«Наркоза не будет!»

Александра Сашнева НАРКОЗА НЕ БУДЕТ!

ПРОЛОГ

Все так и было.

Конечно, все имена и фамилии изменены.

Кроме тех, кому уже все равно.

Странно.

Наступает момент, и какая-то случайная мелочь — жест, предмет, оброненная невзначай фраза — абсолютно меняет не только твою жизнь, но и жизнь тех, кто оказался рядом.

И мало того, вдруг понимаешь, что жизнь — совсем не то, что ты думал. И та земля, что двадцать пять лет честно держала тебя, ни с того, ни с сего оказалась хрупким ледком над бездонной пропастью, в которую ты летишь и летишь, как в детском сне, сорвавшись с качелей. И не за что уцепиться, потому что ничего нет.

Все перевернулось.

Люди стали призраками, призраки плотью, предметы символами; слова, звуки обрели угрожающую твердость; смерть стала привычкой или прихотью.

И надо выбрать…

Просто выбрать то или это.

Свободу, любовь, свет, предательство, безопасность, истину, прошлое, будущее… Будущее уже началось, оно зреет внутри каждого твоего шага, внутри каждого взгляда, слова, жеста. Оно зреет в тебе таинственным плодом. Зло в нем или благо?

Никто не скажет, как все на самом деле.

Но надо выбрать…

Просто выбрать то или это.

Я слышу голос флейты, мягко вплетающийся в голос прибалтийских волн. Слышу шелест осоки и шорох песка, текущего тонкой струйкой из руки. И огромное безграничное небо, пронизаное силой ветра и света.

КАЛЕЙДОСКОП

ЯМА

Рита лежала в глубокой яме. Далеко вверху, на фоне синего прямоугольника неба ходили какие-то люди и кидали вниз горсти земли. Комки попадали в лицо, но Рита не могла их стряхнуть — руки не чувствовались, будто их нет. Рита только жмурилась и пыталась сдуть земляную пыль, направляя воздух нижней губой. Кричала, чтобы ее вытащили, но люди то ли не слышали, то ли делали это нарочно и горка земли на лице становилась все больше. Рита начала задыхаться, заплакала в отчаянии, дернулась и увидела, что на самом деле ее лицо закрыто пледом, поэтому нечем дышать, а на груди лежит что-то тяжелое. Она стянула плед и разглядела вытаращенные глаза на черной негритянской морде.

— Мудак, что ли? — сказала Рита раздраженно. — Другого-то места…

В этот момент она поняла — что негр ее не слышит и даже не знает, что лежит в такой неудобной позе, потому что у него в виске аккуратная дырочка. Рита подняла голову и увидела около себя огромный «Десерт Игл». Она подумала, что скорее всего еще не проснулась, но решила по любому уйти отсюда. Как можно быстрее.

Выбравшись из-под негра, Рита увидела на диване, мокром от крови, еще парочку черных. Напротив окна — рыжий тощий Лоер без половины черепа. Комок кровавого фарша у его ног — скрюченный остаток Леры. Ее окоченевшая рука продолжала сжимать «Вальтер ППК».

Бутылки, бычки… Светло-рыжие клочья волос Лоера покачивал сквозняк, и ненужные ему теперь адвокатские мозги жирными пятнами стекали по стене. Весь этот натюрморт был слегка припудрен белой кокаиновой пылью.

За окном, над фрагментом тусклого питерского пейзажа, клубились пепельные февральские облака.

Рита ошалело пыталась сообразить, что же случилось. В памяти было ровное гладкое место. Руки стали удивительно легкими и как бы не настоящими. Рита опустилась на четвереньки и прямо с пола втянула по очереди обеими ноздрями.

В голове чуть просветлело.

Нужно вытереть стаканы и все остальное, за что могла схватиться. Слава богу, не испачкалась ни в каком дерьме. Рита направилась в ванную, чтобы посмотреть в зеркало. Полоска желтого света падала в полумраке коридора на затоптанный пол. Дверь жалобно скрипнула.

На очке, придерживая штаны посиневшими пальцами, с дыркой во лбу, сидел Мишенька. Лицо его сохранило не то грусть, не то разочарование, не то просто усталое выражение человека, который долго над чем-то мучился, но и наступивший отдых не принес ему долгожданного покоя. На полу, лицом вниз, со снесенным черепом валялся еще один негр. Из ванны торчали синие женские ноги. Рита не стала смотреть на то, что скрывалось под водой, быстро вышла назад. Она хотела запомнить Анечку живой, без трупных пятен.

— Кто же это все устроил? — спросила она сама себя вслух.

В ответ жалобно скрипнула рассохшаяся половая доска. Рита сделала еще несколько шагов по комнате. На столике около магнитофона обнаружилась небрежная груда сидюков. Луч света бликанул на голубом зеркале пластинки и выхватил из провала памяти крупным кадром первый, еще неосознанный проблеск.

Рита резко оглянулась и посмотрела на руку Леры, сжимающую пистолет. Точно — перстня с пятикратным алмазом не было и жалобно оттопыренный палец уже посинел.

Рита почувствовала, как по спине пробежал холодок.

Вспомнила. Все вспомнила…

КРАСНАЯ СТРЕЛА

Поезд медленно приближался к перрону Московского вокзала. Низкое влажное небо без конца сыпало на питерские крыши, вечно тоскующие по Европе, белую труху снега. Рита стояла у забрызганного влагой вагонного окна и смотрела на проплывающие мимо мутные очертания города. Пассажиры с чемоданами пробирались к выходу, спотыкаясь об ее ноги в огромных экстремальных ботинках. Рита с трудом пыталась сдержать зевоту, и то и дело, протирала чуть припухшие глаза. Какая-то маленькая девочка, лет пяти, внезапно остановилась около Риты и дернула ее за рукав.

— На… Тетя! Посмотри! — сказала она и протянула Рите трубку калейдоскопа.

Рита послушно взяла игрушку. В призме зеркального колодца шевельнулись цветные стеклышки и сложились в завораживающий рисунок, будто неведомое инопланетное животное шевелилось в своей норе, давая возможность подглядывать. Разноцветная кристаллическая решетка, неожиданно меняя цвет и форму, уводила взгляд в бесконечность, продолжая состояние сна.

— Спасибо… — сказала Рита мрачновато улыбнувшись и протянула игрушку назад.

Девочка засмеялась тихим по-детски шелковым смехом:

— Правда красиво?

— Правда, — ответила Рита и посмотрела в окно на приближающийся вокзал.

— Теть! — настойчивая девочка опять потянула за рукав. — А ты не знаешь, где все это помещается? Ведь тут так мало места!

— Там система зеркал… — начала объяснять Рита.

Но в это время появилась родительница девочки и, схватив ребенка за руку, повела к выходу.

Рита снова с трудом сдержала зевок и помахала вслед. Мимо спешили самые нетерпеливые пассажиры, но она не торопилась оказаться в тамбуре в первых рядах.

Еще в окно она увидела, как на платформе среди человеческой сутолоки нетерпеливо топтались две знакомые фигуры с утренней «Балтикой» в руках. Поездостановился, Рита вышла из вагона.

Анечка с Мишенькой запрыгали от радости и с криками кинулись навстречу. Несмотря на раннее утро, парочка была уже «нарядна» — отчетливый запах спиртного и блестящие глаза говорили о том, что к приезду Риты готовились. Друзья принялись наперебой рассказывать последние новости. Рита сонно улыбалась, еще не в состоянии толком что-либо сообразить.

Мишенька нет-нет да щипал ее за бок и приговаривал:

— Ой! Похудела-то! Ну как ты? Как?

Однако, как только Рита собиралась открыть рот, чтобы сказать, как она, Мишенька тут же начинал тараторить.

Выйдя на площадь Восстания, они направились к парковке, где в коричневых влажных торосах дремали разнообразные машины.

— Видишь «Шевроле»? — важно спросила Анечка. — Вон тот, серебристый. С затемненными стеклами.

Рита посмотрела в указанную сторону: чистенькая, словно только из салона, машина поблескивала тусклым в утренним светом.

— Вижу.

Они прошли еще несколько метров, подскальзываясь в сырой коричневой каше городского снега, и Рита услышала за спиной крик лоточника.

— Карты, справочники! Карандаши, ручки! Три по цене одной!

Она оглянулась и увидела на развале среди канцелярских товаров пластмассовые трубочки, сильно напоминающие калейдоскоп.

— Подождите секунду! — сказала Рита и вернулась, чтобы купить игрушку — как раз занятие для такого многообещающего утра. И, взглянув на таинственного зверя в тубочке, улыбнулась.

— Ты нашла что-то забавное? — крикнула Анечка и приподнялась на носках, стараясь издали разглядеть, что купила подруга.

— Да! — ответила Рита и, догнав приятелей, с улыбкой сообщила. — Калейдоскоп!

— Дай и мне, — попросила Анечка и заглянула в глазок. — Достойная вещь! Утешающая. Давно не приходилось радоваться по такому простому поводу!

— Да! Утешающая, — подтвердил общественное мнение Мишенька.

Когда они добрались до машины, он распахнул багажник и гордо сообщил:

— Смотри, что у нас есть!

Рита заглянула: ящик водки, четыре ящика пива.

— Ну как? — спросил Мишенька и швырнул туда Ритину сумку. — Круто?

— Круто! — сказала Рита растерянно. — Это сколько же надо человеко-дней, чтобы все выжрать?

Парочка расхохоталась.

— Хе! На прошлой неделе мы выпили в два раза больше! — гордо выпрямился Мишенька.

— Правда, классно, что ты приехала! Мы тебя сейчас так развлечем, что тыникогда этого не забудешь, — пообещала Анечка.

Впоследствии ее обещание роковымсбылось.

— Плиз! — сказал Мишенька и распахнул перед девчонками заднюю дверцу.

Они погрузились в глуховатый сумрак салона, и Рита заметила за рулем «Шевроле» шикарную тетку лет тридцати. Она повернулась к Рите и приветственно махнула рукой, сверкнув огромным алмазом, карат примерно пяти, оправленным в огромный золотой перстень.

— Это Лера, наша подруга. — Объявил Мишенька. — А это Рита.

Рита отметила красоту женщины сдержанной улыбкой и разглядела прямо перед ее лицом прищепленного к зеркалу резинового паучка на черной веревочке.

— Странный талисман, — заметила Рита.

— У меня муж заткйник… — усмехнулась Лера. — В паучке — видеокамера. Так что он всегда знает, что и с кем я делаю. Он гей, но почему-то очень меня ревнует. Странно, да?

Рита недоверчиво выслушала пояснение, но не стала ничего уточнять.

Пятикратный алмаз сверкнул, рассыпав острые лучи. Рука Леры мягко шевельнула рукоятку кулисы, поставив ее в положение «D». Машина рванулась так, что всех вдавило в спинки.

Мишенька достал из-под сидения начатую бутылку текилы.

— Что-то ты уж очень бледная. — повернулся он к Рите. — Сейчас мы тебя покормим каким-нибудьвкусным завтраком в каком-нибудь хорошем ресторане, а пока чуть-чутьвыпей. На! Не грусти!

С этими словами он хлебнул из горлышка сам и протянул бутылку Рите. Та вздохнула и сделала пару глотков. Сначала она подумала, что это слишком для девяти утра, но через пару минут сталопонятно, что это как раз то, что доктор прописал. Бутылка сделала круг по салону. Лера, не отпуская руля, приложилась к пузырю и закурила косякзапросто, как другие закуривают сигареты.

Косяк тоже сделал круг. Мишенька, совсем уже счастливый, распахнул бардачок и показал пол-литровую банку анаши.

— О! Смотри! — он добровольно взял на себя роль экскурсовода. — Ты очень удачно приехала. Жаль, что не надолго… Слушай! Может, ты не поедешь в эту своюсраную Голландию? Там тебе так весело не будет!

— Да… Правда! — Анечка обняла Риту. — Давай все каникулы проведем вместе! Мы тебя не видели целый год! Ну ее эту Голландию… Правда, Лер, там фигово?

Лера улыбнулась в зеркальце, надавила на кнопку, дверца неслышно втянула стекло. Ворвавшийся ветер выхватил из ее пальцев пустую папиросную гильзу и отшвырнул в слякоть. Бутылка сделала еще круг изакончилась, Анечка беззаботно отправила ее вслед за окурком. Старенький жигуль позади еле увернулся, водила высунулся в окно и долго махалкулаком, стремительно уменьшаясь в размерах.

— А менты? — спросила Рита, проводив его взглядом.

— С такими номерами, как у нас, никакие менты не страшны, правдаЛерочка? — улыбнулся Мишенька.

Лера кивнула в зеркале.

— И вообще, они нас не догонят! — поддержала его Анечка и еще раз пропела фразу на импровизированную мелодию. — Нас не догонят! Нас не догонят!

Мишенька отстучал указательными пальцами по коленке ритм и пропел вместе с Анечкой:

— Нас не догонят!

Лера усмехнулась:

— Ну еще раз!

Анечка с Мишенькой вдохнули воздуха и уже втроем вместе с Лерой проорали:

— Нас не догонят!

И правда, машина легко обходила все, что попадалось на пути. Казалось, для Леры не существует ни скользкой слякоти, ни косолапого потока раздолбанных жигулей. «Шевроле» двигался по особой, словно начертанной в воздухе траектории.

— Что у вас тут творится-то? — поинтересовалась Рита. — Хочется приобщиться к общественному бытию. Кто-кого-куда?

— Что твориться? Что твориться… А мы знаем? Нас все это не волнует. Мы уже две недели вот так… — Мишенька призадумался. — Гуляем. Работы нет. Денег валом. Гуляем!

— Да… А что вообще творится? — задорно крикнула с заднего сидения Анечка. — Надо купить газету! В газетах пишут!

— Лер! Ты как насчет притормозить? Я бы добежал… — попросил Мишенька.

Лера мягко поставила «Шевроле» у киоска.

— Сходи! — разрешила она и тронула пальцем паучка.

Этот жест заставил Риту еще раз обратить внимание на сувенир. Она не очень поняла, зачем Лере понадобилось сообщить о том, что кто-то постоянно наблюдает за происходящем в салоне. Странная откровенность. Если только… Если только у нее есть общие с Анечкой и Мишенькой секреты от мужа. Что ж… вероятно так и есть.

Через пару минут Мишенька вернулся с местным изданием СМИ.

— Поехали, — сказал он, падая на сидение и разворачивая тусклые газетные листы.

— Что там пишут-то? — лениво поинтересовалась Анечка.

Лера в своей обычной манере резко тронулась с места.

— Так… так… — деловито начал Мишенька. — Да ты знаешь… Ничего! Бредятину какую-то. Даже читать не хочется. На! Ты просила!

Он протянул газету Рите. Она утащила ее и попыталась прочитать несколько абзацев.

Несколько светских сплетен. Собчак. Пара питерских музыкальных звезд и неизбывная питерская претензия на столицу. Несколько мошенников, обещающих решить все проблемы по фотографии, пяток гадалок с причудливыми именами…

— «Телепатия — миф и реальность. Профессор Легион раскручивает торсионные поля!» — прочитала она вслух и поморщилась. — Интересно, он так и родился с этой фамилией?

Мишенька хохотнул:

— Крутая фамилия! Имя им — легион! Сатана, мазафака!

— Исцеление во сне… мысли сквозь бетонную стену… Тьфу! Желтизна какая! Как вы это читаете? — пробормотала Рита. От букв начало мутить. Она сложила газету и снова достала калейдоскоп.

Газета перекочевала к Анечке.

— А мне по приколу… — сказала та и полюбила газету.

Некоторое время они ехали молча, каждый занимаясь своим делом. Лишь когда тряхнуло на какой-то колдобине, Рита отвлеклась от трубочки и обнаружила, что мимо уже проносятся леса.

— Куда едем-то?

— Ну ты же должна помыться, позавтракать. Мы едем в сауну, — объяснил Мишенька и принялся набивать косяк.

Они свернули на боковую дорогу и вскоре остановились у небольшогокемпинга, рядом с которым стояло еще два черных мерса.

Рита поспешила выйти из машины. Она остановилась в нескольких шагах и с наслаждением вдохнула отрезвляющий, по-весеннему влажный воздух. Было приятно слушать тихие шорохи ветра и позволять ему нежно прикасаться к щекам. Бесформенное пасмурное небо еще сильнее навалилось на плоскую питерскую землю. Казалось, облачность лежит прямо на верхушках леса.

— Какая-то она плоская, ваша планета… — Сказала Рита.

— Ага, — кивнула Анечка.

Далеко — то ли где-то за лесом, то ли за облаками послышался низкий еле ощутимый гул. Хмель выдувало, но мир от этого не становился обыденнее. Он становился угрожающим. Неизвестная и неведомая душа стихий чувствовалась в его обманчивом умиротворении.

— Кажется, я понимаю, зачем вам так много всего… — пробормотала Рита.

— Ага. По-другому нельзя. Пойдем. Здесь мы только позавтракаем и помоемся! — объявила Анечка и направилась к зданию. — Знаешь, когда я сюда переехала, меня все это прикалывало. А сейчас — надоело. Пустое это все. От этого у каждого питерца какое-то свое безумие выращивается. Мишкина матушка, например, экотомит на туалетной бумаге, чтобы антикварные издания поэтов-модернистов скупать. На фиг они ей?

В коридоре заведения была вызывающая поддельная роскошь. Роскошь для новых русских. Не для тех новых, которые, горбатясь под сумками, летали в Турцию за кожаными куртками, и не для тех, которые поверили в яркие лозунги о свободе и кинулись трудиться в маленьком робком кооперативчике, а для тех, кто вложился сразу во взятки, пушки, бронированные джипы, и собирал со всех этих глупырей дань.

— Внутри тут вполне… Мур-мур. — Мишенька потерся об Ритину щеку носоми поцеловал ее в ухо.

Рита улыбнулась. Надо будет потом, без Леры узнать, что заставило приятелей так глубоко погрузиться в дружбу с Лерой. Собственное желание или суровая необходимость?

Компания шумно миновала еврокоридор и загрузилась в еврономер. Электрический свет снова привел притихших было Мишеньку и Анечку в бодрое состояние. Они сразу, без ненужных условностей разделись и поторопились в сауну. И Рита не спеша разделась, наблюдая, как Лера освобождает свое холеное тело от фирменных тряпок. Надо же иметь такое кукольное лицо. Манекен, а не девушка. Хотя и красивая.

Все должно быть естественно, подумала Рита и не стала затягивать процесс раздевания дольше. В конце концов, если Лера хочет проверить ее шмотки, если ее это утешит — пусть проверит! Ничего она там не найдет. Потому что все у Риты в голове.

В сауне было хорошо. Пар сделал тело легким и чистым. Ополоснуть покрытые россыпью пота распаренные тела под душем, смывая время, прошлое, напряги. Нет. Неплохо, что Рита поехала пораньше. Перед Голландией надо придти в подходящее состояние. В голландское. Если в состояние не войдешь, то будешь выглядеть, как дурак и все провалишь. Все должно быть естественно.

В дверь позвонили. Рита приоткрыла глаза и сквозь потоки душевой воды увидела, как смиренная перепуганная обслуга принесла креветок, устриц, пиво, коньяк, опять текилу, икру, фрукты. Мишенька забивал третий косяк. Лера молча улыбалась и курила. Из одежды на ней остался только перстень. Пепел она аккуратно стряхивала в пепельницу, держа ее во второй руке.

— Й-йех! — воскликнула Рита, обняла Анечку, и они рухнули вместе в бассейн.

Вода сомкнулась над головами. Рита нащупала около дна вибрирующий от напора шланг и поднялась, держа его в руках. Она направила струю в Анечку. Та завизжала, закрываясь руками.

— Девчонки! Идите пить и курить! Будем сладостно погибать! — громко позвал Мишенька.

Анечка выбралась из бассейна, побежала к Лере и, с хохотом упав на диван, уронила голову на колени Лере.

Та холодно улыбнулась, и ее ноги чуть-чуть раздвинулись, показав розовые створки раковины. Анечка схватила со стола вазу с икрой сыпанула Лере на живот. Икринки покатились вниз, застревая в светлых волосинках черным жемчугом.

— О! Что Вы творите! Феи! Лесные нимфы. Дикие, дикие самки! Ох-ох-ох! Пустите меня к этому источнику. Уйдите все! Я один!

Мишенька рухнул на четвереньки и принялся за икру.

— Ну и подумаешь! — сказала Анечка. — А я буду есть салат!

И высыпала его красотке на грудь. Лера сползла наискозь вниз и уже не сидела, а лежала на диване. Ее лицо выражало не больше, чем лицо сосущего грудь младенца. Она была в раю новых русских. Рита села на диван напротив и, чтобы не смущать общество, решила позавтракать оливками. Все-таки она была приглашена на завтрак.

Анечка, перемазав все лицо, воодушевленно собирала розовые кусочки креветок зубами, языком слизывала с груди Леры майонез.

Самое главное свойство, за которое Риту держали на работе, была способность не напрягать. А обладала Рита этой способностью потому, что никого не осуждала. Просто потому что ей все было параллельно. Рита потянулась к столу и, взяв бутылку шампанского, осторожно открыла ее. Заткнув горлышко большим пальцем, взболтала. Поймала в воображаемый прицел Анечкину попку и убрала палец.

Шампанское выпустило толстую пенистую струю. Попадание было точным.

От удивления Анечка отвлеклась от майонеза.

— Ага! Ага! Еще! Вау! Ух ты! Как круто!

— Это сто три тысячи четвертый способ! — сказал Мишенька, похлопав Риту по плечу. — Мы не зря ее вызвали! Я знал, что она совершит подвиг! Медаль! Орден! Срочно!

— Нет, правда круто! Лерка! Приколись! — все еще возбужденно повторяла Анечка.

— Да! Я попробую, — едва улыбнулась размякшая Лера. — Пусть принесут побольше шампанского. Позвони.

Мишенька энергично нажал на кнопку.

— Ящика нам хватит? — спросил он деловито и, услышав шелестящий голосок дисптчерши, заказал. — Три ящика… четыре ящика шампанского! Я придумал раци…ик…анализацию, нет это я икнул. Рацианализацию… ну, улучшение.

Через пару минут на зов явился официант. Свежий загорелый мальчуган лет двадцати. Он остановился в дверях так, будто прямо перед ним была непроницаемая стена и он ничего не видел сквозь нее. Ни Леру в вольготной позе, ни Анечку, ползающую над ней на четвереньках, ни Мишеньку с восставшей плотью.

— Четыре ящика шампанского! — повторил Мишенька.

Официант ждал.

— Что встал! — вдруг неожиданно грубо сказала Лера. — Неси скорее!

— Одну минуточку, — вежливо поклонился официант и свалил.

— Странно, что у них нет внутреннего телефона. Ничего нет пошлее — присылать одетого мужика, — недовольно сказала Лера. — Хотя по большому счету мне все равно!

Анечка едва заметно шевельнула бровью и махнула рукой.

— Иди к нам. Ритусь!

Бывают вещи, которых не избежать. Рита повалилась в общую кучу, благоразумно выбросив все из головы. Они валялись в липкой луже шампанского. Диван терпеливо скрипел, и Рите все сильнее хотелось покурить и опять сходить под душ.

Официант вернулся с заказом.

Лера высвободилась из клубка тел.

— Сколько стоит твоя послушность сладкий? — властно спросила она и шевельнула бедром.

— Смотря что Вы имеете в виду, — едва заметно покраснев, пробормотал парнишка.

Его взгляд резко дернулся, но он тут же совладал с собой.

— Сколько стоит, чтобы ты был нашей подругой? — уточнила Лера.

— Э-э-э… — не очень довольно протянул Мишенька, но тут же передумал возражать.

За тройку сотен парнишка согласился раздеться и пренебречь на полчаса своими непосредственными обязанностями. Мастерство его оказалось выше всех известных прежде границ. Поэтому Лера добавила еще сотку, чтобы испытать все варианты услуг до конца.

Рита же, пользуясь случаем, свинтила опять под душ.

К концу завтрака шампанского в номере было по щиколотку, в нем весело плавали апельсиновые дольки и маслины. На коже дивана в подсыхающих майонезных разводах остался покусанный Лерой парнишка. Он тяжело вздыхал и бережно расправлял купюры, оставленные на столе.

Компания скоропостижно ополоснулась, оделась и, не обременяя себя зрелищем оставленного свинства, направилась по коридору прочь.

ЛОХМАТЫЙ

Лохматый уже полчаса топтался возле Исакия. На его всклокоченной голове вырос маленький сугробчик. Лохматый прибывал в глубокой задумчивости. Его тщедушная, с характерной печеночной сутулостью фигура ежилась, перемещаясь вдоль тротуара. В таком состоянии его всегда одолевали мрачные мысли о правильности выбранного пути. Ему нужны были деньги, много денег, очень много денег.

Наконец-то показался двухэтажный автобус из Австрии.

Лохматый встал в стойку. Из автобуса начали выкатываться румяные зубатые европейцы, их улыбчатые глаза с восторгом поглощали красоты Питерского экстерьера. Лохматого передернуло — он вдруг увидел, как из зрачков одной широкозадой буржуйки высунулись два тонких хоботка и, дотянувшись до сумрачной стены Исакия, начали высасывать с нее остатки цвета. Казалось, зыбкая душа камня заструилась в здоровое смачное тело европейки.

Лохматый тряхнул головой и резко выдохнул.

Видение пропало.

В выходящей толпе показался крупный розовомордый блондин с сумкой и большим свертком в руках. Лохматый, заметив, что бюргер обратил на него внимание, направился к дороге. Блондин последовал за ним.

Лохматый, поскальзываясь и спотыкаясь, дотащился до бордюра и поднял руку, высматривая бомбилу попроще. Со второй или третьей попытки поймал попутку. Худенькую, дребезжащую «копейку» еще самой первой «фиатовской» штамповки.

— На Васильевский! Первая линия, мимо Эрмитажа проедешь? — сказал Лохматый и, услышав утвердительный ответ водилы, нырнул в салон на заднее сидение.

Австриец ни слова не говоря втиснул свое огромное тело следом. У Дворцовой Лохматый попросил водилу притормозить, и австриец вышел с сумкой, а сам Лохматый со свертком поехал дальше.

ПРЕВРАТНОСТИ ПУТИ

После горячего сумрака сауны свежий воздух казался необыкновенно легким. Хлопья снега мотыльками танцевали перед лицом. Рита поправила свитер и пробежалась по карманам куртки. Паспорт, билеты, деньги, мобила. Все хорошо. Все на месте.

— Поехали в музей! Я хочу духовной пищи! — Анечка вприпрыжку побежала по лестнице на улицу.

На последней ступеньке она поскользнулась и упала задницей на снег. Мишенька, который шел следом, споткнулся об Анечку и упал сверху.

Лера снисходительно улыбнулась. В ее сумочке зазвонила мобила, и красотка, вытаскивая телефон, отошла в сторону. Рита скосила глаза и сосканировала глазами содержимое сумочки — оно поразило своим порядком. Лера в сауне никак не вязалась с этим идеальным расположением дамских штучек. Было бы естественно, если бы она вытряхнула сумочку на ступеньки, чтобы найти телефон. Да. Так было бы естественно. В противном случае, вся эта оргия была бы для Леры бессмысленным занятием нужным только для поддержания имиджа. Но платит-то она! Для кого же нужен этот имидж? Для двух жалких журналистов? Для Анечки и Мишеньки? Или для кого-то еще, кто должен узнать об этом из рассказов?

Лера улыбнулась и сказала в трубку:

— Очень весело… Сейчас едем в музей… Мы еще не решили… — Она нажала кнопку отбоя и неожиданно противным голосом крякнула. — Хватит валяться. Пора!

Приятели послушно выкарабкались из снега и, отряхиваясь на ходу, устремились к машине.

— Так куда мы едем? — спросила Рита, когда все наконец уселись в «Шевроле». Мишенька впереди, Рита с Анечкой сзади.

— В Кунст-камеру. На Каменный остров! А потом в Петропавловку! — сказал Мишенька.

— Сразу всюду? — с сомнением переспросила Лера.

— Да-да! — Анечка захлопала в ладоши. — Непременно! Там есть ресторан «Каземат». Ты должна попробовать «Обед вертухая». Там все, как в настоящей тюрьме. Так здорово! Поехали!

— Миша! Забей еще штакету… А то что-то заносит, — попросила Лера и рванула с места в своей обычной манере.

Мишенька справился с косяком, и сизый сладкий дым опять заволок салон машины.

Они летели стрелой в тусклом безвременьи пасмурного дня. И машины, попадающиеся по пути и навстречу, казались нарисованными в компьютерной игрушке. И чем быстрее они ехали, тем более нарисованным казался весь мир. А потом и вовсе стало казаться, что никуда они не едут, а сидят где-то в комнате и смотрят ящик. Или спят, а все вокруг им снится.

— А почему ты не возьмешь шофера? — спросила Рита, пропуская свою порцию каннабиса.

Лера усмехнулась:

— Ты знаешь хоть одного шофера, который сможет столько выжрать, а потом ехать?

Рита понятливо кивнула — они обгоняли все машины на шоссе.

Лера включила музыку. Низкий черный голос принялся твердить одну и ту же фразу: «Сын дъявола», по-кошачьи взвизгивали далекие женские голоса. Вдруг предметы в Ритиных глазах как-то размазались, словно замедлились во времени.

— Странная музыка… — оценила Рита. — Необычная. У меня не очень хороший слух, но я слышу нечто особенное.

— Ага… — кивнула Анечка, блаженно улыбаясь. — Классная. Меня так прет от нее, будто Череп знал, как подействует трава. А под кислым под нее вообще очень классно. Можно даже увидеть что-нибудь типа Африки. И племена пигмеев. Ты видела пигмеев?

— А кто это, Череп? — спросила Рита, пропустив текст про пигмеев и Африку.

— Один наш приятель. Он пишет музыку для дискотек. Он очень прикольный. От передоза у него выпали все волосы и даже бровей теперь нет. Он, типа, переродился и уже не совсем человек… Мы тебя познакомим. Правда, мы уже давно не видели его. Но это не проблема.

— Да-а… Круто. Волосы выпали — это круто, — кивнула Рита.

Мишенька, пыхнув, протянул косяк Лере. Его рука двигалась замедленным стробоскопическим образом.

Бормотание на диске сменилось низкими спусками звука. На полтона вниз. Еще раз вниз. И немного медленнее. Будто самолет начал снижаться в багровую тьму преисподней. И с каждым спуском вещи теряли по одному из своих реальных свойств. Сначала связь с названием, потом наполненность объема. Рита тупо смотрела на бутылку текилы, которая откуда-то появилась у Анечки в руке и удивлялась, как можно держать бутылку, которой не существует. Откуда-то из пищеварительной системы поднялось ощущение тихого первобытного ужаса. Предметы отслоились от названий. Рита тряхнула головой, чтобы прогнать наваждение.

— Черт!

Анечка улыбалась идиотической улыбкой и, ни слова ни говоря, протянула бутылку.

— Классно? Правда?

— Ага, — согласилась Рита и, дорожа проблеском сознания, отхлебнула из горлышка.

Каннабис отпустил.

Предметы снова соединились со словами. Мишенькино лицо расплылось в невинной блаженной улыбке, он протянул к Рите руки. И вдруг она узнала, что больше всего на свете любит Анечку и Мишеньку, и даже Леру, хоть у нее в сумке порядок. Сумка не шла из головы, крутясь вертолетом, она увеличилась до непостижимых размеров и затмила все пространство.

Струя холодного воздуха опять выдернула Риту в реал.

Хозяйка машины не спеша чуть приспустила окно. Ненамного. На пару сантиметров. Но этого было достаточно, чтобы кумар в салоне начал развеиваться.

— Лер! Не май месяц! — упрекнул ее Мишенька.

Но Лера отмахнулась:

— Глаза выедает!

Мишенька деловито откинув переднее сидение, перевалился назад.

— Что ты делаешь, придурок? — без интонационно возмутилась Лера.

Машина круто вильнула, болтнув компанию, будто мешки. Раздался дружный хохот единственной причиной которого было обилие употребленных веществ.

— Э-э-э! — сказала Лера. — Какие вы хитрые!

Она остановилась, съехав, не глядя, в какой-то кювет, и тоже откинула свое сидение. Таким образом куча стала общей. Взгляд Риты упал на паучка, и она с интересом подумала, в постоянном ли режиме мифический муж следит за своей фешенебельной красоткой. И почему бы ему не записывать все это на кассету и не продавать потом в качестве легкой эротики?

Но Леру наличие паучка не смущало. И Рита подумала, что сообщение про камеру могло быть шуткой. Просто шуткой.

Издали машина напоминала дымовую шашку. Дым конопли валил из приоткрытого окна, а от заснеженных сосновых стволов упруго отражался заводной танцевальный микс.

Компания предавалась самозабвенному сладострастию, когда кто-то постучал по крыше машины.

Рита подняла голову — мент. Пузан в серой форме упорно долбил кулаком по крыше.

— Ань, — позвала Рита подругу, и та, не смотря на занятость, стремительно вскинула голову.

— Лера, Лера! Где твоя ксива? — Анечка дергала ее за руку. — Доставай ксиву!

— Что там такое? — Лера нехотя повернула голову.

— Гы-гы! Менты. Приколись, — сказал Мишенька и засмеялся, лихорадочно разыскивая предметы своей одежды.

Красотка поправила волосы, протянула руку за сумочкой и, достав оттуда какие-то корки, высунула руку в приоткрытое окно.

Усатый капитан повертел корки в руках, вернул уже с уважением и сказал заботливым голосом:

— Вы в курсе, что вам отсюда не выбраться самим?

Тут как-то стало холодно и не так весело.

— В смысле? — озаботился Мишенька.

— В прямом. Вы по самые окна в снегу.

— Мамочка дорогая! — сказала Анечка, открыв свое окно и высунувшись из машины.

— Ну так вытаскивайте нас! — раздраженно распорядилась Лера.

— Сотка баксов… — сказал мент.

— Где моя сумка? — заволновалась Лера и, как была голая, перебралась на свое сидение. — Весь кайф обломал. Из-за поганой сотки!

Сумка нашлась на полу. Анечка подняла ее и протянула хозяйке. Та вытащила деньги и рассчиталась.

— Забивай! — скомандовала она Мишеньке, и тот послушно полез вперед за банкой с каннабисом.

— Ага. Только я оденусь, — пыхтя, сказал он.

Лера не спеша одевалась. Ей было настолько все равно, одетая она или нет, будто она родилась и выросла среди каких-нибудь туземцев, не ведающих ни первородного греха, ни стыда, ни комплексов неполноценности. Ее спокойствие и красота вполне заменяли ей одежду. И даже менты, остановившиеся поодаль с оторопелыми изумленными лицами, не отпускали обычных в их кругу сальных шуточек.

— Черт! — выругалася Мишенька, путаясь в незавязанных шнурках, незастегнутых пуговицах и перепутанных рукавах. — Так часто приходится раздеваться и одеваться! Может быть, купить шубу и носить ее поверх трусов?

— Хорошая идея, — хохотнула Рита. Опасность всегда отрезвляла ее.

— А зачем тебе трусы? — равнодушно поинтересовалась Лера.

Менты с незлобными матерками остановили грузовик. Ползая по пояс в снегу, зацепили машину тросом.

— Пошел! — крикнул серый пузан. Грузовик натужился, разбрызгивая колесами слякотную жижу, и «шеврик» поволокся за ним на дорогу.

— Все! Надо осторожнее! — заискивающе сказал мент, наклонясь к окну.

— Спасибо, — поблагодарила Лера и поправила волосы.

Люди в серых униформах сели в служебную машину, друг за другом хлопнули четыре дверцы, и ментовский жигуль покатил дальше. Искать сотки, полтинники, а между делом исполнять неизбежные служебные обязанности.

Лера тупо смотрела перед собой. Снег падающий с неба становился гуще и тяжелее. В «шевроле» наступила тишина.

— Ну, мы же хотели в музей… — грустно сказал Мишенька. — Так обломали.

Он наклонился к Лере и попыхтел ей на ухо. Та улыбнулась.

— Но зато они нас вытащили… — резонно заметила Анечка.

— Да. В музей, — сказала Лера и завела мотор.

Шевроле рванулся, плотно вдавив пассажиров в кресла.

Анечка вздохнула и обняла Риту. Они свалились на сидение и остались лежать. Рита смотрела, как ручьи бегут по стеклу, пока глаза не закрылись сами собой. Сквозь дрему она слышала, как Мишенька еще некоторое время сосредоточенно перебирал кассеты, бурча что-то под нос.

— О! Это пойдет, — наконец объявил он.

Теперь не зловещий шепот, а сладкие семплированные войсы заполнили салон благовонием летних растений. Запах казался настолько сильным, что Рита захотела проверить, не глюк ли это, и приоткрыла глаза. Нет. Это не был глюк. Мишенька добыл откуда-то благовонную палочку и, подпалив, воткнул в прищепку к паучку. Мутноватый перламутровый дым опять затянул салон. Взглянув на Леру, приятель затих.

Рита смотрела сквозь приоткрытые веки на зеркальце, в котором отражалось лицо хозяйки «Шевроле». На лице Леры появилось строгое, таящее в себе необъяснимый ужас, выражение. Кажется, именно оно остановило Мишеньку от активных действий. Скука заставила его зевать, а потом уснуть, уронив голову на грудь. Лера краем глаза покосилась на часы и еще притопила газ.

Машина птицей летела по середине шоссе, распугивая неуклюжий отечественный транспорт.

СОЗЕРЦАНИЕ ВОДЫ

На берегу Невы, подле задумчивых египетских Сфинксов, стоял высокий человек с бритой непокрытой головой. Несмотря на постоянно сыплющийся снег, его лицо сохраняло благостное, отсутствующее выражение, точно такое же, как у обоих египетских статуй. Глаза, четко очерченные веками, неподвижно смотрели за горизонт.

Похоже, мокрый, беспрестанно валящий снег, не доставлял ему никаких хлопот. Даже на плечах черного пальто не оставалось снежинок. И непонятно было, таяли ли они там, точно в темной воде, или не смели коснуться.

Человек стоял довольно долго.

За его спиной пытался преодолеть пробку на светофоре троллейбус. Потом появилась парочка маньячных туристов, которым приспичило именно зимой изучать каменных зверей, вспыхивая японской «мыльницей». Потом лохматый чумазый пес, начертав лапами петлю, пометил гранитные углы набережной и колесо черного «Лексуса».

Наконец троллейбус выбрался из затора и понесся к Петропавловке.

Обгоняя его на прямой дороге, рванула стайка машин.

Затем световор опять зажег красный свет, остановливая следующую порцию транспорта, и на набережной наступила внезапная тишина.

ОБЕД ВЕРТУХАЯ

Снег пепелом сыпался на тротуары, крыши, прохожих, ветки, ларьки. Город просвечивал сквозь него точно сквозь папиросную бумагу. Бледно-желтые пятна фар блудили в этом снегу, и машины пробирались сквозь него медленными робкими стадами.

С площади Труда Лера поехала по набережной направо. Черная, густая от холода вода качалась в тисках набережных, точно в корыте, которое кто-то случайно качнул. Тускло отражались сфинксы, заваленные шапками снега. Возле них одиноко торчала неподвижная человеческая фигура.

Рита открыла глаза и выбралась из-под спящей подруги. Взгляд ее машинально зафиксировал композицию на том берегу Невы. Что-то удивило ее, но она не могла понять — что.

— Черт! — ругнулась Лера. — Как меня бесит это! Как можно ехать на такой скорости? Коровы на льду, а не водилы!

Она даже не пыталась пойти на обгон.

— Да ладно! — Мишенька встрепенулся и, зевая продолжил. — Чуть раньше, чуть позже. Даже по приколу.

— Тебе по приколу дрыхнуть. — усмехнулась Лера.

Мишенька икнул и развел руками.

— О! А чего так тихо? Давай музыку включим! — он снова полез в бардачок за дисками.

— Включи…

— Черт! А где это про дьявола? Там такие саксы гаденькие. Сладкие такие… А! Вот. — Наконец он нашел нужный диск и врубил на полную. Динамики ломанули воздух тугой волной низов и напугал спящую Анечку.

— Мы все проспали… — хрипло пробасила она, протирая глаза. — А мы что, не едем в музей?

— Нет. Он уже закрыт, — обронила Лера. — В другой раз.

Анечка вздохнула с легким сожалением.

— М-м-м… — Рита встряхнула головой.

Мишенька на переднем сидении буйствовал, размахивая в такт музыке руками.

Анечка, проследив за пристальным взглядом Риты, спросила:

— А ты была в Кунст-Камере?

— Не-а…

— Значит ты уродцев не видела?

— Не-а… — Рита помотала головой.

— И индейцев в лодках не видела?

— Не-а… — снова произнесла Рита и посмотрела сквозь заднее стекло.

На другом берегу, возле удаляющихся в пепельный сумерек Сфинксов, все еще стояла смутная фигура в долгополом черном пальто.

— Зря… — зевнула Анечка. — Петр I был, типа, масоном. Прикалывался ко всяким таким штучкам. Но там не только уродцы. Самое прикольное — всякие божки. Этнография. Это сейчас очень модно. Кастанеда и все такое.

— Приколись, — пробормотала Рита. — Какой-то мужик на том берегу стоит уже минут десять. И не холодно же ему. И снегом его не замело.

Рита произнесла эту фразу и снова резко повернула голову. Человек в черном пальто все еще стоял около сфинксов. И точно — на его пальто не было ни снежинки, точно над ним нависал купол, непреодолимый для снега.

— Говорят, там есть действующие вещи, — продолжала Анечка. — Если знать, как… Жаль, что мы туда не едем.

«Шевроле» наконец-то дотащился до Дворцового моста.

Лера поглядывала на часы.

— Действующие, это как? — минуту подумав, переспросила Рита.

Черный силуэт, так и не шевельнувшись, растворился за пеленой снега.

— Э-э-э-э… — Анечка задумалась, подыскивая слова. — Они как-то действуют. Необъяснимо. В общем, можно изменять события по своей воле, если знать, как с ними обращаться…

— Это, типа, магия и все такое?

Анечка вздохнула:

— Ну… Типа.

Рита усмехнулась и, оставив тему без комментариев, отвернулась к заплаканному стеклу.

Снежинки прикасались к его поверхности и тут же таяли.

* * *

В «Каземате» их встретил портье в форме тюремщика петровских времен, с пищалью через плечо. Не менее странно одетый гардеробщик принял верхнюю одежду. В предбаннике, перед зеркалом, стоял худощавый альбинос в маленьких черных очках и черной же кожанной куртке. Его тонкие губы шевельнулись, изобразив невнятную эмоцию.

Лера, с напряженным по-прежнему лицом, скользнула в туалетную комнату.

— Ну что? — сказал Мишенька. — Пойдем. Займем место, пока она там.

Они пошли в зал и сели за столик в уголке возле сцены. Шест для стриптиза очень странно смотрелся в этом заведении. Должно быть, девушки выходили в кандалах и полосатых робах? Хотя нет. В то время никаких полос не было. Только дерьга и кандалы.

Официант в камзоле принес меню.

Разглядывая список блюд, Рита услышала, как Мишенька говорил Анечке:

— Да она дура!

— А… Вы про кого это? Про Леру? — Рита вздохнула. — Кстати — пока вашей подруги нет — кто она такая?

— Нет. Не про Леру. Лера хорошая, — весомо пояснила Анечка. — Лера — жена одного очень нового русского. Ну просто очень нового. Мы случайно познакомились с ней на одном вернисаже. Осенью. На самом деле она классная. Она не только красотка дикая. Она такие вещи может! Однажды она прямо у меня на глазах человека загипнотизировала.

— Да!? — Рита проявила интерес. — Психолог, что ли?

Она видала психологинь с холодными рыбьими лицами, но никогда не видела среди них манекенщиц. Хотя… Почему нет?

— Да психолог… — подтвердила догадку Анечка. — Только она нигде не работает. Или работает, только никто не знает где.

Рита усмехнулась. Психолог, который на глазах может ввести в гипноз и нигде не работает — это ново.

Мишенька вздохнул, мило улыбнулся и помешал трубочкой коктейль.

— А мы ее по злачным местам возим. Всякие вещества ей покупаем (на ее деньги, разумеется) и все такое… И нам весело, и она довольна. С артистами разными, с депутатами! Ну, в общем… Но мы уже ничему не удивляемся. Хочется только летом куда-нибудь на дачу свалить. Отдышаться чуть-чуть. Иногда, конечно, выматывает этот круговорот.

— А чем ее гей-то зарабатывает? — задала Рита дурацкий вопрос, не особо ожидая ответа.

Ответом было выразительное молчание. Понятно.

Анечка подожгла в пепельнице салфетку, и тотчас появилась Лера, неся свою обычную рекламную улыбку.

Рита заметила, что она чем-то очень довольна.

Лера весело улыбнулась и опустилась на свободное место.

— Уже заказали?

— Ага… Обед вертухая. — кивнул Мишенька. — Нормально?

— Да… — томно согласилась Лера. — Хорошо.

Пришел официант с подносом.

«Обед вертухая» состоял из черного ломтя хлеба с горой красной икры, жирного куска осетра в соусе с лимонными дольками, который плавал в алюминиевой миске с выбитыми номерами и графина с водкой. Миску сопровождал обломок ложки, гнутая алюминиевая вилка и граненый стакан с сивухой.

— Круто… — оценила Рита имидж заведения, вертя огрызок вилки.

Лера со скукой зацепила кусок осетра:

— Хочется чего-то бурного, яркого…

— Да?! — Мишенька оторвался от сжигания салфеток.

Лера томно улыбнулась:

— Ну, Мишенька, я хочу туда. Туда!

— А мы же собирались сегодня как раз… и вообще… бум-бум-бум и все такое, клево! — сказала Анечка, хлопая ресницами.

Анечка обладала волшебной способностью объясняться без слов, практически междометиями, и Рита каждый раз удивлялась, как люди безошибочно понимали многосмысленные Анечкины конструкции. И менты, и депутаты, и журналисты. Все. Как-то они ее понимали. Только не Рита. Хотя зарплату она получала, чтобы понимать непонимаемое. Впрочем, Анечка с Мишенькой не входили в сферу профессиональных интересов Риты Танк. До сих пор. Пока не связались с хозяйкой «Шевроле». Она явно тянула на профессиональный интерес. В Ритиной конторе считались интересными все люди, доход которых позволял обладать пятикаратным алмазом.

Лера надавила на Мишеньку взглядом и тот торопливо пообещал:

— А-а-а-а-а… ну да. Конечно! Какой базар! Сейчас звоним! Анька! Давай телефон. А вообще зачем звонить? Зачем нам звонить? Поедем сразу!

Он отодвинул стул, демонстрируя готовность встать.

Анечка закурила и философски заметила:

— А что мы куда-то опаздываем? Или спешим?

— Ах, ну да… Там раньше полуночи никого не бывает. — Мишенька развел руками. Он снова оглянулся на Леру, которая выжидающе молчала, потом на Анечку, которая, улыбаясь курила, потом на Риту, ища соучастия, и добавил. — А вообще, мне все фиолетово. Как скажете, так и сделаем…

В этот момент к нему подошла стриптизерка и, покачивая бедрами, выпятила прикрытый белыми трусами лобок. Почему-то она ждала от Мишеньки денег.

Но тот махнул на нее рукой. Однако девица не осознала этого. Тогда тихий, добрый Мишенька взял со стола горчицу и, мгновенно оттянув трусы красотки рукой, вывалил туда всю банку. Девица завизжала, и, схватившись обоими руками за трусы, неуклюже поскакала за кулисы.

Рита одним глотком добила свой виски.

— Ха-ха-ха! — Лера одобрительно захохотала. — Тысяча тридцать пятый способ?

— А что она? — Мишенька не находил слов. — Трясет у меня перед лицом своей немытой… Я просил ее? Я ем, между прочим.

— Откуда ты знаешь, может мытая? — продолжала хохотать Лера.

Подошел мрачный человек с очень важным выражением на лице. Лера вздохнула и молча протянула ему сотку. Тот взял и повернулся спиной, чтобы уходить.

— Постой! — остановила его Лера, хватая за ляжку. — Пусть подойдет к нам еще.

— Лера, — Анечка, дернула ее за рукав. — Зачем она тебе? Поедем лучше…

— Я хочу…

— Ну понятно… бум-бум-бум… все такое, конечно, кстати, классный этот обед вертухая… а вот мы были на той неделе там… ну где это… ну там вообще… Скажи, да?

— Да… Точно… — Мишенька с очень серьезным выражением повернулся к Рите. — Ты непременно должна это испытать.

— Да! К неграм! К неграм!!! — Лера капризно скривила красивые губы. — Я сегодня заработала кучу денег!

— Когда успела-то! — подцепила ее Рита.

— Успела! — усмехнулась Лера и плотоядно улыбнулась.

Риту удивила эта перемена в поведении рыбообразной красотки. Но возможно, виной тому деньги, которые Лера успела получить где-то. Где? Не здесь ли? Рита как бы невзначай скользнула взглядом по Лериному лицу, замечая огромные темные зрачки.

Лера потрогала под носом и поднялась.

— Поехали. Гуляем!

Когда компания вынырнула на свет, света уже не было, только где-то на западе был жиденький разбавленный закат. Кроме «Шевроле» около кабака стояла еще пара навороченных машин. Начало знобить, сырость пролезла в ботинки.

Они сели в машину, раскурили косячок.

Лера повернула ключ зажигания, и мотор беспрекословно завелся. В переднее стекло было видно, как по тропинке к БМВ с затемненными стеклами прошел альбинос в очках. Сел в машину, бросив мгновенный взгляд в сторону «шевроле».

— Твой знакомый? — со смешком спросил Мишеника.

— С чего ты взял? — Лера тронула машину.

— Ну, он на тебя все время посматривает так…

— Лер! Он глаз на тебя положил! — хихикнула Анечка.

— Член… — спошлила Лера с довольно мрачным выражением и, притопив газ, обогнала БМВ.

СОБАКОГОЛОВЫЙ

БМВ проехал по набережной, повернул в сторону Васильевского, и на восьмой линии остановился. Альбинос, хлопнув дверцей, направился в проходной подъезд. Из подъезда он проследовал в арку, потом в другую и оказался у железной двери с глазком. Альбинос вытащил мобильный телефон и что-то коротко сказал. Промозглый ветер больно резанул по щеке. Альбинос поднял воротник и поежился.

Дверь отворил всклокоченный парень лет тридцати. Поправив очки, он напряженно улыбнулся, и впустил Альбиноса внутрь. Они протиснулись по тусклому коридору в маленькую мастерскую, окна которой были наглухо заколочены черной тряпкой и листами ДВП. Вдоль стен и на стеллажах стояли груды холстов грязно-коричневого колорита. Посредине мастерской — станок для прокатки гравюр.

Все было покрыто толстым слоем пыли.

Альбинос брезгливо поморщился и остановился около станка, следя за тем, чтобы ничего не коснуться.

— Лера меня предупредила, что я Вас узнаю сразу. Я и узнал, — начал парень не очень уверенно. — А деньги с Вами?

— Да… — резко перебил его Альбинос.

— Сейчас принесу.

Лохматый вышел в соседнюю комнату и вернулся с тяжелым свертком.

— Вот! — сказал он и поставил сверток на стол.

Альбинос сорвал крафт, небрежно обронив куски на пол, и в руках его оказалась бронзовая статуя египетского бога Нубиса, высотой сантиметров сорок.

— Хорошо, — сказал Альбинос и вытащил из кармана плотную пачку зеленых. — Держи.

Лохматый поймал деньги на лету и принялся пересчитывать. В глубине глаз мелькнуло сытое удовлетворение, кожа на щеках порозовела. Он торопливо запихнул пачку в карман джинсов и начал собирать с пола обрывки крафта.

Альбинос все еще разглядывал приобретение.

Когда Лохматый выпрямился, его бледное пергаментное лицо было покрыто потом.

— Не подвезете ли Вы меня? — нерешительно попросил он.

Альбинос бросил на тощего продавца антиквариата жесткий взгляд и, ни слова не говоря, вытащил из кармана плотный черный пакет. Он осторожно засунул туда фигуру бога и, достав мобилу, позвонил.

— Она у меня, — коротко сказал он в трубку. — Хорошо.

Лохматый начал торопливо одеваться.

— Так Вы не подвезете меня? — снова заискивающе спросил он.

Альбинос отрицательно качнул головой и направился к выходу, справедливо полагая, что дал парню достаточно денег, чтобы тот мог взять тачку, если ему куда-то надо.

Лохматый, продолжая на ходу застегивать пуговицы, побежал за ним.

Внезапно Альбинос остановился. Его посетила одна идея.

— Хотя, впрочем… Полчаса у меня еще есть… Пойдем.

Они вышли.

Хлопья снега все сильнее клубились в свете качающегося фонаря. Лохматый нервно подергивался.

— Куда тебе? — спросил его Альбинос, когда они сели в машину.

— На Невский или просто поближе туда. К Пассажу. Хочу герыча прикупить.

— О`кей, — кивнул Альбинос и завел мотор.

Он презирал людей, которые готовы были преступить закон ради порции дури. Вот власть — это другое дело. Власть — это чистый продукт. Она возвышает, она поднимает человека из дерьма, из зловония нищеты и зависимостей. Зависимости от денег, от девок, от ментов на дорогах, от сраных законодателей, от погоды, от времени суток. Только власть освобождает. Дурная карма — это отсутствие власти.

Альбинос вожделел. Он был уверен, что у него получится. Только надо переступить собственную трусость. Тот, кто боится, никогда не сможет воспользоваться властью Нубиса.

БМВ несся сквозь тихую белую пургу. Начало подмораживать, но шипованные колеса вели себя уверенно. Лохи и чайники попрятались, предпочитая поберечь машины, и улицы были почти пусты. Только угловатые трамваи, светясь китайскими фонариками, пробирались сквозь снежную кутерьму.

Собакоголовая статуя покоилась на заднем сидении.

Лохматый, тупо покачиваясь, глазел по сторонам. Притормозив у светофора, Альбинос поправил зеркало заднего обзора.

Тощий всклокоченный пассажир БМВ нервно оглянулся и, испуганно вытаращив глаза, тряханул головой.

— Чего ты? — спросил, Альбинос, заметив, как спутника передернуло.

— Да… — тот неопределенно махнул рукой. — Глючит… Хотя знаете. Как только я эту дрянь принес домой, мой кот куда-то свинтил…

Альбинос мрачно пошутил:

— Это не простая статуя. Это проводник… Он провожает людей на тот свет… — Его прикололо, как Лохматый побелел и заерзал. — Хорошо, что ты мне его продал, — добавил Альбинос и ухмыльнулся.

Он понял, чего испугался Лохматый, и с удовлетворением посмотрел на свои красноватые глаза в зеркало.

— Измена. Наверно, надо двинуться, — успокаивал себя тощий любитель герыча.

— Точно измена! — улыбнулся Альбинос.

Наверное, Лохматый что-то заподозрил, потому что начал вертеть головой и зыркать глазами.

У ЧЕРТА НА РОГАХ

— А теперь куда? — поинтересовалась Рита скорее из праздного любопытства. Ей-то как раз не было никакой разницы, куда ехать. Даже просто ехать — это было уже развлечение. Анечка задумчиво ковыряла в носу. Лера отстукивала ритм по рулевому колесу. Пятикаратник на ее пальце нагло поблескивал в свете фонарей и витрин.

— Да. Есть одно славное местечко. — Анечка потянулась. — Тебе понравится. Там так славно. Короче, это сюрприз.

И снова все замолкли, погрузившись в сумеречную заторможенность.

Ехали долго.

Молча.

Рита разглядывала незнакомые улицы, вывески, тусклые фигуры питерских прохожих. Город постепенно серел, становясь все более современным. Показалась сталинская застройка, потом шоссе, окруженное промышленными конструкциями. Трубы, бесконечные бетонные заборы. Рита подумала, что это уже другой город, но оказалось, что это все еще Питер. На этот раз они ехали куда-то на северо-запад. В сторону Финляндии.

Впереди неторопливо, даже демонстративно лениво дорогу пересекала черная кошка.

— Черт! — нарушила тишину Лера. — Эта дрянь испортит нам всю обедню!

Она выжала педаль до отказа. Стрелка спидометра уперлась в правый край. Анечка подняла голову от газеты.

— Зачем ты? Ты задавишь кошеньку! Пусть она пройдет… — жалостливо вздохнула она.

— Да, правда… — Мишенька прикоснулся в Лериной руке. — Она такая пушистая.

Кошка неумолимо приближалась.

— Дрянь! Черная кошка — это дрянь! Я ее убью! — зло сказала Лера и подалась вперед.

Рита резко привстала с сидения и молча дернула руль. Машина метнулась, но было уже поздно — кошка скрылась прямо под левой стороной капота.

— Никогда! — резко бросила Лера. — Не смей мешать мне!

Рита, оставив без внимания реплику Леры, оглянулась — в заднем стекле неторопливо продолжала свой путь черная кошка. Никогда не знаешь, как и отчего тебя проглючит, подумала Рита. И никогда не знаешь, как ты на это отреагируешь. В принципе, можно, конечно, не обратить на это никакого внимания, но… Иногда хочется отключить мозги и действовать по наитию. Главное, чтобы в поступках не было никакой логики. Тогда их нельзя просчитать.

— Блин! Мы просто обдолбились. — сказала Рита. — С ней ничего не произошло…

Анечка, Мишенька, Рита — вся компания уставилась в заднее стекло. Кошка вспрыгнула на тротуар и скрылась в груде бетонных плит.

Лера закурила.

— Черт! Черт! Черт! — с неожиданным темпераментом крикнула Рита.

— Да успокойся ты! Это галюцинация… — погладил ее Мишенька по плечу.

Рита спустилась на сидение и наткнулась взглядом на неприязненные колкие зрачки Леры в зеркале заднего обзора.

ЖАДНОСТЬ ФРАЕРА СГУБИЛА

БМВ несся сквозь тихую белую пургу. Начало подмораживать, но шипованные колеса вели себя уверенно. Лохи и чайники попрятались, предпочитая поберечь машины, и улицы были почти пусты. Только угловатые трамваи, светясь китайскими фонариками, пробирались сквозь снежную кутерьму.

Собакоголовая статуя покоилась на заднем сидении.

Лохматый оглянулся, чтобы еще раз оценить, за что же он хапанул такой кусок лавэ. Пакет приоткрылся и бронзовая морда выглянула наружу.

БМВ притормозил у светофора. Красный свет мазнул Нубиса как будто с его морды потекла кровь.

Лохматый тряханул головой, наваждение пропало.

— Чего ты? — спросил Альбинос.

— Да… — но тот неопределенно махнул рукой. — Глючит… Хотя знаете. Как только я эту дрять принес домой, мой кот куда-то свинтил…

Альбинос ухмыльнулся и мрачно пошутил:

— Это не простая статуя. Это проводник… Он провожает людей на тот свет…

Лохматый побледнел и опять беспокойно оглянулся.

— Хорошо, что ты мне его продал, — удовлетворенно добавил новый хозяин стутуэтки.

Лохматый потрогал бабки во внутреннем кармане и успокоил себя:

— Измена. Наверно, надо двинуться…

— Точно измена!

Лохматого несколько насторожило, что БМВ повернул на площадь Труда. С этим местом у него связывались самые неприятные воспоминания. Тут его как-то чуть не сгребли в метовку. Тут он лишился зубов и лучшей своей куртки. Причем по-дурацки. Абсолютно нормальный, абсолютно трезвый. Чистый, как стекло. Зубы он потерял, потому что однажды его толкнула в зад неизвестно откуда вырулившая машина, и Лохматый долбанулся со всего маху мордой о трамвайные рельсы. А куртку он просто потерял, но при загадосных обстоятельствах. Сколько Лохматый ни размышлял, он так и не мог понять, как это произошло. Спустился с моста на площадь он в куртке, на трамвайной остановке у Малой Голландии он остановился покурить и полюбоваться течением воды. Но, увидев попутный трамвай, «единицу» идущую до Репина, он вскочил в него и только тогда обнаружил, что куртки на нем нет. Куда она делась?

Впрочем, и Апраксин двор Лохматого напрягал не меньше. Поэтому когда альбинос сказал про Апраксин, Лохматый опять призадумался.

— А что, Апраксин-то? Чего там особенного? — Спросил он осторожно.

— У ребят свежая партия. Ты можешь взять по низкой цене на все эти бабки. Я подумал, чего ты попрешься куда-то… Но если хочешь… — альбинос развел руками и остановился на пустынной набережной.

— А… — сказал Лохматый. — Да нет. Поезжайте.

В конце концов, все равно, у кого брать. Лишь бы было что. А насчет страхов… Двинуться, и все пройдет.

Почти у самого Апраксина Лохматый, сделав во времени небольшую петлю, снова спросил:

— А что Апраксин-то?

— Да ты утомил! Я же сказал только что! — процедил альбинос и остановился у подъезда в темном закутке между двумя домами и протянул руку. — Давай баблы. Я сейчас вынесу.

Лохматый усмехнулся и покрутил головой:

— Э-э-э-э! Нет! Я сам пойду.

— Как угодно! — усмехнулся бесветный хозяин БМВ и вышел из машины.

Лохматый, ежась от холода, выбрался тоже и побрел следом в темный подъезд. На лестнице он приотстал, но не очень, чтобы видеть, куда идет альбинос.

Тот шагнул в кабину старого лифта и, дождавшись Лохматого, нажал кнопку. Лифт с грохотом поднял их на третий этаж.

Альбинос позвонил в квартиру напротив лифта.

Дверь открыл маленький мулат. Он с удивлением стрельнул глазами, поморщился и отступил внутрь. Альбинос с Лохматым вошли в огромную темную прихожую. Старинное зеркало отражало кусок комнаты, из которой доносилась громкая кислая музыка.

— Сколько? — коротко спросил мулат.

— Почем?

Мулат на пальцах выбросил сумму.

Лохматый кивнул и достал бабки. Он отщипнул от пачки половину и, протянув мулату, прохрипел:

— На все…

Мулат шевельнул бровью и взял купюры. Махнул рукой и молча проследовал в комнату, Альбинос вздохнул и направился за хозяином.

— Ты здесь постой, — бросил Лохматому мулат.

Лохматый попятился и не заметил короткого цепкого взгляда, который его бесцветный спутник бросил на те деньги, которые попали к мулату в руки. Лохматый прислонился к стене и предвкушал. Его больное, истерзанное депресняком тело трепетало и радовалось, будто пустыня предчувствующая дождь.

Парни вернулись.

Мулат протянул пакет. Большой пакет. Лохматый надорвал его и жадно втянул по очереди обеими ноздрями.

— Ну что? — Альбинос хлопнул Лохматого по плечу. — Идем?

Лохматый некоторое время стоял с опущенными веками. Потом кивнул и развернулся.

Грохочущий лифт спустил их вниз.

На улице Альбинос неторопливо одел тонкие лайковые перчатки, протянул левую руку, широко улыбаясь, приобнял ободрившегося наркота и шепнул на ухо:

— Ну как товар?

— Зашибись…

Альбинос сделал неуловимое движение — лохматый обмяк и повис на его плече. Коротко оглянувшись, Альбинос отвволок вялое тело к железной дверце, ведущей в подвал какого-то магазинчика и усадил блаженно улыбающегося ширяльщика прямо на снег.

Достав из кармана шприц, Альбинос виртуозно воткнул его в вену на тыльной стороне ладони Лохматого и выпустил туда все содержимое. Когда поршень дошел до отказа, Альбинос вытянул его назад вместе с черной кровью и снова выдавил поршень до отказа. Шприц он так и оставил торчать в вене.

Он не спеша извлек из карманов Лохматого деньги, дурь и направился к машине.

По пути он чуть не растянулся, поскользнувшись на припорошенном снежком льду, но не выругался, а только поморщился.

Снова вернувшись на Васильевский, БМВ остановился около сфинксов. Альбинос переместил собакоголового на переднее сидение и стал ждать.

НА СЦЕНЕ НЕ ШИРЯТЬСЯ

«Шевроле» свернул с шоссе. Проехал по извилистой дороге в глубину заснеженного леса и затормозил на развороченной строительной площадке. На задворках старого обтрепанного здания красовался ряд машин. Чаще встречались БМВ. Иногда «Мерсы».

Остановились.

— Это что? — Растеряно спросила Рита. — Это кабак?!

— Хе-хе! — Мишенька загадочно улыбнулся. — Тут круто!

Компания покинула салон и, пройдя по тропинке, вытоптанной в грязном мокром снегу, уперлась в серую, загаженную цементом дверь.

— И что? — снова спросила Рита.

— Сейчас все узнаешь… Не суетись, — Анечка в нетерпении переступила с ноги на ногу.

Она так и не выпустила из рук газету.

— Ты что, жить будешь с этой газетой? — усмехнулась Рита.

— Ага… Она меня прикалывает. Ты же живешь с калейдоскопом.

Дверь распахнулась.

Огромный негр скользнул цепким взглядом и запустил внутрь.

Внутри было совсем по-другому. Хотя металлическая мебель и обитые дюралевыми листами стены со следами пальбы говорили о том, что хозяева готовы ко всему.

Табличка на стенке предупреждала:

Спасение убитых

дело рук

самих убитых

Рита покосилась на Анечку. Та в своей обычной манере пояснила:

— Ну тут очень весело и все такое… А если передоз, то они на машине вывозят и на улице кидают. Убитые, понятно, не на смерть, а от дури. Никому нет дела, как все потом. Им главное, чтобы тут никто не сдох.

— Что прямо так? — не особо удивляясь, спросила Рита.

— Да-а-а… прямо так и все такое… Заходи. Тут весело.

— Что, прямо в снег?

— Ну да… буб-бум… Заходи.

— Так ведь сдохнуть можно! — воскликнула Рита.

— Ага… Можно. Поэтому они поближе к городу кидают — может, кто подберет.

Они прошли через звенелку. Несколько раз. Анечка никак не могла покинуть этот атракцион. Она уже выложила на стол ключи — звенело, потом всю мелочь — звенело, сняла брелок — все равно звенело.

— Ну, я уже не знаю. — Анечка развела руки. — Ну, у меня еще спираль стоит.

— Что, от кипятильника? — охранник довольно осклабился.

Огромный черный амбал ощупал на предмет оружия. Так его, типа, не было. На стене в коридоре висела другая табличка:

Мебель умышленно не ломать.

Блевать в СПЕЦИАЛЬНО

отведенных местах.

Гардероба в клубе не предполагалось. Да и не жарко тут было.

Около танцпола красовалась еще одна надпись:

На сцене не ширяться!!!

Черные танцоры в белых плавках заученно томились на маленькой сценке посреди зала, отражаясь в черном стекле пола. Народу было не много.

— Пойдемте в тот милый уголок, — предложил Мишенька и первым направился к свободному столику.

Анечка устроилась у стены и снова раскрыла перед собой газету. Мишенька, отодвинул стул для Леры, потом хотел оказать любезность и Рите, но та уже позаботилась о себе сама.

Она вытянула ноги в сторону танцпола и закурила. К счастью, она уже достигла уровня, когда количеством напитков или травы трудно что-либо изменить. Мозг в таком состоянии довольно долго может служить верой и правдой. Только потом, если не протрезветь постепенно, а вырубиться окончательно, трудно что-либо вспомнить.

Подбежал официант — мальчик-гей с заячьим хвостиком на коротких штанишках. Протянул меню. Мишенька торопливо открыл папку, но тут же с нетерпеливой гримасой захлопнул и отдал Рите.

— Если хочешь, посмотри. Я в принципе знаю, чего хочу. Сразу текилы, да? По сто четыре. Да, Лера?

Та кивнула.

— Я посмотрю, — Рита с интересом уткнулась в меню.

В Москве она бывала в клубах, но все равно чуднее МГУшной общаги места она не знала. Там люди летали из окон, вешались, травились. Женились, рожали в малюсеньких клетушках. Ненавидели, любили, завидовали, мечтали. Играли в преф, строили планы на будущее. И очень гордились собой и своей будущей коркой. И Рита Танк гордилась. Еще она гордилась тем, что она коренная москвичка. Хотя последнее время начала сомневаться в некоторых преимуществах московского происхождения. Ее смущало, что простоватые провинциалки, быстро обкатавшись, обставляли ее на крутых поворотах карьерной гонки. Честно сказать, Рита погнушалась бы многими методами и ситуациями, которых девушки из деревни избегнуть никак не могли. Одно дело куролесить и заниматься непристойностями со школьной подругой и ее бойфрэндом, а другое — заниматься этим же с шефом по работе, чтобы не вылететь или занять место получше.

— Тут очень необычно, согласитесь? Да? — сказал Мишенька с милой улыбкой хорошего мальчика.

— А? — откликнулась Рита, возвращаясь в реал.

— Соглашусь, — кивнула Анечка. — К тому же здесь коксу можно нюхать прямо в зале, всем фиолетово. Интеллигентное место. По-моему, мы уже дозреваем. Лерик! Как ты насчет коксы?

— Кокса?! — удивилась Рита. — Дорого. И сердце садит. Хотя, конечно, сердце садит и многое другое.

— Не грузись! — утешил подругу Мишенька. — Страна наша летит в тартарары, и мы с ней летим. Надо погибать молодым. Погибать эстетно! Красиво! Как Рембо, как Бодлер или Оскар Уайльд! Ибо красота выше выгоды!

— За что тебя люблю, Майкл, — впервые за все время Лера выразила что-то похожее на человеческую эмоцию, — умеешь красиво сказать.

Мишенька скромно потупил глазки.

— Я хочу пирожного, там у вас была такая прелесть… э-э-э… — Анечка пошарила глазами по потолку. — Как-то она называлась. «Фалос Геракла». Да?

— Да… Есть такое, — кивнул официант. — Что-то еще?

— А мне эту, «Вагину Бешеной Нимфы», — Мишенька сглотнул набежавшую слюну. — Ну, Ритусь! Нашла что-нибудь?

— Ни фига не пойму, но красиво, — пробормотала она в ответ. — На свой вкус мне что-нибудь, плиз.

— О кей! Давай тебе «Печень Прометея», — сдалал Мишенька последний заказ.

— Давай…

Лера, словно ища кого-то, оглянулась.

— И орешков, орешков! — крикнула Анечка вслед.

Лера насыпала себе две дорожки на зеркальце, втянула по очереди тонкими ноздрями и, не дожидаясь заказа, отправилась на танцпол.

— У меня сейчас нет больше, — бросила она через плечо. — Но я позвоню — привезут.

Текилу принесли быстро.

Соль, лимон, мексиканская сивуха.

На сцену выпорхнул черный малютка в золотых трусиках под прозрачной газовой рубашечкой. Он обвивался вокруг шеста, то кидался на него, страстно закусывая губу и тараща блестящий черный глаз, то вскарабкавшись наверх, вдруг томно стекал вниз. Потом он скинул рубашечку и повернулся своей маленькой круглой попкой в зал, что тут же отметила воплями и хлопками все пребывающая публика.

Прискакал зайчик с подносом. Он мимолетно выгрузил на столик заказ, ничего не перпутав и никого не облив.

— Смотри! — сказала Анечка и надавила пальцем на золотистый, вылепленный из слоеного теста член. — Правда, мило?

Тесто упруго прогнулось и выпустило каплю заварного крема.

— Нехило! Вот ничего себе! — изъявила свой восторг Рита.

Мишенька толкнул ее в бок и плотоядно улыбнулся. На его блюде лежала огромная игривая вагина с ушками по бокам.

— Правда красиво? — Он медленно и сладострастно погладил «Вагину» указательным пальцем по румяному, добротно вылепленному клитору. — И чего геи находят в задницах? Не понимаю. Нет. Я не против, если им нравится, пожалуйста. Но я не понимаю.

— А где клубника? — спросила Рита.

— Не спеши! — воскликнул Мишенька и поднес пирожное к губам. Он лизнул его и в углублении появился красный блестящий сок.

— Это клубника… — сказал Мишенька томно.

Он вдруг протянул руку к Анечке и, найдя что-то под столом, задумался. Через некоторое время, они поднялись и побрели искать темный угол.

Рита осталась в одиночестве. От скуки она решила попробовать заказ. «Печень Прометея» оказалась всего-то куском шоколадного суфле. Рита поковыряла его без особого воодушевления, и оглянулась ища Леру. Но хозяйки «Шевроле» тоже не было видно.

Поисковый инстинкт побудил Риту к изучению помещения. Для начала неплохо было бы найти туалет. Она вышла из зала и, почувствовав запах, безошибочно направилась в нужную сторону. Не надо говорить, что во всех темных углах кто-то кого-то тискал и склонял к различным видам сексуальных контактов — это обычная, скучная клубная реальность. Для того они и есть — ночные клубы.

В коридоре, который выходил напрямую к даблам, а оттуда к кухне, горело несколько тусклых лампочек и было немного светлее, чем на лестнице. У стены, задрав острый измученный подбородок, неподвижно полулежал парень, обдолбанный в усмерть. Риту обогнали два дюжих, жующих жвачку охранника. Они умело подхватили парня и поволокли к черному выходу. Мимо туалетов, мимо столовой.

«Н-да», — подумала Рита, открывая дверь в дабл. Она подумала, что, в сущности, клуб имел право на такое отношение к «покойникам». Если люди сами торопят свою смерть, почему не помочь им?

В дабле было свежо и довольно тихо.

Перебрав по очереди кабинки — все три очка были либо облеваны, либо обгажены — Рита нашла унитаз почище и неторопливо устроилась на нем. Прямо перед глазами на дверце оказалась надпись, сообщавшая о том, что некто «Зина — сука», занималась оральным сексом с неким Васей. Надпись иллюстрировал рисунок, подробно изображавший описанный акт, причем мужской половой орган был таких размеров, что некто Зина могла бы ехать на нем верхом, как на лошадке.

Опять скрипнула пружина, и кто-то простучал высокими каблуками по кафелю.

Рита вытянула шею и посмотрела в щелку — это оказалась красотка Лера. Она стояла в туалетной комнате и что-то энергично объясняла в трубку. Но музыка так орала, что ничего не было слышно. Чем-то Леру расстроили, потому что она размахнулась и швырнула телефон об стену, трубка разлетелась вдребезги.

Красотка раздраженно поправила грим, и вылетела из туалета, громко хлопнув дверью.

Рита вылезла из кабинки.

Почему Лера разбила телефон? Потому что она просто разозлилась? Или она хотела стать для кого-то недоступной? Или иметь оправдание, почему она недоступна. Подобрав с пола разбитую мобилу, Рита попробовала ей вопользоваться, но аппарат сдох намертво.

Бросив коробочку обратно, Рита направилась к выходу.

«Вообще-то, конечно, надо было бы съехать с этой темы пораньше, — подумала она, уже сожалея о поездке. — Не надо бы влезать не в свое дело.»

Главная тема ждала Риту в Голландии. Она должна была познакомиться с одним человеком, который должен был везти за границу кое-какие картинки. И никто не заставлял Риту закапываться в какое-то дерьмо тут в Питере. Это была ее личная, никем не оплачиваемая инициатива — поехать на пару дней к приятелям и протрястись перед поездкой.

Нет. Ну, конечно, небольшая нагрузка на эту поездку у Риты Танк была. Была нагрузка, но… «Работа не волк! Кто ж за ней бегает?»

Рита вернулась в зал.

Несмотря на прогулку, ее начало круто колбасить. И почему-то Рите Танк полезла в голову идея о разных генераторах, разных там частот. Тогда как на самом деле, конечно, это был результат «кислой» музыки, где эти частоты, собственно, и составляли единственный смысл и оправдание композиции.

Компания в прежнем составе опять сидела за столом. Анечка догрызала свой «Фаллос», Мишенька подъедал остатки «Вагины», его куртка теперь висела на спинке стула. Лера загадочно улыбалась.

Рита плюхнулась на свой стул и вяло зачерпнула суфле. Ложка в руке раздвоилась, но усилием воли Танк собрала ее опять в единое целое.

Когда Рите сделали предложение работать в Конторе, она не отказалась по молодости и из любопытства. А так же из естественной любви к халяве. Собственно, она собиралась, используя служебное положение, завести массу полезных знакомств — с журналистами, телеведущими, владельцами крупных фирм, артистами и прочими финансово и социально привлекательными персонами, а потом куда-нибудь перескочить. В какое-нибудь теплое гнездышко. Но поработав так пару лет, Рита перестала понимать, чего хочет. Мало того, большинство этих VIP-персон вызывали у нее тошноту. И она чувствовала, что должна принять решение. Какое-то совсем радикальное решение.

— Ну как ты? — Анечка радостно заглянула подруге в лицо.

— Да тут мимо меня трупак проволокли, — поморщилась Рита. — Что-то мне мысли какие-то нехорошие в голову лезут.

— Бывает, — вздохнул Мишенька. — Ну ничего! Сейчас Лере привезут коксы. Она позвонила.

— Она позвонила?! — переспросила Рита. — О! Замечательно!

На танцполе стало довольно густо. Кого там только не было, будто это не питерский клуб на отшибе, а какой-нибудь Гамбург. И белые, и черные, и желтые, и геи, и трансвеститы, и какие-то непонятные фрики, и богатые крутые перцы.

Над толпой возвышался тощий рыжий дядька в очках и слегка лысый, чем-то похожий на Пьера Ришара в роли блондина в черном ботинке. Его блеклые патлы подпрыгивали вверх и разлетались, образуя вокруг головы трепещущий нимб. Он косил иногда на Леру. Странно было бы, если бы он не косил на такую красотку. А та неторопливо, отчетливо выверяя каждое движение руки, курила тончайшую сигарету. Лучи дискотечных фонарей вспыхивали в пятикаратном алмазе.

Рита залюбовалась игрой преломленных лучей. Алмаз заворожил взгляд, словно магический хрустальный шар. Толпа все больше расходилась, становясь все шумнее и агрессивнее.

— Пойдем, потанцуем, — сказала Анечка и потянула Риту за собой.

Они быстро вписались в толпу.

Пульсация музыки мягко подталкивала мышцы в нужном ритме. Рыжий кокетливо помахал им, мелькнув запястьем с черной татуировкой, изображающей какого-то насекомого. Но тут по залу прокатилась волна — кто-то из отдыхающих начал чудить, поливаться соком, сдергивать части одежды, гоняясь друг за другом по залу.

Рита первой решила вернуться за столик. И как-то получилось, что вся компания оказалась там одновременно. И «блондин в черном ботинке», притащив с собой где-то найденный стул, устроился тут же, будто старый знакомый.

— Лоер, — представился он и развалился на стуле.

— Типа адвокат? — пробормотала Анечка.

— Типа, — сверкнул очками Лоер. — Фамилия у меня такая. Как, впрочем, и профессия.

— А что это за жук? — поинтересовалась Рита, ткнув пальцем в запястье рыжего дядьки. — Это знак какого-то общества?

Лера ухмыльнулась и полезла в сумочку.

По танцполу прошлись охранники и незаметно утихомирили беснующихся балбесов с соком. Все опять стало вполне пристойно.

— Это скарабей, — улыбнулся Лоер и пошевелил длинными волосатыми пальцами. — Я очень люблю деньги. Дерьмо — символ денег. Скарабей — навозный жук, который катает шар из дерьма. Деньги, золото — это дерьмо. Но египтяне были циничны. Они честно поклонялись дерьму. Может быть поэтому их искусство так прекрасно. Оно утилитарно до последней линии. До последней капли краски. Никакой мистики — только откровенный цинизм. Это не лаконизм, как звездят искусствоведы. Это жадность.

— В Египте — никакой мистики?! — удивилась Рита. — А гробницы? Мумии? Обелиски? Пирамиды? Это что?! Об этом столько легенд!

— Все буквально, милочка! — воскликнул Лоер. — Все буквально. Даже до пошлости. Но это-то и приятно. Нубис с шакальей головой — потому что шакалы жрут падаль. Какая тут мистика? Один из самых таинственных папирусов, над которым бились переводчики, оказался учебником по геометрии. Самые важные и сокровенные тайны валяются под ногами. Совершенно открыто! Только их никто не берет… Вам никогда не снилось дерьмо?

— Ну… — Рита повела бровью и снова ковырнула суфле. — Бывало!

Вдруг Лера уронила сумочку. Защелка открылась и на пол выкатился «Вальтер ППК».

— Йо-о! — успел только качнуть головой новый знакомый, и его круглые глаза за стеклами очков стали еще круглее.

Рита застыла с ложкой суфле в руке.

Один из танцующих негров как бы нечаянно свалился на пол. Протянув руку, схватил Лерину пушку и с радостным оскалом начал палить в потолок.

Рита удивилась, как это Лера умудрилась протащить ствол сквозь охрану, но не успела ничего сказать, потому что в танцевальном зале все изменилось. Народ завизжал и заметался, сбиваясь в бесформенную кучу. В потасовске принимали участие все: официанты, крашенные в канареечный цвет, геи в золотых трусах, негры, белые, цветные.

Появилась охрана и принялась растаскивать публику, не жалея кулаков и дубинок.

Дюжий амбал зачем-то вцепился в куртку Риты и потянул на себя, хотя она спокойно сидела за столиком. Еще один довод против поездки — если что-то начнешь делать не в кассу, так все до конца и будет. Рита повисла в воздухе с силой принялась молотить ногами. Ложка с суфле полетела в толпу.

Анечка схватила со стола газету, подожгла зажигалкой и ткнула в морду того парня, в цепких руках которого болталась Рита. Амбал отшатнулся и разжал руку. Рита снова оказалась на ногах и, долбанув его по голени ботинком, схватила свою куртку и заметалась взглядом, ища остальных — Леру, Мишеньку и Анечку.

Лера, нисколько не поменяв рыбьего выражения, неожиданно технично выбила из рук обалдевшего танцора ствол, схватила его и незаметно скользнула куда-то в темноту.

Анечка, уже одетая, схватила Риту за руку, и они рванули к выходу.

— Блин! Вот влипли! — оживленно закричала Рита.

— Не туда! За мной! — крикнул Лоер, который бежал с ними рядом и потащил девчонок в сторону дабла. — Тут черный ход.

— А одежда? — на ходу озаботился Мишенька.

— Да ты долбанулся! — резко ругнулась на него Анечка. — Говорила я тебе — не снимай! Какая в Красную армию одежда?

— Какая-какая!!! — возмутился, задыхаясь Мишенька. — Моя куртка стоит триста баксов!

— Ну вернись! — хохотнул новый знакомый.

Миновав совершенно пустой коридор, беглецы увидели распахнутую на улицу дверь и выскочили в холодный отрезвляющий воздух. Их тут же подхватил возбужденный «Шевроле».

Лера, как ни в чем не бывало, распахнула дверцу и с кислой улыбкой пригласила:

— Садитесь. Гангстеры!

Когда выехали на шоссе, сзади вовсю стояла пальба.

И крики глохли в заснеженном воздухе. Мишенька горевал о куртке.

НИКОГДА НЕ ЗНАЕШЬ…

Альбинос остановил БМВеху на набережной, там, где щербатые лица Сфинксов тосковали о своем канувшем в Лету царстве Кем. Нева совсем не Нил, который суеверные поклонники человеческих чучел и бесстыдных быков, называли Хапи.

— Хапи бездей ту ю… — пропел Альбинос, поглядывая на часы. — Хапи нью иа…

Он покосился на пакет с собакоголовой статуей и, достав из внутреннего кармана револьвер, заполнил барабан патронами. Задумчиво потрогал дулом кончик носа и сунул ствол в правый карман.

На мосту показался одинокий черный «Лексус».

Альбинос со вздохом взял пакет с правого сидения. Он напряженно проследил в зеркало заднего обзора, как «Лексус» остановился у тротуара. Однако, приехавший в «Лексусе», не спешил выходить из машины. Тогда Альбинос с тяжелым вздохом открыл дверцу и первым выставил ногу.

Секунду спустя из другой машины неторопливо вышел крупный лысый человек в длинном черном пальто. Каждое его движение было весомым, словно масса его была гораздо больше, чем следовало из пропорций. Лысый небрежно хлопнул дверцей и, оставив на заснеженных ступеньках глубокие ямы следов, спустился к реке. Луна его лица отразилась в черном стекле воды. Странно, но в этом году Нева и не думала замерзать.

Альбинос захлопнул БМВ, втянул голову в плечи и, держа правую руку в кармане, направился к спуску. У начала ступенек он остановился на секунду, брезгливо посмотрел сначала на глубокий снег, потом на свои, почти летние туфли, и, стараясь ступать уже по протоптанным ямкам, спустился следом.

В воде появилась вторая луна. Или скорее месяц — лицо альбиноса было узким.

— Добрый вечер, Демьян Серафимыч. — невнятно пробормотал альбинос. — Я принес. Не понимаю, какого хрена надо было в такую погоду тут встречаться. Заехали бы на Каменный… Или я бы Вам завез в лабораторию. И чего Вы не подождали, когда я принесу пакет в машину?

Первая луна улыбнулась.

Альбинос чертыхнулся, едва не поскользнувшись.

— Давай, — сказал Демьян Серафимыч и протянул руку к пакету.

Альбинос протянул пакет левой рукой, а правую так и не вытащил из кармана. Демьян Серафимыч, не оборачиваясь, взял пакет и заглянул внутрь.

Он усмехнулся, увидев, как отражение Альбиноса нервно переступило с ноги на ногу, затем небрежно бросил:

— Не поскользнись… — и направился к «Лексусу».

Альбинос повернулся, и волна плеснула за его ступней на покрытый тонким ледком гранит.

Рука, спрятанная в правом кармане нервно подергивалась. Он смотрел, как человек в черном пальто остановился напротив левого Сфинкса, и его резко очерченные губы едва шевельнулись, обронив какое-то слово. Ветер встрепенул длинные полы пальто.

Прядь бесцветных волос Альбиноса упала на лоб и прилипла к мокрой от растаявшего снега коже. Он достал револьвер, медленно прицелился в затылок уходящего человека. С трудом задержав дыхание, выдавил спуск. Раздался сухой щелчок. Альбинос тихо чертыхнулся, снова взвел курок и, внезапно потеряв равновесие, рухнул на лед. Ноги его сразу соскользнули в воду, а бесцветная голова, стукнувшись о камень, щедро брызнула на снег кровью. Тело сползло в воду, и медленное течение повлекло его в сторону залива.

КТО ЕСТЬ МЕНТ?

Флэт, куда позвал Лоер, находился рядом с Апраксиным двором. Драненький замызганный домик. Старый сетчатый лифт. Дверь открыл крепкий угрюмый негр. Мешки с коксой грудой лежали на столе в большой комнате, заваленной пустыми стаканами и куриными костями. Нюхали горстями. Рита валялась на диване с двумя неграми. Лера переступала в такт музыке в центре комнаты. Лоер сидел на стуле у окна и флегматично покачивался, разглядывая скарабея на запястье. В углу у музыкального центра маленький мулат перебирал диски. Еще пара блэков резались в нарды. Мишенька с Анечкой, как обычно, занимались чем-то в ванной комнате. Рита усмехнулась — который год а все — медовый месяц. И подумала, что хотя бы такая страсть уже оправдывала беспутное существование Анечки и ее не то мужа, не то приятеля. Иногда было слышно, как Мишенька все еще переживает об утраченной куртке.

Маленький мулат поставил сидюк. Заорала музыка.

Вдруг Рита поняла, что Лера очень плохая. Ее прикололо, чтобы об этом сказать. Она даже не знала, зачем она завелась. Но потому Рита Танк еще и работала в Конторе, что, не зная почему, всегда поступала нужным образом.

— Ты пакость! — увесисто начала она, давя Леру взглядом. — Ты хотела задавить кошку, и из-за этого мы чуть не влипли в дерьмо.

Кристально ясная уверенность в своей правоте переполнила Риту и заставила голос прозвучать резко и угрожающе.

— Что?! Заткнись, мокрица! Ты и так в дерьме. Куда тебе еще влипать! — Лера презрительно скривила губы и даже не обернулась, продолжая странный вялый танец.

— Девушка! — подал голос Лоер. — Вы перевозбуждены!

— А ты кто такой вообще? — огрызнулась Рита.

Лоер расхохотался.

— А как ты пронесла в кабак пушку? — ухмыльнулась Рита и подошла к красотке. — Ты — ментуха! Стукачка!

Тут Лера подскочила, взвизгнула и влепила Рите по щеке. Та увернулась. Ладонь Леры едва задела кожу.

— Заткнись! Иначе я тебе оторву твой поганый язык! — задавленно крикнула красотка.

— А! Правда глаза колет! — не унималась Рита. Она рассмеялась и ткнула Леру в плечо указательным пальцем.

— Ну все! — Лера схватила со стола нож, и навалилась на Риту, пытаясь в припадке бешенства действительно добраться до рта.

Два блэка, поднялись из-за нардов и растащили дерущихся по углам.

— Не надо так, — сказал начальник негритянского флэта. — У нас тут все мирные люди. У нас царит любовь и уважение. Сейчас мы разберемся. Тихо и спокойно.

Девушки возбужденно дышали и горящими от ненависти глазами наблюдали друг за другом.

Лоер подал голос, рассудительно урезонивая компанию:

— Да что вы? Обдолбились что ли все? Нет тут никаких ментов! Разве это не ясно?

Тот, который держал Леру, резко спросил ее:

— Колись. Ты — мент?

— Что?! — возмутилась Лера. — Да ты посмотри на нее! Это ж лохушка деревенская! Обдолбилась и несет чушь!

Парочка черных на диване сосредоточенно наблюдала за происходящим.

Мулат напряженно отложил диски и притих.

— А если нет? — спросил тот, который держал Риту и вытащил из-за пазухи огромный «Десерт Игл», но не успел поднять ствол, потому что Лера уложила его из своего «Вальтера», не вынимая пушку из кармана, с левой руки. И когда успела переложить, паршивка?

Тяжелое потное тело свалилось прямо на Риту. Падая вместе с блэком, она услышала еще два выстрела. «Десерт Игл» упал прямо под руку. Рита схватила его и, почти не глядя, выстрелила в ту сторону, откуда стреляла Лера. От отдачи пушка вывалилась из руки, и от грохота выстрелов пропал слух. К тому же химический коктейль привел сознание в такое состояние, что Рита видела все как бы со стороны. Как бы у нее в голове был телевизор. Рита подняла ствол еще раз и опять выдавила спуск. Пушку опять выбило из руки, но на этот раз Рите стало параллельно. Потеряв ко всему интерес, она натянула на голову кусок пледа и затихла под негром. Труп, придавивший ее к полу, дернулся, поймав еще одну пулю.

Сознание покинуло Риту Танк.

ЯМА II

— Да… — сказала Рита. — Значит это я ухлопала Леру. И Лоера — нечаянно.

Она втянула носом воздух. Вернулась в комнату. Огляделась. Мулата ни в живых, ни в мертвых нигде не было. Не было и пятикаратного перстня на руке Леры. Груды наркотиков, которая вечером была на столе, не было тоже. Шикарные темные очки Лоера беззащитно растопырив дужки, лежали около его левой ноги.

Рита похолодела. Она поняла, как все было дальше. Блэк, который держал Леру, выстрелил в Риту, но попал в того парня, под которым она лежала. Потом он пошел в ванну разобрался с Анечкой и Мишенькой. Мулат, который все это время тихонько сидел, взял «Десерт Иглз» из Ритиной руки, зашел в ванну и завалил приятеля. Спокойно вернулся в комнату, взял порошок и, кинув ствол рядом с Ритой, смылся.

Калейдоскоп закатился к ножке дивана. Рита подняла игрушку и посмотрела в глазок. Таинственный зверь все еще жил там. Хороший калейдоскоп — никогда не знаешь, как сложатся стекла.

Она вздохнула, взяла очки Лоера и, протерев рукавом, одела. Хамелеоны превратились днем в приличные темные очки. Надо сваливать. Мулат наверняка уже спрятал порошок, и сюда уже кто-то спешит. Теперь понятно, почему черный пожалел ей пулю. На живую удобнее повесить.

Свою куртку, черную на одну сторону, белую на другую, Рита нашла под диваном. Отряхнула. Сняла с вешалки одну из негритянских, напялила ее поверх. В коридоре посмотрелась в антикварное трюмо. Зашибись! Длинновато будет. Ну, ничего! Лучше пять минут помучаться, чем всю жизнь потом…

Загрохотал лифт. Рита кинулась к глазку. Сетчатая клетка остановилась, оттуда вышел громадный иссиня-черный верзила. Она с первого раза догадалась, куда тот захочет войти. Метнулась к вешалке и спряталась в длинном черном пальто Лоера. Лязгнул замок, скрипнула дверь, на полу появилась полоса света. Ноги прошли мимо в комнату.

Не дыша, Рита выскочила в открытую дверь. Успела в закрывающийся лифт, но по ошибке нажала верхнюю кнопку. Чуть не повырывала волосы от досады и страха.

«Все. Вот и все!» — как-то спокойно подумалось.

Пока ехала, она сообразила, что черный узнает куртку, если они встретятся, и торопливо стянула ее. Распахнув дверцу, Рита увидела рыжую кошку. Одной рукой Рита схватила животное, другой швырнула куртку и захлопнула дверь. Лифт поехал вниз.

На всякий случай Рита спрятала лицо в кошкином боку. Конечно, блэк не знал Риту Танк ни в лицо, ни по фамилии, но бывает, что люди ловят твои мысли, если ты встретишься с ними взглядом.

Кошка довольно замурлыкала. Ну вот, все гиморы сразу — приспичило по маленькому. Рита скрестила ноги, чтобы не вышло неожиданности. Но не могла же она (для того, чтобы отлить) стащить с очка Мишкин труп. Нет уж. Какие бы ни были они путанники по жизни, все-таки — друзья. Пионерские лагеря и все такое…

Лифт снова остановился у черной квартиры.

Верзила не спеша вошел в кабину, и она поползла вниз.

И тут Рита увидела свои ботинки.

— Кошечка! Гы-гы! — сказал черный рокочущим басом.

Рита подняла глаза и поняла, что тот тоже увидел. Блэк улыбался огромной пастью и, подмигивая, показывал пальцем вниз. Лифт, однако, уже подъехал к первому этажу. Верзила протянул руку, чтобы схватить девчонку, но та швырнула ему в лицо кошку. Кошка растопырила лапы, заорала и в ужасе вцепилась в черную голову. Рита распахнула лифт и выбежала на улицу.

В «Чероки» у подъезда сидел еще с один тип точно такого же размера и цвета. Лерин «Шевроле» безмолвно покосился на углу здания. Краем глаза Рита заметила у дверей подвала тощего доходягу, припорошенного снегом, и, пожалев запоздало о том, что не вытащила у Леры ключи, выбежала со двора на проезжую часть и замахала рукой.

Повезло.

Сразу остановилась машина. Рита плюхнулась в салон. В боковом зеркальце было видно, как негр вывалился из подъезда, зажимая разодранное кошкой лицо и размахивая огромным «Десерт Иглом». Он догадался, куда исчезла Рита, потому что несколько раз выстрелил в сторону машины. Дедок, за рулем дико перепугался и хотел высадить. Рита ткнула в его затылок палецем и сказала, что убьет, если тот шевельнется. Дедок втянул затылок в плечи и газанул. Щеки затряслись от скорости.

На углу Грибоедова и Невского Рита выскочила из машины и рванула в Пассаж. На бегу сдернув с манекена парик, забежала в примерочную. Куртку наизнанку, парик на голову. Снова дал о себе знать мочевой пузырь. Пробралась через ограждение в другой отдел и оттуда, уже с трудом сдерживая позывы, спустилась в туалет.

На очке немного отдышалась.

Вернувшись в зал, Рита не спеша, направилась к выходу, сделав вид, что идет вместе с молодым человеком. Черный и его приятель, злобно озираясь, вибрировали посреди толпы. Похоже, они искали белую куртку, но она-то уже была в черной.

Миновав дверь магазина, Рита все-таки ускорила шаг, и в подземном переходе опять побежала. Наверное, надо было повернуть направо, но оттуда валила такая плотная толпа школьников, что ноги сами забрали левее. К счастью, совсем недалеко впереди была остановка, и Рита вскочила в первый подошедший троллейбус.

Оказалось, что он направляется в сторону Дворцовой площади.

Сиденье умиротворенно скрипнуло изрезанным дерматином. Метров через сто, убедившись, что погоня отстала, Рита решила пересчитать деньги. Пятьсот долларов, два паспорта… Тут ей стало дурно. В памяти отчетливо нарисовался туалетный столик у черных в квартире — железнодорожный билет из Москвы, в котором, естественно, была ее фамилия. Она же не собиралась ни во что влезать, поэтому купила билет, как обычный человек, без всяких там яких. Может быть, они не найдут его? Хрен там! Стало душно, как во сне, с которого началось утро. В Москве не так много девушек по имени Рита Танк. В адресном столе сразу выдадут и адрес, и телефон. Мама дорогая! В панике кусая ногти, проехала еще пару остановок. Нет, все-таки надо выйти чего-нибудь выпить, чтобы прийти в себя.

А к тому же сменить направление.

Вонючая забегаловка дохнула перегаром. Сто грамм коньяку. Присела на подоконник. Алкоголь горячо растекся по венам. Рита откинулась к стене. Когда-нибудь она, конечно, сдохнет, но не сегодня. Вентилятор со сломанной лопастью неподвижно напоминал о лете. Бродяга напротив ждал, когда кто-нибудь не допьет и оставит ему полстаканчика пива. Он загадочно улыбнулся Рите.

Она что-то вспомнила, еще сама не осознавая, что, и это ощущение заставило вскочить. Рита направилась было вон, но воспоминание, и без того зыбкое, опять исчезло. Если что-то забыл, вернись в начальную точку. Вернулась. Уставилась бомжу в лицо, уверенная, что ключом является его темная прыщавая рожа.

Старик расплылся в сладострастной улыбке и просипел:

— Красивая, дай десятку! Ветерану блокады на опохмелку.

— Отвянь!

— Ну тогда купи брильянт. За десятку! — бомжара полез клешней за пазуху и вытащил оттуда красный камень. Похоже, рубин.

— Ну дед! Какой же это брильянт? Это рубин! — усмехнулась Рита. — А кольцо-то где? Что ж ты мне один камень-то? Куда я его ко лбу, что ль приклею? О! Да еще побитый! Ты что, дед?

— Это царской саблей побито! Антиквар! Посмотри, огранка какая! — прошамкал дед. — Купи за десятку, старухе год сегодня. Помянуть хочу! Купи, красивая.

Рита помялась, но «старухе год» ее разжалобило, и она протянула старику сотку. Не было у нее десятки.

— Спасибо! На, возьми брильянт! — сказал бомж и протянул ладонь.

— Ладно! Давай свою стекляшку! — камень Рита взяла с брезгливостью и, сунув в карман, тут же о нем забыла.

Наконец-то она вышла из рюмочной на улицу. И тут ее осенило.

Роня!

Есть один человек (если он еще на прежнем месте, конечно), на которого можно положиться при любых обстоятельствах.

Теперь движение Риты по заснеженному Санкт-Петербургу приобрело вполне целенаправленное направление. На этот раз она поднялась в подъехавший к остановке троллейбус, намереваясь пересечь Неву и оказаться на Васильевском. На острове Рита собиралась пересесть в какой-нибудь трамвай и добраться до Гавани. Вернее не до самой Гавани, а до одного старого дома на Опочинина.

Двери скрипнули за спиной последнего пассажира, и старая развалина медленно поползла, пропуская нахальный личный транспорт, заикаясь и фыркая на перекрестках. Рита сидела на заднем сидении. Троллейбус покачивал ее, пытаясь убаюкать. «Кочума-а-ай! Кочума-а-ай! Кочума-а-ай!» — громко скрипел он всем своим железом. Но Рита не поддавалась на уговоры. Она все равно была на стреме, хотя хвоста, похоже, не было. Да в общем, не в бандитсяких правилах ходить хвостом. Куда легче вычислить по разным там «каналам» и потом разобраться на месте. Глупо это — бегать по городу. Приходит же человек домой! Вот там его и надо ждать.

Нервничая, Рита водила пальцем по запотевшему стеклу и пыталась сообразить, так ли уж случайно произошло то, что произошло. Не было ли в действиях Леры и Лоера какой-либо подноготной. Она перебирала разные варианты, но не могла придумать ничего кроме обычных денежных вопросов. Самым логичным казался тот вариант, что Лера — говорила ведь о какой-то сумме, когда они сидели в «Каземате» — возможно не хотела делиться и выбрала Риту для подставы.

«Эх, Анечка! Эх, Мишенька! И что вас потащило из журналистики в наркобизнес?» — подумала Рита Танк, грустя о погибших приятелях.

Троллейбус между тем выехал на Дворцовую, пробрался мимо Растральных колоннн и повернул налево. Довольно бодро старая развалина покатила мимо тусклых фасадов. Около Кунст-камеры Рита заметила телевизионную машину, две ментовских «канарейки» и скорую. Из дверей вынесли чье-то крупное тело.

БДИТЕЛЬНОСТЬ ГРАЖДАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

В районе полудня в одном из закоулков Апраксина Двора собралась толпа зевак. С самого утра, прислонившись к дверям подвальчика, полулежал какой-то обдолбанный в усмерть, всклокоченный наркоман. Он так и лежал бы там до второго пришествия, если бы в лавку, которой принадлежал подвальчик, не привезли товар. Грузчики долго перепирались, решая, что делать с телом, полагая, что тело просто без сознания от выпитого, как это зачастую бывает с отдельными представителями «человеческой особи» (а время от времени случалось и с этими двумя мужиками, которые из всех человеческих занятий выбрали перемещение тяжестей), так что внутри их заскорузлых душ даже теплилось выстраданное собственным опытом сочувствие.

Однако, когда вызванный к дверям подвальчика, хозяин распорядился оттащить «особь» в сторону, подкрепив свою волю парой некрупных купюр, и грузчики притронулись к равнодушному телу, стало ясно, что дело пахнет ментами и долгими объяснениями, а то и дополнительными накладными расходами. Стали подтягиваться зеваки. Коренастый хозяин крякнул от досады и набрал номер ближайшего участка.

— Эй! Начальник! — подошел тот, который был постарше, к раздосадованному коммерсанту. — Ящики-то грузить? Или как?

— Ну… Как? Как? Ты что, не видишь, мать твою в дубину! — заорал на него покрасневший до пунцовости хозяин.

— Так, что идти можно?

— Не-е-ет!!! — еще больше покраснел хозяин.

— Ага. Понял, — кивнул грузчик и обратился к напарнику. — Федька! Дуй в лавку!

— Бегу! — сказал Федька и, поправив на голове черный шерстяной колпак, последовал в указанном направлении.

Когда он вернулся с мерзавчиком, подле злосчастного трупа уже толпились вездесущие журналюги с видеокамерой и серые фигуры с погонами. Покойник, расстегнутый и опустошенный, бледнел на распахнутой одежде. Никаких следов насилия, кроме истерзанных иглами вен, на тщедушном теле не наблюдалось. Один из ментов уже держал в пакетике выдернутый из руки несчастного шприц со сгустком крови.

— Это все. Денег при нем нет. Да откуда у него? Передоз… Или героин левый был, — небрежно прокомментировал он находку, подойдя к дюжему детине с румяным не по-питерски лицом.

Начальник осмотрел вещественное доказательство, покосился на коммерсанта, покрывшегося испариной, и басовито притормозил:

— Ты не спеши с выводами-то! Я вот сейчас показания снимать буду! У свидетелей…

Детина басовито хохотнул, зыркнув вокруг.

Коммерсант поморщился.

Детина огляделся и, заметив грузчиков, поманил их пальцем.

— Будете понятыми! — объявил он громогласно и хлопнул коммерсанта по плечу. — Пошли в кабинет! Писать будешь!

Грузчики покорно поплелись следом, на ходу открывая четвертушку.

При помощи пары санитаров труп перекочевал в труповозку.

Зеваки медленно начали расходиться по своим делам.

ОБЩАГА

Рита была здесь три года назад и только один раз, но все-таки нашла этот старый четырехэтажный дом с высокими этажами и сразу за ним парк, а дальше, за стильным зданием порта, мачты гигантского парусника у причала. Вахтерша в общаге была прежняя. Подозрительная клюка, окруженная стаей кошек. Наверняка, бывшая КГБэшница. Мимо такой даже с гипнозом не пройдешь.

Ничего не поделаешь, придется оставить документы.

Протянув старухе паспорт, Рита направилась к лестнице. Этажи гудели нервозной бытовой жизнью: крики, хлопанье дверей, звук шагов, музыка, запахи с общих кухонь. Плохо быть непризнанным гением. Непризнанным хотя бы самим собой. Мало кто из студентов этого заведения был на все сто уверен в своей талантливости. В большинстве из них жила лишь надежда, что со временем у них расковыряется или вырастет что-то похожее на одаренность. В большинстве своем эти люди были невротики, не уверенные в своей нужности миру, или истерики, неспособные надолго сосредоточиться на чем-то серьезном. Все они, с точки зрения Риты, которая три года назад, только поступила на психфак, были больными, достойными сочувствия людьми. Но работа испортила Риту — теперь ей было параллельно.

Найдя знакомую дверь, она остановилась отдышаться.

Та же песочная краска с облупинками и царапинами. Та же табличка, снятая со столба «Не влезай, убьет!» с черепом и костями. Постучала.

— Да… Открыто!

Быстрые шаги в шлепанцах. Губы Риты непроизвольно шевельнулись в улыбке. И она почувствовала, что становится младше. Вся крутость, натренированная в Конторе, куда-то улетучилась, и Рита начала раскисать.

Дверь открылась.

— О! Привет! Каким ветром? — Роня смущенно улыбнулся.

Он всегда так делал, когда чувства распирали его. По-прежнему, как и в школе, растяпа. Обвисший свитер на дохлых плечах, за линзами очков блестящие черные глазки. Писатель! Мазафака!

— Какое счастье, Роняя! — выдохнула Рита и кинулась на шею бывшему однокласнику. — Ты даже представить себе не можешь, какое это счастье! Счастье, что ты — здесь!

Она вдруг почувствовала, что внутри все дрожит, а ноги подкашиваются от усталости. Срочно надо сесть.

— Похоже, будто за тобой гнались. Проходи, — пробормотал одноклассник и вопросительно заглянул гостье в глаза. — Наверно у тебя что-то случилось.

Он отступил, пропуская гостью в комнату. Рита направилась прямиком к кровати и с ходу упала на нее. Кровать мягко скрипнула.

Роня, пряча рукой стеснительную ухмылку, устроился рядом на гнутом столовском стульчике.

Минуту оставшись в неподвижности, Рита переспросила:

— Ты что-то сказал?

— Я спросил, — поправил Роня. — У тебя неприятности?

Стоит ли говорить? Нет, надо сначала самой хоть как-то разобраться. Рита стрельнула взглядом по потолку и сказала первое, что пришло в голову:

— У меня украли… вещи… На само деле я просто… Нет, я собиралась к тебе зайти и так… приехала буквально на днях. Я как раз собиралась, но вот у меня все украли. Все!

Она схватилась пальцами за виски, как бы морщась от головной боли, и жалобно попросила:

— Я тебе все-все расскажу чуть-чуть попозже. Я так рада, что ты здесь… Ты не представляешь!

— Понятно, — сказал Роня, усмехаясь. — Давай, что ли чайку. У меня больше ничего нет. Вот кильки еще. — он показал на открытую банку.

Наверное, собирался пообедать.

Бывший одноклассник побежал на кухню, и у Риты появилась возможность осмотреться.

Так вот оно какое — жилище бедного студента художественного факультета! Надо же! Роня на художественном факультете! Почему не на сценарном, если он уже книгу написал, а рисовать так и не научился?

Книги, книги, книги. Полки, макеты, телевизор (наверное, прокатный; скинулись с соседом). Картина. Холст, масло.

Неплохая, но наверное не Ронина. Точно не Ронина. Рита присмотрелась к подписи — некто «Е. Кош.»

Холст изображал пустынный морской пляж с необычной точки зрения — будто стоишь на пляже и смотришь себе под ноги: следы чаек, веточки плавника, раковинки, полузанесенная осока, камешки, стеклянные шарики, обломок велосипеда, ключ, шприц, монетка, горлышко бутылки, обломок фарфоровой куклы. Казалось бы, простое перечисление, но на Риту оно подействовало неожиданно сильно. Первый раз в жизни она подумала, что ее могут реально убить. И хуже всего, что она об этом знает.

И Рита отвернулась от картины. Лучший способ не думать об опасности — решать ее как задачу, расчленяя на совставные элементы. Элементы не собранные вместе — не опасны.

Кильки стояли на обрывке вчерашней газеты, прямо на заголовке:

«Телепатия — миф и реальность.»

(Профессор Легион раскручивает торсионные поля.)

Рита Танк усмехнулась — знакомая страничка.

А ведь эта газета, подожженная Анечкой в чертовом клубе, спасла Риту от порции изрядных неприятностей. Рита пробежала глазами несколько случайных строк. Ясновидящий экстросенс, информация без носителя. Знаем, слышали. «Тоже мне! Люцифер сраный!» — подумала Рита и вздохнула, быстро пробегая в памяти утро. Долбанула по столу кулаком. (Больно. Шит!..Шит-шит-шит!).

Ну и как теперь выкручиваться из этого дерьма? Ментов-то она не очень боялась (есть кому отмазать, зря она что ли в Конторе подрабатывает?), а вот черные друзья черных парней…

Роня вернулся с горячим чайником.

— Не скучаешь?

— Да нет, — кисло улыбнулась Рита.

Разливая кипяток по стаканам, он время от времени бросал в сторону Риты быстрые острые взгляды. Она не замечала, погруженная в свои мысли. Машинально теребила край покрывала. Роня осторожно подвинул стакан, молча положил вилку и отрезал кусок хлеба. Сел на стул и стал терпеливо ждать.

Он мог бы так молча просидеть и полчаса и час, не решаясь из деликатности прервать молчание. Мог смотрель в окно на падающий снег, а мог просто молча сидеть, раскачиваясь на стуле, размышляя о чем-то своем, писательском.

Наконец девушка очнулась и после некоторой паузы подытожила свои мысли:

— Ну что ж… Как есть, так есть. Ты-то как? Учишься? Я слышала, ты книжку написал. Покажи.

Роня осторожно подвинулся на стуле:

— Да… Книжка — говно. А учусь? Нормально. Скоро уже закончу. Поеду домой, в родную деревню. Детишек учить буду. И начну писать бульварные романы. Иначе не прожить, наверно. Хотя не хочется… Но ничего. Исхожу из того, что есть.

— Вот жизнь! — вздохнула Рита. — Поступал бы сразу в литературный, если писать собрался.

— Ну вот… Так вышло, — развел руками приятель и осторожно съехал с темы. — Ты на каникулы?

— Да… Мне нужно пожить у тебя пару дней. Не прогонишь? — она поднялась с кровати.

Рита, правда, пока не знала зачем ей надо пожить у Рони пару дней. Самолет в Голландию был из Шереметьва-II. Но так подсказывала интуиция, а интуиции Рита доверяла, больше, чем рассудку.

— Глупый вопрос, — Роня осторожно подул на чай в стакане, перехватывая его по очереди то одной, то другой рукой, чтобы не обжечься.

— А все-таки… — Рита отвела взгляд в окно и задумалась на минуту. Потом резко поднялась и села на кровати, — Мне нужно сходить в душ. Полотенце дашь?

— Не вопрос, — сказал Роня и махнул рукой в сторону тумбочки. — Вон там все, что есть.

В душевой было сумрачно и гулко, как в общей бане, куда Рита ходила с матерью в детстве. Ронин шампунь был точно такого запаха и цвета, как тот шампунь, которым мыла ее мать. Воспоминания так и лезли. Вспомнились зимние походы на ледяные горки, на елки в дом культуры. О! Мама! Если бы ты знала… Привязалось: «Как тоскуют руки по штурвалу.»

Вода текла по лицу Риты, скрывая, что глаза плачут.

Ей стало страшно — она станет трезвой, а все это будет продолжать быть. До нее вдруг дошло, что Мишеньку с Анечкой угрохали из-за нее, а не из-за паршивой черной кошки, которую даже машина не могла задавить. Далась же ей эта тварь! Правда — черная кошка не к добру! Но задавить ее еще хуже. Надо было дать ей пройти, и поехать в обход. Или вовсе не ездить. Обошлись бы без негров. Может, животина так предупредить хотела?

Глюк. Черная кошка — это был глюк. А Рита, тупая, не поняла. Надо было в машине еще отобрать у Леры ствол… Нет. Выхода не было. Она не справилась бы. Черт! Рита тряхнула головой. Похоже Питер начинает действовать. Причем тут кошка? Не надо было вообще влезать в эту кашу. Сказали в Голландию ехать, значит, надо было туда и ехать.

Она вздохнула, бывали же переплеты и раньше, и ничего — выкручивалась. Так круто, правда, еще не случалось. Но все когда-то бывает в первый раз. Главное — не распускать сопли.

Выйдя из общего общажного душа, Рита почувствовала себя намного лучше.

Уже в коридоре она услышала неприятный звук, похожий на кошачий вой. Только очень громкий. И, подойдя к знакомой двери, Рита поняла, что звук идет оттуда. Предположив, что Роня включил телевизор или какой-то механизм, она, как ни в чем не бывало, толкнула дверь.

В комнате была полная перемена декораций. В первый момент Рите даже показалось, что она ошиблась дверью, но увидев знакомый силуэт Рони, она убедилась, что вошла туда, куда нужно.

Посреди комнаты происходило то, чего Рита не любила больше всего.

Девица радикальной наружности выла на высокой пронзительной ноте, мотала растрепанной головой, подпрыгивала, приседала, потом рухнула на колени и стала биться головой об пол. Разбила нос. Села, широко развалив ноги, развозя по раскосому лицу слезы, кровь и сопли. Но это не помешало ей схватить стоявшую около тумбочки бутылку с водкой и хорошенько глотнуть из нее.

Роня молча наблюдал за происходящим, сидя на стульчике и философски ковыряя вилкой в банке с кильками.

Рита, оставив в душе минутную слабость, вернула себе необходимый цинизм. Больной город, всероссийская «дурка». Тут люди начинают пить среди бела дня! И главное, никогда не знаешь, чем этот день закончится. Черт его знает, зачем Анечка уехала сюда к своему Мишеньке. Если бы Мишенька переехал в Москву, возможно, ничего бы такого и не было, потешила себя иллюзией Рита. На самом деле, сейчас и в Москве весело, но, как всякая москвичка, хотя и подмосковная, Рита Танк недолюбливала Питер. Не понимала она его вычурности.

— Шизанутая маргиналка, — негромко поставила она осуждающий диагноз.

Роня прыснул.

— Что ржешь? — с трудом преодолевая спазм в горле, выкрикнула девица. — Я не убивала его! Я не убивала!

«Блин! Еще одна! Убийца, мазафака! — подумала Рита со злобным юмором. — Не много ли убийц на квадратный метр?»

Роня, все еще содрогаясь от смеха, поднялся со стула, выковырнул из судорожно сжатой руки подруги бутылку, отнес к столу и поставил на пол. Девица вскочила за ним, споткнулась, упала на кровать и завыла еще сильнее, время от времени выкрикивая:

— Я сошла с ума! Я сошла с ума! Мне теперь все… Равно… все!

Роня уже не смеялся.

— Рит, ты куда-нибудь проходи, — сказал он. — Я сейчас все устрою.

Рита сделала осторожный шаг в сторону стула.

— …убивала его. Гы-гы-г… не убивала! — продолжала орать девица, — Не я!.. Я даже не знаю, где этот дом. Я никогда там не была!

Роня подошел к ней, помог подняться и повел из комнаты, уговаривая, как маленького ребенка:

— Кошенька! Ну что ты? Сейчас мы умоемся, поплачем. У-у-у. У-у-у! Ничего страшного. Ну, ну… Ну убила и убила. Делов-то куча…Она еще сильнее! Ну хорошо, хорошо… Не убивала… Ну одним козлом меньше…

С этими словами, делая всяческие знаки Рите, он вывел визжащую девушку из комнаты.

Рита терпеливо вздохнула и прошла к столу. А кто обещал снисхождение?

В ящике загремела реклама и Рита подумала, что надо, кстати, посмотреть телевизор. А вот и пульт от него. Может быть, в новостях скажут что-то про утренних покойников? Устроившись на Рониной койке, она начала щелкать кнопками, перескакивая с канала на канал.

Повезло — на том же, канале, когда кончилась реклама, нашлась криминальная передача.

Замелькали неровные, снятые с плеча кадры. В какой-то гнетущей коммуналке сгорели, обнявшись, два синяка. Сосредоточенная туповатая баба с тяжелой челюстью зарезала мужа. Потом показали университетскую лабораторию: в кадре мелькали непонятные приборы, окно затянутое фольгой, все — ослепительно белое и металлическое, на полу, на длинношерстном сером ковре в луже крови — скрюченный труп с огромной дырой в голове. И рядом — черная статуэтка. Труп напомнил Рите того мужика, которого несли в труповозку, когда она ехала в трамвае.

Диктор без особых подробностей рассказал, что известного профессора Легиона, по версии милиции, убила какая-то девушка, которую видел охранник, и которая несколько раз проходила мимо него и раньше — то поздно вечером, то рано утром. Показали фоторобот, составленный с его слов, и Рита с изумлением поняла, что это та жуткая девица, которую Роня повел в душ.

Потом показали заваленные мусором домики Апраксина двора. При этом у Риты нехорошо сжался желудок, но оказалось, что там всего-навсего подобрали передолбившегося наркомана, которого Рита заметила, смываясь из негритянского флэта. Лохматая голова покойника с глубокой синевой на лице явственно говорила о том, что смерть была всего лишь достигнутой целью его краткого жизненного пути. Про злополучную квартиру — ни слова.

Когда жизнь так разнообразна, хочется облегчить ее восприятие до крайности. Слава богу, множественные кабельные каналы понимали момент правильно — попсы было хоть отбавляй. И Рита без труда нашла веселую беззаботную песенку.

Риту уже давно перестало удивлять, что события сплетались в какой-то особой логике помимо ее воли. Она привыкла — надо просто решать задачу.

Раскрылась дверь, и Роня пропустил вперед притихшую подругу.

«Шизанутая маргиналка» заметила Риту и настороженно затормозила.

Но Роня легонько подтолкнул подругу в спину:

— Иди-иди! Коша. Иди посиди. Водки я тебе больше не дам.

Он проводил девушку до столовского стульчика. Та присела на краешек, горестно сложив руки между коленей и опустила голову.

«Стыдно, небось!» — не без злорадства подумала Рита.

— Это Рита. Она хорошая. Мы дружили с ней в школе, — сообщил Роня своей подопечной и, опустив руки на ее съеженные плечи, добавил, уже обращаясь к Рите, — А это Коша… Мы с ней дружим здесь в Питере. Она сумасшедшая, но не злая.

— Сумашедшая? — переспросила Рита и хмыкнула. — А кто сейчас не сумасшедший? Время перемен. Говорят одно, думают другое, а делают третье. Как тут не сойти с ума?

Девушка кивнула и оперлась локтем о стол, пытаясь подпереть тяжелую голову, но рука поскользнулась, и Роня едва успел подхватить бесчувственное тело подмышки.

— О! Давай-ка ложись… Пожалуй… Рит! Помоги!

Рита поднялась, и они вдвоем закинули тело на кровать.

— Пойдем, что ли покурим, — предложил Роня.

— Ты закурил?! — удивилась Рита.

— Сегодня да…Честно, я бы даже водки выпил… кстати, там еще осталось.

Роня наклонился и достал из-под стола бутылку. Болтнул в воздухе. Пузырьки резвой стайкой метнулись вверх.

— Да… — протянул он, раздумывая и пожимая плечами. — А что? Водка как водка! Дерьмо, конечно. Но водка-то плохой не бывает. Бывает или хорошая или очень хорошая. Да? — не рассчитывая на ответ, покосился на Кошу. — Пусть спит. Пойдем на кухню.

Рита взяла банку с кильками, Роня прихватил два граненых столовских стакана и единственную вилку.

Они молча, думая каждый о своем, прошли по мрачноватому гулкому коридору в кухню, где громоподобно шуршала тараканья суета и беззвучно полыхали синие лотосы конфорок.

Широкие подоконники созданы для того, чтобы забираться на них с ногами, что Рита тотчас и совершила. С грохотом скинув надоевшие за день ботинки, она прислонилась к холодной стене спиной. Но ненадолго — в глазах снова вспыхнул навязший за день стоп-кадр: Мишенькино лицо и Анечкины ноги. Рита щелкнула зажигалкой, прикурила и, выпустив густую сизую струю, протянула огонь Роне. Тот вдохнул тщедушной грудью и сразу закашлялся.

— Курильщик хренов… — ухмыльнулась Рита. — Это что за чучело у тебя в комнате? Писатель!

Роня ответил не сразу. Пробежал глазами по потолку, по истошно-синим стенам и сделал пару осторожных затяжек.

— И как люди эту дрянь курят? — покачал он головой и предложил. — Давай по порядку, хорошо? Сейчас мы с тобой — по пятьдесят грамм. Кильки вот еще остались… А потом все обсудим. Сколько не виделись-то?

— Да года три, — вздохнула Рита.

Разлив водку, Роня бережно отнес бутылку к мусоропроводу. Аккуратно поставив ее там для уборщицы, он вернулся и протянул подруге вилку.

— Держи! Эту историю на трезвую голову не разобрать. Тем более там, в Москве, все не так. Питер — особенный город. Очень особенный. Тут реальность… м-м-м… как бы это сказать, — он поискал слово. — В общем, она очень размытая. Никогда нельзя тоно найти грань, где кончается реальное, а где начинается бред… Давай!

Выпили.

— Давно я такую гадость не употребляла, — мрачно заметила Рита. — А несчет реальности, это ты прав. Если утро начинать с водяры, то конечно.

Роня согласно поморщился:

— Да… дерьмее не бывает! А что, кстати, сказали по телевизору? Я не видел… Коша пришла с пузырем вполне нормальная… Ну, то есть, как обычно. Буквально сразу после тебя. Я сказал, что ты приехала, она даже обрадовалась. Классно, говорит. Мы, в общем ждали тебя, чтобы вместе выпить и отметить. Нет! Ты не думай, мы не каждый день с утра пить начинаем! Просто… Даже не знаю. День сегодня какой-то дурацкий. Как кожевенная линия. Сплошные абберации. В общем, пока ждали тебя, включили телек. А там как раз криминальная передача. Да ты ее застала! Вернее даже не сама передача, анонс. Вдруг Коша как ошпаренная подскочила — увидела что-то. А что я не понял, потому что она заорала сразу… А потом ты уже все знаешь.

Рита кивнула.

— Да, там ее показали потом — типа она этого чертова экстрасенса-торсионщика профессора Легиона замочила. Но не ее саму, а фоторобот. А она тебе кто? — прямо спросила Рита. — Вы…

— Это сложно объяснить, — Роня задумчиво выдохнул дым. — Когда она играет на флейте, поднимается ветер. Она — художник. Классный. Это ее холст на стене в комнате. Видела?

— Видела, — кивнула Рита. — Классный.

— Так ты говоришь, профессора она замочила? Хм… Все-таки замочила…

— Романтик ты, Роня, конченный! Флейта какая-то. Ветер… Писатель! Мать твою! Ты по-человечески можешь объяснить? Без слюней! И что значит «все-таки»?

— Ну да, тебя такие вещи не волновали, — приятель смутился. — Значит по телевизору, говоришь.

— Почему «Все-таки»? Роня, не увиливай!

— Ну-у-у… — он развел руками. — Если бы я сам точно знал!

От нервно потер подбородок и задумался.

— Так ты знаешь, о ком идет речь? — Рита непонимающе уставилась на приятеля.

— Да нет. Откуда же? Нет… — Роня нервно поморщился и уставился в потолок.

— Ну как хочешь, — пожала Рита плечами.

Тихая тараканья возня нарушала отчетливую тишину общежития. Громко шлепая резиновыми тапками по заляпанному кафелю, прошла вьетнамка, неся сковородку с селедкой. Швырнула ее на огонь и, снова удалилась, шелестящий шлейф эхо.

— Роня! Возьми как-нибудь мой паспорт у вахтерши, — вдруг попросила Рита.

Она решила забить на профессора. Покойники — не по ее ведомству. Обычная уголовка. Вот пусть и разбираются. Интереснее другое, как эти негры будут вывозить такое кладбище? Или так оставят? А весной менты найдут по запаху? Ха. Ха.

— Хорошо. — Обронил Роня печально и вздохнул. — Почему у меня все появляются, когда чего-нибудь начудят? Нет, чтобы просто так, без дела.

Он столь же печально придавил в опустевшей банке из-под килек бычок.

— Я тебе потом все расскажу… Хорошо? — довольно кисло улыбнулась Рита, еще не представляя, как это сделать.

Роня, словно ища что-то, несколько раз оглянулся и, вдруг, резко направился из кухни.

— Я сейчас уеду ненадолго. Хорошо? Ты… ну в общем, отдохни пока. А ксиву я принесу.

Через несколько минут Ронины шаги торопливо прострекотали по лестнице.

Рита повернулась лицом к окну. Небо прояснилось. Похолодало. Бронзовые зимние сумерки на глазах густели и меркли. Черная путаница ветвей задумчиво колыхалась на фоне вымерзшего неба. Она увидела, как Роня в короткой курточке и смешной черной шапочке перебежал дорогу и направился на остановку. Минут пять стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока не подошел троллейбус.

Все уехали.

Тишина мерно потрескивала шорохом тараканов.

Рита знала, что должна страдать о погибших друзьях, но воспоминания были слишком нереальны, чтобы вызвать какое-либо чувство. Словно посторонний голос диктора произносил фразы в равнодушной пустоте черепа, которые не отзывались ни горечью, ни отчаяньем.

Рита почувствовала, что в кухню кто-то вошел, и оглянулась — растрепанная, опухшая от слез Коша щурила глаза на яркий свет лампочки и внимательно смотрела на Риту. Разбитый нос безобразно увеличился и приобрел отчетливый синий цвет.

Рита улыбнулась, вспоминая навыки профессионального психолога.

— С добрым утром… Курить?

Коша склонила голову на бок и мрачно кивнула. Подошла, приволакивая обе ноги сразу.

— А что уже утро?

— Да нет. Я так… — Рита протянула пачку.

Ронина подруга осторожно взяла сигарету. Наклонилась к огню. Выпустила сизое облако. С горем пополам взгромоздилась на подоконник. Коша все еще была совершенно в зюзю.

— А где Роня? — неразборчиво выговорила распухшими губами.

— Придет… Скоро. А тебя-то как зовут?

— Коша, — хрипло сообщила Коша. — «Е-Кош».

— Я понимаю. А имя-то есть у тебя?

— Имя?! — задумчиво сказала Е-Кош. — А зачем имя человеку, который не существует?

Та-а-ак! Все ясно. Рита присмотрелась к девушке подробнее.

У Коши было довольно привлекательное лицо с немного раскосыми дикими глазами и широкими азиатскими скулами. Черные волосы. Сквозь бледную кожу на щеке трогательно просвечивала синяя вена. Если бы не распухший нос… И не действие водки. Странно, кстати, что люди — единственные животные, которые постоянно мучаются, как бы себя убить. Поинтереснее. Красиво, безобразно, медленно, приятно, героически. И так далее.

Сигарета кончилась. Говорить не хотелось.

Рита спрыгнула с подоконника и, глянув еще раз в окно на закат, шагнула в комнату.

Надо было все не спеша обдумать. Кошу искали по лицу, а Риту могли найти по билету, который остался в квартире черных в ванной. И то, что еще ничего не сказали по телевизору, не значило, что ее уже не ищут. И, кстати, те кто ищет, точно не скажут об этом по телеку.

Рита легла и уставилась в потолок. Нет, все рассказывать не имеет смысла. Надо придумать правдоподобную версию. Надо как-то попроще.

Коша приплелась спустя пару минут и села на другую кровать напротив. Взяла журнал. Напряженно дергая себя за мочку уха, она перелистывала страницы. Исподтишка они наблюдали друг за другом, бросая короткие осторожные взгляды. Тихо.

Через час Роня вернулся с двумя огромными пакетами.

— Я принес твои вещи, Коша… — сказал он и швырнул один из принесенных пакетов на кровать.

Протянул Рите паспорт. Она сунула его в карман и вытащила из брюк монетку.

— Орел или решка?

— Решка, — назвал Роня наугад, снимая сапоги. — А что?

Коша копалась, громко шурша, в своем пакете. Рита подкинула монетку.

— Решка! — Она встала посреди комнаты и заявила. — А давайте сейчас мы друг другу все расскажем. Я думаю, что мы все круто попали. Но нам ничего больше не остается, как поверить друг другу. Потому что у нас больше никого нет, кроме нас самих. Чтобы вы меня ни в чем не подозревали, я начну первой.

Роня осторожно поставил ботинок в наступившей тишине.

— Да, хорошо. — сказала Коша и приготовилась слушать. — Но если твоя история хуже моей, то я ничего не скажу.

Рита сдержанно хрюкнула:

— Не хуже! В общем так… Я скажу главное. Детали я сама плохо помню. Я вчера утром приехала сюда на каникулы… на часть каникул. Потом я еще собиралась в Европу. Короче! Мы с двумя моими друзьями гуляли. Курили анашу, пили текилу, ездили по ночникам, по разным злачным местам, а ночью мы очень круто все это вместе и еще сверху коксой. Все как надо, короче!

Роня покачал головой и протянул в растерянности, не зная как оценить услышанное:

— Да-а-а… Ну и психологи нынче пошли!

Рита махнула на него:

— Это не важно! Слушай дальше! Короче, сегодня утром я нашла себя в квартире, в которой лежала куча трупов, кроме меня. Я была живой. Все были трупы, сначала я даже подумала, что сама себе снюсь. Мне, возможно, повезло. Я обдолбилась вчера круче всех. Я была под одеялом в углу в отрубе и меня не заметили, но мне никто не поверит. Там же в сортире оказались мои приятели. У них уже никаких проблем нету. Но я оставила там свой билет, по которому приехала из Москвы. Нечаянно, само собой. За мной гнался черный, который пришел туда утром… Я убежала от него, но он нашел мой билет и знает мою фамилию. Я не могу никуда пойти, где знают мою фамилию.

— Ух ты! Круто! — восторженно воскликнула Коша. — А он стрелял?

— Стрелял… — сказала Рита мрачно. Она остановилась прямо напротив Коши и уперлась взглядом в ее лицо. — Теперь ты!

— Да я сама не знаю… — смущенно пробормотала та. — Вот в чем дело-то… У тебя все просто. Ой! Извини! В том смысле, что все объяснимо и логично. Ты случайно попала в мафиозные разборки. Да?

— Да. Это так.

Коша помолчала, потрогала себя за нос и вздохнула:

— А я сама не знаю, как все произошло. Я понятия не имею, где это. Я хочу сказать, что знаю, конечно, где университет. Но я никогда не заходила туда. Внутрь. Где эта лаборатория? На каком этаже? Но мне сегодня ночью приснился сон, что я убила этого мужика… Он меня просто достал! Он преследовал меня с июня месяца. С самых белых ночей. Я сначала думала, что он галлюцинация, но сегодня… Когда все это показали…

Коша вдруг коротко вздохнула и полезла под кровать. Вытащила пакет с вещами, который принес Роня и достала оттуда замызганную тетрадочку.

Положила на кровать и сказала:

— Вот. Результат моей жизнедеятельности. Тут все написано. Но мне тоже никто не поверит. Поверят охраннику. А меня упекут или в дурку, или в тюрягу. Я все писала в дневнике, как Юнг, чтобы не сойти с ума. Слова спасают. Я не хочу сойти с ума. Он у меня и так какой-то зыбкий, как весенний лед. Я дам прочитать. Но потом мы его сожжем. Ладно? Я хочу все забыть навсегда. Сейчас. Сначала я начала писать от первого лица, но быстро столкнулась с тем, что не могу таким образом сохранить необходимой для анализа отстраненности, а именно это интересовало меня в первую очередь.

Рита услышала истерическое хихиканье. Ронины плечи сотрясались от хохота. Он сидел на стуле и прикрывал рот рукой.

— Нет-нет. Ничего. Продолжайте. Ты что, Кош, классиков перечитала?

— Пошел ты… Сам-то! Детективщик хренов!

— Извини, — он закрыл лицо руками на минуту, чтобы успокоиться.

— По-любому, получилось что-то типа литературного произведения. Но именно типа. Потому что, не смотря на кажущуюся сомнительность истории, я ничего не придумала. И меня совершенно не интересовали никакие правла построения сюжета. Просто я старалась отметить все, что мне казалось важным и передать именно состояния. Как это во мне образовалось. Причем, здесь интересовала меня не я сама как таковая, а процесс. Мне показалось важным назвать это словами… Чтобы понять. Кое-что я узнавала от других людей. Случайно. Вернее, чудесным образом. Кое-что я придумала сама. Так, как мне показалось, должно было быть.

Рита выдернула из рук Е-Кош тетрадку и поморщилась:

— Ты всегда такая болтливая? Е-Кош?

Коша смутилась.

Рита упала на кровать.

— Господи… Это я тебе писал записочки… — грустно сказал Роня. — А ты долбишься кокаином с бандитами. И я буду тебе помогать… Буду! Куда мне деваться?

— Правильно! — согласилась Рита. — А куда тебе деваться? Я, кстати, знала, что ты записочки мне пишешь. Но мне нравился другой. Толик. Долбанутый!

Рита пролистала наугад несколько страниц. — Черт! Ты покороче не могла? У нас нет времени.

— Нет… — мотнула головой Коша. — Иначе ничего не поймешь.

— Только литературы мне сейчас не хватало, — вздохнула Рита и вернулась на первую страницу.

— Послушай, а почему у твоих друзей нет никаких проблем? — вдруг спросила Коша.

— Потому…Кончается на «У».

— Их что… убили?

— Нет, они там в карты играют. Ладно! Пока. У меня наступила ночь. Спокойной ночи, граждане преступники и священники, — отмахнулась Рита. — Все! Пока не прочитаю, не отдам. Так что советую развлекаться без меня. И кстати, что вы будете делать, меня мало волнует, главное не высовывайтесь на улицу. Пока!

Она всем видом показала, что больше не скажет ни слова.

Роня позвал растрепанную Кошу:

— Пойдем помурлыкаем, кошечка.

Они ушли.

Коша закурила, мрачно глядя в окно.

Роня сложил руки на груди и вдруг сказал:

— А я знаю, что все будет хорошо. Вот увидишь…

— Ага… — Коша печально заглянула в его глаза и улыбнулась. — Почему все так глупо, Роня?

— Почему глупо? Забавно… — возразил Роня.

Коша прижалась к нему, и Роня покорно обнял ладонью черноволосую голову, отворачиваясь от дыма.

— Что теперь делать-то? Как же жить? — грустно спросила Коша.

— Да… Придумаем что-то.

— Хорошо тебе. Придумаем. Никогда не знаешь теперь, что же произойдет в следующий момент. Я же не смогу вечно сидеть в норе какой-то. Что, пластическую операцию что ли сделать?.

— Ладно. Не геморройся. Отнесись к этому как к приколу.

— Как? Ты что с ума сошел?

— Всегда есть выход. Он найдется! Может быть, это просто перемена уровня.

— Легко тебе говорить. — Коша надулась. — Но это же очевидно, что мне придется как-то скрываться! Я уже даже с тобой не смогу встречаться. Я просто скоро на улицу не смогу выйти! Никогда!

Коша раздраженно отодвинулась и тяжко вздохнула.

— Надо стать другим человеком, — воодушевленно рассуждал Роня. — У тебя есть шанс отсечь свое прошлое! Это же классно! Не каждому выпадает такой шанс.

— А как же выставки? Живопись? Друзья? Я столько времени потратила. У меня купили работы во Францию! Может быть, я бы стала известным художником Е-Кош! А теперь? Да мне теперь и рисовать-то наверное, нельзя. Во всяком случае, в том стиле уж точно!

Роня ласково гладил ее по голове и смотрел куда-то сквозь стену.

— Чем больше ты теряешь, тем больше у тебя остается. А, может, ты только думаешь, что живопись и друзья для тебя — все, а на самом деле — это заблуждение. Может быть, тебе нужно совсем другое! А, может быть, все так сложится, что у тебя и выставки будут. И друзья такие, каких еще никогда не было. Ты же летом исчезла — и ничего. Жива!

— Я могла сама вернуться, когда хочу! — возразила Коша. — А теперь все кончится! Я уже потеряла Мусю, Чижика и теперь — всех… Как же я буду? Зачем мне эти потери?

— Как-нибудь. Это не важно, — урезонивал ее друг. — А если бы была война? Люди погибают и умирают. С этим ничего не поделать. И расстаются навсегда! Бывает так! Все, что у тебя есть — это ты сама! Глупо дорожить тем, что уходит от тебя и что ты не можешь удержать. Тот, кто ведает твоей судьбой, наверное задумал что-то новое, если ты будешь сопротивляться, это убьет тебя. Доверься ему. Отпусти прошлое от себя и найдешь что-то новое. Возможно будущее будет именно тем, которое ты ищешь.

— И для тебя ничего не значит, то что мы больше никогда не пойдем на залив?

— На самом деле вообще ничего ничего не значит. И никто не знает, что «когда», а что — «никогда». Не грусти! Это сейчас тебе кажется, что все кончилось. А потом ты поймешь, что это только начало. У тебя будут новые друзья, новые возлюбленные. Возможно, если ты остепенишься, дети. А я? Кош, мы ведь даже не любовники с тобой. И практически ничем не обязаны. Иначе мне пришлось бы разделить твою новую жизнь. Хотя бы как-то. Это не та жизнь, которую я хотел бы иметь. Но и теперь я сделаю все, что смогу. А потом наши пути разойдутся. Я всегда буду думать о тебе. Если ты уедешь куда-то, это не значит, что мы расстанемся. Хотя это всегда могло случиться. Бывает, что люди расстаются, лежа в одной постели. А бывает, что они встречаются через тысячу лет так, как будто расстались вчера… Я верю, что тебя ждет волшебное путешествие.

* * *

Запах жареной селедки проникал во все щели этажа. Рита в комнате тоже почувствовала его. Она поднялась с кровати и, ругнувшись, поплотнее захлопнула дверь. Наконец-то заставила себя вчитаться в первые строчки. Ее нисколько не интересовала самоценность сюжета или литературные красоты предстоящего чтива. Она должна была просто прочитать это. Просто понять, что хотела объяснить диковатая Коша. Чтобы подумать, как можно правильно использовать сложившуюся ситуацию.

Рита набралась терпения.

ЧТЕНИЕ ДНЕВНИКА Часть первая. Лето

ИГРА НА ФЛЕЙТЕ

(Коша)

Ветреный, почти летний день. Сухие лучи солнца на кирпичных стенах и кусках фанеры. Красные стайки клопов-пожарников на стыках обветшавшего забора.

Коша сидела посреди разваленного дома и играла на флейте. Она заметила странную закономерность: как только флейта начинала звучать, поднимался ветерок. Особенно он отзывался на простую фразочку, которая начиналась с длинной «фа» первой октавы. Коша так и сидела, поиграет чуть-чуть, потом чуть-чуть послушает, но никак могла понять, то ли это кажется, то ли в самом деле ветер отзывался на флейту.

В полуразрушенном проеме окна очень деликатно возникла долговязая фигура в темной широкой рубахе и широких холщовых штанах. Это был парень с черными короткими волосами, с узким лицом, которое он прикрывал крупной продолговатой ладонью, как бы стараясь спрятаться и не обращать на себя внимания. Парень не мешал. Даже наоборот — казалось, что он понимает, чего Коша хочет добиться, и тоже ждет результата.

Внезапно она поднялась и спросила:

— Ты кто?

Парень замялся, потом, оступившись взмахнул длинной рукой и смущенно улыбаясь ответил:

— Я не помешал? Если я мешаю, я уйду. Мне просто очень понравилось… У тебя волшебная флейта. Я никогда не слышал такой волшебной музыки.

— Нет, не мешал. — Коша покачнулась на большом куске отколовшейся от стены кладки. — Я даже не сразу заметила, что ты слушаешь… Флейта обычная. Я нашла ее на помойке музыкального училища. А хочешь? Попробуй сам. На. — Она протянула ему инструмент. — А играть я не умею. Просто выдыхаю и перебираю пальцами.

Парень смущенно хмыкнул, осторожно взял инструмент длинными нервными пальцами, поднес к губам, резко дунул. Вырвался свист, пришелец снова смутился. Коша улыбнулась, молча протянула руку и сыграла медленную фразу «фа-ля-си-до-фа-ля». Нота «фа» бархатно вибрировала в теле флейты, отзываясь резонансом во всем теле. Ветер встопорщил волосы.

— Знаешь, — задумчиво сказала девушка. — Мне почему-то кажется, что ветер откликается именно на эту фразу. Особенно на ноту «фа».

— Да… — с готовностью кивнул парень. — Я заметил.

Коша улыбнулась, почувствовав неожиданную близость незнакомца. Ей хотелось сказать ему: «Мы одной крови, ты и я».

Но она не сказала этого, а протянула руку:

— Коша. У меня фамилия Кошкина. Все зовут меня Кошей… А имя ко мне как-то не присохло… Хотя в паспорте, конечно, написано… Я рисую, и подписываю картины Е-Кош.

— А я Роня, — он осторожно сжал ее теплую ладонь. — Андрей… У меня есть имя. Я, знаешь, тоже рисую, когда нужно сдавать сессию. Но вообще, я рисовать так и не научился. Мне нравится больше придумывать.

— А ты куда сейчас? — спросила Коша.

— Даже не знаю, — пожал плечами Роня. — Куда-нибудь.

— Тогда пойдем вместе!

Они вышли из разрушенного дома на теплый тротуар.

Весь день они бродили по Васильевскому и по Петроградской, время от времени играя на флейте, чтобы проверить ее способность вызывать ветер. Странная игра захватила их.

Они уже возвращались назад, когда косой луч вечернего солнца вычертил на фоне бронзово-голубого неба отливающие в красноту черные силуэты Сфинксов.

— О! Давай отдохнем немного на набережной, — предложила замотанная счастьем Коша. — Так хочется умыться!

Они добрели до гранитных фигур и спустились к воде.

Коша сняла сандалии и села прямо на камень, опустив ноги в Неву.

— Холодная… — сказала она с удовольствием.

Зачерпнув воду горстями, ополоснула лицо. Новый знакомый улыбнулся своей странной улыбкой и осторожно взял флейту. На этот раз у него получилось достаточно хорошо. Звук потек ровный густым потоком.

— Вот, — сказал он и наклонил голову, разглядывая силуэт черноволосой девушки.

Она одобрительно посмотрела на Роню и тряхнула челкой. Вода отбрасывала на лицо зеленовато-золотистые блики. На верхушках волн вспыхивали маленькие ослепительные солнца.

— Дай! — сказала Коша и требовательно протянула руку к флейте.

Она поднесла ее к губам и выдохнула долгое-долгое бархатное «фа». Когда нота кончилась, Коша сладко улыбнулась и снова набрала воздух. Вторая нота была еще прочнее первой, наполняясь постепенно внутренней упругостью, словно стремнина реки.

Внезапный порыв ветра плеснул волной, обдав холодными брызгами.

Коша засмеялась и отвернулась от воды. Она увидела, как новый друг улыбается ей теплой открытой улыбкой и засмеялась. Вдруг она оглянулась. Лицо приобрело настороженное кошачье выражение. Роня оглянулся следом.

Наверху, около правого Сфинкса, неподвижно стоял человек в темной шелковой рубашке и шелковом темном пиджаке. Он не шевельнулся и не улыбнулся, словно и не видел их вовсе. Но его присутствие незримо изменило саму пустоту. Откуда не возьмись в небе появилась лиловая тучка. По реке пробежала рябь. И воздух зазвучал низкой, почти неслышной нотой. Волна снова плеснула на гранит, намочив Кошины брюки.

Она с воплем вскочила на ноги.

— Ну вот! — воскликнула она. — Я совсем мокрая…

И засмеялась.

Когда она снова подняла голову, возле Сфинксов никого не было. От набережной неспешно отъезжал черный «Лексус».

(Рита)

Сфинксы вызвали воспоминание из вчерашнего дня. Быстро мелькнула фигура человека в черном пальто, стоявшего возле них на набережной, когда они ехали в «Каземат». Человек, которого не смел коснуться снег.

И этот факт разбудил в Рите психолога и работника Конторы одновременно.

Она машинально отметила:

— По шкале F — наверняка десяточка, по шкале G — 2, по I — троечка, по B — десятка, N — три-четыре, а то и меньше. 16 личностных факторов MMPI.

Рита поежилась. Зимний холод медленно сочился из окна, но все же заставил мышцы окоченеть. И начало клонить в сон. К тому же Рита подумала, что так можно легко простыть, что было бы совсем некстати. Решив, что пора погреться на кухне (несмотря на запах селедки), она достала из кармана сигареты, зажигалку и, прикурив, решила перебраться туда.

(Коша)

Расставшись с новым приятелем, Коша брела по Малому проспекту вдоль кладбища, без особых мыслей в голове. Васильевский к вечеру опустел. Городская суета сместилась к станциям метро и в центр города. Гигантские тополя на кладбище сухо шелестели листьями. Показался угол 16-ой линии, где было кафе Зыскина.

Она решила зайти туда. Найти кого-то из приятелей. Или сходить на концерт в «Там-Там».

Коша издали увидела, как в арку въехал серебристый джип. Машина резко сверкнула бликом низкого уже солнца и пропала в глубоком провале тени. Прополз со скрипом полупустой троллейбус. Пробежала, нюхая углы, собака. На перекрестке Коша остановилась, чтобы пропустить появившийся невесть откуда грузовик, и закрылась рукой от вихря пыли, поднятого колесами.

И во всем этом был четкий волнующий ритм, внутренне совпадая с которым, Коша чувствовала необыкновенную легкость и могущество. Будто мир был — огромные тяжелые качели, которые она могла, попав в резонанс, подтолкнуть, чтобы он раскачался еще сильнее.

Каша счастливо рассмеялась. Конечно, это так только кажется. Ну и пусть. Зато — весело.

Пыльная дверь в скошенном углу двухэтажного домика открылась, и на тротуар вышли Зыскин с Котовым. Они о чем-то бурно спорили. Вернее бурно спорил Котов, как обычно, размахивая руками и подпрыгивая вокруг собеседника. Зыскин поднимал брови и что-то тихо говорил сложенными бутоном губами, едва шевеля маленькой женственной рукой.

Из арки выехала «Волга» и остановилась около парочки.

Коша поспешила перебежать дорогу, чтобы поздороваться.

Дверь «Волги» распахнулась, и Котов полез туда своим массивным энергичным телом. Он уже был хорош. Зыскин, заметив Кошу, помедлил.

— Привет! — крикнул он, щурясь на солнце.

— Привет! — улыбнулась Коша. — Ты насовсем?

— Да! — кивнул Зыскин. — Там тебя ждет Муся.

— А-а. Ну пока… — не особо печалясь, сказала Коша и скрылась в здании.

Гулкая прохлада лестничной рекреации, легкий запах сортира, пустые пивные бутылки на пыльном коричневом кафеле. Пустой, с поломанными вешалками гардероб.

Коша вошла в бар, оттянув тугую, обитую черным дермантином дверь.

Муся увидела подругу, высунувшись из деревянной секции бара.

Она патетически всплеснула руками и воскликнула:

— Где ты шляешься? Я жду тебя целых два часа! Я уже устала ждать!

Коша рассмеялась.

— Привет! По тебе театральный не плачет?

— Ну и пусть плачет. А я — нет! — трагически ответила Муся, опустив глаза. — Я в театральный не хочу. Мне придется трахаться с гадкими немытыми режиссерами. А я люблю это делать по своему желанию. Где была?

Коша плюхнулась на сидение напротив подруги и огляделась.

— Кто тут есть-то?

В дальнем углу кафе, за столиком отгороженным ширмой, мелькнула рыжая голова молодящегося пожилого человека. Вокруг его головы одуванчиком торчали светло-рыжие волосы, как у «блондина в черном ботинке». Очки как-то очень агрессивно блеснули, чиркнув темноту парой золотых вспышек. Он улыбнулся, блеснув ровным рядом зубов. И сложил под подбородком руки, показав татуировку в виде жука, нанесенную на запястье…

(Рита)

Что-то уж очень знакомый этот «блондин в черном ботинке», подумалось Рите. Сигарета потухла. Но зажигалка осталась в комнате, и Рита слезла с подоконника, чтобы прикурить от плиты. Рука Лоера с татуировкой никак не выходила из головы. И теперь происшествие у негров во флэту грозило приобрести иной аспект.

(Коша)

…Коша поморщилась. Напротив рыжего дядьки светился лысый череп Черепа.

— Ни фига себе, с кем Череп тусуется! — воскликнула она. — Ты видела?

— С кем?! — со слабым любопытством Муся оглянулась в тупик кафе. — О! Действительно, с кем это? Его не было ровно минуту назад. А Череп сидел мрачный и такой важный, что просто… Странно. Откуда он взялся? Он не проходил здесь.

— Да?! — ухмыльнулась Коша. — Зато во двор только что въехал крутой серебристый «Чероки». О! Я придумала! Пойду в барный дабл и разведаю, что это такое.

И она тут же отправилась выполнять свое намерение.

Когда Коша приблизилась к столику, где сидел Череп с рыжим лысеющим дядькой, те напряженно замолчали.

— Привет, Череп! — жизнерадостно махнула ему Коша и приостановилась.

Очки тут же повернулись к ней и молча уставились.

Череп смущенно поздоровался:

— Привет! Я к вам подойду попозже!

— Ну подойди… — пожала плечами Коша и пошла своей дорогой. Не садиться же нагло за стол, когда на тебя так уставились. Хотя, конечно, дико интересно.

Коша воспользовалась даблом по назначению и вернулась в зал.

Теперь Череп сидел уже с каким-то новым парнем. Тот постоянно улыбался и поправлял большой загорелой ладонью выгоревшую челку.

— Он что? Превратился?! — изумленно воскликнула Коша и нацелилась приземлиться.

— Нет… — замялся Череп. — Шла бы ты отсюда! Он сейчас вернется!

Новый сосед качнул головой и укорил Черепа:

— Череп! Ты чего такой? Когда придет, тогда придет. Хотите сока?

— Хочу! — улыбнулась мальчугану Коша и демонстративно опустилась напротив.

Он подвинул стакан и представился:

— Чижик.

— А я Коша… Я тебя съем! — Коша засмеялась, показав ряд крупных зубов.

— А я улечу! — Чижик улыбнулся ей в ответ.

Они еще перекинулись несколькими ничего не значащими фразами.

Коша застеснялась и, схватив ручку оставленную на столе, видимо, лысеющим «одуванчиком», принялась ее нервно вертеть. Череп то и дело оглядывался.

В проеме коридора блеснула дорогая оправа и показался сухощавый силуэт.

Коша внутренне напряглась и от волнения стиснула ручку слишком сильно. Ручка сломалась. Коша сунула ее в карман и быстро вскочила, едва не опрокинув сок.

— Ну ладно… Я пойду… — сказала она поспешно и, вернувшись к столику, где сидела Муся, потащила ее за руку. — Пойдем отсюда, а то мне звездюлин навешают.

Муся нехотя встала и поплелась за подругой.

— Что случилось-то? — спросила она перепуганную Кошу, когда они бежали на улицу.

— Это ручка рыжего, — перепуганно сказала Коша, доставая из кармана обломки. — По-моему она из золота. Я ее сломала и сперла.

— А-а-а-а-а… — протянула Муся, с усмешкой глядя в монголоидное лицо подруги.

— Перестань! Муся! — разозлилась та. — Я не хотела ее ломать. Все равно Зыскина нет. Он сказал, что не вернется. А у Черепа денег не бывает. Пойдем отсюда.

— Жалко, — вздохнула подруга. — А куда пойдем?

— Не знаю.

Они медленно двинулись в сторону Василеостровской.

— Ты всегда что-нибудь ломаешь, — недовольно начала Муся. — Ни одного дня не проходит, чтобы ты что-то не сломала. Ну какого черта тебя туда понесло? Я не понимаю, почему из-за твоей глупости я должна уходить отсюда? Череп обещал что-то прикольное. Может быть, ты отдашь эту дурацкую ручку, а мы его дождемся? В конце концов, ее же можно починить! Золото же никуда не делось от того, что ты ее сломала!

— Муся!!! — Коша резко остановилась. — Если хочешь, можешь вернуться! Я иду домой!

Она резко повернулась и, перебежав дорогу, направилась вдоль по 16-ой линии к своему флэту. Муся была права. Надо было отдать эту чертову ручку и все. Но Кошу уже несло. И рука не разжималась.

СТРАШНЫЕ МАРКИ

(Коша)

Муся пришла под утро. Поспала пару часов, пока Коша рисовала, и после полудня подруги выползли из дома со связкой холстов. Полдня они пытались устроить в галерею «Ариадна» Кошину живопись, но безрезультатно. Вернув холсты в Кошину конуру, девчонки снова отправились скитаться.

Они плелись по проспекту, шаркая кожаными подошвами сандалий. Лето путало цвет и звук. Солнечные зайчики звучали флейтой и напоминали Коше вчерашнего знакомого.

Шаги по асфальту.

Слова раскачивались в такт.

— Ну — что? Ку — да? Сегод — ня?

Подошвы сандалий шуршали, как сухие щетки барабанщика; клаксон автомобиля мяукнул синкопированным саксофоном…

— К Зы-с-с-с-с — кину?…

Снова щетки сандалий.

— А куда еще? — вздохнула Муся, наплевав на джазовую пьесу.

Главное, чтобы была цель. Пусть искуственная. Пусть ложная, но цель.

Доехав зайцем до нужного угла, подруги вошли в полупустой бар и сели за столик дожидаться, что будет дальше. Хотелось, чтобы события сами текли навстречу. Хотелось создавать их одним желанием, не прикладывая руки к телефонной трубке или к поручню трамвая; не доказывая своей лояльности жадному до жетонов метро.

Минут десять они занимались тем, что пытались найти для тела такую позу, в которой было бы удобно душе. И наконец замерли в неподвидном ступоре. Работал телевизор. Бармен хлопотал за своей стойкой. Двигались медленные стрелки часов над холодильником. И наконец наступил момент, когда в открытом проеме двери размытым контрапунктом возник бледный худой Череп.

Улыбаясь, он увидел томление подруг.

— Привет! — воскликнул он с интонацией человека несущего свет диким людям.

— Привет. — Муся махнула ему, медленно роняя темные кудри на поверхность стола и скользя по ней бессильной рукой.

Коша просто качнула кончиками пальцев.

Череп сел за столик. Он источал электричество. Это было видно.

— Ну, и… что? — спросил он. — Что вы тут томитесь?

— Да… Жрать хочется. А так же хочется, чтобы события выстраивались чудесным образом. — Коша шмыгнула. — Типичная оральная фиксация. Как говорит Зыскин. Мы ждем. Может, Зыскин придет и раскрутится на пару пузырей «Балтики». Он будет нашей виртуальной мамой. Или покормит нас. Мы хотели отдать мои картины в «Ариадну», а их не берут. Говорят, не надо им сейчас. Итак весь зал завален, а психи-художники требут денег постоянно.

— Ну ты гонишь… — Муся улыбнулась. — Не слушай ее. Это Зыскин ее грузанул позавчера.

Череп был терпим.

— Прикинте! — воскликнул он, удивляясь непостижимости происходящего. — Вчера у рыжего мужика кто-то ручку золотую спер. Вы не видели?

— Нет, — покачала головой Коша и опустила глаза.

— Пи-и-ива хочется, — опять простонала Муся.

— У меня есть вещь покруче пива, — сообщил Череп каким-то особым голосом. — И события точно будут идти чудесным образом.

— Что это за вещь такая?

— Пойдете со мной?

Они переглянулись и решили, что пойдут.

* * *

Череп жил в съемной квартире на Петроградской, в старом, вросшем в асфальт доме. Пыльные стены, высокие окна. Распаренные, пока еще цветущие липы. В августе они потемнеют и станут липкими и пыльными. А сейчас даже пахнут медом.

Странно, что дома в Питере такие пыльные. Тут все время ветра, и частые дожди. Но пыль очень цепко въедается в побелку, в дерево, в чугун. А соль, приносимая ветром с залива, разъедает краску.

— Сюда! — сказал Череп, открывая кривую дверь на пружине.

Они вошли в прохладный подъезд.

— Вы только не бойтесь, тут призрак студента иногда проходит, — голос Черепа гулко ударился о стены. — Но он безвредный. Просто по лестнице туда-сюда ходит. Иногда на подоконнике сидит.

— Какой призрак, Череп? — Муся поморщилась. — Что ты гонишь? У тебя галюцинации, да? Призраков не бывает — только когда белая горячка.

— Ха-ха! — Череп загадочно улыбнулся. — А если ты его увидишь сейчас?

Муся снова поморщилась.

Череп рассмеялся и прибавил шагу.

Коша вздрогнула — по спине скользнул холодок. Узкий извилистый не то дымок, не то беспричинный туман заколыхался в темном углу на площадке.

— Э… Череп! — дернула она его за руку. — А это что?

— Духи… — равнодушно сказал Череп. — Это всегда тут висит. Вон, на потолок глянь! А ты что? Уже чем-то закинулась?

— Нет, — Коша покачала головой. — А что, обязательно?

Она задрала голову — у самого потолка, точно амебы под микроскопом, неторопливо толклись муаровые полупрозрачные пленки.

По протертым волнам ступенек медленно спускалась пятнистая пергаментная старуха, благовоняя вокруг крепким запахом кошачьей жизни. Она цеплялась костистой коричневой рукой за чугунные узорчатые перилла. Поравнявшись с молодыми людьми она окинула их ярким блестящим взглядом и показала в улыбке неожиданно белые крепкие зубы.

— Она что, ведьма? — шепотом спросила Коша.

— Не знаю… — так же шепотом ответил Череп. — Но похоже.

Они поднялись еще на один пролет.

Муся внезапно взвизгнула.

— Ты чего? — Коша испуганно вытаращила глаза.

— Меня кто-то тронул за плечо… — растерянно пробормотала Муся, оглянувшись через плечо.

На площадке чуть ниже раздался кашель.

— А… Это студент. — Череп скривился. — Вон он…

В сумраке ниши сутуло притаилась тусклая тень.

— Блин! — досадливо поморщилась Муся. — Я никого не вижу.

— Да вон! — шепнула Коша. — Он почти прозрачный. Улыбается гад. У него зуба верхнего нет.

— Точно нет. Это я ему выбил… — самодовольно усмехнулся Череп. — Достал.

— Где?! — Муся обиженно возмутилась. — Почему я никогда ничего не вижу?

— Да плюнь ты! — утешил ее Череп, отпирая дореволюционный замок огромным пятнадцатисантиметровым ключом. — Сейчас увидишь!

Коша задумалась.

— А разве привидению можно выбить зуб?! — в полной непонятке спросила она Черепа. — Его же нет. Оно же плод твоего воображения или галлюцинация.

— Ну… Ты же видишь!

Череп распахнул тяжелую дверь огромной, почти пустой, квартиры и шагнул туда, приглашая за собой девчонок.

Стены, заклеенные бледными обоями, обрадовавшись прекращению тишины, тотчас принялись многоголосо передразнивать их слова. Посреди самой большой комнаты космическим пультом возвышалась стойка с музыкальным оборудованием, компук, пара стульев и большой двуспальный матрас в углу, прикрытый синим в золотых звездах покрывалом. Все подоконники и углы были помечены кучками одноразовых шприцов. В некоторых гадостно чернела спекшаяся кровь. Тонкие лапки косеножек пробежали по Кошиной коже, заставив вздрогнуть.

— Э-э-э… Мы, наверное, пойдем лучше… — сказала она, неуверенно покосившись на Мусю.

Та, сохраняя обычное индифферентное выражение, привычно текла по течению. И непонятно было, согласна она остаться или согласна она уйти?

Череп перехватил взгляд.

— Да нет… Это гости. Винтовщики. Я таким дерьмом не занимаюсь. Я вам благородную вещь хочу предложить.

Он извлек из книги обрезок желтоватой бумаги. Взял ножницы и аккуратно отрезал три малюсеньких кусочка.

— Это марки.[1] Берите, — сказал он с трепетом в голосе и сам зацепил один, по-вараньи стрельнув языком.

Коша с Мусей по очереди взяли свои порции и опасливо поместили их в рот, стараясь почувствовать вкус. Вкуса не было. Только вкус бумаги.

— Не глотайте, жуйте минут десять, — проинструктировал Череп, шевеля челюстями.

Коша старательно стискивала бумажку зубами, наблюдая за ощущениями. Ничего не происходило. Легкая опасливость, которая была до этого, улетела, и она легкомысленно решила, что марка не подействовала.

Муся тоже разочарованно вздохнула и принялась перебирать диски.

Череп вдруг очень громко включил музыку. Поверх жесткого ритма довольно однообразно повизгивал саксофон, и низкий голос повторял фразу на английском языке, смысл которой состоял, в том, что кто-то услышал голос дьявола и узнал, что он его сын.

Череп сидел в кресле забивал косяк.

Муся удивленно посмотрела на подругу.

Коша что-то хотела сделать, но забыла что. Потому что в этот момент пространство качнулось, словно отраженное в воде залива, деформированной невысокой длинной волной. И до нее дошло, почему Муся так посмотрела.

— Круто! Ты видела? — спросила Коша каким-то гундосым голосом.

— Да-а-а, — как-то гундосо ответила Муся.

— А ты чего гундосишь?

— А ты?

Они расхохотались.

— Ой! По мне жуки побежали! — воскликнула Муся и принялась себя оглядывать.

Кошу тут же кто-то куснул за локоть, потом за ногу. Огромный муравей пробежал по левому предплечью, она задрала рукав, но никого не увидела. Это развеселило и захватило дух.

Она сосредоточенно посмотрела на друзей: Череп, улыбаясь, разглядывал табачинки, рассыпавшиеся по столу. Табачинки копошились на столе кучкой муравьев. Коша потрогала их. На ощупь это по-прежнему был обыкновенный табак. Почему-то это дико расстроило.

Вдруг ей стало так, будто она вот-вот что-то вспомнит, но никак не может. Будто сон, в котором надо было крепче схватить деревянную лошадку за гриву — чтобы она не исчезла, когда проснешься.

Коша стала капризничать и канючить.

— Фу! Какая гадость! Пойдемте отсюда скорее. Тут ползает какая-то дрянь!

Череп протянул руку и позвал ее:

— Иди сюда! Я тебе сейчас покажу классную вещь. И ты, Муся, иди.

Воздух стал ужасно твердым, приходилось продираться сквозь него, как через слои воды. Неподвижной, невидимой воды.

— Стань здесь, передо мной, — попросил Череп Мусю и повернулся к Коше. — А ты возьми ее за указательный палец.

Девчонки послушно выполнили просьбу. Череп взял Мусю за вторую руку, и тут Кошу дернуло током.

Муся с визгом рванулась:

— Вы меня убить хотите!

— Круто? — гордо спросил Череп. — Это потому что она земля, а Коша и я огонь. Мы пропустили сквозь тебя Силу.

Коша напрягла извилины:

— И что?

— Да ничего. Тебя дернуло током? — спросил он у Муси.

— Да! Дернуло! Еще как!

— Классно же!

— Да уж…

Муся недовольно поморщилась.

Коша погрузилась в подробности ощущений, стараясь понять, откуда же взялся ток? Но нашла только, что все жилы ее тела напряглись до боли и вызывали постоянное желание вытягивать конечности и крутить суставами. Она так увлеклась этим, что не заметила, как музыка потащила в какую-то ненужную опасную глубину.

Беспокойно оглянувшись, она увидела перед своим лицом руку Черепа с косяком.

— Э! Да у меня и так крышу снесло уже, — отмахнулась она.

Но Череп и слушать не хотел:

— Это план. Мы должны лететь по плану. Это старое правило: если начинает разносить, надо курить план. Давай!

Она затянулась.

Анаша оказалась прохладной. Действительно наступило небольшое просветление, и Коша успокоилась — реальность под контролем.

— Странно, — сказала она и забыла, что хотела сказать.

— Ничего странного. Смотри! — Череп уселся на сул и вытащил пачку Беломора. — Вот. Это карта, видишь? Мы здесь.

Он ткнул пальцем в коробку.

Коша стала ее сосредоточенно разглядывать и поняла, что пачка необыкновенно красивая; вроде бы обычный «Беломор», но в то же время чувствовалось, что это особенная пачка. Она удивилась, что такая особая пачка как-то попала в руки Черепа.

— А где ты взял ее?

— В ларьке… Где же еще? Классная пачка, да?

— Да! Это очень классная пачка, она какая-то… особенная! Неужели такую запросто можно купить в ларьке?

— Я сам удивляюсь, — Череп качнулся на стуле. — Но уже который раз получается. Мне кажется, продавец в киоске так прикалывается. Он как-то странно смотрит на меня все время. Наверно у него два ящика. Один — обычный, а второй — с настоящей картой. Я уверен, что она точно куда-то ведет.

Муся вернула косяк, он втянул в себя белую дымную струю.

— Да… — Коша сосредоточенно разглядывала карту. — Похоже, она настоящая.

Она взяла косяк — там уже почти ничего не было, и Коша решила, что добьет пятку. Затянулась как можно глубже и, увидев, что последний завиток каннабиса заалел, положила его в пепельницу. Череп заворчал:

— Э! Кто косяк кладет в пепельницу?

— Но он же кончился!

— Да, он кончился, — покрутив косяк в руке, с экспертным видом подтвердила Муся.

— Дай сюда! «Кончился!» — Череп бережно выудил пятку из пепельницы и затянулся.

Муся с удивлением последовала его примеру. Когда подошла Кошина очередь, она попыталась разглядеть, что же они там курили, но на конце пятки был только красный уголек. Попробовала затянуться, и с удивлением отметила, что анаша-то есть.

Они пустили его по кругу еще пять раз и только после этого Череп сказал:

— Да какой-то странный косяк. Вечный! Может быть, он и завтра будет гореть? Надо оставить его в пепельнице и посмотреть, что будет.

— Нет. Меня это не прикалывает! — Коша выхватила пятку из рук Черепа и побежала с ней в ванную.

Струя воды удивительно медленно, извиваясь тугой змеей, выползала из крана. Косяк зашипел и выскользнул из пальцев. Вода перестала быть мокрой. Она стекала по коже, не вызывая никакого ощущения. Изумление Коши было так велико, что задержало ее у крана на неопределенное время, в течение которого она изумленно пробовала воду на вкус, плескала в лицо, пыталась схватить, как хватают шнур или палку.

Ей захотелось приобщить друзей к своему великому открытию и она вернулась в комнату.

Череп с Мусей ходили кругами под музыку. Коша забыла, зачем пришла, и тоже стала ходить за ними.

Музыка замедлилась и поволокла в какой-то черный тоннель, пространство твердело и тяжелело и вскоре навалилось безжалостной тяжестью, будто вода в Марианской впадине. Голос снова стал говорить про сына Дьявола.

Коша спаслась от этого голоса на кухню. Но это не помогло — мир разрушался на глазах. Ото всюду вылезала злобная природа вещей. Она сдавливала вселенную, обступая все более плотным кольцом. Коша чувствовала, что сознание сейчас схлопнется в точку, и она исчезнет навсегда. Надо было за что-то ухватиться.

И она вернулась в комнату.

Муся с Черепом теперь сидели на стульях и тупо смотрели в пол. Череп поднял лицо, и Коша испугалась его невидящих глаз.

— Тебе нравится моя музыка? — механическим голосом робота спросил он.

— Это твоя?

Коша снова удивилась перемене в своем голосе. Точно они все оказались каким-то образом в подводной лодке.

— Да-а-а-а… — протянул, неряшливо улыбаясь, Череп.

— Мне страшно… Сколько времени? — Коша жалобно прижалась к косяку. — Мне кажется, мы превращаемся в роботов.

— Вот часы. Посмотри. — Череп расстегнул ремешок и кинул ей. — Роботы — это круто!

Как ни странно, Коша часы поймала.

Было пять часов вечера.

Мир снова стал сдавливаться, но Черепа она боялась еще больше. У него отчетливо выросли рога. Вернувшись на кухню, Коша решила помыть посуду, и с удивлением обнаружила, что это спасает. Стаканы были реальными. И надо было только чуть-чуть качать головой, чтобы они не исчезли. Так прошло очень долго. Наконец ей и это остонадоело и захотелось, чтоб прекратилось.

Она посмотрела на часы — стрелка не двигалась. Было по-прежнему ровно пять, хотя казалось, что прошло полчаса. Вдруг Коша почувствовала, что навсегда останется в этом моменте времени, как в сломанном лифте. Она не умрет, не станет старше, но этот момент будет вечным, никогда не наступит утро. Где-то там, за границей этой минуты, будет идти нормальная человеческая жизнь. Люди будут работать, трахаться, рождаться, умирать. А она всегда будет в этой квартире, в это время и в этом состоянии. Ну ее к черту такую вечность!

В ужасе Коша кинусь в комнату:

— Я хочу обратно! Сделайте меня обратно! Я боюсь, я не могу!

Мусечка и Череп тут же, внимательно, насколько это у них могло получиться, уставились на подругу, почувствовав в ее голосе силу отчаянья. Или бессилие? Или силу бессилия?

— Куда обратно? — не понял Череп.

— Обратно, как будто ничего не было! — чуть не плача попросила Коша побелевшими бесчувственными губами.

— Я не понял, как обратно? — растерялся Череп. — Это же ЛСД. Шестнадцать часов как с куста. Ты не сможешь ничего сделать. Никто не может сделать. Это же не поезд. Это же химия! Лучше не грузись.

— Обратно! — сказала Коша мрачно. — Мне не нравится, что время остановилось. На! Посмотри!

Она протянула ему часы.

— Ну и что? — не понимая уставился на них Череп.

— Да ничего! Все время пять часов! Уже полчаса, как пять часов! — истошно взвизгнула перепуганная Коша.

Череп потряс часы около уха и пожал плечами.

— Они же на батарейке, — сказала Муся вдруг. — Как они могут сломаться?

— Как угодно, — сказал Череп и сунул часы в карман брюк. — Это не важно. У нас теперь отдельное время. Время спокойно может быть разным. Оно увеличивается не только наружу, но и внутрь. Нет никакой разницы!

Вдруг с улицы донесся человеческий смех. Обычный человеческий смех.

И Коша обнадежилась своевременностью этого события. Это точно был знак. Она решила, что точно уйдет из этой квартиры, от этого низкого голоса, который что-то бормочет про какого-то гребанного дьявола. Его нет, Дьявола! И не нужен этот бред!

Она кинулась к Черепу и, хватая его за руку, начала жалобно клянчить:

— Пойдемте на улицу, там же люди ходят… Они же не долбились, у них нормальное время должно быть. Пойдемте, спросим у них! Пойдемте!

— Да не… — поморщился Череп. — Плевать на это время сраное. В облом. Там нет музыки, — Череп снова поджег косяк. — На, покури. Легче станет.

— Не хочу! — рявкнула Коша и заметалась, как лиса по клетке. — Нет пойдемте! Мусечка, миленькая! Попроси его получше! А на залив? Там можно курить! Там нет ментов!

— На залив… — Череп снова втянул дым во все легкие. — На залив можно! А потом на дискотеку. Ночью. В планетарий. В Планетарии классная дискотека. Ладно! Пошли.

Он милостиво оторвал задницу от стула.

Каким-то образом они вышли из дома и направились на трамвайную остановку. Как-то им это удалось.

Дорога до трамвая оказалась очень долгой. Им надо было пройти целых сто метров и никуда не повернуть, и не передумать. Это была сложная задача. Через некоторое время, Коша поймала себя на том, что продолжает слышать музыку. В голове отчетливо звучал жесткий тяжелый эйсид.

Коша посмотрела на друзей и увидела — они все идут в ногу мерным строевым шагом.

— Эй! — Коша усилием воли остановила себя. — Вы тоже слышите?

— Что?

Череп с Мусечкой переглянулись.

— Хм, да я слышу, — Череп покрутил головой. — А ты что, тоже слышишь? Прикол. Ну ладно. Пошли. Круто так идти под музыку.

— Черт! Мы точно стали роботами, — буркнула Коша. — У нас теперь магнитофон в голове.

В этот момент мимо безумной троицы проходила пожилая женщина с болонкой. Собака вытянулась с лихорадочным блеском в глазах, виляя хвостом и, похотливо облизываясь, заскулила. Она уже готова была бросить и коврик в спальне хозяйки и кухню с миской «Чаппи» ради тусовки с обдолбившимися бездельниками. Она почуяла Силу и не могла от нее отказаться.

— Прочь, сатана! — перекрестил Череп собаку староверческим крестом.

Женщина испуганно поволокла болонку прочь. На другой стороне улицы она остановилась и с любопытством наблюдала дальше, как странная троица пыталась сосредоточиться на выборе направления. Она не понимала, что время может расширяться.

Муся заканючила:

— Давайте, поедем на метро. Я не хочу пешком.

Она стояла, заслонив лицо рукой от солнца. Ветер медленно перебирал складки ее рубашки.

Что-то переменилось и стало легко.

Коша почувствовала, что стала невесомой. Жилы по-прежнему гудели, как перегруженные провода, но она старалась не замечать. Вдруг она увидела на несколько секунд город сверху. Внезапный порыв ветра взмахнул серебристой кроной тополя, покатил по асфальту пустую упаковку из-под чипсов.

— Конечно, мы поедем на метро, — сообщил Череп. — Но сначала нужно ехать на трамвае.

— Как хорошо… — сказала Муся, успокоившись.

Коша снова оказалась на земле.

Некоторое время они стояли посреди улицы, как три дебила, и редкие прохожие опасливо обходили их. Трамвай подошел и каким-то чудом они в него успели. Среди людей стало проще ориентироваться в пространстве.

«Да, но как доверять своим ощущениям? — думала Коша. — Если по мне бегают муравьи, которых я не вижу, если табачинки ползают, как тараканы, а часы стоят — как я могу доверять себе? Надо кого-то нормального, чтобы он сказал, как все на самом деле.»

Она немного подумала еще и в голове ее родился следующий вопрос:» Но кто знает, как на самом деле?»

— Знаете, мы должны позвать с собой одного человека, — сказала Коша. — Он нам расскажет потом, как все было на самом деле. Я буду чувствовать себя спокойно, если он будет с нами.

— Кто это? — спросил Череп. — О ком ты говоришь?

— Ну там, парень один. Роня! Он в театральном учится и сочиняет сценарии там всякие, пьесы. Писатель короче… Я вчера с ним познакомилась. Он классный.

— А что? — удивился Череп. — Там на писателя учат?!

— Да нет… Он на художественном. Только он говорит, что художник он фиговый, а любит придумывать истории и разные концепции!

— Давай, — воодушевленно кивнул Череп. — Прикольно. Я люблю концепции.

— Слушай, Череп! — вдруг очень серьезно спросила Муся. — А почему ты староверческим крестом крестился?

— Ну. Типа, он правильный! Я, короче, не знаю почему — но так надо! Люди все сильнее утрачивают магические умения. Поэтому чем древнее техника, тем она надежнее.

— Эй, мы приехали, — воскликнула Муся и кинулась к выходу из трамвая.

Короче было так, будто у них оставалось одно сознание на всех и оно переходило по очереди по кругу, как косяк.

Когда они заходили в метро, навстречу попалась пара точно таких же обдолбанных парней. Они поняли друг друга без слов.

* * *

Вечерело.

Зацепили Роню в общаге. Тот не проявил никакого удивления — как будто так и надо. Встал и пошел.

Добрели до залива.

Около огромной коряги на старом кострище развели огонь.

Муся побрела по пляжу. Изредка она наклонялась, что-то подбирая с песка.

— Череп… А где ты берешь эту штуку? — спросила Коша, вороша веточкой угольки.

Череп лежал прямо на булыжниках, еще не остывших после жаркого дня. Его голое безбровое лицо улыбнулось.

— Да. В Питере тут один профессор сочиняет. Один рыжий мужик с выколотым жуком на запястье мне их приносит, а я музыку к ним пишу. Потом для диджеев диски нарезаю. Мне профессор лавэ подгоняет нормально. И еще диджеи отваливают. Так что зашибись!

— А как это? За что ОН тебе лавэ дает?

— Ну, на дискотеках под мою музыку так эти бумажки отлетают! Горстями берут. Сегодня, если доползем, увидите. Типа музыка в комплекте с бумажками.

Коша посмотрела на море, в которое медленно погружалось красное слепящее солнце, Роня летел к нему точно огромная темная птица. Коша вытянула руки, и закрыла глаза. Заходящее солнце неожиданно сильно обожгло ладони. Она отодвинула руку в сторону — холодно. Провела рукой вдоль горизонта, как бы ощупывая пространство. Небо, берег, здание порта, мачта, дома, дама, дерево — она видела изображение в постороннем отдельно существующем пространстве. Здесь должно быть дерево.

Открыла глаза проверить — все совпало.

В светлом сумраке напротив нее тяжело покачивал ветками огромный тополь. Стало интересно, что будет, если протянуть руки к огню. Костер устремился навстречу, но, оставляя в ладонях тепло, не смел притронуться к коже. Пламя осторожно отклонялось, если Коша пересекала это уговоренное расстояние.

Роня вернулся с берега и навис над костром.

Череп снова достал «Беломор», выковырнул оттуда штакету и, зацепив зубами, выдернул картонную трубку. Не до конца. Почти наполовину. Потом он ткнул картонку пальцем и сделал так, что внутри папиросной трубки оказался уголок картонки. Череп погладил длинными узловатыми пальцами папиросную трубочку, вытащил пакет с зеленкой и, сыпанув на ладонь небольшую легкую кучку, стал ловко загребать коноплю.

Присев на корточки, он поджег косяк от угля.

Роня сидел у огня с задумчивой улыбкой и грел над ним свои продолговатые ладони.

— Будешь? — спросил его Череп, протягивая косяк.

— Давай, — Роня затянулся.

Следущей была Коша.

Облака в небе засеребрились, приобретя влажное свечение. Роня встал и, отойдя от костра, опять раскинул руки и закрыл глаза. Не ветер — само пространство летело сквозь его тело плотным потоком корпускул. И Коша тоже почувствовала этот поток. Он напоминал ей что-то давно забытое, что-то, о чем нельзя было думать.

Вернулась Муся с пригоршней гладких окатышей.

Она опустилась на корягу и принялась разглядывать добычу. Некоторые камешки тускло просвечивали. И Муся любовалась ими.

Вдруг она вскрикнула и вскочила:

— Крыса! Она смотрит на меня! Уходи! Фу! Какая гадость! Она читает мои мысли!

Крыса сидела в двух метрах от компании на границе очерченной отблесками огня. Череп подошел ближе — тварь встала на лапки и потянулась усатой мордочкой.

— Ха! Приколитесь! Она не боится! — Череп отломил кусок пряника, который лежал у него в кармане, и протянул крысе. Та осторожно взяла гостинец и, осев серой кучкой, принялась грызть.

Солнце уже совсем почти скрылось, и небо немного потускнело — словно через темные очки.

— Это что? Ручная? — недовольно спросила Муся.

Крыса доела пряник и вдруг направилась прямо к ней. Муся вспрыгнула на корягу, сняла с ноги туфель и запустив им в крысу, заорала:

— Уйди дрянь! Уйди! Уберите ее!

Крыса заметалась между ногами, потом юркнула в какую-то нору. Инцидент был забыт и исчерпан.

Череп достал из кармана часы и торжествующе заявил:

— Идут часики-то? Уже за полночь. Ха-ха! На дискотеку пора! Девчонки! Давайте еще косячок и на танцы!

— Блин! — рассмеялась Коша. — А я и забыла про часы-то…

— Да, — Муся с готовностью поднялась. — Пойдемте отсюда, я боюсь этой крысы. Мне тут вообще не нравится. Меня тут все пугает.

— Я не хочу на дискотеку, — сказала Коша.

Роня закашлялся.

— Я тоже не пойду.

— Нам не надо за это платить, — сказал Череп и, забрав косяк у Рони, передал его Мусе.

— Да нет. Не поэтому. Я не люблю, когда много людей, — сказал Роня. — И танцевать я не люблю. А тут хорошо. Ветер. Залив. Можно что-нибудь посмотреть такое. Природное.

Череп с сожалением пожал плечами.

— Ну типа, жаль и все такое!

— А вы идите с Мусей! — сказала Коша и забрала у нее косяк.

— Да ну! Пойдем вместе! — Муся обняла ее за плечи. — Мне без тебя грустно будет.

Коше не хотелось никуда уходить. Крыса не пугала. Пугал город. Стены, которые начнут сплющивать.

— Нет. Не могу, — отрезала она.

— Ну… — Череп развел руками.

Парочка направилась бодрым строевым шагом по пересеченной местности пляжа. В темноте, куда они шли, возникла светящаяся лимонными диагоналями сетка. Вибрируя, она висела над раскуроченной свалкой кусками рыболовной снасти. В голове снова заиграла музыка о сыне дьявола.

И Коша поймала себя на том, что идет вслед, только когда услышала Ронин вопль.

— Эй! Ты что? Решила с ними? — кричал ее новый друг.

Она застопорилась и тряхнула головой. Ничего себе! Она ведь не собиралась уходить с пляжа.

— Нет, я так, проводить немножко, — извиняясь, улыбнулась Коша.

Она почувствовала, что где-то есть тысячи людей, которые в этот момент слышат эту же музыку. И это немного испугало ее.

(Рита)

Почему бы не ставить даты, если это дневник. Плохо, когда нет никаких ремарок насчет времени. И оттого все путается. Было ли это на следующий день или через неделю? Остается следить за положением солнца на небосводе, хотя куда как проще было бы проставить даты.

ОТКРЫТИЕ

(Коша)

Пожилой человек (Коша его не знала, но лицо его было чем-то знакомо) дорого и со вкусом одетый, с неподвижным лицом и какими-то сосущими глазами. Он что-то говорил, и Коша, кажется, понимала. Потом он показал ей график с цифрами, которые в тот момент произвели на Кошу сильное впечатление.

Проснулась она от того, что рядом с ее кроватью кто-то стоял, потом раздались удаляющиеся, почему-то в сторону окна, шаги. Но когда она все-таки открыла глаза, то в комнате никого не было, и окно было закрыто на шпингалет.

Крыса сожрала весь хлеб на столе, и есть было нечего.

— Сука! — буркнула растрепанная Коша, погрозив кулаком крысиной норе.

Коша взяла обломки злополучной золотой ручки и попробовала соединить их. Ничего не вышло. Тогда она закинула их на шкаф. Туда же, где лежала флейта.

Чистя зубы, она вспомнила, что назначена встреча с галерейщиком. Упаковала пять работ и выругалась на тему того, что не дамское это дело таскать такие тяжести.

* * *

Галерейщика звали Валентином. Он сидел за столом, как порядочный человек, но его тупое выражение, сбитые костяшки и колбаски пальцев, которыми он барабанил по полированной поверхности, выдавали основное занятие. Минут пять сальные глазки тупо смотрели на холсты, потом Валентин вздохнул, скользнул взглядом по бесстыдным сиськам под рваной белой майкой посетительницы и сказал:

— Я в этом ничего не понимаю. Поговори с ней, — бросил он тощему прыщавому парню, скукожившемуся у окна. — Вот. Он у нас специалист… Он сейчас все объяснит.

На этом Валентин удалился из кабинета.

Прыщавый тут же расправился, сел на место хозяина. Он представился, и у Коши тут же вылетело, как его зовут. Прыщавый цинично сощурился и сказал, что живопись-то слабенькая. Учебная. Коша смотрела в окно и слушала, равнодушно размышляя, что делать дальше. Понятно было, что заря она сюда пришла.

— Мне кажется, Вам нужно еще работать над своим стилем, — говорил хлыщ. — Но я попробую что-нибудь для вас сделать… Возможно, можно что-то придумать. Вам ведь нужны деньги? Деньги, а не слава?

Он выдержал паузу, рассчитывая, что Коша поймет какой-то ее тайный смысл, но она уже погрузилась в переживание своей никчемности и беспомощности и плохо соображала, в чем дело, просто отметив для себя эту паузу.

— Вот Вам визитка, если надумаете, позвоните, — закончил прыщавый фразу и протянул кусочек картона.

Она вяло сунула ее в карман. Пора было уходить. Коша посмотрела на свои картинки чужими равнодушными глазами, и они показались ей какими-то… Короче, никакие они не классные, а так — дерьмо обычное, галерейное. Цена в дециметрах на килограмм.

Ей стало почему-то стыдно, и глаза наполнились слезами. Никчемность! Вот что ее мучило больше всего. Ни отсутствие денег, ни отсутствие славы, а сознание никчемности. Коша хотела снова упаковать холсты, чтобы нести домой, но прыщавый остановил ее жестом:

— Не надо. Пусть полежат. Может быть что-то… хе-хе…

— А-а… Хорошо.

— Позвони.

Теребя в руках веревку, которой были связаны работы, Коша попятилась к дверям. А, выходя, споткнулась, и от этого стало еще противнее.

Слезы молча текли, Коша их злобно вытирала, но они текли все равно. Так она шла по Невскому довольно долго, пока лицо не высохло само. На Дворцовой площади села зайцем в трамвай и поехала на Васильевский, собираясь зайти к Роне в общагу.

Ни Мусю, ни Черепа с его марками и каннабисом видеть не хотелось. Они были свидетелями ее никчемности.

Трамвай, сначала набитый битком, постепенно редел. Коша машинально водила пальцем по мутному запыленному стеклу и бессмысленно смотрела на проплывающий мимо город.

Какой-то человек стоял за спиной, когда Коша выходила из трамвая.

Она оглянулась и что-то в этом лице показалось знакомым. Наверно он был на кого-то похож. На улице Коша непроизвольно оглянулась — оказалось, что он идет в ту же сторону, что и она. Несмотря на жару, на прохожем был темный, застегнутый наглухо сюртук. Коша пожала плечами и пошла дальше. Заходя в двери общаги, оглянулась еще раз — человек стоял через дорогу на пустынном тротуаре.

Она стремглав побежала мимо вахтерши, которая кринула вслед что-то сердитое.

Дверь Рониной комнаты была наглухо закрыта. И ключа нигде не было, не было и записки. Коша нерешительно стала спускаться по лестнице, не зная, как поступить дальше. Очень не хотелось выходить на улицу, человек в сюртуке оставил непонятный страх.

На лестнице в вечном депресняке и скуке с раздолбанной гитарой сидели два парня с актерского. У них осталось еще пол бутылки водки. Коша выпила с ними. Стало легче. Потом пришел Ронин сосед по комнате и сказал, что Роня уехал к родителям в Красногорск. Водка кончилась, и они втроем пошли гулять. Когда выходили на улицу Коша испугалась, что снова увидит того человека, но его не было.

(Рита)

По полу пробежала мышка. Рита машинально проследила за ней взглядом. Из прочитанного Рита догадалась, что со времени похода с Черепом на пляж прошло достаточно времени. Достаточно для того, чтобы познакомить Е-Кош с соседом по комнате, с местом где лежит ключ. С общажными правилами.

ГОЛУБОГЛАЗЫЙ «АНГЕЛ»

(Коша)

Через несколько дней Коша опять пошла к Валентину.

Его не было.

Нарвалась на прыщавого. Тот начал что-то втирать на умняке. Вздыхал, крутил глазами, все время говорил, что надо что-то понять. Но Коша так хотела жрать, что слова воспринимала бессмысленным сочетанием звуков. Они кружились перед ее усталыми глазами то разноцветными стеклами, то небывалыми растениями. В результате, она ничего не поняла, а только догадалась, что денег пока не дадут, но холсты забирать не надо.

— Хорошо… — мрачно сказала Коша и направилась вон из кабинета.

В совершенно заторможенном состоянии остановилась посредине выставочного зала — там крутились какие-то парни, развешивавшие картины. Коша потерянно созерцала работы конкурентов, осознавая всю степень своей маргинальности.

Особенно ее внимание привлекли небольшие холстики, на которых убегали к горизонту розово-охристые горбатые улочки. С бледного неба косились забавные кудрявые облака — то в виде лошадок, то в виде корабликов. Коша приблизилась к ним, чтобы рассмотреть получше. Потерянностью и игрушечностью Питера веяло с холста, точно сквозняком. Но главное — цвет.

Он там был!

Бывает, что музыкант хорошо играет ноты, но без музыки, так и художник бывает мажет красками, но без цвета, а как это — никто не знает. Коша тихо засмеялась. Много ли ей надо для счастья?

Она оглянулась и увидела, что два парня развешивают работы. Один из них, с какими-то необыкновенно светящимися глазами, похожий на ангела, стоял на стремянке и привязывал к трубам шнуры. Он замер и осторожно глянул через плечо. Коша вспыхнула. Она загадала, что это он нарисовал горбатые улочки.

Приятель того, кто стоял на лестнице, заметив, как они переглянулись, что-то тихо сказал, и светлоглазый «ангел» снова посмотрел на Кошу. Коша улыбнулась от смущения.

Ангел слез со стремянки. И парни все вместе подошли к девушке.

— Простите, это Ваши холсты у Валентина в кабинете? — без тени неловкости спросил тот, кто слез со стремянки.

Приятель его похотливо осклабился.

Коша кивнула. Она старалась не обращать внимания на второго.

— Мне очень понравилось, — мягко произнес голубоглазый «ангел».

У него была интонация и произношение питерского интеллигента в сто тридцать третьем поколении и очень приятный бархатный голос.

— Поверьте, — продолжал он. — Я редко говорю такие вещи, но у Вас, действительно, очень хорошие работы. У Вас большой талант, и мне приятно с Вами познакомиться, потому что Вы еще и красивая девушка.

Веснушчатый приятель «ангела» улыбался.

Коша глупо засмеялась и вздохнула:

— Если бы еще этот Валентин так думал…

— А что он сказал? — вдруг озабоченно спросил второй.

— Сказал, что ничего не понимает и послал к… этому… ну второму. Прыщавый такой.

— Да. Очень неприятная личность. Вы курите? — светлая улыбка легко тронула губы «ангела» и вспыхнула искрами в голубых глазах.

— Да… — Коша растерялась от обилия внимания и застеснялась своих неказистых шмоток.

— Давайте выйдем на свежий воздух. Вы не против? Мне очень интересно с Вами поговорить. Рыжин, ты идешь с нами? — обернулся «ангел» к приятелю.

Веснушчатый, но совсем не рыжий Рыжин покачал головой:

— Нет. Я пойду хабазины вещать. А ты иди. Мы без тебя справимся. Сейчас сюда придет куча народу.

— Я скоро… — пообещал «ангел» и, притронувшись к Кошиному локтю, подтолкнул ее к выходу.

Коша начала таять, словно шоколадка в горячей руке, в глубине души догадываясь о настоящей стоимости вышесказанного, но так уж устроены провинциалки — ерепенятся и огрызаются, а стоит провести пару раз по шерстке — и она Ваша.

Смущение Коши достигло пограничных пределов. Она что-то лепетала, но слова путались, мысли перескакивали с одного на другое. Коша попробовала сказать так же гладко и непринужденно, как новый знакомый, но отсутствие привычки выражаться подобным образом неизбежно подвело.

— Мне тоже… А… а-а. — протянула она спасительный звук. — И мне очень понравились Ваши работы… Правда… Я сразу заметила и потому остановилась. Это ведь Ваши улочки?

— Да! — кивнул он с достоинством. — Я обожаю старый Петербург. Он кажется мне одушевленным и сочувствующим.

Коше стало стыдно, что она не может так красиво выражаться.

На выходе она споткнулась о дверной косяк и еще больше застеснялась. Синеглазый «ангел» мягко поддержал за локоть. Она была благодарна, что тот не замечает ее неловкости.

Выйдя на проспект, молодые люди разговорились о том, о сем, и Коша постепенно перестала смущаться. Забыла, что хочет есть. Сразу все стало легко, будто внутри раскрылись какие-то крылья. Что бы они не говорили, им нравилось просто говорить и слышать. Смеялись, стараясь нечаянно коснуться друг друга.

— Ах, да! — спохватился «ангел». — Меня зовут Ринат.

Как-то так само решилось, что не стали возвращаться в галерею, а пошли по улице, продолжая разговаривать.

Ринат рассказал Коше кое-то, чего она не знала, о том, как продавать живопись.

Она слушала, боясь пропустить хоть слово. Сказал, что попробует поговорить с Валентином, что возможно прямо в этой выставке следует выставить ее холсты, что, по крайней мере, он так хотел бы. Он говорил важно, уравновешенно, убедительно, и ему хотелось верить. Короче, он был настоящим Принцем. Из тех, кого рисуют на полях учебников и на промокашках. Коша подумала, что питерским девчонкам ужасно повезло — они учились в одном классе с такими красивыми парнями. Можно было не придумывать Принцев, а сидеть и рисовать их с натуры. Что еще надо школьнице для счастья?

Но тем более счастливой Коша чувствовала себя теперь.

Так они бродили, потеряв счет времени, не заметив, как перевалило глубоко за полдень.

* * *

У Адмиралтейства наткнулись на веселую компанию. Народ сидел верхом на лавочке, время от времени прикладываясь к горлышкам бутылок. Пили пиво. Шутили, смеялись.

И Коше тоже захотелось с кем-нибудь вместе так шутить и смеяться.

— Эй! — раздался пронзительный женский голос.

Коша присмотрелась — знакомый Мусин силуэт, подпрыгивая, размахивал руками.

— Это Муся! — в порыве чувств воскликнула Коша и сжала локоть Рината. — Пойдем подойдем? Мы с ней живем вместе! Иногда. Когда она не у тети. Я тебя познакомлю. Она такая классная! А там, наверное, еще Котов и Зыскин.

— Пойдем, — синеглазый «ангел» прищурился, разглядывая тех, кто был на лавочке. — Я знаком с Котовым и с Зыскиным. Ты тоже их знаешь?

— Ну да!

— Надо же! Как удивительно!

Они подошли.

— О! — воскликнуло сразу несколько человек.

Среди каких-то совсем незнакомых людей, которые знали Рината, были и Кошины приятели — Муся, Зыскин, Котов и некто Лох.

Рыжин усмехнулся:

— Ну вот! Я и не сомневался, что это ты! Зыскин говорит: «Нет, это не его плана девушка!» А я сразу понял, что это ты! Мы все повесили. Сегодня приезжал Арнольд. Похоже, Валек уже договорился насчет кое-каких работ.

Рыжин покосился на Кошу.

— А-а-а… — понимающе ответил Ринат.

Но она ничего тогда не поняла. Потому что была голодна, ослеплена и восторженна, как монахиня, увидевшая живого Иисуса.

Поехали в сауну, потом на какую-то дискотеку, потом на другую и где-то под утро поредевшей компанией — в мастерскую к Ринату.

Он показывал свои работы. Холсты, графику, слайды.

В раскрытое окно улетал сиплый голос флейты, записанный Ринатом в одной из поездок на одной из улочек маленького испанского городка. Он твердил, не переставая, что в восторге от Кошиной живописи, что обязательно решит все вопросы с Валентином и со своими товарищами, и они примут ее в свою группу «Второе пришествие».

Выпивали. В основном водку. В качестве закуски посреди стола возвышалась огромная гора чипсов, которую высыпали на поднос из нескольких пакетов. И было просто непереносимо прекрасно. Все были такие добрые, хорошие, любящие и понимающие. Не люди — святые! И так не хотелось, чтобы эта ночь закончилась. И Коша так понимала печаль, заставившую Борю Гребенщикова написать: «Я стрелки сжал часов, чтоб не кончалась эта ночь. И кровь бежит с руки». Она бы сжала стрелки. Только бы не кончалась эта ночь! Но где такие стрелки, которые могут остановить мгновение счастья и сделать его вечным? Вечным и ненаскучивающим?

Умничали, несли чушь, смеялись.

Через пару часов народ стал сдаваться.

Котов уснул в кресле первым. Потом Зыскин завалился на диван к стенке и через пару минут захрапел. Оставшиеся бодрствовали через силу.

Муся, сонно улыбаясь, перебирала пластинки. Ринат и Рыжин сосредоточенно обсуждали какую-то им одним известную сплетню из мира Союза Художников.

Рассматривая многочисленные раковины, статуэтки и причудливые бутылки, привезенные со всего света, Коша налегала на чипсы. Ей очень нравилась мастерская Рината. Она хотела бы иметь такую же. Насовсем. Завалить ее холстами, кистями, перьями, найденными у залива морскими подарками, а не держать шмотки в постоянной готовности съезжать на новую точку. Просыпаться утром и что-нибудь рисовать, зная, что скоро будет какая-нибудь выставка и она, естественно, выставит там свои работы. Потому что члены Союза Художников постоянно где-то выставляют свои работы.

И так же собирать у себя прекрасных приятных людей. Тонких, интеллигентных. Прекрасных.

— Ты член СХ? — спросила Коша повернувшись к Ринату.

— Да…

— Это твоя мастерская?

— Да… Раньше это была мастерская отца, но он получил новую — просторнее.

За окном в теплых ночных сумерках раздался пронзительный кошачий крик.

Все прислушались.

Ветер шелестел фольгой тополиных листьев. Хлопнула дверь подъезда, взбаламутив эхо. Торопливые каблуки достучали до арки и завершили движение взвизгом шин и коротким ударом автомобильной дверцы. Теплая волна ветра колыхнула тюлевую занавеску.

Котов вдруг подскочил, направился прямо в стену и начал ее скрести.

— Дверь тут была! Где дверь? — злобно крикнул он.

— Чего ты хочешь? — поинтересовался у него Ринат, поставив напряженной рукой стакан.

— В туалет. Здесь была дверь. Здесь где-то была дверь, — Котов раздраженно царапал стену.

— Да нет, дверь с другой стороны, — терпеливо объяснял ему хозяин пьянки.

И Коша подумала, что Ринат точно прекрасный Принц. Она бы уже давно отвесила Котову по голове, а у него ангельское терпение. Он уговаривает пьяное чудовище. Он не сердится на него. Как это восхитительно!

Но Котов продолжал орать, что дверь была здесь, и что он не даст ввести себя в заблуждение.

Муся оставила в покое пластинки и уселась к столу.

Рыжин со вздохом отставил свой стакан и поднялся.

— Котов! Ты достал! — сказал он раздраженно. — Здесь никогда не было двери. Если ты сейчас не перестанешь орать, я разобью об тебя бутылку.

Ринат поморщился:

— Не ори. Он еще больше разойдется. Возьми его за руку.

Наконец им удалось увести дебошира в сортир.

Зыскин вздохнул и, притронувшись к Коше мягкой теплой ладошкой, зевнул.

— Я пойду спать, сказал он и занял место на диване. — И тебе советую. Тут так. Кто где успел лечь — тот там и спит.

Муся зевнула и мудро легла рядом с Зыскиным на диван, заявив, что с нее хватит развлечений.

Коша кивнула и плеснула себе еще. Облегчившего мочевой пузырь Котова опять свалили в кресло.

В живых остались: Коша, Ринат, Рыжин.

Потом Рыжин лег третьим на диван к Мусе и Зыскину, и обалдевшая «нарядная» Коша осталась с Ринатом наедине.

Свет лампочки уже стал слабее света из зашторенного окна. Коша почувствовала телом, что произойдет дальше. Ринат протянул руку и сжал ее пальцы. Огонек стремительно побежал по бикфордову шнуру руки — она поняла — сейчас взорвется.

Ринат сильнее стиснул пальцы. И его голубые глаза полыхнули в отсвете настольной лампы.

— Пойдем… — шепотом сказал он. — Все равно тут спать негде.

Коша кивнула.

Они молча встали и тихонько вышли на лестницу.

Еще совершенно пьяных, их мотало из стороны в сторону. Утренний свет, лимонно-голубой, делал все похожим на сцену из кинофильма. Они кинулись друг на друга, как ошалевшие. И уже никаких ласк и поцелуев не требовалось — их просто колотило электрическим током.

Они свалились прямо на пол, на теплый лиловый квадрат утреннего света, стаскивая друг с друга одежду. Их бедра больно ударились, Коша с трудом сдержала звук, который рвался наружу.

Катались по пыльному полу, как два сцепившихся в драке зверя. Не было сил на нежность. Она подумала, что они что-нибудь повредят друг другу в этой битве, но когда все кончилось, оказалось, что никакого ущерба нет.

Курили, смеялись, смотрели друг другу в глаза. Стало нежно и легко.

— Сейчас, — осипшим голосом сказал Ринат и исчез в мастерской.

Через минуту он появился снова. Принес вискаря, будильник и одеяло, и сказал хриплым от выпивки и секса голосом:

— По-моему, можно пойти на крышу, если не сделали замок.

Дверь на чердак, действительно, была открыта.

Они выбрались наверх через старое слуховое окно. Жесть уже успела нагреться под косыми утренними лучами. Она громыхала под ногами, и этот звук в тихом утреннем воздухе отскакивал от стен других домов оранжевым резиновым мячиком.

Они нашли такое место, с которого было видно только небо и скаты самых высоких крыш.

Ринат кинул одеяло. Они совсем разделись и легли рядом, медленно наблюдая, как снова вырастает желание. Уже теплый ветер и их руки, легкие как ветер, и их губы влажные, как морские моллюски, ползали по их телам, пробуждая в них искристые волны электричества.

Она была флейтой, а Ринат был ветром, он извлекал из нее звуки и огонь, в котором начинал гореть сам.

* * *

Когда они проснулись, был горячий полдень.

Кошин сон оборвался на неприятном незавершенном месте. Какой-то неприятный сон. Правдивый и беспощадный сон. Она уже догадывалась про что этот сон, но еще не могла поверить.

— Наверное, уже все ушли? — Еле слышно прошептал Ринат. — Мы можем пойти и чего-нибудь съесть. У меня кажется еще осталась какая-то пища. Если нет — сходим куда-нибудь… Да?

— Да… — кивнула Коша.

Холодной змейкой скользнула печаль, почему-то стало ясно, что они скоро расстанутся. Она не смотрела на «ангела», чтобы не убеждаться в этом лишний раз.

Они вернулись вниз.

Действительно, мастерская была почти пуста. Все окна были настежь, по комнатам гулял ветер. Рыжин одиноко восседал за столом и мрачно обрадовался, что перестал быть один:

— О! А вы куда пропали? А я тут пивком… балуюсь. Хотите?

— Нет, — помотала Коша головой. Она заметила на подоконнике баночку с кремом. Обычную баночку с каким-то обычным кремом для лица. А рядом она еще заметила потертый тюбик губной помады.

Ринат уже устроился с Рыжиным пить пиво.

— Если хочешь, — предложил он Коше. — Там должно быть мясо.

Коша возненавидела Рыжина и ушла на кухню.

В холодильнике на самом деле был кусок мяса.

Коша стала искать чистую сковородку, но нашла только заросшую лесом.

Откуда-то взялась драная клочковатая кошка. Она хрипло мяукнула и начала тереться о ноги чумазой щекой. Коша отрезала кусок мяса и кинула кошке.

Та лапой схватила кусок на лету, проглотила его, как собака, и снова хрипло мяукнула.

Помыв сковородку, Коша поставила ее на огонь и смотрела, как загипнотизированная на огонь. К ней постепенно возвращалось ощущение никчемности. И она стала думать, почему же на ее собственное ощущение «кчемности» или «никчемности» так действуют разные чужие и посторонние люди? Разве она — для них?

Коша чувствовала, что музыка ночной испанской флейты, раковины на полках, прекрасные картинки с волшебными домиками — не для нее.

Крем для лица и потертый тюбик помады. Возможно, это реквизит для натюрморта. Возможно…

Сковородка раскалилась, Коша швырнула туда два куска, над плитой с шипением взлетел фонтан масляных брызг. Коша прикрыла куски тарелочкой и придавила ее тяжелым чугунным утюгом, который скорее всего прислуживал хозяину моделью для натюрмортов. Это уж точно — реквизит!

Пока на сковородке шкворчало мясо, Коша занялась нарезкой салата. Она резала его вместо своей никчемности. Резала с остервенением и отчаянием, не зная, что выбрать — стать до конца никчемной, отверженной, падшей, бессовестной и презренной или все-таки найти способ стать для чего-то нужной. Она не знала, что лучше.

Нет. Не легче, а лучше.

Странно, думала Коша, что Зыскин, который учится на психолога, не делает ей никакого замечания, что она ненормальная. Ведь если у нее все правильно в голове, почему ей не везет? Почему ее картины никому не нужны? Почему она сама со своими фантазиями и открытиями (и даже телом!) — все равно никому не нужна? Ведь она даже готовить умеет! Она все умеет, но все равно те, кто ей нравится, пренебрегают ей рано или поздно.

Почему?

На линолеумном полу образовались скользкие лужи — босые ноги Коши то и дело поскальзывались.

Она резала-резала-резала этот салат!

И мучалась комплексом неполноценности, стыдясь своей необученности светским манерам и неумением непринужденно и легко находиться в любой ситуации. Она продолжала терзаться своей постыдной бездомностью, которая метит несмываемым клеймом всякого провинциала, приехавшего в большой город в слепой пассионарной уверенности, что стоит совершить пару подвигов, и сразу выдадут медаль, крутую машину и мешок денег.

Ринат был напрочь лишен даже намека на такую глупость. Он равнодушно принимал реальность полученных при рождении возможностей и цепко оберегал их от посягательств. От любых посягательтв.

И Коша злилась. Она никак не могла найти решение.

Ей нужен был этот Ринат. Ей нужен был секс с ним. Его живопись. Его расположение. Разговоры. Воспоминания. А ему — она уже догадалась — нет.

И словно в ответ на эти ее мысли, Ринат вышел на кухню.

Он подошел к Коше сзади, горячими губами и языком впился в загривок и мягко потянул к себе.

Она схватилась за стол руками, чтобы не упасть, и почувствовала задницей, как у него все поднимается, как он неловко расстегивает брюки, как горячей пересохшей рукой задирает майку и торопливо, неловко вонзается в нее, заставляя вскрикнуть от боли и внезапного наслаждения.

Задыхаясь, она пытается вырваться из рук, кусает очень больно, злясь на него, на Рыжина, на себя, на свою ничемность. И они вместе, вцепившись друг в друга, поскальзываются и падают на пол.

И Коша, уже не сдерживаясь, орет так, как этого требует извивающееся тело и истерзанная душа.

Краем глаза Коша замечает, как мимо проходят ноги Рыжина и потом слишком громко хлопает дверь.

* * *

Потом он отругал ее за Рыжина.

— Он мой друг, — сказал он важно. — Тебе не стоит напрягаться на него.

— А я?

— Что ты? — он сделал круглые глаза.

И в этот момент его важность показалась дешевой. А своя личность — никчемной. Она с трудом удержалась, чтобы не сказать гадость. Они могли очень сильно поругаться. Зачем? Она обиженно нахохлилась:

— Хорошо.

Помирились.

Нет никакого смысла отказываться от того, что есть во имя того, чего никогда не будет.

* * *

Несколько дней не выходили из дома, иногда перемещаясь на крышу, существуя между припадками страсти в странном зыбком полусне, полном цветастых видений и пестрых сюжетов. Почти не разговаривали. А если говорили, то это было как часть пьесы, как необходимое звено композиции. Слова не имели никакого значения. Иногда, вместо того чтобы говорить, включали магнитофон с сиплой японской или испанской флейтой.

Потом Коша устала, перед глазами медленно плавали какие-то черные мурашки, и в комнату через окно наползли пленки — такие же, как она видела у Черепа в подъезде. Губы заплетались, когда она хотела что-то сказать, и дыхания не хватало на целую фразу.

Ринат один ускользнул в мир своих домиков-улиток, бросив ее на произвол судьбы в этом реальном мире, в котором снова наступил полдень, и пора было уходить. Он просто начал рисовать какую-то картинку, и весь ушел туда.

Коша оделась, почистила зубы, собралась, стараясь не шуметь, поцеловала синеглазого «ангела». Остановилась, понимая, что это и есть минута прощания. Что она наступила.

Ринат сказал:

— Угу…

Неловко, не глядя, ткнулся губами в ответ, и тут же забыл.

Коша бодро спустилась вниз, хотя чувствовала себя скорлупой выеденного яйца, и только, уже выйдя на улицу, но все еще находясь в свежей тени арки, вдруг ощутила, что не знает как жить дальше за границей этой ослепительной поулукруглой тени.

Щурясь, она смотрела, как непередаваемо-медленно подъезжает к конечной остановке трамвай, как замедленно качаются ветки тополей, как медленно, словно в кино, идут редкие прохожие.

Она понимала, что нужно ехать, но не могла сделать этот шаг.

Тело взорвалось тысячей игл, когда, натянув на голову футболку, Коша все-таки выскочила на свет. Какая-то машина торкнулась в бедро, водитель, кажется, ругался, но ей было как-то фиолетово.

Медленно, совершая подвиг насилия над собой, Коша пересекла площадь. Прислонившись с пыльному стеклу на заднем сидении, она откуда-то изнутри, но в то же время как-то извне стала слышать слова. Эти слова защищали ее от непосильной реальности иллюзорной спасительностью рифм. Казалось рифмы придают аморфному неопределенному времени некий ясный порядок.

Трамвай уехал.

* * *

Сквозь сваи и свалки звенят трамваи, свиваются рельсы в прическу Горгоны. Пугаются ржаво на стыках вагоны. И я не могу подыскать названия. и я не могу понять закона. Я этот город держу в ладони Липкий пятак и липкие листья Липы уснувшей В мареве знойном. Гонит меня в отупении полдня Призрак похожий лицом на выстрел. Током ударит озноб от мысли — Все уже было. Тысячу лет сквозь сваи и свалки Ржавый трамвай пробивает дорогу Тысячу лет ковыляет в развалку В черном пальто идиот одноногий Тысячу лет он идет вдоль забора и собирает репьи на медали. Тысячу лет усмехается ворон Тысячу лет Я еду в трамвае.*

Мотаясь из стороны в сторону, Коша побрела в какую-то свосем другую сторону. Перейдя через ревущий грузовиками мост, она направилась по набережной вдоль все расширяющегося канала. Мощеная булыжниками набережная начала проседать вниз, сравниваясь высотой с уровнем торопливо бегущей воды. Коша села на набережную, опустив в ледяную воду ноги.

Она довольно долго так просидела, уставившись глазами на блик, который мерцал на гребне воды, маленьким водопадом перекатывающейся через большой сероватый камень на дне.

Вдруг вода остановилась. Стало очень тихо. Блик на гребне волны стал четко очерченным и неподвижным. Коша подняла глаза и оглянулась — на дороге в неудобной позе застыли дети со сломанным велосипедом. Коша опять скользнула взглядом по воде. Вода не двигалась. И Коша опять испугалась, как тогда с Черепом на пляже, что это мгновение никогда не закончится, и она останется в нем вечно. И оно тут же прекратилось.

Снова все загалдело, застучало, заставляя съеживаться и прятать лицо от солнца. Коша стала на четвереньки и опустила голову в воду. Стало немного легче. Она почувствовала, что по коже словно пробежало несколько муравьев.

Подняв голову, Коша увидела, что мир стал другим.

Он улетел прочь, пока она была в этом мгновении. Она отстала от всего этого мира, как от поезда. Даже, если она встретится с Ринатом еще, они уже будут другими. Было жаль, что так уже никогда не будет.

И, стараясь все хорошенько запомнить, Коша снова и снова возвращалась в объятия «ангела», чтобы снова пережить каждое движение.

(Рита)

Взяв с собой тетрадку и сигареты, Рита слезла с кухонного окна и решила поискать дабл.

Надо сказать, против Ритиного ожидания, она сумела найти удовлетворяющие ее условия. И даже огромную чистую газету, перекинутую через перегородку.

Газета была немедленно применена в качестве покрывного материала.

Обезопасив себя от возможных микробов, Рита решила посидеть и подумать.

СОН

(Коша)

Коша снимала комнату на первом этаже и ходила в нее через окно. Иногда.

Чаще всего.

Коша открыла окно и вскочила на подоконник.

В первый момент у нее возникло чувство, что прошел год, хотя прошла всего неделя, с тех пор как она пошла в галерею и в результате зависла в мастерской Ритната.

Она спрыгнула в комнату и несколько минут привыкала к пустому воздуху, который уже забыл запах ее тела. Потом сходила в душ и долго смывала с себя прошедшую неделю. Она мылила себя мочалкой, и глупое тело само вспоминало руки Рината, и все еще вздрагивало в ответ.

После душа Коша легла на диван и тупо смотрела в потолок, надеясь уснуть. Все еще гудели мышцы, по коже пробегали время от времени какие-то невидимые жуки. Звук струйки воды, льющийся из крана в кухне, пытался выговорить слова. Но она не могла понять их.

Она сидела на том же месте у Обводного канала. Вода слепила глаза, вместо камней на дне почему-то были россыпи стеклянных шариков и маленьких ключиков. Она стала бродить по воде и собирать ключики. Но в руках они превращались в капли ртути и капали в воду тяжелыми шариками. Вдруг подъехала лодка и некто сказал, что нужно сесть в нее и он отвезет туда, куда надо. В этот момент Коша почувствовала, что и верно — ей же надо куда-то. Но она не знала — куда.

Она села в лодку, и началась ночь. Холодный свет луны плескался на волнах. Лодка причалила к берегу у Петропавловской крепости, и Коша оказалась каким-то образом в кабинете, в центре которого на полу лежал огромный длинношерстный ковер. Вокруг были приборы, смысла которых она не могла понять. Ковер казался неуместным. Снова тот же человек, который приснился прежде, говорил какие-то слова, но она только видела, как открывается его рот и показываются белые ровные зубы. Почему-то они так же, как ковер, бесили. Человек был очень близко и казалось, что она может дотронуться до него. Он показывал какой-то куб, испещренный знаками и цифрами, похожий на тот, который кидают в играх.

Она каким-то образом поняла, что должна взять куб в руки. Он оказался довольно тяжелым.

Цифры тотчас пропали. Похоже было, что он сделан из старой слоновой кости. Мужчина знаком велел кинуть этот куб на волосатый ковер. Куб сделал несколько поворотов и замер. На верхней грани его было странное изображение человека, который примерял маски. Причем, странным образом — хотя это было всего лишь изображение, выгравированное в его черной матово блестящей поверхности — человечек шевелил рукой, то снимая маску, то снова надевая.

(Рита)

Кто-то зашел в соседнюю кабинку и, заглушая звук струи, запел поставленным голосом: «Са-анта-а Лю-учи-ия…» Рита поднялась, грохнув стульчаком, и пение резко оборвалось на полуслове. Рита Танк дернула ржавую цепочку и под оркестр сливного бачка покинула заведение.

Она заглянула в комнату и, увидев, что парочка спит — Роня на кровати соседа, а Коша в постели Рони.

Рита устроилась на столовском стульчике около настолькной лампы.

КЛУБНИКА С ЧЕСОТКОЙ

(Коша)

Стук в окно резко разбудил.

Муся.

Хорошо, что пришла. Казалось — она от чего-то спасет.

Но как бы там ни было, как бы Коша все не понимала, все равно было тоскливо до желания нажраться. Но и нажираться не хотелось.

Хотелось какой-то маленькой теплой радости, простой, как лукошко клубники. Вот подумала о клубнике и сразу вспомнила запах, зеленый лист, забрызганный землей после дождя, ягоды в глубине жестких холодных листьев, пыльная песчаная дорога на дачу, велосипед, бабушка, варенье, пчелы над блюдцем со свежими пенками, обожравшиеся засахаренные мумии пчел в банке. Верка, загорающая около куста флоксов в палисаднике.

Картинки из детства сами собой заполонили сладкой патокой тело и отвернувшиеся от мира чувства.

Вот, Коша, а точнее Лизонька Кошкина, едет на карусельной лошади. Нарядная пухлая девочка с бантом на макушке. Она едет на карусельной лошади, и мир в сладостном томлении кружится вокруг. Он любит Лизоньку, он радуется ей каждым цветочком, каждой веточкой, каждым аттракционом огромного прекрасного парка.

За забором стоит терпеливая бабушка в нарядном зеленом платье и старательно машет рукой каждый раз, когда деревянная раскрашенная лошадь проносит мимо веселую внучку. И Коша смеется, каждый раз радуясь, что в кружении мира есть неизменное махание руки и ожидающая улыбка. Чувство совершенного подвига легонько покалывает в голове, когда она спускается с обшарпаных ступенек карусели и, захлопнув за собой калитку, попадает в крепкие объятия попахивающих пожилой женщиной бархатных бедер бабушки. Но даже этот запах, старательно запугиваемый духами «Красная Москва» было приятно вспомнить.

— У меня ведь была бабушка! — подумала Коша вслух.

— Что? — переспросила Муся

— Бабушка у меня была… Она варила варенье из клубники и у нее был шкаф с нафталиновыми вещами и вечная моль. И мне казалось, что все шкафы обязаны пахнуть нафталином. А у меня никогда не бывает никакой моли без всякого шкафа и без всякого нафталина. И вещи у меня на один сезон.

— И что?

— Так…Глупо получилось. Я тогда не знала, что все умирают. Я спросила у нее, как это — умереть. И мне стало страшно, что я не увижу ее. Я спросила, что ли она тоже умрет? И когда? А она рассердилась… Сказала, что я хочу ее смерти.

— Дура, что ли? — возмутилась Муся, продолжая расчесываться. — Хотя… Она хотела, как лучше, наверно. На самом деле, ничего не меняется. Мы думаем, что становимся взрослыми. А на самом деле — просто игрушки опаснее. Разве ты стала умнее с тех пор, как выросла? Разве ты что-то понимаешь в этой жизни?

— Не думаю.

— И твоя бабушка так же, — вздохнула Муся. — Она тоже ничего не понимала. Она думала, что поступает правильно. А ей просто хотелось, чтобы ее кто-нибудь любил. Когда тебя любят — это незаметно. Потому что это легко и приятно, и ты не сомневаешься в этом — это само собой разумеется.

Коша на минуту задумалась и возразила.

— Мне всегда хотелось, чтобы мне просто верили. На самом деле, я хотела быть хорошей. Просто не получалось. Но в этом не было моей вины. Просто я не знала, что плохо, а что хорошо. А тебя кто-нибудь любил?

— Да, — кивнула Муся. — Но не долго. Меня любил отец. А мать любила другого. Отец разбился на машине. Но я дала им просраться. Она потом была не рада, что со мной связалась. Учителя просто шарахались от меня.

— Почему?

— Она относилась ко мне как к шлюхе. Просто так. Ей казалось, что я обязательно должна собрать на себя все дерьмо. Я хотела понять — почему я дерьмо, но не понимала. Только потому, что похожа на отца? Но ведь я не виновата, что она вышла за него и родила меня! Тогда я решила, что должна заслужить наказание. И я старалась. Изо всех сил. Я забросила школу, начала пить, курить и собиралась начать трахаться. На самом деле, когда у меня начались месячные — мать просто озверела. Она ревновала меня к отчиму до посинения. Он мне на фиг был не нужен. Но один раз — было 8 марта — мы в школе напились какого-то дерьма. Я просто без сознания была. Я стояла над очком на коленях и блевала. А потом мыла лицо водой из унитаза. Когда пришла домой — было уже часа три ночи. Мать спала, а он на кухне мыл посуду после гостей. У него были закатаны рукава белой рубашки. Они чуть-чуть намокли. И на смуглых жилистых руках — капли воды. Ничего не скажу, он был симпотный мужик. Но я серьезно говорю — он мне был по фигу. Но я так живо представила, как он схватит меня этими руками, и у него там — тоже такая твердая жилистая штука. Я даже охрипла. Я помню. Еще я подумала, что будет забавно, если именно он лишит меня девственности. Я была уверенна, что секс — это помойка, но приятная помойка, которой хочется заниматься. И погибать в ней! Я уже давно все знала и все изучила и умела договориться со своим телом. Но я хотела отомстить матери! Мне было в кайф, но я чувствовала себя преступницей. Я подумала, что нужно попросить у него сигарету. Мне было интересно, пошлет он меня и врежет мне — тогда я его возненавижу. Или не врежет, тогда я буду его презирать, потому что он — слюнтяй. Хотя, возможно, был еще какой-то другой вариант. Вот. Я решила поросить у него сигарету. Хотела попросить, но не могла издать не звука. Пачка лежала у него в заднем кармане. Я подошла и залезла в карман рукой, и он все понял. Я довела его до белого каления. Он отделал меня прямо на кухонном столе. Он весь был в кровище, как после разделки кролика. У дедушки были кролики, и он прямо на столе выпускал им кишки. Было очень похоже. Но я была так в совесть, что ничего не почувствовала. Только на следующий день.

— Круто! — Коша даже привстала от возбуждения. — А мать? Так и спала?

— Спала. Отчим долбанулся. Стал доставать меня. Только матушка за дверь, он ко мне. Дрались до крови. Один раз я прокусила ему руку. Он за это меня так долбанул, что я проломила голову о батарею. Я его просто ненавидела. Мне было противно даже смотреть на него. Через пару недель я ему так нахамила при матушке, что он прямо при ней врезал мне со всей дури по лицу. Меня отправили к бабушке. Навсегда.

— Она так и не знает?

— Не-а.

— А мои Верку оставили у бабушки. А меня наоборот с собой потащили. В сраный Ялуторовск. Вот я там намерзлась!

Они помолчали.

Вдруг Коша заорала:

— На хрен детей заводить, если так ненавидят?!

Вскочила с кровати и забегала по комнате. Муся печально склонила голову. — Не знаю… Может, им просто было не важно, что есть на самом деле. Мне кажется, им просто кто-то сказал, что хорошо поступать так и так, и они хотели быть хорошими, поэтому так и поступали. Мы думали, что они — взрослые, а они просто были выросшими детьми, как мы сейчас… Бестолковые. А тут еще мы. Зачем? Почему? Потому что думали, что это их спасет? Или просто — так получилось? Я один раз залетела — это такая гадость. Я ненавидела весь свет и себя в том числе. Может, мы так же просто не нужны им. Они же не знали, что так получится.

Злоба Коши разрасталась, она продолжала бегать по комнате и орала:

— Шит-шит-шит! Курить! Где сигареты? — она наклонилась и нашла под столом пачку.

Никотин чуть-чуть прибил, она снова рухнула на кровать, и новое открытие созрело после пары затяжек.

— Знаешь, мне кажется, что матери ненавидят своих дочерей, — сказала Коша в качестве гипотезы. — Все хотят мальчиков.

Муся покачала головой и, соскучившись, поморщилась:

— Все равно никто правды не скажет. Даже сами себе все врут, даже сами себе, а дети мешают, они не понимают всей этой хрени. Или заставляют. Но я же не виновата, что живу.

Коша нервно курила. По телу бегало сладко-гадостное обидчивое возбуждение. Хотелось стать совсем помойкой, чтобы до конца этим насладиться. Совсем конченой, чтобы не дорожить собой больше. Никакой ответсвенности. Это они виноваты в ее никчемности! Они! Она сразу была им ни к чему! Нет. Они, конечно, любили ее как дочь и даже не поняли бы, о чем сейчас идет речь. Они бы считали ее неблагодарной свиньей. Но это была правда. Родители любили Лизу Кошкину как дочь, но сама по себе она — как человек со своими идеями, целями и убеждениями — она им была по барабану. Они все идеи Коши считали блажью и никогда ей не верили, а верили каким-то уродам. Вот в чем дерьмо! Вот в чем!

А все же… жаль.

— Когда бабушка умирала от рака, мне казалось, что она ненастоящая, — вспомнила Коша, выдыхая дым. — Хотелось потрогать ее руками. Мне было страшно от этого. Она отгоняла меня. Подарила мне свой костюм, который купила весной. Почти новый, он был мне велик. Ей было жаль, что она умрет, а костюм достанется неизвестно кому. Я понимала, что ей будет спокойнее, если я возьму его, но уж очень это было нелепо. К тому же меня бесило, что костюм останется, а еще живая бабушка — нет. Она говорила: «Бери! Все равно до весны не дотяну, мне уже не надо». Потом внезапно лицо ее кривилось, и она плакала: «Не хочу умирать…» Похоже, как дети говорят, не хочу домой. Я смотрела на нее и тоже плакала, потому что ничего нельзя сделать.

Коша замолчала, переступив ту черту воспоминаний, когда слова теряют значение.

Тихий треск сигареты.

— Пойду-ка я в ванну! — сказала Муся философски.

Когда сигарета закончилась, Коша решила, что камень на последнем холсте как-то не очень хорош.

Не хватает розового. Она встала, чтоб подправить и увлеклась.

«Свои не могут простить, — подумала она. — А чужие в основном хотят трахать, а кто же тогда должен любить?» Коша вспомнила предков, как их видела в прошлом году, а не тогда, когда они были моложе. И стало их нестерпимо жалко. Они стали какие-то потерпевшие, упустившие любовь, на которую у них, как у всех людей был шанс. И они судорожно кинулись подобирать хотя бы оставшиеся крупицы.

Коша вспомнила, как матушка пыталась напичкать пирожками, которые парилась делать целый день, хотя знает, что Коша их не ест. Но она как-то по-своему понимала любовь. Или не понимала, но пыталась что-то сделать взамен любви? А любовь — это когда тебя не просто понимают, а понимают правильно.

Помытая Муся вернулась и села расчесывать длинные волосы перед зеркалом. Они отливали рыжим на солнечном свету. Коше нравилось, что у подруги длинные шелковистые волосы. Она долго любовалась ими. Потом поставила на холст еще пару черточек и поняла, что достигла совершенства в изображении камня.

— Может быть, мы и не умрем. Может быть, просто вылупимся из тела, как муравьиная личинка. — вдруг пришло ей в голову.

Муся вздохнула, продолжая расчесываться:

— Не надоело тебе?

Коша втала из-за холста и потянулась.

— Муся! — внезапно воскликнула она. — Я хочу клубники. Ты хочешь клубники?

— Хочу! — согласилась Муся. — Пойдем на рынок! Будем у всех пробовать и наедимся. Рынок большой. Одевайся.

Коша поднялась и задумалась, что одеть. Вчерашние шмотки она замочила в тазике, чтобы они отмокали после загула. А вся остальная одежда была — дерьмо, но другой не было.

Поэтому, оставаясь в рваных домашних джинсах, Коша ограничилась чистой майкой.

— А что было потом? — вдруг спросила Муся.

— Когда…

— Когда все ушли.

— Да ничего… особенного, — вздохнула Е-Кош. — Трахались, как кролики. Так, что меня уже глючить начало. Прикинь, я на канале досиделась до того, что увидела, как будто вода остановилась. Ну это было так круто!

— А… Я у Кастанеды такое читала, — не очень довольно заметила Муся.

— А кто это?

Муся искоса глянула на подружку и накрутила локон на указательный палец левой руки, потом взяла его губами, помяла, и пристроила, вытянув губы вперед, в виде усов под носом.

— Нм-м… Трудно объяснить. Я тебе лучше книжку дам. Сама разберешься лучше. Ну и что с Ринатом-то? Как он?

— Круто, — Коша печально вздохнула. — Я даже не думала, что так можно. Только я не уверенна, что дальше… Наверно у него отдельные планы на эту жизнь.

Коша заметила, что Мусин интерес несколько превышает праздное любопытство.

— Почему ты так решила? — спросила подруга и, закончив прихорашиваться поднялась со стула.

— Да так, показалось… — растерянно ответила Коша. — Правда, он обещал с Валентином поговорить. А… ну ты знаешь. Он при тебе говорил.

— А мне твои картины больше нравятся, — глядя куда-то сквозь стену, продолжила Муся. — Он тебе завидует. Мужчина никогда не простит, что ты талантливее. У него они конечно да… Но в твоих есть что-то такое… нечеловеческое, как будто они сами существуют. Как дождь или солнце… В них больше, чем нарисовано. А у него видно, что это он их нарисовал.

— Да кто ж знает, как надо? Помнишь, мы с Черепом ЛСД наелись? Меня так пробило, что я теперь ни в чем не уверенна. Я теперь не знаю, как все на самом деле. Понимаешь?

— Не совсем, — нахмурилась Муся. — Чего ты не понимаешь? Мы же обдолбанные были, а теперь-то нормальные!

— Но это мы так думаем, что мы нормальные, а может мы обдолбанные чем-то другим? И нам все кажется? Вот тебе одно кажется, а мне другое, а Ринату — третье. И всем разное кажется, а на самом-то деле как?

— Ну ты заморочилась! На самом деле, наверно, как всем кажется. Когда не бухие и не обдолбанные, и не с температурой, и… Да иди ты!

Муся махнула рукой и распахнула окно.

— Вот именно, что кажется! Всем кажется, что «Три медведя» лучшая картина времен и народов. А на самом деле? Ладно. Пойдем за клубникой.

* * *

Подруги выбрались из прохладной комнаты на горячий яркий тротуар. Захотелось сразу побежать вприпрыжку и орать какие-нибудь междометья. И они сделали это. Потому что не было никакой причины этого не сделать. У них не отваливались ноги, не клинило поясницу, почему бы им было не побежать?

Коша закричала, проносясь под яркими солнечными лучами, пронзающими яркую листву:

— А знаешь, у меня такая просечка была на кухне у Черепа! Я врубилась почему люди стремятся повторить чужой путь.

— Какой путь? — Муся сощурившись от солнца глянула на Кошу.

— Ну вот живут так, как все или как их родители жили.

— Ну?

— Когда меня заколбасило, я врубилась, что надо делать что-то очень обычное и очень простое, чтобы крышу не снесло. Прикинь, лучше всего оказалось мыть стаканы! Только нужно все время покачивать головой, чтобы они не пропали. Но это удерживает!

Муся остановилась и замахала руками:

— Коша! Не грузи меня! И сама не грузись, а то облысеешь, как Череп!

Коша рассмеялась:

— А ты, кстати, не знаешь, почему у него и бровей нет? Неужели тоже от химии?

Муся помотала головой.

— Не знаю!

Они уже подошли к рынку. Там было шумно. Насытиться, конечно, не удалось, но они все попробовали. Кроме клубники. Ее еще не было. Она еще не родилась. Она еще не родилась, а ее уже хотели сожрать.

Разочарованные, страдающие от безделья, они долго болтались по Васильевскому острову.

— Вот, нас упрекают, что мы лентяйки и бездельницы, — посетовала Муся. — А я бы с радостью работала. Я устала ничего не делать. Ну закончила я институт, и что? Кому это надо? Меня не берут туда, куда я хочу. А куда берут, я туда не хочу!

Вечером, наткнулись на неизменную компанию: Зыскин, Котов и Рыжин. Пиво. Водка. Скучно.

Побрели к знакомым актерам Зыскина на какой-то эротический спектакль. По сцене бегали полуголые актерки и мотали развесистыми сиськами. Прима пыталась изобразить остервенелую эротику. Жалкое зрелище. Баня второго разряда.

В антракте приобщились вместе с остальной публикой к бутербродам с пересохшей икрой и коньяку. За шутками и остротами развеселились, и на второе действие остались в буфете.

Это действие оказалось самым прикольным Подсела какая-то девка и, нагло схватив стакан Зыскина, опрокинула в распахнутую пасть. Зыскин хотел было возмутиться, но забил и налил себе еще. Однако незванная гостья снова выхватила стакан и опять плеснула его в себя.

Муся по своей обычной привычке качалась на стуле и накручивала локон на указательный палец. Коша смотрела на все это и пыталась понять — она-то чем хуже?

— Еще водки! — сказала девка и потекла локтями по столу. — Дерьмо эти актриски. Мочалки банные. Куклы фельдиперсовые.

Она откинулась на спинку и заглянула себе внутрь выреза:

— У меня все лучше… Хотите посмотреть?

Она мгновенно сдернула с себя блузку и стала размахивать ей над головой. Обозрению окрылись большие грушевидные молочные железы. Никого это не обрадовало. Зыскин беспокойно заерзал, предполагая предстоящие трудности. Девка жарко дышала и щурила бесстыдно размалеванные глаза. Было видно, что она просто хочет, чтобы ее грязно отымели. Желательно отбойным молотком.

Зыскин стал уговаривать одеть блузку обратно. Деваха рухнула к нему на грудь и сказала, что хочет его. Котов пошевельнул бровью и произнес:

— Вот как?!

Никто не понял, что он хотел этим сказать. Рыжин тихо наливал себе и тихо пил. Зыскин пытался втиснуть девицу обратно в блузку, заговаривая ей зубы:

— Девушка. Это вы сейчас так говорите, потому что выпили, а днем ни за что такого не скажете… ну, рученьку-то не дергай, дай сюда!

Коша с Мусей мрачно наблюдали пакостное зрелище, ожидая развязки.

Наконец кое-как он ее одел и тут же встал из-за стола:

— Пойдемте. А то до милиции с ней досидимся.

На улице пошли в ближайший дворик. Деваха увязалась тоже. Она буквально висела на Зыскине, вцепившись в локоть. Поэтому пришлось идти далеко. Наверное, до самой Пушкинской.

Там в каком-то дворе сели на лавку и продолжили пить водку из пластиковых стаканов.

— Ну трахни меня, что тебе жалко? — канючила капризно пышногрудая вакханка.

Зыскин тренировался терпению.

— Давай я тебя трахну! — сказал Котов и схватил деваху за задницу.

Рыжин заржал и плюнул на землю.

— Нет… — заупрямилась та. — Я не хочу тебя, я хочу его…

— Ну давай, пошли…

Он просто поволок ее в угол дома. Деваха на полусогнутых ногах, продолжая упираться, визгливо повторяла:

— Не тебя… Пусти.

— Какая разница. Тебе понравится? — Сказал Котов самоуверенно.

Стало слышно, как они перешли к делу. Вскоре раздался сладострастный вздох, потом постанывания. Очевидно, Котов не обманул. Понравилось.

В темном углу достаточно смутно, но все-таки было видно, как они барахтаются на лавке. Рыжин медленно направился туда.

Возникла пауза. Синяя дымка затянула глаза. Кошу передернуло.

— Может быть, мы уйдем? — предложила Муся. — Мне совершенно не интересно все это.

Дымка соскользнула и светящимся скатом нырнула в черный ход.

— Давайте… — поспешно согласился Зыскин.

Он, видимо, тоже не ожидал такого откровенного поворота.

— Эй, — каким-то не очень решительным голосом сказал он.

Встал с бордюра, отряхивая брюки сзади, потоптался и громко крикнул в сторону Котова:

— Мы уходим. — Прислушался. — Слышат?

Оглянулся на девчонок — те пожали плечами.

— Не слышат… — подвел черту Зыскин и процессия двинулась прочь.

— Да пойдем, — предложила Коша. — Пошли они!

— Ты видела? — Коша торкнула Мусю в бок.

— Что?

Коша поняла, что не видела. Звуки шагов поднимались вверх и надолго зависали там, покачиваясь на зыбкой поверхности. Уже на углу Пушкинской и Невского долетел звук драки, слов было не разобрать, но было понятно, что Котов орет на Рыжина и визжит девка. Кто-то видимо высунулся из окна и что-то на них кинул сверху, потому что раздался звук чего-то разбившегося и незнакомый низкий голос.

— Подождем их? — спросил Зыскин и грустно посмотрел на Мусю.

— Ты нормальный? — Муся выразительно вытаращила глаза. — Куда они такие? Котов опять обоссытся! Поедем к нам втроем.

Муся ненавязчиво прислонилась к Зыскину, и тот растаял. Коша подумала, что, пожалуй, Зыскин хочет с Мусей большого и светлого чувства. Вернее, он просто хочет Большого и Светлого чувства, а с кем… Да кто ж его знает, кто захочет с ним его разделить? Зыскин поймал машину, и когда уже они садились в нее, на Пушкинскую из двора вывалились, продолжая перепираться, Котов с девкой висящей на его руке. И Рыжин, плетущийся чуть поодаль.

Машина остановилась.

И они загрузились в нее: Коша, Зыскин, Муся.

— Ой… Я хочу есть, — сказала Муся и печально уронила голову на плечо Зыскина. — Я просто умираю от голода. Я заболею.

— Да, — кивнула Коша. — Было бы неплохо что-нибудь кинуть по кишке.

И уронила голову на другое плечо Зыскина. Но она видела, что у Муси лучше получается ронять голову на плечо Зыскина. Потому что тот потеплел в ту сторону больше. Ну черт с ним!

Зыскин клюнул. Когда проезжали мимо ночной палатки, он попросил водилу притормозить, вышел из машины и стал там что-то покупать. Хитрые девчонки довольно переглянулись и хлопнули по рукам.

Зыскин вернулся с пачкой макарон, кетчупом и пачкой чая.

— Ой, ты такой заботливый! — Муся снова прислонилась к Зыскину.

— Там больше ничего не было, — как бы оправдываясь, сказал он и снова так посмотрел на Мусю, что она с трудом сдержала смех.

А Коша вспомнила ужасную девку.

— Странно, — вздохнула она. — Я вот сейчас думаю. А что такого она сделала? Почему она нас так достала? Ну показала сиськи? Ну и что? А что такого? Во, в Эрмитаже этих сисек!

— Да?! — Муся задумалась.

А Зыскин вздохнул и мудро сказал:

— Просто ее настроение не совпало с вашим. А Котову и Рыжину очень понравилось, наверно.

* * *

Коша уронила кастрюлю с водой. Та ударилась дном об пол и выплеснула все трехлитровое содержимое на Кошино тело.

Зыскин прогнал ее от плиты:

— Иди отсюда. Художники не умеют варить макароны. Они вообще ничего не умеют. Им в Голландии платят пожизненную пенсию, чтобы они не мешали жить нормальным людям.

— Да?! Что, правда что ли?

Коше что-то не верилось, что так может быть. Она пыталась собрать воду в тазик. Но оказалось, что разогнать ее по всей квартире куда проще.

— Ну вот, помою пол, наконец-то! — утешила она сама себя.

— Да, правда, — сказал Зыскин. — И анашу там в аптеке продают. Правда, она не такая крепкая, как наша. Так что косяки там по кругу не пускают. Курят, как сигареты.

Муся вышла из ванной с мокрой головой в полотенце:

— О чем это вы тут?

— Да вот. Зыскин говорит, что в Голландии мне бы платили пенсию просто за то, что я есть.

— А-а-а-а… — Муся плюхнулась на стул и энергично завозила полотенцем по волосам. — Это было бы здорово!

— А кто у них работает, если все пенсию получают? — спросила Коша.

— Туристы из других стран. Он сделали экономику на том, с чем другие борются — они отменили все пороки, кроме насилия. То, что в других странах преступление (хотя бы против морали), в Голландии просто пристрастие. Там скамейки на улицах в виде членов эрегированых и все такое.

— Хм… Коша, Может быть тебе в Голландию поехать? — Муся вдруг усмехнулась каким-то своим мыслям. — Ой, слушайте! Я когда приехала, видела сумасшедшего на площади Восстания. У него был щит с графиками, заметками из газет и плакат, на котором было написано что-то про КГБ и психотропное оружие…

(Рита)

В Голландию поехать? Рита снова перечитала абзац и эта мысль показалась ей интересной.

(Коша)

— Ну и что? Дальше-то что? — Коша оживилась.

Она уже закончила с полом, вытерла руки и закурила для большего удовольствия.

— Да, прикольно! Он ходил с указкой и толкал речь на эту тему. Народ стоит ржет, менты — ноль эмоций, фунт презренья. Говорит, что его преследуют за то, что он разглашает государственную тайну! А его никто и не преследует. Как-то странно.

Муся снова задумалась и, наклонив голову к плечу, уронила руку с полотенцем на колено.

— На самом деле, — Зыскин, помешивая макароны, сделал вступительное слово. — Ведутся различные разработки на эту тему, но вряд ли в таком виде, как изображает этот придурок. Целые институты этим занимаются. И открывают интереснейшие вещи. Например, запускают человека в темную комнату с зелеными стенами, а потом в темную комнату с красными стенами. Глазами-то он не видит цвета стен, а приборы фиксируют, тем не менее, изменение состояния. Или зажигают зеленый индикатор под ладонью и подкрепляют правильные ответы. Так вот через некоторое время люди начинают безошибочно узнавать этот цвет просто рукой.

Эта тема была самой волнующей для Коши в последнее время, поэтому, чтобы спровоцировать Зыскина на дальнейшие подробности, она изобразила столько скепсиса, сколько могла:

— Да, ты гонишь! Лампочка теплая!

— Во-первых индикатор теплым не бывает, а во вторых разного цвета.

— А ты сам видел?

— Видел. Все — макароны готовы. Можно есть. — Он посмотрел на Кошу грустными воловьими глазами. — И вообще, на Останкинской башне стоит генератор и генерирует сигналы: в пятницу вечером — на гулянку или на дачу, в воскресенье вечером — пора спать, в понедельник утром — труба зовет. У тебя есть тарелки?

— Есть. Две, — с котовностью сообщила Коша. — Что, правда что ли про башню-то? Да ты гонишь!

— Давай их сюда. В тарелки я положу тебе и Мусе, а сам буду есть из кастрюли.

Зыскин навалил им щедрой рукой, и с вожделением склонился над оставшимся в кастрюле клубком.

— Зато вилок целых пять, — гордо сказала Коша. — Мы в столовках натырили. Ну расскажи что-нибудь еще про психотропное оружие. А то у меня последнее время крыша едет. Я думаю, может быть, кто-нибудь на меня воздействует. Нет, про башню-то, правда? Скажи!

Она намотала на вилку большой ком, извозила его в кетчупе и целиком запихнула в рот. Было приятно, что рот набит пищей до отказа.

Это чувство полноты поглощения удовлетворяло потребность обладания куском этого мира. Куском, который можно сожрать. Коша бы смогла цеплять по одной макаронине и долго ловить ее, уже остывшую, в воздухе языком, упускать, облизывать, откусывать маленькими кусочками и долго мусолить во рту, задумчиво замирая с вилкой в руке. Смогла бы, если бы не хотела так жрать.

Коше было приятно, что во рту такой ком, что она не то, что слова сказать — языком шевельнуть не может.

— А как у тебя крыша едет? — спросил Зыскин, грустно царапая вилкой, зажатой в маленьких аккуратных пальчиках маленькой ладони.

При том весь Зыскин был довольно крупный мужчина с широкой не по-мужски задницей. Коша подумала, что, возможно, они с Мусей бывают к Зыскину слишком жестоки. Он же не виноват, что у него такая задница, наверно мама с папой плохо старались. А вообще-то он совсем не глупый мужик. Нисколько не хуже ни Ктова, ни Рыжина. Нет, этих двух даже получше. Он же понимает, что они разводят его на бабки, но все равно разводится. И притом даром. Уж Котов-то без сексодрома никак бы не отвязался.

Коша с трудом проглотила полуразжеванный ком, и он больно протиснулся по пищеводу.

— Как?… Ну так… Во-первых, у меня все чешется, и жуки бегают иногда, а во-вторых… ладно. Этого хватит.

— Жуки?

— Жуки… по коже. Я думала чесотка… Но на коже ничего нет. Никаких пятен, никаких… ничего! Вот! Смотри! — Коша провела пальцем по предплечью, и на коже тут же вспыхнула красная черта и зачесалась дико.

— Вот! Видишь? — Коша протянула руку Зыскину.

Он хотел осторожно потрогать пальцем, но она рявкнула в ужасе:

— Нет! Не прикасайся! А то начнется!

— Хорошо-хорошо… — он даже отшатнулся. — Не буду. Давно?

— Нет…Несколько дней. А точнее прямо сегодня. До этого было как-то незаметно.

— Может, тебе надо отоспаться? Отдохнуть как следует. Не попить недельку… Серной мазью.

— Я же сказала — это не чесотка! Спасибо. Я думала ты что-нибудь умное скажешь. Я буду ходить и вонять серой! Как ты себе представляешь? Ладно! Давай про оружие. Не увиливай! Я иногда сама думала, что похоже так, будто на башне что-то стоит. А иначе, как люди узнают, что им непременно сегодня радоваться надо, потому что праздник? А если повода нет радоваться, а надо?

— Попробуй адонис-бром. Он успокаивает.

— Э-э-э-э! Ты с темы не съезжай! Я тебя спросила — про психотропное оружие.

Зыскин усмехнулся:

— Зачем тебе это? Живешь себе спокойно и не знаешь ничего. И не знай! Так спокойнее.

— Да как же я теперь спокойнее? Я теперь умру от любопытства! Зыскин не томи!

— Ох-х-х… Ты мертвого достанешь… На самом деле все гораздо проще, чем этот дядёк на площади гонит. Простые слова бывают гораздо эффективнее всяких штучек. Только надо их расположить в правильном порядке.

— А-а-а-а… Я так и знала, что ничего ты не знаешь.

Зыскин усмехнулся. Он на такую дешевую разводку не велся. Настроение у Коши упало. С такой ухмылкой он уже ничего больше не скажет.

Муся умудрилась уже уснуть.

— Я знаю, что это за передатчик, — сказала Коша цинично. — Это диктор в ящике. Он всем рассказывает, как устроена география, какой день и что нужно делать. А на самом деле никакой географии нет и никакого календаря. Все в ящике.

— Ну вот! — сказал Зыскин.

Он лег на пол и натянул на голову пиджак.

Коша запихнула в рот оставшиеся макароны и погрузилась в физиологию жевания. Снова по коже начали бегать эти гады. Но она старалась делать вид, будто их не существует. Потом легла рядом с Мусей и уснула.

* * *

Проснулась Коша от того, что все тело ужасно чесалось. Она расчесала руки так, что под кожей полопались капилляры, и появились пурпурные точки. Хотела плакать от злости, но знала, что если начнет, то не остановится.

Но это не поможет! Не по-мо-жет! Она терпеливо переждала, когда желание пустить слезу станет неактуальным, и пошла в ванну.

Соль, сода. Мочалка. Проведя осмотр туловища, снова никаких признаков чесотки или иного поверхностно заразного заболевания не нашла. Коша высыпала в воду пачку соли, а содой растирала кожу и потом быстро совала растертую часть под кран. Спасало.

Ванна набралась, и Коша с наслаждением погрузилась в воду. Вся целиком. Оставив снаружи только лицо и коленки.

Чуть-чуть легче. Спать.

Проснулась, когда вода остыла.

Осторожно выйти из воды, не вытираясь… Простыня. Бегом до дивана.

Зыскин поднял голову, когда Коша вернулась в комнату:

— Ты чего?

— Да так… Пустое. Спи, — отмахнулась она от него и легла рядом с Мусей.

Та даже не засопела.

Едва Коша начала засыпать, Зыскин зашевелился, встал и шепотом позвал Кошу.

— Эй!

— А ты чего?

— Да, я проснулся… Поеду домой, трамваи уже ходят. На полу как-то неудобно и вообще.

— Ладно… Как хочешь. Закроешь окно. Хорошо?

— Да, — он помедлил. — Ты Мусю поцелуй за меня, когда она проснется. Ладно?

— Ладно… Пока, — сказала Коша.

Опустила голову и тут же покатилась в глубину сна. Короткий холодок из окна и стук рамы, уже очень далекий, закончил в тот день ее существование.

(Рита)

Рита оторвалась от записок и посмотрела на часы: перевалило за полночь. Общага наконец-то почти затихла.

Надо выпить кофе. Она поднялась с постели и залезла в Ронину тумбочку. Там таки оказалась баночка с остатками молотой «Арабики» и подержанная обгоревшая турка. Стараясь не греметь, Рита собрала необходимые предметы и, зажав тетрадку подмышкой, вышла на кухню.

РИНАТ В ОЧКАХ

(Коша)

Когда Коша подошла к знакомому дому на Репина, ее захватило чувство невозвратимой утраты. Она медленно поднялась на нужный этаж, внимательно наступая на каждую ступеньку. Долго стучала и звонила в дверь. В пыльное стекло билась муха. Пришла кошка и стала тереться о ногу. Коша собралась отпихнуть ее, но потом пожалела потертую голодную тварь.

Животина запомнила тот кусок мяса. А вот ее хозяин…

Коша посидела на подоконнике, потом на ступеньках… Через полчаса вышла на улицу и села на лавку. Сидела там час. Собралась уходить — подъехала машина.

Из машина вышли: Ринат, два парня, которые были с ним в галерее, и девушка.

Ринат сразу заметил Кошу и поморщился. Знаком отправил компанию в мастерскую, отдав ключи, а сам направился к Коше. Но компания не спешила. Они все провожали его внимательными взглядами. Каждый шаг голубоглазого «ангела» был словно привязан нитками к их зрачкам.

Коша подумала, что все очень глупо. Потому что прила она вовсе не за этим. Она хочет узнать насчет галереи. Ей уж очень нужны деньги. А остальное… Ну что ж? Она все понимает.

Ринат остановился в двух метрах, не доходя до Коши. Он стоял на сверкающих трамвайных рельсах. И, глядя на него, она вынужденна была смотреть в далекие глаза его друзей. Недобрые глаза его друзей.

С очень гадким чувством Коша встала со скамейки.

— Привет, — сказала она.

На его лице были черные очки. Он снял их. Лучше бы он не делал этого.

Глаза. Его и ее…

Она сделала еще пол шага, но Ринат отступил, сохранив расстояние.

— Я говорил с Валентином, — сказал он и спрятал глаза в тени ресниц.

Надо же, в голосе совершенно не было заметно того, что было в глазах. Коша даже засмеялась от этого несоответствия, Ринат удивленно и немного растерянно взглянул на нее и снова одел очки.

— Да… Так лучше. — усмехнулась Коша.

— Я говорил с Валентином, — снова повторил он. — И с ребятами говорил. Я правда хотел как-то помочь. И ты правда делаешь ох…тельную живопись. — Он даже матерился интеллигентно. — И… все остальное. — продолжил он приличным тоном воспитанного в тридцати трех поколениях питерского интеллигента. — Но они против. И Валентин не поддается… а эта девушка — моя жена. Извини, я не могу тебя сейчас пригласить. Я потом познакомлю вас. В этом нет ничего такого. Но сейчас — нет. Боюсь, она меня неправильно поймет. На крыше было… для меня это важно… Хочу, чтобы ты знала это. Так, как было, уже никогда не будет. Я хотел бы сохранить с тобой хорошие отношения. Думаю, что ты тоже. Мы ведь взрослые люди. Правда? Все будет хорошо. Осенью будет еще одна выставка… Может быть, и ты там выставишься вместе со «Вторым пришествием».

— Не бздите, а то улетите, — сказала Коша мрачным голосом, повернулась к нему спиной и пошла, не оглядываясь, на вялых подгибающихся ногах. Она боялась, что если оглянется, то с ней что-то случиться.

Через пару минут кто-то окликнул:

— Ринат! Ты скоро там?

(Рита)

Это было не то, что интересовало Риту в данный момент. Но Коша не сделала одолжения пометить, где ей, Рите, интересно, а где — нет.

Она долго смотрела в окно с очень напряженным лицом, и ее подсознание совершало какую-то важную работу. Важную, но неведомую Рите. Еще она подумала, что хорошо быть психологом и знать что, как и почему. И утешать саму себя какими-нибудь умными объяснениям, когда не остается ничего другого.

ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

(Коша)

Те жалкие четыре часа сна, которые Коша урвала у зудящей кожи, все-таки испортил гнуснейший кошмар. Приснилось, что Валентин наложил большую кучу на самый красивый холст. Она во сне застала его за этим делом. Тут же откуда не возьмись налетели жирные мухи. Коша стала убирать кучу каким-то совком, но дерьмо вдруг стало жидким и вылилось, окатив с ног до головы.

Кожу стало жечь и щипать, как кислотой.

Коша зачесалась и проснулась. С улицы доносился рев компрессора и стук отбойного молотка.

Тело реально прямо горело огнем. Хныкая от бессильной злости, Коша поскакала в ванну и стояла там под водой, наверное полчаса. Злая, голодная, невыспавшаяся, пошла в забегаловку за углом, рассчитывая что там кто-то что-то оставит, и она это съест.

В забегаловке воняло сгоревшей кашей и мокрыми тряпками.

Человек шесть стояло в очереди, и три человека в зале уже насыщали желудки законопослушной утренней едой. Она выследила крупного мужика, который накидал полный поднос тарелок (наверняка от него что-то останется) и, когда тот понес пищу к столикам, устроилась так, чтобы, когда он уйдет, можно было подумать, что это ее жратва. Так и вышло — мужику лень было жевать дерьмовый бифштекс. Тарелка отодвинулась как раз в Кошину сторону. Сглатывая слюну, она смотрела в окно, боковым зрением следя за мужиком. Наконец тот допил чай и, вытерев губы, швырнул салфетку прямо в «её» бифштекс.

Едва мужик отвернулся, Коша злобно сунула салфетку в стакан и потянула тарелку к себе. Однако тут же, откуда ни возьмись появился какой-то бодрый старикашка с пакетом и, вцепившись в тарелку с другой стороны, потащил вожделенную пищу к себе.

— Ты что, дед! Опупел что ли совсем? Это моя тарелка… — сказала она довольно громко и злобно.

— Соси… — мрачно сказал дед и дернул тарелку к себе.

Коша, схватив мясо рукой, целиком запихнула его в рот, хотя мерзкая вонючая клешня дедка тут же наручником сомкнулась на запястье. Девушка пнула старикашку ногой по коленке и побежала прочь из забегаловки, прикрывая рот с бифштексом.

Дедок рассвирепел.

Злосчастная тарелка с остатками пюре полетела вслед конкурентке, но Коша увернулась, и тарелка попала в того дядьку, который, собственно, ее и оставил. Он как раз выходил из забегаловки.

Коша шмыгнула перед носом и, уже еле сдерживая хохот, выскочила на улицу. Тяжелая дверь захлопнулась. Толстяк, видимо, передумал выходить.

Перебежав на противоположную сторону улицы, Коша остановилась. Мясо пришлось вытащить обратно и отгрызать от него маленькие кусочки, что тоже было непросто. Когда с едой было покончено, в челюстях появилась боль натруженных мышц.

Зато настроение значительно улучшилось!

Минуту спустя из дверей вылетел дедок. Судя по всему, кто-то помог ему это сделать. Он долго ругался матом и плевался в сторону дверей.

Подъехал трамвай и спас Кошу от дальнейшего.

* * *

Лицо Валентина как-то неопределенно колыхнулось, когда Коша насуплено втиснулась в кабинет. Лоб галерейщика сразу покрылся испариной, пальцы на руке, которой он набирал номер телефона, задрожали. Он тут же положил трубку, и на темной поверхности пластика осталось несколько жирных пятен.

— Здрас-сте… Я хочу узнать, как с моими работами? Мне нужно совсем немного денег. Может, вы повесите их. Вдруг кто-то купит? Всем очень нравятся мои работы. Кто-то обязательно купит хотя бы одну…

Валентин молчал, без всякого выражения разглядывая разговорчивую зверюшку.

— Ну… — неуверенно продолжила Коша. — Одну-то обязательно… из пяти-то. Валентин встал, закрыл дверь на ключ, опустил жалюзи и встал перед Кошей, вывесив перед ее лицом шарообразное пузо.

Если сказать, что Коша понимала суть развивающихся событий, это было бы большим преувеличением. Безусловно они фиксировались всеми ее рецепторами, потом идентифицировались соответствующими полями головного мозга. Но сама ситуация настолько не соответствовала всему ее предыдущему опыту, а так же усвоенным с детства представлениям, что она затруднялась принять какое-либо решение. В результате, ее участие свелось к роли предмета, который кто-то как-то применяет или использует.

Она заворожено наблюдала за руками галерейщика, продолжая бормотать, словно это помогло бы что-то изменить:

— Если вы их повесите, ничего же не случиться… вы же попробуйте… может как-нибудь…

Точно с таким же лицом без выражения он расстегнул ширинку, достал оттуда вялого червячка. Коша вдохнула, чтобы заорать, но не успела, так как галерейщик схватил за голову и резко наклонил вниз, пока его червеобразный отросток не уткнулся в ее стиснутые куриной жопкой губы. Девушка замычала, вырываясь, и это привело его в крайнюю степень возбуждения. Судорожными руками он повозил ее лицом по своей восставшей плоти, швырнул на диван. Цепкая волосатая рука втиснула Кошу лицом в кожаную обивку. Нос больно сплющился, она хотела заорать, но звук не выходил из прижатого в дивану рта. Легкие хлопали подрезанными крыльями. Она тщетно пыталась вывернуться, приводя его в состояние близкое к безумию, он даже не думал о том, что жертва сладострастия может невзначай задохнуться. Когда наконец удалось содрать штаны с извивающихся ягодиц и втиснуться в разгоряченное борьбой тельце, Валентину хватило ровно трех фрикций, чтобы оставить там свое мучительное вожделение. Зверек тотчас оделся и злобно зыркнул раскосым глазом. Коша хватала ртом пустоту, соскучившись по воздуху. Сейчас ее меньше всего волновал морально-этический аспект происшествия. Процесс возвращения жизни выступил на первый план. Слезы хотели, но не катились.

— Если будут нужны деньги, приходи…

И он вышел, резко дернув зиппер на брюках. Равнодушная пустота склонилась над потерпевшей Кошей любопытным гинекологом. Она поправила одежду и волосы, ежась от позора. В кабинет зашел прыщавый, молча протянул бабки и официальным тоном сообщил:

— Галерея покупает у тебя работы… за 1000 долларов. По две сотни за каждую… Вообще-то, у нас авторы обычно ждут, когда продастся, но Валентин распорядился тебе прямо сейчас выплатить. Коша взяла бабки молча.

Очень хотелось отмыться.

* * *

Коша поменяла деньги и зашла в первый же дорогой кабак. Охранник метнулся, чтобы выгнать, но не успел, так как дверь туалета чиркнула его по носу. Она наплескала огромную лужу, извела всю их импортную бумагу, все их жидкое мыло. Теперь от нее пахло жасмином, как от куста.

Они смирились перед ней, как смиряются перед убийцами.

Заняв позицию за столиком, она щелкнула пальцами над ухом. Набриолиненный мальчик резво подбежал к столу. Чтобы окончательно примирить их с реальностью, не торопясь, посчитала деньги у него на глазах и уткнулась в меню. Мальчик сразу стал таким же добрым, как мать Тереза.

Мартель, угорь, икра, устрицы, осьминоги, какие-то фрукты. Принесли мгновенно. Естественно, это съесть было невозможно. Но Коша все попробовала. Два бокала коньяка устроили в голове торнадо. С каким-то садистским наслаждением она соорудила на столе шикарную помойку, сунула бычок в остатки икры, разбила их сраный английский бокал, швырнула во всю эту кучу денег с жирным чаевыми, и когда стояла на пороге, они, улыбаясь, попросили заходить еще.

Невский жарко дохнул в лицо.

Еще на пять сотен Коша одела себя в классные штаны серо-зелено-черные, пару футболок (черновато-синюю и светло-песочно-болотную), шелковую рубашку чудного кирпичного цвета, классный такой мягкий пиджачок из шелка же и просто дикие шузы от Лагерфельда. Мягкие, точеной формы, прямо обнявшие ступню и почти мужской конструкции. О! Как было сладко, когда она все это напялила на себя…

И как она ненавидела женскую одежду! Символ позора! Символ унижения! Символ дерьма! Символ бесправия! Символ бессилия!

Все старые шмотки тут же полетели в бак. Уже выходя из магазина, увидела длинное трикотажное платье умопомрачительной расцветки: болотно-сине-ржаво-серебрянно-черное и не удержалась. Хотя только что ненавидела женскую одежду. Но это платье было платьем не женщины, а принцессы.

Даже если бы оно не подходило, она бы подарила его Мусе. Оно было умопомрачительным.

Потом, после всех этих излишеств, она заскочила в художественный салон, купила на сотку баксов все, что понравилось — Коша не была уверенна, что следует продолжать заниматься живописью, но жалко было бросить. Ибо сказано в Библии — не зарывай талант в землю.

Не живи жопой, если можешь жить головой.

Она отпихнулась от позора емкой фразой:

— Все леди делают это!

И остановила тачку.

* * *

Шопинг привел охмелевшую Кошу в расслабленное и вполне утешительное состояние.

Дома она спрятала две сотни в тайник под диваном, чтобы заплатить за квартиру, и в нетерпении направилась к Роне. Пора бы ему приехать.

Фу! Какой долгий день! Как его начало непохоже на конец. Уже тени стали длинными, а свет золотым.

На Большом проспекте она купила бутылку Мартеля и всяких штучек, которые доставляют удовольствие, когда их ешь, быстро кончаются и стоят кучу бабок. Но что-то ей не хотелось долго носить эти бабки в своих карманах.

Роня был.

Он приехал прямо сегодня.

Роня засветился, увидев распушившуюся Кошу. Ее это ужасно растрогало, и она чуть не разрыдалась от умиления. Ей больше всего хотелось бы нажраться и пожаловаться Роне на жестокую, безжалостную судьбу. Но она не могла этого сделать. Этот позор она никому никогда не откроет.

Друзья обнялись в избытке чувств.

— Я гуляю! — объявила Коша. — Пошли к заливу. Ни с кем не хочу… Все надоели. Все — суки! Пойдем! Ты — лучший, Роня!

— Ты что, картинки продала? — Роня пристально оглядел ее.

У него самого было двое широких штанов и две рубашки, которые он носил по очереди.

— Да! Продала! — кивнула Коша и, вспомнив Валентина, опять поморщилась.

Роня, видимо, заметил и впился в Кошу любопытным взглядом.

Но та взяла себя в руки и, чтобы отвязаться, несколько раздраженно повторила:

— Ну. Продала! Пять работ продала. Кучу бабок дали. Я еще красочек накупила на сотку баксов. Классных таких!.. просто! Картин нарисую-у-у-у! Кучу!

Она широко махнула рукой, зацепив молочную бутылку на столе, Роня тут же подскочил, и бутылка скатилась прямо в его длинную ладонь.

— Аккуратнее!

— Вечно у меня что-то валится. Блин! — Коша махнула лапкой. — Ладно! Пойдем! У меня столько приключений было, я тебе все расскажу, ты потом сценарий сочинишь, по нему кино поставят, и тебе кучу денег отвалят. Кстати, не написал еще ничего? Пошли!

Когда они выбрались из общаги, Коша увидела напротив дверей человека в черном сюртуке. И это вызвало спазм в желудке.

Она резко остановилась. Роня ткнулся в спину, выходя из дверей следом.

— Извини, — смутился он, и осторожно обошел подругу.

Коша смотрела на мужика в сюртуке, и пыталась вспомнить, где его видела. Она так и стояла бы, если бы Роня ее не поторопил.

— Долго ты стоять будешь?

Коша медленно повернулась и поспешила, изредка оглядываясь через плечо.

— Что ты там такое увидела? — спросил Роня.

— Да какой-то странный мужик там стоит, я не могу вспомнить, где я его видела?

— Где мужик? Там нет никого.

Она оглянулась еще раз. И, действительно, никого не было.

— Наверно он ушел… — растерянно пробормотала Коша.

Она подумала, что возможно, это галлюцинация. Если ей мерещатся муравьи под кожей, почему не померещиться мужику на тротуаре? И к своему удивлению, Коша заметила, что в смысле жуков чувствует себя значительно лучше. То есть чесаться ей почти совсем не хочется. И ей сделалось ужасно. Насколько же можно зависеть от денег! И она стала мечтать о каком-нибудь способе жить, чтобы вообще от них не зависеть. То есть вообще. Не есть, не пить. Не мерзнуть. Выходить на берег залива и набираться силы от ветра, от солнца, от воды.

Но как это сделать?

Жрать марки, которые дает Череп? Но они тоже денег стоят.

Роня всегда находил на берегу стеклянные шарики. Бесцветные, бутылочно-зеленые, голубоватые и цвета марса. Коша всегда завидовала и пыталась хотя бы раз найти один шарик, но никогда это не удавалось, а постоянно попадались какие-то ржавые ключи.

На длинной сизой коряге, лицом к морю, под шорох набегающих волн пили «Мартель» из пластиковых стаканчиков. Ветер нес в лицо влажную свежесть. По мокрому песку деловито топталась ворона и выковыривала большой кусок мешковины. Он хватала клювом с того края, где ткань скрывалась под песком и медленно вытягивала на поверхность, когда нужно, помогая лапой.

В глазах Коши поблескивал тяжелеющий послеобеденный свет. Она расслабленно покачивала ногой и, идиотски улыбаясь, наслаждалась сочетанием алкоголя, лета и наличия денег. Приятные воспоминания жизни совокуплялись в ее голове с ощущениями настоящего момента и усиливали эйфорию.

— Послушай, Роня! Помнишь, мы обдолбились с Черепом?

— Ну…

— А вот какие мы были? Мне хотелось, чтобы ты сказал — мы были совсем ненормальные?

Роня сосредоточился вспоминая.

— Да нет. Обычные. А что?

— Ну… — она пожала плечами. — Интересно, как это выглядит со стороны. Знаешь, я иногда слышу ту музыку. И состояние ко мне возвращается на короткие вспышки.

— В этом состоянии нет ничего особенного, — успокоил Роня. — И долбиться совсем ни к чему. Лучше слушай, что я придумал. Ты же знаешь, что Чехов про ружье сказал?

— Да.

— Так вот. Я не согласен, что ружье всегда должно выстрелить, — сказал Роня, понюхивая «Мартель». — Да. Хороший коньяк… Так вот… в жизни все не так. Смотрел на твои картинки и подумал, что это случайные куски, которые можно продолжать в любую сторону, ничего не нарушив. Ведь что такое сюжет — это похоже на традиционную композицию в живописи. Есть центр, вокруг которого все происходит; перспектива, которая удаляется; передний план, средний, дальний… Да? Все предсказуемо и одномерно как-то.

— Ну… — кивнула Коша, не совсем понимая, куда он клонит.

— Вот и я говорю… В жизни-то все не так. Вот даже с ружьем. Наверно, это было актуально во времена Чехова, когда люди годами существовали в замкнутых пространствах. Самолетов не было, интернета опять же не было… И сюжет, начинаясь, успевал завершиться. А сейчас-то все по-другому… Вот ружье это несчастное, к примеру, висит себе и висит на стене. Да? И, кажется, должно выстрелить. Дядя Ваня какой-нибудь уже портвейну набрался, уже о смысле жизни задумался, глядя на это ружье. В это время соседская лапша на кухне сбежала, огонь погас, а газ-то идет. А тут в подъезд заходит…ну…просто человеку невтерпеж стало. Вот он зашел в этот подъезд, отлил в какой-нибудь угол и бычок кинул, не глядя. И даже не подумал, что кинул его в бак, где строители после ремонта всякое дерьмо пропитанное растворителями оставили: газеты, тряпки. У нас ведь бычки не тушат. Барахло естественно загорелось тут же. Но и это даже не все. Стоит этот мужик и ссыт, по херу ему, что горит — в баке же. Кто-нибудь потушит. А в это время дядя Ваня прикурить решил и как чиркнет спичкой. Все взрывается. В квартире пожар, дом горит. Мужика в подъезде балкой придавило. Лежит он и думает: «Не мог в другой подъезд зайти…» А ружье так и не выстрелило.

— Ну. Роня, а дальше?

— Да какая разница…

Коша минуту поразмышляла над его словами и вдруг оживилась кстати вспомнившейся мыслью:

— Послушай, а ты вот как думаешь, то что во сне — это реальность?

— Я думаю, что это такая же реальность, как фантазия… Относительная. Вопрос, что понимать под реальностью… Реальность ведь она постоянно раздвигает свои границы. Если мы чего-то не знаем, а оно существует, можно ли считать это реальностью?

— Знаешь, я думаю, реальностью надо считать то, что реально действует на тебя. Вот ты не видишь радиацию, но она действует — значит существует. Согласен?

— Мысль интересная… — согласился Роня.

— Ну так и вот. Например, одному человеку приснилось, что соседка во сне сказала, что его жена с соседом ему изменяет. И во сне он пошел и посмотрел, как она ему изменяет. А он просыпается и думает, будто вовсе это не сон, а вчера было на самом деле. Тем более, что соседка за солью, действительно, заходила. И он начинает следить за своей женой. А когда следишь, то что хочешь выследить можно. Накручивает, наворачивает, и потом на какой-нибудь попойке начинает приставать к жене, с целью вывести ее на чистую воду. И в ярости убивает ее. А она про соседа ничего и не знала. Получается, что это действие дурацкого сна! А?

— Ну ты завернула! Даже я до такого не додумался бы…

— Нет, ты скажи, это действие сна?

— Я бы не сказал, что все так однозначно. Во сне он только догадался, как Чайковский.

— Может и Чайковский. Да только, если бы сна не было — никакой драки не было бы. Да и не догадался он. Почему-то ему так приснилось. И все. А он решил, что так все и есть.

— Что-то есть в этом, конечно. Знаешь, что может быть. Это не действие сна, а действие безумия или алкоголя. Смотря от чего ему такие сны снятся.

— Постой! Тут еще фишка есть! Ты можешь во сне догадаться, что это сон?

— В какой-то момент, когда просыпаться начинаешь — да. А так, скорее всего нет.

— Вот, значит все свои поступки ты как бы в реале совершаешь? Да?

— Похоже, что так…

— Значит, если ты во сне кого-то убьешь, то ты — убийца. Так?

— Хм, — Роня задумался и отхлебнул «Мартеля».

Море приобрело цвет расплавленного желтоватого станиоля. Ворона завершала свою деятельность — перед ней была разворошенная яма и почти откопанный пакет.

— Сложно… — сказал Роня. — С одной стороны ты как бы права, а с другой как-то не очень. Мне кажется, что во сне ты — это не совсем ты. Ты во сне можешь быть кем угодно, даже со стороны себя видеть можешь. И потом, это ведь символ. Может ты совсем не человека там убиваешь, а некий образ, который символизирует какое-то твое свойство, например…Так что…

— Да… Может быть… — кивнула Коша. — Но ведь ты-то об этом не знаешь, когда делаешь это. Например: стреляешь или втыкаешь нож… А?

— Н-ну-у-у-у… Что она там откопала?

Роня встал, ворона тотчас отлетела прочь, и обиженно каркнула издали. Роня подошел к свертку и присел на корточки. Коша вскочила следом:

— Что там?

«Мартель» чуть было не вылез из нее наружу, когда она увидела это. Наверное все случилось очень давно, но до сих пор было понятно, что когда-то это был новорожденный младенец.

— Едрическая сила… Что делать-то? Ну и зачем ты пошел смотреть?

— Вот как раз к вопросу о ружье… Не надо голову грузить всяким дерьмом.

— Блин! Да она еще до нас его откапывала! — крикнула Коша.

— А зачем мы здесь остановились?

— Да пошел ты!

— Это правильно. Пойдем. Уже ночь — сюда никто не придет. А за ночь его сожрут крысы. Пошли отсюда. Неприятно.

— И что, мы так все оставим?

— Думаю, да…

Вдруг у Коши сама собой выговорилась фраза, будто кто-то заставил ее сказать, хотя она точно знала, что не надо этого делать:

— Плод большого и светлого чувства.

— Ну ты… — Роня расхохотался. — Циничная психичка. Меня иногда пугает твоя обреченность и беспросветность. Надо же находить что-то хорошее в жизни.

— «Мартель». И расплачиваться за него нехорошим, — сказала Коша себе под нос.

Некоторое время она шла молча, наклонив голову и пиная песок модными ботинками. Иногда она оглядывалась назад. Холодный луч прожектора в порту был сильнее света белой ночи. Он высвечивал из холодных сумерек куски кабеля, обрывки целофана, помятые банки из-под пива, пустые баллоны из-под пепси. Земля иногда была твердой, иногда податливо проминалась под ступней.

Наверно кроты там рыли ходы. Если живут кроты у воды. Но крысы ведь живут.

Когда они выбрались со свалки на асфальт и тишина стала одолевать, Коша внезапно пробормотала:

— Я знаю откуда слово «пах»… Потому что пахнет.

— Что ты вдруг? — Роня рассмеялся.

— Так… На основании опыта, — вздохнула Коша и злобно пнула банку из-под пепси.

Та с грохотом покатилась по тротуару.

Большой проспект был удивительно пуст. Эхо шло следом, наступая на пятки. Казалось — сзади идет человек. Старая питерская фишка, но все равно время от времени Коше хотелось оглянуться.

Впереди у длинного дома без парадных, прямо на аллее под фонарем стояла парочка: матрос с девчонкой.

— Да… — сострил мрачно Роня. — А потом вороны трупики из песка выковыривают.

— Заткнись. Только я о нем думать перестала… И потом эти-то при чем? А кстати, где они?

Друзья одновременно остановились: парочка просто исчезла, словно ее там никогда не стояло. Некуда им было деться: подъездов там не было, по проспекту никто не шел. Что-то много приколов на один день.

— Это они и были… Точно.

— Кто они? Роня! Что ты гонишь?

— Это призраки… тех.

— Ты что, хочешь меня извести? Ты что? Я сейчас умру от страха… Заткнись.

Роня расхохотался.

— Напрасно ты хихикаешь… — пригрозила она. — Я тебя заставлю ночевать у меня, если мне будет страшно. Понял! Я только призраков боюсь. С тобой я точно справлюсь.

— Я пошутил! Это не призраки, это просто глюк. Там падала тень от дерева, и нам показалось.

— Роня! Там не было дерева, там был фонарь. Там не было никакой тени, они стояли под фонарем. Понимаешь ты, или нет? Но если ты сейчас не замолчишь, тебе точно придется у меня спать! Все!

— Ну вот. То она…

— Замолчи сейчас же! — Кошин голос раздавал звонкие пощечины окнам.

Роня замахал руками:

— Хорошо-хорошо. Только тише. Люди спят!

— В этом городе людей нет. Тут все — призраки… — злобно произнесла Коша. — Вурдалаки, оборотни и вампиры.

На самом деле, когда громко говоришь, не так страшно. А еще лучше петь. Она вспомнила, где видела человека, который стоял напротив общаги. Она видела его во сне. И в трамвае. Откуда-то он взялся в трамвае, когда она не застала Роню. Потом проводил ее до общаги, а потом исчез. Только во сне у него было другое лицо.

Коша приостановилась.

Неприятное ощущение присутствия заставило ее напрячься. Так кошки поднимают шерсть дыбом, глядя в пустой угол. Коша почувствовала, что если оглянется, то увидит его снова. Пальцы на руках неожиданно похолодели. Она глубоко вздохнула и принялась терпеть.

— Роня! — сказала она мрачно. — Тебе точно придется у меня ночевать.

— Это почему? Я же молчу.

— Роня, я видела его во сне.

— Кого? Труп?

— Мужика в сюртуке… Он стоял, когда мы выходили. Он мне снился два раза, и на улице он за мной гнался.

— Где стоял? Я не видел никого!

— Плевать, что ты не видел, если мне он сегодня опять приснится, я просто сдохну от страха.

— Да ты сама все придумываешь.

— Ну как я придумываю! Оно мне надо?

— Это твой страх. Просто твой собственный страх.

— Ха! Ну ты! Блин! Он в реале, я тебе говорю! Он ехал в трамвае! Честно говоря, я не понимаю, как ты по ночам где ни попадя шляешься. Неужели ты ничего такого не видел? Объясни-ка мне, как тебе это удается?

— А со мной ничего плохого не может случиться… — беззаботно пояснил Роня. — Я просто знаю. А ты напрасно себе всякие страхи придумываешь. Это такой город, он слышит твои мысли и создает их в реале. Я тебе точно говорю, что он у тебя в голове живет. Увидишь!

Ронины слова включили в Кошиной голове сложный процесс, подробности которого оставались для нее секретом. Она впала в полу сомнамбулическое состояние. Просто чувствовала, что там происходит какая-то химическая реакция. Если бы кто-то спросил ее, о чем она думает, она не ответила бы, потому что не знала, о чем. Мозги уже почти кипели. Где-то в темноте ворочались мутные неуловимые образы, ощущения, которые — она знала — станут словами потом, когда мозги все переварят и выдадут несколько более менее ясных силуэтов. Или даже нет. Ощущений правильности и уверенности, что это так или не так. Только вот что — так …

Надо же, как это странно: кто-то говорит слова, кто-то их слышит, это значит, что в уши попадают звуки, которые соответствуют определенным предметам, которые где-то там в голове записаны в виде каких-то молекул, эти молекулы возбуждаются и в зрительном центре активизируется изображение, которое даже можно посмотреть, если как следует загрузиться. И вот каким-то образом этому кому-то удается пошевелить этот порядок, который там уже был. И все. Утром вдруг ты думаешь: «Екарный бабай! Так ведь мир-то совсем другой. Совсем не такой. А какой он на самом-то деле?»

А мир — это просто порядок в голове. А у Коши — бардак.

Осторожно, стараясь не стучать рамой, Коша открыла окно в свою комнату.

Черное окно угрожало.

— Полезай первым. С тобой ничего не случится, а я боюсь.

— Хорошо… — сказал Роня и нырнул в окошко.

Там что-то громыхнуло и зажегся свет, Коше уже стало страшно на улице в этой мутной белизне ночи. Она скорее запрыгнула внутрь и закрыла окно на шпингалеты.

— Э! Ты чего? Психическая? Я не хочу оставаться!

Роня по-стариковски сложил руки на пузе.

— Роня! Думай что хочешь! — замотала она головой. — Я боюсь! Просто боюсь. Тебе трудно? Я прошу тебя.

Роня вздохнул и согласился:

— Ну хорошо… Покажи хоть, что за красочки накупила. Я не хочу спать пока. Давай чайку бахнем. А то всё: коньяки дорогие, а потом начинаются мужики в сюртуках, матросы исчезают на ровном месте… Баловство одно.

— Я больше тебе никогда ничего не расскажу. Я, кстати, спать тоже не хочу, я хочу нарисовать кое-что.

— Я не помешаю тебе?

— Я же не ртом рисовать буду, а руками.

— Почему не ртом? — озадачено, спросил Роня минуту спустя.

— Потому что я им буду разговаривать с тобой.

— А-а-а-а…

Коша взяла холст, который натянула днем и выдавила на него сразу несколько цветов: охру, стронцианку, белил, немного кобальтов светло-зеленого и светло-фиолетового. Ладонью размазала эту кучу по холсту, уже зная что это будет — это будет песок берега. Ей важно было делать это ладонью. Ощущение от осязания холста пробудило внутри огонь. И холст запомнил этот огонь. Когда он высохнет, будет хранить в себе его всегда, и каждый, кто увидит этот холст почувствует тепло этого огня.

— А знаешь, — вдруг сказала Коша. — Мне кажется, сюжет в моих картинках все равно есть — только он какой-то синкопированный. Его точки бифуркации не в событиях, а в той пустоте, которую эти события напрягают. Как на площади Труда. Там всегда что-то включается, хотя ничего именно там не происходит… И связь между событиями не буквальная, а как бы метафорическая. Вот допустим, мы сегодня увидели трупик, да? По классическому сюжету нас должны найти менты. Но этого не будет. Я думаю, что это просто знак. Я только не знаю, какой. Мне он очень не нравится — но я точно знаю, что эта гадость еще сыграет свою роль. Ну, как черная кошка. Она сама по себе ведь ничего плохого не делает, а только предупреждает. Она просто знак. Я как-то мутно говорю, да? Я сама просто плохо понимаю, скорее чувствую.

Не услышав ответа, Коша оглянулась — друг уже посапывал, вытянувшись по стойке смирно на диване. Звук первой машины, первых утренних шагов, первого трамвая, громкий по-утреннему разговор обозначил начало нового дня.

И Коша, хоть и почесывалась, но как-то меньше, чем прошлой ночью, и глаза уже не могли навести резкость.

Она положила к крысиной норе огрызок сыра и устроилась рядом с Роней.

Боже, какой длинный день.

(Рита)

Рита зевнула и посмотрела на часы. Кофе взбодрил. Но события предыдущего дня все-таки давали о себе знать. В теле появилась нервозная дрожь. В солярий бы. В сауну и поспать суток двое.

Нет, лучше не думать — развезет.

Она перелистнула следующую страницу.

СЛЕД СКАРАБЕЯ

(Коша)

Коша ничего не могла в этот день. Все было мерзко. Бросила кисть и вылезла в окно. Она не знала, куда должна пойти, но должна была куда-то придти в какое-то конкретное место. Только, где оно находится? Кошу повлекло в сторону дома Рината. Казалось нелепым такое прощание. Это не он хотел этого, а его прежняя, сложившаяся до Коши жизнь заставила сказать ей эти слова. Она была зла на него, но в тоже время он отложил в ней личинку тоски, которая начала питаться Кошиной душой и силой. Ее желудок стал жилищем этой личинки. Она медленно шла в сторону его мастерской, проклиная себя за отсутствие гордости.

Но какая может быть гордость у никчемного человека? Кому-то она должна доказать, что она — не никчемная, тогда она и сама сможет себя считать чем-то достойным. Роня — не в счет. Он такой же иностранец. Ну не иностранец, провинциал, хоть и из подмосковного пригорода. Но все равно — он неприкаянный. Такой же, как Коша, бездомный.

А ей надо доказать кому-то из этих. Ринату, Рыжину, Котову. Надо, чтобы они ее начали уважать. Валька — хозяина галереи — она вообще выбросила из головы, как запретную вещь. Нет никакого Валька. Деньги кончатся, и его не будет. Решено. Она никогда не будет выставляться с группой «Второе пришестивие». Не потому, что они ее не берут, а потому что она так решила. И точка!

Коша брела по улице, намереваясь сесть в трамвай номер один и доехать до заветной мастерской, где целую неделю они вместе слуадостно умирали друг в друге, слушая дыхание ветра и истомленной испанской флейты.

Невыносимо хотелось увидеть Рината.

Она пыталась придумать доводы и фразы, которые помогли бы убедить его в том, что все не так, как он думает. Коша вспоминала его потемневший взгляд, когда он стоял напротив на тротуаре, и ее мозг отказывался понимать ход его мыслей.

На набережной Коша остановилась и долго смотрела на здание Университета с полной пустотой в голове.

Она стояла на обочине и наверно поэтому рядом остановилась машина. Человек в темных очках спросил, куда.

Коша сказала.

Раз уж сам остановился, то что ж не поехать-то. Денег полный карман! Да и не очень нужны они в Питере, чтобы поехать на тачке. Почему-то здесь водилы еще возят по пути просто так. Для компании.

Она села.

Водитель что-то говорил, но Коша не слышала слов, механически кивала головой.

На Репина попросила:

— Остановитесь тут.

Деньги водила не взял.

— Спасибо. Не надо. Мне было по пути.

— Спасибо, — Коша пожала плечами и вышла.

Оставшись стоять у канала напротив дома Рината, она поняла, что оказалась тут совершенно напрасно. Не так лежали вектора пространства. Не та была магическая фигура событий. Ну есть у нее деньги. Ну и что? Что она докажет этими своими грошами?

Ну да. Валек выкинул ей подачку. Ну и что? А сама-то она по-прежнему ничего не значит. И жизнь ее похожа на карандашный набросок — можно стереть легким движением ластика. Скомкать бумажку и выбросить в Неву. Или сделать самолетик и пустить с крыши.

Пустота все вырастала, Коша летела в эту пропасть и хотела скорее разбиться, потому что полет уже измучил своей продолжительностью. Откуда-то она знала, что летит вниз, и что разобьется непременно.

И она медленно поплелась прочь, куда шли ноги.

Удивительно пустынное место. Коша легла животом на нагретый солнцем бордюр канала и смотрела в мутную коричнево-зеленую воду. Куда же надо пойти? Ее словно кто-то звал. Сладкая тягучая патока — то ли голос, то ли флейта где-то в облаках. То ли ядовитая ласка убийцы сочилась из глубины незрячих питерских стекол. Ни облачка на небе… И неслышимая снаружи, но отчетливая внутри нота.

Коша долго щурилась на солнце, пока ей не показалось в ослепительной синеве легкое белое пятнышко.

Теперь она поволоклась к Театральной площади. Почему-то появилась уверенность, что нужно именно туда. Но, когда пришла туда, стало понятно, что это совсем не то. Она сделала три круга по площади, потом дошла до Исакия и решила, надо на все забить и идти силком домой. Спать. А потом ночью поработать над холстом. Почему-то Коша не могла ни рисовать, ни красить с двенадцати дня до двенадцати ночи. В это время ее непреодолимо влекло пространство. Но в нем она никому не была нужна.

На площади Труда Коша села на трамвай, чтобы переехать на нем через Неву. В это время он никогда не бывал набит битком. И Коша стояла посреди салона, слушая ничем не приглушенный грохот колес, и наблюдая, как в окнах проплывает кирпичная крепость малой Голландии.

А еще она думала, что водитель трамвая в Питере — очень важный человек. Потому что, если бы не водители трамваев, то город разрушился бы и перестал существовать, как Вавилон. Еще она подумала, что ей хотелось бы быть водителем трамвая. Про водителя трамвая никто не скажет, что он — никчемный. Но берут ли туда иногородних девушек?

Трамвай перебрался через Неву и остановился на остановке.

Коша выскочила, повинуясь импульсу, и решительно направилась в Кунст-камеру. Она купила билет с чувством обеспеченного человека, который может себе позволить такую мелочь, и проследовала за какой-то экскурсией через весь музей до зала с уродцами. Она сама не знала, что влекло ее туда. Совсем недавно они с Роней убежали от разрушенного младенца на пляже. И теперь его призрак словно упрекал Кошу.

Затаив дыхание, она вошла в зал препаратов.

Посмотреть на уродцев, чтобы понять, в чем привлекательность тления и пагубности. В чем волнующее обаяние тлена и разрушения. Зыскин говорит, что людьми движут две силы — Эрос и Танатос. Они влекут людей, разрывая на части. Один к смерти, другой к воспроизведению. Но так и не ясно, кто из них — благ.

Банки с человеческим браком. Они стояли спокойно в старых витринах, на обычных полках за стеклом. Были аккуратно подписаны. И не было в них никакой потусторонней мистики.

Кошу передернуло.

И она отошла в сторону.

Отошла и сразу наткнулась на отпечатки ладоней Петра и его длинные с малюсенькими ступнями ботфорты. Надо же, какие ручульки были у Петра! И он этими ручульками свернул страну в бараний рог. У Зыскина тоже маленькие ручки, а сам он высок. И глаза у них чем-то похожи.

Коша стояла и думала о жестокости Петра. Неужели неизбежно — быть жестоким, чтобы сделать что-то хорошее? Чтобы потом помнили тебя. Пользовались тем, что ты сделал. Испытывали благодарность. Может быть, жестокость — благо для будущего? А жалость — благо для настоящего?

Но и жалость жалости рознь. И жестокость жестокости рознь.

В зал вошел молодящийся рыжеволосый человек в дорогих очках-хамелеонах. Не смотря на возраст, на нем была одета молодежная футболка. Он обошел всех уродцев, то и дело поглядывая на дверь. Потом остановился у гипсовых следов петровской руки и, примерив к ним свои — огромные узловатые кисти — громко хрюкнул.

Коша оглянулась и вздрогнула. На запястье рыжеволосого дядьки она увидела знакомую татуировку. Это был тот человек, золотую ручку которого она нечаянно сломала и потом украла. Конечно, он не мог читать мысли. Люди не умеют этого делать, но Коша все равно почувствала себя уродцем из стеклянной банки.

Приступ внезапной тошноты погнал ее на улицу. Около самого выхода спазм отпустил желудок, и Коша остановилась. Она отдышалась и решила посмотреть в зеркало. Дома такого большого зеркала не было.

Она придирчиво оглядела одежду и, в принципе, осталась собой довольна. Вот только голова. Надо бы сделать прическу, подумала Коша и прикоснулась к волосам.

Она собрала волосы в узел, пробуя сделать хвост, как у Муси. Но от этого лицо стало жестким и похожим на мальчика. Каким-то угрожающим. Нет. Так она не понравится Ринату.

Потом поставила их дыбом, потом снова рассыпала по плечам и помотала головой.

Вдруг какой-то человек замер за спиной и сразу установилась какая-то особенная тишина, которая звенела очень тихим тоненьким звуком и сквозь нее, как сквозь сон, долетали очень далекие звуки машин с улицы и звуки катеров с Невы.

Коше почему-то стало страшно оглянуться, но человек приближался к ней в зеркале, вызывая в позвоночнике обморожение. У нее вдруг замерзли пальцы и стянуло морозом все жилы. Черт! Это был тот же человек. Она больше всего боялась, что увидит его лицо близко, как в том сне, и придется решать, реален он или нет. В голове опять заиграл саксофон, и голос отчетливо повторил фразу о сыне дьявола. Ужас сжал Кошу в пружину и вытолкнул на улицу.

Она так и не решила, считать его реальным или считать его нереальным.

И поняла, что боится того, что он — реален.

Считать его галлюцинацией было гораздо проще, чем смириться с его реальным телесным существованием. Призрак, хоть и приводил в ужас, но все-таки не вынуждал к принятию каких либо мер, все-таки лучшее средство от призрака было просто знать, что он призрак. Ну в крайнем случае можно спрятаться под одеялом или сложить пальцы крестиком. Или попросить у Зыскина каких-то колес. Или напиться. Просто напиться.

На улице палило солнце, но Кошу колотило, пока она не выпила коньяка в ближайшей кофейне. Сын дьявола заткнулся.

Она остановилась посреди улицы, пораженная внятной ясной мыслью. Пугали не галлюцинации как таковые, а невозможность управлять ими. Беспомощность перед их произволом. Если они могут появляться сами по себе, они возможно могут и еще что-то. Они могут вмешиваться в реальную обычную жизнь.

И в этот момент Коша размножилась. Она спорила сама с собой несколькими голосами. И все они были одинаково упрямы. Где же она настоящая? Где?

Это надо было обдумать.

Коша отошла к бордюру и присела, пыталась понять, где начинается ее «я».

Одновременно несколько ощущений и несколько голосов загалдели, перебивая друг друга. Она четко осознала, что «я», которая рисует, пишет, думает и дружит с Роней — это одна. Вторая, которая трахается с Ринатом — совсем другая, а есть еще голос, который обвиняет ее во всех грехах. И голос, который смеется над ней и внушает подозрительность. И еще молчаливая рука, которая бьет по затылку, заставляя втягивать плечи и стыдиться своего тела или некоторых поступков. Сколько же в ней «их»?

Может быть, этот странный человек является кем-то из этих сущностей, нашедших пристанище в мозгу Коши? Сейчас она поверила бы и в переселение душ, и в призраков, которые паразитируют в чужой личности, и в бесов, которые вселяются в тело. Прямо в тело. И живут там наподобие личинок.

Она брела, точно лошадь по привычному, выученному маршруту, не видя ничего вокруг себя. Странно, не было денег — было плохо. Теперь есть — еще хуже. Когда не было, казалось — все дело в них. А теперь ясно, что они — ничто.

Коша растерянно пошевелила купюрами в кармане и с удивлением обнаружила, что стоит перед дверью общаги.

Роня что-то писал, сидя прямо на подоконнике открытого окна. Шарики, горсть стальных перьев в маленькой коробочке. Бутылка из-под кефира, которую выпили в два приема. Наполовину обломанный батон. Солнечный квадрат на столе. Простая человеческая жизнь. Реальная и твердая на ощупь.

Коша решила считать мужика галлюцинацией.

— Я пишу, — сказал Роня и снова уткнулся в бумаги.

— Пиши… — сказала Коша и свалилась на койку.

Потолок закружился в глазах.

Скарабей катил свой шарик к годовалому ребенку, сидевшему голой попкой прямо на песке. Белесое египетское небо безжалостно посылало на землю непрерывный поток жесткого горячего света. Ребенок занимался тем, что набирал в горсть песок и, стискивая его кулачком, следил, как из руки струится тонкая сухая струйка. Его сосредоточенные глаза неожиданно строго посмотрели в лицо высокого мужчины остановившегося прямо перед ним. Скарабей дополз до ступни мальчика и, внезапно начал закапывать свой шар прямо возле пятки. К группе приблизилось еще несколько человек. Четкие короткие тени замерли, ожидая, что последует далее. Наконец жук погрузился вместе с сокровищем в нору. Мальчик набрал еще горсть и присыпал место аккуратной конусообразной горкой.

Чьи-то руки подобрали ребенка и понесли в сторону реки.

Сон был настолько явственным, что Коша не сразу вернулась в реальность. С трудом она осознала, что лежит на Рониной койке в общаге. Роня по-прежнему сидит на подоконнике и пишет. Она села.

— Ронь! — начала Коша и закашлялась.

Не отрывая головы от листов, молодой человек подал голос:

— Да. Слушаю.

— Пойдем чего-нибудь съедим? Фу, какой мне странный сон приснился… Какой-то Египет.

Роня не отозвался, продолжая писать. Наконец он отложил листы и увидел, что Коша с завистью перебирает стеклянные шарики, разглядывая их на свет.

— Возьми, если хочешь…

Она покачала головой и протянула:

— Не-е-е-е… Я хочу сама найти. Лучше я буду о них мечтать.

ЕВГЕНИЙ. ДУБЛЬ ПЕРВЫЙ

(Коша)

Прошло несколько дней.

Утром Коша рисовала бесконечный по счету стеклянный шарик.

Постучала Муся. Радостная и свежая. Было видно, что она отъелась и отоспалась.

— Привет! Ты где шлялась? Бродяга! — обрадовалась Коша

— Ездила к предкам. Мы с тобой тогда поговорили, и меня как-то потянуло.

Муся внезапно увидела новые Кошины шмотки и воскликнула:

— Ух ты! Откуда это у тебя? Вот! Стоит уехать на несколько дней…

— Да… Валентин у меня купил все работы.

— Да? Что с ним случилось? Он же не хотел…

Она не знала, стоит ли Мусе говорить, как все было.

— Выпить хочешь? «Мартель».

— С утра? — Муся задумалась. — Хотя… В этом что-то есть! Давай.

В бутылке оставалось как раз две порции. Подруги располовинили их и сразу стало весело и беспечно.

— Вот уж не думала, что тебя к предкам потянет! — удивилась Коша, вспоминая Мусины откровения.

Муся посмотрела вверх, потом вбок, потом вниз и вздохнула:

— Я даже не знаю, я захотела еще раз все понять. Мне все равно жалко их, понимаешь? Мать, кенечно, больше. А отчим… Ну знаешь, во-первых, это мой первый мужчина все-таки. А в-вторых, я же сама в общем немного виновата. Если бы я тогда не спровоцировала его. Мужчинам так трудно отказаться от этого. Все равно, что льву от охоты. И потом… Сейчас он стал тихий. Старый. Короче, мы помирились. Мне даже немножко денег дали.

— М-м-м… — Коша попробовала понять, что она чувствует. — Да… Они умрут, наверно, раньше… И наверно, они что-то потеряли.

— Не в этом дело… Хотя и это тоже. Они родили нас, а мы их нет… Мы что-то взяли у них. Когда у тебя дети, ты уже ничего не пробуешь. Уже нет вариантов — ты должен их кормить, поить и воспитывать… А сам-то ты не знаешь, как надо! И получается, что ты, сам по себе еще ничего не успев, уже как бы добровольно умираешь.

— А-а-а… — Коша пропустила мимо ушей Мусин философский припадок. — А где ты бабки взяла на билет?

— Я позвонила Зыскину и все рассказала ему. Он мне одолжил.

— Неожиданно! — Коша от удивления вытаращила глаза.

— Я сама удивилась… Я даже не просила, он сам предложил. Мне кажется, он мне глазки строит… Честно говоря, не представляю, кто с ним мог бы спать. Знаешь. Ему не повезло. Если бы у него не было такого толстого пердака, он был бы вполне нормальным парнем. И я бы даже вышла может быть за него замуж. На самом деле, мне хочется такого мужа, чтобы он не доставал. Пусть бы занимался своими делами. А я — своими.

— Послушай, сколько помню его — всегда был жмотом…

— Ну. Бывают в жизни чудеса! — Муся всплеснула руками и потянулась за сигаретой. — Он кстати сказал, что у Рината и его компании где-то еще одна выставка открылась. Или откроется… по-моему, даже сегодня. Какое сегодня число? Тринадцатое. Точно сегодня. Не хочешь?

Пустота, которую Коша, казалось, перестала ощущать, вдруг внезапно распахнула свою акулью пасть, и Коша опять ухнула туда со всего маху.

— Даже не знаю. Надо оно? Я видела его с женой и с этими его приятелями. Он мне все сказал. Я чувствую себя как говно.

— Что он тебе сказал?

— Что ничего больше не будет.

— А что он при этом делал, как выглядел, как смотрел?

— Не знаю — он одел очки. Но голос у него был мерзкий… Правда, когда я уходила, он еще долго стоял, пока его не окликнули.

Муся вздохнула:

— Ну ты все преувеличиваешь. Просто тогда была жена. Но жена это еще не факт. А факт, что мужики трусливы. Он просто боялся. Понимаешь, он тебе не доверяет. Он не может предсказать, как ты себя поведешь. А она у него уже есть. Все просто. Мне кажется, что, если он тебе нужен, надо сделать так, чтобы он привык к тебе. Ну, чтобы он знал, что ты в его жизни так же естественна, как утром зубы почистить. Условный рефлекс короче надо выработать, как у собаки Павлова. Вот и все.

— А жена?

— Зыскин сказал, что они провожали ее два дна назад в Испанию. Я не думаю, что она вернулась. Ну будет приезжать на неделю. Тебе-то что? Остальное-то время он будет твой!

Коша задумалась, стало противно, что должна жить исподтишка от какой-то жены. Разозлилась.

— Да? Глупо это. Не хочу. Рефлексы какие-то. Что я — дрессировщик?

И неожиданно для себя она резко поднялась, и полезла в шкаф. Платье как раз для этого случая.

— Да ничего кроме рефлексов-то и нет, — сказала Муся философски. — Ух ты! Вот это прикид! Сколько же он тебе дал?

— А-а, — Коша вздохнула. — Я уже почти все расфигачила.

— Ну-ка покажись! — Муся оглядела ее внимательно. — Тебя надо накрасить. Сейчас я из тебя сделаю артистку. И никакого нижнего белья! И не смей мне перечить. Сегодня мы твоего Рината отделаем так, что он всю жизнь будет только о тебе и думать.

Коша вытащила деньги из заначки, пересчитала, протянула пачку Мусе:

— Возьми отсюда баксов двадцать себе. А остальное пусть у тебя лежит. У меня кошелька нет. Я боюсь, что кто-то залезет и украдет. Окно-то мы не можем закрыть!

— Правильно! — усмехнулась Муся, складывая бумажки в сумку. — Зачем тебе кошелек? У тебя бабки больше двух дней не держатся. Ну что? Готова? Садись, буду из тебя красотку делать.

Коша села поближе к окну и с любопытством наблюдала, как Муся сыпала на стол содержимое косметички. Тушь, тени, щипчики, еще тени, карандаш белый, карандаш черный, точилка, четыре помады, тональный крем, пудра.

— И ты это делаешь каждый день? — изумилась Коша, созерцая блестящие колпачки и коробочки. — Да… Если бы я была мужиком, меня бы это свело с ума! Но это ведь ужасно — постоянно геморроиться этим.

Муся окинула подругу непонимающим взглядом:

— Ты что? Не красишься? Вообще?

Коша пожала плечами.

— Да нет… Я иногда вспоминаю, что такие штучки есть. Иногда даже что-нибудь покупаю. Но у меня никогда не бывает полного комплекта. Я как-то не чувствую себя достаточно взрослой для этого. Я с детства помню, что мама красилась, а отец носил галстук и пиджак. С тех пор для меня мужчина в галстуке — это папа и с ним ничего общего нельзя иметь. Это же папа! А все накрашенные тетки — это мама. Ну, на крайний случай — бабушка. Их надо держаться подальше. Но я-то не мама и не бабушка. Пока.

Слушая этот идиотский спич, Муся безжалостно вытаскивала блестящие черные волоски из бровей.

— Ты даже не представляешь, как много можно сделать обыкновенными щипчиками для бровей. А бровей у тебя хватит на двоих. Вообще, что-то есть в том, что ты говоришь. Только непонятно, почему надо держаться подальше?

— Ну! Они взрослые! У них менструации, дети, беременность, мужья, любовники. Они так в этом застряли, что света белого не видят.

Муся зашлась в припадке веселья:

— А у тебя что — нет менструаций?

Коша вздохнула.

— Есть. Я бы, конечно, обошлась и без этого. Но меня не спросили. Даже любовники есть. Но это как-то отдельно. Как будто это не я. Не знаю, как объяснить Короче, ядро моей личности находится где-то за пределами всего этого. Это дополнительная маленькая часть жизни. После работы. А у них это — главное.

— Вот ты наколбасила! Ты когда работала последний раз?!

— Я имею ввиду вообще! Картины там. Ну подвиги, короче! Если бы меня иногда не припирало, я бы лучше дружила с парнями.

— Ну-ну… А неделю из койки не вылезать с Ринатом! Это как?

— Раз в год-то можно! Это ж не все время! Я ж говорю — припирает. Но уже почти прошло!

Муся отодвинулась, разглядывая результаты труда:

— По-моему — зашибись. Сама посмотри в зеркало. Короче! Все, что ты говоришь — туфта.

Разомлевшая Коша поднялась, мяукнув, зевнула и приблизилась к зеркальной дверце шкафа.

— Ух ты! А я, типа, это… ничего себе… Типа, даже симпатичная.

Муся усмехнулась, собирая инструменты:

— Да ты супер!!! Пойдем! Только не городи ничего про ядро личности. Ладно?

Пока Коша закрывала окно, просунув руку в форточку, Муся тормознула машину. Они уселись вместе назад.

— Куда, девчонки? — обернулся водила.

— А куда? — спросила Коша, закрывая дверцу. — Ты знаешь, куда?

— Блин! Куда… — Муся на секунду задумалась. — А! Кажется, в Союзе художников… Да. Ну мы оттуда позвоним, если что.

Водила ехал хорошо — быстро и легко, точно вписываясь в повороты, попадая на зеленый. Коша высунула руку в окно и уперлась ладонью в ветер, который все время норовил вырваться в сторону или столкнуть руку со своего пути. Она засмеялась от приступа дикого веселья.

Водила усмехнулся им в зеркальце и поддал газу так, что кишки прилипли к спине.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — заорала в окно Коша.

* * *

Они попали, куда надо.

Все были там. И Зыскин, и Котов, и Рыжин, и Лох малознакомый. И какие-то еще люди, которые изредка мелькази в кафе на 16-ой линии. И какие-то журналисты, и разные другие какие-то.

Все ходили по залу с умным видом и косились на шампанское, которое стояло на двух столах посреди зала. Довольно большая толпа с жужжанием перемещалась от холста к холсту. И даже рыжий мужик с татуировкой в виде жука на запястье тоже был тут. Воспоминание о сломанной ручке неприятно шевельнулось под ложечкой.

Но, увидев свое отражение в зеркале, она успокоилась. Не узнает он ее. Ни за что!

Ринат успел накрасить два холста, которые были о том, что знали только Коша и он.

Это была просто та крыша, тот день и та точка зрения, которую можно было найти там только в одном месте. Краска еще была совсем свежая, местами даже не схватившаяся. Коша оглянулась, ища Рината, и наткнулась на взгляд, который наблюдал за ней из толпы. Коша поняла, что он хотел, чтобы она пришла и увидела его работы.

Это была часть их отношений.

И она опять сошла с ума.

Синеглазый «ангел» отвел глаза и заговорил с каким-то пожилым дядькой нарочито заинтересованно.

А Коше захотелось подойти к нему и что-то сделать, что-то сказать, трахнуть его прямо тут в сортире. Но он, как будто понял это, и нарочно избегал встречи. Мусю окружили вниманием Зыскин и Рыжин.

И Коша осталась одна.

Она огляделась ища, на всякий случай жену Рината, но ее точно не было среди приглашенных.

Коша, влекомая безрассудной страстью, все-таки рискнула приблизиться к группе людей, в центре которой стоял Ринат. Он интеллигентно отвечал на вопросы и благодарил за поздравления. Появился Валентин, пожал руку «ангелу», что-то коротко сказал. И, заметив Кошу, облапал наиболее сальным из своих взглядов.

Ринат перевел взгляд с Валентина на Кошу и резко отвернулся.

Она разозлилась. Какое право он имеет на ревность? Сука!!!

Злая, Коша пошла к столу и сама открыла себе бутылку. Ну как не надраться, когда тебя разрывает на части? Разрывает от страсти и от ненависти одновременно! Еще немного и ты взорвешься, подобно гранате или бомбе. Лучше — надраться.

Гораздо лучше надраться и пуститься в оргии, чем убить кого-то совершенно по трезвяку. О эти белые ночи!!!

Коша начала наливать себе шампанское и вдруг почувствовала, что кто-то взял за локоть. Сдерживая злость, она медленно повернула голову и увидела так близко лицо Валентина, что едва не толкнула его. Он понимающе ухмыльнулся и сказал тихо, приблизясь к уху:

— Ничего себе прикид… Даже на женщину похожа… Загляни ко мне на днях. Поговорим. Все может быть гораздо лучше, чем в прошлый раз.

Галерейщик скользнул рукой по ее спине, захватив задницу.

И надо ж такому быть, что как раз в этот момент Ринат (ну почему именно в этот момент?) оглянулся именно в эту сторону. Коша выпила сразу целый бокал. Валентин понял, что под платьем ничего нет и это его чрезвычайно возбудило. Он мгновенно покрылся испариной и, больно схватив Кошу за руку, потянул за собой со словами:

— Пойдем сейчас… Я тебе дам еще денег. Прямо сейчас!

— Нет! Только не сейчас, — она пристойно улыбнулась ему и медленно, но настойчиво выдернула кисть.

Почему она не плеснула шампанским в лицо? Почему она его не задушила? Почему?

— Ну. Как хочешь, — сказал Валек с деланным равнодушием и направился к дверям медвежьей бандитской походкой.

Она посмотрела ему вслед и поняла почему не плеснула шампанского. Она хотела его смерти. Надо было бы, чтобы он не был на этом свете. Плевать на месть и удовлетворение. Этой швали просто не место на Земле. Просто Валька не должно быть. И все. И не должно после него остаться никаких детей. Потому что они тоже будут уродами.

Коша сперла бутылку со стола и, покачиваясь направилась с ней за серый, обтянутый холстом стенд. Там была еще черная лестница и огромное окно с широким подоконником. Окно было открыто и на перегретом цинковом навесе топтался жирный сизый голубь.

Коша села на подоконник. Голубь всполошился и полетел. Она выпила бутылку, как сок. В голове взвился смерч.

Достала сигареты. Закурила. За стендом раздались шаги. Она уже знала, что это он.

Это и правда был Ринат. Он появился, держа в руке целую бутылку и два бокала, и немного пьяно улыбнулся.

— Им там есть чем заняться, — усмехнулся «ангел». — Давай выпьем! Тебе понравилось?

Коша растерянно улыбнулась. Солнечный луч из окна скользнул по оливковой скуле.

— Да… Мне понравилось. Все так и было. Жаль…

Надежда победила Кошу, отвратив ее от истины. И она опять проиграла.

— Почему жаль? — Он подал ей бокал. — За живопись! Все-таки это главное в моей жизни… и, думаю, в твоей тоже!

— Может быть, — вздохнула Коша.

Она чувствовала, что катастрофически взрослеет. Она не знала в тот момент, что главное. Ей хотелось бы чтобы в ее жизни главным было что-то, что от нее никуда не денется. Возможно, живопись. Возможно, возлюбленный. Было бы лучше, если бы это была она сама. Но ее нет. В ней — раздор каких-то посторонних голосов, среди которых она не может узнать, кто из них она настоящая. Коша как таковая. За каждое слово или жест которой, она согласна подписаться и предстать перед небесным судом.

Они звякнули бокалами и выпили.

Ринат протянул руку и привлек Кошу к себе.

— Я хочу тебя, — мрачно сказала она, опустив лицо на его грудь. — Прямо сейчас. — И вцепилась пальцами в его крестец.

Ринат ничего не ответил, но она почувствовала, как в нем все вздрогнуло и напряглось. Она вдыхала его запах, как животное, с каждым вдохом все больше теряя сознание. Ей уже было все равно, чем все это кончится. Она чувствовала, что умрет, если этого сейчас не произойдет.

Хорошо, что раньше делали такие широкие подоконники.

Все было кончено. На лбу Рината блестел пот, руки дрожали от напряжения.

Где-то внизу на лестнице хлопнуло окно.

Ринат с трудом застегнул молнию. У него дрожали руки.

— Черт! — сказал он и рассмеялся.

Коша кисло улыбнулась. Да. Это было супер. Но в то же время чувство, что они еще более удалились друг от друга. Щемящая легкость. Как на американских горках.

— Посмотри на меня, пожалуйста, — попросила Коша.

Ринат оторвал взгляд от зиппера и, сощурясь, глянул в лицо любовнице.

Он просто плохо видит, догадалась она, и это все, что выражает его странный глубокий взгляд. Смешно. Она влюбилась в то, чего нет. Ей захотелось от него избавиться. Но не просто уйти и забывать, жалея. Она захотела убить его своими руками, у себя на глазах. Она хотела уничтожить его. Превратить в ничто. В ничтожество.

— А… тебе нравится Муся? — спросила как бы между прочим.

— Да так ничего… А что?

Наконец-то он справился с молнией.

— Мы могли бы втроем… — Коша внимательно посмотрела в близорукие глаза, достала из кармана его брюк сигареты и закурила.

— Да!? — задумался синеглазый «ангел» и подозрительно взглянул на Кошу.

Она знала, что делала. Она хотела внушить ему, что не дорожит им нисколько.

— Да. Я думаю — Муся не будет против.

— Давай… — сказал Ринат заинтересованно и тут же озабоченно оглянулся — надо скорее вернуться в зал.

Коша снова села на подоконник, чтобы докурить сигарету не спеша. Он тоже закурил. Подошел к ней и, поцеловав в шею, попросил:

— Давай только не будем афишировать. Хорошо? Тут есть люди, которые знают мою жену… Но не такие близки мне, как Зыскин или Рыжин. Они скорее ее друзья. Поэтому я не хотел бы… Хорошо?

Он снова поцеловал Кошу, отряхнул брюки и вздохнул:

— Хорошо?

— Нет проблем… Я покурю. Иди! — великодушно отпустила его Коша.

Ей стало никак. Она хотела, чтобы он не просто трахался, а любил ее.

Чтобы он ни с кем кроме нее не трахался и даже не разговаривал и вообще, чтобы он постоянно был в ней — круглые сутки без перерыва, во сне, утром вечером и днем.

Вот так она хотела.

А так, как есть — зачем?

* * *

Было еще довольно рано, когда вся эта туса: Ринат, Рыжин, Зыскин с Котовым, Муся, Коша, какой-то Евгений и еще два парня с девушкой, которая была с ними, оказалась у Рината в мастерской. Тот демонстративно соблюдал приличия и расстояние. Видимо, в основном ради этих трех, которые особенно никого не интересовали.

Коша стала потихоньку набираться. Вышла на кухню. Все происходило как-то мимо нее. Просто стало тошно и захотелось побыть одной. Она думала, что стоит уйти. Закурила. Когда вьется дымок, мысль вьется за ним.

Но тут же появился Ринат.

Сам заговорил.

— Напрасно ты злишься, — он отхлебнул из бокала виски и с ожиданием посмотрел на нее.

— Я? Злюсь? Напрасно ты так думаешь, — грустно сказала Коша. — Это совсем другое чувство. Наверное, ты никогда не узнаешь, что это такое.

Ринат помолчал. Вздохнул. Опустил глаза, посмотрел в бокал вертя его в руке.

— Ты теперь с Валентином? — «ангел» скользнул по Коше сверху вниз и обратно и остановился взглядом в глазах.

— А тебя волнует?

— Да нет… Но я не думал, что ты так…

— Как? Низко пала?

— Да нет. Конечно, это твое дело. Но все-таки… Я бы с ним не смог. Если бы был женщиной, конечно.

Он засмеялся.

Тут из комнаты появился этот самый Евгений, потом Муся.

Очень, кстати — Коша поняла, что больше не хочет с Ринатом разговаривать на эту тему. Она вообще ни с кем на эту тему не хотела разговаривать. Даже сама с собой.

Евгений смотрел прямо на Кошу, сжимая в руках стакан. Стало неловко под пристальным взглядом почти незнакомого парня. Коша машинально взяла в руки ножик. Бросила обратно на стол. Стряхнула пепел в раковину.

Ринат обхватил Мусю за талию и что-то тихо сказал, наклонившись к уху.

Та взглянула на Кошу с вопросом и потом снова на Рината — тоже с вопросом. Синеглазый «ангел» снова что-то шепнул, и его рука медленно заскользила вниз, Муся залилась румянцем. Она снова взглянула на подругу, но та совершенно хладнокровно курила и даже довольно мило улыбнулась им обоим. Ринат подмигнул и выскользнул в комнату.

Вышел Зыскин и Муся поспешила свалить с кухни.

Евгений остался сидеть на столе.

Коша включила газ и стала палить на огне бумажки, держа их в руке, пока огонь не обжигал пальцы. Последний раз он лизнул особенно горячо, и она схватилась за мочку, чтобы не было пузыря.

Из комнаты в сопровождении Рината вышли два скромных юноши со своей спутницей. Они вежливо откланялись. Ринат пошел проводить их до трамвая. Все оставшиеся как-то одновременно рассупонились.

Коша перебралась в комнату. Там было гораздо сумрачнее, горела маленькая настольная лампа. На диване валялась Муся, за столом сидели Зыскин, Котов и Рыжин. Коша взяла «ВОГ» и села у дверей в кухню, чтобы на страницы падал свет. Мимо нее прошел Евгений и устроился напротив у стены. Он совсем почти не пил, а просто носил с собой один и тот же стакан. Коша заметила, что он украдкой наблюдает за ней. Зыскин с Котовым обсуждали что-то серьезное. Судя по их лицам — дела. Зыскин кивал и катал пустой стакан. Котов что-то втирал, наклонившись вперед.

Странно было видеть Котова почти трезвым и таким серьезным.

Рыжин пытался чего-то добиться от магнитофона.

Муся соскользнула с дивана, закурила и подсела к Зыскину:

— Ну что? — сказал он, отвернувшись от Котова. — Какие планы? До утра? Не хочешь со мной поехать? Поспишь в постели, как человек. Родители на дачу уехали…

— Ой! Даже не знаю… — Муся жеманно склонила голову. — У нас с Кошей тоже постель ничего себе. А! Представляешь, недавно была на вечеринке и нашла такую фишку. Засунула голову в низкочастотый динамик, и меня так проперло! Просто! Ты знаешь, мне так обидно за Кошу. У нее такие суперские картины. А эти мудаки не понимают… Ну, почему? Неужели это все из-за яиц? Неужели нельзя быть просто людьми? Яйца отдельно — картины отдельно.

Закончив выступление, она отхлебнула из Зыскинского стакана.

— Яйца — это и есть жизнь, — вздохнул Зыскин. — Как же их отделить?

— Но скажи, почему ей труднее, а ей еще сильнее мешают? — возмутилась Муся и громко двинула стакан по столу, уже совсем пьяненькая, она взглянула на спину Рыжина и добавила. — А этот Валек, просто… Бе-е-е… Бе-е-е-е-е! Вот скажи! Почему?

— Потому — кончается на «У», — обиженно сказал Зыскин. — Я с тобой согласен. Я тоже за справедливость. Я за светлое будущее, где ни у кого не будет яиц! За роботов без яиц! Я хочу с тобой выпить. Давай!

— Давай! — сказала Муся.

И они выпили.

Муся откинулась на спинку стула и поджала под себя ногу.

Хлопнула дверь.

Вернулся Ринат. Прошел мимо Коши, не заметив ее. Муся посмотрела на него долгим мутным взглядом. Коша со вздохом отложила журнал. Внутри все перевернулось и обожгло желудок крысиным укусом. Она терпеливо ждала, как это будет, и что она будет чувствовать дальше, когда они будут делать э т о, и она э т о увидит. Ждала, как ждут очереди перед кабинетом зубного.

Отвела глаза и наткнулась на прямой взгляд Евгения.

— Что уставился? Что ты на меня уставился? — зло сказала она. — Какое право ты имеешь на меня так пялиться?

Она резко поднялась на ноги и швырнула журнал. Опять она разрывалась между местью и желанием. Между желанием свободы и желанием плена.

Ринат подошел к Мусе и поцеловал в губы «по-взрослому».

Они свалились на диван и занялись изучением анатомии друг друга.

Коша заставила легкие вдохнуть. Никто не хочет никаких сложностей. А она хотела. Коша подсела к Зыскину. Конечно, надо было уже уйти. Котов опрокинул стакан и громко объявил, что хочет жрать:

— Блин! От хозяина тут уже ничего не добьешься! Рыжин! Пойдем на кухню! Сожрем что-нибудь! В холодильнике, наверно, есть…

И они четверо — Зыскин, Рыжин, Котов и Коша — удалились на кухню. Потом последним приперся Евгений.

— Давай! — Зыскин поднял стакан, протянул Коше второй и неожиданно ласково погладил ее по голове.

— Ага! — Коша опрокинула в себя сразу всю водку. Лучше бы это была синильная кислота.

Рыжин закрылся в туалете и пел там громкую песню. Евгений молча пожирал Кошу глазами. На него она старалась не обращать внимания. Котов шуровал в холодильнике.

— Черт! Жрать хочется! Что за вечеринка? Хозяин трахается, выпивка кончилась, блядей нет! У-у-у!

— Знаешь, почем ушли твои работы? — тихо спросил Зыскин.

— А что, они уже ушли?! — Коша в изумлении вытаращила глаза. — Как это?!

— Какой-то француз приехал и взял все по штукарю за каждую… То ли Арнольд, то ли Артур…

— А ты откуда знаешь?

— Рыжин сказал, он случайно увидел, как их грузили в машину. Только ты не кипятись сейчас. Не устраивай ему разборки. Он-то не причем. Наоборот. Он как-то, опять же случайно, разговор Валька с Прыщом подслушал. То ли Прыщу денег мало было, то ли еще что… Короче, Прыщ разорался на всю галерею. Валек не пожалел своей руки, чтобы ему мозги подправить и заодно лицо. Он теперь с пластырем ходит.

Коша с грустью сравнила названную сумму и ту, которую получила от Валентина сама. Разница была нереальна. Она покосилась взглядом в комнату — на диване продолжался урок анатомии. Желудок сжался.

Никчемная! Никчемная! Никчемная!

— Да и хер с ними… Все равно мне их никак не получить было, — сказала она зло. Трезвея и мрачнея.

Вдруг Зыскин обнаружил, что кончилась выпивка.

— Однако, водка кончилась. Однако, в магазинку надо… Кто со мной пойдет? Вы пойдете? — Он покачал в воздухе пустой бутылкой.

— Пойдем! — ответил Котов за себя и за Рыжина.

Зыскин грустно глянул на Кошу и очень тихо одними губами спросил:

— А ты? Пусть они тут. А мы пойдем.

Коша молча покачала головой.

— А, может, пойдешь? — спросил Зыскин снова, взглянув на возню на диване.

Коша помотала головой:

Зыскин ткнул Евгения, сидящего у стены, в плечо:

— Айда!

Тот нехотя поднялся.

Они шумной гурьбой прокатились по лестнице, потом по двору. Голоса стихли, скрывшись за аркой. Распластавшись на подоконнике, Коша нависла над провалом двора. В небе медленно летела звездочка спутника еле видная на фоне светлого ночного неба. Стена дома круто уходила вниз. Черная кошка Рината сидела посреди асфальтового каре в глубокой задумчивости.

— Чернуха! — шепнула ей Коша.

И эхо усилило шепот до жестяного шелеста.

Чернуха повернула мордочку и одними губами еле слышно произнесла:

— Мя-а-а.

Коша почувствовала спиной Рината.

Он подошел к ней и потянул за собой.

— Пойдем к нам. Ты же хотела!

Наклонился и поцеловал. Она позволила довести себя до дивана, равнодушно проследила, как Ринат стащил с нее платье, потом вяло повалилась в Мусины объятья. Коша заблудилась в перепутанных чувствах. Было так странно ощущать настоящее. Коша следила за тем, как ее тело все еще отзывается на движения любовника, и одновременно была где-то рядом — смотрела на все со стороны и думала, зачем ей это? Она попыталась что-либо почувствовать, но не смогла — потому, что не знала, что нужно чувствовать в такой ситуации.

Зачем все это?

Коша мягко отодвинулась в сторону и с наслаждением мазохиста смотрела, как задница Рината энергично задвигалась на фоне окна.

Она подумала, что должна хотеть убить их обоих. Но не хочет.

Стало безысходно скучно. Коша незаметно выскользнула и, схватив вещи, вышла в кухню. Оделась. Все хорошо. Все хорошо. Она красивая, как артистка. Талантливая, как Пикассо ли Дали. Только в этом нет никакого смысла.

Она сама не знала, что считать правильным и чего хотеть. Уйти, остаться, жить, умереть?

Коша понимала, что это какой-то другой мир, в котором все не так, как казалось прежде. И придется научиться понимать все это, и с этим жить.

Вернулась бригада с пузырем. Из комнаты раздавались совершенно конкретные звуки, поэтому все остались на кухне. Рыжин подошел к Коше и спросил, обхватив рукой за талию:

— Ну… А ты?

— У меня выходной сегодня! — сказала она мрачно.

— А что мы тогда тут стоим? — Рыжин пожал плечами, взял пузырь и отправился в комнату. — Вы что, деликатные какие-то?

За ним, пряча глаза, потянулся Зыскин.

— Я покурю, — объявила Коша. — Здесь.

Высунувшись в окно, плюнула вниз. Плевок звучно шмякнулся об асфальт. Когда повернулась обратно, Евгений уже устроился на столе напротив.

— Ты не хочешь меня одну оставить? — спросила Коша его довольно резко.

Он помотал головой и улыбнулся.

— Тогда я тебя оставлю! — сказала она злобно и пошла в туалет.

На очке Коша разрыдалась обильными пьяными слезами. Включила воду, сидела прислонившись к стене и рыдала. Рыдания выворачивали, они вылезали из нее, как змеи, ей хотелось что-нибудь себе повредить. Но было стыдно, что об этом узнают. А умирать совсем она еще не решила.

Не было у нее зла на людей!

Она хотела, чтобы они объяснили ей, что они делают. Чтобы она тоже могла жить с ними одной общей человеческой жизнью. Ведь она человек!

Кое-как заткнув глотку и отмыв лицо, Коша взялась за шпингалет. Хорошо бы в кухне было темно…

Евгений упрямо сидел на столе и нагло смотрел на ее распухшее от слез лицо.

— Черт бы побрал это электричество! — рявкнула Коша и поднесла руку к выключателю.

Неожиданно посыпались искры, свет потух во всей квартире. Музыка сказала: «Ы-у-у!» и затихла.

И, хотя полной темноты не было — все-таки белая ночь — что-то разбилось. От неожиданности. Раздалось всеобщее громкое возмущение, и Коша, под шумок выскользнув на лестницу, побежала вниз. Через два пролета она услышала, как открылась дверь, и кто-то побежал следом.

Ее догнал Евгений.

Зло спросила:

— Что случилось?

Тот молча пыхтел.

— До свидания! — сказала она настойчиво и быстро вышла из подъезда.

Евгений вышел тоже.

Чернуха, сидевшая во дворе, метнулась в подвал.

Повезло. На конечной станции мягко светился какой-то самый дикий последний трамвай. Коша успела в него вскочить, но и Евгений тоже. Он буквально на ходу втиснулся в уже закрывающиеся двери.

— Что тебе надо? Что? — Коша орала на него, потеряв всякие тормоза.

Он не реагировал, тогда она со всей дури ударила его по лицу. Лицо мотнулось и поморщилось.

Евгений молча терпел. Она ударила его еще раз, потом еще и еще, пока у того из носа не пошла кровь. Он вытер кровь рукавом так же молча. Трамвай остановился. Евгений продолжая зажимать нос рукавом, спустился на нижнюю ступеньку, посмотрел на нее, как собака на живодера и вышел.

Коша рассматривала свои руки и ненавидела себя.

Осталась одна в плывущем в серебристых сумерках параллелепипеде света.

Это был правильный трамвай. Он шел на Васильевский остров. Около Университета запахло горелой проводкой, и вагон остановился. Водитель вышел наружу, обошел трамвай кругом, чем-то постучал, вернулся в кабину и устало сказал в микрофон, что трамвай по техническим причинам дальше не пойдет.

«Я сожгла трамвай,» — подумала Коша равнодушно.

Она поплелась одна по пустынному проспекту в своем длинном шикарном платье. Город, усталый бродяга, плелся за ней следом.

Он понимал.

Всё — пустое.

ПЛЯЖНЫЙ ЭТЮД. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ РОНИ

(Коша)

Коша не спеша взгромоздилась на подоконник и перекинула ноги в комнату. Минуту она сидела, как будто это надо было обдумать: заходить в дом или нет. В груди возник вздох. Она прошла к стене и протянула руку к выключателю.

Выключатель вспыхнул синим огнем, запахло паленой пластмассой.

— Шит!

Пить.

Она сходила с чайником за водой, свалив или ударив на своем пути все предметы, какие могли попасть под ноги. На улице-то можно было и почитать, не без труда конечно, но можно было. А в комнате — темно. Почти на ощупь Коша нашла штепсель и с третьего раза таки попала.

Розетка вспыхнула и сгорела.

Расплавилась обмотка шнура и брызнула на голую руку.

Коша заорала от внезапной невыносимой боли. Она прыгала по комнате, зажав руку, стараясь дышать как можно глубже, но легкие не слушались — боль проникла в межреберные мышцы. Когда мучение наконец ослабло, она испытала что-то вроде оргазма. Вся покрылась потом, как мышь.

И жить стало легче на целую пару минут.

Сдернув с себя платье, Коша рухнула в постель и свернулась зародышем.

Боль кончилась, и Коша почти протрезвела. Правда пространство все еще пыталось перевернуться, и в легких спирта было больше, чем кислорода, но мысли уже построились в армейском порядке, готовые кинуться в бой за реальность. Коша лежала и пыталась объяснить себе властью слов, что с ней на самом деле случилось. А спирт? Это ж анестезия!

Коша любила и Мусю, и Рината. Когда она думала о будущем, она думала о них с Мусей вместе. Потом она стала думать о них вместе с Ринатом. Ей казалось, что это непременно должно будет быть вечным, как рука, или часть желудка, и умрет вместе с ней. Ей было странно, что эта связь так легко оборвалась.

Неужели они не чувствовали этого? И как же решить? И как же понять, что это так легко? Она знала, что это легко, так почему же она так не умела?

«А может быть, я не человек?» — подумала она нерешительно.

Неизвестно, сколько прошло. Лет? Дней? Минут?

* * *

Стук в окно. Силуэт на фоне спутанных теней кленовых веток. Со скрипом открылась створка. Вошел ветер. Лист бумаги на полу поднялся парусом и поехал вдоль комнаты.

Роня осторожно заглянул в окно и увидел на диване темный ком.

— Коша!

— Роня? — ком поднял голову.

— Да, — откликнулся он почему-то шепотом. — Ты спишь?

— Залезай, я сожгла все лампочки. — Коша села на постели. — Классно, что ты пришел. Я разбила нос одному парню и сожгла трамвай. Мне сегодня ни к чему нельзя прикасаться… Все взрывается и…

В этот момент в темноте сам по себе упал стакан. Наверно, крыса смахнула.

— … разбивается.

Она засмеялась.

Роня осторожно впрыгнул в комнату:

— Я не разбудил тебя?

— Нет. Хорошо, что пришел…Сейчас оденусь. Можешь не отворачиваться.

Роня осторожно топтался у окна, не решаясь пройти, так как на полу валялись начатые холсты. Наконец он присел на подоконник.

— Пойдем гулять? Я хочу сходить с тобой в одно место. Я уже приходил вечером, но тебя не было.

— Пойдем, а почему ты шепотом? Что, кто-то спит?

— Да нет. Просто ночь…

— Да ладно. Какая это ночь. Одно название. На улице читать можно.

— Возьми флейту… Ладно?

— Если найду. А! Посмотри на шкафу.

Роня полез длинными руками на шкаф и чем-то там загрохотал.

— Нашел.

Он в нее тихонько дунул. Коша сначала не поняла, что это флейта. Показалось, что это какой-то зверь на улице.

Они выбрались из квартиры. Теперь Коша была в своей обычной одежде. Никаких платьев. Никаких артисток. Все это — дерьмо.

Ночь стала прохладной.

Роня долго вел по незнакомым линиям. Они остановились, когда над ними навис мрачным силуэтом пустой, выпотрошенный корпус старого завода.

— Вот! — Роня указал путь рукой и ломанулся вперед, через дырку в заборе.

— Страшно, — сказала Коша и последовала за ним. — Хорошо, что я пьяная.

Они взобрались по бетонным обломкам внутрь. Лестничные пролеты в никуда, куски рубероида, свисающие с проломов в этажах. Ноги спотыкались о согнутые прутья и ящики. Под подошвами скрипели осколки стекла. Дружки пробрались к железной лестнице в центре сооружения, вскарабкались на верхний этаж. В разоренной крыше широко открылось изсиня-серое небо. Скоро утро. Буквально вот-вот.

— Давай! — сказал Роня и протянул флейту.

— Не хочу. Настроения нет. Меня колбасит.

— От чего?

— От того, что я не понимаю, кто я. Ладно, не суть.

— Ну, пожалуйста. Хотя бы чуть-чуть, — упрямо дергал ее за рукав Роня.

Коша толкнула его и повысила голос:

— Слушай! Давай сам, если тебе так надо!

Роня со вздохом опустил глаза и, отойдя на пару шагов, стал мучить инструмент, извлекая из нее что-то вяло непотребное. Коше стало за друга больно, а за дудку гадко. Подошла и молча протянула руку.

Роня с довольной усмешкой, положил в ладонь деревянное тельце флейты. Коша немного постояла, слыша ночь, и осторожно, почти неподвижно удерживая диафрагму, выдохнула в нее долгую утробную «фа». И держала ее пока не слиплись опустошенные легкие, и не свело спазмом мышц живот. Огромное нутро завода всхлипнуло и застонало в ответ, долго забавляясь со звуком, боясь, что он больше не повториться, поворачивало его и так и сяк, дорожа его неясной шероховатой формой.

Они вместе с Роней слушали, пока в воздухе не остался только последний мягкий вздох.

Коша снова втянула сырой питерский воздух. Защекотало горячие альвеолы, в которых было все еще больше спирта, чем кислорода. Она с трудом удержала кашель. Закружилась голова, пространство сомкнулось над ней свинцовой невской волной и потекло мутным вибрирующим звуком. Волосы приклеились к внезапно вспотевшему лбу. Боялась, что упадет, но уже не могла остановиться. Ветер, точно большой зверь, осторожной мягкой лапой шевельнул волосы, Ронину рубашку. Нева пошла рябью. Коша опустила флейту, в голове возникла опустошенная тьма.

— Играй! — Роня подтолкнул ее руку с флейтой обратно к губам.

Коша снова стала играть.

Она утратила волю.

Если бы Роня сказал сейчас «прыгай», она бы прыгнула вниз не задумываясь. Где-то далеко, в громадине неба раздался низкий огромный гул. Драные облака, медленно разгоняясь, зашевелились в бледном изможденном небе. Загрохотали крыши. Прокатился черный кусок рубероида. Рама с полуразбитым стеклом изо всех сил хлопнулась о стену и блестящие треугольники просыпались сквозь разобранный пролет на дно подвала. Стемнело. Не потому, что стало темно. А потому что набежали облака.

Ветер уже не пробовал на ощупь предметы — он стал одним широким потоком. Упала первая тяжелая капля, потом вторая. Хлынул внезапный тяжелый поток. Плечам и лицу было больно от струй.

Они мгновенно вымокли. Коша стояла лицом к небу и орала. Теперь она сама стала как флейта, звук вырывался из нее твердым упругим жгутом.

Ливень все усиливался. Он стал сплошной серебряной стеной, за которой пропали смутные очертания домов. Вода в реке металась от стены к стене стадом черных перепуганных тюленей. Вдруг все рассеялось и стихло. Холодные звезды пристально пялились с бледного светлого неба. Коша смотрела на город, и он показался призраком — все блестело тусклым светом измятой фольги.

Роня отобрал у нее флейту, взял за руку и повел к проспекту. Коша чувствовала как огонь перетекает из Рониной ладони в ее. Но это не было похоже на тот огонь, который загорался, когда она была с Ринатом. Этот огонь не вторгался, но давал силу. И не опустошал, а наполнял.

Она шла, и внутри нее хлопали створки распахнутых окон, словно брошенный пустой дом был внутри нее. И Коша бродила по нему и искала хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться и, оттолкнувшись от стены, полететь все выше над этим городом, и пропасть в этой перламутровой раковине неба, и болтаться флагом на ветру, на мачте какого-нибудь парусника, а лучше на башне. Да, болтаться на ветру, но быть крепко прихваченной шнуром к чугунному крюку, вбитому в огромную бетонную стену. Коша начинала думать мысль, но она тут же оказывалась пустышкой, и она бросала ее. Так в голове образовалась полное ничего. И это ничего проглотило ее.

* * *

Развесив одежду на стульях, Коша легла на диван с наслаждением измученной лошади. Хмеля не было и следа. Будто все ее тело, каждую клеточку, прополоскали в чистом серебристом огне. Она подобрала под себя холодные ступни, засунула под мышки ледяные пальцы и позволила Роне уснуть, прижимая ее спину к своему животу.

Грелась о его тепло, с наслаждением чувствуя, как унимается дрожь.

Она долго лежала и смотрела в одну точку. Вдруг эта точка превратилась в белый огонь на шоссе и стала приближаться. Коша чувствовала, как из него вливается горячая сила. Когда эта сила совсем приблизилась и закрыла собой всю темноту, по позвоночнику пробежала судорога, заставившая тело несколько раз дернуться словно в эпилептическом припадке. Коша испугалась, и огонь исчез.

* * *

Утром в окно ввалилась Муся. Она была никакая. Она долго стояла перед окном с улыбкой пьяной Джоконды прежде чем решиться поднять ногу и поставить ее на подоконник.

— Почему ты ушла? — сказала она хриплым расплывчатым голосом.

Коша ничего ей не могла ответить. Она не знала, какое чувство выбрать. Ни одно из прежде испытанных не подходило.

— Не знаю, — она опустила глаза. — Как-то мне все надоело

Коша поднялась на кровати и убедилась, что Рони уже нет. Она помогла Мусе спрыгнуть в комнату.

Коша коротко выдохнула и спросила сама себя:

— Почему?

Муся заторможенно, без всякой интонации — у нее просто не было на нее сил — пробормотала:

— Просто… так. Разве во всем нужен смысл? Просто. Попробовать. Я имею право?

Коша пыталась заставить себя быть жесткой, поэтому сказала злобным голосом:

— Имеешь! Я разбила нос Евгению. Он меня достал.

Муся шевельнула бровями и через паузу:

— Да?!

— Он просто пялился и молчал. Он догнал меня в трамвае. Просто! Достал! — К концу фразы Коша действительно разозлилась, правда, не на Евгения, а просто так вообще.

Вот в чем беда! Она умела приходить в ярость, но не умела злиться. Ей было лень злиться. Но, оказывается, без этого очень трудно жить.

Муся лениво обронила:

— Он — глухонемой. Он уже не вернулся после этого.

В лицо плеснуло холодом, потом жаром — Коша покраснела бы, если могла. И вся злость схлынула. Оказалось, что человеку можно быть просто глухонемым или параличным, чтобы иметь право на полное снисхождение.

— А остальные? — спросила она, чтобы не возникло паузы.

— Остальные нет… Ха-ха! — до Муси вдруг дошло, что она сказала. — Остальные — глухие и слепые, как амебы. Они воспринимают мир на ощупь. Они вытягивают ложноножку, такое маленькое щупальце, и всюду им тыкаются… Метод естественного тыка… Бе! Зыскин мне такую сцену устроил. Я даже не ожидала, что он может такое.

— Да!?

— Ну так… Представь. Мы трахаемся с Ринатом. Все в самом разгаре, все происходит, и вдруг подходит Зыскин и начинает меня за ногу дергать, чтобы сказать, что уходит. Нормально?! А Рыжин! Это — просто. Он давай раздеваться и к нам третьим. Я чуть не блеванула. Хорошо, что Зыскин его увел. У него, по-моему, по жизни такая позиция — подбирать объедки. Это я про Рыжина. А с другой стороны, понятно — никакой ответственности.

Открылась дверь и оказалось, что Роня все это время был в ванной, а теперь вернулся. Он кинул полотенце на диван, остановился посреди комнаты и сел на единственный стул.

— А у меня сегодня день рожденья, девчонки! Поздравьте меня! — сказал он грустно, как ослик Иа. — Может как-то отметим? Я, правда, не такой богатый, как Коша, но бутылку водки куплю. Сядем где-нибудь на заливе, костерчик разведем. А? Погода хорошая.

Всегда, когда Коша смотрела на Роню, ей было за него немного страшно. И это вызывало теплую нежность. Коша представила горячий песок и облака в сухом небе…

— Это «Good idea». Пойдем… — кивнула Муся и улыбнулась, словно о чем-то сожалея.

— У нас остались деньги? — Коша вдруг вспомнила, что вчера они были у Муси.

Ее охватила минутная тревога. Но потом стало стыдно и захотелось быстрее от них избавиться, чтобы наказать себя за подозрение. Муся открыла сумочку и достала оттуда сто пятьдесят долларов и ворох рублей. И положила этот комок на стол.

— Вот. Почти все. Я утром поменяла немного. Мне очень не хотелось ехать на трамвае. Вернее, сил не было.

— Ты взяла себе? Возьми! Я же сказала! — Коша в упор посмотрела на Мусю.

— Нет…

Коша протянула ей полтинник зеленых:

— Держи!

— Перестань. Они уже скоро кончатся! — поморщилась Муся.

— У меня они кончатся еще быстрее!

Коша решительно сунула деньги ей в сумочку и захлопнула.

— Мне кажется ты преувеличиваешь, — сказала Муся, немного помявшись.

— Что ты имеешь в виду? — Коша напряглась, готовая отмести любые обвинения в свой адрес.

Муся замялась.

— Я не могу объяснить… — неуверенно начала она. — Вообще все. Ты слишком хорошо обо всем думаешь.

— О чем ты?

— Ну вообще… — Муся задержалась, соображая, как лучше сказать. — Ты слишком доверчива в своих ожиданиях, но слишком беззащитна перед тем, как есть на самом деле.

— Ты о себе?

— И о себе…

— А что? — Коша съежилась, боясь услышать дальше.

— Да нет. Не бойся — все так! Но в то же время не совсем. Одновременно так и не так. А ты ждешь, что всегда будет так, как уже получилось. Ладно, я сама не очень понимаю, как это сказать словами. Просто ты забываешь иногда, что ты — отдельно. Мы ведь не одно целое… Я иногда думаю не совсем или совсем не так, как ты… И никто не одно целое.

— Да нет я… вовсе нет! Извини, но я даже и не думала! — Коша опустила глаза, потом вопросительно взглянула на Роню, надеясь, что он скажет что-то уместное, и вся это холодность исчезнет.

— Ну, так мы идем? — Роня возбужденно вскочил со стула.

— Конечно! — возбужденно воскликнула Коша и тут же поправилась. — По крайней мере я!

— Да… Это хорошая идея пойти на залив, пойдемте! — повторил Муся и поднялась. — Я тоже.

Увидев синяки под ее глазами, Коша смутилась.

— Но если ты…

— Нет. Правда, это очень хорошая идея… ты даже не представляешь, насколько она хорошая, — возразила Муся.

Всю дорогу Коша думала над словами подруги. В чем-то Муся была на тысячу процентов права. Но Коша чувствовала, что она к этому не готова.

Наверное поэтому тонкая завесь отчуждения отделила их друг от друга.

Роня и Муся шли чуть-чуть впереди, и Коша пыталась представить их совсем чужими посторонними людьми. Не получалось.

* * *

Зашли в магазин в котором воняло селедочными бочками и капустными листьями. Роня достал из кармана свои последние деньги (корее всего!) и принялся пересчитывать мелочь.

— Ронь! — махнула на него Коша. — Не геморройся! Давай купим коньяк! Я добавлю тебе! Лучше пить хороший коньяк, чем бормотуху. Это будет мой подарок.

Она полезла в карман.

Роня покраснел и, покачал головой.

— Нет… — И стремительно рванул вон из магазина. Подружки растерянно переглянулись, вздохнули и поспешили следом. Роня несся, как Петр I на строительстве флота.

— Роня! Роня! — поспевая вприпрыжку, скакали они следом. — И куда ж мы идем? Эй! Тебе не кажется, что мы похожи на Пятачков?

Роня чуть-чуть сбавил шаг. Он пыхтел и пытался что-то сказать всю дорогу, но у него плохо получалось. К частью, они решили подъехать на трамвайчике, и толпа разнесла их всех в расзные стороны. На Опочинина они снова воссоединились. Роня забежал в маленький питейный магазинчик, лихорадочно обшарил взглядом прилавок, пересчитал снова копейки, оглянулся и успокоенно сказал:

— О! Это по-моему нормальная водка? Да?!

Коша с Мусей смотрели на него с чувством глубокого непонимания. Казалось, Роня убеждал сам себя.

— Ну чего? — воскликнул он. — Вполне нормальная водка! Мы ее все время пьем в общаге. И сосед мой пьет. И актеры все. Никто еще не умер. Ну! Берем?

Коша молча выбрала более менее пристойный коньяк и протянула деньги продавщице.

— Зачем ты? Сейчас купим водки! — перебил ее Роня. — Это же мой день рождения!

Муся искоса глянула на именинника и, прислонившись к витрине неожиданно выпустила фразу:

— Не долби мозги Роня!

Он растерялся и покраснел.

— Что мы будем пить какую-то фигню, если у меня есть башли? — сказала Коша довольно злобно, забирая бутылку. — Твой день рождения, мой подарок! Что ты как гопник какой-то?

Роня вздохнул и грустно качнул головой:

— Ты права, но твоя прямота меня убивает… И не только меня. Я не уверен, что тебя кто-то сможет выносить так долго как я.

— Почему? — она искренне удивилась.

Роня вздохнул:

— С трех раз догадайся.

Она пожала плечами и двинулась к выходу.

— Я же мужчина. Местами. Мне стыдно! А тебе плевать на это! Ты даже поиграть не хочешь в то, что я мужчина!

— Э-э-э-э… Что ты гонишь! Если бы мы тебя ценили за это, нас бы тут не было! — Муся поморщилась. — Мы, Роня, тебя ценим не за яйца, а за душу, ум и сердце.

— Блин! — рассвирепев завизжала вдруг Коша. — Как вы, мужики, достали! Блин! Из-за того что у него нет баблов, мы должны травиться! Только потому что ему прищемит яйца, если он будет бухать с нами вскладчину. Мудаки вы все!

Роня остановился:

— Ну все! Не ори! Мне уже стыдно! Мы же не будем ссориться?

— Прости… — внезапно успокоившись, тихо попросила Коша. — конечно, не будем!

(Рита)

Рита вздрогнула от того, что сигарета дотлела до пальцев и обожгла. Ей вдруг захотелось быть там, вместе с ними, на этом сером песке. Просто ощутить горячее солнце и ветер, и сухую обветренную кожу загорелых тел.

Она оторвала взгляд от тетрадки и, открыв окно, высунулась в холодную струю воздуха. Рита с любопытством посмотрела на свое отражение в темном покачивающемся стекле. Вдруг лицо пропало. Неприятный холодок шевельнулся внутри. Но Рита качнула головой и появилась снова.

— Слепое пятно… — громко констатировала Рита протой физиологический факт. — Просто! Все просто! Никакой мистики!

Однако, ей снова захотелось повторить опыт.

Она снова стала перед створкой окна и остановила взгляд на своих глазах, отражающихся в стекле. Лицо снова пропало. На этот раз Рита не спешила вернуться в действительность, пребывая в бесформенном сероватом внутреннем пространстве.

Вдруг она почувствовала легкое прикосновение в левому локтю. Рита вздрогнула и с трудом сдержала крик. Мир вернулся назад. На подоконнике стояла серая общажная кошка. Животное мявкнуло и снова потерлось о локоть девушки.

Рита Танк расхохоталась.

(Коша)

Поскальзываясь на валунах, Коша шла, пока не заледенели ноги, но воды все равно стало только чуть-чуть выше колен. За пальцы цеплялись бурые бороды водорослей и скользко ласкали икры. Она с воплем рухнула в воду и даже проплыла метров двадцать.

И снова выбралась на камень. Поверхность воды рябила текучим огнем и слепила глаза.

Роня в своих развевающихся шмотках напоминал парус на большом сером валуне около берега. Муся лежала на песке, лицом вниз. Ветер шевелил ее волосы. Коша задумалась. В конце концов, почему она злится на Мусю?

— Я же сама так хотела, — сказала она вслух, зная, что шорох волн спрячет ее слова. — Почему бы мне не попробовать чувствовать что-то другое? Я же только отражение на поверхности воды. Пока свет — я есть, а во тьме меня — нет. Может быть я — граница между тем, что внутри и тем, что снаружи? Зачем я все усложняю? Это же все просто. Проще, чем у собак. Условный рефлекс. Даже мама не понимает, зачем я все так усложняю. Сколько раз она мне говорила, что все так живут. Почему я ей не верю?

Коша побрела к берегу.

Когда она достигла пляжа, ее уже колотило от холода. По коже пробежали пупырышки, и Коша с наслаждением закопалась в горячий песок, каждой клеточкой впитывая его стягивающее кожу тепло. Повернулась на спину. Облака.

Муся проснулась. Поднялась, сходила к воде, умылась.

Коша поняла, почему ей понравилась эта идея — ветер и горячий песок бескорыстно спасали их от них самих.

Муся спросила:

— Ты что, купалась?!

— Да.

— Но она же очень холодная.

— Но это кайф… Знаешь, как сейчас мне хорошо? У меня внутри легко и пусто.

— Бр-р-р-р… — сказала Муся. — Может быть.

Она опустилась над Кошей на корточки и, сорвав осоковый листочек пощекотала губы. Коша облизнулась и сжала их. На Кошиной щеке осталась белая песчаная полоска. Муся провела листочком по щеке, потом ниже, по шее. На смуглой коже Кошиного горла белела незагорающая полоска шрама.

— А что это у тебя? — спросила Муся.

— Это? — спросила Коша, потрогав рукой шрам.

— Ага…

— Это мое первое воспоминание. Мне очень нравилось все блестящее и яркое. Стекляшки, пуговицы… Кто-то разбил зеркало. И один осколок закатился за спинку дивана. Довольно большой, с чайную ложку. Мне было года полтора. Еще не было близнецов. Была только Верка и я. Конечно, я нашла это сокровище. До тех пор я не видела более красивой вещи. Мама заметила, что я играю острым предметом и вскрикнула. Догадавшись, что она отберет у меня сокровище, я быстро сунула его в рот и сжала губы. Но она надавила мне на челюсти и открыла рот. Я заплакала от горя, вздохнула, чтобы набрать воздуха и… Дальше я не помню. Мне сказали, что я почти умерла. Был сильный отек и пришлось делать операцию. Я отстала от сверстников и, когда меня отдали в детский сад, часами стояла и смотрела в щелку в заборе. Когда спрашивали, как меня зовут, я говорила «Никак». Это было мое имя. И, наверное, оно осталось со мной навсегда. Я — Никак. Никакая.

— Прекрати! Ты говоришь полную чушь! — лениво возразила Муся. — Ты не понимаешь. На самом деле тебе повезло!

— Не знаю. Иногда я думаю, что в этом было проявление чего-то особенного. Что это знак счастья. А потом я думаю по-другому.

— Ты почти умерла… — Муся грустно повторила фразу. — Хорошо, что ты не умерла. Я где-то слышала, что те, кто в детстве сильно болел или чуть не умер, тому в жизни повезет и тот будет очень долго жить. Похоже, как в сказке про Снежную королеву. Только там осколок попал в глаз.

— Да. Похоже… — согласилась Коша. — Мне кажется, что я уже никогда не буду, как все. Что-то во мне изменилось в тот момент.

Муся легла рядом, закрыв рукой глаза от прямых лучей солнца. Они долго лежали молча.

Коша протянула руку, сорвала листочек осоки и стала его грызть. Она не знала, о чем думает, просто ветер шевелил волосы и шевелил осоку, и она казалась шерстью какого-то зверя.

Захотелось ощутить Мусину плоть. Убедиться в том, что Муся настоящая.

Казалось, что так она узнает, что Муся чувствует. Захотелось научиться этому. Узнавать, что чувствуют другие. Чтобы не мучить их попусту.

Коша собралась что-то сказать, но сразу все вылетело вон из головы, потому что рука нечаянно дернулась и поранила листочком уголок губы. Это долго не заживет.

Выдохнув, Коша набрала в горсть сухого песка и подвинулась к подруге. Выбеленная ультрамариновая тень повторила движение тела. И они вдвоем, Коша и тень, прикоснулись к Мусе. Горячая кожа шелестела, как осока, как песок. Коша наклонилась к лицу подруги и стала сыпать из кулака сухую струйку на грудь. Мусины веки вздрогнули и показались блестящие зрачки. Она тронула Кошу ладонью за бедро, и, повернувшись, подперла голову рукой. Коша прикоснулась к губам подруги и осторожно, боясь сама себя, поцеловала. И сразу отвернулась, спрятав лицо в небо. Только ветер нежно ласкал кожу, горячими сухими губами.

— Я думаю, что я тебя люблю… — услышала Коша свой пыльный голос и, почувствовав Мусину руку на своей, добавила. — Потому что мне хорошо, когда тебе хорошо даже если ты с тем, кого я люблю. Мне не жалко его для тебя.

— Я не ожидала честно говоря… — лениво проговорила Муся. — Какой-то он странный.

— Я должна тебе сказать… Муся… Валек на самом деле просто отымел меня, и за это дал денег. А на живопись он плевать хотел. Я знаю что тебе фиолетово. Но мне нет. Я хочу, чтобы ты поняла. Потому что мне кажется, у меня ближе тебя никого нет… Роня еще. Но он не женщина, он не может этого понять.

Муся повернула голову и долго смотрела на Кошу, а Коша в небо. Потом Муся протянула руку и прикоснулась к волосам подруги.

— Знаешь, живопись — это только приправа… Может быть, это лучше, чем собирать бутылки или целый день делать какую-нибудь херню среди людей, которые не знают, что родились только для того, чтобы кто-то использовал их жизнь, как туалетную бумагу… Может, это стоит того?

— Я думала об этом… — вздохнула Коша, и почувствовала, как по виску медленно и влажно сползла слеза. — Но это и есть туалетная бумага, когда так. Почему-то мне хочется, чтобы меня кто-нибудь любил. Я все ждала, что я вырасту… и стану счастливой. Я никогда не думала, что жизнь такая помойка… Я не хочу ее такую… Я не уверенна, что то, о чем ты говоришь не будет туалетной бумагой.

Муся снова легла на спину. Помолчала.

Очень тихо сказала:

— Прости меня, я не знала, что это для тебя так важно.

— О чем ты? — Коша посмотрела в ее немного опухшее лицо.

— Я не думала, что ты так к Ринату… Он того не стоит. Но все равно, — Муся наклонилась к подруге и, нежно обняв, поцеловала. — Все равно прости. Мне просто нет никакой разницы. Ринат, не Ринат. Все они в чем-то одинаковы.

— Перестань. Я сама так хотела… Я такая дура! Действительно, все они одинаковые — это правильно, и мне надоело грузится на эту тему. Если бы ты знала, как меня колбасит от этого. Пусть лучше его вообще не будет. А то…

На них упала Ронина тень. Он брызнул холодной водой, пугая разомлевших подружек.

Визг — сначала испуганный, потом веселый. Захватило дух, и наступила легкая внезапная радость.

— Ах ты! — Коша побежала за озорником по горячему песку вдоль берега и, уже сама падая, схватила его за лодыжку.

Песок плотно обхватил их, будто чье-то большое тело. Она ожидала, что Роня вскрикнет или что-нибудь скажет, но была только жаркая тишина. Коша испугалась и подняла голову. На песке было темное пятно.

— Эй! — раздался издалека Мусин голос.

Она оглянулась: Муся махала рукой, уходя.

— Ты куда? — крикнула Коша в сухую пустоту неба.

— Мне надо! Я на работу устраиваться! Тетя договорилась!

Муся повернулась и вскоре исчезла за ивовыми кустами. Коша помахала рукой и обернулась снова к Роне. Тот растерянно разглядывал ступню.

— Да, в общем фигня, — заключил он. — Обыкновенное бутылочное горлышко… Почему-то некоторые люди любят бить бутылки.

На рониной ступне была красно-черная рана с белыми кусочками жилок внутри, из нее хлестала ручьем густая липкая кровь.

— Надо перевязать, — сказала Коша и, сдернув с себя лифчик, перетянула ногу.

Стало так тихо, что грохот бульдозера, который они все это время не замечали, стал отчетлив и детален.

— Засыпают свалку, — заметил Роня в ответ на усилившийся звук. — Когда-нибудь мы придем сюда и уже не сможет просто так развести костер.

Она вся измазалась в крови и отошла к воде. Довольно быстро найдя углубление, в котором можно было умыться, Коша присела на корточки и зачерпнула холодную пригрошню. Капли воды забирали с собой капли рониной крови и с плеском возвращались в большую воду. Там их съедят какие-нибудь мелкие амебы, потом амеб съедят гидры или микроскопические рачки, рачков съедят рыбы, рыбы попадутся в сети.

— Действительно, — буркнула Коша сердито. — Зачем им это надо — бросать бутылки? Может, их прет от этого? Они получают энергию в тот момент, когда кто-то разрежет ногу?

Сидя на корточках и продолжая полоскаться в воде, она оглянулась.

Роня полулежал на песке с безмятежным спокойным выражением, будто он вовсе и не порезал ногу. Он не испытывал к хулиганам никакого зла. Наверное, он думал о рыбах. Песчинки прилипли к его щеке и тощему животу.

Роня облизнул пересохшие губы и отряхнул щеку от песка.

И Коша подумала про себя, что тоже предпочитает узнавать жизнь на ощупь. Она не думала в этот момент, хотя потом, анализируя свой поступок, возможно и пришла к выводу, что эта парадоксельная реакция была попыткой восстановить справедливость. Почему ее сводил с ума человек чужой крови — Ринат? И почему Роня, с которым они были как брат и сестра, ни разу не навел ее ни на какую греховную мысль? Разве секс — это грех? Но тогда и рождение детей грех! Значит грех и само человеческое существование. Тогда наркотики, война и убийства — благодетель?

Но это же неверно! Благо — бытие, а зло — небытие.

Роня коротко вздохнул, когда она провела языком по его бедру, и не сказал ни слова. Коша осторожно достигла его лица и сама слизнула песчинки с его губ. Роня опустил ресницы и глупо засмеялся.

Потом они долго лежали молча, глядя на одно и то же горячее белое облако, ожидая, во что оно превратится потом.

— Роня… У меня такое чувство, что с тобой это впервые…

Роня опять по-дурацки хихикнул и, спрятал лицо в песок. Ветерок шевелил волосы, поднимал над поверхностью дюн тонкую пыльцу света. Рабочий день, видно, закончился. Мотор бульдозера выключили, и к запаху моря еле-еле примещивался запах остывающей соляры.

Роня вдруг сел, размотал ступню. Она была ужасна, но кровь уже запесклась темным густым студнем над поверхностью раны. Он потрогал ее пальцем и засмеялся.

— Чего ты?

— Ты лишила меня девственности…

Коша не поняла сразу, но когда дошло, что он имел в виду, то и с ней случился короткий истерический припадок. Роня молча оделся, стыдясь своей наготы.

— А ты что? Раньше никогда? — Коша посмотрела на него сощуренными от солнца глазами.

Он помотал головой запихивая рубашку в штаны.

— Ни разу?

— Ни разу.

— Ну ты даешь…

— Да мне это не важно. Вернее, важно не это. Я — долбанутый. Меня секс не интересует…

— Блин! У тебя такая штука, а ты…

Коша пролезла рукой в песок. Под горячим слоем оказалась сыроватая глубина.

Роня усмехнулся:

— Не в этом смысл жизни! Пойдем отсюда. А то я умру от застенчивости.

— А ты сможешь идти?

— Да… Это только выглядит страшно. Возьми лифчик. Мне хватит носового платка.

Он достал из кармана комочек голубой ткани и стянул ступню.

— Ну вот… Фигня. Заживет через два дня.

Пока они перебирались через колеи оставленные в песке свалки гусеницами бульдозеров, солнце приблизилось к горизонту на расстояние вытянутой руки.

Выбрались на проспект. Роня прихрамывал, но двигался вполне сносно.

— Знаешь, — сказал он. — Я придумал ночью историю. Когда мы играли на флейте. И так странно, сейчас мне кажется, что это так — на самом деле.

— Какую?

— Как будто мы прилетели с другой планеты, и нас оставили на Земле для какой-то миссии. Мы вылупились из нашего прежнего облика и, уничтожив капсулы, отправились из пустыни в большой город. Нам очень сложно ориентироваться на этой планете, мы не можем быть вместе, потому что тогда люди поймут, что мы не их крови и сожгут нас на костре, как колдунов. Мы должны найти себе пару среди людей и затаится среди них.

— Зачем?

— Не знаю. Еще не придумал. Может, мы разведчики… или зеки. А может, что-то такое для чего на Земле даже слова нет и даже явления. Ну. Слушай дальше. Есть одно условие: как только мы вступим в близкие отношения с кем-нибудь из землян, мы тут же забываем о том, что было с нами прежде, и откуда мы. Потом — обычная человеческая жизнь. Чтобы не нагонять паники на людей, мы даже умираем, как они. Наше возвращение не предусмотрено. Точнее мы сами должны вернуться — это испытание. Есть только один способ вернуться — все вспомнить. Однажды, мы замечаем случайно друг друга в толпе, и каким-то образом чувствуем что-то, что необъяснимо тянет нас друг к другу. Мы делаем шаг навстречу — это уже не остановить. Мы становимся ближе, но не касаемся друг друга, а превращаемся во что-то другое. В то, чем мы были. Наше сознание вспоминает все, хотя тело мы уже потеряли, когда нас высадили сюда. Но нам становится ясно, что мы уже не можем больше быть среди людей. Мы должны вернуться на нашу планету. Тогда мы уходим в горы, чтобы вырастить там свое новое или, может быть, прежнее тело, которое когда-то сожгли, и которое позволит нам вернуться на нашу планету.

— Какая-то безысходная сказка… — обронила Коша и вдруг почувствовала равнодушие ко всему вообще. — А зачем?

— А куда тебе нужен исход? Важно, чтобы казалось, что он есть.

— Ну-у-у…

Асфальт, асфальт, асфальт. Альт ветра в проходном. Перечеркнутая полосой вечернего света длинная прохладная тень.

— Ронь… Я иногда знаешь, что думаю? Может быть, нет никаких ни атомов, ни науки никакой. Короче что мы сами придумаем — то и есть. То есть не ученые открывают атомы, а атомы появляются, когда их придумают ученые.

Роня усмехнулся:

— Я думаю нет никакой разницы, как ты думаешь по этому поводу. Как думаешь — так и есть. Но я согласен с тобой. Атомы — это что-то вроде заклинаний.

— Ронь! А мы правда вызывали ветер или мы просто так думали?

— Глупая ты все-таки, Коша! Ты еще не поняла?

— Нет…

— Если ты будешь считать, что это совпадение — это будет совпадением. Если ты будешь считать, что это сделали мы — никто не сможет доказать обратное.

— Хм… Все равно, я в это не верю.

* * *

У общаги она оставила Роню на произвол судьбы.

Тот поковылял к дверям.

Коша забыла о нем, как дети забывают об игрушке. Долго плелась по проспекту, плохо понимая, чего хотеть от этой жизни. Конечно, придумывать красивые истории, как Роня, — хорошо. Но к чему? Если это не поможет быть «кчемной».

Около дома Коша привычно оглянулась и распахнула створку окна. На секунду задумалась, удивляясь знакомым предметам — опять все переменилось. Переменилось так, будто кто-то все подменил, пока ее не было. Все осталось прежним, но стало другим.

Коша упала на чужой, хозяйский, диван и снова переживая сумбур всех чувств, оценок и убеждений, возвращалась к сокровищам сегодняшнего дня: Муся, наклонившись над раскаленной песчаной тропинкой, бесконечно вытряхивала из сандалии песчинки. Ее темные каштановые волосы крупными волнами покатились по плечам, отливая на солнце в яркую латунь. Теплый ветерок скользил по золотистой от загара коже и приносил невыразимый запах далеких цветущих степей. Потом Коше пригрезились сверкающие подвижные алмазы воды и слоистая ее прохлада. И все это какзлось невыносимо невыразимым. И эта невыразимость была хуже печали, хуже страха, хуже отчаяния и даже хуже никчемности.

Коша схватила кисть и полчаса в полузабытьи боролась с холстом, добиваясь подобия жизни.

Но у нее ничего не получалось. В цвете не было ветра, не было застывшего времени, не было шелеста песчинок и сияния света.

Измученная сосредоточением и недовольная результатом, она отшвырнула кисть и опять рухнула на диван.

Она долго смотрела на потолок, изучая выщербину, напоминающую какой-то иероглиф или тайный знак. Это была очень странная выщербина — волоски трещин образовывали нечто звездообразное, образованное пересечением нескольких неровных треугольников.

«На осыпи красные камни стояли, — прошептала она, следуя за круговым ритмом линий. — И слушали шепот скользящих песчинок…»

В этом было все — ветер, сияние света, прохлада воды и неподвижность времени. Это было похоже на заклинание, читая которое ты можешь остановить время.

Коша осторожно, стараясь не шевельнуть колесо времени, потянулась к карандашу и обрывку салфетки.

* * *

На осыпи красные камни стояли И слушали шепот скользящих песчинок. Со снятой сандалией, как изваяние, Застыла ты на раскаленной тропинке. И время замедлилось до беспредела — Ни окрик, ни стук не посмел бы нарушить — Пока ты подобно искусной игрушке, Сквозь локоны с вечной улыбкой смотрела. Все стало пустым, безымянным, безвестным И одновременно до боли знакомым, Как будто ты бродишь по старому дому, Вернувшись из прошлого, будто из бездны. И небо гремело беззвучным оркестром, И ястреб в зените не двинулся с места, Пока ты искала песчинку в сандалии, Застыв на мгновение, как изваяние.*

(Рита)

Рита почесала кончик носа и подумала, что ей необходимо прерваться. Надо прерваться и обдумать все это. Черепа, Лоера, музыку, которая звучит после того, как ее выключили. Трещины на потолке. Все это, конечно, литература.

Это — литература. Но в каждой литературе есть информация.

Она отнесла дневник в комнату. Теперь Роня с Кошей спали по стойке смирно в одноместной койке соседа. Заботливые. Для Риты освободили лежак.

А ей не до сна.

Аккуратно прикрыв дверь, Рита выбралась в коридор и отправилась исследовать этажи.

На черной лестнице она наткнулась на томящегося от непризнанности и голода молодого человека. Окинув беглым взглядом одежду, Рита поняла, что он — художник. Униформа у них, что ли? Серый обвисший свитер и джинсы. Никаких других вариантов.

Парень курил вонючую «Астру».

— Эй… хочешь хорошую сигарету? — она смотрела на него сверху с высоты лестничного пролета.

— А что я за это должен? Отдаться? — со смешком спросил куритель «Астры».

Рита усмехнулась и покачнулась не носках.

— Ты художник? — она медленно спускалась по ступенькам.

— Ну… допустим… И что?

— Да так… пытаюсь угадать. Вы тут все на тараканов похожи, не отличишь… актеры еще более менее следят за собой…

— Ну-у-у-у-у-у-у… — обиженной трубочкой вытянув губы, возмутился художник. — Тараканы говоришь? А ты чего тут среди тараканов тогда ищешь?

— Ха… обиделся! — Рита вздохнула и протянула ему пачку «Давидоф». — Кури, Пикассо… Я так пошутила, от скуки.

— Да? — художник изобразил подобие улыбки. — Давай! Попробуем твоего дерьма. — Он аккуратно затушил свою «Астру» так, чтобы потом можно было докурить, и взял сигарету. — Да-а-а. Неплохо. Ну и?

Рита вздохнула, усаживаясь на подоконнике. Помолчала минуту. Художник терпеливо ждал, что она скажет.

— За водкой сходишь? — спросила она, шурша в кармане бумажками.

— За водкой?… за водкой… ну, отчего же не сходить. Схожу. С горя или от скуки?

— По привычке, — Рита посмотрела ему в глаза и протянула деньги. — Давай скорее, а то мне тут без тебя будет грустно очень. Ты, наверно, сумасшедший. Все художники сумасшедшие.

— Сумасшедшие, — согласился он добродушно и, спрыгнув с подоконника, отряхнул костлявый зад. — А ты не хочешь в моей комнате посидеть? Здесь как-то… Правда у меня там сосед… хы-хы. Но он спит…

— Нет. Никаких соседей, только ты и я. — Рита выпустила дым и поторопила его. — Давай бегом… И попробуй только говно какое-нибудь взять! Я тебе устрою!

Парень с грохотом в два прыжка преодолел пролет и потопотал этажом ниже. Дважды хлопнула дверь, и звук шагов заметался в колодце лестничного пролета.

От скуки Рита стала читать надписи на стене, потом взгляд ее наткнулся на кучку использованных одноразовых шприцов. «На сцене не ширяться» — вспыхнула надпись в голове, потом проявилось хохочущее лицо Лоера. И ее снова потащило в мутные куски воспоминаний.

Больше всего ее сейчас мучил один вопрос. Лезть в дело Лоера, как она мысленно окрестила историю, или не лезть? По сути конечно это было дело Леры. Но про Леру информации было минимум. Зато рыжий любитель скарабеев вырисовывался в воображении Риты Танк довольно подробно. Было ясно, что во-превых, никакой он не крутой. Крутые перцы сами музыкантов не нанимают. Так. Администратор на побегушках. Лера, пожулуй, покруче его была бы. Во-вторых, все это связано с наркотой и сопутствующими товарами. Музыка, книжонки всякие про «путешествия» и «просветления», майки, сумки, джинсы. Наркотуризм. Что там еще? А в конце все равно одно и тоже — деньги.

Вернулся Пикассо.

— Так, может, пойдем в комнату? — спросил он, потирая красный нос.

— Успокойся… Колбаски взял? Голодный студент… Я, правда, тоже жрать хочу, как из пулемета. Молодец. Открывай, наливай.

Рита схватила кусок колбасы и жадно стала его жевать.

— Боже! Как я давно не ела! Колбаса — это круто! Наливай! Чего ждешь?

Пикассо оторвал зубами крышку и неровной струей наполнил два пластиковых стаканчика.

— За тебя! Мое солнце! Моя принцесса Диана! — он протянул руку, чтобы обнять Риту за талию.

Но Рита хихикнула на «принцессу Диану» и довольно крепко шлепнула его.

— Я не говорила хвататься, я говорила: «Выпить водки». Ты чувствуешь разницу, Пикассо? Давай! За тебя! — Она толкнула его стаканчик своим и хлопнула.

— А тебе не интересно, как меня зовут? — спросил Пикассо.

— Нет. Ты для меня всегда будешь Пикассо.

— Напрасно, — покачал головой Пикассо.

— Может, ты еще мне свои шедевры показывать захочешь?

— Ну… А что?

— Давай лучше еще выпьем. Я устала от графических тестов.

Пикассо обиделся, но водки налил. Угрюмо опрокинул в себя стакан, не зная что решить. От водки уходить не хотелось, но и гордость прищемило изрядно.

— Послушай! — сказал он не без резона. — Если мы будем пить, мы должны или трахаться или трендеть. Трахаться ты не хочешь, а говорить о живописи ты мне запрещаешь. А что тогда?

Рита несколько подобрела и, зевнув, передумала:

— Ладно, неси.

— Вот! Это другое дело.

Он опять скатился по лестнице и вернулся через пару минут с ворохом листов.

Протянув Рите свои шедевры, он вытянул из пачки еще сигарету и закурил.

Рита знала, что он сейчас нервничает, трепещет и кидает исподлобья выжидательные взгляды, пытяясь предугадать реакцию. Но она не спешила. Перебирала листы с выражением легкого пренебрежения. Вся стопка изображала баб. Голых баб. Декаденствующих, сиреневых и зеленоватых. В жемчугах, в роскошных складках тканей. Нереальные томительные отблески закатов и сумерек брезжили на этих листочках.

— Красиво, — с уважением сказала Рита и спросила. — Продается?

— Продается, — вздохнул тот. — Но не так хорошо, как хотелось бы. Галерейщики — суки.

— Почему?

— Да им плевать на художника! Их мечта, чтобы художник принес им готовую выставку и умер. Ненавижу. Брошу, наверное, живопись. Мне тут кой-чо предлагают. Рисовать тоже, но такое… они точно заплатят.

— Баксы что ли подделывать? — пошутила Рита.

— Не. Не баксы. Шедевры, блин, старых сдохших уже, мастеров!

— А в театре?

— В театре да. Ну че в театре. Надо ж тоже, чтоб тебя взяли…

— Да-а… — протянула Рита.

В руках у нее остался последний лист. На нем был изображен лысый человек в черном сюртуке. Рите он показался знакомым. Нет. Конечно, это не из Кошиного дневника. Там ведь нет рисунка этого человека, откуда-то из другого места. Хотя и странно. Почему бы ей его не нарисовать?

Рита поднесла листок к глазам, чтобы подробнее разглядеть.

Но Пикассо вырвал лист со словами:

— Это не надо… Это так… Ну как тебе?

— Ну ничего так, — вздохнула Рита. — Неплохо. Я же сказала.

— Купишь? Недорого.

— Да мне не надо, — отмахнулась Рита. — Мне вешать некуда! Ну хорошо. Недорого сколько?

— Ну хоть за сотку. Рублей. Водки куплю или пожрать, — трепещущим голосом, сглатывая слюну, сообщил Пикассо.

Она дала ему сотку и выбрала самый маленький рисунок.

Увидев, что художник заулыбался, Рита усмехнулась:

— Мало же тебе для счастья нужно. Давай еще по стаканчику.

Они хлопнули еще, и Рита, оставив Пикассо полбутылки, отправилась назад к потрепанной тетрадочке.

Но читать она не смогла. Все-таки ее сморило.

* * *

Утром Рита оказалась одна в пустой комнате, освещенной тусклым пасмурным светом. Прошедшее напоминало прочитанную на ночь книгу. Она снова открыла дневник. На следующей странице, среди паутины исправлений, опять были стихи.

* * *

Только флейта и ветер — никого больше нет. На пустынных проспектах перепутался свет белой ночи и окон неспящих. Все мне кажется ненастоящим. Только флейта и ветер — неразлучный дуэт. Беглецам из Эдема возвращения нет. И бездонная неба громада Провожает нас медленным взглядом. Только флейта и ветер тонут в небе далеком — ненаписанных слов невесомые строки. На губах капля крови от листочка осоки. Мы все это забудем по прошествии дней. Мы теперь только люди среди тысяч людей. Убегает куда-то дорога. Подожди, оглянись ненадолго.*

ЧЕМУ УЧАТ В ТРАМВАЯХ?

(Коша)

От удивления Коша села на стул, держа в руках кисть и промасленную тряпку. Синеглазый «ангел» Ринат явился в ее нору собственной персоной. Маза фака… Он стоял перед окном во всем белом, в дорогих черных очках и улыбался так, как улыбаются парни в кино. Коша смотрела на него, все понимала, но ничего не могла поделать с собой. Тело было сильнее головы, и голова сдалась — она тут же услужливо объяснила, почему Коша сейчас сделает все, что ей велят.

— Не ожидала? — сказал Ринат с усмешкой. — Войти-то можно?

И, не дожидаясь ответа, влез в комнату. Увидев почти законченные холсты, молча начал разглядывать. Даже присел на корточки. Вздохнув, сказал:

— Жаль, что ты не мужик…

— Это почему? — Коша насторожилась.

— Да нет, ты и как женщина очень даже. Я пошутил.

Он приблизился и, наклонившись, нежно укусил ее за загривок.

Коша сразу растаяла, но все-таки решила уточнить:

— Нет ты скажи, почему?

— Нет, — Ринат источал многовековое чувство превосходства аристократа над плебеем. Его «нет» означало абсолютное «нет». Никаких вариантов. Просто «нет» и все. — Я хотел пригласить тебя на выставку. Пойдешь?

Он показал всем видом, что собирается уходить.

— Да… — поспешно сказала Коша.

— Тогда быстрее собирайся. — он опустился на диван и приготовился ждать.

Она спряталась за дверцей шкафа и лихорадочно напялила на себя платье. Все равно — деньги закончились и в карманах не было никакой нужды. Ключ от дома она никогда не брала с собой. Зачем? Если все ходят в окно.

— Ну все таки, скажи мне! Ну скажи-скажи! Меня это так мучает! — проканючила Коша из-за дверцы.

— Ты меня утомила…

Она заставляла себя быть мягкой, позволяя ему вить из себя веревки.

Ненавидя сама себя, Коша робко попросила:

— Ну… пожалуйста, — она появилась из-за дверцы, картинно сложила руки на груди и подняла брови домиком. Скорее для самой себя. Чтобы превратить свое унижение в фарс. Она делала то, что ненавидела в женщинах — унижалась, выклянчивая ответ и близость.

Хотя ей очень хотелось избить его и изнасиловать в извращенной форме. Так, чтобы он ползал по полу и просил пощады. Отхлестать его до кровавых рубцов. А потом, плачущего, придушив до хрипоты, заставить умереть от ненависти, смешанной со сладострастием. Потому что она была бы нежна при этом. Беспощадно нежна.

Он вздохнул:

— Не юродствуй!

Коша злобно швырнула расческу:

— Блин! Почему ты думаешь, что я чем-то хуже тебя!?

Ринат от удивления привстал:

— Вот как?! Ну хорошо, моя упрямица! Пеняй на себя! Видишь ли… Женщина должна быть или красивой или талантливой. Что-нибудь одно. Лучше красивой. Должно быть понятно — чего от нее хотеть. Можно или хотеть, или уважать. И то и другое — слишком много. И зачастую, весьма разное. Могу тебе честно сказать, мне очень нравятся твои работы, но мне сложно было бы иметь с тобой деловые отношения.

— Я не понимаю… — Коша зло смотрела в пол.

— Дорогая, — вальяжно продолжил Ринат. — Мужчина владеет миром… женщиной, деньгами, властью. Все, что он делает, он делает для того, чтобы владеть. Он готов сразиться с другими самцами, чтобы получить самку. Понимаешь? Владеть! Понимаешь? Женщина не может сражаться с другими самками, чтобы владеть мужиком. И уж тем более, с другими самцами. Чтобы она ни делала, все равно она — добыча! Бредни про любовь — это для баб… Чтобы им не так тошно было.

— Но… — неуверенно сказала Коша. — Мужчины тоже любят… иногда. Наверно.

Ринат усмехнулся:

— Да… Только обычно они этим словом обозначают несколько иное. Когда женщина любит — она готова все отдать, наизнанку вывернуться, и все секреты, все вывалит тебе. Будто ты ей родня какая! А мужчина никогда не скажет женщине правды. Потому что правда будет звучать ужасно. И он не сможет… Короче говоря, он должен ее обманывать, чтобы хотеть. Говоря правду, он теряет власть. Поэтому он никогда не скажет правды женщине, которую… хочет. Расстояние — оружие мужчины.

— Но если все так, почему тогда ты мне все это говоришь? — совсем растерялась Коша.

— Так, — усмехнулся Ринат. — Считай это моей благодарностью. Кто еще тебе скажет? Мне-то все равно, я не собираюсь владеть тобой. Я не покупаю мир, я беру от него то, что он мне дарит. И тебя тоже, пока ты сама хочешь этого. Не захочешь — и не надо. Я не мужчина. Я… — он поискал слово, — художник, так скажем. Ничего не завоевываю и ничего не покупаю. Меня это не возбуждает. В общем, халявщик. Я просто ценю прекрасное и не отказываюсь от него. Но я не люблю тебя в твоем, женском, представлении. Мне все равно, что с тобой будет. Понимаешь? Ты знаешь это. Я никого не люблю. У меня есть жена, но меня и ее будущее нисколько не волнует, если честно. Она растит моего ребенка. И это все, что нас связывает. Я посылаю ей деньги. В общем-то это глупость, я даже этого не стал бы делать, но так уж сложилось в мире людей. Так принято. Жить как принято — удобнее. Поэтому я это и делаю. Если бы я не жил, как принято, у меня бы сейчас не было моей мастерской, потому что мой отец возненавидел бы меня за то, что я живу не так, как он. Для него это означало бы, что он живет как-то хреново. Я понятно говорю? Мы иногда даже встречаемся с моей женой. Наверно, она с кем-то спит. Я не интересовался. У нас прекрасные отношения. Они держатся на взаимном соблюдении условностей. Я сам интересен себе больше всего. Раньше я думал, что это плохо. И возможно, это плохо. Но мне — плевать. Меня просто прет от того, как ты трахаешься. Почему бы мне этого не делать с тобой?!

Коша минуту подумала, сдерживая ярость смешанную с обидой. И слово «никчемное» опять завертелось у нее перед глазами. Оно росло, будто огромная чудовищная клякса. Она поводила пальцем по рисунку на обоях.

— Ну ладно, — сказала она с философским вздохом и добавила. — Странно… Но я не чувствую, что тебе совсем все равно, когда ты со мной.

— Ну-у… Пожалуй, с тобой не так, как с другими, — согласился Ринат. — Даже совсем не так, как с другими. Но для меня это не повод изменять моим принципам. Мне самому это странно. Наверно, когда я пойму, в чем дело, на том все и закончится. — Он что-то поискал в воздухе пальцами, отчеркнул улыбкой сказанное и совершенно с другой интонацией добавил. — Я очень расстроился, когда ты ушла, оставив меня вдвоем с твоей подругой. Я не понял, в чем проблема. Это была твоя идея. Я бы попросил в дальнейшем избавить меня от этой дурацкой бабской манеры — самой напридумывать, нагородить, подтолкнуть меня к чему-то, а потом взять и обидеться. Кстати, она о тебе волновалась.

Коша махнула рукой:

— Я знаю. Я совсем ее не ревновала, когда вы… ну в общем, трахались. Я Мусю люблю. Когда я думаю о будущем, я думаю «мы», а не я. Но ревновать плохо. Я знаю. Ты, наверное, не поймешь, но я скажу. Тобой мне жалко делиться! Но для нее — не жалко. Жалко, что я недостаточно какая-то… качественная, чтобы быть достаточной. Вот. Сказала. Иногда сказать очень трудно. Иногда думаешь не словами, а чем-то другим. Какими-то крокозябрами. А потом ищешь эти слова, ищешь, чтобы они точно передавали. А они не находятся. Хотя я уже давно пользуюсь русским языком и даже неплохо знаю французский. Вот, — она вздохнула. — Понимаю, что могу или принять тебя вместе со всем этим или не принять. Но я не хочу выбирать! Иногда я думаю, что люблю тебя… А иногда мне все равно.

Ринат усмехнулся и присел на край стула.

— Намудрила-то… Ты вообще… э-э-э… весьма причудливая особа. Ты иногда весьма неординарна. Даже трогательно. Однако, не стоит углубляться. Не советую. Я абсолютно бесперспективен в этом плане. А разговоры подобного толка не украсят наших взаимоотношений никоим образом. Меня это напрягает. — Он взял со стола открытку и, так и сяк вертя ее, поинтересовался. — Что это?

— Не знаю… Это Мусина. Я не особо лезу в ее истории.

— А говоришь, любовь! — он злобно усмехнулся. — Никакой любви нет! И Мусю ты не любишь! А просто вы тусуетесь вместе! Просто вам так удобно.

— Почему ты так решил? Почему? Ты какой-то гадкий сегодня! — Она резко захлопнула дверцу шкафа.

— Да! Это правда, — самодовольно объявил Ринат. — Но я предупреждал! Сама нарвалась! Женщин никто не любит. Матери их не любят, потому, что их тоже никто не любил, отцы — потому что они мужчины, женщины — потому, что боятся за своего мужчину, а мужчины — просто потому, что не умеют это делать. Они хотят владеть женщиной, предлагая взамен… Да почти ничего. Когда мужчина говорит, что любит, значит, что он хочет, чтобы ты потратила всю свою жизнь на его половой орган, его грязные носки, истерики и так далее. Он уверен, что ты только и мечтала об этом… Моя богиня — моя вагина. Тебе оно надо? Выбрось это из головы и трахайся в свое удовольствие!

— Я попробую, — робко пообещала Коша, пряча глаза.

Она совсем застыдилась, ненавидя то, что уродилась с двумя хромосомами «Х». Нет никаких шансов. Ей захотелось быть голубым, чтобы трахаться с мужиками, и чтобы они не ненавидели за это и не презирали.

Ринат заметил Кошину угрюмость и улыбнулся:

— Ну-ну. Забей. На самом деле — это такая же глупость, как и все остальное. И даже живопись… Единственный способ не портить себе настроение — не грузиться. Короче! Не порти мне настроение. Такой хороший день сегодня.

Коша промолчала.

Ринат протянул руку и, когда она поднялась, очень нежно и очень бережно обнял. И тысяча сверкающих нитей тотчас проникли из его тела в ее и загорелись мучительным светом. «Неужели этого на самом деле нет, а только кажется? — подумала Коша. — Но что же это?»

— Неужели ты никогда никого не любил? — спросила она вслух. — Даже в школе?

— Один раз я думал, что люблю, — поморщившись, припомнил Ринат. — Я очень страдал… Но потом просто проанализировал — что чувствую, и с тех пор… Можно или чувствовать или понимать. Одновременно не бывает! Но мне не понравилось то, что со мной было. Я не хочу этого больше.

— А что тебе не понравилось?

— Я перестал принадлежать себе. Пойдем. — Он резко встал и, оглядевшись, очень интеллигентно, подчеркнув свое превосходство, предложил. — Давай выйдем через дверь, как люди.

— А мне бы понравилось и чувствовать и понимать, — сказала Коша, вытаскивая из комода ключ.

Куда бы его положить? Придется нести в руках. Ну и ладно! Выходя, она споткнулась о стакан с недопитым чаем, на пол выплеснулась небольшая лужица.

Ринат поморщился.

* * *

Коша семенила за ним, как враг народа за ГПУшником, не смея избежать казни. Пыльные вихри гоняли под ногами конфетные фантики и редкие преждевременно высохшие листья. Дурацкий ключ нагрелся в руке и пах железом. Белые ночи закончились. Свет, нарастающий, воодушевляющий свет весеннего возрождения, перевалил через зенит и начал зреть, собираясь приносить плоды.

Свет превратился в зной.

Коша отложила печаль на потом. Может быть, синеглазый «ангел» прав? Надо быть, насколько возможно, счастливой хотя бы сейчас. Ведь нет никакой вечности! Нет никакого будущего. Все — только сейчас.

Коша брела по горячему тротуару и пыталась полностью отторгнуть будущее, превратиться в бабочку-поденку. Действительно. Зачем ей кокое-то чертово дряхлое будущее? Все прекрасное происходит сейчас. А потом…

Она не додумала, что потом потому что вместе со словом «никчемность» перед ней забрезжила гильотина разлуки. И от того ощущения обострились до патологии.

Ринат купил по мороженному, Коша принялась сосредоточенно вылизывать пломбирный брикет.

На выставке они играли в любимую игру выросших детей — говорили умное и ловили прикасания друг к другу. Потом забрели в кафе и взяли еще по мороженному с клубничным вареньем. Коша болтала ногами, как бы нечаянно касаясь ботинок Рината под столом.

— Пойдем на крышу? — предложила Коша, когда они, уже на закате, оказались на площади перед Исаакиевским собором.

— Пойдем.

Неизвестно почему, но они были единственными желающими взглянуть на Петербург с высоты.

Они вошли на винтовую лестницу, заключенную в трубу из пыльного серого камня, и начали подниматься. Тусклый свет попадал внутрь только из маленьких окошек, пробитых в толстенных стенах. Но и эти окошки вскоре пропали, что повергло Кошу в состояние тихой паники. Ей стало казаться, что лестница никогда не кончится, и что начало ее тоже отдалилось в неизвестную пространственно-временную даль. И что мира вокруг вообще больше нет, а есть только эта лестница в бесконечной каменной трубе напоминающей внутренность раковины. И эта труба вполне может быть бесконечной — ведь если увеличить радиус окружности до бесконечности, то и кривизна окружности станет равна нулю.

Коше показалось, что каким-то образом они попали именно в такую трубу. И будут идти внутри нее вечно. Усилием воли она держала себя в руках, боясь что, если скажет Ринату о своем страхе — он непременно наорет.

Очень хотелось назад и бегом.

Однако в этот момент труба раздвинулась, посреди нее появилось отверстие, в котором продолжала закручиваться остаток улитки.

Несравнимое ни с чем облегчение. Некоторые психологи утверждают, что рай находился в матке, потому что там тепло, мягко и сытно. И вообще — комфортно.

Но там же ничего не видно! Матка — она же как эта лестница в Исакии-и-и-и-и-и!

Еще пара-тройка поворотов, и они оказались на крыше. Ветерок махнул, словно кошка, теплым мохнатым хвостом, щекоча голые ноги. Солнце уже катилось к закату, и свет его отчетливо отливал мандариновой коркой. С восточной стороны купола Петербург напоминал облезлую цитату Монмартра. Коша расплылась в улыбке и повернула лицо к Ринату:

— Правда, Питер похож на справочник по достопримечательностям Европы? Ты был в Париже?

— Был, — как само собой разумеющееся сообщил Ринат.

— И как там?

— Хорошо. Даже не смотря на то, что полно вонючих черных и арабов. Они заполонили Париж, как тараканы.

— А я все детство мечтала побывать в Париже. «Ротонда», «Мулен Руж», «Абсент», Ван-Гог, Лотрек, Пикассо, Дега… Мне кажется, это было так великолепно. Так волшебно. Как сейчас. Правда сейчас тут волшебно?

— Правда… — согласился Ринат неожиданно мягким голосом. — Басё написал очень хорошую хокку, почему-то сейчас я вспомнил ее. «Торговец веерами принес охапку ветра. Какая жара.»

Коша засмеялась и повторила завороженно:

— Охапка ветра…

— Что ты… колешься? — подобрал Ринат слово и, улыбнувшись первый раз за день, протянул руку.

Они поднялись по железной, пружинящей под ногами лестнице на саму площадку обозрения и остановились теперь на восточной стороне.

Через площадь, пересекая ее крест накрест в разные стороны, торопились человечьи фигурки. Мент остановил доходягу жигуленка и, тронув кончиками пальцев край фуражки, выудил оттуда неловкого водилу.

Охапка ветра.

Что она колется? Как объяснить? Отвечать не хотелось. Все равно бы не понял. Просто сейчас стало так же как в тот самый первый, самый клевый день. Когда они были на крыше мастерской. Ринат не улыбался ей с того самого первого дня.

Губы были прохладными. Коша прикоснулась к бедру любовника так, чтобы он почувствовал — под платьем ничего нет. Ветер снова махнул пушистым хвостом.

Коша задохнулась и вцепилась рукой в брюки Рината, торопя его заполнить пустоту своего тела. Или души? Возможно это душа вытекала из тела — из того отверстия, которое постоянно требовало присутствия в нем Рината?

Горячий потный ключ впился в ладонь. Сладкое отчаянье томило сердце. Безнадежная нежность терзала тело. Коша старалась не поскользнуться, цепляясь пальцами то за прут ограждения, то за нагретую солнцем колонну галереи. И душа сварочными искрами рассыпалась, затмевая закат. О! Это последнее обреченное содрогание!

Носовой платок порхнул белой бабочкой и зацепился за крепление фонаря.

Вот и все.

Равнодушие удивительно быстро и прочно устанавливалось на лице голубоглазого «ангела».

Они спустились вниз, и Ринат быстро направился к площади Труда, чтобы сесть там на трамвай и ехать к себе. Коша не успевала за ним. Ринат не сказал, хочет ли он продолжить приключение или уже все. И они теперь должныи быть отдельными. И строить отдельные планы. Или… Или.

Внезапно Коше стало лень — с какой стати она должна за ним нестись, как Пятачок? Она пошла медленнее. «Я просто в трубе. — думала Коша. — И мне все кажется. И я сама себе кажусь.» А на самом деле все это — бесконечная труба Исаакиевской лестницы.

Синеглазый «ангел» не почувствовал, что она отстала.

А Коша отстранено смотрела, как любовник отодвигается в пространстве. И та пуповина, которая держала их вместе, вдруг перестает быть упругой мышцей, а превращается сначала в сиреневую перламутровую кишку воблы, потом в нитку жвачки и неожиданно легко разрывается.

Между ними двинулся застоявшийся на светофоре транспортный поток.

Какой-то уж очень увесистый, подошел троллейбус. Воняет. Что-то очень воняет. Она оглянулась, ища причину и увидела, что вступила в собачью колабаху. Начала оттирать и чуть не сорвала подошву о решетку канализации. Провела напоследок по зеленой траве газона.

Троллейбус заскрипел, но Коша успела, уже на ходу, вскочить в заднюю дверь.

Из окна было видно — Ринат оглянулся, постоял минуту в недоумении, повернулся и пошел дальше.

Она не могла выбрать ничего внятного из всех состояний, которые клубились в ней и были доселе известны. Появилось странное чувство, что она хочет чего-то, чего не хочет. Или не она. Коша долго пересаживалась с троллейбуса в троллейбус, находя удовольствие и успокоение в смене уличных картинок за окнами. Движение убаюкивало, соединяло с людьми и городом, сохраняя безопасное расстояние, отграниченное плотным стеклом. Вот бы и с этими любовниками так же. Через стекло.

Ближе к ночи, когда город начал уже превращаться в картонную декорацию, Коша снова оказалась у моста за Дворцовой площадью. Тут как всегда, сквозило.

Коша положила надоевший ключ на шершавый прогретый солнцем гранит, легла животом на парапет и погрузилась взглядом в дьявольскую темноту Невы. Маята исходила от воды. Нева была словно вспухшая вена винтовщика, искала выход и не находила, тычась могучими боками в гранитный плен. Сонмы зыбких русалочьих лапок и спутанных косм томились, вскипая в темной воде. Но Петр был равнодушен к их дамской истерике, когда загонял в казематы набережных и каналов.

Вода текла вспять.

Пойти что ли к Черепу? Пойти.

* * *

Череп долго не открывал дверь. Не слышал — музыка орала на всю Петроградскую.

Тогда Коша спустилась вниз и, подобрав кусок кирпича, закинула его в окно Череповой квартиры. Раздался мат, грохот, потом показался Череп и махнул рукой, чтоб она поднималась.

Она прошмыгнула по лестнице, боясь нарваться на призрак студента. Позвонила.

— Открыто! — раздался изнутри голос Черепа.

Прежде чем войти, Коша все-таки оглянулась — студент печально раскачивался на перилах.

— Фак ю… — пробормотала Коша призраку и шмыгнула в дверь.

Череп выкрикнул из комнаты:

— Извини, я не смогу уделить тебе внимания. Мне нужно закончить заказ. Зато вечером привезут баблов. Хочешь — пойдем куда-нибудь. Я хочу оторваться сегодня. Он снова сел за пульт, как штурман НЛО, и забыл о ее длящейся рядом жизни.

Коша сварила себе турку кофе.

Залезла в холодильник и надолго зависла над его грустной пустынностью. Минералка и пепси. Со стаканом вернулась в комнату, легла на кровать со звездами и довольно долго просто смотрела в потолок без единой мысли в голове. Слушала новую композицию. В этой музыке было много розовых и зеленых ярких тонов. Будто джунгли, райские первозданные джунги, распахнулись перед Кошей. И она стала представлять себя крадущимся тигром. Она подумала, что не должна думать словами, потому что тигры не знают слов. Они, верно, думают желаниями, запахами и звуками. Верно у них в голове возникают какие-то странные узоры, где вместо осмысленных фраз — сочетания звуков, запахов и цветов. И они как-то умеют думать этими странными образами.

Наверное, они складывают из них какие-то головоломки или пазлы. И верно или не верно они приняли решение, они узнают в конце, когда ощутят на губах вкус чужой теплой крови.

Тигры должны при этом испытывать любовь, радость и никаких угрызений совести. Иначе они не будут повторять это действие… Они должны верить, что творят добро.

Вот как.

Череп закончил опус, снял уши, врубил на полную, потянулся, хлебнув из бутылки воды. Сел рядом на кровать.

— Как тебе?

Коша повернула голову.

— Хорошо. Мне понравилось. Это больше, чем то. То — было страшно. Хотя потом, когда она начинала звучать в голове мне как-то странно нравилось это. Но меня пугает то, что это так отчетливо, как будто на магнитофоне. Пугает-т-т-т-т. Меня вообще все пугает последнее время.

— В твоей голове все записано. Просто ты не можешь извлечь. Хотя ты права. Эти марки обостряют восприятие.

— Череп. А что ты ешь? — спросила она, отхлебнув кофе. — У тебя одна вода в холодильнике.

— Ем?! — Череп пожал плечами. — Не знаю, я не думал об этом. Хотя, возможно, что я уже ничего не ем. Мне кажется, что мне уже не нужно есть.

— А как же ты?

— Мне кажется, что я поглощаю энергию из воздуха. Во всяком случае, я чувствую это. Мне кажется, я изменился и стал другим.

Кошу не взволновала эта информация. Сейчас ее продолжала мучить нерешенная проблема любви.

— Череп, ты кого-нибудь любил?

— Любил? Я и сейчас люблю. Все. Тебя, Мусю, музыку, солнышко, небо, звезды… Любовь — это энергия.

— Нет. По-человечески, — уточнила она потягивая кофе.

— Секс? — он посмотрел на девушку с легким недоумением. — Нет. Секс — это плохо. Одна злоба от этого. Нет. Мне не хочется… Я победил себя.

— Почему же злоба? Нежность… Привязанность. М-м… Заботиться друг о друге, дружить, ласкать, делиться. Разве плохо?

— Нет никакой нежности, — покачал головой Череп. — Это несовершенство. Потеря энергии. Я был ужасным чудовищем и тоже занимался этим пока не поумнел. В сексе нет ничего кроме зла. Потому что когда у людей секс, они начинают относиться друг к другу так, будто присвоили, будто купили друг друга. Будто у них появилось право на другого человека. На его жизнь. Изменяют карму. И теряют силу. Но это не так. Жизнь у всех разная. И, когда нет секса, ты можешь просто радоваться человеку, который тебе приятен, но ты не сможешь ненавидеть его или ревновать, потому что он не твой. Нельзя владеть другим человеком. Люди — как солнце или ветер — должны быть такими же свободными.

— А дети? Плодиться-то надо? — Коша поставила пустую чашку на пол и опрокинулась спиной на синее в звездах покрывало.

Череп собирал в сумку диски.

— А зачем?

— Ну…типа… так все делают и все такое, — неуверенно произнесла она. — Продолжить человеческий род. А то для чего тогда вообще? Так хоть для детей.

— Это ловушка. Просто потом ты не можешь съехать с этой темы. И живешь просто потому что их надо кормить, поить и воспитывать. Чтобы они потом кормили, поили и воспитывали. А так? Что меняется? Просто одни приходят вместо других. Ничего нового. Никакой разницы. Настоящий мир не здесь, а там, откуда мы пришли.

— Да ты гонишь! Череп… — грустно вспомнила Коша ворону, ковырявшую пакет на пляже. — Нет никакого другого мира. Мы — мусор, который приносит море.

И еще она вспомнила Ронину сказку о пришельцах. Вспомнила и задумалась.

— Ты так говоришь, потому что не знаешь, — глубокомысленно отметил Череп. — Просто мы не справляемся со своей энергией, и, чтобы она не разорвала нас, мы плодимся. Но вместе с этим мы теряем ее безвозвратно.

— Ты что, веришь в этот бред?

— Да… Я верю. Я не думаю, что это бред. Я видел и знаю. Мне один человек такие вещи показал, что ты просто не поверишь мне.

— Наркотики, что ли? — усмехнулась Коша.

Череп вздохнул:

— Дело не в наркотиках. Они просто показывают к чему надо стремиться. Есть люди, которые могут и без наркотиков.

— Ну и куда? Куда стремиться-то? И что они могут? Что? И зачем?

— Видишь ли, мир — это не все то, что мы только видим. Он состоит из разных слоев, которые как бы одновременно всюду находятся. То, что ты видишь — это самый простой слой. А есть еще другие, в которых все по-другому.

Коша усмехнулась:

— Это как это?

— Ну так… Там ты можешь быть мгновенно, где хочешь. Там все мысли и вся информация. Нет ни времени, ни пространства — такого, как мы привыкли. Зато что там творится-а-а-а!

— Ты сам-то в это дерьмо веришь?

— Да не дерьмо это!

— Как не дерьмо, если ты говоришь полное дерьмо? — Коша почему-то начала злиться.

— Ну вот радиоволны, да? Ты же не видишь их?

— А приемник-то и видит и слышит! — возразила Коша.

Череп терпеливо продолжил:

— Так пока приемник не сделали, их тоже никто, типа, не видел и не слышал! А голова-то человеческая покруче приемника будет, дура! Дура ты, Е-Кош! Такие ты картины рисуешь и такая ты дура! Как это может быть?

— Да-а-а?! — Коша напрягла все извилины, пытаясь представить голову в виде приемника.

— Я покажу тебе! — возбужденно продолжил Череп. — Я познакомлю тебя с одним парнем, который тебя сильно удивит. Ты, кстати, видела его. Помнишь, еще в мае, кажется… я сидел в кафе сначала с очкастым дядькой с жуком на руке, это он мне марки приносит. А потом очкастый ушел, и вместо него пришел Чижик. Чижик такие корки может отмачивать! Супер!

— Например…

— Ну вот я лично видел, как он разогнал тучу. Мы стояли и мокли под дождем, а он говорит — сейчас все сделаю. И через пять минут в небе голубая дыра образовалась.

Коша засмеялась:

— Блин! Ты веришь в этот бред?! Причем тут он? Это просто погода такая была! Просто погода!!! Понимаешь?

Она никак не могла прекратить припадок смеха, судорожно сводящего живот.

— Блин! — повысил голос Череп. — Ну студента-то ты видела? Он даже Мусю трогал за плечо! Почему ты самой себе не веришь?

— Почему? — борясь со смехом, выговорила Коша. — Я верю… верю, что здесь я вижу такой глюк. Это — в моей голове. Понимаешь? В голове!!!

Она постучала себя по макушке.

— Долго ты будешь ржать? — поморщился Череп, хмуря свои отсутствующие брови. — Иди водички попей.

— Насчет водички ты прав, — прохихикала Коша, вскочила и выбежала на кухню.

От пепси припадок смеха прошел. Она медленно пила газировку маленькими готками и молчала, обдумывая. Ей, конечно, тоже хотелось бы поверить в эту бредятину, так, наверно, проще — действительно, наркотик никуда не уйдет, не будет с другой у тебя на глазах — но уж слишком это все… Хотя. Кто знает, как все на самом деле? Кто? Кто знает?

И тут ей непреодолимо захотелось убедиться в том, к чему надо стремиться. Что же он такое показывает? Может быть, она не поняла, когда первый раз они долбанулись марками?

— У тебя есть что-нибудь? — спросила она Черепа, вернувшись в комнату с бутылкой пепси в куках.

— Марок нет. Только ночью получу. Есть калипсол. На пару часов. Хочешь?

Коша посмотрела в окно. Белые ночи пошли на убыль, и небо ощутимо темнело.

— Давай, — решительно кивнула она.

Череп принес две ампулы и машинку. Он всадил Коше в ягодицу нужную дозу, и она стала ждать действия наркотика.

Во рту появился привкус мандариновых корок, и Коша поняла, что состоит из тысяч разноцветных кубиков и рассыпается галактикой, распространяясь во все стороны из какой-то точки, в которой эти кубики откуда-то появляются. Необъяснимо, как это удавалось оставаться этой конкретной точкой и одновременно чувствовать, что каждый улетающий в бесконечность кубик — тоже она?

Если сосредоточиться на одном из них, точка бифуркации перемещалась туда. Тело исчезло. Все — была голова. Радостная легкость разлеталась вместе с личностью в разные стороны. На языке стала вертеться горьковато-ароматная фраза «танджерин-дрим-танджерин-дрим-танджериндрим».

Череп должен быть где-то слева. Коша повернула голову и увидела его содержимое насквозь: внутри темного силуэта фосфорисцирующий бледный скелет. Это показалось страшным знаком. Черный паук дрогнул внутри и метнулся в угол, прячась от своей паутины. Потом снова выглянул из укрытия и осторожно направился к мухе.

— Я вижу твой скелет, — сообщила она Черепу каким-то мандариновым звуком.

— А чего еще?

— Только твой скелет вижу внутри тебя. Но это же глюк!

— Может быть, ты будешь отрицать, что внутри меня есть скелет?

— А ты тоже видишь?

— Нет, скелет я не вижу. Мы можем махнуться головами. Тогда, может быть, увижу.

— Как это?

— Давай сюда.

Руки Черепа мягко обхватили ее голову, и лбы мягко соприкоснулись, вернув ощущение габаритов и чувство телесности. Кошу вдруг ни с того ни с сего заколбасило.

— Нет… Я ничего не могу. Отстань! Я не хочу! Больше ничего такого не хочу! — закричала она, чувствуя, что обыденность возвращается и проступает сквозь бред.

— Ты — неизгладимая дура! — сказал Череп с грустью, но без обиды и опустил руки.

— Почему?

— Потому что тебе дано столько, сколько не дают и десятерым, а ты…

— О чем ты? Это все у меня в голове, этого нет! Нет! Понимаешь? Потому что если бы оно было, было бы видно действие этого! Радиоволны не видны, но видно их действие!

— Ты тупая. Это все есть, просто ты узнаешь об этом чем-то другим. А мозг тебе рисует это знаками, чтобы ты, дура могла понять! Ты что, думаешь, что на самом дело все так, как ты видишь глазами? На самом деле никто не знает, как все на самом деле!

— Да что ты плетешь? — завопила Коша, убегая в кухню.

— Ладно! Помянешь мое слово — когда допрешь, что нет никакой разницы между тем и этим. Между тем, что внутри, и тем, что снаружи.

Череп пришел следом и, вытащив бутылку воды из холодильника, протянул Коше. Она схватилась за холодный баллон и стала спасаться, прижимая его к горячим щекам. Бутылка начала покрываться крупными холодными каплями.

Кошу отпустило, и все показалось не таким уж опасным, хотя вены еще гудели, как провода под высоковольтным напряжением.

— Череп, вообще-то мне там понравилось, — сказала она по зрелому размышлению. — Только страшно. Но вообще, я бы хотела изучить все и уйти туда навсегда…

— Больше калипсола нет, — сообщил Череп, наливая пепси по стаканам.

— Да нет! Я хочу без калипсола. Чтобы не оно в меня входило, а я… Я чтобы ушла туда! — Коша задумалась, облизывая языком изморось на стекле стакана.

Пожалуй, что-то есть в том, что сказал Череп. Они долго сидели на кухне, молча пялясь в разные углы.

Через полчаса все прошло окончательно. И Кошу пробило. Возможно, лучшим собеседником на эту тему мог быть Зыскин, но случилось так, что перед ней сидел Череп.

— Череп! — начала она. — Я не знаю, чего я хочу! У меня проблема. Во мне какое-то стадо людей, они не могут договориться. Меня это бесит. Бесит! Бесит! Бесит! Я не могу понять, кто из них — Я. Я живу, как какое-то дерьмо в проруби, как солома на ветру, как… блин!

В припадке внезапно охватившей ярости она долбанула ладонью по стене.

— А ты их выследи, — загадочно посоветовал Череп, и в глазу его блеснул недобрый свет.

— Это как это?

— Ты сопротивляешься, и они в тебе тусуются одновременно. Ты их кормишь своим сопротивлением. Ты думаешь, что все это ты. Но там до фига чужих! Которые совсем не ты! Постарайся поймать каждого в отдельности. И найди себя. А других — к черту! Просто пошли их подальше!

Коша вздрогнула от звонка в дверь.

— Я сейчас, — Череп метнулся в прихожую.

В стеклянной створке буфета отразился тощенький подросток с ярко-желтой короткой стрижкой. Светлые штанишки и коротенькая серебристая рубашечка в облип.

Подросток сутуло прокрался за Черепом в комнату слушать свежий сидюк. Череп врубил опять на всю железку. Коша переместилась на стул — так, чтобы видеть и Черепа и гостя.

Желтый мальчик закурил тонкую сигарету и покачивался на фоне густеющего неба в створке открытого окна, пока композиция не кончилась. Над его головой в отражении неба чиркнула крылом небольшая острокрылая птичка.

И Коша вдруг увидела, что гость только кажется мальчиком, а на самом деле он — уже взрослый дядька. Сделав резкий шаг, он оставил стекло качаться пустым.

Они скрылись с Черепом за стенкой и, пошуршав там чем-то, появились опять. Гость, закинув на плечо рюкзачок, ушел.

Череп приплелся на кухню. Не глядя, протянул кусочек бумаги.

— Вот. Принесли баблов и марки. Можно закинуться и идти на дискотеку.

Она минуту подумала, пытаясь подкинуть в голове монетку. Орел.

— Давай.

Протянула руку и получила свой квадратик. Прожевали и пошли.

Сумерки мягко растворяли город.

— Вчера тусовался в Сети, — говорил Череп. — Набрел на такой прикол — нажимаешь кнопочку и выбираешь себе состояние. Например: «Я счастлив» или «Я пошел курить». Забавно, а? — Череп мягко наступал матерчатыми тапочками на остывающий асфальт.

— Очень, кстати, удобно! — усмехнулась Коша. — Я иногда не могу понять, что должна чувствовать. Довольно неприятно. А так читаешь: «Я счастлив». Клево! Все решилось! Надо открыть киоск и в нем продавать состояния. А то счастье на халяву как-то… Хотя бы копеек за пять.

— Нет, — возразил Череп. — Лучше утром набирать телефон, и там вместо времени будут сообщать тебе твое сегодняшнее состояние.

— Так тоже неплохо.

Они рассмеялись.

— Череп, — решила поделиться Коша. — А у меня сегодня в реале была измена. Я в Исакии на лестнице поняла, что кроме этой лестницы ничего нет. Если я не знаю, где ее конец, а где ее начало — значит весь мой мир — это просто винтовая лестница.

Череп молча усмехнулся.

Коша остановилась, чтобы подчеркнуть значительность фразы:

— Помнишь. Время тогда остановилось?

— Ну…

— Оно просто стало лестницей в Исакии.

* * *

Стробить начало, когда ехали в трамвае. Ветреные сумерки заколыхались за окнами мохнатыми синими вздохами. Потом они вышли и долго шли по тротуару, увешенному лимонными дрожащими сеточками. Прошли мимо какого-то памятника, но потом он, снова, словно оттянутый на резиночке, оказался впереди.

— Блин, Череп! — испуганно воскликнула Коша. — Мы же только что прошли мимо него!

— Не грузись. Пройдем еще раз. Что? Тебе лень?

— Долго. Мы никогда не дойдем.

— Дойдем, только не геморройся. Прикалывайся, а то плохо станет. И про ментов не думай.

— А что менты?

— Не знаю, когда человек вспомнит про ментов, у него измена начинается. Менты — это… Ну это те, кто имеет власть. Короче, они мастера игры. То есть, если мастер игры скажет, что ты мудак, то ты — мудак. Спорить, типа, без мазы… Неизвестно, правда, кто ментам дал такое право, но факт есть факт. Они имеют какое-то право. Может быть, они сами его взяли. Может, они его получили за то, что их все считают говном, как компенсация. Много кто готов к тому, чтобы его считали говном?

— Нет. Не много. Что это за мастер игры такой? — хмыкнула Коша.

— Ну, типа, сравнение такое. Типа такие игры есть ролевые. Там ничего никто не знает, кроме мастера… Ну, я сам точно не знаю… Мне друзья рассказывали. Они по ним прикалываются каждые выходные. Собираются и играют. Один там типа принц, второй типа разбойник. Маги там, артефакты разные, духи, мантры, эльфы. За ментов мастер игры всегда.

— В компьютере, что ли?

— Да нет. В реале… Сидят в комнате, дуют сок. И ловят каких-нибудь призраков. У них там все круто разработано — оружие, магия. И должности в бригаде, которая этих духов ловит.

Коша засмеялась:

— Они что!? Того?

Она покрутила у виска пальцем.

— Почему того? А мы что — того? — обиделся Череп. — Так. По приколу им.

— Блин! Да зачем играть в духов, когда они по лестницам ходят? Что в них играть-то?

— Ну… — сказал Череп. — Для кого ходят, а кому и поиграть в кайф… Тебя не поймешь! То ты говоришь, что это галлюцинация… О! И вспомнить нельзя! Смотри!

Череп махнул рукой в сторону темной арки проходного двора — у стены стыдливо жалась бледная зыбкая фигурка. Коша остановилась.

— Знаешь Череп, а они точно есть? Я всегда была уверенна, что это галюники. Я думала, все их время от времени видят, но считается, что их нет, потому что они — глюки.

Череп заржал:

— Ну ты гонишь! Если бы их все видели, зачем бы тогда говорили, что их нет? Что это религиозные выдумки и все такое?

Коша минуту подумала:

— Блин! Череп! А их и нет! Я точно знаю, что их нет.

— А что ты видишь тогда? Это что? — Череп снова расхохотался.

— Ну… — Коша пожала плечами. — Это обман зрения. Мы с Роней так уже видели парочку на проспекте. Матрос с девкой целовался. А потом мы поближе подошли — нет никого! Это вот что! Это мы их придумываем, а потом нам кажется, что они есть. А если придумать, что их нет, то их и не будет!

— Глупая ты женщина! — вздохнул Череп. — Они же призраки! Они видны только в определенных условиях — и то не всем… Некоторые даже под кислым не видят. Тупые! Глюки — это реальность. Только другая. А те, кто ее не видит говорят, что это гонки. Ну знаешь, вот попробуй объяснить слепому от рождения, что такое красный.

— Ну не может быть того, что считается что его нет, — упрямо повторила Коша. — Не может быть!

— Слушай! Ты выбери для себя — есть они или нет. Хотя бы для себя… Это же так просто. Выбрать. Просто ты выбираешь, и все!

Череп остановился перед пылающей огнями дискотеки.

— Заходи!

Коша вошла в пропускную конструкцию первой. Следом вошел Череп.

Охранники бесцеремонно обхлопали их с головы до ног. Их не прикалывала вся эта байда. Они все это делали с мрачными каменными рожами. И Коша подумала, что охранники похожи на санитаров в психушке или на загонщиков в концлагерях. И сейчас их ждет не веселье, а какая-то ужасная процедура. Например, сдача крови. Или еще что-то. Плохое.

Короче, они сейчас превратятся в сырье. В некий материал, из которого кто-то извлечет пользу. Кошу заколотило от ужаса, но она взяла себя в руки и заставила сделать еще несколько шагов.

Рамка звенелки. На руку — невидимый штамп.

— Сейчас ты приколешься, — пообещал Череп и первым шагнул в ультрофиолетовое сияние. — Все эти люди колбасятся под мою музыку. Круто! Я — крут! Я — крут! Приколись!

Он гордо выпрямился.

Еще несколько шагов, и они попали в танцзал. Многоголовая плоть толпы содрогалась в борьбе за экстаз.

И Коша услышала, как сквозь музыку неотчетливо бормотал голос, так будто струйка воды из крана что-то шепчет, но нельзя понять, что. Тот же самый голос. Коша не поняла, какой тот же самый, но внутри отчетливо произнеслась фраза: «Тот же самый… тот же самый… тот же самый…»

Коша стала сосредоточенно выковыривать из бормотания фразы, но мешала толпа. Надо пойти в какое-то более тихое место, типа туалета, там лучше будет слышно, что бормочет этот голос.

Она направилась к даблу. Но там стояло ширево и другая нездоровая тусня.

Это не то место.

«Это не то место, этоне-то-место, это-нетоместо, э-то-не-то… это-нето…»

В конце коридора за бочкой Коша свалилась в темный угол координат XYZ. Слова произносились механическим голосом прямо в голове. Они были отчетливы и сопровождались лимонным потоком вспышек и цифр, которые набирались горизонтальным прямоугольником в бесконечной пустоте. Коша не могла понять, где эта пустота — в ней или во вне. Слова были дико знакомы и понятны, и чувство отчетливой ясности наполняло уверенностью, казалось — она з н а е т. Но ни одного слова не смогла бы повторить.

Ей открылось с необыкновенной ясностью — ничего не существует.

Каждую секунду все изменяется и становится другим, но пока мозг успевает обработать информацию, поступившую в него с рецепторов, мир уже улетает на тысячи лет (это ведь мы думаем, что прошла минута, а там прошла жизнь или наоборот(?) — никогда не знаешь — к а к) и тысячи километров — он, мир, уже совсем другой в тот момент, когда мы уверенны, что он такой, как его видно. И мы общаемся не с миром, а с его призраком, который нарисовал мозг в восемнадцатом поле зрительной коры.

А если долбануть молотком? Если долбануть по этому полю, и все вытрясти из него. Что останется?

И словно в ответ на пожелание, предметы начали отлетать один за другим… Один за другим. Так не осталось ничего. Коша осталась в пустоте — не стало ни неба, ни земли, ни воздуха, ни ее тела, ни верха, ни низа, ни прошлого, ни будущего.

Остался только сияющий ветер бесконечного пространства ее, Кошиной, пустоты равной пустоте космоса. Пустота дышала холодным огнем ужаса. Вдруг Коше открылось, что это Дьявол — тот, кто расщепил мир. То есть создал его из пустоты.

А Бог тогда кто?

Если мир не расщепить — его нет. Даже просто мысль — уже расщепление молчания. Молчание — полно, потому что непрерывно, слова — пусты, а потому ограниченны. Ограниченное не может передать непрерывного.

Старики впадают в маразм, когда их мир становится только словами. Когда они верят, что все так и есть, как они говорят. Слова отделяют людей от мира — они создают стену, за которой мир пропадает. Слова соединяют людей мостиком, по которому они могут ходить друг к другу в гости. И люди пишут слова, пытаясь объяснить себе необъяснимое. И боятся молчания, потому что не могут объяснить его словами. Заговаривают мир, как знахарка заговаривает бородавку…

Черт, какая белиберда!

Кошу шарахнуло новой порцией ужаса и открылось, что Дьявол существует на самом деле. Это Он все придумал. Он сочинил из пустоты картинки и звуки, чтобы запудрить людям мозги. Он нарисовал все в «Фотошопе». А на самом деле нет ничего. Ни-че-го-о-о-о-о!

Ужас!

И Бог — это ни-че-го! Бляха муха!

— Ничего-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о-о-о-о! — крикнула Коша, сползая затылком вниз по стене.

Она чувствовала, что Он одобряет ее открытие. И она становится Ему равной.

Но было невыносимо ее покинутое всеми величие. Он одобрял без жалости и сочувствия, и без радости. Он не играл в эти карты. Ему было еще фиолетовее, чем Коше.

Обратно!

Надо срочно найти какие-нибудь стаканы, чтобы прийти в себя. Коша поднялась и, направившись в другую сторону коридора, оказалась перед выходом с черного хода.

Во дворе, за зданием кинотеатра, в котором случилось явление Дьявола, магическим образом возникли качели. Коша уселась в них, раскачалась до предела, и с ней произошла не менее магическая вещь. Посредине, в самом низу траектории качелей находилась точка, которая отделяла одну Кошу от Коши другой. Сзади, где-то за затылком, находилась гадостная ипостась, а впереди — некое идеальное создание, которым она, вероятно, хотела бы быть.

Коша моталась из одной в другую с полчаса, пытаясь понять — где между ними она настоящая. «Ложноножки Я» — так назвала она эти ипостаси. Просто ей понравилось слово «ложноножки». Оно было какое-то такое, что можно их безопасно отсечь. Удалить. И не умереть. Надо запомнить, отметила она для себя.

Кошу замутило, и она соскочила с качелей, целясь в идеальную ипостась. И уже на лету подумала, что хорошо бы впрыгнуть в эту идеальную ипостась, а все остальное оставить тут, на этих качелях.

Земля силой надвинулась на нее и остановилась, слегка покачиваясь у лица.

Кто-то сказал в голове: «Ничего не удерживай!» Желудок тоскливо сжался и выплеснул на землю отчаяние, тоску и разочарование. Отался равнодушный покой. Коша отползла к скамейке и с трудом на нее улеглась.

Небо мотнулось и потянуло Кошу в свою бездну. Она закрыла в глаза, потому что желудок опять что-то нехорошо сжало. Раздались голоса, появились лица и целая толпа, наперебой выкрикивая разные слова, стараясь выдернуть и привлечь к себе, накинулась на нее в ее запутавшемся мозгу.

Снаружи наоборот — наступила влажная тишина.

«Мы всю жизнь живем на лестнице в Исакии, как мокрицы на окружности тарелки.» — прозвучало в голове. Сознание вернулось.

— Вначале было слово… — пробормотала Коша.

Она потрясла головой, расправила изможденные члены и, шатаясь, побрела в помещение дискотеки.

Череп потерялся.

«Мастер игры,» — вспомнила Коша странное название.

Она вышла наружу окончательно и направилась прочь.

Утро свеже брело по тротуарам громкими отчетливыми шагами. Влажная пудра дождя. Коша почувствовала, что скоро осень. Вскочила в простывший пустой первый трамвай. И ощущение еще не случившегося будущего наполнило ее печалью.

Прислонилась лбом к холодному стеклу и стала бормотать невесть откуда появляющиеся строчки. Слова, словно мантра, окружали ее призрачной стеной, не давая пространству прикоснуться.

В конце проспекта Лишь вода и небо. А лето тихо собирает вещи А мы куда-то Бесконечно едем Не зная сами, Что все время ищем. Едем в трамвае Как море качаясь Мы не давали Себе обещаний. Не наглядеться. Не надышаться. Вот бы все время. Так и качаться. И я не верю, что с тобой расстанусь. Мы друг для друга, Как огонь и ветер. Я наизусть запомнить все стараюсь. Я навсегда В себе оставлю это.*

Коша карябала текст в маленьком потертом блокнотике, сладостно, но уже как-то отстранено, вспоминая Рината. Она уже знала, что эти стихи — не про него. Когда-то скоро она будет бесконечно долго ездить в пустых трамваях И кого-то другого, но не Рината, вспоминать с огромной невыносимой печалью.

В районе восьмой линии в раскрытую дверь вскарабкался колченогий старикашка с гроздью медалей на помятом пиджаке и с палкой в крючковатых пальцах правой руки. Он направился через весь вагон прямо к Коше. Она испугалась, потому что не понимала, что происходит. Зачем этот человек идет прямо к ней? Разве ему мало сидений в пустом, абсолютно пустом, скрипящем вагоне.

Дедок ткнул ее палкой в плечо и жестом показал, что она должна сойти с сидения.

— Дед! Тебе что? Мало целого вагона? — удивилась Коша, потирая ушибленное место.

— Бзди! Уродина злососучая!

От удивления она задумалась, и защищаясь от палки рукой, встала.

Дедок огрел еще раз вслед по спине и уселся на ее место.

Растерянная Коша замерла в раздумьях, пытаясь понять, почему так произошло, и в чем состоит зло, совершенное ею. В том ли ее вина, что она нарушила некие правила? В том ли ее вина, что на нее просто свалили чью-то вину? В том ли ее вина, что она рождена быть виноватой?

Через две остановки, она с праведным возмущением осознала, что старик просто мудак, а она — хорошая девочка. И такая мысль пришла ей едва ли не впервые в жизни. Она обрадовалась этой мысли, стала думать ее дальше и пришла к выводу, что вообще, слишком много в мире мудаков, которые убеждают в своей правомочности только тем, что сами в нее верят. А остальным пытаются внушить, что они — дерьмо!

Но какое у них право?

И чем их право лучше ее, Кошиного, права?

Чтобы восстановить равновесие мира, Коша решила долбануть паскудника по голове чем-нибудь тяжелым и выбежать на ближайшей остановке. В ней не было зла! Она просто хотела инь сделать равным яню. В круге должно быть равновесие — тогда мир будет правильным!

Ничего кроме поганого промасленного ведра под задним сидением не нашлось. Брезгливо схватив его за скособоченную дужку, Коша подошла к старикашке и уже почти замахнулась. Но в этот момент стало до тошноты скучно. Некий последний довод о том, что равновесие скорее всего восстановится само по себе, обессмыслил и обессилил желание судить. Трамвай остановился, Коша швырнула ведро на пол и вышла.

Может быть, старик прав? Если она — никчемная, то так ей и надо. Если нет, господь покарает мерзавца. Покарает — ибо инь должен быть равен яну.

Минуты две Коша стояла на пустынной утренней улице и ждала результата. Уже припекало, хотя утро было еще очень ранним. Изредка ветер срывал пересохшие от жары, изъеденные выхлопом транспорта листья и швырял с жестяным стуком на асфальт.

Может быть, разбудить Роню? Может быть.

И она медленно побрела в сторону Опочинина.

Сзади что-то громко вспыхнуло и заскрежетало железом. Оглянулась — трамвай лежал на боку и горел. Подле него с обожженной помятой мордой стоял «Камаз». Водила растерянно топтался около переднего колеса

Наверно, они все что-то сделали не так.

ЗМЕЙКА

(Коша)

Снова на Обводном канале Кошу подобрал лодочник. Снова довез до Петропавловки, но на этот раз она помнила, как оказалась в той комнате. Лодочник передал ее какому-то долговязому со связкой ключей на отвислом поясе и тот повел Кошу через подземный ход, дверца в который открылась прямо в стене Петропавловки нажатием камня (банально, но, типа, так и было, иногда жизнь ужасно банальна). «Надо посмотреть днем это место.»- подумала Коша.

— Э! Куда мы идем-то? — вдруг разозлилась она на свою покорность.

Долговязый ухмыльнулся и толкнул в спину.

Коша вдруг полетела в бездонный колодец, ниоткуда образовавшийся вокруг нее.

— Нет! — заорала она и оказалась на лестничном пролете весьма примечательной конструкции.

Пролет уходя вниз становился все теснее и ниже. Когда Коша оказалась на четвереньках, воздух стал душным и плотным. Она развернулась и стала подниматься наверх, однако через некоторое время пролет открылся и перед ней оказалась каркасная конструкция бесконечного размера. Поползала по балке, боясь, что стоя свалится в зловонные испарения, поднимающиеся снизу.

— А! Это «Дюк Нукен», — догадалась Коша.

В конце балки оказалась металлическая дверь, встроенная в крепкий косяк, приваренный грубым сварочным швом к стальной трубе. Почему-то дверь оказалась закрытой на ключ, хотя была — никуда. Правда с одной ее стороны было начертано «ВХОД», а с другой «ВЫХОД». Коша узнала, что сверху на косяке лежит ключ. И он, действительно, там оказался. Повернув ключ в английском замке, она легко добилась желаемого — дверь отворилась и ТАМ оказалась темная, пахнущая плесенью лестница. Она казалась именно ТАМ, а не за дверью. За дверью, если заглянуть за косяк по-прежнему ничего не было, кроме надписи «ВЫХОД» и воняющей пропасти.

Коша ступила на первую ступеньку и с облегчением перевела дух. Дверь закрылась, ключ остался снаружи. Она стала спускаться — стены были освещены серым холодным светом, просачивающимся из-за каждого поворота впереди, хотя никаких источников там не было. Просто каждый пролет освещался из предыдущего, а если повернуться назад — все оказывалось наоборот.

Через некоторое время стены снова стали сближаться, как на предыдущей лестнице, но только теперь они съезжались на глазах, так что вскоре пришлось упираться руками, чтобы успеть выскочить в следующий пролет.

Она уперлась в тупик и приготовилась быть раздавленной. Стены стиснули тело, Коша заорала и оказалась в канализационном тоннеле. Появился долговязый и, протянув руку, вытащил обратно.

Они долго шли по прямой кишке подземного хода непонятно куда. Коша расслабилась и предалась течению событий, вспоминая мудрую Мусю. Примерно в середине пути (хотя непонятно было, почему именно это середина — никаких отметок, ни временных, ни пространственных не возникло, просто появилось ощущение, что это середина) Коша вспомнила, что на лестнице в Исакии ей было страшно, что та никогда не кончится, а теперь совсем нет, хотя тоннель гораздо длиннее. Возможно, надо просто спать, чтобы не бояться. Потом тусклый огонек фонаря захлебнулся в белом свете нескольких неоновых ламп, и, неожиданно для такого подержанного места, перед ними оказался суперский лифт.

Она шагнула в него и мгновенно оказалась в знакомой уже комнате.

— А это, как в Дюке, телепортаха. — догадалась Коша удовлетворенно. — Надо же кто-то все-таки допер, как их соорудить в реале!

Человек в сюртуке сидел на своем обычном месте и ждал. Коша поняла, что должна сесть напротив него в кресло. Человек начал говорить. Сначала медленно, потом энергичнее, потом завелся и, все быстрее расхаживая по комнате, перешел почти на крик — она видела это по надувшимся на шее жилам, но не слышала ни одного слова. Она поймала себя на мысли, что разглядывает его с точки зрения сексуальной привлекательности. И, не смотря на всю его опасность, основным мотивом, заставляющим относиться к нему с вниманием является именно его таинственная харизма. Сначала она подумала, что эффект заключается в особенно правильных очертаниях его, напоминающего гранитную статую, лица. Объемные, резко очерченные губы, развитые надбровные дуги, резко вычерченный прямой нос. Чуть выпуклые и в то же время косоватые глаза… Она решила закрыть глаза, чтобы исключить вероятность воздействия на нее при помощи визуального канала. Но это не помогло. Даже стало хуже. Совершенно не видя и не слыша, Коша, тем не менее, поймала себя на том, что отчетливо понимает смысл неслышимых слов и знает все движения, совершаемые собеседником. Так — будто он — внутри нее.

Стало все равно и захотелось спать.

Но едва Коша решила уснуть, как ее тут же встряхнули и разбудили. Коша послушно села, сложив руки на коленях. От скуки она принялась оглядываться и увидела маленькое серебряное колечко — змею, кусающую себя за хвост, в глазу — огненный рубин. Змейка призывно сверкнула им, и жадная до блестящего Коша, не раздумывая, схватила колечко.

На ощупь змейка оказалась неожиданно легкой. Приятный холодок удивительно отчетливо запечатлелся на поверхности кожи, вызвав тем самым непропорционально сильный восторг. Коша захотела рассмотреть добычу получше, поднесла к глазам и сразу проснулась.

Естественно, никакой змейки в руках не было. Легкая горечь скользнула и выветрилась. Однако рука еще помнила прохладное касание. Коша долго смотрела в окно, в котором летели ослепительные облака. Потом долго, меняя цвет, по комнате бегал светлый прямоугольник. Она снова вспомнила сон про лошадку: та прямо перед ней, Коша хочет ее схватить, тянет руки и тут же просыпается.

Один раз ей все-таки удалось дотянуться руками, схватить игрушку и прижать лошадку к груди.

И просыпаясь, она чувствовала, что обладает этой лошадкой. И была счастлива. Но когда открыла глаза — лошадки опять не было.

Коша улыбнулась воспоминанию. Она уже большая и понимает, что никаких лошадок во сне получить нельзя. Улыбнулась и проснулась окончательно

Окончательно?

Куда бы она не посмотрела, все казалось ненастоящим. Мир так и не приобрел плотности. Он был — чужой. Словно за стеклом. Словно он двигался мимо нее на другой скорости. Словно он жил своей отдельной жизнью, а она могла быть в нем только тенью.

Коша поднялась с постели и начала перебирать предметы, пытаясь на ощупь определить — есть ли они на свете. Она взвешивала и гладила их. Но осязание не убеждало — она постоянно вспоминала жуков, которые бегали по коже под действием марки. Они ведь тоже казались реальными, но кто их видел? Может быть их разрушение подтвердит реальность? Коша разбила стакан, швырнув его об пол. Стекло брызнуло в разные стороны — но осколки ничего не изменили. Из того что стакан разбивается при достаточно сильном столкновении с более твердым предметом никак не следовало, что он реален или его осколки реальны. Просто такое правило: из стакана появляются осколки.

И все.

Больше ничего.

— Мастер игры, — повторила она вслух и вздохнула. — Вот и доигрались.

Она взяла кусок стекла и сжала его довольно крепко в ладони. Уже лучше — реально это или нет — боль заставила с собой считаться. Коша вскрикнула.

СМЕРТЬ ЧЕРНУХИ

(Коша)

Она выскочила из трамвая на Репина и побежала в знакомую арку.

Лестница. Звонок. Пронзительный и противный. Ринат. Он должен быть дома. Она так х о ч е т! Она т а к хочет! Он умер в ней. И его пламя больше не будило зверя. И ветер его рук не раздувал больше безумия. Но скуку он еще мог развеять.

К тому же ей было туда надо. Зачем? Надо! Кошу удивило, как это она раньше не поняла, что номер его квартиры именно триннадцать?

Дверь открыли сразу. Рыжин с каким-то прыщавым подростком был там, а Рината не было.

— А где Ринат? — спросила Коша, залезая в холодильник.

— А… придет скоро, — сказал Рыжин как-то рассеянно и торопливо направился в комнату.

Видимо, у него не было распоряжения выгонять ее. В руках Рыжина была дрель. Коша хотела войти в комнату за Рыжиным, но он остановил ее, довольно грубо оттолкнув от дверей.

— Посиди тут пока. А? Он придет скоро. Я там не один…

И захлопнул дверь перед носом.

Фиолетово. Это к ней не имеет отношения. Она решила. Это не она никчемная. Это Рыжин — никчемный! И плевать, что он там себе думает! Коша вытащила из холодильника банку колы, устроилась на подоконнике и стала ждать.

Коша не курила уже целый день и не видела в этом никакого смысла. Если все кажется, какой смысл курить? Правда, немного болела голова, но она решила, что это тоже только кажется.

Донесся дикий вой, грохот и мат Рыжина.

Коша вскочила и дернула дверьв комнату, но та крепко была чем-то подперта, похоже шваброй. Вой повторился. Она даже представить себе не могла, что это. Вой был нечеловеческий в том смысле, что он как раз был вполне человеческим, но таким, когда люди орут нечеловеческим голосом. Когда им что-нибудь отрезают или что-то в этом роде.

Она пнула в дверь ногой и крикнула, чтобы они сказали, что там происходит. Повалилось что-то тяжелое, всхлипнуло разбитое стекло, вопль прыщавого подростка, визгливый вскрик Рыжина:

— Держи ее! Держи! Уйдет же!

— Я сейчас ментов вызову! — рявкнула Коша злобно и еще раз пнула дверь. — Что вы там вытворяете?

После некоторой тишины дверь открылась. Первым вышел Рыжин, злобно отряхнулся, ни с того ни с сего наотмашь заехал Коше по щеке. Она отлетела к стене и очень удивилась. Сидя на полу, продолжала удивляться, задыхаясь от неясности нахлынувших чувств; парни в это время гаденько выскользнули за дверь.

Как недавно в троллейбусе, Коша догадалась, что получила по роже совершенно несправедливо и кинулась по лестнице, злобно вопя и прыгая через полпролета сразу. Но у приятелей Рината была изрядная фора.

Когда Коша выскочила из подъезда, до трамвая им оставалось метров пятнадцать. Коша остановилась, сознавая неравенство позиций.

— Уроды! Козлы вонючие! Зиготы бесхромосомные! — выкрикнула она, вкладывая в напряжение связок величину ярости. — Анусы монопенисуальные!

Больше никто не будет просто так бить ее по лицу. Никто!

Прыщавый друг Рыжина споткнулся и едва не попал на рельсу головой.

Коша оглянулась и увидела — прямо под Ринатовым окном на асфальте лежала Чернуха. Коша побежала к зверьку, но было поздно. Возле мордочки покрытой розовой пеной темнела свежая лужа. Глаза уже начали подергиваться пленкой.

Сквозняк взъерошил пушистый бок, показалось — она вздохнула. А Коша проклинала себя за то, что не сумела помешать Рыжину. Слышала же! Знала! Но не верила в свое право совершить справедливость. Но была занята дурацкими размышлениями.

Медленно удаляясь прочь, плача по Чернухе, о ее завершившейся бессовестно недокормленной жизни, Коша думала о том, почему на роду у одних только пуфики и «Китикет», а у других только помойки и хозяева, которые дружат с мудачными уродами. На асфальт из ее глаз падал мокрый пунктир.

Она добрела пешком до самой Дворцовой площади и наткнулась на желтую футболку. Подняла глаза и оказалась в Мусиных объятиях, пахнущих заварным пирожным.

— А я ищу тебя почти целый день! Хоть бы записку оставила! — возмутилась подруга.

— Муся! — сказала Коша и завыла. — Муся-а-а-а-а-а-а! Они убили Чернуху-у-у-у-у!

— Чернуху!?! Кто? — Муся опечалилась.

— Ну этот Рыжин! И с ним какой-то сопляк прыщавый был. Козлы!

— Как?

— Не знаю. Они в комнате закрылись. А я на кухне ждала, когда Ринат придет. Они там что-то страшное делали. Она так орала! Потом она вырвалась и впрыгнула в окно. И… а-а-а! — Кошино лицо само собой скривилось и слезы снова брызнули из глаз. — Ра-а-азбиилаась. Насмерть! Она лежит там в луже крови.

— Зачем?! Зачем они?

— Не зна-а-а-ю!

Муся тяжело вздохнула и полезла в карман.

— Надо выпить…

— Да, — кивнула Коша, вытирая слезы.

Они наковыряли по карманам на две тройки «Балтики».

— Пустое! — сказала Муся, когда, достигув бордюра, бродяжки опустили на него свои бездомные задницы. — Они, конечно, козлы. Но, в сущности, жизнь Чернухи была такая, что… просто! Рано или поздно они довели бы ее до чего-то такого.

«Пустое». Коша осознала, что эта фраза имеет магическую силу. После нее жизнь становилась отстраненной, как повесть.

Выпили. Отлегло. Побрели, пытаясь придумать, куда. Брели по серым теплым тротуарам. Брели сквозь теплый воздух лета. Листва шуршала, шептала что-то. Шли, шли, шли. Они думали, что идут по географии, а на самом деле пытались пройти по времени. Если бы можно было идти-идти-идти и оказаться совсем в ином мире. В другом. В том мире, куда приоткрывают вход череповские марки. Приоткрывают за большую мзду и тут же захлопывают.

Незаметно для себя подруги оказались около Петропавловки. Перешли мостик. Прошли через ворота и побрели по древнему булыжнику. Как здорово было бы, если бы можно было войти в Петропавловку, а там — совсем другое время. И ты можешь походить по этому времени, поговорить. А потом вернуться обратно. Или нет. Лучше найти где-то свое время. То время, которое тебя ждет и тоскует по тебе. Где ты не будешь «никчемной». Или «никчемным».

Они миновали башню, двигаясь на север.

Стрекотали кузнечики, уверяя, что лето будет вечным. Клевер, ромашки, подорожник. Запах скошенной травы и перегретых облаков обволакивал тело густым коконом. Поддавшись безотчетному желанию изучать наощупь горячую стену, Коша прильнула к камням.

«Сто шагов на север от серого булыжника, пять у стены направо. Вот полоса полустертой краски. Раз, два, три… Третий камень должен открыть пролом.» — будто страница из книги пронеслись в ее голове слова.

Она толкнула стену — все камни стояли твердо.

Коша с сожалением посмотрела на ладонь. Черт! А с чего она азяла, что тут есть вход? Но ведь он есть тут! Она попробовала еще. И еще! Нет. Стена стояла очень крепко и собиралась так стоять вечно.

— Ты что там? Хочешь телепортацию освоить? — усмехнулась Муся.

— М-м-м-м… — произнесла Коша невнятно и снова кинулась на стену.

— Ну, пойдем! — Муся прикрыла сощуренный взгляд ладонью. — А то я буду думать, что ты рехнулась.

— Да… Я рехнулась. — согласилась Коша. — Тут должна быть дверь в подземный ход. Я это точно знаю.

— Откуда?

Муся подошла к стене. Ощупала.

— Да эта стена тут тыщу лет стоит. Нет тут никакой двери!

— Да!? Ну ладно. Наверно, мне приснилось, — пошла Коша на попятный.

Они поплелись обратно. Муся шла наклонив голову, и ветер развевал ее тяжелые каштановые волосы. И она казалась Коше царевной Медного царства.

Вскоре им навстречу попался наглухо застегнутый человек в черных очках на абсолютно белом лице, с абсолютно белыми волосами. Облако ужаса окружало его фигуру непроницаемой тишиной. Они разминулись, стараясь не приближаться к нему слишком. И не сразу заметили, что альбиноса окружала тишина.

Звук вернулся. Коша долго крепилась, но все-таки не выдержала — оглянулась. Человека нигде не было.

— Вот… — Коша остановилась. — Я же говорила, подземный ход.

Муся снова посмотрела на подругу с недоумением.

— Ты… о чем?

— Мужика ты видела?

— Ну… Который навстречу попался? — Муся начала озираться, пытаясь увидеть, куда делся прохожий. — белесый такой?

— Да. Видишь его нигде нет… — Коша пришла в высшую степень возбуждения. Она шумно дышала, металась, махала руками и бегала лихорадочно глазами.

Муся огляделась. И подтвердила сомнения.

— Да… Странно. Тут ему некуда было деться, а все-таки он куда-то пропал!

Коша снова вернулась к стене и с новой силой принялась перебирать камни. Муся наблюдала из-за спины и пыталась осознать странное явление. Она склонила голову к плечу и наматывала локон на указательный палец.

— Послушай! Кошара! — Муся оставила в покое волосы и подошла к Коше ближе. — Не надо ломать стену!

— Почему это!?

— Нет там никакого хода, — обречено сказала Муся. — У нас была галлюцинация. Бывает общая галлюцинация.

— Ты думаешь?

Коша в задумчивости опустилась в траву, сорвала листочек и с остервененим стала его грызть.

Муся села рядом и легла на спину, спрятав лицо в зарослях клевера.

— Но я точно знаю, что тут должен быть ход, — упрямо повторила Коша. — Я это прочитала в какой-то книге.

(Рита)

Следущая страница почти целиком была залита тушью. Рита некоторое время пыталась разобрать отдельные фразы, просвечивающиеместами сквозь кляксу, но потом забила на это бессмысленное занятие.

(Коша)

… увидев знак, подъезжали к селению и забирали этого ребенка с собой. Там не было генетического наследования, — закончила разговор Муся.

Солнце вспыхивало ослепительными лампочками на гребнях темных волн, которые уже третий век старательно подтачивали ограничивающий их свободу гранит. Вывезенные из Египта сфинксы равнодушно взирали, как две девушки плелись по пустынной набережной и изредка перебрасывались ленивыми фразами. Темно-фиолетовые тени, путаясь у них в ногах, неторопливо ползли по мягкому от жары белесому асфальту.

— Если у нас галлюцинация. — внезапно произнесла Коша. — Значит, мы психи. Если мы психи — нам надо лечиться. Так?

Муся вздохнула:

— Ты все об этом. Но не мог же он пройти сквозь стену. Тогда он еще больше псих, чем мы, и его нужно ловить.

— Зачем ловить? — озадачилась Коша.

— Ну можно и не ловить… — разрешила Муся. — А что будет, если все начнут ходить сквозь стены?

— Да… Ничего особенного. Привыкнут… Люди ко всему привыкают. Честно говоря, меня волнует больше, как жить дальше… У нас совсем нет денег.

Коша горестно вздохнула.

Муся опустила голову и смотрела, как тень от сандалии наползает на мелкие светлые камешки. Они горохом перекатывались под кожаными подошвами.

— Как-нибудь будем… Может, у тебя купят картины. Мне так нравятся твои последние работы… Честно говоря, даже жаль с ними расставаться. Они какие-то волшебные…

— Эх-х-х… — вздохнула Коша. — А что делать? Писателем быть проще или певцом. Один раз сочинил и продавай всю жизнь… А художник… Да уж!

— Может, я куда-то устроюсь… Тетя ищет мне место… Ищет! — грустно сказала Муся. — Может быть, на той неделе. Тогда мы уже не погуляем так. Я буду работать целыми днями.

— Тебе хоть будут платить! — махнула Коша рукой.

Так они достигли восьмой линии. Возле станции метро происходила оживленная торговая жизнь. Вобла, сигареты, пиво, газеты, фрукты. Бомжи сновали между людей собирая пустые бутылки.

— Муся! Мы должны что-то украсть! — вдруг ни с того, ни с сего объявила Коша.

Она остервенело рубанула воздух. Бабка, ковылявшая впереди, испуганно оглянулась и прибавила шагу.

— Ты о чем? — Муся с удивлением напрягла мысли.

— Ну понимаешь, мы же должны как-то жить… — Коша почесала кончик носа. — Есть, пить, одеваться и все такое… Делать мы ничего не умеем, значит нам надо просто где-то взять денег. Или обмануть кого-нибудь. Если мне не хотят платить деньги за картины, я имею право взять их где-нибудь в другом месте! У того же Валентина! Только так, что он об этом не узнает.

— А как?

— Ну мы можем ему назначить стрелку, пойти с ним в кабак и все такое. А потом украсть у него деньги и убежать.

— Да? — Муся задумалась. — А если он нас поймает?

— Ну… — Коша развела руками. — Типа… тогда нам будет звездец. А мы что-нибудь придумаем, чтобы он не узнал, что это мы. Есть какое-то вещество, которое напрочь отбивает память. Он не сможет нас сдать. Или поймать. Какой-то клофелин…

— А… Пустое, — Муся махнула рукой. — Мы не можем ничего сделать. Мы ни на что не годимся. Ни на что. Может быть, пойдем к Зыскину?

Коша опустила голову, раздумывая, как бы так убедить подругу совершить какое-либо действие.

— Муся! Нет никакого смысла говорить, на что мы годимся, потому что мы еще ничего не сделали, чтобы это узнать. Мы должны… — тут она наклонилась и обрадовано сказала. — О! Я нашла денег еще на пару «трешек»…

Она подняла с земли банкноту.

(Рита)

— Пиво? — сама себя спросила Рита и кивнула головой. — Пиво! Но как? Пикассо? Пикассо… Почему бы и нет?

Она отложила тетрадку и отправилась искать ночного знакомого. Почему Рита не поехала в Москву? Потому. Она не была уверенна, что это правильный шаг. Она даже не была уверенна, что ей стоит показываться в Шереметьево и садиться в самолет. Эта компания — Лоер и иже с ним — очень ее беспокоила. Иногда так бывает. Еще ничего толком не знаешь, но какое-то наитие удерживает тебя от спешки. Так и Рита. Она понимала прекрасно, что общага на Опочинина — то место, где ее никто не будет искать. А потом… Потом само как-то все устроится. Жизнь подскажет. Она, бывает, подсказывает куда поворачивать.

Итак. Пикассо.

Тот оказался в своей, загаженной бычками комнате. Художник мрачно смотрел на криво натянутый холст и время от времени окунал в краску кисть. На холсте было изображено два человека с букетами масочек в руках. Собственных лиц их не было видно, а масочки изображали полный набор основных эмоций. Интересно, подумала Рита Танк. Подумала она, видно, вслух, потому что парень оглянулся.

— А… Привет, — неопределенно протянул он. — А водка кончилась.

— Хочешь пива? — прямо спросила Рита.

На лице художника промелькнула радость, и он с готовностью подскочил.

— Сходить? Ага?

— Ага… — Рита протянула ему купюру. — Я тут подожду. Можно?

Днем Пикассо не вызывал у нее ночной брезгливости. Она даже заметила, что в его работах есть какая-то мрачноватая прелесть. И то, что он не был дураком — это факт. Но он был придурком. Это тоже факт.

— Да… — ответил художник, торопливо натягивая кожанную куртку. — Что взять-то? «Трешечку»?

— Ее, проклятую!

Пикассо выбежал из комнаты.

Рита опустилась на стул перед холстом и, увидев вчерашнюю пачку графики, взяла в руки. Теперь ее не интересовали декадентские изгибы обнаженки.

Она нашла изображение человека с лысой головой и черными звездами вместо глаз, и снова внимательно рассмотрела его. Несомненно, это было лицо профессора Легиона. Во всяком случае, портрет очень напоминал лицо убитого из криминальной передачи. Теперь она была точно уверенна, что если Коша и сошла с ума, то — не одна.

Рита достала из кармана тетрадку и открыла на следующей странице.

ЕВГЕНИЙ. ДУБЛЬ ДВА

(Коша)

Свет проник сквозь ресницы. Стук в окно. Он стоял полный решимости, натянутый — как струна; обнаженный — как меч; беззащитный — как улитка без панциря. Коше стало стыдно, что она избила его. Жестом пригласив глухонемого в комнату, она оставила его, а сама пошла умываться.

И вдруг давно забытое чувство умиротворения ни с того, ни с сего посетило ее. Показалось, что все мучения закончились. Она чистила зубы и улыбалась идиотской улыбкой. Хоть кому-то она нужна! Хоть кому-то. Может быть, не стоит ломаться и взять от жизни то, что дают. Евгений в общем-то не вызывал у нее физического отвращения. Ей не очень нравилась его настойчивость, но глухонемому трудно. Ему трудно играть в игры слышащих людей. Для него не существует той требухи, которую льют в уши болтливые люди друг другу, завораживая рифмами, звуками, интонацией. Все это ложь и яд.

Когда Коша вернулась в комнату, Евгений все еще рассматривал желтый берег, нарисованный для Рони. Берег с ключиками, камешками, раковинками. Оглянувшись, он улыбнулся. Коша стояла с полотенцем в руках и то открывала рот, чтобы что-то сказать, то закрывала, вспоминая, что гость глухой, то рука ее вздергивалась, желая изобразить какой-нибудь внятный жест.

Евгений взял стул и сел напротив. Смотрел в глаза.

Коша схватила со стола журнал и начала энергично листать блестящие пестрые страницы, спасаясь от неловкости. Молодой человек молча протянул руку к ее обнаженной плоти и схватил за коленку. Краем глаза настороженная Коша проследила за его пальцами. Жесткая, узловатая, крупная рука вызвала одновременно и желание отдаться и холодок страха.

Такая рука могла убить.

Глухонемой сильнее стиснул пальцы — стало больно. Коша подняла глаза и сильно треснула его по руке, вызвав то ощущение, которое было в трамвае. Евгений улыбнулся, медленно разжал пальцы, вытащил из кармана ручку и блокнот, что-то нацарапал и протянул ей.

Писать что ли на бумаге? Писать! Конечно писать!

«Пойдем куда-нибудь.»

Стало забавно.

— Ты понимаешь, когда я говорю? — спросила она.

Евгений утвердительно кивнул, и снова написал:

«Я могу читать по губам. Но не могу говорить.»

Он довольно усмехнулся и произнес:

— Лу-блу…

И на его лице намертво поселилась сладкая полусонная улыбка. Коша с удивлением почувствовала, что ее тело, отдельно от головы отзывается на зов этой улыбки.

— Хм, так сразу… а кино? А мороженное?

У него было жесткое жилистое тело, длинные крупные конечности, угловатая, начинающая лысеть, голова. Ей не нравилась его жесткость, она пугала. Но она же и возбуждала. Глухонемой осторожно погладил Кошу по голове. И она удивилась тому чувству надежности, которое вызвал в ней этот жест. И испугалась того безоговорочного преобладания силы, которое исходило из этой надежности.

— Так сразу? Ты же не знаешь меня совсем!

«Знаю.»

Коша нервно расхохоталась.

Евгений снова написал:

«Я тебя куда-нибудь хочу пригласить.»

— Ну пригласи.

Она попыталась представить себе, как бы это могло получиться. Обычно люди приглашают друг друга куда-нибудь, чтобы поболтать, а это «куда-нибудь», собственно, является всего лишь поводом или фоном. Он передал ей записку:

«Куда ты хочешь? Я буду платить за твои удовольствия. Качели? Кино? Выставка?»

На выставку она уже сходила с Ринатом. Идея на чем-нибудь до тошноты укататься ей понравилась.

— Луна-парк.

* * *

Глухонемой катался на всех атракционах вместе с Кошей орал на весь парк, пугая ревом детей. Коша умоталась до синевы под глазами. Она шла по дорожке и умиротворенно покачивалась. Обилие американских горок давало о себе знать. В палатке они купили шашлыки и «Балтику» — верх фантазии простоватого Евгения.

Предавались чревоугодию, сидя за летним столиком. Она стала находить прелесть в бесконечном молчании. А что, может это и кайф — молча выполнять любую прихоть пушистой кошечки лишь за обещание позволить погладить по теплой шерстке? Может, ради этого стоит жить?

«У меня много денег, — написал Евгений на салфетке. — У меня дома есть все для тебя. Музыка. Пластинки. Компьютер.»

Он отвез Кошу обратно на тачке и вежливо попрощался. Когда шаги Евгения затихли, Коша бродила по комнате и безотчетно перебирала вещи. Присутствие Евгения утешало, как уличную кошку утешает миска с рыбой и тазик в сортире. Но какова цена? Мучилась она, мучилась. Вздыхала, курила. Вертелась на диване. Потом она вдруг увидела на столе незнакомую книгу.

«Сказки о Силе» было написано на причудливой фантасмагорической обложке. Коша схватила книгу и начала ее читать, постепенно узнавая те таинственные вещи, о которые она постоянно спотыкалась последнее время. Или сталкивалась когда-то давно. Как-то незаметно книга заворожила ее, и Коша уснула.

И приснился ей сон.

Будто уже сумерки, будто она проснулась и видит комнату сквозь серебристо-серый туман. Во сне догадалась, что спит. Но ей захотелось что-то сделать и она подняла руку, чтобы убедиться, что может контролировать себя. Встать, например и написать какое-то слово, чтобы потом проснуться окончательно и прочитать его. Зачем? Так. Из познавательного инстинкта. Для науки. Сначала она и правда прямо перед лицом увидела свою серебристо-серую правую руку. А если встать? Коша села на кровати и тут же каким-то образом скатилась на пол.

Раздался стук, в окно заползла Муся.

— Как она меня достала! — без предисловия начала она, не глядя на растрепанную сонную подругу. — Короче, я поругалась с теткой! Я сперла у нее бутылку вина и кусок курицы.

Коша сглотнула слюнки и проснулась.

— Наливай!

Выползший из пакета запах заполонил комнату. Самиздатовский «Киндзмараули» отменно сопровождал радость поглощения плоти. Курица кончилась почти мгновенно. Муся, растопырив пальцы отправилась мыть руки. Коша отнесла тарелку к крысиной норе и, кое-как обтерев засаленное лицо и пальцы полотенцем, снова рухнула на лежбище.

— Что за жизнь! То жрать, то срать! И так весь день! — протянула она, сыто пялясь в подернутый паутинками потолок.

— Да… или трахаться, а то и все вместе. А жить-то когда? — посетовала Муся, вернувшись из ванной, и легла рядом.

Наслаждаясь бездельем и сытостью, они валялись на диване почти голые. На Мусе был только сарафан на тоненьких лямочках, а на Коше длинная, почти до колен футболка с надписью:

NOBODY

KNOW I AM

LESBIAN

расположенной красивым белым квадратом на черной ткани.

Жаркий воздух медленно ползал по комнате. Подруги неподвижно замерли в ленивой дреме. Их организмы сосредоточились на пищеварении, оставив мозг почти без топлива.

Часа через два на подоконнике появился Роня.

— Сони! Вы целый день дрыхнете, как ни приду!

— А что? Есть какое-то занятие? — лениво протянула Коша. — Что? Мы уже востребованы человечеством? Вот у меня куча готовых холстов. И Зыскин мне стуканул, что какой-то француз взял их за очень хорошие деньги. И Валек даже нажился на этом. Я готова быть нужной и полезной. Скажи кому?

— Ну-ну! — рассмеялся Роня. — Остановись!

— Ты что, голодный? — подняла Муся веки и чуть-чуть повернула голову.

— Да нет… У меня даже деньги есть… Я только что встал. Работал всю ночь.

— Мешки грузил…небось? — Коша села и потрясла головой.

— Нет. Книгу писал… — Роня прошелся по комнате. — Книгу! Напишу книгу и стану богатым.

— Блин! Ты же художник, Роня! Ты хоть одну картину нарисовал в своей жизни? — Коша сползла с дивана и потянулась, громко мяукнув.

— А зачем? Меня и так из общаги не выгоняют. Макет склею и все. Кисточки выкину. Нет, Коша. Тебе подарю! Я понял, чтобы быть художником, ни в коем случае нельзя получать художественное образование. Я очень рад, что не учился на писателя. Сам. Все сам придумывал. Пробовал. Нельзя! Нельзя у других перенимать. Так можно только вторяки делать. Завод. Автор Союз Писателей. А чтобы что-то хорошее написать. Ну совсем хорошее! Надо все самому.

— Как же ты поступил? — удивилась вдруг Коша. — Ты же рисовать не умеешь! Блин!

— Не умею. — согласился Роня. — Сам не знаю, как поступил. Я на режиссерское хотел. Не взяли за стеснительность. А рассказики и пьески у меня хорошие. Писать буду. О! Вы, что уже напились?

Он понюхал бутылку, согнав с горлышка пчелу.

— Ну-у… — протянула Муся. — Так чуть-чуть… Хочешь?

Роня пожал плечами.

— Э… типа… Можно и да…

— Пойдем сходим. — Коша вскочила с дивана. Ей стало стыдно. — Мы уже вдвоем все выпили.

Муся сползла следом:

— Какие вы шумные. Вы какие-то слишком реальные. Жизни надо следовать, а вы превращаете ее в окрошку… Фу!

— Ну, хочешь — оставайся… Мы сами сходим, — предложил Роня.

— Ну уж нет! — Муся перехватила расворошенные после сна волосы косынкой.

Посмотрела на себя в зеркало и, оставшись недовольной, опять распустила космы.

— Ну… — сказала она и первой выползла на тротуар. — Пойдемте!

Девчонки висели друг на друге и, заплетаясь, перебирали ногами. И тихий молчаливый зной развороченного Большого проспекта изредка лишь нарушал шум машин, пересекающих его на большой скорости. И огромные тополя покачивались в горячем летнем небе.

Навстречу торопливо семенил дядька изрядного возраста. Того возраста, когда мужчины уже успевают доказать себе, всему миру и своим женам, что они главные в доме, и успокаиваются, постепенно сдавая позиции. Когда мужчина приблизился на расстояние трех шагов, Коша и Муся, не сговариваясь, задрали к подбородку подолы, обнажив бесстыдно все подробности своих тел.

— Хотите звезду посмотреть? — крикнула Коша и захохотала.

— А лучшие в мире сиськи? — добавила Муся.

Мужичонка попятился вбок и почти бегом кинулся прочь.

— Он нас испугался! — кричала Коша радостно. — Испугался!

Муся долго не могла идти от смеха и, прислонившись к изгороди, сотрясалась в конвульсиях.

— Долбанутые! — сказал Роня и посмотрел вслед мужику с сочувствием. — Вдруг у него будет инфаркт?

— Роня! Мы решили совершить кражу! Только не решили еще — что будем красть и у кого. Ты поможешь нам? — на весь проспект крикнула Коша.

Роня принимал мир таким, как есть. Оценив свои возможности, будущий писатель смиренно согласился:

— М-м-м. Думаю, что я приму в этом посильное участие.

— Ура!!! Ура! Ура! — крикнули девчонки хором и припустили бегом, распевая на ходу:

— Дорогая моя киска! Подними повыше хвостик! Я засуну тебе в поп-п-ку Электрическую пил-л-ку!

Тут Кошу осенило, что она никогда ведь не была в Петропавловке до этого. Откуда же она узнала про эту полосу краски? Она остановилась и заорала:

— Муся! Блин! Я видела это во сне!

Муся вздрогнула:

— Что ж ты так орешь-то?! Что ты видела?

— Ну то, что там на камне краска и подземный ход! Краска-то была! Была!

— Где? — Муся посмотрела на нее как на больную.

— Ну там! Ты что? Не веришь мне? — Коша вдруг разозлилась. — В Петропавловке!

Муся подняла брови в недоумении, но вдруг воскликнула:

— А!!! Кастанеды начиталась…

— Это правда, — согласилась Коша. — Я читала книгу. Но про краску я узнала гораздо раньше.

— Это неважно, — поморщилась Муся. — Кастанеда, он очень странный. Он изменяет тебя так, что тебе кажется, что ты все это уже знала, но это не так. Ты не знала этого. Оно с тобой случалось, но ты не могла этого осознать, потому что у тебя не было подходящих слов. Но я не хочу об этом разговаривать! Меня тетка устраивает на работу! И там это все — не нужно!

И, подпрыгивая, Муся побежала дальше по солнечным пятнышкам на пыльном асфальте. Особенная летняя тишина, возникающая между отчетливыми шорохами и всплесками далеких голосов, наступила внезапно на всем проспекте.

— Да нет! Правда! — крикнула Коша. — А сегодня я руки видела. Когда ты пришла.

— Ну я и говорю! — со смехом откликнулась Муся.

— А что за полоса? — спросил Роня.

— Мне приснился сон, — возбужденно начала объяснять Коша, — что в Петропавловке есть подземный ход, который начинается прямо из стены. Там есть мета — полоса краски на камне. Мы были там сегодня! Эта полоса действительно есть!

— Ну хорошо… — Роня попытался представить разумную версию. — А если ты когда-то увидела эту полосу, а потом тебе приснился сон. А потом ты снова увидела это место и подумала, что тебе все приснилось.

Коша отмахнулась от него:

— Писатель! Не была я там никогда! Ни-ко-гда! Понял? Все закрыли тему.

Мусин порыв бодрости иссяк:

— Все равно, это все пустое, — сказала она и снова лениво поплелась, шаркая ногами.

Муся разгоняла молчание пустоты, догадалась Коша, но не сказала об этом вслух. Консервная банка упруго отскочила от носка Муси, громко загрохотала и остановилась в постриженной травке газона.

Роня неопределенно ухмыльнулся:

— Ну и как. Руки-то? Чистые?

— Ну так… — Коша поморщилась. — Руки, как руки! Только цвет у них дурацкий.

— Да? — Роня оживился. — Ты какие видела?

— Ну такие, сюзюлевые, как из газа какого-то…

Роня задумался. И остаток дороги шел молча.

МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ

(Коша)

Белые ночи уже кончились. День еще был длинным, но после полуночи уже начинала вырастать темнота.

Коше приснилось, что они с Роней сидят в кабаке на Грибоедова, там, где тусуются геи. Роня, типа, написал детектив, разбогател и угощает Кошу всякими всякостями. Вдруг входит этот человек в сюртуке и садится напротив. Официант гордой походкой несет ему румяного поросенка, человек приветливо машет Коше рукой и с хрустом втыкает в ляжку вилку. Тут оказывается, что они сидят за одним столом, а поросенок оказывается трупиком с пляжа.

Проснулась в холодном поту. Это уже было слишком.

Стояла над раковиной чистила зубы и тряслась мелкой дрожью.

Утро было пасмурным. После вчерашнего зноя это спасало, возвращая желание заняться производительной деятельностью. Соседка уже завела «Желтые тюльпаны». Мусино место на диване еще хранило смутные очертания. Странно, что Коша не слышала, как она ушла. Черт! Семь утра! Чего не спиться? Коша бодро принялась грунтовать холст. Когда закончила, снова почувствовала, что ей необходимо лечь.

Она взяла опять Кастанеду, принесенного Мусей, и прочитала ровно один абзац.

* * *

Когда пришел Роня, оказалось, что Коша снова спит, положив голову на раскрытую книгу.

Он осторожно спустился с подоконника и долго стоял, наблюдая за спящим лицом. Длинные ресницы девушки вздрагивали, зрачки под веками быстро бегали, разглядывая сон.

Ее разбудило ощущение тревоги.

— Черт! Напугал! — вскочила Коша.

— Кайф. Такой влажный ветер… — сказал Роня, блестя темными глазами на осунувшемся от ветра лице.

Он сунул руки в карманы и вытащил какую-то мелкую вещицу.

— Где шлялся? — лениво потянулась Коша.

— Да так. По Обводному ходил, на Пряжке, на заливе был. Так странно. Видел, как луна светит сквозь воду… Небо уже темное, а море — как перламутровая створка раковины.

В руках у него блеснуло.

Коша протянула руку:

— Ты что, так и не ложился? Что это?

— Да… Нашел… Змейка. Колечко. Не ложился…

Он уронил в ее ладонь блестяшку. Безделушка вызвала ощущение знакомости, но Коша не могла понять откуда.

— Хочешь, возьми себе.

Коша не очень понимала — зачем, но не могла выпустить из рук.

— Спасибо… — вяло пробормотала она и сунула змейку в карман.

Побродила по комнате, бесцельно хватая и переставляя вещи.

— Ты знаешь, на днях убили одну ни в чем не повинную кошку, — сказала Коша с грустью.

— Это бывает с кошками.

— Но ее убили специально. У тебя есть баблы? Жрать хочется.

— Немного есть. Пойдем.

Пока Роня заказывал в столовой яичницу, Коша тупо стояла у витрины. Что-то метнулось за спиной, но когда она оглянулась, никого не было.

Зато она вспомнила, что змейка-то приснилась. Она снова достала ее из кармана. Да, это она. Только без рубина. Странно, но это открытие нисколько не удивило Кошу. Она снова призадумалась о своих последних открытиях. Они скорее пугали ее, чем радовали или удивляли.

— Роняя? — Сказала Коша, уплетая яичницу. — Она мне приснилась во сне.

— Кто?

— Змейка.

— Да?!

— Что «да»! — она швырнула вилку. — Вдруг я свихнулась? То подземный ход, то змейка — не круто?

— Ну и что? Что тут такого? А кто не свихнулся? В этом городе все свихнулись. — Роня продолжал уминать яичницу. — Спокойнее надо. Ты не спеши — прожевывай как следует.

Некоторое время в кафе раздавался только мерный стук вилок и жужжание мух.

(Рита)

Рита очнулась от того, что Пикассо поставил перед ней пиво.

— Ты чего? — поежился художник, пряча взгляд под мохнатыми ресницами.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Рита, открывая бутылку.

— Ну… — Пикассо замялся и отхлебнул из бутылки. — Ты как-то нехорошо на меня посмотрела. Как врач в дурке. Ха-ха…

Рита оживилась:

— А ты был в дурке? Да!? Ну-как! Расскажи-ка!

— Да… — Пикассо снова хлопнул ресницами. — Ничего интересного.

— Ну! Ничего! Я-то не была там никогда! Расскажи! Ну, я же прошу тебя! Пьет мое пиво и мне же не хочет рассказать! Что за люди?

Она сделала вид, что дико обиделась.

Пикассо виновато посмотрел на Риту и смущенно улыбнулся.

— Правда! Ничего интересного. Там мужик такой туповатый был. Ему что ни скажешь — он соглашается. Только все равно не верит. Это же видно. Он просто очень хорошо выучил во что можно верить, а во что нельзя и теперь ни во что не верит вообще. А потом привели какого-то профессора. Тот вообще дебил! Заставлял меня какие-то цифры писать. Встанет и молчит. А я должен угадать, что ему там мерещится. Мне кажется, он с психопатками там трахается.

— Да!? Что же тебя натолкнуло на такую мысль? — Рита изумленно подняла брови.

Пикассо вздохнул:

— У него были очень чувственные губы. И потом, я видел, как он смотрел на одну девку. Там была одна рыжеволосая. Мелкая такая с круглой попкой и сисечками с кулачки.

— А как ты мог видеть? Она что, в кабинет заходила? — усмехнулась Рита. Провоцируя Пикассо на дальнейшие откровения.

— Нет. Он из окна на нее смотрел. Это летом было. Они гуляли, в смысле, психи во дворе. Я решил заранее от армии закосить. Чтобы после института тоже не забрали. Но не подрасчитал малек. Мне шизу приклеили, а я хотел МДП.

— Как же ты так? — Рита закурила и протянула пачку Пикассо.

— Спасибо… — сказал тот и вытянул сигарету. — Они мне какие-то вопросы стали задавать. Типа, что общего у мела и ботинок. Или у лампочки с Луной. Я так и не знаю, на чем я засыпался. Но почувствовал, что на вопросах. Но они неправильно спрашивают. Во-первых, они не предупредили, по какому принципу надо обобщать. У предметов бывает очень много общего там, где и не ждешь. Вот например, как бы ты ответила? Нужно убрать лишний предмет. Лампочка, Луна, свеча. Вот, что бы ты оставила?

— Ну… — Рита помялась. — Скажи сначала, что ты оставил.

— Я оставил лампочку и Луну…

Рита хрюкнула, сдерживая смех:

— Почему?

— Потому, что я замаялся определять принцип, по которому их надо разделить и выбрал то, что было на поверхности…

Рита выжидательно посмотрела на Пикассо.

— Они с буквы «Л» начинаются!

— Э-э-э… А… Ты издевался?

— Ну вот и я так же сидел и думал. Можно, конечно, было так выбрать. Луна отраженным светом светится, а остальное горит. Или так. Луна — планета, а то — приборы. Или так. Луна — холодная, а те горячие. А можно наоборот. Лампочка и Луна — яркие, а свеча — нет. Или так: лампочка — электрическая, а Луна и свеча — нет. Короче, я запутался в этих вариантах и написал самое простое. Меня потом за это посадили в какую-то комнату без окон без дверей и держали. Пока я не стал на четвереньки и не залаял.

— Залаял?!

— Ну да… Я вообще один могу долго быть. Но тут и я не выдержал. Темнота полная. Тишина. Как будто во влагалище во время зачатия!

— А ты помнишь? — усмехнулась Рита.

— Ха… Я еще не то помню… Мне, правда, никто не верит, но мне посрать…

— Да… Интересно. — Рита приподняла брови. — Э… А про рыжую-то!

— А… — Пикассо махнул рукой. — Она во дворе ходила с тетками. Она совсем трахнутая была. И на всю голову и так…

— Как так?

Пикассо застеснялся.

— Ну… Там все санитары с ней трахались. Она говорила, что беременна от Дьявола. Я горшки из-под буйных выносил. Видел, как они все вмете в душе закрывались, а иногда прямо в кабинете главврача. Ночью, понятно. Зажигали эти самые свечи. И давай все хором там черти чем заниматься.

— Ты видел? Точно? — спросила Рита без тени издевки на лице.

— Ну, как видел… Я же не был там с ними. Слышал. А что еще с бабой ночью можно делать?

Рита усмехнулась:

— Логично… Слушай. А это не тот мужик, который у тебя нарисован?

— Где? — Пикассо нервно оглянулся. — А… Это… Да. Это он.

— А почему у него такие глаза?

Пикассо заржал похотливым смехом и чуть не уронил бутылку.

— Я знаю, что ты подумала!

Рита едва заметно напряглась.

Пикассо ухмыльнулся и пояснил, резко наклонившись к ней:

— У него глаза, как члены! Я сначала члены нарисовал. А потом исправил. Я у главврача книжку видел с рисунками сумасшедших. Некоторые рисовали глаза именно так. В виде черных звезд. Но знаешь — так лучше. Так больше похоже, чем с членами. Черт! Откуда у людей уверенность, что они знают? Откуда этот мудила знает, что я ненормальный? Только потому, что я из всех вариантов выбрал букву «Л»?

Рита вздохнула:

— А что ты думал, что я подумала?

— А… Ну что я шизофреник. Да!?

— Не без этого… — усмехнулась Рита. — А как тебя выпустили?

— Ну вот. Я залаял. Тогда они дверь открыли и отвели меня опять к этому членоглазому. Он на меня посмотрел и сказал, что я очень хитрый, но, поскольку свое уже отмучался, то могу катиться на все четыре с волчьим билетом. Все.

Рита сделала последний глоток пива и встала.

— Уходишь? — подозрительно сощурился Пикассо. — А хочешь, я тебя с натуры нарисую?

— С натуры? — Рита улыбнулась понимающей улыбкой.

Пикассо придерживал взволнованное дыхание. Ход его мыслей был до скуки понятен.

— Нет… — отрезала Рита.

В неожиданной тишине, наступившей в общаге отчетливо раздалось тувинское горловое пение.

Рита вышла из комнаты.

Она вернулась в комнату, но там по-прежнему никого не было. И ей не осталось ничего больше, как читать.

ГРАБЕЖ

(Коша)

Прошло несколько дней.

В тишине неба появился уже холодный призвук грядущей осени. Вечера приобрели отчетливый бронзовый цвет. Темнота по ночам стремительно отвоевывала время. Подруги все еще не оставили идею грабежа. Они посвятили несколько дней сбору информации и разработке концепции деятельности.

— Вообще мы должны грабить только мужиков, потому что они суки! — сказала Муся, завязывая хвост.

— Я согласна, — Коша деловито передвигала холсты, пытаясь составить их так, чтобы они не повредили друг друга. — Только ничего что-то не могу придумать. Надо пойти погулять.

— Надо, — согласилась Муся. — Вообще-то у меня есть немного денег. Я стрельнула у Зыскина. Но это ничего не решает. Думаю, их можно потратить.

Они бродили по Невскому и перебирали все возможные варианты. Но у всех этих идей было одно общее свойство — они были неосуществимы. Для того, чтобы украсть деньги — надо их иметь. Либо иметь к ним доступ. Но если иметь доступ — их найдет первый же мент. А чтобы иметь их — надо где-то их взять. Круг был безысходен.

Когда путь довел их почти до набережной, уже была глубокая ночь. Они взяли в лавке по бутылке «Балтики» и уселись на пустых ящиках напротив обшарпанного до невозможности дома с заколоченными окнами отдохнуть и попить пива. Подозрительная дверь с надписью LOST глухо отливала броней в тусклом свете фонаря. По концентрическим кругам камней, которыми по старинке был вымощен тротуар, торопливо шмыгнула крыса.

— Муся, как ты думаешь, это хорошая идея — отлить вот в этом доме? — вопросила Коша, когда последняя капля пива покинула стеклянную емкость.

— Думаю да… — кивнула Муся. — Сейчас я допью. Если только там какая-нибудь доска отодвигается…

— Ну не может быть, чтобы не отодвигалась.

Коша спрыгнула с ящиков и направилась к крайнему правому окну, где отчетливо виднелась пыльная дорожка. Где-то в районе Мариинки что-то грохнуло. Качнулось стекло в открытом окне.

Пол в руинах был завален кусками штукатурки, через окна и отсутствующую крышу проникали чахоточные полосы тусклого фонарного света, в котором рядом с темными кучками иногда белелись торопливо использованные куски газет и обрывки белой бумаги.

Неторопливо, продолжая перебрасываться односложными замечаниями по поводу настоящего момента, они подыскали место у наименее использованной до них стены и уселись. Некоторое время в тишине было слышно только журчание и шелест газетных обрывков. В прояснившейся тишине еле слышно прошуршали шины с той стороны, где они сидели на ящиках.

— Домой? — спросила Коша, заправляя футболку.

— Да… — сказала Муся и широко зевнула, завязывая тесемки на штанах.

Старяясь не вступить в колабахи, они двинулись к тому оконному проему, через который и попали внутрь.

— Блин! Пиво такая странная вещь. Его вытекает гораздо больше, чем вте…

Вдруг Коша наткнулась лицом на Мусину спину.

— Тшш. Стой! — шикнула та, и судорожно сжала руку подружки.

Хлопнула тихонько дверца машины, потом другая. Коша выглянула из-за Мусиного плеча и тоже прильнула лицом к щели в досках. Напротив под фонарем, где они только что пили пиво, у дверей с надписью LOST стояли, морда к морде, два мерсюка. Два глухонемых мужика ругались у машин, бешено жестикулируя руками. Ругались крепко. Даже в темноте было видно, что лица у них красные. Кажется, они ни до чего не договорились, потому что расселись по машинам и, уже не остерегаясь, хлопнули наотмашь дверцами. Взвизгнув протекторами, мерсюки метнулись в разные стороны улицы.

Подруги неторопливо выбрались наружу и с изумлением остановились у дверей LOSTа.

— Вот прикол! А Муся! Первый раз вижу такой прикол! — возбужденно зашептала Коша.

Она попятилась и споткнулась.

— Блин! Муся! Да тут чемодан! — Коша подняла его и покачала в руке. — Интересно, что в нем — бабки или наркотики?

— А вдруг бомба? — Муся подбрела ближе, и провела пальцем по коже. — Дорогой! Вдруг они хотят взорвать LOST?

— Сдается мне, что это LOST и есть. — хихикнула Коша. — Ничего себе потеря!

В это время раздался звук приближающегося автомобиля.

Крикнув Мусе:

— Бежим! — Коша кинулась назад в разобранный дом.

Не опасаясь грохота (сзади были глухие) подруги пробились на другую сторону во двор, который, слава богу, оказался проходным. На соседней улице была болотная тишина. Осторожно, стараясь не возмущать ее сонности, девушки прошли до площади Труда и замерли, стремясь почувствовать будущее. Недремлющее око площади тут же выпялилось на съежившиеся около узорной ограды фигурки, нависнув сверху темными окнами зданий и нервными гривами тополей. По небу пробежала дрожь — такое уж это место, тут всегда надо ждать какого-то происшествия. Пространство тут завязано в такой узел, что непременно что-то случается — но это самый короткий путь на Ваську. На мосту уже зажглись фонари красных светофоров — стало быть его с минуты на минуту начнут разводить.

Девчонки молча рванули к Неве. Уже спиной Коша почувствовала, что площадь Труда сделала свое черное дело. Пространство сзади сузилось в черную кривую воронку, которая пролегла через узенькую улочку до самого памятника Петру. И там где-то сверкнуло холодное лезвие ярости.

— Муся! Быстрее! — заорала Коша, задыхаясь.

Один мерс догнал их в тот момент, когда они были в нескольких метрах от стыка, уже разомкнувшего свои стальные челюсти. Менты из будки, кинулись, было, за девчонками, но притормозили, увидев более крупную добычу. Глухонемой настолько озверел, что вылетел из машины с пушкой и сразу пустил ее в ход.

Подружки заметались, как зайцы в западне, между ментами и бандитом. Носатый сержант передернул затвор и пальнул в небо:

— Руки вверх, падлы!

Коша рухнула на четвереньки и заорала:

— Муся! В нас стреляют!

Подъехала вторая машина. Из окна высунулся второй.

— Быстрее! — крикнула Муся. — Да брось ты это дерьмо! Пусть подавятся!

— Нет! — крикнула Коша и, оттолкнув мента, рванула к щели между крыльями моста.

Они прыгнули почти одновременно, и дерьмовый дипломат раскрылся. Белые мешочки посыпались в Неву и уточками плавно направились в сторону Гавани.

— Блин! Муся! Это наркотики!

Подруги приземлились на другую сторону и сразу побежали. Тотчас моста коснулись передние колеса второго мерсюка, но расстояние было уже слишком велико — он рухнул в воду. На мосту поднялась дикая пальба. Про нищих бесполезных девчонок все уже забыли — там хватало дела и так. Уже с берега девчонки увидели, как немого обезоружили и прижали мордой к капоту. На набережной с диким воем собиралась стая ментовских машин.

— Да! Вот и украли… — плюнула Коша мрачно. — Грабители хреновы!

Колотило от страха. Они очень быстро шли.

— Как ты думаешь, его посадят? — озабоченно выдохнула Муся.

— Да хрен там, он еще заставит ментов драг собирать! — цинично отметила Коша.

— Вот мы попали… На хер мы его взяли?

— Ну мы же думали — там бабки… Мы же хотели украсть деньги… А не дурь!

Добрались до дома. Уснуть не получалось. Вздрагивали от каждой проезжающей машины. Время от времени открывали глаза и с замирающим сердцем следили за качающейся по стеклу тенью ветки.

— Муся! Мне кошмары снятся, я не могу, — Коша широко распахнула глаза.

Муся резко села на кровати, почесалась и озираясь почему-то шепотом сказала:

— Мне кажется, что они нас выследили и сейчас войдут сюда.

За стеклом раздались шаги и остановились прямо напротив окна. Муся внезапно вскочила и встала посреди комнаты. Волосы волной поднялись на Коше от лодыжек к затылку.

— Блин! У него пистолет, — обреченно пробормотала Муся.

Коша на четвереньках сползла с лежбища на пол и спряталась, выглядывая из-за спинки. Отчетливая тень на боковине окна держала огромный пистолет на уровне бедра.

— Одевайся! Что стоишь? — шикнула она на Мусю. — Что, в трусах хочешь сдохнуть?

Муся прыснула и затряслась в конвульсиях.

— Чего ты ржешь? — мрачно спросила Коша и почувствовала, что шерсть потихоньку укладывается.

Муся осела на пол и, схватившись за живот, беззвучно содрогалась.

— Ну-ну! Посмейся перед смертью… — прошипела подружка. — Призраки смеяться не умеют, они только хохочут, как потерпевшие.

Муся дернулась еще сильнеее и издала писк. Вдруг со стороны окна донесся звук падающей струи. Девчонки резко повернули головы. Муся внезапно смолкла и замерла в неудобной позе.

— Море качается раз, море качается два, море качается три… — Коша ни с того, ни с сего осмелела.

— Морская фигура замри! — Муся оттаяла. — Отмираю!

— Муся! Он обоссыт наше окно! — ровным голосом пробормотала Коша и потянулась за брюками.

— Козел! — Муся вдруг резко поднялась и кинулась к окну, но тень уже завершила свое пакостное деяние и шаги ее начали удаляться.

Припадок хохота сотрясал теперь и Кошу, мешая попасть ногой в штанину.

— Зачем ты…ха-ха…теперь х-ха…одеваешься… ха-ха? — Муся пошла по второму заходу.

— Ну-ха-ха типа ххаха, я проснулась… Пойти куда-нибудь… ха-ха. В гости!

Внезапно на дороге остановилась машина и хлопнула дверца. Подруги мгновенно заткнулись. Но опять не случилось ничего страшного. Вышел гуляка, распевая романс. Машина уехала. Хлопнула дверь в соседнем доме.

— Н-да… — сказала Муся, напяливая футболку. — Так, пожалуй… надо, наверное, отсидеться где-то.

Коша завершила одевание и решительно стояла у окна.

— Ну да… А то мы от страха сдохнем. Уж на этот мост я точно месяц носу не покажу.

Муся задумчиво пробормотала, расчесываясь:

— Наверно я к тетке поеду… У меня осталось как раз до ее дома доехать.

— Хорошо тебе.

— Хорошего-то ничего, но…

Вдруг Кошу осенило:

— О! Навещу-ка я Евгения! Он мне обрадуется.

Подружки осторожно выбрались в окно. Ночь скоропостижно двигалась к утру. Ветерок едва слышно шелестел листвой.

Шаги вдалеке.

Большой проспект. Муся поймала машину и уехала. Коша захлопнула за подругой дверцу с тревожным чувством и осталась одна в предрассветной тишине. У нее не было денег на тачку. Ей не приходило в голову, что Евгений — тоже глухонемой, и вполне может быть, что и он замешан в этих делах. Она просто помнила, какой адрес он написал на салфетке.

Она плелась по пустынному проспекту, стараясь слиться с неверными тенями, стараясь, чтобы шорох ее шагов был похож на шорох ветра в листве, и страх постепенно превращался в безразличие.

Раздолбанная «Волга» догнала ее на углу Большого и Двеннадцатой.

— У меня нет денег, — сказала Коша. — Я могу только по пути.

— Садись, — предложил хозяин «Волги». — Все равно мне кататься.

Коша села в машину и назвала адрес Евгения. Она почувствовала некоторое успокоение, хотя ничем не могла объяснить себе, чем поездка в незнакомой машине безопаснее сидения в конуре на первом этаже. Возможно, замкнутое пространство комнаты рождало клаустрофобию, а мелькание улиц и огней обещало выход из замкнутого круга — она не знала. Просто так было легче. Когда они ехали по набережной — Нева уже была оцеплена с обоих сторон, и менты на катере старательно вылавливали сетью белые мешочки.

(Рита)

Рита еще раз пробежала сцену у LOSTа, и усмехнулась. Да. Интересно на самом деле, как связан или не связан этот Евгений с теми двумя. И еще Рита поняла, почему нужно тусоваться с художниками, музыкантами и писателями. От них такого наузнаешь об этих «новых» русских, что ни одна сыскная команда не вынюхает.

ЗАЧЕМ ГЛУХОМУ ТЕЛЕФОН?

(Коша)

Коша взобралась на знакомую площадку бездушного Евгеньева дома. В отличие от обычных питерских сооружений здесь не было доже намека на нечто потустороннее. Обычный серый подъезд, немного загаженный, как и положено. Коша надавила на кнопку звонка и задумалась, а как Евгений узнает, что звонят — он же глухой. Почему-то она подумала об этом только теперь. Коша выругалась и села на ступеньку, раздумывая, что предпринять дальше. Однако дверь тут же открылась и оттуда появился заспанный Евгений. Он весьма удивился, отступил пропуская гостью в дверь.

Коша мило улыбнулась, сделала трагическое лицо, стремительно проследовала в комнату и сказала:

— Спать. Объяснять утром.

Евгений повел ее в другую комнату, где оказалась аккуратная кроватка, столик и лампа на пружине. Увидев кровать, Коша картинно раскинула руки, рухнула, как подкошенная, прямо на покрывало и закрыла глаза. Евгений шагнул за ней следом, мычал, пытался тормошить, но тщетно.

Она уже спала. Типа.

Глухонемой осторожно раздел ее, разобрал постель и укрыл одеялом. Вещи аккуратно сложил рядом на стуле. Минут пятнадцать он молча стоял перед кроватью и разглядывал неожиданную посетительницу. В теле его проснулось смутное беспокойство. Евгений вздохнул, потушил свет и вышел из комнаты.

* * *

Утром Коша потянулась, открыла глаза и с удивлением увидела стены чужой квартиры. Она подскочила на постели, испуганно огляделась и внезапно вспомнила ночные приключения.

Вздохнула с облегчением. Встала. Оделась. Прошла по комнатам. Все жилки подрагивали и томились молочной кислотой. Желудок заерзал, мучаясь от пустоты. На кухне нашла записку и завтрак на столе. Французская булка, кусок сыра и пакет апельсинового сока. Она сразу выпила два стакана. Торопливо умяла булку и сыр. Мало. Секунду она подумала и решительно распахнула дверцу холодильника. Нашла жареную курицу, от которой тут же оторвала ногу и вцепилась в нее зубами, продолжая выгребать наружу все, что возбуждало ее зрение. Горчица, майонез, перец, кетчуп… О! А это что? У, как круто! В маленькой бутылочке был такой злобный Чили, какого она еще никогда не пробовала. Желудок отяжелел, ход мыслей замедлился. После этого она почувствовала, что жить — хорошо и снова легла спать.

* * *

Второй раз проснулась около двух.

Повторила на кухне утренний подвиг, но уже гораздо более сдержанным образом. Зато оторвалась в ванной. Перемылась всеми шампунями, побрызгалась всеми дезодорантами, вытерлась всеми полотенцами. Вышла в комнату чистая и благоухающая. Да. Евгений себе ни в чем не отказывал. Среди многочисленных книжных полок Коша обнаружила очень приличный музыкальный центр, видак, огромный плоский телевизор. Среди книжных полок один ряд составляла весьма неплохая коллекция сидюков. В основном джаз и джаз-рок. Для кого? Для тех, кто слышит. Значит, в гости ходят не только глухие. На всех стенах по периметру комнаты были натыканы маленькие красные лампочки. На столе, рядом с двадцатидюймовым монитором и компуком стоял телефонный аппарат.

— А телефон-то зачем?! — удивилась Коша.

Она подняла трубку — телефон загудел. Коша пожала плечами и отошла к полкам с сидюками. Она выбрала из стопки фортепьянный концерт Кейта Джаретта, ткнула кнопку музыкального центра и, закурив Евгеньевский «Давидофф», задумалась, куда бы позвонить. На полочке под столешницей нашелся телефонный справочник. Странный глухонемой, подумала Коша, распахнула увесистый том наугад и сразу же наткнулась на Мусину фамилию. Она была одна во всем ряду.

— Э! Да может быть это ее тетка! — воскликнула Коша и решительно набрала номер.

На том конце взяли трубку:

— Алле!

«Алле» было очень похоже на Мусю.

— Это ты, Муся? — неуверенно спросила Коша.

— Э-э-э-э! Ну-у типа… а это — кто? — раздался осторожный голос.

Коша радостно завопила в трубку:

— Это я! Я! Я нашла твой телефон у Евгения. Приезжай сюда! Тут хавчека полный холодильник!

— Коша! Ты, что ли?! — неуверенно догадалась подруга.

— Ну я… Я! Давай! Я еще до напитков не добиралась.

— Ой! Блин! Как ты узнала мой телефон?

— В справочнике нашла. Давай короче! Бери тачку и сюда! — Коша нетерпеливо топнула ногой.

Муся замялась:

— Я что-то стремаюсь выходить после вчерашнего. А вдруг они внизу стоят. И у меня денег больше нет!

— Да ты что думаешь, им больше делать нечего? — кричала в трубку Коша. — А? Ты как вчера ехала? Прикинь — вся набережная была оцеплена ментами, и они с катера мешочки ловили. Уссаться!

— Да-а-а!? Может, они и до нас доберутся?

— Э-э-э-э! Да кому мы нужны? — Коша чувствовала себя у Евгения в полной безопасности, в основном от чувства сытости и потому напористо продолжила уговоры. — Блин! Была ночь. Никто нас не запомнил! Ну приезжай на троллейбусе!

Муся вздохнула, но было видно, что она поддается:

— Да я понимаю, а все рано стрёмно! Вдруг они все на нас захотят свалить?

— Да, конечно! Только про нас все их мысли! — Коша жестикулировала руками, словно телефон мог передать изображение. — У них же покойник есть в мерсе на дне Невы. Куда удобнее, чем ловить по подворотням каких-то оборванок никому не нужных! Надо оно кому-то? Нам даже дело путем не пришьешь — все поймут, что липа.

— Это почему?! — Муся слегка обиделась.

Коша рассмеялась:

— Пойди к зеркалу и посмотри на себя! Ты бы с таким чемоданом и шагу не ступила! Да ты и дня не прожила бы. Мы же — никчемные!

— Ну это все так… Только стремно все равно.

— Это нервное, ты выпей чуть-чуть чего-нибудь и выходи! — со знанием дела объяснила Коша. — Это у тебя от печени депресняк. Мне Зыскин рассказывал. Надо взбодриться. У тетки же всегда есть!

— Ну ладно, я попробую! — согласилась Муся с сомнением. — А какой у него телефон и куда ехать?

Коша рассказала. Это несколько охладило Мусину и без того робкую решимость. Она протянула:

— Далеко…

— Муся! Не нуди! Мы его вечером на кабак раскрутим и все такое!

— Да-а-а? — Муся обречено вздохнула. — Ну ладно. Я через час, наверно, буду.

Коша швырнула трубку и подпрыгнула, особым образом подогнув ноги. Она врубила компук и с удовольствием обнаружила, что пароля у Евгения не было. В списке программ Коша нашла «Дюка». Она с удовольствием уселась играть, впервые за несколько последних дней находя жизнь довольно приятной. Когда раздался Мусин звонок и в доме замигали все лампочки, задребезжали какие-то трещотки, Коша была уже в японском квартале при акваланге, летательном ранце и с рогаткой. И уже раза три успела нажать на пробел, чтобы воскреснуть. Она оторвалась от игралки и осторожно подошла к дверям. Посмотрела в глазок — на площадке опасливо озираясь, топталась подружка.

Коша, запоздало подумав, что незнакомый замок может не послушаться, обеспокоено занялась дверью. Но дверь открылась довольно легко.

Нежные объятья с остервенением сомкнулись.

— Блин! Муся! — возбужденно разглагольствовала Коша. — Тут просто Бахчисарайский фонтан какой-то! Я уже жрать не могу! Ты иди на кухню, я сейчас в «Дюка» дорежусь. Не могу, там такие свиньи зверские.

Муся вернулась в комнату с полным подносом и стала у подружки за спиной:

— Выпей хоть со мной! Что, я приехала смотреть, как ты режешься?

Коша отмахнулась:

— Две минуты! Наливай! Выпить-то я всегда могу.

Не глядя, протянула руку за стаканом. Теперь уже вместе с Мусей Коша добавила к тому, что было в холодильнике то, что было в баре, и им стало очень зашибись.

Через пять минут Муся принудительно шлепнула Esc и возмутилась:

— Блин! Я ехала через весь город! Смотреть, как ты тут свиней гоняешь?

— Хорошо, — вздохнула Коша и вырубила машину.

От компьютера они перебрались к видаку. Как истинный глухой Евгений ценил изображение. Кассет было чуть меньше, чем книг. Подруги выбрали «Последние дни Фрэнки» и уселись напротив экрана на диван, окружив себя всем необходимым: стаканами со льдом и напитками.

Звук ключа раздался, когда Фрэнки уже позировал перед камерой, в позе короля джунглей размахивая сигарой. Подруги затихли, изображая приличных девочек. Вошел хозяин жилья.

— Привет! — закричали подружки, скромно улыбаясь.

Евгений расплылся в своей широченной щербатой улыбке. Коша выгнула спинку и прислонилась к его плечу.

— Ты нас простишь? Мы тут соскучились и начали без тебя.

Он гримассой показал, что все так и должно быть, и даже классно, взял бокал и наплескал туда виски. Открыл огромный рот, опрокинул всю порцию разом, отвалился на спинку кресла сбоку от дивана.

— Давай музыку врубим! Я уже не могу из себя гимназистку корчить! — мрачно сказала Муся через пять минут.

— Давай! — Коша решительно встала и направилась к музыкальному центру.

Она оглянулась на Евгения и тот радостно кивнул.

Кислый дэнс сотряс стены и пол мощными толчками бочки. Евгений почувствовал вибрацию пола и начал бодро притопывать огромным черным ботинком. Коша с Мусей принялись прыгать, словно две обезьяны. Евгений изредка наливая виски и одобрительно улыбаясь. Муся внезапно подскочила к дивану. Запрыгнула на него и, схватив подушку, принялась колотить ей себя по голове. Евгений громко и некрасиво смеялся. Внезапно вскочил и, с жутким воем рухнув на четвереньки, принялся изображать дикого вепря.

Веселье достигло апогея часам к трем утра и переросло в абсолютно неконтролируемые формы.

(Рита)

Описание разгульных подробностей нисколько не заинтересовало Риту, поэтому она их опустила.

Утро проковыряло веки скальпелем солнечного луча.

— Ммм, — промычала Муся и потянула на голову одеяло.

Коша пыталась вспомнить, чем кончилось вчера, и взгляд ее плутал по серому мареву потолка. Муаровые амебы медленно плавали между закрывающимися машинально ресницами.

А Евгений молчал и хитро улыбался.

Вдруг кровать задрожала. Девчонки испуганно подскочили. Евгений раскатисто расхохотался и, протянув клешню к черной кнопке над изголовьем, попытался произнести:

— Бъу…ыльик.

И чтобы было понятно, помахал рукой, изображая колокольчик над ухом.

— Зы… зы…зы…

После этого он туго потянулся, сел на кровати, вздохнул, показал подружкам большой палец и довольно осклабился. Потом легко поднял жилистое тело и направился в ванную. На его крепкой заднице весело колыхались семейные трусья в голубенький василек. Из ванны доносились дикое подобие пения.

— М-м-м… почему меня тошнит от семейных трусов, Муся? — спросила Коша забираясь в джинсы. — Тебя не тошнит?

Внезапно раздался телефонный звонок. Девчонки переглянулись. Аппарат пару раз звякнул и смолк.

— Блин! Зачем глухонемому телефон? — вяло пробормотала Муся.

— Ну… типа, в Интернет и все такое… — предположила Коша. — Наверное.

— А кто ему звонит-то?

Коша пожала плечами:

— Да, попали не туда…

— А сидюки слушать?

— А может он не сам, а для гостей?

— А может он не глухой? — подозрительно сощурилась Муся.

Евгений, уже собранный, вернулся с запиской в руке: «Буду вечером, если хотите — дождитесь. Куда-нибудь сходим. Спасибо, было весело»

— Зачем тебе музыка? — спросила его Коша, махнув рукой на проигрыватель.

Он, мыча, закивал в их сторону.

— Для нас?

Евгений радостно заулыбался. Помахал рукой и убежал. Хлопнула входная дверь. Коша почувствовала, что напряжение в мышцах стало меньше.

— Что он все время улыбается, меня это бесит. Тебя не бесит? — спросила она у Муси, поднимаясь.

— Ы-ым… — сказала Муся и повернулась лицом к стене.

— Ты опять спать что ли? — Коша посмотрела на подругу с изумлением. — Блин! У тебя не нервы! У тебя провода!

— Ага… — согласилась Муся и отрубилась.

— Ну и пожалуйста…

Коша сходила в ванну, пошарила в холодильнике, побродила по комнатам, пару раз зевнула и снова завалилась рядом с Мусей.

* * *

(Рита)

Она быстро промахнула, как подруги перепирались, решая выходить им из дома или нет, как они наконец вышли, как шарахались от мерседеса и как почти поссорились. В следующий раз Рита Танк углубилась в текст, когда увидела еще один сон. Сны Е-Кош ее развлекали.

(Коша)

Воронний крик облаком клубился над кладбищем. Черные силуэты тревожно перелетали с ветки на ветку, тяжело раскачивая верхушки тополей. Коша доковыляла до чистенькой солнечной лужайки и поняла, что больше не может сделать ни шагу. Нашла укромный уголок между могилками и рухнула в траву. Облака взволнованно клубились перед ее взором, затягивая золототочащие синие куски неба, вызывая еле слышную грусть.

— Какой-то сплошной си бемоль… — пробормотала Коша, и глаза ее захлопнулись.

Она снова увидела этого человека.

Но на этот раз все было хуже.

Она шла по каким-то бесконечным трамвайным путям. Ее обгоняли вагоны, но она не могла почему-то уйти на тротуар. Небо было такое же сюзюлево-темное, как в том сне, когда она видела руки. Человек в Черном Сюртуке шел за ней следом. Она оборачивалась, чтобы убедиться, что это он, и всякий раз видела его затылок. Черт! Как же узнать точно — он это или нет?

Трамвай снова обогнал Кошу, едва не саданув по спине. Она отскочила и, отряхивая ушибленное плечо, поплелась дальше. Через некоторое время вокруг нее оказались стены и заборы депо. Пахло мазутом и была слышна ругань рабочих из ремонтных ям. Звякали ключи. Коша попыталась спрятаться и посмотреть на Человека в Сюртуке невзначай, но он умудрялся не только всякий раз отвернуться от нее, но и точно повторить ее движение.

Внезапно Коше пришла в голову довльно интересная идея. Она подумала, что если посмотрит на себя в зеркало, а этот человек окажется рядом, то он не будет отворачиваться. — И она сможет наконец узнать — он это или нет. Как это часто бывает во сне, Коша тут же очутилась перед черной глубиной зеркала. Человек остановился у нее за спиной и она действительно увидела его лицо — вернее его отсутствие.

У него не было лица. Просто не было. Там не было гладкого места. Там не было никакой ткани, затягивающей его. Просто не было лица. Вот и все.

Он медленно надвигался на нее из стекла.

Коша закричала и побежала вперед в открывшийся в стекле ход.

Потом во сне был провал.

Следующая часть началась с того, что Коша знала — она должна кого-то убить. В руке ее был пистолет. Каким-то образом это снова оказался тот тоннель, по которому ее водил лодочник. Только теперь посреди него лежали трамвайные рельсы. Известный субьект шел впереди нее. Его голый угловатый затылок мерно покачивался в такт шагам. Коша прицелилась и плано выдавила спуск. Откуда-то она знала, что это нужно делать так. Грохот выстрела оглушил ее.

Коша очнулась от того, что на лицо упала крупная холодная капля. В небе перекатывались затухающие раскаты грома. Глаза открылись и увидели, как на фоне серого стремительного неба мечутся космы ветвей, и ветер безжалостно вычесывает из них листочки и обломки веточек. Вторая капля заставила Кошу вскочить и съежиться от холода.

Она поняла, что сейчас хлынет ливень и побежала, не обращая внимания на кротовые норки и кочки.

Коша бежала, сосредоточившись полностью на процессе бега, пока не достигла серого дома на улице Опочинина. Полыхнуло огромным белым всполохом. Коша рванула тугую дверь общаги, и когда та с тяжелым скрипом задвинулась за спиной, снаружи глухо раздался раскат грома.

Коша сунула паспорт вахтерше и рванула на третий этаж.

В раскрытые окна лестничной шахты врывался мокрый холодный ветер, безжалостно грохоча рамами. И веселье бури передавалось дверям и стенам общаги. Лестничный пролет стонал и выл сквозняком, будто огромная органная труба.

Коша открыла знакомую дверь. Роня сидел на подоконнике на фоне дождя, и колотил по клавишам ноута. Позади него неслись серые стада туч. Вспыхнула молния и резанула холодным лезвием по стеклам в корпусе напротив.

— Привет! — кивнул Роня, не поднимая головы.

Коша подошла ближе.

— Блин! Роня! — от возбуждения она заговорила стихами. — Трусов запасных у тебя, я уверенна, нету. Где же ноут ты взял? Как же так? Дай скорее ответ мне!

Коша запрыгнула на стол напротив и принялась болтать ногами.

— А вот… — сказал Роня задумчиво и погладил машину по крышке.

Ноут был хорош. Отличный экран мог бы показывать не только буковки, но и подвалы «Дюка Нукена», подумала Коша.

Протянув руку, Роня добыл с полки и протянул подружке новенькую, книгу еще непопранную ничьими сальными отпечатками, следами рыданий на трогательных местах и непотушенными бычками.

— Ну и что? — спросила Коша. — Это ты?! Ты написал?

— Уже издал! Тундра! — сказал Роня ласково оглаживая переплет.

Коша недоверчиво заглянула внутрь.

— Черт! Роня! Как я тебе завидую! Ты — «кчемный»! Ух, как я тебе завидую! Поздравляю! Надо почитать, что ли… Автограф мне не надо. Ты ж знаешь, что мне вещи некуда складывать. Потеряю…

— Да? — Махнул Роня. — Можешь не утруждаться. Ничего не потеряешь. Детектив с элементами порнухи. Правда, я горжусь. Я долго стиль подбирал. Много говна перечитал. Вот… Научился сам. Пойдем лучше куда-нибудь посидим? Зато!

Роня пошлепал себя по карману и добавил:

— Все собственно из-за этого.

Коша вдруг обеспокоилась:

— А ты не боишься его в общаге держать?

— Не боюсь. — Роня вытащил из-под кровати огромный пакет. — Но буду осторожен. Буду прятать под кроватью. Я специально его не в упаковке нес, а в пакете.

Роня сунул ноут в пакет и, действительно, запихнул под кровать, задвинув драным чемоданом со своими носильными вещами.

— Ну вот. Не видно, — сказал он, тихо улыбаясь. — А к тому же я сейчас сделаю еще одну вещь.

Он вытащил из тумбочки кривой самодельный колокольчик и веревку. Неспеша расплел ее, извлек тонкий волнистый шнурок и, подпалив его с обоих концов, привязал к шероховатой дужке колокольчика. Потом Роня поднялся на ципочки и намотал свободный конец веревки на дуралевую штангу, перекинутую с одного шкафа на другой, на которой висела штора обозначающая стену.

Коша молча наблюдала.

После того, как колокольчик был подвешен и проверен на звонкость и прочность, Роня приступил к следующей операции. Он подошел к входной двери и черным маркером нарисовал на ней непонятный иероглиф, что-то пробормотал и повернулся к Коше:

— Ну вот. Пойдем?

— Пойдем, — кивнула Коша. — А чего это ты делал?

Роня хитро ухмыльнулся, пряча лицо в ладонях и помотал головой:

— Не скажу…

— Ну, и не надо… — пожала Коша плечами.

Они бодро направились в сторону центра. Свежий воздух сочился запахами мокрой листвы, и светлое небо весело отражалось в блестящих лужах. Коша вспомнила недавнее приключение и засомневалась, было ли это на самом деле. Голова над правым ухом тупо болела. Коша потерла ее ладонью, пытаясь вспомнить, где могла удариться, но безрезультатно.

: — ) — ТАК БЫЛА ОБОЗНАЧЕНА СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА

(Коша)

Приятели сидели в кабаке на Грибоедова и со вкусом чревоугодничали.

— Осетринка хороша! — сказал Роня. — Откуда ты такие места знаешь?

— Были когда-то и у меня бабки, — вздохнула она.

— А ты бы купила что-нибудь путное. А то все по ветру.

— Блин! — Коша начинала все сильнее раздражаться. — Откуда ты знаешь, что по ветру, а что не по ветру?

— Да нет. Не мое дело. — Роня снова занялся пищей.

— Ты бы знал, как они мне достались… — Коша опрокинула целый стакан залпом и бросила выразительный взгляд.

— Ты же продала картины?

— Да… — злобно согласилась Коша. — Продала! Только мне для этого еще кое-что пришлось сделать! Вернее меня и не спрашивали! А так бы мне за них и гроша не дали бы! Хотя их сразу же какой-то француз взял по такой цене, что мне квартиру хватило бы купить… Но они все Вальку достались! Вальку! Конечно! У него аренда, бандюки и все такое. А мне бабки не нужны! Я искусством так занимаюсь! Для удовольствия. Он мне честь оказал, что продал их французу. А вообще-то я ему, типа, еще должна! Сука!

Из глаз Коши брызнули слезы.

— Откуда ты знаешь? — Роня внимательно посмотрел Коше в глаза.

Та опустила голову и насупилась над тарелкой, пытаясь сдержать слезы.

— Зыскин проболтался…

Роня отхлебнул вина.

— А что тебе пришлось сделать?

Коша повозила вилкой по тарелке, вздохнула.

— Ты что? Совсем дурак? Что ты меня мучаешь своими дурацкими вопросами? Специально?

Роня покраснел:

— Правда, я честно не понимаю, о чем ты…

Коша фыркнула:

— Догадайся с трех раз, что может сделать девушка, чтобы заработать денег. Только не говори, что ты этого не знаешь.

Роня грустно поднял брови и покраснел еще больше.

— Что, так на самом деле бывает? Я думал — только в кино.

Коша расхохоталась:

— Я тоже думала, что в кино! Так вот ни фига! В кино бывает только, когда все по-нормальному. А в жизни все так, как ты боишься подумать. К сожалению девушкам платят только за это. Просто, когда к этому прилагается что-то еще — это стоит дороже. Ну, типа бывает хозяйственное мыло, я бывает гель для душа… Типа этого. Ладно. Давай пить. Думать об этом — удавиться захочется. Зато в армию не идти. У всех свои проблемы, как говорил один знакомый америкос. А ты-то что покраснел? Фигня все это! — Она подняла бокал. — За присутствующих здесь дам!

В предбаннике кафе послышалась возня.

Выпивая, Коша скосила глаза в зеркало. Вошла парочка — толстый золотозубый мужик с мальчишкой лет шестнадцати, длинным, как картофельная ботва.

Роня усмехнулся:

— Не только женщины…

Коша проводила взглядом странную парочку.

— Ну… Бывает…

Вошли трое парней в стильных черных майках и брючках, лекально облегающих круглые подкачанные попки. Последним вошел крепкий пожилой человек в высоком черном свитере. Она узнала его, но решила, что это глюк. Просто похож. Очень уж непривычно обыденно он выглядел в этой одежде.

— А ты не преувеличиваешь? Почему ты решила, что он не дал бы тебе денег просто за живопись?

— Да?! — Коша начала раздражаться. — Я тоже так думала, пока он меня не поимел. Честно говоря, у меня какой-то гипноз был, когда все это случилось. Я одной половиной головы понимала, что он хочет сделать, а другая говорила мне — как можно так плохо думать о человеке? Это же взрослый! Взрослые же все умные, хорошие! Предки меня знаешь, как долбили из-за учителей? Ну я и привыкла, что взрослые, значит — правы! Пока я думала и уверяла себя, что этого не может быть, он меня и трахнул.

— Может, не надо было? Может он так бы купил их? — с сомнением в голосе еще раз спросил Роня.

— Не надо было точно! — Коша резанула кусок с такой яростью, что чуть не опрокинула тарелку. — Но не потому! Он даже разговаривать со мной не хотел. И теперь про живопись ни слова! Просто не надо было. Надо было тупо по башке ему чем-то долбануть и выпотрошить его сраные карманы. И яйца отрезать и в рот ему засунуть! Да, ладно! Никто еще ни умирал от этого. Некоторые всю жизнь так живут. Все леди делают это!

Коша выразительно посмотрела на Роню.

Тот смутился окончательно:

— А что ты на меня-то орешь? Я-то никогда от тебя этого не хотел! На пляже тогда ты сама захотела так! Я даже не просил!

— А что ты глупые вопросы задаешь? — рявкнула Коша на грани истерики.

Осетрина кончилась.

Настроение у Коши стало окончательно раздерганное — не то морду набить кому, не то, чтобы ей кто набил. Вот и на Роню наорала. А он и правда ни в чем не виноват! И от этого она еще сильнее разошлась.

Она отвернулась и наблюдала за красивыми мальчиками.

— Коша! — начал Роня. — Знаешь, что я тебе скажу? Тебе надо научиться кое-каким вещам. Когда ты перестанешь выражаться, как ПТУшница? Зачем это тебе?

— Блин! Что вы меня все жить учите! — Коша швырнула вилку, подумала и снова взяла в руку, глаза тут же намокли. — Не знаю… я понимаю, о чем ты говоришь, но я очень плохо думаю о себе. Мне кажется, что я очень плохая. Я точно никчемная и с этим уже ничего не сделать!

Роня уже пожалел о том, что затронул опасную тему. Он плохо понимал, что нужно делать дальше. Посетители начали оглядываться.

— Кошкина! — окликнул Роня подругу. — Прекрати! Ты не хуже других. А местами так и получше. Что ты о себе так плохо думаешь? Пойми, что к тебе все относятся так, как ты сама к себе относишься!

— Да пошел ты! — Коша недовольно поморщилась. — Еще скажи, что я сама виновата, что Валентин меня трахнул.

— Конечно сама, — хладнокровно объявил Роня. — Хотя я не стал бы так переживать на твоем месте. Ты расстраиваешься, потому что думаешь, что это он тебя поимел. А ты переверни. Это ты его поимела!

Коша дернула плечом и запихнула в рот кусок.

— Роня! А ты никогда не хотел голубым стать? — Кровь с лица хлынула к сердцу, там столкнулась с другой кровью, которая хлынула из всех других мест, и чуть не разорвала горло.

Роня беспокойно оглянулся, увидев Кошину обморочную бледность.

— Что?

— Это он…

Она увидела, как тому, кого узнала, принесли поросенка, картина сна отчетливо вспыхнула перед глазами. Золотистые блики в зеркале опасно замельтешили. Отражение старика торжественно улыбнулось ей. Коша боялась и оглянуться, и не оглянуться.

— Роня! Я тебя очень прошу, пойдем отсюда. — сказала она, поднимаясь.

— Что случилось-то? Тебе плохо? Сходи в сортир!

— Я тебе потом все объясню, — она залпом выпила стакан и направилась к выходу.

Раздосадованный Роня догнал Кошу на улице и резко выговорил:

— Меня достали твои истерики! — и резко пошел вдоль канала.

— Да! Конечно! У тебя-то не бывает никаких истерик! — завизжала она и вдруг, сорвав с руки часы, швырнула их в воду.

Роня остановился:

— Зачем ты это сделала? Что тебе сделали часы?

Коша молчала, стыдясь своего глупого поведения.

— Ты можешь мне объяснить, что ты изменила тем, что выбросила часы? — снова повторил вопрос Роня. — Ты стала лучше? Богаче? Свободнее? Зачем? Ты не хочешь со мной говорить?

— Блин! Как я тебя ненавижу, когда ты из себя учителя корчишь! — фыркнула Коша и отвернулась.

Теперь она вытащила из кармана проездной, огрызок карандаша, ключ и все это полетело следом за часами. Роня пожал плечами и двинулся в сторону Невского.

Коша постояла пару минут в одиночестве, глядя, как закружился подхваченный темной волной светлый прямоугольник старой проходки в метро, и побежала за Роней следом.

— Роня! Прости меня! Это все он! — Коша хватала его за рукав и канючила. — Прости меня, Ронечка! Прости глупую Анисью! Мне самой противно. Только я ничего не могу против него сделать!

— Против кого? — Роня в упор посмотрел на Кошу.

— Ну ты видел? Мужик с поросенком! Это тот, кто мне снился. Помнишь?

Роня пожал плечами:

— Ну и что?

— Он преследует меня.

Роня разозлился:

— Да это ты сама себя преследуешь! Все! Перестань себе придумывать всякую гадость, и она оставит тебя в покое! И поменьше напивайся, а то еще и не то увидишь!

На месте Рони она точно так же рассвирепела бы, но на своем ей было гадко. Закатное солнце высматривало точечки пор на Ронином лице и пересчитывало ресницы. Он вздохнул и медленно поплелся дальше. Коша волоклась следом, отстав на шаг.

— Ладно! — сказал Роня через некоторое время. — Может быть, это я — мудак.

И они помирились.

На прощанье Роня дал ей полтинник.

СМЕРТЬ РЫЖИНА

(Коша)

Есть кошачий Бог.

Он отомстил Рыжину за смерть Чернухи.

Жестоко.

Несколько дней после явления в кабаке, Коша не вылезала из дому, старательно приводя в порядок все свои записки и крася потихоньку холсты. Ее хватило ровно на неделю, но и за это время она сделала много. Надеясь, конечно, что готовые холсты куда-то продадутся, но без особой уверенности. Она чувствовала, не умея этого объяснить, что сейчас время других понятий. Что ни за живопись, ни за какую другую работу платить никто не будет. Потому что деньги — это энергия. А кто же ее отдаст просто так. И работа — это только повод взять свои деньги, если ты знаешь как. Как это сделать?

Удивительно, как еще Роне за книгу заплатили. Надо, кстати, узнать, как он этого добился.

В четверг около четырех часов вечера Коша отшвырнула кисти. Удовольствие от работы перестало компенсировать ощущение бесперспективности. И в голову начали лезть такие мысли, что живопись — сама по себе большое удовольствие, а еще и деньги за него получать — не много ли? Возможно, работа должна быть обязательно чем-то отвратительным, чтобы за нее платили. Но нет. Ничего отвратительнее мытья туалетов на вокзале Коше не приходило в голову. Но вряд ли у вокзальных техничек денег было больше, чем у Валька.

Где же берет деньги Валек?

Да вот там и берет. У Коши, даже у Рината и Рыжина, наверное отщипывает себе так, что может себе кое-что позволить. А на самом деле, не зря у него руки такие, все в цепях и костяшки сбитые. Он костяшками деньги добывает.

Коша с грустью посмотрела на свои тонкие слабые кулачки, приспособленные держать кисть или перебирать дырочки на флейте и вздохнула, так и не решив ничего умного.

Она перелезла через подоконник и, размахивая руками, направилась в сторону Василеостровской, чтобы купить бутылочку пива. Лето! Солнце! Этого никто не мог отобрать у Коши. Не нашелся еще Валек, который мог бы прикарманить себе Солнце и наживаться на нем.

На перекрестке Коша наткнулась на Зыскина. Какой-то потерянный, он шел своей утиной походкой по Большому проспекту. Увидев Кошу в просвете убегающей в сторону Гавани перспективы, он издали замахал руками и закричал что-то нечленораздельное. Коша остановилась, ожидая, когда Зыскин подойдет.

Зыскин приблизился и поздоровался с неловкой улыбкой:

— Привет! Как дела?

— Да… Не знаю. Наверно клево! — Коша пожала плечами.

Ветерок скользнул по ногам и в ботинок ткнулся желтый сморщенный лист. Коша убрала ногу, и он, шурша побежал дальше.

— А где Муся? — вздохнул Зыскин. — Вы же всегда вдвоем!

— Не знаю, — снова пожала плечами Коша. — Я ее уже неделю не видела… У нас тут такая история была. Наверно сидит у тетки, скрывается.

— Какая история?

— Крутая! — Коша покрутила головой и взъерошила волосы руками, вспомнив перестрелку на мосту. — Угости меня кофе.

— Пойдем, — покорно согласился Зыскин и повернулся в сторону ближайшей кофейни. Он взял пару чашечек, и они присели в уголке, на сквозняке около незакрытой двери.

— Ты знаешь, Рыжин умер, — сказал Зыскин.

— Да!? Это приятная новость. Ты не из-за этого так переживаешь? — Коша даже не пыталась скрыть своего злорадства. — Что мне нравится в тебе, Зыскин, так то, что можно не скрывать откровенных чувств. Ты гораздо умнее всех самцов, которые мне попадались раньше.

— Спасибо, — Зыскин не обратил никакого внимания на дерзость. — Нет. Не из-за этого. Он шел по улице. И сверху на него упал горшок с цветком. Кажется, это был кактус.

— Да? Хорошо, что это был кактус! Это важно.

— Да, — Зыскин кивнул в знак согласия. — Хозяйка потом посадила его обратно. Кактусу не так опасно упасть сверху, как, например лимону или фиалке.

Коша сразу представила, как сверху на труп Рыжина хладнокровно смотрели желтые глаза серой пушистой кошечки.

— Я знаю, кто его убил.

Зыскин вопросительно поднял брови.

— Это кошачьи ниндзя отомстили за смерть Чернухи, — удовлетворенно пояснила Коша.

— Не понимаю, — осторожно сказал Зыскин и отхлебнул маленький глоточек.

— Ты что, не знаешь, что он убил Чернуху?

— Он убил Чернуху?! А Ринат сказал, что она упала из окна, — недоверчиво сощурился Зыскин.

— Шняга! Это Рыжин ему наврал. Я была там, когда они ее убили.

— Кто они?

— Там был Рыжин с каким-то прыщавым сопляком. Они закрылись в комнате, я думала — они педики, а они там что-то делали с Чернухой, потому что я слышала, как она заорала и выпрыгнула из окна. Представляешь, как надо было ее замучить, чтобы она выбросилась на асфальт? Очень жалею, что не догадалась ворваться чуть пораньше. Честно сказать, я рада, что его грохнули.

— А ты уверенна, что это не случайность? — Зыскин задумчиво склонил голову.

Он не хотел верить в кошачьих ниндзя. Он точно знал, что кошки по количеству мозга, да и на вкус не очень отличаются от кролика и не могут плести заговоры. Хотя о смерти Рыжина он тоже не жалел. Ему неприятно было вспоминать, как Рыжин пытался время от времени облапать Мусю.

— Уверенна! Знаешь почему? — Коша наклонилась к Зыскину с торжеством на лице. — Потому что я сама видела, как этот приятель — прыщавый мальчик — упал около трамвая и ударился головой о рельсы. Как следует ударился. Я видела!

— И что? Разве он не мог поскользнуться? — опасливо и недоверчиво спросил Зыскин, покачивая маленькими женскими руками кофейную чашечку.

— Мог. Он и поскользнулся. Но вина его была, вероятно, не так велика, как вина Рыжина! — сказала Коша и замерла, ошеломленная открытием.

— Почему ты так считаешь?

— Потому! — Коша вдохнула побольше воздуха. — Потому Зыскин! Что если вина мелкая, то за нее сразу звездюлину дают. Мелкую! А если вина большая, то звездюлина откладывается на потом! Кто-то там наверху лепит все это время звездюлину потяжелее! И я даже не знаю, что за звездюлина ожидает теперь Валька!

— Ты хочешь сказать, что существует такая звездюлина, которую можно получить после смерти? — предположил теоретически Зыскин, и Коша увидела, что он успокоился. Зыскин всегда успокаивался, когда переходил на теорию.

— М-м-м… — замялась Коша и увидела, что Зыскин смотрит в корень. — Да! Думаю, да. — согласилась она и довела мысль до конца. — Потому что такую завездюлину один человек заработать не может. Такую звездюлину можно заработать только целым поколением, народом… Ты понимаешь о чем я. Те, кто позволяют совершать над собой зло, виноваты в этом так же, как те, кто совершает! Блин! Жертвы тоже виноваты! Зыскин!

Вероятно, платой за чрезмерное умственное напряжение стала внезапная слабость, охватившая Е-Кош, не смотря на выпитый уже, вполне приличный кофе. Она увидела, что все как-то наклонилось, будто блюдце Земли кто-то на секунду приподнял с одного края. Или она прошла поворот Американских горок.

Зыскин молчал.

— Зыскин, а что говорит психология? — Сосредоточенно спросила Коша. — Надо ли обязательно кого-то убивать, или себя убивать, или чтобы тебя убивали, чтобы просто жить?

— М-м-м… ну, типа есть Эрос и Танатос, — сказал уверенно Зыскин, припоминая тонны прочитанных книг по психологии.

— Да? Хм… — Коша провела пальцем по пестрому пластику столика. — А если без всякого Эроса иногда хочется себя убить, просто, потому чтобы узнать, как это?

— Это у тебя гиперсексуальность подростковая до сих пор, — солидно определил Зыскин.

— Да какая там! — Коша махнула рукой и чуть не расплескала кофе. — Я уже смотреть ни на кого не могу. Меня тошнит от этого.

— Попробуй завести ребенка.

— Зачем?

— Тогда и узнаешь?

— Как я его могу завести, если сама не знаю — зачем я. Он спросит меня зачем, а я — не знаю. Он же не собака.

— Ну… — Зыскин вздохнул, — Когда он спросит, значит ему тоже заводить кого-нибудь пора.

— И так далее? — Коша в упор уставилась на Зыскина.

— Ну… типа, — он опустил глаза.

— Мазафака! Если бы ты знал, как мне от этого хреново! — Коша отпихнула от себя полупустую чашку и нахмурилась.

Зыскин отхлебнул маленький глоточек.

— Лучше не думать об этом… Проще просто жить. Воспринимать жизнь, как поход в кинотеатр.

Коша допила кофе, ворочая в голове необъятные мысли, которые не говорились словами и не укладывались ни на какую полочку, но не переставали от этого быть.

— Зыскин, — продолжила она допрос. — А ты жрал когда-нибудь наркотики?

— Пару раз…

— Ну и как?

— Пустое это, как говорит твоя подруга Муся.

Коша сморщилась:

— Мы вместе так говорим! Это я придумала!

— У нее лучше звучит, — грустно вздохнул Зыскин. — И вообще она мне больше нравится. Она мягкая и пушистая. А ты злюка и вечно всякую дрянь спрашиваешь.

Коша пропустила это мимо ушей и спросила дальше:

— А ты видел пустое пространство?

— Видел.

— А сеточки там и все такое?

— Ну… Все видят.

— А это внутри или снаружи? Что говорит психология?

— И внутри и снаружи.

— Как это?

— Раздражитель снаружи, а интерпретация внутри… Раздражаешь ты себя химией «изнаружи», а видишь сознанием «извнутри». Сейчас проводят опыты по передаче светового сигнала прямо в зрительное поле с искуственных рецепторов. Это откроет гигантские перспективы. Можно будет транслировать прямо в мозг абсолютно виртуальный мир.

— Зачем?

— Люди стремятся к этому. Власть. Все хотят власти.

— Точно? Ты уверен, что это все химия? А пустота? Все предметы исчезают, вообще все. Я, типа, думаю, может пространство вообще не существует без предметов и без времени. То есть оно и есть время и предметы. А так ничего вообще нет. Ну, типа все предметы надо нарисовать, чтобы они были, как в телевизоре, по строчке… ну, это грубо… Но тогда прикинь как клево! Можно сосредоточиться на одном моменте времени — на самом коротком, короче которого нет, то и никаких нет предметов, и нет никакого пространства — и можно появиться потом где угодно, потому что там все в одном месте находится в одной точке. Короче, все — нигде и никогда на самом деле. Как в компуке — пикселами нарисовано. И если добраться до одного пиксела, то можно вынырнуть, где угодно, на любой строке.

Зыскин постучал ложечкой по стакану.

— Вообще это бред, в который я не верю, но в одном институте так уходили.

— Что, в реале?

— Да… Там сажали зеков в сурдокамеры и ждали, что будет. Некоторые сходили с ума. Некоторых там уже не находили. Тогда им радиомаяки стали вешать. Совсем забавно получилось. Маяк засекается, а человека там нет.

Коша глубоко задумалась и воскликнула:

— Блин! Круто! Хочу!

Зыскин поморщился.

— Брось ты! Не надо это все для нормальной человеческой жизни. Католики совершенно справедливо выжигали на кострах тех, кто мог и туда и сюда. Это просто лишний геморрой.

Коша цинично посмотрела на Зыскина:

— Да! Я знаю, почему выжгли… Чтоб было легче пипл эксплуатировать. Как его эксплуатировать, если он то там, то здесь?

— Отчасти так…

— Да точно так! Никто никогда не заботится ни о каком благе, все только измеряют, у кого член длиннее. Потому водку и сигареты не запрещают, что от них ничего такого не грозит, хотя от них не меньше народу дохнет.

Зыскин отставил чашку, вытер тщательно пальчики и закинул на плечо свою обычную сумку.

— Не думай ты об этом. Не к добру. Это для жизни ненужная информация, пойдем… Живи тихо. Кочумай. Выйди замуж, заведи детей…

— Детей? Чтобы они тоже кочумали? Никогда!

— Не нужная это информация, я тебе говорю! — рассердился Зыскин. — Пойдем, на нас смотрят.

— Почему? Почему не нужная? А что нужная?

— Пойдем, говорю… — Зыскин открыл дверь. — А насчет зэков я пошутил. Это разводка, чтобы исследования профинансировать. Как превращение свинца в золото. Это была просто туфта, чтобы взять денег на науку.

Коша с изумлением посмотрела на Зыскина.

— И что? Ты хочешь сказать, что с тех пор ничего не изменилось?

— Нет. Тому пример психотропное оружие и торсионные поля…

И Коша покорно шагнула в волну сквозняка. Разговор с Зыскиным просто вытолкнул ее из реальности окончательно. Она вдруг поняла, что люди живут пользуясь не правдой, а ложью. И только она, глупая овца, ничего в этой жизни не понимает. И потому-то ей никто и не хочет платить. Она же — призрак, а кто же будет давать деньги призракам?

Они дошли пешком до малой Голландии и бесцельно бродили вдоль каналов, предавшись внезапной дружбе, заглядывали в медленную воду.

— Зыскин, — сказала Коша и торжественно остановилась. — Хочешь я тебе балладу прочитаю? Только не прикалывайся, ладно?

— Хочу! — покорно сказал Зыскин.

С ним редко просто дружили. Обычно от него чего-то хотели. Зыскин, прости Кошу — она тоже нагло пользовалась тобой.

Коша вздохнула и, прерываясь, чтобы вспомнить написанное начала:

— Слушай:

Полнолуния тонкие пальцы серебром вышивают на пяльцах путь бездомный бродяжек усталый отражается в ряби канала. Мимо странных названий, Сердце к памяти будет ласкаться — …м-м-м… ля-ля-ля-ля-ля-ля… Тусклый гипс изваяний не устанет во сне улыбаться. Праздник кончился, плачет Венеция об утраченном дне. Камни стекла сверканье монеток словно снятся сквозь зыбкие грани… Сладким голосом флейты нас течением тянет. м-м-м… ля-ля-ля… … на бумагу безумные знаки, точно шею на плаху кладет. И преступник он сам и судья, в танце медленном кружит ладья. Полночь. Время топор опустило…*

Дальше не помню. Ну как?

— Сама написала? — спросил Зыскин и, опустившись на корточки, нежно шевельнул рукой в протекающей воде. — Красиво — «тусклый гипс изваяний».

— Ага… Что-то находит на меня временами, — вздохнула Коша, наблюдая как вода побежала вихрем муара.

Зыскин поднял от канала внимательные глаза и задумчиво произнес:

— Почему-то талантливые люди не так успешны в жизни, как обычные… Слушай. А что за история, в которую вы влипли с Мусей?

— Какая история? А! Да мы уже вылипли. — Коша опустилась на корточки рядом. — Фигня. Короче мы нашли дипломат с наркотиками, а за нами потом два глухонемых на мерседесах гонялись. И стреляли. Прикинь! Как в кино!

— Что?! — удивился Зыскин и по-кошачьи встряхнул рукой. — Прямо на дороге нашли?

— Ну да! Пошли поссать в разрушенный дом. А потом выходим и он стоит… Чемодан. Мы его схватили и бежать. Мосты уже начали разводить. Мы все уронили в Неву. Утром менты на катере вылавливали пакеты.

— Так это вы натворили? — Зыскин недоверчиво оглядел Кошу.

— Мы… А что особенного? Случайно все вышло. Мы не хотели. Мы думали — там бабки. Если б знали, что наркотики, даже подходить бы не стали.

— А вас менты не ищут? — обеспокоился Зыскин.

— Да… — махнула Коша и поднялась. — Нужны мы им. Один мерс прямо в реку свалился с бандюком вместе. Я б на месте ментов все на него повесила.

— А… — Зыскин кивнул. — Логично.

Они поднялись по гранитным ступенькам наверх и побрели вдоль трамвайных путей.

— А Муся шхерится. Наверно боится. А мне бояться нечего. Все равно, все бабки опять кончились.

— А ты опять Валентину работы продай, — без тени иронии предложил Зыскин. — Он тебя очень хвалил.

— Нет уж. Спасибо, — Кошу передернуло. — Не произноси это имя в суе.

— А что? Кстати, почему ты ему страшную смерть обешала? Чего вы не поделили?

— Да так? — Процедила Коша сквозь зубы и плюнула в канал. — Ладно Зыскин. Пойду, правда, порисую. Что ли… Пока.

Как раз они поравнялись с трамвайной остановкой и Коша успела вскочить в закрываюшуюся дверь.

— Эй! — услышала она сквозь грохот колес растерянный вопль Зыскина.

Но она уже мрачно ехала в трамвае.

(Рита)

Скрипнула дверь, и Рита оторвала голову от тетрадки. Вернулась Коша. Она уже была не так ужасна, как вчера. Но так же смущалась. Рита внимательно проследила за девушкой. Но та явно избегала общения. Она тихо, что-то перемалывая в уме, пошла на соседскую кровать и свернулась калачиком. И Рита догадалась, что верно мысли о «никчемности» опять одолели пациентку общаги на Опочинина. Да, Рита Танк, не ошиблась. Она была уверенна, что в общаге этой жили в основном пациенты.

И она принялась дальше читать историю болезни. Вот бы все психи писали так захвативающе, подумала она, углубляясь в текст.

У ДОРОГИ ЧИЖИК

(Коша)

Коша была во сне. Там было мерцающее пиритовыми блестками маленькое круглое небо. Потом она догадалась, что спит, но не проснулась. Снова поднесла руки к лицу. Это было странно — руки были невесомы, но двигать ими было почти невозможно, потому что мышц никаких не было. Нужно было просто знать, что они должны быть там-то, и тогда они начинали ватно слушаться воли. Ее обрадовал первый успех. Разглядев с удивлением собственные пальцы, которые высвечивали сиренево- пиритовыми отблесками, Коша решила. что надо попробовать следующее. Она с трудом оторвала от подушки голову и начала вставать. Довольно успешно уселась на диване. Но вот встать на ноги оказалось куда труднее. Ее тут же швырнуло в сторону, и с неуклюжестью пьянчуги она рухнула кубарем на пол. Пол был твердым, но боли не причинил. Просто масса тела об него слегка сплющилась. Карабкаясь по дивану, Коша поднялась на ноги. Она поняла, что опаснее всего повороты — на них разносит. Почему- то захотелось пойти в ванну и посмотреть на себя в зеркало. Добралась. Как — не понятно. В ванной уселась на край и стала смотреть себе в лицо. Поразили глаза — они были черными воронками, которые всасывали в себя пространство как пылесосы. Кошу потянуло туда сквозняком и уже у самого стекла она догадалась, что нужно отвести взгляд — иначе пропадет туда.

Внезапно охватила усталость. Как-то само собой оказалось, что она уже сидит на кровати. Опустилась на спину и куда-то полетела с невообразимым ускорением, мышцы на лице стали вибрировать и сползли вниз бульдожьими брылями. Навстречу стремительно надвигалась голубоватая стена света. Откуда-то Коша знала, что пропадет там навсегда. От страха проснулась.

Мышцы дрожали, Коша нашла себя на кровати. Поднялась на слабых ногах и, рассеянно оглядываясь, решила, что надо выбраться из дому.

Муся так и не появилась. Хотелось жрать. Полтинник, который подкинул Роня, кончился еще вчера вечером. Коша вздохнула. Холсты подсыхали, готовые на продажу. Да только кому они нужны?

Она одела старые черные джинсы и с удовольствием отметила, что отсутствие денег пошло на пользу ее фигуре — штаны пришлось затянуть ремнем. Против обыкновения она заправила футболку внутрь.

Что делать? Зыскин говорил, что люди тормозят больше, чем звери. Что собака, которую три раза долбанут током без положительного подкрепления, никогда не подставится в четвертый раз. А подкрепление для собаки — жранина. И только. Не надо собаке ни картин, ни музыки, ни фильмов. Собака — здоровое психически сущетво. Она знает, чего она хочет. Она хочет жрать. Ну в крайнем случае потрахаться. И все!

Но люди-то не собаки! Они, бывает, отказываются и от «жрать» и от «трахаться» ради… Ради чего? Вот узнать бы, ради чего стоит это делать! Тогда будет проще.

Так Коша доплелась до Зыскинского бара и вошла, надеясь узнать что-нибудь про Мусю. Номер теткиного телефона как-то вылетел из головы за ненадобностью, а другого способа никакого не было.

Бар было абсолютно пустым. Одинокий бармен лениво созерцал видак вывешенный над барной стойкой. Он скользнул по Кошиной фигуре тренированным взглядом и снова отвернулся к ящику. Коша заползла за самый дальний столик так, чтобы видеть всех, кто вошел бы в дверь.

Через полчаса ее терпение было вознаграждено: вошел Чижик, Череповский приятель, которого Коша встретила в начале лета в тот день, когда сломала ручку. Парень почему-то обрадовался Коше несказанно. Он сразу взял два сока и направился прямиком к Кошиному столику.

— Привет, — вяло сказала Коша и украдкой оглядела Чижика.

Дорогая майка под тонкой летней курткой, мобила и крутые часы. Коша несколько оживилась. Желудок снова затосковал о пище.

— Привет! Бери сок! — парень опустился за стол напротив нее и подвинул ей оранжевый ледяной стакан.

Коша кисло окинула его взглядом и, швыркнув, потянула сок через белую в красную полоску трубочку. Холодная густая капля прокатилась по пищеводу и улеглась в благодарном желудке. Нет. Все-таки не так все плохо, как ей кажется. Все-таки кто-то наверху услышал ее ропот и послал в утешение милоко, доброго парня. И симпатичного.

— Спасибо. А чего это ты такой веселый?

— Да так… Клево все! — сказал он и улыбнулся, — Я тебя специально искал! И нашел! Вот и радуюсь!

— Да уж! — усмехнулась Коша. — Так трудно меня найти!

Чижик улыбнулся еще сильнее:

— Напрасно ты думаешь, что я это сказал из кокетства! Я уже третий раз сюда прихожу только ради тебя! Хочешь башлей заработать?

— А кто же не хочет? — Коша подняла брови домиком. — А что делать — то?

Она недоверчиво посмотрела на неожиданного работодателя.

— Да фигня… — Чижик потянул сок из стакана. — Я тебе звоню, ты приезжаешь на стрелку, берешь у меня пакет и едешь на другую стрелку — отдаешь пакет тому, кому я тебе скажу, и все. На следующий день я тебе деньги отдаю. Идет?

Коша задумалась. Поелозила глазами по темному пустому кафе. Как-то просто все очень.

— А куда ты мне позвонишь? — спросила она, вытащила трубочку и выпила сок залпом.

— Ну… Это мы решим, — уклончиво ответил парень. — Хочешь еще?

Он кивнул в сторону опустошенного стакана. Коша взяла кусок льда и пыталась его облизать.

— А мне потом сиськи отрежут?

— Да ладно! — он округлил глаза. — Мне еще ничего не отрезали! Хотя, как хочешь…

Он со скукой откинулся к спинке.

— Сейчас я хочу жрать… — мрачно сказала Коша и лед, выскользнув из рук, скользнул на другой край стола. Чижик поймал его и опустил в пепельницу.

— Какая фигня! Алик! — крикнул он бармену, и тот с готовностью вытянул шею. — Принеси девушке меню!

Бармен прибежал с коричневой папкой. Коша внимательно изучила ее, сглатывая хлынувшую слюну, и заказала:

— Салат, шашлык и коньяк!

— Нет проблем! — Чижик снова повернулся к стойке. — Алик! Салат, шашлык и коньяк!

Коша сосредоточенно выпила пятьдесят грамм и принялась за мясо. Коньяк был хороший. Шашлык так себе. Как обычно в Зыскинском кафе, но Коша так оголодала, что любой вкус сгодился бы. Лишь бы он был вкусом пищи. Через несколько минут Коша осоловело отодвинула пустую тарелку. На полный желудок жизнь всегда казалась гораздо забавнее, чем на пустой. «А что я теряю? Ничего! В конце концов это лучше, чем обслуживать Валентина.» — резонно подумала она и согласилась.

— Хорошо, — сказала она приятелю Черепа. — Давай, ты мне позвонишь.

— Клево! Тогда пошли! У нас мало времени, — он швырнул бабки на стол и резко встал.

Коша поднялась следом. На проспекте они поймали машину и поехали в центр.

— Тебя хоть как зовут? А то как-то… — спросила Коша.

— Чижик, — весело назвался парнишка.

— У дороги Чижик… Это я знаю. А имя-то есть у тебя? — хмыкнула Коша.

— У дороги чибис… — поправил ее молодой человек.

— Да хоть ибис. Хоть заибис, — скривилась Коша одной из своих самых ГПТушных улыбок.

— А у тебя? — парировал Чижик. — Тебя так и звали Кошей?

— Ну… Я совсем другое дело! Коша… Это звучит гордо! А то Чижик!

— Да! Фиолетово! — Чижик снова улыбнулся во весь рот. — Лишь бы в клетку не сажали. И водку я не пью. Я хороший.

* * *

Они вылезли из машины на углу Невского и Пушкинской.

Чижик повел ее в замызганный темный подъезд. Темная заплеванная лестница воняла испражнениями и кишела муаровыми гадинами. Коша поднималась и чувствовала, как они потрескивают на волосках оголенных рук. Она обняла себя за плечи, чтобы было не так противно.

— Фу! Какая гадость! — поморщилась Коша. — Как ты тут живешь? Такое ощущение, что тут одни убийцы живут.

— Нет. Одни покойники! — захохотал Чижик.

— Кроме шуток. Тут очень поганое место, — мрачно сказала Коша. — Я не стала бы тут жить ни за какие.

— А я и не живу.

— А что?

— У меня тут склад оборудования. Очень хорошее место для склада. Фиг кто сунется!

Чижик остановился на третьем этаже перед замызганной разбитой дверью, запертой на кривой гвоздь и бумажную полоску с печатью ЖЭКа.

— Прошу! — он распахнул дверь.

Коша сделала шаг в темноту коридора и из-под ног выскочила жирная крыса.

— Блин! — Коша злобно ругнулась и пошла дальше.

Чижик прикрыл за собой дверь и включил фонарик. Розово-оранжевый луч выхватил из тьмы груды мусора, пробежал по стенам и уперся в тусклый иссиня-черный блеск металлической двери.

— Йо! А тут не все так просто! — отметила Коша с удовлетворением.

Она подумала, что ей, наверно, или дадут очень много денег, или убьют. Но на последнее она уже как-то плюнула.

Чижик подошел к металлической двери и тихо провернул небольшой ключик.

— Иди!

Коша зашла внутрь ванной комнаты. Загорелся свет и оказалось, что на месте раковины стоит сейф, а над ванной стеллаж, заставленный химикатами. Ванна была темно-коричневого цвета.

— Э-э-э, — усмехнулась Коша. — Вы что тут, трупы растворяете?

— Типа того, — ухмыльнулся Чижик и открыл сейф.

Он вытащил оттуда вторую мобилу. Краем глаза Коша заметила, что в сейфе стоят коробки с патронами и лежат три пистолета.

— А ты не боишься, что я тебя заложу? — философски задала она вопрос скорее сама себе.

— А зачем тебе это? Ты ж не получаешь деньги от ментов… Держи!

Он протянул ей телефон.

— Круто! А это… — Коша неловко замялась. — Может и аванс какой-нибудь? А?

Она переступила с ноги на ногу, сама удивляясь своей наглости.

— На… — Чижик небрежно вынул из кармана смятую бумажку.

Коша, не интересуясь размером номинала, сунула купюру в джинсы и стала смотреть, как Чижик нагребает из коробки патроны. Тот забил магазин и вставил в рукоятку пистолета, который оказался у него под курткой.

Коша задумалась.

— Не ссы! — подмигнул Чижик Коше и подтолкнул к дверям. — Пошли.

Коша, спотыкаясь, поплелась за ним по темному коридору, теряясь в догадках и стараясь отгонять ненужные сомнения. Но все равно, в желудке похолодало.

Уже на лестнице она тяжко вздохнула и решила, что все равно, раз уж все так случилось, лучше воспринимать события с интересом и удовольствием.

— С интересом и удовольствием… — повторила она вслух.

— Что? — оглянулся Чижик.

— Да так… — махнула Коша рукой и ускорила шаги.

На Невском они расстались. Чижик упорхнул по какому-то срочному звонку, чмокнув обалдевшую Кошу в щеку. Коша пожала плечами, прицепила мобилу к ремню, сунула руки в карманы и задумалась. Про купюру данную ей Чижиком она совсем забыла и обнаружила пятидесятидолларовую бумажку с удивлением.

— Вот ни фига себе! Ничего себе аванс! А каков же будет расчет? — пробормотала Коша и в приподнятом настроении направилась в чендж.

(Рита)

Рита прочла эту главу несколько раз, пытаясь вылущить максимум подробностей о лицах, которые интересовали ее лично. Череп и Чижик. Череп, потому что она уже слышала о нем от кое-кого. А именно от Леры и Мишеньки с Анечкой.

Чижик заинтересовал тем, что знаком с Черепом и занимается чем-то странным.

Подробности общения со второй ипостасью расщепленной Кошиной личности Рита пробежала не так внимательно. Подробности бреда на самом деле очень похожи у разных людей. Если бред про инопланетян, то у всех совпадают описания аппаратов и пришельцев. Если про чертей — то они у всех рогатые. Бред, развивавшийся у Коши, нисколько не отличался от традиционных построений про Дьявола, Люцифера, Врага и т. д. Первый пример, который можно считать художественным описанием, можно найти еще в «Тиле Уленшпигеле».

Гораздо интереснее мелкие конструкции типа сигналящих лампочек и говорящих розеток.

ТАК ВОТ ПОЧЕМУ ОН НЕ БОИТСЯ!

(Коша)

Деньги очень быстро развращали Кошу. Она моментально забыла, что существуют трамваи и троллейбусы. На вишневой девятке донеслась до Опочинина за двадцать минут.

Рони не было в комнате. Коша удивилась — она не чувствовала его отсутствия. Она потыкалась в дверь. Заглянула на кухню и решила подождать. Cпустилась на третий этаж черной лестницы и уселась на подоконник с сигаретой. Когда нечем заняться, а в характере нет покоя — лучше покурить. Коша достала зажигалку и увидела внизу на асфальтовой площадке между мусорными баками худощавую черную фигуру, выполняющую серию странных поз с мечом. Движения были гибкими и пружинистыми и очень напоминали кошачьи. Завороженная непрерывностью движений, Коша забыла про сигарету.

Фигурка выпрямилась и Коша с удивлением узнала в ней Роню.

Упругий ветер гонял по асфальту стайку преждевременно опавших листочков и обрывок белой бумаги. Черная шелковая рубашка нервно трепетала, будто пиратский флаг.

— Эй! — крикнула Коша в угловатый проем двора, когда Роня опустил меч и закончил упражнения.

Тот неторопливо поднял голову, опустил руки, разгладив черный шелк, и ветер, оставив в покое листочки, стих.

Роня помахал ей рукой.

— Сейчас приду! — бросил он в ответ и направился прочь с асфальтовой площадки.

С засохшей верхушки старого тополя поднялась ворона и тяжело полетела к Гавани. Стены домов еще какое-то время поиграли с остатками слов и стихли. Коша кинула сломавшуюся сигарету в урну и побежала к рониной комнате. Через пару минут и сам он вынырнул с главной лестницы. На его лице была спокойная теплая улыбка.

Роня повернул ключ в дверях и усмехнулся:

— Похоже ты опять разбогатела…

— Да… — задумчиво протянула Коша. — Как ты узнал?

— У тебя цвет лица меняется, когда ты богатеешь…

Роня выглядел уж очень неожиданно. Они вошли в комнату.

— Роня! Э-э-эм… — Коша никак не могла подобрать нужное слово. — А скажи-ка мне, что ты там делал?

Роня завернул меч в кусок покрывала и засунул под кровать.

— Это форма с мечом. Балуюсь иногда…

— Что? Типа карате? Да? — Коша умирала от любопытства.

Он усмехнулся:

— Типа. Я иногда занимаюсь. К сожалению, не каждый день. Но иногда очень хочется.

Он снял черную рубашку и забрался в голубую футболку. Коша вдруг заметила, что худоба Рони, которую она всегда принимала за тщедушность, на самом деле является лаконичностью хорошо тренированного тела.

— А… — протянула она. — Так вот почему ты никого по ночам не боишься! Почему ты мне никогда этого не говорил?

Роня вынырнул из футболки и улыбнулся:

— Глупая!

— Почему? — Коша насторожилась. — Чего это я глупая-то?

— Ну так… — сказал Роня и заправил футболку в штаны. — Мужики всегда так говорят, когда хотят сказать что-то приятное. Где была, что видела? Рассказывай!

Коша села на стул и вздохнула.

— А чего рассказывать-то? — растерянно начала она. — Я потеряла вообще всякий смысл жизни. Я так запуталась, что ни одна ворона не расколупает. Слушай, Роня! А может ты меня поучишь драться? А? Может быть, меня это спасет…

— От чего?

Коша еще глубже задумалась и тяжко вздохнула:

— Если бы я сама знала… Знаешь, я просто подумала, что если бы я могла побить Валька…

Роня наклонил голову набок и задумчиво посмотрел в окно. Так прошло минуты три. Коша молчала. Вдруг с крыши спорхнула ворона и, крякнув, опустилась на толстую ветку напротив окна.

— Ну, давай попробуем, — произнес Роня необычно весомо.

Кошу его интонация заставила собраться, и обычный шутовской тон показался в эту минуту неуместным. Она встала.

— Когда начнем? — потянула она его за рукав.

— Прямо сейчас. Я тут где-то видел подходящую для тебя дубину.

Роня выбежал из комнаты, вернулся через пару минут с обломком швабры и вручил ее Коше.

— Держи! Как сказал Миамото Мусаши, если сердце железное, то любой меч настоящий.

(Рита)

Описание тренировки Рита пропустила.

Дальше следовала длинная цитата из Миамото Мусаши, потом несколько фраз из «Transmition of Yan family». История о том, как мастер Ван не давал птичке взлететь с его ладони. Все это не особо относилось к тому, что происходило (происходило ли?) в дневнике. К тому же все это Рита уже читала в свое время в припадке даосизма и преклонения перед Лао Цзы, котрый благополучно пережила.

Как и все свои прежние увлечения.

Она подумала о том, что редкий человек может сам выбрать свой Путь. Она так и подумала Путь с большой буквы. Скорее Путь выбирает человека, не оставляя ему другого выбора. Она, Рита Танк, выбрала не Путь, а жизнь. Ей нравилось иметь деньги, иметь ненапряжных необременительных друзей, книги, фильмы, возможность тусоваться в «кругах» и почти никакой ответственности.

Так было до сих пор. И устраивало Риту на все сто.

Ладно… Что там дальше? Прошла еще неделя? Или две? Кто так пишет дневники? Кто? Ни числа, ни года. Только синоптик может разобрать, что к чему.

ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

(Коша)

Коша залезла на шкаф и вытащила оттуда сломанную ручку. Долго смотрела не нее. Потом вдруг подошла к окну, взглянула на пустынный тротуар и выбросила улику на проезжую часть. Кто-нибудь найдет и унесет в неизвестное место. Починит и будет писать. Или переплавит и сделает кольцо.

Кольцо. Коша посмотрела опять с интересом на серебрянную змейку, подаренноую им. Приснившуюся ей во сне и найденную Роней на пляже. Не может быть, чтобы у такой чудесной вещи не было никакой истории. Наверняка, это магическое колечко. Только магические вещи приходят так удивительно. Их не купишь в магазине.

Как там у Кастанеды… Предмет Силы.

Коша повертела в руках мобилу, данную Чижиком, и начала сомневаться в его существовании. Наверное, его уже грохнули. Люди с оружием привлекают к себе смерть. Потому что, если ему не нужна смерть, зачем ему оружие? Так думала Коша и вертела в руке мобилу.

И у мобилы была приятная тяжесть оружия.

Коша на секунду представила себя с пушкой и подумала, что уж если бы она была с пушкой, то Валек точно ничего бы не смог с ней сделать. Интересно, подумала так же Коша, можно ли будет развести Чижика на ствол? Чтобы он подарил ей ствол?

Отложив трубку на стол, Коша вернулась к начатому холсту и приготовилась продолжить работу.

На голубом небе, которое она тщательно сконструировала из нескольких слоев краски различной голубизны и прозрачности маковым лепестком светилась старнная, не виданная доселе Кошей птица. Почему-то Коша решила, что картина должна непременно называться «Красный Ибис». У птицы был длиннй, тонкий, загнутый вниз клюв. Она наконец добилась того, чего хотела — птица казалась подсвеченной.

Все загремело одновременно: на улице свалился с велосипеда подросток, заорала ворона, сам собой со стола свалился журнал, рухнул холст, пристроенный Кошей на спинках двух стульев для просушки, и наконец-то подала голос мобила.

Коша нажала кнопочку и поднесла аппарат к уху:

— Алле!

— Хай! — раздался голос Чижика. — Через полчаса на Гостинном дворе. В центре зала. Купи зажигалку.

— Ага! У меня есть, — кивнула Коша. — Э-э-э…

Но трубку уже бросили.

Кое-как восстановив положение холста, не переодеваясь, она выпрыгнула в окно и вприпрыжку побежала к метро. Хотя полчаса это круто! Черт! Она с огорчением поняла, что придется потратить последние бабки на машину.

* * *

На Гостинке Коша спустилась на станцию. Огляделась. Чижика не было. Она, было, подумала, что все отменилось, но тут за спиной раздался знакомый звонкий голос:

— Не оглядывайся. Держи! Спрячь в карман и езжай до конечной!

Он что-то сунул ей в руку и пошел дальше. Коша в полной непонятке сжала в руке пакетик и двинулась в указанном направлении.

— Блин! И что дальше-то? — довольно злобно пробормотала сама себе уже в вагоне и растерянно пожала плечами.

Она сунула руку в карман и ощупала пакет.

Целофан мягко проминался под пальцами — там было что-то сыпучее.

«Наркотики…» — отстранненно отметила Коша. — «А может и нет…»

Она не решалась вытащить пакет, чтобы разглядеть получше. Внезапно она почувствовала, что наличие этого пакетика отделяет ее от остальных людей, едущих в метро, словно магическое заклинание. Какой-то легкий сдвиг времени (или пространства?) сделал все окружающее ненастоящим. Легкая светящаяся пелена, похожая на ту, что висит над осокой на пляже, окутала все, что было перед глазами. Коша с удивлением потрогала блестящий никелированный поручень. Метал на ощупь был холоден и тверд, но вызывал ощущение необъяснимого подвоха. Коша прислонилась лицом к стеклу. Мимо, чиркая тусклыми лампочками, неслась темнота.

На Приморской Коша поднялась наверх, в полном непонимании, что делать дальше. Побрела за толпой на троллейбусную остановку, прикидывая, что если уж ничего больше не произойдет — можно забить на все и забрести в общагу. Перешла дорогу и остановилась на автобусной остановке. Люди шли прямо сквозь нее, словно не видя, то и дело задевая локтем или авоськой. Твердые, плотные люди смотрели на нее в упор и не видели. Только уже налетев на Кошу, они удивлялись ее существованию на тротуаре. Это начало злить. Коша отошла к стеклянной стенке остановки. Однако и здесь не было спасения. Какая-то тетка подошла прямо к ней и, сгрузив на ногу тяжеленную авоську, принялась изучать табличку с расписанием автобусов и троллейбусов.

Коша выругалась и, пихнув авоську ногой, отошла на другую сторону.

Раздалась трель мобилы.

Коша нажала кнопочку и поднесла аппарат к уху.

— Алле! — сказала она, с любопытством ожидая ответа.

— Видишь парня с короткими желтыми волосами в черной куртке? — спросил голос Чижика.

Коша огляделась.

— Где? А! Вижу!

У киоска с журналами стоял высокий худой парень. Его круглый затылок был покрыт коротеньким канареечным ежиком. Парень старательно перебирал журналы и даже не собирался обращать на Кошу внимания.

— Подойди к киоску. Он попросит прикурить. Чиркни зажигалкой и незаметно отдай пакет.

В трубке снова раздались короткие гудки.

Коша пожала плечами и приблизившись к киоску, взяла для приличия первый попавшийся журнал. Парень сосредоточенно рассматривал “Плейбой”. Вдруг под курткой запищало, и он извлек оттуда черную трубку, такую же, как у Коши. Коша про себя ухмыльнулась и пробормотала:

— Конспираторы хреновы!

Желтоволосому что-то сказали, он пару раз кивнул и снова уткнулся журнал. Потом купил “Спорт”, вытащил сигарету, повернулся к Коше и довольно сильно ткнул локтем в бок.

— Э! Слышь! — обратился он к ней с дебиловатым выражением. — У тебя огонька нет?

— Есть! — злобно ответила Коша и достала зажигалку, прихватив пакетик.

Парень прикрылся от ветра полой куртки и наклонился к зажигалке.

— Пакет сунь в карман, — тихо сказал он.

Коша опустила пакетик в его оттопыренный внутренний карман и, сообразив, что ей за это ничего не будет, еще более злобно с удовольствием прошипела:

— Урод!

И быстро отошла в сторону. Парня перекосило, но он сдержался. Плюнул и быстро пошел к обочине. Там он еще раз оглянулся на Кошу и, подняв руку, остановил первую же легковушку. Коша с безысходностью смотрела на приближающийся троллейбус. Деньги кончились. Неизбежность коммунальной транспортной жизни была очевидной. Но когда троллейбус подъехал и распахнул двери, она резко повернулась и пошла пешком.

Раздражение медленно проходило. Она злилась сама на себя за то, что разозлилась на глупую тетку с авоськой, на дебильного парня. Завитки пыли поднимались на асфальте за шинами проносящихся машин. Озера горячего воздуха дрожа отражали перегретые капоты. Бесконечный забор тянулся почти до самой Гавани.

Ноги сами привели ее на залив. Море плавно переходило в небо абсолютно без всякого горизонта. Она прошла мимо ивовых кустов. На привычном кострище темнели обгоревшие жестяные банки и головешки. У самой воды Коша села на огромный обломок кирпичной кладки, наполовину занесенный песком. Волны с тихим плеском равномерно выкатывались на пляж, терпеливо зализывая письмена чаячьих следов. От перламутровой ракушечной крошки над песком висел бледный серебристый свет, он словно растворял в себе зеленые клочья осоки на песчаных загривках пляжа. Кошин взгляд остановился над небольшим бугорком и вскоре она заметила, что над травой, словно вырастая из нее, тянутся в небо едва заметные золотистые волосы.

Снова затренькала трубка.

— Да…

— Привет! — прочирикал весело Чижик. — Я знал, что ты умная девочка. Приходи в бар вечером. Я тебя найду там.

— Блин! — выругалась Коша. — Этот мудила мне синяк поставил!

Чижик рассмеялся:

— Ничего! Это с перепугу! Он больше не работает…

— Это почему? — удивилась Коша.

— Пугливый очень. Нам это не подходит. Приходи! Все. Пока!

Трубка запищала короткими гудками.

Коша снова посмотрела на бугорок. Волосы над травой пропали. Вернее она перестала их видеть.

* * *

Вечером в баре было битком.

Коша прошла через все столики, но нигде не увидела Чижика. «Надурил!» — пытаясь ничего не чувствовать, подумала она и остановилась около столика, где Зыскин и Котов деловито уплетали яичницу. Она нависла над плечом Зыскина и скользнула пальцами по его затылку. Зыскин напрягся и медленно повернул голову.

— Привет! — сказала Коша и плюхнулась на скамейку рядом с Зыскиным.

— Привет, — сказал Котов.

— А! Это ты… Напугала. Привет! — пробормотал Зыскин и расслабился. — А я думал Муся. Хочешь яичницу?

— Хочу! — обрадовано заявила Коша.

— Можешь доесть мою, — Зыскин подвинул тарелку.

Коша удивилась:

— Да ладно! Ты что, обнищал?

— Нет. Просто не хочу больше, — сказал Зыскин и продолжил, обращаясь к Котову. — Давай, завтра звони мне. Часов в десять. — Зыскин снова повернулся к Коше. — Я толстый. Мне надо худеть.

— Хорошо, — сказал Котов и засобирался.

Он швырнул пару купюр на стол, придавил их стаканом и, потянувшись, вдруг наклонился к Коше.

— А ты не хочешь выпить там, закусить. Ну и все такое! — грубовато поинтересовался он.

— Блин! Котов! — Коша сморщилась и подтянула тарелку с яичницей. — Ты скажешь, как перднешь!

— Не хочешь? — необидчиво спросил Котов. — Ну и фиг с тобой! Другую найду. С бабками вас пучками можно покупать. Без всяких там… розовых соплей. Заплатил — засунул. Вернее наоборот. Засунул, потом заплатил. Мне все равно. Ладно, Зыскин! До завтра!

Зыскин привстал, чтобы пожать руку, и Котов стремительно выкатился из бара.

— Вот. Зыскин… — вяло вздохнула Коша, доедая яичницу. — Все плохо и Муси нет.

— Что? До сих пор? — Зыскин внимательно посмотрел на Кошу. — Где же она может быть?

— В Караганде… — Коша мрачно вздохнула. — Можно, конечно, тетке позвонить. Но я номер не знаю…

Зыскин вытащил из брюк брелок с ключами и поднялся:

— Пойдем в кабинет. Позвоним. Ты ее фамилию знаешь?

— Ну… Знаю. — Коша поднялась следом.

Она вытянула голову, все еще выглядывая Чижика, но того нигде не было.

— Пойдем позвоним, — Зыскин грустно хлопнул ресницами. — У меня есть справочник. Вдруг она заболела, и ее надо навестить с конфетами?

— Ага! С конфетами, — усмехнулась Коша. — Пойдем.

Зыскин двинулся к коридору, где была лестница на второй этаж. Коша покорно поплелась за ним. Лампочки в коридоре были, как обычно выбиты, из полуоткрытого сортира сочился тусклый коричневатый свет. Зыскин выругался:

— Так достали эти трупы!

На темной лестнице валялся в обнимку с пузырем мертвецки пьяный металлист в тяжелых кованных казаках.

Зыскин сразу же, как только пришел в кабинет, набрал номер охраны и мягко распорядился:

— Вы уже проснулись? Отлично! Там на лестнице покойничек. Уберите его, пожалуйста. И хоть одну лампочку вкрутите.

Он грустно положил трубку и вытащил из ящика стола справочник. Коша опустилась на стул, по другую сторону стола, странно чувствуя себя посетительницей. Чтобы прогнать ненужную ассоциацию, она принялась перебирать скрепочки, ручки и резинки, рассыпанные в беспорядке по стеклу на столешнице, прижимающим различные флаеры, бейджики и проспекты различных турфирм.

— Слушай! А где Котов работает? — вдруг спросила Коша.

— В мэрии. А тебе зачем?

— В мэрии?! — Коша подпрыгнула на стуле.

— Да… А что? — не понял ее удивления Зыскин.

— Блин! Такой мудак?

Зыскин вздохнул:

— Он не всегда мудак. По делам он даже очень. А кто как водку пьет, никого не е…т. Говори фамилию.

Зыскин раскрыл справочник на алфавитном указателе.

— Малевич, — мрачно сказала Коша все сильнее расстраиваясь о непришедшем Чижике.

— Макаров, Макаров, Малагин… ага Малевич. Только одна. На! Звони!

Зыскин протянул Коше справочник и телефонный аппарат. Коша послушно набрала номер. Трубку взяла тетка и недовольно сообщила, что Муся уехала к родителям.

— Вот. К родителям уехала, — грустно повторила за теткой Коша и положила трубку.

— Печально, — сказал Зыскин и вздохнул. — Пойдем вниз. Хочешь, выпьем водки?

— Хочу, — кивнула Коша.

В ней заколыхалась мутная рябь беспокойства. От этого она расстроилась еще больше и решила, что теперь точно ничего не остается, как нажраться.

Они спустились вниз. Коша еще раз с надеждой окинула уже порядком задымленное помещение бара. Безрезультатно. Зыскин взял графинчик водки и два апельсиновых сока. Они сели неподалеку от стойки, чтобы в случае надобности повторить. Коша сразу опрокинула два стаканчика. Ее моментально развезло.

— О! Ни фига себе! Зыскин прикинь! Неделю не пила и пи… ой! Хаха! Типа… О! У меня язык заплетается! — Коша внезапно пришла в состояние эйфории. — Круто! Зыскин! У меня заплетается язык! Надо еще выпить! Мне понравилось это!

Коша решительно налила еще пятьдесят и снова выпила.

Зыскин с опаской отодвинул от нее графинчик.

— Ты сейчас доэкспериментируешься!

— Да не-е-е… Я в порядке. Зыскин. Будь спок! — Коша опрокинула стаканчик и глаза ее подозрительно заблестели.

Бармен поставил танцевальную долбилку и на пятачок между столиками потянулись первые плясуны.

— И-й-ех! — крякнула Коша и вывалилась в прыгающую компанию.

Минут двадцать она с остервенением тряслась вместе со всеми. И доколбасилась до того, что промокла от пота насквозь. Соленые ручьи текли по бровям, по лбу, футболка прилипла к телу, пот начал щипать глаза. Ведь если нет никакого завтра, то нужно сегодня, прямо сегодня палить эту жизнь фейерверком, безжалостно ее жечь и расходовать в свое удовольствие.

Коша побежала в сортир умываться.

Она закрылась на задвижку, сняла майку и влезла по пояс под кран. Вода приятно охладила тело. Из бара глуховато, но все же довольно громко доносилась музыка. Коша сняла ботинки и помыла в раковине утомленные за день ноги.

— Зашибись! — громко сказала она вслух и закрутила кран. — Вот она, жизнь-то! Вот она!

Хмель все еще клубился с голове буйным весельем. Коша вышла в коридор, и, в полной уверенности, что никто не услышит, запела во всю глотку:

— Дорогая моя киска!

Чижик возник внезапно из темного проема коридора.

— Ну ты набралась! Как люди без денег умудряются так нажраться?! — изумленно воскликнул он.

Коша с азартом наехала на работодателя:

— А-а-а-а-а! Наконец-то! Блин! Я уже думала — ты не придешь! Блин! Чижик! Ну, у меня же есть телефон! Почему я должна тебя ждать три часа! Блин! Тоже мне Тутанхамон!

Чижик расхохотался.

Она потрясла мобилой перед его лицом и довольно сильно ткнула его кулаком в картинку на животе, изображающую длинношеего плезеозавра с Лох-Несского озера.

— Не вижу никакого повода надо мной надсмехаться!

— Эй! Полегче! А то некому будет с тобой расплатиться! — засмеялся Чижик.

— Да!? Кстати! — Коша вспомнила про деньги. — Должок! Кто-то мне обещал бабки!

— А я для этого и пришел! — расхохотался Чижик. — Только я не ожидал, что ты уже без меня доведешь себя до такого состояния. Может тебе их завтра лучше отдать?

— Э-э-э-э-э-э!!! Знаю я эти фокусы! — Коша дернула Чижика за локоть и чуть не свалилась. — Давай сейчас!

Чижик со смехом протянул Коше три бумажки.

— На! Не потеряй!

Коша поднесла купюры к глазам, чтобы узнать номинал.

— Три сотки? — спросила она, неуверенная в зрении. — Точно три?

— Три.

— Клево! — растерянно пробормотала Коша, торопливо пряча деньги в карман брюк. — Ничего не понимаю! Рисуешь-рисуешь — ни фига! А тут пять минут и три сотки! Кто мне это объяснит?

— Вопрос того, сколько при этом заработают на тебе! — Чижик улыбнулся и вдруг спросил. — Хочешь, пойдем куда-нибудь. Развлечемся?

— М-м-м… — Коша задумалась. — Куда?

Глаза ее заблестели в предвкушении развлечений.

— Потанцевать или посмотреть… Или покататься. Хочешь?

— Покататься? Ночью? На чем? Что, есть ночные карусели?

— На машине. Поехали в Прибалтику. У тебя есть паспорт?

— Есть… — Коша с сомнением оглядела Чижика. — А это… Визы и все такое?

— Фигня! На месте получим! Пошли!

Чижик взял ее за руку и потащил в темноту коридора. Коша, слегка упираясь, поволоклась следом.

— Э! А ты куда? Куда ты меня тащишь?

— Через черный ход, — коротко чирикнул Чижик. — Я через него и вошел. Я же знал, что ты все равно выйдешь в дабл!

Он со скрипом отодвинул задвижку и впустил в пахнущий жрачкой коридор свежую прохладную струю ночного воздуха. Они скользнули сквозь нее на улицу и оказались в небольшом дворике.

— Ну что? — Чижик вдруг ни с того ни с сего прихватил Кошу за талию и наклонившись к плечу выдохнул. — Счастье это то, что сейчас!*

Коша оторопело остановилась пораженная новой для нее мыслью и восхищенная лингвистическим открытием.

— Счас… тье. Сейчастье!? Прямо сейчас?! — переспросила она, чувствуя как ее тело теряет вес.

— Это не я придумал. У меня была девушка. Она писала стихи и песни. Это ее строчка…

Чижик тихо улыбнулся налетевшему порыву ветра. Его глаза влажно блеснули в темноте. Коша рассмеялась и упала прямо в объятия Чижика, чувствуя их легкую недолговечность. Теплые ладони удобно и невесомо приняли тело.

— А где сейчас твоя девушка? — немного огорченно спросила Коша и поймала себя на мысли, что ей не нравится существование какой-то девушки. Хотя, может быть, она и классная.

— Далеко-далеко… — сказал Чижик. — И уже никогда не вернется.

— А… она пишет тебе?

— Нет. Она меня забыла, — немного грустно сказал Чижик.

Оставив в коробке дворика эхо шагов, они вышли на проспект.

Чижик тормознул машину, наклонился, сказал адрес. Они сели на заднее сидение и поехали. А Коша пыталась представить, какая она — эта девушка, которая сказала, что счастье — это то, что сейчас. Минут через десять ее укачало, и она с уронила голову Чижику на колени. Чижик улыбался и осторожно гладил Кошу по волосам.

* * *

Коша очнулась и увидела в бархатной тьме за окном машины мелькающие черты огней и светофоров. Она подняла голову и увидела, что едет уже в другой машине, что Чижик за рулем, и они несутся по окраине, приближаясь к полной кромешной темноте.

Коша потянулась и громко мяукнула, зевая.

Чижик улыбнулся ей в стекле заднего обзора яркой сверкающей улыбкой:

— Через полчаса мы будем в Нарве!

— Да?! — Коша поднялась на сидении. — А я что, спала??!

Чижик кивнул.

— А ты меня перетащил?

Чижик кивнул.

— А я долго спала?

— Около часа… — сказал Чижик бросив взгляд на фосфоресцирующий циферблат.

— Чижик!.. — вздохнула Коша. — Ты похож на птичку.

Тот засмеялся в ответ и придавил газ. Машина рванула, вдавив Кошино отощавшее тельце в спинку сидения.

— А теперь? — спросил Чижик и, хищно улыбнулся белым рядом зубов.

Он засветился силой внутреннего огня, заставив пространство вокруг себя наполниться потоком теплого ветра.

— И теперь… — Коша удивилась перемене и внимательно посмотрела на юношу, восхищаясь невыразимой красотой его лица, высвеченного огоньками приборной доски. — Только уже не на чижика. Ты — сокол-сапсан, наверно…

Она тихо рассмеялась и повторила:

— Сап-сан…

Открутила ручку окна и высунула руку наружу. Ветер плотным комом уперся в раскрытую ладонь и больно резанул по глазам, заставив сощуриться.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а! — закричала Коша, наполняясь восторгом и силой ветра. — Чижик! Мы уже летим! Да!?

Чижик снова улыбнулся, спидометр показывал отметку 180 км/ч. Коша засмеялась, чувствуя, что перестает быть. И это небытие избавляло ее от напряжения нести ответственность за будущее.

— Близкая смерть избавляет от лишних мыслей, — сказала она сама себе и закрыла глаза.

Чижик ткнул кнопочку на сидюке, и салон машины наполнился бесконечным круговым вращением стеклянных колокольчиков, вздохов флейты и задумчивого хора, выбирающегося постепенно из Марианской глубины басов к холодным Тибетским высотам сопрано.

Машина выехала на шоссе и неслась в бескоординатной тьме двумя шаровыми молниями. Фары выхватывали перед собой два тусклых конуса на асфальте, быстро теряясь в пространстве.

* * *

Через полчаса они подъехали к средневековой крепости, за которой начиналась заграница. Чижик взял паспорта и выскочил из машины. В течение пары минут перемолвившись с пограничником, он вернулся. Шлагбаум поднялся. За мостиком над торопливой речушкой Чижик снова выскочил, чтобы пообщаться с другим пограничником. Тут тоже обошлось без проблем. Поднялся второй шлагбаум, и тихая эстонская земля вежливо расступилась перед путешественниками, пропуская на спящую улочку Нарвы.

Чижик снова втопил газ.

Через двадцать минут они выехали на длинную темную улицу, по обе стороны которой, в глубине сосновой рощи, смутно виднелись силуэты котеджей. Машина замедлила ход и повернула направо. Около темного пансионата дорожка уперлась в огромный песчаный холм. За ним светлой полосой виднелось плоское Прибалтийское море.

— Все… — сказал Чижик, выключил двигатель и откинулся к спинке сидения.

Коша открыла дверцу и сразу окунулась в запах воды, песка, сосен и размеренный шорох волн.

— А здесь совсем не так пахнет… — тихо сказала она.

Чижик молчал.

Осторожно прикрыв дверцу, Коша вышла из машины. Тонкая взвесь песка тускло светилась под ногами. Девушка поднялась на холмик. Песчинки мягко шелестели, осыпаясь в лунки следов. Ветер теребил волосы и щекотал веки. Она оглянулась: Чижик спал, откинувшись вместе с сидением назад.

Коша вздохнула:

— Ну вот, стоило ехать сюда, чтобы подрыхнуть…

Она поежилась — ветер был довольно свеж. Надо было как-то самой себя развлечь.

— Интересно, какое оно на вкус? — спросила она вслух и побежала к воде.

Балтийское море плескалось тонкими слоями волн, неторопливо удаляясь к тусклому отсвету горизонта. Коша села на корточки и протянула к нему руку, но вода была слишком мелкой, чтобы можно было зачерпнуть. Волны устремились к ногам, норовя ухватить за ботинок. Коша удивилась их вежливой хваткости.

— Э! — крикнула она воде и отпрыгнула.

Волны откатились, снова укоротив цепкие языки. Коша побежала вдоль прибоя, и вода погналась за ней.

— Вы играете со мной? Или хотите намочить мне обувь?

Море снова с силой плеснуло, швырнув на песок узорчатую кружевную полоску.

— Ах так! — сказала Коша и сняла ботинки. — А теперь что?

Она поставила ботинки на сухое и прыгнула в набегающую волну босыми ступнями. От холода сразу заломило мышцы, но Коша не вышла. Она дождалась, когда ноги чуть согрелись, и наклонилась. Волны успокоились и вернулись к своему обычному ритму.

— Какая ты злая… — с упреком сказала Коша воде и опустила в нее ладони.

Она зачерпнула соленую горсть и плеснула в лицо. Свежесть пробиралась внутрь, заставляя двигаться. Коша выпрямилась и побрела вдоль берега, разгребая ногами плотные упругие волны.

Начало светать.

Когда Коша вернулась к машине, Чижик уже проснулся. Он сидел на занесенном песком плиточном ограждении пансионата и с улыбкой смотрел на пейзаж светлеющий в проявителе восхода. Коша села рядом.

— Ты разговаривала с водой? Я слышал, — не то спросил, не то заметил Чижик.

— Ну… А с кем мне еще разговаривать? — Коша пожала плечами. — Ты же спал.

— Прости… Я устал. Ты не очень скучала?

Коша провела пальцами, еще холодными от воды, по впалой щеке Чижика. Тот улыбнулся и поймал пальцы губами.

— Они пахнут морем… — сказал он шепотом и приблизился блестящим взглядом к Кошиным глазам.

Легкая теплая волна вдруг взмыла вверх по позвоночнику, и Коша уткнулась губами в полуоткрытый рот Чижика. Его руки крепко обхватили ее за плечи и прижали к Лох-Несскому чудовищу. Сердце громко тукало. Они свалились прямо в песок, молча извиваясь в тесных объятиях. Волна нежности утопила их прежде, чем они поняли, что это. Коша успокоено уткнулась в плечо Чижика и уснула.

* * *

Около полудня из соседнего котеджа вышел прогуляться с огромной лохматой овчаркой старый эстонец. Он неторопливо шел по пляжу, наступая мягкими тапками на концы осоковых листьев, до половины занесенных песком. Собака, наклонив голову к земле, бегала вокруг него широкими кругами. Она наткнулась на спящую в песке парочку и, завиляв хвостом лизнула горячим языком Кошино лицо.

— М-м-м… Уйди! — махнула Коша рукой и открыла глаза.

Собака увидела это, припала на передние лапы и весело залаяла. Чижик тотчас вскочил и потянулся рукой под куртку. Старик тихо свистнул, и собака тут же побежала к нему.

— Ты полез за пистолетом? — спросила Коша, глядя вслед удаляющейся сутулой фигуре.

— Да… — Чижик потянулся и вскочил на ноги.

— Ты хотел убить собаку? — Коша повернулась к нему и с возмущением подняла брови.

Лицо Чижика внезапно отвердело.

— Я думал это человек. Пойдем! — сказал он, отряхивая одежду от песка.

Он протянул руку девушке, помог ей подняться и прикоснулся губами к затылку. Вдохнул теплый запах.

— От тебя пахнет персиками… — сказал он задумчиво и осторожно провел пальцами по блестящим вороньим крылом волосам Коши. Коша задохнулась. Неизвестная доселе теплая нежность затопила ее целиком. Было все равно, чем это кончится. Будет или не будет. И что будет. Она смотрела этот день, как фильм. Чужая непонятная жизнь Чижика вдруг потянула ее в себя, мягко и властно, словно волна прибалтийского моря.

Погода, ясная с утра, начала портиться. Небо заволокло. Ветер усилился. Похолодало. Море потемнело, и волны цвета свинца раздраженно шипя, хлестали наотмашь берег. Коша поежилась и инстинктивно приблизилась к Чижику.

— Научи меня стрелять… — услышала она свой, вдруг охрипший голос. — Мне надо убить одного человека.

Чижик снова наклонился и прижался лицом к ее щеке. Поцеловал в ухо, молча взял за руку и повел к машине.

Когда они сели, на лобовое стекло упали первые капли.

— Ну вот… — нахмурилась Коша. — Все испортилось…

— Тебе не нравится дождь?

Она помотала головой. Чижик внимательно посмотрел в глаза и не то в шутку, не то всерьез предложил:

— А хочешь — я разгоню облака? Минут десять — и снова выйдет солнце. Хочешь?

— Разгони! — кивнула Коша, радуясь тому, как легко Чижик превращает заурядные происшествия в мифическое повествование.

Она вспомнила, что Череп ей рассказывал об этом умении Чижика. Решила проверить, насколько это так.

— Хорошо, — без тени усмешки ответил Чижик. — Через десять минут над нами будет синее небо.

Они выехали на ту улицу, по которой приехали с границы, и оказалось, что среди сосен полно кафе и маленьких магазинчиков. Дождь хлестнул асфальт первыми холодными жгутами. Чижик остановился около ближайшего домика и спросил:

— Что ты хочешь на завтрак?

— О! — задумалась Коша. — М-м-м… Что же я хочу?… Сок? Ананасовый сок… И булочку с шоколадом.

— О`кей! — сказал Чижик и выпорхнул.

Минут через пять он появился с огромным пакетом в руках и, уворачиваясь от капель, прыгнул в машину.

— Держи! — протянул он Коше пакет с булкой и соком и, опустившись на сидение, резко газанул.

Коша опять влипла в сидение.

— Ты достал меня! — не особо злясь, крикнула она. — Хорошо, что я еще не открыла сок!

Чижик расхохотался.

Коша принялась за пищу. Неожиданно оказалось, что она хочет есть. Чижик насвистывал и улыбался.

— А ты что, не будешь? — запоздала вспомнила она про спутника. — Я нечаянно съела всю булку.

— Ну и правильно. Я купил ее тебе. Я не хочу…

— Ты что от аккумулятора питаешься?

— Ага… — неопределенно обронил Чижик и врубил музыку.

Щетки дворников изо всех сил боролись с водой.

— Ну вот! — вздохнула Коша. — А ты говорил, что разгонишь дождь! Обманул! А я… поверила. По…ве…ри…ла. Вот так всегда. Мужчинам верить нельзя!

— Еще две минуты, — сказал Чижик, бросив взгляд на циферблат.

Его лицо снова сделалось жестким.

* * *

Через две минуты дождь действительно прекратился. Перед машиной, точно повторяя конфигурацию шоссе пронзительно светилась синяя промоина, точно скальпелем выхваченная из серой массы туч.

— Вот! — сказал Чижик и вздохнул.

Коша, совершенно обескураженная, всунулась в окно. Действительно — чистое небо было только над ними.

— Это случайность! Так не может быть! — возбужденно крикнула она, возвращаясь в салон. — Наверное, ты просто знал, что так должно случиться.

— Можешь думать, как тебе нравится, — пожал плечами Чижик.

Коша замолчала, перебирая в памяти последние события.

— Знаешь… Мы с Роней вызывали ветер. Флейтой. Я сама это делала, поэтому я могу тебе поверить. Но это флейта! А ты? Как ты это делаешь? Скорее всего, ты просто откуда-то знал, что здесь скоро появится просвет. Может быть, ты — хороший синоптик.

Чижик сладко улыбался. Он осторожно дотронулся до Кошиных волос и мягко, почти шепотом произнес:

— А ты сама попробуй! Я думаю, у тебя тоже получится. Ты же не синоптик!

— Но как?

— Ты должна верить, что это — ты. Тогда ты поймешь — как.

Коша откинулась на спинку сидения и пристально посмотрела на небо. Она мысленно отчеркнула на горизонте черту, сзади которой тучи должны были исчезнуть. Две реальности совместились перед ее взглядом. Она отчетливо видела тяжелую серую массу на горизонте и яркое солнечное небо внутри себя — там, где она обычно видела свои картины. Минуты две она старалась удержать слои совмещенными и мысленно усиливала интенсивность синего цвета. Однако ничего не изменилось — тяжелый серый слой по прежнему простирался по всему кругу горизонта, только промоина над шоссе по прежнему показывала свою огромную глубину.

— Нет, наверно у меня не получится… — вздохнула Коша. — Или ты просто гонишь.

— Не спеши. Чем больше масса, которую ты хочешь сдвинуть, тем больше времени нужно для этого.

— Нет. Ты смеешься надо мной. Думаешь, что я такая дурочка, что поверю в эту фигню?

Внезапно Коша отчетливо почувствовала, что внутри нее появляется радостное ощущение хорошей погоды. Небо стало постепенно, словно растворяясь, просвечивать голубыми пятнышками, и вскоре точно на том месте, где она провела черту, возник огромный синий провал. На землю полетели золотистые корпускулы света.

— Ну вот… — усмехнулся Чижик. — А ты не верила…

— Наверно, это стечение случайностей, — все еще недоверчиво проговорила Коша.

— Ты же, говоришь, что вызывала ветер!

— Это тоже была случайность, — упрямо пыталась убедить саму себя Коша. — Или галлюцинация. Мы просто ходили по улицам и играли на флейте. И так получалось, что ветер как раз в это время становился сильнее. Но это — случайность.

— Многие вещи проще считать случайностями.

Машина неслышно вкатилась под зеленую крышу лиственного леса. С веток капали последние крупные капли. И в каждой из них ослепительно отражалось маленькое солнышко. Между деревьями отчетливо светились белесые лесные духи, похожие на куски марли или на бесконечно стекающие струи светового дождя. Когда шоссе совсем перестало просвечивать, Чижик остановился.

Он вышел из машины, захватив пустой пакет из-под сока. Отойдя метров на пятнадцать от машины, нацепил его на ветку и вернулся.

Коша, облокотившись о капот, настороженно наблюдала за ним.

Чижик достал пистолет, покачал его на ладони и сказал:

— Это называется ПМ. Калибр девять миллиметров. Если попадешь в голову — разлетится, как тыква. Точность, правда, у него невысокая, поэтому лучше стрелять по телу. Берешь в руку. Не сжимаешь. Держишь легко. Вот это предохранитель. Его нужно опустить. Вот так. Пока ты не опустишь его — это просто кусок железа. Опускаем. Сейчас в нем стоит новая обойма, поэтому, чтобы патрон попал в патронник, нужно передернуть затвор. Все. Можно стрелять. Становишься вот так.

Чижик стал боком к мишени, заложив левую руку за спину, поднял правое плечо к самой щеке, вытянул руку и, чуть склонив пистолет по диагонали внутрь, прищурил левый глаз.

— Отойди чуть-чуть, а то гильзой прилетит.

Коша сделала два шага назад.

— Ага. Видишь персик на пакете? — продолжил он урок. — Ставишь ствол так, чтобы верхний срез мушки совпал со срезом прицела, и чтобы она была точно посередине. А теперь плавно тянешь спусковой крючок. Пальчиком. Нежно-нежно.

Воздух резко треснул в ушах. Рука Чижика так же резко взлетела вверх. Пистолет выбросил коричневую омедненную гильзу. Пакет на ветке еле заметно дрогнул, и персик превратился в дыру. Из ствола потек сизый дымок.

— Блин! Я не знала, что это так громко, — восхищенно покачала головой Коша.

Чижик наклонился за гильзой, сунул ее в карман, улыбнулся и протянул Коше пистолет.

— Давай!

Она с опаской приняла в ладонь рифленую рукоять. Незнакомая власть влилась в тело с тяжестью метала. Чижик стал за спиной.

— Подожди, — вдруг сказал он. — Дай!

Коша покорно отдала пистолет.

— Сделай сначала вот так! К себе медленно, от себя быстро.

Чижик подергал указательным пальцем, сгибая его во второй фаланге.

Коша повторила движение.

— Да, — сказал Чижик и снова отдал пистолет. — Значит так. Первый выстрел приводит в действие весь механизм. Отдача так сильна, что ее энергии хватает на то, чтобы затвор выбросил гильзу, отвел курок — вот он — и, возвращаясь, толкнул в патронник следующий патрон. Стреляй!

Коша прищурилась и подняла руку с пистолетом. Когда срез прицела совпал со срезом мушки так, как объяснил Чижик, затаила дыхание и плавно потянула спуск на себя. Сильный толчок мотнул пистолет вверх. В ушах снова треснуло. Дыра в пакете стала ровно в два раза шире.

— Зашибись! — сказал Чижик, подобрал вторую гильзу и протянул руку за пистолетом. — Хватит на сегодня. Надеюсь, тебе это никогда не пригодится.

— Круто… — выдохнула Коша и почему-то вытерла ладони о штаны.

— Теперь, от греха подальше, закрываешь предохранитель, — сказал Чижик. — Если понадобится стрелять точно, взведешь курок. А если отстреливаться — то и так сойдет. Просто ход крючка будет немного тяжелее, потому что он будет одновременно взводить курок. Но если точность не нужна…

— Ага… — растерянно кивнула Коша.

Снова стал слышен шорох леса. Солнце пробивалось золотыми искрами сквозь темную листву. Блеснула капельками воды сетка паутины на сухой веточке. Пучок шевельнул лапками и упал на вытянувшемся волоске вниз. Кошу передернуло. Чижик убрал ПМ в кобуру под курткой и, чмокнув Кошу в щеку, подтолкнул ее к машине.

— Ты чего? Не понравилось? — озабоченно спросил он.

Коша совершенно ошалело переваривала свершившееся.

— Да нет… паук. Арахнофобия… Я не понимаю, понравилось или нет. Все так странно. Мне чем-то нравится такая жизнь, но она меня пугает.

— Чем? — Чижик повернул ключ зажигания, мотор тихо заурчал.

— Пока не могу понять словами.

Коша откинулась на спинку, погружаясь все глубже в ощущение непреходящего и необременяющего счастья. Она посмотрела на спутника в профиль.

— А почему ты не спросишь, кого я хочу убить? — спросила Коша.

— Это твое дело, — пожал плечами Чижик. — Наверное, ты все взвесила. Все «за» и все «против».

— Наверное…

Машина мягко тронулась. Лес надвинулся на лобовое стекло ладошками листьев. Расступился. Коша не была уверенна, что все это происходит с ней. С кем-то другим.

Шоссе. Долго ехали молча. Ветер в открытые окна.

— Странно… — удивилась Коша.

— Что?

— Если пропускать слова, то можно сказать больше. Я сейчас подумала: «Ветер — в открытые окна.* Я же не сказала, что он делает. А ведь понятно, что он врывается. Но если бы я сказала, что он врывается, было бы хуже, потому что тогда было бы точно понятно ч т о. И было бы главным «врывается». А так… Ветер. Открытое. Окно. Главное — ветер и открытое. Но он же при этом и врывается… Да?

Чижик кивнул. Он улыбался, сладко ощущая мгновения.

— Ветер в открытые окна… ветер в открытые окна. Это похоже на весну и на стихи…

— Да, — согласилась Коша. — И на тебя. И на то, как мы стреляли. И как мы поехали сюда вчера. Взяли и поехали. Правда? Мне нравится, что ветер в открытые окна.

— И мне…

— Я хочу так всегда, но меня пугает, что так не может быть по-настоящему. Мне кажется, что непременно должен быть какой-то подвох.

— Какой? Зачем об этом думать? Тебе легко?

— Да… — улыбнулась девушка

— Ну и не думай! — Чижик повернул к ней лицо и чмокнул в щеку.

— Чижик! Я сейчас подумала — у меня есть друг Роня. Мы с ним познакомились в конце мая. Он чем-то похож на тебя.

— И что?

— Я не могу понять — чем. Хотя он не стал бы стрелять и ходить с пистолетом. Он пишет книги. Он недавно получил кучу денег за книгу. Но чем-то вы очень похожи…

Некоторое время Коша пыталась следовать совету, стараясь во всей полноте переживать сиюминутное счастье.

«Сейчастье» — изредка бормотала она под нос, прогоняя ненужные мысли о будущем.

В небе не было ни облачка. Тяжелый послеобеденный свет контрастно очерчивал аккуратные домики Нарвы.

— Но я не поняла, как это происходит, — Коша снова вернулась к теме разгона облаков. — Как может действовать на мир то, что я себе воображаю?

— Да его нет на самом деле. Мира-то… Мы его постоянно придумываем сами, — задумчиво проговорил Чижик. — Просто обычно мы придумываем его довольно лениво за компанию со всеми. А когда ты придумываешь его отдельно, кажется, что это чудо. Единственное условие — событие должно быть вероятным. Или никто не должен видеть, как ты придумала его отдельно для себя.

— Это как?

— Ну вот, например, зима. А ты хочешь лето. Самое большое, что ты сможешь сделать — оттепель. Хотя, если этого будет хотеть одновременно очень много людей, то, может быть, на севере вырастут горы и закроют нас от холодных ветров. Но надо много времени и много энергии. А тучи разогнать можно практически в любой день, и жизнь от этого — намного забавнее.

Коша замолчала, обдумывая. Нарва кончалась, они приближались к крепости, которая была одновременно и границей и музеем. Коша никак не могла придумать какой-нибудь решительный довод, чтобы убедить себя окончательно.

— Хм… А давай как-нибудь еще проверим. Я не буду говорить тебе, что я сделаю, но если получится так, как я думаю, значит ты — не гонишь.

— Давай… — сказал Чижик и даванул по тормозам. — Давай зайдем в крепость.

Он припарковался на тенистой аллее неподалеку от входа.

Коша вышла из машины первой и наблюдала за легкими, почти невесомыми движениями Чижика. Он точно не был человеком. Он состоял не из мяса и костей, а из ветра и света.

— Чижик, — сказала Коша, когда они двинулись. — Я открыла твою тайну. Ты не человек. Ты — дух. Призрак. Ты не ешь, не пьешь и все время улыбаешься. Тебе границу пересечь — проще, чем в сортир сходить некоторым.

Чижик хохотал во весь голос. Он чуть не свалился с круто убегающего вниз берега.

— Да! Я сейчас перелечу на ту сторону, аки птичка. А ты останешься тут! — крикнул он и, расправив крыльями руки, словно приподнялся над землей.

— Эй!!! Перестань!

Коша схватила его за куртку и дернула к себе.

— Ты не можешь бросить меня тут. Я не знаю эстонского языка! Ты не можешь меня бросить. Я пропаду. Я буду как вон тот мужик!

Неподалеку на лавочке спал гражданин, представляющий крайнюю степень маргинальности. Он лежал очень странным образом. Руки, ноги и почти все туловище опасно свешивались вниз, и лишь задница удерживала пьянчужку от падения с лежбища.

Чижик улыбнулся:

— Ну это надо долго стараться, чтоб до такого докатиться. Я думаю тебя кто-нибудь раньше подберет с такими сиськами.

— Блин! И ты про сиськи! — Коша разозлилась. — Дались они вам всем!

— Красиво… — Чижику нравилось, как Коша злится.

— Нет! — крикнула Коша упрямо. — Я очень быстро пропаду. Эстонцы холодные. Им не нужны сиськи! А ты предатель!

Чижик развеселился до крайней степени:

— Почему я предатель? Я же ничего тебе не обещал? А вдруг меня убьют? Или я под машину попаду?

— Перестань… — оборвала его Коша и опустилась на траву.

Она сорвала травинку и стала ее грызть. Чижик сел рядом и украдкой рассматривал Кошу, пользуясь тем, что она погрузилась в свои мысли. Солнце, уже довольно низкое, мягким золотом обтекало лицо девушки, превращая его в лицо египетской статуи. Дыхание Чижика замедлилось, глаза остановились. Постепенно все вокруг наполнилось тонким, почти незаметным свечением. Он потерял чувство тела, как бы растворясь в пространстве. Через некоторое время Чижик еле уловимо почувствовал шершавую поверхность выбеленной башенной кладки. Потом сквозь тело потек острый поток солнечных корпускул, переполняя наслаждением счастья.

Пьяньчужка опасно качнулся. Коша прикинула и поняла, что стоит чуть-чуть подтолкнуть, и тот упадет. Она подумала, что если бы можно было его пощекотать по копчику, то мышцы ягодиц непроизвольно сократились, и тело качнулось бы вперед. Коша сосредоточилась и постаралась почувствовать, как у нее зачесалась кожа у основания позвоночника. Она расслабилась и, стараясь не сбить дыхание, удерживала это ощущение, пока пьянчужка не протянул лапу и, почесав задницу, не перевалился на другой бок.

Коша рассмеялась и обернулась к Чижику:

— Ты убедил меня. Оказывается, это просто! Я просто представила, что у него чешется копчик.

Чижик расхохотался и лег на спину в траву:

— Хулиганка!

Коша опустилась рядом. Неведомая прежде легкость охватила ее. Она почувствовала, что сможет все, что захочет. От Чижика снова прилетел поток теплого ветра. Высоко в темнеющем зените неба появилась маленькая золотая точка. Какая-то хищная птица парила, высматривая добычу. На мгновение Коша словно потеряла сознание. Она внезапно увидела городок с точки зрения птицы. Странно, но она даже различила на берегу реки возле башни две маленьких фигурки — свою и Чижика. Это мгновение было настолько полным, что когда она очнулась, почувствовала сильную слабость. Она дождалась, когда голова перестанет кружиться и тихо позвала:

— Чижик!

— А?

— Я сейчас видела, будто я — вон та птица. Я видела Нарву оттуда. Не веришь? Я точно знаю, что вон за теми домами есть клумба с лиловыми флоксами. Пойдем, посмотрим?

Она поднялась и села.

— Какая птица? — тихо спросил Чижик.

— Вон! Наверно ястреб или сокол… — она подняла голову. — А где он? Только что был тут.

Коша посмотрела на Чижика. Тот грыз травинку, улыбаясь едва уловимой улыбкой.

— Что это? Это все твои фокусы? — растерянно спросила Коша. — Ты мне надавал так много загадок…

— Это не я… — широко улыбнулся Чижик и широко раскинул руки.

Вдруг его мобила зашлась трелью, Чижик поднес трубку к уху, озабочено выслушал с чей-то хриплый голос и резко поднялся.

— Мы должны ехать? — спросила Коша.

Чижик кивнул.

* * *

Они пересекли границу обратно.

Чижик погнал машину на пределе возможностей. Солнце светило в спину, и впереди по асфальту бежала черной собакой тень.

Всю дорогу молчали. Коша то поглядывала на Чижика, то в окно, то погружалась в свои новые ощущения, не решаясь сказать ни слова, хотя на этот раз Чижик не включил музыку, и ровный шелест мотора в салоне нарушали только редкие щелчки кнопок.

Уже у самой окраины Питера Коша решилась осторожно нарушить молчание:

— У тебя проблемы?

— Задачи.

— Ты будешь стрелять?

— Возможно…

— Тебя могут убить?… — спросила она, не веря, что все это не игра, и не кино.

Почему-то перед глазами навязчиво возник последний кадр из фильма «Дурная кровь». Героиня странно и долго бежит прямо в кадр.

— Могут… Любого могут убить, — равнодушно бросил Чижик. — Особенно, если у тебя есть пистолет.

— Почему? Я всегда думала, что с пистолетом безопаснее, — удивилась девушка.

— Нет. Оружие всегда привлекает смерть.

— Тогда зачем он тебе?

— Это хорошо, когда смерть где-то рядом. Так лучше чувствуешь жизнь. Дорожишь что ли… И потом, пистолет бывает нужен, чтобы убить. Когда у тебя есть оружие, трудно забрать твою энергию. Трудно превратить тебя в дерьмо. Точно лучше быть убитым, чем превратиться в дерьмо.

— Бывает, что ты убиваешь?! — недоверчиво спросила Коша и испугалась.

— Бывает, что меня хотят убить… — пожал плечами Чижик.

— Кто? Почему? Ты — преступник или ты ловишь преступников? Ты — мент? — Коша сощурилась и, разглядывая спутника внимательными глазами, попыталась найти в облике Чижика хоть какую-то подсказку. — Или ты делаешь что-то плохое, да?

Чижик поморщился, соображая, как лучше ответить.

— Никто не знает, что он делает. Просто одни делают то, а другие это.

Этот ответ ничего не прояснил, и Коше пришлось задать следующий вопрос:

— А ради чего? Ради денег?

— Нет… — качнул головой безмятежный Чижик. — От скуки скорее… По приколу.

— Ну приколы! А если убьют?

Чижик рассмеялся ее горячности:

— А какая разница когда? Когда-то я все равно умру! Так?

Коша подумала и кивнула:

— Ну… Типа. Все умирают.

— Так какая разница? — он пожал плечами.

Коша попробовала возразить:

— Ну типа… Это же еще не скоро! Жить-то интереснее же!

Чижик улыбнулся:

— Жить — да… Вот я и живу!

Коша поразилась беспечной простотой Чижиковой философии и снова замолкла.

— Смерти нет, хотя она всегда рядом… — задумчиво добавил он. — Бояться ее глупо. Она может случиться прямо сейчас, и ты ничего не сможешь изменить. Нужно быть просто уверенным в том, что ты сделал все, для того чтобы позаботиться о себе. Когда сделаешь все, что можешь — становится спокойно. Это единственное, что можно сделать. И вообще. Смерть есть для тех, кто рядом. Для тебя ее не будет. Ты просто перестанешь быть. Это не больно и не страшно. Не грусти! — Чижик усмехнулся. — Я понял, что мне в тебе понравилось.

— Что? — насторожилась девушка.

Чижик рассмеялся и ничего не ответил.

— Ну! — Коша дернула его за рукав.

— Знаешь, мне кажется — у нас будет время поговорить. Я обязательно тебе все расскажу. А сейчас мне нужно немного подумать. Хорошо? Хочешь — включи музыку.

Коша вздохнула и задумалась. Повернула голову и внимательно посмотрела на спутника, пытаясь найти в его лице отталкивающие черты порока. Бесполезно — у Чижика было безмятежное лицо Будды.

* * *

В Питере он остановился у какой-то первой попавшейся станции метро и, глядя Коше в глаза, огорошил ее:

— Извини… Я не могу с тобой ехать дальше. Я позвоню. Может быть, вечером. Не бойся ничего. И не думай обо мне плохо…

Он легонько притронулся пальцами к ее руке.

— Пока?

— Пока… — открыв дверцу, Коша на минуту замерла.

В теле ее все еще оставалась огромная золотистая радость.

— Спасибо тебе! — добавила она на прощанье. — Мне было нужно, чтобы кто-то сказал мне, что так бывает.

Чижик улыбнулся:

— Ты и сама это всегда знала. Просто не доверяла себе.

— А как ты думаешь, там на самом деле есть лиловые флоксы?

— Думаю да. Но мы проверим на днях. Не грусти!

Коша вздохнула и послушно вышла. В метро она как-то по-новому смотрела на людей, понимая, что все совершенно не так, как она себе представляла. Рядом сотни миров, которые могут никогда не коснуться друг друга. Эскалатор неторопливо повез вниз.

Она ехала и просматривала воспоминания, как фильм. Теплые волны прокатывались по ее телу, когда она вспоминала, как они валялись на Нарвском пляже, обнятые ветром и светом, запахом сосен и шелестом осоки.

ЛЕТНИЕ СНЫ

(Коша)

Коша проснулась утром и поняла, что ждет звонка мобилы. Может быть, и Чижик — обман. Но этот обман радовал ее больше всего. Если уже она совсем «никчемная», то пусть хотя бы ее пропадание будет красивым и волнующим. Как поездка в Нарву.

Эти мысли не давали ей работать. И Коша ушла бродить по улицам, чтобы слушать шелестящий осокой нарвский ветер, который теперь не переставая пел внутри нее. Так получилось, что в конце Кошиного пути оказалась общага на Опочинина.

Роня что-то сосредоточенно писал, сидя на подоконнике. Работал никому не нужный телевизор.

— Я познакомилась со странным человеком, — начала она без перехода. — Мы уехали в Нарву. Мы без малейших проблем пересекли границу. Он научил меня стрелять из пистолета. Из настоящего. И еще он мне показывал такие фишки, что наши с тобой занятия с флейтой — просто детский сад.

Коша перещелкнула канал.

Загорелый Сенкевич стоял посреди песка. За его спиной возвышалась гигантскя фигура Колосса.

— Когда-то, по преданиям греков, — говорил Сенкевич. — Одна из этих фигур издавала последовательно семь нот известной нам гаммы. Но на Земле нет ничего вечного. В эпоху римской империи можно было услышать только одну ноту, соответствующую ноте «фа» в современном звукоряде. Потом Колосс подвергли реставрации, и он замолчал…

Коша сомнамбулически опустилась перед экраном и досмотрела передачу до конца.

— Ты знал? — спросила она Роню, когда Сенкевич попрощался.

Роня отвлекся от писанины и повернулся к Коше лицом.

— Знал, — спокойно ответил он.

— Когда я думала, что мы просто играем на флейте, на самом деле ты просто проверял?

— Нет. — Роня улыбнулся. — Просто у меня никогда не получалось. А у тебя — запросто. Вот я и прикалывался. Я пытался понять, как ты это делаешь.

— Ну и что? Понял?

— Понял. Флейта для тебя просто посредник. Ты делаешь это не звуком. Наверно, эта нота нужна тебе, чтобы просто настроиться.

Коша задумалась. Она запрыгнула на стол напротив Рони и продолжила:

— Что-то есть в том, что ты говоришь. Но я ничего не понимаю! Так вот, послушай! Этот человек. Я не знаю, как он это делал, но он это делал.

— Это?! — переспросил Роня, подняв брови уголком.

— Блин! Я тебя стукну! — разозлилась Коша. — Не это! Он разгонял облака! И я это повторяла. Просто так! Без всякой флейты.

— Ну и что? — вяло произнес Роня.

— Я говорю — разгонял облака! Ты что, не понимаешь?! — Коша округлила глаза.

— Какая фигня! — без всякого энтузиазма пожал плечами Роня. — Я понимаю, если бы он живую лягушку материализовал из воздуха! А так!

— Типа, ты хочешь сказать, что это все в порядке вещей? Ты просто ревнуешь! — Коша стукнула кулаком по столу.

— Не говори глупости! Это то же самое, что вызывать ветер. Я не понимаю, что тебя так расколбасило?

— Черт! — Коша вздохнула. — Ну скажи еще, что ты умеешь вызывать дождь и разгонять тучи!

— Даже показать могу… — Роня потянулся. — Тебе это очень важно?

— Да.

— Хорошо.

Он выглянул в окно:

— Вон, видишь тучку? Сейчас ее не будет. Минут через пять. Следи.

Тучка стала расползаться, рассыпалась на мелкие клочки и исчезла.

Коша вытаращила глаза и с изумлением посмотрела на приятеля:

— И что, ты раньше-то не мог сказать, что ты это умеешь? Почему я все узнаю, когда уже все поздно?

— Почему поздно?

Коша вздохнула и всплеснула руками:

— Ну я уже в него влюбилась, а так влюбилась бы в тебя! Бестолочь!

Роня задумчиво посмотрел на нее.

— Коша! Ты ведь уже большая девочка! Что ты городишь? — он не удержался от поддевки. — А как же этот твой?

— Какой? — насторожилась Коша.

— Художник…

— А ты откуда знаешь? Муся разболтала? — она впилась в Роню подозрительным взглядом.

Он усмехнулся:

— Источники не продаю. Коша. Не грузи меня всякой ерундой. Говори, чего хочешь и уходи. Мне надо срочно статью написать.

— Ничего не хочу!

— Ты типа обиделась?

— Нет. Статью так статью, — Коша встала и вдруг ее посетила благая мысль. — Покажи мне еще движения.

— Хорошо. — Роня отложил писанину и слез с окна. — Иди сюда, я научу тебя толкать.

Они встали друг напротив друга, соприкасаясь предплечьями. Роня сделал еле уловимое движение, и Коша отлетела через всю комнату в дальний угол.

— Блин! — сказала она, поднимаясь с пола. — Как ты это делаешь?

— Просто, — Роня развел руки, довольный собой и результатом. — Просто я не собираюсь падать, когда это делаю. Вот и все.

— Блин! Роня! Если ты хочешь повалять меня по полу, не обязательно толкаться. Я могу сама покататься. Лучше объясни мне!

Роня рассмеялся:

— Хорошо-хорошо. Я уже удовлетворился тем, как ты летаешь. Иди — буду учить. Иди сюда. Стань к стене. А теперь двигай ее. Представь, что она на тебя падает. Толкай землю.

Коша уперлась ногами в пол и изо всех сил надавила на выкрашенную зеленой краской стену. В какой-то момент она почувствовала, что ее сила стала равна силе стены.

— Поняла?

— Ага. Круто!

— Теперь толкай меня. Так же, — сказал Роня и шагнул ей навстречу.

Коша представила, что Роня это стена, которая на нее сейчас обрушится всей своей массой. Резко подперла воображаемую стену руками — учитель отлетел на несколько шагов и сел на задницу.

Коша ошалело посмотрела на свои руки:

— Вот так?! Вот так просто?!

— Неплохо, — сказал Роня, потирая ушибленный зад. А теперь, вали. Мне, действительно, нужно поработать. Это мраки какие-то, но мне обязательно надо завтра отдать эту статью.

— Да какая фигня… — Коша пожала плечами. — Я могу прийти завтра. Или ты приходи ко мне! Или вечером, когда допишешь! Бай!

— Хорошо… — кивнул он и направился к рабочему месту на окне.

Коша остановилась у дверей:

— Ронь! А ты откуда это все знаешь?

— Да… Так. Учился несколько лет у одного японца. Мы жили на дальнем востоке, он работал с отцом на строительстве. Я в Красногорске ведь не родился. Мы переехали в Москву, когда я уже заканчивал школу. Японцу было скучно, он меня учил. Но мне это не пригодилось. Я — широ.

— Это как?

— А так… Мне по фигу. Я не иду по Пути. Мне просто по приколу иногда это делать. Это называется — широ. Короче по-русски бестолочь. Ну все. — он замахал руками. — Коша! Уходи! А то я разозлюсь! Я зайду попозже к тебе, если успею дописать. Иди. Тебе еще нужно пройти дорогу в тысячу миль.

— Что это? — напряглась Коша.

— Дорога в тысячу миль начинается перед твоими ногами. Лао Цзы, — пояснил Роня. — Есть люди, у которых на любу написано, что перед ними дорога в тысячу миль. У тебя написано. Иди!

— Ну и ладно! — сказала Коша и поплелась по своей дороге в тысячу миль.

* * *

Коша стала посреди комнаты и огляделась. В приливе энтузиазма решила начать новый холст. Чистых не было. Поэтому она перебрала то, что было уже начато и, выбрав самый неловкий, решительно выдавила не него церуллеум, белила и стронцианку.

В состоянию близком к трансу, пыталась вызвать светящийся Нарвский берег. Получилась какая-то путаница — тонкая фигурка Чижика с пистолетом, белесый песок, пронзенный листочками осоки и усыпанный персиками, лохматая собака со стариком на фоне моря, узорчатый обрез волны и палочки плавней, упрямо складывающиеся в римские цифры и птица, одиноко парящая в зените.

Внезапно стало темно. Вернее — Коша внезапно это поняла — она перестала различать цвета на палитре.

— Э-э-э! Батенька! — сказала она неизвестно кому и отложила кисти.

Сладко потянулась, как человек, который сделал трудное, но красивое дело, и может теперь собой гордится. Плевать, что Валек и ему подобные не хотят с ней по-честному. Она не для этого рисует. Она рисует мир. Как она нарисует — так все и будет! Только надо в это поверить.

Она поднялась, стала посреди комнаты и мысленно толкнула стену.

Внезапно поднялся сильный ветер. Девушка оглянулась. За окном уже был поздний вечер. Полная желтая луна на фоне темнеющего неба тревожно выглядывала из-за крыши соседнего дома. Вспышка молнии. Моргнуло электричество. Далекий раскат. С грохотом распахнулось окно. Клочья газет и оборванные порывом ветра листья возбужденно взмыли над асфальтом и покатились в сторону Большого проспекта шумной суетливой толпой.

Показалось, что пробежала черная собака. Коша мотнула головой, и собака пропала.

Коша высунулась в окно — наэлектризованный воздух стремительной струей потек в легкие, вызывая беспричинную радость, от которой хотелось орать и прыгать. Она выскочила в окно и побежала под тугими струями, с силой отталкиваясь босыми ногами от асфальта.

Небо снова вспыхнуло коротким замыканием и с грохотом покатилось за горизонт, как будто весь город и залив с кораблями стоял в кукольной коробке в детской комнате, где расшалившиеся дети уронили с полки гору тяжелых книг.

Коша сама не знала, куда ее несет. Она громко кричала и бежала. Лужи расплескивались под ударами ступней. Мокрая майка плотно и бесстыдно облепила возбужденное похудевшее тело. Ливень хлестал так, что за стенами воды дома размазывались, а впереди в конце проспекта виднелось уж совсем неопределенное месиво размытого света фонарей, редких освещенных окон и витрин. Ни одного человечка не было на проспекте, только однажды ее обогнала черная машина. И странное бледное лицо глянуло на нее сквозь стекло. Но она не обратила внимания.

На набережной напротив Петропавловки Коша остановилась, и только сейчас до нее дошло, что с городом творится что-то необыкновенное. На противоположной стороне тоже не было ни одного человечка. Нева бушевала, высоко взбрасывая неуклюжие тяжелые волны, которые толпились в загоне набережных, точно бестолковое стадо овец. Даже горящих окон было буквально по пальцам пересчитать. Ливень становился все сильнее и сильнее. Однако Коше даже не пришло в голову идти домой. Она решила, что до дома Черепа уже недалеко, поэтому лучше пойти туда.

Коша помнила, как тот опускал завернутый в бумажке ключ в почтовый ящик и понадеялась, что если того нет дома — ключ окажется там.

Она побрела, разгребая теплую воду луж ногами.

В доме Черепа не горело ни одного окна. Коша на всякий случай кинула камень в отрытую створку — безрезультатно. Поднялась по лестнице, мимо занудного призрака и заколотила в тяжелую дубовую дверь. Студент захихикал и закашлялся. Черепа не было. Не оказалось и ключа в почтовом ящике. Она запустила туда руку по локоть, но безрезультатно. Только оцарапала палец. Облизывая ранку, она снова вышла на улицу. Ливень не утихал. Воды на асфальте было уже по щиколотку.

(Рита)

Следующая глава выглядела очень странным образом. Между абзацами иногда были вклеены кусочки, написанные, судя по цвету бумаги, намного позже. Рита подняла голову.

Коша без конца перекладывала вещи, стараясь уложить их в пакете как можно компактнее. Скорее это было своего рода терапевтическое склеивание коробочек, которым приводят в себя психов в дурках.

— Е-Кош! — окликнула Рита девушку.

Коша вздрогнула и подняла глаза.

— Я не могу понять, — продолжила Рита. — Это что за вклейки?

— Ну это… — Е-Кош замялась. — Мне потом про эту историю рассказала одна девушка, и я с ее слов дописала, как бы паралельным монтажом. Хотя я сама этого не видела. Возможно, что она врет. Ну и кое-что я сама… додумала. Я не совсем придумала и не нафантазировала. Скорее догадалась.

— Догадалась, — передразнила Кошу Рита. — Что за девушка?

— Ну… — Коша замялась. — Там потом написано. И там еще есть вклейки. Это то, что я по рассказам восстановила. Хотя, возможно, все было не так… Возможно.

— А где Роня? А ты где была?

— По каким-то делам умотал… А я в душе была, потом у парней на четвертом… Я боюсь из общаги выходить. У меня параноя.

— Ага… — кивнула Рита и снова принялась бороться с кошиным почерком.

ПРИЗРАКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

(вклейка)

В особняке на Каменном острове, за высоким бетонным забором, сквозь густые заросли кустарника тускло просвечивало окно. В большой комнате за круглым столом сидело тринадцать адептов черной магии. Это были странноватые молодые люди одетые в черную, очень аккуратную одежду. У некоторых были на руках серебряные перстни. Все были необыкновенно худы. Они молча ждали, стараясь скрыть друг от друга волнение. Подле одного из них (бесцветного альбиноса с острым большим носом и красными радужками безрисницых рыбьих глаз) на столе стоял медный спортивный кубок с отодранной эмблемой, вместо которой было кое-как припаяно изображение козла; антикварный кинжал с позеленевшей бронзовой рукоятью; Библия и белый бумажный пакет. В коридоре в клетке для перевозки живности тоскливо томился черный кот, в ванной комнате сбривала последние волоски с ног совсем юная рыжая девушка. Маленькие грудки стыдливо венчали розовые бутончики сосочков. Ей помогала ослепительная черноволосая женщина лет тридцати. Девушка учащенно дышала и постоянно смотрела на себя в зеркало, поглаживая руками то грудь, то бедра.

— Я некрасивая… — расстроено сказала она.

Черная усмехнулась:

— Это неважно.

После того, как последние волоски были удалены, ее взрослая подруга включила душ, и они обе встали под горячие струи.

— Лера! — вдруг волнуясь, спросила рыжая. — А ты точно уверенна, что это поможет мне?

— Поможет! — ответила черная и неожиданно сильно обняла девушку.

— Ой! Что ты делаешь?

— Я готовлю тебя к тому, ради чего ты сюда пришла…

— А это должно быть так?!

— Да, — сказала Лера и властно привлекла рыжую к своим хищным губам.

Она принялась ласкать маленькое бледное тельце, все больше возбуждаясь сама. Лера прижимала девушку в своему жилистому животу и к огромным грудям, настойчиво проникала рукой в пах, раздвигая судорожно сведенные бедра новобранки.

— А ты проходила этот обряд? — сомневаясь в происходящем, спросила рыжая.

— А как же? — хрипло сказала женщина. — Без этого ты не сможешь заключить договор.

Когда рыжая стала откликаться на неистовство Леры, и тело ее стало мягким и податливым, учительница опустилась перед девственницей на колени и твердым длинным языком вонзилась в разгоряченную розовую мякоть.

В это время вторая женщина, уже довольно пожилая сухощавая особа, на спиртовой горелке в маленькой стеклянной колбе варила какое-то темное густое зелье. Зелье пузырилось и источало сладковатый приторный запах. Женщина что-то бормотала, помешивая варево серебряной ложечкой на длинной рукояти. Время от времени она добавляла туда ингредиенты — какие-то порошки, жидкости из маленьких бутылочек, расставленных перед ней на каменной поверхности кухонного стола. Отпиливала кусочки корешков и тоже кидала их в варево. Когда она прочитала последнее заклинание, напиток приобрел тяжелый бордовый цвет.

Потом она отлила жидкости в маленький латутнный стаканчик и направилась в ванную.

(Коша)

Коша брела по тротуару среди безлюдного парка. Дождь бушевал в густых ветвистых зарослях. Вдруг она увидела перед собой очень красивый особняк в стиле модерн, возвышающийся над высоким бетонным забором в зарослях огромных кустов и деревьев. Там тускло светилось занавешенное окно. Коша остановилась, выбирая точку, откуда можно получше рассмотреть дом. Она обошла его кругом прямо по траве и, вдруг увидела очень удобное дерево с большой развилкой посередине, как раз на уровне второго этажа.

— Ну что? Вспомним детство? — сказала Коша, смахнула с кончика носа каплю и, подпрыгнув, вцепилась руками в толстую ветку. Подтянула ноги, закинула их на следующую, как обезьяна.

(вклейка)

Альбинос шевельнул бровями — он первый услышал сквозь шум ливня звук остановившейся машины. Его рука сделала еле уловимое движение, и узкоглазый кореец, сидевший справа от него, встал из-за стола и направился к дверям.

(Коша)

С трудом, но Коше удалось таки залезть на ветку. Зрелище, которое открылось перед ней заставило ее затаиться в ветвях, чтобы вспышка молнии не выхватила из темноты лицо. В автоматически открывшиеся ворота въехал черный «Лексус». Из него вышел человек в черном пластиковом плаще и черных очках, фигура которого и походка показались Коша болезненно знакомыми. И она поняла, что это тот человек, который снился ей и ходил за спиной по улицам. Он быстро пересек сад и поднялся на ступени дома. Невысокий крепыш кореец распахнул дверь и впустил человека внутрь.

Дождь над особняком начал стихать. Среди низких желтоватых от фонарей туч образовалась неровная рваная дыра, в которую вскоре выглянула полная побелевшая луна. Примерно в десяти метрах от бетонной стены по прежнему хлестал дождь. Луна ярко осветила теннисный корт, на котором белой краской была грубо намалевана пентаграмма. Посреди пентаграммы стоял черный стол.

Коша покрепче обхватила ствол дерева руками.

Стена дождя кончалась прямо перед лицом. Сначала она пожалела том, что ей придется мокнуть дальше, но потом сообразила, что так даже лучше. Наверняка на теннисном корте что-то произойдет, и хорошо, если ее никто не увидит. Стена воды прикроет ее от чужих глаз.

(вклейка)

Лера заканчивала процедуру. Рыжая стояла перед ней посреди ванной комнаты на коленях. Лера окуривала совершенно ошалевшую девушку смесью трав, раскрошив их в церковной кадильнице. Среди густого яркого запаха дыма смутно почувствовался запах полыни и анаши. Вошла женщина с кухни и, взглянув пронзительно в голубые глаза девушки, протянула ей стаканчик.

— Пей! — приказала она.

Взрослые ведьмы стали по разные стороны от рыжей. Пожилая с сосредоточенным лицом достала четки и начала деловито бубнить мантру на неизвестном языке. Лера в это время принялась задавать вопросы:

— Видела ли ты красного ибиса?

— А кто это? — пересохшими губами спросила рыжая.

— Отвечай да или нет! Видела ли ты красного ибиса? — жестко повторила черная.

— Нет…

— Пила ли ты сегодня воду?

— Да! — прошептала девушка.

— Считала ли ты деньги?

— Да…

— Искала ли ты счастья?

— Да…

— Смотрела ли ты на часы?

— Да…

— Хочешь ли ты власти?

— Да…

— Отдашь ли ты себя?

— Да…

— Хочешь ли ты узнать тайну?

— Да…

— Ты хочешь умереть?

— Да… — совсем заторможенно ответила девушка.

— Обещаешь ли ты все забыть?

— Да…

— Видишь ли ты красного ибиса?

— Да… — беззвучно шевельнулся розовый бутон пересохших губ.

— Иди! — сказала Лера.

Рыжая неловко поднялась с колен и сделала шаг вперед на качающихся ногах. Ведьмы удовлетворенно переглянулись, подхватили ее под руки и повели вон из ванной. Прошли по длинному коридору и вышли из дому.

Над Каменным островом бушевала буря.

И только над особняком была абсолютная тишина. Посреди теннисного корта, вокруг начертанной пентаграммы стояли тринадцать молодых людей. Альбинос держал побелевшими руками бокал и кинжал. В руках корейца была клетка с котом. В руках маленького парнишки с серебряным перстнем в виде змейки была библия и порошок.

Человек из сна восседал на высоком стуле посреди корта, принесенном на улицу из большой комнаты.

Ведьмы провели девушку в центр пентаграммы и уложили спиной на стол. Она послушно выполняла все, глядя перед собой пустыми голубыми глазами. Человек из сна хлопнул в ладоши. Женщины начали, ритмично раскачиваясь, завывать. Молодые люди повернулись и побежали против часовой стрелки. Через некоторое время профессор хлопнул второй раз, и все остановились. Кореец достал кота, альбинос протянул пожилой женщине кубок, маленький юноша положил в изголовье девушки Библию и высыпал на нее порошок из пакета.

Человек из сна встал и подошел к пышущей жаром, вожделеющей жертве. Женщины раздвинули ноги девушки. Человек из сна распахнул плащ, и взорам адептов представилась его мощно восставшая плоть. Лицо его стало еще более жестким, по телу пробежала судорога. Жесткая улыбка тронула резко очерченные губы. В бедра жертвы вцепились сильные ухоженные пальцы и, глубоко погрузившись в мягкую нежную плоть, подтянули девушку к краю стала. Ее глаза расширились, и зрачки скрыли голубой цвет радужной оболочки. Грудь высоко вздымалась. Девушка мотала головой из стороны в сторону, как на сеансе у Кашпировского, и постанывая облизывала пересохшие губы.

Человек из сна глубоким звучным голосом выкрикнул нечленораздельный звериный звук, от которого лица окружающих еще более побледнели. Маленький юноша чиркнул спичкой, огонь осветил возбужденное лихорадочное лицо. Малыш поднес спичку к порошку, и Библия легко воспламенилась ярким голубым огнем. Кореец прижал голову орущего кота в столешнице, альбинос размахнулся и с силой вонзил в череп животного кинжал.

(Коша)

Кошачий вопль заставил Кошу вздрогнуть и до белизны в пальцах впиться в кору дерева. Ужас сковал ее тело холодной неподвижной судорогой.

(вклейка)

Кровь кота хлынула в подставленный пожилой ведьмой кубок. Человек из сна дернул на себя мягкое тельце девушки и безжалостно вонзился до самого упора. Крик рыжей смешался с диким воем кота. Черная ведьма схватила ее за руки и с силой придавила к столу. Профессор сделал еще восемь движений, на его шее вздулись тугие крупные вены. Запрокинув бритую голову к небу, он снова зашелся в судороге. Огромная грудь медленно вздымалась. От тела валил пар.

Он отлепил от ног рыжей пальцы, оставив по пять синяков на каждом бедре, и сделал шаг назад, прикрыв плащом все еще напряженную плоть. Девушка билась в судорогах оргазма. Пожилая ведьма отшвырнула опустошенное тело кота и, склонившись, пролезла под столом. Она вытянула руку с кубком, и кровь девушки тонкой струйкой потекла в сосуд, смешиваясь с кровью животного.

После этого каждый из молодых людей повторили то, что сделал профессор. И каждый раз рыжую сотрясали невыносимой силы оргазмы, от которых она обессилела. Когда последний из адептов, испуганно облизываясь, завершил ритуал, девушка уже была без сознания. Черная женщина разжала руки и отступила. Пожилая ведьма вылезла из-под стола и добавив в кубок варево из колбы, протянула его профессору. Тот покачал сосуд, размешивая жидкость, облизнул губы и, прикрыв глаза, сделал большой глоток. По его телу снова пробежала судорога. Он поднял веки, и все увидели, что в глубине его зрачков полыхает пламя. Профессор протянул бокал альбиносу. Тот первым сделал глоток, и кубок пошел по кругу. Женщины снова завыли, притопывая ногами. Когда кубок завершил круг, адепты опустились на карачки и опустили лица вниз на подставленные ладони. Женщины зорко следили за тем, чтобы никто из них не поднял головы. Человек из сна молча повернулся и пошел прочь. На лице его блуждала бешенная улыбка, напоминающая не то оскал, не то гримасу сумасшедшего.

Едва он сел в «Лексус», снова хлынул ливень. Девушка на столешнице вяло шевельнулась. Лера помогла ей подняться и повела на заплетающихся ногах в дом. По бледным ногам новоиспеченной ведьмы текли темные струйки.

Едва за женщинами захлопнулась дверь, старая ведьма дала короткий сигнал, адепты поднялись с карачек и, нервно оглядываясь, потянулись прочь с площадки. Ведьма выпустила их за ворота. Последним вышел альбинос, стараясь сохранять между собой и остальными достаточную дистанцию.

Адепты стайкой черных галок суетливо поковыляли в ночь.

Старая подняла труп кота, вышла на дорогу и швырнула тушку на проезжую часть. Вернулась на площадку и, не особенно обращая внимания на ливень, принялась размахивать метлой, замазывая пятна крови и пентаграмму.

(Коша)

Коша сидела на дереве еще минут пятнадцать. Разрываясь от страха, она дожидалась, когда старуха зайдет в дом, но та все никак не могла успокоиться. Когда с пентаграммой было покончено, ведьма принялась собирать какой-то мелкий мусор в пластиковое ведерко. Потом она подошла к каждому из четырех углов площадки и, что-то бормоча под нос, перебирала четки узловатыми пальцами. Внезапно она стала прямо напротив того дерева, на котором прячась в листве, сидела Коша. Гримасса беспокойства исказила и без того страшное лицо ведьмы. Коша перестала дышать.

— Вот и все… — подумала она и успокоилась.

Старуха еще поводила носом. Поежилась и пошла в дом.

Дождь постепенно затих и тусклый пасмурный рассвет забрезжил среди ветвей. Старуха наконец-то ушла в дом. Но из него тут же вышла молодая ведьма. Она торопливо прошла за угол и через пару минут оттуда выехал серебристый «Шевроле».

Когда «Шевроле» скрылся за поворотом дороги, Коша осторожно сползла с дерева вниз. Стуча зубами на непослушных, застывших от холода ногах, авантюристка побрела к ближайшей станции метро.

Вахтерша в метро и мент подозрительно зыркнули на Кошу, но она умудрилась проскочить без осложнений. Подошел поезд. Редкие сонные люди зашли в вагон и устроились на сидения досматривать утренние сны. Коша осталась стоять, боясь, что уснет и проедет все на свете. А чтобы ранние питерские трудяги не пялились на нее с укоризной, прислонилась лицом к стеклу. Вагон оглушительно грохотал, болтаясь из стороны в сторону. Коша снова удивилась совершенно чужому выражению на лицах людей, выражающему простоту ровно отрегулированной жизни. Невидимый слой пространства отделял ее от них, как зрителя отделяет экран от героев фильма. Только на этот раз зрители были с той стороны. Девушка отвернулась к стеклу.

В темноте тоннеля извивались пачки кабелей, мелькали тусклые лампочки. Веки отяжелели, и Коша почувствовала, что может уснуть стоя. С той стороны стекла на нее смотрело ее измученное лицо. Без всякого выражения. Похудевшее и ожесточившееся за ночь.

Вдруг она отшатнулась от стекла и вцепилась в поручень — прямо на поверхности стекла возникло лицо человека, которого она видела ночью. Коша мотнула головой и провела ладонями по глазам, стараясь успокоить себя тем, что это всего-навсего ее отражение и бред уставшего мозга, но на всякий случай отвернулась и отошла от стекла в центр вагона.

СОМНАМБУЛИЗМ

(Коша)

Коша почувствовала, как теплый поток воздуха поднимает ее вверх.

Васильевский, окруженный сверкающей петлей Невы отодвигался все дальше, превращаясь в музейный макет. Маленькие машинки и человеческие фигурки сновали по линиям и проспектам. Она увидела мгновенным кадром лицо толстозадого Зыскина, плетущегося от метро в кафе, выражение удивления мелькнуло на нем, и тут же она оказалась на набережной возле сфинксов, там, где они с Роней отдыхали в первый день знакомства.

Ощущение солнечных лучей, покалывающих руки и плечи золотистым потоком корпускул, пробудило в ней невесомую радость. У воды стоял тот самый человек, который так пугал ее в прежних снах. Она опустилась на землю, и, первозданно ощущая фактуру гранита, направилась к воде.

— Фа…к…ту…ра. — пробормотала она.

— Да. Это похоже на факт. Но это только кажется. Фактом является другое. То, что ты сейчас здесь, — услышала Коша внутри своего сознания чужой мужской голос.

Удивляясь ощущениям, Коша остановилась у воды, которая необыкновенно светилась и медлительно приподнималась над уровнем красно-коричневого гранита. В трещине между двумя блоками медленно шевелились зеленые волоски водорослей.

Умиротворение наполняло каждое движение светящегося воздуха. Коша отчетливо поняла, что никакого небытия не существует. Человек, который Так Долго Пугал Ее, улыбнулся. Его пронзительные глаза загорелись золотистым светом, который только усилил Кошино бессмысленное счастье. Она наконец рассмотрела его лицо, словно высеченное из светлого камня. Оно было чужим. В том смысле, что оно было как бы человеческим. Но это «как бы» было настолько сильным, что Коша не удивилась бы, если бы набор хромосом у этого человека оказался совсем иным, нежели у остальных миллиардов homo spiens. Но в то же время в нем чувствовалась необъяснимая близость человека, который предвидит желания собеседника до того, как тот успел их осознать сам. Или близость животного, вся симпатия которого заключается в том, чтобы не скрывать своих намерений. Так удав сближается с кроликом, передавая ему свое вожделение. И кролик не может отказать, чувствуя вину за свое естественное желание жить. Так самурай вонзает в свою плоть острие меча, вожделея смерти. Так обманутый мошенниками лох отдает им свои наскопидомленные деньги, приходя в сексуальное неистовство от непривычного действия.

Они молча смотрели на воду, и Коша понимала, что то, что она сейчас узнает, нельзя сказать никакими словами. Потому что их не существует.

Слова превратились в формы. Предметы приобрели непривычную неосязаемость. Поверхности, отражающие свет отчетливо отдифференцировались от наполняющей их инерции, освобождая восприятие от ненужной увесистости изображения. Очевидно, первозданный Логос отчеркнувший Хаос некультивированного сознания, состоял в том, чтобы присовокупить эти светящиеся неизъяснимым (ясно, что ясной может быть некоторая адекватность, способная упорядочиться в список, либо некий набор модулей, с которыми будут сравниваться все последующие отображения неизвестных фактов — напротив, все то, что не подлежит идентификации в силу своей неопределенности не может считаться ясностью, поскольку пребывает в перманентной изменчивости) осознанием иероглифы Бытия к рядам подобий, зачастую пренебрегая внутренней сутью в угоду легкости сортировки. Прояснилось ли что-то в мозгу Евы, когда она съела тот запретный плод, неизвестно, но с тех пор все женщины начинают говорить раньше, чем мальчики, демонстрируя приоритет известной борозды в левом полушарии. Хотя, подробно описывая многочисленное имущество, проще запутаться в его необъятных количествах и заблудится в пирамиде собственного мозга. Конечно, если идти без факела и не знать тайных меток.

Коша тихо засмеялась.

Она опустилась на прохладный гранит, едва тронутый утренними лучами.

Человек, так Пугавший ее Прежде, опустился рядом.

Через мгновение они вместе шли по широкой аллее, ограниченной волосатыми стволами пальм. Широкие блестящие листья слепили глаза. Впереди, в слепящем солнечном свете возвышались пилоны древнего храма. Это и был Логос, выраженный в тяжелых увесистых глыбах. Коша оглянулась — Человек, Который Так Долго Пугал Ее, шел рядом.

Они шли бесконечно долго, но храм не приблизился ни на йоту. Твердый слоистый воздух с трудом поддавался их терпеливым шагам.

Одиночество, так пугавшее ее обычно, перестало отягощать, открыв свой истинный смысл. Коша внезапно увеличилась в размерах, вобрав в себя огромную площадь пустыни.

И проснулась.

ЛЕГКАЯ ЖИЗНЬ

(Коша)

Коша открыла глаза и увидела новый день. Солнечный свет резко выхватил предметы в комнате, вычерчивая их будничную реальность. Было около полудня. Она все еще чувствовала запах песка. Ощущение откровения заполнило Кошу мучительным предоргастическим напряжением. Невыносимая потребность изложить это словами потянула ее руку к листу бумаги, но она вовремя остановилась, узнав как-то, что эта попытка будет безрезультатной. Любое из существующих слов не годилось для высказывания того, что было открыто во сне. Она вернула руку назад.

— Доброе утро, моя девочка! — сказала сама себе Коша и встряхнула головой, сползла с дивана, пожала плечами и добавила, — Ну и что? Фигня какая…

Простыня скользнула вслед за ней на пол, и осталась лежать в квадрате солнечного света. Босыми ногами Коша ступила по теплым крашеным доскам. Она распугала тишину звуками и движениями. Щелкнул выключатель. Полилась вода, зашумел газ в колонке.

Коша стояла под горячим душем и пыталась хоть как-то собрать разрозненные события. Она чувствовала, что между ними есть какая-то неосязаемая парадоксальная связь. Но не могла понять — какая. Она отчетливо понимала, что с тех пор, как она познакомилась с Роней, в ее жизни не произошло ни одной случайности. Все происходившее медленно, но верно продвигало ее к какому-то непонятному финалу.

Коша выключила воду и потянулась за полотенцем.

Вдруг прямо перед ней по зеркалу побежал огромный паук. Она заорала. Паук исчез. Просто растаял в воздухе.

Дверь в ванну открылась. Коша заорала снова, но тут же с облегчением замолчала — на пороге, с вечной улыбкой на лице, стоял самый настоящий живой Чижик. От него пахло морем, солнцем, соснами и скошенной травой.

— Привет! — сказала Коша и с опаской глянула в зеркало.

Паука не было, но над поверхностью стекла отчетливо виднелся мутный синий туман. А так же ей показалось, что за спиной кто-то стоит. Она никак не могла отделаться от ощущения взгляда. Она оглянулась — никого.

— Ты так заорала, что я потерял всякую совесть! — весело сказал Чижик. — Извини! Я подумал, что ты увидела паука…

— А я и увидела… — оторопело пробормотала Коша и обмотала себя полотенцем. — Вот здесь. С ладонь величиной. Только он исчез куда-то…

Чижик посмотрел на стекло и покачал головой:

— Это был не паук — это была трещина. Кто-то хочет тебя захватить… Кто-то хочет вломиться в твое жилье… Человек. Лысый… Пока больше ничего не могу сказать. Тебе лучше уехать отсюда в ближайшее время. У тебя сейчас не хватит энергии, чтобы устоять. Читай пока ОММАНИПАДМЕХУМ по утрам и вечерам. Сейчас иди в комнату. Там у тебя чисто.

— Блин! Чижик! — в отчаянию взвизгнула Коша. — Но я не верю во все это! Это все бред из бульварных газет! Нет никаких духов! Нет! Это все — галлюцинация!

— Если ты пойдешь в комнату, то какое-то время их тут не будет. Думаю мне удастся притормозить дело на несколько дней.

— Хорошо, — сказала Коша и ушла.

Чижик встал перед зеркалом и, опустив руки вниз, коротко выдохнул:

— Оссс!

Лампочка над ним моргнула и потемнела. От зеркала потянуло сквозняком, и в глубине его Чижик заметил черную фигуру с крупной лысой головой. Лицо, приближалось, обретая черты и выражение. Профессор усмехнулся, и его лицо почти вывалилось из стекла.

Чижик снова вдохнул и выбросив руки резко перед собой, снова сказал:

— Оссссс!

(вклейка)

Профессор сидел в лаборатории, в огромном кожаном кресле.

Его резко очерченные губы дрогнули, он поморщился, и рука с четками нервно сжалась. Вслед за этим на его лбу появилась огромная ссадина. Он отшатнулся, резко открыл глаза и в ярости вскочил. Ноздри его хищного носа нервно раздулись.

— Осссс! — сказал он и его ладони полыхнули синим цветом.

Он подошел к зеркалу и осмотрел себя — кровь залила пол-лица.

— Сопляк! — произнес он с удовольствием ощупывая губами каждый звук.

Он прикрыл рану ладонью.

Через пять минул, когда Демьян Серафимыч убрал руку, на лбу остался только свежий розовый шрам.

— Дерьмо… — сказал профессор и направился в туалет.

Кровь с лица он мог смыть только самым банальным способом — засунув голову под кран в сортире.

Уборщица, которая орудовала там ржавой скрежещущей о кафель лентяйкой, покосилась на него, но воздержалась от комментариев.

Профессор брезгливо умылся и отправился по малой нужде.

(Коша)

Коша села на диван и растерянно осмотрела комнату. Из норы среди дня вышла крыса.

— Ты офонарела, подруга! — сказала Коша, глядя крысе в глаза. — Может, ты и пожрать у меня попросишь? А? Манька!

Крыса послушно отступила в нору, но не ушла совсем. Она пристально смотрела чуть левее Коши. Коша оглянулась — на столе лежала флейта.

— Ты думаешь — я Нильс? — спросила Коша у крысы. — Странно, что ты не боишься меня… Я же Кошка.

Она протянула руку и взяла флейту. Долгое «фа». «Ми». «Рэ» вверх. «Фа».

Крыса удовлетворенно осела мягким комочком. Зашелестела листва за окном.

Вернулся из ванной Чижик.

Он окинул комнату внимательным взглядом и возбужденно произнес:

— Я знаю этого человека. Это мой Враг. Его надо разозлить. Когда он злится, он материализуется, и его можно убить. Я неплохо засадил ему. Наверняка у него пару дней будет на лбу ссадина. Короче, если увидишь его, вызывай его любыми способами сюда. Когда он теряет равновесие, он становится слишком материальным, и его можно повредить обычными средствами. Застрелить, например…

Коша все еще сидела на диване обернутая одеялом с флейтой в руках. Мокрые растрепанные волосы свисали острыми плоскими хвостами, напоминая формой листья осоки.

— Его нет… — сказала она, глядя прямо перед собой. — Это моя галлюцинация. Это — моя галлюцинация. Я хочу быть нормальной. Никто не видит ни духов, ни лысых мужиков, даже Роня их не видит. И я — не вижу, это мне — кажется!

— Хорошо… — тихо сказал Чижик и присел рядом на диван. — Думай так.

Коша потянулась рукой за футболкой:

— Отвернись. Я оденусь.

Чижик молча повернул голову. Крыса осторожно выдвинулась из норы и нерешительно остановилась.

— О! Какая нахальная крыса, — удивился Чижик. — Она по тебе ночью не ходит?

— Нет. Это Манька — моя воспитанница. Я ей объедки — она мне вежливость. Слушается, зараза. Манька! Проваливай! Я больше не буду играть! Дай с человеком поговорить…

Крыса послушно смылась.

Чижик рассмеялся:

— Она что, приходит послушать флейту? Может тебе в цирке с ней выступать?

— Может… А кто это — о ком ты говорил? — спросила Коша.

— Я сам не знаю. Не знаю ни кто он, ни что он. Только знаю, что за ним тянутся следы. Хотя сам он никогда не появлялся на моем пути. Это реальное существо. Возможно, не совсем человек. Маг. Экстрасенс и так далее. Он где-то есть живой. А это образ, который он формирует в тонких полях и посылает для контакта. Он появляется в зеркалах, стеклах, снах. Иногда его видят на улице. Но не все. Часто только тот, кого он сам хочет видеть. Я например, сам его пытался достать — но безрезультатно. Я не знаю, какие у него задачи, но бывает так, что люди с которыми он развлекался, попадают в дурку или кидаются с крыши. Ну и в таком духе…

— А по-настоящему? Когда он совсем настоящий?

— Думаю, что он неуязвим в таком состоянии. Человек такого уровня слишком крут, чтобы сойтись с ним лицом к лицу. Я знал одного такого. Он меня учил. В натуральном виде он — неуязвим… Дело в том, что мы существуем не в реальности, а в том, что мы считаем реальностью. Мы не знаем — какая она. А он — знает. Мы живем среди слов, а он — среди форм. Поэтому он предвидит и успевает измениться. Он легко отказывается от своих планов, поэтому их нельзя разгадать. В посланном образе его тоже трудно достать… Но если он увлечется и начнет материализоваться, то его можно прижучить. Потому что материя еще слаба, а образ уже плотен. Дух уязвим только тогда, когда вступает в человеческую игру. Эмоции! Вот что образует контакт. Нет эмоций — нет контакта. То же самое и простые духи. Пока ты не боишься, они тебя не трогают… Но даже самые крутые — иногда ловятся на эмоции. Человек не может жить один. А значит у него есть слабости. Нас объединяют слабости.

Чижик вздохнул и сжал челюсти.

— Все. Я оделась, — сказала Коша. — Я не очень понимаю, что ты говорил, но чувствую, что в этом есть какой-то смысл. Хотя, иногда мне кажется, что он не так опасен, как кажется. А иногда мне кажется, что он — это я. Возможно, что он страшен мне, пока я в него верю.

— Боюсь, что нет…

Она посмотрела на себя в зеркало и поймала взгляд Чижика. И увидела себя его глазами. Черные джинсы, черная майка, черные волосы. Худое подвижное тело. Что-то в этом есть.

— Кош… — начал Чижик и осекся.

— Что? — оглянулась она.

— Да нет… Ничего.

— Знаешь. Я должна тебя сводить на одно интересное место. Это очень важно… Только надо ночью. Днем там все видно. Я боюсь. Я такое видела…

— Хорошо, — сказал Чижик.

Вдруг почувствовав усталость, он лег на диван.

— Коша. Я засыпаю… Ты разрешишь мне поспать? А потом мы пойдем. Куда ты скажешь…

Чижик закрыл глаза и практически мгновенно уснул.

Коша вздохнула, борясь с эгоизмом, но жалось к замотанному Чижику была сильнее. Она села рисовать, чтобы не мучиться одиночеством, хотя, конечно, больше бы Коше понравилось, если бы Чижик не уснул.

* * *

Около полуночи гость проснулся и после скорого умывания был готов к активной жизни. Коша откинула кисть, открыла окно и первой спрыгнула на тихий ночной асфальт. Близко к часу ночи они добрались до зловещего особняка, резко выхваченного из темноты теней светом полной белой Луны.

Где-то за триста метров Коша с Чижиком свернули с дороги и, шелестя стеблями осоки, побрели вокруг.

— Вот. В этом доме, — остановилась Коша в темной лунной тени. Так до сих пор и не пойму, что они делали.

— Черт его знает! — сказал Чижик. — Возможно профессор захотел добавить себе немного джинна.

— Чего? — переспросила Коша.

— Ну, это такая энергия. Сексуальная. Она есть всюду. В человеке она находится в надпочечниках. Возможно это какой-то ритуал, чтобы спровоцировать ее выплеск. Однозначно, она содержится в крови. В крови жертвы и в крови сексуального партнера.

— Бред какой-то… — Кошу передернуло. — Я думала такое только в бульварной газете можно прочитать.

Чижик усмехнулся:

— В бульварной газете много чего можно прочитать…

На втором этаже тускло горело окошко.

— А вот пятно на дороге, — махнула рукой Коша. — Это труп кота. Черт! У меня в глазах какая-то синяя патока. Я наверно слепну… Последнее время она часто мне попадается.

— Нет. Это другое, — обронил Чижик. — Это эфирный фон. Это нормально…

— Да уж я и не знаю теперь, что нормально, — усмехнулась Коша. — Пойдем к тому дереву, с которого я смотрела.

Обошли особняк той же дорогой, что Коша шла ночью. Из-за угла потянуло дымом.

— Странно, что бы это могло… — начала Коша и осеклась.

Около дерева неподвижно стояла старая ведьма и в упор смотрела на них. В руках у нее было ведро и палка, конец которой, обмотанный какой-то дрянью, горел тусклым синим огнем. Дерево дымилось, словно подожженное молнией. Воздух низко гудел высоковольтным проводом.

Коша похолодела, и ее нижняя челюсть в растерянности замерла на полдороге к верхней. Коша вдохнула трудный тяжелый воздух и вдруг почувствовала, как Чижик привлек ее к себе горячей сухой рукой, и его губы нежно обхватили ее рот. Как и на пляже в Нарве, Коша чуть не сошла с ума. Показалось, что тело совсем растворилось в сухом огне, который исходил от Чижика.

— Пойдем… — сказал он ей в ухо горячим шепотом. — Я все понял. Сделаем вид, что мы просто парочка. Это лучше всего нас замаскирует. Мы замкнем на время нашу силу и станем невидимыми.

Коша молча кивнула. Ноги ее подкашивались не то от страха, не то от нахлынувшего желания. Чижик охватывал ее теплым мятным облагком. И она старалась не обращать внимания на обильно змеившихся духов, которые вдруг засветились в потьмах вибрирующими белесыми сетками. Коша оглянулась. Черная собака бежала следом за ними по асфальту.

— Черт! Там собака!

— Я знаю, — сказал Чижик. — Не бойся.

Он крепче прижал дрожащую Кошу к себе. Чижик оберегал ее от внезапно навалившегося мира. Она молчала всю дорогу, пока изгородь не отделила от них таинственный парк. Воздух стал прозрачнее и площще. Инфрактихное гудение духов стихло за спиной.

Звук асфальта успокоил.

— Сегодня змеек больше, чем обычно, — заметил Чижик.

— Ты про кого? — заторможенно спросила девушка.

— Ты знаешь. Вот эти серебристые, — он кивнул головой в сторону лужи, над которой клубились папиросным дымком три серебристых ленты.

— Хм. Это фигня! — сказала Коша, раздражаясь неизвестно чему. — Вот старуха! Этих-то нет на самом деле… А старуха может выследить и убить.

— Почему ты думаешь, что их нет? Ты же видишь, что они есть! — удивился Чижик и добавил. — И, кстати, они тоже могут убить. Только ты не всегда понимаешь — как. Но можно взять их силу себе.

Ночь громко повторяла слова и шаги. Ветер порывами налетал на шумные кроны тополей.

— Потому что достаточно просто считать, что их нет — и ничего не случиться, — упрямо набычилась Коша. — Ты же был у Черепа, наверняка? Видел студента?

— Ну, — кивнул Чижик.

— И что он может сделать? — скривилась пренебрежительно спутница. — Покашлять за спиной? Лампочку разбить? Да ему скажешь, отвяжись — он неделю не показывается… Хотя — неприятно. Я согласна. Я живых людей боюсь. Я чувствовала, что этот урод живой.

— Живее нас с тобой! — мрачно добавил Чижик. — Черт! Он неспроста к тебе привязался. Он всегда ищет таких, как ты. Когда я узнаю, зачем ему такие девушки, я смогу с ним справиться.

— Я?! Нужна ему? — Коша развела руками, и вдруг подозрение шевельнулось в ее мозгу. — А ты? Тучи, дожди и все такое… Я ночью этих фокусов тут насмотрелась! Ты — такой же!

Она остановилась и пристально посмотрела Чижику в глаза. Темные лунные тени сделали его лицо опасно чужим. Он тоже остановился. Кошино дыхание участилось. Грудь высоко поднималась, не справляясь с количеством воздуха.

— Ты зря думаешь обо мне плохо, — спокойно сказал Чижик. — Ты была в моих руках. Я мог сделать с тобой что угодно…

Коша задумалась и прошла несколько шагов вперед:

— А может быть ты и сделал, откуда я знаю?

— Знаешь… — очень спокойно произнес Чижик. — Верить — порою непросто.* Но я хочу, чтобы ты мне поверила.

— У меня, пожалуй, нет выбора, — вздохнула Коша.

— Пожалуй, — улыбнулся Чижик.

Пустынная улица повторяя слова и шаги, плелась за ними третьим лишним.

— Я до него никак не могу добраться… — тихо сказал Чижик, пряча слова в шелест листьев. — На самом деле, я очень тебе благодарен за то, что ты меня навела на это гнездышко. Даже не представляешь как! Потому что я не уверен, что меня сюда пустили бы. Я уже довольно близко с ними сошелся, но Демьян Серафимыч очень чувствительный тип. Я не хотел бы сказать — человек.

Коша снова остановилась и вдруг решительно объявила:

— Черт! Чижик! Если и ты такой же, я тебя сама убью!

— Поздно уже… — Чижик с улыбкой взял девушку под руку и рассмеялся. — Вот. Сначала сказал, а теперь подумал. Нет. Убить никогда не поздно, конечно. Но не всегда нужно. Ты сама знаешь, что говоришь полную чушь.

Коша рассмеялась. Стало легче. Напрасные страхи боятся смеха.

Они двинулись дальше. Коша отстала на полшага, пытаясь разобраться в своих подозрениях.

— Чего ты? — оглянулся Чижик и взял девушку за руку. — Я даже с Черепом сошелся из-за него.

— А Череп-то причем? — Коша даже остановилась от удивления.

— А ты не знала? Он по его заказу музыку сочиняет. Правда, общаются они через двадцать пятые руки, но Череп уверен, что связан с ним напрямую. Живым он профессора никогда не встречал, но считает, что видел. Хотя то, что он считает живым профессором — это типа того, что у тебя в зеркале было. А Череп вечно обдолбаный…

— Черт! Значит это он марки делает? — догадалась Коша.

— Не думаю. Скорее всего он пользуется чьей-то доверчивостью.

— А почему «профессор»?

— Ну так… Надо же его как-то называть. Потом, кажется он работает в какой-то лаборатории. И я жду, когда он придет, чтобы встретить его лицом к лицу. Он приходит к таким, как ты. К таким, кто может, но не знает, что может.

— Что? Что я могу, но не знаю? Этим можно заработать денег?

— Денег, — Чижик усмехнулся. — Деньги — дерьмо. Когда-нибудь ты поймешь это и, заработав кучу денег легко откажешься от них. Есть более важные вещи. Так скажем, есть люди, которые обладают некими параспособностями… Они чем-то отличаются от всех остальных. Сначала это не понятно, но потом становится видно.

Коша задумалась, ища в себе что-то особенное, чего не было бы в других. Но кроме того, что она чувствовала себя «никчемной», ничего нового она не нашла. И как же можно отказаться от кучи заработанных денег?

Странно, но на дороге по-прежнему не было ни одной машины. Ни одной собаки. Тускло горели фонари на столбах. И ни одного окна. Будто кто-то надел колпак на Каменный остров.

— А зачем тебе этот профессор? — спросила Коша через некоторое время. — Тебе он зачем?

Чижик сделал несколько мягких по-кошачьи неслышных шагов и ответил:

— Это мой Враг. Я его выбрал себе во Враги.

— А где ты вообще его нашел? — Коша усмехнулась. — Похоже, вы давно знакомы.

— Нашел давно… Года два. Мне не нравится, что он делает с этим городом и с людьми. Я просто не хочу, чтобы он это делал. К тому же он пытался меня достать…

— Как?

Чижик помялся, но потом махнул и взялся рассказывать:

— Ладно. Раз уж начал. Короче, дело было так. У меня была знакомая девушка. Друг. Хороший человек и художница неплохая. Везет мне на художниц! Я помогал ей картинки пристроить, как мог. Она меня иногда ночевать оставляла. Без всего. Так просто — помыться, поговорить. Музыку послушать. А я тогда только с войны вернулся, мне цивильная жизнь дикой казалась. Она помогала мне нормальным человеком стать. Это сейчас я в в одной нормальной конторе работаю, а тогда… Знаешь, я видел, как люди умирают. И сам умирал. Я видел, как мне в лицо летит пуля, которая должна была меня убить. Пуля попала мне в голову, прошла навылет, но ничего не повредила. Но тогда я не умер. Я просто очень сильно изменился. Мне показалось, что я как бы выступил из самого себя. Я видел, как мое тело упало. Как кончился бой. Как меня подобрали санитары. Я испугался, что они бросят меня как труп, и вернулся в тело. Появился пульс, и меня увезли в госпиталь. Вот. Смотри!

Чижик наклонился и, откинув челку, показал маленький шрамик.

Коша с почтением потрогала дырочку.

— Круто! — удивилась Коша. — Так вот где ты научился стрелять! Как странно. Мы живем в одной стране, и для большинства людей никакой войны не было. А тебя там чуть не убили…

Чижик расхохотался.

— Это только кажется, что мы живем в одной стране. Мы живем на одной территории. И даже не в одно время. Для кого-то никакой войны и не было, а я ползал по дерьму в окопах и порядком людей на тот свет отправил. Но меня не мучает совесть. Они знали на что шли. Взял оружие — не трясись за шкуру.

— А где ты был?

— Там теперь меня нет… — Чижик улыбнулся. — Давай-ка машину поймаем!

Он оглянулся и направился к дороге.

Коша стояла чуть поодаль и удивленно думала, что это совсем не то, что Ринат и совсем не то, что Роня. Она хотела быть с ним и одновременно боялась, что это непоправимо изменит всю ее жизнь.

Чижик одиноко стоял у обочины. Но ни одной машины как назло не было.

— Ну что? — вдруг вспомнила она про девушку. — Что дальше-то? Про девушку!

— Да нет, пожалуй, не стоит. Я подумал, что это касается только меня.

Коша замолчала. Почему-то ее сильно задела последняя фраза Чижика. Откуда-то появился драненький жигуленок.

— Коша! Все! Поехали! — сказал Чижик и распахнул дверцу.

Коша надулась и всю дорогу ехала молча. Она так же молча вышла из машины и хлопнула дверцей.

— Можешь переночевать у меня. Если хочешь, — мрачно сказала Коша и полезла в темное окно.

Чижик усмехнулся и, насвистывая, последовал за ней. Коша со вздохом добыла из шкафа единственную чистую простыню и постелила ее на диван.

— Я обидел тебя чем-то? — спросил Чижик.

— Ну… Даже не знаю, — Коша опустила глаза. — Просто мне грустно. Ты начал рассказывать про девушку. А на самом деле просто обманул меня. Или ты не доверяешь мне. Почему тогда я тебе должна верить? Или ты обманываешь меня. Тогда я тем более не могу тебе верить.

— Логично, — согласился Чижик. — Я неправ. Я обещаю тебе все рассказать. Только попозже. Ладно?

Он погладил ее по голове теплой ладонью.

— Ладно, — простила его Коша.

Они свалились на диван, и Коша тут же уснула. Когда проснулась утром, Чижика уже не было.

(Рита)

Рита очень заинтересовалось словом «контора» в речи Чижика. Конечно, это могла быть и другая Контора. Но… Она ничего не стала спрашивать у автора записок. Нечего девушке голову дурить. Она и так задурена, как следует. По полной программе.

Все это — типичный шизофренический бред, как и положено, логичный и продуманный до мелочей, чему полностью соответствует структура личности Коши. В детстве склонность к аутичности. Стеснительность. Избегание контактов.

Формула «Никто» — для фиксации маски. Проблемы с половой самоидентификацией. Наверняка проблемы с родителями. Любовь-ненависть, ненависть-любовь. Звуковые и визуальные проекции. Причем, как это часто бывает с шизофрениками, часть бреда отфильтвовывается именно как бред, а часть — как реальность. Наример, она четко понимает, что призрак студента на лестнице у Черепа — это ее собственная проекция, а в то же время нигде не высказывает сомнений в существовании «муаровых гадин». У Муси психика несомненно крепче. Она всю эту муру не видит. Просто тусуется, потому что прикольно. Предпочтение в контактах — люди, склонные к построениям бредовых конструкций. Странно, что они не знакомы с Пикассо. Хотя может быть, и знакомы.

Рита снова бросила взгляд на сосредоточенную Кошину фигурку. Девушка что-то писала, грызя ручку и поглядывая в потолок.

— Давай кофейку попьем… — предложила ей Рита.

— Ага, — с готовностью вскочила Коша. — Я сварю.

И торопливо выбежала из комнаты.

А Рита снова принялась за дневник. Ее очень порадовало, что тетрадка проясняла некоторые подробности из жизни Леры и всей этой «сатанинской» гоп-компании. Сбыт наркотиков — вот, что скрывается на самом деле под всей этой мистической требухой. Впрочем, и мистическая требуха нужна. Нужна! Как иначе создать верных безропотных рабов, если не выдернуть их из нормальной человеческой жизни? Если не задурить им голову непонятными идеями и ритуалами? И тайна! Все должно быть окутано тайной, чтобы пробуждать воображение. Сначала заставить мотылька, попавшего в сети, переступить грань человеческого, а потом помыкать им, стимулируя наркотиком и мистическими бреднями. Вот и все!

Жалко, что Рита влипла в историю с черными. Можно было бы себе медаль повесить в Конторе. Выслужиться, так сказать.

СМЕРТЬ ВСЕГДА РЯДОМ

(Коша)

Где-то в среду ей приснился странный сон. Она шла по пляжу, стараясь не наступить на бесчисленные раковины улиток, но те ползли навстречу таким плотным слоем, что не было никакой возможности выбрать пустого места, и моллюски с хрустом лопались под ногами. По песку за Кошей тянулись кровавые следы. Вдруг рядом с ней, откуда не возьмись, появился Чижик. Он как обычно улыбался и уговаривал ее не давить улиток. Коша с недоумением посмотрела под ноги Чижику — тот не оставлял совершенно никаких следов.

— Как это ты так? — удивленно спросила она.

— А ты не наступай на них. Воздух очень твердый! Попробуй! Надо просто опираться на него и все. — заботливо объяснил Чижик.

Коша вдруг увидела над землей тонкую, едва уловимую поверхность, похожую по характеру на те сетки, которые они с Чижиком видели в лесу. Она наступила на нее и с удивлением обнаружила, что поверхность напоминает стекло.

Коша пришла в восторг и оглянулась на Чижика, чтобы поделиться с ним радостью. Но тот медленно удалялся, сохраняя на лице свою вечную улыбку. Коша крикнула в отчаянии, что больше никогда не увидит его, но Чижика продолжала относить неизвестная всемогущая сила. Коша побежала за ним, но тот стал удаляться еще быстрее, и вдруг она увидела, что тот стоит на краю огромного круга, который медленно поворачивается и относит Чижика все дальше и дальше.

— Сойди с круга! — крикнула она ему.

Но Чижик только развел руками.

Она заплакала от бессилия и проснулась.

Нелепый сон. Коша вдруг отчетливо увидела мельчайшие подробности складок простыни. Ее взгляд все более сосредотачивался и складки внезапно приобрели размер гор. Смысл сна открылся в какое-то нехорошее предчувствие. Коша отчетливо поняла, что не стоило его смотреть.

* * *

Черная кошка перебежала дорогу, когда Коша направилась к ближайшей школе неподалеку от дома. Вороны разорались в кронах тополей. То и дело пробегали серые изменчивые облака. Черная кошка мяукнула и скрылась в подвале.

Коша остановилась на минуту, потом махнула рукой — что может случиться среди бела дня.

На пустынном корте она решила выучить ронин танец. Она успела повторить упражнения пару раз, чувствуя, что неуклюжа и беспомощна. Вдруг зазвонила мобила.

Коша поднесла трубку к уху, приготовившись услышать Чижика, но незнакомый женский голос сказал, что тот будет на Площади Восстания в центре зала через сорок минут.

Коша задохнулась от радости.

Припрятав палку под бортиком площадки, быстро направилась на проспект.

Дикая смесь радости и необъяснимого отчаяния сводили ее с ума, сбивая дыхание. Она откуда-то знала, что не должна идти на стрелку, но не могла найти слов, чтобы объяснить самой себе — почему. И поэтому продолжала идти.

Сами собой в какое-то подобие речевки сложились слова и навязчиво крутились в мозгу:

— Ветер в открытые окна Город — холодные звезды Выстрел — короткое слово Верить — бывает непросто…*

Машиной добралась до Московского вокзала и, расплатившись, направилась к станции метро. Какой-то невысокий парнишка в темных очках с гаденькой улыбкой все время шел за ней от перекрестка, точно держась на трехметровой дистанции. Сначала она не придала этому значения, погруженная в свои спутанные чувства. Почему-то все время перед глазами всплывала одна и та же картина — Чижик поднимает руку с пистолетом и плавно выдавливает спусковой крючок.

Почему-то рука у нее была перед глазами крупным планом, хотя она стояла тогда довольно далеко.

Гаденький малыш спустился за ней на станцию метро, умудрившись не отстать. Коша почувствовала, как внутри у нее сжалась холодная жестокая пружина. К тому же у нее возникло ощущение, что она его уже где-то видела. Глянула на часы — до стрелки еще оставалось минут десять.

Она села в первый пришедший поезд. Когда тот тронулся, огляделась — парень стоял у другой двери и, казалось, не обращал на нее никакого внимания. На следующей станции Коша вышла из поезда и, перейдя через платформу, села в состав идущий в обратном направлении. Опустилась на пустое сидение так, чтобы в поле зрения попал весь вагон, и снова увидела малыша.

— Черт! — выругалась она, досадливо глядя на бесполезную мобилу.

С затаившимся дыханием, она лихорадочно соображала, как поступить. Решила, что выскочит на нужной станции, по возможности так, чтобы хвост не успел за ней. А если он все-таки успеет, то она просто пройдет мимо Чижика, пусть сам решает, как поступить.

Поезд остановился. Она досидела до последнего.

— …двери закрываются.

Коша выскочила на платформу. Двери хлопнули за спиной. Она торопливо пошла посередине. Поезд тронулся. Никак не могла обойти широкую тетку. Оглянулась. Хвост висел. Увидела Чижика у стены. Демонстративно направилась мимо него.

Чижик понял.

— Быстро уходим! — бросил он, когда девушка поравнялась с ним, и торопливо пошел рядом. — Иди за мной!

Они переходили из вагона в вагон, со станции на станцию. Локти, груди, ягодицы, черная резина поручней на эскалаторах, дурацкие авоськи постоянно бьющие по коленям. Коша хвостом перебегала за Чижиком, стараясь не обременять собой и без того хлопотную ситуацию. После нескольких перебежек они оказались в полупустом последнем вагоне. Парня не было.

Коша с облегчением вздохнула.

Вагон мотал людей из стороны в сторону. Они все с отсутствующими лицами смотрели прямо перед собой. Ее поразило ощущение какого-то вдруг окружившего только их двоих одиночества.

— Я думал о тебе все время. — шепнул Чижик.

Он наклонился и осторожно прикоснулся щекой к растрепанным Кошиным волосам.

Она улыбнулась и спросила:

— Мы убежали?

— Не знаю, — Чижик дернул бровями. — Может быть. Хотя он может ехать в соседнем вагоне.

Коша вдруг вспомнила, как это бывает в кино и сказала:

— Чижик! А если нам пойти в разные стороны, он ведь не разделится! Это глупо, что мы идем вместе, в кино всегда уходят в разные стороны!

Чижик поморщился:

— Не говори глупостей!

— Разве это глупость?

— Я не могу тебя оставить… Ты не справишься одна. Не грусти! Отобьемся. Только не отставай.

Он прижал ее к Лох-Несскому чудовищу.

— Чижик!

— Да?

— У Лох-Несского чудовища очень теплая шкурка… — грустно сказала Коша. — И еще… Я не знаю, что ты делаешь — плохое это или хорошее. Но мне все равно. Я хочу, чтобы ты был… Чижик… Я видела черную кошку.

Чижик прикоснулся губами к Кошиному уху.

— Глупости. Возьми у меня ПМ. - сказал он еле слышно.

Она пролезла рукой к нему за пазуху, вытащила пистолет и незаметно сунула к себе за брючный пояс, прикрыв сверху балахоном, порадовавшись тому, что одела правильную одежду.

Со стороны они выглядели обычной влюбленной парочкой.

— Чижик. Я его там видела!

— Где? — переспросил Чижик, но тут же догадался. — А… Плохо.

Она не стала спрашивать почему, дорожа объятиями Несси.

— Чижик! Ну скажи мне про твою девушку! Ты же обещал!

— Я не хотел тебе говорить, потому что он тоже появлялся у нее в зеркале. Тоже сначала паук, потом он. Или сразу он. Из-за спины. Я не понимал. Думал — это просто игра воображения. Сумерки. И так далее. Однажды она разбила стекло, порезала все вены. Все кончилось очень плохо. Когда, я пришел к ней. Ее уже не было. Только пустое тело. Я не хотел тебя пугать, поэтому ничего не сказал. И я остался у тебя ночью на всякий случай, чтобы если что, помочь тебе.

— А теперь?

— А теперь я хочу, чтобы ты знала, что это опасно.

— Хм… Вот как, — Коша с облегчением вздохнула.

— Я говорил тебе. Не думай обо мне плохо… — Чижик снова улыбнулся ей. И в глубине его лучистых глаз промелькнула усталость долгой ответственности.

— Да. Прости, — сказала Коша. — Я виновата. Я запятнала себя подозрениями.

На конечной станции Чижик выпихнул Кошу из вагона.

— Иди вперед! Быстро!

Он оглянулся — из соседнего вагона выбежал малыш. Парень уже давно не скрывался. Он бегом бежал по платформе, решительно расталкивая негустую толпу. Коша с Чижиком рванули вверх по эскалатору.

— А зачем ему это?

— Не знаю… Это я и хочу узнать, прежде чем разделаться.

На улице Чижик устремился к корпусу заброшенного завода.

Сквозь пролом в бетонном заборе они проникли на заросшую высоким бурьяном территорию. Раздался выстрел.

— Черт! — крикнул Чижик. — Доставай ствол!

Он остановился и выстрелил в преследователя, лицо которого показалось из-за измазанного битумом бака.

Коша передернула затвор и вдруг успокоилась. Она подняла вытянутую руку, прижав плечо к щеке, и, когда обрез мушки совпал с обрезом прицела, плавно потянула пальцем курок. Лицо спряталось за баком.

Чижик пропустил Кошу вперед, в темноту дверного проема, выстрелил и кинулся следом. Пустота завода словно обрадовалась звуку шагов и выстрелов и принялась с хохотом повторять. Отстреливаясь, они побежали по лестнице. На последнем этаже попали в длинный темный коридор. Под ногами скользко хрустели стекла. Отстреливались, прячась за раскрытые железные двери.

Пространство наклонилось, сгустилось в плотный темный ком, и Коша упала. Чижик остановился, чтобы прикрыть, и тут же поймал пулю в шею. Его отшвырнуло к стене. Коша поднялась с пола с окровавленным коленом, понимая, что произошло что-то непоправимое.

— Чижик! — отчаянно крикнула она, видя его сползающим по стене.

Маленький гаденыш приближался со злой улыбкой. Коша выдавила спуск. Тихий щелчок — кончились патроны. Она бросила пистолет на пол и инстинктивно схватила обломок арматуры, надеясь воспользоваться уроками Рони.

По белому лицу, и по шее Чижика широкой струей текла кровь. На губах пузырилась алая пена. Горло. Гаденыш прострелил ему горло.

Гадкий малыш отшвырнул пушку — тоже кончились патроны.

Чижик вяло шевельнул пальцами.

Коша выставила прут вперед. Малыш усмехнулся и сделал шаг навстречу. Коша поняла, что прут это большая глупость и разжала пальцы — железяка брякнула на пол. Первую атаку она отбила достойно — малыш отлетел до самой стены.

— Ух ты!? — сказал он удивленно и в его движениях появилась собранность.

Второй раз ей не удалось так легко отделаться. Гаденыш успел вцепиться в одежду. От досады она принялась нещадно лупить его по морде — разбила нос. Малыш разозлился и свободной рукой крепко поддал в солнечное сплетение. Легкие сжались и перестали дышать. Коша повисла тряпочкой. Гад припер ее к стене и начал душить, прижимая горло предплечьем. Почему-то она никак не могла отвести взгляда от его разбитого носа, из которого текли два черных ручья.

Ослепительная вспышка.

Рука гаденыша ослабла. Он обмяк и шагнул куда-то вперед мимо Коши.

Пистолет выпал из руки Чижика. Мгновенный теплый взгляд блеснул из-под полуприкрытых век и потух. Наступила беспросветная одинокая тишина. Пустота завода все еще утробно стонала, истерзанная звуками выстрелов. Коша сделала шаг — стекло оглушительно хрустнуло под подошвой.

— Чижик! — позвала девушка, но было поздно.

Раненый перестал дышать. Его лицо стало лицом абсолютно чужой восковой куклы. Коша тронула бледную кожу над сонной артерией — пульса не было. Она отвернулась. Невыносимая грусть стиснула тугим кольцом горло. Коша отгоняла чувства, боясь, что не вынесет их. Встала, огляделась — малыш тоже был готов.

Несколько минут она соображала, как поступить, не в силах отвести глаз от Чижика. Она старалась убедить себя глазами, что все поздно и никто уже ему не поможет. Плотный глухой туман отделил ее от остального мира.

— Мыть стаканы… — сказала она сама себе.

С дальних этажей послышались детские голоса. В конце коридора впереди хрустнуло стекло. Коша резко подняла голову — на расстоянии пятнадцати метров перед ней стояла черная фигура с крупной лысой головой. Лоб наискось прочерчивал свежий розовый шрам.

— Ха! — хмыкнула Коша и потянулась к пистолету Чижика. — Чижик-то не звездел! Живой гад! Живее всех живых. Она подняла пистолет и прицелилась.

Ненависть сделала ее спокойной.

«Кш!» — громко хлестнуло воздух звуком выстрела.

Демьян Серафимыч даже не повел бровью. Уголки губ дрогнули в подобии улыбки, и он молча растворился в воздухе.

— Черт! — выругалась Коша и бросила последний взгляд на Чижика и, по-прежнему не веря, что все — так, а не иначе, побежала.

Только бы никого не встретить.

Ноги дрожали крупной дрожью. Уже на выходе с заводской территории напоролась на тетку с авоськой, но та, словно слепая, шла мимо нее. Только теперь Коша догадалась спрятать пистолет под куртку. Странно — люди не обращали на нее никакого внимания, словно ее вообще не было. Коша подумала, что может быть уже умерла, и решила посмотреться в витрину. Нет — в стекле было нормальное обычное отражение. Именно обычное.

Она хмыкнула и несколько раз повторила:

— Обычное! О…бы…ч…но…е.

Коша покачала головой и направилась дальше.

Прошла несколько незнакомых кварталов. Людей стало больше. В троллейбусе доехала до Крюкова канала и оттуда решила — пешком. Куда? Она сама не знала. Пространство вокруг было по-прежнему каким-то ненастоящим. Казалось, что между ней и любым прохожим расстояние дальше, чем тысяча лет. Хотя вот они, рядом. Вот мужик идет. Пенсионер, наверно — с палочкой и сумкой для пустых пивных бутылок. Вот он спускается к каналу. Находит на ступеньках пять бутылок, любовно укладывает их в сумку. Оглядывается и, скользнув по Коше невидящим взглядом, пристраивается прямо у нее на глазах поссать. Широкая струя течет по граниту набережной.

— Дед! — грубо говорит Коша.

Тот вздрагивает, оглядывается, но по прежнему ничего не видит.

— Ты совсем уже дед! — снова бросает она ему.

Тот падает на колени, неловкими пальцами застегивая ширинку. Крестится, хватает сумку и, продолжая оглядываться, убегает.

Когда дедок скрылся за поворотом, Коша наклонилась над темной зеленью воды. Выбросить пистолет. Туда же мобилу. Вода коротко глотнула добычу, быстро расправив волны от расходящихся кругов. И в тот же миг, словно круги пробежали по пространству — оно приблизилось и стало обыденно осязаемым.

Скрыться.

Начать новую жизнь, где нет никого, кто мог бы сказать, что видел ее с легким веселым Чижиком. Где нет никого, кто знает, как войти к ней в комнату через окно. Где нет никого, кто видел, как они жгли на заливе костры с Роней и Мусей. Где нет никого, кто знает, где Череп берет свою музыку.

Она долго стояла, сосредоточенно повторяя:

— Концы в воду…

(Рита)

Коша вернулась без турки и без кофе. Она стеснительно посмотрела на Риту и предложила:

— Может быть, пойдем на кухню. Там покурим и все такое…

— Может быть, — согласилась Рита и быстро поднялась с кровати.

Они пошли на кухню и устроились на широком подоконнике. Погода за окном заметно потеплела, и Коша стала на сквозняке. Подставляя влажному ветру лицо, она щурилась и выпускала сизый дымок.

— Мне понравилось! — сказала Рита и выразительно посмотрела на Кошу. — Правда-правда. Думаю, что это очкень хорошая литература. Ты талантлива, несомненно.

— Но я… — Коша смущенно улыбнулась и недоверчиво посмотрела на собеседницу. — Я не хотела, чтобы это было литературой. Я просто хотела объяснить все как можно яснее. Вот и все! Я просто хотела, чтобы мне поверили. Хотя бы кто-нибудь.

— Я тебе верю, — сказала Рита с выражением сочувствия на лице. — К сожалению, если ты будешь настаивать на том, что это репортаж, а не роман, ты рискуешь попасть к психиатру.

— Да-да… Я понимаю.

— Кош. Я дочитала до смерти Чижика. Я не поняла, почему ты бросила его там. Ты просто испугалась? — спросила Рита и отхлебнула кофе.

— Нет… — Коша покачала головой. — Я поняла, что его больше нет. Не может же человек жить с дырой в горле. И у него не было пульса… А что я должна была делать? Что?

Коша внимательно посмотрела на Риту, решаясь, стоит ли пояснять дальше, и решила продолжить:

— На самом деле — это был единственный человек, рядом с которым я себя могла считать нормальной. Есть небольшая разница. Роня, например, считает меня нормальной, но я даже рядом с ним чувствую себя не очень. Хотя рядом с ним меньше всего. Сильнее всего меня прибивал Ринат. Я совсем не знала, как мне быть. Я постоянно чувствовала себя в чем-то виноватой. И я хотела его одновременно и убить, и замучить, и что-то очень хорошее для него сделать. Я думаю, что Ринат был для меня дверью в нормальные люди. Он абсолютно нормальный. Нормальнее Валентина. Люди очень опасны, когда ты делаешь что-то не то, чего они от тебя ждут. Я думаю, что поэтому попадаю в какие-то истории. На самом деле у меня постоянно два желания, одинаково сильных. Я хочу, чтобы меня просто приняли в игру. А меня не принимают. Мне все равно в какую. Я могу быть и плохой и хорошей. Все это относительно. Но в то же время мне хотелось бы, чтобы меня любили и тем не менее позволили быть просто мной.

— А можно узнать, что ты вкладываешь в это понятие? — осторожно направила ее Рита в нужном ей направлении.

Коша продолжила:

— Мне очень затруднительны многие вещи, которые для других не только обыденны, но и желанны. Я вынужденна шифроваться, как разведчик. И поэтому я чуствую себя виноватой. Я ничем не лучше других, значит должна жить как все. Но я не могу.

— А ты не пробовала думать иначе? Например так: «Я ничем не хужедругих, я имею право жить так, как считаю нужным».

— Да?! — Коша искренне изумилась. — Такой поворот мне не приходил в голову. Черт! Это меняет все. Правда, я уже почти доперла до этого, но я все еще чувствую себя преступницей… Просто в какой-то момент я решила, что раз уж я все равно преступница, так что ж… Ха! Теперь-то уж точно!

— Ты имеешь в виду профессора Легиона? — Рита внимательно посмотрела в раскосые Кошины глаза.

— Ну да! А кого же?

— Ну… Не спеши. Может быть, все не так плохо. Или не так хорошо.

— Да!? — Коша растерялась. — Да уж скорее не так хорошо. Уж точно не так хорошо. Потому что даже это у меня получилось наверняка как-то не так. Не хорошо. Никчемно.

— Так что там с Чижиком? — поторопила Рита девушку, не давая углубиться в размышления.

— Да! Но когда его убили и еще опять появился этот профессор, мной одолели две идеи. Первая, что если я рядом с Чижиком была нормальной, значит мы вместе ненормальные. К тому же я была уверенна, что он торгует наркотиками. Просто мне тогда было все равно. Он давал мне денег и принимал меня так, как есть. Мне этого хватало, чтобы простить ему все. В конце концов, раз меня не принимают в нормальные, то почему я должна о них заботиться?

— А тебя не принимают?

— Ну, в общем, мне так кажется…

— Хорошо. Давай дальше.

— Ну вот… И к тому же я до сих пор убеждена, что все, что он мне говорил и показывал так и есть на самом деле. Теперь ты понимаешь, что я почувствовала себя черт знает как! И вторая идея. Раз все это — то, чем мы занимались — бред, то никакого Чижика не было. Он так же нереален, как этот мужик, который появился передо мной из воздуха. Понимаешь? Мне просто стало очень погано в этой реальности. А раз Чижика все равно убили, я решила, что лучше всего все забыть и выкинуть все предметы и сменить круг общения. Я просто подумала, что схожу с ума. И надо стать нормальной.

Рита с вниманием выслушала конструкцию и кивнула в знак согласия.

— Я так и сделала. — сказала Коша. — Я решила стать нормальной. Я собрала вещи и уехала к Евгению. Потому что он — глухонемой. С ним не надо разговаривать. Он был очень рад. До самой зимы, я никого не встречала. Никого из старых знакомых. Я просто сидела у Евгения и рисовала. Рисовала и рисовала.

В кухню вошел Роня.

— Привет! — помахала ему Рита.

Дальнейшее повествование скорее всего относилось к гораздо более поздним срокам. Судя по погоде, была уже зима.

ЧТЕНИЕ ДНЕВНИКА Часть вторая. Зима

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

(Коша)

Была уже почти совсем — серая, мучимая ветрами и промозглыми оттепелями — питерская зима. Когда весь город словно погружается в наркотический бред. Слишком реальный сон, слишком нереальная жизнь.

В Коше снова началась война.

Ветер громыхнул кровельной жестью далекой крыши. Коша лежала на кровати лицом к окну и созерцала. Девочка во дворе остервенело раскачивала скрипучую качель. Подшипник пронзительно взвизгивал, проворачиваясь в нижней точке, и красная мохеровая шапка на миг победно взлетала над подоконником, замирала, роняла помпон и снова скрывалась. Кошу совершенно заворожило неподвижно сосредоточенное лицо и красный цвет шапки. Когда шапка в ответ на скрип внезапно не показалась, Коша затосковала и заметила, что в глазах еще осталось мельтешить темное пятнышко. Куда она делась? Коша встала, подошла к окну и увидела, что девочка стоит впереди качелей на четвереньках в мокром снегу и думает, подняться или постоять еще так.

Взгляд упал на флейту. Коша машинально протянула руку и, вспомнив летние деньки, грустно дунула в мундштук. Бархатное «фа» неторопливо потекло в открытую форточку. Налетел порыв ветра. Громыхнули крыши. Где-то посыпалось разбитое стекло. Внутри проснулась непонятная маята. Коша отшвырнула на кровать деревянное тельце и поплелась на кухню.

Закурила, думая, что это спасет, но вкус табака сделался гадок. Выбросила сигарету в помойку.

Она вспоминала вчерашний день. Это был день расплаты.

Но и Евгения можно понять! Она разводила его всю осень и всю зиму. В конце концов. Плевать хотел он на ее состояния, на мудаков галерейщиков. Он-то пустил ее к себе не из сочувствия, а из вожделения. И ничего тут нет такого, за что его нужно ненавидеть. Итак глухонемой был терпелив.

Это она — никчемная гадкая разводчица. Даже обыкновенной бабой она быть не может. Ей бы в монашенки, но и там она бы чего-то не смогла бы.

Тьфу!

Коша морщилась и решала — напиться и затереть ощущение гадливости оставшееся от вчера или не напиться, а продолжать мазохировать и уничтожать себя дальше?

Она вспоминала снова и снова каждую непереносимую подробность.

Как чувствовала себя пластиковым влагалищем из магазина, как пряча глаза в отражении зеркала, долго отмывалась от овсяного киселя Евгения.

Коша спустилась вниз, поймала машину и отвезла работы в галерею на Староневском, в которую случайно зашла несколько дней назад. Хозяин тогда произвел обнадеживающее впечатление — даже не глянув на Кошу, посмотрел слайды и сказал приносить. В совершенно равнодушном состоянии она выгрузила из машины работы и втащила их в узкую дверь галереи. Из подсобки появился хозяин. Присел на корточки и долго рассматривал Кошины холсты. Потом встал и сразу попросил одну для себя:

— Я не могу дать больших денег, но зато стразу. Полторы сотни Вас устроят?

Деньги были нужны.

— Да… — Коша кивнула.

Галерейщик, не мешкая, вытащил из мешковатых штанов бумажник и протянул ей две зеленые банкноты.

Пряча от себя зыбкую радость, Коша сунула деньги в карман и попрощалась. До вечера бродила одна, наслаждаясь покинутостью. Полторы сотни заметно улучшили ее состояние. До боли в сердце хотелось увидеть всех своих. Дошла до дома Рината и долго смотрела на горящее окно.

Думала. И понимала, что будь на его месте — возможно — было бы все так же. Кому охота ставить под угрозу добытое поколениями имущество? Блат? Связи?

— Черт! — выругалась она вслух. — Я как-то не так поступила…

Вдруг она обнаружила, что стоит на том месте, где летом выбросила пистолет. Бесшабашная радость и беспредельная печаль одновременно переполнили ее сердце. Коша застонала от бессмысленной злости за свой непоправимо неправильный поступок. Слезы сами хлынули из глаз и молча текли по щекам. Переставший быть Чижик улыбался ей с Нарвского берега, и запах холодного моря теперь навсегда стал запахом Чижика.

* * *

Вечером.

Глухонемой, торжественно одетый, нервно ходил по комнате. На столе — огромный букет роз. Свежесть, источаемая нежно-розовыми бутонами, заполонила всю квартиру. Евгений протянул открытку.

На открытке был щенок с конфетой и надпись «С Днем рождения». На обратной стороне красивым почерком Евгений сообщал, что приглашает в ресторан.

Неизбежность.

Или сейчас кабак и ночь в тепле или прямо сейчас на улицу. Есть полторы сотни в кармане, но это как бы не квартира. Это как бы полквартиры. А еще надо есть и как-то надо забрать эти холсты. В конце концов она же может закрыться у себя в комнате и… или сказать, что у нее начались месячные.

Придется идти.

Кабак был не из последних. Но скука полированной латуни, зеркал, мельхиоровых приборов терзала невыносимо. Кто-то там даже пел, кто-то танцевал, но лица артистов несли на себе печать несчастья. Они тоже были несчастны! И те кто смотрел на них — тоже! Вот, что поражало Кошу.

Глухонемой не понимал, почему она не дает прикоснуться к себе и зыркает на него с терпеливой ненавистью.

А она теперь только думала, как бы снять квартиру. Вернуться в тусовку на Васильевский? А вдруг ее там ищут? Вдруг там уже ищут ее из-за истории на заводе? Надо бы узнать у Муси, у Черепа или у Рони какие-нибудь подробности. Что в конце концов случилось с Чижиком?

Когда они вернулись домой, Евгений протянул ей золотое кольцо, но она опустила глаза и отрицательно покачала головой. Опустила глаза, потому что ей было его все еще жалко.

Евгений наплевал на ее отказ. Он положил кольцо в хрустальную рюмку и написал:

«Я знаю девушки всегда отказывают сначала. Так надо. Но это ничего. Ты скоро выйдешь за меня замуж и мы родим деток».

— Член тебе в зад, а не деток! — выругалась Коша.

«Почему?» — не понял глухонемой.

Она стала безжалостной. Схватила ручку и написала в ответ.

«Мне противно! Ты высасываешь из меня все силы. Я так — не могу. Я уйду.»

«Ты фригидна? Я найду тебе сексопатолога!» — пообещал Евгений и широко по-доброму улыбнулся.

И тут с Коша перестала проявлять чудеса терпения и дальновидности. Она схватила настольную лампу и швырнула ее в стену. Осколки посыпались на кковер, но Евгений даже ухом не повел.

— Я не фригидна! — выкрикнула она и опять схватила бумагу.

«Ты не принимаешь в расчет ничего — ни мои желания, ни мои проблемы. Ты даже не даешь мне право совершить преступление! Ты не можешь даже разозлиться на меня! Потому что ты не считаешь меня человеком! Если бы ты считал меня человеком, ты меня уже выгнал бы! Ты думаешь обо мне только как о вещи, которая нужна для твоего члена! Но мне плевать! Мне плевать на твои бабки и на твой член! Обмотай его купюрами и дрочи!»

Она протянула бумагу Евгению, тот молча склонился над буквами.

— Лъ-уб-лъ-у! — сказал он мрачно и протянул руки к Коше.

И написал.

«Люблю. Хочу ребенка НЕ глухого. Как ты красивого. Буду заботиться!»

В этом не было ничего дикого, но это и привело Кошу в окончательную ярость. За нее уже все решили! По какому праву он за нее все решил? Он хочет превратить ее в кухонно-постельную тетку. Но она — ни за что!

— Я не готова! Я еще не разобралась, — сказала Коша и, чтобы не сорваться опять, убежала к себе.

Но Евгений устремился за ней. Он упал на пол на четвереньки и написал на листе:

«А ты потом разберешься! Я сам во всем разберусь! Я, ты, ребенок — хорошо!»

— Не-е-е-ет! — заорала Коша. — Не-е-е-ет! Отстань!

— Ыа съышаы эбьа! — воскликнул он изумленно и счастливо. И написал:

«Я слышал твой голос телом! Хочу ребенка!»

«Я нужна тебе как матка для твоего семени?» — написала Коша нервным почерком и забегала по всей квартире, не находя места от ярости.

«Нет! Ты — вся! Ты — сладкая!» — написал Евгений и счастливо улыбался, глядя на Кошу с вожделением.

Она молча выхватила из вазы розы и принялась шлепать букетом по полу, по столу.

Евгений погрозил ей пальцем.

«Не надо так. Они — дорогие. Много денег я отдал! Я буду тебя бить! Перестань!»

Коша прочитала и вытаращила глаза:

— Что?! — От удивления и возмущения она похолодела. — Если ты подойдешь, я разобью стекло и выпрыгну.

Почему-то он правильно ее понял.

* * *

Трамвайчик весело покатился на Васильевский. Коша стояла, прильнув носом к вспотевшему стеклу и со сладострастием узнавала знакомые места. По никелированному поручню скользила кривая перспектива линий и проспектов.

Доехав до угла 16-ой линии и Малого, она не стала заходить в кафе, а пешком побрела на Опочинина. Вороны устроили на верхушках кладбищенских тополей гвалт.

Коша вбежала в здание общаги с радостью и надеждой. Будто взлетела вверх по лестнице.

Остановилась перед дверью со скрещенными костями отдышаться и услышала тихий мелодичный звон. Вошла и с огорчением увидела, что Роня укладывает чемодан.

Серая общажная кошка играла колокольчиком, привязанным к дюралевому шесту, обозначающему стену.

— Ты куда? — ходу спросила Коша.

— Привет! — искренне удивился ее появлению Роня. — Ты что, уезжала? Я думал ты уже все — навсегда!

— Да… — неопределенно махнула рукой Коша в полном расстройстве. — Типа того… Хотела — да не вышло навсегда. Ты-то куда? Я хотела как Мюнгхаузен, превратиться в Мюллера, но не получилось. Цветочной галереи для меня не нашлось.

— Да? Жаль, — вздохнул Роня. — А может и хорошо. Хотя цветы — это, конечно, прекрасно. А я решил вот домой, к родителям съездить. Хочу там подыскать себе место к выпуску. Учителем, наверное, устроюсь. Надоела мне вся эта окрошка гнилая. Все эти кислые, голубые, розовые, новые, старые. Буду деток учить. Есть в этом что-то благодарное.

— Да?!

— Ага… А по вечерам писать. Не хочется жизнь на помойку тратить. Съезжу. Договорюсь. И весной туда. Буду деток учить.

Коша воскликнула:

— Роня! Ты что — бросишь меня? Черт! Только я выкарабкалась!

— Да это ты всех бросила! — Роня поднял брови домиком. — Муся тут не знает, куда деваться без тебя…

— Так получилось… — вздохнула Коша. — Ну где она? Она в порядке?

— Не знаю. Была… — Роня сосредоточился. Чтобы припомнить. — Последний раз я ее видел месяц назад с Зыскиным. Она сетовала, что ты пропала. А потом она пропала сама. Но ты-то, действительно, пропала. Прихожу я к Кошеньке в гости — а там только куриные кости, которые крыса обгладывает. Кстати! Разбаловала ты ее. Я влез в окно — Манька сидит посреди комнаты и жрет.

— Блин! — Коша досадливо поморщилась. — Я возвращаюсь. Короче. Я жила у глухонемого, но я собираюсь свалить от него. Честно говоря, сейчас я не понимаю, зачем я это сделала.

Роня защелкнул замок и выпрямился:

— Это с тобой часто бывает. Я наверно на пару недель укачу. А, может, больше. Пойдем на залив сходим?

— Пойдем… — Коша растерянно огляделась. — А что ты будешь преподавать-то? Живопись? Ты же рисовать не умеешь! Или драться будешь учить?

— Нет — драться не буду… Не хочу. Пустое это, как вы с Мусей говорите. Надо доброту проповедовать. Во-первых, для школы я вполне рисую. А во-вторых, первое образование у меня — филолог. Русский язык.

— Ааа… На кого ты только не учился. Когда только успел? А на фиг ты тут торчишь?

Роня вздохнул:

— Молодой был, глупый. Театр! Высокое искусство! Х…ня это все.

— Да?!

— Ну… Я так понял. — Роня развел руками.

Коша представила, как Роня преподает деткам красоты русского языка, а они подкладывают ему под задницу кнопки, мажут доску маслом, пишут дерьмовые сочинения. И правильно делают. Ведь они не просили их рожать!

(Рита)

Роня варил змеиный супчик. Коша резала черный кирпич хлеба.

— Ну что? Много тебе еще? — поинтересовался у нее Роня, помешивая столовской алюминиевой ложкой варево.

— Вы это есть будете? — Рита с ужасом заглянула в кастрюлю.

— Ну… Типа. А что. Нормальный супчик. Я уже ползимы такой ем.

— Черт побери! — Рита полезла в карман за деньгами. — Сходи-ка и купи-ка какой-нибудь пищи. А эту отраву кошке отдай. У нее жизнь короткая, она переживет.

— А у нас длиннее? — усмехнулась Коша.

— Никто не знает, какая она у нас, но организм расчитан лет на девяносто, как минимум, если фигней не страдать. Блин! Чего ты паникуешь? Тебе никто ничего не может предъявить, кроме несчастного фоторобота. Чуть-чуть сменить прическу и никто не узнает! Не грузись! Я что-нибудь придумаю! Может, в Голландию тебя отправлю!

— В Голландию?! — глаза Е-Кош загорелись.

— Ну да! Ты же хотела!

— Хотела.

— Ну вот, — усмехнулась Рита. — Вот и поедешь.

Она покровительственно потрепала художницу по затылку.

— Чего купить-то? — спросил Роня, забирая протянутые деньги. — Колбаски?

— Какой колбаски? Что за философия нищих?

— А мы и есть нищие! — усмехнулся Роня. — Чтоб быть богатыми, надо думать о деньгах все время и больше ни о чем. А мы — лохи. Мы все о работе. О литературе там, о живописи. А надо — о деньгах.

— Попрошу без намеков, — выразительно посмотрела Рита на школьного приятеля.

— Извини! — воскликнул тот. — О присутствующих — ни слова!

— Иди давай! Писатель! — усмехнулась Рита и опять уткнулась в тетрадку. Не поднимая головы она пообещала Коше. — Я потом кое-что у тебя спрошу. Про этого Чижика. И что там за Лера была в особняке. Вспомни все, что знаешь, пожалуйста.

— Зачем? — напряглась Коша.

— Ну ты хочешь в Голландию?

— Наверно, — вздохнула Е-Кош.

Рита перевернула страницу.

(Коша)

Костер в снегу ежился и жалобно выпрашивал пищи. Мокрые обломки досок и ветвей дымились и нехотя поддавались его маленьким слабым зубкам. Две заснеженные фигуры виднелись в серой снежной кутерьме подле искореженного остова баржи. Коша протерла рукой намокшее от снега лицо.

— Роня! Я сделала открытие, почему люди бухают…

Тот присел на корточки:

— От недостатка положительных эмоций. Нет?

— Не-а. — Коша помотала головой. — Я поняла! Они упрощают состояние.

— М-м-м, — Роня бросил прутик в костер.

Коша снова вытерла лицо.

— Я на днях маялась-маялась, сама не знала, чего ж хочу-то? А потом выпила полбутылочки и мне стало так — все параллельно!

— Насчет упрощения я согласен. Алкоголь вообще все упрощает. Если пить помногу, то можно так упроститься…

Они помолчали, завороженные снежными спиралями. Коша заметила, что Роня пытается сделать какой-то выбор, но то ли не решается сказать, то ли не знает, какие найти слова.

— У тебя что-то случилось? — решила Коша ему помочь.

Роня решился:

— Знаешь… На самом деле я просто отсюда хочу уехать. Ко мне мужик вчера приходил из какой-то конторы. Откуда-то они знают про меня такое, чего я никому не говорил. Сказал, что я им подхожу. И что у меня есть пара недель подумать. Вот я и хочу уехать и подумать.

— А что они такое знают? — обеспокоилась Коша.

Роня рассеянно махнул рукой:

— Да… По-моему, это КГБ. Помнишь тебе Зыскин про институт Снов говорил?

— Ну…

— Мне кажется что это что-то типа того.

— Ну и что? — Коша оживилась. — Это же прикольно! Соглашайся!

Роня вздохнул:

— Глупая.

— Почему?

— Во-первых — это только предположение. — Роня поежился. — Во-вторых, даже если это так — тайна и ответственность. Тайна обременяет. Влезу — а назад не так просто… Я — широ. Я говорил тебе уже. Кстати! Как твои занятия с мечом?

Коша усмехнулась:

— С каким к черту мечом? Я из такой колбасы еле выпуталась… Если еще выпуталась.

— Из какой?

— Да… — Коша махнула рукой. — Не хочется вспоминать.

— Вот и поговорили… — усмехнулся Роня.

У Коши шевельнулась в голове неуверенная мысль. Известное лицо с неподвижным сосущим взглядом вспыхнуло перед мысленным взором. Внутри заскребло.

— Слушай! А этот человек. Какой он из себя?

— Ну такой…

Роня вдруг задумался, пытаясь вспомнить, а какой, собственно, был человек, и увидел перед собой лишь плоский серый силуэт. Силуэт был — а человека внутри не было.

— Никакой… — растерянно подвел он черту.

— Он не в черном? — забеспокоилась Коша. — Лысый?

— Да не знаю я! Ничего не помню. — пожал Роня плечами. — Даже знаешь, чувство такое, будто его и не было. Гипноз какой-то… Ладно. Наверно, я просто устал. Или тот парень действительно крут и стер свой образ. Я ничего не помню — ни облика, ни тембра голоса. Похоже — будто это я сам с собой разговаривал. Но это был не я… Это был другой человек.

Коша вдруг загрузилась на свои сны. И помрачнела.

— А он про меня ничего не спрашивал?

— Нет.

— А про Чижика?

— Нет. Речь шла только обо мне. Ну, так куда ты влипла? — снова вспомнил Роня.

— Да… — Коша никак не могла решить, оживить почти стертые воспоминания или не трогать. — Ронь. Пока не ворошишь — его как бы и нет. Воспоминания вызывают призраков из небытия… Роня! Я это… ну в общем — тусоваться, люди, весело, это… пить, курить, трахаться… Короче, я ухожу! Ты точно через две недели вернешься?

— Угу…

— Я тоже пару недель подумаю. Ладно! Пойду… Мне хочется увидеть Мусю… Может, она чего знает! Мне важно сейчас все выяснить!

— Ну хорошо, — вздохнул Роня. — Я еще посижу. Поразмышляю. Беги!

Коша ушла. У забора она оглянулась. За маятой метели Ронин силуэт принял очертания валуна и казалось будто на пляже никого нет, только костер.

* * *

У Зыскина в кафе была теплая человеческая толкотня и болтовня. Коша взяла стакан сока и села за столик ждать, когда придет кто-то знакомый. Ждать пришлось недолго. Едва она успела допить сок, открылась дверь и впустила запорошенных хлопьями снега Черепа и Мусю.

Стосковавшиеся подружки кинулись друг другу на шею.

— Муся!

— Коша!

— Куда пропала-то? — Муся обиженно посмотрела на подругу. — Ну нельзя же так! Раз — и исчезла!

— Муся! Ну что ты городишь! — Коша горестно вздохнула. — Меня просто не было на свете!

Череп вытащил «Беломор»:

— Клево, что ты пришла. Я взял травы. Марки есть дома. Если хочешь, можно съездить.

Коша довольно напряженно замолчала. Череп по-прежнему был безбров и безволос. Но ведь люди такими не бывают.

— Нет. Марок не хочется, — поморщилась Муся. — Я от измены никак не отойду.

Коша секунду подумала и мотнула головой:

— Не… Не хочу. Марки — грузно. Думать, наблюдать, жилы, гореть. Не хочу. Лень. Вино. Трава. Курить. Колбаситься. Дискотека.

— Давай, — покладисто согласился Череп. — Пойдемте в дабл, покурим.

— Не… — протянула Коша. — Я так не хочу. Давайте вина сначала. Когда сначала трава — спать хочется. А я хочу оторваться!

Череп кивнул и направился с стойке бара.

— Как ты, Мусенька, без меня? — Коша погладила подругу по волосам. — Ты все с Черепом?

— Ой! Кош… — Муся тягостно вздохнула. — Я тут и с Черепом и без Черепа. Месяц меня Зыскин выгуливал. Потом мы с ним поцапались. Пока он меня просто развлекал и кормил, я, понятно, дружила с ним. А потом он давай меня замуж звать, с мамой знакомить — это уж слишком!

— Зыскин? Замуж? — Коша покачала головой.

— Ну… Его Котов сблатовал в мэрию работать. Он хочет теперь совсем взрослым быть. Чтоб семья, дети и все такое… Ну я напилась и наорала на него. Он со мной неделю не разговаривал, потом простил. Теперь опять яичницей угощает…

Коша не нашла ничего лучше, как многозначительно заметить:

— Да-а-а… И у меня такая же байда.

Вдруг ее голову осенила замечательная по своей банальности мысль, но именно банальность мысли убедила в ее правильности и гениальности. Коша как-то бессловесно осознала, что даже понарошку, для заполнения паузы, произнося «Да», она берет ответственность за соучастие в событиях, которые не имеют к ней никакого отношения. Да, но если не говорить время от времени совершенно бессмысленное «Да» или «Нет»- хотя, конечно, «Да» предпочтительнее, оно не так раздражает — можно остаться совсем без совести. В том смысле, что окружающие просто перестанут понимать тебя. Не каждый способен думать своей головой. Тем более, что своей головы-то и нету. Кому она нужна? Коша раздраженно оценила бессмысленность моральных предубеждений общества, которому собственно нет никакого дела до истинного смысла событий. А единственным корыстным интересом является регулярное сообщничество, иначе — подтверждение тождественности его модулей. Нетождественность — не прощается.

— Мусь! Я совершила открытие… — захотелось Коше поделиться с подругой. — Люди-то козлы!

— Да?! — усмехнулась Муся. — Это что-то новое. Что тебя подвело к этой гениальной простоте?

— Да я вот подумала — несправедливо. В армию человека берут в восемнадцать лет — это значит, что он уже может умереть. Вернее, его уже можно убить. А взрослым он признается с двадцати одного. Это же детоубийство получается?

— Что ты гонишь? — поморщилась Муся. — Какое детоубийство? Это же мужики! Они сами только и думают, как кого-нибудь убить.

— Ну не все же… И, потом, я вообще про людей.

— Вообще людей не бывает! — убежденно сказала Муся. — Бывают мужики, бабы, дети, старики и старухи. Мужики хотят убивать, поэтому они и убивают. Пусть лучше друг друга убивают. Иначе они будут убивать все, что слабее. Это у них от яиц.

— Муся! — Коша изумилась. — Откуда в тебе такая мрачность и мизантропическая безжалостность?

— А… Пустое, — утомленно произнесла та и уронила ворох волос на стол.

— Ну не все же хотят убивать! — снова возмутилась Коша. — А заставляют-то всех!

— А кто заставляет? Вот тебя почему-то никто не заставляет? Сами себя и заставляют. Ты пойми! Мужик в природе — существо бессмысленное! Он и создан, для того, чтобы его убивать. А из тех, что останутся в живых, можно выбрать парочку для размножения. Ну, нет у человека врагов! А естественный отбор-то должен быть! Это же природа! Она — дура!

— Ну! Я никогда не буду размножаться таким образом…

— А ты и не баба! А я про баб говорю! — Муся все больше раздражалась. — Черт! Никак я не могу устроиться… Упала вчера на задницу и копчиком ударилась. Ужас какой-то. Теперь сидеть не могу.

— А кто я? — Коша внимательно осмотрела свои вторичные половые признаки и подняла лицо к потолку. — Черт! Сколько тут этих муаровых гадин стало. Я даже начинаю бояться. Такое чувство, что они плодятся.

Вот соберутся кучей и накинутся на Зыскина. И съедят его!

— Его съешь… — Муся вздохнула снова. — К Роне я заходила, но он скучный какой-то. Пишет все время что-то… Потом я трипером заболела. Пришлось таблеток ведро сожрать — до сих пор печень болит. Если бы не Череп, я бы удавилась, наверно.

Коша в задумчивости начала рвать салфетку на клочочки. Оглянулась — Череп застрял в очереди.

— Триппером?! — спросила она Мусю, раздумывая, как сказать о том, что от Черепа исходит опасность.

— Ну… Так что я больше сексом не занимаюсь. Знаешь, пожалуй секс — это плохо. От него только зло и все такое.

— Ты чего? Черепа наслушалась? — Коша встревоженно заклянула в Мусины глаза.

— Ну и Черепа. Я же говорю, он меня спасал. Меня все бросили. А он — спасал. Во ты! Где пропала? — Муся с нежностью и обидой посмотрела на подругу. — Мы с ним ни-ни. Даже ни разу. Только в трипы вместе отправляемся.

— А деньги где берете?

— Череп за музыку хорошо получает. Я помогаю ему. Иногда отвожу куда-нибудь. Иногда что-то там напеваю или бормочу. А… Новость! Валек-то разбился! Представляешь?

— Как?! — удивилась Коша.

— Он ехал на своем «Мерседесе» и въехал с какого-то в столб. Говорят, там у него мешок должен был открыться, но почему-то не открылся. Он несколько дней лежал под капельницей, но все равно кинул кони! У него начался какой-то жуткий сепсис, и он весь почернел еще пока живой был.

— Я знала, — сказала Коша. — И что с галереей?

— Знала? Откуда?

— Нет. Не знала. Я просто подумала, что если его ненавидят так много людей, он все равно влетит. В этом замешана какая-то сила. Ну ладно. И что? Что с галереей? — Говорят, прыщавый там сейчас крутит.

— А-а… Плохо. Он тоже козел изрядный, — Коша снова озабоченно посмотрела на Черепа и решилась. — Мусь. Ты с Черепом осторожнее. Я тут кое-что узнала о его друзьях, для которых он музыку пишет. Они — плохие. Тебе не надо с ними дружить… Может быть все плохо.

— Да мне фиолетово, — лениво заметила Муся. — А чем они плохие? Нормальные прикольные люди. Мы как-то с Черепом на Каменный остров ездили к ним в гости в теннис играть. В августе.

— В теннис?! На Каменный остров?! — Коша даже привстала от возбуждения. — Муся! Там такой особняк, да? Там живет старая тетка, да?

Муся недовольно сморщилась:

— Нет. Никакой старой тетки там нет. И там вообще никто не живет — это клуб какой-то или музей… Я не поняла. Но там есть теннисная площадка, и мы клево играли в теннис. А иногда они к нам приезжают. Рыжий бывает, у которого ты ручку сперла. И Лера бывает. Но реже. Ты же пропала! А мы с Черепом стали тусоваться. Тетка меня так и не устроила никуда.

— Вот так люди и попадают, — мрачно констатировала Коша.

— Зря ты. Знаешь, мне плевать, что они там с кем не поделили. И где они берут бабки. Говорят, что наркотики — говно, но я думаю, что наркотики лучше, чем ничего. Без марок и травы совсем было бы бессмысленно. Вот ты хоть картины рисуешь, а я? Меня никуда не берут! А эти люди, они такие милые. Обходительные. Лера такая красивая. И где-то работает, по-моему, моделью. Или консультантом каким-то. У нее такой классный «Шевроле». Серебристый…

— Муся! — Кошу начала охватывать паника. — Я там тоже была. Я там такое видела! Какой-то сатанинский обряд! Ты что, не веришь мне? Спроси у Черепа. Прикинь! Был ливень, и вдруг над этим особняком облака разошлись и вышла луна. Приехала черная машина. Из нее вышел профессор — тот мужик, который у Черепа музыку заказывает. Из дома вышло тринадцать каких-то дебилов в черной одежде. Потом две тетки вывели девку голую с рыжими волосами. И эти все! Все! Они ее все оттрахали! Потом прикинь — эти мудаки на колени грохнулись, прямо в грязюку. Главный их уехал. Он, зараза, конечно, красивый. Я б сама ему отдалась при других обстоятельствах… Потом все свалили, а девку всю в кровище в дом увели. Я чуть с дерева не свалилась!

Коша все это выговорила торопливым шепотом, стараясь успеть, пока не вернулся Череп.

— Коша! — Муся внимательно посмотрела на подругу. — Ты с ума сошла! Ты наверно, напилась и тебе все это приснилось. Замолчи! Не порти вечер!

— Нет! Ну ты видела профессора-то? — не могла уняться Коша.

— Да нет никакого профессора. Там была Лера, Череп, я и еще двое парней. И все. И мы пили чай и играли в теннис. И беседовали об искусстве. Все! Коша! Замолчи! У меня голова начинает болеть!

Коша пожала плечами. А кто знает, кто врет?

Наконец-то появился Череп с вином. Они куролесили полночи, но Коша все равно чувствовала, что она не с ними. И в конце концов отстала.

* * *

Ночью — домой.

Тихонько скользнула в дверь. Прошла мимо комнаты Евгения на носочках. Вошла в свою, выдохнула. Включила маленькую настольную лампочку. Свет сразу выхватил белый квадрат письма:

«Ты — падшая женщина. Ты со мной — не хочешь, а со своими гадкими подругами собираете по помойкам всяких козлов. Нам лучше расстаться.»

— Блин! Конечно, нам лучше расстаться! — пробормотала Коша раздраженно и швырнула бумажку. — Блин! И Роня, как всегда, не вовремя уехал!

Рухнула в постель и провалилась в черную яму сна. Может к Черепу с Мусей? И чего она не спросила у них… А-а. Да, конечно! Понятно, почему не спросила. А от кого она скрывалась, если не от друзей Черепа?

В восемь утра Евгений вошел в комнату мерзкой разводчицы и встал над ней с решительным видом. Издал нечленораздельный, но выразительный вопль и потряс в воздухе кулаками. Открыв глаза, Коша наткнулась все на ту же записку. Отодвинулась, с удивлением подняла на него глаза и сладко потянулась, полагая, что это обычная мужская истерика:

— Ну подожди хоть до конца недели. Куда я уйду?

Он взял карандаш и решительно начеркал: «Я тебя прощу, но ты больше не будешь ходить по ночам, я не хочу, чтобы ты ела наркотики и трахалась с уродами.»

— Хорошо, хорошо. Только не ори!

Она отвернулась к стене.

Он дернул ее за плечо и заставил снова повернуться.

— У-у…ма-ай… о-о-о веч…е-е…а.

— Хорошо! — Она снова отвернулась.

Он быстро накорябал что-то на бумаге и снова дернул ее.

«До вечера! Если нет, завтра уходи!»

— Ну хорошо! Хорошо! — крикнула Коша, раздраженно и вскочила на постели.

Евгений ушел. Громко хлопнула дверь.

Коша бессильно рухнула на спину:

— Наркотики… уроды. Сам-то! Кресло гинекологическое!

Внезапныйо припадок ярости поднял Кошу с кровати. Она колотила руками по стене, орала и не успокоилась, пока не выбила костяшку. Завыла от боли и с облегчением зарыдала.

— Сука! Сука! Сука!

ОТТЕПЕЛЬ

(Коша)

На следующий день Коша обнаружила, что арестована. Евгений закрыл ее.

Она высунулась в форточку. На улице все вздыхало и капало. Влажный ветер громыхал крышами. Коша оделась и собралась идти. Но ключа в кармане не нашла. Она подумала, что швырнула его где-то в комнате, раздеваясь. Она перерыла все возможные места. Безрезультатно. Кошу затрясло. Плача, она разнесла всю квартиру.

Распахнув окно, Коша вывесилась наружу. Под подоконником проходил довольно широкий карниз. До лестницы было метра полтора. Можно рискнуть. Коша перевалилась через подоконник и довольно легко нашла точку опоры. Осторожно прикрыв окно, беглянка распласталась на стене и начала рискованный путь. Этаж был-таки шестой. На некоторое время осталась наедине с кирпичной кладкой и своим прерывистым дыханием. Довольно быстро растопыренные пальцы правой руки ткнулись во влажный ржавый прут, Коша схватила его и почувствовала себя гораздо лучше. Скат подвальной крыши довольно ощутимо ткнулся в ступни — она чуть не прикусила язык.

— Вот и все! — усмехнулась она, глядя на приоткрытое окно.

Лужи всплескивались под ногами упругими блюдцами.

Коша бежала вприпрыжку и орала, как сумасшедшая, стараясь нарочно попадать в самые середины. Они встретились с Мусей, и Коша опять хотела прочистить мозги подруге, но та только покачала головой и вечером опять ушла к Черепу.

Коша тоскливо побродила по улицам и поймала себя на том, что дико хочет видеть Рината.

* * *

Звук испанских флейт, которые они слушали летом, пели над прямоугольником двора.

Коша побежала по лестнице бегом, чувствуя, что ее ждут. Ринат открыл дверь с кистью в руках. Тень пробежала по отрешенному лицу синеглазого «ангела». Кисть со стуком ткнулась в пол.

Они свивались в кольца, как змеи. Они стали ветром и огнем и сжигали друг друга. Они стали одним океаном и вздымались к небу огромными цунами.

Ночью оттепель достигла невероятной силы. С крыши лилось так, будто идет дождь. В открытое окно, покачивая штору, вваливалась охапками сырая улица.

В комнате горела только маленькая настольная лампочка и шкала магнитофона. Мягкие мандариновые отсветы выхватывали из темноты острые рога раковин, поблескивали на стеклянной поверхности баночек с краской.

— Странно, — прошептал Ринат. — Я сегодня вспоминал тебя. Нашел кассету и целый день слушаю. Я теперь только понял, что с тобой было совсем не так, как с другими. Жалко, что ты не питерская. Родители никогда не простят мне. Ты ближе, чем тело. Я не знаю, как ты это делаешь…

— А разве можно по-другому? — Коша скользнула ладонью по его спине.

Преграда между ее рукой и телом Рината тут же исчезла. Она чувствовала, как внутри него разгоняются потоки огня. Было легко. Она снова была собой. Она вспоминала лето, флейту и бесконечные шатания по городу. Только одно она не хотела вспоминать. И не вспоминала. И не вспоминала, как выбросила в воду пистолет.

— А давай вместе улетим куда-нибудь… Я тебя научу, — сказала Коша.

И глаза ее безумно блеснули.

— Надеюсь мы не будем прыгать в окно? — с беззлобной иронией выдохнул Ринат.

В конце концов, это была его неотъемлемая часть. Принять или не принять? Принять — значит присвоить другое, стать шире. Меняться. Другая жизнь. Возможности. Быть собой — значит уметь быть другим.

— Нет, — вздохнула она. — Ложись на спину и закрывай глаза.

Ринат послушно перевернулся. Ощущение власти над податливым телом любовника воспламенило Кошу еще больше.

Она зашептала:

— Почувствуй, что тебя нет. Как будто твое тело растворилось в темноте. Забудь, что у тебя есть мышцы. А теперь стань легким и всплывай на поверхность. А теперь смотри вперед, там появится голубой огонь. Снаружи голубой, а в центре белый. Главное не испугаться, когда он начнет приближаться. Видишь?

— Да…

Когда вспышка приблизилась, огромная непосильная энергия ворвалась в их тела, выгнула позвоночники дугой и сотрясая в судороге заставила потерять сознание. Они пропали в белом неподвижном огне.

* * *

Утро наступило внезапно. Без снов, без воспоминаний, словно перевернули лист в тетради. До обеда валялись в кровати. Коша была спокойна и равнодушна. Она думала о предстоящем прощании с любовником как о простом обыденном факте. Ночное путешествие вылечило ее. Не было больше летней муки и страха потерять. Коша поняла, что это не вне, что это — в ней.

Она отошла к окну, вспоминая в кратце все жертвы лета. Чернуху, Рыжина, Чижика. И последнюю жертву настигнутую кем-то, кто там наверху, Валька. И поняла, что не знает, чем считать смерть Чижика — утратой или освобождением. Возможно то, что он предлагал была жизнь. А возможно — смерть.

Ринат поднялся задумчивый и погруженный в себя.

Дневная обыденность заставила его снова надеть привычную личину.

Он боится перемен — поняла Коша.

Ринат совсем не Чижик. Абсолютно не Чижик. В мозгу снова укором мелькнул его образ, но был настолько нереален, что испытывать угрызения совести было так же глупо, как мучиться виной за измену открытке любимого киноактера.

Что делать? Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

Ринат ждал, когда она уйдет, и она не стала его напрягать.

— Прощай, «ангел», — сказала она, чувствуя, что смотрит сверху вниз.

Ушла, прохладно попрощавшись. Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

Ринат неожиданно долго задержал ее руку, проводив, что было еще более странно, до самого трамвая. И долго стоял, глядя ей вслед.

Но она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.

* * *

Вернулась к Евгению. Полезла по пожарной лестнице. Окно было закрыто. Плохо.

В окне свет. Подъезд. Томительный подъем гремучего лифта. Звонок. Скрип ключа.

Открылась дверь — Евгений угрюмо посмотрел исподлобья. Легкое чувство вины шевельнулось в ней. Жаль Евгения! Жаль!

Он отступил. Она вошла. Он ударил ее по лицу так, что из носа хлынула кровь. Падая, Коша ударилась затылком, и в глазах сразу же запрыгали зайцы.

— Ты что? — заорала и тут же замолкла от нестерпимой боли.

Стошнило. Чувство вины прошло мгновенно. Глухонемой снова замахнулся.

— Не-е-ет! Не надо! — зашептал Коша, прикрывая голову руками и вытирая мокрые губы. Заплакала от боли и беспомощности.

Евгений замычал, стиснул зубы и, ища взглядом жертву, оглянулся. Подошел к дверям и пробил доску кулаком. Видимо, он выбил костяшку. Потому что тут же схватившись за кисть, упал на пол и прижал руку к животу. Плача, Коша подошла к нему и потянула руку. Точно. Вокруг среднего пальца была синяя блямба. Она взяла его за палец и дернула. Палец встал на место. Глухонемой вскрикнул. Он больше не мог ненавидеть ее, но не в силах был вынести. Заплакал.

Она погладила Евгения по голове и ушла в ванну отмываться.

У Коши была очень густая кровь. Как смола. Коша с трудом отмыла лицо. Черные комки долго не хотели проходить сквозь решетчатый фильтр. Повозила пальцем, потом выдернула решетку. Мельком глянула в зеркало. Хороша!

Вернулась в комнату.

А куда еще? Зима! Вся российская независимость и гордость и чувство собственного достоинства вечно разбиваются об эту жуткую непереносимую зиму.

Евгений все сидел на полу и тупо смотрел вниз, переполненный непривычными чувствами. Коша прошла мимо и легла в кровать. Дико болела голова. Она накрыла голову подушкой и стала ждать, когда пропадет сознание. Сквозь щель она увидела, что зажегся свет. Глухонемой пришел в комнату и горестно вздохнув, уселся прямо на пол возле кровати.

— Никогда не буду! — сказала Коша.

— Лъублъу. Хочу гъоъоорит. Не-е могу все пи-ис-ать!

Евгений застонал и треснул ладонью об пол. Замер на секунду. Протянул руку и жалобно, переполнено нежностью и обидой, погладил одеяло. По его впалым щекам скупо прокатилась стыдливая слеза. Коша не шелохнулась. Она давила в себе просыпающуюся жалость. Нельзя. Лучше сразу.

— Ты слышал, что я говорю? Я больше никогда не буду этого с тобой делать.

Собралась с силами и отчетливо повторила:

— Я НИ-КО-ГДА НЕ БУ-ДУ С ТО-БОЙ Э-ТО!

Евгений поднял глаза с тем же выражением, которое было у него, когда Коша расквасила ему нос в троллейбусе. Она отвернулась, чтобы не видеть его беспомощности и не потерять твердости духа. Некоторое время глухонемой сидел на полу молча. Закурил.

Поискал бумагу, но не найдя ничего, написал фломастером прямо на полу: «Я люблю тебя!»

Коша прошептала, пряча покатившиеся слезы:

— Нет. Не хочу, чтобы ты бил меня. И… я никогда уже не смогу быть с тобой.

Он не понял, что она сказала, но понял, что она имела в виду. Евгений задавил бычок себе об руку, не издав при этом ни звука, и ушел к себе. Всю ночь бродил, писал, курил. Коша просыпалась, чувствуя его маяту и снова проваливалась. Утром ее разбудил звук разрываемой бумаги. Измученный бледный Евгений зашел к Коше, уже в пальто и ботинках и написал губной помадой на стекле: «Завтра. Ты уедешь завтра! Лучше бы я тебя совсем не знал.»

И вышел из квартиры.

Превозмогая тошноту и головную боль, она сидела и думала, что же делать дальше. Конечно, Коша понимала, что она — сука, а куда деваться-то?

БЕЗОБРАЗНАЯ РАЗВЯЗКА

(Коша)

Сырой скучный день. Коша долго лежала в постели в полной апатии. Страшась выбраться из-под одеяла. Услышала, как хлопнул дверью Евгений. Странно, не зашел к ней в комнату. Наверно, сильно зол. Коша с тоскливой равнодушностью провела пальцем по обоям. Желтые верблюдики куда-то брели по пустыне с золотистыми кустиками колючек. По два верблюдика, по три. Она вздохнула и скинула одеяло.

Жаль, что нельзя попроситься к Мусе с Черепом. Ну их к черту этих маленьких гаденышей, лысых профессоров, Лер, рыже-лысых мужиков. Она не готова сейчас с ними разбираться. Ей надо как-то разобраться с обустрой ством своего тела в этом мире. А потом уже с головой. Что там глюки, а что не глюки. Чижик много чего говорил интересного. Но он же умер! Он — призрак! У него все по-другому.

Собравшись с силами, Коша поехала в галерею на Староневском.

Какой-то мужик в серой куртке выносил свертки из галереи и складывал в «Круизер». Коша равнодушно проводила его взглядом и направилась внутрь. В дверях она напоролась на какого-то толстого иностранца — пришлось отскочить, чтобы не упасть. Тот прошел прямо сквозь нее и остановился смотреть, как грузят запакованные в крафт холсты.

Правда! Что художник? Лучше бы картины рисовали покойники. Им не надо платить ни половины, ни двадцати процентов.

Мужик в серой куртке очень старался. Коша с отвращением вошла в галерею. В выставочном зале не было ни одной ее работы. Она побледнела. Почему-то не пришло в голову, что они ушли. Заволновалась, что убрали из экспозиции, потому что они плохие. Сдерживая досаду, дождалась хозяина. Вскоре тот выбежал из кабинета и пробежал мимо нее на улицу, коротко махнув рукой. Лицо его изображало крайнюю степень деловитости. Коша присела на скамеечку возле окна. Галерейщик подобострастно тряс руку иностранцу. Иностранец сел в «Круизер» и уехал. На лицо галерейщика упала тень задумчивости. Он постоял, оглядывая вход и вернулся внутрь.

— Пойдем, — махнул он рукой Коше.

Коша послушно поплелась следом.

В кабинете галерейщик открыл сейф и честно выдал толстую ей пачку зеленых. Только в этот момент Коша догадалась, что это ушли ее работы, однако не испытала никакой радости. Опустошение и чувство утраты заполонили ее сознание. Взяла вожделенные баксы и с омерзением спрятала их в карман. Затошнило от всего сразу — от толстого мужика, его бабок и своей живописи.

* * *

Война.

В ней началась война. Она хотела крови. Бабки всегда, как бы она не презирала их, как бы ее не порадовала справедливая смерть Валька, но бабки, надо признать, приводили ее в состояние мрачной мстительности. Коше хотелось подходить к каждому прохожему и, тыча пачку купюр в нос, в безобразном торжестве орать:

— Ну что? Видели? Видели? А вы говорили, я — никчемная!!!

Но она сдерживала себя. Сейчас ей очень хотелось ткнуть в нос только Евгению. Вальку и так уже ткнули как следует.

Вернулась домой. Четкие короткие движения. Без эмоций. Позвонить Мусе, сказать ехать. Сходить в лавку за жратвой и выпивкой. Не прикасаться к Евгеньевому холодильнику. Сотку на полку за то. Не надо ему должать. Пусть подавится.

Села в кресло. Коньяк. Бокал. Курить. Покой. Муся. Ехать. Ждать. Собирать сумку. Кейт Джаррет.

Раздался звонок в дверь и замигали красные лампочки. Коша открыла дверь. Муся приехала не одна — некий бледный юноша с горящими глазами и всклокоченной головой нес следом сумку с апельсинами.

— Все! К черту! Все продала, съезжаю! Нажраться хочу! — сказала Коша мрачно.

Гости вошли в прихожую и стали раздеваться, оставляя на линолиуме черные отпечатки ботинок. Коша досадливо поморщилась и пошла за тряпкой.

— Идите в комнату! — не очень-то ласково проводила она гостей.

Вытерла следы и прошла следом.

— Продала работы… — сказала Коша еще мрачнее. — Не пойму, почему мне так херово. Все так, как я хотела. Башлей полный мешок. На самом деле этот мудила замучил меня в доску. Я уже сама себя ненавижу.

— Да уж! Тетя лучше, чем Евгений, — флегматично заметила Муся, усаживаясь в кресло.

Юноша присел на подлокотник.

Махнув рукой в его сторону, Муся добавила:

— Это Леша.

У юноши был отчетливый спермотоксикоз.

Коша поморщилась и вздохнула насчет тети:

— Тетя лучше. А то!

— Масик! — обратилась к юноше Муся. — Ты не помоешь фрукты?

Леша кивнул кудрявым чубом и отправился на кухню.

— Что у тебя с лицом? — спросила Муся, увидев синяк на носу Коши.

— Да вот… Поговорили… Это что за чудо? — Коша кивнула в сторону кухни.

Похоже Муся решила трахнуть весь Питер.

— Ну-у-у… Так. Человек слаб, — Муся пожала плечами и отхлебнула сок. — Не знаю. Прибился по дороге. Говорит поэт.

— А как же Череп? И доктрина о вреде траха?

— Отстань! — вздохнула Муся. — Ты уже нашла, куда?

— Не-а… — усмехнулась Коша. — Сегодня пойду искать. Надо до Евгения успеть. А то он мне точно что-нибудь сломает. Он вчера такое устроил. Песня! Давай выпьем, не могу понять, что со мной. Может лучше станет.

Они накатили по чуть-чуть и задумались, осязая горячую волну, разбежавшуюся по жилам. Коша вяло посмотрела в окно, соображая, как в остаток дня умудриться и найти жилье и съехать. Удивилась, что даже это ее не пугает. Хорошо, что работы продались. Нести все-то одну сумку.

Тут ее посетила не очень хорошая идея, но на всякий Коша спросила:

— Слышь, Муся! А нельзя к твоей тете?

Вдруг предметы перед ее глазами подернулись пленкой и дрогнули, словно отражение на поверхности воды.

— Не… Коша, — протянула Муся. — Не сердись. Но тетя даже меня терпит с трудом. Я ж теперь у Черепа. Ты же знаешь!

— А денег если дать? — Вдруг Коша увидела, как пол увеличился и двинулся ей навстречу. Она схватилась за подлокотник. — Ой! Кажется, я падаю в обморок, Муся… Пойду-ка я в ванну. Вы тут начинайте… Я вернусь. Только это… Поскромнее, если можно. Что-то мне так хреново.

Выключатель. Лампочка. Белый кафель. С трудом стащила с себя одежду. Неужели от коньяка?

Вода с шумом пробивала в пене дыру. Свалилась в горячую воду. И погрузилась по самые ноздри. Сначала стало легче. Тепло приятно охватило тело. Но внезапно в глазах потемнело, сердце подозрительно заколотилось и рвануло в глотку.

Надо вылезать.

Коша с трудом перекинула непослушный организм через край ванны. В голове — кадр из «Клуба путешественников» — пляж неповоротливых морских котиков. Охота. Стрелять. Погибать. Изрезанные клыками шеи котят.

Не было сил на себя накинуть даже полотенце. На четвереньках Коша вывалилась в коридор, чтобы глотнуть прохладного воздуха. Легче не стало. Ноги подогнулись, она не смогла встать и с ужасом увидела, что посреди кухни на табуретке сидит злобный Евгений и курит одну за одной. Черт! Всегда все одно к одному. Надо же ему было вернуться так невовремя.

Она равнодушно поползла в свою комнату, потеряв по дороге полотенце.

На диване бледный Леша исправно двигал крестцом в разгаре отправления оргастического культа, а Мусина улыбающаяся голова мерно качалась в такт. Коша с трудом натянула на голое тело брюки и свитер.

— Блин! Что за люди! На минуту оставить нельзя — уже бардак! — сказала она злобно. — Вы охренели! На кухне Евгений. Хоть каплю совести-то имейте! Что он вам-то плохого сделал?

— А что?! Он и сам не дурак! — удивленно подняла голову Муся. — Летом-то вспомни!

— Блин! — Коша резко дернула сумку из-под кровати. — Говорю вам!!!

Ярость привела ее в себя.

Евгений был уже не на кухне. Он стоял за спиной в состоянии крайнего возбуждения.

Коша крикнула Мусе:

— Уходим!

И рванула ее за руку.

Евгений ничего не предпринимал. Он стоял бледный и задумчивый. Бури, бущующие в нем, проявлялись в виде судорожно сжимаемых челюстей и кулаков. Муся, все еще не понимая, что происходит, неохотно начала выкарабкиваться из-под бледного юноши. Юноша понимал еще меньше. Он поднял с полу голубой комочек трусов и, с трудом удерживаясь на ногах, натянул их на тощий зад. Евгений сделал шаг и с низкой стойки влепил неудачному секстеррористу в челюсть. Почему-то он решил вылить в него всю вскипевшую в нем энергию.

Схватив пьяненькую полуодетую Мусю за руку, Коша рванула к выходу.

— Ты меня разобьешь! — крикнула Муся и шарахнулась от косяка.

Когда безобразницы уже выбегали из подъезда, наверху раздался дикий крик и грохот падающего тела.

— Блин! — вяло удивилась Муся. — А что это его так разобрало? Помнишь летом? Он типа не против всего такого был…

— Муся! — мрачно сказала Коша. — С тех пор все изменилось…

— Что будем делать-то? — Муся поежилась.

— Взрослеть… — мрачно сказала Коша. — А что нам остается?

Муся, не понимая, смотрела на разозленную подругу.

— Это как? — растерянно спросила она и встряхнула головой.

Из подъезда вывалился Леша с подбитым глазом.

— Пойдем отсюда! — Коша повернулась и двинула в сторону троллейбусной остановки.

— А куда? — Муся расстроено плелась следом.

— Да какая разница? Пойдем в общагу… — Коша пыталась разглядеть мир сквозь черные мурашки. — Может, там кто-то есть… Черт! И Роня уехал… А может этот есть. С четвертого который…

Они молча погрузились в троллейбус. Город двинулся, унося Евгения в безвозвратное прошлое.

— Что ты имела в виду? — поморщилась трезвеющая Муся.

— То, что когда становишься взрослым — тебя перестают прощать. И нечего на это рассчитывать… И вообще…

— А-а-а-а… Да-а! — раздумчиво согласилась Муся.

Улицы тускло поблескивали окнами.

— Какой-то картонный город? — раздраженно заметила Муся, отвернувшись от окна. — Все ненастоящее. Я иногда чувствую себя набором парадигм.

— Чего-чего? — Коша с интересом отметила красоту чуждого слова. — Пара…чего?

— Па…ра…дигм. — подчеркивая слоги повторила Муся.

— А чего это?

Муся пожала плечами:

— Не знаю… Слово красивое. Просто красивое слово. А разве хоть одно слово имеет смысл? Просто говоря слово, мы имеем в виду приблизительно одно… но кстати не всегда одно и то же… Какая разница, что я горо… говорю, если никто не знает, что я имею в виду. Не сомневаться можно только в числах. Вот если я скажу два яблока, то точно будет только два. А какие яблоки?

Коша одобрительно кивнула.

На четвертом была угрюмая пьянка.

В центре комнаты был ящик водки и трехлитровая банка с огурцами. Вокруг на стульях сидели трое парней и сосредоточенно бухали. Громко, стараясь перекрикнуть друг друга, травили анекдоты.

— О! Девчонки! Клево! Проходите! — воскликнули они, увидев подружек.

Коша сморщилась, но выбирать не приходилось.

Хозяин пьянки щедро плеснул водки в два граненых стакана и протянул вилку с огурцом.

— Вилка одна! — сказал он с философским выражением. — Мы бабки в галерее получили. Отмечаем.

Муся начала разглагольствовать про Дали и де Кирико.

Кошу охватила смертельная скука и присовокупилась к прелестям грипозного состояния. Пытаясь обмануть болезнь, Коша нажралась до совести. Потом отползла на чью-то кровать и свернулась калачиком, так и не сняв куртку, равнодушно продолжая наблюдать за другими. Присутствие людей утешало. Но хотелось смотреть на них, не прикасаясь. Вскоре смысл слов перестал различаться, остались только однообразные мелодические фразы. Кошины глаза начали сами собой слипаться, и она, было, уже уснула, но тут в комнату вошел еще один гость. Собутыльники встретили его дружным ревом. Коша открыла глаза — это оказался третьекурсник с актерского, большой любитель подрать глотку. Он скинул куртку и тут же потянулся к гитаре. Выпил полстакана водки и поправил колки.

— Мужики! Квартира пропадает дешевая. Никому не надо?

— Мне надо! — встрепенулась Коша.

— Держи! — он протянул ей бумажку с телефоном. — Я замуж вышел. У меня этот вопрос решился. Там хозяйка нормальная. Бабки берет и исчезает. Позвони ей скорее. А то она обломится.

— Ага, — сказала Коша и снова упала на койку.

Актер мощно долбанул по струнам и заголосил «Старика козлодоева». Собутыльники грянули хором.

Коша перестала чувствовать сознание, но начала задыхаться. Поднялась. Выползла в тусклый коридор, сжимая в руке клочок тетрадного листка. Дышать.

Она пробралась на черную лестницу и распахнула окно. Лежала на подоконнике общаги и блевала в холодную ноябрьскую тьму. Когда желудок опустошился, она так и осталась лежать, свесив голову вниз, и слушала, как чмокают поцелуи капели. Подумала, что хочет разбиться, но боится умереть, хочет умереть, но боится разбиться. Вдруг она почти физически увидела, как летит вниз и расплющивается подобно капле. Страх обдал лоб холодными пузырьками. Ноги ослабли.

Коша поморщилась от отвращения к себе и отвернулась от окна. Закрыв створку, она села на ступеньки лестницы. Придумала, что надо будет как-нибудь заставить себя прыгнуть вниз, чтобы больше не бояться этого. Только так, чтобы все подумали, будто это не она, а случай. Все-таки стыдно быть самоубийцей. Но как узнать смысл жизни, если не рискнуть ей?

Общага постепенно затихала.

Утром Коша проснулась от того, что какой-то тувинец тренировался в горловом пении.

Она с трудом подняла со ступенек тяжелую раскалывающуюся голову. Полезла в карман проверить деньги. На месте. Дико болела шея от неудобной ночи. Нашла в кармане клочок с телефоном. Долго смотрела на него, не понимая. Потом вспомнила — телефон квартирной хозяйки.

Надо звонить.

Покачиваясь, Коша поднялась на ноги и с большим трудом не свалилась. Лестница метнулась навстречу, но она успела схватиться за перила.

Тувинец понимающе улыбнулся.

Коша кисло поморщилась. Доползла до душа. Долго стояла, включая то холодную, то горячую воду. Немного отошла. Черт бы побрал этого Роню! Дернул черт его уехать, когда… Вышла на улицу — снова пасмурный день. Хорошо, что нет солнца.

Мрачные прохожие. Позвонила из автомата хозяйке. Повезло — та сразу согласилась. Приехала по адресу. Отдала деньги. Закрыла за хозяйкой дверь. Легла в куртке в постель и отрубилась.

БЫТЬ ЖЕНЩИНОЙ

(Коша)

Девять дней она не выползала из кровати, изредка блюя в алюминиевую кастрюлю, которую приволокла с кухни и поставила под кровать. На десятый день, обливаясь ручьями пота, и шатаясь от пустоты в голове и отпустившего гриппа, Коша добрела до ванной и содрала пропитанную потом одежду. Посмотрела в зеркало — лицо отекло, под глазами набухли отчетливые мешки.

Внезапный голод.

Было ощущение, что хочется кусок мяса. Но это не было правдой, потому что хотелось лежать в постели и не шевелиться, не поднимая тяжелых, словно надимедроленных, век. Однако голос внутри усилился. Императив «хочу» грызанул стенку желудка.

Пожаловаться кому-то. Некому.

«Возьмите меня на колени и погладьте по голове, я ни в чем не виновата.» — проплакала молча Коша.

Нашла на кухне пыльный сухарь. Сжевала с остервенением. Тошнотная слюна брызнула под язык. Еле добежала до унитаза. Сухарь в одно мгновение вернулся наружу. Внутри поселилась слабость. Димедрол. Съесть кусок мяса! Мясо. Оно висело перед глазами огромным виртуальным образованием, затмевая действительность. Оделась кое-как. Почти плача от бессилия, спустилась по лестнице вниз.

У порога была наледь. Естественно, поскользнулась и грохнулась во весь рост. Вот почему старухи цепляются за руки случайных прохожих.

В забегаловке воняло сгоревшей рыбой. Коша не могла сказать даже «мяу», поэтому буфетчица злобно переспросила раза три, чего девушка хочет. Коша ткнула пальцем в черный кусок на витрине.

— А, бифштекс… — наконец-то догадалась буфетчица и швырнула тарелку с куском.

Коша заплакала и, под позорным принуждением, пошла к столику жевать свой, желанный кем-то другим, кусок мяса. Тупо смотрела в мутное загаженное сальными пальцами окно и пыталась проглотить хотя бы кусочек, передвигая его между всхлипами с челюсти на челюсть. Она не могла понять, что с ней происходит. Было полное ощущение, что в нее кто-то вселился и диктует, что делать, при помощи желаний. Коша взбунтовалась и отодвинула тарелку. Внезапно желудок выбросил наружу лужицу горькой вонючей желчи. Прямо в сраный бифштекс.

Брезгливо провела рукой по губам — салфеток тут не водилось — и обтерла ее об нижнюю поверхность стола. Уборщица заорала, но Коша даже не обернулась, потому что следующий спазм уже ворочался в кишках. На улице она еще раз блеванула, вцепившись рукой в дверную ручку и вдохнула влажный воздух. Он спасал. Сумерки в мозгу светлели пятнами вдохов. Коша, как Будда, выдыхала вселенную, оставаясь в момент выдоха в темноте черепа, как Джинн в бутылке.

Побрела в сторону Василеостровской, размышляя, что же это с ней случилось. Может червь какой завелся, а может во сне в нее вселился инопланетянин?

У метро встретила Зыскина. Тот покупал пиво. Как всегда любимую «трешечку». Увидел Кошу из очереди.

— Привет! — издали окликнул он.

Та вяло махнула лапкой и подбрела ближе.

— Привет! Ты что? Болеешь? — спросил он.

— Да нет. Уже все. Был грипп, а теперь просто тошнит, — сомневаясь, сказала Коша. — Но у меня бывает так, что меня тошнит. Меня вообще от жизни чаще всего тошнит. Гастрит.

— А муравьи?

— Перестали. Евгений меня вылечил от муравьев, но довел до гастрита.

— Чем?

— Любовью…

— Вылечил?

— Довел!

— А ты что, ушла?

— Да.

— Значит ты не знаешь? — Зыскин засмурел.

— Не знаю… А что я не знаю?

— Муся разбилась. Вчера девять дней было, — тихо, глядя куда-то в сторону сказал Зыскин. — Они с Черепом чего-то обдолбились. И она решила полетать.

Коша задумалась — как это Муси может не быть? Чушь полная. А с кем же тогда куролесить и все такое?

Она покачала головой:

— Ты гонишь!

Зыскин серьезно вздохнул:

— Такими вещами не гонят! Это была моя любимая женщина. Я вот этими руками землю кидал. Мы звонили твоему, вернее посылали мыло1. Он же глухой. Но он же не передал тебе. А больше никто не знает, где ты теперь.

## 1 Мыло (здесь от e-mail) — распространенное название электронной почты.

Стало горько и пусто.

— А вы что, знали все, что я — у него?

— Не сразу. Он скрывал. Глухонемому удобно скрывать. Вообще, странно. Он же друг Рината. Валек разбился, но «Второе пришествие» выставляется. Кстати! Ты была права! Смерть Валька оказалась ужасна. Он гнил заживо и орал несколько дней подряд, пока сердце не остановилось

Коша махнула рукой. Только с Зыскиным еще не обсуждала она судьбу Валька.

— Зыскин! Пойдем напьемся, — предложила она. Она как-то сразу все поняла и про «Второе пришествие» и про Рината, и про Рыжина и про все… Только никак не могла понять почему же она знает про лысого мужика, и Череп знает, а Муся не знала. И Зыскин, наверное, не знает.

— Пойдем… — грустно сказал Зыскин.

Пошли в бар. Коша все пыталась осознать известие. Взяли по пятьдесят и оливки. Молча выпили.

— Ну подожди, — Коша вдруг поняла, что ей сказали правду. — Как все было?

— Никто не знает. Череп молчит. С ним плохо последнее время. Наверно, в дурку попадет. Духи какие-то у него. Призраки.

— Ну и что? Я видела этого призрака. А в дурку-то зачем?

— А… — Зыскин поиграл пустым стаканом. — И ты видела. Сколько вы марок съели перед этим?

— Нисколько… И не пили ничего. Просто зашли в подъезд. А ты что, никогда не видел? Их тут полно! Пленки вообще на каждом углу. Они особенно скапливаются, когда грязная групповуха. Одни на скатов похожи, другие на амеб. Даже здесь есть.

Она посмотрела на потолок:

— Вон!

Зыскин посмотрел туда, куда Коша ткнула пальцем, но ничего особого не заметил. Правда там колыхалось смутное пятно, но это мог быть оптический эффект. Он потряс головой, пятно пропало.

Зыскин, прикалываясь, перекрестил угол:

— Сгинь сатана!

Коша мрачно хихикнула:

— Не поможет. Во-первых, креститься надо по-староверскому. А во-вторых, от пленок это не поможет. И вообще ни от чего. Видеть ты их не перестанешь. Они просто трогать тебя не будут.

— А я и не видел ничего… — пожал плечами Зыскин.

— Да?… Везет тебе. — Коша закинула оливку в рот и с наслаждением обгрызла ее. — Блин! Зыскин! С тобой приятно пить. — сказала Коша, вспомнив последний поход в общагу. — Вообще ты меня иногда радуешь, когда про психов рассказываешь. Вот скажи мне, почему мне все время на каких-то ужасных мужиков везет. Нормальные-то бывают?

— Бывают, — грустно сказал Зыскин. — Но они для нормальных теток. А ты сумасшедшая. Чем тебе Евгений не понравился? Мужик работящий. Денег есть. Немой — так в койке говорить-то необязательно. Даже хорошо. Доставать не будет.

— Замолчи! — Коша судорожно растопырила пальцы. — А то я блевану. Скажи лучше, ты помнишь, тут бывал такой Чижик, и мужик рыже-лысый. На «блондина в черном ботинке» похож?

— Смутно. А что?

— Не знаешь, где их найти?

— Нет. Это друзья Черепа. Рыжий ему музыку заказывал. А Чижик. Не знаю. Никто ничего не говорил. А что?

— Да так. Вспомнила. Они тут летом все куролесили. Ой, Зыскин! Кажется, в меня вселилась нечистая сила. Надо пойти изгнать беса.

— Глупая ты, — сказал Зыскин. — Хочешь я тебе все про тебя расскажу?

— Прямо все? — Коша подняла брови. — Валяй!

Зыскин откинулся к спинке и начал:

— У тебя вместо личности свалка обрывочных образов. Доминантная мать, поэтому ты ненавидишь женскую роль. Ты всегда будешь сбегать от мужиков или находить такие беспонтовые варианты типа Рината. Будешь кидаться от Рината — потому что он беспонтовый к глухонемому и обратно. Ринат тебя устраивает потому что не подавляет, а глухонемой не устраивает — потому что подавляет.

— Ну насчет матери ты прав, — сощурилась Коша.

— Да. Ты агрессивна. В твоей сексуальности очень много агрессии. Нормальные мужики не дают тебе возможности реализовать ее. Они сами такие. Тебе нужен или гей или лесбиянка. Но беда в том, что при всем при том ты ждешь от того же Рината, чтобы он во всем остальном вел себя как мужик.

— Нет… Ты гонишь, — Коша с отвращением вспомнила глухонемого. — Меня бесят мужики. Глухонемой меня просто извел. Он вообще меня всерьез не воспринимал!

— Ну… Может он тебя любил? Просто как женщину?

— Чего? Тебе бы такую любовь! У меня из-за него сотрясение мозга было… Да пошел он! Зыскин, возьми еще водки. Что-то мне так хорошо от нее стало. Даже не тошнит больше.

Зыскин махнул бармену и тот принес еще две по пятьдесят.

Они впили. Коша долго мусолила оливку, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, утренняя напасть закончилась.

— Э… а ты не знаешь, бывают глисты, которые гипнозом действуют?

Зыскин отвесил челюсть от удивления:

— Это как?

— Ну ты чего-то не хочешь, а он хочет и заставляет тебя. У меня утром такое было. Как будто в голове кто-то говорит — иди съешь мясо! Ну я съела его и всю столовую обблевала потом. Может это глист?

— Ты беременна. Не надо тебе больше пить. В смысле выпивать. А то родишь уродика.

— Что?! Что ты гонишь? С какого? Я предохранялась! Это глист!

Коша задумалась, со страхом прислушиваясь к своим ощущениям. Может и вправду беременная? Блин! По коже побежали мурашки.

— Ну, — вздохнул Зыскин. — Тебе виднее. Ты бы сходила да проверилась.

— Спасибо за совет, — мрачно усмехнулась Коша.

Вдруг стало себя очень жалко, и она с трудом не заплакала. Вспомнила, что Муси больше нет и попыталась это ощутить. Она представила, как Муся лежит одна в деревянном ящике в черной сырой норе, сверху на нее падает мокрый снег и струйки мутноватой воды капают сквозь доски на лицо. И ветер шелестит бумажными цветами.

Из глаз потекло.

Она дернула Зыскина:

— Давай съездим на кладбище.

Он согласился:

— Давай. Только не сегодня…

Коша шмыгнула носом и поднялась:

— Пойду умоюсь. Что-то все так плохо. Всегда, когда работы продам — плохо. Деньги есть, а радости нет. И Муси нет. И Роня уехал. А ты духов не видишь. О чем с тобой говорить…

Она поплелась в туалет.

* * *

Зыскин задумчиво посмотрел в тот угол, куда показывала Коша, неожиданно увидел там нечто мутное, похожее на амебу и с ужасом отвел глаза. Кафе показалось ему чуждым и незнакомым. Мир пошатнулся, потянуло неприятным сквозняком. У Зыскина возникло стойкое ощущение, что ничего этого вокруг нет. Но самое странное, он чувствовал, что рассудка не потерял.

Зыскин мотнул головой. Пленка пропала. Его руки неуверенно вцепились в край стола. Стол был по-прежнему твердым.

Зыскин метнулся к барной стойке, взял две по сто, выпил все в одну харю и снова осторожно глянул в угол. Муаровая субстанция медленно ползала, описывая кривоватый круг. Зыскин поднялся к себе в кабинет, стараясь не смотреть по сторонам.

Оделся.

И ушел из кафе.

* * *

Коша подняла глаза на мутный квадратик туалетного зеркала. Домой. Забиться в нору и никого не видеть.

Поймала машину.

Добравшись до квартиры, сразу залегла в ванну. Стрекозьи глаза мыльной пены обступили по самый подбородок. Она долго вспоминала Мусю и смывала водой пьяные слезы. Бестолковая, податливая событиям и вожделениям Муся умерла. Коша вспомнила пальбу на мосту, веселые пьянки, бесконечные походы по улицам и проспектам…

Потом обдумывала слова Зыскина. Что-то в них было. Может правда — это и есть любовь, как с Евгением? Просто она не для нее? Может, все такую и хотят? Но она сбежала от Евгения не потому что он любил. А как раз наоборот. Разве любовь убивает?

Чижик…

Чижик не вызывал никакого желания обладать им в качестве физической единицы. Он был слишком нереален.

Она вздохнула. Пузырьки перед глазами с тихим треском лопались, пена проседала тающим снегом, и было грустно смотреть на ее хрустящую смерть. Опять свело судорогой весь желудок и в голове все сузилось в какие-то сумерки. Не понимая, что делает, она протянула руку к ножику, который торчал среди груды стаканов, сваленных в ванной неделю назад — на кухне уже некуда было складывать. Коша созерцала сверкающую решимость ножа и не знала, чего хочет. Возбуждала его опасная готовность расчленять плоть. Смесь стыда и вожделения заставили дыхание участиться. Под кожей мягкая, горячая фабрика, которая делала Кошу живой.

«Я ли — она, она ли — я.» — думала Коша, покачивая лезвием перед глазами и чувствуя боль несовершённых порезов. — «Почему она делает то, чего я не хочу? Где тот рубильник, который управляет этими пульсирующими пленочками и трубочками; кто заставляет сочиться меня соками и желаниями?»

Не умирать. Увидеть плоть изнутри, выпустить наружу содержимое трубочек. Не зависеть от эндорфина. К черту наркотики.

Коша аккуратно надавила на кожу просвечивающую веной и там осталась вмятинка, но до вены было не так просто. Кожа жалобно екнула болью. Коша разозлилась и полоснула наотмашь. Хлынула черная горячая струя. Ранка раздвинула желтоватые губки с пузырьками подкожного жира, втягивая опасливо внутрь белые ниточки жилок (или перерезанных нервов?). Кончик ножа завороженно ковырял внутренность руки, пытаясь понять из чего она сделана. Боль не мешала. Она была снаружи. Голова начала кружиться.

Коша вынула руку из воды.

Жидкая красная струйка потекла по предплечью.

Стало спокойно и скучно. В этом тоже ничего не было. Это было точно так же глупо, как и любое не это.

Неожиданно для себя Коша совершила следующее странное действие. Она поднялась. Вылезла из порозовевшей воды, и внимательно посмотрела в глаза своему отражению. Обмакнув указательный палец правой руки, начертила на стекле тот самый иероглиф, который видела на дверях в Рониной комнате. На воздухе кровь быстро свернулась черным студенистым комком. Коша прошла в комнату, перетянула рану куском простыни и легла в постель.

Спать.

«Странно быть и врачом и пациентом одновременно…» — промелькнуло уже за границей сна. Как будто кто-то сказал.

(Рита)

Рита все яснее представляла свои дальнейшие поступки.

Первый вариант.

Рита меняет документы и сдает Кошу в дурку. С такой тетрадкой — легко.

Поскольку у нее явный бред, то с диагнозом «Шизофрения» девушка отдохнет в дурке на пару-тройку месяцев. Маме, своей маме, Рита как-нибудь объяснит, в чем дело. А черные парни поймут через пару месяцев, что ловить нечего. Ну дойдет до них, что она в дурке. И что они? В дурку полезут?

Второй вариант.

Рита меняет документы и отправляет сумасшедшую в Голландию вместо себя. Она художница! Познакомится с психами, покурит с ними травки.

А Рита здесь. Только больше никто не знает, что это — она. Роня — не в счет. Ладно! Посмотрим, что дальше…

ЧЕРЕП ХОЧЕТ ЗАВЯЗАТЬ

(Коша)

Утро началось глубоко за полдень.

Солнце, столь редкое для этого города в это время года, весело заглядывало в комнату. Неожиданно для себя Коша испытала глубокое удовольствие от тех мелочей, которые сопровождают пробуждение. Прошлась взглядом по предметам, с удовольствием осязая угловатые очертания старых стульев, свинцовых тюбиков, кистей и холстов.

Солнечная полоса наискось пересекала начатый холст. Из голубовато-лилового марева уже начали проявляться бледно-лимонные очертания крыш. Вдруг Коша поняла, что по тонкому проводу в центре картины должна идти Муся в красном платье. Резко вскочила и, выдавив каплю кадмия на палитру, набросала сомнамбулическую фигурку с закрытыми сладко глазами и смутной улыбкой на губах.

Взяла флейту и долго играла неопределенные, расположенные в различном порядке ноты. Оделась. Постояла минуту и взяла флейту с собой.

Ветер весело гнал над головой светлые перистые облака. Прохожие улыбались, как щенки. Коша шла и размахивала руками для удовольствия. Вспомнила как-то издалека про Мусю, снова стало жаль, что они не могут больше переглянуться, перекинуться словом или вдруг засмеяться вместе, но в то же время что-то внутри говорило, что у Муси было право поступить так, как ей хотелось.

Это была ее жизнь и ее смерть.

Жаль, что она выбрала так.

* * *

Призрак студента на Череповской лестнице маялся и кашлял. Коша дождалась, когда тот свалит с лестницы и добежала до дверей. Сверху спускалась пергаментная старуха. Коша отвернулась от нее и позвонила.

Череп открыл дверь сразу.

В квартире было странно тихо. Череп был необычного бледно-голубого цвета. Он не то, чтобы отводил глаза, но в них была еле уловимая готовность оправдываться. Коша простила его, потому что он чувствовал себя виноватым. Череп стал совсем прозрачным. На фоне окна он выглядел нарисованным охотником со стены африканской пещеры. Атмосфера жилища странно переменилась. Ощущение близкой перемены неуловимо окрашивало обстановку. Череп лег на звездное небо покрывала и свернулся грустной собачкой.

Коша легла рядом, головой на луну и попросила:

— Череп, дай ручку скорее…

— Возьми на подоконнике.

Коша взяла ручку, и слова сами потекли из нее одно за другим, складываясь в мрачноватую песенку:

Время было медленным в час по чайной ложечке. Вены свои девочка ковыряла ножичком. Нитка крови почти что черной — ей не больно совсем не больно. Трубка телефонная — Пусть никто не ищет. У корней оборвана — не хотела лишних. Где-то далеко лето — Только там тебя нету. На паркете Полоска света. Как нелепо, как все нелепо. Разложить по полочкам Письма и конвертики. Перемоют косточки сплетницы и сплетники… Вот как все просто! Зря ты боялась! Они — сумели, а ты — сломалась. Смотреть теперь не можешь ты даже в зеркало — Думаешь, что ножик станет тебе лекарем! Ахахахаха!*

— Что ты там корябаешь? — вдруг поднял голову Череп.

— Так? Сама не знаю, — Коша, стыдясь, торопливо сунула бумажку в карман. — А скажи, как называется это, про сына дьявола? Я хотела купить в киоске.

Он был благодарен за то, что разговор начался не с Муси.

— А ты не купишь ее, — тихо сказал Череп. — Это только у меня и еще у нескольких людей. Все права на нее у того человека, который делает марки. А он никому не дает распространять ее. Только диджеям на дикотеках. Там семплы какие-то особые. Высчитаны с учетом психилогии. В общем ноу-хау.

— А что это за человек? — Коша почувствовала, как по спине скользнул холодок.

Череп поморщился и, странно оглянулся и заговорил щепотом:

— Да… один профессор. Страшный… Очень страшный. Дико умный. Он открыл новую энергию. Торсионные поля. Он реально может пользоваться такими вещами, которые просто… Если не видеть самому — не поверишь. Он реально может завладеть миром. Ты даже представить себе не можешь, как он реально крут. Я даже не уверен, что он человек.

— А кто он?

Череп замолчал, воровато сжал губы. Некая борьба происходила внутри него, не приводя ни к какому результату снаружи.

— А ты что видел, что он может делать? — Коша заехала с другой стороны.

— Ну… я уверен, что наводнения — это его рук дело.

— Чего? Ты больной! — Коша покрутила пальцем у виска. — Наводнения бывают, когда ветер с залива!

— А почему ветер с залива? Ты думала?

— Погода такая! — резко сказала Коша и вспомнила, как они баловались с Роней и с Чижиком.

Но то были действия временного мелкого масштаба. Наводнения — это круто, но ведь возможно.

— Ни фига! Это он ветер нагоняет. Я видел. И потом, марки — это не просто кислота. Если бы это просто кислота была, то все одно и то же не слышали бы. Глюки разные были бы. А потом он как говорит, так и случается.

— Что говорит?

— Все. Он все знает. Вообще все. Я видел, как он посмотрел на парня, и тот пошел и в воду кинулся. Прямо с моста.

— А что остальные? Просто смотрели? — Коша пристально посмотрела на вялого, съежившегося Черепа.

— Ну… Типа…

Коша вдруг похолодела:

— И с Мусей так, да?

Череп замотал головой:

— Нет… С Мусей нет. Она сама!

Коша вскочила на ноги и заорала:

— Блин! Да он козел! Гипнотизер хренов! Блин! Сколько козлов на свете!

Череп поднял голову и попытался повысить голос:

— Он не козел… Он другой. У него другая мораль. Не человеческая.

— А какая?

— Не знаю, но мне кажется, что он имеет право на безжалостность.

Череп снова опустил голову. Коша долго смотрела на него, недоумевая. В конце концов, если Череп сошел с ума, можно ли от него что-то требовать и что-либо доказывать ему? Это глупо. Если он больной, к нему нельзя подходить с мерками нормального человека. А с другой стороны, может быть, он — прав, тогда Коша опять получается не имеет права ничего с него спрашивать.

Она вконец запуталась и требовательно дернула его за рукав:

— Расскажи мне про Мусю.

Череп молчал. Было слышно, как на кухне скребется мышь.

— Короче поехали к одной девушке. — начал он. — К Лере.

— В особняк на Каменный остров?

— Нет. Там клуб. Лера живет в высотке в новом районе. Она помощница этого профессора…

Коша усмехнулась. Череп докатился — даже не заметил, что она знает про особняк. Черт! Даже не подумал поинтересоваться — откуда.

— А зачем вы к ней поехали?

— Так по приколу. У нее был день рожденья. Э… Кстати! Откуда ты знаешь?

— Что? — Коша подняла брови. — А Лера — это кто?

— Лера — это… Короче, она довольно близко знакома с этим Легином.

— С кем?

— С профессором. Его фамилия Легион! Ну ты будешь слушать? — Череп покрылся испариной.

— Да! Прости!

— Я должен был приехать. Она приглашала меня. Там мы еще закинулись. У них классная квартира на последнем этаже. Мы все стояли на крыше. Красиво. Был ветер очень классный. Все девять лун взошли в тот день.

— Каких девять лун? — Коша уставилась на Черепа в упор. — Ты где? Окстись, зая! На Земле одна Луна…

— Да нет! Их девять! Просто обычно видно одну. Но на самом деле их девять! Так вот! Нас очень сильно разогнало. Никто не видел, как она прыгнула. Мы не успели ее схватить. Хотя знаешь, может она просто ушла…

Череп задумчиво погрузился в лабиринты прожженых мозгов.

Коша разозлилась, но убить было некого. Она вскочила, сделала несколько кругов по комнате. Долбанула по стене, заорала от боли, и запрыгала на одной ноге.

— Блин! Череп! Куда она ушла? Куда она могла уйти, ты долбанулся наверно от этого дерьма, которое жрешь тоннами! Это херовые марки, если люди от них с крыши кидаются.

Череп сел на стул и свесил плечи. Когда он поднял на Кошу жалобные загнанные глаза, она поняла, что злиться на него грех. Грех — обижать юродивого, он не в ответе, он — как ребенок.

Череп прошептал, косясь на окно:

— Я сам начинаю так думать. Но пока не могу решить. Мне самому кажется иногда, что я выгораю…

— Зачем это тебе?

Коша погладила его по лысой башке, почувствовав под кожей странную пустоту.

— Это не так просто. От него просто так не избавиться, когда хочешь от него отвязаться, он начинает сниться и устраивает такой кошмар, что просто мрак. По какому-то тоннелю часами водит. Потом у него способность ужасная есть — он страх включает или ужас или еще тошноту. Сидишь и тебя волнами колбасит. Хочу пойти в церковь. Мне кажется этот профессор — Дьявол.

Коше сразу стало не по себе, но злость была сильнее страха.

— Я не знаю, Дьявол он или просто козел, но это все хрень. Вот что я тебе скажу. И церковь тебе не поможет, если сам мудак.

Побледневший Череп покрылся испариной и, озираясь, пробормотал:

— Но он дико умный! Как он узнает, какая музыка будет в новой марке, я не представляю. И знаешь, он, по-моему, через эти марки к мозгам подключается. Каждый шаг видит и все слышит. Он даже сейчас нас подслушивает. Я тебе говорю и боюсь.

— А ты лично-то видел его?

Череп закивал:

— Конечно! Видел-видел!

— И руками трогал?

— Нет. Руками нет. Он говорил со мной. Он иногда прямо тут появляется.

— Лучше бы ты водку пил, если такой мудак! — плюнула Коша. — Так и я его видела. Это полная шняга. Вот если бы ты его потрогал! Тогда бы не гнал такую пургу.

Череп вытер лоб дрожащей рукой:

— Я хочу уехать в другой город.

Коша посмотрела на него далеким отстраненным взглядом и неожиданно для себя произнесла:

— Ты не уедешь… Ты умрешь…

Череп заслезился, уронил голову и сквозь всхлипы пробормотал:

— Да… наверно. Я чувствую, как у меня внутри все замерзает. Вот. Потрогай мои руки…

Он протянул Коше иссушенную слабую плеть. Едва рука коснулась Кошиных пальцев, под кожей пробежал судорожный холод.

— Да, Череп! Похоже тебе — звездец…

Коша затушила бычок и поднялась:

— Я не смогу тебе помочь. Если я возьмусь — ты утащишь меня за собой… К тому же у меня самой что-то не очень хорошо с чайником. Прощай! Если выкрутишься — увидимся.

Коша решительно захлопнула за собой дверь.

На лестнице вспомнила, что забыла флейту, но возвращаться не стала.

Чувствовала, что не надо.

ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО

(Коша)

Ее несло стремительными шагами.

Она все злобствовала на Черепа за его бездарно потраченную жизнь. Похоже для нее стало вырисовываться, зачем все-таки надо жить. Она еще точно не могла сформулировать это, но уже знала — смысл есть. Что-то внутри нее начало твердеть и оформляться в некую спокойную уверенность и даже готовность спокойно умереть ради этой уверенности.

Очнулась она от того, что кто-то шел за спиной.

Она знала кто, поэтому не хотела оглянуться. Коша вспомнила сладкий сон, в котором они были с Легионом на берегу около Сфинксов и разозлилась еще больше. Она задумала хитрый ход — ломанулась вперед через дорогу, наперерез потоку машин, надеясь, что тот, кто бежит следом, попадет под какую-нибудь машину, если погонится за ней. Коша была почти уверенна, что он погонится — так ощутима была нить, связывающая ее с этим человеком. Человеком? Почти на другом берегу дороги она проскочила перед чумазым жигулем, так, что если кто-то бежал бы следом, то у него не было бы выхода — либо под жигуль, либо под автобус за спиной. Жигуль чиркнул Кошу по заднице. Она свалилась на грязный соленый снег. Что-то встряхнулось в голове и зазвенело тонкими стеклянными бусинками, больно укалывая в череп под макушкой.

Вдруг стало лень вставать. Оказалось, что снизу из-под колес машины мир выглядит совсем другим. Оказывается, что мир, который виден, когда стоишь на ногах и мир, который виден из под ног совсем разные. Лежа, она огляделась. Вокруг собиралась толпа. Но Коша смотрела, словно из-за стекла, неторопливо соображая, как жить дальше.

Кто-то попробовал поднять пострадавшую из снежной жижи, но она не отреагировала, напоминая вялую тряпичную куклу.

Сквозь ноги толпящихся людей Коша увидела преследователя на той стороне улицы. Глаза ее несколько оживились. Статный пожилой мужчина без всякого выражения отряхивал перчаткой черное пальто. Приехала скорая, Кошу увезли в травматологию и довольно быстро выперли оттуда. Хотели отправить в дурку, но она отболталась. Сказала, что с бодуна. В дурку! Любят в Питере в дурку отправлять.

Чуть что — в дурку.

Скользкие духи северного мира так близки к поверхности, так откровенно не прячутся — что здесь нет другого выхода. Дурки — это стражи на границе неустойчивой питерской реальности. Если не выкроить здесь четкий скучный порядок — русалки, призраки и прочая сущность разнесет напрочь. И народ уйдет в леса предаваться волхованиям и совокупляться духовно нехристианским образом. А кто тогда на Путиловском работать станет?

Коша знала самый верный питерский способ лечения мозгов. Она тут же выжрала полбутылки коньяку. И без совести поехала домой на машине.

ДОСТАЛ

(Коша)

Снова она попала в знакомую комнату.

Те же затянутые фольгой окна.

На этот раз разговор был отчетлив.

— Профессор Легион… — представился он Коше.

Сел напротив.

— Так вы призрак? — поинтересовалась Коша, удивляясь своему спокойствию.

— Отнюдь. Я даже очень живой человек. И даже не мутант никакой, как предполагал Ваш друг. Просто мне известны многие вещи, которыми люди пренебрегают. Я очень долго живу, не сказать — сколько лет. Время на этйпланете не бывает одинаковым. Сначала оно было очень медленным и подробным. За паршивый человеческий век успевало поменяться по восемь поколений — но время словно стояло на месте. Люди даже не считали его, полагая, что на ночь они умирают, а утром жизнь начинается с нуля. Потом оно пошло резвее. Но все-таки истинное наслаждение я стал получать только с конца восемнадцатого века. Любопытно наблюдать, как люди меняются на глазах. Дети — словно инопланетные существа для своих родителей. Выживут только те, кто сможет обновлять системные файлы по ходу пьесы. Раньше только избранные на это годились — было сложно находить людей — а теперь, похоже, новая нация формируется. Тайны богов начинают попадать в руки смертных. Посмотрим — как они справятся с этим.

— Зачем Вы убиваете людей?

— Я? — профессор усмехнулся. — Это бредятина, которую насочинял про меня Гоголь. Несчастный шизофреник. Сколько я с ним бился — он кроме ужастиков про мертвецов и чертей ничего не смог вынести из этого. Да. Я вызывал души. Я и сейчас вызываю. Вот Вы, милый ребенок. И почти все Ваши друзья. Только случайные люди среди Вашего круга не знакомы со мной. Правда не все видели меня, но я-то слежу! Подправляю незаметно. Кстати! Вам следует меньше пить. Не то вы допьетесь до чертей, и это будет ваше высшее достижение!

Коша хмыкнула.

— А почему они умирают?

— Потому что халявы, дорогая моя не бывает! Хотите в новую расу — пожалуйте, помучайтесь. И в огне, и в воде, и в пустыне. Удел смертных прост — твердые предметы ограничивают кругозор. Рождаются миллионы — одни бесполезны с самого начала, другие теряют дар, когда вступают во взрослость, у третьих он настолько силен, что они не в состоянии совладать с ним без нашей помощи. Мы все видим. И вот эти-то последние нам и нужны.

Последнее испытание — открытие чисел. Мир не состоит из предметов — они только кажутся — он состоит из ритма и чисел. Да — Нет. Нет- Да. Вот это и есть предел познания и его истина. Создав копьютер, люди замкнули круг. Если раньше об этом знали только посвященные — путем долгих тренировок они научивались видеть и управлять числами. Они интуитивно открыли тайну ряда. Она проста: 123456789. И ноль. Zero — пустота, в которой полнота.

Но только никто не понимает, что это значит. Самые опасные тайны открыто валяются на дороге. Правда они от этого не становятся доступнее. Так вот, создав компьютер, люди подошли к этому с другой стороны — они создали, нечаянно, модель мира. И только после этого поняли — что это такое. Но — одно дело рассуждать об этом теоретически — другое увидеть своими глазами. Вот это и есть двери.

Коша поморщилась, что-то было в словах профессора, но…

— А все-таки! Почему Муся разбилась? Почему? Почему эти марки дурацкие?

— Люди готовы переплатить, чтобы приблизится к истине, — усмехнулся Легион. — Числа. Они завораживают людей!

— Ну хорошо! А что эти цифры обозначают-то?

Легион усмехнулся:

— Да они не обозначают. Они — есть. А все остальное кажется.

— Как это?

— Просто! Когда ты видишь меня на улицах, ты просто видишь девятку. Сейчас ты тоже не видишь единицы. Все это — то, что сейчас — девятка. Девятая производная. Дух.

— А наркотики?

— Это для тупых… Это кувалда, чтобы стряхнуть изображение. Но особо глупые, вроде Черепа, не понимают, что там ничего нет. Да и черт с ними! Жалость — это человеческая глупость. Этот город специально создан для выхода. Структура пространства здесь такова, что его сломы легко выбрасывают людей из предметной картинки. Петр строил его по нашей указке. Здесь целые куски архитектуры, площади, перекрестки существуют только для того, чтобы подойти к дверям.

— А любовь?

— Кому для чего… Кому для дверей, а кому для соплей.

— А то, что я видела в особняке?

— Да… Это гнилой товар. Пусть бесятся… — профессор поморщился.

— А девушка? — тихо спросила Коша. Она запуталась.

— Она хотела стать ведьмой. Она стала ей.

— Стала?

— А кем ты думаешь, можно стать после такого? Обычной черной ведьмой. Их сотни сидит в ваших конторах.

— А зачем это Вам?

Он засмеялся и встал:

— Хорошо, что ты избавилась от флейты. Она мешала мне. Это не тот уровень, куда я хочу тебя вывести. Хотя именно благодаря ей ты — здесь. Помнишь тот почти летний день? Ты познакомилась с начинающим писателем. Вы ходили с флейтой по городу и думали, что играете в игру.

Воспоминание началось с брызг холодной воды. Потом возник силуэт Сфинкса с набережной и неподвижный силуэт человека.

— Почему? — спросила она, не понимая связи.

— Когда-то давно, когда пирамиды еще не были музеями, но страна Кем уже завершала свою историю, я попал в обучение к Посвященным. Ты видела это. Скарабей, который закопал свой шарик у ног годовалого мальчугана. Это был мой сон, а не твой.

— Круто…

Коша встала с кресла. Она была в глубокой растерянности. То решение, которое она приняла накануне никак не соответствовала тому, что она чувствовала сейчас. Она не видела зла.

Какое дело ей до того, что какие-то левые люди занимаются какими-то отстойными экспериментами. В конце концов, всех их объединяет одно. Они хотят в Рай на кривой козе.

Ну и черт с ними!

— А Чижик? — спросила она, все надеясь прояснить свои чувства.

— Чижик? Это мальчик, который оставил ссадину на моем лице? — Легион с удовольствием расправил и без того безмятежное лицо.

— Да…

— Хороший мальчик. Жаль — он выбрал меня во враги. Но не я повинен в его неудаче. Не я.

— Выбрал?

— Да… Ни он, ни я не можем быть врагами по сути. Потому что ни он, ни я ни во что серьезно не способны верить. Нет ничего, от чего мы не смогли бы отказаться. Но у человека должен быть Враг. Враг учит и усиливает, заставляя меняться. Поэтому в любовники никогда не выбирают друга. Не так ли, маленькая?

Коша смутилась.

— Враг бьет в слабые места. Союзник их прикрывает. Я даже скажу, что настоящий Враг сродни Другу. Только он беспощаден. Беспощадный друг. Что может быть лучше? Так вот. Он хотел моей беспощадности. Мог ли я отказать ему? Ладно. Пора тебе… — сказал профессор и наклонившись, тронул пальцами шрам на кошином горле. — Моя метка. Ты нравишься мне сегодня. Я знал, что ты не свихнешься, как этот Гоголь дурацкий писателишко из Хохляндии. «Страшная месть», душа Катерины. Да что он понимает в женщинах! Мужик. Все-таки женщины способнее. Что там не говори. Поди, я поцелую тебя.

Коша растерянно поднялась. Профессор привлек ее к своему несуществующему телу и заглянул в глаза каким-то особенным взглядом, от которого Коша закрутилась словно водоворот и улетела в сияющий огонь. Оргазм непостижимой величины скрутил ее тело в конвульсиях, словно высоковольтный кабель и лопнул мыльным пузырем.

* * *

Коша проснулась с ощущением совершенного полового акта. В опустошенном теле все еще не было веса.

(Рита)

— Прямо «Доктор Фауст» какой-то! — пробормотала Рита.

— Ты смеешься? Над чем? — с удивлением спросила Коша.

— Да нет… — Рита смахнула улыбку. — Я вспомнила свое. Хотя, конечно, если бы ты мне просто подарила это…

— Не-е-ет! Ни за что! — испуганно вскрикнула Коша. — Я должна это уничтожить!

Она кинулась к Рите, но та вытянула руку с тетрадкой вверх и спокойно сказала:

— Успокойся! Я ничего не собираюсь с этим делать. Я просто хотела сказать, что у нас мало времени. И, кажется, остатки записок уже ничего не изменят в моем решении. Поэтому я хотела бы…

Она на минуту замолчала, потом, когда Коша успокоилась, продолжила:

— Дела твои плохи. Если ты останешься здесь, то у тебя две дороги. Или дурка или тюрьма. Дурка не лучше тюрьмы. Но я кое-что придумала. Мы срочно едем в Москву.

Рита внимательно посмотрела на Роню.

— Зачем? — спросила Коша.

— У нас там дело, — Рита обратилась к Роне. — Ты-то не будешь спрашивать зачем?

— Нет. Я уже иду за билетами. — Роня вздохнул и потянулся за курткой.

— И за краской для волос. И ты купишь только два билета. Я поеду зайцем. — Рита продолжала обдумывать последовательность действий. — Я пока дочитаю все-таки…

Роня ушел.

— Что это? — спросила Коша, увидев Ритину игрушку.

— Калейдоскоп… — усмехнулась Рита. — Купила вчера утром на вокзале. Забавная вещь. Чуть повернешь и все меняется… Как в твоей тетрадочке. На. Поиграй.

Коша с благодарностью улыбнулась.

НОВЫЙ ГОД

(Коша)

Прошло некоторое время, в течение которого Легион Кошу не беспокоил.

Как отрезало. Никогда еще у нее не получалось так легко писать. Без раздумий, без эскизов. Сразу набело, будто под чью-то указку.

Удивительный ровный покой поселился в ее организме. Правда она совсем не выходила, остервенело рисуя целыми днями. Картины удивительной яркости затмевали тусклую декабрьскую действительность.

Она рисовала их и щелкала мыльницей на слайды. Слайды, конечно, получались не ах какие. Но все можно было понять, если хотеть.

* * *

За неделю до праздников, когда запасы пакетных супов кончились, Коша выползла наружу. Тихий снег окружал людей коконами тишины, сквозь которую безопасно доносилось урчание города и, словно мухи над дохлой рыбой, клубились суетные предновогодние мысли.

Внезапно стало вяло и плохо. Как же быть — и без людей нельзя, и от людей худо? Обойдя все знакомые флэты, никого не нашла. Даже Зыскина унесло зачем-то в Австрию. Еще неделю Коша потратила на одинокие прогулки и приготовление мелких сувениров для Рони и… И все. К Черепу она решила больше не ходить.

Тридцать первого день с утра был белый и тихий, как больничная палата.

И Коша не понимала, что ее может спасти.

* * *

Вопроса пить или не пить не было.

С кем и что? Она обошла все свои места, но ни в баре, ни в общаге никого не было.

Ноги принесли к Ринату. Там была вся эта компания. Ржали, гудели и галдели. Шум голосов, музыки, посуды. Среди гостей причудливым лиловым цветком порхала его жена. Коша смотрела на людей, словно смотрела кинофильм или играла в компьютерную игрушку, казалось мир не может коснуться ее. Казалось, все только кажется или снится или нарисовано в 3D-изображении.

Коша опустилась на стул и, протянув руку взяла стеклянный цилиндр, наполненный янтарем жидкости. Долго рассматривала, как изменяется внутри свет лампы…

Открылась дверь — вошел Евгений. Черт! Как же она не подумала, что его может сюда принести!

Увидел. Все равно. Уходить поздно и глупо. Не будет же он принародно разборки устраивать? Коша поставила бокал на стол. Пить расхотелось.

Зато глухонемой с ходу выпил три стакана водки.

Стало тоскливо и нудно среди пьяной гоготни. Захотелось ветра и неба. Коша тихонько выскользнула в дверь и поднялась на крышу.

Ночь была удивительно теплая. Нежный ветерок оттепели напомнил о лете. Коша остановилась у края крыши и посмотрела вниз. Высота щекотнула заманчивым страхом. Чувство летящей пропасти качнуло и отвернулось. Она замерла, разглядывая звезды. Хотелось что-то сделать, чтобы вернуть ощущение осязаемости мира.

Хрупнул снег — лошадь потертыми желтыми зубами жеванула кусок сена и мотнула кольцами сбруи — кто-то вошел на крышу. Она увидела, что за спиной стоит Ринат и поняла, что свободна от него. Свободна от всего.

Приблизился, наклонился к лицу.

Было приятно, как ей все равно, что делает бывший повелитель крыс. Похоже, он потерял свою флейту. Внезапная покойная легкость закружила Кошу. И она улыбнулась этому кружению. Синеглазый «ангел» подумал привычно — ему. Но Коша выскользнула из обхватившей руки.

Их взгляды отодвинулись и стали совсем чужими.

Покачнувшись, Ринат удивленно улыбнулся и полез за косяком в карман. В дорогом портсигаре, прижатые к корпусу резинкой, томились штакеты. Ринат облизнул полные улыбчатые губы. Огонек лизнул кончик и вкусно захрустел анашой. В легкие заструился горячий ветер травы. Они выдыхали его друг в друга, наслаждаясь своей отчужденностью, радуясь, что больше не станут мучить друг друга невыносимым смертельно опасным счастьем их бессмысленной близости. Потому что в близости тел без близости душ нет никакого смысла.

Скрипнул снег. На крышу вышла жена Рината, стала рядом. Она протянула загорелую в иностранных государствах руку к косяку, поднесла к холодному утонченно-равнодушному лицу и красная помада поранила картон штакеты.

Жена скользнула нежными пальцами по горлу Коши и, повиснув на ее груди, выдохнула:

— Вы — дикая рыжая лисица. Все думают, что вы драная кошка, а Вы — лисица. Только Вы сами еще не знаете… Вы мне нравитесь. Не покидайте меня. Мне муж про Вас рассказывал. Я просила давно познакомиться… Но… Вы, наверно, не поняли бы… Вы же не пробовали любить женщин? Я буду ласковой и послушной… Хотите — я приглашу Вас к себе в Италию. Я переехала из Испании в Италию. В Венеции вы были? Если пожелаете, я даже мужа уговорю, чтобы он приехал… Знаете. Я даже стану Вашим менеджером. Я устрою Вам выставку в Риме. Я работаю там в журнале, у меня куча знакомых. Я устрою Вас…

Коша послушно приняла в объятья хрупкое тельце Ринатовой жены, не зная, как быть дальше. Сладкое облако розового масла окутало их обоих, ветер спутал волосы, скрывая от ночи бледность лиц, освещенных ртутной лампой фонаря. Губы их прикоснулись друг к другу, в шаловливом озорном порыве.

Коша оглянулась. Нереальная яркая мишура, бенгальские огни, пылающие взгляды — нереальная веселая жизнь. И зачем ей быть реальной, если от реальности одни неприятности? Завтра все все забудут, а сейчас — какое веселье! Все гости высыпали на крышу.

Ринат со сладкой улыбкой сидел на тонком пруте перил. Ветер трепал его длинные, отросшие с лета кудри, и высекал из глаз влажные искры. Огромная красная луна медленно неслась из-за спины навстречу.

Девушки разомкнули руки, и Коша, приблизясь к Ринату, опустилась рядом, спиной к пропасти. Ее радовала легкость и эфемерность этих новогодних поцелуев. Маленькая игрушечная жизнь. Нарисованная на картоне или небольшом холстике — вот, что такое Новый год.

Что-то обожгло или встревожило. Коша заметалась взглядом и наткнулось на жесткое, будто вырубленное из гранита лицо Евгения. Коша засмеялась, дразня. Какой-то черт нес ее в пропасть. Евгений шел прямо к ней. Она прекрасно знала, что произойдет дальше. Он взял за руку и дернул к себе. Коша резко выдернула пальцы и снова, продолжая смеяться, попятилась к краю.

Ринат встал и, вдруг, начав заикаться, попросил:

— Любезный! Э… Вы не оставите ли девушку в покое? — почему-то он перешел на «Вы», хотя отлично знал Евгения. И знал, что тот глухонемой и ничего не слышит. — Какое она к Вам отношение имеет? Пойдите лучше выпейте водки.

Однако это не помогло.

С невнятным криком глухого «Nenaviiithuuu!» бывший сожитель снова кинулся к Коше, заходящейся в припадке хохота.

Его удерживали, но Евгений пришел в такую ярость, что все было бесполезно. Он ударил Рината и выбил ему зуб. Тот схватил сразу кусок снега, чтобы остудить окровавленный рот. Глухонемой толкнул его жену, манерно протянувшую в мольбе тонкие руки, и та рухнула задницей в снег, помяв шелка вечернего платья. Добравшись до Коши, Евгений расквасил ей нос. Она упала на снег. Ботинок Евгения плотно воткнулся в живот. Легкие сразу забыли, как дышать.

Напротив красной луны вспыхнула голубая. Коша перевалилась через перила и оттолкнулась от мокрой, оттаявшей крыши. Восемь питерских этажей. Повезло. Внизу оказался большой сугроб. Она здорово долбанулась, но ничего не сломала. Однако из нее потекла кровь. Штаны и снег были пропитаны кровью. Она видела, как все стоят наверху и кричат.

Коша вздохнула с облегчением.

Все-таки мир твердый.

НАРКОЗА НЕ БУДЕТ

(Коша)

Коша снова и снова вспоминала моменты проведенные на столе хирурга.

Внутри был ожог. Оттуда текла жидкая алая водица. Это не могла быть кровь. Это клюква. Из травматологии, где ей запихали в сломанный нос вату, Кошу сразу отправили в женскую больницу.

Даже воспоминание доставляло боль. Неужели жива? Вот как все просто. Это не геройский подвиг разведчика в гестапо. Просто им не заплатил за наркотик. Почему они ничего не сказали? Есть же деньги. Но они решили сами, что у нее денег нет. Они все решили за нее сами. Вот и все.

Боль раздвигает время так же, как ЛСД. Так же, как однажды она думала, что никогда не сдвинутся стрелки, Коша думала, что эта боль никогда не кончится. Она знала, что просто умерла, потому что все кишки были намотаны на нож хирурга.

Она брела из операционной в палату, держа полотенце между ног. Оттуда текла жидкая дешевая кровь. Боялась испачкать пол.

Ожог ободранного мяса напоминал о процедуре.

Никогда больше. Какого черта надо думать о том, чтобы что-нибудь не испачкать? Она вдруг взбесилась. Почему не думать о том, чтобы ее никто не пачкал? Ярость выгнула Кошу дугой. И бессильное сожаление о ненужной аккуратности сдавило ей глотку и свело мышцы судорогой. Захотелось курить. Коша заворочалась на железной больничной койке.

Рыжая соседка мрачно стрельнула взглядом и спросила:

— Курить, небось хочешь?

— Ага. — шепнула Коша.

— На. Я спрятала, — рыжая тайком протянула сигарету.

— Спасибо, — шепнула Коша и пошла в душ.

Санитарка покосилась с испуганным удивлением, но ничего не сказала. Никотин сладко шмыгнул в легкие и стиснув сосуды, затуманил голову. Внезапная слабость. Включила воду. Внутри произошла какая-то битва, после которой каждая клетка тела просит покоя. Не было жалко того, что в ней убили. Наверняка это был плод Евгениевой люби. Ну его к черту!

Не надо было и пробовать! Это плата за попытку быть, как все.

Но радость от того, что перестали мучить, была сильнее. Она долго стояла под дождиком, не до конца осязая мокрость воды. Казалось, что она была мокрее раньше. Упало мыло. Когда Коша пыталась его поднять — все время выскальзывало из пальцев. Больше всего не хотелось выходить из душевой, не видеть никого, ни с кем не разговаривать. Вытерлась.

Выкурила еще сигарету, не выключая воды. Набрызгала дезодорантом. И просто села на стул перед зеркалом. Вдруг стало интересно, какое у нее лицо — обычно на лицо не смотришь — смотришь на прическу, есть ли прыщики, мешки под глазами, а вот собственно лицо хочется разглядеть в какие-то особенные моменты, узнать, остался ли на нем отпечаток того, что было.

Она провела ладонью по щеке.

Это было не ее лицо — такого выражения прежде никогда не было. Она стала разглядывать внимательнее и вдруг произошла странная вещь — лицо сначала затуманилось, а потом и вовсе исчезло, а на месте него возникло бледное изображение Легиона. От ужаса Кошу откинуло к стене, она схватила бутылку с шампунем и швырнула прямо в это лицо — зеркало раскололось на несколько кусков. Но этого было мало — все еще боясь, что он может выйти из одного из них — колотила осколком бутылки, пока от зеркала не остались мелкие кусочки. Порезала обе руки.

— Я не человек. — сказала она вслух. — Я — мутант. Поэтому я не умею жить среди людей. Я ненавижу себя за это. Но мне нужен кто-то, кто скажет мне, как мне жить.

Нет никакой морали. Мораль — это бабки и власть. Власть — это секс и бабки.

Холодная злость натянулась в Коше упругой струной. В дверь стали колотить и орать, чтобы она открыла. Коша усмехнулась — впервые в жизни она испытывала удовольствие от того, что кому-то из-за нее пришлось напрячься.

Не спеша оделась и вышла. Окинула отвердевшим взглядом санитарку и того мясника, который ковырялся в ней без наркоза. Прибежали!

— Я упала в обморок, — сказала Коша равнодушно. — Если надо, я заплачу за зеркало.

— Да нет, — усмехнувшись, сказал мясник. — Обойдемся. Завтра домой пойдешь.

— Хорошо, — сказала она послушно и, пройдя мимо подозрительной санитарки, направилась в палату.

— Зайди ко мне в кабинет! — раздался голос за спиной.

Медленно оглянулась: врач стоял один посреди коридора, санитарка гремела внутри душевой стеклами.

— Зачем? Мне нехорошо, я хочу прилечь.

— Ладно, — ответил он ей с той же внутренней жесткостью. — Зайди позже. Вечером. Я сегодня долго буду.

Да пошел ты… Знала — зачем. Молча легла в свою койку. Женщины в палате журчали о своем, о женском. Она старалась не слушать. Долго изучала потолок.

— Слышь, — тихо позвала ее рыжая. — А ты чего? Ты как сюда?

— Да… С крыши прилетела, — мрачно сказала Коша. — Жопой так долбанулась, что все вылетело.

Рыжая покачала головой:

— С какого этажа-то?

— С большого. То ли восьмой, то ли седьмой. Хорошо сугроб был внизу… — со смиренной иронией Коша пожала плечами.

— Да… Повезло с сугробом-то… — рыжая задумчиво теребила губу.

— А ты куда с таким пузом? Сохраняешься?

Рыжая покачала головой:

— Не… Избавиться никак не могу. Сначала я в дурке лежала — никакой возможности не было, потом денег не было. Когда нашла уже — во. Пять месяцев.

Рыжая злобно хлопнула себя по брюху.

Смутная догадка шевельнулась в Кошином мозгу, затаив дыхание он спросила:

— А чего в дурке-то?

— А… Тошно вспоминать. Дура потому что! Халявы захотелось… Зато намаялась я… Теперь умная. Пойду цветочницей работать. Если только от этого чудовища избавлюсь.

— От какого чудовища?

Рыжая внимательно посмотрела на Кошу и позвала:

— Иди сюда ко мне. Я под одеялом расскажу, чтобы никто не слышал.

Коша шмыгнула к ней. Девушки закрылись с головой.

— Слышь. Я в группе песни пела. Ну такое про черепа, вампиров. В курке-косухе ходила. Вот. Планы у нас были супер-пупер. А денег — ни фига. Ну, вот мне гитарист и говорит — хочешь звездой стать? Я говорю — хочу. А он мне — есть человек, который из тебя ведьму сделает, и ты без всяких денег звездой станешь. Только надо ритуал посвящения пройти. Я, естественно, согласилась. Э, тебя как зовут?

— Коша…

— Странное имя. Ну фиг с ним. Короче. Кош. Летом дело было. Две недели я какие-то замороченные книги читала. Потом мы поехали на Каменный остров в особняк и там две тетки меня сразу в ванну поволокли. Властные такие. Красивые обе. Одна, правда, старая, но все равно красивая. Благородное лицо такое. Как давай же меня молодая в ванной тискать. О! Я думала — умру. Но самое гадкое — не от боли, а от удовольствия. Потом старая пришла. Напоили меня чем-то, обдымили. Бормотать мне давай в уши. Я ничего не помню, только какой-то ибис. Чибис. А дальше помню — но как сон. Будто мне все приснилось. Выхожу я во двор. А там тринадцать парней в черном и гитарист мой среди них и человек такой в черных очках, а у него глаза, через очки светятся. Как меня к нему потянуло!

— Потянуло?!

— Ну да! Прямо как на веревке! Я сама хотела, чтобы он все сделал. Меня прямо разносило. Короче, когда он это сделал, я тут же сознание потеряла. И что дальше было — не помню! Такое наслаждение, огонь во мне горел и больно и сладко. Очнулась — в дурке. Что две недели делала — не знаю. От кого залетела — не знаю… Мне кажется они все там побывали. Но я убеждена, что ребенок от него. Мне надо убить его обязательно. Ты смотрела фильм про ребенка, который родился от собаки? Дамиен его звали?

— Ну…

— Так вот — это фигня! Антихрист не от собаки. Он от пришельца. Этот мужик — пришелец. Инопланетянин.

— А как же тебя выпустили из дурки-то? — усмехнулась Коша.

— А я, когда поняла, что мне все равно не поверят, сказала им, как они хотели. Меня и выпустили…

Рыжая замолчала, грызя губу.

Коша перебирала в памяти подробности одной известной ночи и думала, что только в этом безумном городе жизни совсем разных людей могли сплестись в такую безумную пьесу. Неужели тот, кто писал сценарий, из рода людей? Неужели это не игра вероятностей? Может быть Роня когда-то напишет книгу и объяснит все?

Рыжая вздохнула и повторила:

— Мне надо убить его. Я специально нажралась всякой дряни, чтобы схватки вызвать. Если он не сдохнет так, я его потом сама убью. Пусть меня в тюрьму, куда угодно…

— Я видела, — Коша в мрачном возбуждении вспомнила в мельчайших подробностях картины той летней ночи.

— Ты?! — удивилась рыжая дева, беременная Антихристом и принялась с мрачным сладострастием смаковать все новые и новые подробности.

Коша слушала ее с мучительным любопытством, пока в палату не вошла санитарка и не увидала пустую постель Кошкиной и огромный шуршащий ком на соседней койке. Женщина тихо подкралась и сдернула одеяло. Сладкая парочка взвизгнула, и у рыжей начались схватки. Она жалобно заорала.

— О! Подымайся, гулящая, — обрадовалась санитарка. — А ты геть в кровать! А то ишь! Паскуда! На столе орала, будто режут ее. Накурила в душе. Стекло разбила! Тюрьма по тебе плачет. Детоубийцы проклятые.

Коша отвернулась молча к окну.

Соседка пошла рожать недоношенного пятимесячного Антихриста.

Незаметно вползли сумерки. Включили свет. В палате наступила напряженная тишина — казалось все обитательницы вместе с той, которую увели.

В дверь заглянула другая санитарка:

— Кошкина! Поди! Тебя врач зовет.

Послушно встала.

— Зачем?

— Не знаю… Им докторам виднее… Идешь, что ли?

— Иду-иду… — успокоила ее Коша и почувствовала оживление.

Бабка заковыляла по коридору в сторону родильной палаты. Оттуда донесся жуткий душераздирающий вопль. Персонал клиники заметался. Похоже рыжей приходилось туго.

Так. Пошли бы они все… Коша метнулась к выходу. Повезло — гардероб открыт. Коша бессовестно взяла чью-то куртку и вышла на улицу. В куртке нашлось как раз на такси.

Дом встретил сумрачной пустотой. Заклеила окна бумагой. Зеркало с почерневшим кровавым знаком поставила лицом к стене. Нарисовала на окне большое желтое солнце.

Ни с кем, никогда, ни о чем, никак. Все. Она умерла для людей навсегда. Так подумала Коша и спокойно легла спать.

(Рита)

Рита пробежала вскользь подробный отчет того, как Коша провела последние несколько дней предшествовавшие их встрече. Никакие, интересующие ее лица больше не упоминались.

Профессор стал преследовать Кошу повсюду — на улицах, в кафе. Отражался в стеклах и витринах. В каждом шорохе она слышала его невнятный шорох. В троллейбусе оказывался за спиной. Коша исподтишка наблюдала за ним и видела, что тот еле слышно шевелит губами. Она злилась на него и одновременно чувствовала вину и стыд, потому что не понимала ни одного слова. Она пересаживалась с одного троллейбуса в другой, перебегала с одной стороный улицы на другую. Пробовала резко оборачиваться. Но он тут же исчезал.

ПОСЛЕ ВСЕГО

(Коша)

Она стремительно оделась и выбежала на улицу. Сырой ветер крепко задувал в лицо. Коша шла по улице и, задумавшись, остановилась перед какой-то витриной. Внимание привлекла замечательная бабочка волшебного синего цвета, огромного размера в тяжелой глубокой коробке из какого-то темного дерева. Стояла и не могла оторвать взгляда и завидовала господу Богу, что никогда не создать такой безупречной красоты. «Господи. — думала она. — Даже такого безупречного уродства — равнодушного, не окрашенного ни любовью, ни ненавистью, как увечья нанесенные друг другу людьми — как заспиртованные младенцы, мне никогда не создать. К чему тогда моя жизнь? Она напрасна. Для чего она мне? В ней нет смысла. Может быть, она для счастья? Но и счастье мое наполнено мукой. Даже простой звериной радости от сытого желудка я не могу испытать, потому что меня начинает терзать мой ум, что я ем свой кусок незаслуженно. Даже от звериного соития я не могу быть счастлива в полной мере, потому что предвижу, какое мучение ждет меня впереди.»

Вдруг она услышала внутри головы отчетливый мужской голос:

«Иллюзия. Этого ничего нет.»

Вздрогнула и очнулась от мыслей. Отражение известного лица в витрине за спиной пристально ловило ее взгляд. Коша быстро оглянулась — за спиной никого не было.

Она побежала. Ей было страшно и стыдно, но она придумала, что бежит, потому что куда-то опаздывает. Стало легче. Знала, что сходит с ума, но утешало, что об этом никто не знает.

Дома торопливо скинув с себя одежду, врубила на всю катушку радио, чтобы не дай бог, не услишать снова зловещий голос.

И сразу села за холст. Она механически рисовала непонятные ей самой формы, продолжая обдумывать происшествие. Но ничего умного не пришло. Черной краской она тупо рисовала в разном порядке:

«12345678924635798765123433333333333399999999999777777777…»

Не понимая, что это значит…

КОШМАРЫ ВО СНЕ И НАЯВУ

(Рита)

Рита снова оторавла взгляд от строчек. Коша, как малое дитя, забавлялась, поворачивая перед глазом волшебную трубочку.

И Рите Танк пришла в голову интересная мысль. А что если этот Легион просто визуализация какого-то психоза? Тогда тот факт, что именно во сне (естественно во сне!) она убивает плод своего же бреда, таким образом освобождаясь от него.

Рита решила, что эта мысль требует дополнительного обдумывания с сигаретой и вышла на кухню. Из институтских лекций, Рита припоминала, что лучшие психиатры поступали так же, как и шизофреники — они ничего не отрицали.

Например, одного больного, который уверял, что его преследует голос из розетки, вылечили так: врач вмонтировал в одну из розеток динамик и в очередной раз, когда шизик стал разговаривать с розеткой, что-то громко рявкнул. На этом все и кончилось. Но Коша пошла дальше! Она обошлась без врача! Она просто убила свою болезнь.

Да! Это была бы красивая версия, если бы не криминальная передача и не фоторобот… Старуха-то, вахтерша-то, не могла знать, что это бред…

— Тьфу! Черт! — усмехнулась Рита. — Так и сорвет крышу-то! Как же она могла видеть бред?

Сигарета кончилась и Рита вернулась в комнату.

(Коша)

Коша никак не могла отвязаться от злополучных цифр. Они даже сложились у нее в дурацкую песенку, которая крутилась в голове.

— Раз два три Никому не говори. Четыре пять — По ночам не спать. Шесть семь — Все не так совсем. Восемь — Никого не спросим. Девять — ЭТО не измерить.*

Причем она точно знала, что «это» — нечто лежащее на самой поверхности. Что-то очень хорошо знакомое. Буквально попадающееся на глаза каждый день. Но никак не могла понять — что. Она, как дура, рисовала, напевала дурацкие слова, пытаясь поймать мучительно ускользающую истину. Истина заключалась в каком-то простом действии.

Часам к двум ночи решение созрело.

Коша не могла точно сформулировать его в словах. Скорее была убежденность, что когда наступит момент, она сделает это простое нужное действие.

Коша легла в постель и закрыла глаза. Желтые и синие точечки поплыли во внутренней темноте маленькими шаровыми молниями. Коша надавила на веки и перед ней образовалось огромное шахматное поле, напоминающее пол в массонском храме. Она легко избавилась от чувства тела. Сначала резко всплыв, точно на поверхность Мертвого моря, а потом отяжелев, будто под тяжестью воды в Марианской впадине. Мышцы перестали существовать. Шахматная темнота перед глазами свернулась в спираль и полетела навстречу. Или Коша полетела в трубу?

Началось с уродцев в кунсткамере. Они заглядывали Коше в глаза своими сиамскими лицами. Потом гигантский трупик с пляжа превратился в известное лицо. Очень реально. Опять та комната — приборы, провода, какие-то шары, фигурки. Легион сидел в кресле, и говорил. Досадливое нетерпение отчетливо виделось на его лице. Но Коша уже знала, что она сделает. Она ждала, когда он отвернется хоть на мгновение и выбирала, чем можно осуществить замысел. Ага — вот эта тяжесть подойдет. Единственное, что ее беспокоило, как бы он не понял замысла. Коша старалась не думать о том, как она это сделает, опустив ощущения мышц и рисунок движения, которое ей предстоит совершить, глубоко в бессознательное. Справа, чуть сбоку, на гладкой мраморной поверхности журнального столика стояла тяжелая собакоголовая статуэтка бога Нубиса. Легион потянулся к кубикам. Коша хладнокровно увидела, как ее рука схватила божка и опустила собачью морду точно на темечко Легиона. Тот повернулся, сохраняя на лице удивление, она добавила еще, проломив высокий красивый лоб. Профессор упал.

Побежала прочь.

Она как будто знала, куда идти. Спустившись вниз, обнаружила, что находится в коридоре университета. Сторожиха спала. Стала открывать дверь. Бабка проснулась и стала выбираться из кабинки. Коша успела увидеть ее лицо, прежде чем выбежала на улицу. И проснулась от того, что голова коснулась подушки.

С изумлением огляделась. Комната была совершенно прежней — так же, неловко подвернув рукав, лежит куртка на полу, сверху на ней скомканная футболка — складки подделать невозможно.

Коша отчетливо помнила все происшествие. Может быть, она все это сделала? Она встала и осмотрела свою одежду. Сухая. Пол в прихожей сухой. Высунулась в окно. На улице валил снег. Но она почувствовала, что в ней изменилось. Как будто она болела, или спала, или смотрела до этого сквозь мутное стекло.

Действительность стала отчетливой.

КОДА

БЫСТРЫЕ СБОРЫ

Рита замерла на несколько минут, обдумывая финальную главу. В сущности, все, что было сказано до этого нисколько не проясняло ситуации. Все сказанное прежде этой главы убеждало ее в одном. Это хорошо продуманный шизофренический бред. Но! Как могло произойти, что Коша укокошила Легиона. Как она прошла ночью в лабораторию, куда и днем-то не зайдешь? Лунатизм? Гипноз? Да все что угодно. Труп налицо и фоторобот по ТВ — налицо. Хотя… Если бы не передача, можно было бы подумать, что финальная сцена — всего-то опять же кусок бреда. Тем более во сне! Нет. Скорее кто-то из этих мошенников (наверняка выпускников каких-то нейролингвистических курсов) просто вложил девушке программу в состоянии гипнотического сна. Или не сна. Она так гипнабельна, что спит наяву.

Зачем?

Какая разница? Главное, у Риты есть возможность начать новую жизнь. Она отложила тетрадку и потянулась. Нет. Жалко сдавать Кошу в дурку. Пусть лучше в Голландию едет. Все-таки художница. Познакомится с этим парнем вместо Риты, возможно. А если в Шереметьево их уже встречают, то у Риты появится возможность смыться. Лучше смыться в никуда, чем… А Коша. Она все равно — никчемная. Какая разница ей, где пропадать? Но здесь-то у нее точно — никаких шансов.

— Да! — произнесла Рита, подводя итог размышлениям. — Ты правильно сделала, что убила его! Я не очень хорошо понимаю, как ты это сделала. Но поступила ты правильно.

— Да!? — Коша удивленно подняла брови.

— Думаю — да. Я еще не могу объяснить, в чем было дело. Но кажется, ты его больше не увидишь.

— Хорошо бы… Но мне важно узнать — как? Сошла я с ума или нет? — обеспокоенно нахмурилась художница.

— Есть версия, что все это с тобой происходило под действием гипноза. Кто-то, совершенно непонятно кто, например, тот человек, который приглашал Роню работать — контактировал с тобой. Но так, чтобы ты не помнила контакты. Возможно кому-то надо было убрать его твоими руками.

— Да?! — недоверчиво протянула Коша. — Так я убила его? Все-таки я убила?

— Думаю — да, — согласилась Рита. — Если он убит… Хотя возможна и другая версия — кто-то просто внушил вахтеру опять же под гипнозом твои приметы. И он, естественно, вместо реального убийцы описал тебя.

— А сны? — нахмурилась Коша. — А флейта? А призраки? А ветер?

— Сны?! Ерунда, — Рита пожала плечами. — Ты очень внушаемый человек. Ты сама придумала все свои сны и глюки. Естественно под чьим-то чутким руководством. Но сейчас это уже не важно. Все равно, тот, кто хотел убить Легиона, своего добился. Единственное, что тебе следует сделать — исчезнуть из поля зрения милиции. В чем я тебе и собираюсь помочь.

— Черт! — Коша потерла лоб. — Неужели это Чижик!?

Она покрылась холодным потом.

— Ну да… Похоже, — согласилась Рита. — Сначала появился Чижик и Лоер, а потом все это началось. А потом он сказал тебе, что искал тебя, а сам исчез. Конечно, ты видела, что его застрелили, но может быть это был трюк? Или он не расчитывал, что его застрелят?! Ты сейчас этого не узнаешь уже. У нас нет времени. А ждать пришлось бы долго. И не факт, что этот человек теперь появится… Ладно. Сейчас будем играть в шпионов. Давай сюда свой паспорт.

Коша послушно протянула документ. Она вспоминала Чижика и горечь разочарования вскипала в ней горькой полынной пеной.

— Так-так… — Рита посмотрела внимательно на лист с фоткой. — Похоже нам повезло… Мне нужно яйцо.

— Нету… — Коша развела руками.

— Попроси у кого-нибудь. Это же общага!

— А! Точно! — Коша метнулась за дверь.

Рита приготовила рабочее место. Потом довольно ловко бритвочкой срезала фотографии, и поменяла их местами. Осталось приклеить.

Коша вернулась печальная.

— Нет ни у кого.

— Плохо… — сказала Рита, подумывая о том, чтобы найти Пикассо и послать его в гастроном. Или подождать Роню.

— Ух ты! — сказала Коша, увидев, что Рита проделывает с документами. — А зачем яйцо?

— Приклеить… Можно только белком. Все остальное не пройдет ультрафиолетового контроля. Еще спермой, но тогда отвалится…

Она усмехнулась.

— Стой! — Коша метнулась из комнаты.

Она выбежала на кухню. Серая кошатина доедала разбитое кем-то ей в миску яйцо.

— Ну-ка, кисонька! — Коша выдернула миску из-под морды и побежала назад. Кошка, мяуча, понеслась следом.

— Вот… — протянула она мисочку Рите.

Та оценивающе посмотрела, покачав посуду.

— Пойдет…

Коша отошла подальше, чтобы не мешать.

Она встала лицом к окну и предалась щемящим мыслям, глядя на вечереющий пейзаж. Если это так, как говорит Рита, то Чижик — козел. А она — просто дура. Смешно. Конечно! Если бы он умер, все бы точно об этом знали. В тусе ничего не знают о тебе, если ты исчез и где-то живешь. А всеть о смерти долетает быстро. Значит! Если он жив и пропал, два варианта. Либо у него проблемы, но тогда он не такой крутой перец. Либо он козел, но тогда пошел он!

Коша провела ладонью по холодному стеклу.

Но как же быть с остановкой дождя? Он тоже внушил ей это? Хорошо… Но, когда они с Роней вызывали ветер при помощи флейты, Чижика-то не было! Он как раз позже появился. Не сходится. Коша усмехнулась. Сходится, только если Роня с ними заодно. Вот это прикол. Кстати! Об этом надо подумать. Ведь, когда она жила у Евгения, она с Роней не общалась и никаких глюков не было. Ну. Почти…

Коша пристально посмотрела на Риту. Та старательно трудилась над подделкой документов.

Мир опять опрокинулся перед Кошей, точно узор в трубке калейдоскопа. Чуть шевельнешь — и стеклышки посыпались…

— Ты поедешь жить в Голландию, — весело сказала Рита, когда все было закончено. — Постарайся там что-нибудь украсть. Там очень хорошие тюрьмы. Отдохнешь. Поправишься. А потом найди себе девчонку. Там это очень модно.

Кошино лицо задорно смотрело с чужого паспорта. Коша с сомнением осмотрелась, снова не понимая, что происходит. Открылась дверь. Роня вернулся с билетами.

Он шумно вздохнул:

— Ну, и историю вы мне накрутили. Лет через пять, когда все уляжется, я напишу роман и заработаю кучу денег.

Коша заторможенно прислонилась к стене. Пространство сузилось до размера стеклянного шарика, лежащего на Ронином столе. Блик на поверхности стекла расплылся в глазах. Мыслей в голове не было никаких.

— Эй! Ты чего? — услышала она издалека Ритин голос и очнулась.

— Так… — ответила Коша и отодвинулась от стены.

Рита взяла ее за руку и отвела на стул посреди комнаты. Огромными ножницами, которыми Роня стриг кусочки бумаги к макету, отхватила волосы. Потом выщипала густые черные брови. Потом они перекрасились в разные цвета и поменялись одеждой.

Коша растерянно оглядывала себя и все повторяла:

— Надо же! Кто бы мог подумать…

— Чем ты грузишься? — заметила Рита.

— А-а-а… — Коша махнула рукой.

— Э-э-э! Ты чего? — Рита заглянула в Кошины грустные глаза.

Та молча покачала головой.

Роня что-то обдумывал, чиркая на бумажке.

Рита села рядом с ним и щелкнула пультом телевизора. Голубой отблеск экрана упал на ее лицо. Она пробежала по всем программам.

— Я не могу понять… — вдруг начала Коша неожиданно возбужденно. — Я не могу понять, что было на самом деле. Я попросила Риту прочитать всю историю. И в принципе я согласна с ее версией насчет психического воздействия на меня. Это может быть! И это было бы удобно…

Роня в этот момент перестал писать и прислушался, не отрывая взгляда от бумаги.

— Я не хочу быть членом общества сумасшедших. Поэтому мне нравится эта версия. Я согласна быть просто тупым человеком, подвергшимся психическому воздействию. Чтобы нормально жить среди людей, не надо быть круче их. Не надо быть чувствительнее или избраннее! Чем больше ты похож на всех остальных, тем проще. Людей пугает непредсказуемость. Лучше всего хором петь песни и мыть стаканы… Я заметила, когда моешь стаканы, мир становится однозначным.

— Типа… — умудренно сказал Роня, подняв глаза. — Так становятся «широ». Кстати, не обязательно стаканы… Но идея правильная!

— Но… — остановила его Коша. — Я не хочу быть предателем. Я не хочу предать Чижика… Даже если он меня обманул, он меня не подставил. Я вдруг поняла, что мне… Это важно! Мне — все равно, что было. Но я не хочу отказываться от того, чем я так дорожила… Я не могу отказаться от себя! Тогда это будет не моя жизнь, а чья-то другая. Но ведь у меня не будет второй!

Коша растерянно посмотрела на Роню. Почему-то сама собой всплыла фраза из далекого лета. Верить порою непросто…*

Рита спокойно отложила пульт и взяла калейдоскоп.

— На посмотри!

— Конечно! Вам это не интересно! — усмехнулась Коша. — У вас таких проблем нет… Роня просто говорит, что я сама все придумала. А ты сочинила версию про какой-то дурацкий гипноз.

Рита улыбнулась и уже мягче попросила еще раз:

— Посмотри! Пожалуйста! Иначе я не смогу показать.

Коша уступила просьбе с ленивым недоумением.

— Ну? Я уже смотрела сегодня… И что? — спросила она, когда разноцветные стеклышки сложились в поле светящихся цветов.

— А теперь смотри, что на самом деле… — Рита резко стащила с трубки кольцо со стеклом и высыпала на стол стеклышки.

Жалкое зрелище. Оказалось — всего несколько неровных осколков. Просто разбитые стекла.

— Но кто превращает эти осколки в чудо? — спросила Коша.

Вопрос повис в воздухе.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

Когда стемнело, вышли к заливу, чтобы сжечь дневник. В тусклых сумерках три темных силуэта. В снегу огонь выгрыз гнездо и прыгая перед ними, как котенок, выпрашивающий кусочки пищи, жадно хватал оранжевыми лапками листы дневника. Буквы, которые хранили жуткую тайну, сначала пропадали на почерневших страницах, потом снова проявлялись, зеленели, желтели, и наконец ветер отрывал белые, до тла сгоревшие, хлопья и уносил их в сторону моря.

Роня прутиком шевелил листы, чтобы они быстрее сгорели.

ПРОЩАЙ!

Роня с Ритой стояли на посадке. Роня что-то бубнил под нос. Рита нервно постукивала ботинком.

— Ты что там, молишься, что ли? Твою мать!

— Нет… так. Я говорю, что будет все хорошо. — Роня сложил руки на животе. — Я знаю, все будет хорошо.

Рита толкнула его:

— Дай сигарету.

— У меня нет.

— Ну так возьми у кого-то. Купи!

Она снова толкнула его, но Роня даже не шелохнулся.

Тихо сказал:

— Любовь — это когда тебе хорошо от того, что хорошо тому, кого ты любишь… Даже если он не с тобой.

— Подожди! Еще не все! — усмехнулась девушка. — Сглазишь!

Теперь паспортный контроль. Коша стояла перед ментом, с таким лицом, будто у нее в кишках было килограмм пять героина.

Прощай, Рита! Прощай, Роня! Она искала их взглядом — это были последние люди, которым она была не по фигу. Последние люди, которые знали, что было и как все закончилось.

Все.

Рита подхватила Роню под локоть.

— Пойдем! Ты больше никогда ее не увидишь. Выкинь все из головы. Мне нужно выпить. Срочно! Не надо отрезать кошке хвост по кусочкам. Рви сразу с корнем! Все равно, теперь… Идем!

Она тащила его за собой и чувствовала, что тот все равно, свернув голову, смотрит назад. Они вышли из здания аэропорта. На пандусе толклись в медленной очереди машины.

— На тачке? — спросила бывшая Рита.

— Да… Все равно, — Роня пожал плечами.

Из такси прямо перед ними на пандус вышел крупный человек неопределенного возраста в черном пальто. На его высоком выпуклом лбу отчетливо просматривался совсем свежий звездообразный шрам. Бывшая Рита вдруг поняла, что она уже видела этого человека. Точно видела! И когда он, почти коснувшись рукавом, прошел мимо, она почувствовала, как внутри ее тела жарко вскипела волна ужаса смешанная с восторгом.

— Ты видел?

— Что? — Роня поднял голову и встал с корточек.

— Это он! — Бывшая Рита жестко сжала губы. — Он — живой!

Роня истерически расхохотался:

— Еще одна! Ничего я не видел! Я завязывал шнурок! У меня развязался шнурок! Понимаешь?

Бывшая Рита оглянулась — человек уже скрылся за стеклянными дверями.

— Черт! Все не так просто… — пробормотала она в задумчивости и подтолкнула Роню. — Пойдем!

Роня мрачно двинулся к экспрессам. Пространство между ними треснуло и стало холоднее.

(Коша)

Коша уже летела в самолете. Она машинально сунула руку в карман Ритиной куртки и напоролась на какой-то маленький камешек. Задумчиво глядя в иллюминатор, продолжала какое-то время теребить в руке. Потом какое-то беспокойство заставило посмотреть и оказалось, что это маленький рубин. Вытащила из брюк колечко — камень точно стал на место, будто всегда там и был.

На минуту захватило дух. Неужели у этой истории есть продолжение? Она верила! Всегда верила, что это кольцо особенное.

Стюардесса прикатила тележку с выпивкой.

Коша, пардон — теперь уже Рита Танк — протянула руку и хотела взять бокал с коньяком, но потом вспомнила, что Рита всегда предпочитала водку — и взяла текилу… Коша пригубила стаканчик и осторожно отставила его, стараясь сделать так, чтобы дно стаканчика не стукнуло о пластиковый столик. Надо напиться. Надо. Надо напиться в последний раз до потери пульса. Напиться так, чтобы весь полет в памяти пропал. Чтобы очнуться уже там.

Да. Так она и сделает. Только сначала запишет еще один текст. Он крутится в голове и не дает покоя. Жизнь все-таки самая сильная неприятность, какая может случиться с тобой, если ты беззащитен перед этой жизнью, если ты в ней — ни к чему. И в конечном счете в ней нет никакого иного смысла, кроме того, чтобы узнать на что ты годишься. Но тогда приходится жить без наркоза.

Коша достала блокнот и начала писать:

Мне опять до конечной. Неудобная поза. Я от встречи до встречи, Как от дозы до дозы. Нет исхода у битвы, И ослепшему ясно. Мы как лезвия бритвы Обнажено опасны. Наркоза не будет, не надо. Я не хочу пощады. Я колдую словами Ищу совпаденья, Но не понимаю, где взлет, где паденье. И меня разрывает, Как гранату на части. Я глаза закрываю, Умирая от счастья. Наркоза не будет, не надо. Я не хочу пощады. Мне опять до конечной, Неудобная поза. Улыбаясь, калечит нас любовь без наркоза.*

Санкт-Петербург — Москва

1999–2000 г.

Все тексты и строчки песен, использованные в романе и выделенные или не выделенные значком * являются собственностью Фелiчiты, кроме танки Басё, которая является действительно хоккой Басё.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

У этой истории есть продолжение — новый роман А. Сашневой «Тайные знаки».

Роня оказался прав — Кошу ждет волшебное путешествие и новые, захватывающие приключения. Коша уверена, что летит в Голландию, но волею судьбы через три дня ей суждено оказаться на земле Парижа. События сплетаются в такой непостижимый узор бытия, что распутать его невозможно без того, чтобы не шагнуть за грань привычного. Предметы и сны, события и знакомства, ветер и время закручиваются в непостижимую человеческим умом сатанинскую круговерть. Кто угрожает человечеству? Природные силы? Или те, кто на передовом крае науки и технологии забрался в святая святых бытия и научился использовать флуктуации пространства в своих интересах? Кто они? Люди? Инопланетяне? Демоны? А может быть, таинственная каста древних египетских жрецов?

Коше предстоит распутать этот узор почти в одиночку. Цель пути — неведома, награда — неизвестна, и на каждом шагу — тайные знаки, которые надо верно разгадать.

Все большее количество людей вступают в действие, словно новые оркестранты присоединяются к робко начатой в начале композиции теме. Подобно тому, как неукротимо развивает свою мощь «Болеро» Равеля, раскручивается действие «Тайных знаков». И не случайно в книге все время звучит музыка — искусство, где смысл слова «ритм» проявлен наиболее ярко.

Коша все лучше и лучше чувствует этот мировой ритм, сначала ритм улиц, потом ритм событий и времен. И выражает ощущение этого ритма в текстах песен, судьба которых так же неординарна, как и судьба героини. Кстати, надо сказать, что песни существуют в звуковом виде. Да-да! Никого не удивишь саунд-трэком к фильму. Но вот саунд-трэк для книги — это свежая мысль. Песни записаны певицей Фелiчitой, и вышли на CD-пластинке в альбоме «Наркоза Не Будет» («Пролог-music», 2002).

Вторую книгу тоже будет сопровождать музыка — альбом «Тайные знаки» готовится к выходу. Заглавный трэк «Тайные Знаки» уже можно скачать на сайте Фелiчitы

Примечания

1

Марка — традиционная расфасовка LSD.

(обратно)

Оглавление

Александра Сашнева . НАРКОЗА НЕ БУДЕТ!

ПРОЛОГ

КАЛЕЙДОСКОП

  ЯМА

  КРАСНАЯ СТРЕЛА

  ЛОХМАТЫЙ

  ПРЕВРАТНОСТИ ПУТИ

  СОЗЕРЦАНИЕ ВОДЫ

  ОБЕД ВЕРТУХАЯ

  СОБАКОГОЛОВЫЙ

  У ЧЕРТА НА РОГАХ

  ЖАДНОСТЬ ФРАЕРА СГУБИЛА

  НА СЦЕНЕ НЕ ШИРЯТЬСЯ

  НИКОГДА НЕ ЗНАЕШЬ…

  КТО ЕСТЬ МЕНТ?

  ЯМА II

  БДИТЕЛЬНОСТЬ ГРАЖДАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

  ОБЩАГА

ЧТЕНИЕ ДНЕВНИКА . Часть первая. Лето

  ИГРА НА ФЛЕЙТЕ

  СТРАШНЫЕ МАРКИ

  ОТКРЫТИЕ

  ГОЛУБОГЛАЗЫЙ «АНГЕЛ»

  СОН

  КЛУБНИКА С ЧЕСОТКОЙ

  РИНАТ В ОЧКАХ

  ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

  СЛЕД СКАРАБЕЯ

  ЕВГЕНИЙ. ДУБЛЬ ПЕРВЫЙ

  ПЛЯЖНЫЙ ЭТЮД. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ РОНИ

  ЧЕМУ УЧАТ В ТРАМВАЯХ?

  МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ

  ГРАБЕЖ

  ЗАЧЕМ ГЛУХОМУ ТЕЛЕФОН?

  : — ) — ТАК БЫЛА ОБОЗНАЧЕНА СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА

  СМЕРТЬ РЫЖИНА

  У ДОРОГИ ЧИЖИК

  ТАК ВОТ ПОЧЕМУ ОН НЕ БОИТСЯ!

  ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

  ЛЕТНИЕ СНЫ

  ПРИЗРАКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

  СОМНАМБУЛИЗМ

  ЛЕГКАЯ ЖИЗНЬ

  СМЕРТЬ ВСЕГДА РЯДОМ

ЧТЕНИЕ ДНЕВНИКА . Часть вторая. Зима

  ПРЕДЛОЖЕНИЕ

  ОТТЕПЕЛЬ

  БЕЗОБРАЗНАЯ РАЗВЯЗКА

  БЫТЬ ЖЕНЩИНОЙ

  ЧЕРЕП ХОЧЕТ ЗАВЯЗАТЬ

  ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО

  ДОСТАЛ

  НОВЫЙ ГОД

  НАРКОЗА НЕ БУДЕТ

  ПОСЛЕ ВСЕГО

  КОШМАРЫ ВО СНЕ И НАЯВУ

КОДА

  БЫСТРЫЕ СБОРЫ

  ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

  ПРОЩАЙ!

ПОСЛЕСЛОВИЕ . .

Реклама на сайте