеских мускулах пружинистая энергия, и хочется козырнуть перед дядей, главным сыщиком района, которого кое-кто крепко побаивается, что и ты не лыком шит.

— Васька такой — р-раз, а я ему — на! Не хотел, но аж по роже получилось.

Васька, такой — брык, а я из пьяной стойки!..

— Поубиваете друг друга, — проворчал Логинов. — Будет вам пьяная стойка. Да и вообще, это уже, кажется, кунг-фу.

Для племянника такие тонкости значения не имели, но Логинов подумал про себя, что неплохо бы взглянуть, чем это там занимается в школе физрук, отставной прапорщик. Пацаны — ладно, а вот научит всякую шпану приемчикам…

— Дядя Коля, — спросил вдруг племяш без перехода, будто весь день этот вопрос вертелся у него на языке, — а когда вы медведя укокошите?

— Какого медведя?

— Людоеда, какого еще? Пацаны гулять побаиваются.

Николаю стала понятна Санькина радость по поводу их встречи.

— Медведь, не медведь, нечего по вечерам шляться, — нравоучительно заметил он.

— Вы бы побыстрей разворачивались, а то он моего Мухтара сожрал. Было бы ружье, я бы его, гада, за Мухтара сам уделал. Но разве у папки допросишься!

— Как так — сожрал? С чего ты взял?

— Да. И Мухтара, и Димкиного Лютого, и Кости Кравцова Шарика, и других еще. А сколько бродячих — вообще никто не знает.

Николай насторожился.

— Это он вам доложил, или вы своим умом догадались?

— А чего тут догадываться? Мы все лето на нижнем складе тусовались. В Джедаев играли. Щас школа, мы туда не ходим. А собаки привыкли, все равно бегают. Вот он их там и прилавливает. У него ведь там берлога.

Логинов подобрался. Смеяться и не подумал. Пацаны, они все знают. Поменьше бы черти их везде носили.

— Это откуда известно, про берлогу?

— Так там и следов полно, и говна. Мы с Димкой, когда Лютого искали, нору его видели. Под старым штабелем.

Нижний склад леспромхоза был давно заброшен. Сперва, когда леспромхоз только начал разваливаться, ведомственные препоны не позволяли распродать древесину.

Потом хозяйство окончательно накрылось, бревна, что получше, вывезли коммерсанты или попросту растащили. Громадные штабели гнилой древесины оседали, раскатывались, рассыпались трухой. Год от года чернело на краю поселка это древесное кладбище. Жители вывозили оттуда последнее, что еще могло сгодиться в хозяйстве.

Но без нужды люди на склад не заглядывали, потому что дурное это было место, выморочное и жутковатое. Погост — не погост, свалка — не свалка. Бродили меж гор трухлявого дерева бездомные собаки, шуршали в толще мусора грызуны. В летнюю пору в душном, неподвижном воздухе висел над этим заброшенным углом густой запах смолы, гнили и пугающей тайны.

Пренебрегая запретами и отцовскими ремнями, орудовала в запутанном лабиринте коридоров, лазов и тупиков неустрашимая пацанва. Для нее опасность переломать руки-ноги, а то и вовсе погибнуть под упавшим бревном оставалась так только, материными причитаниями. Забредали сюда забулдыги — для того, чтобы подальше от посторонних глаз оприходовать банку браги.

Странные вещи рассказывал племянник. С одной стороны, чего бы ради зверю там объявиться? С другой — если ненормальный какой-то — всякое может быть. В урочище этом не то, что медведю, слону логовище найдется. Может и ерунда, мальчишечьи выдумки. Но проверить бы не мешало.

— Место можешь показать? — небрежно поинтересовался Николай.

Глаза у племянника заблестели.

— Конечно, могу. Там яма была, а рядом штабель стоял. Так он в прошлом году завалился, яма под бревнами оказалась. Это и берлога его.

— Ну, говори, какой дорогой ехать? Сейчас и посмотрим.

Сашка, естественно, не возражал. Он взялся руководить ездой, донельзя воодушевленный интересом дяди, которого втайне считал лучшим полицейским обоих полушарий.

«Москвич» минут двадцать колотился по совсем уж непроезжим дорогам. Логинову приходилось почти все время насиловать двигатель первой скоростью, лишь изредка ненадолго перепрыгивая на вторую. Кое-где колею лениво, будто примериваясь — а не слизнуть ли ее напрочь? — трогали белесые языки наползающего со стороны речки тумана.

Дважды пришлось возвращаться, так как грунтовка расползлась сплошным болотом.

Однако закаленный местными магистралями драндулет, нещадно буксуя и ревя на всю округу перегретым двигателем, благополучно одолел многочисленные препятствия, и вскоре свет фар лег на остатки ветхого забора и громадные, покосившиеся кладки черных бревен за ним. Автомобиль, поскрипывая, вполз на территорию склада.

Николай оторвал взгляд от ныряющих под колеса луж, и тут только заметил, что на приборном щитке мигает красный огонек. Это вкрадчивое подмигивание извещало о том, что в баке кончается бензин. Колеса «Москвича» немало покрутились за день, давно следовало подумать о заправке. Но забылось как-то в суете.

— Дядя Коля, вправо бери, — командовал Сашка, — вон туда, мимо контейнера, а то прямо не пройдем. А щас сворот сразу за этой кучей. Да осторожно, там какой-то дурак стекол набил!

Машина медленно тащилась по вязкой почве, протискивалась между грозящими обвалом стенами поленниц, огибала выпирающие из них тут и там комли. Николай прикидывал, давно ли заработал индикатор топлива? Когда отъезжал от райотдела, лампочка, кажется, не горела. Потом заслушался болтовней племянника, потом от дороги было глаз не отвести. Скорее всего, огонек загорелся недавно, и какой-то запас горючего еще оставался. Впрочем, Логинов не знал, на сколько можно верить датчикам этой колымаги.

«Черт! В любом случае — прошляпил! Не хватало еще заглохнуть!» — мысленно ругнул он сам себя. В груди шевельнулась тревога. «Что же я делаю? Хорошо, если пацан сказки рассказывает. А если, действительно, что-то есть? Куда я с ним — ночью, один, при пустом баке, да считай — без оружия? Пукалка эта на поясе — много ли с нее толку, если вдруг и в самом деле зверь тут обитает?! Вот придурок, честное слово!»

С другой стороны — подними он шумиху, взбудоражь людей, а окажется в итоге дупель пусто, оборжут ведь, как последнего. У себя под кроватью, скажут, медведя бы еще поискал. Не поворачивать же назад, хоть, как ни глянь, все равно выходила какая-то дурость.

Логинов выругался про себя и крепче ухватился за баранку. Но тут юный штурман известил его, что цель близка.

После поворота ключа мотор заглох подозрительно послушно, хотя «Москвич» имел обыкновение в таких случаях еще некоторое время недовольно вздрагивать и чихать.

— Ты вот что, — строго сказал Логинов Саньке, — ты здесь посиди. Не вздумай наружу высовываться. Я пойду, гляну. Объясни, где она, нора твоя?

— Да вон, до того угла, где бревно стоймя стоит, и направо, — присмиревшим голосом начал племянник, энтузиазм которого улетучивался на глазах. — Пройдешь маленько, там еще один сворот и потом проход такой узкий, но ничего, пролезть можно. За ним сразу площадка, на другой стороне — поваленный штабель.

Николай достал из «бардачка» фонарик, погасил фары, опустил фиксаторы замков на трех дверцах, незапертой оставил только ту, что со стороны водителя.

— Смирно сиди, — еще раз приказал мальчишке.

Удаляясь от машины, извлек из кобуры «пэзм», дослал в патронник патрон. Клацанье затвора показалось Логинову оглушительным. Да, определенно не та артиллерия.

Сюда бы «калашникова», «зсказс», или, на худой конец, хотя бы два ствола с «жаканами». В подстерегающей тишине гиблого места существование медвежьего логова не казалось таким уж невероятным, и Николай двигался осторожно, стараясь не ступать на каблуки, так как по опыту знал, что именно под ними чаще всего хрустит предательский сучок. Однако, знал он и то, что зверю совсем не обязательно слышать или видеть, чтобы обнаружить чужое присутствие. Среди гор прелой древесины воздух стоял почти неподвижно, и оставалось надеяться, что человеческий запах не разносится сейчас по всей округе.

Николай оглянулся, но габаритные огоньки «Москвича» уже исчезли из виду. Тумана на складе не было, но темнота вокруг стояла такая, что хоть глаз коли. В ней что-то тревожно шуршало и потрескивало, хоть, конечно, это просто вздыхало разрушающееся дерево, да возились в трухе грызуны. Логинов медленно продвигался по направлению, указанному племянником. Во все стороны ветвился лабиринт узких ущелий, образованных гигантскими поленницами. Наступив на осклизлую щепку, Николай едва не упал. В этот миг до него донеслось отдаленное басовое бормотание, с примесью скрипучих нот, окончившееся негромким, тяжелым ударом, словно какое-то громадное существо заворчало и заворочалось во сне. Николай замер, озираясь по сторонам и держа пистолет перед собой в обеих руках.

…Можно попытаться уцелить мише в глаз. Это теоретически. Но как тут уцелишь, в таких потемках! Так он тебе и подставится. Он хоть и туша тушей, а выпрыгнет — не успеешь глазом моргнуть. Медведь только в сказках косолапый, а по жизни — тот еще резвунчик. Обычный медведь. А этот? Черт его знает, на что он способен.

Пистолетиком ему, однозначно, не пригрозишь. Пистолетики ему — что слону дробина. Вот встрял!

Но тут до Логинова дошло, что встревожившие его звуки — всего лишь шум падения бревна с развалившегося штабеля. Выругавшись, он включил фонарик. Темнота действовала ему на нервы, а двигаться дальше в потемках стало невмоготу. Какая разница? Так ведь и так учует.

До второго поворота оставались считанные метры. Наконец, обогнув кривой угол штабеля, Логинов обнаружил за ним тесный лаз, уводящий в совсем уж непроглядную тьму. Даже луч фонаря мерк в этой крысиной норе. Точный маршрут обозначил племянничек, ничего не скажешь! Досконально знал дорогу, стервец. Черти его носят. Надо будет сестренке мозги вправить, чтоб за сыном смотрела, пока не долазился.

Протискиваться в щель Николаю не хотелось. Он предпочитал иметь пространство для маневра. Но какой может быть маневр, если тоги и гляди, заклинит тебя в этой западне.

Однако, делать нечего, и он, сжавшись в комок, принялся втискивать свое крупное тело в проход. Пацанам, понятно, это давалось легче. Наконец, с болью сердца думая о новой кожанке, которая нещадно скреблась о шершавые стены, Николай кое-как стал продвигаться вперед.

Щель оказалась не такой уж длинной. Вскоре он, насобирав в ладони заноз, выдрался из противоположного ее конца и ступил на край просторной площадки в окружении осевших штабелей. Логинов повел лучом фонаря. В стенах там и сям виднелись отверстия других лазов. У противоположного края просматривались очертания бесформенной кучи громоздящихся друг на друга бревен.

Николай осветил поваленный штабель. У самой земли стала видна черная, неправильной формы дыра, ход, ведущий под многотонную груду дерева, в глухой, скрытый от глаз тайник. Логинову почудилось, что оттуда вдруг потянуло звериным запахом.

Ничего не насочинял племянник, и теперь не хватало лишь, чтобы из берлоги пожаловал сам хозяин. Или из какого-нибудь прохода. Тогда оставалось бы только забиться обратно в щель и надеяться, что для зверя она окажется слишком узкой.

Впрочем, Логинов понимал, что спрятаться он не успеет.

Ладно, без паники. Не стоит каждому слову пацана верить. Не живут медведи на складах. Обычные медведи. А этот?.. Если он, черт его дери, тот самый и, действительно, обосновался здесь, то, как известно, охотится по ночам. Не время ему сейчас торчать в берлоге. Иначе непременно уже поздоровался бы с незваным гостем… Нора-то ничего не доказывает. Ну, нора! А в ней никого. Нет и не было.

Чего гадать? Раз до сих пор не напал…

Николай решил подойти и заглянуть в дыру под бревнами. Он посветил себе под ноги и замер. Совсем рядом на влажной трухе отчетливо выделялся след, отдаленно смахивающий на отпечаток уродливой человеческой ступни. Известные это были следы, много раз виденные в тайге, и если не специально за этим зверем ты собрался, лучше пятой дорогой обойти помеченные им тропы. Но этот отпечаток, странно искривленный и вытянутый, все же не вполне походил на медвежий.

Логинов пошарил по земле лучом фонаря разглядел поодаль еще одну такую же вмятину, только менее отчетливую, так как грунт там был плотнее. И опять показалось ему, что потянуло со стороны рухнувшего штабеля острой звериной вонью. Водя фонарем из стороны в сторону, Логинов вдруг понял, что следов на площадке много, они повсюду, где их могла сохранить почва. Николай всмотрелся внимательнее. Среди отпечатков были и старые, оплывшие, и совсем свежие.

Сегодняшние?

В следах он разбирался. Не составляло труда определить: все они оставлены задними лапами зверя. По крайней мере те, которые удалось разглядеть, не сходя с места. Но разгуливать здесь и осматриваться Логинов передумал. Он, пожалуй, впервые в жизни ощутил настоящий страх.

«Спокойно!» — скомандовал он сам себе, намереваясь без суеты покинуть это скверное место. Но тут его внимание привлек странный бугорок, неподалеку выпиравший из почвы. Что-то подозрительное было в том бугорке. Николай через силу сделал шаг. Теперь стало отчетливо видно, что это такое. Из древесного мусора, поблескивая ощеренными клыками, пялилась пустыми глазницами полуобглоданная собачья голова. В прыгающем пятне света мелькнуло что-то белесое, словно кто-то набросал тут обломков старого, долго болтавшегося в воде тальника с прилипшими к нему бурыми клочьями речных водорослей. Николай, сдерживая дрожь, остановил луч фонаря. Это был не тальник. Изломанные собачьи кости с остатками шерсти валялись там и сям, и странно, что Логинов не заметил их сразу.

Он попятился, сжимая вспотевшими пальцами рукоять пистолета, втиснулся обратно в щель и преодолел ее одним рывком под жалобный треск кожана. Оставив лаз позади, он ткнулся сперва в какие-то не те закоулки. Казалось, звериная вонь и приглушенное рычание несутся ему вслед.

Нет, так дело не пойдет. Логинов несколько раз глубоко вздохнул. В руках себя надо держать!

Отыскав обратную дорогу, он торопливо двинулся по ней. Эх, ноги, уносите мою..!

Ноги работали исправно. Но как назло, попадались все время какие-то хрусткие сучки, грязь под подошвами оглушительно хлюпала, брызгая во все стороны. Эти предательские звуки отдавались по всему мертвому складу.

Наконец впереди мелькнул свет габаритных огоньков. Добрался, мать твою!.. Только бы двигатель не подкачал.

Вспомнились мимоходом дурацкие «ужастики», которые жена, млея, вечерами крутила на видео. Хари каких-то мерзких уродов, лезущие в кабину. Когтистые лапы на ветровом стекле. Рука водителя, лихорадочно теребящая ключ зажигания… Головы бы поотрывать тем, кто такое снимает!

Хоть горючее было на исходе, мотор не подвел. Логинов так резко сдал задним ходом, что едва не врезался багажником в бревна. Племянника мотнуло. Он оторопело вцепился ручонками в сиденье.

— Ты чего, дядя Коля?

— Все нормально, парень. Времени просто у меня мало. Завозился тут с тобой! — Николай торопливо выруливал к воротам склада.

— Дядя Коля, неужто видал?.. — Глаза племянника сияли ужасом и восторгом.

— Чего — видал? Чего там видать?! Еще раз туда полезешь, уши пообрываю до самых колен! Сейчас домой и чтоб носа не высовывал!

Санька скривил мордашку, хотел что-то возразить, но дядюшка его слушать не стал.

«Москвич» несся во весь опор, жалобно гремя ржавыми сочленениями на ухабах. Но Николай на это не обращал никакого внимания.

24

Алексей Головин подкатил к материному двору уже затемно. Посигналил настойчиво, но встречать его никто не вышел. Пришлось слезать с мотоцикла и самому открывать ворота. А ведь в окнах свет горел. Мать-то глуховата, а Витька, небось, накатил уже полбанки, плевать ему, что брательник двое суток, считай, не спал на рыбалке этой долбанной, табор сворачивал, да двадцать кэмэ пер на трескучей тарантайке по грязище и колдобинам.

Распахнув массивные створки, Алексей вернулся к мотоциклу, воткнул первую скорость, аккуратно въехал на просторный двор. Взгляд его задержался на пустой собачьей будке. Не пропал бы Серый, сейчас всего бы измусолил. Пожалела, видишь ли, мать, спустила с цепи, чтобы пробегался, а он, как в воду канул. Бичи, небось, прибили да сожрали.

Хорошая была собака. И охотник, и сторож. Узнать бы, какая сволочь позарилась, мозги бы вышиб.

Алексей поставил «ижак» перегруженной коляской к двери погреба, горбом торчавшего напротив крыльца, выключил зажигание. Слава Боту, кончилась трескотня! Аж в голове от нее гудит. Оглядел подворье. Ну, Витька, ну дурогреб!

Как сеть днем просушивал, так на ночь и бросил. Сопрут ведь за милую душу!

Народец тот еще пошел. Только успевай оглядываться.

На веранде затопали шаги, зажегся свет и дверь распахнулась. Витек, собственной персоной. Дочухал, наконец, что братцу помочь не мешает. Младший Головин и верно, судя по виду, полбанки уже накатил, а, может, и поболе того. У матери первачок отменный. При нынешних ценах — да и по ним в поселке не возьмешь — большое подспорье.

— Здорово, Леха! Как доехал? Мы тут уже беспокоиться начали.

Голос у Витьки был веселый, язык чуть заплетался. Выздоровел, значит. А с табора сбежал, расхворался, дескать. Охота была ему мокнуть, да сопли морозить. Старшой управится.

— Заботливый, — недовольно буркнул Алексей. — Коли оклемался, чего ж на речку не вернулся? Сидишь тут, самогон жрешь.

Витька не обиделся, привык к братову ворчанию. Нудный Леха мужик, но дельный.

Без него и десятой доли бы Витек не взял, что в реке, да в лесу вдвоем добывали.

И рыбак, и охотник, и все ходы-выходы знает. С нужными людьми всегда общий язык найдет. Вон, кругом на дорогах посты, рыбаков шмонают, а он проскочил — хоть бы что!

— Как доехал-то? — повторил Витька. — Ни на кого не нарвался?

— На повороте, возле Горелой сопки, инспектор стоял с ментами. Знакомый. Литр икры им сунул, да самогону. Отвязались. Чего хлебальник раскрыл? Иди, помогай вещи в погреб таскать. Да сетку прибери, уведут по темноте.

Братья Головины жили с семьями в областном центре. Но родом происходили из Октябрьска. Отец до войны еще подался на Дальний Восток из Подмосковья по таинственной какой-то причине, о которой предпочитал помалкивать. Но когда подросли братья, стали догадываться, что набедокурил дома родитель по-крупному и мудро решил уносить ноги, пока не взяли его за заднее место. Схоронился в дальних краях, по тогдашним временам, вовсе глухих и отрезанных от большой земли. Но не зачах, освоился, быстро сообразил, что тайга и накормит, и напоит, и денежкой одарит, имей только руки да голову на плечах. Приткнулся на какую-то работенку, но больше в лесу да на реке промышлял.

Тогда здесь вольготно было, не то, что теперь. Это сейчас на каждом шагу егеря, рыбинспекция. Менты эти сраные тоже лезут. Все природу охраняют. Каждый норовит промыслового человека ободрать, свое хапнуть. А у кого блат, как навар имели, так и имеют. Начальство как с вертолетов по сохатым стреляло, так и постреливает потехи ради. Именно, что для потехи: мясо, рыбу да икру им готовенькими доставят.

Что говорить, все одно и то же, хоть какая власть будь! Да и простые смертные на свой страх и риск, на хапок, а свое урвут, не упустят. Военные тоже вон, в тридцати километрах стоят. Изюбрей с автоматов лупят, только держись. Сядут на «бэтээр» и по марям. На этих управы вообще нету. Вот, например, захоронения какие-то обнаружились в районе, то ли радиоактивные, то ли ядовитые. Одинаково приятно. Откуда бы взяться захоронениям? Понятно, чьих рук дело. И в районной газете писали, и в областной, и по радио куковали, надрывались, но так и заглохло все. Нету виноватых! Кто там что захоронил — так и неизвестно. Сюда с большой земли и дорог-то никаких нет. И с побережья не всегда доберешься? Оно без разницы, конечно, как, да откуда, только не иначе от этого в тайге с каждым годом все поганее становится. Зверя больного много развелось, говорят, вообще уроды какие-то попадаются. Деревья гибнут на корню, не известно отчего.

Прошлым летом решили братья податься за ягодой в дальние распадки, урожайные места поискать. Вокруг-то все поободрал народ. Повыспрашивали аборигенов да и наладились. Еще до ягоды не дошли, как довелось им сопочку одну перевалить.

Перевалили, а за ней падь. Мать честная! И пожара не было, а деревья сплошь голые стоят, засохшие, белые, как скелеты, кора с них отчего-то пооблезла. И ни травиночки под ними, ни кустика. Птицы не поют, насекомые не летают, даже мошка исчезла. И воздух мертвый какой-то. Будто на чужой планете оказались. Прямо страх взял. Двинули оттуда, аж сапоги нагрелись.

Нет, когда родитель начинал, все не так было. Обжился он, забогател маленько, женился на местной, на матери, значит. Фотографии сохранились, красивая была.

Говорят, после сватовства будущему муженьку пришлось с карабином от местных парней отбиваться. Ничего, не одолели. Крутой мужик был, не зря, видать, Подмосковье свое навеки покинул. Домяру вон какой отгрохал, до сих пор стоит, не покосился, и еще полвека не упадет. Огород разбил, баньку поставил, сараюшки, кухню летнюю. Все цело, на совесть потрудился. И ремонта большого не требуется, так кое-где гвоздь забить, да доску поменять.

А погреб братья уже без него копали, когда в город еще не переехали. Но не посрамили отцову сноровку. Погреб, что изба, хоть живи в нем, сухой, просторный, перекрытия бревенчатые. Что твое бомбоубежище, и ледник есть, и для картошки место, и для всякого другого продукта. Даже электричество подведено.

В начале войны отец на фронт ушел. Первенец без него родился, но мало прожил, простуда извела. Через год после отцова возвращения девочка появилась и тоже долго на свете не задержалась. Квелые какие-то дети у Головиных получались. Но подышал батя таежным воздухом годок-другой, опять на промысел повадился. Окреп на добрых харчах, мать его женьшенем, травками, пантовым настоем попользовала, и пошли у них парни крепкие, здоровые. Сперва Алексей, а через три года Виктор.

Росли, учились, потом работать начали, жили, как все, но, видать, по наследству им от папаши передалось с законом не ладить. То Алексея за браконьерство затаскали, то Виктора чуть за драку не упекли. Он водочку смолоду полюбил, а выпив, нрав приобретал буйный, задиристый. Вдобавок и силенкой Бог не обидел.

Одно да другое, не заладилось как-то в родных местах. Сначала старшой после армии в области осел, потом и младшего за собой переманил.

Отец вдруг занемог, да за полгода и сошел на нет. Рак, сказали, у него обнаружился. Да откуда бы раку взяться! Лекари такие попались. Хотели сыновья мать в город увезти, но не согласилась она. Известное дело, привыкла, чего ей там гарью дышать? Нет и нет, так и переупрямила.

Братья родных мест не забывали. Каждый год приезжали на охоту, на рыбалку, по грибы-ягоды, да и так, матери пособить. Старая совсем, а все на огороде ломается. Отпуска — это само собой, но и кроме отпусков находилось время.

Должности оба занимали не шибко ответственные, зато начальники, они тоже и мясцо, и икорку любят. Попроси только душевно — на сколько надо, на столько и отпустят. Получек больших, конечно, при таком подходе не огребешь, но одной получкой и не прокормишься. Особенно, когда времена смутные настали. В области многие знакомые в коммерцию ударились. Но это дело рисковое и братьям непривычное. Если с умом, тайга лучше всякой коммерции обогатит. Алексей уж третью машину поменял, на «Лэндкрузере» рассекает. У Виктора «Ниссан-универсал» пока, но тоже не бедствует. К тому же, наездами, оно и лучше. Взял свое и до свидания. Алексей большую дружбу с летчиками завел, так что нет проблем, как добычу вывезти. Головиным на борту всегда место найдется. Летчики рожки с маргарином тоже не сильно уважают. А живи братья в отцовском дому постоянно, гляди, в тюрьму б уже угодили.

Отперев массивную, обитую железом дверь погреба, братья перетащили вниз содержимое «ижаковской» коляски. Рыбу решили пороть завтра: ни черта с ней за ночь не сделается, нынче выловлена. Вытряхнули только на пол, на старый брезент, из мешков, пропитавшихся тяжелым тухлым смрадом рыбьей слизи. Виктор свалил кучей влажные ватники и одеяла, тоже насквозь провонявшие рыбной тухлятиной.

Хотел так до утра и оставить, но Алексей заворчал на него. Попреет все к чертовой матери, и погреб весь насквозь просмердит. Заставил младшего вынести зловоние это на улицу и пристроить под навесом, чтоб дождем еще больше не намочило.

— На такие ароматы все кошки с округи сбегутся, — недовольно буркнул Виктор, таща охапку наверх. Хотелось ему побыстрее вернуться в дом, к теплой печке и сытному ужину. К тому же и первачок выдыхался, а этого уж никак допустить было нельзя.

Алексей окинул взглядом погреб. Ей богу, с чувством глубокого удовлетворения, как говорится. Правда, тесновато здесь, не развернешься, но приятная это для глаза теснота: не от того, что копать поленились, а от того, что запасу всякого в избытке.

Блеклый свет лампочки «сорокопятки» отражался в выпуклых боках разнокалиберных банок с вареньями и соленьями, без счета наставленных на широких стенных полках.

С потолка свисали косы чеснока; словно бабьи ноги болтались старые капроновые чулки, набитые желтым ядреным луком; красовалась в своей загородке крупная, отборная картошка. За ящиками с тушенкой да сгущенкой хоронилась ведерная бутыль прозрачного самогона, да еще дюжина поллихровок, заткнутых пластмассовыми пробками, табунилась на неприметной полочке в укромном закутке. Там же, под полочкой маячил объемистый брезентовый мешок.

Да-а, мешочек… Вот его бы понадежнее укрыть, не дай Бог чужой глаз увидит.

Тюрьма! Лучше б и духу его здесь не было.

Знал Алексей: наполнен мешок аккуратными светло-желтыми, похожими на мыло, брикетами. В торце каждого «мыльного» куска имелась небольшое отверстие. Опасное во всех отношениях хранилось тут «мыло».

Недавно, перед самой путиной, стакнулся Витька пьянствовать с геологами.

Самогону перетаскал не меряно, мать уже браниться начала. Когда кончили пить, привез ночью на мотоцикле «подарочек». Алексей увидел — поперхнулся.

— На кой черт взрывчатку приволок?

— Дак ближе к ледоставу можно на озеро съездить, по белорыбицу. Глушить — не сетями полоскать.

— Какую к черту, белорыбицу? Этим бронепоезд можно взорвать! Ты ж в армии служил, понимать должен!

Алексей глянул: в том же мешке и запалы.

— Всю усадьбу, мать твою, на воздух поднять хочешь? А увидят — за это же срок корячится, будь здоров. Дурь перепойная! Вывезти подальше, да закопать!

Но младшой уперся. Если не рыбу глушить, поменять можно на что полезное.

Найдутся желающие. Под ногами, что ли, каждый день валяется? Да за тротил этот самогону сколько перепоено! Стал на своем и ни в какую. Алексей ругался, ругался, да плюнул. Может, и прав младшой, сгодится «мыло».

Отнесли мешок в погреб, прикрыли старым лодочным тентом. Детонаторы Алексей спрятал в доме, в кладовой, вместе с другим охотничьим припасом. Но, видать, в его отсутствие Витька тут свой «порядок» навел. К охоте, что ли, готовился? Вон, на полке, прямо над взрывчаткой, коробки с ружейными патронами. И для карабина «цинк» рядышком зеленеет.

Да он все из кладовки сюда перетащил: и порох, и дробь, и остальные причиндалы!

Ну, деятель! Только отвернись, он — на тебе. Алексей заметил, что среди прочего виднеется и выцветшая парусина свертка, в который он упаковал запалы.

Вот балбес! Не погреб, а диверсия сплошная! Не приведи бог, искра. Ополоумел, что ли, от пьянки совсем? А самогонный аппарат зачем сюда припер? И фляги, в которых мать брагу заваривает?

— Витька, — позвал в сердцах Алексей.

Но ответа не последовало.

Вроде и младше-то всего на три года, а дурак дураком. Алексей еще раз окликнул брата, на тот словно оглох или сквозь землю провалился. Выругавшись, старший шагнул к взрывоопасному скоплению.

В тот самый момент лампочка под потолком мигнула и погасла. Отрубили электроэнергию, дело обычное. В кромешной темноте Алексей споткнулся, взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Над ногами забулькало, шибанул в нос запах бензина. Неужели Витька и бачок от лодочного мотора из ижаковской люльки сюда притащил? Нянчить, что ли, балбеса на каждом шагу? Бачок же полный почти. Мало, что вонь в продукты впитается, так будто специально все для пожара заготовил.

Поленился, гад, сарайку открывать. Навалил все сюда, чтоб поскорей обратно да стакана успеть.

Движение Алексея по загроможденному добром погребу произвело эффект слона в посудной лавке. С полок посыпалось, загремело, хрустко звякнула разбившаяся банка. Алексей ударился лбом обо что-то твердое. Из глаз сыпанули искры.

Да будь оно все неладно! Руки-ноги тут поломать? Ориентируясь по памяти, он кое-как отыскал лестницу и поднялся во двор. Виктор покуривал, стоя у крыльца.

— Ты для чего в погреб боеприпасы стаскал? — осведомился старшой. — Нету, что ли, соображения? Ведь загорится — костей не соберем!

Но Витька никакой вины за собой не чувствовал.

— Менты с утра сегодня по домам шарились, то ли брагу искали, то ли что. Кочегара, говорят, в котельной замочили. Может — из-за этого. Москаленко во времянку бичей пожить пустил, так загребли бичей, а у Москаленки мелкашку нашли и забрали. Я покумекал и от греха все в погреб убрал. Ружья припрятал там же, где карабин.

— Ружья-то чего прятать? Есть разрешение, билеты охотничьи.

— Вот ты не понимаешь! Увидят стволы — ага! — на охоту изготовились. Значит, и карабин где-то поблизости. Думаешь, не знают нас, не догадаются про карабин? Начнут шуровать везде. Им только дай! А у нас, кроме карабина, — потом не расхлебаешь! Забыл, как мильтоны нас любят?

В словах брата был резон. Карабин вообще давно следовало в тайге запрятать, как все умные люди делают, у кого разрешения нет. Но никак не мог решиться Алексей доверить какому-нибудь дуплу замечательную эту вещь. И хороша, и дорого досталась, жалко, если сопрут!

Хотел сперва чин-чинарем приобрести, по разрешению. В области бы не отказали, но видно, когда бумаги оформляли, связались с тутошней милицией. На том все и накрылось. Ну, пришлось покупать у прапора из соседней части да прятать потом по-воровски. Нельзя Головиным с левым «эскаэсом» попадаться. У других бы, может, просто отобрали, а Головиным непременно статью пришьют.

— А ты не пускал бы без ордера. Неграмотный что ли? — хмуро укорил брата Алексей.

— Ну да, не пустишь! Загнут салазки да сопротивление властям припаяют. Сам же знаешь, как тут: своего не тронут, а мы им — только дайся! А так, думаю, сунутся в погреб, скажу — ключ у тебя. Не будут же ломать, отвяжутся.

— Легаши проклятые! — ругнулся Алексей. — Ну и что, приносил их черт?

— Не-а, они у Москаленки застряли.

Алексей сплюнул. Язык у брата без костей. Наплетет семь бочек арестантов, а разобраться, может, и кутерьму было поднимать не из-за чего.

— Вихревский бензобак лень было в гараж отнесть? — опять приступил Алексей к младшому. — Я об него чуть ноги не переломал. Загорится — я тебя на том пожаре и обсмолю! Завтра с утра живо разберешь все. Первым делом, слышишь?!

— Разберу. Командир нашелся!

Не завтра, сегодня бы самому разминировать, на непутевого братца не надеясь. Но как там без света? Да и устал, как собака, промерз, жрать охота, ноги уже не держат. Ладно, пусть остается, как есть, нечего панику разводить. Дверь надежная, огню там неоткуда взяться. Ни черта не сделается.

Заперев погреб, Алексей вслед за братом поднялся на крыльцо, начал стаскивать сапоги. Отсыревшие болотники никак не желали слезать с разбухших портянок.

Пережидая эту процедуру, Виктор с кряхтением потянулся, оглядев поверх забора едва угадывающуюся в ранней темноте окрестность.

Дом Головиных стоял на отшибе, почти у самой окраины. С южной стороны, за обширным пустырем, раскинулся погруженный во тьму обесточенный поселок. С севера к изгороди усадьбы подступал глубокий заболоченный овраг с перекинутым через него дощатым настилом. На противоположной стороне оврага растянулись редкой цепью домишки Кольцевой улицы, опоясывающей районный центр. Мерцали кое-где в окнах огоньки свечей и керосиновых ламп, вспархивали из печных труб искры. А дальше, за Кольцевой, за вклинившейся со стороны леса полосой низкорослых зарослей, притаился невидимый сейчас заброшенный леспромхозовский склад, откуда братья натаскали немало хороших бревен для своих хозяйственных нужд.

Светилось в числе других окно и у Катьки, завбаней, молодой да интересной. Домик ее — если напрямую, через овраг — метрах в двухстах, калиткой на Кольцевую.

Огород же раскинулся прямо на краю мелколесья. Оттуда до склада всего ничего.

Когда братья лес таскали, Витька так и зырил на Катькины хоромы. А что? Баба сдобная, одинокая — мужик три года назад по пьянке зимой рядом с домом в сугробе замерз. К тому же, говорят, на передок не стойкая. Но простого мужика не шибко любит, ей какого-нибудь начальника или коммерсанта подавай.

Виктор крякнул. Эх, не спит Катька. Чего делает, интересно? Накатить бы стакашек, да постучать в окошко… И так уж его залихотило — постучать, что не сдержался и мыслями своими поделился с братом.

— Ага, — отозвался Алексей, — сходи. У нее там, небось, этот ее интеллигент узкопленочный. То-то тебе обрадуются.

— Узкопленочному — но шеям! Пусть своих, узкопленочных, приходует.

— Ладно, пошли, — Алексей управился наконец с сапогами, аккуратно поставил их у двери, шагнул на веранду.

В комнатах вкусно пахло материной стряпней. Сама мамаша, чистенькая, крепкая старушка, зажгла уже керосиновую лампу и сноровисто прибирала разоренный Витькой стол. Готовилась встречать старшего.

— Здорово, мать, — приветствовал ее Алексей. — Кормить будешь?

Старушка захлопотала, запела:

— Здравствуй, Лешенька! Здравствуй, милый! Намерзся, намучился! Смотреть на тебя жалко. На что и сдалась та рыба! Буду, буду кормить, а как же? Садитеся оба. Витя тоже не доел — тебя услышал.

Ну, слава богу, дома! Теперь можно и вожжи отпустить. Алексей полез на свое любимое место рядом с окном, в угол, отгороженный столом и холодильником. Витька уже булькал в стакан самогон из ополовиненной им бутылки.

— С удачной рыбалкой, брательник!

Они чокнулись. Алексей закусил маринованными грибами. На икру даже не взглянул.

В конце путины рыбаку кабачковая икра и то милей. Мать подала щи. В Алексеевой тарелке бугрился над густым янтарно-багровым наваром добрый кусок мяса, из которого задиристо торчала мозговая кость. С понятием старая, соображает, что после трудов тяжких, пусть и не шибко праведных, зато прибыльных, хорошее кормление требуется.

Алексей согрелся от спирта и сытной еды, пошел испариной. Сейчас бы баньку истопить, но поздно уже. Завтра поплещемся.

Через окно, поверх крахмальных занавесок, заглядывала в горницу черная, маслянистая темнота, но так и оставалась топтаться перед чисто вымытыми стеклами, которые не пускали ее в тепло и уют.

25

Высадив племянника возле дома, Логинов поехал в райотдел. На автостоянке он заметил понурого хозяина «Москвича» и без слов вернул ему ключи, дивясь про себя долготерпению соседа.

Жаль. Пригодились бы еще колеса. Но надо и совесть иметь.

В райотделе было тепло, но противный озноб не отпускал. Ужин, понятно, накрылся, да и аппетит после экскурсии на заброшенный склад пропал. Проходя по коридору, начальник угрозыска через открытые двери кабинетов видел балагурящих в густом табачном дыму оперов. Работали ни шатко, ни валко, до чертиков намотались за день, но без команды по домам не расходились.

Завидя шефа, личный состав обратил к нему вопросительные взоры. С задержанными к этому времени в общем и целом разобрались, хотя ничего нового и не накопали.

Пора было по-быстрому подвести итоги и разбежаться до завтра. Но Николай бросил на ходу: «Потерпите, мужики, я позову», — и скрылся за своей дверью. Не снимая куртки (эх, такой кожан раскромсал!), он сел к столу, крутанул диск телефона.

В лесничестве никого уже не было.

Позвонил домой охотоведу, но трубку взяла жена — сам отсутствовал.

Набрал еще несколько номеров, но с тем же успехом. Все, кто ему сейчас требовался позарез, словно сговорившись, подались из дома на ночь глядя, кто куда.

А вопрос надо было решать срочно. Николай не сомневался, что обнаружил логово. И теперь следовало, во-первых, на складе, возле норы, посадить опытных, проверенных охотников, чтоб глаз не смыкали и засекли зверя, как только появится. Во-вторых, насколько возможно, обезопасить поселок. Поднять по тревоге личный состав РОВД, разбить на группы, вооружить как следует, определить маршруты, проинструктировать и запустить в патрулирование до утра. В группы тоже включить охотников.

Но пуще всего Николаю хотелось закидать нору под штабелем гранатами. Но кто ж такое позволит?!

Планы Логинова воплотить в жизнь оказалось не просто.

Общий подъем был прерогативой руководства райотдела. Никто не давал начальнику розыска права объявлять авралы, тем более по таким нештатным поводам.

Николай отправился к Онуфриеву.

Дверь начальника РОВД оказалась заперта. Логинов постоял в раздумье. Первый зам, начальник криминальной милиции, так и не объявился с «больничного». Второй зам на рабочем месте тоже отсутствовал. С утра укатил куда-то в глубинку. Тоже был рыбак, но спасительным больничным не разжился. В дверь к замполиту (так Логинов по старинке величал заместителя по работе с личным составом) начальник розыска вообще тыкаться не стал. Ну не бывает руководителя на месте после шести вечера, так повелось, что же тут поделать?

А и присутствуй замполит — толку с этого! Пришел человек на службу с должности инструктора райкома комсомола вскоре после того, как обком навсегда закрылся.

Как не понимал ни черта в милицейской работе, так за все годы ничему и не научился. Долго слонялся по управлению, а потом отправился на повышение в Октябрьск. Поговаривали, что назначение это свершилось по принципу: на тебе, убоже, что нам не гоже… Нет его и нет, и ладно.

Николай зашагал в дежурку. По дороге проверил кабинеты сотрудников других подразделений — авось, кто припозднился? Но только — дудки — отдыхали люди.

Проходя мимо распахнутых дверей уголовного розыска, осведомился: машина где?

Оказалось, что машина вышла из строя незадолго до конца рабочего дня. Ясно.

Обычное явление, исчерпала свой ресурс колымага.

В дежурке выяснилось, что Онуфриев недавно укатил куда-то на своей «Ниве».

— Будет он, хоть, нет? Где его искать, ты не спросил? — поинтересовался Логинов у Ковтуна.

— Старшим в жопу не заглядывают, — поучительно изрек дежурный.

«Ты не заглядываешь, ты лижешь», — закипая, подумал Николай. Но не время было затевать перебранку.

— Слушай, Ковтун, — начал Николай, — тут вот какое дело. Обстановка крайне осложнилась.

— Это чем же она так осложнилась? — ухмыльнулся дежурный.

— Я знаю, где логово медведя, — тихо сообщил Николай.

Какого именно медведя, он не уточнил, но Ковтун понял.

— Ты что, по следам надыбал, или тебе агентура донесла? — ухмылка не сходила с лица капитана. — Везде-то у тебя агентура!

Но Логинов подъежку пропустил мимо ушей, продолжал с нажимом:

— Ты зубы не скаль. Я серьезно говорю. Нашел я логово. Оно не в тайге, а тут, рядом… Зверь очень опасный, ты уж мне на слово поверь. Онуфрий появится, я ему объясню. А ты объявляй-ка общий сбор. Да не затягивай.

Капитанова улыбка постепенно увяла. Объявить, конечно, не трудно. Ковтун замялся.

— Так вот, ни с того, ни с сего — аврал? Есть же инструкция на этот счет. А тут какая причина? Без Онуфриева…

— Ничего тебе не сделает Онуфриев! Вот если ты сейчас людей не соберешь, тогда — да, тогда попомнишь мое слово.

— Ну, я не знаю… Зачем нагнетать? Появится начальник — решим.

Логинов еще ниже навис над барьером.

— Знаешь, как твоя должность раньше называлась? Дэ-пэ-эн-о. Дежурный помощник начальника отдела! Так и прими решение, как помощник начальника. Иначе, имей в виду: я тебя предупредил. Беда случится — угадай, с кого первого спросят.

Дежурный еще колебался, но, похоже, аргумент подействовал.

— Ты, Коля, тоже гусь! Задницу прикрываешь. Толком бы объяснил!

Николай отмахнулся:

— Некогда. Звони, а я охотниками займусь. Машину дай, я человека по адресам пошлю. Моя не на ходу, а по телефону хрен кого разыщешь.

Убедившись, что выполнит задачу Ковтун, никуда не денется, Логинов направился к себе, сел за стол, написал на листке несколько адресов и фамилий. Вызвал опера, вручил ему список.

— Объедь вот этих, скажи, Логинов просит срочно придти в милицию. Так и передай: лично просит и очень убедительно, понял? Пусть оружие возьмут на медведя и остальное, что нужно. Но припасов пусть не набирают. В тайгу не пойдем. Да повежливей там с ними, командовать не вздумай!

Выпроводив подчиненного, Николай задумался.

Вот ведь пакость! Его по всему лесу ищут, а он чуть не в самом поселке приторчал. То-то следов в тайге не находили. Егор Матюхин покойный правильно, выходит, Репину толковал, когда труп за огородами подняли. Не из лесу зверь тогда пришел, а совсем наоборот. Ненормальный зверюга, факт! Явился откуда-то, сперва в окрестностях шастал, потом перекочевал к корму поближе. Странно все-таки, собак и людей давит, а на скот не нападает. Силенок, что ли, маловато?

Старый?… Известно, если человеческой крови попробовал, от нее уже не отстанет.

История с медведем в совокупности с прочими событиями отдавала какой-то чертовщиной. Выходит, Репин-то Серега раньше это почувствовал. Но чутье подсказывало Николаю, что приезжий ищет во всем какой-то свой непонятный смысл.

Спустя около получаса, в очередной раз возвращаясь из дежурной части, начальник розыска через распахнутую дверь райотдела заметил на крыльце сотрудника, отряженного за охотниками. Посыльный курил на ступеньках, облокотившись о перила.

— Ты почему еще здесь? — осведомился Логинов.

— Так я собрался ехать, а Женька, водила, говорит, ему на ужин пора. Я, мол, срочно надо, а он по газам и свинтил.

Николая взяла злость. Опять одно и то же: Женька, Венька, еще там кто, мать их!

Бардак! На ужин он поехал! И так изо дня в день, без конца и края! Все привыкли, всем начхать.

— Дежурному сказал?… И он что?

— А ничего. Не могу, говорит, вернуть. Рация сломалась.

— Как — сломалась? Днем же работала.

— Днем работала, а сейчас перестала. — Оперативник уныло рассматривал свои ботинки.

— Мне ты мог доложить? — устало спросил Логинов.

— А вы что, Женьку ловить побежите?

Логинов на дерзость не обиделся. Оперуполномоченный тоже кипел внутри. И это хорошо. Не одни женьки кругом.

— Ладно, жди, — буркнул Николай.

«Почему всегда мы? — зло думал он, проходя мимо дежурки и видя сквозь прозрачную перегородку, как капитан Ковтун, похохатывая, общается с кем-то по телефону. — Почему всегда уголовный розыск? В каждую дырку, в каждое дерьмо. Зарплата, что ли, особая? Черта с два! Всяких служб невиданных расплодилось, а всем по херу!

Взыскания не пугают, совесть не жрет… Почему всегда я? Я — чего суечусь?!»

Определенного ответа у него на этот вопрос не было. Понимал, конечно, что не только ковтуны с женьками вокруг кокардами блестят. Но походило на то, что их, как ни крути, большинство. И не природное свинство было всему причиной. В обычной жизни они ведь мужики, как мужики, небезупречные, но кто без греха?

Ковтунами и женьками они становились, заняв свое место в системе, приноровившись к ее неписаным правилам.

Логинов терпеть не мог казенных фраз типа «высокая ответственность», «чувство долга». Но иногда, пытаясь разобраться в себе, он приходил к мысли, что, наверное, именно так и называется это его «больше всех надо». От таких выводов ему делалось неловко, будто брякнул с трибуны что-то несуразное.

Николаю вдруг нестерпимо захотелось выпить, хоть немного, чтобы скинуть накопившееся напряжение. Но он отогнал соблазн. Этим проблем все равно не решишь.

А через несколько минут прекратилась подача электроэнергии с «мазутки», и районный отдел внутренних дел, как и весь поселок, погрузился в темноту.

26

Бабка Наталья Сыроваткина надумала с вечера маленько протопить в избе — холодает ночами. Хватилась спичек, но один только пустой коробок и нашла. Дед повытаскал.

И смалит, и смалит папиросы свои! Когда с «большой земли» завоза не было, думала, может бросит. Ага, дожидайся! Самосаду где-то достал, махры. На весь дом вонища стояла. А чтоб в сенях курил, об том и не заикайся. Все спички извел.

Дорогие ведь нонче спички, да и тех в магазине неделями не бывает. Не завезли, говорят. Для своих-то у них все есть. С электричеством тоже беда стала. Чуть не каждый вечер отключают. О-хо-хо! Без спичек в дому не жизнь.

Дед при свете старинной настольной лампы «подхалимки» чинил болотные сапоги.

Лампа стояла на столе, а ее черную гусиную шею дед опустил вниз, поближе к сапожной «лапе». Посмотришь — подхалимка и есть: задницу отклячила, спину в три погибели изогнула, голову приподняла, в лицо заглядывает — чего изволите?

Дед курить хотел, но как же без спичек?! И хоть злой будет сидеть, что твой пес, но сам никуда не пойдет. Такой характер имеет.

Слава богу, дыму поменьше стало, зато клеем навонял. От него совсем дышать нечем. И холодно. Бабка Наталья передернула плечами под стеганой безрукавкой.

Нет, надо на улицу итить, воздухом продышаться, может, где и спички добудутся.

Она зыркнула на деда в напрасной надежде, что не вытерпит без отравы своей и сам пойдет спички искать, повозилась, покряхтела и направилась к двери. Но едва ступила в сени, отключили электричество. В избе громко заругался старик.

Матерщинник окаянный! Тоже ведь не отучишь. Теперь уж, все одно, без спичек не обойтись.

Бабка, пробираясь ощупью, вышла во двор. Кольцевая улица тонула в сырой темени, пронизанной растворенной в воздухе моросью. Наталья увидела, как в окнах двух-трех соседних домов затеплились слабые огоньки. Остальные-то спать, что ли, полегли? Она остановилась в нерешительности. К кому же податься? У тех темно, там — собака злющая, а к этим и идти неохота, до чего люди поганые. У Катьки, завбаней, вон, вроде, мерцает. К Катьке в самый раз и будет.

Посетить заведующую банно-прачечным комбинатом бабку, помимо прочего, побуждало еще и любопытство. Очень хотелось узнать: пришел к ней ноне ухажер или нет?

Старуха резво перебежала наискосок улицу, просунула руку между штакетин, сдвинула вертушку калитки и безбоязненно просеменила через двор. Не держит Катька собаки.

Стучаться пришлось долго, аж кулак заболел. Но светится же в окнах, значит есть кто-то, значит, не спят. Чего же не открывают? Забавля-аются!.. Не могла уж по себе найти, выбрала узкоглазого. Небось, корысть с его каку-то имеет. Просто так бы не спуталась, баба видная.

Наконец в сенях послышались шаги, дверь приоткрылась, и в щели показалась Катина кудрявая голова.

— Чего тебе, бабушка?.. Спички? На вот, возьми.

Тут же в сенях они и отыскались. В избу, однако, не пустила, значит, точно, не одна вечер коротает. Глянуть бы, как они там расположились, да не полезешь же напролом. Но не солоно хлебавши Наталья ретироваться не собиралась.

— Как живешь, Катюша? Редко тебя стало видно. Не захворала? Может, беда какая? Люди говорят, ты замуж собралась?

— Какое — замуж! Работа, хозяйство. Устаю очень. Спать ложусь. Спокойной ночи, бабушка!

И дверь захлопнула.

Не удовлетворив любопытства, вернулась бабка на свое подворье, прихватила из поленницы дровишек, на веранде споткнулась, чуть лоб не расшибла. Посыпались, гремя, чурки. Будьте вы неладны с освещением вашим!

В горнице уже горела керосиновая лампа. Как дед умудрился, неизвестно. Заначку, наверное, имел, паразит, да назло молчал. Наталья первым делом рассказала, как приветила ее соседка. Но старому все без интересу, знай колупается. Старуха наколола лучинок, заправила печь. Вскоре в ней затрещал, загудел огонь, устремляясь в дымоход. Вот и ладненько, щас тепло пойдет. Теперь бы и прилечь, отдохнуть, да нет же сил вонь химическую нюхать. И форточку не откроешь, зачем топить тогда? Потеряв терпение, Наталья взялась за супруга:

— Скоро ль ты, старый, с мастерством своим прекратишь? Взялся, на ночь глядя, вонищу развел. Как спать будем? Задушил совсем!

— Не ори. Новые, что ль, мне сапоги купишь? Не больно-то благоверного проймешь, мажет себе и мажет.

— С утра бы завтра и занимался.

— С утра время не будет.

Хоть кол ему на голове теши! Еще и самокрутку от лампы прикурил. Совсем осатанел! Старуха ударилась в крик, но и это напрасно, потому что дед занятий своих не оставил, а только гаркнул матом и задымил пуще прежнего. А в кулачки Наталья схватываться с ним никогда не решалась.

Бабке стало невмоготу. Чтоб тебя псы побрали, пня седого! Решила опять податься на воздух, чтоб на несчастье это не глядеть. На проволоке, протянутой через двор, у самого забора болтался забытый выстиранный халат. Наталья сняла его, набросила на руку, оперлась о прохладные доски калитки. Нашла время гулять! Дак куды от старого деться?! Сырость оседала на лице тонким налетом влаги, пробиралась под бабкину безрукавку. Но и в дом возвращаться не хотелось.

Старуха поверх забора оглядела улицу. Темь-то какая. Никого, ничего.

Хотя нет, вон, пошел кто-то. Бабка не увидела, а, скорее, угадала удаляющуюся вдоль противоположной изгороди фигуру. Приподнялась на цыпочки, пригляделась.

Темно больно. А уже и шаги затихли.

Кто ж такой? Некому, вроде, прогуливаться об эту пору. Может, Катькин хахаль домой почопал? Не должен бы так рано. Наталья на старости лет просыпаться стала ни свет ни заря. Аккурат в это время обычно и провожала соседка милого своего.

Сегодня-то чего рано ушел? Может, поцапались? То-то у Катьки вид был какой-то расстроенный.

А зря он в ту сторону подался. Там сейчас в поселок не пройдешь. Улицу еще с весны размыло, а доски, что через канаву были перекинуты, в последний ливень снесло. Не прохожее стало место. Не знает человек, наверное. Непременно в грязи завязнет и возвращаться придется. Сейчас одна дорога, через овраг по мостку, мимо дома Головиных. (Вот еще тоже паразиты, прости, Господи! И тащат все, и волокут, когда уже насытятся?) Да и не ближний путь через ту канаву. Через нее, считай, и не ходит никто.

Но тут бабке припомнилось, что Катькин-то педагог обычно именно той дорогой и возвращался. Чего уж ему так нравилось крюк делать — неизвестно. Чудной человек.

Но значит, не кто иной — он потелепался. Не был, видать, после дождя у Катьки, потому и не знает про доски. Ничего, пусть проветрится.

Окончательно продрогнув, Наталья вернулась в дом, пошевелила в печи догорающие угли и совсем уже было собралась укладываться (черт с ней, с вонью), но сообразила, что не поспится ей спокойно, коли по нужде загодя не сходить. Чего же, дура, сразу-то не сообразила? Вот напасть!

Кряхтя, старуха вновь напялила безрукавку, отворила запертую на ночь дверь.

— Чего лазишь туды-сюды? — старик ей вслед залюбопытничал. — Ложилась бы, носит тебя!

— Команды твоей не дождалася!

Бабка спустилась о крыльца, собралась обойти избу с тылу, но тут какой-то странный звук — то ли треск, то ли скрип — донесся до нее. Прожив здесь многие годы, безошибочно могла определить Наталья, откуда шум мог произойти. На что иное и внимания бы не обратила. Но послышалось ей в этом звуке что-то необычное, тревожное, словно выворачивали где-то замок или доски выламывали из забора.

Когда полгода назад передрались по пьянке мужики, вот так же трещали отдираемые от изгородей штакетины.

Бабка, изменив направление, приблизилась к калитке. Звук не повторялся. Но не могло же почудиться. Она постояла, прислушиваясь. И вот опять раздался над пустынной улицей пугающий хряск, потом шаги, непонятная возня и стук о землю, словно уронили что-то тяжелое.

Да никак это у Катьки во дворе? Может, ковыряется по каким-то своим надобностям?

Так темно и не время хозяйством заниматься. Али хахаль в грязи завяз, да отчищаться вернулся? Так с чего бы ему бушевать?

— Катерина! — окликнула бабка. — Ты, что ль, там возисся?

Ответа она не дождалась, но шум у соседки прекратился.

— Катя? Слышь, нет? — опять позвала Наталья. — Чего там у тебя?

И снова никто не отозвался. Но едва умолк старухин голос, хрустнули, зашуршали в темноте ветки, будто кто-то большой, тяжелый, ломанулся напрямик, не выбирая дороги, через смородинные кусты, густо росшие у завбаней во дворе и в саду около дома. Но потом остановился, помедлил и двинулся в обратную сторону — на бабкин голос.

Наталья различила медлительную, грузную поступь, странную, будто и не человеческую. Но и не животное там какое-нибудь ворошилось, потому что от животного, даже от большого, от коровы, например, совсем другой шум. От всех этих звуков стало бабке вдруг нехорошо и тревожно.

Она рысью влетела в дом, с порога окликнула старика:

— Слышь? Шум какой-то у Катьки во дворе. Неладно что-то там у ней!

— Чего у ей неладно? Хахаль, что ль, не туды засунул? — отозвался дед.

— Тьфу на тебя, дурень! Одни гадости на языке! Говорю, возня у ней какая-то. То ли драка, то ли что, не пойму. Соседей бы позвать да глянуть.

Бабка и сама толком не понимала, чего ради так всполошилась. Должно быть, это долгий жизненный опыт, растревоженный нехорошими ночными звуками, шепнул ей о случившейся беде. И она не унималась, наседала на старого, пока не полетели в сторону недочиненные сапоги. Сказав жене ласковое слово, дед полез в комод, разыскивая фонарик.

Впоследствии много раз волосы у бабки Натальи на голове вставали дыбом, когда вспоминала она, как сдуру, с переполоху, начисто забыв про слухи о бешеном медведе, погнала своего мужика прямо к черту в лапы. А он, помнил ли про зверя или нет, поперся. Никогда про это ничего не говорил. Такой был человек. Такой, что и помня, мог дома не остаться.

Фонарь наконец отыскался. Дед напялил старые галоши, призадумался, заглянул за печку, вытянул оттуда топор, и, зажав его под мышкой, направился к двери. Только увидев топор, сообразила старуха, что не по воду послала мужа. Он же, известно ей было, соседей тревожить и тарарам поднимать не станет, пока сам не взглянет.

Бабка кинулась вдогонку, забарахталась в темных сенях, а когда выскочила на крыльцо, двор уже был пуст. Наталья, добежав до калитки, запричитала:

— Вернись, старый! Слышь?! Надо людей позвать!

Но и раньше он ее не часто слушался.

Луч фонарика уже прыгал у Катькиной изгороди. Скрипнула ржавыми петлями калитка, и желтое пятно исчезло. Наталья, дрожа и причитая, осталась дожидаться на собственном дворе. Минуту стояла тишина, потом с той стороны донесся непонятный возглас, а за ним глухое бульканье и кряхтенье. У старухи сердце окончательно зашлось, и хотела она броситься куда-нибудь, может, на выручку, может, стучать в окна и кричать «караул».

Но тут вновь пискнула Катькина калитка, и старик, прижимая ладонь ко рту, одним махом оказался на своем подворье, схватил бабку и поволок в избу. Даже при тусклом керосиновом освещении с порога стало видно, что он бледен, как свежевыбеленная стена.

Дед набросил крючок на наружной двери, а ту, что ведет из сеней в горницу, подпер выхваченной откуда-то доской.

— Семен, что с тобой? Случилось-то что? — повторяла бабка Наталья, но он, будто заблудившись в собственной избе, тыкался из угла в угол. Наконец глянул осмысленно, со всхлипом вздохнул, и полез под кровать. Из ободранного деревянного чемодана достал выцветший брезентовый чехол. Заскорузлый ремешок никак не хотел расстегиваться, но вот блеснули потускневшие от времени стволы.

Щелкнув сочленениями старой тульской «курковки», дед переломил ружье, нашарил в чемодане нужные заряды, загнал желтые гильзы в патронники.

— Запрись, свет потуши и носа никуды не высовывай! — Старик, опоясавшись патронташем, набросил на плечо ружейный ремень. — Поняла? Да в окна не выглядывай. Даже если услышишь чего… Мышью, значит, прикинься!

— Ты куда ж это, Сёма? Не ходи, ради Христа!

— Не голоси, — отрезал супруг. — До телефона я. Позвонить надо.

Он вдруг ласково погладил старуху по щеке.

— А ружье зачем? Что у ней там, во дворе, скажи ты мне, бога ради!

Но старик уже не слушал, вынимал из-под дверной ручки им же самим вставленную доску.

27

…Когда это было? Будто на цыпочках прокрались годы, как ученики, сбежавшие с уроков за спиной зазевавшегося учителя. Изловчились, прошмыгнули, и бегство их стало очевидным только тогда, когда встретило незадачливого педагога непривычное безмолвие опустевшего класса.

Беглецы унесли с собой необузданность перемен, оголтелые лица младшеклассников, лавиной катящихся по лестницам; роковую тишину контрольных; неуместные смешочки подрастающих скептиков; порхание записочек, прочитываемых из-под ладошки под бдительными взглядами наставников; плохо вымытые, нагловато-пугливые руки недорослей, норовящие цапнутъ оттопырившиеся на груди девчоночьи фартуки; гвалт спортзалов, где юная кровь кипит не только от физических упражнений; медвежью болезнь перед экзаменами; обманчивую непоправимость первых утрат и разочарований; непрерывное движение и надежду — словам все то, что превращает казенное здание с длинными коридорами в загадочную юдоль человеческого взросления.

Когда это было?

Еще не обступили навсегда оставшийся в памяти Сергея двор пятиэтажные коробки, и он простирался необъятной, загадочной страной, полной укромных мальчишечьих уголков, перед старым, построенным еще в тридцатые годы четырехэтажным домом.

Цвели клумбы, возделанные руками жильцов, не привыкших дожидаться милости от сонного ЖЭУ. На спортивной площадке, состоявшей из турника, «шведской стенки» и двух столбов с натянутой между ними волейбольной сеткой, гулко лупили по мячу патлатые парни и стриженные девицы. Малыши с упорством древневавилонских строителей возводили в песочницах свои обреченные на скорое разрушение башни.

А на краю двора, за старым бревенчатым бараком, среди полузаброшениых сараев, куч годами копившегося мусора и разросшихся кустов боярышника вершили свои, не для постороннего глаза предназначенные дела ватаги отроков, выросших из песочниц, но не допущенных пока на волейбольное поле.

Ученик шестого класса Сережа Репин, возвратясь из школы, не спешил «порадовать» родителей очередной «парой» по русскому или географии, а, забросив портфель под лестницу в подъезде, спешил на освоенную пацанами территорию, в укромный «штаб», оборудованный в узкой щели между глухим забором и задней стенкой сараев.

Когда это было?

В тот раз к появлению Репы в «штабе» на поломанных ящиках заседала уже теплая компашка: Сережкины сверстники Валерка и Толян, а вместе с ними долговязый юнец по кличке Бебзик, тощий, сутулый, с обветренными, чумазыми ручищами, далеко торчащими из коротких рукавов кургузого, не по росту пиджачка. Верхняя губа Бебзика поблескивала вечным намеком на готовую выпасть из ноздри соплю. Был он старше остальных года на три, но учился во вспомогательной школе и предпочитал общаться с «малышней». Мать Бебзика пила нескончаемым запоем и нередко валялась по углам двора, отец с рождения отсутствовал, поэтому свободен был парнишка, как бродячий кот. А от нечего делать часто становился заводилой во всяких сомнительных затеях.

Вот и сейчас, когда Репа протиснулся в щель «штаба», явно что-то такое тут затевалось. Друзья-приятели переговаривались шепотом, вид имели загадочный и на Сережкино приветствие многозначительно не ответили, только дружно повернули стриженые головы навстречу. Репа заметил, что из-под задрипанного Бебзикова пиджачка торчит усатая кошачья морда, и сразу понял, что это неспроста. Не числился Бебзик в юных натуралистах.

Репа хотел спросить, для чего кошак, но компашка вдруг засобиралась.

— С нами пойдешь?

— Какой разговор!

Одному, что ли, тут оставаться? Серая худая кошка (или кот, они не выясняли) сидела до этого смирно, но когда ватага полезла из «штаба», размяукалась, принялась выдираться, вытянув шею и орудуя выпущенными когтями. Даже руку Бебзику раскровянила.

— Сиди, падла!

Бебзик дал ей щелбана между ушей. Кошка втянулась под отворот пиджака, притаилась.

Они отошли недалеко, под глухую стену барака. Репа все никак не мог сообразить, какая такая предстоит потеха? Возле груды спаянных раствором кирпичей Бебзила остановился, глянул оценивающе.

— Годится!

Он извлек кошку из-за пазухи, ухватил, за задние лапы. Пацаны расступились, освобождая место.

Попятился и Репа, сообразивший наконец, что тут затевается. Гадкая слабость разлилась внутри, даже коленки задрожали. Он хотел крикнуть, чтоб прекратили, на фига это, но то ли не успел, то ли голос его не послушался.

Висевшая вниз головой кошка начала извиваться и завывать, как только кошки и умеют: жалобно, жутко, словно не то младенца мучают, не то Синяя Рука сейчас покажется. И вместе с этим завыванием нарастала во внутренностях у Репы незнакомая, пугающая дурнота, грозила повалить с ног и зажать ему глаза черными, холодными ладонями.

Бебзик размахнулся. Мелькнуло в воздухе кошачье тельце, хрустко шмякнуло на кирпичах.

Но не получилось с первого раза.

Описывая предсмертную дугу, кошка взвизгнула совсем уж непереносимо, но тут же смолкла. Еще и еще взлетала над щербатой глыбой вытянувшаяся мохнатая тушка.

Что-то теплое брызнуло Репе на руку, и он машинально вытер ее о штаны.

Напоследок Бебзик саданул кошкой о бревенчатую стену барака и зашвырнул размозженный трупик в кусты. Готова!

В «штаб» возвращаться не стали, разбрелись молча в разные стороны.

Плохо соображая, Репа приплелся домой, обедать не стал, встревожил мать непонятным своим состоянием. Вечером он долго не мог заснуть. Перед глазами стояла недавняя «забава». Болью отдавались в голове хрусткие удары. Тошно становилось и… как-то еще.

…Дня через два собрались в сарае у Бебзика. Хозяин приподнял опрокинутый вверх дном ящик, вытащил из-под него здоровенного рыжего кота. Ого-го! Не сговариваясь, компания направилась за барак. Кот под рубашкой у Бебзика не помещался, ушастая башка торчала наружу, заходясь мявом. Поэтому двор пересекли торопливо и воровато, словно краденое несли.

На этот раз себя испытал Толян, и, хоть был он щупленький и очкастый, получилось у него ловко и сноровисто, с двух ударов. Не то, что у Бебзика в прошлый раз.

Разбегаться теперь не спешили, стали носиться друг за другом между сараев, хохотали, как ненормальные, насмехаясь над придурковатым переростком. Бебзик скалился: завтра покажу, как надо.

Оказалось — не зайчился и, правда, показал.

Сперва они долго никого не могли поймать. Кошаки, будто почувствовав, что на них идет охота, попрятались, а которые не попрятались, при появлении ловцов разбегались, как угорелые. Толян предложил снять с окна Валеркиной соседки ее пушистого сибирского, он как раз там на солнцепеке развалился. Но Валерка почему-то заупрямился, не дал.

Потом попались сразу два. Обрадованная такой удачей компашка вприпрыжку двинула за барак.

Бебзик взмахнул рукой всего один раз, и уже готово.

Неинтересно получилось, как-то не до конца, что ли. Весь задор остался на месте.

Но был же еще и второй в запасе.

Теперь за дело взялся Валерка. Однако, то ли руки у него были слабые, то ли шерсть оказалась скользкой, но хвост, как кусок жирной глины, выдавился из кулака и недобитый котяра, кувыркаясь, полетел в высокую траву.

Говорили же, за лапы держи, а не за хвост! Хвост и оторваться может. Они дружно кинулись искать, но подранка и след простыл. Живучий, гад, оказался. Бебзик махнул рукой: ладно, сам подохнет, нормально ему досталось.

И опять отчего-то взбудоражились. Дико хохотали, гонялись друг за другом, непонятно в какую игру играя, сцеплялись, падали, катались по земле. Потом дружно навалились на Бебзика, защекотали, стали сдирать штаны, чтоб посмотреть, какой у него «моня». Репа вдруг почувствовал, как зашевелился в паху мало его до той поры беспокоивший отросток. Приторное помрачение распространилось в голове и в груди. Будто осталась позади неведомая черта, и страшное, только попервости казавшееся страшным, обернулось вот каким: тягучим и сладким, как ириска. У Репы свело низ живота, поджались ягодицы, он весь напрягся, словно в предвкушении неведомого наслаждения.

До слез хохочущий Бебзик почувствовал, как с него сползают штаны, и начал отбиваться всерьез. Заехал Толяну в глаз, а Валерке по губе. Но они втроем одолели, долго возили брыкающегося переростка по земле, тыча в орущее лицо кулаками, пока из разбитого Бебзикова носа не хлынула кровь.

От красной струи отшатнулись. Бебзила вывернулся, вскочил, подтягивая перепачканные штаны, потом, присев, зашарил рукой по земле. Разбегаясь, троица слышала слезливо-злобные вопли переростка и шелест летящих ей вслед кирпичей.

Компашка на несколько дней распалась. Было как-то не по себе, да и Бебзик грозился переловить по одному. Но запретная забава крепко уже прельстила и повязала, а у переростка память оказалась коротка. После примирительной перебранки снова сплотились. Теперь настала очередь Репы.

И он не ударил лицом в грязь, хоть все же не так ловко у него вышло, как у Толяна.

Потом снова носились по захламленным задворкам, играли в догонялки, пойманного валили наземь и норовили ухватить за то самое, не предназначенное для хватания место. На этот раз обошлось без драки, потому что обиду пересиливало еще мало им знакомое удовольствие.

А к следующей встрече Бебзик припас бутылку керосина.

Загодя отловленного кашака посадили в мешок и понесли на ближнюю стройку, где по случаю выходного дня только ветер гулял. Толян держал, а Бебзик булькал пахучей жидкостью на прижатую к земле жертву. Коробок в руках у Репы прыгал, спички ломались. Валерка не выдержал, отобрал, аккуратно чиркнул. Вспыхнуло маленькое пламя, и они сгрудились, протягивая ладони, чтоб защитить огонек от ветра. Кот, воспользовавшись моментом, едва не сбежал, но Толян проявил бдительность.

Керосин разгорался медленно, и кот в первые секунды так и сидел, будто в недоумении, видать, не чувствуя еще подступающего ада. Потом раздался утробный вой. Огненный комок заметался среди шарахнувшихся в стороны пацанов, укатился в лабиринт недостроенных стен, исчез из виду, и в той стороне пополз в небо полупрозрачный столбик темного дыма.

Сторож, пожилой толстый мужик в рубашке военного образца, появился неслышно, так что, вздумай он их ловить, не успели бы разбежаться. Но сторож никого ловить не стал. Над самыми их головами раздался вдруг негромкий голос:

— Что же вы делаете, гаденыши? Зачем же так над животными..

От неожиданности они чуть не обмочили штаны. Бебзик, тот сразу ломанулся, но остальные оторопело замерли. Да и смысла не было бежать. Не орал на них сторож, палкой, которую держал в руке, не замахивался. Продолжал спокойно, с какой-то даже печалью:

— Эх вы, деточки. Вырастили родители ублюдков на свою голову. А если тебя, — мужик ткнул пальцем в Репу, — вот так поджарить? Нелюди вы, больше ничего. Я таких, как вы… Марш отсюда, чтоб духу не было. Но если еще раз увижу… Не посмотрю, что малолетки!

И пошел прочь. Странный какой-то попался сторож. Не пьяный даже, несмотря на воскресенье.

Позже Репа, а потом уж и Сергей Палыч, про себя окрестил сторожа «офицером». И, возможно, не ошибся. Запомнил выправку, особый взгляд, неукоснительный голос, да и рубашка такая была неспроста. Отставник, наверное. Может, в Афгане воевал.

Нелюди!.. В тот момент Репа почувствовал себя так, будто голым оказался посреди людной улицы. Будто лунатиком забрел сюда, ничего не видя и не соображая. А потом разом проснулся.

Сергей так никогда и не смог понять, отчего лакомой казалась та зверская забава, да, впрочем, и не стремился особо докапываться. Прошло и прошло. А если что и осталось, то так только, на самом дне, для чего ворошить? Но и многие годы спустя притаскивал иногда домой бездомного котенка, поил молоком, угощал каким-нибудь кошачьим лакомством, словно грех замаливал. Недолго, правда, задерживались хвостатые гости. Жена никакой живности в квартире не терпела, кашляла, задыхалась, говорила, что у нее аллергия.

Со временем забылись и закапанный кровью кирпичный монолит, и черный дым над пустынной стройкой. Но изредка всплывало из каких-то закоулков плоти воспоминание о гадко-упоительном шевелении в паху под хрясткие удары. Черт! И откуда что бралось?

…Сергей глянул в потемневшее окно, за которым лежал, казалось, обезлюдевший поселок. В щель между небрежно задернутыми шторами пучился в комнату выдавливаемый улицей мрак. По потолку, по стенам словно кто-то плеснул грязной водой. Расползались по ним какие-то мутные, тягучие разводья.

Он бездумно налил и выглотал полстакана. Давясь горячей слюной, поборол взвившуюся к горлу тошноту. Однако вместо хмельного облегчения явилась вдруг тревога. У него совсем не остается времени. Нечего сидеть вот так и бухать в одиночку до полного аута. Нечего тянуть резину, если наконец сошлись, как в той «малосемейке», в незабываемом тесном коридоре, где не развернуться, не юркнуть в спасительный простенок, освобождая дорогу угловатому от бронежилетов ОМОНу. Да и ОМОНа никакого за спиной нет, и остается только переть напролом, матерно помолив Господа об удаче.

Прикуривая, Сергей щелкнул зажигалкой. В свете колеблющегося голубого пламени посередине стола обнаружился вдруг громадный, не понять какой масти, котище.

Сидело четвероногое среди грязной посуды, будто так и положено, будто самое тут и место для котов.

«Из подъезда, что ли, заскочил, когда я в квартиру входил?» — вяло подумал Сергей, не торопясь гасить зажигалку.

Кот принялся деловито вылизывать атласную грудку, потом, вытянув кверху круглую морду, энергично почесал задней лапой за ухом.

Нет, это уже вообще беспредел! Надо бы согнать!

— Брысь! — Сергей махнул рукой.

Кот, однако, не сильно устрашился. Будто и не его касалось. Повертел башкой и сунул морду в ближайшую тарелку.

Хамло хвостатое! Сергей потянулся сгрести незваного сотрапезника за загривок. Но кот и теперь не струсил, только голову поднял от тарелки. На Сергея глянули два заполненных бездонной темнотой глаза.

…Глаза плывут ему навстречу из дальнего конца узкого полутемного коридора, оттуда, где в торцевой стене сияет ослепительным светом дверной проем. Позади глаз, покачиваясь из стороны в сторону, надвигается нечто черное, громоздкое, воняющее потом и водочным перегаром. Это что-то невозможно как следует разглядеть из-за света, падающего из распахнутой двери. Там, за дверью, в невыносимом электрическом сиянии распростерлось на полу женское тело, из-под которого медленно расползается во все стороны густая алая лужа. Ее округлые, блестящие края подминают под себя пол, словно пожирая пространство нормальной человеческой жизни.

Финальный аккорд неудавшегося брака!

Сергей вдруг понимает, что за глаза уставились на него снизу вверх, словно наступающий некто несет свою голову в руках на уровне пояса.

У него в руках не голова. В руках у него ружье, угрожающе выбросившее навстречу Сергею два воронено поблескивающих ствола. Их концы — как пара черных зрачков, как два лаза в безмолвие.

Угольный силуэт, подсвеченный с тыла, будто обведен сверкающим контуром, который обозначил не тело, а дыру в какое-то потустороннее пространство. В глубине дыры пульсирует бесконечный мрак небытия, черного, безжизненного подземелья.

Тело Сергея вскипает колючими пузырьками, наполняющими гудением каждую клетку, словно рой потревоженных мух с отяжелелой поспешностью взвился над переполненным мусорным баком. Пустые зрачки парят в воздухе, подслеповато рыщут из стороны в сторону, и от этого начинает казаться, что стволы извиваются, напоминая обезглавленных, но все равно смертельно опасных змей.

По коридору со стороны распахнутой двери тянет сквозняком. Запах перегара и давно не мытого тела перехватывает дыхание. Сергей с мимолетным отвращением успевает заметить, что к сгустившейся вокруг вони примешиваются его собственные пахучие испарения. Пот струйками сбегает по спине и из подмышек, холодным кольцом влаги скапливается у верхней кромки брючного ремня. Писатели не знают того, о чем пишут. А потому книги, которые Сергею доводилось читать, безбожно врали. Никакие прожитые годы не мелькают перед ним. Только своя и чужая вонь, которую ловит вдруг обострившееся обоняние, да гудение ленивых мух в каждой мышце, словно заранее слетевшихся на падаль, Безголовые змеи внезапно исчезают, и остаются только две норы, в которых укрылись гады. Ружье поднято к плечу, и стволы приведены в горизонтальное положение.

В голове пусто и черно, как в порожней цистерне из-под мазута, только плещутся на самом дне мелкие лужицы разрозненных матюгов. Стволы словно прикидывают, куда бы вернее влепить отмеренную тебе судьбой порцию свинца. Это у судьбы такие шутки. Дурак ты боцман, и шутки у тебя дурацкие!

Но ружье почему-то не стреляет. (Или это только показалось тогда, что вышла секундная заминка, что промедлил противник, безвозвратно упуская свой шанс?) Сергей не может понять, остановилось время или, наоборот, несется с сумасшедшей скоростью! Его рука испуганной мышью мечется под пиджаком, дергает неподатливую кобуру, одолевает наконец проклятую застежку. Дело не в застежке, дело в пальцах, которые прыгают, словно наигрывая на невидимых клавишах собачий вальс.

Стволы молчат. Они молчат уже целую вечность, хотя потом он поймет, что вечность эта укладывалась в доли секунды. Предательски медленно разгибается локоть, лениво описывает дугу курносое рыло пистолета, не торопясь лечь в решающую горизонталь. Некогда, да и бессмысленно кричать ритуальную фразу: бросай оружие!

Фраза ударит по пальцу, застывшему на спусковом крючке ружья.

Сломавшимся прутиком щелкает предохранитель «Макарова». Девятый патрон всегда в стволе, и пусть поцелуют себя в задницу сочинители запретных инструкций! На невидимом циферблате небесных часов стрелки сошлись на отметке «ноль».

Тугая отдача пистолетной рукояти бьет в ладонь, «Макаров» плюется искрами. Три раза упругий воздух с грохотом толкается в обмершие стены.

В полумраке Сергей не видит, достигают ли цели выпущенные им пули. Но, кажется, достигают, потому что ружейные зрачки закатываются к потолку, зловонный человек делает шаг в сторону, опустив голову, словно недоумевая, смотрит себе на грудь, затем, обтирая побелку плечом с натужным кряхтением сползает вниз. Его рука продолжает сжимать задравшееся под косым углом ружье. Какое-то время он сидит, привалившись к стене, напоминая уснувшего где попало пьяницу, потом заваливается на пол, будто неловко поставленный куль картошки. Ружье падает с коротким стуком, ложится поперек коридора. Вытянувшееся тело уже сковано неподвижностью, однако ноги еще совершают несколько нелепых движений, словно пытаются крутить педали невидимого велосипеда, и от этого их бессмысленного подергивания возникает глухой скребущий звук.

Далее в воспоминаниях Сергея короткий промежуток заполняли какие-то путаные обрывки, мельтешащие неясными фигурами, пропитанные запахом пороховой гари. Как позже выяснилось, он внешне спокойно вернулся в машину и по рации сообщил дежурному о происшедшем…

Действительность обрела для Сергея привычные очертания только в кабинете начальника райотдела. Отцы-командиры и зампрокурора требовали объяснений.

— Выгоню, к чертовой матери! — рявкнул посреди негромкой беседы начальник РОВД, имея в виду дежурного, отправившего Сергея на вызов одного. — Людей у него не было! Сам бы поехал! Задницу от стула боятся оторвать!

Начальник был не прав. Не значилось в обязанностях дежурного лично усмирять семейных дебоширов, и послать с Сергеем в тот момент, действительно, оказалось некого. А протяни время, «стрелок» мог отправить на тот свет не только собственную жену. Начальник бранился просто потому, что пар требовал выхода.

Заместитель, отвечавший за работу дежурной части, смиренно промолчал. Сергей, не стесняясь, дымил в кабинете некурящего шефа. Вокруг журчали и бубнили голоса, твердя назойливые вопросы. Зампрокурора что-то записывал. Собравшиеся здесь облекали в бумажную плоть таинственность духа, недавно пронесшегося грозным дуновением по загаженному коридору малосемейной общаги. Сергею тем временем казалось, что спустив курок, провалился он в неведомую запредельность, из которой никак не получалось выкарабкаться.

Присутствовала в этой отрешенности даже некоторая приятность, как будто плавал он в теплой, маслянистой жидкости, сквозь которую звуки пробивались с трудом, а окружающее больше походило на сон, в котором можно расслабиться и наплевать на все.

…Впоследствии он старался не вспоминать случившийся с ним под грохот выстрелов яростный спазм жестокой радости, сродни оргазму, вызванный не только удовлетворенной жаждой мести за пережитый ужас, но и чем-то еще. Чем, Сергей объяснить не мог, но почему-то всплывал в памяти окровавленный кирпичный монолит и испытанный тогда жар в паху…

Топкая тина воспоминаний отпускала Сергея неохотно. Болотной водой под самый потолок стояла в комнате темнота. Из нее, словно сугроб у обочины раскисшего проселка, выступала развороченная постель, которую за все это время так никто и не удосужился привести в порядок.

Ему вдруг подумалось, что и это чужое, случайное жилье обретает до тошноты знакомые черты родного «гадюшника». Уехал ведь за сотни километров, думал как-то отсидеться, дыхание перевести, а получилось — опять по тому же кругу. По тому же, да не совсем. Круг почему-то казался последним.

Сергей припомнил свои многочисленные командировки и, словно снова окунувшись в неуют и спертый воздух вагона, подумал, что жил, будто бегал взад-вперед по мчащемуся составу, искал проводника, чтобы забрать билет для отчета перед бухгалтерией. Проводника не нашел, остановку свою проехал и вот катит теперь безбилетным, считай, пассажиром неизвестно куда. Поздно хватился. Расписание вывесить забыли, так что впору опять носиться по вагонам, чтоб найти хоть кого-то, кто знает, какая там, впереди, станция? Но безлюдный какой-то попался поезд. Должно быть, идет в такие места, где нормальным пассажирам делать нечего.

И похоже, что обратно теперь вообще никак. Одностороннее движение.

А потом он не к месту вспомнил, как несколько раз, собираясь на рыбалку, ездил за город, в совхоз, к силосным ямам, копать червей. Лопата не требовалась.

Стоило палкой сковырнуть слой перегноя, и слепившихся в скользкие, копошащиеся клубки червей только успевай собирать в ведро. Полчаса возни, и запаса хватало на все лето.

Однажды жена, вечно сомневавшаяся в причинах его частых отлучек, увязалась следом…

Когда Сергей стал пальцами торопливо собирать наживку, жена вдруг побледнела и торопливо зашагала к дороге.

— Как ты можешь… руками?! — гадливо процедила она, когда Сергей подошел с почти полным ведром.

С тех пор прошло много времени, и он уже позабыл, когда в последний раз ездил на рыбалку. Глядя в темень, он негромко произнес вслух:

— Не стоило гнилье ковырять…

И сам не успел сообразить, к чему он это. Внезапно грянуло, рассыпались с лязгом и звоном какие-то невероятные бубенцы, будто злобный шут подкрался сзади и тряхнул над головой у Сергея дурацким своим колпаком — попался!

Сергей взвился с места. Ломануться в окно? Черт с ним, со вторым этажом!..

Секундой позже он сообразил, что в прихожей расхлябанной трелью настойчиво заливается звонок.

28

После речной холодины, под добрую закусь первачок потреблялся без задержки. Но только рассупонился Алексей, распустил пояс, расстегнул рубаху, добрую куриную ножку на тарелку с блюда перенес — наливай, братец! — а уж и нечего наливать.

Виктор позвенел порожними бутылками под столом, развел руками: вот те раз!

— Вот те и раз, если в три горла хлестать!

Кликнули мамашу, та пошарила в заначке, но и оттуда младшой успел повытаскать.

Алексей пристукнул кулаком по столу, недовольно заворчал на брата. Тот подхватился: я щас, мигом! Тут-то, конечно, мигом, за этим долго уговаривать не надо.

Виктор проверил фонарь, снял с гвоздя связку ключей.

— Фуфайку накинь, опять простуда возьмет! — озаботилась мать.

Но где там, не холодно ему, изнутри подогревается. Только дверь на веранде хлопнула.

Алексей время терять не стал, принялся за куриную ногу, аж корочка поджаристая захрустела. После рыбалки аппетита на троих хватит, а приготовлено было, как он любил, остро, и соли чтоб чуть лишка. Хоть, говорят, и вредно, но уж больно по вкусу, да еще если со сладкой луковицей в придачу. Жена вот никак этой премудрости не постигнет. Вроде, и умеет готовить (еще бы, когда мужик такой харч обеспечивает), да пресно у нее выходит, не то, что у матери. Нет, хорошо все-таки, что угол свой в поселке.

Нынче в городе, хоть разбейся, а жить по-человечески невозможно. Вон, сосед по лестничной клетке: в фирме по установке железных дверей мантулит, никакой калым не пропустит, на даче горбатится, а дочку замуж выдавал — пришел взаймы просить.

Хотел в ресторане справить, да не потянул, дома гуляли.

Алексей, конечно, помог. Мужик-то хороший, чего склепать-выточить, капканы починить — никогда не откажет, а бутылку за работу, если и возьмет, так вместе и разопьют. Мясца ему подбросил — то-то рад был человек. А денег не дал. Дашь сколько-то, а инфляция, как моль, пожрет. Процента с соседа ведь не потребуешь.

Раньше хоть порядок какой-то был, теперь вообще вакханалия сплошная. А без смазки хоть тогда, хоть сейчас ничего не крутится. Нынче вообще уж обнаглели, без меры хапают. Ни страха, ни совести. Те же менты, что возле Горелой сопки стояли. Прежде бы морды серьезные сделали: откуда едешь, что везешь? Хоть вид бы показали, что службу правят. А тут подошли — сунул, что полагается — взяли без слов и не поморщились, вроде так и надо. С другой стороны — лицензия-то с собой была, запасся на всякий случай. Бочонок икры под ней, конечно, не спрячешь, но все равно. Только им лицензия без надобности. Начал бы бумажками шуршать — обшмонали бы, протокол составили, и бумажки б те не помогли. Тьфу!

И начальник участка — тоже мурло. Бывало, подойдешь, так и так, надо матери помочь, одна мучается. Начальник понимает: кой черт помочь, когда путина вовсю!

Но морду умную сделает: конечно, мать забывать негоже. Что привезешь, тому и рад. Еще руками помашет: брось ты, Леха, я ж не ради этого!.. А в последние годы давай еще кочевряжиться, икра чтоб малосольная, то да се. Конечно, чего стесняться? Ты, дескать, гребешь, а я что, лыком шит? Знал бы, как оно тут «гребется». А хоть бы и знал. Чужими-то руками! Э-эх. Сволочь кругом одна.

Где Витька-то запропастился? Алексей бросил на стол обглоданную косточку. Пора уж курчонка и запить. Мать неслышно скользила по горнице, занятая своими домашними заботами. Старуха уже, а легкая, сноровистая, любо смотреть. У Алексея потеплело в груди. Жалко, что одна тут мыкается. Не приведи бог, что случится — пока еще из города доберешься. А кроме сыновей ей надеяться не на кого. Чужие, они чужие и есть.

Алексей вспомнил вдруг про жуткие слухи, о которых судачили рыбаки на тони. Мать по вечерам, конечно, дома сидит. И пусть сидит. Усадьба на самой окраине, а по окраинам, говорят, смотри, что творится! Случались зимой в тайге шатуны, но чтоб в такое время, да почти в самом поселке — нет, такого никогда не было. Пусть даже приврали слегка, не без того, но все равно, странный случай.

Он стал раздумывать, от чего бы могло приключиться такое? Прикидывал и так, и сяк, но ни к какому выводу не пришел. Много могло быть причин. Вспомнились вдруг мертвые распадки, куда забрели с братом в поисках ягодных мест, и представилось, какой зверь в таких распадкам может водиться. Испортили тайгу!

От размышлений Алексея оторвал донесшийся со двора шум. Послышалась там какая-то приглушенная возня, скрип и треск, а затем несколько негромких, но тяжелых ударов, будто кто-то принялся утрамбовывать землю торцом увесистого бревна.

Алексей насторожился, прислушался. Что еще такое? Шум стих, но не прошло и полминуты, как опять что-то там началось. Теперь среди прочих невнятных звуков угадывался звон бьющегося стекла.

Витька, что ли, спьяну да сослепу погреб громит? Вечно у него не по-людски все.

Но это как же громить нужно, чтоб аж сюда, через стекло доходило?

Головина-старшего посетило предчувствие недоброго. Он уже начал выбираться из своего уютного угла, чтобы пойти, глянуть на беспорядки. Но тут его, словно хворостиной по спине, хлестнул пронзительный человеческий крик. Прозвучал он, будто издалека, но столько в нем было ужаса и боли, что у Алексея волосы шевельнулись на голове. Мать округлившимися глазами уставилась в окно, по полу, дребезжа, покатилась оброненная ею миска.

Алексей, сдвигая с места тумбу холодильника, вырвался из своего угла, как из ловушки, и метнулся к двери. Со двора продолжали доноситься глухие отзвуки возни.

Погреб! Вот это откуда! Но вовсе не Витька там спьяну куролесит…

Опять едва слышно взвизгнул человеческий голос, и наступила тишина, в которой оглушительно лязгнули маятником старые стенные часы. Старуха слабо охнула.

Алексей уже у самой двери резко поворотил, сунулся в закут, где обычно хранилось оружие, но тут же вспомнил, что Витька сам же все и попрятал. Ох, на собственную голову, видать! Старший Головин выскочил на темную веранду, роняя утварь, метнулся к лестнице, круто взбегавшей вдоль стены к потолочному люку, цепляясь за перила, взлетел на чердак. Фонарь он впопыхах забыл и теперь, поднимая тучу пыли и нещадно матерясь, наугад разгребал шлак в поисках тайника. Секунды отдавались в груди почти физической болью. Наконец рука наткнулась на продолговатый брезентовый сверток. С треском лопнула прочная тесьма, охватывающая грубую материю, и пальцы наконец ощутили гладкую, чуть маслянистую полировку ружейных лож. Среди разобранных двухстволок Алексей нащупал затвор карабина, магазин отыскался тут же.

Он с ужасом подумал, где сейчас искать патроны, ведь как всякий, разбирающийся в оружии, никогда без надобности не держал магазин в снаряженном состоянии, чтобы не слабела пружина. Но прежде, чем оказаться в тайнике, «эскаэс» побывал в Витькиных руках, и, может быть, единственный раз в жизни дурость младшего могла пойти на пользу. Торец обоймы круглился прохладным цилиндром гильзы. Скатываясь по лестнице, Алексей вогнал магазин в паз и передернул затвор.

У нижней ступеньки стояла мать, протягивая сыну мощный фонарь о шести батарейках.

На крыльце Алексей замер. Не нарваться бы сдуру! Направил яркий сфокусированный луч на дверь погреба. Она была распахнута. Снизу доносился хруст, будто кто-то топтался по битому стеклу. Зажав приклад карабина подмышкой и держа палец на спусковом крючке, Алексей двинулся через двор, стараясь ступать бесшумно, словно по охотничьей тропе. Фонарь он выключил. Со светом будешь как голый.

Черный бугор погреба источал угрозу. Алексей это чувствовал безошибочно. Да и какие тут могут быть ошибки?! Если б Витька упал, поранился, сейчас бы мат столбом стоял. Но так-то орать! Алексей не сомневался, что сидя за столом, слышал с улицы голос младшего брата. Чутье подсказывало, что в погребе есть кто-то еще, кто-то такой, что Витька, крепкий и не робкого десятка, вопил, как резаный. От мысли: кто там, под землей? — по спине бежали мурашки.

Головин знал: какие уж вокруг люди ни есть, а никто из поселковых не попрется в чужой двор нагляком, не полезет, пусть даже спьяна, в погреб и не схватится там с хозяином. Не то, чтоб святые были, но не делалось здесь так. Значит там, внизу… хрен его знает, что оно там, внизу! Электричество еще отрубили. Головы бы поотрубать!..

Добравшись до бугра, Алексей замер перед входом. Только и можно было разглядеть, что первую ступеньку ведущей вниз лесенки. Но в глубине черного зева, определенно, происходило какое-то движение, будто кто-то громоздкий и неуклюжий возился там в тесноте, задевая за углы и выступы, сдвигая с места ящики, давя битое стекло. Звонко звякнула упавшая с полки банка, и вслед за этим раздалось недовольное ворчание, от которого Алексей едва не остолбенел.

Судя по голосу, там, под землей, орудовал вовсе не человек. Но кто же?!

В дверном проеме колыхнулся потревоженный воздух, и на Алексея пахнуло зловонием. И тут же легкое дуновение ветра донесло другую — рыбную — вонь, исходящую от развешанных для просушки мешков и рыбацкого тряпья. Разом всплыли в памяти пересуды на тони про медведя и слова брата: «…все кошки с округи сбегутся». Да неужели?.. На запах пришел? Витька!..

Алексей не хотел верить в правильность своей догадки, но уже верил, понимал: да, именно так! И, наверное, ничего другого не оставалось, как хватать в охапку мать, мчаться за помощью к соседям, звонить — в охотхозяйство (нет там уже никого), ментам поганым!

Но Алексей слышал, как утроба погреба перемалывала брата. Да, поздно уже, и шансов, наверняка, никаких спасти непутевую Витькину башку! Но что, вот так и поскакать вприпрыжку с криком «караул»?! Батя б так поступил?.. А если не спасешь и собственной головы лишишься?.. А сбежишь, как жить потом?.. Одно дело — на буржуйские законы чихать, совсем другое — на те, по которым тут отродясь жили, которые — в крови.

Алексей шумно выдохнул, будто вскрикнул, и пригнувшись, как в омут головой, нырнул в темноту дверного проема, откуда тянуло запахом зверя. Скрипнули под ногами деревянные ступени. Щелкнула кнопка фонаря, и мощный луч отбросил темень в глубь подземелья. Но слишком крут и тесен был проход. Пляшущее желтовато-белое пятно выхватило из темноты только низ лесенки да рассыпанные вокруг осколки стекла, среди которых багровели кровяными сгустками вывалившиеся из банок помидоры.

Во мраке погреба кто-то опять грузно заворочался, заскрежетал сдвигаемый с места ящик. Алексей шагнул на последнюю ступеньку, выпрямился, посветил перед собой.

Луч сверкающим указательным пальцем уперся во что-то большое, бесформенное, шевелящееся, покрытое словно клочьями свалявшейся пакли, под которой перекатывались белесые бугры. Космы гнилой пакли висели редко, образуя проплешины, и там сквозь редкий волос проступала пятнистая, будто стариковская кожа.

Из-под бурых клочьев выросли два острых выступа лопаток, и только тогда до Алексея дошло, что перед ним громадная спина какого-то невероятного, почти лишенного шерсти животного, под полуоблысевшей шкурой которого то вздуваются, то опадают мышцы. Что это за животное, понять было трудно, такие в здешних местах не водились. То, что сумел разглядеть Головин, смахивало на чудовище из кошмара.

Тварь сгорбилась над чем-то в углу, не обращая внимания на свет и шаги, будто не испытывая ни злобы, ни любопытства. Она лишь слегка повернула опущенную голову, и взглянула на пришельца вполоборота из-за костлявого бугра загривка.

Алексей, как зачарованный, смотрел на зверя, пока не столкнулся со взглядом его стеклянно блеснувшего зрачка. Взгляд был холодный, пристальный, не звериный. В нем Головину почудились одновременно мука и ярость, будто чья-то грешная душа выглянула на миг из преисподней.

Но Головин, охотник от рождения, уже сообразил, на кого похоже это создание.

Казалось, какой-то ненормальный сотворил в натуральную величину жуткую карикатуру медведя, исказив и изуродовав в угоду больной фантазии каждую черту, каждый изгиб его тела, будто вывернув наизнанку самую сущность живого. Но эта безобразная карикатура во плоти жила и двигалась, повинуясь инстинктам. Она нуждалась в пище. Она охотилась.

Алексей словно позабыл о карабине. Он просто стоял и смотрел, парализованный увиденным. Это его безмолвное стояние продолжалось до тех пор, пока сгорбленная туша не начала распрямляться, возносясь уродливой башкой к потолку. Погреб был слишком низок и не позволял твари выпрямиться в полный рост. Переступая на кривых задних лапах, существо стало разворачиваться. Головину-старшему казалось, что оно движется неторопливо, будто медля оторваться от того, на что он все еще не решался направить луч фонаря.

Луч плясал по туловищу зверя, высветив сначала покрытый свалявшимися клочьями шерсти бок с отчетливо проступавшими на нем ребрами, затем почти голую грудь.

Шерсть сохранилась только на дряблом животе. Алексею вдруг пришла в голову мысль, что этот урод болен какой-то смертельной болезнью, которая все медлила скрутить в последний узел его исковерканные члены. Взгляд Алексея скользнул по угловатому лысому черепу; по сочащейся слюной окровавленной пасти, в которой влажно поблескивали растущие вкривь и вкось, местами обломанные зубы. Их редкий, словно расшатанный ударами частокол, напоминающий изгородь перед заброшенным домом, мешал плотно сжиматься челюстям. Один клык, непомерно огромный, угрожающе торчал вперед, другой был обломлен у самого корня. А из покатых плеч этого существа вырастали вовсе не медвежьи лапы, а голые, подвижные конечности, отдаленно смахивающие на руки человека. Удлиненные, когтистые пальцы хищно сжимались и разжимались. Не для ходьбы были предназначены такие конечности, но рвать ими добычу можно было вполне.

Обморочная вялость навалилась на Алексея. Сбрасывая оцепенение, он наконец опустил луч фонаря к полу и увидел, что позади твари, среди хаоса обломков, в черной поблескивающей луже распростерлось на полу то, что осталось от тела брата.

Будь у Алексея даже достаточно времени, вряд ли он стал бы размышлять, что за блевотина извращенного естества предстала перед ним: поруганное ли чрево тайги извергло монстра, или это кара, ниспосланная таинственными силами за то, что превышена мера грехов человеческих? В памяти мелькнуло слово «мутант». Алексей не любил философствовать и пустые умствования презирал. Но сейчас будто какое-то откровение снизошло на него, чуждое и совсем не ко времени. Давно ведь было видно, как мир вокруг корчился и жутко менялся под действием «радиации» распространившегося зла. Мутировало все: тайга, звери, люди, жизнь.

Спертый воздух подземелья колыхнулся от клокочущего нутряного рычания. С костяным стуком сомкнулись челюсти с кривыми зубами. Яма пасти превратилась в щель.

«Как же он жрет такой пастью?» — подумал Алексей.

В тесноте погреба зверю не было места для прыжка. Тварь с рычанием потянулась к Алексею, круша последние полки и топча ящики. Хищно взметнулись руки-лапы. Но гены буйных и непокорных предков не дремали в Головине. Лопнула опутавшая сознание паутина, застоявшийся в легких воздух, грозя порвать голосовые связки, рванулся из глотки первобытным охотничьим кличем.

Мать, которую выгнала на крыльцо обморочная боязнь за сыновей, едва не повалилась с ног от яростного вопля, взметнувшегося из глубин погреба. Гулко и часто ударили выстрелы, потонувшие на мгновение в неистовом реве зверя, а затем дверной проем озарился изнутри вспыхнувшим пламенем. Мать медленно осела на влажные доски.

Деточки мои! О, Господи, за что кара твоя?!

Она больше не чаяла увидеть сынов живыми. Ад пробивал себе дорогу из-под земли. (Мать не могла видеть, как короткими рывками отдачи дергался полуавтоматический карабин в руках Алексея, и шальные, не попавшие в цель пули пробивали тонкий металл бензобака от лодочного мотора «Вихрь», будто по предначертанию свыше принесенного в погреб младшим сыном.) Сполохи крепчали с каждой секундой, и вот уже бело-желтые, подмаранные дымом жгуты огня выхлестнулись во двор. Цепляясь за перила крыльца и беззвучно шевеля губами, мать смотрела, как набирает силу подземный пожар и огненные чертенята вовсю уже пляшут по деревянным косякам входа. Там, в этом пекле остались ее дети, и не было голоса, чтобы позвать их.

Мать вздрогнула.

Внезапно из превратившегося в гигантскую печь погреба вынырнул человек, заметался по двору, срывая горящую одежду, возле забора повалился в широкую, грязную лужу, червем закрутился в спасительной жиже.

Сбив огонь, Алексей, мокрый, с вытаращенными глазами на опаленном, перепачканном сажей лице, взлетел по ступеням веранды, подхватил на руки старуху и бережно понес ее в дом. Вслед из полыхающего погреба захлопали выстрелы, через мгновение их трескотня сделалась непрерывной. Это от жара рвались патроны. Потом ахнуло основательней.

Алексей в нерешительности остановился. Нет, в дом — это, пожалуй, напрасно.

Понимал ведь, какой ветерок здесь дунет, если настанет очередь треклятого брезентового мешка. Сама-то взрывчатка сгорела бы тихо-мирно и все, но есть там от чего сдетонировать. Эх, Витька, Витька!..

Опустив бесчувственную старуху на топчан в сенях, Алексей заметался по комнатам, отыскивая документы на усадьбу, паспорта, материну сберкнижку. Где-то были у нее припрятаны и наличные. Черта с два найдешь, когда нужно!

На перетряхивание комодов и сундуков ушло несколько минут, но Головину показалось, что не меньше часа. Шарахнуть же могло в любую секунду. Наконец, рассовав по карманам документы и деньги, подхватив старуху, Алексей выскочил на крыльцо. Опасливо огляделся, но не из-за боязни скорого взрыва. Другой страх оказался сильнее: наповал ли уложил ту гадину? Неровен час, выкарабкалась из огня, пока орудовал в доме, и нагрянет откуда-нибудь из-за угла.

Но вокруг было пусто. Головин перевел дыхание и, стараясь не глядеть на харкающий пламенем зев, рванул через двор.

Погреб братья строили основательно, даже добрую вентиляцию соорудили, чтоб продукт от сырости не гнил. Теперь вентиляция создавала мощную тягу. Нарастающий гул огня перемежался треском дерева и звучными хлопками. Полыхало на славу, да еще хранившийся в погребе самогон добавлял жару, больно хорош да горюч был.

Когда до калитки оставались считанные шаги, за спиной Алексея оглушительно бухнуло, и земля словно выпрыгнула из под ног. В затылок ударило раскаленным молотом. Падая, Головин сделал отчаянную попытку прикрыть собой мать от несущегося вслед раскаленного вихря.

На том месте, где горбился земляной бугор, ослепительно полыхнуло. Непомерно длинные тени потеками испарившейся темноты расплескались во все стороны. Тугой грохот, словно лопнула исполинская шина, сотряс окрестность, прокатился по поселку, ударился об окружавшую его кольцом стену тайги и, дробясь многократным эхом, ушел в сопки.

Испепеляющий смерч закрутился над двором, круша постройки, ломая деревья. В неистовом веселье от обретенной свободы он, будто щелчком великаньего пальца, сшиб с дома крышу, повалил изгородь, топнув гигантской ножищей, взметнул над подворьем комья земли и горящие обломки.

Раскаленный ураган пронесся над распростертыми телами матери и сына, налетел на поселок, отозвавшись по всей округе звоном бьющихся стекол и неистовым лаем всполошенных собак.

Когда схлынул жар, Алексей приподнял голову, на которой трещали и дымились волосы. Огляделся. В беспросветное небо величаво уплывало клубящееся, подсвеченное снизу сполохами облако, из него сыпались на землю щепки от перемолотых взрывом бревен и досок, какие-то пылающие комья и клочья.

Занялся угол покосившегося дома, и в мелькающем свете пожара Алексей разглядел огромную воронку, продавившую двор посередине. Он оглядел мать, которую прикрывал собой, но не понял, жива она или нет. В голове перекатывался гул, саднила обожженная кожа. Но сквозь подступающее беспамятство он еще успел заметить, как за рухнувшим забором, из хаоса заваливших дорогу горящих обломков, из плывущего над землей слоистого дыма поднялась вдруг странная, косматая от обгоревших лохмотьев фигура, вся будто измятая взрывом, и, неуклюже раскачиваясь из стороны в сторону, убрела по улице к в сторону поселкового цетра.

29

Ближе к вечеру здание районной администрации словно вымерло. В области чиновники трудовую вахту заканчивали строго по расписанию — хоть часы сверяй. А здесь порядки попроще, можно и загодя смотаться.

Больше часа одиноко просидела Раиса в редакционном кабинете, отрешенно созерцая через окно пустынный перекресток, над которым медленно сгущались сумерки. Глухая тишина медвежьего угла просачивалась в здание, заполняла его по самую крышу, расползалась по помещениям, изгоняя из них последние воспоминания о дневной жизни.

От тишины и безлюдья в Раисиной голове возникали разные мысли. Были они тягучие и муторные, под стать окружающей обстановке. Думалось, например, во что же выльется ее, так стремительно возникший, и, если здраво рассудить, ничего путного не сулящий роман с нетрезвым, безалаберным следователем, у которого в мозгах, похоже, резвятся таракашки. Чаяния о замужестве показались вдруг Раисе смешными и даже неприличными, и от этого сделалось обидно и неловко.

Вспомнилось, как однажды собралась она поутру домой после, прямо скажем, развеселых выходных. Переночевать в теплой компании уговорил ее один симпатичный молодчик с личной «иномаркой». Дескать, сейчас он поддатый, за руль нельзя, а утром домчит с ветерком. Она, конечно, не из-за этого осталась, просто молодчик понравился. И, надо сказать, не разочаровал. А наутро она проснулась — его и след простыл вместе с «иномаркой».

Точно такое же было чувство. Вроде, ни на что особенное не рассчитывала, а обманули, оказалось — верила.

И еще подумалось, что он, следователь этот, наверняка не всерьез плел всю эту ахинею. В том числе и про ужасы свои. Надо же чем-то бабе мозги пудрить.

Другого, видать, ничего не нашел. Она его за муки полюбила, а он ее… как водится, надул.

Про замуж — это уж точно спьяна. Но, признаться, поверить Раисе ужасно хотелось.

Хоть и не стоило, чтобы опять не попасть в идиотское положение. Такой вот порочный круг, Эх, дура ты, дура!..

Однажды, на заре своей неудавшейся супружеской жизни Раиса, по-страшному ревнуя чертова хоккеиста, позволила облапошить себя молодой грязненькой цыганке, отдала ворожее золотое кольцо, немалую сумму денег. Понимала, что дура, но просто не знала уже, на что понадеяться. В итоге, конечно, ни кольца, ни денег, ни хоккеиста. Когда цыганка не явилась на рандеву в назначенный срок, Раиса словно очнулась: кинули, как последнюю!.. Ревела тогда ужасно, и не из-за убытка, а потому именно, что дура.

Выходило, что цыганка та никуда не отлучалась далеко, плелась всю жизнь следом, да похихикивала, выглядывая из-за угла.

Раиса чувствовала, что расклеилась. К тому же воспоминание о Сергеевых бреднях оживило вдруг в памяти жуткие слухи, порхающие по поселку, да так явственно оживило, что даже померещилась в дальнем, сумрачном углу кабинета косматая оскаленная морда. Раиса поежилась. Ну, прекрасно, остается только самое себя напугать.

Раиса стыдилась своей черствости, но похождения озверевшего медведя на нее особого впечатления не производили. Как-то в голове не укладывалась, что рядом, в двух шагах, могут твориться такие вещи. Ладно еще где-то там, за тридевять земель… Впрочем, она понимала, что это всего лишь защитная реакция психики, и сейчас, сидя в покинутом здании посреди пустынного поселка, вдруг как-то разом по-настоящему перетрусила, но не медведя даже, а бог весть чего, быть может, подступающей темноты.

Где-то в глубине замерших помещений звякнуло железо. Должно быть, это уборщица орудовала ведром. Кто же еще?! Тьфу ты, как на душе-то скверно… Вот и у него, наверно, тоже, у следователя Сереженьки. Откуда это у него? А все оттуда же: утром в трамвай зайдешь — там угрюмые рожи; на работе — они же, напуганные увольнением; газету откроешь — вранье, криминальная мертвечина и сладко-розовые муси-пуси впридачу; вечером телек включишь — или полуголые пляшут, или какие-то жлобы умертвляют друг друга изощренными способами. А в родном подъезде недавно труп нашли… А Сереженька этот сам в дерьме ковыряется. Кому-то, может, и ничего, а он впечатлительный…

Где-то опять лязгнуло ведро. Раиса резко поднялась с места. Могут и запереть сдуру, потом хоть в окно вылезай. Она набросила куртку и, распахнув дверь, шагнула в неосвещенный коридор.

Дверь за Раисиной спиной по причине сквозняка захлопнулась с пушечным грохотом.

Раскатистое эхо подхватило припозднившуюся журналистку и помчало ее к выходу.

Только оказавшись на ступеньках крыльца, Раиса почувствовала облегчение. Глупо, конечно. Чего испугалась? Медведи-людоеды водятся в лесу. Раиса усмехнулась.

Впрочем, и в коридорах власти их предостаточно.

На улице заметно похолодало. Порывами налетал промозглый ветер, хамски подталкивал женщину в разом озябшую спину, заставлял ускорять шаг. Она до подбородка затянула «молнию» куртки, набросила на голову капюшон. «Так, ну и куда же мы теперь? — подумала с невеселой усмешкой. — Где по нас соскучились?»

Но отчетливо представлялось, что особенно-то не соскучились нигде.

Нет, всегда, конечно, найдется местечко, где и приветят, и обласкают… Тот же Иван Иваныч, например. А что? И про обиды забудет, примет, небось, но первому разряду и счастлив останется. Можно, в крайнем случае, вернуться в общагу, сиречь гостиницу. Но тут же вспомнились обшарпанные двери вдоль провонявшего клозетом коридора; отчего-то постоянно влажная койка в трехместной комнате.

На Раису опять накатила жуть, но теперь уже от мысли, что она, в сущности, никому не нужна в этот холодный, слякотный, нагоняющий тоску вечер. Мелькнула в памяти строчка из песни никому не известного полубродячего «барда», которого она встретила как-то в гаме очередного «творческого» застолья и притащила в студию.

«Из вежливости скажут мне: ночуй. Здесь притерпелись к мелким неудобствам…»

Вот именно. Вот так оно и есть.

Бард, на людях изображавший из себя крутого парня, временами, когда он перебирал струны, казался Раисе беззащитным в своей бесхитростной душевной обнаженности.

Вечером, после записи, она пригласила дебютанта в гости, а потом даже впала в заблуждение, что повстречала наконец человека, от которого ее не воротит наутро.

Бард, однако, после третьего визита куда-то пропал недели на две. Она уже вся извелась, когда он, наконец, позвонил и осипшим голосом наплел невразумительных объяснений. Позже выяснилось, что причина исчезновения заключалась в запое, каковые все чаще следовали друг за другом. Бард объявлялся время от времени с опухшей физиономией и громадным букетом в трясущихся руках. Речь его бывала прерывиста, а движения ломки. Пребывая с похмелья в немощи, гость робел попасть в Раисину постель, но его уже туда и не звали. Вскоре приятельница, бывшая в курсе их отношений, подвела итог, определив барда выразительным неологизмом «гитараст».

Стоя посреди темной, продуваемой ветром улицы, Раиса испытала нечто, похожее на отчаяние.

Вдруг где-то неподалеку возник стук спотыкающихся шагов. Оглянувшись, она рассмотрела на перекрестке неясный человеческий силуэт. Прохожего мотало от одного края тротуара к другому. Производя руками неопределенные жесты, он рассуждал о чем-то вслух, но слов при этом разобрать было невозможно. Заметив одинокую женщину, сельчанин изменил маршрут.

— Зинка… грызть твою мать! Чо лазишь в потемках?!

…На последних метрах, остававшихся до знакомого подъезда, Раиса, задыхаясь, замедлила бег, но по лестнице поднялась достаточно резво, нервно нажала кнопку звонка.

Открывать не торопились, и она, позвонив еще дважды, с содроганием представила, что придется отправляться в обратный путь, и еще не известно, окончательно ли потерял ее из виду ночной гуляка. Но тут за дверью послышались шорохи, щелкнул замок, и Раиса, не раздумывая, юркнула в образовавшуюся щель.

В прихожей под потолком горел матовый плафон, полоса света проникала в комнату.

Там, на неприбранном столе поблескивало бутылочное стекло, в воздухе плавал табачный дым.

Вид Сергей отчего-то имел переполошенный, будто ожидал увидеть не Раису, а бог весть кого. И вообще, нехороший был у человека вид и определенно нетрезвый.

— Привет, — сказала Раиса. — Что ли, не узнаешь? Или кого ждал, а? Может сейчас не я по расписанию? — И поморщилась от собственного тона.

Сергей усмехнулся, молча обнял гостью за плечи и повел в комнату. Пара вялых, зажившихся на этом свете мух нехотя взлетела с грязных тарелок. Раиса щелкнула выключателем. Свет люстры открыл перед ней унылое жилье пьющего человека, и она, усаживаясь на скомканную постель, опять почувствовала себя близкой к отчаянию.

Сергей вытащил из кармана пачку «L M», долго ковырялся в ней, наконец, выудил сигарету и закурил. Неважно он выглядел. И не присел, взвинчено болтался по комнате из угла в утоп. Знакомая наблюдалась картина. Знакомая, только рама другая. А может, и нет, потому что если вдуматься, следователь — не бард.

Потягивало от этой живописи духом то ли непостижимого испанца, то ли безумного Иеронима. Встать бы да уйти. Ничего ведь хорошего не дождешься. Но, вопреки здравому смыслу, шевельнулось вдруг желание остаться, что-то сказать или сделать, потому что как-то скверно у него все складывалось, и, наверное, не только по собственной вине.

Но, с другой стороны: нужен он ей — такой? А она ему? Трудно нанять, что ему вообще нужно. Напился опять! Была бы нужна — не напился бы… Раиса разозлилась.

— Раздевайся, — предложил Сергей. — Сейчас приберусь, а то бардак.

— Совсем? Сразу?

— Чего? — не понял он.

— Раздеваться, говорю, совсем?

— Очень смешно.

Раиса стянула куртку, бросила ее на спинку стула.

— Не суетись. Бардак — привычная среда обитания. — И тут же воскликнула: — О-о! Темнота — друг молодежи! — Потому что люстра и плафон в прихожей вдруг прощально мигнули и погасли. — Что в таких случаях монтеры говорят?

— Знаем, что говорят, — проворчал Сергей, с грохотом натыкаясь в темноте на мебель. — Подожди, я в ванной керосиновую лампу видел.

Пака он бранился и ронял на пол какие-то жестянки, Раиса выглянула в окно и убедилась, что обесточился весь поселок. Он будто исчез, стертый с лица земли ладонью восторжествовавшей темноты. «Нет, — передернув плечами, подумала Раиса, — это просто какой-то идиот заклеил стекла черной бумагой».

Тем временем в результате упорной возни из приоткрытой двери санузла в комнату проникло желтоватое мерцание, а следом появился Сергей, неся перед собой лампу с закопченным пузатым стеклом. Он водрузил ее на столе, посреди грязной посуды.

— Люблю интим, — сообщила Раиса, щурясь на подрагивающий огонек. — Давай-ка, Серенький, веселиться. Тебя в детстве Сереньким звали?

— Репой меня звали, — усмехнулся Сергей.

— Так ты, Репа, чего топчешься, угостил бы женщину! — Раиса откинулась назад, уперлась за спиной руками в мятые простыни. — Чай, с холоду пришла, иззябла.

Перед этим делом женщину положено угощать. Или просто так, думаешь, тебе отломится? А вот фиг!

Этот самый «афиг» она ему и преподнесла. Сергей оглядел ее вызывающе выпяченную грудь, недоуменно спросил:

— Ты чего из себя вокзальную корчишь?

— Что значит — вокзальную!? Не хамите, мужчина! Тут и вокзала-то никакого нет.

— У тебя все в порядке? Никто не обидел?

Раиса расхохоталась.

— Да кто ж меня обидит? Да я сама кого хочешь… Хотя, да, ты же муж без пяти минут, должен заботиться. Это ты молодец. Я за тобой, как за каменной стеной! Или нет? Или рано пока?

Раиса даже себе не призналась бы в тайной надежде, что вот сейчас он рявкнет на нее, не на полном, конечно, серьезе, или поцелует, или… ну, кто его знает, что он там сделает, но чтоб понятно стало, что дура!.. Она пришла к выводу, что движение ее чувств превращается в бег по кругу.

Сергей опустился на стул, глубоко затянулся. Он сидел, глядя на нее странным, оценивающим взглядом, словно что-то прикидывая. Раиса вдруг почувствовала: что-то тревожное присутствует в комнате, то самое, что в редакционном кабинете она приняла за боязнь темноты.

— Послушай, — начал он, закуривая новую сигарету. — У меня сейчас никого нет, кроме тебя. То есть, были, само собой, семья была и так, всякие, но теперь ни жены, никого. Я, правда, хочу быть с тобой. Наверное, это у меня такая любовь. Ты не смейся, я уже давно ни хрена не соображаю, где любовь, где что.

Может быть, в последние часы именно об этих словах и мечтала Раиса, но сейчас они отзывались в ней все возрастающим беспокойством. Сергей, между тем, продолжал вполголоса, и выражение его лица делалось все более отрешенным.

— Честное слово, я хочу быть с тобой, — повторил он. — Не просто встретились — разбежались, а по-настоящему. Но, понимаешь, заварилась у меня здесь такая каша. Или даже не здесь, не пойму. Но как бы дальше ни обернулось, все равно, ничего хорошего мне не светит. И надо бы тебе держаться от меня подальше.

— Когда едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз, — начала Раиса и осеклась.

Дурацкие, плоские шуточки, неотвязно лезущие в голову, были не к месту. Она пряталась за ними, чтобы не показать себя настоящую — самой себе ненавистную бабу в слезах.

— Ты слишком много всего напридумывал, — сказала Раиса, но он перебил:

— Подожди, я расскажу. Ты только выслушай до конца.

И он начал рассказывать.

Раиса слушала малосвязное повествование об отвернутом пласте перегноя, который нормальные люди ни за что не стали бы трогать; о разгуливающих повсюду после страшной кончины девчонках и коварно меняющих свой облик солдатах; о снах, которые как-то умудряются проникать в реальность, потому что они не совсем сны, а продолжение этой самой реальности, но в ином, необъяснимом измерении; о Подземелье, из которого нет выхода и в котором ты сам не известно кто.

Он поведал ей о сгоревшем трупе кочегара; о глумливом шамане и его подлых намеках; о зловещей предопределенности событий, а под конец — о воплощении старой туземной сказки про оборотня в облике завуча Октябрьской средней школы и о законе диалектики про переход количества в качество.

Чем дальше Раиса слушала, тем отчетливее понимала, что самым разумным с ее стороны было бы встать и уйти, убраться подальше, хоть в ту же общагу, потому что сидящий напротив человек, несомненно, сошел с ума. Возможно, он даже представлял опасность для окружающих. Она не настолько разбиралась в душевных расстройствах, чтобы судить об этом наверняка.

Раиса смотрела, как шевелятся потрескавшиеся губы Сергея, как они выплевывают слова, в которых нет ни капли здравого смысла, и не могла решить, к чему готова больше: окончательно испугаться или захохотать. Пока он, замолчав, прикуривал очередную сигарету, Раиса растерянно соображала, что же ей все-таки делать.

Мысль о бегстве бесплодно увяла. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить в одиночестве на произвол судьбы этого свихнувшегося чудака.

«Наверное, это у меня такая любовь», — грустно усмехнулась про себя Раиса. Но именно теперь она поняла, что иронизировать тут особенно не над чем, потому что, скорее всего, так и называлась необъяснимая связь, возникшая между ними.

Ей почему-то вспомнились ломкие, бледные, с голубизной, стебли проросшего картофеля, забытого с осени в подвале, прошившие вдоль и поперек грубую мешковину. Их переплетение, словно в каком-то немыслимом, бесстыдном соитии, превратило множество клубней в единый неразделимый ком. Муж-хоккеист, бранясь, тогда так и выбросил это месиво на помойку вместе с мешком. Раису же поразила неодолимая сила жизни, заключенная в обыкновенной картошке. Любовь, конечно, не картошка, но что она такое, каждый понимает по-своему… и не понимает никогда.

Раиса постепенно начала понимать, что в Сергеевых речах содержалась своя, пусть вывернутая наизнанку, но — логика. Его умозаключения нисколько не походили на бред допившегося до белой горячки алкаша. Скорее, это напоминало попытку дикаря объяснить происхождение грома и молнии посредством проносящихся по небу божественных колесниц.

Впрочем, до конца Раиса поняла только одно: Репин проникся убеждением, что завуч Октябрьской средней школы Григорий Олконтович есть не кто иной, как туземный оборотень кундига, и он же — физическое воплощение вселенского зла, с которым Репину, по его словам, довелось столкнуться лицом к лицу.

В конце концов Раиса даже слегка развеселилась.

— Ты романы писать не пробовал? Типа Стивена Кинга. Он там из пальца высасывает?! А тут ничего и придумывать не надо.

— Не мое дело — романы писать, — буркнул Сергей. — Мое дело…

— …пойти и облить голову холодной водой. Я серьезно, попробуй.

Он не двинулся с места.

— Не хочешь — не надо. Тогда послушай, что я тебе скажу. Внимательно послушай. Я, конечно, понятия не имею, на самом деле завуч этот какой-то тайный злоумышленник, или ты его взял под подозрение зря. Однако, злоумышление — это одно, а то, что ты мне наговорил, совсем другое. Про потусторонние силы я рассуждать не желаю. Потому что даже церковь нынче признает: демоны — всего лишь метафора. Зло, в том смысле, как ты его толкуешь, — понятие абстрактно-философское, продукт умственных обобщений, и ни во что воплощаться не может. Поэтому давай вернемся на грешную землю. Допустим, завуч, действительно, в чем-то замешан. Но если тебя послушать, чушь какая-то получается: невиданная подверженность человеческого организма психо-соматическим изменениям. Но это же только в дурацких фильмах человек на глазах превращается в чудовище. Сам подумай: мышцы, кости — это же материя, она имеет свою физическую и химическую структуру. Не пластилин же, на самом деле! Какие могут быть перевоплощения?!

— Сама говорила про ликантропию.

— Вот запало тебе! Ликантропия — на девяносто девять процентов средневековые выдумки. А то, что не выдумки, — всего лишь психическая и физическая деградация человеческого существа. Ну, выли они, кусались, бегали на четвереньках. Но ни в кого же на самом деле не превращались. Больные чувствуют себя животными, но ими не являются. Как еще объяснять?

Сергей помолчал.

— Может, одни только кусаются, а другие… Если крайняя форма? Если человек внутри окончательно зверем стал. Если ничего человеческого в нем не осталось. Знаешь, сколько я таких видел? Иногда казалось…

Раиса всплеснула руками.

— Нет, я не могу! На колу мочало!.. Все, что угодно тебе могло казаться. Креститься полезно! Но так не бывает!

Раиса сама не знала, всерьез ли старается разубедить Сергея или просто надеется столкнуть его с мертвой точки, вовлечь в болтовню и потопить в ней весь этот сюр. Она впервые поняла, какое это трудное занятие, доказывать, что дважды два — четыре.

Сергей все курил и курил. Серый табачный дым слоистыми волнами плыл над столом, обволакивал стекло лампы, за которым чуть вздрагивал двуглавый огонек, и глядящей сквозь эту зыбкую пелену Раисе вдруг ни с того, ни с сего почудилось, что обращенное к ней лицо Репина будто тронула рябь, оно качнулось и расплылось, как отражение в неспокойной воде, будто готовясь обрести новые, очень странные черти.

Раиса тряхнула головой. Интересно, бывает заразное сумасшествие? Она вдруг отчетливо уловила: что-то сгущалось в затхлом воздухе комнаты, этой палаты номер шесть на двоих. Что-то вообще давно сгущалось в атмосфере, какая-то отрава, делавшая иных «хомо сапиенсов» не вполне разумными и даже не совсем людьми.

Раиса просто привыкла и не обращала внимания на привкус яда.

Сергей никак не реагировал на исполненную материалистического пафоса Раисину тираду. Дух его явно стремился в иные пространства и измерения. Раиса, которой надоело многозначительное молчание, в раздражении задала первый пришедший на ум вопрос:

— Ну, хорошо, и что же ты собираешься делать?

На этот раз Сергей откликнулся без промедления, будто ответ был готов давно.

— Как — что? Кундигу надо уничтожить. Не разгуливать же ему…

— То есть как — уничтожить? В каком смысле?

— Да в прямом. Убить, если так тебе понятней.

— И как же это сделать? Посредством осинового кола? Или серебряной пули?

Сергея ответил буднично;

— Я думаю, этого хватит. — Он похлопал по кобуре у себя подмышкой.

— Доморощенный истребитель вампиров! — покачала головой Раиса, но ей вдруг стало не по себе. — Значит, намереваешься ты его попросту пристрелить. Я не ошиблась?

Сергей невозмутимо кивнул.

— Та-ак, — протянула Раиса, не зная, что и сказать. — И по какому же праву намерен ты его пустить в расход? — Она с издевкой продекламировала: — Есть грозный судия: он ждет; он не доступен звону злата!.. Очнись!

— По какому? — задумчиво переспросил Сергей. — По простому: если не я, то кто?

— Вот еще Брут выискался! — Она изо всех сил старалась сохранить непринужденный тон. — Ты же мент! Чего тебе объяснять?! Вот так, придешь, постучишься, он тебе откроет и ты — ба-бах?! И рука поднимется? И отвечать не боишься?

Сергей досадливо пожал плечами. Раиса растерялась.

— Значит, ты собираешься убить человека потому, что считаешь его оборотнем? Ты в своем уме?

Сергей сказал угрюмо:

— Оборотень — одно. Не в нем самом дело. Я же тебе рассказывал. Надо заканчивать со всем этим. Раз и навсегда.

У Раисы не было ни малейшего желания заново вникать в шизоидные причинно-следственные связи между захолустным вурдалаком из сказки и распространившимся в мире насилием. К тому же она подозревала, что постичь эти связи можно только самой тронувшись рассудком. Однако в словах Сергея ей почудилась неувязка… и надо же было что-то делать. Или уже не надо?

— А не кажется ли тебе твое решение слишком простым? — деловито осведомилась она.

— В смысле?

— Да в том смысле, что ты на сатану со своим пистолетиком нацелился. Думаешь с пистолетиком одолеть мировое зло? Дурак, что ли?!

— Я думаю, не зря все так совпало. Раз есть Подземелье, должно быть и… я не знаю, что-то другое. Должно быть, иначе бы мир давно провалился к чертовой матери. И раз на мне сошлось, оно мне поможет, я знаю.

— Ну да, конечно, Бог тебе поможет, укрепит десницу праведную с огненным мечом!

Она заговорила о том, что гиганты мысли… что философы и теологи… и тут же осеклась. Сергей опять странствовал в своих антимирах. Интересно это у него получалось, как у того приемника, что воспринимает сигналы на одной единственной частоте, а все прочие волны — суть пустое сотрясение эфира.

— Так на кой черт ты мне все это рассказал? — в полном отчаянии спросила она.

Душа Сергея нехотя воссоединилась с телом.

— Я надеялся, ты поймешь, — медленно проговорил он, глядя на Раису с сожалением, и этот взгляд ей очень не понравился. — Зря, конечно. Действительно, дурак.

Вот так. Не оправдала, значит, надежд. По Раисиной спине пробежал холодок.

Интересная ситуация. Он понадеялся, а она не прониклась, но, тем не менее, теперь полностью в курсе его устремлений. А следовательно…

Раиса помнила, что порой случается с ненужными свидетелями — и не только в детективных романах.

«Не хочу! — вдруг холодея, подумала Раиса. — В роман Марининой не желаю! И ни в какой другой тоже!»

Но она догадывалась, что от нее сейчас мало что зависит. Она не верила, что Сергей способен на какие-то ужасные поступки. Так, болтовня одна. Но и в это она уже до конца не верила. Творилась какая-то несусветная чушь, будто перешагнув порог этой квартиры, Раиса угодила в дурной сон. Вошла, прилегла на диван и задремала. Наяву никто ведь не станет пугать ужасными бреднями любимую женщину и гоняться за оборотнями. Нужно просто сию минуту проснуться. Раз, два, три, даю установку…

Но она не проснулась.

— Сережа, тебе нужна помощь, — сказала Раиса, вставая. — Сейчас я уйду, а ты будешь ждать меня здесь. Я вернусь очень скоро, и все будет в порядке. Я обязательно все улажу и сразу вернусь. Только ты никуда не ходи и ничего не делай. Слышишь меня? Нам помогут. Тебе помогут. Все будет хорошо.

Репин криво усмехнулся.

— Ты, как санитар в психбольнице… А потом свяжут и аминазину вколют.

— Нет, честное слово! Я…

Раиса под собственный лепет поняла, что настало время испугаться до обморока, потому что она полностью утратила контроль над ситуацией и ведет себя глупо, повинуясь лишь желанию убраться отсюда подальше и побыстрей.

— Сядь пока, — негромко приказал Сергей. Во взгляде его по-прежнему сквозило сожаление.

Он жалел ее, понимая, КАК должен теперь поступить?!.. Мамочки, да что же это такое?

— Сережа, мне нужно уйти, — сказала Раиса деревянным голосом.

— Куда же ты пойдешь?

— Я пойду в…

— Да нет, — перебил он ее, — нельзя тебе уходить.

— Но почему? — Раиса чувствовала приближение истерики.

Запер он дверь, когда встречал ее, или не запер? Раиса не помнила. Но это все равно не давало ей никаких шансов. Она вспомнила мускулистое тело Сергея. Его тело, даже изрядно отравленное алкоголем, сохраняло силу и быстроту реакций. Она просто не успеет спастись бегством.

А если закричать, явится ли кто-нибудь на помощь? Никакой уверенности. Да и не позволят ей кричать громко и долго.

Раиса даже не предполагала, до какой степени дорога ей ее тысячу раз клятая жизнь. Стрелять он, конечно, не станет. Резать, наверное, тоже, Вырубит каким-нибудь своим приемчиком и задушит. Самое для него подходящее. Господи, как страшно! Она ведь ничегошеньки ему не сделала. И наверно, это будет ужасно больно. Но даже если и не больно… Мамочка, спаси!

Теряя самообладание, Раиса судорожно втянула воздух, но он застрял комом у нее в горле. Только когда по лицу уже вовсю струились слезы, выдох вырвался из Раисиной груди вместе с ужасным рыданием.

— Ты нарочно все это подстроил! Ты меня с самого начала хотел убить, псих ненормальный! Я тебя просила рассказывать? Просила, да?.. Сереженька, отпусти, отпусти меня-а!..

Сквозь слезы Раиса увидела, что Сергей поднялся со стула и шагнул к кровати. Она чувствовала, что он пристально смотрит на нее, но не могла разобрать выражения его лица. Впрочем, она догадывалась, что выражение это должно быть зверским, как и подобает маньяку-убийце.

30

Дежурную часть Октябрьского РОВД освещала керосиновая лампа, всегда содержавшаяся в боевой готовности на случай отключения электроэнергии. Во мраке коридора бродили и перекликались сыщики, которых так и не отпустили по домам.

Высокий бледный старик, сжимая в руках старенькую двустволку, стоял, прислонившись к деревянному барьеру, из-за которого бросал на ружье неодобрительные взгляды капитан Ковтун.

— Сам поедешь? — спросил он у Логинова. Тот отрицательно мотнул головой.

— Следователь прокуратуры вот тоже ехать не желает. Нет криминала, говорит.

Прокурору, что ли, позвонить?

— Чего ему звонить? — отозвался копавшийся в оперативном чемодане эксперт. — Тоже не разгонится. Взяли моду — на трупы не выезжать. Мы, значит, быдло, давай, куда ни попадя. А они белая кость. Положено ведь…

Николай не обращал внимания на эти привычные дрязги. Перед ним маячила груда развалившегося штабеля и черная дыра в ее основании. Был же там, своими глазами все видел и ни черта не сделал. Не успел, не смог. Опять не сработал чертов механизм. Тот на ужин укатил, другому так все до фени. И хоть Николай понимал, что даже сработай органы четко, все равно бы не успели предотвратить беду, ибо слишком быстро вновь дал о себе знать зверь, но от этого легче не становилось, и начальник розыска не мог отделаться от чувства личной вины в происшедшем. Надо было не в телефоны названивать да по отделу топтаться, а рявкнуть как следует на Ковтуна, чтоб вприпрыжку общий сбор обеспечил, чтоб на себе охотников притащил.

А самому взять оперов — автоматы в руки, нору проверить и чесать, чесать местность. Логинову было бы легче, узнай он о несчастье, шастая где-нибудь по мокрым буеракам в поисках медвежьих следов.

— Ты сбор объявил? — спросил Логинов дежурного. — Я смотрю, так и нет никого.

— Обзвонил, кого смог, — буркнул Ковтун, не поднимая головы от лежащего перед ним журнала для черновых записей. — Не подтянулись еще.

— Машина подошла?

— Вон, у крыльца стоит.

Начальник розыска глянул на старика, принесшего в отдел скорбную весть.

— Группа поедет — его пусть захватит, чтоб по улицам не гулял. Так, вызывай сюда наряд охраны. Гаишники еще на линии? Тоже в отдел их давай.

— Охрану трогать не будем, — возразил дежурный. — Они объекты объезжают. Света же нет, сигнализация не работает. Поставят на уши магазин или базу, что тогда?

— Ничего тогда. Переживем на крайний случай. Или будем магазины охранять, а зверюга пусть резвится?! Короче, так, опергруппу отправишь на своей машине. Гаишники пусть охотников хоть под конвоем везут. Открывай оружейку, сыщикам автоматы надо выдать. Охрана подъедет — выскочим к норе. И слушай, хорош вола иметь, давай общий сбор на полном серьезе! Онуфрий на связь не выходил?

Но начальник отдела знать о себе так пока и не дал. Ковтун, судя по всему, понял наконец, что и впрямь пришла пора объявлять тревогу. Логинов стал объяснять ему, чтоб не очень полагался на схему оповещения, разработанную инспектором гражданской обороны, с ней вечно сбои и неувязки, но дежурный только отмахнулся: не учи, сам знаю. Николай решил, что учить его действительно не стоит, теперь-то люди соберутся в ближайшие тридцать-сорок минут. А быстрее все равно не получилось бы, даже если б на поселок уже падала атомная бомба.

— Вы это, — подал голос старик с ружьем, — вы, ребята, поосторожнее. Я на Катерину поглядел — медведь этот… Господи помилуй. Страшное дело. Не зря люди про нечисть толкуют. Так что с оглядкой надо.

— Ничего, отец, — криво усмехнулся Николай. — Нечисть вычистим.

— Это уж обязательно, — затряс головой дед, — это уж вы постарайтесь.

После короткого инструктажа сыщики гурьбой повалили вооружаться. Предстоящая опасная операция их взбодрила. В коридоре мелькали лучи фонарей, кто-то полушутейно орал на нерасторопного помдежа, не спешащего отпирать оружейную комнату.

С охраной, однако, выходила заминка. Экипаж передал по рации, что вынужден менять проколотое колесо, а потому прибудет не раньше, чем через двадцать минут.

Требовалось еще подкачать латаную-перелатаную запаску. Логинов выругался.

Хорошо, хоть Ковтун, проникшись наконец, развил бурную деятельность, слал в эфир грозные понукания, говорил сразу в два телефона, и даже умудрился подключить к подъему личного состава автомобиль «скорой помощи». Плоды его стараний были налицо: в дежурной части на деревянном барьере уже «висели» первые, явившиеся на зов сотрудники.

Оживление оперативно-служебной деятельности слегка повысило настроение Николая.

Он с нетерпением ждал охотников, не лишних как при проверке берлоги, так и для общей облавы на зверя.

Логинов остановился перед распахнутой дверью одного из кабинетов. В глубине, на подоконнике, мерцала свеча. За столом, заваленным бумагами, сутулился оперуполномоченный Седых.

— Так! Все при деле, а ты чего тут?

— Дежурю, — поднял голову оперуполномоченный.

— Ну так ехал бы на труп.

— Да я собирался, а Ковтун сказал — не надо. Емельянцева послал, потому что потерпевшая — его какая-то родня, А меня оставил, вдруг кража где-нибудь.

— Перестраховщик твой Ковтун, — буркнул Николай, — каждого шороха боится.

Седых пожал кривоватыми плечами.

Чтоб не показывать своего нетерпения, Логинов вернулся в кабинет. Едва сел за стол, снова одолело раздражение, Пупки ведь надорвали, сражаясь за повышение процента раскрываемости, будь она не ладна! И «подчищенные» трудовые книжки искали, которые статистика учитывает наравне с кражами и грабежами; и мелкое хулиганство в категорию злостного переводили; чего только еще не выделывали и по какой ерунде ни возбуждали дел! Дела, конечно, потом прекращали — какой суд бы их принял?! — «процент» падал, но главное вовремя отрапортовать. А потом — опять начинай сначала! Но вот случилось настоящее «чэпэ» — и что? А ничего! Одесский шум, похожий на работу.

Но практичный Логинов не любил долго предаваться абстрактным размышлениям.

Закипавшая в нем злость требовала выхода и конкретного приложения Николай выругался. Труженики управленческих структур, организаторы-контролеры, мать их так! Хороший парень Серега Репин, нечего сказать, но лучше бы он у себя в управе цифирки перемножал. А то приехал, такого наорганизовывал, что у нормальных людей чуть крыша не поехала. И завуча приплел, и вообще черт знает что!

Больше всего Логинова бесило то, что в конце концов он и сам начал подумывать — нет, не про кундигу, конечно! — но о какой-то непонятной причастности Григория Олконтовича ко всей этой истории.

Черт бы Серегу побрал! Вот они, маньяки-педагоги. Устроили себе лежку на старом складе. Чем, кстати, сейчас занимается автор идиотских версий? Накатил пару стаканов и кувыркается с радиошалавой? В городе ее не трахнул, так решил на лоне природы упущенное наверстать!

Логинов испытал сильнейшее желание позвонить коллеге на фатеру и обломить кайф.

Он пододвинул к себе телефон, крутанул диск. На том конце линии долго никто не отзывался, и Николай уже начал думать, что ему не доведется получить свое маленькое удовольствие. Но наконец в трубке прозвучал странный, плохо узнаваемый голос Сергея:

— Слушаю.

— Балдеешь? — осведомился Логинов. — Ну, молодец!

31

В то самое время, как начинался нелицеприятный разговор между двумя милицейскими капитанами, а до взрыва Головинского погреба оставались считанные минуты, возле дома заведующей «бэпэка» оперуполномоченный Емельянцев, подсвечивая себе фонариком, рассматривал многочисленные следы, впечатавшиеся во влажную землю.

Труп Катерины, его троюродной тетки, вернее, то, что от него осталось, лежал у крыльца, прикрытый найденным в сенях старым покрывалом. Не близкая, конечно, родня, но все равно нельзя было не поехать, потому что другие родственники, которые поближе, не поймут.

Во двор через распахнутые ворота всунулась с недовольным урчанием тупая морда «уазика», затопляя место происшествия ослепительным светом фар. Емельянцеву свет был на руку. Требовался тщательный осмотр, потому что оперу с самого начала бросились в глаза кое-какие странности.

Во-первых, выходило, что передвигался косматый убийца на задних лапах. В предыдущих случаях тоже следов передних лап не нашли. Прямо не медведь, а кенгуру какой-то.

Во-вторых, никак нельзя было определить, откуда вообще этот зверь нагрянул?

Имелись его многочисленные ступни во дворе, несколько разрозненных отпечатков в саду, рядом с поваленным штакетником, а больше нигде. Словно из воздуха сгустился.

Скорее всего, зверь явился с улицы, потому что в усадьбе нигде больше следов пока не обнаружилось. Вылез, должно быть, из зарослей, между домов, проулком, протопал на Кольцевую. Учуяв Катерину, махнул через забор к ней в сад, а уж потом, повалив штакетник, вломился во двор. Но почему тогда штакетник повален не в сторону двора, а в сторону сада? Не в сад, а сразу во двор медведь перепрыгнул? Емельянцев, однако, сомневался, что зверь, разгуливающий на задних лапах, способен преодолеть высокие ворота, не повредив их и не оставив никакой отметины.

Получалось, честное слово, что вошел себе этот миша спокойненько через калитку, а Катька на него и внимания не обратила. Вроде, обычное дело — медведь в гости заглянул. Ерунда какая-то!

Осмотр прилегавшего к теткиному подворью участка улицы ясности также не прибавил. Блестели там сплошь непролазные лужи, на глинистой жиже никаких следов не найдешь.

Была и еще одна странность. Какого шута Катерина в неурочный час вышла из дома и оказалась во дворе? Объяснением могли стать отпечатки щеголеватых полусапожек со скошенными ковбойскими каблуками и замысловатым рисунком на подошве. Такие «мокасины» в поселке не продавались, да и кто их напялил бы в нынешнюю слякоть и бездорожье?

Получалось, что кто-то еще навещал Катерину, возможно, потому она и вышла. Кто же это мог наведаться?

Емельянцев внимательнее всмотрелся в отпечаток ковбойского сапога. И что-то начало припоминаться. Кажется, видел он такую обувку и видел совсем недавно, днем. Где?

В памяти вдруг всплыли грязные узоры, которые оставлял на полу райотдела завуч школы, Григорий Олконтович, явившийся на беседу — пятачки каблуков, а перед ними зигзаги вперемежку с английскими буквами от подошв. Емельянцев тогда, увидев эту грязь, глянул вслед завучу и заметил ковбойские каблуки. Случайное, можно сказать, наблюдение, а пригодилось.

Не иначе, он здесь и побывал. Понятно. Кто ж не в курсе про их с теткой любовь?!

«Вышла, значит, провожать, — подумал Емельянцев. — Но почему и он тут не лежит?

Стояла, вслед глядела? А тут и на тебе!».

— Сашка! — окликнул Емельянцев эксперта-криминалиста, сидевшего на корточках перед паваленной изгородью. — Слышь, иди сюда!

— Чего еще — нехотя отозвался эксперт, — но подошел.

— Как ты думаешь, это что такое? — оперуполномоченый ткнул пальцем себе под ноги, в желтое пятно света, падавшего от фонаря.

— Не понял, — сказал эксперт, разглядывая грязную землю.

— Чего — не понял? След, смотри, какой странный.

— Чего же в нем странного? — поразмыслив, не согласился криминалист. — Сперва мужик сюда наступил, потом животное. Или наоборот.

— Если б наоборот, если бы зверь раньше появился, здесь бы два трупа было!

— Значит, медведь позже привалил и по чьим-то следам потоптался. Чего тебе не нравится?

— Да как-то так… Сам разве не видишь?

Эксперт еще раз вгляделся под ноги, махнул рукой и пошел прочь.

Емельянцев рассматривал странную вмятину. Скорее всего, криминалист был прав относительно природы ее происхождения. И все же удивительный это был след.

Казалось, мягкая почва запечатлела момент, когда из пижонского сапога вдруг проросла, прорвалась сквозь тонкую, хорошо выделанную кожу звериная лапа и впилась толстыми, длинными когтями в податливый суглинок.

Емельянцев огляделся по сторонам, будто ожидая, что вот возьмет, да выскочит из кустов этот чертов медведь, который действует совсем не по-медвежьи. Не разгуливают обычные косолапые по улицам, не вламываются во дворы. Даже шатуны по зиме! Вспомнились россказни про кундигу, и опер скривился в усмешке: приплыли!

Но от ночного ветерка сделалось ему вдруг зябко и как-то особенно не уютно.

32

Открыв глаза, Раиса обнаружила, что ее лицо утыкается во что-то белое и мягкое.

Белое и мягкое залепляло рот и нос, мешая дыханию.

Она пошевелилась и сообразила, что лежит на животе на знакомой постели, а мягкое и белое — подушка в изгловье. Руки и ноги оказались бережно, но надежно связаны.

Подергав конечностями, Раиса убедилась в своей полной беспомощности и поняла, что с перепугу с ней приключился обморок. Она чуть не вскрикнула от чьего-то прикосновения и завертела головой. На постели рядом с ней сидел маньяк-убийца и ласково гладит свою жертву по растрепанным волосам.

«Ну, все, — решила Раиса, — хватит паниковать. Никого он не убьет, ни меня, ни кого другого. Бред какой-то!»

Но бред и реальность в последнее время совсем уж причудливо переплелись.

— Развяжи меня немедленно, слышишь? — потребовала Раиса со всей твердостью, на которую сейчас была способна.

— Ты как, в норме? — спросил Сергей и склонился к ее лицу.

— Развязывай, говорю, заботливый! Ну, быстро!

Раиса неизящно взбрыкнула всем телом. («Как рыба на разделочной доске! — мелькнуло в голове. — Ужас! Хотя нет, у рыбы позвоночник изгибается в вертикальной плоскости, а у млекопитающих в горизонтальной… Господи! Что за чушь?!») — Ты поосторожней, — предупредил он. — Я старался не туго, но там узел такой специальный, восьмерка, чем больше дергаешь, тем сильней затягивается. Смотри, потом больно будет.

— Потом? — Раиса задохнулась. — Это когда еще — потом?! Сколько ты надо мной собираешься издеваться?! Учти, я тебе этого никогда не прощу, никогда!

Зазвонил телефон.

Сергей долго не реагировал, но потом все же нехотя направился к аппарату. Раиса перекатилась на спину, больно отдавив при этом связанные руки, и уставилась в сутулящуюся Сергееву спину. Она изо всех сил старалась освободиться. Но результатом стало лишь то, что треклятая «восьмерка», это ментовское орудие пытки, сжалась капканом, причиняя боль.

Раиса чуть не застонала, но вдруг почувствовала, что одну руку, если бы никто не помешал, кажется, удалось бы высвободить. Пожалуй, удастся освободить. Дрогнула все же, видать, лапа у любимого, когда затягивал свои чертовы узлы.

Раиса прислушалась к телефонному разговору, но ничего из него не поняла. Репин сперва спросил:

— Что-о?.. Когда?

Потом больше помалкивал, вставляя лишь какие-то отвлеченные междометия.

Проворчал:

— Ну и что — логовище? Логовище еще ничего не значит.

И, со словами «нет, не поеду», положил трубку. Он не вернулся на прежнее место, отошел к окну, закурил бессчетную сигарету. От запаха табачного дыма Раису чуть не стошнило.

— Да ты меня развяжешь, наконец? — пискнула она, устыдившись собственного голоса.

— Слушай внимательно, — сказал он, — и не перебивай. Он только что убил женщину, заведующую прачечной. Это я ее подставил, выложил ему, какие она у нас показания дала. Хотел его прижать. Думал, он поймет, что я его раскусил, и явится по мою душу. Тогда мы с ним и разберемся — один на один. А он, как простой бандит, пошел свидетельницу убирать. Или нарочно, чтоб меня спровоцировать… Чтоб я думал, что по его следу иду, а на самом деле — он по моему. Чтоб я погорячился, а он — из засады! Только ни черта у него не выйдет… Это Логинов звонил. На труп, спрашивает, поедешь? Не врубается он. Говорит, логово нашли. Ну и что из того? Может, так и должно быть. Мы пацанами тоже логовища строили, штаб за сараями. Бебзик туда кошек приносил… Только, хоть он и кундига, а ошибается тоже по-бандитски. Думает, я буду вокруг да около ходить, улики собирать. А я не буду. Как он, так и я. А он этого не ожидает.

Далее речь Сергея сделалась сбивчивой и маловразумительной, но Раиса все же поняла, что по сей день не дают ему покоя какие-то зверски убиенные им в детстве кошки, что с этого, дескать, все и началось, и что пора кончать со всем этим.

— А со мной что будет? — безнадежно спросила Раиса.

Он подошел, склонился, неловко ткнулся губами в ее щеку.

— Глупая. Что ты вообразила? Может, думаешь, я еще и штырем… Полежи спокойно. Я входную дверь оставлю приоткрытой. Если не вернусь, соседи утром увидят, обязательно заглянут. Потерпи, ничего не поделаешь.

Затем он взял со стола моток «скотча».

— Прости!

Раиса не сопротивлялась, когда он заклеил ей рот От самой двери он обернулся.

— Зачем я тебе все рассказал? Зря, конечно, не стоило впутывать, но больше ведь некому… Должен же кто-то знать, как все получилось на самом деле. Скажут потом: допился да вальтов! Хочу, чтоб ты знала, что не из-за этого… И еще хочу, чтоб знала… глупо, конечно… но я тебя люблю.

Раиса понимала, что ничего не может изменить, и от его последних слов у нее из глаз опять покатились слезы Когда в подъезде смолкли удаляющиеся шаги, Раиса перекатилась обратно на живот и осторожно пошевелила стянутыми кистями.

Через несколько минут излишне бережная ременная петля поддалась, освобождая левую руку…

33

Логинов, справившись по телефону в дежурной части, не появилась ли машина охраны, и узнав, что нет, швырнул трубку и выругался. Козлы, в натуре! (Николай в минуты волнения иногда начинал использовать лексику своих «подопечных») Сколько ж надо времени, чтоб колесо поменять? Даже если губами «запаску» подкачивать, и то пора надуть! А приедут — как ни в чем не бывало.

Автопарк отдела, и вправду, ни к черту. Из области сулят год за годом транспортное изобилие, но это, как ритуальные пляски диких людей перед охотой.

Поплясали, а добывать мамонта все равно приходится с помощью первобытной дубины.

В областном УВД Логинов видел много хорошего транспорта, но разъезжали на нем совсем не те, кто башкой рисковал, «охотясь на мамонтов». Про личные «джипы» лейтенантов ему и вовсе вспоминать не хотелось. Потому что, если про это думать, работать вообще не стоит.

Позвонил из дежурки Ковтун, пересказал доклад Емельянцева по рации о том, что случилось в усадьбе завбаней Катерины… Хозяйку загрыз, а бабку соседку почему-то не тронул, ушел.

В этот миг здание райотдела дрогнуло. В окне Николаева кабинета звякнули стекла, керосиновая лампа на столе качнулась, размазывая по стенам тени. Где-то в отдалении тяжело громыхнуло, и вслед за этим в ночи вскипел и раскатился во все стороны мощный гул громового эха. Промчавшаяся волна грохота оставила за собой рябь заполошного собачьего лая, звон бьющихся стекол и прочие отзвуки катастрофы.

Сообразив, что где-то изрядно рвануло, Николай распахнул окно и высунулся из него почти по пояс. На крышах домов плясали огненные блики, но рвануло и теперь горело по другую сторону райотдела. Начальник розыска выскочил из кабинета.

Впереди него в полутьме коридора моталась долговязая фигура оперуполномоченного Седых.

Дежурной части они достигли почти одновременно. Из прокуренного помещения, где выходил из себя капитан Ковтун, которому не давали работать, хлынули сотрудники, подтянувшиеся по тревоге и, как всегда, в ожидании развода балагурившие у деревянного барьера. Логинов подался на улицу вместе с другими.

Над северной окраиной поселка (где-то в районе Кольцевой, сразу определил Николай), над ослепшими домами и обглоданными осенним ненастьем вершинами деревьев в ночном небе стояло багровое зарево, а за его верхний край величественно уплывал в низкие, подсвеченные пожаром тучи гигантский лохматый клуб дыма. Из-за крыш дальних построек то и дело взвивались желтые языки пламени, а между невидимых сопок, в дальних распадках, все еще ворочался не угомонившийся гул.

Сотрудники молча наблюдали картину бедствия. «Сейчас забегаем, — подумал Николай. — Ох и забегаем!»

— Это где же так уфуюжило? — безадресно осведомился кто-то. — Не гэсээм, случайно?

— Ну, как раз! Гэсээм-то вон где. Это в районе нижнего склада.

— А там-то что могло?

— А хрен его знает! Что-то ж долбануло…

Логинов вернулся в дежурную часть. Ковтун виновато объяснялся с кем-то по телефону. Николай догадался что на проводе Онуфриев.

— Ты в пожарку звонил? — спросил Николай. — Они не в курсе?

Но дежурный только отмахнулся.

Заныл безостановочный зуммер «ноль два»! Ковтун свободной рукой схватил вторую трубку и, не прерывая разговора с начальником, протянул ее Николаю.

Сперва ничего разобрать было нельзя. Какая-то истеричная бабенка кричала про сумасшедшего маньяка, у которого никто почему-то не догадался отобрать пистолет.

Причем как-то так выходило, что виноват в этом непосредственно он, Логинов и МВД в целом. Ничего еще не понимая, Николай интуитивно почувствовал, что будет сейчас еще подарочек!

— Ну-ка, успокойтесь! — рявкнул он в трубку. — Говорите толком, кто вы и что случилось?

Вскоре он в общих чертах узнал от срывающейся на крик Раисы, как скоротал нынешний вечерок коллега из управления. И выходило, если верить этой до крайности взвинченной даме, что главные похождения Сергуньки Репина еще впереди.

Но служба приучила начальника угрозыска в подобных случаях делать «поправку на ветер». А, насколько он мог судить, «ветерок» на том конце провода гулял основательный.

— Так куда, вы говорите, он пошел? — переспросил Николай.

— Я ничего не говорю! Откуда мне знать? — закричал из наушника голос. — Завуча убивать, наверное! Вы что, не видели, что он чокнулся на днях? Глаз его не видели? Или вы сами там все чокнутые?

«Интересно, ты-то куда ему заглядывала?» — чуть не выпалил Николай, но вовремя сдержался.

— Спокойнее, — сказал он вслух. — Вы сейчас откуда звоните?

— Из квартиры его, откуда же еще!

— Будьте на месте, сейчас подъедем.

— Зачем сюда-то подъезжать?! — опять взвилась репортерша. — Вы его ищите, пока он ничего не натворил. А я немедленно ухожу.

— Оставайтесь там, — повторил Николай. — Ничего он вам не сделал, значит, и не сделает. Приеду, толком все объясните…

Но в ухо ему зачастили короткие гудки.

Писучка драная! В койке истерик, небось, не закатывала!.. С этим-то идиотом что делать? Где его искать? Видно же было, что мужик не в себе. Связываться не захотел: пусть, дескать, едет! Вот — уехал!.. Но с другой стороны, рубашку на него смирительную, что ли, надо было надевать? Так не за что! А по начальству стучать, так мол и так, приезжий водку жрет и несуразности произносит, это — извините, к такому не приучены. Выходит — зря.

Ковтун положил трубку и объявил:

— Коля! Онуфриев сказал, чтоб ты лично и немедленно выезжал на взрыв. Он тоже туда сейчас подскочит.

— Ну, спасибо, надоумил! Я бы сам ни в жисть не догадался!

— Мое дело — передать. — Ковтун обиженно поджал тубы.

Начальник розыска выругался про себя. Хорошенькое положение. На взрыв, безусловно, ехать надо. Что там взорвалось? Какие последствия? А тут еще репинский довесок. Репортерша психованная, может, и лишнего нагородила, сама небось поддатая. Насчет убийства завуча — это она, наверняка, приврала. Чтоб милиция резвее среагировала. Наплел он чего-то спьяну, потом поцапались, может, даже наподдал он ей, коли она говорит, что связанная была. Вот и трезвонит теперь.

Очень хотелось Логинову остановиться на таких умеренных выводах, сдобренных скепсисом бывалого мента. Но он понимал, что на самотек ничего пускать нельзя.

Черт его знает, куда этот деятель поперся и что ему в голову взбредет? Может ведь и по-настоящему накуролесить! Вон, Микита говорит, что Репин по этой части большой специалист. Если Сергунька с катушек съехал, то кому же, кроме Логинова, ставить его на тормоза? В таких случаях личный контакт — фактор решающий. Да и разве тут, в суете, растолкуешь кому-то про Репинскую заморочку?! Пошлешь — непременно дров наломают. Взрыв, в конце концов, обратно не загонишь, народу там сейчас будет — считай, весь отдел.

«Разберусь с Серегой по-быстрому, потом на взрыв поеду, — решил Николай. — Ничего не случится, пусть там Онуфрий лично покомандует».

Но по-прежнему оставалась еще и медвежья тема. И как теперь ее разруливать в общем навороте, Логинов плохо представлял.

Снова зашелся телефон. Ковтун сорвал трубку и тут же сунул ее Николаю.

— Начальник. Тебя!

— Логинов? — осведомился голос Онуфриева. — Ты какого буя там торчишь? Оглох? Взрыва не слыхал? Чего телишься? Собрал группу? Нет? А какого тогда…

— Ладно орать-то вам, — сказал Николай. — Сейчас выезжаем. Спим, что ли? Сами-то вы где? Тут, бля, одно на другое…

— Не заводись. — Шеф сбавил тон. — Знаю я про завбаней и про логово знаю, Ковтун доложил. С этим потом разберемся. Ты мне на взрыв давай. С утра все, кому не лень, начнут душу вынимать: что за бомба?! Кто взорвал?!

Все шло вкривь и вкось. Онуфрий, конечно, прав, на взрыв надо навалиться капитально, там, возможно, и жертвы есть, и неизвестно еще, не рванет ли по новой. А завтра налетит проверяющих хренова туча — международных террористов ловить!

Логинов хотел рассказать начальнику о звонке журналистки, но потом передумал.

Шеф все равно не поймет, да и разбираться не захочет, скажет — побоку, потом будешь дружка своего обихаживать.

Кладя трубку, Николай в стекле перегородки увидел отражение оперуполномоченного Седых. Тот толокся без дела — дежурил.

— Ну-ка, иди сюда, — позвал Логинов. — Ты вот что. Возьми пару милиционеров.

Ковтун, дай ему помощника своего и еще кого-нибудь. Возле крыльца мотоцикл стоит, «Днепр» черный, который у пьяного забрали. Он без ключа заводится. Вот ты на него садись и поезжай. Знаю, что не положено, но раз говорю, значит — на мою ответственность. Где парень этот, с управления, Репин, остановился — знаешь? Тут сигнал поступил, что он пьяный и собирается с Гришкой, школьным завучем, разборки наводить…

— А чего они не поделили? — удивился Седых. — И когда успели?

— Пока не известно. Адрес завуча знаешь? Давайте к нему, не пугайте, но предупредите, чтоб никого не пускал и вообще тихо сидел, лучше — без света. А потом к Репину на квартиру. Если он дома, нужно его сюда привезти. Скажите — я прошу, обстановка осложнилась. Вежливо, но во что бы то ни стало. А если его нет, поезжайте опять к завучу. По сторонам поглядывайте, может, Репина где по дороге увидите. А не увидите, ждите в подъезде. Если он появится — задача та же: доставить в отдел, а к завучу не допускать. Находитесь там, пока я не подъеду. Вопросы?

Седых мотнул головой.

— Нету.

Помолчав, Логинов добавил:

— Имейте в виду, у него при себе оружие.

— Так он, что, завуча мочить собрался? — вытаращил глаза опер. — Вот ни фига! Его тогда вязать надо, а не уговаривать!

— Кто сказал — мочить?! — Логинов очень надеялся, что весь этот аврал с Сергеем окажется мыльным пузырем. — Не пори горячку! Есть сигнал, что между ними возможен конфликт. Вот и надо проверить. Аккуратно и осторожно. С умом. Репина просто доставить в отдел. А то заломаете сотрудника управления, окажется — ни за что! Кому потом отдуваться? Но и ртами не щелкайте.

— А если он, Репин этот, пошлет нас подальше?

— Так ты на то и опер, чтоб подход найти! — Логинов злился, понимая, что не для Седых это задание. Шут его знает, как там обернется. Но делать-то нечего. Он подытожил: Действовать обдуманно и корректно. Ну, а в случае чего — по обстановке.

Спустя короткое время начальник угрозыска увидел через окно, как его подчиненный вяло дергает стартер не желающего заводиться «арестованного» «Днепра». Рядом топтались двое нахохлившихся сержантов. Николай многое отдал бы за то, чтобы эта понурая троица прокатилась зря Оживший, наконец, «Днепр» унес своих седоков в темень обесточенного поселка, а вскоре заскрипели тормоза двух подкативших одновременно машин. Наряд вневедомственной охраны справился наконец с худыми колесами и был готов к выполнению ответственных заданий, а из разукрашенной мигалками «Нивы» полезли мужики в телогрейках, с поблескивающими «стволами» в руках. Это по зову Логинова явились охотники. Кто же знал, что медвежья тема временно отодвинется на потом!

— Личному составу — на выход! — рявкнул Ковтун по громкоговорящей связи.

— Охотников не отпускай, — сказал ему Логинов, покидая дежурку. — Будут лаяться, не обращай внимания, скажи — это моя команда.

Ковтун уныло кивнул. Он знал, что мужики в телогрейках, маясь ожиданием, вынут из него душу, и удержать их на месте способен только авторитет начальника «угро».

«Популист несчастный», — с досадой подумал дежурный. Но, несмотря на раздражение, он понимал, что «популизм» тут ни при чем, и уважают Логинова совсем за другие качества.

34

У Сергея было странное и в то же время знакомое ощущение, будто он наблюдает за собой со стороны. Вот некто объявился на крыльце двухэтажки, поднял воротник куртки, огляделся, хотя в этой темнотище все равно ни черта нельзя было увидеть, кроме поломанной скамейки, торчащей возле подъезда. Сергей вдруг понял, что такое случалось с ним в кошмарах, в которые он все чаще проваливался в последнее время, едва опуская голову на подушку.

Он даже стал опасаться, что однажды, проснувшись, окажется не в собственной постели, а все там же, в выморочных черных подвалах. А, может быть, не существует никаких «там» и «здесь», а есть единое «всюду», и оно забавляется с человеком, как злой ребенок с пойманной стрекозой?

Давным-давно, в раннем детстве, во время прогулки по городу родители как-то провели Сережу по удивительно тихой, пустынной, вымощенной булыжником улице, которую обступали старые двух- и трехэтажные дома из красного, потемневшего от времени кирпича. Дома имели странный, полусказочный вид. (Много позже Сергей узнал, что в архитектуре этот стиль именуется псевдоготическим.) Над их железными, выкрашенными охрой крышами покачивались верхушки огромных — или это тогда так только казалось? — деревьев. И еще ему запомнились кудрявые чугунные решетки на узких сводчатых окнах нижних этажей.

Улица пролегала где-то в самом центре города — Сергей не ошибался, потому что именно в центре прогуливалось семейство — но была она совершенно безлюдна, по ней не носились машины, на углах не торговали мороженым и газировкой, и вообще казалось, что это таинственное место как-то умудрилось отгородиться от городского гвалта и суеты, а может быть, оно было просто волшебным.

Много лет спустя, сам не зная для чего, может быть из-за избытка гвалта и суеты вокруг, он несколько раз пытался разыскать полузабытую улицу, но она то ли слишком умело пряталась от всякого досужего взгляда, то ли вообще существовала только в его детском воображении. Сергей иногда на несколько лет забывал о ней, но потом вдруг опять испытывал потребность возобновить поиски.

Недавно он возвращался из гостей, где, ну конечно, выпили, как без этого, но если сказать по правде — просто тащился пьяный в дрезину, плохо соображая, где он и куда направляется. Он не сразу понял, что ноги, спотыкаясь, бредут по истертой брусчатке старой мостовой, а с обеих сторон поблескивают из-за витых решеток темными стеклами узкие окна псевдоготических замков. Это была, черт побери, та самая улица, и те же гигантские деревья шумели в вышине мощными кронами, и все так же вокруг не было ни души. А в неподвижном воздухе висел запах детства, в которое, оказывается, можно — нет, не вернуться — забрести ненароком.

Наутро, заглушив головную боль пригоршней таблеток, Сергей бросился на поиски.

Теперь он знал, что волшебная улица притаилась рядом.

Но к вечеру бесплодная экспедиция завершилась в какой-то забегаловке.

…Сергей был почти уверен, что ускользающая улица и Подземелье — две картинки по сторонам одной и той же страницы его судьбы. Отыщи он первую, возможно, не открылась бы вторая.

Но он узнал о существовании Подземелья и теперь за это приходилось расплачиваться. Узнал давным давно, когда не выдержал испытаний за старым бараком и на пустынной стройке. Не выдержал потому, что не сумел забыть, и Подземелье еще тогда, коснувшись, отметило его. Он всегда боялся темных лазов и глубоких трещин. Но в то же время они манили его, как край пропасти, и он не мог противиться искушению, пока не заглянул в самую глубину, откуда прямо в лицо ему то скалилась медвежья пасть, то расплывались в усмешке пухлые губы белобрысого солдата.

Сергей тряхнул головой, отгоняя подступившую дрему, от ночной промозглости передернул плечами и, засунув озябшие руки в карманы куртки, быстро пошел по улице.

Позади, над крышами, вдруг полыхнуло зарево, земля под ногами дрогнула, воздух качнулся от накатившегося грохота. Следом примчался порыв теплого ветра, загудел в полуоблетевших кронах старых тополей.

Сергей оглянулся на разгорающийся вдалеке пожар, постоял в сомнении, а потом решительно зашагал дальше.

Помня адрес, но не зная дороги, он заблудился в путанице перекрестков и глухих дворов. Плутая в поисках нужного дома, Сергей вдруг начал замечать — иногда прямо перед собой, иногда по сторонам — женскую фигуру в не по сезону легком, коротеньком платьице. Платьице то возникало на фоне глухой изгороди, то проступало среди кустов, густо разросшихся во дворах, то вдруг мелькало в проходах между бесконечными вереницами сараев и гаражей.

Сергей пригляделся. Кто-то еще, черный и почти неразличимый маячил чуть поодаль, позади девушки, не приближался, но и не отставал, держась за краем призрачного свечения, исходящего от ее хрупкой фигурки.

Сперва Сергей старался не обращать внимания на это настойчивое преследование, но голоногая девчонка уже перебегала дорогу почти перед самым его носом, и неспроста крутилась она здесь. А тот, второй, угрюмый и хоронящийся от глаз, не приближался, будто выжидая.

— Отстань! — громко произнес Сергей, останавливаясь. — Отстань, слышишь? — И сам подивился тому, что обращается к призраку.

Но девчонка услышала и неожиданно легко отстала, сгинула за углом кособокого нужника, только трепыхнулся на прощание под ветром короткий подол. А вместе с ней канул и черный ее спутник.

Неожиданно Сергей уперся в кирпичную стену с криво намалеванными на ней голубой краской цифрами и сообразил, что это и есть нужный ему номер.

Педагог жил в пятистах метрах, в таком же двухэтажном доме-близнеце, и по прямой дорога заняла бы несколько минут.

Прикинув число квартир в подъезде, Сергей быстро отыскал взглядом нужные окна на втором этаже. Света в них не было. В соседних домах кое-где мигали огоньки свечей и керосиновых ламп, но этот был темен сверху донизу, будто жильцы затаились или вовсе покинули его.

Оглянувшись по сторонам, Сергей направился к подъезду. Ступая на носки, чтоб не было слышно шагов — служба научила подкрадываться — в кромешной темноте поднялся по лестнице, ощупью нашел дверь, аккуратно обитую деревянной рейкой. Прежде чем постучать, машинально сделал шаг в сторону, за косяк — тоже профессиональная привычка: чтоб не нарваться на выстрел. Но здесь — он был уверен — в него не станут стрелять. Здесь его ждет кое-что пострашнее.

Сергей стукнул костяшками пальцев в гладкие дощечки, прислушался, надеясь уловить внутри звук неосторожного движения. Не услышав ничего, постучал еще несколько раз. Но никто не отозвался.

Сергей был готов и к этому. Логовище! Надыбал-таки Коля. Все правильно, должно быть логовище. Нора, берлога — лаз в Подземелье. Но добраться туда сейчас невозможно, остается только ждать, когда хозяин снова вернется в свое человеческое жилье.

Что ж, засада дело привычное.

Пошарив рукой вокруг, он нащупал прутья металлической лесенки, взбегавшей к чердачному люку. Бесшумно вскарабкавшись по тонким перекладинам и убедившись в отсутствии замка, он осторожно приподнял крышку и, придерживая, чтоб не упала и не наделала шума, отвалил ее. Сергей бесшумно скользнул на чердак и тут же угодил головой в махровую паутину. Счищая с волос липучую гадость, он услышал, как скрипит под ногами шлаковый утеплитель, и решил, что топтаться стоит поменьше.

Под сводами крыши гуляли сквозняки и стояла все та же темень, но глаза уже начали привыкать к ней. Уличные блики проникали через слуховые окошки, а потому Сергей начал кое-что различать вокруг.

Он подсунул под крышку люка обнаруженный рядом обломок кирпича и улегся на шлак перед образовавшейся щелью. Теперь он мог слышать любой шорох в подъезде и даже кое-что видеть. Поблескивали пыльные стекла в окне между лестничными маршами.

35

Весь мир заполняла розовая шевелящаяся пелена. Где-то поблизости раздавались гул, треск и шипение, рокотали мощные двигатели и перекликались человеческие голоса. Лежать было жестко, тело казалось раздавленным и расплывшимся по земле.

Не было ни боли, ни связных мыслей, даже воспоминание о матери — жива ли? — не прогоняло оцепенение. Но что-то все-таки мешало вновь погрузиться в забытье, какое-то назойливое воздействие, настойчиво пробивающееся извне.

Алексей Головин заставил себя открыть глаза и увидел, что лежит лицом вверх, а вокруг вздымаются черные, озаряемые сполохами огня, колонны. Моргнув несколько раз, он понял наконец, что развалился у ног столпившихся вокруг него людей, а один, в черной кожаной куртке, дергает и трясет его.

Николай Логинов, потеснив женщину и старика в белых халатах и, не обращая внимания на их неодобрительные возгласы, встряхивал пострадавшего.

— Алексей! Леха! Слышишь меня, нет? Да живой ты, живой, просыпайся, хватит ночевать!

Головин бессмысленно моргал. Логинов легонько шлепнул его по щеке.

— Ну-ка, это еще что?! — Старик фельдшер схватил Николая за рукав, будто собирался силой оттащить от пациента. Впрочем, минутой раньше сам же он и сообщил начальнику угрозыска, что кроме контузии и многочисленных ушибов никаких серьезных повреждений у Головина нет. Глубокий погреб, как пушечное жерло, направил мощь взрыва вверх, в небеса, оттого Алексей и отделался сравнительно легко.

На пощечину Головин отреагировал невнятным мычанием. Логинов опустился на колени, склонился к самому его лицу. В нос пахнуло свежим перегаром.

— Леша, что у вас тут произошло? Что взорвалось?

— Мать где? — выдавил наконец из себя Головин.

— Мать в больницу повезли. Руку ей повредило, оглушило, но так ничего, жива. С Витькой что? Нигде его найти не могут.

— Нету Витьки, — пробормотал Алексей. — Руки…

— Что — руки? — не понял Логинов. — Целы твои руки.

— У зверя — руки. Витька в погреб пошел, а за ним зверь… Запах, наверно, учуял. Витька как знал… все кошки сбегутся… На медведя похож, но не медведь. Медведя-то я бил… Страшный… руки у него… руки вместо лап… с когтями…

— Леха, ты погоди, ты, ну-ка, не засыпай! — Николай опять потряс раненого. — Медведь, выходит, к вам в погреб забрался? А взрыв отчего?

— Я услыхал — Витька кричит, и с карабином туда. Он Витьку загрыз уже. Я стрелял… бензин загорелся… потом тротил долбанул. Это не медведь… чудище… не зря говорили…

«Тротил-то у них откуда? — горестно подумал Николай и тут же ответил сам себе: — Да все оттуда же!» Если б имелась в округе ядерная боеголовка, то и ее бы давно выменяли на самогон.

— А зверь куда девался?

— Не знаю… Там, наверно, остался… и он, и Витька, — Головин приподнял руку и указал в ту сторону, где раньше был погреб, но тотчас зашелся в кашле, на губах у него выступила розовая пена. Фельдшер уже всерьез оттолкнул начальника розыска и склонился над пострадавшим.

Логинов выпрямился, уступая место медикам. Кое-что уже вырисовывалсь. Вполне мог зверь забраться в погреб, тем более что вон он, старый склад, за оврагом, за Кольцевой улицей.

Вылез из логова, отправился на промысел, забрел к Катерине. Но не то спугнула его бабка Наталья, не то так почему-то ушел и вот сюда приперся. А на речи Головина о чудищах с руками вместо лап внимания можно не обращать. В шоке человек, в бреду. Но как не обращать, когда все наворачивается и наворачивается вокруг этого треклятого медведя какая-то чертовщина! Бродит по улицам безбоязненно. Собак везде столько, цепи бы уже пообрывали и стаями на него кидались. Но будто сторонятся его собаки. А они ведь тут все, от бродячих до промысловых, по крови охотничьи. А охотничьи собаки в лесу опасного зверя не боятся. Они, Логинов много раз видел, от непонятного хвосты поджимают, от такого, что им инстинкт не может объяснить. Выходит, и медведя этого они не понимают. Почему? Что с ним такое?

Одно утешает: если верить Головину, кажется, отгулялся зверюга.

Николай оглядел разгромленную, дымящуюся усадьбу: дом со съехавшей набок крышей и пустыми провалами окон, разметанный забор; деревья с поломанными, обвисшими ветвями. В центре перепаханного взрывом двора курилась громадная воронка, по краям которой кое-где дыбились размочаленные обломки бревен — остатки мощных перекрытий погреба.

С огнем пожарные уже справились, но над всем этим хаосом висела густая пелена едкого дыма. Сквозь дым ослепительно сверкали фары двух пожарных машин и подоспевшей милицейской техники. В сверкающем мареве суетились люди в серой форме и неуклюжих брезентовых робах, мелькали красные околыши фуражек, тускло отсвечивал зеленью металл пожарных касок. Николай подумал, что так, наверное, должна выглядеть война.

Его не оставляло чувство, будто весь нынешний вечер он бежал по резиновой дорожке тренажера или навстречу движению эскалатора, спеша, но оставаясь при этом на месте. События же, в соответствие с законом всемирного сволочизма, развивались из всех возможных вариантов по наихудшему.

Из сверкающей дымовой завесы вынырнул Онуфриев. Во всеобщей кутерьме Логинов не заметил, когда прибыл начальник райотдела, но тот, оказывается, успел уже оценить обстановку и выглядел даже довольным, оттого, по-видимому, что дальнейшей опасности нет, взрыв оказался всего лишь несчастным случаем на бытовой почве, жертв — считай — одна, и то еще достоверно не установлено. Так что шума большого не поднимется и комиссий никаких не понаедет. Тем не менее доклад Николая шеф выслушал со вниманием.

— Медведь, значит, в погреб забрался? Ну-ну. Надо будет утром качественный осмотр сделать. Если был медведь, должно от него хоть что-то остаться, шерсть, куски какие-нибудь. А то, может, и брехня. Наплел Головин.

— Не нарочно же они сами себя взорвали, — возразил Николай.

— Не нарочно. А по неосторожности — могли. Теперь Леха на медведя валит.

— Если б он выкручиваться вздумал, про тротил вообще бы промолчал, сказал бы: не знаю, чего там брат в погреб натаскал и что взорвалось.

Логинов почти не сомневался в правдивости слов Головина. Оставалось распустить по домам охотников, дожидающихся в райотделе. Теперь его беспокоила другая проблема, о которой начальник РОВД пока ничего не знал. Николай надеялся хоть тут поспеть вовремя.

— Поеду я, — сказал Логинов, оглядываясь по сторонам.

— Торопишься! — не одобрил Онуфриев. — Хотя — чего тебе здесь делать? Если надо…

— Надо.

— Ну, давай, — махнул рукой шеф. — Вон, пусть тебя гаишник подбросит.

36

Лейтенант Василий Седых злился с самого утра.

Ни свет, ни заря, молодого специалиста разбудил помощник дежурного по отделу, пиная ногой дверь его комнаты в холодной, провонявшей сыростью, потом и табачно-спиртным духом общаге. Бранясь — нету покоя от ментов долбаных! — соседи но комнате попрятали головы под подушки.

Перво-наперво лейтенанту пришлось извлекать из печи горелый труп алкаша-кочегара, потом мотаться по бичевским притонам, вытаскивая из зловонных куч тряпья вшивых, чахоточных, покрытых коростой бомжей. Весь день Василия преследовал тошнотворный запах мочи, блевотины и впитавшегося в плоть бывших людей перегара.

Пообедал он в столовке, но после богатых утренних впечатлений кусок не лез в горло. Во второй половине дня беготня чуть улеглась. Часа в три позвонила Натаха, бухгалтерша лесодобывающей артели, тридцатилетняя да незамужняя. Натаха таким тоном разговаривала с Василием и такие произносила слова, что у него пришел в движение известный орган. К тому же был ему обещан хороший ужин под Натахино домашнее «снадобье».

Но тут начальство обнаружило, что опер, которому полагалось сегодня дежурить, три дня, как отбыл в отпуск. Не долго думая, захоботали молодого Василия. Так что вместо приятного вечера вышел облом и сплошное разочарование.

Лейтенанта в последнее время преследовало единственное желание: повидать такую работенку в белой обуви, в красном ящике.

После школы в армию идти было в ломы. Ловить там нечего, еще на какую-нибудь войну загремишь. На вуз у родителей бабок не хватало. Зато у отца был друг в ментовке, полковник. Отец вошел с полковником в тесный контакт.

В юридическом институте МВД за учебу платить не требовалось. Зато поступали туда строго по блату: дети и родственники милицейских чинов и прочих важных людей.

Или по их же протекции. У папаши хватило средств подмазать и полковника, и тех, кто сидел на приеме. А через четыре года, когда замаячило распределение по местам службы, знакомый полковник уже ушел в отставку, а средств у семьи не прибавилось. Вот и загнали в эту задницу, в Октябрьск. Можно было, конечно, не ехать, так все равно в армию загребут!

…Мотоцикл опять заглох. Седых в бессчетный раз даванул ногой на стартер, утер со лба пот, выругался. Угробище, а не техника! Логинов, такой, без ключа, говорит, заводится. Ни хрена она вообще не заводится! Начальству главное, — команду подать, а ты долбись! Можно, конечно, не уродоваться, сослаться потом на неисправность, но вони же будет. Все нервные такие.

Со своими двумя помощниками оперуполномоченный побывал уже на квартире у завуча, но там на стук никто не отозвался. Тогда они нагрянули к Репину, но и его не застали, обнаружили только, что неслабо тут кто-то отдыхал. Потом бросил дверь открытой и подался неизвестно куда.

Перебудив на всякий случай соседей, Седых установил, что никто из них ничего подозрительного не слышал и не видел, а заодно узнал, что такой-сякой милиции больше делать нечего, кроме как по ночам тарабанить в двери. Ладно, не околеете!

Вернувшись в покинутую квартиру, он позвонил в отдел, чтоб доложить обстановку и получить дополнительные инструкции, но выяснилось, что Логинова там уже нет.

Ругаясь про себя, оперуполномоченный в сопровождении засыпающих на ходу милиционеров вернулся к мотоциклу и бился с ним минут десять, пока двигатель наконец не затарахтел.

Они объехали окрестные дворы, высматривая в свете фары Репина, но им никто не повстречался, кроме промокшей дворняги, шарахнувшейся из-под самого колеса.

Василий резко тормознул, дурная псина ускакала в темноту, а двигатель «Днепра» постучал лениво, пару раз чихнул и снова заглох.

Сойдя на землю, Седых покачал зловредный экипаж. В баке плескалось горючее.

Покрываясь потом и свирепея, оперуполномоченный с маху топтал рычаг стартера, подсасывал в карбюратор бензин, пока горючка не начинала течь из-под клапанов в грязь. Двигатель урчал, покашливал, но не заводился.

Лейтенант пнул скат норовистого «Днепра». Милиционеры стояли рядом молча и выжидающе.

— Чего едальники пораскрывали? — окрысился Василий. — С толкача давай попробуем.

— Ты бензину пересосал, — сказал один из сержантов.

— Ты бы, знаешь, чего пососал?!

«С толкача» мотоцикл завелся. Помня инструкции Логинова, Седых решил опять ехать к завучу. Он зло крутанул ручку газа, отпустил сцепление, и мотоцикл прянул с места.

— Тише, ты, наездник! — крикнул в ухо лейтенанту сидящий позади милиционер, хватаясь рукой за фуражку, чтобы ее не сорвало встречным ветром. От такого старта он едва не свалился с сиденья. Второй сержант, помощник дежурного, съежился в коляске, кутаясь в ее прорезиненный полог.

Седых вырулил из путаницы дворов на проезжую часть.

Они не проехали и полсотни метров, как от обочины наперерез мотоциклу ринулся некто, неуклюже размахивая руками и цепляя мостовую носками сапог. Василий ударил по тормозам, шины взвизгнули.

Прикрывая глаза от света козырьком ладони, к «Днепру» подступил пьяный мужик в распахнутой телогрейке и выбившейся из штанов, расстегнутой до пупа рубахе.

Заглядывая поверх ветрового стекла, он пытался рассмотреть, кто за рулем.

— Подвезите, мужики!

Увидел, наконец, красные околыши фуражек с кокардами.

— А-а, милиция, дра-асте вам, добрый вечер!

Любитель автостопа не шибко смутился перед блюстителями порядка.

— Зинку тут не видали? Гошки, братана, жену? Гошка на рыбалке, а она, стерва, шляется по темноте. Куда, спрашивается, поперлась, когда мужа дома нет?! Я увидел — стой! — говорю, а она как дриснула… Игнатьич, ты, что ли! Не подвезешь?

Не обращая внимания на пьяное болботание, Василий изо всех сил старался не дать заглохнуть двигателю, но окаянный агрегат, будто издеваясь, покашлял, постучал раздумчиво, с отвращением чихнул и издох.

Оперуполномоченному захотелось задушить кого-нибудь собственными руками. Но инициативу перехватит помдеж.

— Щас ты у меня найдешь Зинку, — пообещал он, вылезая из коляски.

Недолго спустя, окажись поблизости запоздалый прохожий, он мог бы наблюдать необычную картину. Долговязый парень в «гражданке», матерясь, обреченно дергал заводную педаль ободранного «Днепра», из «люльки» которого нелепо торчали вверх ноги в кирзовых сапогах. Голова и туловище странного пассажира прятались глубоко в недрах коляски, и оттуда время от времени доносилось приглушенные вопли. На боковом крыле восседал милиционер и левой ногой деловито утрамбовывал и упихивал поглубже непослушный «груз». Второй милиционер за отсутствием занятия стоял рядом просто так.

— Толкать надо, — сказал Василий. Рубашку на нем впору было выжимать. — Да выкиньте вы эту морду! Зачем запихали? Некогда с ним возиться.

— Я с ним в отделе разберусь, — пообещал помдеж. — На той неделе мы по тони сплавляемся — самый ход — а он, гнида, выскакивает и впереди нас сеть кидает. Два заплыва обосрал.

— Выкинь, говорю! — рявкнул Седых.

— Ладно, молодой, не шуми, — огрызнулся помдеж, но все же дернул за торчащие над коляской сапоги. — Эй, ты, вылазь! Разлегся!

В ответ из-под полога донеслось обиженное бормотанье. Не склонные к уговорам сержанты живо выдернули обладателя сапог на свежий воздух и привели в вертикальное положение.

— Ну-ка, дергай отседа! — скомандовал помдеж. — Длинными и плавными скачками. Завтра в отдел придешь. К девяти часам.

— Зачем сразу по морде? — Мужик потрогал расквашенный нос.

— Щас, бля, добавлю! — пригрозил помдеж.

Мужик молча повернулся и растаял в темноте.

«Чего мотаемся туда-сюда? — подумал Седых. — Чего ищем? Сколько времени потеряли! А смысл?!»

Опять толкали мотоцикл, пока он не завелся. Проехать им оставалось метров двести. «Лучше б пешком пошли», — вздохнул Седых.

— Может, в отдел?.. — предложил второй сержант, до костей продрогший в форменной курточке, поверх которой ничего не набросил перед выездом.

— В свистел, — ответствовал оперуполномоченный.

Заворачивая мотоцикл во двор двухэтажки, где проживал завуч, Василий совершенно позабыл за кутерьмой, что асфальтированная дорожка здесь перекрыта сваренным из водопроводных труб барьером, при помощи которого жильцы дома обороняли клумбы и скамейки от лихих шоферов. С другой стороны дома дорогу переграждал неглубокий кювет, в котором они чуть не застряли в первый приезд. Бороздя заполненную водой канаву, Седых неосторожно сбросил газ, и мотоцикл заглох. Тут уж седоки взревели хором.

Втроем они вытолкала «Днепр» на ровное место.

— Да что же с ним за черт такой? — Помдеж отстранил Василия и присел на корточки перед двигателем.

Седых глянул на слепые окна двухэтажки, но тут помдеж радостно протянул:

— По-онял! От же сука! — И бодро пообещал: — Щас мы его сделаем. Где инструмент?

Пока троица, позвякивая металлом и посылая в разные стороны мелькающие лучи фонарей, колдовала над вымотавшей душу техникой, с улицы во двор, мимо барьера из труб, проследовала странного вида фигура. Некто сгорбленный, скособоченный, спотыкаясь на каждом шагу, пересек двор и приблизился к ступенькам крыльца. Будь Седых не так поглощен своим занятием, он заметил бы странного пришельца и даже в темноте, наверняка, разглядел бы, что существо покрыто какими-то развевающимися под ветром лохмотьями, похожими на клочья длинной свалявшейся шерсти.

Порыв ветра на миг донес едва уловимый запах гари, обеспокоивший лейтенанта. Но помдеж прикрикнул: держи давай! — и Василий крепче сжал плоскогубцы на непослушной гайке.

37

Сергею никак не удавалось расслабиться. Он поминутно вздрагивал от стука и скрипа жести, которую на крыше дергал за оторванные края ветер. В ноздри лез запах плесени и какой-то тухлятины.

Потоки воздуха, проникая через разбитое слуховое оконце, шевелили на полу комочки легкого шлака, посвистывали в щелях, колыхали мрак, заполнивший треугольный шатер чердака. Иногда чердачные шорохи становились похожими на шаги, и Сергей пристально вглядывался в пыльную темень. Но глаза различали только полог густой паутины у самого лица.

Оказавшись в полном одиночестве и тишине, Репин задумался: Недавняя уверенность поослабла. Что он все-таки станет делать, когда появится тот, кого он подстерегает? Спрыгнет с чердака и выстрелит в затылок, пока хозяин будет копаться в замке? Или в лоб, если успеет обернуться? Промахнуться в упор невозможно.

Сергей представил себе бледное пятно лица, которое, наверняка, увидит в последнюю секунду, вспышки и грохот выстрелов, медленно сползающее вдоль стены тело, и наконец, судорожные движения ног, будто норовящих крутануть напоследок невидимые велосипедные педали. Как тогда, в коридоре «малосемейки».

Или предстанет перед ним нечто иное, оскаленная медвежья харя с человеческими глазами?

Но верилось в это с каждой минутой все меньше, а сиденье на чердаке начинало отдавать дурацким посмешищем. Сергей постепенно будто трезвел. Но то не хмельные пары выветривались, а заколебался и начал таять на сквозняке затянувшийся многодневный кошмар. Даже проклятое Подземелье представилось всего лишь тяжелым сном, от которого можно освободиться, надо лишь собрать волю и… вспомнить про связанную Раису!

От этого воспоминания он вздрогнул и окончательно пришел в себя.

Мать твою!.. Что же он натворил?!

Сергей заворочался, не опасаясь больше произвести шум, взялся за крышку люка, чтобы распахнуть ее настежь и спуститься вниз.

Выйти на воздух, прочистить легкие, освежить голову, встряхнуться. А потом…

Потом бежать обратно, развязывать узлы, каяться, на коленях ползать! Заслужил!

Она, конечно, так, запросто его не извинит. Но ничего, кровью искупим!.

Железо крыши дрогнуло и загудело под внезапно налетевшим порывом ветра. Звякнули в оконной раме остатки разбитого стекла.

Сергей, успевший спустить одну ногу в люк и нащупать ею перекладину лесенки, настороженно замер. Из всех углов поползли шорохи, сливаясь в негромкий шелест теперь уже отчетливо слышных неторопливых шагов. Кто-то приближался из дальнего конца чердака. Под подошвами неизвестного громко заскрипел шлак, хрустнуло битое стекло.

Сергей втянул ногу обратно, выпрямился. Кого могла занести сюда нелегкая? На заночевавшего бича не похоже: слишком холодно для ночлега. Как же раньше не уловил чужое присутствие? Нюх потерял?

Рука нащупала под курткой рукоять пистолета.

Тьма вдруг поредела, хоть свету взяться было неоткуда. Может, ветер разогнал тучи и просочился в дыру окна лунный луч? Сергей вдруг увидел, как из-за поддерживающей стропила опоры выступил человек. Такой до чертиков знакомый, что не узнать его было просто нельзя.

Солдат в вылинявшем до белизны «хзбэ» — точь-в-точь такой, каким запомнился он Сергею во время той свиданки с матерью и женой — не спеша переступал по голосистому шлаку, будто не замечая застывшего над распахнутым люком мента. В одной руке воин сжимал знакомый металлический прут, другую прятал за спиной.

Теперь Сергей ясно различал каждую деталь, каждую черточку, и только лицо солдата скрывалось в сгустке черной тени, будто вымазанное дегтем.

Как он здесь оказался? Сбежал? Опять прошляпили спецы-конвоиры?! Или следователь едалом щелкнул? А прут? Он же приобщен к делу и хранится в комнате для «вещдоков»… Как он сюда вообще добрался? Зачем?

Но Сергей уже догадался, что на эти разумные вопросы ему ответов не получить.

Сознание вновь заволокла тошная муть и размышлять стало невмоготу.

Не дремали только рефлексы. Рука с пистолетом вынырнула из-под куртки, большой палец толкнул вниз флажок предохранителя.

— Ну-ка, руку из-за спины! Брось прут! — скомандовал Сергей осипшим голосом.

Солдат остановился в нескольких шагах от люка, и хоть теперь Сергей отчетливо различал даже пуговицы его изношенной робы, черная маска по-прежнему скрывала лицо.

— Да ладно вам. Чего шуметь? Здравствуйте, во-первых, гражданин капитан.

— Брось железяку, — машинально повторил Репин.

— Сам бы рад, но не выходит.

Солдат как бы в растерянности пожал плечами, тряхнул сжатой в кулак кистью, делая вид, что пытается освободиться от вросшей в нее арматуры.

— Никак! — Он снова затряс рукой, словно борясь с собственными непослушными пальцами. — Да вы успокойтесь, уберите пистолет.

— Ты кто? — спросил Сергей.

— Сами знаете.

— Зачем пришел?

Солдат помедлил, потом ответил будто виновато.

— Не знаю. Я не убежал. Я просто мертвый. Вчера в камере повесился.

Сергей, не удивившись, подумал вдруг: «Может, и правильно ты сделал, милок».

— Конечно, правильно, — откликнулся воин. — Куда же было деваться?! Я сначала в камере с опущенными сидел. Нормально было. Потом в общую перевели. Там человек двадцать. Лупили, а после отбоя завалили на шконку и до утра все хором… Стеклорез мокрый, говорят, взломщик волосатых сейфов! По приговору, мол, тебя все равно не шлепнут, так за то, что ты сотворил, пока не придушим, долго будешь враскорячку ходить!

— Что, обидно? — скривился Сергей.

— Праведники нашлись! Сами-то после этого чем лучше? Я понимаю, я заслужил. А другие?.. Вы ведь, гражданин капитан, тоже убивали.

— Сравнил!.. — отмахнулся Сергей. — Не я, так он бы меня.

Но перед глазами встали забрызганные красным кирпичи под бревенчатым бараком… дымок над недостроенными стенами… потом истошно вопящий «бич», пойманный на свалке и поливаемый отобранным у него же одеколоном — щас зажгем тебя, падаль! (Не зажгли же Репин с Неклюдовым, так только, спичечным коробком потрясли.) «Вот сволочь! — подумал Сергей. — Вон, куда клонит! Не знает, что еще тогда на волоске висел». Репин вспомнил, как сразу после задержания, по горячке, вспыхнуло желание прямо здесь, в укромном уголке заводской территории, всадить гаду пулю. Например, при попытке к бегству или пресекая вооруженное сопротивление — не дожидаясь тягучего следствия и гуманного суда. Если честно, мог и всадить. Вложил бы после в руку какую-нибудь железяку или кирпич. Одно удержало: страх, а вдруг докопаются, и придется отвечать?!

Выходило, что проклятый солдат в чем-то прав, хоть и подлая выходила его правота.

— Вот видите, — прозвучал голос солдата. — Правда подлой не бывает. Здесь-то вы зачем, гражданин капитан?

Сергей не нашелся, что ответить. Воин сощурился, будто приглядываясь.

— Что это у вас с лицом?

А что с лицом? Сергей непроизвольно цапнул себя за щеку.

В этот момент свет наконец упал на физиономию парня, смывая черноту, и Репин понял, что он не врет. Щеки ввалились и мягкий пушок на них выглядел налетом бледной плесени, глаза превратились в костяные пуговки, пухлые губы опали и посинели.

— Так я говорю, лицо-то у вас… — напомнил мертвец.

— Да ты на себя посмотри! — выкрикнул Сергей У солдата физиономия заходила ходуном, будто под кожей шевельнулись громадные жирные черви, а ровные, белые зубы начали выпирать наружу звериными клыками. Уши задвигались, приобретая форму полусвернутого древесного листа. Живой мертвец превращался во что-то еще более страшное, преследовавшее Сергея во время его блужданий по Подземелью.

Но и с Репиным творилось что-то неладное. Ему вдруг показалось, что его щеки, лоб, подбородок шевелятся, выпирают буграми, как поверхность медленно закипающего жирного молока. Рот распахивается все шире, потому что из десен, разжимая челюсти, лезут острые клыки.

— Нет! — крикнул он, пытаясь стряхнуть наваждение. — Врешь!

И вскинул пистолет.

— Перестаньте, — прежним голосом сказало чудовище. — Так вы ничего и не поняли. Там, внизу, уже все собрались. Сейчас сами увидите. Теперь мы все вместе.

Из-за другой чердачной опоры появилась девушка с распущенными, закрывающими лицо волосами, точь-в-точь такая, какой мелькнула она недавно перед Сергеем во время его блужданий по закоулкам дворов.

У солдата, незаметно обретшего свой обычный — прижизненный — облик, выпал из руки обломок арматуры. Девушка тряхнула головой, волосы рассыпались, но вместо страшной маски Сергей увидел ее лицо — совсем как на той, запомнившейся ему фотографии.

Сергей вдруг догадался, почему везде и всюду неотступно следовала за ним эта несчастная убиенная девица, жертва собственного легкомыслия и лап Подземелья.

Так, должно быть, могла выглядеть его собственная непутевая душа.

Девушка приблизилась к солдату, встала рядом, протянула руку и обвила пальцами освободившуюся кисть своего убийцы. Так и стояли они, взявшись за руки, молча глядя на Сергея, и тот подумал, что при жизни девчонка, возможно, успела сперва и вправду влюбиться в белобрысого ублюдка своей полудетской, глупой любовью. Но предательство и злодеяние, за которые уже заплачено сполна, больше не разделяли их.

Значит, пройдя сквозь Подземелье, можно увидеть свет?

Сергей повернулся, оставляя парочку за спиной, и прыгнул в распахнутый люк.

Ступни ударились о бетонный пол. Перила, отделяющие площадку от лестничного пролета, врезались в ребра, и он едва не вскрикнул от боли. Однако он убедился, что ничего себе не сломал.

Сергей не знал, что делать дальше. Призрачный свет, недавно заливавший чердак, угас. В полной темноте хватаясь рукой за перила, как за путеводную нить, он начал спускаться по лестнице. Если удастся вырваться, он найдет Раису. «Спаси! Я люблю тебя!» — чуть не крикнул он вслух.

Скрипнув, открылась дверь подъезда и сквозняк со стуком тут же вновь захлопнул ее. Но Сергей почувствовал, что в подъезде появился кто-то еще. Он настороженно замер Игра в прятки продолжалась не долго. Включилось электричество, и за спиной Репина, между первым и вторым этажом, расцвела немощным цветком лампочка, превратив темноту в сумеречное порхание теней. В полумраке Сергей разглядел на самой нижней ступеньке странное существо, с ног до головы покрытое косматыми клочьями — шерстью?! Оно лишь отдаленно напоминало человека — горбатое, неуклюжее, с дико поблескивающими глазами, лишенными всякого выражения на черной, окровавленной харе. Существо раскрыло пасть, показав желтые зубы.

Сергей моргнул. Нет, ему не показалось. Зубы росли, выпирали из десен, превращаясь в жуткий заостренный частокол. Плясали тени, но кундига, больше не прячась в них, менялся на глазах, обретая полузвериный облик.

Репин удивился тому, что больше не испытывает ни страха, ни отвращения. Он просто стоял и смотрел на того, кого хотел и боялся встретить лицом к лицу.

Теперь они встретились, и Репин не знал, что делать.

Он не почувствовал, как рука, все еще сжимающая пистолет, обрела способность двигаться самостоятельно. Эта склонная к отсебятине рука вдруг вскинулась на уровень груди, вздрагивая, помедлила секунду, а потом ее указательный палец плавно, как на учебных стрельбах, потянул спусковой крючок.

Сергей не понял сперва, что произошло. Он лишь успел заметить покачивающийся перед ним в воздухе «Макаров» — вид сзади — причем прорезь прицельной планки, мушка и грудь чудовища оказались на одной прямой. В барабанные перепонки больно ударил стиснутый пространством подъезда грохот, а из ствола вырвался скупой снопик искр.

Существо у основания лестницы дернулось и покачнулось. Пуля, похоже, причинила ему боль. Рука тем временем продолжала делать свое дело. Камнепад выстрелов сыпался на чудовище, и пули определенно причиняли ему не только боль, но и какой-то неизмеримо больший вред, потому что при каждом попадании тварь дергалась; нелепо взмахивала передними лапами и вдруг бесформенным комом осела на пол, точь-в-точь как сумасшедший алкаш-убийца в коридоре «малосемейки».

Сергей пристально наблюдал за лежащим. Ни малейшего движения. И что? Это все?

Так просто? Этого не может быть! Подвох таится где-то рядом.

Он осторожно шагнул вниз по лестнице.

Дверь подъезда — на этот раз резким рывком, вызвавшим короткий негодующий скрип — распахнулась. Сергей вздрогнул, заглянул через перила. Света лампочки не хватило, и он ничего не смог рассмотреть.

Что там еще за мерзость, кто явился по его грешную душу? В дверь лезли кривляющиеся сгустки тьмы, словно дверь та вела не во двор, а в черную глубину Подземелья, и Сергей в нисшедшем на него спокойствии, перегнувшись через перила, поднял оружие — теперь уже в полном согласии со своими чувствами и побуждениями.

Стрелять, однако, он не мог. Кожух пистолетного затвора ушел далеко назад, и из него навстречу врагам сиротливо торчал тонкий оголившийся ствол. В «Макарове» больше не было патронов.

Свободной рукой Сергей хотел достать запасную обойму, но сделать этого не успел, потому что грохот вдруг возобновился и от распахнутой двери прямо ему в лицо ударили знакомые вспышки. Они были, наверное, слишком яркими, потому что он мгновенно ослеп, а потеряв способность видеть, внезапно ослаб и почувствовал себя огромной резиновой куклой, которую проткнули шкодливые ребятишки. Тело куклы сморщивалось и опадало, теряя внутреннее давление жизненной силы. Когда давление упало до нуля, улетучились тоска, тревога, усталость и многое другое, что так долго терзало Сергея.

Он вдруг обнаружил, что лежит совершенно голый на каменном прозекторском столе под неяркими лампами, отражающимися в белом кафеле стен, и догадался, что находится в морге, но не в одном из тех, в которых довелось множество раз побывать по служебной надобности, а в том, другом, где обычно заканчивались во сне его блуждания по подземному лабиринту.

Все было здесь знакомо: и запертые наглухо двери; и железный прут, брошенный на край соседнего стола… Разница состояла в том, что Сергей теперь не наблюдал происходящее со стороны, а собственной персоной олицетворял распростертое на столе тело, которое в конце концов должно было превратиться в оживающего мертвеца. Мертвым, однако, он себя отнюдь не чувствовал.

Присутствовала рядом и женщина. Одетая в непривычного вида, колышущуюся складками белую хламиду, она склонилась над Сергеем, гладила его по слипшимся от пота волосам, массировала мягкими пальцами влажный лоб, и казалось, вот-вот готова была затянуть вполголоса колыбельную. Сергей стал вглядываться в ее лицо, надеясь понять, кто же это так нянчится с ним, но то ли из-за мерцания ламп, то ли по причине легкой пелены, застилавшей глаза, ему показалось, что лицо женщины колышется и идет рябью, как отражение на потревоженной водной глади. На нем, плавно сменяя друг друга, проступали знакомые, хоть порой и полузабытые черты разных женщин, которых на протяжении своей жизни знал Сергей, которых любил или считал, что любил, и которые любили или считали, что любили его. Сергею захотелось, чтобы женщина превратилась в Раису, да так и осталась ею. Перед ним даже мелькнули знакомые насмешливые губы, но тут же растаяли, потому, наверное, что все эти женщины, и Раиса в том числе, не могли остаться с ним здесь, а лишь проходили прощальной вереницей, словно провожая в бесконечное путешествие.

Но несмотря на фантасмагорию черт, устремленные на Сергея глаза оставались одними и теми же, сурово-скорбными и в то же время сострадающими, и он подумал, что эти глаза мог бы полюбить раз и навсегда, но они так никогда и не встретились. И еще он, неверующий, в руках не державший Священную Книгу, вдруг решил, что такой взгляд мог бы принадлежать Богородице.

За спиной женщины возникло движение. Оттуда выступил белобрысый солдат. Сергей вздрогнул и уставился на него, ожидая чего-нибудь скверного. Но ничего не случилось. Солдат выглядел живым и здоровым, румянец играл на его округлых щеках, и даже представить было трудно, что прежде происходили с этим лицом странные метаморфозы.

Солдат тоже был обнажен. Пропитавшаяся камерной вонью защитная роба исчезла, освободив красивое, мускулистое мужское тело. Чистая кожа будто светилась, но Сергею вдруг бросилась в глаза сине-багровая полоса, опоясавшая шею.

— Ну вот и все, — сказал солдат, подходя к столу и протягивая руку, — пора нам, вставайте.

У Сергея мелькнуло подозрение, что неспроста такое дружелюбие — опять хочет воин показать, что одного они поля ягоды — но он вспомнил, как стояли на чердаке рука об руку девушка и солдат, и успокоился.

Опершись на протянутую руку, Сергей поднялся и заметил в проходе между рядами оцинкованных лежаков большого рыжего кота. Кот, присев на задние лапы и вальяжно откинув в сторону, хвост, тщательно вылизывал пушистую шерсть, которая была выпачкана чем-то темным и липким. Но благодаря стараниям розового проворного язычка на щеголеватой лоснящейся шубке следов той дряни почти не осталось.

Словно почувствовав на себе чужой взгляд, кот перестал прихорашиваться, не спеша подошел и потерся о голые Сергеевы ноги. Сергей наклонился и протянул руку, чтобы погладить хвостатого, но в последний момент не решился.

Заметил он и еще одну знакомую фигуру: пакостную старуху, встречавшуюся на тропе перед моргом, каргу в странной хламиде, норовившую повиснуть на локте. Сейчас старуха чинно сидела в сторонке на белом табурете, строгая, прямая, с чуть склоненной головой и сцепленными на коленях костлявыми костями.

«Как на похоронах, — подумал Сергей и усмехнулся. — На похоронах и есть. Получила костлявая свое и успокоилась». Но едва Сергей отвернулся, карга с табурета куда-то исчезла, убрела, должно быть, по дальнейшим своим делам.

Солдат подошел к одной из дверей и, потянув за ручку, распахнул ее. За дверью начинался знакомый подземный коридор, при виде которого Сергей отшатнулся, однако стоящая за спиной женщина мягко, но настойчиво толкнула его вперед. Он понял, что идти придется, и, пересилив отвращение, сделал первый шаг. Солдат уже был впереди и манил за собой.

Дойдя до двери, Сергей оглянулся. Женщина, оставаясь неподвижной, провожала уходящих тем же скорбно-сострадающим взглядом. Она не подняла руки, не кивнула, а только смотрела и смотрела, оттого, должно быть, что не дано ей было ни напутствовать, ни благословить их.

Едва позади остались первые метры, дверь за их спинами, захлопнулась, будто кто-то несильно, но решительно толкнул ее с противоположной стороны.

Конец туннеля терялся в белесом сумраке, подсвеченном вдали желто-багровыми сполохами, словно где-то в неведомых недрах полыхали громадные раскаленные печи.

Их мощное, приглушенное далью гудение сотрясало воздух.

— Куда это мы? — спросил Сергей, шагая рядом с солдатом — и не дождался ответа.

Вскоре он начал улавливать едкий, химический запах, показавшийся очень знакомым, будто там, впереди, жгли ластмассу или другую какую-то дрянь. Сергей вдруг припомнил, как в далеком детстве он со сверстниками таскал серу у полупьяных слесарей-сантехников, производивших ремонтные работы в их старом доме. Мальчишки поджигали ядовито-желтые комья и с воплями носились по двору, оставляя за собой разлетающиеся по ветру струйки жидкого огня. Набегавшись, они поливали этими струйками муравейники, с интересом наблюдая, как потешно мечутся под льющимся с неба напалмом стаи насекомых.

Сергей понял, что за вонь отравила затхлый воздух тоннеля, и у него не осталось сомнений относительно конечной цели их путешествия. И еще он вспомнил, где совсем недавно встречал эту вонь. Она неотступно висела над Октябрьском…

На ум пришла мысль об убиенной девице. Сергей даже поискал ее взглядом, но нигде не увидел. Не место было здесь несчастной дурочке. И он, наконец, с облегчением перестал о ней думать.

Зато он понял, что может заглянуть в будущее, вернее, увидеть то, что произошло бы с ним и с другими людьми, если бы все кончилось иначе. Он так никогда бы и не дождался майорской звезды, а из их совместной с Раисой жизни не вышло бы ничего, кроме сплошных недоразумений.

Кое-что проглянуло и насчет объекта его последних упражнений в стрельбе. Не все тут было ясно. Никакой человеко-медведь не рисовался Сергею. Но сквозь обманчивую дымку мелькали завуч и незнакомая девочка лет семи-восьми с большим голубым бантом на затылке. Лицо у девочки было багрово-синим, с уголка губ стекала струйка крови, на шейке чернели овальные синяки, а юбочка непристойно задралась. Завбаней Катерина тыкала в завуча пальцем: я же вас предупреждала!

Но Сергей знал: школьница та жива и здорова и ничего с ней теперь не случится.

Сергею сделалось легко, хотя чей-то голос и нашептывал ему, что лишь Богу дано читать Книгу Судеб и судить грешных за дела, а тем паче, помыслы их. Он же преступил границу, и за то воздастся ему. Но голос этот мало беспокоил Сергея.

Согласившись с приговором, готов он был платить по любым счетам. Утешала мысль, что хоть и не выиграл он у Подземелья, но и не проиграл вчистую.

Коридор пошел под уклон. Далекий свет с каждым шагом делался ярче, отчетливее проступали на стенах похабные надписи и рисунки. Шагавший впереди солдат остановился.

Впереди открылся обширный участок потрескавшейся бетонной стены, исписанный черными, корявыми буквами, складывающимися в кривые строки некоего связного текста. Кто-то приложил немало стараний, сажей выводя на стене пляшущие каракули.

Сергей принялся читать и догадался, что какой-то чудак намалевал здесь цитату из какого-то религиозного сочинения.

«Семьдесят учеников возвратились с радостию и говорили: Господи! И бесы повинуются нам с именем твоем.

Он же сказал им: я видел сатану, сшедшего с неба, как молнию.

Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию, и ничто не повредит вам.

Однако тому не радуйтесь, что имена ваши написаны на небесах».

Там, где надпись заканчивалась, той же неведомой рукой со знанием дела был пририсован громадный фаллос, похожий на воздетый перст или восклицательный знак.

Сергей долго всматривался в странные «графити», пока солдат не окликнул его:

— Пойдемте, немного уже осталось…

38

— Нет, ты мне объясни, как это вы потерпевшего проворонили, а? — Онуфриев напирал на лейтенанта Седых объемистым животом.

— Я ж говорю, мы оттуда заехали, а там дорога перекрыта, — оперуполномоченный указал рукой в сторону тупика. Мы хотели с другой стороны, а тут мотоцикл заглох. Пока туда-сюда — он, видно, и прошел.

— Туда-сюда! — рявкнул Онуфриев. — На кой черт вы тут колесили? У тебя какая задача была? Оставил бы одного при мотоцикле, а со вторым шел бы, куда послали.

Бестолковщина! Ладно, погоди, разберемся еще с тобой.

Подполковник резко повернулся и зашагал к подъезду, возле которого мелькали орудовавшие на месте происшествия сотрудники. Седых медленно поплелся за ним.

Несмотря на то, что в течение часа в самом доме и вокруг него тишину нарушали чрезвычайно шумные события — стрельба, беготня, а чуть позже гудение подъезжающих машин и прочие звуки, производимые следственно-оперативной группой, хоть и колотили уже бесцеремонно милиционеры в двери квартир, желая выявить возможных свидетелей — несмотря на все это, большинство окон по-прежнему оставались темными, будто за ними люди спали бесчувственным сном, или вообще это был не жилой дом, а приют для слепоглухонемых.

Онуфриев с раздражением подумал, что лет десять-пятнадцать тому назад весь двор кишел бы сейчас любопытными, а ныне — вот вам, пожалуйста, ноль реакции! Он и сам не знал, почему его злит это обстоятельство — ну, равнодушнее и пугливее сделался народ, известное дело — но как-то нехорошо и тревожно становилось старому милицейскому волку от такого всеобщего спокойствия населения. Будто и не нужна была никому эта их возня с мертвыми телами в вонючем подъезде. Будто вообще никому ничего ни от кого не было нужно.

Подполковник сплюнул и взошел на крыльцо. Навстречу ему из распахнутой двери появился судебный медик, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки.

— Ну, что там? — осведомился Онуфриев.

— Полный порядок. Два жмурика. — Эксперт подозрительно растягивал слова и старался дышать в сторону.

— Один ваш, а второй…

— Это мне известно, — прервал его начальник РОВД. Что по существу?

— По существу — у педагога девять огнестрельных. Половина смертельных. Так что, можно сказать, били кучно и наповал.

— А у второго?

— А у второго — одно. Зато прямо в лоб. В височную область. Но стена сзади… — эксперт присвистнул. Будто из пулемета строчили. С трех метров попасть не могли!.:

— Ладно, разберемся, — буркнул Онуфриев. Он тут же слегка вздрогнул, потому что сзади над самым его ухом забубнил вдруг голос лейтенанта Седых, которому невтерпеж было ждать завтрашних разборок и хотелось немедленно объясниться с начальником.

— Товарищ подполковник! Разрешите?.. Мы когда выстрелы услыхали — сразу в подъезд. Марченко, помдеж, на пороге споткнулся, мы чуть через него все не попадали. Я смотрю — а тот сверху целится. Ждать, что ли, пока в лоб прилетит? Но я вообще по ногам старался…

— Да уж вы постарались! — прорычал Онуфриев. — Снайперы! Не видели, что ли, что у него пистолет пустой?

— Не видели. Темно, и когда там было присматриваться?! — ощетинился в ответ подчиненный. — Я оружие правомерно применил. Он же человека убил. Или подождать было, пока перезарядит?

Оперуполномоченного обижала и пугала странная реакция начальника на его, конечно же, оправданные действия. По молодости лет и из-за отсутствия опыта в подобных делах он не понимал, что вовсе не из жалости к застреленному капитану гавкает на него босс, и расправу над ним никакую не затевает, а есть у подполковника совсем другие причины, чтоб выходить из себя.

В нескольких метрах от Онуфриева и Седых, внутри подъезда, на площадке первого этажа, Николай Логинов, опустившись на корточки, рассматривал распростертый на полу труп завуча. Через распахнутую дверь озабоченно входили и выходили люди.

Через нее же начальнику угрозыска бил в глаза ослепительный свет автомобильных фар. Выше по лестнице гудели озабоченные голоса и шаркали подошвы. Участковый инспектор нетерпеливо объяснялся с кем-то через запертую дверь: «Да я это, Федька, открывай! Чего ты такой ссыкливый?»

До Логинова слабо доходили все эти шумы и движения. Он очень устал, устал до одеревенения в мышцах и мозгах, до почти полного безразличия к происходящему.

Единственным его отчетливым ощущением было чувство опоздания везде и всюду.

Николай тряхнул головой, потому что в глазах у него то и дело начинало двоиться.

Странное перед ним открывалось зрелище. И странность эта заключалась не в тех отталкивающих изменениях, которые налагает на человека смерть. Логинов довольно равнодушно взирал на темные пятна, расплывшиеся на груди мертвеца в тех местах, куда угодили пули, на алую застывшую струйку, сбегавшую с его шеи. Заковыка состояла в том, что изодранная и основательно обгоревшая одежда на трупе больше напоминала лохмотья, чем городской костюм, в котором обычно щеголял Григорий Олконтович. Сквозь дыры проглядывала покрытая ожогами кожа. Черное, перемазанное копотью и тоже обожженное лицо завуча запрокинулось и застыло в гримасе боли.

Над ним в беспорядке топорщились клочья опаленных неведомым пламенем волос.

Логинов подумал, что потерпевший выглядит так, будто прежде, чем застрелить, его слегка окатили из огнемета.

Но на площадке между первым и вторым этажом — Николай старался не смотреть в ту сторону — лежало еще одно неподвижное тело, и никаких огнеметов возле него не обнаружили. Тем не менее, было похоже на то, что незадолго до кончины педагог то ли упал в костер, то ли побывал на пожаре. Впрочем, в костры обычно падают по причине большого перепоя. Григорий Олконтович же спиртным не злоупотреблял. И ни на каких пожарах…

Впрочем — стоп! Как раз и случился только что один пожар. У Головиных! Но, видимо, начальник розыска, действительно, здорово переутомился, потому что ему ни с того, ни с сего представилось вдруг, как из харкающей огнем глотки погреба вырывается Леха Головин с карабином в руках (но, может, и без карабина, какая разница?), а следом прет из огня некто ужасный, клыкастый, ни на что мыслимое не похожий, сдирающий с себя когтистыми руками-лапами клочья дымящейся шерсти…

Николай крепко зажмурился и вполголоса произнес заковыристую фразу, которую вряд ли потом сам сумел бы повторить. В тот же момент на его плечо опустилась чья-то рука. Подняв голову, Логинов обнаружил стоящего рядом Онуфриева.

— Оглох, что ли? — недовольно сказал подполковник. — Зову тебя, зову, а ты матом кроешь…

39

На следующее утро телефоны в кабинете начальника Октябрьского РОВД спозаранку жужжали, пели и звенели, как заведенные. Онуфриев то сдержанно, то с нескрываемым раздражением — смотря кто его доставал — говорил то в одну, то в другую трубку, но порой ему приходилось на полуслове прерывать беседу, так как на столе оживал аппарат прямой связи с областным центром. Аппарат этот начальник милиции величал «тюлюлюем» за требовательный, не похожий на прочие зуммер, настырно выпевающий это самое «тю-лю-лю-лю…» Линией мог воспользоваться не каждый сотрудник УВД, а потому, когда подполковник брал массивную, черно-белую трубку, речь его делалась лаконичной, деловитой и в соответствующей мере почтительной. Впрочем, достоинства своего он не ронял ни при каких обстоятельствах.

А доставали нынче Онуфриева все, кому не лень: и область, и районные «ракомводители», как именовал он местную власть. Трезвон этот начался еще ночью, когда все заварилось, и конца-края ему не предвиделось. Онуфриев и на «стрельца» этого, Седых, остервенился лишь потому, что знал, сколько крови у него высосут всякие грядущие проверки и расследования.

«Питию крови» положил начало дежуривший по управлению майор Стоценко. Однако, быстро уяснив обстоятельства происшедшего, майор резюмировал: вас понял, вопросов не имею. Но все же не удержался и добавил:

— По-глупому как-то получилось. Своих стреляете, чтоб чужие боялись?

Онуфриев, не уловивший в голосе майора особой скорби, огрызнулся:

— Водку ему надо было меньше жрать! Угробил человека ни за понюх табаку. Целовать его за это прикажешь?

— Да-а, — протянул Стоценко. — Водку Серега потреблял без меры, сами повидали. Ну, ладно, до связи. — И дал отбой.

Онуфриев не мог знать, какие злющие, когтистые кошки скребли в эту минуту на сердце у дежурного по УВД, как клял он себя за то, что не пустил Репу под полную раскрутку, когда того, балдого, приволокли из вытрезвителя после кабацких похождений. Не ровен час, всплывет эта пакостная история, и не погладят, ох, не погладят по голове добросердечного майора за то, что смолчал, считай — покрыл нарушителя служебной дисциплины. Способствовал, так сказать, формированию причин и условий… Микита, конечно, будет молчать, как рыба об лед. Тоже ведь, медаль за «альтруизм» не привесят. Главное, чтоб из «мочалки» ничто не просочилось.

Черти бы тебя побрали, Репа, алкаш несчастный! Хотя, собственно, и побрали уже.

Но долго переживать по поводу собственной глупой доброты майору не дали.

Дежурные сутки с их обычным «дурдомом» катили своим чередом.

Онуфриев же продолжал отвечать на телефонные звонки, сперва из служебного кабинета, а под утро из собственной квартиры, и в конце концов раскалился настолько, что не узнал по голосу и облаял одного из заместителей начальника управления внутренних дел.

Сейчас, поутру, сидя в своем кресле с легкой головной болью, подполковник прикидывал, какие могут ожидать лично его последствия и вырабатывал линию поведения во время грядущей служебной проверки. В конце концов, повертев в уме так и сяк различные варианты, он пришел к выводу, что никакими серьезными неприятностями данное «чэпэ» ему не грозит. Оружие было применено в строгом соответствии с законом, и прокурор района это уже подтвердил. А по своему, по чужому — значения не имеет.

Сейчас станут доискиваться: можно ли было предотвратить? Вопрос, конечно, интересный. Но и ответы на него можно давать увлекательные. Расплывчатая, одним словом, тема. Причины и условия формировались не здесь. Вот где формировались, там пусть и разбираются, там и спросить есть с кого.

Так, ну какое еще лыко в строку могут поставить? Недосмотрел? Обстановкой слабо владеете, товарищ подполковник? Это — ладно, тут сильно ерепениться не стоит.

Так точно, слабо владеем в какой-то степени. Но ведь не наш, а управленческий сотрудник отличился. Это управление нас контролирует, а не мы его. Но хоть в чем-то и покаяться надо. Самокритику управа любит.

Нервы все равно вымотают. Мало их служба помотала! На коллегии теперь, чуть что, станут тыкать: работу не можете организовать, стрелять куда попало только мастера!

«Да черт с ним!» — вздохнул Онуфриев.

Скоро и на покой. Младший вот только пусть институт закончит — и хорош! Всех чинов не выслужишь, а что для жизни можно было поиметь — и так давно поимел, бедствовать не придется. На пенсию, конечно, не разживешься, но не зря ведь начальником милиции столько лет здесь просидел. Хапать не хапал, служебным положением чересчур не злоупотреблял — во всем мера должна быть, мера и ум — но и ушами не хлопал. Машину купил, коттедж построил, земли кусок имеется, чтоб было где картошку посадить. А главное — с людьми умел ладить. Закон, конечно, исполнял, но не гнул по-дурному. Человек — он человек и есть, каждому жить надо.

Если по всякому поводу «на прынцыпы» вставать, долго не удержишься. За то и уважают в районе начальника милиции, что человеческое понятие имеет.

Под власть, какая б она ни была, Онуфриев хоть никогда половиком не стелился, но и поперек ей ни в жисть не вставал. Про себя хоть «ракомводителем», хоть как его величай, но в жизни к солидному, при должности, человеку соразмерное и уважение должно быть.

Так что не дадут пропасть. Жена вот талдычит: в город, в город… А чего в том городе? Здесь и местечко уже присмотрено, непыльное, да денежное, ждет пенсионера, не дождется. Неперспективный район? А вон артель золотушников в тайге вскрышные работы начала. Ничего, на наш век хватит. Какие на старости лет перспективы нужны?..

Ближе к обеду телефонный стрекот пошел ни убыль, и Онуфриев чуть-чуть перевел дух. Можно было, наконец, заняться текущими делами. Но тут опять длинно запел «тюлюлюй»: снова кому-то занемоглось в высоких инстанциях. Ругнувшись, Онуфриев схватил ненавистную трубку, но тотчас узнал голос подполковника Микиты, и от сердца у него отлегло. Старый конь борозды не испортит, старый друг в карман не насрет.

— Здр-равия жлаю, трщ па-алковник! — сказала трубка.

— Желаю, желаю, — отозвался Онуфриев с усмешкой. Веселый был человек начальник «убойного» отдела и даже в такие трудные минуты не утрачивал природного юмора.

— Ну, и что скажешь? — поинтересовался Микита. — Поселок взорвал, подчиненного моего угрохал, медведи у тебя людей едят. Ты никак на пенсию собрался?

— Что тебе сказать, чтоб на шишку не послать? — отозвался Онуфриев все с той же усмешкой. — Ты кого мне прислал? Не в психушке кадры подбираешь? Дырку для ордена просверлил?.. Правильно. Про другую дырку сейчас надо беспокоиться, вовремя ее вазелином смазать.

— Ты мне заканчивай! — не утерпел Микита. — Был работник, как работник. Недавно медкомиссию проходил. Написали, что нормальный. Это надо разобраться, чего вы с ним там сделали?

— Алкаш он был, вот кто. Как приехал под газом, так и не просыхал до конца. Мы тут тоже не спим, разобрались уже чуть-чуть.

— Ну, не знаю, — проворчал Микита. С этими делами у него было, вроде, в пределах нормы. Я во всяком случае не замечал.

— Ты не замечал, а я вот заметил.

— Ну, а чего ж не позвонил, не проинформировал? Я б его отозвал и опохмелил, как полагается. А то, понимаешь, добренькие все, а расхлебывать некому.

— Нехороший ты человек, — подумав, сообщил Онуфриев. — Так и ищешь, чью бы задницу вместо своей подставить. У меня, знаешь, другие проблемы есть, кроме как за вашими ханыгами в погонах наблюдение вести.

— Ну ты чо залупаешься? — хохотнул Микита. — Я же шучу.

— Шутки-шутками, а Бобик сдох!

— Если бы Бобик, — Микита тяжело вздохнул. — Слушай, а что у тебя Логинов? Репин же его достижения проверял. Вместе, наверное, горькую и жрали.

— Логинова ты зря не трожь, — не согласился начальник РОВД. — Он у меня пашет, как пчелка, перед глазами все время, некогда ему пьянствовать.

— Ой, не скажи! Проверки у вас годом да родом. А тут целая комплексная. И что, Логинов Репина в гости не пригласил, на речку отдохнуть не вывез? Один гудел, другой смотрел? Не смеши!

— Ты подожди, — сказал Онуфриев. — По-твоему — это мы его тут споили, чтоб он справку хорошую написал? Ну, ты и гусь! Не ожидал от тебя. Чихал я на ваши справки.

— Вот ты какой нервный человек, — подосадовал Микита. — Параноик, можно сказать. Все тебе кажется, что я на тебя хочу собак навешать. Но ты же сам посуди. Они там нос к носу сидели. Если и не пил твой Логинов, то должен же был видеть, что наш вытворяет. Почему тебя в известность не поставил? Зачем покрывал? Ты, если б знал, что с Репиным творится, неужели мер бы не принял? Я понимаю, твой начальник розыска с управленцем отношения портить не желал, да и кому в стукачи охота?! Но что это меняет? Сам же видишь, какой результат.

«Старый ты козел!» — подумал про себя Онуфриев.

Но нельзя было не признать, что предлагал Микита самый что ни на есть оптимальный вариант. Ну, приехал человек на периферию, расслабился, контроля над ним не стало. Ударился в загул. Дело обычное, и раньше случалось. Кто ж виноват, что этот головой слаб оказался? А вот что пьянство его не пресекли вовремя — это да, это — прокол. Но опять же, у начальника отдела забот выше головы. А Логинов смолчал. Ему за ложную солидарность и ответ держать.

— У Николая очередное звание на носу, — нехотя отозвался наконец Онуфриев. — Зарубят.

— Да брось ты — зарубят! — Микита был настроен оптимистически. — Что уж такое ему сделают? Выговор, ну строгий — самое большое. Когда у него срок? Через четыре месяца? Да он у тебя за это время десять раз еще отличится. Убийство, там, или еще что-нибудь. Ты только вовремя представление напиши, сразу и снимем взыскание. Я за этим сам прослежу.

— Обидится, крайнего, дескать, нашли.

— Ну, обидится! На обиженных воду возят. А вообще — сам смотри. Крайних все равно найдут, будь уверен, — подытожил Микита.

Теперь Онуфриев знал, какой версии событий будет придерживаться в дальнейшем его приятель. Он вдруг без особой связи с предыдущим подумал, что система как нельзя лучше соответствует некогда придуманному для нее гербу: глухой щит, которым удобно отгородиться от докучливого воздействия извне, и архаичный меч, пригодный только для того, чтобы пырнуть ближнего своего, но смехотворно бесполезный против нынешней оборзевшей уголовщины.

Усмехнувшись крамольным мыслям, Онуфриев буркнул в трубку: «Добро!» — и начальники отделов распрощались. Настала пора собираться на обед.

Но сборы эти были прерваны появлением заместителя по работе с личным составом, по привычке именуемого в отделе замполитом. Солидный майор в отутюженном мундире, из-под которого сверкала не предусмотренная повседневной формой белоснежная рубашка, негодуя, сообщил, что оперуполномоченный Седых с утра был вызван в прокуратуру для дачи показаний об обстоятельствах ночной перестрелки.

Проболтавшись неизвестно где, полчаса назад он вернулся на службу в состоянии сильного алкогольного опьянения, в каковом и пребывает сейчас на рабочем месте.

Более того, со слов замполита выходило, что на его замечание Седых отреагировал неадекватно, предложив руководителю следовать в направлении, хорошо известном в мужских кругах. Возбужденное душевное состояние сотрудника по-человечески понятно, но это ни в коей мере не оправдывает пьянства и хамского поведения.

Онуфриев смотрел на майора и чувствовал, что в нем закипает злость, вызванная отнюдь не «выступлением» оперуполномоченного. Начальника РОВД давно раздражал и щеголеватый, с иголочки, мундир заместителя с неуставной рубашкой под кителем — в таком мундире пристало являться на парад, а не тянуть милицейскую лямку в заплывшем грязью райцентре; и гладко выбритые, не знающие укусов непогоды щеки майора; и исходящий от него запах дорогого одеколона, контрастирующий с пропитавшими райотдел запахами пота, табака и бензиновой гари. А сейчас — даже это праведное негодование, вызванное, по сути, собственной неумелостью.

«Сунули мне тебя… специалист! — недобро подумал Онуфриев. — В участковые бы, в розыск, чтоб ботинки в пыли и яйца в мыле! Воспитатель! Хрена ль ты кого воспитаешь, если сам дерьмо голыми руками не разгребал, в дежурке от задержанных шарахаешься. Потому и послали… куда следует».

Подполковник вернулся за стол, ткнул пальцем в кнопку селектора.

— Дежурный? Ты зайди, давай-ка, в двенадцатый кабинет. Там Седых заболел… Заболел, непонятно разве говорю? Аккуратно его на машину и домой. Понял? Выполняй. Логинова позови, пусть тебе поможет.

Замполит поджал губы.

— Вы ему и слова не скажете?

Онуфриев откинулся в кресле.

— О чем сейчас с ним можно разговаривать, как ты думаешь?

— Я думаю, стоило хотя бы пойти и лично удостовериться, в каком он состоянии. Для последующего принятия мер.

— Удостовериться, что он пьяный? — удивился Онуфриев. — Так я тебе на слово верю. А чтоб он и меня послал — знаешь, ну никакого желания!

— Так что же это мы позволяем? Меня обхамил, вас пошлет! Мы так далеко зайдем.

— Успокойся, никуда мы не зайдем. Проспится — разберемся. — Онуфриев встал и направился к вешалке. — Все, на обед пора.

— По этому факту я подам на ваше имя официальный рапорт, — сухо произнес замполит.

— Подашь, подашь, куда ж мы денемся!

Онуфриев натянул плащ, нахлобучил фуражку, оглядел себя в зеркале. Когда за заместителем захлопнулась дверь, он пробормотал себе под нос: «Эх, еж твою клеш, белая рубашка! Научил бы я тебя комну… конму… конму-ни-ка-бельности. Дома ты вчера спал, когда этот балбес сопливый на такую херню нарвался. Да черт с ним, со всем. Война войной, а обед по распорядку».

40

Колеса будто прилипли к асфальту, а пальцы — к резиновым рукоятям руля. Мотоцикл заупрямившимся ослом торчит посреди утонувшей во мраке улицы, заглохнув на веки-вечные, каким-то неведомым магнитом удерживая рядом с собой Василия Седых.

Тот и рад бы бросить чертову машину, но не может оторвать рук, схваченных невидимыми наручниками, от никелированных рогов.

Седых вдруг улавливает глухой стук, доносящийся со стороны ближайшего здания.

Хочется думать, что это просто кровь пульсирует в висках, но стук становится все громче и чаще, будто где-то неподалеку громадное свирепое животное — взбесившийся буйвол — бьет копытами об асфальт в приступе нарастающей ярости и нетерпения.

Грохот ударов становится оглушительным, и тогда до оперуполномоченного доходит, что это никакой не топот, а череда выстрелов, причем стрельба продолжается уже довольно давно.

Руки освобождаются как-то сами собой. Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого места, лишь бы оставить за спиной нарастающий гром. Но оперуполномоченный оказывается перед дверью подъезда, рука хватается за дверную ручку, и дверь, коротко взвизгнув, распахивается. Из открывшегося проема тянет ужасом и смертью. Боковым зрением Василий замечает возникшие справа и слева от него фигуры милиционеров. Они тоже не хотят входить в подъезд, но тускло светящийся прямоугольник затягивает всех троих, как дыра в безвоздушное пространство, и они, сталкиваясь и едва не сбивая друг друга с ног, вваливаются вовнутрь.

Седых не понимает, как в его руке оказался пистолет, но давит на спусковой крючок. Оружие дергается, и пули, ударяя в стену, выбивают из нее фонтанчики штукатурки. Напарники Василия также ведут огонь.

Они стреляют наискосок и вверх, и там, на лестнице, за жидкой оградкой перил, кто-то падает, пораженный их залпом. В следующее мгновение изрешеченная пулями стена вдруг беззвучно трескается и разваливается на куски, а на ее месте образуется громадная дыра с изломанными краями, сквозь которую виден уходящий в бесконечную толщу туннель с извивающимися вдоль стен вереницами старых-престарых труб. Из туннеля потоками заплесневелого воздуха медленно истекает бледное, мертвенное свечение, несущее с собой отвратительный запах химической гари.

Василий оказывается перед дырой. Зев подземелья, словно перекошенный рот урода, медленно втягивает вовнутрь язык белесого свечения. Оно струится вокруг ног оперуполномоченного, поднимается выше, прилипает к одежде, вцепляется в тело и тянет, тянет в мрачную глубину. Вкрадчивая, но неодолимая сила обретает над Василием все большую власть.

— Нет! — кричит он. — Нет! — И начинает выдираться из тенет смертоносного тумана с таким неистовством, будто его волокут кастрировать.

Но трепыхание это результатов не приносит. Тусклая плесень охватывает его все плотнее, залепляет глаза, нос, рот. Василий понимает, что сейчас задохнется, как муха, угодившая в прокисший молочный кисель. Он видит, что стены, пол и потолок коридора вдруг начинают шевелиться. По ним, зарождаясь у самого края дыры и растворяясь в подступившей из глубин мути, пробегают судорожные волны. Свод над головой колеблется, будто в бетоне перекрытий идет обратный процесс — из твердого состояния в вязкое. Седых с отвращением догадывается, что тоннель совершает глотательные движения.

Василий начинает понимать, что это уже чересчур, ничего такого в реальной жизни происходить не может, и предпринимает отчаянную попытку освободиться от клейкой субстанции, а заодно и от заполонившего рассудок бреда. Внезапно он ощущает удар, пришедшийся по всему телу, словно его скидывают с изрядной высоты…

Придя в себя, он обнаружил, что, действительно, совершил небольшой полет — с постели на пол. Было холодно, болела ушибленная спина. Никаких каменных пищеводов вокруг не наблюдалось. Но сперва Василию показалось, что он по-прежнему плавает в прокисшем молочном киселе. Наконец, он догадался, что это не кисель, а утренний свет, сочащийся из окна. Вязкую осязаемость придает ему перепойная слизь, залепившая веки.

Седых сообразил, что после вчерашнего «отрубона» как-то очутился у себя в комнате и теперь валяется на половичке перед собственной кроватью.

Из-под двери тянуло ледяным сквозняком. Опершись рукой о пол, он приподнялся и сел. При этом ладонь угодила во что-то мокрое и липкое. Та же мерзость обнаружилась на подушке и простынях. Оказывается, во сне он умудрился заблевать койку и прилегающие окрестности.

Стуча зубами, он вскарабкался на постель и закутался в испачканное одеяло.

Сквозь ознобливую одурь продирались два вопроса: как ему удалось добраться до своей берлоги, и что он еще успел натворить? Припоминалось, что успел-таки.

Перед глазами замелькало перекошенное лицо замполита.

Василий сморщился. Вот это зря. Полный атас! Попортит ведь гад биографию. Ни звания не получишь, ни черта. И не выберешься из этой дыры никуда. Будет любой рапорт дробить. Надо как-то отмазываться.

Несмотря на отвращение к службе, вылетать с нее так по-дурацки Василию вовсе не улыбалось. Впрочем, терзался он недолго. Да уж, уволят, щас! Можно подумать — в коридоре очередь на теплое место стоит. Вон, Емельянцев, говорят, был случай, с самим Онуфрием подрался, — и ничего!

Василий поднялся с загаженной постели; собрал разбросанную на полу одежду, пошатываясь, добрел до стола и выхлестал полграфина воды, которая показалась на вкус сладковато-горькой. По дороге в умывальник, расположенный в конце коридора, ему вдруг пришло в голову, что, собственно, позапрошлой ночью он убил человека, своего коллегу, пусть даже и сумасшедшего преступника. Убил не на войне и, можно сказать, не в бою. Должен был Василий, как ему казалось, ощущать что-то такое, особенное, может быть, гордость за проявленную решительность, или, наоборот, страх и отвращение. Но ничего он не чувствовал, кроме гадкого похмелья и беспокойства, вызванного ссорой с замполитом. Странно…

Но тут подкатил новый спазм тошноты, и лейтенант, судорожными глотками сдерживая рвоту, устремился к двери умывальника.

41

Раиса открыла дверь в кабинет начальника уголовного розыска — можно? — и вошла, не дожидаясь ответа.

Логинов поднял голову от разложенных перед ним бумаг, указал на стул.

— Проходите, присаживайтесь.

Был он весь из себя занятой, погруженный в работу, так что могло показаться, что обычное это для него дело — допрашивать представителей областной прессы.

Впрочем, на отсутствие должного внимания к ее персоне Раиса не обиделась. Не до обид ей сейчас было.

С той сумасшедшей ночи минуло уже двое суток, но бесцельному Раисиному пребыванию в Октябрьске конца не предвиделась, потому что за окном по-прежнему волочились над самой землей прохудившиеся тучи. Раисе временами начинало казаться, что она обречена всю оставшуюся жизнь провести в этой, похожей на дурной сон, нескончаемой командировке.

Кабинет Логинова ей не понравился. Мало того, что был он захламленным, мрачным и прокуренным до безобразия, пер еще вдобавок здесь из каждого угла какой-то нежилой дух не то прорабского вагончика на захудалой стройке, не то складской подсобки. Раиса затруднялась представить себе, как в этом помещении расследуются серьезные и важные дела. Она, наверное, не удивилась бы, если б сидящий перед ней мужчина схватил вдруг телефонную трубку и проорал в нее что-нибудь, наподобие «Саня, раствор вези, мать твою!..» Впрочем, хозяин кабинета не походил на прораба.

— Сейчас, минутку, извините. — Логинов одной рукой начал собирать бумаги, а второй все еще что-то торопливо дописывал на косо лежащем перед ним листе.

Усевшись перед приставным столиком, Раиса еще раз оглядела шефа «угро». Со дня ее приезда они не встречались, но, как и в прошлый раз, Логинов ей понравился, не то, что давешний зампрокурора.

Накануне ей пришлось выдержать допрос в районной прокуратуре, где моложавый хлыщ, явно не местный, стараясь держаться подчеркнуто официально, вытягивал из свидетельницы — так он перед началом беседы определил Раисин статус — подробности ее скоротечного знакомства с Репиным. Но за показной официальностью Раисе отчетливо виделся ухмыльчатый, подернутый сальцом, мужской интерес.

Скрывать свидетельнице было нечего, к тому же хотелось, чтобы побыстрей окончилась неприятная процедура, а потому Раиса старалась в меру сил и терпения удовлетворить прокурорский интерес. Деятель же юстиции, упирая на то, что случай расследуется не рядовой, а значит, каждая деталь важна для установления истины, настаивал на все новых и новых подробностях. В конце концов Раисе начало казаться, что ничего, кроме способов траханья, его не интересует, и она тут же высказала вслух эти свои соображения.

Логинов, судя по всему, был другим человеком. Но сейчас Раисе не хотелось разговаривать ни с кем — ни с хорошими, ни с плохими.

Начальник угрозыска окончил свои писания и приступил к делу.

— Извините, что пришлось вас вызывать, — начал он, — но такие уж обстоятельства…

— Не понимаю, — надменно перебила Раиса. — Вроде, я законопослушная гражданка, а меня по милициям таскают. (Она поморщилась. Конец фразы вышел, как у базарной тетки, которую сцапали за нечестную торговлю. К тому же все Раиса прекрасно понимала, и надменности ее грош была цена. Но не скажешь ведь: конечно, я любовница этого психопата, допрашивайте меня в свое удовольствие.) — Прямо затаскали вас, — улыбнулся Николай.

— Что же вы от меня хотите? Я вчера все рассказала прокурору. Или вы каждый свое дело ведете?

— Дело я не веду, — сказал Логинов. — Не в моей компетенции. Но я должен понять, что произошло.

— И что же, по-вашему?

— Хотите послушать?

— Горю нетерпением!

— Ну, что ж…

Со слов начальника угрозыска выходило следующее.

Некоторое время назад в окрестностях районного центра объявился медведь-людоед.

Но не просто медведь, а какой-то урод, мутант, отрыжка природы. Откуда взялся, где раньше обитал — сказать нечего. Но выживать в тайге с его уродствами было ему не легко.

Исковерканный зверь отведал человечины — трое без вести пропавших! — и отправился в поселок за новой добычей. Остервенев от вечного голода и мучений, он не столько жрал, сколько терзал и увечил угодивших к нему в лапы.

Отчего случилась мутация, кто его знает! Испоганили тайгу все, кому не лень.

Побросали химические удобрения, понаделали каких-то захоронений, субмарины еще эти старые на побережье с их дырявыми реакторами.

— Я, конечно, не специалист, — сказал Логинов. — Но и раньше ведь всякие звери-уроды попадались. Значит есть какой-то фактор, вызывающий генетические отклонения. А медведя этого совсем уж искорячило.

— Это вы мне какой-то американский фильм ужасов пересказываете, — усмехнулась Раиса.

— Может, и так, — согласился Николай. — Только вот недавно по телевизору передавали: голливудские киношники ездят к нам, в Россию, свои фильмы ужасов снимать. Специальных декораций не требуется, и атмосфера подходящая. А в Чернобыле, вроде, они про живых мертвецов ставят.

— Дураки они — туда соваться!

— Местные сколько уже лет живут! А тут такая экономия.

— Октябрьск все-таки не Чернобыль.

— Да, не Чернобыль… На Октябрьск всем давным-давно наплевать, есть он, нет, что завтра будет… Да я не про это.

Логинов признался, что версию свою строит, исходя в основном из собственных умозаключений. Веских улик у него нет.

Предполагаемое логово медведя-мутанта на старом складе осмотреть не удалось. То ли от сотрясения почвы, случившегося в результате взрыва, то ли по какой-то другой причине куча бревен, под которой Николай обнаружил лаз, окончательно просела, а окружавшие ее ветхие штабели обрушились, намертво похоронив под собой и нору, и площадку перед ней. Кто теперь эту многотонную кучу разгребать станет?! Это сколько времени и средств потребуется! Техника нужна, люди. А кто заплатит? И ради чего? Местный эмчеэсовец только рукой махнул.

Осмотр головинской усадьбы и прилегающей к ней местности тоже ничего существенного не принес. Глубокий погреб с прочными перекрытиями сработал, как чугунный кожух гранаты, многократно усилив мощь взрыва. В итоге ничего, кроме каких-то обгорелых, изодранных клочьев органического происхождения, эксперты не нашли. А надобности в доскональных экспертизах прокуратура не усматривает. И без того ясно, отчего произошел взрыв, и что, кроме Виктора Головина, от него никто больше не пострадал. Несчастный случай. Если кто и виноват, так сами братья. А залез к ним медведь или нет, это, по сути дела, мало что меняет. По обгоревшим остаткам можно, конечно, установить, чья это ткань: человека или животного? Но такие экспертизы только в области делают. Кто их по несчастному случаю назначит?

Для чего возиться?

— Значит, медведя вашего уничтожил взрыв, — сказала Раиса. — Но при чем тут Репин, завуч и все остальное? Сгоревший кочегар, например.

— Кочегар вообще не при чем. По пьянке погиб. Он просто первый Репину на мозги накапал. Про следы, про ненормального медведя. Заронил, можно сказать, зерно в благодатную почву. А вот насчет завуча… — Логинов на секунду умолк. — Тут можно только предположения строить.

Предположения у начальника розыска были такие.

Репин, на почве психической неуравновешенности и пристрастия к алкоголю, из всего происшедшего и разных случайных совпадений сделал сумасшедшие выводы, поверил в кундигу и отождествил его с завучем.

Если учесть показания бабки Натальи, можно предположить, что после разговора с Репиным в райотделе взбешенный педагог вечером отправился к завбаней Катерине, чтобы навести с ней разборки: чего она наговорила милиции. Они, скорее всего, перессорились, и Григорий Олконтович отбыл восвояси. Но не той дорогой, которой пришел, а другой, длинной и уединенной. Почему? Ну, может, хотел прогуляться, нервы успокоить. Была у него такая привычка. Но, так как после ливня он тем путем не ходил, о снесенном мостике через непролазную канаву ему ничего не было известно.

Пока педагог бродил впотьмах, во двор завбаней — предположительно, из своего логова на старом складе — явился медведь и напал на хозяйку, которая, не исключено, вышла вслед за Григорием Олконтовичем и в дом вернуться не успела. Но зверя спугнула бабка Наталья. Ей тоже могло непоздоровиться, если б вовремя не убралась.

А медведь пересек овраг и забрел к Головиным. Сперва мог учуять рыбный дух от развешанного тряпья, а потом и Виктора, спустившегося в погреб. Людоед пошел за человеком. На шум прибежал старший брат, открыл стрельбу, и все закончилось взрывом.

Тем временем педагог, увязший в канаве, вернулся обратно. О случившемся с Катериной несчастье он не подозревал. Так же, как и о том, что поблизости бродит медведь, и не столкнулись они лишь по счастливой случайности.

Завуч отправился в поселок обычным путем, перешел по мостику через овраг и оказался возле усадьбы Головиных как раз в тот момент, когда погреб взлетел на воздух. Григория Олконтовича накрыло взрывом, обожгло, контузило, но, по счастью, он остался жив. До дома ему было недалеко, и он потащился туда, надеясь, быть может, вызвать по телефону «скорую помощь».

— А там на него Репин засаду устроил. — Логинов глянул на Раису. — Судя по вашим же показаниям в прокуратуре, решил с кундигой разделаться. Вот такая представляется мне история.

— Зачем вы мне рассказываете все это? — спросила Раиса. И сама же ответила: — Я знаю, зачем. Вернее, почему. Вы сами-то не очень верите в эти свои объяснения. Ну, признайтесь, точит же мыслишка: а вдруг и впрямь не обошлось без чертовщины? Так?

— Не совсем, чтобы так… — начал Николай, но Раиса его перебила:

— Да чего уж — не так! Не хитрите. Скажите прямо: чур меня, Григорий Олконтович! Изыди от крови моей и от костей моих!.. А ожоги — не потому, что он под взрыв попал. Этот, как его, Головин, сумел же выскочить из погреба. Значит, и у кундиги была такая возможность. У кундиги-то — тем более! Потому что трансцендентное существо. Не стесняйтесь. Вы меня не удивите, я уже привычная.

— Напрасно иронизируете, — сказал Логинов. — Если начистоту, действительно, много всяких странностей. Впору и в кундигу поверить. Кундига, кстати, не хуже мутанта. Другого я все равно ничего придумать не могу. Но я не об этом. Не скрою, я о вас тут иногда не лучшим образом отзывался. Так вот, судя по тому, как Репин реагировал, вы для него кое-что значили. Жаль, что это не взаимно.

— Откуда вы знаете, что он для меня значил? — вспыхнула Раиса. — Чего вы лезете? Какое вам дело? Если вы правы, он убил абсолютно невинного человека!

— Да, убил! — Николай слегка прихлопнул ладонью по столу. — И получил по заслугам. И те, кто в него стрелял, действовали совершенно правильно. Может и я, окажись на их месте, тоже бы выстрелил.

— Так для чего тогда, черт побери, вы меня сюда приволокли? Все вам более-менее известно, здравого смысла не занимать!

— Я его мало знал, это точно, — перебил Николай. — Но он же был не убийца, и не конченый псих. Я же видел. Что я, убийц и психов не насмотрелся?! Мужик как мужик. Ну, со странностями, но не сумасшедший. Да он и действовал вполне обдуманно. Работник, говорят, был неплохой. Я сегодня утром с ребятами из убойного отдела созвонился. У него поощрений за раскрытие мокрух три десятка. Да не в поощрениях дело. Но я хочу понять, я должен понять, как это все так получилось!

— А зачем это вам? — спросила Раиса.

— Зачем? — Николай потер лоб. Не мог он признаться журналистке в своем чувстве вины, да и объяснять это было долго и сложно. Поэтому Логинов начал со второй причины.

— Что бы там Репин ни натворил, но был он сыщик. Вам это, конечно, ничего не говорит. А если и говорит, то известно — филеры, мордобой, тайные осведомители. Оборотни в погонах, одним словом.

— А филеры, мордобой и оборотни в погонах — это выдумки? — вставила Раиса.

— Не выдумки, — неожиданно легко согласился Логинов. — Вы, журналисты, давно милицию с дерьмом смешали…

— А она не в дерьме?

— В дерьме, — опять подтвердил начальник розыска. — И вы даже не представляете, в каком. Потому что ни хрена в этой теме не понимаете и строчите что попало, всякую галиматью! Я оправдываться не буду. Но, во-первых, если рыба вся протухла, вы что, у нее свежий плавничок найдете? Если все кругом такое, откуда другой милиции взяться? Но сволочь всякая в погонах — это отдельный вопрос. Я про тех, кто не иссволочился, кто хоть что-то делать пытается. Таких законов понаписали, что, если хочешь преступника поймать, вся твоя работа сплошное беззаконие. Того гляди, самого в клетку посадят. Кому это охота?! Но я никак не научусь объяснять ни обворованным, ни родичам убитого, почему злодеи известны, но по воле гуляют?! Да потому, что вину их не докажешь. Там, — Логинов указал пальцем на потолок, — воры сами для себя законы написали. Да черт с ними, мы здесь, у себя живем. Но получается, что из-за них и здесь ничего сделать нельзя. Кто-то глядел на это, глядел да скурвился. А кто не скурвился… Лучше вообще на пожар не ходить, чем стоять руки в брюки, извините, дескать, воду не подвезли.

— Так, может, лучше и не ходить?

— Может и лучше. Я не пойду, вы не пойдете, чистенькими останемся. Пусть все горит ясным пламенем. Будем пожарные машины дожидаться. Только у меня так не выходит. Видно, у вас своя правда, у меня своя.

— Правда, если она существует, то непременно в единственном числе, — сказала Раиса. — В данном случае мне она, признаюсь, неизвестна. Зато известно другое. Встречным палом можно лесной пожар остановить, а можно и вообще все спалить к чертовой бабушке. Так что…

— Так что если на поселок пожар пойдет, — перебил ее Николай, — я хоть встречный, хоть какой пал пущу, потому что у меня других средств нету. А иначе, точно, сгорим. Но мы от темы отклонились… Хотя, может быть, и нет. Может быть, это мы как раз насчет того, что такое сыщик, в смысле — не по должности, а по совести. Когда человек в огонь лезет не по принуждению и не корысти ради, он для меня, не знаю, все равно, как… апостол…

Николай и сам не понял, откуда выскочило это словцо. Журналистка с любопытством взглянула на него.

— Не терзайтесь, не вы виноваты, что Репина убили. Это все Подземелье… Нет, это я так, не обращайте внимания. А насчет апостолов…

Она достала сигареты, щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась. Николай отметил, что совсем не дамское курево у журналистки. И курит она не по-женски, жадно и всерьез. В этой ее манере угадывал Логинов привкус долгого одиночества. Несмотря на профессиональную неприязнь ко всяким «обозревателям», Логинов подумал, что никакая она не «писучка», что-то в ней есть такое, и не зря Репин прилепился к ней.

— Так вот, про апостолов. — Раиса выпустила дым к потолку. — Когда-то давным-давно в Гефсиманском саду — далеко отсюда — остановился бродячий проповедник с компанией своих поклонников. Он к тому времени сильно достал официальных служителей культа крамольными речами. А потому служители в сопровождении толпы явились в сад арестовывать смутьяна. Один из его приверженцев, рыбак по имени Симон, в порыве преданности выхватил меч и отсек ухо рабу священнослужителя. Обратите внимание, не хозяину, а так, собственно, тому, кто под руку подвернулся. Проповедник насилия не признавал и удержал разбушевавшегося рыболова.

Раиса опять окуталась дымом.

— А я думал, вы верующая, — сказал Логинов. — Сейчас модно. Вон и крестик у вас на шее.

— А я и есть верующая, — подтвердила Раиса. — Только Бог у человека в душе, а не в притчах.

— Ну, может и так, — согласился Николай. — У нас тут раньше сектанты жили, тоже Библию не признавали. Сейчас все лоб крестят, а поступают, как специально в геенну огненную намылились. По мне, так лучше уж вообще голову не морочить ни себе, ни людям. Но что-то я ваш рассказ не понял. К чему вы это? Там же не просто людям уши отрезали. Апостол Петр Христа защищал.

Раиса подивилась такой продвинутости собеседника, деревенского детектива, но заострять не стала..

— Знаете, — сказала она, — как ни крути, а Бог есть любовь. И, не останови Учитель рьяного Петрушу, тот, наверное, много чего кому успел бы понаотсекать в благородном порыве.

— Не о том мы с вами говорим, — сказал Логинов. — Христос, Библия! Мы-то люди, а люди испокон веков заповеди Господни не сильно исполняют. Одной любовью не проживешь, не дадут. Можно, конечно, вторую щеку подставлять или вообще в сторону отойти. Пусть всяк творит, что ему заблагорассудится. Но тогда это будет не жизнь, а кошмар. Преисподняя, короче говоря. Значит надо кому-то и с мечом ходить.

— Дорого, я вижу, некоторые платят за это почетное право, — невесело усмехнулась Раиса. — К тому же иногда и не своей монетой.

— Кто-то и платит, куда от этого денешься?! Но не все же.

— Это вам так кажется, — опять усмехнулась Раиса. — Все платят, только каждый по-своему. А про Репина нечего мне рассказать. Поверьте, он был сумасшедшим, уж я-то знаю.

Она многозначительно подмигнула. Логинов вздохнул.

— Ну, нечего, так нечего.

Раиса поднялась.

— До свидания.

— Счастливо.

Он вдруг сказал ей уже в спину:

— Сумасшедший-то сумасшедший. Кундигу придумал. Может, не понял просто…

— Чего не понял? — обернулась Раиса.

— Я вот все думаю, думаю… Он ведь какой-то другой, не как мы все… Возможно, чутье у него было, да он просто не разобрал, что оно ему подсказывало. Чутье штука такая, если ему чересчур довериться, можно и заблудиться! Если чувствуешь, а понять не можешь — Это что-то новенькое?

— Мы тут заодно завуча копнули. Кое-что интересное вылезло. Раньше, кто знал, помалкивал, а когда он погиб, скрывать стало незачем. С червоточиной был педагог. К малолетним девочкам приставал. Холостяком жил, потому что женщины его сторонились. Он, оказывается, не только свою Катерину душить пытался. Аборигены вообще-то по-родственному живут, а этого, хоть, вроде, и в люди выбился, никто в родню не привечал, стороной его обходили. Я и раньше слышал, порченый, говорили, но у них же не поймешь и не добьешься, что к чему.

— Некрасиво получается, — поморщилась журналистка. — Насобирали каких-то сплетен, покойного обливаете грязью. Надо было ловить и наказывать, а не расстреливать превентивно.

— Насчет сплетен вы не правы. У нас еще с прошлого года заява есть от одной мамаши. На майские праздники дочка ее, второклассница, с подружками за околицей гуляла, да заблудилась маленько. Вдруг кто-то ее из-за дерева схватил, повалил лицом вниз и стал… это самое. Колготки стянул уже, но тут компания мимо шла шашлыки жарить. Он услышал, девочку бросил и убежал. На девочке следов никаких.

Мы прикинули: могла и придумать, чтоб мать не ругала за долгую отлучку и походы куда не надо. Но, на всякий случай, покрутились и выяснили, что компания та прохожая неподалеку видела завуча. Только кто ж на него подумать мог?! Тем более, все знали, что любит он одинокие прогулки в безлюдных местах. Ну, расспросили его, не видал ли какого злодея, и все. Он, понятно, не видал. А теперь выясняется, что девочка углядела все же, кто ее схватил, и позже матери указала — на Григория Олконтовича! Но мать не сильно поверила, да и не захотела с педагогом такую бодягу заводить. Промолчала. Я-то думал, что маньяки в больших городах водятся. У нас-то откуда?! Выходит, ошибался. Страшные дела могли случиться. И оборотня Репин в Гришке не зря почуял. Да только не того.

— Вы меня утешаете или себя в чем-то хотите убедить? — спросила Раиса, и голос ее отчего-то дрогнул. — Моральное оправдание ищете: дескать, хоть и убили человека, да не без повода. Но откровенность за откровенность. Как ни странно, а Репина этого вашего я любила, так что какая мне разница… Всего хорошего.

…Домой Логинов явился заполночь. Хотя никакие особенные надобности его нынче на работе не задерживали, он долго сидел у себя в кабинете, размышляя и окутываясь клубами сигаретного дыма.

Танюха, накрутившаяся за день, встречать его не вышла. Она давно научилась не просыпаться при позднем появлении мужа. Уверяла, что очень беспокоится, когда его по ночам где-то носит, но Николай — эгоист этакий — иногда, открывая дверь своим ключом и входя в уснувшую квартиру, чувствовал легкую обиду.

Логинов включил в прихожей бра, стараясь не шуметь, примостил на вешалку куртку, скинул обувь и на цыпочках проследовал в кухню.

Разогрев борщ, он после недолгого колебания достал из стенного шкафчика початую бутылку водки, плеснул себе в чайную чашку. Но за вкусным ужином как-то забылся и опомнился только тогда, когда жидкости в бутылке оставалось пальца на два.

Недовольный собой, но с чувством приятной расслабленности, Логинов вымыл посуду, погасил свет, так же на цыпочках прокрался в спальню, быстро разделся и заполз под одеяло.

Водка грела изнутри, теплым туманом клубилась в голове, гнала воспоминания о дневных дрязгах, навевала желания. Логинов прикинул, а не разбудить ли супружницу — ишь, рассопелась!

Но, пока он раздумывал, темнота стала размываться странным, белесым свечением, которое сочилось неведомо откуда, поглощало привычные очертания комнаты, затягивало желтый зрачок фонаря за окном, пока со всех сторон не проступили заплесневелые, размалеванные копотью стены не то подвала, не то заброшенного склада. Потянуло зябким сквозняком, скрипнула под ногой цементная крошка, перемешанная с грязью.

…Коридоры тянулись один за другим, то причудливо переплетаясь, то вдруг разбегаясь в стороны, словно подземелье внезапно выпрямляло сжатые в кулак пальцы ходов. Под низким потолком плавали жидкие пряди дыма, которые медленно движущийся по лабиринту поток воздуха притаскивал откуда-то издалека.

Логинов, нисколько не удивляясь тому, что прямо из теплой постели перекочевал вдруг в такое странное место, шагал все дальше и дальше, пока не задержался у пролома в старой кирпичной стене. Что-то поджидало его там, за этим проломом.

Николай приблизился и заглянул в дыру. Он не понял, что там, за стеной: продолжение подземелья или какое-то другое, скрытое мраком пространство?

Разглядел только начало дороги, выложенной из бетонных плит. Дорога показалась удивительно знакомой и напоминала другую, тысячу раз хоженую, ведущую от служебной автостоянки к крыльцу Октябрьского райотдела милиции.

Николай, отвернувшись от пролома, медленно побрел дальше. Он откуда-то знал, что еще не раз вернется к этому месту.

42

Раиса улетала на вторые сутки после встречи с Логиновым.

Накануне, во второй половине дня, с «материка», из дальней суши задул вдруг тугой, устойчивый ветер, смахнул с улиц зыбкую морось, в считанные часы на клочки разодрал тучи и унес задавившую поселок непогоду через сопки к океану. К вечеру разлохмаченные комья небесной хмари трепыхались еще кое-где над окраинами, зацепившись за островерхий частокол тайги, но даже у приезжей журналистки уже не вызывало сомнений, что завтра летной погоде — быть.

И действительно, с утра над непросохшим аэродромом по-летнему ослепительно сияло солнце. От этого по обеим сторонам взлетно-посадочной полосы прибитая к земле бурая трава словно ожила и запоздало потянулась к обманчивому теплу. Впрочем, местные жители знали: нагрянувшему бабьему лету сроку отпущено день-другой, а потом уж заненастит до самых морозов. Возможно, поэтому авиаторы не стали дожидаться, когда грунтовое поле окончательно просохнет и, скорее всего, прикрыв глаза на свои строгие инструкции, приняли решение об отправке утреннего борта.

Раиса, стоя на крыльце аэробарака, прищурилась, ослепленная позолоченной голубизной октябрьского неба. Темноватая, несмотря на неистовство светила, глубина небосвода будто поддразнивала возможностью преодолеть всемогущее земное притяжение и взмыть ввысь без всяких пропеллеров и бензиновой вони. Где-то в оголившихся ветвях тополей свиристела беспечная пичуга, не помышлявшая, видно, улетать в теплые края. Темная стена тайги, маячившая по краям аэродрома, окутывалась там и сям зеленоватым дымом неувядающей хвои, то и дело полыхала неожиданными разноцветными вспышками слово подожженной солнечными лучами последней листвы.

Пребывая посреди этого благостного мерцания природы, Раиса подумала, что все случившееся с ней не могло быть ни чем иным, как тяжелым, пугающим сном, бесследно растворившимся в нарастающем блеске погожего утра. Но засевшие в груди холодные, острые осколки мешали поверить в спасительный обман, и она понимала, что искрящаяся под солнцем тайга хранит в своей потаенной глуби уродливые шрамы и черные плеши ожогов, а ее поруганное лоно, вполне возможно, вновь зачало и потаенно вынашивает новый противоестественный плод, сродни тому, что сгорел в пламени взорвавшегося погреба.

Напрасная, скорее всего, эта тревога без видимой последовательности обернулась в Раисиной голове нехитрым умозаключением о том, что человеческая душа — что бы она собой ни представляла — является частью всего сущего на земле, а потому корчится от творимого над ней насилия точно так же, как выловленная рыба на песке; как раздавленная лихим водителем собака, околевающая в дорожной пыли. Как тайга, бездумно оскверняемая потомком древней обезьяны, возомнившим себя венцом божественного творения.

При этом Раиса, горожанка до мозга костей, женским, а, вернее, материнским своим чутьем постигала, что тайга, как и душа — или наоборот, если угодно — умирает не сразу, в агонии изблевывая скверну и ядовитую желчь.

Но, как и большинство женщин, Раиса не любила долго предаваться отвлеченным философствованиям, а потому мысли ее, не меняя прежней тональности, переключились на более осязаемые предметы, от которых зависела дальнейшая жизнь, и тотчас в горле возник противный комок, предвещая близкие слезы.

Желающих улететь набралось немало, и возникли даже опасения по части грузоподъемности «кукурузника», важно маячившего начала взлетной полосы. Однако предстартовые тревоги оказались напрасными. Авиаторы, окончательно наплевав, по мнению Раисы, на технику безопасности, плотно набили тесный салон пассажирами вперемежку с багажом, и вскоре игрушечный самолетик, с грозным ревом, оттолкнувшись колесами от грунта, благополучно взмыл в пронзительно чистое небо и стал уверенно набирать высоту.

«Ископаемый» аэроплан, взяв круто в гору, упорно лез по прозрачному склону, будто и в самом деле надеялся достичь какой-то неведомой вершины.

Но это просто начинался обычный рейс на захолустной авиалинии, в котором доля риска уравновешивалась соответствующей долей везения; и в этой связи Раисе вспомнилась лаконичная пословица о том, кому везет на этом свете.

Выполняя вираж, самолет накренился, и Раиса, чувствуя, что заваливается на спину и глохнет от перепада давления, через плечо взглянула в расположенный у нее за спиной иллюминатор.

Под крылом неторопливо проплывал поселок. Высота стерла с его мостовых рытвины и ухабы, выпрямила стены и приподняла крыши строений, растворила в золотистой прозрачности воздуха следы надвигающегося распада. С высоты Октябрьск казался местом умиротворения страстей, отгородившимся твердынями таежных массивов от всяческой суеты.

Но Раисе уже невозможно было поверить в эту иллюзию, равно как и забыть о том, что пару дней назад там, внизу, ее визгливый телефонный звонок, ничего не изменив в расписании судеб, стал косвенной причиной смерти странного человека, алкоголика, невежды, сумасшедшего философа и убийцы Сергея Репина. При этом Раиса не могла отрицать, что перечисленные качества, вопреки здравому смыслу, не помешали ей влюбиться в такое чудовище.

Провожая взглядом уплывающий под брюхо самолета поселок, она думала о том, что дурацкий Репа, прежде чем уйти из ее жизни, словно вампир — сам, возможно, того не желая — высосал из возлюбленной, нет не кровь, а нечто даже более важное и необходимое для дальнейшего существования — надежду. Но, как и подобает вампиру, он не только отнял, но и дал ей кое-что взамен, сделал причастной к своей тайне.

Теперь Раиса знала, что, сойдя с трапа самолета и, проехав на троллейбусе по знакомым улицам города, она вернется не домой, к полузасохшим кактусам; не к постылой работе в склочной бабьей редакции; не в оголтелую, проросшую острыми локтями ближних кутерьму свихнувшегося бытия. Она, Раиса, вернется в свое собственное маленькое, затхлое, напоминающее картофельный подпол Подземелье, которому, скорее всего, удастся в конце концов сожрать ее так же, как то, большое и страшное, сожрало следователя Репу. Или не следователя, а сыщика. Для журналистки это существенной разницы не составляло.

АН-2 лег на другое крыло, подставляя бок солнцу. По фанерной обшивке салона разбежались ослепительные блики. Сквозь иллюминаторы опустившегося противоположного борта Раисе стала видна подернутая дымкой, далекая поверхность земной тверди, на которой многочисленные гари не казались пугающими и выглядели, как черные лужи смолы, пролитой на мохнатый ворс лесного ковра. Пропаханные колеями лесовозные «зимники» черными змеями извивались между втянутыми в плечи земли головами сопок. Самолет парил над огромным, разметавшимся по окружности горизонта пространством, над побуревшим ежиком тайги, прошитым серебряными нитями горных ручьев, над сине-стальными лентами студеных, зажатых пригоршнями распадков речек. Неказистой, но сумевшей таки вырваться из цепких силков гравитации птицей самолет неторопливо плыл в вышине, и, казалась, в эту минуту в природе не существовало силы, способной вернуть его на землю.

Пожилая женщина, плотно прижатая к Раисе справа, несколько раз встревожено глянула на соседку, склонилась к ее плечу, участливо спрашивая о чем-то. Сидящий слева пожилой мужчина тоже забеспокоился, осторожно прикоснулся к Раисиному локтю, и сквозь рев двигателя она различила, что он спрашивает о ее самочувствии.

А что — самочувствие? Нормальное было самочувствие и, как всегда, не нуждалась она ни в чьих заботах, потому что… Но тут Раиса сообразила, что из ее глаз вовсю текут слезы, разрушая прелесть макияжа.

От этого она расстроилась еще больше. Слезы обильнее покатились по сморщившемуся как от кислятины лицу, мутными каплями повисли на подбородке, и, наконец, она разрыдалась в голос, чем произвела легкий переполох среди пассажиров. Люди поднимались с мест, стараясь узнать, нельзя ли чем-нибудь помочь женщине, не перенесшей воздушной болтанки. Их голоса вперемешку с ревом мотора звучали для Раисы сплошным встревоженным гулом, и она в ответ на заботу только кивала и терла глаза.

Но если бы Раиса попыталась объяснить причину своих рыданий, она вызвала бы у попутчиков еще большее недоумение. Ведь плакала она, горько сожалея о том, что этот полет не может продлиться вечно.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

Реклама на сайте