«Таксидермист»

ТАКСИДЕРМИСТ

Таксидермия – изготовление чучел животных.

К вечеру настроение у нее было паршивое – дальше некуда. Почти весь день она провела на кладбище под моросящим дождем, среди чужих людей, имена которых сразу же забыла. Фигуры из черного картона, лоснящиеся и мрачные… Лица она забыла тоже – на всех была написана одинаковая вселенская скорбь. Но не всегда. Позже она заметила, что мужчины скользят взглядами по ее ногам. Если совсем честно, это было приятно.

Крышка гроба покрылась искрящимся узором из дождевых капель. Когда в яму с глухим стуком упали первые комья жирной черной земли, Лидия поймала себя на том, что совершенно равнодушна к этой смерти. Она оказалась здесь от скуки. Сейчас ей пришло в голову, что развлечься можно было бы иначе. Но не всегда выбираешь лучшее, а уж веселое – совсем редко…

Она замерзала в слишком тонком платье, однако до конца доиграла свою роль. Может быть, ей просто было лень что-либо менять?..

К концу ритуала жизнь казалась такой же нелепой, как и смерть. Если не считать сиюминутных желаний. Тогда, например, Лидия испытывала острое желание выпить.

Позже она осуществила свою мечту в одном из второсортных баров, в котором не была никогда прежде. Первая же рюмка начала возвращать ее к жизни. Она наслаждалась теплом, растекающимся по телу, и думала о том, как все-таки мало надо сделать с человеком, чтобы он почувствовал себя почти счастливым: сначала заморозить, а затем слегка отогреть…

Потом к ней подсел мужчина с красивым и гладким, как у младенца, лицом. Несколько раз они выпили вместе. После третьей рюмки Лидия сбилась со счета… Она играла со своим новым знакомым в опасную игру, основанную на одном проклятом свойстве человеческой природы: противоестественном стремлении к плохим концовкам.

Ей очень хотелось посмотреть, чем же все закончится. Это был чистый, почти академический интерес, не омраченный ничем, даже сексом. Ничем, кроме нескольких выпитых рюмок.

И она увидела…

Ах ты, безмозглая тварь, – подумала она о себе, когда вынырнула из забытья, вызванного алкоголем или еще черт знает чем, и протрезвела настолько, что испугалась, наконец, человека, сидевшего перед ней.

– Ну что ты, милая? – спросил он, словно прочел ее только что родившиеся мысли. – Что-нибудь не в порядке?

– Все в порядке, – сказала она рассеяно, пытаясь выдавить из себя улыбку, и сама почувствовала, что улыбка получилась похожей на болезненную гримасу.

– Выпьешь еще? – он погладил чучело своей любимой кошки, стоявшее на столике у кресла.

Лидия замотала головой и подумала, не издевается ли он над ней. Пока он любовался одним из своих чучел, она воспользовалась паузой и попыталась вспомнить, где он ее подцепил. В баре? Или прямо на улице? Наверное, все-таки в баре… Как он себя называл? Таксидермист? Матерь божья, язык можно сломать!.. Тогда ей показалось, что он просто выделывается. О, эти проклятые умники! Она надеялась, что этот, по крайней мере, будет хорошо с ней обращаться. И ей действительно не на что было жаловаться. Пока. Впрочем, многого Лидия уже не помнила.

Зато она хорошо помнила шок, охвативший ее при виде огромного роскошного дома, возле которого он расплатился с таксистом. Еще она помнила, как порвала платье, выходя из машины, и едва не заплакала от обиды, хотя была уже очень пьяна.

– Не нужно расстраиваться, милая, – сказал он тогда вкрадчиво. – Главное, что осталось целым твое тело…

Там, на тротуаре, Лидия ответила какой-то двусмысленной шуткой, но сейчас она не могла понять, почему не убежала, не уехала, не позвала на помощь, наконец? Ведь дурное предчувствие, охватившее ее, было настолько острым, что прокололо плотное облако, окутавшее сознание после восьми (примерно) выпитых рюмок.

Красивый, сукин сын, – думала Лидия, разглядывая профиль таксидермиста и холеную руку с изящными пальцами, гладившими мертвую шерсть. Даже слишком красив для того вонючего бара, в котором она оказалась после похорон.

О черт, а кого же она хоронила? Ага, второго мужа своей подруги, погибшего в автокатастрофе. Ничего, найдет себе третьего, – подумала Лидия со злостью. Злилась она на саму себя. Интересно, что она уже успела рассказать этому гладколицему красавчику? Впрочем, какая разница… Лидия поправила волосы и провела по небу кончиком языка. Небо было горячим и шершавым. Алкоголичка, – вынесла она себе приговор, подлежащий обжалованию.

– Немного музыки? – спросил он внезапно.

Она не расслышала. Ее взгляд выразил недоумение.

– Я спрашиваю, музыка тебе не помешает?

Она кивнула, подумав, что выглядит, наверное, довольно глупо.

Таксидермист встал и направился к проигрывателю.

Становилось даже как-то скучно. Все шло в соответствии с избитой программой. Если забыть об остальном. Это остальное таилось пока в закоулках ее памяти, но уже давало знать о себе, изредка всаживая в ее мозг ледяные иголочки страха.

Я знаю все, что он скажет в следующую секунду, – подумала Лидия со странным торжеством. Но она ошибалась.

Тихо заиграла музыка. Против обыкновения, не Нил Даймонд и не Джони Митчелл. Акустические системы, скрытые в обшитых тканью стенах, наполнили комнату глубоким прозрачным звуком. В звуке Лидия немного разбиралась. Этому научил ее бывший любовник. Музыка показалась ей смутно знакомой. Струнный квартет. Где она могла его слышать? С видом человека, умеющего проигрывать пари с самим собой, она отхлебнула из высокого бокала, стоявшего перед ней на стеклянном кубе, и поморщилась. То ли от выпивки, то ли от заунывных звуков струнного квартета.

О, господи, ну и скука!.. Ей хотелось зевнуть, не прикрывая ладонью рта, чтобы вывести из себя этого самовлюбленного болвана, сидевшего перед ней.

И вдруг она вспомнила. Вспомнила все, что произошло, начиная с того момента, когда за нею захлопнулась входная дверь, и заканчивая той секундой, когда в ее голове родилась первая относительно трезвая мысль. Иголочки страха превратились в ледяную глыбу, плавающую в темном озере ее неясных ощущений.

Смеясь и спотыкаясь, Лидия поднималась по высокой полутемной лестнице. При этом она опиралась на сильную уверенную руку таксидермиста, вводившего ее в свой дом.

Наверху, по обе стороны лестницы, она увидела два темных силуэта на внушительных каменных постаментах. Вначале эти неясные тени показались ей какими-то языческими идолами. Но идолы были всего лишь чучелами огромных черных догов. Сидящие собаки выглядели поразительно живо. Лидия отшатнулась, не поверив даже в их мертвую неподвижность. Таксидермист засмеялся.

– Не бойся, дорогая. В отличие от живых, они совершенно безопасны.

Он погладил одно из чучел. Его тонкие белые пальцы на фоне черной шерсти выглядели отвратительно, как лапки паука-альбиноса.

– Не правда ли, они прекрасны? – спросил он из темноты. Глаза его блестели. – Красота, остановленная во времени… Они никогда уже не сдохнут и не сгниют. И никогда не примут некрасивых поз. Они красивы даже сзади. К тому же, у чучел нет гениталий…

Лидия пошатнулась и вынуждена была опереться рукой на одну из собак. Таксидермист бросился к ней и помог принять вертикальное положение.

– Аккуратнее, детка, – сказал он тихо. В его голосе сквозила сдерживаемая ярость. – Это были мои любимые собаки. Я так любил их, что не мог смириться с мыслью о такой некрасивой вещи, как смерть. Или старость. Я не стал ждать…

Несмотря на опьянение, Лидия ощутила более чем неприятный запах, исходивший от чучел.

– Н-ну, мы так и будем здесь стоять? – осведомилась она, испытывая на прочность тонкие высокие каблуки своих туфель.

– Что ты, моя прелесть! – он улыбнулся белозубой улыбкой, словно взятой напрокат из рекламы зубной пасты. Или врача-протезиста. До чего же гладкая кожа! – с завистью подумала Лидия. – Мне бы такую кожу лет через двадцать…

– Ты очень красива, детка, – сказал вдруг таксидермист задумчиво.

Они вошли в гостиную. Конечно, кроме всего прочего, это было царство чучел. Но и мебель стоила столько, сколько Лидия не могла бы заработать за всю свою жизнь. Модернистские картины на стенах и сюрреалистические предметы, подсвеченные невидимыми источниками. Мертвая неподвижность. Холодные острова электрического света…

– Неплохо, – заявила Лидия и полезла в сумочку за сигаретой. – Ты, вроде, при деньгах?

Он снисходительно усмехнулся и дал ей прикурить, щелкнув золотой зажигалкой.

– Ты не поверишь, дорогая, если я скажу тебе, сколько богатых людей не могут смириться с такой неприятной вещью, как смерть. У всех рано или поздно умирают любимцы. Я возвращаю им их любимые игрушки. Меня можно назвать перевозчиком с того света…

Лидию передернуло.

– Да ведь они набиты тряпьем! – сказала она резко и тут же пожалела об этом.

Таксидермист изменился в лице. Несколько долгих секунд в воздухе висела напряженная тишина. Потом он разжал побелевшие губы.

– Они лишены недостатков, присущих живым. Например, тупости. Или возможности убежать… от своего хозяина. Они не предадут и всегда останутся под рукой…

В знак примирения они выпили еще по бокалу. Черт, что же она все-таки пила? Лидия помнила только, что это было вкусно и очень хотелось еще.

Она сбросила туфли и босиком прогулялась по огромному серому ковру с длинным ворсом. В глубине комнаты, среди африканских масок, она увидела чучело попугая. Его оперение переливалось тончайшими оттенками изумрудного, фиолетового и розового цветов…

Лидия вздрогнула, почувствовав чье-то дыхание на своем затылке. Таксидермист неслышно подошел сзади и теперь стоял у нее за спиной. Ощутив ее испуг, он улыбнулся, не сводя глаз с чучела попугая.

– Бесполезен, – сказал он. Скорее всего, это относилось к попугаю. – Настоящее произведение искусства… Он раздражал меня своими криками. И еще он был слишком подвижен.

Таксидермист коснулся пальцами нежнейшего оперения.

– Разве этим можно было любоваться, когда он был жив? Он заставлял меня страдать от того, что не давал насладиться красотой…

Неизвестный напиток размягчил волю Лидии настолько, что она стояла и покорно выслушивала этот бред. Ей стало даже немного интересно. Извращенцы ей попадались крайне редко. В фильмах, которые она иногда смотрела, их было гораздо больше… Она выпустила из ноздрей дым и почувствовала, что сигарета скоро обожжет ей пальцы.

– А это? – спросила Лидия дрогнувшим голосом и показала пальцем, отставленным от остальных, как ствол револьвера, на большого питона, навеки застывшего перед клеткой с парой каких-то экзотических птиц.

– Ах, это! – радостно воскликнул таксидермист и захохотал. – Я называл его… впрочем, это не интересно. Он все время охотился за бедными глупенькими птичками… Теперь он больше не охотится…

– Но и птички больше не поют, – Лидия выдавила из себя весь сарказм, на который еще были способны ее затуманенные мозги.

– Потрясающе! – таксидермист смотрел на нее так жадно, что ей стало не по себе. – А вы, оказывается, остроумны, моя дорогая! Это большая редкость… в вашем положении.

Лидия не заметила, когда он перешел на "вы". Вдруг он показался ей гораздо более старым, чем можно было предположить, глядя на его лицо и тело. Лидия чувствовала себя так, словно разговаривала со смертельно опасным стариком-маразматиком, нацепившим на себя маску вечной молодости.

Ей начинало тошнить от спертого воздуха полутемных комнат и затхлого запаха чучел. Кроме того, ее пугал весь этот огромный дом, набитый пыльными мертвецами, единственным живым обитателем которого был красивый человек с вкрадчивыми манерами и странной профессией. Но и красота его уже внушала отвращение.

Лидия больше не находила сил сдерживаться.

– Где туалет? – спросила она отрывисто, борясь с тошнотой.

Таксидермист понимающе подмигнул и дал знак следовать за собой.

…Ей казалось, что они целую вечность шли по темному извилистому коридору. Не испортить же ковры этому придурку? – думала она все время. – Хотя, почему бы нет? Еще немного – и я с собой не справлюсь… Черт меня возьми, что же все-таки я пью?!..

Обойдя половину земного шара, она оказалась перед вожделенной дверью. Ей было так плохо, что все остальное казалось совершенно неважным.

Вспыхнул яркий свет. Вокруг был холодный гладкий кафель и твердые острые углы, на которые было бы страшно падать.

Она склонилась над ослепительной белой раковиной и ее наконец-то вырвало. Медленно, с громадным облегчением, поднимала она голову и громко застонала сквозь сцепленные зубы. В зеркале отражалось стоящее в нише возле ванны чучело огромной гориллы. На морщинистом лице обезьяны застыла глумливая и одновременно угрожающая гримаса. Лидию передернуло от неприятного запаха, коснувшегося ее ноздрей. Белая комната закружилась перед глазами, превращаясь в снежную пелену, за которой не было ничего, кроме мертвой пустоты. Кажется, с меня хватит, – промелькнула в ее голове фривольная мысль и Лидия провалилась в пульсирующее облако беспамятства.

Он гладил чучело своей любимой кошки, а Лидия оцепенело смотрела на него, не ощущая ничего, кроме страха и горьковатого привкуса во рту. Она вспомнила, что не видела даже своего отражения в зеркале ванной комнаты. Если она выглядит хотя бы наполовину так же, как чувствует себя… Лидия попыталась на ощупь установить, что представляет собой ее прическа. Свою сумочку она даже не пробовала искать… – Вы мне очень нравитесь, дорогая, – заявил вдруг таксидермист. – Временами вы просто прекрасны!.. В знак моего особого расположения я покажу вам кое-что интересное. Прошу в спальню.

Ага, ну конечно, как я могла забыть, – подумала она и даже почувствовала нечто вроде облегчения. По крайней мере, этот номер программы был ей хорошо известен. Ситуация показалась ей предсказуемой и почти банальной.

Лидия с трудом поднялась и послушно направилась в спальню.

Проходя через одну из комнат, она увидела коллекцию холодного оружия, но ощущала такую слабость во всем теле, что не подняла бы сейчас и рюмки. Таксидермист все время находился рядом, поддерживая ее за локоть.

В полутемной спальне, кроме большой низкой кровати, Лидии бросились в глаза чучела двух голубых ангорских кошечек и кролика с длинной волнистой шерстью.

– Любимые твари моей жены, – равнодушно объяснил таксидермист и включил верхний свет. – А вот и она сама, моя красавица, моя девочка, мой последний шедевр! – его голос потеплел, в нем зазвучала неподдельная нежность.

Смысл этих слов еще не дошел до сознания Лидии, когда она увидела в углу спальни неподвижную женщину в лиловом полупрозрачном одеянии.

– Вы первая, кто это видит, – с благоговением произнес таксидермист и посмотрел на Лидию так, словно позволил ей приобщиться к великому таинству.

– О Господи, нет! – прошептала Лидия, когда до нее дошло, наконец, что это вовсе не патологическая шутка. Она долго с ужасом смотрела на таксидермиста, не в силах оторвать взгляд от его лица, озаренного внутренним светом. Потом, вздрагивая от омерзения, медленно повернула голову в сторону чучела его жены.

Наверное, та действительно была при жизни красивой женщиной. Длинные светлые волосы и сейчас выглядели вполне естественно, но глаза оказались тусклыми и безжизненными. Потом Лидия вспомнила, что это всего лишь стекла.

Таксидермист подошел к чучелу и медленно раздел его, пока их взглядам не предстала неприкрытая нагота. После этого он стал жадно гладить неподвижное тело, по-видимому, возбуждаясь. Зрелище было настолько отвратительным, что у Лидии потемнело в глазах и закружилась голова. Чтобы не упасть, она медленно опустилась на кровать. Сквозь ватную стену до нее доносились голос таксидермиста и далекая музыка из гостиной.

Ей было противно, но она не нашла в себе сил сопротивляться, когда он стал раздевать ее под звуки струнного квартета и овладел ею тут же, перед чучелом своей жены, навсегда оставшейся привлекательной и молодой…

Потом они опять пили что-то сладкое, вызывавшее приятную истому. Теперь Лидия делала это, чтобы забыться.

И она действительно забылась. Последнее, что она видела, было уже за гранью, разделяющей реальность и кошмар, – серые стеклянные глаза жены таксидермиста, смотревшие на нее с испугом и бесконечным сожалением.

Она очнулась и обнаружила перед собой незапятнанную стерильную белизну. Когда ее зрение сфокусировалось, она поняла, что видит потолок. Лидия попыталась встать, но ей не удалось сделать это. Ее руки и ноги были крепко привязаны к чему-то, очень напоминающему хирургический стол. Этот стол был холодным и твердым. Пластик и нержавеющая сталь… Вдобавок, кожаный ремень перехватывал ее шею и почти не давал поднять голову.

Но ей этого уже и не хотелось. Ужас парализовал ее. Крик захлебнулся в горле, так и не родившись. Лидия поняла, что здесь ее никто не услышит.

Зато она вновь слышала музыку, звучавшую издалека, – ту самую, которая сопровождала ее весь вечер. Лидия вспомнила, наконец, откуда ей знакома эта музыка. Она много раз слышала ее в детстве в доме своего отца. Квартет назывался "Смерть и Девушка"… Ничего трагического не было в этой музыке. Она бы даже придавала происходящему оттенок дешевой мелодрамы… если бы не холодная твердая плоскость, которую Лидия ощущала спиной, и ремни, болезненно врезавшиеся в кожу.

Она услышала тихие скользящие шаги и повернула голову, боясь смотреть на то, что могла увидеть. Но увидеть ей все-таки пришлось.

Эта комната была чем-то средним между операционной и мастерской. Нестерпимо блестели хирургические инструменты. Их блеск вонзался в зрачки, а кошмарное предчувствие вонзалось в душу.

Но самое жуткое зрелище ожидало Лидию, когда она опустила глаза. В углу комнаты стояли незаконченные чучела двух маленьких девочек. На лице одного из них застыла улыбка, на втором кожа вообще еще не была еще натянута и висела, собравшись в складки.

Отчаяние высушило глаза Лидии. К ней приблизилось улыбающееся лицо таксидермиста.

– Мои любимые дочери, – сказал он шепотом, словно кто-нибудь еще в этом доме мог его услышать. – Не правда ли, они очаровательны в этом возрасте?..

Он погладил по голове чучело с натянутой кожей. В его глазах промелькнул восторг человека, сотворившего очередной шедевр. Восторг, который не с кем было разделить. Пальцы таксидермиста, наслаждаясь, пробежали по нежной детской коже.

Потом он взял что-то со стола и неслышными шагами приблизился к Лидии. На его лице было написано участие и живой интерес к происходящему. Он сказал тихо и вкрадчиво:

– Я вижу, моя дорогая, что вы уже совершенно пришли в себя. Открою вам маленький профессиональный секрет. Я всегда делаю чучела из м-м-м… живых объектов.

Из-за его спины медленно появилась рука со сверкающим скальпелем. До этой секунды глубоко в подсознании Лидии еще теплилась надежда на то, что все это просто чудовищный фарс, который должен вот-вот прерваться. Она была готова заплатить за этот вечер даже смертельным испугом, если ему ЭТО доставит удовольствие, но умереть после всего, что с нею сделали, было против любых правил. Смерть делала абсурдным жестокий спектакль, но любая вещь, даже самая дикая, когда-нибудь случается на самом деле. И тогда уже не кажется случайностью… В своем доме таксидермист сам был и актером, и зрителем. Ему не хватало только декораций.

Замкнутое, замороженное ее безграничным отчаянием пространство операционной стало склепом, в котором Лидия была похоронена заживо. Здесь уже не существовало мыслей, как не существовало больше надежды. Только плоть и крики животного в ловушке безысходности.

Звуки "Смерти и Девушки" заглушали все.

Почему я?! – вопило все ее существо, хотя ничего нельзя было изменить. Лезвие скальпеля, холодное, как зимняя луна, неумолимо приближалось к ней, существуя отдельно от направлявшей его воли, а где-то за ним плавало улыбающееся лицо, отлитое из розовой пластмассы… Это было хуже, чем неизбежность. И гораздо хуже, чем смерть.

– Вы будете прекрасно смотреться в моей спальне, дорогая, – прошептал таксидермист с выражением величайшего эстетического блаженства на красивом, кукольно-гладком лице.

И сделал первый надрез.

Оглавление