Александр Щёголев РЕКА
ПОСЛЕ ЗАКАТА
Похоже, этим вечером реку опять затянет туманом. Белесая муть двинется на берег, добавляя людям пугливой суеты…
А ведь берег и так пребывал в шоке. Горели электрические огни. Никто не жег костер, не играл на гитаре, не перебрасывался мячиком. Даже ужин они не готовили, довольствуясь холодными консервами, кои жрали по своим палаткам.
Мало того, люди боялись находиться в лагере — в опасной близи от объекта. И уезжать боялись: контракт есть контракт. И, уж тем более, боялись ходить к реке…
Утопленников давно подняли и увезли. Подпорченные водой тела лежали ныне в областном морге на каталках, ожидая своей очереди на секционный стол.
Оторванная голова так и осталась на дне. И правда, кому она была нужна?
А тот, кто был всему виной, сидел на скале, смотрел сверху на этот странный мир и пытался вспомнить, в какую сторону течет река.
От истока к устью?
Или как-то по иному?
ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ
Мастер и подмастерье жили на берегу.
Они жили хорошо, сытно. Мастер был энергичен, а подмастерье помогал ему умело и преданно. Из деревень им охотно несли заказы, не скупясь на оплату; даже из города приходили с той или иной работой — так широка была их известность. Жаль, характер у мастера был тяжеловат. Выковала жизнь в его душе безграничную уверенность в себе, но это казалось таким понятным и простительным, ведь, мало сказать, он был художником, — он был отмечен печатью громадного таланта. Подмастерье, напротив, нрав имел тихий и кроткий. Конечно, и его характер был в чем-то странен, однако в целом он слыл парнем спокойным и добрым; они с мастером чудесно уживались вдвоем — и работали дружно, и творили легко, и отдыхали весело. Они дополняли друг друга, как река и берег, потому что были очень разными людьми.
Подобно всякому истинному творцу, мастер жил ради великой цели. Он создавал памятник человеку, вернее, Человеку — с большой буквы. А еще точнее — Человеку, покорителю красоты.
Была у него также и мечта, спрятанная в глубинах возвышенного гения. Он страстно желал, чтобы имя его, образ его и слава засверкали в веках, — вот такая причуда.
Памятник являл собой фигуру атлета, побеждающего гигантский хищный цветок. Мощным стеблем обвивает этот цветок человеческое тело, оскаленной пастью тянется к шее героя, а тот вырывает его с корнями из земли, — и вянет страшное растение. Бессильно рассыпаются лепестки по плечам человека, покорившего красоту. Красота, по мнению мастера, была таинственным мистическим существом, о котором нельзя с уверенностью сказать, радость оно приносит или несчастье, свет пробуждает в умах или зависть, наполняет души новой силой или, наоборот, ослабляет людей в борьбе со злом. Поэтому единственно правильный способ обратить красоту на службу человеку — подчинить ее, вырвать с корнями и пересадить на ухоженный участок позади жилища. Вот какие мысли вкладывал мастер в свой памятник.
Медленно, но верно шел он к достижению цели: на этом пути необходимы были только труд, талант и упорство. Он высекал скульптуру из огромного камня, который тысячелетиями спал на вершине скалы, а скала эта вздымалась возле самой реки, высоченной стеной нависала над землями долины, поэтому каждый из живущих в здешних местах мог бы любоваться грандиозным сооружением.
Чтобы люди не забыли, чьими руками сделано это чудо, мастер собирался высечь на скале свое имя — точно под ногами каменного богатыря. Таким образом, мечта его тоже обретала зримые формы. Почти все дни, свободные от невыносимо скучных мирских заказов, он проводил на скале — забирался туда с безоглядной смелостью и жадно отдавался творчеству.
Подмастерье тем временем нашел себе увлечение, достойное его трудолюбия, но по сути, прямо скажем, странное. Он строил город из песка. Дом за домом, улица за улицей, терпеливо создавал он неподалеку от реки игрушечный мир высотой в половину человеческого роста.
Не только из песка, конечно. Чтобы город не смывало дождями и не разрушало ветрами, подмастерье делал смесь из глины, извести и песка, потом замешивал все это на яичных белках. А чтобы не зарастали его поделки всякой пакостью — добавлял отвар из трав, собранных в ближайшем лесу. Только затем из полученного раствора лепил здания, которые оказывались неподвластны капризам природы. Разумеется, подмастерье был не столь талантлив, как мастер, и потому не ставил перед собой никакой особенной цели. Он просто строил маленький город — на потеху деревенским детишкам. Заканчивая очередной дом, он сам радовался, как дитя.
Занятие его — точно так же, как главное дело мастера, — целиком поглощало свободное время. Кроме того, подмастерье тратил на свои глупости все деньги, которые платил ему мастер. А чтоб интересно было гулять по песочным улицам, он напридумывал невесть что, придал облику города необычный, шутовской вид.
Детям эта затея очень нравилась! Целыми днями они ползали между диковинными постройками, прятались друг от друга, играли в игры, правила которых тут же и сочиняли… А более взрослые, убеленные годами путники, останавливаясь возле игрушечного города, качали головами и уходили по своим делам. Возвращаясь в родные деревни, они рассказывали, как на берегу реки возле Скалы Мастера какой-то блажной умелец лепит из песка потешные дворцы. И новые путники шли по берегу, натыкались на этот рукотворный мирок, рассказывали о нем родным, друзьям и встречным, и специально уже приходили люди — посмеяться, поудивляться…
ТИХАЯ ЗАВОДЬ
Двое сидели на берегу.
Солнце медленно падало в сосновый бор. Песок был еще теплым. Со стороны лагеря неслись азартные вопли: ребята играли в волейбол. Конец рабочего дня, личное время.
— Саша, ты идиот, — говорил профессор Лямзин, сладко щурясь на закат. — Полжизни учился, чтобы остальные полжизни потратить на жесты. От жестов, пойми, ветер не поднимется, даже листики на дереве от жестов не шелохнутся…
Содержание журчащего монолога было традиционным, как эта река, как скала, как танцующий ножик в руках молчаливого слушателя.
Впрочем, профессор имел право на такие слова и на подобный тон. Начальник экспедиции, как-никак; более того — руководитель реставрационной мастерской. Доктор искусствоведения. А его подчиненный, художник-реставратор, еще со студенческих лет ходил у профессора в любимчиках, так что нет ничего необычного, если учитель решил вогнать ученика в ум.
Учить кого-то — было для этого человека лучшим отдыхом.
— …Твои чудачества, мой милый, защищают тебя только до определенной грани. Ты понимаешь, о чем я… и о ком. Это очень опасные люди, Саша. ОЧЕНЬ ОПАСНЫЕ! И им нужны гарантии… Ау! Ты меня, вообще, слушаешь?
Художник-реставратор отложил нож и принялся полировать странного вида деревянную штуковину, с которой возился весь последний месяц. Он что-то мурлыкал себе в бороду.
— Оставь ты свою финтифлюшку! Ему о серьезных вещах, а он дурью мается… Когда ж ты повзрослеешь? Эти твои деревяшки — детский сад. Ей-богу, даже неловко. Ведь ты бригадир, на тебя наши студиозусы смотрят…
Профессор был прав. Его ученик, похоже, застрял в детстве. Все свободные часы, всё внерабочее умение он использовал для постройки плавающих безделок. Не кораблей, нет (такое хобби как раз не вызвало бы удивления), а чего-то совершенно невразумительного. Точнее всего было бы называть эти изделия «предметами». Причем, размера немаленького: отдельные экземпляры доходили до полуметра в длину. Детали для них реставратор Саша вырезал из сосны, затем пропитывал специальным составом, чтобы сохранялись они долгие годы… он ведь классный химик, помимо прочих достоинств, — в вопросах химии, кстати, и не сошелся с деловыми партнерами профессора Лямзина… так вот, вырезал подолгу, тщательно шлифовал, иногда расписывал, если того требовал художественный замысел, в общем, расходовал кучу сил и времени, прежде чем один-единственный предмет появлялся на свет.
Самое странное, что эти штуковины прекрасно держались на плаву — благодаря весьма изобретательной конструкции.
— …Для сувениров они громоздки, для детских игрушек — слишком декоративны, для произведений искусства — топорны и вульгарны, — говорил профессор. — У них отсутствует функция, они изначально никому не нужны. Это никчемУшки, Саша. Дурь — она и есть дурь…
Похожие речи разгоняли тишину над рекой буквально каждый вечер. Начальник экспедиции подсаживался к чудаковатому бригадиру, подставив закату рыхлый торс, и начинал размышлять вслух… Между тем, художника-реставратора ничуть не беспокоило отсутствие смысла в его работах. Просто каждая изготовленная им «никчемушка» воплощала какое-либо красивое слово. Закончив очередное плавсредство, умелец писал это слово на борту. И уже давно его рука вывела «Любовь», «Совесть», «Чудо», «Река» (названия пошловаты, зато точны), а в голове его бродило еще много подходящих слов, просясь наружу, вот почему он брался за инструмент…
ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ
Мастер, бывало, высказывал подмастерью все, что наболело: ну никак не мог он смириться, что тот тратит силы и деньги на бессмыслицу! Обидно было мастеру за своего работника и даже стыдно перед людьми. Сам-то он отказался от житейских благ ради великого дела. Это было так понятно — он созидал вечное. Но ради чего страдал подмастерье?
— Зачем ты закапываешь руки в грязный песок? — он горячился. — Почему не выстроишь себе настоящий дом и не женишься?
Подмастерье либо смущенно отмалчивался, либо бормотал невнятное, что-то вроде «людям радость — себе награда». И ведь не дурак он был, совсем наоборот!
— Пусть ты ставишь град маленький, на потеху бездельникам и ребятне, — продолжал мастер. — Но почему он у тебя так неразумно устроен?
— Я ставлю град волшебный, во снах виденный, — отвечал подмастерье, улыбаясь чему-то.
— Почему стену не возводишь, чучело ты огородное?! Что за град без стены?!
— Граду не нужна стена.
— А ежели враги насядут?
— Не насядут. Не будет никаких врагов.
— Кто ж их разобьет, врагов твоих?
— Так ведь, хозяин… мир — на то и мир. Людям враждовать — оно ведь несподручно.
— Тьфу, дурень! — свирепел мастер. — Золотые у тебя руки… и так их поганить?!
Он возвращался на скалу рубить надменный камень. Ибо вразумлять и совестить большого ребенка — попусту тратить время…
Песчаный город, между тем, ширился, превращался в опасное нагромождение несуразностей, и хвала Миротворцу, что весть о том не дошла пока до храмовников.
Потому что город без защитной стены — конечно, вздорная мысль, но безвинная. И угловатые, неразумно высокие дома могут кому-то показаться уродливыми, но в них также нет крамолы. И широкие прямые улицы способны вызвать лишь ухмылку. Все это не больше, чем забавы. Но вот то, что подмастерье и храмы лепил в новых обличьях, было очень подозрительно, если не сказать — кощунственно. А ведь люди имеют языки, чтобы доносить… Время шло; слуги богов не появлялись. То ли они были слишком умны, чтобы принимать дурь всерьез, то ли зеваки были слишком глупы, чтобы подмечать и делать выводы.
Мастер ждал, ждал стражников… нет, никого не тревожило поругание святынь…
Мысли и чувства его метались.
Никчемные домишки, появлявшиеся у подножья скалы, решительно не вязались с памятником! Казалось бы — чепуха, не стоившая внимания. Но… Эта дрянь постепенно покрывала берег, как плесень. И когда Покоритель Красоты родится, она могла испортить всё.
Иногда мастер с ужасом представлял, как нелепый город разрастается, обступает скалу, перекидывается на берег противоположный…
Это был плевок в лицо Совершенству.
----------
…Так и жили они, мастер и подмастерье: прилежно трудились бок о бок в мастерской, а потом расходились по любимым тропинкам — один к скале, другой к речному берегу.
Однажды вечером, когда подмастерье делал отвар из трав, к костру вышел незнакомец, одетый, как монах. Накидка скрывала голову гостя. Отблески костра плясали по его лицу; впрочем, видны были только нос и борода.
— Берешь ли заказы, мастер? — спросил незнакомец.
— Не мастер я. А что надо?
Нужна была могильная плита. Причем, вот странность, заказчик желал, чтобы плиту украшало потешное сооружение — наподобие тех, что стояли на берегу.
— Вылепишь звонницу, — распорядился он.
— Зачем вам это? — удивился парень. — Звонницу — на могилу?
— Красиво, — ответил заказчик. — Плачу вперед.
Он хорошо заплатил, со щедростью, достойной князя. Давно подмастерье не держал столько серебра сразу.
Ни на какие иные вопросы незнакомец не пожелал отвечать — скрылся во тьме…
Подмастерье управился за неделю. Звонница из песка и яиц получилась — на загляденье.
За заказом, однако, никто не пришел. Так и стояла чуднАя могильная плита на дворе дома, понапрасну пугая гостей…
ТИХАЯ ЗАВОДЬ
— …Возмущает другое, — говорил начальник экспедиции. — Как ни странно, Саничка, твои поделки вполне смотрятся. Возможно, тебе удалось бы даже с ними выставляться. Но ведь ты и не пробовал! Ты вообще ничего не пробовал, кроме как выбрасывать их! На рынке бы ими торговал, и то был бы толк… Знаешь, иногда до слез обидно бывает наблюдать за твоими отвратительными актами мазохизма…
Дело в том, что когда изделие было готово, когда подсыхала последняя буква в названии, чудак садился в лодку, уплывал на середину реки, торжественно спускал на воду воплощенное в дереве слово… и отправлял его в свободное плавание — вниз по течению.
— В голове не укладывается! Ты просто больной. Можешь ты внятно объяснить свои поступки?
Не знал художник-реставратор, зачем и что объяснять… Однажды кто-нибудь из живущих на реке выловит большую деревянную игрушку, — примерно так думалось ему. Человек возьмет находку в руки и улыбнется. И если понравится человеку эта вещь, пусть примет ее в свой дом: отдаст дитю или поставит на полку…
ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ
Недели через две после случая с могильной плитой наступил долгожданный миг! Мастер последний раз взмахнул молотком, отбил кусок камня, и полетел этот обломочек со скалы, плюхнулся в прозрачную воду, сообщив миру, что Человек родился.
Изваяние удалось на славу. Оно вышло настолько большим, что трудно было даже разглядеть, красиво ли оно. Едва лишь замечал его путник, как тут же превращался в ничтожную пылинку — так велик был каменный богатырь, воздвигнутый над долиной.
Потратил мастер еще один день, чтобы выбить имя свое на скале, а уж потом вернулся домой — безмерно усталый и счастливый. Вынес из дома два ковша медовухи. Сел рядом с подмастерьем, который в тот момент заполнял лохань яичной массой.
— Выпьем, парень. У меня праздник нынче.
Выпили.
— Ну вот я и свершил мне предназначенное, — заговорил мастер, обняв помощника за плечи. — Раздавит мой Человек толпы подмастерий, мнящих себя мастерами. Мое имя будет жить вечно в людских домах. А что ты оставишь после себя? Кучи порченого песка? Недостроенный памятник глупости?
— Горчит, — сказал подмастерье. — Худая медовуха.
— Что ты понимаешь в медовухах, отрок? — Мастер засмеялся. — Ты пей, пей… Я бы дал тебе совет, да, боюсь, поздно. Пока в силах держать резец, нужно заниматься настоящим вместо привидевшегося. А ты?! Жаль, что по дурости своей никогда не бросишь эту ересь… — он кивнул в сторону реки. — Позоришь ремесло, блаженный.
Подмастерье, как обычно, промолчал. Он разбил над лоханью последнюю дюжину яиц, затем накормил хозяина, и когда тот улегся спать, отправился готовить строительный раствор.
…Под утро прибежал мальчишка из деревни и завопил, что внизу по течению, прямехонько в излучине, обвалился склон. Выскочил мастер на порог — и обмер от страха. Запруженная река выкинулась на берега, вода стремительно прибывала… Заметался хозяин дома; собрал инструменты, нехитрые пожитки.
Подмастерье лежал возле лохани, корчась в бесплодных рвотных позывах. Все, что можно, давно было вытошнено. Он еще цеплялся за жизнь, отрок, только дышал очень уж часто и с трудом. Руки, ноги, даже лицо его мелко дергались.
— Ничего… не вижу… — протолкнул он сквозь одеревеневший рот. — Воды… дай воды…
Жить ему оставалось совсем чуть-чуть.
Все было правильно. Кто-то же должен остановить святотатца! Излечить от блажи — раз и навсегда! Кто, если не я? — такими мыслями подстегивал себя мастер, когда подавал давеча медовуху своему помощнику. В ковше с веселым пойлом был настой из травки, которую когда-нибудь назовут «борец». Много настоя не надо — хороший яд, сильный. Мастер, как и подмастерье, отлично разбирался в травах.
— Сейчас будет тебе вода, — сказал он. — Сколько хочешь будет воды…
А ведь тело унесет. Не по-людски это… похоронить бы надо…
Что-то шевельнулось у него в груди — то ли жалость, то ли страх.
Разъяренная река уже подступила к самому порогу; и тогда бежал мастер от гнева Ее.
— Не успел… отдать надгробье… — прошептал подмастерье, прежде чем уйти в спасительное забвение.
Остались только вода, скрывшая от людских глаз маленький город, да каменный идол, взирающий с недоступной высоты на черный разлив.
Лицо мускулистого покорителя красоты не выражало никаких чувств. Впрочем, какие там чувства у существа, призванного быть вечной копией своего создателя?! Ведь мастер наградил исполина чертами собственного лица и сделал это очень талантливо.
ТИХАЯ ЗАВОДЬ
— Занялся бы ты, мой милый, настоящим делом! — наконец рассердился профессор Лямзин. — Да хоть бы скульптурой, пропадает ведь добро. Ты же искусствовед, а не простой работяга! Статью напиши, скажем: «Об одном из методов обработки камня мастерами древней Руси»…
Скульптура, на которую показал профессор Лямзин, покоилась на самой вершине скалы. Увы, серьезного интереса для исследователей она не представляла. Обнаженный силач убивает хищный цветок — стандартный кочующий сюжет, исполненный грубо, словно бы второпях. Однако памятник этот был стар и мог бы подарить не одну тему для добротных работ.
Снизу скульптуру не было видно, она валялась на боку. Ее свалили — неизвестно когда и кто. Вероятно, пытались сбросить со скалы. Кроме того, у фигуры силача были отколоты голова и руки. Зачем это понадобилось, не представлялось возможным установить, однако факт не вызывал сомнений: истукан пробудил в ком-то лютую ненависть — то ли к себе, то ли к своему положению в мире.
— …Впрочем, понимаю тебя. Возиться с горой обломков скучно и неперспективно. Тогда я вынужден напомнить тебе о служебных обязанностях. О твоем долге по отношению к нашему уникальному объекту, — профессор по-хозяйски махнул рукой в сторону контрольно-пропускного пункта.
О, маленький город — это было совсем другое дело. Он открылся людям неожиданно, после того, как построили канал, и срез реки отступил, подарив берегу изрядный кусок дна. Сокровище было занесено вековыми напластованиями ила — вряд ли бы его нашли, если б не счастливая случайность. Геологи брали пробы грунта для строителей, и в одном из шурфов обнаружили кусок цемента явно искусственного происхождения…
И ведь давно уже умы и души краеведов терзала легенда, будто где-то в здешних краях ушел под воду сказочный город. Оказалось, что эта легенда — сущая правда! Только город не настоящий, а уменьшенный во много раз, и не сказочный, конечно, а созданный руками человека, придуманный и вылепленный гениальным древним мастером.
— Не хочу возобновлять этот неприятный разговор, но… Когда ты намерен опубликовать результаты своего открытия?
— Какого открытия? — буркнул художник-реставратор, не отрываясь от дела.
— О! Великий немой заговорил! «Какого открытия»… Никто не собирается присваивать твою премию, дурачок, никто не лезет к тебе в соавторы. Почему прячешься?
— Потому что нет никакого открытия.
— Все кокетничаешь. Я спрашиваю — почему состав раствора не раскрываешь?!
— Это не моя тайна.
Профессор, кряхтя, встал.
— А чья тайна? С огнем играешь, Шурик! С огнем!
Он отошел к кучам глины, сваленным здесь же, на пляже. Вернее, к домику, вылепленному возле куч. Строение чем-то напоминало московские «высотки» и было точной копией — в натуральную величину, — одного из тех древних артефактов, из которых состоял маленький город. Словно некая сила выдернула фрагмент памятника из охраняемой территории и перенесла сюда… Еще два подобных сооружения стояли в отдалении: второе — метрах в десяти, третье — подальше.
— Сколько прекрасного заложено в нашем городе… — пробормотал профессор Лямзин, разглядывая песчаное чудо. — Сколько жемчужин скрыто от жадных рук… — Он обернулся и громко осведомился: — Ну, и зачем ты это сделал?
Все три домика, украшавшие берег, и правда поставил художник-реставратор. Эти копии в свое время потрясли его коллег — не только точностью, не только многочисленными деталями, кропотливо воссозданными. Главное — в другом. Древний мастер творил свой город из специального состава, прочность которого оказалась неподвластна векам. Однако загадка не в прочности, это как раз дело обычное. А в том, что реставраторам практически не нашлось работы! Домики, когда их откопали, стояли крепенькие, чистенькие, — как с глянцевого буклета. Нетронутые… Казалось бы, строительные материалы средневековья давным-давно изучены, в этом разделе не осталось тайн. И вот — нате! Это уже не «прочность», а нетленность какая-то…
Короче, чудак Саша сделал копии из точно того же материала, умудрившись воспроизвести изначальный строительный раствор.
— Я больше не буду, — сказал художник-реставратор.
— Никто тебе не запрещает резвиться, — сказал профессор Лямзин. — Ты же великолепный копиист. Опубликуй состав раствора, и я сделаю все, чтобы эти негодяи от тебя отстали.
— А смысл?
— Дурак! Не понимаешь, что происходит?.. Я уже не говорю про твой долг, как профессионала. Неужели не болит душа, когда ты достраиваешь объект из крашеного пенобетона?
— Почему болит? Современные технологии, наоборот, душу усыпляют. Как наркоз.
— Непостижимо. Зная разгадку, уродовать памятник…
— Кстати, в Соловецкой крепости дыры до сих пор латают кирпичом, и все здоровы.
Начальник только руками всплеснул…
Проблема строительного раствора и впрямь стояла остро. Глина, известь, песок, яйцо, — это понятно. Пропорции — тоже не бог весть какой секрет. Неизвестны были прочие компоненты, которые древний мастер добавлял в свою смесь (а ведь добавлял!)… вернее, теперь-то известны, однако упрямец отчего-то темнил, не спешил делиться опытом.
— Ну что за счастье такому уроду?! — не выдержал профессор. — Ну почему бы откровению не снизойти на кого другого?!
— Какое там откровение, — удивился Саша. — Да просто призрак подсказал.
— Состав раствора тебе подсказал призрак?
Саша кивнул.
— Так это, выходит, его тайна? Призрака?
— Его.
— Идиот! — простонал Лямзин. — Шутить научись!
Он пошел прочь, загребая босыми ногами песок. Оглянулся, чтобы крикнуть:
— Ты не обольщайся, дружочек, кроме тебя есть и другие химики!
Затем он извлек из кармана брюк мобильный телефон…
ПОПЕРЕК ТЕЧЕНИЯ
Насчет призрака — не совсем была шутка. То, что в местах этих нечисто, обнаружилось, еще когда работали археологи. Например, собаки избегали заходить в глиняно-песчаный город — поджимали хвосты, примолкали, и о том, чтобы «пометить» какой-нибудь из углов, даже не помышляли. Вообще, похоже, все зверье обходило стороной этот кусок берега, во всяком случае, фекалий на территории памятника практически не было.
Туман тоже обходил памятник стороной. Археологи, а затем и реставраторы раз за разом были свидетелями совершенно необъяснимого явления, когда с вечера туман собирался над рекой, переползал на сушу, и берег оказывался во влажной дымке, — весь, кроме игрушечного города. Водяная взвесь обступала домики, клубилась вокруг, но перейти невидимый барьер не могла: словно что-то ее отталкивало. Пятно это держалось до утра…
Археологов сменили реставраторы, и странности продолжились. Однажды с лебедки, предназначенной для подачи раствора, сорвался бак, — рухнул вниз и наверняка бы разбомбил пару драгоценных сооружений, если б некая сила не подхватила его, медленно и осторожно поставив на отмостку… Или еще случай. Провалилась доска в мостках, построенных над объектом. Рабочий, тащивший пиво для бригады, взмахнул руками и уже почти полетел навстречу производственной травме… как вдруг встал прямо, восстановивши равновесие. Он рассказывал потом, отбивая зубами чечетку, что кто-то схватил его за шкирку и буквально втащил обратно на сходни. Лямзин тогда раскричался, мол, повыгоняет всех раздолбаев и пьяниц (рабочий и правда был слегка подшофе), однако торжественно уволить виновника не успел. Тот ушел сам — сбежал домой тем же вечером, перепуганный до полусмерти.
Были и другие загадочные происшествия, рождавшие шепотки и страхи. Ночью, выйдя из лагеря по нужде, кто-то видел на рабочей площадке (объект освещался прожекторами) человека в странной одежде, бродившего по настилам между песчаными хоромами… а еще, тоже ночью, охранника при шлагбауме разбудил отчаянный скулеж сторожевого пса. Он выглянул в окошко будки и увидел темную фигуру, идущую вдоль забора. На оклик человек не среагировал — покинул освещенную зону и исчез во мгле. Стальная балка шлагбаума была согнута почти под прямым углом…
----------
…Реставратор Саша разместился на пристани. Сразу возле берега, под мачтой. Сидел на чурбачке и работал кисточкой, макая ее в банку с краской под ногами.
Давно стемнело.
Пристань была символической: несколько длинных досок на сваях, две лодки, — и все. На мачте горела лампочка, вырезая в ночи светлый участок. Из-за света Саша и устроился здесь — чтобы никому не мешать, и чтоб ему никто не мешал.
Он был один. Лагерь спал; далекая гитара наконец умолкла. Рабочий день в экспедиции начинался рано, в семь утра, а заканчивался в пять-шесть вечера, когда солнце уже не то.
Новая поделка, воплотившая в себе очередное слово, была готова, оставалось только дописать на борту название, — что реставратор с наслаждением и делал…
Катер вынырнул из-за скалы, как фантастический аппарат, — почти бесшумно, в ореоле галогеновых фар, — стремительно понесся к берегу, нацеленный на одинокую пристань. Притормозил, развернулся и причалил, притопив одну из лодок. Доски заходили ходуном.
— Вовыч, привяжи коня!
На мостки выскочили трое — быстрые, подвижные, легкие. В спортивных костюмах. Обступили сидящего на чурбачке человека.
— Ты — Калик? — сказал первый.
— Ну.
— Не нукай, не запрягал. Бригадир?
— Один из. Южный квадрат.
— Уродская у тебя фамилия, Калик. Короче, закричишь — убью.
— Надо же, Ханурик не обманул, — удивился второй гость. — Этот мудак нас и правда ждет.
Третий вынул из рук Саши его изделие и уважительно рассмотрел:
— Мастер!
— Я не мастер.
— А кто?
— В лучшем случае — подмастерье. А вы кто?
Пришельцы хохотнули.
— Мы — княжьи люди…
«Никчемушка» была отброшена в сторону. «Что ж вы делаете!», — взвыл Саша, прежде, чем ему залепили рот скотчем. Его схватили за бороду и за волосы, поволокли на берег — он лишь ногами дрыгнул, опрокинув банки с краской.
— По голове не бить, — распорядился первый.
Жертву растянули на песке — лицом к небу; скрутили ноги. Двое держали, первый уселся верхом.
— Значица, князя нашего не любишь, — констатировал пришелец. — Тебе предлагали то, предлагали сё… нет, гордый. Или, может, продался кому? — он коротко ударил.
Хрустнули зубы, скотч потемнел.
— А говорил — по голове нельзя, — напомнил тот, который был сбоку.
— Так то по голове… Я спрашиваю, кому продался? Захочешь ответить — помычи…
Ужасающе медленно тянулись секунды. Небо над головой было бездной, в которую никак не удавалось упасть. Чужие руки держали крепко.
— Не мычит, не телится… А если так?
Бандит принялся выдирать волоски из Сашиной бороды — по два, по три. Изобретательная пытка, веселая и стильная. Поржать, оттянуться и расслабиться. Обездвиженное тело уморительно дергалось.
— Гля, хочет говорить!
— Не дурак! А я начал сомневаться… Если заорешь, батон вонючий, вырежу гланды, потом язык.
Нож завис над лицом лежащего человека. Скотч, содранный вместе с усами, повис на верхней губе. Тело в очередной раз дернулось.
— Чего вы хотите?!
— Терпение у князя лопнуло. Господин князь не привык делать предложения, от которых отказываются. Возникают нехорошие мысли. Кто тебя перекупил?
— Никто.
— Зачем тогда вылепил эти куличики, мастер? — бандит ткнул ножом в сторону домиков, поставленных Сашей на пляже. — Ради спортивного интереса? Для кого руку набиваешь, тварь?
Да, не зря профессор Лямзин видел в этих уникальных копиях проблему, которую полагал опасной…
— Я не мастер, — прошептал реставратор. — Мастера дружат с Богом, а не с вашим… князем.
— Не понимает. Ну, добро, тогда мы объясним получше.
Липкая лента вернулась на место, снова лишив человека речи.
----------
…Саша понимал. Ситуация была проста, как бублик. Хочешь — кусай; хочешь — суй голову в дыру.
Город из глины и песка стремительными темпами превращался в уникальный музей (кстати, во многом благодаря энергии руководителя реставрационной мастерской профессора Лямзина). Над игрушечными домами возводили тротуарчики с перилами — для простой публики. Ступать на землю, когда все будет закончено, разрешили бы только особым гостям, — для них прокладывали специальные настилы-тропинки. Домики тщательно консервировались, чтобы воздействие окружающей среды сделать минимальным; возводили навесы, ограждающие от прямых солнечных лучей, снеговых осадков, дождей и прочего.
Была установлена двухкилометровая охранная зона, то есть территория, не подлежащая застройке. Здесь предполагалось создать национальный парк — уже вовсю работали ботаники-реставраторы и ландшафтные дизайнеры.
А музей и парк — это ведь туристы. Это инфраструктура. Платные экскурсии. Продажа прав на фото- и видеосъемку. Участие многочисленных зарубежных специалистов, которые проявляют к шедевру средневековой архитектуры живейший интерес, точат в нетерпении перья и зубы…
Короче, это бизнес.
И вдруг… в какой-то сотне метров возникают копии, поставившие в тупик искусствоведов! Копии настолько точные, что специалисты путались, где оригинал, а где новодел… Как поступить при таком раскладе?
Закопать чудака поглубже — вариант, конечно, здравый. Но… Стоит ли пускать под топор курицу, несущую золотые яйца? Что, если взять производство копий под контроль?.. И вот уже прорабатываются варианты, обсчитываются проекты. Уже видятся боссам как бы древние потешные города — на престижных, посещаемых публикой площадках. Например, в Стокгольме, в знаменитом Скансен-парке. Или в Фэнтези-парке в Лос-Анджелесе. Наконец — на территории Московского кремля, с уже полученного благословения кремлевской администрации… Это масштабы. Не просто деньги, а деньжищи. Не деньжищи — «бабло»…
Загвоздка в мастере. Не соглашался он делать копии на продажу — ни для парков, ни уменьшенные, для панорам и диарам. Словно не понимал, что богатство само прет ему в руки. Словно не нужна ему была известность и слава… Реставраторы, и правда, народ весьма своеобразный. Они редко делают что-то свое, самобытное; и совсем уж редко делают карьеру. Так ведь намекали ему — ты выпрыгнешь из реставраторов, парень! Станешь экспертом — при Русском музее, например. А то даже международным экспертом по декоративно-прикладному искусству — для аукционов… вот уж где «бабло»!
Нет. Лишь странные капризы — вместо благодарности.
Проекты рушились — ладно, но где гарантия, что чокнутый копиист не передумает, не станет работать на дядю? Не сейчас, так через год. Через три года, через пять… Нет гарантии. Особенно подозрительным в этой ситуации выглядит его стойкое нежелание раскрыть состав цемента, которым пользовался древний мастер! Для кого, спрашивается, бережет секрет?
Таков был сладкий бублик, и такова была смертельно опасная дырка…
Между тем, Саша вовсе не набивал себе цену и, тем паче, не искал выгоду на стороне. Только одно его останавливало, одна причина не позволяла сказать работодателям «да».
Город из глины и песка был УЖЕ ПОСТРОЕН.
Вот в чем дело. Вот почему он ограничился всего тремя копиями, сделанными забавы ради… да и о тех жалел.
----------
…Бандит встал и убрал нож под куртку. Сходил к пристани и принес чурбачок, который Саша приспособил под табурет. По пути нашел здоровенный булыжник, коих на берегу было изрядно. Скомандовал:
— Держите крепче!
Двое держали. Бандит положил чурбачок боком, пристроил на деревяшку левую руку жертвы, с любовью распрямил кисть…
— Ты странный парень, Калик, и тем хуже, — сказал он. — Им позарез нужны гарантии, а ты артачишься. Ты чужой. А своими становятся через боль… — Он прицельно вмазал камнем по руке, — … только через боль… — он ударил несколько раз.
Пальцы хрустели на импровизированной плахе, как сухие веточки.
Палач улыбался. Его подручные скучали.
Небо рушилось и рывками возвращалось на место.
— А теперь разберемся с твоими карикатурами, — сообщил палач. — Есть компетентное мнение, что от них не должно остаться и следа.
Он весело подбежал к ближайшему домику — и с размаху влепил по фасаду носком спортивной туфли. Наверное, думал, что сооружение тут же развалится… святая простота. Дому ничего не сталось, зато пришелец, мусоля во рту букву «б», запрыгал на одной ноге, держась за вторую. В сердцах он швырнул камнем. От фронтона откололся небольшой кусок — вот и весь ущерб. Как выяснилось, не только древние мастера умели строить на века.
— Вовыч, Пендаль! А ну, тащите ломы!
Палач больше не улыбался. Время улыбок кончилось.
Пока двое ходили к катеру за инструментом, он, хромая, вернулся к скрюченной на песке жертве.
— Забыл сказать. Это было тебе первое предупреждение. Оно же последнее…
Реставратор Саша перевернулся на живот и попытался встать на четвереньки. Чужое тренированное тело, накачанное яростью, навалилось сверху; неодолимая сила запрокинула ему голову.
— … И еще тебе просили передать, чтобы ты как следует подумал!.. Чего мычишь? Не знаешь, о чем нужно думать? Правильно ли ты жизнь свою жил, падаль!
Та же сила с легкостью вырвала из-под Сашиной груди правую, здоровую руку, — как он ни сопротивлялся. Бандит ударил по кисти каблуком, вдавливая ее в песок. Всем весом встал на пальцы; даже попрыгал для верности.
И второй руки не стало…
Рука мастера — это всего лишь кости, мышцы, сосуды, жилы. На редкость хрупкий материал.
— …Но сначала ты посмотришь, как твои вонючие игрушки ровняют с землей…
Это последнее, что услышал художник-реставратор, прежде чем упал в нависшую над берегом бездну… или бездна упала на него?
----------
…Странный звук пришел ночью с реки. Словно гигантская длань шлепнула по воде, такое было впечатление.
Лагерь проснулся неохотно. Выполз из палаток, перебрасываясь сонными фразами. Кидаться к берегу и смотреть, что там да как, — ни у кого не возникло желания, тем более, звук больше не повторялся. Да и начальник экспедиции не торопился поднять тревогу. И вообще, мало ли какие звуки способна рождать матушка-природа, к тому же ночью? К тому же — в этом нечистом месте… Полчаса минуло, прежде чем самые любопытные не выдержали и пошли на разведку.
Маленькая пристань была в крови. Буквально залита была кровью. Как будто ведро алой краски пролили… впрочем, краску здесь и вправду пролили. Несколько емкостей: синюю, белую, золотую. Краски смешались с кровью, создав на пристани редкое по отвратности полотно. Этакий радикальный экспрессионизм.
И никого. Ни живых, ни мертвых.
Одна из лодок отсутствовала, вторая была подтоплена едва ли не по самую банку.
А еще — метрах в пяти от пристани — лежал на песке миниатюрный пистолет…
Поискали Сашу Калика, бригадира «южных», который имел обыкновение, отколовшись от коллектива, вечерять в этих местах. Не нашли — ни в его собственной палатке, ни в палатке поварихи. Пропал человек, сгинул.
Остались лишь уникальные копии песчаных домов, построенные чудаком неподалеку от экспериментального участка.
Что за жуть здесь стряслась?
— Беда, беда! Ох, Сашка… что матери сказать? — искренне сокрушался, почти плакал начальник экспедиции профессор Лямзин — тот самый профессор, которого злоязыкие коллеги прозвали когда-то Хануриком.
— Чертовщина… — бормотал он же, когда его никто не слышал. — Ничего не понимаю…
Когда его никто не видел, он напряженно переругивался с кем-то по мобильнику.
ОМУТ
На самом деле изначальное прозвище Лямзина было не Ханурик, а Хонорик. Огромная разница. Хонорик — это такой зверек, помесь хорька и норки. Прожорливый и наглый. От норки унаследовал прочную шкуру, от хорька — специальные железы… вот за прожорливость, здоровую наглость и утонченную вонючесть профессор и удостоился такой клички.
Его, кстати, уважали. Было за что. В одном кармане — известнейшая мастерская с фантастическим финансированием и множеством дорогостоящих заказов. В другом кармане — добрая сотня печатных трудов. Под задницей — высокое кресло… Подавляющая часть его работ напрямую или косвенно была связана с потешным городом: собственно, именно он стоял у истоков изучения чудесной находки, за что был отмечен правительственной наградой. Его книга «Маленький город или большое искусство?» (переведенная на многие языки) не только ценилась специалистами, но и пользовалась спросом у широкого круга читателей. И вообще, если речь заходила об этом памятнике, — непременно всплывали его книги и статьи; и наоборот, если упоминали имя профессора Лямзина, — неизбежно вспоминался город из песка. Они стали неотделимы — шедевр древнего мастера и заботливое внимание мастера современного…
Жаль, так и не смог Хонорик помочь своему строптивому ученику.
И ведь предлагал он Саше всевозможные зацепки! (Еще до того, как появились совершенно феерические перспективы, связанные с копированием объекта.) Ну, например, определить, одной ли руке принадлежат изваяние атлета и город на берегу. Пусть это долгий и сложный анализ, зато будущее у такой работы гарантировано… Или расшифровать надпись на скале, что высилась неподалеку от объекта, — вдруг это поможет установить имя гениального творца?
Наконец, давно пора было разобраться с настоящей загадкой. На вершине скалы нашли единичное строение, выполненное в том же стиле, что и маленькие домики на берегу. Это была то ли башенка, то ли колоколенка, прочно скрепленная с плоским куском гранита в форме правильного параллелепипеда. Похоже на могильную плиту, на которой вместо креста отчего-то поставили столь странное украшение… Была ли башня-колокольня частью города, вырванной из общего ансамбля? Если так, то где она в городе размещалась? И сам ли мастер поднял на скалу свое творение? Непонятно, как вообще можно было затащить наверх этакую штуку, не повредив ее. Возможно, ее делали прямо здесь? И вообще, какой во всем этом смысл?
Вопросы, вопросы…
Ладно, не желаешь вести исследовательскую работу, говорил Саше профессор, художествуй на здоровье! Но займись чем-то дельным вместо бестолковых деревяшек! Пожалуйста, вот бесплатная идея: человек в рванье и лаптях возводит здание из песка, а рядом стоят счастливые дети, показывая пальцами. Сделай такую скульптурную группу — и это купят. Да еще как купят! Пора бы понять, что без серьезных работ — не вступить в Гильдию…
Профессор Лямзин отлично знал процесс превращения обычного работяги в истинного мастера.
Иногда ему хотелось растерзать этого дурня!
Было дело, они с Сашей сидели на бережку. И Учитель сорвался:
— Не нравятся мои предложения? У меня есть еще парочка! ЗАмки из воздуха не пробовал строить?.. или нет, напиши что-нибудь нетленное вилами по воде! Вот дело, достойное твоей единственной извилины!
Последняя из прозвучавших идей заставила реставратора прервать полет инструмента.
— Рисовать на поверхности воды? — спросил Саша, задумчиво глядя на реку. — А что… потом пускать картины по течению… интересно.
После такого — разве можно рассчитывать хоть на какое-то понимание с его стороны?! На здравый смысл?!
Нет.
Короче, с этим засранцем, который исчез непонятно куда, не было и не могло быть никаких гарантий. О чем Хонорик неоднократно докладывал, кому следовало.
----------
…Милицию вызвонили той же ночью, однако прибыли законники лишь к полудню. Куда раньше приехала секьюрити на джипах. Среди суровых людей в черном был замечен зам по безопасности председателя холдинга, — наперсник князя, выражаясь языком славных предков.
Следственные действия длились весь день. Хоть какие-то результаты появились лишь к вечеру.
В конце концов нашлись и трупы…
ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ
— Что?! Что такое?! — вскрикнул бандит, которому поручили раздолбать самую дальнюю из копий. — Эй, не валяй дурака!
К его возгласам присоединился второй:
— Тьфу… Убью, сука! Да хватит, я сказал!
— Вовыч, что там? — тревожно позвал главарь.
И тут же получил ответ. Сырое яйцо, пущенное кем-то из темноты, попало ему в грудь. Он удивиться не успел, как получил вторым яйцом — уже в лицо. Следующее попало в шею. Липкая дрянь растеклась по подбородку, по куртке, затекла за ворот.
— Убью! — бесновался Вовыч. — Только покажись, сука!
Его товарищ, присев на корточки, молча прятался за домиком.
Яйца летели со стороны экспериментального участка — специальной площадки, где двое реставраторов-химиков пытались, вслед за Сашей, раскусить загадку строительного раствора. Ночью площадка, естественно, пустовала. Но сейчас, похоже, некий шутник решил потратить оставшиеся яйца отнюдь не по назначению.
Шутник?
Снаряды были выпущены с нешуточной силой и точностью, они летели со скоростью мяча в большом теннисе. Мячи подают при помощи ракетки — а здесь как?
— Вовыч, Пендаль, заходите слева! — крикнул главный. — Я — отсюда!
Разрушение глиняно-песчаных хорОм было временно отложено. Валявшийся в обмороке Саша тем более никого уже не интересовал. Бойцы, утираясь на ходу, короткими перебежками двинулись вглубь берега: с ломами наперевес, с жаждою мести в горячих сердцах. Их злости хватило бы разнести весь лагерь, весь объект, — всё вокруг, — если бы не…
Маневр кончился, не начавшись.
Первыми опять были атакованы Пендаль с Вовычем. Кто-то швырнул им в лица изрядные горсти песка — одному, второму. На пару секунд они ослепли. Встали, заработали ломами, отмахиваясь непонятно от кого. Темный силуэт метнулся между ними — и стальные дубинки были в секунду отобраны.
— …Пушка! — стонал один из бандитов. — Не дали пушку взять, козззлы…
Главарь ошеломленно наблюдал, как нечто не вполне материальное (тень, вставшая с песка? сгустившийся воздух?) погнало его товарищей к пристани. А ведь они не мальчики были, Пендаль с Вовычем! Обученные, опытные головорезы, — однако ж… бестолочи! Ломы ходили по их спинам, плечам и ребрам с кажущейся легкостью, как тростинки; но каждый такой удар мог бы искалечить… и калечил, наверное. У одного повисла передняя конечность, второй, скособочившись, держался за бок. Хорошо хоть не по головам бьет и не по хребту, мельком подумал главарь… Он кинулся навстречу, выхватывая зачем-то нож. Огнестрельное оружие они и вправду не взяли — думали, на прогулку идут.
Вблизи выяснилось, что сгусток ночного воздуха имеет форму человека. Прозрачный, ненастоящий, текучий. Без лица. Стеклянный голем. А может, энергетический инопланетянин. Короче, виртуальный какодемон из дурной компьютерной игры… Тварь потеряла интерес к скулящим от боли идиотам — потому что новый противник стоял на пути.
Не стоял, нет, — танцевал. Влево, вправо, по дуге, неожиданно меняя направление движения. Мягким кошачьим шагом. Оружие наготове. Скольких тварей, именующих себя людьми, он кончил этим ножом, — только небесная бухгалтерия знает!
Герой…
— Скажи чего-нибудь, стекляшка — подал голос главарь. — Калика убогого защищаешь? Или просто развлекаешься? Так нам по фиг. Твой Калик никому не нужен. Ну что, расходимся по домам?
Тварь молчала.
— Это ж… это… призрак… — заикаясь, вымучил Пендаль. — Тот самый… гадом буду… помнишь, рассказывали? Не зли его, командор…
— А дерется, как профи. Он точно призрак?
Главарь медленно присел, поднял с песка щепочку — и… внезапно кинул ее в стоящее перед ним существо.
Кто-то из бойцов охнул от ужаса.
Однако ничего страшного не случилось. Щепочка отскочила — не прошла насквозь, как можно было ожидать. Но тогда… если враг вовсе не бестелесен, а вполне даже материален… и если шагнуть к нему чуть ближе…
На долю секунды у призрака появилось подобие лица: мелькнула улыбка, вспыхнули и погасли глаза.
— Мир, дружба? — спросил главарь.
Он нанес удар стремительно и неотразимо. Так ему показалось. Ибо все, что материально, можно разрезать, прострелить или взорвать. Важно лишь, кто успеет раньше.
То, что случилось, никто из зрителей не увидел. Разве что покадровый просмотр помог бы рассмотреть детали… но ведь это было не кино. Увидели результат: в животе командора торчит нож. А рукоятку ножа сжимает кисть его же руки.
Оторванная вместе с ножом.
Пальцы, сведенные судорогой, держали рукоять крепко, потому кисть и не падала.
Главарь маленькой банды, возомнивший себя героем, потрясенно смотрел то на свою изувеченную руку, то на отделенную от нее часть… Осел на колени. Задрал левой рукой одну из штанин и отодрал прикрученный к лодыжке ПСМ. Все-таки было при нем настоящее оружие, не мог он иначе. Держал «на крайняк». «Генеральский пистолет», маленький, но злой, стреляющий почти бесшумно… Герой зубами передернул затвор и прохрипел:
— Я тебя урою, тварь…
И опять что-то случилось. Мелькнуло и пропало. «Командор» отчаянно завопил — захлебнулся собственным воплем и умолк, повалившись на бок…
----------
…Стояла дивная, роскошная тишина. Воздух был свеж и спокоен.
Избитые бойцы приходили в себя.
Пистолет лежал рядом с командором: выпал из лишенных жизни пальцев. Оно и немудрено, ведь кусок его левой руки валялся здесь же. Кисть вместе с предплечьем — отдельно от всего остального. Таким образом, мерзавцу оборвали еще и вторую руку, на этот раз в локтевом суставе.
Выдернули, как у куклы. Легко.
— Призрак… исчез… — всхлипнул Пендаль.
— Делаем ноги! — скомандовал Вовыч. — На катер!
— Командора берем? Не жилец он…
Двое с сомнением посмотрели на третьего. Тот зашевелился.
— Козлы… — прошептал главарь. — Нож в брюхе не трогайте… Убери граблю! — закричал он на Пендаля и закашлялся. — Пусть будет в ране… И жгуты наложите, чего ждете? Смерти моей ждете?
Какими силами он держался — только ему известно. Мужественный человек.
В качестве жгута использовали резинку из штанов, снятых с раненого и с Пендаля. До штанов ли, когда на кону стоит жизнь? Яркие семейные трусы (в цветочек и в горошек) оживили скучный серый пляж.
Когда раненого поднимали, он вдруг заволновался:
— И руку, руку мою подберите…
— Зачем, командор?
— Подбери, я сказал!!!
Он был на грани истерики. А может, за этой гранью. Остаток одной его конечности так и висел на рукоятке ножа; второй фрагмент Вовыч послушно поднял и сунул в карман своей куртки. Суставом вниз. Из кармана торчала белая пятерня.
Пистолет оставили — попросту забыли.
А потом двое тащили третьего, держа его под мышки. Тот был уже без сознания. Сверкали голые ляжки, ноги волочились по земле. Кровь, несмотря на жгуты, сочилась из поврежденных сосудов, как из прохудившегося бурдюка с вином. Укороченные руки были украшены кровавой бахромой, свисавшей из ран.
На пристани командора уронили. И вообще, упали все трое. Лежали пару секунд, портя воздух матерщиной и стонами. Командор ненадолго вышел из шока:
— Козлы… Руку не потеряйте… может, пришьют… я слышал, пришивают… если вовремя…
Наконец бандиты залезли на катер и втащили своего вождя. Завели двигатель. В спешке отчалили.
Пусть их был недолог и печален.
Именно в тот момент, когда темная посудина (сигнальные огни выключены) огибала скалу, сверху на нее обрушилась каменная глыба. Это оказался кусок статуи, веками валявшийся на вершине; а именно — отколовшаяся голова Покорителя Красоты. Случайность? Нет, невозможно поверить в подобные совпадения… С другой стороны, кому под силу столкнуть этакую махину? И не просто столкнуть, а швырнуть, да еще прицельно!
Любовь позволяет творить настоящие чудеса, говорил когда-то ученик феи. А ненависть?
Смачный всплеск потряс реку. Вот это был плюх! Это был супер-плюх! Зеркало реки рассыпалось тысячами сверкающих осколков… Снаряд попал в надстройку, пробил насквозь каюту и дюралевый корпус. Судно треснуло и сложилось, как книжка: нос и корма встали вертикально, выставив напоказ грязное днище.
Некто, очень похожий на человека, стоял на краю скалы, отряхивая рубаху…
Катер затонул в несколько секунд.
Никто не выплыл.
СТАРОЕ РУСЛО
Мастер подплыл к скале на лодке: по-другому сюда было не добраться.
Вокруг — пусто. Неподвижная, словно застывшая вода. Сосны на далеких берегах. И суровый каменный богатырь, надзирающий за окрестностями.
Сколько же лет прошло, подумал мастер. Трудно подсчитать…
Жизнь не сложилась. Нигде не осел, ничего боле не создал: мотался по миру, меняя талант на хлеб, целиком занятый телесными заботами. Хорошие ремесленники везде нужны, а вот мастера… Он запрокинул голову, пытаясь поймать взгляд гранитных глаз.
Лишь Ты у меня остался. Никого, кроме Тебя.
Он полез наверх, подгоняемый нетерпением. Старику такие забавы не под силу, однако сегодня был не тот день, когда можно сомневаться и жалеть себя. Сегодня — день прощания… А ведь я и вправду старик, думал он. Куда все утекло? Как же быстро твое течение, река… Ненавижу воду… Он полз, терзаемый одышкой, потому что назад пути не было.
Княжьи люди рыскали в округе. Пока они догадаются искать преступника здесь, он успеет.
Князю нужна была виноватая голова. Оно и понятно: погиб наследник. Роскошное крыльцо, пристроенное мастером ко княжеским палатам, всем было хорошо: удобные ступени с широкой проступью, просторная площадка, восьмигранный шатер… вот шатер-то и подкачал. Один из каменных столбов, поддерживающих конструкцию, дал трещину (то ли из-за резного орнамента, то ли из-за нарушения вертикали), в один момент разрушился, — и вместе с ним рухнул свод. Троих убило, двоих искалечило. Кто виноват? Тот, кто руководил работами…
Он добрался до вершины без приключений, тем же путем, что и сотни раз до этого. Вылез на площадку, дополз до статуи и рухнул под гранитными ногами. Долго лежал, обессиленный. Наконец встал, обнял свое детище за колено и посмотрел вниз.
Где восторженные лица, разглядывающие созданное им чудо? Сотни восторженных лиц — где?! Толпы, стекающиеся к подножью скалы, — из деревень и городов, из ближних и дальних земель… юнцы, показывающие пальцами, мудрые старцы, преклоняющие колени… Где?!
Никого и ничего. Только темные воды и безлюдные берега. Река обманула его, река уничтожила его мечту… Мастер засмеялся. Потом заплакал, прижавшись щекою к каменной ноге. Потом он долго кашлял…
И вдруг почувствовал, что камень в его руках дрожит. Мало сказать, дрожит, — трясется, все сильнее и сильнее!
Землетрясение?
Он отбежал в центр площадки. Нет, скала была неподвижна; не ощущалось никаких подземных движений. Не издавала твердь и утробных звуков, сводящих с ума все живое.
Тряслась только статуя.
Мертвый исполин оживал — раскачивался, постепенно разворачиваясь лицом к своему создателю… или его раскачивали? Кто? Воздух словно сгустился вокруг памятника, играющее на солнце марево укрыло обнаженное туловище. Скрежетали о гранит великанские ступни. Тень, отбрасываемая статуей, пропадала и снова появлялась. Толчки становились мощнее и чаще… Упадет ведь, сейчас упадет…
— Прекрати! — взвизгнул мастер, невесть к кому обращаясь.
И тут Покоритель Красоты повалился.
Грохот и пыль на мгновение завладели миром…
Низвергнутый герой почти уцелел, разве что голова откололась. Голова у таких, и правда, слабое место. Однако отшибленный кусок камня не откатился в сторону, как можно было ожидать, — невидимая сила подхватила его и с размаху обрушила на руки богатыря, сжимавшие хищный цветок. Одна конечность разломилась в локте, вторую развалило полностью — от плеча, вместе с частью стебля.
Старик страшно закричал, хватаясь за грудь. Сказать ничего не смог. Вспышка боли была ослепительна, но коротка; словно кол воткнули ему в солнечное сплетение, и это было последнее, что он почувствовал.
Он упал сам, без чьей-либо помощи.
И вновь на скале не осталось никого живого…
----------
…Мастера нашли на следующий день. Люди заметили лодку возле скалы, о чем и поспешили донести слугам князя.
Охотники, ясное дело, огорчились, когда обнаружили, что дичь померла, их не дождавшись. Преступник ушел от возмездия, червь навозный. Но что ж тут поделаешь? Тело спускать вниз не стали — отрезали голову, тем удовлетворившись. Взглянет князь на этот кусок мертвечины — глядишь, полегчает на душе…
И на том — конец истории.
Впрочем, недели через две, ясной лунной ночью, случилось еще кое-что занятное. Окажись кто в это время на Скале Мастера — увидел бы, как странная бесплотная фигура, смутно напоминающая человеческую, затаскивает останки трупа в одну из выемок, образованных в камне стараниями матушки-природы. Труп был изрядно поклеван птицами и пожран личинками, однако это не смущало загадочное существо. Закончив работу, оно куда-то вдруг подевалось… и в сей же миг со дна речного всплыла гранитная плита, на которой громоздилось уморительно нелепое строение. По виду — звонница, но в половину человеческого роста… Круги пошли по воде; река с неохотой отдала свою добычу. Призрачное существо с поразительной скоростью вознесло эту довольно массивную штуковину на верхушку скалы, заложило плитой выемку, в которой упокоился несчастный старик…
…и только теперь все угомонилось. На века.
ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ
…Оглушительный удар камня о воду помог Саше очнуться.
Он привстал на локтях. Мучителей не было видно. Может, приснились они, может, усталость и ночь явились причиной кошмара? Он посмотрел на свои раздробленные руки. Боль проснулась вместе с воспоминаниями, боль вспыхнула, как прилетевший на Землю болид. Сердце стучало в горле — мелко и часто. Убийственная слабость тянула к земле.
Саша сел.
Мучители исчезли — и ладно. Он попытался содрать кровавую ленту со рта… нет, никак. Пальцы не гнулись, любое прикосновение к ним грозило новым обмороком. От боли никуда было не скрыться. Вот тебе и сон… А где же… где?!. Он в панике поискал взглядом — и нашел, нашел!
«Никчемушка» валялась, где ее бросили. Саша дополз до нее, встал на колени. Игрушка была цела. Какая удача, что он успел ее доделать, успел даже название написать… Плача от счастья, мастер захватил свое творение предплечьями, поднялся и побрел, шатаясь, к пристани…
Лодки.
Одна — полна воды, вторая — годится. Перелезая через борт, реставратор споткнулся и полетел вниз — затылком в уключину. Убился бы, ненормальный, точно бы убился! В крайнем случае покалечился, — если бы…
Если бы сильные руки его не подхватили и не опустили на сиденье.
Драгоценная ноша, которую Саша выронил, была поймана и положена рядом. Суденышко заходило ходуном, чуть не перевернувшись.
В лодке стоял молодой парень. Видок у него был — и вправду закачаешься! Волосы, стриженные «под горшок»; пробивающаяся бородка пшеничного цвета. Одет в длинную рубаху до колен, подпоясанную веревкой. Рубаха домотканая, видавшая виды, а впрочем, украшенная понизу узором из солярных знаков. Солярные знаки — это, собственно, свастики. Широкие рукава также были окантованы цепочкой свастик. На ногах у него были странные штаны — без верхней части, только штанины (как же они держались? на веревочках, что ли?)… «ПортЫ», вспомнил Саша. Эти штанины называются портЫ…
Лицо спасителя серебрилось в свете луны. Он улыбался.
Это был тот самый парень, который однажды ночью, с месяц назад, вышел из тьмы под свет фонаря, когда реставратор задержался на экспериментальном участке. Саша тогда работал с известково-яичным цементом, упорно пытаясь подобрать состав (пробовал разные виды молока), — был увлечен этим делом даже больше, чем созданием новых «никчемушек». Незнакомец, молча улыбаясь, бросил на землю пучки трав, заполнил котелок речной водой… короче, показал ему — как и что делать. Затем ушел, не сказавши ни одного слова.
Не врал Саша и не кокетничал: секрет раствора и впрямь ему не принадлежал…
Сейчас незнакомец, как и в прошлый раз, молчал. Не говоря ни слова, отдал конец и оттолкнулся веслом от пирса. Сам бы реставратор ни за что с этим простым делом не справился. Поплыли. Парень умело греб, выводя лодку на речной простор. Выйдя на стремнину, поднял весла, положил их вдоль борта и вопросительно посмотрел на пассажира.
Понятливый попался лодочник!
Дальше Саша сам знал, что делать. Превозмогая боль, обхватил игрушку искалеченными руками, поцеловал деревянный бок, перегнулся через борт и опустил свое изделие на воду. Затем, не жалея ни о чем, разжал руки…
Вещица была необычна. Чем-то она напоминала старинный челн, на дне которого выстроен сказочный городок. И вместе с тем, если присмотреться, в контурах челна и в рисунке крохотных домов угадывалось лицо… Лицо человека, который месяц назад подарил Саше разгадку тайны. Который сидел с ним сейчас в одной лодке.
На борту красовалась надпись: «ДУША».
Воплощенное слово…
Сделав дело, реставратор обмяк на сиденье и закрыл глаза. Слишком много сил было отдано боли. Когда незнакомец исчез, он не заметил. Просто он остался вдруг один, и это было правильно. Лодку влекло вниз по течению — подальше от мастера Лямзина и от его крепкотелых помощников…
Овеществленная душа также плыла по реке — где-то поблизости.
ПОСЛЕ ЗАКАТА
Этим вечером реку опять затянуло туманом. Заходящее солнце пыталось заставить речную гладь покрыться румянцем, но природа была сильнее.
…К тому времени останки катера уже подняли. И трупы ночных гостей (штатных сотрудников холдинга) были обнаружены, извлечены из дюралевого плена. Каменную голову, разумеется, поднимать не стали.
Версий произошедшего строилось много, однако ни одна не вызывала доверия. Пока отсутствовал главный свидетель, некий Саша Калик, всерьез обсуждать версии было глупо. Свидетеля искали — и внизу, и вверху по течению. И в окрестных лесах, и в ближайших населенных пунктах. И по железным дорогам, и по автотрассам… Не находили. И труп его не находили — что, конечно, ничего не значило. Труп могло унести течением, а также он мог зацепиться за что-нибудь на дне…
Не находили — и не нашли.
Другая неприятность состояла в том, что исчез профессор Лямзин.
Лауреат попросту бежал, бросив всё: квартиру в столице, молодую жену, научную работу и заначку в банковском сейфе. Наверное, испугался княжьих вопросов, которые ему неизбежно будут задавать, и отвечать на которые весьма неуютно. Испугался того, что ему не простят гибели трех отличных парней (и это совершенная правда). Его потом тоже искали — прежде всего за границей, потому как заначки на зарубежных счетах эта помесь хорька и норки вряд ли бы бросила. А поймали в сибирской глубинке… впрочем, очень, очень нескоро…
Туман занял берег, захватил лагерь, взял в плен навороченные джипы и трейлеры. Лишь рабочая площадка была чиста, отгороженная от погодных выкрутасов невидимым барьером.
Это значит, что хранитель красоты вернулся к своим обязанностям.
Не тронул туман также и те три домика на пляже, что были оторваны от города. Пусть кто-то называл их копиями, новоделами или даже карикатурами, — эти слова ничего не значили. Влажная муть обтекала Сашины сооружения, давая им воздух и свет.
Наверное, кому-то с непривычки было бы очень странно находиться внутри подобных пятен…
Человек со свастиками на рубахе не обращал на чудеса внимания. Присев на корточки, он гладил поставленный Сашей дом и беззвучно смеялся, роняя слезы на песок.
Слезы падали в никуда.
2006
Комментарии к книге «Река», Александр Геннадиевич Щёголев
Всего 0 комментариев