«Убийца боли»

Андрей ДАШКОВ УБИЙЦА БОЛИ

Когда тебе плохо, невыносимо плохо,

когда солнечный день темнее крысиной норы,

когда смерть кажется подарком

и только долг удерживает от самоубийства,

когда мысли жалят, как дикие осы,

и всюду настигают безумные кошмары,

когда правды нет ни в чем,

и страдание слепит, и больше не видно звезд,

когда разбитые мечты напоминают о прошлом,

и любовь превратилась в медленный яд,

и продолжает гнить червивое сердце,

когда твои дети шепчут проклятия,

и в каждом выдохе – зловоние,

и бессонная ночь становится нескончаемой пыткой – позови на помощь Убийцу боли,

и он придет, чтобы облегчить твою муку,

и покажет дорогу в рай.

Девочка проснулась за минуту до полуночи. Затаив дыхание, она ждала в полной темноте. Демон огня зажег ее первую, неумело сделанную свечу, и ребенок засмеялся. Это был совсем не детский смех, напоминавший скорее карканье молодого грача.

В полутьме появились лица. Они всплывали среди золота и крови – словно реликты поднимались с потопленного в океане прошлого корабля истории. Золото окладов, монет и крестов, кровь мантий и мучеников… Цивилизации были присущи блеск золота и обилие крови. Золотой век минул, но сохранились многочисленные свидетельства тех прекрасных времен. Поэтому они потеряли цену. Правда, теплая кровь все еще оставалась мерилом жизни. А на золото никто не обращал особого внимания. Девочка так и называла основные цвета: «золото», «кровь». Чистые, ни с чем не смешанные. Были еще грязные: «земля», «дерьмо», «снег».

После того как свеча догорела, она еще долго лежала в темноте без сна. Она замерзла, но это казалось мелочью по сравнению с тем, что творилось вокруг нее. Она впервые решила сыграть во взрослую игру и была заворожена приоткрывшейся изнанкой существования. Она цепенела от ужаса, а видения роились вокруг, словно ночные бабочки размером с радугу, которые стряхивали с крыльев рассыпавшуюся в пыль реальность…

Она еще долго ощущала прикосновение демона огня – как головешку, тлевшую где-то внутри. Девочка воображала себя околевшей кошкой, в которой неведомым образом еще блуждала искра жизни – только для того, чтобы испытать одиночество трупа. И ледяная ночь пыталась растоптать ее, и затерянность грозила обернуться вечным изгнанием безумных.

Но девочка удержалась на краю пропасти. Она прислушивалась к свисту сквозняков. Под высокими сводами полуразрушенного здания им было почти так же вольготно, как ветрам, гуляющим под звездным куполом небес. Вой и гул, сырость и холод, тоска и гипноз огромного чуждого мира… Она постигала жестокость жизни во всей наготе – без уюта, родительских ласк, человеческой лжи и утешений охранников веры.

То, что днем казалось простым и понятным, сейчас разбивалось вдребезги. Хранящееся в детской памяти становилось подобно дрожащим отражениям. Оно рассыпалось, тонуло, предавало… Сверкающая змея сознания извивалась во тьме, испытывая мучительную потребность впрыснуть во что-нибудь яд тайного знания, – но тщетно. Все вокруг было отравлено давным-давно.

И противоядия еще никто не придумал.

* * *

Соседи говорили о ней, кривя рот. С ней делились пищей не из жалости, а от суеверного страха. Ругали ее по-разному: чертово отродье, выблядок, дурное семя, дикарка. Но чаще всего ее называли просто Чертополох. Она и привыкла считать это своим настоящим именем.

Никто не помнил, откуда она взялась, из чьей утробы появилась на свет, в чьем теле была зачата и выношена, кем вскормлена, чью грудь сосала, чье молоко пила, чье здоровье забрала себе в качестве скромной платы за продолжение рода. Сирота… В этом слове ей всегда чудилось что-то поганое, фальшивое, приторно-жалостливое. «Чертополох» звучало гораздо лучше. В крайнем случае она предпочла бы «сиротке» «выблядка».

Единственным существом с теплой кровью, с которым у Чертополоха возникло некоторое взаимопонимание (о дружбе, конечно, речь не шла), была черная псина по кличке Гиена – редкая уродина, промышлявшая в развалинах и на дальних городских окраинах, но неизменно возвращавшаяся на Площадь – словно для того, чтобы пугать детей. При этом Гиена отличалась исключительной осторожностью, и еще никому не удалось ни прикончить ее, ни хотя бы покалечить.

Личико Чертополоха тоже было отвратительным. Зато она могла быть почти уверена, что не попадет в число трех самых красивых девушек племени, которых ежегодно отдавали дьяволам, приезжавшим за данью.

Старуха Кража, избравшая местом своего обитания бывший супермаркет и получившая свое прозвище за то, что, по слухам, действительно умела похищать души, только раз глянула на Чертополоха своим жутким глазом-сглазом, похожим на пробитое пулей зеркальце, в котором отразилось раздробленное и холодное, будто лед, небо, – после чего изрекла, что «проклятая сучка родилась без души, как другие рождаются без пальцев на руках или ногах».

И с этим трудно было спорить – Чертополох своими глазами видела таких беспалых уродов, когда совершила вылазку на другой берег реки (чертовски опасную вылазку, потому что несколько сотен метров ей пришлось ползти по мосту, который в любую секунду мог рухнуть. Даже отчаянные мальчишки не решались на это).

Чертополох и сама не знала, есть ли у нее душа. Пальцы и прочие части тела она могла по крайней мере потрогать. Желудок давал знать о себе, когда она съедала плохие ягоды или старую крысу. О сердце напоминал постоянный стук в груди, о печени – режущая боль в боку после слишком быстрого и долгого бега. А вот собственная душа оставалась неуловимым призраком.

Никто не любил старуху Кражу. Все старались держаться от нее подальше и не попадать в прицел глаза-сглаза. Но зато именно из уст Кражи Чертополох впервые услышала о Святой Земле, якобы лежащей где-то по другую сторону Преисподней, за Огненным Поясом, в конце Дороги Казней, – в общем, совершенно недостижимой для простого смертного. Старуха говорила, не видя в своих словах никакого противоречия, что оттуда, из Святой Земли, и приходят Убийцы боли – ведь они явно обладают сверхъестественной силой.

Легенда о существовании Святой Земли поразила воображение Чертополоха. Какой-то инстинкт нашептывал ей сквозь тьму поколений, что по ту сторону преград, сулящих пытки и смерть, должно находиться место прекрасное и светлое, о котором сохранились только воспоминания, место, достойное неизбывной тоски.

Однако разочарования были неизбежны. Со временем Чертополох усвоила, что люди ее племени напридумывали много такого, чего нет и не случается ни наяву, ни даже во сне. И никто из них никогда не отваживался отправиться на поиски Святой Земли или хотя бы проследить за Убийцей боли. Они боялись дьяволов, боялись Преисподней, боялись даже самих Убийц! Возможно, люди были заложниками своего страха, долгие годы оставаясь в плену страшных легенд.

Зато Чертополох убедилась в существовании вещей и явлений, которых окружавшие ее тупицы не видели, не слышали, попросту не хотели замечать или о которых не подозревали. Иногда эти ВЕЩИ буквально выкалывали глаза или орали в самые уши, порой медленно убивали, но ВСЕГДА были рядом, слишком близко, скрываясь в тени человеческой самонадеянности.

Другое дело, что Чертополох не имела понятия, как называются эти жутковатые тени жизни. У нее вообще были проблемы с названиями. С ее точки зрения, добрая четверть всех слов не имела никакого смысла. Например, ей говорили, что она принадлежит к племени Площади. В то же время она чувствовала себя абсолютно чужой – всегда и везде. Считалось, что Площадь находится посреди Города, и вроде бы существуют другие города – оазисы в раскаленной пустыне Преисподней. То здание, где было логово Чертополоха, почему-то называли «церковью». Гиена чаще всего охотилась на крыс в подвале под «библиотекой». Неподалеку от Площади стояла «шарманка», из которой круглые сутки доносились грустные песни на незнакомом языке. Старуха Кража утверждала, что это поют «благодарные мертвецы».

Чертополох отнеслась к этому серьезно. Она провела возле «шарманки» целую ночь, заглядывала в окна, стучала зубами (так обычно шаман подзывал призраков) и приготовила их, призрачью, пищу. После полуночи она, как положено, окропила землю красненьким, долго ждала, но никаких «благодарных мертвецов» так и не увидела. А когда Чертополох попыталась влезть внутрь и лишь чудом успела убрать голову из пасти захлопнувшегося окна, девчонка убедилась в том, о чем смутно догадывалась: «шарманка» ЖИВАЯ и не хочет, чтобы кто-то чужой рылся в ее потрохах.

Отсюда было всего полмысли до открытия, что другие здания тоже ЖИВЫЕ. И весь Город ЖИВОЙ. А кто же тогда люди? Не призраки ли они сами – сгустки боли, оставшейся от умерших здесь, сгустки, роящиеся внутри каменного существа – почти вечного и удивительно терпимого к паразитам? Правда, не слишком благодарных…

С тех пор Чертополох с большим подозрением относилась к «случайным» смертям, иногда подстерегавшим наивных обитателей Площади.

Однако все это было не так уж важно. Гораздо сильнее ее интересовал вопрос: куда уводят избранных счастливчиков Убийцы боли? И чем дольше она думала над этим, тем больше возникало новых вопросов. Впору было и впрямь поверить в существование других городов. А также Преисподней и Святой земли.

Но по-настоящему люди племени были убеждены только в одном: что по мере удаления от Площади их шансы выжить во враждебном мире становятся исчезающе малыми. И получали подтверждения этому. Чертополох своими глазами видела, как однажды мимо церкви протарахтел Блуждающий Трамвай, из окон которого свисали полуобгоревшие трупы. От трамвая исходил жуткий смрад, а на его крыше сидели черные птицы, пожиратели падали. Старуха Кража описывала и кое-что похуже, однако у нее редко находились внимательные слушатели.

Чертополох слушала украдкой и молчала, чтобы не нарываться на пинок. Ее притягивали темные страшные истории, но еще сильнее подействовала на нее легенда о Святой земле. Из грязи запредельного зла пробился росток надежды.

* * *

Сколько Чертополох себя помнила, она хотела узнать, в чем заключается волшебство, которым обладали Убийцы боли. С раннего детства ее завораживали ритуалы вызова, шаманские пляски, речитативы заклинателей, долгие жалобы страдальцев и заунывные песни плакальщиков. А когда Убийца наконец являлся по вызову, Чертополох не могла оторвать взгляда от его лица и фигуры, оружия и одежды, сапог и лошади, но главным образом – от сумки, в которой, по слухам, хранились Утешители.

Девочка следила за Убийцей с минуты его появления на Площади и вплоть до того момента, когда он закрывал за собой чью-нибудь дверь. Отъезд был менее интересен, но Чертополох все равно бежала за всадником до тех пор, пока не начинала задыхаться. Ей ни разу не удалось забраться слишком далеко. Так далеко, чтобы не суметь вернуться.

Убийца боли всегда приезжал на вызов в одиночку. Чертополох не представляла, что должно случиться – какая ужасная катастрофа или повальный мор, – чтобы увидеть его в компании себе подобных. И без того вызвать помощь было делом нелегким. Иногда безнадежным. Случалось, что многосуточные бдения и изнурительные пляски шамана оказывались безрезультатными.

Чертополох, которая отличалась изрядной сообразительностью, быстро смекнула, что сделать ложный вызов невозможно. Боль должна быть поистине адской, предельной и нестерпимой – но зато в этом случае Убийца приходил обязательно…

Позднее она задалась вопросами: как можно измерить страдание? Каков предел человеческого терпения? Кто определяет, насколько серьезна болезнь, от которой затем лечат Убийцы? Когда несчастный бедняга заслуживает милосердия и помощи, а когда – нет? Какова цена искупления? И самое главное: как велика плата за услуги? ЧЕМ приходится платить?

Это были серьезные вопросы. Слишком серьезные для ее возраста. Чертополох понимала, что скорее всего не получит ответов – по крайней мере до тех пор, пока сама не окажется в шкуре Убийцы. Или – что более вероятно – клиента. Но вот как раз этого она хотела меньше всего. Чутье подсказывало ей: тот, к кому хотя бы раз приходил Убийца боли (а второго визита и не требовалось), уже никогда не сможет сам стать Убийцей.

Ее тяготила оседлая жизнь. И то, что вначале было только затаенной тоской по другим мирам и жаждой перемен, постепенно превращалось в твердую решимость. Едва ли не маниакальную. Но никому не было дела до того, что творится в ее уродливой голове. Она не сбегала из племени лишь потому, что понимала: в одиночку и без оружия ей не выжить.

Чертополох отлично знала, что разговаривать с Убийцами бесполезно. Они не общались ни с кем, кроме клиента и его близких. Однажды она набралась храбрости и решила подслушать, что происходит в доме, куда зашел Убийца. Подкралась и затаилась под открытым окном. Она не услышала ничего интересного. Убийца забрал умирающего ребенка и сказал его матери, чтобы та не суетилась – он сам обо всем позаботится. ЛУЧШЕ матери и отца, вместе взятых.

Чертополох ни минуты в этом не сомневалась. Ее смущало лишь то, что все Убийцы, которых она когда-либо видела, были мужчинами. Неужели женщина не способна облегчить страдание, снять боль, избавить от смертельной тоски? Чертополох не могла смириться с тем, что казалось ей вопиющей несправедливостью.

И настал день, когда она решила все исправить.

* * *

…Мимо снова с жутким скрежетом проехал Блуждающий Трамвай, который провез через Площадь трупы – словно в назидание еще живым. Убийца, вызванный шаманом, уводил с собой больного старика.

Чертополох увязалась за ними. Она знала, что в любом случае больше не увидит никого из людей племени – разве только в страшном сне. Она и не хотела никого видеть. Все они были трясиной, в котором увязла и гнила ее жизнь; они держали ее своими липкими руками; они навсегда запугали ее дьяволами и Преисподней. Но сегодня она сумела преодолеть свой страх. И даже если ей суждено погибнуть на костре или быть растерзанной на куски клыками дьяволов-людоедов, она знала, что ни на одно мгновение не пожалеет о сделанном выборе.

Убийца боли и его клиент пересекли Площадь. Старуха Кража проводила их тяжелым взглядом. Подмигнула Чертополоху глазом-сглазом, от которого ничего не скроешь, – на прощание. Дескать, иди, выблядок, иди. И сдохни. Никто о тебе не пожалеет…

Сегодня «шарманка» пела хриплым голосом. Остальные мертвецы неблагодарно молчали.

Убийца и клиент шли по пустой улице. Девчонка кралась следом за ними на расстоянии в сотню шагов. Они пересекли незримую границу. Отсюда еще не поздно было вернуться, однако никто из них даже не помышлял о возвращении.

Чертополох ни разу не оглянулась. Больной старик не оглядывался тоже. Он едва волочил ноги, но смотрел только вперед – словно надеялся разглядеть в конце темного ущелья свет, сияющий над Святой Землей. И он полз так быстро, как только мог, – ведь он был избран болью для счастья, перед ним лежал путь к спасению, и у него появился проводник, который поможет ему преодолеть все круги ада…

Убийца боли читал его мысли и знал его упования.

Вечером, на привале, возле костра, разведенного среди развалин, он сказал клиенту:

– Не торопись. Дождись утра. Святая Земля ближе, чем ты думаешь. А пока возьми вот это.

Чертополох, притаившаяся в двух десятках шагов от них, вытягивала шею, силясь разглядеть, что же такое извлек Убийца из своей сумки. Она не сомневалась, что это и есть Утешитель, – потому что вскоре больной старик перестал стонать и заснул. На потрескавшихся губах появилась улыбка, напоминавшая бабочку, которая раскрыла крылья на увядшем цветке. Эта улыбка выражала нездешний покой и умиротворение. Во сне старик видел свет, а костер согревал его кости.

Чертополох всю ночь жестоко страдала от холода. Она понимала, что заслужила это. Такова была плата за нарушение табу. А также, возможно, ее подвергали испытанию. Если она выдержит его, то Убийца простит ее и возьмет с собой…

Она долго боролась с усталостью и сном, боясь проспать утреннюю зарю. Потом все-таки задремала. И еле сдержалась, чтобы не закричать, когда что-то темное материализовалось рядом с ней. Она услышала хриплое жадное дыхание, почувствовала себя жертвой…

Но вот запахло мокрой псиной, и Чертополох с облегчением перевела дух. Она протянула руку, чтобы погладить Гиену, и едва не лишилась пальцев.

Гиена была голодна. Из ее пасти вырывалось горячее зловоние.

Во мраке лязгнули зубы. Чертополох напряглась – почему-то она была уверена, что Убийца боли не спит. И, может быть, уже догадывается о ее присутствии. А зачем ему спать? Ему не нужно прятаться в снах ни от кого, даже от самого себя.

Так они и пролежали всю эту долгую ночь без сна, прижавшись друг к другу спинами, – отверженные безобразные существа: одно – почти голое, другое – покрытое свалявшейся шерстью. За них принялись голод и холод.

Теперь Чертополох боялась не столько Убийцы, сколько того, что голод победит и ее единственная спутница вырвет ей глотку.

* * *

Хищники оставили их в покое. Дьяволы позволили им пройти. Судя по всему, они знали, с кем имеют дело: Убийца был хорошо вооружен. Но и он с некоторых пор ни на минуту не смыкал глаз.

Дьяволы не тронули девчонку – наверное, решили, что она находится под его опекой. Все равно это казалось ей чудом. Дьяволы не тронули и Гиену. Псина упорно тащилась за нею, как призрак прошлого, чтобы замкнуть кольцо несчастной судьбы.

Вокруг была Преисподняя – без конца и без края. Путь был опасен и труден. Убийца отчаянно рисковал, а Чертополох не понимала, ради чего он делал свою работу. Может быть, просто не мог иначе. Он представлялся ей средоточием добра и силы, которые противостояли царившим повсюду ненависти, страданию и страху. Она не изведала даже материнской любви, поэтому вообще не знала, что такое любовь. С каждым шагом ей все сильнее хотелось увидеть того или тех, кто посылал Убийц боли в города, затерянные среди вопящего ужаса.

* * *

– Когда кончится эта боль? – спросил наутро старик, у которого больше не было сил идти. Он стонал и плакал. И уже не помогали Утешители. Чертополох думала, что Убийца посадит клиента на своего коня. И тогда для нее все пропало – она безнадежно отстанет.

– Боль и жизнь неразделимы, – ответил Убийца. – Что, кроме боли, отличает реальность от иллюзий? Чем была бы жизнь без боли? Только долгим сном.

Чертополох подумала, что он прав. Когда ей снились кошмары, она первым делом пыталась укусить себя. Сильно. До крови.

– …Но я вылечу тебя здесь, – закончил Убийца боли.

Он велел старику стать на колени лицом к восходящему солнцу и молиться.

Тот с радостью подчинился.

– Смотри на солнце сквозь ресницы, – сказал Убийца боли, – пока не увидишь восьмой цвет радуги. А после я отведу тебя в Святую землю.

Старик долго смотрел на солнце.

– Кажется, боль стихает, – прошептал он завороженно.

Чертополох прикусила губу, чтобы не выдать себя ни единым звуком.

Еще никогда она не испытывала ничего подобного. Ей казалось, что она свободна как птица, но ее уже опутала невидимая сеть преступного волшебства.

Гиена следила за происходящим, застыв в полной неподвижности.

В ее зрачках стекленела чужая жизнь, стремительно приближаясь к своему концу. Гиена чуяла пищу.

– Боль и жизнь неразделимы, – снова сказал Убийца клиенту.

И выстрелил тому в затылок.

2002 г.

Оглавление