«За краем мира»

За краем мира (fb2) - За краем мира [С иллюстрациями] 17630K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ник Перумов

Ник Перумов За краем мира

Часть первая. Норд—Йорк.

Глава 1

Трубы, изрыгающие чёрный дым, низкие облака — дымные столбы упираются в серую крышу, словно поддерживая. Облака переваливают через острые грани хребта Карн Дред, спускаются вниз, в долину к берегам широкой Мьёр. Река впадает в Норд—Гвейлиг, Северное море, а возле самого устья раскинулся Норд—Йорк.

Это он дымит трубами, сотрясает ночь фабричными гудками. Это в его гавани стоят низкие и длинные дестроеры с мониторами и канонерками, и здоровенные многотрубные купцы, и скромные каботажники. От порта тянутся нити рельсов к складам и мастерским, казармам и фортам.

Дышат огнём топки, жадно глотая чёрный уголь. Клубится белый пар вокруг напружинившихся, словно перед прыжком, локомотивов; дымят породистые, словно гончие, курьерские и пузатые двухкотловики, что тянут с Карн Дреда составы со строевым лесом, рудой, особо чистым углём, который единственный годится для капризных топок королевских дредноутов.

Корабли увозят всё это добро из порта. Уползают, словно донельзя сытые волки от добычи.

Улицы в Норд—Йорке, в его нижней приречной части, узкие, словно ущелья. По дну их пыхтят паровички, тащат вагонишки с фабричным людом, развозят грузы. Дома тут высоченные, в полтора десятка этажей, и даже того выше. Окна неширокие и тусклые, хозяйки не успевают отмывать стёкла от сажи. В коричневых ящиках под окнами отчаянно тянутся к свету тонкие стрелки лука. Без лука никак — зимой в Норд—Йорке частенько гостит цинга.

Выше по течению и по склонам берега улицы становятся шире, дома — ниже. Здесь народ одет лучше, больше пабов, кофеен и лавочек. Здесь живут лучшие мастера, наладчики, станочники, инженеры, офицеры королевского гарнизона, механики и машинисты бронепоездов, прикрывающих шахты, карьеры и лесопилки на склонах Карн Дреда.

И ещё здесь, на Плэзент–стрит, 14, живёт доктор Джон Каспер Блэкуотер с семьёй. Доктор Джон работает на железной дороге, пользуя путевых рабочих и обходчиков, смазчиков, стрелочников, семафорщиков, телеграфистов, он вечно в разъездах на мелкой своей паровой дрезине — паровоз с полувагоном, где есть операционная, где можно принять больного и где в узком пенале купе спит сам доктор, когда не успевает за день вернуться обратно в Норд—Йорк.

Иногда он берет с собой и Молли, особенно когда миссис Анна Николь Блэкуотер отправляется погостить к своим собственным мама и папа.

Молли любит это поездки больше всего на свете.

— Фанни! Скажи маме, что я дома!

Мисс Молли Блэкуотер, двенадцати лет от роду, захлопнула дверь, помотала головой под низко надвинутым капюшоном. На улице валил снег. Через Карн Дред переползла очередная масса облаков.

Фасад у таунхауса семьи Блэкуотеров узок, всего два окна с дверью. За парадными дверьми — длинный холл, в стене слева от входа — связки поднимающихся из подвала труб, парораспределитель, всякие манометры, вентили и рукоятки.

Пар в Норд—Йорке — это всё. Он не только обогревает дома стылой и ветреной зимой, он толкает поршни в цилиндрах машин, приводит в движение целые фабрики, управляет семафорами на железнодорожных путях и городских перекрёстках, переводит стрелки для настоящих больших поездов и скромных уличных паровичков, разгружает суда в норд–йоркском порту — всех работ не перечесть.

Глубоко под землёй круглосуточно горят огромные топки, перегретый пар устремляется по трубам; там стоят гигантские котлы в два, а то и три десятка футов высотой.

В подвале дома Молли тоже есть котёл, небольшой, конечно. Есть и угольный бункер, и механическая рука–подаватель, движимая тем же паром. На улицу высовываются раструбы воздухозаборников, словно на настоящем корабле, внутри гудят вентиляторы. Пар идёт вверх, в комнаты, помогая даже готовить еду или гладить бельё!.. Там же, в подвале, паровой автоклав–стерилизатор, где папа обрабатывает свои шприцы и скальпели.

Сразу за холлом в доме Молли — гостиная и столовая с кухней. Слева от холла — папин кабинет. Он такой маленький, что там почти ничего не вмещается, кроме книжных шкафов да письменного стола. Тем не менее папа там тоже принимает больных — ну, когда оказывается дома.

На столе — особая гордость папы, механическая пишущая машинка на пару, с собственным котлом и горелкой, с настоящей топкой!.. На ней папа пишет свои статьи в «Ланцет» и в Королевское медицинское общество, описывая болезни северных варваров и их же варварские методы лечения.

Конечно, дома подобную машинку использовать затруднительно, признаётся папа, если только не подключать к домашним паропроводу и вытяжке; но зато в путешествиях, уверяет он, такая машинка незаменима. Известное выражение «В топку!», относящееся к неудачным рукописям, кажется, именно от таких машинок и пошло.

Мебель в доме доктора Джона Каспера Блэкуотера тёмная, основательная, дубовая.

Молли наконец справилась с плащом и капором. Фанни, служанка, по Моллиному мнению, ужасно–преужасно старая — ей ведь уже тридцать пять лет! — появилась из глубины дома, приняла заснеженную пелерину.

— Ботики, мисс Молли. Смотрите, сейчас лужа натечёт. Матушка ваша едва ли будет довольна.

— Не ворчи, — засмеялась Молли, скинула как попало тёплые сапожки и устремилась мимо горничной к лестнице на второй этаж, лишь на миг задержавшись перед высоким, в полный рост, зеркалом. Кашлянула — она всегда кашляла, когда зимой над городом скапливался дым от бесчисленных плавилен, горнов и топок.

В зеркале отразилась бледная и тощая девица с двумя косичками и вплетёнными в них чёрными лентами. Курносая, веснушчатая, с большими карими глазами. И, пожалуй, чуточку большеватыми передними зубами. В длинном форменном платье частной школы миссис Линдгроув, южанки аж из самой имперской Столицы — тёмно–коричневом платье с чёрным передником и в чёрных же чулках.

Внизу — слышала Молли — Фанни потопала на кухню. Мама, наверное, где–то там. Молли сейчас приведёт себя в порядок и спустится. Правила строгие — не умывшись, не смыв с лица угольную копоть, что пробирается под все шарфы и маски, нельзя появляться перед старшими.

Фанни, понятное дело, не в счёт. Она прислуга. Перед ними можно.

Младшего братца Уильяма, похоже, ещё не привели домой с детского праздника. Ну и хорошо, не будет надоедать, вредина. Всего семь лет, а ехидства и вреднючести в нём хватит на целую дюжину мальчишек.

Молли распахнула дверь своей комнатки — как и всё в их доме, узкой и длинной, словно пенал. Окно выходило на заднюю аллею, и девочка не стала туда даже выглядывать. Мусор, какие–то ломаные ящики, конский навоз и ещё кое–кто похуже — чего туда пялиться? Приличные люди — и приличные дети — там не ходят.

В комнатке всего–то и помещалось, что умывальник, шкаф, узкая кровать, небольшой стол у самого окна и чертёжная доска.

Правда, доска эта была всем доскам доска. Занимала она почти половину комнаты. Пантографическая угломерная головка, механический привод — чертёжная доска, как и пишущая машинка папы, была на пару. Подсоедини её к домашнему паропроводу, не забудь гофрированную вытяжную трубу, вставь грифель в зажим — и машина начнёт повторять твой последний чертёж. Или поможет тебе двигать каретку.

Это был папин подарок на двенадцатилетие, и Молли её обожала.

А если у тебя есть чертёжная доска, то, соответственно, на ней надлежит чертить. Или по крайней мере рисовать. И потому всё прочее место в Моллиной комнатке занимали рисунки — кроме книг, карандашей, машинок для их точки, резинок всех мастей и калибров и огромной готовальни, жившей на полке.

Рисунки были повсюду. На кроватном покрывале, на столе, под столом, на стуле, на шкафу, под шкафом — и, разумеется, покрывали все стены.

Но если кто думает, что юная мисс Блэкуотер рисовала каких–нибудь единорогов, пони, принцесс или котят с мопсами, он жестоко ошибается.

На желтоватых листах брали разбег невиданные машины. Извергали клубы дыма паровозы. Поднимали стволы гаубиц бронепоезда. Под всеми парами устремлялись к выходу из гавани дестроеры.

Пейзажи Молли не интересовали, впрочем, как и люди. Да и машины на её рисунках были не просто машинами, а их планами. Детально и тщательно вычерченными, проработанными по всем правилам. На кульмане, пришпиленный, ждал её руки очередной механический монстр — уже неделю Молли, высунув от старания язык, пыталась изобразить сухопутный дредноут, бронепоезд, которому не нужна будет железнодорожная колея.

Поплескав в лицо водой и сменив форменное платье на домашние фланелевую рубаху и просторные штаны, Молли устремилась обратно на первый этаж.

Отвоевать право хотя бы иногда ходить так дома стоило ей нескольких месяцев скандалов и ссор, пока мама наконец не сдалась.

— Здравствуйте, мама. — Молли склонила голову.

Мать стояла посреди гостиной, в идеальном серо–жемчужном платье, скромном, но, по мнению Молли, в таком можно было хоть сейчас отправляться на королевский приём в Столице. Волосы стянуты на затылке в тугой узел, взгляд строгий.

— Молли. — Мама ответила лёгким кивком.

— Позволено ли будет мне сесть?

— Садитесь, дорогая. Папа задерживается, как всегда, так что обедать будем без него, когда вернутся Джессика и Уильям. Не сутультесь, дорогая. Осанка, девочка, осанка! И руки, Молли, где ваши руки? Где и как держат руки приличные, хорошо воспитанные мисс?

— Простите, мама… — Молли поспешно развернула плечи, сложила руки на коленях.

— Вот так, дорогая. Хорошие привычки надлежит прививать с детства. Итак, милая, как дела в школе?.. Молли, не спешите, не глотайте окончания слов и не начинайте фраз со слова «потому». Прошу вас, золотко, я слушаю.

* * *

— Гляди, Молли, «Даунтлесс»! «Даунтлесс» пошёл!

— Ничего подобного, — фыркнула Молли. — «Даунтлесс» с одним орудием, носовым. Это «Дэринг». Пушку на корме видишь? Двенадцатифунтовка. Недавно только поставили.

— Всё–то ты знаешь, — обиженно прогундел рыжий мальчишка с оттопыренными ушами. Он и Молли сидели на карнизе высоко поднимавшегося над гаванью старого маяка. Маяк уже не работал — вместо него построили новый, вынесенный далеко в море.

— Разуй глаза, Сэмми, — отрезала Молли, — и ты всё знать будешь. «Даунтлесс», «Дэринг» и «Дефенсив» — три систершипа[1]. Только что пришли с Севера. С канонеркой «Уорриор».

— Эх, хоть одним бы глазком увидеть, — вздохнул Сэмми, — как они там, за хребтом, по берегу бьют…

Да. Хребет Карн Дред был северной границей Империи. За ним тянулись бескрайние леса, как далеко — не сказал бы ни один имперский географ. Когда–то давно страна, где жила Молли, была островом. Бриатаннией. Но потом — потом случился Катаклизм. Тоже очень, очень давно. И остров сделался полуостровом. Пролегли дальние дороги, зазмеились реки, озёра раскрыли внимательные глаза.

И туда, за острые пики Карн Дреда, пришли невиданные раньше тут жители. Жители с непроизносимым именем Rooskies.

Молли вздохнула, поглубже натянула настоящий машинистский шлем. Его ей подарил папа, а ему он достался от механика, которому папа спас ногу, пробитую круглой пулей из додревнего мушкета этих самых Rooskies.

Порыв ветра швырнул в лицо жёсткую снежную крупу пополам с угольной гарью; рыжий Сэмми чихнул, Молли закашлялась, заморгала, поспешно опуская на глаза здоровенные очки–консервы. Очки тоже подарил папа. Такими пользуются путевые обходчики на самых глухих ветках, подходящих к отдалённым карьерам и лесопилкам.

Сэмми глядел на подругу с неприкрытой завистью. Конечно, на Молли тёплая кожаная курточка на меху, исполосованная застёжками — «молниями», штаны из «чёртовой кожи» на тёплой подкладке со множеством карманов, высокие ботинки с пряжками. В школе приходилось носить форму, но в прогулках по городу мама Молли пока что не ограничивала. Особенно сейчас, гнилой зимою.

Сам же Сэмми дрожал в худом и явно тонковатом пальто, истёртом на локтях почти до дыр. Ботинки тоже вот–вот запросят каши, а клетчатые брюки испещрены заплатами.

Сэмми жил «за рельсами» — за Геаршифт–стрит, где пролегала эстакада, больше всего напоминавшая ржавый хребет неведомого зверя; по эстакаде к порту, заводам и вокзалу ходил скоростной паровик. На Геаршифт кончался «приличный», как говорила мама, район и начинались кварталы «неудачников», как говорил папа. «Впрочем, — добавлял он неизменно, — лечить их всё равно надо. Таков долг врача, не забывай об этом, Молли, дорогая».

Ни мама, ни папа Блэкуотеры не одобрили бы пребывания их дочери в компании мальчишки «с той стороны». Впрочем, Молли уже успела усвоить, что рассказывать и делиться надо далеко не всем. Даже с родителями. И особенно с родителями.

— А моего папку отправили сегодня, — сказал Сэмми, провожая взглядом «Даунтлесс», который на самом деле «Дэринг». — Новую ветку тянуть. Через ущелье Кухир.

— Кухир? — удивилась Молли. — Это же… на ту сторону!

— Ага. — Сэмми шмыгнул носом. — А там эти… Rooskies.

Ага, подумала Молли. Rooskies очень не любили, когда на их границах начинали рубить лес, засыпать овраги, строить мосты через горные реки или пробивать тоннели.

— «Геркулес» отправили их защищать, во! — нашёл наконец Сэмми повод для оптимизма.

— «Геркулес»?! Во здорово! — искренне восхитилась Молли. — Эх, жаль, я не видела…

— Ночью уехали, — чуть снисходительно сказал Сэмми. — Вы ж ещё спите в такую рань. Только мы встаём, заводские.

— И «Гектор», наверное?

— Не, «Гектор» по–прежнему в ремонте. — Сэмми с важным видом почесал нос. — Не починили ещё. «Геркулес» один отправился.

«Геркулес» был самым большим и мощным бронепоездом в Норд—Йорке. Два двухкотловых паровоза, самых сильных, что производили заводы Империи, шесть боевых броневагонов, два вагона–казармы, вагон–штаб с лекарской частью; Молли безошибочно перечислила бы количест во и калибры всех до единой пушек и митральез[2], которыми щетинилась бронированная громада, сейчас, знала она, выкрашенная в смесь грязно–серых и грязно–белых изломанных полос.

Ходила с «Геркулесом» всегда и малая бронелетучка с краном и запасными рельсами–шпалами на случай, если какая–то досадная причуда судьбы повредит пути. Зачастую страховать гиганта отправляли и старенький заслуженный бронепоезд «Гектор», который пускали вперёд, отчего тот и претерпевал регулярно всяческий ущерб.

Но на сей раз «Геркулес» отправился один. Значит, дело действительно срочное.

Молли не успела обдумать всё это, потому что в порту заревел гудок. Два буксира осторожно тянули к причалам низко сидящую громаду «Канонира», тяжёлого монитора береговой обороны. Он ушёл из гавани четыре дня назад и — говорил папа за ужином — не ожидался раньше, чем через две недели.

Что–то и впрямь случилось.

— Молли, ты глянь! — аж задохнулся рядом Сэмми.

Солнце скрывали низкие тучи, к ним примешивалась всегдашняя дымка, висевшая повсюду в Норд—Йорке, сыпала снежная крупа, но Молли всё равно отлично видела, что монитор сидит в воде почти по самую палубу, куда глубже, чем полагалось. Увидела следы гари на серых боках рубки и боевой башни с торчащими жерлами четырнадцатидюймовых орудий. Сбитые ограждения мостика, отсутствующие стеньги и леера; из окрестностей трубы исчезли выгнутые раструбы воздухозаборников, без следа сгинули оба паровых катера. Нет и пары скорострелок правого борта («QF орудие Мк II калибра 4 ⅝ дюйма, длина ствола 40 калибров, вес снаряда 45 фунтов», — тотчас произнёс голос у Молли в голове) — на их месте выгнутые и перекрученные полосы металла, словно зверь драл лапами древесную кору.

Что случилось? Почему? У Rooskies же нет тяжёлых пушек! Да и выглядел бы монитор после артиллерийского боя совершенно иначе.

Они смотрели на медленно проплывающую громаду. А это что ещё такое?

— 3-зубы как б-будто? Или нет, клюв? — Сэмми широко раскрыл глаза.

И точно. Кормовую надстройку наискось прорезало нечто вроде огромного топора, а на крыше её чётко отпечатались странные следы — монитор точно пытались взять на абордаж, закидывая на борт множество канатов, оканчивающихся массивными и острыми крюками.

— Молли, что это?

— Осколки, наверное, — неуверенно предположила та. — Мина могла взорваться, в минном аппарате, например, у дестроера рядом… осколки разлетаются, а если, скажем, ещё и мачта упала как–нибудь неудачно…

— Не, Молли. — Сэмми стучал зубами от страха. — В-волшебство это, Молли, точно тебе говорю!

— Тише ты! — оборвала его девочка. — Даже вслух такого не произноси!

Магия — страшное дело. Магия — ужас и проклятие Норд—Йорка, как и всей Империи. Магия появилась после Катаклизма, как, откуда, почему — никто не знал. Или, может, знал, но детям, даже таким, как Молли, из приличных семей, ничего не говорили.

Магия не поддаётся контролю. Ею нельзя управлять. Её не нанесёшь на чертежи, не рассчитаешь на логарифмической линейке или даже на мощном паровом арифмометре. Она приходит и властно берёт подданного Её Величества королевы за горло, и остаётся…

И не остаётся ничего.

Нет, сначала всё хорошо и даже не предвещает беду. Тебе просто начинает везти. Сбываются какие–то мелкие желания. Ты не выучила урок — а тебя не спросили и вдобавок отменили контрольную. Ты опрокинула оставленные молочником бутылки — а они скатились по ступеням, не разбившись. Противное рукоделье как–то само собой оказалось сделанным. Порванная куртка — целой. А на носу у противной Анни Спринклс из параллельного класса, дразнилы, ябеды и задаваки, сам собой вскакивал бы исполинский пламенеющий прыщ, стоило только пробормотать про себя пожелание.

А потом…

Потом ты бы испугалась. Постаралась бы ходить осторожно–осторожно, учить все–все уроки и даже помирилась бы с противной мисс Спринклс.

Но было бы уже поздно.

Ночью тебя стали бы будить жуткие сны, и ты просыпалась бы вся в поту от собственного крика. Ты сделалась бы в этих снах чудовищем, призраком, ангелом Смерти, Чёрным Косцом, пробирающимся ночными улицами Норд—Йорка. Ты забавлялась бы, оставляя криво выцарапанные кресты на дверях, а на следующую ночь приходила бы снова, одним касанием заставляя лопнуть все панически запертые замки и засовы, шла бы по тёмным комнатам и забирала жизни. Забирала бы жизни детей, прежде всего — детей. С тем, чтобы потом насладиться горем и отчаянием родителей.

Но этого мало. Магия, проникшая тебе в кровь, продолжала бы свою работу.

И в один прекрасный день ты перестала бы быть человеком. Перестала бы быть молодой мисс Моллинэр[3] Эвергрин Блэкуотер, дочерью почтенного и уважаемого доктора Джона К. Блэкуотера. Ты стала бы чудовищем, самым настоящим чудовищем.

А потом — потом ты взорвалась бы. Твоё тело просто не выдержало бы жуткого груза. Кровь, текущая по жилам, подобно воде, бегущей по трубкам парового котла, обратилась бы в подобное пару пламя. И, словно перегретый пар, это пламя вырвалась бы на волю.

Там, где была девочка, взвился бы к небу огненный столб, словно от попадания четырнадцатидюймового снаряда. На добрых две сотни футов во все стороны не осталось бы ничего живого.

Поэтому в Норд—Йорке и несет службу Королевский Особый Департамент. Их чёрные мундиры знает весь город. Чёрные мундиры и эмблему — сжатый кулак, душащий, словно змею, рвущиеся на волю языки злого пламени. Мундиры черны. Кулак на эмблеме — серебряный. А языки пламени — алые.

У них есть особые приборы — досматривающие часто устраиваются в людных местах, на вокзале, например, на конечных остановках паровичков, что возят заводских к цехам и обратно. Приходили они и в школу Молли, разумеется. Класс замер, глядя на сумрачных мужчин в чёрном, с начищенными медными касками, словно у пожарных, украшенными чёрно–бело–красными гребнями.

Прибор, похожий на камеру–обскуру с большим блистающим объективом, глядел холодно и устрашающе. Девочки одна за другой садились перед ним, досмотрщик крутил ручку сбоку, в объективе что–то мигало и мерцало, и ученице разрешали встать.

Почти всегда.

Один раз, в прошлом году, Дженни Фитцпатрик так же точно, как остальные, села перед объективом, робея и комкая вспотевшими пальцами края передника; так же точно закрутил ручку бородатый досмотрщик; так же засверкало что–то в глубине аппарата, за линзами — и вдруг всё замерло.

Бородатый кивнул своему напарнику, с серебряным угольчатым шевроном на рукаве. Тот плотно сжал губы, вскинул голову, шагнул к треноге, на которой возвышалась камера, глянул куда–то за отодвинутые шторки, скрывавшие от учениц бок прибора — и резко положил руку на плечо сжавшейся Дженни.

Молли помнила, как двое досмотрщиков рывком подняли её со скамьи — ноги больше не держали мисс Фитцпатрик. Впрочем, уже и не мисс и даже не Фитцпатрик.

Больше Дженни никто не видел. Шёпотом передавали слухи, что всех «выявленных» отправляют куда–то в Столицу, чтобы «сделать безопасными для окружающих», однако Дженни в их класс так и не вернулась. И на свою улицу не вернулась тоже, а родители, к полному изумлению Молли, вели себя так, словно ничего не случилось, а их дочь просто поехала погостить куда–то на юг к любимой тётушке.

От мыслей про магию Молли стало совсем зябко.

— Пошли по домам, Сэмми.

— Погоди! — возмутился тот. — Смотри, «Канонира» уже почти подвели! И прожекторами освещают! Гляди, гляди, ты ж у нас его знаешь лучше, чем, наверное, его капитан! Что ж его так изглодало–то? Если не… э… ну, это самое?

Сэмми не слишком хотелось идти домой, и Молли его понимала. Кроме него, в семье ещё шестеро братьев и сестёр, а жили они не в таунхаусе, как семья д-ра Блэкуотера, а в двух крошечных комнатках общественной квартиры, где кухня с ватерклозетом приходились ещё на восемь таких же.

Правда, мать Сэмми не кудахтала над отпрыском, отнюдь нет. И не смотрела, когда он возвращается домой. Правда, уже начала спрашивать, когда тот перестанет болтаться без дела и начнёт зарабатывать. Все старшие в его семье уже приносили домой когда шиллинг, когда два, а когда и целых три — в особо удачных случаях.

Они остались. И смотрели на тяжко осевший монитор, осторожно подводимый к причалу. К причалу, не в сухой док — значит, чинить особо нечего.

На палубе «Канонира» суетились люди. Суетились, на взгляд Молли, совершенно бессмысленно. Что она, не видела, как швартуются мониторы? А здесь что? Ну, чего приседать подле дырок, где надлежало быть воздухозаборникам? Чего там смотреть? От этого они обратно не вырастут. А ты, моряк в шапочке с помпоном, чего уставился на пустые киль–балки? Катер сам собой не вернётся.

— Как ты думаешь, — с придыханием спросил Сэмми, — что у них там случилось? Куда катера подевались? И шлюпки?

— Может, спускали, чтобы к берегу подойти? А там что–то случилось? Сам ведь знаешь, какое там море…

Сэмми знал. Норд—Гвейлиг словно сходило с ума там, к северу от Карн Дреда. Берег вздыбливался неприступными скалами с редкими проходами, прибрежные воды превращались в сплошные поля губительных рифов, чьи острые зубья все, как один, смотрели в сторону открытого моря.

На «Канонире» наконец завели концы, перебросили трап. Молли видела, как из подкатившего паровика выбрались несколько офицеров — серебряные погоны, аксельбанты, обязательные к ношению в «тыловых гаванях».

Следом за ним к причалам медленно и осторожно подводили нарядную паровую яхту — все иллюминаторы в кормовой надстройке радостно сверкают огнями. А по пирсу проползла целая вереница локомобилей, глухих, закрытых, чёрных.

— Кто–то из пэров приехал…

Молли кивнула. Пэры Королевства частенько навещали Норд—Йорк. Наверное, куда чаще, чем любой другой город в северной части страны, почему — Молли не знала. Может, оттого, что он оказался ближе всего к войне? Отсюда к Карн Дреду тянулись стальные нити путей, здесь выгружались батальоны горнострелков и егерей, здесь строили и ремонтировали бронепоезда.

Про пэров в городе знали все, однако держались они тихо и незаметно: подружки Молли в школе наперебой обсуждали светские новости из Столицы, балы, наряды и всё такое прочее; а в Норд—Йорке почему–то балы устраивались редко, и гости с юга на них не появлялись, к вящему разочарованию девочек в Моллином классе.

Израненный «Канонир» и роскошная яхта пришвартовались; становилось скучновато. Сам монитор Молли и впрямь знала как свои пять пальцев, все его кочегарки и машинные отделения, погреба с элеваторами, словно наяву видела круглый погон башни, её привод, блестящие рычаги наводки, дальномеры, раскинувшие руки на марсах. Она рисовала «Канонир» и его систершип «Фейерверкер» множество раз, даже со счёту сбилась, сколько именно.

— Идём домой, Сэмми. Меня мама заругает.

— А, ну да, конечно, — вздохнул рыжий мальчишка и потёр оттопыренные уши. — Пошли. Завтра придёшь?

— Не знаю. У меня рукоделье не сделано. Ни шитьё, ни вышивка, ни вязание.

— Брр! — помотал головой Сэмми. — Как ты только выдерживаешь? Я б лучше розгами в школе получил, чем за шитьём сидел!

— Я б тоже, — призналась Молли. — Прутьями что, потерпел чуток и всё, а тут час за часом… пальцы все иголкой исколешь, нитки на спицах путаются, крючок у меня вечно заваливается…

— Пошли, короче говоря, — заключил Сэмми.

И они пошли.

Когда они спустились с маяка, фонарщики уже зажигали газовые фонари. Проехал, громыхая по булыжной мостовой, паровик с черно–бело–красной розеткой на дверях, и Молли с Сэмом невольно потупились — смотреть вслед паровикам Королевского Особого Департамента считалось у ребят Норд—Йорка дурной приметой.

На круглых афишных тумбах кое–где поверх пёстрых объявлений наклеены были плакаты: «Разыскиваются Особым Департаментом». Кое–кто из одержимых магией пытался бежать, не понимая, наверное, уже в своём безумии, что являет собой страшную опасность для окружающих. Их приходилось отыскивать. И…

И они исчезали.

Глава 2

— Молли! Молли, дорогая!

— Да, мама. — Молли, как положено, слегка поклонилась, складывая руки внизу живота.

— Папа сегодня будет весь день в больших пакгаузах. Просил принести ему обед. Вот возьмите, Фанни уже всё приготовила…

Мама попыталась было заставить Молли «одеться прилично», потому как «там же будет общество! Офицеры, механики, папины коллеги!.. Платье, мисс, пожалуйста, нормальное платье!»; Молли отбивалась — «там же склады, уголь, грязно!..» — в конце концов победила.

Свой субботний полдень она видела совсем иначе, но с мамой не поспоришь. Мигом окажешься на хлебе и воде — «учит дисциплине и закаляет характер», как неизменно роняла мама, назначая это наказание. За розгу, надо сказать, миссис Блэкуотер не бралась никогда, поелику, будучи дочерью прогресса, полагала подобные «дикости» уделом прошлого. Впрочем, разрешения пороть Молли в школе она подписывала безо всякого трепета. Другое дело, что Молли хватало ума не попадаться.

С термосом в одной руке и стяжкой кастрюлек в другой Молли поскакала на улицу. Зима надвигалась на Норд- Йорк, надвигалась необычно рано в этом году, высылая передовые отряды снеговых туч, гневно обрушивающихся на дымный город твёрдой, словно град, ледяной крупой. Настоящего мягкого снега на улицах не было, он лежал далеко в горах и предгорьях, на полях, ещё не ставших карьерами или шахтами.

Паровичок весело свистнул, трогаясь от остановки, набирая ход, застучал по Азалия–стрит. Молли лихо повисла на задней площадке, ловко просунув руку с термосом под поручень. Верхний город, с его двух — и трёхэтажными таунхаусами, сквериками на площадях перед церквями и даже фонтаном перед Малым рынком, уступил место городу Среднему, вагончик ворвался в узкое полутёмное ущелье улицы, и Молли невольно сжалась.

Сам воздух, казалось, пропитан здесь угольной гарью до такой степени, что щиплет глаза. Брусчатка изрядно разбита, от люков поднимается зловоние, дома потянулись к небу. Дыры подъездов, какой–то хлам в аллеях, обшарпанные стены и столь же облупленные вывески магазинов с пивными.

Трубы паропроводов старые, вентили ржавые, много где травят.

Жёлтые стёкла в окнах нижних этажей, и сами окна забраны частыми решётками. Молли увидела пару констеблей, они не прогуливались, улыбаясь и здороваясь с прохожими, как родной улице юной мисс Блэкуотер, а, напротив, стояли, внимательные и напряжённые, глядя по сторонам во все глаза. Высокие шлемы, круглые очки–консервы, как у самой Молли, кожаные с металлом доспехи, делавшие их похожими на рыцарей с картинок. Молли заметила и оружие. Увесистые дубинки, револьверы у поясов, а один из констеблей даже держал на плече короткий карабин.

Кого они тут сторожили, почему были так тяжело вооружены — Молли не задумывалась. Паровичок вновь весело свистнул, они покатили дальше, громыхая на стрелках, шипя, окутываясь паром, и смотреть на это было куда веселее, нежели по сторонам.

Большие пакгаузы были действительно большими. Под высокие железные арки, накрытые выгнутыми крышами, забегали полтора десятка железнодорожных путей; часть заканчивалась тупиками, часть следовала дальше, к заводам и к порту. Очевидно, доктора Джона К. Блэкуотера вызвали сюда к пациенту — такое случалось частенько, когда фельдшеры не справлялись.

Молли соскочила с подножки, ловко балансируя и ухитрившись не перевернуть свои кастрюли. Огромные ворота пакгаузов широко распахнуты, стоят вереницы вагонов, пыхтят маневровые паровозы, сердито и нетерпеливо отвечают им низкими гудками их линейные собратья. Отдуваются, отфыркиваясь паром, подъёмники и лифты; кипы тюков, мешков и ящиков исчезают в чреве складов. Суетятся грузчики в изношенных комбинезонах и ватных куртках, машут жезлами диспетчеры в оранжевых жилетах.

— Доктор Блэкуотер! Как найти доктора Блэкуотера? О, простите, мистер Майлз, это я, Молли!

— Давненько не виделись, мисси! — Толстый диспетчер ухмыльнулся, хлопнув девочку по плечу. — Эк вырядилась, ну ровно машинист, хоть сейчас на «Геркулес», кабы он уже вернулся! Доктор во–он там, за тем углом, ищи ворота четырнадцать. Туда его позвали.

— Мистер Майлз, спаси–ибо! — уже на бегу крикнула Молли.

С платформы на платформу по узким лестницам, словно по боевым трапам вышедшего в море монитора; Молли ловко пробиралась между паровозами и вагонами, уворачивалась от сопящих паровых подъёмников–самоходов, настойчиво разыскивая «ворота номер четырнадцать».

И наконец, увидала их — алые цифры на серой стене, покрытой паровозной гарью. К ним тоже тянулись рельсы, но рельсы не совсем обычные — с обеих сторон высокие железные колья, в два человеческих роста, густо оплетённые колючей проволокой.

И там стояли солдаты. Горные егеря, тоже в шлемах, очках, крагах. Стояли частой двойной цепью, а между ними, выходя из высоких вагонов со стенами сплошного железа, без окон — в «ворота номер четырнадцать» тянулась короткая нитка людей.

Людей со скованными за спиной руками.

Молли так и замерла, разинув рот и забыв даже об угольной гари и пыли.

Они были высоки, эти люди, выше даже рослых егерей. Все, как один, бородаты — мужчины Империи бороды брили, почитая достойным джентльмена украшением одни лишь усы, да и то должным образом подстриженные или даже завитые. На ногах — что–то вроде серых сапог, сами же одеты в поношенные желтоватые длинные… меховики? Кожа наружу, мех внутрь. О, вспомнила Молли — touloupes!

Слово пришло первым. И только сейчас она сообразила, кого видит.

Пленных. Тех самых сказочных Rooskies, взятых в плен егерями.

За бородатыми мужчинами прошли несколько женщин в намотанных на головы платках и таких же touloupes. Никто не смотрел по сторонам, все — строго перед собой, точно их нимало не интересовало, где они очутились и что теперь с ними будет.

Не в силах оторвать взгляд, Молли подходила всё ближе к проволоке.

Рабочие вокруг неё — и грузчики, и машинисты, и смазчики, и сцепщики, и диспетчеры — один за другим тоже побросали работу, в упор пялясь на пленников. На юную мисс Блэкуотер никто не обращал внимания, так что она оказалась у самой проволоки, в нескольких футах от того места, где кончалась двойная цепь егерей, а пленники один за другим заходили внутрь пакгауза.

Молли, забыв обо всём на свете, глядела на Rooskies, хотя, казалось бы, ничего в них особенного не было. Ну, высокие, ну, широкоплечие, ну, с бородами. Но хвосты ж у них не растут, да и рогов с копытами явно не наблюдается!

Ни один из пленных так и не бросил взгляда в сторону. Все по–прежнему смотрели строго перед собой.

Предпоследней в цепочке шла совсем молодая женщина: прямая, с такой осанкой, что заставила бы устыдиться даже их преподавательницу манер и танца, миссис О'Лири. Большие серые глаза, светлые брови вразлёт; и она — единственная из всех — улыбалась. Улыбалась жуткой, кривой улыбкой, что так и тянуло назвать «змеиной». Не было в ней ни страха, ни дрожи, а что было — от того у Молли по спине побежали мурашки.

Женщина чуть скосила глаза, столкнулась со взглядом Молли. Серые глаза сузились, задержавшись на девочке. С губ сбежала злобная усмешка, они сжались; а потом утолки рта женщины дрогнули, и она отвернулась.

Молли вдруг ощутила, как трясутся её собственные колени.

А последним в цепи пленных оказался мальчишка. Наверное, как Молли или самую малость старше. С пышной копной соломенного цвета волос, со здоровенным синяком под левым глазом, в таком же touloupe. Он тоже смотрел прямо, не опуская взгляда.

Пленники так не смотрят. Юная мисс Блэкуотер прозакладывала бы свою новенькую готовальню — предмет зависти всего класса — так мог бы смотреть скаут, разведчик. Он не боялся, о нет, видывала она самых отъявленных забияк, когда им бывало страшно — этот Rooskii держался совершенно по–другому.

Как и женщина, мальчишка поймал жадный взгляд Молли.

И, как и у той молодой пленницы, глаза его сузились. Казалось, он собирается сделать моментальную светографию, навечно впечатать Молли в собственную память — так пристально он глядел.

Мгновение спустя его пихнул в спину конвоир–егерь, и мальчишка отвернулся.

Пленные скрылись в пакгаузе, а Молли поспешила к воротам.

— Куда, мисси?

— Простите, мистер мастер–сержант, сэр, я — Молли Блэкуотер, мой папа — доктор Блэкуотер, я принесла ему обед…

Немолодой усатый сержант горных егерей усмехнулся.

— Доктора Блэкуотера знаю, а вас, мисси, вижу впервые. Так что не обессудьте. Бдительность — она превыше всего, особенно когда имеешь дело с этими Rooskies. Эй, Джим! Хопкинс!

— Сэр, да, сэр!

— Сбегай, отыщи доктора Блэкуотера. Он где–то внутри. Скажи, пришла его дочь с обедом. Спросишь его указаний. Если господин доктор занят, вернёшься сюда, отнесёшь ему еду. Нет, дорогая мисси, внутрь нельзя, — покачал он головой в ответ на невысказанный вопрос Молли. — Всё понял, Хопкинс?

— Сэр, так точно, сэр!

Долговязый рыжеволосый парень в ещё необмятой куртке и шлеме без единой царапины — верно, из новобранцев — проворно умчался.

— Простите, господин мастер–сержант, сэр, — с должным придыханием спросила Молли, изо всех сил хлопая глазами — по примеру миссис О'Лири, которая поступала так всегда, стоило ей заговорить с «душкой военным», как не очень понятно выражалась она. — А что, эти Rooskies были очень страшные? Очень дикие? Вы ведь поймали их всех сами, сэр, ведь правда?

— Э-э, гхм, ну-у, дорогая мисси, как тебе сказать… — Мастер–сержант подкрутил усы. — С известной помощью отдельных нижних чинов, но да, сам.

И он гордо выпятил грудь, украшенную многочисленными нашивками.

— Rooskies, да будет тебе известно, дорогая мисси, очень любят джин. Джин, и виски, и другие крепкие напитки. У них есть и свои, но их вечно не хватает на всех. Поэтому они всегда стараются их у нас заполучить. Меняют на меха, на кожи… а ещё очень хорошо приманиваются. Дело было так: положили мы, словно забыли, полдюжины бутылок старого доброго «Джимми Уокера», и…

— Сержант Стивене, любезнейший, перестаньте забивать моей дочери голову своими сказками, — раздался из- за широкой спины егеря голос доктора Блэкуотера. Рядом с ним маячила длинная скуластая физиономия новобранца Хопкинса, разумеется, вся покрытая веснушками, в тон его огненно–рыжим волосам. — Rooskies весьма осторожны и ни на какие горячительные напитки в качестве приманки никогда не клюнут…

— Прошу простить, доктор Блэкуотер, сэр, — мигом подобрался сержант. — Не сердитесь, сэр, всего лишь хотел позабавить нашу любознательную мисс…

— То–то же, — беззлобно сказал доктор Блэкуотер, обнимая Молли. — А не то придёте ко мне в следующий раз с вашим коленом — узнаете, каково это, когда без анестезии, как положено герою–егерю!

— Сэр, умоляю, сэр, скажите, что вы шутите, сэр!

— Шучу, Стивене, шучу. Молли, милая, спасибо за обед. Видишь, какая у нас тут чехарда, даже не поесть как следует. И тебя внутрь не пускают…

Досточтимый Джон К. Блэкуотер, M. D., был высок и худ, носил усы, как и почти все мужчины в Норд—Йорке. Когда работал, опускал на правый глаз подобие монокля, только разных линз там было полдюжины, на все случаи жизни.

— Беги домой, дорогая. А я поем и назад, надо осматривать пленных…

— Rooskies? Да?

— Их, стрекоза. А почему ты спрашиваешь?

— Девочка видела, как их заводили внутрь, — угодливо встрял сержант. — Должно быть, они её испугали. Варвары, что с них взять…

— Испугали? Правда? — Папа чуть отстранился, посмотрел Молли в глаза. — Милая моя, они, конечно, варвары, но вовсе не такие страшные. Конечно, — быстро поправился он, кинув взгляд на мастер–сержанта, — когда не в дремучих своих лесах. Там–то да. Как любые дикие звери. А здесь — уже нет. Поэтому ничего не бойся, отправляйся домой. Кастрюли я сам принесу. Работы сегодня будет много пока их всех осмотришь….

— И не боитесь же вы, господин доктор, сэр, — поспешил почтительнейше заметить Стивене. — От них же неведомой заразы нахвататься можно, сэр!

— Современная наука, сержант, — суховато заметил доктор Блэкуотер, — создала вполне действенные средства защиты. Уверяю вас, мы все тут в полной безопасности. Если я и обнаружу какое–то заболевание, варвара поместят в карантин.

— И будут лечить, да, папа?

Доктор и сержант переглянулись.

— Конечно, дорогая, — сказал доктор, нагибаясь и целуя Молли в щёку. — В конце концов, мы же цивилизованные люди, не так ли? Ну, беги теперь. Стивене, дружище, не отрядите ли кого–нибудь проводить Молли до паровика?

— Разумеется, доктор, сэр. Хопкинс! О, ты тут, как кстати. Слышал господина доктора? Проводишь юную мисс Блэкуотер до паровика и проследишь, чтобы она благополучно на него села. Всё ясно?

— Сэр, так точно, сэр!

Молли не стала возражать, что она уже большая, что знает район пакгаузов уж явно не хуже долговязой дылды Хопкинса и прекрасно отыщет дорогу сама. Если папе что–то втемяшивалось в голову, его не могла переубедить даже мама.

— Счастлив был вам полезен, мисс!

Рыжий Хопкинс улыбался, показывая щербатый рот, где не хватало одного переднего зуба.

— Спасибо, сэр, — церемонно сказала Молли, придерживая полы куртки в точности тем самым движением, что и миссис О'Лири подбирала свои юбки. — Очень любезно с вашей стороны сопроводить меня.

Хопкинс, явно не привыкший к тому, чтобы кто–то называл его «сэр», весь аж расцвел. И всю дорогу к остановке паровика с убийственной серьёзностью охранял Молли, выпятив нижнюю челюсть так, что девочка забеспокоилась — как бы вывих не заработал. Им поспешно уступали дорогу — ещё бы, горных егерей в Норд—Йорке уважали.

— Куда прёшь, деревенщина! — рыкнул Хопкинс на какого–то зазевавшегося фермера, недостаточно быстро, по мнению Джима, убравшегося с их пути. — Простите, мисс Блэкуотер, здесь столько неотёсанной публики…

Мимо прогромыхал локомобиль с эмблемой Особого Департамента на дверцах и сзади, и Хопкинс тотчас вытянулся, отдавая честь ладонью в белой перчатке.

Сквозь тёмные окна было ничего не видать.

Локомобиль прогромыхал, поехал дальше.

— Вчера, мисс Моллинэр, взяли одного, — заговорщическим полушёпотом оповестил девочку Хопкинс. Видно было, что умолчать об этом выше его невеликих сил. — Нac в оцепление поставили, а сами магика взяли.

— Не может быть! — Молли не понадобилось притворяться. — Настоящего магика? Малефика?

— Самого малефичного малефика! — уверил её Джим.

— Как же его поймали?

— Соседи донесли, слава Всевышнему. Я слышал, всё началось с того, что к нему молочные бутылки сами на порог взбирались. Молочник–то, чтобы в гору не тащиться с тележкой, оставлял на общей полке. Все соседи за своим молоком спускались, а этот, говорят, никогда. А потом кто- то заметил, как бутылки к нему сами — прыг, прыг, прыг, и в двери. Ну, тут–то они и донесли.

Счастье, что он ничего натворить не успел. Надо ж, мисс Моллинэр, быть таким идиотом — волшебник–то этот, похоже, и впрямь надеялся всех умнее оказаться, магичность свою спрятать, словно и не знал, чем это всё кончается, и не ведал! А вот в мехмастерских паровозных сказывали, что на неделе у них там один возчик того, рванул.

— Как рванул? — ахнула Молли, прижимая ладошки к щекам. — Ни в кого не превратившись?

— Да вот так и рванул! — надулся от важности Хопкинс, явно довольный эффектом. — Не, в чудище не обернувшись. Сказывают, такое тоже бывает. На него, говорят, и раньше поглядывали, но не так, чтобы очень. А тут, говорят, приехали за ним, а он ка–ак рванёт! Побежит, в смысле. Особый Департамент за ним, а он прыг в коллектор, в трубу, значит, а там ка–ак бахнет! Дым столбом, огонь до неба! Все с ног попадали!

Молли не могла припомнить ни «дыма столбом», ни «огня до неба», что имели бы место с неделю назад в механических мастерских Норд—Йорка. Спорить с Хопкинсом она, однако, не стала. Тем более что они уже добрались до остановки, к которой как раз подкатывал двухвагонный паровик.

* * *

Молли ехала домой, низко надвинув шлем и опустив на глаза очки–консервы — она взобралась на империал[4], однако ветер словно с цепи сорвался. Прямо в лицо летели пригоршни жёсткого снега, но вниз Молли упрямо не спускалась.

Паровик бодро пыхтел по всё тем же улицам, узким и тёмным, всё так же тянулись по обе стороны высоченные, нависающие стены со слепыми жёлтыми окнами, однако снег скрадывал окружающую бесприютность, умягчал, набрасывал флёр зимней сказки, и это, право же, стоило того, чтобы мёрзнуть на открытом империале. Паровик был толкачом, с паровозом позади вагонов, так что дым весь летел назад, не мешая пассажирам империала.

Стрелка, другая, перекрёсток. Поднята лапа семафора, и паровик тормозит, пропуская другой, стучащий колёсами по пересечной улице. Молли ехала домой, но думала сейчас не про дестроеры и мониторы в гавани, не про бронепоезда в депо, а исключительно про пленных Rooskies.

И про мальчишку того тоже.

Ых. Неправильно это.

Но и глядел он как–то… тоже неправильно. Одеты Rooskies, конечно, как варвары. Одни touloupes чего стоят! И что теперь с этим пленным? Наверное, ничего плохого. Нет, не «наверное», конечно же, ничего плохого! Иначе зачем папе их осматривать?

Молли сердито помотала головой, поправила шлем. Задумалась, замечталась — этак и свою остановку пропустить недолго!

Лихо скатилась вниз по бронзовым перилам (по случаю непогоды на империале Молли оказалась единственной пассажиркой) и вприпрыжку поскакала к дому.

Но до самого порога её не оставляло ощущение, что жёсткие серо–стальные глаза мальчишки–пленника глядят ей прямо в спину.

Мама, само собой, велела переодеться «как подобает приличной девочке», а до того никаких рассказов выслушивать не стала. И лишь когда Молли, уже в платье с домашним передником (любимыми штанами и фланелевой рубахой решено было пожертвовать, дабы лишний раз не сердить и без того чем–то раздражённую маму), аккуратно (сложив руки перед собой, вошла в гостиную, мама подняла на неё взгляд.

— Да, дорогая?

Молли принялась рассказывать. Мама любила подробности. Её интересовало, не встретила ли дочь знакомых на паровике, кто был вокруг папы, чем он был занят.

— И там привезли пленных, мама, вы представляете? Настоящих Rooskies!

— Ужас какой. — Мама поднесла к лицу платочек. — Молли, милая, вы очень испугались? Прошу меня простить, дорогая. Я никогда не послала бы вас туда, знай я о таких обстоятельствах. А ваш отец тоже хорош! Мог бы отправить посыльного, известить нас, подумать о том, чтобы не подвергать вас опасности!

Молли вздохнула про себя. Она не любила, когда мама по мелочам выговаривала папе.

— Мама, так ничего ж страшного! Там егеря вокруг стояли! С оружием! В четыре ряда!

Насчёт четырёх рядов она, конечно, преувеличила, но что делать, приходилось выкручиваться.

— Всё равно, — непреклонно сказала мама. — Папа обязан был позаботиться о вашей безопасности. Я непременно переговорю с ним, дорогая. Больше такого не повторится, можете быть уверены.

Молли ничего не оставалось, как вновь вздохнуть.

— Могу ли я пойти к себе, мама? У меня ещё уроки оставались.

Это всегда служило универсальной отмычкой.

— Конечно, дорогая.

В комнате Молли рассеянно полистала учебник, уставилась в заданное на сегодня упражнение.

«Бронепоезд выпустил по варварам 80 снарядов, часть весом 6 ½ фунта, а часть весом 12 ½ фунта. Сколько было выпущено снарядов каждого вида, если общий вес бронепоезда уменьшился на 700 фунтов? Весом израсходованных угля и воды пренебречь».

Та–ак… 80 снарядов… 6 ½ фунта… это, конечно, морская лёгкая двухсчетвертьюдюймовка. На огромном «Геркулесе» таких пушек шесть в одноорудийных башенных установках, максимальный угол возвышения… тьфу! У меня ж совсем не это спрашивают!

А двенадцать с лишним фунтов — это, само собой, классическая трёхдюймовка, самое распространённое орудие на лёгких дестроерах, миноносцах и прочей мелкоте. На «Геркулесе» таких четыре. Его основной калибр — тяжёлые гаубицы в семь с половиной дюймов, а трёхдюймовки и прочее — чтобы варвары даже и не мечтали бы подобраться к полотну.

Молли в два счёта решила лёгкую задачку аккуратно вывела оба уравнения, расписала — она такое щёлкает в уме, но в школе требуют «должного оформления». И мама, когда смотрит на её уроки, первым делом проверяет, чтобы не было клякс.

Ну да, 50 снарядов в 2 ¼ дюйма и 30 — трёхдюймовых. Невольно перед глазами Молли возник белый заснеженный лес и чёрная колея железной дороги, и громадная туша «Геркулеса» в зимнем камуфляже, и облака густого дыма над трубами, броневые башни, повёрнутые в сторону леса. Пламя, вырывающееся из орудийных стволов. Задранные к серому небу жерла гаубиц. И взрывы, взрывы, один за другим, снаряды, рвущиеся на краю леса, снопы осколков, летящие щепки от терзаемых осколками сосен.

Вся артиллерия «Геркулеса» вела беглый огонь.

Там, среди стволов, среди вздымаемой разрывами земли и размолотой в пыль древесины, метались какие–то фигурки. Падали, вскакивали, перебегали, укрываясь в источающих сизый дым воронках. Иные так и оставались лежать — в нелепых белых накидках, испятнанных красным.

«Геркулес» громил и громил лес прямой наводкой, извергая снаряд за снарядом.

Тридцать и пятьдесят, мутно подумала Молли, не в силах оторваться от картины, необычайно яркой и настолько правдоподобной, что куда там снам!

Фигурки в белых накидках, несмотря ни на что, не отступали. Упрямо и упорно они ползли по расчищенному предполью, самые ловкие или удачливые подобрались уже к самой колючей проволоке, протянутой в три ряда по низу насыпи.

На «Геркулесе» затараторили митральезы. Правда, одна из них, торчавшая прямо из бронированного борта переднего вагона, неожиданно заглохла. Молли слыхала — папа упоминал, — что блок вращающихся стволов часто перекашивает, отчего заклинивает всё устройство.

Сразу несколько белых фигурок бросилось через непростреливаемое пространство. Двух или трёх скосило очередью с другой митральезы; ещё двое упали — из–за спешно отодвинутых бронезаслонок в них стрелял экипаж из ружей и револьверов.

Добежал только один.

Добежал и прижался всем телом к размалёванной грязновато–серыми разводами броне, испятнанной круглыми шляпками заклёпок.

Молли затаила дыхание. Она не могла понять, спит ли она, грезит ли наяву и где вообще находится — всё происходящее она видела с высоты птичьего полёта.

Фигура прижималась к броне всё плотнее и плотнее. Кто–то из экипажа «Геркулеса», выгнув изо всех сил руку, выстрелил из револьвера, попал человеку в бок — тот даже не дёрнулся.

А потом от рук и плеч фигуры в белом повалил густой дым, такой же белый. Тускло засветился багровым вмиг раскалившийся металл брони; Молли увидела, как в противоположном борту броневагона распахнулась дверца, как через неё стали выбрасываться один за другим люди в форме, в чёрных комбинезонах и черных машинистских шлемах.

Прижимавшаяся к броне фигура совсем скрылась в белых клубах. Осталось только яростно пылающее пятно раскалённой стали, быстро расползавшееся по броне и вправо и влево. Молли с ужасом поняла, что нос броневагона стал вдруг оседать, словно таять, оплавляться.

Этого не могло быть! Это сон, просто сон…

А в следующий миг вагон «Геркулеса» взорвался.

— Молли!

Она подскочила. Сердце лихорадочно колотилось, дыхание сбито. Что такое, почему?.. Она, конечно, задремала над учебником — а мама тут как тут, но всё же…

— Милочка, что это за отношение к школьным заданиям?

— Я… — сердце у Молли по–прежнему бешено стучало, ладони и лоб покрылись потом, язык совершенно не слушался, — я сделала задание, мама… и написала… вот…

— Хм-м… — поджала губы мама, придирчиво глядя на аккуратные строчки. — Действительно. Что, это всё с математикой? На понедельник?

— Н-нет…

Молли ожидала выволочки, но мама лишь погрозила пальцем.

— Доделывайте, милочка. И покажете мне. Иначе рискуете остаться без сладкого.

— Да, мама, — поспешно пролепетала Молли, радуясь, что дёшево отделалась.

…Бронепоезд «Геркулес» успел выпустить 50 двухсчетвертьюдюймовых снарядов и 30 трёхдюймовых…

Молли сидела, невидяще глядя в задачник.

Ей, конечно, всё это приснилось. Но почему так ярко, почему она помнит всё до мельчайших деталей? Камуфляжные разводы на бортах «Геркулеса». Круглые заклёпки. Тяжёлые броневые люки. Их петли. Клубы дыма над трубами паровозов.

Что с ней случилось?

А что, если она…

Тут Молли сделалось совсем дурно. Вечный страх подползал ледяной змеёй, обвивался вокруг ног, спутывал щиколотки и колени.

А что, если это — магия? Если страшная магия тянет к ней свои холодные лапы? Вдруг вот она спустится к файф–о–клоку, а по улице, несмотря на холод, снег и ветер, помчится мальчишка–газетчик, выкрикивая осипшим голосом: «Срочные новости! Экстренный выпуск! Тяжкие повреждения бронепоезда «Геркулес»! Атака варваров отбита! Покупайте, покупайте экстренный выпуск!

Читайте — бронепоезд повреждён, атака варваров отбита!»…

За окнами раздался какой–то шум, крики, и Молли чуть не подскочила. Бросилась к окну, прислушалась.

Нет, это не мальчишка–газетчик и не специальный локомобиль с глашатаем и рупором, через который возвещались совсем уж срочные и неотложные известия. Просто констебль тащит в участок какого–то упирающегося бродягу, наверное, явившегося в приличный район побираться.

Ф-фух. Молли прижалась лбом к холодному стеклу. Нет- нет, я просто испугалась. Просто… слишком яркий сон. Ничего больше.

…Но спросить, не случилось ли чего с «Геркулесом», всё–таки следует. Ну, чтобы не мучиться.

В эту очень длинную субботу папа вернулся домой совсем поздно, но спать Молли всё равно не могла. Вертелась, крутилась, то накрывалась одеялом с головой, то сбрасывала совсем, хотя радиаторы рачительная Фанни на ночь всегда «укручивала», как она выражалась.

Наконец, не выдержав, Молли, как была в длинной ночной сорочке до пят и тёплых носках, поскакала вниз. Из гостиной доносились голоса, папа и мама разговаривали.

Мимоходом Молли позавидовала младшему братцу — спит себе, как сурок, и никакие «Геркулесы» его не волнуют.

— Молли! — Мама аж привстала из–за чайного стола, сурово сводя брови. — Как вас понимать, мисс? Почему не в постели?

— П-простите, мама. — Молли поспешно сделала книксен. — Я только спросить… спросить у папы…

— Не сердись на неё, душа моя, — примирительно сказал папа. — В конце концов, дети должны видеть отца хоть изредка, и дома, а не на работе…

Мама недовольно поджала губы, и Молли поняла, что эта дерзость будет стоить ей лишнего часа рукоделья воскресным вечером, но остановиться всё равно уже не могла.

— Я только хотела спросить, папа… «Геркулес» не вернулся? С ним всё в порядке?

— «Геркулес»? — нахмурился папа, и сердце у Молли наколотилось где–то в самом горле. Нет–нет–нет, только не это, только не это, ну пожалуйста, только не это…

— Насколько я знаю, с ними всё в порядке. — Папа принялся протирать свой знаменитый многолинзовый монокль. Дело это было трудное, требовавшее как неспешности и аккуратности, так и специальной замшевой тряпочки. — Они телеграфировали с разъезда… я справлялся, нет ли раненых, обмороженных — в предгорьях ударили вдруг лютые холода… Были какие–то мелкие стычки, «Геркулес», как всегда, разогнал варваров одним своим видом…

Молли облегчённо вздохнула. Даже не вздохнула — выдохнула, словно после долгой и донельзя трудной контрольной. Ноги у неё, правда, предательски подкосились, гак что ей пришлось плюхнуться в ближайшее кресло, не спросив разрешения.

Мама, разумеется, подобного непотребства стерпеть не могла.

— Кто вам разрешал садиться, юная леди? — поджав губы, бросила она ледяным тоном. — Совсем забываетесь, мисси!

— Простите, мама, — вновь заспешила Молли. С плеч поистине свалилась неподъёмная тяжесть. — Простите, папа. Я… я могу идти?

— Завтра два часа рукоделья вместо одного, — по- прежнему поджимая губы, вынесла вердикт мама. — Пусть это послужит вам уроком, юная леди. Забывать о приличиях нельзя никогда, ни при каких обстоятельствах! Именно это — приличия и воспитание — отличает нас от варваров. Понятно вам это, мисс?

— Да, мама. — Молли решила, что будет нелишне сделать книксен.

— Дорогая, — пришёл на выручку папа. — Ну пожалуйста, не будь так уж строга к девочке. Она соскучилась, она беспокоится о героических солдатах, слугах Её Величества… Лишних полчаса рукоделья будет, по–моему, вполне достаточно.

— Ты её совершенно разбалуешь, дорогой мой Джон Каспер! Если бы я в детстве вот так ворвалась в гостиную к моей собственной мама — или тёте Сесилии — да ещё и плюхнулась бы без спроса, то получила б от папа таких розог, что неделю бы сесть не смогла. А тут только полчаса рукоделья! Ладно, мисси, благодарите вашего сердобольного отца. Полтора часа, а не два. Но чтобы как следует! — Она погрозила пальцем. — Сама проверю! Со всей дотошностью!

— Да, мама. Спасибо, мама. Я могу идти, мама?

— Ступайте, мисс.

За спиной Молли папа сочувственно вздохнул.

* * *

В воскресенье, отсидев и службу, и проклятое рукоделье, и час присмотра за братцем, Молли наконец–то выбралась из дома. Выбралась, несмотря на пришедший с гор холод и валом валивший снег.

Низко надвинут машинистский шлем, очки–консервы, поднят воротник куртки из «чёртовой кожи» на искусственном меху — толку от него мало, но не надевать же мамой предлагаемое драповое пальто до самых пят? Ватные штаны, высокие сапоги с застёжками — настоящие егерские, как хвасталась она Сэмми.

Молли быстро перебежала дорогу, нырнула в узкий проход мусорной аллейки меж двух почти впритык сдвинутых таунхаусов. Перепрыгивая через засыпанные снегом ящики с отбросами, которые из–за непогоды явно ещё не скоро вывезут, проскочила на следующую улицу. Амелиа–роуд, потом ещё один узкий проход, груды мусора у грязно–кирпичных стен, поворот, тупик, невысокая стенка — через неё Молли перемахнула играючи, вновь задняя аллея, где едва протиснется тележка уличного метельщика; широкая Геаршифт–стрит — и девочка взлетела по покрытым белым покрывалом ступеням на эстакаду экспресс–паровиков, ходивших далеко, к удалённым докам и плавильням. Пробежала до стрелки, до ответвления, свернула — дело это не самое безопасное, экспрессы ходят быстро, а эстакада узкая — едва устоишь на краю, если застигнет поезд вне рабочей площадки.

Дома и проулки уходили вниз, эстакада становилась выше — зато это был самый быстрый способ добраться до квартала, где жил Сэмми.

Улицы сжались, сузились. Стены домов надвинулись на Молли. Тут и там кварталы рассекались эстакадами — здесь скрещивалось сразу несколько экспресс–линий.

Однако Сэмми на обычном месте не было, только под мутным фонарём на перекрёстке околачивался Билли Мюррей с дружками — всем известный на пять кварталов в каждую сторону драчун и забияка. Был он одних лет с Молли, по зато на голову выше и чуть ли не в два раза шире в плечах.

— Привет, мисс Блэкуотер! Куда собралась?

— Привет, Билли! Сэма не видел?

Как ни странно, Билли, чьих кулаков отведал, наверное, любой мальчишка в ближайших и не очень окрестностях, к Молли относился со странной снисходительностью. Ну, и к её друзьям тоже.

— Сэма–то? Не. Не выходил сегодня. А вот скажи, мисс Блэкуотер…

— Билли! У меня имя есть!

— Да имя–то есть. — Билли сдвинул худую шапку на затылок, показывая внушительную шишку на лбу. Судя по всему, досталось ему от дубинки констебля. — Но когда работу ищешь, говорят, надо по всем правилам.

— Работу, Билли? Какую работу? И я‑то тут при чём?

Билли подошёл ближе — руки в карманах латаного–перелатаного пальто, что до сих пор было ему длинно. Наверняка от старшего брата, что недавно завербовался во флот. Не своей волей, правда.

— Мамку рассчитали вчера, — вполголоса сказал он. Круглое лицо донельзя серьёзно. — Говорят, какая–то паровая хрень будет теперь на фабрике вместо неё. Мне работа нужна. Любая, мисс Блэкуотер.

— Рассчитали? — растерянно повторила Молли. — Ой…

У Билли, как и у Сэма, было то ли пять, то ли шесть братьев и сестёр. Старший служил и посылал какие–то деньги, но, само собой, какие особые деньги у новобранца? Папа говорил, что платят им сущие пенни.

— Так, Билли… — беспомощно сказала мисс Блэкуотер, — это тебе к мяснику надо или там к зеленщику… или в депо паровиков, которые не экспресс… им смазчиков вечно не хватает…

— Был уже, — ровным голосом сообщил Билли. — Не берут. Говорю тебе, мисс, новую хрень на фабрике поставили. И не одну. Многих рассчитали.

— На «Железных работах Уотерфорда»?

— Угу. Мамка у меня там. Была. А ещё у Джимми–дергунца родители, и у Майкла–ушастого папка, и у Уолтера–хриплого, и у другого Билли, ну, который конопатый… Многие и побежали работу искать. А я припозднился.

— Так найдёт твоя мама работу, Билли! Точно тебе говорю — найдёт!

— Может, и найдёт, — скривился мальчишка. — Где в два раза меньше платят. Прислугой какой или там поломойкой.

Молли опустила голову. Ветер швырял на них с Билли пригоршни снега.

— Слушай, — вдруг решилась она. — Ты тайны хранить умеешь?

Билли снисходительно фыркнул, указал на свою шишку.

— Видела? Бобби[5] отметил. Констебль Паркинс. А всё потому, что я говорить не хотел, кто часовую лавку обнёс па прошлой неделе.

— А ты знал разве?! — поразилась Молли.

— Не, — подумав, признался Билли. — Но бобке говорить всё равно не хотел! Западло. Они мамке, когда её с фабрики выкидывали, по бокам так надавали — еле до дому дотащилась… Так что если чего мне скажешь — могила!

— Поклянись! — потребовала Молли.

— Да чтоб мне угля наглотаться!

— Ладно. Вот тебе задаток… — Молли много читала про это в книгах. Строгий и рассудочный детектив посылает на задание помощника, который «свой» на городском дне, и всегда вручает аванс. — Задаток, говорю! — сердито повторила она, видя выпученные глаза Билли. — Два шиллинга. Руку протяни. Раз, два. Получи. До двух–то они тебя научили?

Билли, скажем так, не слишком усердствовал в посещении школы.

— Что сделать надо, Молли? — хрипло сказал мальчишка, облизнув от волнения губы и позабыв про всяческих «мисс Блэкуотер». — Побить кого? Ты только скажи, так отделаю, маму родную не вспомнит!

— Побить? Не, бить не надо, — помотала Молли головой. — Надо пробраться на стоянку «Геркулеса», к механическим мастерским. И разузнать, что там и как. Всё ли с ним… с «Геркулесом» то есть… в порядке. Сделаешь — ещё три шиллинга дам.

В Норд—Йорке семья могла худо–бедно сводить концы с концами на пятнадцать шиллингов в неделю. Пять шиллингов — или четверть фунта — были дневным заработком опытного механика.

Правда, инженер получал четыре фунта в день, а добрый доктор Джон Каспер Блэкуотер — и того больше, целых десять. Двести шиллингов, в сорок раз больше хорошего рабочего…

— А у тебя есть? — жадно спросил Билли, вновь облизываясь.

Молли полезла в нагрудный карман, выудила монету в полкроны[6], прибавила шестипенсовик и повертела всем этим у мальчишки перед носом.

— Считай, ты уже всё узнала. Скажи только, про что спрашивать?

— Н-ну… не было ли боя, а если был, то что там случилось… не погиб ли кто… Я ведь девочка, девочке ни за что не расскажут, а тебе — завсегда! — подольстилась она, и Билли немедленно выпятил челюсть.

— Понял. — Он ловко подбросил и поймал монеты. — На два дня харча хватит, а уж со всех пяти… Мамка порадуется.

— Ты те пять ещё заработай сперва! — пристрожила его Молли, стараясь поджимать губы, как мама.

— Заработаю, не сомневайся!

— Тогда завтра? Здесь же?

— Угу, — кивнул Билли. — Побегу сейчас же, там когда вечерняя смена воскресная, пробраться легче. Ты Сэма- рыжего ещё искать будешь?

— Буду.

— Он, говорю тебе, не появлялся сегодня. Может, мамка его куда послала. Ты к ним самим зайди. Если не испугаешься.

— Вот ещё! — фыркнула Молли как можно убедительнее. — Сам–то не струсь, когда до мастерских доберёшься!

Билли только рукой махнул, исчезая в падающем снегу.

Почему она это сделала?

Не поверила папе?

Хотела убедиться сама?

Она боялась ответов на эти вопросы.

Боялась и того, что с «Геркулесом» — беда, а это значит…

Боялась и того, что папа врёт ей.

Трудно даже сказать, чего больше.

Молли прождала Сэма на их обычном месте — на остатках старой эстакады, которую по большей части снесли, когда строили доходные дома и прокладывали новые линии паровика; однако приятель так и не появился. Исчезли с засыпаемых снегом улиц и другие мальчишки с девчонками. Молли поколебалась — начинало темнеть — и нехотя повернула домой.

Глава 3

Билли принёс ответ уже на следующий день, сияя, как новенький серебряный шестипенсовик.

Был вечер, и Молли уже с беспокойством поглядывала на фонарщиков, один за другим зажигавших газовые фонари. Воскресный снегопад прекратился, на время скрыв зияющие раны Норд—Йорка, но сажа из бесчисленных труб уже оседала на белые покрывала.

Сэмми не появился вновь, и девочка начинала всерьёз беспокоиться. Сидела на верху старой эстакады, где ещё остались догнивающие остатки деревянных шпал, и ждала, хотя уже чувствовала — Сэмми не придёт.

Зато явился Билли.

— Эге–гей, мисс Блэкуотер! — Он замахал рукой.

— Опять «мисс», Билли?

— Ты мне работу дала. — Он быстро вскарабкался по выступающим кирпичам. — Я того, сделал. Монеты при тебе? — добавил он заговорщически.

Молли позвенела полукроной и шестипенсовиком в кармане.

— При мне. Что смог узнать?

— Ух, и нелегко же было! — издалека начал Билли, как и положено. — У мастерских страсть что творится — проволоку новую натянули, да ещё ярдов на двести отодвинули. Часть Ярроу и Бетельхейма отгородили, народ выселяют. Говорят, сносить будут, мастерские расширять. Стрелки стоят. С броневиками!

— Ух ты! А не врёшь?

— Да чтоб мне в топке паровозной сгореть!

— Как же ты пробрался? — Молли распирало, но спрашивать впрямую было нельзя. Нельзя показывать, насколько тебе это важно.

— Да уж пробрался! — небрежно сплюнул мальчишка. — Ярроу–то они перекрыли и вход в заднюю аллейку, а что туда попасть можно через окно одно с соседней Назарет — забыли! Через окно в подъезд, а там чёрный ход как раз на мусорник между Назарет и Ярроу. Я и прошёл! Аллейка–то как раз выходит на зады мастерских, там их дампстеры стоят. Забор высокий, да только что мне их заборы! Кирпичи так криво ложены, что и безрукий влезет.

— И тебя не увидели? — восхитилась Молли.

— Х-ха! — Билли вновь сплюнул. — Увидят они меня, как же, кроты слепые. Короче, перемахнул я через забор, и ходу! Через пути. Там до черта старых броневагонов стоит, знаешь, по–моему, ещё с прошлой войны. Ну, я под ними, до главного эллинга. Там огни горят, светло как днём! Подлез чуток и заглянул…

— А чего ж заглядывал? Чего не спросил на выходе просто? — изумилась слушательница.

— Чего заглядывал? — надулся от важности Билли. — Да потому что своими глазами увидеть должен был! Мастеровые–то болтали, что, дескать, уже совсем вечером пришёл «Геркулес» и что много с ним работы будет.

— Работы… будет? — пролепетала Молли.

— Угу. Побили его сильно, говорили. Ну, я и решил — за такие–то деньжищи как же я мисс Блэкуотер дурные вести принесу, не проверив? Не–ет, надо самому, всё самому.

— Ну не тяни уже! — Молли чуть не стукнула мальчишку. Тот изобразил шутейный испуг, поглубже натягивая старую заношенную кепку. Уши у Билли были красные от холода, но он, похоже, привык.

— Увидел я «Геркулес», — сообщил он торжественным шёпотом. — Во втором эллинге стоит, на яме. Побит, ага. От головного вагона только тележки и остались.

— От головного… тележки… только… — голова у Молли закружилась.

Белая фигура, прижимающаяся к размалёванной грязно–серыми и белыми разводами броне…

Вспышка, яркая, весёлая, солнечная. Словно весной, когда ветер с гор относит в море проклятые тучи, что висят над Норд—Йорком всю осень и зиму.

— Угу, тележки. А остальное всё цело. Обратно приползли, в общем. Бронепоездники злые ходят, как бульдоги. С мастеровыми лаялись, сам слышал.

— Молодец, Билли, — мёртвым голосом сказала юная мисс Блэкуотер. — Вот держи свои три шиллинга… — Она невольно взглянула на его ботинки, старые и грозившие вот–вот начать «спрашивать кашу». — Пусть мама тебе обувку новую купит.

— Обувку! — присвистнул Билли. — Да ты, мисс Блэкуотер, совсем того. Какие ботинки, если в доме жрать нечего? А мамка весь день вчера плакала. И Джоди с ней, и Кейти. Девчонки, что с них взять. — Он подбросил монеты и снова поймал. — Пойду к бакалейщику. На нас шесть шиллингов долг был записан. Отдам часть, на остальное муки куплю, масла, бобов, может, даже грудинки. — Он облизнулся. — А ещё что–нибудь для тебя разузнать, Молли? Скажешь, я так аж в Правление залезу!

— И схватят тебя! Нет уж. Лучше вот чего, узнай, что с Сэмми, ага? Это нетрудно. Два шиллинга — идёт?

— Полкроны!

Молли уже хотела возмутиться… но потом взглянула на кепку Билли, что никак не соответствовала погоде, на худые ботинки, старое драповое пальто и выцветший вязаный шарф, — и не стала спорить.

— Без задатка тогда!

— Идёт! — легко согласился Билли. — Я тебе верю.

* * *

Молли притащилась домой, выслушала упрёки Фанни — хорошо ещё, мамы дома не было, ушла, как поведала служанка, на какой–то чэрити–диннер[7], а то Молли влетело бы на орехи. Молодая гувернантка мисс Джессика уже уложила Уильяма спать и сама ушла, а папа пропадал в Железнодорожном клубе, хотя сегодня и был понедельник.

В своей крошечной длинной комнатке Молли, не зажигая газа, рухнула на кровать и с головой накрылась покрывалом. За такие фокусы — валяние на постельном белье в верхней одежде — полагалось самое меньшее оставление без сладкого, а если учесть, что Молли запрещалось вообще валяться, то и целый день на хлебе и воде.

«Геркулес» потерял первый броневагон. Остались одни тележки. Всё так, как в видении. В точности так.

Ой–ой–ой, мамочки…

Это неправильно. Этого не бывает. Такое случается, только если людей настигает она, страшная, гибельная магия, от которой нет спасения. Правда, подружка Эмили Данкинс уверяла, что порой люди «видят странное», когда у них начинается синяя диарея, но Эмили всей школе известная балаболка. Она хорошая, добрая, но язык совершенно без костей. А главное, потом сама же верит своим выдумкам…

Что с ней теперь будет?

Что делать, если Особый Департамент снова явится в школу со своей камерой–обскурой?

Куда бежать?

— Мисс Молли! Мисс Молли!

Это Фанни. Надо вставать. Фанни, она хорошая, но беспорядка не любит почти так же, как мама.

— Ваш ужин, мисс Молли.

Молли совершенно не помнила, что ела в тот вечер, не чувствовала вкуса еды. Фанни озабоченно на неё косилась, потом подошла, потрогала лоб. Что–то ворча себе под нос, скрылась в глубинах кухни и вернулась, вручив девочке тарелку с большим куском клубничного пудинга.

Клубнику выращивали в особых теплицах, и стоила она, по меркам семей Сэмми или Билли, целое состояние.

Обычно Молли обожала клубничный пудинг, но сейчас механически глотала мелкие кусочки нежного теста, не замечая ягод.

В прихожей квакнула паропочта.

— Кому там неймётся, — разворчалась Фанни, направляясь к входной двери.

Там из пола выходил изогнутый патрубок пневматической, или, как её называли в Норд—Йорке, паровой почты.

Шипение, чпок–чпок дверцы. И…

— Мисс Молли! — возмущённый голос служанки. Фанни, похоже, была изрядно скандализована. — В-вам, мисс…

Письмо? Ей? А что, если… У Молли подкосились ноги. Что, если Департамент уже обо всём проведал и точно знает, что она, Молли, ведьма?

А ведьмам не место в Норд—Йорке.

Фанни рассказывала, дескать, давным–давно ведьм просто сжигали. Сжигали, пока они не успели никому причинить особого вреда, прежде, чем их тела исчезали в огненных взрывах. Правда, от этого ведьмы становились только злее и до того, как их успевали разоблачить или же они взрывались сами, ухитрялись натворить немало самых настоящих бед.

— Письмо, мисс Молли.

В доме доктора Джона Каспера Блэкуотера, M. D., взглядов придерживались свободных и либеральных, однако конверт Фанни подала по всем правилам, на серебряном подносе, сама — в белых перчатках.

Конверт был самым обычным конвертом. Налеплена марка, значит, отправлено с почтовой станции, а не из дома. Домовладельцы платят раз в месяц за каждое отправленное или полученное послание, на трубе установлен особый счётчик.

«Mr. William S. Murray

11 Holt Street, 25,

Nord York

NW 5 NY

The Kingdom

Miss Mollynaird E. Blackwater

14 Pleasant Street,

Nord York

NE 1 NY

The Kingdom

Dear Miss Blackwater,

Sammium was relocated two days ago with all of his family. The Special Department was involved. I cannot say

anything else right now. I will meet you in person at the same place as before.

P. S. Destroy this letter immediately.

Being your most obedient servant,

William.»

Молли уставилась на письмо широко раскрытыми глазами. Хорошо ещё рот не разинула.

Билли никогда особо не усердствовал в школе, а тут — пишет, ровно первый лорд Адмиралтейства её величеству королеве. Сколько же он времени потратил, вырисовывая все эти буквы? Наверняка по шаблону делал, если на почтовой станции. Молли сильно сомневалась, что дома у Билли вообще бы нашлись перо и чернила.

И только тут до неё дошло, о чём же, собственно, писал Билли.

Сэмми попал в Особый Департамент.

Со всей семьёй.

Билли не писал, у самого ли Сэма отыскалась склонность к магии, то ли у кого–то из его многочисленных братьев и сестёр. Может, скажет сам.

Чёрт, сказала про себя Молли. Вслух не рискнула — Фанни от такого подскочила бы до потолка и точно наябедничала бы маме. Ни чертей, ни ведьм, ни тем более магии служанка семьи Блэкуотеров на дух не переносила.

Чёрт, повторила она. В животе стало очень холодно, противно и неуютно.

Неужели Сэмми исчезнет так же, как исчезла Дженни Фитцпатрик?

И на улицу сейчас не выскочить. Мама вернётся в любую секунду. Да и Фанни ни за что не её не отпустит.

Молли закусила губу. Билли не мог не понимать, что ей далеко не всегда удаётся выйти из дома так легко и просто.

И весть не подашь. Счётчик крутанётся, папа непременно осведомится, какую отправляли корреспонденцию.

Только ждать. Тем более что Сэмми уже ничем не поможешь — его и всю семью, скорее всего, давно уже отвезли на юг…

— Кто это вам пишет, мисси, хотела бы я знать?

Рядом с Молли возникла подбоченившаяся Фанни.

— Подружка. Ты её знаешь, Фанни, — Эмили. Эмили Данкинс.

— А, такая с волосами чёрными, как сажа?

— Ага. Предупреждает, что завтра в школу не придёт, извиняется, она мне книжку вернуть должна была…

И, болтая самым непринуждённым образом, юная мисс Моллинэр Эвергрин Блэкуотер, номер 14 по Плэзент–стрит, проходя мимо камина, небрежно уронила туда мгновенно вспыхнувший конверт.

* * *

С этого вечера у Молли в соседях прочно обосновался страх. По–хозяйски завалился к ней в комнату, расселся и явно никуда не собирался уходить.

Молли замерла на постели, накинув одеяло на плечи. Ладони зажаты между коленями, она застывшим взглядом смотрела на дрожащий огонёк толстой свечи. Ни спать, ни даже просто лежать она не могла. Сэмми увезли. Смешного конопатого Сэмми, её верного рыцаря. Почему, отчего? У него начала проявляться магия, и Особый Департамент оказался тут как тут? Или не у самого Сэма, у кого–то из его родни? У братьев, у сестёр, у мамы?

Неважно. Теперь их нет, никого, и они никогда уже не вернутся в Норд—Йорк. Даже если у самого Сэмми не отыщется ни грана этой самой магии, он останется на юге Королевства. В приюте, то есть в работном доме. Или в лучшем случае в патронажной семье.

Молли попыталась представить, как она сама приседает перед чужой насупленной женщиной с полным Красноватым лицом, как лепечет «пожалуйста, простите меня, мадам», а у мадам уже закатаны рукава серого уродливого платья, а ладонь сомкнулась на пучке розог.

Давно настал вечер, сгустилась тьма, вернулась со званого обеда мама, на локомобиле приехал из клуба папа; Фанни встретила их в прихожей, подала поздний чай. Молли слышала приглушённые голоса родителей в гостиной, но даже не шелохнулась, хотя раньше наверняка побежала бы их встретить; сейчас она могла думать только о Сэмми. И о «Геркулесе».

Надо быть очень, очень осторожной. Никто ведь не знает наверняка, есть у неё эта самая магия или нет. В конце концов, могло ведь всё это быть просто совпадением? Да и Сэмми не имеет к ней, Молли, никакого отношения, это совсем другое дело. Так чего же она трясётся, почему приходится так себя успокаивать? Другу Сэмми уже ничем не поможешь, разве что самой отправиться на Юг его разыскивать — их ведь уже наверняка отправили из Норд- Йорка…

Молли так и забылась тревожным зыбким сном сидя, привалившись к стене.

На следующий день вновь повалил снег. Повалил в таких количествах, что кое–где стали останавливаться паровики и локомобили. На улицы выехало несколько зверообразного вида снегоуборщиков, Молли раньше всегда любила смотреть, как их лапы ловко загребают сугроб за сугробом, отправляя снег на транспортёр. Из трубы валит пар, снег растапливается — эта вода пойдет на всякие нужды в депо и мастерских.

У рачительных хозяев Норд—Йорка ничего не пропадает зря.

Голова у Молли после вчерашнего гудела и раскалывалась. Она попыталась было поканючить, но нарвалась на поджатые мамины губы и выразительное: «Мол- линэр Эвергрин!» Пришлось, выслушав многословные воспитательные тирады, выползать за дверь и тащиться в школу.

За порогом по лицу сразу же хлестнула жёсткая снежная крупа пополам с угольной гарью. Небо нависало, свинцово–чёрное, и дым из бесчисленных труб Норд—Йорка смешивался с низкими, перевалившими Карн Дред облаками.

До школы Молли последовательно налетела на констебля, едва увернулась от локомобиля и в последний момент выскочила из–под колёс подкравшегося незаметно паровика. Вагоновожатый проводил её возмущённым свистом.

В школе тоже всё пошло сикось–накось и шиворот–навыворот.

На математике Молли долго и тупо пялилась в написанную на доске задачу: «Из гавани Дунберри и порта Норд- Йорк одновременно вышли навстречу друг другу дестроер и монитор…» Перед глазами немедленно появлялся изувеченный «Канонир», и Молли аж затрясла головой, пытаясь избавиться от наваждения.

— Мисс Блэкуотер! У вас горячка? Что за кривляния? Уже решили задачу? Покажите… почему страница чистая? Что значит «ещё не взялись»?.. Посмотрите, другие уже заканчивают!

Молли обмакнула перо, но видела вместо разлинованной бумаги и набухающей чернильной капли лишь низкие тучи, косые шеренги бесконечных волн и борющийся с ними низкий монитор. Слева по борту вздымались дикие скалы негостеприимного вражеского берега, над острыми вершинами то и дело что–то бесшумно вспыхивало — вернее, не совсем бесшумно, с коротким запозданием докатывались громовые удары.

Четырнадцать дюймов, не меньше. Четырнадцатидюймовые орудия BL Mk II, длина ствола 35 калибров, вес снаряда 1410 фунтов, максимальная дальность стрельбы…

— Мисс Блэкуотер!

Монитор с трудом удерживается на курсе. Оба его орудия главного калибра задраны вверх, с наибольшим углом возвышения. Вспышка, дым, вырывающийся из стволов — корабельная артиллерия бьёт перекидным огнём куда–то вдаль, за линию береговых скал.

Море возле самого борта монитора вдруг вскипает, чёрная вода сменяется вихрем белой пены, и могучий корабль вздрагивает, словно налетев на камни. Но нет, откуда здесь камни?..

По палубе под струями секущего дождя бегут матросы в штормовках, тащат нечто вроде здоровенного куска брезента. Из белой пены у борта возникает что–то иссиня–чёрное, не поймёшь, то ли камень, то ли живое существо. Это чёрное вздыбливается до самых лееров, металл гнётся, палуба опасно кренится, и монитор, отчаянно гудя — словно призывая на помощь, — даёт задний ход. Инерция продолжает нести его вперёд, правый борт сминается, словно не из крепчайшей стали, а из гнилой фанеры.

— Мисс Блэкуотер!

Молли подскочила.

— В кабинет директора. Немедленно, — над ней нависала пышущая гневом математичка.

Директриса, миссис Линдгроув, к Молли вообще–то всегда благоволила. Ещё бы, Молли всегда получала высшие баллы для школы на ежегодных городских испытаниях по математике, черчению и физике.

— Что случилось, Молли, дорогая? Ты нездорова? Миссис Понитис подала на тебя уведомление…

— Д-да, госпожа директриса. — Молли разглядывала носки собственных ботинок. — Нездоровится. Да.

— Почему же ты не пошла к фельдшеру, мисс Найтуок? Почему не заявила учительнице перед началом урока?

— Д-думала, что справлюсь, госпожа директриса.

— О–хо–хо, — вздохнула миссис Линдгроув. Она была уже немолодой и, несмотря на должность, не злой. В её школе учениц секли, но так дело обстояло везде. — Иди- ка ты домой, Молли.

Это было совершенно неожиданно.

— Д-домой, госпожа директриса?

— Да, домой. Не до тебя сейчас. Ты отлично учишься, а каждый может почувствовать себя плохо. К тому же… — она встала, отодвинула штору, — к нам опять пожаловал Особый департамент. Что–то зачастили они последнее время…

Ноги у Молли почти превратились в кисель.

А что, если это — за мной? Если они узнали, что я дружу… дружила… с Сэмом, и теперь будут меня… того? А что, если Билли попался и выдал, что это я послала его разузнать, что случилось с Сэмми, а до этого ещё и с «Геркулесом»?

— Беги домой. — Миссис Линдгроув поднесла ладонь ко лбу, как бы в крайнем утомлении. — Выспись как следует. Расскажи папе, доктор Блэкуотер — прекрасный врач, он, несомненно, разберётся. Иди, Молли, иди. Мне надо встретить достопочтенных джентльменов Департамента.

Молли кое–как собрала книжки, накинула куртку, в два оборота замотала лицо шарфом. Швейцар мистер Баннистер как раз читал доставленную паропочтой записку миссис Линдгроув, что ученица мисс Блэкуотер отправлена домой распоряжением госпожи директрисы.

— Поправляйтесь, мисс. — Он вежливо приложил два пальца к козырьку вычурной фуражки.

— Спасибо, мистер Баннистер. Я…

Молли не закончила. Широкие двери школы распахнулись; пятеро или шестеро высоких мужчин в форменных кожаных пальто до самых пят, высоких крагах, кожаных же перчатках и круглых очках–консервах, как у самой Молли, шагнули через порог.

— Минутку, мисс, — жестяным голосом сказал шедший впереди, — покорнейше прошу задержаться. Проверка Особого Департамента. Пожалуйста, вернитесь в свой класс.

— Мисс нездоровится, она отпущена решением госпожи директрисы. — Отставной егерь, мистер Баннистер чтил дисциплину.

— Она не умирает и не истекает кровью, — сухо возразил департаментщик. — Вернитесь в свой класс, мисс.

На рукаве у него, пониже эмблемы Департамента, красовались три угольчатых шеврона. У остальных — по одному.

Делать нечего. Молли очень медленно повернулась на негнущихся ногах и потащилась следом за проверяющими. Один из них нёс на плече треногу, двое других — камеру под холщовым покрывалом.

— Поторапливайтесь, мисс.

Мисс пришлось поторопиться.

…В классе шла уже знакомая процедура. Одна за другой девочки усаживались перед камерой, один досмотрщик крутил ручку, другой заглядывал куда–то во чрево аппарата; и несчастной бледной ученице, к её великому облегчению, разрешалось встать.

— Мисс Блэкуотер! Ваша очередь.

Ей показалось или досмотрщик с тремя шевронами как- то очень нехорошо на неё поглядел?

Ноги по–прежнему еле слушались, душа ушла в пятки, сердце бешено колотилось. Магия… папа… мама…

— Смотрите в объектив, мисс, не вертитесь, — сухо бросил департаментщик.

Молли собрала все силы и взглянула прямо в тускло поблёскивающие линзы. В тот миг они показались ей нацеленным прямо на неё орудийным стволом.

Рука в кожаной перчатке двинулась, Молли услыхала, как внутри камеры негромко шелестят зубчатые шестерёнки.

«Их не смазывали, — подумала она. — Давно уже не смазывали. Наверное, некому. Они там все такие важные, ловят тех, у кого проявляется магия, а до шестерёнок в камере ни у кого не доходят руки…»

Она вдруг стала с такой настойчивостью думать об этих несчастных шестерёнках, остающихся голодными без доброго машинного масла, что досмотрщику пришлось повторить ей дважды, что она свободна и может встать.

Домой Молли летела. Слабость из ног ушла, словно… словно по волшебству.

Фанни, конечно, заохала и заахала. Из гостиной появилась мама, выразила некоторое беспокойство. Впрочем, у Молли не было температуры и вроде как ничего не болело.

— А, ну понятно, — переглянулись мама с Фанни. — Идите ложитесь, Молли. Уроки сделаете после, если будете хорошо себя чувствовать.

К вечеру Молли совсем пришла в себя. Она должна, обязательно должна повидать Билли. Он небось уже второй день ждёт её на остатках старой эстакады; она была местом их с Сэмом, теперь, похоже, будет её и Билла…

…Из дома она смогла выбраться только послезавтра. Ничего сверхъестественного с ней за это время не произошло, и Молли слегка воспряла духом. Она осторожно повыспрашивала у папы, что может случиться с теми, кого «отправили на Юг» из–за магии, найденной у кого–то в семье, а когда доктор Блэкуотер выразительно поднял бровь, торопливо рассказала об исчезнувшей Дженни Фитцпатрик.

— Ничего плохого, конечно же, — пожал плечами папа и тотчас принялся немилосердно тереть свой многолинзовый монокль. — Разумеется, у кого нашли магию, тому не позавидуешь: их держат взаперти, в особых камерах… пока магия не достигнет… э–э–э…

— Джон Каспер Блэкуотер! — возмутилась мама. — Зачем вы ведёте с Молли столь неподобающие разговоры?!

Папа немедля смутился и более не продолжал.

С Билли они встретились, когда на Норд—Йорк опять навалилась метель. Зима выдалась куда холоднее и многоснежнее обычного. Билли замотал лицо шарфом, то и дело заходясь в кашле.

— Они забрали Сэмми, всю семью. И отца его тоже, представляешь? Привезли под конвоем.

— Так а у кого нашли магию–то?

Билли только махнул рукой и поспешно спрятал мерзнущие ладони обратно в рукава худого пальто.

— У двоих сразу, представляешь? У мамаши Сэммиума и у его младшего брата.

— Погоди, у Джорджа, что ли?

Билли покачал головой.

— Не смог узнать. Но у кого–то из младших, да. И всех забрали.

— А как узнали–то? — не отставала Молли. — В школе?

— У мамки–то его — на фабрике. Внезапная проверка. Приехало две команды с этими, как их, ну, которые на треногах. Людей просвечивают. Говорят, тогда магия видна становится. А потом, я узнал, и домой пришли и давай всю ребятню просвечивать тоже. Ну и… братца зацепили.

— Это ж жуть какая–то, да, Билли? Живёшь, никого не трогаешь, а потом р-раз — и говорят, что нашли у тебя магию. И… и всё.

— Это как чума красная, — авторитетно заявил Билли, шмыгая носом и безо всяких церемоний утирая сопли рукавом. — Тоже вот живёшь так, а потом р-раз! Сосед, старый Митч, рассказывал: в семьдесят шестом, в Петуарии, народ болел — то ж самое было. Сегодня здоров, завтра кровью харкаешь, а послезавтра и вовсе помираешь. Так что, мисс Молли, ещё что–нибудь для тебя узнать?

— Нет пока, — вздохнула Молли. — Как мама–то у тебя, работу нашла?

— На биржу ходила, — скривился Билли. — Говорят, «мы вам сообщим». Завтра к старым докам пойдёт, там подённую работу найти можно. И я вместе с ней, если ты, мисс, мне ничего не подкинешь. Ты подумай, точно никого поколотить не требуется?

Молли грустно покачала головой.

Никому уже не помочь. Ни робкой, молчаливой Дженни; ни верному Другу Сэму. Остаётся только дрожать, вспоминая яркие пугающие видения — и с «Геркулесом», и с монитором.

И как тогда, на последний проверке — теперь вспоминала она — старший из департаментских… как–то нехорошо он на неё смотрел. Или это уже, что называется, у страха глаза велики?

* * *

Мало–помалу приближалось Рождество. Молли старалась в школе — скоро дадут полугодовые табели, а мама не признаёт никаких оценок, кроме «ААЕ»[8], выведенных каллиграфическим почерком миссис Линдгроув.

Билли крутился поблизости, но таким другом, как Сэм, всё–таки не стал. «Геркулес» и «релокация» семьи Сэмми их сблизили, но не до тесной дружбы.

На развалины старой эстакады Молли ходила по–прежнему. Почему–то там было легче справляться с собой, когда тоска становилась совсем уж чёрной.

Билли словно чувствовал, возникал из вечерних сумерек, садился рядом. Они молчали. Иногда мальчишка осведомлялся, нет ли у мисс Молли какой–нибудь работы. Молли становилось стыдно — она предложила как–то Билли несколько шиллингов «просто так», однако он отказался.

— Не, мисс Молли. Я так не привык. Мы с мамкой отродясь не побирались. Ничего, справимся.

…В тот день Молли уныло шагала домой, увязая в нападавшем на день снегу На остатках эстакады она просидела почти полчаса, но Билли не появился.

Снега валили с самого начала декабря. Улицы Норд—Йорка было некому расчищать, машины не справлялись.

И тогда Молли и увидела вновь тех самых Rooskies.

Трое. В ярких оранжевых жилетах поверх рубах — знаменитые touloupes куда–то исчезли, — они грузили снег в кузов локомобиля.

Трое. Двое немолодых бородачей и… и тот самый мальчишка, которого она, Молли, впервые увидела возле «ворот номер четырнадцать».

Работали все они легко, словно и не приходилось им ворочать пласты слежавшегося снега, перемешанного с угольной гарью. Наблюдал за ними один–единственный констебль, и притом не похоже было, что он особенно опасается побега своих подконвойных.

Молли пригляделась — нет, ни цепей, ни каторжных ядер, ничего. Rooskies были свободны… ну, почти свободны.

Отчего–то это… разочаровывало. Варвары в книгах были дремучи, яростны, неукротимы и предпочитали смерть плену — ну, разумеется, до того, как главный герой, джентльмен Королевства или же леди, не объяснял им их заблуждения.

Rooskies, загадочные обитатели северных стран, областей за Карн Дредом, которые королевским картографам так и не удалось нанести на чертежи, не должны были покорно грузить снег! Вот просто не могли, и всё.

И уж в особенности не должен был старательно трудиться под присмотром одного–единственного констебля мальчишка с соломенными волосами и жёстким, волчьим прищуром серо–стальных глаз.

Не волк он уже тогда, а… а…

Молли замедлила шаг. И вдруг поняла, что Rooskii видит её. И не просто видит, а знает, кто она, что узнаёт её. Причем узнаёт, даже не повернувшись, не взглянув на юную мисс Блэкуотер.

Справа и слева по Плэзент–стрит горели газовые фонари, светились витрины приличных — здесь других не водилось — магазинов. Торопливо шагали леди и джентльмены, медленно проезжали тяжёлые локомобили, невдалеке свистел, готовясь отправиться от остановки, местный паровичок. Линия только пересекала Плэзент- стрит — помилуйте, мама Молли никогда б не согласилась жить «с этими ужасными свистками и гудками под самыми окнами».

Тихо и мирно всё. Стоит, позёвывая, ещё один констебль, глядит на карманные часы, верно, кончается смена.

— Стой! Куда!

Молли подпрыгнула: из часовой лавки Каннингхема и Прота, пригибаясь, вдруг вырвалась донельзя знакомая фигурка, бросилась через Плэзент–стрит, ловко нырнула чуть ли не под колёса локомобиля и помчалась дальше, к просвету меж домами, где начиналась мусорная аллейка, что вела в сторону Геаршифт–стрит.

Билли. И что–то прижимает к груди.

Ой–ой–ой!..

— Стой, воришка! — вдогонку за Билли мчались сам мистер Каннигхем, тощий, длинноногий, и двое его приказчиков. — Держите его! Полиция! Полиция! Держи вора!

Молли оцепенела, прижимая ладошку ко рту.

Очень удачно по Азалия–стрит подкатывал паровик — Билли лихо проскочил прямо перед ним, несмотря на негодующие свистки машиниста, мистер Каннигхем и его приказчики поневоле замедлились, однако на другой стороне Вилли нарвался прямо на констебля, что сторожил троицу Rooskies.

— Стой, паршивец! — И констебль ловко соскочил с кузова локомобиля, направляя на Билли револьвер.

Он не шутил.

Билли растерялся лишь на самый миг, но констеблю этого хватило. Рука его в кожаной перчатке немедленно и крепко вцепилась Билли в воротник.

С другой стороны Плэзент–стрит показался хорошо знакомый локомобиль в цветах Особого Департамента.

Билли забарахтался в воздухе, отчаянно пинаясь. Здоровяк–констебль легко удерживал его над мостовой.

— Держи… ах… ох… ух… вора!.. — подоспел запыхавшийся мистер Каннингхем. — Да, это он, это он, ух… ох… благодарю вас, констебль…

Двое старших Rooskies по–прежнему меланхолично закидывали снег в кузов. Они даже не обернулись, словно показывая, что происходящее их никак не касается.

Зато обернулся мальчишка. Впрочем, и он тоже смотрел отнюдь не на дёргающегося Билли. Он смотрел на Молли, смотрел прямо в глаза, невежливо, нахально и совершенно, ну совершенно по–варварски!

Словно ждал чего–то.

Констебль отвлёкся, однако никто из Rooskies не попытался бежать. Кидали себе снег, да и всё. Равнодушные, покорные.

Мальчишка же стоял, опершись на лопату, и глазел на Молли.

Билли меж тем поставили на ноги, и мистер Каннигхем, уперев руки в боки, что–то возбуждённо излагал констеблю. Тот, успев пристегнуть Билли наручником к длинной и тонкой цепи, приклёпанной к форменной портупее, с важным видом записывал показания владельца лавки в книжечку, поминутно кивая. Потом грубо дёрнул отворот пальто Билли, запустил руку тому за пазуху, извлёк на белый свет что–то золотисто блеснувшее. Карманный хронометр.

Молли мысленно застонала. Билли, Билли, ну какой же ты дурачок!..

Она должна что–то сделать. Попавшегося на краже малолетнего воришку закуют, как взрослого, отправят к судье. Присяжных ему, само собой, не полагается. Судья определит наказание — работный дом для малолетних. Впрочем, это только так называется — «работный дом», а на самом деле чистая каторга.

Она знала, где в Норд—Йорке такой дом. В южной части, за старыми доками, зажатый меж двумя дымящимися трубами заводов — сталеплавильного и сталепрокатного. Видела тех, кто угодил «в работы». Правда, видела всего один раз, когда они с мамой ехали на локомобиле к Южному вокзалу. Мама поджимала губы и громко жаловалась, что на здешних улицах приличному джентльмену, не говоря уж о леди, и появиться страшно, а Молли, расплющив нос о стекло, смотрела, смотрела и смотрела на громадные здания фабрик, казавшиеся неведомыми чудовищами, обвитыми паропроводами, словно кровеносными артериями и венами.

Их соединяли арки эстакад, грубо склёпанные из стальных ферм, по ним туда–сюда сновали паровики, иные, чем в городе, низкие и пузатые, даже на вид куда мощнее.

И рядом с ними, прямо по рельсам, тащилась длинная цепочка мальчишек в оранжевых жилетах поверх арестантских роб.

Вот туда и попадёт Билли.

Он уже не сопротивлялся, шмыгал носом, глядя в землю.

Локомобиль Особого Департамента притормозил было, однако не остановился, медленно проехал мимо.

«Сейчас», — услыхала Молли.

Беги, Билли!

Она закричала. Или это ей только показалось? Однако она очень–очень чётко вдруг представила, как у пыхтящего локомобиля, в который пленные Rooskies грузят снег, из топки вырывается сноп пламени, клапана срывает, из каждой муфты, из каждого золотника бьют струи свистящего пара, локомобиль судорожно дёргается, словно лошадь под кнутом.

Констебль от неожиданности взмахнул руками, как–то неловко задел пряжку собственной портупеи, и она расстегнулась. Билли, не будь дурак, в один миг подхватил упавшую цепочку от надетого ему на запястье браслета и кинулся наутёк — в ту самую мусорную аллейку, оставив в руках констебля добычу, новенький хронометр.

— Держи! Держи–и–и! — хором завопили и констебль, и мистер Каннингхем, и оба его приказчика. Не успевший далеко отъехать локомобиль Департамента окутался паром и встал как вкопанный.

Констебль дёрнулся было вдогонку за Билли, но вовремя вспомнил о вверенных его попечению подконвойных. Мистер Каннингхем топал ногами, но, получив обратно свои часы, гнаться за кем бы то ни было явно не намеревался. Оба приказчика тоскливо переглянулись и, вяло крикнув «держи!» пару раз, затрусили следом за Билли ко входу в аллейку.

Не догонят ни за что, подумала Молли. Аллейка соединяла Плэзент–стрит с Амелиа–роуд, а следующей была уже Геаршифт с эстакадой скоростного паровика, за которой начинались совсем другие кварталы. Там Билли, если не знать, кто он, хоть год ищи, не сыщешь.

Молли очень осторожно повернулась. Локомобиль, где ещё совсем недавно гордо восседал констебль, замер, накренившись набок, одно из колёс как–то странно вывернулось. Облако пара окутывало его по–прежнему, а языки пламени, вырвавшись из топки, жадно лизали всё вокруг, словно надеясь отыскать хоть что–нибудь годное в пищу, кроме холодного металла.

Локомобиль Особого Департамента дал задний ход.

— Вот ведь что за чертовщина! — Констебль сокрушённо всплеснул руками. — Мистер, вы, э–э–э…

— Каннигхем, констебль. Микаэль Дж. Каннингхем- младший, — с готовностью выпалил хозяин часовой лавки.

— Э–э–э, мистер Каннингхем, вы уведомление о правонарушении составлять желаете? — судя по виду констебля, ему этого бы отчаянно не хотелось. И мистер Каннингхем всё понял правильно.

— Уведомление о правонарушении, констебль? О нет, к чему лишние бумаги? Похищенное возвращено, мальчишка не нанёс никакого ущерба, наверняка уже далеко, в своих трущобах. Вот благодарственное отнесение вашему начальству я бы составил с превеликим желанием, констебль!..

— Весьма признателен, мистер Каннигхем, весьма признателен!.. — подкрутил усы констебль. — Эй, вы, работай давай! — гаркнул он на пленных. — Что, непонятно? Rabotai! Trud, trud! Bistro!

Пленные задвигались чуть живее.

Мальчишка коротко оглянулся, вяло и как бы равнодушно скользнул глазами по улице. Угол Плэзент–стрит и Азалия- стрит уже возвращался к обычной жизни: покачав головами и повозмущавшись падением нравов, шли себе дальше леди и джентльмены, няня в длинном пальто что–то наставительно втолковывала мальчику и девочке лет пяти–шести, нагибаясь к ним и указывая пальцем на аллейку, где скрылся Билли.

Молли столкнулась с мальчишкой-Rooskii взглядом и тотчас отвернулась.

«Иди домой», — услыхала она.

Не задаваясь вопросом, кто это говорит и откуда, просто сделала как сказано.

Позади неё локомобиль Особого Департамента замер возле вытянувшегося во фрунт констебля.

Трое Rooskies по–прежнему грузили снег, пребывая во всё той же меланхолии.

Глава 4

Молли понимала, что Билл должен исчезнуть. Во всяком случае, именно так поступили и герои всех её любимых романов. Конечно, юная мисс Блэкуотер прекрасно знала, что воровать очень нехорошо. Но… но мистер Каннингхем был, во–первых, и так богатый, во–вторых, очень вредный, и, в третьих. Билли надо было помогать маме. Благородные разбойники всегда грабили богатых и делились добычей с бедными. Об этом тоже писалось во множестве прочитанных Молли книг.

У Билли мама осталась без работы. Ему самому её найти тяжко. «Кто не успел, тот опоздал». Даже если возьмут младшим смазчиком, платить будут хорошо если два пенни за целый день…

Не, не, тут даже и сомневаться нечего, потрясла головой Молли. Билли скрылся. Не ищи его сейчас. Он тебя сам отыщет, если что. И вообще, вот–вот Рождество, оценки в школе хорошие, снова тянет чертить корабли и рисовать фантастические паровые шагоходы.

А магия… что магия! Привиделось что–то. Совпало. Её ведь просветили департаментские, просветили и ничего не нашли. Так что успокойтесь, мисс Моллинэр Эвергрин, и забудьте об этом.

А локомотив тот тоже сам взорвался.

Она не знала, откуда пришли эти спокойствие и уверенность. Может, из снов? Ей теперь почти каждую ночь снились сны, яркие, цветные — с расстилающимися бескрайними, уходящими за горизонт заснеженными лесами, белыми просветами покрытых льдом озёр. Со вздымающимися горными пиками, что стоят неколебимой стеной, защищая лесную страну. С реками, с быстрыми водопадами, срывающимися со скал и не замерзающими даже в лютую стужу.

Это были просто леса, леса и ничего больше.

Но отчего–то Молли становилось покойно, тревоги уходили. И наутро снова хотелось рисовать.

Однако теперь всё чаще она рисовала не дестроеры с мониторами, не бронепоезда с орудиями, а те самые горы. Просто горы, увиденные во сне. Срывающиеся с них серебристо–льдистые потоки, ускользающие, словно жемчужные змейки, куда–то на полночь. Низкое зимнее солнце над уходящими в бесконечность лесами. И ещё одну гору, отдельную, чёрную, единственную из всех, не одетую снегами, как иные вершины Карн Дреда. Собственно, она вообще не была частью хребта, отделявшего Королевство от Диких Земель. Молли рисовала её всегда стоящую сама по себе, и лесное море билось, словно прибой, о её иссиня- чёрные, словно закопчённые, склоны.

Откуда это, что это и почему, Молли не задумывалась. Просто рисовала.

Ей почему–то казалось, что теперь всё наладится. Вообще всё–всё–всё. Жалко Сэмми и его семью, жалко Билли. Но последнего, похоже, всё–таки не поймали. Молли несколько раз сходила в те кварталы, перебросившись парой фраз с полузнакомыми ребятами, о которых упоминал в разговорах Билли — он исчез. Правда, его мать не особенно беспокоилась, а отвечала примерно так же, как родители несчастной Дженни Фитцпатрик: Билли уехал в поисках работы к дальнему родственнику, правда, не на юг, а на запад.

Всё это, конечно, были просто уличные слухи, но так хотелось верить, что у Билли всё хорошо! И что Сэмми, который, как утверждал тот же Билл, никак не был замаран с магией, попадёт в хорошую приёмную семью — бывают ведь хорошие приёмные семьи, правда?

Живи и радуйся, Молли.

Рождество подкатывало, по улицам в витринах лавок и магазинов выставляли ёлки, богатые дома украшались гирляндами и венками из омелы. Зажигались большие цветные фонари со свечами. В газете изо дня в день рассказывали о неторопливом, но верном продвижении доблестных горнострелков и егерей к перевалам; весной, утверждалось, войска двинутся уже за Карн Дред. «Геркулес» получил новый броневагон, отремонтировали старичка «Гектора», и бронепоезда, оглашая паутину рельсовых путей пронзительным свистом, раз за разом отправлялись на север.

И мониторы с крейсерами и дестроерами тоже не отстаивались в гавани, несмотря на пронзающий ветер с гор. Всё шло самым наилучшим образом. Папе, правда, теперь приходилось проводить всё больше и больше времени в разъездах на своей паровой дрезине, пользовать больных и раненых.

Никакие видения больше Молли не посещали. Всё, случившееся так недавно, стремительно начинало казаться просто дурным сном — все её страхи, предвидения и прочие загадки.

У неё ничего нет. Нет никакой магии. Совершенно не о чем беспокоиться.

Несколько раз она встречала на своей улице и на соседних всё того же мальчишку из пленных Rooskies — он то грузил какие–то мешки и ящики, то, стоя на опасно покачивающейся лестнице, исправлял газовый фонарь, чему Молли несказанно удивилась: как это дикий варвар может что- то там исправить?

Но постепенно он тоже становился чем–то привычным, частью городского пейзажа, как и разносчики, трубочисты, зеленщики, молочники, вагоновожатые, извозчики и прочий им подобный люд.

В тот день — ровно за неделю до Рождества, когда в Норд—Йорке наконец–то смогли очистить улицы и площади от некстати нападавшего снега, — Молли возвращалась домой по нарядной Плэзент–стрит. Соскочила с подножки пересёкшего улицу паровичка и весело, вприпрыжку, побежала домой.

Между тротуаром и проезжей частью, то уворачиваясь от колёс локомобилей, то кидаясь к ногам прохожих, металась большая, красивая кошка. Ухоженная и пушистая, явно домашняя. Металась, отчаянно мяукала, искательно глядя снизу вверх на людей: «А я точно не ваша кошка? Может, это вы меня потеряли?..»

Кошку Молли всегда хотелось. Но, увы, с мамой это выходило за грани возможного, и тут не помог бы даже папа.

Тем не менее шаг Молли невольно замедлила. Как же ты оказалась на улице, такая красивая, чистая, бело–палевая, совсем не похожая на тощих и облезлых обитательниц помоек?

По Плэзент–стрит среди других не шибко многочисленных локомобилей двигался и локомобиль с эмблемой Департамента. Мельком Молли подумала, что стала встречать их невдалеке от своего дома слишком уж часто: вспомнить хотя бы день, когда чуть не попался Билли!

Кошка, едва не получив пинок от какого–то раздражённого джентльмена, обиженно и разочарованно взмяукнула и кинулась прямо на дорогу.

— Ой! — не успела испугаться Молли.

Локомобиль Департамента вдруг нелепо дёрнулся, из цилиндра ударила со свистом струя пара. Насмерть перепуганная кошка взвилась, только не в ту сторону, и Молли уже видела, как на неё накатывается массивное заднее колесо локомобиля.

— Нет–нет–нет–нет! — Молли сжала кулаки, прижимая их в ужасе к лицу. — Нет–нет–нет, увернись, пожалуйста!

И схватила кошку за шиворот.

Вернее, ей, конечно же, показалось, что схватила. Потому что где она — и где кошка?

Тем не менее кошку и впрямь словно бы выхватила из–под колёс и отбросила прочь чья–то невидимая рука. И она же, эта рука, резко дёрнула за рычаг тормоза в локомобиле так, что тот заскрежетал, окутываясь облаками пара.

Донельзя похоже на то, как случилось с Билли.

Кошка присела, попятилась — а потом вдруг бросилась прямиком к Молли.

Из накренившегося набок локомобиля поспешно выбрались двое в длинных кожаных пальто и сверкающих шлемах с чёрно–бело–красными короткими плюмажами.

Выбрались и тоже решительным шагом направились прямо к Молли.

Кошка, мурлыча, принялась тереться ей о ноги. Похоже, она не сомневалась, что нашла себе новую хозяйку.

Молли, оцепенев, не чуя собственных колен, только хлопала глазами, глядя на приближающихся департаментских.

Кошка вдруг резко выгнула спину, хвост встал трубой, и она яростно зашипела — ей, похоже, сотрудники Особого Департамента чем–то очень не понравились.

Оба мужчины остановились, нависая над Молли. Очки–консервы опущены — как и у самой мисс Блэкуотер, — и за ними не видно глаз.

— Как вас зовут, мисс? Имя, фамилия, место жительства?

Кошка неистово шипела.

«Соври!» — резко вспыхнуло в голове.

— М-мэгги, сэр, — пролепетала Молли. — Мэгги Перкинс. То есть М-маргарет. Маргарет Перкинс, сэр.

— Место жительства, мисс… Перкинс? — Один из департаментских достал переплетённый в кожу блокнот с вытисненной эмблемой их службы.

— Пистон–стрит, 21, квартира 19! — без запинки выпалила Молли и только потом сообразила, что назвала адрес Сэмми. И не только адрес, но и его фамилию. Больше того, у Сэмми действительно имелась старшая сестра Маргарет.

— Благодарю, мисс Перкинс. Думаю, вам придётся отправиться сейчас с нами, вашим родным мы сообщим по почте.

— М-мне? С-с вами? — Молли попятилась. В животе сжался ледяной липкий комок, ноги подкашивались самым постыдным образом.

— Да–да, с нами, — кивнул один из департаментских. — Покажите ей жетон, Джоунс…

«Беги!» — вновь раздалось в голове.

Однако ноги у Молли совершенно ослабели, она глядела на возвышающихся над ней мужчин зачарованно, словно птичка на удава.

«Беги!» — уже с каким–то отчаянием выкрикнул голос.

И вновь она не сдвинулась с места.

Раздался грохот. Справа, у стены, рухнула высоченная приставная лестница, а вместе с ней свалился…

Тот самый Rooskii. Тот самый мальчишка. Вместе с ним грохнулись мотки каких–то не то проводов, не то верёвок, молоток, целый набор шлямбуров, отвёрток, гвоздей, дюбелей и шурупов. Всё это богатство разлетелось по булыжному тротуару, а сам мальчишка, изо всех сил выкрикивая с диким акцентом: «Сорри! Сорри!», метнулся прямо под ноги департаментским.

«Беги, дурёха!»

— Ты, бестолочь! — заорал один из них. Нагнулся, схватил мальчишку за шиворот.

— А… э… сорри, сэр… сэр, пли–из… сэр… — жалобно заскулил тот, умильно–униженно складывая руки.

У Молли словно что–то взорвалось внутри. Ноги сами рванули с места.

Оба охотника смотрели сейчас только на неуклюжего мальчишку. Неподвижно застывшая робкая девчонка, конечно же, не способна никуда деться.

И вновь кто–то словно вколачивал в сознание Молли команду за командой:

«Первый шаг медленно. За локомобиль. Второй быстрее. Смотри, паровик! Паровик на пересечке! За ним! Быстрее! Прыгай!..»

…Со стороны это всё выглядело вполне заурядно и обыденно. Достопочтенные джентльмены Особого Департамента задали какие–то вопросы прилично одетой девочке и явно разрешили ей уйти. Потому что она отнюдь не помчалась от них сломя голову, а вполне спокойным шагом отправилась к паровику, и лишь видя, что он вот–вот отправится, побежала за вагоном.

— Уф-ф… — вырвалось у Молли. Она протянула кондуктору проездной, тот кивнул, сунул в пасть паровому компостеру, повернул рычаг.

Ничего вокруг себя не видя, Молли протиснулась в глубь паровика. Осторожно глянула в промежуток между пассажирами — оба департаментских судорожно озирались, явно её разыскивая. Мальчишка по–прежнему ползал у их ног, надо полагать, бормоча извинения с жутким своим акцентом.

Паровик пересёк Плэзент–стрит, и локомобиль Особого Департамента скрылся из виду.

Молли соскочила, не дожидаясь следующей остановки, когда кондуктор смотрел в другую сторону. Соскочила и сразу же бросилась в проём между домами, шмыгнула между мусорными баками, повернула раз, другой, третий…

Эти места она знала лучше, чем собственные пять пальцев.

Над землёй здесь тянулись выгнутые наподобие огромных колен газопроводы, Молли одним движением взлетела на них по ржавым ступеням и залегла, забившись меж двумя широченными трубами.

Локомобиль Особого Департамента стоял всё там же, а вот оба достопочтенных джентльмена в касках с чёрно- бело–красными плюмажами, словно безумные, бежали от него в разные стороны.

По–прежнему ползал на коленях, собирая своё добро, мальчишка-Rooskii.

Молли выжидала. Сердце колотилось безумно, однако она выжидала. И, когда сияющие каски Департамента удалились достаточно далеко, быстро спустилась и перебежала дорогу.

— Мяу! — настойчиво сказала бело–палевая кошка, проскакивая мимо Молли в переднюю. Молли аж на месте подпрыгнула от неожиданности. Ну и дела! Значит, кошка не потерялась, последовала за паровиком — как только не отстала, не сбилась с дороги!.. Умна, ничего не скажешь.

Через порог она махнула одним движением, так, что и не остановишь. Замерла на миг, огляделась, вновь уверенно сказала: «Мяу!» Звучало это так, что, мол, «теперь я твоя кошка».

И взбежала на мягких лапках вверх по ступеням. Не пошла в кухню, откуда тянуло вкусными запахами, не сунулась к двери в подпол, где жили крысы, с завидной регулярностью пугавшие и маму, и Фанни — нет, сразу махнула на второй этаж.

Молли бросилась следом.

— Мисс Молли! — раздалось возмущённое.

Фанни. Ну конечно же. Ещё большая ревнительница приличий, чем мама.

Пришлось задержаться.

Молли изо всех сил старалась вести себя как ни в чём не бывало, весело отвечала что–то Фанни, не запоминая ни вопросов, ни собственных слов.

Зачем она потребовалась Департаменту? Куда её хотели увезти, что с ней сделать? Ой–ой–ой, она ведь уже почти поверила, почти успокоилась, что никакого отношения к магии не имела и не имеет!

Они решили, что она — ведьма? Что… что вытащила кошку из–под колёс благодаря этой самой «волшебной силе»? Ой. Ой. Ой.

Молли поднялась наверх, к себе. Ничего не видя вокруг, плюхнулась на кровать. Рука погрузилась во что–то мягкое, шелковистое, довольно заурчавшее.

Кошка! Свернулась себе клубком на покрывале, словно целый век тут прожила!

— Что же мне с тобой делать… — прошептала Молли, глядя в большие зелёные глаза.

— Мр-р! — решительно сказала кошка. И потёрлась о Моллины пальцы.

«Тут чеши, хозяйка».

Молли почесала кошку за ухом.

— Пыр-р! — сказала та, довольная, и прижмурилась.

Отчего–то рядом с урчащей кошкой становилось не так страшно.

Но ведь она теперь преступница! Убежала от дознавателей Особого Департамента. Конечно, узнать её будет затруднительно. Низко надвинутый шлем, очки, нос и рот

Молли обычно закрывала маской или, когда было лень, заматывала шарфом, хотя сегодня он, как назло, сполз. Тем не менее так просто её не опознаешь. Конечно, адрес и фамилию они проверят… а там будет написано, что Маргарет Перкинс со всей семьёй подпала под релокацию. Наверняка найдётся и светографическая карточка, но, опять же, так просто не установишь, кто есть кто. Начнут посылать сообщения, запросы, какое–то время потребуется, чтобы получить ответы, сопоставить, решить…

И тогда они, конечно, поймут, что кто–то назвался именем девочки, уже давно находящейся на Юге Королевства, в приёмной семье… или в приюте, кто знает.

И только после этого они вновь вернутся на Плэзент- стрит.

Но они вернутся. Непременно.

Станут обшаривать дом за домом. Медленно, неторопливо и методично. Пока не найдут.

И что ей делать тогда?

И что ей делать, если… страшно даже подумать… если всё–таки это та самая магия?

Она сидела, раскачиваясь вперёд–назад, и гладила кошку. Гладила и гладила, слушая довольное пырчание, зарываясь пальцами в мягкую чистую шёрстку.

«Кто же выбросил тебя, такую красивую, такую ласковую?» — невольно пожалела её Молли, несмотря на все беды сегодняшнего дня. Эх, хоть бы разрешили оставить… но ведь не разрешат. Скажут: «Чтобы дряни этой тут не было! Немедленно! Сейчас же!..»

— Мисс Молли! — в дверях застыла донельзя скандализованная Фанни. Застыла, словно монумент Обличающего Долга. — Что это? Вот это? На покрывале?!

В груди Молли шевельнулась глухая злость. Мне ничего нельзя, у меня никого не осталось. А теперь отберут и кошку…

— Это кошка, Фанни.

— Вижу, мисс, что не крокодил! — Горничная упёрла руки в бока. — Ваша матушка, миссис Анна, будет очень, очень недовольна. Давайте–ка по–хорошему, по–быстрому выкинем эту тварь через заднюю дверь, и всего делов. А, мисс Молли?

— Это моя кошка, Фанни.

— Ну–ну, мисси, — сощурилась служанка, — посмотрим, что скажет миссис Анна. А я уж ей сообщу, не сомневайтесь. Потому как за этой дрянью убирать ничего не буду.

— Ш–ш–ш-ш! — ответила кошка. И слегка подобралась.

— Ишь ты, ещё шипеть на меня будет! — рассвирепела Фанни. — Ну всё, мисси, я иду. К вашей матушке!

— Ступайте, Фанни. — Молли очень старалась, чтобы это прозвучало бы холодно и строго.

— Хм! — Служанка гордо задрала нос, повернулась и затопала вниз по лестнице. — Миссис Анна! Миссис Анна! Тут у нас такое…

— Сейчас нас выгонять будут, — шёпотом сказала Молли кошке, словно та могла её понимать. — Но ты не уходи далеко, хорошо? Я тебя подкармливать буду. Может, у нас на заднем дворе поживёшь?

— Мр-р, — задумчиво сказала кошка. И встала.

— Молли! — это уже мама. И, естественно, вне себя от ярости. — Молли, как вы могли… как вы дерзнули… потрясающе… вопиющее непослушание… не будь я человеком современным, клянусь, выпорола бы вас так, что на всю жизнь бы запомнили!..

Молли очень захотелось спросить маму, пороли ли её саму так, что она «запомнила на всю жизнь». Но испугалась — испугалась саму себя, поднимающуюся откуда–то из глубины холодную, ледяную злость, жестокую и рассудочную.

— Немедленно! Чтобы этой хвостатой… хвостатой гадости здесь не было! А потом лично, мисси, лично, ручками всё тут отмоете и перестираете! Я не собираюсь заставлять делать это беднягу Фанни!

— Мр-р, — ободряюще сказала кошка, глядя на Молли. Та осторожно протянула руки, и кошка дала себя взять.

— Фу! — брезгливо отстранилась мама. — Помойкой- то как разит!

Это было неправдой. Кошка совершенно не пахла никакими помойками, но возражать было уже бессмысленно.

Молли медленно шагала вниз по ступеням. Словно конвой, позади спускались мама и Фанни.

— На улицу эту тварь! Быстро! — приказала мама.

Фанни, удовлетворённо ухмыляясь, протопала в кухню.

— С вашего разрешения, миссис Анна, пойду. У меня соус доспевает.

— Конечно, конечно, Фанни, милочка. А вы, мисси, — я кому сказала? Тварь — на улицу!

— Хорошо, — сквозь зубы ответила Молли. — Только можно тогда на задний двор? Не хочу, чтобы её сразу же убили.

Молли опустила обязательное «мама», но это, похоже, прошло незамеченным.

— Ладно уж. — Мама поджала губы. — Но только быстро! И чтобы я видела!

Она широким и быстрым шагом направилась через гостиную в кухню.

Молли плелась следом, держа на руках спокойно по- муркивающую кошку

Фанни с выражением нескрываемого удовольствия распахнула заднюю дверь, что вела к мусорным бакам.

— Быстро!

Молли вышла на середину кухни и остановилась.

Мама и Фанни обе глядели на неё.

А из угла кухни на них всех глядела крыса.

Огромная, отвратительная и наглая крыса. Серый крысюк.

Крыс в Норд—Йорке было немало. Их травили, но без особого успеха; мама, смертельно их боявшаяся, регулярно нанимала крысоловов и крысобоев, раскидывавших в подвале и на заднем дворе отравленные приманки. Правда, помогало это не очень. Если же честно — то не помогало совсем, по мнению Молли.

Крыса выбежала из угла, ничего не боясь, потрусила через кухню.

И тут её заметили и Фанни, и мама.

Дальнейшее не поддавалось никакому описанию.

Фанни завизжала, кинулась к дверям, словно хотела их захлопнуть, внезапно передумала, бросилась обратно. Заметалась бестолково, хватаясь то за угольный совок, то за щипцы.

Мама же — мама издала душераздирающий вопль, не крик даже, не взвизг, а именно вопль, пронзавший стены и перекрытия и, не сомневалась Молли, слышимый во всём квартале. В следующий миг мама взвилась в воздух, совершив головокружительный прыжок — в длинных юбках до самых пят! — и вскочив с пола прямо на высокий разделочный стол.

И затопала ногами, подбирая подол, словно крыса только и думала, чтобы по складкам ткани взобраться наверх и впиться ей в лицо или в руку.

— И–и–и-и-и! — завизжала Фанни, тоже вспрыгивая на табурет.

— А–а–а-а-а! — вопила мама, вся содрогаясь так, что Молли испугалась, что её сейчас хватит падучая.

— Мр! — коротко сказала кошка. Мягко извернулась, словно нечто текучее, постоянно меняющее форму, так же мягко, но очень сильно оттолкнулась — Молли аж отшатнуло назад — и взвилась в воздух.

Это был великолепный бросок. Бросок, достойный льва или даже тигра. Крыса дёрнулась, кинулась наутёк, но было поздно.

Кошка придавила её лапами, впилась когтями. А затем стремительно вонзила зубы крысе в холку, вздёрнула и тряханула.

Крыса обвисла и больше не шевельнулась.

Кошка так и застыла, держа крысу в челюстях и выразительно глядя то на маму, то на Фанни.

— И–и–и… — наконец перестала визжать горничная. — М-миссис Анна…

— О-она м-мёртвая? — совершенно серьёзно спросила бледная как смерть мама у кошки.

Кошка, разумеется, ничего не ответила. Только потрусила неспешно к открытой двери на задний двор, скользнула через порог.

Несколько секунд никто не шевелился.

А потом в проёме вновь появилась бело–палевая пушистая кошка, уже без крысы. Она вопросительно глядела на маму и словно чего–то ждала.

— Х-хорошая к-кошечка… — пролепетала мама слабым голосом.

— Видите, мама, какая от неё польза! — тотчас кинулась в атаку Молли. Упускать такой момент было никак нельзя.

— Да, крысоловка отменная, — признала и Фанни, утирая пот. — Ох, и не люблю же я этих тварей — крыс, конечно! — быстро поправилась она, отчего–то странно взглянув на кошку — Но как поймала–то, миссис Анна! Как поймала!

— Н-ну, мисс Моллинэр… — Мама глядела вниз, явно не понимая, как это она ухитрилась так высоко запрыгнуть. — Э–э–э… подайте мне стул, мисс, будьте любезны… что ж… кошка… да… может… быть полезна. Пожалуй… учитывая ваши отметки, кои весьма неплохи, весьма… можете её оставить.

— Ура! — не сдержалась Молли.

— Но, мисс, вы будете целиком и полностью ответственны за чистоту, кормление и за…

Дальнейшая речь миссис Анны Николь Блэкуотер особого интереса не представляет.

…Ночью Молли лежала в постели. Рядом, на её руке, обняв предплечье лапками, посапывала кошка. Оставалось только придумать ей имя…

— Ди. Диана. Я назову тебя Дианой[9], — сонно пробормотала Молли. Отчего–то помуркивающее пушистое существо, придавившее левую руку тёплой тяжестью, успокаивало, отгоняло чёрные мысли. — Раз уж ты такая охотница…

Новоиспеченная Ди, она же Диана, приподняла круглую голову, раскрыла большущие зелёные глаза. Одобрительно сказала негромкое «мяу», поёрзала, устраиваясь поудобнее на Моллиной руке и мигом заснула.

Молли тоже проваливалась в сон, и на сей раз это вновь был яркий, праздничный и очень спокойный сон. Она опять видела исполинскую чёрную гору, очень похожую на ту, что она рисовала, поднимающийся над сумрачным великаном дымок. Взгляд её вновь скользил над заснеженными лесами, замечая то белого по зимнему времени зайца, то глухаря или тетерева. Лоси брели куда–то целым стадом, пробирались своими тропами волки, мышковали на открытых пространствах лисы. Жизнь, совершенно не похожая на узкие улицы Норд—Йорка, на эстакады и дымы, жёлтые окна и битком набитые паровики. Во сне Молли ничего подобного не было. Один лишь лес, великий лес, лес без конца и без начала, лес изначальный, лес, из которого всё вышло и куда всё вернётся.

И Молли видела, как это случится — как деревья выбрасывают несчитаное множество семян, как подхватывают их ветра, послушные воле лесов, как несут над острыми пиками Карн Дреда, как они оседают на землю — повсюду. На железнодорожных путях и заводских крышах, на улицах и площадях, на грязных мусорных аллеях и на громадных складах угля, добытого в близлежащих шахтах, и стали, выплавленной в печах Норд—Йорка.

И как потом, когда с юга приходит тепло, эти солдаты армии Севера пробуждаются к жизни. Тончайшие корни, такие слабые, которые так легко вырвать, находят самые мелкие трещины в кирпичной кладке или в булыжной мостовой. Несмотря ни на что, дотягиваются до земли, забитой в оковы улиц, заключённой в кандалы фундаментов. Дотягиваются и начинают расти с поистине дивной быстротой.

Выворачиваются из насыпей рельсы и шпалы, лопаются костыли, отскакивают гайки, срывая резьбу. Пар свистит из прободённых корнями паропроводов, сдвигаются с опор мосты, не в силах противостоять натиску зелёного воинства. Иные деревья жертвуют собой — на заводах вспыхивают пожары, когда оказываются пробиты резервуары с газом. Но на смену сгоревшим встают новые; а другие, вырастая на крышах обычных домов, пускают корни аж до подвалов, расшатывают перекрытия и балки, стены трескаются, и в эти трещины врываются кавалеристы–вьюны, что поднимаются снизу, из замусоренных дворов.

И наконец всё начинает рушиться. Над грудами камней, над железными балками, над рухнувшими мостами и эстакадами, прорастая, словно через рёбра скелета, поднимается новый лес. Он не считает потери. Он пришёл, чтобы победить.

Как ни странно, Молли это ничуть не пугало.

Глава 5

Утром она проснулась свежей и бодрой, выскочила из кровати даже до того, как Фанни принялась колотить в её дверь. И за завтраком даже обычное нытьё братца Уильяма, равно как и его дразнилки с подначками, не смогли испортить ей настроение.

Она думала про магию, но думала без прежнего ужаса. И даже обстоятельства её знакомства с Особым Департаментом отчего–то уже не пугали, не повергали в панику.

Наверное, всему причиной была Ди. Спустившись вниз вслед за Молли, кошка поскребла лапкой в закрытую дверь подпола. Фанни поморщилась было, но Диана тихонько мяукнула, потёрлась о её ноги, искательно заглянула в глаза — и служанка, что–то беззлобно ворча себе под нос, приоткрыла створку. Ди молнией метнулась вниз и очень скоро появилась обратно, таща за загривок задушенную крысу.

Мама снова взвизгнула, но уже не столь громко. Молли сорвалась с места, распахнула заднюю дверь — Диана ровной трусцой выскользнула на улицу и вскоре вернулась, уже безо всякой крысы. Скромно мяукнула, скромно же отошла в уголок, где Молли поставила ей миску, и принялась вылизываться.

— Отличная крысоловка, миссис Анна, — одобрительно сказала Фанни.

Мама слабо кивнула, но на Ди уже смотрела безо всякой неприязни.

Братец Уильям с воплем: «Киса!» — кинулся было тискать Диану, однако та ловко ускользнула, отбежав подальше.

— Не трогай её, — вдруг сказала мама. — Кошке надо привыкнуть. Подожди, она сама к тебе придёт.

— Но я хочу–у–у сейча–а–ас!

— Хочется–перехочется. Перетерпится, — невозмутимо ответила мама. — И вообще, мастер Уильям, у вас все щёки в каше. Немедленно умываться!..

Молли смотрела на маму, на брата, на Фанни, на Диану — и ей было хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, как не было уже очень, очень давно, с того самого дня, как исчезла Дженни Фитцпатрик, а в душе поселилась неизбывная тревога.

Время шло, до Рождества оставалось два дня, начались долгожданные каникулы, а настроение у Молли оставалось по–прежнему хорошим. Как по заказу, исправилась погода. Повсюду уже развешаны гирлянды, стоят нарядные ёлки, над каминами — непременные чулки для подарков, на каждой двери — венки из омелы или же еловых веток и красно–белых листьев рождественской звезды — словом, свершилось то, от чего на душе под Рождество становится светло и сказочно. За этой близкой сказкой Молли совсем позабыла про недавние тревоги.

День начинался замечательно, просто великолепно. И всё оставалось великолепно ровно до того момента, пока Молли не пришлось выскочить на улицу по мелкому поручению — мама послала к зеленщику. Не пробежав и двадцати ярдов, она вдруг натолкнулась на собственную физиономию.

Ну, вернее, не совсем собственную.

На круглой афишной тумбе красовался новенький, только что расклеенный, как видно, плакат Особого Департамента.

С крупной картинкой, изображавшей некую девочку, в машинистском шлеме и надвинутых на глаза круглых очках–консервах. Нижняя часть лица открыта и даже несколько похожа на Моллину — подбородок с ямочкой, например, но в остальном — никак не опознаешь.

«Разыскивается, — гласил плакат, — ведьма».

Да, именно так. Ведьма.

«Опасный уровень магии… нуждается в немедленной изоляции и релокации… подданным Её Величества, обладающим какими бы то ни было известиями об оной ведьме, вменяется в обязанность незамедлительно сообщить в Особый Департамент…»

Всё как обычно.

Она уже видела такие листовки, только на них всегда были совсем другие лица. Без очков.

Плохи у вас дела. Департамент, вдруг весело и зло подумала она. Не можете меня разыскать, не можете! Вот и клеите что ни попадя. Такие очки–консервы у всех! Да и шлемы не редкость, у многих отцы в горнострелках, в егерях или в железнодорожных экипажах.

Ищите–ищите. Клейте–клейте. Никогда вы меня не найдёте!

И только теперь она заметила локомобиль Департамента и троих мужчин в форменных касках, стучащихся в двери дома по Плэзент–стрит, 8.

Ну конечно. Там живёт Аллисон МакНайер, одних лет с Молли. Когда–то они играли вместе, пока были маленькие, а потом Молли стало неинтересно — ей нравились дестроеры, мониторы и бронепоезда, Алли же любила кукол, мягкие игрушки и сказки про принцесс.

Значит, Департамент проверяет все дома в округе, где они меня видели…

При этой мысли удаль, владевшая Молли, мгновенно съёжилась и исчезла. Остался только страх. Прежний ледяной страх.

Департамент здесь. Они не те глупые злодеи из книжек. Осматривают всё. Не оставляют ни одной прорехи.

Ноги подкашивались, дыхание пресекалось. В висках билась кровь, Молли почти ничего не видела перед собой. Бежать! Забиться с головой под одеяло, и пусть всё это окажется дурным сном! Пусть папа, большой и сильный, пусть он это как–нибудь уладит!.. Он ведь всё может!..

Но, несмотря на ужас, несмотря на заледеневшие внутренности, Молли не ускорила шаг, не побежала. Вместо этого быстро юркнула в аллейку между домами, мигом оказавшись на заднем дворе своего собственного.

Они будут здесь вот–вот, лихорадочно думала она. Узнают? Или нет? Лучше подождать, посмотреть, что случится, если они придут, а меня дома нет?

На заднем дворе Молли мигом взлетела по полуобвалившейся кирпичной стене туда, где проходили газовые трубы. Проползла по узкому гребню, затаилась — её защищал верх перпендикулярной стены, она же могла видеть, что творится и в кухне, и в гостиной.

Мама и Фанни, как обычно днём, дома. Мама уходит вечерами, когда начинаются званые мероприятия.

Молли стала ждать. В груди бухало, щёки горели, живот опять болезненно сжался.

О! Что это? Никак зашли?..

Точно. Прошли в гостиную; начищенных касок с плюмажами так и не сняли. Ого, и тренога с камерой при них! Мама им что–то втолковывает. Спина у мамы очень, очень прямая, руки она держит перед грудью, не то что сама Молли, вечно не знающая, куда их девать…

О, протянули маме какую–то бумагу…

Молли сощурилась. Ба, да это тот самый плакат!

Мама смотрит. Отрицательно качает головой. И ещё раз. И ещё. Один из департаментских ставит на пол треногу с камерой. Наверное, хотят снова проверять.

Ага, точно. Мама гордо вздёргивает голову — Молли знает этот жест, мол, что за чепуха! — и с видом оскорблённого достоинства садится прямо перед объективом. Один из департаментских крутит ручку сбоку… замирает на миг… кивает.

Мама встает, гордо расправив плечи. И, не сомневается Молли, на лице у неё сейчас доступное только настоящей леди выражение «говорила же я вам!», от которого бледнеют и теряются даже закалённые норд–йоркские констебли.

А потом приводят Уильяма. Братец слегка напуган и жмётся к Джессике. Всех сажают перед камерой — и отпускают. Не исключая и Фанни. Им остаётся проверить только папу, но его сейчас нет…

Молли почти убедила уже себя, что никакой магии у неё нет и быть не может. Локомобиль, когда убегал Билли, сам сломался. Кошка Ди сама в последний момент вывернулась из–под колёс, а машина Департамента, опять же, наверняка налетела колесом на вывернувшийся из мостовой булыжник.

Так чего же она боится? Почему благовоспитанная девочка, дочь уважаемого доктора Джона Каспера Блэкуотера, сидит на верхотуре, не замечая холода и ветра, вместо того чтобы гордо, совсем как мама, с видом оскорблённого достоинства зайти домой, сесть перед камерой, раз и навсегда посрамив Особый Департамент?

Но они уверены, что имеют дело с ведьмой. Почему? Отчего? Так просто? А вдруг не просто?

Но, сколько бы ты ни пряталась, они придут снова. И снова. Или оставят вызов с требованием явиться в Департамент самим. Что тогда сделают папа с мамой?

Молли не знала. И не знала, с кем посоветоваться. Билли исчез, как в воду канул, и по сей день она не имела от него никаких известий.

Так… Особый Департамент, кажется, удовлетворился. Забирают свою треногу… уходят… точно.

Молли мигом соскользнула вниз. Из мусорной аллеи она отлично видела, как трое мужчин в блестящих касках с чёрно–бело–красными плюмажами загрузили в локомобиль свою треногу с камерой и отъехали.

Молли провожала их взглядом, пока они не свернули на Азалия–стрит, и только тогда побежала домой.

Кошка Ди бросилась к ногам, тревожно мяукая.

— Мисс Молли! — на маме не было лица. Вся белая от ужаса.

— Мисс… Молли, дорогая моя, что делается? Почему тут ходят джентльмены из Особого департамента? Разыскивают… разыскивают… — голос у мамы вдруг сломался, — д-девочку, к-которая… на улице…

— Мама, о чём вы? — неведомо как, но у Молли это получилось вполне удивлённо, но в то же самое время и беззаботно. Внутри, правда, всё заходилось от страха, а ноги едва держали. — Мало ли девочек? Я вон видела, они к Аллисон в дом заходили…

— Они… они ищут не просто девочку… ищут девочку, к-которая… — мама в ужасе закрыла лицо руками, — которая подобрала кошку! Бело–палевую уличную кошку! Как твоя Диана!

Молли ощутила, как ей словно со всей силы дали под дых.

Кошка. Ну конечно же, кошка! Большая, красивая, пушистая и… приметная.

Конечно, её запомнили.

— Они спросили, не приводила ли ты в последнее время кошек… — продолжала мама, — счастье, что Ди спряталась, как знала, и миску её ты убрала как раз… Я… мне пришлось сказать, что никаких кошек у нас тут нет и не было…

— И я подтвердила, — мрачно заявила Фанни. — Не было, дескать, у нас тут никаких кошек отродясь, вот хоть у соседей спросите, миссис Анна их терпеть не может…

— О-они г-говорят… — стенала меж тем мама, заламывая руки, — что ищут в–в–ведь…

— Ведьму, — мрачно сказала Молли. — Ага, даже плакаты повесили. Разыскивается…

— М-молли… это… это ты? — пролепетала мама и пошатнулась.

Молли кинулась, схватила её под руку. Вдвоём они доковыляли до кресла в гостиной.

— Мой несессер… — Мама запрокинула голову, прижала ладонь ко лбу тыльной стороной. — Там… нюхательные соли…

Из кухни высунулась Фанни, тоже бледная как смерть.

— Мисс Молли… что ж это творится–то? И мистера Джона, как назло, дома нет…

— Всё. Будет. Хорошо, — твёрдо сказала Молли, поднося к маминому лицу её флакончик с нюхательной солью. — Это просто недоразумение. Всё разрешится.

— О-особый департамент оставил бумагу… — Мама еле разлепляла губы. — Нам велено явиться с тобой туда завтра… проверка… на наличие… магии…

— Ну, значит, сходим, — пожала плечами Молли, собрав всю храбрость. А что ещё она могла сейчас сказать? — Меня проверят и отпустят. Всё как обычно.

— П-правда? — Мама совершенно по–детски схватила Молли за руку, искательно заглядывая ей в глаза. Словно это ей, а не Молли было двенадцать лет.

— Конечно, правда, мама! Не волнуйтесь. Всё будет хорошо. Можно, я пойду к себе?

— И-идите… мисс…

Фанни, тревожно поглядывая на Молли, засуетилась вокруг мамы.

— Позвольте, помогу вам, миссис Анна… вам надо в постель…

Молли на цыпочках поднялась к себе. Хорошо, что братец Уильям занят с гувернанткой и ни о чём, похоже, не подозревает. Его проверили, приключение закончилось, можно возвращаться к игрушечным паровозам и бронепоездам.

А ведь их всех станут проверять, вдруг подумала Молли. И… подвергнут релокации, если у меня… если со мной… если я окажусь…

Бежать, вдруг подумала она. Бежать куда угодно, только бы их не тронули. Была такая Моллинэр Эвергрин Блэкуотер, а теперь и нет. На нет и суда нет, как говорил Сэмми. В конце концов, маму и братца проверили, с ними всё в порядке.

Их не тронут. Конечно же, нет. Если Молли исчезнет, с ними всё будет в порядке.

Исчезнет? Куда исчезнет? Зачем? Ведь может быть, она ещё не…

Угу. Как же. Особый Департамент не сомневается в том, что ты — ведьма. И они знают про кошку Ди. Значит, она должна исчезнуть вместе со мной.

Исчезнуть. Потому что она, Молли, как настоящая леди, должна быть уверена, что с её мамой и папой, с братиком, с Фанни и Джессикой — что с ними всё хорошо.

А значит, надо бежать.

Ой–ой–ой, как это так — бежать? Куда бежать? К кому бежать? Сейчас, зимой? Где она станет жить? Где добудет пропитание?

Вопросы бились в голове, словно мячи для лаун–тенниса.

Конечно, бежать некуда. Но… один выход у неё всё же оставался. Не самый лучший, но всё–таки.

И, если у неё нет никакой магии, она вернётся. Потом. Когда–нибудь. Когда будет твёрдо уверена.

А если магия есть…

Что ж, пусть тогда она настигнет её, Молли, где–нибудь в глухих лесах, там она никому не причинит вреда…

В глазах защипало.

Молли решительно достала из–под кровати свой скаутский рюкзак из коричневой толстой кожи со множеством отделений и карманов.

Она знала, что делать. В конце концов, не зря же она дружила с Сэмом и поддерживала знакомство с Билли! И она не кисейная барышня, как Аллисон.

Тёплые штаны. Рейтузы. Ещё одни. Фуфайка. Свитер. Шарф. Маска. Запасные очки. «Вечная» зажигалка. Карманный нож, предмет дикой зависти братца Уильяма. Ремни. Шлем с тёплым подшлемником. Мазь от мороза. Перчатки. Варежки. Компас. Книжечка топографических карт.

Молли лихорадочно собиралась. Надо бежать, надо бежать. Пусть потом сюда приходят. Девочка? Какая девочка? Нет никакой девочки. Ищите сколько угодно. Следите за домом. Проверяйте.

Носки, толстые и тонкие. Шерстяные гольфы. Тёплые сапоги на застёжках.

Свинья–копилка с дыркой в пузе, заткнутой круглой пробкой — Молли жалко было разбивать смешную глиняную хрюшку. Монеты… несколько банкнот… всё, скопленное за последний год на большую модель дредноута «Орион» с настоящей паровой машинкой внутри.

Куртка.

Так, где они там все?

Ага, в спальне у мамы…

Молли тенью скользнула вниз по лестнице.

Гостиная. Кухня. Дверь на задний двор. Хорошо смазанные петли не скрипнули.

Ди, где Ди? Где эта кошка?

У ног раздалось сердитое «мряу!», мол, где же мне ещё быть, как не тут?

Порыв ветра в лицо.

Беги, Молли, беги!

Молли только вздохнула. И бросилась наутёк.

Через заднюю аллею, мимо чужих дверей, мимо куч мусора, мимо крыс, прыснувших в разные стороны при виде бесшумно стелющейся Ди — Азалия–стрит, где рельсы паровичка, восемь кварталов по ней вниз, туда, где обитали Билли и Сэм.

Это была другая дорога; сегодня Молли не рискнула отправиться, как обычно, эстакадой скоростных паровиков. Кто знает, вдруг разыскивающий её Департамент следит за ними с особой тщательностью…

Молли очень торопилась. Уйти подальше, как можно дальше, затеряться в лабиринтах Нижнего Норд—Йорка, пронизанного эстакадами и тоннелями.

Уйти подальше, пока не поднялась тревога.

Она выдержит. Она сможет.

Короткий зимний день кончался. Тьма накатывала на Норд—Йорк, хорошо ещё, что после снегопадов установилась обычная для декабря погода, без морозов и метелей.

Молли прочитала достаточно книг о путешествиях и путешественниках, чтобы знать, что долго на холоде она не выдержит. Надо было найти убежище на ночь.

Кошка Ди не отставала ни на шаг.

Свернув очередной раз в мусорную аллею, где не светили газовые фонари, Молли вдруг замерла, прижимаясь к стене, — следом за ней с улицы, где проходили рельсы городского паровичка, шагнула какая–то фигура.

Шагнула — и остановилась, широко разводя руки.

Кошка Ди прижалась к ногам Молли.

— Девочка, — сказал низкий и сильный голос со странным акцентом. Впрочем, нет, так говорил тот самый мальчишка-Rooskii, свалившийся с лестницы, когда она выручала Диану!

Сухой треск, словно рвётся плотная мешковина. Прямо перед прижавшейся к стене Молли засветился огонёк, тёплый, желтоватый, будто от свечки. Поплыл по воздуху, замер, выхватив из тьмы лицо того самого мальчишки. Соломенные волосы, жёсткие сощуренные глазa. Сейчас он совершенно не казался покорным и угодливым.

— Пойдём, девочка, — просто сказал он. — Пойдём, charodeika.

Последнего слова Молли не поняла.

— К‑кто ты?

— Всеслав моё имя. Вы звать мой народ Rooskies.

На родном языке Молли он говорил сносно, хоть и с сильнейшим акцентом, забывая артикли и неправильно используя инфинитив.

— Почему ты идёшь за мной?

— Потому что за ты гнаться. Такая volshebnitsa, как ты… они ты бояться.

— Кто они? Что такое… э–э–э… volsh'ib… как ты меня назвал?

— Ведьма.

— Я не ведьма! — отчаянно запротестовала Молли.

— Тогда почему ты бежать? И, если ты бежать, я могу помочь.

— Не твоё дело, Rooskii!

— Я уже помогать тебе, — спокойно сказал мальчишка, немилосердно терзая грамматику. — Koshka. Помнить? Э–э–э… кошка?

— Ты упал специально?!

— Конечно. Иначе они схватить тебя, volshebnitsa, а ты ещё не есть готов.

— К чему готов?

— Использовать магию, — эти слова он произнёс без ошибок.

— Ты знаешь про магию?

— Я знать о многое. Смотри этот огонь.

Пламя свечи поплыло от мальчика по имени Всеслав к Молли и обратно. Это была не лампа, не фонарь, а просто колышущийся лоскуток огня. Мальчишка принял его в ладонь, словно Прометей на картинке в одной из Моллиных книг.

— Он тебя не обжигает? — глуповато спросила Молли. Она глядела на огонёк в полном оцепенении.

— Если ты бежать, — уже настойчивее повторил мальчишка, — я помогать тебе сейчас.

— Не нужна мне никакая помощь! — Молли лишь плотнее прижалась к стене.

Всеслав вздохнул.

— Они поймать тебя завтра. Собаки. След.

— Завтра меня тут не будет!

— Сбить со след, — настойчиво повторил мальчишка. — Я — помогать!

Огонь горел в его ладони. Освещал внезапно ставшее совсем не мальчишеским лицо.

— Ты — ведьма, — сказал он без тени сомнений. — Взять огонь. Светить!

И шагнул к ней.

— Мур-р, — вполне дружелюбно сказала вдруг Ди. Не выгнула спину, не зашипела.

— Твоя кошка знать магия, — без тени улыбки сказал мальчик. — Взять огонь!

И протянул Молли раскрытую ладонь, на которой трепетал лепесток желтоватого пламени.

— Не бояться. Взять огонь!

Молли облизнула пересохшие губы. И осторожно, очень осторожно раскрыла навстречу руке Всеслава сжатый кулачок.

Однако мальчишка покачал головой.

— Varezhka. Снять!

Первое слово Молли не поняла, но что он от неё хотел, ясно было и так. Зубами стащила рукавицу, протянула подрагивающую ладошку.

— Ближе, — повелительно сказал Всеслав. — Не бояться!

От огненного лоскутика шло приятное тепло, но не обжигающий жар.

Молли невольно кинула взгляд на раскрытую ладонь мальчишки.

Потемневшая, бугристая от мозолей. Два беловатых шрама у основания большого пальца. Ещё один, глубокий, рассекший подушечку безымянного.

— Близко, — сказал он. И сам придвинул ладонь. Чуть наклонил, словно переливая что–то или пересаживая диковинного жука.

Лоскутик пламени послушно перебежал на ладонь Молли.

Она тихо ойкнула.

Было слегка щекотно и тепло. Пламя качнулось, дёрнулось, выпустило вверх несколько искр — словно рухнули прогоревшие дрова в камине — и сделалось вдруг вдвое выше.

Всеслав улыбнулся.

— Есть твоя магия. Не–ведьма не может. Идти теперь!

— К-куда? — растерялась Молли. Отпускать выросший язычок огня почему–то совершенно не хотелось. И ещё — ей не было страшно.

— Ты бежать из города?

— Д-да…

— Я помогать. Сжать kulak!

— Kulak? — не поняла Молли.

Всеслав показал.

— Ах, кулак![10] — Она послушно сжала пальцы. Пламя тут же угасло, но не умерло, а словно… словно улеглось спать, уютно устроившись у Молли в ладони.

— Иди. Я за тобой. Моё время тут кончиться.

И Молли пошла. Rooskii следовал за ней бесшумно, рядом трусила кошка Ди.

Мир переворачивался. Реальность таяла и утекала, словно снег весной. Они идут вместе с мальчишкой по имени Vseslav — язык сломаешь! — идут вместе, убегая из Норд—Йорка.

Похоже, мальчишка-Rooskii знал лабиринты Нижнего Города ничуть не хуже её.

— Вниз, — вдруг остановился он возле железного люка. — Сбить след. Собака… не брать.

— Что, прямо туда? — с ужасом спросила Молли.

— Туда, — кивнул мальчишка. Сунул руку за пазуху, выудил какой–то мешочек, развязал тесьму, резко высыпал содержимое вокруг стальной крышки. — Теперь вниз.

…Внизу отвратительно воняло. И ещё там были крысы. Ди явно оживилась, внезапно метнувшись в первое же боковое ответвление тоннеля. Шорох, писк, хруст, и краткое время спустя кошка нагнала Молли с Всеславом, выглядя крайне довольной.

Шли они по узкому карнизу над медленно текущим в глубоком жёлобе потоком нечистот. Молли туда старалась не смотреть, нос она зажала пальцами и дышала исключительно ртом. Хорошо ещё, что были очки и не щипало глаза.

Шли довольно долго. Впрочем, ориентироваться оказалось нетрудно, потому что на развилках и перекрёстках были старательно выведены стрелки с названиями улиц, под которыми тянулись канализационные коллекторы.

Они быстро приближались к окраинам Норд—Йорка.

— Куда ты собираться идти?

Молли заколебалась. Сказать ему? Но… он взят в плен егерями…

— Я… хотела… поступить… юнгой на бронепоезд…

Она не была уверена, поймёт ли Всеслав, что такое бронепоезд, не знала, как он вообще воспримет подобное намерение, однако мальчишка лишь коротко кивнул.

— Да. Хорошо. Есть правильно.

— А… а ты?

— Я встречать тебя в лесах.

— Встречать? Меня? В лесах?

— Не могу бронепоезд, — сокрушённо развел руками Всеслав и вдруг лихо подмигнул Молли. — Ловить я. Нет, ловить меня — правильно?

— Меня поймают, — поправила Молли. — Да, понимаю…

— Я найти тебя, — уверенно сказал Всеслав. — Я найти тебя… volshebnitsa.

— Хорошо, — шепнула Молли. Отчего–то в его словах она не сомневалась.

— Ты идти сейчас. — Мальчишка решительно подтолкнул Молли в спину. — Вверх. Там… искать… поезд–броня.

Она кивнула. Всеслав указал на железные скобы лестницы, упирающейся в крышку круглого люка.

— Иди! Скорее!

Кошка Диана в один миг заскочила Молли на плечи, устроилась, словно воротник. Скобы шатались, ими, похоже, давно никто не пользовался. Люк не сразу, но всё ж таки поддался, открыв кусочек ночного неба. Оттуда в лицо хлынул холодный и чистый воздух; Молли оглянулась в последний раз — Всеслав вновь засветил огонёк в ладони, улыбнулся загадочно и отступил в мигом поглотившую его темноту.

Молли, кое–как сдвинув тяжеленную приржавевшую крышку высунулась наружу Предрождественская ночь сверкала огнями, всюду горели газовые фонари, и пахло вкусно, как и положено в железнодорожных мастерских — машинным маслом, пропиткой шпал, топками, паровозным дымом и тому подобным.

Ди мягко соскользнула наземь, мяукнула и легко побежала вперёд, к раскрытым воротам высоченного ангара, где, озарённый огнями, застыл чудовищный «Геркулес».

Молли шла, не прячась, словно ведомая инстинктом.

Глава 6

Весь вид её говорил, что она имеет полное право тут находиться, и задавать ей какие бы то ни было вопросы — только даром время терять. Имеет право — и всё тут.

Ребята из Норд—Йорка нет–нет, да и пробирались или на корабли флота Её Величества, или на бронепоезда, которые, если разобраться, те же корабли, только сухопутные. Самые везучие даже становились юнгами, их брали в команды. Нельзя сказать, что это поощрялось, нельзя и сказать, чтобы на такие приключения отваживались многие. Иных отправляли по домам или в приюты, если родителей не было, но иным удавалось остаться.

Правда, случалось это не слишком часто, и мальчишкам везло, конечно, больше. На дестроеры, крейсера и мониторы девчонок не брали — все знали, что моряки Её Величества болезненно суеверны, а вот на суше, где воевал и Женский вспомогательный корпус, шансы имелись. Но Молли для этого нужна была подходящая история…

Работы в мастерских велись в три полных смены, день и ночь. Разумеется, «Геркулес» охранялся, но больше для проформы: Rooskies никогда не пытались нападать на Норд—Йорк. Не было на окраинах ни каменных укрытий для орудий и митральез, никто не озаботился натянуть колючую проволоку или возвести какие–то ещё укрепления. Война шла далеко, в горных лесах, не в городских предместьях, не говоря уж о самих улицах.

«Геркулес» стоял в эллинге, под рельсами — смотровая яма, сверху спущены беседки к орудийным башням. Краны поднимают ящики со снарядами, отдельно укладываются пороховые заряды. Раскрыты люки в броневых стенах, механики тянут шланги паропроводов. Гром, треск, частые удары паровых молотов, скрип, скрежет резаков.

Молли шагала, раскрыв рот.

Пахнущие маслом и порохом внутренности «Геркулеса», мешанина проводов и труб, краны, вентили, золотники, цилиндры и пружины. Люди спешили, люди были заняты своими делами, и никто почему–то не обращал внимания на девочку в кожаной куртке и тёплых штанах, в высоких сапогах с застёжками, у ног которой бежала бело–палевая пушистая кошка.

Молли словно знала до мельчайших подробностей, что ей предстоит сделать. О словах мальчишки-Rooskii о том, что она ведьма, Молли сейчас не думала. Огонёк погостил на её ладони, и с ней ничего не случилось. Так, может, всё ещё не так страшно? Может, всё ещё обойдётся? Есть у неё магия, нет ли — сейчас переживать у Молли как–то не получалось, потому что она во все глаза глядела на громаду «Геркулеса», поворотные башни и гаубичные купола, шаровые установки митральез, спонсоны[11] в бортах с лёгкими орудиями, броневые плиты, размалёванные бело–серыми линиями и многоугольниками…

Никогда ещё Молли не оказывалась так близко от настоящего бронепоезда. Издалека, конечно, видела, и не раз, а вот чтобы на расстоянии вытянутой руки…

— Джон! Сильвер! — кто–то гаркнул слева от неё, и Молли чуть не подпрыгнула от неожиданности.

В проёме отваленной броневой двери стояла женщина, массивная, широкоплечая, но отнюдь не толстая и не рыхлая. В эллинге было совсем не жарко, однако рукава закатаны до локтей, руки мускулистые и в шрамах, не уступят мужским. Замасленный комбинезон из «чёртовой кожи», такие же, как у Молли, высокие сапоги, короткие волосы, все седые, стянуты ремешком на лбу. На предплечье, повыше валика закатанного рукава — нашивки: широкий угольник, под ним — четырёхлучевая розетка и широкая же прямоугольная полоса ещё ниже.

Старшина–боцман. Первый, после командира и старшего офицера бронепоезда, начальник над палубной командой.

Лицо далеко не старое, нос прямой, словно у гипсовых голов в кабинете рисования. Глаза карие, незлые, хотя голос зычный и грубоватый.

— Джон Сильвер, лентяй, что у тебя опять на камбузе?! — гремела мисс боцман. — Патрубки я за тебя откручивать стану?! У кого духовой шкаф не работает, у меня, что ли?! Первый и последний раз предупреждаю, на второй — линьков получишь! Лично всыплю!

— Мэм, да, мэм! Мэм, прошу прощения, мэм! Мэм, больше не повторится, мэм!

Упомянутый Джон Сильвер, полный и краснолицый (как и положено уважающему себя коку), облачённый в столь же замасленный и местами прожжённый комбинезон, промчался мимо, стремительно исчезнув во чреве «Геркулеса». Правда, оттуда тотчас раздался его голос:

— Мэм, виноват, мэм, но тут эти, как их, труботяги своё приклепали, меня не спросив! Не подобраться мне теперь к патрубкам, не протиснуться! Совсем головы у парней нет! Тут теперь заклёпки отрубать придётся!

На лице госпожи старшего боцмана отразилось всё, что она думает и о коке Джоне Сильвере, и о неведомых Молли труботягах, и вообще обо всех, кого по их криворукости она бы точно не подпустила к «Геркулесу» и на выстрел четырнадцатидюймовки. Она нахмурилась, сжала губы и явно собиралась ещё и сплюнуть, когда взгляд её упал на недвижно застывшую и глядевшую на неё с немым восхищением Молли.

— Старайся лучше, Сильвер, брюхо втяни, и всё получится! Разъелся ты у меня, смотрю!.. Так, а эт–то что ещё тут за явление в коробочке? — Она уставилась на Молли. Брови сошлись к переносице. — Что это за пигалица прыгает тут возле моего бронепоезда?

— Мэм, Мэгги, с вашего разрешения, мэм! — отрапортовала Молли, вновь воспользовавшись именем сестры сгинувшего Сэмми.

— Мэгги? — Боцманша упёрла руки в боки. — И что же это ты тут делаешь ночью, Мэгги?

— Мэм, прошу прощения, хотела… стать юнгой, мэм!

Боцман громко фыркнула.

— Юнгой! Нет, вы слышали: пигалица стоит передо мной и заявляет, что хочет стать юнгой?! Да ещё и кошку свою притащила! Клянусь моей митральезой, давно я так не смеялась!

— Мэм! — снова донёсся из глубин бронепоезда голос кока Сильвера. — Мэм, никак не просунешься тут, мэм! Говорю вам, не подлезть мне тут! И никому не подлезть тоже, мэм! Трубы сбивать надо! Наклепали без ума, мэм, вот кому линьков прописать!

— Ты меня не учи, что делать, Сильвер! — громыхнула госпожа боцман. — Кому линьки прописывать — без тебя решу!

— Я… — начала было Молли, но тотчас же была оборвана.

— Ко мне обращаясь, к старшей по званию, первое и последнее слово какое должна произносить?! Субординации не знаешь! А ещё в юнги собралась! Принцесска, тоже мне!

— Мэм, виновата, мэм! — поспешно выпалила Молли. — Мэм, я не принцесска, мэм, я…

Госпожа старший боцман перебила, глянув на Молли с прищуром:

— Много вас тут таких ходит, кому или приключений на собственную задницу захотелось, или кто решил, что на моём бронепоезде лишний шиллинг заработает! Мол, не принцесска, говоришь? А ты знаешь, что юнга не просто так спит да ест, а и кой–чего уметь должен? Ты–то вот, пигалица, небось гайку от шайбы не отличишь! А уж двухрожковый ключ от торцевого и подавно!

— Мэм, никак нет, мэм, отличу! Шайба — она плоская, подкладывается под гайку или под болта головку, нужна, чтобы опорной поверхности было больше! Когда больше площадь, то и затягивать можно сильнее, гайка меньше отходить станет. Гайка же…

— Хм… Ладно, хорош. Верно сказала, да всё равно слабо верится, что сдюжишь, уж больно ты пигалица! Впрочем, ладно. Эй, Сильвер! Что там у тебя?

— Мэм, пока ничего, мэм! Виноват, мэм, но никак мне руку там не выгнуть!

— Вот толстяк неуклюжий!.. — Госпожа старший боцман досадливо скривилась. — Э, вот что, пигалица. Ты вот говорить–то начала мне тут верно, а ключ–то гаечный в руках хоть когда держала?

— Да! Конеч… Ой, мэм, виновата, мэм! — выпалила Молли. — Мэм, так точно, ключ гаечный в руках держала!

В поездках с папой на его дрезине поневоле научишься многому, а Молли ещё и старалась, как могла.

— Хм. Ну а коль так, то сейчас тебя в деле и проверим!

Ой–ой, что, уже испытание? Молли не ожидала, что это случится так быстро, однако раз уж назвалась юнгой — придётся соответствовать!.. Ох, только б не перепутать ничего со страху. Это не контрольная в школе, тут пересдач не бывает…

Она резко выдохнула, шагнула к узкому, почти отвесному трапу, взялась за холодные поручни. Диана — за ней. Лестница её явно не смущала.

— Хм! Давай, пигалица, говорю тебе. Залезай. А это чудо хвостатое куда?.. — нахмурилась было госпожа боцман.

Действовать пришлось очень быстро.

— Мэм, кошка моя, мэм! Крысоловка, каких поискать, всех крыс на «Геркулесе» передушит! Она их знаете как, р-раз — и за загривок!..

— Хм! Так уж и всех и передушит, — усомнилась боцманша, но более возражать не стала, и Диана в единый миг бесшумно взлетела по ребристым ступенькам.

— Мэм, спасибо, мэм! — быстро, как только могла, оттараторила Молли.

— Хм! Ну, посмотрим. Лезь, пигалица, кому говорю?!

Не помня себя от счастья, Молли проскочила прямо в распахнутую дверь.

Жёсткий высокий комингс. Полумрак внутри бронева- гона — узко и тесновато, железные дырчатые сиденья с привязными ремнями. Стены покрывает, словно шкура неведомого зверя, вязь самых разных труб, тонких и толстых, начищенно–медных и затянутых белой теплоизоляцией. Краны, вентили, штурвалы и штурвальчики.

— Сюда давай, пигалица!

Ещё одна броневая дверь. В этом отсеке — камбуз. Как здесь умудрялся поворачиваться весьма нехудой кок Джон Сильвер, Молли уразуметь не могла. Ноги его, обутые в ботинки с грязными обмотками, под немыслимым углом торчали из–за края железного ящика с дверцей, надо полагать, того самого духового шкафа.

— Вылезай, Сильвер! Кому говорю, вылезай!

— Мэм, да, мэм! — донеслось приглушённое из недр жуткого аппаратуса.

Устройство было сплошь опутано трубами, как и почти всё внутри «Геркулеса». Ноги Джона Сильвера задёргались и задрыгались.

— Ты там застрял, что ли? — мрачно осведомилась госпожа боцман.

— Мэм, никак нет, мэм! — Джон Сильвер кое–как выполз наружу. И разинул рот, глядя на Молли.

— Вот сменщицу тебе привела, — небрежно бросила боцман. — Давай, пигалица! Надо пролезть вот в эту щель, там будет труба вдоль два и две пятых дюйма, между ней и полом идут три патрубка, вентили на них надо скрутить. Ключ держи! Разводной, видишь? Обращаться умеешь?

— Мэм, так точно, мэм!

— Ну, давай тогда, пигалица.

— Мр–ряу!

— А тебе чего, существо хвостатое? За хозяйку боишься?

— Мр-р… — прыжок и цап! — Пи–и–и… — мгновенно затихшее.

— Мэм, она крысу словила, мэм!

— Вижу, что не кролика, Сильвер! Так, если она эту крысу сейчас мне на сапог поло… хм, умная какая кошка, в эллинг потащила.

— Мэм, её зовут Диана, мэм! И она замечательно ловит крыс, мэм!

— Это ты мне уже говорила, пигалица! Хватит болтать, полезай давай! Потом кошку свою нахваливать станешь!

— Мэм, есть, мэм!

Всунуться в щель оказалось непросто даже для Молли, с её худобой и гибкостью. Света почти не было, нашаривать патрубки и вентили пришлось на ощупь. Ключ так и норовил вывернуться из пальцев, да ещё и ободрать костяшки.

— Мэм, да не сможет она, мэм, говорю же, надо заклёпки срубать…

— Помолчи, Сильвер! Иди лучше посмотри, куда эта кошка с крысой направилась. Если тут у моего порога жрать начнёт — ух, и пну ж я её!

— Мэм, есть, мэм… — судя по голосу, перспектива следить за кошкой Сильвера не очень обрадовала.

— Ну как ты там, пигалица?

Молли что было сил потянула ключ на себя. Последняя гайка никак не поддавалась.

— Мэм… сейчас… мэм… ой!

Гайка внезапно провернулась, кулак Молли врезался в стальную переборку.

— Ы–ы–ып!

— Не ной! — тотчас рявкнула госпожа боцман. — Что, ручку оцарапала?! У нас такое сплошь и рядом! А ещё в юнги хочет!

— Мэм… всё в порядке, мэм… задание… выполнено, мэм!

— Хм. Ну, вылезай тогда и вентили не забудь! А то бросишь ещё там на радостях…

…Молли стояла, вытянувшись, как только могла, перед госпожой боцманшей. Рядом отирался кок Джон Сильвер, доложивший, что «кошка–то, мэм, крысу и впрямь за ворота эллинга утянула!».

— Хм! Сумела, пигалица, сумела. А кроме ключей и шайб ещё что–нибудь знаешь? Может, ты ещё и в паровых машинах разбираешься?

— Мэм, так точно, мэм! Немного, мэм, разбираюсь, мэм!

— Хм-м. А в чём именно? Ну, например, чем коробчатый золотник отличается от цилиндрического? Только не говори, что один — в коробке, а другой — в цилиндре!

— Мэм, цилиндрический золотник, в отличие от неуравновешенного коробчатого, уравновешен и имеет два поршня на общем штоке… — Молли понеслась на всех парусах.

Джон Сильвер и госпожа боцман обменялись выразительными взглядами.

— Хм… А скажи–ка мне, пигалица… какие трубы в паровозном котле шире — дымогарные или жаровые?

— Мэм, жаровые, мэм!

— Хм–м–м. А почему, пигалица?

— Мэм, потому что дымогарные трубы служат только, чтобы дым выходил, а в жаровых трубах ещё и трубки пароперегревателя, мэм!

— Хм! Откуда ж ты на мою голову свалилась, пигалица по имени Мэгги?

— Из… мэм, из Норд—Йорка, мэм!

— А где твои родители, пигалица Мэгги из Норд—Йорка?

— Они… они… — Молли опустила голову. Врать сразу не хотелось.

— На замарашку ты не похожа, — продолжала госпожа боцман. — На уличную попрошайку тем более. Вещички на тебе все новые, добротные, недешёвые. — Она вдруг наклонилась к Молли, заглянула в глаза, но выражение лица её отнюдь не было строгим, недовольным или злым. — Признайся, сбежала?

Этого она не ждала. Во всяком случае, не так быстро. Но… судя по всему, госпоже старшему боцману лучше всего было говорить правду. Ну, или то, что оказалось бы ближе всего к правде.

— Да, мэм, сбежала, мэм, — уныло кивнула Молли.

— Хм, — сказала госпожа боцман, но опять же без гнева или раздражения. — Молодец, что не врёшь мне, Мэгги из Норд—Йорка. И машины знаешь. И кошка у тебя ловко крыс давит. А что до родителей… — Тут глаза её вдруг судились, стали холодными и жёсткими. — Скажи мне так же честно, почему сбежала–то?

Молли тяжело вздохнула.

— Били? Обижали? — очень тихо и очень жёстко спросила госпожа боцман, кладя руку Молли на плечо. — Секли почём зря и без вины всегда виновата была?

Это была неправдивая неправда. Ни мама, ни папа Молли никогда и пальцем не тронули. Оставляли без сладкого, а порой и без обеда с ужином, на хлебе и воде, сажали заниматься рукоделием на весь вечер за неправильно сложенные руки или обращение не по форме, но бить — не били. А в школе Молли всегда училась достаточно хорошо и была достаточно умной и ловкой, чтобы не подпадать под тамошние розги.

Но что–то неуловимое, что–то затаившееся глубоко–глубоко в глазах госпожи боцман, такой сильной, широкоплечей и громогласной, заставило Молли молча кивнуть. В глазах защипало. И, кажется, по щеке сбежало вниз что–то горячее.

— Та–ак… — отстранилась госпожа боцман. — Всё ясно, пигалица. Я потолкую с коммодором Картрайтом, он старший офицер «Геркулеса». Можешь пока бросить тут с вой мешок, у меня в отсеке. Место тебе найдём, и тебе, и кошке твоей. Как её зовут, кстати?

— Мэм, Диана, мэм. Ди, мэм.

— Ладно, можешь не «мэмкать» мне всё время. Только при исполнении. Звать меня Барбара, мисс Барбара Уоллес. Старший боцман бронепоезда «Геркулес». Идём, пигалица, покажу тебе, куда вещи бросить. Да! Учти, Мэгги, за кошкой своей, если нагадит, убираешь сама и очень быстро!

— Мэм, да, мэм! Будет исполнено, мэм!

Отсек старшего боцмана оказался узким пеналом в броневагоне для личного состава. Огромный «Геркулес», как объяснила Молли Барбара, мог позволить себе разместить экипаж с некими удобствами, в отличие от того же «Гектора», где даже подвесных коек было ровно на треть команды.

— Здесь устраивайся. — Барбара кивнула на верхнюю полку, сейчас сложенную и прижатую к стене. — Сиди пока тут. Никуда не выходи. За кошкой гляди! Хотя… можешь её и выпустить. С крысами у нас тут прямо беда. А я потолкую с мистером Реджинальдом. Коммодор Картрайт, я тебе про него говорила, пигалица. Сиди, в общем, здесь! Голодная? Вот галеты есть… консервы… лопай, юнга. Кто не успел, тот опоздал.

— Мэм, спасибо, мэм!

Госпожа боцман вздохнула.

— Мисс Уоллес достаточно будет. Или даже мисс Барбара. Сиди, в общем, пигалица!

Тщательно смазанная дверь сдвинулась влево. Барбара хлопнула Молли по плечу и исчезла.

— Мур-р, — сказала Диана и вопросительно заглянула Молли в лицо, мол, ты в порядке, хозяйка? — Мр? — И она направилась к двери.

— Иди уж, — вздохнула Молли. Так не хотелось оставаться сейчас одной…

Кошка с важным и независимым видом скользнула за порог. Её ждала ответственная и нужная работа.

Молли от всей души надеялась, что Ди не станет бросать задушенных крыс прямо посреди броневагона.

Она забилась в угол, поджала ноги, закрыла глаза.

Пока что всё шло легко — даже слишком легко. Госпожа боцман не задала тех вопросов, каких, по мнению Молли, не могла не задать — а что будет, если твои родители побегут и полицию? Если они заявят, что мы тебя похитили? А что, если они сейчас уже посылают паропочтой письма в Особый Департамент?

Молли поёжилась. Стала, чтобы хоть как–то отвлечься, рассматривать обстановку вокруг, хотя глядеть там было и не на что.

Койка под серо–зелёным армейским одеялом, складки острые, как у ножа. Вешалка у самой двери, там шинель, куртка, дождевик. Дверцы рядом, похоже на стенной шкаф. Череда начищенных до блеска труб, вентилей и рукояток — ого, собственный вход–выход паропочты! Нечто вроде машинного телеграфа, три переговорные трубы. Сразу видно, что располагается здесь не просто какой–то рядовой, а именно госпожа старший боцман!

Маленькая светография в рамке — приглядевшись, Молли узнала «Геркулес», его торжественный вывод из цехов.

Еще несколько картинок в недорогих оправах — тот же «Геркулес», орудийные стволы задраны, жерла изрыгают дым: гаубицы ведут огонь. Лес, ближние деревья вывернуты, частично перебиты, белеет щепа, и рядом с ними — неподвижные тела.

Молли заморгала. Меховые шапки, touloupes, которые ни с чем не спутаешь…

Убитые Rooskies.

Возле них Молли не увидела никакого оружия. Ни винтовок, ни хотя бы положенных варварам мечей и копий. Лежали просто мёртвые люди, и Молли знала, что они мертвы.

Почему? И зачем госпожа боцман держала эту светографию у себя на переборке?..

Кроме этого в пенале имелся ещё откидной столик, поворачивающееся жёсткое кресло; над койкой и под ней — выдвижные ящики, что–то вроде комода. Пара кружек на столе, сточенный нож–puukko[12] с наборной деревянной рукоятью. Ремни и портупеи на крючках.

Светографий родных, семьи или детей Молли не увидела.

Ждать, однако, пришлось недолго. За переборкой затопали.

— Вот она, сэр. Мэгги из Норд—Йорка, собственной персоной. Прекрасно разбирается в паровой технике, пролезет в любую щель и вдобавок является хозяйкой отличной кошки–крысоловки!

Молли поспешно вскочила.

Через порог шагнул высокий офицер в рабочем оливковом кителе, таких же галифе и высоких ботинках с застёжками, почти как у самой Молли. На левой стороне груди — «фруктовый салат» орденских ленточек, на плечах — погоны коммодора. Лицо длинное, щёки впалые, нос горбинкой. Глаза глубокие, тёмные. Подбородок острый и, наверное, показался бы злым, но отчего–то Молли сразу же ощутила к господину коммодору необъяснимое доверие.

— Так-с, — ровным и сильным голосом сказал коммодор, вдвигаясь в боцманский пенал и нагибаясь к Молли. Следом за ним осторожно протиснулась госпожа старший боцман. — Посмотрим, кого на сей раз притащили твои сети, Барбара.

— Мистер Картрайт, да чего ж на неё особо–то смотреть? Пигалица — она пигалица и есть. Но упорная и дело знает. Я проэкзаменовала.

— В самом деле? — поднял бровь мистер Картрайт. — Садитесь, Барбара, садитесь. Не стойте, как укор совести. V tyesnotye, как говорят Rooskies, da nye v obidye. To есть друг у друга на головах, но в приятной компании. Мисс Мэгги, расскажите, как же вы дошли до жизни такой, что сбежали из дома? Вы ведь знаете, что лорд–командующий издавал специальный указ, допускающий приём несовершеннолетних только в случае доказанного сиротства и документированного нежелания оных несовершеннолетних отправиться к месту жительства иных родственников?

Молли покраснела. В школе она привыкла быть отличницей, то есть знать всё и ещё несколько больше. А тут опростоволосилась, попала впросак! Не узнала доподлинно, есть ли какие документы про юнг! Правду сказать, узнавать не было времени…

Госпожа старший боцман, однако, бросилась на выручку.

— Её били, мистер Картрайт. Секли безо всякой вины. Секли, не соразмеряя силы. Она сбежала, не снеся побоев.

— Вот даже так, — нахмурился коммодор. — Это, конечно, меняет дело. Выпороть за проделки — это понятно, так со всеми было в детстве. Но если несоразмерно… Мисс Мэгги — Маргарет, верно? — а как ваша фамилия?

— Сэр, Перкинс, сэр! — Молли продолжала ту же игру, вновь назвавшись фамилией старшей сестры Сэма.

— Перкинс? — вдруг резко встряла госпожа боцман. — Тощий такой, рыжий, с усами, как у тара… прости, Мегги…

Молли похолодела. Мисс Барбара знает отца Сэмми?

— Её секли, чтобы мучить, — с неожиданной силой бросила госпожа старший боцман. — У неё ведь ни отец, ни мать не родные, мистер Картрайт.

Молли слушала разинув рот. Откуда всё это взялось? Неродные отец и мать? Она же назвалась сестрой Сэмми, разве… разве у него…

Она совершенно запуталась.

— Я эту фамилию — Перкинс — сразу вспомнила, — продолжала меж тем Барбара. — Сталкивалась я с этим приятелем на дальних разъездах, на Третьей миле, у Громового моста, у Пяти Братьев как–то, помнится, по роже конопатой ему съездила, после того как руки вздумал распускать — прости, Мэгги, — как следует съездила. Ну и запомнила его. А потом кто–то и рассказал мне — Симпкин, по–моему, старшина смазчиков с Восьмого разъезда, мол, Перкинс ему, зенки джином залив, жаловался, что старшая падчерица не только ему не родная, но даже и жене. Вроде как вышла она замуж за мужчину некоего, а у того уже дочь была. Куда мать её настоящая делась, Перкинс не знал, а может, Симпкину просто не стал всего рассказывать. Короче, — перевела дух госпожа старший боцман, — тот мужчина, настоящий отец Мэгги, тоже помер вскорости–то. От болезни сонной.

Мисс Барбара словно забыла, словно перестала замечать добротную курточку Молли и её же сапоги, никак не вязавшиеся с образом несчастной сиротки из бедной семьи.

Реджинальд Картрайт вдруг резко и зло сощурился.

— Редкий случай. Обычно всё больше молодых мисс и леди подпадает…

— Не такой уж и редкий, один из двадцати, — возразила госпожа старший боцман. — В общем, мистер Картрайт, не жизнь там у Мэгги была. Оба они, мистер и миссис Перкинс, похоже… того… — Она зло сжала губы, щека её дернулась. — Били, в общем, для удовольствия…

— Н-да, — на лице старшего офицера «Геркулеса» отразились сложные чувства. — Вообще говоря, можно было бив полицию написать.

Молли поняла, что испытывать дальше удачу невозможно.

— Сэр, коммодор, сэр… мистер Картрайт… не надо, пожалуйста… я не хочу… там ведь… другие… мои сводные братья, сёстры… их собственные… с ними… они лучше…

— С бобби свяжешься — потом хлопот не оберёшься, — поддержала Молли госпожа старший боцман. — И не докажешь ведь ничего. Лучше я этому Перкинсу лишний раз по морде заеду. Прошлый раз, эх, пожалела, на этот не стану!

Мускулистые руки госпожи старшего боцмана сулили злополучному Перкинсу, судя по всему, большие неприятности.

— А если наш док Мэгги осмотрит? И рапорт по всей форме напишет? — предложил коммодор. — А мы с вами, Барбара, подпишемся как свидетели?

— Хм–м–м… — неуверенно протянула мисс Уоллес.

— Пусть, пусть осмотрит, — решил старший офицер «Геркулеса». — Лишняя бумажка в таком деле не помешает. Как говорят всё те же Rooskies — kashi nye prosit. Овсянки то есть не требует. Лежит себе и пусть лежит.

— Сэр коммодор, прошу прощения, сэр, но дайте я сперва сама, — решительно сказала Барбара, кладя руку на плечо Молли. — Девочка стесняется. Незнакомый мужчина, хоть и доктор…

— М–м–м, пожалуй, — согласился коммодор. — Я подожду за дверью.

Ой–ой–ой, похолодела Молли. Что ж сейчас будет, что будет?! На мне ж никаких следов! Нет и быть не может! Ну, кроме содранной коленки, так это ж у всех! Ой, что же я скажу? Мол, не смотрите, сошло уже всё?!

— Раздевайся, — велела меж тем госпожа старший боцман. — Доктора докторами, а я тебя в обиду никому не дам.

У Молли язык словно примёрз к нёбу. И, вместо того чтобы залепетать, что, мол, побои уже не видны, она покорно принялась стаскивать куртку и вязаный свитер.

— Давай–давай, — приободрила её Барбара. — Меня стесняться нечего.

Пуговицы выскальзывали из пальцев. Что она скажет, что она скажет? И почему до сих пор молчит?! Чего ждёт?!

Наконец дошло и до последней, нижней рубашки.

Молли спустила её с плеч и замерла, низко опустив голову, уставившись в пол, ничего не видя вокруг себя. Щёки её пылали, и больше всего ей хотелось без долгих проволочек попросту провалиться сквозь стальную палубу.

— С–с–с-с… — вдруг зло выдала госпожа старший боцман. — С–с–сук… ох, прости, Мэгги, дорогая. Н-да… ну, он у меня получит. И жёнушка его тоже. Вот уж кого я за волосы оттаскаю и приводным ремнём отхожу по тощей заднице безо всякого сожаления. Та–ак… накройся… ага… Сэр коммодор! Заходите.

Молли не успела даже ойкнуть. Она лишь упорно глядела на носки собственных ботинок и чувствовала, что её ушами уже можно растапливать паровозные топки.

— Можно, да? — осторожно осведомился коммодор. И тоже, как и госпожа старший боцман, издал какой–то странный звук, выдыхая сквозь сжатые зубы свистящее шипение или шипящий свист.

— Я полагаю, — каменным голосом объявила мисс Уоллес, — сэр, я полагаю, сэр, — поправилась она тотчас, — что это снимает все вопросы. Думаю, вашего рапорта и моего свидетельства хватит.

— Да, — после паузы ответил мистер Картрайт. — Да, Барбара. Вы были правы, мисс старший боцман. Господи, бедная девочка. Да чем же это они её?.. Девятихвосткой?

— Судя по всему, да, сэр. А на это гляньте! Явно с когтями была…

— Господи! — вновь содрогнулся Картрайт. — Честное слово, у меня бы тоже нашлась тема для краткого разговора с мистером Перкинсом, не только у вас, Барбара. Как takikh, как on, tol'ko zemlya nosit!

— Простите, сэр, я не так хорошо владею поговорками Rooskies…

— Вызывает удивление устойчивость земной поверхности под такими личностями, что они не проваливаются.

— Хм-м. Хорошее изречение. Варварское, но верное. Но… что же делать с Мэгги?

— Что делать, что делать, госпожа старший боцман? Составить акт осмотра. Подать мне на подпись. Я переговорю с капитаном. В исходе не сомневаюсь. Так что… занесите мисс Мэгги…

— Маргарет.

— Мисс Маргарет Перкинс в списки экипажа бронепоезда «Геркулес», должность — юнга, с соответствующим званию вещевым и денежным довольствием. А, ну и кошку её занесите тоже. Она правда хорошая крысоловка?

— Сэр, при мне словила здоровущую крысу и вытащила прочь из броневагона, трепать внутри не стала!

— Очень умная кошка. Действуйте, Барбара! — Мистер Реджинальд Картрайт вдруг быстро протянул руку, погладил Молли по голове и стремительно вышел. По коридору раздались его удаляющиеся шаги.

— Сэр, есть, сэр!

…Молли ничего не понимала. Что они там на ней увидели?..

— Не, я этого так не оставлю… — бормотала меж тем мисс Уоллес, яростно хлопая ящиками. — Где эта сучь… — прости, Мэгги — где эта несчастная форма? Ага, вот ты где… ну, вылезай давай. Ты сама–то видела, что они с тобой сотворили?

— Н-нет… — только и выдавила Молли, по–прежнему глядя строго вниз.

— Оно и понятно, у тебя глаз на затылке нет… становись сюда, к зеркалу. Я второе подержу. Да не отворачивайся! Гляди сама!..

Молли поглядела. Ну да, спина. Её спина. Родинки, шрам приметный пониже левого плеча, когда с качелей как–то сверзилась. На что там смотреть?

Но госпожа старший боцман явно что–то там углядела. И сэр коммодор тоже. И, более того, решили, что мистеру Перкинсу хорошо бы прописать по физиономии. Другое дело, что мистер Перкинс уже «подвергнут релокации» и зря станет мисс Барбара Уоллес отыскивать его по разъездам и постам.

— Честное слово, сама б не увидала… — качая головой, говорила меж тем боцманша. — Нет, Мэгги, нечего тебе там делать. Не бойся, тут если подзатыльник дадут, так исключительно за дело. Ну, разглядела?

Молли кивнула. Уши её пылали по–прежнему.

И она по–прежнему ничего на своей спине не видела, никаких побоев.

— Одевайся, — решительно сказала наконец госпожа старший боцман. — Ты теперь юнга «Геркулеса». Идём в каптёрку. Обмундируем тебя, пока время есть. Завтра–то на рассвете, говорят, выходим…

Молли зажмурилась. Сердце колотилось, дыхание сбивалось.

Она — юнга «Геркулеса»! Пусть под чужим именем, но — юнга!

Визит в каптёрку занял некоторое время. Несмотря на поздний час, каптенармус бронепоезда был на посту.

— Вот, Финнеган, привела тебе новую юнгу. Экипируешь? — сказала госпожа старший боцман самым что ни на есть деловым тоном, словно приводила девчонок, подобных Молли, каждый день.

Каптенармус Финнеган, длинный и тощий, со впалыми щеками и рыжими, как у многих в Норд—Йорке, усами, важно кивнул.

— Разумеется, мисс Барбара. Идём, юнга. Мисс?..

Молли чуть не брякнула «Блэкуотер».

— Перкинс, мистер Финнеган, сэр. Маргарет Перкинс.

— Перкинс, Перкинс… — задумался каптенармус. — Погодите, мисс Барбара, а не тот ли это субчик, которому…

— Которому я знатно съездила по роже на Пяти Братьях, — кивнула госпожа старший боцман. — Но мисс Маргарет — его приёмная дочь. И… скажем так, он не заботился о ней достаточно хорошо. Ещё вопросы есть?

Финнеган намёк понял.

— Да, мисс Барбара, экипируем по высшему разряду.

И экипировал. Похоже, на «Геркулесе» держали запас на все случаи жизни. В том числе и если очередной юнга окажется девочкой роста и сложения Молли.

Она получила форму, широкие штаны–галифе и френч. Ремень и портупею с тяжёлым ножом, которым можно было и резать, и колоть, и пилить. В рукояти — секретный ком- партмент, а там — инструменты. Шило, игла, отвёртка, даже крошечная зажигалка.

Нож полагалось надевать, когда «Геркулес» вступал в бой. Если с бронепоездом что–то случится, им предстояло возвращаться обратно пешим ходом, и в предгорных лесах такой нож, как объяснила Молли госпожа старший боцман, мог означать разницу между жизнью и смертью.

Потом она лежала под одеялом на верхней полке в пенале мисс Уоллес, кошка Ди свернулась пушистым клубком между Молли и переборкой. Сама Барбара посапывала себе внизу, Молли спать не могла.

Вот оно. Наконец. Сбылось. Она покидает Норд—Йорк, покидает под чужим именем, унося с собой всё, что должна унести — внимание Особого Департамента, свои подозрения и страхи, и магию, которая то ли есть, то ли нет.

Однако юная мисс Моллинэр Эвергрин Блэкуотер не зря получала высшие баллы по логике. Естественный вопрос «что делать дальше?» получал столь же естественный ответ.

Она должна узнать точно, есть у неё магия или нет. Потому что если есть — придётся бежать ещё дальше, чтобы такие хорошие люди, как госпожа старший боцман или коммодор мистер Реджинальд Картрайт, старший офицер «Геркулеса», не пострадали бы, случись… случись с ней что- нибудь.

Если же магии нет — что требуется доказать, — ей предстоит вернуться и… и убедить в этом всех остальных.

Беда лишь в том, что Молли понятия не имела — как, судя по всему, и вообще все остальные обитатели Норд—Йорка, — каким образом можно доказывать наличие, равно как и отсутствие, магии.

Но… так или иначе, а странные события нуждались в объяснениях. Что увидели у неё на спине старший боцман и коммодор? Следы от «девятихвостки», девятиконцевой плети — но откуда эти следы могли взяться и почему их не видит сама Молли?

Её мысли невольно возвращались и возвращались к странному мальчишке со странным именем Всеслав. Одному из пленных Rooskies, что помог ей, что без тени сомнения называл её ведьмой.

Он, Всеслав, бестрепетно державший тёплый огонёк в ладони, явно понимал в магии. И не боялся её. Словно и не грозила ему опасность сгореть дотла, прихватив с собой всех, кому не повезёт оказаться рядом.

Однако Rooskies — варвары и враги. Так думал, в это верил весь Норд—Йорк. Они упрямо держались за заснеженные кручи Карн Дреда, медленно теснимые горными егерями и горнострелками дальше и дальше на север, к перевалам.

К перевалам, за которыми в неведомых, не нанесённых на карту дремучих и непроходимых чащобах лежали их — Rooskies — загадочные селения. Никто не знал, есть ли у них города. Ну, может, армия её величества знала, но не обычные горожане Норд—Иорка.

И да, госпожа старший боцман, господин коммодор и все остальные из экипажа «Геркулеса» воюют с Rooskies. А она, Молли, думает, как встретиться с их врагом?

Но Всеслав сам сказал ей идти на бронепоезд…

Молли сжала виски ладонями. Она не знает, не знает, ничего не знает!

Ничего… не… знает…

Глава 7

Стук–стук, стук–стук, стук–стук.

Молли приподнялась. Темно и тихо, перестук колёс, полка покачивается. «Геркулес» двигался. Молли перевесилась вниз — ну конечно, госпожа старший боцман уже на посту.

Госпожа старший боцман на посту, а она, Молли, дрыхнет!

— Мр, — недовольно сказала сытая Ди, явно желавшая спать дальше. Мол, куда собралась, хозяйка! Я же тут, пушистая и тёплая! Спи давай!

Но Молли уже мчалась по коридору.

«Геркулес» набрал ход, только колёса погромыхивали на стыках. Броневые заслонки опущены, всё готово к бою, как и положено. Госпожу старшего боцмана Молли нашла в головном броневагоне, Барбара с двумя механиками проверяла какие–то паропроводы.

— Мэм, юнга Перкинс докладывает о прибытии на пост, мэм! — отрапортовала Молли, вытягиваясь в струнку.

— Вольно, юнга Перкинс, — сурово ответила Барбара. — Проснулась? Я тебя, юнга, будить не хотела в первый твой день, но, раз уж ты докладываешь о прибытии на пост…

И потом целую смену Молли провела на ногах. Вместе с госпожой старшим боцманом и теми, кто назывались палубной командой. «Геркулес», как рассказывала мисс Барбара, был не просто обшитыми железом вагонами, поставленными впереди пары паровозов. Нет, это было единое целое, соединённое массой кабелей, шлангов и гибких труб. Пар приводил в действие механизмы, пар помогал перезаряжать пушки, гаубицы и митральезы, помогал поворачивать их, наводить на цель. Цилиндры, топки, перегреватели, холодильники, золотники были повсюду. А также вентили, клапаны, переходники, краны — и всему этому полагалось пребывать только в отличном состоянии и полной исправности.

Потом был обед, который им с мисс Барбарой доставил лично кок мистер Джон Сильвер. Они ели из котелков щедро приправленную маслом кашу, и Молли готова была поклясться, что ничего вкуснее она не едала за всю свою жизнь. Фанни готовила превосходно, но ни одно из её изысканных блюд не сравнилось бы с этой простой кашей — под погромыхивание броневагона, в тусклом свете ламп, рядом с подрагивающими патрубками.

— К трём часам пополудни пройдём Пять Братьев, — с набитым ртом говорила мисс Барбара. Приличия и правила поведения за столом её, похоже, нимало не волновали. — Задерживаться не будем. Нас ждут на восьмой ветке далеко на севере. Там сейчас трудно. Завтра с утра… — Она вдруг положила ложку пристально взглянула Молли в глаза. — Вы, юнга, будете находиться в вагоне экипажа, в моей аккомодации. Без моего приказа — никуда! Всё усвоили, юнга?

— Мэм, так точно, мэм, — уныло ответила Молли. Конечно, её посадят в «безопасное место», хотя откуда «безопасные места» на идущем в бой бронепоезде?

После утреннего обхода и всех «регламентных работ», как выразилась госпожа старший боцман, настало время являться к капитану. К капитану «Геркулеса», кэптэну[13] Малкольму Айронсайду.

— Идём в центральный пост. Капитан там. Он хотел тебя видеть. Велел не «прихорашиваться», — последнее слово Барбара проговорила с оттенком неодобрения. — Наверное, хочет убедиться, насколько усердно ты трудилась…

И верно, они обе — и Молли, и госпожа старший боцман — стояли в замасленных рабочих комбинезонах.

— Идём, — повторила мисс Барбара, слегка сжимая предплечье Молли.

Центральный пост «Геркулеса» заставил Молли замереть в немом восхищении. Перископы на центральной платформе, поднятой над полом. Блистающий начищенной бронзой машинный телеграф. Переговорные трубы. Центральный распределитель паропочты. Дальномерная станция. И огромный, с массой сплетающихся шестерёнок и кругляшей с выгравированными цифрами — такое Молли видела только на картинках — самый настоящий Дифференциатор. Пульт управления стрельбой, где всем орудиям задавались направления и угол возвышения.

На помосте возле перископов стоял капитан «Геркулеса». Кэптэн Айронсайд, с короткой шкиперской бородкой и кривой трубочкой, сейчас потухшей. Тёмно–оливковый мундир, эмблема Броненосных Сил. Стек. И холодный испытующий взгляд серых глаз.

Мисс Барбара незаметно ткнула заглядевшуюся Молли под рёбра, и та поспешила встать по стойке «смирно».

— Вольно, боцман. Вольно, юнга. Поздравляю с зачислением в штат «Геркулеса», мисс Перкинс. Жаль, что нам приходится идти в бой так скоро, вы не успеете получить всё необходимое обучение. Что ж, как говорил мой дед, известный адмирал Айронсайд, нигде так быстро не учишься, как в сражении…

В центральный пост входили другие офицеры, появился коммодор Картрайт, дружески улыбнулся Молли.

Капитану «Геркулеса», верно, самому хотелось поговорить. Правда, в своеобразной манере. Он спрашивал — Молли отвечала.

Математика. Механика. Устройства машин. Айронсайд останавливал её буквально после двух–трёх предложений словами: «Отлично, можете не продолжать».

Наконец удостоившись одобрительного капитанского кивка и разрешения «иметь до ужина свободное время», Молли на негнущихся ногах вышла из центрального поста.

Рядом с ней шагала недовольная и хмурая Барбара, ворчавшая себе под нос нечто вроде «да кто ж от юнги такого требует–то!..».

Так или иначе, до ужина Молли и в самом деле смотрела в окно на заснеженные леса, среди которых вилась чёрная двойная нить железной дороги. Позади оставались посты и разъезды, длинные барачные здания полевых мастерских и складов.

Остались позади и Третья миля, и Пять Братьев. Прогрохотав по стрелкам, бронепоезд одолел мост, переброшенный через глубокую и широкую впадину и начал медленно взбираться в гору

— Шестая ветка, — вполголоса сказала мисс Барбара, останавливаясь рядом с чуть пригорюнившейся Молли. — Ещё один поворот — и наша, восьмая. Прямо вверх. Ну а там… — Она вдруг протянула руку, поправила Молли выбившуюся прядь. — Тут будешь сидеть, поняла? И наружу — ни шагу!

— Мэм, да, мэм!

— Тебе освоиться надо, — вздохнула мисс Барбара. — Кстати, мистер Картрайт говорил, что сам будет учить тебя математике и физике. Мистер Гленвуд, старший механик, — он, соответственно, машинам и механизмам. Доктор Нэсбит — письму и истории. Ну и необходимой медицине, Мэгги. Ты всем понравилась, юнга. Капитан был очень, очень доволен твоими познаниями. Сказал — мол, никто и глазом моргнуть не успеет, а мисс Перкинс наденет погоны энсина. Придётся мне тогда перед тобой по стойке «смирно» стоять и честь отдавать!

Молли не выдержала. Хлюпнула носом и резко обняла госпожу старшего боцмана.

— Ну–ну, мисс юнга, — быстро сказала Барбара, неловко похлопав Молли по спине. — Отставить эти нежности, а не то будешь у меня вентили драить, пока ярче солнца не сделаются!..

Впрочем, тон её Молли обмануть не мог.

Суровая госпожа старший боцман была очень, очень довольна. Если не тронута.

Восьмая ветка тянулась с востока на северо–запад по предгорьям, и на подъёмах «Геркулесу» приходилось включать зубчатые передачи, с двух сторон прижимавшиеся к центральному, третьему рельсу, имевшему нарезку справа и слева. Пока не стемнело окончательно, мисс Барбара молча указывала Молли на торчащие обломанные стволы. Воронки от снарядов скрыл милосердный снег, он же, жалея погибшие деревья, постарался надеть на каждое высокую пушистую шапку.

Rooskies отступили отсюда в начале осени. Ушли выше, к перевалам, полагая, что Горный корпус не сможет подтянуть достаточно тяжёлой артиллерии и, уж конечно, не загонит так высоко свои бронепоезда.

Они ошиблись. Королевский инженерный Корпус умел, если надо, быстро прокладывать рельсы даже и зимой. «Геркулес» не боялся крутых подъёмов, забирался всё выше и выше, отгонял варваров огнём своих гаубиц, и на передовую выдвигались инженеры.

Рельсы пробивались сквозь снег.

Стемнело, когда «Геркулес» встал на последнем разъезде, где на фасаде длинного барака, вытянувшегося вдоль путей, красовалось выведенное свежей краской название: «Весёлый варвар».

Здесь горели многочисленные костры, сновали люди, пыхтели паровики, тащившие волокуши, гружённые мешками, ящиками и бочками. Горные егеря были повсюду, маршировали, стояли на часах, просто бегали в разные стороны. Посреди этого хаоса, меж парой костров, застыла группа офицеров в меховых плащах и шапках.

— Ого! — Мисс Барбара присвистнула. — Лорд Спенсер. Пэр Королевства… Знать бы ещё, что он тут делает…

«Геркулес» медленно останавливался. Молли глядела в узкую смотровую щель, глядела на настоящего живого лорда и пэра Королевства. В свете костра не получалось как следует рассмотреть лица, почти ничего, кроме острого подбородка и столь же острого, слегка крючковатого носа.

Неожиданно лорд отвернулся от что–то оживлённо говорившего ему офицера и взглянул прямо на проплывавшую мимо громаду «Геркулеса».

Посмотрел прямо на Молли, прямо ей в глаза, хотя никак, ни за что не мог её заметить за прорезью в броне шириной всего в два пальца.

Она отдёрнулась. Где–то в животе вновь сжался липкий комок страха.

— Ты чего? — заметила мисс Барбара.

— Н-ничего, мэм, ж-живот… схватило…

— А! Ну ничего, бывает. Сходи куда следует, да и пойдём. Вечерний обход.

* * *

Сон пришёл быстро, свалил Молли мгновенно, а вместе со снами пришёл и мальчишка Всеслав. Стоял чуть ли не по пояс в снегу, справа — здоровенный седой волк, а слепа — медведь, огромный, куда больше всех, что Молли доводилось видеть в зверинцах или в цирке. Так, наверное, выглядел ископаемый Ursus Spelaeus из времён, что успели сделаться доисторическими ещё до Катаклизма.

Широкая округлая голова, маленькие стоячие уши и совершенно незвериный взгляд чёрных глаз.

Все трое стояли и молча смотрели на Молли. Вернее, смотрели на медленно ползущий среди снегов «Геркулес». Смотрели на Молли сквозь сталь и броню, точно так же, как смотрел лорд Спенсер, пэр Королевства.

— Мэгги! Мэгги, вставай. — Госпожа старший боцман была полностью одета, в шлеме и боевом комбинезоне. — Вставай, юнга. Мы трогаемся. Скоро начнётся стрельба. Rooskies решили, что наши посты выше в горах недостаточно прикрыты. Придётся показать им, насколько они ошибаются. А ты, девочка, сидишь тут, помнишь, надеюсь?..

— Мэм, да, мэм, — в который уже раз ответила Молли. — Мисс Барбара, могу я спросить кое–что?

— Хм. Ну, спрашивай, пигалица. Только не о том, когда и тебя в бой пущу.

— Нет, мисс Барбара. А… что случилось с «Геркулесом», когда он подбитым из боя пришёл и его чинили тут по осени?

— А ты откуда знаешь, юнга? — кажется, Молли удалось удивить суровую госпожу старшего боцмана. — Откуда знаешь, девочка?

— Один мальчишка соседский… лазал через забор в мастерские, просто так, из озорства… Первый броневагон…

— Ну у тебя и приятели, Мэгги. Впрочем, не удивляюсь, мальчишки в тех трущобах всегда были сорвиголовами. Ну, в общем, да. Подбили нас тогда крепко. И да, правду тебе сказали. Первый броневагон.

— Мисс Барбара, но… как же они смогли? Разве у них есть пушки? Они ж варвары! Мальчишки говорили, у них только старые мушкеты…

Госпожа старший боцман недовольно скривилась.

— Как смогли, как смогли… не знаю, юнга. Скорее всего, собрали что–то вроде кустарной мины, навроде бочки с порохом. Подтащили как–то… ну и того, ахнули. Но мы их тогда перебили — видимо–невидимо! Второй раз у них такое не выгорит. Ну, всё поняла, пигалица Мэгги? Сидишь тут и носа не высовываешь!

Телеграф звякнул. Начищенный бронзовый диск повернулся, в рамке всплыло набранное алыми буквами на белом фоне слово «ТРЕВОГА!».

— Шлем надень! Не забудь, смотри!.. Так, мне пора уже. — Мисс Барбара быстро сжала Молли оба плеча и выскочила за порог. Дверь мягко щёлкнула, скользнув по тщательно смазанным направляющим.

Молли послушно уселась на койке госпожи старшего боцмана. Делать было совершенно нечего, глядеть — некуда. Смотровые щели наглухо задраены бронированными заслонками.

Кошка Диана запрыгнула на колени, потёрлась мордочкой, словно норовя приободрить. Улеглась, устроилась уютно — и Молли на самом деле стало легче.

«Геркулес» какое–то время медленно, словно ощупью, пробирался вперёд. Потом замер. Дёрнулся, проехал ещё немного. Встал окончательно. Где–то под полом раздалось громкое шипение, вагон покачнулся.

Наступила тишина.

Молли зажмурилась. И, зажмурившись, вдруг яснее ясного увидела заснеженный коридор в лесу, торчащие кое- где из–под снега древесные пни — кто–то старательно спиливал все деревья вблизи от рельсового пути.

«Геркулес» она тоже видела как будто со стороны, как будто глядя на него с края чащи. Нелепое чудовище, изрыгающее дым и пар, размалёванное бело–серыми пятнами и полосами, в тщетной попытке притвориться частью раскинувшейся вокруг древлепущи.

Молли видела, как дрогнули и поползли, задираясь к небу, гаубичные стволы. Капитан Айронсайд на центральном посту задаёт сейчас каждому орудию азимут и возвышение.

Приглядевшись, Молли увидела, что «Геркулес» не одинок. Белую вырубку пересекали траншеи, тут и там можно было заметить круглые углублённые гнёзда митральез и лёгких горных пушек. В траншеях что–то двигалось, тут и там поднимались лёгкие дымки — горнострелки и егеря готовились держать оборону.

Впереди же рельсы кончались, просто обрываясь в двух сотнях ярдов от края чащи.

Там тоже тянулись траншеи и окопы, колья с колючей проволокой; однако позади них скопился целый зоосад — паровые экскаваторы и локомобили, машины, чтобы ровнять землю, чтобы рыть, отвозить, отваливать; были тут и громадные паровые самоходные лесовалы, с клешнями, словно у краба — такие могут схватить древесный ствол, сжать его и в несколько минут перепилить даже самую толстую сосну сверкающими дисками циркулярных пил.

Железная дорога готовилась идти дальше. Вот и припорошённые снегом штабеля шпал, укладки рельсов. В коротком тупике, освободив главный ход для «Геркулеса», застыл самоходный путеукладчик с уложенными во много слоёв, уже готовыми секциями рельсошпальной решетки. А этот барак слева — там, похоже, что–то делают с рельсами и шпалами, наверное, свинчивают вместе, потому что кран поднимает оттуда уже готовые плети, грузит их на путеукладчик.

Работа кипит, не останавливается, потому что прямо по курсу застыла стена леса, где могучие сосны ещё не успели вырубить, проложив дорогу бронированной туше «Геркулеса», и Молли невольно подумала, как же это, должно быть, неудобно, что бронепоезд не способен передвигаться без рельсов. Вот поставить бы его на колёса… такие большие колёса, или на шагающие башмаки, как во–он у того парового экскаватора.

Туда, в лес — правда, совсем недалеко — тянется широкая просека; её, похоже, только начали пробивать. Видна частично возведённая насыпь. Там лягут рельсы, по ним «Геркулес» двинется дальше.

Дальше, до самых гор.

Зимняя чаща вокруг бронепоезда оставалась недвижна и нема. Застыли на ветвях пушистые шарфы белейшего снега, ничто не шелохнётся, не скрипнет.

Отчего–то Молли совершенно не удивилась этому видению. Не удивилась и заметив меж крайними соснами трёх крупных зверей, неторопливо направлявшихся на открытое место: уже знакомых ей огромного седого медведя и белого волка в сопровождении медведя помоложе и поменьше, но тоже сменившего цвет с бурого на сероватый.

Все трое беззвучно, не шевельнув и не задев ни единой ветки, проскользнули сквозь подлесок, застыв прямо на виду у комендоров «Геркулеса».

Резкое звяканье. Молли вздрогнула, открыла глаза.

Телеграф дёрнулся, вместо «ТРЕВОГА!» он стоял теперь на «ОГОНЬ!».

Белые буквы на алом фоне.

В следующий миг «Геркулес» содрогнулся. По ушам Молли словно двинули незримой кувалдой, и она едва не оглохла.

Не зная, что делать, бросилась ничком на койку, зажимая уши ладонями и что было сил зажмуриваясь. Ди прижалась к ней тёплым успокаивающим комочком.

Там, где только что стояли три зверя, медленно отползал в сторону высокий султан густого, непроглядно–чёрного дыма. На снегу появилась широкая и глубокая воронка.

Оба медведя и волк исчезли. О нет, вот же они! Вновь мелькнули на самой границе деревьев, и мгновение спустя туда ударил новый снаряд.

Очевидно, гаубицы «Геркулеса» могли бить достаточно близко к самому бронепоезду.

По траншеям меж тем прошло короткое, слитное движение — стрелки и егеря бросились по местам.

Тут и там взлетели голубоватые, быстро исчезающие дымки — солдаты били из винтовок, но в кого, Молли понять не могла. Лес оставался нем и недвижим, и трое живых существ в нём — белый волк и два седых медведя — неслышными тенями скользили вдоль его края, время от времени показываясь на открытом месте и вновь ныряя обратно под защиту вековых сосен.

Бронепоезд меж тем открыл огонь из остальных орудий — гаубицы посылали снаряд за снарядом куда–то далеко, по невидимой отсюда цели; часто и звонко палили трёхдюймовки, и опушку леса заволокло дымом.

Могучие сосны не могли противостоять снарядам, начинённым лиддитом[14]. Стволы расщепляло, выворачивало из земли так, что их корни казались вскинутыми в немом отчаянии и боли руками.

Только тут Молли ощутила вдруг, что каждый разрыв сопровождается болезненным толчком у неё где–то под ложечкой — аж перехватывало дыхание, а в глазах вспыхивали разноцветные круги.

Она сжалась, плотнее подтягивая коленки к груди, вдавливая лицо в плоскую подушку.

— Мр-р, мр-р! — забеспокоилась Диана. Потрогала хозяйку мягкой лапкой, повторила настойчивее: — Мр-р!

Стало чуть легче.

— Всё хорошо, — прошептала кошке Молли. Погладила раз, и другой, и третий — боль понемногу отступала.

«Геркулес» по–прежнему громыхал, орудия били одно за другим, однако теперь с некоторыми промежутками. Перед глазами Молли теперь оставался один лишь пенал госпожи старшего боцмана, а белое заснеженное поле и лес, сотрясаемые разрывами, куда–то исчезли.

А потом вновь ещё раз коротко звякнул телеграф, и в окошечке появилась надпись «ОТБОЙ ТРЕВОГИ!» — зелёное на белом.

Молли приподнялась. В ушах звенело. Что–то зашипело снаружи, броневые щели открывались.

Она вскочила, прижалась, всмотрелась — нет, ничего особенного. Ветер отнёс султаны дыма, оставив лишь чёрные воронки да торчащие из земли обломанные стволы. Нигде никого. Двое медведей и волк исчезли тоже.

Растерянная и сбитая с толку Молли так и сидела с мурчащей Дианой на коленях, пока не вернулась госпожа старший боцман.

— Молодец, юнга Перкинс! Хвалю! Боевой приказ — не покидать данное помещение — выполнен на отлично!

— Я… — пробормотала Молли, неожиданно краснея и запинаясь, — я б хотела помочь…

— Вот сейчас и будешь помогать, — посулила мисс Барбара. — Регламентные работы на всех без исключения перезаряжающих станках!..

— Мэм, есть, мэм, — отозвалась Молли. Отозвалась со всем возможным энтузиазмом, которого на деле не чувствовала.

Потому что к ней вновь подкатывал страх. Что, если магия у неё всё–таки есть? Откуда б взялись эти картины, эти звери на краю леса, снаряды, рвущиеся вокруг них? Как она могла всё это видеть?

И… и что же ей делать, если вдруг…

Бежать, подумала она. Бежать ещё дальше. Странный Rooskii Всеслав, не боящийся магии, — единственная ниточка, единственная надежда.

Ведь если правы те, из Особого Департамента, если прав новобранец Хопкинс, рассказывавший Молли про взорвавшегося возчика из мехмастерских, то ей надо бежать и с «Геркулеса». Просто чтобы ничего не случилось ни с капитаном Айронсайдом, ни с коммодором Картрайтом, ни со старшим боцманом Уоллес, ни со всеми остальными храбрыми машинистами, стрелками и артиллеристами армии Её Величества, доблестно защищающими Норд—Йорк.

* * *

Ночь «Геркулес» простоял, не двигаясь, и прошла она спокойно. На следующий день вновь стреляли по каким- то невидимым целям, но вблизи бронепоезда никто не показывался, и снаряды гаубиц летели куда–то далеко, за лес, так, что и разрывов было не увидать.

Мисс Барбара сказала, что корректируют стрельбу наблюдатели, поднимающиеся в воздух на воздушном шаре. Передают сообщения они по оптическому телеграфу семафором. Артиллерия «Геркулеса» помогает дальним, выдвинутым вперёд постам.

Госпожа старший боцман пребывала в отличном расположении духа. Во–первых, все устройства и механизмы «Геркулеса» сработали на отлично, без сучка и задоринки, ни одной поломки, ни одного сбоя. Командир бронепоезда кэптэн Айронсайд весьма доволен.

И день Молли закрутился, как у всякого юнги — беготня по бронепоезду с боцманской командой, проверки, проверки, проверки, подтяжки, замены, отключения–переключения–возвращения, чистка, полировка, и так до самого обеда.

Диана не отставала тоже — изловила и представила двух здоровенных крысюков, коих, как умная кошка, утащила прочь из броневагона, удостоившись похвал всех, кто это видел.

А потом Молли позвал к себе господин старший офицер «Геркулеса», коммодор Картрайт.

Его каюту уже можно было назвать именно каютой, а не пеналом. И стол куда больше, и кресло настоящее, с высокой спинкой, хоть и привинченное к полу, и койка куда шире. Даже свой умывальник есть с туалетом.

На стенах полки с книгами, светографии — всё тот же «Геркулес» в разных ракурсах и ещё один бронепоезд, куда меньше, но не знакомый Молли «Гектор».

— Итак, мисс Перкинс, вам, конечно, госпожа старший боцман уже сообщила, что я буду давать вам уроки математики и физики?..

Молли вытянулась.

— Сэр, да, сэр!

— Тогда приступим. Капитан Айронсайд вас, юнга, уже слегка проэкзаменовал, но мне нужно знать более точно, что вы знаете, а чего — нет. Давайте начнём с чего–нибудь простенького, как говорят Rooskies–likha byeda nachalo, то есть… э–э–э… неприятности проходят быстро.

Алгебра и геометрия — с ними Молли справлялась легко. Коммодор одобрительно кивал.

— Превосходно, юнга. Небольшой перерыв, и займёмся квадратными уравнениями. Думаю, вы справитесь.

Молли кивнула. Коммодор откинулся в своём кресле, кивнул девочке.

— Вольно, юнга. Не сидите, как говорят Rooskies, arshin proglotiv, то есть осуществив введение в пищевод длинного и твёрдого измерительного инструмента в целях придания телу особо прямой осанки.

— Ой–ой… — не выдержала Молли. — Они что, и такое могут?!

— Rooskies, юнга, могут и не такое. Даже на медведях верхом ездить могут.

— Ой–ой!

— И медведи–то не те, что мы привыкли видеть в зверинцах. Раза в два побольше будут.

Руки Молли, неотрывно слушавшей коммодора, сами по себе потянулись к карандашу и бумаге. Руки Молли сами по себе, несколькими штрихами, изобразили троих зверей, вызвавших на себя огонь главного калибра «Геркулеса». Мистер Реджнальд Картрайт продолжал рассказывать об удивительных обычаях и привычках Rooskies, совершенно непознаваемых для цивилизованного, культурного жителя Королевства, а Молли рисовала.

Почти не глядя при этом на бумагу.

Два медведя и волк. Деревья вокруг. Расщеплённый ствол. Воронка от взрыва. И взгляды — взгляды всех трёх зверей, устремлённые на неё, Молли, как она их запомнила.

Коммодор оборвал свой рассказ на полуслове.

— Что это у вас, юнга?

— Сэр, мне… я… увидела это, сэр…

— Седая, — сквозь зубы процедил мистер Картрайт. — Вы изобразили Седую, юнга, старую медведицу–матриарха. Говорят, она всегда появляется если не с выводком, так с молодым медведем–пестуном перед тем, как Rooskies решат проверить прочность нашей обороны. Какого они были цвета, юнга?

— Сэр, седые, сэр!

— Именно, что седые. Старая медведица не линяет. Она такая и зимой, и летом. Где же вы её углядели, юнга?

Молли сообразила, что вываливать господину старшему офицеру «Геркулеса» все её подозрения насчёт магии и прочего будет не слишком уместно.

— Сэр, во время первого боя, сэр!

— И где ж это вы были «во время первого боя», а, юнга?

— Сэр, согласно приказанию госпожи старшего боцмана, была в её каюте, сэр! — выпалила Молли.

— Вот как? И носа не высовывали?

— Сэр, никак нет, сэр! Заслонка… не была закрыта… до конца, сэр!

— Заслонка? — Мистер Картрайт наморщил лоб. — Да, да, точно. Я помню, старший механик подавал уже рапорт, что система закрывания–открывания даёт сбои. Надо будет снова проверить…

— Сэр, а в них ведь стреляли, сэр? В этих медведей, сэр? Почему, сэр? — осмелела Молли.

— Стреляли, юнга, стреляли. К сожалению, многие артиллеристы наши, увы, подвержены всяким глупым суевериям. Не исключая и некоторых офицеров. Хотел бы я, чтобы они позаимствовали у вас, юнга, хоть капельку твёрдости духа!.. А картину вашу, юнга, с вашего позволения, хотел бы оставить себе. Вы прекрасно рисуете, мисс Перкинс.

— Я и чертить умею…

— Ещё лучше! — обрадовался коммодор. — Нечего тогда вам медяшки драить, найдётся для вас занятие поинтереснее…

«Значит, это было не видение, не сон, — думала потом Молли, лёжа свернувшись на своей полке в обнимку с пушистой Дианой. — Они были на самом деле, два медведя и волк. Вернее, молодой медведь–пестун, волк и старая медведица. Зачем они приходят сюда, зачем рискуют? Чего хотят?.. И если это правда — что же мне делать? Значит, прав–таки Всеслав?.. Или нет, и всё это — одно большое совпадение?»

Правда, верить в «совпадения» получалось всё хуже.

И стоило Молли закрыть глаза, как вся троица — два медведя и волк — появились перед нею. Они стояли и смотрели на неё, а человеческий голос — голос Всеслава — медленно говорил, обращаясь к ней, Молли, и на сей раз в мыслях её звучал чистый язык Королевства.

«Ты зря бежишь от собственного дара. Тебе никуда от него не деться. Его не сбросишь, от него не откажешься. Магия найдёт дорогу всё равно. Да, оно опасно, то, что мы называем волшебством, как опасны молния, ураган, землетрясение или извержение вулкана. Мы не можем заставить молнию перестать быть. Но мы можем научиться, во–первых, не оказываться у неё на пути, а во–вторых, обращать себе на пользу.

Ты слишком долго бежала, Молли Блэкуотер. Глаза твои закрыты, слух твой замкнут. Дорога твоя — кольцо. По нему можно бежать очень долго, но никуда не прибежишь. Кольцо можно только разорвать.

Если у тебя хватит смелости».

— Мр-р, мр! — тревожилась кошка Диана, озабоченно тыкалась носом Молли в щёку.

Молли села. Сердце колотится, дыхание сбилось. Что делать, что делать?!. Мама! Мама, всегда такая спокойная и выдержанная… ну, когда, конечно, под ногами не шныряют крысы или джентльмены из Особого департамента — подскажи, научи, что делать?

Но мама молчала, а вот Всеслав заговорил вновь, стоило Молли опустить гудящую голову на подушку.

«Ты наша, Молли Блэкуотер. Всегда была, всегда будешь».

«Нет! — закричала Молли, не понимая даже, наяву это она кричит или во сне. — Я не предам своих! Мисс Барбару! Коммодора Реджинальда! Кэптэна Айронсайда! Не хочу, чтобы их убили!»

«Они убивают нас, — жёстко сказал Всеслав. — Убивают нас просто потому, что мы — не такие, как они. Потому что им нужны наши земли, наши леса, наши реки. Мы убиваем в ответ».

«Вы варвары! Дикие варвары, подобные зверям! Королевство — это прогресс!» — Она вовремя вспомнила умное выражение, так любимое миссис Линдгроув.

«Ты думаешь?» — улыбнулся во сне Всеслав. И исчез.

— Мэгги! Что с тобой, юнга? — Госпожа старший боцман стояла рядом, встревоженно глядя Молли в лицо. — Ты кричала — что стряслось?

— Н-ничего, мисс Барбара, — выдавила Молли. — Это сон, просто дурной сон…

— Хм! Ничего себе сон. Будешь так орать, юнга, отправлю спать в паровозный тендер, на уголь! Будешь тогда знать… — Мисс Барбара ворчала, однако ни голос, ни глаза злыми не были. Напротив — полными тревоги. — Спи, юнга.

И она вдруг погладила Молли по плечу. Поспешно, словно стесняясь, и тотчас отдёрнула руку. Смущённо кашлянула.

— Спи, — повторила. Чуть улыбнулась, двумя пальцами коснулась благодарно муркнувшей кошки Ди.

«Они убивают нас. Убивают нас просто потому, что мы — не такие, как они. Мы убиваем в ответ».

Презрительно сощурившийся Всеслав призраком застыл возле узкой двери в пенал госпожи боцмана.

«Они убивают нас».

И растворился в темноте.

Молли спала.

Кошка Диана, настороженная, внимательная, сидела рядом, глядя туда, где её хозяйке привиделась смутная тень, будто шагнувшая из снов в вещественный мир.

Госпожа старший боцман ничего не заметила.

Глава 8

За ночь путеукладчик, фыркая и отплёвываясь паром, уложил длинный ряд тянущихся вдаль рельсов. «Геркулес» держал пары поднятыми и сорвался с места, едва рассвело.

Молли всё делала через силу. Через силу встала, через силу поела. Через силу потащилась за госпожой старшим боцманом.

«Так кто я такая? Ведьма? Сосуд с магией, что рано пли поздно вспыхнет, как говорят в Норд—Йорке, или volshebnitza, которая, быть может, научится вот так же катать язычок жёлтого пламени в ладонях, как это проделывал Всеслав?»

И его голос — «они убивают нас» — упрямо не желал уходить тоже.

Хорошо ещё, что в этот день выдалось изрядно работы, и на Моллино настроение никто не обращал внимания. Регулировки требовали снарядные элеваторы, Молли впервые очутилась на боевой площадке «Геркулеса», подле громадной 7 ½-дюймовой гаубицы, прикрытой сверху броневым колпаком.

Цилиндры и поршни, открывавшие замок орудия, подающие туда сперва сам снаряд, а потом особый картуз с порохом, являли собой настоящий лабиринт, возведённый вокруг пушки словно для того, чтобы никто из непосвящённых к ней не пробрался. Опять пригодилась Моллина способность пролезать в самые укромные уголки, потому что строителей «Геркулеса», похоже, ничуть не волновало, как артиллеристы смогут дотянуться до узлов, упрятанных глубоко под мешаниной труб, патрубков, тяг и штоков.

Там их и застала боевая тревога.

— Обратно! В каюту! — приказала госпожа старший боцман, подпуская в голос металла.

— Мэм, есть, мэм! — Однако Молли, спустившись в чрево гаубичного броневагона, если и отправилась к пеналу, где теперь обитала, то крайне медленно, нога за ногу.

Бронепоезд почти прижался к замершему путеукладчику, за ночь ушедшему далеко от передовой базы егерей и горнострелков. Впереди пыхтели, натужно ворочая полными земли ковшами, сразу четыре паровых экскаватора.

Ба–бах–х-х!

Грянул первый выстрел. «Геркулес» сразу начал с главного калибра. Молли, забыв обо всём, прижалась к открытой смотровой заслонке.

Далеко впереди, в сером небе, виднелись очертания аэростата–корректировщика.

Разрыв — над лесом встал чёрный столб дыма. Ещё один. И ещё.

Казалось, всё будет так же, как вчера. «Геркулес» посылал снаряд за снарядом куда–то в дальние дали, над бело–серо–чёрным покровом бескрайней лесной чащи вздымались разрывы — и больше ничего.

— Седая! Вон, за деревьями! — вдруг раздался крик. Молли сильно толкнули в бок — какой–то артиллерист бросился к митральезе, тотчас же гавкнули где–то наверху обе трёхдюймовки броневагона.

По самому краю леса мчалась, ловко петляя между деревьями, огромная седая медведица. Следом за ней — медведь поменьше и, наконец, белый волк.

Следом за ними оцепеневшая Молли увидела цепочку человеческих фигур в бесформенных белых балахонах. Их было трудно заметить на снегу, они продвигались короткими перебежками, бестрепетно падая прямо в глубокий снег и замирая там.

Молли аж передёрнуло: на такое до невозможности холодно было даже просто смотреть.

В руках они держали что–то вроде длинных ружей, тоже обмотанных чем–то белым, так что заметить приближающихся Rooskies было очень непросто.

Рядом в спонсоне затряслась и загрохотала частыми винтовочными выстрелами митральеза. Кто–то рычал, кто- то вопил, сверху тяжко грохала гаубица. По опушке леса, словно в самом первом сне–видении Молли, беглым огнём била скорострельная артиллерия «Геркулеса», снаряды и осколки секли деревья, жирный чёрный дым висел сгущающейся пеленой.

Егеря стреляли и из окопов с траншеями, Молли видела, как орудийные расчёты, зарядив пушку, отбегают, нагибаясь и зажимая уши, как дергают за спусковой шнур.

Rooskies не двинулись дальше края леса. Залегли, исчезли в снегу, среди ползущих завес чёрного дыма. Молли даже дышать забывала, не в силах оторваться от смотровой щели.

Звяк, звяк, звяк. Короткий ревун.

— Задробить стрельбу! — крикнул кто–то из офицеров. — Монс! Тебе говорю! Прекратить огонь! Всё, хватит! Иначе они не приблизятся!

«Не приблизятся? — не поняла Молли. — Так ведь и надо, чтобы никто не приблизился!»

В наступившей тишине что–то хлопнуло на краю леса, взвился белый дымок, и тотчас же по броне «Геркулеса» что–то звонко стегнуло.

Стрелявший из митральезы солдат по фамилии Монс зло ощерился.

— Не пробьют, дураки, только себя зря подставят!

И точно — белое облачко ещё висело, а в то место на краю леса уже ударило подряд два трёхдюймовых снаряда.

Монс захохотал, дёргано, истерически.

— Получили? Получили?!

Молли съёжилась, сжалась в совсем уже крохотный клубок, точно кошка Ди.

«Геркулес» замолчал. Не стреляли и солдаты в окопах.

Молли, дрожа, прилипла к смотровой щели.

Ветер медленно сносил дым, обнажая иссечённые стволы сосен.

Кто–то в броневагоне крикнул, вновь коротко взвыл ревун — справа, ближе к хвосту «Геркулеса», снег вдруг взвихрился, взметнулся, и одетые в белое фигуры вдруг оказались прямо у рядов колючей проволоки. Открыть стрельбу егеря почему–то не успели, поверх кольев словно само собой размоталось широкое белое полотнище, и несколько десятков Rooskies кинулись по нему прямо в траншеи.

Справа и слева захлопали винтовочные выстрелы, несколько фигур в белом сбило с наброшенного покрывала. Но куда больше успели перебежать и ворваться в окопы.

Даже отсюда Молли слышала дикие, истошные вопли. От них действительно леденела кровь. С людьми, что так кричали, должно было… твориться нечто поистине ужасное, неописуемое.

Очень хотелось сжаться совсем, упасть на пол, зажать уши, закрыть глаза, а ещё лучше — залезть под одеяло на своей полке и чтобы рядом мурлыкала б Диана. И чтобы всё это стало бы сном, страшным сном.

«Геркулес» вновь изрыгнул снаряды, они ложились меж краем леса и той траншеей, куда ворвалась кучка Rooskies.

По траншеям уже бежали вереницы егерей, блистали на неярком зимнем солнце поднятые штыки, а там, в окопах, куда ворвался враг, всё уже стихло.

Стихло, ни звука, ни шевеления.

И вдруг прямо туда полетели снаряды с бронепоезда. Его скорострельные пушки били почти в упор, над траншеей, окопами, ходами сообщения поднялся дым, а цепочки солдат, словно муравьи на тропе, ждали, пригнувшись, прижавшись ко дну длинных извилистых рвов.

Разрыв. Разрыв. Разрыв–разрыв–разрыв–разрыв…

— Слева! — кажется, это закричал всё тот же Монс.

Такая же кучка белых призраков. Воспользовавшись тем, что всё внимание солдат и артиллеристов «Геркулеса» было приковано к правому флангу, ещё один отряд Rooskies каким–то образом незаметно подобрался прямо к проволоке и, накинув и тут на неё само собой раскатившееся полотно, ринулся прямо на вскинутые винтовки и штыки егерей.

— Огонь!

Молли расширенными от ужаса глазами увидела, как залп смёл с полотна сразу полдюжины Rooskies, как на белых балахонах вспыхивали, точно огни, алые пятна крови.

Но, словно из–под земли, возле егерских окопов возникла вторая группа Rooskies, они бросились следом за своими, прыгая прямо на головы и плечи пытавшихся отбиваться солдат Королевства.

Молли увидела, как фигуру в белом балахоне пропороло сразу два штыка и как двое егерей, чьи ружья застряли в теле, сами упали, пробитые один длинным багинетом, а другой — выстрелом в упор.

— Огонь! — надсаживался кто–то. Пушки «Геркулеса» ударили снова, поражая и чужих, и своих.

Молли казалось, мир под ней разваливается.

Снаряды перемешивали снег, землю и кровь.

— Седая! Седая, на трёх часах! — гаркнул Монс, и его митральеза изрыгнула огонь.

Прямо на Молли, прямо на бронепоезд, взрывая снег, оставляя за собой целое облако, мчалась громадная седая медведица. Снег же за ней вздымался всё выше, растекался всё шире, стремительно закрывая обзор артиллеристам «Геркулеса».

— А–а–а!.. — вопил Монс. Митральеза вдруг издала жуткий скрежет и заглохла.

Ей на смену пришли другие, снег вокруг Седой кипел от пуль, однако она мчалась, словно заговорённая.

Монс не выдержал первым, взвыл, бросился прочь от захлебнувшейся митральезы, споткнулся, растянулся на полу, сейчас пробитый страхом, словно пулей. Молодой тощий парень, со впалыми щеками — таких, как он, много на заводах и в доках Норд—Йорка. Обычный его житель. Обычный подданный Её Величества.

Взгляд его скрестился со взглядом Молли. Безумный взгляд.

— Беги! — прохрипел он.

Молли, однако, не побежала.

Приподнялась и, словно ведомая какой–то силой, шагнула к брошенной Монсом митральезе.

Медведица всё ближе, всё выше снежная завеса. А за ней — знала Молли — новые и новые ряды Rooskies.

Руки её сами собой легли на ребристые рукояти. Она понятия не имела, как из неё стрелять, что надо делать; и потом — оружие же заклинило…

Но ладонь её уже сжалась на рычаге поворотного клапана, потянула его на себя. Блок стволов провернулся, что- то щёлкнуло, клацнуло, и митральеза плюнула огнём.

На загривке огромной медведицы появилось кровавое пятно.

Зверь резко взял в сторону, ещё выше взвихрился снег, и Седая исчезла.

Но из поднятой ею метели один за другим выныривали десятки Rooskies. Все — в белых балахонах, с длинными мушкетами — а может, фрузеями? — наперевес, с примкнутыми багинетами.

Они упали на егерей и стрелков в траншеях, словно стая полярных сов на добычу.

— Мэгги! — На неё глядели широко раскрывшиеся глаза старшего офицера «Геркулеса», коммодора Карт- райта. — Господи! Что ты здесь… — Он поперхнулся.

— Она к митральезе встала, сэр! — крикнул кто–то. — Седую подранила!

— Седую?! Коннорс, людей сюда, быстро! — и крик- пул куда–то наверх: — Огонь, огонь!

Чьи–то руки отшвырнули Молли от митральезы, топотали ноги, по трапам бежали люди. Весь правый борт «Геркулеса» изрыгал пули и снаряды, и на изрытом снегу, среди изломанных линий траншей, оставалось всё больше неподвижных тел в белых балахонах, на которых словно расцвели многочисленные алые маки.

Завыл гудок, бронепоезд дёрнулся, отползая назад. Молли, отброшенная от смотровой щели, уже ничего не понимала. Что, куда, зачем? Почему они отступают? А они ведь именно отступали!

Правда, недалеко. «Геркулес» замер вновь, загремел всеми орудиями. Стреляли и концевые броневагоны, что- то кричал, отдавая распоряжения, мистер Картрайт, а на Молли налетела вдруг коршуном госпожа старший боцман:

— Мэг! Совсем спятила! Я тебе что…

— Мисс Уоллес! Не время! — гаркнул старший офицер «Геркулеса».

— В каюту! Немедля! Потом разберемся! Тут у нас такое…

— Мэм, да, мэм! — пискнула Молли.

В грохоте и содрогании бронепоезда добралась до их с мисс Барбарой узкого пенала, залезла на свою верхнюю полку. Как по волшебству, появилась Диана, запрыгнула сперва на столик, затем — под бок к Молли. Замурлыкала успокоительно, сама словно не боясь ни шума, ни грохота.

Однако бой не утихал, громыхало со всех сторон, и Молли готова была поклясться, что разрывы доносятся и от хвоста бронепоезда, оттуда, где тянулись уводившие к Норд—Йорку рельсы.

А потом вдруг рвануло так, что Молли подбросило на полке, и даже бесстрашная Диана взмявкнула дурным голосом и полезла к хозяйке под одеяло — прятаться.

Рвануло, содрогнулось — и неожиданно затихло.

Сразу. Всё. Как отрезало.

Какое–то время погодя устало звякнул телеграф, выбросив в окошке заветное «ОТБОЙ ТРЕВОГИ».

А ещё погодя в пенал ввалилась пахнущая машинным маслом и пороховой гарью госпожа старший боцман.

У Молли словно лопнуло что–то внутри — она кубарем скатилась с полки, обняла, прижалась.

— Мисс Барбара…

— Мэг, девочка моя… Господи, слава тебе, сохранил тебя живой и невредимой… — Госпожа старший боцман тяжело плюхнулась на нижнюю полку. — Ох, ну и дела… рассказали тут мне… что ты сама к митральезе встала и Седую подранила?

Молли проглотила наконец предательский комок в горле, кивнула.

— Её ведь заклинило, намертво заклинило, — покачала головой мисс Барбара, вновь кладя обе руки Молли на плечи. — Я сама смотрела. Болт в поворотный механизм попал, выпал и засел, блок стволов вообще проворачиваться не должен был!

— Я-а… н-не знаю… мэм, — кое–как выдавила Молли. — Я… просто увидела медведя…

— Медведицу. Мы её «Седая» прозвали. Ну да ты об этом, я вижу, уже наслышана…

Молли помотала головой.

— Ох, ну и денёк, — вздохнула госпожа старший боцман. — Так вот, Мэгги, Седая — это…

— Мэм, простите, мэм, — вдруг набравшись смелости, перебила её Молли. — Про Седую мне мистер Картрайт рассказал. А вот что это такое бабахнуло так, в самом конце? И после него всё стихло?..

Мисс Барбара осеклась на полуслове.

— Соображаешь, юнга… Эх, не хотела тебя пугать, да, вижу, от такой проныры, как ты, не скроешь. Подорвали Rooskies рельсы у нас за спиной. Теперь, пока не починим, с места нам не сдвинуться.

— Ой… А сильно взорвали?

— Сильно, юнга. — Госпожа старший боцман невольно усмехнулась Молли, позабывшей совершенно всяческую субординацию. — На двадцать ярдов воронка. Рельсы штопором закрутило, от шпал и памяти не осталось. Ума не приложу, как они всё это учинили. Когда проползли, как заложили? А вот сумели. Как говорит господин старший офицер — prosochilis', э–э–э, я‑то в их варварском языке не сильна, но вроде это значит «проникли по капле». Короче говоря, пока воронку не засыплют, пока новую плеть рельсовую не кинут сверху — тут стоять будем.

— Мэм, но когда же починят, мэм?

— Не бойся, пигалица, скоро. Всю ночь работать будут, к утру, думаю, всё уже сделают.

— А… мэм, но Rooskies наверняка ж знают, что мы дорогу вскоре починим? Для чего её взрывать тогда? Людей терять?

— Людей они не считали и не считают, — фыркнула мисс Барбара. — Это у них называется… ох, как там мистер Картрайт–то говорил… ах да — na miru i smiert' krasna, в общем, на земле гибель красного цвета. У них этот цвет в почёте. Ну и вообще, когда погибают, они–то да, того, частенько все в красном. Так вот, дорогу они взорвали… может, где–то в другом месте ударить решили и хотят, чтобы «Геркулес» на подмогу бы не успел. Но это они зря стараются, старичок «Гектор», если что, не подкачает, да и «Ахиллес» с «Патроклом». И тут мы их всюду отбили. Я слыхала, лорд Спенсер с помощью сюда торопится. Так что не вешай нос, юнга! Повоюем ещё.

— Ага, — вздохнула Молли.

После всего случившегося, после тёплых и липких от чужого пота рукоятей и рычагов митральезы, после расцветшего на спине Седой алого кровяного цветка — Молли словно оказалась меж двух миров. В одном перепуганная девочка «из приличной семьи» Норд—Йорка не могла поверить, как у неё вышло в кого–то стрелять, пусть даже в хищного зверя; в другом Молли Блэкуотер, беглянка, обманувшая Особый Департамент, обманувшая командира бронепоезда, взявшая себе другое имя, отчаянно боролась за жизнь.

— Погоди, тебя ещё капитан видеть хотел, — улыбнулась наконец мисс Барбара. — Старший офицер мистер Картрайт о тебе уже легенды рассказывает, как ты Седую отвернуть заставила и сколько–то Rooskies, за снегом прятавшихся, перестреляла…

— П-перестреляла? — едва выдавила Молли слабым голосом.

— Ну да. — Мисс Барбара не обратила внимания на исчезновение всех формальных титулований. — Да ты не переживай, юнга. Они нападают — мы защищаемся. Стреляем в ответ.

«Все говорят — мы защищаемся, — вдруг подумала Молли. Очень некстати вспомнился мальчишка Всеслав. — Но ведь эти предгорья… здесь же были Rooskies, они тут жили, разве нет?»

И она осторожно спросила об этом вслух.

— Пхе! — только отмахнулась госпожа старший боцман. — Они ж варвары, одно слово. На землях своих сидят, ничего не трогают. И добывать ничего не дают. Ни угля, ни руды, ни леса. А Королевству всё это нужно, нам не обойтись, мы идём вперёд, мы век пара открыли, скоро, говорят, и летучие корабли появятся. Сталь нужна, много стали, угля ещё больше! Земли на юге мало, а народу у нас всё прибавляется. Новые фермы где затевать? Только здесь. Поняла теперь, пигалица?

Пигалица, сказать по правде, не слишком это поняла, но на всякий случай кивнула.

— А Седая… — решилась наконец Молли. — Господин старший офицер говорил… Что есть всякие глупости и суеверия, даже у некоторых офицеров…

— Седая — она диковинные вещи творит. — Мисс Барбара понизила голос до шёпота и даже оглянулась для верности. — Кое–кто болтает, мол, и не медведица это вовсе. Сказать по правде, раньше–то я таких болтунов одёргивала, а теперь и сама не знаю. Снег–то за ней как вздымался, а? Ну вот как такое бывает? Какой ветер его так поднимет?

— Но… мисс Барбара… как же она так? Это ж зверь, просто зверь, хоть и большой, верно?

— Зверь–то он зверь, пигалица, что верно, то верно. А вот со всем остальным — беда, не знаю, как объяснять. И никто не знает.

— М–м–м-м…

— Чего мычишь, юнга?

— М-магия…

— О! Магия. — Госпожа старший боцман поморщилась. — Монс, который на митральезе струсил, особо любит такие байки рассказывать. Мол, владеют Rooskies небывалым волшебством, зверями повелевать могут. Или что сама Седая, дескать, вовсе не медведица, а их волхвовательница. Ну надо ж такое придумать? Магия, если уж привязалась к кому, кончает быстро, в считаные недели. Ну, может, месяцы. А про Седую сказки уже лет пять ходят. Не дано человеку управлять такой силищей, сгорает он почти в момент. Думаешь, Мэгги, в Королевстве не пытались этим воспользоваться, не пытались изучить, как мы пар изучили, на службу людям поставить, чтобы прогресс ещё быстрее бы шёл?

— Н-не знаю…

— То–то, что не знаешь, пигалица. Пытались. Множество раз. Да только кончалось это всегда одинаково. Магик сперва в чудище превращается, а потом — в золу, да ещё и вместе со всеми, кто рядом случится. Пробовали, пробовали, пока наконец лорды и пэры Королевства не пошли к Её Величеству и всякую магию в Королевстве не запретили как особо опасную болезнь.

— Так болезни–то разве запретишь?

— Не запретишь, пигалица, но карантин устроить не помешает. Так и с магией. A Rooskies — они хоть и варвары, да и из того же теста, что и мы. Кровь у них такая же красная, сердце там же, лёгкие, всё остальное. Не по зубам людям магия, вот и весь сказ. Было б иначе, давно б уже Королевство всем владело, что нужно.

— Но Седая…

— Многого мы не знаем, пигалица Мэгги, очень многого. Но ты сама видела — Монс тот же струсил, потому что всем этим сказкам верил. А ты не верила. И стала стрелять там, где он побежал.

— А если б Седая до «Геркулеса» добежала?

— Да ничего! — с не шибко убеждающей беззаботностью всплеснула руками госпожа старший боцман. — Ничего б не случилось! Она ж броню не прогрызёт, «Геркулес» лапой с рельс не сбросит!

— Так зачем же бежала она тогда, мисс Барбара?!

— Rooskies потому что, вот и бежала. Тут даже звери, как говорится, их породы… да не пугайся, пигалица, не бледней! Шучу я. Главное, что нет тут никакой магии и быть не может. А если и есть, если ничего не делают Rooskies со своими магиками, так тем хуже для них! И для первых, и для вторых. Поняла ли, юнга?

— Мэм, так точно, мэм!

— Вот и славно. А теперь идём к капитану.

Однако они так и не успели шагнуть за порог боцманского пенала. Разрывая тишину, внезапно взвыли все до единого ревуны «Геркулеса».

Кошка Ди подскочила на всех четырёх лапах чуть ли не до потолка; Молли испуганно ухватилась за рукав госпожи старшего боцмана; сама же госпожа старший боцман только скрипнула зубами, глядя на выскочившее в окошечке телеграфа алое слово «ТРЕВОГА!».

Суетливо и торопливо затарахтели митральезы с обоих бортов бронепоезда. Дарила пушка, за ней другая. Мисс Барбара, гаркнув: «Здесь сиди!» — ринулась прочь, однако Молли отсиживаться в пенале, словно в клетке, не собиралась. Бросилась следом за мисс Уоллес, которая мчалась по центральному проходу «Геркулеса», а вокруг неё стремительно воцарялся настоящий ад.

С ругательствами и проклятиями, от которых миссис Блэкуотер немедленно упала бы в обморок, бежала к орудиям прислуга, занимали места расчёты митральез. Сходя с ума, давились перегретым паром цилиндры, поршни судорожно толкали цинки с патронами, пороховые картузы и артиллерийские снаряды.

— Напали!.. Rooskies!.. Кран!.. Взорвали!.. Горит!.. — неслись отовсюду бессвязные вопли.

Молли лихо извернулась, полезла вверх по узким скобам трапа. Она знала «Геркулес» даже лучше собственных пяти пальцев, ибо рисовала и перерисовывала его планы без счёта. Трап вёл в одну из наблюдательных башенок, и сейчас там никого не было.

Внутри имелся, однако, перископ с отличной оптикой, приёмник паропочты, рукояти ревунов тревоги и машинного телеграфа. «Противник слева по ходу», «противник справа по ходу», «пехота», «кавалерия», «артиллерия» и тому подобное.

Куда делся наблюдатель из этой башенки, Молли не думала. Неожиданно услыхала решительное «мяу!» — кошка Ди с самым деловым видом устроилась возле основания железной табуретки.

— Куда ты ещё тут? — напустилась было на неё Молли, но кошка лишь принялась невозмутимо вылизываться, словно стараясь оправдаться за недавний испуг.

Убедившись, что Диана никуда отсюда по доброй воле не уйдет, а гоняться за кошкой — совершенно не то, чем сейчас следует заниматься, юнга «Геркулеса» только вздохнула и приникла к окулярам.

Зимний вечер в свои права вступить ещё не успел, но солнце уже опускалось за острые вершины заснеженного леса. Атака Rooskies, казалось, была отбита, те удовольствовались взорванными путями позади «Геркулеса». Что случилось с занятыми как будто траншеями и окопами, Молли не знала, а спросить у госпожи старшего боцмана не успела.

Она видела поле с многочисленными оспинами воронок от снарядов бронепоезда. Видела вновь бегущих по ходам сообщения горноегерей и стрелков, разворачивающиеся орудия.

Не видела только одного — противника.

Позади, за хвостовыми броневагонами, и в самом деле что–то чадно и дымно горело. Даже и безо всякой оптики видна была решётчатая шея железнодорожного крана, опрокинутого набок и сброшенного с колеи — там, где предстояло всю ночь вести ремонтные работы.

Беспорядочно палили пушки, стреляли солдаты в окопах, а Молли всё никак не могла понять, куда или в кого? Снаряды ложились то ближе к лесу, то почти на линии заграждений, безо всякого порядка.

Молли почти не сомневалась, что снова увидит Седую или другого медведя с волком, но, прокрутившись вокруг оси, так ничего и не заметила.

Зато яснее ясного ощутила внезапно другое.

Пелена. Пелена на глазах. Словно сильный ледяной ветер дует прямо в лицо, несёт на крыльях снежные заряды, жёсткая крупа сечёт лоб и щёки…

Но на самом же деле этого нет. Она не в чистом поле, она в башне «Геркулеса», никакой ветер сюда не проникает, а потому…

Магия, вдруг поняла она. Магия набрасывает пелену на бронепоезд и на всех, кто в нём. А на самом деле…

Белую фигуру, что, пошатываясь, одна–одинёшенька брела к «Геркулесу», Молли увидела сразу, вдруг — она словно соткалась из ничего, возникла из ниоткуда.

Белая фигура в длинном балахоне тащилась, тяжело опираясь на белый же посох. Лицо скрывал низкий капюшон, но походка трудная, так в Норд—Йорке ходили вымотанные жизнью старики.

И, похоже, её никто не видел. Кроме неё, Молли.

Она судорожно рванула ручку телеграфа. «Пехота», «справа по борту», мало, мало!

Фигура остановилась. Двумя руками вонзила посох в снег, разогнулась, взглянула прямо в лицо Молли сквозь все окуляры, перископы, линзы и зеркала.

Старуха. Древняя, морщинистая старуха. Сухие блёклые губы дрогнули, складываясь в кривую ухмылку.

Руки, корявые и скрюченные, словно ветви деревьев, уже отживших своё, уже готовых рухнуть, потянулись к Молли. Сквозь железо и броню.

Она закричала. Потому что лица её вдруг коснулись ледяные пальцы, больно вцепились в щёки, потянули, словно пытаясь вырвать каким–то образом из башни.

Иди сюда, иди сюда, иди сюда…

У Молли закружилась голова. Шёпот, казалось, идёт отовсюду, со всех сторон.

Яростно зашипела — шерсть дыбом, хвост трубой — кошка Ди.

Старуха вдруг пошатнулась.

Пошатнулась, черты лица исказились дикой ненавистью. Она сделала ещё шаг и оказалась возле самого броневагона.

Последнее, что успела разглядеть Молли в свой хвалёный перископ — как на старухе вспыхнул белый балахон, и она живым факелом бросилась прямо на броневые плиты «Геркулеса».

Время для Молли остановилось. Умер грохот боя, крики людей, рёв орудий, треск митральез, умерло всё — оцепенев, она глядела вниз, где прямо на борту бронепоезда стремительно расплывалось алое пятно раскалённого металла.

Сталь покраснела, потом побелела. А потом потекла, тая, словно лёд на весеннем солнце.

Словно не замечая жара, в проём шагнула фигура в белом балахоне, вся охваченная пламенем. Пламя полыхало, но одежды оставались девственно–белыми, нетронутыми огнём, не испачканными гарью.

Смерть пришла, вдруг с ледяным ужасом подумала Молли. Она не видела ни лица фигуры, ни глаз, не видела вообще ничего, кроме устремившегося потоком с её пальцев пламени.

И в этот миг что–то со страшной силой ударило по башенке, ударило снизу, разрывая крепёж, срывая болты так, что железный колпак вместе с Молли взмыл в воздух.

По–прежнему бесшумно, словно кто–то позаботился, чтобы барабанные перепонки Молли не разорвало. По- прежнему медленно, словно кто–то позаботился, чтобы она разглядела бы всё в деталях. Как во сне, башенка проплыла по воздуху, открывая Молли картину гибели и уничтожения.

По всей передней половине бронепоезда вагоны заполнились пламенем. Огонь рвался из всех щелей и сочленений, вышибал броневые двери и заслонки на бойницах, жадно тянулся следом за выбрасывавшимися прямо в снег из пылающей преисподней людьми.

Взрыв бесшумно вспорол борта головного броневагона. Стальные стены расступились, раздвинулись, падая в стороны, словно у кукольного домика, и к небу рванулся чёрно–рыжий гриб. Молли окутывала плотная, плотнейшая тишина, уши словно заложило ватой, и ещё на них давило, словно если б она занырнула на глубину.

Вокруг неё спасавшийся экипаж «Геркулеса» косило осколками, там, где только что стоял бронепоезд, продолжались взрывы — рвался боезапас, а Молли, оцепенев, так и замерла в своей башенке, даже не почувствовав, как та рухнула в снег.

А потом…

Её тряхнуло, ударило в ноги так, что в глазах всё помутилось. Неведомая сила, защитившая в первые мгновения взрыва, исчезла.

…И тишина вдруг оборвалась, сменившись громом всё продолжающихся взрывов, от которых в ушах зазвенело, а в глазах помутилось. Молли вжалась в железную раковину башенки, изо всех сил зажмуриваясь, не способная ни двинуться, ни подумать.

Ой, ой, ой, мама–мамочка!..

Грохот откинувшегося бронеколпака, ледяной воздух, пахнущий порохом.

— Мэгги! — кто–то почти что взвыл прямо у неё над ухом. Взвыл дико, по–звериному.

Чья–то рука ухватила её за шиворот, рывком выдернула из башенки, прижала к снегу.

Госпожа старший боцман! Глаза расширенные и безумные, лицо перепачкано сажей и кровью, не поймёшь, то ли своей, то ли чужой.

— Цела? Ранена?

Молли не успела ответить — Барбара уже волокла её за собой, ползком пробираясь прочь от горящего бронепоезда. Всей головной его части больше не существовало, пламя жадно лизало броню первого из паровозов, но с уцелевших хвостовых вагонов уже била артиллерия, прикрывая выживших.

Снег набивался в рукава, за шиворот, жёсткий и холодный, от него немели запястья, и это было, наверное, единственное ощущение, кроме адского грохота, обрушивавшегося со всех сторон.

Мисс Уоллес ползла, умело и быстро, распластываясь и извиваясь, и притом ещё ухитряясь тащить за собой совершенно парализованную Молли.

Рядом с ними полз ещё кто–то, с визгом летели через головы пули и снаряды, а Молли едва находила силы дышать.

Кто–то яростно крикнул, кто–то взвыл от ужаса, кто–то страшно бранился. Барбара навалилась сверху на Молли, закрывая её собой.

— Господи… только б вытащить… только б тебя вытащить… — услыхала вдруг Молли горячечный шёпот госпожи старшего боцмана. Глаза у той оставались огромными, полными безумия.

— Rooskies! — завопили совсем рядом. Барбара конвульсивно дёрнулась, и Молли наконец сумела приподняться на локте.

Фигуры в белых балахонах, с закрытыми белым же лицами, с длинными странными ружьями и примкнутыми к ним столь же длинными штыками были уже совсем рядом. Молли видела, как ближайшая к ним фигура дёрнулась, грудь её окрасилась красным и она повалилась и истоптанный снег, так и не выпустив ружья.

Барбара зарычала, вскочила, рывком вздёргивая за собой и Молли. Одной рукой перебросила девочку через плечо, побежала — им навстречу от уцелевших вагонов «Геркулеса» спешила подмога, экипаж бронепоезда, горнострелки, егеря, они бежали и стреляли, всё время стреляли, стоя, с колена, просто на бегу — и Rooskies стали падать.

Но они подобрались уже близко, со всех сторон окружая крошечную кучку людей из команды «Геркулеса».

— Мэгги! Мэгги вытащите! — заорала, надсаживаясь, госпожа старший боцман. Тяжело охнула, споткнулась, словно налетев на невидимую преграду, застонала, падая лицом вниз в снег.

— Мисс Барбара! — пискнула Молли, приподнимаясь и попытавшись тянуть за собой боцманшу.

— Б-беги! — выдохнула та, лицо всё перекошено от (юли, рука шарит где–то по бедру — Молли вдруг увидела всю покрытую кровью её ладонь.

Кто–то бросился к ним — старший офицер мистер Картрайт! — стреляя разом из двух револьверов, но страшные безликие Rooskies были уже вокруг них.

— Нет! — взвизгнула вдруг Молли. — Нет! Я не хочу! Прочь, вы, все! Уходите! Прочь!

Вскинутые ружья, пальцы, нажимающие на курки. Блеск штыка, занесённого над мисс Барбарой.

— Я не хочу!

Молли вскочила на ноги, выбрасывая руку с выставленной ладошкой.

Словно ладонь её на самом деле могла остановить штыки и пули…

— Нет!

— Мэгги! — отчаянно крикнул ещё кто–то из команды «Геркулеса». — Юнга! Юнгу спасайте!

В лицо Молли словно задул яростный ветер, в ушах зашумела кровь. Нагибаясь, она всё равно стояла, выставляя плечо, сцепив зубы.

Дула ружей в руках Rooskies изрыгнули огонь.

— Нет!

Что–то плотное, незримое, но осязаемое вздулось вокруг неё самой, вокруг мисс Барбары, господина старшего офицера, ещё нескольких артиллеристов или стрелков из команды бронепоезда, и Молли увидала, как замирают в изумлении фигуры в белых балахонах.

Что–то тёплое рвалось с кончиков пальцев Молли. Что- то тёплое, ласковое, родное вставало вокруг неё на защиту.

Пули Rooskies бессильно падали в снег, и сами они останавливались, правда, отнюдь не в растерянности. Напротив, словно они точно знали, что сейчас нужно делать — дружно, разом, броситься наземь, избегая нацеленных в них пуль.

Магия, вдруг поняла Молли. Я творю магию. Дула смотрят мне в лицо, но меня не может задеть. Я держу щит, я защищаю… и мисс Барбару, и мистера Картрайта, и всех на «Геркулесе», кто был добр ко мне…

— М-мэгги… — услыхала она поражённый шёпот госпожи старшего боцмана.

Обернулась — мисс Барбара приподнялась на локте, по–прежнему зажимая пробитое бедро, под которым на снегу расплывалось алое пятно.

Госпожа старший боцман глядела на неё расширенными от ужаса глазами.

Она поняла, вдруг осознала Молли.

Бой замер так же внезапно, как начался. Rooskies в белых балахонах отходили, отползали, умело и быстро, по- прежнему держа на прицеле уцелевших с «Геркулеса».

Выставленная в жесте отстранения рука Молли становилась всё горячее, словно она сунула пальцы с кастрюлю с водой, вот–вот готовую закипеть.

— Мэгги! — уже громко и с отчаянием выкрикнула вдруг мисс Барбара.

А кто–то из артиллеристов вдруг завопил, яростно и с палящей ненавистью:

— Ведьма!..

Ведьма. Они назвали меня ведьмой. Они всё поняли тоже.

Мысли, короткие и тяжёлые, словно падающие на голову кирпичи.

— Сейчас мы все!., она нас всех!.. — вопили уже несколько голосов.

Что–то щёлкнуло. Резко и отрывисто. Умом Молли понимала, что это — передёрнутый затвор винтовки, но поверить не могла.

— Вы что? — крикнула мисс Барбара. — Спятили?.. Стре…

Но дальнейшего Молли уже не услышала, потому что прямо перед ними, перед их лицами снег взвился, взвихрился, взметнулся вверх яростной метелью, а из метели, разом скрывшей отступавших Rooskies, вырвались два зверя.

Белый полярный волк и крупный медведь, тоже беловато–серый, но не столь огромный, как Седая — вроде бы её шутник.

Волк одним броском выбил вскинутый было револьвер мистера Картрайта, опрокинул старшего офицера «Геркулеса» в снег, но тут же и отпрыгнул, ударив лапами теперь уже в спину Молли, повалив и её тоже. В следующий миг медведь тоже оказался рядом, челюсти щелкнули, вцепившись в воротник её курточки.

Госпожа старший боцман дико взвизгнула.

Молли же повалилась, словно куль с мукой. Магия — или что это было? — резко и внезапно исчезла, оставив только ощущение жуткой пустоты внутри и ожога, вспыхнувшего на ладони, той самой, что Молли выставила, защищаясь.

Пустота внутри. Нет сил дышать, нет сил смотреть. Да и зачем?..

Молли словно проваливалась под лёд, уходя всё глубже и глубже в полынью, и над её головой смыкались тёмные воды.

Можешь не биться больше, сердце. Зачем? Ни к чему. Всё растрачено.

Медведь хрипло зарычал, мотнул круглой башкой, и Молли как пушинка взлетела к нему на спину. Зверь разжал челюсти и сорвался с места, но девочка каким–то образом осталась у него на загривке, хотя руки её бессильно болтались по сторонам, ни за что не держась.

— Мэгги! — вновь выкрикнули сзади. И, с отчаянием, с обжигающим душу надрывом: — Доченька!..

Но кто–то из команды бронепоезда уже нажал на спуск, целясь в «ведьму», и пуля свистнула совсем рядом. Медведь рванулся в сторону, позади него мчался белый волк, и из–под его лап потоками летел снег, вздымаясь вихрями, крутясь, вертясь и укрывая беглецов непроглядной пеленой.

Молли уткнулась лицом в седой мех зверя, не в силах пошевельнуться, не в силах даже соскользнуть вниз с его спины.

Сердце останавливается, вдруг поняла она. Ну да, я ж ему сама сказала — можешь не биться больше. На миг ей это показалось очень смешно. Надо же — умираю, потому что сама себе приказала.

Яростно взревел медведь, взвыл где–то рядом волк, заколыхалась земля, снег застлал всё вокруг, и Молли больше уже ничего не видела.

Часть вторая. За Карн Дредом

Глава 1

Темнота была тихой и тёплой. И ещё очень ароматной. Вкусно–ароматной. Запахи трав, ягод — малины, черники, земляники — смешивались, обволакивая Молли мягкой пеленой. Иногда пробивалась горчинка, но не резкая, приятная.

Потом пришёл свет. Тоже мягкий, осторожный. Он не резал глаз, напротив, неспешно побуждал их открыться. И когда Молли их наконец открыла…

Она словно плавала в глубине тёплого пруда, вдруг чудесным образом обретя способность дышать под водой. Над головой застыло солнце — в зените, но не жаркое, не обжигающее. Со дна пруда поднимались лениво колыхающиеся длинные зеленоватые ленты водорослей, названий которым Молли не знала.

Она наслаждалась полётом. Она парила, парила над устланным топляком и камнями дном, где каждая коряга служила домом целому множеству мелких созданий.

Сновали вокруг лягушки, тритоны и водяные ящерки. Крупные жуки–водолазы трудились над воздушными колоколами, им в усердии не уступали пауки. Плавунцы носились туда–сюда, над поверхностью трепетали крыльями стрекозы.

— Молли, — позвал её кто–то, совершенно незнакомый голос. Молодой, вроде как девичий. Она не повернула головы, ей тут так хорошо…

— Молли, — повторил тот же голос уже настойчивее. — Молли, просыпайся, ну, пожалуйста, просыпайся…

Ладно, так уж и быть, подумала она с огорчением. Всего вам наилучшего, головастики! Тебе, лягушка, тоже!.. И тебе, водяная змейка!.. Ой, а кто это там?

Над поверхностью пруда нависал белый волк. Казалось, он собрался пить, но нет, опускал нос в воду, смешно раскрывал челюсти. Что он делает? Зачем?.. Почему?

— Зову тебя, — с лёгким раздражением откликнулся волк. — Выныривай, Молли, просыпайся! Пожалуйста… очень пожалуйста — с вишенкой сверху? — добавил он не слишком уверенно (или она? Голос казался не мальчишеским и не мужским).

Молли вздохнула, взмахнула руками, в несколько гребков достигнув поверхности. Высунула голову, и…

Она сидела, задыхаясь и хватаясь за грудь обеими руками, на широкой и низкой постели, в полумраке. И это была не та постель, к которой она привыкла дома, и даже не узкий пенал госпожи старшего боцмана.

Её укрывало лоскутное одеяло, искусно сшитое из множества разноцветных кусочков. Под спиной — подушка, от неё вкусно пахнет сухими травами. В головах кровати горят три свечи, пляшут красноватые отсветы, словно от горящего рядом камина. Потолка не видать — он густо завешан связками трав, каких–то корней и луковиц всех мастей и калибров. Стены… стены тоже покрыты чем–то подобным, а ещё на них смутно виднеются полки, заставленные глиняными горшками и бутылями тёмного стекла.

А на скамье, придвинутой к самой постели, сидит…

— Ты? — вырвалось у неё. Молли заморгала.

— Есть я, — кивнул Всеслав. Правда, донельзя худой и вымотанный. Щёки ввалились, глаза ушли глубоко под нависающие брови, и под глазами — тёмно–синие круги. Серая рубаха с застёжкой, почему–то сдвинутой на сторону, красная вышивка тянется по планке, вороту и обшлагам. Какие–то кресты, фигуры… не разобрать.

Молли вдруг подумала, что вышито здорово, ей так нипочём не суметь. А вот маме бы понравилось наверняка.

Мама… ох, мама… и почему же такая слабость, рукой не пошевелить…

— Где я? — беспомощно спросила она.

И вдруг вспомнила — с беспощадной, режущей ясностью.

Горящий «Геркулес»… белые балахоны наступающих Rooskies… госпожа старший боцман с пробитым окровавленным бедром…

Белый волк! И медведь, вскинувший её на загривок!..

— То есть были мы, — кивнул Всеслав.

— И скажи спасибо, — прозвенел вдруг девичий голос, — потому что иначе ты бы уже умерла.

Это было сказано на куда более правильном имперском английском, чем у Всеслава. С заметным акцентом, но без ошибок.

Рядом с мальчишкой стояла, поставив одну ногу на скамью и опираясь локтем о колено, высокая, тонкая девушка, наверное, лет пятнадцати. Очень, очень красивая. Совершенно не похожая на Моллиных подружек по школе. Мягкие обводы скул, высокие выгнутые брови, большие глаза, подбородок с ямочкой.

Да, большие глаза… янтарные. Молли никогда и ни у кого не видывала таких глаз. А вот вместо волос — Молли ойкнула — вместо волос у девушки был волчий мех.

Белый мех полярного волка, недлинный и густой, немного спускавшийся ей на высокую шею.

Носила она тёмно–серую суконную курточку с такой же ярко–алой вышивкой, что и у Всеслава, и широкие порты, заправленные в мягкие кожаные сапожки.

— Ты… ты… — только и могла лепетать Молли, весьма невежливо тыкая в Rooskii пальцем.

— Volka. Вообще–то Таньшина, но Волка мне больше нравится. На твоём языке, наверное, будет Вольфи или Вульфи. Wolfie, — закончила она на почти правильном имперском. — А на нашем языке wolf будет volk, правда, похоже?

— П-похоже… — дрожа, кивнула Молли. Боже мой, боже мой, волк–оборотень? Вервольф? А–а–а, мама–мамочка!

Она с трудом подавила желание забиться с головой под одеяло.

— Пей. — Волка сунула Молли в онемелые пальцы кружку с чем–то обжигающе–горячим. — Пей, тебе нужно.

Всеслав всё это время молчал и, похоже, старался понять их разговор, напряжённо морща лоб.

—Я Всеславу старшая сестра, — продолжала Волка. — Sister — Sestra, тоже похоже как, правда? Почти одно и то же.

Молли еле смогла кивнуть.

Да, и в самом деле похоже. Sestra. Volk. Volk…

Folk — народ, a volk — волк на языке Rooskies. Народ волков…

Как же близко. Как похоже. И как… соответствует, подумала она, глядя на Волку.

— Пей! — уже суровее приказала та, видя, что Молли колеблется. — Ты едва за Kostyanoi Predel не ушла, глупая.

— Kostyanoi… что?

— Э-э… край, из костей сделанный, — кое–как объяснила Волка. — Чуть не умерла, значит. Да пей же! — в янтарных глазах сверкнуло что–то и впрямь волчье.

Молли поспешно поднесла кружку к губам.

От неведомых ароматов, от чуть горьковатого, насыщенного вкуса разом закружилась голова, нахлынула слабость.

— Так–то оно лучше, — одобрительно кивнула Волка, и Всеслав кивнул тоже. Он глядел на Молли без улыбки (чего ей сейчас, как оказалось, очень даже не хватало), но по–доброму, удивительно по–доброму.

— В-Волка… а откуда ты… наш язык… — мысли путались, слова заплетались им вослед.

— Откуда я ваш язык знаю? — отозвалась та. — Учила. С… вашими. Э-э… пленными, — вспомнила она выражение. — Или ты думаешь, никто ваш имперский выучить не может? Пфе! Лёгкий язык. Наш–то, спорю, потруднее тебе освоить будет.

— О-освоить? — пролепетала Молли. — 3-зачем? И… вы меня… вы меня что же…

— А как ты думаешь, — жёстко сказала вдруг Волка, нагибаясь к ней и глядя прямо в глаза, — мы с братом для того тебя из–под пуль вытаскивали, чтобы домой отправить, к маме и папе?

Молли задрожала.

— Т-ты… волк–оборотень… вереволк… вервольф… ты меня…

— Вот глупая! — расхохоталась Волка — и миг спустя, поняв, чего испугалась Молли, присоединился к ней и Всеслав. — Нет, я тебя есть не стану. Кто ж ест таких грязных, немытых девчонок! Вот погоди, я тебя в… доме мытья[15]… э–э–э… испарю… evaporate… эвапорирую… тьфу ты! Короче, сама увидишь. Отмою, словом. А то сейчас от твоего запаха у любого уважающего себя волка насморк приключится и нос сам собой заложится. Гарь, сажа, уголь, масло машинное, порох… Ну и пот тоже, — безжалостно добавила она, заставив Молли вспыхнуть до корней волос. — Мы тебе одежду принесли, твоя вся в гари да в крови.

В крови… Мисс Барбара! «Доченька!»…

— А, а что случилось… — запиналась Молли, — я только хотела спросить… не обидеть… что случилось…

— С той женщиной, что тебя дочкой назвала? — жёстко оборвала её Волка. — Всеслав скажет. Он обратно ходил, покуда я тебя да Предславу Меньшую выхаживала.

— Predslava? — опять не поняла Молли.

— Вы её Седой величаете, — коротко пояснила Волка, взгляд её оставался поистине волчьим. — Ты её подстрелила. Забыла?

— Я-а? — вся сжалась Молли.

Ой, ой, ой, ну да, я ж попала…

— Я стреляла… в медведицу… — выдавила она и заморгала. В носу предательски защипало. — В… зверя, не в человека… А… откуда вы знаете…

— В людей ты тоже тогда стреляла будь здоров, — мрачно сказала Волка, переглянувшись с братом. — В наших. Русских.

Да, это не Rooskies Норд—Йорка… Волка произносила слово отличимо по–другому.

— Седая всё знать, — вступил в разговор Всеслав, словно стараясь увести их от опасной темы. — Она сказать, только магик мог её попадать.

— Прошедшее время, братец, — поморщилась Волка. Она произнесла это на имперском. — У неё была защита, Блэкуотер. Потому–то все эти пушки–митральезы её даже задеть не могли. Ты смогла. К счастью, несильно. Потому что ты ещё не настоящая volshebnitsa. Не настоящая… чародейка.

— Но силы ты имеешь, — подхватил Всеслав. — Нам они нужны. Потому–то мы тебя и… унесли.

— Мы слышали, как они тебе «ведьма!» орут, — перебила брата Волка. — Расстреляли б они тебя, Блэкуотер, да и всё тут. Финита. Ты на их глазах такую магию учинила, что Особому Департаменту и изучать бы ничего не пришлось.

— Всё и так видно, — поддержал Всеслав. — Они бы убить тебя, Молли.

Он смотрел на неё серьёзно, очень серьёзно. Но было в этом взгляде и ещё что–то такое… такое… от чего сердце внезапно сбивалось с ритма. Вот почему девчонки в их классе с таким увлечением шептались по углам, обсуждая мальчишек из мужской школы мистера Гленвуда…

— Мой младший братик совершенно прав, — кивнула Волка. — Ты не ушла бы живой. Хотя и только что спасла их жизни.

— Женщина, которая назвать… которая назвала тебя дочерью, — поспешно поправился Всеслав под строгим взглядом старшей сестры, — с ней всё в порядке. Она ранена, но несильно. Хотя…

— О «хотя» поговорим после, — резко оборвала его Волка. — Отдыхай, Молли. Тебе ничего не угрожает, и…

— Но вы меня не отпустите? — глаза против воли наполнились слезами, страшно разозлив этим Молли.

— Тебе об этом скажут старшие, — с непроницаемым лицом ответила Волка. — Но я могу тебя обрадовать… тебя отпустят. Когда сослужишь нам службу.

— С-службу? К-какую службу?

— Узнаешь, — отрезала Волка. — Спи теперь. Ты всю себя отдала, когда своих защищала, хотя они того и не стоили.

— Sestra… stoi… — Всеслав говорил по–русски, но Молли поняла. Stoi — почти что «стоп». Остановись, сестра.

Волка замерла на миг, потом выдохнула, согласно кивнула, дружески потрепала брата по плечу. Сказала что–то быстро и вполголоса, для Молли — полная тарабарщина.

— Мы тебя разбудили, из… из волшебного сна вывели, — наклонилась Волка над Молли. — Теперь время обычным сном поспать. Силы возвращать надо. Потому что дело тебе предстоит… небывалое. Идём, братец.

Они дружно отшагнули от постели.

Молли хотела их остановить, хотела заспорить… но на неё необоримой волной накатывал сон, на сей раз — и впрямь обычный, без видений вообще.

* * *

И вновь пробуждение, тоже обычное, безо всяких прудов и полётов во сне. Молли была даже чуть разочарована.

Правда, чувствовала она себя куда лучше. Во всяком случае, смогла спустить ноги с кровати и только сейчас поняла, что на ней надета длинная, до пят, плотная рубаха, правда, мягкая и приятная на ощупь.

Молли немедля вспыхнула от стыда. Ой, ой, это её, получается, раздевали, всё с неё снимали; и хорошо, если это проделывала только Волка, а вдруг ещё и Всеслав?!

От одной этой мысли захотелось немедленно провалиться сквозь деревянный, чисто выскобленный пол.

— Мр-р, мр–ряу! — раздалось совсем рядом.

— Диана… — охнула Молли.

Кошка Диана невозмутимо вспрыгнула на кровать. Чистенькая, умытая, словно всё это время провела не в пути через зимние леса, невесть как выжив на поле боя.

Молли сгребла Диану в охапку, прижимая к себе, и чуть не разревелась.

— Ты меня нашла… нашла…

Кошка удовлетворённо мурчала, не делая попыток вывернуться, и даже сама тёрлась мордочкой о ладонь Молли.

— Ты… кошка? — раздалось от двери.

Молли дёрнулась. В низком проёме, таком, что взрослый не пройдёт, не пригнувшись, стоял Всеслав. В прежней одежде, только на поясе справа висел короткий нож.

— Я кошка? — не поняла Молли. Мальчишка досадливо поморщился. Собственные ошибки его неизменно раздражали.

— Нет. Твоя кошка?[16]

— Моя. Она была со мной. — Молли старалась говорить медленно и просто. — Потерялась. А теперь она меня нашла.

— Она… прибегать… — Всеслав нахмурился. — Дверь… Skresti…

— Что? — не поняла Молли.

— Она царапалась в дверь, — пояснила явившаяся Волка. Диана немедля зашипела, выгибая спину дугой. Шерсть её встала дыбом.

— Она меня боится, — усмехнулась Волка. — И правильно делает! Не бойся, киса, не трону.

Диана, словно поняв, что ей говорят, немедля успокоилась и принялась устраиваться, как обычно, обнимая лапками предплечье Молли.

— Всё, как я говорить, — сказал Всеслав, глядя на Молли и улыбаясь. — Встречать тебя… в лесах. Ты… помнить? Мы… говорить…

— Ты безнадёжен, — сказала Волка по–английски, усмехаясь. И тотчас повторила это на языке Rooskies. Всеслав не обиделся, усмехнулся в ответ.

— Ты есть, кто знать… язык, — ответил он, и тоже на имперском. — Ты… помнить? Молли?

— Я помню, — отчего–то Молли вдруг покраснела. — Ты всё это придумал заранее, ещё там, в Норд—Йорке, правда?

Всеслав нахмурился, очевидно, не до конца поняв. Казалось, что здесь, в родных местах, он стал хуже воспринимать речь Молли. Волка быстро перевела, и мальчишка кивнул, ухмыляясь.

— Я видеть… сильная volshebnitsa. Которую должны убить, если она не убежит, — последняя фраза получилась у него на удивление верной, а Молли, в свою очередь, ощутила странную тёплую волну, качнувшуюся от Всеслава.

Магия.

Волка тоже почувствовала, нахмурилась, покачала головой. Она явно не хотела, чтобы брат улучшал свою речь таким способом.

— Ты пришла, — сказал он с усилием. — Теперь ты есть с нами.

— Зачем? — проговорила Молли, переводя взгляд с брата на сестру и обратно.

— Всё узнаешь в своё время. — Волка хлопнула её по плечу, дружески, но так, что Молли едва не свалилась. — Идём есть, а потом… потом увидишь Предславу. Или Седую, если тебе это проще.

— О-она здесь?

— Здесь, — кивнула Волка. — Это ведь её дом. Ну, пошли, пошли, — говорила она всё глаже и глаже.

Стол был накрыт в соседней комнатке, маленькой, с небольшим окном, где стены тоже все были увешаны связками трав, луковиц и кореньев. Из стены выпирал белый бок здоровенной печи, а на столе меж двумя лавками стояли дымящиеся глиняные миски с каким–то густым варевом и лежали деревянные ложки.

— Ты проспала весь день и всё утро. Это не завтрак, это обед, — коротко пояснила Волка. — Капуста, картошка, морковка, дичь. Суп. По–нашему почти точно так же звучит. Запомнила? Еда. Суп.

Суп был густой и наваристый. Совершенно не такой, как дома. И толстые ломти ржаного хлеба, тёмного, но с абсолютно особым вкусом, вкусом настоящей корки — в отличие от бледных пшеничных, которые можно сдавливать, как комок ваты, и которые во рту ощущаются примерно так же.

Было по–настоящему вкусно. И, конечно, никакого сравнения с пайками на бронепоезде.

Молли ела, поглядывая на брата и сестру. Волка невозмутимо зачерпывала суп деревянной ложкой, а вот Всеслав ёрзал. Ёрзал, морщил лоб, поглядывал на Молли.

Волка хмыкнула. Что–то коротко бросила на своём языке.

— Он беспокоится за тебя, — сказала с поистине волчьей прямотой. — Беспокоится, как тебя примет Седая, — взгляд Волки отяжелел.

— П-почему? — пролепетала Молли.

Она всё ещё не могла прийти в себя. Её похитили Rooskies, брат и сестра, совершенно очевидно владеющие той самой ужасной «магией», которую так боятся в Норд—Йорке. Её утащили невесть куда, в глубь неведомой чащи, куда не отваживаются проникать даже бесстрашные егеря её величества. Она понятия не имеет, что случится с ней завтра; от неё будут требовать какой–то неведомой «службы» — всё так, но ей не было страшно. Она боялась за других — за маму, папу, братика, за Фанни, но не за себя.

Потому что эти двое могли управляться с магией. Они не боялись её, они могли управлять ею. И при этом называли её «чародейкой». И не были враждебны, ничуточки. Хотя — она покраснела — имели все основания быть. Да Волка на то уже и намекала.

— Ты стреляла, — повторила раз уже сказанное сестра Всеслава. — Ты знала, куда тебе следует попасть. Знала, что мы можем помочь. И всё равно стреляла. Твоё проклятое Королевство наступает на нас, мы отбиваемся, как можем, но пятимся. Год за годом, всё пятимся, медленно, но верно.

Молли опустила глаза. Да, конечно. Они — bloody[17] Rooskies, они враги. Так было, так будет. Они… они на пути прогресса. Да, да, именно так. «Бревно, лежащее поперёк дороги Прогресса», как говорил папа, внушительно поднимая палец. А бревно надо убрать.

Но…

— Не бойся — Волка смотрела на неё строго, но без ненависти, злобы или отвращения. — Ты теперь с нами. Ты наша.

Молли заметила, как покачал головой Всеслав.

— Она… всегда будет своей собственной, — медленно и с усилием сказал он. — Не требуй, чтобы она… predala by… перешла бы на нашу сторону… вот так быстро. — Он явно нарочно говорил на имперском — хотел, чтобы Молли услыхала бы его собственные слова, а не перевод.

Волка нехотя кивнула, провела ладонью по густому волчьему меху на своей голове.

— Так или иначе, с магией тебе в Норд—Йорке было бы не выжить. Или свои б убили, или сама б погибла. Впрочем, Предслава Седая тебе лучше всё это скажет. Давай пошли! Да не трусь, Блэкуотер! Небось в бою trusa ne prazdnovala… труса не праздновала. Не трусила, в общем. Имела смелость стрелять — имей смелость и в глаза взглянуть той, в кого целилась.

Молли сглотнула, живот сжался. Ой, ой, кажется, она таки трусит. Самым позорным образом.

Следом за Волкой она шагнула из комнатки в холодные темноватые seni, как их назвала волчица–оборотень. На стенах висит какая–то утварь, лопаты, топоры, грабли, вилы, всё — аккуратное, чистое, в полном и совершенном порядке.

— Погоди. — Молли ощутила, как болезненно сжался живот и то, что ниже. — Мне… мне нужно… — Она покраснела до ушей. Господи, о таких вещах говорить при мальчишке!

— А, — поняла Волка. — Пойдём, покажу. Извини, умывальников, где вода сама на тебя течёт, у нас тут нет. Да и всё остальное… гм. Ничего, привыкнешь, Блэкуотер. Кошка твоя, во всяком случае, уже освоилась. И даже мышь поймала.

Словно отвечая на её слова, из небольшой дырки прохода, явно нарочно оставленного строителями в углу двери, возникла Диана. Села и принялась вылизываться. Мордочка её являла донельзя довольное выражение.

— Она здесь уже как дома, — усмехнулась Волка. — Ладно, идём.

Да, с удобствами в доме этих Rooskies оказалось не очень. Совсем «не очень». Молли с ужасом воззрилась на то, что они называли «отхожим местом», «латриной» — Волка вспомнила даже такое слово.

«Нет–нет–нет, я так не могу, — стонала про себя Молли. — Я так не привыкла. Варвары, точно, варвары. Эх, эх, где ты, мой тёплый ватерклозет, где было так удобно читать…»

Да, здесь было холодно. Весьма холодно. Печки тут суровые Rooskies не предусмотрели.

Кое–как справившись и использовав по назначению целую бадейку воды, Молли пулей вылетела из… из… в общем, оттуда — обратно в чуть менее холодные seni. Волка встретила её снисходительной ухмылкой, и Молли немедленно покраснела.

— Ничего, привыкнешь, — бросила сестра Всеслава. И добавила обидное: — Неженка…

Молли проглотила, лишь поёжилась. Но её оскорблённые приватные части прямо–таки вопияли от негодования.

— Ванной у вас, я так понимаю, тоже нет? — слабым голосом спросила она, вспомнив слова Волки о загадочном «доме мытья».

— Такой, как у вас, — нет, нету Но ничего, тебе понравится, — фыркнула Волка. — Я обещаю. Идём. Предслава Меньшая ждёт.

Как ни странно, слово «Меньшая» сестра Всеслава произнесла с известным придыханием, словно графский или даже герцогский титул.

Мальчишка распахнул дверь, такую же низкую, как и все остальные в этом доме.

Там было темно, тихо и особенно сильно пахло травами. Много места занимала тщательно побелённая печь, занавески на окнах задёрнуты, в просвет меж ними можно кое–как разглядеть плотно закрытые ставни.

На высокой кровати у противоположной стены, под таким же цветасто–лоскутным одеялом, что и у Молли, лежала женщина. По подушке растекался поток чудесных, длинных и густых волос. Седых волос, но совершенно не старушечьих. Напротив, они словно светились сами по себе. Молли так и замерла, разинув рот.

Волка, не церемонясь, пихнула её в бок. И низко поклонилась, отводя правую руку от левого плеча и касаясь пола.

Молли, как могла, попыталась повторить движение. Но если гибкая Волка, касаясь пола, аж согнула руку в запястье, то Молли едва–едва дотянулась кончиками пальцев. И получила ещё один ехидный взгляд, а губы Волки, шевельнувшись, беззвучно произнесли всё то же обидное: «Неженка!»

— Предслава Вольговна… — осторожно проговорила Волка, выпрямляясь. — Vot…

Что такое было это «vot», Молли не знала. Наверное, тоже какое–то приветствие.

Верволка отступила назад, к брату. Вермедведю, соответственно.

«Подойди, Молли Блэкуотер», — раздался мягкий, спокойный женский голос, произносивший слова на отличном имперском, но… внутри Моллиной головы.

«Я не говорю на твоём языке, — с лёгким сожалением сказала женщина. — Поэтому должна использовать силу. Так могут немногие, увы. Насколько было бы проще, если бы нам не нужно было учить наречия друг друга! Подойди, Молли».

Ноги у Молли, казалось, превратились в желе. Колени подгибались, и вообще она едва удержалась, чтобы не шлёпнуться носом вниз.

«Не бойся, — подбодрила женщина. Голос у неё был низкий — во всяком случае, Молли думала, что он у неё именно низкий. — Взгляни на меня. Взгляни в глаза».

Дрожа, Молли кое–как заставила себя поднять голову, оторвав взгляд от цветных половиков у постели.

Она боялась. У неё тряслись поджилки. У неё, храброй Молли Блэкуотер, убежавшей из дома, вырвавшейся из лап Особого Департамента, юнги на бронепоезде Её Величества, стрелявшей из настоящей митральезы!..

Что она ожидала увидеть? Такую же древнюю и жуткую старуху, как та, что шла на смерть, собой прожигая броневые плиты «Геркулеса»? Иссечённые морщинами щёки, провалившиеся блёклые глаза, жёлтые кривые зубы?..

На подушках лежала женщина, уже не молодая, но и совершенно ещё не старая, далеко, очень далеко не старая — наверное, как мама Молли. Немного мелких морщинок в уголках глаз, да ещё пара едва заметных, протянувшихся от крыльев носа к уголкам рта. Красивого рта, с алыми, чуть полноватыми губами, за которыми прятались белоснежные зубы.

Загадочной Предславе Меньшой было самое большее лет тридцать или тридцать пять.

Большие карие глаза, круто выгнутые брови вразлёт, как и у Волки, мягкие щёки, тонкий прямой нос, белая — но не бледная — кожа.

И совсем, совсем белый шрам — звёздочкой — на щеке чуть пониже скулы. Правда, удивительным делом он её не портил.

Молли загляделась против собственной воли.

За карими глазами прятались и сила, и тайна, и ещё что- то, чему девочка из Норд—Йорка пока не могла найти названия.

«Привет тебе в доме моём, Моллинэр Эвергрин Блэкуотер».

— М-можно просто М-молли… — пробормотала та.

Предслава чуть подняла густые брови, не поняв.

— Не вслух, недогадливая! — прошипела откуда–то из- за спины Волка. — В голове думай! В голове говори! Тогда она тебя поймёт! — и тут же быстро выпалила что–то лежавшей на их языке.

«Можно просто Молли», — послушно повторила Молли уже без слов.

«Так–то лучше, — одобрила волшебница Rooskies. — Садись. Да, прямо сюда, на постель. Нам нужно поговорить. О многом. У тебя наверняка множество вопросов».

«Д-да, — говорить «внутри головы» было не слишком привычно, но Молли старалась из всех сил. — Но, мэм… прежде всего… я прошу прощения, что… что я… что вы… то есть я в вас…» Она безнадёжно запуталась в собственных мыслях, чувствуя, что жарко краснеет.

«Что ты в меня попала? — мягко сказала чародейка. — Я не сержусь. У меня нет к тебе зла. Я точно знаю, почему ты стреляла. И, более того, я рада. Потому что никакое другое испытание не явило бы мне яснее, кто ты есть и на что способна».

«В-волка мне говорила… что ничто другое вас не могло… зацепить…» — кое–как пролепетала Молли.

«Таньша совершенно права. Я могу постоять за себя, Молли. И только маг, сильный маг, смог бы пробить защитные чары. Увы, так я могу прикрыть только себя… а ты, кстати, сумела ещё и других. — Предслава вздохнула, шевельнулась, лицо чуть дрогнуло в лёгкой гримасе боли. — Правда, творя эти чары, ты себя едва не убила. Таньша — то есть Волка — успела в самый последний момент».

Молли поёжилась. Пальцы рук сами по себе то сжимались, то разжимались, на висках проступал пот.

«То есть… то есть у меня таки есть магия, мэм?»

Внутри её сознания раздался лёгкий смешок.

«Ты этому до сих пор не веришь? Да, Молли Блэкуотер, у тебя есть магия. И она очень, очень сильна».

Молли растерялась. Раненая чародейка закончила так, словно ожидала от девочки какого–то ответа.

«Мэм, мне… я… я н-не знаю… Мэм, я ведь не сгорю? От магии? Я имею в виду — нам говорили, нас учили… магия смертельна… — затараторила она, сбиваясь и путаясь. — П-простите, мэм…»

Её собеседница вновь усмехнулась, мягко, совсем необидно.

«Всё по порядку, Молли Блэкуотер. Во–первых, не зови меня «мэм». У нас не любят слов и титулов Королевства. Зови Предславой Вольговной. Или Вольховной, если так больше нравится. Ну, или Меньшой. Или Младшей. Тоже можно. А? Спросить хочешь? Спрашивай, не бойся».

«Мэм… то есть… Предслава Вольх–ховна, — даже в мыслях выговорить это оказалось нелегко, — а почему Меньшая? Это какой–то титул?»

«Титул, титул, — усмехнулась чародейка. — Три сестры нас, три волшебницы народа нашего. Я — младшая. Двух других зовут, как ты догадываешься, наверное, Средняя и Старшая. — Молли показалось, что на последнем слове мысли Меньшой дрогнули, будто запнувшись. — Ну, узнала, что хотела? Дальше двигаемся?»

«Д-да…»

«В общем, правильно тебя учили, Молли Блэкуотер. Страшна магия. Страшна сила нагого слова. Страшна, и если не научиться ею управлять, то на самом деле сгинешь. Как ты едва не сгинула тогда, у бронепоезда. Я тебе уже про то говорила. Что? Опять спрашивать? Хм, ты расстроена? Разочарована?..»

Молли не сдержалась, хлюпнула носом, поспешно загоняя обратно непрошеные слёзы.

«Что такое?» — встревожилась Меньшая.

«П-простите… Предслава Вольховна. Я… я надеялась… думала… что Особый Департамент… что они лгут…»

«Нет, — вздохнула Предслава. — Ты им верила, Молли Блэкуотер. Поэтому и бежала. Разве не так?»

Молли отчаянно затрясла головой.

«Нет… то есть да… верила… хотела спасти… но… там, глубоко–глубоко… не верила… после того, как Всеслав показал мне пламя на его ладони… я только сейчас поняла, как я не хотела им верить, им, из Особого Департамента…»

«Это сейчас неважно, во что именно ты верила, — с прежней мягкостью сказала Предслава. — Важно лишь то, что магия, оставленная без присмотра, без надзора, рано или поздно — чем сильнее магия, тем быстрее — убьёт своего владельца».

«Он… взорвётся? И сожжёт всех вокруг себя?»

«А, это. В том числе ты права. А может и обернуться чудовищем. Но в большинстве случаев тот, кто ступил за предел силы, просто сгорит, сгорит, словно дрова в печи. Правда, пожар может устроить, это да. Как упавшая свеча. Но не более».

«Значит, Особый Департамент нам таки лгал?»

«В чём–то — наверняка, — согласилась Предслава. — Но мы не очень хорошо понимаем… политику Королевства. Сейчас же для нас важно то, что ты должна научиться обуздывать свою силу. Сперва обуздывать, а потом и направлять, куда нужно тебе, а не куда получается. Но это дело долгое. Много лет…»

«М-много лет? — в ужасе подумала Молли. — Мэм, ой, простите… Предслава Вольховна… я… я хочу домой… к маме и папе… братику… я…»

«Тебя убьёт либо твоя собственная магия, либо Особый Департамент, — последовал холодный ответ, звонкий, словно столкнувшаяся сталь. — И дело даже не в тебе, Молли Блэкуотер, а в тех других, которые погибнут из–за тебя. Или — от твоей руки. Или — от твоей вырвавшейся на волю силы, потому что от тебя одной будет такой костёр, что сгорит всё на много миль вокруг».

«Я знала, я знала», — с ужасом подумала Молли. Я стреляла в них. И они не простили.

«Ты ошибаешься, — чуть теплее сказала волшебница. — Мы, Rooskies, как вы называете нас, или Русские, как зовём себя мы сами, мы легко прощаем. Порой даже слишком легко. Мы презираем ложь. Мы не слишком искусны в словах. Мы не умеем обманывать, подкупать, бить исподтишка. Но мы уважаем врага — честного врага. Врага, с которым мы сражаемся грудь на грудь. — Она чуть повернулась, посмотрела прямо Молли в глаза. — Ты была таким врагом. Ты сражалась и готова была умереть за дело, в которое верила… или веришь, сейчас неважно. Такого врага мы уважаем. Однако, — голос её вновь сделался жёстким. — Однако ты должна сослужить нам службу, Молли Блэкуотер из города Норд—Йорк. Только тогда мы сможем тебя отпустить. Считай это… платой за мою кровь».

«П-платой за к-кровь?»

«Платой за кровь. И за всё, что сделали твои соплеменники с моим народом, — в мыслях Меньшой сталкивались льдины. — Так вышло, что именно у тебя есть то, что нам нужно, Молли Блэкуотер. Ты видишь — мы честны. Мы не хотим никого обманывать, даже врага. Очень, очень неправильно. Но мы таковы. Если изменимся — перестанем быть собой. Не понимаешь? Ничего. Ещё поймёшь».

«У… у меня… есть то, что вам нужно?» — по–прежнему запиналась даже в мыслях Молли.

«Есть. Твоя магия».

«Вы… вы хотите её отобрать?!» — задрожала она.

Предслава усмехнулась, глядя Молли прямо в глаза.

«Магию нельзя отобрать. Даже вместе с жизнью. Она с тобой навсегда, Молли Блэкуотер, до самого конца, каким бы он ни оказался. Но ты хочешь знать, что мы от тебя потребуем?»

«Д-да… И… и как вы про меня узнали? Почему именно я? Всеслав… он ведь пришёл за мной? Верно?»

«Умная девочка. Мы искали. Искали среди своих, искали среди чужих. Магия не признает различий в языках, она в крови, в костном мозге, в самой нашей сердцевине. Она есть у всех, Молли Блэкуотер, абсолютно у всех».

Если бы Всеслав с Волкой не подхватили её, Молли точно грохнулась бы в обморок, потому что перед глазами у неё всё помутилось. Предслава вздрогнула, болезненно поморщилась, и в сознание Молли словно ворвался ледяной ветер, рвущий в клочья дурноту.

«Магия… есть у всех?! — Она не могла поверить. — Но как же… но тогда… но почему…»

«Магия есть у всех, — терпеливо повторила волшебница. — Но у всех она разной силы, вспомни, что я тебе говорила. Это как музыка. Или пение. Любой может петь, но всех ли захотят слушать? Любой может коснуться струн, но все ли смогут извлечь мелодию? Теперь понятно, Молли Блэкуотер?»

«Н-не совсем, — призналась Молли. — А как же опасности? Опасности от магии, которой не умеешь управлять?»

«У магии есть цена, конечно же. Если слишком сильно и неумело рвануть струну, она может и лопнуть. Но не просто лопнуть, а ещё и хлестнуть по тем, кто рядом. Но не пугайся — опасна только та магия, что превысит некоторый предел. Громадное большинство живущих, хвала всему светлому, куда ниже его. Подобно тому, как сочиняющих действительно великую музыку так мало. У меня, у Таньши, у Всеслава магия слишком сильна. Её нельзя оставить, как она есть. Точно так же и у тебя. Люди же по большей части никогда не достигают своих пределов и даже понятия не имеют, что вообще что–то могут».

«А если их учить? Помогать им?»

«Это сделать можно. Но вот тебе пример — кому–то придётся потратить массу сил и времени, чтобы зажечь лучину посредством волшебства, куда больше, чем обычным образом. А кому–то достаточно об этом только подумать, и лучина вспыхнет. Первый человек будет в безопасности всегда, учи его или не учи. Второй… второй погибнет, если его не учить. И он погибнет тоже, если станет учиться плохо, без радения. И более того, он не только погибнет сам, но и погубит других, если использует свои способности без осознания, что и как делать. Магия чувствительна. Баланс её тонок. Слишком сильное, неумелое заклинание может натворить немало бед и в таких местах, что, казалось бы, никак не связаны… Понимаешь теперь, Молли Блэкуотер из Норд—Йорка?»

«Теперь понимаю, — ответила Молли. — Но… как меня нашли?..»

Предслава пожала плечами.

«Этого тебе знать не обязательно».

«Но… вы что–то от меня хотите, правильно? Я — в ответ — желаю знать!»

«Истинная дочь Королевства, — холодно сказала волшебница. — Она уже торгуется. Успокойся, девочка, Ярина, Волка и Всеслав наткнулись на тебя случайно. Почти. Так просто сложились обстоятельства».

«А что он делал в Норд—Йорке? Был в плену? И так легко бежал?»

«Ты задаешь вопросы, которые совершенно тебя не касаются, Молли Блэкуотер», — гнев в голосе чародейки вырвался на поверхность, и на миг показалось, что вместо лица её мелькнула шерстистая морда Седой.

Морда очень, очень сердитой медведицы.

«Я истинная дочь Королевства. — Молли сама не знала, откуда у неё взялась смелость так отвечать волшебнице, которую не брали даже пули. Наверное, от злости, поднявшейся в ответ. — Я торгуюсь. У меня есть что–то, что нужно вам…»

«Мы прожили без того, что есть у тебя, долгое, долгое время. Мы можем ждать и ещё, — неприязненно объявила Предслава. — Перестань играть во взрослую, Молли Блэкуотер. Я считала тебя умнее. Рано или поздно появится кто–то ещё с подобными способностями. Рано или поздно. А вот у тебя возможности ждать нет. Магия сожрёт тебя достаточно скоро. Хочешь и дальше меряться со мной характером, девочка?!»

Прямо в лицо Молли смотрела свирепая медведица. Уже разъярённая, уже не просто сердитая.

Молли задрожала. Против неё медленно поднималась, разворачивая плечи, старая и суровая сила, сила, не нуждавшаяся в бронепоездах и митральезах, сила, родившаяся в этих заснеженных лесах задолго до того, как первые люди Королевства высадились в норд–йоркской гавани…

«Я хочу домой…» — только и смогла она выдавить.

«Тебе нет дороги домой, неразумная, — последовал ответ. — Я ведь уже говорила. Пока ты не научишься управлять своей магией, прятать её — возвращаться не имеешь права. Я сказала».

Молли шмыгнула носом, сморгнула слезу. Её занесло, да, занесло. Ой, ой, ой…

«Но как только ты исполнишь то, что нам от тебя нужно, сможешь идти на все четыре стороны».

«Ч-честно?»

«Честно, честно, — усмехнулась волшебница. — Если что у нас и есть, так это честное слово. Купцы в нашей земле не заключают сделок на бумаге. Считают, что должно быть достаточно их купеческого слова. За это твои соотечественники тоже нас… презирают. Было время, когда мы… верили им на слово. Что можно договориться, поделить всё по чести и совести. Что ж, урок мы усвоили. Поэтому угомонись, Молли Блэкуотер, и слушай, что тебе говорят».

Молли переступила с ноги на ногу — как–то неприятно всё–таки было, когда эта странная, непонятная и пугающая Rooskii плохо отзывалась о её родном Королевстве. Хотя, конечно, с чего бы врагу отзываться о нём хорошо? А всё равно неприятно!

«И слушай, что тебе говорят, — повторила Предслава. — Завтра Всеслав и Таньша поведут тебя к перевалу и дальше, в наши земли, к моей средней сестре. Она тебя учить станет, я не могу. Ваши, — в мыслях скользнуло холодное презрение, — ваши мне покоя не дают, отгонять приходится».

«Отгонять? — растерянно повторила Молли. — Но ведь волшебство, оно… оно такое… бум, бах — и всё… я же видела… на бронепоезде…»

«Ты забыла? — жёстко сказала Предслава. — У магии есть цена. И есть баланс. Что–то слишком сильное… окажется слишком сильным. Для меня и для других. Поэтому да, отгоняю. Отгоняю подальше от перевала. А вот ты отправишься за перевал».

«За перевал? — Молли только и могла, что хлопать глазами. — Но как же…»

«Что «как же»? Здесь война, Молли Блэкуотер. А ты нам нужна живой. Да и твоим родителям тоже. И младшему брату».

Молли опустила голову — низко–низко. Слёзы закапали сами собой.

«Не реви, — резко сказала Rooskii. — Небось на бронепоезде не ревела. Заплатишь долг и уйдёшь куда захочешь. Если…»

«Ее… если? — всхлипнула Молли. Это «если…» ей очень не понравилось.

«Если ты сама не захочешь остаться, volshebnitsa».

«Я? Остаться? У вас? Нет! Никогда! Мама… папа… братик… дом, мой дом…»

«Ты забыла, Молли Блэкуотер, что ты — ведьма. Даже если ты научишься скрывать свою магию, жизнь в Норд- Йорке для тебя станет жизнью… на острие ножа. Малейшая ошибка — и тебя обнаружат. А с Особым Департаментом, сама знаешь, шутки плохи. Ты не сможешь больше ничему научиться. Магия станет кусать тебя за… за сердце — оттого, что ты отреклась от неё, оттого, что отказалась. И ты сама станешь клясть себя, что подвергла забвению собственный дар».

«Я, я… — Молли упрямо набычилась, сжала кулаки. — Я не предательница! Я никогда… я не…»

Предслава вздохнула.

«Поживём — увидим, как говорят у нас. Пока что тебе предстоит дорога. Увидишь заодно… почему мы сражаемся. А теперь ступай. Таньша и Всеслав позаботятся обо всём».

Голос волшебницы смолк, в голове Молли воцарилась странная, неприятная, звенящая тишина. Лежавшая на постели чародейка коротко кивнула и, поморщившись, отвернулась к стене.

Всеслав без всяких церемоний потянул Молли за рукав. Пора было идти.

Глава 2

— Ладно уж, — ворчала наутро Волка, глядя на растерянно топчущуюся Молли. — За перевалом тебя отмою, там дом для мытья нормальный, не то что здесь…

При одном упоминании этого загадочного «дома для мытья» Молли становилось плохо. Во–первых, у этих Rooskies, похоже, были особые понятия о чистоте — изрядно преувеличенные, по мнению мисс Блэкуотер. Умывались и Таньша, и Всеслав в человеческом облике ледяной водой, а потом, перекинувшись в волка и медведя, ещё и долго катались в снегу.

На их превращение Молли вообще глядела вытаращив глаза, забыв даже, что нужно продолжать дышать. Вот только что брат и сестра стояли рядом, держась за руки. Потом переглянулись, прыснули со смеха, и Всеслав принялся раздеваться, ничуть не стесняясь ни сестры, ни в особенности, её, Молли.

Молли в ужасе закрыла лицо ладошками. Кошмар, кошмар, кошмарный кошмар! Никаких понятий о приличиях у этих варваров! Как может мальчишка разоблачаться при ней, девочке, мисс Блэкуотер?!

Молли зажмурилась крепко–крепко, отвернулась, вдавила сжавшиеся кулачки в глаза. Нет–нет–нет–нет–нет–нет–нет, она ничего, ничегошеньки не видит!!!

Однако ещё миг спустя Молли вдруг обдало горячей полной, словно рядом отодвинули печную заслонку. Она шала, она поняла в тот же миг, что рядом ожила магия, могучая и первобытная, магия, пришедшая из времён, когда люди ещё могли говорить со зверями.

— Тебе нет нужды закрывать себя, — раздался совсем рядом насмешливый голос Таньши. Фразу она составила не шибко правильно, и Молли уже подумывала указать ей на эго, просто чтобы сбить чуток с верволки спесь, но вовремя одумалась. — Открывай, открывай глаза!

Из облака плотного тумана прямо на них выходил здоровенный медведь. Ступал бесшумно, аккуратно, с грацией, какую никто бы не заподозрил в таком страшилище, хоть и не столь крупном, как Седая.

— Сейчас оседлаем его для тебя, — сказала Волка, наслаждаясь эффектом и ощериваясь в не слишком приятной улыбке, весьма напоминавшей волчий оскал. Молли могла только догадываться, что пересказала Предслава им потом из их безмолвной беседы.

— Оседлаем? Как оседлаем?

— Так и оседлаем. Ты верхами–то ездила?

Молли поспешно кивнула.

— Значит, и тут удержишься. Ноги на одну сторону сносишь. Прошлый раз тебя брат словом у себя на загривке удерживал, так далеко не убежишь, а нынче мы его взнуздаем, точно лошадь.

Молли призадумалась — дом Предславы казался отстоящим очень, очень далеко от места боя.

— После того как мы тебя вытащили, ты упала в обморок, — насмешливо сказала вервольфа. — Сняли со спины, надели на братца упряжь, привязали тебя ему обратно. Так и добрались. Ну, не стой столбом! Помогай.

Правда, толку от Моллиной помощи было мало. Ремни путались у неё в руках, пряжки выскакивали из мёрзнущих пальцев. Медведь стоял смирно, только глядел насмешливо.

Таньша аккуратно собрала одежду брата, уложила в сумку подле седла.

— Теперь моя очередь. — Она решительно дёрнула пояс, сбросила кожушок.

Молли поспешно отвернулась.

— Вот странная, — раздался голос Волки. — Что ж тут такого? Так, ты теперь и уши зажимаешь. Неженка, одно слово.

Молли, покраснев, дождалась второго жаркого толчка и приоткрыла один глаз. Очертания Таньшиной фигуры подёрнулись дымкой, растаяли в тумане; вервольфу скрыла плотная мгла, а миг спустя, разрывая её, на волю вырвался могучий белогривый волк.

Молли только и смогла, что вздохнуть в восхищении. Да, магия реальна — в этом, впрочем, не сомневались и в Норд—Йорке. И да, её можно подчинить себе. Не дать ей сжечь себя, превозмочь, поставить под свою руку. Надо только научиться, и странные Rooskies предлагают ей это.

Ей, подданной Её Величества королевы! Склоняют к измене — глупцы! Никто из выросших в Королевстве не перейдёт никогда на сторону варваров. Потому что Королевство всё равно побеждает, оно всегда побеждает. Просто иногда для этого требуется чуть больше времени, да и только.

Она поспешно оборвала опасные мысли. Если эта, как её, Предслава, Седая, могла говорить с ней внутри её, Молли, головы, так, наверное, сможет прочитать и что она думает.

Зимний день разлился вокруг, тихий и солнечный. Снег, который в Норд—Йорке был, как правило, грязно–серым, здесь лежал во всей первозданной красе, пушистый, нетронутый, словно драгоценный ковёр. Дом Предславы, стоивший на южном склоне Карн Дреда, смотрел окнами на полдень, туда, где у горизонта поднимались многочисленные дымы.

Брат и сестра Rooskies ничего не сказали Молли, даже не покосились в сторону дымов, однако она чувствовала, ощущала, как сочится сквозь звериные глаза их ненависть. Она сжалась, поспешно отвернулась — лучше смотреть на прекрасные горные вершины, на карабкающиеся вверх по склонам сосны и ели, на их блистающий зимний наряд, чем на эти дымы!

Медведь подступил к ней ближе, выразительно мотнул головой с надетой на неё упряжью — мол, хватит время терять.

— Сейчас, сейчас, я только… позову кошку, — робея, проговорила Молли. — Ди! Диана! Кис–кис–кис…

Важно ступая и напушив хвост, из дома появилась сама четвероногая спутница мисс Блэкуотер. Молли даже удивилась: едва ли кошке приятно было выбираться на холод из уютного и тёплого дома, где можно было вдоволь ловить мышей.

Однако вот выбралась…

Диана подошла к Молли, окинула надменным кошачьим взглядом, коротко мяукнула, упёрлась передними лапками ей в бедро, встав на задние. Мол, чего мешкаешь?

Молли поспешно подхватила кошку, пристраивая её за пазухой, и та как–то сразу уютно устроилась там, свернувшись невероятным клубком и уменьшившись словно бы вдвое.

Медведь взглянул нетерпеливо: ну, теперь–то можно двигаться?

— Всё–всё–всё, я уже…

Вся дрожа, Молли забралась в седло. Устроилась боком, как и говорила верволка. Медведь—Всеслав обернулся, посмотрел усмешливо, словно предупреждая: ну, а теперь держись.

— И–и–и-и–и–и!!!.. — это было всё, что смогла выдохнуть Молли, потому что и медведь, и волк, сорвавшись с места, помчались прямо через лес с такой быстрой, что дух захватывало.

Дом Предславы Вольховны мгновенно исчез, скрылся за стеной лесных великанов, нахлобучивших пышные снежные шапки. Молли верещала, потому что, казалось, низкие корявые ветви вот–вот дадут ей в лоб и вышвырнут из седла, но медведь, похоже, знал, где бежать. Это явно была какая–то их тропа, тропа, скрытая от людских глаз, но Молли всё равно прижималась низко–низко к мохнатой медвежьей шее, дрожа всем телом.

Она не боялась в железной утробе бронепоезда, будучи окружена трубами, цилиндрами, патрубками и золотниками. Машины были её стихией, её друзьями; здесь же, на спине вермедведя, медведя–оборотня, Молли чувствовала, что мир, знакомый ей, распадается на мелкие кусочки.

Магия. Магия везде. Магия в крови. Магия у всех. У всех! Как такое возможно?

Медведь и волк мчались по узкой заснеженной тропе, и Молли, приглядевшись, поняла, что снег здесь был не столь глубокий, как вокруг вековых сосен по сторонам. Кто разгребал, кто расчищал здесь путь, в глухих лесах?!

Да и есть ли в этой глуши широкие, наезженные дороги? Есть ли города?

И как вообще Rooskies здесь живут?

Молли с удивлением осознала, что никогда раньше не задавалась этим вопросом.

Сперва она думала, что они направятся прямо на север, вверх по склону, к перевалам, однако Всеслав и Таньша уверенно держали курс на восток, к морю, оставляя горные кряжи Карн Дреда по левую руку.

Куда они направляются? Или… Молли напрягла память, стараясь вспомнить уроки географии. Карн Дред тянулся почти строго с запада на восток, упираясь и Норд—Гвейлиг и сворачивая на север так, что морские полны бились в неприступные стены скал с редкими–редкими бухтами.

С южных склонов хребта стекали многочисленные ручьи и речки, притоки реки Мьёр, в устье которой и раскинулся Норд—Йорк. Если же двинуться от города на северо- северо–запад, там будет самый старый из обнаруженных Королевством путей за перевалы; вдоль него армия Её Величества продвинулась на север дальше всего.

Неужели Волка и Всеслав собираются тащить её этой дорогой, недоумевала Молли. Но там опасно; опасно для и их для всех. Там укреплённые посты, туда уже давно протянуты рельсы, и патрульные бронепоезда — братья–близнецы «Кастор» и «Поллукс» — курсируют на постоянном дежурстве.

Она попыталась дотянуться до Всеслава мысленно, подобно тому, как говорила с Седой, — безуспешно. Медведь продолжал свой бег, ловко ныряя в щели, казавшиеся норами в сплошной стене сплетшихся и заснеженных ветвей.

Они пустились в путь на рассвете; за короткий зимний день оборотни оставили позади самое меньшее три десятка миль. Ягодицы у Молли превратились в сплошную боль, пыли спина, шея и плечи, и в конце она чуть не плакала от усталости.

Солнце уже клонилось к закату, но света ещё вполне хватало, когда они вдруг остановились так резко, что Молли едва не вылетела из седла.

— А? Что такое? Мы… приехали?

Волка коротко рыкнула, мотнула головой. Слезай, дескать.

Кошка Ди, смирнёхонько просидевшая всю дорогу, ловко выпрыгнула у хозяйки из–за пазухи и мигом исчезла из виду — надо полагать, отправилась на охоту, ничуть не смущаясь, что вместо подвалов и погребов Норд—Йорка вокруг расстилается заснеженный зимний лес.

На негнущихся затёкших ногах Молли едва сумела сделать пару–тройку неуверенных шагов. Всё болело так, что хотелось просто рухнуть носом в снег и разреветься.

Медведь осторожно подтолкнул её вперёд.

— Куда? Туда? Мне туда? — только и смогла пролепетать она.

Оборотни остановились на самом краю леса. Перед Молли лежало обширное открытое пространство, широкий круг, самое меньшее мили две в поперечнике.

И — на нём не было снега.

Совсем. Ни снежинки. Словно кто–то заботливо сдувал наметаемое метелями, набрасываемое буранами, сеемое проходящими тучами.

Может быть, конечно, под землёй здесь таилось тепло, не уходившее даже в лютую зиму. Да, да, конечно, подземное тепло, что же ещё? Смешно и думать, что может сыскаться какая–то иная причина…

Молли беспомощно оглянулась. Дианы видно не было, зато волк и медведь застыли, лапы упёрты в землю, мускулы напряжены, словно в готовности к немедленному прыжку. И Волка, и Всеслав смотрели ей прямо в глаза.

Иди и смотри, говорили их взгляды, суровые и резкие, словно сама зима.

Иди и смотри.

Но на что тут смо…

Молли послушно повернулась к чистому пространству.

Нет, оно не было чистым.

Отнюдь.

К ярко–синему холодному небу зимы тянулись десятки, много десятков белых… столбов, что ли? Правда, белизну их во множестве мест пачкала копоть.

Молли невольно шагнула вперёд, приглядываясь.

И вдруг поняла.

Белые закопчённые столбы были печными трубами. А на голой коричнево–чёрной земле вокруг каждой угадывались венцы из почти дотла сгоревших брёвен.

Огонь умер здесь давным–давно, однако земля так и не ожила, убитая чем–то посильнее простого пламени.

Молли сделала шаг, другой. Снег кончился, сапог её ступил на землю; здесь, подле самого лесного предела, её покрывал густой слой опавшей хвои.

Шаг, другой, третий.

Звери оставались сзади, но взгляды их словно жгли Молли спину.

Иди и смотри.

Она пошла, замирая, стараясь не смотреть на закопчённые трубы, что тянулись из–под земли, словно пальцы мертвецов.

Всеслав и Таньша доставили её к самому узкому месту, где до торчащих труб от края леса было ближе всего.

Под ногами сухо хрустела земля, рассыпались пыльные комочки. Как такое возможно посреди зимы?! Почему здесь нет снега, почему он не укроет это… это… этот ужас?

На земле ничего не росло. Она была совершенно нага. Ни тебе сухих стеблей, ни нанесённых ветром листьев, вообще ничего. Словно на ней ни весной, ни летом ничего не зеленело, чтобы отмереть осенью, отмереть, чтобы дать жизнь новому.

Зима сменялась весной, но жизнь сюда не возвращалась.

Молли шла — теперь она понимала, что идёт через убитое раз и навсегда поле.

К тому, что когда–то было деревней.

Деревней, от которой остались лишь закопчённые печные трубы.

Я не хочу, я не желаю этого видеть! Я же ничего про это не знаю! Я не виновата! Зачем вы притащили меня сюда?!

Иди и смотри, велели взгляды медведя и волка.

«Какое мне до этого дело?! — хотелось завопить Молли. — Я никого не убивала! Ничего не сжигала! Я вообще это впервые вижу!»

Иди и смотри.

Она оглянулась — медведь и волк угрожающе нагнули головы, глядя исподлобья. Взоры эти не предвещали ослушнице ничего хорошего.

…Вскоре она добралась до края селения. Здесь земля под её ногами обратилась в сплошной чёрный камень, она словно спеклась от нестерпимого жара, навек изгнавшего из неё все следы жизни.

Торчит труба, раскинулись вокруг неё давно остывшие головни, уголья, остатки нижних венцов. Ветер, дожди и снега давно должны были бы размыть тут всё, но останков дома ничто не коснулось.

Молли медленно шла по улице, угадывая в чёрных росчерках на земле калитки и изгороди, заборы и ворота, основания домов, сараев, амбаров и хлевов. Всё сожжено в золу, и сама зола сожжена вторично.

Безжизненная чёрная поверхность — не почва даже — слегка скрипела под подошвами, и Молли казалось, что от неё поднимается кисловатый запах застарелой гари. Запах, который всегда и везде сопровождает большую беду…

Она вдруг испугалась, что сейчас наступит на мёртвого. Страх этот родился из ничего, и Молли в единый миг охватила паника. Убитая деревня глядела на неё пустыми глазницами печных устьев, высящиеся трубы грозили в любой миг обернуться пальцами оживающих трупов, готовых схватить её, сдавить, разорвать…

В самой середине селения высился серый камень — настоящий гигант, самое меньшее в двенадцать футов высотой, столько же шириной и десятка три футов в длину.

Его не покрывала гарь, он был чист. Формой он напоминал клин — или, если угодно, оголовье топора. Острие смотрело на юго–юго–восток.

Туда, откуда в деревню пришла смерть.

Острая грань указывала на Норд—Йорк.

Никаких надписей на камне не было, ни знаков, ни символов. Нагой молчаливый гранит, какой не сдвинула б и дюжина паровозов.

Они тут лежат, вдруг поняла Молли, глядя на красновато–серую поверхность. Они лежат тут, люди из огненной деревни. Когда Rooskies вернулись сюда, они собрали погибших. Всех и каждого, осторожно, бережно снося почерневшие, обугленные кости к огромной братской могиле.

Вся дрожа, она закрыла глаза.

И словно наяву увидала — множество людей вокруг глубокой ямы; молчаливые ряды мужчин, женщин и детей и три отдельно стоящие фигуры у самого края общей могилы.

Три женщины. Одна — высокая, широкоплечая, прямая, в которой Молли тотчас узнала Предславу Вольховну, Предславу Меньшую.

Рядом с ней — женщина чуть пониже, видно, что лет ей заметно больше. Лицо тонет в тени, черт не разглядеть.

А рядом с ней — совсем дряхлая старуха, сгорбленная, опирающаяся на кривую клюку.

Меньшая, Средняя и Старшая.

Что они сделали, Молли не поняла, только ощутила вдруг накатившую со всех сторон жаркую волну магии. Зов, подумала она. Rooskies кого–то зовут. Стоп, а где же сам камень?

Гранитная глыба возникла из–за стен тумана словно сама собой, хотя Молли почудилось, будто её толкало лбом какое–то громадное мохнатое существо.

Камень беззвучно лёг на место, накрыв могилу.

…Молли стояла, положив ладонь на холодную поверхность монолита.

Зачем они притащили меня сюда? Я не виновата! Это не я! Я тут ни при чём! Я ни про что подобное вообще не слыхала!

…Но почему здесь нет снега?!

Молли постояла ещё. Молчит холодный камень, молчат закопчённые трубы. Вокруг жуткая тишина, мёртвые смотрят на неё из–под земли, но она запрещает себе видеть и сознавать, что же именно их убило. Может, просто случился пожар! При чём тут Королевство?!

Она оглянулась — Волку и Всеслава едва можно было заметить на самом краю леса. Несмотря на то что они, похоже, нарочно подались вперёд, чтобы Молли не потеряла их из вида.

«Я могу возвращаться?» — безмолвно спросила она у них.

Ответа не последовало.

Молли в последний раз бросила взгляд на сожжённую деревню — это не я! Не я! Я тут ничего не жгла! Я никого не убивала! Я ни о чём не знаю!

Медведь и волк встретили её на прежнем месте.

«Ну что, увидела?» — говорили их взгляды.

— Увидела! — проглотив комок в горле, отрезала Молли. Как бы то ни было, она — дочь Королевства и верноподданная Её Величества! — Ну и что? Что сказать–то хотели?

Волка глухо заворчала, оскалилась. Медведь как–то неловко переступил с лапы на лапу, резко вздёрнул голову, словно заметив что–то за плечами Молли.

Она невольно обернулась — и увидела целую и невредимую деревню под серым осенним небом, посреди круга убранных полей. От края леса к деревне быстро шагала длинная цепь егерей, карабины и винтовки наперевес, локомобиль тянет тяжёлое орудие прямо по пашне, замирает, и из орудийного дула вырывается сноп огня и дыма.

Облако взрыва бесшумно вспухает на окраине, разнося несколько соседних домов.

— Нет–нет–нет, не хочу! — замахала руками Молли, отворачиваясь.

Видение послушно исчезло.

Медведь шагнул к ней, взглянул прямо в глаза.

«От этого не скроешься, Молли Блэкуотер», — казалось, говорил он.

Молли растерянно молчала.

С востока, от великого моря, ветер гнал тучные стада тёмных облаков, небо быстро заволакивалось, солнечный свет померк. Полетели первые снежинки, и Молли быстро обернулась — посмотреть, как они станут таять, доказав тем самым правильность её догадки.

Над лесом, над пустым пространством с торчащими грязно–белыми мёртвыми пальцами печных труб пронёсся тяжкий, скорбный вздох, словно ветер в сухих ветвях, над отмершими по осени стеблями.

От дальней части леса на то, что было деревней, наползало словно туманное облако; снег валил всё гуще и гуще с каждой минутой, поглощая трубы, застывая маленькими серебристыми лужицами на земле, словно норовя прикрыть собой пугающую наготу мёртвых полей.

Однако туман был с этим явно не согласен. Он двигался, настойчиво наползал на остатки деревни, и — удивительное дело — по обе стороны от него вздымались лёгкие струи снега, словно кто–то заботливо то ли сдувал, то ли сметал его свежие покровы с убитой земли.

«Чтобы помнили», — почудились Молли слова Всеслава, но нет, медведь даже не смотрел на неё, они с Волкой вдруг низко–низко склонили головы, совсем не по–звериному припадая к земле, что не могло быть ничем, кроме поклона.

Туман наползал, снег скрывал всё вокруг, и Молли вдруг ощутила, как Волка дёрнула её за полу.

Вервольфа настойчиво потянула прочь. Медведь Всеслав тоже поднялся, встряхнулся, вдруг оказался рядом.

Забирайся в седло, яснее ясного говорил его взгляд.

Господи, ну где же эта кошка?! Где её тут искать?

— Ди! Диана! — вновь, как и у дома Предславы, позвала Молли, и вновь кошка, как ни странно, возникла словно ниоткуда.

С прежним невозмутимым видом.

Волка зарычала глухо и раздражённо. Мол, хватит тянуть, копуша. Даже щёлкнула зубами, когда Молли попыталась вновь глянуть через плечо.

Медведь отрицательно помотал круглой головой.

Вновь спрятав за пазухой весьма довольную (правда, невесть почему) кошку, охая при каждом движении, Молли вскарабкалась на медвежью спину. Вскоре они вновь уже мчались сквозь сгущающийся снег, валивший так, что Молли едва могла различить пару круглых ушей своего «скакуна».

И только тут она сообразила, что вот–вот наступит темнота — и что же это, ей предлагается ночевать в лесу? В снегу?! Как такое вообще возможно?!

Но деваться было уже некуда. Волка совершенно скрылась в плотной пелене снегопада; как они выбирали направление, как знали, куда держать путь — оставалось для Молли полной тайной.

Она, как могла, опустилась ниже, почти припадая к медвежьей спине. Под мохнатой шкурой перекатывались бугры мощных мускулов, Всеслав–оборотень бежал спокойно, словно по ровной дороге. Варвар, что тут говорить, но отчего–то на его спине Молли чувствовала себя в безопасности. И невольно она словно бы видела себя со стороны — девочка верхом на могучем звере, мчащаяся сквозь сгущающуюся ночь, волк рядом с медведем, трое против надвигающегося мрака.

Одноклассницы лопнули бы от зависти, вдруг подумала Молли. Впервые за все эти дни — её бегства, краткой службы юнгой на «Геркулесе» — она так ярко вспомнила школу и подружек. Вспомнила без страха, без отчаяния, вспомнила, как вспомнила бы, уехав с родителями куда–нибудь на Юг.

Джесс Паттерсон сделала бы круглые глаза и прижала бы ладони к щекам; Кристи Виккерс, томбой[18] класса, хлопнула бы по плечу и принялась расспрашивать — а как ты удержалась, а сильно отличается от лошади и так далее; и даже эта задавака Кейт Миддлтон, которая до сих пор упрямо уверяет всех, что непременно выйдет замуж за принца, даже она прикусила бы язык.

Норд—Йорк, школа, девчонки. Мама, папа, братик. Как же, как мне к вам вернуться? Поверить, что Rooskies действительно отпустят? Научат, как сулят, скрывать свою магию — и отпустят?

Надо, надо выторговать, чтобы родителям передали бы письмо, подумала Молли. Вот остановимся, перекинутся они, и выторгую. Непременно.

От медведя шло тепло, несмотря на зиму вокруг, Молли не мёрзла. Когда–то, читая книжки о приключениях, она мечтала вот так вот нестись навстречу неведомому, нестись к новым, неизведанным землям, таинственным чащобам, нехоженым тропам, загадочным рекам, где не бывал ещё ни один следопыт Королевства. Правда, в книжках почему–то не писали ни о тяжкой, выламывающей суставы усталости, ни о холодном ветре, от которого немеет лицо, ни о жутких сгоревших деревнях…

Ночь рухнула на зимний лес, словно коршун на добычу. Снегопад не ослабевал, на небе ни звёзд, ни луны, и очень скоро тьма сомкнула над ними свои мягкие крылья. Молли совсем распласталась на медвежьей спине, так что пятки её оказались почти у него на хребте.

В этот миг они и остановились.

Ни медведь, ни волк не вернулись в человеческий облик. Всеслав только рыкнул, указывая Молли на седельную сумку — там нашлись сухари и солонина. После этого медведь улёгся прямо в снег и призывно махнул Молли лапой, безо всяких церемоний указывая на свой бок. Волка коротко тявкнула, энергично, совершенно не по–волчьи, кивая.

В сумках нашлось и одеяло — одна сторона была гладкая, словно бы из шёлка, но отнюдь не из шёлка, снег с неё соскальзывал, не прилипая. Другая, напротив, мягкая–премягкая и очень, очень тёплая.

Робея, Молли забралась медведю под бок, завернулась в одеяло. С другой стороны, повозившись, устроилась Волка, на груди свернулась пушистым тёплым клубком Диана, по–своему пожелавшая Молли спокойной ночи — лизнув в щёку шершавым, словно тёрка, языком.

Тихо падал снег, густой–густой, словно решивший завалить их совсем.

Молли закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон, словно в тёмную бездну моря.

Глава 3

Ей снова снилась чёрная гора. Исполин, возвышающийся среди заснеженных лесов; невдалеке, на юге, если судить по солнцу, тянулись кряжи Карн Дреда.

Гора была неспокойна. Над срезанной, плоской вершиной курился дымок, его же источали и многочисленные трещины в склонах. В подземной темнице дремал огонь.

Отчего–то Молли понимала это ясно, словно кто–то читал ей вслух, правда, ничьего голоса, даже мысленного, она не слышала.

Огонь дремал, но так было далеко не всегда. Чёрные склоны покрывали застывшие потоки некогда расплавленного камня; внизу, у подножий, теснились обугленные скелеты деревьев. С ними не совладало до конца даже пламя, убив их, но не повалив.

«Rooskies лишить жизни недостаточно», — вдруг вспомнила Молли фразу, подслушанную как–то, когда к родителям собрались гости — врачи и офицеры.

«Rooskies мало убить, их ещё и повалить нужно».

Деревья погибли, но не рухнули. Цепко держались уже мёртвыми корнями за каменистую землю, чтобы огонь не прошёл бы дальше, в свою очередь умерев от голода, не найдя достаточно пищи в покрывающих стволы угольях.

Они умерли, чтобы жили другие.

Чёрная гора дышала дымом, медленно наполняясь силой и яростью. Словно паря над ней, Молли видела протянувшиеся под землёй пламенные жилы; они были полезны, давая жизнь многочисленным горячим ключам.

На северных склонах Карн Дреда (а что это именно Карн Дред, Молли не сомневалась) брали начало бесчисленные речки. Большинство из них не замерзало даже в самые лютые морозы, над истоками клубился пар.

Это надлежало сохранить. Сохранить во что бы то ни стало…

— Му–ур! — укоризненно сказала Диана, вновь лизнув Молли в лицо шершавым своим языком. Вставай, дескать. Я‑то уже готова, умылась и всё такое.

Молли пошевелилась. Ночью она, как оказалось, совсем взобралась на медведя, и сейчас тот терпеливо ждал, когда она проснётся. Волка прыгала на всех четырёх лапах рядом, всем своим видом заставляя поторопиться.

— Сейчас, сейчас, — проворчала Молли, нехотя вылезая из–под одеяла. И немедленно задрожала от холода. А ведь ещё предстояло каким–то образом произвести, э-э… гигиенические процедуры! В лесу, в снегу, на морозе! При одной мысли об этом Молли начинала трястись ещё сильнее и вместе с тем, как ни странно, хихикать. Видели бы её сейчас одноклассницы!

Казалось, сильно похолодало. Снег за ночь прекратился, впрочем, всё–таки наделав бед. Место ночлега окружал высокий вал, все тропинки, все просветы между стволами затянуло белым, ветви нагнулись низко–низко под тяжестью снеговых шапок.

Куда идти? Куда направляться?.. Молли вдруг поняла, что без оборотней не протянула бы в этом лесу и суток, даже запасись она всем, чем только возможно.

Всеслав поднялся из снежного логова, повёл плечами, покрутил головой — совершенно не по–медвежьи. Подставил бок со стременем.

«Забирайся».

Торопливо запихнув в рот холодный сухарь и ломоть солонины, утолив жажду растопленным в крошечной манерке снегом, Молли вновь устроилась на спине своего скакуна. Тело болело и ныло, и о предстоящем путешествии она думала совершенно без удовольствия.

Но деваться некуда.

Сегодня их путь лежал как раз вверх по склону, медленно, но верно становившемуся всё более и более крутым. Вермедведю и верволке нипочём оказались и глубокий снег, и поваленные стволы, и торчащие диковинными раскорячившимися чудищами комли рухнувших старых сосен.

Всеслав взрывал снег словно плугом, оставляя за собой для Волки широкую тропу. Скачка под серым небом через безмолвные белые чащобы продолжалась довольно долго, пока они вновь не оказались на краю леса.

— Что, опять? — спросила Молли. Впереди на открытом пространстве она вновь увидела торчащие печные трубы. Правда, на сей раз останки сгоревшей деревни прикрывал снег.

Всеслав встряхнулся — слезай, мол.

Точно, опять. Молли закатила глаза — дескать, надоели, видела я уже эту вашу деревню! И я тут ни при чём, говорю вам, ни при чём!

Волк и медведь оба глядели на неё со странным выражением, мол, знаем, про что ты думаешь, но ничего, терпи, пока с нами.

— Si fueris Romae, Romano vivito more; si fueris alibi, vivito sicut ibi[19], — щегольнула Молли знанием латыни. — Знаю, знаю. Но…

Она осеклась. Оборотни привели её не просто на окраину уничтоженного селения, к торчащим немым свидетелям его кончины; они привели её к одному из постов горных стрелков и егерей Её Величества.

Причём к посту уже старому, даже не посту, а настоящему форту, с тянущейся на юг линией рельсов, широко разбросанными артиллерийскими капонирами, многочисленными редутами, траншеями, прикрытыми целыми зарослями кольев с колючей проволокой. Кое–где королевские сапёры обрушили часть закопчённых труб, использовав кирпич и камень для постройки митральезных гнёзд и позиций для короткоствольных, толстых окопных гаубиц.

К зимнему небу поднимались многочисленные дымы. Пыхтел на путях маневровый паровоз, собирая порожняк; очевидно, совсем скоро ожидался очередной эшелон из Норд—Йорка. Тяжело шлёпал широкими колёсами с косыми грунтозацепами большой локомобиль с отвалом спереди, расчищая дорогу после ночного снегопада.

Всюду было черно от солдат. Они строились, маршировали, заполняли траншеи, редуты, виднелись на стенах, окружавших форт. Здесь явно что–то готовилось.

Да, точно — вблизи железнодорожных путей изрыгнула клубы дыма странная ромбовидная машина с чем–то вроде подвижных лент, охватывавших корпус по краям. Гусеницы, вдруг вспомнила Молли. Да, точно, гусеницы — у папы знакомые упоминали новые боевые механизмы с «совершенно иным движителем», которому якобы «не страшно бездорожье».

С обоих боков боевой машины виднелись спонсоны, из каждого торчало по орудийному стволу. Правда, даже отсюда было видно, насколько мал их калибр. Не, подумала Молли, куда этим неуклюжим черепахам до могучих красавцев–бронепоездов!

Форт помещался чуть ниже высокого края леса, где остановились оборотни, так что Молли было видно многое из творящегося в крепости. Видела она и кучку людей в чёрных плащах, стоящую возле гусеничного самохода.

Молли сощурилась. Зрение у неё от природы было острое, а сейчас расстояние от края леса до боевой машины не превышало сотни ярдов. Даже удивительно, что егеря оставили высокий лесистый гребень безо всякой защиты. Впрочем, пространство от самого края чащи до проложенных вдоль рельсового пути дорог заполняли колючая проволока, крытые блиндажи с бойницами и крытые же ходы сообщения. Нагой склон словно сам напрашивался как направление для атаки, и Молли не сомневалась, что каждый дюйм здесь пристрелян крепостной артиллерией.

Нападавшим бы не поздоровилось.

Может, для того вершину гряды и оставили «без присмотра»?

Волка толкнула её мордой в бедро, словно говоря, не туда смотришь!

С сотни ярдов, конечно, многого не разглядишь, но Молли вдруг словно кто–то ударил в грудь — тяжёлым ледяным жезлом.

Лорд Спенсер, пэр Королевства. В высокой меховой шапке, чёрном длинном плаще. Как она могла узнать его с такого расстояния?

В тот же миг Молли ощутила его взгляд. Лорд вскинул голову, жестом остановил говоривших вокруг него приближённых.

Волка бросилась на Молли сбоку, одним движением сбив её в снег. Медведь медленно пятился, мотая головой, и Молли готова была поклясться, что воздух перед ним дрожит, словно над раскалёнными камнями летом, хотя что тут могло дрожать, в холод, когда на улице хорошо если десять градусов по Фаренгейту?[20]

Волка придавила Молли к земле и сама припала низко, как только могла. Вермедведь рыкнул, махнул лапой — мол, скорее. Вервольфа покосилась на Молли, как показалось той, несколько виновато. Что–то вроде «не уберегли».

Медведь рыкнул вторично, и Волка дала Молли подняться. Всеслав уже подставлял спину.

Миг спустя оборотни мчались через лес, заметно уклоняясь к западу, в совершенно глухие чащобы. Они не останавливались до самого вечера, когда Молли уже едва не падала с седла от изнеможения, а кошка Диана громко, тревожно мяукала.

Оборотни были явно встревожены. На привале Волка крутилась возле Всеслава, усевшегося на пятую точку, точно цирковой медведь на тумбе. Вервольфа слабо поскуливала, младший брат отвечал ей короткими взрыкиваниями. Эти двое явно переговаривались, однако посвящать Молли в содержание своей беседы отнюдь не собирались.

Вторая ночь прошла далеко не так безмятежно, как первая. Беспокоилась Диана, Волка то и дело вскакивала и урыскивала куда–то в темноту, глухо кряхтел вермедведь. А Молли, стоило ей закрыть глаза, почему–то видела вновь и вновь чёрно–огненную гору посреди загадочных северных лесов и лорда Спенсера в окружении людей в масках, в просторных плащах до пят, приподнятых слева старомодными шпагами, — все они застыли на какой–то лесной опушке, слишком глухой и слишком заснеженной, чтобы считать её городским парком в Норд—Йорке перед Рождеством.

Молли очнулась и только тут сообразила, что Рождество прошло. Пришло и минуло, а она даже не вспомнила о нём, словно кто–то задёрнул плотный занавес над всей её прежней жизнью.

Ни ёлки, ни подарков, ни радостного ожидания, ни визга братишки, распаковывающего набор оловянных солдатиков, каждый в ладонь величиной. Ни праздничного стола, ни дымящихся тарелок и супниц с утятницами, ни накрахмаленного до твёрдости доски парадного белого фартука Фанни.

Всё погибло, всё сгинуло.

Навечно.

Потому что она, Молли Блэкуотер, оказалась ведьмой. Почему? За что? Что она такого сделала, кому?..

— Ненавижу! Ненавижу тебя! — собрав все силы, завизжала она, потрясая кулаками. — Ненавижу тебя, магия! Будь ты проклята! Всё отняла у меня, всё!..

В спину ударили лапы Волки, опрокинув Молли носом прямо в сугроб, и она немедля подавилась снегом.

— Гррррых! — прорычала вервольфа прямо ей в ухо.

Это было весьма красноречивое «молчи!», но Молли была слишком зла, слишком остро ощущала потерю и сейчас куда ярче, чем наяву, видела гостиную их норд–йоркского дома с весело трещащим камином, с рождественской ёлкой, усыпанной свечами, с блеском бенгальских огней, со сладкими булочками, с пирогом, серебряными ножами и вилками, белоснежной скатертью. Да и всю свою прежнюю жизнь тоже — привычную, уютную, с уроками и каникулами, с чертёжной доской, с чистой, удобной одеждой, с тёплым… тёплым туалетом в доме, ы–ы–ы!..

Молли яростно зарычала в ответ, извернулась, обеими руками вцепившись в мохнатую волчью шею, сдавливая её со всей силой, со всей ненавистью. Магия?.. Вот тебе, вот, вот, вот!

В янтарных волчьих глазах всплыло удивление, безмерное, всепоглощающее. Таньша даже не защищалась, словно не в силах поверить, что такое происходит на самом деле.

Молли сдавила ей горло ещё крепче. Странное, тёмное, гнилое желание убивать, убивать, убивать всех, кто у неё на пути, затопило сознание, погасило волю.

Удар. Ослепительная вспышка боли, и Молли отшвырнуло в сторону. С шипением бросилась на защиту хозяйки Диана, но и её постигла та же участь.

Огромный медведь нависал над девочкой, низко склонив голову и оскалившись. Он рычал, низко, басовито, и в рычании этом тоже была готовность убить.

Только не по собственной прихоти, а защищая сестру.

Могучая лапа протянулась, когти упёрлись Молли под подбородок. Глаза зверя смотрели в упор, и Молли вдруг живо представила, как одним незаметным движением этих когтей голова её мигом отделяется от туловища.

— Хр–ру? — выдохнул вермедведь. Молли почти не сомневалось, что это должно было означать что–то вроде «ну?».

Она обмякла, губы задрожали. Только не реветь, только не реветь, тольконереветьнереветь! Эй, проклятые слёзы, вы–то куда?!

Молли жалобно всхлипнула.

Медведь фыркнул, тихонько, почти виновато. И отвёл когти.

Молли кое–как выбралась из сугроба, шагнула к отряхивающейся Волке. Опустилась перед ней на колени, склонив голову.

— Прости меня, — выдохнула. — Прости, ну, пожалуйста, прости. Я не хотела… не знаю, что на меня нашло… прости, Волка, а? Вульфи…

Губы волка дрогнули, показались зубы, но отнюдь не в злобном оскале. Волка толкнула мордой Моллину ладонь, а потом вдруг лизнула в щёку.

Это было уже слишком.

Молли немедленно обхватила Волку за шею, уткнулась носом в жёсткий, но тёплый мех и разрыдалась уже всерьёз.

* * *

Оборотни держали путь на север, не уклоняясь далеко от занятой войсками королевства старой дороги, что вела к перевалу. Она попала под власть Её Величества уже довольно давно, здесь успели проложить рельсы, двупутную дорогу с мостами, станциями, тоннелями, складскими депо и линиями оптического телеграфа. Здесь сновали туда–сюда бронепоезда, проходили эшелоны горных егерей, локомобили тащили поставленную на лыжи артиллерию.

Даже такая любительница принцев, принцесс и всяческого гламура с великосветским обществом, как задавака Кейт Миддлтон, поняла бы, что армия Королевства готовится к наступлению.

Полустанки и разъезды забиты вагонами. Маневровые паровозики выбиваются из сил, составляя порожняк в должный порядок. С платформ паровые краны разгружают тяжёлые гаубицы, посылающие десятидюймовые снаряды за шесть–семь миль, много и новых ромбовидных бронированных ползунов на широких гусеницах.

Армия Королевства словно вдавливала паровым прессом клин в неподатливые горы Rooskies. Молли читала, что зимой из–за обилия снега перевалы считаются непроходимыми, но генералы Её Величества словно бы задались целью доказать обратное.

Чем выше в горы забирались двое оборотней и Молли, тем становилось холоднее и многоснежнее. Леса стали заметно ниже, земля — каменистей, тут и там среди сосен и елей торчали серые скалы, предвестники главного хребта.

Им вновь попадались сгоревшие, разнесённые по брёвнышку останки деревень, что стояли тут до прихода Королевства. Разбросанные по берегам речек и ручьёв, с водяными мельницами, с обширными пастбищами и полями, селения, казались, вырастали из самой этой земли — ровно до тех пор, пока не пришли слуги Её Величества.

Молли старалась об этом не думать, но получалось плохо. Все разорённые деревни засыпал плотный, толстый слой снега, скрывая страшную наготу выгоревших дворов, и Молли понимала, почему Всеслав и Волка привели её к тому бесснежному кругу с огромным гранитным монолитом в середине.

То селение было первым. Шок и боль были таковы, что Rooskies потратили массу сил, устраивая братскую могилу. Они думали, что никогда не уйдут из этих мест, что страшное нагое пятно, охраняемое какими–то тайными лесными силами, останется вечным напоминанием о павших, но они ошиблись.

Королевство напирало, ни на миг не ослабляя натиск.

Молли и двое оборотней оставляли за собой пустые леса. Rooskies ушли отсюда дальше на север, к самому перевалу. Как понимала Молли, они почему–то продолжали сражаться западнее, где стоял дом волшебницы Предславы и где потерял половину своих броневагонов «Геркулес».

А пока оборотни следовали краем леса и по левую руку от Молли всегда, постоянно тянулись к зимнему небу густые дымы.

Дымили паровозы на путях. Дымили локомобили, паровые тягачи и краны. Дымили бесчисленные печи и камины в возведённых вдоль железной дороги фортах. Дымы протягивали к небу призрачные руки, плотные, так что даже налетающий зимний ветер не мог их развеять.

Молли едва держалась на спине медведя. Из еды оборотни захватили с собой только сухари и солонину. Сами они довольствовались полосками сушёного мяса, которое им скармливала Молли, и, казалось, не испытывали никаких неудобств. Обратно в людей они не перекидывались, а изъяснялись жестами или порыкиванием. Впрочем, признавала Молли, рычали они более чем выразительно.

Дорога становилась всё труднее, скалы наступали, наваливались со всех сторон, приходилось петлять, пробираясь самым настоящим лабиринтом. Молли впала в тупое равнодушие. Её больше не занимало, куда делись отсюда все Rooskies, почему армия Королевства так и не шагнула за перевалы, что делает здесь лорд Спенспер и что за ромбовидные чудовища на гусеницах доставлены к горным фортам. Она просто хотела есть и хотела согреться.

Тепло и еда. Еда и тепло.

Нет, оборотни и кошка Диана старались, как могли, её согреть, но совершенно непривычная к подобного рода путешествиям Молли совсем пала духом.

Под конец дня она уже просто лежала на спине у вер- медведя, уткнувшись лицом в его мех и не желая видеть опостылевшие сосны, снег и камни.

Широкое ущелье, которым поднималась к перевалу дорога, неуклонно сужалось. По обе стороны всё выше и выше поднимались скалы, серые и неприступные, их отвесные склоны — нагие, иссечённые трещинами.

Всё меньше оставалось потайных тропок, проложенных меж горными соснами; оборотням волей–неволей приходилось прижиматься всё ближе к фланговому охранению также продвигавшихся на север егерей.

Они сильно рисковали, но Молли всё сделалось уже безразлично. Обнаружат их, не обнаружат, обстреляют, не обстреляют — всё равно. Лишь бы кончились эта вечная тряска, холод, голод и усталость. Порой она отстранённо думала, что сдалась как–то слишком уж быстро, слишком быстро уступила простым неудобствам зимнего похода, но мысли эти таяли без следа, словно облака в летнем небе.

В один из дней они вообще не стронулись с места. Остались прятаться в скалах, за купой плотно стоявших сосен. Осторожно отведя ветвь, Молли видела, почему — леса отступали, впереди открывался узкий проход, где не было ничего, кроме камней, поросших кривыми низкими деревцами склонов да снега, выстлавшего седловину.

Они достигли перевала, где начиналось самое сложное. Предстояло проскользнуть под носом горных егерей и стрелков, мимо многочисленных сторожевых постов с собаками, мимо растянутых прямо на снегу спиралей колючей проволоки. Счастье, что сюда не дотянули железнодорожных путей, а то не миновать ещё бронепоезда для полного счастья.

Армия успела основательно тут укрепиться. Молли видела серые параллелепипеды походных бараков и складов; видела стоящие в полной готовности батареи; видела локомобили с прицепленными к ним тяжёлыми орудиями; но видела и перегораживавшие ущелье «ежи» с паутинами колючки меж ними, видела сооружённые из мешков с песком укрытия и брустверы; егеря и стрелки возвели такой барьер, что он мог помешать им самим, реши они двинуться дальше, вверх, к самому перевалу.

Верволка и медведь тихо лежали рядом. Примолкла даже изрядно голодная Диана — нелегко домашней кошке отыскать добычу в зимнем лесу, да ещё и высоко в горах.

— Мы ждём ночи, да? — тихонько спросила Молли.

Замершая в снегу рядом с ней Волка кивнула мохнатой головой.

— Угу, — сказала Молли, крепче прижимаясь к тёплому медвежьему боку. Она не думала сейчас о приличиях, о том, что обнимает не просто медведя, пусть и с приставкой «вер», а мальчика, «молодого хозяина», как называли бы его слуги, родись он в знатной семье Норд—Йорка. Обнимать какового, разумеется, было бы дичайшим неприличием.

Сейчас это всё не имело никакого значения. Молли вдруг поняла, что охотно обняла бы сейчас Всеслава и в его самом что ни на есть человеческом виде и полезла бы с ним под одно одеяло — если б это только помогло не мёрзнуть.

Весь день они провели, прячась; Молли подкармливала Дианку остатками солонины. Кошка в буквальном смысле «морщилась, но ела» с поистине королевским достоинством — достоинством короля, брошенного мятежниками в тюремную камеру и вынужденного хлебать тамошнюю баланду.

За день к перевалу поднялась большая армейская колонна — никак не меньше тысячи горных егерей; сцепленные по три здоровенные локомобили с огромными «дредноутными колёсами» втащили шестиорудийную батарею.

Они будут наступать, подумала Молли. Армия Королевства впервые вступит за Перевал. За Карн Дред.

«Но зачем, зачем оборотни притащили меня сюда? — терялась она в догадках. — У них наверняка хватает троп. Как иначе оставалась бы здесь та же volshebnitsa Предслава? Так почему потребовалось тащиться именно здесь?»

Показать ей сожжённые деревни? Страшно, да. Но она- то при чём? Она солдат сюда не посылала и приказы им не отдавала.

Так почему?

…Темноты она ждала как избавления.

И действительно, оборотни поднялись и встряхнулись, как только сгустились сумерки. Всеслав поглядел на Молли и молча опустился ниже, чтобы она смогла забраться. Волка с надеждой бросила взгляд на небо, но, как назло, светила яркая луна, высыпали звёзды, свет отражался от белого снега, и скрываться не помогал даже серебристо–серый мех обоих зверей.

На мордах оборотней была написана озабоченность.

Молли вновь распласталась на медвежьей спине. Волка побежала вперёд, разведывать путь.

Какое–то время они молча пробирались вдоль западного склона ущелья, бесшумно скользя от одной полосы теней к другой. По правую руку оставались костры военного лагеря; там ярко горели огни, шипели и свистели локомобили, порой доносились команды. Кто–то зачем–то строился, кто–то куда–то маршировал, кто–то куда–то заступал.

Тем не менее перевал приближался. Приближался чистый белый снег, без уродливых спиралей колючей проволоки, ещё более уродливых бараков и совершенно неуместных здесь локомобилей.

Волка кралась впереди, Всеслав с Молли на спине двигался следом. Оба зверя перемещались совершенно бесшумно, и даже снег не скрипел под тяжёлыми медвежьими лапами.

Впереди замаячила последняя линия обороны. Там горели яркие фонари, даже нет, фонарищи, наподобие тех питаемых маслом чудовищ, что стоят на маяках. Хитроумная оптика, вогнутые зеркала и линзы направляли вперёд мощный луч света, и, подобно маякам же, прожектора медленно вращались, так что лучи скользили по девственному снегу и проглядывающим сквозь него скалам подле самого перевала.

Волка замерла, прижавшись к скале, утонув в густой тени за острым выступом.

Замер и Всеслав. Молли чувствовала, как под шкурой напряглись могучие мускулы. Медведь тоже скрывался в тени, в последней широкой полосе, где излом камня прикрывал их от армейских прожекторов.

Свет пробежал. Короткая пауза относительной темноты.

Медведь сорвался с места.

Молли никогда не подумала бы, что зверь — даже оборотень — может двигаться настолько быстро. Он пронёсся над белым снегом, словно пушечное ядро, буквально ворвавшись в спасительную полосу мрака, где уже ждала приникшая к камню Волка.

Прожектора повернулись. Они были настроены так, что хотя бы один постоянно освещал саму седловину, два других — стены ущелья.

Волка поползла вперёд, отыскивать следующее укрытие.

Мельком Молли подумала, что горнострелкам следовало бы занять склоны гор, подняться на гребни по обе стороны ущелья; быть может, они уже так и сделали, но тамошние секреты ничем себя не выдавали.

Она ощутила, что медведь вновь готовится к броску, выдохнула, прижалась крепче — и в этот миг ощутила взгляд.

Пустой и холодный, он тем не менее настойчиво искал в темноте именно её, Молли Блэкуотер.

Она знала это. Поняла сразу, хотя и невесть, каким образом.

— Вперёд! — завизжала она прямо в ухо медведю, и в тот же миг вспыхнул четвёртый прожектор, несколько позади остальных.

Луч ударил прямо в их убежище, тени в ужасе исчезли, беспощадный свет выставил их на всеобщее обозрение.

И ночь тотчас взорвалась.

Сперва криками, а затем и выстрелами.

И, к изумлению Молли, крики были отнюдь не «тревога!», или «Rooskies!», или, на худой конец, хотя бы просто «вот они!».

— Ведьма! Ведьма! — завопило множество голосов.

И грянули выстрелы.

К счастью, медведь бросился вперёд мгновением раньше, едва только осознав, что кричит ему его наездница.

Пули зазвенели о камень, отбивая острую крошку Взлетели фонтанчики снега, смешанного с дымом, и Молли подумала, что так, наверное, выглядят упоминавшиеся в книгах разрывные патроны Поммероя.

Медведь мчался огромными прыжками, не забывая при этом застывать на полсекунды, сбивая стрелкам прицел и не давая взять упреждение.

— Ведьма! Ведьму убейте! — надрывались позади.

Молли вжалась лицом в спину оборотня.

Выноси, выноси, ну пожалуйста!..

Рядом с её собственным суматошно билось маленькое кошачье сердечко.

Наперерез пулям отчаянно бросилась Волка, высоко прыгнула, взвыла, отвлекая огонь на себя.

Часто–часто застучала митральеза, за ней вторая.

Свист, свист со всех сторон.

Яростный вой Волки.

Медведь конвульсивно дёрнулся, его вдруг мотнуло вбок, так что Молли едва не скатилась с его спины, но зверь даже не взрыкнул.

Они мчались к перевалу.

Все прожектора скрестились прямо на них, беспощадный свет выхватил беглецов из спасительной темноты и уже не отпускал.

Первый снаряд лёг с недолётом, осколки свистнули, земля подпрыгнула. По ушам ударило так, что Молли оглохла. Медведь кидался из стороны в сторону, припадал к снегу, вновь рвался вперёд, хотя заметно хромал на правую заднюю лапу.

Но громче взрывов и выстрелов в голове Молли звучало яростное: «Ведьма! Ведьма!»

О ней знали. Команда «Геркулеса», видно, доложила куда следует.

Волка метнулась назад, завыла, и снег за их спинами вдруг встал стеной, словно невидимая рука потянула вверх белое покрывало. Ветер задул им в лица, задул с неистовой силой, и потоки снега устремились прямо вверх, подобные гейзерам.

Волка выла. Она не бежала, она сидела, запрокинув голову, и выла, жутко, душераздирающе, не обращая внимания на пули и снаряды.

Вой вдруг оборвался.

Снежная завеса взметнулась высоко, надёжно прикрывая им спины, но, оглянувшись, Молли увидела, что Волка уже не сидит, а лежит, странно и неестественно вывернув голову.

— Всеслав! Всеслав! — Молли отчаянно вцепилась в повод.

Медведь зарычал, кинулся назад.

Снежные гейзеры уже опадали, белая плотная завеса стремительно истончалась.

Всеслав вцепился медвежьей пастью в загривок Волки, мотнул головой — волчье тело подлетело, словно пушинка, рухнув прямо Молли на руки.

Обращённый на неё медвежий взгляд говорил яснее ясного: «Держи крепко, как только можешь! Уронишь…» — дальнейшее Молли старалась не расшифровывать.

Всеслав вновь бежал, и Молли вцеплялась одной рукой в медвежью упряжь, а другой — в мех Волки. Она боялась увидеть кровь, но вервольфу не то оглушило, не то что–то ещё — ран Молли не заметила.

Неожиданно тяжёлая Волка так и норовила слететь наземь, пальцы у Молли немели, но волчью шкуру она не выпускала.

И мысли её так сосредоточились только на одном лишь непреложном стремлении во что бы то ни стало не разжать хватку, что она не заметила, как стихла стрельба, исчезли слепящие лучи прожекторов и все трое беглецов оказались за изломом перевала.

* * *

В нас не стреляют, тупо думала Молли, по–прежнему намертво вцепившись в загривок Волки. И Всеслав больше не бежит, плетётся еле–еле, хромая на одну из лап. И хрипит тяжело. А Волка… Волка дышит, но едва–едва.

Медведь действительно тащился, словно из последних сил, низко опустив голову к самому снегу. На Молли он не глядел.

Но шли они теперь всё–таки вниз.

Вниз, а не вверх.

Королевская армия осталась за спиной. А вместе с пей — и крики «ведьма!», и свист пуль над головой.

Правда, Молли сейчас не могла этому порадоваться. Она вообще ничему не смогла бы порадоваться. Только держалась за поводья да вцеплялась другой рукой в бесчувственную Волку, пока медведь брёл всё дальше и дальше сквозь ночь.

«Почему перевал не охраняется? — подумала Молли. — Где же эти Rooskies, почему не стерегут вход в свою собственную страну?»

И тотчас из ночи донёсся негромкий свист. Ему ответил другой, подальше. Всеслав остановился, почти рухнув нa снег. Молли вместе с Волкой скатились с его спины, скатились вправо, и ладонь Молли сделалась отчего–то липкой.

Свист повторился, как и ответ. Из лунного света, заливавшего белый снег, из серых скал, из ниоткуда возникали тени в долгих балахонах.

Медведь приподнял голову, слабо рыкнул. Его мех покрывала кровь, чёрная в ночи.

Сильная рука опустилась на плечо Молли, и она вздрогнула. Немолодой бородач посмотрел прямо на неё, посмотрел внимательно и испытующе, потом покачал головой.

И махнул себе за спину, где четверо Rooskies держали широкие носилки с одеялами.

Залезай, мол.

Молли кое–как залезла — руки и ноги одеревенели. Бородач набросил на неё одеяла, а потом протянул откупоренную фляжку, над горлышком поднимался парок, видимый даже в слабом лунном свете.

Холод пробирал до костей и глубже, и, чтобы согреться, Молли выпила б и виски, и джина, и даже ужасного, по словам мамы, грога.

Её обожгло, но не от того, что питьё оказалось чрезмерно горячим. В напитке крылось что–то помимо сладости мёда и лёгкого привкуса каких–то трав. Тепло сразу ринулось по жилам, растекаясь по телу, так что Молли с блаженной улыбкой повалилась на носилки, забыв даже поблагодарить бородача.

Миг спустя она уже спала.

Глава 4

Молли часто читала в приключенческих книжках, как герой, заснув в одном месте, просыпается в совершенно ином.

Сегодня на месте такого героя оказалась она сама. Засыпала, повалившись на носилки, посреди морозной ночи на перевале через Карн Дред, проснулась же утром — или уже днём? — на высокой постели под тремя лоскутными одеялами, напоминавшими те, которыми она укрывалась в доме Предславы Меньшой.

— Мур-р! — обрадовалась дремавшая рядом кошка Диана.

— Вот именно, что мур-р, — сказала ей Молли сонным голосом. И огляделась.

Что, и тут сухие травы на стенах?! Это у Rooskies обычай такой?

Хорошо смазанная дверь не скрипнула, и рядом с постелью Молли внезапно появилась женщина. Появилась так неожиданно и так бесшумно, что Молли аж подскочила в кровати, а кошка Диана зашипела.

Среднего роста, с румяными округлыми щеками, глазами, синими как небо, от углов которых разбегалась частая сеть морщинок, в белом платке с алой вышивкой по краям, завязанном сзади, словно косынка, и белой же рубахе, поверх которой надето было нечто вроде платья на широких лямках. Верх светло–синий, низ — тёмный. И широкий кожаный пояс с какими–то сумочками на нём, похожий на патронташ.

«Она выглядит куда старше, чем мама, почти старуха», — подумала Молли. Волосы уже все седые — вон выбивается прядка.

Женщина решительно шагнула к лежащей Молли, нахмурясь, строго посмотрела на Диану — дескать, не шипи попусту, не балуй! — и кошка тотчас прекратила.

Сухая, слегка морщинистая, тёплая ладонь накрыла ладонь Молли, и голове у девочки тотчас заговорил негромкий приятный голос.

«Здравствуй, гостья дорогая. Здравствуй, Молли Блэкуотер».

Вновь, как и с Предславой, чужие мысли звучали на идеальном имперском. Но зачем её держат за руку?

«Извини. Но я могу говорить с тобой только так. Пред- слава, сестра моя меньшая, она умеет лучше. Старшая сестрица наша — ещё лучше. Ну а я… вот так. Нечасто нужда приходит».

«3-здравствуйте, мэм», — испуганно подумала Молли.

Голубые глаза женщины казались спокойными и умиротворёнными. И почему–то это пугало больше, чем суровый взгляд раненой Младшей.

«Средняя. Так и зови. Ну, или Вольховной. Средняя и сестра, а так–то нас трое. Меньшую, Предславу, ты уже знаешь. Она за перевалом воюет. А я здесь целительствую».

«О-очень приятно, госпожа Средняя…» — страх упорно не уходил.

«Боишься меня — и правильно делаешь, — невозмутимо сказала целительница. — А только я всё равно скажу, по–настоящему–то бояться надо не нас с Предславой, а старшую нашу сестру. Вот уж где страх, так там уж страх… — Она даже головой покачала. — Ну да тебе про то думать не надо. Вести Предслава мне отправила. Буду тебя учить, как в себя придёшь».

«Чему учить, госпожа Средняя?»

«Как это чему? Силой своей управлять, конечно же! Предславе не до того, да и не любит она с вашей сестрой возиться. Ей бы в бой, ей бы в драку, а об остальном и думать не хочет. — Целительница аж головой покачала с осуждением. — Так что со мной будешь. И кошка твоя. Пусть мышей ловит, а то спасу нет».

«Госпожа… а… а Всеслав? А Волка?»

«Беспокоишься, девочка? — тонкие губы целительницы слегка улыбнулись. — С ними всё в порядке, особенно со Всеславом. Что ему, медведю, одна–единственная пуля? Застряла в мякоти, кость не задета».

«А Волка? С ней… было плохо, госпожа».

Целительница помолчала, а губы сжались плотнее, так же как и пальцы на ладони Молли.

«Почувствовала? Да, не ошиблась в тебе Младшая, ой, не ошиблась… Плохо было с Таньшей, совсем плохо. Она ведь что сделала? Силу свою отдавала, вас прикрывая, снег чтобы поднялся. Прикрыть прикрыла, но сама слишком много отдала. Цена магии — говорила тебе Младшая?»

«Г-говорила…»

«Вот она тебе и есть, цена эта… Не рассчитала Таньша наша и себе плохо сделала, да и кое–где ещё возмущение поднялось тоже…»

Последние слова врачевательницы Молли пропустила мимо ушей — в голове были одни Волка со Всеславом.

«Госпожа… Предслава Вольховна мне говорила, что, если слишком много магии отдать, можно… можно…» — задрожала Молли. Нет–нет–нет, пусть–пусть–пусть с Волкой всё будет хорошо!

«Правильно тебе Меньшая всё говорила. Силу отдавать — это как кровь из себя выпускать. Слишком много вытечет — и никакие лекари уже не помогут. Волка едва- едва с последней не рассталась. Но ничего, мы успели. Захватили вовремя».

Молли выдохнула, закрывая глаза. Живительно даже, какой вес свалился с её плеч.

«Таньша лежит. Спит. И пусть спит. А тебе вставать скоро. За дело приниматься».

«Госпожа… а Всеслава — Всеслава видеть можно?»

«Ишь ты, — чуть усмехнулись голубые глаза. — Беспокоишься, девочка? Ладно, как встанешь да поешь, отведу тебя туда. Учить сегодня всё равно не буду, а по городу тебя водить времени нет, иных дел хватает. Раненых слишком много».

Молли сжалась под одеялом.

«Мне… мне очень жаль, госпожа». Называть немолодую целительницу просто Средней у благовоспитанной мисс Блэкуотер не поворачивался язык.

«Об этом, — сухо сказала целительница, — после толковать станем. А пока что вставай. Одежда тебе вот, на лавке. Твоя вся грязная, не наденешь, к людям добрым не выйдешь. Не бойся, никуда не денется твоё».

«Таньша грозилась… меня в дом мытья какой–то отвести», — вдруг со слабой улыбкой вспомнила Молли.

«Ну, раз грозилась — постараюсь её на ноги поставить. Вот уж тут жизнь тебе мёдом не покажется!» — в шутку пригрозила целительница.

«Госпожа… а нет ли здесь тех, кто знает… мой язык? Имперский то есть?»

Вольховна Средняя вздохнула, покачала головой.

«Кто речь твою ведает — все там, за перевалом. Здесь я одна такая. Да ещё Старшая, но к ней за подобным делом не ходят».

«А… а за чем к ней ходят, госпожа?»

«Много будешь знать — скоро состаришься, — отрезала Вольховна, но глаза её отнюдь не сердились, а смотрели на Молли теперь с какой–то непонятной жалостью. — Вставай, одевайся да есть приходи. Кошку–то твою как кличут?»

«Ди. Диана, госпожа Вольховна».

«Ох, и режет же мне слух эта твоя «госпожа», но да с вами, нордйоркцами, дурь эта не скоро проходит. Ди свою пусти в погреб, давеча мыши там скреблись, и погадки их я видела».

Целительница отпустила руку Молли, и голос её в голове тотчас умолк. Улыбнулась, кивком указала на кучку одежды подле кровати и вышла, низко поклонившись притолоке и плотно прикрыв за собой дверь.

* * *

— Всеслав!

— Молли. — Он приподнялся с постели. Исхудавший, волосы всклокочены, щёки ввалились.

Молли замерла на пороге крошечной комнатки с занавешенным окном. Там стоял приятный, покойный полумрак, на длинных полках вдоль стен — книги в тяжёлых кожаных переплётах.

Мальчишка поморщился, садясь, рука его невольно скользнула к бедру.

Молли прикусила губу. Она хотела его видеть… а теперь не знала, что делать.

Вольховна Средняя вынула пулю. Как объяснила целительница, «заставила саму выйти». Молли ощущала, как там, под повязками, что–то бьётся, мерно и ритмично, словно второе сердце. Бьётся и словно бы светится, но незримым для других светом.

— Ты заметить, — сказал Всеслав на имперском, опять используя исключительно инфинитивы. Сказал с видимым удовольствием. — Сильная… volshebnitsa.

Он казался довольным и умиротворённым, словно человек, закончивший наконец — и закончивший успешно — тяжёлую и опасную работу.

Похоже, ей стали заметны плоды усилий госпожи Вольховны Средней.

— Ты в порядке? — шагнула к нему Молли. Перед глазами проносились картины — могучий медведь, несущий её на себе сквозь снег и ночь, сквозь пули и осколки…

В носу защипало. Очень захотелось всхлипнуть. Ещё сильнее захотелось просто его обнять, этого медведя, до конца спасавшего её, волшебницу, которую он должен был доставить к своим — и непременно живой.

— Я в порядке, — подтвердил Всеслав, улыбаясь ещё шире. — Одежда… твоя… красиво… — улыбка исчезла, он с неудовольствием помотал головой. — Плохо знать твой язык.

— Я тебя научу, — медленно сказала Молли. — Если ты захочешь. А ты научишь меня твоему.

Всеслав на миг сощурился озабоченно, потом кивнул.

— Я понял. Хорошо.

— Ты использовал правильное время! — подбодрила его Молли.

— Садись, — Всеслав указал ей на лавку напротив постели.

Кое–как, сперва с пятого на десятое, но потом понимая друг друга всё лучше и лучше, они старались объясниться. Начинали об одном, перескакивали на другое, когда осознавали, что собеседник теряет нить разговора, когда слова становились слишком сложными.

Всеслав — галантный джентльмен, невольно думала Молли, — хвалил её одежду. Она нравилась и Молли тоже, куда свободнее и красивее формальной норд–йоркской, хотя и очень непривычная. Интересно, а мода у них тут гоже есть?.. Молли спрашивала о Волке, но мальчишка только мрачнел и говорил, что Средняя надеется на лучшее. Он, в свою очередь, спрашивал её про город и как он ей, но Молли честно отвечала, что ещё и носа не высовывала на улицу.

Она пыталась узнать, что же именно ей предстоит сделать, но Всеслав лишь разводил руками — мол, обо всём скажет Средняя. Поняв, что вытянуть из него ничего не удастся, Молли перевела разговор на земли, что лежали за Карн Дредом.

Правда, и тут особо беседы не вышло. Речь Всеслава полнили слова вроде top', boloto, chashcha — последнее состояло вообще почти из одних шипящих.

И всё–таки с ним было хорошо. Хорошо говорить вот так, наполовину жестами, и хохотать над взаимными попытками как–то объясниться.

Словно оба они — и Молли, и Всеслав — разом забыли о войне, о сожжённых деревнях, об отступлении Rooskies до самого перевала.

Молли искренне старалась выкинуть всё это из памяти. Правда, не получалось. Торчащие над голой землёй печные трубы, словно силой самого леса сохранённые от снега, всё время всплывали перед глазами.

Но сейчас мальчишка Rooskii словно бы помогал забыть об этом, и Молли была ему благодарна.

Она подумала, что за недолгое время своего плена в Норд—Йорке Всеслав всё–таки здорово научился говорить на имперском. Интересно, смогла бы она так, очутившись среди Rooskies?

А потом в дверях появилась целительница, и Всеслав мигом утих.

Средняя мягко взяла Молли за руку.

«Пойдём, девочка. Я расскажу тебе, в чём дело».

На пороге Молли обернулась — мальчишка глядел на неё сочувственно.

* * *

Дом целительницы походил на жилище её младшей сестры. Тоже большие прохладные сени, из них — три двери, в две просторных горницы и третья — на верх большого сарая. Ну и ещё лестница на второй этаж. Из горниц можно было пройти в комнатки поменьше, в одной из которых отлеживался Всеслав, а в другой — Волка, к которой Вольховна пока что не пускала.

Вошли в одну из таких комнаток, тёплую, уютную, с цветами на подоконниках, да не какой–то там геранью или фиалками. Молли никогда не видела ничего подобного — растения явно были хищниками, но вовсе не походили на обычные росянку с пузырчаткой, картинки с которыми Молли помнила по учебнику ботаники.

Иные сидели в глиняных горшках с песком, иные — в жбанах с водой. Крупные листья поблёскивали капельками на длинных ворсинках; на нескольких застыли чёрно- зелёные мухи.

Целительница взяла Молли за руку, как и в прошлый раз.

«Такие теперь мало где растут. Найти трудно. Вот развожу настои делать. — Она улыбнулась. — Вижу, со Все- славом вы поладили. Доброе дело, девочка, он тебе ещё ой как пригодится, а ты — ему. Слушай теперь меня крепко, Молли Блэкуотер. Сестра моя меньшая тебе уже обсказала, что так просто мы тебя назад, уж извини, не отпустим. Цена крови. Ну? Чего молчишь? Говорила сестра моя или нет?»

«Говорила, госпожа Средняя. Говорила, что должна я что–то сделать, чтобы… чтобы домой вернуться».

«Чтобы домой вернуться, неразумная, ты прежде всего должна сама собой сделаться, иначе и до угла ближайшего в Норд—Йорке не дотопаешь. Так вот, первое дело нам с тобой — научить тебя управлять твоей же силой. Иначе большая беда выйдет. И тебе, и всем нам. Да и твоим тоже, коль не научишься…»

«Я знаю, госпожа. Предслава Меньшая рассказывала».

«Ну и хорошо, что рассказывала. Правду прятать смысла нет, всё равно пробьётся. Так вот, что дальше… После того как силу ты свою осознаешь — сослужишь нам службу».

Молли молчала. Целительница слегка сощурилась.

«Нет, не на твой родной город огненный шторм наводить. И не чудовищ морских на ваши корабли, что наш берег из пушек разят. Это… не по силам тебе будет, только сама сгоришь даром, да и другим нашим беда выйдет. Огненную гору, вулкан по–вашему, укрощать станем».

«Вулкан?» — пролепетала Молли, разом вспомнив исполинскую чёрную гору своих видений.

«Вулкан. Он под всеми нашими землями подле Карн Дреда протянул огненные жилы. Нам от того большой прибыток — горячие ключи бьют повсюду, ручьи многие даже в лютый мороз не замерзают. Рыбу разводим, овощи под крышей растим, дармовым кипятком обогревая. Вот только чтобы было всё это, вулкан должен и дальше спать, а огонь — по жилам растекаться, а не стягиваться к горе. Немалые года прошли — мы со Старшей девчонками ещё были, а Младшая так и вовсе не народилась, — как последний раз правили мы поставленные ещё в незапамятные времена заклятия, огонь пуская, куда нам нужно. Да только магия — такое дело, что на века не выстроишь, подправлять надо куда чаще, чем забор заваливающийся. А волшебников, — целительница вздохнула, — у нас всё меньше. Почему меньше, тебе сказать, или сама догадаешься?»

«Война…» — выдохнула Молли. И покраснела.

«Верно, война, — сурово сказала Средняя. — Поезд ваш пушечный–то как взорвали, помнишь?»

Молли помнила. Охваченная огнём фигура, проплавившая броню…

«Дивея. Одна из сильнейших и старейших магов наших. Жизнь положила, чтобы чудище ваше взорвать. Да вот беда, много мастерских и мануфактур в Норд—Йорке и во прочих местах Королевства, другие поезда появятся, а чтобы мага Дивеевой силы вырастить, целая жизнь нужна. Да и мощь такая — у единиц. Больше того, и взрывы–то такие для нас тоже не даром проходят… Нельзя так воевать, а и не воевать тоже нельзя. Не оставит Королевство нас в покое, так и будет жать, покуда своего не добьётся, — голос Средней стал сухим и жёстким, хотя и звучал только у Молли в голове. — Место Дивеи свободно стало. А вулкан одиночке не поддастся, кольцо потребно. Кольцо сильнейших магов. Но не только лишь, Молли, тебе на пустое место предстоит встать, не только лишь кольцо замкнуть, Дивею заменив. Эх, кабы всё так просто было! Есть чары, что только ты сделать сумеешь. Особые чары… Но, как кольцо замкнём, так вулкан и успокоим. Вот такое дело тебе предстоит, Молли Блэкуотер. Э, э, погоди! Ты чего ревёшь?»

Молли и в самом деле уткнулась в локоть и зарыдала — бурно, самозабвенно.

Куда ей, девочке из Норд—Йорка, преуспеть в таком?!

А значит, прощай и мама, и папа, и братик, и Фанни…

«Реветь тут нечего, — строго сказала целительница. — Не просто так тебя Всеслав с Таньшей спасали, не просто так через перевал тащили. Подходишь ты к нашему кольцу, как ключ к замку. Долго мы искали, не скрою. Сперва среди своих — да только время зря потратили. Потом вот пришла весть, что… что есть ты».

«Не спрашивай, откуда мы про тебя узнали… Так?»

«Ишь ты! Девица–красавица, да с норовом! — усмехнулась целительница. — Да, не спрашивай, всё равно не скажем. Да оно и неважно. Теперь ты здесь. Помоги нам — а мы тебе. Научим управлять силой».

«Я… могу отказаться?» — вспомнила Молли не раз прочитанную в разных приключенческих книжках фразу.

«Нет, не можешь, — отрезала Средняя. — Да ведь если откажешься — сама знаешь, что случится. Магия тебя убьёт, вот и всё».

«А может, и не убьёт? Может, это всё враки? — Молли собрала в кулак всю злость. — Может, и вы врёте, и Особый Департамент врёт?»

«Особый Департамент, может, и врёт, — ровно ответила Средняя. — Мне до них дела нет. Мне дело есть до своих. И до тебя. Мы детей не похищаем, не мучаем. Какой нам смысл тебя к нам тащить, жизнями Всеслава и Волки, молодых магов, рисковать? Чтобы теперь врать? Нет, голубушка. Магии ты будешь учиться, никуда не денешься. А откажешься… что ж, отказаться на самом деле тоже можешь. Только не обессудь, я тебя тогда к Старшей отправлю».

«А почему не домой? — настырно повторила Молли. — Какое вам дело, что со мной случится? Даже если и убьёт меня магия — вам–то что?»

«Я знаю, что тебе кричали солдаты Королевства, когда Всеслав тебя мимо них тащил».

«Неважно! — Молли злилась всё сильнее и сильнее. — Я себя спасать не просила! Оставьте меня в покое, отпустите домой! Говорите, что детей не похищаете — а меня украли! Да пусть я сто раз помру, но сама! Сама по себе!»

«Ты не веришь в смерть, — спокойно ответила целительница. — Просто не веришь, и всё тут. И в свой дар не веришь тоже, боишься его, запугали тебя, как видно…»

«Неважно, во что я верю! Не стану я ничему учиться! Отпустите домой, и всё тут!» — Молли резко выдернула руку.

Немолодая целительница, как ни странно, не рассердилась. Просто вновь положила свою ладонь поверх Моллиной.

«Не отпустим. — Вольховна Средняя оставалась невозмутима. — Вернее, отпустим, как дело сделаешь. С желанием иль без желания, но сделаешь, Молли Блэкуотер. Мы не лжём, голову тебе не дурим. Как обещали, так и сделаем. Наше слово крепкое. Заупрямишься — уговаривать не станем. Пошлём к Старшей, она тебе применение найдёт. Во всяком случае, когда сила твоя тебя сжигать начнёт, никто другой не пострадает. Даже в Норд—Йорке. Мы с мирными не воюем».

«Ая?» — не сдавалась Молли.

«Какая ж ты мирная? — удивилась целительница. — Кто на пушечном поезде служил? Кто стрелял? Не ты ли?»

«Всеслав мне сам сказал туда идти!»

«Всеслав спасал тебя, глупая, как мог. Тебе из Норд- Йорка убраться надо было любой ценой. Но кто тебя палить–то в Вольховну Меньшую просил?! Коль за оружие взялась, милая, ты уже не мирная. У нас так. На суть смотрим».

Молли прикусила язык. Да, взялась за митральезу. Да, стреляла. Попала даже.

«Предслава Вольховна говорила, что на меня не в обиде… что только владеющий силой мог её зацепить…»

«Носом не хлюпай, — жёстко сказала целительница. — Ты, когда стреляла, и попасть хотела, и убить, а не просто силу свою показать. Ты о ней и не догадывалась тогда, о своей истинной силе. И о Предславе не знала ничего. Так что рот закрой, Молли Блэкуотер. За дела свои отвечать надо. Тем более что мы тебе честную сделку предлагаем. Не войной на своих идти, не тайны военные выдавать, не шпионить даже. Вулкан утихомирить — другое дело совсем, не солдатское! Поможешь нам — и ступай на все четыре стороны. Хоть в Норд—Йорк свой, коль пожелаешь».

Беззвучные слова Вольховны вонзались в сознание Молли, словно ледяные иглы. Твёрдо, непоколебимо, но вместе с тем и не жестоко. Rooskies были подобны своим бескрайним лесам — отражали натиск, окружая, обволакивая вторгшееся, и не успеешь глазом моргнуть, а на месте железной дороги, разъездов, стрелок и семафоров — нескончаемое море сосен и елей…

Молли опустила голову низко–низко.

Погоди, разве не этого ты всегда хотела? Разве не за этим бежала из дома? Сделать так, чтобы никто не пострадал бы от твоей магии? А теперь крутишь носом, потому что с тобой обошлись не так, как того хотелось бы?..

Упрямство бушевало и ярилось, царапалось, что твоя кошка Ди, хотелось вопить, подпрыгивать, топать ногами, размахивать кулаками, может, схватить какой–нибудь горшок и со всей силы треснуть об пол; однако ничего этого Молли так и не сделала.

Только шмыгнула ещё пару раз носом и сказала — внутри головы — целительнице, так и не отпустившей её ладонь:

«Х-хорошо. Что надо сделать?»

Вольховна Средняя удовлетворённо кивнула.

«Не сомневалась в тебе. Не из тех ты, Молли Блэкуотер, что отвернулись бы от магии, уповая, что и так оно как–нибудь устроится. Не устроится, дорогая моя, не устроится. Силу обуздать надо, не подавить, не отречься, а обуздать. Как коня норовистого. Потихоньку, полегоньку. Ласкою, а не жестокостью. Что ж, коль решила, то времени терять не будем. Садись, да начнём».

«Прямо сейчас?» — испугалась Молли.

«Прямо сейчас. Армия Королевства твоего на перевале стоит. Того и гляди вниз с Карн Дреда полезут. Тогда магам — и мне — туда отправляться. На передовую. А вулкан, он, конечно, ждёт, но и оставлять его так тоже нечего. И сила твоя — она ведь тоже растёт. Уже два раза ты её в ход пускала, и каждый раз — со всё большим размахом. И каждый раз — словно затвор водяной отворяла. Сперва сила по капле сочится, потом — струйкой, а у тебя уже настоящей струёй идёт. Того и гляди через край польётся, да не просто водой, а огнём. Сгоришь, Молли Блэкуотер, и вся недолга. И не только ты сама сгоришь, а и пожар большой устроишь».

Молли проглотила вдруг вставший в горле комок.

«А что же делать–то, госпожа Средняя?»

«Учиться, — лаконично отозвалась целительница. — И выйдет это потруднее, чем ваши чтение, письмо, арифметика».

«А… а чему надо учиться? Правила запоминать? Задачи решать?., э–э–э… заклинания учить?»

«Заклинания! — фыркнула Вольховна. — Заклинания, девочка, это самое последнее дело. Конец — делу венец. Думаешь, как в сказках, дунул, плюнул, и всё само по себе сделалось?»

«Н-нет…»

«Вот именно. Магия вообще созидать может плохо, разрушать зато горазда. Потому чародеев, что снежную бурю устроить могут или там грозу с молниями на чистом небе, куда больше, чем тех, что могут заставить огонь подземный не сжигать всё вокруг, а пользу приносить».

Немного погодя они сидели на втором этаже, у задёрнутого окна, сквозь цветастую занавеску пробивались лучи яркого зимнего солнца. Всё у этих Rooskies было другим, даже зима. Со снегом, морозцем, чистым небом, солнцем, ярким до болезненности. В отличие от гнилой сырости, грязи и тающего снега, смешанного с угольной сажей и машинным маслом.

На отскобленном добела столе стояли две высокие глиняные кружки, расписанные яркими, радостными птицами, алыми, золотыми, ярко–оранжевыми. В кружках дымился — нет, не чай, Вольховна заварила каких–то своих трав, и по горенке плыл пряный запах, от которого слегка шумело в голове, но шумело как–то очень приятно, загоняя страх в самые дальние утолки.

Целительница крепко держала Молли за руку. Цепко и сильно. Надёжно.

И это тоже помогало не бояться.

«Госпожа Средняя… госпожа Вольховна…»

«Чего тебе, yegoza?»

«Yegoza? Что это, госпожа?»

«Непоседа. Так чего тебе?»

«Пока мы не начали… я спросить хотела. А как же вы вообще защищаетесь, без винтовок, без бронепоездов, без пушек?..»

«О! Хороший вопрос, девочка. Про Катаклизм ты, конечно же, слышала? Что он с миром прежним сделал, как всё перемешал, перепутал? Что магия после него и появилась?»

«Слышала…»

«Слышала, конечно. Так вот, Катаклизм, он не только земли по–своему перекроил. Никогда владения наши с Королевством не граничили — а теперь нате вам, рубеж, да ещё какой! Но мало этого — он ещё и времена смешал. Королевство ваше — оно из одного времени. Мы — из другого. Когда здесь очутились, смешно сказать, пищали одни и были, да литые пушки, какие у вас только в музеях стоят. Из разных эпох нас вместе свело, да в узел тутой завязало. Вот потому–то у вас — бронепоезда, а у нас… а у нас маги. Мы–то до Карн Дреда дошли и решили, что всё, с юга уже ваши приближались. Мы в долины и не спускались, горными лесами довольствовались. Ан оказалось, что слишком много ценного в тех горах, вашему Королевству желательного. Ну и пошло дело за делом… — Она махнула свободной рукой. — Впрочем, учимся мы быстро. Нагоняем. И ружья стали делать, и порох куда лучше, чем раньше, и многое другое. Поездов с пушками вот нет пока. Многие у нас этого не хотят, говорят, нужно нашего пути держаться, чужого не заимствовать… но спор этот к вопросу твоему отношения не имеет, Молли Блэкуотер».

Катаклизм… племена и народы из разных времён… перекроенные земли… у Молли голова шла кругом.

Что такое Катаклизм, что явилось причиной, какие силы там действовали — учёные Королевства терялись в догадках. Об этом как–то Молли услыхала от папы, поняла, что никто ничего объяснить не может, и вернулась к чёткому и конкретному — чертежам мониторов, дестроеров и бронепоездов.

Там, во всяком случае, можно было во всём разобраться.

«Начинаем», — строго сказала Средняя.

«Ой, ой, сейчас, госпожа», — вдруг спохватилась Молли. Письмо! Письмо родным! Она ведь хотела это выторговать у Всеслава и Волки ещё там, за перевалом! А потом забыла за всей этой суматохой.

«Госпожа, можно ли мне как–то… передать письмо родителям? Просто чтобы они знали, что я жива?»

Целительница долго молчала, однако молчание её не было сердитым или злым.

«Весть послать можно. Есть у меня с кем передать. Одного боюсь, как бы не навредила ты родным своим. Особый Департамент с них сейчас глаз не спускает. Вдруг перехватит письмо, да и решит, что они с тобой — и нами — заодно? Плохо им тогда будет, Молли Блэкуотер. Разве что сон какой твоей маме послать…»

«Тогда можно хотя бы сон?» — взмолилась Молли.

Госпожа Средняя чуть усмехнулась.

«Ладно. Пошлю кое–кого. Нет, не Всеслава и не Таньшу, они тут нужны. Кого же именно — тебе знать не нужно. Ну довольна ли теперь?»

«Да, госпожа».

«Ну, тогда за дело. Правую руку вытяни. Глаза закрой. Локоть на столе утверди. Что чувствуешь?»

«Н-ничего», — призналась Молли.

«Так! Сиди тогда. Глаза тебе завяжу, чтобы не мешали».

На лоб Молли легла мягкая тёмная повязка, пахнущая летом и малиной.

«Ещё раз. Локоть на столе, ладонь раскрыта, вверх смотрит. Как капли ловишь. Теперь тихо сиди. Себя слушай. Тепло в кончиках пальцев. Есть, нет?»

Молли сидела ни жива ни мертва.

Тепло в пальцах? Откуда?

«Самые кончики, — терпеливо пояснила целительница. — Тепло в них. Должно быть».

Молли только попыталась похлопать глазами под плотной повязкой.

«Тепло в них».

Тепло.

Слово кувыркалось на языке и в сознании, мало–помалу утрачивая смысл. Оно сворачивалось, сминалось, точно пустой кулёк из кондитерской лавки. Смялось, обратилось в шар, а шар вдруг сделался зимним солнцем в ярко–синем небе, вспыхнул пламенем, из него вырвалась ало–золотисто–оранжевая птица, рассыпая за собой веера искр.

Пронеслась над рукою Молли, вдруг сделавшейся огромной, словно Королевский мост в Норд—Йорке. Дождь из огненных искр, словно конфетти, осыпал ладонь… и кончики пальцев на самом деле вдруг ощутили тепло, резкое, сильное, точно Молли опустила их в таз с горячей водой.

«Есть тепло! — острая радость целительницы словно плеснула огня в жилы Молли. — Есть тепло, чувствуешь?»

Молли чувствовала. Молли о–го–го как чувствовала, потому что уже не только кончики, но все пальцы её пылали, словно она сунула их в печку. Глаза по–прежнему закрывала повязка, но Молли казалось, что она видит — над правой ладонью поднимается дымок.

«Очень хорошо! Теперь отпускай, ослабляй, пусть тепло уходит!»

Отпускай? Чего отпускать? Как отпускать?

Ладонь всё горячее. Жжётся! Жжётся!.. И жар словно прилип к коже, не стряхнёшь!..

Молли залила тёмная волна паники. Она тоненько заверещала, задёргалась, попыталась вскочить; правую руку словно терзало пламя, пожирая плоть и кости.

«Сиди!» — хлыстом ударил неслышимый голос целительницы. В нём крылись и сила, и злость; она вдруг навалилась на правую руку Молли, прижимая к столешнице, а в мозг девочке словно вонзались одна за другой ледяные иглы. На горящую ладонь тоже как будто падали ледяные кубики, один за другим, падали и тотчас таяли; но боль не уходила, она впивалась раскалёнными клыками всё глубже; Молли казалось, она слышит треск костей, обугливающихся дочерна.

Целительница со свистом втянула воздух сквозь зубы.

«Отпускай!»

«Я не знаю как!» — только и смогла простонать Молли.

«Как птицу отпускаешь! Руку разжимай, огонь уйдёт тогда!»

Но Молли словно парализовало.

Грохот, треск, шипение, запахло самой настоящей гарью. Молли взвизгнула, сорвала бы с глаз повязку, если бы Средняя не вцепилась ей в обе руки.

Шипение огня. Вновь грохот, внезапный треск, звон, словно оконную раму выбило напрочь. И ещё раз грохот, но теперь уже в некотором отдалении.

И сразу же стало легче. Ледяные кубики уже не таяли столь молниеносно, от кончиков пальцев ползла вверх по ладони приятная прохлада. За спиной кто–то заколотил в дверь, целительница что–то повелительно крикнула, и стук тотчас стих.

— Ы–ы–ы, и–и–и, — только и могла подвывать Молли. Ужас терзал её, грыз ледяными челюстями; нет, нет, она не может смотреть, от ладони и пальцев остались, наверное, одни головешки!

«Уймись, — раздалось в голове. Раздалось очень устало. — Всё с тобой в порядке. Я прикрывала. Говорила ж тебе, отпусти пламя. Разожми кулак. Чего держала–то? Так только опытные маги держат, когда силы достаточно копят. Отпустить птицу надо было, дать ей взлететь. А ты её собирала, сжимала, пока… пока я тебе пальцы не разжала. Грохот слышала? Это ты окно вышибла да поленницу у забора подпалила. Народ испугался, ко мне прибегал. Ничего, не бойся, дрова сейчас потушат».

«Простите, госпожа Средняя…» — только смогла подумать в ответ Молли. Вернее, с трудом составить вместе слова.

«Прощать тут тебя не за что. Надо лишь делать, что тебе говорят, а не зажиматься. Сила в тебе есть, сила немалая, и она на свободу просится. То, что ты чувствовала — как рука вся пылает, — это сущие пустяки по сравнению с тем, что случится, если ты уроки не усвоишь. Магия в тебе проснулась, обратно не усыпишь. Только если всю её без остатка отдашь, но такое… — мысли целительницы вдруг прервались. — На первый раз очень хорошо получилось. А что дым коромыслом — так это не беда. Куда хуже, если вообще без дыма. Когда нечему дым родить. Такое тоже бывает. Вроде и силой человек не обижен, а сделать ничего не может. Старается, трудится — и ничего».

«Госпожа Средняя… — мысли у Молли получались слабые, путаные, переплетённые с жутковатыми образами собственной обугленной руки, с почерневшей костью, торчащей, словно уродливая и страшная головешка. — Госпожа Средняя, а что ж с такими случается? Кто не без силы, а подчинить никак не может? Они ж… сгореть должны тогда, получается?»

«Таких к Старшей отправляем, — нехотя ответила целительница. — С тяжким сердцем отправляем, но… потому что иначе такому горемыке хоть с утёсов в море бросаться».

«А что же эта Старшая? Что она с ними делает?»

«Кого–то учит, — вздохнула Средняя. — По–своему, по–старому. Кнутом. И ещё всякое с ними делает, я уж тебе, дитя, пересказывать не стану. Старая она, моя старшая сестрица. Как её саму учили, смертным боем за всякую вину били, так и она сейчас».

«Смертный–то бой вытерпеть можно, — поёрзала на лавке Молли. — Особенно если иначе — только гореть».

«Не только смертным боем моя Старшая отличается. — Целительница вздохнула вновь. — Жуткие вещи она творит, что и говорить не хочется. Но люди от неё живыми возвращаются. Почти все».

«Кто–то гибнет, госпожа?»

«Нет, — пришёл ответ. — Никто не погибает, в этом её сила, оттого она и Старшая, а не только лишь по возрасту. Не будем про это говорить больше, Молли».

Кажется, впервые госпожа Средняя назвала Молли просто по имени вместо формального «Молли Блэкуотер».

«Никто не погибнет, но и… ничего особо хорошего с уцелевшими тоже не будет, — наконец закончила целительница. — Впрочем, тебе это не грозит. Не грозит… — Она вдруг сделала паузу, точно ощутив какие–то сомнения. — Ничего, справимся, — закончила она как–то слишком уж бодро. — Ну, чего дрожишь? Локоть на стол! Ладонь раскрыть! Тепло в кончиках пальцев… Чего ревёшь опять?»

«Стра–а–а-ашно!»

«Ты, Молли Блэкуотер, не побоялась на пушечном поезде из родного города в неизвестность бежать, с Таньшей и Всеславом через зимнюю чащу пробиралась, под снарядами лежала, пули над головой слышала. А тут — боишься?»

«И тогда боялась, — призналась Молли. — Просто ужасно трусила. И сейчас тоже».

«Тогда тем более надо продолжать. А то совсем испугаешься и вообще ничего не сможешь. Локоть на стол! Ладонь раскрыть! Тепло в пальцах…»

Целительница не обращала никакого внимания на выбитое окно и снесённые ставни.

Молли всхлипнула и повиновалась.

Она вновь попыталась представить себе слово «тепло», сворачивающееся в пылающий шар, огненную птицу, взлетающую над ним, но не получилось. Совсем не получилось. Пальцы раскрытой ладони тряслись, и вместо тепла в них рождался только лютый холод. Такой холод, что Молли мимолётно пожалела о том жаре, что только что испытывала. Кажется, кровь в жилах сперва останавливается, а потом начинает стремительно замерзать. Пальцы же обращаются в сосульки, готовые обломиться с хрустальным звоном…

«Отпускай! — вновь гаркнула целительница. — Птицу отпускай!»

Молли послушно попыталась представить, как она разжимает пальцы, осторожно сведённые на покрытом перьями тельце птички, как та расправляет крылья, вспархивает с ладони, чуть царапая кожу коготками, и мороз вроде ослабил хватку; ослабил, но не до конца.

На сей раз грохота и гари не было, но холодом заполнилась вся комната, что–то вновь просвистело, а со двора донёсся громкий и плотный удар, словно стальной наконечник вонзился в неподатливое сырое дерево.

«Молодец, — тяжело дыша, вдруг сказала целительница. — Прошлый раз был огонь, самое простое, самое естественное. А сейчас ты создала его противоположность — лёд. Да ещё какой! Даже мне не сразу его с тебя снять удалось. Свело у тебя пальцы с непривычки, вот птицу ты и не выпустила. Уф. Сильна твоя магия, Молли Блэкуотер, далеко её эхо разносится, много чего потревожить может. Торопиться нам с тобой нужно… Локоть на стол! Ладонь раскрыть! Тепло в кончиках пальцев!»

Глава 5

Так началась жизнь Молли среди «страшных северных варваров», как именовали народ Rooskies норд–йоркские газеты. Госпожа Вольховна Средняя не давала ей продохнуть. У целительницы самой ввалились глаза и щёки, губы стянулись в тонкую блёклую линию, на руках проступили вздувшиеся синие жилы. Она разом и учила Молли, и доспевала по дому, и ухаживала за ранеными, и варила новые запасы зелий.

Молли получала лишь краткие перерывы на отдых. Единственное, что позволяла ей Вольховна, — это видеться и говорить со Всеславом и оправившейся Волкой.

Встречи с вервольфой Молли ждала с особенным нетерпением. Единственная девчонка, кроме неё, в доме, и единственная, с кем можно говорить просто так, обычными словами!

Она осторожно постучала в плотно закрытую дверь. Стены у Средней, как и у Младшей, являли собой сплошную завесу сушёных трав, только куда гуще и пышнее. Сейчас Молли стала замечать проглядывающие то тут, то там прорехи и понимала, откуда они взялись — зелий требовалось не в пример больше обычного. Армия её величества стояла на перевале, но не только. Она настойчиво продвигалась и на запад вдоль лесистых южных склонов Карн Дреда, тянула туда рельсы и от Норд—Йорка, и с юга, из сердцевины Королевства.

Число раненых умножалось. И работа у Средней умножалась тоже.

Молли постучала.

Волка откликнулась.

— Ne zaperto!

Это Молли уже понимала, не заперто, можно входить.

— Как ты. Волка? — она толкнула дверь.

В комнатке стоял густой, пряный, щекочущий ноздри запах неведомых трав. Вервольфа лежала на неширокой постели одетая и, морщась, сгибала–разгибала руки перед собой, словно отталкивая от груди невидимую тяжесть.

— Молли! — обрадовалась она, привставая.

Серый волчий мех на голове прикрывала лёгкая косынка, сама же Волка была одета в длинную тёмно–синюю рубаху, перехваченную пояском на тонкой талии, и порты.

— Хотела узнать, как ты, — осторожно проговорила Молли. — Прости, если побеспокоила…

— Nichego. Мне лучше, устала уже лежать, но Вольховна заставляет. И я тебя ещё в мытельный дом не водила!

Молли содрогнулась.

— Мне уроков с Вольховной хватает, — «Вольховна» получилась с твердым «л» в середине, таинственный «мягкий знак» Молли никак не давался.

— Как уроки, кстати? — живо поинтересовалась Волка. — Садись, sadis'!

Молли осторожно присела на край постели.

— Тяжело, Волка. И опасно. Госпожа Средняя то и дело меня спасает. Дрова я уже поджигала… забор повалила, ставни выбиваю что ни день. Со двора даже вороны все разлетелись от испуга. Раньше под окнами народ ходил, а теперь никого.

— Nichego, — вновь жизнерадостно повторила Волка. — Я, когда перекидываться училась, ещё и не через такое прошла. Как–то раз опомнилась, когда половину курятника передушила. Словно лиса. Так что не унывай, Молли! Сказала тебе Вольховна Средняя, что от тебя требуется?

— Сказала, — вздохнула Молли. — Вулкан усмирять. Говорит, я подхожу, как ключ к замку.

— Угу, — кивнула Волка. — Долго мы тебя искали, Молли. Я сама на юг далеко забиралась, за Норд—Йорк. До Анвика доходила, даже до Варкворта.

— Больше ста миль, Волка! — всплеснула руками Молли.

— А что делать, — отозвалась та. — Язык ваш из молодых магов–оборотней только я знаю. Ну и Ярина ещё маленькая, но она… Вот так и искали, пока тебя не нашли.

— Нашли, ага. — Молли опустила голову.

— Не печалься, — ободрила её Волка. — Человеку с магией в Королевстве не жить. Уж ты мне поверь. Если она сильнее… если слишком сильная. Особый департамент выследит и заберёт. А если и не выследит… сама понимаешь. Сгорит.

Молли поёжилась.

— А ты не знаешь, что с теми, у кого магия есть, в Особом Департаменте творят? Я‑то разное слышала; что твои зоркие волчьи глаза видели?

— Что видели… — задумалась вервольфа. — Видели, как их хватали. Видела, как в паровые повозки сажали. Видела, как увозили. Видела ваших… znatnyh… э–э–э… верхних… важных… — Она замялась, подбирая слова.

— Пэров? — догадалась Молли.

— Точно! Пэры. Так их называли. Там, где Особый Департамент, там и они. И что–то не нравились они мне, запах мне их покоя не давал. Странный какой–то. Странный, а чем странен — не пойму. Но крутились они там постоянно. И взгляд у них странный, durnoi… неприятный то есть.

— Так они спесивы без меры, то всякий знает!

— Uppish? — не поняв, переспросила Волка, повторяя сказанное Молли.

Пришлось потратить некоторое время на разъяснения. Кое–как уяснив значение слова, Таньша кивнула, но без особой уверенности.

— Нет, Молли, спесивы они, конечно, да, как ты говоришь. Но было там и ещё что–то. Сокрытое, спрятанное. Мой нюх пробиться не смог, слишком глубоко.

— У них у всех?

Волка покачала головой.

— Не знаю, Молли. Я за ними специально–то не следила. Моё дело было — такую, как ты, искать. А от Особого Департамента я пряталась просто.

Молли хотела спросить ещё о массе вещей. Трудно ли превращаться в волка и как она этому выучилась; откуда на голове её появился волчий мех, не исчезающий, даже когда она в человеческом своём теле; много ли ещё таких же, как она и Всеслав, родились ли они с этим даром и сможет ли она, Молли, когда–нибудь превратиться, скажем, в птицу; способна ли Волка перекинуться ещё в какого–нибудь зверя; и что это за «эхо» от её, Моллиных, чар, что может далеко разноситься, да ещё и чем–то повредить; о многом она хотела спросить, но в этот момент снизу донеслись шум, встревоженные голоса; раздалось что–то вроде сдавленного вскрика — кажется, самой целительницы.

Волка насторожилась, напряглась, вслушиваясь; а миг спустя лицо её сделалось серым. Она медленно втянула в себя воздух, закрывая глаза; пальцы её судорожно вцепились в цветастое одеяло.

— Что, Волка? Что случилось? — испугалась Молли.

Таньша ответила не сразу. Выдохнула, посидела ещё чуть–чуть с закрытыми глазами, словно собираясь с духом перед чем–то неимоверно тяжёлым.

И наконец сказала.

— Они штурмуют перевал.

В комнатке повисла тяжкая, болезненная тишина, тишина, отзывающаяся ломотой в висках.

Нетрудно было догадаться, кто такие эти «они» и какой перевал они штурмуют.

«Вернее, — подумала Молли, — штурмуют уже не сам перевал, а спуск с него. На перевале–то самом они стояли уже давно…»

Волка вслушивалась. Руки, плечи, бёдра — всё напряглось, словно и впрямь у волка перед прыжком.

Молли сжалась и молчала. Больше всего ей хотелось забиться сейчас с головой под одеяло, ничего не видеть и не слышать. И пусть бы Ди тихонько мурчала бы рядом, словно уговаривая хозяйку ничего не бояться.

Волка выдохнула, шевельнулась. От неё сейчас просто тянуло силой, сдерживаемой, изо всех сил загоняемой обратно в стойло.

— Там говорят… ударили ночью, много пушек… обстреливали всё… ваши егеря поднялись по горным тропам в обход. Наши отступили. И отступают дальше. Много раненых. — С каждой переведённой фразой она становилась всё мрачнее и мрачнее.

Молли сидела, чувствуя, как пылают щёки и уши. Что делать, что сказать?

Придумать она ничего так и не успела, потому что голоса внизу стихли, а миг спустя на их пороге появилась сама целительница. Жестом остановила дёрнувшуюся было Волку, быстро шагнула к Молли, схватила за руку.

«Королевство идёт за перевал. — Молли вздрогнула, и Средняя сильно, до боли сжала ей ладонь. — Слушай меня внимательно. Должна я тебя учить, да недосуг. Нужна там, где бой, раненых спасать. Мне говорят, должна я тебя к Старшей отправить… — Молли прикусила губу и взглянула на врачевательницу с ужасом. — Что, страшно? Вот и мне за тебя страшно, девочка. Никому такой силы не пожелаю, как у Старшей, даже злейшему врагу. Не хочу тебя туда посылать, Молли Блэкуотер. Поэтому у тебя самой спрошу. Хочешь со мной отправиться — туда, где стреляют, где ваши наступают; или к сестре моей выберешь в ученицы перейти?»

Только сейчас Молли сообразила, что то же самое Вольховна говорит и на своём собственном языке. Верно, для Волки.

И услыхала, как вскрикнула Волка при имени Старшей.

Вскрикнула по–настоящему, от взаправдашнего испуга.

Верно, слава третьей сестры вполне соответствовала истине.

«Я с вами, госпожа Средняя, — поспешила выпалить Молли. — Я… помогу».

«Конечно, поможешь, — суховато бросила целительница. — Учиться будешь со мной рядом, в сложных случаях силой поделишься. Её у тебя избыток. Не одну жизнь спасёшь. А учиться будем с тобой ночами. Собери одежду свою, Молли Блэкуотер. Волка тоже с нами пойдёт. Слаба ещё, драться не может, так мне подспорьем станет. Собирайся, девочка, да кошку свою не забудь. Впрочем, она тебя и сама не оставит».

Целительница резко отпустила руку Молли, коротко кивнула и исчезла за дверью.

— Всё поняла? — взглянула на неё Волка. — Собираться велено. Я с вами. Не отпускает меня Вольховна, ещё лечить хочет.

— А Всеслав?

— А что Медведю сделается? Он–то всего лишь пулю в мякоть заработал, магию не тратил. С нами, думаю, тоже отправится. Надо ж на ком–то припасы везти! — И Волка усмехнулась.

Собираться Молли было недолго, чего там собирать — её старая одежда, отмытая и отчищенная; одежда новая, полученная от Средней. Добрая одежда, теплее той, что была, — во всяком случае, от зимних холодов знаменитый touloupe защищал куда лучше старой куртки Молли. Валяные зимние сапоги, которые Волка называла valenki. Рукавицы и варежки. Шапка, меховая, с опускающимися ушами, тоже необычайно тёплая. Пояс с ножом.

Нож был тоже настоящий, длинный, выкованный из синеватой стали, с тёмной гладкой рукоятью из красивого коричневатого дерева, словно источавшей тепло. Нож дала ей сама Средняя после третьего урока.

«Бери–бери, — сказала она тогда. — Человек без оружия — не человек. А ты не пленница. Ты моя ученица. Бери нож. Что, не умеешь им драться? Не беда, Всеслав научит, как окончательно на ноги встанет».

Ей верили. Ей дали оружие — настоящее. Нож казался куда острее папиной бритвы.

Сама целительница собиралась тоже недолго. Верно, всё было приготовлено, она дожидалась лишь самого известия.

Молли и Волка покинули дом, собравшись, — Средняя уже ждала их в санях, запряжённых невысокой мохнатой лошадкой.

Молли не удалось особо погулять по городку Rooskies. Всё время отнимали занятия с Вольховной Средней, Волка, что могла бы её сопровождать, сама отлёживалась, не высовывая носа на улицу. Потому Молли добралась лишь до городского рынка с непроизносимым названием torzhische, походила меж рядами, присматриваясь и прислушиваясь, да и то очень недолго.

Теперь же она жадно глядела по сторонам. Впитывала, вбирала в себя всё — чистый морозный воздух, низкое солнце на прозрачном голубом небе, бревенчатые дома по обе стороны улицы, ставленные просторно, с размахом.

Городок, конечно, был не чета Норд—Йорку. Ни высоченных домов, ни изрыгающих дым труб. Ни паровиков с локомобилями, ни громадных фабрик, ни блистающих кофеен с кондитерскими — правда, и резкого разделения на богатые и рабочие кварталы Молли тоже не заметила. Нельзя сказать, конечно, что тут царили полная благость, всеобщий достаток и довольство — хватало бедных домов, маленьких, в два окна, встретилось и несколько покосившихся, заколоченных избушек. Некоторые из Rooskies носили одежду побогаче, с дорогим мехом, с бисерными вышивками и парчовой тесьмой, но вот нищих, бедняков- побирушек она не увидела совсем. И большинство домов в городке не сильно отличались друг от друга — ну, если не считать дивного деревянного кружева наличников, узоры на которых ни разу не повторялись.

Сейчас эти дома во множестве покидали люди. Мужчины в тулупах, валенках и меховых шапках, с длинными ружьями за спиной и непременным ножом на узорчатом поясе.

Лаяли псы. Следом за мужчинами выбегали женщины в длинных юбках, в накинутых на головы платках, молча обнимали, цеплялись за полы дети, но никто не плакал. Прощались в каком–то жутком молчании. В молчании, от которого Молли продирал мороз — и отнюдь не мороз царившей вокруг зимы.

Она глядела на бородатые лица и съёживалась. Смотрела в глубокие глаза и вздрагивала. Мужчины шли спокойно, буднично даже, но никто не проронил ни единого слова.

Лишь всё так же лаяли псы, провожая хозяев.

Волке целительница велела, как поняла Молли, садиться в сани; Всеслав шагал рядом, и порой девочка натыкалась на его взгляд.

Такой странный–странный взгляд…

Они все шли к перевалу. К горам, что закрывали низ южной стороны неба.

И там к ярко–голубому куполу поднимались многочисленные столбы дыма.

Молли очень хотелось поговорить с Волкой, но та сидела, уронив плечи, сгорбившись и глядя куда–то меж коленями на мелькавший мимо них снег. Повернулась было к Всеславу, но вермедведь только поднёс палец к губам.

Городок остался позади. Негустой людской поток — наверное, несколько сотен человек — двигался вверх, по неширокой наезженной дороге.

Кошка Диана лежала в сене рядом в Молли, премного довольная собой и окружающим, ничем не взволнованная. На миг Молли даже позавидовала кошачьей безмятежности. Её же волокли навстречу солдатам Королевства, которые…

Которые кричали ей: «Ведьма! Ведьма!»

Убей ведьму.

Да, Всеслав и Волка её спасли. Кто знает, что случилось бы, угоди она в руки горных егерей. И имя папы бы не помогло.

Но всё равно — идти против своих? Ведь они всё равно свои, горные стрелки и егеря. Надо просто…

На этом месте Молли прервали. Цепкая рука целительницы легла на её собственную ладонь.

«Они спускаются с перевала. Наши отходят. Я буду лечить, ты мне поможешь. Волка ещё слаба, ей надо давать снадобья, а она их терпеть не может. Поручаю это тебе, Молли Блэкуотер. Сделаешь?»

«Конечно, госпожа Средняя!»

«Тогда держи скляницы».

Волка, на миг очнувшись от своей меланхолии, подозрительно покосилась на звяканье пузырьков и склянок, но опасности, похоже, не раскусила.

«Дашь ей, когда стемнеет. Да смотри, чтобы она просто так за медведем нашим не ускакала!»

Вокруг городка тянулись поля, попадались «тёплые дома» для зимних овощей — над ними поднимался пар из труб. Молли видела ещё сани, конные упряжки, что тащили какой–то груз к перевалу. Влилась в эту ещё одна дорога, по ней тоже шли бородатые ратники с длинными ружьями зa спинами, но ни пушек, ни митральез, ни картечниц Молли не видела.

И, уж конечно, никаких бронепоездов!

Как они собираются останавливать целую лавину, вползшую на перевал, что зимой — как говаривал папа — считался «закрытым» и «непроходимым»?

Однако войска Королевства как–то вот на него вползли.

Ну а вниз–то оно всегда легче, чем вверх, думала Молли.

Казалось, что городок, чьего названия она так и не удосужилась узнать, лежал в самых предгорьях, однако зимний день свернул на сумерки, перешедшие в вечер, а дорога, хоть и становилась мало–помалу всё более крутой, так и не добралась до самых гор.

Здесь люди начинали останавливаться на ночлег — место это, похоже, использовалось для отдыха больших кара- ванов. Имелись большие навесы, и даже кирпичные печки, возведённые прямо у обочин. Проёмы быстро завешивались шкурами, в печках затрещали дрова, коней рассёдлывали и распрягали.

— Волка… — Помня поручение целительницы, Молли подступилась к вервольфе с первой из скляниц. Вольховна (Средняя уже убежала — как сказала Волка, с перевала начали спускать раненых.

— О! Тебе велели эту гадость в меня вливать? — скривилась Волка. — Эх… знала Вольховна, что я… что с тобой… давай уж. Не хочу чтобы тебе попало из–за меня.

— Попало? А что, могло? — удивилась Молли.

— Могло, — икнула Волка, кое–как влив в себя снадобье. — Это Старшая у нас знаменита тем, что вечно лупит своих учеников, или работников, или вообще всех, кого ей присылают. Но и Средняя тоже может… если разозлится. Но теперь всё будет хорошо, ты мне лекарство дала… и что–то я того… засыпа–а–а-ю…

Волка сладко зевнула и рухнула прямо там, где стояла, в наваленное на санях сено.

Молли, недолго думая, пристроилась рядом, накрыв себя, Волку и кошку Ди здоровенным меховым покрывалом. Она тоже поспала бы, несмотря на то, что не обедала сегодня и не ужинала.

Мысль же о том, что нужду справлять придётся где–то здесь, в ледяном зимнем лесу и в окружении всех этих бородачей, просто приводила в ужас. Она, конечно, уже проделывала это раньше, но тогда рядом были одни лишь Волка и Медведь, а теперь целое воинство!..

Волка сладко сопела, мурчала пригревшаяся Ди, однако вскоре Молли потрепали по плечу.

Всеслав! Мальчишка где–то пропадал с тех пор, как они остановились на ночлег.

— Идти. Вольховна. Ждать тебя.

Ох. Ну да, ей же обещали, что учиться она станет по ночам.

Целительницу Молли нашла в крошечном закуте, где стенами служили опущенные меховые пологи. Здесь тоже горела печка, было тепло и даже уютно. Госпожа Средняя сняла с огня скляницу, где кипело какое–то зелье, и залпом опрокинула в себя. Крякнула, потёрла руки и чуть смущённо поглядела на Молли, схватив её за локоть.

«Приступим, Молли Блэкуотер. Я устала — много раненых было, — но тебя учить всё равно надо. Так что спать нам, боюсь, сегодня не придётся».

«Да, госпожа», — послушно, хоть и с унынием ответила Молли. И сама упёрла локоть в крошечный табурет, служивший столом заклинательнице, проговаривая про себя:

— Локоть на стол! Ладонь раскрыть! Тепло в пальцах!

«Молодец», — услыхала она.

«Но, госпожа Средняя… люди ж вокруг. А я… а у меня…»

«О, — мысли старой целительницы сделались как–то мягче, дружелюбнее. — Стала о нас, Rooskies и варварах, думать как о людях? Отрадно, Молли Блэкуотер, отрадно. Но, дорогая моя, привыкай, что магию тебе придётся использовать, когда вокруг другие люди, да. Учись ответственности, учись сразу. Нет у нас времени с тобой шажок за шажком делать, медленно да постепенно. Война у нас, вот и весь сказ. Давай, тепло в пальцах, пламя в ладони! Представляй!»

Молли представила. Представила, как сгустившееся в кончиках пальцев тепло капельками стекает ей в ладонь, словно в плоское блюдце. Скапливается там, сжимается, словно шершавая ящерка, и вырывается на свободу.

С правой руки Молли под самую крышу навеса ударила клубящаяся струя чёрно–рыжего пламени, словно из новомодных огнемётов, о которых рассказывал папа.

— Hey! Ogo! Ukh ty! — донеслось со всех сторон. Кто–то вскочил на ноги, кто–то схватился за бадью с водой, а сразу двое — за длинные багры, готовясь тушить неизбежный, как казалось, пожар.

Госпожа Средняя бестрепетно накрыла пламя на ладони Молли своей собственной ладонью, суховатой и слегка морщинистой. Огонь недовольно пыхнул и угас, лишь по линиям на Моллиной руке, по самой коже, ползали огнистые червячки.

«Молодец, — довольно сказала целительница. — Продвигаешься очень быстро. И выдаешь очень много. Не боишься, Молли Блэкуотер. Наверное, потому что очень давно и очень сильно хотела это сделать. Очень хорошо. Эхо твоё я прикрою, ничего, об этом не думай. Теперь лёд. Тепло… холод… мороз… лютый… Давай!»

«Эхо? Которое «далеко разносится»? А что с ним делать, госпожа Средняя?»

«Научишься гасить, рассеивать, в разные стороны разводить. Это как струя воды, Молли. Можно из ведра на цветы плеснуть разом, стебли поломать, венчики посбивать, а можно — как из лейки, аккуратно, осторожно, ничего не повредив. Но этому уже потом учиться станешь, как с эхом совладать — не поймёшь, пока причину самого эха не создашь».

«Эха, госпожа Вольховна? А что это такое, точно? И вы упоминали, госпожа, и Волка как–то обмолвилась… а я так толком и не поняла».

«Хм… — Старая целительница задумалась. — И легко это объяснить, и трудно. Легко, потому что эхо — оно эхо и есть. Крикнул в лесу — оно и отозвалось, голос твой тебе обратно вернулся. Трудно — потому что эхо магии не просто так разносится. Выпустила ты силу — и другое, силой наделённое, отозвалось. Отразился твой клич — заклятие, то есть другими принят. А поскольку это сила, может она и в других местах подействовать, особенно там, где её пути- дороги, тропы тайные, слишком туго свёрнуты. Вот там может сильное эхо от сильных чар даже и бед наделать, коль не знаешь, как с ним управиться. Поняла теперь, Молли Блэкуотер? Не трусь, всему научишься. Без сильной магии нет сильного эха, без сильного эха не научишься, как его в узде держать!.. Ну, всё, хватит спать! Давай, действуй!»

«Так у меня же…» — Молли попыталась сказать, что у неё же на ладони по–прежнему остатки пламени, но Средняя попросту перебила её.

«Не думай о сделанном. Тепло! Холод! В ладонь! Представляй!»

Молли повиновалась.

Это оказалось куда труднее. Тепло рвалось наружу хотело слиться с тем, что уже получило свободу, и все попытки Молли заставить его обернуться своей противоположностью кончались лишь тем, что на ладошке Молли тонкий и невесомый лёд смешивался с затаившимся в складках кожи пламенем.

И всё, само собой, оборачивалось просто водой.

Госпожа Средняя, опять же, не разочаровалась.

«Имеешь многое, отдать пока всё не можешь. Представить не получается. Где–то — боишься, а где–то — в себя не веришь. Ничего, будем дальше пробовать…»

«Госпожа Вольховна…»

«Чего тебе, yegoza? Что спросить хочешь?»

«Я, когда дома жила… сказки читала… ну, совсем старые… про волшебников всяких. Они заклинания говорили, волшебными палочками размахивали… или там посохами…»

«А! До такой магии, милая моя, тебе ещё далеко. Очень. Расскажу в свой черёд тебе и про чары, и про заклинания, и про палочки. А может, Старшая расскажет, коль будет в хорошем настроении, а мы к ней в гости заглянем. Такое хоть и редко–редко, а случается. Ну а не случится коль, я сама объясню. Пока что, Молли Блэкуотер, тебе твоего воображения достаточно. Представить всё правильно, с должной силою и удержать достаточно долго. С верой и убеждённостью. Это, знаешь ли, трудно. Ты сама видишь — кабы не я, ты б уже полгорода или спалила, или заморозила, или водой залила, или камнями бы завалила. Или ещё б чего похуже сотворила, сама про то не ведая. Совладай пока с простым, потом дальше двинемся. Хотя и очень, очень быстро».

Молли молча кивнула. Старая целительница была права, совершенно права. Если бы не она, от самой Молли после её экзерсисов с магией остались бы только угольки. Ну, или безжизненная ледяная глыба.

«Дальше давай, — безжалостно торопила её Средняя. — То же самое. Тепло в пальцах! Клубок ветра на ладони! Представляй!»

…Тут, признаться, Молли потерпела полное фиаско. Лучше всего у неё получалось с огнём, несколько хуже — с холодом и льдом. С камнем выходило через пень–колоду, а вот воздух и ветер ей не давались совершенно.

Однако госпожа Средняя ничуть, казалось, не была этим обескуражена.

«Самое сейчас полезное сделать можешь. А тех, кто камни двигать умеет, у нас хватает».

Поневоле Молли задумалась, почему огонь выходит «самым сейчас полезным». Если честно признаться, от этих мыслей становилось как–то очень не по себе. А что, если её хотят вот так же, как ту Дивею, бросить под бронепоезд?

Госпожа Средняя если и прочитала те её мысли, то ничего не сказала. Лишь зыркнула строго и повторила сакраментальное:

«Локоть на стол. Ладонь в горстку. Тепло в пальцах!..»

И лишь когда Молли вымоталась до такой степени, что не заметила, как огнистые червяки переползают с ладони на обшлага рукавов и что уже задымилась ткань, — лишь тогда госпожа Средняя милостиво отпустила её спать.

Правда, несмотря ни на что, растолкать Волку и влить в неё очередную скляницу снадобья Молли не забыла.

Она упала на сено, не чувствуя холода, не замечая, кто набросил на неё ещё один огромный touloupe; кошка Ди свернулась рядом, у самого сердца, и миг спустя они обе спали.

* * *

Утро, морозное, ясное, вырвало Молли из сна самым немилосердным образом — колючим снегом прямо в лицо.

Ахнув, фыркнув и тряся головой, она кое–как протёрла глаза и увидала прямо перед собой довольно ухмыляющегося Всеслава.

Вермедведь оставался в человеческом облике, но в глазах до сих пор не угасло что–то звериное. Он, похоже, не спал всю ночь, хотя сам ещё не оправился от раны.

Что он делал этой ночью, Молли постаралась не думать.

— Вставать. Идти есть.

— Вставай и иди есть[21], — поправила его Молли.

— Угу. Иди есть, — старательно повторил мальчишка. — Вольховна тебя уже ждать… ждёт.

— Так–то оно лучше, — одобрила Молли. — Погоди, Волке дам лекарство…

Она постаралась изобразить сказанное жестами.

Волка спросонья ругнулась не по–имперски и попыталась лягнуть Молли пяткой в нос, но была немилосердно разбужена тем же методом, что и сама Молли. После чего, бурча какие–то слова, от которых Всеслав, даром что Молли ничего не понимала, смущённо глядел в сторону, выпила протянутое снадобье.

Несмотря на усталость, несмотря на избранный Всеславом способ побудки, отчего–то на душе у Молли было куда легче, чем вчера. Может, помогали яркое солнце и небо, может, негромкое пырчание угревшейся на груди кошки Ди, может, весёлый и злой взгляд парня. Нет, он злился совсем не на неё, да и весёлость эта была… Она не позавидовала бы тому, кто его так развеселил.

Госпожа Средняя уже возилась у раненых. Молли с некоторым страхом отодвинула тяжёлую полость; там было тепло, топились разом две печки, но дух стоял тяжёлый.

На лежаках замерли люди. Окровавленные, кое–как перевязанные, обожжённые, покрытые копотью; Молли видела обугленные культи, руки, сожжённые по локоть, и ноги, исчезнувшие ниже колена.

Её замутило.

Боль, страдания, смерть. Она ощущала, как всё это словно повисло в сгустившемся воздухе. Голова начинала кружиться, кровь в панике билась ей в виски.

Средняя коротко взглянула. Она была очень, очень занята — быстро перебирая пузырьки, вручала то один, то другой нескольким женщинам в белом; а они уже осторожно поили раненых, бережно приподнимая им головы. Целительнице было явно не до Молли, но тем не менее она быстро шагнула к ней, кивнула коротко и взяла за руку.

«Помогай, Молли Блэкуотер. Видишь, на печке скляницы кипят? Их надо будет снять и охладить, очень быстро. Твоим льдом. Нет, в снег сунуть не сработает, испробовано давным–давно. Только быстрый лёд и самый холодный, какой только мыслимо. Что с тобой ночью учили, то сегодня и сделай. Но быстро! На часы песочные смотри, как время истечёт, всю рамку со снадобьями с огня снимай и — свой лёд на них, со всех сторон! У меня запас пока есть ещё, но убывает так, что ой–ой–ой. Ваши… слишком метко стреляют».

Последнее сказано было без злобы или неприязни, просто как факт. Ваши. Стреляют. Метко. То есть попадают часто, то есть раненых много. Работай, Молли Блэкуотер.

Отрабатывай взятую взаймы жизнь.

Целительнице сейчас возражать было бесполезно. Вдобавок рядом с ней стоял Всеслав, и взгляд вермедведя тоже был… весьма красноречив.

«Хорошо, — послушно ответила Молли. — Я постараюсь, госпожа Средняя».

Песочные часы стояли возле печи, и песка в верхней их части уже почти не оставалось.

Молли поспешно скинула тулупчик, сбросила рукавицы. На огне стояло некое подобие квадратной железной рамы с вынесенными подальше в стороны тёмными, почти что обугленными деревянными ручками. Железный квадрат разделён был на двадцать пять одинаковых гнёзд скрещёнными стальными прутьями, и в каждом из гнёзд стояло по толстостенной склянице. Внутри яростно булькала желтоватая смесь, а вместо пробок воткнуты были стеклянные холодильники тонкой работы. Капельки желтоватой влаги конденсировались в их раздутиях, одна за другой стекали вниз — жидкость кипела, почти не убывая.

Это Молли знала. Видела в кабинете химии в школе.

— Приготовься, — вдруг проговорил Всеслав ей прямо в ухо.

Молли опомнилась — точно, песок уже почти весь пересыпался.

Локоть! Ладонь! Тепло в пальцах! Тепло, становящееся холодом!

Ох, как потеет–то всё…

Молли нервно вытерла ладони о штаны. Только б не подкачать, только бы не сплоховать…

За спиной громко застонал вдруг кто–то из раненых, раздалось странное шипение, свист, и тотчас заговорила Средняя, мягко, успокивающе, словно убаюкивая ребёнка.

— Рога! — рыкнул Всеслав. — Davai!

Молли поняла.

Падали последние песчинки.

Молли сцепила зубы, втянула в себя воздух. В живот словно забросили глыбу самого настоящего льда.

Всё, последняя крупинка.

Всеслав ловко подхватил раму за обе ручки, снял с огня.

Тепло! Холод! Ледяные капли срываются с пальцев, лёд растёт–растёт–растёт — люди кричат и стонут, нет, не потому, что у Молли что–то идёт не так, просто им очень больно, они сильные и храбрые, но плоть зачастую куда слабее духа — им больно, им надо помочь — они сражаются за свой дом — она ведьма, ей нет места в Норд—Йорке — она поможет, поможет, поможет!

Время послушно остановилось, Молли подняла обе руки, словно зачерпнув ими ключевой водицы. В ладонях, видимое и ей, и всем вокруг, — холодное голубое сияние. Холод вечных снегов на вершинах Карн Дреда. Холод вечного льда там, в далёких полуночных водах Норд—Гвейлига. Тепло остаётся в кончиках пальцев, но стекает с них обжигающе–холодными каплями. Живая плоть такого выдержать не может, но магия не трогает свою хозяйку.

— Лети, — шёпотом сказала Молли и дунула на то голубое, что скопилось у неё в пригоршне.

Всеслав едва удержал ледяную глыбу, мгновенно возникшую из ниоткуда вокруг скляниц с желтоватым снадобьем. Наружу остались торчать только две деревянные ручки.

И это был не просто лёд. Его мгновенно покрыла пушистая шуба изморози — глыба вымораживала всё вокруг себя, влага из касавшегося её воздуха тотчас же леденела сама.

Кто–то вскрикнул за спиной, но не от страха или гнева, а, напротив, одобрительно. Покраснев от натуги, Всеслав осторожно опустил ледяную глыбу наземь. Целительница на миг оторвалась от раненого, закончив перевязку, схватила Молли за руку:

«Молодец! Молодец, девочка! Теперь ломай лёд, ломай, пока он там не заморозил всё. Ломай, снадобье не должно застыть! Охладиться, но не замёрзнуть! Ну, локоть, ладонь, тепло — разбивай!»

Молли не успела порадоваться собственному успеху Локоть, ладонь, тепло в пальцах, капли вновь стекают вниз, сжимаясь во что–то твёрдое — камень? Нет, острое, заточенный штырь…

«Отпускай!» — скомандовала целительница, и Молли резко, словно и впрямь раскалывая что–то неподатливое, обрушила удар на ледяной монолит.

Обрушила — и взвыла от боли, свет померк в глазах. Через всю правую руку до самого плеча её пронзил острый нестерпимый укол, словно по узким тропкам под кожей вверх рванулись мириады жалящих насекомых.

Молли слепо ринулась вперёд и потеряла сознание.

…Очнулась она там же, возле печи, на лежаке, прикрытая собственным тулупчиком. Над нею склонялись Всеслав, Средняя и ещё две женщины; они что–то говорили друг Другу, но слов, само собой, Молли не понимала.

Госпожа Средняя, едва заметив её приоткрывающиеся глаза, схватила девочку за руку. Схватила так, словно та тонула в морских волнах и оставался последний шанс лишить ледяную воду Норд—Гвейлига желанной добычи.

«Держись, Молли, пожалуйста!»

Правая рука не шевелится. Лежит, словно чужая. Молли её не ощущает.

«Ты ударила слишком рано. Магия не успела оформиться и отделиться от тебя. Грубо говоря, это всё равно, что ты воткнула нож сама себе в живот. Вот выпей, полегчает».

Обжигающее снадобье заставило слёзы брызнуть из глаз. Молли зашлась в жестоком кашле, но тиски боли приразжались.

Рука, правда, повиноваться отказывалась.

Одна из женщин быстрыми, отточенными и экономными движениями покрывала её какой–то мазью, остро пахнущей и жгучей, от которой по всей руке забегали мурашки, словно она «заснула».

«Скоро придёшь в себя, — посулила госпожа Старшая. — Давай поторапливайся, раненых очень много, снадобий ещё больше требуется, помогать будешь. Некогда разлёживаться, Молли. Ваши давят, прут вниз с перевала… И эхо твоё… далеко разносится… — Она помрачнела и оборвала собственные мысли. — Вот, выпей ещё. И я тебе ещё кой–чего в руку вотру…»

Снадобья старой целительницы действовали. Правда, жгли и кусали они немилосердно, так что поневоле изрыдаешься и будешь сидеть вся зарёванная. С мокрыми щеками и красными глазами.

Тем не менее в руку вернулась чувствительность. Ушла предательская дрожь из коленок. И Молли Блэкуотер, улучив момент, сама уже взяла старую целительницу за руку.

«Я готова. Что нужно сделать?»

Госпожа Средняя улыбнулась.

«Ничего не надо пока что, девочка. Лежи. Запас пока есть. Раненых мы… остановили».

Очевидно, это должно было значить, что им не становится хуже, поняла Молли.

«Учиться станем чуть позже». Целительница выглядела бледной, вымотанной и донельзя уставшей. Серое лицо, покрасневшие глаза с синяками под ними, резко прорисовавшиеся синие жилы на руках, побледневшие губы, запавшие щёки, словно она голодала несколько недель…

«Магия — это не когда берёшь. Магия — это когда отдаёшь. — Госпожа Средняя заметила взгляд девочки. — Особенно когда лечишь. Вот тут–то, дорогая моя, заклинания и нужны. Формулы. А ещё нужно знать, что и как у человека внутри устроено. Без этого не поймёшь, к чему силу прикладывать».

Молли кивнула.

«Госпожа, я хочу помочь…»

Взрыв. Взрыв. Взрыв.

Утренняя тишина лопнула, разбитая на тысячи хрустальных осколков.

Канонада гремела где–то совсем близко.

Люди вокруг Молли замерли на миг, но только на миг.

Резкие команды, и облачённые в белые просторные халаты фигуры с длинными ружьями за спиной одна за другой исчезали за тяжёлыми пологами. Забыв о боли и слабости, подхваченная словно порывом ветра, Молли кинулась к выходу — те, кто прикрывал госпиталь, несколько десятков лыжников, цепочкой уже спешили прочь, туда, куда убегала дорога, сжатая с двух сторон стенами заснеженного леса.

Гром катился оттуда. А потом над лесом взмыл высоченный чёрный султан разрыва.

«Они наступают. — Целительница схватила Молли за руку. — Раненых надо выносить!..»

Ещё разрыв над лесом. Затем сразу три или четыре.

Тяжёлые гаубицы, машинально подумала Молли. Тяжёлые гаубицы, затащенные локомобилями на перевал. Их снаряды перемелют всё, пробьют дорогу горным егерям — да, госпожа Средняя права, надо уходить, уходить немедленно!

«Ведьма! Ведьма! Убейте ведьму!» — зазвучало в голове.

Раненые пытались подняться, кто мог, тянулись к оружию; целительница, бледная, но спокойная, быстро укладывала в деревянные ящички, в гнёзда, выложенные сухой травой, свои многочисленные скляницы всех видов и размеров. Где–то снаружи ржали лошади, и тяжко вздрагивала земля от всё более близких разрывов.

Госпожа Средняя плотно сжала губы. Очень плотно. В белую линию.

Откуда ни возьмись появилась Таньша, полностью одетая. Не глядя на Молли, что–то бросила целительнице, та покачала головой. Таньша недовольно фыркнула, повторила фразу.

— Nyet! — выкрикнула Вольховна и даже ногой топнула. — Nazad!

Это Молли поняла.

И кинулась помогать целительнице, собирая ещё оставшиеся пузырьки.

Рядом вдруг возник Всеслав, на лице ещё не исчез яростный медвежий оскал. Он, оказывается, пропадал куда–то, а Молли даже не заметила. Руки и лицо вымазаны красным.

Молли постаралась не думать, отчего у вермедведя красны губы, добрая часть щёк и подбородок.

— Ukhodi! — рыкнул он прямо в лицо госпоже Средней. — Ukhodi, nemedlya!

Вольховна лишь пожала плечами. И кивком указала мальчишке на Молли.

Вермедведь зарычал уже по–настоящему, по–звериному. Совсем близко раздалась ружейная пальба, гром орудийных разрывов стих.

Стрелки и егеря приближались. Молли не знала почему, не понимала, что там творится, она лишь лихорадочно металась следом за Средней, подхватывая и одно, и другое, и третье.

Немногие мужчины, оставшиеся при лагере, и куда более многочисленные женщины тащили носилки с ранеными, ставили на сани, но Молли, прислушиваясь к приближающейся стрельбе, вдруг отчётливо поняла — они не успеют.

Всеслав метался вместе со всеми, морщась от боли в не зажившем до конца бедре, помогал то здесь, то там, где требовалась его медвежья сила, не до конца покидавшая его даже в человеческой ипостаси; Молли искала Волку, но вервольфа, до того вроде как помогавшая остальным, как сквозь землю провалилась.

Пришлось ловить вермедведя.

— Госпожу Srednuyuy, — как могла, выговорила имя целительницы Молли. — Уноси отсюда! Хватай и уноси! Её саму не слушай! Её спасай!

Всеслав дёрнулся, как от удара; глаза вдруг сделались у него совершенно больными.

— Спасай её! — Молли схватила его за грудки, притянула к себе, растерявшегося. — Спасай! — выдохнула ему прямо в лицо.

Госпожа Средняя — сильная, очень сильная. Она сбережёт жизни многих и многих раненых, больных, увечных. Её надо вытащить отсюда любой ценой.

Всеслав покачал головой.

— Только… вместе… с тобой, — сказал он с усилием. — Ты… вулкан…

Уже нахлестывали лошадей ездовые, уже тронулись прочь от лагеря первые полдюжины саней. Откуда–то из–за угла вывернул здоровенный волк, зарычал на Всеслава.

Морда у Таньши–оборотня тоже была в крови.

— Они тут. — Всеслав сбросил тулуп, потащил через голову рубаху–косоворотку.

Некоторые мужчины Rooskies уже припали на одно колено, поднимая длинные ружья. Молли увидела, как стрелки аккуратно, бережливо вкладывают патроны: винтовки их были однозарядными.

Ещё и ещё отваливали сани, но теперь Молли видела, что времени им осталось совсем немного. Треск выстрелов раздавался справа и слева от дороги, там вновь забухало, поднимался дым, раздавались какие–то свисты, словно работали огромные паровые машины.

А по дороге медленно ползли те самые гусеничные паровики, что Молли заметила перед самым перевалом.

Широкие стальные ленты, усаженные шипами, охватывали ромбовидный корпус. Из высокой трубы валил дым, а две тонкоствольные пушки — два с четвертью дюйма, похоже, автоматически отметила Молли, — ворочались туда–сюда.

Паровиков было три, и они выбирались из лесной теснины на простор. Ползли они едва ли сильно быстрее пешехода… нет, всё–таки быстрее. А за ними торопилась густая цепь стрелков. Егеря> как понимала Молли, ушли на фланги, в лес, где и раздавалась пальба. Плюс к тому там с треском валились деревья, словно неведомый великан развлекался, опрокидывая их одно за одним.

Перед строем паровых ползунов и цепями стрелков отбегали, то и дело оборачиваясь и стреляя с колена, Rooskies в грязновато–белых балахонах. Иные падали. Из упавших кто–то поднимался сам, зажимая рану, кого- то подхватывали товарищи, но большинство замирали навечно.

Паровики начали стрелять, лёгкие снаряды взорвались в паре сотен шагов от лагеря. Разом затрещали митральезы — у этих бронеползунов в тупых мордах торчало по связке вращающихся стволов.

Теперь отступающих падало куда больше, и Молли вдруг ощутила, как у неё заходится сердце от боли.

Она должна была что–то сделать!

Молли Блэкуотер — подданная Её Величества, её папа — железнодорожный доктор, его тоже могут убить вот эти самые Rooskies. Да, они варвары, Королевство воюет с ними, а Молли — она оттуда, она из Норд—Йорка… всё так. Но пушки и митральезы против их однозарядных ружей, броневики против палаток с ранеными… Это неправильно, неправильно, неправильно!

Рядом грозно рыкнул медведь. Всеслав перекинулся, а она и не заметила.

В сани уже погрузили все деревянные короба госпожи Средней, и её саму безо всяких церемоний запихивали в сено трое мужчин, из ходячих, из легкораненых. Госпожа Средняя лупила их по головам сучковатой палкой и ругалась на чём свет стоит — Молли это поняла, потому что, несмотря на наступающих имперцев, несмотря на ползуны и митральезы, Rooskies качали головами и ухмылялись, глядя на отчаянно брыкающуюся целительницу.

Наконец её затолкнули–таки в сани, двое молодцов деловито уселись сверху, третий же подхватил винтовку и встал на колено, доставая из поясного подсумка патрон.

Опустил изогнутый рычаг, что под прикладом, зарядил — аккуратно и быстро, приложился, выцелил, нажал на спуск…

Гром выстрела, и упавшая фигура в цепи горных егерей.

Молли растерялась. Словно пустота какая–то возникла внутри, и ни туда, ни сюда. Наступающие были теми, кто стрелял в неё, кто кричал: «Ведьма! Ведьму убейте!»; и они же были теми, кто спасал её под огнём, где–то среди них осталась и мисс Барбара, и её отчаянный вопль: «Доченька!..»

Рядом с ней тяжело пыхтел вермедведь, Волка глухо ворчала с другой стороны.

Отступавшие Rooskies из своих длинных старых ружей стреляли удивительно метко, горные егеря прятались за изрыгающими дым паровыми ползунами. Взвились в небо две алые ракеты, и почти сразу же заговорила артиллерия.

Ползуны и пехота Королевства остановились.

Молли настойчиво толкнула в плечо мохнатая медвежья морда. Уцепившись зубами за полу тулупчика, потянула её прочь Волка.

В глазах обоих оборотней читалось совершенно ясное: «Уходи!»

Нет, нельзя. Потому что медленному санному обозу не уйти даже от неспешных как будто бы ползунов. И уж тем более не уйти от гаубичных снарядов.

Справа и слева от дороги всё громче доносились глухой рёв и треск валящихся деревьев. Там словно возилась пара здоровенных чудовищ, медленно, но верно пробивавших себе дорогу через чащобы.

Погрузить на сани удалось самое большее две трети раненых. Не хватало саней, не хватало коней. Редкая цепь защитников прижалась к земле, взрывы взмётывали снег и землю, и только по счастливой случайности сам лазарет ещё не накрыло.

Совсем рядом с Молли тихо, безмолвно ждали своей участи оставшиеся раненые. Те, кто полегче, пытались встать, кое–как, одной рукой, пристраивали куда могли винтовки. Другие что–то злобно шипели сквозь зубы — у кого оставались на это силы.

Артиллерия била совсем недолго. Миг — и ползуны сдвинулись снова, стреляя из своих собственных пушек. И — как–то заметно прибавили скорости.

Волка тащила Молли уже изо всех сил, но девочка вдруг оттолкнула вервольфу, бросилась вперёд, туда, где, прижимаясь к земле, упрямо отстреливалась пехота Rooskies, с меткостью опытных охотников выцеливая тех, кто имел неосторожность высунуться из–под защиты ползунов.

Но огонь их слабел, артиллерия выбила многих, и между наступающей линией Королевства и лазаретом уже не оставалось почти никого.

Таньша и Всеслав как–то сами по себе остались позади. Молли даже не поняла, как это она оказалась вдруг среди залегших стрелков Rooskies; оказалась стоящей в полный рост, не пригибаясь под пулями.

Она сейчас не верила, что в неё попадут.

Нет, даже так — она знала, что в неё не попадут. Как не могли попасть в чародейку Предславу Меньшую, пока за митральезой не оказалась она, Молли…

Долг крови, говорили ей. Долг крови.

Три ползуна, изрыгая клубы дыма и пара, наддали ещё. Что–то свистнуло возле самой Молли, что именно — она не знала, да это было и неважно.

Они не пройдут.

Дивное, горячее, жгущее разворачивалось внутри, в душе, в сердце, росло, ширилось, рвалось наружу.

Они. Не. Пройдут!

Бой грохотал вокруг, ветер бил в лицо, свистела вокруг свинцовая смерть, но Молли этого не замечала. Она была сейчас бессмертна. Бессмертна и неуязвима, и не отлита была ещё пуля по её сердце, не выкован снаряд по её душу.

Ноги словно отрываются от земли, тают и гаснут звуки мира окрест, и жарко пылают уже не кончики пальцев, но все руки до самых плеч.

Они! Не! Пройду–у–у-ут!..

Застыли в небе чёрные точки бомб, извергнутых витыми глотками гаубиц. Промчавшись по дулу, раскручиваясь на винтовой нарезке, снаряды взмыли в небеса хищной стаей и сейчас обрушивались вниз, все до одного — в неё, в неё, в неё.

И она звала их, манила, тянула на себя, словно чудовищный, неподъёмный груз.

Ко мне. Ко мне. Ко мне.

Поле боя послушно расстилалась перед нею, словно праздничная скатерть, и она, Молли, была сейчас поистине всесильна.

Жгучее пламя клубилось вокруг рук, вздымалось над плечами, растекаясь по ветру дивным огненным плащом.

Кровь становилась пламенем, пламя мчалось по жилам, пламя проникало в самую сердцевину костей.

Ещё немного… ещё самую малость…

«Сгоришь! — закричал чей–то голос внутри сознания. Вроде б госпожи Средней, но нет, сильнее, и… древнее, наверное. — Сгоришь, глупая! И всё вокруг зажжёшь!..»

Сгорю? Неважно!..

«Отпускай! Отпускай, слышишь?!»

Как же хорошо в этом огне! Какой он ласковый, мягкий, как он лучист и тёпел! Обнимает, словно рука друга, согревает, словно одеяло в детской. Нет, я не хочу отпускать его, ещё немного, ещё чуточку….

«Отпускай!!!» — заорал надтреснутый старушечий голос в самое ухо.

И Молли отпустила.

Словно исполинский огненный молот низринулся с небес прямо на ползущий в середине бронепаровик. Сгусток пламени, вытянувшийся из руки Молли и грянувший прямо в основание трубы. С лёгкостью проломивший броневые плиты и пошедший дальше, глубже, круша трубы и паропроводы, стенки котла и огневодные трубки, колосники, саму топку и вообще всё, что попадалось ему на пути.

Молли на миг словно сама оказалась внутри гусеничной машины, в её тьме, среди запахов масла, оружейной смазки, угольной гари, пороха; мелькнули, словно призраки, замершие фигуры людей, бледные и смазанные.

Мелькнули правильные ряды жёлтых снарядов.

Огонь объял боеукладку, завывая от злобного торжества. Он заполнял собой всё, не слушая истошных воплей, он выплеснулся из люков и щелей, из амбразур и бойниц, он повёл могучими плечами, словно пленный воин, наконец–то набравшийся сил разорвать путы, — и тщательно заклёпанные швы меж броневыми плитами послушно расступились.

Там, где только что, натужно пыхтя и изрыгая снаряды пополам с пулями митральезы, ползло механическое чудовище, — там росло и ширилось, лезло вверх, к тучам, весёлое, огненное, золотисто–оранжевое облако.

Но огня было ещё много, очень много, он не унимался, он требовал выхода — и Молли, всё на том же диком кураже, не ощущая, где она — на земле, над землёй или вообще под облаками, потому что поле боя она видела словно с высоты птичьего полёта, ударила снова. По второму из ползунов. Одарила прямо в лоб, в тупое бронированное рыло, в заливающуюся злобным треском митральезу; ненависть сорвала блок стволов с крепления, вбила его в тесное пространство ползуна, словно тараном, прошибла им стенку котла, вогнала его на всю глубину, словно охотник, копьём поражающий чудище до самых кишок и желудков.

И лишь после этого, услыхав дикие вопли обожжённых паром, огонь милосердно положил конец их мучениям.

Боковые стены вместе с пушками рухнули во мгновенно растаявший снег, крышу, что уже разламывалась на части, подбросило футов на тридцать, если не на все пятьдесят; а огонь, не останавливаясь, множеством яростно–ярких, шипящих змей кинулся к третьей — и последней — машине.

Молли встряхнула руками, потому что огонь, даром что её собственный, жёг уже нестерпимо. Встряхнула — и целый веер пламенных брызг устремился к замершему вдруг ползуну.

Люки его распахнулись, и фигурки в чёрной форме одна за другой выбрасывались в снег. Молли не смотрела на них, они ничего не значили, ей нужно было остановить броненосное чудовище — и она его остановила, вогнав последний клуб огня прямо в дымовую трубу.

Она ещё успела увидеть, как рванулись во все стороны струи пламени, как горела броня и как на месте последнего ползуна осталась лишь груда чёрных оплавленных обломков.

И — да, вот оно, её эхо! Катится от неё во все стороны, содрогаются сосны, ой, вот одна взлетела, выдранная с корнем, словно гигантской невидимой рукой, падает вниз размолотый в щепу ствол; а волна спешит дальше, ой, что это, что за огнистые ручьи под землёй, почему там всё начинает бушевать, мама–мамочка, ой, что это, что?!

А потом пришла боль, яростно двинувшая ей под дых, вцепившаяся в волосы, ввинтившаяся в виски и начавшая драть — методично и люто.

Молли успела только взвыть, прежде чем её поглотило милосердное забытьё.

Глава 6

И вновь ей пришлось просыпаться, приходить в себя, мучительно выныривая из омута боли и кошмарных видений. Голова раскалывалась так, что хотелось, по примеру Зевса, попросить кого–то разрубить ей лоб топором. В глазах всё плавало и двоилось. Руки не поднять, ногой не шевельнуть. Ох–ох–ох, ну точно старая бабка…

Но небо над головой по–прежнему ярко–синее, и скрипят полозья по снегу.

— Молли? Очнулась? Сейчас Вольховну позову. — Ага, Таньша. Осунувшаяся и встрёпанная, синие крути под глазами.

— Волка… — у Молли вырвался еле слышный шёпот. — Мы их… мы их… остановили?

Мы. Их. Остановили.

У неустрашимой Волки вдруг дрогнули губы, и она как- то слишком уж поспешно отвернулась.

— Сейчас… Вольховну. — И она соскочила с саней. Соскочила как–то неловко, коряво, зашипев от боли.

Молли закрыла глаза. По вискам размеренно лупили сотни паровых молотов.

Холодные сухие пальцы берут её за кисть. Ласково гладят ладонь.

Госпожа Средняя.

«Голова, да? Сейчас полегче станет. Ох, девочка, если б не ты — не ушёл бы из нас никто. Три чудища их ты сожгла, все три, и только после этого повалилась. Ох, видела бы ты, как они резво от нас в горы драпали! Остолбенели, просто остолбенели, рты поразевали — и бежать! Эх, жаль, совсем нас мало оставалось, не погнать как следует было…

Вот только сил ты отдала… Мы думали, всё, не вытащим тебя. Горела ты вся, маги так горят, когда уже всё, когда умирать решили. Дивея вот так вот сгорела, когда пушечный поезд тот самый взрывала. Хорошо, девочка, что сумела ты огонь этот с себя сбросить, весь на них потратила. Только потому и выжила. Так–то оно вот… — Сухие крепкие пальцы сжали Моллину ладошку чуть сильнее. — Теперь вот отступаем. Сила валит с перевала, Молли, мы такой никогда не видели. Отходим всюду. Что позади, не знаем, пожары сплошные… Ну что, лучше стало, дорогая моя?»

Только сейчас Молли поняла, что адская боль, вбуравливавшаяся в череп, заметно ослабла. Настолько, что она смогла наконец разомкнуть плотно сжатые веки.

Скрип полозьев. Небо. Снег. Голубое и белое.

«Вот только… — в беззвучном голосе госпожи Средней вдруг зазвучала вина, — никак не получится нам с тобой докончить начатое. Запретной магии ты коснулась, девочка, талант у тебя есть, а умения нет, ну совсем. Времени… тоже не остаётся у нас. Эхо твоё далеко покатилось. И вулкан… не то с ним что–то. Что — сказать не могу, раненых пользовала да тебя удерживала… в общем, чтобы не вилять, везу я тебя к Вольховне Старшей, набольшей нашей сестрице».

У Молли враз пересохло во рту. Однако из–за пережитого она даже не смогла испугаться как следует. Ну, Старшая… Старшая… ну…

«Прости, девочка. Не могу я с тобой оставаться и учить тебя больше тоже не могу. Душой не покривлю — не совладать мне с твоей магией. Может, кабы не война, сидели б с тобой в светёлке тихонько, помаленьку, полегоньку — и справились бы, да поздно теперь. Только Старшая тебе и поможет. Огонь–то ты сбросила, силу жить я, как могла, тебе восстановила. Однако магия — это не огонь, это куда большее. Идёт оно вглубь, и не остановить это мне. Замедлить — замедлила, но не остановила. На Старшую вся надежда».

Госпожа Средняя звучала очень, очень виновато. И даже чуть испуганно.

«Ничего, — подумала в ответ Молли и вдруг повторила, уже не на имперском: — Nichego. Госпожа Средняя, я… я правда не боюсь…»

«Не боишься, девочка, и очень зря, — вздохнула целительница. — Сестрица моя старшая… злая она. Сильная — очень, старая и злая. Такая уж есть, и, как мы ни пытались, на своём стоит. Туго тебе там придётся, чего уж там скрывать…»

«Госпожа Средняя… я… всё равно не боюсь». И Молли попыталась, как могла, вновь представить этот бой, три паровых ползуна на снегу и свой восторг, свой взлёт, свою неуязвимость, своё бессмертие…

«Стой! Стой! — переполошилась госпожа Средняя. — Не вздумай! Ты ж все заплаты, что я наставила, вмиг сорвёшь! Силы своей не ведаешь, Молли Блэкуотер! Старшая с этим, верю, справится — а я нет! Так что лежи тихо! Сейчас Волку к тебе пригоню, они с твоей кошкой подружиться успели, где–то тут по округе скачут…»

«И Ди здесь?» — обрадовалась Молли.

«Куда ж она от тебя денется! Сторожит пуще любого надзирателя».

Скрипел снег. Стлалась дорога. Наверху — только небо да заснеженные верхушки елей. А позади, в мороках, в дымах и туманах — Норд—Йорк, и Молли даже сама уже не знает, а жила ли она там вообще? Слова — мама, папа, братик — вроде как остались, а за словами — тоже дым один. Словно не настоящая память, а раскрашенные картинки из книги.

Но это ж неправильно…

«Не пугайся, девочка. — Госпожа Средняя поспешила на помощь, видно, уловив Моллины мысли. — Нелегко после такой магии себя прежнюю вспоминать, даже и самое дорогое из жизни былой. Даже отца–мать родных. Оно всё вернётся, если… — она вздохнула, — если со Старшей совладаешь. Если она тебя на самом краю удержит. Видишь, врать тебе не вру, горькое снадобье мёдом не умащиваю. Страшна старшая сестра моя, да иначе участь ещё страшнее выходит. Что сказать тебе, девочка! Держись!..»

«Я продержусь…» — пообещала Молли, борясь со вновь наваливающейся сонливостью.

Караван, если судить по солнцу, двигался почти строго на запад. Молли вяло удивилась этому — жуткая Старшая, которую боялась, похоже, и её собственная сестра, по понятиям Молли, должна была обитать где–то далеко на севере, в самой глубине земель Rooskies.

Однако вместо этого они двигались параллельно горам Карн Дреда, уходя всё дальше и дальше от войны.

Простилась с ними госпожа Средняя — целительница возвращалась туда, где гремел бой. Вестями с Молли она не делилась, но, судя по мрачным лицам и Волки, и Всесла- ва, радостного в этих вестях было немного.

С ними никого не осталось: к Старшей Молли должны были доставить оборотни. Все уходили обратно, все шли на front, как они это называли.

Таньша часто сидела рядом с Молли, тоже, как и госпожа Средняя, держала её за руку, но, конечно, не для того, чтобы говорить. Говорить у Волки отлично получалось и так.

— Не пугайся только, как Старшую увидишь. Не пугайся. Это главное. Она трусих ой как не любит.

Молли втянула голову в плечи.

— Легко сказать «не пугайся»… столько уже про эту Старшую я слышала, что ой–ой–ой.

— А ты всё равно не пугайся, — с нажимом сказала Волка. Акцент её, когда она волновалась, делался особенно сильным. — С машинами этими — не испугалась ведь?

— Испугалась, — призналась Молли. — До смерти испугалась.

— Когда «до смерти пугаются», себе в штаны писают, — фыркнула Волка. — А не разворачивают магию и не взрывают три ползуна подряд. На себя не наговаривай.

— Не, я точно испугалась, — повторила Молли. Хотя на самом деле, пытаясь сейчас вспомнить ту яростную магию, что текла через неё, понимала — страха не было. Была именно ярость.

— Не каждый бы так смог, — с уважением проговорила тем временем Волка. — Как–никак ты из Норд—Йорка…

— Я оттуда, ага, — зябко поёжилась Молли. — Наверное, должна бы мучиться… наверное. Потому что я… их предала. А предателей… нигде не любят.

Волка помрачнела.

— У нас не любят, да. От своих ушёл, думают, и от нас уйдёт. Неправильно это, конечно…

— Правильно, — отозвалась Молли, не глядя на вер- волку. — От своих ушёл — не дело это…

— Если б ты не ушла, может, уже и в живых тебя б не было, — отрезала Таньша. — Всеслав тебя подтолкнул, а то так бы и ждала, пока за тобой придут…

Молли промолчала.

Волка права. Она предала своих.

Но если «свои» неправы?

Сделай так, чтобы они стали бы правы. Чтобы они перестали бы творить то, что считаешь неправдой.

Я должна буду вернуться, вдруг поняла она. Я обязательно должна буду вернуться!

Волка вдруг наклонилась ниже, пристально вгляделась в глаза, словно догадавшись, о чём думает Молли.

— Уйти хочешь, — сказала вервольфа. Сказала без тени сомнения. — Ну да ты ведь слышала и Младшую, и Среднюю. Дело сделаешь — и… будешь свободна. Хотя… я надеялась… — Она вдруг отвернулась.

— Что я останусь?

— Ага, — вздохнула Волка. — Как у нас говорят — мы с тобой dva sapoga para… э–э–э… два башмака парой… пара… башмаков… в общем, мы б дружили с тобой. — И она слегка покраснела.

— Дружили б, точно. — Молли слегка сжала Волке ладонь. Ей было легко с вервольфой, хоть та и была постарше. И да, они бы могли стать подругами, настоящими подругами по магии, биться спиной к спине, выручать друг друга, подсмеиваться над Всеславом…

Но она предала свой народ. Rooskies таких не уважают.

— Меня презирают, да? — тихонько спросила она, опуская взгляд.

— Ничего подобного! — Волка яростно замотала головой. — Я ж не про тебя! Ты не перебегала к нам, потому что богатства хотела! Норд—Йорк тебя изгонял, как он всех изгоняет, кто к магии способность имеет!

— Они… мои.

— Твои, да, — серьёзно сказала Волка, глядя Молли прямо в глаза. — И потому никто тебя силком у нас держать не станет. Вернёшься, если захочешь. Хотя я буду тебя отговаривать — потому что тебя убьют. Вот и весь сказ. А я… а ты… а ты моя подруга. Хоть и знаем друг друга совсем чуть–чуть.

Молли вздохнула.

— И ты моя подруга, Волка. И я ужасно рада…

— Видишь? — вдруг рассмеялась Волка. — Ты Старшую уже и не боишься. Верно?

— Так это ты чтобы меня отвлечь, получается?! — в шутку возмутилась Молли.

— А то нет! Нам до Старшей ещё дорога дальняя, если трястись станешь — вообще с ней не поладишь, не справишься…

Зимний лес вокруг становился выше и глуше, дорога кончилась — они выбрались на речной лёд. Волка объяснила, что зимой ездят как раз такими путями, ветры сдувают снега, лошадям легко.

— Теперь нам вверх по течению, до самого двора Старшей…

— До дома, ты хотела сказать?

— Она это называет «двор». Ну и все остальные за ней.

Замёрзшая речка становилась всё уже, а деревья — выше. Странные деревья, не сосны и не ели, какие–то подобия дубов, широко раскинувшие, сплетшиеся над руслом ветви с длинными тёмно–зелёными иголками вместо листьев. Становилось всё темнее, хотя зимнее солнце стояло ещё высоко.

Забеспокоилась лошадь. Всеслав долго оглаживал её, успокаивал, угощал чем–то с ладони. Наконец тронулись дальше; присмирела и Волка, как–то не слишком уверенно поглядывая по сторонам.

— Ты чего?

— Да так, — несколько нервно отозвалась Таньша. — Со Старшей никогда не знаешь — она то ли пирогов на стол выставит, то ли решит, что ты набедокурила, и велит на лавку ложиться, прутом по заднице получать…

— А… убежать? — вырвалось у Молли.

Верволка фыркнула.

— От Старшей не убежишь. В своих владениях она кого хочешь заборет и заломает. Да ещё… — Таньша хитро сощурилась, — если она на тебя рассердилась и выпороть решила, главное вопить во всю глотку: «Бабушка, прости дурёху!» и «Ой–ой–ой, не буду больше!». Старшая размякнет, прут бросит, пирогами накормит и что–нибудь новенькое покажет.

— Новенькое?

— Новенькое, ага. Чары новые, которые она сплела. Или научит, как магию повести–повернуть, ну, как ты примерно с ползунами. За такое и прут потерпеть можно.

— А без прута что, никак? — кисло осведомилась Молли.

— Никак, — покачала головой Таньша. — Старшая верит, что любое знание заслужить надо.

— Порку вытерпев?

— Примерно.

Молли скорчила гримаску. Нет, нельзя сказать, что она уж так боялась боли, но… то, что Старшей настолько страшились храбрые до безумия Всеслав и Таньша, говорило само за себя.

Что она могла такого уж учинить с ними? Отхлестать хворостиной? Всеслав принял пулю в бедро и продолжал тащить её, Молли, под взрывами и осколками. Таньша, прикрывая их, едва не сожгла себя, отдав слишком много силы. Они втроём с Предславой Меньшой шли в лобовую атаку на «Геркулес», невзирая на шквальный огонь; это она видела сама. Так чего же им бояться сейчас?

— Таньша, — опять у неё выходит это дурацкое «Таньша, никак не даётся загадочный мягкий знак Rooskies, — а что это за деревья?

Не думать про Старшую, не думать про Старшую, не думать, не думать, не думать…

— Эти–то? Еловые дубы. Или дубовые ели. Называй как хочешь. Мы их зовём kedr[22].

— Кэдр? — попыталась воспроизвести Молли.

Волка махнула рукой.

— Ну, пусть будет кэдр. Чем дальше от моря, тем их больше, а леса — мрачнее и непроходимее. Но Старшая и без того в такую крепь забралась… впрочем, уже скоро.

И точно — дорога свернула с речного льда, сделалась совсем узкой, едва–едва проехать саням.

— Старшая расчищает, — пояснила Волка в ответ на Моллин немой вопрос. — Не спрашивай меня как; не знаю, никогда не видела. И никто не видел. А дорога всю зиму открыта, несмотря ни на какие снегопады.

Теперь они поднимались в гору, петляли меж крутобокими камнями. Горы придвинулись, здесь они казались куда суровее, отвеснее, скалистее, чем на востоке, подле морского берега.

Молли заметила, что и под деревьями снега стало заметно меньше, воздух потеплел.

— Здесь горячие ключи повсюду. — Таньша откинула капюшон. — Двор Старшей прямо на них и стоит.

— А река почему подо льдом тогда?

— Потому что Старшая всю горячую воду куда–то сама уводит. Опять же, не спрашивай куда.

Дорога, тропа, путь — обогнула последний холм. Громады «кадров» расступились. Скалистые склоны, напротив, надвинулись, отбрасывая длинные тени.

В их сгущении, под вытянувшимися второй крышей мощными, толстенными ветвями, похожими на обожравшихся удавов с картинок из «Жизни удивительных змей», лежал двор.

Двор Старшей.

Лошадь захрапела, упёрлась.

— Дальше не пойдёт, — вздохнула Таньша. — Старшая запреты–преграды не сняла. Испытывает, верно. Иногда–то она конных к себе пропускает, не спрашивай, откуда только узнаёт… Но, покуда так, лошадь наша ни есть тут не будет, ни пить. На реку надо вернуться, там выпоим. И овса зададим.

— Молли… — Всеслав остановился рядом с девчонками, взгляд смущённый. — Молли… Держаться. Нет — держись. Ты — держись. Мы будем… про тебя думать.

Тут он покраснел ещё гуще, а Таньша, ухмыльнувшись донельзя понимающе — так, что Молли захотелось её немедленно пришибить за намёки, — хлопнула брата по плечу. А потом сама обняла Молли — резко и сильно.

— Держись… sistery sis.

Оборот не из учебников, но понять нетрудно. «Сестричная сестра».

— Ступай. — Таньша выпрямилась. — Мы с братцем… дальше тож не пойдём.

— Боишься, что всыплет?

— Боюсь, — призналась Волка. — Пуль ваших не боюсь, бомб не боюсь, даже ваших… глядящих не боюсь — а вот Старшую боюсь. Как вспомню, как у неё училась… задница сама чесаться начинает. Ох, и сколько ж я… берёзовой каши у неё слопала! На всю жизнь хватит!

— Вы и из берёз кашу варить умеете? — поразилась Молли. — Из коры или из листьев?

— А ещё из топора умеем, — подал голос Всеслав, чем поверг Молли в полное и окончательное смущение. Как–то он смотрел совершенно не так.

— Не, — засмеялась Таньша. — Это значит — лупили много.

— А топор?

— Потом расскажу. Хотя, скорее всего, Старшая тебя и этому научит. Есть захочешь — ещё и не из того кашу сваришь… У Старшей чуть что не так — без еды оставляет. И вообще поститься заставит. Сытое брюхо, мол, к ученью глухо.

— Пора, — напомнил Всеслав. Вновь взглянул на Молли и вновь покраснел.

— Пора… погоди! Волка, кто такие «ваши глядящие»? Ты про них раньше ничего не говорила!

— Глядящие… — Вервольфа почесала седой затылок. — Знала б больше — сказала б, Молли, честное слово. Иногда пробираешься лесом мимо солдат Королевства, тихо–тихо, сама себя не видишь, и вдруг р-раз — и взгляд в тебя упирается! Холодный такой, но не как наша зима, наш мороз — он щеки румянит и кровь гонит, а этот… — Волка поёжилась. — Всё от него стынет. Цепенеет. Кровь в жилах застывает. И не помогает от этого взгляда ни темнота, ни заросли, только умения мои, да и то ой как постараться надо, пока его с себя не стряхнёшь… Мы их промеж собой «глядящими» прозвали. Хотя и не знаем, ни кто они, ни как выглядят… Одно только скажу — немного их. И хвала Отцу—Лесу.

— Хвала, — подхватил Всеслав, проделав правой рукой сложный жест перед грудью.

— Иди, — слегка подтолкнула Молли Волка. — А то мы тут дотемна проболтаем. И тебе нехорошо, и нам с братом не по себе — когда тебя тут оставляем.

— Иду, — вздохнула Молли. Обняла Волку, услыхала шёпотом «держись, сестричка», разъяла руки, шагнула к Всеславу…

И ощутила, как сама мучительно краснеет.

— Ох, — фыркнула Волка. — Обними её, братец. А то её щеками можно печку растопить. Obnimi, ne stoi!

И Всеслав обнял.

Молли уткнулась в воротник его тулупа, чувствуя, как права Таньша — лицо у неё пылало так, что казалось, прикоснёшься — обожжёт.

Оттолкнулась поспешно ладошками от твёрдой широкой груди — и зашагала, почти побежала вперёд, ко двору Старшей, не оглядываясь, смотря прямо перед собой, ибо там и впрямь было на что посмотреть.

Двор огораживал частокол из врытых стоймя толстенных, заострённых поверху кольев. И на каждом колу торчало… торчало на колу… ой, мама–мамочка…

Головы. Человеческие головы. С глазами, губами, носами, зубами, ушами и прочим.

И… и не просто головы.

В машинистском шлеме, в очках–консервах, с холёными острыми усами, торчащими в противоположные стороны, словно две шпаги, красуется на колу голова явно офицер- механика. И не просто красуется — медленно поворачивается, глядит на Молли, словно… словно…

Рот у головы открылся. Блеснули неестественно белые зубы.

Молли взвизгнула. И сорвалась с места, не помня себя от ужаса — скорей, скорей проскочить мимо жуткого частокола!

Она зажмурилась изо всех сил.

Почему, ну почему Волка не предупредила?!

Однако картина осталась словно впечатанной ей под веки — добрых две дюжины голов, иные в шлемах машинистов, иные — в высоких касках, иные — в полевых кепи. Другие с усами, третьи в очках, четвёртые с моноклем.

И они поворачивались. Они смотрели на Молли, их рты раскрывались, кажется, они даже что–то говорили…

Молли не слышала. Визжа, она мчалась вперёд, пока с разгону не врезалась во что–то твёрдое так, что из глаз посыпались искры.

Ворота. Высокие ворота в частоколе.

— Девочка! Эй, девочка! — услыхала она целый хор, доносившийся с верхотуры.

Головы. Головы окликают её.

А–а–а-а-а!..

Ой, ой, Волка же говорила — ничего не бояться… это же Старшая… это её двор… её магия…

В панике Молли кое–как нашарила кованую ручку, потянула тяжёлую калитку на себя. Проскочила внутрь — и обессиленно привалилась к брёвнам, потому что хор насаженных на колья голов разом замолчал, как отрезало.

И тогда Молли осторожно огляделась.

Просторный двор, который уже заливают ранние сумерки. Снега почти нет, земля чёрная. Тепло. Очень тепло, словно тут зима и не наступала. От почвы поднимается парок.

Вдоль внешнего частокола тянулись длинные и низкие сараи. Крыши, заметила Молли, чисты, снега нигде нет. У одного строения — прозрачные стены. Над другим поднимаются сразу несколько труб разной величины, высокие и низкие, узкие и широкие, и из всех разом валит дым, причём разноцветный.

По правую руку — дом. Низкий, как и всё тут, одноэтажный, зато расползшийся во все стороны выступами комнаток, напоминая древний пень, намертво вцепившийся в землю бесчисленными корнями.

Нет, он не выглядел как–то особенно устрашающе. Дом как дом, бревенчатый, с тесовой крышей и небольшими окнами.

Кошка Ди, всё это время крутившаяся, оказывается, подле Молли, решительно мяукнула и потёрлась о её ноги, словно подбадривая.

— Ох, прости, — повинилась Молли, — совсем о тебе забыла. Стыд и срам! Но ты молодец, ходишь сама по себе, не пропадаешь… ты небось и голов–то не испугалась!

— Мяу, — согласилась Ди. И тотчас зашипела, словно вода, попавшая на раскалённые камни.

Откуда–то из–за угла вывернул крупный пёс, в холке Молли почти по плечо. Палевый, с висячими ушами и умными карими глазами. Шёл он неспешно, с достоинством, не выказывая злобы.

Молли замерла. Пёс если и уступал Волке в её зверином обличье, то немного.

Ещё один оборотень?

А следом за псом от крыльца спешил здоровенный чёрный котяра. Чёрный как ночь, ни единого светлого волоска.

Парочка выразительно переглянулась. Пёс шагнул к Молли и принялся обнюхивать — не торопясь, со знанием дела. Обнюхал всю, сунув холодный и влажный нос даже ей к уху. Негромко рыкнул, словно обращаясь к своему сотоварищу.

Котяра же тем временем уделял внимание отнюдь не Молли, а Ди. Распушив хвост, гордо прошёлся туда–сюда; Ди перестала шипеть, демонстративно уселась у ног хозяйки и, отвернувшись, принялась умываться.

Пёс вновь рыкнул, уже настойчивее.

Кот нехотя подобрался поближе к девочке и тоже принюхался. Даже встал на задние лапки, опираясь передними Молли о бедро.

Мяукнул коротко и утвердительно.

В следующий миг дверь в дом распахнулась. Из темноты показалась фигура с огоньком в руках, сгорбленная, скособоченная; мрак скрадывал её черты, Молли ничего не могла разглядеть.

Разом загомонили, зашумели головы на кольях. Поче- му–то их вдруг стало слышно более чем хорошо.

Молли, задрожав с головы до пяток, только и смогла, что сделать книксен. Это, похоже, получилось само собой. Школьные неписаные правила вдруг ожили и дали о себе знать. Если видишь директрису — сразу делай книксен. Даже если она тебя не замечает и вообще идёт в другую сторону.

Фигура на крыльце что–то прошамкала. Именно прошамкала, нечто неразборчивое — Молли, уже слегка привыкшая к речи Rooskies, не уловила ни одного знакомого слова.

Пёс и кот тотчас отскочили в стороны.

Фигура, припадая на ногу, медленно спускалась с невысокого крыльца. Молли вгляделась, только сейчас заметив, что ни факела, ни свечи, ни лампы или фонаря у хозяйки в руках нет. Желтоватый огонь просто следовал чуть впереди и сбоку от неё.

Сердце у Молли колотилось, она, похоже, забыла, что надо дышать. Не зная, что предпринять, сделала ещё один книксен.

Фигура остановилась шагах в шести перед ней. Слабо шевельнулась пола плаща, и желтоватый огонёк послушно подлетел вверх, резко прибавив в яркости.

Молли охнула.

Перед ней стояла старуха — и не просто пожилая женщина. Нет, от неё веяло древностью, настоящей, глубокой. Длинные прямые пряди, седые и густые, спускались низко, до самого пояса, заканчиваясь тяжёлыми кольцами–подвесками; далеко вперёд выдавался худой, костистый и острый нос, смахивавший на птичий клюв. Совершенно белые брови нависали над глубоко посаженными глазами цвета молодого льда, неожиданно большими и яркими даже сейчас, во тьме. Впалые щёки иссекала густая сеть морщин, на скуле красовалась бородавка размером с виноградину, из которой торчал пучок чёрных волос, заплетённых в тонкую косичку.

Похоже, это были единственные волосы, сохранившие цвет.

Губы, тонкие и бескровные, кривились в ехидной, ядовитой усмешке, открывая кривые жёлто–коричневые зубы.

Очень большие и очень острые даже на вид зубы.

Закутана фигура была в бесформенный коричневый плащ, а может, в пелерину. Из прорезей торчали кисти рук, морщинистые до такой степени, что непонятно уже было, кожа покрывает их или древесная кора.

Ростом старуха была лишь самую малость повыше Молли, зато куда шире в плечах, отчего казалась чуть ли не квадратной.

Пёс и кот, словно вышколенные слуги, уселись у неё по бокам — пёс справа, кот слева.

Кошка Ди, явно показывая, что её так просто не запугать, встала перед Молли, лапы напружинены, хвост трубой.

«Сперва меня одолейте».

— Z…Zdravstvuite, — выдала Молли на своём лучшем Rooskieses.

— Привет, привет, маломерка, — вдруг ответила на чистейшем имперском старуха. Акцент у неё был, но очень, очень незначительный. — Ну, чего встала, зенки на меня пялишь? В дом иди. Там поговорим.

— А… моя кошка…

— Кошка твоя с тобой, само собой. Моему Vasiliyu веселее будет, — - откликнулась старуха.

По первым фразам она отнюдь не показалась Молли такой уж злой или страшной. Видок у неё, конечно, жутковатый, но… в конце концов, это просто очень, очень старая женщина. Что ж тут такого?

Кошке Ди, однако, тут не сильно нравилось. Хвост у неё по–прежнему стоял трубой, шерсть — дыбом, и шипела Ди ну совершенно по–змеиному. Хотя и следовала за Молли, не отставая…

В доме Старшей было полутемно и пахло чем–то необычным, свежим, лесным — тревожащим, не дающим расслабиться, растечься в тепле.

Как и у Младшей и Средней сестёр, стены здесь увешаны были пучками трав, связками луковиц и кореньев, однако было и много, много иного, от чего Молли, едва разглядев, только и смогла, что тихонько ойкнуть.

Здесь висели высушенные, сморщенные лапы — звериные и птичьи, а меж ними — и человеческие кисти. Ровно отсечённые, точно скальпелем, какой был у папы. Здесь стояли крупные стеклянные банки, где в мутноватой зелёной жиже плавали круглые глаза всех мастей, а потом попались подряд два сосуда, в которых эти же глаза плавали кругами, выпустив плавнички и хвосты, словно мальки. В третьей банке они же ползали по дну, словно лягушки — и разом уставились на ойкнувшую Молли.

— Не пялься на них, не пялься, — недовольно бросила старуха. — За мной иди.

Уже привычная невысокая дверь, притолока, которой взрослым приходится кланяться. Обширная, хоть и низкая горница. Большая белая печь, столы и лавки, всё как обычно — необычна, правда, длинная плита с конфорками всех размеров, где горит огонь и мерно булькает пара здоровенных округлых кастрюль, или жбанов, или горшков — кто знает, как верно прозвать? — с мутными бульонами разных цветов, от жёлтого до коричневого, источающими резкий травяной запах.

Здесь был огромный стол с каменной столешницей и неприятного вида железными скобами по углам, при виде которых невольно представляешь, как тебя к ним привязывают за руки и за ноги. Здесь был деревянный отполированный пенёк с торчащей из него дюжиной ножей самой разной длины.

Полки с глиняными кувшинами, чашками, плошками, горшками, причём явно не для еды. От одного взгляда на них Молли бросало в дрожь.

А ещё здесь из стены выходили две медные трубы с позеленевшими кранами, нависая над обширной раковиной, чего Молли не видела ни у Предславы Меньшой, ни у её средней сестры.

— Садись, — деловито, но без особой приязни бросила старуха. И сама первой устроилась в высоком кожаном кресле, добытом явно где–то в Королевстве.

— По обычаю, — Старшая ухмыльнулась, показав жуткие зубищи, — по обычаю должна я тебя спрашивать начать, мол, дело ли пытаешь или от дела lytaesh', в смысле — бегаешь; а ты должна была б сказать, мол, прежде чем спрашивать, надо гостя накормить, напоить да в баньке выпарить. Но ты не наша, так что садись и ешь. У меня по- простому — что в печи, то и на стол мечи. Разносолов не держим, но каша с маслом.

— Берёзовая? — вырвалось у Молли. Она ойкнула и зажала рот ладошкой.

Старуха ухмыльнулась шире.

— Вижу, Таньша тебе уже наплела–наговорила… У меня, девочка, всякая вина виновата. Не научишься себя держать — и сама сгинешь, и других погубишь. Так что да, берёзовой каши отведаешь. Не стой столбом! Не люблю. Сказала, за стол садись — значит, садись!

В горнице был, помимо каменного, и второй стол, куда меньше — обычный, деревянный, некрашеный. На котором невесть откуда возник горшок с дымящейся кашей и воткнутой в кашу деревянной ложкой.

Кошка Ди, жавшаяся к ногам Молли, слабо мяукнула.

— А. Тебе тоже, — кивнула старуха. — Vasilii! Покажи гостье, где чего.

Чёрный кот словно соткался из воздуха. Подошёл к насторожившейся Ди, коротко мяукнул. И неспешно потрусил куда–то прочь.

Диана следом.

— Vasilii не обидит, — усмехнулась хозяйка. — Тепло у меня тут, вот живность всякая и плодится. Я их ядами не травлю‑Vasiliyu забава да корм. Там и на твою кошку хватит, и ещё останется. Ешь, кому говорю! — сердито прикрикнула она, и Молли вихрем влетела за стол.

— У меня так — от пуза ешь, коль в деле сечешь, — строго сказала старуха. — Но когда пузо набито, только спать и можно. А чтобы учиться — голова нужна ясная. А потому сегодня лопай, завтра уже всё, на хлебе и воде сидеть будешь.

Молли икнула.

Хозяйка ухмылялась беззлобно, и, в общем, ничего из ожидаемого пока не случилось — что станет она на Молли с порога орать, обзывать бездарью и тупицей, призывать ей на голову все громы небесные да оплакивать свою судьбу, что послала ей в ученицы столь дубиноголовую девчонку. Но мелькало порой в глазах старухи что–то такое, от чего Молли пробирала дрожь. Слова — что слова! Они обидны могут быть, но только если ты сам внутренне с ними согласен — так говорил папа, когда, случалось, Молли задразнивали в школе и она в слезах прибегала домой.

Каша была хороша. Обычная для Rooskies гречка, Молли к ней уже привыкла — в Норд—Йорке гречу совершенно не знали. Каша с салом, жирная, пальчики оближешь, м–м–м!

Молли и не заметила, как вычистила горшок чуть не до блеска.

— Спасибо, госпожа хозяйка…

— Не за что. Ну, слушай меня, Молли Блэкуотер. Сестрицы мои — да и другие — про меня тебе уже пона- рассказывали. Старшая я, так меня и зови. Кот мой Vasilii, а пёс — Polkan, он во дворе хозяин. Зачем ты здесь очутилась, ведаешь ведь?

— Ведаю, госпожа Старшая.

— Хорошо. Да, хиловаты младшенькие мои сестрички, не справиться им с таким даром, что у тебя, — самодовольно объявила Старшая, усмехаясь. Молли опустила глаза — только бы не глядеть на жуткие жёлтые клыки. — И про огненную гору не забывай тоже. Двор мой на горячих ключах стоит. Вода в трубе во–он той — оттуда. Так что знаю я, что нам с тобой сделать предстоит. А вот ты — знаешь ли?

Молли опешила.

— Виновата, госпожа Старшая… откуда ж мне знать?

— Плохо! — немедля рыкнула хозяйка, прищуриваясь. — Голова тебе дана не косички носить!

— Э–э–э…

— Nemoguznaek не терплю! Гм, тех, кто не знает, то есть. И не «экай» мне тут! — Старшая с силой хлопнула по столу плоской ладонью. — Отвечай быстро и чётко, не умеешь — учись! Старайся!

Живот у Молли сжался. Слова про «берёзовую кашу» вдруг показались до неприятного реальными.

— Должна я научиться, как сдерживать и направлять свою силу… должна узнать, как сделать так, чтобы вулкан никому вреда б не причинил… так госпожа Средняя говорила, не сердитесь на меня, госпожа Старшая, пожалуйста!

— А кто сказал, что я на тебя сержусь? — фыркнула ведьма. — Я учу тебя, сущеглупая, как меня саму Верея старая учила. Ничего, выучила. Так вот, девочка, госпожа Средняя потому средней так и осталась, что дальше своего целительства не видит ничего и видеть не желает. — Старшая скорчила гримасу. — Мало научиться силу свою направлять. Мало заклинания понять, чары выучить, знаки запомнить, снадобья сварить. — Она вдруг подалась вперёд, и сухая, морщинистая, словно птичья лапа, рука вцепилась Молли в запястье. — Через себя переступить надо, девочка. Запомнить, что нет барьеров и что род твой, земля тебе велят, то и делать надо. О других думать, не о себе. Мы, ведьмы, — орудие. Земля через нас себя лечит, равновесие утверждает. Вот это тебе и предстоит познать, ученица. И уж не сомневайся, я в тебя что надо вобью. Потому что моя земля, мой род от этого зависят.

Ледяные глаза старухи вспыхнули, седые патлы вдруг встопорщились, словно их разметал внезапный порыв ветра. Что–то заухало, захохотало в глубине дома, заскрипели двери и половицы.

— А что ты сама иного рода, иного племени — неважно. Сбились твои с пути, дурных советов послушались, дурных советчиков к себе приняли. Вот потому и сидят головы их у меня на колах, сидят, печалятся. И ты, Молли Блэкуотер, знай — коль разочаруешь меня, коль пойму я, что и впрямь глупа ты иль ленива, что магия не по праву тебе досталась, что не достойна ты великого дара своего, что не поможешь ты моему роду, а настанут от тебя одни убытки да протори, — голова твоя тоже на колу поселится. Будешь по сторонам зыркать, двор мой охранять да с другими такими же переговариваться. Когда я разрешу, конечно же. Ну, всё поняла, красавица норд–йоркская?

Молли сидела ни жива ни мертва, оцепенев от ужаса.

— Бойся, бойся, — удовлетворённо кивнула старуха. — Страх в учёбе советчик плохой, но скорлупу вскрыть твою, чтобы голенькой вышла, всё старое забыв, — лучше него ничего нет. А сомневаться будешь — на меня посмотри: старуха Верея что только со мной не делала, однажды раздела и в лесу ночью привязала, на муравейнике, да так и оставила. И — ничего, выдержала я, выдюжила. Земле моей от меня прибыток, роду моему — защита. Поняла?

— П-поняла…

— А коль поняла, то спать ложись. Утро вечера мудренее. Пойдём, покажу тебе всё.

— П-простите, госпожа Старшая… а… спрашивать можно?

— Сегодня можно. Завтра уже нельзя будет. Только когда я скажу: вопросы, мол, имеешь? И говорить станешь, только когда я к тебе первая обращусь. Болтливость нашему делу погибель, так и знай. Сперва своей головой думай, своими руками пробуй да за исход отвечай. — Старшая вдруг хихикнула и с силой шлёпнула Молли пониже спины. — Не ойкай! Терпи. Ведьме боль терпеть — это всё равно что дышать. На собственной крови многие чары замешены, на собственной муке. Так оно было, так есть, так будет. Ну, так чего спросить хотела, yegoza?

— А… эти головы… на колах которые… они… живые?

— Головы–то? Конечно, живые!

— Но как же… без туловища, без крови, без сердца, без лёгких? Как они говорить–то могут?

— Соображаешь, — одобрила Старшая. — Может, и не придётся тебя так уж часто наказывать. Магия, Молли, из мёртвых поднять не может. Во всяком случае, мы, Rooskies, такого не знаем. Про Королевство не скажу, разные слухи ходят, разное языки болтают. Но вот если ты человека ещё живого, пусть и, к примеру, умирающего… разымешь… по частям… голову от туловища отделишь, чары наложишь, в семи настоях выдержишь да семижды семью умастишь… коль магию свою на него направишь, чтоб шла через него, как воздух у нас сквозь горло… тогда будут сидеть у тебя на кольях головы врагов твоих, горестно стенать–плакать, на судьбу жаловаться.

Молли сглотнула.

— Многое что магия может с раненым, с недужным сделать, — продолжала меж тем Старшая, в упор глядя на девочку, — а смерть всё равно ко всем приходит. Но вот головы мои живы будут, покуда я жива. А следующей, кто за мною явится, самой придётся частокол украшать.

— А… эти головы?

— Меня не станет — и магия моя исчезнет, — буднично пояснила ведьма. — Головы помрут все. После этого надо будет их выварить, черепа очистить и…

Молли едва не вырвало.

— Держись! — ещё один шлепок. — Барышням да белоручкам тут не место. А поскольку иного места для тебя и нет отныне, придётся старые привычки забывать.

Дом у Старшей был велик, изнутри он оказался куда просторнее, чем виделось снаружи. Туда и сюда вели какие–то проходы и двери, наверх и вниз поднимались–спускались лестницы, что–то где–то вздыхало, скрипело, ухало, бухало и плюхало. В доме была вода — он стоял на горячих ключах. Полы чисто выметены и вымыты, выстроились вдоль стен тяжеленные кованые сундуки, на бесконечных полках — и книги, и банки с «заспиртованными монстрами», как, наверное, сказал бы их старый учитель естествознания, и короба с травами, кореньями, семенами и листьями, и кости, и когти, и черепа, и ещё неведомо что.

— Спать будешь здесь. — Старшая привела Молли в маленькую, тесную комнатушку с низким окном, очень похожую на ту, что служила Молли приютом в доме Вольховны Средней. Здесь тоже имелся набитый сеном матрас, лоскутное одеяло, короткая лавка да здоровенный сундук с плоской крышкой. В стену вбиты колышки, одежду вешать

Ну и конечно, никакого ватерклозета!

— Вода холодная в колодце. Твоё дело будет натаскать с утра побольше. Горячая у нас сама идёт. Ходить можешь всюду, двери у меня не запираются. Кроме, — она хитро сощурилась, — кроме одной горницы. Вот туда ни ногой, поймаю — так выдеру, что имя своё забудешь.

— Конечно, госпожа Старшая. — Молли решила, что лучше всего будет сделать ещё один книксен, которые, как известно, лишними не бывают.

— Стряпать ты, разумеется, не научена, белоручка? — испытующе воззрилась на Молли старуха.

— Нет, госпожа Старшая. Виновата… — понурилась та.

— Как есть белоручка, — фыркнула хозяйка двора. — И этому тебя, выходит, тоже учить придётся?

Молли втянула голову в плечи — готовка, почитаемая обязательной к изучению любой «истинной леди», дабы её «не обманывала прислуга», была для неё мученической мукой и кромешным адом.

— В-виновата… — только и выдавила она.

— Ничего. Освоишь, — махнула рукой Старшая. — Значит, кухарить станешь тоже. Потом уборка. Полы мыть надо. Это–то хоть умеешь?!

Молли никогда в жизни не доводилось мыть полы. Этим занималась Фанни, это не занятие для юной леди…

— Сроду не видывала таких белоручек, — только покачала головой Старшая. — Ну, коли так, должна будешь в магии немалое усердие с успехами явить, чтобы корма- кров оправдались!

— Так я ж… мы же… вулкан как бы…

— Ха! А ты, оказывается, цену себе знаешь, yegoza yegozovna! То есть, поскольку тебе нашу цепь замыкать, решила ты, что буду я тут перед тобой мелким бесом рассыпаться? — Старшая вдруг очутилась рядом и крепко ухватила Молли за ухо по–настоящему стальной хваткой.

Льдистые глаза старой ведьмы оказались близко–близко, совсем близко. Блеснули кривые жёлтые зубы.

— Запомни, девочка, — очень тихо, очень спокойно и очень, очень страшно сказала Старшая, — цена нам всем здесь — фартинг в базарный день, если по–твоему выражаться. Магия всех сожрёт, и тебя, и меня, и всех. Станешь гордость свою показывать, станешь себя вперёд дела ценить, капризы пестовать — хоть все розги я о тебя изломаю, толку не будет. Ученица наставнице не просто доверяет — верит от и… и до самой бесконечности.

Молли не боялась госпожи директрисы, не боялась учительниц, и единственное, что пугало её раньше, — это Особый Департамент. Но тут душа у неё ушла в пятки прямо–таки по–заячьи.

— Простите, госпожа Старшая… Я больше не буду… — вырвалось у неё совершенно детское.

— Не будешь, не будешь, — кивнула ведьма. — А чтобы крепче запомнила — давай–ка ума я тебе прибавлю… через задние ворота.

— И–и–и!

— Не верещи, — деловито заявила Старшая, засучивая просторные коричневые рукава. — Ничего с тобой не сделается. Я, дорогая, уже убедилась — как по заднице ученицу приложишь, все уроки куда лучше в голове укладываются.

— И–и–и!..

— Не визжи. Я за тебя и не бралась ещё как следует…

— …десять! — отпустила последний шлепок Старшая. — Всё поняла, Молли Блэкуотер?

— Д–да–а… — хлюпнула Молли носом. Было не то чтобы очень больно, но донельзя обидно.

— Ломай себя, ломай, — проницательно бросила Старшая. — Я тебе говорила уже, кто мы все есть. Слуги земли. А магия — наш инструмент, как и сами мы. Коль не поймёшь, коль свои обиды и обидки лелеять станешь — ничего из тебя не выйдет. Это, Молли, считай, твой первый настоящий урок — начнёшь на меня злобу копить иль нет? Потому как если б и не отшлёпала я тебя сейчас — ты б нашла, за что на меня взъесться. Учёба — дело тяжкое, а времени у нас мало, да и ваши, не в обиду тебе будь сказано, с перевала на север прут. Того и гляди наши за мной пошлют. Знают, что нельзя, что другие у меня дела, — а могут, коль совсем скверно там у них обернётся. Вот и решай, Молли Блэкуотер, что делать станешь — гордость свою пестовать аль дело делать. Нос вытри, красавица.

Хлюп–хлюп–хлюп.

— Идём, — как ни в чём не бывало продолжила Старшая. — Дом тебе ещё не весь показала. Самое–то интересное у меня в подвалах…

Часть подвалов была просто подвалами — тёмными, сухими, чистыми и скучно–упорядоченными. С бесчисленными сундуками, полками, протянутыми от стены до стены шнурами, где висели какие–то шкурки вперемешку с костями, черепами и пучками пахучих трав.

Бок о бок неслышными тенями в темноте проскочили кот Vasilii и кошка Ди, похоже, нашедшие друг друга и тем премного довольные. Старшая толкнула низкую дверцу, такую низкую, что и ей, и Молли пришлось согнуться в три погибели.

Сухой щелчок старушечьих пальцев, и по углам сами собой засветились масляные лампы.

На первый взгляд казалось, что это обычная ведьмина мастерская — тоже теснились на столах вдоль стен склянки, бутыли и прочая посуда, так же вились трубки и змеевики, наготове стояли горелки.

— Что здесь другое? — отрывисто спросила ведьма. — Глазами не лупай, маломерка! Не ими здесь смотреть надо! Зажмурься, да покрепче! И мысли отпускай, отпускай, тесно им у тебя всё время на привязи!..

Молли послушно зажмурилась.

«Отпусти мысли!..» — легко сказать, да трудно сделать.

Сильные крючковатые пальцы крепко взяли её за плечи.

— Распусти, — последовал приказ. — Сжалась, ну точно твой ёж. Распусти, легче станет. Распусти и слушай.

Распусти и слушай… Чего тут слушать — как кровь в ушах шумит? Как мыши где–то шебуршатся?

Нет, что–то ещё. На самой грани слуха, тихое–тихое, неразличимое, но точно, точно присутствующее.

Что–то живое крылось здесь, в мягком полумраке. Живое, словно бы спящее. Но где? Подвал казался пустым.

Старуха терпеливо ждала, не снимая жёсткие пальцы с плеч Молли.

Живое шевельнулось. Где–то близко… и далеко.

«Кто ты?» — уловила Молли вопрос. Задали его не словами, не как с ней разговаривали Младшая или Средняя. Он возник сам собой, целиком, как возникает понимание.

«Молли, — постаралась мысленно ответить она, точно так же посылая не слово, проговариваемое без слов, но целиком себя. — Я, Молли Блэку отер, девочка из Норд—Йорка, бежавшая…»

«Понятно, — возник такой же ответ. — Страшен твой дар, Молли Блэкуотер. Беды летят за тобой по следам. Но ты справишься. А мы поможем. Теперь же ступай, слушай Старшую, она тобой управит».

И живое, тайное словно повернулось к ней спиною, исчезая в неведомой глубине.

— Молодец, — услыхала Молли.

Старая ведьма улыбалась во все свои тридцать два — или сколько их там у неё осталось? — зуба.

— Молодец, — повторила она. — Услышала, распознала, дотянулась.

— Госпожа Старшая… а что это? Кто это? С кем я говорила?

Ведьма ухмыльнулась.

— Много кто живёт в наших лесах, дева. Много кто — под горами. Все они — верные друзья наши. Тебе нужно уметь их слушать. Ты — смогла. Молодец.

— А… если б не смогла? — замирая, пролепетала Молли.

— Выдрала б тебя, как sidorovu козу!

— К-какую козу?..

— Козу некоего Сидора.

— Какого Сидора? Он что, с ней как–то по–особенному плохо обращался?

— Неважно! — отмахнулась ведьма. — Ты услышала, и это главное. Идём теперь наверх.

— А там я б их разве не услыхала?

— Ну горазда ты спрашивать, маломерка! Нет, не услыхала б скорее всего. Тут особая комната. Для такого зова открытая. Пошли теперь дальше…

Поскольку старая ведьма пока что не гневалась на вопросы, Молли осмелела.

— Госпожа Старшая! А ещё можно спросить? Можно- можно–можно?

— Можно, непоседа. Чего тебе?

— Та комната, куда ходить нельзя…

— Про неё и говорить не будем, — отрезала старуха. — Меньше соблазна. Ну, идём, покажу тебе теперь, где сама обретаюсь.

— А… а можно туда заходить?

— Постучав! — усмехнулась Старшая. — Я же сказала, всюду ходить можешь, кроме только лишь той комнаты. Всё должна знать — вдруг за хозяйку придётся остаться?

…Комнаты Старшей ничем не отличались от остального дома. Те же повсеместные пучки сухих трав (кажется, что старуха задалась целью увешать ими всё свободное пространство), тяжёлые сундуки с могучими замками, а ещё, а ещё…

— Миледи! Бесчеловечно и бессердечно было с вашей стороны не представить мне эту юную мисс! — с оттенком недовольства заявил хорошо поставленный мужской голос на отменном имперском, с настоящим столичным прононсом.

Молли остолбенела. Старуха же ухмыльнулась, выкатив из–за сундуков что–то вроде столика на колесиках, где на серебряном поддоне помещалась…

Голова. Голова импозантного холёного мужчины средних лет с роскошными, тщательно расчёсанными усами, с моноклем в глазу, с аккуратно собранными сзади в элегантный хвост благородно–седыми волосами. Шея охвачена тёмно–синим воротником парадной офицерской формы, алые петлицы с золотыми дубовыми листьями. Породистый нос с лёгкой горбинкой, кустистые брови, тонкий белый шрам через левую скулу.

Старуха усмехалась, явно довольная произведённым эффектом.

— Мисс Блэкуотер, позвольте вам представить лорда Вильяма Хастингс—Басса, семнадцатого графа Хастингско- го, генерал–майора, командующего Горным корпусом Её Величества.

— Мой лорд… — пролепетала Молли, и ноги её сами собой согнулись, делая книксен.

— Мой бог, миледи! Что здесь делает моя соотечественница? — Лорд Вильям–и–всё–прочее вскинул брови. Монокль выпал, повисая на шёлковом шнурочке; Старшая мгновенно подхватила его, аккуратно и не без известной заботливости водружая на место.

— Благодарю, миледи. Позволено ли будет мне узнать, как вас зовут, дитя моё?.. И обращайтесь ко мне просто — лорд Вильям.

— М-молли, лорд Вильям. Молли Блэкуотер. Из Норд- Йорка.

— Блэкуотер? Погодите, уж не дочь ли вы достойнейшего джентльмена, доктора Джона Каспера Блэкуотера? Он служил под моей командой…

— Да, мой лорд. Я имею честь быть его дочерью, — вбитые в подсознание, заученные фразы сами приходили на ум.

— Невероятно. Немыслимо. — Голова проделала сложное движение бровями, долженствующее изображать крайнюю степень изумления. — Но, ради всего святого, как вы здесь очутились?

— Долгая история, дорогой мой, — неожиданно почти промурлыкала Старшая. — Не сомневаюсь, Молли её вам поведает. А сейчас она под моим попечением.

— Ох, миледи, могу лишь надеяться, что она здесь не для того, чтобы составить мне компанию на другом серебряном подносе! — с укоризной заявил достославный граф.

— Помилуйте, дорогой мой, ну о чём вы! Будто не помните, как сами тут очутились! — сдвинула брови Старшая, но Молли готова была поклясться, что это не более чем игра.

— Как не помнить, — слегка вздохнул почтенный лорд. — Видите ли, мисс, меня в некотором смысле… э–э–э… разорвало на куски. Дефект снаряда, да, мисс, дефект…

— Вас, дорогой, и впрямь разорвало, — перебила Старшая. — Что я сделала после этого, было единственным выходом.

— Верно, — печально заявил лорд Вильям. — Но, миледи, хоть я и признателен вам за моё собственное спасение, но корю, корю за всех остальных моих собратьев по оружию, весьма немилосердно водружённых вами на частокол!

— Ах, мой дорогой, оставьте, — отмахнулась Старшая. — Не явились бы они в наши горы — остались бы целы.

— Быть может, милосерднее было б дать им умереть, с честью отойдя к Господу…

— Может, может, голубчик мой, — почти нежно проговорила Старшая, беря с подноса деревянный гребень и без особой нужды проводя им по волосам доблестного генерал–майора. — А я так скажу, пускай–ка посидят, о делах своих скорбных подумают… Я ж кого ни попадя себе на кол не сажаю!

— Знаю, моя госпожа, знаю, и всё равно не могу до сих пор поверить, что такая почтенная леди предаётся столь кошмарным и жестоким занятиям!..

— Ты, господин мой Вильям, меня не учи!..

— Но, миледи, если все остальные дрожат пред вашим ужасным искусством, кто ж донесёт до вас слово правды? Ибо мне ведомо, что сердце ваше вовсе не столь черно, как вы сами желаете сие представить! Даже это бедное дитя, как я смотрю, уже запугано вами!

— Это дитя само кого хочешь запутает, болезный мой, — ухмыльнулась ведьма. — Она…

— Нет–нет–нет, — поспешно сказал лорд Вильям. — И слушать не хочу, дорогая моя, и слушать не хочу! Бедняжку наверняка похитили из родного города, коварством и обманом заманив в дремучую чащу, где набежали чудовища страшные, схватили ребёнка несчастного… подвластные вам ужасные звери доставили её сюда, в ваш дом, полный кошмаров, каковые способны отправить на тот свет и крепкого мужчину!

Молли прикусила губу, стараясь не рассмеяться. «Прикрывать рот ладонью — крайне, крайне невоспитанно, мисс!» — не уставали повторять в школе. Только если на руке формальная белая перчатка, а общество дало «весомый повод скромной молодой леди испытывать смущение».

— Вижу, вижу, выискался у неё защитничек… — Старшая ухмылялась, показывая жёлтые зубы, но почему–то сейчас это не казалось ни страшным, ни уродливым. — Теперь, любезный мой лорд, будет тебе ещё с кем поговорить. А ты, yegoza, будешь в свой черед волосы лорду Вильяму расчёсывать.

— И усы, миледи, не забудьте про усы!

— И усы, конечно же. Ты разве ж дашь о них забыть!..

— Счастлив свести знакомство с дочерью столь достойного джентльмена, — напыщенно проговорил лорд Вильям, сделав попытку изобразить бровями, щеками и даже ушами нечто вроде вежливого поклона.

Молли вновь проделала книксен.

— Весьма польщена, лорд Вильям…

— Смотри, yegoza yegozovna, гребни вот тут. Щёточка для усов вот тут. Ножницы… пинцет… мазь для формы…

— Но, мисс, я всё равно жду вашего рассказа! — напомнил лорд. — Вы должны были пережить поистине невероятные приключения!..

Молли невольно опустила голову. Да, приключения… Разговор с пропавшим Сэмми на старом маяке, пленные Rooskies, Всеслав, кошка Диана, бегство… Бронепоезд «Геркулес», мисс Барбара, а потом — оборотни, Волка, Вольховна Младшая, путь за перевал, госпожа Средняя, front, схватка и её огненный молот, разящий паровые ползуны Королевства…

Нет, не станет рассказывать она об этом любезному лорду Вильяму. Разве что с очень, очень большими изъятиями.

— Конечно, мой лорд. Но только если госпожа наша хозяйка даст мне разрешение и отпустит!

— Какая прекрасно воспитанная мисс! — умилился лорд. — Разумеется, миледи надлежит слушаться, ибо здесь мы все в её власти, за пределы которой я даже боюсь заглядывать!..

…Простившись со словоохотливым лордом, Молли послушно семенила за Старшей, показывавшей ей всё новые комнаты, где, в общем, было одно и то же — травы, коренья, банки, склянки, сундуки, домотканые половики и лоскутные одеяла. Откуда–то появились кот Vasilii с кошкой Дианой, выглядевшие уже друзьями не разлей вода.

Старуха остановилась около неприметной низкой двери. В отличие от других, её во всех направлениях пересекали широкие полосы воронёного железа.

— Вот сюда, — ткнула пальцем ведьма, — тебе заходить ни в коем случае нельзя. Поймаю — шкуру спущу!

Так, что дознаватели Особого Департамента покажутся тихими, скромными и ласковыми монашками. Всё поняла, непоседа?

— Да, госпожа Старшая. — Молли опустила глаза.

— То–то же, — проворчала ведьма, окидывая ученицу проницательным взором. — Ключ от неё не ищи, он всегда у меня. Остальные все — на гвозде связка, там, в передней горнице. Ходи всюду, где хочешь! — повторила она, поднимая узловатый кривой палец.

— Да, госпожа Старшая.

Потом она лежала под лоскутным одеялом в своей комнатке, рядом уютно мурлыкала сытая и довольная Ди, а вокруг засыпал дом Старшей.

Глава 7

И слышалось это совершенно не так, как у двух её младших сестёр. Поскрипывало, похрустывало, постанывало, чуть подвывало — это уж как водится; кто–то мелко переступал, прохаживался туда–сюда над головой; чудилось, что совсем рядом переговариваются визгливо–тоненькие голоски, но нельзя было ни разобрать слов, ни понять, откуда идёт звук.

Из дома словно уходило что–то огромное, бесформенное, отодвигалось вдаль, а место его занимало другое, столь же огромное и бесформенное, но тёмное, многоглазое, пристальное.

Ночное.

Ночь глядела на Молли со всех сторон, словно оценивала — сдюжит? Или нет?

В углу завозилась какая–то лохматая фигурка, ростом, наверное, Молли до колена. Старческий голос что–то сердито прошамкал на языке Rooskies, раздалось шарканье веника по доскам.

Молли натянула одеяло на голову.

Ничего не бойся. Ничего не бойся. Это просто испытание, это просто слуги Старшей. Не бойся. Магия сильна в тебе, сильна здесь, спи, беглянка, спи, Молли Блэкуотер…

Последние слова произносила уже явно не она сама.

Так началась жизнь Молли в доме Старшей. Она не знала, что творится вокруг, что делается на перевале, что ожидало тот городок, где целительствовала Средняя. Госпожа Старшая об этом не говорила.

— Не наше это дело, — отрезала она, когда на следующий день за скудным завтраком — кусок ржаного хлеба да кружка холодной воды — Молли спросила о войне. — Когда нашим сделается, тогда и думать станем. А пока что мне тебя учить нужно! Потому как огонь подземный, коль взбесится, больше бед натворит, чем весь Горный корпус! И ты про то думать должна, а об остальном Волка с Всеславом позаботятся. Да и Младшенькая моя уже наверняка где–то там. Поняла? — И Старшая для внушительности потрясла прямо перед носом Молли сухеньким кулачком.

— Значит, что с тобой Вольховна Средняя делала? Что- что? Руку на локоть, ладонь выставить? Тьфу, глупая! Хорошая у меня сестра средняя, добрая, мимо беды людской не пройдёт, последнее отдаст, но с магией… — Госпожа Старшая досадливо потрясла головой. — Как затвердила в детстве, так и по сию пору длит. Уж я ругала её, ругала, бранила всячески… А толку чуть. «Руку на локоть!» — передразнила она сестру. — Тут не «рука» нужна…

Она резко вскочила, проковыляла к окну, резко распахнула рамы. Холодный ветер ворвался внутрь, кошка Ди, мирно дремавшая на половике, зашипела и вскочила.

— Сюда вставай. Сюда, сюда, к окну. Не жмурься! — шлепок. — Не ёжься! Разожмись!

Легко сказать — разожмись, когда прямо по щекам хлещут ледяные порывы. Жёсткие, словно сучки, пальцы Старшей впились Молли в плечи, заставляя расслабиться туго стянувшиеся мышцы.

— Ветер–ветер, — нараспев вдруг проговорила старая ведьма. — Veter–vetrilo! Пей его, Молли, в себя вбирай! Раскройся ему! Не дрожи!

И вновь жёсткие пальцы, бегущие вниз от плеч Молли к локтям и кистям, унимая дрожь.

Молли, как могла, постаралась «не дрожать». Ледяной ветер дул в лицо, но руки Старшей казались сейчас раскалёнными.

— Тебе не ладонь подставлять надо, ты вся сама по себе — «ладонь», — ворчливо продолжала ведьма. — Ветер вбирай! Раскрывайся! Пропускай через себя! Холода нет! Только сила!

И никакого «тепла в пальцах».

— Ты сама «тепло», — словно услыхала старуха.

Ветер с разбегу ударялся о грудь, жёсткие струи обдирали щёки, но холод и впрямь исчезал. Где–то под сердцем у Молли взаправду рождалось тепло, схожее с тем, которому учила госпожа Средняя, но куда, куда могущественнее.

Оно было частью её. Оно жило в крови, бежало по жилам. И сейчас ветер помогал ему выбраться на свободу.

Уже сама по себе, Молли вытянула руку, как зачарованная. От плеча вниз струился огненный жар, пылали локоть, запястье, вся ладонь обратилась словно в один сплошной ожог, и это было больно; но боль, как ни странно, Молли больше не пугала. Напротив, она обещала могущество. Возможность делать, свершать, разить и защищать.

«Отпускай птицу» — так говорила госпожа Средняя. Тогда Молли едва справилась, не умея дать свободу обретённой силе, теперь же в её объятиях рождалось нечто много, много большее, хотя тоже прекрасное и крылатое…

— Zhar—Ptitza, — вдруг услыхала она шёпот Старшей. — Firebird…

И в тот же миг Молли увидала себя словно со стороны — она стоит у открытого окна, а на руках у неё, словно кошка Ди, привольно разлеглось дивное, сказочное существо, огнистые перья, блистающие золотым, оранжевым, рубиновым; вот дрогнули, разворачиваясь, роскошные крылья.

«Я готова», — услыхала Молли.

Повернулась увенчанная высоким хохолком точёная головка, глянул на Молли тёмно–агатовый глаз.

«Лети, Огненная! Лети! Со всей силой моей!» Молли казалось, она сейчас воспарит сама, следом за своим творением.

— Ты что?! — взвыла Старшая, и Молли и впрямь едва не полетела — от сильнейшего шлепка пониже спины. — Жар—Птица — она ж весь лес спалит, с твоей–то мощью!..

Уже готовое расправить крылья огненное создание сжалось, потускнело, приугасло. Молли только и могла, что захлопать глазами.

— Рехнулась — всю силу ей отдавать! — бушевала Старшая. Молли ощутила короткие, болезненные толчки, Жар—Птицу словно осторожно, аккуратно закутывали в полотнища серого тумана.

«Прости меня, Огненная…» — только и смогла выдохнуть Молли.

— Вот теперь отпускай! — скомандовала Старшая.

«Отпускай…» — прошептала Жар—Птица.

И Молли отпустила.

Существо, сотканное из её собственных жара и пламени, мягко покинуло её руки, воспарило над крышами, пронеслось над частоколом — головы дружно завопили ей вслед что–то паническое — и скрылось.

Ненадолго.

Миг спустя лысый холм, щетинившийся серыми зубами древних скал, обратился в самый настоящий факел. Фонтаны пламени взметнулись к небесам, золотые, алые, багровые, лимонные, даже серебристые — и под ногами Молли ощутимо вздрогнул пол.

— Уф-ф, — выдохнула Старшая. Молли хотела было повернуться, но голова закружилась, ноги подкосились, наваливалась жуткая слабость.

Старая ведьма проворно и ловко подхватила её под руку, другая ладонь Старшей легла Молли на лоб. Ладонь сухая, тёплая и очень, очень сильная.

— Жар—Птицу сотворить — сильна, сильна ты, Молли Блэкуотер. Да только знай, огонь — он всегда огонь. Жечь ему надо, полыхать, палить, в золу обращать. Красива Жар- Птица, огненная вольница, но коль себя не сдержишь — и вокруг всё спалишь, и сама сгоришь. И эхо твоё кой–что побеспокоить может.

— Я сама тебя не предупредила, — продолжала ведьма, — поэтому берёзовой кашей за это, так уж и быть, потчевать не буду. Сегодня! — наставительно подняла она палец. — Если в следующий раз такое учинишь — выдеру, так и знай.

— Г-госпожа Старшая… A Zhar—Ptitza, — Молли постаралась воспроизвести слова чужого языка как можно точнее, — она кто? Или что? И… та, что от меня взлетела… которую я отпустила… она что ж, погибла? Нет её больше?

— Девчонка, — пренебрежительно фыркнула Старшая. — Жар—Птица — она из Древних, одна из тех, кто наши края хранит, леса, пажити, пашни. То, что ты видела, — её отражение. Дала Жар—Птица тебе на себя полюбоваться, скучно ей без дела, полетать тянет, силушку явить, огонь на волю выпустить. Ничего с ней не случилось. Сила твоя выход нашла, пламенем обернулась — хм, хорошо же удаются тебе огненные чары, Молли Блэкуотер, — а Жар- Птица сама целехонька. Ну, не гнутся колени больше?

Молли покрутила головой.

— Тогда дальше давай! — требовательно бросила Старшая. — Ветер в себя принимай, через тепло тучею оборачивай!..

Здесь, однако, Молли ждало разочарование. Так легко и словно бы сами собой получающиеся заклятия пламени сменились магией воды и воздуха, медленной, тягучей и, по мнению Молли, скучной.

Ей никак не удавалось заставить воздух сгуститься, насытить его влагой. Тепло даром истекало сквозь ладони, на пальцах начинали плясать язычки пламени. Старшая следила за всем этим, поджимая губы, потом принялась объяснять.

— Не суетись, toropyga, не рвись никуда, pospeshaika. Огонь — он скор, жаден, быстр. Вода медленно течёт в ключах да в ручейках, потом лишь силу набирает, прежде чем водопадами рушиться станет.

— Не получается, госпожа Старшая… огнём всё утекает…

— Потому что торопишься, скорей–скорей хочешь, терпения нет. — Старшая скрестила руки на груди. — Ещё раз давай. Забудешь, что я тебе говорила, — выдеру!

— Как сидорову козу? — выпалила Молли, прежде чем сообразила, что несёт.

— Ха! — ухмыльнулась Старшая. — Дерзишь, девочка? Это тебе в пяток лишних шлепков обойдётся. Ну, чего замерла? Делай давай!..

Огонь в ладонях зашипел, угасая, что–то серое начало было сгущаться меж рук Молли… и вдруг исчезло в единый миг, полыхнув невесомым голубоватым пламенем. Вверх, к плечам промчалась волна боли, острой, словно в больной зуб ткнули иголкой. Молли дёрнулась и замычала.

— Я тебе что говорила? — нахмурилась Старшая. — Заспешила, засуетилась. Не сосредотачиваешься. Вот и полыхает всё. Больно, да?

Молли кивнула, закусив губу. В глазах стояли слёзы. Было больно — и боль сама была холодная, неприятная…

— Ещё раз! — рыкнула ведьма. — Здесь главное увидеть тучу и самой ею сделаться. Почему Жар—Птица сама к тебе на руки пошла? Потому что ты огнём себя чувствуешь. Теперь то же самое с водой да с тучей!..

…Но Молли опять заспешила. И на сей раз меж ладонями не появилось даже намёка на облачко.

— Не стараешься! — грянула Старшая. — А ну, сюда иди! Берёзовой каши пора пришла!..

Молли прикусила губу, потому что госпожа Старшая в руках держала широкий ремень самого устрашающего вида.

— И пять лишних шлепков, — хладнокровно заявила ведьма, указывая Молли на лавку — Считать будешь вслух, громко!.. Собьёшься — сначала начнём!..

* * *

— Спасибо, дитя моё. Прекрасная причёска. И усы!.. Вы прямо мастерица, мисс Молли. Какие кончики!.. Прямо как в лучшие дни. Был у нас в одном полку, мисс Молли, брадобрей Джангар Сингх, вот уж кто умел усы мои и расчесать, и подбрить, и завить!..

— Спасибо, лорд Вильям. — Молли укладывала в ящичек все бритвенно–парикмахерские принадлежности достойного графа.

— Да–да–да, так вот, вы, дитя моё, ничуть ему не уступаете!

— Спасибо, мой лорд, вы очень добры. — Молли сделала книксен.

— Нет–нет, дитя моё, это вы очень добры!.. Я слышал, вчера миледи, э–э–э, вас наказывали?

Молли покраснела. Сегодня она весь день не могла присесть.

— Госпожа Старшая была недовольна моим старанием.

— Ничего! — жизнерадостно заявила голова господина генерал–майора. — Миледи только хочет казаться страшной и грозной. А в душе — милейшая женщина! Милейшая! А какие у нее pelmeni, м–м–м, объедение!

— Простите, мой лорд, но как же?..

— Ах, дитя моё, миледи действительно могущественна, признаю, признаю. Она устроила так, что я могу вкушать пищу! Одна из немногих радостей, мне доступных, но зато какая! — с энтузиазмом закончил славный граф. — И как же жаль, что у нас в Королевстве к магии совсем иное отношение! Вот и ты, дитя моё, наверняка ж оказалась тут после того, как за тобой явились из Особого Департамента—Молли кивнула, благоразумно решив не вдаваться в подробности.

— Вот–вот! — вскинул брови — за неимением рук — лорд Вильям. — Они боятся магии, не понимают её… хотя случаи самовозгораний и даже тяжких последствий имелись, признаю… но перегнули палку, перегнули явно!

Лорду очень хотелось поговорить.

Молли, как велела госпожа Старшая, подкатила столик с головой к окну. Яркое зимнее солнце, блистающий снег, уходящие вдаль ряды могучих дерев; граф подвигал мышцами, ловко сам поправил монокль, вгляделся.

— Спасибо, дитя моё. Здесь прекрасно, не правда ли? Но, мисс Молли, отчего же ты не расскажешь мне свою историю? Право же, развлечений у меня тут совсем немного. Миледи не получает столичных газет, и книги у неё все не на имперском!

— Так вы уже всё сами знаете, мой лорд. — Молли помнила строгие наставления госпожи Старшей. Да-а, ремень как–то очень способствует запоминанию… — За мной пришли из Особого Департамента. Я убежала. И… бежала куда глаза глядят. Наткнулась на Rooskies. Оказалась здесь, у миледи. Вот и вся история.

— Ну–ну–ну, юная моя леди, что за лапидарность? Я жажду подробностей!

Молли вздохнула про себя. Госпожа Старшая была очень, очень конкретна в своих указаниях.

И она принялась рассказывать, в общем, не сильно кривя душой, но выпуская большие куски повествования. Говорила, как бежала из Норд—Йорка, как покинула город «на одном из поездов», «прицепилась к вагону». Как ехала неведомо куда, просто подальше от города и департаментских. Как потом «свалилась в снег» на дальнем разъезде, «названия не запомнила». Как её обнаружил секрет Rooskies, как доставил за Перевал…

— За Перевал, — задумчиво проронил лорд, — а что там сейчас делается, дитя моё?

И вновь пришлось вспомнить инструкции Старшей.

Как бы ни тревожилась Молли и за Младшую, и за Среднюю, и, конечно, за Волку со Всеславом, говорить что бы то ни было о войне было нельзя.

— Ничего особенного, лорд Вильям. Горные стрелки стоят на подступах.

— Ждут весны, — с неожиданной досадой проворчал граф. — Весной начнут…

Он ошибался, но госпожа Старшая почему–то не хотела, чтобы он об этом знал.

— Что именно начнут, лорд Вильям?

— Начнут наступать, — недовольно буркнул тот. — Пойдут от Перевала вниз; глупцы! Сколько погибнет и храбрых солдат, и доблестных офицеров…

«И тех, кто живёт в лесах», — добавила про себя Молли, но достойный лорд об этом подумать уже, наверное, не мог органически.

— Вы думаете, Rooskies такие сильные?..

— Думаю?! Моя юная леди, я даже не то что в этом уверен, я это знаю! Посмотрите вокруг — головы мужественных слуг Короны, надетые на колья, посмотрите на меня — наша хозяйка одна стоит целого Горного корпуса, а может, и больше! А у нас, в Военном Департаменте, в Адмиралтействе — сплошная самоуспокоенность! Мол, что могут эти варвары, достаточно будет одной дивизии, чтобы пройти до Ледяного круга! Какая дивизия, не хватит и трёх таких корпусов, как мой Горный!..

Усы лорда грозно встопорщились, глаза засверкали.

— Впрочем, прошу простить, мисс Молли. Вам, конечно, эти материи глубоко неинтересны.

— О нет, что вы, лорд Вильям, как раз наоборот!..

— Ах, вы очень добры, дитя моё. Чем ещё может развлечься лишившийся тела генерал, как не разговорами о политике или войне? Простите, юная леди, если речи мои вас утомят…

И лорд действительно пустился в длиннейшие рассуждения о горных егерях и мобильных гаубицах, митральезах и скорострельных орудиях, о преимуществах мониторов при огневой поддержке войск и так далее, и тому подобное.

Как ни странно, Молли не заснула и даже не заскучала, потому что господин генерал, увлёкшись, говорил живо, ярко, с напором, точно стоя на кафедре Королевского военного университета.

— Я видела, как возвращался «Канонир», — неожиданно для самой себя вставила Молли, когда достойный граф сделал паузу. — Мы… с приятелем… сидели на старом маяке…

— О-о, дитя, вам известен «Канонир»?

— И не только, все его систершипы — «Фейервер- кер», он тоже в Норд—Йорке стоит, «Ганнер[23]» с «Бомбардиром», они на западе, в Уэббинге… тяжёлый монитор береговой обороны, водоизмещение… паровые машины тройного расширения… мощность… скорость… бронирование главного пояса… артиллерия… — Она по привычке принялась бомбардировать собеседника цифрами — тысячами тонн, тысячами лошадиных сил, узлами, дюймами, калибрами и прочим.

Брови графа поползли вверх.

— Впервые встречаю девочку, что знала бы такие подробности!

— Я люблю корабли, — призналась Молли. — И бронепоезда. И паровые машины. И…

— И они выгнали вас из Норд—Йорка, — вздохнул граф. — Бедное, несчастное наше Королевство! Её Величество, конечно же, обманывают. Rooskies держатся против нас только и исключительно потому, что владеют магией! У нас же магию боятся и ненавидят! Не могу понять, почему… многие высокорождённые пэры из Палаты лордов поражены непонятной ненавистью к ней… требуют отыскания и изоляции всех носителей, называют это «аб- нормальностью»…

— Лорд Вильям… — Молли набралась смелости, — а что случается с тем, кого… кого перемещают в другие места, если в их семье кто–то оказался… заражён…

Граф фыркнул.

— Ещё одна глупость Особого Департамента. Хватают целые семьи, отправляют на юг… Буду с вами откровенен, юная леди, вы, я вижу, храбры и стойки, раз оказались тут, у миледи Старшей. Ничего хорошего там, на юге, их не ждёт. Взрослых определяют на поселение у фермеров, трудиться бесплатно. Детей в работные дома… а вот что случается с теми, у кого дар магии, мисс Молли, даже я не знаю. Пропадают в недрах Особого Департамента.

— А почему детей в работные дома, мой лорд? Их что же… забирают от мамы и папы?

— Забирают, — грустно потупился граф Вильям. — Я слышал от департаментских, что якобы при этом меньше шансов проявления магических способностей, если, скажем, они имелись у кого–то из родителей… Ужасно, юная моя леди, просто ужасно! Нам надо поучиться у Rooskies, они–то, как доказывает пример миледи Старшей, умеют подчинять себе магию. Впрочем, они себе всё подчиняют.

— Лорд Вильям… — робко начала Молли, но старый граф не слушал, оседлав, похоже, своего любимого конька.

— Пэры, которые убедили Её Величество в необходимости Особого Департамента, — чем они думали? Зачем эти жестокости? Ну, хорошо, сперва не знали, не понимали, что такое магия, но потом–то, когда столкнулись с Rooskies, когда стало ясно, что держатся они только магией, только чародейством? У них ведь даже винтовок не было, когда мы с ними встретились к югу от Карн Дреда! Теперь, правда, уже есть… Но всё равно! Почему нельзя было научиться? А уж потом лезть за Перевал! Во всеоружии!

Молли так и подмывало сказать, что Королевство уже перебралось за Перевал. Что оно уже марширует по загорью. И что она, Молли, хоть и вроде как подданная Её Величества, но, когда дошло до боя, без колебаний ввязалась в драку на стороне Rooskies, о чём, как ни странно, ничуточки не жалеет.

Это оказалось новостью для неё самой. Как же так — тогда она делала выбор в горячке боя, не думая, лишь чувствуя, что поступает по справедливости, по настоящей, глубинной правде. По совести. В тот момент она не могла поступить иначе.

Но и когда бой кончился — не пожалела.

Не пожалела о тяжком выборе, о том, что пошла против своих.

Да, её так и распирало от желания поделиться новостями с достойным лордом; к счастью, Молли всякий раз вовремя вспоминала о госпоже Старшей.

А милорд граф несся во весь опор, рассуждая о «магокомандах», что должны «разведывать пути», об «ударных отрядах», что прорвутся в глубокий тыл Rooskies; и всё это безо всяких бронепоездов, без тяжёлой артиллерии, без паровых ползунов…

Молли вдруг ощутила острое желание взять от печки тяжёлый ukhvat. Подцепить достойного графа под ушами, словно госпожа Старшая — полный горшок из устья, и пару–тройку раз макнуть в кадушку с каким–нибудь особо едким снадобьем, вышедшим из–под рук хозяйки.

— О–о–ох, — наконец вздохнул господин генерал. — Простите, дитя моё, я вас совсем заговорил. Но скажите, вы ведь учитесь у миледи?

— Да, мой лорд. Учусь.

— И… — Щёки графа слегка порозовели. Магия госпожи Старшей поистине творила чудеса. — И как же это — владеть магией? Признаться, дитя, меня всегда это, м–м–м, весьма занимало. Что вы чувствуете? Что ощущаете?

— Ничего не ощущаю, лорд Вильям. Я простая девочка. Только вот могу иногда…

— Что? — жадно спросил лорд, и язык его облизнул губы.

— Ничего особенного, лорд Вильям. Я ж только начала.

— Ну а та самая магия? Что она такое? Где она? Откуда берется? Как вы её чуете, дитя?

— Тепло в пальцах, мой лорд. Я подставляю руку под невидимое, и… пальцы теплеют. Я могу потом это выпустить. Как птицу из клетки.

— Как интересно! — Лорд вновь шевельнул ушами. — Магия отделяется, выходит на свободу… а откуда ж она берется в вас, мисс Молли?

Та лишь развела руками.

— Она просто есть, мой лорд.

— Хм-м, — протянул тот разочарованно. — А я так надеялся, что вы, мисс Молли, дочь просвещённого Королевства, развеете моё незнание…

— Была бы счастлива, мой лорд, но это — как дышать. Что тут объяснишь? Мой папа, он доктор, он бы смог, наверное, а я…

— Ничего! — что делало почтенного графа не совсем уж невыносимым, так это его оптимизм. — Я уверен, моя юная леди, что вы справитесь. Королевство перед вами в большом долгу, но, я не сомневаюсь, когда вы вернётесь и когда кое–какие мои знакомые, — он уронил голос до таинственного шёпота, — кое–какие мои знакомые в Норд- Йорке и в столице услышат ваш рассказ — всё изменится. Вы вернётесь домой не просто как мисс Молли Блэкуотер, но как героиня Империи!..

— О чём рассказываешь, болезный мой? — Госпожа Старшая возникла словно из ниоткуда, стиснув жёсткими пальцами плечо Молли. Но ведьма не сердилась, отнюдь, даже совсем напротив — залихватски и весело подмигнула своей ученице так, чтобы этого не видел достойнейший лорд. — О чём речь ведёшь?

— О, о, миледи! — смутился господин граф. — Я лишь расспрашивал юную мисс Блэкуотер о том, что же такое магия… простите мне моё любопытство, миледи, думаю, вы согласитесь, что для любого просвещённого человека непростительно упускать такой шанс проникнуть глубже к сей сокровенной тайне нашего мира, и я…

— Нет тут никакой тайны, — фыркнула Старшая, кивком указывая Молли на дверь. — Забираю у тебя твою собеседницу. Мы тесто заводим, пельмени будут.

— О! Пельмени! — Граф закатил глаза в предвкушении. — С мясом трёх сортов, конечно же?

— Как же иначе, — усмехнулась госпожа Старшая. — И вареники тоже сделаем. Пировать станем!

— По какому же поводу такое празднество, позволено ли будет узнать, миледи?

— По поводу успехов моей ученицы. Как выдрала её пару разочков, так сразу дела на лад пошли!

— Вы, миледи, прекрасная и удивительная женщина, я вам всегда это говорил, но как вы можете быть настолько жестоки к столь юной и обворожительной мисс?! Нет, я не спорю, телесные наказания, применённые по справедливости и в умеренном количестве, могут пойти на пользу подрастающему поколению, но в данном случае…

— Тебя, болезный, не спросила, — фыркнула ведьма. — Вареники с вишней сделать? Или с заморскими априкотами?

— М–м–м, и с тем, и с другим! — зачастив, выпалил лорд Вильям. — Но априкоты… откуда же…

— Да из ваших краёв, — небрежно объявила Старшая. — Как у нас говорят на fronte — makhnuli ne glyadya.

— Что–что? Простите, миледи, не слишком–то вежливо с вашей стороны вставлять выражения на неизвестном собеседнику языке! — укорил ведьму господин граф.

— Обменялись, не смотря, — ухмыльнулась хозяйка. — У нас так принято. С другом, спутником, товарищем по оружию зачастую меняются первым попавшимся. Нож на нож, скажем. Или пояс. Или…

— Меняются только одинаковым? — неподдельно заинтересовался лорд. — Скажем, револьвер на револьвер? Портсигар на портсигар?

— Нет, — покачала головой ведьма. — В том–то всё и дело. Нет никаких правил. Все стараются, чтобы их подарок был не менее, а более ценным, чем то, что ими получено.

— Но это же нонсенс! — Граф наморщил аристократический нос. — Кто же сам, добровольно будет уменьшать своё благосостояние, отдавая более ценное за менее?

Старшая вздохнула.

— Не смогу тебе объяснить, болезный. Пойдём, Молли, поможешь мне с тестом. Хочу ещё для пирогов поставить.

Молли послушно отправилась следом, попутно пытаясь уразуметь, какое тесто надлежит «ставить» (на что?!) и какое «заводить» (как паровой локомобиль, что ли?).

* * *

— С Жар—Птицей у тебя хорошо получилось, хорошо, не спорю. С облаками и туманами — похуже. А вот с землёй совсем никак не выходит! Что такое, Молли?

Госпожа Старшая стояла, уперев руки в боки.

— Не стараешься? — грозно осведомилась ведьма.

Молли поёжилась, а ладони против её собственной воли прикрыли места пониже спины. Пресловутой берёзовой кашей Старшая не злоупотребляла, но и спуску не давала. Пуще всего виноваты у неё были рассеянность и леность. Вот тут Молли влетало по первое число. Как ни странно, на старую колдунью она не злилась.

— Про войну с тобой говорить не буду, — сурово продолжала старуха, — хотя ползёт Королевство вперёд, медленно, но ползёт! Сёстры мои делают что могут, но… — Она скорчила недовольную гримасу. — Но! Одним словом, именно что «но»! Не могут без меня, casatiki…

— Госпожа Старшая… а… Волка как? И… и… — Она мучительно краснела. — М-медведь наш?

Ведьма усмехнулась.

— Всё в порядке с дружком твоим. Ишь вспыхнула, словно маков цвет! Рано тебе о парнях ещё думать, даже о таких добрых, как Всеслав. Бьются они, бьются крепко как и в прошлый раз я тебе говорила. Чтобы им помочь, учись скорее, огненная гора ждать не станет!.. Ну хватит смущаться, хватит! Все четыре стихии тебе надо постичь, и это ещё Лес, Горы или Море не трогая. Я уж про Зверей даже и не говорю. Но пламя подземное — тебе замыкать! Не мне, не Младшей, не Средней — тебе! Ты ключ к последнему замку, такой уж уродилась, Молли Блэкуотер! И даже если мне с тебя всю шкуру для этого спустить придётся, не сомневайся, спущу!

Молли вздохнула. В способностях госпожи Старшей она действительно не сомневалась. Но заклятия Земли у неё и впрямь не шли. Она сбивалась, теряла концентрацию. Она словно оказывалась в глубоких пещерах, исполинские массы грунта давили на темя, и «тепло в кончиках пальцев» расточалось, угасало, словно огонь, засыпаемый песком.

Госпожа Старшая покачала головой.

— Одевайся. Пройдёмся.

Головы на частоколе, как всегда, переговаривались.

— Говорю же вам, капрал, нечего было туда соваться! Если бы ваш батальон…

— Как же нам было не соваться, сэр, если Rooskies бежали? Такую возможность упускать…

— Вы олух царя небесного, Джонстон. Вас выманили элементарным ложным отступлением и ударили из засады, во фланг и тыл. Теперь вот, пожалуйста, сидите на колу у лесной ведьмы!..

— Ти–хо! — гаркнула Старшая, проходя мимо, и головы на частоколе испуганно примолкли, едва её завидев.

— Прекрасная погода, миледи, — угодливо произнесла одна, в машинистском шлеме. — Отправляетесь на прогулку? Какая жалость, что никто из нас не в силах вас сопровождать…

— Вам бы там не понравилось, — отрезала Старшая, ухмыляясь. — Тоже мне ещё, стратеги, — проворчала она, обращаясь к Молли.

Зимний лес был прекрасен и тих. Солнце светило, снег блестел так, что на открытых местах резало глаза, и госпожа Старшая протянула Молли пару тёмных очков- консервов.

Оставив позади огороженный частоколом двор, старая колдунья и девочка поднялись на невысокий холм, перевалили через него, спустились в густо заросшую лесом ложбину. Здесь, глубоко под снегом, журчал ручей, над тёмными промоинами поднимался пар.

Старшая уверенно повернула по нетронутому снегу, двинувшись вверх по течению.

— Госпожа… а как это мы с вами не проваливаемся?

— Хм, — обернувшись к Молли, нахмурилась старуха. — Ты не почувствовала моего заклинания?

— Ой, простите, — испугалась Молли.

Да, заклятие было, поняла она миг спустя, крепко зажмурившись и прижимая пальцы к вискам. Лёгкое, временное, распадающееся и возникающее вновь с каждым шагом…

— Потом об этом подумаешь, — строго сказала Старшая. — Пещеру впереди видишь?

Узкая ложбина упиралась в крутой, почти отвесный склон. Кое–где среди снега и елей торчали серые клыки скал, а прямо посреди виднелся чёрный лаз, высотой в рост человека, откуда и вытекал ручей, почти сразу исчезая в снежном туннеле.

— Нам туда, — показала Старшая. — Что чувствуешь?

Молли замешкалась. Разумеется, это была не просто пещера. Кто–то ждал их там, внизу… очень глубоко внизу… так глубоко, что и не представить…

Бездна. Темнота. Багровый огонь.

Она невольно попятилась, поспешно открывая зажмуренные глаза. Яркий свет и чистый снег сменили черноту подземелья, где в самой середине жило и дышало нечто, внушающее Молли безотчётный, леденящий ужас.

Это совсем не сочеталось с паровозами, бронепоездами, мониторами и крупнокалиберной артиллерией. С рациональным и разумным устройством Королевства. Словно два совершенно разных мира кто–то грубо сшил вместе на живую нитку.

— Идём туда. — Старшая первой шагнула к тёмному лазу. — В глаза Земле заглянешь.

Молли сочла за лучшее не уточнять, как именно.

…Тёмная пещера почти сразу повела их вниз. Исток горячего ручья остался позади, узкий подземный ход ввинчивался в скалу, и Молли смутно догадывалась, что проложили его не текучие воды.

— Верно, — не оборачиваясь, бросила Старшая. — Мы и пробивали, рук не жалели. Не было тогда такой магии, чтобы туннели прокладывать…

Становилось всё теплее, Молли даже расстегнула свой touloupe. Вернее, touloupchik. Она шагала и думала, стараясь заглушить страх, насколько же странен этот язык у Rooskies — взять хотя бы простое слово «сестра». В Королевстве это просто «сестра» или на, худой конец, «сес», а тут…

Sestra.

Sestritsa.

Sestrukha.

Sestrena.

Sestrenka.

Sestrichka.

Sestrulya.

Sestrunya.

И поди ж разберись, когда какое употреблять!

Молли настолько удачно удалось отвлечь себя размышлениями о многотрудном языке Rooskies, который они сами — не без оснований — именовали «великим и могучим», что опомнилась она, лишь едва не налетев на спину внезапно застывшей Старшей.

— Не спи! — ядовито прошипела колдунья.

Узкий коридор кончился. Они очутились на нешироком каменном карнизе, озарённом багровыми отсветами.

Молли не могла поверить, как такое может располагаться настолько близко к поверхности. Потому что на дне пламенели алые лужи, очень напоминавшие лаву, а воздух внезапно сделался не просто тёпел, но чуть ли не горяч.

Она учила про горы и вулканы. Как долго они спускались с госпожой Старшей? Полчаса? Сорок пять минут? Этого просто не могло быть, ведь здесь совсем неглубоко!

— Glaza razui! — зло бросила Старшая. — Э-э…

Ну да, ну да. «Сними обувь с глаз». Ох уж эти идиомы — щегольнула Молли умным словом — языка Rooskies…

Там, внизу, в багровой полутьме, таилось нечто огромное и живое. Молли видела исполинскую тушу, разлёгшуюся меж лавовых луж. Тёмное, мохнатое. Бесформенное. Это мог быть медведь, это мог быть кто угодно, только поистине великанского размера.

Как он тут живёт? Чем питается? Что пьёт?

— Здесь он спит. Здесь он таков, каков есть. А есть и пить выходит наружу. Горы протянули ему огненные ручьи, как руки. Ему тепло.

— Кто это? — пролепетала Молли.

Разумеется, капитальная «Жизнь животных» о таком звере никогда не упоминала.

— Зверь Земли, — тихо и торжественно прошептала Старшая. — Над путями земными господин и смотритель.

— Над всеми? Над всеми–всеми–всеми?

— Нет, что ты. В пределы Королевства он не вхож. С нашими землями его сюда принесло, но говорила мне мудрая Верея, покуда я ещё сама девчонкой–ученицей у неё бегала, что и к нам его закинуло откуда–то из совсем уж неведомых краёв, когда Катаклизм случился. Короче, тут он!

Через него магия Земли идёт! Ему поклонись, его проси о помощи! А то, чувствую, и моя берёзовая каша не поможет! Он нам сюда путь–дорогу открыл, а не захотел бы — вечно б мы с тобой по коридорам блуждали! И хорошо ещё, кабы ни с чем, да живыми обратно б выбрались! Поклонись ему, сущеглупая!

И вытолкнула Молли вперёд.

Зверь в подземелье вздохнул, повернулся. Девочка по- прежнему не могла различить никаких деталей, ей чудилась то округлая медвежья голова с маленькими ушами, то вытянутая волчья морда, то рысьи глаза.

Но сейчас Молли могла рассмотреть — словно зрение её наконец привыкло к темноте, — что среди дышащих огнём озёрец лавы громоздятся изломанные кучи чего–то смутно знакомого…

Шипастые колёса в рост человека, длинные цилиндры котлов, связки труб с вентилями…

Машины. Машины Королевства.

— К‑как они тут очутились? — пролепетала Молли, совершенно непочтительно дёргая Старшую за рукав.

— На поверхность ведёт много ходов, — быстрым шёпотом отозвалась Старшая. — Он… забирает себе что хочет. Пещеры открываются и закрываются… земля помогает ему.

Зверь вновь шевельнулся. Молли чудилось, будто пристальный медвежий взгляд вперился в неё и не отпускает.

— Его проси помочь. — Старшая пихнула Молли острым локтем в бок. — Не бойся, он поймёт. Он всех понимает.

— П-простите… — Молли изо всех сил боролась с неотвязным желанием сделать книксен. — Я… мне… у меня… заклятия Земли… не выходят… Может, вы…

Зверь молчал. Он лишь тихо смотрел на Молли, а потом на дне пещеры вдруг осветилась багровым пламенем одна из груд изломанного металла.

Броневагон. Точно, настоящий броневагон — вернее, то, что от него осталось. Борта вскрыты, словно консервная банка. Стволы орудий загнуты крюком. Торчат веера трубопроводов.

Он такой могущественный, в ужасе подумала Молли. Почему же он не защитит эту землю? Тех, кто тут живёт?

— На Бога надейся, да сам не плошай. Он тем поможет, кто сам себе помогает. Слабые да никчёмные ни земле, ни роду не нужны, — сквозь стиснутые зубы шепнула Молли колдунья.

Слишком сложно для меня, подумала в панике Молли.

— Великий… Зверь. Прошу, помоги мне. Наставь на путь истинный!..

«Пути земные пред тобой, — проговорил вдруг густой голос в её голове. — Дерзни и ступи на них».

Она уже слышала этот голос. Тогда, в подвале госпожи Старшей. «Страшен твой дар, Молли Блэкуотер…»

— Ступи? — растерялась Молли.

Но Старшая уже толкала её в спину, словно побуждая идти.

Впереди карниз отделялся от стены, превращаясь в тонкий, не шире ладони, мост над пропастью. Дно заполняла лава. Каменные бортики исчезли тоже — как такое могло случиться, а она не заметила? Не заметила и не почувствовала, если в ход здесь пошла магия?

— Иди! — рыкнула Старшая. — Туда иди! На тот край!

Огненная пропасть под ногами, пышет жаром лава, разогретая подземным пламенем. И она, Молли Блэкуотер, девочка из Норд—Йорка, любившая рисовать дестроеры и мониторы…

Пути земные пред тобой. Дерзни и ступи на них. Всё просто.

Она судорожно сглотнула. Липкий страх обвивал трясущиеся колени, поднимался выше, готовый затопить взоры чёрным слепым ужасом.

И если она побежит — это конец всему, вдруг поняла она.

Зверь не жесток. Но он и не знает жалости. Зима убивает заблудившегося путника. Пропасть принимает жертву.

Она пройдёт по мосту или не выйдет отсюда вообще.

Как же это… похоже на госпожу Старшую.

Интересно, а она сама стояла вот так на краю обрыва? Стояла, замерев, с безумно бьющимся сердцем, прижимая руки к груди, а за спиной замерла, плотно сжав тонкие бескровные губы, другая старая колдунья, Верея?

Наверное, да. И так же, как Молли, она, наверное, сбросила свой touloupchik, так же, как Молли, осторожно переступая, мелкими шажками приблизилась к мосту.

Обратной дороги нет. Вернее, она начинается на той стороне.

Если она хочет увидеть и маму, и папу, и братика, и Фанни, и своих подружек, и если хочет отыскать Сэмми — она должна пройти.

Молли выдохнула и ступила на мост. Заставила себя оторвать от перилец покрытые потом ладони.

Снизу шёл сухой жар. Словно чья–то рука гладила её щёки. Внизу…

— Не смотри! — каркнула за спиной Старшая.

Но она всё равно взглянула.

Чёрный камень и алый огонь лавы. И пустота. Тянущая, влекущая, зовущая неслышимым шёпотом.

Она застыла. Пошатнулась. Широко раскинула руки, широко раскрывшимися глазами смотрела вниз, неотрывно.

Тишина. Старая колдунья за спиной перестала дышать.

Не удержаться. Земные пути — не для неё.

«Молли! Моллинэр Эвергрин Блэкуотер! Что вы тут себе думаете, мисси?!»

Она словно наяву услышала строгий мамин голос. И зов бездны начал слабеть…

Иди. Шагай. Земля не предаст. Нужно ей просто верить. Верить.

Шире руки. Вдохни и выдохни. Ты должна пройти. Для Волки. Для Младшей и Средней. Для Старшей. Для… для него. Пусть даже он этого никогда и не узнает.

Она сдвинулась с места, и Зверь шевельнулся, словно одобряя.

Шаг. Ох, что такое, ведёт то вправо, то влево, руками, руками работай, балансируй, Молли!

На чёрных земли путях крепко стой, крепче шагай! Верь шагу, верь камню, верь скале. Верь темноте.

Это не страшно. Не страшно. Напротив, крепко, надёжно, вечно. Земля не предаст. И пещеры — не страшные логовища, а уютные убежища, где отдыхает зверь и человек, где укрывается от непогоды и от врага.

И каменная толща над головой — надежная защита от тяжёлых снарядов Королевства. Защита, а не готовая сорваться и раздавить тяжесть.

Молли шла. Шла над огнистой пропастью, и с каждым шагом в сердце рос вольный, расправляющий крылья восторг — я могу! Я пройду! Я сумею!

«Конечно, сумеешь», — сказал Зверь.

Молли уже почти бежала.

Красные глаза лавы одобрительно глядели снизу.

— Всё! — услыхала она крик Старшей.

И замерла. В полушаге от края.

Что такое?

Нет ни моста, ни пропасти. Тянется перед нею и позади неё каменный карниз, ограждённый надёжным барьером, отделяющим его от пропасти слева.

Это же…

— Молодец. — Старшая шла к ней, широко улыбаясь. Получалось довольно–таки пугающе.

Молли попятилась, вся дрожа.

Что это? Что было? Обман? Мираж?

— Ты прошла земным путём. — Старшая остановилась в полушаге. — Так было нужно. Посмотри вокруг. Как следует.

И только тут Молли вдруг осознала, что алые отсветы исчезли, тьма надвинулась со всех сторон. И только в морщинистых ладонях старой ведьмы — крошечный жёлтый огонёк.

Где Зверь? Где лава? Где… где всё?

— Так было нужно, — повторила старуха. И ухмыльнулась. — Не злись, Молли Блэкуотер. Ты просила помощи у Зверя Земли — ты её получила. Ну, оглядись же наконец! Оглядись как следует!

Молли послушалась, хотя в глазах уже закипали слёзы.

Тьма послушно прижалась, словно кошка Ди. Мягкая, пушистая, совсем не страшная.

И каменная толща над головой — надёжная крыша. Устоит пред любой грозой, защитит от любой беды.

Пути земные, пути подземные. Всюду дороги есть, надо лишь увидеть и не бояться на них ступить.

Эх, мониторы–дредноуты, бронепоезда–дестроеры…

Просто вас рисовать, мешанину прямых линий. Ну, или кривых — выверенных, рассчитанных. А как нарисуешь Зверя? Как вычертишь, как обсчитаешь? Как и вообще с магией, тут не помогут арифмометры, хоть ручные, хоть на пару.

Молли стояла в темноте и знала, что где–то там, внизу, в неведомой глуби, лежит искорёженный броневагон, наивная попытка Королевства превозмочь железом и паром силу древних гор.

И ещё она знала, что земля не враждебна ей. Надо только поменьше думать, как оно всё устроено. А просто протянуть руку — тепло в ладони! тепло, текущее в кончики пальцев! — и:

— Svet, — сказала она. Сказала на языке этих неведомых Rooskies.

Все пять пальцев послушно увенчались золотистыми коронами огоньков, словно Молли держала пять зажжённых свечей.

— Smotrite, gospozha Starshaya…

Звуки странного языка больше не казались чужими.

— Molodetz! — гаркнула госпожа Старшая, хватая Молли за левую руку. — А теперь идём отсюда. Зверя нечего без нужды беспокоить.

Как ни странно, но, когда они выбрались на поверхность, их встретило ночное небо, великая и страшная бездна, только, в отличие от пропастей земных, поистине не имеющая дна.

— Теперь не боишься? — Сухая рука старой колдуньи обхватила Молли за плечи.

Молли помотала головой.

— Utro vechera mudrenee, сейчас спать ложись, а назавтра…

— Госпожа Старшая! А можно спросить?

— Ну, чего тебе, egoza?

— А почему утро умнее, чем вечер? Я так утром жуть как спать всегда хочу, и не думается вообще!

— Мне тоже, — усмехнулась Старшая. — Наше, колдовское время — ночь. С давних времён это повелось. Но люди привыкли так говорить, ну и я за ними.

Они шли ко двору госпожи Старшей, и головы на частоколе почтительно замолкали, разве что какая–то из них едва слышно пыталась подольститься.

Глава 8

После подземелья Зверя дела у Молли с Землёй и впрямь пошли на лад. Нельзя сказать, что все затыки, препоны и прочее исчезли как по волшебству, но заклятия теперь хотя бы не теряли форму, а госпожа Старшая перестала хмуриться и выразительно поглядывать на кадушку с пучком розог.

«И чего пугали меня они все? — раздумывала Молли. — И Таньша, и госпожа Средняя… чего тут такого уж страшного, у госпожи Старшей? Ну, всыплет порой по заднице, ну так ведь без злобы и за дело! Я б, наверное, сама себя тоже за такие глупости б выпорола. Чего тут страшного?..»

А спустя всего лишь два дня к ним в ворота постучали.

Хорошо одетый, в новом touloupe, расшитом по вороту низу и обшлагам, дородный краснолицый путник с большими усами и большим же животом. Он шёл пешком, ведя за собой пару мохнатых лошадей под вьюками. Вид у него был растерянный и напуганный — чего вообще–то в стране Rooskies Молли почти не видывала.

Госпожа Старшая высунулась из окна, несмотря на холод. Крикнула:

— Gei, dobryi molodetz! Chego pozhaloval? Dela pytaesh' ali ot dela lytaesh'?

Молли с грехом пополам могла понять, что старуха осведомляется, с чем явился незваный гость. Ответ его девочка не уразумела уже совсем, но, судя по тому, как вдруг нахмурилась колдунья, ничего хорошего слова его в себе не содержали.

— Та–а–ак, — протянула она сквозь зубы. — Кажется, придётся тебе кое–что увидеть, мисс Моллинэр. Кое–что такое, что даже я б не сразу стала тебе показывать. Верея старая меня до этого только на второй год допустила, невесть сколько веников об меня до того изломав, пока не сочла, что я готова. Но… ничего не поделаешь, мисси, взявшись за гуж, не говори, что своя рубашка ближе к телу.

Молли стало не по себе.

— Ступай огонь разожги. В подвале.

Девочка повиновалась. Хотя в животе вдруг сделалось очень нехорошо — уж больно Молли не нравился взгляд госпожи Старшей. Сухой, режущий, беспощадный.

…Огонь в очаге уже жарко пылал, когда Старшая спустилась в подвал вместе с гостем — его густые усы обвисли, все мокрые, лихорадочно дёргался кадык. Он боялся, смертельно боялся и отчаянно потел, капельки сбегали вниз по вискам и щекам, срывались с пористого мясистого носа.

В нём была сила, Молли ощутила это мгновенно. Наверное, подобно тому, как мама сразу же ощущала, болеет

Молли или нет, даже не прикоснувшись к её лбу и не имея врачебного факультета за плечами, как у папы

В человеке была сила, и он тяжко маялся ею. Маялся, словно от вздутия кишок, если не от их же заворота.

— Не может направить. Не может совладать, — вполголоса бросила колдунья, продолжая всё это время выспрашивать гостя на языке Rooskies. — Беда близко, Молли. Будешь мне помогать. Надумаешь в обморок падать или, не знаю, тошниться — сама о себе позаботься, матрасик принеси, чтобы не ушибиться, или там кадушку, грязь не разводить.

Молли судорожно кивнула.

Человек, косясь на девочку, снял пропотевшую рубаху, оставшись в коротких холщовых портах до колен. Одежда была хорошей, белой и чистой, явно только что надетой, но уже успевшей промокнуть почти насквозь. Он пытался ухватить госпожу Старшую за руку и что–то спрашивал, спрашивал тонким умоляющим голосом.

Старая колдунья только хмурилась, отвечала коротко и односложно.

Da. Nyet. Uvidim…

А потом человек оказался распростёрт на широком столе, и на запястьях его с лодыжками захлестнулись широкие ременные петли. На ногах их затягивала Молли, и руки у неё тряслись.

— Сила. Дикая. Скоро сгорит, — по–прежнему вполголоса бросила госпожа Старшая. — Смотри сама в него, Молли, смотри! Смотри, как… как Средняя учила, чего уж, сегодня можно, так тебе проще. Давай, локоть–ладонь–тепло в пальцах…

Молли послушно проделала всё, что от неё потребовали.

— Теперь, как я скажу, в курильницы травы кидай, — распорядилась Старшая.

В подвале запахло мягко и сладковато. Старшая что–то шептала на ухо человеку, и судорожно напряжённые его мускулы расслаблялись. Она положила обе ладони ему на грудь, слегка нажала — Молли почудилось, что такими движениями гончар уминает глину.

— Ланцет, — ровным голосом сказала Старшая, и Молли, обмирая от страха, вложила ей в протянутую руку острое стальное лезвие.

Старуха занесла скальпель над грудью впавшего в забытье человека и резким, уверенным, жестоким движением сделала первый надрез.

* * *

Молли стошнило всего три раза. И упала в обморок она всего один раз. Упала в обморок, из которого её неожиданно вывела кошка Ди, вспрыгнувшая на лицо и отчаянно лизавшая ей щёку.

Госпожа Старшая закончила. Она стояла с непроницаемым видом, и стол перед ней был залит кровью. Подле ног старой колдуньи стояла пара деревянных вёдер, полных горячей воды.

— Помогай, — сухо бросила ведьма.

Молли шатало. Голова кружилась, в глазах стояли алые круги.

— Вот так и только так. — Старшая не глядела на юную ученицу. — Будет теперь жить, пользу земле и роду приносить. Людей охранять, тварей… всяких отгонять станет.

Молли только и смогла, что молча кивнуть. Дар речи она утратила напрочь.

— Вот потому–то, милая, — Старшая взялась за тряпку, — Средняя сестрица моя никогда меня не заменит. Как бы ни пыталась. Не сможет. Себя в чистоте блюдёт. О своей совести заботится. Бедолага этот пришел, спасения ища. Ну, мы его и спасли… а что прежняя жизнь для него кончилась — так это уже другое дело. Главное, что он теперь если кого и погубит — так исключительно на пользу дела. Понимаешь, о чём я, Молли Блэкуотер?

Молли понимала.

Они не спасли человека, не вернули его обратно, к семье и детям. Они резали плоть, пилили кости, скрепляли их наново скобами неведомого металла, сшивали мышцы, крепили чарами сухожилия.

Госпожа Старшая ловко и умело направляла на это собственную силу несчастного.

Старая ведьма и её юная ученица — они сотворили чудовище.

До рассвета девочка трижды просыпалась с отчаянным воплем, пока на четвёртый раз к ней не зашла Старшая, не села рядом, молча обняв за плечи, и не дала выпить тёплого, пахнущего мятой настоя, отчего страшные сны разом развеялись, как утренний туман.

Но ту ночь Молли запомнила навсегда.

* * *

Настало утро, и госпожа Старшая пришла к ней как ни в чём не бывало. Сощурившись, поглядела на красные глаза Молли, покачала головой, поцокала языком.

— Знаешь что, дорогая моя? Полежи–ка ты сегодня в постели.

Кошка Ди высунула усы из складок одеяла, одобрительно муркнула и свернулась обратно в клубочек.

— К‑как, госпожа? А… учёба? Вулкан? Всё такое прочее?

Колдунья досадливо сморщилась.

— Есть моменты, — нехотя проговорила она, словно стыдясь собственных слов, — когда никакие розги не помогут, хоть обломай их все о твою спину. Вот сегодня как раз такой день. Лежи. Кошка твоя пусть греет да обмуркивает. Поняла? — Госпожа Старшая в упор воззрилась на Диану, и Молли готова была поклясться, что кошка дёрнула ухом, словно соглашаясь.

— Отлежись, с лордом нашим поболтай, а я по делам, в лес. Скоро не жди, вернусь к вечеру. Ключи помнишь где, коль встанешь, пройтись захочешь. Всюду ходи, приглядывай, чтобы порядок был. Во двор выгляни, если пожелается, Полкана приласкай, он тебя любит. Ну, а не захочешь — так лежи. Сегодня можно, — И Старшая хохотнула. Залихватски подмигнула Молли, крутнулась на пятке — только её и видели.

Утро всё Молли и впрямь провалялась в постели. Такого не позволялось даже и дома, даже в выходные. Воскресная служба, а по субботам, когда, казалось бы, никаких дел нет и быть не может, мама всё равно поднимала ни свет ни заря, ибо «это полезно для молодой леди, готовящейся стать хозяйкой дома». Субботние утра как раз и посвящались кулинарным урокам, о которых Молли до сих пор не могла думать без содрогания — служанка Фанни именно в это время возвращалась с рынка.

А сейчас…

Тёплый дом госпожи Старшей не был тих и безмолвен. Кто–то всегда в нём двигался, шуршал, потрескивал, переговаривался. Не спеша, вальяжно прошествовал по своим котовьим делам чёрный как ночь Vasilii, гордо распушив хвост. Ди подняла голову, коротко взглянула на приятеля и улеглась обратно, словно ответив: «Не, не пойду никуда, мне и тут хорошо-о».

Молли подтянула одеяло к носу и закрыла глаза.

Страшные сцены прошедшей ночи, к счастью, не возвращались. Как отрезало. Наверное, помогло снадобье госпожи Старшей, но, так или иначе, Молли об этом не думала.

А потом лежать надоело. И в полном соответствии со сказанным госпожой Старшей Молли отправилась бродить по дому. Да не просто «бродить», а именно «приглядывать».

Где–то глубоко за стенами ворошился domovoi, он же брауни. Откуда он взялся и кто по природе, Молли не знала — госпожа Старшая всё больше отмахивалась, мол, есть, и всё тут. Волшебное существо, как Зверь Земли, Жар—Птица и другие. Время придёт — всё узнаешь.

Шевелились и ещё какие–то создания, может, как раз та «живность», за которой охотились в подвалах и Vasilii, и Диана. Молли шла из комнаты в комнату и думала, как же ошибалась Таньша — да и госпожа Средняя, — расписывая ужасы этого места. Нет, страшные дела тут творились, спору нет (Молли поёжилась, воспоминания о последней ночи вновь, и очень некстати, поднялись к поверхности), но страшно не было. Она перестала бояться даже пресловутой «берёзовой каши».

Привыкла. Привыкла к отрезанным головам на колах палисада, привыкла к изысканным манерам лорда Вильяма, привыкла расчёсывать ему усы и делать причёску. Привыкла к ворчливому брауни, показывавшемуся только ранним утром или совсем уж поздним вечером, когда глаза слипаются и не поймёшь, то ли взаправду ты его видела или только тебе почудилось. Привыкла к загадочным звукам, доносившимся то ли с чердака, то ли из подвала.

Привыкла, что живёт дома у всамделишной ведьмы и вокруг — ни единой паровой машины!

Больше того, о них даже и вспоминать не хочется.

Так или иначе, а порученное госпожой Старшей она старалась исполнить, как могла. Прибирала упавшие или кем–то сброшенные пучки трав, аккуратно развешивала по местам, поправляла банки и склянки, бросила щепотку корма плавающим в прозрачном цилиндре глазам с плавничками — они дружно ринулись к поверхности, хотя непонятно было, чем едят, рты–то у них отсутствовали…

Так, мало–помалу, тут подвинуть половик, тут расправить покрывало — Молли добралась до Той Самой Двери, В Которую Ей Нельзя Заходить.

Надо сказать, что за всё время у госпожи Старшей Молли неплохо справлялась с неизбежным искусом. Нельзя — значит, нельзя. Ещё в школе мисс Блэкуотер отлично выучила, что есть правила, которые нарушать можно и даже нужно; а есть такие, что переступать нельзя ни в коем случае, ни на «слабо», ни как–либо ещё.

Потому что одно дело — рискнуть, и другое — самому себе отрезать голову.

Нарушить этот запрет госпожи Старшей означало именно последнее.

Но на сей раз дверь оказалась приоткрыта.

Молли так и замерла. Что такое? Почему? Случайность?

Хотя…

Госпожа Старшая, против обычая, собиралась сегодня быстро, в какой–то непонятной спешке. Недаром ей, Молли, пришлось столько прибирать и ставить на место. Неужели просто забыла?..

Конечно, заходить туда нельзя. Но, коль замка нет, а она оставлена за старшую, что, если там какой непорядок?

Она застыла на пороге, сердце колотилось, прыгало в груди.

Ох, помнила она, помнила по сказкам эти «запретные комнаты»! Особенно в самой страшной, про Алую Бороду.

«И как ни торопились братья неразумной принцессы, они опоздали. Когда прискакали они к замку, ворота его были уже заперты, а сестра их, бездыханная, лежала на холодном полу тайного покоя», — читала ей мама наставительным голосом, когда Молли была ещё маленькой.

Юная леди должна запомнить урок — есть места, куда ходить нельзя ни в коем случае, тогда и братья–рыцари не помогут.

Молли всегда до слёз было жалко прекрасную принцессу Корину, она терпеть не могла эту сказку, но мама почему–то очень часто читала именно её…

Однажды, когда она уже училась в третьем классе и мама больше не читала ей сказок, да и сама Молли всё больше интересовалась бронепоездами и мониторами (хотя порой, особенно когда родителей не было дома, доставала из стенного шкафа пару любимых кукол), она вытащила книжку со сказками, решительно открыла на странице, где кончалась грустная история о принцессе Корине и страшном злом рыцаре Алая Борода, обмакнула перо в чернила и старательно вымарала весь конец.

Вымарала и принялась писать сама, с лихорадочной быстротой, уже зная, что ей влетит за порчу книги, и влетит изрядно: книга была дорогая и с красивыми картинками:

«Но в последнюю минуту, когда уже закрывались ворота замка и поднимался мост на скрипучих цепях, по нему промчались все пятеро братьев принцессы Корины. В руках их блистали острые мечи, и разбойник Алая Борода, испугавшись, отпустил руку принцессы, над которой уже занёс кривой нож, и стал просить пощады; но не стали слушать его братья Корины, а изрубили на куски своими мечами за все его кровавые дела и всех принцесс и знатных девиц, которых он погубил! А принцесса Корина вернулась домой, вышла замуж, сделалась королевой, имела много детей и жила долго и счастливо! Конец!»

За книгу ей и впрямь влетело — целую неделю на хлебе и воде с двойными уроками вышивания и шитья. Но оно того стоило. Ибо сказки, как объясняли им в школе — «народные» — не имели автора, каждый рассказывал их так, как считал нужным. Значит, и у неё было полное право написать свой конец! И это будет правильный конец!

И потом она не без удовольствия услыхала как–то, как гувернантка братца, Джессика, читая ему сказку об Алой Бороде, запнулась, дойдя до конца, а потом как ни в чём не бывало дочитала с уже новым концом! Её, Молли, финалом!

Братцу понравилось, он потом всегда просил именно эту историю.

И вот она стоит у приоткрытой двери. Злодей Алая Борода, кстати, когда принцесса Корина так и не зашла в запретную комнату, тоже оставил её приоткрытой. Кто знает, вдруг госпожа Старшая читала эту сказку?

Из щели тянуло теплом. И странным, но не неприятным запахом.

А ещё там была магия.

Молли запомнила это чувство — впервые она испытала его, стоя у открытого окна и вбирая собой холодный зимний ветер.

Магия жила там, внизу. И она властно поманила Молли к себе.

Уже не думая о Старшей, о наказаниях и последствиях, она толкнула тяжёлую створку, и та бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях.

Вниз вели узкие ступени; лестница втиснута в пространство меж бревенчатыми стенами.

Шаг, другой, третий, поворот — и темнота. Впереди — ни зги не видно.

Что сделала бы обычная, нормальная девочка, что сделала бы сама Молли Блэкуотер ещё несколько месяцев назад?

Вернулась бы за фонарём или, на худой конец, свечой.

Нынешняя Молли Блэкуотер продолжала спускаться без малейших колебаний.

Впереди её ждало небывалое богатство. Богатство магии, богатство знания, богатство тайн, стоит только дойти и дать ей свободу, выпустить на волю, как выпустила она прекрасную Жар—Птицу…

Молли спускалась по ступеням, как зачарованная.

Впрочем, почему «как»? Она и была зачарована. Зачарована льющейся снизу силой, ветром магии, обжигающим, опаляющим, но и дающим невообразимую, неописуемую лёгкость.

И зачем она изнуряла себя? Магия — вот она, даже не на кончиках пальцев, а просто вокруг неё. Ничего не надо делать, достаточно лишь отдать приказ, и дивное существо вырвется из заточения в тесных подвалах, расправит крылья цвета ночи, взовьётся в светлое небо, раскинувшись от горизонта до горизонта, поглощая день, затмевая солнце…

Она погрузилась в темноту. Голова кружилась, но Молли шла уверенно, она точно знала, куда должна прийти и что должна сделать. И это было прекрасно.

«Стой. Нет. Что я делаю? — пробился слабый голосок рассудка с самого дна сознания. — Что тут у Старшей? Ещё один Зверь? Сила земная, помоги мне!»

У Молли задрожали колени. Голова кружилась всё сильнее, и ученице госпожи Старшей пришлось ухватиться за шершавую стену.

Нет–нет–нет, что–то не то, не так, совсем не так!

«Борись, Молли Блэкуотер».

Это ты, Зверь?

Молчание. Борись, Молли Блэкуотер! Как боролась все эти недели и месяцы. Не дай магии высосать твоё сознание!..

Где–то на самом пределе зрения мелькали странные образы — фиолетовые глубины, далеко–далеко наверху серебристый лунный свет да медленно движущиеся тела, размытые, нечёткие.

От них шло зло, упорное и древнее. Зло, для которого люди — лишь досадная помеха в вековом деле.

И оно… что–то хотело от Молли.

Колодец. Подойди ближе к колодцу. Ещё ближе. Ещё ближе — и перегнись…

Ну да, конечно же. Где–то впереди, в кромешной тьме, кроется колодец. И достаточно лишь шагнуть…

«Нет! — завизжала она в собственных мыслях. И сразу же: — Диана! Ди! Ко мне!»

Она боролась. Обе руки упирались теперь в стены узкого коридорчика, колени тряслись, Молли не могла сдвинуться с места, ни вперёд, ни назад.

— Мр–р–ряуй!

Кошка Диана метнулась пушистой молнией, в один миг оказавшись у Молли на плече и мазнув когтями по щеке. Девочка взвизгнула, теперь уже вслух, однако наваждение спало.

Она застыла, вперяя взгляды в чернильную тьму перед нею. Кошка Ди яростно шипела, обернувшись вокруг шеи Молли, словно живой воротник.

Откуда–то сверху лился слабый свет. Лился–лился, а потом вдруг исчез.

Заслоняя его, там стояла госпожа Старшая.

Молли зажмурилась. Просто зажмурилась.

Меня здесь нет. Нет–нет–нет–нет–нет…

Ступени заскрипели. Ещё более яростно зашипела Ди, соскальзывая с Моллиных плеч.

— Ишь ты, храбрая какая, — раздался насмешливый голос старухи. — Подругу свою защищаешь, да? Молодец, храбрая ты наша.

Сухая и сильная рука легла Молли на затылок.

— Хорош сжиматься, девонька. Молодец, и это испытание выдержала. Что запрет нарушила, за это своё ещё получишь, а что устояла, не поддалась — за то хвалю. Давай- давай, приходи в себя. Вот глотни–ка, полегчает.

Молли механически повиновалась — и поперхнулась, закашлявшись. Снадобье госпожи Старшей обжигало пуще самого ядрёного перца.

Зато мучительное головокружение отступило враз. Перестали трястись колени, по всему телу разливалось тепло, возвращались силы.

Старая ведьма помогла юной ученице подняться. Молли кое–как разлепила веки.

Старуха смотрела на неё, ухмыляясь. Жёлтые клыки поблескивали в скупом свете.

— Ну, милая, уж коль ты сумела сюда спуститься и против Зова устояла… идём уж дальше, покажу тебе, что тут к чему. Видно, пришла пора тебе и с этим познакомиться, как давеча со Зверем Земным. Ну, идём. Да не дрожи! Ремня отведаешь, но это потом. И уж так, для порядка. — Она вдруг подмигнула Молли. — Возьми меня за руку. И пойдём. И ничего не бойся.

Шаги. Шаги. Шаги. Свет за спиной померк, вокруг стояла кромешная тьма, было очень тепло, и журчала вода, словно ручей струился по камням.

— Фонарей здесь нельзя, не любят они фонарей, значит, — пробурчала старуха. — Так… ага!

По углам разом вспыхнуло несколько красных ламп. Свет, густой, кровяно–алый, затопил обширный низкий подвал; в середине невысокая ограда из дикого камня. За ней булькала вода — в круглом бассейне то и дело вспухали пузыри, поднимался парок.

— Руки только туда не суй, — по–прежнему шёпотом предупредила Старшая, — если пальцев не хочешь лишиться. Ближе, ближе встань!

В алом свете поверхность воды казалась непроглядно- чёрной. Казалось, там нет и не может быть дна, и чёрный ствол шахты уходит в неведомые глубины, где текут огненные реки, те самые, что предстоит «направить»…

Старшая, неслышно ступая, подобралась — не подошла, не шагнула, а именно подобралась по–звериному — к краю бассейна. Сунула руку в короб, стоявший на полу, кинула в воду что–то сухое, рассыпчатое.

— Им это вообще–то часто давать нельзя. Лакомство. Чтобы всплыли, на тебя б посмотрели… Теперь гляди! — жёстко бросила Старшая, хотя Молли и так глядела в оба глаза.

Тёмная вода оставалась какое–то время неподвижной, если не считать лопающихся на поверхности пузырей; а потом Молли вдруг и резко ощутила, как в глубинах кто- то шевельнулся, или, вернее, шевельнулось целое множество. Шевельнулось и устремилось вверх.

Вода забурлила, словно в кипящем котле; нечто гладкое, мягкое, блестящее раздвинуло поверхность, и на Молли уставился большой — с чайное блюдце — фиолетовый немигающий глаз, окружённый складками нежной розоватой плоти.

Молли дёрнулась было — пальцы Старшей больно сжали плечо.

— На месте стой! — прошипела она.

Существо больше всего напоминало крупного кальмара. Над водой медленно поднялась пара щупалец, усеянных присосками, осторожно потянулась к лицу Молли.

Только придавившая плечо рука Старшей заставила Молли остаться на месте. А ещё ей дико хотелось визжать, потому что фиолетовый глаз глядел на неё донельзя пристально, и в сознании её стали появляться вдруг картины сурового бушующего моря, вздымающихся волн — и ползущих вдали кораблей, словно кто–то смотрел на них с поверхности воды.

Щупальце коснулось щеки Молли.

Против ожиданий оно оказалось тёплым и отнюдь не склизким. Самый его кончик очень осторожно тронул ей нос, лоб, уголок рта, дотянулся до мочки уха. И, словно удовлетворившись, щупальце вернулось в воду.

Рядом с первым созданием всплыли три других, и ритуал повторился. Молли дрожала, в глазах закипали слёзы — эти создания были абсолютно, совершенно чужими. Хотя и жили в доме Старшей — их никак не поставишь рядом ну хотя бы с коровами, свиньями или курицами, не говоря уж о кошках или собаках.

Алый свет сгущался, существа смотрели на Молли, и она ощущала, как зло словно бы выползает из тёмных углов, разливается в воздухе — голод, гнев, жажда повелевать и жажда пожирать всех, кто окажется на дороге.

Создания в бассейне–колодце жили ради войны.

Остаться должен только один, кто и получит всё. Оказавшиеся на пути — кем бы они ни были — должны сгинуть.

Всё просто.

Напор силы и злобы давил, словно горячий ветер, несущийся над барханами. Круглые фиолетовые глаза пялились на Молли, и из каждого прямо ей в сознание словно бы тянулись вереницы образов: тёмные пещеры в неведомых глубинах, согреваемые подземным огнём; тёплые воды в мелких нерестилищах, алый свет, льющийся сверху, и мельтешение скользких тел, почти заполнивших собой весь объём.

И первые схватки, и первые победы, и свирепая радость, когда разрываешь труп врага.

Их всё меньше и меньше, они сами всё крупнее и крупнее, а поединки хоть и становятся реже, но яростнее и тяжелее, каждая победа даётся теперь недёшево.

Зарастают рубцы на телах.

И потом они слышат зов Хозяйки, и поднимаются к ней, и принимают от неё вкусную пищу, и она учит их о неведомых морях, где плавают злые железные корабли…

Молли охнула и отдёрнулась.

— Вот теперь — протяни им руку, — жёстко приказала Старшая.

— Р-руку?..

— Если бы должна была протянуть им ногу, я бы так и сказала! Руку, кому говорят! Это молодь кракена, они ждать не любят!

Дрожа, Молли повиновалась.

Четверо молодых кракенов с плеском надвинулись на край бассейна. Старшая надавила, заставляя Молли погрузить пальцы полностью в тёплую воду. Их мгновенно что–то коснулось, извивающееся, мягкое, живое. Потом — напротив, что–то жёсткое и острое, вроде птичьего клюва. Не–сильно сжало. Потом — сильнее. Потом — ещё сильнее, так что Молли едва могла вытерпеть.

— Не дёргайся, — прошипела старая ведьма. — Дёрнешься, испугаешься — без руки враз останешься! Кра- кены тебя признать должны, поняла?!

— П-поняла…

— Держи! Терпи! И думай, какие они красивые и сильные! Им это нравится, кракенам!

Молли держала и терпела.

А её руки, кончиков пальцев всё касались и касались неведомые зоологам Королевства существа. Касались щупальцами и клювами, касались то нежно, то сжимали с силой, так, что до самого плеча Молли пронзала острая боль, точно от укола иглой.

— Терпи!

Кошка Ди тёрлась о ноги, старалась помочь.

И мало–помалу зло стало отступать. Всё больше становилось другого — приязни, интереса, желания поиграть…

— Довольно, — распорядилась наконец старуха. — Чистое у тебя сердце, Молли Блэкуотер, чистое и доброе. Так с ними сейчас нельзя. Им воевать надо, а не игры разводить.

— А… разве… они… хотят… именно что воевать? — Молли подняла глаза на свою наставницу.

И обмерла, увидав её гримасу.

— Никого не волнует, чего они хотят, — прошипела Старшая. — Мой род, моя земля требуют, чтобы воевали. Значит, будут! И ты, Молли Блэкуотер, мне в этом не помешаешь!

Старуха вдруг надвинулась, зубы оскалены, глаза налились кровью.

Молли попятилась. Она видела разную Старшую. Весёлую, грустную, довольную, сердитую — всякую. Но такой не видывала ни разу.

Волосы на шее встали дыбом.

— Надо будет — и тебя в колодец кину или в котле сварю, девчонка! — бросила напоследок Старшая, прежде чем зло дёрнуть Молли за руку. — Пошли отсюда! Тебе ещё ремня за самовольство получать!

* * *

Ремня за самовольство Молли и впрямь получила, но, если честно, почти не заметила наказания. Жутко перекошенное лицо старухи застыло перед ней, словно запечатлённое светописью.

Неожиданно стало понятно, чего же так боялась бесстрашная Волка.

Правда, отстегав Молли, Старшая сменила гнев на милость. Принесла какую–то густую, резко пахнущую травами мазь, велела лежать на животе и лежать смирно, после чего принялась втирать её в Моллины пострадавшие части.

И наказания — как и его следов — словно и не бывало.

Молли украдкой бросила взгляд — Старшая как–то сконфуженно ссутулилась, звякала склянками и даже не смотрела в сторону собственной ученицы.

— Ну, полегчало? — наконец осведомилась ведьма.

Молли поспешно кивнула.

— Так–то, девочка… — вздохнула Старшая, кладя Молли руку на плечо. — Тут такое дело, понимаешь…

— Я понимаю, — тихонько проговорила Молли и вдруг крепко обняла старую чародейку.

Глава 9

— Я слышал, наша юная мисс Моллинэр делает большие успехи?.. Мисс Моллинэр, прошу вас, вторая слева. Да–да, эта… А вот и нет, не пройдёт, миледи! Бью вашу даму козырной шестёркой!

— И откуда он их только достаёт, рукавов–то нет?! — закатила глаза госпожа Старшая.

Она, Молли и лорд Вильям играли в карты. Игра совершенно не походила на бридж, обязательный к изучению благовоспитанными девочками из хороших семейств. Важно было составить комбинацию из мастей и значений, причём требовалось «заманивать в ловушку» и «перехватывать» карты соперника. Имелась и козырная масть.

Выглядело со стороны это даже комично. Ибо досточтимый лорд не имел не только рукавов, но и рук. Молли, назначенная ассистенткой господина генерал–майора, старательно отворачивалась, показывая ему сданные карты.

Надо сказать, что лорд Вильям отличался феноменальной памятью, не забывая, что у него на руках и где какая карта лежит.

— Что там у нас получается? О-о, миледи, ваша дама отныне в моих атакующих порядках! Как вам это понравится, м–м–м?

Лорд Вильям, потерпев неудачу на поле брани и лишившись бренного тела — одна голова осталась, — брал реванш в картах.

Госпожа Старшая разочарованно поджала губы.

— Ну а ты, мисс Моллинэр, неужели ничем не поможешь старой женщине?

— Миледи! — Лорд Вильям скандализованно вскинул брови. — Правила запрещают альянсы! Вы же сами меня этому учили! Каждый за себя!

— Гм, я такое говорила? — притворно удивилась Старшая. — Что–то не припоминаю… Ну, Молли, давай, у тебя же козырной валет должен быть!

— Миледи! Использовать свои, гм, повышенные возможности для…

— Ах, бросьте, мой дорогой. Что ещё остаётся одинокой, старой и больной женщине? Когда вы так прекрасно справляетесь со всеми нашими атаками?

— Достойно принять поражение! — приосанилась голова бравого господина генерала. — Изучить его причины, сделать выводы, пересмотреть стратегию и тактику…

— Ну, или по–нашему, по–ведьмовски, — усмехнулась госпожа Старшая. — Молли! Твой ход.

Молли глядела то на старую колдунью, то на голову достопочтенного лорда и ловила себя на том, что уже совсем–совсем привыкла к ним, хотя и провела тут, у Старшей, всего ничего. Но привыкла! И уже не кажется странной живая голова, отделённая от тела, и даже «берёзовая каша» — всегда заслуженная — не выглядела чем–то ужасным.

И даже совсем недавняя встреча с кракенами и яростная вспышка старой наставницы как–то сами собой уложились в сознании.

И уютные свечи, и свернувшаяся на коленях Ди, и кот самой Старшей, тот самый Vasilii, проникнувшийся к Молли немалой любовью, потому что она тоже его гладила и чесала шею или за ушами, — всё вместе вдруг заставило вспомнить родительский дом в Норд—Йорке с такой силой, что Молли пришлось стиснуть зубы.

Это возвращалось снова и снова. И любимая кукла Мэгги, тщательно спрятанная в стенном шкафу, с которой Молли нет–нет, но играла тайком, хотя «в вашем возрасте, мисс, пора уже заниматься более серьёзными делами!».

Братец, его раскиданные игрушки, Джессика, гувернантка, Фанни… Папа… Мама… семья за столом, рождественский обед — с жареным гусем, печёной картошкой и непременным изюмным пудингом на сладкое.

М–м–м!.. Пудинг! Как же она по нему соскучилась! Еда здесь, у Rooskies, хороша, нечего сказать, а вот пудингов нет!

Я вернусь, посулила она. Я обязательно вернусь. Здесь, за Карн Дредом, живут великие тайные и страшные секреты, но дом мой всё равно там. С мамой и папой. Я им объясню, конечно же, всё объясню. И они поймут. Не могут не понять…

Кошка Ди резко вскинула голову, насторожив уши. Кот Vasilii разом принял боевую стойку; госпожа Старшая замерла, карты чуть подрагивали в её морщинистых пальцах.

— Вести пришли, — ровным голосом вдруг сказала она. — Прости, болезный мой лорд, придётся нам перерыв сделать. За тобой партия, чего уж там. Варенички тебе сде–лаю, как обещала. — Она попыталась улыбнуться, но Молли впервые увидала, что губы могущественной колдуньи тоже дрожат, как и пальцы.

— Вести? — всполошился лорд Вильям. — Какие вести?

— Сейчас вернусь, — резко встала ведьма. — Молли, приберись здесь пока.

— Что случилось, мисс? — немедля атаковал её вопросами лорд, едва за старой колдуньей закрылась дверь. — Миледи — невероятная, но очень, очень загадочная дама!

— Не знаю, лорд Вильям. Никогда ещё при мне такого не было.

— М–м–м, не будет ли слишком назойливо и невежливо с моей стороны попросить вас, мисс Молли, поделиться со мной, коль вам паче чаяния что–то станет известно?..

— Конечно, лорд Вильям. — Молли металась по комнате, поспешно пряча коробочки с картами, мелками, ставя на место грифельную доску, отодвигая стулья и откатывая к стене столик с головой лорда.

Она слышала — но не ушами — странные звуки снаружи. Хлопанье огромных крыльев; скрип когтей, плотно охватывающих перила; смутный голос Старшей, слов, конечно же, не разобрать. А потом вновь шум, словно исполинская птица сорвалась с крыльца, резко набирая высоту.

— Что там, что там? Что вы слышите, мисс Молли? — сгорал от нетерпения достойный лорд.

— Молли, — дверь распахнулась, Старшая застыла на пороге, глаза зло и хищно сощурены. — Иди сюда. Немедля.

— Миледи, я…

— Погоди чуть, Вилли. — И Старшая плотно притворила за Молли створку.

— Вести пришли, — полушёпотом сказала ведьма, вцепляясь девочке в плечи крючковатыми пальцами. — Нет у нас с тобой больше времени. Наступает Королевство, давит великими силами. И ползуны паровые, и шагоходы, и ещё неведомые машины. Валом валят сюда. И подземный огонь беспокоится.

Что–то оборвалось у Молли внутри.

Королевство идёт на север… и подземное пламя…

— Отбываем мы с тобой. Немедленно. Чему могла, я тебя научила. А теперь без нас не справятся, там, у огненных жил. И с Королевством не справятся тоже.

— Но, госпожа… Младшая и Средняя сёстры ваши… они ж такие могущественные…

Старшая недовольно скривилась.

— Боятся они настоящего–то колдовства, Молли, девочка. Даже Младшая. Воюет, дерётся, рискует, медведицей скачет, весь Горный корпус перед ней дрожит да страшные сказки про неё рассказывает — а глубоко–то занырнуть смелости им всё равно не хватает. Ну и… не только. Умения не хватает тоже.

— Почему, госпожа? Я, я помню — там, когда ползуны… Я же их… сожгла. Почему же Младшая или Средняя так не могут? Я знаю, они мне говорили, что, дескать, у всех предел есть… и про эхо говорили, правда, я так и не поняла, к чему…

Старшая глядела прямо в глаза Молли несколько мгновений глубоким, непроницаемым взглядом.

— Не успели мы с тобой этого ещё пройти, милая, — вдруг сказала она с необычной мягкостью. — Не успели, поскольку ты только–только по щиколотку в воду зашла. Не знаешь ещё… всего. Есть у магии цена. Особенно когда, как ты… сразу — многих…

Старшая опустила голову, тяжело вздохнула.

— У всего на свете цена есть. Есть цена у пара, у тварей Королевства железных: земля развороченная, леса сведённые, реки обмелевшие, озёра пересохшие. Воздух дурной, каким и дышать–то вредно. Хвори людские, невиданные. Есть, однако, и у магии цена. Великое искусство нужно, чтобы направлять, а не… не вычерпывать. Но сейчас ты про это не думай — нам вулкан усмирять надо. А то… разошёлся что–то.

Молли стояла ни жива ни мертва. Слова старухи резали слух, словно заводские гудки Норд—Йорка. Да, говорили об этом и Младшая, и Средняя… Говорили о цене магии, об «эхе»… Значит, это всё не просто так? Значит, прав–таки был Особый Департамент?..

Вулкан…

Колдунья шагнула к ней, цепко ухватила за подбородок, заставила взглянуть себе в глаза.

— Рано тебе это ещё было знать, девочка, — проговорила она тихо. — Не бойся: то, что мы с тобой делали здесь, учёба твоя — это именно что направление. Как поток воды по чуть иному руслу пустить. Пустить по руслу, а не запрудить, заболотить и вычерпать досуха. И ниже порога, о коем тебе Младшая речи вела — который коль не превысишь, магия твоя никого не сожжёт и никому вреда не причинит. За это не бойся, Молли.

— А чего бояться, госпожа Старшая?

— Что закончишь, как тот красавец усатый, — зло бросила ведьма. — Что не совладаешь с силами, что вырвется магия твоя из узды, разнося всё вокруг. Про эхо–то сестрицы мои не зря тебе намекали. Намекали–намекали, да сути–то всё равно раскрыть не смогли. Коль не умеешь это самое эхо рассеять, вреда от твоих чар может выйти больше, чем пользы.

— Госпожа Старшая! А я… снова… про те ползуны…

Ведьма досадливо крякнула.

— Дались тебе эти ползуны, девочка… Наделало бед твоё эхо, что верно, то верно — врать тебе не хочу и не стану. Слишком сильна была твоя магия, дикая да необузданная. Кричала я тебе тогда — помнишь? Помочь пыталась… Да только нельзя было в тот день по–иному. И слава небу высокому что ты там очутилась. Не решилась бы Средняя ни на что подобное, даже если б и знала как. Да что там Средняя, и младшая моя сестрица не рискнула бы. Иначе, как ты думаешь, почему к югу от Карн Дреда бронепоезда Королевства до сих пор шастают- разъезжают? Почему не мы в Норд—Йорке, а Королевство здесь, к нам явилось и всё дальше и дальше шагает? Почему Младшая медведицей бегает–скачет?..

Голос Старшей резал, словно нож.

— Эх… — Она осеклась, смягчилась. — В общем, дело наше дрянь, мисс Моллинэр Эвергрин Блэкуотер. Обучение едва начав, придётся тебя в самое пекло бросать. Если вулкан сейчас не усмирим, даже Королевство не понадобится — и так сгорит всё.

— А… а… — Молли словно старалась захватить побольше воздуха, вынырнув с большой глубины. — А я смогу?..

Глаза защипало. Коленки дрожали.

— Сможешь, девочка. — И Старшая, улыбнувшись, попросту обняла её, крепко притискивая к себе. — Сможешь. Мне столько же было, когда тоже пришлось… тот же вулкан… что и тебе.

Молли только разинула рот. Да, точно — госпожа Средняя об этом упоминала. Когда они со Старшей, а младшая сестра их ещё даже не родилась…

— И Верея старая вот так же со мной стояла, как я сейчас с тобой стою, — тихо промолвила колдунья. — Стояла да обнимала, добрые слова говорила, что, мол, справлюсь я, выдержу, не подведу… Не думала я только, не гадала, что достанется мне ученица из Королевства… Ну да ничего, не зря, выходит, ваш язык–то я выучила досконально — вот и пригодился! — Она улыбнулась. — Не только с лордом нашим Вильямом балакать. Собирайся, девочка. Кошку свою…

— Мр–ряу! — Диана выросла подле ног Молли. Хвост трубой, усы встопорщены, горят зелёные глазищи.

— С собой взять придётся, — закончила Старшая явно не так, как собиралась.

— А как же лорд Вильям?

Старшая усмехнулась.

— Ничего с ним не случится. Поскучает немного. Кот мой, Vasilii, ему компанию составит. Ну и domovoi ещё, брауни по–вашему. Не впервой лорду Вильяму. А ты собирайся! Да не мешкай — нынче же в ночь отправимся. Верхами ездить умеешь?

* * *

Отправились они на паре смирных мохноногих пони, что трусили себе и трусили по едва заметной тропе. Молли готова была поклясться, что тропа эта за их спинами немедленно сматывается в клубок, словно нитка, не оставляя и малейшего следа.

Кошка Ди опять устроилась у Молли за пазухой, выставив усатую мордочку.

Ночь прикрыла их чёрным плащом, горели острые, колючие звёзды в вышине; перед Старшей плыл голубой огонёк, скупо освещая дорогу. Впрочем, пони Молли почти не нуждался в том, чтобы его куда–то направляли, а рысил и рысил себе следом за старой колдуньей.

Тихо и безветренно. Мрачна стена древнего леса, кажутся несокрушимыми его стены; но Молли знала — даже вековые исполины не устоят перед движимыми паром стальными чудовищами Королевства.

Их остановит… остановит их…

Она, Моллинэр Эвергрин Блэкуотер, благовоспитанная девочка из «хорошей семьи».

Молли из Норд—Йорка. Подданная Её Величества.

Она будет сражаться против Королевства. Против своих. Против отцов её друзей, таких же мальчишек, как Сэмми или Билл. Как многих других ребят. Они наверняка ждут пап из похода, а многие из него уже не вернутся…

Трудно сказать, почему это так накрыло Молли прямо сейчас. Она не сомневалась, когда разила ползуны Королевства там, подле госпиталя госпожи Средней. Она знала, что иначе нельзя, или эти железные страховидлы, даже управляемые солдатами Её Величества, или…

Или она, Молли.

«Ведьма! Убейте ведьму!»

Она ничего не забыла.

Война должна кончиться, яростно подумала она. Никто ни в кого не должен стрелять. Королевству хватит того, что уже есть. Rooskies полягут, но не пропустят Горный корпус на север. В этом Молли не сомневалась.

Да и Горный корпус поляжет тоже.

И что будет потом? В опустевшем, обезлюдевшем Норд—Йорке высадятся мрачные теотоннские роты?

Нет–нет–нет, войну надо кончать!

Прекрасная мысль, но как?

Быть может, она, Молли Эвергрин Блэкуотер, девочка из подданных Короны, сделавшаяся ученицей старой чародейки Rooskies, сумеет найти ответ?

Так или иначе, но нельзя ни предаваться тоске по дому, ни унывать из–за того, что она оказалась «против своих». Если она поможет закончить войну, она спасёт множество жизней. Тут сомневаться не приходилось.

Rooskies не разорвёт снарядами, а солдат её величества не тронут клыки и зубы госпожи Младшей.

И Волки.

И… и его.

Молли ощутила, как заливается краской.

Ой–ой–ой, совсем–совсем непорядок! Разве может приличная молодая леди так краснеть при одной мысли о мальчике?

И мисс Моллинэр Эвергрин Блэкуотер поспешно уткнулась носом в тёплый шарф, подтянув его к самым глазам.

* * *

Госпожа Старшая вела её на северо–восток, оставив за спиной горы Карн Дреда. Они уходили всё дальше от перевала, через который шли и шли на полночь отряды Королевства. Молли не могла сейчас думать ни о доме, ни о друзьях, ни даже о маме с папой и братике.

Она думала о чёрной бездне земли, где лежит Зверь, ожидая её помощи. Ему больно, мохнатые бока жжёт разгулявшийся подземный пламень. Пламень, который не затушишь водой.

…Со Старшей они провели в пути всю ночь. К утру Молли едва держалась в седле; и тут они как раз и выбрались из лесов на широкую дорогу.

Вернее, это было русло замёрзшей реки — гладкое, ровное, присыпанное снегом. И по нему двигались путники — санные обозы.

Госпожу Старшую знали. Перед ней снимали шапки, ей кланялись. На Молли глазели, особенно мальчишки и девчонки, как показалось самой Молли, со жгучей завистью.

На санях громадное большинство составляла именно ребятня. И Молли поняла почему.

— От войны увозят, — вполголоса бросила госпожа Старшая. — Да только плохо там дело, милая моя. Не сдюжим, не сдержим врага… supostata… — некуда убегать станет. Некуда. Да и незачем. Pod yarmom… в неволе жить мы не умеем. Видишь, на розвальнях–то одна малышня? Твои ровесники уже воюют, Молли.

— Как воюют? — только и нашлась та. Хотя… чего удивляться? Билли бы воевал тоже. Да и Сэм.

— Как могут. Воды бойцу подать — уже помощь. — Старшая не смотрела на Молли. Только вперёд, где поднималась, властно раздвигая облака, исполинская чёрная гора. Одинокая, воздвигшаяся среди дремучей тайги, она казалась нелепицей, причудливой игрой неведомых сил. Даже отсюда чёрный гигант внушал безотчётный ужас.

Наконец, когда Молли уже почти свалилась с седла, госпожа Старшая приостановилась. По первому её жесту остановились сани, запряжённые парой таких же лохматых лошадок, как и пони самой Молли.

Немолодая женщина в платке и непременном touloupe улыбнулась Молли — улыбка, правда, вышла невесёлой. В санях на узлах сидели двое совсем мелких девочек, лет четырёх–пяти. Они тоже улыбнулись и с готовностью потеснились. Молли ощутила что–то мягкое под головой, поверх накинули меховую полость, и девочка мгновенно провалилась в сон.

Госпожа Старшая осталась в седле.

* * *

День сменялся ночью и вновь днём. Чёрная гора приближалась, росла, закрывая полнеба. Над вершиной курился дым, ветер подхватывал клубы, уносил прочь, словно не желая пугать народ без нужды.

Река становилась шире, вбирала в себя притоки, на берегах оставались сёла и небольшие городки, но госпожа Старшая нигде не останавливалась, только меняла лошадей. Молли вообще не понимала, когда спит её наставница и спит ли вовсе?

Ели они наспех, холодные подорожники, забыв о горячем. Молли спала не раздеваясь, под открытым небом, укрываясь тяжёлым мехом, — и ничего, не замёрзла, не обморозилась, даже не простудилась. Даже зима и мороз были здесь другие, не как в Норд—Йорке.

…А потом дорога кончилась. Кончилась, когда чёрная гора закрыла уже почти всё небо.

— Всё, — выдохнула госпожа Старшая. Она держала Молли за руку, и они обе застыли, задрав головы, глядя на курящуюся дымом вершину.

Чёрная гора была совершенно чёрной и нагой. На склонах ничего не росло, леса не карабкались вверх, их словно отрезало у самого подножия. Вокруг вулкана хватало поселений, здесь у Rooskies тоже были шахты, но, как объяснила госпожа Старшая, размахом куда меньше, чем вокруг Норд—Йорка.

Их уже ждали. Собирались старики и старухи, морщинистые, мрачные и молчаливые. Старшую приветствовали, но уже не кланялись. Впрочем, и заступить ей дорогу никто не решился. На Молли старательно не смотрели.

Впрочем, она на них не смотрела тоже. Госпожа Старшая не отходила от Молли и говорила только о предстоящем. Не о том, что творится па fronte, не о том, живы ли, целы ль Таньша и Всеслав, а лишь о том, что предстоит сделать ей, Молли.

И упрямо уходила от всех расспросов мисс Блэкуотер о «цене магии».

— Сделай дело, милая. Ключ и замок, не забыла?

— Не забыла, госпожа Старшая. Но как же…

— На себя цену твою возьму, — каркнула старая ведьма. — Ты дело своё сполняй!

Молли не оставалась одна ни на миг. И, кажется, Старшая делала что–то ещё, потому что она почти и не видела, что вокруг творится. Комнатка в каком–то доме, бревенча тые стены, домотканые половики, закрытые плотно ставни. И Старшая — прямо перед ней. Держит за руки, смотрит прямо в глаза.

— Тепло в ладони! — привычно командует она. — На кончики! Вот Средняя бы порадовалась… её путями бредём…

Сила повинуется уже куда охотнее. Это как на лошади учишься — вроде бы ничего не делаешь, а в седле держишься всё лучше и лучше. Или вышиваешь. Или рисуешь. Что меняется? Как заставляешь двигаться пальцы?..

— Огонь! В меня! — продолжает Старшая, и пламя послушно перетекает с пальцев Молли на её собственные.

Несколько мгновений Молли ощущает странную пустоту, однако она тотчас же заполняется, словно в неё вливается незримый, но мощный и бурный поток. По рукам, плечам, шее раскатывается приятное тепло, и Молли кажется, что стена за спиной госпожи Старшей исчезает и там в сером сумраке выстраивается длинная людская цепь — те самые старики и старухи, колдуны и ведьмы, собравшиеся здесь, чтобы усмирить подземный огонь.

Правда, Молли ещё не видела, чем этот огонь может быть опасен. В округе нет следов пожара, нет дымящихся провалов.

Но стоит её взгляду скользнуть глубже, сквозь расступающиеся земные пласты, как ему открываются ярящиеся подземные каверны, заполненные бушующим пламенем. То, что должно тянуться огневеющими жилами к подгорным ключам, греть воду, давать людям даровое тепло, обернулось своей противоположностью. Пламя ревёт и рвётся вверх, несокрушимые своды пещер пока ещё держатся, но по камню уже бегут одна за одной предательские трещины.

Парят, дымят, источают серые клубы бесчисленные расщелины на склонах чёрной горы. Ух, сколько б тут можно было настроить паровых страшилищ! Столько пару, и всё — на дармовщину!

Да уж, я б тут развернулась, мельком подумала Молли. Парогенераторы на естественном тепле, паропроводы, а дальше уже можно делать с этой силой всё, что угодно. Заставить работать, пахать землю, например — в Королевстве уже трудились над паровыми бескотловыми тракторами, получающими пар по трубам и потому лёгкими и маневренными; Молли читала об этом в «Популярной механике». Конечно, должны быть специальные поля и большой локомобиль с мощным паронагнетателем, но это уже дело десятое.

Был бы пар, поршень найдётся!

…Потом госпожа Старшая вела её к самой горе и ещё дальше, в жаркие пещеры у её подножия. Другие чародеи следовали за ними молчаливой свитой, но в разговоры не вступали, лишь неприязненно косились на Молли.

— Не обращай внимания, — шипела старая колдунья. — Завидуют просто. Не их внуки–внучки–внучатые племянники с племянницами в цепь встанут, да не просто встанут, а замкнут. Не могут смириться, что ты из Королевства, а я с тобой непонятными для них словесами балакаю. Но ты про них не думай! Ты со мной. Они если чего и боятся, так это меня. Знают, что любого из них я, если что, к себе на разделочный стол… и поминай как звали.

— Любого, госпожа Старшая? — Молли проводила глазами бровастого худого старика, брюзгливо поджавшего губы при виде их со старой ведьмой.

— Любого! — лихо заявила колдунья. — Кишка у них тонка[24] против меня выходить!

— Э–э–э, слишком тонкий кишечник? — удивилась Молли.

— Слабаки они против меня, короче, — с поистине мальчишеским задором объявила госпожа Старшая и так воззрилась на бровастого старика, что тот мигом смутился, закашлялся и отвернулся, притворяясь, что его очень занимают поднимающиеся над горой дымные клубы.

— То–то же, — буркнула Старшая, весьма собою довольная.

Но мелкие эти приключения — если, конечно, их можно было таковыми считать вообще — меркли, тонули и гасли пред тем, что Молли предстояло сделать.

Гора была больна. Молли всё–таки не зря родилась дочерью почтенного Джона Каспера Блэкуотера, M. D., не зря вертелась возле его кабинета, когда он вёл приём больных, и быстро научилась слушать, прикладывая стакан к стене.

Нельзя сказать, что её так уж занимала медицина, вовсе нет — просто было до жути интересно, что же там говорят и делают взрослые! Зато теперь она многое понимала.

Огню тесно в узких каменных жилах. Он рвётся на волю, потому что снизу, из неведомых глубин, на него напирает пламя ещё более жаркое, ещё более голодное. Кипят и испаряются подземные ручьи и озёра, пар ищет дорогу наверх. Раскрываются, не выдержав напора, щели и трещины, но недостаточно быстро, и их слишком мало — кто–то невообразимо давно укрепил их так, что они выдержат очень, очень многое, и сейчас это даже плохо.

Потому что, когда они наконец не выдержат, извержение будет таким, что и впрямь завоёвывать к северу от Карн Дреда станет просто нечего.

Старшая вела Молли вдоль огненных вен и артерий. Они садились друг против друга, руки в руки, и на внутренней поверхности Моллиных век медленно разворачивалась картина, подобная странице из анатомического атласа, каковой она, затаив дыхание, тайком листала в папином кабинете.

Паутина огненосных сосудов, тянущаяся на лиги и лиги окрест. Резервуары, где бушует подземное пламя. Голубые русла подземных рек. Места, где вода встречается с подгорным жаром. И узкая, почти забитая камнем горловина вулкана, чёрное жерло — кстати, а почему его просто не расчистить? Тогда ведь взрыва не случится, будет обычный прорыв лавы, если она не забыла уроки естествознания и свою собственную книжку «Что внутри вулкана?».

Старшая выслушала, покачала головой.

— Катастрофа, или Катаклизм, — это, Молли, не просто так. Что это было — до сих пор ни один маг или ваш учёный тебе не ответит. Слов умных много, да толку с них никакого. Не простой это вулкан, и просто «дырку в нём проткнуть» не получается. То, что «силу даёт», от чего мы, ведьмы, живы — тугим клубком тут затянуто, а сама знаешь, что бывает, коль верёвки запутать, жилы узлами перетянуть — умрёт тогда рука или нога. У нас не умрёт — у нас взорвётся!

Твоё дело, девочка, — цепь замкнуть. И уже той цепью мы, остальные ведьмы да чародеи, затор растащим, чтобы огонь вновь бы тёк, как ему от века положено. Как установлено теми, кто самые первые путы на него налагал. Как я сама устраивала, так же, как ты, в цепи стоя, замком её замыкая. Так же дрожала, а Верея, карга старая, меня ещё и высекла в тот вечер. Ведьмы, дескать, не дрожат как осиновые листы, а всем известно, что нет лучшего способа сделать ведьму более годной, чем она уже есть, кроме хорошей порки. А теперь вот я сама, — усмехнулась Старшая, — сама старая карга, одной ногой в могиле, тебя наставляю. И должна сказать, очень, очень мне хочется примеру старухи Вереи последовать!

Голос Старшей сделался словно бы грозен, но глаза старой колдуньи улыбались. Молли несмело улыбнулась в ответ.

— Всё получится. — Ведьма погладила девочку по волосам. — Всё тебе расписать, всё предусмотреть, всё предвидеть — невозможно, дорогая. Да и не нужно. Станешь судорожно в памяти рыться, вспомнить стараться, да только собьёшься и время потеряешь. Магия сама нести должна, и ты сама должна видеть, где сцепка слаба, где укрепить надо. Ложись–ка ты спать, потому что…

— Utro vechera mudrenee, — ответила Молли.

Глава 10

Была стылая зимняя ночь, и ветер выл над затерянными среди бескрайних лесов крышами. Молли лежала, уткнувшись носом в подушку, сбросив одеяло, мокрая, как мышь.

Её трясло от ужаса.

Сегодня, Моллинэр Блэкуотер. Сегодня. Ты встанешь в цепь и замкнёшь её.

Или не замкнёшь.

Что ж, тогда конец будет очень, очень быстрым. Но, наверное, всё равно донельзя болезненным.

Кошка Ди тоже не спала. Но и не мяукала, молчала, только время от времени, словно собака, лизала Моллины пальцы шершавым язычком.

Ночь глуха, но не безмолвна. Обряд начнётся, когда звёзды займут надлежащее положение, какое именно, Молли не запомнила. Это не её дело, ей нужно замкнуть цепь.

Она, современная девочка, прочитывающая от корки до корки каждый номер «Популярной механики», вычерчивающая дестроеры и мониторы, собирается управлять какой–то загадочной «магией», смертельно опасной и совершенно, совершенно непонятной!

Магией, которую не нанесёшь на чертежи, не разложишь на множители, как квадратный трёхчлен (конечно, в случае, когда дискриминант его больше или равен нулю).

Магии, которая — «локоть на стол! Ладонь раскрыть! Тепло в пальцах!».

— Пора, девонька.

Старшая. Нависает над постелью. Нет–нет–нет, я не могу, я боюсь, я не сумею, я не…

Незримые руки подняли её над матрацем.

Старшая замерла у порога, не сдвигаясь с места.

— Что, ноги не идут? — сочувственно осведомилась ведьма. — Вот и у меня они не шли. Так Верея на меня ведро ледяной воды вылила. Стерва была первостатейная, чего уж тут говорить… и злющая, что волк голодный. А вечером перед тем меня ещё и выдрала. Ну, это я тебе рассказывала уже… вставай, дочка, вставай! Пришло наше время. Час Ведьмы. — Она вдруг улыбнулась, показывая жёлтые зубы. — Пошли. Гора ждёт.

Молли не помнила, как оделась, как дошла до зева знакомой уже пещеры.

Зимняя ночь пуста и безжизненна. Нигде ни огонька, только вой ветра да редкий жёсткий снег — в лицо.

Где остальные чародеи?

— Все уже давно внутри, милая. Им своё дело надо сделать, а нам — своё. Ты о них не думай и обо мне не думай тоже. У тебя одно только — цепь замкнуть и удержать, а остальное не твоя забота. Даже если меня пополам разорвёт или сам Зверь Земли за мной явится. Ты свою работу свершай. Свою — и только!

Старшая остановилась, положила обе руки Молли на плечи. Взглянула в глаза.

— Хорошая ты, Моллинэр Эвергрин Блэкуотер из Норд- Йорка. Славная бы ведьма из тебя вышла, немало голов бы на частоколе у тебя б сидело. И мечтать не могла я о такой ученице, как ты. Ну, обнимемся теперь. И присядем — па dorozhku. Дальше ты уже одна пойдёшь. Мне тут оставаться.

— Почему нам надо сесть? Прямо здесь, на тропу?

Старшая усмехнулась.

— Потом объясню. Прощай, Молли Chernaya Voda, не поминай лихом, если что.

— Госпожа…

— Иди! — Ведьма резко толкнула Молли в плечо. — Не хватало только опоздать из–за проводов всяких да расставаний! Иди! Да не оборачивайся! Ни в коем случае!

И Молли пошла. За спиной раздалось громкое шипение, шелест, словно сотни и тысячи змей разом влеклись по сухому шуршащему песку.

Не оборачивайся, Молли Блэкуотер, не оборачивайся.

Пещеру скупо освещало алое подземное пламя, идущее из глубины. Молли тут уже ходила, по наклонно погружающемуся во внутренности вулкана ходу. Идти недалеко. На пересечении огненных потоков, на каменной перемычке над ними ей предстоит встать… и уже не сходить с этого места.

Собственно, вот и оно.

Скрылся за поворотом вход в пещеру, Старшая осталась там, запретив на себя смотреть. Где–то впереди другие колдуны и колдуньи.

Она, Молли, одна. Одна Молли — и громадный вулкан.

Всё, она пришла.

Коридор перед ней раздваивается. Ничем не примечательное место, чёрный камень стен, чуть подрагивающий пол.

Молли вздохнула. И принялась разуваться.

Между ней и камнем, что пролёг сводом над огненными струями, ничего не должно оставаться.

Горячо–о–о! Ну, с непривычки, конечно, так–то стоять можно.

Молли достала из кармана чёрную шёлковую ленту, тщательно завязала себе глаза. Они будут только помехой. Смотреть предстоит не ими.

Всё, завязала. Ой… и что же дальше?

Распустить волосы… ничего из кованого железа на ней быть не должно, только длинная рубаха из жёсткой, шершавой ткани.

Босая девочка стоит, переминаясь с ноги на ногу, глаза завязаны. Ох, и посмеялась бы над ней задавака Кейт Миддлтон!

Нет, забудь о ней, забудь о прошлой жизни! Chernaya Voda, сказала госпожа Старшая. Да, так можно перевести её фамилию.

Чёрная вода, бездонная, всё принимающая и всё скрывающая. Чёрная вода, где в толщах скользят таинственные кракены. Вода, пронизанная магией. Силой. «Полем», как сказал бы, наверное, их школьный учитель естествознания мистер Преддинг.

Полем, или лесом, или лугом, или морской бездной.

Молли дышала глубоко и ровно. Пятки перестали чувствовать тепло камня под ними. Это хорошо, всё идёт правильно.

Руку на локоть. Ладонь раскрыть. Тепло в кончики пальцев. Чувствуешь силу? Выпускай её на волю, Молли! Все эти старые колдуньи и чародеи ждут тебя.

Она медленно разжала судорожно стиснутые пальцы — и Жар—Птица весело взмахнула крыльями прямо перед ней. Здесь её стихия, здесь она никому не причинит вреда.

И послужит, помимо всего прочего, ещё и сигналом всей остальной цепи.

И точно — под веками Молли стремительно разворачивался словно разрез всей чёрной горы. Глубоко под её корни убегают узкие ходы, там на своих местах застыли колдуны и колдуньи Rooskies, готовые подхватить её посылку.

Развернув прекрасные золотисто–огненные крылья, Жар—Птица неслась по коридорам, влача за собой длинный шлейф оранжевых искр.

Молли не видела лиц тех, кого ей предстояло соединить в цепь; лица и личины, характеры, привязанности и прочее сейчас совершенно не важны.

Важна лишь сила, которую ей предстоит свести воедино.

Лети, моя птица. Вот первый волшебник на её пути, смутная фигура в длинном балахоне до пят, не поймёшь, мужчина или женщина, и Жар—Птица словно пронзает тень пламенной оранжевой нитью.

Молли видит тёмные вервия, взвившиеся над человеческой фигурой и, помня наставления Старшей, тянется незримыми руками к ним, стараясь перехватить, не дать разлететься концам в разные стороны, свести вместе, затянуть узлы…

Первое звено цепи.

Что–то горячее начинает припекать пятки.

Молли не смотрит вниз. Дальше, Птица, дальше!

Пока ей кажется, что всё достаточно просто; незримая сила повинуется легко и словно бы даже с удовольствием. «Рука — ладонь — кончики пальцев» — работает, работает формула госпожи Средней, несмотря на всё ворчание её старшей сестры.

Вперёд, сквозь лабиринт коридоров, освещённых багряным, к следующему звену!

Да, вот она, ещё одна фигура, ещё более размытая и смутная, чем первая; едва угадывается голова.

И тут взлетают тёмные петли, но они как–то уж больно широко оказываются раскинуты в стороны.

Молли поспешно ловит их, на ходу вспоминая, как они со Старшей точно так же перехватывали несомые свирепой вьюгой снежинки. Найти, подхватить и удержать — и всё в единый миг!

Молли справляется. Локоть — ладонь — пальцы; вбирай в себя подземный ветер, разворачивай, пусть не даёт разлететься слишком далеко петлям чужой магии.

Собрано второе звено, и вновь по пяткам кто–то словно проводит горячим валиком.

В глубинах всё пуще и яростнее бесится огонь, словно чуя опасность, словно зная, что его вот–вот посадят под замок и заставят трудиться.

Мысли Молли начинают путаться, в лицо дышит подземный жар, обжигает щёки. Нить магии бросает из стороны в сторону, грозя оборвать об острые выступы скал; скорее, Молли, локоть — ладонь — пальцы: пусть грани камня затупятся, пусть сами стены подвинутся, давая дорогу её Жар—Птице!

Третья фигура — лишь блёклый серый силуэт, легко можно спутать с камнем. Видно только магию. В лицо Молли дышит жаром, и в ответ тоже поднимается злость.

Врёшь, не возьмёшь!

Сколько раз она слышала это и от Волки, и от Младшей, и от Средней, и даже от Старшей. Слышала на языке Rooskies, слышала и перевод на имперском. Выучила. И не просто выучила.

Врёшь, не возьмёшь!

Заклятия воздуха. Помогают растолкать в стороны злые ветра, аккуратно собрать воедино ещё одно звено цепи, потянуть его дальше.

Вот только стоять уже почти невозможно. Ух, как пятки–то горят!

А сделано всего–то три звена. Впереди ещё девять.

Двенадцать колдунов и колдуний. Тринадцатая — госпожа Старшая. И четырнадцатая — она, Молли.

Держись, держись, держись! Всё, что знаешь, — всё в дело! Вода — под ноги, охладить обжигаемые ступни; ветер — расчищать дорогу Жар—Птице; земля — крепитесь, крепитесь своды, закрывайтесь, трещины, ты не пройдёшь, огонь; пламя — оно слово кровь моей Птицы, вливайся в неё, не давай сложиться дивным крыльям!

Всё сразу. Всё вместе. Все виды магии.

Локоть — ладонь — пальцы!

Четвёртое звено, пятое, шестое — собирай, Молли, собирай! Потому что в глубине горы уже набухает чудовищный горб расплавленной лавы, и не просто лавы: замешена она с огнём, с непростым огнём, огнём, в котором слишком много его собственной магии.

Катастрофа — откуда принесла она это, из каких иномировых бездн?

Вода под ногами испаряется. Лужа становится горячей, Молли приходится добавлять и добавлять холодной, иначе просто не выстоять на одном месте.

«Держись, Молли Блэкуотер».

Спасибо тебе, Зверь Земли. Я выдержу. Я знаю, я должна справиться. Потерпи ещё совсем чуть–чуть, тебе тоже больно. Не думай, что я ничего не замечаю.

Семь, восемь, девять.

Три всего звена осталось!

Радость в груди. Ты сможешь, Молли!

«Смотри! Смотри в оба!»

Яростное шипение Старшей. Голос совершенно жуткий.

В оба? Смотри в оба — на что? Она всё делает правильно, всё идёт хорошо!

Тень. И не одна.

Человеческие силуэты, длинные плащи тьмы. Они выступают словно из самих скал, Молли помнила карту, там нет никаких боковых проходов!

Их три… четыре… пять… да, пять!

Они скользят, не касаясь камня. Буравят окружающее пустые буркалы–глаза.

Полноте, да живые ли они?

«Держись! — это опять Старшая. — Сейчас помогу! Цепь держи, цепь!»

Молли ощущает, каким жутким напряжением даются старой ведьме эти слова. Они пробиваются к Молли словно через ревущий ураган.

Тень вырастает на пути Жар—Птицы, та с клёкотом кидается в атаку — это Молли кидается, — клюв метит прямо в провал глазницы, но там ничего, лишь холод и пустота, холод не зимней стужи, чистой, морозной, когда снег хрустит под валенками, но холод каменных подземелий, где лишь сырость да плесень и ржа старого, отжившего своё железа.

Крылья Жар—Птицы хлещут тёмную тварь по голове и плечам, клюв яростно бьёт туда, где должно быть лицо, — и Молли с ужасом вдруг ощущает, что цепь выскальзывает из её незримых, далеко–далеко протянувшихся рук.

«Держи! Цепь держи!»

Вокруг Молли поднимается ветер. Холодный, леденящий; казалось бы, хорошо, не будет так гореть лицо — но от него мгновенно теряют чувствительность щёки, оцепенение ползёт дальше, и цепь выскальзывает из пальцев.

«Держи–и–и!»

Врёшь, не возьмёшь! Локоть — ладонь — пальцы — держу!

Ветер подхватывает ускользающий конец цепи. Земля услужливо подставляет камень. Вода охлаждает раскалённое, не даёт камню расплавиться. Воздух несёт всё дальше и дальше расправившую крылья Жар—Птицу; чёрная тень съеживается, отползает, широкие, плоские и бледные ладони лихорадочно хлопают по чёрному капюшону, сбивая пламя.

Значит, ты таки не просто тень! Под тёмным плащом скрывается некая сущность, и у неё, во всяком случае, есть руки!

…Правда, какие–то полупрозрачные, призрачные.

Ага! Проняло! Не выстоять против моей Жар—Птицы!

Но следом за отброшенной тенью уже скользили новые. Часть — следом за Птицей, а часть — прямо к ней, Молли.

Дрожит и дёргается едва удерживаемая в руках цепь.

Молчит Старшая. Молчит и Зверь Земли. Видно, крепко заняты. Ты одна, Молли, справляйся сама! Никто не поможет, никто не подставит плеча — умирай, коль не сдюжишь.

Умирай на чужой войне, за каких–то варваров Rooskies. Под неведомой горой, неведомо за что. Тебе сказали — «вулкан!», а ты и поверила…

Ближе, ближе чёрные тени. Скользят по коридорам, ни на что не отвлекаясь, никого не замечая — к ней, к ней, к ней.

Ты наша, Miss Mollinair Evergreen Blackwater. Была, есть и будешь.

Who are you? What are you?

Кто вы есть? Что вы есть?

Мы те, что мы есть и кто мы есть. Ты наша, твоё место с нами!

Она дрогнула. Заколебалась. Голос в её голове — сильный, твёрдый, мужественный — говорил с настоящим столичным акцентом, какого не встретишь ни у скоробогачей Корнволлы, ни у промышленных магнатов Майнстера, ни даже у старых лендлордов Хайланда.

Цепь! Цепь ускользает!..

А тени всё ближе и ближе. И со всё большим трудом взмахивает потускневшими крыльями Жар—Птица.

Тени уже подле неё.

— Аррргх!!!

Жуткое, нечеловеческое рычание, и на пути сонмища чёрных возникла госпожа Старшая.

Точнее, возникло чудовище, какой–то живой колючий куст с ветками, усеянными длиннющими шипами; на иных белеют старые черепа, скалятся пустыми глазницами, а в них, в глазницах, ярко пылает огонь.

Старшая преграждает теням дорогу, и Молли враз ощущает, что такое настоящее «эхо».

Слепая волна высвобожденной силы несётся по коридорам, пронзая каменные своды и озёра пламенной лавы, заставляя расплавленный камень кипеть и плеваться огненными каплями.

Рушатся последние преграды, расходятся скобы, трескаются перемычки, крошатся основания и стены, дрожат столбы, ходят ходуном полы и потолки.

Но, расставив руки–ветви, выросла на пути теней госпожа Старшая.

И засмеялась. Кошмарным замогильным хохотом. И позвала к себе.

Первая из теней словно не успела остановиться, с разгону влетев прямо в ждущее переплетение голодных ветвей.

Визг. Тонкий, захлёбывающийся, прерывистый. Тень забилась, пронзённая во множестве мест ринувшимися вперёд шипами. Живая плеть обвилась вокруг того места, где тени полагалось бы иметь шею; рванула, опрокидывая и втаскивая куда–то себе под корни.

Что–то рвалось, мокро хлюпало, трещало. И кричало, захлёбываясь от ужаса и боли.

Правда, недолго. Очень недолго.

«Так они, получается, не призраки вовсе?» — оторопело подумала Молли.

Но тени не дрогнули. Не повернули назад, даже не остановились. Блеснули тусклые, словно из тумана сотканные палаши, и передняя тень, извернувшись по- змеиному, ловко рубанула по ринувшейся ей наперерез ветке.

Молли охнула от резкой, рванувшей плечо боли, словно вражье лезвие хлестнуло по ней самой.

«Цепь! Цепь держи! Я справлюсь!»

Молли опомнилась. Цепь! Да, конечно, цепь — и её Птица! Ой–ой–ой, её уже почти нагнали! Занесены тёмные сети — скорее, локоть — ладонь — пальцы, тепло в них, нет, жар, огонь, пламя, самое горячее, какое только можно вытерпеть! Лети, лети, красавица, лети свободно, жги, нет больше тебе преград, нет барьеров! Никто тебя не удержит, никто не остановит! Тьма бежит перед светом, холод отступает пред чистым пламенем!

Замер, заглох совсем чужой голос со столичным выговором.

Я не ваша! Не ваша, слышали?!Я… я не…

И тут слово родилось само.

Я — здешняя!

Впервые оно выговорилось так свободно, так естественно, как глоток воды, как вздох.

Я — здешняя.

«Ты наша, — подтвердил Зверь Земли. — От нас твоя сила, у нас она раскрылась. У нас ты стала собой, Молли, Дева Чёрной Воды».

Восторг боя, исступление схватки. Яростная, безграничная свобода. Это уже было — тогда, когда Молли крушила огненным молотом гусеничные паровики Королевства. Тогда — и сейчас.

Высоко, под самые своды, взвилась Жар—Птица, перевернулась через крыло и, словно коршун, падающий на добычу, сама рухнула на сгрудившиеся внизу чёрные тени.

— Жги!

Кажется, Молли даже завизжала, не в силах сдержаться.

Словно пламенная коса над травами, широко–широко раскинув дивно удлинившиеся вдруг крылья, Жар—Птица пронеслась сквозь скопище теней, не чувствуя преграды, и они рассыпались, брызнули в разные стороны облаком тёмных капель.

Бушует и рвётся на свободу подземное пламя, но Молли тащит, тянет за собой цепь, и последние звенья сами смыкаются воедино.

Эхо, её собственное эхо катится подземельями, но Молли не боится. Все двенадцать звеньев соединены вместе, ну, госпожа Старшая, я всё сделала!..

Госпожа Старшая? Госпожа Стар…

Замер недвижно куст с нанизанными на ветки черепами. И следа не осталось от чёрных теней — но почему она не шевелится?!

— Госпожа! Госпожа Старшая!

Два эха слились в одно. Катятся валом, всё сметая на своём пути. Цепь плотно охватила огненное сердце вулкана, но этого мало, мало! И… надо же дальше, а госпожа Старшая…

Не шевелится. Не дышит.

Почему, почему никто не встал на подмену?

«На себя цену твою возьму…»

Так сказала старая колдунья и от слова своего не отступилась.

Только сейчас Молли поняла, что госпожа Старшая не просто обратилась в куст — корни глубоко вонзились в неподатливый камень, за считаные мгновения проделав работу, на которую в природе уходят годы и даже десятилетия. Она тянула к себе две слившихся волны, рушила своды пещер, направляя дикую мощь туда, где она никому не смогла бы повредить — а цепь уже опутала пламенное сердце горы, не давая огню вырваться на волю.

И теперь оставалось лишь завершить работу.

Но госпожа Старшая замерла, недвижима. Ветви куста поникли, один из черепов и вовсе скатился с опустившегося шипа, и огонь в его глазницах померк.

И Жар—Птица, разогнав чёрные тени, дотащив цепь обратно к Молли, исчезла, сделав свою работу.

«Спасибо за свободу…» — шепнула напоследок

Где все остальные, где колдуны, где ведьмы? Почему никто госпоже Старшей не помогает?!

Трепещет в руках Молли конец заветной цепи. Звенья нерушимо скреплены надёжным замком — ею, Молли.

Но — что же дальше? Эхо магии приняла на себя Старшая, рассеивая его, как только могла. Правда, всё равно не до конца.

И некому теперь завершить дело с огненной горой, которая ярится всё сильнее и сильнее, стиснутое магической цепью пламя отчаянно ищет выхода.

Некому довершить начатое, кроме тебя, Моллинэр Блэкуотер, Дева Чёрной Воды.

Пусть горят пятки и уже перестают работать водяные заклятия, она доделает!

Так, как сама понимает.

Нет, почему, ну почему же никто не встал на замену госпоже Старшей?!

— Мы… встали… — задыхающийся от напряжения голос госпожи Средней. — Но буря… слишком… сильна… ты… там… одна…

Молли лихорадочно пыталась вспомнить, что надлежало сделать после того, как она замкнёт цепь.

Огню — течь подземными руслами. Силе — расточаться, распространяться, грея воду в тёплых ключах. Горе — дымить безвредно, мирно, никому не угрожая.

И она потянула за цепь, потянула, словно стягивая горловину мешка, заключившего в себе подгорное пламя.

Больно было — словно потянуть из себя гнилой зуб.

Но она знала, что госпожи Старшей нет больше рядом, чтобы помочь, и эхо своей магии она должна рассеять сама.

Молли вскинула левую руку, вытягивая плотно сжатые пальцы, словно живой клинок, собирая все отзвуки собственной магии и направляя их вверх, в каменные своды.

Простите меня, пещеры. Я знаю, вам тоже больно, как и мне сейчас, но вы выдержите.

«Ну пожалуйста!..» — аж взмолилась она.

«Я помогу», — шепнул вдруг Зверь.

…Своды выдержали. Потрескались, кое–где вниз посыпались обломки камня, но выдержали. А сама Молли, застонав от натуги, тянула и тянула незримую цепь, тянула, покуда хватало сил. Однако цепь, напружинившись, вдруг потянула сама — в противоположную сторону, туда, где ждала мстительно–огненная пасть голодной бездны.

Мне не удалось вырваться на свободу, словно говорила она. Но и ты меня не одолеешь!

…Огромная медведица вынырнула из багровой тьмы, зарычала яростно, клацнула зубами, вцепляясь в сделавшийся видимым конец пылающей цепи. Потянула, упираясь лапами; миг спустя к ней подлетела хорошо знакомая волчица, ощерилась, тоже ухватилась зубами за цепь. А следом за ней торопился ещё один медведь, хоть и не столь исполинский, как его седая спутница.

Теперь они тянули вчетвером — трое зверей и Молли.

Она чувствовала: заключённый в огромный каменный мешок огонь уходил сквозь специально оставленные в нём другими колдунами отверстия, хотя в реальности, конечно, никаких «отверстий» не было.

Уходил и растекался, куда ему и положено — по бесчисленным тонким жилам и прожилкам, что вели к горячим ключам, к подземным озёрам, где резвится рыба, к тёплым источникам, возле которых даже зимой зеленеют грядки.

Нет тебе преград, пламя, на этой дороге.

Молли оглянулась — прямо в глаза смотрели ей и госпожа Младшая, и Волка, и… и мальчишка–медведь.

Ну конечно, без тебя тут обойтись не могло.

Молли больше не думала о чёрных тенях — она просто тянула и тянула цепь, что стремительно наливалась тяжестью. Последний барьер, стиснув зубы, думала Молли. Последнее одолею, и всё — и к госпоже Старшей. Неужели мы все вместе ей не поможем?..

И они все, разом, одним усилием стянули–таки цепь, намертво запечатывая воображаемую горловину огненного мешка.

Колени разом подкосились, словно решив, что миссия их исполнена.

И сразу вскипел огонь прямо под ногами, вырвавшись из невесть откуда взявшихся трещин.

Он словно хотел отомстить за то, что главная добыча от него ускользнула, что дикая сила его вновь в узде, вновь поставлена на службу двуногими, — но хотя бы эту жалкую их кучку он сможет достать!

Госпожа Младшая глухо взревела и мотнула круглой головой. Медведь—Всеслав мигом оказался рядом с заваливающейся Молли, привычным уже движением подхватил её на спину, да так, что ученица госпожи Старшей, несмотря ни на что, залилась до самых ушей жаркой краской.

Медведица вновь мотнула головой, яснее ясного указывая Всеславу и Таньше на выход из пещеры, где уже вовсю трескался потолок, принявший много больше того, что мог выдержать.

Всеслав сорвался с места. Волка взвыла, закрутилась и, миг поколебавшись, бросилась в противоположную сторону — туда, где скрылась Младшая.

Медведь мчался, низко склонив голову и глухо, яростно рыча; он был в бешенстве, но, как дивным наитием поняла сейчас Молли, не смел ослушаться открытого приказа.

И ещё… глубоко–глубоко в нём… спрятано… и видно лишь потому что её саму сейчас полнит сила цепи, отданная двенадцатью остальными колдунами и колдуньями… он хотел спасти её.

Нет, не госпожу Старшую.

Ой–ой–ой! Её.

«Ой, мама», — в ужасе подумала она, невольно прижимаясь щекой к тёплой медвежьей шкуре.

Всеслав вынес её — на ледяной воздух, в сияющий зимний день, а спустя совсем краткий миг из раскрытой пасти пещеры вырвался ревущий поток пламени.

Правда, вреда он уже никому причинить не мог, кроме, конечно тех, кто не успел…

Кто не успел!..

Госпожа Старшая! Сестра её! Волка!..

Всеслав чуть ли не сбросил её со спины — Молли так и покатилась, угодив прямиком в объятия госпожи Средней. Рванулась слепо, и сильные руки немедля вдавили её в снег.

«Там справятся без тебя», — как всегда, беззвучно, но очень жёстко бросила целительница.

Молли затрепыхалась, словно угодившая в силки птичка. Остатки силы ещё кипели в груди, рвались наружу — она должна сделать хоть что–нибудь!

Зев пещеры источал теперь только серый дым, серый, словно погребальный саван.

И оттуда никто не появлялся.

Молли судорожно вцепилась в запястье госпожи Средней.

«Что с ними, что с ними, чтоснимичтосними?!..»

«Молчи! — рыкнула врачевательница. — Молчи. Пожалуйста…»

Молли взглянула — лицо госпожи Средней покрывал пот, крупные бисерины катились по щекам, срывались с подбородка, губа закушена; она, похоже, тянула, словно

Молли совсем недавно, какой–то незримый и неподъёмный груз.

— Vsio! — услыхала Молли брошенное целительницей.

Это слово она знала. «Всё». Глаза закрылись сами собой, и слёзы из них полились тоже сами.

Медведь метался у дымящего входа в подземелья, рычал, но внутрь, похоже, было не сунуться — дым валил не переставая.

Резко запахло палёным. Что–то тяжелое протащилось мимо, обожжённый зверь с дымящейся шерстью.

Едва ступая, мимо Молли прошагала госпожа Младшая. У неё на спине покоилась бесформенная груда каких- то обгоревших тряпок; рядом с медведицей плелась Волка, припадая на правую переднюю лапу.

Молли дёрнулась — но тут ноги служить отказались окончательно.

* * *

Было много–много суматохи и суеты. Очень много.

Все колдуны и колдуньи, какие только были, толпились вокруг госпожи Старшей. Её младшая сестра вытащила–таки старую ведьму через другой отнорок. Правда, была наставница Молли плоха, весьма плоха.

Сама Молли кое–как, на коленях, подползла к госпоже Старшей, распростёртой на носилках. Около неё хлопотала Средняя; ещё три целительницы окружили Младшую.

Одежда на старой ведьме превратилась в уголья. Лицо покрывал толстый слой какой–то мази, нанесённой Вольховной Средней. Та же мазь пошла на руки — пальцам особенно досталось.

Но губы госпожи Старшей по–прежнему едва заметно, но кривились в её привычно–ядовитой усмешке.

— Госпожа Старшая…

— Не… не реви, — едва слышно прошептала ведьма. — Ведьмы… не… плачут.

— Почему? — всхлипнула Молли.

— П… потом. Ты… молодец. Справилась, девочка…

— Не! — Молли отчаянно замотала головой. — Я… упустила…

— Ти… тише, — скривилась Старшая. — Вулкан… замкнут.

— А эти тени? Что они такое?..

Старшая глухо замычала — похоже, от боли. Голова её запрокинулась, и госпожа Средняя мигом оттолкнула Молли, резко прижимая ладони к груди старшей сестры.

— Не мешай ей!..

— Волка! Уже перекинулась!..

— Ох, и досталось же тебе!

— На… себя посмотри. — Волка попыталась ухмыльнуться. — Чёрная вся… вся в саже.

— Да что про сажу!.. Что с госпожой Старшей? Она… выберется?

— Конечно, — без тени сомнения заявила Волка. — Она что твой столетний дуб — ей всё нипочём!..

Донёсшийся с носилок мучительный стон с этим как–то плохо согласовывался. Вервольфа прикусила язык.

Кошка Ди, как всегда, возникла словно из ниоткуда. Не сказала даже «мяу!» — просто бросилась к Молли, взмыла немыслимым движением ей на плечо и улеглась там, обернувшись вокруг шеи живым меховым воротником, тёрлась Молли о щёку, прикрыв глаза, но не проронила ни звука, словно понимая, что сейчас творится.

Глава 11

…И всё–таки она осталась жива, старая ведьма с простым прозванием Старшая. Осталась жива, и это самое главное. Молли от неё просто–напросто оттеснили, госпожа Средняя голосом заправского сержанта отдавала команды самое меньшее восьми другим лекарям и врачевательницам, суетившимся вокруг госпожи Старшей со склянками, ланцетами и устрашающего вида шприцами — явно трофейными, из полевых госпиталей Горного корпуса.

Молли лежала тоже, медленно прихлёбывая обжигающее питьё из огромной глиняной кружки, сунутой ей госпожой Средней. Рядом устроилась Волка, обмазанная с ног до головы целебными мазями. Всеслава видно не было — куда–то умчался, и Молли поймала себя на том, что невольно ищет его взглядом.

Зоркая Волка, конечно же, всё заметила, но ни дразниться, ни даже улыбаться не стала — спасибо, настоящая подруга!

Молли словно бы никто не замечал. Никто не бросался ей навстречу с приветствиями и цветами, никто не размахивал в её честь флагами, никто, кроме Волки, даже по плечу не хлопнул! Как–то вдруг стало… обидно. Я же вулкан им усмирила! Считай, одна!..

…Госпожа Средняя вдруг резко взглянула на неё, отшагнула от носилок со старшей сестрой, протянула руку, коснулась Моллиной щеки.

«Ты великое дело сделала, малышка, — и от теплоты в мыслях бывшей своей наставницы Молли захотелось немедленно разреветься. — Земля наша и мы тебя благодарим. И ещё спасибо тебе скажем. Прости, что не сразу — сестру мою спасать надо. И о Предславе, о младшей, позаботиться».

«Спасибо, госпожа Средняя…» — только и смогла Молли выдавить мысленно. Хоть и мысленно, а всё равно только лишь выдавить.

И после этого другие Rooskies стали по одному, по двое подходить к Молли. И делали как раз то, чего она и ждала. Очень серьёзно кланялись ей — все, даже почтенные седобородые чародеи. Подошёл и тот самый старик с густыми бровями, что с особой неприязнью косился на Молли перед началом обряда. Подошёл, что–то решительно сказал начавшей было вставать Волке, даже придержал её за плечо. Вздохнул, склонил голову перед Молли, заговорил, негромко и уважительно.

— Ведун Демиан кланяется тебе, прощения просит, что не верил в тебя до конца, — перевела Волка, аж замирая от почтения. — Говорит, велика твоя сила, Молли Чёрноводова, великая мера тебе отмерена! И ещё говорит — коль хотя б один из десяти в Норд—Йорке был такой, как ты, никакой войны никогда б не случилось, а поделили б всё мирно…

Нет, вдруг подумала Молли, в свою очередь поднимаясь, несмотря на дрожащие колени, и почтительно, как говорили Rooskies, v poyas кланяясь ведуну Демиану. Если б один из десяти в Норд—Йорке был «как я», ничего бы от вас не осталось. Не только ползуны паровые сюда б пошли, но и волшебники…

Это были какие–то очень взрослые, очень серьёзные мысли.

Следом за ведуном Демианом подходили другие, Волка переводила — её, Молли, хвалили, сдержанно, не рассыпаясь чередой красивых словес, но от души, искренно, по–настоящему.

Она даже не заметила, как вернулся медведь. Вернулся и тяжело плюхнулся рядом, уже в человеческом облике. Но едва взглянула — мигом залилась краской. Волка хихикнула, вот зараза!..

— Спасибо тебе. — Всеслав говорил на имперском с прежним своим тяжёлым акцентом. — Ты есть смочь…

Волка только сокрушённо покачала головой.

— Ну не даётся ему, — проговорила вервольфа. — Ив Норд—Йорке живал, пусть и пленным, а всё равно — не даётся язык.

Молли нахмурилась.

Всеслав, Таньша, остальные Rooskies, что окружали её, — что–то было не так. Очень сильно не так. Они не радовались. Нет, не так. Радовались, конечно же, но скупо, сдержанно, словно через силу. Что–то ещё довлело над ними, что–то тягостное, злое, мрачное. Сделана важная работа, но впереди — нечто куда тяжелее. И даже страшнее.

— Что случилось, Волка?

Вервольфа вздохнула, губы сжаты в тонкую, почти что белую линию.

— Королевство. Горный корпус. Наступают они, Молли. Дальград взяли — это там, где тебя Вольховна Средняя учила. А все маги наши — здесь, у чёрной горы.

— Их же двенадцать только было? — беспомощно и совсем не о том пролепетала Молли.

Волка дёрнула щекой.

— Под землю дюжина пошла, да. А ещё сотня, наверное, делала так, чтобы эта дюжина смогла бы что–то изменить. Всех, кого могли, мы сюда собрали. Врачевателей, даже тех, что только скотину и умеют… — Она махнула рукой. — А что сделать? Вулкан, он вулкан и есть. Ну а коль магов нет, Королевство, оно… наши отступали, людей берегли. Дома отстроить можно. Пожары дело обычное. А вот люди… — Она опустила голову. — Мы с братом возвращаемся. Мы и Предслава Младшая. И все маги, кто только сможет. Потому как с вулканом ещё возни немало будет.

Молли удивлённо подняла брови.

— Это как брешь в трюме заделать, — пояснила вервольфа. — Вода больше не хлещет, но машинное залито, топки погасли, котлы… ну, ты в этой машинерии больше меня понимаешь, я так, по верхам. Вольховна Средняя старшую сестру лечить повезёт, в дом её, обратно, и целители лучшие тоже, ну а мы, остальные, — обратно, па front.

На фронт. Эти слова Молли понимала уже более чем хорошо. Их — и то, что за ними стояло.

— Но теперь–то бояться ведь нечего, правда? Эхо, оно… ну, вулкан–то притушили, разве нет? Предслава одна сможет…

Волка снова криво дёрнула щекой, глянула неуверенно и чуть ли не с испугом.

— Не понимаешь… вулкан–то утихомирили, это — я сказала уже — как под пробоину пластырь подвести. А если эхо от всех магов пойдёт волнами катиться, не выдержат чары. Даже с тобой ставленные.

— Так это что же, — беспомощно прошептала Молли, — всё было зря, что ли?..

Цепкая рука госпожи Средней вдруг легла ей на плечо, пальцы коснулись щеки.

«Ничего не зря, девочка. Ты землю спасла. Пожар потушила. А эхо, про которое Волка толкует, — оно его вновь раздуть может».

— Так, значит, не справиться с Королевством? Никак? — И Молли вдруг ощутила, что в глазах защипало.

— Справимся, — резко бросила Волка. — Не впервой. Остановим.

«Ты своё дело сделала, Молли Блэкуотер. Мы слову своему верны. Ты свободна. Можешь… идти домой. Всё твоё тебе вернут. И припасов дадим, и провожатых. Всё будет как скажешь. Ты нам помогла с вулканом, мы тоже исполним обещанное».

«Д-да…» — растерянно ответила Молли целительнице. Волка терпеливо ждала, не вмешиваясь в их безмолвную беседу.

«Для тебя всё приготовлено уже. Сестрица моя старшая позаботилась. Сейчас принесут тебе всё, а Всеслав тебя до Норд—Йорка проводит. Тайными тропами, не через перевал. Дорога дальняя, не одну неделю займёт по зимнему времени, так что…»

«Всеслав… со мной?»

«Конечно, — с лёгким холодком удивилась врачева- тельница. — Он тебе один раз уже помог, поможет и вторично. Старшая — и мы все — богатые дары тебе приготовили, чтобы знала ты, Молли Блэкуотер, долги свои мы всегда платим…»

«Не надо… долги… — что–то мучительно сжалось у Молли внутри. — Дары… не надо. Я… домой…»

«Как только захочешь, — спокойно и строго сказала госпожа Средняя. — Понимаю, всё понимаю, но уже просто от себя, по–человечески попрошу — не тяни особо с выходом. В иные времена я б сама себе пощёчину за такие слова отпустила, где это видано — гостью дорогую, гостью почётную, перед которой земля наша в долгу, да гнать вот этакими–то несносными словесами?! А теперь, увы, иначе нельзя. Все, в ком сила есть, кто её направлять умеет — на фронте нужны. И Всеслав тоже…»

«Вот пусть и остаётся на фронте, — резко бросила Молли. — Нечего ему со мной шастать. Потому что я тоже на фронт. С Волкой вместе. И медведь пусть идёт, багаж наш тащить будет, хоть какая польза…»

Немолодая целительница чуть отстранилась, словно в немом изумлении. Глаза её, однако, лучились, несмотря на смертельную усталость.

«Ты серьёзно, Молли Блэкуотер?»

«Как никогда серьёзно, госпожа Средняя!.. А… скажите только… госпожа Старшая, она…»

«Долго лежать будет, — вздохнула врачевательница. — Ой, долгонько! Сейчас–то в беспамятстве, вот ведь какие дела…»

«А кому ж мне рассказать, что я видела, там, в горе?»

«Так всё это и мы сами видели, милая. Все чародеи, что тут собрались. Все и каждый».

«И чёрные тени видели? Как госпожа Старшая кустом колючим оборотилась, а ветки — словно копья? Как она их про…»

«Постой, ты о чём? — вдруг встревожилась Вольховна Средняя. — Не обращалась Старшая ни в какой куст. Никто из нас такого не видывал! И теней никаких не было тоже! Точно тебе говорю!»

Молли остолбенела.

«Госпожа Средняя, но как же так… госпожа Старшая сражалась с ними, насмерть сражалась! И я тоже… Жар- Птицей своей…»

«Привиделось тебе это, девонька. Привиделось. Не было там никаких теней и быть не могло. Знаешь, как у нас говорят — у страха глаза велики. Нет–нет–нет, не вскидывайся, не сердись! Страх каждый из нас испытывает, даже самые–пресамые смельчаки. Тем больше доблесть твоя, что ты его преодоле…»

«Мне не привиделось. Спросите госпожу Старшую, она мне на помощь пришла».

«Ну, может, и пришла, — неожиданно согласилась врачевательница. — Может, и помогла тебе в особо трудном заклятье, а тебе увиделось…»

«Да нет же, госпожа Средняя! Вы со мной мыслями говорить можете, в память мою загляните!.. Увидите, что я не вру!»

«Конечно, не врёшь, Молли, милая. Конечно, говоришь чистую правду, всё как увиделось тебе, так и передаёшь…»

Молли резко отодвинулась, разрывая контакт.

Она мне не верит. Думает, мне всё почудилось. Но мне- то точно не почудилось! И госпожа Старшая…

Целительница, продолжая стоять подле Молли, лишь покачала головой и вздохнула.

— Собираемся, — резко, даже грубо вслух бросила Молли верволке. — И медведю передай.

— Куда? О чём ты?..

— Na front, — отрезала Молли.

* * *

Никаких возражений она слушать не стала. Rooskies действительно сохранили всё, что было с ней, когда её подобрали Волка, Всеслав и госпожа Младшая. В кожаных заплечных мешках, плотно упакованное, лежало и что–то ещё, весьма увесистое, но Молли смотреть уже не стала.

Волка, похоже, так впечатлилась, что потеряла дар речи и только глазела на Молли, широко разинув рот. Глазела и ни о чём не спрашивала.

А вот Всеслав не удивился ничуть. Только рыкнул негромко, одобряя, да прилёг, словно говоря — ну, чего встала? На спину мне садись, не спи!

Вместе с ними обратно, на юго–восток торопились немало других колдунов, однако они безнадёжно отстали в первую же ночь. Ни волчица, ни медведь не стали ни спать, ни останавливаться. Молли каким–то образом ухитрилась не свалиться с медвежьей спины, крепко держась за сбрую.

Утром пошёл снег. Мягкий и пушистый, в полном безветрии. Белая зимняя сказка лежала вокруг, где–то за тем леском наверняка трудятся эльфы Санта—Клауса, впрок заготавливая древесину для рождественских поделок, хотя она понадобится ещё очень не скоро. Нет никакого fronta, и вообще нет ничего, кроме лишь бескрайней зимней чащи, перевитой ледяными венами замёрзших рек.

Девочка, волчица и медведь наскоро поели — холодного, из дорожных запасов. Их путь лежал дальше, и к концу второго дня пути, когда Молли поняла, что больше не может держаться на медвежьей спине ни единой минуточки, они увидали зарево над лесным горизонтом.

Туда уходила ледяная дорога замёрзшей реки. Стены сосен и елей расступались, видно было довольно далеко, река текла несколько лиг почти по прямой.

Там, за лесами, что–то горело. Далеко, но жарко. Низкие тучи отражали пляшущее пламя, а Молли, глядя на него, вдруг ощутила, как в груди толкнулся упругий, горячий комок.

Локоть — ладонь — пальцы…

Нет, рано, рано!

…Фронта они достигли к полудню четвёртых суток.

Эти последние часы накрепко впечатались в сознание Молли — прочь от войны уходили на санях последние обитатели маленьких деревушек и небольших городков. Здесь на севере, как объяснила Волка, тянулся язык обитаемых земель в широкой и плодородной речной равнине, изобилующей вдобавок тёплыми источниками.

Несмотря на зиму, здесь было легко продвигаться. Королевство наступало умно, не влезая в ловушки и капканы узких лесных троп. Нет, оно ползло по широким полям, по замёрзшим рекам, старательно избегая любого места, где «варвары» могли ударить в спину или в бок.

— Хитры, — мрачно сказала на последнем привале Волка. Всеслав так и не перекидывался — оставался медведем. Молли подозревала почему и всякий раз краснела от этих мыслей. Тем не менее приваливалась к мохнатому и тёплому медвежьему боку она с удовольствием. — Хитры, нечего сказать. Раньше–то мы умели их заманить, ударить и отойти. А теперь нет, не попадаются. Прут великими силами… — Она вдруг осеклась. Кошка Ди высунула мордочку у Молли из–за пазухи — мол, что такое, почему замолчали?

— Молли… спросить тебя хотела… не сердись на меня, если не по нраву придётся… многие у нас тебе не верят ещё, несмотря на тех ползунов у госпиталя…

Молли подобралась. Она уже знала, о чём пойдёт речь.

— Каково это — против своих идти? — наконец выдавила из себя мучительно покрасневшая Волка. — У нас ведь как говорят, свои всегда свои, что бы ни случилось. Своих бросать нельзя, никогда, никак. Мы потому и слово тебе дали, что отпустим, потому как знали, что нельзя тебя против твоих же…

Можно было сказать многое.

«Ты мне не веришь? Разве я не доказала?..»

Или так:

«Я уже всё решила. Солдаты Королевства — мои враги».

Или, может, этак:

«Там, на юге, — зло. А здесь — добро. Я за добро».

Но ничего этого Молли Блэкуотер вслух не сказала. А лишь пожала плечами да протянула Волке руку:

— Страшно. Ой, как страшно!.. Они ж и впрямь думают, что здесь варвары, что они сюда несут… как там папа говорил… свет цивилизации и преимущества прогресса.

Медведь за спиной шевельнулся и что–то злобно проворчал.

— Не ругайся при девочках! — мигом пристыдила его Таньша. Медведь насмешливо фыркнул, но ругаться и впрямь перестал.

— Их надо остановить. Просто чтобы они не погибали. Я так думаю. Как–нибудь бы этак устроить, чтобы побежали б они все за Перевал и дорогу сюда забыли. А то так и будут лезть и погибать будут — а они ведь папки моих друзей, подружек… Это я специально так говорю, только про них. Никто никого убивать не должен, каждый у себя должен жить.

— Мы и жили, — бросила Волка. — Пока к нам не пришли…

Молли промолчала. Да и что она могла сказать? «Я их туда не посылала»? «Я за это не отвечаю»?..

Но каким–то образом она чувствовала, ощущала всем нутром, что — да, отвечает. Неведомо как, но отвечает. За всех–всех–всех её друзей в Норд—Йорке, за мальчишек из «плохих районов» там, за Геаршифт–стрит, и даже за их отцов.

Они заблуждаются. Они страшно заблуждаются. Многие из них не злые, не плохие, но их обманули. Обманули, приучили бояться и ненавидеть. Точно так же, как её саму.

Потому что она ведь тоже стреляла в Rooskies.

Цена крови.

Но она её уплатила.

То, что она собирается сделать теперь, — её долг не перед Волкой, Всеславом или их сородичами. Это долг перед ней самой и перед всеми–всеми мальчишками и девчонками Норд—Йорка.

— Не бойся, — наконец холодно сказала Молли. Сказала с истинно маминым холодом и достоинством. — Что я буду думать — не твоя забота, Таньша. Будь рядом, и если я дрогну… можешь перегрызть мне горло.

Вервольфа вздрогнула, несмотря на всю выдержку; руки её невольно легли на собственную шею. Вздрогнул и медведь, повернул голову; и даже кошка Ди снова высунулась из тёплого гнезда, что она себе устроила у Молли за пазухой.

— Или ты. — Молли бесцеремонно пихнула медведя в мохнатый бок. — Можешь голову мне оторвать. Я не буду защищаться. Обещаю.

Медведь гневно, яростно зарычал, извернулся, словно текучая ртуть, одним слитным движением. Чёрный его нос оказался почти вплотную к носу самой Молли.

— Tikho! — резко бросила Таньша брату. — Молли, sestrichka… не говори так.

— Почему? — Молли хотела гордо и независимо пожать плечами, но голос дрогнул.

— Не надо тебе туда, — мягко, с непривычными просительными интонациями проговорила Таньша. — Не надо. Мы справимся, честное слово, справимся! Все колдуны и ведьмы сейчас от вулкана вернутся, не пройдёт Королевство дальше! Мы тебя до Норд—Йорка твоего проводим…

— Я свободна? — перебила Молли. — Нет, Таньша, ответь, коль называешь меня сестрой: я свободна?

— Ты свободна, — медленно кивнула Волка. — Свободна идти в наших землях и делать что считаешь нужным. Мы не отступим от нашего слова.

— Тогда я свободна и делаю то, что считаю нужным, — отрезала Молли. — Я всё сказала, sestrena. Дальше решайте сами.

— Хорошо, — глядя ей прямо в глаза, негромко сказала вервольфа. — Мы решим сами.

* * *

…Их остановил sekret, когда дымы пожарищ закрыли уже почти весь полуденный небосвод.

Четверо бородачей в белых балахонах и масках, делавших их почти невидимыми в зимнем лесу. Волка, ожидая чего–то подобного, последнюю лигу оставалась в человеческом облике, бесцеремонно усевшись позади Молли на медвежью спину.

— Н-но, братец! Резвее давай! Шибче скачи! — и, дурачась, слегка подпинывала его в бока пятками.

Всеслав что–то ворчал по–медвежьи, но добродушно.

Бородатые Rooskies, с длинноствольными винтовками за спинами, Таньшу явно знали. Во всяком случае, говорила вервольфа с ними хоть и почтительно, как младшая, но вопросы задавала сама, словно старшая.

Бойцы с любопытством косились на Молли, но не более того.

Наконец, когда вся троица двинулась дальше, вервольфа принялась рассказывать:

— Королевство, как я говорила, прёт вперёд по полям и замёрзшим рекам. В узкости и теснины не лезут — знают, как мы умеем там воевать. Расчищают дороги, строят форты. Паровые чудища всюду. Артиллерия. С моря мониторы, но что–то они не шибко помогают, больше туда–сюда ползают…

Кракены, подумала Молли. Кракены госпожи Старшей.

— Вот здесь — Мстиславль, прямо перед нами, — махнула рукой Таньша. — А перед ним — Горный корпус. Большой лагерь. От него к перевалу дорога. Охраняют её будь здоров. Наши пытались выйти туда… не все вернулись. И дела не сделали. Наши в городе и перед ним, старых с малыми увезли… а так никто не ушёл, никто уходить не хочет!..

— Пусть уходят, — вдруг резко сказала Молли. — Пусть все уходят, мы втроём всё сделаем. Вы только дайте мне дотуда добраться. И всё.

Вервольфа и медведь переглянулись.

— Нынче ночью, — твёрдо сказала Молли.

Таньша подняла брови.

— Мы втроём? Против всего авангарда? Не смеши меня, сестра. Ты храбра, как девять волков, моя маленькая сестрица, но нам с ними не справиться. Даже когда с нами была Предслава Вольховна…

— Я — не она! — Молли гордо задрала нос. — Она не знала, куда бить. Я — знаю!

Медведь и Волка молчали.

— Послушайте, вы только помогите мне добраться, — почти взмолилась Молли. — А дальше я сама.

— И опять разбудишь вулкан? — в упор спросила Таньша.

— Тебе сказали? — вздрогнула Молли.

— Сказала. Вольховна Средняя и сказала. Госпиталь ты спасла, но и вулкан разбередила. Только–только мы его после этого успокоили! Ты — успокоила.

— Я знаю теперь, как надо, — возразила Молли. — Эхо должно рассеяться. Нельзя, чтобы оно одной волной пошло, одним потоком.

— Подождать надо. — Волка оставалась непреклонна. — Пусть все наши маги вернутся. Тогда всем вместе, уж коль ты тверда в решимости биться!..

Молли недовольно поджала губы, точь–в–точь как мама, когда собиралась сделать выговор Фанни.

— Подожди, не торопись, сестричка! — чуть не взмолилась вервольфа.

И Молли уступила. Почти.

Деревянный городок Мстиславль встретил их суровой тишиной. Отсюда ушли старики и дети, а взрослые и подростки остались. Оставались и собаки с кошками, за исключением тех, что увезли с собой младшие.

Таньшу и Всеслава знали. Махали руками, окликали, приветствовали, улыбаясь. Своя доля доставалась и Молли.

Мощёные деревянными шестигранниками улицы, чистенькие и метёные, несмотря на войну, вели к рыночной площади. Дома были всё больше в два этажа, иные чисто бревенчатые, иные с первым этажом из камня. Молли заглядывалась на причудливые наличники, настоящее деревянное кружево.

И здесь совершенно не было ничего парового!

Городок казался абсолютно целым, его не обстреливали. Во всяком случае, пока что. Королевство вышло на ближние подступы и остановилось, устроив огромный лагерь. Молли невольно думала, что, имей Rooskies настоящую артиллерию, они не оставили бы от него камня на камне… но орудий, подобных тем, что стояли на вооружении в имперской армии, пушек и гаубиц, она у Rooskies пока не видела.

Ближе к южной окраине появились наполовину разобранные дома, сараи и склады. Поперек улиц легли баррикады и глубокие канавы. Наверное, это сдержало бы пехоту Королевства, но против паровых ползунов и тяжёлых снарядов было совершенно бесполезно. Если не подтянуть артиллерию, Горный корпус просто обратит деревянный Мстиславль в море огня и двинется дальше.

Ждать нельзя.

Девочку, девушку и медведя безо всяких вопросов пропустили на самый передний край, сразу за последней улицей. Здесь в земле тянулись изломанные линии траншей, кое–где темнели слегка присыпанные свежим снежком воронки. Королевство ещё не бралось тут за дело всерьёз.

Взгляд Молли сам собой скользнул через пустое белое поле — туда, где над передовым лагерем Корпуса поднимались бесчисленные дымы.

Ограждённое рогатками с колючей проволокой, обнесённое заграждениями, сложенными из брёвен гнёздами митральез, приползшее к Мстиславлю чудовище выдыхало в небо облака серого дыма из доброй полусотни труб. Перед лагерем замерла череда паровых ползунов — таких же, как те три, уничтоженные Молли подле полевого госпиталя. Чёрные, громадные ромбы, охваченные поверху петлёй гусениц. Торчащие орудийные стволы. И все они уже готовы к бою, над выведенными поверх брони трубами поднимается дым. Молли зажмурилась — там, под бронёй, наверняка вовсю уже стараются кочегары; завывая, вентиляторы нагнетают воздух в топки; уголь летит на колосники лопата за лопатой.

Они готовы, вдруг подумала Молли. Они уже готовы с ночи и ждут только сигнала.

И ещё она вспомнила, как сама чертила гаубичную установку «Геркулеса». Армейская полевая гаубица калибра 7 ½ дюйма, вес снаряда 130 фунтов, дальность стрельбы 5500 ярдов…

Они превратят здесь всё в щепки, вновь подумала она, ощущая, как внутри живота шевельнулась паника.

Но как говорил забияка Билли: «Уж если драться, так бей первым!»

Локоть — ладонь — пальцы.

Была бы здесь госпожа Старшая — точно принялась бы ругать за столь «отсталую» технику из арсенала Вольхов- ны Средней, приверженной старым путям.

Локоть — ладонь — шевельнулось тепло, послушно, уже почти привычно.

Молли заставила тепло стать ветром. Он сорвался с руки, словно та же Жар—Птица, только невидимая, расправил крылья, устремился к лагерю Королевства.

Устремился и тотчас вернулся обратно, неся запахи — разогретого железа, машинного масла, кожи; принёс эхо резких команд, уханье паровых страшилищ, влажное чавканье тщательно смазанных механизмов, приходящих в движение; принёс вкус табачного дыма, походной каши с салом, аромат чая из походных чайников.

— Они сейчас начнут… — ни к кому не обращаясь, прошептала Молли. — А снаряды я сбить не смогу…

Слишком далеко, вдруг поняла она. Птица с крыльями из ветра, распавшаяся подле её плеча, была на последнем издыхании.

Сила тоже рассеивается, вспомнила она наставления госпожи Старшей. Иначе маг — «из–за леса, из–за гор» — смог бы сделать вообще всё, что угодно.

Ближе. Она должна подобраться ближе.

А перед ними — чистое заснеженное поле. И она — дура–дура–дура! — не попросила себе белой накидки, как у остальных Rooskies!

Она едва успела повернуться к припавшему на брюхо медведю, как за лесом грянуло, и считаные мгновения спустя на окраине Мстиславля взметнулись к небу громадные султаны чёрного дыма, перемешанного с искрошённой землёю.

Королевство начало.

— Ложись! — завопила Таньша и, поскольку Молли промедлила, сама схватила её за шиворот, втаскивая в траншею.

Следующие несколько снарядов легли у них за спинами, размётывая по бревнышку мстиславльские дома с резными наличниками.

Я ведь это уже видела, потрясённо подумала Молли. Там, возле жуткой сожжённой деревни Rooskies, давным- давно. На окраине… когда Всеслав пытался показать, от чего она сгорела.

Я уже знаю, чем это всё закончится.

Рёв артиллерии нарастал, земля ходила ходуном, от грохота разрывов можно было оглохнуть, но чёрные ползуны не трогались с места, и Молли, хоть и не оканчивала Королевский военный университет, понимала почему.

Сперва гаубицы перемелют в тонкую муку всех и всё, что может сопротивляться. И только потом двинется сам Корпус.

Что–то вопила Таньша, яростно рычал рядом медведь — Всеслав так и не перекинулся обратно, наверное, ожидая вражьего наступления, — а Молли, лёжа на дне траншеи, подбрасываемая сотрясениями земли и периодически ею же присыпаемая, лихорадочно думала.

Ползуны могут и не двинуться. Они могут оставаться на месте, пока от городка и его защитников ничего не останется. То ли у Rooskies нет здесь пушек, то ли ещё чего, но отвечать нечем.

Значит, осталось только одно — вперёд, Молли Блэкуотер!

— Волка! Халат! Халат белый! Срочно!

— Ты что удумала?! — заорала та. — Сейчас эти полезут!

— Никуда они не полезут. Так и будут бомбить! А я отсюда ничего не могу сделать! Ближе надо, Волка, миленькая!

Вервольфа прикусила губу.

— Что ты хочешь делать?

— Ползти, как можно ближе. Иначе они тут всё размолотят! И людей перебьют!

— Не перебьют, — уверенно бросила Таньша. — Дома разрушат, но всех не перебьют. Так что…

— Халат неси! — потеряв терпение, тоже заорала Молли. — Немедля!

Таньша затрясла было головой, но тут шевельнулся медведь. Шевельнулся и рыкнул на сестру, да так, что та враз осеклась и рысью помчалась куда–то по траншее, низко пригибаясь.

Медведь фыркнул. Повернул лобастую голову, глянул Молли в глаза — весело и лихо. И подмигнул, чего б никогда не сумел сделать обычный зверь.

Но прежде, чем Таньша успела вернуться, чёрная линия королевских паровиков дрогнула, рыкнула, выплюнула клубы дыма и пара и медленно поползла вперёд.

По–прежнему гремели невидимые отсюда батареи, в грохоте содрогалась земля, а Молли только и могла, что изо всех сил зажимать уши ладонями. Рядом с ней сжалась комочком кошка Ди, которую хозяйка так и не успела оставить в безопасном месте…

«Они подойдут ближе, и Королевство перестанет стрелять. Тогда тут всё раздавят…»

Но пока что им с медведем не давали и головы поднять, не давали высунуться из траншеи, а воздух вокруг заполнила мелкая и едкая пыль, выбитая взрывами из мёрзлой земли.

Молли уткнулась носом в рукав собственного touloupe, с леденящим ужасом ожидая, что вот следующий–то снаряд уж точно угодит прямо в неё.

Ползуны приближались; изрыгая дым, они ползли через снежное поле, а справа и слева от них выдвинулись и вовсе ни на что не похожие монстры, медленно переставлявшие слоновьи ноги. Шагали они ещё медленнее, чем ползуны. Молли видела поворачивающиеся башни, корпуса, опутанные связками паропроводов, сочленения, из которых вырывались струи пара; каждая из этих ног, опускаясь, удлинялась, пока не находила землю. Со стороны могло показаться, что железное чудовище осторожно прощупывает поле перед собой, словно двигаясь через зыбкое болото.

А она–то, Молли, чертила свои сухопутные дредноуты, которые должны были заменить бронепоезда и которым не потребуются рельсы…

Королевство тоже не теряло времени.

От страха Молли совершенно позабыла даже о магии. Забыла даже, зачем и почему она здесь. Только одно и осталось — сжаться комочком, врасти в дно траншеи, в холодную землю, раствориться в ней, сделаться невидимой, ускользнуть куда угодно, лишь бы подальше.

Кто–то вцепился в неё, отрывая от спасительной земли, — Таньша! Зубы оскалены, лицо перекошено и страшнее сейчас самой свирепой волчьей морды.

Но в руках — скомканная белая накидка.

— В-вот…

Оскалившись не хуже вервольфы, Молли поспешно натягивала белое. Хламида была велика, но ничего.

Ох, как же было страшно переваливаться через бруствер, как было страшно окунаться в снег и ползти, прижимаясь к земле, когда глаза и нос забиваются колючим и холодным.

И это настолько её поглотило — просто ползти, распластываясь, что она даже забыла о наступающем Корпусе. Надо было просто прижиматься к земле, сделаться гусеницей, слиться со снегом. А остальное… с остальным разберёмся после.

И она ползла. Не сразу осознав, что рядом с ней, так же распластываясь, ползёт Волка — уже не человек, уже в звериной своей форме. А с другой стороны — медведь, чья шкура внезапно сменила цвет на снежно–белый, словно у льдистого собрата.

Молли хотела заругаться, погнать их назад, но вовремя остановилась.

Это Rooskies. Они не повернут, уж коль решили.

И они ползли дальше втроём. И счастье, что втроём, только кошки Ди тут ещё и не хвата…

— Мяу, — спокойно сказала в ухо кошка Ди. Мол, куда ж вы без меня, глупые двуногие и бесхвостые коты?

Молли только и смогла охнуть. Но делать нечего — не поворачивать же назад?

Тяжёлые снаряды рвались всё дальше и дальше за их спинами. Гаубицы перешли на увеличенный заряд, прибавляя дальности.

Линия чёрных ползунов приближалась. Не три, как в прошлый раз, — самое меньшее три десятка, а за ними — да, точно, цепи пехоты. Шагающие бегемоты по флангам, что могут поливать всё внизу из митральез и всаживать осколочно–фугасные снаряды своих 2 ½-дюймовок прямо в изгибы траншей. От них не спасут ни окопы, ни брустверы.

За спиной раздались сухие винтовочные выстрелы — защитники Мстиславля, похоже, напоминали, что так просто отсюда не уйдут. Молли не знала, зачем они стали стрелять — их пули не пробьют брони паровых страшилищ, егеря прячутся за ползущими крепостями; и, как ни крути, остаётся одна надежда — на неё, Молли.

Так, кажется, этого хватит. Достаточно. И скоро они подойдут ещё ближе. Локоть — ладонь — пальцы, Молли Блэкуотер.

Рядом с ней замерли волчица с медведем. И оба уставились на неё.

— Мяу! — ободряюще заверила её кошка Ди.

Локоть — ладонь — пальцы…

Только почему же так трудно, так медленно собирается в них заветное тепло?

Откуда этот холод, да не привычный уже зимний, не холод снега, а чего–то совсем иного, холод, ползущий по жилам, норовящий обратить в пару стеклянных шаров даже сами глаза? Такой… странно знакомый холод?..

Молли с досадой потрясла ладонью. Что такое? Где то, к чему она уже привыкла? Лёгкое покалывание в кончиках пальцев — и всё?

«Тебя замораживают, — сказал незримый Зверь Земли густым своим басом. — Мы поможем тебе, но… ты можешь не выдержать. Рискнёшь, Молли из Норд—Йорка?»

Замораживает? Кто замораживает?

«Не знаю. Мы, древние этой земли, можем лишь дать тебе силу. Нам не открыто искусство направлять её так, как умеете вы, люди. Мы — хранители спокойствия, вы — вечные его возмутители…»

Кажется, незримый собеседник Молли был в настроении поговорить, но у неё совершенно не было времени!

Я согласна! Давай!

Мгновение, другое — и онемение в пальцах сменяется привычным огнём.

Он побежал вниз от плеча, скапливаясь в ладони, словно дождевая вода. Больше, больше, и ладонь Молли вдруг стала наливаться тяжестью, словно незримое пламя было тяжелее расплавленного свинца.

Но это была не её сила. Чужая, хоть и благорасположенная. Онемевшие пальцы отозвались болью, они оживали, словно затёкшая нога.

Молли досадливо тряхнула рукой. Разговоры, разговоры… а паровики Королевства один за другим начали пальбу, рявкали короткие пушки в спонсонах, ожили митральезы в носах; к ним присоединились чудовищные шагоходы, и окопы защитников города накрыло второй волной взрывов.

Конечно, эти снаряды куда легче гаубичных, но зато это была шрапнель, и она взрывалась в воздухе над щелями и ходами, выкашивая всех, кто пытался там укрыться, дождём раскалённого свинца.

Зарычал медведь, у Волки вырвалось нечто вроде короткого взлаивания.

Чужая сила утекала сквозь пальцы, оживив их, прогнав странное оцепенение, но Молли не умела ни направить эту мощь, ни хотя бы удержать.

Своё. Только своё.

Белое поле, чёрные машины на нём, склёпанные из кованого железа, пушки и пар, снаряды и бомбы, дым и огонь, пули и осколки. И трое — в самой середине. Девочка из Норд—Йорка с двумя оборотнями — волчицей и медведем.

Ах да, и ещё кошка.

Трое и кошка. Кошка. Кошка у окошка…

Пальцы Молли шевельнулись. Тогда, у госпиталя, когда надо было спасать госпожу Вольховну Среднюю и её пациентов, всё получалось словно в бреду, в горячке, а сейчас, напротив, Молли ничего не чувствовала, кроме лишь пляшущей на кончиках пальцев силы.

Её собственной.

Их пока что не видели. Или не обращали внимания? За спинами троицы горел Мстиславль, артиллерия Королевства перенесла огонь вглубь, громя дальние амбары да склады на северной дороге.

Пора, Молли.

Она разжала кулак.

И зажмурилась — крепко–крепко.

Но при этом она и так видела всё, что нужно.

Выпущенное на свободу существо, которому не было имени, взмахнуло короткими злыми крыльями, устремляясь к крайнему шагоходу. Раз, другой, третий — вот они, узкие щели, презрительно щурящиеся на весь белый свет. Внутрь! Внутрь, туда, где сплетаются трубы и паропроводы, где горят топки и вовсю трудятся котлы, где ярится перегретый пар, отдающий свою мощь склёпанному из гнутых железных плит чудовищу.

Молли мельком увидела людей, покрытых потом, в очках–консервах, в таких же машинистских шлемах, каким она когда–то так гордилась, — за рычагами и штурвалами, вцепившихся в рукоятки, выкрикивающих команды в воронки переговорных труб; махнула крылом и ринулась по узкой шахте вниз, к машинам, к топкам и котлам.

Там рычало и билось пламя, билось в страхе, уже понимая, что сейчас будет, но бессильное ей помешать.

Ветер и крылья, теснота машинного отделения, красные мокрые лица кочегаров; может, здесь отцы её уличных друзей — нет, не думай про это, Молли Блэкуотер!

Невидимая птица слегка задела кончиком крыла несколько труб. Ей нипочём были толстая котельная сталь и асбест изоляции.

Молли в снегу дёрнулась от боли — от пальцев вверх к плечу и шее словно ударила огненная игла.

Но трубы лопнули, потоки пара вырвались из разрезов, и птица закружилась во мгле, стараясь не замечать боли, рассекая концами крыльев, что сделались сейчас острее бритвы, всё, до чего могла дотянуться.

Но Молли, разумеется, рубила не вслепую. Кочегары с воплями выбрасывались из отсека, распахнув аварийный люк в полу, — ну и пусть их. Громадный шагоход дрогнул, пошатнулся, а птица, излюбленное с недавних пор оружие volshebnitzy Молли Блэкуотер, вырвалась на свободу.

Извергая пар и дым из всех щелей, машина медленно заваливалась набок — прямо на один из паровиков, изо всех сил пытавшийся сейчас избежать печальной участи быть придавленным падающим гигантом; из труб его валил густой дым с искрами, он пытался развернуться, но слишком медленно.

Шагоход стволом пушки врезался в крышу ползуна, и из пробоины мгновенно вырвался сноп огня, смешанного с дымом.

Молли видела это уже своими собственными глазами — сила птицы иссякла, она растворилась, вернувшись обратно в родную воздушную стихию.

Две машины обратились в груду горящего и чадящего железа; и Её Величества Горный корпус, как мог, резко прибавил прыти. Изрыгнули клубы дыма все до одного ползуны; как могли, поспешно перебирали многосуставчатыми лапами шагоходы. Вихрь разрывов накрыл траншеи и окопы за спинами Молли и двух оборотней; мололи снег гусеницы, и сами паровики, содрогаясь и выхаркивая чёрный непроглядный дым, торопились на встречу с Молли.

Взревели гаубицы, но ученица госпожи Старшей их даже не заметила.

На кончиках пальцев рождалось следующее заклинание, но почему–то Молли не удавалось повторить раз удавшееся. Словно кто–то очень ловкий всё время толкал под руку.

Тогда, на краю леса, она разила огненным молотом, сейчас требовалось нечто похитрее.

Локоть — ладонь — пальцы!

Вода! Вода и жгучий холод! Рука Молли словно высасывает из морозного воздуха последние крохи тепла, и гусеницы ползунов стремительно охватывают ледяные цепи.

Лёд стремительно нарастает, голубоватая волна его с хрустом взбирается всё выше по тракам, и даже нагретая броня не в силах его растопить. Ползуны хрипло закашляли, изрыгая дым, задёргались, пытаясь освободиться; митральезы слепо палили во все стороны, и пушки спешили не отстать, наугад посылая снаряды v belyi svet, как v kopeechku, как, наверное, сказала бы госпожа Старшая.

Сейчас Молли понимала, как правильно сделала, что поползла вперёд: траншеи защитников города заволокло сплошной тучей дыма и пыли от беспрерывных разрывов. Артиллеристы Королевства знали своё дело.

Но вот комендоры ползунов сообразили, что здесь что- то не так, и от души принялись поливать изо всех стволов нагое снежное поле перед ними.

Молли дрожала — никогда ей не доводилось распоряжаться такой мощью. Там, под вулканом, было совсем иначе. Основную работу сделали другие, ей оставалось лишь повернуть ключ в замке.

Здесь — сама, всё сама. Придумай как, найди силу, придай ей форму. Без кульмана, арифмометра, рейсфедера и логарифмической линейки. Совершенно неправильно и невозможно по меркам Королевства!

И эхо, не забудь про эхо!

Уже сейчас оно раскатывалось подземными жилами, норовя нарушить с таким трудом установленный порядок. Молли, как могла, пыталась помешать, стянуть эхо обратно к себе — получалось не легче, чем ловить водомерок на поверхности пруда.

Огненных, жалящихся водомерок.

Локоть — ладонь — пальцы, ко мне, ко мне, ко мне!

Мороз сменялся жарой. Вокруг Молли, Волки и Всеслава стремительно таял снег. Чёрный круг источающей пар земли расходился всё дальше от них; вервольфа зарычала предупредительно, медведь толкнул Молли носом в щёку, мол, ты что, нас же сейчас нашпигуют свинцом!..

Прости меня, лихорадочно подумала Молли, не имея даже мгновения на слово вслух. Простите, я пока не умею иначе.

Волка зубами потянула с Молли белое, но поздно — их заметили.

Шевелились стволы замерших ползунов, сохранившие свободу шагоходы на левом фланге шипели и плевались искрами, прибавляя ход, и, внезапно осмелев, сунулась в промежутки меж бронированными гигантами королевская пехота.

Они были смелы и умелы, горнострелки и егеря, явившиеся за Карн Дред. Они знали, как разлетаются осколки рвущихся гаубичных снарядов, и знали, как близко смогут подойти, прежде чем артиллерия прекратит огонь. Кто- то весьма решительный понял, что происходит, и отдал команду.

Молли готова была поклясться, что знает её. Она словно звучала в её собственных ушах, повторённая сотнями и сотнями голосов:

— Ведьма! Убейте ведьму!

Нет, джентльмены, я не дам себя убивать. Себя и тех, кто сражается вместе со мной.

Медведь и волчица — оба смотрят на неё. Волка — с надеждой, Всеслав… гм… ой… как–то совсем не так он на неё смотрит! Медведи так не могут!

Быстро–быстро забилось сердце.

Чёрная проталина больше не расширялась, но артиллеристам Горного корпуса этого вполне хватило, первые снаряды взорвались уже совсем близко — и теперь, знала Молли, надо бежать, надо уходить, надо убираться отсюда, «выжить, чтобы сразиться назавтра», но, странное дело, она словно приросла к земле.

Локоть. Ладонь. Пальцы.

Встань, сила земная! Встать, защити и оборони!

Локоть. Ладонь…

Взрыв! Словно пудовый молот ударил Молли в голову, её подбросило и швырнуло обратно наземь. Артиллерия пристрелялась, у них оставались считаные мгновения, прежде чем роковой снаряд найдёт–таки дорожку, не оставив от неё, друзей и кошки Ди даже мокрого места.

Скорее, скорее, скорее! Она уже знает, что делать, ей надо совсем немного таких коротких–коротких секунд, чтобы вылепить из незримой, но податливой силы нужное и понять, куда направить от него эхо; но где взять эти секунды, если пушки Королевства вдруг перестали стрелять, а пехота его нагнула штыки и перешла с рысцы на полноценный бег?

Они хотят взять ведьму живьём, вдруг поняла Молли. Я не нужна им мёртвой, я нужна им живой. Кто знает, может, они даже поджидали меня здесь? Они хотят понять, что случилось. Они ненавидят, когда чего–то не понимают, когда у них нет простого и понятного объяснения. Неважно, истинно оно или ложно, лишь бы было простым и понятным. Чтобы им казалось, что они всё–всё знают, а чего не знают — того не существует. Им, лощёным джентльменам из престижных клубов, о которых даже папа говорил с придыханием…

Ей нужна совсем–совсем–совсем чуточка…

С яростным рёвом вскочил Всеслав–медведь, мотнул круглой головой и сорвался с места, живым снарядом бросившись прямо на ряды егерей.

Серой молнией метнулась за братом Волка.

Они всё понимали.

Захлопали выстрелы.

Егеря и горная пехота собой закрыли медведя и волка от пушек и митральез, и потому ползуны молчали.

Молли зажмурилась.

Она не должна ничего этого видеть!

Её бой не тут.

Но их же сейчас…

За спиной Молли родился звук, новый, какого ей не приходилось ещё слышать раньше.

Рык, жуткий, грозный, идущий, казалось бы, отовсюду и ниоткуда.

Молли показалось — рычит сама земля, лес, даже небо. Что–то жаркое толкнулось в грудь, словно крылья вырастали, и снова казалось — она бессмертна и неуязвима, как бессмертны и неуязвимы сейчас Всеслав с Волкой.

Позади неё из нещадно избиваемых окопов и траншей один за другим вставали эти странные, загадочные Rooskies и, опуская штыки, срывались с места. Воздух дрожал от рождаемого ими не то рёва, не то воя, не то клича, в котором Молли только и могла разобрать протяжное, яростное, нескончаемое: «А–а–а-а!»

Не могли так кричать люди, не могли так идти, потому что в упор целилась в них чёрными кружками стволов многоглазая смерть, и Молли знала, сколько пальцев сейчас легло на спусковые крючки.

Но катилось над полем страшное, рвущее душу «ура!» столь же страшных, непонятных Rooskies, утверждавших, как говаривал мистер Картрайт, что «на этой земле и смерть красного цвета».

Горные стрелки и егеря Её Величества были опытными и вымуштрованными солдатами. Они не дрогнули и не побежали, напротив — быстро вставали на одно колено, вскидывая ружья и беря прицел; однако там, где на них мчались Всеслав и Волка, не выдержали даже самые храбрые. Один недружный залп, другой — медведь взревел, мотнул головой, вверх взлетели кровавые брызги, но бега он не замедлил.

Перед ними с вервольфой егеря раздались в стороны, стреляя почти в упор.

Но несколько мгновений для Молли брат и сестра добыли.

— Летите, милые, — прошептала ученица госпожи Старшей непослушными губами. И повела рукой.

Скопленное, собранное, свитое в незримые тугие нити пришло в движение.

Молли встала во весь рост, забыв про пули и осколки. Да, сейчас она была поистине всемогуща.

Призрачные струны легко понеслись вперёд, проникая в смотровые щели паровых ползунов; миг спустя лёгкость кончилась, нечто холодное и склизкое словно встало меж ней и её целью, но поздно, слишком поздно!

Вот они, жёлтые снаряды, в боеукладке, шипят рядом стравливающие пар клапаны; что–то кричат люди, они словно бы почувствовали её, Молли, присутствие; с грохотом откидываются люки, кто–то пытается спастись; но она, настоящая volshebnitza, мановением руки заставляет разом сработать все взрыватели в чреве железного чудовища.

Взрыв. Взрыв. Взрыв.

Гордо щетинившиеся стволами паровики разносило на мелкие кусочки, пылали развороченные внутренности машин, торчали среди языков пламени нелепо выгнутые трубы, стальные уголки каркаса, с которого силой взрыва сорвало броневые плиты.

Пехота Её Величества замерла — те, кого не разметало ещё чередой разрывов, а потом уцелевшие с необычайной прытью кинулись наутёк.

Молли Блэкуотер стояла, словно сомнамбула, уронив руки, превратившиеся ниже локтей в сплошную боль, и смотрела, как горит весь ряд стальных чудовищ. Та, прежняя Молли, затаив дыхание и высунув язык, составляла бы их чертежи, а новая…

Новая просто смотрела, как они горят.

Как удирает, бросая винтовки, армия Королевства.

Как мимо прокатывается волна Rooskies вместе со страшным своим «ура!», что бежали, не стреляя, сберегая единственный патрон в стволе, чтобы потратить его, когда в лагере Горного корпуса сшибутся две силы.

Как исчезает пытавшийся помешать ей холод.

А потом Молли просто села там же, где стояла, и заплакала.

Горели на поле ползуны и шагоходы Королевства, катилось на юг сражение, а Молли из Норд—Йорка, мисс Блэкуотер, сделавшаяся Девой Чёрной Воды, плакала в самом центре широкой прогалины посреди заснеженного поля.

Она обрела многое, очень многое.

Но ещё больше она потеряла.

Плакала ли она по той беззаботной Молли, прилежной ученице и завзятой «машинистке», больше всего любившей свои чертежи и даже кукол своих обучавшей приёмам черчения?

Плакала ли она по своим друзьям? По мисс Барбаре, по мистеру Картрайту? Они, если живы, отныне и навеки её лютые враги.

Плакала ли она по странной, путающей пустоте внутри, куда ушло отражённое эхо её последнего заклинания? Плакала ли она по вдруг исчезнувшему умению? «Локоть–ла- донь–пальцы» вдруг обратились в полную бессмыслицу; сила вышла из повиновения.

Наверное, она истратила слишком много…

По всему этому и ещё по многому плакала она, совсем потеряв счёт времени, и опомнилась, лишь когда вернувшаяся Волка лизнула её в лицо, а где–то сзади что–то проворчал знакомый медведь.

Эпилог

— Вот он, твой Норд—Йорк. — Волка повернулась к Молли. — Как на ладони.

Глухо рыкнул медведь — верно, в знак согласия.

Мяукнула недовольно поджимавшая лапки на мокром снегу кошка Ди.

Им всем досталось. Всеслав до сих пор прихрамывал на левую переднюю лапу. У Волки прибавились два свежих шрама на боках. Кошке Ди шальной осколок царапнул спину, но, по счастью, только царапнул.

…Молли сказала, что уходит, сразу же после боя под Мстиславлем. К ней подходили бородатые воины Rooskies, Таньша переводила их слова, полные уважения и благодарности, но Молли почти не слушала. Что–то лопнуло внутри, что–то надломилось. Она проплакала почти всю ночь после сражения и рыдала до тех пор, пока не разревелась сама пытавшаяся утешать её Таньша.

Госпожа Старшая по–прежнему оставалась без чувств, в своём доме, под надзором своей средней сестры; Горный корпус, потеряв три десятка ползунов и шагоходов в одном бою, поспешно откатывался на юг, к Перевалу, и уж тут летучие отряды Rooskies брали своё.

Молли не хотела слушать никаких подробностей.

— Я хочу домой, — была первая её фраза после того, как она наконец проплакалась.

Ей нужно вернуться! Обязательно вернуться, вернуться во что бы то ни стало! Что с её семьёй, с мамой, с папой, с братиком, со служанкой Фанни и гувернанткой Джессикой?

Оборвалось. Да, именно оборвалось. Может, если б рядом сейчас случилась госпожа Старшая…

Но старая ведьма была далеко, очень далеко.

И Молли вдруг затрясло от собственного одиночества. Одиночества, которое не могли развеять ни Волка, сделавшаяся просто душевной подругой, ни даже Всеслав.

«Я хочу домой».

— Мы тебя проводим, — сказала тогда Таньша, переглянувшись с братом. — И тебя проводим, и так… осмотримся там.

Вот и проводили.

Горный корпус отступал, уходил обратно к Перевалу, но не за Перевал, и вервольфа с медведем повели Молли другой дорогой.

Узкими горными тропами, почти непроходимыми, когда Всеславу приходилось собой пробивать путь в глубоком снегу, а Таньше — тащить выбившуюся из сил Молли на закорках.

А всё потому, что магия ей не повиновалась.

По–прежнему.

И Всеслав, и Волка дружно уговаривали её «не истерить».

— Всё вернётся, — твердила Таньша, обнимая Молли за плечи. — Вот увидишь. Это просто первый бой…

— Второй, — всхлипывала Молли.

— Второй, — соглашалась Волка. — Но первый настоящий! Когда понимаешь, что к чему. Да ты ещё и эхо всё на себя взяла…

Молли в ответ только хлюпала носом.

Верила ли она, что магия её оставила? Не верила? Она сама не смогла б сказать. Иногда вдруг думалось, что это очень хорошо — будет себе спокойно жить с мамой и папой, и никакой Особый департамент теперь не сможет ничего с ней сделать.

А иногда она вспоминала госпожу Старшую и начинала рыдать в голос. В эти мгновения казалось, что у неё отрезали правую руку.

Подходил медведь, тяжело вздыхал, толкал в плечо мохнатой головой, и они усаживались вместе. Молли прижималась к тёплому боку, и они долго сидели так в молчании.

С Всеславом, когда он был в медвежьей ипостаси, было очень хорошо молчать.

Магия не возвращалась.

…Они пробились за Карн Дред, несмотря на то, что в зимнее время, если не считать единственной дороги за перевал, он считался недоступным.

Они тенями проскользнули по горным лесам, огибая форты и блокгаузы, обходя хорошо укреплённые разъезды, где вовсю грохотали поезда и дымили бронированные паровозы. Молли глядела на них, как на чудо — отвыкла и от вида, и от дыма.

Да, воздух ощутимо портился, особенно вблизи станций. Его наполняли дымы и угольная гарь, снег серел от золы, выброшенной трубами; у Молли вновь начался кашель, о котором она и думать забыла в стране Rooskies.

Но они наконец дошли.

— Вот он, твой Норд—Йорк.

Таньша не удержалась, всхлипнула и отвернулась. Спина её вздрогнула, и Молли, ощущая, что слёзы закипают и у неё в глазах, осторожно обхватила Волку за плечи, прижимая к себе, словно старшая. Всеслав вздохнул, переступил с лапы на лапу. Он вообще не перекидывался, словно понимая, что с медведем Молли будет легче.

Был хмурый день поздней зимы, вернее, уже календарной весны, но здесь, на севере Королевства, до тепла, проталин и распускающихся почек было ещё далеко.

Город, как обычно, светил во все стороны жёлтыми огнями, откашливался дымом из бесчисленных заводских труб; дымили котельные, без устали гоня по трубам пар — истинную кровь Норд—Йорка.

До окраинных домов оставалось примерно полмили, и лес тут был уже сведён.

А если перевалить через небольшой холм с редкими и хилыми соснами, то там будет дорога. Королевство предпочитало прокладывать в окрестностях Норд—Йорка рельсы, но хватало и таких вот грейдеров — по ним медленные локомобили таскали брёвна на окраинные лесопилки.

Кошка Ди недовольно озиралась, выбравшись у Молли из–за пазухи. Ей тут явно не нравилось. Небось скучала по своему дружку, чёрному Vasiliyu…

Молли тоже хлюпнула носом, сжала Таньшу в объятиях и отстранилась.

— Как я выгляжу?

На ней были все её старые вещи, ещё с «Геркулеса». Тщательно отстиранные и починенные. Машинистский шлем, очки, штаны с подстёжкой, тёплые высокие ботинки. Куртка с «молниями».

За зиму всё это сделалось несколько коротковато и узковато.

— Куда ты пойдёшь?! Что ты им скажешь? — не выдержала–таки Таньша. В пути она начинала этот разговор чуть ли не каждый вечер.

Молли только покачала головой.

— Как я выгляжу?

— Хорошо ты выглядишь, — буркнула Волка.

— Тогда я пойду, — тихонько сказала Молли.

Она не сказала: «Мы ещё увидимся». Она не сказала: «Прощайте, друзья». Слова были не нужны.

Молли спускалась по склону, не оборачиваясь, но знала, что медведь и девушка, застыв, смотрят ей вслед.

…На дороге никого не было. И Молли бодро, быстро зашагала к городу. Кошка Ди какое–то время бежала рядом, а потом замяукала, просясь на руки.

— Ну, что уж с тобой делать…

На самой окраине было кольцо городского паровика. Два пустых вагончика и кажущийся игрушечным паровозик; у раскрытой двери скучал долговязый кондуктор.

Руки и язык Молли всё сделали за неё — она даже не слышала слов, которые произносила.

Она думала о брате и сестре, о двух оборотнях, что остались там, в придорожном лесу. Что они делают? Таньша перекинулась, и вдвоём с медведем, не теряя времени, они отправились в дальний путь домой, на север? Или, напротив, никуда не торопятся, решив поразведать, что тут и как в Королевстве, особенно после того как Горный корпус получил такую оплеуху? Таньша ведь говорила что–то насчёт «осмотреться»…

Шипящий рупор голосом кондуктора объявлял остановки. Когда добрались до уже знакомой Геаршифт–стрит, Молли соскочила на мостовую.

Норд—Йорк… Она поправила маску.

Липкий смог заполнял воздух, царило полное безветрие, и всё, извергаемое трубами, так и оставалось над мостовыми, тротуарами и крышами города.

Молли шагала с детства знакомыми кварталами, мимо лавок, пабов и магазинов. Невольно косилась на тумбы с объявлениями — нет, её, ведьму, никто не разыскивал.

Это был сон. Вот только добрый или страшный?..

Любимая шоколадница. Кондитерская. Магазинчик, где продавали мороженое. Зеленная лавка. Заведение мясника. Молочная.

Эстакада скоростного паровика, шумит–торопится по ней короткий поезд из трёх вагончиков. Горят жёлтые фонари над лестницами, что ведут вверх, к платформе. Дома вокруг кажутся нереальными, нарисованными мрачным и недобрым художником…

Всё, как обычно. Нарядные леди и джентльмены в тёплых пальто; основательные, солидно пыхтящие дорогие локомобили; запах корицы из приоткрывшейся двери булочной…

А вот и Плэзент–стрит. Вот и номер 14. В окнах горит свет, ласковый, тёплый, как обычно. Над трубой вьётся дымок. В подвале пышет жаром трудяга паровой котёл, в гостиной горит импозантный камин. Фанни уже подала ужин.

В горле у Молли встал комок.

Всё, что ей нужно сделать, — это подойти к двери и позвонить.

Гм, но, пожалуй, лучше она зайдёт с заднего двора. А то neroven chas, как говорила госпожа Старшая и очень смеялась, когда Молли пыталась выяснить, что значит «неровность часа» — или его «негладкость»?

Она быстро обежала дом по узкой мусорной аллейке. Вот и задний двор. Тут всё по–прежнему, и даже поломанный ящик у дальней стены так и валяется — папа до сих пор не удосужился нанять кого–то тут прибраться.

Молли затаила дыхание. В доме, как обычно в это время суток, опущены лёгкие шторы, по ним скользят едва различимые тени. Мама… папа… Фанни… Джессика ещё не должна была б уйти…

Молли решительно шагнула к задней двери.

И постучала. Тоже решительно. Ди выпрыгнула из–за пазухи, с деловитым видом уселась у ног.

Сейчас раздастся мамин недовольный голос, зашаркает ногами Фанни, направляясь, чтобы проверить, кто может «ломиться» с чёрного хода в такой неурочный час…

Ноги зашаркали. Клацнул ключ, проворачиваясь в замке.

На пороге возникла Фанни со свечным фонарём в руке.

Глаза у неё широко раскрылись.

— М-молли? М-мисс Молли?!

— Да, да, Фанни! Это я! Я вернулась! Где мама, где папа?

Служанка быстро отступила в дом, по–прежнему глядя на девочку, словно на привидение.

— Т-там… м-мисс М-молли…

Внутри вкусно пахло домом, истинным, настоящим домом — пудингом, жареной индейкой, чаем, папиной трубкой, мамиными духами…

Сердце у Молли замерло.

Она шагнула на порог с ослепшими от слёз глазами.

Тепло. Как же тут тепло, как хорошо на кухне — скворчат сковородки, кипит вода, шипит пар…

Молли вернулась домой. Да, да, вот её настоящий дом, дом, по которому она смертельно скучала всё это время!

Она сделала ещё шаг. Фанни всё пятилась и всё так же прижимала ладонь тыльной стороной к губам.

А где же мама и папа?..

Внезапно режуще закричала Ди, и Молли, обернувшись, увидала лишь исчезающий в темноте пушистый палевый хвост.

А затем входная дверь внезапно захлопнулась — с грохотом, словно выстрел.

Кто–то больно сжал ей локти жёсткими ручищами, и железный, бездушный, нечеловеческий голос проревел ей в самое ухо:

— Именем Её Величества королевы ты арестована, ведьма!..

Конец первой книги

Книга вторая Сталь, пар и магия (отрывок)

Пролог. Оборотни в Норд—Йорке

Здесь всё чужое и пахнет чужим. Здесь снег грязен и обращается на закованной в камень земле в липкую, смешанную с гарью кашу. Здесь змеятся толстенные трубы, разветвляются, вздымаются, выныривая из–под ног скелетами мёртвых деревьев. Здесь ненавидяще шипит пар, прорываясь из–под вентилей.

Здесь правят Сталь и Пар.

Здесь подводят и глаза, и нюх. Инстинкты, выручающие в лесу, тут могут погубить.

Брат и сестра замерли на краю леса, пусть чужого, пусть под властью Короны, но всё–таки леса, не забывшего, кого он укрывал своими ветвями задолго до того, как здесь обосновались подданные Её Величества.

Волк и медведь слились с густым подлеском. Небеса сеяли поздним снегом, зима и не думала уходить на покой; впереди Норд—Йорк светился бледными огнями газовых фонарей, острые глаза оборотней различали кольцо паровичков на самой окраине, где выгружался из вагонов отпахавший долгую смену работный люд.

Они не уходили. Не уходили и не перекидывались, молча укрываясь под снежными завесами, словно ждали какого–то им одним ведомого сигнала.

Волка недвижно застыла, припав к земле, снег запорошил шкуру, обращая оборотня в невидимку. В двух шагах пройдёшь — ничего не заметишь.

Медведь же, напротив, беспокойно мерил мягкой рысцой полянку, то вперёд, то назад. То и дело выглядывал через просвет в подлеске, туда, где темнели мрачные многоэтажные громады окраинных домов, обводил глазами желтеющие окна, где один за другим вспыхивали огни.

Таньша посматривала на брата, но молчала.

Оборотни ждали.

И хотя именно медведь пялился всё время на поля, отделявшие кромку леса от городской окраины, первой вскочила на лапы Волка.

Опоздав всего на миг, замер, весь подобравшись и словно готовясь к броску, медведь.

От окраинных домов Норд—Йорка, едва заметная в подступающих сумерках среди падающего снега, торопилась, мчалась, бежала, не щадя роскошной пушистой шубки, крупная бело–палевая кошка.

Таньша оскалилась, глухо зарычала, глаза Волки вспыхнули. Медведь нагнул голову, из пасти вырвалось злобное ворчание.

Кошка словно точно знала, куда бежать. Она не сбавляла скорости, она не глядела по сторонам, мчалась стремительно и к одной ей ведомой цели.

Оборотни встретили её у самой кромки леса. Кошка резко замерла, увидев их, спустя миг так же резко мяукнула. Закружилась на месте, словно призывая идти за собой. Мяукнула снова, протяжно и горестно, словно заплакав.

Таньша яростно клацнула зубами. Медведь зарычал, размахнулся когтистой лапой — на стволе ближайшей сосны остались длинные царапины.

Кошка ещё раз крутнулась на месте, сделала несколько шажков к краю леса. Остановилась, обернулась, снова вопросительно оглянулась на оборотней.

Они в свою очередь переглянулись, и медведь первым решительно вышел на открытое место.

До окраины Норд—Йорка они пробирались почти что ползком, какими–то рвами и канавами, пока под лапами кошки, медведя и волка не оказалась сырая брусчатка.

Вечер уже вступил в свои права. Оборотни и кошка остановились на задах высокого кирпичного дома, уродливого и узкооконного, с фасадом, оплетённым трубами паропроводов и железными скрепами пожарных лестниц. Все трое забились в самый глухой угол.

Кошка как ни в чём не бывало выбралась на середину двора. От помойки порскнуло несколько серых крысюков, но Ди не обратила на голохвостых тварей никакого внимания. Огляделась, мяукнула, словно давая добро.

В тёмном углу, где прятались оборотни, сгустился на пару минут плотный, непроглядный туман. А потом из него вышли двое — рослый мальчишка–подросток, шириной плеч не уступавший взрослому, и стройная высокая девушка с тщательно убранными под шляпку волосами.

На них была обычная одежда городских низов Норд- Йорка. Длинные драповые пальто, сапоги и меховые полуботиночки, у девушки на шее висела муфта, мальчишка прятал широкие ладони в карманах.

Кошка Ди критически оглядела их с ног до головы, одобрительно мяукнула.

Таньша коротко взглянула на брата, слегка тронула его за плечо, и они оба двинулись к кольцу паровика. Кошка немедленно свернулась у медведя за пазухой. На широкой его груди места было вдоволь.

На них не обратили внимания. Рабочий люд как раз проехал, разгружались последние припоздавшие. Усталые обитатели норд–йоркской окраины торопились добраться до своих квартирок, комнат и углов, повернуть краны паровых обогревателей, чтобы хоть ненадолго изгнать липкий и мокрый холод, проникающий, казалось, аж до самой сердцевины костей.

Предусмотрительно захваченная с собой в путь чужая одежда, которую медведь всё это время таскал в своих сумках, позволила им раствориться в городе. Брат и сестра так и не сели на паровик. Дворами и мусорными аллеями, переходя со «стрита» на «роуд» и обратно, меняя улицы, они медленно углублялись в город, старательно подражая во всём его обитателям. Очень помогало, что в Норд—Йорке жители закрывали низ лица маской или шарфом от вечной угольной гари, потому едва ли кто–то сумел вот так вот, походя, опознать в них обитателей земель, лежащих за Карн Дредом.

Тем не менее, чем дальше уходили они от окраин, тем чаще поглядывали на них патрульные бобби. Брат и сестра одеты явно бедно, а направляются в богатые, благополучные, благородные районы Норд—Йорка… того и гляди кто–то из полицейских мог проявить бдительность.

И Всеслав наконец решил не рисковать.

Он присел на корточки возле железного люка, что–то коротко звякнуло, и тяжеленная крышка откатилась в сторону. Брат и сестра бесшумно скользнули вниз по ржавым шатающимся скобам, не забыв аккуратно прикрыть за собой горловину канализационного колодца.

Вонь шибанула в нос, заставив Таньшу шипеть и ругаться вполголоса. Всеслав остался молчалив, он быстро шагал вперёд, словно точно зная, куда им нужно. Тоннель разветвлялся, в него вливались другие, зловонные потоки нечистот устремлялись к несчастной Мьёр, однако оборотни старались ни на что не обращать внимания. Они шли молча и быстро, Диана порой высовывала усатую мордочку из–за пазухи медведя и тотчас пряталась обратно.

Наконец после долгого пути, занявшего не один час, Всеслав и Таньша остановились. До этого они шли в кромешной тьме, ни разу не споткнувшись и даже не замедлив шага, а теперь встали. В руке мальчишки родился огонёк, тёплый и желтоватый, словно цветок одуванчика летом.

Выведенная чёрными буквами, выцветшая надпись на цементе гласила:

Pleasant Street

Оборотни замерли. Ди высунулась вновь, муркнула.

Всеслав медленно двинулся по отходившему боковому тоннелю, где пробираться уже пришлось, согнувшись в три погибели.

Таньша за ним.

На поверхность они выбрались, когда в Норд—Йорке уже властвовала ночь.

Весне уже давно полагалось бы зажигать снега, растапливать, скопившиеся за долгую зиму сугробы, но казалось, что вьюги и бураны решили в этом году остаться в городе аж до следующей осени.

Приржавевшая крышка поддалась не сразу, несмотря на всю медвежью силу. Брат и сестра оказались в глухом тупике, зажатом меж грязно–кирпичными стенами; над головами злобно и тонко свистел пар, выбиваясь из–под небрежно наложенной худой заплаты.

Оборотни вывернули на улицу.

Конечно, здесь, на Плэзент–стрит, фонарей было куда больше и горели они куда ярче; несмотря на поздний вечер, светились окна пабов и клубов, неспешно двигались локомобили.

Всеслав и Таньша шли к дому номер 14, сестра держала брата под руку. На них посматривали, следовало торопиться.

…Возле дома досточтимого доктора Джона Каспера Блэкуотера стояло аж четыре локомобиля с черно–красно–белыми розетками. Особый Департамент не поскупился на людей.

Окна дома ярко освещены. Двери широко распахнуты. Туда–сюда бегают озабоченные люди в форме, глухо заливаются лаем несколько бульдогов на поводках и в шипастых ошейниках.

Всеслав потянул сестру за руку они быстро перешли на другую сторону улицы. Собаки насторожились, шумно принюхиваясь, но вожатые их были слишком увлечены своей работой.

Из распахнутых дверей одного за другим выводили домашних Молли. Зарёванного, ничего не понимающего братца. Бледную как смерть, шатающуюся гувернантку Джессику, что всё пыталась что–то пролепетать непослушными губами. Угрюмую и мрачную, но глядящую прямо и твёрдо Фанни. Растерянного доктора Джона Каспера, порывавшегося заговорить с надменным офицером Департамента с тремя розетками на шевронах.

Последней волокли маму Молли. Миссис Анна Николь Блэкуотер шаталась, двое департаментских держали её с обеих сторон; одна щека её носила алый отпечаток чужой пятерни — кто–то влепил ей пощёчину.

Их всех бесцеремонно запихивали в локомобили, с лязгом захлопывая дверцы. Из труб вырывались клубы дыма, машины медленно трогались с места, шипя и выпуская пар. У раскрытого, выпотрошенного дома остался караул — трое полицейских и надутый, спесивый, словно индюк, департаментский, немедленно принявшийся отдавать напуганным бобби одну команду за другой.

Всеслав и Таньша прошли мимо, косясь, как и другие зеваки, но не задерживаясь.

На лице медведя застыло странное выражение. Он словно окаменел, глядя прямо перед собой, но можно было не сомневаться — видит он сейчас куда больше, чем может показаться.

Таньша держала брата под руку, оживлённо размахивала другой — ни дать ни взять девушка, сходившая на удачное свидание. Она беззаботно крутила головой и даже что- то насвистывала.

Чего ей это стоило, сразу же сказала бы Старшая, если б не лежала, вся израненная, в своём собственном доме далеко за Карн Дредом.

Пара миновала дом четы Блэуотеров, поднимаясь вверх по Плэзент–стрит. Всеслав явно знал, что делать и куда направляться; Таньша не задавала вопросов, она цепко и внимательно глядела по сторонам, и можно было не сомневаться — Волка крепко–накрепко запомнила каждый поворот, каждую аллею, каждый тупик и каждый люк у них по пути.

Плэзент–стрит кончилась, влилась в просторную площадь с собором и чахлым сквериком перед ним. Вечер всё сгущался и сгущался, людей на улицах становилось всё меньше, зато прибавлялось полицейских. Скоро бедно одетой парочке будет тут совсем неуютно.

Но Всеслав этого дожидаться не стал. Внезапно свернул с площади в небольшой переулок — чистый, тихий и аккуратный, с дорогими добротными таунхаусами по обе стороны, с парой открытых до сих пор кофеен — и решительно постучал в одну из дверей.

Три раза. Пауза. Два раза. Пауза. Вновь три.

Из–за плотно сдвинутых штор не пробивалось ни лучика, и довольно долго на стук Всеслава никто не отвечал.

Таньша даже нахмурилась и взглядом указала на соседнюю крышу… но тут дверь наконец дрогнула, щёлкнул один замок, другой, прошипел засов в хорошо смазанных петлях, и створка распахнулась.

Примечания

1

В английском языке существительное «корабль» обычно относится к женскому роду. Отсюда «систершип» — «корабль–сестра», то есть однотипный.

(обратно)

2

Митральеза — многоствольная скорострельная система, зачастую с блоком вращающихся стволов, использующая патроны винтовочного калибра; предтеча современных пулемётов.

(обратно)

3

Автору известно, что имя Молли — уменьшительно–ласкательное от Мэри или Маргарет. Но у нас, как–никак, события происходят после Катаклизма…

(обратно)

4

То есть на второй открытый этаж пассажирского вагона.

(обратно)

5

Бобби — презрительное прозвище полицейских.

(обратно)

6

Полкроны — два шиллинга и шесть пенсов. В одном шиллинге — двенадцать пенсов, в одном фунте — двадцать шиллингов.

(обратно)

7

Благотворительный обед.

(обратно)

8

ААЕ — Above All Expectations, Сверх всяких ожиданий.

(обратно)

9

Диана — древнеримская богиня охоты.

(обратно)

10

Благосклонному читателю желательно помнить, что родной язык Молли, естественно, английский. Поэтому в оригинале вместо написанного кириллицей слова «кулак» должно быть английское слово fist. Однако, поскольку речь Молли даётся в переводе, уместно представить сказанные Всеславом по–русски слова латиницей.

(обратно)

11

Спонсон — выступ в борту боевого корабля или бронированной машины, служит для размещения вооружения с увеличенным сектором обстрела, наблюдения и т. п.

(обратно)

12

Финка.

(обратно)

13

Бронесилы армии Её Величества в ту пору использовали флотскую систему званий, несколько её видоизменив. Энсин ⇨ Лейтенант ⇨ Первый лейтенант ⇨ Коммандер ⇨ Коммодор Кэптэн ⇨ Контр–адмирал ⇨ Вице–адмирал ⇨ Полный адмирал.

(обратно)

14

Lуddit (лиддит) — взрывчатое вещество тринитрофенол. В России хорошо известно под японским названием «шимоза».

(обратно)

15

Волка использует неправильное выражение home of washing, незнакомое Молли, что ближе скорее уж к «прачечной» на имперском, вместо bathhouse или хотя бы просто baths. Впрочем, похоже, что римскую историю мисс Блэкуотер преподавали, стараясь не упоминать о термах и обо всём, что с ними связано.

(обратно)

16

Всеслав путает английские you и your, «ты» и «твоё/твоя/твой».

(обратно)

17

Проклятые.

(обратно)

18

Пацанка, девчонка–сорванец, лидер.

(обратно)

19

«Когда ты в Риме, живи по римским обычаям; когда ты в ином месте, живи, как принято там» (лат.).

(обратно)

20

Примерно минус 12 градусов Цельсия.

(обратно)

21

Всеслав по–прежнему использует английские глаголы в форме инфинитива. Звучит это примерно так: «То stand. То go to eat».

(обратно)

22

Разумеется, никакие это не привычные нам Pinus sibirica, сибирская кедровая сосна или сибирский кедр. Деревья, наблюдаемые Молли, ближе к Cedrus libani, ливанскому кедру, однако растут в холодном климате и куда лучше выдерживают скученность. Одна из особенностей мира после Катаклизма.

(обратно)

23

Следуя старой доброй традиции, названия кораблей не переводятся, а транслитерируются. «Ганнер» — Gunner — «Пушкарь».

(обратно)

24

Госпожа Старшая, конечно, владеет имперским наречием, но в данном случае выразилась буквально: Their intestine is too thin!

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Норд—Йорк.

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Часть вторая. За Карн Дредом

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Эпилог

Книга вторая Сталь, пар и магия (отрывок)

  Пролог. Оборотни в Норд—Йорке Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg