«Утонувший великан»

***

Наутро после шторма приливная волна вынесла на берег труп утонувшего великана, километрах в семи к северо-западу от города. Первым о великане сообщил живший неподалеку фермер, потом новость подтвердили местные газетчики и полиция. Большинство горожан, и я в том числе, не сразу клюнули на эту удочку, но все новые и новые очевидцы, захлебываясь, рассказывали об огромном утопленнике, и в конце концов, сгорая от любопытства, мы сдались. Где-то после двух часов дня библиотека, в которой мои коллеги и я занимались научной работой, почти полностью опустела, и мы отправились на побережье, да и не только мы, весь город, взбудораженный слухами о диковине, постепенно позакрывал конторы и магазины и снялся с места.

Машину мы поставили в дюнах над берегом моря и приблизились к толпе, уже довольно плотной. Да, на мелководье, метрах в двухстах от берега, лежал утопленник. Поначалу показалось, что размеры его не так уж поразительны. Был отлив, почти все тело великана находилось над поверхностью воды, и оно было не намного больше гигантской акулы. Великан лежал на спине, руки вдоль тела, словно отдыхал, спал на зеркале из влажного песка,

и в этом зеркале тускло отражалась его слегка обесцветившаяся кожа. Под ярким солнцем тело его блестело, как белое оперение какой-то морской птицы.

Зрелище произвело на нас сильное впечатление, и мы с друзьями, не удовлетворенные обывательскими объяснениями людей в толпе, спустились с дюн и устроились на гальке. Приближаться к великану охотников не было, но через полчаса смельчаки выискались, по песку зашагали два рыбака в высоких резиновых сапогах. Когда их крохотные фигурки приблизились к распростертому телу, по толпе зрителей пронесся ропот. Великан и вправду оказался великаном, два рыбака рядом с ним были просто лилипутами. Хотя его пятки частично ушли в песок, рыбаки не доставали и до середины торчащих вверх стоп, и мы сразу поняли, что этот утонувший левиафан весом и размерами не уступит огромнейшему кашалоту.

На месте действия появились три рыбацких одномачтовых суденышка, они покачивались на волнах в двухстах метрах от берега, моряки сгрудились на палубе и смотрели на великана оттуда. Их осторожность отпугивала наблюдателей на берегу, уже готовых отправиться к великану по мелководью. Все спустились с дюн на гальку и нетерпеливо ждали, сгорая от желания разглядеть утопленника получше. У краев тела песок немного отступил, вода намыла впадину, будто великан упал с неба. Меж могучих монолитов его ступней стояли два рыбака и махали нам, как какие-нибудь туристы на Ниле среди колонн частично ушедшего под воду храма. На миг меня охватил страх: вдруг великан всего лишь спит, сейчас он пошевелится и стукнет пятками… но остекленевшие глаза смотрели в небо, он явно не ведал, что между могучими ступнями стоят две его многократно уменьшенные копии.

Рыбаки начали обходить труп, неторопливо зашагали вдоль белых ног. С любопытством изучив кисть повернутой вверх руки, они скрылись из вида между предплечьем и грудью, потом снова появились и стали разглядывать голову великана, прикрывая глаза от солнца. Греческий профиль великана – плоский лоб, прямой нос с высокой переносицей, красивый изгиб губ – напомнил мне головы, вылепленные Праксителем1, а изящно вырезанные ноздри лишь подчеркивали сходство с классической скульптурой.

Вдруг над толпой пронесся крик, и сотни вскинутых рук указали на море. Вздрогнув, я увидел, что один из рыбаков вскарабкался на грудь великана и теперь разгуливал по ней и подавал сигналы толпе на берегу. Зрители ответили победным ревом, растворившимся в грохоте гальки, – толпа хлынула к великану по влажному песку.

Мы приближались к распростертому телу, лежавшему в озерке размером с хорошее поле, и взволнованный гомон снова затих, все присмирели, увидев вблизи, сколь величественны масштабы этого ушедшего из жизни колосса. Он лежал под небольшим углом к берегу, и этот ракурс искажал его настоящий рост. Рыбаки уже перебрались на живот великана, но толпа все-таки побаивалась, люди образовали широкий круг, и лишь группками по три-четыре человека отваживались подойти к гигантским конечностям.

Мои спутники и я обошли великана со стороны моря, его бедра и грудная клетка возвышались над нами, как остов севшего на мель корабля. Жемчужная кожа, разбухшая от соленой воды, скрывала истинные очертания огромных мышц и сухожилий. Мы прошли под чуть согнутым левым коленом, с которого свисали влажные водоросли. Для соблюдения незамысловатых приличий бедра были обмотаны тяжелой грубой тканью, пожелтевшей в воде. Эта набедренная повязка, подсыхавшая на солнце, распространяла сильный запах моря, он смешивался со сладковатым, но резким запахом великаньей кожи.

Мы остановились у плеча великана и стали разглядывать его неподвижный профиль. Губы были чуть раздвинуты, открытый глаз подернут непрозрачной пеленой, будто в него налили какую-то молочно-голубую жидкость, но благородные очертания ноздрей и бровей придавали лицу картинную привлекательность, которая противоречила грубой силе, таившейся в груди и плечах.

Ухо нависало над нашими головами, словно замысловато вылепленная распахнутая дверь. Когда я поднял руку, чтобы дотронуться до отвисшей мочки, кто-то появился над краем лба и закричал на меня сверху. Я в испуге отступил назад и увидел, что несколько подростков забрались на гигантское лицо и теперь дурачились, заталкивая друг друга в глазницы.

Люди уже вовсю разгуливали по телу великана, легко взбираясь по двум рукам-лестницам. С ладоней они поднимались к локтям, переползали через вздувшиеся бицепсы и попадали на плоскую равнину в верхней части гладкой безволосой груди. Отсюда они залезали на лицо, цепляясь за губы и нос, либо скатывались по его животу навстречу тем, кто оседлал лодыжки или расхаживал по колоннам бедер.

Мы продолжали идти по кругу сквозь толпу и остановились около вытянутой правой руки. В ладони подарком из другого мира лежало небольшое озерцо, многочисленные «скалолазы», спускаясь по руке, разбрызгивали воду ногами. Ладонь была испещрена линиями, и я попытался прочитать их, отыскать какой-то ключ к судьбе великана, но кожа разбухла, линии были нечеткими и ничего не могли сказать о личности великана и случившейся с ним трагедии. Огромные мышцы рук и мощные запястья едва ли говорили о том, что великан был натурой чувствительной, однако изящная форма пальцев и ухоженные ногти, симметрично подстриженные сантиметрах в пятнадцати от плоти, указывали на некую утонченность, это подтверждалось и греческими чертами лица, которое теперь облепили горожане как мухи.

Один парень даже взгромоздился на кончик носа, он размахивал руками и кричал что-то своим товарищам, но лицо великана все равно хранило незыблемое спокойствие.

Мы вернулись к берегу, сели на большой камень и продолжали смотреть на бесконечный поток прибывающих из города людей. На некотором удалении от берега собралось шесть или семь рыбацких шхун, и рыбаки в высоких сапогах шли по мелководью, чтобы поближе рассмотреть грандиозный улов, принесенный штормом. Позже появился отряд полицейских, без особого энтузиазма они попытались оцепить берег, но распростертое тело великана повергло их в крайнее изумление, и они удалились, забыв, по всей видимости, зачем сюда пожаловали.

Еще через час на берегу собралось не меньше тысячи человек, по крайней мере двести из них стояли или сидели на теле великана, мельтешили у его рук и ног, толклись на груди и животе. Голову оккупировала большая группа мальчишек, они пихали друг друга и скатывались вниз по щекам и подбородку. Двое или трое оседлали нос, а еще один ухитрился залезть в ноздрю и лаял оттуда по-собачьи.

Ближе к вечеру полиция вернулась и, раздвигая толпу, пропустила ученых из университета, специалистов по анатомии крупных млекопитающих и по биологии моря. Мальчишки да и почти все взрослые слезли с великана, лишь самые дерзкие не дрогнули и продолжали восседать на кончиках пальцев ног либо на лбу. Специалисты промаршировали вокруг великана, энергично кивая головами и обмениваясь мнениями, ведомые полицейскими, которые раздвигали стену обывателей. Возле вытянутой руки гиганта офицер полиции предложил ученым подняться на ладонь, но те поспешно отказались.

Вскоре они вернулись на берег, и толпа снова завладела великаном, он безраздельно принадлежал ей. В пять часов, когда мы уезжали в город, люди облепили его руки и ноги подобно густой стае чаек, пировавших на огромной дохлой рыбине.

Через три дня я поехал на побережье снова. Мои коллеги вернулись к своей работе в библиотеке и поручили мне вести наблюдения за великаном, а потом отчитаться перед ними. Возможно, они почувствовали, что я сам этого хочу, и меня действительно тянуло на побережье. Никакого извращения в этом не было, великан был для меня скорее живым существом, а не покойником, более живым, чем многие из тех, кто собирался, чтобы на него поглазеть. Отчасти меня завораживали его колоссальные размеры, огромные объемы пространства, занимаемые его руками и ногами, как бы подтверждавшими правильность форм моих собственных конечностей, но главным образом я был потрясен самим фактом его существования, фактом непреложным. В этой жизни много чего можно подвергать сомнению, но великан, мертвый или живой, существовал в абсолютном смысле: он позволял нам заглянуть в мир таких же, как он, абсолютных величин, а мы, наблюдатели с берега, были лишь их несовершенными и крошечными копиями.

На сей раз толпа была значительно меньше: человек двести—триста сидели на камнях, разложив перед собой еду, и лениво наблюдали за группами приезжающих, идущих по песку. Прилив подвинул великана ближе к берегу, развернул его головой и плечами в сторону суши, и он словно стал вдвое больше, рядом с его гигантским телом рыбацкие шхуны, покачивавшиеся возле его ног, казались игрушечными. Из-за неровностей песчаного дна спина великана чуть прогнулась, грудь как бы стала шире, а подбородок приподнялся, и облик его приобрел более героические очертания. Морская вода выбелила его кожу, которая к тому же разбухла, – в результате лицо великана разгладилось и слегка постарело. Черты этого лица были столь огромны, что не позволяли определить возраст и характер великана, но в первый приезд мне показалось, что это был благовоспитанный молодой человек скромного нрава, классические формы его носа и рта сказали мне именно об этом. Сейчас, однако, он выглядел много старше, где-то на средний возраст. Оплывшие щеки, толстый нос, вспухшие виски и сузившиеся глаза придали ему облик человека хорошо кормленного, зрелых лет, и я понимал, что тело великана только начинает разлагаться.

Я был зачарован тем, как великан меняется на глазах после смерти, словно скрытые в нем черты набирали силу при жизни и вот заявили о себе в кратком последнем резюме. Изменение это знаменовало собой начало конца. Великану не устоять перед всепоглощающим временем, в которое погружается все остальное человечество. Временем, конечными продуктами являются наши краткие жизни, подобные мириадам больших и маленьких брызг над вспененной пучиной. Я сел на камень прямо напротив головы великана, откуда были хорошо видны взрослые и дети, карабкавшиеся по его ногам и рукам.

Среди утренних посетителей было несколько человек в кожаных куртках и матерчатых кепках, они критически оглядывали великана профессиональным оком, прикидывали его размеры и производили какие-то подсчеты прямо на песке выброшенными на берег щепками. Я понял, что это представители отдела коммунальных услуг и других муниципальных подразделений и заботит их, конечно же, одно: как избавиться от этого дара моря, от этого утонувшего Гаргантюа.

Появилось несколько более изысканно одетых особ: хозяин цирка и его подручные. Они неторопливо обошли тело великана, держа руки в карманах длинных пальто, не говоря друг другу ни слова. Видимо, великанье тело было слишком большим даже для их несравненного заведения. Когда они ушли, дети снова принялись за свое, стали бегать по рукам и ногам взад-вперед, а парни постарше возились на повернутом к небу лице, и влажный песок с их ног прилипал пятнами к белой коже великана.

На следующий день я намеренно задержался и поехал на побережье ближе к вечеру. На гальке сидело человек пятьдесят—шестьдесят. Великана прибило почти к самому берегу, он лежал метрах в семидесяти пяти, сокрушив ногами частокол прогнившего волнореза. Тело его, попав на песчаную горку, развернулось в сторону моря, а лицо, покрытое ссадинами, было отвернуто в сторону почти естественным образом. Я сел на большую металлическую лебедку, прикрепленную к бетонной балке, и стал смотреть на распростертую фигуру.

Кожа великана совсем побелела, утратила жемчужную прозрачность и была заляпана грязным песком, появившимся на месте смытого ночным приливом. Между пальцами набились комья водорослей, под бедрами и коленями скопились горки морского мусора и ракушек. Черты его лица продолжали расползаться, но облик этого колосса все равно оставался величественным и заставлял вспомнить о героях гомеровского эпоса. Гигантский размах плеч, мощные колонны рук и ног и сейчас придавали фигуре какое-то особое измерение, казалось, великан был кем-то из утонувших аргонавтов или героев «Одиссеи», причем более точно, чем живший в моем воображении до сих пор эллин обычных человеческих размеров.

Я ступил на песок и, минуя лужи и лужицы морской воды, пошел к великану. Двое мальчишек забрались в его ушную раковину, а еще один застыл на пальце ноги, стоял и наблюдал за мной. Как я и надеялся, никто больше на меня внимания не обратил, люди на берегу спокойно сидели, закутавшись в пальто.

Раскрытая правая ладонь великана была заполнена ракушками и песком, на нем виднелись бесчисленные следы ног. Круглая махина великаньего бедра возвышалась надо мной, полностью скрывая от меня море. Сладковатый острый запах, который я учуял в прошлый раз, стал более едким, сквозь матовую кожу проступали змеевидные кольца кровеносных сосудов. Зрелище было отталкивающим, и все же эта бесконечная метаморфоза, очевидная жизнь в мертвом теле, позволила мне ступить на труп.

По оттопыренному большому пальцу я забрался на ладонь и начал восхождение. Кожа оказалась тверже, чем я ожидал, она почти не проседала подо мной. Я быстро поднялся по пологому склону руки, преодолел шар бицепсов. Справа от меня грозной и величавой глыбой покоилось лицо, пещеры ноздрей и огромные скаты щек напоминали конус какого-то немыслимого вулкана.

Благополучно обогнув плечо, я ступил на широкую равнину груди, на которой громадными бревнами выступали ребра грудной клетки. Белая кожа была вся усыпана темными пятнами от бесчисленных отпечатков ног, особенно ясно виднелись следы пяток. В центре грудины кто-то построил маленький замок из песка, и я взобрался на это частично обвалившееся сооружение, чтобы получше рассмотреть лицо.

Двое мальчишек перестали ковыряться в гигантском ухе и перелезали в правую глазницу, откуда мимо их крошечных фигурок совершенно забеленный молочного цвета жидкостью невидяще взирал голубой глаз великана.

Я смотрел на лицо под углом снизу, и в нем уже не было ни утонченности, ни безмятежности, перекошенный рот и задранный вверх подбородок, державшийся на гигантских канатах сухожилий, напоминали вскрытое чрево корабля. Впервые я понял, сколь мучительной была последняя агония великана, ему было больно, хотя он и не знал, что мышцы и ткани его тела уже вступили в период своего распада. От щемящего одиночества лицо погибшего, этого затонувшего корабля на пустынном берегу, куда почти не долетает рокот волн, превратилось в маску полнейшего бессилия и беспомощности.

Я шагнул вперед, и нога моя провалилась во впадину, ткань в этом месте оказалась мягкой, и через отверстие между ребрами вырвалась струя зловонного газа. Липкое зловонное облако зависло над моей головой, я отступил и вернулся к морю, чтобы отдышаться. И тут, к своему удивлению, увидел, что кисть левой руки великана ампутирована.

Ошеломленный, я смотрел на чернеющий обрубок, а одинокий юнец, что качался на своем насесте, внимательно глядел на меня, и было в его взгляде что-то кровожадное.

Это было лишь первое из серии хищений. Следующие два дня я провел в библиотеке, желание ехать на берег почему-то пропало, я чувствовал, что стал свидетелем начала конца этого грандиозного чуда. Когда я в следующий раз прошел через дюны и ступил на гальку, великан находился всего метрах в двадцати, и эта близость к морским камешкам свела на нет все признаки волшебства, когда-то витавшие над далеким, омываемым волнами торсом. Несмотря на исполинские размеры великана, синяки и грязь, покрывавшие его тело, как бы уменьшали его до человеческих масштабов, и то, что он такой немыслимо большой, делало его еще более уязвимым.

Правой кисти и правой ступни не было, их волоком втащили на склон и вывезли. Расспросив собравшихся у волнореза – их было немного, – я выяснил, что тут успели поработать компания по производству удобрений и поставщики корма для скота.

Оставшаяся ступня великана торчала торчком, к большому пальцу прикрепили буксирный трос, видимо чтобы назавтра сразу приступить к делу. Рабочие, человек двадцать, разворошили береговую гальку, в местах, где волокли отрезанные кисти рук и ступню, тянулся глубокий след. Темная зловонная жидкость, что текла с обрубков, вымазала песок и белые конусы ракушек. С берега я заметил, что на посеревшей коже великана вырезаны какие-то шутливые девизы, свастики, значки, будто негласное разрешение изувечить этого недвижного колосса повлекло за собой поток дотоле сдерживаемой ярости и злобы. Мочку уха кто-то проткнул деревянным копьем, в центре груди успел догореть небольшой костер, и кожа вокруг почернела. Мелкие хлопья сажи все еще носились на ветру.

Над трупом висел тяжелый и удушливый запах, безошибочный признак разложения, и он разогнал-таки подростков. Я вернулся на берег и взобрался на лебедку. Распухшие щеки великана превратили его глаза в щелочки, растянули губы, и получился монументальный зевок. Прямой греческий нос был изуродован, истоптан и вмят во вздувшееся лицо несметным множеством пяток.

Наведавшись к морю на следующий день, я обнаружил почти с облегчением, что великана обезглавили.

Минуло еще несколько недель, прежде чем я попал на побережье снова, и к тому времени сходство великана с человеком, столь явственное ранее, совсем исчезло. При ближайшем рассмотрении грудная клетка и живот несомненно походили на человеческие, но по мере того как отсекались конечности, сначала до колен и локтей, потом до плеч и бедер, тело великана стало напоминать тушу обезглавленного кита или китовой акулы. Труп совершенно утратил человеческие черты, и интерес обывателей иссяк, побережье опустело, если не считать пожилого безработного да сторожа, сидевшего у домика подрядчика.

Вокруг останков великана были воздвигнуты просторные деревянные леса, с десяток лестниц раскачивалось на ветру, а в песке вокруг валялись мотки веревок, длинные ножи с металлическими ручками и крюки-кошки, галька маслянисто блестела от крови, попадались куски костей и кожи.

Я кивнул сторожу, угрюмо поглядевшему на меня поверх жаровни, в которой тлели уголья. Все кругом пропиталось едким запахом из огромного чана с ворванью, которая кипела на медленном огне позади домика.

Обе бедренные кости удалили с помощью небольшого крана, завернули в грубую ткань, бывшую некогда набедренной повязкой великана, гнезда суставов зияли, как распахнутые двери амбаров. Исчезли и предплечья, ключицы и половые органы. По остаткам кожи на груди и животе шла разметка – проведенные дегтем параллельные полосы, – первые пять или шесть участков уже были отделены от диафрагмы и обнажали гигантскую арку грудной клетки.

С неба на берег спикировала стая чаек, они с яростными криками принялись что-то клевать на побуревшем песке.

Через несколько месяцев, когда об утонувшем великане все более или менее забыли, в городе начали появляться различные части его четвертованного тела. В основном это были кости, которые производители удобрений не сумели измельчить. Узнать их не составляло труда – по величине, огромным сухожилиям и хрящам суставов. Трудно сказать почему, но, освобожденные от телесной оболочки, части передавали суть его прежнего величия лучше, чем вздувшиеся и впоследствии ампутированные конечности. Взглянув через дорогу на здание фирмы крупнейших в городе оптовиков по продаже мяса, я узнал две огромные бедренные кости, обрамлявшие входные двери. Эти мегалитические колонны нависали над головами швейцаров словно в храме древних друидов, и мне вдруг увиделся великан, встающий на колени прямо перед этими голыми костями и семимильными шагами бегущий по улицам города: он возвращался к морю и на обратном пути собирал свои разбросанные части.

Еще через несколько дней на глаза мне попалась левая плечевая кость, она лежала у входа в одну из верфей (правая кость несколько лет провалялась в груде мусора под главным торговым причалом гавани). В ту же неделю ссохшаяся кисть правой руки выставлялась на карнавале во время ежегодной пышной процессии.

Интересно, что нижняя челюсть попала-таки в музей естественной истории. Остатки черепа исчезли, но вполне возможно, они затаились где-нибудь на городской мусорной свалке или на задворках чьего-либо сада, – совсем недавно, проплывая на лодке по реке, я увидел два великаньих ребра, хозяин прибрежного сада приспособил их под декоративную арку, возможно, приняв за челюсти кита. Огромный квадрат потемневшей и покрытой татуировкой кожи, размером с индейское одеяло, используется как задник, фон для кукол и масок в лавке, торгующей сувенирами у входа в детский парк, и я не сомневаюсь, что в каком-нибудь отеле или гольф-клубе на стене над камином висят засушенные уши великана или его нос. Что касается гигантского полового члена, он заканчивает свои дни в музее диковинок при цирке, который разъезжает по северо-западу страны. Этот монументальный орган, поражающий своими пропорциями и былой потенцией, занимает целую отдельную кабинку. Ирония заключается в том, что его ошибочно выдают за член кита, и действительно, почти все, включая тех, кто собственными глазами видел великана, выброшенного на берег после шторма, помнят его скорее как крупное животное, а то и не помнят вовсе. Остатки скелета, с которого содрали всю плоть, и сейчас лежат на берегу, ребра выцвели, будто деревянный остов разбившегося о скалы корабля. Времянку подрядчика и леса разобрали и увезли вместе с краном, в бухту пригнали несколько машин с песком и как следует засыпали тазовые кости и позвоночный столб. В зимнее время около высоких изогнутых костей никого нет, они принимают на себя удары волн, летом же на них с удовольствием садятся уставшие от моря чайки.

Примечания

1

Пракситель (390—330 до н. э.) – древнегреческий скульптор

Оглавление