«Код человеческий»

Код человеческий (fb2) - Код человеческий [litres] 3395K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Юрьевич Беденко

Иван Беденко Код человеческий

© Иван Беденко, 2019

© ИД «Флюид ФриФлай», 2019

* * *

СССР. Москва, Кремль.

Задолго до описываемых событий.

Пять тридцать утра, Москва еще спит. Вскоре люди начнут пробуждаться, собираться на работу, провожать детей в школы, проспекты и улицы наполнятся энергией, но до этого есть еще немного заповедного времени. При слабом утреннем свете думается наилучшим образом, сейчас легче планировать расписание встреч и приемов, прорабатывать сценарии бесед, прикидывать возможные решения проблем.

Юрий Владимирович смотрел в окно из своего кабинета. Зима укутала снегом могучие голубые ели, накинула белое покрывало на газоны и крыши Кремля. Перспектива в дымке. В самом центре столицы всегда тихо. Через высокие крепостные стены городскому шуму не проникнуть, и, если захочется, можно представить, будто картинка за стеклом – всего лишь часть дремучего бора, подпирающего угрюмое зимнее небо где-нибудь в карельской глуши.

По расчищенной брусчатке забавно семенил Иосиф Самуилович: видимо, комендант еще не организовал посыпку дорожек песком. Юрий Владимирович отвлекся от созерцания природы и слегка зашторил окно. Вскоре зазвонил зуммер внутренней связи. На том конце провода послышался голос секретаря Нади: сдерживая взволнованное дыхание, она сообщила о прибытии гостя. Вообще-то Надя не должна приходить так рано, но, зная привычки руководителя, она всегда старалась успеть на службу к началу его трудового дня.

– Наденька, пожалуйста, угости нас с Иосифом Самуиловичем чаем, – попросил он. – Если можно, мне с малиной, а что гость захочет, сама поинтересуйся.

Иосиф Самуилович вошел одновременно с Надей, в волосах которой блестели капли от растаявших снежинок, и сразу направился для рукопожатия к хозяину кабинета. Ладонь гостя оказалась очень холодной.

– Озябли? – поинтересовался Юрий Владимирович.

– Пустое. Надя вот чаем с медом угостить обещала, еще и улыбкой своей согревает. Это покрепче будет, – улыбнулся Иосиф Самуилович.

Смутившись, Надежда ловко расставила чашки, наполнила их чаем и поспешила к выходу.

– Прямо чувствую, как жизнь возвращается, – обжигаясь кипятком, произнес Иосиф Самуилович, – а пахнет хвоей почему-то.

Они немного помолчали, обдумывая под чаепитие предстоящую беседу.

– Иосиф Самуилович, вы сегодня особенно задумчивы, – заметил Юрий Владимирович.

– Буксир на подходе, времени осталось примерно два года, – ответил тот. – По матчасти все готово. Риск сохраняется в отдельных аспектах. Первое: до сих пор не удалось убедиться в составе атмосферы, хотя «Метеор» уже отправил посылку. Из нее на Байконуре надеются получить недостающие данные. А второе… Имеются проблемы с человеческим материалом – никак не наберем сто процентов.

– Ну почему вас снова беспокоит это? Есть же у нас социологи, физиотерапевты, парторги, в конце концов! Наберут как-нибудь!

– Рискуем обескровить генофонд, – хмуро возразил собеседник. – «Авроре» требуются лучшие и самые здоровые, а с этим, сами понимаете, как дела обстоят. Ладно бы человек пятьсот, а то шестьдесят тысяч, включая детей и женщин, – самый цвет и надежда.

– Может, хватит? – недовольно поморщился Юрий Владимирович. – Знаю не меньше вас. Мне жаловаться не надо. Предложите лучший выход, чего тратить время попусту?

– Мы, конечно, найдем. В списке кандидатов – отличники ДОСААФ, выпускники вузов, специалисты, военные, ученные… но сами с чем останемся? Коммунистов мало, план по нацпропорциям фактически рухнул, вы же знаете. Американцы не с такой щепетильностью подошли к вопросу: у них сборная солянка, программы по прилету особой нет. Нам сложнее в разы, ДОТ просчитывает план на десятилетия. После ухода «Авроры» просядем колоссально… Меня это и волнует сильнее всего! Космос по-прежнему молчит. Ничегошеньки не слышно в эфире. Не верю, что из миллиарда потенциально обитаемых миров ни один не родил цивилизации, подобной нашей. Тогда что? Выходит, есть предел существования, после достижения которого любое общество погибает. Сейчас мы умеем испускать и принимать радиосигналы, наш разум близок к проникновению в суть мироздания – и случайно ли, что именно сейчас человечество обладает небывало мощным оружием и готово испепелить себя в атомном пламени? Может, самоуничтожение – универсальный финал для любой цивилизации? Не стоим ли и мы на краю пропасти сейчас? Если так, то следует встречать неизбежное во всеоружии! Но, отправляя «Аврору» в путь, мы лишаемся лучших из лучших, тех, кого в решающий момент недостанет для предотвращения катастрофы!

Юрий Владимирович пристально посмотрел на собеседника.

– Вы представляете себе этот решающий момент, Иосиф Самуилович? Представляете?! Я могу предположить многое, как и вы, но доподлинно ничего не известно никому. В то же время галактику покидает звезда, прошивающая пространство со скоростью три с половиной тысячи километров в секунду и, надо же такому случиться, обладающая планетой – близнецом Земли! Мы используем шанс! Да, это риск. Огромный! Но что вы предлагаете – не использовать уникальную возможность? А если это решение проблемы? Что, если лучшие, освободившись от земного шлака, как раз и создадут цивилизацию без недостатков? Может, она просуществует столько, что дождется братьев по разуму? Ради этого стоит рискнуть, Иосиф?

Иосиф Самуилович снял очки в роговой оправе и старательно протер линзы носовым платком.

Жестокая война, умывшая человечество кровью, отдалится. Поблекнут надписи советских воинов на стенах Рейхстага. Новые люди позабудут прописные истины, усвоенные военными и первыми послевоенными поколениями предков; падут бастионы, отстроенные победителями для защиты неразумных чад от повторения апокалипсиса; и смысл Слова будет выхолощен в пустопорожней демагогии. Дальше – последняя война, что подчистую сметет в помойку истории неудавшийся проект Создателя под названием человечество. Какой по счету? Первый? Сотый?

А через миллионы лет где-то неимоверно далеко от Земли люди, ничуть не иные, чем нынешние, стартуют с прежних позиций, их деградация, прерванная полетной криопаузой, возобновится. Все по привычному сценарию. Стоит называть такое вторым шансом?

Но, возможно, что-то, встреченное в новом, свежем мире, внесет определяющие коррективы в самоубийственную траекторию человеческого развития. Лишь в этом Иосифу Самуиловичу виделась надежда, а совершенно не в том, что человечество сделается «очищенным от шлака».

Ради надежды не зазорно рискнуть всем.

Глава 1

Колонна, состоящая из разномастной военной техники, грязно-зеленой змеей ползла по древней бетонке. Над броневиком, катившим сразу за головным танком, высунувшись по пояс через открытый люк, покачивался седовласый крепыш с биноклем, в камуфляже со знаками армии Мегаполиса. На груди – нашивка с фамилией «Кински», полковничьим званием и группой крови, а бритую голову венчала восьмиклинная фуражка с кокардой.

Бессчетное количество дней этот военный вглядывался через мощные линзы в горизонт, силясь увидеть заброшенный Сансити, но, вопреки расчетам и здравому смыслу, тот все не появлялся. Месяц назад экспедиция наткнулась на небольшую стелу, затерянную в пустоши, с мраморной табличкой, гордо вещавшей, что туда в таком-то году прибыл первый советский турбоплан с исследователями, основавшими впоследствии город Солнца. Позволив личному составу вдоволь нафотографироваться у памятника, полковник скомандовал продолжение пути. Несмотря на находку, он терзался тяжелыми переживаниями. Не укладывалось в голове многое. Например, почему же за время, отведенное для следования к цели, так и не удалось добраться хотя бы до городских окраин? Опоздание превысило все допустимые пределы, топливо подходило к концу, а единственным результатом до сего дня оставалась лишь эта убогая табличка. Время остановилось! Однообразная дорога будто наматывалась на колеса и гусеницы машин, заставляя буксовать на месте.

Лейтенант Келли, чертов парапсихолог, подливал масла в огонь. Он то и дело плел чушь про аномальный карман времени и мертвую энергию. Кински спросил его, откуда он это знает, на что умник ответил: «Из научных книг», – и предложил вернуться, пока не поздно. Пришлось наорать на него в дисциплинарных целях и отправить в БТР связи, чтоб впредь не умничал.

Если по совести, то Келли, конечно, не мог отделаться примитивной отговоркой. Ему только дай волю – утопит в омуте заумных словечек, и этот раз не стал исключением. К «научным книгам» прицепился сам Кински, чтоб выглядело, будто подчиненный не уважает командира и за это последний прерывает его. «Какие еще научные книги?! – вспыхнул Кински и, зарубив на корню попытки лейтенанта перечислить авторов и названия трудов, сразу же припечатал: – За идиотов нас держишь? Думаешь, если мы, военные, не чахли полжизни над писаниной всех мастей, то можно нас этим попрекать?» Так ему – и сразу выходило, что Келли вроде не всамделишный военный, а так, полукровка. Он и есть полукровка.

Настораживало молчание советской системы обороны. Никаких признаков локационного засвета со стороны Солнечного, никакой активности в радиоэфире. А в нем что-то обязано шевелиться по определению. Неужели красные стражи выработали ресурс и загнулись самостоятельно? Вряд ли, слишком совершенны они для такого банального конца.

Полковник прекрасно помнил мясорубку многолетней давности, когда Мегаполис решил поживиться на трупе Сан-сити после ухода русских. Не выгорело. Будучи в то время желторотиком, Кински схлопотал тяжелое ранение, и до сих пор во снах, словно наяву, ему приходили ужасные эпизоды той войны. Воспоминания выбрасывались из глубин подсознания отчаянным ором погибающих, канонадой, грохотом рвущихся снарядов и запахом собственной крови вперемешку с пылью. Они заставляли заново переживать бессильную ярость перед неуязвимыми роботами со звездами на броне. «Ничего, сегодня – не вчера!» – подумал Кински, коснувшись пальцами застарелого шрама на правой щеке.

На секретной базе Мегаполиса личный состав его экспедиции несколько месяцев обучался работе со сверхновой матчастью, спаивался в коллектив, отсеивал слабых и неспособных. Итогом стало рождение подразделения «Чарли», которым полковник сейчас с гордостью руководил, – и более совершенной военной силы Мегаполис прежде не имел. Уж теперь краснозвездные машины не должны доставить неприятностей. За спиной Кински солидно громыхал катками четырехствольный ракетно-пушечный «Арликон», цементируя настрой начальника.

Да, полковник не пал духом. Он тертый калач и знает цену приказу, а приказ один: войти в город, исследовать его и во что бы то ни стало захватить золотой запас СССР. Чертовщиной маяться негоже, не для того несут службу, чтоб рассуждать или бояться не пойми чего. Мертвая энергия, вот еще!

Награду за железную выдержку полковник получил сегодня утром.

На горизонте показалась тонкая линия городских построек. «Ну, здравствуй, – мысленно приветствовал противника Кински. – Пейзаж как тогда!» Солнце стояло высоко, и, посовещавшись по рации со старпомом, он решил начать сближение. Накатившее волнение удалось подавить усилием воли, и вот уже по общей связи неслись энергичные команды начальника экспедиции:

– Перестроиться в боевой порядок! Шестой и второй арликоны прикрывают фланги, разведотрядам спешиться, занять позиции в авангарде.

Слаженный военный организм пришел в движение, грязно-зеленая змея рассыпалась на кубики, техника растягивалась в шеренги. Два эшелона передовых позиций составили арликоны и танки, за ними чуть поодаль расположился броневик майора, еще чуть дальше – обоз. Пехотинцы бодро выскакивали из машин и, разобравшись по отделениям, пробегали мимо командира, чтобы затем встать цепочкой перед тяжелой бронетехникой. Он приветствовал подчиненных, приложив пальцы к козырьку, и получал в ответ преданные взгляды и такие же приветствия.

Уныние бесконечного пути сменилось возбуждением, люди радовались даже смертельно опасным переменам, лишь бы завершилась пытка серым однообразием.

– Объявляю задачу, парни, – отчеканил по рации полковник. – Сегодня нужно подойти как можно ближе к городу и окопаться. Будьте готовы к любым неожиданностям: оборона неприятеля может преподнести сюрпризы. Храни нас Бог.

Взревев моторами, техника медленно потянулась за ушедшими вперед разведчиками. Все гладко, но напряжение в душе Кински росло, и, когда послышался грохот далекого выстрела, он даже обрадовался: «Нас атаковали! Теперь с чистой совестью сравняем агрессора с землей!». Понеслось.

Над центральным арликоном разорвался снаряд, нейтрализованный активным компонентом защиты. Заревела сирена общей тревоги. Радисты затараторили, связываясь с передовой линией: «Чарли семь, Чарли семь, это Чарли один, доложите обстановку…» Где-то впереди солидно ухнул артустановкой седьмой, отвечая на вражескую атаку.

– Чарли семь докладывает о попадании в противника! – отрапортовал радист майору.

Пехотинцы тонкими ручейками заструились между наступавшей техникой. Скорее под защиту бронированных машин, людям впереди сейчас не место!

Тем временем к бою подключилась вся линия обороны Сансити. Залпы множества орудий загрохотали учащенно, осколки тарабанили по броне, как градины по крыше. Танки и арликоны огрызались заградительным огнем, не забывая посылать приветы противнику. Укрепленные точки врага умолкали одна за другой.

– Сэр, мы засекли ракетные пуски! – воскликнул оператор локатора.

Одновременно с его словами в сознание Кински ворвался жуткий треск, на броню шлепнулись тяжелые куски металла. Радисты принялись судорожно связываться с экипажами. Кински прильнул к визиру. Справа, из-за корпуса ближайшего танка, валил черный дым. Когда строй продвинулся вперед, глазам командующего предстал подбитый арликон: две оборванные гусеницы из четырех растянулись по земле, башню в бессилии повело вбок, горела корма.

– Чарли семь подбит! – донесся рапорт.

– Общая команда! – гаркнул полковник в переговорное устройство. – Увеличить интервал, скорость десять. Двенадцатый и четвертый, прикройте седьмого. Что с пехотой?

Там потерь не имелось. Хорошо.

Танкисты и команды арликонов постепенно приноравливались к противнику, пристреливались, вражеские ракеты уже не могли добраться до грозных машин, сбиваемые на подлете. Огневой перевес неуклонно переходил к наступавшим, и санитарный БТР не подбирал свежих раненых.

Вдалеке возникли маленькие фигурки роботов, и опытный Кински приказал остановиться. Старых знакомых он решил встретить основательно. Но роботы тоже прекратили сближение и, вернувшись на исходные рубежи, затаились под защитой уцелевшей артиллерии.

«Что ж, – решил майор, – устроим вам пекло».

Арликоны по команде начальника экспедиции начали завораживающе синхронно поднимать пусковые установки в небо, и через десяток секунд тяжелые ракеты накрыли огненным штормом засвеченные позиции неприятеля. За залпом последовала гробовая тишина, отвечать на него было, похоже, некому. Три недобитых робота умудрились, правда, повредить танк, когда подразделение подошло к советским позициям, но большего им не позволили пехота и стрелявший в упор шестой арликон.

«Я же говорил, сегодня – не вчера!» – торжествовал полковник.

Победа в сорокаминутном бою стоила экспедиции пятерых убитыми, уничтоженного танка и подбитого арликона. Последний пришлось оставить, перегрузив боезапас и топливо на исправные машины. Прямо по курсу раскинулся уже недалекий Сансити, и, прежде чем войти туда, Кински произвел заранее спланированные приготовления.

Глава 2

Вечером молодой специалист возвращался на работу с тяжелым чувством. Хорошо, хоть вчерашний сон как-то разбавлял гнетущие мысли, по дороге можно помечтать. Такие сны приходили нечасто и оказывались до того реалистичными, словно параллельная реальность засасывала Игоря Кремова воронкой, окунала в себя и только по требованию будильника нехотя возвращала обратно. Никогда он не понимал ни сути снов, ни своей роли в них, но всякий раз без сомнений и колебаний принимал решения, управлялся с незнакомыми механизмами и безошибочно угадывал имена окружающих.

Казимиров советовал записывать увиденное в блокнот поутру, но Игорь всякий раз откладывал записи до лучшего случая, выкраивая перед работой лишь несколько минут на примитивный завтрак. Почему старика вообще интересовали эти сны? Может, возрастное чудачество? Хорошее оправдание, чтобы ничего не записывать. Или вот, к примеру, ненавистная работа – чем не оправдание?

Ненавистная работа… А ведь недавно все начиналось многообещающе.

Игорю повезло: сразу по окончанию Улья он получил престижное место в отделе «Нерв» шестого управления прокуратуры Северо-Восточного Мегаполиса. Мечта о суровой следственной романтике стала явью.

Отдел «Нерв» создавался в структуре Управления с целью внедрения в следственный и надзорный процесс приемов психологического анализа, поиска, воздействия на подозреваемых и обвиняемых. Нервы присутствовали на осмотрах мест происшествий, при допросах, сопровождали другие следственные действия в обстановке неочевидности преступления.

Некоторые уникумы обладают настолько развитой нервной системой, что способны фиксировать импульсы ничтожно слабой силы. Такие люди почти физически чувствуют боль окружающих и различают следы чужих эмоций даже по прошествии какого-то времени. Эмоции ведь никуда не исчезают, и висящую «в воздухе» взвесь из страха, ненависти, обиды еще долго можно «понюхать».

«Разнюхиванием» Нервы и занимались.

Например, когда следователю не удавалось установить место ссоры погибшего и убийцы или направление, в котором затем скрылся последний, Нервы прощупывали эфир. Место ссоры выглядело коричневым пятном с рваными краями, а путь отхода преступника четко очерчивался полосами: оранжевыми вперемешку с черными. Дальше – дело техники.

Очень быстро Кремов выучил профессиональный жаргон и в кругу коллег уверенно щеголял словечками вроде «висяк», «терпила» или «жмур». Студенческие джинсы и свитера сменились строгим костюмом с неудобным по определению галстуком. Нервам, в отличие от обычных следователей, предписывалось неукоснительно соблюдать форму, подчеркивая привилегированный статус. Работа навалилась, приходилось вкалывать над уголовными делами до бессознательного состояния.

Баланс нередко перекашивало то вправо, то влево от точки «М», Игорь фиксировал это безошибочно. Иной раз приходилось настолько быстро и болезненно «выскакивать» из острого восприятия, что голова начинала болеть, а затем не унималась сутки.

Казимиров предупреждал давным-давно: «Контроль баланса является одним из краеугольных камней, на которых зиждется здоровье и КПД любого Нерва, чижики! Обостряя восприятие чрезвычайно, каждый из вас наверняка докопается до самых тонких импульсов преступника, разнюхает слабейшие психоследы, но бойтесь последствий! Депрессия, хроническая меланхолия и даже пограничное со схлопыванием состояние – далеко не полный перечень напастей, подстерегающих нас в режиме глубокого погружения! С нарастанием проблем плечо последствий устремляется вниз по экспоненте, и в определенный момент ситуация приобретает фатальный характер, когда никто, никто не спасет несчастного! С другой стороны, беспрестанно болтающий Нерв или Нерв, наглухо блокирующий боль и совесть, утрачивает дар психозрения! Так-то! Ваша задача держаться точки „М“ и с умом распускать щупальца…»

Да, старик знал, о чем говорил. Простыми словами он доносил до «чижиков» материал базового курса с его понятиями о пассиве и активе психовосприятия, о точке «М» – священной корове Улья, о балансе – общем и специальном, об амплитуде балансовых колебаний, ее частоте, уровнях, силе, о реактивных факторах, обо всем остальном.

Как сложно оказалось подружить теорию с практикой! В «Нерве» нормально не работала ни одна формула из старых конспектов. «Загрязнения» воспринимались разными Нервами неодинаково. Игоря, например, частенько рвало на месте убийств либо после участия в сложном судебном процессе. «Изнашиваемся, батенька, а что поделать?» – ответил как-то замначальника отдела, когда уставший Кремов пожаловался на внутреннее опустошение.

Баланс подвисал в пассиве или активе, не желая ритмично возвращаться к точке «М». Игорь чаще оставался в пассиве, а Миха Семенштольберг, к примеру, наоборот! Последний, правда, всегда отличался словоохотливостью. Игорю Семенштольберг в шутку говаривал: «Ну что, Максимыч, в монахи подался или держишься еще?» – и обычно прихохатывал, а Кремов отвечал чем-то вроде: «Ряс в универмаг не завезли, без них никак!»

Он понимал, что схлопывание пока не грозит: еще сильны реактивные факторы – молодость, физическое здоровье, удерживающие стрелку от сползания к «фатальным» отклонениям.

Да, Игорь справлялся. Особенно преуспел вчерашний «чижик» в «застреле» скоротечных импульсов преступников, когда негодяи закрывались наглухо. Казимиров считал, что это парадоксальная способность, которую он прежде ни у кого из Нервов не встречал. Для «застрела» требовалось находиться и в пассиве, и в активе одновременно – с одной стороны, бдительно стеречь эмоцию допрашиваемого, а с другой – «оголять провода» по максимуму. Игорь сам не понимал, как ему удается сочетать несочетаемое и мгновенно выдергивать из эмоционально-мысленного шума преступника тот единственный ключевой импульс, через который, как через игольное ушко, можно проникнуть в неприступную, казалось бы, крепость.

Например, в деле разнюхивания психоследов на месте преступления, особенно старых, никто не мог переплюнуть Пантелея Смирнова, однокашника Кремова. О, тот обожал со стеклянными глазами зависнуть у лужи крови на пару часов! Пантелей распутывал следы с маниакальной скрупулезностью и погружался в такой дремучий пассив, из которого перфекционисту-мазохисту случалось выкарабкиваться неделями. Не без хижэ-клуровских инъекций, между прочим. Неудивительно, что впечатлительного Пантюху подпускали к работе нечасто, в исключительно важных случаях и в обстановке крайней неочевидности преступления.

Михай, напротив, брал наскоком, решения принимал без раскачки. Раскрытие по горячим следам, когда событие еще сочится черной свежестью, – вот ипостась Семенштольберга, за которую его обожали следователи. Тонкое восприятие давалось ему плохо. Он не заморачивался условностями и как-то признался Игорю, что незаметно от опергруппы вытащил из бумажника утопленника деньги, а на упрек, что это отвратительно, расхохотался. Да, актив в Семенштольберге бурлил, Миха, по собственному признанию, любил «прибухнуть», а на деле – накачаться спиртным инкогнито в каком-нибудь пивбаре в обнимку с контингентом со дна жизни. «У путан и пройдох самые честные эмоции», – не уставал повторять Семенштольберг, и в чем-то, пожалуй, был прав. Хижэ Клуром он не пользовался никогда. Водка вполне заменяла ему Хижэ Клур.

Но ни Миха, ни Пантелей не умели «застреливать» мимолетные импульсы тех, кто скрыл и место преступления, и объективные следы, эмоционально «застегнувшись на все пуговицы». Теория психозрения постулирует: «нельзя прощупать того, кто умышленно скрывает психотоки», и с практикой здесь дело не расходится, но в то же время учебники упоминали «кратковременное снятие блокады», когда допрашиваемому сообщали информацию, заставляющую того немного дрогнуть. В этот момент, согласно расчетам корифеев, в эфире должна промелькнуть эмоция, через которую возможно как бы «расковырять» в барьере преступника брешь. Она настолько призрачна, что для ее фиксации необходимо уйти в предельный пассив, но при этом настолько ускользающе быстра, что для отлова требует мгновенной реакции и крайнего актива.

Лабораторные исследования на эту тему не проводились, эмоция-фантом, открытая давным-давно «на кончике пера», там же осталась, а реальная фиксация ее связывалась теоретиками только с прогрессом в фармакологической отрасли: та рано или поздно должна была синтезировать какое-нибудь вещество, превращающее заурядного Нерва в машину со сверхпараметрами.

Тем не менее Игорь умел застреливать без химии.

Прошло несколько лет.

Игорь вдруг поднял глаза и посмотрел на все шире. Хотя слово «вдруг» здесь не совсем уместно. Всевозможные нарушения и злоупотребления в правоохранительной системе специалист подмечал и ранее. Каждый подобный случай Кремов заталкивал глубоко в себя и старался забыть, оправдывая происходящее философским «такова реальность, она не без изъянов». Фокус удавался, но, к сожалению, обезличиваясь в памяти, пережитое срасталось в ком неперевариваемой отравы.

Когда ком разросся до критического уровня, это самое «вдруг» и случилось. Вдруг стало понятно, что нарушения и злоупотребления являются не исключением из правил, не сбоем налаженной и справедливой системы правосудия, а необходимым условием ее существования. Он и его коллеги были частью прожорливой и сильной банды с официальным государственным статусом. Банда обслуживала интересы хозяев жизни, что никак не согласовывалось с моральными законами, привитыми в Улье. Глубокое противоречие с казенной ролью обещало рано или поздно вытащить из подсознания Игоря все долго замалчиваемые грехи и заставить ответить на главный вопрос. Однако к моменту, когда внутренний нарыв вызрел, когда пресс сделался почти невыносимым, неожиданно наступило некоторое облегчение. Ноша показалось не такой уж тяжелой и даже вполне терпимой!

Кремов испугался до жути. Под статусной, но смертельно токсичной обложкой заживо гнил человек, которым он себя всегда считал. Сначала, конечно, больно, но затем по мере отмирания гнилья обычно приходит то самое «вполне терпимо». Постепенно усохнут раны, улягутся страсти, маска высосет из своего носителя все соки, убьет ростки сомнений и любое неприятие Канонических Правил Игры.

Страшно!

Маятник замер, готовый качнуться в любую сторону и остаться там навсегда.

Может, существует компромисс? Как-то живут же люди, сочетая мораль и реальность? Может, не так и плохи КПИ?

Канон учит, что мир материален. В умах материя всегда стремится к единому знаменателю, чтобы мерить сущее было удобно. Можно попытаться измерить событие в улыбках или слезах. В конце концов, с детства любому человечку твердят: «Совесть – мера поступков». Но улыбки, слезы, совесть – большая экзотика, порожденная токами сердца. Эти декларативные ориентиры – редкие исключения из железного правила, где цену всему прагматичный желудок отмеряет исключительно в еде. Нет еды – нет нас. Не поспоришь.

Шаг за шагом вырабатывается рефлекс: желудок диктует разуму, а тот, дай лишь волю, обоснует все на потребу заказчика. Он увещевает сердце: «Ты хорошее, доброе, только посиди в чуланчике, пока мы мараем руки. Что? Нехорошо марать? Все так делают, понимаешь? Так-то мы хорошие, но где-то глубоко внутри, в твоем чуланчике…»

Компромисс? Пожалуйста!

Правда, для этого следует договориться об одной мере – и чтобы без перекосов. Ты не хочешь в еде, я не хочу в совести, так что… с очередной отрыжкой приходит очевиднейший ответ: будем мерить в деньгах! Хватаемся за этот вариант как за соломинку. Еще бы, ведь деньги – нечто абстрактное и оттого гораздо более благородное, нежели вульгарная еда. Фи, от последней попахивает дешевой колбасой и немытым унитазом, как низко! То ли дело «мера свободы», «слуга желаний», «воплотитель мечты», в конце концов! Теперь мы рыщем не в поисках какой-то там наживы, мы же добываем «меру свободы» и, разжившись ею, парим в небесах в согласии с собой! Ура, КПИ работают!

Только… Почему не проходит страх, почему сердце упорно ищет подвох?

Вечерне-ночные сверхурочные, обычные и такие опостылевшие, поблекшая следственная романтика, разочарование. ХАЭН показывает час ночи.

Глава 3

Труп молодой женщины на фото выглядел крайне неприятно. Кремов даже не сразу смог определить, какой стороной она лежала к объективу – красно-бурая котлета без четко различимых фрагментов лица. Наконец среди комка волос, склеенных застывшей кровью, Игорь разобрал две темно-фиолетовых припухлости.

– Ну вот и глаза, – вздохнув, произнес он.

Доведенным до автоматизма движением рука подхватила кружку кофе и поднесла к губам. С недавнего времени Игорь полюбил разводить кофе коньяком и пить этот целебный раствор в конце рабочего дня перед наступавшей рабочей ночью. Не так радикально, как Хижэ Клур. Алкоголь считался более щадящим средством и успокаивал нервы, его, Игоря, ценнейшие нервы, позволяя отвлечься от невыполненной в срок работы, от неизбежного нагоняя начальства, от всего. Сейчас кофе с коньяком коллективно боролись с бунтом против КПИ.

Кремову поручили вести непростое уголовное дело. Собственно, обстоятельства дела сложными не являлись и, за исключением дикой жестокости, выглядели типично – убийство на почве ревности. В голове не укладывалось другое: преступнику вменялось неосторожное причинение смерти, а вовсе не убийство. До этого Игорю казалось, что понятие неосторожности не подразумевает избиение человека в течение получаса до состояния заливного. Нельзя неосторожно ударять свою жену по голове, методично размягчая череп, а затем швырять ее тело о землю на глазах общего ребенка… Очередной глоток «целебного напитка» оставил горьковатый привкус.

Прошедшим утром на несуразность обвинения он попытался указать прокурору, но нарвался на грубую отповедь. Приказано поддерживать «сформированную позицию» во что бы то ни стало и «не трахать мозги начальству своими бредовыми идеями».

Теперь, попивая алкогольный кофе, листая страницы дела под жестким светом настольной лампы, Игорь с отвращением ощутил, что у молодой матери ничтожно низкая цена. Ее мечты, планы, чувства как пух одуванчика сдул звероподобный урод. Он лишил ее жизни, а теперь, призвав на помощь могущественного покровителя, устроил себе «удобную статью» с ожидаемым условным сроком. Внутренний мир убитой нематериален, за него не выручить и малости денег, так на что же он? Никакой совести, помнишь? Договорились же – деньги, только наличные. И убийца предстает неосторожной жертвой своей ошибки. А Игорь? Не без вознаграждения. С КПИ все «по чесноку», без обмана: жертве уже все равно, а от того, что «раскаявшемуся парню» тюрьма жизнь сломает, – кому легче? Безупречная логика. Идеальный компромисс. Душевное равновесие.

В этот момент Кремов почувствовал, что стрелка маятника пришла в движение.

Глава 4

Мегаполис, огромный человеческий муравейник. Миллионы соседствуют бок о бок, ежесекундно ощущая взаимное дыхание. Их так много, что впору говорить не об отдельных личностях, а об усредненной массе со своим интеллектом, желаниями. Будто гигантское существо с суточным жизненным циклом утром змеиными рукавами расползается по магистралям города, просачивается в офисы, поглощает тонны сандвичей, сигарет, впитывает гекалитры кофе; днем занимает свои клетки имитацией полезного труда, поддерживая тонус; вечером возвращается в логово, чтобы отдохнуть, но оставляет один глаз открытым – шумная ночная смена заступает на вахту клубами, аптеками, ревущими моторами стритрейсеров, драгдилерами, грабителями и армией проституток. Снова кофе, снова сигаретный дым, но в очаровании приглушенной подсветки и в атмосфере почти анархии. Существо иногда болеет, иногда хандрит, но все равно растет и набирает массу.

На первый взгляд, человеческой крошке должно быть неуютно в утробе гиганта. Обитатели города сжигают себя – чахнут, вдыхая отраву выхлопных газов в тесных коробочках на колесах. Они ничего не производят, их действия – полный пшик, сотни тонн бессмысленного бумагооборота и ширпотреба. Юристы, менеджеры, администраторы, продавцы. Профессии – унисекс. Здесь не нужна мужественность, не нужна женственность, отменяется прежняя мораль, разлагаются семьи – ведь жены по-прежнему требуют от мужей хорошей добычи в обмен на домашний очаг. А если добыча не зависит от сильных рук и физического труда? А если ее проще получить длинными каблуками, короткой юбкой и парой минут ежедневных унижений? Здравствуй, новая реальность, здравствуй, актуальная мораль. Мужчины больше не в моде! Они превращаются во что-то другое, например, в завсегдатаев бара «Gays only», а их место охотно занимают завсегдатаи других баров, куда мальчикам вход категорически запрещен.

Содом и Гоморра! Да, частенько об этом возмущенно кричат с экранов самые растленные господа – политики в попытке заработать дешевые висты. Полноте! Висты дешевеют слишком быстро, скоро ради них и рта открыть никто не захочет. Гигантское существо и человек обо всем договорились: город заменяет кривой индивидуализм хорошим ровным стадным чувством, что справедливо, – вместе с избыточным «я» уходят страхи, раздражение, ощущение обреченности и бессмысленности личного существования. Это как у Тома Сойера, который привил ватаге скептиков правильный взгляд на побелку забора, и те не подкачали, выполнив нудную работу да еще заплатив в твердой валюте! Никто из них не мучился тщетностью бытия! По этой же причине человеческой крошке неплохо живется в Мегаполисе, и ни на что другое она свою жизнь не променяет. «Не сопротивляйтесь», – убедительно шепчет город миллионами голосов, а если нет: «Руки вверх!» – во все времена хорошее слово, и пистолет лучше, чем просто хорошее слово. Правоохранительная система рада подстраховать неженок-дипломатов! Полиция оправдывает свое существование на все сто, пусть дикарям и кажется, что она самодовольна, раздута и прогнила от коррупции. Повторяем фокус – избавляемся от предрассудков, жизнь налаживается. Новая мораль не ущербна, она именно актуальна и спасительна. Как без нее?

К счастью, эти, внизу, – уже не совсем люди. Человеку много чего нужно, и в перечне человеческом нет ни наркотиков, ни проституток, ни сандвичей, ни ширпотреба. Человеку подавай высшие благодетели: свободу, любовь, мир и равенство; человек склонен мечтать об исследовании вселенной, бессмертии; человек нетерпим к фальши, им невозможно эффективно управлять. Поди угонись за его потребностями! Проще чуть-чуть уплощить природу двуногого.

Когда-то, на заре существования вида, будущие люди не отличались от зверей, мыслили конкретно и практично, следовали за горячими импульсами сиюминутных желаний – поесть, поспать, совокупиться. Хорошая, предсказуемая формула. Но затем природа или неизвестный механик зачем-то добавил примитивному, но безотказному мозгу мудреный «нарост» – кору. Именно в ней сосредоточилось человеческое: логика, долгосрочный расчет, сила воли, критические способности. Получившийся в результате такой инженерии прототип вмиг вознесся над соседями по планете! Горячие животные импульсы никуда не делись, но отныне могли с переменным успехом тормозиться холодным рассудком. И тот сделался «человечнее», у кого это выходило лучше. Наиболее способные возвысились не только над природой, но и над соплеменниками, став королями. Правителю важнее всего власть! Ради нее он без раздумья отберет привилегию человечности даже у Господа Бога, не говоря уж о соплеменниках, здесь все способы хороши.

Существа внизу уже не совсем люди. Они дофаминовые маньяки, ими можно управлять. Их приучили живо откликаться на импульсы древней части мозга – есть, спать, совокупляться, в то же время кору правители полностью выключали из процесса. Это несложно. Пока высшие желания только «надевают штаны», примитивные успевают пожрать все наличное время и силы: предложи вовремя двуногому хот-дог – и он забудет о всей вселенной. Трюк действовал безотказно, даже на тех, кто пытался сопротивляться.

Экселенец размышлял, озабоченно потирая подбородок. На улице лил сильный дождь, и город с девяностого этажа казался уродливым скоплением термитников под пеленой падающих капель. Слабого света, проникавшего через огромные окна, не хватало. Бетонная фабрика исправно переваривала человеческие страсти своими потрохами, перерождая даже законченных упрямцев в нормальных граждан.

Это хорошо. Стабильность и порядок.

Но недавно на Востоке возникли процессы, угрожающие привычному укладу.

Проблемы с Восточным дистриктом начались не вчера. Еще во время его заселения беженцами из советского Сансити некоторые эфоры предрекали рост преступности и, самое главное, столкновение идеологий. Возможно, они были правы насчет единовременного глобального удара, способного истребить красную саранчу и окончательно «решить вопрос», но время, увы, упущено.

Нельзя сказать, что правительство и лично Экселенец ничего не сделали, чтоб Мегаполис качественно ассимилировал пришельцев: их обучили правильному языку, попутно внушив отвращение к русскому, им внедрили полезные алгоритмы потребления и труда, сформировали нужные вкусы, тихо отняли библиотеки, заменив книги ХАЭНами и поточными блокбастерами, подсадили на общегородской фаст-фуд. Это дало ожидаемые всходы, появилось целое поколение «лояльных». Но между культурными колосьями все равно проглядывала сорная трава. С ней мирились в надежде, что со временем колосья ее задушат, но, к сожалению, что-то пошло не так. Докатились до неприемлемого: с территории квартала совершаются попытки ракетных пусков, а местная администрация потрясает основы основ – со скрипом делится финансовой отчетностью.

Особенно тревожили ракетные пуски. Нельзя допустить прорыва русских на орбиту, иначе система, сложившаяся за десятилетия, пойдет вразнос.

Экселенец отпил воды из хрустального бокала. Стекло давало глубокий алмазный отблеск, собирая в прозрачном теле скудное дневное освещение. Красиво, но человека не трогала красота. Через час предстояло совещание эфората.

Глава 5

За длинным черным столом в сумрачном зале собралось двенадцать человек.

– Уважаемые джентльмены, объявляю наше совещание открытым. – Экселенец произнес это спокойно, без напыщенности.

Он медленно обвел собравшихся взглядом, что являлось знаком его особой озабоченности и тревоги.

– Мы собрались здесь, – продолжил Экселенец, – чтобы обсудить кое-какие вопросы. Боюсь, мне придется начать издалека, с общеизвестных фактов. Прежде местность, занимаемая Мегаполисом, была пустынной и мертвой. Имперское Бюро возвело на ней базу, со временем превратившуюся в наш прекрасный город. Северо-восточнее высадились русские. Наши предки соперничали с ними еще на заре земной истории, а по некоторым данным – еще до ее начала. Наше государство превратилось в совершенную систему, позволяющую ему существовать вечно. Я знаю, о чем говорю. …Мы одолели коммунистов в их логове – Сансити, но, к сожалению, с проблемой не покончено. Речь не о лояльных – эти переплавлены и интегрированы в наше общество надежно, – речь о тех, кто дефектен необратимо. Северо-Восточный квартал Мегаполиса, печально известный Защекинск, начинает деградировать, и наших усилий уже не хватает, чтобы по-прежнему насаждать в нем цивилизованный порядок. Лучших из лучших – ученых, рабочих, менеджеров мы давно вывели оттуда, поселили среди нас, воспитали как следует, а отбросы до сих пор были предоставлены сами себе. Что сейчас представляет собой Северо-Восточный квартал? – Экселенец выдержал паузу, словно подыскивая выражение. – Как мы знаем, клоаку. Их ракеты неизбежно падают, мы контролируем образовательный процесс, а наши идеалы свободы все сильнее привлекают молодых защекинцев. …Однако перейдем к делу. В последнее время Пятое управление службы безопасности имперского Бюро начало фиксировать тревожные события. Мы не до конца понимаем, куда уходят деньги русских, не вполне контролируем их оборот. Некоторые люди покидают Защекинск и безвозвратно исчезают на северо-востоке…

Среди присутствующих прокатился приглушенный ропот. Эфор Скотт, краснощекий, коротко стриженный буйвол, известный своим темпераментом, воскликнул:

– Куда вы клоните, Верховный? Это как-то связано с Сансити? Если так, то что с того? Пусть погибают в этой трясине. Мне лично не жалко защекинское отребье.

– Дело совсем не в отребье, – раздраженно ответил Экселенец, – уверен, мистер Скотт, что собравшиеся взволновались не по их жизням. Позвольте продолжить. Многие наверняка увязали денежный вопрос с миграцией в пустошь, ведь так? Наши аналитики уверены, что русские пытаются найти в оставленном Сансити прежние ресурсы: технологии, прежде всего ракетные, и запасы золота. К чему это приведет, объяснять нужно?.. Мы не сидели сложа руки. Три года назад в Сансити отправилась экспедиция, возглавляемая полковником Кински. Связь с ними прервалась, никто не вернулся. Что там произошло, мы не знали, но буквально вчера строители оборонительной стены на северо-восточном направлении обнаружили автозонд экспедиции! Зонд содержал информацию о боях с роботами Сансити!

Тишину взорвал гул множества голосов. В глазах собравшихся читались растерянность и недоумение. Верховный наблюдал за произведенным эффектом и ждал дальнейшего развития.

– Что это может значить? Как?.. – звучали вопросы.

– Это еще не все. Три недели назад главная следящая антенна Мегаполиса приняла радиосигналы. Бессвязные обрывки фраз и множество фоновых шумов. Радисты запеленговали источник сигналов. Джентльмены, в эфир вышел Сансити! Часть ответов здесь. – Верховный положил на стол папку с бумагами.

На этих словах одна из стен зала озарилась слабым мерцанием, послышались щелчки и шум радиопомех. Не сразу, но постепенно и все отчетливей присутствующие начали разбирать пробивавшийся сквозь помехи женский голос:

«Координаты 43–18. Повторяю, координаты 43–18! Сообщаю установку: активируйте программы претендентов! Высший уровень контроля!»

Запись, повторяясь, звучала секунд сорок, не больше, по ее окончании в зале воцарилась тишина. Верховный посмотрел в сторону своего референта, и тот немедленно разложил перед каждым присутствующим папки. Затем Экселенец сделал знак глазами человеку, до того неприметно стоявшему у окна. Конрад Галаган, мрачный помощник Верховного, бесшумно подошел к столу собраний.

– Джентльмены, прозвучавшая запись принята антенной несколько раз. Разумеется, эксперты поколдовали с файлом. Выяснилось, что передача велась с восточной окраины Солнечного радиостанцией советского образца типа «Сириус», послание повторяется циклично на засекреченной частоте советских военных. Информацию о ней нам сдали давным-давно лояльные. Несомненно, русские приняли этот сигнал, потому что резко участились попытки пересечь северо-восточную границу. О них только что рассказал уважаемый Экселенец… Мы установили личности некоторых, парочку расстреляли на блокпосту военные, когда они пытались проскочить в пустошь. Затем случился эксцесс на другом посту, там несколько молодых парней устроили целую операцию с целью преодоления пограничного заслона. К счастью, им это не удалось, выживших задержали, допросили, и выяснилось, как и в первом случае, что все они имеют отношение к Сопротивлению, а этим попыткам предшествовало множество более ранних, когда пограничная охрана только развивалась и не могла эффективно бороться с незаконными проникновениями. Становится очевидным методичность и организованность побегов, координатором большинства из них выступает Сопротивление.

После каждой попытки прорыва бойцов Сопротивления возникала цепная реакция в Защекинске: многие, как нерестящиеся лососи, начинают возвращаться к мыслям о прошлом. Так, три года назад статистика сетевого поисковика указывала, что запросов на советскую тематику размещалось меньше тысячной процента от общего количества. В основном население интересовалось порно – 70 %. Сейчас количество запросов о Сансити и способах его посещения, а также об их прошлой истории приближается к одному проценту. С одной стороны, это очень тревожный показатель…

– А порно-то сохранило рейтинг?! – загоготал, перебив докладчика, Скотт. Его сальная шутка разрядила обстановку.

– Сохранило, мистер Скотт, – с непроницаемым лицом ответил Галаган, – но вернемся к сути. Наши осведомители имеются в Сопротивлении, а некоторые из мятежников даже сотрудничают с нами, но наиболее радикальные группировки слишком закрыты и выведать их планы пока невозможно.

Галаган умолк и отступил к окну. Эфоры вполголоса обсуждали услышанное, перелистывая страницы досье.

– Что думаете, господа? – произнес Экселенец.

На самом деле, мнение большинства его не интересовало, он ждал комментариев и вопросов от нового эфора Джеймсона. Последний недавно заслужил право заседать в элите. Выслушав Скотта о «необходимости силового метода», Экселенец наконец дождался и многообещающего новичка. Подтянутый седеющий воротила медиакорпорации начал осторожно:

– Я согласен с эфором Скоттом в том, чтобы полностью перекрыть границы, даже на северо-восточных пустынных окраинах, где нет прямых дорог в Сансити. Но этого недостаточно. Очевидно, мятежники не угомонятся. Предлагаю через СМИ выхолостить идею о возвращении в прошлое для лояльных.

– Как это? – с тупым видом поинтересовался Скотт.

Экселенец испытал к нему почти отвращение.

– Дайте договорить Джеймсону, – резко осадил он.

– Выхолостить идею, – продолжил Джеймсон, – путем запуска различных шоу вроде «Камбэк ту Сансити», где различные старикашки будут предаваться ностальгии по каким-нибудь плавленым сыркам и мороженому. Это отпугнет от темы молодежь, сделает скучными для них цели Сопротивления. Параллельно наштамповать программ о серости и безысходности их истории, что заставит потенциальных бунтарей задуматься, а зачем туда вообще возвращаться? Их символы следует сравнять с клоунскими погремушками, а достижения нивелировать критикой. Малолетним хулиганам тема Сансити станет хобби, взрослым – пустой трухой и ничего не значащей ностальгией. И это только для начала…

Экселенец с уважением разглядывал выступающего, в голове пронеслось: «Несомненно, он приобретение для эфората».

После Джеймсона слово взял Мерфи, старая добрая акула финансов, которая всегда с сожалеющим видом непреклонно пожирала конкурентов и ни во что не ставила человеческий планктон:

– Идеи мистера Джеймсона позволят стабилизировать количество настоящих системных маргиналов, я на его стороне…

– То есть порнуха опять восторжествует?! – снова влез Скотт, и снова удачно, так как присутствующие расхохотались.

– В некотором роде да, – не смутился Мерфи, – количество просоветских запросов в сети не уменьшится, а вот их качество и опасность упадет. Сработает эффект шоу мистера Джеймсона. Но меня мучает загадка Сансити, что там творится? После побоищ времен катастрофы не должно остаться выживших.

Глава 6

Из утилизированных записей Максима Кремова. Южные рудники, Мегаполис.

«Похоже, октябрь. День 1.

Я знаю, что труд мой сизифов, и никогда ты не прочтешь этот дневник, сынок. Но где-то в глубине души верю в лучшее. Зачем-то сгодятся эти строчки, как-то сохранится память, ведь рукописи не горят, они вечны.

Мне хочется покаяться перед тобой, чтобы ошибка моя не осталась непонятой. Не прощения хочется, вовсе нет, просто ты должен уберечь себя, глядя на меня.

С недавних пор у меня и у других шахтеров появилось свободное время, не то чтобы много, но не в пример больше прежнего. Бумага теперь тоже не дефицит. И кормят! Но все это уже не имеет особенного смысла. Из нашего набора в живых значатся шестнадцать человек – крохи… Остальные умерли.

У меня появился кашель, такой же, как у тех, кто отправлялся на тот свет. С этого момента часы начинают тикать громче, навязчиво напоминая о приближающемся конце. Это даже хорошо, надоело барахтаться. Жалею только, что больше не увижу твою маму и тебя. Я и жив-то потому, что каждую ночь вижу во сне твои глазки-бусинки, маленький носик, хитрую улыбку. Мне кажется, я чувствую прикосновение твоих пальчиков, запах волос, слышу твой плач или заливистый хохоток. Такой, когда тебя щекочешь подмышками или кусаешь за ушки.

Мне страшно хочется плакать, но не получается. Не рыдать, не лить слезы, не орать и не выть, именно плакать. Не выходит, как ни силюсь. У Гришки Туманова получилось перед смертью, он в слезах словно растворился. Отпустило, наверное. А меня пока не отпускает. Я все отдал бы за встречу с тобой и мамой. Хоть на минутку, чтоб убедиться, что у вас все хорошо. После этого – пусть трехэтажный кашель, пусть взахлеб и с кровью, уже даже б в удовольствие.

Боюсь, совсем расклеюсь, если продолжу в том же духе.

На шахте дела идут по-старому. Бессмысленный труд изо дня в день. Таскаем вручную бидоны с ребисом от зари и дотемна. Администрация решила добить – поставила в соседнем забое автомат, так он молотит выработку астрономическую, в секунду больше, чем мы за день. Это ли не издевательство? Но у меня есть секрет: нельзя обескуражить обреченного. Хоть с этой машиной, хоть без нее я точно знаю, что умру, так что все их попытки растоптать меня ни к чему не приведут. Дудки!

Перечитал написанное. Ты знаешь, мне стало чуток легче. Даже в боку болит маленько потише. Теперь начну считать дни, раньше в этом не было нужды и смысла».

Глава 7

Игорь любил свой мотоцикл. Знакомство с ним, как и все значимое, произошло случайно, задолго до встречи с Ланой.

Обычно редкие выходные Кремова-холостяка протекали в ничегонеделании, сонная апатия едва позволяла прогуляться и подышать свежим воздухом, да и то через титаническое усилие воли, норовя в противном случае запереть на весь день в постели под предательски теплым одеялом.

Однажды удалось проснуться рано, безо всяких внешних причин. Баланс чудно покоился в точке «М». Удивившись, Игорь сварил кофе и с ним тратил неожиданный бонус времени на расслабленное созерцание пейзажа за окном. В квадрате, очерченном контрастно-темными полями стен, медленно проплывали облачка, похожие на пену для бритья, которую кто-то пальцем размазал по синему кафелю: влево-вправо, влево-вправо. «Так вот как картины пишутся!» – лениво подумал Нерв, прихлебывая остывший американо.

Вместе с ранним пробуждением пришло редкое состояние беззаботности и благодушия. Ничто не раздражало и не преследовало, любую случайную мысль можно было обдумать обстоятельно, по-бюргерски деловито, почти плоско.

ХАЭН пикнул новостным уведомлением. Что там? «Вчера ночью на взлете потерпел аварию космический аппарат „Надежда-11“, разрушена стартовая площадка, человеческих жертв нет». Вот и мысль, обдумывать которую сейчас наверняка примется мозг. «Надежда-11»! С бесхитростной прямолинейностью технари нумеруют изделия строго по порядку. Никто уже не верит, что хоть одно из них преодолеет барьер безнадеги и пробьет дорогу за пределы купола. Вон Мегаполис – не дураки и технически поразвитей, а попыток выбраться в космос не предпринимают, и ладно б защекинские ракетчики как-то сглаживали негатив, маскировали как-то: например, нумеровали попытки, чтобы никто не помнил, сколько раз яйцеголовые облажались, – так нет же, упорно афишируют в цифрах провалы. Эдак «Надежд» все больше будет, а надежды все меньше. Если б тот же Мегаполис взялся за дело, то уже после пары аварий у проекта свершился бы ребрендинг, номера присваивали бы типа «Икс – 1,47 лэвэл 358», где не разберешь, к чему «икс», к чему «лэвэл», а к чему цифры – обделайся катастрофами хоть по горло, никто не заметит.

Все-таки не вышло у Игоря по-бюргерски самодовольно и благодушно отнестись к новости. Настроение испортилось. Он очень переживал неудачи с «Надеждами».

Нужно пройтись.

В голове текли вязкие мысли, причудливо перекидываясь между устройством вселенной и надобностью купить кефира да колбасы, как вдруг внимание привлекла витрина мотокомиссионки.

За стеклом блестели наполированным пластиком игрушки для подросших и не очень мальчиков – инвентарь определенной категории чудаков, той, что не лучше и не хуже иных, застолбивших право на свое существование непотопляемым: «А, ладно! Лишь бы не пил, не кололся!»

Если честно, Игорь не прочь был увлечься чем-то, пусть и не рациональным, пусть даже дорогостоящим, но отличным от кровавых рубашек и «вони» нашкодивших жуликов, вот только не срасталось ни с одним хобби. И не скажешь, что он плохо старался разбавить монотонность жизни, – да если б его старания вдруг стали предметом рассмотрения суда по вопросам добросовестного старания, то у присяжных не нашлось бы причин упрекнуть подсудимого в лени. Ну разве что чуть-чуть, на маленький условный срок, и то – для острастки, чтобы еще лучше старался.

«Какая чушь вертится в голове! – с отвращением заметил про себя Игорь. – Свихнусь скоро с этой работой». Он еще раз посмотрел на витрину. Нужно зайти. Не за аргументами для суда, а… да хоть бы и за аргументами, пусть так!

Внутри было тесно: мотоциклы стояли рядами впритык друг к другу, проходам недоставало ширины – из-за этого салон больше походил на нарядный склад, где вместимость поставлена во главу угла, а демонстрация прелестей товара – дело третье. На дилиньканье дверного колокольчика из подсобки тут же выскочил продавец, распространяя в воздухе запах лапши быстрого приготовления. Впрочем, он ограничился кивком приветствия и не стал сходу расстреливать посетителя очередями рекламы, за что удостоился безмолвной благодарности Игоря.

Послонявшись пару минут в тишине между мотоциклами, Игорь уже собрался с чистой совестью продолжить прерванное шествие за кефиром, как вдруг что-то екнуло в груди. У дальней стены неприметно стоял ОН. Не начищенный, в отличие от остальных, а напротив, покрытый солидным слоем складской пыли, без бирки с ценой и параметрами, но однозначно в миллионы раз более притягательный, чем все его собратья вместе взятые.

Каждая грань, каждая линия этой машины стремились к волнующему совершенству: в круглой фаре, глубоком вишневом колере бака, в изящной клетке рамы и тусклом металле V-образного мотора светилась прелесть чистого естества. А эти колеса? Широкое заднее и переднее, поменьше, прикрытое сверкающими тормозными дисками с рельефными суппортами! А раздельное сиденье из перфорированной кожи? Волшебно! Он моментально покорил бесстыдством здоровой наготы и наплевательским отношением к публике, падкой до продуктов вульгарной моды. Такой настоящий, честный.

– Привезли еще летом, но не продается. Цена, наверное, высоковата, – послышался голос продавца за спиной.

– Что за аппарат? – не оборачиваясь, спросил Игорь.

– «Супер-В» от «блюстар», модель редкая, да и фирма разорилась недавно, так что за запчастями кому-то побегать придется.

– Сколько стоит?

– Сто сорок пять тысяч, меньше никак, он в закупке золотым вышел, – будто извиняясь, сказал продавец. – Возьмите лучше «лайтнинг», товар ходовой, как надоест, продадите легко…

Заскрежетали многочисленные стулья по казенному полу, раздался шелест платьев одевавшихся мещан. С разочарованными лицами те покидали места за длинными обшарпанными столами, так и не вкусив садистского удовольствия коллективной расправы. Суд добросовестного старания отныне упразднялся за ненадобностью, а подсудимый, не в состоянии поверить собственному спасению, растеряно хлопал глазами: не сон ли происходящее?

«Супер-В» стоил дорого, поэтому денег на покупку сразу не нашлось. Ко времени их с Игорем встречи Кремов уже прочно втянулся в забавную игру молодых холостяков под названием «таинственное исчезновение зарплаты», где таинственное исчезновение от размера зарплаты не зависело, но наступало неизбежно. Сто сорок пять тысяч копились медленно и в муках. Каждый раз, приобретая что-то в магазине или собираясь на вечеринку, Игорь блокировал ХАЭН на лимит расходования средств. Он все реже пускался в путешествия по ночным клубам, реже обедал в прежних недешевых ресторанчиках с Михой, да и само общение с этим гулякой свернулось до минимума.

Однако время шло быстро, а сумма накоплений росла, напротив, неспешно. Через три месяца с восьмьюдесятью тысячами на ХАЭНе измотанный экономией Игорь решил, что свою миссию тот пыльный «Супер-В» может выполнить и опосредованно, ведь он уже заразил бациллой мотоциклизма. Стало быть, пока можно согласиться на «лайтнинг», тем более он товар ходовой со всеми вытекающими, а «СВ»… да тот наверняка уже продан, три месяца – изрядный срок.

Сделка с совестью показалась выгодной, и через неделю поисков подержанный «лайтнинг» поблескивал надраенным пластиком в арендованном гараже… с беспощадной очевидностью констатируя провал политики «стерпится-слюбится».

Ходовой товар вскоре ушел в руки нового хозяина, который, несомненно, влился на нем в стаю клонов, бороздящих ночные улицы без шлемов и в тапочках, пугающих обывателя визгом рядных малокубатурных четверок. Опустошенный же Игорь решил взять перерыв, сосредоточившись на работе.

Но заноза не давала покоя, раздражая зудом в груди. Не выходил из головы образ «Супер-В». В конце концов Кремов отправился в ту же мотокомиссионку безо всяких надежд и ожиданий, просто чтоб освежить давешнее прекрасное чувство.

«Супер-В» стоял как ни в чем ни бывало на том же месте и без ценника, правда, начищенный, как и все остальные мотоциклы.

– За сколько отдадите? – спросил Игорь у того же, что и в прошлый раз, продавца.

– Сто сорок пять тысяч, меньше никак, он в закупке золотым вышел, – устало ответил тот, конечно не узнав посетителя, и после паузы добавил: – Если что, на «лайтнинг» посмотрите, он дешевле, но ничем не хуже…

Глава 8

Как же давно это было! Сегодня Игорь уже не Нерв, и той жизни с ленивыми выходными нет, как, впрочем, и холостяцкой вольницы, и лучшего приятеля Михи рядом. Он-то выдержал, остался. А Игорь пытается справиться со своим кризисом и недовольством жены.

Сегодня предстояло вывести мотоцикл из гаража после долгого перерыва.

– Давно не виделись, «Супер-В», – улыбнулся Кремов, – наверное, со времен моего лейтенантства. Как ты?

Сейчас мотоцикл, безусловно, выразил бы обиду и пожаловался на одиночество. Шутка ли, два с половиной года заточения в темном боксе, без дорог, без ветра, без побед над уличными конкурентами – немудрено обидеться, но, предвкушая скорый выезд на волю, «СВ» предпочел тактично промолчать.

Из брошенной на пол тяжеленной сумки Игорь достал канистру свежего моторного масла, новый аккумулятор, баллончики со смазками и приступил к работе. Через час, нетерпеливо вжикнув стартером, «Супер-В» запустил двигатель, а в душе Кремова затрепетало что-то, будто вернулась из прошлого и обняла с улыбкой первая любовь.

Глава 9

«Супер В» под глухой рокот двигателя носил хозяина по улицам Западного Мегаполиса. Это было бесцельное блуждание. Занятый невеселыми мыслями, Игорь не обращал внимания на маршрут – лишь бы ехать.

Пушистый слой дорожной пыли тонкой кисеей замутнял глянцевое отражение города в кривых поверхностях бензобака. Пузатые здания и скукоженные кроны деревьев, перемежаясь огнями вечерних витрин, скользили от приборного щитка до крышки заливной горловины, будто в старой кинопленке с муаром.

Два месяца новой жизни дались непросто, реальность встретила очередного простого смертного с прохладцей.

Ни в Улье, ни в «Нерве» Кремову не доводилось оставаться с ней один на один: его берегли как тонкий капризный инструмент, извлекая лишь по надобности. Даже самые страшные преступления били по восприятию Игоря точечно, отчего теперь казались немного нереальными, сказочными. После нырков в их пучины Нерв переваривал «послед» в комфортном кабинете и мало-помалу заштопывал прорехи, оставленные страхом в сердце. Игорь всегда имел достаточно времени для этого и никогда не озадачивался насущными проблемами.

Уволившись с «полного пансиона», он словно очутился в параллельном мире. Сначала закончились деньги, затем прежние друзья. С поиском работы не заладилось, боссы видели в нем очередного раба, что было неприемлемо категорически. Начали открываться простые истины: он рядовое быдло, весьма далекое от кормушки; цена ему грош и воспринимают его не так, как хочется; прошлое никого не интересует, людям интересно, чем он полезен для них здесь и сейчас…

Подкатило разочарование. Никому больше не требовались подвиги Нерва, никто слыхом не слыхивал об их ценности и элементарно не понимал, почему вообще кто-то мог получать деньги за дурацкое самобичевание. Интересно, как использовали бы скрипку Николо Амати мясники на скотобойне, попади она туда божьим промыслом? Точно не знает никто, но скрипкой на скотобойне Игорь себя чувствовал все больше.

В сознании замаячили пораженческие настроения. Сожаление по поводу ухода из отдела, тоска по сытым временам и жалость к себе, бедному, затянули партию убогой душевной мелодии.

Где же справедливость?!

Игорь ощущал детское негодование: почему судьба на его честный и совестливый Поступок – уход из прогнившего Нерва – отплатила черной неблагодарностью?

Вот оно, вот! Полезло. Рассуждения о Боге, который тебя оценит и своей безграничной силой одарит достойным будущим. Ну и деньгами, и каменьями драгоценными… Противно.

Куда деваться от этой дряни, неужели он один такой?

Давеча, шагая по улице, Игорь заметил бомжа, развалившегося на тротуаре. Тот спокойно, с достоинством ел грязное яблоко. Случайно пересеклись взглядами. Нерв распознал в бомже интеллектуала не самого последнего порядка – очень умные и слегка печальные глаза. Моментально в голове выстроилась картинка его, Кремова, конца: задумчиво любуясь закатом, он будет так же поедать подобранные объедки и размышлять о несовершенстве мира, погружаясь в собственный декаданс. Не будет гонки за баблом, не будет сделок с совестью и общественной несправедливости… но и взамен этой гадости ничего не будет.

Замигала лампочка «топливо», стало совсем тоскливо. Утром ХАЭН беспристрастно известил о низком уровне средств на счету. Мог и не утруждаться, за неделю постоянных напоминаний Игорь уже на атомном уровне усвоил это. Но критически низкий не значит нулевой, следовательно, «Супер-В» заправить еще можно.

На ближайшей АЗС царили запустение и тишина. Неугомонные стритракеры наполнили баки ржавых корыт еще вечером и теперь надрывали движки кое-где по улицам и переулкам. Таксисты, откатав на буме закрывающихся баров, сейчас дремали у вокзалов и отелей. Автопарочки предавались любви в глухих тупиках.

Игорь не спеша, с наслаждением подкатил к бензоколонке, поставил мотоцикл на боковую подставку и направился в ярко освещенный зал. Заспанная девушка оператор, зевая, флегматично выбила чек и с отвращением ударила по кнопке отпуска бензина.

Пока топливо под урчание насоса заливалось в «Супер-В», у соседней колонки затормозил мотоциклист на потрепанной двухсотке с ящиком, колхозно притороченным к сиденью резинками и крючками. На задней стенке ящика красовалась надпись «Пуля» и номер телефона. «Доставка», – догадался Игорь.

– Здорово! – приветствовал он курьера.

– Хай, – охотно отозвался тот, – классный у тебя аппарат, я тоже такой планировал купить, но потом передумал: говорят, у них «мозги» горят часто.

Сразу стало понятно, что парень из числа любителей поболтать. Пыльная экипировка и видавший виды транспорт давно просились в утиль, так что настоящей причиной, по которой он до сих пор не поменял их, была конечно же нищета, а никакие не «мозги», да и не изъяны «Супер-В» вообще.

– Всегда хотел узнать, каково это – работать курьером? – спросил Игорь, внешне соглашаясь с ним.

– Собачья работа, – театрально вздохнул собеседник, – ни прилечь, ни поесть спокойно, а платят гроши!

Ему потрафило отношение Игоря к версии с «мозгами». В таких случаях Нерв без труда ощущал благодарность собеседника, пусть даже оба знали, что это игра в поддавки.

Спонтанно родилась идея: мотоцикл есть, времени пока навалом, а вдруг?

Пашка, как представился курьер, не отказался от стаканчика кофе – и вот под неодобрительный взгляд оператора, потревоженной в очередной раз, они с Игорем уже беседуют на лавке для отдыха заправщиков.

– Работа интересная, но постоянно на ногах, – размеренно начал Пашка, – заказы разные, можно пиццу возить, а можно что-нибудь несъедобное, документы например. У кого мотоциклы мощные, те вообще на межгород ходят и в день могут больше двух штук срубать чистыми. Девка у нас одна на литре – может, видел, мелькает частенько тут? – Игорь отрицательно помотал головой. – Так вот, – не смутился рассказчик, – она возит какие-то важные пакеты, видимо, имеет солидные бабки, на кобыле хромой не подъедешь!

Тут на ХАЭН Пашке позвонили, он принял через наушник, уверенно заявил, что «сломался», отключил связь и подмигнул Кремову:

– Диспетчер. Я уже сегодня и так наработался, харэ.

Он еще долго рассказывал Игорю всевозможные истории, быстро скатившись к своей персоне и позабыв о первоначальной теме. К концу повествования утомленный Кремов знал о новом знакомце массу вещей, абсолютно ненужных и, откровенно говоря, неинтересных, но кофе бодрил и сглаживал раздражение. Теперь Игорь почти верил, что стоит попробовать с этой работой, лишь бы Лана не воспротивилась.

Она в последнее время все принимала в штыки, заводилась по каждому поводу. Кажется, переживала его увольнение особенно тяжело. Сегодня жена осталась у родителей, обидевшись на какой-то пустяк. С ними Игорь не общался вообще, поэтому Лана оказалась вне доступа, свой ХАЭН выключила.

Горько. Стоило бы поговорить с ней, обсудить все, но не складывалось. Он пообещал себе исправить это прямо завтра.

Но это завтра, а пока – сон и воронка параллельной реальности.

…На мостике тихо и темно, автомат самостоятельно корректирует полет, экипаж отдыхает в каютах. Игорь идет по узкому коридору к аппаратному столу, чтобы развалиться в удобном штурманском кресле и полюбоваться пейзажем через панорамное остекление. Еще на подходе к морю разноцветных огоньков, сверкающих на аппаратном, он останавливается, захваченный открывшимся видом: над станцией нависает голубая, в разводах белых облаков, планета. Край гигантского шара контрастно оттеняет черную космическую бездну. Из-за бортовой гравитации на миг создается иллюзия, будто станция падает вниз, сорвавшись с Земли, по коже пробегают непрошеные мурашки.

– Лейтенант? – неожиданно раздается голос из ближайшего кресла.

Игорь не заметил в темноте командира экипажа, наверняка любовавшегося тем же видом.

– Не спится? Проходите на штурманское, оно еще час будет свободно.

Командир, однако, смотрит не на землю, а куда-то выше. Игорь следует его примеру. Прямо над их головами тройкой лиловых тюльпанов зияют сопла космического клипера. Пристыкованный к станции, тот несется по орбите даже не «на спине», а «вверх ногами».

– Наше будущее, – произносит командир. – Не многие понимают, зачем нужен космос. Десятилетиями люди выращивают кристаллы, фотографируют звезды, устраивают опыты уровня третьего класса начальной школы. А вот он, – командир взглядом указывает на клипер, – ключ к новым далеким мирам.

Солнце показывается из-под дуги земного горизонта, ярко освещая «ключ». Серебряной цировкой вспыхивают кольца на кромках сопел, загнутые концы коротких крыльев и высокий вертикальный киль – снежно-белые – размываются на фоне океанов, облаков и континентов, на фюзеляже под большим углом угадываются красные буквы «СССР».

– Как ваши успехи в психических опытах? Слышал, вы проявляете недюжинные способности, – интересуется командир.

Игорь неопределенно пожимает плечами, уклоняясь от разговора на тему. Уже сейчас очевидна ее сакральность. Тихие коридоры института и проницательные преподаватели с вкрадчивыми голосами никак не вязались с мечтами молодого поколения о покорении космоса. Это заставляло лейтенанта скрывать принадлежность к касте Нервов. Командир далеко не юноша, но и ему открываться не хотелось. Вдруг неправильно истолкует?

– Вы зря смущаетесь, – улыбается тот, – я понимаю, что орбита и космонавтика не первое ваше призвание, но и не последнее, поверьте.

Игорь искренне благодарит его. Остаток времени они не отрываясь созерцают восхитительную панораму космоса и Земли с застывшим на ее фоне клипером…

Глава 10

Утром стало ясно, что Лана не приедет, ее ХАЭН по-прежнему не принимал входящих.

Игорь написал сообщение о предстоящей командировке, о том, что скучает. По правде, никакой командировки не планировалось, но Лана наверняка приободрится, поймет, что муж старается, ищет возможности заработать, и оттает. Пора бы уже.

Открыв холодильник, Игорь слегка залип на баночке темно-синего цвета, затем достал кусок сыру и быстро захлопнул дверцу. Сейчас было проще справиться с собой, сил доставало. Баланс выравнивался, мысли пришли в порядок, по пунктам ясно, чем заняться: поговорить с женой, попробовать новую работу. Зачем вмешивать Хижэ Клур? Он для крайних случаев.

Внутри все же неспокойно.

Глаза пробежали по новостной ленте. Все как обычно: на одном из ребисовых рудников что-то рвануло, столько-то погибших, столько-то пострадавших; в Молчановке распотрошили очередную инкассаторскую машину, инкассаторы погибли, «полиция ведет расследование»; компания БММ выпустила новый шикарный лимузин (под новостью тысячи «компетентных» комментариев от тех, кто его никогда даже не потрогает во сне); известная порнозвезда возмущена неприличным намеком, брошенным семь лет назад в ее адрес каким-то политиком; ученые выяснили, как продлить жизнь с помощью ежедневного прикладывания к темени предметов розового цвета; волейбольный чемпионат вышел на финишную прямую, определились фавориты и аутсайдеры…

Порывистым движением Игорь вырубил ХАЭН, от чтения ленты настроение стремительно падало ниже самой низкой отметки. Он не мог объяснить себе, почему новости вызывают рвотный рефлекс.

Например, известия о движении проекта «Ариэль» одноименной компании живо занимали общество от нижних до верхних слоев. Шутка ли: яйцеголовые почти построили секс-робота, способного полностью заменить человека. В сети несложно отыскать видео, где испытатели потели с прототипами на кушетках и выглядело это очень натурально. Ариэли стонали и подмахивали почище иных актрис. Осталось отладить искусственный интеллект и встроить функцию приготовления кофе после полового акта. Перспективы поражали – сколько же несчастных одиночек обретут радость бытия! Ариэли смогут прогуливаться с хозяевами по променадам, впопад отвечать на вопросы и даже шутить! Количество самоубийств снизится на порядок, разовьется целая прикладная индустрия: хочешь Ариэль с лицом и голосом своей школьной училки в ее лучшие годы – пожалуйста! Хочешь копию жены друга – не проблема! На одном и том же ариэлевском шасси с помощью сменных лиц и гибких настроек можно организовать целую коллекцию объектов вожделения!

«Красота! Среди бегущих первых нет и отстающих!..» – пришли Игорю в голову строчки из какой-то древне-лохматой песни позабытого всеми певца. Но в то же время разило от «Ариэля» чем-то жутким. Может, предрассудки? Может, но представить себе электрическую Лану Нерв не мог.

Глава 11

Позавтракав, он решил съездить туда, где все начиналось. Ему просто некуда больше было идти.

Приземистое старое здание дышало монументальностью. Окруженное со всех сторон высоченными соснами, оно напоминало вековой камень, несокрушимый, неподвластный времени и невзгодам. От массивных входных дверей обратным амфитеатром спускалась лестница, соединявшаяся у основания с дорогой, мощенной бетонной плиткой. Дорога, в свою очередь, совершая пару изгибов, вела через старый парк к воротам со звездами в центре чугунных двухтонных створок. Конечно, воротами пользовались редко, в особых случаях. Открывать и закрывать их, даже с помощью современных моторов, было делом долгим и хлопотным, на это гораздо лучше годились шлагбаумы у заднего въезда, которым пользовались черные автомобили начальствующего состава.

Институт жил обычной жизнью. Как и десятки лет назад, по коридорам, переговариваясь вполголоса, спешили курсанты или важно шествовали преподаватели – высшие чины корпуса нейронной криминалистики, занятые раздумьями.

В миру это загадочное заведение именовалось НИСПом – Национальным институтом следственной психологии – и простому обывателю представало малоинтересной государственной конторой, «которая была всегда на моей памяти, но, чем конкретно занимается, не знаю».

Институт не являлся звездой телепрограмм и радио, о нем не писали газеты и даже сетевой поисковик выдавал только повторяющиеся ссылки на скудный официальный сайт и обрывки ничего не значащих материалов, где аббревиатура «НИСП» отмечалась вскользь.

Но у здешних обитателей всех поколений за НИСПом закрепилось прозвище Улей.

Хотя институтская территория располагалась на стыке Защекинска и передовых районов Западного Мегаполиса (совсем недалеко, всего в нескольких кварталах от Линии свободы), складывалось впечатление, что Улей прятался где-то на отшибе, в сотнях километров от цивилизации, а высотки тех самых кварталов, словно горная гряда, отделяли его тихую жизнь от суматошной городской реальности.

Стены Основного учебного корпуса, «намоленные» за долгую историю, хранили память о поколениях Нервов, постигавших трудную науку психозрения. Старшие курсы и одаренные новички ощущали исходившие от них волны прошлых свершений и драм. Здесь бережно культивировалось знание, уходящее корнями в домегаполисную эпоху освоения Земли.

Игорь любил огромный институтский парк, здесь легко дышалось. Вдруг расхотелось обдумывать текущие проблемы, и память увела в прошлое.

Всю сознательную жизнь Игорь провел в Улье, родителей не помнил. Из личного дела выходило, что они погибли на ребисовых рудниках, когда сыну едва исполнилось три года, – сначала отец, потом мама. Очевидно, родители были прекрасными людьми и любили друг друга, раз мама отправилась за отцом в такое гиблое место.

Маленький Игорь после трагических событий несколько лет прожил в семье отцовского товарища. Его, крепкого усатого работягу с сильными ручищами и не сходящей с лица доброй полуулыбкой, Кремов помнил довольно хорошо. Хоть приходилось несладко, дядя Витя почему-то не уехал на юг в поисках заработка, а остался у северо-восточного кордона – первой очереди заселения беженцами из Солнечного. Местность считалась самой бесперспективной: кругом пустоши, до Линии свободы как до звезды, блага цивилизации отсутствуют, дорог по пальцам перечесть. В молодой семье дяди Вити еще не было своих детей, и они с женой приняли Игоря как родного. Несмотря на трудности, жизнь постепенно вошла в нормальное русло. Тетя водила Игоря в детский сад, наспех организованный в поселении беженцев, само оно стало называться «станичкой», появилась работа – дядя трудился в сельском хозяйстве, кажется. Инженеры нашли воду, поставили водонапорную башню, смонтировали радиоточку, а пустошь люди принялись засаживать можжевельником. Станичка так и осталась крайним населенным пунктом Большого Мегаполиса со стороны покинутого навсегда Солнечного. Севернее кроме можжевельника ничего не было.

Игорь сохранил в памяти образ деда Никифора, дядькиного тестя, потерявшего жену в Солнечном. Такой же крепкий, как и дядя, только чуть более сухой, он обожал осиротевшего «казачонка» и вечерами после работы возился с ним, несмотря на жуткую усталость. Дед мастерил какие-то домики из спичек, учил подражать токованию голубей («сложи руки в замок, теперь чуланчик там сделай, прикрой большими пальцами… та не сильно… теперь дуй туды, как в дудку… молодец!»), пользоваться столярными принадлежностями («на, забивай гвозди в ту чурку, пока не упреешь») и брал с собой в пустоши, когда садик не работал.

Однажды к Виктору Николаичу пожаловали таинственные визитеры. Двое мужчин в черных костюмах о чем-то негромко поговорили с ним на кухне, а затем быстро ушли. Вечером того же дня дядя Витя с тетей горячо спорили. Она что-то возражала, до уха мальчика доносилось ее «не отдавай…», «ты же Максиму обещал…» и дядькин приглушенный бас.

Через месяц визитеры забрали Игоря в Улей. Приемные родители проводили до самого Защекинска, там обняли – и больше Нерв их не видел.

Вообще станичка промелькнула быстро, казалось, что именно с Улья началась история Игоря, с Ульем связана масса ярких воспоминаний, здесь по-прежнему трудится любимый Учитель.

Как-то жарким майским днем Кремов старался не уснуть, слушая в большой полупустой аудитории лекцию по невербалке. Так предмет называли все обитатели Улья от начальствующего состава до ленивых курсантов, помечавших аббревиатурой «НКО» титульные листки конспектов. Игорь принципиально написал на обложке тетради длинное: «Невербальная коммуникация в обществе» – и на первом занятии усердно, как обычно, пытался вникнуть в суть. Но то ли позднее время (лекция читалась последней), то ли жаркая погода, сморившая слушателей, то ли еще какая причина, но не шла в сознание мерная убаюкивающая речь профессора Казимирова. Тот расхаживал вдоль преподавательской кафедры, сухонький интеллектуал за шестьдесят. Уложив голову на столешницу, Кремов из последних сил разбирал его слова «о предмете и методе», как вдруг в аудитории повисла тишина. Встревоженный Игорь принял вертикальное положение, испугавшись, что остановка из-за него. Но нет, Казимиров не смотрел на сонного курсанта, он не смотрел даже в сторону амфитеатра, где на разных ярусах развалились три десятка молодых людей. Преподаватель, осекшись на полуслове, устремил взгляд в точку за окном. Впрочем, кроме Игоря встрепенулась лишь пара человек, остальные блаженно сопели, сраженные весенними лучами и недавним обедом.

– Внимание! – неожиданно громко скомандовал Казимиров, развернувшись к курсантам.

От окрика публика начала приходить в себя, зашуршали конспекты, покинувшие объятья морфея ошалело таращились по сторонам, наивно полагая, как и Кремов, что суета возникла по их вине. Но ни в чей адрес упрека не последовало, наоборот, опустив дисциплинарный момент, пожилой профессор, хмуря брови, начал говорить то, что сняло с молодого Игоря налет усталости.

– Товарищи, – начал Казимиров старомодным обращением, – у вас и у меня совсем нет времени расслабляться и позволять себе роскошь ничегонеделанья. В прошлом НКО был базовым предметом института, базовым! – повторил он для усиления. – Сейчас за то мизерное количество часов, что отводится для его освоения, даже гениальным учителям не донести до вас сути невербальной коммуникации, ее значимости для общества и государства. Мало того, эти разнесчастные часы ставят последними в учебное время. Вы слишком молоды, чтобы понять причины такой несправедливости, но найдите силы услышать меня! – С каждым словом профессор все сильнее волновался. – Повторяю, услышьте меня, иначе останетесь пустышками! Пустышками, которые механически нюхают грязные отходы преступников, не озадачиваясь ни причинами, ни последствиями, ни перспективами развития самой преступности. Вы как роботы будете день ото дня копаться в помоях, не помышляя, откуда же берутся уроды, извращенцы и почему наше общество в такой глубокой яме! Вам никто не объяснит этого: ни криминолог с новомодной кафедры виктимности групп, ни криминалист, ни квалификатор! – Некоторое время он продолжал в том же духе, напористо, с азартом.

Последние слова он почти прокричал, окончив монолог ударом кулака по столу. Пожилой профессор выплеснул какую-то пока не понятную для курсантов боль, отчаянно пытаясь уцепиться за кусочек их внимания. В годы учебы такое не встречалось Игорю никогда. Чтобы старший вот так, словно от его слов зависит жизнь или смерть, не находя себе места, психологически сближался со слушателями, раскрывался?! Казимиров же, тяжело дыша, походил на загнанного бегуна, отдавшего последние силы на передачу эстафеты. Каждый из младших почувствовал, что «эстафетную палочку» он хочет передать во что бы то ни стало, даже, если потребуется, в предсмертном броске. Тридцать пар глаз тревожно смотрели на преподавателя. Тот выпрямился после удара о стол и приготовился продолжить, но в звенящей тишине бесцеремонно заверещал зуммер, возвестивший об окончании занятия.

Вот это была драма. Тогда не понятая никем из курсантов, но впоследствии определившая судьбу многих из них. Судьбу Игоря точно. Речь профессора детонатором запустила процесс познания важнейшего предмета во всей вселенной. Кремов ощутил синхронизацию с Казимировым, ту самую, о которой профессор говорил на лекциях, ту самую, делающую людей единомышленниками. Теория НКО завладела разумом молодого курсанта, заставляя работать на себя. Куда бы Игорь ни шел, за чем бы ни наблюдал, всегда его оценки, выводы и поступки стремились согласоваться с принципами невербалки. Вначале это раздражало и утомляло, мозг будто заразился паразитами, вытягивающими ресурсы независимо от желания хозяина думать или расслабляться. Игорь даже сочинил отвратительное определение – «интеллектуальные глисты», чтоб осмыслить проблему. Но раздражение постепенно ушло, к нагрузкам на аналитический аппарат он привык, в душе прописалось спокойствие, а при случайном воспоминании о «глистах» губы трогала непроизвольная улыбка, снисходительно прощавшая «прошлого Игоря» за гадкое отношение к его новому наполнению. Правда, и тогда загадочная природа «невербального» мировоззрения осталась до конца не постигнутой курсантом, он просто доверился интуиции.

Аналогичные процессы происходили с некоторыми другими ребятами с курса. Они сплотились в группу по интересам, делились открытиями, сообща искали ответы на трудные вопросы, штурмовали библиотеку, доводя своими запросами библиотекарей до истерики. Игорь помнил всех: Сашку Мороза, Пантелея Смирнова и других. Тихий маленький Смирнов по прозвищу «Пантюха» преуспел в невербалке особенно заметно. Он как-то признался Игорю, что прямо на улице синхронизировался с мыслями какого-то старичка. Это вызвало эмоции, которые Пантюха, силясь подобрать подходящие слова (выходило сбивчиво и непоследовательно), никак не мог описать и оттого тушевался. Когда товарищ совсем отчаялся, сосредоточенно внимавший Игорь внезапно воспринял суть его послания напрямую! Как будто все пережитое Пантюхой ворвалось в сознание непосредственно, без слов. Игорь даже испугался немного и поспешно захлопнул дверцу, но тут же открыл опять. Каким-то образом до Смирнова это сразу дошло, он осекся и расплылся в глупой улыбке.

Курсанты смотрели друг на друга, сердца готовы были выскочить из груди, и лишь появление Семенштольберга заставило их вновь надеть привычные маски.

– Вы че как гомики сидите? – хохотнул Миха с удивлением.

Впоследствии на открытую Пантелеем волну настроились остальные ребята их тесного коллективчика, а Игорь, как и Пантюха, приобщился к таинству синхронизации.

Один из первых случаев произошел осенью, в середине октября. Стоял пасмурный холодный день, мелкие капли то и дело срывались с неба, пугая скорым дождем. Эта затянутая прелюдия длилась с ночи. Нерешительность погоды расшатывала настроение противными качелями: светлосерым тучам явно недоставало сил на мощный ливень, но и расчищать небосклон они не собирались. Ветер азартно гонял по улицам хороводы разноцветных листьев, трепал кроны деревьев, кустарники, флаги и рекламные баннеры, съеживал зябкими прикосновениями прохожих, намекая на приближение серьезных холодов.

Игорь ехал в такси по улочке Защекинска. Таксист в ручном режиме заставлял дворники растирать надоедливую морось по стеклу. Щелк-щелк, щелк-щелк. Автоматика не попадала в ритм – то позволяла каплям слишком густо залепить стекло, то противно скрежетала щетками по сухому. Вот напасть! Двигались медленно, шофер монотонно притормаживал-ускорялся, повинуясь ритму пробки. Справа на тротуаре внимание Нерва привлекли два человека – парень и девушка. Они шагали немного впереди, поэтому лица разглядеть не получалось. Множество мелких деталей сразу врезалось в память: на девушке юбка из плотной клетчатой ткани, светлые колготки, невысокие сапожки. Она прятала руки в карманах черной куртки с приподнятой талией, но не ежилась от ветра, а, наоборот, уверенно подставляла развевающиеся волосы холодным воздушным потокам. Все предметы ее туалета казались практичными и не слишком изящными, такие покупаются надолго, когда средств на излишества нет. Спутник девушки, запомнившийся лишь темной одеждой, нес в руках какие-то пакеты, вероятно, покупки с близлежащего рынка. Вот автомобиль поравнялся с парой, Игорь повернул голову, чтобы увидеть лица, но хорошо рассмотреть их снова не вышло, помешали деревья. Осталось только мимолетное впечатление – умные, открытые, с чуть наивным выражением и оттого беззащитные…

В тот день память вновь и вновь возвращалась к парню и девушке. Это несколько удивляло Игоря. Даже маячившие поблизости экзамены не могли отвлечь полностью от раздумий, связанных с ними. Почему они привлекли внимание и так запомнились? Почему к ним возникла такая сильная симпатия и родилось желание помочь, защитить, хотя они не просили об этом? Взрослые же люди, вполне уверенно идущие по каким-то делам.

Впрочем, ответ на эти вопросы лежал на поверхности, но Нерв умышленно не торопился формулировать его. Ему доставляло удовольствие новое чувство, которое не хотелось тревожить логикой рассуждений. Это как увидеть наяву добрых героев своих сновидений или узнать в толпе сказочного персонажа – они идеальные, такие, какими их представляешь, понятные, насколько это возможно, почти родные, но в тоже время настоящие, осязаемые. Происходящее реально и оттого еще более фантастично, ведь не улица грязного города и будничные обстоятельства – их среда обитания, а твои мечты.

Просто неожиданно, впервые глаза нашли тех, среди которых захотелось жить, тех, с кем не страшно строить Завтра и с кем можно стоять плечом к плечу перед опасностью, будучи спокойным за свою не напрасно отданную жизнь.

Как он понял, что те двое ему близки? Прислушался к себе. В их поведении ощущалось достоинство и доброта, несмотря на скромную одежду, их лица не выражали агрессии или зависти. Игорь почувствовал и их тепло, так «пахнут» нежность и взаимоуважение любящих людей.

Кремов поморщился от удовольствия, по спине скользнули мурашки. «Вполне возможно, я себе это все придумал», – пришла тогда в голову мысль, но, странно, не вызвав настоящих сомнений или разочарования.

К сожалению, каким-то образом слушок о речи Казимирова дошел до ректората. Вряд ли это стало следствием злого умысла или доноса, просто судачили о произошедшем все курсы с первого до последнего, что, по определению, не могло укрыться от внимания старших. Ректор выступил на всеобщем собрании в актовом зале и указал, что, несмотря на заслуги уважаемого профессора, негоже акцентировать внимание курсантов на своем предмете, пользуясь средствами эмоционального внушения. Затем выступающий для порядка прошелся по теме нарушений в общежитиях, огласил список отстающих и отличников и на том закрыл собрание. Только совсем недалеким обитателям Улья причина сбора показалась обычной, всему преподавательскому составу и думающей части слушателей посыл руководства обозначил очевидную вещь: группа предметов НКО утратила актуальность и перспективу для научной карьеры. Через месяц после описанных событий, в связи с ними или нет, НКО перевели в разряд зачетных предметов с сокращением аудиторных часов. Кроме того, из программы исключили современные проблемы НКО, историю НКО и еще ряд смежных дисциплин для высвобождения лекционного времени в пользу основ использования ЭВМ в психоанализе и виктимологии.

Большая доля курсантов немедленно отреагировала на падение «рейтинга» казимировского предмета тотальным «забиванием» и прогулами. Старик пробовал бороться с этим репрессивными методами, но политика руководства и возможность пробить зачет через непрофильных преподавателей свели его усилия на нет. Потерпев поражение, Евгений Митрофанович прекратил следить за посещаемостью и расписывался в зачетках, не утруждаясь борьбой с двоечниками, а затем вовсе слег в госпиталь: диагноз – нервное расстройство.

Определенно, произошедшее, несмотря на показное безразличие Казимирова, подточило его изнутри.

В госпиталь тут же подрядилась идти разношерстная группировка курсантов, чтобы поддержать преподавателя. Все они преследовали разные цели: кто-то решил отметиться в палате старика, чтобы получить самозачет, кто-то зарабатывал общественные баллы показным состраданием, кто-то страховался на случай возврата НКО на прежние позиции. Кремов не входил в число ни тех, ни других, ни третьих. Игорь глубоко переживал, предчувствуя возможность «схлопывания» наставника.

Еще после собрания к Игорю подходил Миха Семен-штольберг. Вечерело, гурьба молодых людей разбредалась по общежитиям. Кремов шел по дорожке, погруженный в размышления о профессоре, когда услышал позади оклик Михи:

– Дружище, погоди! – Приблизившись, тот попросился в компанию до общаги. – Что скажешь о вспышке старика?

Игорь пожал плечами, не придумав ответа.

– А я считаю, это отчаянье. Его кафедру прикроют, так в ректорате говорят.

– Ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спросил Кремов.

– Позавчера я там дежурил на посту ДНД и слышал через приоткрытую дверь беседу проректора с Николаенко.

– Николаенко здесь причем?

– Наверное, криминалистам часы отдадут, предупреждают заранее, – солидно ответил Миха, желая сразить прозорливостью.

Игорь промолчал. Семенштольберг воспринял это как знак уважения и готовность слушать дальше.

– Думаю, это правильное решение. Жаль, конечно, Казимирыча, но что дает в жизни его невербалка? Лучше побольше практики получить, чтоб курса с четвертого уже в «Нерве» стажироваться, верно?

Резануло по ушам панибратское «Казимирыч». Конечно, взглядов Михи Игорь не разделял, но предпочел ответить уклончиво:

– Не знаю, Миха, стоит ли так жестко?

– Согласен, у старика много связей, может и камбэк устроить, – восприняв слова товарища на свой манер, рассудил Миха, – лучше действительно пока обождать и глянуть, чем дело обернется. Ты умный человек, Игорь!

Поборов внутреннее омерзение, Кремов заставил себя улыбнуться и поблагодарить Семенштольберга.

Припомнив тот диалог по дороге в госпиталь, Игорь вздрогнул от знакомого приступа гадливости: Миха уверенно шагал в толпе курсантов бок о бок с ним, разглагольствуя с кем-то о печальной участи «всеми уважаемого и любимого Евгения Митрофановича» и о том, какие же все они молодцы, что решили поддержать старика – «возможно, на одре». Кремов встречал и растерянные взгляды; их обладатели неуверенно озирались, силясь понять, как же можно решать насущные проблемы путем такого лицемерия. Пантюха вообще не пошел, он не перенес бы такого и наверняка б взорвался, изобличая под всеобщий хохот окружающих негодяев. Впрочем, сам Игорь не удивлялся и, уверенно заталкивая отвращение поглубже, стремился настроиться на положительный лад, ведь ослабевшему профессору требовались хорошие эмоции, а не хмурые от невеселых дум посетители. В ближайшем магазинчике курсанты приобрели вскладчину фруктов и, предвкушая эмоциональную встречу, поторопились в госпиталь.

– Здравствуйте, Евгений Митрофанович! – парадно затянул староста девятой группы. – Мы пришли справиться о вашем здоровье!

Не ожидавший визита профессор обрадовался всем несказанно: все-таки как бы ни был заслужен и уважаем человек, он в трудные минуты ценит именно простое участие. Казимиров, сдерживая слезы и улыбаясь детской беззащитной улыбкой, принимал нехитрые подарки как великую драгоценность и жал протянутые курсантами руки обеими ладонями. Таким учителя Игорь увидел в первый раз. Позабылись скверные мысли и истинные мотивы многих товарищей, сейчас каждый, наверное, был уверен, что именно ради вот этого светлого момента он сюда и пришел.

– Спасибо, мои дорогие! – с трудом выговаривал профессор. – Как там Улей поживает без меня?

Слово «Улей» раскрепостило всех своей неформальной окраской, и кое-кому захотелось пофамильярничать.

– Видите ли, профессор, – сострил Миха, удачно подражая ректору, – институт без вас обходится прекрасно. – И тут же, вернувшись в свой образ, закончил: – Но нам без вас плохо! Выздоравливайте!

Казимиров смеялся, сидя на койке. Шутка понравилась всем, даже напрягшемуся на мгновение Игорю. В его глазах Миха поднялся на новый уровень: тот либо был виртуозом лицемерия, либо искренне умел поддаваться светлым порывам.

Посмеявшись, профессор ответил:

– Раз так, то я спокоен, вы ведь для меня и есть настоящий авторитет. Я тут, валяясь, придумал, как бы нам с вами видеться чаще. Что скажете насчет научного кружка по НКО в свободное от учебы время?

Большинство подавило желание выругаться. Вот уж растрогали старика так растрогали! Напоролись на «любезность» в виде отнятого попусту времени, а если отказать, обидится, – плакал тогда самозачет, да и нынешнее посещение в итоге зряшным выходит! Повисшее секундное молчание с идиотской улыбкой нарушил староста:

– Факультативный кружок?

– Конечно, – ответил Казимиров, – никого не принуждаю и понимаю, что у каждого множество своих дел, а кто-то уже занят на других кафедрах. Без обид, но приглашаю всех!

Самой естественной реакцией на эти слова стал бы всеобщий выдох облегчения, но курсантам хватило такта подавить его.

В дальнейшем разговоры касались самочувствия профессора, и представление покатилось к логическому финалу: курсанты начали прощаться и гурьбой пятиться к выходу. Потянулся за всеми и Игорь, но голос учителя остановил его:

– Чижик, подожди!

Чижиками Казимиров называл многих курсантов, поэтому такому обращению никто не удивился. Пара человек обернулись, но, удостоверившись, что окликнули не их, поспешили вслед за уходящими. Преподаватель и ученик остались одни.

– Ты молчал все время, Чижик.

Игорь смущенно пожал плечами.

– Я увидел вас, понял, что обошлось. Не знаю, что нужно говорить в таких случаях.

– Да, видеть ты умеешь. Но и я не лыком шит. О схлопывании переживаешь?

Игорь, с трудом сглотнув, обозначил кивок. Казимиров с неизменной полуулыбкой следил за ним.

– А много ли ты помнишь схлопываний в последнее время, Чижик?

– Нет, Евгений Митрофанович, только из методичек знаю, что это. Но этим вы меня не успокоите. Кому схлопываться? Мы грызем теорию психозрения, а там Нервы с галактическими параметрами, только им схлопывание и грозит, не спорю. Но вокруг что-то таких не видно, плюс химия помогает прекрасно. Перетрудился, употребил банку Хижэ Клура – и сняло как рукой. Какое схлопывание? Максимум алкоголизм. Другое дело – вы или Александр Петрович, например. Так что аргумент о конкретных примерах не принимается.

Казимиров не сдержал полноценной улыбки.

– Как тебе инициатива с кружком?

– Евгений Митрофанович, – смущенно начал Игорь, – я не уверен…

– Не продолжай, – перебил Казимиров, – мне уже седьмой десяток, не маленький. Фальшивые улыбки твоих друзей для меня как пустая обыденность, привык за столько лет. Ты-то придешь?

– Ну конечно!

– Вот и ладно. Хоть с тобой обсудим, как доктора с кандидатами резвились в НКО. А теперь иди, догоняй ребят, нехорошо от коллектива отбиваться…

Прогулявшись по парку Улья, Игорь решил не ехать сегодня на собеседование к курьерам. Он вернулся в гараж, припарковал мотоцикл и попытался снова связаться с женой. Ее ХАЭН по-прежнему молчал. Охватило легкое беспокойство, не случилось ли чего? Нет. При всей взаимной непереносимости, тесть уже сообщил бы ему, будь повод. ХАЭН показывал 16:35. День снова истрачен вхолостую. Вспомнилась банка Хижэ Клура, поджидавшая в холодильнике, предательски дрогнули ноги. Собрав волю в кулак, Игорь решил не возвращаться домой сразу, а набродиться до одури, чтоб усталость валила с ног. Так будет проще: отпереть дверь, не мешкая, не отвлекаясь на душ и ужин, просто упасть в постель и уснуть, пока внутри не успел раскрутиться маховик искушения.

План удался. Когда Игорь вошел в свою квартиру, его почти тошнило от любых перспектив, кроме сна. Путь до спальни казался непреодолимым, Кремов свалился на кушетку у себя в кабинете, даже не раздевшись.

Глава 12

Ян Давидов в двадцать семь лет не то чтобы выпячивался, но, занимая место в прослойке молодых, подающих надежды менеджеров, чувствовал, что правильно живет, и с достоинством смотрел в глаза окружающим. Он имел продвинутый статус лояльности, хоть и происходил из непородистых беженцев Сансити. Такое оказалось возможным благодаря Давидову-отцу, который быстро сориентировался, подчинился требованиям Мегаполиса, за что был поощрен, а его сын с рождения считался лояльным.

К сожалению, перебираться за Линию свободы семьям беженцев, невзирая на статусы, тогда не дозволялось, поэтому Давидовы вынуждено осели в Защекинске. Ян считал это обстоятельство позорным и, повзрослев, всячески скрывал. Он без сожаленья перебрался на Юго-Запад, как только окончил школу.

Когда-то давно, в прошлом, где его окружали серые люди и нафталиновые нравоучения школьных педагогов, Ян и не помышлял о настоящей реальности. Например, о мощных машинах с кожаными салонами; о женщинах, которые подчинялись строгим правилам купли-продажи; о дорогом, полном сокровенного смысла досуге в саунах, казино, ночных клубах. Все это казалось картинкой из мегаполисных фильмов – недостижимой, неподражаемой, как мечта. Сейчас он ощутимо приближался к мечте наяву. Эти будоражащие мысли посещали Яна каждый пятничный вечер, когда после нудной недели в офисе он выводил из гаража свой прекрасный «Чалленджер-Купе-2000». Под капотом грозно рокотал шестицилиндровый двухлитровый мотор, руки сжимали кожаный руль, а вокруг ритмичными волнами пульсировали клубные музыкальные мотивы, наполняя сердце восторгом. Ничего, что машина куплена в кредит и не нова, дело того стоит!

В предвкушении незабываемой ночи Ян тщательно вымывал тело, обрабатывал кожу лосьоном против пота, брился и пользовался дорогими духами. Еще он, как правило, употреблял немного винта – легкого легального наркотика. Это ничего страшного! После всех приготовлений Давидов чувствовал себя заново рожденным – и не просто, а сразу в сверкающе красивой обертке с этикеткой в миллион. Да, пока в миллион, но чем черт не шутит, может, не за горами и миллиард! Пока хватало и такого, тем более окружающие стоили в глазах Яна куда меньше, а это главное.

О настоящей крепости Давидова, по его собственному мнению, говорил тот факт, что к высотам он шел с самого низа, поэтому умел ценить заработанную копейку. Родители всегда желчно ругали власть, которая «только давила налогами», и настраивали сына на стремление к достатку. По словам отца, «системе полагалось платить обманом за обман», личную выгоду ставить превыше всего и не испытывать жалости к беднякам, ведь они только и ждут, как бы «сразу залезть на голову», стало быть, носят камень за пазухой и любое доброе отношение к себе немедленно обратят против подающего. Вообще, доброта, синоним слабости, а от нее до нищеты рукой подать, так что «либо мы их, либо они нас!», обычно заканчивал разговор по душам Давидов-старший.

Взращенный на такой системе ценностей, Ян последовательно вытравливал в себе малейшие ростки сентиментальности, и чем дальше, тем успешнее. Жизненным кредо стало «ничего личного, только бизнес!», подразумевавшее поиск выгоды в отношениях с окружающими и замену любви к людям настоящей восторженной любовью к хорошим дорогим вещам. Нет, конечно, у Яна имелся круг общения, но правила поведения в нем, как и критерии отбора «свой-чужой», полностью подчинялись золотому стандарту бизнесмена. Сопутствующие нравы? Их ярко иллюстрировал случай еще школьных лет, когда компания Яна с позором отсеяла девочку. Ту с матерью бросил обеспеченный отец, и она не смогла больше тратить прежние суммы. Неприятненький осадок остался, ведь неудачница Давидову-школьнику нравилась, и он смолчал во время травли, чего впоследствии очень стыдился.

В конечном итоге пал и Юпитер – Давидов-старший. Сын рассмотрел в нем лишь примитивного скрягу. Зачем исходить на желчь? Зачем ругать какую-то там власть и налоги, если можно стать частью хозяйского круга? Ведь тогда все ненавистные налоги станут в том числе и его, Яна, доходом! Пусть на желчь исходят другие, такие как, например, папаша.

Взрослея, парень «делал сам себя»: во всем проявлял аккуратность, внимал желаниям вышестоящих, контролировал уважение со стороны нижестоящих. Вроде бы нехитрый рецепт, но поди попробуй соблюсти его в любых условиях, не сорваться, не пропустить какой-то мелочи.

Одежде и аксессуарам Ян почти поклонялся, они являлись его слабостью. Известно, что в жизни, при прочих равных, больше шансов на успех у модно одетого человека, нежели у заурядности, таскающей шмотки с ближайшего толчка. Если пиджак, то от хорошего бренда, и даже пуговка внутреннего кармана должна иметь заветный логотип. Потеря подобной пуговки могла отравить Яну целый день, а вещь лишалась всего шарма и лоска – и потому безжалостно продавалась.

Культивируя здоровый прагматизм, молодой Давидов, с подачи родителей, получил образование в колледже коммерции при обществе Западно-Восточного содружества – подтянул английский, частное право, обрел навыки управления и продаж чего угодно, от носков до ювелирки. В продажах вообще соблюдался принцип универсальности, этот урок Ян посчитал самым ценным. Потом была работа на рядовых должностях сетевых компаний, откуда терпеливому молодому менеджеру открылся путь повыше. Так, шаг за шагом, он ковал карьеру и к настоящему моменту кое-чего достиг. В жизнь вошли те самые «пятницы удовольствия», когда предвкушение праздника ничуть не хуже самого праздника.

Сейчас, как обычно, настроение было приподнятым. Накануне Ян приобрел дорогущую титановую панель к ХАЭНу, и не только это радовало. Огромным жирным плюсом прилетело известие о серьезном проколе конкурирующего менеджера Джессики Мун. Эта стерва, конечно не без помощи Яна, слила целую партию элитной косметики по ошибочной цене. Правда, ее не уволили, но рано или поздно исполнительному директору надоест задирать мини-юбку Мун, и тогда!.. О, тогда перспективы обширны! Ленивый старик Пупков, коротающий дни в должности супервайзера, не вечен, скоро его пнут под пятую точку. Понадобится лучший сменщик, и наверняка это не Джессика. Ян станет начальником своего заклятого недруга и сразу – дешевку на мороз босиком! Давидов в красках представил происходящее. Представил еще раз. Вообще-то внешне Мун ничего, нужно сначала воспользоваться этим, а уж потом на мороз. Да, так гораздо лучше!

Ян похлопал себя по гладко выбритым щекам, широко улыбнулся начищенными зубами собственному отражению в зеркале и направился к платяному шкафу.

– Красавчик, йес, красавчик, да, все остальное ерунда! – напевал он, надевая брендовые брюки и не менее брендовую рубашку. В сей вечер образ завершили украшенный стразами роскошный ремень и массивные часы «под золото».

Окинув напоследок взглядом скромный интерьер съемной квартиры, молодой человек для порядка вздохнул и, пожелав себе разбогатеть по-настоящему, направился к «Чалленджеру».

Западный Мегаполис по ночам жил какой-то неземной прекрасной жизнью. Широкие магистрали, яркое освещение всего и вся, нарядные беззаботные люди – эдемский сад пленял. И каждый был лучшим, богом, все остальные – максимум равные перед первым. Вечер Ян любил начинать с покатушек. Сегодня его спутницей выступала секретарша из соседнего отдела. Ее муж постоянно слонялся по командировкам, толкая строительную технику, что и привело скучающую барышню в объятья Яна. Романом, кстати, эти отношения называла только она, Давидов же в кругу приятелей пользовался новым модным словом «факинг».

Из динамиков неслась свеженькая песенка про некого или некую бэби, впрочем, словом «бэби» да парочкой бодрых подвываний песенка и ограничивалась. Мотивчик заводил, и Ян посильнее нажал на газ. Попутчица расслабленно полулежала на своем сиденье и курила винт, ее стройные ноги почти полностью оголились собравшейся кверху юбкой. Выехав на среднюю полосу освещенной магистрали, Ян одной рукой удерживал руль, другой водил по бедру девушки, пробираясь вверх. Она не сопротивлялась и, раздвинув ноги пошире, своей рукой стала направлять его движения. Кайф! Все было кайф! Набрав высокую скорость, Ян, как ему казалось, мастерски «делал» попутных. Он бесподобен! Неожиданно сзади возник нарастающий рев мотора, через мгновение мимо пронесся мотоциклист. Нет, такое ничтожество не может быть круче. Педаль в пол – и «Чалленджер», взвыв шестью цилиндрами, устремился в безуспешную погоню за наглым двухколесным. Ян настиг обидчика, когда тот остановился у одного из ночных баров, давно позабыв об одержанной над «Чалленджером» победе.

Это взбесило. Дорогой авто медленнее дешевого байка. Сбавив скорость, Ян посмотрел на девушку. Она, отвернувшись, с безразличным видом курила сигарету, в чем Яну усмотрелось скрытое пренебрежение. «Сука! – подумал он. – И байкер этот козел». Настроение подпортилось.

Глава 13

Проснувшись, Игорь меланхолично взглянул на мониторы. Усталым движением нажал клавишу «питание». От прикосновения проснулись камеры охранной системы, скрытно установленные во всех комнатах квартиры. Внимание привлекло какое-то движение. Игорь увидел, как жена в их спальне занимается сексом с мужчиной.

Нерв неправдоподобно спокойно анализировал ситуацию: Лана раздета не полностью, ее мини-юбка задралась до талии и смялась, голубой топ, по всей видимости, совершил встречное путешествие, спустившись сверху, растрепавшиеся волосы еще хранят следы укладки в деловую прическу, а на руке поблескивают подаренные мужем часы. Рядом с кроватью на полу лежит женский пиджак. Скорее всего, жена собиралась на работу, но ее «на взлете» перехватил любовник. Его одежда тоже на полу. В результате они уже явно никуда не спешили.

Осмотр других комнат результатов не принес – там ничего интересного не происходило, они отражались в линзах видеокамер аккуратной пустотой. Игорь выключил камеры и, добравшись шатающейся походкой до холодильника, извлек оттуда очередную банку Хижэ Клура. В голове вертелась мысль о том, что приходить в себя рановато. Те двое находились рядом, а как в адекватном состоянии переносится измена любимого человека и как следует при этом держаться, он не представлял. Хижэ Клур маленькими глотками проникал в горло, затем в пищевод и собирался растущей теплотой в желудке. Своим свойством успокаивать сознание и расставлять все по полочкам этот напиток мог потягаться с любым натуральным наркотиком. По крайней мере, так говорили. Кажется…

Ноги сами собой подогнулись, опустив тело на теплый бетонный пол, затылок коснулся стены. По тому, как предметы перестали отдаляться, Игорь определил, что дальше голова не запрокинется. Веки сомкнулись, обрубив сознание. Одна мысль напоследок резанула мозг: Хижэ Клур действует как-то не так.

Эмоции не обесцветились наркотиком, напротив, запертые внутри обесточенного организма, бушевали с небывалой силой. В каком виде они пробьются наружу – смехом ли, яростью ли, а может, слезами? Ситуация стремительно усугублялась, рассудок начал просыпаться, за что поплатился жестоко: нараставший внутри кошмар и дикая душевная боль парализовали способность мыслить. В бреду Игорь выполз в коридор. Как в компьютерной игре, видя свои руки, но не чувствуя прикосновений, надавил ладонью на дверь спальни. Сначала на глаза попался зашторенный проем окна, через который пробивался дневной свет, затем напольный светильник и кровать. Поза не позволила увидеть, что происходит там, однако уши уловили шорох – и через секунду над краем кровати показалось испуганное лицо Ланы, еще через секунду выглянул ее любовник. В этот момент включился наконец механизм самосохранения. Игоря вырвало на ковер. Память подло подсовывала воспоминания о том, как этот самый ковер покупался, трогательные сцены совместного с Ланой выбора, обсуждения планов на будущее. Внезапно прямо во время рвоты Игоря начал разбирать неконтролируемый смех – на четвереньках, под Хиже Клуром, в блевоте и душевных муках. Хорош герой! Содержимое желудка, следуя за спазмами, выплескивалось с утробным клокотом, что заставляло хохотать еще больше.

В попытках унять истерику он не заметил, когда исчез любовник жены. Отдышавшись, сел. Отметил чужой непривычный запах, отдаленно напоминавший «амбре» футбольной раздевалки. У окна на маленьком мягком табурете сидела Лана в пушистом длиннополом халате и нервно теребила пальцами краешек халатного пояска. Через некоторое время она повернулась к кровати. Бросив быстрый взгляд на мужа, отвела глаза куда-то в пол:

– Ты же говорил, что будешь в командировке?

Отвечать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Пульсировала дурацкая фраза в голове: «Это неизбежно должно было случиться! Неизбежно!» Проснуться бы, убежать из этой комнаты, от этих простыней, воняющих чужаком. По крайней мере, сейчас. В груди саднило от щемящей безысходности.

Он убрался на кухню. Там, в луже на полу, валялась банка из-под Хижэ Клура. Игорь сел на стул и поймал себя на мысли, что ждет Лану. Она должна прийти! Ведь нужно же ей что-то сказать ему, объясниться?

Через некоторое время жена показалась в дверях. Она уже оделась.

– Мне жаль. Серьезно. Сегодня нам трудно будет разговаривать. Завтра я заеду, хорошо? – предложила она по-французски.

Кремов молча поднял банку с пола, взболтал и опрокинул в рот остатки Хижэ Клура. Лана порывисто сделала шаг к нему, но остановилась.

– Так что? До завтра? – повторила она, затем поспешно, не дожидаясь ответа, развернулась и вышла.

Игорь хотел окликнуть ее, но губы будто парализовало, снова подкатила тошнота. Стало ясно, что дома он не вынесет и минуты, свихнется.

Глава 14

ХАЭН показывал 10:11. Игорь разыскал в кармане визитку «Пули» и принялся вертеть ее в руках. Наконец Хижэ Клур заработал как следует, голова сделалась легкой, мысли отсортировались в стройные каталоги, ничто не мешало отвлечься от шока. О Лане он не думал принципиально.

С утра вчерашний порыв показался несерьезным, мучили сомнения: а нужно ли связываться с незнакомыми ребятами уличного происхождения, опускаться до примитивного извоза? Вспомнились сказанные как-то Михой слова, что хорошую работу получают лишь по знакомству, остальное – дело большой удачи. К везунчикам Кремов себя не относил, поэтому в определенный момент даже отказался от затеи с курьерством. Однако сейчас повод хоть чем-то заняться перевешивал любые сомнения.

«Ладно, по крайней мере, хоть какое-то движение. Попытка не пытка, попробую!» – нехотя согласился Кремов.

Приехав на описанное Пашкой место, Игорь обнаружил обветшалое двухэтажное здание с высокой лестницей на входе, которое наверняка строилось с прицелом на презентабельное использование. Но когда? Сейчас местность вокруг являла собой натуральное захолустье – безлюдное, поросшее травой, с потрескавшимися тротуарами, затеняемое к тому же от солнца нависающим бетонным мостом. Тот в свою очередь перекинулся через ржавые железнодорожные пути, видневшиеся неподалеку. Жизнь не била здесь ключом уже давным-давно, и если б не шум машин где-то над головой, могло показаться, будто ее здесь вовсе нет.

У лестницы нестройной шеренгой протянулись несколько потрепанных мопедов с ящиками, притороченными к седлам подручными средствами, шнурами, скотчем. Чуть дальше стояла техника покубатурнее, тоже не слишком новая и ухоженная, в том числе и знакомец – Пашкина двухсотка.

Войдя в здание, Игорь оказался в длинном темном коридоре. Справа вдалеке дневной свет выпадал на стену четырехугольником через открытую дверь, оттуда же доносился громкий смех нескольких людей и оживленные возгласы. Все остальные двери были закрыты и не имели табличек, поэтому Кремов двинулся на свет.

Навстречу неожиданно вылетел Пашка с выпученными глазами и открытым ртом, издававший протяжный вопль «А-а-а-а-а-а-а!». Лицо его было перекошено гримасой боли. Он узнал Игоря, но не притормозил отчаянный забег в мрачные коридорные глубины. Озадаченный Кремов вошел в офис, откуда лился уже хохот.

В небольшой комнате пахло дешевым кофезаменителем и колбасой, напротив входа во всю стену красовалось окно. На диване в правом дальнем углу покатывалась со смеху девушка с рыжими волосами в черной куртке-непродувайке, черных джинсах и черных же кроссовках. Слева за офисным столом перед компьютером сидели двое – пухлый кучерявый парнишка и мужчина лет сорока, тоже хохотавшие. Еще левее у столика, придвинутого к стене, стояли, улыбаясь, высокая светловолосая красавица в мотокомбинезоне и одетый в темный недорогой костюм худощавый парень с короткой стрижкой.

С появлением Игоря все разом замолчали и вопросительно посмотрели на гостя.

– Добрый день, Павел позавчера дал мне карточку. Вам требуются курьеры? – спросил Кремов, обращаясь к мужчине, очевидно, главному здесь.

– А, Пашка говорил, – ответил тот. – Ночная заправка? – Игорь утвердительно кивнул. – Курьеры всегда нужны, присаживайтесь.

По правде, в комнате имелась еще пара стульев помимо тех, на которых расположились мужчина и парень, но присесть мешали груды вещей, сложенных кое-как на сидушках и развешанных на спинках. Диван тоже утопал под барахлом, и рыжая девушка наверняка освобождала себе место, перекладывая куртки, перчатки и шлемы с одного края на другой.

Заметив растерянный взгляд Игоря, худощавый молча сгреб все в охапку с одного из стульев, взвалил на диванную гору и жестом пригласил занять освободившееся место. На благодарность он лишь кивнул.

– А что с Павлом? – поинтересовался Кремов.

– Пострадал от своей простоты, – с улыбкой ответил мужчина. – Меня зовут Матвей, кстати. Пашку никогда не интересует, кто и для кого приготовил кофе, он старается быстро схватить кружку, выпить и сделать вид, будто «все так и было». Мы в курсе, и каждый обычно заваривает для себя и в расчете на него. Сегодня он опоздал, все решили, что не приедет вовсе, поэтому не позаботились о пройдохе. Вдруг слышим тарахтенье его мотора, и Юкэ… – Матвей кивнул в сторону красивой мотоциклистки, – быстренько залила кипятком кружку. Предупредить рыжего не успели; увидев бесхозную кружку и нас, пьющих уже остывший кофе, он с разбегу жахнул несколько смачных глотков.

Под вновь раздавшийся хохот в офис вернулся Пашка. На конопатом лице не читалось и намека на обиду или смущение, его озаряла только искренняя улыбка.

– Похлебал кофейку, – брякнул он и, указывая на Кремова, представил гостя всем: – Игорь, нормальный чел!

Тут раздался звонок на стационарном телефоне, трубку поднял сосед Матвея.

Пока все продолжали смеяться и отпускать в адрес Пашки колкости, рыжий спокойно достал из кармана пачку чипсов и отправил в рот целую горсть, но тут же скривился.

– Елки-палки, больно! Думал картохи покушать, а вышло – мяском еще закушу, – выдал он и горестно добавил: – Все нёбо облезло, уже и не пойму, чего больше во рту, чипсов или кожи!

Игорь почувствовал легкий приступ тошноты, но губы сами вытянулись в улыбку.

– Фу, зараза! – гневно воскликнула Юкэ. – Пей теперь кофе один! Всегда говорила, что ты животное!

С этими словами она направилась к выходу, не сумев, впрочем, сдержать смеха. За ней последовал худощавый.

– Света, Паша, есть работа, – объявил кучерявый, положив трубку.

– Ну а мы в кабинет пойдем, пожалуй, – сказал Матвей Игорю, – не будем мешать процессу.

– Сканера ХАЭНов у нас нет, – начал Матвей, когда они с Игорем очутились в его крохотном кабинетике, – фирма новая, не раскрученная. Поэтому предлагаю по старинке рассказать о своей трудовой деятельности самому. На «ты» можно?

Игорь кивнул.

Он поведал вкратце о своем недолгом трудовом пути, об образовании и происхождении. Еще вначале глаза Матвея изумленно расширились, а брови приподнялись вверх, но он слушал, не перебивая.

– Скажу честно, – задумчиво произнес Матвей, после того как Игорь закончил, – я в первый раз вижу Нерва живьем. – И, помолчав, добавил: – А может, и вообще в первый раз. Как такое возможно, что ты оказался здесь, на окраине Защекинска?

– Что же здесь удивительного? Люди иногда меняют работу.

– Так-то оно так, но в вашем случае это уникально, правда?

– Наверное, не знаю, – безразлично ответил Игорь.

В этот момент он почувствовал отчуждение собеседника и сожаление от того, что вообще приехал сюда. Ну не его это круг общения, не его нравы и правила, все-таки мир обычных работяг слишком чужой. Зачем было пробовать? От недавней веселости Матвея ничего не осталось, ее сменили хоть и прикрытые улыбкой, но настороженно-изучающие взгляды. Неприятное изменение.

– Пойми меня правильно, – после паузы продолжил Матвей, – ничего личного. Ты, вроде, нормальный, но некоторые вещи нельзя просто взять и выбросить из головы. Например, из всех, кто здесь работает, никто не ездит на мотиках «БлюСтар». Это заоблачная техника для курьеров, имеющих несколько сотен ежедневно, а ей, поди, только на колодки пару тыщ отдай. ХАЭНы у ребят простые, с казенными корпусами, как дали с рождения, так и носят не меняя. То же и про экип сказать можно. У нас, кроме взаимовыручки, вообще мало чего есть, в Защекинске тяжеловато живется. У «Пули» без нее не было бы шансов. Другое дело ты. Титановый корпус ХАЭНа, мотик редкий, никакой нужды вкалывать за гроши. Ты даже разговариваешь слишком… правильными словами, что ли. Зачем тебе наша жизнь, не пойму?

Игорь почувствовал, что с ним хотят вежливо расстаться. Вместе с тем вопросы, заданные Матвеем, впервые прозвучали отчетливо, как и бывает, когда слышишь их со стороны. Действительно, зачем с элитным образованием опускаться до неквалифицированного труда, зачем превращать увлечение мотоциклом в тяжелую, непрестижную профессию, менять, в конце концов, образ жизни – с благополучно устроенного на уличный? Это как добровольная ссылка на пару классов ниже – от верхней палубы до кочегарки. На первый взгляд, абсурд. Но что Матвей знал о верхней палубе? Он судил о ней по стоимости пиджаков и машин, по ухоженности офисных дам и, очевидно, по новеньким модным корпусам ХАЭНов. Той самой взаимовыручки Игорю прежде, похоже, и не хватало, именно к нормальным человеческим отношениям он неосознанно стремился. Ощущать людей невербально, да не грешки и злобу, а соучастие – фантастика? «Проверим», – твердо решил Игорь.

– У меня редкое узкоспециализированное образование, – спокойно парировал он доводы Матвея, – работы по нему нигде нет, в Нерв не вернусь ни за какие деньги. Получается, со своим титановым ХАЭНом и поставленной речью я никому не нужен. Мне повеситься, может? В любом случае, спасибо за потраченное время.

– Погоди. – Матвей остановил Кремова, собравшегося уходить. – Я ничего не могу сейчас обещать, но номерок оставь. В течение пары дней тебе может поступить заказ – если это случится, значит, ты принят на работу. А может, ты и передумаешь уже сам, правда?

Игорь улыбнулся. «Пуля» или нет – не важно. Для себя он определил, зачем ему нужна простая работа и почему стоит попробовать «кочегарку».

Глава 15

Человек, выбравший цель, узревший смысл своего существования, обречен быть несчастным. Его терзает вечная дилемма: как помирить реальную жизнь со своим внутренним миром? Как в броске к заветному не забыть о насущном, как выдержать свою беспомощность в противостоянии с бесконечной массой трудностей и не отчаяться от ничтожности достигнутого? Это как болезнь – осознавать ежедневно, что время идет неумолимо, унося по крупице отпущенный тебе срок, но ничего не меняется. Вокруг по-прежнему ложь и низость, по-прежнему двуногие истребляют в себе людей. Во имя чего? Может быть, здесь кроется то самое зерно, отличающее несчастного от остальных? Некий субъект начинает с ужасом понимать, что не может смириться с реальностью. Как вынести материального бога, культ мяса и самоуничтожения, жизнь начеку в ожидании подлости от ближнего? Субъект едет в автобусе, покупает батон хлеба в магазине, корпит в офисе или на заводе – и постоянно думает об этом. Оно преследует его в хорошие и плохие дни, даже в самые счастливые моменты и в минуты краха.

Нет, несчастный не начинает с демонической силой менять мир, убивать «контру» или проповедовать на площади. Он, скорее всего, даже не скажет никому о случившемся: пылкая горячность быстро сходит на нет, здесь же запускается системная внутренняя работа Человека, рассчитанная на всю жизнь. Он выбирает способы деятельности, единомышленников, пересматривает себя с ног до головы, ведомый своей Идеей, и начинает с бескомпромиссным упорством бороться!

Дебаты о морали остаются лжецам, тем самым проповедникам с площади. Эти горазды вести прекрасные дискуссии с умными ссылками на историю и святое писание, они могут театрально заламывать руки и вопрошать на высокой ноте «Доколе?!», но, как только закончится проповедь, недавний моралист профессионально и ловко поставит подножку лучшему другу.

Человек же совершает поступки, среди которых самый важный – первый. Невзирая на насмешки и горькое непонимание близких. К сожалению для него, такой Человек – не просто белковая форма жизни с примитивной желудочно-жевательной нуждой, ему важней душа. Он, по-видимому, обречен быть и несчастным, и счастливым одновременно.

Летней душной ночью Матвею не спалось. В тесной квартирке, наполненной жужжанием комаров, стоячий воздух липким киселем обволакивал тело. Пропитанная потом простыня от частого ворочанья свалялась в тряпку и больно давила складками под ребра. Пришлось встать. Стакан холодной воды ненадолго освежил и отвлек от зуда расчесанных комариных укусов. Этих тварей расплодилось неимоверно много, а «Монсанье» заломила неадекватные цены на птиц. Власти заупрямились с оплатой, вот и случилась беда.

Измученный организм требовал отдыха. Матвей облил себя репеллентами, вышел на балкон второго этажа и, облокотившись на перила, мгновенно задремал. Пахло травой и теплой корой деревьев, монотонно взвизгивал синтетический сыч. Видимо, спохватившись, власти пошли на попятную, оплатили фаунпакет – и компания «Монсанье» зарыбила фонтаны новыми карпами и выпустила свежую партию птиц. Теперь казалось, что серые коробки социального жилья вновь окружены естественной природой. Жаль, с комарами проблема моментально не решится.

Окраина Защекинска мирно спала.

Дрему прервали приглушенные расстоянием голоса. Где-то неподалеку явно общались на повышенных тонах. Один из говорящих возмущенно возражал, другие угрожающе басили в ответ. Матвей прислушался, и сон быстро слетел. У дома, за углом, два копа разводили позднего прохожего на деньги.

– Ты пьяный, – безапелляционно провозгласил один из стражей порядка, – ХАЭН свой протяни. Куда направляемся, а?

– Водитель я, грузовик вожу, с рейса только, мне б домой, – оправдывался мужчина, – ХАЭН разрядился вот, что поделать? Это ж не преступление…

– Дай сюда руку, говорю. Домой пойдешь, если я разрешу. Сейчас в дежурке разберемся. Ты не бубни, а отвечай мне, пил? – На этих словах голос вопрошающего подобрел и смягчился, мол, признайся, с кем не бывает.

Мужичок повелся на провокацию:

– Да выпил немного пива после рейса…

– Ну тогда, уважаемый, пройдемте. – С ержант мгновенно сменил милость на строгость, поймав дурака на слове.

– Куда пройдемте, мужики, я ж кружку только…

– Не мужики, а должностные лица органов внутренних дел для тебя, говно! И тыкать не надо, – зачем-то грозно добавил второй коп.

– Вы мне в сыновья годитесь, что ж вы делаете?! – Осознав, как его провели, мужчина в отчаянии попытался взять на жалость. Все это выглядело безнадежно, собаки уже затравили дичь.

– Закрой рот, ща на освидетельствование, а потом «привет, пятнадцать суток!». – И напарники весело захохотали.

– Не имеете права! – воскликнул обреченно мужчина и отдернул свою руку с ХАЭНом, на которую сержант уже надевал наручник. Лица напарников сразу исказились гримасами злобы.

– Ах ты, сука! Не понимаешь по-хорошему?! На сотрудника при исполнении, падла?! – С этими словами, не мешкая, оба блюстителя выхватили дубинки и, повалив задержанного на тротуар, принялись выколачивать из него пыль. Мужичок, прикрыв голову руками, по-собачьи подвывал и пытался отползти.

В этот момент Матвея будто током ударило. Впоследствии на память приходили только болезненное ощущение, словно при сорокоградусной температуре, и странное течение времени, где за секунду проносились табуны мыслей, а действия получались быстрыми и четкими.

Все складывалось в удачный пасьянс: ночь, никаких свидетелей, люди спят, а большинство обитателей квартир вообще отсутствует дома – они либо на дачах, либо в развлекательных центрах; у двери в прихожей стоит новенькая бита – заготовленный подарок племяннику ко дню рожденья; в той же прихожей на полке валяются льняные строительные перчатки и шарф – утром, словно специально, они попались на глаза. Надев перчатки, схватив биту, Матвей в кедах на босу ногу и шортах выскочил на лестничную площадку и уже там обмотал шарфом голову, оставив открытыми только глаза. Когда он тихо вышел из подъезда, копы доделывали дело – все реже ударяли дубинки по телу человека. Наконец, запыхавшись, один отошел от места расправы и, устало вытерев рукой пот со лба, вытащил сигареты.

– Хватит, Витек, ему еще до отделения топать. Слышишь? Иначе нам придется тащить, а я уморился. – Прикурив, «труженик» сделал сладкую затяжку и выпустил струю дыма. – Фу, как в бане… Когда эта проклятая жара спадет?

Его товарищ порылся у несчастного в карманах и не спеша приблизился к напарнику за сигаретой. Мужичок медленно встал на четвереньки, сплевывая в пыль кровавую юшку.

– Что дал обыск? – деловито уперев руку в бок, поинтересовался сержант. Весь его вид выражал удовлетворение.

– Четыре сотки всего, – тот, кого назвали Витьком, протянул мятые банкноты.

– Нищает народ, скоро и полтиннику будешь рад, – посетовал коп, засовывая добычу в карман, – но ничего, мы на этом еще показатель сделаем, «по хулиганке» пустим и…

Он не договорил, бита оборвала фразу, плотно приложившись к сержантскому черепу. Второй страж не успел ничего толком сообразить, как увесистый удар сразил и его. Двумя тюфяками вымогатели осели на тротуар. Зло, с остервенением бил их Матвей. Затем он вытащил у сержанта деньги и протянул владельцу. Тот дрожащими руками взял свои бумажки, развернулся и хромая, придерживаясь руками за живот, поковылял в темноту.

По возвращении в квартиру Матвей заперся на ключ, прошел в ванную, зачем-то плотно притворив дверь, и посмотрел в зеркало. В отражении он увидел худого вспотевшего мужчину в окровавленных льняных перчатках, нелепых шортах и с головой, обмотанной клетчатым шерстяным шарфом. Губы растянулись в невольной улыбке:

– Ниндзя, блин…

Утро следующего дня началось для Матвея с ощущения тепла, разлившегося в груди – он проснулся счастливым. Бодро вскочив с кровати, Туров приготовил себе завтрак из двух вареных яиц и ломтика хлеба с маслом, насытился и, довольно поморщив нос, запил еду растворимым кофе с привкусом паленого ячменя. В поисках чистых носков пролетело минут десять, остальные сборы заняли примерно столько же времени.

Матвей вышел на улицу и увидел скопление народа у крайнего подъезда, там стояли четыре копа, дворник, несколько соседей и еще с десяток зевак. Поодаль, ближе к торцу девятиэтажки, на месте вчерашней расправы небольшой пятачок буквально кишел людьми в форме. Квадрат земли они отгородили цветной лентой на колышках и сновали по нему со всякими хитроумными устройствами, видимо, в поисках улик.

Заметив Турова, к нему направился участковый – на редкость гнусный парень по имени Василий. Он недавно принял участок, но уже успел опротиветь аборигенам подленькой манерой общения.

– Эй, уважаемый, – фамильярно обратился он к Матвею, – постой-ка, дело есть. Здесь живешь?

– Ну, здесь. Какое дело?

Участковый нагло разглядывал парня, выражая полное презрение. Такой ради показателя легко повесит обвинение во всех смертных грехах, не мучаясь угрызениями совести. Туров вдруг понял, что люди делятся на две категории: те, с которыми он хотел бы жить в одном мире и те, кого он однозначно готов «отсеять».

– Как фамилия, имя? Где был вчера ночью?

Вася однозначно тяготел к категории «отсеиваемых», подкатегории «отсеиваемых путем линчевания». Наличие подобных людей в реальности вызывало у Матвея приступ фрустрации и никак не согласовывалось с внутренним мироощущением.

– А по какому поводу вопросы? – ответил он холодно участковому.

Бесцветные глаза Василия сузились, он повернулся к коллегам и громко сказал:

– Идите сюда, у меня появился кандидат!

Повторного приглашения не потребовалось, и вот уже группка сотрудников в сером окружила Матвея. В приливе злого бессилия пришло понимание угрозы. Само задержание случилось нелепо и быстро, Турова затолкали в патрульную машину и заперли. Там, на виду у всего двора он просидел не меньше часа, в то время как блюстители неспешно прохаживались неподалеку, зловеще поглядывая в его сторону и о чем-то переговариваясь.

Так началась история Ночного Ястреба.

Глава 16

Городская свалка занимала едва ли не большую площадь, чем сам Мегаполис, подступая к его юго-восточным окраинам токсичной пустыней. Удивительно, как сверкающая всеми цветами радуги продукция из гипермаркетов превращалась здесь в однородную серую массу.

Если бы какой-нибудь отчаянный бродяга решился пересечь свалку, то где-то на середине пути ему пришлось бы откинуть копыта от изнеможения, настолько гигантской она была. Край свалки неширокой полоской песчаных дюн отделялся от берега Великого внутреннего озера. Здесь располагалась утилизационная пристань. Ежедневно от нее отчаливала ржавая самоходная баржа и неторопливо устремлялась к видневшемуся вдалеке острову Харта, где команда зеков сгружала на берег ящики с покойниками. Покойников на пристань регулярно привозили тентованные грузовики особого подразделения коммунальной службы Мегаполиса. Гробы сортировались и складировались в аккуратные пирамиды: взрослые в одну, детские в другую, фрагменты тел в третью. На острове Харта ящики штабелями устраивали в выкопанных загодя траншеях и котлованах, а затем засыпали землей. Никаких табличек и надгробий, даже если родственникам обещали сделать это, да и не совмещались таблички с природой массовых захоронений – постепенно дерево сгнивало, гробы сплющивались и грунт проседал, что давало возможность кладбищенскому персоналу воспользоваться захоронением повторно, а еще через время – и по третьему разу. Больше не выходило, достигался предел утрамбовки.

Ежемесячно тысячи ящиков отправлялись транзитом через утилизационную пристань – так город решал проблему с нищими, одинокими стариками, выкидышами, брошенными на произвол судьбы в хосписах, домах призрения, болевшими чумой и завещавшими свои останки науке. Сюда же поступал биоматериал от абортов, хирургических ампутаций, потроха доноров, неидентифицируемые куски, собранные после взрывов, стихийных бедствий, пожаров. Система методично загребала на островное кладбище и вполне респектабельных при жизни людей, не прощая родственникам проволочек с освобождением моргов, а то и просто вследствие административных ошибок.

Когда-то к острову Харта с пристани, вовсе не предназначенной ни для какой утилизации, ходили яхты Мегаполисного клуба джентльменов, веселые женщины и мужчины устраивали пикники, отдыхали на свежем воздухе, любовались закатами. Здесь, на далеком отшибе появились красивые виллы, и именно здесь высшее общество планировало осесть навсегда, создав защищенный от внешнего вмешательства мирок.

Все изменили беженцы; севернее, отрезав пристань от Линии свободы, разрослись защекинские трущобы, сформировалась стихийная свалка. О сортировке, сжигании и переработке отходов никто не задумывался, и те зловонными горами покатились на юг, километр за километром. Задолго до того как свалка подобралась к пристани, яхт-клуб переместился на Юго-Запад, причалы покрылись трещинами с травой, пакгаузы проржавели и обрушились, брошенные виллы утонули в одичавшей растительности.

По правде, на Хартайленде хоронили нищих всегда, но под это отводилась пустынная восточная оконечность, что никак не мешало яхтсменам отдыхать. Однако впоследствии остров полностью превратился в кладбище покойников-неудачников.

Прогресс, впрочем, не стоял на месте. Теперь среди отходных нагромождений у южной черты Защекинска уныло чадил вонючей копотью из высоких кирпичных труб мусоросжигательный завод. С ним перспектива переполнения свалки отдалялась.

Бомжей в окрестностях не водилось – разжиться нечем, и охрана, тренируя меткость, постреливала почем зря.

Харитоныч, напротив, облюбовал здешние гиблые места.

Он был из немногих бродяг, кто помнил цивильную жизнь, запах чистого дома и благополучную семью. Когда-то его звали Виктор Харитонович, он уверенно смо трел в будущее. К шестидесяти пяти годам Харитоныч подошел седым и, как казалось, мудрым. Пусть морщинки разбегались под добрыми глазами все заметней, белела вслед за волосами борода и кожа рук стала намного суше и жестче, чем в молодости, но по-прежнему его волновали давние мечты: развести голубей из каталогов «Монсанье» и свозить жену, уже старушку, на Западное озеро, в место, где когда-то они провели самое чудесное время. Ничем не выделяясь из массы обычных тружеников, этот, как положено, уважал закон и очень любил семью, не ведая о страшной жизни бездомных в их параллельной реальности.

Удар постиг мужчину вскоре после выхода на пенсию: в короткий промежуток времени умерла от онкологии жена, следом за ней ушли сын и невестка. Они погибли в автокатастрофе. Единственным утешением остался внук Женька, инвалид с детства. Мальчик волочил недоразвитую ногу и не умел разговаривать, но обладая живым характером, не слишком страдал по поводу недуга, стараясь наравне со здоровыми детьми познавать мир. Сначала Виктор Харитонович пытался бороться, но горе, по, всей видимости, прочно пристало к нему. Банк отобрал квартиру, купленную в кредит, и автомобиль, внука лишили статуса инвалида, требуя за возвращение такового мзду, а социальная помощь им не полагалась, так как ребенок и старик не соответствовали ни одной из указанных в законе категорий нуждающихся.

Денег у Харитоныча не водилось, мизерная пенсия не в счет, родственников и покровителей – тоже, и очень быстро они с Женькой опустились на дно. Помойка встретила новых обитателей жестко. Харитоныч лишился имени и уважения, его часто били «за интеллигентную харю», отбирали собранное по свалке барахло и еду. В холода несчастных поначалу приютили старые знакомые, но вскоре тем надоело благое занятие и Харитоныча с мальчиком попросили. Они мерзли и голодали, отираясь по вокзалам и коротая время в полицейских обезьянниках. Женьку неоднократно забирали в специнтернат для малолетних, но оттуда он неизменно сбегал к деду. В конце концов, устав от бесконечных облав, они ушли в дальнюю часть свалки. Мусор здесь располагался не высшего качества – так, старье и гниль, – зато били не в пример реже, а о полицейских чистках можно было и вовсе забыть. Чтобы скрыться от обидчиков окончательно, Харитоныч и придумал прятаться неподалеку от мусорного завода. Здесь они с внуком нашли заброшенный канализационный колодец с теплой трубой. Почему-то эту «нычку» не знали заводские охранники, исправно шмонавшие округу. Наконец дед с внуком обрели относительный покой. Их дни наполнились хлопотами по сбору еды и теплых вещей.

Раз в неделю, воскресным днем, они посещали город. В общаге одного ПТУ старик водил знакомство с вахтером дядей Мишей, что позволяло двум скитальцам тайком стирать и мыться в студенческом душе. После помывки сияющий чистотой Женька усаживался на стопу свежих матрацев в кастелянской и, счастливо жуя подаренный бублик, наблюдал, как дед с товарищем разговаривают «за жизнь» и пьют крепкий черный чай. Восьмилетний Женька научился произносить что-то похожее на «деда», чем приводил Харитоныча в умиление.

Старик не озлобился, простив и прощая обиды даже законченным мерзавцам. Он трогательно любил внука и, мечтая о достойной участи для него, искал тому место подмастерья или чернорабочего.

Бывало, долгими зимними ночами, когда над люком их убежища бушевала вьюга, старик вспоминал жену, невестку и сына. Затем он прижимал к себе мирно посапывающего Женьку, пока не приходил короткий старческий сон.

Глава 17

Из утилизированных записей Максима Кремова. Южные рудники, Мегаполис.

«День 2.

Считается, что у ребиса нет запаха и вкуса, что он не излучает и не источает химикатов. Не верь, у него есть запах и вкус. Я знаю, о чем говорю. Иногда мне кажется, будто самого меня давно подменила ребисова субстанция. Каждый день приходится купать в ребисе руки, он измазывает лицо, проникает в складки кожи, в рот. У него точно есть запах – навязчиво-кисловатый, недоступный обычному человеку. Ребис – основа основ, из него синтезируется все: металлы, древесина, топливо, ткани, еда. Так почему бы ребису не подменить и клетки человека? Постепенно, день за днем, месяц за месяцем проникая сквозь кожу и слизистые, ребис встраивается в меня – и вот не остается, наконец, и единственной „аутентичной“ частички-клеточки твоего отца. Ребисовый папа. Тут уж почувствуешь запах и вкус.

Может, ребис живой? В Солнечном мы не задумывались об этом, некогда было. Город требовал станки и бетон, одежду и топливо, и мы давали, но ни разу я не слышал, чтоб кто-то сподобился провернуть обратное превращение из станков или топлива в ребис. Пусть в самый грязный, но ребис! Представляешь, если синтез из ребиса – это убийство Земли? Откачиваем мы, значит, планетную кровь, умертвляем ее, разлагаем на примитивные компоненты – и нате: согреты, одеты и почти счастливы. А Земля? Сколько в ней еще крови?

По моим расчетам, Лешка Огурцов, который начал кашлять задолго до меня, должен был умереть полторы недели тому назад, а он еще держится, родимый. Эх, Леша, несгибаемый человечище, железный, и тебя отравил ребис. Вечером Лешка бредил, говорил, что нет дружелюбней существа, чем ребис десятого уровня, что он все лучше узнает человека и что скоро никто не будет болеть на руднике, а сам Лешка выдюжит.

Больно наблюдать агонию друга. Могильщики сколотили ему гроб – форменную коробку. Теперь понимаю смысл выражения „сыграть в ящик“: здешние гробы похожи именно на ящики. Меня, кстати, тоже переводят в команду могильщиков. Туда всех захиревших переводят. Что ж, напоследок увижу еще хоть что-то кроме рудника».

Глава 18

Игорю все-таки позвонили из «Пули», пусть и на исходе вторых суток. Он узнал в комплинке голос кучерявого парня. С ничего не выражающей интонацией тот сообщил, что с утра нового курьера ждут в службе доставки, при себе необходимо иметь рюкзак, чтобы возить мелкие грузы, и ХАЭН с положительным балансом.

Приехав к девяти, Кремов застал Юкэ, худощавого и парня-диспетчера. Встретили нового коллегу настороженно-прохладно, наверняка Матвей поделился с ними деталями разговора. Впрочем, так лучше, пусть сразу начинают переваривать этот момент. Худощавый, удостоив мимолетным взглядом, молча пожал руку, а Юкэ, демонстративно уткнувшись в ХАЭН, бросила «привет» откровенно неприязненно.

– Меня зовут Серж, – представился парень-диспетчер, – это Жу…

Он осекся, неуверенно прервав кивок в сторону худощавого. Тот среагировал слегка недовольным взглядом, но пожал плечами: мол, «продолжай, раз начал, чего уж теперь…».

– Жучок, – закончил Серж, – а это Юкэ. У тебя есть комплинк в шлеме?

– Да, – ответил Игорь.

– Здорово, сегодня поработаешь на почте. Пока можешь заварить себе кофе, – предложил Серж, ударяя на «э» в слове «кофе».

Кофе не хотелось, но, чтобы занять себя чем-то, пришлось воспользоваться предложением и нажать клавишу на видавшем виды чайнике. Пока залепленная накипью спираль натужно грела мутную воду, Нерв обдумывал поведение Сержа, когда тот представлял худощавого. Имени «Жучок» не существует, конечно, это прозвище.

Официальное имя может использоваться кем угодно в каких угодно целях и, будучи публичным явлением, попахивает казенщиной и потом. А как иначе, если первый встречный коп выяснит его без твоего ведома, а куча людей, которых ты знать не знаешь, легко склоняют его в сплетнях? Имя словно поручень в трамвайном вагоне, – обшарпанное, смазанное ладонями сотен пассажиров, обстрелянное кашельными микробами и даже удобренное каловыми частицами грязнуль, не привыкших мыть руки после справленной нужды.

Прозвище гораздо интимнее, и оно – для своих. Игорь не свой, а подчеркнуто чужой, так что неловкой ситуации при знакомстве удивляться не стоит.

Отвратительный на вкус «кофе» давно выпит, Юкэ все так же ненатурально сосредоточенно возится с ХАЭНом, Жучок читает помятый журнал у окна. Присмотревшись, Игорь с удивлением отметил, что это научное издание, специализирующееся на тематике трехмерной печати промышленных объектов! Поскольку личностью Кремова никто интересоваться не спешил, сам он на правах новичка инициативу тоже не проявлял. Молчание тяготило всех, кроме диспетчера, который увлеченно отстреливал врагов в компьютерном шутере. Раздавшийся звонок пришелся весьма кстати.

– Игорь, на выезд, – скомандовал Серж. – Пятая линия, семнадцать.

Так началась работа вчерашнего Нерва в «Пуле».

Первый выезд запомнился в мелочах, хотя потом были сотни и сотни более интересных.

Однажды Казимиров обмолвился, что память экономна и не расходуется безоглядно на всякую чушь, а если кажется, будто мозг «крутит» нечто пустое, впору задуматься над жизненными приоритетами. Игорь тогда не придал профессорским словам значения, вникнуть в их глубинный смысл не захотел, да и не смог бы, пожалуй, – перегруженный невербалкой, он кипел без того.

Многое прояснилось, когда память самого Нерва повадилась подбрасывать картинки, приводящие в недоумение. Они никак не вязались с окружающей действительностью, бессистемно возникали и уходили, но заставляли «досмотреть» себя до конца. Работаешь над документом – и вдруг перескакиваешь на мысль о мальчишке из параллельного класса, виденном несколько раз в жизни еще в начальной школе, или о мороженом, вкусном, но не уникальном, изведанном в парке на свидании с… А об этом память нелогично умалчивает: просто мороженое, просто парк – висят словно в вакууме.

Ближе к увольнению такие сантименты прорывались наружу чаще. Игорь списывал все на усталость: мол, подсознание сооружает громоотвод, снимающий напряжение. Но, во-первых, не все случайные воспоминания оказались положительно-разгрузочными, а во-вторых, записные положительные, теоретически способные ободрить: поступление в штат Нерва, свадьба с Ланой – напротив, ни разу не предлагались «сами собой».

Тогда-то профессорская фраза стала актуальной. Она и сама, по иронии судьбы, всплыла неожиданно и тоже не к месту – в момент очередной ссоры с женой.

Игорь понял, что он, настоящий, «глупыми картинками» изнутри намекает своей холодной и от природы бессовестной логике о вещах, которые та незаслуженно игнорирует.

Память бережно сохранит что-то действительно важное, даже когда в чулан и класть нечего, настолько обрывочным и воздушным оно является, – так, пара скрепок, привкус воды и намек на усталость. Но как же ярко, неожиданно и не к месту вспыхивают эти тонкие до прозрачности вещи, легко оттесняя тяжеловесов, утвержденных разумом в качестве архиважных!

Логика мечется в поисках объяснений разгильдяйству памяти. Должно существовать разумное объяснение! Такое, которое зиждется на анализе ассоциативных связей, причинно-следственных цепочек: ну почему, положим, дуновение ветерка в приоткрытую форточку вдруг убивает желание работать над важной обвинительной речью? Та обещает стать бенефисом молодого профессионала, после которого уважение коллег возрастет на порядок! Почему никак не откладывается в голове имя солидного судьи? Ведь знакомство с таким человеком полезно, как ни крути, в будущем отношения с ним и подобными составят фундамент карьерного роста! Почему, подбрасывая невпопад глупые воспоминания, подсознание разжижает концентрацию, мешает ковать перспективу?

«Мозг „крутит“ нечто пустое? Впору задуматься над жизненными приоритетами». Страшно! Неужели это намек на забег не по своей дорожке? Зачем нужна перспектива отношений с крупным чиновником, если она настолько неинтересна, что его имя невозможно удержать в памяти? Пожалуй…

Усилие воли – и шальная выходка распоясавшегося хулигана пресечена, форточка поспешно закрыта, обвинительная речь дописана, имя уважаемого судьи выучено по визитке в ХАЭНе в какой-то там раз. Ставим короткий диагноз: случился просто единичный приступ слабости, без труда ничего не добьешься, так что возьми себя в руки и марш за заслуженным бенефисом!

На самом деле победа логики почти неизбежна, ведь у «другой беговой дорожки» дежурит страх неизвестности, а еще и самоедский шепот: «Трус, слабак, соберись! Иначе…» Не нужно продолжать! Сдаюсь! И так всякий раз, пока не дорастешь до решимости поговорить с собой откровенно, без жалости. Выясняется, что годы, потраченные на карьеру, свалены в чулане памяти какой-то серой безынтересной кучей шмотья, не вызывающей эмоций.

Так что, удивляясь странным воспоминаниям, нужно понимать: чушь происходит в реальности, такой же циничной и примитивной, как наша логика, память же порой – для острастки – демонстрирует по-настоящему ценные экспонаты, пусть даже это пара скрепок, привкус воды и намек на усталость.

В этом свете «Пуля» обещала вырасти в эпоху. Игорь помнил все, что сопровождало первый заказ: погоду, маршрут, отправителя и даже конверт – слегка мятый, из серой тонкой бумаги, – который пришлось доставить. Девушка администратор из конторы заказчика, невзрачная и усталая, протянула наличные деньги, недовольно ворча: «Пора давно переходить на безнал!» – и тут же потеряла интерес к Игорю. Он долго выполнял тот заказ – незнакомые улицы северо-восточного Защекинска, ужасные дороги, редкие прохожие, шарахающиеся от вопроса «как проехать?», затрудняли дело.

На удивление, происходящее понравилось. Необъяснимо и крепко.

Глава 19

Здание Имперского бюро величественно возвышалось над историческим центром Мегаполиса. Сотни этажей железобетона, прикрытого голубоватым стеклом. Ничто не могло тягаться в великолепии и размерах с главным небоскребом государства. Внутреннее убранство Имперской бюрократии для основной массы людей оставалось загадкой. Впрочем, над ее разрешением вряд ли кто-то бился в святом упорстве. Зачем, когда житейских проблем полон рот? В путеводителях и так писали о том, что на разных уровнях расположены библиотечные и государственные архивы, канцелярии Верховного суда и Главного управления прокуратуры, музейные запасники и прочая дребедень. Кому это интересно?

Экселенец шествовал по западной галерее национальной библиотеки, направляясь в безлюдные хранилища художественной литературы. За окнами хозяйничала осень. На стометровой высоте, естественно, не носились сорванные с деревьев листья, паутина и прочие атрибуты увяданья природы, но кристально чистый воздух, расширявший поле зрения в разы, и нежаркий свет присевшего к горизонту солнца выдавали в своей прелести позднее бабье лето. Как же любил Экселенец помещение архива с высоченными, в десять метров, потолками, панорамным видом из гигантского окна, окрылявшим душу, старинными читальными столами и книжными полками, занимавшими все пространство вдоль стен. Но самое ценное в библиотеке – тишина и покой.

Косые лучи разливались неосязаемой мягко-оранжевой волной по убранству западной галереи, озаряя корешки бесчисленных книг. Ступая по мягкому ковру, человек направился к ближайшим стеллажам. Остановившись у одного из них, Экселенец вынул первый попавшийся том. Им оказалось сочинение японских авторов о своей родине, предназначенное для иностранцев: «Япония. Как ее понять». Преодолев пятнадцать метров до ближайшего стола, Экселенец присел и принялся за чтение. К тому времени, когда из-за скудеющего освещения стало трудно различать буквы, он уже узнал многое из жизни японцев, их истории. Он перенесся в Нару, древнюю столицу Ямато, вероятно существовавшую где-то на прото-Земле, увидел прекрасные улицы, прогуливающихся вельмож и простолюдинов, но последних либо в роли рикш, либо носильщиков и слуг. Даже запахи и вкус хайку ощутил Верховный, погрузившись в написанное.

Легкий хлопок вернул к реальности: это напротив, уронив голову на стол, заснул телохранитель. Съехавшие очки, выпавший из уха динамик, неудобно вывернутая рука, слюна, вытекавшая из полуоткрытого рта через размазанные по столешнице губы указывали на внезапность «отключки».

Оцепеневший Экселенец явственно ощутил чужое властное присутствие. По спине прокатилась волна животного ужаса, Верховный зажмурился и сжал кулаки. «Ничего, это должно пройти, так всегда бывает…» – повторял он мысленно, стараясь унять эмоции. Дыхание сбилось. К этому не удавалось привыкнуть.

Всякий раз, когда приходили ОНИ, властителя Мегаполиса скручивало в узел, неконтролируемый страх подчинял сознание и все усиливался, добираясь до грани, у которой маячило сумасшествие. После первого шока напряжение чуть отпускало, человек заставлял себя обернуться, чтобы встретиться с черными колючими глазами визитеров и получить прощение. В этот момент кошмар окончательно отступал, вырождаясь в остаточную дрожь пальцев и губ.

Сомневаться в ИХ превосходстве не приходило в голову, но природа и цель посещений вопрошающих никогда не раскрывались Экселенцу. Он – наместник, лишенный прав интересоваться о суверенах; ОНИ – безусловный императив, как вечно истинное, безупречное и очевидное, очевидное даже больше, чем факт существования мира. Правило не допускало малейших отступлений, а роли сторон соблюдались неукоснительно.

Лучше всего ИХ образ соответствовал понятию табу. Самозапрет под угрозой неизвестного чудовищного наказания. Нельзя касаться в мыслях мотивов, нельзя давать оценку или сомневаться в целесообразности ИХ требований. Можно и нужно соблюдать четкий церемониал встреч, который железно обеспечивался необъяснимым воздействием визитеров на сознание.

Так всегда: сначала страх, раскаяние, а дальше – жуткая мистерия немого допроса.

Экселенец начинал говорить – быстро, бессвязно, перескакивая с мысли на мысль, силясь упорядочить слова в логические цепочки. Затем в наступавшем откровении воля окончательно теряла связь с речью – ОНИ проникали к глубинам сознания, где «я» Экселенца трепетало, как ошарашенная собачонка на поводке, а визитеры бесцеремонно хозяйничали, превращая человека в подобие флешки.

За этим наступало время команд. Формулировать конкретные требования ОНИ не удосуживались, заряжая Верховного неким общим импульсом. Становилось понятным, в каком направлении двигаться, чего они хотят и чем недовольны. Расставленные акценты исключали ошибки Экселенца в управлении Мегаполисом. ОНИ как бы «думали» за него, осмысливали упущенное и иногда тыкали подопечного как котенка носом в миску, обращая внимание на важные моменты.

Сегодня встреча протекала не совсем обычно. ОНИ не влезали в голову, а сразу перешли к задачам. Экселенец воспринял образ отвратительного человека, которого захотелось уничтожить любым доступным способом. Сейчас человек занимается повседневными мелкими делами, но внутри него колосится тонкими ресницами зреющее нутро, противоестественное, смертельно опасное. Нет лица – прячет, и в этом вся проблема, нужно открыть лицо. ОНИ хотят заполучить отвратительного человека побыстрее. Найти, найти, найти его!

Ворвавшись в библиотеку меньше чем через минуту после того, как остановились сердца телохранителей, Галаган застал Экселенца сидящим у окна с бокалом воды и отрешенно листающим книжку. Тот даже не обратил внимания на вбежавшего помощника, а мертвые будто спали, растянувшись по полу в нелепых позах. Костюм Экселенца был изрядно помят, волосы взлохмачены, весь его вид выражал крайнюю усталость.

– Присядь, Конрад, – с трудом произнес Верховный, по-прежнему не глядя на Галагана, – тела уберешь потом. Сейчас мне нужен покой.

Они долго молчали. Очень долго, как показалось Галагану. За это время он сто раз прошелся взглядом по распластанным парням с посеревшими лицами из особого подразделения охраны. Ближайшего звали Жоржем. Тридцать пять, выходец из западного Защекинска, преданный и сильный бульдог, никогда не переспрашивал и не терзался угрызениями совести, выполняя мокрую работу, имел жену, четырех сыновей, чемпион по стрельбе из пистолета, две медали, несколько секретных миссий, а теперь вот – гроб за счет государства, письмо родным и полный пансион вдове и сиротам. Второй – новичок охранки, Джонни Росицки, кажется. Этот помоложе, получил повышение совсем недавно, отличившись в полицейских зачистках китайских кварталов. Он парадоксальным образом сочетал в себе жестокость, даже садизм с чувством долга. Идейный парень. Был. Но с ним дело ограничится только казенным гробом, патетическое письмо писать некому, родных нет.

Придется вновь отбирать телохранителей взамен этих. Ну почему они погибают? Вскрытие ничего не выявляет в подобных случаях, организмы целы, никаких патологий и повреждений. Как выразился старый эксперт, «покойник умер от недостатка жизненных сил, словно пружину остановили до того, как кончился отведенный Богом завод».

Из раздумий Галагана вывел голос Экселенца.

– Конрад, знаешь, в чем слабость человека?

– Нет, – растерянно ответил советник.

– Слабость человека в короткой памяти. Каждый из нас строит логические цепочки, отталкиваясь от незыблемых понятий. Беда в том, что мораль не выгодна. Бытовые эмоции, инстинкты… Эти разбивают жизнь на мелкие частности, где каждая ничтожная секунда правит бал, возвышаясь над памятью и плюя на будущее. Паршивой секунде наплевать на общий результат, понимаешь? Тебе хочется есть – и ты, руководствуясь сиюминутной потребностью, отбираешь хлеб у слабого, позабыв о сострадании. Этот поступок противоречит заложенным когда-то незыблемым принципам и навсегда меняет сознание, ведь слишком длинно и долго вспоминать с голодухи о библейских заповедях: нужно доставать их с пыльной полки, затем убивать в себе животное. Секунда не терпит такого промедления – и вот, не заморачиваясь обращением к Основам, мы сводим поведение к формуле «увидел-взял», выбрасывая из нее самый важный компонент «осмыслил», ведь он мешает брать. С каждым разом ты отдаляешься все больше от Человечности, вас разделяет опыт жестокости и эгоизма, через который память не достанет, потому что она коротка! А секунды… Они капают, превращая измену себе из исключения в обыденность, где человек как пластилин – бесхребетная субстанция, ею легко управлять. Мы этим и занимаемся, не правда ли, Конрад? Предлагаем каждому ту цель, которая выгодна нам, – и пусть она безнравственна, но как поймет это обыватель, изолированный от нравственности? Мы отделили людей от человеческой сущности, а теперь манипулируем массами, считая себя гениальными, а их – безликим тупым ресурсом, пригодным только для обслуживания наших целей. Но мы сами – первые ублюдки с самой короткой памятью, забывшие о совести. Парадокс? Нет! Культивируя злобу и непонимание, мы остались в одиночестве, где не с кем даже поговорить. Каково? И в чем же наша цель? В чем гениальность? В чем будущее, в конце концов?! Быть пастухом безумного стада и доить его, а еще есть их мясо, стравливать их? Мелко, Конрад, бесконечно мелко.

Воцарилась тишина, которую Галаган не сразу решился прервать вопросом, но, собравшись с духом, произнес:

– Почему?

– Завтра… да уже через час – эта мысль меня совершенно не тронет, потому что конкретно мы застрахованы от переработки на мясо, нас пощадят. Измена людям в обмен на свою жизнь и безопасность. Мне не докопаться до надежно упрятанной в черноте подсознания Человечности, мне будет плевать на всех там, внизу.

– Кто пощадит? – спросил советник, испытывая нарастающую дрожь. К горлу подкатил комок от чудовищной догадки.

– ОНИ, Конрад. Те, для которых вид – высшая ценность, а секунда – рабыня будущей цели и общих интересов. Я чувствую эту монолитность при каждом ИХ визите и понимаю нашу ничтожность.

Экселенец вдруг умолк, его взгляд сделался жестким, губы недовольно искривились. Он начал приходить в себя.

– Вам, мистер Галаган, поручается задача наивысшей важности – разыскать и уничтожить наиболее опасного представителя сопротивления. Назовем его Янусом…

Глава 20

Галаган смотрел сквозь экран монитора. В левой руке покоился пузатый бокал с остатками коньяка и ледяных кубиков. Стекло, матовое от папиллярного жира и следов губ, свидетельствовало о долгом вечере. В правой руке советник держал тлеющую сигару. Изредка он стряхивал пепел в мраморный собачий череп на столе.

Прежде Галагану редко приходилось мыслить настолько образно, как сейчас. Воспринимая те или иные события, прожженный практик привык орудовать материальными категориями: сколько убито, ранено, сколько процентов брака допущено подчиненными и так далее. Статистика – великая наука и самый надежный инструмент. Ее выкладки полезны в оценке распространенных и предсказуемых процессов. Допустим, известно, что 50 процентов воров проникают в дом через форточку, 30 процентов вскрывают замок на входной двери, еще 20 крадут ключи у хозяев, при этом 10 процентов из последних – применяя насилие. Чтобы обезопасить дом, достаточно смонтировать решетки на окна, заменить замок на биометрический и прикрепить к владельцу телохранителя. Телохранитель – на всякий случай. Следуя логике, вы гарантированно предотвратите 100 процентов преступлений, но 1 процент не впишется в статистику. Обязательно отыщется либо счастливчик, которому поможет случай, либо оригинал, придумавший что-то новое. Не беда, одним процентом можно пренебречь.

Конрад Галаган так и поступал. В конце концов, потери неизбежны, а по закону Кертиса усилия по ликвидации злополучного последнего процента сожрут энергии больше, чем было затрачено на предыдущие 99. Кертис даже утверждал – и, по мнению Галагана, небезосновательно, – что справиться с последним процентом вовсе невозможно, а соответствующие попытки повлекут дестабилизацию системы: в стремлении к патологическому перфекционизму она выхолостит себя. Не стоит игра свеч.

Сейчас впервые в своей практике советник попал в вилку обстоятельств, где пренебрежение даже тысячной долей процента грозило тотальным поражением. Некая маленькая, попадающая в статистическую погрешность, проблема заставила сконцентрировать на себе все внимание государственной машины. Проблема стала архиважной. С нее Верховный начинал беседы, ею бредил, о ней ежедневно и ежечасно справлялся, заметно нервничая и огорчаясь докладам, где некий Янус не пойман или не ликвидирован.

Конрад не понимал, почему один из миллионов крамольников и маргиналов, презренное ничтожество, вдруг вырос в такого титана. Возникало несколько вопросов. Откуда Верховный получил информацию о Янусе? Скорее всего – от НИХ. Но чем Янус так опасен, если завладел вниманием самого Экселенца, привыкшего оперировать терминами «население», «живые ресурсы», «масса»? Зачем ОНИ сузили внимание своего могущественного вассала до одного человека? Со временем Галаган стал заражаться навязчивой тревогой – следствием неопределенности и невозможности отыскать ответы на вопросы. Конрад очень не любил чего-либо не понимать, не контролировать, не просчитывать наперед. Он ненавидел состояние зыбкости, где действительность течет вопреки его воле и не поддается исправлению.

Разветвленная система тайной полиции не умела работать настолько избирательно и в то же время абстрактно. Будь у сыщиков настоящее имя, тогда другое дело. А сейчас? Кроме упоминания в кругах люмпенов о некоем подпольном сообществе Солнечного – ничего, и реально приблизиться к цели не удавалось. Иногда искусительными вспышками посещали сомнения по поводу самого факта существования Януса. В конце концов, может, ОНИ и Экселенец ошибаются?

Но внутренний червь всякий раз с обескураживающей быстротой пожирал ростки умиротворения: очевидно, враг, коварный и нестандартный, существует, его следы с неизбежностью проступают, пусть Конрад хоть тысячу раз попытается уверить себя в обратном.

Галаган столкнулся с назойливым образом просыпающегося сквозь пальцы мелкого песка. Очевидно, Янус – смертельно опасный вирус, урод, скрытый под оболочкой-обманкой. Его неуязвимость – в размерах, в физической микроскопичности, позволяющей смешаться с миллиардом идентичных внешне песчинок и сделать неприемлемо долгими поиски себя. Советник обладал властью, но к чему она, когда в руках песок, просыпающийся сквозь пальцы? Пренебречь Янусом тоже нельзя, он же вирус! Такой может заразить весь организм.

Конрад брезгливо поморщился. Что ж, если стандартные методы не действуют, он испытает нестандартные.

Глава 21

Библиотека смотрела на тихий тупичок окнами в старых деревянных рамах. У входа висела табличка «МУК № 2 им. М. Горького». Слева и справа от порога ютились маленькие клумбы с типичными цветами – астрами, дубками и «петушиными гребешками». У одной из клумб стояла скамейка в одну доску. После дождя ее поверхность пачкала брюки, поэтому Матвей сперва постелил полиэтиленовый пакет «Спасибо за покупку», затем присел и закурил сигарету. Она не успела истлеть даже на треть, когда в двери послышался щелчок открываемого изнутри замка и на ступеньки вышла девушка библиотекарь.

– У нас же написано – «Курить запрещено!», – обратилась она с укором, кивнув на убогий плакатик с перечеркнутой сигаретой, прикрепленный скотчем к оконному стеклу.

– Простите, Лиля Аркадьевна, привычка проклятая!

С этими словами, не мешкая, Туров затушил окурок, подошел к девушке и, обняв ее за талию, нежно поцеловал.

Матвей любил ее. В ранний час, как обычно запершись на ключ, они предавались страсти среди книжных полок и картотечных шкафов. Это потом Лиля, скрывая следы «бесстыдства», будет не торопясь, с мечтательной улыбкой укладывать перед зеркалом прическу и застенчиво опускать глаза, встречаясь взглядом с Матвеем. Сейчас же она как кошка вцепилась в него, позабыв обо всем на свете.

Туров называл ее галчонком за миниатюрность, острые черты лица и темный цвет волос. Лиля и вправду чем-то напоминала маленькую смешную птичку, порхающую между стеллажей архива. В ее поведении было столько трогательной наивности и беззащитности, что он всякий раз ловил себя на мыслях о хрупкости всего прекрасного.

Лиля жила с мамой и не имела статуса лояльности. Ее папка чем-то насолил властям в молодости, за что заплатил сполна. Видимо, он слишком расстарался, потому что дочери досталась его скверная репутация по наследству. Это означало вечное прозябание на плохо оплачиваемых должностях, профилактические визиты к копам и отсутствие личных перспектив – ну кто свяжется с нелояльной? Нелояльной навсегда! Девушка же, словно больной от рождения ребенок, относилась к своей участи философски.

В отсутствие друзей собеседниками Лили стали книги. Она читала бессистемно, жадно, перемежая дешевые бульварные романчики с Достоевским. По правде, Достоевский давался тяжело, нагружая девичье естество прессом мрачного самокопания, но любовные линии в его книгах стоили мучений. Какие прекрасные героини! Какие глупые кавалеры! Всего-то и надо – люби женщину, а они – в дебри, словно заговоренные: то рубят кого-то в горячке, то крадут, то к Богу обращаются, а то и вовсе мечутся, мечутся, – а в итоге труп любимой и сумасшествие в придачу. Приступая к очередному творению Федора Михайловича, Лиля всякий раз с азартом законченного лотерейного раба надеялась на счастливый финал новой любовной истории. Уж этим-то повезет, она дворянка, он офицер – куда краше и органичней? Но вот последняя страница – и мрачные предчувствия, сменявшиеся по ходу романа редкими проблесками надежды, подтверждены окончательно: лишь бесы, бесы, бесы да вывернутая наизнанку низменная натура человека. Еще надежда – как утешительный приз и повод снова сыграть в беспроигрышную лотерею Достоевского.

Должность библиотекаря оказалась естественной для девушки. В библиотеке можно спокойно читать, изредка отвлекаясь на малочисленных посетителей. Никто не обратит внимания на дешевенькое платье с ближайшего блошиного рынка, оно прекрасно вписывается в библиотечный антураж, не нужно пыжиться и казаться лучше, чем есть на самом деле. Правда, мама приучила Лилю выглядеть хорошо и девушка по мере возможности выполняла ее наставления. Она не ощущала себя бедной или нищей, в ее реальности никогда не было иного состояния, чем нелояльность и поражение в правах, к тому же мир, созданный писателями с далекой, наверняка уже исчезнувшей планеты, интересовал ее гораздо больше грязных улиц Защекинска и собственной судьбы.

Все изменилось с появлением Матвея.

Они познакомились в участке, когда Лиля в очередной раз посещала отдел по делам неблагонадежных.

Предпенсионного возраста инспектор не обременял девушку лишними вопросами и даже как будто участливо относился к ней, прекрасно понимая природу «неблагонадежности» поднадзорной. «Эх, мне бы всех таких неблагонадежных, как ты!» – вздыхал коп. Лиля не отвечала, справедливо рассудив, что в одной фразе он выразил всю внутреннюю гниль, присущую людям его профессии, готовым пасти даже невиновных, только б иметь рабочее место. Получив отметку в ХАЭН, девушка с облегчением выпорхнула в коридор, где Туров, пристегнутый наручниками к скамье, коротал время в ожидании разбирательства, учиненного гнусным участковым Василием.

– Девушка, вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? – обратился Матвей. – Копы заблокировали ХАЭН, не могу связаться ни с кем, а у племянника день рожденья. Бросите со своего, что у меня все в порядке?

– Вообще-то я с уголовниками не общаюсь, – строго ответила Лиля.

– Я тоже, – улыбнулся Матвей, – но они меня сами сюда притащили, так что придется, видимо.

По правде, Лиле подумалось, что знакомиться в кутузке ниже достоинства даже недостойных «поражистов», но нелюбовь к копам подтолкнула к логичной мысли: те вполне могли притащить в участок такого же неудачника, как и она сама. Так чем же он хуже Лили?

– Не воображайте, что остроумны, – не убавляя строгости, произнесла она. – Ладно, какой айди и от кого весточка?

– Матвей. Может, голосовым?

Поколебавшись, Лиля согласилась.

Случайный знакомый потом не шел из головы, романы не читались, а старички – завсегдатаи библиотеки про себя отметили нехарактерную рассеянность девушки, появившуюся «ни с того ни с сего».

Матвей впоследствии подкараулил Лилю у полицейского участка. Оказалось, он целый месяц дежурил там в часы приема отдела по делам неблагонадежных в надежде, что девушка рано или поздно придет отмечаться! Она никогда не встречала подобного отношения к себе, их роман стал неизбежностью.

Глава 22

Работа мотокурьером больших денег не приносила, позволяя лишь сводить концы с концами, и вдобавок не сулила ни перспектив, ни надежд. Игорь об этом размышлял иногда, но, не желая зацикливаться, продолжал доставлять почту, доверившись времени. Оно благодарно утекало под бурчание бензиновой двойки «Супер-В», катавшего хозяина сквозь пробки, жару и холод по сотням адресатов, под общение с такими же водилами в гараже между заказами, под решение рутинных ежедневных надобностей и под дешевую еду, поглощаемую от случая к случаю и отдающую целлофановым запашком химических ингредиентов. Настоящее дно жизни, где осознается собственная ничтожность, где от беззлобного отчаянья даже не хочется поднимать голову и смотреть вдаль, ведь с вероятностью в 99 процентов на годы вперед там встретится неизменная лапша быстрого приготовления, дешевый пакетированный чай, такие же дешевые пирожки и непреходящие бытовые трудности. Да и оставшийся процент, похоже, лишь плод воображения, выращенный непотопляемой надеждой, без которой никак. «Пуля» – обитель прокаженных, которым больше некуда податься.

Дни повторялись как под копирку.

Всякий раз утром на подходе к офису Игорь слышал звук не желавшего запускаться движка, усиливавшийся по мере приближения. Это Пашка насиловал свой мотоцикл. Поначалу рыжий высасывал из аккумулятора все соки стартером, а затем, когда озлобленный стрекот реле возвещал о кончине энергии, наступал черед мускулов и ножного кика. О, это было похоже на корриду из учебников истории, а может, и на гладиаторские бои! Рыжий остервенело, до изнеможения топтал кик, сопровождая затухающее бормотание моторных кишок самыми грязными ругательствами из тех, которые доводилось слышать Кремову. С Пашки ручьями лил пот, в пылу борьбы амбре подмышек окутывало несчастного облаком, распространяясь далее по округе. Наконец, когда мотор изматывал человека окончательно, тот надрывно взвывал: «Сука-а-а-а-а-а!», резюмируя очередное поражение белковой формы жизни перед бездушно циничным железом.

Рыжий вносил потную вонь в офис, и все бросались учинять кофе: ходило поверье, будто запах жженого овса мог хоть чуток нейтрализовать смрад. Древний чайник, замацканный пальцами в сто слоев, выступал на авансцену. Темный пластик колбы, натужное пыхтение да роль универсального спасителя закрепили за ним прозвище Черный Властелин. Илья даже скотчем прилепил на крышку бумажные глаза, а сбоку – там, где когда-то стояло название фирмы-производителя, – фотографию усталого негра в БДСМ облачении. Юкэ периодически чистила спираль от накипи лимонной кислотой, и тогда рыжий виновник вонючих атак, паскудненько хихикая, отпускал шуточки вроде «помассируй властелина, детка!».

Да, у Черного Властелина определенно имелись харизма и реальная власть над «пулевцами».

Обычно рабочее утро в офисе, помимо Игоря и Пашки, встречали Юкэ, Серж, Жучок да пара-тройка новичков. Светка чаще начинала работу прямо из дома, у нее всегда имелся груз несрочных писем, но, бывало, и ей приходилось за компанию со всеми топить в кофейном омуте запах Пашкиного пота.

Курьеры успевали поболтать, обсуждая прошедшую смену. Серж рассказывал о забавных заказчиках, Пашка травил небылицы о своих похождениях, Светка ругала адресатов и отправителей за неточности. Жук не болтал, лишь иногда скупо описывал, в какие районы соваться опасно и на каких АЗС не стоит заправлять бак топливом. Юкэ обычно молчала, копаясь в ХАЭНе или просто глядя в окно.

После первой чашки, примерно к семи, к присутствующим подтягивались Илья и Матвей. Учуяв запах пота, Матвей беззлобно отчитывал Пашку за разгильдяйство и свинское отношение к технике. С этого момента, словно по уговору, начинал звонить телефон, и курьеры разлетались на заказы. Клокочущие городские недра поглощали их до позднего вечера. Пашкин драндулет вступал в игру последним: Илья что-то налаживал в моторе, и тот запускался.

Неподалеку от главного офиса «Пули», под мостом, располагалось кафе дяди Ашота. Там, хоть изредка, питались все курьеры, даже те, которым казалось, что Ашот начиняет шаурму окрестными крысами. Завсегдатай кафешки и самый преданный ее фанат Пашка парадоксальным образом сочетал негодование от «непомерных цен» и любовь к пирожкам, изжаренным в вонючем прогорклом масле с тысячелетним стажем.

Впрочем, «дерут как липку нашего брата!» в Пашкином исполнении означало скорее неудачный день, чем реальную претензию. Ашотовское кафе его устраивало, а отвратительное качество еды рыжий компенсировал специфическим чувством юмора и беззлобным дворово-детским изумлением от любых финтов судьбы: «Откусываю раз полпирожка – ну голодный был, как чертяка, – и проглатываю не жуя! Только какое-то щекотание в горле заметил. Думаю, показалось. Глядь – из второй половины, что в руке осталась, перекушенный таракан выглядывает и еще лапами шевелит! И как он прожарку-то выдержал, ума не приложу! Живучий, выходит! Только через перекусывание преставился, бедняга».

«Блеванул?» – гадливо поинтересовался Серж за всех. «Кто? – не сразу сориентировался Пашка. – Я, что ли? Не, не блеванул. Я не миллионер пирожками разблевываться! Да и таракан – штука питательная, вона вчера по телеку говорили, „Монсанье“ тараканов сотнями тысяч разводит, узкоглазые их в ресторанах заказывают как деликатес!» – «Так то кузнечиков!» – возразил Жук. «Какая разница?!» – отмахнулся Пашка.

Одна Юкэ у Ашота не питалась принципиально, из-за чего рыжий, похохатывая, обзывал ее расисткой, всякий раз нарываясь на ответное лаконичное «дебил». Наверняка дело было вовсе не в расизме, просто Юкэ не обладала должной любознательностью, чтобы поражаться примерам живучести прожаренных насекомых и прочим естественно-научным чудесам. Ее позицию внешне разделял Жучок, но в отсутствие Идеальной Особи он охотно трапезничал с Пашкой. Серж тоже, хоть и морщился брезгливо при виде антисанитарной стряпни, все же жаловал ее, нивелируя отвращение толстенным слоем майонеза и кетчупа. Особенно беспроблемно процесс поглощения «бургашотов» и «крысмаков» у Сержа протекал под залипание в компьютере и пиво. Ему завидовали все курьеры, ведь он мог наслаждаться алкоголем хоть с утра, в то время как двухколесным требовалось для этого оттарабанить смену в седле по любой погоде.

Игорь продержался недолго. Пару раз, проголодавшись по-настоящему и не сумев раздобыть «Молчановских зорь» с майонезом и сухой лапшой, он вынужденно принял новую гастрономическую реальность. Знакомство состоялось не без шероховатостей: приступы диарейной боли поначалу исправно скрючивали Нерва, заставая даже на выездах, но затем желудок пообвыкся и принялся худо-бедно извлекать калории из неведомой ранее пищи. Впрочем, кишечные расстройства хоть изредка настигали всех, провоцируя Пашкины шуточки про «визиты мистера поноса», «резь в глазах» и «закупоренный сортир». Независимо от пищевого ассортимента, съеденное запивалось «кофе».

В таких условиях Кремов не сломался, даже наоборот – раскрыл в себе неизвестные душевные резервы. Еще он начал совсем по-другому воспринимать людей, которых в прошлой жизни порой считал неудачниками, научился чувствовать их токи, недоступные тогда из-за социальных барьеров. Они перестали казаться примитивными или, как выражался Миха, «темным быдлом».

Тот же Паша Рыжий – небритый русак с рябым лицом, словоохотливый до невозможности, всегда служил объектом незлобливых подначиваний и шуток. Кем такие были для Нерва всего год-два назад? Шпаной, безликими завсегдатаями сводок по бытовой преступности, вызывающими отвращение манерами вроде сплевывания слюны через щель в зубах и характерным запахом недельного пота. Сейчас эти вещи служили второстепенным фоном портрета Рыжего, незначительной особенностью – и все. Пашка убил в Нерве малейшую предвзятость, поделившись однажды куском дешевейшей колбасы. За нехитрым актом тянулся длиннющий след обстоятельств, в мгновение осмыслен ных Игорем и превративших забавного парня дворовой наружности в открытие.

Кусок колбасы «Молчановские зори», после которой развивались неудержимый метеоризм и скотская отрыжка, служил желанным обедом в курьерском сообществе, потому что мог легко конвертироваться, особенно с хлебом и майонезом, в калории и намек на сытость. Пашка, как и все, не отличался обеспеченностью и потому ценил «Зори» на вес золота. В один из дней шпарил неприятный холодный дождь, и, забравшись в гараж к верстаку, продрогший Рыжик нетерпеливо принялся нарезать колбасу и хлеб в надежде пообедать. Тут ввалился обессиленный после смены Кремов, пропитанный водой до нитки. Ужасно хотелось есть и спать, но усталость убивала охоту плестись в магазин за лапшой. Просить поделиться язык тоже не поворачивался: вечно нищий Пашка сегодня собирался уничтожить крохотную даже для себя снедь, – так что, подавив усилием воли протесты измученного желудка, Игорь просто снял одежду, натянул ничейный свитер и рухнул на протертый до дыр диван, настроившись потерять сознание. Но Рыжий, ни секунды не колеблясь, растормошил его и протянул бутерброд. Искренность и простота этого поступка стали чем-то новым в восприятии Игоря, не привыкшего получать с материальной вещью, будь то еда, одежда, шариковая ручка, деньги, да и вообще что угодно, еще и положительный ментальный заряд «за просто так». Ничего взамен ценнейшей «Молчановской зари»!

Или вот всегда молчаливый Жучок, спрятавшийся в такой толстой скорлупе от окружающих, что Игорь не мог его как следует прощупать. Жучок катал на костлявом черном чоппере-пинчере, напоминавшем типажом хозяина. Такой аппарат не позволял доставлять пиццу, не развивал космических скоростей и припекал лодыжки раскаленными цилиндрами за будь здоров. Но Жучок ему не изменил и просто приспособился: чтобы не приторачивать к пинчеру уродливые кофры, возил письма в сумке на лямке через плечо; во избежание перегрева надевал штаны, отделанные с внутренней стороны бедра и по промежности кожзамом; охотно ходил в несрочные пригородные рейсы, где недостатки его машины проявлялись наименее выраженно. Жучок мало разговаривал, а когда делал это, казалось, будто слова даются ему с большим трудом. Он больше ценил дела. Очевидно, Жук много читал, когда выдавалась возможность. Его заставали даже с бумажной книгой или диковинным журналом из мира техники и технологий; он словно готовился к чему-то, запасаясь знаниями. На его мировоззрение наверняка повлияла какая-то авария в прошлом, оставившая на память заметную хромоту и умение не спешить.

Вдумчивый механик Илья с большими, глубокими как озера глазами на самом деле являлся технофриком. Он фанатично надраивал очередной мотоцикл сразу после покупки и немедля принимался за его «улучшения». Когда улучшению машина уже не поддавалась, Илья без сожаления сбывал ее какому-нибудь обеспеченному бездельнику и приобретал новую, не «улучшенную», чтобы начать процесс сызнова. В таком круговороте техники Илья усматривал свою миссию в этом мире. «Я довожу аппарат до безупречного состояния, а безупречное состояние – залог безаварийной езды! Чем больше я насыщаю братскую среду хорошей техникой, тем больше наездников останутся в живых. Просекаешь?» – бесхитростно объяснял он. Игорь верил.

Светка, по слухам, любила мужчин больше всего на свете. Непостоянство и хорошее настроение являлись ее отличительными особенностями. А еще Светка имела ярко-оранжевую копну волос, из-за чего «пулевцы» прозвали ее Огоньком. Впрочем, Огоньком ее называли и бывшие бойфренды, которых она подбирала, словно руководствуясь принципом «чем болтливее, тем лучше», а в их интерпретации, да в обрамлении сальных ухмылок прозвище приобретало совсем другой смысл. Светка отлично выполняла работу, но выматывала Матвея каким-то иррационально-маниакальным козьим упорством, оспаривая все его приказы и постоянно причитая. Поначалу Игорю казалось, что Светку действительно ущемляют, пока однажды Матвей не сорвался и не наговорил ей упреков с три короба. После этого Светка будто просветлела и с облегчением поротого ребенка с удвоенной энергией принялась за работу. Она однозначно была энергетическим вампиром.

Среди «пулевцев» особняком стояла Юкэ. Еще в первую их встречу у Кремова в голове непроизвольно возникло определение – «идеальная особь», оно очень точно подходило этой красивой молодой девушке. Прямые соломенно-желтые волосы Юкэ спускались к талии, ровная челка над темными бровями подчеркивала строгие голубые глаза, нос, прямой и острый, придавал лицу хозяйки хищные черты, а завершали образ волевой, слегка выдающийся вперед подбородок и острые скулы. Тело излучало здоровую силу, – казалось, ничто не сможет сломить его обладательницу; на общее восприятие в немалой степени влияла и кожа однородного светлого тона без родинок и прочей пигментации. А еще голос! Низковатый голос Юкэ отдавал чем-то притягательно-первобытным.

Подружиться с ней никому не удавалось: девушка держала курьерское большинство на расстоянии, в коротких беседах тщательно подбирала слова и не проявляла лишних эмоций. Лишь иногда Юкэ снисходила до редких полуулыбок, но чаще хмурилась. Общению она вообще предпочитала просмотр кино в ХАЭНе. Никто не видел, как она ест или пьет что-то кроме воды или кофе.

Такое поведение подогревало интерес к Юкэ со стороны новичков; многие, вопреки всему, старались добиться ее расположения, но попытки ухаживания пресекались решительно и безапелляционно. Фифа – закрепили за ней прозвище отвергнутые кавалеры, однако после того как Матвей уволил парочку ребят, не в меру распускавших язык из-за уязвленного самолюбия, нездоровое внимание к Фифе сошло на нет, а в обиход вернулось странноватое, но привычное Юкэ.

Особые отношения у нее были с Жучком, Игорь даже перехватил как-то необычно теплый взгляд, брошенный амазонкой в сторону молчуна. Сердце тогда кольнула непонятная ревность, но Нерв решил не разбираться в этом и просто постарался забыть эпизод. Пашка вызывал у Юкэ презрительные усмешки, Илью она не выделяла из общего окружения вообще, с Кремовым держалась отчужденно.

Вне всяких сомнений, девушка пользовалась большим доверием у Ястреба, поскольку он поручал ей только особые задания. Из-за этого диспетчер никогда не привлекал Юкэ к рядовым заказам. Бывало, она часами сидела без дела, в то время как остальные растревоженными пчелами судорожно сновали по адресам, срывая графики. Ее это не волновало вообще. Но чаще светловласка сама отсутствовала, пропадая по нескольку суток неведомо где на своем мощном спортивном мотоцикле, «Ящере», который был под стать хозяйке – породистый, красивый, с гранеными формами пластика. Он выдавал басовитое урчание на холостых и низкий вой на предельных оборотах. Этакий самурайский меч, вещь для конкретного дела, а не для пустого блеска, идеальная «механическая особь».

Сам Матвей оказался уникальным человеком. Очевидно, в нем бурлил кипящий котел, позволявший тратить энергию без экономии – на все хватало. Этим объяснялся и магнетизм, благодаря которому Матвей сколотил сплоченную компанию из разношерстных уникумов – тот самый клуб прокаженных, «кочегарку», как называл про себя «Пулю» Игорь.

В прошлом эти люди собирались в гараже после работы, пили пиво, крутили гайки, рассуждали о жизни. Никто из них не имел ни карьерных перспектив, ни обеспеченного будущего, но общий мирок компенсировал все. В гараже удавалось забыть о трудностях и низкооплачиваемой подработке, о грубости начальства, о затяжном безденежье. Не то чтобы они не хотели чего-то добиться, просто не знали с чего начинать, да и веры в свои силы недоставало. Не знал с чего начать и Матвей, но кипящий котел провоцировал двигаться, искать возможности. Остальные, кто поумней, с надеждой ухватились за лидера, как за локомотив. Появилась мотомастерская, а затем и курьерская служба – предмет деятельности органично вытекал из их прежнего образа жизни. По сути, костяк «Пули» состоял из гаражной компании, увидевшей свет в конце тоннеля, лишь по необходимости обраставшей новичками извне. Плюсы и минусы не заставили долго ждать: с одной стороны, старожилы друг друга прекрасно знали и ценили, с другой, некоторые оказались не готовы к изменению ролей и отходу от гаражной вольницы с ее пивом, необязательностью и всеобщим равенством. Такие отсеялись.

Новички чаще всего преследовали прагматичные цели, сентиментальной мутью мотоциклизма болели недолго и, выработав запал, находили другую работу – официантами, грузчиками, уборщиками, продавцами – хоть и низкооплачиваемую, как в «Пуле», но свободную от курьерских тягот. Матвей называл это оборотом «фекалоидов» в выгребной яме, полагая, что обмен шила на мыло ни к чему не приведет. Он верил в силу объединения, исповедовал правило «друг за друга стеной» и рассчитывал «прорываться наверх» только так и верхом на мотоцикле.

– Понимаешь, – поделился он как-то соображениями с Игорем, – мотоцикл – это инструмент свободы и независимости. В хороших руках он позволяет жить без оглядки на придирки вымогателей из полиции, на нем можно ездить всегда, даже когда городской трафик стоит запором. Свобода перемещения и восторг – вот что такое мотоцикл!

Глава 23

По-видимому, небольшой процент людей всегда стремится «за флажки», ограничивающие бытие привычным кругом «дом-работа» либо «учеба-развлечения». Может, путь странника начинается в углу, где маленьким ребенком он отбывает наказание за самовольную отлучку из детсадовской песочницы или «побег» с игровой площадки через дыру в заборе. Почему не с момента совершения «проступка»? Потому что все дети хоть раз да пускаются в приключения, ускользая от внимания воспитателей, но, будучи наказанными, обычно «понимают, что так делать нельзя». Только один из нескольких сотен, всхлипывая и тоскливо рассматривая каждую неровность на стене «темницы», будет мыслями снова где-то там, за пределами предписанных рамок – гладить бродячих собак, срывать немытыми руками неизвестные ягоды и есть их, блаженно вдыхать воздух, который на вкус-то совсем не то, что спертая атмосфера детсада. Приходит незнакомое ощущение глобальности мира и рождаются первые протесты против произвола нянечки, безапелляционно и больно выкручивающей ухо, «чтоб не лазил где попало».

Затем кто-то из маленьких путников, взрослея, забрасывает мечты о странствиях и новых дорогах, включаясь в мощный поток жизненной рутины. Он любит читать приключенческие книги, смотреть передачи о дальних уголках и других людях, но все открытия происходят в голове, спокойно сидящей на теле, которое никуда не движется, а только нежится в объятиях дивана. «Ничего, – нашептывает желудок душе, – еще успеешь смотаться куда-нибудь, а пока подай еще немного пивка».

С возрастом «мальчишество» проходит, нереализованные желания вытравливаются из памяти, чтобы не жалили по ночам. Подыгрывая лени, выдумываем новые причины никуда не ехать, а затем оформляется железное «у меня не тот возраст, да и вообще, просто сгоняю на курорт». Все. Смерть одного из миллиардов планктоновых, забытого еще раньше, чем наступил последний вздох, и смирившегося с нянечкой из детского сада во всех ее ипостасях.

Для Матвея такой исход был однозначно неприемлем.

Судя о всему, его взгляды разделяли Жучок, Юкэ, Илья, Пашка и Светка, но матвеевское «прорываться наверх» казалось Игорю достаточно парадоксальным. Какой именно верх? Наверняка тот, где нет нужды и плохой еды (речь не о Пашке), где простое выживание становится неактуальным. Но понимает ли Ястреб, что стремится к тому, что сейчас ненавидит?

Как-то он и Игорь пересеклись в мастерской, когда Матвей что-то горячо рассказывал Илье.

– Представьте себе, – усмехаясь и хмуря брови одновременно, восклицал Туров, – еду по одиннадцатой улице не спеша, в потоке. Замечаю, что поток-то вязнет и быстренько перерастает в обычную мегаполисную пробку. Жара адская. Какое-то время я постоял, но затем решил по пустой встречке отвоевать пару кварталов. Проезжаю метров двести и вижу типичную картину: мигая светом аварийки, у тротуара стоит крутой автомобиль, его силится объехать троллейбус. От крутого авто, не торопясь, отходит дама средних лет и направляется в близлежащий салон «Белье для элитных людей». Троллейбус закупорил все движение. Водила, обливаясь потом, обреченно следит, как элитная дама шествует по своим элитным делам, но ничего не может сделать, чтобы объехать ее тачку. В то же время температура в раскаленном салоне троллейбуса неумолимо растет, люди варятся заживо, повиснув на поручнях. Понаблюдав за этим раскладом, я уж собирался протиснуться дальше, но вдруг заметил, что дедуля пассажир как-то неестественно сник на своем сиденье. Оказалось, его хватил удар. Скорую ждать бессмысленно, копов – тем более. Короче, скончался человек, а еще двух женщин откачивали прям на тротуаре прохожие. Элитная дама как ни в чем не бывало, прикупив шелковых трусов, возвратилась в авто и уехала далее. Все этому только обрадовались и, обматерив ее в сердцах, радостно поплелись по одиннадцатой, – закупорка-то рассосалась! Случайные прохожие-спасатели и я остались ждать скорую. Та приехала через сорок минут, и дождался ее один дедуля, и то потому, что ему некуда больше спешить. К чему все это? Да к тому, что не люди мы уже, а куски мяса, не лучше грязи или там камней. Ведь нет различий между трусами и жизнью одного из нас. Где душа? – И, помолчав, уже грустно добавил свою коронную фразу: – Вот уйду в монастырь от вас или к красным!

Красные – настоящая гроза полиции и общественного порядка – оккупировали самые дальние, темные и страшные закоулки обывательского сознания. Там они шевелились мутной смертоносной заразой, угрожая любому нормальному человеку шальной расправой и убийством «ни за что». С экранов телевизоров, из газетных статей и криминальных хроник добропорядочному мужу, отцу, трудяге частенько напоминали о нависающей над ним опасности в виде маргиналов верхом на ревущих двухколесных монстрах. Такие громили полицейские участки в неспокойных кварталах, расстреливали экипажи патрульных машин, крышевали бордели и наркопритоны. Поймать или наказать их крайне сложно, мощные мотоциклы гарантированно уносили отчаянных ребят от преследователей куда-то в Восточный Мегаполис, в сумрак защекинских окраин.

Игорь прежде видал одного красного, едва живого, подстреленного экипажем дорожной полиции. Перед тем его травили стаей патрульных тачек несколько часов. Пуля достала буйного ездока почти на границе с Молчановкой, когда он уже готовился раствориться в темноте. Парень умирал в КПЗ на грязной скамейке в окружении пылавших ненавистью бойцов спецназа, и только вмешательство прибывшего следователя остановило его досрочную «случайную» гибель. Сквозь начинавшуюся агонию Нерв успел прощупать этого человека, определить общую окраску личности и психозаряд. Увиденное смутило. Причем смущением те чувства Игорь условился назвать, чтобы не дать развиться зарождавшемуся шоку – от новизны и открытости внутреннего мира красного. Тот ни на кого не обращал внимания, не выдавал и намеков, ненависти или обиды – он только сожалел, что умирает рановато. Рановато! Сожаление, выуженное Игорем из обреченного, такое светлое и горькое одновременно, стучалось в темнице подсознания все последующие годы, требуя осмысления, настаивая на внимании к себе. Нерв упорно избегал встречи с ним и надеялся, что рано или поздно все пройдет, рассеется, занемеет.

Матвей своим рассказом вскрыл, казалось, надежно упакованное прошлое, растревожил глубокую занозу. «Рановато», обретя долгожданное осмысление, полоснуло по живому ничуть не затупившейся бритвой. В нем соединилось много чего, но сплав этот породил в том погибающем парне удивительное чувство непобедимости. Умирая, он знал, для чего прожил свою коротенькую жизнь, почему рисковал ею и за что любил. Любил всем существом, каждой частичкой на атомном уровне, будучи пьяным от ее проявлений – как хороших, так и плохих. «Рановато» не скорбело по человеку и не оплакивало его кончину, оно выражало не утоленную жажду того к своей реализации здесь и для других.

Странная установка к самопожертвованию в пользу неопределенного круга людей.

В пользу тех, кто не имел для умиравшего отличительных признаков – лиц, характеров, имен, пола, расовой принадлежности и еще миллиарда иных, выделяющих одного из ряда себе подобных. Можно жить для родителей, жены, любовницы, для детей или братьев-сестер. Кто-то для хозяина или просто для себя живет, но знает тогда, чем эти конкретные люди важны, представляет их образы, совершая жертвенные, но адресные поступки, а здесь… Здесь – Общество! Оно конкретно, имеет свой образ, свои недостатки, оно родное, за него он бился до конца. Удивительнее всего, что Общества этого не существовало в реальности и красный сей факт осознавал; идеальное Общество являлось целью его работы, оправдывавшей риск и гибель. Роскошно – на пороге смерти не разочароваться в том, за что отдал жизнь.

Слушая Матвея, Игорь прикрыл глаза. Жалеть не о накопленном богатстве, несовершенных путешествиях, неполученных впечатлениях, несостоявшейся близости или, в конце концов, не об оставленных родных и близких, – а жалеть о том, что не все успел сделать для людей. Как это?! Что это значит?! Люди же бывают такими ужасными, Игорь знает об этом не понаслышке. Тот красный видел их совсем другими, потенциально добрыми, сильными, умными и счастливыми, такими, какими они должны были стать в результате его трудов. Эх, метафизика какая-то, алхимия.

Интеллект стоял вплотную перед чем-то титаническим, не в силах охватить даже маленькую его часть. Требовалось время, способное отодвинуть от этого титанического, чтобы издали повторить попытку. Сейчас же, впитывая энергетику матвеевских слов, Игорь хоть и неуверенно, маленьким фрагментом, но глотнул незнакомой захватывающей сущности, на доли секунды войдя в присущее тому мотоциклисту опьяняющее состояние.

И все же – как это вяжется с «прорывом наверх»?

Стоявший в темноте неподалеку от окна «Супер-В» угадывался по росчерку бликов, оттенявших характерно изящный силуэт машины. У Игоря никогда не было гаражной компании или клуба по интересам. Его душа сама тянулась к чему-то, впоследствии воплощенному в «Супер-В», преодолевая трясину инертности, быта, статусных рамок, страха. Мотоцикл покупался скорее «вопреки», чем «благодаря», и потому стал бесценным, глубоко интимным явлением, частью души. И что же? Куда все испарилось с появлением Ланы? Она принесла с собой другие установки, в жизни стало больше денег, уюта. Кремов оказался наверху.

Врезался в память незначительный эпизод: осенним утром они с Ланой выкатывают с парковки на новеньком автомобиле, купленном по ее настоянию. Моросит противный дождь, и, несмотря на то, что еще не слишком холодно, тело щекочут зябкие мурашки. Жена, ароматная и свежая, как конфета, сидит на пассажирском сиденье и, глядя в зеркальце на солнцезащитном козырьке, красит губы. На ней легкое бежевое пальто и кокетливые сапожки с высокой шпилькой. Микроклимат быстро прогревает салон. Классно. «Мотоциклу нет места в этой жизни», – вдруг вспыхнуло в голове. Нерв испуганно затолкал эту мысль поглубже.

Затем он периодически возвращался к ней, вооружившись спасительными аргументами, но пылящийся где-то в далеком боксе «Супер-В» воображаемо разбивал любые из них одним укоризненным взглядом круглой фары: «Мотоклуб обеспеченных дядек? Это тех, которые не умеют ездить и мотоциклы которых похожи на жирных надраенных поросят?! Тех, которые тусуются, будто на детском утреннике, только небритыми, с пивом и под „взрослые“ разговоры? Увольте! Я не свинья, для мотоклуба физиономией не вышел». Или: «Кататься по выходным с Ланой? Посмотри не нее, она ж тебя на пушечный выстрел ко мне не подпустит! Вы будете посещать рестораны или вечеринки. Друзья, выставки, магазины… Ты всерьез полагаешь, что мне перепадет хоть капля времени? Шутник!»

Он оказался прав. И еще… Лана тоже считала, что статус позволяет ей оставлять машину в неположенном месте, хотя описанный Матвеем ужас – со старичком в троллейбусе – она вряд ли бы учинила.

Глава 24

С женой Игорь познакомился случайно.

Красивая девушка в берете и клетчатом шарфике стояла у открытого капота старенького автомобиля и беспомощно рассматривала моторный отсек. Игорь проехал мимо метров двадцать, прежде чем сообразил остановиться и помочь. Припарковав своего «бигфанта» у обочины, направился к незнакомке пешком. «Моя!» – вспыхнуло тогда в голове при виде стройной стильной «художницы» с длинными ресницами.

Он непроизвольно заговорил на английском: «Вам помочь?» – «Если возможно, мсье», – ответила незнакомка с легким акцентом.

Француженка! Волнующая в своей исключительной для Восточного района самобытности, она окончательно сразила Кремова. Какой-то свежестью воспринимались ее скромная непосредственность, небрежная элегантность одежды, обезоруживающая улыбка, способ построения фраз. Маленький «микрон» со сломанным мотором подыгрывал образу хозяйки; такую машину выбирали душой, но ни в коем случае не умом – как винтажный аксессуар, без особой практической нагрузки.

В осенний вечер того же дня они сидели на скамье в старом парке, заваленном желтыми листьями, безвозвратно проникая друг в друга уютным молчанием, понятными взглядами.

«Знаешь, что я чувствую, Игорь?» – с улыбкой спросила она. «Конечно, я специалист по чувствам людей, – с дурацким бахвальством ответил Кремов, – я же Нерв». Ее брови взметнулись вверх: «Правда?! Я смущена!»

Она представляла Нервов по клюквенным описаниям западного кино – неврастениками с цепким взглядом, потными жидкими волосами, постоянно копающимися в собеседнике и вынюхивающими любую гадость. О да – информация о волосах и неврастении не подтвердилась, но этот русский все же «читает» мысли! Так, должно быть, рассуждала милая француженка, сидя на скамье в старом парке напротив Игоря. Она в чем-то ошибалась, а в чем-то нет. Еще никогда Кремову не встречался человек настолько понятный и прозрачный.

Молодые люди вскоре поженились, невзирая на прохладное отношение родителей невесты к выбору. Лана легко согласилась на окончательный переезд в неродной Защекинск, где мужу предоставили просторную служебную квартиру. Какое же счастье испытали они там!

И вдруг этот кошмар – увольнение из Нерва, метания с новой работой, поиски себя, измена любимой француженки. Почему жизнь рушится во всех аспектах, почему самое дорогое не может сохраниться? Игорь подметил неотвратимость некой цикличности, будто каждые несколько лет его переводили в следующий класс, а на выходе из прежнего отбирали все фанты, одежду, учебники, разлучали с друзьями-второгодниками или, напротив, с ребятами, скакнувшими экстерном на пару ступеней вверх. Затем в новой обстановке приходилось одеваться по сложившейся моде, заводить местных друзей, выполнять другую учебную программу. Больше всего раздражала бесцеремонность «школьной администрации», пропускавшей через жернова обысков и конфискаций в конце каждого цикла – прежний мир всегда рассыпался.

Зато сейчас Игорю ясно открылось многое, о чем он не задумывался прежде. Например, эмоции жены, не сожалевшей о неизбежном расставании, которые заполнили всю комнату при последнем разговоре. Их терпкий запах, восставший в памяти, просто кричал о непроизнесенном – да, наверное, и не произносимом в такие моменты. О чем? О дыме дорогой сигары, об аромате модных духов, о посещениях элитных клубов, о вкусе мартини, об интрижках с мускулистыми загорелыми коллегами, о беспечном достатке и неге в плетеном гамаке на собственной яхте, о нравах высокого общества и перспективах «роста», о хрусте новеньких купюр в пальцах с идеальным маникюром – обо всем, что ускользало из жизни Ланы с потерей Игорем престижной работы.

Ему же, как назло, не хотелось выделять деньги на «трендовую» одежду от дизайнеров «с именами», он в упор не понимал, зачем шьют френчи с эффектом «старения», будто молью побитые, почему «в сезоне все» цепляют к джинсам причудливо декорированные подтяжки, и еще – как Игорь ни силился, он не научился отличать эспадрильи от мокасин.

Что предложить жене взамен – мотоцикл? Надоевшая игрушка, несолидно. Романтика на ночной крыше с бутербродами и телескопом? Пары раз хватило. Книги, поездки, дети, в конце концов? Все перечеркивалось в глазах любимой француженки необратимой «деградацией» мужа. Он не дал ей того, что она желала, и она крепилась, сколько могла! Чего же еще? В такие моменты всегда кому-то больно, оттягивать финал не имеет смысла.

Лана беспощадно права. Он проспал ее мечты и, уж если начистоту, – занял чужое место подле женщины, на которую имелся бойкий спрос, ведь кроме романтики и минимального достатка не мог похвастаться тягой к сигарам и светским извращениям – не дорос.

Или… Или все не совсем так?

Как же хочется, чтобы порвалось, так порвалось: сразу одним махом, с черно-белым послевкусием, с фотокарточками на память, где актерская труппа в костюмах негодяев и героев – согласно сценарию, без всякой отсебятины и импровизации! Чтобы все объяснялось с полувзгляда, с полуслова. Циничная бездушная красотка, арлекин и печальный преданный рыцарь. Там еще с десяток лиц на втором плане наберется.

Однако только ли цинизм заставил жену уйти?

Она состояла в попечительском совете при фонде своего отца. Участвовала в мероприятиях вроде посещения детских домов, на одно из которых попал Кремов. Тогда у них уже возникали трения, тем более неудивительным вышел скандал, устроенный Ланой после благотворительного вечера в доме сирот-инвалидов. Игорь допустил ошибку, согласившись сопровождать ее туда, он нарушил правило Нервов, а может, и несколько сразу, окунувшись с головой в море боли и разочарования. Он поплыл, расклеился.

Дети с различными дефектами, в глазах которых застыли щемящая тоска и безнадежность. Такие маленькие – с такими проблемами. Люди из фонда, толкающие речи с трибуны на камеры. Жена рядом со своим расчетливым родителем, приковавшая восхищенные взгляды девочек, обреченных никогда не стать здоровыми. Рассуждения присутствующих о росте пожертвований и оборудовании комфортных комнат для сирот.

Те готовы сбежать из самых навороченных комнат, от самых дорогих игрушек к папе и маме, которые бы их любили. Но об этом не говорят солидные гости, против этого воспитатели, не желающие терять работу. Дети обречены на комфортные комнаты. Игорь тихонько заговорил с маленьким мальчиком с больной ногой и сам не заметил, как оказался в центре внимания малышей. Они принялись выкладывать взрослому, готовому их по-настоящему понять, все, что скопилось внутри. Игорь гладил их волосы, целовал щеки и лбы, детвора оккупировала его колени, дергала за полы пиджака, и он каждого из них слышал! Возникла неловкая ситуация с благотворителями, малолетняя часть «массовки» покинула кадр, постановка зашаталась, и возмутителю спокойствия нужно было бы остановиться, но он уже не мог. Ему вдруг стало тепло-тепло, светлая тоска разлилась в груди, чувствовалось, как маленькие души накрепко привязывались к его душе. Он не замечал пунцовых воспитателей, силившихся «утихомирить» детвору, растерянных операторов, разводящих руками, колючих взглядов тестя и его партнеров.

Дома Лана выплеснула негодование:

– Я не узнаю тебя, Игорь! Что это было? Какой конфуз! Мне стыдно перед папой и мсье Лярошем, это заслуженные люди. Сцена с детьми сломала замысел трогательного вечера! Ладно, твое хулиганство еще можно простить, если б не причины, вызвавшие его. Я выходила замуж за уверенного в себе, сильного мужчину, а оказалось, что ты до слабости сентиментален! И это суть Нервов?! Я тоже люблю детей, но не принимаю все так близко к сердцу, понимаешь? Нельзя помочь всем. Ты же погибнешь, пропуская все через сердце! А я? На меня у тебя похоже не осталось и капли любви, раз ты так позоришь жену!

Выходит, рыцарь тоже эгоист, да еще и слабак. Вот уже на фотокарточке его образ не однозначно положителен. Драматургия усложняется, сюжет закручивается.

К черту все.

Игорь вздохнул от болезненных воспоминаний, а в голове снова вспыхнул вопрос: «Понимает ли Ястреб, что стремится к тому, что сейчас ненавидит?» – но тревога почти сразу же прошла. Игорь доверился надежде: «Он достаточно силен, чтобы найти правильный рецепт! Он прирожденный лидер». Нерв твердо решил своими способностями и умениями оберегать Матвея, помогать ему, даже ценой приведения баланса к серьезному перекосу в пассив.

Глава 25

Из утилизированных записей Максима Кремова. Южные рудники, Мегаполис.

«День 3.

Плохие новости – пропали первые страницы дневника. Наверняка охрана вышмонала тумбочку, а старший надзиратель Джонсон, мразь, не умеющая читать, даже не удосужился вникнуть и сжег мою писанину. Более гнусных типов, чем Джонс, Иванов и Субботин, мне не доводилось видеть никогда. Вернее, может, и доводилось, но в иных условиях, когда гнусность не лезла наружу. Здесь же все можно, у шахтеров нет прав, мы скот, поэтому надзиратели отрываются по полной.

Если б знал я, что так закончу, ни за что не пошел бы в шахту.

Катастрофа на Солнечном застала нашу семью врасплох, впрочем, как и остальные семьи. Город жил себе нормальной жизнью – и вдруг рвануло. Хорошо, что ты был маленьким и тебе не запомнилась тотальная паника, охватившая людей! В момент из многих повылазило столько звериного, что вчерашних соседей стало не узнать, – рвали глотки друг другу, как собаки. Дрались на посадке в турбопланы, дрались за сухпайки, дрались, в конце концов, здесь, в изгнании, за статус лояльности. Мне кажется, вспыхнувшее в людях остервенение сразу перешло в хроническую фазу, способность понимать ближнего испарилась подчистую. Даже на кордоне, когда ужасы катастрофы остались далеко позади, мы так и не пришли в себя. Кто-то принялся яростно отрицать принадлежность к ДОТу, кто-то показушно радовался „переменам“, кто-то зарабатывал очки, изобличая эту показушность. Оказалось, в Солнечном жилось весьма худо и давно нужно было разгромить ДОТ, приземлить „Аврору“, а обделенным горожанам раздать по персональному автомобилю из перегонки ребиса никак не ниже седьмого уровня! Седьмого, сынок! НПО „Синтез“ из седьмого уровня получало сырье для мостов, дирижаблей и аэродуг, а тут какие-то автомобили!

Мы с мамой сумели спасти тебя и спастись сами. Некоторое время наша семья провела на кордоне, как раз хватило времени отдышаться. Затем улыбчивые крепкие ребята, говорившие только по-английски, пригласили бывших шахтеров из Солнечного на южные рудники. Я решил рискнуть и присоединиться к набору, хоть в шахте никогда не работал. Все равно кордон не обещал никаких перспектив, а в Мегаполис еще не пускали. Думал, заработаю и заберу вас с мамой в Защекинск, который вскорости обещал засверкать новыми домами и проспектами – специально для переселенцев.

Вышло все куда хуже. Довольно быстро мы превратились в рабов, и, по правде говоря, затея с рудниками попахивает простым истреблением неудачников вроде меня. Мы не вписывались в реалии жизни улыбчивых крепких рекрутеров.

Теперь не выбраться. Лешка умер. Его утащили могильщики, наверняка, где-то на заколоченном ящике один из них черной краской выводит „А. Огурцов“, чтоб утром, не затрачиваясь на формальности, быстро закопать покойника. Мой кашель не прогрессирует, организм сопротивляется».

Глава 26

К девятилетию Женьки дед приготовил подарок. После очередного похода в общежитие они не стали надолго задерживаться у дяди Миши и направились не на свалку, а в районный парк аттракционов. Харитоныч откладывал из пенсии на взятку докторам, чтобы вернуть внуку статус инвалида, но сорвался, решив потратить часть накоплений на праздник.

Все складывалось как в сказке, светило апрельское солнышко, они топали, держась за руки, по аллее вдоль деревьев, покрытых молодыми зелеными листиками. У веселого великана на ходулях Женьке купили огромную конфету, которую тот даже не хотел сперва распечатывать, припрятав в карман «про запас». Но соблазн пересилил и ожидание не обмануло – конфета оказалась вкусной до невозможности! Правда, кусочек угощения именинник все же заботливо упаковал в обертку, для деда. А на очереди еще карусели! Женька, позабыв о больной ноге, ловко ковылял среди бегущих детей то к пластиковой лошадке, обещавшей всем видом умчать седока на просторы волшебной страны, то к яркому паровозику, поджидавшему маленьких пассажиров у пряничного перрона. Его опережали, но место на лошадке с ним согласилась разделить девочка, мама которой даже помогла пыхтящему от напряжения Женьке взобраться в седло, а с паровозиком вышла и вовсе замечательная история: когда все скамейки в вагонах заняли, сам машинист пригласил смущенного мальчика к себе в кабину! Перед глазами Женьки бежала железная дорога, а он, очарованный, наблюдал, как дедушка машет рукой, приветствуя из-за ограждения.

В тот день ничто не напоминало им о мимолетности счастья, о том, что они – недолгие гости в кругу благополучных людей, но посещение парка зародило у мальчика надежду на их с дедом возвращение в город. Они оба страшно захотели добиться этого.

Глава 27

Дни продолжали отщипываться исподтишка – в поездках по Защекинску и восточным окраинам Мегаполиса.

«Супер-В» утратил лоск покатушечного аппарата, теперь это был бродяга с обветренным лицом и выцветшей одеждой. Игорь буднично менял расходники, износившиеся узлы и продолжал стирать покрышки о полотно бесконечных дорог.

Приходилось выживать. Выживание занимало постоянно, касаясь всех аспектов бытия. Тяжело доставались деньги, продукты, отдых редко оказывался достаточным, и в любой ситуации приходилось держаться начеку. Это меняло взгляды, очень сильно меняло.

Скитаясь по маршрутам, Игорь разучился обижаться на дорожных хамов и даже на тех, кто, нарушая все мыслимые и немыслимые правила человеческого общежития, без малого не убивал его. Не убил? Ну и хорошо, поживем еще немного, а чтоб к «немного» присовокупить чуток сверху, будем вдвойне осторожны.

Вчерашний безликий поток автомобилей теперь вписался в четкие клеточки внутренней классификации. Помимо основной массы нормальных водителей присутствовали в них и радикальные категории.

Во-первых, Игорь обозначил своих недругов. Они распадались на классы «мажоров», «спесивых», «хулиганов» и прочих и различались по признакам достатка, дороговизне машин, но объединялись одинаковой ненавистью к соседям по потоку и пренебрежением к последствиям лихого вождения. Спорить с недругами, учить их чему-либо представлялось Нерву делом бессмысленным, поэтому, завидев «спесивого» на сверкающем лаком «Круизере-300», он старался не провоцировать того на уличные гонки, объезжал аккуратно, обращая пристальное внимание на положение передних колес и звук мотора. Недруги иногда пугающе веселили! Например, когда в пробке перед мотоциклом внезапно открывалась дверь заниженного до безумных уровней авто и высунувшийся оттуда «гонщик» в четком кепи смачно сплевывал коричневую густую слюну на асфальт! Визг передней покрышки, ошалелый взгляд «гонщика», поспешно захлопнутая дверь. Бодрит!

Во-вторых, выделялись «коровы». Эти вели себя как непредсказуемое животное и попросту не умели ездить. Среди «коров» чаще всего попадались «смотрители» и «любители дерьмовых перспектив» – такие не находили ничего зазорного в езде между полосами и перегораживании пробочного междурядья. «Смотрители» и «любители» со стеклянным взором обозревали перспективу пробки и частенько виляли рулем по зову сердца и веленью души. Было что-то бессмысленно скотское в их повадках: может, фатализм, с которым они перемещались в пространстве, обреченная готовность пасть под ударом паровоза или, наоборот, растоптать мелочь, подвернувшуюся под копыта? Во всяком случае, Нерв отдавал себе отчет в собственной хрупкости и мелкости, так что с коровьими тушами предпочитал не сближаться вовсе!

И, наконец, гуарды, самые редкие и любимые Игорем участники движения. Заметив мотоцикл, гуард, как правило, просчитывал ситуацию и совершал осознанный выверенный маневр, выгодный обоим. Эти оберегали двухколесных – сигнализировали поворотниками и жестами, прикрывали телами машин на перекрестках, предупреждали об опасностях, грозящих из мертвых зон. Гуардов отличала поразительная синхронизация с мотоциклистами, та самая – или ее разновидность, – о которой Казимиров рассказывал на лекциях по НКО! Благодаря способности к синхронизации гуарды являлись чем-то особенным, а вовсе не рядовым орудием опытного мотоциклиста вроде водителей, попутными маневрами которых можно прагматично пользоваться. Нет! Гуарды все делали именно осознанно.

Кремов любил гуардов, водивших грузовики по трассам. Он пристраивался в воздушный мешок такого, чтобы отдохнуть и согреться. С приближением к грузовику ламинарный поток сменяется турбулентным, вихри треплют, норовят переставить мотоцикл на полосе, но эта напасть ненадолго – в нескольких метрах от бампера наступает затишье. Плывешь, будто в вакууме, и внимательно следишь за поведением попутчика. Если тот маневрирует плавно, тормозит слишком загодя и постепенно, значит, он гуард и не прочь позаботиться о тебе, если нет – что ж, нужно поискать еще. Уходя с маршрута опекаемого, некоторые гуарды на прощание дают гудок – в такие моменты по спине бегут мурашки.

Жаль, их мало, но встреча с ними – как глоток чистого воздуха в предельно загаженной атмосфере. Особенно для Нерва, утомившегося бесконечным негативом, ожесточенностью и эгоизмом окружающего мира. Игорь ощущал себя нужным, встречая гуардов, с удовольствием рассказывал об этом Казимирову, а тот, потрясая указательным пальцем, в свою очередь всякий раз восклицал: «А некоторые негодяи еще смеют утверждать, что НКО не наука, а онаученная мистика!»

Конечно, внутренняя предрасположенность того или иного шофера к присущему гуардам вождению играла на практике определяющую роль, но что-то подсказывало Нерву, что проявления «гуардовости» теоретически не исключались ни для кого, даже для самых отъявленных дорожных хамов. Вот только суровая действительность этому не способствовала. Напротив, «благодаря» последней, любой природный гуард скорее мог ожесточиться и мутировать в хама. Такие рассуждения здорово помогали Кремову быстро прощать и «спесивых» и «смотрителей междурядья», ведь каждый из них мог оказаться падшим ангелом-хранителем – и это стоило прощения.

Заказы слились в серую массу. Вспомнить в конце дня о прошедшей смене еще получалось, но на следующий день память очищалась до состояния белого листа.

Впрочем, некоторые эпизоды откладывались в чуланчик.

Например, на Игоря произвела впечатление одна проститутка, рыдающая в раздевалке низкопробной сауны. К жрицам телесных услуг он относился с сочувствием, признавая в каждой почти коллегу: те были нужны для секса, он и прочие ребята из «Пули» – для посылок. И там, и там – грубое помыкание и пренебрежительное отношение. Рекламный слоган «пулевской» доставки даже гласил: «Мальчики по вызову всего за сотку!» Чем не проституция своего рода?

Та проститутка сидела голой на корточках и, обхватив колени руками, сотрясалась от всхлипов. Из какой парной ее вышвырнули, было совершенно непонятно: в помещение выходило несколько дверей. Игорь собирался пройти в «греческий зал» с бутылками заказанной водки, но невольно замер, потрясенный внешностью девчонки. По щекам у нее текли реки черной туши, челка прилипла ко лбу, но это не могло скрыть необычайной красоты. Кремову сделалось тоскливо. Такой цветок втоптан в грязь. Как ее вообще угораздило? Он не поленился позвать администратора. Та бросила ленивый взгляд на проститутку и брезгливо поинтересовалась, чем может ей помочь. Девчонка, подвывая, мотнула головой. Администратор пожала плечами.

Игорь доставил пойло по назначению и вернулся в проходную раздевалку. Девчонка успела натянуть майку и трусы.

– Тебе чем-нибудь помочь? – повторил он вопрос администратора.

– Кто ты? – спросила она.

– Ночная смена, – ответил Игорь.

– Не надо, дорогой, – улыбнулась она вымученно. – Я на сегодня пас, а тебе еще тарабанить. Такси уже едет.

Только теперь Игорь заметил, что у нее разбита губа и темнеет огромная гематома на правом боку, даже майка не могла ее скрыть. Наверняка у девчонки сломано ребро, а может, и несколько. Кремов достал из нагрудного кармана болеутоляющего, проститутка закинула таблетки в рот.

На выходе из сауны повстречалась колонна свежих тел, шествующих на замену незадачливой подруге. Они шутили и подмигивали Игорю, из обрывков фраз он понял, что какой-то «татарин» сегодня не в духе.

Предельно чистое скотство той истории еще не раз встречалось в его ночных скитаниях, и привыкнуть к нему не выходило. Мелькнула мысль, что секс-роботесса Ариэль пришлась бы «татарину» впору, ту можно пинать хоть до одури – максимум починка и счет за ущерб. Но живые проститутки не допустят конкуренции, они отпинают Ариэль похлеще ненавистного татарина, лишь бы не лишиться ненавистной работы.

Гораздо веселее получалось с заказчицами пиццы, встречавшими доставку в коротеньких халатиках и ненавязчиво предлагавшими курьерам разделить трапезу. У Сержа даже имелись номера постоянных клиенток, к которым ездили определенные ребята. Матвей относился к секс-вояжам с пониманием – обычно голодные тетки доплачивали ребятам «за труды», и они могли присовокупить к дневной выручке приятный довесок.

Игорю тоже приходилось нарываться на подобных дам, но ни одна не вызвала желания «делить трапезу» даже за довесок.

Еще его пару раз грабили. Но мандраж из-за случившегося поразительно быстро улетучивался, не оставляя малейшего следа. Несколько шустрых гопников, подкараулив спешившегося курьера, буднично совали нож и требовали денег. Игорь буднично протягивал требуемое и предлагал отвалить. Гопники буднично отваливали, но во второй раз зачем-то огрели напоследок битой по голове. Вот на это стоило обидеться – и Игорь немедленно обиделся, когда пришел в себя. Шлем защитил от крупных неприятностей.

У Сержа имелся и перечень номеров, с которых подонки заманивали в свои сети курьеров, и те два случая его пополнили.

Как-то приключился совершенно уникальный случай.

Игорь продирался через мертвую пробку. Справа послышалось надсадное бибиканье. «Очередной идиот на четырехколесной помойке ревнует к мотоциклу», – пронеслась мысль. Игорь не ввязывался в перепалки с такими, но все же устало обернулся. Немного позади, стиснутая со всех сторон собратьями по несчастью, застыла машина. Ее водитель сигналил именно Кремову, но не для себя, а для пассажира на переднем сиденье. Бородач средних лет отчаянно жестикулировал, силясь что-то донести, и потрясал спортивной клетчатой сумкой. Он не мог открыть дверь, а заинтригованный Игорь не умел читать по губам. Тогда бородач высунулся по пояс в открытое окно и проорал:

– Братан! Довези до банка! Пятнадцать минут до закрытия! Вопрос жизни и смерти!!! Десять тысяч дам!

Кремов мгновенно указал рукой на сиденье «Супер-В». Ну и что, что пассажир без шлема, в шлепанцах и шортах? Вопрос же жизни и смерти! И десяти тысяч. Десять тысяч определенно сыграли роль в принятии Игорем рискованного решения.

Бородач, извиваясь змеей, перетек через окно на капот, а с него взобрался прямиком на сидушку «СВ»:

– Липовая аллея, сто девяносто шесть! Гони!!!

Игорь нажал аварийку и выбрался на встречную полосу. За пятнадцать минут трудновато будет, но постараться можно.

«Принципиальные» намеренно мешали проехать, мигая фарами, показывая оскорбительные жесты. Бородач грязно матерился и проклинал всех вокруг, а когда Игорь разгонялся в коротких спуртах, заходился восторженным хохотом. Получалось что-то вроде: «Сука! А-ха-ха-хах!!! Тварь! Уху-хух!..»

Игорь вложил все умение и всю храбрость в тот дикий заезд, он приноровился к наваливающемуся сзади неумелому пассажиру, ни на секунду не потерял концентрации, моментально использовал любую возможность протиснуться вперед. Сколько он нарушил правил движения тогда!

К банку они успели за три минуты до закрытия. Бородач соскочил с сиденья и стремглав помчался по ступеням ко входу. Игорь слез с мотоцикла, огляделся. Копов не наблюдалось, это давало надежду, что залихватские выкрутасы с бесноватым пассажиром на борту сойдут с рук. Интересно, тот заплатит? Или растворится в недрах офисной высотки, наплевав на обещание? Какая теперь разница.

Минут через десять бородач показался на горизонте. Он с видом победителя шествовал к Игорю, попутно закуривая сигарету.

– Вот это мы дали копоти! – восхищенно заявил он, приблизившись. – Ну, ты хорош, паря! Держи восемь с половиной, остальное придется подождать с полчасика, когда банкиры мою наличку оприходуют. Закуришь?

– Не курю, – ответил Игорь, принимая деньги. – Остатка не надо, и так хорошая сумма.

– Красавчик! – с улыбкой ответил бородач то ли на отказ от сигареты, то ли на щедрый жест.

На те деньги Игорь впервые за долгое время капитально обслужил «Супер-В»: поменял изношенные цепь и звезды, масло, фильтры. Еще осталось на новый дождевик.

Жаль, бородачи каждый день не попадались. Да что там каждый день, кроме того случая больше ни разу. Однозначно его – в чуланчик памяти, на полку приятных эпизодов.

Глава 28

Ян прохаживался вдоль своей машины и солидно указывал мойщику на допущенные огрехи:

– Эй! А ну-ка здесь протри! А это что? Я тебе за что плачу, а?

Мойщик – старик с седой бородой в мокрой спецовке – покорно реагировал на окрики и, шлепая резиновыми галошами по мокрому кафелю, спешил выполнить все пожелания клиента. Ян закурил сигарету. Уже месяц молодой менеджер покупал сигареты марки «Уинстон Паркер», чем очень гордился. На работе ладилось, Джессику Мун перевели в младшие супервайзеры, вдогонку урезав зарплату. Ее отдел возглавила Валерия Стенссон. Теперь имело смысл спать с этой дурочкой «для укрепления партнерских связей», впрочем, и без того Валерия, лишенная деловых амбиций, опасности в качестве конкурента не представляла. В день назначения Ян даже «поздравил» любовницу на ее же рабочем столе, чтоб знала место.

– Ну что ты копаешься, дедок?

– Сейчас, сейчас, господин клиент!

По вкусу «Паркер» определенно превосходил предыдущие сигареты. От его дыма источался какой-то благородный аромат. «Для тех, кто ценит вкус успеха. Для тех, кто ценит вкус „Уинстон Паркер“», – гласил слоган на лаконично черной пачке. Ян с удовольствием вертел в ладони свой новый символ, так чтобы солнечные блики отражались от глянца. На самом деле парень никуда особо не спешил, ему нравилось наблюдать, как старый мойщик корпит, надраивая бока «Чалленджера-2000», как послушно откликается на прихоти господина клиента, ценителя вкуса успеха. Игра в повелителя и челядь прекрасна сама по себе, зачем же куда-то торопиться? Идиллию прервал хромой мальчишка, приковылявший из подсобки.

– Деда, деда, – промычал он и жестами показал старику, что необходимо поесть.

– Я скоро, Женя, спасибо. – Мойщик, тяжело дыша, полировал машину.

Тогда ребенок, желая помочь, схватил губку и принялся елозить ею по капоту.

– Эй ты, сморчок, а ну отойди от авто! – Ян гневно пресек такую самодеятельность. – Поцарапаешь еще! Понабирают черт знает кого. У первого руки из жопы, второй чахнет и умирает от старости. Издеваетесь, что ли?!

– Извините, господин клиент, больше не повторится!

Старик сконфуженно отнял у мальчишки инструмент и вручил взамен щетку:

– Ты еще маленький для полировки, лучше колеса приведи в порядок.

Тот с энтузиазмом взялся за новое занятие, и через десять минут колесные диски сияли первозданной красотой. Правда, владельцу шикарного спорткара уже надоело наблюдать за процессом.

– Заканчивайте быстрей! – с этими словами Ян бросил старику деньги за работу и немного добавил «на чай», после того как сел за руль. Мойщик поклонился в знак благодарности, менеджер ответил холодным безразличным взглядом.

Шурша покрышками, сверкающий чистотой «чалленджер» уносил хозяина в волшебную мегаполисную ночь. «Вот придурки, – с удовольствием подумалось Яну, – впрочем, старательные, но все равно придурки. В следующий раз заставлю их ползать на четвереньках». Настроение приподнялось. Успешного ценителя распирало от своей значимости, ведь он мог запросто устроить хозяину разнос за тупых работников, но этого не сделал. Он великодушен к жалкому сброду, и в том его величие и благородство. Он, господин, волен карать и миловать, поэтому для него производят такие прекрасные сигареты и сочиняют звучные слоганы. Как хорошо все-таки!

Ночной клуб «Парадиз», без сомнения, являл собой элитное заведение. Отдельный, изолированный от серой действительности сказочный мир с кучей интересных локаций, наполненных феечками в коротеньких юбочках, фантастическим светом, напитками и едой. Наслаждения «Парадиза» многогранны и по-настоящему великолепны. Впервые переступив его порог, человек погружался в царство безмятежных грез, обязательно находил что-то глубоко личное и спустя определенное время уже начинал считать дни и часы, оставшиеся до выходных, когда можно будет снова вернуться туда.

В многочисленных залах и комнатках кипела жизнь. В рождественскую вечеринку, например, завсегдатаи облачались в одежды героев фэнтезийных эпосов, играли в ролевые игры – путешествовали, сражались на турнирах и боролись за благосклонность красавиц. Когда Ян получил возможность посещать «Парадиз», то несколько вечеров просто впитывал великолепие, влюбившись в это место всем сердцем. Он видел красивых женщин, но здесь по мягким коврам неторопливо прогуливались настоящие богини. Потрясающие создания знали свою силу и возможности, они играли с Яном как с забавной игрушкой, а когда в тихом алькове одна из них отдалась ему, то мужчина на мгновение даже потерял сознание от нереального счастья.

Затем первая эйфория прошла, длинноногие волшебницы превратились в приятный обычный атрибут любого посещения клуба. С ними не обязательно было спать, наоборот, Яну все больше стали нравиться общение, игра. Как правило, вечер начинался с бокала виски с содовой и льдом. Да, консервативно, но эту привычку Ян записал себе в актив как характеризующую настоящего джентльмена со вкусом. Затем следовала прогулка по залам, встречи со знакомыми, которых становилось все больше, сбор последних клубных новостей. Далее мужчина определялся, в какой компании проведет досуг, чем будет заниматься, намечал объект охоты и начинал действовать.

Сегодня Ян пребывал в состоянии расслабленности. Накануне компания перечислила на ХАЭН бонус. Кругленькая сумма грела сердце, поэтому Давидов расположился с бокалом глинтвейна на одном из кожаных диванчиков в зале «Умиротворенность» и благостно размышлял о собственном успехе, накрывшись шотландским пледом. Справа на сцене под тихую музыку разворачивалось представление модного театра «Нодэс», слева неподалеку отдыхала группа молодых людей в белых смокингах. Они сидели, развалившись на пуховых креслицах без ножек вокруг низкого японского стола, уставленного бутылками дорогого алкоголя, подносами с фруктами, и курили сигары. От этих людей пахло чем-то незнакомым, манящим.

Зачем белые смокинги, что за кич? В поведении соседей не прослеживалось и намека на бестактность нуворишей, скорее, они насмехались над окружающими, нарядившись так аляповато. Их взгляды устало, по-хозяйски ощупывали посетителей и феечек «Парадиза», а планы явно не включали съем на ночь или пьянство. Вдруг Ян узнал одного из соседей. Это же сын генерального директора холдинга «Юниверсум» господина Джеймсона, он с отцом снимался в знаменитом ролике «Ты тоже можешь стать успешным, как мы», который транслировался на канале «Мегаполис»! Вспомнилось даже имя – Михаэль Джеймсон младший.

Удивлению не было предела – и сразу собственное ощущение значимости сменилось уважительным любопытством. Ян перестал казаться себе сытым могучим львом, отдыхающим после охоты. Максимум на что наскребло самомнение, так это на аллегорическое сравнение с собакой динго. А как может быть иначе, если рядом отдыхали действительно львы? Странно, однако, что эти баловни проводили время в кругу обычных людей. «Парадиз» отводил для элитных особ верхние этажи, куда Яну, например, входить не дозволялось по статусу. Причуды небожителей, спустившихся с Олимпа, не поддавались объяснению, и Ян, пожав плечами, отвернулся к сцене с «Нодэсом» и постарался сосредоточиться на спектакле.

Ему почти удалось это, но за спиной Давидов вдруг ощутил чье-то присутствие. Обернувшись, Ян увидел Михаэля Джеймсона собственной персоной, который смотрел на него, улыбаясь широкой белозубой улыбкой. Оправившись от секундного замешательства, Ян невольно натянул маску подхалимажа и поприветствовал гостя в ответ.

– Позволите присесть? – поинтересовался Михаэль. В вопросе чувствовалась игра сильного. Кто, скажите на милость, откажется от компании Джеймсона? Он знал это, несомненно, поэтому выходило, что, выражая просьбу, сам делал одолжение.

– Пожалуйста, – ответил Ян предательски дрогнувшим голосом.

– Как вам представление?

– Сносно, но в прошлом году, как по мне, было получше. – «В прошлом году» служило повышению статуса и намекало, что Ян крепко стоит на ногах и уже «давно» может себе позволить отдых в «Парадизе».

– Внимательно за ними наблюдаете? – Джеймсон подыграл, снова сделав одолжение.

Ян почувствовал, наверное, то же, что и гадкий утенок в окружении лебедей, когда те не заклевали его, а приняли в стаю.

– Не слишком внимательно, я вообще не театрал. Просто расслабляюсь. А вы, если не ошибаюсь, господин Михаэль Джеймсон?

– Не ошибаетесь. Позвольте узнать, как ваше имя?

– Ян Давидов. – И Ян, рискнув, протянул руку.

Джеймсон с готовностью пожал ее, окончательно покорив нового знакомого. Феечки за барной стойкой заинтересованно разглядывали Яна, перешептываясь между собой. В этот момент он понял, что неожиданно поднялся в глазах окружающих на новый уровень. В груди приятно защемило.

Беседа давалась легко. Михаэль непринужденно общался на любые темы и с благородным снисхождением позволял Яну выражать собственное мнение. Ян и сам, не будь дурак, не нарушал границ дозволенного и не спорил в случаях, когда это могло раздражать Джеймсона.

– Ян, я не сожалею о времени, потраченном на наше знакомство, предлагаю провести как-нибудь общий уикэнд, – предложил Михаэль в конце беседы. – Вот тебе мой айди и карточка Розового зала. Что скажешь о следующих выходных?

Ян, не веря происходящему, принял VIP-карту, поблагодарил и даже решился на фразу «Почему бы и нет?» вместо более подходящей «Конечно! С удовольствием».

– И еще, называй меня по имени и обращайся на «ты». В конце концов, потенциальным друзьям не должна мешать бюрократия, не правда ли?

– Уверен в этом, Михаэль.

Пожав руку, Джеймсон направился к своей компании, которая собиралась на выход, к балкону, где ожидал вертолет.

Ян улегся досматривать представление «Нодэса», артисты которого, казалось, стали старательнее исполнять роли. Нет, собака динго, похоже, бесповоротно растворялась в прошлом. Об этом недвусмысленно намекало поведение феечек, усиленно дефилировавших перед Яном, почтительно-завистливые взгляды завсегдатаев, подчеркнуто уважительное отношение официантов. Пальцы едва заметно дрожали, сердце билось учащенно, но Яну легко удавалось это скрывать под маской холодного достоинства.

Глава 29

Защекинск за какие-то несколько лет изменился до неузнаваемости. Нет, конечно, прежние люмпены никуда не исчезли, но они мутировали во взрослых горожан с пивными брюшками на более дорогих тачках, жильем в кредит и детьми. Нравы остались прежними, презрение к окружающим и жадность и не думали выходить из моды, но все же отношения прикрылись флером цивильности: теперь дрались крайне редко, предпочитая даже обругивать друг друга фразами поизобретательнее, как в кино. Люди поняли, что проспали кучу возможностей, лузгая семечки и накидываясь дешевым пивком. Своим чадам они однозначно такого не желали и потому прививали им тягу к заработку по-крупному, не откладывая дела в долгий ящик.

Гопник, отжимающий наличность в подворотне, отправился в топку истории, гораздо более престижным теперь считалось теплое местечко, где откатами и в меру навязчивым вымогательством зарабатывались хорошие гонорары. Идеалом отныне выступал субъект, позволяющий себе свободно наполнить тележку в гипермаркете едой, съездить за Линию свободы отдохнуть, уверенно расплатиться с кредитами. Не осталось неприемлемых профессий, все стало приемлемым, если за это хорошо платили.

Снимались сериалы о тяжелой жизни проституток и менеджеров, копов и визажистов, прозрачно намекавшие подрастающему поколению на радужные перспективы уготованных ему ролей, да и любых иных, если это не укрывательство от уплаты налогов, конечно.

Защекинск давно перестал засыпать. По утрам он, как классический мегаполисный муравейник, кишел офисными клерками, спешащими на работу, дороги гудели от потоков машин, повсюду продавался кофе для тысяч не успевших позавтракать, трамваи переругивались звонками с автомобилями-торопыгами, когда те перекрывали пути. До середины дня активность не стихала, уступая утреннему часу пик разве что накалом страстей. В обед толпы народу устремлялись в фастфуд, побаловаться котлетками Макдауэлла и сладкой газировкой, кто посостоятельнее питались в общепите с намеком на презентабельность – и у всех снова кофе прямо на ходу. Вечером та же публика, что восемь часов назад спешила на работу, учебу, службу, покидала офисы и вновь запруживала улицы, устраивая апокалипсис под названием вечерний час пик. Зажигались витрины магазинов, кафе и ресторанов, уличное освещение повсеместно проникло даже на городские окраины. Рекламная иллюминация, мигалки спецтранспорта знаменовали наступление ночи. Ночью некогда спать, нужно снять напряжение дня, сходить в клуб, сауну, караоке-бар, а чтобы не сморил сон – кофе. Город бился в круглосуточной лихорадке, закипая периодами до предельных значений, и все больше походил на мир за Линией свободы: офисы росли как на дрожжах, жилые комплексы не отставали. Где вчера теснились развалюхи, ныне высились стеклянные высотки; где шпана хозяйничала, грабя прохожих, раскинулись ухоженные улицы с постоянным дежурством полиции.

Жизнь, казалось, понеслась галопом, но, несмотря на смену фасада, многое оставалось прежним, ведь люмпены, даже с брюшком и дорогой машиной, все равно оставались люмпенами, необразованными, наглыми и вечно голодными до котлеток Макдауэлла.

Игорь часто размышлял, к чему же приведет Защекинск эта лихорадка, сгорит ли в ней город, не выдержав напряжения собственного роста, или переродится в красавца?

Одновременно щемящее чувство нарастало в душе.

Время-то рвалось вперед модерновой архитектурой, стеклобетоном, виртуальной реальностью кинотеатров: всем тем, от чего так безнадежно далеко оказался Кремов. Становилось неуютно, будто чудаку оборванцу на обочине, провожающему взглядом проносящиеся мимо авто. Те куда-то да успеют, они в струе, в темпе. А ты? Попутки не берут, от личной машины отказался – убеждения, однако.

О мутациях в личном мировосприятии Игорь начал задумываться не так давно. Членство в клубе прокаженных не могло стать их причиной, Кремов пришел в него уже атакованным мутагеном. Тот давным-давно ждал удобного момента: когда ослабнет уверенность носителя в правильности мироустройства, когда боль от утрат и предательства перетряхнет его существо, когда потребуется средство, способное не только заштопать раны, но и сотворить нечто новенькое. Так что мутаген, очевидно, орудовал задолго до «Пули», но исподволь, не выпячиваясь. Игорю всегда казалось, что он-то не меняется, меняется жизнь – наносит удар за ударом, пошло и бесцеремонно расправляется с матрицей его установок, а он, такой стойкий оригинал, лишь сносит все и молчит.

Это не тот случай, когда стоит гордиться своей оригинальностью! Тащишь ее, словно гирю, прикованную кандалами к ноге, мучаешься. Что в тебе не так, парень? Помнишь, тебе не нравился прежний мир, лживый до основания, Канонические Правила Игры? Ты ж отринул их тогда, в ночном кабинете, перед фото зверски убитой матери! Но и сейчас ты тоже не особенно счастлив, рассуждаешь о какой-то обочине, испытываешь какое-то необъяснимое томление, снова не удовлетворен! Пижонить изволите?!

Похоже на то. Собственно, мутации и являются ответом на «гирю» и отказ от КПИ. Шагнув из мира кровавого чистогана в неизвестность, Нерв не прогадал, но куда привел этот шаг?

Не бесконечно же гореть вопросами без ответов, ходить по кругу и ощущать тошноту? Нужно стать кем-то другим, иначе никак. Процесс естественен и от воли носителя не зависит совершенно, это, пожалуй, генетический аспект.

Поначалу Игоря хватило на то, чтобы довериться интуиции и ее спутнику – щемящей тоске. Эти робко намекали хотя бы на надежду, на облегчение в будущем. Интуиция привела в клуб прокаженных, где не слишком заедало одиночество, ведь нашлись люди вроде Матвея, Юкэ, Жука и Пашки. Пусть не всем им нравился Игорь, но он мог позволить себе любить их, невзирая на встречное отношение и прочие условности.

С тоской дело обстояло сложнее.

Где-то сущее застыло тихими заброшенными двориками, бледными стародавними вывесками, остатками брусчатки, ржавыми кузовами машин, хозяева коих давно умерли, жильем, век не знавшим ремонта, оставленными дичать парками и почерневшими от погоды скульптурами. Прогрессу почему-то нет дела до таких уголков, и это хорошо. Игорь жадно впитывал их неповторимую ауру, беззащитную перед нахрапом «эффективных администраторов», представлял, как создавалось все это давным-давно и какими людьми. Именно человеческие следы в предметах, чудом избежавших строительной мясорубки, делали их сокровищем, а не «деградировавшими элементами городской инфраструктуры».

Рядом с такими местечками получалось устроить пикник душе, будто бы в кармашке времени. Сидишь себе на берегу и бесстрастно взираешь на причудливую речку без мыслей о рубище и затухающего страха опоздать неизвестно куда. Это ж просто речка – она сама по себе, ты сам по себе.

Возникали печальные вопросы. Зачем всю жизнь учился? Работал? Чах над вонючими следами подонков и горемык? Зачем, сформировавшись в хорошего Нерва, ты сейчас не находишь применения своим чудным навыкам? Нищий с грязным яблоком частенько приходит на ум. Память не крутит пустое.

Обидно, что грохочущий поток требует совсем иное, нежели ты готов предложить. Обоим не по пути, поэтому приходится держаться что есть мочи за осколки родного, проигравшего нахрапу Мегаполиса, мира – дворики, брусчатку, скульптуры и немногочисленных сохранившихся людей – костяк «Пули», Казимирова… Интересно, как поживают тетя с дядей и дед Никифор за тридевять земель? Стоит об этом подумать обстоятельно, не сейчас. Что-нибудь им написать. Не сейчас.

Свой мир исчезал, и Мегаполис все реже предоставлял возможность душе передохнуть на пикнике.

Так возникло предосмысление «вне игры».

«Вне игры» – неясное, спасительное – обнажилось однажды, заставив всерьез задуматься о творящихся мутациях.

Пасмурная погода навалилась на город. Холодный дождь то утихал до мелкой мороси, то усиливался, злобно поливая дороги и тротуары миллиардами тяжелых капель. Казалось, не осталось в мире больше сухих мест: голые деревья с черными ошметками неслетевших листьев, хмурые здания, едва поблескивающие внутренним освещением за тонированными окнами, и даже пятачки под козырьками остановок, ресторанов и банков вымочены были совершенно. Ветер-грабитель обирал незадачливых пешеходов, прозевавших запереть одежду на все застежки, выстуживая одним ловким порывом все тепло до костей.

Игорь стоял у обочины на перекрестке улиц Северной и 2-ой Линии, куда его притерла застывшая намертво масса автомобилей. Пробка. Дымы сотен выхлопных труб, едва отхаркавшись, нерешительно тянулись к асфальту, но тут же мгновенно распадались на обрывки и растворялись в воздухе. Из-за этого казалось, что консервные банки в бессильной ярости дергают белыми лоскутными хвостами, ожидая хоть какого-то продвижения вперед.

Штурмовать не хотелось. По визору катились ручейки воды, в пластиковую скорлупу глухо барабанили капли, дождевик из крепкого полиэтилена и такие же бахилы шелестели, устало сопротивляясь ветру и дождю. Кремова охватила приятная заторможенность, он наклонился к баку и через клетку рамы просунул пальцы к двигателю. Тот работал на холостых, согревая даже через кожу перчаток. «„Супер-В“, как обычно, готов к любым передрягам, – проплыла в голове мысль, – как же тянет послать работу к чертовой бабушке…» Игорь наслаждался парадоксальным уютом посреди ледяной сырости, луж, ревущей клаксонами и источающей море негатива толпы.

Он поднял голову и посмотрел вверх. Взгляд выхватил типичную офисную высотку, уходящую перспективой в мрачное беспросветное небо. Ее перечеркивали провода и костлявая опора высоковольтной линии, сложенная из черных треугольников. Сквозь заливаемый визор все казалось неудачной детской акварелью, где цвета, намешанные неумелой ручкой, превратились в один грязно-серый цвет.

Еще немного, и сон сморит прямо здесь.

Отчаянно сопротивляясь дремоте, Игорь заметил среди машин нищего, который и раньше неоднократно попадался на глаза. Усач лет пятидесяти – шестидесяти, в очках, с костылем в левой руке, одетый в стариковские брюки и рубаху, а поверх рубахи в безрукавный жилет с кучей карманов, профессионально попрошайничал у запертых в пробке водителей.

Кремов не любил таких, будучи уверенным, что превращать нужду в работу грех и уж всяко лучше жертвовать больным детям, чем содержать лодырей, собирающих милостыню на пропой. Об этом он осуждающе подумал и сейчас.

Нищий тем временем продвигался все ближе по междурядью, сноровисто вылавливая кружкой мелочь, летящую из приоткрытых окон, и изредка принимая цепкими тонкими пальцами бумажные купюры. На нем не было ни шапки, ни капюшона, лоб и очки блестели от воды, но физиономия бродяги не выражала никаких признаков страдания. Из-за этого он казался таким же привычным элементом улицы, как, например, деревья, здания или фонарные столбы, неподвластным стихии и прочим катаклизмам.

Нищий поравнялся с Игорем, который поспешил отвести взгляд в сторону, и неожиданно прокричал:

– Ну и классный же у тебя мотоцикл, парень! И ты классный! Все у тебя будет хорошо, я знаю!

Игорь рефлекторно обернулся. Его встретила открытая искренняя улыбка, обрамленная множеством глубоких, словно порезы, морщин. Упершись обеими руками в костыль, бродяга любовался молодым мотоциклистом, на миг позабыв о своей незавидной доле, о костыле, о милостыне, о постылом междурядье. Следовало бы сказать что-то в ответ, но ошарашенный Нерв не смог подобрать ни слова. Вот уже нищий побрел дальше вдоль чадящих верениц, монотонно повторяя «храни вас Бог»…

Многие уверены, что окружающий мир – декорация, в которой все только и ждет их внимания. Какой-нибудь персонаж, мелькающий ежедневно перед глазами, пусть на несколько секунд и на расстоянии пушечного выстрела, неизбежно оценивается и зачисляется наблюдающим во внутренний каталог памяти с характеризующим ярлыком. При этом выводы о персонаже основываются, как правило, на мимолетных нюансах или стереотипах, приколоченных к сознанию жизненным опытом, воспитанием, еще чем-то. Каково же бывает потрясение, когда мы вдруг осознаем, что и сами оцениваемся субъектом с давно болтающимся на шее ярлыком «шлак»! Оказывается, у декорации свои каталоги, где мы тоже, может быть, шлак, а может, и что-то красивое, недостижимое… мечта! У декораций свое «вне игры», из которого они взирают на мейнстримный поток КПИ.

Непостижимое прежде ощущение уюта посреди холода и безнадеги теперь оказалось не таким уж непостижимым, Кремов просто находился дома. «Вне игры» отныне обещало сопровождать везде.

Ни один обыватель никогда не заподозрит в нем пришельца из вселенной с особыми шкалами успеха, статусами и иерархией. Пришельца, гуляющего за флажками КПИ, в чьих границах, по мнению обычного человека, только и можно нормально существовать.

Глава 30

Ян получил новую работу. Теперь он занимался телекоммуникациями, но не просто какой-то заурядной телефонией, а новомодной фишкой, сулившей заманчивые перспективы, – позиционной системой координирования или, как ее успели обозвать технари, «Шмоном». Ян весьма смутно представлял техническую сторону вопроса, но как любой высококвалифицированный менеджер нутром чуял здесь крупные деньги.

Сработало покровительство Джеймсона-младшего.

Давидов переосмыслил жизнь. Разборки с Джессикой Мун, выкраивание средств на поддержание «Чалленджера-2000» в приличном состоянии, розыск брендовых штучек в сети через сервисы «экономим вместе» отныне казались ему ничтожной чепухой. Даже стыд брал за себя вчерашнего, такого ограниченного. Благодаря Джеймсону Ян шагнул на Олимп.

Конечно, это свершилось не в один момент. В компании молодых хозяев жизни он застолбил себе место многолетним упорным трудом. Оставалось лишь пройти какое-то таинственное посвящение, чтобы окончательно слиться с ними. Чем бы ни обернулось дело, Ян внутренне приготовился ко всему.

После судьбоносной встречи в Парадизе Джеймсон последовательно тестировал Яна, предлагал к выполнению поручения – сперва простые, затем все более сложные. Ян, учуяв грандиозный шанс, вцепился мертвой хваткой: ни единого прокола, ни капли халтуры, будь то сопровождение суверена в пейнтбольной заварушке или хранение молчания после диких оргий в «Парадизе». Ян знал, что за ним внимательно наблюдают, и старательно копил баллы.

Нынешняя должность тоже являлась своеобразным тестом, только финальным. Ян чувствовал, что после сдачи на пятерку получит аттестат.

Говорили, что «Эра», как официально назывался «Шмон», разработана на основе русской технологии, отлаженной и доведенной до ума в Мегаполисе. Будто бы ранее возможности «Эры» сложно было назвать даже фантастикой. А принцип ее работы и теперь большинству причастных казался ядреной мистикой. Как бы то ни было, благодаря перебежчикам из Защекинска и гению западных технарей будущее Яна вырисовывалось отныне исключительно в светлых тонах.

Систему запускало правительство, преследуя множество целей, среди которых значилась, например, профилактика преступлений и дорожных правонарушений. Причинно-следственная цепочка всей кухни виделась искушенному управленцу простой как кирпич: тотальный контроль нарушений, невозможность уйти от ответственности, автоматическая рассылка штрафных квитанций, ускоренное наполнение государственного бюджета!

Скоро система должна оплести фиксирующими модулями все дороги и закоулки Мегаполиса, заколачивая деньги с любого мало-мальски незаконного чиха граждан. Тендер на запуск и отладку оборудования, а также на решение вопросов менеджмента получила компания «Аррива», принадлежащая клану Джеймсонов, она же использовала телекоммуникационные возможности системы в коммерческих целях – теперь для покупок в магазине человеку не требовался даже ХАЭН: достаточно попасть в зону действия ближайшего модуля «Эры», и на кассе покупатель автоматически идентифицировался платежным терминалом, который «знал», кто перед ним стоит, и списывал стоимость покупок с банковского счета. За такое неслыханное удобство абонент уплачивал небольшую ежемесячную плату, которая также автоматически списывалась со счета. Впоследствии коммерческую часть системы планировалось отдать на откуп «Арриве» полностью, правительство оставляло за собой эксплуатацию выделенных блоков в каждом модуле исключительно для надзорных нужд.

Модули слежения изготавливались в Западном Мегаполисе и поставлялись к местам установки полностью готовыми к работе. Монтажные бригады занимались только подключением питания и тестированием, остальное система делала сама: выводила модули на расчетную мощность, обрабатывала сигнал.

Работа Яна заключалась в общем административном руководстве подразделением «Эры» по связям с общественностью. Помимо рекламы, нужно было оправдывать слово «профилактика» в восприятии системы социумом, ведь любой здравомыслящий человек небезосновательно видел в ней очередную кормушку власти, позволяющую относительно честно обобрать население. Денег на пропаганду не жалели: сняли несколько душещипательных роликов, в которых только благодаря системе удавалось пресекать попытки жестоких гопников отнять у беззащитной бабульки сумку, отлавливать пьяных водителей и даже разыскивать пропавших детей; выпустили тонны печатной продукции; проплатили множество интервью экспертов, призывающих граждан доверять «спасительному оку», и многое другое. И вся эта возня с созданием положительного образа «Эры» диктовалась государством.

Ян понимал, что со своего поста в случае успеха перейдет в высшее руководство.

Глава 31

Приближались новогодние торжества. Горячка распродаж, подстегиваемая агрессивной рекламой, свирепствовала уже месяц. В такое время у людей отключаются критические центры, прежняя страсть к приобретательству всего и вся перерождается в долг, заставляющий с азартом охотника и обреченностью гладиатора гоняться за блестящей мишурой.

Игорь уловил неприятную новизну в, казалось бы, знакомой кутерьме. Сейчас, из «вне игры», она выглядела почти балом деградации! Отвратительно. Но, повинуясь выработанному рефлексу, он все же решил достать сувениров Матвею и ребятам, для чего отправился в знакомый по прошлой жизни супермаркет.

Сразу у входа толпа людей в первобытном остервенении штурмовала кассы. Покупатели с переполненными тележками выстраивались в длинные вереницы, где каждый ревностно поглядывал на соседнюю очередь, двигавшуюся, как назло, быстрей, и бросался с руганью на наглецов, норовящих проскользнуть вперед «с одной банкой кукурузы».

Обстановка торгового зала, порушенная людским потоком, наводила на интересные мысли. Игорю отчетливо представилось, что он стоит в центре апокалиптической свалки, по которой роем мух ползают слепые и голодные самоубийцы. Они стараются, очень стараются пожрать себя с хоть каким-нибудь удовольствием.

Все дело в вещах. Наверняка у девяноста процентов товара нет ценности. Ни малейшей. Заводы трудятся день и ночь, выбрасывая на прилавок продукцию с мимолетным сроком полезного существования. Она не нужна людям, но вот парадокс – те стремятся ее купить! Одноразовые туфли, гирлянды, пластиковая посуда, триллионы открыток, убогие игрушки по немыслимым ценам, алкоголь, бейсболки, бумажные фонари, батарейки, елочные украшения, ванночки для ног, сувенирные фляжки, ножи, садовые гномы и прочее барахло – транзитом через руки потребителя скоро оказываются в мусорном контейнере. Цивилизация выхолостила первоначальную идею конечной необходимости, подменив ту вечным бессмысленным процессом. Свалка теперь начинается не где-то далеко за городом, а сразу в торговом зале, а покупатели из получателей благ давно мутировали в сортировщиков утиля. Им полагался бонус – выбрать для передачи по цепочке самое симпатичное барахло, но и здесь никакой свободы: рекламой в подкорку вживляются правильные «вкусы», «желания», так что снова обман.

Самоубийцы, не иначе. Как еще назвать людей, прожигающих жизнь за опостылевшим зарабатыванием денег, чтобы потом ее остатки, конвертированные в бумажки и циферки на ХАЭНах, добровольно-принудительно спустить в трубу? Здесь, впрочем, может скрываться разгадка парадокса: мозг превращает поражение в победу, пытается доказать сам себе, что все нормально – фантики, бусинки, стеклышки имеют ценность, они стоят потраченных усилий и предназначены для него, человека, а не для поддержания какого-то бессмысленного оборота ширпотреба. «Я здесь альфа и омега!» – кричит потребитель, и ему никто не возразит, главное – бесперебойно поддерживать процесс.

Вся адская жуть конвейера в том, что большинство потребителей не просто догадываются о нечестной игре против себя, они точно знают о ней! Но безысходность ситуации, осознание своей ничтожности перед сложившейся системой делают черное дело: человек смиряется. В конце концов, что остается? Уходить в пустыню, прозябать в рубище, терпеть нужду, холод, болезни? Или… как тот бездомный с грязным яблоком… Нет, на такое нужны убеждения и смелость, даже блаженная отвага. Так что лучше уж комфортное самоубийство. Игорь чувствовал, что в реальных условиях это, пожалуй, оправдано. Попытку побега могут себе позволить немногие одиночки. А если у человека, пусть умного и высокоморального, есть дети, немощные родители, кто-то, о ком нужно заботиться ежедневно, кормить хлебом насущным, а не бунтарской яростью и разглагольствованием о прекрасном? Нет, далеко не все из копающихся в «акционных» развалах, убивают свою жизнь из эгоизма.

Вот женщина с небольшой корзинкой. На дне дешевые одноразовые игрушки в блистерах: кукла с жидкими волосами, огромной головой и рахитичным тельцем да машинка вырвиглазного колеру. Краска с них облезет за два дня, и вонять химией они обещают изрядно, но это лучше, чем не подарить дочке и сыну ничего! У детворы должен быть праздник, как и у более обеспеченных сверстников. Вот мужчина, замерший у башен из автопокрышек. Его терзает мучительный выбор между ценой и собственными возможностями. Купи он сейчас нужные покрышки – и на жизнь семьи останется шиш без масла, а на носу рождество, домашним необходимы вкусный стол, пластиковая елка, наряды. Мужчина стучит пальцами по ХАЭНу, на его лице отображается почти отчаяние…

Кремов почувствовал тошноту. Вот дурак! Начал прислушиваться к людям в гипермаркете! Уж где-где, но не в Храме новой веры следовало этим заниматься. Еще Казимиров предупреждал, что для Нервов путь туда закрыт: огромные толпы, душевные терзания, алчность, надменность, позерство, страхи, зависть – вся гниль и гадость человеческая в лошадиных дозах, кто ж выдержит такое без последствий?! И ладно бы на минутку заскочить, хвать искомое и наружу, так нет же.

Игорь поспешно направился к выходу.

На парковке в молочном свете гигантских фонарей, усеянный сверкающими пупырышками ледяных капель и окутанный зимним неплотным туманом, ждал «Супер-В». Он, как и Игорь, смотрелся здесь чужеродно, а потому располагался подальше от автомобилей. Те, воплощая достижения хозяев на материальном поприще, солидно мигали огнями дистанционного запуска, прогревали комфортабельные салоны и отпугивали эвакуаторщиков затейливыми номерами. Откормленные бычки, взирающие по-хозяйски высокомерно на маленького мерзнущего «Супер-В». То и дело какой-нибудь из них предупредительно распахивал зев багажника, чтобы принять порцию ширпотреба, затем устраивал утомленного бюргера в комфортном чреве и укатывал, довольно шурша покрышками.

С глотком холодного воздуха пришло облегчение.

Что стало с вещами? Машины-бычки «жили» дольше зубной щетки или пары носок, но все же слишком мало, чтобы выскочить из общей мусорной закономерности. Где же та граница, за которой появляется смысл вещи, более высокий, нежели свалочный транзит?

Во-первых, стоящая вещь баснословно дорога. Ее невыгодно производить доступной, ведь, задержавшись у покупателя надолго, она и изготовителя надолго оставит без работы. Во-вторых, такая вещь исчезающе редка, потому что не соответствует мимолетной безжалостной моде, кромсающей мир на свой манер. В-третьих, очень специальна и даже жива: ее создают вдохновенно, без оглядки на вульгарный маркетинг и технологические тиски, в ней есть мастерство, оригинальная философия. А самое главное, стоящая вещь в современном мире – проклятие, ломающее свалочную систему. Система этого не прощает.

Мотоцикл благодарно рыкнул мотором, отозвавшись на нажатие кнопки стартера. Они с Игорем не спеша покатили мимо четырехколесных туш, выдыхая пар в промозглый мегаполисный воздух. «Супер-В», умей он рассуждать, наверняка ни о чем не жалел бы. Он упивался бы своим могуществом и редким совершенством, доказывая раз за разом особую правоту почившей упрямицы «блюстар», и, как породистое животное, скорее сдох бы, чем опустился бы до сытой лакейской беспринципности.

Да, на парковке гипермаркета ему не место. Ему не место и в мегаполисной зиме, где стылая слякоть сантиметровыми слоями налипает на мотор, цепь, фару, превращая мотоцикл в бомжа-замарашку, где асфальтовые реагенты разъедают проводку. Он не рассчитывался на эксплуатацию в таких условиях, это точно, но все равно посматривает на трудности равнодушно и безотказно служит хозяину.

«Нам с тобой повезло! – подумал Игорь, похлопывая „Супер-В“ по баку. – Ты без меня наверняка пропал бы… Впрочем, как и я без тебя».

Глава 32

В один из ничем не примечательных дней Матвей через ХАЭН попросил Кремова зайти. В офисе кроме Ястреба оказалась Юкэ. Она сидела у окна в кресле, нервно покачивая свешенной ногой, и демонстративно не обращала внимания на Игоря.

– Юкэ, может, уделишь минутку? – спросил Ястреб.

Та нехотя обернулась в сторону мужчин и смерила неприязненным взглядом Кремова. Происходило что-то странное.

– Игорь, ты очень нужен для важного дела, – заявил Матвей. – Наша служба иногда доставляет конфиденциальную почту, такую, о которой совсем необязательно знать копам. Мы даже гарантируем клиентам, что их отправления ни при каких обстоятельствах не попадут в руки властей. Понимаешь?

– Все наши отправления не должны попадать в руки властей, – ответил Игорь настороженно. – Наркотики?

– Нет, эта гадость ни при чем, – брезгливо и с ноткой обиды произнес Ястреб.

– Ладно, – сказал Нерв, – но ты сам виноват, нагонишь жути…

– Он не подходит! – внезапно воскликнула Юкэ, обращаясь к Матвею. – Видишь, сколько девчачьей болтовни?

– Нельзя так о напарнике, вам еще прорву километров вместе пройти предстоит, а ты начинаешь с претензий! – осадил тот и, обернувшись к озадаченному Игорю, продолжил: – С этого дня я закрепляю вас в спайку.

Кремов не знал, что ответить, и поэтому промолчал, а Юкэ, презрительно фыркнув, опять уставилась в окно.

– Сегодня у тебя обычная смена, а завтра с утра жду у себя, нужно потолковать, – закончил Туров.

Нерв собрался идти и только теперь заметил кровавую потертость на скуле Особи, которую она скрывала во время разговора за прядями волос. Хватило раздраженного поворота головы, чтобы рана обнажилась.

– Что с тобой? – машинально спросил Игорь. Юкэ ответила холодным молчанием. – Ну, выздоравливай… партнер, – пожелал Нерв и направился к выходу.

Лишь у самой двери его настигло бесцветное «спасибо».

Глава 33

Спайки для доставки особых пакетов возникли неспроста.

С недавних пор дела резко пошли в гору. Матвей вроде бы нашел богатого западного партнера, который с помощью «Пули» планировал выйти на растущий рынок Защекинска, а затем организовать полноценное СП. Туров ухватился за представившийся шанс обеими руками и под Садовым мостом закипела небывалая активность.

Для начала «Пуля» выкупила полуразрушенные гаражи почившей давным-давно «Автоколонны № 3», восстановила их, и туда принялись наезжать грузовики партнера. Они доставляли оптом крупные и мелкие посылки, а «Пуля» переваривала их довоз по конкретным адресатам. Таким образом, на месте полулюбительской курьерской шарашки начал формироваться современный сортировочный узел профессиональной экспресс-службы. Ребята-«пулевцы» бросились занимать руководящие и не очень должности, дух предпринимательской наживы щекотал всем обоняние.

Светка оседлала «колл-центр», сделавшись главной по связям и рекламе. Она с жаром взялась третировать новеньких девчонок, предъявляя претензии за малейшую оплошность и штрафуя за каждый чих. К чести Светки, это приносило результат: вышколенные телефонистки и рекламщицы, украдкой проклиная ненавистную шефиню, отрабатывали служебные обязанности на сто процентов. На высокой должности Светка не отказывала себе в главной слабости – мужчинах, что, вкупе с солидными заработками, превратило ее из несчастной дичи в несчастного ловца, обреченного на неискреннюю любовь и скудность выбора.

Илья принял в управление весь гараж, отвечал за логистику. Подобно Светке, он руководил жестко, за что схлопотал от подчиненных прозвище «Наполеон». Правда, Илья все же палку не перегибал и по-прежнему не брезговал самостоятельно возиться с мотоциклами «пулевцев» старой волны. Кроме того, он ударился в гаджетофилию – обвешал мотоцикл, на котором ездил от случая к случаю, немыслимым количеством тюнинга, начиная с прямоточного выхлопа из ребисовой стали девятого уровня и заканчивая электронными потрохами, позволяющими в наклоне в шестьдесят градусов на скорости в сто восемьдесят километров в час покуривать сигаретку, держась за руль одной рукой. Вряд ли это еще отвечало обозначенному им же «предназначению в мире».

А вот Пашку постигло разочарование: никакой особенной должности ему не досталось. В сердцах он променял мотоцикл на новенький «пулевский» грузовичок с кондиционером и, поругивая судьбу, а также всех виновных и неблагодарных, развозил теперь нетяжелые коробки.

Серж и вовсе уволился. Поначалу Матвей назначил его главой рекламного отдела, но необязательность и леность Сержа, вполне прощаемые в полулюбительском бизнесе, теперь оказались неуместны, поэтому после парочки запоротых заданий его вежливо попросили на выход. По слухам, он устроился продавцом в салон сменных панелек для ХАЭНов. Примерно по такому сценарию «Пулю» покинули еще несколько ветеранов. В матвеевском пути «наверх» компания, отчалившая когда-то из безвестного гаража и считавшаяся дружной, продолжила редеть.

К удивлению, повышение в классе не коснулось Юкэ и – почти – Жучка. Они по-прежнему не оставляли мотоциклы и ежедневно развозили почту: Юкэ – особую, Жучок – любую. Правда, последнего осчастливили титулом старшего мотокурьера, но на практике Жук никак им не пользовался. В разраставшейся «Пуле» мотоциклисты вообще оказались на обочине всеобщей денежно-организационной горячки.

Особенно горевать не приходилось. Матвей относился к мотоотделу как к гвардии, сам располагался в старом кабинете (отделанном, впрочем, по последнему слову высокой моды) – очевидно, успех не лишил его толики сентиментальности. Что главному лирика, подчиненным – выгода. Игорь немного перевел дух: зарплата увеличилась, и больше не нужно было с тоской считать каждый грош. А самое приятное заключалось в том, что «Супер-В» перевели на казенное довольствие, «Пуля» отныне заботилась об исправности техники, оплачивала покупку расходников и запчастей. Илья, ревностно отслеживающий, чтобы в заявки курьеров не попадало тюнинговых излишеств, тем не менее не скупился на штатные компоненты даже оригинального происхождения, не говоря уж о качественных техно-дженериках.

«Знаешь, твой экзот подустал, – сообщил он Кремову, разглядывая длиннющую заявку на ремонт „Супер-В“, – давай я поговорю с Ястребом, мы втроем что-нибудь придумаем и сварганим тебе аппарат посвежее, а?» Игорь решительно отказался. Наполеон вздохнул, сложил заявочный листок пополам, засунул под приборку и покатил мотоцикл в личный бокс. «Ты ведь понимаешь, что это по дружбе?» – подмигнул он. Игорь понимал. Мало того что Илья взялся за «Супер-В» лично, так еще и бюджет ремонта обещал вылиться в круглую сумму. Нерв ликовал! Верному двухколесному спутнику, потрепанному тяжелой работой, вернут молодость, залечат хронические болячки, настроят агрегаты и заменят изношенные! А потом – снова в путь, снова во «вне игры», вдвойне сладкое с беспроблемным мотоциклом.

После разговора с Ильей Кремова на два дня сняли с расписания.

Игорь внезапно осознал, что полноценных выходных у него не было давным-давно, и растерялся. Он не знал, куда податься и на что израсходовать время. Подспудно испытывал страх, что, оставшись наедине с собой, даже ненадолго, сорвется. Нагонит тоска, давненько дожидавшаяся шанса, оживут ненужные воспоминания, как назло на пути случайно встретится кто-то из прошлого и начнет выпытывать, посмеиваясь над ответами. Игорь совсем не стыдился себя, но они ведь не поймут ничего, им не объяснишь.

Ладно, в конце концов, он во всеоружии, перетерпит и возможные насмешки, и нашествие грустных воспоминаний.

Глава 34

Галаган отгородился от внешнего мира шумонепроницаемыми окнами служебного авто. Конечно, непроницаемость в данном случае не ограничивалась акустикой; новейшие конструкционные материалы позволяли сосредоточить в миллиметрах стали и стекла поразительную стойкость к воздействию летящих пуль, взрывающихся гранат и бог еще знает каких неприятностей. Осознание личной неуязвимости даже психологически отсекало пассажира от суеты городского муравейника и предоставляло возможность с комфортом сосредоточиться.

Галаган чертил в блокноте абстрактные фигуры.

Конраду было над чем поразмыслить. Похоже, короткий и самый эффективный способ выловить Януса в мутной воде Защекинска на практике нереализуем. Старинный и некогда могущественный советский НИСП, повергавший в трепет весь Мегаполис, нынче в руинах. По этому поводу советник испытывал двойственное чувство: с одной стороны, внутри приятно щекотала гордость победителя, ведь в сокрушении опасного врага он принимал не последнее участие; с другой – сознание раз за разом возвращалось к русской пословице «не рой яму…». Та, противно жужжа комаром, констатировала очевидную бесполезность нынешнего института в борьбе с Янусом. НИСП не походил на себя даже десятилетней давности, когда мастодонты из преподавательского состава еще умели насквозь прошивать потроха любого, кто с ними разговаривал.

Если бы не цейтнот с поимкой Януса, если б не этот проклятый цейтнот, не пришлось бы испытывать и толики сожаления по кончине древнего врага, но время поджимало и сейчас любой из реальных профессионалов психоанализа смог бы помочь.

Ректор института мистер Коротько, представитель новой волны психоанализа, удивился просьбе Галагана. Пожалуй, в тот момент, когда советник ее озвучил, в голове Коротко произошел системный сбой; и то понятно: машинная концепция психозрения, поддерживаемая властью, набирает обороты, старая школа терпит поражение по всем фронтам, а здесь высший функционер ищет живых «Нервов» для выполнения определенной работы. Как бы то ни было, ректор представил Конраду одного из оставшихся, еще советских, специалистов. Сухонький пожилой преподаватель встретил собеседника свинцово-тяжелым взглядом, и Галаган даже не стал заводить разговор об истинной цели своего визита. Вполне очевидно, что кроме отказа и риска утечки информации он ничего не получил бы.

Таким образом, оставался только один способ вычислить и поймать Януса – машинный, и здесь НИСП обязан был послужить. Но время! Времени потребуется много.

Янус, Янус. Что за имя такое? Пусть Экселенец и употребляет его, но искомому преступнику подходит прозвище поточнее.

Вчера в финале объединенного чемпионата по волейболу любимая команда Конрада «Скай вингз» потерпела обиднейшее поражение от «Рэд пауэр». Сначала казалось, что мощным, атлетично сложенным «скаям» не составит труда одолеть корявенький коллектив с Востока, чудом продравшийся сквозь сито полуфиналов, – настолько убедительной выдалась первая партия. Полный разгром, шок и трепет, но «рэдовские» гномы не стушевались, чем вызвали резкое недовольство публики, жаждавшей крови, и принялись сопротивляться с удвоенной энергией. Этой своей упертостью они попрали каноны шоу про плохих парней, побеждаемых героической армией воинов добра. И вроде никаких изысков типа красивых воспарений над сеткой или планирующих подач, но маятник противостояния заколебался. Особенно раздражал болельщиков либеро «рэдов». Он не давал завершаться эйсами красивейшим комбинациям «скаев» и удачно принимал подачи, но самое главное – поймав нерв игры, сам настраивал партнеров, из-за чего казался скалой, единолично разбивавшей в брызги атаки неприятеля. Вторую партию «скаи» домучили с разницей в два очка, но самое страшное со всей очевидностью уже маячило над площадкой: уверенность защекинских гномов во главе с настырным либеро в своих силах.

Похоже, психологический перелом ощутила и публика – с началом третьей партии болельщики принялись недовольно гудеть и улюлюкать при каждом касании мяча «рэдами», а тем более их либеро, словно речь шла не о розыгрыше подачи, а об очке за победу. «Рэды» прибавили и, подгоняемые кучкой своих оголтелых фанатов, пошли вперед, выигрывая подачу за подачей. Куда подевалась атмосфера первой партии? Где шок и трепет противника? Вот уже мяч позорно «надет на уши» нападающему «скаев», в глазах «эльфов» растерянность; красные же, получив эмоциональную подпитку, давят с новой силой. И хоть бы искорка ликования в глазах! Нет, утершись после начального разгрома, эти остервенело орудуют, а либеро – злой гений гипнотизирует подающих, притягивает взглядом мяч и дирижирует своей бандой. Откуда у игрока его амплуа столько власти на площадке? Почему, выполняя черновую неблагодарную работу, оставаясь в тени без шанса на разящий удар, он подчинил себе окружающих, огромный зал болельщиков? Даже его травма в пятой партии не помешала «рэдам» втоптать «скаев» в пол. Воодушевленные, словившие раж, они будто мстили за него, вымещая на сопернике свое неистовство! 2:3! Конец. Кубок впервые уехал за Линию свободы, а тамошний сброд ударился в праздничную вакханалию, резко контрастирующую с унынием Мега полиса.

– Где же ты, либеро? – пробормотал Галаган, задумчиво выводя в блокноте очередную фигурку…

Глава 35

У бедности свой запах. Сложно сказать навскидку, из каких компонентов он соткан, но то, что среди тысяч других этот определяется безошибочно, – пожалуй, факт. Старая изношенная куртка черного кожзама, протертые до опасного истончения брюки, служившие без выходных и перерывов несколько лет, выцветшие хлопковые носки с ослабшими до изнеможения резинками – набор то ли студента, то ли дворового пацанчика, а зачастую и взрослого неудачника – характерные спутники безденежья. От подобных вещей веет застарелым потом, недорогими куревом и пивком. В зависимости от особенностей носителя, к базовым элементам может добавляться духан бензина, солярки или, к примеру, нотка дешевейшего лосьона.

Надевая растянутый свитер, Матвей почувствовал тот запах. Он впитался в затрепанную ткань намертво, срастившись с ней на молекулярном уровне. Память мгновенно отозвалась картинами прошлой жизни с вечным недоеданием и недосыпом, низкооплачиваемой работой и какой-то серой безысходностью. Гараж, первый состав «Пули», ломучие древние мотоциклы…

Медленно продев голову в воротник, Туров присел на мягкий табурет перед зеркалом. Большое дорогое зеркало куплено недавно, как, впрочем, и табурет. Эти пахли со всем по-другому – приятной успешностью, что ли. Отвернувшись от собственного отражения, Туров уперся отрешенным взглядом в пустоту.

Вчера Лиля светилась от счастья, когда они зашли в кафешку дорогого кинотеатра по случаю приближающегося Рождества. Впрочем, для визитов в кафе и ресторанчики им давно не требовалось никаких случаев. Маленький галчонок перестал смущаться по поводу цен на блюда. Естественно и быстро привилась привычка заказывать что-то без опаски за итоговый счет, незаметно в их одежде старые вещи сменились новыми и модными.

Вспомнился взгляд Лили, обращенный к соседкам по столику: с присущим женщинам любопытством она рассматривала их туалеты и наверняка прикидывала, что попросить у своего любимого мужчины к очередному празднику. В прошлом остался и образ скромной серенькой библиотекарши, ему на смену пришли модная прическа со скошенной челкой, уверенный макияж и аромат парфюма «Экселент вумен»…

«Фу ты, дались эти запахи!» – раздраженно подумал Матвей. Одним движением он снял свитер, швырнул его на пол и, вытащив из кармана початую пачку «Уинстона Паркера», рывком извлек сигарету, чтобы закурить…

Конечно, Лиле нравилось выглядеть модно-привлекательной, ее вовсе не угнетало быть такой как все, она жадно наверстывала отставание, вызванное годами бесправия и лишений. Открывая для себя новые возможности, Лиля включилась в процесс покупок, походов в театры и кафе. Матвей вселил в нее уверенность в стабильном будущем, наполненном уютом, достатком, а не экономией и страхом. Она перестала смотреть в пол, как тогда, когда они впервые пошли в кино, выбросила старые, много раз чиненые сапоги и пальто, доставшееся от мамы, и учинила ремонт их квартирки. Обычное женское счастье превратило Лилю в цветок, которым Матвей не мог налюбоваться.

Пятничный поход на балет Лиля запланировала давно, ее интеллигентская природа время от времени требовала чего-то высокого. Прежде Матвею удавалось отговаривать жену от «культурных мероприятий» посредством подкупа в виде шопинга или ресторана. В теперешнем случае болезнь зашла слишком далеко: приобретены билеты, сшито платье специально для выхода в свет и даже существовала некая «железная договоренность» с подругой по работе, что «в этот раз они точно попадут на „Спартака“». Когда же Лиля жестко пресекла жалкие попытки мужа поканючить в пользу «уютного вечера дома», положение Матвея из критического превратилось в безвыходное.

Сказать по правде, Туров не считал себя невежей, он понимал прелесть стихов, не судил строго художников, марающих холст откровенной мазней, и не бесился от комментариев эстетов по поводу гениальности абстракционистов. Просто искусство в высоких проявлениях не интересовало Матвея. Ну почему должна вызывать восторг мешанина красок с подписью «Летний этюд»? И что с того, что художник «так видит»? Зачем видеть мир, как он, если его произведения вызывают отвращение и подозрения в психическом здоровье создателя? В конце концов, купи фотоаппарат, который запечатлеет летний этюд без бредовых искажений, в естественных цветах, избавив от необходимости таскаться с мольбертом и пачкаться красками. Однако фотография по каким-то причинам не приобщает к прекрасному и не передает «эмоционального фона» и прочей дребедени.

Игорь как-то пытался объяснять тонкости восприятия картин, учил понимать ощущения от созерцания чужого творчества, но он Нерв, ему понятней и ближе. Матвей же решил не утруждаться «заглублением в глубины глубин» и благополучно пропустил мимо ушей лекции друга.

До злополучной пятницы удавалось избегать контакта с прекрасным.

«Сегодня, похоже, придется. Господи, что за пытка? Мне еще до балета становится не по себе, как хочется остаться дома!» – размышлял Туров, надевая брюки.

– Лилечка, у меня живот болит, – обреченно соврал он жене.

– Выпей таблетку, все пройдет, – отрезала та, разглаживая сорочку утюгом. – Держи, одевайся!

На балет они немного опоздали. Подруга Лили со своим мужем дождались их в фойе, после чего вся компания, сдав верхнюю одежду в гардероб, поспешила в зал. Матвей отметил про себя окружающую обстановку: солидное поведение капельдинера, мраморную отделку, массивные колонны, тяжелые шторы, внутренний простор и размах вестибюля. Это настраивало на серьезный лад, и мужчина, невольно зауважав создателей «храма искусства», ощутил прилив интереса к предстоящему мероприятию.

Впрочем, сам балет поначалу разочаровал. Осоловевшими глазами Матвей наблюдал за суетой на сцене. Там мужчины в белых трико совершали непонятные перемещения, скакали в разных направлениях, махали пластмассовыми мечами и вообще резвились, будто впали в детство. Убогость происходящего дополняли суровые лица исполнителей и не к месту вдохновенная игра музыкантов, представленных двумя рядами темных голов в оркестровой яме и мельканием смычков. Устроившись в неудобном кресле как можно ниже, Туров мысленно корил себя: «Все, это в последний раз. Больше сюда ни ногой, что за чушь вообще творится? Зачем эта клоунада…» Его отвлек чей-то заливистый храп, раскатывавшийся совсем рядом. Через мгновение послышалось недовольное шиканье окружающих, и Матвея накрыло чудовищное осознание того, что храп издавал он сам. Всхрапнув напоследок, уже приходя в себя, мужчина пережил несколько секунд жесточайшего стыда и спросонья сквозь шепот супруги, что-то гневно вещавшей про «страшное позорище», стал анализировать ситуацию. Виновной в случившемся была признана низкая спинка, которая вынуждала сильно запрокидывать голову, что вело к вибрации носоглотки. Беззвучно обругав конструкторов кресла, Туров нахохлился, втянул голову в плечи и попытался задремать в новой позе, но каждый раз, когда до встречи с Морфеем оставалось всего ничего, предательское расслабление мышц роняло чело несчастного вперед, обрекая на новые мучения. А на сцене между тем продолжали дергать ногами бесноватые танцоры, дирижер, войдя в экстаз, судорожно размахивал в воздухе палочкой, и конца-краю этому видно не было…

Спасительной трелью сквозь тяжелую дрему долетел до сознания Матвея звонок о завершении балета.

– Что, уже все? – радостно встрепенулся мужчина.

– Еще нет, – с укоризной ответила Лиля, – первый акт закончился, будет еще второй. Пойдем в буфет сходим, я водички хочу, Катя с Лоуренсом уже там.

Стоически выдержав плохое известие, Матвей взял Лилю за руку, и они направились в фойе. Здесь Турова поджидало настоящее откровение. Еще в зале, перед сном, он успел рассмотреть одухотворенные лица посетителей. Казалось, в неверном отблеске сценического света они излучали благодать, а некоторые и вовсе несли печать прозрения. Но что стало с этими людьми в буфете?! Ошалело напирая на соседей, солидные мужчины в тройках пробивались к столам с эклерами и яблочным соком. Не отставали от них и дамы с вполне себе породистыми осанками и ликами. Тактическая возня в очереди сопровождалась недовольными возгласами, повизгиванием и треском разрываемой материи. Обомлевший Туров наблюдал за происходящим, забыв про воду и вообще про то, где он находится. Лиля спокойно стояла рядом, а чуть поодаль на битву за еду безучастно глядела престарелая женщина в старомодном платке, накинутом на костлявые плечи.

– Теперь можно. – Голос жены вывел Матвея из оцепенения. – Видишь, очередь поредела? Значит, скоро начало второго акта, поспешим.

Они подошли к стойке с минеральной водой, купили бутылочку и направились в зал. Теперь Матвей решил не спать во что бы то ни стало, он хотел поймать момент превращения дикарей в эстетствующих интеллектуалов.

Лоуренс добыл в антракте программку, и, читая ее, Туров наконец постиг смысл доселе загадочных и скучных плясок. Оказалось, размахивание пластмассовыми мечами и судорожное подергивание ногами олицетворяло имперскую мощь государства-завоевателя, а беготня девиц – проказы коварных соблазнительниц. Все действо в аллегорической форме иллюстрировало восстание рабов и последующее их трагическое поражение. Вот в лагерь благородных рабов пробрались гетеры и, охмурив простодушных мужланов, заманили их в смертельную ловушку. Соблазнение в танце выглядело вполне эротично, и Туров проникся происходящим, ожидая нависшей над беспечными расправы. Вдруг за спиной, где сидели несколько человек очень респектабельной наружности, послышались сдавленный гогот и возбужденные комментарии:

– Это они че, трахаются, что ли?! – приглушенно спросил мужской голос.

– Ага, с проститутками! – отозвался второй. – Гы-гы-ы-ы-ы, мне вон та нравится, с крепкой задницей, тока сисек у них нет, жалко!

– Конечно, нету, откуда им взяться – это ж танцовщицы, худые, как глисты, – злорадно вступил женский голос, принадлежавший, по-видимому, жене одного из ценителей искусства.

Словно ушат холодной воды вылили на Матвея. Оказалось, дикари никогда не превращались в людей, все дело только в волшебстве сценического освещения. Отчаянная битва горстки смельчаков с армией Красса разворачивалась уже под рассуждения заскучавших «театралов» о дальнейшем провождении вечера, под хихиканье девушек слева, бросавших на Турова игривые взгляды, и еще под разные штуки, никоим образом не относящиеся к драме восставших рабов и горю несчастной любви Спартака.

Послебалетная давка в гардеробе теперь воспринималась обыденным делом, и, только выждав, пока бушующая толпа сметет вещи с вешалок, Матвей забрал пальто Лили и свою куртку.

Дома, задумчиво наблюдая за спящей женой, он рассудил, что нет никакой разницы между «верхом» и «низом» общества, что одухотворенные люди, хоть и присутствовали на балете, не опускались до драки за бутерброд, а еще они очень старые, как та старушенция в платке, и беспомощные в отчаянном одиночестве. Остальным все равно, где проявлять свою животную сущность – на базаре ли, в ресторане или на балете, как этим вечером.

В голову некстати полезли и другие мысли. Если «верх» и «низ», по сути, неотличимы в моральном аспекте, то чисто с практической точки зрения предпочтителен все же «верх». Там хотя бы нет старого потрепанного свитера и ржавого «бигфанта».

Туров ужаснулся, но быстро взял себя в руки. Ничего! Он не откажется от «бигфанта» и свитера и будет ими пользоваться в знак верности правильным взглядам. Только не завтра, «бигфант» и так простоял в гараже уже долго, потерпит с денек-другой! Не продал же его Матвей!

Глава 36

Для новой точки подскока «Пуля» арендовала в районе «Победителя» помещение, где вскорости планировалось произвести косметический ремонт, установить диспетчерский пульт и несколько двухъярусных кроватей. Сейчас лишь одна из них, еще в упаковочном полиэтилене, дожидалась мелкой досборки в углу. В здешнюю предстартовую пустоту Кремов и прибыл на выходные – отрешиться немного от обыденности, а заодно постеречь новое имущество.

Первый день Игорь отсыпался до обеда. Тыщу лет не спалось столь сладко! Тишина за окном стояла неимоверная. Подумалось, не погорячился ли Матвей с выбором «Победителя» для офиса, не просчитался ли? Такая глухомань с коммерческой точки зрения обещала отдачу лишь в далекой перспективе, но кого здесь курьерам предстояло обслуживать сейчас?

Беспокойства раздумья не вызвали.

Сердце подсказывало, что первородный дух «Пули» неизбежно перенесется именно сюда – место тихое, как еще недавно Садовый мост, удобное (один широченный подоконник чего стоит – через него наверняка будут выбираться к мотоциклам курьеры), дешевое и уютно тесное. У входной двери появится тумбочка, на ней Черный Властелин и пластиковое корытце для печенья. Печенье окажется хронически редким гостем, но крошки постараются убедить всякого: оно иногда бывает. Чайник мгновенно измажется, спираль покроется накипью, и на подогрев воды начнут уходить десятилетия… Как же здорово!

Единственное окно смотрело во внутренний двор заброшенной металлобазы, по периметру которой тянулся забор из кирпича с останками колючей проволоки на гребне. Трехэтажное монументальное здание конторы в целом сохранилось неплохо, вот только использовалось слабо: помимо «Пули» в нем расположились малочисленная администрация владельца, какие-то прощелыги лотерейники да охранник с собакой. Этот имел просторную каморку у проходной.

Игорь отошел от окна, присел на шуршащий краешек кровати, достал из сумки зубную щетку. После разрыва с прежней жизнью он никогда не распаковывал сумку полностью. Так, пользовался большим отделением с одеждой и туалетными принадлежностями, редко подбрасывал в потайной кармашек наличность, но оставалось нетронутым маленькое отделение с мелочевкой. Не доходили руки. Несмотря на скромные размеры и не самое габаритное содержимое, туда можно было запросто провалиться, ведь главное не вещи, а привязанные к ним воспоминания.

На удивление, те все меньше цепляли за живое, все меньше будоражили вопросами: «А вдруг сложилось бы иначе? А что, если бы ты все это время двигался вверх по лестнице?» – и люди из прошлого, за исключением профессоров Улья, выцветали в фотокарточках памяти поразительно быстро.

Игорь не брал в расчет ЕЕ. Фотокарточку из чулана не доставал, духу не хватало. Карточка, может, тоже выцвела, а может… Нет-нет, слишком рано экспериментировать с этим. Впрочем, прошлое ведь не складывалось сплошь из разочарований и боли! Юность, кажется, не знает такого случая, чтобы оказаться мрачной. Кремову вдруг захотелось увидеться с Михой! Не с Пантюхой или Сашкой Морозом, а именно с развеселым гулякой Семенштольбергом, охочим до плотских забав и алкоголя.

Наверное, с Михой было бы легче вынырнуть из «вне игры» ненадолго, передвинуть баланс ближе к точке «М» из глубокого пассива, глотнуть прежних запахов, посмотреть на себя нынешнего со стороны. Пожалуй, так.

Если Миха не изменился, он не станет задавать дурацких вопросов, да и вообще вопросов. Он будет болтать без умолку, затягиваясь сигаретами и прихлебывая пиво, хохотать во все свои тридцать два желтых зуба, а к концу встречи спровоцирует драку с кем-то из окружающих, но, как обычно, выйдет сухим из воды! Хотя драка – это все же необязательно. Семенштольберг – единственный из приятелей, кто не отвернулся, сморщив нос, от бывшего Нерва. Правда, лишившись ежедневных общих тем, они с Игорем постепенно отдалились, но это не проблема.

Кремов занес палец над ХАЭНом, но в последний момент остановился.

Глава 37

Старый «Текстильщик-Гарден», больше похожий на дикую чащобу, еще сохранял остатки благоустройства в виде бетонных скамеечных остовов, разваленных клумб и дорожек с намеками на асфальт. Местами уродливое сплетение разросшихся деревьев и кустарников разбавляли искусственной прямотой ржавые фонарные столбы, а в полукилометре от границы с цивилизацией, обвитый плющом и замаскированный ветвями орешника, высился горбатый декоративный мост, некогда любимый парочками. Под опорами моста раскинулись залежи пластиковых бутылок, банок, пожелтевших презервативов и тому подобной дребедени, сдобренной россыпями окурков от дешевейших сигарет.

«Текстиль» на западном крыле не умер, просто жизнь изменилась, и вместо цивильной публики его заполонили более подходящие эпохе обитатели: бомжи, наркоманы и прочий деклассированный элемент. Не нужно считать, что новые хозяева варились в беззаконии и хаосе, убивая друг друга при первом удобном случае, вовсе нет. Иначе Харитоныч обходил бы это место седьмой дорогой, направляясь к родному люку на свалке. Местные старика с внуком не трогали, ведь он свой, к тому же безобидный. Правда, частенько приходилось делиться сигаретами и продуктами, чтоб не били, но это отвечало принципам парковой справедливости и порядка.

В последние пару месяцев Харитоныч заметил перемены: реже встречались хулиганы, а те, что попадались, пили бормотуху неестественно тихо, мост обезлюдел, исчезли лежки нищих, больше не наблюдалось следов их беспечного досуга – рвотных масс на тропинках и гнилых объедков, даже повсеместный запах экскрементов ослаб до едва уловимого состояния. Циркулировали мрачные слухи.

Происходящее вызывало тревогу, но, с другой стороны, ушли проблемы с данью, что Харитонычем было расценено положительно, да и сам парк обещал в скорости остаться в прошлом: старик договорился о переезде в недорогую съемную квартирку в городе.

Вечером они с Женькой возвращались счастливые из города, оживленно переговариваясь на понятном только им языке. Предстояло в несколько ходок перенести в новое жилье вещи, и дед с внуком обсуждали детали мероприятия. Миновав покосившиеся столбы на входе, они углубились в парк. Под пиджаком у Харитоныча ждало своего часа припрятанное сокровище – кулек с пряниками и пластмассовый робот, а в руке дежурил сверток с ливерной колбасой и хлебом – на случай, если потребуется плата за проход. Про подарок внук знал прекрасно, но оба делали вид, что никто ни о чем не догадывается, предвкушая радостный момент дома, в теплом укромном люке.

По дороге не повстречалось ни одного бомжа, и Харитоныч уже мысленно начал радоваться сэкономленной еде, как вдруг со стороны моста сверкнул луч света. Здесь раньше не пользовались ничем, кроме спичек или зажигалки, поэтому дед встревожился, почуяв неладное. Они с мальчиком остановились и притихли, стараясь не привлекать внимания.

Тем временем неизвестный направил фонарь в их сторону. Луч выхватил из темноты фигуры старика и ребенка, и тут же прогремел выстрел. Пуля, коротко свистнув, хлестко ударила в ствол ближайшего дерева. От неожиданности Женька присел, затем почувствовал, как дед схватил его за руку и поволок к кустам. С другой стороны тоже зажглись огни, послышались крики: «Туда побежали! Трави! Трави!» Беглецы продирались сквозь густые заросли, царапая руки и рискуя выколоть глаза. Впереди снова ударил проклятый свет и послышались охотничьи кличи. Сердца Харитоныча коснулось отчаянье, он понял, что у старого инвалида и парализованного мальчишки нет шансов уйти от неизвестных убийц.

– Женя, – сдавленно прошептал Харитоныч, – беги на выход, к свалке. Я тоже побегу, только по другой дороге. Встретимся дома!

Затем он подтолкнул внука в темноту, развернулся и двинул на приближающийся свет. Ошеломленный мальчик подчинился и минуты три ковылял через мусорные кучи, пока за спиной не раздались частые выстрелы и отдаленное улюлюканье. Женька с щемящей тоской понял, что дед его обманул и к люку больше никогда не вернется. Слезы хлынули из глаз, и, развернувшись, он поспешил обратно. Ребенок мычал от горя, на ходу неловко размазывая рукавом сопли. Густые заросли порезали щеку, но боли не было, хотелось только скорей добраться к деду.

Впереди показалась группа мужчин в камуфляжной форме и черных масках. Они стояли кучкой посреди старой клумбы, склонившись над телом, и подсвечивали себе фонариками. Каждый держал оружие, а один вытирал тряпкой длинный нож. Обезумевший Женька бросился туда, гортанно завывая «Деда! Деда!» и размахивая руками.

Внезапное появление мальчика заставило компанию в камуфляже броситься врассыпную. Впрочем, оправившись от неожиданности, они тут же вернулись обратно.

Харитоныч лежал на спине и не дышал. Его окровавленные пальцы намертво сжали разорванный пакет, рядом в красной жиже белел игрушечный робот без головы. Внук упал на старика, заходясь рыданиями.

За картиной молча наблюдала группа убийц.

– Прикончи его, Ян! – наконец скомандовал вожак.

– П-почему я? – заикаясь, возразил тот, к кому обратились.

– Сегодня твой день, забыл?

Убийца, чьим днем было объявлено сегодня, навел ствол автоматического «МакКигана» на ребенка и зажмурился. Он еще не отошел от недавней охоты, когда настигнутый старик корчился на земле с простреленными ногами. И ладно бы убить бездомного разрешалось из огнестрельного оружия, так нет, пришлось мараться, колоть стилетом, потому что этот – первый, а первого обязательно так. Не дав разжалобить себя стонами, Ян схватил неудачника за волосы, приподнял и резко, по-мужски ткнул клинком в сердце. К досаде, жертва дернулась, укол пришелся в брюшину, и смерть старика растянулась в мучительной агонии. Теперь еще малолетний выродок…

Из-за деревьев послышался вой сирен, темное небо озарилось сполохами полицейских мигалок. Компаньоны нервно задергались, требуя немедленной расправы, и «виновник торжества» нажал на курок, выпустив в распластанные тела короткую очередь. Мальчишку подбросило, будто пружиной, а затем шлепнуло о землю. Он затрепыхался в конвульсиях.

– Все, не жилец, пошли отсюда, – одобрительно произнес вожак, и охотничья партия скрылась в чаще…

Глава 38

Улей, похоже, доживал последние месяцы. По крайней мере, в том виде, в котором задумывался создателями и в котором существовал десятки лет. Молодежь, естественно, этого не ощущала, на то она и молодежь. Какой-нибудь первокурсник, спешивший на занятия, вряд ли задумывался, что еще пару лет назад в прохладных коридорах альма-матер было не принято шуметь или нестись с выпученными глазами в буфет на большом перерыве. Форму отменили, внутренний устав больше не предусматривал правил поведения в быту и регламентировал только учебный процесс. Зато на стоянках института теперь дожидались хозяев роскошные автомобили. Аудитории отделали модными дорогими материалами, содрав архаичную деревянную обшивку стен, и оборудовали учебными приспособлениями нового типа: видео и голоэкранами, лазерными модуляторами. Ведение конспектов упразднили, теперь компьютер и ХАЭН-синхронизаторы превратились в единственных помощников курсантов.

Намоленную десятками лет атмосферу выдуло ветрами перемен. Курсанты развязно гоготали у курилок, с тоской ожидая скучных занятий, или убивали время в буфетах, прогуливая «ненужные» пары.

Но все это было лишь жалким отзвуком настоящей революции, свершившейся в недрах Улья. «Аналоговые» предметы, и в первую очередь НКО, сделали факультативными с перспективой полной отмены в ближайшем будущем, вместо них ввели «Технологию приборного исследования нейронных следов». По сути, от будущих выпускников уже не требовалось никаких знаний из арсенала прежних поколений Нервов, поиски артефактов теперь могла выполнять цифровая машина. Это открывало перспективы людям без уникальных способностей и даже без хоть сколько-нибудь развитой нервной системы. Знай себе нажимай на виртуальные кнопки «тачскрина», остальное сделает «цифра»: поймает следы, проанализирует их природу и автоматически выдаст заключение. «Аналоговые» специалисты стали восприниматься новым поколением Нервов чуть ли не как колдуны или даже шарлатаны.

Казимиров с Игорем не спеша гуляли по дорожкам институтского парка в окружении по-сентябрьски прозрачных деревьев. Пусть поздние листья и не думали желтеть, их весенние собратья, испепеленные знойным летом, уже успели проредить кроны, упокоившись под ногами сухой шуршащей подстилкой.

Профессор эту встречу инициировал сам. Редкий случай.

Сдал в последнее время Евгений Митрофанович, очевидно, подкосила его бесплодная борьба за дело всей жизни – Улей. Раньше он шутил, что с удовольствием на пенсии будет удить рыбу или складывать оригами, но разве рыбалка или оригами способны занять человека, наблюдающего закат целой эпохи, в будущее которой он свято верил? Похоронив мечты о беззаботной старости и впустив в сердце спокойную обреченность, учитель принялся с удвоенной энергией отдавать силы ученикам.

– Прежде я мог освободиться не раньше шести, теперь времени навалом, – невесело улыбнувшись, произнес Казимиров.

– Зажали полностью? – спросил Игорь.

– Почти, – со вздохом ответил старик.

– Вам платят, не оставили без средств к существованию?

– Как ни странно, по деньгам не обижают, хотя считаться со мной уже совсем не обязательно. Помнишь, Чижик, как тебя нашли покупатели? – неожиданно спросил Казимиров.

– Очень плохо, а что?

– В свое время к нам нельзя было попасть по собственной инициативе. Для обывателя Улей не существовал, в новостях о нем не сообщали, в газетах не светили, секретность опять же… Среди преподавателей существовала прослойка наиболее опытных, сильных. Они разыскивали новых учеников, прощупывая детей в школах, на улицах или, как в твоем случае, на периферии, в поселениях беженцев. Там, замечу, самый первосортный материал – детки чистые, не тронутые мегаполисной гнилью, нервы у них звучат звонко, как серебряные струны. Так вот, понравившихся отмечали, отслеживали, сколько нужно, а затем забирали в институт. Или не забирали. Собственно, прозвище «покупатели» оттуда и пошло. Золотое времечко было… Я смотрел личное дело, тебя приметили в пятилетнем возрасте – неудивительно, что плохо помнишь первый контакт. Впрочем, ты, Чижик, уже тогда стал представителем вымирающей породы «купленных» детей. Через год после нашего знакомства практику закрытой вербовки прекратили и стали набирать курсантов по результатам открытых экзаменов. Улей стал заложником практической потребности в Нервах-криминалистах. О том, кто такие Нервы в глобальном смысле, в горячке позабыли преступность, особенно в Молчановке, требовала не считаться ни с чем. Людей со средними способностями до уровня «нюхача» подтянуть ведь всегда можно, причем заморачиваться с возрастом не нужно – брали хоть тридцатилетних.

– Открытый набор, – продолжил после паузы профессор, – породил огромный процент шлака, многим курсантам не удавалось привить элементарные навыки психозрения, НКО утратило смысл. Конечно, все случилось не сразу и не вдруг, но перспектива размывания профессии и упадка Улья отчетливо увиделась преподавателям, когда первый «открытый» курс провалил экзамены по базовым дисциплинам. Дальше – больше… До грустных событий настоящего дня оставалось еще немало времени, Чижик. Никто из стариков не хотел верить в вырождение породы. Мы считали, что хоть малый процент настоящих нервов, но всегда подготовим, а остальные найдут себе применение обычными следователями, криминалистами. Каким же было наше удивление, когда масса «шлака» начала искривлять реальность сообразно своей сущности! Она начала давить нас, ей непонятных, а значит, чужих, и менять курс Улья! Прекрасно помню день поступления на службу в институт человека, весьма далекого от невербалки. Он очень старался, вникал в НКО, но без толку. Однако человек остался на кафедре криминалистики.

– Ректор, – с грустью подытожил Кремов.

– Как-то быстро свернули шею прежнему Улью. Институт перешел на выпуск болванов, не смыслящих ничего в нашем древнем ремесле. Теперь мы для них «аналог», а они – «цифровой мейнстрим»! Осталось закрепить переворот де-юре.

– Каким образом?

– Выпускники, начиная с нынешнего второго курса, будут получать дипломы «операторов нейронных машин», а срок обучения сократят до трех лет! – саркастично усмехнулся профессор.

– Какой бред! – возмутился Игорь. – Выходит, конец?

– Точно, конец, – устало откликнулся Казимиров, – меня держит лишь пара учеников. Талантливые! Мальчик и девочка. Она постарше, Лара. Он – совсем еще ребенок, Ваня Родионов. Хочу тебя подтянуть к его воспитанию попозже.

Меня здесь беспокоит кое-что еще. Приезжал намедни в Улей некий функционер из-за реки, зачем-то разыскивал живых Нервов. Это не удивительно, на нас пока сохраняется стабильный спрос, но уровень гостя больно высок! Странно. Я не согласился сотрудничать, но не уверен, что из россыпи обнищавших Нервов он не подберет кого-то еще. Такие дела нынче, нас приуськивают, как бездомных собачонок. Помнишь, до революции «Монсанье» такие бегали по Защекинску стаями?

Кремов молча шел рядом с учителем, переваривая тоскливые новости. Конечно, он подозревал и прежде, что дела совсем плохи: невербалку давно разгромили, руководство взяло промегаполисный курс, но к бесконечной череде оплеух уже привыкли, и, казалось, возня может затянуться надолго, во всяком случае, ее финал сокрыт под пеленой необозримого будущего. Ан нет, больному резко сделалось хуже, и редкие сочувствующие и бестолковая массовка уже уверенно хлопочут о цветах на надгробие. Осечка исключена.

Так всегда бывает, когда во что-то не можешь поверить из принципа. Вялотекущее угасание словно консервирует статус-кво, при котором обреченный пусть на смертном одре, но жив, к нему можно прикоснуться, поговорить. Когда же давно предсказанный конец все-таки наступает, нас передергивает, будто от неожиданности.

Учителя жалко, ему наверняка готовят увольнение, хоть он и живет еще мыслями о каких-то способных детях. Игорь судорожно сглотнул.

– Ты не сдашься? – вдруг произнес Евгений Митрофанович. – Ведь так?

– Конечно, – с мрачной уверенностью ответил Кремов.

Глава 39

Матвей, развалившись в офисном кресле, монотонно покачивался вправо-влево и с отсутствующим взглядом надкусывал колпачок ручки. Размышлял о чем-то глобальном. В таком состоянии он мог не только сидеть, но и идти, не замечая окружающих. Возвращать задумавшегося Матвея в реальный мир категорически не рекомендовалось, поскольку он тяжело переключался, долго пытался сообразить, чего от него хотят, и в итоге раздражался.

Игорь планировал поговорить о текущих делах, но теперь, оценив момент, устроился на диване с кружкой кипятка и принялся ждать. На приветствие Ястреб только автоматически кивнул головой, не прерывая ритуал.

Стрелки настенных часов показывали двадцать пятнадцать, на улице начинало темнеть, что вполне отвечало апрельской дате на висящем у выхода календаре. В офисе никого не осталось, из дальнего конца коридора доносился смех дежурных курьеров, да еще в гараже наверняка химичил с проводками Илья.

Заваривая одноразовый пакетик чая, Кремов сам убежал в мыслях куда-то далеко, например, к замененной накануне корзине сцепления, неоригинальной и оттого вызывавшей определенную опаску. В конце концов, убедив себя не волноваться, он обернулся к товарищу. Взгляд Матвея сфокусировался.

– Привет. Что-то случилось?

Так он стандартно выходил из астрала.

– Нет, просто зашел узнать, как дела.

– Пойдем прогуляемся, хочу тебе показать одну… вещь, – неожиданно предложил Матвей.

Идти пришлось недалеко – в соседний гаражный кооператив, где «Пуля» арендовала несколько боксов. Матвей отпер своим ключом один из них и вошел в темноту, оттуда вскоре послышался щелчок тумблера.

Подвесная круглая лампа наподобие бильярдных ярко освещала новенький мотоцикл модного нынче хайтекового дизайна. Аппарат стоял как в шоуруме дилера, окруженный со всех сторон мраком, впечатление портили только простой бетонный пол и толстый слой пыли, покрывший блестящие грани узкого бака, седло и приборку.

– Как тебе? – хмуро спросил Матвей.

Наверное, впечатление Игоря можно было охарактеризовать словом «противоречиво». С одной стороны, любая новая вешь вызывает положительные эмоции, тем более мотоцикл, с другой… Рубленый силуэт, упрятанная за пластиковыми облицовками начинка, консольные подвески одинаковых колес, несоразмерно широких, – все это провоцировало отторжение. Да и стоял мотоцикл неестественно прямо, не иначе с подножкой перемудрили.

Вдруг Матвей уперся подошвой бота в сиденье и с силой толкнул мотоцикл. У Игоря распахнулись глаза и рефлекторно дернулись руки в ожидании неминуемого крушения машины, но случилось неожиданное: колеса отклонились в сторону и, едва качнувшись, мотоцикл вернулся в исходное положение.

– Как?! – только и смог произнести изумленный Игорь.

Матвей, не ответив, продолжил пинать технику, катал ее туда-сюда по гаражу, разгонял и бил о стену. Но мотоцикл лишь отскакивал от препятствий, покачивался и после всех издевательств неизменно замирал в вертикальном положении, как ванька-встанька.

– Хочешь сам попробовать? – тяжело дыша, предложил Матвей. – Это будущее, которое нас здорово припрет к стенке, Игорь. Пылится здесь уже два месяца, а батарейки и не думают разряжаться. Сейчас такой в цену дома встанет, не иначе, но для легавых цена – пшик. Завтра какой-нибудь коп, который понятия не имеет о контррулении и боится закладывать в поворот больше чем на полградуса, оседлает мотик-неваляшку, и ты или Юкэ превратитесь в беззащитных жертв. Копы догонят любого, даже не напрягаясь! – Он перевел дух. – Такое вот вырисовывается будущее. – И зачем-то добавил: – Придется вас тренировать до седьмого пота!

Глава 40

Светка совсем отбилась от коллектива и, по меткому выражению Пашки, «оскотинилась». Здоровалась через раз, удостаивала лишь высокомерных взглядов и до крайности затретировала телефонных рабынь. Рыжий, к слову, сам изрядно запаршивел. Матвей предоставил ему таки повышение, и Пашка с энтузиазмом принялся вживаться в вожделенную роль начальника. Собственные грузовики «Пули» и их водители ощутили всю скопившуюся жажду Рыжего по власти. «Дорвался», – тихо роптали шоферы после Пашкиных истерических разносов. До Светкиного уровня ему, правда, было еще далековато, но схожие тенденции прослеживались отчетливо.

Странное дело, чем лучше жилось Пашке, тем более недовольным он оказывался! Ругал правительство за ущемление прав, «Монсанье» за дороговизну искусственной фауны, костерил Юкэ, «осевшую на низах», но по-прежнему недоступную, и с необъяснимым злорадством воспринимал каждое крушение космических ракет Защекинска. Он явно сделался большим знатоком и фанатом Мегаполисной жизни, о которой ничего не знал, но к которой, как он сам думал, следовало непременно стремиться. Даже Матвея, из рук которого ел и от которого всецело зависел, Пашка за глаза поругивал изрядно.

– Понимаешь, у нас все через задницу! – разглагольствовал он, когда Игорь наведался к нему в кабинет. – Налогами обложили, сволочи! Как бизнесу развиваться? У меня с ХАЭНа в прошлом месяце десятку одних налогов списали! Ладно б на людей все шло, так нет же, – ворюги хреновы, гребут на карман, а что осталось, спускают в это недоразумение ракетное. «Надежда», видите ли, им нужна. А меня, налогоплательщика, они спросили? Нужна мне их паскудная «Надежда»? Конечно нет! Ну, не скоты ли? Это мои деньги, мои! Вот в Мегаполисе все для людей, там дышится легче!

Распалившись, Пашка принялся раздавать направо и налево. По его словам, Матвей «зажрался», приказывает невпопад. Взять, к примеру, «шоферюг», которым Ястреб требует платить тридцать! Это нормально? На его месте Пашка и десяти не давал бы. «Ну ничего! Я штрафами им получку уполовиню!» – оптимистично подытожил Рыжий.

Если б не изумление, захватившее Игоря, он быстро избавился бы от Пашкиного общества, а так некоторое время сидел и слушал. «Что с ним случилось такое? – в спыхнул внутри вопрос. – Был же нормальным человеком недавно».

Сославшись на крайнюю занятость, Кремов оборвал поток гнева в апогее и поспешил ретироваться. Впредь к Рыжему заходить зарекся.

Мегаполис жил прежней жизнью, то есть несся в тартарары.

В продажу поступили первые Ариэли, по баснословной цене. Продукту лишь предстояло стать массовым, а пока редкие счастливчики, способные денежно потянуть хайтек, выкладывали в сеть видео «потребительских тестов» с идеальными партнершами. Остальные созерцали и привыкали к новшеству, сбрасывая напряжение дедовским ручным методом. Циркулировал слушок, будто одного из пользователей шибануло током в причинное место из-за брака в электропроводке роботессы. Компания-производитель оперативно опровергла это, а затем разъяснила, что пользователь сам виноват: орган у него оказался не по нормативу большим, вот и перетер проводку. Человеческий фактор, мол! И вообще, претензий пользователь не имеет, даже рад, что пострадал во имя улучшения производства.

По данному поводу сеть бурлила не первую неделю, и финала не предвиделось.

Порнозвезды, учуяв неладное, организовали стачку. Общество разделилось на староверов, ратовавших за живых женщин, и модернистов, справедливо считавших, что прог ресс не остановить и противятся ему лишь те, кто прикрывает нищету моралью.

О «Надеждах» давно не поступало никакой информации. Яйцеголовые то ли затаились перед решающим рывком, то ли махнули на космос рукой. Похоже, второе. Полог не пробить, ясно даже ребенку.

По правде, Игорь редко заходил в ХАЭН-новости.

Матвей, ушедший в отпуск три дня назад, приглашал Кремова к себе в какой-то санаторий неподалеку от Защекинска. Игорь знал, что еще с давних времен Туров периодически туда выбирался.

Зачем на отдыхе ему потребовалась встреча?

Глава 41

К «Родничку» Игорь добрался к шести вечера. Кирпичные корпуса, побеленные известью, стены столовой «под мрамор», дорожки – либо потрескавшиеся асфальтовые ленточки, либо неровные мощения из серой плитки – открывались взгляду немногочисленных посетителей в своей неизменной простоте. А еще здесь жили зелень и тишина. Легко дышалось пахучим теплым воздухом.

Вечернее солнце мягко освещало слабеющими лучами мир, отчего предметы, растения и здания окрашивались в пастельные умиротворяющие тона. Припарковав мотоцикл на маленькой площадке у старых ворот, Кремов не спеша двинулся по аллеям санаторного парка на поиски Турова.

Тот обнаружился на одной из массивных парковых лавочек и, заметив Игоря, издалека отсалютовал рукой. Ястреб с безмятежным видом, откинувшись на деревянную спинку, болтал ногами над землей и с удовольствием уплетал спелую крупную черешню. Как-то шли его поза и красные аппетитные ягоды, завернутые в газетный конус, к простой голубоватой рубашке и клетчатым шортам ниже колен.

– Здарова! – продублировал Туров приветствие, когда Игорь подошел, и, отправляя в рот очередную ягоду, спросил: – Черешню будешь?

– Давай.

– Не зря я столько у тети Шуры выпросил! После ужина по кружкам рассыпали в столовке, а она мне еще в «Рабочего работника» добавила. Золото, а не тетка! Знаешь, люблю черешню, чтоб прям зрелая-презрелая, чтоб даже чуть вяленная попадалась. Так что не взыщи, – добавил участливо Матвей, отсыпая в подставленные Игорем ладони. – Лилька в эту глухомань больше ездить не хочет. Говорит, в последний раз, и все! Сейчас сидит в номере, ХАЭН мучает, подружки там у нее в чате. Она права, но мне жаль.

Где-то токовал голубь-дикарь, шикарный фаун-продукт от «Монсанье». Туда-сюда, прошивая густой летний воздух, сновали огромные стрекозы. Люди молча ели черешню.

– Что это за место, Матвей? – наконец поинтересовался Игорь.

– Забытый богом санаторий. За небольшие деньги оздоравливают всех желающих, а вообще пользуют для размещения рядового быдла по социальным путевкам, я сюда так и попал. Нравится?

– Мирно здесь и… непривычно, – произнес Кремов, помимо воли проникаясь знакомым чувством «вне игры».

– Да, с Мегаполисом не сравнить. А по мне, так привычно. Как в Солнечном. Я постарше тебя, помню его лучше. Во время ЧП я первый год пионерил, наше звено на помощь пожарным отправили – по столовой дежурить, с разноской бегать, подай-принеси, короче. Тогда все взрослые в боевых подразделениях вкалывали, им не до мелких забот было.

Помолчали.

– А твои родители как… выжили? – осторожно спросил Игорь.

– Выжили там, пропали здесь. Отец после эвакуации на юг подался, на заработки, да и потерялся. Мать за ним поехала, с тем же успехом. А твои?

– Почти так же. Отец на рудники уехал и не вернулся, а мама за ним и… То поколение в большинстве на юг уезжало. Получить бы право на посещение могил.

– Ха! Я вижу, что такое право дают дерьму, а не людям. Ты не заметил? – с внезапной горячностью взорвался Матвей. – У меня уровень лояльности ниже плинтуса, хоть и улыбаюсь копам в тридцать два зуба. Посмотри на лояльных, ну чем так можно выслужиться, чтоб к двадцати пяти уже полный статус заиметь? Математически невозможно! Вот ты в такой шараге работал, ну объясни!

Игорь опустил глаза.

– Мне до итогового теста на лояльность пары лет стажа не хватило, так что не в курсе.

– Ну а че ж ты не дотерпел? Уже б на могилу отца съездил, да и вообще – домик личный на Юго-Западе, пансион какой-никакой от дяди Сэма!

Сказанное резануло слух, Кремов не удержался от изумленного взгляда. Матвей раздраженно отвернулся:

– Не нужно так пялиться… Вырвалось. Просто не понимаю, как устроена эта чертова система, а съездить на могилы родителей хочется до зарезу. Сейчас, а не в шестьдесят пять, до которых не дотяну.

– А домик ты к чему?

– Говорю ж, забей. Домик тоже неплохо, я его к шестидесяти пяти тоже не получу, вот и ввернул для полноты.

Они встали и медленно побрели к центру парка.

…Матвей удивлялся себе. Как-то наблюдая за проезжающим шикарным автомобилем, он внезапно осознал, что никогда не завидовал богатым и не стремился купить нечто подобное. Он спокойно садился в свой древний, видавший виды «бигфант» и, получая от него ровно столько, сколько тот был способен отдать, направлялся по делам. Нет, конечно, Туров по случаю ездил в дорогих авто, прекрасно себя в них чувствовал, наслаждался тишиной в салоне, мощностью двигателя и комфортом кресел, но и в «бигфанте» его ничего не раздражало и не вызывало ощущения неполноценности. Почему? Наверное, дело в глобальности мыслительных процессов. Можно представить себе средневекового рыцаря, увидевшего старый добрый «бигфант» и какой-нибудь «Супер-Авто-Корсе» последней модели. Неизвестно, что несчастный испытает в первый момент, но, привыкнув, вряд ли найдет между автомобилями какие-то существенные отличия. Четыре колеса, двигатель, работающий на бензине, двери, подвеска, фары и один общий эффект – чудесное движение посредством преобразования энергии сгоревших газов в энергию вращения колес. Принципиальная схема одинакова, все остальное: материалы отделки, навороты конструкции, эргономика – нюансы, недоступные восприятию рыцаря. Тот же эффект можно наблюдать если сравнение машин проведет наш далекий потомок. Как, например, уловить особенности конструкций различных паровозов? Ну пыхтят, ну шипят, ну едут, в конце концов. Вроде, все большие и черные, все пар вырабатывают, а дальше различия теряются, потому что паровозы принадлежат эпохе, сведения о которой носят для нас общий характер. Выходит, преимущества «Супер-Авто-Корсе» перед «бигфантом» очевидны лишь для людей, живущих в коротенький временной отрезок. Их сознание сконцентрировано на примитивных вещах, которые завтра потеряют всякий смысл. Кому, скажите на милость, интересны изощренные системы амортизации и рулевого управления в век общедоступных летательных капсул с роботизированной прокладкой маршрута и принудительным автопилотом? Развернет человек будущего энциклопедию, а там «бигфант» и «Супер-Авто-Корсе», абсолютно равные перед ним в своей архаичности, проиллюстрируют эпоху моторов внутреннего сгорания.

И средневековый рыцарь, и наш потомок не скованы стереотипами настоящего, их восприятие по отношению к сегодняшним явлениям глобально, а критика существенна и логична. Но что мешает современникам также критично взглянуть на мир, в котором они живут? Некоторым – ничего. Матвей считал, что относится к небольшому числу таких свободных.

Развивая мысль, Туров преисполнялся отвращением к чудовищной узколобости большинства, вполне очевидной для него. Надменное лицо владельца той дорогой машины несло отпечаток гнилой системы ценностей, где цель – никчемный ширпотреб. Субъект рождается, взрослеет, втягивается в гонку и умирает, не успев открыть глаза. Куда же движется общество?

Одно время эта мысль угнетала. По утрам, глядя на кишащую пешеходами улицу, Матвей силился понять, почему те утрачивают способность к взаимодействию, почему межличностные конфликты старыми помоями бродят в корыте, изживая все здоровое и конструктивное. Почему эгоизм возведен в абсолют как благо? Он представил, как некоторое количество единомышленников поставило перед собой высшую цель. Этим людям требуются колоссальные ресурсы, чтобы добиться результата, и, конечно, помощники. Обывателей можно убедить трудиться добровольно, можно заставить, превратив в рабов, а можно построить им мир, где они будут драться за картофельные очистки и скакать белками в колесиках, принимая мелочность как должное. В последнем случае они даже не поймут, что сражаются за пустоту, что деньги не стоят дорого и что на них не купить, например, летающую капсулу с автопилотом, «Супер-Авто-Корсе» – потолок. Такое объяснение происходящего устраняло любые сомнения в причинах и следствиях человеческих поступков.

В правильности своих взглядов Туров не сомневался никогда. Они заставляли его быть тем, кем он был, и бороться с системой. Но откуда тогда выскочил этот пресловутый домик? Чертовщина. Против воли Матвей в какой-то момент представил себя на месте Игоря, отчетливо осознал, как близка цель – полный статус лояльности. Можно не изворачиваться, а просто жить с Лилей в своем жилье, ездить на могилы родителей когда угодно, не обращать внимания на копов, простить государство за унижения, запихнуть свои идеалы в мусоропровод за ненадобностью.

Матвею стало страшно. Дыхание перехватило.

Он с усилием тряхнул головой, стремясь ослабить хватку какого-то кошмарного существа внутри. Стало ясно, что оно зрело там не первый день, никак не обнаруживаясь, и если б не взгляд Игоря… Туров совладал с собой, Игорь ничего не должен был понять. Никакого существа нет, это все мнительность и результаты недосыпа. В конце концов, будь внутри какая-нибудь гнильца, пригласил бы Матвей Игоря сюда, чтобы поручить очень важное дело? Дело, полностью отвечающее их общим взглядам!

Они свернули на тропку, еле различимую в темноте. Та уходила к массиву деревьев, петляя в высокой траве. Подкравшаяся ночь баловала прохладой и восхитительными запахами леса. Покусывали комары, терпимо.

– Понимаешь, я верю в момент, – сказал Туров. – Иногда в определенную точку собирается все. Оказавшись в нужном месте в нужное время, можно изменить хоть целую вселенную, нужно лишь захотеть. Сейчас наступает такой момент, и от того, кто им воспользуется, будет зависеть будущее. Все нынешние элементы: правительство, мы, кризис потребления, дефицит ребиса, проблема заброшенных территорий и даже вспышки на Солнце – спрессуются в мощнейший заряд, после взрыва которого, что бы ни получилось и какая бы идея ни победила, наступит эра спокойствия… Я лично представляю будущее в виде ребенка, а теперь каждая сила пытается посеять в его зародыш как можно больше своего семени. Каким получится ребенок? Посмотрим. Наша задача сделать его здоровым и красивым, в противовес желанию официалов сохранить в чертах будущего уродство настоящего и снабдить новое общество всеми старыми болезнями. Ты, наверное, все и сам чувствуешь? – Игорь кивнул, и Матвей продолжил: – Я тут общался с очень серьезными людьми. Как бы это сформулировать… В общем, есть надежная возможность прорваться через барьер на севере и рвануть к Солнечному.

– Это интересно, – произнес Игорь, – но зачем? И что за люди?

– Люди-люди… – озабоченно повторил Матвей. – Нормальные люди, хорошие. Друзья. Понимаешь, нам не хватает средств, чтобы тягаться на равных с системой. Нет перспектив в ближайшем времени бросить ей вызов. А в Солнечном осталось кое-что ценное, эти люди уверены, вот и пытаются раз за разом пробить границу.

– Что-то плохо выходит.

– Это да, но свет в конце туннеля виден. Они нащупали слабину системы, понимаешь? Правда, в первых попытках потеряно много народу, и теперь они пытаются собрать команду из надежных ребят вроде нас. Сами не осилят ни дорогу, ни поисковую работу, нужны помощники.

– О чем речь? – нетерпеливо спросил Игорь, устав от неопределенных фраз.

– Ладно, – махнул рукой Матвей, – в Солнечном есть некий клад, золотой фонд. Его нужно найти, нам обещали часть добычи.

– Реально золото?!

– Вряд ли. Эти люди… – Матвей осекся, заметив вопросительный взгляд Игоря, – Это наши давнишние партнеры, которые обеспечивают все финансовое благополучие «Пули» своими заказами. Так вот, беда в том, что они достоверно не знают о фонде почти ничего. Старые архивы прозрачно намекают о неком сверхзначимом хранилище в мертвом городе. Если там золото, то оно здорово нас поддержит в борьбе с правительством, если мощное оружие, еще лучше, а возможно, там целое море ребиса плещется. Такие времена сейчас, что приходится хвататься за соломинку; видимо, Бюро одолевает и без риска уже никак не обойтись.

Игорь молча смотрел на своего товарища, тот подытожил:

– Я не могу пойти, сам понимаешь, а тебе решил довериться. Чувствуется, что ты подходишь к этой операции.

– Кто эти люди?

– Не знаю! Они всегда поддерживали нас, поручали дорогостоящие доставки, делились информацией и техническими приспособлениями. Илья не гениален вовсе, удивлен? Например, его знания по перепрошивке ХАЭНов – от них.

– Может, Бюро?

– Исключено, не сходится. Зачем все это Бюро? Они нас давно бы прихлопнули и так, без лишней игры в кошки мышки.

– Когда эта… м-м-м… операция?

– Они сообщат дополнительно, но вряд ли завтра. Нужно собрать людей…

Туров продолжал что-то объяснять, но его голос уже звучал лишним фоном. «Все. Началось», – вспыхнуло в голове у Игоря. Существование дзен, разбавленное смешными эпизодами из быта «Пули», сменялось ядерным напряжением; из тихой заводи Нерва вновь выбросило в бурную реку. Он в игре, в большой игре! Отказ невозможен, ведь игра началась, по сути, не теперь и даже не вчера. С ней, бесконечной, безжалостной и притягательной, Игорь познакомился еще на занятиях Казимирова, заполняя беглым почерком конспекты по НКО. Он старательно готовился к схватке, но, вылетев из тепличных условий Улья, незамедлительно получил мощнейший удар и отправился в нокдаун – игра оказалась суровее и циничнее, чем виделось из-под крыла учителя. Игорь позорно бежал с ринга и предпочел дрейфовать в стоячей воде перспективе подчиниться. Неженка… Вспомнился бездомный с грязным яблоком, мысли о декадансе… Что значит риск по сравнению с таким чудовищным угасанием? Именно оно оказалось единственной альтернативой Игре, так что Кремов поблагодарил судьбу за новый шанс сыграть, пусть даже с плохими картами на руках.

«Вне игры» теперь как суть Нерва, как противоядие! Теперь никаких нокдаунов, теперь он мутировал во что-то непобедимое!

– …на границе могут даже убить, понимаешь? – долетел обрывок фразы Матвея.

Гонки с копами, пакеты с неизвестным содержимым, первые серьезные деньги, проблемы с законом, адреналин – в се страсти, которыми сопровождалась работа в «Пуле», показались сейчас пшиком. Видимо, что-то отразилось в глазах Нерва такое, отчего Матвей прервал монолог и встревожено спросил:

– Ты чего? С таким взглядом в пропасть прыгают, наверняка.

– Да так, подумалось кое о чем из давнего. Убить, говоришь, могут?

– Ясное дело, могут. Их до этого уложили немало, я ж говорил.

– А, да… – рассеянно заметил Кремов. – Я согласен. Обязательно присоединюсь к этим людям.

– Хорошо, – ответил Матвей. В его глазах продолжала читаться тревога. – С тобой все в порядке? Нормально себя чувствуешь?

– Прекрасно, – улыбнулся Игорь.

Глава 42

После разговора в «Родничке» привычная жизнь перестала интересовать Игоря, стрелка баланса уверенно сместилась в актив и с тех пор не желала возвращаться обратно. Поначалу даже лихорадило немного.

Жучок наверняка был в курсе происходящего. Он больше не включал Игоря в регулярное расписание, оставлял дежурить на подхвате, и Кремову приходилось ежедневно томиться в офисе на «Победителе» без дела. Заказов здесь насчитывалось пара-тройка в сутки, легко хватало ребят из-под Садового моста, и «подхват» не случался по определению. Скука смертная.

К счастью, хоть ремонт завершили, и теперь двухъярусные кровати с готовностью принимали любого желающего, но преимущественно Кремова и изредка самого Жучка, переехавшего из головного офиса на «Победитель» осваиваться. Жучок по обыкновению не болтал, много читал, что-то записывал от руки в тетради или в ХАЭН. Из редких фраз стало понятно, что он хочет получить образование, оттуда и чтение, и записи.

Если б Игорь оказался в те времена хоть немного ближе к точке «М», то, очевидно, почувствовал бы желание Жука сократить дистанцию и даже подружиться. Но активное плечо баланса изрядно слепило Нерва – он напряженно ждал стартового сигнала, а того все не было. Что-то не срасталось у таинственных людей, о которых говорил Матвей, приготовления затягивались.

Ястреб поначалу успокаивал, но однажды отмахнулся: «Ты же взрослый человек, Игорь! Не от меня там все зависит! Может, завтра отсемафорят, может, через год, откуда мне знать? Просто будь готов, лады?»

Легко сказать – «будь готов»! Напряжение может сжечь запросто, если ожидание затянется.

В сложившейся ситуации Игорь понял, что не сможет остаться в Мегаполисе в любом случае.

С карьерой не сложилось, с семьей тоже. «Пуля» стремительно перевоплощается из клуба прокаженных в постылый «верх». Улей умирает, туда уже неприятно возвращаться. Казимиров не в счет, но у старика есть и другие ученики, он сам говорил. Друзей нет. Друзьями могли бы стать Жук и Юкэ, но Нерв им не нравился, особенно Идеальной Особи. Матвей все больше начальник, чем друг, тем более у него есть семья.

Ничего за душой, а «вне игры» можно и с собой прихватить, хоть на край света.

На край света…

Кремов ощутил себя подонком. Единственные люди, которые помнили о нем всегда, как раз там – на краю, а их казачонок утратил с ними связь. Всегда находились какие-нибудь причины не отвечать сразу на редкие письма с Северо-Востока, дело откладывалось на бесконечное «потом», перетекавшее в «уже несвоевременно».

Игорь заставил себя написать на дядькин ХАЭН. Как же тот обрадовался! Впрочем, переписка не вышла содержательной: Нерв не вдавался в подробности своей жизни, а дядька больше орудовал смайликами, набирать текст он, очевидно, был не мастак. На душе полегчало, захотелось увидеть родных. Если б не ожидание Большой экспедиции!

Для себя Игорь решил, что поездка к северо-восточному кордону будет планом «Б», и оказалось, что ее ожидать не менее тягостно, чем экспедицию.

Чтобы не свихнуться, Игорь зачастил под Садовый мост к Илье. Тому Матвей тоже, по-видимому, адресовал какие-то инструкции: главмех с готовностью принялся устранять малейшие недочеты «Супер-В», не интересуясь ни их причинами, ни ценой ремонта, ни целями Кремова.

Глава 43

Как-то, сидя на раскладном стульчике, Игорь наблюдал за механиками, кропотливо настраивавшими его мотоцикл. Наполеон самолично отобрал тех для ответственной миссии.

Кремов целый день провел у своего железного коня бок о бок с этими ребятами. Сейчас подступила усталость, покрытые соляркой и маслом руки неприятно зудели, но подойти к умывальнику и вымыть их не хватало сил.

В последнее время одолела странная апатия. Не хотелось думать о предстоящем, пришла противная неуверенность в нормальном исходе путешествия. Предстартовые хлопоты только раздражали – о чевидно, Игорь перегорел.

«Почему мы тянем с отъездом? Уже давно получены все инструкции, я снабжен всем необходимым… Матвей лажает, что ли?»

Известно, что в собственных неудачах люди винят кого угодно, но не себя. В особом фаворе у неудачников «роковое стечение обстоятельств», «сглаз» и «тупое руководство-начальство». Эту особенность человеческой натуры Нерв знал прекрасно, как знал и то, что такой подход к делу гарантирует неудачу, поэтому постарался интеллектуально-волевым заслоном отсечь проявления слабости.

Он заставил себя вымыть руки, затем снова плюхнулся на стульчик. Рядом валялся пыльный рюкзак с приборами и приспособлениями, накопленными Матвеем по бартеру от клиентов: Туров одно время увлекался коллекционированием антиквариата и устройств, вышедших из употребления. Техническими штучками расплачивались некоторые неординарные партнеры или же дарили их Матвею, прознав о его хобби. Игорь как-то поучаствовал в этом. Доставив безликий сверток на разваливающийся от времени завод, он получил от пожилого молчаливого сотрудника коробку с мобильными счетчиками Гейгера. Короткие стержни в добротных ложементах поблескивали нержавеющими корпусами и пахли машинным маслом. Там еще болталась серая бумажка со спецификацией и штампами ОТК. Очарование подобных вещей объяснялось просто: если серебряная ложечка набирала ауру «древности» десятилетиями, то какой-нибудь калькулятор устаревал значительно быстрее и лет через пять воспринимался динозавром, но работающим! Держишь живую историю в руках. Впрочем, увлечение старьем прошло у Матвея так же внезапно, как и началось, «пулевцы» разобрали коллекцию на сувениры, – и сейчас рюкзак, изрядно выпотрошенный, пинался механиками по всей мастерской.

Вспомнилось об интересной игрушке из него. Никто ею пользоваться не умел, на сувениры не брал – и это, в определенной мере, придавало азарта. Захотелось попробовать себя в роли испытателя. «Чем черт не шутит?» Усмехнувшись своей мысли, Игорь нащупал в недрах рюкзака гладкую сферу, и через мгновение на свет показался зеркальный шар размером с теннисный мяч. Увесистый, холодный, он спокойно расположился на ладони, как бы вопрошая с высоты своего совершенства: «Чего надобно, смертный?»

Несколько минут ушло на изучение поверхности. Вполне себе гладкая поверхность, ни шероховатостей, ни трещин. Костяшками пальцев Игорь постучал по скорлупе устройства, пробовал, зажав ладонями шар, повращать ими в противоположные стороны, но ни в первом, ни во втором случае заметного успеха не добился: стук получился глухим, как от цельного куска стекла, а проверка на наличие подвижных частей показала, что испытуемый – монолит. Напрасно глаза искали какую-нибудь зацепку – красивая вещица отрешенно блестела, и ничего более…

Почему-то вспомнился Улей. Точнее, как математичка Татьяна Михайловна задала курсантам на дом решение одной задачки по геометрии. Вообще-то математику в целом и геометрию в частности Игорь не очень любил, но та задача его раззадорила. С упорством вглядываясь в фигуру с обозначенными данными и иксами, он никак не мог понять, как же открывается ларчик. Сотый раз он повторял что-то типа: «Катет равен шести, второй – икс, гипотенуза тоже неизвестно, верхнее основание трапеции – четырнадцать, скольким равно нижнее?» Казалось, решения не существует, но уставший мальчишка все искал его и наконец нашел! Оригинальное, остроумное, оно пришло, ко гда Игорь сопоставил несколько значений и понял, что весь ход его мыслей шел слишком традиционно, а ответ лежал на поверхности. В эту минуту ему стало ясно, что мозг взломал какой-то невидимый барьер, научился думать принципиально по-новому. Это был триумф!

«Неужто у меня голова заржавела? Я думать, что ли, разучился?» – с нарастающим азартом размышлял Игорь. Зажав шар пятерней, он потряс им в воздухе. Ага! Обнаружилась определенная странность: центр тяжести внутри шара не поспевал за быстрыми перемещениями руки, он явно смещался после каждого движения, а затем старался вернуться на место к нижней кромке сферы. «Заторможенный неваляшка какой-то», – сосредоточенно подумал Кремов и, дальше проверяя свойства неваляшки, катнул его по полу мастерской. Шар, неуверенно вращаясь, проследовал по сложной траектории и лениво ткнулся в ящик с инструментами.

«Так, малыш, что же ты скрываешь от меня?» Нерв подобрал подопечного и стал методично по расширяющейся спирали «царапать» сферическую оболочку ногтем указательного пальца. Точно на «экваторе» ноготь едва заметно чиркнул. Очень слабо, на грани с самовнушением. Тщательно осмотрев подозрительное место, Кремов ничего не увидел, как ни старался. Повторное царапанье достоверно не подтвердило наличие борозды: вроде есть, но, может, и показалось. Вскоре шар покрылся разводами от пальцев, изрядно потускнев.

Погруженный в размышления Игорь подошел к стеллажу с разнообразными канистрами и, разыскав моторное масло, пролил немного на шар. Смазка равномерно растеклась тонким слоем, позолотив металл… Ничего. «Вот зараза! – подумал Нерв. – Как назло, фломастера под рукой нет!» Машинально взглянув на канистру, Игорь прочитал: «Синтетическое моторное масло „Титан“. Отработка».

Тщательно протертый шар в следующие минуты был подвергнут повторному обливанию, на этот раз масляными отходами, затем Игорь принялся кропотливо осматривать зеркальную поверхность через увеличительное стекло. Крик торжества едва не вырвался из его губ: непрочная пленка старого масла разорвалась над микробороздками, обнажив под ярким светом верстачной лампы пятиконечную звезду с серпом и молотом и надпись: «СССР. Учебный образец изделия № 34/18». Чуть ниже стояло заводское клеймо в виде угадывавшейся в полете птицы и надписи «ГПЗ Синтез».

Снова протерев чистой ветошью шар, ободренный Игорь принялся за разгадку с новыми силами. Однако круглый упрямец теперь замкнулся наглухо.

Усталый Игорь начал подумывать о «хирургическом вмешательстве» в загадочное устройство, но не решился, ведь вскрытие означало бы победу, хоть и «посмертную», шара над человеком. В конце концов разочарованный Нерв предоставил измученному кругляшу передышку, а сам, чтобы отвлечься, вытряхнул остальное содержимое рюкзака на пол.

Глазам предстали: наручный компас, еще один наручный компас, правда, с какой-то бедненькой шкалой и массивным основанием, суровый армейский нож в кожаных ножнах, фляга цвета хаки, оптический прицел с фосфоресцирующим перекрестьем и массой сложных настроек, саперная лопатка – крепкая, почти не пользованная, кусачки-трансформер, несколько еще не просроченных полевых аптечек в алюминиевых тубусах и допотопные силуминовые альпинистские очки.

Оставив разбор вещевых завалов на завтра, Игорь решил ограничиться выбором компаса, благо оборудование это относительно простое и проблем тут возникнуть не должно… «Э, да один испорчен, стрелки-то в разные стороны смотрят!» – подумал Нерв. Один компас, спиртовой, уверенно указывал на двери бокса в направлении севера, а второй, тяжелый и громоздкий, безапелляционно устремил ярко-красную стрелку на…

Пораженный внезапно озарившей голову догадкой, Игорь осторожно покрутил «неисправным» прибором в разных плоскостях. Так и есть, он как приклеенный следовал стрелочным указателем за… шаром! Клеймо «ГПЗ Синтез», примостившееся на задней крышке «компаса», лишь констатировало очевидное: он и шар составляли единую систему!

Как завороженный рассматривал Игорь загадочные вещицы, силясь понять их назначение. С шаром все обстояло по-старому, а вот прибор, который решено было пока назвать «пенальчик», подкинул новую пищу для ума. Итак, стрелка, плавающая внутри прозрачного пластикового «пузыря», безошибочно находит шар. Сам «пузырь» вмонтирован в продолговатую увесистую бакелитовую «коробочку» рядом с маленьким красным шариком, вращающимся свободно в посадочном гнезде. Более вроде ничего… Ага, а в боковой поверхности «пенальчика» сдвижная панелька, из-под которой дрожащими от возбуждения пальцами Игорь извлек электрический шнур со штекером! Расстояние между контактами штекера регулировалось миниатюрным колесиком, так что после недолгих манипуляций «пенальчик» удалось подключить к сети. Ничего не произошло. Игорь подождал немного, затем еще раз внимательно осмотрел устройства, разочарованно покрутил в руках «пенальчик» и тронул красный шарик. Зеркальный шар немедленно откликнулся на прикосновение, качнувшись в сторону! Погруженные в работу механики ничего не заметили…

Спрятав под куртку фантастический набор, Игорь спонтанно придумал шару название – «колобок». Он даже не подозревал, что попал в самую точку, повторив неформальное обозначение изделия № 34/18 в кругу создателей.

Нерв понял, что шар – это маленький сверхтехнологичный шпион, «пенальчик» – пульт управления, а старые очки, хламом вывалившиеся из сумки, – «глаза», на которые передавалось изображение «бортовой» камеры шпиона. Наверняка в комплекте предусматривались и наушники, но найти их не удалось.

Глава 44

В прочем, куда более важное событие постучалось с неожиданной стороны. Юкэ сменила гнев на милость! Идеальная Особь, по-прежнему дичившаяся окружающих, решила отчего-то сблизиться с номинальным напарником. Несмотря на объединение в спайку, они вместе до сих пор не выполнили ни одного заказа.

В один из дней Игорь перекусывал бургером на лавочке у мастерской Ильи. Механики обслуживали «Ящера», «Супер-В» ждал очереди. Юкэ заметила Кремова, подошла и, поздоровавшись, присела рядом на табурет.

– Игорь, прости меня за грубость, – внезапно произнесла Идеальная Особь, – я не верила, что ты сможешь стать своим для нас. Забудем прежнее?

Кремов неопределенно кивнул, пережевывая бургер.

– Что заставило тебя изменить мнение? И откуда было недоверие? – поинтересовался он.

– Ты прекрасно знаешь откуда. Я слышала, такие как ты могут выпотрошить любого человека мысленно, выведать все тайны…

– А потом что, – с улыбкой перебил Игорь, не сдержавшись, – выпить соки жизни, а напоследок превратить в зомби?

Юкэ смутилась и отвела взгляд. Игорь с изумлением читал небывалые эмоции девушки: оказывается, она умеет и так! Сейчас она все же попробует по обыкновению замкнуться в себе. Ну уж нет!

– Это страшилки, которые не имеют ничего общего с реальностью, – объяснил Игорь, – Нервы не телепаты… ну, не такие, как показывают в кино. Мы не читаем мысли дословно и проникать в других без разрешения не умеем.

Юкэ посмотрела недоверчиво:

– Любой ребенок знает, что вы видите насквозь!

Кремов поймал себя на мысли, что именно это пугало ее прежде. Что же такого особенного скрывать златовласке? Может, дело в таинственных вояжах и статусе Юкэ, связанном с ними? Наверное, это да природная диковатость не пускали во внутренний мир девушки никого извне.

Игорь сказал:

– Нервы очень тонко воспринимают эмоции окружающих, а по эмоциям нетрудно вычислить мотивы человека. Но если кто-то специально не хочет светиться, то ни я, ни даже самый гениальный Нерв кроме холодности ничего не почувствует. Ты, к примеру, студнем кормишь с самого начала. …Но бывают ситуации, когда невозможно скрыть эмоций! Преступление – одна из них. В решающий момент преступник излучает в пространство все, что есть на сердце, он, как бы посылает с пулей или ударом ножа откровенное признание жертве. Чем сильнее страсти что жертвы, что убийцы, тем более стойко вплетается эфир преступного откровения в материю места и в участников трагедии, даже мертвых. За преступником тянется шлейф, пока он вновь не забаррикадируется бетоном холода, но это – если сумеет. В моей практике ни один убийца не сумел скрыть эмоции полностью, дымок психоследов всегда хоть чуток, но фонил. Мы просто разнюхиваем эти следы, но для любого ребенка аксиома: Нервы – чернокнижники.

– И все? Не верится. Про преступников слышала, но чаще судачат, что вы на любого умеете настраиваться! – возразила Юкэ упрямо.

Она явно не все прояснила для себя в этом вопросе.

Игорь вздохнул:

– Я сам думаю, что Нервы неоправданно сужают область применения своих способностей. Или кто-то сужает искусственно, но так уж заведено. В обычной жизни мы не прощупываем напропалую каждого встречного, никаких сил на это не хватит. Я тебе уже говорил, ни один Нерв не сможет проникнуть в чувства другого человека, если тот поставит заслон. Однако сам по себе заслон почти всегда увесисто свидетельствует о каком-то грешке или недоверии, а это немало. Отсюда миф о всемогуществе Нервов, ведь по заслону тоже можно судить о мотивах людей, хоть и косвенно. Другое дело друзья и близкие, они на виду, изучены, их закрытость сама приобретает оттенки в восприятии Нерва, по которым можно читать как по открытым эмоциям. Это самый беззащитный контингент, но в то же время друзей мы не сканируем по этическим причинам.

– Там слишком много нехорошего? – воскликнула Юкэ.

– Нет. Потому что боимся превратиться в слонов в посудной лавке. Знаешь, были такие животные когда-то?

Девушка неопределенно пожала плечами.

– А что ты можешь сказать, ну… обо мне? Что ты чувствуешь? – спросила она.

Игорь внимательно посмотрел Юкэ в глаза и легко различил в них тревогу пополам с задиристостью: мол, давай посмотрим, каков ты в деле! Теперь-то можно с чистой совестью принять вызов. Баланс в пассив.

Нерв осторожно пригубил первые результаты: Идеальная Особь сама, как умела, прощупывала его, чтобы решить, представляет ли он опасность, можно ли сберечь свои секреты в отношениях с ним, и выбирала допустимую дистанцию для этого. Непорочная меркантильность, ничего личного. Хитрюга, а он почти купился на ее трюк! Конечно, в ответ можно изобличить надменную красавицу, тогда счет станет 1:1, ход Юкэ будет заблокирован, но дальше они застынут в вечном клинче, из которого не выбраться. Особь вновь «застегнется на все пуговицы», тупик.

Игорь почувствовал азарт. Ответить нужно с избытком, чтобы не осталось никакой недосказанности, а там пусть сама решает, сдюжит она или нет с таким напарником.

Существует состязание – стрельба по тарелочкам. Повинуясь сигналу, катапульта молниеносно выбрасывает в воздух тарелочку-мишень, подстерегаемую стрелком. У него есть доли секунды, чтобы прицелиться и выстрелить. Удачный перехват тарелочки пулей кажется невозможным, но мастера-застрельщики заставляют поверить в чудо: мишень разлетается вдребезги скорее, чем зеваки успевают что-нибудь сообразить.

– Знаешь, – спросил Нерв, внутренне сосредоточившись, – меня волнует один вопрос: почему Матвей, несмотря на твои протесты, поставил в спайку меня, а не кого-то более подходящего тебе… Например, Жука?

Сигнал-импульс – и неуловимо скоротечное замешательство Юкэ перехвачено! Она скорее почувствовала это, нежели успела осознать. Все-таки Игорь был великолепным застрельщиком!

– Это решение Матвея! – ответила девушка.

Теперь неважно, что она будет говорить и как заметать следы, Игорь уже собирал урожай.

Юкэ запоздало попыталась захлопнуть дверь.

– Причем здесь это?! – возмутилась она. – Зачем приплетать Жука?

– Ты ведь испытываешь к нему нечто большее, чем дружба, ты не хочешь им рисковать, – Игорь считывал и синхронно ретранслировал эмоции Юкэ, – а меня почти не жалко, поэтому ты из двух зол выбрала меньшее – пусть неприятный напарник, но Жук в безопасности. А еще… у вас с Жуком гораздо больше общего, чем вы показываете…

На мгновение, прежде чем эфир захлестнул животный ужас Юкэ, изумленному Нерву открылась целая вселенная, и он торопливо оборвал контакт. Результат превзошел все ожидания.

Юкэ вскочила как ужаленная, опрокинув табурет.

– Ты, ты… Урод! Чудовище! – сдавленно прохрипела Идеальная Особь. – Не имеешь права…

Игорь участливо посмотрел на нее. Юкэ быстро удалось совладать с эмоциями, и, восстановив дыхание, она грозно сверкнула очами в сторону выглянувших на шум механиков. Когда те ретировались обратно в бокс, Юкэ развернулась и зашагала прочь.

Глава 45

Через пару дней, улучив момент, Юкэ подошла снова.

– Игорь, кажется, в прошлый раз на меня что-то нашло, я нафантазировала себе глупостей, разволновалась, – начала она, не глядя в глаза. Но затем все же подняла взгляд.

Нет, ничего она не нафантазировала, он все прекрасно понял тогда! Сейчас это очевидно. В то же время Юкэ уловила важный момент: Игорь не переусердствовал, не «выпотрошил» напарницу, хотя мог. Он поступил честно, щелкнув ее по носу. Что ж, она тоже хороша, гордячка.

– Никогда так больше не делай, – потребовала Идеальная Особь, сменив тон, – если не хочешь испортить отношения безвозвратно. Ясно? Я согласна стать твоим другом.

Игорь утвердительно кивнул.

– Ты сама попросила. Какой мне оставался выбор? Я давно твой друг.

Юкэ выдохнула с плохо скрываемым облегчением.

После этого стало значительно проще ожидать старта заветной Большой экспедиции. Напарники принялись выезжать на задания, доставляя пакеты в районы у Линии свободы. Иногда приходилось пересекать границу и забираться неглубоко в Мегаполисные пригороды. Получатели никогда не принимали пакеты лично, доставка фиксировалась курьерами по сообщениям в ХАЭНах. Очевидно, таинственные наблюдатели сообщали Матвею, что груз сброшен куда нужно – в почтовый ящик, в мусорный бак, а то и в канализационный люк, а Ястреб уведомлял курьеров. Дальнейшее их не волновало.

Поездки с Юкэ всегда проходили по одному сценарию: она, «лидер», двигалась по оговоренному маршруту, а Игорь, «ведомый», то сближался с ней, пристраиваясь в хвост, то катил параллельно с интервалом в несколько автомобилей, удерживая напарницу в поле зрения.

В обязанности ведомого входила поддержка доставки, он в случае аварийной ситуации должен был «подменить» лидера, перехватив пакет. Замеченная Игорем травма Юкэ, когда Ястреб объединял их в двойку, наводила на мысль, что шансы срыва задания имелись всегда, даже если курьер – «сама Идеальная Особь».

Скорость мотоциклов и маневрирование максимально соответствовали правилам дорожного движения: никаких лихих виражей, весьма любимых курьерами мопедистами. Кремов сначала думал, что это вызвано солидностью работы по доставке пакетов, мол, только мелкотня с пиццей может позволить себе шмыгать между машинами, настоящим же байкам «из железа» подобное не пристало. Однако жизнь быстро расставила все по местам: вовсе не солидность диктовала пенсионерскую манеру пилотирования Юкэ. Она, а вместе с ней Игорь преследовали цели личной безопасности и старались не привлекать внимания полиции. В случае облавы девушка, безусловно, готова перейти в режим «сверхзвукового полета», как шутливо выражался Матвей, но то – крайний случай. «Не светитесь, не провоцируйте копов и уличных гонял, ваша цель – предельно надежно сработать заказ. Если курьер себя чем-то обнаружил, то, считай, сорвал задание и в дальнейшем обречен на бегство из города! – часто напоминал Ястреб. – И это в лучшем случае. В худшем – авария, поимка, обезьянник, пытки и конец всем нам, „Пуле“, ибо по одному неудачнику копы как по ниточке распутают весь клубок». Впрочем, нередко Матвей напоминал и о смерти фразой «лихач на тот свет раньше всех успеет».

Юкэ, Игорь и еще несколько ребят тренировали навыки скоростного пилотирования. На территории заброшенного завода «Победитель» неподалеку от нового офиса они несколько раз в неделю гоняли по многочисленным дорожкам мимо советских памятников, разваленных цехов и одичавших скверов. Покрытие под колесами попадалось всякое – от вполне целого асфальта до разбитой грунтовки. В этих условиях требовалось на время проходить замысловатые маршруты, придуманные Матвеем, попутно уклоняясь от летящих теннисных мячиков и объезжая нагромождения картонных коробок, «заботливо» расставленные в самых неподходящих местах. Илья потом с ворчанием ремонтировал мотоциклы, пострадавшие в падениях и от плохих дорог. Однако тренировки приносили плоды: даже обычная езда после них становилась более уверенной.

Мозг мотоциклиста, по сравнению с тем же инструментом иных водителей, выполняет гораздо больше вычислительных операций за единицу времени, ведь ему приходится работать в трех измерениях и подвергаться нерядовым перегрузкам. Ситуацию усугубляет понимание собственной незащищенности. Поэтому мотоциклист, как адреналиновый солдат, всегда начеку, с обостренными инстинктами и вкалывающим на всю катушку интеллектом. Лишь так обеспечивается безопасность «мягкого» двухколесного в мире твердых металлических повозок.

Глава 46

Состояние неопределенности с Большой экспедицией никак не влияло на процесс отмирания прежней жизни Игоря. Обратной дороги все равно не было. Он больше не заводил друзей, не строил планов, связанных с покупкой жилья или чем-то подобным, хотя средств на ХАЭНе скопилось неприлично много: деньги, словно кинутая женщина без гордости, теперь липли с отчаянной горячностью! Будь они взаправду живым существом, в этом можно было бы разглядеть целую драму.

Лишь Юкэ почему-то сохраняла актуальность, беседы с ней не катились по инерции, как с остальными. Например, напарники разрабатывали тактику совместного движения в различных дорожных ситуациях, при этом амазонка наизусть выучила ТТХ «Супер-В», чтобы соизмерять его возможности с возможностями «Ящера». Игорь обстоятельно растолковывал о роли ведомого, о том, что ей крайне важно выполнять его инструкции в пути, ведь ведомый лучше видит обстановку вокруг лидера, а значит, быстрее ее оценивает.

– Ты мой ангел-хранитель, получается? – с улыбкой воскликнула Юкэ однажды. – Никогда бы не подумала, что все так сложно. Целая наука почти.

Наверное, она права. Если б доставка пакетов стала их делом на десятилетия вперед, то ее правила сложились бы в науку. Пока же Нерв мобилизовал лишь свои специфические знания.

Как-то ему подумалось: а знает ли Юкэ о том, что их спайка может в любой момент распасться? Игорь осторожно поинтересовался. Оказалось, она знала.

– Матвей планирует отправить тебя в грандиозное соло. Гораздо более длинное, чем любое из моих, – задумчиво произнесла Юкэ. – Это грустно.

– Почему же?

– Попахивает чем-то роковым, как по мне. Не находишь?

Если б она знала, как попахивало! Кремов даже по-дурацки рассмеялся на ее предположение, не встретив никакой веселости в ответ.

С Юкэ баланс возвращался в точку «М», словно Игорю и не предстояло вскоре оставить за спиной Защекинск, «Пулю», ребят, почти родное «вне игры», хронический пассив, чтобы истратиться на что-то большое, важное и магнетически притягательное.

Глава 47

В мире существовал еще один человек, который для Игоря не мог потерять важности. Казимиров.

Учителя Нерв навещал регулярно, не интересуясь, нуждается ли в этом старик. Конечно, тот всегда нуждался, но вслух ничего попросить не мог, такова была его природа.

– У меня предчувствие, что тебе нужно быть осторожным, Чижик. Ты говорил о предстоящей командировке. Далеко? – произнес Евгений Митрофанович во время очередной встречи с Игорем.

– Да. Если мерить единицами субъективного континуума, то и вовсе… Собираюсь к северо-восточному кордону съездить, может, к родственникам наведаться.

Казимиров сосредоточенно посмотрел на ученика, и тот поспешил отвести глаза. Запоздало, без всякой надежды: не спрячешься. Спустя две секунды профессор уже напряженно размышлял, погрузившись в себя.

Они продолжали молча гулять по парку в течение получаса. Игорь терзался угрызениями совести. Нужно было раньше рассказать старику! И не так – скупо, по-ребячески неуклюже, а напрямую. Хорош!

– Вот что, – наконец прервал молчание Казимиров, – есть соображения на сей счет.

– Вы не сердитесь на меня? – тут же виновато вставил Игорь.

– Я еще не определился, – улыбнулся Евгений Митрофанович, – и не перебивай старших. Так вот, в Молчановке держат некоего Дроздова. Твоя задача – добиться свидания с ним. Старый прощелыга знает нечто интересное о Солнечном.

Краска залила лицо Кремова. Кровь словно вскипела, собравшись у щек и носа. Взгляд учителя беспощадно прожигал, вызывал еще большее чувство вины.

– Я собирался рассказать, честно, – жалобно выдавил Игорь.

– Удивительно, как я сразу не сообразил, Чижик! – с торжеством и в то же время легкой досадой провозгласил Казимиров. – Провел меня почти!

Он искренне радовался выигранной у ученика дуэли и похлопывал того по плечу, улыбаясь фирменной хитрой улыбкой. Сейчас профессор напоминал себя прежнего. Впрочем, веселость его прошла так же внезапно, как и началась.

– Ладно, проехали. Повторюсь, тебе нужно быть осторожным. Теперь я в этом уверен еще больше. Не шуми, не оставляй следов, не затягивай с отъездом, – наставлял Казимиров, а затем после паузы добавил: – Ты же не удивлен моим предостережением?

– Нет, не удивлен, – спокойно произнес Игорь. – Вы – единственное, что пока связывает меня с Ульем. Остальное: эти пафосные парковки, кованые ограды, нравы нынешних курсантов – не навевает и капли ностальгии. В свежеокрашенном корпусе отрабатывают навыки Нервы-машинисты… Нет, эти люди вовсе не Нервы, а просто машинисты. Именно оттуда, из их естества прежде всего исходит опасность, что бы вы ни подразумевали сегодня. Настолько ли она избирательна, чтобы угрожать лишь мне? Сомневаюсь, Евгений Митрофанович, скорее волной смоет всех людей, способных чувствовать. Останутся биороботы. Рушится мир, в котором я был нужен, по правилам которого жил, и даже если машинная армия не станет выискивать целенаправленно каждого Нерва, то нас все равно вкатает в асфальт новой реальностью.

Казимиров сник и осунулся. Сейчас, когда он не улыбался кончиками губ, морщины под глазами не казались мимическими складками и старили учителя ужасно, будто шагнул он разом лет на двадцать вперед – за грань хлопка.

– Я знаю, – почти прошептал Казимиров, – я все знаю, мой мальчик. Больно, что твоему поколению пришлось вступить в неравную схватку с уродом Мегаполиса, схватку за право остаться нормальными людьми. Больно, что мы, старики, проморгали угрозу, когда еще можно было задушить ее в зародыше.

– Не согласен! – вспыхнул Игорь. – Вам не кажется, что такое повторяется циклично? Мы же изучали историю, общество все время дрейфует к безнравственности, к сытости… К сожалению, только горе возвращает людей к истокам. Может, сейчас происходит то же! Тем более вы боритесь, и мы наследуем ваши знания. Девочка и мальчик у вас сейчас, опять же… Цепь не прервется, а значит, не умрет и надежда. Нет никакой вашей вины.

Профессор поморщился, словно от болезненного спазма, и неопределенно кивнул. Разговор расшевелил его самую тяжелую рану. Некоторое время понадобилось, чтобы справиться с эмоциями. Наконец старик произнес:

– Время работает против нас. К Дроздову сходи обязательно, это не шутка.

– Как же я в Молчановку попаду? – удивился Кремов.

– Дружка своего институтского подключи, хоть какую-то пользу принесет, – пренебрежительно фыркнул Евгений Митрофанович, – он нынче в аспиранты подался, работу пишет по психотокам душевнобольных.

– Миха?! – воскликнул Игорь.

Старик обозначил кивок.

Они погуляли еще немного. Чувствовалось, что Казимиров устал. Кремов проводил его до такси, по-сыновьи обнял напоследок, пообещав навестить при первой возможности. Учитель ничего не ответил. Он устало провалился в салон автомобиля и, не оборачиваясь к Игорю, велел трогать. Улица шумела привычным, все забивающим фоном, растворявшим слова без остатка.

Глава 48

Миха, откликнувшись на первое же сообщение, назначил встречу в «Жареном поросенке» – месте, где они с Игорем в студенческую и профессиональную бытность любили коллекционировать яркие эмоции люмпенов.

«Поросенок» с тех пор не изменился.

Кафешка занимала темный полуподвальный этаж бывшего центра социальной помощи при администрации Защекинска и изнутри представала бетонной коробкой с заплеванным полом, измазанными стенами и закопченным потолком. Похоже, после пожара, в результате которого ушлый мэр сплавил «соцпомощь» нынешним хозяевам, потолок так и не дождался малярной кисти. За грязными поцарапанными столами из грубых досок разношерстный контингент непрерывно поглощал вонявшую прогорклым маслом снедь. Через неплотно зашторенные окна пробивался дневной свет, дополнявший несколько тусклых лампочек. В стене с окнами, помимо парадной двери, когда-то прорубили вспомогательную, и теперь все пользовались только ею, а парадную задраили. Разило потом, перегаром, дешевым куревом, сивухой. Этот духан доминировал над застарелым амбре мочи и рвотных масс, оптимистично намекая, что жизнь движется и на старое накладывается новое.

В правом дальнем от входа углу располагался бар. Видавшая виды стойка, изрезанная ножами и осколками битого стекла, никогда не мылась как следует, отчего въевшаяся в дерево блевота источала неистребимый кефирно-желчный запах. Бармен в несвежем переднике время от времени выставлял на стойку замацканные жирными пальцами стаканы с пивом или самогоном и намного реже – тарелки, маркированные надписью «общепит», с солеными огурцами. Слева от бара приютилось окошко раздаточной.

Игорь присел за один из столиков, стоявших у окна, и опустил глаза на столешницу. Ворвавшиеся в его сознание звуки, образы и, главное, запахи вызвали приступ тошноты, однако усилием воли он заставил себя собраться.

За спиной столовался некий субъект, и через пару минут, не оборачиваясь, Кремов уже имел о нем полное представление. Господин, чавкая и шлепая жирными губами, рассказывал хриплым голосом какую-то сальность, сдабривая повесть трехэтажным незлобивым матом. При этом он стучал оловянной ложкой по столу, тут же хлюпал ею в тарелку с жидкой мешаниной, периодически сплевывал себе под ноги слюну, остатки похлебки и растирал плевки подошвами сапожищ. На словах «тут он решил загнуть гниду…» рассказчик душевно отрыгнул и издал к концу выдоха мокровато-клокочущие звуки, возвестившие, что часть пищи вернулась из желудка в ротовую полость. Раздосадовано матюгнувшись, дядька продолжил повествование.

Ждать здесь опаздывавшего Миху было пыткой.

Неожиданно где-то в середине зала возникла потасовка. Бомжеватого вида уголовник в грязной и слегка разорванной тельняшке с криком «парежу-у-у-у, сцука-а-а-а!» вскочил с места, выхватил из потрепанного трико ножик и начал размахивать им в воздухе. «Сука», которую он грозился порезать, не просматривалась с позиции Игоря – отчасти из-за того, что было далековато до места событий, отчасти из-за того, что она, похоже, сидела. Контингент столовой оживился, смолкли разговоры, ложки перестали стучать о тарелки. Мухи, роящиеся в воздухе, воспользовались моментом и насели на оставленную без внимания еду.

Однако, к всеобщему разочарованию, инцидент не получил дальнейшего развития, так как некие господа, не разбирая в чем суть да дело, быстро утихомирили смутьяна несколькими ударами в область носа. Затем его долго пинали ногами в углу зала завсегдатаи, расстроенные тем, что массовая драка закончилась, так и не начавшись. Слышалось, как каблуки топчут распластанное туловище, затем все стихло и посетители вернулись к обычным занятиям – снова раздались харчки, похрюкивание, звуки вырвавшихся наружу кишечных газов, кто-то продолжил прерванное ковыряние в носу или ухе. Уголовника утащили в бессознательном состоянии в подсобку, а о происшествии напоминали только его рваные шлепанцы, сиротливо лежавшие на месте расправы.

Игорь вдруг заметил засохшую соплю, протянувшуюся по засаленным доскам столешницы в размашистом великолепии, словно комета по небосклону. В глазах помутилось, к горлу подступил ком, а губы начали жадно ловить кислород.

Едва выбравшись из столовки, он наткнулся на своего опоздавшего закадыку. Тот восторженно воскликнул:

– Игорь! Да ты весь зеленый! Отвык, поди, за столько лет от реального социума!

Глава 49

Молчановский психиатрический центр занимал здания бывших казарм армии Мегаполиса. Во времена эвакуации военные покинули насиженное место, предоставив всю власть беженцам. Сначала режимные помещения переоборудовали в административные, но когда стало понятно, что район основной застройки города сформировался гораздо западней, администрация перебралась поближе к «точке, где бился пульс».

Вторично оставленные здания сперва пытались приспособить под детский дом, затем разместили в нем ЛТП и в конце концов бросили. Фонд некоего Молчанова выкупил обветшалые постройки и прилегающий к ним парк за символическую плату, произвел капитальный ремонт, и с того момента за высоким бетонным забором с колючей проволокой, доставшимся в наследство от первых хозяев, содержали психиатрических больных. Прозванный в народе Молчановкой, вокруг «дурки» раскинулся райончик не просто депрессивный, а самый что ни на есть пропащий.

Днем, одевшись поскромнее, улицами Молчановки еще можно было пройти, но, как только сгущалась темнота, у круглосуточных магазинов начинали собираться местные «четкие пацанчики» попить «пиваса». В раздолбанном тарантасе какого-нибудь Витька включалась «блатная тема», капот или багажник развалюхи заставлялся пластиковыми стаканчиками и бутылками, дамы начинали «разгоняться» баночными коктейлями со вкусами апельсина, и с этого момента культурный досуг молчановцев начинал свой неумолимый бег. За легким разогревом следовала пора самодельных папирос, набитых содержимым растительного происхождения, и легкого же флирта, замешанного на мате и пошлостях. Особи противоположного пола определяли, с кем сегодня случится вступить в связь, и приступали к решительным действиям. Затем машины, укромные углы и, на худой конец, близлежащие кусты превращались в обители «любви», а оставшиеся без пары дрались или засыпали.

Происходящее оборачивалось для всякого пришельца, виновного в собственном существовании, крупными неприятностями, поэтому-то ходить здесь в темное время суток не рекомендовалось.

Игорь брел к психиатрическому центру ранним утром, когда риск нарваться на «обоснованные претензии» молчановцев стремился к минимуму. Растительность вокруг еще не утратила зелени, хотя жухлые листки и попадались повсеместно. Возле грязных бетонных лавочек высились горки мусора, тротуарная плитка была утыкана кляксочками харчковой слизи и засеяна мятыми окурками вперемешку с семечной лузгой, причем ближе к лавочкам концентрация этой дряни заметно возрастала.

Закаленный «Жареным поросенком» Нерв только брезгливо поморщился и, стараясь не задевать нечистоты, поспешил к цели.

У центрального КПП он вынул из кармана мятую бумажку, где содержались имя и номер доктора, выведенные кривым почерком пьяного Михи. Игорь позвонил по внутреннему телефону, и вскоре хмурый охранник пропустил его на территорию, снабдив пропуском.

Доктору он заготовил легенду, согласно которой общение с больными требовалось для написания курсовой по судебной медицине. Учебное заведение придумал сам, студенческий чип, купленный у подземного перехода, подключил к ХАЭНу и слил в него данные на некоего Дурова. О возможности пообщаться именно с Дроздовым Игорь просил Миху, тот клятвенно обещал «походатайствовать перед Тамарой», но сомнения в его исполнительности терзали душу постоянно. На всякий случай пришлось сочинить историю про информацию о необычном старике, полученную в кругу знакомых из Меда.

Больничный двор встретил посетителя ухоженной тополиной аллеей и стоянкой санитарных фургонов, похожих на броневики с красными крестами. Все дорожки вокруг чернели новым асфальтом, по ним в сопровождении людей в белых халатах группками прогуливались унылые личности. Игорь пресек сторожевые поползновения санитара вопросом «Как найти Тамару Валентиновну?», заданным доверительным тоном. Получив разъяснения, направился к входу в Центр.

Тамара Валентиновна оказалась женщиной лет сорока пяти с усталым лицом. Она рассеянно выслушала легенду, предложила подождать в коридоре и через некоторое время поручила Игоря молоденькой медсестре:

– Анна Николаевна сопроводит вас и поможет собрать материал для курсовой, – напутствовала доктор, отвернувшись в сторону огромной кипы документов на своем столе. Ей явно не хотелось возиться с посетителем. Про Миху разговор не заводила.

Аня, как представила себя медсестра, тоже не мучила расспросами о целях посещения Центра, и даже прямое упоминание о Дроздове не заставило ее удивиться или насторожиться. Вместо этого девушка проявила плохо скрываемую заинтересованность в мужском внимании. Вскользь отвечая на вопросы о больных, она вовсю тараторила про то, как здесь одиноко, как скучно работается, как хочется нормального мужчину, ведь она достойна, и увлекшись, даже выдала историю своих отношений с неким Валерой, окончившуюся душераздирающим финалом. Игорь старательно поддакивал, не забывая направлять ход мыслей собеседницы в нужное русло, – периодически спрашивал о Дроздове, напоминал о необходимости «изучить его случай».

Однако, как ни старался Кремов, вскоре пришлось «изучать случай» Ани, запершись с ней в хозблоке. Отдав дань уважения медсестре, уставший Игорь заставил себя заговорить о Дроздове вновь.

– Дался тебе этот Дроздов! – удовлетворенно улыбаясь, прошептала Анна. – У нас еще сотни больных, выбирай любого. А Дроздов вообще не в моем отделении, к нему в соседний блок топать. Давай ты еще завтра придешь, тогда к нему и сходим?

Игорь вдруг понял, что его пытаются шантажировать. Потакать девчонке означало крепко подсесть на крючок, поэтому пришлось ласково, но решительно возразить:

– Нет, Аня, завтра никак не получится. Идем сейчас, или я вынужден буду попросить Тамару Валентиновну…

– Идем, – поморщившись, оборвала медсестра. Ее поведение выражало искреннюю обиду, из чего следовал вывод о скором появлении в женской среде очередной истории про «мужика-козла» из рубрики «им только одного надо!».

…Пациент по фамилии Дроздов пребывал в спокойном состоянии. Сухой жилистый старик на стульчике в процедурной отрешенно смотрел в пустоту, сложив руки на коленях. Он равнодушно поглядел на вошедшего Игоря и снова погрузился в своеобразный анабиоз. Вопреки всем правилам медсестра, дописав что-то в рабочей тетрадке, вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой. По-видимому, Аня жестами пригласила подружку к животрепещущему обсуждению. Внутренне поблагодарив счастливый случай, Нерв взял освободившийся после нее стул, включил диктофон в кармане, сел напротив Дроздова и осторожно начал разговор:

– Здравствуйте, меня зовут Игорь. Как себя чувствуете? – Ответа не последовало. – Я пришел навестить вас по просьбе старых друзей. Дело в том, что вскоре мне придется отправиться в Солнечный…

Старик вскинул обеспокоенный взгляд, сфокусировав внимание. Кремов осекся, выжидая продолжения реакции, но, не дождавшись, продолжил:

– Меня направил профессор Казимиров. Очень надеюсь услышать ваше мнение, ведь вы единственный, кто вернулся оттуда.

Тишина, повиснув в воздухе, вязкой трясиной пожирала секунды одну за другой. Что творилось в седой голове больного, почему он не отвечал, уставившись на гостя? Перебирая в уме бесполезные догадки, Нерв мысленно искал ниточку, ведущую к контакту. А секунды капали, и казалось, что каждую можно было услышать в гнетущем безмолвии.

– Единственный? – неожиданно воскликнул Дроздов скрипучим голосом. – Да нет. Еще был Чак. Был, да сплыл. Кроме него у меня нет друзей, значит, и привет передать никто не мог. Я раскусил тебя, прихвостень Бюро!

Ошарашенный Игорь судорожно сглотнул. Он не ожидал подобной прыти от казавшегося пассивным старичка. В глазах Дроздова прочиталась вспыхнувшая ненависть, нужно было срочно предпринимать контрмеры.

– Вы впервые видите человека, но почему-то решили, что он шпион. Стоило больших усилий пройти сюда, и, может, от этой беседы будет зависеть моя жизнь, – попытался смягчить собеседника Нерв.

– Келли нес такую же ахинею. Ваши методы не меняются, мистер, а я не настолько туп, чтобы наступать на одни и те же грабли дважды. – Огрызнувшись, старик умолк.

Но молчание его показалось не таким однозначным, как речь. Напряжение в помещении выросло. Внимание Нерва поймало дрожание морщинистых рук, учащенное, с посвистом дыхание, едва различимое подергивание бровей и губ. Мелочи свидетельствовали о желании отчаявшегося человека поверить нежданному гостю даже наперекор вросшей в подкорку подозрительности.

Игорь понял: сейчас или никогда.

– Мне стоило больших усилий встретиться с вами. Повторяю, мне посоветовал это сделать профессор Казимиров. Евгений Митрофанович Казимиров. Иду в Солнечный, хотя знаю, что это смертельно опасно. И будь я даже прихвостнем Бюро, все равно перед вами последний, кто хочет попасть туда, и последний, кто пришел к вам не за тем, чтоб поставить клизму или вкатить несколько кубиков успокоительного. Что вы вспомните после моего ухода? Как отшили парня, нуждающегося в помощи, как отказали тому, кому, несмотря на собственную беспомощность, могли бы спасти жизнь? Решайтесь, только перед тем как ответить, хорошенько обдумайте мои слова…

За спиной послышались тихие шаги и скрип двери, вошла медсестра, и раздосадованный Игорь поспешил вернуть ей стул.

– Сидите-сидите, – остановила она его, – я зашла проверить все ли нормально. У вас осталось немного времени, минут через десять я отведу больного в палату.

От Игоря не укрылся заинтересованно оценивающий взгляд женщины, которая, присев на подоконник, наблюдала за «казановой» сбоку.

Обреченно развернувшись к старику, Нерв примостился на краешке стула. Его встретил уже знакомый взгляд овоща, устремленный в пустоту. Неужели все? Склонив голову, «студент» сделал вид, что вносит записи для курсовой. На самом деле перо выводило каракули в блокноте. «Каракули отчаяния!» – промелькнула дурацкая мысль.

И тут раздался голос Дроздова:

– Чак спас меня, когда твари подошли совсем близко. Они не видят глазами, не видят. – Голос старика вибрировал от волнения, отрывистые фразы вылетали будто спонтанно: – Кричат в самую душу, убивают безжалостно, как скот… У меня есть метка, и я не избавлюсь от нее нико гда… Только Чак, верный Чак укрывал своего друга, но теперь Чака нет… – В глазах несчастного блеснули слезы. – Бойся люмеров, без Чака там нет спасенья…

Медсестра немедленно подошла с возникшим словно из ниоткуда шприцем. Властным жестом указала Игорю на дверь и сноровисто воткнула иглу в плечо старика, который мгновенно сник, даже не дернувшись. Пораженный дикой безжалостностью сцены Кремов застыл у выхода. Он успел заметить, как стекленели глаза Дроздова, как медленно отвисала его челюсть.

– Идите, молодой человек! Пациенту волноваться нельзя, а из-за вас пришлось внеплановый укол ему делать, – недовольно воскликнула медсестра.

В коридоре, на скамейке ждала Аня.

– Набедокурил у Семеновны, герой? – спросила она язвительно.

– Похоже, да, – хмуро ответил Игорь, – мне Дроздов про Чака какого-то рассказывал и завелся.

– А, да это скворец его ручной. На прошлой неделе сдох. Ну, ты нашел, о чем с ним разговаривать!

– Скворец?! – удивился Игорь. – Старик сказал, что Чак ему жизнь спас!

– Первый раз слышу. Дедуля вообще мало разговаривал, а сейчас, похоже, остатки разума потерял, право слово, больной человек!

– Жалко его.

– Этот еще ничего, ты пациентов из четвертого блока не знаешь. Идем смотреть? Или ко мне в ординаторскую, чаю попьем? – игриво повела бровью Аня. – Не-е-ет, лучше сразу в хозблок…

Глава 50

Спустя пару дней после первого посещения молчановского психдиспансера Игоря вновь потянуло к Дроздову. Не покидало ощущение, что старик не досказал важного, уже приготовленного для нежданного гостя. «Эх, лекари с литрами микстур, до чего же вы можете довести человека!» – сверлила мысль.

На сей раз Кремов решил к Михе не обращаться и сразу связался с Аней. Это был запрещенный прием: девчонка могла прикипеть если не насовсем, то накрепко. В окружении ненормальных она сама превращалась в чуточку чокнутую, для которой вообразить любовь – пара пустяков. Тем не менее Игорь пошел на риск.

Аня ответила быстро. Устроила пропуск, договорилась с доктором и подружкой медсестрой. К счастью, на день планируемого посещения у Ани выпадал выходной и трюк с хозблоком уже не грозил. Не то чтобы Игорь принципиально противился этому, но сама атмосфера больницы не располагала к романтике. Условились встретиться где-нибудь «на воле» накануне похода Кремова в Молчановку.

До этого оставалось еще несколько дней, когда на ХАЭН пришло сообщение: «Придется тебе искать другой пример для курсовой, дедули не стало сегодня ночью. Увидимся завтра?»

От новости все оборвалось внутри. Скорее чувственно, чем логически Игорь постиг невосполнимость утраты информации, которой мог поделиться старый авантюрист, сошедший с ума в беспросветном молчановском заточении.

Встречаться с толстокожей Аней расхотелось совсем, несмотря на ее внешнюю привлекательность. Теперь игра теряла смысл. Поразмыслив, Игорь все же согласился на Анино предложение. Отказ мог расстроить и очерствить ее до крайности, а таких следов в чужой душе Нерв не позволял себе по определению.

Они встретились в полдень в сквере «Уиннер», разбитом на клочке прежней чащобы «Победителя». Здесь ликвидировали дикую поросль, заменили остатки асфальта качественной плиткой, построили развлекательный комплекс «Чемпион» и аттракционы. От основной парковой громады сквер отделялся широченной просекой и трехметровым забором из крепкой рабицы.

Аня ждала за уличным столиком, хорошенькая издалека, в цивильном платье. Волосы собраны в толстый хвост, челка набок, резкий макияж. Слишком резкий в ближайшем рассмотрении. Сегодня у нее редкий выходной.

Игорь поцеловал девушку в щеку, за что удостоился недоуменного взгляда. Так и есть, она навоображала себе с три короба. Всего лишь мимолетная интрижка с меркантильной подоплекой, полное отсутствие перспектив, громадное различие характеров, а сколько предстояло хлопот! Отныне основной задачей Кремова стало «правильное» расставание.

Для девушек Аниного типа не существовало тонкостей во взаимоотношениях с противоположным полом, они действовали прямолинейно и считали эту прямолинейность добродетелью. Остальное: уважение интересов и чувств партнера, тактические маневры и паузы – их интересовало мало. В конце концов, к чему заморачиваться, если можно пусть и бесцеремонно, зато быстро достичь цели? Или не достичь. Зато все честно.

– Классно выглядишь, – сказал Игорь, присаживаясь напротив.

– Милый комплимент, – съязвила она, – ты прям сгораешь от страсти.

Кремов не сдержал грустной улыбки. Анечка умиляла предсказуемостью. Он заказал ей молочный коктейль с клубникой, себе чай без сахара. От еды девушка отказалась наотрез.

– Ты хотела бы выйти за меня? – неожиданно спросил Игорь, взглянув Ане в глаза.

Она поперхнулась коктейлем и закашлялась. Отдышавшись, удивленно захлопала ресницами. Кремов отчего-то решил рискнуть совсем крупно и теперь приготовился принять любой вариант развития событий.

– Признаться, заинтригована. А что так сразу?

– Я уезжаю из города. Возможно, навсегда.

Девушка бросила недоверчиво-оценивающий взгляд.

– Ну, такое мы проходили. Уезжала от меня пара ухажеров навсегда, потом одного регулярно встречала на той же улице, где он жил до отъезда, а второй трахнул мою подругу вскоре… Вот сука же была Лерка… Да и есть, наверное. – Аня поморщилась от воспоминаний. – Но чтоб с таким заходом, с предложения замуж! Еще никто не огорошивал. Ты не мог придумать, как по-другому слиться? Это уж слишком.

Кремов вторично не смог удержаться от улыбки:

– Зачем мне шутить?

Она взяла паузу, потягивая коктейль и задумчиво разглядывая свой маникюр. Где-то чирикали воробьи.

Так всегда бывало: хозяева новостроек или торговых комплексов перед открытием приобретали у «Монсанье» стартовый фаун-пакет, клиенты восторгались пением птиц и охотнее выкладывали сбережения: одни – приобретая квартиры в «эко» – районах, другие – превращаясь в завсегдатаев «эко» – кафе. Вскоре, отчирикав и отбегав гарантийный срок, животные издыхали, но к тому моменту все квартиры обычно распродавались, а в торговые комплексы проторялась народная тропа, так что капиталисты умывали руки. Иначе фаун-пакет продлевался.

Владелец «Уиннера» не особо напрягался, воробьи стоили не дорого, а ведь как цветасто еще давеча завлекали рекламные плакаты да ХАЭНовский спам: «Уиннер – в центре ареала восточного соловья! Испытай блаженство!» Дудки, здесь вскоре должна повиснуть такая же гнетущая тишина, как и в соседнем «Победителе», после чего муниципалитет раскошелится на воробьев из бюджетных средств.

– Куда же ты собрался? – наконец спросила Аня.

– На Дальний Восток, – ответил Кремов и повторил: – Насовсем.

– А если я отвечу, что хотела бы? – сказала она, устремив на него испытующий взгляд.

Игорь выдержал его.

– «Если» оставь для детских игр. «Если» к моей ситуации не подходит.

Не то чтобы она совсем не верила в перспективу их отношений, вовсе нет. Но Дальний Восток! По слухам, там нет элементарных удобств – глушь, тоска-печаль. А вдруг не срастется? Как выбираться обратно в цивилизацию? Возможно, с детьми! Но особенно пугало другое: тягу к Игорю она не могла объяснить рационально даже себе, а что необъяснимо, то рискованно в высшей степени! В Мегаполисе так не принято. Это сумасшествие, точно. И он прав, «если» здесь не уместно. Может, блефует? Но зачем, действительно? В конце концов, мог просто не прийти.

– Я… я не готова пока, – напряженно выдохнула Аня и добавила: – Ты, ты… слов нет! Все настроение испортил.

Что ж, по крайней мере Игорь не оставит грязного послевкусия.

Аня никак не могла прийти в себя, такое невозможно предвидеть заранее. Даже тащить Игоря в постель ей действительно расхотелось.

– После смерти пациентов мы их личные вещи отдаем родственникам или сжигаем. В последнюю мою смену Дроздов попросил об одолжении. Он завещал тебе кое-что.

С этими словами Аня вытащила из сумочки крохотный мятый конверт и протянула изумленному Игорю.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это противозаконно? – добавила она. – Уж очень понравился ты мне, зацепил чем-то, так что… Считай это прощальным подарком.

Игоря уколола совесть. Все оказалось сложнее – и эти ее мотивы! Они вызваны искренним чувством. Что он мог поделать сейчас? Покаяться на коленях? Бессмысленно. Игорь не испытывал к Ане ничего, за исключением теплой благодарности, а в благодарность ведь не преподносят себя девушке. Даже ночь с ней, к чему Кремов внутренне приготовился загодя, теперь выглядела настолько пошлым и вульгарным поощрением, что вызывала тошноту.

– Не представляешь, как я тронут, Ань, – произнес Кремов.

– Ботаник! – грустно усмехнулась она. – И дался же тебе этот Дальний Восток? Собираешься свои научные труды там кропать? Учти, если встречу тебя здесь еще раз, просто прибью! Усвоил?

Конечно, усвоил! Слишком тонкие струны он задел ненароком в Аниной душе, чтоб позволить себе сомнительную роскошь ее разочарования. Пора прощаться. Ситуация вполне могла перерасти в нечто чересчур трепетное.

Он вызвал такси. Прежде чем расстаться, молча обнялись, Аня отстранилась от поцелуя.

Проводив взглядом удаляющийся автомобиль, Игорь упрятал конверт на дно рюкзака и зашагал по улице в направлении офиса. Нужно было успеть добраться до темноты.

Глава 51

Видимо, Жучок сегодня ушел пораньше, Кремов никого в офисе не застал. Внутренне возликовав, он заперся изнутри на защелку и опрометью бросился к столу.

Из конверта выпала коротенькая записка на четверти листа. Дробленным старческим курсивом Дроздов сообщал: «Водонапорная башня № 3, кирпич под подоконником. Не сдавайся никогда».

Игорь перевернул листок, на обратной стороне пусто. На свету тоже ничего не проявлялось, никаких водяных знаков или борозд тайнописи. Нерв уселся на стул и погрузился в размышления.

Очевидно, старик указывал к чему-то путь – но к чему? Наводка выглядела абсолютно непонятной и скупой. Что за башня номерная? Где она? Спонтанно возникло желание связаться с Аней: может, Дроздов и на словах что-нибудь передавал? Но Нерв мгновенно одернул себя, хватит шпионских игр с обманутыми красавицами, явками и паролями. Даже теперь совесть угрожала поркой за циничное использование девушки, а уж если присовокупить еще… Казимирова беспокоить тоже не стоило, он слишком ослаб.

Пальцы застучали по ХАЭНу: «Водонапорная башня номер…» «Один, три, семь», – предложил ХАЭНовский поисковик! Игорь не поверил удаче.

Железяка рапортовала: «Водонапорная башня номер три, капитального „Звездного“ проекта. Одна из десяти башен, возведенных беженцами первой волны в … году, одна из двух сохранившихся. Памятник истории местного значения. Расположена у юго-восточной границы бывшего унизавода „Победитель“. Не действующая. Известна важной ролью в производственном и бытовом водоснабжении первого Южного временного округа (ныне Северо-Восточный департамент Защекинского дистрикта Большого Мегаполиса)».

Снимков не было, точных координат тоже.

Из электронной справки следовало, что именно башни, по мнению первых переселенцев, позволили людям выжить, что функционировали башни долго, пока одна за другой не запесковались скважины. Восстанавливать систему не стали, к тому времени Мегаполис подвел дешевую водопроводную воду, что убило экономическую выгоду от собственного водоснабжения в Защекинске.

Игорь жадно впитывал даже малопонятное – например, о причинах загадочного «пескования», среди которых значились коррозия фильтрационных колонн и усугубляющееся абразивное истирание ячеек, или о каскаде фильтров тонкой и грубой очистки, позволяющих получать воду, на сто процентов подготовленную для питья.

Наконец чтение наскучило, он выключил ХАЭН. Кто-то когда-то слишком старательно покорпел над справкой о спущенной в унитаз системе, чтоб Кремов сумел одолеть хоть половину написанного.

Изучив послание Дроздова еще раз, он не нашел ничего нового.

Игорь подошел к окну. На улице зияла первобытная темень, мертвый «Победитель» никак не выдавал себя в ней.

Километрах в десяти к северо-востоку в одиночестве тосковала по людям башня, о которой до сего дня Игорю ничего не было известно. Надо же, позволила выжить куче народу, а в благодарность – нудятина в заштатном электронном каталоге, фактически забытье. Поинтересуйся сегодня у защекинских аборигенов о звездных башнях, так наверняка разживешься лишь недоуменными взглядами, а то и агрессию схлопочешь от иного, заподозрившего в вопросе скрытое издевательство над его крохотными школьными познаниями. Интеллигентов тут на дух не переносили, да. Ну, с аборигенами ясно, а прежние поколения? Что помешало им передать детям знания о своей истории? О периоде адаптации, об узловых моментах тех времен, сооружениях и подвигах?

Нерв вздохнул. Он примерно понимал, что помешало, и тем более злился на немногочисленную группку лояльных, помалкивающих, словно мыши, обо всем, связанном с прежней жизнью.

Кто мог поведать о башнях маленькому Кремову? Никто. Родители пропали, дядька с тетей всегда жили сегодняшним днем. Может, дед Никифор? Может, но не факт. В Улье историю в чистом виде не преподавали, программа, упирая на развитие сообщества и науки Нервов, лишь вскользь касалась попутного контекста, где места башням совсем не оставалось. А у Матвея, Юкэ, Жука и прочих ребят даже приемных семей не было, не говоря уж об образовании.

Выходит, никто не виноват в отсутствии непрерывной памяти поколений – ни аборигены, ни их предки. Обстоятельства оказались сильнее.

Другое дело – лояльные. У этих папы-мамы никуда не пропадали, проблем с образованием, как и с финансами, не наблюдалось. Уж они-то, восседающие на самых важных государственных постах, определяющие курс жизни, обладающие доступом к любым архивам и даже к могилам, могли бы как-то позаботиться об истории!

Игорь горько усмехнулся наивному порыву надежды. Наверное, игнорирование истории, или попросту ее предательство, являлось как раз той ценой, которую платили лояльные за свой комфортный статус. Можно ли их винить? Нерв не знал ответа на этот очевидный еще вчера вопрос. Новые поколения почти утратили связь с далеким прошлым Солнечного и, наверное, уже искренне поверили в его никчемность.

Что говорить о лояльных, если даже Матвей сорвался в «Родничке»?

Повертев записку в руках, Игорь подавил жгучее желание действовать немедля. Прежде ему не доводилось забираться столь далеко на север, там не было ни подходящих «Супер-В» дорог, ни адресатов для «пулевских» пакетов, к тому же башня, по прикидкам, находилась где-то в парке, месте гиблом, что повышало риск ночного предприятия в разы. Игорь нехотя улегся на кровать и закрыл глаза.

Глава 52

Утреннее марево еще только забрезжило, ко гда Нерв пробудился ото сна. В сумраке нащупал одежду, натянул штаны, футболку. Зябко! Неужели духота всерьез начала спадать по ночам? Похоже на то.

Игорь не стал включать освещение, он не любил нарушать вкрадчивость, с которой любой новый день начинал разбег.

Зашумел электрочайник, чистая спираль бодро разогревала воду. Нерв вышел в пустынный коридор и направился к туалетной комнате. В коридоре царила пустота, здесь не чувствовалось никаких психоследов, никакие шумы не проникали сюда и не пахло здесь ничем, кроме старого дерева да извести. Казалось, с каждым шагом пустота вымывала из Игоря послед переживаний. В какой-то момент, сомкнув глаза, он замер, доверившись происходящему полностью. Накрыла волна нирваны: Игорь качнулся, на миг утратив равновесие, а по нейронам ритмично покатили бархатные импульсы – расцветала душа, отдавая материи эхо живительного сияния. Случилось нечто, доступное лишь на грани, исчезающее редкое в земном мире. Игорь явственно ощутил близость к тому, что можно обозначить лишь одним словом – Бог. Нерв испугался.

Он открыл глаза и посмотрел перед собой. Труба коридора по-прежнему представала в неверном свете тусклых лампочек.

Хватит. Еще рано, он случайно заглянул в потаенную дверь. Пока не с чем туда входить. Холодная вода привела в чувство, хоть и отдавала хлоркой и железом, зубная паста пахла сильнее, чем когда-либо.

Вернувшись в офис, Игорь прислушался к себе. Хорошо. Баланс уверенно застыл в точке «М», с таким горы свернуть можно. Но горы на повестке дня не значились.

Игорь выпил чаю, спрятал записку Дроздова карман и облачился в экип. Наступила идеальная пора для поездки к башне. Жучок, умиляющий своими странностями, как-то назвал такое время суток «синим часом». Может, из-за рассветной синевы? Скорее всего, ибо алкогольные «синяки» к утру как раз утихомиривались. По крайней мере, на это рассчитывал Игорь.

Через полчаса Нерв притормозил у южной арки «Победителя», через которую прежде десятки раз проникал на промзону для тренировок с ребятами. Обшарпанное сооружение, лишь размерами напоминавшее о былом величии завода, никем давно не охранялось.

Кремов аккуратно проехал в широкую щель между сгнившими створками гигантских ворот и устремился вглубь. Отсюда промзона тянулась на многие километры к востоку, и чем дальше забирался Игорь, тем реже встречались следы пребывания людей – граффити на стенах, брошенные сигаретные пачки, окурки, аэрозольные баллончики, бутылки, полиэтиленовые пакеты. Заводские корпуса, напротив, выглядели все лучше: меньше битых стекол и мусорного обрамления. Правда, одичавшая растительность поглощала их беспрепятственно, но бетонные дорожки, стелившиеся под колесами «Супер-В», по-прежнему противостояли природе успешно и, за исключением многолетних лиственных наслоений, никаких следов упадка не имели. Кремов держал путь через завод как раз из-за сохранившихся дорожек, в то время как в парке все аллеи наверняка уже утонули в море растительности. К тому же предполагаемое место расположения башни примерно совпадало с юго-восточной оконечностью заводской зоны.

По расчетам Игоря, бетонный забор там утратил монолитность, и через какую-нибудь прореху можно просочиться в парковую чащобу.

Наконец, поплутав в лабиринте мертвых коробок из красного кирпича и пару раз напоровшись на глухие тупики, он остановился у высокой ограды из бетонных плит. Она тянулась слева направо в необозримые дали, отделенная широким проездом от утонувших в зелени зданий. Сомнений не оставалось: это восточная граница «Победителя».

Нерв прислушался. Тишина, лишь ветер шумит в кронах деревьев.

За высоченной оградой ничего не видно, кроме верхушек тополей. Она и вправду выглядела плачевно, плиты, словно гнилые зубы, темнели грибком, однако поблизости глазам не попадалось критической деформации, позволяющей протиснуться между ними. Игорь повернул налево и неспешно покатил вдоль стены.

Вскоре проход отыскался – корень паркового дуба разломил фундамент ограды и раздвинул соседние плиты, образовав треугольный проем. Кремов заглушил мотоцикл и осмотрел находку. Следов людей нет, вокруг не чувствовалось даже намеков на остатки чьих-либо психотоков. Метрах в десяти от проема валялась скукоженная и выцветшая до неразличимости рисунка сигаретная пачка. Это не в счет, слишком древняя.

Спрятав «Супер-В» в ближайших кустах, Игорь пролез через проем. Боты с шуршанием утонули в толстой листвяной подстилке, каждый шаг оставлял неглубокий след с серыми бортиками из слежавшейся растительной массы. Похрустывали веточки под подошвами.

Нерв не понимал, куда идти. Оглянувшись, с трудом разглядел сквозь заросли стену. Постояв в растерянности с минуту, он вернулся к проему и пролез обратно в промзону. Рядом серело здание с высокой бетонной пристройкой, очевидно, котельной. Трубы там давно не было, но что-то вроде постамента из-под нее осталось. Продравшись сквозь тополиную поросль, Игорь очутился у растрескавшейся стены с ржавыми скобами вместо ступеней. Карабкаться по ним оказалось удобно.

Наверху действительно обнаружились прогнившие ошметки трубы, опоясывающие круглый черный зев.

Нерв обернулся к парку, внимательно осмотрел окрестности.

Башня отыскалась быстро. Она средневековым донжоном возвышалась над частоколом тополей всего в ста метрах северо-восточнее! Заодно Игорь понял, что находится почти в углу «Победителя», южнее зеленела такая же парковая чаща, как на востоке. За ней, понятное дело, уже мега свалка: тоненькая черная нитка, устремившаяся от горизонта к облакам – копоть мусоросжигательной фабрики. Вот ее, вонючку, не позабыли, в отличие от «звездных» башен, а недавно даже с помпой отметили модернизацию и тридцатилетний юбилей.

С высоты удалось разглядеть, что пробраться к башне не составит особого труда: между ней и заводской оградой угадывалась просека, каким-то чудом сохранившаяся в чащобе.

Игорь еще раз окинул взглядом панораму. Солнце давно взошло и теперь сияло в вышине, облака разбавляли небесную монотонность редкими барашками, ветер покачивал лесное море. Шум Защекинска сюда не долетал. На север уходит промзона «Победителя» с потонувшими в деревьях и кустарниках корпусами. Где-то за лесом на северо-востоке – забытая всеми аграрная глушь. Там дядькино семейство, воспитавшее маленького Игоря, там рубеж, который собираются перейти люди из матвеевского рассказа в «Родничке». Собираются ли до сих пор?

Игорь спустился с котельной, протиснулся в проем в ограде и направился вдоль нее на север. Через некоторое время он наткнулся на то, что с верхотуры показалось просекой, – коллектор, убегающий магистралью к видневшейся невдалеке башне. Коллектор походил на длинный бетонный саркофаг, выступающий над землей сантиметров на двадцать. Сквозь чугунные решетки в крышке саркофага просматривались водопроводные трубы. Интересно, зачем строители накрыли их столь мощной защитой?

«Хм, все сложилось как по нотам», – подумал Игорь, уверенно шагая по решеткам. Тополя и молодые дубы обступили с обеих сторон, придавая происходящему сказочности. Предвкушение от раскрытия важной тайны охватило Кремова, он ощутил себя авантюристом, подобравшимся к пиратскому кладу.

Шагах в десяти от краснокирпичной башенной громады путь преградил прогнивший сетчатый забор. Но, видимо, раньше над коллектором сетку многократно прорывали – ее части оказались неряшливо притянуты хлипкими скрутками из разномастной проволоки, тоже ржавой. Игорь без труда справился с препятствием, разогнув истлевшую проволоку в паре мест.

Теперь все. Башня возвышалась перед Нервом исполинской колонной, устремленной в небо. Он спрыгнул с коллектора в высоченную траву и направился к видневшемуся у основания башни дверному проему. Распахнутая дверь висела «на соплях», остатки краски живописной бесцветной стружкой еще держались кое-где на рассохшихся досках. У входа валялся фанерный прямоугольник, прибитый гвоздями к черенку от лопаты. На фанере ветхим тонким кольцом, без запаха, без амбиций, дотлевали человеческие экскременты, исторгнутые когда-то неизвестным смельчаком в знак гражданского протеста.

Игорь переступил транспарант, вошел в чрево башни и поднял голову.

Так вот почему «Звездная»! Сечение стен напоминало многолучевую звезду! В башне царил полумрак, на самой верхотуре под резервуаром белели щелочки окон, коричневой спичкой пересекала башенный диаметр какая-то балка. Стены поднимались почти отвесно с небольшим отрицательным уклоном. Как же добраться до свода, к окнам? Культяпки деревянных перекрытий, ранее поддерживавших ступени, спиралью завинчивали ввысь по стенам, но были слишком кроткими, хранили следы горения и не внушали ни малейшего доверия. Прямо к балке, под свод уходили концы полуистлевшей веревки, перекинутой там через колесико блока. На полу один собирался в бухту, а второй был привязан к гигантскому ржавому ведру. Странная конструкция. Веревка, конечно, не выдержит нагрузки и оборвется, реши Игорь вскарабкаться по ней.

Он подошел к стене. Та оказалась гладкой, лишь кое-где виднелись глубокие выщерблины или, наоборот, выступы. Это немного напоминало аттракцион по скалолазанию, только здесь никто не мог дать гарантий безопасности. Пожалуй, экстремалу-альпинисту стоило попробовать, но для Игоря такой вариант выглядел откровеннейшей утопией.

Настроение подпортилось, получалось, что в этот раз добыть дроздовскую закладку не выйдет. Мозг Игоря напряженно просчитывал варианты решения проблемы. Нет, без посторонней помощи не обойтись. Единственный выход – привлечь напарника понадежней, чтоб тот страховал восхождение. Нужно притащить крепкую веревку (много веревки!), соорудить нечто вроде системы блоков и рискнуть.

Нерв вышел из башни. Теперь он заметил остатки калитки в заборе. Высокая трава шелестела на ветру. Здесь было очень чисто, никаких посторонних психотоков, ничуть не фонило даже общей атмосферой Мегогаполиса. Игорь сконцентрировался, он не хотел повторения утреннего состояния. Чтобы отвлечься, достал из кармана записку, прочел: «Никогда не сдавайся!» «А старик – шутник! – улыбнулся Кремов. – Знал, о чем пишет».

Глава 53

Казимиров угасал. Прежде привычные, искорки в его глазах поблескивали едва заметно, ироническая насмешливость полуулыбки угадывалась по памяти, и только. Госпиталь «Ребис-Добыча», приютивший профессора, жил своей жизнью, далекой от чаяний старика с больным сердцем, – здесь ежедневно отнимали конечности, штопали производственные ранения и порезы, а медсестры заигрывали с проходчиками поцелее, выбивая для них спирт по блату. В саду на костылях или с перемотанными головами прогуливались крепкие бритые юноши, источавшие сильный запах хлороформа, и самозабвенно радовались простым вещам – солнцу, ветру, дефицитной папироске, стрельнутой у редкого доброхота. Игорь приносил курево каждый раз, когда навещал Казимирова, и раздавал им все без остатка.

– Сегодня меня пожурили за нарушение дисциплины, не вовремя принял пилюли, – усмехнулся старик на вопрос Игоря о делах.

Кремов прекрасно знал, как относились в госпитале к пациентам вроде профессора – как к балласту, занимающему полезную площадь. Лечить полагалось организмы, еще пригодные для боевого применения, или молодых ребят, пусть и списанных с шахты, но вполне способных дать народному хозяйству что-то еще: пару рабочих рук, здоровые органы, потомство, на худой конец. Былые заслуги не в чести в меняющемся мире, на конвейер поступают новые и новые герои, перемалывая ветеранов в утиль со скоростью электрической мясорубки. Правда, для виду рухлядь надрывно силятся чинить и уважать, но, боже мой, как это нудно, как противоестественно! Ценность молодого проходчика без ноги или головы на порядок выше, чем такого же проходчика, и даже с ногами и головой, но старого. Старики – сплошной убыток, понятно же: ухаживай, плати пенсии, пляши перед ними за голоса на выборах, а они еще фортель выкинут и поучать примутся, хлопотная публика. С молодежью проще. Той некогда задумываться о сути происходящего, еще есть запал размножаться, спускать время в обмен на барахло, платить налоги – идеальный электорат. Молодость беспощадна к старикам. Когда же к самим вчерашним молодым поспевает старость, они со скорбью запоздало взывают к справедливости. Куда там! Свежая смена бесцеремонно теснит. Замкнутый круг.

– Как я хочу домой, Чижик, – вздохнул Казимиров во время прогулки сквозь хлороформное облако. – Наверное, уже не получится вернуться к нормальной жизни, но и влачить существование здесь – та еще мука.

– Вы еще поправитесь, Евгений Митрофанович, – подбодрил старика Игорь.

– Увы, нет. Я чувствую, как иссякает внутренняя энергия. Сплю очень долго, тяжело пробуждаюсь, аппетит пропал безвозвратно, и от лекарства толку никакого. Знаешь, появилась… фатальная усталость. Только твои визиты да еще нескольких ребят приободряют.

Он посмотрел на ученика так, что у Кремова сжалось сердце.

– Мы можем молчать все время, ты понимаешь без слов, – произнес профессор, опершись на трость, – это так хорошо! Одно мучает постоянно: я чувствую невероятную силу Бюро. Откуда она?

– Может, предатель? В прошлый раз мы даже предположили, кто именно.

– Очевидно. Но только ли в этом проблема? – В рассуждениях Казимиров становился привычным сосредоточенным аналитиком. – Скорость, с которой Бюро проникает во все щели, поражает. Где им взять стольких Нервов, чтоб контролировать психофон на площадях? Сейчас мышь не проскочит, чтоб о ее мыслях не узнали яйцеголовые. Тут что-то не то, Чижик. Я отказываюсь верить, но, возможно, появился некий сверхспособный Нерв, до которого нам расти и расти.

– Это не вяжется с природой наших способностей, профессор, – возразил Игорь, – нельзя же видеть следы с расстояния в несколько километров.

– Знаю, знаю, Чижик, но что тогда? Явно психоконтроль существующего уровня нельзя обеспечить, даже если заставить каторжно трудиться весь Улей в полном составе, включая курсантов и уборщиц. Может, наркотики вроде Хижэ Клура? Какие-нибудь чудища, напичканные химией и не знающие усталости? И сколько их? – Казимиров задумался.

Они еще некоторое время ходили по дорожкам госпитального сквера молча. Вряд ли профессор все время размышлял над происками Бюро или анализировал возможность накачки Нервов химией, скорее, он просто дышал воздухом.

– Чуть не забыл, – спохватился профессор, – когда твоя поездка? И как там Дроздов?

– Дроздова больше нет, но он подбросил на прощанье ребус. Только с поездкой пока неясно, нехорошие предчувствия. В любом случае через месяц-другой отправлюсь к родственникам.

– Передай им мои извинения, – тускло попросил Казимиров, – у тебя могла получше сложиться жизнь, если б не Улей.

Игорь впервые почувствовал, что учитель не излучает привычного психофона.

Глава 54

Спайке Юкэ и Игоря предстояло доставить пакет в Юго-Западный Мегаполис. Накануне они обсудили поездку, и оба сочли, что давно мечтали о таком задании. Еще бы, Юго-Запад – это как другая вселенная: ровные дороги с идеальной разметкой, дисциплинированные водители и изнеженные копы, доверчивые, словно дети. Тем более тамошняя полиция раскатывала на огромных неуклюжих машинах и таких же неповоротливых мотоциклах с кучей бирюлек типа рации и мигалок – поди на таких угонись за ребятами из «Пули». Все это сулило приятную покатушку без нервотрепки.

Юкэ даже предложила навестить какой-нибудь фастфуд. Игорь согласился: чего-чего, а гамбургеров он не ел уже сто лет, наверное, со времен супружества с Ланой.

Рано утром тронулись в путь.

В семь часов они миновали «мост дружбы», еще не сильно забитый транспортом, в семь сорок добрались до пропускного комплекса Линии свободы и, благополучно пройдя досмотр, въехали на территорию Западного Мегаполиса.

Игорь отметил про себя, что контроль на КПП превратился в формальность, никто не останавливал машины, не рылся в вещах и не считывал коды ХАЭН ручным детектором – так, мимолетное сканирование какой-то рамкой величиной с пролет моста, и все. Говорили, будто в нее встроены анализаторы, позволяющие на расстоянии определять свежую окраску транспорта, алкоголь, наркотики и прочее, но не личность водителя. Это походило на правду с вероятностью 99 %. Действительно, зачем нужен персональный контроль, если современные границы, по сути, стерлись? Впрочем, даже если «персоналка» поддерживалась новой аппаратурой, ситуация для курьеров не усложнялась, Илья давно «скрутил мозги» ХАЭНам Юкэ и Игоря, да так, что теперь мороженое, например, покупали мисс Джонс и герр Поль, а за топливо через каких-то полчаса расплачивались сеньора Лаура и месье Делано. Поэтому, кто сейчас проехал через КПП, знала только программка Ильи, да в случае надобности – сами курьеры.

За Линией свободы мир ощутимо изменился. Архитектура, планировка города, лица людей – все стало другим, однотипно-ухоженным. Юкэ неторопливо катила впереди, Нерв без труда поддерживал с ней визуальный контакт. В динамиках звучало радио. Игорь слушал музыку, прерываемую изредка новостными сообщениями. Юкэ выходила на связь пару раз: в первом случае интересовалась, не отстал ли напарник, а во втором – не заметил ли чего-нибудь необычного.

Приехав по адресу, Юкэ и Игорь никого не застали. ХАЭН показывал шестнадцать тридцать четыре, идеально попадавшие в условленный интервал для встречи с получателем. Игорь набрал сообщение в офис, через несколько минут пришел ответ: «Вручение переносится на завтра, точное время 7:45, место прежнее». Вторично продираться из Защекинска на «прежнее место», безлюдную зону пакгаузов Юго-Запада, Юкэ сочла нереальным. Игорь после недолгих раздумий с ней согласился. Выходило, что только на дорогу домой они затратят уйму сил, заново преодолевая пробки и невыносимое летнее пекло, а воротившись, не отдохнут – придется немедленно трогать в обратный путь. Ситуация явно не требовала такого бессмысленного подвига.

Приличный хостел, почти гостиница, обошелся дешево: сказалось межсезонье. Туристы мигрировали к великому озеру и пальмам, где бушевали рок-фестивали, дождем просыпались тонны условно нелегальных наркотиков, никто не обращал внимания на запах немытых тел, поэтому на этаже Юкэ с Игорем оказались одни. Хостел располагался в небоскребе на границе высотной застройки. Дальше – старый город.

Курьеры сняли крохотный угловой номер на самой верхотуре, с двухэтажной кроватью, в какую обычно втискивалось не менее четырех автостоперов. Хипповатая хозяйка преклонных лет, выдавая упаковки с бельем, предложила номер с широкой кроватью за те же деньги, но напоролась на решительный отказ Юкэ.

Из окошка открывался классный вид: под ногами море приземистых городских построек, а вдалеке на холме – черная высотка имперского Бюро, парящая в воздухе исполинским восклицательным знаком. Ничего мрачнее и величественнее Игорь в своей жизни не видел. Он даже считал, что, если бы на гладкой, как стол, поверхности природа не вздыбила тот аномально одинокий холм, его следовало бы насыпать искусственно, чтоб подавляющий императив сверкал во всей красе, как сейчас. Юкэ долго разглядывала высотку, на ее лице отражалось беспокойство.

– У меня есть предложение, – сказал Игорь, после того как они расположились. – Пойдем в «Юниверсум»? Ты ведь никогда там не бывала, я уверен! Там и фастфуд есть.

Юкэ согласилась.

Формально музей астронавтики, а фактически гигантский торгово-развлекательный центр раскинулся на несколько кварталов у самого подножия имперского холма. В начале колонизации звездолет «Юниверсум» приземлился здесь навсегда. Из «Юниверсума» первые поколения землян отправлялись в исследовательские экспедиции, в нем же они какое-то время жили. После открытия ребисовых залежей и постройки городка, предтечи Мегаполиса, земляне понемногу начали оставлять звездолет. Они упивались новой жизнью, жадно осваивая обретенную планету. Многие отсеки «Юниверсума» пришли в негодность, там утвердились безобразные хозяева – крысы, и тогда решено было пустить корабль-колыбель на строительные материалы.

Прочнейший металл, тысячи километров проводов, блоки атомных генераторов, тонны электронных компонентов – всему находилось применение! Наверняка, увлекшись процессом, человечество за пару поколений переварило бы звездолет подчистую, но подоспела великая эпоха глубокого освоения ребиса. Решения, заложенные создателями в «Юниверсум» и казавшиеся вечными, устаревали за считанные месяцы, ребис-материалы превосходили протоземные по всем параметрам, поэтому переработка звездолета стала неактуальной или, если точнее, экономически невыгодной, а цену выгоде крепко вставшее на ноги общество уже знало прекрасно.

К определенному моменту не осталось почти никого, кто беспокоился бы о судьбе останков гигантской машины: со сцены только-только сошли колонисты, заряженные в первую очередь на выживание, взаимовыручку и прочие сантименты; в сознании новых поколений, где юный капитализм уже провел ревизию и воспитал абсолютную рациональность, звездолет еще не обрел историческо-товарной ценности, так что прямо в центре стремительно разраставшейся агломерации «Юниверсум» ветшал, затягивался растительностью. В итоге отцы города возвели вокруг него высокий забор.

Они же, поразмыслив, озаботились сохранением «Юниверсума» для потомков на государственном уровне. Было просчитано, что прибыль от туризма покроет затраты на реставрацию звездолета и позволит сохранить часть его помещений в первозданном виде. Конечно, ни один турист не осилил бы путешествие по бесконечным и, в общем-то, однообразным звездолетным потрохам, поэтому заботливое человечество нарезало несколько отсеков для экспозиции, а остальное пустило под торговые и производственные площади. Десятилетиями за высоченным забором шла реконструкция – и вот правнукам граждан, последними видевших обветшалый «Юниверсум» лично, предстало досуговое и научно-просветительское великолепие! Рядом, на возвышенности, Мегаполис воздвиг высотку Бюро.

Очень быстро слово «Юниверсум» превратилось в синоним шопинга, изобретательного отдыха и веселья, музейная экспозиция ожидаемо сжалась в несколько раз, но и сейчас у немногочисленных интересующихся могло запросто свести судорогой ноги, пожелай они обойти весь музей за один прием.

Для юного Кремова визит к звездолету долго оставался несбыточной мечтой, Улей воспитывал подопечных в строгости, за Линию свободы не отпускал. Преподаватели, включая Казимирова, относились к музею со скепсисом, отказываясь даже обсуждать его. Пытливый ум Игоря от этого еще сильнее стремился прикоснуться к первоисточнику! Подумать только, лоно, из которого вышло человечество, священный ковчег превратился в неинтересную обыденность!

Освободившись из-под строгой опеки альма-матер и получив бета-статус лояльности, он первым делом устремился к кораблю. Преодолев казавшиеся нескончаемыми торгово-развлекательные пажити, он наконец добрался до кассы музея. Здесь Кремов с волнением купил билет, присоединился к шумной группе мегаполисных школьников да жирных отдыхающих в гавайских трусах, случайно забредших из соседнего аквапарка, и приготовился к встрече со своим «Юниверсумом».

Разница между своим и настоящим «Юниверсумом» оказалась довольно большой. Тесные коридоры звездолета, многочисленные трубки, выныривающие из стен и потолков, криокамеры, в которых колонисты коротали столетия до разморозки, конечно, впечатлили, но ожидавшегося трепета не вызвали. Ситуацию усугубляла молодая гид, чьи мини-юбка и серый вязаный свитер, «являясь строгой реконструкцией униформы древнего экипажа звездолета», отвлекали от предмета. Покачивая роскошным крупом, она уверенно чеканила высокими каблуками по металлическому полу и размеренно выдавала «удивительные» факты о том, что пола для астронавтов в невесомости не существовало, что на смену состарившимся в полете размораживали новых капитанов, штурманов и техников, что за время полета произошло семьсот мелких и одна крупная авария. Каждый факт сопровождался волной фальшивых «вау!». Тем временем школьники норовили нацарапать на трубках «Джейн плюс Томас равно любовь», жирные отдыхающие затравленно вращали глазами, силясь уразуметь, как их угораздило вляпаться в эту тягомотину, а Игорь невольно просчитывал, насколько часто древние астронавтки светили трусами без гравитации, если гид даже в земных условиях умудрилась исполнить этот трюк не единожды. В музее имелся бар с криокамерой, предлагавшей каждому желающему пройти процедуру оздоровительного охлаждения и ощутить себя «первочеловеком», и настоящее чудо маркетинга – куча трубочек, на которых позволялось выцарапывать сколь угодно много «Джейн плюс Томас». «Вы можете оставить автограф на экспонате, к которому прикасались пальцы древних! Мы верим, что подобное выражение связи с прошлым имеет не меньшую историческую ценность, чем сам звездолет», – царственно изрекала гид.

Тем не менее, пусть и через некоторое самовнушение, Игорь сумел проникнуться чувством сопричастности к великому, а негатив задушить.

После того визита он на «Юниверсуме» не появлялся. Развлекательного продукта вскоре стало навалом в Защекинске и у Линии свободы, где чета Кремовых поселилась после женитьбы, а для второго свидания с музеем Игорь никак не мог скопить достаточного энтузиазма.

И вот свободный вечер, до звездолета рукой подать – и мысль вернуться туда, похоже, созрела, ведь в первый раз он вполне мог пропустить нечто важное, просмотреть суть. Тем более Юкэ согласна.

– Мы не будем смотреться чужеродно? – с беспокойством поинтересовалась она. – Кроме экипа одежды-то никакой!

Игорь вспомнил субъектов в пестрых купальных трусах и уверенно ответил:

– Нет, Юкэ, здесь же свобода самовыражения. Никто не обращает внимания на внешний вид. Ты, кстати, употребляешь «вау!»?

Она волновалась все время. Когда разглядывала панораму из окна, когда прихорашивалась, даже отказываясь от номера для влюбленных, Юкэ нервничала. Игорь понимал причину, однако и сам не мог похвастаться излишней уверенностью. Почему-то не хотелось возвращаться к пакгаузам, ожидание поездки туда висело гирей на душе. Снова пробки, снова тяжелое пилотирование. Да и необязательность заказчика раздражала.

Железка ужасно громыхала над головой: в квартале от хостела обнаружилась станция. На этой улице наверняка грабили по вечерам, но вряд ли прохожих в мотоциклетном облачении. Эти подкованы, по обыкновению, настороже, стреляные воробьи. Грабителям гораздо легче застать врасплох парочку, бредущую навеселе из кафе или зазевавшегося туриста, поэтому Кремов не особенно беспокоился. ХАЭН показывал 19:34. Преодолев чугунные лестничные пролеты до перрона, Игорь и Юкэ присели на скамью. Девушка с интересом озиралась вокруг: замызганная, оплеванная остановка явно удивила ее. Днем Мегаполис, особенно в благополучных районах, казался более миловидным.

Темнота переключала что-то в головах горожан или снимала налет условности в их отношениях, это уж как кому легче думать. Одни люди словно превращались в муравьев, стремящихся поживее спрятаться от опасностей в муравейниках-высотках, другие, наоборот, с радостью выполняли роль опасности; правда, с жестокой вольницей Защекинска эта игра не имела ничего общего.

Там, за Линией свободы, бал правила хулиганская удаль, вознаграждаемая по случаю трофеями в виде отжатых портмоне, ХАЭНов, сигарет. Трофеи, конечно, приветствовались, но редко служили единственной причиной ссор, считалось более важным получить моральное удовлетворение от собственного доминирования. Хулиганов можно было попытаться разжалобить, провести, заставить себя уважать, и тогда они превращались в почти нормальных людей.

Здесь по-другому, здесь бизнес с четкими правилами и запретами. Кто-то зарабатывал в светлое время суток, кто-то в темное, и жертва, подвергшаяся нападению в «комендантский час», даже не испытывала особого возмущения: кто не спрятался, тот виноват, такие дела! Не могло быть и речи, чтобы договориться с мегаполисными грабителями, ведь пронять людей, интересующихся исключительно деньгами, можно лишь отдав им кошелек, все остальное прах – и с какого жертва «раена», и кто ее старший брат, и насколько котируется гопниками его род занятий. Грабили в Мегаполисе, словно работали: бездушно, предсказуемо, по графику.

Монорельсовый состав со скрипом затормозил у остановки, Юкэ и Игорь прошли в полированный вагон. Через полчаса они уже миновали гигантскую входную арку «Юниверсума». Повезло достать билеты в самую последнюю группу. Игорь мгновенно понял, что присутствовавших на экскурсии история интересовала не в первую очередь: львиную их долю составили влюбленные парочки, занятые друг другом, а этим все равно, где коротать время между киносеансами. Юбка гида, по-видимому, стала еще «аутентичнее», укоротившись до совсем символических значений, а скоплению исписанных трубок для автографов нарастили массы, чтобы не лишать новых и новых Джейн и Томасов удовольствия попасть в историю.

Юкэ с интересом разглядывала криоложа, вслушивалась в речь гида, но на ее лице читалось такое же разочарование, какое испытал Кремов, посетив музей впервые.

– Знаешь, – заметила она устало, когда Игорь купил ей в баре «подскока» молочный коктейль, – здесь куда ни пойди, везде кафе и сервис.

– А музей тебе как?

– Удобно, вылизано, но уж слишком. Не понимаю, как сто тысяч астронавтов, о которых рассказывала наша стриптизерша, могли влезть в звездолет? Я это даже приблизительно вообразить не могу! Ладно бы «Юниверсум» сохранился в первоначальном виде, но сейчас уже не поймешь, где вновь пристроенные магазины, а где сам корабль. Туфта, в общем, какая-то.

Настроение напарников здорово улучшилось, когда экскурсия завершилась. На бескрайних просторах торгово-развлекательных площадей почти не осталось музейного лукавства, здесь заколачивали деньги на посетителях с честной прямолинейностью.

Юкэ и Игорь, сплавившись по эскалаторам на первый этаж, нашли кафе сетевого гиганта KFZ, предлагавшего посетителям недурственные блюда из утятины. «Наш секрет в комбинации из трехсот шестидесяти девяти специй!» – восторженно возвещал с рекламного плаката очкастый «адмирал», мифический основатель KFZ. Кафешка ничем не выделялась в ряду себе подобных, с такими же «секретами», разве что Игорь помнил о ней еще по прошлой жизни и знал, что пищевой ребис-массой, пропитанной ребис-канцерогенами и ароматизаторами «утка», с первого раза еще никто не отравился. Это все равно что потреблять бумагу: первую порцию желудок гарантированно переварит, а вот дальше можно и заворот кишок схлопотать!

Юкэ заказала капучино с корицей и салатовый рулетик в тонком тесте, Игорь набросал полный поднос утиных сандвичей. Пить он решил американо, как обычно.

Они заняли столик в дальнем углу, подальше от всех, у большого витринного окна. За стеклом бурлили нескончаемые людские потоки. Куда-то спешили простые жители Юго-Западного Мегаполиса. Они выглядели непривычно для гостей из Защекинска – выражение лиц, одежда, движения.

Потягивая кофе из бумажного стаканчика, Юкэ спросила:

– Как думаешь, мы сильно отличаемся от них?

– Уже не очень, – ответил Нерв.

– Ты здесь бывал раньше?

– Когда хотелось сменить обстановку.

Игорь посмотрел на Юкэ. С нехарактерным для себя интересом она ждала продолжения.

– Когда-то мне казалось, что мир на Юго-Западе совсем другой, – нехотя продолжил он, – более открытый, что ли. На ХАЭНе водились деньги, семейных обязательств никаких, тяжелая работа – в общем, все располагало прошвырнуться сюда на выходных как в сказку. Жену встретил, кстати, в парке через пару кварталов по улице.

Он рассказал Юкэ немного о том, что знал про эти места. Девушка жадно слушала, на ее красивом лице застыла едва уловимая мечтательная полуулыбка. Наверняка Мегаполис, напомаженный, как фотомодель, и сладкий, будто кремовый торт, очаровал светловолосую амазонку. Впрочем, так всегда происходило с теми, кто первый раз пробовал фастфуд «адмирала» или котлетки Макдауэлла и встречал поголовно приветливых прохожих.

Игорь решил не раскрывать ей своих соображений об искренности местных жителей, о жесткости и даже жестокости мегаполисного общества.

Перед Юкэ стоял пластиковый поднос, на котором она принесла еду. Там привычно теснились пестрые бумажные тарелочки, кофейный стаканчик, коробка с салатом и упаковка из-под рулета, загораживая нечто, никем никогда не замечаемое, важное – полупрозрачное подобие скатерти, иллюстрированное безвестным гением.

Когда-то Игорь рассовал по периметру подноса все тарелочки, пакетики, стаканчики и узрел саму суть Мегаполиса: сверху красным начертано «Наслаждайся сочной уточкой KFZ В ЛЮБОЙ СИТУАЦИИ!», слева позировала сама «уточка» в агрегатном состоянии «аппетитного филе», обрамленная откровением: «Мы точно знаем, как стремительно течет твоя жизнь! Для каждой секунды мы припасли разные блюда!», а справа… Справа изображались они, образцовые жители Мегаполиса и будущее тех, кто принимал здешнюю веру. Четыре цветных полоски-заговора: на одной – офисная дамочка с рулетиком, как у Юкэ, на второй – два офисных завсегдатая размахивают утиными ножками за столом, на третьей – такой же, сжимающий ведро «адмиральского» фастфуда, в окружении облизывающихся хипстеров, на четвертой – дамочка-шопоголик в сопровождении нагруженного покупками бойфренда ест из пакета KFZ на бегу. Они все улыбаются широко-широко – даже тот бедняга, припустивший за сукой с четвертой полоски, с которого катит пот в виде голубых капелек, почему-то улыбается. Глаза зажмурены от натуги, но он улыбается! Понятно же, что уткой предлагается решить все проблемы. Ешь утку – улыбаешься, если улыбаешься, значит, ешь утку.

Ешь ВСЕГДА по любому поводу утятину, ты – планктон, раб шопинга и мы знаем о тебе все! Ты такой же примитивный, как и кроки-человечки со скатерки, все чаянья которых крутятся вокруг слов «наслаждайся», «сочно», «аппетитно». И мы заставим тебя носить улыбку постоянно.

Игорь предложил Юкэ еще один молочный коктейль, она охотно согласилась.

В красивой цветущей девушке напротив ярко проступили изменения, предпосылки которых с недавних пор веселыми звоночками тревожили душу Нерву. «Показалось, – убеждал он себя раз за разом, – не может быть!» Теперь сомнения рассеялись – Юкэ влюбилась! Влюбилась в жизнь, сложенную из ярких кофейных стаканчиков, модных фенечек, ароматов кондитерских и женских духов, жизнь, наполненную разговорами до утра и фильмами о любви, крепкой дружбой и мотоциклами, выступавшими не оружием борьбы, а средством беззаботной свободы.

«Ногти! Ее ногти!» – взорвалась внутри Игоря мысль. Раньше Юкэ просто следила за гигиеной, пользуясь бесцветным лаком и коротко остригая кончики, теперь же пальцы амазонки венчались неброским, но стильным маникюром, Игорь даже рассмотрел какой-то узор, прежде чем она, перехватив взгляд напарника, смущенно спрятала их за коробкой с пирожным.

Да, привыкший к ее нордической строгости Нерв проморгал процесс «таяния ледников». Незаметно Юкэ утратила характерную излишнюю напряженность и недоверие к окружающим, будто ослаб завод ее внутренней пружины. Юкэ стала проще относиться к людям, спокойнее, что ли. Кажется, она сделалась сильной и гибкой, звенящая твердость растворилась в прошлом как дурное воспоминание.

Чиркнув взглядом по Игорю, Юкэ прочла его восхищение и, наверное, поняв причины, засмущалась еще больше.

– Ненавижу, когда ты так смотришь! – воскликнула она, демонстративно отвернувшись к окну. В прозвучавшем не чувствовалось никакой неприязни. Напротив, Нерв понял, что в ее новом мире он близкий и желанный гость.

Покидать кафе не хотелось, настолько удачно приютил этот маленький пространственно-временной кармашек двух путников, но все когда-то кончается, поэтому, облачившись в тяжелые куртки, они оставили столик у панорамного окна и уверенно направились к выходу.

«Интересно, как долго продлится медовый месяц Юкэ со всем этим?» – подумалось Игорю. Он ни секунды не сомневался, что напарница раскусит очаровательную пустышку Мегаполиса. Пусть даже простит обман и, возможно, иногда будет баловать себя утятиной.

Они погуляли еще некоторое время по магазинам, но вскоре это занятие Идеальной Особи наскучило, Юкэ явно утомилась. Она обхватила руку Игоря и положила голову на плечо. На «не подумай, я просто сильно устала» он даже не отреагировал, отчасти потому что тоже устал, отчасти из-за полнейшей очевидности причин ее поступка.

В хостел их доставило такси. По пути на ХАЭНы Кремова и Юкэ пришли одинаковые сообщения: «Доставка аннулирована. Компенсация расходов будет произведена полностью. До встречи». Таким образом, оставалось выспаться и наутро выехать обратно в Защекинск.

Глава 55

Ночь прошла беспокойно, Юкэ постоянно просыпалась от шума: то над ними раздавались дикие вопли пьяной пирушки, то грохотали чьи-то торопливо-подозрительные шаги в коридоре, а однажды Кремов готов был побиться об заклад, что кого-то неподалеку насилуют. Сам он наплевал бы на эту ночную возню, но его спутница так не умела.

Странно: днем казалось, что вокруг никого.

Примерно с двух часов ночи завывания беспокойных обитателей хостела поутихли. Юкэ задышала глубоко и ровно, а к Игорю весьма некстати пожаловала бессонница. Наверное, он пропустил период, в течение которого организм готов был отключиться. Чтобы как-то скоротать время, Нерв подошел к окну. За ним раскинулся старый город, ярко подсвеченный уличными огнями. Без труда угадывались проспекты и площади, мерцала неоном реклама, ползли вереницы автомобильных фар. Высотка Бюро по-прежнему доминировала над всем, выделяясь в черноте ночи голубоватым восклицательным знаком. Она и сейчас парила в небе, отделяемая от сверкающей земной тверди смоляной чернотой Капитолийского холма.

Игоря захватила мысль, что люди бы так не смогли. Конечно, человеческий разум легко справится с постановкой театральных трюков вроде парящего в перспективе здания, инженеры просчитают конструктив, а монтажники осилят возведение, но все это лишь оболочка чего-то гораздо более содержательного и важного – неподвластного им.

Жизни не хватит, чтобы отладить такую глобальную идею как Мегаполис! Он ведь не первый в своем роде и, может, не последний. Концепция супермуравейника, опирающегося на фундамент непререкаемой бюрократии, кочевала по людской истории из столетия в столетие, проявляясь то в совершенстве Древнего Рима, то в обогнавшем время гигантизме Вавилона, то в безукоризненной стройности египетских пирамид. Будто всякий раз, когда невидимый зодчий посредством человечества принимался вычерчивать пугающе точные фигуры зданий, дорог, механизмов, предпринималась очередная попытка сваять совершенную самоподдерживающуюся систему, перпетуум-мобиле!

«Почему бы не отбросить конспирологию и просто не допустить, что люди сами, накапливая знания из поколения в поколение, совершенствуют общественное устройство?» – возмутится внутренний любитель очевидного. Очень просто, недалекий гордец, ведь люди сами всегда оказываются слабым звеном очередной Вавилонской башни, недостойными владельцами и новых дорог, и безупречных зданий, и благ, обретенных благодаря прогрессу!

Зодчий в отчаянии ломает свои песочные замки, попутно истребляя лишнюю популяцию в войнах, эпидемиях, стихийных бедствиях, а затем, учтя предыдущие ошибки, заставляет нас, опустошенных и умытых кровью, приниматься за дело – отстраивать новый ослепительно безупречный Мегаполис. А мы? Мы, МЫ, МЫ!!! Альфа и омега мироздания, владетели сущего, хозяева своей судьбы! Почему же тогда никак не научимся жить в мире? Почему, с трудом добыв очередной миропорядок, только накапливаем ошибки, которые рано или поздно доконают систему, еще вчера обещавшую сделаться раем? Может, потому что люди в ней – только деталь, встроенная кем-то другим. Важная, отчего-то незаменимая деталь, деталь, под которую отлаживается весь механизм, – но все же…

Зачем Зодчему эти хлопоты? Чего он хочет от нас? И почему он то дает, то забирает свои драгоценные дары? Юкэ отреагировала на «Юниверсум» предсказуемо: не смогла взять в толк, как сто тысяч астронавтов упаковались в один корабль. Видимо, для создания звездолета человечество не пожалело сил и смогло преодолеть все трудности – великая цель послужила катализатором развития. А сейчас? Имея волшебный ребис, современники Юкэ и Игоря не в состоянии не то что повторить достижения пращуров, но даже выйти на орбиту! Мегаполис вообще не рыпается, а «Надежды» Защекинска раз за разом терпят крушения, будучи не в состоянии пробить полог! Сизифов труд.

Наверное, теперь внимание Зодчего обращено не на нас, и мы деградируем, сбившись на производство ширпотреба вместо звездолетов.

«Кремов, с точки зрения пчелы, она живет обычной жизнью, а с точки зрения пасечника, выполняет хозяйственную функцию – вырабатывает полезный и вкусный мед!» – вспомнились слова самодовольного Михи. Тот любил пофилософствовать, порассуждать о методах управления массами, о вездесущности Бюро, но, может, он оказался настолько глубок, что фразой о пчеле брал выше?

По крайней мере, пасечник не всемогущ, пчелы могут обойтись и без него, а если понадобится, зададут жару всякому, кто позарится на мед. Это отчасти успокаивало.

Бессонница утомилась читать мысли Игоря и нехотя, отзываясь противной тяжестью в голове, обозначила отступление. Он забрался в кровать. ХАЭН высвечивал безрадостные цифры – 4:18: спать оставалось недолго.

Глава 56

Пробуждение выдалось на удивление легким, Юкэ пришлось даже тяжелее. После оплаты номера и завтрака, когда ХАЭН показывал 11:03, курьеры наконец подались на восток.

Если поначалу скопления жестянок почти не мешали, то ближе к юго-западному шоссе напарники уже стабильно застревали в заторах каждые два квартала. Юкэ приходилось несладко: припекающее солнце и тяжелый, пышущий жаром мотоцикл быстро выматывали Идеальную Особь. В очередной раз наблюдая впереди беспомощную напарницу в окружении раскаленных авто, Игорь внезапно испытал чувство сильного беспокойства.

– Юкэ, возьми правее, к обочине, – попросил Игорь.

Там виднелась маленькая полоска асфальта, по которой еще сохранялась возможность протиснуться вперед.

– Не могу, – послышался в наушниках ее измученный голос, – зажали.

– Давай-давай! – настаивал Игорь. – Как хочешь пробивайся к чистой воде!

– Что случилось?

– Нужно убираться отсюда, потом ясно станет, что случилось. Пожалуйста, не спрашивай лишнего!

Кремов по междурядью аккуратно приблизился к ней. Беспокойство не покидало. Пот градом катил по лицу. В борьбе с пеклом и трафиком курьеры упустили из виду необычную малолюдность улицы, количество прохожих продолжало стремительно убывать. Встречные полосы поехали, будто перед ними рассосались все преграды, но, странное дело, за проехавшими авто не последовали другие. И тут внутренний зуммер заверещал на всю катушку, Игорь увидел группу полицейских, быстрым шагом направлявшихся к Юкэ.

– Тревога, – вырвалось у него, – справа копы.

Напарница почти добралась до тротуара. Нерв видел, как Юкэ сделала порывистое движение головой вправо, но тут же, сориентировавшись, резко тронула мотоцикл. Юркнув в щель между бордюром и правым рядом автомобилей, она заскользила вперед. На Игоря никто не обратил внимания. Один из полицейских бросился перегораживать движение, отсекая его застопорившими повозками. Те мгновенно спеклись в монолитную плотину, где-то позади засигналили клаксонами недовольные водители. Грязно чертыхаясь, Игорь принялся работать газом, сцеплением и ногами в надежде протолкнуть мотоцикл к тротуару. Пару раз, задев боковые зеркала и бамперы, он вызывал разъяренные вопли, но, терзаемый тревогой, не обратил на них внимания. Вот и тротуар, наконец «Супер-В» почувствовал свободу. Игорь крутанул ручку газа, устремившись в погоню за Юкэ. Кровь бешено пульсировала в висках, сердце стучало как отбойный молоток, крики спохватившихся полицейских «стоп-стоп!» донеслись будто бы издалека и тут же были пожраны нарастающим ревом движка.

Вот и Юкэ! В пятистах метрах улицу перегородил полицейский кордон на автомобилях. Брошенные машины гражданских с открытыми дверцами жались к обочине, их владельцы с криками «террористесс!» бежали прочь – кто-то к перекрестку, кто-то к входу в ближайшее здание.

Для Игоря перестало существовать все: запахи, звуки, даже время. Все, кроме отвратительно знакомых, ощущаемых всеми фибрами души грязных психоследов. Горячих, свежих, полыхающих багровым от агрессии, окруживших мутным туманом одинокую фигурку на мотоцикле впереди. Подъезжая, он с ужасом видел, что сбоку к Юкэ, замершей перед автомобилями кордона, подкрадывается коп. Вот он бросается на нее, пытаясь блокировать руль руками. От неожиданности Юкэ выкручивает газ, взревевший монстр, виляя хвостом, телепортируется вперед. Нападавшего копа сначала волочит по асфальту, затем размазывает ударом о ближайшее авто. Мотоцикл врезается в капот полицейской машины, Юкэ перелетает его и падает где-то позади.

Остальные копы бросились кто к товарищу, кто к ней. Под сброс газа «Супер-В» продолжал движение, но вместе с падающими оборотами движка в Игоре разлилась горькая отрава бессильной злобы и отчаяния. «Все, конец».

Неожиданно полицейские шарахнулись от Юкэ, за машинами показалась ее фигура с бодистопером в вытянутых руках. Потрясенный Игорь подъехал уже близко, когда девушка принялась палить по людям в форме, укладывая одного за другим. Копы запаниковали и бросились врассыпную.

Баланс мгновенно рванул в крайний актив, внутри заклокотала безудержная бравада – неизменный спутник пропащего.

Кремов замедлился перед кордоном, выискивая лазейку, чтобы пробиться к напарнице и подобрать ее. Один из полицейских впрыгнул в автомобиль, вырвался из оцепления и понесся к Юкэ. Она тяжело повалилась в сторону, но металлическая туша ударила девушку по касательной и, завизжав тормозами, остановилась в нескольких метрах поодаль. В образовавшуюся прореху немедленно нырнул Игорь. Подъехав, он бросил мотоцикл, схватил оброненный девушкой бодистопер и расстрелял копа через стекло прямо в машине.

– Поехали! – закричал Нерв.

В ответ Юкэ протянула окровавленную руку. Игорь поднял мотоцикл, помог ей забраться в седло, скрепил ее пальцы в замок у себя на животе и выкрутил ручку дросселя…

Им откровенно повезло. Повезло, что их не застрелили, повезло, что не догнали, повезло, что не смогли остановить на границе. Но главное, в чем им повезло, это сила Юкэ. Только Идеальная Особь могла выдержать испытание железом, огнем и болью. Игорь слышал за спиной ее тяжелые стоны, чувствовал ее мучения. Дорога изматывала едва ли не больше, чем само ранение, силы Юкэ стремительно таяли – с каждым поворотом, с каждым ускорением или сотрясением «Супер-В» на ухабах.

Оказавшись в пределах Защекинска, Игорь немедленно нажал тревожную кнопку, прикрученную когда-то Ильей к тормозному бачку на руле. На связь вышел Матвей.

– Просто набери «регидрон», – коротко скомандовал он и отключился.

Нерв притормозил в глухом тупике. На «регидрон» ХАЭН немедленно выбросил адрес: Новая, 107.

– Игорь, мне плохо, помоги… спуститься на землю, – глухо простонала Юкэ.

– Потерпи, пожалуйста, мы уже близко к дому! – ответил он.

Девушка обреченно мотнула головой. Тогда Кремов помог ей спуститься на пыльную обочину, попутно отметив, что тело спутницы неестественно выгибалось в его руках. Стащив с головы шлем, Юкэ перевернулась на живот, ее вырвало кровью.

– Таблетку! – выдохнула она, едва пошевелив перекошенными от боли губами.

Игорь немедленно извлек из кармашка в перчатке пилюлю и положил в рот девушке. Она с трудом проглотила: в горле все пересохло.

– Мама… Как больно, – едва слышно шептала Юкэ.

Она очень хотела плакать, но слез хватило только на две грязные капли, застывшие в уголках зеленых глаз. Стало понятно, что дальше в седле она не выдержит и метра.

– Заречный, два, – сообщил Игорь, связавшись с Матвеем. – Сами мы отсюда не выберемся, нужен хороший врач…

Глава 57

Галаган с каменным лицом вглядывался в копошащихся на проезжей части криминалистов. Простреленные машины, кровь на асфальте, то тут, то там бумажки масштабных линеек. В первый раз красные забрались столь далеко на запад – и сразу же обнажили клинки. Вышло впечатляюще.

В душе советника клокотало бешенство. Он хотел заживо содрать шкуру с шефа полиции. Бюро предупреждало этого идиота об опасности, требовало максимальной предосторожности! Знать бы, что из сотен наводок вот эта единственная – правильная, простофиль копов можно было бы не привлекать, а так…

По правую руку от Галагана в ожидании замерли несколько человек в черных халатах. Чуть раньше они сосредоточенно работали с колоритным устройством на треножном штативе, напоминавшем алхимическую мини-лабораторию. В сторону места преступления смотрел длинный раструб из полированного металла, к нему примыкал электронный блок, утыканный сотней проводков и лампочек, ниже в колбах и банках булькали разноцветные жидкости, из патрубков шел не то пар, не то дым. Старший группы, дождавшись внимания советника, тут же протянул электронный планшет с докладом.

Не зря, совсем не зря эти парни ели свой хлеб! Галаган увидел в сухих строчках доклада подтверждение своей гипотезы.

– Мы зафиксировали сильнейший психоэмоциональный выброс искомой архитектуры, – пояснил старший с русским акцентом. – Это либеро. По крайней мере, вероятность совпадения высочайшая. Один из преступников ориентировался в ситуации неестественно быстро, решения принимал до активной фазы облавы. Вон там, – старший указал пальцем вверх по улице, – он начал упреждающие маневры. Скорее всего, мистер Галаган, мы и впрямь имеем дело с профессионалом.

Советник кивнул, возвращая планшет. Люди в черном принялись паковать диковинную машину по частям в громоздкие чемоданы.

Какова вероятность, что два мотоциклиста красных могут уйти от дюжины вооруженных копов, действуя вдали от родных берегов, в стесненных условиях, да еще и угодив в коварную западню? А вот тут враки, одного из них врасплох не застанешь. Упреждающие маневры! Картина произошедшего ясна: наиболее подготовленные копы рассчитывали воспользоваться заторами, сулившими обездвижить подозреваемых, а дорожная полиция обеспечила техническую сторону вопроса. Кто виноват, что от группы захвата красные сразу же увильнули и в дело пришлось вступать регулировщикам? Наверняка шеф еще и потребовал от них ни при каких обстоятельствах не влезать, оттуда растерянность, непонимание ситуации. Они пытались взять преступников как дорожных хулиганов! Тараном, позабыв об оружии! Только красные не хулиганы.

Пожалуй, все сложилось не так уж и плохо. В конце концов, все копы выжили, в госпитале их заштопают, шеф вручит медальки, зато либеро засвечен! Теперь можно приступать к делу основательнее.

Галаган посмотрел, как его новые специалисты загружали чемоданы в микроавтобус, и усмехнулся.

Глава 58

Из переулка, где фургон с тонированными стеклами забрал обессиленную напарницу, Нерв тайными тропами добрался до «Победителя». Там он углубился в дебри заброшенного завода и спрятал мотоцикл в одном надежном местечке. Никакого возбуждения не чувствовалось, оно отпустило в момент расставания с Юкэ и больше не возвращалось. Его сменили заторможенность и нервная слепота. Плохой признак.

Резкий переход из пассива в звенящий актив там, в Мегаполисе, обещал тяжелую расплату: лавинообразный откат через невыносимую головную боль, тошноту и гиперчувствительность. Заторможенность, блокируя откат, теперь лишь способствовала надуванию пузыря последствий.

В офисе ждал Жучок. Он лихорадочно собирал вещи Игоря в сумку. При появлении Кремова, Жук вскочил и посмотрел так вопрошающе жадно, что Нерв сразу выложил все.

– Она жить будет? – горячечно спросил Жучок.

– Нужно верить в это! – ответил Игорь.

Жучок взял себя в руки и мрачно вздохнул:

– Я позаботился о твоем скарбе. С ХАЭНом все в порядке? Мотик где?

– Мот в надежном месте. Чипы выбросил еще на Линии свободы, свой и Юкэ.

– Нужно быстрее бежать.

Он вручил Игорю сумку, и они покинули офис. На старенькой машине, которую Игорь прежде никогда не видел, товарищи направились на южную окраину, далеко за Молчановку. Припарковались в запущенном старом дворике, окруженном обшарпанными, вросшими в грунт двухэтажками на четыре-шесть квартир. Неподалеку на лавочке сидели две старушки, перед ними в песочнице, чужеродно нарядной и новой, возился малыш примерно двух лет от роду. Отчетливо разило свалкой, Игорь невольно поморщился. Заметив это, Жучок равнодушно произнес:

– Вонь бывает нечасто, сегодня ветер неудачный.

Они направились к ближайшему дому. Окосевшее деревянное крыльцо не знало ремонта с момента постройки и выглядело не просто ужасно, а безнадежно убого – ступени протерлись от подошв и бугрились неровностями, перила давно лишились половины балясин, облицовка поручня отсутствовала как явление, а любого незадачливого разиню, угораздившего попасть туда рукой, поджидали ржавые шпильки гвоздей. Навес, входные двери соответствовали. В подъезде пахло ветхостью. Чугунная лестница через несуразно широкие лестничные площадки соединяла этажи. На втором Жучок отпер одну из двух дверей и вошел в квартиру, Игорь последовал за ним.

Внутри оказалось неожиданно уютно, здесь явно проживали нормальные люди! Судя по обстановке, целая семья из трех-четырех человек. Игорю подумалось, что, скорее всего, из трех: мамы, папы и малыша. Фотографий никаких не было, но в видневшейся в конце коридора кухне стоял высокий детский стульчик и два табурета у стола. На третьем табурете покоился цветок в глиняном горшке, вроде спатифиллума.

– Что это за место, Жук? – спросил Игорь.

– О нем никто не знает. Надежное, – бесцветным голосом ответил тот. – Лучшее, что я мог для тебя сделать. Хозяев не будет некоторое время, пользуйся всем, что видишь, все твое.

Он разулся в прихожей и, опустив плечи, направился в одну из комнат. Игорь разыскал тапочки и направился на осмотр.

Дом строился людьми, чуждыми мегаполисному мировоззрению, наверное, еще переселенцами первой волны. Здесь не экономили на материалах и площадях, и, несмотря на древность дома, его основательность отчетливо проступала в массивных подоконниках, чугунных радиаторах отопления, отполированных до блеска дверных ручках. В квартирке имелись две просторные комнаты – спальня и гостиная, изолированные ванная и туалет, кухня. На тыльную сторону дома из гостиной выходил ладный балкон. Впрочем, гостиная, где с отрешенным видом на краешке просиженного дивана тлел Жучок, больше напоминала детскую: на полу валялись игрушки, книжки, в углу дожидался маленького хозяина прогулочный автомобильчик.

Жука, очевидно, поглотила глубокая ноющая горечь, он едва заметно покачивался, уставившись в бесконечность и зажав между колен соединенные ладони. Нерв понимал, что никак не сможет утешить товарища: тому не требуется ни участия, ни жилетки, ему ничего не требуется сейчас.

По-видимому, Жук не собирался уезжать. Что ж, оно и к лучшему.

Игорь присел на один из табуретов у кухонного стола. Перед ним оказалась маленькая тарелка с остатками гречневой каши, немного поодаль стояла тарелка побольше, немытая, но опустошенная. «Надо же, как быстро ретировались хозяева!» – пришло в голову.

Уставившись в окно, Игорь унесся в утро, в погоню, к напарнице. Что с ней? Где она сейчас?

Проклятая заторможенность. Когда ж прорвет? Впрочем, Нерв уже не слишком беспокоился: место располагало к перевариванию коллапса, каким бы он ни оказался. Тихо, уединенно, вне времени.

Игорь снова подумал о Жуке. Тот любит Юкэ. О чем жалеет теперь? Может, о том, что напрасно тянул с признанием и довольствовался ролью бессловесного поклонника? О том, что может потерять смысл жизни? Юкэ явно благоволила ему, что ж он, в самом деле, робел?!

Игорь, даже с парализованными нервами, почувствовал сильный психовыброс за спиной и обернулся. В коридоре с темными пятнами под глазами вороном застыл Жук и тоскливо смотрел на Кремова.

– Игорь, спасибо тебе, – прошептал он, – без тебя она точно погибла бы.

Нерв подошел к товарищу и обнял его. Нужно было заставить Жука зарыдать, иначе от переживаний он мог истлеть. Но Жук лишь сдавленно сглатывал и крепко сжимал Игоря за плечи.

Глава 59

Четыре дня Кремов провел в конспиративной квартирке. Жук приходил утром или в обед на пару часов. Неопределенность тяготила. Непонятно, сколько еще нужно было здесь торчать, чем должно разрешиться заточение и почему нельзя навестить Юкэ. Игорь согласился бы на самые строгие меры предосторожности, отказался бы от любых гарантий, только бы увидеть ее. Но ему не говорили, где она.

Матвей общался через бумажные записки, передаваемые Жуком. Там содержалось мало интересного: если кратко, то – сидеть и ждать инструкций.

Что-то подсказывало, что Матвей не договаривает многого, его обременяет ситуация с провалом, он боится. Жук набрал воды в рот, очевидно, выполняя обет перед Ястребом. Да, Жук кремень, хотя он тоже не понимает, зачем нужны перестраховки, и страдает. Юкэ, Юкэ, как ты?

Большая экспедиция – на волоске. Теперь Матвей не станет о ней печься, ему бы купировать последствия и увильнуть от проблем, он оборвет контакты с загадочными людьми, которые, очевидно, – красные. Эти способны не просто бросить тень на партнеров, они – самодостаточное основание для погибели от рук Бюро. Да и какая экспедиция, когда за Юкэ нужно будет ухаживать? Жук сам не справится, он тоже не без изъянов – хромает, с трудом говорит.

Ближе них никого. Еще вчера нельзя было даже помыслить о таком, еще вчера одиночество властвовало над Игорем Кремовым всецело, но сегодня у него есть та, жизнь которой бесценна! Пусть он приобрел Юкэ и Жука, лишь находясь на грани побега, но день с ними стоил тысячи лет одиночества.

Нет, это невыносимо! Разве можно мучить человека, запрещая свидание с близкими?

Через силу Игорь заставил себя подумать об одном неоконченном деле. Наверное, с практической точки зрения, сейчас самое время для него. Оно позволит хоть немного переключиться с тягостных переживаний.

Балконные окна выходили на унылый чумазый пустырь. Южнее, за небольшим санитарным полем, усеянным трепыхающимися пакетами со свалки, пролегала бетонная дорога. По ней с запада каждый вечер примерно в одно и то же время вереницей ползли черные грузовики с высокими будками. Они проезжали мимо дома и метров через двести сворачивали на юг, исчезая за мусорными холмами. От грузовиков веяло леденящей жутью, словно вели их не люди, а черти. Водителей и впрямь невозможно было разглядеть за тонированными стеклами.

Игорь не мог противиться внутреннему позыву, заставляющему раз за разом дежурить у окна в ожидании этих грузовиков. Что они везли? Мусор? Пожалуй. Но тогда не было в мире более мрачных мусоровозов. Вообще-то по бетонке сутки напролет суетливо сновали и привычные оранжевые мусоровозы и никакого трепета у Нерва в связи с ними не возникало. Но всякая возня прекращалась перед появлением черных. Наверное, в их будках какие-нибудь особые отходы: токсичные шлаки, вредная химия или что-то взрывоопасное. Ход у черных мягче, чем у оранжевых, движение более размеренное, черные никуда не спешили.

Оказалось, Жук тоже обратил на них внимание. Это выяснилось, когда он навестил Игоря и застал того на балконе за дежурством.

– Странные конвои, – поделился соображениями Жук, выкладывая еду из сумки, – словно что-то расплескать боятся. Я думаю, они везут на утилизацию специальный груз. Возможно, денежные купюры изношенные или наркоту. Все, что из оборота изъято, короче. Идут плавно, бронированные, поди.

Эти объяснения показались Игорю правдоподобными.

По словам Жучка, Юкэ боролась. Ей оказывали помощь в надежном месте. Состояние стабильно тяжелое, доктор призвал не отчаиваться, и Жук источал лихорадочный оптимизм, какой обычно не предвещает ничего хорошего.

У Игоря стоял не ком – алмазный камень в горле.

– Хочешь, проследим за грузовиками? – неожиданно предложил Жучок.

– Нет, – отказался Нерв, – но у меня к тебе большая просьба. Помоги с одним делом. Потребуется целый день.

– У меня времени полно, – в здохнул Жук. – Что нужно?

Глава 60

Ночью Игорь пробудился от странного жужжания. Казалось, из-за ультразвукового порога прорывается комариный зуд, но вскоре стало ясно, что к комарам он не имеет никакого отношения.

Повинуясь инстинкту, Кремов резко сел на диване и широко распахнул глаза. Темнота поплыла разноцветными линиями, жужжание перешло в звон.

Ноги легко спружинили, бросив чуть не под потолок. Нахлынул ужас, какого он не знал никогда прежде, – неземной, финальный. Кожа ощетинилась шипами, во рту запахло гарью.

В квартире притаился вурдалак!

Игорь попятился к окну, не сводя взгляда с дверного проема. Там повис кончик белесого рыла, словно кто-то просунул в комнату кулек с гноем. Вот в темноте уже можно разобрать плотоядную ухмылку лукавого, вот показались его скрюченные пальцы и, наконец, провалы глазниц. Он пришел забрать Игоря, но перед тем изувечить с доступной лишь сатане жестокостью.

Разноцветные линии перетекли в формы, послышались душераздирающие крики обреченных: мясники рубили их на больших колодах топорами. Кровь плескалась густым киселем, дрожала кусками бурого студня. Люди безжалостно перерабатывались в кучи обезображенной плоти, затем головы, внутренности, руки, ноги сгружались лопатами в черные будки.

Судорогой скорежило лицо. Игорь стиснул кулаки и неистово ринулся вперед. Вурдалак ощерился омерзительным оскалом и приник к полу. Он мог рвать, но не рвал, мог раздавить, но не давил, он ждал.

Игорь изо всех сил ткнул растопыренной пятерней вперед, стараясь вцепиться в рыло, но вурдалак мгновенно отпрянул. Полыхая, Игорь вновь атаковал урода, но тот снова увернулся. Что-то мешало нечистому забрать добычу здесь и сейчас.

Человек не заметил, как оказался в поле, среди шелестящих на ветру обрывков целлофана. Вурдалак растворился, смолкли истошные вопли.

По бетонной дороге вереницей брели мертвые. Взрослые и дети в ошметках одежды, с различными патологиями и без. Совсем крохотных несли на руках старшие. Ухмыляющаяся тварь этого желала: не суждено поживиться Игорем, но испепелить его душу в адской боли – вполне!

Накрыла невыносимая бессильная тоска, по сравнению с которой вурдалачий кошмар ничего не стоил. У Игоря хлынули слезы, алмазный камень, разрывая гортань, с хрустом полез наружу.

– А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – заревел он и бросился к несчастным.

Не вышло, он бежал на месте, в то время как они удалялись. Вот последние мертвецы скрылись за мусорными холмами, забрезжил рассвет. Игорь повалился в загаженную пыльную траву и схватился за затылок руками. Алмазный камень вывалился из горла, чуть не сломав челюсть.

Жук оцепенел в дверях. Комната предстала местом отчаянного побоища: шкафы опрокинуты, их содержимое вывалено и растаскано повсюду. Пахло потом, кровью, рвотой.

Правой рукой он вынул из-за полы пиджака бодистопер, левой бесшумно положил на пол бухту прочной веревки и крюки, осторожно шагнул внутрь. За горой шмотья показалась ступня. Сглотнув от страшного предчувствия, Жук обошел препятствие и узрел совершенно обнаженного Игоря. Прислонившись к стене, тот сидел с закрытыми глазами, чистый и гладкий, будто позировал неизвестному художнику, с посеребренными волосами. На шее едва заметно пульсировала артерия. Жив!

Жучок спрятал бодистопер и поспешил к товарищу. От прикосновения Игорь открыл глаза, под которыми тут же собрались нехарактерные складки.

– Что случилось? – взволнованно спросил Жук.

Кремов долго всматривался в товарища, словно не узнавая.

– Оплата счетов, – наконец слабо улыбнулся он. – В этот раз обошлось.

Жук либо удовлетворился сказанным, либо просто не знал, что еще добавить, но, во всяком случае, больше не донимал расспросами.

Через час товарищи стояли перед аркой «Победителя».

Глава 61

Мероприятие с Жучком прошло прекрасно. Он обещал сохранить все в тайне, а значит, никто никогда ничего не узнает. По правде, добытый в Звездной башне сверток не вызывал ни трепета, ни интереса, потому что златовласка где-то боролась за жизнь и с ней были связаны все помыслы.

Однако, заполучив послание Дроздова, Игорь, словно по мановению волшебного посоха, освободился от сомнений. В тот же день он собрал нехитрые пожитки в сумку, отнес ее к «Супер-В» и приторочил к седлу. Деньги с ХАЭНа, в котором теперь жил некий Игорь Маркин, он перевел на счет Жука, оставив себе лишь небольшую сумму.

К обеду Нерв заявился в офис «Пули». Завел мотоцикл в гараж, где Илья сразу же предложил кое-что усовершенствовать. Игорь равнодушно согласился.

Матвей явно не обрадовался его визиту.

– Почему мне нельзя увидеться с Юкэ?! – сходу перешел в атаку Кремов.

– Это вопрос безопасности, ты же знаешь.

– Ты не доверяешь мне?

– Не говори глупостей, – поморщился раздраженно Матвей, – дело не в тебе…

– Я знаю дословно, что ты сейчас будешь говорить. Хватит. Мне нужно увидеть ее, и все! – перебил Игорь.

– У нас и так проблемы, не хватало еще с тобой неприятностей, – повысил голос Матвей, – почему я должен отчитываться?!

– С каких это пор я – проблема? И с каких это пор я обязан о чем-то просить? Ты заигрался в игры, которые тебе не по плечу. Никакое дело не стоит Юкэ, понятно?

– Хватит истерить! И вообще, не нравится – вали!

– Так вот в чем дело! – горько усмехнулся Игорь. – Я мешаю. Мешаю тебе спокойно деградировать. Сильней всего на свете боишься засветиться и потерять этот бордель вместе с обеспеченной старостью? Речь о домике, так? Жаль, я не рассмотрел этого вовремя, не помог тебе…

– Заткнись! Ты несешь чушь, – взорвался Матвей, – знал же, что ты рано или поздно покажешь свое истинное лицо, но надеялся на чудо, зря! Не бывает среди вас «бывших», только гниль одна! Кем ты себя возомнил? А если и домик, то что? Обойдусь без проповедей неудачников! Святоша! Легко им быть, не принимая трудных решений! Проваливай, понял?

Скоротечно, откровенно, безобразно. Матвей напоминал лишь бледную тень человека, за которым пошли Жучок, Юкэ, Игорь, остальные «пулевцы», как-то вдруг резко помельчав и запаршивев. Не справился он, не сдюжил, не нашел, как разрешить парадокс «пути на верх».

Он сыпал еще чем-то, но это перестало занимать Игоря. Подбадриваемый проклятиями, Нерв вышел из кабинета и твердым шагом направился к гаражу.

У выхода кто-то схватил за руку. Это был Жучок. Он пристально посмотрел в глаза. В едва заметном подрагивании губ, нахмуренных бровях читалась напряженная внутренняя борьба. Пауза явно затянулась, но Игорь приготовился ждать сколько нужно.

– Я все слышал, но не могу отвести тебя к ней, – выдавил наконец Жучок.

– Прощай, Жук – упавшим голосом сказал Игорь и развернулся, чтобы уйти.

– Не могу! – повторил Жучок натужно. – Я не могу отвести тебя к ней, ее больше нет. У-у-умерла час назад. – И сорвался на рыдания.

Он сотрясался в спазмах, сильно дергая плечами и головой, как ребенок тер кулаками глаза и хрипел дефектными связками, лишь изредка издавая нечто похожее на утробный вой.

«Кошка потеряла еще одну жизнь», – промелькнула в голове идиотская мысль, будто в ответ на остановку сердца. Оно забилось снова, только когда воздух в груди иссяк и пришлось решать, барахтаться дальше или нет. На лбу выступила испарина, ноги обмякли. Игорь с трудом взял себя в руки. Обнял Жука.

– Я боялся ее тревожить, – словно оправдывался тот, – боялся! А-а-а-а-а!

Нерв, стиснув зубы, слушал. От страшной несправедливости хотелось лезть на стену, орать, а лучше очнуться, как от кошмара.

– Давай со мной на восток, Жук. Я здесь не останусь больше ни дня, – процедил сквозь сжатые зубы Игорь.

Тот отчаянно замотал головой.

– Не могу. Меня не отпустит важное дело. Оно стоит всего.

– Понятно.

– Ты вернешься? – спросил Жук, отступив на шаг назад.

– Вряд ли. Не знаю.

Жучок обреченно пожал плечами. Друзья попрощались.

Удаляясь от крыльца, Игорь чувствовал взгляд Жука, его тоску, отчаяние.

Илья, развалившись в плетеном кресле, рассматривал какую-то железку и курил сигару. Конечно, он не успел забраться во внутренности «Супер-В», чтобы «кое-что усовершенствовать», чему Кремов чрезвычайно обрадовался. Он запустил двигатель и, махнув Илье рукой, выкатился из бокса.

Глава 62

Галаган привычно чертил в блокноте абстрактные фигуры. Получалось хорошо – ровно и красиво. Так же складывались мысли.

Сопротивление, теряя людей и источники дохода, успешно выкорчевывалось. Временами казалось, что удары Бюро наносит больше «по мясу», а не в жизненно важные органы подполья. Но вызванное этим легкое беспокойство уже не шло ни в какое сравнение с недавней депрессией. Как же ненавидел Галаган состояние неведения, когда крупная рыба в мутной воде ускользает раз за разом из рук, лишь слегка касаясь пальцев плавниками. Тогда проблема заключалась в мобильности врага, в изворотливости, с которой его верхушка уходила от спецов сыска. Безусловно, ни технических, ни материальных возможностей соперничать на равных с Бюро у подпольщиков не имелось, однако они компенсировали это преданностью своим поганым идеям, даже фанатичностью.

Ничего, с новым оружием Бюро ни один фанатик не уйдет от расправы! Они даже не представляют, на что способна пока еще сырая «Эра»! Титаническая машина, страшная.

С ней уже сейчас явственно проступили контуры врага. Подпольщики, словно потревоженные крысы, задвигались, засуетились, в их среде зародились недоверие и подозрительность. Хорошо. Имена озвучены, явки накрыты колпаком.

Но существовали пока игроки с не вполне понятными ролями. Например, агенты регулярно фиксировали активность подполья на восточных окраинах Защекинска, и смысл ее до сих пор оставался мутным – там не грабили инкассаторов, не распространяли наркотики. Что же тогда? Вопрос.

Несмотря ни на что, Конрад чувствовал себя хозяином положения. «Эра» засвечивала все больше негодяев, Бюро устанавливало их личности и наблюдало. Со временем вся сеть раскроется, старая добрая прослушка позволит каждого классифицировать, вывернуть наизнанку, а потом – грандиозная резня. Они даже сообразить ничего не успеют!

Галаган ощутил даже нечто похожее на эйфорию: непреодолимый запрет из правила Кертисса готовился рухнуть, не останется и одного процента преступников, с которыми ничего нельзя поделать! С «Эрой» Бюро превращалось в гиганта, способного вычленить любую, пусть и самую микроскопическую, песчинку. Что это, если не всевластие? Можно ли от этого не опьянеть? Время Януса-либеро истекало.

Глава 63

Система. Об истинном ее назначении, об эпохальной роли в жизни человечества, в сущности, не догадывался никто. Ни Ян, которому открыли лишь малую толику информации, ни тайная полиция, ни даже Галаган, будто бы посвященный во все секреты.

Опутывая модулями слежения город, «Аррива» взращивала существо доселе невиданное, несущее ростки глобальной революции.

Сперва производился «впрыск». По публичным каналам в общество запускалась информация о преступлении, описывались приметы подозреваемых, проводилось порицание. Так формировалась цель. У причастных к преступлению цель неизбежно находила отзыв, и помимо воли они начинали переживать негативные эмоции. Вызванную впрыском реакцию тут же улавливала бесстрастными сенсорами «Эра», вынюхивавшая характерные следы где только можно.

Далее включался механизм «маркирования тела» и передачи ориентировки средствам реагирования – полиции, со всеми вытекающими.

Недостаток у «Эры» водился лишь один: в случае расплывчатости цели впрыск вызывал реакцию страха у обширного кластера людей, и всякий, причастный к чему-то, похожему на заложенное, начинал «фонить». Так, загрузив в систему тестовую цель «хищение государственных средств», Мегаполис оказался лицом к лицу с собственными пороками.

Взирая тысячами бесстрастных линз на людей, «Эра» присваивала код опасности субъекту без имени, места проживания и половых признаков. От этого не существовало спасения и оберега, ведь машине все равно, что министр, что бродяга, – она учитывала только свечение психоследов, а уж у министра эти цвета на редкость грязные.

Можно представить ужас продажных политиков, судей, врачей, копов, когда «Эра» принялась присылать за ними автомобили с зарешеченными окнами. Она же, не сбавляя оборотов, продолжала «маркировать» вельможные «тела» дальше – просто цвета, просто коды опасности, раз за разом.

Само по себе это не означало катастрофы, ведь грязный след еще нужно сопоставить и связать с совершенным в реальности преступлением, а это представлялось весьма затруднительным. Эксперимент с неудобной машиной мог закончиться, едва начавшись, знай о таком положении вещей «маркированные».

Но напуганные «чтением мыслей на расстоянии», не понимавшие принципа работы «Эры» высокопоставленные негодяи уже на первых беседах с ищейками Бюро выкладывали столько, что хватало на десятки томов уголовных дел. По иронии судьбы, истерии способствовала активная пропаганда «Арривы», запущенная отделом Яна. «Преступника видит насквозь бесстрастное око!» или «Вы можете обмануть кого угодно, но только не того, кто читает вас как открытую книгу!» – страшные слова для человека с грешком! Они возбуждали ядовитые эмоции, доставали из самых темных глубин подсознания спрятанные, казалось бы, навечно опасения быть схваченным за руку. Кто-то, подверженный эмоциям сильнее других, начинал «фонить» раньше и привлекать внимание следящих модулей. Это неумолимо влекло маркировку тела, воронок и резонансный судебный процесс, а дальше – цепная реакция, при которой и у более выдержанных негодяев сдавали нервишки, ведь печальные примеры товарищей по успешной жизни этому способствовали.

Великолепно! Но на гнили человеческой построен Мегаполис, а значит, аттракцион следовало прекратить, автоматическую рассылку воронков отменили. Схваченных негодяев, конечно, пришлось показательно выпороть, а затем тихонько вернуть на прежние должности. Власть над ними стала абсолютной: бюрократы знали, что воровать позволено, но Бюро не спит и, в случае нарушения зарвавшимся чинушей канонических правил игры, последнего пустят на фарш «по закону». Масса получит повод посудачить, Бюро распнет на потеху публике неудачника – все довольны!

Технари лучше обучились искусству правильного впрыска, «Эра» работала все предсказуемее, поэтому Галаган обоснованно надеялся, что в скором времени в сети попадется тот, чьи следы зафиксировали ребята в черных халатах в Западном Мегаполисе.

Глава 64

Северо-восток погодой честно предупредил, что он не родня оставленному два дня назад жаркому и перенаселенному Мегаполису – здесь уже вступала в права осень. Малолюдность поначалу угнетала, а затем превратилась в нормальное обстоятельство, которое нужно просто учитывать.

Старая асфальтовая дорога летела под колесами. Такой асфальт редкость – светло-серый, выщелоченный дождями, ветрами. Сразу и не разберешь, только ли время потрепало его или, может, здесь раньше кипела жизнь, туда-сюда носились, рыча моторами, грузовики, автобусы, легковушки? Может, обочины когда-то пестрели заправочными станциями и кафешками, а на придорожных площадках велась бойкая торговля ширпотребом и дешевыми овощами?

Нет, пожалуй. От седой дороги веет вековым одиночеством. Продольные трещины с непрочными шершавыми краями спокойно разрастаются под действием природных сил. Их не крошат колеса проезжающих автомобилей. А кромка шоссе? Та слилась с пыльной гравийной полоской, за которой обрывается насыпь. Сама насыпь поросла травой и тонкими побегами деревьев. Но по этой заброшенной дороге комфортно ехать. Она, будто истосковавшись по человеку, старается угодить – ровной, хоть и слегка щербатой поверхностью, не продавленной многотонными фурами, не порченой сельхозтехникой и не латанной ремонтниками. Она дает возможность наслаждаться движением и не напрягаться в ожидании сюрпризов.

Проезжая километр за километром, иной водитель ведет диалог с дорогой, старается поймать ритм, в котором хорошо обоим. Иногда медленный, иногда более ходкий. Главное – помнить, что она сильный собеседник и небрежного отношения к себе не прощает. Щелкнет по носу раз, щелкнет два, не поймешь намеков, отправит в кювет, а там – как повезет.

Игорю его дорога пришлась по душе, они вели доверительную, почти интимную, беседу. Мотор пел здоровым сильным рокотом, колеса шуршали свежей резиной, под обтекателем круглый аналоговый спидометр с мягкой янтарной подсветкой указывал стрелкой на цифру 130. Как легко двигатель шел за ручкой газа, как точно машина укладывалась в виражи: будто конструкторским циркулем – вжик, и прочерчена дуга поворота! Чем дальше, тем становилось спокойнее. Мотоцикл с твердой уверенностью поглощал пространство, а индикатор уровня топлива только начал робко подергиваться рядом с отметкой «полный бак», в неизбежном забеге до отметки «пусто». Все шло по плану.

Нерв мог плакать. Самое подходящее время. Жучок-то не сдержался в офисе, а Игорю так было нельзя. Здесь никто ничего не увидит, не нужно контролировать мимику, скрываться от окружающих. Окружающих нет. И за пустой дорогой сквозь слезы следить не трудно.

Последняя заправочная станция попадалась утром. Кассир предупредил, что дальше на восток километров триста топлива не найти. До цели должно было хватить полного бака, но впритык. Игорь наполнил топливом и пластиковую бутыль, любезно предоставленную кассиром.

Небо впереди приобрело темно-сизый окрас, затянувшись угрюмыми грозовыми тучами. Спряталось солнце, заметно похолодало.

Пальцы рук начали подмерзать в потоках набегающего воздуха. Вскоре неуютно стало шее и паховой области, но Игорь терпел, стремясь проехать как можно больше без остановок. Дурацкая привычка, за которую он сам критиковал друзей! Притормози, надень теплую поддевку, дождевик. Не знаешь ничего о простуде, о простатите, что ли? Нет же, знаешь, но зачем-то тянешь каждый раз до последнего, а когда влетаешь в дождь, переодеваться, оказывается, уже слишком поздно! Так и доезжаешь на морально-волевых, проявляя верх глупости и героизма да зарабатывая проблемы со здоровьем.

Голос разума все настойчивее повторял команду на остановку, но упрямство твердило в ответ: «Еще чуть-чуть! Во-о-о-он за тем поворотом», – а когда поворот приближался, он оказывался «не подходящим». Меж тем набравший силу ветер принялся азартно таскать шлейфы листьев по асфальту, а сильными порывами даже норовил переставить мотоцикл.

Глава 65

Поселение трапперов состояло из нескольких десятков выбеленных саманных домиков под соломенными крышами. «Улица» здесь имелась одна, по ней свободно бродили куры и утки. Металлические заборы прикрывали границы крайних дворов так, что весь поселок по периметру окружался ими, словно крепостной стеной. Доехав до пятачка в центре поселка, Кремов остановился и заглушил двигатель. Неподалеку он увидел мужчину лет сорока с мальчиком. Те с нескрываемым интересом разглядывали необычного гостя. Уставший Нерв слез с седла, освободился от шлема и направился к людям.

– Здравствуйте! Это Мечетка? – спросил он.

– Здравствуйте! Да, это Мечетка, – ответил мужчина. – Вы издалека, наверное? – Ему явно хотелось поговорить, выяснить что-нибудь о пришельце.

Игорь отметил, что, несмотря на скромную одежду и некоторую робость, местный житель держался с достоинством. Это понравилось, как и открытый взгляд, и его уважительное, без неприязни, обращение к путнику на «космической» технике. Несомненно, мальчик, державший мужчину за руку, сейчас восхищался не только Игорем, но и своим отцом.

– Да, из Мегаполиса, – вежливо в свою очередь ответил Кремов. – Не подскажете, как найти Виктора Николаевича?

– Ого, как не близко! Нетребку Николаича? – уточнил мужчина и на утвердительный кивок указал рукой в один из переулочков: – Держите туды, глядите, за отой акацией хата, а за ней зеленый забор. От забора через два двора он и живет.

Мужчине явно еще хотелось расспросить Игоря о целях приезда, о мотоцикле, о дороге и вообще разузнать о жизни ТАМ. Но он сдержался: видимо, у местных считалось неприличным донимать гостей расспросами. Но то взрослые, а ребенок просто ел глазами покрытый дорожной пылью мотоцикл, в сознании маленького человека машина казалась чем-то запредельным. Лаконичные, выверенные линии двигателя, бака, острое охвостье сиденья и строгий взгляд фары наделяли ее почти душой. Кремов вдруг подумал, что, может быть, присутствует при рождении нового двухколесного странника. Может, мальчик в этот момент заражается бациллой мотоциклизма, которую уже ничем и никогда не удастся извести?

– Как тебя зовут? – обратился Кремов к младшему трапперу.

Мальчик вопросительно посмотрел на отца и, уловив у того едва заметный кивок, ответил:

– Гришка, ой… – запнулся, но тут же «исправился»: – Григорий!

– Посидеть хочешь? – улыбнулся Нерв, указав взглядом на мотоцикл.

Гришка смущенно прижался к отцовой руке.

– Батя, можно? – спросил он, запрокинув голову.

– Можно, только недолго, – разрешил тот.

Они направились к машине, а вокруг начали собираться люди, с интересом наблюдая за происходящим.

Рядом с мотоциклом, пока счастливый мальчишка ощупывал каждый сантиметр всего, что попадалось ему под руку, Игорь наконец представился мужчине, даже не подозревая, что тем самым он сделал важный шаг в отношениях не только с отцом Гришки, но и со всеми мечетинцами. Это в Мегаполисе ничего не значит, как тебя зовут, здесь же, назвавшись, человек давал понять, что не желает зла, а его имя немедленно начинало приобретать для жителей окраску. С именем-то люди подпускают намного ближе к себе…

Глава 66

Николаич стоял у крепкого невысокого забора, словно поджидая гостя.

– Здравствуй, дядя Витя, – приветствовал Нерв.

– Здорово, Игорюша! Прав был дед, а мы не верили! – изумленно произнес дядька.

Он открыл калитку, деловито помог с вещами и по-свойски, словно приезд Игоря был чем-то хоть и важным, но обыденным, провел его в дом. В чем был прав дед, Игорь спросить не решился.

В прохладной комнате едва уловимо пахло свежей побелкой. По дощатому полу разбегались половицы из толстой рогожи, разноцветные в полоску. У небольшого окна стоял деревянный стол с накрытой рушником посудой.

– Прасковья, – позвал Нетреба, и из соседней комнаты показалась тетя, – посмотри, кто к нам приехал!

Она замерла, мгновенно узнав Игоря, а затем бросилась к нему и обняла:

– На Максима стал похож-то как! Вылитый! А с волосами что?! Откуда седина?!

У Игоря сжалось в груди.

– Ну, хватит, хватит пока, – успокаивал Николаич, – дай ему в себя прийти, потом разговоры будем разговаривать.

Коротко справившись о дороге, Николаич провел Игоря умыться. Затем они прошли в столовую, где их ожидал юноша лет семнадцати и совсем юная девушка. Сели за стол.

– Мой сын Петруха и доча Галя, – представил дядя. – Удача, что ты сейчас надумал приехать. Петруха тоже после отлучки, два года в колледже оттарабанил. Вы как сговорились.

– Здорово, Петруха. – Игорь пожал ему руку.

Игорь вытащил из рюкзака и протянул дяде подарок – прибор ночного видения. Раскопав его в том же рюкзаке Матвея, что и Колобка, Кремов решил, что ничего лучшего для этих целей не сыскать.

– Вот это в масть! – воскликнул Нетреба. – Ну, теперь, Петруха, и в темноте нам черт не брат! Пущай Семеныч обзавидуется. Гляди, какой агрегат серьезный, небось, мегаполисный?

– Вроде наш, – ответил Игорь, – по случаю удалось приобрести у хороших людей.

– О, дай руку! – Дядька с чувством сжал пятерню Кремову. – Это ж дефицит страшный, спасибо!

Впрочем, как и положено трапперу, он сдержал мальчишеское желание покопаться в настройках и отложил свою драгоценность до поры. Игорь подарил тете шкатулку из искусственного дерева, но хорошо сделанную. Ужин поджидал: горячий борщ, галушки, сало, свежая зелень и запотевшая бутыль с можжевеловой водкой. За столом собралась вся семья, кроме деда Никифора. Он был жив, но, несмотря на преклонный возраст, отсутствовал: дежурил в ночном.

– Если б он знал, какие у нас сегодня гости, то бегом бы прибежал, – смеялась тетя, – но вы оба неожиданно.

Происходящее Игоря удивило. Он так давно не бывал здесь, думал, его забыли и во всяком случае потребуется время, чтоб снова стать своим. Но вот все за столом, и будто вся взрослая жизнь в Мегаполисе ему приснилась ночью, а сейчас он пробудился. Дядя с тетей не спрашивали, на сколько он пожаловал, почему вдруг решился, но видно было, что ловили каждое его слово. Игорь коротко рассказал об Улье, о работе, о неудачной женитьбе и что в последнее время трудился не по профессии. Приехал в гости, соскучился.

Тетя не сводила с него глаз, как и Галинка с Петрухой. Детям наверняка рассказывали о старшем брате, и теперь он, казавшийся раньше полумифическим, на возвращение которого никто не рассчитывал, сидит рядом, живой и настоящий.

– Дядя, в станичке есть какая-нибудь работа? – внутренне волнуясь, спросил наконец Игорь.

На лицах родственников отразилось изумление. Затем губы Нетребы расплылись в недоверчивой улыбке.

– Та не, – протянул он, прищурившись, – не может быть! Хах, мать, ну, что я тебе говорил? Когда-то это должно было статься! Игорь, сынку, мы тебе не только работу, но и невесту найдем! Тут девахи – не мегаполисные курицы!

Душевное напряжение спало, Игорь окончательно успокоился. Все разговоры о его прошлом и будущем, все новости о станичке еще впереди, но самый главный вопрос разрешился. Вскоре женщины ушли устраивать Игорю постель, а мужчины остались за столом. Долго беседовали. О годах, прошедших с момента расставания, о событиях, уместившихся в них, о будущем. Игорь намеренно не касался чувствительных для себя тем – родителей, памяти о них. Успеется. Сейчас под самогон, проникающий в желудок с небывалой для алкоголя легкостью, Нерв боялся растеряться совершенно. Нет, он не стеснялся неизбежных слез, не опасался эмоциональной перегрузки, но не желал в первый же вечер пестрой мешанины из едва ухваченных вершков от переживаний, достойных отдельного подхода и осмысления.

Глава 67

Игоря поселили в хатку к деду Никифору. Николаич с пяток лет назад отстроил новый просторный дом из камня, туда перебралась вся семья, за исключением деда. Не нравилось старику в новоделе жить – там все модное, нарядное, не по его разумению. Никто возражать не стал, тем более хатку было жаль бросать без обитателей. Как-никак она долго служила верой и правдой Нетребам, в ней родились Петруха и Галинка, а когда-то очень давно по ее бугристому глиняному полу бегал Игорь.

Спальню ему, теперешнему, отвели угловую, с маленьким оконцем, выглядывающим на запад. В крошечную комнатку помимо сетчатой кровати, стула и полированного шкафа ничего впихнуть не сумели, но и того казалось сверх меры: шкаф занимал едва ли не треть объема, а его дверцы при открывании почти доставали до кроватного торца. Комната эта показалась Кремову лучшим местом на всем белом свете. В недра шкафа он упрятал весь свой скарб: развесил на старомодные плечики экипировку, в ящички рассовал предметы первой необходимости, шлем водрузил на антресоли. Тетя с сестрой привели кровать в порядок, застелили ее толстенным матрацем и белыми простынями.

Дверь из кельи Игоря выводила в комнату побольше, там стояла кирпичная печка с черной чугунной плитой, оштукатуренная и выбеленная с боков и по дымоходу. На поверхности плиты, напоминая мишени в тире, выделялись чугунные кольца-матрешки, вложенные в круглое отверстие на плите и друг в друга. Ими регулировался нагрев посуды: вынутая из «мишени» серединка открывала маленькое отверстие, для чайника, к примеру; следующее кольцо расширяло горелку посильнее, и в дело шла сковородка; из отверстия, освобожденного от колец, уже жарило как от ракетного сопла, только казан подставляй!

На потемневшей от времени тумбочке, накрытой ажурной тюлью, стоял керамический кувшин с водой и граненый стакан. На стене висели выцветший портрет молодого деда Никифора с женой да картина-«кубань» с всадником. Потолок белел свежей побелкой, распространявшей характерный ракушечный аромат. Тетя сказала, что здесь ничего не изменилось с детства Игоря, и он желал поверить этому. Но без последнего штришка, с которым смутно-томительное «почти» сменится ярким озарением, не получалось. Нечто ключевое, неотрывно вплетенное в душу секретным кодом, никак не попадалось на глаза.

Игорь лег на кровать и сомкнул веки. За стеной бушевал степной ветер, от его порывов поскрипывали в ушках ставней упорные крючки и бесновато взвывала печная топка. Пахло свеженькой наволочкой, горячими кирпичами, старым настенным ковром, деревом, известью. По коже разбежались мурашки – да, это тот дом, который он когда-то покинул, дом просто ждал момента, чтобы остаться с маленьким мальчиком наедине, обнять его и успокоить. Игорь беззвучно заплакал. Ему захотелось к родителям, которых он никогда не видел, захотелось обнять маму и отца. Они тоже были здесь и дышали этим воздухом.

Глава 68

Максим Кремов, из ненаписанного. Остров Харта, Мегаполис.

«День 4.

Хорошие новости – догадка в отношении Джонсона и компании подтвердилась. Вчера ночью меня отметелили в карцере. Тупые ублюдки, им не хватило ума даже на малость – не засветиться. Сынок, как видишь, не остается ничего другого, кроме как писать тебе „мысленно“. Мыслей им не отнять у меня.

Опостылевшие рожи надзирателей я больше не увижу, сегодня меня и нескольких горемык погрузили на старую баржу и привезли на остров смерти.

Теперь, когда нас никто не слышит, я могу рассказать тебе о вещах более важных, чем ребис, болячки и лагерный быт.

На острове совсем другая реальность, здесь прячутся самые страшные и гнусные грехи нынешних „элит“ человечества. Я никогда не задумывался, а сколько людей жило перед нами? Сколько приходится мертвых на каждого живого? И что они, мертвецы, для нас? Теперь понимаю, что предки совсем не должны отдаляться от потомков, нужно навещать и помнить ушедших, взамен они поддержат и наставят, научат на своих ошибках, а самое главное – продолжат жить в нас. Представляешь: ходишь себе по земле такой уникальный и временный, а на самом деле думаешь мыслями своего прадеда, и поэтому тебе не двадцать пять, а семьсот двадцать пять лет! Скажешь, чушь? Вовсе нет! Это как перерождение массы личностей в одном единственном теле! Точно говорю. Задача живущего – впитав в себя весь опыт родителей, совершить еще один шажок в развитии: стать чище и светлее, приблизиться еще немного к Истине! А теперь представь, у человека забирают его предков – не знает он, ни кто они, ни где похоронены, ни чем жили и чего добились, через что прошли и каких ошибок насовершали. Выходит, начинай все сначала, а за коротенькую человеческую жизнь разве успеешь прожить сотни предыдущих, да еще чего-то нового достичь? Нет, конечно!

На острове смерти происходит обнуление истории и памяти, здесь без табличек и обрядов утилизируют целые поколения, по каким-то причинам „элитам“ не нужна память и опыт предков.

Вот это страшно! Я не боюсь смерти, я боюсь, что будет за ней, когда детей не подпустят к отцовским гробам. Я переживаю за тебя, малыш! Только сейчас стало ясно, что улыбчивые крепкие ребята метили не в меня, им нужны вы – наши дети. Они борются за ваши души, они хотят управлять вашим будущим, будущим, где все должны оказаться лояльными людоедскому режиму! Не сдавайся, сынок, не опускай руки, борись! В противном случае, съедят! Люди станут просто ресурсом, ничем не лучшим и не худшим, нежели постылый ребис. Я не хочу, чтоб ты превратился в существо с первичными потребностями, и если уж судьба мне что-то задолжала, то пусть вернет долг так – ты вырастешь Человеком».

Глава 69

Сквозь дрему почувствовалось чье-то присутствие.

– Игорюша! – послышался полушепот. – Спишь ишо?

Игорь открыл глаза и в дверном проеме увидел деда Никифора. Он усох сильно, но даже если бы Нерв встретил его в мегаполисной толчее, то непременно узнал. Те же усы, та же улыбка и ласковый взгляд, даже морщины те же, даром что глубже и чернее стали.

Игорь поспешно вскочил с кровати и обнял деда, от которого пахло отсыревшей тканью и куревом.

За окном хлестал дождь и завывал пуще вчерашнего ветер. Темно, хоть и утро. Дед Никифор подбросил дровишек в топку, снял верхнюю одежду.

– Прасковья с Ганкой в дом звали, но я отбился. Они нам сюда харчи принесли. Сидай за стол, перекусим.

Игорь оделся и последовал предложению деда.

– Я тебя еще две недели назад поджидать начал. Что так долго? – поинтересовался тот.

– Откуда вам о моем приезде известно было? – удивился Кремов.

– Откудова! Вам! – передразнил дед добродушно. – Мальцом ни разу деда на «вы» не называл. «Дед, дай свистульку! Дед, возьми на ручки!», а зараз диво дивное, пындытность городская – уже «вы». Я тебя, внучек, может сердцем чуял, знал, что рядом ты.

Игорь смущенно улыбнулся и снова обнял деда. Шевельнулось потревоженное невзначай желание забраться к нему на руки, жаль, несбыточное.

Они не успели позавтракать, появился дядька и безапелляционным тоном потребовал всех в дом. Дед Никифор хитро подмигнул Игорю: мол, уважим хозяина.

На семейном совете обсуждались варианты трудоустройства Игоря, солировали дядя и тетя. Предлагали профессии комбайнера («а что – вона у него мотоцик какой, значь, с техникой в ладах, люльку приделаем, будет кукурузу домой возить»), мельника («мешки тягать и семечку на масло перегонять научат, а там и сноровка подоспеет») и даже плотника в станичной мастерской («плотник – кум, туда на первый случай помощником, а через год-другой поднатореет, да сам плотничать учинит»). Ганна то и дело хохотала, представляя брата, непривычного к сельской жизни, то в машинном масле, то в муке с головы до пят, то в стружке – девичья смешливость, что с ребенка взять? Петруха под одобрительные взоры отца высказывал мнение. Дед молчал. Игорь в обсуждении тоже почти не участвовал. Все варианты ему казались вполне нормальными, тем более войти в ремесло с рекомендации уважаемого в станице дядьки было бы намного легче, чем с улицы.

– А может, – неуверенно предложил дядька, – в степь? В заготконтору по мехам?

– Нет! – внезапно воспротивилась тетя. – Он с города только, какая степь? Поди, зверя в глаза не видел! В степу ноги с непривычки сносить до костей запросто, да и ружжо Игорюша в руках сроду не держал. Не приведи господи! Забыл, как в прошлом году Ильича Запобегайло самострелом убило? Мне ваши ружья все нервы вымотали. Не пущу!

– И правда, в степу опыт годами наживается, – пошел дядя на попятную.

Вдруг заговорил дед:

– Шабаш, молодята! Вы хлопцу насочиняете зараз. Дочка, я Максиму обещал, что Игоря научу трапперскому делу. Что мне, век в брехунах дохаживать?

Тетя Прасковья в отчаянии заломила руки. Если мужа она могла приструнить, то шансов тягаться со свекром у нее не было никаких. Дед Никифор выдержал паузу и в тишине закончил:

– С годок в конторе пообвыкнется, а там еще раз побалакаем. Года с меня достаточно станет для обещания. А кума Запобегайло, царство ему небесное, пьянка убила: ей все равно, самострелом ли кокнуть или в колодце утопить. Порфирий Коровин, помнишь, утоп в колодце? Так что, Игоря теперяча к колодцам не подпускать?

Тетя промолчала и в этот раз. Скорее всего, аргумент деда про год ее немного успокоил. Петруха с дядькой заговорщицки перемигнулись.

Глава 70

Станичка оказалась параллельной действительностью, а если вправду, так и не параллельной вовсе, а центровой. Мегаполис со своей дутой афишей воспринимался отсюда совершенно по-другому. Игорь удивлялся, как вообще столько лет протянул в фальшивой безнадеге города и не сошел с ума. К сожалению, «Монсанье» вытравила порядочно живности и на северо-восточных рубежах, так что в мечеткинской округе не осталось ни полевых грызунов, ни птиц, ни насекомых. Селяне не слишком тужили из-за отсутствия вредителей, выращивая модифицированные злаки и кукурузу, да и сельхозугодиями природа не ограничивалась. На севере и востоке лежала необъятная можжевеловая пустошь, где в первозданном виде сохранилась дикая фауна.

Охотились мечетинцы великолепно. Били «кроля», лисиц на мех, забредая в пустошь глубоко-глубоко. Зимой женщины шили шубы, которые раз в сезон собирали заготовительные конторы. Невзирая на то, что меховое дело считалось в станичке прибыльным, местные получали лишь крохи от конечных цен на свои изделия. Игорь прекрасно помнил поход с Ланой в салон шуб и тамошние астрономические ценники.

Говорили мечетинцы между собой на причудливом наречии, едва понятном заезжему гостю. Пели красивые тягучие песни хором. Особенно преуспевали в этом женщины, у тех любое совместное мероприятие превращалось в повод спеть хором. Соберутся сортировать шкурки – и поют, идут с полевых работ – поют. Пробирали те песни! Смысл в них передавался интонацией, совсем не обязательно разбирать каждое слово или фразу: побыстрее – значит, развеселая поучительная история о любви, помедленнее – лирическая о любви, а совсем проникновенно пели о гибели на войне любимых или о вечной разлуке.

Немногочисленная молодежь собиралась обычно вечерами на какой-нибудь лавочке, чтоб посмеяться и полузгать семечки. Веселил всех Толька Фармазон, беззлобный мосластый парень, о каких обычно говорят «с приветом». Он потешно травил байки без начала и конца, изобилующие анахронизмами да нелепицами, и так заразительно над ними сам хохотал, что остальные тоже не могли сдержаться.

– Купыла баба пальто, ага! – начинал Толька многозначительно. – А пальто ха-а-ароше, махрове. Положила на порог та пишла чисать патлы. Лахудра вона була, ага! Вернулась, а на пальти свыня валяется! А-а-а-а-а-а-га-га-га-а-а-а-а-а!!!

К ухаживаниям здесь относились ответственно, одним опрометчивым поступком можно было испортить себе репутацию бесповоротно. Пары долго присматривались друг к другу, словно саперы, опасаясь совершить ошибку, но уж если складывались, то накрепко.

Но самым поразительным в жизни станички для Игоря стала сплетенность местных судеб в тугую неразрывную бечеву, тянущуюся из поколение в поколение из рода в род, в такую даль времен, о которой в городе и помыслить никто не мог. Здесь не было чужой беды, и если уж горела чья-то хата, так тушить ее неслись со всех ног все мечетинцы от мала до велика. Не существовало человека без приданого – каждый помнил всех своих теток, дядьев, племянников и племянниц до десятого колена и так же непринужденно ориентировался в родстве соседа, живи тот хоть через плетень, хоть на другом краю Мечетки.

Существующий порядок обеспечивался незыблемыми общественными ритуалами, свершаемыми мечетинцами непреклонно. Для себя Нерв выделил несколько особенно замечательных – «глинище», «саман», «горище».

Они свершались, когда кому-то из станичников наставала пора строить или поправлять хату. Хозяин сообщал ближайшей родне и кумовьям о предстоящем деле. Весть распространялась по цепочке на всю Мечетку. В назначенный день рано утром взрослые мечетинцы собирались на пустыре по соседству с участком хозяина, куда тот предварительно с группой помощников навозил глины, воды и соломы. Организовывался гигантский замес: мужчины, кто в резиновых сапогах, а кто и по старинке, босиком, принимались топтать разжиженную водой глину, куда периодически добавлялась солома. Перемешиваемая ногами масса приобретала однородность, а мечетинцы, подбадривая друг друга шутками, не останавливались, пока ноги не сводило судорогой. Детвора сновала вокруг стайками, мальчишки получали, казалось, какое-то особое удовольствие от «сабантуя»! Наконец кто-то из стариков провозглашал, что «глинище» готово, месиво подгребали лопатами так, чтоб оно улеглось слоем определенной толщины, и вымотанные мужчины расходились по домам, чтоб помыться и надеть чистое. Затем они собирались в брезентовом шалаше, построенном хозяином специально по этому поводу. Там уже все было готово к встрече тружеников – это их жены, пока шла тяжелая работа на замесе, коллективными усилиями накрывали длинные столы. Чего только не стояло на тех столах! Трапеза шла празднично, станичники беседовали, вспоминали прошлое, выпивали, а затем расходились по домам.

После первого глинища Кремов поймал себя на мысли, что ни одного незнакомого мечетинца для него не осталось. Пусть немного, пусть вскользь, но каждый «пощупал» новичка, оценил его, занес во внутренние реестры. С непривычки Игорь тогда еле волочил ноги и от первой же рюмки можжевеловки захмелел совершенно. Окружающие добродушно посмеивались над ним, но никто не мог попрекнуть в отсутствии трудового упорства и неуважении к остальным. Дядя Витя остался доволен племянником.

Хорошо!

За «глинищем» обычно следовал «саман». Саманом называли кирпичи, нарезаемые из схватившейся глиняной массы. Хозяин с родней выкладывал их на пустыре ровненькими рядами для окончательной просушки. Саман получался прочным, не трескался из-за армирующего эффекта соломы. Хату складывали тоже силами хозяина и родни, да с привлечением знающих людей, если требовалось. Затем наступала очередь «горища»!

Тут уж на стройке пахали все, независимо от пола! Станичники крыли крышу, а между ее деревянными перекрытиями укладывали свежезамешанное глинище. Наиболее опытные женщины в платках, защищавших волосы, штукатурили стены, остальные вновь накрывали столы в шалаше.

Горище, то есть чердак по-мечетински, знаменовало собой конец основных работ по возведению хаты: теперь она могла защищать семью хозяина от непогоды. Дальнейшее благоустройство считалось внутрисемейным делом.

Праздник в шатре по такому поводу закатывался уже грандиозный! После нескольких рюмок заводились хоровые песни, детвора от мала до велика носилась меж столов под беззлобное ворчание стариков, а затем самые маленькие сорванцы засыпали прямо на руках у поющих мам. Ближе к ночи песни становились протяжнее и трагичнее. Игорь видел, как не стесняясь плакали захмелевшие станичники. Постепенно посуда убиралась, хозяйке помогали ее вымыть, и гости расходились.

Горища откладывались в людской памяти зарубками, по которым отмечался ход станичной жизни. «Это было после горища у молодого Левады!» – говаривал, например, кто-то, желая привязать рассказ ко времени. «У Николая или Тимофея?» – уточняли собеседники. «У Тимофея», – пояснял тот, и каждый мечетинец безошибочно понимал, о каком периоде ведется речь.

Игорь однажды даже поймал себя на мысли, что Анькин отказ от замужества был для нее огромной ошибкой. Уже б построили дом, ждали первенца, она встречала бы мужа по вечерам с работы. И не важно отсутствие супермаркета в шаговой доступности, сколько денег на ХАЭНах, что там блеют по телеку напомаженные дикторы о преступности. Не до того. Энергичная Аня всяко справлялась бы с кучей домашней работы, она из простых.

Игорь ни о чем не жалел, а прикинул про нее так, гипотетически.

Он устроился к деду Никифору в заготконтору. Ходил с опытными трапперами в недалекие промыслы, помогал переносить меха и мясо. Каждый день, каждый час Игорь узнавал что-то новое: о поведении в степи, о выживании. Бить дичь пробовал, но без особого успеха, да и не рвался он бить дичь. Куда лучше Игорь справлялся с прозаическими манипуляциями по вязке шкурок, просолу тушек, готовке обедов и без ропота волок «люльку» с охотничьими трофеями. В пустоши такой помощник здорово облегчал охотникам существование, ему были благодарны.

У опытных трапперов Игорь спрашивал о Солнечном: ходил ли кто туда, далеко ли город? Собеседники в лучшем случае недоуменно пожимали плечами, в худшем советовали не забивать голову чепухой. Выходило, что добраться до развалин – абсолютно нереальная задача, но никто внятно не мог объяснить почему.

Дед с каждой отлучки поджидал Игоря с нетерпением, расспрашивал, как «молодцу в степу» жилось, не сподобился ли он «шмальнуть с ружжа чи с арбалету» по живности, сильно ли «заморился». Ходилось Кремову легко, тут дед мог быть покоен, но нелады внука со стрельбой его расстраивали.

– Ничего! – заявлял дед. – Петруха как с учебы вернется, так возьмется за тебя.

Петрухе оставалось учиться совсем немного.

Предложения Игоря сменить занятие и перейти в сельхозбригаду дед Никифор пресекал на корню. Кремов удивлялся дедовскому упорству, ведь в поле он сгодился бы куда вернее: там не требовалось виртуозной стрельбы. Неужели так довлело над дедом обещание, данное давным-давно отцу?

Глава 71

Матвей припарковал автомобиль у супермаркета и задумался в ожидании Лили.

Он со своим врожденным чувством осторожности начинал замечать негативные знаки. «Пуля» разрослась, не все новички внушали доверие, на их тщательное испытание не хватало времени. Под конкретные подозрения пока не попал никто, но, перфекционисту от природы, Ночному Ястребу становилось неуютно.

После провала Юкэ и Игоря над его головой стремительно сгущались тучи. С партнерами Туров поспешно оборвал связь. Это по их вине все пошло наперекосяк, это они поручали опасные доставки. Они красные, без сомнения, а значит, токсичны.

Правда, без них нет прежнего дохода.

Курьеры в открытую судачили о потере заработка, дисциплина падала, появились проблемы с доставкой обычных грузов и почты. Уныние крепко прописалось даже в головном офисе, где работать прежде считалось престижным. Завхоз урезал расходы на текущее обеспечение, хороший кофе с плюшками канули в Лету, и отныне всем снова приходилось довольствоваться чаем в одноразовых пакетиках, которые отвратительно походили на женские гигиенические прокладки, да пирожками, прозванными «стельками» за жесткое невкусное тесто.

Сейчас где-то в супермаркете галчонок в дорогом пальто гуляет с тележкой между стеллажей с продуктами, размышляет об ужине… Да какой она теперь галчонок? Лиля преобразилась в лебедь, сильную, ухоженную. Им с Матвеем хорошо.

Больше ничего не нужно, только риск уродует жизнь, неотступно следуя по пятам. Туров научился бояться: разоблачения Бюро, конкурентов, не прощающих слабости, даже «стариков» из «Пули». Страх точил изнутри, отравлял светлые события и в конце концов концентрировал все мысли на себе – чудовищная гравитация! Хотелось убежать куда-нибудь, скрыться. В голове часто всплывали образы тихих заброшенных уголков Защекинска: широкие зеленые листья лопуха у дальней глухой изгороди одичавшего сада, манившие безмятежностью и возможностью избавиться от изнуряющего напряжения. Но страх прочно держал на месте, подавляя волю. Никаких иллюзий.

Раньше, когда случалось делиться переживаниями с Игорем, тот обычно прошивал сочувствующим взглядом и после паузы объяснял, что Туров балансирует у черты, за которой – эмоциональный взрыв и тяжелое нервное расстройство. «Схлопнешься, – задумчиво добавил как-то Кремов. – Похоже, подсознание, вбрасывая успокаивающие виды, отчаянно пытается тебя охладить». Странно, но вся эта психоделическая муть укрепляла. Что-то умел Игорь такое внушить, что страх отступал. Может, заклинания нашептывал незаметно? Каким-то непостижимым ремеслом он владел и один понимал. Тогда верилось во взаимовыручку, дружбу.

Теперь Матвей не верил ни во что, кроме их с Лилей маленького мирка. Он знал, что с каждым днем положение усугубляется, что нужно собрать остатки сил, совершить Поступок и вырваться из тупика. Любой ценой отстоять свое будущее с любимой женщиной в идеальном мире и избавиться от страха. Он гнал прочь затхлые образы Защекинска, навязанные наивным подсознанием, ведь Лиле лопухи в одичавшем саду не понравятся. Она не вернется к обшарпанной библиотеке, к унизительной нищенской зарплате, это несовместимо с тем, к чему она успела привыкнуть.

Придется делать непростой выбор.

«Кого я обманываю?» – подумалось Матвею. Действительно, кого? Выбор давно сделан, иначе не разрушил бы Туров отношения с Игорем, не разругался бы накрепко с Жучком. Шаг за шагом под маской неопределенности он со всей определенностью избавлялся от неудобного прошлого. Ну и пусть проваливают, не жалко! Даже гибель Юкэ, пусть и покалывая чувствительно сердце, лишь укрепляла в принятом решении: лавочку пора сворачивать. «Пуля» спокойно перебьется за счет легальных заказов, пока не подоспеет очередной партнер. И вообще, к доставке прибавилась мотомастерская с хорошим доходом, салон подержанной мототехники, да и накопленное позволит вложиться в какую-нибудь недвижимость.

С посылками давно нужно было завязывать.

Патрули стали забираться в закоулки Защекинска в любое время суток. Местное население притихло, озадаченное напором Бюро, хваленая криминальная вольница Молчановки пасовала перед твердо насаждаемыми порядками. Разрозненные вспышки ярости алкашей и агрессивного хулиганья не в счет, люди в бронежилетах выбивали дубинами всю дурь из лихих молчановских голов, а тем, кому не доходило с первой отбитой почкой, светили длительные сроки в обезьянниках.

Сама атмосфера беспредела и наплевательства на официальные законы рассеивалась как утренний туман – в нем уже сложно прятаться.

Да, пора завязывать. До хорошего игры с Бюро не доведут. Вот скольких охотников красные отправили в пустоши? Все те наверняка погибли: кто на блокпостах Мегаполиса, а кого-то Бюро грохнуло еще в городе. Игорь тоже не мог избежать печальной участи…

Матвей почувствовал, как екнуло в груди отвратительное чувство облегчения. Настолько мерзкое, что поначалу не хотелось осознавать причин – монстр, обещая оказаться кошмарным, заставил крепко зажмуриться. Собравшись духом, Туров «приоткрыл глаза». «Монстр» оперировал убедительными доводами: «Игорь сам виноват, никто не заставлял его идти к красным, верно? Теперь нет рядом лишнего свидетеля, неуступчивого мечтателя, да еще и со способностями. Это отрадно. Объективно так сложилось! Проблемой меньше, и руки не пришлось марать. Нисколечко! Он мертв, а ты жив и, значит, прав».

Матвей успокоился: на поверку никакого монстра не было, обычная правдивая логика; затем еще раз прислушался к себе: точно, все спокойно. Можно выдохнуть.

Туров бросил взгляд на ХАЭН, чтобы узнать, который час. Неподалеку вниз по улице электрики в ярко-оранжевых спецовках устанавливали на фонарный столб очередную камеру «Арривы», по слухам фиксировавшую превышение скорости. В последнее время эти камеры с несколькими линзами в серых металлических корпусах сделались вездесущими.

В дверях магазина показалась Лиля, и Туров улыбнулся ей.

Глава 72

В нетребовском дворе царило умиротворение. Дед Никифор с Игорем вернулись засветло: сегодня двойной праздник – воскресенье и возвращение Петрухи с учебы. Ожидался праздничный ужин.

Игорь полулежал на кровати, в хате было тихо. Николаич поехал встречать сына в городок, тетя и Ганна покупали что-то в магазине. Кремов разглядывал картину, которая давно привлекала его внимание. На полотне размером метр на семьдесят сантиметров изображен всадник на коне. Он скачет по пустоши на фоне голубого неба. Неестественно яркие, насыщенные краски придают фантастичности изображению. Короткая трава под копытами гнется от сильного ветра. Но ни она, ни другие детали картины, включая экипировку всадника, совсем не напоминали реальность, в которой жили трапперы. А ведь эта картина, выполненная в технике «кубани», считалась традиционным народным творчеством.

Николаич путано объяснял, что «кубанью» здешние мастера «малевали картины испокон веков» и у каждой трапперской семьи есть такие. Откуда пошла традиция и почему одежда изображаемых лишь отдаленно перекликалась с реальными трапперскими костюмами, никто объяснить не мог, но тем не менее эмоционально-духовная привязанность современных охотников к необычным персонажам с «кубанских» полотен прослеживалась отчетливо.

Усатый всадник в черной меховой шапке, черном плаще-халате с капюшоном, в черных брюках с красными продольными полосками, заправленных в высокие сапоги, собирался из грубоватых, уверенно положенных мазков. Он скакал на красивом сильном животном, похожем на иллюстрации из энциклопедии, удерживая левой рукой узду, а в правой сжимая что-то вроде плети. Всадника связывала с Николаичем и его сородичами самая характерная деталь – выражение лица, решительного, гордого.

Кремов для себя отметил, что нужно обязательно покопаться в загадочной истории трапперов, если получится вернуться в Защекинск, выяснить судьбу этого прекрасного народа и ее связь с «кубанью».

Игорь все пытался добраться до дроздовских бумаг, но изматывающая работа в пустоши и полное растворение в мечеткинском быте не оставляли им шансов. Может, теперь пора?

Ребенком он сгорел бы от любопытства, но сейчас пиратский сверток серой бумаги совершенно не воодушевлял. Там были карты, описание путевых точек, дневники. Бесполезное наследие почившего психа, до Солнечного-то не добраться. Трапперам Кремов верил. Однако все равно следовало покорпеть над свертком хотя бы из уважения ко времени, потраченному на его добычу.

Дроздов не впихнул в сверток ничего случайного. Каждая бумажка служила общей цели – дать представление о безопасном посещении Солнечного. Указаний на золото, о котором говорил Матвей в «Роднике», или на что-то подобное карты не содержали, но самая подробная из них помечала продуктовый склад, оружейку и «запретные зоны с тварями». Дроздовские предостережения и указания пришлись бы кстати, свершись Большая Экспедиция.

Глава 73

Петруха застыл у куста шиповника. Динамика позы, с занесенной для очередного шага ногой и подвисшим в «полупозиции» арбалетом, придавала картине живописности и драматизма. В голове Игоря мелькнуло восхищение умением трапперов вот так, мгновенно, настораживаться.

«Ужин», – предположил Кремов и не ошибся. Брат, не сводя глаз с чего-то за кустами, медленно выровнялся, довел приклад до плеча, прицелился и спустил курок. Легкий щелчок, почти совпавший со свистом тетивы. А затем послышались ритмичные удары и громкий шелест треплемых листьев. Петруха довольно крякнул.

– Не зря мамка котелок начищала! – воскликнул он, обернувшись к Игорю. – Теперь шулюм будет!

В траве рядом с пучком молодых веток шиповника еще подрагивал в конвульсиях кролик. Стрела вошла глубоко, но крови вылилось немного.

– Этого добра сейчас навалом, – кивнул на добычу младший Нетреба, – не особенно трудно разжиться мясом в пути. Просто посматривай по сторонам, и когда заприметишь какое-то мельтешение – навостряйся. Дед называет это ленивой охотой, только осенью прокатывает, в остальное время нужно попотеть.

Разделывая тушку, он продолжал наставлять Игоря о нюансах кроличьих повадок. Выходило не слишком трудное занятие: заметь, прицелься, попади.

Петруха учил Кремова пользоваться арбалетом, который среди самих трапперов считался забавой. «Понимаешь, – объяснял он, поглаживая деревянное ложе, – это такая вечная штука: чинится на коленке, срабатывает тихо, стрелы опять же, не пули – можно несколько раз заправлять, а если приключилось с ней чего – и починить невелика наука. Чтоб зверь не унес стрелу, ее желательно ядом помазать. Если без яда, то даже заяц утащит иной раз, замучаешься искать потом заразу! Я б и с ружжа тебя научил, но дед почему-то только на арбалет просил налегать».

Игорь старался. Первый подстреленный заяц не заставил долго ждать, а уж готовил его Кремов уверенно – сказалась походная школа.

Ночью они с Петрухой не спали подолгу. Брат любил с ним поговорить. Слушал о Мегаполисе, отвечал на вопросы.

Игорь отмечал про себя, что новое поколение трапперов не похоже на предыдущее. Молодые самостоятельнее, обособленнее. Они уже вряд ли станут тщательно выбирать спутников жизни, да и вообще, жизни ли? Может, масштабы скукожатся до месяца, ночи? И никто не осудит за легкомыслие, за зряшную потерю невинности. Одно пока не менялось – серьезное отношение к страшным преданиям о вурдалаке.

Глава 74

До кошмарной ночи Игорь слышал легенды о защекинском вурдалаке не раз. Раньше они, леденящие кровь, пользовались популярностью и в Мегаполисе. Таинственное существо «на самом деле» пожирало припозднившихся прохожих на пустынных городских улицах. Вурдалак появлялся из ниоткуда и, будто бы зная о слабостях добычи, наносил неотразимый удар в самое уязвимое место. Дурной славой пользовались районы «Победителя», заброшенного заводского стадиона и, конечно, парка и свалки. На вурдалака молва списывала всех пропавших без вести, убитых особенно жестоким способом, когда убийц не находили, умственные помешательства и прочие жуткие случаи.

В общежитии Улья маленький Кремов с замиранием сердца ловил каждое слово старшекурсников, травивших страшилки об очередной жертве. Завернувшись в одеяла, ребята судачили о природе убийцы, о методах борьбы с ним и никогда о том, реален ли вурдалак на самом деле. Конечно реален. Поговаривали, будто на местах преступлений изредка оставались такие жуткие, «не человечьи» психоследы, что матерые Нервы уходили после них в затяжные хижэклуровые запои, а кое-кто и до хлопка «донюхивался».

Взрослея, Игорь все реже сталкивался с вурдалачьей темой, пока она совсем не развеялась, а если память подбрасывала образы детства, вурдалак представал уже сказочным персонажем. Легендарному чудовищу не нашлось места в каменных джунглях: не смогло оно бороться на равных с элементарной бытовухой, жаждой наживы, стремлением к богатству, захватившими умы людей целиком. Убивай он тысячами, все равно в лучшем случае пробился бы на какой-нибудь желтый телеканал в заштатную передачку «Вы не поверите!» или в криминальные новости. Может, сделали бы из него объект массмедиа, продавали брелки и наклейки с изображением клыков, но даже в этом случае вурдалак стал бы одним из миллиона образов, которыми потчуют публику изо дня в день ради рейтингов.

Однако здесь, в Мечетке, вурдалак пользовался прежним авторитетом, что в немалой степени удивляло Игоря. «При чем здесь Мечетка? – рассуждал он. – Видимо, как и любое порождение моды, вампирская тема дошла до провинции с огромным запозданием, да еще и „забальзамировалась“ в неторопливом сельском быте, сделавшись частью вечерних пугалок».

Можно было бы списать тему в фольклор окончательно, если бы не запах того самого страха, заставлявшего почти поверить в реальность вурдалака. О нем с содроганием и всей серьезностью говорили опытные трапперы и даже старики, шутки не дозволялись, а детям с раннего возраста внушалось: вурдалак – смертельная опасность. Причем возникнуть он мог преимущественно в городе или его окрестностях, вселившись в кого угодно.

Не значит ли это, что город – табу для траппера?! Интересненько.

Люди существа общественные. Человек не сможет развиваться, не взаимодействуя с себе подобными. Понимание этого заложено в каждом младенце, ведь даже появление на свет – результат ответственного труда множества людей. Папа и мама решили дать человечку жизнь, доктор принимает роды, няня ухаживает за малышом, учитель учит в школе, государство включает в социальную матрицу. Все работают в связке, и это очерчивает круг людей перед всеми остальными существами и явлениями вселенной. «Человек – значит, мой брат» – основа, на которой зиждется будущее общества. Любые эпохальные достижения круга достигнуты совместными усилиями его членов, где человек – элементарная базисная единица колоссальной по размерам живой материи.

Как же объяснить столько разночтений внутри общества, почему не изжиты споры, неравенство, войны? Откуда культ насилия и жестокой власти, разделивший некогда единый организм на самостоятельные враждебные клетки? Думается, все просто: нет внешней проблемы, которая бы сплотила людей, утрачены цели, достижению которых служит негласный договор. Круг распадается, и вот уже мы стоим не спиной к спине, а лицом к лицу, ближний перестает выступать помощником и единственным условием общего выживания, в нем все более отчетливо проступают черты конкурента и даже врага. По-видимому, истоки общественного разложения следует искать в разрастании человеческой массы. И с этим сложно что-то поделать.

Может, Ариэли выключат из конвейера воспроизводства достаточную массу людей?

А пока… Нравственность – всего лишь свод законов, оберегающий негласный договор, ее легко попрать, и вот уже люди рвут друг другу глотки, тягаясь в надуманной борьбе за место под солнцем. Этим фатальным забегом по шкале навязанных ценностей запускается механизм самоуничтожения человечества, ведь сами основы нашего будущего и единственное условие благополучия выжигаются на корню страстишками и похотями, вживленными в подкорку культурой бессмысленного потребления.

Итак, человек ничего никогда не боялся, двуногие побеждали смертельно опасных хищников, выживали в ледниковые периоды, приспосабливались к засухе и жаре, приручали животных и меняли ландшафты. Не встречалось еще силы, способной противостоять нам. Казалось бы, одно усилие – и от вурдалака не останется мокрого места. Но он неистребим – существует поныне.

Почему в Мечетке помнят, а в городе нет?

Ходит какой-нибудь обыватель на работу, спит, ест, растит детей, платит налоги. Как всегда, чего-то не хватает, как всегда, нужно что-то успеть раньше остальных, но в целом жизнь идет обычным ходом, и… ра-а-а-аз, внезапно на ХАЭН поступает сообщение о трагедии – потеря близкого человека. Его сбивает автомобиль. Дорогой автомобиль, за рулем которого сильный мира сего. Тот пьян, разнуздан и переживает лишь по поводу «неудобств», связанных со смертью некстати попавшего под колеса сброда. В минуту горя и отчаяния обыватель отчетливо увидит в убийце не человека, поскольку схожая анатомия еще не залог человечности, а истинную сущность – звериную. Да-да, тот самый вурдалак, сожравший внутренности и схоронившийся под скорлупой такого же, как вы. Низменная трусость, ненависть, пренебрежение к ближнему руководят этим чудовищем, оно легко нарушает правила тех, с кем его уже ничто не связывает. Вурдалак там, где деньги. Он питается слабостями, провоцирует, его давление не ослабевает ни на секунду: «Посмотри! Можно жить красиво. А зачем жить некрасиво? Жизнь-то одна!» Он предлагает простую и привлекательную идею – суть всего, альфа и омега отражаются в деньгах. Через них жизнь наполняется содержанием, без них – безвестное прозябание, зря истраченное время. Допустим, я верю, а дальше? Рано или поздно наступит момент, когда остальные превратятся в планктон, которого не жалко. Даже если сам ты – планктон. Канонические правила игры.

Трагедия, вероятность которой казалась неимоверной, случилась, несчастный обыватель переживает всем сердцем, но никто не услышит и не посочувствует! Снимут рейтинговую передачу с убийцей, пользуясь случаем, сведут счеты враги, но никто не посочувствует обывателю! Город – дом вурдалака, тот слишком приелся горожанам, чтоб они сочувствовали жертвам, и вырос в такого гиганта, что никто уже не видит его. Он часть всего.

В Мечетке и окрестных станичках нет пока для твари питательного бульона, тут его в любом пришельце моментально распознают.

Тогда ночью на окраине Защекинска тварь наведалась к Игорю, чтоб рассмотреть своего смертельного врага. Вурдалак взбешен. Такие, как Нерв, должны быть уничтожены, никто не может напоминать двуногим Мегаполиса о присутствии нечистого рядом. Никто!

Глава 75

Арбалет, с которым предстояло ходить в степь, дед Никифор мастерил из выдержанного до звона дуба. Кум дядьки подарил драгоценный брусок для заготовки. Старик подолгу обрабатывал будущее ложе инструментом, приговаривая: «Добрый выйдет самострел!» – а тот, словно отвечая на заклинания создателя, все явственней проступал в форме. Настал момент, когда к основе дед приладил лук, стальные направляющие, а в заранее выдолб ленную нишу поместил спусковой механизм.

– Будешь натягивать тетиву руками – не рви резко! – поучал старик. – Лук тугой и еще крепости наберет, я на такой случай тебе вороток соорудил, видишь? Ни у кого нет, а у тебя есть. Ежели слабость в руках окажется, доведи тетиву до язычка, а затем покрути вороток, с ним легше до зацепа тянуть.

«Совершенство», – восхищался Игорь, наблюдая, как дед Никифор поглаживает оружие ладонью.

– Тетиву старайся в сырости не держать и сымай с лука, если долго не стреляешь. Я тебе сальца дам старого, чтоб не съел, – лукаво улыбнувшись, продолжил дед, – мажь им тетивку, а то незабаром пропадет на дождю или в слякоти. Как нужда будет, с зайца жир бери, главно, не забувай: масная тетива не подведет, не покормишь ее – так и каюк!

Наконец легкий, прекрасно уравновешенный «самострел» перешел в руки владельцу, с первой секунды внушив уверенность. За замком на древесину наплывал металлический треугольник с травленым узором из можжевеловых веток и латунными заклепками по краям. Игорь не спеша провел куском желтого сала по тетиве сверху, снизу, так чтобы жир покрыл каждую нитку плетеного тела. Устройство ворота, отозвавшись приятным механическим звуком, уверенно потащило тетиву к защелке. Стрела послушно заняла положенное место в направляющем желобе и затаилась легавой. Игорь поднял арбалет, поймал в прорезь прицела чурбан в углу кузницы, вдохнул приятный запах дерева, льняного масла, оружейной смазки… Едва слышно щелкнул замок, и в следующее мгновение, мощно ударив по чурбану, стрела завибрировала точно там, куда целился Кремов.

Дед Никифор довольно крякнул.

– Ха-а-ароший самострел получился!

Глава 76

Где-то вдалеке, посреди черноты ночной пустоши, светилась цепочка голубоватых огней. Их пунктир начинался первым огнем величиной с горошину и продолжался все уменьшающимися, пока не таял тускло-светящейся ниткой за горизонтом. Горошина едва заметно мерцала в потоках воздуха, лениво поднимавшегося от земли. Пока огням не удавалось на равных тягаться со звездами в вышине, и те щедрой россыпью покрывали небо, представая взору во всей чистоте и ясности – яркие, четкие, манящие.

Петро протянул бинокль. В линзах голубоватые огни теряли таинственность и превращались в огромные башни – маяки, отстоящие друг от друга к тому же на большом расстоянии. Ту, которая венчалась «горошиной», начали возводить всего неделю назад. Ныне, почти готовая, она уже озирала окрестности десятками бронированных окон с пятнадцатиметровой высоты. Завтра-послезавтра заложат фундамент следующей.

– Быстро идут, – хмуро произнес Петро, – батька говорит, в городке появилась контора по продаже охотничьих чипов. Вставляешь в ХАЭН, и гуляй возле башен, а нет – так пулю в лоб.

– А за башни в пустошь разрешат заходить? – спросил Игорь.

– Кто его знает? Ох, чую, перепишут нас, как цыплят на ферме, и пикнуть не дадут, – веско рассудил младший Нетреба. – Опять же, до городка добралась какая-то комиссия, проверяют – здешний, нездешний, ХАЭНы сканируют. К чему такая бюрократия?

Последний вопрос прозвучал риторически. Петро присел и закурил папиросу, упрятав огонек в кулаке. Игорь рассматривал копошащихся рабочих, снимавших в лучах прожекторов строительные леса и оборудование.

Бюрократия.

Мегаполис отгораживался от пустоши стеной. Мир, лежащий к северо-востоку, скоро будет потерян навсегда. Неважно, что лишь единицы отчаянных пытались доселе вырваться из плена прогнившего карцера. Сама возможность переступить черту, совершив бросок в неизвестность, позволяла тысячам держаться и не сходить с ума от тоски. Теперь останется лишь обреченность. Игорь даже представил, как это будет. Мегаполис ускорит экспансию, переваривая по пути все отличное, непохожее. Речь о застройке высотками, лимитах на фауну от «Монсанье», прокладке асфальтовых магистралей, речь о проникновении мегаполисного образа жизни, взглядов, системы ценностей в головы всех без исключения людей «внутристенного» пространства. «Стандард оф лайф» разольется волной вокруг, неся знаменем колу, котлетки Макдауэлла, «расслабляющее» кино. Родители перестанут понимать, зачем детям нужны книги, нудная учеба, мораль. Волна поглотит город за городом, общину за общиной и, наконец, обрушится на стену, разорвав последних «не таких» пулеметными очередями из бойниц на башнях с голубыми маяками.

Не останется даже осколков для «вне игры». Один из них – клуб прокаженных – уж на что казался крепким орешком, но теперь переварен потрохами Мегаполиса. Наступит очередь кордонной линии.

Дыхание недалекого будущего уже ощущалось в Мечетке. Пока сердца станичников не превратились в хранилища страхов и вожделений, однако процесс этот исподволь прогрессировал. В дальнейшем корысть, возведенная в ранг официальной политики Бюро и де-факто общественной мегаполисной морали, неизбежно разделит и мечетинцев, доселе уберегавших души в своей глухой резервации. Пресекутся традиции взаимовыручки, а если не станет «горищ» – каюк, как выражался дед, всему.

Как-то в следственной практике Игоря произошел случай – пропала девочка. Ее родители немедленно обратились в Нерв за помощью и сообщили, что ребенок не вернулся вовремя из школы, ХАЭН отключен, ранее склонности к побегам у девочки не наблюдалось. По мнению мамы, ребенок стал жертвой педофила. Обычная семья, по-человечески приятные люди – и такое горе. В круг подозреваемых попал мужчина, часто отиравшийся у школы в вечерние часы, ранее судимый житель соседнего дома и даже школьный учитель физкультуры, недовольный успеваемостью пропавшей. Профессионалы знают, что в деле розыска человека, как в медицине, есть понятие «золотого часа», по истечению которого шансы на успех начинают убывать по экспоненте. Нервы принялись за дело безотлагательно, но, едва группа разместилась в служебном автомобиле, мама девочки вышла на связь и, перемежая слова со всхлипываниями, радостно сообщила, что дочь нашлась! Оказалось, девочка после учебы навестила одноклассницу, ХАЭН разрядился, и, пока дети возились с зарядкой, множество взрослых охватила паника. Нервы с удовольствием закрыли так и не родившееся толком дело о педофиле. Все же, пока улаживались формальности и сигнал отбоя добрался до полицейских, те успели прошерстить подозреваемых. Первый оказался папой одного из учеников, по обыкновению ожидавшим сына за школьной оградой; уголовник ранее привлекался за кражу, то есть за преступление, не связанное с педофилией; а школьный учитель, выяснилось, «придирался» ко всем, зато его подопечные показывали отличные результаты в межшкольных олимпиадах. При этом никто из подозреваемых не удивился визиту копов!

Страхи жителей Мегаполиса настолько прочно укоренились в сердцах носителей, что недоверие к ближнему и ожидание худшего там давно стали нормой бытия. Игорь не сомневался, что наряду с объективными причинами те страхи имели и искусственную подпитку: Бюро культивировало их для разобщения людей, чтобы не плодить слишком прочных групп, способных вырасти в силу, с которой придется считаться. «Боитесь? Бюро – единственная надежда, только не забывайте уплачивать налоги и исполнять повинности». Люди прячутся от страхов, запираются в раковинах, какое уж там условное «горище», тем более на безвозмездной основе!

Мечетинские сорванцы еще носились беззаботно дотемна по улицам, и за позднее возвращение им грозило наказание не по причине родительских тревог, а лишь дисциплинарного свойства – в конце концов, что детворе сделается плохого, кто им навредит?

Но вурдалак уже присматривается к этим местам.

Петро курил, тревожно глядя в ночную даль. Для него чипы в ХАЭНе и проверки оседлости – только бюрократия, для Игоря – начало конца и катастрофа. Вместе с этой мыслью пришла азартная, почти авантюрная решимость использовать свой шанс на всю катушку. «Не я первый», – пронеслось в голове. Необъятный космос над головой и свежий запах можжевельника зацементировали убеждение поставить все на кон – рвануть в пока еще открытую дверь.

Перед глазами открылся океан без берегов, усыпанный звездами и наполненный упругим шумом ветра в можжевеловом лапнике. Назад можно и не вернуться, но стоит ли об этом горевать? «Есть шанс, есть шанс», – так и пульсирует мысль. Игорь представил, как невыносимо ему будет, если он струсит и повернет назад. Все!

Нерв закрыл глаза, растворившись в секунде глубочайшей эйфории, – он стал могущественным монолитом без тени сомнений по поводу правильности или неправильности собственного решения. Как жаль, что это не может длиться долго! Секунда концентрирует столько откровений, столько самопознания, что ее заряда иной раз хватает на годы вперед. Обычно всего за секунду человек по-настоящему решается круто изменить жизнь или ею пожертвовать.

Дальше – неизбежное самоедство. «А не новый ли побег это? Не слабостью ли вызвано желание рвануть за башни? Не уклоняюсь ли от последней схватки?» – сыпались вопросы. Но это даже хорошо, когда сыплются вопросы, это значит – внутренняя работа идет, потом будет меньше неожиданностей.

Предстоял серьезный разговор с Николаичем.

Глава 77

Дед Никифор сидел на завалинке, накинувши на плечи старую выцветшую черкеску, и блаженствовал, прикрыв глаза, под вечерними солнечными лучами. Игорь беззвучно устроился рядом, но старик тут же заговорил:

– Подыши этим воздухом. Я расскажу про каждый запах в нем. Слышишь, как донник расстарался? С детства, с тех времен, когда я пас настоящих коров, его аромат для меня был желто-зеленого цвета. Сейчас он царь, но разнотравье не даст царевать долго. – Дед слабо улыбнулся, не открывая глаз. – Много охотников забить своим запахом степь. Что-то отцветает, что-то вступает в права… только полынь, как водка за столом, горчит каждому блюду, всегда тихонько примешивается к самому сильному цвету.

Помолчали.

– Что, Виктор-то, поди, недоволен? – прервал тишину старик.

– Да, – коротко ответил Игорь.

– Прости его, зашел ты нам в душу, вот и переживает дядька твой.

– Вчера мне казалось, что он поймет, отпустит, – вздохнул с сожалением Игорь, – но, видно, с камнем на душе уйти придется.

Снова помолчали.

– Каждый год осенью мильоны кроликов заполоняют степь – мигрують, – неспешно заговорил дед. – Идут напролом, не страшась ни ястреба, ни волка, умирают тысячами. По молодости не придаешь этому внимания – ну идут и идут, значь, Бог так их устроил. Однажды я видел, как крольчиха с подращенными крольчатами попала на лису. Та то ли оголодала, то ли бешеная была, но кинулась на добычу в лоб. И что? Крольчиха ее убила, пропоров брюхо задними лапами! А потом встала и как ни в чем не бывало с крольчатами поскакала дальше. Може, крольчиха и меня б убила, попадись я на дороге, – такая сила ею двигала. С тех пор я стал на ход кроличий по-другому смотреть. Она тварь хоть и неразумная, но в миграции будто искрой Божьей загорается, и тогда хошь лису, хошь волка, а хошь и ястреба на клочья порвет – ни страха, ни жалости. При том кроль – он в обычных условиях будто цепенеет, ежели хищник застигнет, и в том его кормовое предназначение, а тут такое! Помнишь, Виктор тебе про Демьяна балакал? – спросил старик. – Тот же кролик, прости Господи за сравнение. Безобидный малый, но за то, во что веровал, стеной стоял и смерти не боялся… Все я в жизни перевидел, но в положение такое никогда не входил, чтоб без страха бороться, смотреть только за горизонт, не размениваясь на мелочи, когда ничего не жалко потерять, но невыносимо стоять и не идти вперед. Состояние такое… свободное, чистое. Там, как по мне, и до Бога недалече. …Ты с первого дня в Мечетке на север поглядывал. Я примечал. И к девкам мечетинским не дуже охоч – не иначе, пристанища здесь не почуял.

– Дед, ты меня к походу готовил специально. Дело ведь не в обещании отцу?

Из газырей дед Никифор достал папиросу, спички, закурил. Оранжевые лучи ласкали морщины на его лице, заливали цветом седину, заставляли ветхое сукно черкески чернеть по-новому. Он не ответил.

Глава 78

Угрюмое небо нависло над пустошью от горизонта до горизонта во все стороны света. Плотные грозовые тучи неуклюже теснились в вышине, собираясь с силами перед генеральной атакой. Время от времени слышались раскаты грома, иногда далекие, иногда совсем близкие, разбавлявшие монотонный шепоток мороси. Сырые запахи можжевельника, каменистой почвы и грибов, вплетаясь в ткань одежды, волосы и дыхание, воспринимались ярко даже слабеньким человеческим нюхом.

Игорь шел в одиночестве, наблюдая, как природа готовится к суровым испытаниям зимы. Дикие кролики, лисы, маленькие незаметные птицы, похожие на куропаток, грызуны, решая свои сложные проблемы, торопились с пользой прожить последние недели перед холодами. Все, что можно использовать для питания, запасалось в их организмах, норах, гнездах, шерсть становилась пушистой и густой. Осень, как и несчетное количество раз прежде, проводила строгую хозяйскую ревизию.

Она прекрасна хоть здесь, хоть в Мегаполисе. Закроешь глаза и сразу представляешь: пасмурный день, потоки воды с неба, круги на лужах, обнаженные черные деревья, листвяной ковер и ветер. Любимая пора для Нерва. Евгений Митрофанович на одной из лекций сформулировал причину: в плохую погоду люди прячутся в «раковину», становятся заторможенными и сонными, эфир очищается от невербального мусора – Нерв получает передышку, перезаряжает батарейки.

На смену мрачному дню пришли ранние сумерки. Игорь совершил привал у ближайшего скопления можжевельника, развел небольшой костер. Узловатые ветки разгорались лениво, с шипением. Другого топлива в этих краях не водилось, и его следовало экономить. Шесть можжевеловых лап укрывали пламя от дождя – из них путник умело соорудил подобие шатра. После этого он подвесил над костром закопченный котелок, вынул из сумки несколько больших светло-коричневых грибов и ножом снял с их шляпок тонкую кожуру. Дождевая вода нагревалась неспешно. К тому времени, когда она закипела, была очищена луковица и разрезана на куски тушка кролика, подстреленного утром. Вскоре Игорь, обжигаясь, ужинал грибным супом.

К ночи дождь усилился, подул ветер. Задумчиво поглядев на дисплей ХАЭНа, Кремов решил разбить палатку. Проделав это, он нехотя потушил костер, тщательно замаскировал его следы и выставил охранную программу колобка. Коснувшись носа пальцами, неожиданно понял, что замерз как ледышка. Ничего! Тем приятнее, забравшись в спальник, свернуться калачиком под надежным палаточным пологом. В палатке на смену холодным мурашкам медленно приходило тепло.

Оставив затянувшуюся прелюдию, тучи наконец сподобились на настоящий дождь. Уши ловили свист ветра снаружи и шелестящие звуки, с которыми множество капель разбивалось о походное укрытие. В голове, неторопливо сменяя друг друга, струились мысли, то тревожные, то приятные, пока не навалился сон.

Из окна поезда виден космический пейзаж – черное небо, усыпанное звездами, будто морской разнокалиберной ракушкой, и безжизненная серая поверхность планеты с низкими кратерами. Тени падают направо, длинные, четкие. Салон наполнен людьми, одетыми в скафандры, их шлемы на полках или в руках, звучит музыка, многие подпевают. У Игоря приподнятое настроение, как и у окружающих, слышатся шутки, смех. Ему даже не интересно, куда идет поезд, он жадно разглядывает картинку за бортом, доселе невиданную и оттого завораживающую. «Как красиво!» – растекается в голове мысль.

– Петро, ты вроде первый раз Луну видишь! – слышится рядом мужской голос. – На вот, поешь.

Игорь понял, что окликают его, и обернулся, по обыкновению не удивившись незнакомому имени. Крепкий усатый космонавт протягивал бутерброд.

– Это не тюбики, хай им станется, – улыбнулся усач. – Тут есть сало, жинка передала. Ты ешь, не стесняйся!

– Спасибо, Григорий Никитич, – поблагодарил Игорь-Петро космонавта.

«Да какой же это космонавт? – тут же удивился себе Кремов. – Это ж наш родной батька, комбат!» И почувствовал, что краснеет.

Внезапно раздается хриплый крик аварийного ревуна. Тревога! «К шлюзам, к шлюзам!» – зазвучали команды взводных. Космонавты быстро надевают матово-белые шлемы, выстраиваются перед диафрагмой погрузочного люка. Истеричные сполохи красного маяка, дублирующего сирену, добавляют адреналина в крови, но как только перед лицом опускается хитрое стекло визора, вспышки, сглаженные поляризационным фильтром, тут же теряют яркость. В уши больше не бьет надсадно и ревун – динамики транслируют только наставления батьки, четкие и по делу. «Транспорт, доставлявший людей на космодром, потерпел аварию в нескольких километрах от узловой станции. Спасатели к ним не успеют, в отсеках сильное задымление. Приказываю выдвинуться к месту аварии, действовать по отработанному плану!»

Полная тишина сопровождает действо высадки: с ажурных грузовых платформ осенними листьями осыпаются гусеничные вездеходы. На них, не мешкая, взбираются «игрушечные» головастики, и машины рвут куда-то навстречу наступающей ночи.

Аварийный транспорт, как кусок рафинада, застыл на краю небольшого, в несколько сот метров, кратера. Там женщины и дети, время истекает, у них все меньше шансов выжить.

У Игоря-Петра в руках спасательные мешки, он гигантскими прыжками несется к аварийной машине, отбойным молотком стучит сердце от страха не успеть. Товарищи поотстали, но броневик батьки, лихо осаженный с ходу, уже начинает разворачивать силовой рукав возле транспорта.

В иллюминаторах виднеются детские ладошки, которые стучат изнутри по стеклу. Быстрее! Быстрее же!!!

«Петро, пошел!» – наконец раздается голос в наушниках. Как ошпаренный, Игорь влезает в рукав, приклеенный к люку, слышится свист воздуха и обвисший «носок» расправляется от внутреннего давления – есть контакт! Аварийный люк открыт! Дымно, на полу лежат тела. Судорожными движениями Кремов впихивает людей в мешки, попутно отмечая, что спасаемые едва шевелятся. Каждого, спотыкаясь о разбросанные кислородные баллоны, он выволакивает в рукав. Где дети? Ага, вот! Маленькие, они могут поместиться в мешок по двое сразу. Тем временем впереди в дыму проступает круглое светлое пятно, это через второй аварийный люк проникают новые спасатели. «Детей в первую очередь!» – кричит Игорь в переговорное устройство. «Понял!» – раздается в ответ. Из-под обшивки интенсивно повалил черный дым, окончательно испортив видимость. Понимая, что это признак близкого возгорания, космонавты начинают разряжать резервуары с бетоном прямо в расщелины вздувшейся внутренней оболочки. Каково же за люком, ведущим в соседний отсек?

Туда пришлось врываться, открывая запоры вручную, здесь всего один ребенок и несколько взрослых, но ситуация драматичная, виднеется открытое пламя, сдерживаемое только кислородным дефицитом.

Рукава заполнены людьми, больше нет места, Игорь приказывает ребятам уходить, а сам закрывается во втором отсеке, чтобы переждать эвакуацию из первого. Он четко осознает: у самого воздуха почти не осталось и вряд ли помощь подоспеет вовремя. С умиротворением обреченного Игорь-Петро пакует женщину с мальчиком в последний мешок, который тут же распускается в сардельку, перетаскивает остальных ближе к люку и начинает поочередно прикладывать гофрированную трубку от своей АСОЖ[1] к серым лицам людей, даже не допуская, что все слишком поздно. Кажется, это конец. «Прощай, мама», – проносится горькая мысль. В глазах темнеет, он проваливается в пустоту, с тем чтобы неожиданно увидеть себя со стороны лежащим у ног членов экипажа.

Картинка отъезжает, будто в кино. Теперь взгляду предстает панорама транспорта снаружи. Тут кипит работа – из вездеходов пожарные расчеты бетонируют нагревшийся корпус. Слышится голос батьки в эфире: «Не перелейте – раздавите скорлупу!» – но это он зря, свое дело спасатели знают и, ориентируясь на тепловизоры, покрывают очаги тонким слоем.

Ребята-проходчики пытаются приладить силовые рукава прямо к обшивке, оставив надежду разблокировать «поймавшие клина» аварийные люки, но выходит плохо: к горячему металлу шлюзовая резина не клеится. Тем не менее, разыскав наиболее холодный участок, двое космонавтов закрепляют «носок», а затем прямо в нем начинают резать обшивку транспорта дисковыми пилами. Отчаянные! Удушающая горечь смерти отступает, рано списал себя со счетов Игорь-Петро, сейчас родненькие подоспеют…

Открыв глаза, он видит гранатовые буквы «СССР» на белом шлеме, а под ними встревоженный взгляд Валечки Николаевой, радистки третьего отделения. Она – один из тех двух космонавтов. «Все живы!» – с облегчением рапортует Валя по общему каналу, после чего, победоносно улыбаясь, обращается к Игорю: «Воздух стравлен, выходим!» Улыбается и Игорь. Все живы!

Глава 79

Из донесения лейтенанта Авраама Келли командующему 2-м Особым экспедиционным корпусом (ОЭК) армии Мегаполиса сэру Джошуа Максвеллу. 16 июля.

«Сегодня экспедиция „Чарли“ достигла рубежа № 5 стратегического пояса обороны Сансити. Обнаружен памятник-ориентир – стела советским первопроходцам. Время, истраченное на путь к нему, существенно расходится с расчетным, установленным на основании военного опыта тридцатилетней давности. В связи с этим считаю подтвержденной теорию временной спирали, согласно которой Сансити продолжит отдаляться от физических границ Мегаполиса и впредь.

Факторы, подтверждающие это:

1. Перерасход техникой ГСМ, а личным составом – провизии, отведенных для следования в один конец.

2. Ухудшение фактической дальнобойности бортовых радиосигналов в условиях прямой видимости и гладкого рельефа.

3. Замедление физических процессов в механизмах (отмечены случаи задержки выстрелов из штатных орудий четвертого и иных арликонов, на учебных стрельбах – инцидент 54-413 и другие).

Эти негативные факторы влияют существенным образом на психику членов экспедиции, искажают реальное восприятие времени людьми. Кроме того, зафиксирована аномалия магнитных полей, возможно, имеющая косвенное отношение к происходящему.

Вывод – экспедиция столкнулась с явлениями, о которых предупреждало Управление парапсихологии ОЭК в докладе № 67 „О локальной рассинхронизации пространственно-временного цикла“. Доклад не содержит ответов на вопросы о скорости и об ускорении раскручивания спирали, о закономерностях рассинхронизации и воздействии этих процессов на человеческий организм. Но наблюдаемые в экспедиции события (моральная усталость личного состава, износ техники и перерасход ресурсов) имеют остро негативный характер.

Прогноз – временное искажение будет только нарастать, удерживая экспедицию между Сансити и границами Мегаполиса, и даже разворот к Мегаполису с половиной запасов не гарантирует возвращение „Чарли“, так как прогрессия спирали способна „съесть“ ресурсы быстрее, чем на пути к Сансити.

На основании изложенного мной подан рапорт майору Кински о возвращении на базу. Рапорт отклонен сегодня как недостаточно обоснованный.

Донесение подшито в журнал донесений для предъявления командованию по возвращении экспедиции».

Глава 80

Юкэ вспоминалась не такой, какой бывала обычно, – сосредоточенной, закрытой, а, напротив, жизнерадостной и непростительно беспечной. Впрочем, легкость бытия тоже можно считать обычным ее состоянием, но с одной оговоркой: в конце жизни. Немного отдалившись от гибели напарницы, Игорь не сумел избавиться от ощущения, что она по-прежнему рядом, – как наполняла его мысли, живая, тогда, так продолжила приходить часто теперь. «А что сделала бы Юкэ в такой-то ситуации, а понравилось бы ей это?» – то и дело проскальзывало в голове. Больнее ли стало спустя месяцы, осознан ли в полной мере масштаб потери? Нет. Наверное, всю боль он ухнул залпом сразу, не в силах переживать в рассрочку, болит и сейчас, а масштаб… Как оценить размеры стены, если уперся в нее лбом и не можешь отойти даже на шаг назад? Ведь не распался образ светловласки на части, не померк вдалеке. Как бы не так! Едва мысли касались Мегаполиса, Кремов тут же, словно наяву, по обыкновению украдкой наблюдал за тонкими пальцами Юкэ, привычно бегающими по ХАЭНу, чувствовал наивный аромат ее дешевых духов и заезженной пластинкой обещал достать напарнице что-то более пристойное, Жучок ведь в духах ни гу-гу.

Больно. Больно. Больно.

Единственным, кто мог понять и помочь когда-то, был Казимиров.

А теперь сам, Игорь, сам.

«Ну ладно, что у нас на повестке дня? Обруч на горле? Так-так, попахивает схлопыванием, голубчик». Чтоб сделать хоть что-то, пусть даже без надежд на облегчение, Игорь стал вспоминать базовые правила самосохранения.

Они складывались не десятилетиями, веками. Никто никогда уже не скажет точно, кто первым, пройдя разрушительную практику психозрения и чудом, а может, по наитию избежав «схлопывания», оставил для последователей рецепты выживания в жестоком мире. Наверное, таких пионеров было несколько: один осознал свои способности, другой понял, что не одинок и собрал единомышленников, третий сумел вникнуть в природу психозрения и так далее. Однако каждый обязательно решал для себя трудную задачу взаимодействия с остальными людьми.

Нерв во все времена походил на хрустальную чашу среди железных кубков на пиру: ударь по ней легонько – издает красивый звон, ударь посильнее – расколется, еще сильнее – разобьется вдребезги. Конечно, можно одеть чашу в какую-нибудь оплетку, но и звенеть она перестанет, и сверкать в лучах солнца, да и вообще, какая нужда в таких сложностях, если медных кубков на столе навалом, бери любой?

Тот, кто в «оплетку» не прятался, балансировал на краю, рисковал «схлопнуться» или длинно – дойти до разрушительных перегрузок нервной системы, приводящих к необратимым последствиям в виде душевных болезней, самоубийств или остановки сердца, как вариант. Строго говоря, рано или поздно «схлопывание» настигало всех, не пожелавших огрубеть или спрятаться от реальности. Увиденные за жизнь гадости, изнанка людская, трагедии и горе подтачивали даже самых стойких, так что в один ужасный момент раздавался «хлопок», возвещавший о кончине очередного гиперчувствительного инструмента в отдельно взятой личности и, к несчастью, самой личности. Такова природа.

К вечеру Игорю стало плохо. К горлу подкатил ком, да так и застыл, отравляя существование. Следом возникла тошнота, начало знобить. Очевидно, предстояло остановиться на длительный привал. Туман ватой застилал горизонт. Можжевеловые кусты, уходя в перспективу, постепенно превращались в грязно-серые комки, пока не растворялись вовсе. Игорь сегодня решил в броске одолеть максимальное расстояние, однако силы таяли так стремительно, что еще до сумерек пришлось сдаться.

В палатке облегчение не наступило – наоборот, с закрытыми глазами недомогание переносилось еще тяжелее, Кремов будто остался с ним наедине в темной комнате. Исправить ситуацию не представлялось возможным: желания продолжать путь, да и просто шевелиться, не осталось. Во рту противно горчило, болела голова. ХАЭН показал повышение температуры до тридцати девяти с половиной.

Болезненные симптомы проявлялись уже несколько дней, однако столь мощный приступ случился впервые. На простуду это не походило, она протекает всегда примерно одинаково: начало, усиление, выздоровление. Тут же недомогание накатывало волнами: чем больше идешь, тем сильнее «похмелье», затем облегчение, новый отрезок пути – и вновь «похмелье». Да, именно похмелью с его гадкими спутниками – тошнотой, рвотой и головной болью больше всего отвечало нынешнее состояние. Стиснув зубы, Игорь перемалывал болезнь. Ни о чем не думалось, ничто не занимало кроме отвратительного комка в горле, тошноты и пульсирующей в висках боли.

Снаружи поднялся ветер. Дождь в такт его резким порывам со злобным шипением обрушивал на палатку миллионы холодных брызг. Полог сначала хлопал над головой, затем под натиском воды замирал, чтоб через пару секунд снова хлопнуть – хлоп-ш-ш-ш-ш-ш, хлоп-ш-ш-ш-ш-ш, хлоп-ш-ш-ш-ш-ш-ш… Наконец пришел сон. Вначале он ничем не отличался от реальности, но постепенно качели ветра и дождя стали размереннее, глубже, каждый удар стихии отдавался в теле мелкочастотной вибрацией, словно Игорь находился не в хлипком убежище, а в крепости.

Большая круглая комната. Два широких панорамных окна с обратным наклоном стекол занимают не менее трети периметра, но тусклый серый день не балует светом, сумрачно. У восточного окна стол с раскрытой бумажной тетрадью. В нее Кремов вносит странные записи: «Вахтенный журнал АМ-12, 14 ноября. Аппаратура работает штатно, параметры батарей в норме. С 6:19 визуально наблюдал караван. Ведущий – атомный ледокол „90 лет СССР“ и суда в количестве трех. Они первые за полтора месяца, кого удалось разглядеть. Электронными же средствами неделю назад фиксировал плановую проводку Совморфлота, ПА – 18. Метеоданные отправлены на материк вовремя. Самочувствие хорошее. Вчера закончились консервированные ананасы, очень жаль. Есть еще много яблочных консервов, остались сушеные бананы, курага, но ананасы мне в последнее время нравились больше всего. Неделю тому, в праздник, выпил пятьдесят грамм водки, к ней не тянет совсем».

Атомный маяк № 12, тысячи тонн железобетона посреди ледяного безмолвия – колоссальных размеров башня, вросшая в донный грунт и призванная ориентировать караваны круглогодичной навигации в любую погоду. Такие исполины растянулись цепочкой вдоль советского арктического побережья. Помимо проводки судов, маяки служат другим целям, о части которых не знает даже смотритель, ежедневно заполняющий вахтенный журнал. Игорь думает об этом, прислушиваясь к завываниям ветра снаружи. Тремя этажами ниже мерно гудят агрегаты жизнеобеспечения, еще ниже располагается батарейная, изолированная тяжеленным свинцовым люком. Прямо под мостиком смотрителя, где Игорь находится сейчас, устроены жилые кубрики, в том числе и его, смотрителя, кубрик. Жить в нем психологически тяжело, двери рядом с твоей, закрытые наглухо, навевают тоску и подчеркивают одиночество. Из-за этого пришлось перетащить раскладушку сюда. Под жилым блоком – кладовая и кухня, а между кухней и машинным отделением, в утолщении башни, – аппаратная, доступ в которую закрыт. Из аппаратной на мостик ежедневно поступает частью закодированная, частью открытая информация. Ее автомат связи отправляет на землю сам, но смотритель обязан проверить, сработала ли машина, и в случае необходимости продублировать сигнал вручную. Шифровки получают военные, а открытые данные, накопленные метеостанцией, приборами экологов, биологов и других ученых, идут в Мурманск, в штаб полярных исследований на первичную обработку. Над мостиком, почти на макушке маяка, парит продуваемая всеми ветрами техническая площадка, выше нее только гигантский прожектор, способный прошить лучом арктическую ночь на расстояние в тридцать километров!

Игорь смотрит через окно вниз. Океан, придавленный кольчугой ледяного крошева, тяжело ворочает мускулами, тщетно пытаясь освободиться от гнета. Волны периодически набрасывают на основание башни десятки белых чешуек. Вот откуда мелкочастотная вибрация! Кажется, огромное животное трется во время линьки боками о маяк. «Терпи-терпи, – думается Игорю. – Скоро покроешься цельным белым нарядом, выспишься. Впереди долгая зима».

Глава 81

Молодость – время поступков, которые потом не совершишь, не захочется, но об упущенном точно пожалеешь. Парадокс! Ян смотрел на совершенство в белом коротком платье. Он все знал о ней, как знал и то, что она предназначена ему.

Уходит в прошлое желание неразборчиво поедать эмоции полной пригоршней, стремясь набить рот чем угодно, пока дают. Ян всяко утолял голод раньше, но теперь час изысканного десерта, да.

Еще будучи вольным молодым волком, он рыскал с друзьями по злачным местам в поисках приключений – секса, травки, острых ощущений. Никаких обязательств у менеджера младшего звена и ничего кроме жажды все испробовать здесь и сейчас.

Однажды в сауне они компанией сидели за столом в общих апартаментах, все изрядно поддали, захотелось девочек. Как назло, в ту ночь приличных шлюшек в округе разобрали, и сутенер приволок двух, только одна из которых была вполне ничего.

Путаны присели за стол и, чтоб завязать беседу, поинтересовались, чем «по жизни» занимаются клиенты. О, знали бы они род занятий присутствующих! Во главе стола, сверкая голым торсом, сидел районный атторней, рядом деловито ковырял котлету патологоанатом, обрюзгший и развратный, как римский патриций, обмотанный к тому же будто специально в белую простыню-тогу. Этому только лаврового венка на макушке не хватало. Остальные под стать – пара высокопоставленных копов, судья (но тот почти спал, разомлев от спиртного), начальник какого-то отдела местной администрации, и такой же, как Ян, менеджер средней руки, так же точно связанный с этой публикой различными делишками.

Ради хохмы Ян вбросил версию, что за столом собрался колхоз, где прокурор – бригадир, копы – агрономы, патологоанатом – ветеринар, остальные – механизаторы. Шутка пришлась в масть, «колхозники» разразились ржанием, проститутки, глупо моргая, тоже заулыбались. Меж тем стало понятно, что на симпатичную возник конкурс, прокурор и судья бросали влажные взгляды в ее сторону и подсаживались ближе. Она же озадачила неожиданным выбором. Подойдя к Яну, сказала: «Мальчик, ты мне понравился, и сегодня я тебя обязательно трахну!» Наивная, не понимала, что Ян и сам не прочь, но субординация превыше всего, так что, улыбнувшись, он ответил: «Прости, детка, я сегодня пас».

– Даже не сомневайся, трахну! – уверенно отрезала та и направилась к шесту в центре апартаментов, чтобы разогреть народ.

Меж тем народ греть не требовалось, за ней сразу потянулись и судья, и прокурор, напряженно поглядывая друг на друга. Под музыку девчонка принялась вертеться на шесте и – адо ж такому случиться – со всего маху стукнулась лбом о лоб прокурора, пританцовывавшего слишком близко. Звук удара напомнил столкновение шаров для боулинга. У прокурора из рассеченной брови хлынула кровь.

– Сучара, не видишь, куда рыло суешь! – заорал пострадавший и дернул ногой, пытаясь пнуть проститутку, однако то ли из-за боли, то ли от застлавшей взор крови промахнулся. Впрочем, путане и без того пришлось несладко; подвывая раненой сукой, она отползла от шеста и легла на холодную плитку, чтоб прийти в себя. «Вася, вжарь ей сильнее», – раздался голос одного из копов в соседней комнате: там коллеги резвились с уцелевшей девкой.

«Вот зараза прокурор, такую бабу запорол, – пронеслось у Яна в голове, – ни себе, ни людям». Видимо, такая же досада наметилась и у «ветеринара».

– Спокойно, сейчас будет как новенькая, – сказал он и направился учинять осмотр. На лбу проститутки выросла большая, размером с мандарин, водянистая шишка. – Да тут ничего серьезного, поверь мне – я доктор! – резюмировал патологоанатом и, обернувшись к судье, попросил: – Принеси мне мою вилку.

Вытянув из котлеты вилку со свисавшими волокнами фарша, тот передал ее «ветеринару». Проститутка поняла, что с ней собираются делать, и заорала. «Держите ее!» – скомандовал патологоанатом, и «колхоз» навалился. Отчаянный вопль несчастной слился с очередным всплеском эмоций в соседней комнате: «Жа-а-а-а-а-арь ее, Ва-а-а-а-а-а-а-а-ася-я-я-я-я-я-я-я-я!!!» Ян хохотал от комичности ситуации.

На вопли прибежал сутенер и попытался оттащить от терявшей сознание путаны пьяных клиентов. Это было неверное движение. Мало того, что он не обеспечил компанию достаточным количеством «мяса», так еще и предложенное подвело! Били сутенера остервенело, вымещая разочарование. Ян прекрасно помнил удары ноги о мягкие бока распластанного неудачника под аккомпанемент болельщика Васи, «жарившего» в соседней комнате страшненькую проститутку.

Сутенер некоторое время после расправы лежал неподвижно, затем зашевелился. Ему разъяснили, каких людей он обидел, и спустили с лестницы на все четыре стороны. Раненую проститутку попытались употребить, но лопнувшая шишка и кровавые потеки не добавляли ей аппетитности, так что лишь патологоанатом, известный своей неразборчивостью, не побрезговал, остальные вернулись за стол…

Эх, времена! Глядя на совершенство в белом коротком платье, Ян упивался десертом, который, как известно, особенно вожделен после первых блюд.

Ему здорово повезло с ней. Ранее она принадлежала некоему ублюдку из Сопротивления, к поимке которого «Эра» приложила решающее усилие. А где «Эра», там Ян, ее генеральный менеджер. Когда велось следствие, Лилю привлекли в качестве свидетеля, там-то ее и приметил Давидов. Она быстро уступила, да и как иначе? Статус вечно нелояльной, связь с преступником, русское происхождение обещали красавице удручающие перспективы, а здесь рыцарь на белом коне, пусть и значительно старше, но каков! Ян входил в элиту Мегаполиса, во всем поддерживая своего патрона Джеймсона-младшего, и пользовался его доверием. Круг посвященных держался на нерушимых связях членов, на их общих тайнах и клятвах. Все в жизни сложилось как нельзя лучше.

Ублюдка расстреляли, Лиля вышла за Яна замуж, и он ничуть не боялся каких-то корыстных мотивов с ее стороны, ведь он и так сделал для нее все: вытащил из дерьма, облагодетельствовал, ввел в высший свет, поселил в своем особняке в закрытом от всякого сброда поселке, похожем на рай.

Сегодня они решили проехаться по охраняемому парку к искусственному озеру, порыбачить откормленных королевских карпов. Жена убедила не брать телохранителей и ХАЭН, наверное, готовила сюрприз! На это намекали мини-платье и восхитительный макияж.

На въезде к рыбацкому домику служащий никак не мог открыть воротца. Возился долго, Ян начал терять терпение и посигналил. Лиля смотрела в окно с отсутствующим видом, и Давидова уколола ревность. Сейчас он продемонстрирует жене господское превосходство над лакейским сбродом! Ян распахнул бронированную дверь своего черного седана и решительно шагнул наружу.

– Ты че, халдей, безрукий, что ли? – вскипел Давидов, но «халдей» даже не отреагировал на окрик и продолжил ковыряться с воротами.

Взбешенный господин ринулся к служащему, но внезапно застыл с перекошенным от ужаса лицом. «Халдей» выпрямился и наставил на Давидова пистолетное дуло. Короткий хлесткий щелчок – и в брюшину Яна будто въехал товарный поезд. Тело отбросило назад, к машине. Ян повалился в пыль, перевернулся и, корчась от чудовищной боли, пополз к автомобильной дверце. Ухватившись руками за порожек и задрав голову, он уперся в ледяной взгляд, жена безразлично водила пилочкой по ногтям.

Над Давидовым нависла тень, послышалось хрипящее:

– Это тебе за деда и за Ястреба, мразь! Гори в аду!

Кровь и мозги Яна забрызгали водительское сиденье, от головы менеджера остались какие-то ошметки. Лиля брезгливо отвернулась.

– Чем так разит, Жук? – поморщилась она.

– Этот обделался перед смертью, – последовал натужный ответ. – Ты знаешь, как себя вести. Прощай.

Убийца вывернул карманы на трупе, открыл бардачок автомобиля и молча удалился.

Глава 82

Происходит что-то странное, континуум течет непредсказуемо, несколько раз на дню меняя силу и направление. Нервы внутри беспорядочно колышутся, следуя его порывам. Бесконечная осень выматывает.

Оказывается, Игорь ничего не знал о слабости. Ничего. О страхе. Никогда не случалось почувствовать настоящий страх, так чтоб сковало тело и парализовало волю.

А вот сейчас да, этот момент наступил.

Кремов гнал страх что есть сил, но временами к горлу подкатывало. Где Игорь мог испытать подобное раньше? Судьба намеревалась прикончить его не раз, но все походя, суетно. Аварии, передозировка Хижэ Клуром, стрельба на улице Западного Мегаполиса, в центре которой он очутился с Юкэ. Конечно. Но поди там сообрази в доли секунды, что висишь на волоске. Сейчас не так.

Сейчас смерть шагает рядом, насвистывая тихо незатейливую песенку. Порой она будто интересуется участливо и немного грустно: «Может, пора?» – и тебе почти стыдно всякий раз отвечать отказом, она ведь терпеливо ждет, а ты артачишься. Смерть во всем: в голодном вороне, сопровождающем твой путь который день, в шумящем на ветру можжевельнике, в черной сырой земле, готовой принять капитуляцию на любых условиях – только не затягивай слишком, это, в конце концов, невежливо.

Все ждут. Как в очереди к банкомату. Вроде выбрал удобный момент, никого рядом, думаешь: «Вот хорошо, оплачу накопившиеся счета», – но стоит коснуться пальцем кнопки, и за спиной пристраивается в очередь какой-то господин. Банкомат по закону подлости глючит, тратит время на бесполезные запросы «печатать чек?», «подтвердите ввод еще раз», платежи не проходят (сам не без греха, то цифру пропустил, то не те реквизиты набрал) – приходится начинать сначала. А позади уже несколько господ постукивают нетерпеливо копытцами и, как будто ни к кому не обращаясь, произносят «че ж так долго, а?», обращаясь именно к тебе.

Неловкая ситуация усугубляется с каждой секундой и каждым прибывшим очередником, те провоцируют твой уход в любом виде: сбежишь ли, махнув рукой на счета, поторопишься ли – все равно. Только не задерживай. В определенный момент история с лягушкой, взбившей сливки, начинает казаться бравурным мусором ура-популистов. Так нечестно! Обманывать людей, обнадеживать нереальными сказками. Нечестно! Реальность – вариант с ее подругой, склеившей ласты. Та, наверное, имела воспитание и не стала отказывать вежливой смерти.

Повернуть назад? Невозможно. Стена уже достроена.

К тому же Игорю подумалось, что, вернись он к стене, смерть сразу сменит сочувствующую улыбку на презрительную усмешку – такую он заслужит вполне.

Отдохнуть? Остановки не пополняли силы, надежда таяла каждый раз, когда приходилось затрачиваться на сон, еду, привалы. Это будто обнуляло все труды дня. Назавтра токи реальности трепали нервы с новой силой.

Обстоятельства-жернова затирали со всех сторон, бесцеремонно занимая мысли и вызывая тот самый страх, отдающий всплесками слабости и почти отчаянья. До дрожи в ногах, до нервного пота, до отвращения к себе прежнему, самоуверенному, решившемуся на риск. Какое преступление – принимать решения, не побывав в своей будущей шкуре, пусть это и невозможно.

У земли ветер взбивал воздух в пыльный коктейль. Пыль оседала на высохших губах. Крупная, с запахом сырости – что-то новое. Зубы растирали ее всякий раз, когда Игорь двигал челюстью. Вокруг все стало враждебным, очередь у банкомата откровенно раздражена. Кремов представил, как, растворившись, медленно течет по узловатым стволам ближайшего можжевелового куста.

Скоро, наверное, конец.

Что ж, бояться больше нечего. Жалеть себя не осталось сил, все утратило значение.

Катарсис.

Старина Эйнштейн открыл человечеству глаза на очевидную вещь: мы живем в четырехмерном пространстве, где геометрическую модель с ее ортогональными векторами неотрывно сопровождает его величество время. Ни одна точка в пространстве не остается неизменной ни на секунду. Забыв дома зонтик и вернувшись за ним из подъезда, человек входит в свою, но немного другую квартиру, да и сам он уже другой, и причиной тому – ток времени. Красивая теория, из которой, по большому счету, вытекают и знаменитая формула, и разговор двух обывателей о мгновении как вечности, когда сидишь голой задницей на сковородке.

Однако физика холодна как снежинка, а люди из плоти и крови, напротив, горячи, поди попробуй впихнуть их в знаменитую формулу! Тут нужна еще какая-нибудь компонента, чисто человеческая, например, Решимость. Один лежит на диване перед телевизором и с трудом заставляет себя спуститься в ближайший магазинчик за пивом, а другой зачем-то лезет в горы, невзирая на трудности. Зачем лезет?

В головах время ведь тоже относительно. Относительно впечатлений, событий, личных достижений. За еже дневной рутиной годы летят как дни, вакуум однообразного быта сжимает реальность в точку, но если жить нестандартно, не пасовать перед животным страхом перемен, то память наливается тяжестью – яркими маяками свершений, пусть и не всегда положительных – часы замедляют ход, горизонт ширится. Жаль, решимость не валюта, ее не купишь, вот и приходится наскребать по сусекам, чтоб сходить за пивом, а потом бегом-бегом на диван!

А если, собравшись с духом, шагнуть дальше, чем за пивом?

Вокруг бесконечный простор можжевеловой пустоши. Даль в дымке. Ветер. Снова знобит, но это уже неважно. Игорь стоял, прикрыв глаза, лицом на северо-восток. Солнце тонуло за спиной в голубоватом мареве, наполняя пустошь рассеянным светом, до настоящих сумерек полно времени. Здесь ведь хорошо!

Не нужно наблюдать триумфальное шествие КПИ, искать местечко для пикника души, мириться с тем, что «вне игры» все-таки полумера…

Игорь почувствовал стыд. Как больно разочаровывать самого себя. Сильнее нет никакого разочарования. Стыд – какая-никакая, но эмоция, а значит, жив еще курилка!

Старине Эйнштейну, будь он с нами, впору было бы задуматься о пятой компоненте континуума, о ее природе, источниках возникновения и тайных карманах, где она хранится. О ней, осознанной Кантом в виде непостижимого закона «внутри меня».

Из точки, в которую страх сжал сознание, начала стремительно распрямляться пружина. Смерть упустила шанс, не уговорила, не додавила. Ха, от былого ее благодушия не осталось и следа, теперь она бесилась как взбалмошная бабенка. В груди все увереннее гудел, набирая обороты, ядерный реактор, а значит, даме с косой придется подождать, ее парализующие объятия уже не мешают. Откуда-то реактор вновь набрал топлива!

Теперь все бескомпромиссно честно, до звона.

Вещи проявили истинную надобность. Арбалет с отполированным до блеска ложем оказалось нести легче, чем защитные очки – в условиях умеренного солнца толку от них мало, и на очередном привале Игорь украсил темными стеклами забавную можжевеловую ветку.

Он перестал устанавливать палатку, а спустя пару дней после первой ночевки в спальнике под открытым небом вообще бросил ее под ближайшим кустом.

Идти стало веселее. За палаткой последовал невесомый коврик из вспененного полиуретана, отныне ничего не выпирало за габариты рюкзака и не цеплялось за ветер. Без жалости Кремов распрощался с колобком. Больше никаких долгих привалов, тщательного разделывания тушек кроликов – на это не осталось времени.

Через неделю пришло пьянящее чувство правильного темпа. Реактор гудел внутри по-прежнему, он уже не остановится. Нерв чувствовал, что пройденное за день не успевает обнуляться ночью. К высокой температуре организм привык, лекарства приходилось принимать в самых крайних случаях. Сверчком беспокоило лишь понимание того, как быстро иссякают физические силы. Но какое значение это имело теперь?

Игорь улыбался, надевая рюкзак ранним утром.

Глава 83

Зажатая молодой порослью тропка когда-то представляла технический подъезд к огороженной территории. Деревянный заборчик давно сгнил, лишь отдельные почерневшие штакетины с чешуйками белой краски еще висели на ветхих перемычках между кирпичными столбами. За ним высились густые древесные заросли. Ворота, через которые пролегала тропка, темнели двумя ржавыми лопухами на сгнивших навесах. В поисках безопасного места Игорь зачем-то свернул с широкой бетонной дороги сюда и, внимательно прислушиваясь, углубился в чащу. Опасностью не пахло, фоновое напряжение не превышало разумную норму.

Идти пришлось по толстому ковру влажных листьев, но чувствовалось, что под ним покоится твердая основа, скорее всего, асфальт. Слева возвышалась земляная насыпь, поросшая вишней, справа ровными колоннами небо подпирали тополя. Подумалось, что в растительном мире существует своя иерархия. На это наводила тополиная стать и загадочность. Нет, никакой чопорности и надменности в прямых высоченных исполинах не было, скорее, наоборот: они, словно забытые посланники иных миров, тянулись в своем росте к бездонному космосу, не обращая внимания на кипящую внизу суету. В детстве, подолгу наблюдая за их шелестящими кронами, Нерв испытывал чарующую грусть – будто бы понимал тополиное одиночество, будто бы знал о том, что только они еще хранят утерянные знания.

В оголенных ветвях шумел ветер, раскачивая их на фоне хмурого осеннего неба.

Впереди из-за деревьев вынырнул угол кирпичного здания, через пару шагов сквозь поредевшие вишневые заросли показалось основание высокой трубы с наваренными скобами для карабканья. «Котельная, скорее всего», – решил Игорь. Он не ошибся: у грязной двери чернели остатки угольных куч. Заходить внутрь не тянуло. Неподалеку среди расступившихся акаций он обнаружил трехэтажный корпус с крыльцом посередине. Перед ним, точно рукотворный островок, окруженный со всех сторон одичавшей растительностью, раскинулась площадка, мощенная серым тротуарным камнем. Через стыки пробилась трава, теперь серая и безжизненная, и лишайники, зеленевшие невзирая на холод и моросящий дождь. Рядом с крыльцом лицевой стороной кверху лежала выгоревшая фанерная табличка с нечитаемой надписью.

Постояв немного, Игорь поднялся по ступеням и вошел внутрь. Его встретил просторный холл, продуваемый сквозняками. Здесь было светло из-за многочисленных окон. Скрипучий деревянный пол, усыпанный осколками стекла, черепками посуды и прочим мусором, пребывал в сносном состоянии, обещая выдержать вес гостя. Вдоль стен тянулись маленькие шкафчики, кое-где валялись игрушки, детская одежда и вездесущие гильзы. Впрочем, помещение не имело пулевых отметин, а обнаруженные гильзы своей малочисленностью лишь подтвердили догадку, что здесь обошлось без серьезных перестрелок. Из холла на второй этаж вела лестница.

На втором этаже царила такая же разруха. В длинный, протянувшийся из крыла в крыло коридор через дверные проемы вываливались прямоугольники серого света. Примерно в центре этажа имелась общая комната, где в беспорядке грудились миниатюрные стульчики, а вдоль стен тянулись лилипутские шкафчики, как внизу. Здесь повсюду толстым слоем лежала пыль. Второй этаж сохранил остекление, и если б не разбитая форточка в одной из комнат и полностью выломанная рама торцевого окна, то при должной фантазии могло сложиться впечатление, будто люди оставили здание совсем недавно. Слабый сквозняк с трудом перемещал воздух по коридору, не говоря уж о комнатах, поэтому обоняние улавливало множество искусственных запахов: старая ткань мебельной обивки, пластмасса разбросанных кукол и машинок, подгнившее дерево подоконников, покоробленный паркет, матерчатые ковровые дорожки, остатки лака на выцветших игральных кубиках, ветхие, истрепанные до ниток занавески. Еще пахло сырой книжной бумагой и едва уловимо – карандашными грифелями: старые предметы из последних сил отдавали в общий фон свой слабеющий аромат. Игорь непозволительно долго впитывал дух умершего дома. Он понимал, что еще чуть-чуть – и прошлое угаснет навсегда, растворится до неразличимости в атмосфере внешнего мира, которая и так уже доминировала здесь, возвещая о скорой победе над химией ненатуральных материй.

Дневной свет начал тускнеть, что вызывало беспокойство. Поднявшись на третий этаж, Нерв спешно исследовал территорию и нашел ее подходящей для ночлега: такой же коридор, что и уровнем ниже, имел с левой стороны множество целых окон, а с правой в него выходили двери нескольких прекрасно сохранившихся комнат. Он выбрал одну, рядом с «кабинетом заведующего детским садом», как гласила табличка. Там стоял диван, обтянутый потрескавшимся дерматином (с него удалось стереть пыль), и книжный шкаф, забитый какими-то служебными папками и литературой о воспитании малышей. Рядом с диваном темнел массивный стол, лакированная поверхность которого отражала рассеянный уличный свет сквозь слой пыли.

Кремов осмотрелся. В дверном замке с внутренней стороны торчал ключ и, хотя сама дверь не внушала особого доверия, наличие запорного механизма показалось плюсом.

Повернув ключ в скважине, Игорь аккуратно уложил рюкзак рядом с диваном, установил на столешнице по направлению к двери арбалет. Хотелось есть. За много дней он уже привык к голоду и нагрузкам, но в пустоши удавалось держать себя в руках, не расклеиваться, а здесь, в здании, построенном человеческими руками, на настоящем диване, усталость и голод, сдерживаемые так долго, взяли реванш, навалившись со всей силы. О завтрашнем думать не хотелось. По плану, предстояло найти продовольственный склад и арсенал военной части, но это теоретически. Не верилось, что они могли сохраниться на практике в истерзанном и заброшенном городе, который безжалостно поглощала природа.

К тому же восприятие притуплялось. Игорь теперь с трудом отличал тревожные импульсы, поступавшие извне. От ненужной тревоги начался процесс само отравления. Рядом с ним физические проблемы, замаскированные таблетками, выглядели безобидно. Нерв лишался чувственного «зрения», взамен озарившись в нейросфере манящей лампочкой. Если «хулиганы» еще водились в Солнечном, то «лампочке» грозил печальный финал. Это пронеслось в мозгу Кремова, но он прогнал отчаяние подальше и съел предпоследний кусочек пожелтевшего сала. Затем снял обувь, протер ступни мокрой тряпкой. Игорь прилег на диван головой к двери, чтоб можно было понаблюдать за сгущающимися сумерками через окно. Годами дожди барабанили каплями по карнизу, отбивая ржавчину и грязь на стекло, со временем слой налета сделался толстым, в нем завелась зеленая плесень, замутнившая оконный проем снизу, смотреть через него выходило с трудом.

Мысли о далеком Мегаполисе отвлекли от тяжести нынешнего положения. Все те же мысли о тех же людях, что и в пустоши – они не надоедали.

Забывшись, Кремов не сразу заметил аномалию: на улице, несмотря на поздний час, посветлело. Осторожно подобравшись к окну, человек с опаской выглянул из-за шторы и замер. Напротив светил фонарь уличного освещения, где-то поодаль в шумящих на ветру акациях – еще один. Их было немного, но то тут, то там с высоты третьего этажа виднелись огоньки. Откуда поступало электричество, почему работала сеть? По-видимому, с наступлением темноты автоматика включала фонари! Многие были уничтожены в ходе боев, многие вышли из строя от времени, какие-то повреждены растущими деревьями, но немалое количество сохранилось и продолжило работу. Они упорно сопротивлялись упадку, ждали возвращения людей, и вот уже старые лампы несут через пелену дождя и мутное стекло свой свет одному из них! С этим светом надежда на спасение набрала силы. Устроившись на диване калачиком, Игорь уснул.

Глава 84

Максим Кремов, из ненаписанного. Остров Харта, Мегаполис.

«Чувствую, мне осталось немного. Самое страшное – вы с мамой никогда не найдете моей могилы, даже приблизительно вам не узнать, где лежит ваш отец и муж. Но это сантименты. Теперь я уверен, что никому не дано разорвать цепь, соединяющую нас с тобой, тебя с бессчетным количеством твоих предков.

Не знаю, как, но ты обязательно прикоснешься ко мне, сынок! Обязательно узнаешь, чем я занимался, чем был хорош и чем плох! Ничто не исчезает в небытии, даже самые черные и жадные создания во вселенной – черные дыры – не в силах убить память! Они не могут удержать обе рожденные квантовой флуктуацией частицы, и пусть одна теряется за горизонтом событий, но вторая улетает от вечной темницы, сохраняя информацию. Если уж беспощадная обжора не в состоянии убить память, то куда уж этим прохвостам из Бюро.

Ты обязательно станешь Человеком, обязательно мы встретимся, как бы безумно это не звучало!

А сейчас мне пора вслед за Огурцовым, Тумановым и прочими ребятами. Уйду с мыслями о тебе. Какой ты теперь, сынок? По-прежнему хохочешь, когда мама кусает тебя за ушки и щекочет под мышками? Я соскучился по твоим глазкам-бусинкам, по маме. Ей я тоже „писал“, надеюсь, она сумела пережить наше расставание и нашла себя заново.

Прощай!С любовью, твой папа».

Глава 85

Рассвет с трудом пробивался через окно. Бесцеремонный утренний холод змейкой проник под одежду и принялся старательно выбивать мелкую дрожь из сонного организма. Болела голова, распираемая давлением, – сердце уже разгоняло густую кровь, нагружая задубевшие стенки сосудов. Игорь сел на диване и помассировал виски. Не помогло. Тихо собрал вещи, открыл дверь, безразлично отметив, что та не заперта. Улица встретила промозглой сыростью и ветром. Стараясь не наступать в глубокие лужи, сжимая арбалетное ложе, человек направился к выходу из детсада.

Дорога, с которой он вчера свернул, в рассветном сумраке показалась более широкой. На противоположной стороне над входом в здание почты в предсмертных судорогах моргала лампа плафона, озаряя вспышками тушу сгоревшего броневика неподалеку.

Кремов подошел к почте. Он старался не наступать на осколки витрин, устилавшие тротуар, и внимательно осматривался по сторонам – сейчас одеревеневшие нейроны еще лениво реагировали на внешние сигналы, зато традиционные органы восприятия работали на полную катушку.

Две длинные лампы роняли тусклый свет на пятачок перед входом. Одна из них и выдавала агонизирующее мерцание, а вот вторая еще держалась, испуская сквозь пыльное стекло равномерное свечение. Глаза быстро утомились, но человек почему-то не уходил. «Странное место. Зачем здесь задерживаюсь? Наверняка еще встретятся „живые“ приборы, а я стою, дурак, как на ладони перед темным входом и пялюсь на мигающую лампу», – размышлял Игорь. В то же время он ощутил тепло и прилив уверенности, что напоминало действие Хижэ Клура, но без надоевшего хвойного привкуса и «залипания» мозгов. Почему-то происходила ощутимая подзарядка нервной системы.

Сквозь приятное оцепенение до слуха донесся звук, отдаленно напоминающий приглушенный скрип несмазанных дверных петель. Невозможно было определить, с какой стороны и на каком расстоянии находится источник. «Ну вот, достоялся, дурак. Говорил же себе, зачем тут задерживаться? Лучше бы… Да какая теперь разница?..» Игорь медленно обернулся, но никого не увидел. Тем не менее внутренний зуммер настойчиво сигнализировал о постороннем присутствии. Медленно глаза прощупывали периметр, двигаться Нерв не решался, силясь сохранить относительную незаметность. Он забивал голову отвлеченными мыслями, блокируя страх: «Есть полосатый камуфляж. А зачем ему полоски? Они зрительно разбивают целое на несвязанные лоскуты, поэтому неподвижный полосатый объект очень сложно разглядеть в зарослях. Но как только он начнет бежать (или катить?), полоски больше не могут маскировать. Вывод: неподвижное тело не привлекает к себе внимание хищника. Я подавляю эмоции, а следовательно, и выделение запахов и лишнего тепла. Я незаметен для глаз, носа, рецепторов нейросферы…»

Игорь инстинктивно настраивал себя на «невидимость», удивляясь попутно протекавшим процессам. Пришло ощущение бесплотности, будто сознание следило за улицей из бункера внутри черепа, а тело, получив приказ замереть, окаменело в одном положении. Это было чем-то почти мистическим, словно удалось заглянуть в зазеркалье.

Кремов четко «увидел», что пришелец, до того неумолимо подбиравшийся к нему, остановился где-то неподалеку и затаился. Это напоминало школьный эксперимент на уроках ненавистной физики, когда к намагниченной катушке притягивается булавка. Стоило оборвать подачу тока на катушку, и булавка останавливалась. Игорь, внезапно открывший новые способности, чувствовал себя той катушкой, а вот «булавка» не доползла чуть-чуть и теперь ждала возобновления «подачи тока». Что-то подсказывало: оно не уйдет ни в коем случае. Люмер? Сомнений практически не оставалось.

«Интересно, с какой скоростью несутся по его нервной системе импульсы? Быстрее, чем у меня? – размышлял Игорь. – Если выйти из нынешнего состояния резко, я получу какую-нибудь фору, успею прицелиться?»

Тем временем совсем рассвело. Все больше укреплялась уверенность в необходимости резкого выпада. Ждать помощи неоткуда, вечно оставаться в оцепенении нельзя, а эта патовая ситуация, скорее, на руку ждущей твари.

Мгновенно Игорь вышел из «убежища», подключив тело к мозгу. Сразу же ощутил близкую активность люмера, свой вспыхнувший страх. Адреналин зашкалил, обрубив нейронное зрение. Решимость сразиться в доли секунды поглотила существо полностью, вытеснив все остальное. Ноги бросили человека вперед! Совершив кувырок, он вскинул арбалет, одновременно пытаясь поймать взглядом движение… Никого. Он обернулся, приготовившись посмотреть в глаза коварной твари, но… снова никого…

Оно находилось рядом, внутренний «зуммер» надрывался, сообщая об этом. Снова повернувшись к почте, Игорь уперся в глаза, внимательно следившие за ним. Большие голубые глаза с вертикальным щелевым зрачком. Их обладатель, покрытый светлой шерстью, чем-то напоминал бесенка размером с курицу. «Лицо» гостя темно-коричневой маской выделялось на фоне тела, коричневые рожки непрерывно двигались, будто независимо от воли хозяина. Оно сидело на выступавшем фундаменте почты мохнатым комком и разглядывало человека. Затем спрыгнуло на четыре беспалые конечности, которые до того прятало в шерсти, и, приподняв длинный хвост, направилось к Игорю. И конечности, и хвост темнели тем же цветом, что рожки и маска, из-за чего казалось, будто к человеку неспешно приближается сатир в женских чулках.

Примерно в двух метрах оно остановилось и присело на заднюю часть, предлагая новому знакомому последовать своему примеру. Игорь опустился на землю, по-турецки подобрав ноги, осторожно вытащил из сумки последний кусочек сала, отрезал ножом полоску, положил ее на обрывок бумаги и, не сводя глаз с существа, протянул угощение. Бесенок с интересом, но не теряя достоинства приблизился, обнюхал блестящим носом подарок и снова присел, уже не утруждаясь возвращением на исходную позицию. Сало явно его не впечатлило. Тогда Игорь вынул пакетик молочного концентрата, тщательно до этого оберегаемый, и высыпал часть порошкообразного содержимого в крышечку фляги. Добавив воды и размешав «почти» молоко, человек предложил новое угощение. Возбужденно обнюхав крышечку, гость жадно приник к напитку, лакая языком и обнажая маленькие, острые, как рыболовные крючки, зубы…

Через час он спал на руках бредущего Игоря. «Ты не умеешь разговаривать, как же мне тебя звать?.. Любишь молоко, значит, будешь Милко».

Глава 86

Милко оказался притягательным животным. Несомненно, это кот, правда, не такой, как на большинстве картинок в книжках. Там под копирку печатали полосатых мурок, коих в обычной жизни встретить сложно. В основном жители Мегаполиса обзаводились уродами, выведенными искусственной селекцией. Какой-нибудь перс-экзот с вогнутой мордой и глазами-блюдцами уже мало напоминал классического котофея. Новые породы «Монсанье» создавала не для практических целей, а, как и все в мире Мегаполиса, мишуры ради: необычный цвет шерсти, глаз, причудливые формы и пропорции служили удовлетворению прихотей и статусу владельца. Игорь несколько раз видел кошек в богатых домах, например у родителей Ланы, и всегда ощущал, что те животные подбирались хозяевами «под интерьер», как маленькие собачки-доходяги – под сумочку или шляпку. Впрочем, частенько хозяева заказывали и срок жизни питомцев небольшой, до следующего обновления интерьера. Полная бутафория, неспособная выжить в естественных условиях.

Другое дело Милко. Сейчас он беззвучно семенил лапами по потрескавшемуся асфальту справа от человека – сильное уверенное животное. Да, пушистый пришелец охотно ласкался – терся о сапоги, мурлыкал, но ни на секунду не давал повода усомниться в собственной хищности и боевом опыте. От Кремова не укрылись острые, как бритва, зубы и когти, внимательный взгляд голубых раскосых глаз, мгновенные реакции на звуки и выверенные движения животного. Это совершенный организм с характеристиками, отвечающими всем вызовам вокруг, ничего лишнего и бесполезного – гипертрофированных конечностей или расцветки, к примеру.

А еще Игорь просто млел от токов, которые испускал Милко, это было отдельное свойство в спутнике Нерва. Кот будто проникал в душу пучком мягкого чистого свечения, наэлектризованного до уровня, когда разряды приятно покалывают, но не ранят. Своего рода психомассаж, вызывающий разбег мурашек по спине, или Хижэ Клур, потребляемый через возню с ним – разглаживание шерсти, прижимание к груди, заслушивание убаюкивающего урчания.

Совершенный организм и прямое восприятие реальности. Наверное, он не простит предательства, да и любая фальшь под его проницательным взглядом обнажится. Все просто и немного наивно. Игорь улыбнулся своим мыслям, продолжая брести с арбалетом наперевес.

С восходом солнца ему стало намного легче. Деревья, одетые в багровую листву, словно загорелись под косыми лучами. Теперь они не казались угрюмыми мокрыми великанами, и даже бледная трава приобрела живые краски. Попадавшиеся изредка останки военной техники фантастично смотрелись в этом освещении – будто призраки, восставшие из прошлого. Осень иногда дарит волшебные виды, которые вызывают светлую грусть, превращая любое место в сентиментальную пастораль.

Нерв утратил возможность к психозрению и больше не чувствовал опасности. Просто надоело. За этим «надоело» стояло крайнее истощение. Если организм еще держался, то только благодаря химии. Но «таблетосы» не питали, а лишь мобилизовывали, подчистую выгребая жизненные запасы. Конечно, шла игра ва-банк, и ее фатальность Игорь прекрасно понимал.

Лишь духовный реактор в груди почище любых таблеток питал, помогал победить отчаянье, преодолеть тоску одиночества. Вспоминались ночи под проливным дождем, времена неудач на охотничьем поприще, болезнь и еще много чего, но все удалось победить. «Так может, поживешь еще, курилка? – подумалось Нерву. – Воля, помноженная на Милко-эффект, это не хухры-мухры, повышает удельную мощность на двести одиннадцать процентов минимум». Игорь устало улыбнулся.

Отчего человек разбирал свой путь именно сейчас? Сейчас, когда голова просветлела от голода, когда неожиданно ушло напряжение, когда с каждым глотком чистого осеннего воздуха носоглотку обдавало неприятной сухой болью и кровавым душком? Почему всем существом овладела легкая эйфория, на фоне которой жизнь до начала похода в Солнечный казалась коротенькой, лишенной смысла? Игорь посмотрел на свои пальцы, хотя и без того чувствовал, как они дрожат. Неужели все же конец? Голова занята подведением итогов, осторожность и инстинкт самосохранения улетучились, будто и не было их, а ноги несут… Стоп, куда?

Игорь остановился, нехотя извлек из кармана и развернул дроздовскую карту. После недолгих колебаний Нерв решил вернуться с небес на землю; небеса, в конце концов, подождут. Милко тут же уселся на задние лапы, терпеливо ожидая человека. Согласно расчетам, искомое здание универмага находилось приблизительно в квартале отсюда, у перекрестка улиц «100 лет Октября» и «Научной». Но поскольку на ближайшем указателе сквозь ржавчину проступало «ул. им. Академика Королева», Нерв удивленно забегал глазами по карте, попутно вспоминая, где он мог свернуть не туда. Размашистая планировка Солнечного не могла доставить неприятностей в ориентировании… Ага, вот и «Академика Королева», она значительно южнее «Научной».

Да, встречались завалы, да, приходилось огибать заросли, захватившие отдельные промежутки «Научной», но чтоб вот так отклониться от маршрута! Игорь раздумывал над произошедшим, теряясь в догадках, пока случайно не уперся взглядом в кота. Тот продолжал спокойно ждать, подчеркнуто бесстрастно взирая на попутчика.

Вот так Милко присаживался не раз и после каждой остановки, будто гипнотизируя, увлекал за собой человека. Следование за пушистым бесенком Игорь воспринимал как нечто естественное, ему и самому не хотелось продираться напрямую сквозь дебри или переваливать через груды бетонных блоков, тем временем хитрец настойчиво уводил человека все дальше от намеченного пути.

Может, это ловушка? Нет, сомнения в маленьком спутнике Нерв отмел как очевидную глупость. Но как тогда можно было допустить грубую невнимательность и заблудиться и почему Милко настойчиво вел за собой? Теперь припомнилась пара случаев, когда он даже тихо мяукал, если человек, занятый раздумьями, направлялся по своему маршруту. Усталый Кремов при этом автоматически возвращался к коту, в итоге они шли дальше кошачьими тропами. Получается, пушистый заставлял «набрасывать» крюк. Поразительно! Словно прочитав по глазам человека его мысли, кот едва заметно «улыбнулся» полосатыми усами.

– Ты меня слышишь?! – вырвалось у Игоря.

На возглас двуногого животное ответило спокойным взглядом, а затем принялось вылизывать лапку, намекая, что вопрос исчерпан.

Дрожь в руках не проходила, это беспокоило все сильнее. До поры пришлось оставить мысли о странностях и собраться для продолжения пути. Напоследок Нерв отметил, что Милкин маршрут хоть и не напрямую, но приближал к заветному универмагу.

К обеду небо заволокло тяжелыми тучами, а общая слабость усилилась. Полезли мысли, что арбалет слишком тяжелый и его можно бросить, затем захотелось избавиться еще от парочки «лишних» вещей. Правда, все ненужное уже валялось где-то в пустоши под безымянным можжевеловым кустом. Но там действиями человека руководил здравый смысл, ведь полезность-бесполезность ноши с очевидностью проявляется в реальном пути. Вспомнилось, как из тюбика с зубной пастой была выдавлена половина содержимого, чтобы общий вес рюкзака уменьшился хоть на грамм. Грамм пасты… Куда уж сейчас думать о лишнем, лишнего просто не осталось. А арбалет? Он оставался единственной надеждой на пропитание, пусть призрачной.

Словно измученная собака, Игорь брел в окружении мертвых развалин. Не заметив трещины в асфальте, подвернул ступню, последовало болезненное падение. Милко приблизился и, заглянув в глаза с вопросом «ты как?», лизнул в нос. Вкус животному не понравился.

Серьезных травм Игорь не получил, но решил сделать привал. Принятие очередной пилюли явно назрело, во внутреннем кармане рука нащупала медконтейнер.

– Понимаешь, – усевшись, заговорил с котом Игорь, – я не хочу пить эту дрянь, она меня пропитала насквозь, возможно, и печенка уже того… разрушена. Хоть что-нибудь съесть бы, разбавить в желудке химию… Ладно, животное, выбора нет, – тяжело дыша, подытожил человек, опрокинул таблетку в рот и запил водой из фляги.

Почти сразу захотелось в туалет. Моча резко отдавала пенициллином, впрочем, пот, судя по недавней Милкиной реакции, тоже разил аптекой за версту.

Нужно было устраиваться на ночь, поскольку остаток пути до универмага выглядел на сегодня непреодолимым. Дефицит еды следовало как-то компенсировать сном, а с утра предпринять отчаянный бросок, без которого послезавтра могло и не наступить.

Однако Милко явно не желал следовать такому сценарию. Он неприятно взвыл, лишь только человек занялся подысканием места для привала. Игорю пришла мысль, что дело обстоит гораздо хуже и теперь никакой сон не компенсирует голод, а послезавтра – слишком далекий рубеж.

Пушистый настойчиво трубил в путь. Кремов, собрав волю в кулак, решился пойти ва-банк.

Он брел за котом, не сверяясь с картой, чтоб не расстраиваться остатком пути, не расходовать силы на остановки. Казалось, любая из них может стать роковой, так что – вперед, только вперед!

Когда в глазах вовсю порхали мотыльки, задорно возвещая о приближении финального аккорда, Милко замер у невзрачной металлической двери. Она серела прямо в цоколе невысокого четырехэтажного здания, окруженная густой щетиной молодой поросли. На двери с трудом различалось: «Бомбоубежище № (неразборчиво), ключи у (неразборчиво), ответственный за содержание: тов. Алексеев Г. Н.». На пороге валялась хорошо сохранившаяся табличка: «Убежище заполнено! Не стучать! Укрывайтесь в складках местности!» Прежде табличка держалась на крючке, а затем обрушилась.

Зачем-то Игорь водрузил ее обратно.

Глава 87

Игорь взялся за массивную ручку и потянул дверь на себя. Она подалась с трудом, скрипнув вначале. Через достаточную для своих габаритов щель Игорь протиснулся внутрь, кот юркнул следом под ногами.

Их встретила кромешная тьма и запах пыли. Пальцы нащупали в логичном месте на стене рубильник, рукоять легко сдвинулась вниз. Зажглось скудное освещение красноватого оттенка – редкие лампочки на потолке, плафоны с надписями. Путники оказались в комнате, увешанной плакатами по оказанию первой помощи, выживанию в условиях радиационного и химического заражения. Ближе к стенам сгрудились парты и скамьи. Из комнаты куда-то вела еще одна дверь, тоже металлическая, но не ржавая. На одной из парт лежал ручной фонарь – и он функционировал! «Вот это чудо! – подумал Игорь. – Столько лет батарея держала заряд! Феноменальный город».

Нерв привел арбалет в боевую готовность, воспользовавшись воротком, закрыл на засов входную дверь и двинулся вглубь убежища. От второй двери, где информация о ключах и номере сохранилась в первозданном состоянии, вниз уходила неширокая лестница. Не заметив под ногами зачем-то складированных стеклянных банок, Нерв раздавил две или три, огласив своды предательским треском. Если б здесь находился кто-то, от кого следовало таиться, он получил бы ясный сигнал о прибытии гостей.

Но никого здесь не было. Эфир зиял черной дырой. Только тягостный муар зачем-то обволакивал душу.

Спустившись по лестнице, Игорь обнаружил третью металлическую дверь, а за ней огромное помещение. Волшебную подземную галерею, обозначенную пунктиром зарешеченных потолочных светильников.

У стен в штабелях покоились длинные пластмассовые ящики с бумажными бирками. Ближе к входу ящиков больше, в перспективе – меньше. Кремов с нетерпением бросился к ближайшему, но почти сразу с ужасом отпрянул – в свете фонаря на бирке читалось рукописное: «Алексеев Герман. 6 лет. Поражение осколками, умер от посттравматического шока. Дата (пусто). Подпись врача (неразборчиво)».

– Это кладбище, Милко! – побелевшими губами прошептал человек.

Понятно, откуда муар.

Батарея в фонаре сдалась, луч потускнел, и Игорь с тоской выключил его. Все-таки удивительно, как заряд продержался столько времени? Классная техника.

Глаза быстро привыкли к полумраку аварийного освещения, у входа различалось мигание. Это лампочка электрощита подавала какие-то знаки. «Осн. освещ. Питание», – прочел Кремов и без раздумий щелкнул тумблером.

Бомбоубежище ярко озарилось: теперь в нем не осталось ничего волшебного. Вдалеке частоколом рыбьего скелета угадывался оружейный ложемент, виднелись проемы боковых ходов с распахнутыми дверьми. Общая обстановка свидетельствовала о хаосе в последние дни пребывания здесь людей. Несколько хирургических столов с разбросанными инструментами, истлевшие остатки перевязочных материалов, бачки для операционных отходов без крышек, запыленные гирлянды прожекторов – очевидцы давней трагедии, наполняющей эфир тем самым муаром.

Нерв снова подошел к ящикам: один, два, три… больше четырех десятков. На бирках имена, возраст, причины смерти. Много детей, женщин. Задерживаться здесь не следовало, силы таяли стремительно, а переживания грозили разом сжечь весь их скудный резерв. Игорь проглотил комок и направился дальше.

Через десяток шагов уши уловили слабое гудение вентиляции. Над одним из боковых ходов чернела трафаретная надпись: «Резервный пищевик. Пункт длительного хранения выработки».

– Кажется, оно, – обратился Игорь к коту.

Глава 88

Игорь провел в бомбоубежище две недели. Оно оказалось именно той точкой, которую Дроздов пометил в карте «продуктовым складом». В помещении «пищевика» высилась какая-то огромная машина, недействующая, со сложным нагромождением управляющих кнопочек и рычажков. Похоже, она уснула навсегда, но кроме нее имелся живой «Пункт хранения выработки» – по сути, морозильная комната с ячейками из нержавеющей стали. Здесь Игорь раздобыл сухое молоко – главное лакомство для себя и Милки, пресс-пластинки концентратов: мяса, злаков, фруктов – все из перегонки ребис-массы девятого уровня. Высочайшее качество! Морозилкой прежде активно пользовались, на что указывали многочисленные следы безвестных посетителей.

Наверное, последний обитатель бомбоубежища лежал сейчас в одном из пластмассовых ящиков у входа. Тогда кто его упаковал? Дверь в убежище оказалась незапертой: может, все-таки кому-то удалось уйти? Или после пика кризиса убежище еще служило кому-то? Откуда Дроздов вообще знал о нем, о других местах?

Теперь Нерв понял, что волосок, на котором он томительно раскачивался над пропастью, уже не разорвется. По иронии, самым страшным оказалось не отравиться едой, но на каждой продуктовой упаковке имелась таблица допустимых доз при истощении. Оставалось следовать инструкциям, что Игорь и делал.

Однако просто набирать вес и спать не выходило. Пластмассовые ящики у входа создавали гнетущую атмосферу. Игорь не мог заставить себя не думать об их содержимом, о людях, когда-то простившихся с жизнью, о тех, кто боролся за них у хирургических столов. Вокруг – невероятно старые токи боли, страдания, отчаяния или, наоборот, надежды, любви, отваги! Им пора бы разложиться на инертные песчинки, а они все висят тем самым муаром, словно наплевав на законы давности!

Нужно что-то делать, двигаться.

Кремов потихоньку исследовал подземный приют. Боковые помещения, помимо «пищевика», служили разным целям: где-то хранились комплекты химической защиты, где-то медикаменты. Имелся радиопост, но в электрике Игорь не разбирался совершенно, поэтому, пощелкав тумблерами наугад и послушав в динамиках шелест водопада, оставил технику в покое.

Милко постоянно спал, а если не спал – ел. Он неестественно быстро рос, хотя, может, природные коты так и растут? Спать любил на человеке, причем взбирался на руки, на грудь или на спину с такой непосредственностью, что сгонять его казалось делом немыслимым. Милко не тяготился соседством с мертвецами, и, странное дело, согреваемый пушистым мягким животным, Кремов тоже словно отстранялся от воздействия муара. Пусть не насовсем и не в полной мере.

В основном, правда, приходилось бродить по убежищу в одиночестве.

Непонятно, что подразумевал Дроздов под «оружейкой» в своих картах, но и здесь оружия оказалось навалом! В мирное время под землей размещался тир: на дальней стене до сих пор висели полуистлевшие мишени, на боковых – руководства по стрельбе, в ложементах покоилось с десяток винтовок. Из надписей на обучающем плакате Игорь узнал, что перед ним «автоматы АК-47М». Разобрать-собрать оружие получилось без проблем, плакат регламентировал процесс подробно.

На столе, отслужившем тысячам курсантов, после удаления пыли различались примеры специфического стрелкового фольклора: «Мама – три патрона; мама, папа, я – рожок», «против лома нет приема, кроме Калаша», «мишени падают не от пуль, а от страха». Похоже, мощные винтовки. А может… пальнуть?

Собравшись с духом, Игорь прицелился в один из серых листочков у дальней стены, нажал на курок и… оглох! В плечо ударило словно отбойным молотком, ствол увело вверх, в носу засвербело от кисло-пряного аромата пороха.

Отдышавшись, Нерв дрожащими руками вернул автомат на место и затравленно огляделся. Черт бы побрал эту адову штуку! В ушах звенело, челюсть сводило от судорог. Пальнул, чтоб его! Такого дикого оружия он не видел ни у одного траппера.

Кот выбрался из ближайшего укрытия, испуганно поглядывая на человека.

– Фу, гадость! – натужно улыбнулся Игорь. – Прости, Милко.

Нерв не услышал себя.

Пожалуй, легкий охотничий арбалет можно оставить здесь.

Глава 89

Лес поглощал город, наступая с окраин, выбираясь из городских скверов и рощ. Районы Солнечного отличались размашистой планировкой, дома-близнецы – огромные бетонные параллелепипеды – свечками взмывали в небо. Сколько же в каждом этажей?

Теперь здесь неуютно. Мертвые высотки с выщербленными эрозией стенами мрачно серели посреди пустырей. Сами пустыри покрылись разношерстной растительностью. Густой сухостой и кустарники. Земля покрыта слоем слежавшихся листьев: снизу они за много лет превратились во влажный черный прах, повыше – в скукожившиеся чешуйки, а совсем недавно опавшие листки ярко желтели или краснели, стремясь упрятать под собой прежнее безобразие.

Каждую весну молодые зеленые побеги спорыша прорывались сквозь асфальтовые щели и изо всех сил тянулись в своем росте до середины дороги. Им давно не мешали автомобили, никто не топтал их зеленый ковер. Сейчас мочалки отжившей травы сплошь укрывали полотно магистралей.

Солнечному досталось. Мародеры вели жестокие разборки, о чем свидетельствовали почерневшие ржавые остовы боевых машин, воронки различных диаметров да развалины с выпавшими из пробоин кишками – кирпичной крошкой, битым шифером, осколками стекла.

То тут, то там из-за высоток домов или на открытых пространствах между ними виднелись циклопические и в то же время изящные конструкции. Они напоминали пучки упругих металлических прутьев, вставленных на четверть в бетонные цилиндрические вазы высотой с пятнадцатиэтажное здание. Прутья изгибались как рыболовные удилища под тяжестью закрепленных на их концах сфер. В каждой «вазе» набиралось много – порядка шестидесяти – «удилищ», изогнутых в разной степени. Некоторые из них, словно обессилев, касались крыш домов, некоторые доставали до самой земли, но многие, едва заметно покачиваясь, по-прежнему удерживали свой груз на головокружительной верхотуре. Казалось, что перед глазами – снопы железных колосьев, увядающих от времени и покрывшихся почти полностью коррозией, в следующий момент воображение рисовало застывшие в металле струи фонтана. Игорю захотелось понять назначение этих сооружений. В голове роились разные предположения, пока он искал дорогу к одной из опустившихся сфер. Место ее расположения выдавал конец «прута», упирающийся в густые заросли неподалеку от Нерва. Версия о том, что «металлофонтаны» – памятники, отпала сразу – такие сложные сооружения не могли служить лишь для эстетических целей. Мозг Кремова отказывался воспринимать явное, по его мнению, несоответствие стоимости и полезности идеологических строений. Тогда что? Может, военные объекты, антенны, например? Точно!

Пока мысли текли в голове ленивыми ручейками, опустился туман.

Внезапно Игорь увидел три человекоподобные фигуры, вынырнувшие из тумана слева. «Роботы!» – успело вспыхнуть в сознании, прежде чем машина посередине резко подняла конечность, усаженную блестящими стволами, и направила ее в сторону человека. Душа ушла в пятки, тело застыло в напряженной стойке.

– Привет, гражданин! – отчетливо произнес робот. Несколько секунд он изучал пришельца.

За это время Кремов успел собраться с мыслями. Маловероятно, что получится убежать. Внезапное появление машин отметало всякие иллюзии по поводу их тихоходности. Милко прижался к ноге Игоря и, высунув мордочку из-за сапога, с опаской вглядывался в незваных гостей.

– Животное с вами – домашнее? – неожиданно спросил робот.

– Оно идет со мной, – быстро ответил Игорь.

– Если животное не домашнее, я обязан изолировать его.

– Домашнее, домашнее, – еще быстрее произнес Кремов, оставаясь в напряженном состоянии. – Кто вы?

– Сорок девятый мехотряд города Солнечного. Я – мехстраж Р1. – Робот так же резко, как и поднял, опустил оружие. – Мы приняли радиосигналы из бомбоубежища номер двадцать три. Вы нуждаетесь в помощи?

Крутые перемены диалога ставили человека в тупик, он не смог ответить сразу. Машины же паузами не смущались. Они ждали. Центральный робот, похоже, был выполнен из крепкого металла. По аналогии с человеком он имел голову, корпус и четыре конечности. На «лице» меха в углублении размещались три линзы-глаза, все остальное прикрывалось маской-забралом, короткая шея защищена с боков двумя серповидными отбойниками, проходящими «по плечам» на высоте «подбородка». Корпус – гладкий, с изображением перекрещенных серпа и молота на фоне красной звезды. Интереснее всего выглядели конечности. «Руки» – многофункциональные манипуляторы наверняка нафаршированы под завязку оружием и специальным оборудованием. Суставные сочленения, блестели полированным металлом. «Ноги» имели схожий с «руками» вид, но сообразно назначению оборудовались своего рода колесами без ободьев – четырьмя звездообразными конструкциями, по две справа и слева. Очевидно, ножные опоры меха могли складываться, пре вращаясь в тележку. Машина, несмотря на техническое совершенство, выглядела потрепанной, броня имела следы коррозии.

Два робота по бокам в целом походили на центрального, только у стоящего слева вместо «головы» было смонтировано устройство, напоминающее радар, и из-за спины выглядывали две длиннющие антенны, а у стоящего справа имелись четыре верхних конечности, увешанные исключительно оружием.

– Почему вы здесь, а не там, откуда поступили радиосигналы? – наконец прервал молчание Игорь. Хотя первый страх прошел, ему было не по себе.

– Сигналы беспорядочные; согласно нашим алгоритмам это означало либо отчаяние, либо глупость оператора. Когда мы прибыли к убежищу, то получили команду не стучать! Иным способом дать знать о себе мехотряд не мог. Вам с вероятностью в девяносто девять процентов угрожает опасность. Биологические организмы. Люмеры. С вероятностью в пятьдесят процентов сорок девятый мехотряд сможет защитить вас.

Слова про глупость заставили покраснеть. Игорь наконец успокоился. Относительно, конечно. Он выпрямился.

– А где остальные мехотряды? Они уцелели?

– Истреблены в столкновениях с нарушителями правопорядка.

– С нарушителями и люмерами? – уточнил человек.

– Нет. Только с нарушителями. Против люмеров мех-отряд применялся без потерь.

– Как же вы меня сможете защитить?

– Следуйте за нами, не остается времени!

«Интересно, времени для чего?» – начал размышлять Нерв. Вдруг сырую тишину разорвал хлопок взрыва, под ногами едва заметно дрогнула земля. Мехи немедленно пришли в движение, боковые роботы обошли Игоря, прикрыв спину. Тот инстинктивно схватил на руки котенка и бросился к Р1. Сзади загрохотали пулеметы роботов. Машины трансформировали нижние конечности в опоры для стрельбы и, прошивая туман глазами-сканерами, размеренно посылали в молочную муть очереди светящихся зарядов.

Р1 начал стремительно удаляться, и Игорю пришлось совершить забег, чтобы поспеть за ним. Стрельба начала стихать. Солидное «та-та-та-та» пулеметов сменилось звучными «банг-банг» легких орудий мехотряда. Странное бегство от неведомой опасности продолжалось минут двадцать. Устававший Игорь перестал обращать внимание на окружавшее пространство. По мере того как убывали силы, нарастал страх погибнуть. Выстрелы смолкли вдали.

Робот остановился и обратился к человеку:

– Дальше вы пойдете сами, я вынужден остаться, времени нет.

– Куда идти, черт возьми? – уперев руку в колено и тяжело дыша, спросил Игорь. – Где остальные?!

– Они израсходовали боезапас, уходите сейчас, иначе будет поздно. Держите на север по этой улице, там здание Института автоматики, в нем вероятное спасение.

Тишина угнетала, Игорь ощутил приступ панического страха. «Вероятное спасение!» Он понял, что его существование может оборваться с минуты на минуту. Но отчего?! Словно не своими ногами, как-то неловко и ужасно медленно он побежал дальше.

Вскоре впереди показалось огромное бетонное здание, а над его фасадом лозунг из проржавевших металлических букв: «Достижения науки – народному хозяйству!» К зданию вела сосновая аллея, сейчас больше похожая на вековую чащобу, обступившую с двух сторон узкую асфальтовую дорожку. Из-за могучих сосновых лап выглядывало несколько гнилых электромобилей с огрызками мутных стекол в окнах, в асфальтовых щелях торчал многолетний сухостой. Пробегая, Игорь старался не ломать костлявых сухих веток, чтобы не оставить заметных следов. Милко напряженно завывал. Он вцепился в грудь человеку когтями, прижал уши и, широко раскрыв глаза, ощеривался в предчувствии опасности.

Миновав аллею, Игорь очутился на такой же заросшей и потрескавшейся асфальтовой площадке. Перед ним, поднимаясь к входу в здание, белели массивные мраморные ступени. Как и все вокруг, они сильно пострадали от времени: покрылись лишайниками и наносами земли, выгорели на солнце, а местами лестничные плиты сдвинулись, нехотя поддаваясь напору древесных побегов. Где-то невдалеке слились воедино сигнал сирены, пулеметная очередь и душераздирающий вопль. «Неужели Р1 еще жив?» – пронеслось у Игоря в голове. В том, что кричал люмер, он не сомневался, как не сомневался и в том, что дело – полная дрянь. С ревущим Милкой на руках Игорь взлетел по ступеням к металлическим дверям. Справа, рядом с позеленевшей бронзовой табличкой «Институт автоматики. Главный корпус», неярко горела лампочка, вмурованная в стену. Это, несмотря на ужас, захлестывающий сознание, поразило. Внезапно створки дверей, лязгнув, разъехались перед человеком. Игорь немедленно шагнул внутрь и развернулся, шаря глазами в поисках запорного механизма. Быстро разыскав подсвечиваемую клавиатуру на консоли у дверного проема, он нервно ударил по оранжевой клавише с пиктограммой «Закрыть». Створки – даже раньше, чем Кремов коснулся клавиши, – снова лязгнули и, скрежеща, поползли навстречу друг другу. В последний момент Игорь увидел в тумане неясные человекоподобные силуэты больших размеров, затем двери сомкнулись. Раздался механический голос: «Вход заблокирован. Внимание, вы в безопасности».

Глава 90

В коридорном сумраке Игорь разглядел очертания человеческой фигуры. Кто-то стоял на расстоянии пятнадцати – двадцати шагов, спрятавшись в контрастной тени, отрезанной спереди и сзади потоками бледного оконного света. Милко спокойно озирался, неторопливо двигая ушами и принюхиваясь к застоялому воздуху помещения. Пахло старой бумагой, латунью и деревом. Затем кот зашевелился в руках, намекая на желание спешиться. Коснувшись лапками пола, он беззвучно двинулся к загадочной фигуре. Каждый шаг он делал осторожно, периодически застывая в напряженной позе. Игорь медленно снял с плеча автомат, убрал с предохранителя и, резко передернув затвор, направил оружие в сторону незнакомца.

– Не стреляйте! – Кремов услышал приятный женский голос, и в следующее мгновение его обладательница вышла на свет.

Руки невольно опустили автомат, Нерв замер в изумлении с широко распахнутыми глазами и отвисшей челюстью. На его лице читалось даже смятение. В десяти метрах прямо по коридору стояла женщина. Живая. Настоящая. И прекрасная. Он водил по ней взглядом, не в силах предположить, откуда она здесь.

Считается, что каждая женщина красива по-своему, кому-то нравятся блондинки, кому-то брюнетки, а на всех ни одна красавица угодить не может. В тот момент Игорь смело поспорил бы с таким постулатом. На Кремова внимательно смотрела черными, чуть раскосыми глазами светловолосая фотомодель в строгой белой блузке и юбке немного выше колен. Ее наряд дополняли остроносые открытые туфельки на высоком каблуке. Каждая черточка лица незнакомки получилась у создателя выверенной и гармоничной: губы пухлые и манящие, но не кукольные, а натуральные; правильной формы нос; кокетливые ямочки на щеках; аккуратные уши, украшенные лаконичными жемчужными сережками. И глаза, притягивающие к себе внимание вновь и вновь. Умные, обрамленные густыми ресницами и очерченные стремительными линиями бровей вразлет. Ко всему этому великолепию прилагалась безупречная фигура.

Несколько минут назад Нерв, спасаясь от смертельной опасности, испытывал безотчетный, почти животный ужас. В сознании окружавшая действительность отпечаталась как мертвый город с таинственными тварями, хозяйничавшими среди руин. Эти компоненты мощно били по восприятию, и казалось, кроме них вокруг ничего нет, а загадочный силуэт в тени лишь новое звено в цепи угроз.

И вдруг она. Незнакомка, внимательно разглядывавшая гостя, вдруг улыбнулась и певуче произнесла:

– Здравствуй, Игорь Максимович!

Милко смотрел на женщину спокойно, уделяя гораздо больше внимания окружавшей обстановке в целом. Он продолжил движение вперед по коридору, даже поравнявшись с загадочной незнакомкой. Эту странность Игорь, растерянный происходящим, отметил вскользь: «В конце концов, Милко тоже в шоке. Может, ему не до общения с новыми людьми». Сейчас Нерва интересовала масса других вопросов, но, пока он думал, какой задать и с чего начать, незнакомка опередила его:

– Меня зовут Марина Николаевна, можешь обращаться ко мне просто по имени. Мне тридцать восемь лет, из которых целую вечность я ждала этой встречи. У тебя, наверное, голова раскалывается от вопросов. – И, улыбнувшись, жестом пригласила Кремова следовать за собой.

Он шел по коридору и невольно любовался ее женственной легкой походкой. Некстати память возвращалась к поведению Милки, который и теперь не очень-то обращал внимание на Марину, семеня рядом.

Вскоре они пришли в небольшой, прекрасно освещенный зал. В центре располагался овальный стол, окруженный дюжиной стульев. Стены, отделанные панелями мореного дерева, дышали основательностью и щеголяли старинной красотой. Остальная обстановка соответствовала отделке стен: мраморный пол, покрытый мягким ковром с высоким ворсом; мебель, сплошь из деревянного массива, имевшая простые формы и линии, но в то же время гармоничная и функциональная; высокий потолок и тяжелые коричневые шторы по краям огромного, во всю стену, окна.

– Выпьешь воды? – предложила Марина и, получив утвердительный ответ, направилась к большому хрустальному кувшину, поблескивающему гранями на комоде.

Она извлекла из верхнего ящичка и наполнила водой стакан, затем поставила его на стол перед Игорем. Тот протянул руку, но тут же резко отдернул ее, пораженный неожиданным наблюдением. Стакан граней не имел, вода отличалась кристальной чистотой, а дневной свет позволял разглядеть даже маленькие пылинки на стекле. Нерв приблизил лицо к стакану, затем коснулся его указательным пальцем. На прозрачной поверхности остался вполне различимый отпечаток папиллярного узора. Он был единственным.

Игорь выпрямился и пристально посмотрел на Марину. Та в свою очередь ответила удивлением:

– Что-то с водой?

– Сколько тебе лет? – проигнорировав вопрос, воскликнул Кремов.

– Тридцать восемь, я же говорила.

– А какой сейчас год?

Она неуверенно пожала плечами:

– Смотря откуда вести отсчет…

– Сколько тебе было в момент катастрофы?! – вскричал Игорь.

– Тридцать восемь. Мне всегда тридцать восемь.

Глава 91

Игорь сидел за столом, заваленным книгами, видеопленками, слайдами и массой других вещей, названия которых Нерв даже не знал. Шел пятый день пребывания в здании Института автоматики. Меланхолично разглядывая оконную раму, Кремов пытался переварить полученную за это время информацию.

Выходило так себе.

В НИИ все как будто было готово к приему человека: пищевая машина выдавала супы из концентратов, соки и даже какао! Правда, выбрать блюда по желанию не дозволялось, машина каждое утро дырявила Игорю палец, проводила экспресс-анализ крови и сама подбирала рацион. Чаще всего на столе оказывалась какая-нибудь каша. Впрочем, каша – тоже отлично. После стольких мытарств в пустоши ее запах кружил голову почище иного деликатеса. Каша – это так человечно, так цивилизованно!

Территория НИИ, доступная для исследований, составляла целое крыло. Игорь первые три дня бродил по пыльным аудиториям и коридорам, подсвечивая дорогу фонариком. Лампы тоже имелись, но включать их не позволяла Марина, потому что даже сквозь окна, сложенные из толстых матовых стеклянных кирпичиков, «они» могли заметить электрический свет. Почему Марина готовилась к прибытию человека? И кто такие «они»? Хозяйка НИИ отшучивалась или не замечала вопросов, предпочитая переходить на другие темы.

Сейчас она лежала с закрытыми глазами на диванчике у входа в зал, ей требовалось экономить энергию батарей питания.

Марина. Воплощение мечты фантаста – человекоподобный робот. За очаровательной обложкой скрывался механизм, рожденный высокими технологиями советской науки. Принципы, заложенные в «изделие ЭВМЧ 324.6, серия „А“», которым являлась Марина, базировались не только на достижениях в области кибернетики, электронно-вычислительной техники и прочих точных дисциплин, но и на учете социальных основ социалистического общества и физиологических законов человека. На практике это означало, что «изделию», в числе прочего, полагалось «спать», «есть», «выводить отходы жизнедеятельности» и даже «забывать» и «обижаться». Внешний вид Марины просчитывался не ради забавы, он нес свою смысловую нагрузку. Прекрасная сексуальная женщина обозначала цель, к которой предлагалось стремиться людям из плоти и крови. Специально для этого ее параметры, включая объем бедер и груди, подогнали под соответствующие размеры «идеальной роженицы», способной благополучно произвести на свет ребенка, – никакой излишней худобы.

В нормальном режиме работы «изделия» ничем не выделялись из группы окружавших людей. Марина со смехом рассказала Игорю, как в ходе ее итоговых испытаний коллективу института сообщили о внедрении в их среду робота-мужчины. Марину же «прикомандировали» в лабораторию синтетических материалов, и все время, пока «коллеги» играли в увлекательную игру «найди засланца», ей приходилось им «подыгрывать» – участвовать в обсуждении версий, а также отмечаться в операциях, призванных уличить робота. Дошло до смешного: всем мужчинам, независимо от стажа работы, предложили сделать флюорографию, чтобы по снимкам убедиться в их подлинности. Такую проверку Марина не прошла бы, как не прошла бы и все испытание, будь сообщено о внедрении робота-женщины, – где-то обязательно случился бы прокол.

Когда людям, растерянным результатами флюорографии, раскрыли тайну, завлабораторией хлопнулся в обморок, а после, придя в чувство, отказывался верить в реальность. Остальные работники тоже пребывали в шоке. «Ну ничего, – закончила Марина рассказ о том случае, – скоро обвыклись и уже не обращали на меня никакого внимания. Ученые, что тут скажешь!»

Об удивительном роботе широкой публике не сообщили, Марину продолжали испытывать и улучшать. Параллельно подводились первые итоги. Так, например, создателям стало ясно, что серийные человекороботы по этическим причинам не должны обладать сверхспособностями и превосходить людей в силе, ловкости и других качествах. Именно поэтому «изделие» номер два «Алена» имела конструктивную прочность и живучесть механизмов, сопоставимую с аналогичными характеристиками человеческого организма. Выдающиеся внешние данные предшественницы у Алены приглушили веснушками, чуть вздернутым носиком и еще рядом неидеальных черт.

Марина как исключение осталась представителем первоначальной концепции с «изъянами» в виде идеальной памяти, молниеносной скорости мыслительных процессов и безупречной внешности.

Алена погибла в первый же день катастрофы, выводя детей из аэродуги. Ей перебило хребетную часть и размозжило черепную емкость стальными деталями кабины. Конечно, в техническом плане «изделие» номер два превосходило «единичку», но желание приблизить ТТХ робота к человеку сыграло роковую роль.

Игорь смахнул все слайды и книжки со стола в картонную коробку. Ему снова захотелось расспросить об Алене.

– Моя, если можно так выразиться, сестра на своем недолгом веку пользовалась повышенным вниманием мужчин, меня же просто боялись, – рассказывала Марина. – Через год после выпуска Алена вступила в «законный» брак, и ее суженый до самой катастрофы носил жену на руках…

– Эй, стоп! Ты мне сейчас не сценарий дешевого сериала рассказываешь? – запротестовал Игорь. – Как замуж? Какой брак? Вы же роботы, а не настоящие женщины! Не может… такого быть…

На последних словах он осекся, внезапно отметив в собеседнице перемены. Марина сидела напротив, положив ногу на ногу. Ее красивые турецкие глаза, обрамленные густыми длинными ресницами, томно смотрели из-под полуприкрытых век. Одна из бровей удивленно взметнулась, подыгрывая усмехающимся манящим губам.

В груди чаще забилось сердце, стало жарко. Свой пульс Игорь чувствовал всеми клетками тела, он отдавался ударами в висках, в пересохшем горле. Нерв задрожал от невыносимого желания обладать этой прекрасной женщиной. Пусть обманываясь, пусть выдавая желаемое за действительное, но ему захотелось наброситься на нее, взять ее совершенное тело сейчас.

Но нет, нельзя же!

А белокурый ангел провоцировал все больше: она избавилась от заколки и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Волнистые волосы тут же рассыпались по плечам, распаляя желание. В нос ударил дикий аромат молодой самки, закружилась голова. Это стало невозможно терпеть.

– Я тебя хочу, – вскочив с места, прошептал Игорь дрожащими губами и уже наклонился, чтобы подойти к ней, но… наваждение неожиданно спало. Очень резко, грубо. К горлу подкатила тошнота.

Тяжело дыша, он вытер со лба капли пота, снова вернулись привычные запахи. Навалилась сильнейшая усталость, сердце больно колотилось, осаженное с полного ходу. Марина по-прежнему сидела в той же позе, но уже не казалась средоточием соблазна, просто эстетически красивая кукла.

– Что это было? – без сил рухнув на кресло, спросил Игорь.

– Извини, немного переборщила с феромонами, – виновато ответила она. – Резкая смена плюса на минус, называй как хочешь: взболтав твои инстинкты в коктейль, я в испуге срочно оборвала реакцию. Извини еще раз. Просто Алена тоже смогла… ну, в общем, понимаешь.

– Не делай так больше со мной, ладно? – попросил ошарашенный Нерв, стараясь восстановить дыхание.

Марина рассмеялась, сладко потянувшись на диванчике. По всей видимости, она как-то по-своему нежилась там. Но не может же робот получать человеческое удовольствие от объятий мягких подушек? Во всяком случае, ее поведение убеждало в обратном.

– Как себя чувствуешь? – начала она после непродолжительного молчания.

– Нормально, если не считать постоянного кипения мозга, а что?

– Уверена, ты устал, но время поджимает, нужно работать.

Марина неуверенно поднялась – видимо, отдых сказывался на координации ее движений – и, чуть не оступившись, повела Кремова за собой вглубь здания. Милко не составил компанию, он равнодушно проводил взглядом друга и, устроившись на подоконнике, погрузился в свою обычную дрему.

Человек и робот шли темными коридорами под уклон в неизвестном направлении, спускаясь все ниже. Окна, даже маленькие, больше не попадались, лишь неяркие потолочные светильники указывали путь. Наконец Марина остановилась перед черным проемом в стене. Натужно жужжа, старые лампы разогнали темень, озарив небольшой тамбур. Там виднелась монументальная стальная дверь со встроенным монитором ЭВМ. Марина что-то набрала на консольной клавиатуре, в процессе монитор покрывался разными символами, а внутренности машины периодически издавали своеобразное клацанье.

– Игорь, – закончив манипуляции с ЭВМ, окликнула хозяйка НИИ, – это вход в хранилище ДОТа. Сегодня меня не будет рядом с тобой там, внутри.

Глава 92

После таких сжатых инструкций Кремову стало немного не по себе. Стальная дверь бесшумно отъехала в сторону, открыв бетонный коридор. Разгораясь, там уже вспыхивали лампы освещения. Через коридор Игорь вошел в огромный зал, освещенный неяркой голубоватой подсветкой. Вдоль стен тянулись павильоны с красными флагами, треугольничками пионерских галстуков, портретами Ленина, агитплакатами и еще много чем, почти знакомым. Кремов подошел к одному из столов, уставленных вещами. Перед глазами, приколотая к маленькой красной подушечке, поблескивала звезда. В ее центре, в белом кружке помещалось изображение ребенка. Внезапно стена озарилась светом, превратившись в большой экран. Откуда-то сверху, вступая поочередно, донеслись спокойные голоса, мужской и женский: «Октябрята – самые молодые представители сознательных советских граждан. Сегодня они носят октябрятскую звездочку с изображением маленького Владимира Ильича, а завтра самые достойные из них под звуки горна уже будут давать пионерскую клятву…»

На экране проплывали картины: маленькие школьники в форме стоят в длинной шеренге на школьном дворе. В их руках разноцветные шары, флажки, цветы – по большей части гвоздики. Следующий сюжет показывает, как дети сидят за партами в классе и внимательно слушают учителя. Тот стоит с указкой возле доски и объясняет, в какой большой и могучей стране они живут, затем задает вопросы, чтобы закрепить в памяти учеников рассказанное. Мальчик, выйдя из-за парты, громко и с выражением отвечает: «Мы, советские граждане, и наша Родина – Советский Союз!»

Вот уже детвора с гвоздиками и взрослые шествуют по улицам, празднуют какое-то событие.

«…эти маленькие люди повзрослеют, – продолжали дикторы, – и страна получит новых хлеборобов, сталеваров, инженеров, врачей. Каждый из них внесет свой весомый вклад в развитие Родины, переняв эстафету у героического поколения, отстоявшего наше будущее в схватке с фашизмом…»

Игорь медленно брел вдоль постаментов, экранов, экспозиций, уже не вслушиваясь в голосовое сопровождение. Память оживала с каждым шагом. Перед глазами вставали, казалось, давно утраченные образы родителей, квартиры, двора, друзей. Вспомнились отцовская библиотека и чувство покоя. Детство возвращалось удивительным миром: самая могучая страна, самые умные люди, самая надежная армия…

Горло стянуло обручем.

В конце зала имелся еще один коридор, уходивший под небольшим уклоном вниз. Стены, пол и потолок – идеально ровные. Они источали равномерное голубоватое свечение. Войдя в этот коридор, Игорь зачем-то решил посмотреть на ХАЭН и приподнял руку. Глазам предстала фантастическая картина: вместо привычной кисти на фоне голубоватого пола раскинулась кровеносная система, очертаниями своих сосудов обозначавшая пятипалую конечность. Потрясенный Игорь даже не остановился, завороженно наблюдая на ходу, как алые и темно-красные струйки бегут по венам и артериям.

Затем кровеносная система исчезла, проявились контуры мышечных тканей и сеть каких-то проводков, искрящих в местах соединений. Пульсирующее свечение исходило от тела Игоря, будто внутри у него в хороводах вспышек бесновались маленькие молнии. «Нервы!» – пришла догадка, вместе с которой по нейронной сети прокатилась яркая волна света…

Когда волшебство сканирования закончилось, Кремов очутился у диафрагменной двери без каких-либо открывающих приспособлений. Он осмотрел лепестки диафрагмы, провел ладонью по их холодному гладкому металлу и неожиданно для себя произнес:

– Игорь Максимович Кремов. Разрешить доступ.

Над дверью озарилось мерцанием электронное табло. Донесся строгий женский голос:

– Считаю необходимым сообщить, что ваше здоровье не соответствует расчетным характеристикам бюро госплана и системы ДОТ. Это первая информация за последние двадцать лет о ком-то из советских граждан. Рад приветствовать вас.

Игорь мало что понял из сказанного.

– С кем я говорю?

– ЭВМ «Эверест». Прошу приготовиться к входу в центр управления процессами – ЦУП, идет разблокировка запорных механизмов. Вы можете задавать вопросы.

Кремов задумался. О многом хотелось спросить, но может ли машина ответить по-человечески? Пожалуй, нет.

– Что значит – мое здоровье не соответствует… чему-то? – поинтересовался Нерв, вспомнив о странном приветствии ЭВМ.

– Расчетам бюро госплана. Сканированием выявлено наличие сколиоза, проблем со зрением и работой пищеварительного тракта, установлено нарушение химического баланса организма, что сокращает продолжительность вашей жизни на четверть и снижает производительность труда больше чем на треть от расчетного. При правильном питании, рациональном чередовании трудовой деятельности и отдыха вы должны весить на шесть килограммов больше.

– Значит, моя жизнь рассчитана неким бюро?

– Бюро госплана, ДОТ. Вы не знакомы с архитектурой и принципами работы советской системы управления?

Наступила пауза. В тишине явственно слышалось жужжание и приглушенное лязганье в недрах двери. Игорь решил, что разговор с «Эверестом» угас, но неожиданно голос машины зазвучал снова:

– Сколько советских людей осталось на поверхности?

Вопрос ввел человека в ступор. Кого она имеет в виду?

Дверь открылась резко. Игорь вошел и остановился, пораженный размерами сумрачного прохладного зала. Обширная, величиной с футбольное поле, площадка ограничивалась с трех сторон ячеистыми стенами восьмиметровой высоты. Пол, словно морская гладь в штиль, отливал синевой и выглядел настолько ровным, насколько это возможно в природе. Ячейки в стенах по форме напоминали соты, их было сотни тысяч. Прямо перед Нервом в противоположной стене бесшумно вспыхнул тусклый огонек. Заинтересованный человек немедленно направился к нему. Каждый шаг по твердому как гранит полу отдавался гулким эхом.

Идти пришлось довольно долго. Наконец глаза различили приоткрытую ячейку, озаренную подсветкой собственных недр.

С приближением Кремова небольшой пятачок перед сотой залился рассеянным светом, источник которого было невозможно определить. Подойдя вплотную, Игорь прочел на шестиугольной крышке свое имя и дату рождения. В этот момент по телу прокатилась волна возбуждения. Собравшись, он потащил ячейку на себя. Та легко поддалась, обнажив содержимое. Взору предстали корешки плотно уложенных картонных папок. Первая из них, извлеченная наугад, оказалась медкарточкой ребенка. На обложке в левом верхнем уголке была приклеена фотография маленького Игоря, рядом имелись поля для вклейки еще двух. Внутри Нерв не обнаружил ничего интересного: какие-то условные обозначения, общая информация о здоровье, прививках, перенесенных болезнях, параметрах организма вроде группы крови или резус фактора.

Оранжевая картонная папка, извлеченная следом, приятной тяжестью легла в руку. На обложке вверху стоял штампик с красной звездой и какой-то аббревиатурой. Внизу, в правом углу, имелась надпись, впечатанная мелким шрифтом: «Личное дело № 657849/83. Корневая», – и все. Раскрыв дело на первой странице, Игорь замер в оцепенении: ему улыбалось его собственное отражение! Ниже стояла подпись: «Внешний вид гражданина, составленный прогностическим инструментом ЭВМ „Заря“ к сорока годам». Свою персональную информацию он встретил на второй странице. Вверху слева направо проставлены даты, начиная с года рождения и затем, с неравными интервалами, вплоть до шестилетнего возраста. Первый временной отрезок составлял три месяца, а следующий – пять. От каждой даты вниз спускался столбец различных цифр и надписей, которые слева расшифровывались в общей горизонтальной строчке. Например, рост и вес ребенка увеличивался от даты к дате, эти параметры имели маркировку «норм». Здесь же имелись ссылки на ранее просмотренную медкарту.

Но все просто оказалось лишь с несколькими верхними строчками, ниже шли непонятные символы и числовые значения. Например, в десятой строчке Игорь увидел греческую букву «пси», которая в каждой ячейке таблицы выражалась мелкодробными числами вроде «0,8765…3 ед.» и маркировкой «высок.». Наверняка это анализ его психоспособностей.

На третьей странице отчет об анализах детского творчества мальчика, снова непонятные термины, расшифровка показателей «норм.», «высок.», «низк.», какие-то пометки от руки.

Прослеживалась закономерность, согласно которой аккуратность заполнения отчетов и таблиц падала год от года. Если в первые годы жизни все параметры фиксировались в своих ячейках с немецкой педантичностью и без исправлений, то году к пятому появились наспех внесенные записи, метки различными чернилами, зачеркнутые, недописанные слова и фразы.

Глава 93

За спиной послышалось приближающееся жужжание, возник свет. Обернувшись, Игорь увидел большой монитор, закрепленный на длинной механической стреле, уходящей в темноту потолка. Стрела мерцала множеством проводов и непонятных приборов, проглядывавших сквозь звенья ее костлявой конструкции. На миг даже показалось, что монитор парит в воздухе, размахивая гибкой «косичкой». Красиво. Игорь спросил:

– «Эверест»?

– Да, это я, – послышался женский голос, но на экране почему-то возникло лицо мужчины лет шестидесяти в очках.

– Это профессор Семенов, – произнесло лицо, явно подразумевая себя, – главный конструктор солнечных ЭВМ.

Игорь улыбнулся.

– Забавно, мужская внешность и женский голос непросто сочетаются для человека.

Машина замерла.

– Пожалуй, вы правы, – после минутной тишины произнес незнакомый бас, – это не типично для людей, независимо от возраста. Спасибо за замечание.

Игорь опустил глаза на папку.

– Мне с трудом удается что-либо здесь разобрать.

– Собранные в деле данные предназначены для специалистов ДОТа – ведомства, определявшего профессиональное применение конкретного гражданина. Вы, люди, называли ДОТ инкубатором; каждому там подбирали роль, которую надлежало выполнять в обществе, сортировали по назначению, рассчитывали карьеру, примерное место жительства, наиболее подходящих супругов, режим питания, график спортивных занятий и тому подобное. Кроме того, ДОТ имел для схожих групп программу физической и психологической реабилитации в случае ненормированных нагрузок, или, как предполагалось, например, для вас, – в случае длительного отсутствия в Солнечном…

У Игоря отвисла челюсть. «Семенов» мерно, не сбиваясь и не прерываясь на паузы, повествовал о фактах, запланированных давным-давно каким-то ДОТом, которые непременно должны были произойти с гражданином по имени Игорь Кремов в далекой, уже мифической стране. Это походило на трансляцию фантастических рассказов из радиоприемника, повелевавших умами миллионов советских мальчишек в черно-белом прошлом. Мальчишки внимали, мечтали и незаметно взрослели. Они стремились стать космонавтами, учеными, разведчиками, великими врачами и исследователями. Радиоголос настраивал каждого, готовил к старту и задавал стандарты советской морали и нравственности.

Нерв снова опустил глаза к папке. Вот список девочек, подходящих, по мнению ДОТа, «гражданину Кремову»: их незнакомые имена – Екатерина Иванова, Анастасия Вербова и другие – содержали справа от себя краткие личностные характеристики, сведения о родителях, здоровье, типе нервной системы и ссылки на персональные дела. В процентном отношении выражалась вероятность будущего брака и шансы кандидаток дожить до совершеннолетнего возраста. Вот профессия и должности, предполагавшиеся к замещению подраставшим Кремовым: «Коммуникатор системы НКО» – руководитель административных подразделений, координатор отраслевых процессов, замполит южных исследовательских партий, – с писок столбиком струится по листу. Никаких пояснений, только условные обозначения, непонятные пометки, цифры, проценты вероятностей…

Чистая бухгалтерия, сделанная тщательно и ответственно. Человек, словно продукция гигантского заводского конвейера, последовательно проходил всестороннюю формовку, шлифовку, закалку, испытания на прочность и отсутствие брака, получал штамп ОТК – «гражданин» – и гарантию производителя, затем выполнял заложенную функцию, самосовершенствовался, в нужный момент «агрегатировался» с предписанным изделием женского рода для воспроизводства поголовья граждан. В самом деле инкубатор чертов!

– Неужели вся жизнь была предрешена ДОТом?! – недовольно перебил Игорь машину.

– А как сейчас происходит в вашем обществе? – ответил вопросом «Эверест». – Какая функция у людей, для чего они живут? Вы успешно выполняете свое предназначение?

Уже набрав воздуха в грудь, Нерв вдруг осекся и застыл в оцепенении, не в силах дать ответ электронному собеседнику…

Глава 94

Вот некий механизм, например, мотор автомобиля. Его создатели трудились над тем, чтобы все детальки работали слаженно, по просчитанным каналам в нужном объеме к шестеренкам поступала смазка, с нужным усилием проворачивался маховик. Этот мотор уже запущен в производство, и на конвейере начинают соединяться основные его составляющие. Неожиданно завод захватывают конкуренты, и им уже не нужен мотор, им нужен сам завод и его ресурсы. Но что делать с полуготовыми изделиями прежних хозяев? Переделать! Те, что в конце конвейера, просто переплавляют, им не помочь. Переделка возможна, если заготовка в начале конвейера. Там еще можно что-то исправить, переточить маслопроводы, перерасчитать параметры комплектующих. И вот гибриды разной степени удачности начинают работать. Беда в том, что все они будут сбоить и ломаться, ведь стройность замысла создателей разрушена, да и переделки эти – меры временные, чтобы освободить конвейер от предыдущего хлама, получив попутно выгоду.

Для чего человечек и миллионы ему подобных живут сейчас? Какие сложные вопросы задает «Эверест»!

Может, просто существуют с разным уровнем комфорта от первого вздоха до последнего? Для одного невыразительного тараканьего забега длиной в несколько десятков лет? Получается, в «свободном» Мегаполисе тоже выполнялась программа! Только чужая для переселенцев из Солнечного. Вот некоторых из них переплавили, некоторых постарались «модернизировать».

Эта ясная мысль ворвалась в сознание, в душе разлилась безысходность, горло стянуло обручем судорог. Вспыхнула злость на холодную безупречную логику компьютерного вопроса, на себя самого, на слабых жадных мегаполисных ублюдков и на неизвестного бесплотного зверя, перетиравшего в кровавую слизь целое общество, которому смертельно не повезло.

Теперь Солнечный не воспринимался напичканной технологическими чудесами шкатулкой, он вдохновлял и притягивал к себе. Все эти фантастические аэродуги, силовые башни, колоссальные сооружения – только скафандр для удобного существования живой теплой материи, сотканной из тысяч и тысяч людей. Эта материя – настоящее общество. В таком виде Человек получал способность решать задачи неограниченного масштаба – без Человека Солнечный лишился наполнения и смысла, превратившись в памятник утраченным возможностям.

А Кремов почти стал продуктом ДОТа! Ведь что такое современный «Нерв»? Пусть и гротескное, но подобие «Коммуникаторов системы НКО», на которых базировалась незримая связь членов общества, которые предназначались для наладки и спайки Человечества как единого целого. Новые хозяева решили приспособить навыки коммуникаторов всего лишь для «разнюхивания» преступных следов.

Изделию с фамилией Кремов это помогло слабо, и оно заклинило в чужеродной среде…

Нерв сидел на полу, прислонившись спиной к сотам. Он научился бороться с сильными эмоциональными потрясениями самостоятельно, без Хижэ Клура и алкоголя.

Что же ответить «Эвересту»? У жизни людей наверху есть смысл. Люди развивают технику и борются друг с другом за самые совершенные блага, потеряв или уничтожив какой-то орган, отвечавший за связь и совпадение мыслей. Каменный век вернулся, но теперь дикость поселилась в головах, а совокупность людей из живой материи деградировала в прокисший кисель.

– Наверху ничего не осталось, кроме надежды, – обернувшись к компьютеру, произнес Игорь, – в этом весь смысл. А Солнечный пуст, герои этих романов, – он обвел рукой соты, – теперь барахтаются в Мегаполисе и выполняют совсем другую программу.

– Это невозможно, в вас закладывались другие принципы, вы обязаны объединиться и вернуть город к жизни. У человека все в руках.

– Нас объединяет только ненависть друг к другу, а Человека нет. Существуют отдельные люди. – Игорь задвинул соту на место. – Я пойду, «Эверест», на сегодня хватит. Продолжим попозже.

Глава 95

В кабинете Марина предложила:

– Выпей воды, а я прилягу, устала очень.

Она вытянулась на диванчике, подперев голову подушкой, и закрыла глаза. Игорь задумчиво смотрел на нее некоторое время, пока не пришел Милко. Наверняка диванчик заряжал Маринины батарейки.

Кот деловито прыгнул на колени человеку и заурчал, отрабатывая обязательный ежедневный норматив по урчанию. Аккуратно собрав животное в охапку, Нерв переместился в кресло. За окном по серому небу ползли еще более серые тучи, их тщетно пытались достать костлявыми пальцами голые тополя, раскачиваемые ветром. Тоска.

Сон пришел быстро. Как часто бывало, страшный и непонятный.

Игорь маленьким мальчиком бродит по остывающему, словно свежий труп, советскому городу. Кажется, Солнечный еще в том состоянии, когда люди могут спокойно вернуться в дома, не заметив никаких признаков своего отсутствия, снова заработает общественный транспорт, откроются детские сады, школы. Кажется, это не смерть, а тяжелая кома. У Игоря ноет в животе от безысходной тоски, он понимает невозможность такого возвращения, необратимость смерти. А еще – скоро придут они. В любой момент, с любого направления, и, может, уже сейчас за ребенком наблюдают чудовища. Горло болит от спазматического напряжения, слезы катятся по щекам, угроза неведома, реальна…

Кремов проснулся, рефлекторно сев в кровати. Отдышавшись, осмотрелся. В темноте только мерцающие Милкины глаза, беспокойно устремленные на человека, выделялись четко. Кот, казавшийся со сна большим, чем на самом деле, спрыгнул с диванного подлокотника на пол, подошел к креслу и беззвучно вскочил Игорю на колени. Там он устроился пушистым темно-молочным пуфиком и завел свою тихую «сонную» песенку, «заговаривая» друга от тревог и страшных видений, от беспокойства и терзаний несбывшегося и несделанного. «Ах ты хитрец», – устало прошептал Нерв, смыкая веки и опуская тяжелую голову на подушку.

Глава 96

Белая блузка, черная юбка средней длины, прическа «дулька» придавали Марине образ классической школьной училки. Они, да еще очки в роговой оправе, надетые ею непонятно зачем, предвещали какое-то научно-просветительское мероприятие.

Милко, как обычно, смерил хозяйку института надменно-безразличным взглядом, развалившись на столе. Прогулка с фальшивым двуногим и Игорем по пыльным коридорам не прельщала животное, поэтому оно с царственным высокомерием отвернулось к окну и зажмурилось.

Марина вела Кремова по знакомому маршруту в хранилище. Там она попросила «Эверест» дать картинку космических достижений. Компьютер спроецировал изображение звездного неба над серой безжизненной поверхностью планеты.

– Луна! – вырвалось у Игоря.

– Откуда знаешь? – удивилась Марина.

Он рассказал ей о своих давнишних снах. Сначала смущаясь, затем все увереннее подробно описал Луну, Землю из космоса, космическую станцию, людей…

– Поздравляю, коллега, – произнесла Марина, посмотрев куда-то вверх. Оттуда спускалась стрела с монитором.

– Это первый подтвержденный случай, понимаете? – сказал «Эверест» с волнением в голосе.

– Жаль только, что обстоятельства не позволяют возрадоваться на сто процентов, – ответила та.

– Бросьте, Марина, если расчеты оказались верными, обстоятельства не имеют значения!

Сны, сны, сны. Как часто они выступают ключом к сущности человека. Звезды, далекие, холодные. Космос, окрыляющий душу безграничностью. Люди… Казалось, все это – плод воображения, игры разума, который компенсировал дефицит красок бросками в ядерно-мощные мечты. Нет. Разум обращался к реальности!

Эх, какими же глупыми стали люди в Мегаполисе!

Каждый осознает личную исключительность, считает собственные переживания чем-то уникальным, новым, конечным. История – скучные тексты в скучных учебниках, опыт стариков – брюзжание. Личное «я» – целая вселенная, существующая здесь и сейчас, «я» оценивает действительность и набирается опыта с условного нуля, у «я» впереди – вечность. Как только сомкнутся глаза «я», черная пелена навсегда поглотит мир.

Это неправда! «Скучные» учебники по «скучной» истории – настоящая вечная жизнь, «я» буду существовать, когда глаза пытливого школяра прочтут строки о великой войне и страданиях предков, о предательстве и трусости, о моих страшных ошибках и победах, благодаря которым он уже не ошибется и достигнет еще большего. Я всегда буду рядом с ним, шагающим по улице, гоняющим мяч во дворе, проливающим слезы, потому что я – его часть, без меня он – никто. А если он забудет меня, если не захочет или не сможет в двух строчках из учебника прожить мою длинную жизнь, научиться на моих ошибках, если я для него перестану быть примером и мой язык превратится в абракадабру, – тогда моя теперешняя жизнь, за столетия до его рождения, уже утратила смысл.

Нет человека как вселенной «здесь и сейчас», есть человек как вечная вселенная, сложенная предками по кирпичикам и направленная в будущее к потомкам.

Игорь обладал редчайшей способностью подключаться к колоссальному массиву народной памяти напрямую. Его сны – реальность живших когда-то космонавта, следователя, психолога, инженера. Они смотрели карими глазами Игоря на мир сейчас, определяя поведение, восприятие событий, поддерживая в трудные моменты, добавляя сил и заставляя чувствовать несокрушимость своего характера, закаленного богатейшей историей.

У русских хороший, светлый код, запечатленный в широкой улыбке солдата-победителя, щедром гостеприимстве сельского труженика, сосредоточенном взгляде ученого с карандашом у ватмана. Для кого же они побеждали, изобретали, выращивали? Для себя?..

– Марина, вы понимаете, что эксперимент со сквозной памятью удался? – почти кричал Семенов. Та, безусловно, все понимала, улыбаясь растерянной улыбкой и хлопая ресницами. – Игорь! Вы новый человек! Ваши предки мечтали о таком, стремились, чтобы следующие поколения осознавали себя во всем историческом богатстве! В вас сконцентрировалось все лучшее, что копилось веками. Если хотите – вы носитель чистой породы!

– Я один?!

Семенов весело захохотал. Марина взяла Кремова за руку.

– Посмотри на эти стеллажи, представь, что в каждой ячейке, как в пчелиной соте, – «новый человек». Вы уже запрограммированы быть собой, вам нравятся одни и те же вещи, вас заставляют трепетать звуки одного и того же горна, в ваших головах одинаковые приемники одинаковых волн, понимаешь? Неважно, где вы и в каких условиях живете!

– Каждому снятся одинаковые сны? – растерянно спросил Игорь.

– Вряд ли, – ответил вместо Марины Семенов, – все-таки видеть глазами умерших людей дано единицам. На то вы, Игорь, и определены ДОТом в число коммуникаторов НКО, чтоб различать малейшие токи ноосферы.

Услышанное породило больше вопросов, чем ответов. Почему одинаково воспитанные люди, можно сказать, частички одного целого, не проявляли стремления объединиться? Если уж ребенок Солнечного точно знал, что такое хорошо и что такое плохо, почему раз за разом переступал через себя в Мегаполисе? Он задал им эти вопросы.

Марина предположила:

– Ты как себя там ведешь? Играешь по принятым правилам или живешь в полном согласии с совестью?

Игорь вспомнил свои внезапные порывы: девушку с парнем на холодной остановке под моросящим осенним дождем, Евгения Митрофановича, такого разного, но всегда близкого, детей из молчановского приюта… Но в то же время в памяти восстала ежедневная злоба на нерасторопных водителей, медленных пешеходов, продажных копов. Ее, злобы, всплыло гораздо больше. Матвей, заразивший мечтой целое сообщество, вычеркнут из друзей и вызывает острые приступы брезгливости. Ну а сам-то Игорь что? Каков он, ребенок Солнечного?

«Два тебе, с минусом до китайского города Шанхая!» Кремов обреченно «застрелился» оценкой школьной «русички» Ольги Яковлевны. Что такое «Шанхай» и зачем туда тянется минус, навсегда осталось тайной, но от странной фразы так явственно разило беспощадным разочарованием учителя, что буквального перевода и не требовалось.

Игорь откровенно не справился: не уберег Юкэ, не распознал изменений в Матвее, слишком редко навещал Казимирова, сбежал из Мегаполиса, оставив таких как Жучок. Потери, потери, потери. Кроме того, не давала покоя еще одна мысль.

– Все плохо, друзья, – вздохнул он, – и я не разделяю вашего ликования. И еще я не понимаю, почему же такое идеальное общество, как Солнечное, погибло? В чем причина? Я просмотрел кучу слайдов, прочел рекомендованные вами книги, побродил по музею. Но там все так стройно и причесано, что не видно и признаков краха. И во снах ничего об этом нет!

Глава 97

Марина и Семенов замерли на мгновение.

– Уверен, пора приступать к третьему этапу и заканчивать эксперимент! – провозгласил Семенов, обращаясь к Марине.

Он потупила взор и кивнула в знак согласия. Озадаченный Кремов увидел, как из люка в полу бесшумно поднимается загадочное сооружение – что-то вроде реанимационной койки.

– Что это? – спросил человек.

– Разработка нашего НИИ, – объяснил Семенов, – называется «Ложе». Вам пора домой, Игорь. Там ответы на все вопросы. Признаюсь, предыдущие этапы эксперимента несколько затянулись, Ложе заждалось.

– Какой еще эксперимент? – воскликнул Кремов.

Марина взяла его за руку:

– Не стоит терять времени, доверься мне!

Выполняя указания Марины, Игорь обнажился и улегся на койке. В абсолютном молчании она долго присоединяла к его коже какие-то провода, щелкала тумблерами на консоли управления. Внезапно Кремову непреодолимо захотелось спать, он попытался сообщить об этом, но не смог. Проваливаясь в забытье, успел расслышать Эверестово:

– Наконец-то…

Глава 98

Игорь открыл глаза и увидел озабоченные лица Марины и тестя. Кремов неловко улыбнулся: губы, будто чужие, не хотели слушаться. «Как хорошо проснуться», – подумалось ему.

Николай Иванович вынул из нагрудного кармана в халате ручку и блокнот, всем видом намекая, что готов записывать, но Игорь не горел желанием диктовать. Марина теперь тоже улыбалась, склонившись над столом. Как же она прекрасна! Пока он отсутствовал, окрасила волосы в каштановый цвет, и таким ее каре нравилось Игорю еще больше, чем прежде. Оно сейчас рассыпалось песочными струйками, обрамляя любимое лицо. Большие, чуть раскосые глаза, ямочки на щеках…

Белый халат, обязательный в институте, лежал на плечах Марины формальной накидкой, поэтому совсем не мешал разглядеть ее летнее платье, которое держалось на груди мягкой резинкой и оставляло открытым все, что выше. Игорь протянул руку и коснулся ее руки, тут же протянутой в ответ. Пальцы скрестились, сердце застучало чаще.

Николай Иванович недовольно посмотрел на дочь. Ее присутствие, как он и предполагал, разрушило надежды на получение информации по горячим следам, Игорь явно думал не о науке или практической пользе, а о своей жене. Профессор разочарованно спрятал блокнот и ручку обратно в карман и произнес:

– Ну, что я тебе говорил? Теперь ты довольна?

– Па-а-ап, – протянула она виновато, но с улыбкой.

Николай Иванович не мог не уступить, невзирая на плохо скрываемую досаду. И это «па-а-ап» действовало на него обезоруживающе еще со времен, когда дочь была малышкой.

Игорь приподнялся, притянул жену к себе и легонько поцеловал в губы. С ее запахом, теплом и почти осязаемой любовью он ощутил, как реальность стремительно набирает привычную насыщенность и, вступая в права, норовит безжалостно затереть в памяти только что пережитое. Кольнула совесть.

Кремов сел на столе, свесив ноги, усмехнулся своему лабораторному наряду – пижаме в горошек. Голова только немного закружилась, и тут же все вернулось в норму, конечности уже управлялись гораздо легче. Время терять нельзя.

– Марина, нам действительно придется подождать, – произнес Игорь с сожалением, – я постараюсь освободиться побыстрее.

Профессор Семенов, восторжествовав, принялся, как дирижер, руководить помощниками, готовившими аппаратуру для записей, и снова извлек блокнот.

Марина обняла мужа:

– Ты уж постарайся, дети скучают очень. Их папа на три месяца еще никогда не пропадал, даже в экспедициях на связь выходил. – И на ухо шепнула: – Люблю тебя!

С большим трудом Игорь заставил себя переключиться на работу. Марина обернулась к нему уже у дверей – взаимные улыбки, и через мгновение Кремов остался в обществе тестя и его специалистов.

Глава 99

Обещанное «побыстрее» заняло два дня, в течение которых из Кремова выжали всю информацию до капли. Игорь рассказал о подключениях к общему массиву памяти, о вживании в роли космонавта, смотрителя маяка, Нерва и о яркой неоднозначной действительности, служившей фоном для таких вживаний. Профессор Семенов фоном интересовался слабо и, по правде говоря, не скрывал разочарования от результатов эксперимента. Нужной информации с гулькин нос, а приснившаяся жизнь – только сопутствующий артефакт, бесполезный шум, потопивший в себе время и силы, затраченные институтом на эксперимент.

Кремов, наоборот, не переживал, его занимали в первую очередь мысли о семье. Наконец к вечеру второго дня Семенов прекратил допросы и превратился из вредного ученого в тестя.

– Хватит пока, может, информация еще какая-нибудь всплывет попозже, но сейчас езжай отдыхать. Маринка меня вчера чуть не сожгла взглядом.

В гардеробе автомат выдал одежду – джинсы, рубашку, жилет, туфли. Хм, если в момент погружения такой наряд отвечал погоде, то сейчас нет – жарковато будет! Нерв свернул жилет трубочкой, подкатил рукава выше локтя и направился к выходу из лаборатории.

Вскоре он оказался на пороге многоэтажного здания Института. За тротуаром протянулась широченная, метров в двадцать, магистраль. За ней раскинулось поле, устланное ковром сочно-зеленой густой травы; по нему быстро скользили тени. В центре поля взметнулась ввысь исполинская колонна. Могучее цилиндрическое тело состояло из тысяч многотонных блоков, казавшихся на расстоянии маленькими кирпичиками, и расчленялось у основания, перетекая в пять массивных бетонных опор. Опорами колонна вгрызалась в землю как вековой дуб с кряжистыми корнями. Фантастичность сооружения потрясала сознание, и завороженному Нерву понадобилось время, чтобы прийти в себя. Запрокинув голову, он словно в первый раз любовался, как на недосягаемой высоте парили те самые удилища, которые поразили в приснившемся Солнечном. Разрушенном Солнечном! Бр-р-р-р!

Игорь потерял равновесие, покачнулся и, судорожно выставив руки, сел на тротуар. Это привело в чувство.

Надо же, как свежо воспринимались аэродуги после ужасов сна! С помощью лифтов, закрепленных на гибких кранах, жители перемещаются по городу, воспринимая чудо инженерной мысли само собой разумеющейся банальностью! Как жаль их, не познавших его в сравнении с пробками Мегаполиса!

Спохватившись, Игорь поднялся и отряхнул одежду. Осмотрелся еще раз. Дороги разбивали пространство на квадраты, за ближайшим полем раскинулся парк, дальше виднелось несколько высотных зданий, такая же картина по всему периметру: просторные трассы, скопления высоток, а между ними колонны, окруженные парками. Все правильных форм, красиво, почти идеально, безлюдно. Штиль, ярко светило солнце, пахло травой. Совсем рядом приземлилась кабинка аэродуги, из нее вышли две девушки и направились по своим делам. Девушки о чем-то увлеченно беседовали, кажется, о рождении малыша у подруги, но, приблизившись, поздоровались, будто со старым знакомым, и как ни в чем не бывало проследовали дальше.

Ко всему нужно заново привыкать!

– Давай возьмем дугу, пока не упорхнула! – послышался голос Марины.

Она незаметно подошла с другой стороны. Игорь подхватил жену за талию и прижал к себе. Вот к этому – запаху волос, вкусу губ, нежным объятьям Марусечки он постарается привыкнуть заново в первую очередь! Возможно ли это? За семь совместных лет не получилось! Теперь, после того как сон отбросил на целую жизнь, не получится уже, наверное, никогда!

Кремовым предстояло несколько выходных, выделенных ДОТом.

Игорь рефлекторно поднял руку, сложив пальцы в латинское «в». Оставленная девушками кабинка, мерцая иллюминацией, оторвалась от земли, затем с предупреждающим звуком проплыла несколько метров и опустилась рядом.

Забираясь в аэродугу, Игорь подумал, что ее размер и внешний вид с близкого расстояния напоминают скорее гигантское осьминожье щупальце или хобот стального слона немыслимых размеров, а вовсе не удилище и тем более не нитку.

Внутри вдоль стенок овалом протянулось мягкое сиденье, пол был покрыт толстой резиной, в центре на вращающемся постаменте светилась консоль с клавиатурой и дисплеем. Нерв ощутил себя словно в большой яичной скорлупе, только очень комфортной, прочной и прозрачной – выпуклая панорамная витрина по кругу прерывалась лишь узенькими перемычками стоек.

– Куда прыгнем? – Марина повернула к себе консоль и, в ожидании ответа, занесла палец над кнопками. – Можно, например, к дамбе сгонять или просто повисеть.

Повисеть?! Ну конечно! Аэродуга имеет определенное положение, в котором нагрузки на конструкцию минимальны. Это примерно на высоте ста метров. Сейчас – то, что доктор прописал!

Жена постучала по кнопкам: земля за окном начала удаляться – в первые секунды как будто на экране телевизора, затем ощутимо вжало в сиденье. У Кремова перехватило дух, он закрыл глаза и стиснул зубы. Ох как страшно с непривычки! Скоро подъем замедлился, и Нерв, пересилив себя, посмотрел за борт. Далеко внизу красивым узором раскинулся Солнечный, он распланирован не только в клетку.

По дорогам ползали редкие букашки-автомобили, раскачивали кронами деревья, чуть ближе голубели плоские крыши зданий. На некоторые из них садились аэродуги, выпуская пассажиров. Другие дуги проносились ниже кабины Кремовых. Два щупальца на глазах Игоря передали друг другу кабину и разошлись в разные стороны. Это напоминало движение пчел, связанных пуповиной с общим ульем. Работой всех дуг в городе управляет вычислительная машина «Эверест». Она согласует перемещения, сцепку, скорость и остальные параметры. Благодаря ей произошла, например, передача той кабинки в зону обслуживания соседней башни. Путешествуя по цепочке из одной зоны в другую, можно пролететь весь город, при этом столкновение дуг исключено. Сколько же операций выполняет «Эверест»?

Городской транспорт традиционно использовал земную поверхность, иногда подземные тоннели, то есть работал в двухмерном формате. Аэродуги разбили потоки на вертикальные эшелоны, сменив формат движения на трехмерный. Это решило все проблемы. Но колесные машины, исправно служившие человечеству веками, еще можно увидеть на дорогах. Вон слева виднеется шпиль с будто бы нанизанным на треть длины перламутровым огромным мячом – ретранслятор электроэнергии: автомобили питаются исходящими из него токами.

В труднодоступных районах широко использовались дизельные и бензиновые монстры.

Марина перехватила взгляд мужа:

– Ты словно в первый раз это видишь, Игорь! – встревожилась она.

Кремов вымученно улыбнулся:

– Ощущение, словно вторично родился, солнышко. Придется освежать прежние навыки.

Марина включила режим парения и придвинулась к мужу:

– Может, я смогу ускорить процесс? Как тебе это? – Она запустила пальцы в его волосы и жадно прильнула губами к его губам.

Игорь забыл обо всем. Наверное, Марина легко бы превратила любой его сон в реальность.

– Соскучилась! – прошептала Марина, прижавшись к мужу. – Папа говорит, ты целую жизнь прожил, пока спал. Я там была?

– Да, – улыбнулся Игорь.

– А дети?

– Мы в той жизни не могли иметь детей.

Марина удивленно вскинула брови.

– Я встретил тебя слишком поздно, да и обстоятельства складывались не в нашу пользу, – продолжил он. – Там все было настолько странно и временами страшно, что в двух словах не объяснить.

Игорь крепче обнял жену, медленно погладил ее по волосам. Марина почувствовала, насколько же сильно он соскучился и какую бездну времени провел без нее. Еще она поняла, что та жизнь стала частью мужа, и вдруг испугалась. Месяцы разлуки для нее – десятки лет для него, Игорь не мог вернуться прежним, не мог не пострадать и даже не состариться психологически. Где теперь его мысли, о чем он будет переживать и как смотреть на мир? Ее ли это муж сейчас? Раздумья пролетели мгновенной вспышкой. Но Марина тут же успокоилась, ощущая всем существом любимого человека.

– Больше никаких погружений! – твердо заявила она.

– Даже не сомневайся, – ответил Игорь. – Да и результаты эксперимента твоего отца не впечатлили.

Глава 100

Про себя он улыбнулся чисто женским вопросам жены.

Под ногами раскинулся теплый и живой Солнечный. Теперь он обречен восприниматься исключительно в сравнении с Мегаполисом.

Почти пустые дороги, мало людей на улицах, совсем другие законы и принципиально иная атмосфера. Марина коснулась большой кнопки с оранжевой подсветкой на панели, и дуга с приглушенным гулом двинулась по маршруту.

В выходные и по утрам будней разноцветные кабинки, переносившие жителей, пчелами наполняли воздух. Только жужжали пчелы-кабинки искусственным электрическим жужжанием, а так – те же трудяги, пусть и большие. Дороги, уложенные словно вчера, по-стариковски завидовали воздушному транспорту, им доставались лишь редкие грузовики, да необременительное давление велосипедистов и бегунов. И ладно б только аэродуги отнимали у асфальтобетонных ветеранов работу, так еще и под землей в просторных тоннелях катились железнодорожные контейнеры и вагоны метро. Туда, под поверхность, Солнечный упрятал все коммунально-бытовые процессы: доставку продуктов, трубопроводы, уборку мусора. Метро тоже, кстати, скучало без пассажиров, но ему хотя бы иногда помогала непогода с сильным ветром, отправляющая аэродуги на вынужденные каникулы.

Тихо. Нечему шуметь.

Здания – исключительно высотки с широченными парадными и холлами на весь первый этаж. Крыши, словно стеклянные салатницы, присвоили себе монополию на общественную жизнь. На крышах чаще всего паркуются кабинки аэродуг, выпуская пассажиров, там же ждут прыжка отправляющиеся. Отдыхают на массивных деревянных лавочках старики, болтают мамы с колясками – после того как инженер Ковалев реализовал давнюю мечту сограждан по озеленению крыш, парки тоже заметно обезлюдели. За крышами закрепилось романтичное прозвище «рандеву». Так и говорили – «встретимся на рандеву семьдесят шестой высотки», например.

Часто попадались на глаза мехи. Вот неестественно прямолинейно перемещается по тротуару маленькая блестящая фигурка – какой-то из них спешит по делу, выполняя команды оператора или в автоматическом режиме.

Везде – аппараты с газировкой и бутербродами, «пищевики».

Кремовы вернулись домой пораньше (до вечернего гудка оставалось часа полтора) и постарались с пользой истратить каждую минуту из доставшихся лишь им двоим. Маруся действительно соскучилась! Игорь даже подумал, что недолгие расставания не настолько уж и плохи, раз венчаются такими вспышками страсти.

В семнадцать тридцать Марина неохотно выскользнула из объятий мужа и подняла с пола разбросанную одежду: нужно было собираться в детский сад за малышами. Игорь любовался ее движениями: тем, как она расчесывала волосы, как надевала платье. Сколько же обожаемого им заключалось в этих привычных движениях! После ухода Марины он заправил постель, оделся и отправился на кухню, чтобы перекусить.

В холодильнике соблазнительно поблескивали стеклом молочные бутылки с мягкими крышечками из фольги. Ура, есть зеленые! Марусечка предусмотрительно набрала кефира к его возвращению! Так, выдавлена вчерашняя дата, значит, семейство ожидало папу еще накануне. Ничего, пойдет и вчерашний! Игорь сноровисто ткнул большим пальцем фольгу, облизнул ее с внутренней стороны и жадно прильнул к горлышку. С первым глотком в память ворвались почти позабытые вкусы и ароматы, от холодного кефира сводило зубы. Выпив половину содержимого, Игорь поставил бутылку на стол и снова обратился к холодильнику.

Там еще скучали две бутылки с синими крышечками. Значит, утром мама с боем будет заставлять Аю пить ненавистный ацидофилин. Дочь терпеть не могла и его, и ряженку, но совладать с «великой нехочухой» позволяла пара приемчиков: например, подслащивание ацидофилина сахаром или подкармливание Аи после каждого глотка, совершенного с трагической миной, кусочками мелко нарезанного шоколадного батончика типа «Каракумов» или «Маски». Плитка гематогена в качестве награды за выпитый ацидофилин тоже приходилась ко двору!

С папой Ая управлялась мастерски – поощрительные кусочки «Каракумов» у того получались большими и толстыми, есть их разрешалось по два, а то и по три между глотками, да и попивать ацидофилин с папой легче – пригуби, он и рад! Маму не проведешь, мама плутовство пресекала решительно и сразу, еще и безвольного папу отчитывала попутно чем-то вроде: «Не нужно играть в поддавки. Наша девочка, дай ей волю, только сгущенкой и аскорбинками питалась бы, а запивала бы газировкой с сиропом! Нет, одним сиропом!» Последнюю фразу Марина обычно произносила с особенным нажимом.

Игорь про себя усмехнулся.

На средней полке в большом судке с крышкой дожидался любимый винегрет. Игорь знал, что в комбинатовский Марусечка всегда добавляла лука и душистого перца. Диетологам такое не понравилось бы, но в семье Кремовых именно винегрет с повышенным содержанием лука и перца считался особенно вкусным, так что ГОСТ приходилось нарушать. Впрочем, никто по этому поводу не переживал. А вот селедку в масле ничем улучшать не требовалось – бери да ешь!

Кремов с трудом подавил желание наброситься на еду сразу и, допив кефир, вымыл бутылку.

Вскоре послышались знакомые звуки ударов в дверь. Это гномик по имени Назар Игоревич требовал впустить его домой!

– Папа!!! – хором закричали дети, когда Игорь открыл.

Он схватил их в охапку и прижал к себе, жадно вдыхая аромат Айкиных косичек и чубчика Назара. Теперь детвора не слезет с рук долго! Марина, улыбаясь, протиснулась в квартиру и обняла всех сразу.

Дети сильно выросли. Назар говорил все слова, пусть и неразборчиво, Ая окрепла и вытянулась. Наверняка сыграли роль ежедневные тренировки дочери в бассейне. Игорь всячески способствовал занятиям плаванием, просил Аиного тренера и своего близкого друга Валерия Ивановича быть построже с ней, не давать спуску, не потакать ее слабостям, и если на первых порах дочь с трудом преодолевала страх и спортивную рутину, то теперь, даже будучи самой младшей в группе, спокойно отрабатывала тренировочную программу.

Ая маленькой сладкой лисичкой льнула к папе, попутно «незаметно» отталкивая брата. Тот сердился и ворчал. Впрочем, дочь не слишком злоупотребляла старшинством: Назарчика она очень любила. Игорь, как умел, холил и лелеял ростки любви детей друг к другу, понимая, что их вражда – явление временное и скоро сойдет на нет. ДОТ тоже, например, считал детскую конкуренцию обычным явлением и настраивал особо впечатлительных родителей не драматизировать ситуацию. ДОТ, конечно, прав.

Если с Аей Игорю примерно все уже было ясно – дочь обладала выдающейся способностью к коммуникации, то Назар оставался пока темной лошадкой. Как и все крохотные мальчики, он обожал машинки, мог долго возиться с игрушечным луноходом, но, кроме выраженной усидчивости, иные способности старательно скрывал. Деловитый такой мужичок с внимательными черными глазками. Правда, Казимиров имел виды на Назара, и ДОТ профессора однозначно поддерживал, но Игорь все же не торопился с выводами и просто ждал от сына знаков, доверившись времени.

Марина кое-как уговорила детей оставить папу ненадолго и поесть. Назар уверенно орудовал ложкой, лишь немного просыпая на стол в процессе еды, Ая юлой вертелась на табурете, Марина безуспешно пыталась ее урезонить. После ужина все улеглись на широкой родительской кровати, и малыши в унисон затребовали «Бармалея» и «Айболита», разойдясь лишь в дальнейшей программе: Назар настаивал на «Такане», имея в виду любимый «Тараканище», а дочь хотела басен Крылова.

Игорь одолел все поставленные детворой задачи, последовательно прочитав и «Айболита», и «Тараканище», и «Слона и Моську». Соскучившиеся по папиному исполнению дети хотели еще, но мама идею не поддержала: завтра Ае предстояло рано просыпаться на тренировку.

Игорь прекрасно понимал чаяния жены, рассчитывавшей на продолжение вечера, но ничего не смог с собой поделать: сон навалился неодолимой тяжестью.

Глава 101

Утром Марина отвезла детей к своим родителям, и супруги наверстали упущенное вчера. После этого не хотелось шевелиться, но Марина все же отправилась на кухню заварить чаю. Оттуда она окликнула мужа:

– Игоречек, извини, забыла сказать, Юрка телефоны все пообрывал, пока ты спал, соскучился, поди! Перезвони ему, пожалуйста! Мне с Левманами тоже хочется увидеться, Бася на неделе сообщала, что Центромед завершил ее лечение! Наверняка готовит весть о скором пополнении в их семействе!

Игорь улыбнулся. Конечно, он уже знал про Юрины звонки.

Сейчас об эксперименте можно говорить открыто, а накануне ситуация была иной. Казимиров с тестем считали огласку вредной, официально Кремов отсутствовал по причине бессрочной инспекции к северным рубежам, поэтому Левман со свойственной ему педантичностью бомбардировал Марусю разведочными звонками: когда ожидается прибытие «инспектора» обратно? Но Юра не был бы собой, если б не предпринял параллельных мер: еще в начале «бессрочной инспекции» мехи получили от него письмо к Игорю с условием доставки по возвращению адресата в постоянное место жительства:

«Дорогой (зачеркнуто)… Любимый друг Игрек! Направляю тебе расписание футбольных матчей Кубка СТК вплоть до финального, в котором сойдутся (вот увидишь!) „Трудовые резервы“ и „Спартак“. Получив это письмо, немедленно раздобудь четыре билета на ближайший матч: для Марины, Баси и нас с тобой, но лучше только два – для Марины и Баси (шучу, конечно, только для нас)! Встретимся там.

Обнимаю. Твой друг Юрий Левман».

Игорь прочел послание вчера и, последовав просьбе, выписал четыре билета. Мех доставил лишь пару – из-за царившего ажиотажа они перешли в разряд жуткого дефицита: в следующую субботу предстоял финал. Что ж, как и желал Юра, Бася и Марина мимо футбола пролетят, чему окажутся рады не меньше мужей. Бася с трудом переносила шумные сборища с их гвалтом и толкотней, здесь они с Марусей солидарны. Жены куда охотнее посидят на рандеву и наговорятся всласть.

С Юрой Игорь познакомился давно. Они учились на первом курсе в Улье, пока Левмана не отчислили по состоянию здоровья. Он относился к редчайшей категории людей, у которых способности к восприятию эфирных токов превышали практическую необходимость и прямо угрожали здоровью в случае профприменения. Иными словами, Юрке грозило схлопывание от любого, даже рядового, по меркам Нервов, погружения в пассив. «Слишком хорош для нас», – говаривал с досадой Евгений Митрофанович, очевидно симпатизируя Юре. Несмотря на отчисление, связь Игоря и Юры не прервалась и со временем переросла в крепкую дружбу. К счастью, Бася и Марина тоже легко нашли общий язык.

Но жены потом, а сразу после отчисления Юрка поступил на биофак Высшей школы ДОТа. Там он добился отличных успехов в обучении, а затем и в научной деятельности. Хотя Левман нашел свое призвание (профком ДОТа попал в точку), тонкая организация его нервной системы проявилась на биофаке так же, как и в Улье, не с лучшей стороны. Юра страстно переживал за дело, которому посвятил жизнь, – концепцию интегративной биологии профессора Гусева и образовательную программу «Эко-Ключ». Удивительные способности Юры к восприятию и состраданию привели к тому, что в нем выпестовалось гипертрофированное чувство ответственности за будущее Солнечного и новых поколений советских детей.

– Понимаешь, мой дорогой Игрек, – объяснял Юра, – профессор Гусев бьется с ветряными мельницами! Мы на биофаке отчетливо фиксируем, как антропоцентризм, безудержный в своем эгоизме, пожирает планету, на смену живому биологическому разнообразию приходит искусственная культурная скудность. Мало кто представляет, насколько это опасно. Только биоцентризм может гарантировать человечеству выживание, но мы же сами пилим сук, на котором сидим! Вот ты пьешь по утрам кефир из стеклянного стакана, летаешь на дугах, отдаешь команды мехам, изводишь бумагу и не задумываешься ведь, что может быть как-то по-другому: чего стоит природе обеспечить каждого из нас банальными вроде бы вещами!

– Может, вы несколько преувеличиваете? – возражал Игорь. – Посмотри, как устроен город, в нем полно мест с дикой растительностью, они соединены переходами. Мы почти в лесу живем!

Юра морщился:

– Планировка города – дитя компромисса с военными, ты же в курсе! Прежде всего она устраняет риск огненного смерча при ракетно-бомбовом ударе противника, а уж затем, попутно, служит сохранению флоры и фауны. Хотя зачем спорить, город действительно хорош, пусть и благодаря случаю. Страшнее другое: мы качаем ребис, и развитие наше идет экстенсивным путем! Ребис, по некоторым данным, не предназначен для того, чтобы превращаться в металл, стекло и механизмы. Он – кровь планеты, он выполняет еще не до конца постигнутые человечеством функции, например, информационную! Представь, что Земля – огромная ЭВМ, а ребис – носитель памяти. И тут появляемся мы и начинаем, как дикари, сжигать сложнейшую машину в костре, чтоб просто обогреться! Положим, если сжечь чуток, ничего страшного не произойдет, а затем? Если засбоит ЭВМ? Можно хотя бы рачительнее относиться к ресурсам и уж куда более ответственно – к целеполаганию?

– О целеполагании все вопросы к ДОТу! – протестовал Игорь.

– Вот мы и обнажили корень проблем, дорогой, – печально произносил Юра, – в ДОТе совсем другие приоритеты, слона-то они и не замечают. Нами руководят не биологи, но они же принимают решения, оказывающие глобальное разрушительное влияние на биосферу. Строго говоря, ДОТ сам антропоцентричен до безобразия, и это здесь, в советском Солнечном, где ничего не производится впустую, а в Мегаполисе, по слухам, индустрия вообще заточена под бездумное потребление, там даже посуда одноразовая. Мрак! Гусев и весь наш коллектив пытаются переломить ситуацию, мы хотим сделать так, чтобы человечество, включая руководящую прослойку, исходило в своих действиях из принципа биоцентризма, чтоб каждый имел базовое биологическое образование. Иначе не выживем, самоликвидируемся! Вот что мешает внедрить программу «Эко-Ключ» в школах? Вырастет поколение, понимающее хоть что-то в сложнейшей машинерии биосферы, объединенное общим подходом к планете, к целеполаганию, и тогда будет неважно, кто из потомков окажется в ДОТе, а кто в дворниках!

Игорь соглашался с другом.

Эх, Юрочка Левман, что бы ты сказал, узнав о безбрежной токсичной свалке Мегаполиса? Наверное, впал бы в душевное расстройство.

Кроме Игоря и Марины Левманы не имели близких друзей. Юра, конечно, тесно общался с коллегами, но то почти секта. Именно Юркино деление граждан на небиологов и «просвещенных», одержимость наукой и идеями интегративной биологии отталкивали иных кандидатов в друзья, а Игорю почему-то импонировали.

Ему и образ друга приходился по душе: большие печальные глаза чуть навыкате, вечно взлохмаченные волосы, тонкий нос с горбинкой, худощавость, манера говорить рассудительно, но негромко, будто крадучись. А еще Кремов считал, что Левмана зря отчислили, он только на первый взгляд казался хрупким. Да, у него обостренная склонность к сопереживанию, состраданию; да, Юра многое принимал близко к сердцу, но оно у него бездонное! Бася который год безуспешно боролась с бесплодием, страдала, уговаривала мужа оставить ее ради лучшей жизни, но он даже слышать ничего не хотел. Игорь считал, что таким, как Юрка, и должен быть человек.

Глава 102

Выходные пролетели мгновенно, особенно воскресенье, которое семья Кремовых в полном составе провела в парке Юннатов. Утром в понедельник позвонила Катя и сообщила, что Казимиров просит при первой возможности навестить его. «Помнит старик», – обрадовался Игорь предсказуемости учителя.

Для начала, однако, подмывало заскочить на сборный пункт и пусть шапочно, но познакомиться с группой, полистать дела. Кроме того, Кремов почувствовал, как соскучился по коллеге, и решился окончательно.

Катя подсела в дугу с крыши своего дома.

– Спасибо, что запрыгнул, – улыбнулась девушка очаровательной улыбкой.

За время отпуска она загорела и чуть поправилась. Видимо, санаторные «надзиратели», выполняли работу добротно, на женские мольбы о красивой фигуре отвечали непреклонным «нет» и пичкали подопечную едой как положено, по нормам. Теперь Катя соответствовала ГОСТам на все сто процентов. Она тоже соскучилась.

– Просто не терпится завалить тебя вопросами! Как прошло?

– Давай повременим, – с улыбкой, но твердо парировал Игорь, – вкратце не расскажешь, а времени сегодня в обрез. Со мной все в порядке. Как ты отдохнула?

– Скучно, – разочаровано протянула девушка. – Предвосхищу: мужа не нашла, процедурами не мучили. Вот только диетологи как клещи вцепились.

Игорь засмеялся, она сконфуженно поморщилась в ответ.

– Кать, ты б в ДОТ обратилась, глядишь, суженого на блюдечке поднесут, – в который раз предложил Нерв, – такая красота пропадает!

– Не хочу! Я в принца на белом коне верю, – дежурно отшутилась Катя.

Игорь замер, вспомнив погружение. «Семенов» так подробно рассказывал о ДОТе, и, странное дело, во сне Кремов представлял его не таким, каков он был в реальности. Не то чтоб совсем, но тогда попахивало бездушным инкубатором с принудиловкой по части браков и профессий. Стоп. Может, все дело в отношении к «принудиловке»? Во сне она его, виртуального, воспитанного Мегаполисом, пугала, а сейчас… ДОТ, привычный и как бы сам собой разумеющийся, является фундаментом мироздания, хотя он и есть инкубатор!

– Ше-е-еф! – озадачено окликнула Катя, наблюдая за выпавшим из разговора Игорем.

– Прости, куча мыслей после эксперимента, кое-что в голову приходит внезапно, обдумываю. Кстати, ты не знаешь, где в городе достать, э-э-э… – Кремов попробовал подобрать описание хот-дога, – блинов с сосиской и горчицей?

Катя выглядела еще более озадаченной:

– С горчицей? Н-нет. А такие бывают? Вряд ли диетологи допустят в автоматы. Может, в комбинате попросить напрямую?

«В комбинате, пожалуй, смогли бы», – подумалось Игорю.

Глава 103

Тренировочную базу Кремовской группы в этот раз определили на Гидрострое – физкультурном комплексе у самого основания бетонной плотины Солнечного водохранилища. Ближайшая дуга не допрыгивала туда километра полтора, поэтому приходилось либо вызывать служебный автомобиль, либо ждать электричку.

Выйдя из кабины, Игорь осмотрелся. За спиной остался город, впереди под слепящим солнцем серой змеей протянулась плотина, справа некрутой подъем, поросший травой, – это граница возвышенности, забирающейся к самой плотине и дальше, а слева бескрайняя низина, желтая от подсолнухов. Подсолнуховое море, казалось, омывает подошву далекой плотины не хуже, чем настоящее, отсюда невидимое.

Невзирая на жару, решили прогуляться пешком – живописные окрестности располагали.

Неподалеку от посадочной площадки на обочине скучал старенький пищевой автомат. Он напоминал крупный холодильник, простоявший под открытым небом где-то на заднем дворе лет пятнадцать: панели, выцветшие до едва угадываемого зеленого, ржавчина в местах стока дождевой воды, крупные блестящие кнопки из нержавейки на лицевой стороне и настырная трава, пробившаяся из-под трещин в бетоне постамента. Под кнопками виднелось отполированное углубление лотка, тоже из нержавейки, и окошко для стаканов.

Подобные агрегаты Игорь помнил с глубокого детства. Современные ушли далеко вперед: обзавелись цветными дисплеями с активной поверхностью, длинными меню, в которых, поговаривали, скоро появятся даже супы, и вообще научились сами производить блюда.

Зато этот, словно старый друг, всегда безотказно предлагал пару простых бутербродов и газировку с сиропом. «Что-то я ударился в сентиментальные размышления», – пронеслось в голове у Нерва. Ноги сами собой понесли к пищевику.

– Ты голоден? – спросила Катя. – До Гидростроя рукой подать, может, потерпишь?

– Вдруг здесь выдает блины с горчицей и сосисками, – улыбнулся Игорь.

Катя удивленно вскинула брови.

Конечно, никаких сосисок пищевик не держал, да и вообще ассортиментом не баловал – механическая утроба отзывалась на нажатие только двух кнопок: «бутерброд» и «газ. вода». После продолжительного урчания машины в лоток неуклюже свалился упакованный в серую бумагу «один к одному», а в окошке показался граненый стакан с газировкой. «Один к одному» – почти позабытый стандарт, где пропорция хлеба и колбасы соблюдена верно: ломтик черного имеет толщину в сантиметр два миллиметра, три солидных кусочка докторской уложены внахлест, а сверху источают свежий аромат дольки огурчика.

Колбаса по вкусу вполне походила на мясо. Скучновато в сравнении с глютаматовыми монстрами мегаполисных забегаловок… С досады Игорь едва не выругался вслух: образы недавнего сна раздражали навязчивостью. Сдержаться получилось, но Катя все же поймала пробежавшую по лицу Кремова тень.

Глава 104

Казимиров встретил в личном кабинете. Игорь уже на входе почувствовал неладное. Признаки растерянности и беспокойства безошибочно угадывались за профессорской улыбкой, несмотря на все усилия Евгения Митрофановича.

Подобное происходило раньше, когда Кремов чем-то расстраивал учителя: например, халтурил на блиц-коллоквиумах по невербалке или считал ворон в лекционные часы. Но учеба осталась в далеком прошлом, сейчас-то что?

– Как дела, Чижик? Как себя чувствуешь?

– Нормально, Евгений Митрофанович, – ответил Игорь, присаживаясь на стул. – Позволите бестактность?

Казимиров бросил обреченный взгляд. Зачем ходить вокруг да около? Наверняка мальчик с бесцеремонностью, свойственной молодым сильным Нервам, собрал уже кое-какую информацию и мучается догадками: что-то со здоровьем его пожилого наставника, или несчастье с кем-то из друзей по Улью? Сейчас Чижик, по своему обыкновению, поставит вопрос ребром.

– Положительно, это невыносимо! – Учитель отпустил эмоции. Он раздраженно направился к холодильнику, вынул оттуда стакан холодной газировки и залпом выпил. – Твой тесть, старый твердолобый хрыч! Я триста раз повторял перед этим дурацким экспериментом: «Возьми человека попроще, из отсева, наконец». Ты тоже хорош, – продолжил недовольно Казимиров, – захотелось, видите ли, принести пользу науке.

Игорь попытался разобраться в происходящем.

Профессор любил своего ученика, и, если первой реакцией на встречу после долгого перерыва стала обличительная тирада, а не теплые слова и пара чашек чаю, значит, стряслось что-то из ряда вон. Это как-то связано с погружением.

– Полюбуйся… – Старик передал Кремову папку с выпиской из личного дела. – Впрочем, читать долго, так что сразу объясню: твои нервы изношены в лохмотья, и виноват не кто иной, как дражайший товарищ Семенов.

В последних словах Казимирова прозвучала плохо скрываемая боль.

Он опасался эксперимента, скептически оценивал его перспективы и твердо настаивал на том, что Нервы самостоятельно обязаны искать пути к сквозной памяти.

На обложке папки стоял штамп «рекомендован на перепрофилирование». У Игоря внутри все оборвалось.

Сквозная память! Соль и священный грааль невербалки! Сколько же ученых разуверилось в возможности «подключиться» к ней, сколько разбитых надежд и поломанных судеб связано с поисками, но новые попытки не иссякают.

На то есть фундаментальные причины. Тот же Казимиров считает, что без надежной связи со сквозной памятью общество обречено циклически деградировать. Возможно, он преувеличивает. Опыт предыдущих поколений так или иначе передается следующим всегда. Сказки, язык, традиции, быт, приметы и суеверия пронизывают время и, отпечатываясь в потомках, делают их похожими на родителей. Однако что-то в процессе «отпечатывания» всегда терялось, что-то изменялось под действием обстоятельств, а что-то намеренно искажалось. Это последнее пугало старших, которые с тревогой наблюдали за детьми, воспринимавшими прошлое с его уроками по-мультяшному наивно, аркадно. Складывалась парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, пережившие какое-нибудь потрясение родители всячески оберегали от подобного своих детей, но в то же время с болью наблюдали, как те слишком легкомысленно относятся к предостережениям и полным ходом идут к повторению ошибок истории.

Предки мечтали о какой-то «прививке», «таблетке мудрости», чтобы молодежь, не испытывая боли, не окунаясь в ужас войн, эпидемий, катастроф, получила опыт, выработала реакцию здорового страха или, выражаясь медицинскими терминами, иммунитет перед болезнями прошлого.

Сам Казимиров приводил в пример фашизм. Множество студентов воспринимало эту уродливую язву на теле человечества как декорацию истории. Некоторые находили, что свастика выглядит оригинально, форма карателей симпатична по дизайну и т. д. У них напрочь отсутствовал рефлекс отторжения фашистской идеологии и атрибутики, такой, какой испытывало поколение, пережившее войну. О, у тех он выражался ярче, чем от встречи с гремучей змеей или крысой. Да и отторжением это чувство можно назвать лишь условно, оно только мягкий эквивалент гадливости, ужаса, омерзения, испытанных каждым, столкнувшимся с фашизмом лицом к лицу. Выжившие усвоили урок крепко, но в последующих поколениях память о нем неизбежно ослабевала, угроза миру вновь обретала осязаемые контуры. Тут бы и прописать молодым «прививку»… Так нет ее, чудодейственной.

Нервам повезло, они без потерь передавали из поколения в поколение эмоциональный опыт, накапливали знания, в том числе о фашизме, так что Игорь, например, воспринимал его невыносимо уродливую, античеловеческую личину с не меньшим отвращением, чем далекие поколения. Знакомство с одним из сильнейших кошмаров прошлого иногда отзывалось снами, после которых сердце стучало отбойным молотком, а волосы взмокали от пота.

Но Нервы – необычные люди и только малая часть общества, а как просветить остальных, как вживить им на генном уровне ненависть к фашизму во всех его проявлениях?

Здесь таилась причина, по которой множество пионеров невербалки, рискуя репутацией, карьерой и временем, рано или поздно приходили к теме сквозной памяти. Их воспринимали как алхимиков современности, занимавшихся поиском недостижимого философского камня, что порождало общественный скепсис или даже осуждение, но они, невзирая на это, шли к своей цели. Постепенно идеи упорных невербальщиков выбрались из узкого круга и распространились в среде ученых, далеких от психозрения. На первых порах робко, а затем все увереннее, множество специалистов заговорили о проблеме сквозной памяти, в обиходе появился термин «мост», обозначавший прямой способ подключения к опыту предков, их эмоциям.

Казалось, «наводить мосты» сподручнее сообща. Электронщики, доселе подозрительно посматривавшие на Нервов, предсказуемо положились на «Эверест», химики придумали усиливать восприятие с помощью препаратов, и процесс поиска сквозной памяти получил новый импульс. Кипучая деятельность ученых вылилась в создание «Ложа» – установки, погружавшей человека в концентрированное облако образов для той самой «прививки» от ошибок прошлого.

Погружение, по расчетам создателей, должно было напоминать ясный сон, который, помимо устойчивого «послевкусия» – пищи подсознанию, оставлял бы четкую картинку реально пережитого.

Вчерашние алхимики – Нервы, спохватившись, забили тревогу. Они увидели множество опасностей в таком «машинном» манипулировании сознанием и подсознанием, но маховик уже набрал ход. По иронии судьбы, когда Ложу подбирали первого добровольца, выбор пал на Нерва – яйцеголовые перестраховались. Считалось, что в случае недостаточной эффективности генератора «облака» чувствительный человек сможет хотя бы смутно разглядеть «картинку» и передать создателям какие-то сведения для дальнейшего усовершенствования установки.

Перестраховались.

Получается, Игорь прожил во сне целую жизнь, попутно покалечившись.

Казимиров утверждал, что генерирование облака и подключение к сквозной памяти – взаимоисключающие категории, что сквозная память совсем не то, чем ее представляют технари, она существует сама по себе, а машина изобретает что-то новое. Как и все старые Нервы, он воспротивился эксперименту, а решение Игоря первым испытать Ложе шокировало старика.

Зачем Кремов решился? Сквозная память – священный грааль и философский камень. Как ее «пощупать», как совершить глоток из источника знаний предков? Где тело сквозной памяти, ее носитель? Нервы десятилетиями искали ответы на эти вопросы и, кажется, не продвинулись существенно. По мнению корифеев невербалки, сквозная память – это массив информации, парящий где-то в ноосфере, подключиться к нему можно на основе ментального кода, свойственного и предкам, и потомкам. Слишком расплывчато для яйцеголовых, слишком метафизично.

Семенов полагал, что вся память предыдущих поколений уже заложена в человеке, а задача Ложа – «обстреливая» мозг сгенерированными картинками, просто пробудить ее. Технари старались внести в процесс конкретику, нормировать и упорядочить знания алхимиков, их теория выводила сквозную память из области сакральных знаний, приближала к пониманию обычными людьми – и в этом виделась их, технарей, колоссальная заслуга.

Кремов рискнул именно поэтому. В конце концов, неудача тоже результат, оттолкнувшись от которого можно продолжать поиски.

Но цена для отдельно взятого Нерва оказывается слишком высокой. Папку с личным делом Игорь даже не листал, он воспринимал пылающие эмоции учителя напрямую. Там почти боль утраты, там почти прощание, будто с мертвым.

– Катя сообщила о моих странностях?

Казимиров взглянул укоризненно:

– Кстати, о ней. Знаешь, она балансирует на грани давно, ДОТ внес ее в зону риска.

Игорь с тревогой вскинул голову.

– Ты не вчера пришел в Нерв, – продолжил профессор. – Несколько экспедиций в приполярную зону, освоение пустоши и формирование разведочных партий – все было. Последние два года с тобой рядом Катерина. И этих двух лет тебе не хватило, чтоб разглядеть влюбленную женщину?

Игорь почувствовал смертельную усталость. Всего один день, а навалилось столько, что голова шла кругом.

Казимиров продолжал рассказывать, хотя это уже воспринималось лишним. «Катя в зоне риска» и «влюбленная женщина» выстраивались в единую картину. Она никогда не полагалась слепо на сценарии ДОТа и будто наперекор ему строила свою жизнь. Профессия Нерва предусматривалась для нее в третьих строчках прогноза, но она сделала все, чтобы попасть в Улей.

В том же прогнозе наверняка наберется с десяток замечательных кандидатов для брачного союза, но Катя до сих пор не замужем. Она ждет принца… Нет, выходит, принца-то она нашла, и ДОТ может хоть по пятам следовать за упрямицей и каждую секунду предлагать женихов, только время потеряет. Ну почему все так сложно? Почему вопреки воле приходится нести ответственность за… За кого? Не за человека же с улицы. Он тоже по-своему любит Катю – близкую спутницу, друга. Сейчас Игоря «спишут», он отправится на перепрофилирование, будет мести метлой улицы, посвятит себя Марине и детям, а куда денется она? У нее семьи нет!

В груди защемило.

– Я не отдам тебя на перепрофилирование, – будто прочитав мысли ученика, горячо воскликнул Казимиров.

Перед глазами маячила папка, здорово мешая мыслить.

– С Катей что? – спросил Игорь.

– Это тебе придется взять на себя, Чижик. Помнишь, после второй приполярной экспедиции ты приехал в Улей прочесть практический доклад? Она, в числе иных курсантов, с упоением слушала о работе Нервов в трудных условиях. После того доклада стала гораздо лучше учиться, я обратил на нее внимание, как в свое время на тебя. Представляешь? Только тебе все давалось легко, ДОТ просчитал прогноз точно, а она брала трудом и энтузиазмом, развивая слабые ростки, которые имела. Зачем ей это было нужно? Так что ее судьба в твоих руках еще с тех времен.

– Попробуем включить ее в группу Андрея Монахова, – произнес Игорь после недолгого раздумья, – я возьму перерыв на тридцать дней, а дальше видно будет. ДОТ потерпит?

Казимиров, кажется, приободрился. Чижик «чирикал», значит, есть надежда.

– Добро, – ответил профессор и подмигнул: – С ДОТом улажу.

Глава 105

По улице, как обычно, безлюдной, Игорь решил пройтись пешком. Отрешиться от происходящего не выходило, и комок в горле не исчезал, но постепенно в голове складывался план действий.

Кремов поднял руку, и на призыв из ближайшего портика устремился мех. Робот, оснащенный совершенной системой ориентации, словно парил над мостовой. Никакая, даже заметная, неровность не заставляла его массивный оранжевый корпус дрогнуть.

– Мне нужен телефон. Набрать номер Марины Кремовой.

Мех протянул телефонную трубку с коротенькой антенной, из динамика уже слышались щелчки набора номера.

– Видеоканал установить? – мелодичным голосом спросил мех.

– Не нужно.

После пары гудков из динамика послышался мужской голос:

– Игорь Максимович, привет! Это Алексей, лаборант. Марина Владимировна на планерке. Что-то срочное?

– Нет, я подожду.

Поразмыслив, Игорь вернул меху трубку и направился дальше. Над головой парили тонкие паутинки аэродуг с бусинами-кабинками на концах, еще выше плыл дирижабль «Циолковский». Он легко опознавался по характерной сигарообразной форме и сиянию полированной цельнометаллической обшивки. Красиво.

Предыдущие поколения небесных гигантов не могли летать в непогоду, их мягкие оболочки под напором ветра прогибались, изменяли форму и теряли аэродинамические качества, дирижабли становились слабоуправляемыми, а то и вовсе неуправляемыми и могли погибнуть.

«Циолковские» же не набирали массу от дождя, не обращали внимания на молнии, не боялись ветра, их жесткие корпуса уверенно противостояли шквалам. Словно гости из будущего, плыли эти блестящие исполины в недосягаемой выси – восхищая, завораживая.

Кремову подумалось, что планерка Марины случилась в удачное время, сейчас он скажет ей совсем другое, нежели планировал пять минут назад.

– Игорь Максимович! Вызов от Марины Владимировны. – Голос меха за спиной заставил отвлечься от дирижаблей.

– Привет, любимая, у меня с завтрашнего дня отпуск. Едем смотреть на «Звезду»? – спросил Игорь жену по телефону.

Она удивилась:

– Это сюрприз! Четыре отпуска подряд ты пропадал на тренировочных базах, я и надежду потеряла. Конечно, едем! Расскажешь вечером, почему на «Звезду»?

– Обязательно.

Глава 106

Мрачный Семенов вошел к Казимирову, когда тот о чем-то сосредоточенно думал.

– Будешь метать гром и молнии?

Нерв только рассеянно передернул плечами, не выходя из раздумий.

Гость расположился на одном из стульев и озадаченно посмотрел на Евгения Митрофановича. Владимир Алексеевич ждал разноса и укоров и, несмотря на свой авторитет, был готов к ним, но Казимиров в который раз удивил. Наконец он вышел из дремоты и метнул прожигающий взгляд:

– Угробил парня?

Не получив ответа, развивать атаку не стал и продолжил спокойнее:

– Дело плохо. Чижик хочет бороться, но ДОТ… Оно того стоило?

Семенов тяжело вздохнул.

– Не знаю. Но меня не беспокоит сейчас эксперимент, понимаешь?

– Не знаешь?! Старый ты хрыч, – укоризненно воскликнул Казимиров, – я ж тебе говорил, возьми отсев! «Не пойдет!» Не пошло?

Тягостно помолчали.

– Базу на Гидрострое сегодня расформировали. Игорь еще не в курсе, – продолжил Нерв. – Но хуже, что Катю списали.

– Напарницу Игоря?

– Да.

Семенов вздохнул.

– Эксперимент выдал какую-то странную картину, – начал отрешенно Владимир Алексеевич, – он считанное количество раз подключался к сквозной памяти. В остальном, его мозг генерировал причудливый мир со своими правилами, страхами и мечтами. Целый мир, представляешь? В нем Игорь прожил жизнь и видел тебя, меня, Маринку в таких ролях, что диву даешься. Ладно – ты. В целом образ приснившегося Казимирова тебя копирует, видимо, Игорь нуждался в поддержке. Но я! Голова в мониторе! А Марина – робот, каково?!

– Я читал отчет, – прервал Казимиров, – не находишь, что вы, яйцеголовые, круто просчитались? Получается, сквозная не в подсознании. Может, ваша установка – все-таки ошибка? Чижик весьма непрост. Немудрено, что он на Ложе совершил путешествие в себя, да так, что твоему институту на годы вперед работы хватит. Я десятой части не расшифровал из его сна. Ну да ладно, теперь ДОТ собирается Игоря перепрофилировать, и наша задача помочь мальчику справиться с этим. А подключения… Эка невидаль! Курсанты Улья безо всякой вашей химической дребедени устанавливают мосты. Ты хоть понимаешь, что Игорь искал какие-то ответы во сне?! Не в подключениях соль, он прибегал к ним только в случае крайней необходимости, так же как и здесь, в реальности. Он искал нечто новое, я думаю.

Семенов кивнул, глядя в пол.

– На пленуме ДОТа меня четвертуют, – безучастно заметил он.

– Не одного тебя.

– Мне жаль Игоря, и Марине будет тяжело. Если б вернуться назад, ни за что не взялся бы сочинять Ложе.

Затем Владимир Алексеевич попрощался и тихо вышел.

– Старый ты хрыч! – бессильно взорвался наконец в захлопнувшуюся дверь Казимиров и прикрыл дрожащими ладонями лицо.

Глава 107

Причальная мачта «Циолковского» стрелой уходила в ярко-голубое небо. Марина, Назар, Ая и Игорь стояли у самой границы посадочного круга и высматривали дирижабль. Ая старательно крутила головой, а временами, когда обзору мешал папа, обходила его, чтоб не упустить, из-за каких же тополей покажется наконец блестящий гигант. При этом руку Игоря малышка не выпускала, и ему приходилось вертеться вокруг своей оси. Назар деловито возился с игрушечным самолетом.

– Па-а-ап, а как ты угадываешь, с какой стороны прилетит? – умаявшись, спросила дочка.

Ей пять, уже такая взрослая. С маминой тщательностью подбирает одежду по утрам, не расстается с солнцезащитными очками. На спине маленький цветной ранец, там самое необходимое для дальних путешествий: игрушечная собака, стеклянные бирюльки и пушистая варежка. Варежка и зимой, и летом сопровождает крохотную хозяйку, куда бы та ни направилась, но вовсе не для того чтоб согреть пальчики, у «пушиськи» задача куда важнее: засыпая, малышка прикасается к ней носиком. Варежка умиротворяет, помогает Ае справиться с обидами и расстройствами, конечно же не меньшими, а то и большими, чем у взрослых людей, ведь в детстве все очень даже по-взрослому. Игорь часто думал: а когда дочь вырастет, варежка останется с ней?

Малышка ждала ответа.

– Дирижабль медленно подходит к мачте, помнишь? Если б он подходил быстро, то ударился бы об нее, – невольно наставительным тоном начал объяснять Игорь.

– Да, помню!

– На дирижабль действует ветер, он его и разгоняет, и тормозит. Чтоб не разгоняться перед мачтой, с какой стороны ему лучше к ней подходить?

Ая задумалась, а потом радостно воскликнула:

– С той, папочка! – и ткнула пальцем на показавшийся с подветренной стороны «Циолковский». Марина улыбнулась.

Игорь подхватил дочку на руки и прижал к себе, а следом и Назара. Как можно прожить целую жизнь без маленьких сокровищ? Как можно не понимать бессмысленности своего существования, когда их нет рядом? Да, дети сильно изменились за его виртуальные десятилетия! Марина не замечает нового произношения Аи, но Игорю оно в диковинку: сильные «ч» и «ш», в речи малышки появились словечки и фразочки прямиком из детского садика и спортивной группы.

Причальная команда сноровисто пришвартовала дирижабль к мачте и быстренько приземлила его. Немногочисленные пассажиры потянулись на посадку.

В салоне пахло березовой стружкой: сейчас такой аромат считался наиболее приятным в путешествиях. Стюардесса усадила Кремовых очень удобно – друг против друга. Ая с Назаром поначалу присоседились рядом, но тут же устроили потасовку из-за блестящей коробочки с салфетками, опрометчиво подаренной обоим стюардессой. Пока та ходила за вторым комплектом, Марина пересадила дочь к папе, а сама устроилась с младшим.

– Пап, – театрально затянула Айка, постаравшись замять эпизод, – а сколько лет нужно прищуривать глаза, чтоб они стали как у китайца?

Игорь не сумел сохранить строгое выражение лица.

– Не выйдет, сколько ни щурься, – ответил он, усмехнувшись.

– А у китайцев почему вышло?

– Наверное, когда-то давно китайцам ветер засыпал глаза песком, они приспособились, вот и остались у них узкие глаза.

– А если мне сыпануть песка в лицо? Приспособлюсь? – настаивала почемучка.

– Нет. У китайцев глаза сужались из поколения в поколение, от родителей к детям, все больше и больше. Это очень длительный процесс, эволюцией называется.

– А первые китайцы с узкими глазами уже умерли? А если вы с мамой начнете сужать уже сейчас, у меня сузятся? А почему китайцы стояли на ветру с песком и не прятались?

Игорь понял: это надолго. Назар внимательно следил за диалогом сестры с папой и ждал ответов, словно те интересовали малыша не меньше, чем Аю. Он понимает суть беседы?

Игорь терпеливо беседовал с дочерью, пока ей это занятие не наскучило. Ая сменила тему:

– Па, а ты знаешь какого цвета наши чувства?

Игорь с тревогой поглядел на дочь. Она нараспев, по-заученному, объяснила:

– Радость оранжевая, злость красная, печаль фиолетовая, спокойствие синее…

– Голубое, – машинально поправил он, – откуда ты это знаешь?

– В садике выдают карточки с рожицами и просят запомнить.

Игорь вопросительно посмотрел на жену.

– Это правда, – пожала она плечами, – с Аей сейчас занимается отдельный преподаватель. Мехи иногда приносят карточки нам домой, с ними и Назар охотно возится. Что-то не так?

Игорь отрицательно мотнул головой.

Он вышел в холл и набрал воспитателя Аи. Та ответила сразу:

– Я тоже удивлена, но это предписание ДОТа. Для Аи и мальчика из третьей группы введена новая программа.

Игорь поблагодарил за разъяснение и немедленно переключился на ДОТ. Ответственного сотрудника разыскали небыстро, пришлось потомиться. Наконец дородная тетка показалась в мониторе. По ее словам, «все рассчитано» и «методика подготовки Нервов теперь предусматривает раннее начало».

– Вы ломаете естественное течение, – возразил Игорь, – Ая слишком мала для введения в курс. Она должна остаться простым ребенком еще несколько лет. Зачем ей эти формальности? Откуда она наберет обыденного опыта, чтоб потом трезво оценивать человеческие эмоции? Малышка отныне начнет клеить цветовые ярлыки на любые ситуации. Рано! Вы получите отличного «нюхача», но не Нерва!

– Вы же знаете правила, – бесстрастно припечатала тетка, – на действия ДОТа можно подать апелляцию или отказаться от программы принудительно. Последствия тоже знаете. Чем я еще могу помочь?

– Занесите в протокол мой звонок, – потребовал Игорь, – и вообще, с каких это пор к воспитанию Нервов такой формальный подход? Вы Нерв? Откуда вам знать тонкости процесса?!

Тетка с плохо скрываемым раздражением парировала:

– Вы забываетесь, Игорь Максимович. Если не ошибаюсь, вы рекомендованы к перепрофилированию, так что не факт, что вскорости сами продолжите свободно козырять статусом Нерва.

– Это… Это не делает меня несведущим в теме… – Игорь осекся, осознав бесперспективность спора. Его больно задели слова собеседницы, но он взял себя в руки. – Простите за резкость. Я еще раз обдумаю ваши предложения.

Тетка холодно попрощалась.

Обдумывать было нечего. Ни одна апелляция на памяти Кремова не разрешилась в пользу граждан, а принудительный отказ гарантированно выбрасывал Аю из альфы и лишал профессиональных перспектив. Ничего, он будет рядом с дочерью и поправит перегибы подготовки, если потребуется. Это наверняка ошибка!

По возвращению в салон, Игорь застал Марину и Назара спящими. Стюардесса заботливо укрыла их пледами. Дочь лежала на стеклянном полу, подперев щечки руками, и наблюдала за проплывающей далеко внизу землей.

Игорь молча присел рядом.

– Пап, – задумчиво сказала Ая, – мне часто снится, что всех моих друзей засасывает ураган. Ну, знаешь… Смерч, вот. Мне от этого грустно.

Игорь обнял малышку. Она чувствовала приближение больших и слишком ранних перемен в своей жизни.

Глава 108

На старт «Звезды» Кремовы успели.

Могучая ракета сотрясла окрестности громовым раскатом двигателей, величественно высвободилась из объятий поддерживающих мачт и устремилась ввысь. Ая возбужденно запрыгала у панорамного стекла, Назар зашелся в плаче и полез на руки. Игорь подхватил сына и прижал к себе. Он слишком маленький, чтобы не расплакаться при виде ревущей всеми движками «Звезды». Но под спокойный папин голос малыш успокоился и посмотрел на удаляющуюся в выси «акету». По взгляду жены Игорь понял, что она хочет обнять сына, но Игорь не позволил. Бывают моменты, когда даже маленькому мальчику нужно дать почувствовать себя мужчиной, оставить один на один со страхом. Тем более не совсем один на один – папа-то рядом.

Нерв частенько задавался вопросом, все ли правильно он делает в воспитании сына. Не перебарщивает ли со строгостью и мягкостью, не упускает ли чего-то важного?

В последние дни Игорь забирал детей из садика. Они шли по тропинке домой мимо детсадовских корпусов, огибали ограду и оказывались в небольшой роще. Там росли одуванчики – море белых пушистых мячиков для пинг-понга, носились стрекозы и гудели шмели. Назар всегда останавливался у одуванчикового ковра и принимался срывать цветы. Сорвет один, победоносно поднимет вверх, резко взмахнет ручкой и наблюдает полет десятков парашютиков. Ая не разделяла восторгов брата, одуванчики казались ей «скучноватыми, для малышневки», она присаживалась на траву, доставала из рюкзачка фломастеры и блокнот и рисовала принцесс.

Назар мог играть с одуванчиками бесконечно. Он привлекал папу, потому что только папа умел сдувать парашютики с ножки, а не сбрасывать резким движением. Назар улыбался и хохотал, счастливейший человек на свете! Когда Игорь с Аей требовали идти домой, сын не соглашался. Приходилось пускаться в уговоры, обещать ирис и на один мультик больше после ужина. «Ничего, – думалось Игорю, – завтра еще поиграем с одуванчиками!».

Но в одно из «завтра» поляна оказалась выстриженной подчистую! Мехи в рамках борьбы с амброзией постарались. Назар растерянно заморгал, оглядывая бывший одуванчиковый рай, беспомощно посмотрел на папу и собрался заплакать. Но что-то его удержало. Он вздохнул, совсем как маленький старичок, взял Игоря и Аю за руки, и семейство направилось к аэродуге.

Игоря душило отвратительное чувство. Ему стало стыдно за свою нетерпеливость, за то, что каждый раз он прерывал игру сына, рассчитывая на «завтра». И ведь ничто не заставляло спешить! Ничто не заставляло. Можно было хоть дотемна запускать парашютики, слушать заливистый смех одного из самых драгоценных человечков во вселенной, посматривать на результаты художеств второго. Там, в одуванчиковой роще.

А Кремов зачем-то спешил. Завтра оказалось совсем не таким, на которое он рассчитывал, оно не оправдало чаяний Назара…

«Звезда» скрылась за облаками. Экскурсовод пригласил всех в столовую, близилось время обеда. Назар успокоился, теперь они с Аей носились по смотровой, совершенно позабыв о страшном ракетном старте. Марина с трудом урезонила детей и поспешила в столовую вслед за группой туристов, а Игорь задержался.

Экскурсовод, молодой парень, собирал в портфель микрофон.

– Подскажите, на чем летает Мегаполис сейчас? – обратился к нему Кремов.

– Шутите? – улыбнулся экскурсовод. – Куда им летать? Они приземлили свою часть космолета прямо в городе. Говорят, устроили в нем музей. Это совершенно неправдоподобно, между нами говоря.

– Почему же? – удивился Игорь.

– В рамках обмена наша делегация побывала в том музее, «Юниверсум» называется. Я лично осматривал экспозицию. Заявляю ответственно – это бутафория. Там, конечно, имеется пара настоящих механизмов, но в остальном – бутафория. Особенно нас поразило скопление каких-то трубок, на которых малолетним балбесам дозволялось выцарапывать свои имена на память! Спрашиваю у провожатого: «Что это?» А он: «Кислородная система». Я говорю: «Такой не бывает!» Он словно в рот воды набрал после этого.

– А где же космолет?

– Мы достоверно не знаем, больше нас в музей не пускали, на вопросы не отвечали. Но знаете… Неподалеку от бутафорского «Юниверсума» есть громадный холм. Вокруг равнина, а тут на тебе – холм. Они на нем собираются построить правительственный объект какой-то. Теоретически, по размерам и конфигурации, холм соответствует параметрам настоящего «Юниверсума», так что…

Игорь нашел в столовой семью и поспешно съел обед. «Циолковский» уже готовился к отправлению. Кремовы заняли свои места незадолго до старта, а Игорь все раздумывал над словами экскурсовода. Где вымысел, где реальность в его грезах на Ложе? Ведь парень со смотровой напомнил о давно известном: Мегаполис не летает в космос, они решили пустить свою часть космолета на утилитарные цели. Во сне Бюро врало, выходит? Все эти трубочки с «Джейн и Томас», мини-юбки экскурсоводок – бутафория? Зачем это вообще снилось?

Дирижабль величественно взмыл в небо, послышался посвист реактивных двигателей. Сейчас капитан выберет экономическую высоту, с попутным ветром, и «Циолковский» понесет пассажиров на северо-западную границу.

Глава 109

Аэродром «Степной» и Станичка выделялись в черноте ночи оранжевым пауком. «Циолковский» приземлялся в сложных условиях, порывы ветра у земли достигали внушительной силы. Но стюардесса заверила Кремовых, что опасаться нечего: с тех пор как небо покорили цельнометаллические исполины с реактивной тягой, швартоваться стало значительно легче.

За иллюминатором вспыхивали короткие вспышки, затем они слились в голубоватое свечение, озарившее сопло маневрового движка. Дирижабль аккуратно ткнулся сцепным устройством в причальную мачту и на лифте пошел вниз. На пирсе ожидал автобус, погода разгулялась – хлестал дождь, громыхали молнии.

– Счастливо! – попрощалась стюардесса.

Марина неуверенно обернулась к мужу:

– Они же не собираются обратно прямо сейчас?

Игорь пожал плечами.

Неделя в Станичке пролетела как один день. Родители обрадовались визиту внуков и детей несказанно. Ая с Назаром купались в океане горячей любви бабушки и деда, временами злоупотребляя привилегированным положением. Малышам, к неудовольствию Марины, дозволялось почти все.

Мама каждый день пекла пирог с капустой и рыбой, отец откупорил новую бочку вина. А ведь еще были бешбармак, блины со сметаной, борщ, галушки!

В Станичке ДОТ и близко не обладал привычным могуществом и не мог контролировать рацион населения с такой скрупулезностью, как в городе. Марина растерянно наблюдала за парадом свекровиных блюд, не зная, как с этим управляться и что есть можно, а с чем лучше повременить. Так с женой всегда случалось в первые дни в Станичке. Затем она привыкала.

В этот приезд Игорь попросил маму испечь самсы. Побольше. Самсу почему-то всегда хотелось в периоды внутренних переживаний. Нерв нагребал ее в чашку, наливал в большую кружку бульону с луком и поглощал снедь на лавочке на веранде. Иногда наведывался Назар и разделял с папой трапезу: чинно жевал, прихлебывал из кружки. Ая привередничала, ей казалось, что такая еда выглядит «неправильно и некрасиво», суп ведь ложкой едят, а пирожки должны быть с картошкой, капустой или вареньем, но не с мясом же! Марина дочку поддерживала, бабушка пыталась их переубедить, дедушка посмеивался над всеми участниками спора.

Игорь бродил по родительскому дому, словно в последний раз. Рассматривал отцовскую библиотеку, прочитанную вдоль и поперек, перебирал свои школьные рисунки и стихи, зачем-то разобрал и почистил любимый фотоаппарат. Эх, «Смена», когда-то твоему шкальному затвору пришлось здорово потрудиться – вон на полке куча альбомов с творчеством Кремова-школьника. Там же бумажные модели танков, самолетов, самодельный радиоуправляемый катер. Катер – гордость Игоря! Идеальные обводы деревянного корпуса, микросхемы, контакты, батарейный отсек, гребной вал сложной формы, два слоя краски, четыре слоя лака, выглядит как настоящий. Будет примером Назару, когда малыш вырастет. Ая катер уже запускала в ванной, ей тоже интересно.

Отец подметил настроение Игоря:

– Ты чего грустишь? Слышал, эксперимент завершился хорошо, – спросил он, пользуясь редким случаем, ко гда они остались наедине.

– Не слишком, пап, – ответил Игорь, – меня собираются перепрофилировать.

Отец удивленно воскликнул:

– Чего ради? Это крайняя мера! А тесть? Он мне говорил, что нормально все.

– Тесть ни в чем не виноват. Так вышло. Перепрофилирование по медицинским показаниям.

– Спалили тебя, что ли?

– Да, похоже.

Отец тяжело вздохнул. Ему нужно было переварить новость. Дела не хороши.

Прежде все складывалось благополучно: сын трудится на замечательной должности, невестка красавица-умница, внуков они родили прекрасных, и вот фокус – перепрофилирование. Отец вряд ли допускал хоть каплю сомнений в объективности ДОТа, там, по его мнению, ошибиться не могли. Значит, несчастный случай!

– Знаешь, бывают происшествия, в которых никто не виноват, – печально произнес отец. – Карабкайся. Марина поможет, детвора. Но, возможно, здесь не хватит просто выдержки, сынок. Хорошо бы придумать какую-нибудь штуковину эдакую, совершить нетривиальный ход! Оно ж, перепрофилирование, иной раз человека в бараний рог свернуть способно, хватка железная. А в борьбе одним терпением не возьмешь, тут прием нужен. Смекай. Жаль, никто – даже мы и Марина – тебе этот прием не подскажет, только сам. Но уж стой крепко!

Он задумчиво погладил свой седеющий чуб и ободряюще подмигнул Игорю.

Глава 110

Стадион кипел и бесновался. Вопреки прогнозу Левмана, в финал пробились не «Трудовые резервы», а «Крылья Советов». Со «Спартаком», правда, Юрка угадал. Толпы народа стекались к проходным порталам, повсюду неслись боевые кличи, слышались взрывы хохота и песни. Болельщики-мужчины выглядели празднично и франтовато: рубашки с закатанными до локтя рукавами, наглаженные брюки, сверкающие ботинки и традиционные для футбольных матчей кепи. Без кепи никак! Ведь никто не мог быть уверенным на сто процентов, что ему не достанется трибуна с солнечной стороны. Пусть сегодня оно не помешает, но традиции превыше всего!

Девушки в летних платьицах, с кавалерами и без, хорошенькие, словно куклы. Сейчас в моде все цветастое, броши и бусы под «жемчужный перламутр», шляпки с прямыми, как винил, полями и шпильки – провокаторы служебных скандалов! ДОТ предписывал на предприятиях, особенно там, где доставало паркета, ходить только в анатомической обуви с широкой подошвой, но в нерабочее время модницы отрывались по полной.

Пахло одеколоном и духами.

Особо выделялись летчики и труженики Пищпрома, это их любимцы сегодня собирались выявить сильнейшего. Летчики, как один, в небесно-голубой форменке, кокарды восьмиклинок полыхают золотым сиянием, и любому ясно: о них сточен не один брусок самой мелкодисперсной пасты ГОИ! Пищевики в красных шарфах поглядывают свысока. «Спартак» – фаворит; они осознают это, важничают.

Скоро начнется! Скоро начнется!

Мехи поспешно катят коляски с инвалидами, направляют потоки на трибуны. Теряя последнюю надежду, рыщут в толпе несчастные безбилетники с мольбой в глазах и жалобными табличками.

Скоро начнется!

Юра ждал в условленном месте – возле монумента Яшину. Там малолюдно, как всегда, когда не играет «Динамо».

– Привет, товарищ путешественник, – весело окликнул он Игоря.

Обнялись.

– Как твоя командировка? Не одичал там за месяцы-то?

– Сложно сказать, – ответил Игорь серьезно, – больно необычная получилась командировочка.

До начала матча оставалось пятнадцать минут, на огромном циферблате стадионных часов, будто поддавшись всеобщему куражу, ускоренно неслась по кругу секундная стрелка.

– Слушай, а не пойдем туда? – неожиданно предложил Юрка. – Гляди-ка, вон стоит милая парочка, давай им отдадим билеты? А у меня есть два талона на кофе, попьем, поболтаем?

Парень с девушкой, на которых указал Левман, стояли, обнявшись, и мечтательно глядели на стадион. Они понравились. Не суетятся, не унижаются просьбами о «лишних» билетах, им в любом случае хорошо вдвоем, а футбол… Он прекрасен, но где-то на окраине их мира, как необязательный десерт. Таких не зазорно побаловать! Тем более есть кофе! Его и Юре, и, с недавних пор, Игорю нельзя: ДОТ считает вредным тонизировать и без того звенящие нервы друзей. Как Юрка добыл талоны?!

Здорово с ним. Все понимает, чувствует, предугадывает. Игорь и сам не очень-то стремился на игру. Вчера случился разговор с учителем, тот к походу на футбол отнесся с прохладцей. «Рискуешь, Чижик!» – с тревогой заметил он, однако после новости о Левмане чуток оттаял: «Ах, ты с Юрочкой?! Тогда не страшно, этот хрустальный мальчик все компенсирует. У него сейчас баланс, должно быть, более-менее… Слышал новости?» Игорь попросил не озвучивать их, хотелось воспринять из первоисточника.

– Это нам? – удивленно спросил молодой человек. – Почему вы решили не идти?

– Стареем, – задорно подмигнул Юра, – вы с барышней отболеете лучше. Тем более мое любимое «Торпедо» в этом году пропускает финал.

– Мы вообще-то за «Динамо», – смущенно ответила девушка, – наших там тоже нет, так что…

– Догадываемся, – сказал Игорь, кивнув на монумент Яшина, – все в порядке.

Молодые люди поблагодарили раз двадцать, покуда не удалось спровадить их на трибуны. Ближайший мех очень кстати вызвался помочь с навигацией.

– Как птички порхают, – вздохнул Левман, глядя вслед удаляющейся паре.

– Юрка, прекращай, тебе из дому скоро запретят выходить! – улыбнулся Кремов.

Оба понимали, что Игорь уговаривает и себя тоже.

Безбилетные любители футбола потянулись на площадь Ленина, за стадион. Там, почти коснувшись земли, зависла аэрокинопередвижка – бескаркасный дирижабль-колосс «Свердлов», на его молочно-белом боку начинали трансляцию матча.

Юра с Игорем направились по вмиг обезлюдевшей местности к ближайшему пищекомбинату. В совершенно свободном зале орудовала шваброй заведующая. Стулья покоились на столах вверх ножками, пищевики умиро творенно гудели после рабочего дня и недавнего предматчевого наплыва болельщиков, свет горел вполовину яркости.

– У вас паек действителен ежедневно до одиннадцати, – строго заметила заведующая, пробежав глазами по талонам, и добавила: – А сейчас сколько?

– Теть Маш! – умоляюще протянул Юра.

– А кто из вас Волька Смирнов? – окончательно пригвоздила она.

Левман изобразил такую искреннюю тоску, так драматично прикрыл свои огромные еврейские глаза, что, казалось, сейчас сорвется на рыдания.

– Ладно, хлопчики, только уговор: за собой сами уберете! – устало усмехнулась тетя Маша. – Талоны аннулирую ваши.

– Давайте мы с мытьем полов подсобим! – вызвался Игорь.

– Ну конечно, скоро своими руками ничего сделать нельзя будет! – сыронизировала заведующая. – Да если б мне помощь требовалась, я б мехов вызвала. И вы туда же! Освободите от стульев столик подальше от окна и присаживайтесь.

– Человечище! – украдкой восхитился Юрка, подняв большой палец вверх, когда они с Игорем приводили понравившийся столик в порядок.

Кремов задумался. В поведении тети Маши отразилось столько знакового, что мегаполисный фантом внутри нервически задергался. Она согласилась на уступку, потому что поблизости не было мехов, сама готовит кофе – чтоб в памяти пищевика не зафиксировалась незаконная операция, а талоны спишет как невостребованные населением. Столик подальше от взглядов с улицы, опять же и просьба самим вымыть посуду, чтоб не засветить «следы кофейного преступления» посторонним. Наверное, принесет еще какой-нибудь нелимитной еды, чтоб в случае чего предъявить основания для обслуживания клиентов. Концы в воду. «Это унизительно!» – стрекотал фантом. «ДОТ заботится о здоровье граждан!» – отрезал настоящий Кремов и тут же поймал себя на омерзительной мысли: «Хорошо бы и правильно бы просингнализировать на заведующую куда следует!» Игорь залился краской и поспешно отогнал раздумья.

– Я на вас рассчитываю, – заговорщицки закрепила тетя Маша, опуская на стол поднос. Там, помимо кофе, имелась вазочка с диетическим печеньем и два стакана с черным чаем в подстаканниках. – Чай слабенький и без сахара, запейте им кофе. Полезно! – пояснила заведующая.

Юрка поймал ее руку и поцеловал. Тетя Маша, сконфужено проворковав: «Ну что вы! Не стоит!», поспешила оставить друзей одних.

– Юр, а кто такой Волька Смирнов? – поинтересовался Кремов.

– А? Какой Смирнов? – не сразу сообразил тот. – Ты о талонах? Не знаю, честно! Они мне через третьи руки достались, если не через десятые.

– Прям валюта, свободно конвертируемая, – заметил Игорь.

– Что такое валюта? Кон… конвектируемая? – озадаченно переспросил Юрка.

– Это когда какая-то вещь настолько всем нужна, что ее можно обменять на что угодно, – упавшим голосом разъяснил Игорь.

– Точно! – не понял печали друга Левман. – Кофе в дефиците, его многим нельзя. Говорят, летчикам вольготнее, машинистам да диспетчерам на АЭС. Вероятно, и Волька этот из них.

– А тебе их за что?

– Через Гусева получилось разжиться, у него еще есть, про запас.

Левман критически оглядел снедь, он тоже понимал суть маневров заведующей. Пригубили кофе, пока горячий. Напиток источал дивный аромат. Поговаривали, НПО «Синтез» не жалело чистого ребиса для производства кофейного субстрата, а злаки основы отбирались из лучших урожаев с пристрастием, какого и хлебу не снилось. Перфекционизм! Оно того стоило, хотя продукт и впрямь выходил планово-дефицитным из-за трудоемкой технологии. Игорь поежился от удовольствия.

Издали донесся протяжный рев, наверняка «Спартак» забил. Вряд ли «Крылышки»: летчикам недоставало численности для подобного вопля.

Кофе допит, Игорь приглашающе выразительно посмотрел на Левмана.

– Бася беременна! – провозгласил тот без обиняков. – Мы снова в программе ДОТа.

– Ура, Юрка, ура! – воскликнул Игорь. – Как ощущения?

– Радостно, страшновато… Радостно, и все! – тряхнул головой Юра.

Они крепко обнялись прямо через стол.

– У меня ремиссия, Игрек! Неизвестно, сколько продлится, но факт налицо: баланс в активе! – рапортовал Левман. – Она у меня впервые такая масштабная. Вот «Эко-Ключ» буксует безнадежно, а я не сдаюсь, тружусь как одержимый. Глупая уверенность в успехе какая-то! Бася цветет, и я за ней. И знаешь, так здорово вернуться в план ДОТа по воспроизводству! У нас будет девочка, ее предварительно определили в альфу! Э-э-э-э-эх! – Он вдохновенно запустил пятерню в свою взлохмаченную шевелюру.

– Юр, попусти чуток! – засмеялся Игорь.

– Да, да! – согласился Левман и, словно исправляясь, по-богатырски махнул чаю. – Я совершенно слепну моментами! Как подумаю о том, что и у меня на коленях скоро будет сидеть драгоценное существо, так и отрубаются нервы. Сожгу их начисто, как думаешь?

– Ты хватил – «скоро», – не сдержал смеха Игорь. – Сначала придется повозиться с младенцем, который даже двигается с трудом! Как же я счастлив за тебя, Левман! За вас с Басей!

Юра пребывал в замечательном состоянии, свойственном лишь будущим родителям. Живет-живет человек, осваивает действительность, кажется, все уже понято и изведано, а тут вдруг р-р-р-р-ра-а-а-аз: взрыв сверхновой, да не звезды, а целой вселенной! Каким будет ребенок? Какие вопросы начнет задавать? Какой характер получит? А может, его на скрипку отдать лет в семь? Не поздно? Не рано? Хорошо б, если бы букву «р» не пришлось с логопедом ставить…

А еще внутри отчетливо начинают тикать часы обратного хода. Все, подоспела папина-мамина смена на этом свете, теперь любой родительский вдох совершается для нее и ради ее благополучия. Открываются истины, априори не постигаемые холодным разумом, а от того глубоко сокровенные: любовь собственных родителей, казавшаяся дотоле естественной, скучной и даже навязчивой, вдруг предстает в такой исполинской мощи и чистоте, что будущие папа и мама переосмысливают в корне взгляд на мироздание. Теперь уже они обречены на непонимаемую чадами любовь, теперь они естественны для них, как воздух, и от того скучны и даже порой навязчивы.

И все же родительство – самое полное, самое трепетное чувство, которое доступно человеку. Оно всепоглощающе, с ним вырастают крылья. С ним ничуть не жаль постепенно превращаться в сморщенную картошечку из весенней рассады, с ним к собственному угасанию и обвинениям в скучной навязчивости относишься снисходительно философски. Когда-нибудь и маленькие эгоисты все поймут.

Юра глядел на друга с блаженной рассеянностью, улыбался и говорил невпопад. О тех самых будущих вопросах дочурки, о скрипке, о букве «р»… Конечно, здесь невозможно не ослепнуть. Но что потом? Что будет, когда Левман, тонкая натура, задумается о несовершенстве мира, который ему придется оставить малышке? Об «Эко-Ключе», возможно так и не введенном в будущем в школах? О нарастающих экологических проблемах и порочной парадигме антропоцентризма?

Швырнет Юрку в пассив. «Ничего, – подумалось Игорю, – вывезет. Ради Баси и малышки вывезет».

О погружении и угрозе перепрофилирования Нерв своему другу решил ничего пока не рассказывать.

Глава 111

Игорь вернулся домой поздно, поцеловал спящих детей и жену и отправился на кухню. Там копошился неожиданный гость. Завидев Игоря, тот припал к полу и принялся яростно буксовать задними лапами, будто заряжаясь на прыжок.

– Здорово, Микроб! – усмехнулся Игорь. – На побывку?

В Мегаполисе котов нет. Их вывели наряду с другими животными после создания универсального биодезинфектора. Яйцеголовые сообщали машине определенный геном, и она выдавала первосортную отраву для его носителей. Таким образом предполагалось полностью избавиться от городских паразитов. Заманчиво же – просто нажать кнопку, и их нет! Кнопку, естественно, нажали. Зачистку не перенесли даже тараканы и термиты, не говоря уж о каких-то бродячих псах или глупых голубях. Лишь крысы то ли плодились быстрее, чем пожирали яд, то ли чуяли его особой чуйкой, но продолжали попадаться в ловушки пытливых живодеров от науки, чем приводили тех в тревожное замешательство. Выявился и приятный побочный эффект коммерческого плана: отныне домашних животных можно было «заказать из пробирки» за немалые деньги. Фантазия заказчиков зашкаливала, порождая таких же уродов, как и они сами, – неестественных, гротескных. Да что там домашних! Разведение уличных животных превратилось в мощнейшую индустрию, компания «Монсанье» сотнями тысяч производила одноразовых птиц, рыб и даже насекомых и поставляла их муниципалитетам для наполнения городских парков и прудов. Изделия отживали положенный срок и заменялись новыми. Вот почему при первой встрече Игорь узнал в Милко кота, только покопавшись в старых книжных воспоминаниях.

В Солнечном кошек, напротив, любили. Ая как-то, еще до погружения Игоря в сон, просила у них с Мариной «хотя бы малюсенького котенка». Родители уже готовились выбросить белый флаг, но подоспела станция юннатов – там за дочкой закрепили месячного полосатика, и вопрос отпал сам собой. По выходным малышка приносила его в квартиру «на побывку», ухаживала: кормила и поила «по науке», объясняла, что ее обожаемого Микроба нельзя купать, потому что кошки – самые чистоплотные существа в мире. «Ну-у-у, наряду с лягушками, – обычно добавляла она, – только я лягушек не слишком люблю. Лягушку закрепили за Колясиком, он ее постоянно спасает от Микроба!» Игорь воспринимал Аиного питомца как привычный элемент окружающего мира и, наблюдая за их с дочерью дружбой, считал, что коты только тем и занимаются, что едят, пьют, лодырничают, вылизывают шерстку и забавно играют в маленьких хищников.

Во сне Милко, сам того не зная, служил Игорю спасительной деталью, отвлекавшей от тягостных переживаний. «Деталь» достойна изучения целым НИИ, который наверняка бы потратил не один год на раскрытие тайн кошачьей мистической природы. А кошка? Может, она бы только обозначила контуры своего мира, а может, и нет, что вероятнее.

Когда она, мгновение тому назад расслаблявшаяся на диване, внезапно начинает прошивать «пустоту» напряженным взглядом, когда раз за разом упрямо обходит определенный пятачок без препятствий или, не реагируя на «хозяйские» оклики, замирает, превращаясь в каменную статуэтку, поглощенная чем-то без остатка, – человеку стоит задуматься, почему после тысячелетий, проведенных бок о бок с ним, кошка продолжает гулять сама по себе, не утратив обыкновения смотреть в глаза двуногим как случайным попутчикам. Что она видит, какими делишками занимается, пользуясь союзом с людьми?

Глава 112

На юго-востоке Солнечный сохранился в первоначальном виде. Старинных зданий не осталось, конечно, но на их месте отстроили такие же кирпичные коробочки, что и прежде. Никаких аэродуг или мехов, даже энергошпили выглядят словно допотопные уличные фонари. Бетонные заборы промзон, постриженные газоны, неширокие дороги, редкие пищевики у заводских проходных и почти полная безлюдность. В жилых пятиэтажках время течет не спеша, их население – сплошь пенсионеры, отказавшиеся перебираться на север. По асфальту бесшумно скользят электробусы. Никто не скажет, зачем эта бесшумность здесь, ведь производства вокруг и так издают порядочный гул.

К пригородному вокзалу подкатил раритетный автобус на бензиновой тяге. В южном направлении не строились энергошпили, поэтому заменить ветерана было нечем. В салоне пахло антикварной лавкой с древнющими экспонатами: дерматином, шпоном, газетной пылью, к которым примешивались выхлопные газы и мазутные ноты. Автобусом управлял крепкий старикан шоферюга той еще закалки. Он лихо крутил рулевое колесо, накреняя в поворотах свой музей на колесах, будто и не было им на двоих многих десятков лет.

Впрочем, Игорь мало размышлял об этом и автобус он, конечно, выбрал не для экскурсии в прошлое, пусть и такое живое. Мысли Кремова занимала цель поездки, вернее, отсутствие определенной цели. Бывает, обязательно нужно совершить что-то, разрешить вопрос по существу, но с какой стороны подступиться к нему, нет понятия.

Катя отказалась от перепрофилирования, светившего ей давным-давно. В ДОТе, несомненно, копилось раздражение своенравной гордячкой, легкомысленно испытывавшей систему на прочность раз за разом. Катя рискнула, выбрав профессию в пограничной для себя зоне, и ладно б затем не упрямилась в вопросах брака, но и здесь гладко не выходило. Компенсацией за своевольство всегда выступал ее упорный труд и безупречная репутация. Казимиров неизменно выставлял девушке высокие баллы в кадровых отчетах, ни одного замечания от Игоря, полярная экспедиция за плечами, прекрасная физическая форма. Но отказ войти в состав группы Монахова переполнил чашу терпения ДОТа.

Катя не изменила себе, вычеркнув все предложенные варианты трудоустройства. Беседы и уговоры ничего не дали, и вот вчерашняя Нерв списана «в утиль». Она не стала дожидаться сочувствия друзей и родственников, во многом показного и неискреннего, и перебралась «на Скалу» – поселок у окраины старого города, где коротали время на законных основаниях неудачники из безнадежного отсева.

Что ж, ее право, но Игорь не увидел ни малейшей возможности «улизнуть», оставить позади отношения с Катей и спокойно жить дальше. Перед глазами стояли испытания, пройденные вместе, ее устремленность в будущее, свежесть, так гармонирующая с северным высокогорьем. Фотокарточкой отпечаталась в памяти картина: улыбающаяся Нерв на заснеженном склоне помогает приунывшему курсанту медику взять себя в руки, мгновение – и ее взгляд встречается с взглядом Игоря. В глазах Кати задорные искры: кажется, здесь она по-настоящему свободна, здесь она в своей стихии.

От воспоминаний отвлек голос шофера:

– Парень, а ты никак на Скалу едешь?

Игорь пожалел, что сел на переднее кресло. Старик обязательно рано или поздно завел бы беседу с единственным пассажиром: на таком расстоянии ему не мешал гул карданной передачи, скрипы, лязг и завывания древнего мотора.

– На Скалу, – как можно суше ответил Кремов.

В старом шофере проскользнуло что-то неуловимо знакомое и невольно расположило к себе. Игорю мгновенно сделалось стыдно за свой тон, он поспешно добавил уже теплее:

– В гости еду.

– В гости? – удивился шофер. – Туда редко ездят в гости. Обычно я везу на Скалу насовсем.

– Они тоже люди, неужели к ним некому ездить? Представляете, живет человек, живет – и вдруг… – Игорь запнулся. – Поворот в судьбе. О нем забыть, что ли, нужно?

Шофер улыбнулся.

– Представляю. В старом городе почти все представляют, каково это. У меня всего два маршрута, парень, – короткий и стандартный. Стандартный, это когда я утром завожу автобус в старом гараже заводской мехколонны, подбираю на вокзале пассажиров и везу их на Скалу. А короткий – это когда я завожу автобус, подъезжаю к вокзалу, жду полчаса до полудня и возвращаюсь в гараж, потому что пассажиров нет. Короткий маршрут у меня почти каждый день, и все б ничего, но два месяца назад умер напарник, теперь и в домино не с кем поиграть. Он обо мне и помнил только.

– А как же семья? – спросил Игорь, чувствуя, как разливается в груди непонятная тоска.

– Семья есть. Только дети строят будущее и не успевают заскочить к нам со старухой, а мы уж к ним не ходоки из-за возраста.

Старый шофер не жаловался, он, кажется, просто получал удовольствие от своего редкого стандартного маршрута и от диалога со случайным пассажиром. Автобус катил по шоссе в гордом одиночестве, оставляя позади длинные километры, в бездонном голубом небе ослепительно сияло солнце. Степь, залитая полуденным светом, тягуче тянулась за окнами. Пейзаж казался страшно знакомым, и оттого лишь усиливалась тоска, к которой примешивалось беспокойство, такое же необъяснимое.

Марина после отпуска, проведенного с мужем, уже вышла на работу, детвора отправилась в сад, судьбы близких потекли по привычным руслам, скорее, даже каналам, заботливо проложенным ДОТом. Солнечный где-то далеко отсюда жонглировал в небе дугами, по его улицам скользили мехи, широченные, свободные от автомобилей дороги монопольно использовались тысячами велосипедистов, а зеленые зоны, соединенные друг с другом, больше напоминали дикий лес, причудливо вживленный в человеческий мир. Игорь всегда считал себя частью того Солнечного. Там его ждала идеальная любимая женщина, дети, работа – все. Недавно он испытал шок, когда понял, насколько тонка его связь с семьей. ДОТу достаточно одного вердикта по профвопросу – и вот канал, по которому текла жизнь Игоря, оказывается перекрытым: вчерашний пример для Аи и Назара и гордость Марины щелчком вышибается со своих позиций. Они продолжают жить в привычном ритме, а он неизбежно остается позади. Даже если все техническое совершенство Солнечного, весь его уют по-прежнему к услугам аутсайдера.

Игорь избегал размышлений на эту тему, но такое положение вещей попахивало гигантским одолжением, словно с перепрофилированными заключали неравную сделку: вам от нас прежние условия жизни, а нам ваше смирение и покорность. Целое нагромождение обоснований, кажущихся справедливыми и логичными, тысячетонным прессом подавляло внутренний протест, глушило боль, а если этого не хватало, в действие вступало запрещенное оружие – шантаж семьей. Никто не разлучал с близкими, никто специально не очернял в их глазах, им просто предлагался выбор – либо следовать за неудачником на Скалу, либо отказаться от него. Игорь был уверен, что Марина без раздумий пойдет за ним куда угодно. А затем? Хочет он ей мук, уготованных остракизмом? Как долго получится выносить боль, ежедневно физически ощущая тоску жены по институтскому коллективу, по родителям, по работе, по чашке чаю и бутербродам из привычного пищевика, по вымуштрованным мехам и по субботним зависаниям в аэродуге на высоте птичьего полета? Игорь не услышит упрека, ни разу не прочтет его в любимых глазах, но этого и не потребуется.

«Едем смотреть на „Звезду“?» – «Конечно, едем!» – именно так она ответит, даже на новость о Скале. Внутри на доли секунды вспыхнул авантюрный порыв, была не была! Но почти сразу сердце сжалось от сильнейшего страха: что будет с детьми?

Шофер крутил баранку, буднично отлавливая автобус, гуляющий по полосе. Кремов попытался проникнуть в мысли старика, но те надежно скрывались за отрешенным взглядом выцветших глаз и немного благенькой улыбкой. Озарение пришло внезапно, заставив автоматически выстрелить вопросом:

– Вы жили на Скале, правда?! Вы рискнули?

Лицо шофера окаменело на пару мгновений, затем он серьезно произнес:

– Я бы все отдал за то, чтоб вернуться назад, чтоб устроить жизнь по-другому. Скала для меня как памятник собственному упрямству. А раньше я думал, что это наказание, назначенное ДОТом, и искренне этот самый ДОТ ненавидел. Сейчас я ненавижу себя, хоть и слабо. В старости, знаешь ли, даже самые сильные эмоции ослабевают.

Игорь не представлял, что старик имел в виду под «жизнью по-другому», но отчетливо ощущал его горе от разрыва с детьми.

Глава 113

Катя выглядела подавленной. Плечи опущены, коленки плотно прижаты одна к другой. Она сидела на самом краешке массивной деревянной скамьи боком к столу, перебирая пальцами кончик поясного ремня. Взгляд девушки, еще вчера такой уверенной в себе, рассеянно блуждал по полу, стене, упирался в руки, занятые ремнем, и никак не задерживался на Игоре. Катя, словно провинившийся ребенок, застигнутый врасплох несоразмерно жестоким наказанием, просто тлела, не в силах справиться с разрушающим горем.

Никогда Игорь не видел ее такой. Он чувствовал каждым нейроном Катину боль, чувствовал горечь отравы, разлитой в молодом сердце, ее разочарование то ли от себя, то ли от ДОТа, то ли от жизни вообще. Близкий человек, лишенный дела, привычного мира, перспектив тонул в тоскливой безысходности. От Игоря не укрылись ее небрежная прическа, складки под глазами, потертый оранжевый комбинезон. Никакой косметики, макияжа, духов.

Кремов не знал, о чем говорить, растерял немногочисленные мысли, заготовленные загодя. Он протянул руку, Катя бросила на нее беглый взгляд и тут же снова сосредоточилась на своем ремешке.

– Дай руку, – тихо произнес Игорь.

Она мотнула головой.

Игорь подошел к ней, присел на скамью и обнял за плечи со спины, Катя тут же разрыдалась. Можно было почти руками нащупать ее немой вопрос: за что со мной так?

Девушка повернулась лицом к Игорю и, собравшись, посмотрела в глаза.

Напарники могли ни о чем не разговаривать, вообще. Достаточно взгляда, чтоб мысли читались как есть, в чистом виде. Только сейчас невербалка мешала. Частенько, выплескивая эмоции, люди не учитывают, что упускают важные детали, что, может быть, в чем-то неправы, но это и не важно в тот момент, а нужно обыкновенное сочувствие. Потом можно признать и принять неудобные факты и даже раскаяться, но это потом, не сейчас.

Катя же осознавала, что у Игоря есть ответ на вопрос «за что?», он сочувствует искренне, но не принимает ее обиду как справедливую. Может, Катя тяготит его как раз по этой причине? Так бы он давно уже перепрофилировался и оставил в прошлом и Улей, и Нерв, и свою многообещающую карьеру, но камень на душе в виде запутавшейся коллеги не дает ему это сделать. Откуда, ну откуда у него такая слепая вера в ДОТ? Нельзя даже вообразить себе, будто Игорь хоть на секунду отбросит свои убеждения и осудит систему, но из-за проклятой невербалки у него и притвориться не получалось.

Катя в отчаянии закрыла лицо руками.

– Не хочу так, не могу! Поговори со мной как с обычным человеком!

Он молчал, пораженный неожиданным открытием. Не выдержав, девушка открыла лицо, ее губы дрожали.

– Хватит, хватит, хватит! – почти прокричала она. – Ты как глухонемой молчишь. Больше не хочу знать, что ты способен копаться во мне! Я устала! Устала от тишины Улья, от психозрения, от наших способностей, наконец! Я…

Катя резко осеклась, так и не закончив.

ДОТ абсолютно прав на ее счет. Можно научиться плавать, но дельфином такая способность не сделает. Можно закончить Улей с отличием, но психозрение не обязательно ляжет на душу органично. Оно может тяготить, и со временем накопившаяся тяжесть станет невыносимой.

– Знаешь, Казимиров по секрету показал мне мою карточку перепрофилирования, – сказал Игорь, – там много интересного, но ничего не вдохновило. Я не знаю, как это – не слушать мысли, не понимать чувства, а в карточке нет профессий, связанных с психозрением. Это довольно страшно. Еще погружение аукается некстати странными привычками: то еды хочется необычной, то постоянно шарю по запястью в поиске ХАЭНа… устройство такое, неважно. А без мотоцикла вообще тоска. Если б не семья, сидел бы сейчас на Скале. Так что оснований не понимать ДОТ и не принимать его странных решений у меня полно. Все годы нашего знакомства я не позволял себе думать о твоих истинных чувствах ко мне. Прости. Если б я не прочел тот доклад, ты вовремя бросила бы Улей, не шла наперекор прогнозу, и все сложилось бы хорошо. Но сложилось как сложилось, и это не повод винить ДОТ, который, в сущности, ни при чем. Винить можно меня и мою близорукость.

Игорь закрыл глаза. Он говорил и говорил, спокойным, даже вкрадчивым голосом, вкладывая себя самого в сказанное. Он знал, как легко горечь разочарований может очерствить сердце. Катин молодой максимализм требовал все и сразу: любить так любить, ненавидеть так ненавидеть. «В старости, знаешь ли, даже самые сильные эмоции ослабевают», – вспомнились слова шофера. Кремов очень хотел помочь ей увидеть новые горизонты, почувствовать вкус свободы от прошлого, какой хотел и надеялся почувствовать сам. В определенный момент и при определенных обстоятельствах нечто подобное должна ощутить и Катя, это как выход на новую высоту, преодоление барьера, до того казавшегося непреодолимым.

Наконец он замолчал.

– Здесь есть парень, Виктор, – тихо заговорила Катя, – он здорово меня обрабатывал. Убеждал, что на скале собрались действительно свободные, что люди Солнечного – рабы тоталитарной системы, которая шагу не дает ступить и даже регламентирует, как дышать. Он в прошлом комсомолец, но говорит, после вердикта ДОТа прозрел и теперь по-настоящему счастлив. Ругал тебя (прости, я приводила тебя в пример), говорил, что ты зомби ДОТа и я, исключенная из системы, для тебя уже никто. Все это звучало правдоподобно до жути. Знаешь, почему я не поддалась на его уговоры?

– Потому что счастья, основанного на злобе к людям, не бывает? – предположил Игорь.

– Вот ты… даже интриги с тобой никакой! – слабо улыбнулась Катя. – Я б сформулировала по-другому, но смысл тот же. Его поддерживает, что он в оппозиции, именно так он выразился в разговоре. Это ужасно. Я, конечно, баран, но не настолько, чтоб из-за своего упрямства скатиться к тотальной озлобленности и критиканству, к этой… оппозиции. Представь, находить смысл жизни в противостоянии, противопоставлении себя обществу! В обгаживании кого-то, причем независимо от того, что он делает, как себя ведет! Так что Улей пошел мне на пользу, и уж здесь-то ДОТ съел, не зря я – Нерв. А еще я знаю, что такое счастье, оно не имеет ничего общего с ненавистью. Ты гордишься мной?

– Не представляешь как, – ответил Игорь.

Катя обессиленно ткнулась лбом ему в грудь и тоже закрыла глаза. Он обнял ее.

Глаз уловил мимолетное движение в углу комнаты свиданий – будто солнечный зайчик скользнул по плинтусу и сразу же растворился в воздухе. Но зайчика пускать некому, да и солнце туда не попадало никак. «Привет, Колобок!» – с тревогой подумал Игорь.

Глава 114

Осень наступила бесцеремонно, в одночасье по-хозяйски окрасив листья в желтый и красный цвета. В воздухе не осталось и следа летней духоты, он стал приятно прохладным, плотным, бодрящим.

На Гидрострое спешно собирали внеочередную исследовательскую партию для отправки на север. Мощные транспортеры и грузовики сновали к базе и от нее десятками. Как обычно в таких случаях, разгрузка шла днем и ночью. Запах солярки, резины, выхлопных газов, зычные команды звеньевых, топот ног – сплетались в знакомый стартовый ансамбль, щекотавший душу. В запале никто не обращал внимания на хмурое небо и неблагоприятный календарь.

Катю реабилитировали – восстановили в должности с повышением, она с честью вынесла свое испытание. Теперь в капитанском ранге девушка с удесятеренной энергией готовилась к экспедиции. Игорь в перерывах между лекциями спешил к ней на Гидрострой, чтобы помочь хоть чем-нибудь. Не обязательно получалось трудиться рука об руку, да что там, не выходило иной раз увидеться, но Кремов и не рассчитывал на это и по прибытии брался за первую попавшуюся работу: наравне с комсомольцами-первогодками грузил ящики с консервами, собирал оборудование на транспортерах, даже кашеварил, когда повар зашивался. Кате было не до него, она отвечала за сотни жизней, места для личных отношений не осталось. Давило время. Никогда еще в такой спешке не собирались экспедиции и никогда не отправлялись в такое время года на далекий север.

Игорь волновался, хоть и не подавал виду. Разные слухи насчет экспедиции только подогревали волнение. В Солнечном они возникали по двум причинам: когда никто, включая руководство, не владел ситуацией полностью либо когда времени объяснять не оставалось и от общества требовалось максимально быстро мобилизоваться. Во втором случае речь шла о стихийных бедствиях и подобных напастях, где все объяснения по очевидным причинам откладывались на потом. А вот с первым дело обстояло сложнее.

В Улье даже имелся спецкурс под названием «Мотивация коллектива на выполнение задач с неочевидным результатом», который читал сам профессор Казимиров. Курс прослыл локальным кошмаром для будущих Нервов и зачастую обзывался ими «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Евгений Митрофанович и начинал лекции необычно – с рассказа о колонизации Земли и даже о более древних временах протоземлян. «Все попытки связаться с внеземным разумом, предпринятые нашими предками с прото-Земли, окончились безрезультатно, – говорил он, – в космос посылались радиосигналы, аппараты с информацией о людях, выгравированной на металлических пластинках, и прочее. Конечно, сейчас это выглядит наивным, но тогда – нет. После обнаружения сверхскоростной звезды, названной Пилигримом, в головы нашим предкам пришла идея о перекрестке цивилизаций. На то имелись основания – уникальная звездная система с планетами, пригодными для гуманоидной жизни, обязана привлечь внимание высокоразвитых существ белковой „конструкции“. Да и не только белковой! Пилигрим несся со скоростью, позволяющей покинуть Млечный путь, чем, очевидно, напоминал шлюпку, покидающую корабль. Такую идею независимо друг от друга высказали советский астрофизик Шкловский и его американский коллега Карл Саган. Их поддержали многие ученые прото-Земли. Млечный путь, конечно, не терпел бедствие, но воспользоваться уникальной возможностью, чтобы покинуть его пределы и разнести семя своей цивилизации по вселенной, могли многие существа. Согласитесь, это не микроскопический аппаратик с металлической пластинкой, ничтожно малый, чтоб быть замеченным инопланетянами!.. Советский союз принял программу „Наследие“ с целью высадки на одной из планет Пилигрима, Заре, людей. Программа потребовала мобилизации всех ресурсов государства, но скоро выяснилось, что усилий одного СССР недостаточно. Тогда к „Наследию“ подключились США, Франция и Япония, а вскоре и все остальные государства прото-Земли. На орбите был построен двойной звездолет „Надежда“. Его „половинка“ – советский „Космос“ – до сих пор исправно наматывает витки на орбите. Тогда его экипаж составили десятки тысяч человек в „замороженном“ состоянии, будущие колонизаторы – ваши предки… Техническую часть вопроса вы все можете изучить на популярных курсах Политехнического института или в библиотеке Улья, а я перейду к „нашим баранам“. Что заставляло человечество вглядываться в звездное небо на протяжении всей истории? Зачем протоземляне, располагавшие примитивными по нынешним временам технологиями, ценой огромных усилий отправляли в космос спутники с наивными табличками? В конце концов „Надежда“ стала результатом необъяснимой тяги поиска, а ее создание повлекло такое развитие техники и технологий, что впору говорить о революции! Если б мы не стремились шагнуть в неизведанное, встретиться с братьями по разуму, то до сих пор сидели бы, очевидно, на пальме (это дерево такое) и не отличались от дикой фауны прото-Земли. В этом суть и загадка человека, а также предмет изучения нашего курса. Итак, тема лекции: „Суждения древних философов о, духовной“ мотивации. Понятие поиска и божественного начала любой мотивации». В свое время Иммануил Кант произнес ставшую впоследствии известной фразу: «Есть две непостижимые вещи – звездное небо надо мной и нравственный закон внутри меня»…

В общем, идея «перекрестка миров на шлюпке» не подтвердилась.

Курс Казимирова о «мотивации на задачи с неочевидным результатом» Игорь не одолел, как и все его товарищи. «Любопытство заставляет жить, стремиться к чему-то, – говаривал Евгений Митрофанович, – смысл жизни в постижении неизведанного. Хорошо, когда человеку непонятно, что ж за атомный реактор такой у него внутри. Представь, ты раскусываешь загадку – и что тогда? Любопытство удовлетворено, а оно, напомню, заставляет жить! Нет любопытства – нет жизни».

Умирает неугомонный «почемучка», заваливающий своими непременными и бесконечными «почему?» всякий раз, когда ты находишь ответы на его предыдущие вопросы. «Почему ты живешь?» – «Ну-у-у, например, чтоб сходить в экспедицию!» – «Почему идешь в экспедицию?» – «Хочу выяснить, что за метеорит упал в северных горах, может, там есть следы микроорганизмов!» – «Почему тебя интересуют следы микроорганизмов?» – «Они могут вызвать болезни. Нужно от них защититься!» – «Почему нужно защититься?» – «Чтобы сохранить жизнь людей!» – «Значит, ты живешь, чтоб сохранить жизнь людей? Почему?» – «Э-э-э-э, не знаю…»

Какой смысл все это знать? Яйцеголовые уверенно заявляют, что люди – всего лишь частность в бесконечном множестве видов материи и в этом качестве участвуют в непрерывном преобразовании энергии. Тоска! Если б «почемучка» удовлетворился таким ответом и замкнул на него все свои «почему», то можно было бы просто сесть и умереть физически, ускорив очередное преобразование энергии и материи.

Но тот же старина Кант обозначил целую вселенную бесконечных «почему», заставляющую повременить с самоубийством. Атомный реактор внутренней необъяснимой мотивации наделяет человека энергией познавать и кантовское звездное небо, и кантовский нравственный закон.

Все это имело самое непосредственное отношение к первой причине возникновения слухов. Совет экспедиций охватила лихорадка предвкушения. Предвкушения какого-то открытия. Какого именно? Они и сами не знали! Здесь и возникали неопределенность, домыслы. На севере упало небесное тело. Не по баллистической траектории! Объект лишь слегка отклонился от нее, но здесь принцип «все или ничего», а значит, неважно, слегка или нет. Отклонение означало, что упал не просто камень, а нечто более «хитрое». «Космос» зафиксировал большой кратер в одной из северных межгорных долин и причину ажиотажа ученых – трассу, оставленную неким «отколовшимся» от основного объекта телом! Никто и словом не обмолвился о «перекрестке миров», но у каждого проскользнула такая мысль. Хитрость космического пришельца порождала массу неизвестных: как долго он может «ждать» своего изучения? Какой кадровый состав экспедиции определить? Включить ли в него больше физиков, химиков, а может… лингвистов?! Как оборудовать экспедицию, какие приборы взять с собой? Да и насущные вопросы выживания в экстремально холодном климате загружали Совет основательно.

Глава 115

Назавтра предстоял Совет по перепрофилированию. Маринка наутюжила брюки и сорочку вручную, отпарила пиджак и долго не могла выбрать галстук. По традиции, нарядом мужа перед особенными мероприятиями занималась именно она. Игорь верил, что Марусины старания приносят удачу.

Удача ему явно не помешала бы. Казимиров не мог скрыть от ученика крайней озабоченности, выходило, что ДОТ настроен скептически. Следовало переубедить комиссию, очаровать.

Игорь уложил детей и присел у окна. Из прихожей слышался голос Марины, она отдавала какие-то распоряжения в пищекомбинат по телефону. «Маруся устала, тоже переживает насчет комиссии, хоть виду не подает», – подумал Кремов.

– Игорюш, спать идешь? – спросила жена, показавшись в дверном проеме.

Он жестом пригласил ее подойти и, когда она приблизилась, легонько поцеловал. Это было знаком, что Игорь еще посидит.

Впрочем, полуночное бдение вряд ли могло поспособствовать успешному прохождению завтрашней комиссии, и через некоторое время Нерв выглянул из квартиры в холл. Никого. В тишине подошел к общественной аптечке, через стекло витринки пробежал глазами по содержимому. К счастью, в небогатом наборе медикаментов имелась фиолетовая коробочка.

– Кремов, две мелатонина, – произнес Игорь.

Автомат выбросил в лоток снизу две пилюли на подложке из фольги и «пирамидку» с водой. Завтра настучит в Медуправление ДОТа, впрочем, все равно.

Снотворное подействовало быстро – едва хватило сил добраться до постели.

Игорь находился в совершенно чудном месте, на балконе старомодной гостиницы.

Он полулежал в ажурном плетеном креслице, поскрипывающем от малейшего движения. Когда-то оно щеголяло лаком, но теперь умиляло лишь его остатками, трогательными потертостями, да и вообще ветхостью. Рядом стоял чугунный столик, тоже старый и такой же ажурный, как креслице. На столике – дымящаяся чашка и новенький томик. Книгу пришлось доставать с превеликим трудом, но она стоила любых хлопот. На обложке – «Маленький принц» по-английски и имя автора. Первое издание. Пахло какао. Под ногами серела плитка, уложенная, вероятно, еще в эпоху какого-то из Людовиков, балкон прикрывался коричневыми тяжелыми занавесями с боков, а сверху – черепичным козырьком.

Назад Игорь не оборачивался, там только вход в номер, а вот панорама впереди захватывала. Вдалеке маячил вездесущий Эйфель, к нему со всех сторон тянулись разноцветные крыши. Вечернее бронзовое небо слегка разбавлено перистыми облачками. Тепло. Внизу на узкой улочке тишина.

– Мсье Брессон! Мсье Брессо-о-о-он! – вдруг раздался звонкий девичий голос.

– Да, мадмуазель Лили? – отозвался голос, принадлежащий, по всей видимости, старику.

– Мама говорит, вы вновь открываете булочную? Это правда?

– Совершенно верно, милая!

– Это прекрасно, мсье Брессон! Прекрасно! Как поживает Анри?

– Открою секрет, милая! Он наведается к вам вечером!

Игорь тихонько придвинулся к краю балкона, чтобы поглядеть на собеседников. Девушку не видно, скорее всего, это дочь хозяйки, мадмуазель Руайяль. Их отец и муж погиб на войне, сражаясь в сопротивлении. Мсье Брессон, колоритный парижанин прежней закалки, наоборот, просматривался хорошо. Поношенный берет прикрывает лысину, шарф в поперечную полоску завязан бантом, чтоб не путаться под руками, серый застиранный комбинезон топорщится на коленках пузырями. Обстоятельно ответив девушке, старик продолжил прерванную работу – покраску прилавка.

Действительно здорово, что булочная откроется. Брессон водит кистью, стараясь не пролить ни капли драгоценной нитры василькового цвета. Неподалеку припаркован «ситроен» «де шво», на котором пекарь доставляет из деревни яйца да молоко и который хоть и неказист на вид, но обладает мягчайшей подвеской, как раз чтоб яйца не разбились даже при тряске на отвратных послевоенных дорогах. Сын мсье Брессона выжил, лишившись руки в Африке. Мсье Брессон счастлив, существование его наполнено смыслом.

Игорь отодвинулся обратно к столику, достал из портсигара ароматную папиросу, закурил. Сейчас курили все, и все с удовольствием. Немудрено! Вкус можно распробовать даже в пыли, поднятой с мостовой, ведь там нет следов гари. И война больше не повторится. Никогда не повторится и нигде в мире.

Перетерпели, пережили, превозмогли. Ах, эта неописуемая легкость, присущая чудом спасшимся! Как хороша она!

Люди не замечают трудностей, да и что нынешние трудности по сравнению с ужасом недавнего прошлого? Если уж говорить начистоту, то никаких трудностей и нет. Голодно? Не без того. Разруха? Конечно. Но это все абсолютно точно исчезнет вскоре! Зато как пахнет сиренью! Как ласкает слух гармошка! Какая душевность витает в тесном обшарпанном брассери, делающем угол на пересечении Людовика Великого и Марата, и в котором до позднего вечера просиживают старики! На израненных войной ветвях-улицах вскоре завяжутся новые семьи, требовательным криком ознаменуют свое появление младенцы, и это будет самый лучший звук, который только может услышать человеческое ухо. Не будет больше войны!

Кремов медленно набрал полную грудь пьянящего мирного воздуха. Бесценно, зная наперед, что мир ошибается, прикоснуться к его чистой ангельской вере.

Все слишком устали от истребления, от тупого ноющего страха за близких, от ненависти даже к врагу. Теперь – царство вселенского покоя, скоротечное, искреннее, наивное. Истосковавшийся по простым вещам старик Брессон целиком сосредоточен на покраске лавки и на осознании того, что молодой Брессон с ним! Открытие обыкновенной булочной вызывает восторг мадмуазель Руайяль, будущей мадам Брессон и ее хозяйки! Великая пауза. Она продлится, пока живы Брессоны, Руайяли и их современники, сполна умывшиеся кровью и осознавшие, что людям на Земле просто нечего делить.

Потом маятник потихоньку начнет обратный бег к тому, что «никогда не повторится». Будут выкинуты на свалку креслице и столик, да и гостиницу наверняка снесут; непритязательные «де шво» заменят вычурными модерновыми автомобилями. Даже маленького Воробушка, стыд и боль Франции, отдающуюся людям целиком и поющую сейчас как никогда чарующе, ее, спасшую множество солдат из фашистского плена, вскоре не постесняются осудить! В который раз.

Но это завтра, а сейчас – как хорошо здесь, в самом начале рокового бега. Легче обмануться надеждой, побаловать мечту. Атмосфера позволяет. Например, можно заняться изобретением системы, которая заблокирует любую глупость в будущем, не позволит войне вспыхнуть вновь! Или сочинить и закрепить на бумаге гениальную мудрость, впитавшую весь страшный опыт человечества и дающую исчерпывающий ответ на любые дьявольские вопросы. Ах, мсье Экзюпери, вы справились с этим блестяще! Жаль, вместе со столиком и «де шво» грядущие жадные лодыри избавятся и от Принца, да и вас запишут в дезертиры. Мир безнадежен.

Реалисты могут хотя бы попытаться задержать маятник от немедленного соскальзывания обратно. Игорь, к примеру, озабочен именно этим.

Рука непроизвольно коснулась потайной портупеи под пиджаком. За полой в кобуре покоится безотказный ТТ, готовый молниеносно напитать свинцом фашистскую сволочь. Ему не привыкать. В одном из домиков под черепичной крышей, затерянном в море себе подобных, омывающем подножие Эйфеля, еще дышит один из тех, кто закладывает основание следующей войны.

Пижонская папироска докурена, дефицитный какао допит. Пора приниматься за работу…

Игорь рывком сел в постели. Надо же! На миг показалось, что придуманная жизнь вернулась! Как хорошо, что из сна он вынырнул в реальность, а не туда.

– Что случилось? – встревоженно спросила разбуженная Маринка.

– Кошмар приснился, Марусь. Ничего страшного, – прошептал он, – спи.

Настенные часы-радио показывали полчетвертого. До гудка еще два часа, до позывных «Маяка» целых два с половиной…

– Кошмары – это ничего, это к чему-то хорошему, – сонно пробормотала жена, обнимая улегшегося Игоря.

Глава 116

Комиссия ДОТа по перепрофилированию собиралась в большом зале. Участники действа рассаживались по креслам, расставленным перед массивным столом, который, в свою очередь, большой подковой тянулся по периметру. Здесь обычно присутствовали как кадровые ДОТовцы, так и народные представители. Сегодня было так же.

Игорь располагался на трибуне в основании подковы, на виду у всех. Вот слева свое место занял Казимиров, даже на расстоянии чувствовалась его моральная поддержка. Вот председатель, кадровый ДОТовец, Нина Алексеевна Волкова, присаживается напротив, вот ее помощники. Все происходило так же, как много лет назад, когда Игоря аттестовывали на работу, даже люди в большинстве те же.

Однако имелись и отличия. Например, для участия в сегодняшнем заседании пригласили Семенова, он с мрачным видом устроился в своем кресле. Очевидно, Волкова задаст ему немало неприятных вопросов. Напротив него сидел молодой офицер КГБ Караваев, сразу за ним франтоватого вида товарищ – Валерий Николаевич Лыско, уполномоченный представитель Солнечного в Мегаполисе. Если последнего могли пригласить в качестве своеобразного консультанта, то присутствие Караваева Игорь объяснить не мог.

– Игорь Максимович, – начала Волкова, когда все расселись, – думаю, формальности можно пропустить и сразу перейти к делу. Как и присутствующие, я шокирована отчетом по результатам эксперимента «Ложе». Вы попали в какой-то фантасмагоричный мир! В любом случае, нам необходимо разобраться с этим сегодня для принятия решения. Что вы сами думаете по поводу своего сна? Вы согласны, что мир Мегаполиса очевидно нелогичен?

– Нет, не согласен. Там все было довольно логично и закономерно.

Волкова заметно удивилась. Она задавала вопрос не для того, чтобы услышать возражения, совершенно не для того! Председателю просто хотелось начать беседу с чего-то очевидного для обеих сторон, расположить Игоря к конструктивному диалогу, а здесь такое!

– Но, простите, что же логичного, например, в работе людей за деньги? Как вообще человек может жить ради того, чтобы зарабатывать и тратить? История ведь показала превосходство коммунистического строя над капитализмом!

Игорь понимал причину ее удивления. Может, из-за этого он здесь и находился, из-за этого вообще встал вопрос о перепрофилировании Нерва. Коммунист с высшим образованием, занимающий должность, призванную сплачивать людей и подавать пример, допустил, пусть и бессознательно, возможность благополучного существования капитализма с его неравенством, нищетой масс, полным игнорированием интересов трудящихся и, самое главное, бессмысленностью потребления в роли движущей силы экономики и прогресса.

– Я понимаю ваше удивление, Нина Алексеевна. Действительно, система Мегаполиса устроена так, чтобы завязывать жизнь на примитивных вещах, сужать сознание на потреблении. Мечтать о неосязаемом люди разучиваются и, кажется, живут, как молекулы. Помните задачку из школьного курса физики: «В каком мире жить интереснее – в мире людей или в мире молекул?» Она приходит мне на ум, когда я думаю о Мегаполисе. Там ничего нельзя сделать без мыслей о деньгах: гончар будет заботиться о своем кувшине только в плане того, сколько за него заплатят, это с возрастом подменяет само понятие кувшина для человека – круг раскручивается, глина приобретает форму, но глаза видят не это, а определенную выгоду. Реальность становится как бы вторичной и искажается, а сознание проецирует деньги на любой предмет или событие. Сколько стоит вон та вещь, вон тот ущерб, смерть вон того человека. Все на свете начинает интересовать только с точки зрения своей стоимости, эстетическая красота кувшина не важна, если за него не заплатят. Даже не так! Если за него не заплатят, то он определенно некрасив, и наоборот, любой начнет ахать от восторга, поставь рядом с откровенным хламом солидный ценник!

Но, с другой стороны, такая система достаточно устойчива и по-своему логична, нужно лишь понять диалектику капитализма.

– Диалектику капитализма?! – Волкова недовольно вскинула брови. – Ну-ка, просветите, что за диалектика такая.

– В нашей реальности прогресс общества и человека неразрывно связан, он рассматривается как постижение неизведанного, основан на развитии фундаментальных наук, победах над болезнями, путешествиях. Здесь преодоление трудностей неизбежно, развитие без них не обходится. Удовлетворение бытовых запросов вторично. Например, ни один пищевик не выдаст мне бутерброд с ежевикой в кетчупе. Сложно даже объяснить вам природу кетчупа. Да, пищевики выдают прекрасные бутерброды, их ассортимент удовлетворяет потребность организма в витаминах, белках и углеводах – но не во вкусах, понимаете? Мы постоянно в поиске, устремлены вперед, некогда концентрироваться на каких-то вкусах, искать в них смысл. В Мегаполисе все с точностью наоборот! Будущее интересует постольку поскольку – живи здесь и сейчас, стремись к удовольствию, разнообразию мира в тысяче блюд с самыми невообразимыми вкусами, а не в миллиардах звезд с триллионами загадок и тайн. Так что, натренировав вкусовые рецепторы, житель Мегаполиса тоже, в некотором смысле, прогрессирует. А чтобы ему не надоедало это делать, чтоб бессмысленность происходящего не угнетала, придуманы деньги. Чтобы сходить в ресторан, их нужно еще заработать!

Вокруг послышался недовольный ропот. Краем глаза Игорь схватил, как Казимиров в отчаянии закрыл ладонями лицо. Волкова вздохнула:

– Это все равно бессмысленно, не находите? Человек опускается на какой-то первобытный уровень, он вынужден заботиться о добывании еды, как, извините, животное! Признаюсь, сказанное вами разочаровывает. Конечно, нового о Мегаполисе мы не услышали, страшно, что вы, мыслящий молодой гражданин советского общества, оправдываете эти мерзости.

Разочарование комиссии ощущалось явственно, никто не сочувствовал Кремову, а многие впали в ступор.

– Я говорю с вами откровенно, – решительно произнес Игорь, – там тоже люди, пусть и с совершенно другими ценностями. На наш взгляд, жизнь в Мегаполисе невыносима, она – как будто вялотекущий кошмар, замешанный на безысходности и тщетности бытия. Но откуда горожанам знать об этом? Они разве имеют выбор? При любом варианте развития событий, будь горожанин хоть бесталанным планктоном, хоть умницей семи пядей во лбу, он все одно обречен трудиться во благо капиталистического строя. Совершил изобретение – получи денег, просидел брюки в конторе целый день – получи денег еще больше, ведь ты изобретение продал! В итоге – деньги и желание их потратить на материальные блага делают классных специалистов. Профразвитие течет по проторенным дорожкам: и там, и здесь инженер – это инженер, а художник – это художник, их профессиональный уровень одинаков.

– Это возмутительно! – вскричал Караваев, перебив Игоря. – Это называется ересью в чистом виде! К чему вы ведете, Кремов? К тому, что в Мегаполисе и Солнечном возможности человека равны? Вы в своем уме?! Это же азы – капиталисты, хищнически использующие трудовые ресурсы, отделены от народа толстенной изолирующей стеной! Интересы эксплуататоров и эксплуатируемых находятся в постоянном антагонизме, и вы, на своей шкуре испытавший это, сейчас выгораживаете мегаполисные порядки? Как можно проводить параллели между их классовым обществом и нами? Разве вас кто-то эксплуатирует? Разве мы, здесь сидящие, отделены от вас стеной? Разве все, что вы делаете для общества, не идет именно на его благо? Все дороги у нас открыты молодым; более того, ДОТ помогает с профориентированием, с выбором супругов – руководство вашей советской Родины, как видите, выкладывается по полной, лишь бы народ благоденствовал! Мы не оставляем неохваченным ни один аспект в жизни советского гражданина! А что же следует из ваших слов? Что и наш строй, и буржуйский – две стороны одной медали? Что отличия в частностях, вроде методов стимулирования труда? Не находите, что это чересчур? Вы бы еще коммунизм с рабовладением сравнили!

– Но… – машинально сорвалось с губ Игоря, – природа человеческая-то одна.

– Довольно! – снова прервал Караваев. – Ваше упрямство обескураживает, товарищ Кремов! Коммунизм создал нового человека, которому чужды жажда наживы, власти, чужды лень и зависть. Мы стремимся к постижению основ мироздания всем нашим бесклассовым обществом, без исключений, а не к примитивным вещам вроде производства сорока сортов колбасы и иллюзий потребительского выбора! Разумеется, наши советские инженеры и художники лучше капиталистических, создающих изделия по прихоти господ! Впрочем, конкретно с вами творится неладное, тут нужно бить в набат! Я уверен, – он выразительно поглядел на Волкову, – ДОТ санкционирует проверку компетентными органами НИИ профессора Семенова, чтоб разобраться, а что же там за агрегат такой сообразили, отбрасывающий граждан в пучину идеологической деградации!

Когда он закончил, в зале зашептались. Казимиров сидел темный как туча, Семенов уставился в пол.

Караваев явно переборщил, но не это сейчас занимало Игоря. В нем что-то будто надорвалось. Грозный обличитель внезапно обнажил противоречия, над которыми Кремов никогда не задумывался. Любимый Солнечный, конечно, прекрасен. Здесь легко дышится, думается, мечтается. Здесь общество действительно работает над вселенскими проектами, не распадаясь на привилегированных и тех, кто бездумно гребет веслами в душном трюме за плошку похлебки. Здесь вклад каждого признается ценным, каждому известна общая цель, и да, от размера вклада не зависит ни материальное вознаграждение, ни уважение окружающих. Не нужно отвлекаться на бытовуху, на поиск информации и даже на личное, ДОТ позаботится обо всем. Рай.

Но здесь же, в Солнечном, человек неотвратимо приближается к схватке с самим собой! Он обязан будет хотя бы попытаться, пусть по-мюнхгаузеновски, за волосы, вырвать себя из бесконечной спирали концептуальных условностей, из споров, чей общественный строй лучше, почему сорок сортов колбасы не важнее высокого долга, и уж наверняка приподняться над непонятно откуда взявшимся снобизмом с притаившимся поблизости страхом собственной неправоты, который Караваев, например, пытается извести показным гневом. Кремова заткнули, Кремов разбит, но в выигрыше не Солнечный и не коммунистические идеалы, а слепой снобизм, приближающий пустой конфликт.

Откуда страх? Ну откуда взяться страху у этих людей, окружавших Игоря? Неужели тот, кто уверен в собственной правоте, будет опускаться до нападок на товарища за якобы инакомыслие? Может, эти люди в Солнечном забыли что-то главное, исступленно зазубривая писаные догмы? Может, зубрежка приводит к косности, ограниченности восприятия «основ мироздания», о которых с таким жаром говорил Караваев? О чем печется он в гневе: о существе или о сохранении привычного для себя фасада? Он страшится так, что, лишь заслышав, что капитализм «логичен», уже заклеймил Игоря еретиком, даже не предоставив шанса объясниться до конца!

Те, кто пережил последнюю войну миллионы лет назад, наверняка знали истинную цену условностям, и им было, в сущности, наплевать на идеологическую окраску соседей по планете. Люди разные, цели тоже, всегда можно договориться и идти своей дорогой, главное – не убивать друг друга! Во всяком случае, нужно уметь слушать и слышать.

А коммунизм, конечно, совершенен, и, конечно, он – высшая ступень развития человеческого общества. Может, даже слишком совершенен, чтобы подобные Караваеву могли постичь его суть.

Игорю стало тревожно, но смысла в продолжении спора он не увидел. Сейчас никто не услышит. Эта партия за снобами, точно.

Волкова объявила перерыв для принятия решения.

Совещались долго. Наконец Волкова в сопровождении ДОТовцев показалась в дверях зала.

– Игорь Максимович Кремов! – начала она торжественно. – Мы не сомневаемся, что наш с вами диалог – просто глупое недоразумение. Но отрицание вами очевидных вещей свидетельствует о крайней изношенности нервов, о нестабильности вашего психоэмоционального аппарата! Комиссия ДОТ, с учетом мнения представителей общественности, основываясь на принципах человеколюбия и социалистической законности, постановила: инициировать процедуру вашего профессионального переориентирования. С этого момента ваша текущая профдеятельность приостанавливается на неопределенный срок. Вам запрещается работать Нервом, запрашивать соответствующую информацию в органах власти и народных объединениях, использовать специализированные знания в любых целях, включая личные, а также использовать способности экстрасенсорики и невербальной коммуникации. Решение комиссии преследует цели сохранения вашей психики и здоровья в целом, возвращения вас к плодотворной трудовой деятельности в областях, не связанных с чувственными переживаниями. Вам понятно постановление?

– Вы запрещаете мне чувствовать? – с изумлением спросил Игорь.

– Именно! ДОТ категорически против того, чтобы вы изнашивались впредь. Поберегите себя для семьи. ДОТ выделяет вам комбинатовскую квоту на творческую реализацию, это поможет отвлечься от ненужных мыслей.

Игорь не мог поверить своим ушам: как можно запретить человеку чувствовать?! Впрочем, этому не мог поверить виртуальный Игорь, не встречавший в прошлой жизни ничего подобного, а реальный еще не осмыслил произошедшего.

– Помимо прочего, – продолжила Волкова, – вам прописано медикаментозное лечение, будете принимать лекарство, способствующее выравниванию эмоциональных всплесков и стабилизирующее работу сердца и сосудов. На этом прошу считать заседание оконченным!

Лекарство Игорю выдали сразу на выходе – маленький пластиковый тубус белого цвета с какими-то надписями. Симпатичная медичка наставительным тоном разъяснила, что «пилюли не имеют вкуса, не требуют запивания водой и подлежат приему раз в день, хоть до, хоть после еды».

– Вам меха для напоминания присылать? – участливо поинтересовалась она.

Игорь задумчиво разглядывал тубус в своей руке. В груди бушевало непонятное незнакомое чувство. Он поднял глаза на медичку:

– Спасибо, не нужно. В семь утра натощак пойдет?

Девушка утвердительно кивнула.

– Вот еще, – спохватилась она, когда Игорь уже сделал несколько шагов к выходу, – ваш диагноз крайне серьезен. Если лекарство не поможет, то начнутся обмороки. В вашем случае это смертельно опасно! Если что-то подобное произойдет, немедленно обратитесь к врачу, мы вас госпитализируем для применения более сильнодействующих препаратов!

Глава 117

Комбинат располагался в западной части города и занимал гигантскую площадь. Производственные корпуса, выстроенные в бесконечные шеренги, отличались друг от друга в зависимости от специализации. Однако на каждом имелся типовой номер, нанесенный белой краской с черной окантовкой. В талоне Игоря значился цех с замысловатым номером 35/80-573, до которого предлагалось доехать на электрокаре. Неподалеку от здания комбинатовской конторы имелся целый парк разноцветных машинок, походящих то ли на мыльные пузыри, то ли на яйца с маленькими колесиками. Посетовав на отсутствие аэродуг, Кремов уселся в ближайшую и опустил в приемник на спартанском торпедо талон. Монохромный экран высветил зеленоватыми кристаллами сообщение «Алиса приветствует Вас в Москве 2000» и пиктограмму улыбающейся девочки. Спустя несколько секунд зажужжал моторчик, и кар резво вырулил со стоянки. Дисплей проинформировал о времени в пути. «Пятнадцать минут! С ума сойти!» – пронеслось в голове. Игорь поставил рюкзак на пустующее слева сиденье, вытянул ноги и закрыл глаза. Он решил в следующий раз взять с собой Аю, уж она-то порадуется покатушкам на «мыльных пузырях».

Как-то, еще до рождения Назара, папа с дочкой играли в пиратов. Впрочем, та игра могла называться как угодно, потому что огромная кушетка, изображавшая водную гладь, еще недавно выступала пустыней, а перед тем – ледяным катком, еще раньше – чем-то еще, а сам процесс игры всегда повторялся и никогда не надоедал: неугомонная егоза взбиралась на спину папе, назначенному то лошадкой, то самолетом, то, как вчера, пиратским кораблем, и с хохотом ползала по ней, иногда драматично «срываясь» и взбираясь вновь. Игорь частенько хватал дочку под руки и пытался расцеловать ей щеки, но она, заливаясь смехом, уворачивалась и отползала на кушетке подальше, с тем чтобы тут же напасть на «уснувшего и потерявшего бдительность» папу. В итоге наездник (фигурист, пилот, пират) уставала и запрашивала какую-нибудь историю или сказку, после чего благополучно засыпала.

В тот раз, однако, произошло нечто важное для Игоря. Наигравшись и уютно устроившись у него на спине, Ая произнесла фразу: «Папа, ты – мягкое теплое море». Перехватило дух. Никакими другими словами дочка не смогла бы более ясно донести свое отношение к нему: выразить любовь, безграничное доверие и обозначить масштаб папиной личности в своем мире. Это один из тех моментов, которые называют счастьем, он будет питать всегда, во все минуты, вплоть до последней…

Через обозначенное ЭВМ время кар подкатил к огромному корпусу № 35/80-573. Игорь вышел, и машинка тут же устремилась в обратный путь.

Пройдя через дверь в боковой пристройке, Кремов очутился в комнате отдыха. Навстречу поспешил парень лет двадцати пяти в зеленой спецовке.

– Здравствуйте, меня зовут Герман! С чем пожаловали?

Игорь представился, извлек из рюкзака папку с рисунками, схемами и пояснительной запиской и протянул парню.

– Вот с этим пожаловал. Одолеете?

Герман вскользь глянул рисунки, внимательнее, но тоже не слишком – схемы и пролистал записку. Лицо его помрачнело.

– Вы хоть представляете, во что нам это станет? Каких сложностей цеху и инженерам задаст? Это очень, очень сложно реализуемый проект! Будь вы инженером, вы бы меня поняли.

Герман выжидательно замер. Игорь и без инженерного образования прекрасно понял, что парню не хочется тратить на него время. Конечно, мастер не имеет права отказаться от заявки, но полагаться на такого нехочуху дело гиблое – затянет все сроки и угробит идею.

– Вы не забываете, где работаете? – спокойно спросил Игорь. – Комбинат создан для удовлетворения запросов граждан, не обязательно смыслящих в инженерии. Вам отказывают в столовой от котлет, мотивируя, что это сложное блюдо, а вы даже не смыслите, насколько, потому что не кулинар?

Лицо Германа вспыхнуло. Здесь к ним направился мужчина лет пятидесяти, пивший какао в кресле поодаль и, очевидно, слушавший диалог. Его волосы и пышные усы были седыми почти полностью, привлекали внимание очки с тонкими стеклами в изящной металлической оправе, старомодные цеховые брюки черного цвета, широкие ремни подтяжек, кофейная в коричневую клетку рубашка и солидные механические часы. Обувь у мужчины тоже выглядела оригинально: ботинки на высокой подошве из толстенного коричневого кожзама, а может, даже из натуральной кожи. Рядом со своим молодым коллегой, облаченным в стандартную спецовку, этот выглядел пришельцем из другого мира. Кого-то он напоминал, но, как и в случае с водителем автобуса, возившим на Скалу, Игорю не удалось понять, кого именно.

– Герман, что тут?

– Вот, гражданин пришел со своим проектом! – крякнув с досады, воскликнул парень. – Предлагает создать мотоцикл. Это ж архаика какая-то! К нам ученые обращаются, хозяйственники, рационализаторы, а здесь нужно распыляться на… на…

– Прихоть? – спокойно спросил мужчина, забирая у молодого коллеги из рук чертежи. При этом седой взглядом поинтересовался у Игоря: «Позволите?» Кремов едва заметно кивнул. Наверняка от распаленного конфузом Германа это укрылось.

– Иваныч, ну ты ж понимаешь, – попытался оправдаться он.

Иваныч слушал его вполуха, внимательно рассматривая любительские эскизы посетителя.

– Вот что, – произнес он, не оборачиваясь к Герману, – это можешь отдать мне. У тебя хорошавинское задание висит и калибровка станка светит в конце квартала, а у меня автослойка пылью покрываться начала, как раз на этом проекте ее выгуляю.

– Иваныч, – просиял молодой мастер, – ты человечище! – Но тут же спохватился и, обернувшись к Игорю, смущенно добавил: – Простите, у меня действительно важные проекты…

Герман осекся и раскраснелся вкрай, сообразив, что с каждым новым словом только усугубляет неловкость. Игорь примирительно кивнул.

– Что ж, предлагаю пройти в мою мастерскую, – сделав ударение на первом слоге в слове «мастерскую», сказал Иваныч, – проект беру на себя, зовут меня Юрий Иванович, можно просто по отчеству.

Они с Игорем проследовали через комнату отдыха к входу в цех.

В цеху со старомодными узкими окнами во всю высоту стен шумели машины и работали люди в оранжевых касках и зеленых спецовках, как у Германа. Здесь пахло маслом, металлом и бумагой, на их фоне различались включения пластика, компьютерного «нутра», кабелей, резины – атмосфера была честной и здоровой. «Только безделье не пахнет никак», – вспомнились строчки из какого-то детского стишка. Сразу у входа, справа, прижимаясь к глухой цеховой стене, ввысь к далекому потолку тянулась металлическая лестница с широкими ступеньками. Иваныч уверенно направился к ней, хотя чуть поодаль виднелись лифты. Игорь последовал за мастером, и вот они ступают по гулким ступеням, постепенно удаляясь от земли. Сверху цех кажется разноцветным муравейником: у каждого станка пол выкрашен в свой цвет, видимо, для обозначения специализации машины и пространства, необходимого оператору, блестят рельсы, по которым осторожно ползут тележки с деталями, горят диодные огни различных индикаторов и лампы освещения. В огороженных зонах собраны какие-то коробки, в других за низкими прозрачными барьерами расставлены столы с мониторами ЭВМ, лампами и бумагами. Ватманов Игорь не заметил, наверняка инженеры чертили «электронно», а художники рисовали стилусами прямо по дисплеям. Лестница вела все выше, иногда ответвляясь длинными балконными площадками, на которые выходило множество дверей. «Это студии и мастерские цеховиков», – догадался Кремов.

Наконец они с Иванычем поднялись под самый потолок, где лестница заканчивалась короткой площадкой всего с одной дверью. Лифтовое сообщение обрывалось еще на предыдущем этаже, и, очевидно, Иванычу всегда приходилось потопать по ступеням, даже когда подъем он совершал на лифте. Они остановились перевести дух у перил.

– Не устал? – спросил мастер Игоря, как-то естественно перейдя на «ты». Это понравилось Кремову, теперь он чувствовал себя уютнее.

– Есть немного, – признался тот. – Что ж вы так высоко забрались?

– Давняя история. Сначала пришлось, а затем самому слезать не захотелось. Этому цеху очень много лет, он на комбинате одним из первых появился. Тогда решили застраивать промзону от внешней границы, собирались аэродуги размещать, парки разбивать и прочее, в общем, промгородок в старом понимании явления. После высадки кто ж задумывался о нынешних целях комбината? Тогда лишь бы выжить, не до жиру. Но нашли ребис, научились его эффективно использовать, и оказалось, что промышленность вполне может выполнять массу задач одновременно, включая бытовое и творческое обслуживание граждан. Это и кружки по интересам, и изобретательство всякое и прочее и прочее. К тому времени настоящую промышленность решили перебазировать на юг, где она и поныне благополучно живет, а здесь в уже построенные корпуса пустили мастеров.

Мастерская Иваныча представляла собой светлое просторное помещение с панорамными окнами. В середине стояли большой стол и пара стульев с роликами, на столе сиротливо скучала «книжка» мобильного ЭВУ. Справа вдоль глухой стены протянулась вереница каких-то компактных станков, накрытых разноцветными пластиковыми кожухами. У дальней стены вплотную к окну расположился большой верстак, рядом с ним – серые металлические этажерки с разнообразным инструментом. Левая стена «отдыхала» от функциональной нагрузки и позволяла подобраться к подоконнику, на котором Иваныч наверняка любил посидеть, разглядывая соседний корпус и видневшуюся за ним даль.

Игорь с любопытством озирался вокруг, а мастер тем временем выложил на стол материалы проекта и застыл над рисунком мотоцикла «три четверти». Он разглядывал его долго, потирая подбородок и прищуриваясь, а затем произнес, будто бы ни к кому не обращаясь:

– Красивая машина!

Такой приговор снял последнее напряжение внутри, утвердилось ощущение, что «Борзой» попал в нужные руки.

Иваныч собрал рисунки в папку, прочел пояснительную записку и обернулся к Игорю:

– Знаешь, над этим придется попотеть. Ну-ка, опиши мне свой мотоцикл свободно. Какая мощность у него, что за тип двигателя и так далее?

Игорь подробно описал конструкцию, как он ее видел, Иваныч не перебивал и не задавал уточняющих вопросов, только помечал что-то в блокноте. Это заняло определенное время, затем мастер открыл ЭВУ и застучал по клавишам, вглядываясь в экран.

– Ну что ж, есть контакт! – обрадовался чему-то он. – На сегодня достаточно. Скоро я тебе позвоню и приглашу на согласование общей компоновки, хорошо? Кстати, ДОТ выдал мне информацию по твоему проекту – просил отнестись к нему с повышенным вниманием. Не знаешь почему?

Игорь пожал плечами, не хотелось объяснять все в деталях:

– Наверное, считает, что проект поможет отвлечься от ненужных размышлений, я ведь на перепрофилировании, а это непросто в психологическом плане.

– В лечебных целях, стало быть?

– Пожалуй, в лечебных.

– Тогда ясно, почему мотоцикл, – улыбнулся Иваныч.

Спускаясь по лестнице к выходу, Игорь размышлял над его словами. Удивляло, как в одном и том же проекте Герман и Иваныч увидели совершенно разное. Первый расценил все как блажь гражданина, страдающего от безделья, и решил выхолостить идею, даже не разобравшись в сути. Герман, как все молодые, куда-то спешил, «бил по площадям», не желая заморачиваться мелочами, а уж мотоцикл наверняка таковой являлся. Что это? Ни два ни полтора, как говорится, – народному хозяйству не нужен, новых идей никаких (там еще и двигатель внутреннего сгорания – архаика!), а если приспичило некоему Игорю Кремову, одному на миллион, соригинальничать, то милости просим – компромисс в виде яхтенного клуба или парапланеризма, эти занятия массовые, матчасть освоена. Да, немножко себя поломаем, но надо же иметь совесть и не загружать мастеров глупостями. А Иваныч? Он увидел то, о чем Игорь даже не сказал. В Улей бы его, преподавать.

На улице шел дождь, с полей через комбинатовскую стену захлестывал ветер. Тополя, уходящие вереницей вдоль цеховых стен в перспективу, качали костлявыми узкими кронами. Каждый новый порыв отщипывал пучки желтых листьев, мельтешащих в полете проблесковыми маячками. Скоро деревья разденутся донага, совсем скоро. Вот вдали показалась точка: это мчал по золотому ковру за пассажиром «мыльный пузырь». Дождь придавал контраста всему – цвета на мокрых поверхностях сделались сочными, глубокими: асфальт иссиня-черный, опавшие листья золотые, электрокар почти пурпурный. Контраст дождь выбивал и в запахах: ну когда еще можно подышать корой тополя и сырой кирпичной стеной?

«Да, в следующий раз возьму с собой Аю, – подумал Игорь, забираясь в электрокар. – Только Иваныча нужно предупредить».

Уже на выходе из комбината мысли вернулись к Герману. А ведь он по-своему прав! Молодому мастеру необходимо реализоваться, поучаствовать в создании чего-то полезного, стоящего. Это потом, перед пенсией, с чувством выполненного долга можно будет не спеша эстетствовать над изощренными фантазиями чудаков, поглядывая на красный уголок в мастерской, украшенный грамотами и медалями. Правда, у Иваныча в уголке ничего такого нет, только Ленин да старенький затертый хронометр – награда еще его отцу за ударный труд при строительстве Солнечного водохранилища. Но все же.

Глава 118

Вести от гидростроевцев приходили редко. Вернее, редко публиковали интересные сообщения от них, научные же данные принимались регулярно, а широким массам их не озвучивали за ненадобностью – различные НИИ рутинно формировали свои информационные массивы, малопонятные обывателю. Главное – к упавшему метеориту подобраться никак не получалось, он будто специально залег в труднодоступной расщелине на отроге горы. Оставалось ждать улучшения погодных условий, что расстраивало, ведь вся спешка оказалась напрасной: сезон метелей и низких температур можно было переждать и в Солнечном. Экспедиция не испытывала бытовых трудностей, но особенно радовало Игоря отсутствие в ней межличностных конфликтов, значит, Катя справлялась со своими обязанностями хорошо.

Казимиров уклонялся от бесед, да и от встреч тоже, поэтому никакой информации из первоисточника получить не удавалось. Это периодически покалывало обидой душу. Расстраивало и молчание Кати, будто списали они с профессором Игоря со всех счетов и вычеркнули из своих жизней. «Так надо», – убеждал сам себя Кремов по дороге на лекции или домой.

Марина компенсировала все. У нее получалось заполнять собой мир мужа, вытеснять из него переживания и сомнения.

Когда дети оставались у родителей с ночевкой, супруги погружались в параллельную реальность, где не существовало ничего, кроме их чувств. Именно проведенные вместе ночи заряжали энергией жизни обоих, хотя, конечно, ему энергия нужна была больше. «Сейчас есть только я!» – улыбаясь, произносила Марина, а затем запускала пальцы в волосы мужа и поцелуем лишала его последних остатков разума. Кремов превращался в сгусток полыхающих нейронов и, в свою очередь, разжигал встречное пламя еще больше. Через ее страсть и любовь он отчетливо воспринимал действительность, в остальном жизнь казалась набором умственных и волевых задач, решаемых в стерильных условиях. Как-то, глядя на спящую жену, Игорь подумал об этом и почти испугался – полоснула мысль о большей реальности прожитого на Ложе. Запах волос Марины, вкус ее слегка потрескавшихся от ветра губ, маленькие складки в уголках рта, сонное сопение, не идеально ровное из-за осеннего насморка, легко остудили разум, но в то же время стало ясно, насколько важна эта женщина: где она, там реальность.

Отношения Игоря с тестем неожиданно испортились. Причем и Марина переносила отца все хуже: видимо, не смогла простить ему эксперимент, хоть не признавалась в открытую.

Семенов настырно упрашивал Игоря повторить погружение. Яйцеголовые якобы что-то высчитали, и оказалось, что Ложе совсем не безнадежно, а прошлая неудача – лишь случайность. В качестве аргумента последнего шанса Семенов приводил возможное исцеление нервной системы Игоря. Это заставляло задуматься. Недавно Кремов перенес обморок: приступ случился, ко гда мыльный пузырь под жужжание электромоторчика нес его к Иванычу по безлюдным аллеям комбината. Перед глазами в последний момент оказалась панель со смеющейся девочкой из зеленых кристаллов и надписью «Москва 2000», и вдруг – пелена. Игорь очнулся, когда электрокар уже открывал дверцу рядом с цехом – наверняка дуновение свежего воздуха помогло прийти в себя. Он никому ничего не сказал, затолкав испуг поглубже в подсознание, но почувствовал, что рано или поздно подобное обязательно повторится, и тогда… А что тогда? Какой-нибудь мех молниеносно среагирует на падение человека, затем госпиталь, уведомление близких и неизбежное списание! Напрасными окажутся нынешняя учеба, мотоцикл, и самое главное – чем он сделается для Марины и детей? А Казимиров предупреждал. Вот что подразумевается под изношенностью нервной системы. Проклятое схлопывание! По всем признакам это оно, пока еще робко, позвонило в дверь.

Однако предложение тестя все равно отталкивало, и пусть не получалось пока сформулировать причину, это было лишь делом времени. В последнюю встречу пару дней назад Владимир Алексеевич атаковал вновь с нехарактерной для себя нервозностью. Игорю пришлось отказаться в жесткой форме. В результате они, похоже, поссорились серьезно.

Глава 119

Иваныча Игорь застал не одного, в мастерской находился еще полненький старичок в костюме из коричневой ткани.

– Знакомься. – Иваныч указал на старичка. – Нестор Анатольевич, двигателист.

– Можно просто Анатольич, – улыбнулся тот.

Кремову подумалось, что обрезанное отчество в среде настоящих мастеров служило своеобразным паролем: если тебе так представились, значит, ты, парень, «на борту». Рабоче-крестьянское, без лишних реверансов, обращение очаровывало. В нем сочетались конкретность, четкость, доверительность, присущие людям дела, людям старой, еще колонизаторской закалки. Те за словами в карман не лезли и не любили впустую тратить время. Анатольич, будто подтверждая мысли Игоря, продолжил:

– Вижу на эскизах оппозит. Это принципиальный момент?

– Предлагаете другое?

– Да. Оппозит нужного объема будет торчать горшками как крыльями, оно надо? С хорошей ходовкой грех не свешиваться в поворотах, зачем «костыль»? Может, поперечное V?

Игорь потер подбородок и нерешительно спросил:

– Коленками упираться не буду?

– Нет, Иваныч прикинул компоновку: наклоним силовой агрегат вперед, развал девяносто, балансир, а в результате ни вибраций первого, ни второго порядков, ни ограничений по посадке. Глянь-ка модель.

На мониторе «Русский борзой» с предложенным Анатольичем агрегатом смотрелся великолепно, даже лучше, чем в первоначальном варианте. Игорь молча поднял большой палец вверх, мастера довольно переглянулись. Иваныч нажал какую-то клавишу, и один из разноцветных станков у стены ожил, урча и потрескивая. С этого момента мастера словно забыли о Кремове. Они обсуждали сроки изготовления деталей, выбор покрасочной «конторы», Анатольич горячо настаивал на «электрических потрохах» от каких-то старых цеховиков и прочее. Игорь присел на скамейку у окна. Меж тем станок издал сигнал, и Иваныч будто мимоходом извлек из его недр… модель «Русского борзого»! Не прекращая обсуждений с коллегой, он покрутил ее в руках и передал Игорю. Наверное, для мастеров это было рутинным моментом, но для Кремова точно нет. Он жадно разглядывал струящиеся обводы машины, сердце наполнялось восторгом и гордостью за свое детище. В реальности мотоцикл выглядел так же, как в мечтах: лаконичный обтекатель, поджарый силуэт, росчерк линии бак-рама-охвостье, изящные колеса с миллионом тоненьких «спиц». Красота!

– …да здесь все специальное, Иваныч! – доносилась обрывками беседа мастеров. – Конечно, дед плетет провода медленно, зато классно. А пока он работает, и другие компоненты подоспеют. Думаешь, покрышки тебе испекут быстро? Как бы не так…

Глава 120

Денек выдался погожий, такой терять чистое преступление, поэтому гулять, гулять! Марина с Назаром остались дома – прособирались, малышу подоспел обеденный сон, да и маме не мешало отдохнуть, воспользовавшись редкой тишиной. Нарядив дочь в новый комбинезон и любимую шапку с двумя «бумбонами», Игорь быстро оделся сам. Они бодро зашагали по лестнице на рандеву, где планировали захватить бутербродов из Аиного любимого пищевика и набрать в термос чаю. На крыше было относительно людно, в необычно теплый день многие решили подышать свежим воздухом. Свободную аэродугу долго ждать не пришлось, она унесла папу и дочь по новому маршруту в район «Текстилей». Там кипела реконструкция, «Текстили» преображались, приобретая современный, высокотехнологичный вид. Игорь надеялся показать Ае, как функционирует строительная техника, волшебство созидания.

Через полчаса они наблюдали за работой дорожного укладчика. Урчащая двигателем машина ползла вдоль тротуара, оставляя за собой идеально ровную блестящую поверхность с запахом горячей пластмассы. Через некоторое время блеск пропадал, покрытие набирало смоляно-черный цвет, а запах исчезал. Возле канализационного люка укладчик остановился, здесь возни побольше: мехруки размеренно и четко принялись выгружать из ярко-оранжевого грузового бункера чугунные решетки и рамки; тем временем пневмомолотки разворотили старый асфальт вокруг сточного колодца, а пара манипуляторов ловко демонтировала его прежнее чугунное хозяйство. На смену маленькой решетке пришли новые – широкие и более прочные, установленные друг за другом. Когда четыре мехруки с прецизионной точностью расположили их над колодцем, еще пара подвела дюзовые устройства, из которых кондитерским кремом потек пломбовый раствор, намертво зафиксировавший рамки. Маленький верткий манипулятор по ходу процесса подчищал мастерком потеки и выравнивал края. Через пару минут над старым асфальтом высилась аккуратно установленная конструкция для стока дождевых вод с увеличенной пропускной способностью. «Интересно, укладчик сам рассчитывает новые параметры решеток или это заранее запрограммировано?» – подумалось Игорю. Тем временем машина, поблескивая лазерными лучами, приступила к процедуре контроля, в ходе которой наверняка провела десятки измерений, чтоб убедить самого строгого прораба – себя – в высочайшем качестве выполненных работ. Видимо, результат ее устроил: манипулятор лихими размашистыми движениями задул решетки оранжевой краской, и укладчик, довольно пикнув, пополз дальше. Вот уже из-под его заднего фартука показалась решетка водосточного колодца, вмурованная заподлицо в дорожное полотно, еще пахнущее горячей пластмассой.

Игорь наблюдал за происходящим как завороженный. Ая не разделяла эмоций папы и, давно утратив к укладчику интерес, весело подпрыгивала на одной ноге, нараспев повторяя речевку: «Кра-а-а-асная звездочка, ударное зве но-о-о-о, отдайте нам Артема-а-а-а, и больше никого!» Дежуривший рядом по такому случаю мех тактично, но твердо преграждал маленькой егозе путь к краю проезжей части. Впрочем, малышка туда специально не стремилась. Игорь с нежностью посмотрел на резвящуюся дочь. Судя по всему, она подметила, как октябрята резались в старую игру, где участник одной из команд пытался с разбегу разорвать цепочку ребят из другой команды. Если это удавалось, он уводил одного из соперников, не сдержавших натиска. Игра шла до тех пор, пока одна цепочка не «съедала» другую. Какое же там раздолье для влюбленных мальчиков! Каждый из них, истомленный ожиданием своей очереди, едва только стихал вызов «отдайте нам такого-то» (именно его!), мчал что есть сил к соперникам и, разбив замок рук, одна из которых была ее, гордо вел «добычу» в союзный стан. Вот так, публично, мальчики обозначали свои чувства, не опускаясь до всяких «сюси-пуси» и прочих недостойных мужчины «слабостей». О да! Ради такого стоило подождать! А девочки? Ха-ха, те не слишком-то крепко держались за руки! А если любовный треугольник? Бывало и такое, тогда какие же душевные трагедии разворачивались под «красную звездочку, ударное звено…».

– Па-а-ап, отпусти меха, я хочу погулять по новой дороге! – попросила Ая, повиснув у Игоря на руке. – Он без тебя не даст!

– Обозначить границы готового полотна, – скомандовал Игорь.

Мех, не позабыв напомнить «о полной родительской ответственности», немедленно подъехал к дороге и лазерной указкой обозначил границу, до которой покрытие уже заполимеризовалось.

– Ура! – воскликнула Ая, принявшись выплясывать на новенькой дороге. – Знаешь, пап, я когда вырасту, попрошу меха пускать меня везде! А еще мороженое…

Что там дочь планировала насчет мороженого, Игорь не дослушал. Перед глазами поплыло, на лбу выступила противная испарина, застучало в висках. Он машинально схватился рукой за голову, одновременно пытаясь удержать равновесие. Казалось, секундный приступ подавлен, но в следующее мгновение Игорь понял, что лежит на спине, а над ним склонился мех. Все случилось слишком быстро, Ая только теперь обратила внимание на падение папы.

– Па-а-а-а-ап?! – звонко вскрикнула малышка.

– Все нормально, – каким-то чужим голосом отозвался он, приподнимая голову.

Предупредительный мех выставил манипуляторы, но Игорь решительно отверг помощь. «Только не выдавай!» – пронеслось в голове.

– Ничего страшного, просто поскользнулся, это не нужно фиксировать в журнале, – строго скомандовал он меху. Тот на удивление безропотно моргнул зеленой лампочкой – «исполнено».

Игорь перевел дух, опершись на одно колено. Он обнял испуганную дочку и погладил ее по голове. Внутри защемило. Пилюли, прописанные ДОТом, очевидно, уже не помогали!

Глава 121

Иваныч позвонил вечером, что было удивительным само по себе, и с едва различимым волнением в голосе пригласил Игоря в цех. Это наверняка знаменовало готовность «Борзого». Кремов поначалу отреагировал на звонок спокойно, даже буднично: «Хорошо, приеду. Когда удобно?» – но фраза Иваныча «не тяни» будто спустила какую-то внутреннюю пружину, заставив тысячи мурашек враз пробежаться по спине. Сердце забилось чаще, непроизвольная улыбка расползлась по лицу.

– Хорошие новости? – живо поинтересовалась Марина.

«Она давненько их не слышала», – подумалось Игорю. Любимая солнечная Маринка незаметно для себя и мужа изменилась, стала реже улыбаться, а если делала это, то с фатальной грустинкой, будто в долг у судьбы брала. Кремову иной раз хотелось все рассказать, во всем признаться, но последствия пугали до жути. И вот сейчас, когда она с блеском надежды в глазах справляется о новостях, что ответить: «Все прелестно, мне смастерили игрушку, и я рад»? Ее муж – исследователь, коммунист, выкладывавшийся на все сто во благо города, – рад бесполезной игрушке?

– Мотоцикл готов, – со смущенной гримасой произнес Игорь.

– Здорово! – обрадовалась Марина. – Я возлагаю на него большие надежды!

– Что так? – искренне удивился Кремов.

Она замерла на секунду, обдумывая ответ.

– Ты… заберешь меня в свою жизнь… – И, уткнувшись в грудь потрясенному Игорю, внезапно заплакала.

Женщины гораздо легче поддаются эмоциям, и если у них внутри клокочет кипящий котел, то женская улыбка в любой момент может смениться слезами, как штиль бурей по осени. Марина проникла гораздо глубже в ситуацию, чем предполагал Игорь. Она не надеялась на перепрофилирование, на лечебные свойства времени, на могущество дотоле безупречного ДОТа, она как кошка чувствовала шестым чувством необратимость изменений в муже. Марина все решила для себя – и только она знает, чего это стоило. Если вернуть прежнего Игоря невозможно, нужно стать такой же, как он, принять новую реальность без института, любимого отца, прежних друзей и самореализации. Тектонические подвижки в душе жены укрылись от Игоря, занятого отчаянной борьбой с идеальным миром Солнечного за старого себя.

– Какой же я дурак, – прошептал он, обняв Марину.

Кремов гладил ее по волосам, целовал в макушку.

– Мам, пап, а чего вы в темноте стоите? – спросила, выглянув из комнаты, озадаченная Ая. Дочка пытливо всматривалась в лица родителей, застигнутых на эмоциях, и пыталась понять смысл происходящего. – Назар уснул в гамачке перед телеком, – добавила она для порядку.

Игорь поднял на руки Аю и подмигнул Марине:

– Тебе понравится!

Глава 122

Мотор рычал на высоких оборотах, с легкостью разгоняя мотоцикл до ста восьмидесяти. Большего не позволяла дорога, струящаяся извилистой лентой. «Борзой» походил на мастер-модель – мощный, крепкий, «авторский», с массой второстепенных деталей, выполненных по обходной технологии – «на изоленте». «Супер-В», уступая реальному собрату по всем параметрам, напротив, оставался в памяти более законченным и выверенным изделием. Немудрено, ведь его строил целый завод, где человек сто корпели только над оптимальной формой подножек, а еще тысячи, разделившись на противоборствующие команды «маркетологов», «конструкторов» и «технологов», сходились не на жизнь, а на смерть в вопросах движка и ходовой. В горниле споров отшлифовывался до блеска продукт без явных недостатков и просчетов.

То ли дело «Борзой»! Брутальный тертый кочевник, знающий истинную цену гламурным цацкам. С кондовыми тумблерами от карьерных самосвалов, с фарой из снаряжения патрульного меха, с «общеиндустриальной» оснасткой топливной системы, окрашенный кисточками в четыре слоя нитры и в три слоя лака, – этот демонстрировал готовность к ядерной войне хоть сейчас. Однако стремительный силуэт подкупал совершенством линий, а грубость исполнения компенсировалась эстетикой чистой мощи. Для Игоря большое значение имело воплощение в «Борзом» личных задумок, дизайнерских фантазий. Иваныч мог, дай ему больше времени, довести полюбившееся изделие до иного уровня проработки и исполнения, но времени-то как раз и недоставало. «Борзой» нужен здесь и сейчас!

«А-а-ар-р-р-р-р!» – гаркнул мотор, выстреливая машину вперед. Великолепно! Живое железо, отдающее горячим маслом и бензином, свирепствовало, реагируя на открытие дросселя, будто доказывало хозяину свою профпригодность. Поворот, укладка до подножек, недовольство осаженного движка, четкое клацанье коробки и новая телепортация. Такое не может надоесть! За спиной, прижавшись к мужу, визжит от восторга Маринка. Да, детка, сейчас мы покажем тебе бросок леопарда! «А-ар-р-р-р!» – рычит «Борзой» и, не замечая веса седоков, складывает асфальт в гармошку. Переднее колесо упрямо лезет вверх, хорошо еще, что база позволяет с этим как-то бороться. А мощность не иссякает! Следующая передача – клац, – и новый сумасшедший импульс толкает машину, словно позади взорвались ракетные ускорители!

Иваныч говорил, что для «Борзого» «Эверест» выбрал итальянский двигатель «гуцци», даже модель назвал – «леманс», что ли. Информация о нем пришла с последней земной радиограммой, и свежее по моторам внутреннего сгорания ничего накопать не удалось. Несмотря на это, Анатольич сетовал на примитивность конструкции, несовершенство металлов и, поднатужившись, немного улучшил «леманса», «подсыпав» к первоначальному рецепту жидкостное охлаждение и высокую степень сжатия. Говорил, что можно и больше, ребис позволяет, но тогда пришлось бы приладить к мотоциклу не реактивные ускорители, а реактивные тормоза!

Примитивность конструкции, надо же! Оказывается, протоземляне прорву лет назад отстали в прогрессе от Солнечного, который лишь теперь выуживает из черной космической пропасти их трогательные бандерольки. Это словно старики родители шлют взрослому чаду домашние пирожки и компот, а тот шикует в ресторанах, запивая крабов шампанским. Но чадо сентиментально! «Эверест» аккуратно складировал пирожково-компотные подарки в инфомассивы, интересные только историкам. Те постфактум силились «спрогнозировать и доказать» тотальную победу коммунизма над капиталом в протоземном обществе, наверняка уже давно исчезнувшем. Впрочем, в состоявшейся когда-то неотвратимой победе коммунизма никто не сомневался и без историков. Игорь, например, на однажды заданный дочкой вопрос: «А прото-Земля была советской?» – не моргнув глазом ответил «да», справедливо рассудив, что здесь невозможно ошибиться.

Выходит, в утиль земные знания? Конечно! Политех Солнечного упразднил соответствующий предмет, промышленность вообще о них забыла, даже ДОТ, бережно сохраняющий традиции, сдался: ребис и эфирное электричество коренным образом изменили представления людей о технологиях. Держались только мастера с их ОПП, поставлявшие древние механизмы экспедиционным партиям. Но и мастерское время подходило к концу, так что мотоцикл Игоря – почти ископаемое, лебединая песня цеховых старичков, любимчик Иваныча, Анатольича и испробованный таки чадом домашний компот…

«Борзой» пожирает не только километры загородной дороги «в никуда», но и часы. Степь незаметно перекрашивается в оранжевые цвета от косых лучей вечернего солнца, городские высотки на востоке вспыхивают, как игрушечные, нужно возвращаться.

Марина и Игорь остановились на обочине, чтобы рассмотреть городской пейзаж.

Они сняли шлемы, и Маринка впилась в губы мужу.

– Потрясно, – прошептала она, отдышавшись. – Никого, слышишь, никого больше не катай на этой машине! Она творит страшные вещи с женщинами!

Игорь захохотал. Его милая сдержанная жена, оказывается, может ревновать! И как – на всякий случай! Конечно, он никого не будет катать на «Борзом», кроме нее.

Глава 123

Назар немного приболел и спал у мамы под боком, поэтому Ая не упускала возможности пополуношничать с папой. Обычно она дожидалась, пока утихнет брат и заснет мама, тихонько выбиралась из своей кроватки и босиком в пижаме шла к Игорю в соседнюю комнату. Папа и дочь, по-шпионски перешептываясь, но то и дело прыская со смеху, осторожно прокрадывались на кухню, где в шкафчике за банкой с чаем хранились фруктовые пресс-плитки. Раздобыв по одной (Ая всегда просила медово-абрикосовую, а Игорь довольствовался любой другой), они возвращались к родительской кровати, которую папа временно занимал в одиночку, и забирались под одеяло. Здесь, в безопасности, когда провал операции с недовольством мамы и конфискацией добычи уже не грозил, любители ночного риска съедали пресс-плитки.

Иногда Ая просила сказку про непослушную девочку, попадавшую в различные передряги. Тогда Игорь вспоминал какие-нибудь дочкины шалости, призывал на подмогу фантазию и выдавал на гора очередную поучительную «серию». Почему-то Ае нравилось их слушать, она сразу проводила параллели между собой и незадачливой героиней, всякий раз облегченно замечая папе, что она так не будет и хоть раньше баловалась немножко, но не столь сильно, как непослушная девочка.

Иногда полуночники запасали книжку с настоящими русскими сказками и читали ее при свете фонарика. Ая и в этих сказках переживала за главных героинь как за себя: осуждала легкомыслие сестрицы, проворонившей братика в «Гусях-лебедях» или, наоборот, удивлялась непростительному озорству Иванушки, попившему из лужи с копытцем. Игорь живо представлял, как Назар с утра получит от сестры смесь из горячей любви и лекций о надлежащем поведении. Обычно так и происходило, а Марина едва сдерживаясь, смеялась в руку.

Но чаще всего Ая и Игорь тратили поздний вечер на музыку. Малышка рано выучилась ловить волны на огромной дедовской радиоле, и родители подарили ей портативный приемник. Розовый «Старт-11» с нежной подсветкой шкал, на кожаном ремешке превратился в любимую игрушку маленькой хозяйки. Надев наушники, та сосредоточенно вращала хромированную шайбу поиска, пока в эфире не попадалась музыка. В «Старте» имелись и разъемы для электронной памяти, и функция записи, поэтому понравившиеся композиции Ая сохраняла. Игорь любил слушать радио с дочкой, обожал ее пояснения, почему одна песня хороша, а другая – «скукота и малышневка». Прислонив к уху один наушник, он растворялся в этом действе.

Когда Ая засыпала, Игорь выключал приемник, укладывал дочку поудобнее и засыпал сам. Редко, когда сон не шел, он пил чай на кухне.

Он ощущал, что присутствие детей и Марины сдерживает приступы, и это единственное, что пока спасало. Однако долго так продолжаться не могло.

По всей видимости, заряд батареек таял. Пилюли не справлялись! Все чаще чувства перехлестывали через край, все чаще случались приступы слабости, почти до обморока. Марина, конечно, почуяла неладное. Игорь отшучивался, когда она, пристально глядя в глаза, справлялась о его здоровье, но обмануть даже не надеялся. Семенов оставил попытки уговорить на новую аферу с Ложем и как будто сам потерял интерес к проекту. Впереди замаячил неизбежный финал. Лихорадочно соображая, Кремов как-то вспомнил колючую бессильную ненависть, обдавшую его волной на Скале. Виктор. В дальнейшем воспоминание повторялось слишком часто, чтобы казаться фоновой случайностью. «Зачем, – пульсировало в голове, – зачем это возвращается? Память не крутит пустое!» Да, не крутит. Прошлая жизнь подбрасывала тому немало примеров, вплетаясь виртуальным опытом в реальность. Игорь уже не силился их разделить, из-за чего возникшая будто ниоткуда уверенность в необходимости поездки на Скалу крепла вопреки логике и здравому смыслу. Отец говорил про нестандартный ход. Что может быть нестандартнее поездки на Скалу? Нужно ехать – и точка! «Пусть сейчас кажется, что в затее нет перспектив, но на месте мозг наверняка отыщет какие-то зацепки, а там, глядишь, и перспектива обозначится, – подначивал рожденный Ложем Нерв. – Помнишь, так раньше уже бывало?»

Нет, не бывало! Даже Семенов не в состоянии объяснить природу перенесенного Игорем на Ложе. Вдруг вся та жизнь – плод больного воображения? Никакого подключения, никакого опыта поколений, никаких выводов подсознания. Тогда все это – наркотические фантазии. Скорее всего, они, отчего-то слишком прочно вросшие в Игоря, теперь угрожали подменить его сущность искусственным уродом, который и подначивает.

Рассуждая так, Кремов всякий раз порывисто отказывался от идеи посетить Скалу, но всякий раз через время к ней возвращался.

Глава 124

Нина Алексеевна Волкова, привычно строгая, восседала в своем черном кресле с высокой спинкой. Напротив, за чайным столиком расположился Казимиров. Он напряженно и как-то механически прихлебывал чай с малиновым вареньем, принесенный помощницей Нины Алексеевны. Профессор готовился к беседе, попутно сканируя свою коллегу пронизывающим взглядом. Она знала этот взгляд, поэтому не затягивая начала первой.

– Евгений Митрофанович, ты же читал его отчет, – устало произнесла Волкова. – Нам всем очень жаль, поверь!

– Я не могу просто так опустить руки, – возразил Казимиров, – надежда есть всегда.

– Он стал другим. Он вырос в другой реальности, там сложился. И для нас – чужой. Послушай, ситуация невеселая, но нужно смотреть правде в глаза.

– Игорь посещает лекции, у него есть увлечение – вон машину достраивает свою, как ее…

– Мотоцикл, – подсказала Волкова.

– Вот именно, – обреченно согласился Казимиров. Выходит, она все знала даже лучше него, и это никак не влияло на дело.

– Он не может быть другим! – после паузы предпринял новую попытку профессор. – Он родился здесь, пусть там что-то наслоилось, но Чижик выплывет!

– Ты в курсе, что у него начались отключения сознания? – перебила Волкова.

Она предоставила Казимирову возможность проглотить новость. Он широко раскрыл глаза и схватился рукой за голову, переживая предсказуемое потрясение. Профессора захлестнуло волной. Не такой, которая отступит за секунду, – с высоким гребнем в барашках и с просвечивающим телом. Нет, здесь навалил «длинный» массив темной воды, где терпи не терпи, а воздуха все равно не хватит. Казимиров непроизвольно замотал головой, судорожно сглатывая, – он явно задыхался под тяжестью беспощадной реальности. Какими жалкими показались аргументы о мотоцикле, прозвучавшие минуту назад, как много теперь отделяло от надежды на спасение. Евгений Митрофанович сжал губы и заставил себя собраться.

– Все-таки хлопок? – спросил он бесцветным голосом.

– Да. Без пяти минут, – грустно ответила Волкова, – не обольщайся ни на миг, прошу. Он не выкарабкается, я уверена. Умный, сильный мальчик, мне действительно жаль.

– Нина! – воскликнул Казимиров. – Ну что с нами происходит? Неужели мы не сможем ему помочь? На наших глазах разворачивается трагедия, которая затронет не только Игоря, повторю, не только его! Почему ДОТ до сих пор не госпитализировал Чижика? У нас есть возможность затормозить процесс, это позволит выиграть время.

– Не позволит! – не выдержала Волкова. Она покинула кресло-крепость и подошла к окну, чтобы смотреть на улицу, а не в глаза Казимирову. – Какая перспектива у госпитализации? Превращение мальчика в овощ? Полагаешь, это не трагедия? Что станет с его женой, детьми? Лучше видеть любимого человека пациентом психушки? Он и так схлопнется, уж лучше пусть естественным образом! Марина… Она еще в детородном возрасте, ее выращивали под другие перспективы, нежели страдание рядом с обезумевшим супругом. Это нерационально, пойми. Девочка – золото без изъянов, позволь хоть ее спасти, а чем дальше, тем трудней это будет сделать. О детях вообще молчу, за них я лично костьми лягу, но испортить не дам! Они нужны Солнечному как воздух! Мало мы списываем сейчас на Скалу? Ты отслеживаешь динамику?

Казимиров все понимал, ДОТ купирует проблему, ДОТ прав, как обычно. Скала переполнялась отсевом, и никто не знал причин. Отчего молодые перспективные комсомольцы теряли мотивацию жить дальше по устоявшимся правилам? Куда уходила их вера в справедливость, развитие? И самое главное – почему в них угасало пламя, казалось бы, естественное для нормального человека? На малышей Кремовых возлагались большие надежды, они – явная доминанта, из таких ДОТ кропотливо формировал костяк будущего общества. Семьи, позволяющие сложиться ребенку в доминанту, «велись» ДОТовскими корифеями в ручном режиме, с постоянным контролем качества, с отслеживанием тенденций – хороших и не слишком. Их мало, слишком мало, «породистых» мальчиков и девочек, чтобы жертвовать хоть одним. Концентрация доминанты в Солнечном при постоянном росте населения падала, Скала принимала все больше отсева…

– Цифры невеселые, – примирительно продолжила Волкова, уже присев рядом с Казимировым за столик, – можно закрыть глаза на отсев, на относительное количество коммунистов в массе горожан, но абсолютное их количество тоже не растет, а это игнорировать просто преступно! Скала угрожает съесть город! Это не трагедия?

– У меня есть еще один вопрос, – спокойно произнес Казимиров. – Кто принимал принципиальное решение об эксперименте?

– Я, – после паузы, опустив глаза в пол, тихо отозвалась Волкова. – Женя, – спохватилась она, – я просила тебя сегодня много раз о всяком, прошу еще: пожалуйста, прими все как есть. Никто не виноват. Мы выделили Игорю ресурсы на борьбу, он строит свою машину, свободно перемещается… Это лучше, чем госпитализация, не так ли? Мы потеряли того, кто должен был прийти нам на смену, это больно, но найди в себе силы вытерпеть. И достоинство, чтоб хотя бы не мучить мальчика перед… Перед уходом.

Волкова совсем не казалась сейчас холодным функционером, и Казимиров знал тому причину. На ее плечи легла тяжелая ноша – казнить и миловать, резать по живому, чтобы спасти организм от гангрены. Профессор почувствовал укол стыда за то, что ничем не помог своей давней подруге, а только усугубил ее страдания. Похоже, наступал решающий момент.

Он поднял на нее тяжелый взгляд.

– Нина, тебе действительно хочется верить, что все решается настолько просто? Ты думаешь, еще можно спасти Марину? А может, ты всерьез полагаешь, что Нерв, разъезжающий по городу на диковинном аппарате, не привлекает внимания населения? И не заражает среду ничем инородным? Тогда почему просто не ликвидировать Чижика? Может, тебе что-то мешает? Попробую-ка помочь…

– Не надо! – вскричала Волкова. – Это запрещенный прием!

– Надо, – сухо отрезал Казимиров. Он не спускал глаз с коллеги, которая предпочла бы сейчас исчезнуть или, на худой конец, выставить Евгения Митрофановича за дверь под любым предлогом. Но тот уже сковал волю к сопротивлению, и Нина Алексеевна, конвульсивно сглотнув, обреченно уставилась в пол.

– С тебя спросят за него, ты знаешь, – начал Казимиров, – спросит Марина, спросит Катя, когда вернется, спрошу я. Очередь будет только расти. Чижик вовлекает в свое гравитационное поле новых людей – мастеров, к примеру. Тебе все равно, ты спокойно пустишь себя на переплавку, но это неизбежно потопит и ДОТ! Это ты тоже знаешь, Нина. Даже маленькая ложь рано или поздно прорастет в душах большим разочарованием. Загнав мальчика в угол, мы распишемся в собственном бессилии, в косности системы, в черствости ДОТа. Все пре вратится в формальность. Наш город, да и коммунизм вообще, строится на безоговорочном доверии. А что с ним станется после предательства в отношении вчерашнего доминантного гражданина? Что?! Как ни крути, выходит следующее: идея не настолько хороша, если даже самый горячий ее апологет вдруг мутирует в чужака. И не в том ли причина его мутации, что система – бесчеловечна? Не оттого ли растет Скала? Чижик открыл мне кое-что своим примером. Мы концентрируемся на выращивании смены, которой запрещено сомневаться в непогрешимости ДОТа, вместо того чтобы устранять сомнения.

Губы Волковой задрожали.

– Ты… Ты… Говоришь недопустимые вещи… Тебе легко! Не на тебе судьба Солнечного! Ты не понимаешь риска!

Казимиров продолжил:

– А если ничего больше не осталось, кроме как рисковать? Может, Чижик – наш последний шанс? В нем ответ на все вопросы, понимаешь? Он видел изнанку города, он видел общество с другой стороны, но сохранил свою ДНК! Может, он единственный источник вакцины, а мы готовы дать ему схлопнуться! Еще и руки потираем: пусть «уйдет естественным образом»!

– Он собирается на Скалу! – воскликнула Нина Алексеевна. – Я не говорила тебе этого, чтоб не расстраивать!

– Так вот в чем план, – хмуро отозвался Казимиров, – выпихнуть проблему вон. Ничего не выйдет. Он туда не насовсем, я уверен.

Волкова благоразумно поспешила ретироваться в кресло, но, шагая, она каждой клеткой ощущала прожигающий взгляд Казимирова, вдруг раскусившего предстоящую подлость ДОТа.

– Насовсем, – запоздало, но твердо возразила Нина Алексеевна, уставившись в окно.

Казимиров поднялся и, не прощаясь, направился к выходу. У самой двери он обернулся:

– Ты же знаешь, зачем он едет на Скалу, Нина. Неужели мы не в состоянии выделить ему хотя бы этого чуток? Дадим через высший исполком ДОТа задание на «Синтез», они же справятся!

Волкова хранила молчание.

– Чижик – последний настоящий, а вовсе не чужак. Он тот, кем были мы раньше.

Казимиров подождал еще секунду, затем развернулся и решительно распахнул дверь.

Глава 125

Наступило утро, которого Игорь, с одной стороны, очень ждал, а с другой – боялся. Накануне пришлось пережить несколько неприятных моментов. Первый сюрприз со знаком минус поджидал в сортировочной конторе: выяснилось, что бензин свободно отпускать перестали. Сидевший за окошком старичок с колючим взглядом из-под очков на просьбы войти в положение отшил, сославшись на дефицит углеводородного топлива. Оно уходило гидростроевцам почти полностью, это Игорь знал, но чтоб так, без предупреждения и бесцеремонно, гражданину давали от ворот поворот без шанса на помощь – он видел впервые. Выяснилось, правда, что для нужд технических энтузиастов ДОТ резервировал определенное количество бензина, однако свой лимит Кремов уже исчерпал.

– Почему ж вы не предупредили меня об этом, когда я заправлялся?! – воскликнул он, обращаясь к старичку.

– Вы не спрашивали. Тем более пайка солидная, спалить сложно. Я сам удивлен, как вам это удалось так быстро. Никто больше не жаловался, – схоластически парировал тот и добавил: – Или вы считаете, что для забав топливо из ребиса десятого уровня гнать нужно?

Поразительно, как в системе Солнечного могла сохраниться такая эталонная амбарная мышь, жадная, неприветливая и даже как будто злорадствующая. Кольнуло отношение к мотоциклу – «забава», на которую даже топлива жаль, – а Игорь, выходило, просто тунеядец, напрягающий общество из личных прихотей. Хотя формально он тунеядец и есть.

С талонами помог Иваныч, которому Кремов десять раз вслух и сотню раз внутренне сказал спасибо.

Вторым сюрпризом решила сделаться погода. Вечером поднялся сильный ветер, небо заволокло тучами, пошел мокрый снег. Ночью творилось нечто невообразимое. Тени от деревьев испуганно шарахались по потолку, словно за окном великаны раскачивали их стволы, силясь вырвать с корнем, снежная крупа бисером сыпала на стекла, иногда напоминая кошку, скребущуюся домой. Марина спала, обняв Назара: она всегда в такую погоду забирала детей в их с Игорем большую кровать. Ая пригрелась у папы под боком, а тот все раздумывал над предстоящей поездкой. Наконец, постаравшись никого не разбудить, он выбрался из кровати, прокрался в прихожую и, щурясь от вспыхнувшего в темноте дисплея ЭВУ, набрал на клавиатуре распоряжения по одежде на завтра. Затем так же тихо Игорь вернулся обратно и, поцеловав спящую дочку, закрыл глаза.

В шесть пятьдесят пять у порога показался мех с увесистым свертком. Игорь принял груз вместе с каким-то конвертом без обратного адреса. Уточнять ничего не хотелось, наверняка это была просто инструкция к спецодежде, которую Кремов прекрасно знал наизусть. Мех выждал несколько секунд, мигнул зеленой лампочкой, развернулся и покатил к лестнице.

Ая скакала в своей комнате на одной ножке под недовольные замечания мамы, пытавшейся снарядить непоседу в детский сад. Марина в последнее время не работала, ссылаясь на необходимость самой воспитывать Назара. Это очень беспокоило Игоря, понимавшего истинные причины ее затворничества. В то же время жена, посвятившая себя дому, дарила ощущение уюта и надежности. Лишь бы общество не осудило вконец. Скоро за дочкой должна зайти Полина со своим сыном и по совместительству Аиным другом – Колясиком.

На этаже под рандеву в пищевик загружали свежие продукты. Приветливые ребята в белых санитарных спецовках выдали Игорю прямо в руки тепленькие «два к одному» с колбасой и сыром. Чаю тоже налили в термос не из автомата, а из сервисной машины. Игорь набрал бутербродов побольше, наверняка Полина не откажется от парочки в дорогу. А вот и она с детьми спешит на аэродугу, ветер-то растерял ночной задор, можно прыгнуть!

– Здорово, папаша! – поприветствовала соседка в излюбленной манере. – Ты чего Маринку взаперти держишь?

– Прекрасно выглядишь, дорогая! – Проигнорировав вопрос, Игорь с трудом заставил себя улыбнуться. – Вот, держи, с пылу с жару.

Настроение испортилось.

– Пап, – воскликнула Ая, – у меня что-то есть для тебя!

Дочь протянула сложную конструкцию из бумаги: на склеенном пополам листе виднелись облака, цифры, надпись «ПАПЕ», травяные заросли и червяк с крыльями; этот рисунок через тонкий раскрашенный отрезок соединялся с другим листом бумаги, тоже раскрашенным.

– Что это, доча? – поинтересовался Игорь.

– Это мидокоциальный компьютер, пап! Понимаешь, я смотрела вчера «В мире животных» – и там сказали, что в некоторых лесах водятся кобры и они могут укусить! От укуса кобры человек погибает! Я придумала устройство: направляешь его на лес и оно показывает всех змей, которые притаились! Отдаю его тебе, чтоб ты был в безопасности.

– А что значит «мидокоциальный»? Ты в садике это слово услышала?

– Нет, пап, я сама его придумала! Ведь если я придумала устройство, то и название для него тоже должна придумать же? – резонно заявила Ая.

Убедившись, что дуга еще не причалила, Игорь присел на корточки и внимательно посмотрел дочери в глаза. Она удовлетворенно засмущалась, узнав характерный взгляд папы. Такой выдавал восхищение.

– Вот кнопки, – с улыбкой добавила малышка, указывая на приклеенные к «компьютеру» разноцветные кружочки.

Может, папе удалось бы еще многое узнать о прекрасном изобретении, но Полина предупредила о приближении дуги.

– Пап, мы еще обязательно встретимся! – зачем-то сказала Ая.

Игорь поцеловал ее в щеку, потрепал Колясика по голове и быстро зашагал домой.

Через полчаса, прихватив сверток, он уже готовился выскочить на улицу.

– Игорь, что за конверт лежит в прихожей? – успела спросить Марина. Она знала, что муж собирается надолго по важному делу, возможно, с ночевкой. Уточнять она ничего не пыталась: если Игорь не сказал сам, значит, так надо.

– Не знаю, Маруся, но что-то подсказывает, что там ничего важного, наверняка спам, – машинально ответил он, пыхтя над шнуровкой, – можно выбросить.

Марина посмотрела на мужа удивленно. С каких пор письма выбрасывали, не читая? И что такое спам?

Глава 126

«Борзой» разочарованно порыкивал мотором, дробя разгон пробуксовкой заднего колеса. Асфальт под снежно-водяной кашей давал плохой держак, снегоуборочная техника сюда еще не дошла. То ли дело экспериментальное подогреваемое полимерное покрытие! Там, где покрышки находили его, мотоцикл уверенно писал траектории. Жаль, за «Текстилями» эта сказка закончилась.

К промзоне полотно очистилось. Наверное, трубы НПО «Синтез» невидимыми выбросами растапливали снежинки в воздухе. «Борзой» заворчал кубатурной двойкой с удовлетворенностью собаки, спущенной с поводка. Теперь ехать проще. Безлюдные улицы, немногочисленные грузовики, совсем редкие электробусы без пассажиров. Машины катят в автоматическом режиме, отрабатывая программы. Игорь бросил взгляд на приборку, часы показывали 10:44. Наверняка где-то выруливает из автоколонны старик шофер на своем дилижансе.

Вот у границы города показалась сереющая пустыми платформами автостанция, автобуса не видать! Неужели поехал к Скале? Почему-то в это не верилось.

Формально вход на Скалу считался свободным. Она задумывалась ДОТом как место, где можно побыть в одиночестве, «перезарядить батарейки», издалека убедиться в добродетелях Солнечного и с новыми силами возвратиться в общество, к труду. Да и называлась не Скалой, как сейчас, а Рощей.

Первыми посетителями стали художники и писатели, в том числе прославленные – Валентин Петровский и Глеб Котов. В рощинской тиши им неплохо работалось. В округе ненадолго поселялись и другие граждане. В их среде нельзя было выделить каких-то обособленных групп по интересам, в основном люди отдыхали после «рывков». Рывком считалось крайнее напряжение труженика, направленное на достижение рекордной цели либо даже подвиг, обусловленный крайней необходимостью. Рекордсменов величали стахановцами, а героев не называли никак по-особенному и просто уважали. Считалось, что героизм – норма для советского человека, а спасовать в трудной ситуации может лишь тот, в чьем воспитании допущены критические пробелы. Так что если и случались позорные случаи, то за них по всей строгости отвечал ДОТ.

Одно для Рощи оставалось неизменным: все отдыхавшие здесь рано или поздно возвращались в город. Собственно, в Скалу Роща начала мутировать после первого отступления от этого незыблемого правила: однажды группа музыкантов из ВИА «Альтернатива» обосновалась здесь насовсем. Они демонстративно заявили, что не станут выселяться из домиков отдыха, даже если их об этом попросят: возвращение в Солнечный им противно. Постепенно к отщепенцам прибивалось все больше последователей, за ними закрепилось прозвище по названию ВИА «отцов-основателей». Стахановцы и герои, напротив, здешние места разлюбили.

Внезапно ДОТ оказался в патовой ситуации. Что прикажете делать с «альтернативщиками», какой программой в этом случае руководствоваться? Их некуда выселить, они не совершили никакого преступления, чтоб оказаться в тюрьме, от перепрофилирования отказались. ДОТ оставил все как есть. Может, рассчитывал, что буйные музыканты перебесятся и повинятся, может, решил утвердить Рощу в качестве отстойника для любых недовольных, но именно с первых «альтернативщиков» повелась нынешняя Скала.

Игорь подъехал к высоким воротам и остановился. Сейчас они откроются, а пока можно набрать воздуха в грудь, как перед глубоким погружением. Вот створки не спеша побежали в стороны, сердце забилось чаще. «Поехали!» – вспыхнуло в голове. С нехорошим предчувствием Кремов повернул ручку газа.

За воротами почему-то оказалось много тяжелой техники и военных. Один из них поспешил навстречу.

– Лейтенант Ковалев! Нам приказано обеспечивать безопасность проезда!

– Кремов. Что от меня требуется?

– Ничего, товарищ Кремов. Будьте осторожнее, «альтернативщики» в очередной раз шумят. Соорудили липовый КПП, требуют автономии и самоуправления. Вечером, скорее всего, поедем ломать их баррикады.

Игорь кивнул и тронулся дальше. Что-то его насторожило в поведении лейтенанта, но понять, что именно, не вышло. Впереди показалась деревянная будка, окруженная людьми. Их одежда удивляла: какие-то повязки на головах, куча пестрых заплаток на изношенных брюках и парусиновых куртках, грязные армейские ботинки с высокой шнуровкой. Некоторые держали в руках флаги, такие же неопрятные, как и их хозяева.

Объехать будку не представляло труда, она торчала на большом пустыре одиноким пеньком и, понятное дело, выполняла чисто демонстративную функцию. Тем не менее Игорь направил «Борзого» к ней.

– Челы, лук сюды! Вы такое видели?! – восторженно заголосил один из «альтернативщиков» при приближении Игоря. – Кульная машинерия!

Во рту у парня мелькали гнилые зубы, но его это, по всей видимости, никак не смущало. Сразу подумалось о Солнечном, где такое невозможно: ДОТ в обязательном порядке направит гражданина в поликлинику, и доктор все исправит. На Скале, по всей видимости, «альтернативщики» пикировались с ДОТом даже в вопросах здоровья.

Кремов остановился и обвел взглядом окруживших его людей.

– Здравствуйте, меня зовут Игорь. Я ищу Виктора Степанова.

– А кто это? – задиристо выкрикнул один из «альтернативщиков».

– Ты знаешь кто, – спокойно ответил Игорь. – Насчет здешних прозвищ я не в курсе, так что не валяй дурака. Мы же все родом оттуда. – Кремов показал большим пальцем за спину.

Пожалуй, если б не «Борзой», выглядевший вполне альтернативно, присутствующие отказались бы от разговора. Но мотоцикл придавал Игорю в их глазах какую-никакую, а ценность.

– Плевали мы на это поганое гнездо, здесь иная реальность. Тебя прощает только незнание, но раз приперся, то ладно, – обиженно ответил парень с плохими зубами. – Нету никакого Виктора Степанова, есть Виктор Дрим, ясно?

Игорь с готовностью кивнул:

– Вот теперь осведомлен, спасибо! Так как найти Дрима?

«Альтернативщики», преисполнившись гордости, радостно загалдели. «Как же все-таки важно им получить признание своему поделочному миру», – подумалось Кремову.

Одержав моральную победу, местные теперь даже решили снарядить с ним провожатого – девушку лет двадцати. Та небрежно брякнула свою кличку – Лова, – устроилась на пассажирском сиденье и сразу же бесцеремонно прижалась к Игорю, поддерживая личным примером лозунг «фри лав онли» с кричаще-яркой нашивки на джинсовой куртке. Оставшиеся одобрительно заулюлюкали. Чтобы не провоцировать девчонку на большее, Кремов резко крутанул ручку. Завизжав, пассажирка вцепилась мертвой хваткой, улюлюканье утонуло в реве мотора. «Борзой» устремился вперед.

Далеко ехать не пришлось, уже за ближайшей рощицей показались бледно-желтые домики под коричневыми крышами. Они выглядели кукурузными зернами, рассыпанными у подножия огромной возвышенности с плешивой макушкой. Скала. Игорь сбросил скорость. Провожатая пришла в себя и снова принялась за старое. «„Борзой“, ты еще масла в огонь подливаешь!» – подумалось Игорю под щекотание у правого бедра: чертовка елозила там ладонью, попутно бормоча что-то неразборчивое. Впрочем, времени ей не хватило, мотоцикл быстро съел расстояние до домиков.

– Держи к первому бараку! – прокричала провожатая и закашлялась. Видимо, ей что-то попало в горло.

Игорь остановился там, где указала девушка.

Та продолжала кашлять глубоким неконтролируемым кашлем, отвернувшись в сторону. Когда это прекратилось, она попробовала слезть с седла, но тут же болезненно ойкнула – обожглась о глушитель.

– Сначала дотянись левой ногой до земли, затем перекинь через седло правую, – объяснил Игорь, с трудом удерживая «Борзого» вертикально.

Не вышло. У нее не хватило роста. Тогда раздосадованный Кремов кое-как слез сам, поставил мотоцикл на подставку и помог спуститься девушке.

– Дарья, – сконфуженно представилась она настоящим именем.

– Из-за чего у тебя кашель? – с тревогой поинтересовался Игорь.

– Док говорит, хронический бронхит.

– Почему не вылечишь?

– Некогда, – махнула рукой она, – ты что, нотации мне решил почитать?

Игорь внимательно посмотрел ей в глаза.

У Дарьи-Ловы милое лицо: по щекам и через переносицу будто нарочно кто-то просыпал дорожку веснушек, пушистые ресницы периодически хлопают, придавая Дарьиному взгляду по-детски доверчивое и прямолинейное выражение.

Она серьезно больна, это очевидно. Ей на самом деле страшно. Очень страшно. Как Юкэ в Заречном переулке. Только здесь недуг подкрадывается исподволь, стремясь сначала вызреть, поэтому страх проявляется отдельными уколами, но уж конечно не перед каким-то «товарищем» из города. Проявлением слабости «альтернативщик» унижаться не станет!

Дарья упорно избегает мыслей о болезни, держится шумной компании, участвует в любых сабантуях, втайне подумывая о подвиге или о принесении себя в жертву, «чтоб сразу и с огромной пользой». Собственно, подпитывает девочку и сдерживает катастрофу лишь молодой максимализм да кабальный договор с болезнью: та позволит протянуть до геройского поступка, а ей не будут мешать разгораться.

И все же, когда солнце прячется за горизонт, а вечерние сумерки зябким прикосновением пробуждают первый приступ кашля, Дарью охватывает тот самый страх. Девочка забивается под старое одеяло и как можно тише плачет. Ей кажется, что ничего нельзя вернуть, что отказываться от выбранного пути нечестно, что мама, с которой она в одностороннем порядке порвала отношения, ее не простила бы никогда, а ДОТ назад не примет. Нечеловеческая пытка! Но у нее, возможно, имеется то, ради чего сюда приехал Игорь. Да, это, последнее, ей всегда помогает справиться с ночными кошмарами. С этим можно поверить, что болезнь отступила навсегда, что ее и не было вовсе, что очередной дружок любит ее по-настоящему и что страх не вернется.

У Игоря сжалось сердце. С тоской вспомнились Дарьины недавние приставания, ее неловкая попытка спешиться. Стало стыдно за проявленное высокомерие, раздражительность. Непреодолимо захотелось обнять ее, согреть, увезти отсюда, вылечить. Он не отрываясь смотрел на девушку, ощущая убийственную безысходность.

– Ты чего? – обеспокоенно спросила она. – Глаза какие страшные! Гипнотизируешь? Брось это!

Понимая, что опоздал, Игорь заставил себя собраться и отвести взгляд. В висках застучало, на лбу выступила испарина. Он успел присесть и упереться руками в холодную мокрую землю. Сейчас это пройдет, и нужно отвезти Дарью к КПП у ворот. Ей окажут помощь доктора, он видел их там! Игорь зло замотал головой, силясь вырваться из железных тисков. Все так близко, так осуществимо, так правильно: Дарья, ее болезнь, врачи, КПП, остался пустяк – соединить кусочки воедино…

Глава 127

Сознание вернулось на фоне громких голосов, звучавших рядом. Обманываться насчет отключки Игорь не собирался: наверняка, как и всякий раз до этого, она лишь показалась мимолетной.

Присутствующие не обратили внимания, что он открыл глаза.

– …Зачем вы приволокли сюда коммуняку?! Неужели нельзя было привести его в чувство наверху?! – с горячностью рассыпался здоровенный детина, наверняка сам Виктор.

Дарья и толстенький очкарик в халате стыдливо внимали упрекам.

– Мы не знаем, что с ним, – неуверенно возразил толстячок.

– Какая разница?! Там наши братья противостоят железу и тупости, – не унимался Виктор, тыча пальцем куда-то в потолок, – а мы любезно допускаем врага в самое сердце Скалы! Вынесем его, пока не поздно!

Он сердито развернулся к Игорю и застыл в растерянности. Впрочем, растерянность мгновенно прошла, Дрим решительно нахмурил брови:

– Что тебе нужно здесь?

– Доктор, – ответил Игорь, не отводя взгляда.

– В Солнечном доктора перевелись, что ли? – раздраженно бросил Виктор.

– Не той системы доктора, – парировал Кремов.

– А это что? – потряс Виктор листками, очевидно, найденными при Игоре только что. Он явно хотел к чему-то придраться.

– Компьютер.

– Какой еще компьютер?! – протянул Дрим, озадаченно уставившись в листки.

– Мидокоциальный.

«Альтернативщик» нехотя отступил. Игра в дурацкие вопросы не сулила ничего хорошего, он осознал, что закапывается, – еще немного, и нелепость претензий станет смешна. Виктор, конечно, не мог позволить себе показаться смешным.

– Ладно, черт с тобой, позже поговорим, – недовольно процедил он, собираясь уходить, – но помни, здесь наша территория!

– Конечно, – согласился Игорь, – только компьютер верни.

Виктор снова уставился было в Аин рисунок, но тут же в сердцах пихнул его в руки толстячку, словно обвиняя: «На вот, притащил сюда чокнутого, теперь сам разбирайся!» – а затем демонстративно покинул помещение.

Повисла неловкая пауза.

Пахло госпиталем и несвежими простынями. Кремов лежал на узкой сетчатой кровати с расстегнутым воротом. На ногах не оказалось бот, у входа на вешалке серел спецкостюм, остальная экипировка была на месте. В комнате стояла еще одна кровать и пара медицинских шкафов. С давно не беленого потолка прямо на проводе свисала лампочка, депрессивно озарявшая крашеные стены в трещинах и плиточный пол.

– Что с вами происходит? – наконец нерешительно поинтересовался толстячок, но тут же спохватился: – Я Борис Док Браун, местный доктор. Можно просто Док.

– Запутанная история, – ответил Игорь, – но вы-то и можете мне помочь.

– Чем же? – искренне удивился Док. – Мои возможности ограничены, в городе вас куда вернее вылечат!

– Там не все лекарства доступны, а у меня нет никакого выбора.

После этих слов Бориса на несколько секунд охватило замешательство. Он явно не сразу сообразил, в чем состоит просьба «классического» гражданина. Если б перед ним лежал свой в доску «альтернативщик», тогда…

– Ничем противозаконным не занимаюсь, – поспешно отрезал толстячок. – Скала все-таки часть Солнечного, хоть… хоть и необычная! Проблемы мне не нужны!

Игорь посмотрел на Дарью. Та явно чувствовала себя лишней – и чем дальше, тем больше. Мужчин она тяготит, Игорь вон какие темы поднимает сходу, у Дока даже лицо раскраснелось, а предлога, чтоб уйти, не придумаешь. Она ведь соучастница этого дерьма, Виктор потом спросит и с нее тоже. Вот черт, вляпалась! Увязалась же на свою голову провожатой! Спокойно сидела бы сейчас с ребятами, обсуждала, как достойно они изгваздали краской бульдозеры, прибывшие сносить «пост свободы», строила бы планы завтрашних протестов…

– Что вам мешает вылечить Дашу? – спросил Игорь у доктора.

Это прозвучало так неожиданно, что девушка невольно расширила глаза. Удивился и Борис. Он скользнул взглядом по соседке, что-то невнятно пробормотал и только затем попытался сформулировать осмысленный ответ:

– Дашу? Да, конечно, Дашу… Я стараюсь, и мы работаем над перспективами – она сильная и прогресс в лечении прослеживается… Почему вам это интересно? – наконец прибег он к спасительному контрвопросу.

– А почему не должно быть? Вы разве не замечаете ее кашля?

– Ну, это ее личное дело! Вам-то какое?.. – уперся Док.

Игорь махнул рукой, осознав тщетность своих усилий.

Борис Док Браун закрылся наглухо, прекрасно понимая, к чему катится откровенный разговор. Он отбрыкнется от ответственности за жизнь Дарьи, от стыда за равнодушие и за то, что она это равнодушие чувствует, хоть и не подает виду. Уже запасен железобетонный аргумент – ее личное дело. Так-то, Док делает что может, остальное «ее личное дело». Не скажет же он ей «езжай в город», в самом деле? Сама пусть решает.

– Я не нуждаюсь в сочувствии! – с вызовом заявила Дарья Игорю зачем-то.

Док покраснел словно рак, но не проронил ни звука. Кремов пожал плечами:

– Похоже, Борис, вы и в самом деле «док Браун». Настоящим, нормальным доктором оставаться кишка тонка?

– Вы… Вы не имеете права! – дрожащими губами выговорил тот. – Здесь другие правила, здесь не нянькаются, и каждый отвечает сам за себя! Я… Я…

– Не напрягайтесь, – устало прервал Игорь, – ясно же все. И вам ясно, и мне, и ей. Конечно, порошка вы мне тоже не дадите?

Док молчал, уставившись в пол.

Игорь натянул боты, прошел мимо «альтернативщиков» к вешалке и снял спецкостюм.

– Как пройти к выходу?

– Я провожу, здесь тебе не стоит шляться где попало, – мрачно ответила Дарья.

Глава 128

При всем желании пошляться где попало получилось бы едва ли. Из госпиталя вел единственный коридор, захламленный давно не используемым больничным инвентарем. Здесь желтели такие же тоскливые лампочки, что и в палате Дока, а стены красовались цветастыми граффити, посвященными сплошь свободе и революциям. Каждая из лампочек по пути окрашивала желтизной шею Дарьи, шагающей впереди, добавляя образу девушки еще больше болезненности. Наверх поднималась узкая лестница с высоковатыми ступеньками.

Закатный свет ослепил после сумрака подземелья. Дарья и Игорь очутились на брусчатой площадке. Было людно. Местные оживленно обсуждали сегодняшний протест. Судя по всему, он удался. Неподалеку кучковалась группа крепких «альтернативщиков». Один из них восседал на «Борзом» и по-хозяйски нажимал кнопки и щелкал тумблерами. Заметив Игоря, он уперся каблуками в землю и принялся слегка раскачиваться взад-вперед, демонстрируя полное пренебрежение. Нажатия-щелканья сделались хамски грубыми, взгляд налился бычьей надменностью. Он бросал показательный вызов, и Игорю не нужно было объяснять, откуда растут ноги. Наверняка за происходящим наблюдал и творец конфликта, но при беглом осмотре окрестностей обнаружить его не удалось.

Бык на мотоцикле выглядел солидно и уверенно. Неторопливо приближаясь, Игорь успел поймать суть его образа: загорелый блондин с короткой стрижкой и колючими голубыми глазами, обрамленными зрелыми морщинками. Мощные руки и ноги, мясистая шея. Наверняка один из заправил «Альтернативы». Любит себя – чистый, холеный. Такой махать тряпками у поста свободы не станет, его роль – руководить горячечными дурачками и вовремя красиво уходить. Окружение под стать – обер-«альтернативщики». Сейчас они молчаливо поддерживали соло примы на мотоцикле, уверенной в безнаказанности.

Игорь понял: избежать столкновения не выйдет никак, слишком неблагоприятно сложились обстоятельства: блондин не упустит возможности блеснуть перед свитой и челядью победой над идейным врагом. Никакого риска нет: пришелец явно слабее физически, для труса это просто подарок. Вокруг толпа, жаждущая расправы и повиновения. Что же до образа врага, то Игорь назначен им по умолчанию.

Дарья зачем-то плелась рядом, хоть, несомненно, и чувствовала оголенный нерв ситуации. По-хорошему ей следовало дистанцироваться от Кремова, смешаться с толпой, но она все медлила. «Комсомолка!» – вспыхнуло у Игоря в голове. Она просто не могла оставить человека в беде, все ее существо протестовало против назревающей несправедливости. «Ну давай, соскакивай – сейчас удобно!» – суетливо подстрекал девушку внутренний приспособленец. Он силен, он изворотлив, он любовно выпестован здешней «Альтернативой», но сейчас, может быть впервые, он столкнулся с Дарьиной железной настоящестью. «Теперь, девочка, решай! Черта. Здесь ты – еще ты, а за ней – кто-то другой», – подумал Кремов.

Тем временем они подошли к провокатору, оседлавшему «Борзого». Толпа сомкнула круг. Игорь улыбнулся:

– Привет, граждане.

Вместо ответа блондин размахнулся и с усмешкой, глядя Кремову в глаза, хватил кулаком по обтекателю. Это оказалось фатальной ошибкой: обтекатель лишь прогнулся – и тут же принял прежнюю форму: никакого видимого вреда для «Борзого»! В толпе послышалась пара смешков.

Блондин вспыхнул, вскочил с мотоцикла и сильно толкнул ногой в седло. Машина с грохотом рухнула набок, полетели осколки от рассеивателей поворотников, отломилось зеркало.

– Ой, как жаль! Я такой неловкий! – подчеркнуто издевательски произнес блондин явно заготовленную фразу. Голос у него оказался тонковатым. Выглядело это на фоне фиаско с обтекателем нелепо.

На лице Игоря не дрогнул ни один мускул, он с подчеркнутым спокойствием, даже участливым интересом наблюдал за происходящим. Блондин, очевидно, оказался в тупике, пространства для маневра не оставалось, поэтому он избрал единственно верный вариант развития ситуации.

– Че лыбишься, лошара? Кишка тонка ответить, когда тебя опускают? – бросил он, раззадориваясь, и сплюнул под ноги.

Игорь понял, что сейчас начнется драка. Он уже приоткрыл рот для последнего, «предстартового» ответа, но внезапно откуда-то сбоку отчетливо донеслось:

– А что стряслось-то, Леха?

Все посмотрели на вопрошающего – зрелого мужчину с длинными серебристыми волосами. Кроме возраста внешне он ничем не отличался от остальных: затертая джинса, плетеный ободок на голове, кеды. По облегченному вздоху Дарьи Игорь догадался, что сейчас все нормализуется.

– Валентиныч, ну ты не вовремя, – с досадой крякнул блондин, – не видишь, что ли, какая контра сюда пожаловала?

– Дык, у нас это… демократия вроде. Или я что-то пропустил? – заметил веско Валентиныч. – Все мы когда-то сюда пожаловали. Кто-то остался, кто-то нет. Этот, к примеру, чем провинился?

Леха, осаженный со всего ходу, явно терял инициативу. Он лишь недовольно мотнул головой:

– Да какая разница… – И, обернувшись к Игорю, выплюнул: – Благодари случай, гад, и наши справедливые порядки. А лучше проваливай подобру-поздорову в свое болото, там, за стеной!

Жидкие хлопки сопроводили Леху с арены, так и не ставшей для него триумфальной. Разочарованный народ начал расходиться. Вскоре у поваленного «Борзого» остались лишь Игорь с Дарьей да Валентиныч.

– Дядя, спасибо! – порывисто воскликнула Даша.

– Еще неизвестно, стоит ли, – возразил тот и, обратившись к Игорю, спросил: – Ты кто такой?

– Зовут Игорь, сейчас на перепрофилировании, так что еще неизвестно, кто такой.

Седой поморщился:

– Вот вы, солнечные – бюрократы. Все вам ДОТ разжевать должен – кто вы и зачем живете. Не тошно?

– Я и сам разжевать бы рад, но это не вопрос пяти минут.

– Так никто и не торопит, – обнадеживающе улыбнулся Валентиныч, – айда ко мне, пожуем че-нить, поразглагольствуем, покурим. А там и видно станет, кто ты такой.

Семен Валентинович происходил из первых «альтернативщиков». Он накатывал в Рощу отдохнуть и зарядиться духовно. Здесь и познакомился с отцами-основателями «Альтернативы». Их идеи показались Семену привлекательными, и после недолгих колебаний он обосновался тут насовсем. Он помнил все перипетии с неудавшимся выселением бунтовщиков ДОТом, с обустройством на новом месте жительства, помнил тот головокружительный аромат свободы: «добились своего, сейчас построим новый мир!» – ныне испарившийся едва ли не полностью.

Стариков оттеснила молодежь, смутно разбиравшаяся в истоках и сути альтернативного движения, некогда свободное сообщество творческих людей мутировало в ватагу ожесточенных маргиналов с четко выраженной иерархией. Эти уже созрели для насилия, у них чесались руки, они искали повод. Новая генерация не желала слышать ничего, что расходилось бы с их курсом: воистину «пусть захлебнется кровью каждый, кто хоть на миг усомнится в нашем миролюбии».

Наверняка ДОТ, великий и всеведущий, мог быть доволен: на Скале история совершила круг и наглядно обнажила провал «альтернативной» попытки устроить жизнь.

Авторитет Валентиныча еще сохранялся, но, например, Виктор – самый сильный из молодых – уже смел дерзить. А этот Леха! Хорош «альтернативщик»: гостя, способного пополнить ряды местных, влить новую кровь – попытался унизить публично и указал на дверь. С его колокольни это логично, ведь в структурированном неравном обществе элита всегда стремится к устранению конкурентов, а Игорь может им стать. Но где здесь подлинная альтернатива и демократия? Именно в защиту последних выступил Валентиныч в конфликте Игоря с Лехой.

Одним своим существованием «дядя», как Дарья называла Валентиныча, оправдывал выбор Скалы для горстки романтиков, защищал нечто вполне конкретное – свободу, право бороться с леденящей предрешенностью ДОТовских выкладок.

Игорь поднял «Борзого». Мотоцикл почти не пострадал, разбитые поворотники и пара царапин на лакокрасочном покрытии не в счет. Зеркало без проблем встало на место. Мотор запустился легко. В его рокоте Игорь не расслышал, что Дарья сказала Валентинычу. Они с улыбкой поглядели на Кремова, затем Валентиныч отправился куда-то, а девушка по-свойски забралась на пассажирское место и, указав вперед, произнесла:

– Сейчас езжай вон к тому домику, там спальники заберем. Ночевать у дядьки будем, тебе сегодня обратно уже всяко поздно. Может, он с твоим вопросом поможет!

Игорь попросил ее спешиться, снял с себя спецкостюм и, невзирая на Дарьины протесты, заставил девушку его надеть. Она уступила только после очередного приступа кашля.

Глава 129

Жилище Валентиныча представляло собой типовой рощинский домик из шлакоблока, порядком обветшавший внешне, но по-прежнему крепкий и исправный внутри. Граффити со словом «свобода» Игорь не обнаружил, зато здешние стены, словно полотна, служили основой для ярких психоделических картин: тут и космос, населенный причудливыми существами, и подводный мир, и нездорово цветастые урбанистические пейзажи. Одна из картин привлекла внимание Игоря больше остальных. На всю стену протянулась до боли знакомая можжевеловая пустошь. Горизонт голубел вдали, а над ним разверзлась звездная пропасть. Все застыло в неестественном спокойствии, будто каждой шестереночке вселенского механизма здесь и сейчас снизошло некое откровение или дирижер всего сущего вдруг задумался о чем-то и перестал размахивать палочкой.

В комнатах на самодельных стеллажах хранилось множество книг. Вероятно, местные обитатели тащили их сюда как трофеи и не брезговали читать. На полках кроме книг виднелось множество посторонних предметов: кружки, баночки с кофе, пепельницы, сигареты, замызганные сахарницы, вязаные шапки, перчатки, фотографии в рамках, прочий хлам.

У Валентиныча коротали время несколько ребят и девчонок. По их неуверенным взглядам Игорь сделал вывод, что они новички, на Скале от силы месяц и теперь отчаянно ищут фундаментальное обоснование своим импульсивным решениям об отшельничестве. Эти – комсомольцы, идейные, запросто не отступятся: если уж решились, так будут держаться до последнего и обоснование добудут. Парадокс: ДОТ воспитал крепких людей, и теперь вся их крепость противостояла Солнечному и самому ДОТу.

Дарья бросила спальники на пол в просторной комнате с электрическим обогревателем в центре и отправилась на кухню. Спецкостюм она не сняла, очевидно, не хотела снова замерзнуть или рассчитывала подкопить тепла в организме впрок. Игорь вымыл руки под ржавым краном, выбрасывающим воду рывками, с бульканьем и шипением. От пережитого недавно пальцы еще дрожали, ледяная вода помогала унять дрожь. Затем Кремов забрался в спальник и уснул.

Пробудился он от негромкого смеха и беседы нескольких человек. Рядом с обогревателем, будто у костра, сидели на матрацах Валентиныч, Дарья и пара парней. Они явно старались не потревожить спящего, хотя тема обсуждения их волновала.

– Привет, брат! – с милой фамильярностью поздоровался один из ребят, когда заспанный Игорь сел в спальнике. Кремов вытащил руку и молча махнул ею в ответ.

Часы показывали одиннадцать вечера.

– Слыхал, как мы сегодня ДОТовских умыли? – продолжил парень. – Это эпохальный вин, как по мне! Нас бульдозерами давили, а «Альтернативе» хоть бы хны – держимся, не отступаем, красочкой гадов поливаем. Они и опешили!

– Да не, чувак, они не потому отлезли, – солидно протянул его друг, – все дело в концепции несопротивления Махатмы Ганди. Помнишь, Ларка Файерривер выступила вперед с бумажным цветком тюльпана? Это их и сломило: прикинь, они такие навороченные, мощные, с техникой и щитами, а тут мир, пис, красота! Любовь, чувак, их обезоружила, а не наша решительность.

– Ты голова, Дитер, теперь я вспомнил этот момент! – с жаром согласился собеседник. – Ларка этот тюльпан даже на ковш бульдозера приладила, и железо не устояло!

Дарья с горящими глазами внимала друзьям, Валентиныч что-то помечал в толстой тетрадке шариковой ручкой. Он невнимательно слушал ребят.

Дарья, вдруг спохватившись, вытащила из-под свернутого рядом свитера алюминиевый котелок и протянула придвинувшемуся Игорю.

– Поешь, еще теплое.

В котелке лежали дольки печеной картошки и крупно нарубленное мясо с целлофановым привкусом, сверху все укрывалось ломтями распаренного хлеба. Игорь с удовольствием поел, отметив попутно, что Дарья все еще в костюме, пусть комбинезон и расстегнут до пояса.

Постепенно восторги парней утратили интенсивность, Дитер все ленивее пускался в философские разглагольствования, а его друг без интеллектуального поводыря не знал, о чем говорить. Наконец они решили, что пора бы вздремнуть, и потянулись к выходу из комнаты. Уставшая Дарья последовала их примеру, прихватив спальник.

– Молодец девчоночка, – сказал Валентиныч, когда молодежь ушла, – стойкая, умная, еще б опыта ей поболя – и цены б не было.

– Не доживет она до опыта, – хмуро ответил Игорь, – с такими, как ваш Док, любая болячка превращается в смертельно опасное происшествие.

Валентиныч посуровел.

– Док неплохой специалист, но как личность слабоват, конечно. Помню, как он сюда пришел, через вахту на КПП. Сначала дежурил от ДОТа, к нему на прием все «альтернативщики» бегали, и он помогал. Да еще как! Потом «Альтернатива» его сманила окончательно, а на Скале мало быть специалистом, здесь нужно уметь остаться человеком. У Дока не получилось, прогнулся под Дрима, теперь тоже в оппозиции к ДОТу. Отказывается от сотрудничества с городскими докторами, лечит чем есть, а этого не хватает. Дашку угораздило под его принципы… Напасть!

– А я думал, он свою некомпетентность выгораживает и равнодушие, – протянул Игорь с горечью.

– Проехали. Ты мне о себе расскажи. Зачем сюда пожаловал и чего это наша верхушка на тебя взъелась?

Игорю нравился Валентиныч, чувствовалось, что можно довериться этому человеку. Кремов рассказал об эксперименте тестя, о приступах, последовавших за этим, о перепрофилировании, о прожитой во сне жизни, о первом приезде на Скалу и о Кате, даже о «Борзом». Валентиныч не мог скрыть изумления, но внимательно слушал не перебивая.

– Во сне я жил в мире, где наркотики не были чем-то недоступным, я сам регулярно прикладывался к стимулирующему напитку Хижэ Клур. Так что опыт, пусть и виртуальный, подсказывает мне лишь один выход – найти порошок. В городе это невозможно. Конечно, не факт, что, раздобыв наркотик, я получу избавление, но угасать на глазах жены и детей невыносимо. Понимаете? – закончил Игорь.

– Так вот что Дарья имела в виду под «расслабиться»! – после долгой паузы ответил Валентиныч. – Док не поможет тебе с наркотиками, хотя они у него, конечно, есть. Дрим не позволит. Теперь он знает, чем тебя пронять. Послушай внимательно. Ты был со мной откровенен, и я отплачу тебе тем же. Только за мои секреты можно и голову сложить. Так что молчком, договорились?

Игорь кивнул.

Валентиныч на цыпочках подкрался к дверному проему и выглянул в коридор. Убедившись, что там никого нет, он подошел к стеллажу, взял увесистый том и вернулся к обогревателю. Игорь с интересом наблюдал за происходящим. Валентиныч уселся поудобнее и извлек из книги блестящую упаковку… из-под чипсов! Ошарашенный Игорь взял ее в руки и при неярком свете от обогревателя прочел надпись на английском: «Чипсы „Крутая тусовка!“ с паприкой». Под надписью крутили задницами разноцветные барбиподобные существа, а справа чернел улыбающийся негр за диджейским пультом.

Игорь изумленно посмотрел на Валентиныча. Тот отобрал упаковку, вернул ее в книжное межстраничье и захлопнул том. Кремов успел заметить, что это «Идиот» Достоевского.

– Где еще хранить? В Маяковском, что ли? – будто оправдываясь, прошептал Валентиныч. – Маяковского зачитывают до дыр, там шила не утаишь, а вот князь Мышкин – могила! Никто не позарится!

– Откуда у вас эта пачка?!

– Терпение мой друг, терпение!

Он закурил подозрительную самокрутку, которую извлек незадолго до этого из кармана.

– Слушай, а травка тебе не подсобит?

– Вряд ли, – отказался Игорь от протянутой самокрутки, – это другое совсем.

– Как знаешь, – равнодушно произнес Валентиныч и, уставившись на раскаленную спираль обогревателя, начал свой рассказ: – Сорок лет назад первые из «Альтернативы» совершили маленькую революцию, взбунтовавшись против ДОТовского плана, и остались на Скале жить. Поначалу никто из нас не считал Солнечный врагом. Скорее архаичным и закостеневшим родителем, но не врагом. Мы бренчали на гитарах и рисовали картины, а по вечерам собирались у костра обсудить планы на будущее. Обсуждать нам нравилось, но конкретные дела давались тяжелее. Что обязан продемонстрировать родителю ребенок, заявивший о самостоятельности? Способность выживать без внешней помощи! Хороши же мы были, если б остались на ДОТовском обеспечении. Поэтому первым делом «альтернативщики» принялись за выращивание собственных овощей. Вскоре выяснилось, что здешние земли не слишком-то плодородны, а мы не особенно ответственны и сноровисты. Делянки быстро приходили в упадок, картошка напоминала горох, не сильно отличались помидоры, да и корявенькие огурцы не радовали. Тем не менее что-то удавалось запасать, правда от ДОТовских поставок это не избавило. Тогда половина ребят из первой волны сдались. Они вернулись в город, перепрофилировались, а Скалу решили считать хорошим опытом, о котором следует помалкивать в обществе. Я все никак не мог смириться с неудачей. Для меня и сейчас ДОТовское планирование будущего сродни кафкианскому кошмару, где я – ничтожный винтик, бегущий по треку и не смеющий свернуть ни вправо, ни влево. Такими же соображениями руководствовались и другие из оставшихся на Скале. Мы с удвоенной энергией принялись за земледелие, сманили к себе парочку агрономов, и дело заспорилось. Но именно тогда началось охлаждение между нами и ДОТом. Город не простил Скале потерю своих граждан и к «Альтернативе» начал относиться как к заразе. С приходом новых ребят и девчонок, на единственном перешейке, соединяющем Скалу с внешним миром, появился КПП. Там не задерживают и не проверяют до сих пор, но он стал психологическим барьером, отсекающим колеблющихся новичков от нас. На КПП всегда работали доктора, пожарные и строители. Самые выдержанные и идейные. Такие, которые могли противостоять очарованию нашего общества, но в то же время помогать нам – лечить, ремонтировать, спасать. Золотой период! Я не знаю, почему и отчего, но «Альтернатива» только тогда напоминала союз свободных и равных людей, каждый брал все, что хотел, и уважал ближнего, но дальше… Дальше все покатилось под уклон… Взять Дока Брауна. Как я тебе уже говорил, он пришел сюда с КПП. Поначалу, как и все новички в оранжевых комбинезонах, проводил много времени в моем доме и тогда рассказал свою историю. Кажется, она является ключом к происходящему… Итак, молодой терапевт Борис Соколов, закончивший мед с отличием, начал взрослую жизнь по плану ДОТа. Его все устраивало: и работа, и девушка Рита – первая из списка, и друзья, и перспективы. Он чувствовал себя счастливым! Как любой молодой человек Солнечного, Борис много двигался, ходил на спортивные мероприятия, спектакли и обожал маевки, где в шумной компании можно было повеселиться, поболтать, поесть шашлычка. Шашлычок Док любил особенно! Контуры трагедии обозначились внезапно: на одной из маевок к Борису подкатил мех и сообщил, что ДОТ не рекомендует ему есть мясо, которое парень уже держал в руках. Док, по его словам, почувствовал такой приступ внутреннего возмущения, что приказал меху убираться, а сам решил съесть злополучное мясо во что бы то ни стало, из принципа. И не смог! Привычка повиноваться ДОТу оказалась настолько сильна, что он пришел в отчаяние. Настроение испортилось, и Борис, к у дивлению друзей, просидел в подавленном состоянии до конца праздника… Вечером того же дня мех доставил ему в квартиру медицинское предупреждение о вреде жирной пищи и неутешительный прогноз по будущим заболеваниям. Борис совсем потерял покой. Он вошел в состояние перманентного кошмара, о котором я тебе рассказывал в своем случае. С Ритой отношения разладились, подкралась депрессия. Он запросился в северные экспедиции, но, как назло, попал в межсезонье. В общем, командировали Бориса на КПП от безысходности. К тому моменту на Скале уже все неслось к чертям. Основатели, кроме меня, отошли – кто в мир иной, кто в дом престарелых, общество разделилось на нечеткие классы. Наверху разместился Виктор и его дружина, под ними остальные. Наверное, это закономерно, но в то же время ужасно. Когда Виктор влился в наши ряды, бывалые «альтернативщики» поспешили назвать его новым Че Геварой: мы ждали от него энтузиазма, энергии и авансом передали эстафетную палочку. Наверняка Витек вообразил, что это что-то типа скипетра; с тех пор никто его в обратном переубедить не сумел… Так вот, приехав как-то с КПП к заболевшему «альтернативщику», будущий Док Браун увидел, насколько неформально вели себя местные, увидел ребят, жаривших на костре мясо, и самое главное – никаких мехов вокруг, никаких предписаний! Дока покормили ужасно пережаренным и пересоленным шашлыком, самым вкусным в его жизни! И в светлой докторской голове щелкнуло. Можно, конечно, здесь посчитать, мол, продался человек за еду, сморщить нос, но, понимаешь, Док уверен, что это та самая свобода, ради которой кучка музыкантов в далеком прошлом затеяла свой уникальный концерт, что возможность потреблять канцерогены без навязчивого ДОТовского зуда – есть высшее проявление смелости, ответственности за личное «хочу во что бы то ни стало». Здесь ходит такая мантра – «принимать себя каким есть», – оправдывающая почти любые грехи, кроме вреда соседу. Я помню, что раньше в нее вкладывался совсем другой смысл. Дарья, например, стремится «принимать себя какой есть», исходя из способности самой вершить свою судьбу: выбирать мужчин, ошибаться, падать, вставать и идти дальше. С шишками и горьким опытом, но своим! Она, как стебелек степной травы, треплемый ветром, гнется, но не ломается и только крепчает. А ДОТ… Он добился в искусстве селекции поразительных успехов: вы, жители города, породистые произведения искусства, безупречные в заложенном предназначении, здоровые, но в то же время – неестественные! Как… роботы! Я был уверен, что когда-нибудь настоящие «природные» люди только на Скале и останутся. Теперь вижу, что если в городе дело идет к роботам, то тут – к первобытно-звериному строю. Только на Дарью да горстку таких как она вся моя надежда.

Валентиныч прикрыл глаза и сладко затянулся. В ходе его рассказа Игорь погрузился в оцепенение. Казалось, будто слова Валентиныча мягкими подсолнечными семечками проникают в сознание и, пройдя через барабаны логики, легко сминаются в теплую кашку, из которой пахучее масло каплет на измученные нервы Игоря тягучими целебными каплями. Голова легкая и ясная, никакая отключка не грозит!

– Валентиныч, твоя трава волшебная? – неожиданно для себя спросил Игорь.

– Изумительно волшебная, – охотно согласился тот, – может, все-таки ну его, Дока Брауна, в пень? Я тебе целый портсигар чудодейственных капсул сваляю. Хошь?

– Неа, – удивительно беспечным тоном и по-прежнему будто бы не от своего ума ответил Кремов, – масло у этих зерен недостаточно густое, Валентиныч. Прольется быстро с моих струн. Только тут, у костра, и действует. Мне надо химию вонючую. Скорблю, но уповаю.

Произнесенное показалось Игорю настолько запутанным и бессмысленным, что от Валентиныча он приготовился принять лишь недоуменное «что?», а «скорблю, но уповаю» вообще хулигански щекотало нос позывами к хохоту.

Валентиныч прыснул первым, мгновенно спровоцировав Кремова. Они зашлись в удушающих приступах, покатываясь на матрацах и то и дело смахивая слезы. Когда кому-то хотелось остановиться, он обхватывал колени, сжимал губы трубочкой и выпучивал от напряжения глаза. Тем временем второй, наблюдая потуги соседа, срывался в истерику и принимался выколачивать из матраца пыль кулаками. Щеки же несчастного страстотерпца быстро надувались шарами, следовал выдох «ф-ф-фпр-р-р-р-р-р…», напоминающий реактивный помпаж, – и вот уже оба снова покатываются в приступе неконтролируемого хохота.

Валентиныч подполз на четвереньках к Игорю и, превозмогая конвульсии, схватил того руками за щеки, как ребенка. Затем задержал дыхание и выпалил:

– Тебе пора возвращаться в реальность!

Кремов отстранился и еле выдавил:

– Не могу!

Веселье оборвалось так же внезапно, как началось. Игорю пришло в голову, что Команданте вряд ли обрадовался бы сравнению с каким-то заштатным Дримом, да и вообще… Валентиныч затих синхронно и с опасливым восхищением посмотрел на окурок.

– Вот это купаж, дери его!

Часы показывали половину третьего ночи.

– Время уходит, – спохватился дядька.

Игорь кивнул.

– Люди не дураки, и многие потянулись в гардеробную, – продолжил Валентиныч. – Нравы портились, вольница умирала, виной чему были те же застарелые проблемы с продовольствием и внутренние распри. Скала, казалось, исчерпала себя. Я, признаюсь, готовился к отправке в Солнечный тоже, на покой. Однако внезапно случилось происшествие: в горах к югу сошел сель. Даже здесь слышался его рокот. Партия ребят с Дримом во главе отправилась на разведку. Нужно заметить, что Скала – это южная оконечность северо-восточного плато, на котором построен Солнечный, и, как шишка, со всех сторон окружена отвесной пропастью. Въехать сюда можно со стороны города через КПП на перешейке, и больше никак. Наш поселок расположен у самого «устья» Скалы; что там творится на ее границах, местные детально не знали – ну, обрыв и обрыв, чего еще? На юг мы ходили нечасто, хотя вид оттуда открывается эпический, целый мир под ногами… необозримая пустошь, да… На вылазку Дрима местные про себя рассчитывали как на избавление: вот сейчас он с ребятами вернется, расскажет, что поселку грозит беда и что жаль, конечно, но пора сворачивать лавочку и уносить ноги. Все для приличия погоревали бы, но с внутренним облегчением отправились бы в Солнечный… Наших путешественников не было два дня, мы не на шутку разволновались и собрались уже идти к КПП за помощью, как из лесу показались Дрим с парнями. Витек, заметно волнуясь, сообщил, что южнее произошло землетрясение с оползнями, что ходить туда отныне нельзя, слишком опасно, и что, к большому горю, в расселинах погиб наш соратник Андрей Простаков, по прозвищу Славянин. Последнее стало страшным горем. Андрей вызвался идти в горы, несмотря на возраст, – он примерно моих лет, даже старше, – и вот такая гибель. Тем более что именно Славянин считался экспертом по выживанию и чаще иных пускался в скитания к южным окраинам. Естественно, на юг больше никто ни ногой. Проход к южному ущелью мы завалили камнями, и лишь изредка дримовские орлы наведываются туда проверить, как обстоят дела и не грозит ли нам новый обвал или сель… Ни один «альтернативщик» не спустил курок – не озвучил идею вернуться в город. Духу не хватило. Но странное дело, с тех пор проблемы с запасами провианта рассосались! На складе перестала заканчиваться картоха, а если и маячила опасность, то Витек откупоривал НЗ и мы благополучно коротали до очередного урожая. А тот оставался вроде и прежним, но кладовщики рапортовали о гораздо больших поступлениях, чем раньше!

– ДОТ? – спросил Игорь. – Какая-то игра Солнечного?

– Об этом я подумал первым делом, но… – Валентиныч потряс в руке «Идиотом», – ассортимент больно необычен! Эту пачку я добыл совершенно случайно, можно сказать, украл, и ничего подобного в открытую на Скале не обращалось. Но и без нее странностей много: мясо, отдающее химией, макароны мудреной формы. Дрим убеждает, что эти еще с давнишней гуманитарной помощи Солнечного, остатки. Но, во-первых, года идут, а «остатки» не иссякают, а во-вторых, я в жизни ничего подобного в Солнечном не видел!

Игорь вспомнил про «Крутую тусовку», провалившуюся в глубины подсознания под мерное течение дядькиного рассказа.

– Они нашли там склад со жратвой, вот что! И склад не нашенский, очевидно, – убежденно заявил Валентиныч, прежде чем Игорь придумал хоть одно объяснение неимоверному феномену чипсов на Скале. – Для капиталистов здешние места – крайний северо-восток, для нас близкий юго-запад. Их поисковые партии наверняка добирались до оконечностей плато и в районе Скалы устроили солидную закладку провианта. Тут же медвежий угол! После Пакта о разделе зон развития они отказались от северных экспедиций, закладку забросили, а землетрясение ее вскрыло! Как думаешь?

– Правдоподобно, – задумчиво потер подбородок Кремов. – Дайте-ка посмотреть еще раз.

Упаковка выглядела очень старой, таких в своем сне Игорь не видел. Впрочем, он с раздражением отмел виртуальные воспоминания как навязчивый шлак. Мало ли что он понапридумывал себе на Ложе! Почему это должно совпадать с реальностью всамделишного Мегаполиса? Может, именно такие чипсы там сейчас выпускают, а не образцы из убогого магазинчика дяди Ашота близ офиса «Пули»? Каков он, настоящий Мегаполис, вообще?

На упаковке столбцами мелкого шрифта струилась информация о составе продукта, производителе и дате изготовления. 1962 год! Да эта «тусовка» старше всего сущего! Старше Земли и человеческой истории! «Наверное, Валентиныч прав, – подумал Игорь, – похоже на провизию первых поселенцев».

Валентиныч вновь спрятал вещь, которой здесь не должно было быть, в «Идиота» и теперь молчал, глядя на раскаленную спираль обогревателя.

Вот чертовщина! На контакт с Мегаполисом не похоже, Солнечный обеспечивал своим границам хирургическую стерильность. Если б капиталисты попробовали сунуться на Скалу, советская армия узнала бы об этом еще на этапе планов. Лазутчиков неизбежно схватили бы, и Нервы однозначно поучаствовали в допросах. Игорь – Нерв не последнего ранга, а учитель и подавно, тайно ДОТ такое бы не провернул.

Выходит, все же закладка. Если и впрямь она огромна, становится понятным норов «Альтернативы»: пусть не сами, пусть удачей, но получили продуктовую независимость от города-прародителя. Теперь уплетают тысячелетний импортный фаст-фуд и строят далеко идущие планы. Планы, планы… В чем они? Какая перспектива у Дрима и его банды? В Солнечный их не пустят, сидеть на Скале даже с неисчерпаемым запасом еды – не самоцель, так что же? Неужели смысл альтернативной борьбы лишь в демонстрации ненависти?

Глава 130

Голова наливалась свинцовой тяжестью, Кремов ощутил, с каким трудом дался ему последний прожитый день: утро он встретил дома, в естественной и любимой среде, а вечер провел в буре напряженных событий за пределами Солнечного. Контраст получился сильным. Впрочем, бывало и круче, например в четвертой северной экспедиции, когда в полный рост вставала проблема элементарного выживания людей. Четвертой для Игоря, первой для Кати. Как-то у нее дела сейчас?

Нерв развернул спальник и укутался в него прямо на матрасе. Валентиныч, не проронив ни слова, вернул книгу на место и тоже улегся.

Итоги поездки на Скалу не впечатляли. Порошка раздобыть не удалось, «Борзой» поврежден и в «альтернативщиках» Игорь разочаровался. Здесь все оказалось слишком мутным и с гнильцой. За красивой вывеской, провозглашающей свободу и равенство, процветает старая добрая мышиная возня, заквашенная на ребяческих прозвищах, животной злобе и жажде власти. Пресно, неприятно, вторично.

«Об этом нужно обязательно рассказать Евгению Митрофановичу, – подумалось Кремову. – Наверняка Нервы начнут изучение местного контингента, интересный материал сформировался в резервации». Правда, эти мысли не вызвали особого энтузиазма и безропотно уступили место тревоге. Игорь ворочался, не в силах избавиться от ее навязчивого присутствия. Что делать дальше? К кому обращаться за помощью? Подкатывала тоска по семье. Разлука с Мариной, Аей и Назаром все явственнее проглядывала в ближайшей перспективе. Игорь сделал усилие над собой, пытаясь прогнать дурные мысли. Стало ясно, что причина в чем-то другом: на заднем плане оказались и порошок, и перепрофилирование, и ДОТ со своим бездушием, и даже разлука с любимыми людьми.

Сон слетел мгновенно. Игорь сел в спальнике, ощутив нарастающее напряжение. В груди раскручивался маховик зловещего механизма, толкающего к очередному обмороку. Что-то запустило его именно сейчас, глубокой ночью, когда следовало бы отдохнуть, зарядиться для новой неизбежной борьбы. Игорь почти услышал мерное тиканье метронома. Какое-то звериное чутье подсказывало, что на отдых не осталось времени, что время заканчивается для Кремова совсем – и дело не в обмороках, порошках и ДОТе, дело в чем-то ином, притаившемся рядом, может, за стеной, и готовом обнаружить себя с первыми лучами солнца.

Очевидно, ненависть Дрима к нему имеет глубинную природу и вызвана не схваткой за Катю, не опасениями за оспаривание власти над «альтернативщиками», нет. Здесь нечто концептуальное, системное и бескомпромиссное.

Игоря постараются убить прямо завтра. Эта простая мысль вспыхнула в голове так ярко и так неожиданно, что Нерв сразу понял: он поймал момент ее рождения в голове убийцы. Леха со своей штурмовой командой уже не станут ломать комедию, они сделают все тихо, подло. Они могут. В этом Игорь теперь не сомневался – еще днем во время конфликта у «Борзого» он почувствовал токи смертельной опасности, исходящие от них.

Валентиныч спал, накрытый старым потрепанным пледом. Обогреватель по-прежнему оранжевел раскаленными спиралями. За окном чернота ночи на глазах теряла насыщенность.

Игорь выбрался из теплого мешка и окунулся в предрассветный колючий холод. Стараясь не создавать шума, направился к выходу. Нужно разыскать Дарью, чтобы забрать с собой в город. Интуиция подсказывала, что сделать это нужно немедленно, не откладывая в долгий ящик. Где-то в соседних комнатах послышался знакомый кашель. Кремов, поеживаясь, пошел на звук. Дарья спала в одиночестве на кухне, застегнувшись на всю молнию. Какого бы то ни было обогревателя Игорь поблизости не обнаружил. На потолке едва различимо мерцал допотопный светильник. Стало ясно, что девушку просто выперли сюда, словно в карантинный изолятор, чтоб кашлем не досаждала остальным. Игорь прикоснулся к Дарье и с облегчением отметил, что она не сняла спецкостюм: сквозь спальник прощупывалась жесткая ткань.

Дарья пробуждалась с трудом, не понимала, чего от нее хотят.

– Ты кто? Игорь? – пробормотала она растерянно. – Чего нужно? Зачем вставать?

Кремов постарался максимально доступно объяснить, чего от нее хочет. Выходило плохо, Дарья норовила отшить его «до нормального утра» с помощью беззлобных ругательств, но он не сдавался.

– Даша, нам нужно ехать в город. Нет времени объяснять, просто доверься мне, – тихо сказал Игорь.

– Да с какой стати?! – удивилась она.

– Я не протяну здесь долго и тебя в этом гадюшнике не оставлю. В Солнечном твою болезнь вылечат, затем вернешься, если захочешь. Я не прощу себе, если не заберу тебя с собой!

– Отпускаю сей грех, иди с миром, мил человек, – зевнув, отшутилась Дарья и серьезно добавила: – Ни о каких жертвах не прошу, помощи не нужно. Езжай. Я спать хочу.

– Вставай, я тебя не брошу! – воскликнул Игорь.

– Да отстань, дурак! – разозлилась Дарья.

– А ты почему не отстала там, на площадке? Когда Леха собрался расправиться со мной?

Игорь усадил ее в мешке. Она не сопротивлялась, только прерывисто дышала, стараясь сдержать кашель.

– Мне незачем возвращаться, Игорь, – наконец произнесла Дарья, – там система, тут система, только на Скале я быстрее получу по заслугам. Утром пойдем в новый пикет, и меня случайно раздавит трактор!

Игорь с тревогой всматривался в едва различимое светлое пятно, обозначавшее лицо Дарьи. Он протянул руку, чтоб ущипнуть ее за щеку, но случайно ткнул пальцем в глаз.

– Ты реально дурак, что ли?! – гневно вскричала она.

– Извини, хотел убедиться, что ты не бредишь! – саркастично ужалил Кремов. – Знаешь, есть такое сумеречное состояние психики, когда человек не в себе и городит несусветную чушь, но со стороны кажется, что он в норме!

Даша неожиданно всхлипнула.

– Ты ничего не понимаешь, – сдавленно прошептала она, – из-за меня… из-за моего ухода умерла мама. Я знаю это точно. В хосписе. Она регулярно приезжала на КПП, а я не являлась на свидания, гордячка ничтожная. Хотелось отвадить «старуху», чтоб оборвать все нити с проклятым прошлым! Мама-то в ДОТ верила, как крепостные барину. Однажды она приехала прямо сюда, ходила по улицам, искала меня. Никто не знал Дарину Четвертак и не мог ей подсказать, где такая живет. Конечно! Какая там Четвертак, я ж Лова! Дрянь эта Лова предельная, и пора бы ей сдохнуть. Понял?

– Положим, понял, – вздохнул Кремов. – Что же дальше? Махнуть разом, по-крупному на гигантскую ошибку – новой гигантской ошибкой? Это нечестно, детка. Смерть под трактором намного проще длинного пути искупления, ведь страдание неугасаемое – это не про вас, настоящих героев! Может, все-таки взглянуть судьбе в глаза? Не для себя, так для других поживи.

– Да кому я нужна?

– Завтра будешь нужна сотням людей. Тем, кто останется здесь, тем, кто живет в Солнечном. Собирайся, давай!

Игорь неожиданно ощутил прикосновение ее пальцев к своему носу. Дарья ощупывала и гладила лицо Кремова, словно слепая.

– Кто ты такой? Мытарь? – прошептала она беспокойно. – Почему привязался к моим проблемам? Это мое личное дело.

Очевидно, Дарья наконец захотела поверить в то, что он говорил. Она по-прежнему боялась принять тяжелую ношу, с которой предстояло срастись навсегда, но внутренний горн уже трубил к походу и его зов отныне нельзя было заглушить ничем.

– Я Нерв, у нас не бывает личных дел, – улыбнулся Игорь невидимой для Дарьи улыбкой. – Давай скорее, светает!

Они вышли к «Борзому», когда в небе на востоке бледной полоской обозначилась ранняя заря. Игорь прихватил в тамбуре мешковатую старую куртку зеленого цвета, краги и побитую молью ушанку с болтающимся ухом. Второе было намертво пришито к макушке, из-за чего Кремов выглядел как беглый партизан или дед Мазай с азбучной картинки, Дарья даже хохотнула. Впрочем, кашель скомкал ее смех.

Глава 131

Мотор запустился с первого оборота. Приборная панель озарилась мягкой янтарной подсветкой. Показания топливомера обнадеживали: топлива в баке с лихвой хватит до КПП. Девушка надела шлем, устроилась на пассажирском сиденье, после чего Игорь повернул ручку дросселя и вырулил на разбитую дорогу. Свет фары выдергивал из темноты безлюдные улицы, в воздухе чувствовались запах дыма и сырость. Внутренний метроном Игоря, слегка приглушив щелчки маятника, перестал нагонять тревогу. Холод настырно донимал неприкрытое ухо, сдерживая порывы ускориться посильнее.

Вдали показалась «будка свободы» с торчащими в разные стороны дрынами-флагштоками и тряпками-знаменами. Сейчас она напоминала рахитного осьминога, измазанного сажей. Поблизости не обнаружилось ни одного защитника свободы, лишь кострище, мерцающее редкими огоньками, намекало на их давешнюю вечерю. Игорь живо вообразил, как публика, подобная Дитеру и его простоватому другу, в тесном кругу дискутирует о Махатме Ганди, а может, даже об Этьене де ла Боэси или Мартине Лютере Кинге, зарекаясь «стоять до конца». Парни мастерски перебирают гитарные аккорды, девчонки проникновенно поют о чистой любви, и всем кажется, будто она и впрямь заполняет каждую клеточку присутствующих неисчерпаемой энергией. Но с последней опорожненной бутылкой пива градус радикализма резко идет на убыль, а вместе с ним на убыль идет и численность свободолюбивого воинства. Вот уже в одиночку и группами, побросав боевые штандарты да пустую тару, зевающие философы семенят к теплым домикам поселка. Они ничуть не беспокоятся о брошенной на ночь заставе, резонно рассудив, что свобода – она в сердце и ее у них никак не отнять.

До цели осталось совсем немного, когда Игорь почуял неладное. Ни одного военного, ни одной единицы техники не встретилось мотоциклистам у КПП, да и сам КПП гипнотизировал пугающей могильной чернотой. Происходило нечто экстраординарное.

Игорь затормозил у входа в переговорную комнату, ту самую, где пришлось в первый раз свидеться с Катей в ее добровольном заточении. Дверь наискосок перечеркивал внушительный металлический швеллер, увенчанный нелепо-гигантским амбарным замком. Конструкция явно срабатывалась в спешке, кустарным методом, но неизвестный слесарь не подкачал – поди такое сломай. Озадаченный Игорь направил луч фары вдоль стены. Окна заколочены толстыми досками, здесь основательно потрудились.

– Хм, непонятно, – растерянно протянул он. – Такое когда-нибудь бывало здесь?

– Нет, – ответила Дарья с нескрываемым волнением. – Посмотри выше!

Игорь поднял глаза и остолбенел. Ночная темень до этого момента прятала от него высоченную стену, вздымавшуюся за переговорным домиком. Ее там не должно быть! В груди рванула тротиловая шашка, запустив мощную стрессовую реакцию. ДОТ запечатал перешеек! Отныне путь в Солнечный закрыт! Игорь не мог поверить в происходящее. Он снова и снова вглядывался в темноту в тщетной надежде, что стена – ночной мираж, но поворот фары вверх подтвердил ее реальность, на далеком гребне даже поблескивали витки новенькой колючей проволоки. Кремов погасил свет и прислушался. Ни звука. Только ветер тихо отмечался ленивыми предрассветными зевками да потрескивал остывающим металлом резонатор «Борзого».

– Что будем делать? – прошептала Дарья.

– Я видел подобное в своем недавнем кошмаре, и там оно не предвещало ничего хорошего, – невесело пошутил Игорь.

Они спешились. Внутренний метроном неумолимо отвешивал секунды, раскачивая тяжелым маятником направо и налево. Он вновь солировал и мешал трезво рассуждать. Усилием воли Кремов подавил зарождавшуюся панику. Игорь и Дарья обошли переговорный домик вокруг. Выяснилось, что старый сетчатый забор демонтировали и без него. И домик, и раздвижные ворота выглядели сиротливыми осколками чего-то, прежде нужного, а ныне кинутого хозяевами. Новая стена казалась глухой и неприступной, в ее монументальном теле не обнаружилось ни двери, ни окон, вообще никаких проемов.

Так вот как ДОТ избавился от проблемы! Теперь смерть лишь дело времени.

Порошка нет, семьи нет, надежды тоже. За спиной Скала, где ничего не закончено с Дримом и его друзьями, рядом больная девочка, за которую Игорь будет переживать с удвоенной силой. Это, несомненно, добьет нервную систему в разы быстрее, чем в рафинированной реальности города…

Кремова озарила внезапная догадка. Он принялся лихорадочно ощупывать одежду Дарьи.

– Ты что делаешь?! – обескураженно воскликнула она. – Я думала, ты не такой… Да и холодно вообще-то!

Игорь усмехнулся. Он по-отцовски поцеловал девушку в лоб и попросил не шевелиться. Наконец в районе Дарьиной лодыжки окоченевшие пальцы нащупали ненормальное утолщение ткани.

– Даша, у тебя на груди потайной пенал со спецнабором, достань мне оттуда ножик, – попросил Кремов. – Расстегивается под этим клапаном.

– Вот что мне давило постоянно и мешало спать, – проворчала она.

К ее неудовольствию Игорь распорол штанину и аккуратно извлек из матерчатых складок маленькую черную шайбу, соединенную проводком с миниатюрным элементом питания. Маяк! Нерв поспешно сунул его себе за отворот ушанки.

– Слушай меня внимательно! – напряженно инструктировал он. – В Солнечном разыщи профессора Казимирова. Запомни – Казимирова! Передашь ему записку, которую я сейчас черкну. Больше никому о ней ни слова. В госпиталь тебя отправят сразу же, так что не тяни с поручением. Мехами нарочно не отправляй, свяжись с Казимировым по телефону. Поняла?

Дарья явно понимала не все. Она растерянно хлопала ресницами и автоматически кивала, порываясь задать вопрос. Кремов не позволял ей этого сделать. Наконец, когда он закончил, она вставила:

– Как я попаду в Солнечный и почему ты не собираешься со мной?

Игорь уже отчетливо видел ее лицо, рассвет вступал в права. Набросав несколько строк на вывернутой наизнанку перчатке, он ответил:

– Это сейчас неважно. И еще. Вернись сюда после выздоровления, ладно? Нужно вытащить нормальных ребят со Скалы. Вам впоследствии многое предстоит сделать в городе сообща.

– Ничего, ничегошеньки не ясно, – чуть не плача запротестовала Дарья. – Ты обманщик! Ты обманщик!

Он обнял ее.

– Все будет хорошо, Даша! Теперь не время сомневаться.

Игорь увлек ее за руку к «Борзому». Они шли быстро, почти бежали. У мотоцикла Кремов вынул из нагрудного пенала Дарьи спасательный стержень и повернул на нем оранжевое кольцо, обнажив мерцающую бусину-кнопку.

– Я сейчас уеду, а ты медленно досчитай до ста и нажми! Надень перчатки, записка в правой! Про Казимирова не забудь, от тебя зависит моя жизнь.

Таким веским доводом он предупредил финальное Дарьино возражение, с помощью которого строптивица собиралась остаться. Девушка сжала губы и решительно взяла протянутый стержень.

«Борзой» рыкнул запустившимся мотором.

– Мы же еще увидимся?! – донесся Дарьин вопрос из-за спины. Крутанув рукоять газа, Игорь утопил ее слова в шуме и направил машину в сторону поселка.

Глава 132

Он точно знал, что за каждым его движением у стены наблюдали. Им не мешала темнота, холод и колючая проволока. Наверное, даже после активации аварийного буя Дарьей они выждали и, лишь убедившись, что Игорь не вернется, пропустили спасательный дирижабль. ДОТ все делал надежно, исключая малейший риск.

Ветер усиливался, рассвело.

На Скале проживало немногим более трехсот человек. Из них примерно двести пятьдесят – основа, остальные – ротация, те, кто уже ощутил желание вернуться в город. Популяция маленькая, и все стадии формирования социальных групп и внутренних правил в ней протекали быстро. Теперь процесс и вовсе полетит. К тому же раньше шла как бы «просто игра», а теперь начнется игра всерьез – залихватский, кровавый «царь горы» с кастами неприкасаемых, приближенных и простолюдинов. Особенно несладко придется ротации. Зубодробильную перспективку сыграть по-крупному они примут не сразу, а как раскачаются, будет уже поздно. Многим восторженным бунтарям неизбежно предстоит мутировать в циников, бесконечно далеких от Ганди и де ла Боэси, да и от «вселенской любви» тоже.

Игорю тем более не светило ничего хорошего, но сейчас он не слишком беспокоился. Главное, удалось сбагрить Дарью подальше от назревающего апокалипсиса: она бы со своим туберкулезом долго не продержалась.

Теперь главный вопрос: что угробит самого Игоря быстрее – схлопывание или шайка Дрима? Последние, как только узнают о стене, немедленно включатся на полную мощность: сначала укрепят свое лидерство, затем возведут его в абсолют. Кремов ни на секунду не допускал, что удастся мирно договориться – слишком глубокую и по-прежнему необъяснимую ненависть испытывали к нему Виктор и Леха.

«Борзой» засбоил, возвещая о кончине топливных запасов, – двигатель начал глохнуть и схватывать с небольшими интервалами. Игорь остановился неподалеку от «будки свободы» и вырубил зажигание. На всякий случай снял с машины фару, аккумулятор, вытащил гаечные ключи и сложил все в сумку. Теперь можно прощаться. На периферии сознания проскользнуло опасение вновь свалиться в эмоциональный обморок, но Нерв решил не придавать этому значения, увильнуть. Справился.

Мотоцикл, еще теплый, почти живой, склонил переднее колесо влево. Игорь провел рукой по баку, развернулся и зашагал к будке. Часы показывали половину восьмого.

Погода портилась в полном соответствии с недельным прогнозом. Похоже, весна, взяв паузу, скапливала силы для решительного броска, а зима уже страдала такой немощью, что не могла нести вахту по всей форме. Установилось невыразительное слякотное межвременье, от которого хотелось убежать куда-нибудь подальше. «Теперь не убежишь», – подумалось Игорю. Он забрался на «будку свободы» и с крыши оглядел округу. Земля в направлении КПП испахана гусеницами и катками тяжелой техники, заляпана кляксами извести. Удручающий вид. Колеи и борозды, наполнившись за ночь водой, превратились в причудливую зеркальную мозаику отражавшую небо. Серое пятно остывшего кострища время от времени выбрасывало с ветром пепельные салюты. Ветру вообще до всего было дело: непросохшие флаги тяжело хлопали в его потоках, а пачки из-под папирос, обрывки бумаги и какая-то рванина, гонимые им, разбредались все дальше от будки. Пованивало фекалиями от импровизированного сортира неподалеку.

Сидеть в одиночестве пришлось долго, благо потрепанные куртка, ушанка и краги сносно ограждали от холода. Игорь задремал, уткнув нос в воротник.

Дрема то и дело прерывалась, холод и неудобное положение не способствовали ее крепости. Нерв в конце концов оставил бесплодные попытки уснуть и, напротив, прямо на крыше занялся согревающей гимнастикой. Полегчало.

Наконец вдалеке показались фигуры «альтернативщиков» – двух парней и девушки. Они опасливо приблизились. Один из парней спросил:

– Ты кто?

– Новенький, – ответил Игорь, – теперь буду с вами жить.

Девушка посмотрела в небо, словно рассчитывая увидеть лестницу, по которой спустился странный гость. Парни озирались.

– Ты ДОТовских не видел? – хмуро поинтересовался второй. У него явно болела голова после вчерашнего дежурства.

– Их больше не будет здесь, – сообщил Кремов, – прогуляйтесь к КПП, убедитесь.

Глава 133

Часа через полтора у стены собралась толпа, люди молча изучали угрюмое сооружение. Чуть поодаль от основной массы расположились дримовская бригада и сам Виктор. Эти приглушенно переговаривались друг с другом, поглядывая то на стену, то на толпу. Леху Игорь не увидел. «Игра стартовала», – отметил он про себя.

Валентиныч прибыл одним из последних в сопровождении нескольких воспитанников. Им Кремов рассказал о Дарье. Валентиныч прицокнул языком – то ли от досады, то ли удовлетворенно.

Игорь направился к группке местных в однотипных джинсовках.

– Что думаете об этом? – поинтересовался он, кивнув на стену.

Никто не мог ничего предположить. Игоря узнали, многие помнили инцидент с «Борзым». Мало-помалу присутствующие окружили Кремова кольцом.

– Вы только вчера оттуда, сами что скажете? – спросил высокий худощавый парень. – Может, в Солнечном что-то слышали накануне?

Игорь отметил спросившего. Во-первых, тот обратился на «вы», во-вторых, задал логичный вопрос, в-третьих, внятно его сформулировал. Сразу же отыскались ребята, загалдевшие на худощавого: мол, замучил интеллигентностью, здесь все равны и все на «ты». Он не смутился, просто ждал ответа. На это тоже нельзя было не обратить внимание.

– Отгородились от проблем, наверное, – пожал плечами Игорь. – В городе все было спокойно вчера.

Какая-то девушка внезапно заплакала, закрыв лицо руками. Нерв почувствовал ее острую досаду, она явно не хотела здесь оставаться. Прочие держали себя в руках, но многие – стиснув зубы, с серыми лицами. Наверняка нечто похожее происходило с Геком Финном и Джо Гарпером на острове Джексона, куда их сманило желание сделаться пиратами под началом непоседливого заводилы Тома. Сэмюэл Клеменс ведь тоже пусть в шуточной форме, но описал ротацию – сорванцов, охваченных непреодолимым желанием вернуться к родителям даже ценой признания в собственной слабости.

– Ну чего растеклись?! – донесся голос Дрима. – Как будто страшное стряслось! Ничего не понятно пока. Угрозы не видно, запасы у нас есть. А с этим разберемся! Предлагаю вечером собраться в клубе, обмозгуем ситуацию коллективно.

Виктор вещал уверенно, настоящий комсомольский вожак. Это непроизвольно вызывало уважение. Народ идею с клубом одобрил, тяжелое молчание сменилось невеселым базарным гвалтом. «Альтернативщики» разбились на дружеские компании и разбрелись вдоль стены. Некоторые вереницей потянулись к Скале по единственной дороге.

Игорь остался один. К нему подошел Дрим. Сам, без свиты. Он оценивающе и с любопытством разглядывал некоторое время Кремова, прежде чем заговорил:

– Ну, что скажешь? Теперь ты никого отсюда не умыкнешь. Сам в мышеловке, похоже? Придется показать, чего стоишь в реальной жизни, ДОТа здесь нет, задницу никто не подотрет!

Игорь молчал, глядя Виктору в глаза. Пусть хлебнет чужой твердости немного, побесится, это полезно. Дрим, однако, сдерживал эмоции лучше, нежели вчера, с его лица не сходила насмешливая полуухмылка:

– Я в курсе, зачем ты притащился. Признаюсь, удивлен. Но помочь не могу: доверия к тебе никакого, доверие здесь только своим. Если крикнешь сейчас «ДОТ дерьмо, Скала навсегда», я еще подумаю. Ну? Крикнешь?

– Что-то горло болит, да и не в голосе я сегодня, – ледяным тоном отвесил Игорь. – А за заботу спасибо, это ты очень по-человечески, по-доброму.

– Человеком тебе еще нужно стать, потом отношения соответствующего проси. Я с планктоном солнечным по-человечески обходиться не собираюсь, – обнажив наконец злобу, прошипел Виктор. – Ты еще за Лову ответишь, а пока существуй и дрожи!

На прощанье он бросил полный презрения взгляд и демонстративно неторопливо, по-хозяйски, направился к поджидавшим неподалеку друзьям.

Глава 134

Скала придвинулась к Игорю вплотную, они сцепились в вынужденных объятиях. Отныне следовало приспосабливаться друг к другу. С ней все ясно, она требовательна, опасна и угрюма, но в то же время по-звериному очаровательна. Такая способна преподнести сюрпризы, с ней нужно работать. А он?

Казалось бы, идеальный партнер. Специалист по людским душам, опытный путешественник. Такой знает толк в выживании, умеет предсказывать развитие конфликтов, мотивировать команду на достижение цели, выстраивать оптимальную конфигурацию внутригрупповых отношений. Он – Нерв. Но резервов для борьбы явно недоставало, и казалось, что в схватке с этой катастрофой, свалившейся по прихоти ДОТа, он не сдюжит. Стоило ли начинать игру, если завтра истечет время? Кому нужна его борьба и нужна ли она ему самому?

Игорь очень любил Солнечный. Он по-прежнему безоговорочно верил в идеи марксизма-ленинизма, в рационализм и прогрессивность ДОТа, в правильность выбранного партией пути. Благодаря доминированию коллективного начала над частным советский гражданин ощущал себя каплей в могучем потоке, а глобальное ДОТ-целеполагание отвечало за единый вектор движения всех капель. Энергия каждого усиливалась в миллионы раз! Это опьяняло и открывало безграничные перспективы. Любой труженик, будь он хоть механизатором, хоть учителем, хоть пекарем мог с полным правом гордиться космическими достижениями Солнечного и применительно к себе говорить: «Мы летаем на орбиту!»

Для Игоря алгоритм работы ДОТа, приоритеты социальной политики Солнечного являлись единственно правильными, безупречными.

На Скале по-другому, здесь конкуренция и пресловутое «личное дело», оправдывающее безразличие к ближнему. Здесь идеальные условия порождают необъяснимую агрессию одних и апатичность других. Скала демонстрирует, к чему приведет эгоизм, если объявить его высшей ценностью. Местные считают это естественной свободой. Маленький такой недо-Мегаполис.

Казимиров однажды подробно остановился на эксперименте американского профессора Кэлхуна, создавшего мышам идеальные условия для жизни и размножения. В огромную бочку, оснащенную всеми мыслимыми мышиными удобствами, кормом и научной аппаратурой поместили четыре пары хвостатых. Смекнув, как им повезло, мыши принялись усиленно размножаться. Их поголовье удваивалось каждые пятьдесят дней. В определенный момент темпы роста популяции резко снизились, в среде мышей возникли изгои, которым не доставалось самок и престижных нор, а старики вследствие прекрасного питания слишком задерживались на этом свете, препятствуя работе социальных лифтов.

Мыши разделились на агрессоров и «пофигистов», избегавших трудностей и борьбы. У всех появилось «личное дело»: рождение потомства для самок утратило смысл, самцы озаботились внешностью и отдыхом. Мышата гибли от укусов собственных матерей, развились каннибализм и однополые сношения. Грызуны в конце концов вообще потеряли мотивацию заниматься чем-то кроме еды и сна. Последние мыши оказались законченными эгоистами и издохли в раю от старости, даже не попытавшись произвести потомство.

Кэлхун раз за разом воссоздавал мышиный рай, варьируя условия содержания, состав корма, температуру и породы мышей, но в результате приходил к одному и тому же – вырождению популяции грызунов. Их общество в идеальной среде неизбежно распадалось. На последних стадиях «личное дело», возведенное в ранг общепринятой религии, не позволяло мышам даже спариваться, не говоря уж о вскармливании и воспитании потомства.

И никогда пиковое количество мышей в раю не приближалось к пределу возможностей систем жизнеобеспечения.

Игорь живо вспомнил ту лекцию профессора Казимирова.

На Скале тоже имелось все для спокойной бесконфликтной жизни, но отсутствовало главное: общие цели и способность к взаимным компромиссам, противоречия нарастали. Правда, до сегодняшнего дня пару было куда деваться, но теперь… Кремов с тоской посмотрел на стену. «Чего вы хотите от меня?» – подумалось ему. В груди разлилась тягучая тоска. Одновременно он с удивлением отметил, что признаков обморока не появлялось, маховик больше не раскручивался внутри.

ДОТ списал Игоря, полагая, что состояние Нерва после отключки не позволит тому функционировать надежно и эффективно. Наверняка ДОТ прав, он всегда прав, и, похоже, Игорь создал столько проблем Солнечному, что даже жестокая изоляция в чужеродных условиях не могла считаться чрезмерной мерой. Так лучше для города, Улья, Кати и Казимирова, так лучше даже для Марины и детей. Но, как ни крути, Кремов не желал побыстрее покончить с собой. В условиях Скалы он по-прежнему испытывал твердое желание действовать, а программа, заложенная ДОТом для служения Сонечному, не могла не выполняться.

Игорь понял, что просто лишен возможности выбирать – сражаться или угаснуть, внутри автоматически запустились профессиональные алгоритмы: мозг вовсю просчитывал сценарии развития ситуаций, нервы вновь распускали свои, пусть и изношенные, щупальца, проникая во внутренности окружающих людей. Скала стремительно превращалась для Кремова из периферийной проблемы, исключенной ДОТом из списка профессиональных приоритетов, в проблему основную, насущность разрешения которой диктовалась с фатальной непреклонностью. Что это – качественная дрессировка личности и результат блестящей селекции, по выражению Валентиныча, или позывы природного естества, многократно усиленные и развитые ДОТом? Это сила или слабость кремовской натуры? Игорь не знал, да и не хотел знать, но чувствовал, что, невзирая на назначенное перепрофилирование, на общую изношенность психики, на неблагоприятный баланс сил и, в конце концов, на скверную перспективу схлопнуться, ему придется до последнего вздоха следовать внутреннему предназначению.

Кремов еще раз посмотрел на стену. Все-таки они уверены, что он долго не протянет, иначе нашли бы более надеж ный способ решить дело.

Поблизости почти никого не осталось, лишь несколько фигурок сиротливо маячили на фоне стены. Игорь направился к ним.

К счастью, одним из задержавшихся оказался худощавый знакомец. Рядом с ним держалась такая же худощавая девушка. Они внимательно изучали стену, обстукивая неровности, разглядывая что-то наверху. На появление Игоря молодые люди отреагировали приветливыми улыбками.

– Пластик из ребиса четвертого уровня, схватился уже процентов на семьдесят от проектной прочности, – сообщил парень. – Не слишком крепкий материал, но невозможно даже предположить, какой толщины стенка. Я – Май Жуков, а это моя Прасковья.

Игорь пожал протянутые руки. Май оказался инженером «Синтеза», весьма ценным сотрудником, ушедшим на Скалу «ради эксперимента». С Пашей, как девушка представилась, поправив мужа, все оказалось проще – последовала за любимым человеком. Детей у них еще не было.

– В городе застой какой-то, если честно, – посетовал Май, – я же вижу, где можно улучшить процесс, где подправить и рационализировать, а руководство не поддерживает. Такую стену, например, можно из двойки соорудить, стоит лишь применить термоформователи. Но они пылятся в нашем НИИ демонстрационными образцами. Ребиса, мол, и так завались, стимулов для экономии нет. Только тот же ДОТ постоянно напоминает, что ребис высших очисток – дефицит. Как это понимать? Мне несколько благодарностей объявили за рацпредложения, но ни одно не внедрили. Застой в сознании! Уверен, с этого начинается деградация. Здесь я хотел поискать варианты решения проблемы, модель, так сказать, выхода из тупика.

– И как? – с интересом спросил Игорь.

– Антураж другой, но деструктивно, – разочаровано ответил Май. – Люди бегут от ДОТа, критикуют все и вся, но решения проблем не предлагают. Скала оказалась санаторием демагогов. Некоторые строят здесь пещерное общество, намного хуже, чем там, – он махнул рукой, указывая за стену, – злятся, делят что-то, изобретают коды «свой-чужой». Бессмысленно.

Выяснилось, Май давно хотел вернуться в город, но Дрим всячески уговаривал остаться. Скала требовала квалифицированных кадров для обслуживания коммунального хозяйства, Май поддерживал в работоспособном состоянии котельную и фильтровальные агрегаты. Не его специализация, но что попишешь? С Дримом условились, что Жуков поработает до потепления, но с появлением стены выходило другое.

– Думаю, ДОТ поставил стену не на день. Весьма трудоемкая операция, чтоб завтра же все разрушить, – поделился мнением Май. – Мы просто допрыгались со своими ребяческими протестами.

– А в чем суть протестов? – спросил Игорь.

– Шут его знает! – почесал в затылке Май. – Общее несогласие с системой, с предрешенностью судеб, с ущемлением прав личности… Я не знаю, каких именно прав, но в целом как-то так. Да и весело это – бросаться известью в экскаваторы и бульдозеры.

Прасковья обреченно посмотрела на мужа и с тяжелым вздохом взяла его под локоть. Она явно не согласна с тем, что бросаться известью весело, ей хочется нормальную семью, детей, чтоб муж реализовывал профпредназначение, добивался внедрения в производство своих термоформователей чудесных, чтобы снова вернулись в их жизнь аэродуги, удобные мехи, кино, маевки, пищевики с пахучими бутербродами, идеальные дороги, по которым можно кататься на велосипедах, и даже все к этому прилагаемое – строгие диетологи, ДОТовские предписания, режим дня. Прасковья – представительница рабочей интеллигенции, добротный продукт ДОТ-селекции, она любит Солнечный всем сердцем и совсем не против правил. Такие, как Паша, всегда в числе лидеров по труду – спокойные, усердные профессионалы. Май в списке «А» ее кандидатов, и она с этим согласна полностью.

Девушка терпеливо ждала, когда же муж закончит свой «эксперимент», хотя Скала ей обрыдла донельзя и по своей инициативе она никогда бы сюда не приехала. Нужно возвращаться. Она чувствует – пора! Вот уже и Май на игрался, и само возвращение подготовлено, но тут стена эта проклятая так некстати.

– Маечек, мы же решили все, зачем ты начинаешь? – печально заметила Паша.

– Это шутка, солнышко! Ирония, – улыбнулся Май. – Ты всегда все воспринимаешь буквально.

Он обнял жену, а потом обратился к Игорю:

– Вам есть где жить?

– Пока у Валентиныча пришвартовался, – ответил Игорь.

– Удачный выбор! Старик – золото. Вот он настоящий «альтернативщик», старой закалки. Те не зря всколыхнули волну в свое время, до сих пор ДОТ в тонусе держится. Но вам все равно нужно знакомиться с местной жизнью, так? Давайте сегодня с нами в клуб сходим? Только, чур, вы на весь вечер наш.

Игорь охотно согласился и вместе с Жуковыми направился к поселку.

Глава 135

Теперь Скалу можно было рассмотреть обстоятельно, не спеша. Поселок проектировался с душой, а не методом квадратно-гнездового кварталирования, характерным для южного Солнечного. Брусчатые дорожки следовали рельефу местности: огибали холмики, струились змейками через микроскопические скверы, обнимали пруды и фонтаны. Фонтаны, впрочем, не работали и, судя по всему, давно – в чашах грудился многолетний мусор, местами горелый: гнилые листья, ветки, окурки разной степени ветхости и мутные бутылки из-под пива. Пивоварня, кстати, располагалась здесь же, на Скале, рафинированное пиво Солнечного «альтернативщики» не уважали и варили свое, вредоносно-нефильтрованное, чем несказанно и по праву гордились. Конечно, вчерашние комсомольцы умели убираться и наверняка устраивали санитарные авралы, но чистота требовала методичности, чем свободный люд не располагал и что прямо не жаловал.

Методичность вообще подспудно искоренялась на Скале как явление, кроме совсем уж безвыходных случаев вроде дежурства по кухне или поддержания давления в отопительных котлах. Ведь методичность мешала полету души, вдохновению – тому, за чем искатели прибывали на Скалу, – и напоминала о плановой бездушности ДОТа, от которой они бежали. В результате неработоспособные фонтаны выглядели хоть и помойками, но колоритными помойками – с граффити кислотных цветов, инсталляциями битого стекла и прочими художественными чудесами!

Квинтэссенцией происходящего являлся лозунг «О, КРЕА ТИВУ – ДА!», составленный из больших ржавых букв, которые победившая «Альтернатива» выдрала с крыши здания, ранее принадлежавшего химическому университету им. В. С. Андреева. Вряд ли нынешняя «альтернативная» молодежь знала, что первоначально из тех же букв складывалось: «Дом отдыха университета Андреева „Реактив!“», – шутливо обыгрывающее суть профессии химика. А если б и знала, это не имело бы никакого «креативного» значения и попахивало бы (нет, разило бы!) затхлым «ДОТизмом-марксизмом», а посему – в топку истории «Реактив», даешь «Креатив»! Лозунг затянулся бурьяном в одичавшем сквере, но все еще угадывался под жухлыми прошлогодними листьями и стойко ожидал стихийного очистительного аврала.

Отовсюду неслась гитарная музыка. В двориках бывших пансионатов упражнялись в мастерстве барды. Они собирали вокруг себя девушек в нарочито брутальных джинсовках и исполняли проникновенные баллады на английском языке. Игорь вдруг подумал, что кое-что полезное из своего сна вынес – знание английского, например. Правда, в случае с местными балладами английский только мешал, обнажая их отвратительную вторичность и бездумное подражательство заграничному оригиналу. В остальном – добротная музыка, чувственные вокалы.

Сегодня никто, похоже, не собирался работать. Поселок охватило болезненно-праздничное настроение, когда люди отчаянно радуются событию, наступление которого они вроде и торопили, но совсем не для того, чтоб оно на самом деле случилось. А оно возьми и случись!

Игорь с Жуковыми присоединились к шумному капустнику в бывшем доме культуры «Муза», ныне переименованном, как водилось у «Альтернативы», в ДоК «Медуза». Паша, правда, предлагала получить продукты «с заднего окна» и уйти к ним или к Валентинычу, чтоб поесть в тишине, но мужчины уговорили ее остаться ненадолго: Игорю хотелось прикоснуться к действу, а Май собирался опылиться слухами.

«Медуза» впечатляла. Игорю на миг почудилось, что в большом клубном зале разом сосредоточились все артефакты из его виртуальной жизни. Внутри царил полумрак, не протолкнуться. Те, кому не досталось сидячих мест, стремились оккупировать бар, другие теснились вдоль стен, но никакого недовольства никто не выражал. Казалось, людям нравилась такая обстановка, она их будто бы сплачивала.

В нос ударили насыщенные запахи сигаретного дыма и алкоголя, вкусные, знакомые. От девушек пахло духами. Играл джаз. Настоящий заводной джаз! «Вражьи голоса!» – усмехнулся Май. Оказывается, музыку ловили через радиоточку на верхушке Скалы, для чего местные умельцы втайне от ДОТа усовершенствовали приемник.

В дальнем от входа углу над аутентичной барной стойкой сияла гирляндными огнями надпись по-английски: «Ланж-кафе». Не неон, конечно, но тоже прилично – надпись вышла у создателя яркой и самобытной, никаких ассоциаций с новогодней иллюминацией. В центре зала угадывалась зона отдыха, уставленная круглыми, квадратными, овальными столиками максимум на шесть персон и пестрыми табуретами на ажурных металлических ножках. За столиками сидели нарядные, по местной моде, девушки – в белых футболках с яркими принтами, черных шляпках-котелках, джинсах с высоченной талией и колоритными подтяжками. Ботинкам модниц позавидовал бы иной спецназовец, настолько монументально они выглядели. У всех волосы выкрашены в белый, розовый или синий цвет, на открытых участках кожи обязательно татуировки – змеи, драконы, кошки, еще какие-то чудные твари, у каждой второй – блестящие цепи-подвески и пирсинг! Парни ничем не отличались от самих себя обыкновенных: те же джинсовки, косухи, банданы и небритость разного эстетического достоинства – от роскошных бород и усов до жалких пучков неравномерно развитой растительности.

Вскоре Игорь разобрал амбре пота и давненько не стиранных вещей. Проза жизни все же пробивалась через клубную афишу, намекая на перебои с водой и банальную лень отдельных индивидов преимущественно мужского пола. Впрочем, это их личное дело, это не осуждалось, назойливых правил здесь не было, а с ними и не менее назойливых мехов, ябедничающих ДОТу о каждом чихе.

По периметру рубились в игровые автоматы охотники пострелять и испытать удачу. Они, периодически прищуриваясь, попивали пиво из тяжеленных стеклянных бокалов и жадно затягивались самодельными папиросами. Кремов прекрасно помнил, что в Солнечном автоматы не приветствовались, потому как распаляли нездоровый азарт податливых граждан и частенько приводили их к психологической зависимости. Вероятно, команда создателей одноруких бандитов и морского боя по этой причине эмигрировала на Скалу, прихватив опальную матчасть – здесь аппараты вовсю тарахтели, булькали, стучали, шипели, скрашивая досуг аборигенов.

Все в «Медузе» носило печать творчества, бессистемности, мастерилось когда-то кем-то по велению сердца из посланных судьбой материалов: ржавых шестерен, приводных цепей, фанерной упаковки, прочего хлама, любовно обыгранного авторами и превращенного в табуреты, столы, абажуры, пепельницы.

Если и можно представить вольную волюшку в каком-то совокупном образе, то «Медуза» вполне подходила на эту роль.

– Пашка-а-а-а-а! Ты почему до сих пор в кажуале? – прокричала какая-то девушка, приблизившись. – Айда к нам за столик, там как раз два места есть!

– Мы втроем, – без особого энтузиазма ответила Паша и представила Игоря.

– Хай, ты новенький? Я – Джина! – поприветствовала девушка. – Пойдемте, уместимся все!

Игорь вспомнил, что ничего не ел с утра, и ощутил приступ голода. С едой за столиками дела обстояли худо, в отместку окружающие налегали на мутное сытное пиво, называемое «жижей», и на курево. Отбросив мысль о вреде сивушных примесей для здоровья, Игорь последовал общему примеру, а микроскопическую порцию каких-то сухарей отдал Паше. Она отнекивалась, но все же с благодарностью приняла их, так как тоже была голодна.

Соседи отнеслись к появлению новичка доброжелательно, многие называли свои имена и хлопали по плечу, но Игорь, захваченный хмелем, даже не пытался всех сразу запомнить. Подходил парень, задиристо встретивший Кремова у «будки свободы». Парень был пьян, долго нудно обнимался, уверял, что не держит зла, и заезженной пластинкой просил простить его за вчерашнюю грубость. Игорь прощал, терпел неприятный запах его гнилых зубов и кротко взывал к Судьбе о свободе. Напоследок парень поинтересовался, куда запропастилась Лова: оказывается, он очень соскучился по ней. Ответ Игоря его ошарашил, парень растерянно моргал глазами, силясь усвоить невероятную новость.

После ухода парня Нерв отхлебнул еще глоток жижи и прислушался к себе.

Кто-то внимательно следил за ним со стороны. Сытый и совсем не пьяный наблюдатель наверняка оценивал известные им обоим перспективы. Игорь обернулся и встретился взглядом с Лехой. От неожиданности тот порывисто отвел глаза, но сразу же уставился снова. Впрочем, психологическая дуэль вряд ли требовалась ему прямо сейчас, поэтому Леха, показательно выдержав паузу, вальяжно переключился на происходящее у ближайшего автомата, демонстрируя наигранное безразличие к тому, попался он за слежкой или нет.

«Как дети, только злые и не по-детски глупые», – подумалось Игорю. Он отпил еще глоток и снова обернулся. Лехи уже нигде не было видно.

Тем временем народ в «Медузе» начал, по выражению Мая, «мариноваться». Большинство явно перебрало и требовало отдыха, однако никто не расходился. Более того, с улицы постоянно прибывало пополнение, уплотняя и без того спрессованную биомассу. Похоже, население поселка в полном составе собиралось втиснуться в клуб.

Распространился слух о скором выступлении Дрима с некой важной новостью. Это заинтриговало даже Пашу, которой толпа приходилась в тягость, не говоря уж об остальных.

И вот, когда концентрация сигаретного дыма в воздухе превысила смертельную дозу в сто раз, а жижей присутствующие пропитались на клеточном уровне, наконец явился Виктор.

Ему быстро соорудили импровизированную трибуну из ящиков у бара, музыка умолкла. Игорь сосредоточился, отставив кружку подальше. Сквозь спертый газовый коктейль, которым приходилось дышать, он протянул свои ментальные щупальца к оратору, стремясь не упустить ни одного движения бровей, ни одной нотки его голоса. Дрим заговорил воодушевленно, уверенно, в нем чувствовалось радостное возбуждение человека, отважившегося на что-то переломное.

– Слушай, «Альтернатива»! Мы сильные и независимые люди, в наших рядах ученые, инженеры, музыканты и художники. Мы не боимся выкрутасов позорного ДОТа и партии упертого старичья, мы найдем способ отстоять нашу свободу, сохранить наше счастье. Для начала – наши башковитые ребята настроили сегодня радиоточку и перехватили разговоры ДОТовцев. Оказывается, стена установлена не навсегда! Ее разрушат через пару месяцев, когда, по их расчетам, мы образумимся! Ха-ха! Они до сих пор считают нас кем-то вроде хулиганистых школяров или шпаны из подворотни.

По залу прокатился ропот, раздались возгласы «на понт берут!», «мы независимые!», но Дрим пресек зарождавшийся базар властным взмахом руки.

– Начинается новое время! Мы на пороге больших перемен! Черт с ними, с ДОТом и зомбоградом, пора решать: мы идем своим путем или опускаем руки. Клянусь, совсем скоро перед нами откроются такие перспективы, что в Солнечный никто из вас не захочет возвращаться, – и не важно, устоит стена или нет! Ничего не бойтесь! У нас огромный запас еды и лекарств, мы хоть год можем выдержать в осаде! К сожалению, пока еще на Скале есть ротация да и просто чужеродные элементы, так что всего в открытую рассказать не могу, но это временно! А сейчас сюрприз!

Крепкие ребята из дримовской бригады вытащили из-за бара большие картонные коробки и принялись из них раздавать какие-то пакеты окружающим. Возобновилась музыка, только на этот раз из динамиков полился не джаз, а бодрый рок-н-ролл. Присутствующие одобрительно заулюлюкали. Пакеты расползались по цепочке из рук в руки, от бара до самых окраин клубного зала.

Несмотря на аплодисменты, сопроводившие выступление Дрима, Кремову показалось, что самое необычное и интересное ускользнуло от внимания «альтернативщиков». Они усвоили главное: стена ненадолго, запасов полно. Что же до больших перемен и прочего, то таким обычно пичкали слушателей партийные лидеры Солнечного. Похоже, лозунги здесь никто не воспринимал всерьез, даже если их провозглашал свой в доску Дрим. Однако Нерв, анализируя эмоциональные токи Виктора, сделал вывод, что тот не блефует: на Скале действительно готовилось что-то прорывное, во что сам Дрим верил безоговорочно.

Игоря мучила мысль, которую он никак не мог четко сформулировать. Неясные обрывки воспоминаний, вильнув у поверхности, тут же скрывались в омуте подсознания. Что-то в происходящем не стыковалось, где-то он такое уже встречал, откуда-то ему знакомы перехваченные токи Виктора. Сейчас бы закрыть глаза и очутиться в тишине, да не быть таким пьяным. Черт!

Игорю и Жуковым тоже досталось по пакету. Нерв внимательно осмотрел приобретение. Увесистый, из плотной серой бумаги. В такую в Солнечном заворачивалось все и вся, от бутербродов из пищевика до трикотажных изделий в универмаге. Верхняя часть пакета сложена в один оборот и символически запечатана двумя канцелярскими скрепками. Внутри… Впрочем, о содержимом Игорь уже догадался: из распакованных соседями пакетов вырвался аромат чипсов с паприкой! Люди осторожно пробовали угощение, удивленно переговариваясь, но вскоре захрустели деликатесом вовсю.

Кажется, сейчас с этим экзотическим запахом и ударной дозой синтетических вкусовых добавок в их сознание начали проникать слова Дрима о грядущих переменах. Кроме чипсов в пакете имелись презервативы, пучок тонких фабричных сигарет, перетянутых нитками, и жевательная резинка в серебристой фольге.

Игорь испытал приступ тревоги. Ситуация в целом выходила за рамки его понимания, в то же время детали читались великолепно: психику людей, лишенных малейшего иммунитета к невиданным «яствам», сейчас сомнет волной ядреных запахов и вкусов. Дрим укрепит авторитет, а на короткое время даже сделается непререкаемым повелителем душ. Он точно повторил уловку Тома Сойера, убедив своих Геков и Джо Гарперов потерпеть немного, но, в отличие от американских сорванцов, «альтернативщики», очевидно, не вернутся с острова Джексона-Скалы в Санкт-Петербург-Солнечный! Каков, каков же уготованный Дримом финал?!

Глава 136

Из «Медузы» Жуковы и Игорь выбрались лишь вечером. Вымотанные Май и Паша с отсутствующими взглядами брели по брусчатке, судорожно сжимая в руках пакеты с остатками чипсов. Даже сигареты остались там. Хотя супруги не курили, отдать сигареты курильщикам они не пожелали.

Кремов устал еще больше Жуковых, к тому же он почувствовал, что отягощает их своим присутствием. Поэтому, простившись, он направился к Валентинычу. По дороге повсюду встречались люди, обсуждавшие сегодняшний день. Они сидели на лавочках, бордюрах, ограждениях, поваленных стволах деревьев и выглядели выпотрошенными куклами – стеклянные глаза, неуверенные движения. Парни и девушки огорошены настолько, что просто не знают, как быть. Ничего, процесс адаптации уже набирал ход, до слуха Игоря доносились фразы: «Новое качество жизни…», «Это ж от нас скрывали ДОТовцы, выходит…» и даже «Теперь, считай, можно зубы не чистить! Зажевал бабльгум поутру, и шабаш!». На новичка никто не обращал никакого внимания.

У Валентиныча Кремов не застал ни души. Он проковылял на кухню, поужинал наличными продуктами и в полной мере ощутил смертельную усталость. Ремень давил на плечо тяжестью аккумулятора и гаечных ключей, но после недолгой внутренней борьбы Кремов решил не бросать сумку. Подобрав у обогревателя спальный мешок, поднялся на второй этаж. Пустые комнаты явно обжиты, там валялись одежда, гитары, пахло вареной картошкой и колбасой. Из коридора Игорь забрался на чердак по приставной лестнице. На чердаке царили мрак и тишина крепкой выдержки. Из круглого окна хорошо просматривались крыльцо и улица, на полу, покрытая пылью, серела пепельница с очень старыми окурками. Игорь удовлетворенно заключил, что народ захаживает наверх редко, и постелил спальник. Затем он втащил лестницу, закрыл люк и придавил его облупившейся тумбочкой из чердачного хлама.

«Сегодня самый удобный день, чтобы укокошить меня», – беспечно подумалось Нерву, перед тем как навалился сон.

Глава 137

СССР, город Солнечный, Улей, конец февраля. Из не отправленных адресатам писем. Бумага, карандаш.

«Дорогой Чижик! После комиссии ДОТа я опустошен и подавлен, как никогда прежде. Тяжелей всего было наблюдать, как ты, словно ребенок в клетке с чудовищами, сражался в одиночку с Волковой и полусотней подобных ей. Но Волкова не так страшна, как ее усовершенствованные многократно вариации – речь об идентичных и многочисленных Караваевых. У них власть, силы, возраст, они на волне. К сожалению, в действиях ДОТа не прослеживается иного смысла, кроме сохранения самого ДОТа и производной от него бюрократической системы. Это бесперспективно – превращать надстройку в священную корову и полагать, будто она сама по себе зафиксирует все лучшее, что есть в базисе. Но еще бесперспективнее уродовать под эту надстройку мир и Человека. Я сам не пойму, как вышло, что система нашего государства, сложившаяся на лучшем, что есть в Человеке, вдруг стала человеческому самым непримиримым врагом. Ты пытался о чем-то поговорить с ней, но не вышло, а ведь нетерпимость к иному мнению есть первый признак грядущего умирания. Никого не желали слышать самые страшные диктаторы прошлого – Пиночет, Гитлер, Наполеон, Нерон, Драконт. Всех их объединяет ненависть к иному мнению, пренебрежение к традициям других народов и, в конечном счете, к своему народу тоже.

Ты помнишь лекции о христианстве, о Боге? Конечно, помнишь.

Даже в кругу Нервов христианство считается лишь неинтересной страницей истории, изучается галопом, да и кому „пережитки прошлого“ нужны в детальном приближении, верно? Я всю жизнь пытался убедить себя, что религия и есть пережиток, а раз так, то поскорее на свалку его! Не выходило. Никак. Вчера я понял почему. Христиане строили то самое бесклассовое общество, которое является для нас идеалом. Да, да, именно так! Не зря же кодекс строителя коммунизма повторяет библейские заповеди почти дословно (об этом не принято распространяться в Солнечном, иначе Караваевы затюкают). Историческая наука внушает нам, что христианское учение взращивало смиренных рабов, что религия – поводырь тщедушных слабаков, что она – враг науки и прогресса. Это неправда.

Первые христиане жили общинами, где члены были поистине равноправными, равнопосвященными в общую идею. Каких же успехов добились ранние христиане, Чижик! Они свалили, казалось бы, несокрушимую систему, погрязшую в крови, предательстве, страшной духовной нищете. Свалили своей убежденностью, верой. У них получилось создать идеал. Все пошло под откос, когда в среде христиан сформировалось духовенство. Поначалу обряды совершались в христианских общинах всеми членами по очереди, затем чаще наиболее опытными членами, а из последних выделились те, кто присвоил себе право толковать-наставлять-карать. Вот тебе, Чижик, и класс господ. Эти обзавелись приятными атрибутами вроде ряс и неприкосновенности, задурили головы людям догмами, поставили Идею на службу своим корыстным интересам. Именно они, церковные бюрократы, объявили науку врагом (ведь темным стадом проще управлять), они „во имя веры“ топили в крови целые страны и континенты. Нетерпимость к иному мнению вылилась в борьбу с ересями.

Почему так происходит с людьми? Ведь кроме христиан существовала Спарта, где каждый знал закон наизусть и имел такие же права, как любой другой. История знает множество иных примеров возрождения Идеала и последующего неизбежного умирания его. Я думал, Солнечный сумеет поставить точку и наконец закрепит расцвет человечества, но оказалось, я зря тешил себя надеждами, – ничего не ясно в этом вопросе.

До чего докатились мы? Караваев не сумел понять, что ты вовсе не расхваливал Мегаполис, не симпатизировал капитализму, что ты пытался поговорить о Человеке вообще, независимо от того, в каких условиях ему приходится жить! Но, даже изобличая поганую личину капитализма, Караваев не достиг цели, скатился к штампованным пустышкам и сам стал похож на капиталиста! Я не боюсь того, что сейчас заявляю, поздно отводить взор и замалчивать проблему. Да, именно так: Караваевы – узурпаторы и капиталисты, но пострашнее своих классических братцев, Караваевы – волки в овечьей шкуре! Надев красную маску, они стремятся совсем не к коммунистическим целям, они рвутся к власти, они способны к слепому оправданию любых мерзостей, если те совершены во славу украденных у нас с тобою знамен. А самое невыносимое в том, что Караваевы верят своему же обману! Они многопластово неоткровенны с собой!

Знаешь, о чем мне возмущенно верещал Караваев после заседания? О том, что капитализм в твоем изложении выглядел слишком человечно и привлекательно для своей бесчеловечно-отвратительной природы. Дурак невольно раскрыл свою сущность. Капитализм основан на лжи, а караваевский строй – на лжи в квадрате, и вот, подумай, что отвратнее и безобразнее? Какая ложь развалится первой – классическая или удвоенная?

В общем, по сравнению с нашим недалеким будущим, капиталисты действительно выглядят святыми. Пишу и не верю, что могу такое писать.

Я понял тебя тогда, на комиссии, ты пытался заставить их взглянуть на себя в зеркало. Тщетно и самоубийственно, такого тебе не простят, ты ЕРЕТИК! Волкова сразу все решила.

Еще.

Мне больно, невыносимо больно отстраняться от тебя, но так лучше, так у тебя больше шансов выжить. Они знают, что ты едешь на Скалу, но не понимают зачем. Ты и сам пока не в курсе, держу пари! Но это единственно верный ход, он ставит их в тупик. О, если б Волкова понимала, что из твоей поездки выйдет, то немедля уничтожила бы тебя. Я заклинаю судьбу, чтоб тебе хватило времени – если успеешь, ДОТу ничто не поможет. Главное, чтоб ты успел.

Я повторяю судьбу Казимирова из твоего сна – угасаю, наблюдая развал того, чему посвятил всю жизнь и в нерушимость чего верил! Может, это и не сон был вовсе в общепринятом смысле, а, Чижик? ДОТ с облегчением принял мою отставку, их фальшивая скорбь меня не обманет.

Надеюсь свидеться с тобой. Если это произойдет, значит, Солнечный – точно победит свои болячки.

Е. М. Казимиров».

Глава 138

Утро началось с мягкого луча, заглянувшего в чердачное окошко, и мысли, что бояться нечего. Она возникла так же ясно, как и ее тревожная предшественница вчерашней ночью, – Игорю словно транслировались в голову нервные импульсы его убийцы. Нерв ощущал, что тот лишь отложил задуманное, выжидает чего-то. Что ж, негодяй еще не знает, с кем связался и как дорого ему обойдется промедление!

Чувствовал себя Кремов хорошо, в голове не осталось никакой тяжести, хотелось есть. Он отодвинул тумбочку с люка, спустил лестницу и осторожно, стараясь не производить шума, выбрался в коридор. В комнатах второго этажа по-прежнему царило запустение, но на кухне слышалось шкворчание яиц на сковородке, а в воздухе витал запах глазуньи.

Валентиныч, напевая что-то под нос, готовил завтрак. Завидев Игоря, старик расплылся в улыбке:

– Хоть кому-то достало ума не ходить на митинг! Давай похомячим!

– Что за митинг? – удивился Кремов, попутно выражая согласие с предложением «похомячить».

– О, мой юный друг! Ты, видно, вчера пропустил самое интересное. Мы бастовать решили у стены!

Уплетая яичницу, Игорь внимательно слушал Валентиныча. Оказывается, поздно вечером кто-то забросил идею протестовать против произвола властей. Доброхота поддержали, собрали досок на новую «будку свободы», и самые ретивые ни свет ни заря уже сколачивали ее неподалеку от стены. Условились проводить митинг ежедневно с часу дня до четырех минимум.

– Представляешь?! – покатывался Валентиныч. – Я-то, дурак, наивно думал, что худшее позади, мы уже наигрались с протестами, ан нет! Самое поразительное, насколько единодушно молодежь подрядилась на это мероприятие! Кажется, чем глупее выдумка, тем охотнее ее поддерживают!

Игорю ситуация не казалась забавной, вчерашние предположения начали сбываться, импульс толпы вряд ли родился случайно.

– Как вам дримовское угощение? – поинтересовался Нерв.

– Неожиданный поворот, – ответил Валентиныч, – картошку эту явно пересыпали из упаковки, о которой мы вчера толковали, в стандартные хозпакеты. Зачем? Не знаю. Это касается и прочих гостинцев, там даже сигареты только резинкой перетянуты, видал?

Игорь кивнул.

– Валентиныч, а чем сегодня все будут заниматься кроме протестов? Работа какая-нибудь есть на Скале?

Старик пожал плечами.

– Работа здесь дело добровольное: хочешь – работаешь, хочешь – растешь духовно, а хочешь – ничего не делаешь, отдыхать тоже нужно уметь!

Валентиныч достал свою тетрадь и начал что-то записывать. Игорю он объяснил, что это «лирический дневник», безделица.

Кремов поблагодарил за еду и направился на улицу, предстояло разыскать Мая и Пашу. Поселок показался заброшенным, людей нигде не было видно. Игорь брел по самой широкой аллее, рассматривал обветшавшие корпуса бывших пансионатов и творческих дач, пока не уперся в знакомую площадку. Именно здесь разыгрался конфликт с «Борзым». На площадке наконец встретились люди, а среди них, к большому удивлению Кремова, оказались и Дрим с Лехой! «Альтернативщики» таскали какие-то кирпичи и решетки, очевидно намереваясь возвести забор по периметру.

Игорь направился прямиком к ним:

– Здорово всем! А вы протест не поддерживаете?

Дрим неприязненно посмотрел на гостя, остальные продолжили сосредоточенно заниматься делом, будто это не к ним обращались.

– Ты б шел лесом отсюда со своими вопросами. Протест каждый поддерживает, как может, мы строим защитные сооружения на случай, если ДОТ решит протянуть ручонки к Скале.

– Может, помочь? – предложил Кремов.

– Сами справимся!

– А другая работа есть в поселке? Я готов потрудиться!

– Просто не мешайся под ногами, – раздраженно бросил Дрим, – дольше протянешь без проблем.

– Да врежь ему по роже, или давай я врежу! – предложил Виктору подошедший Леха и, обращаясь к Игорю, добавил: – Ты че, дурак? Не догоняешь, когда тебя по-хорошему просят?

Кремов спокойно пожал плечами, другого от записных добряков «Альтернативы» ожидать не приходилось. Выходило, что эта альтернативная демократия – только для демократов, остальным шиш. Ба, попахивало старым добрым фашизмом!

Напоследок Игорь постарался рассмотреть происходящее. Девушки и крепкие парни в спецовках трудились в поте лица; эти наверняка никогда не бунтовали у «будки свободы» и не «росли духовно», эти вкалывали во благо идеи. Скоро вокруг группы домиков встанет крепкая ограда, царь горы обустроит дворец-логово под предлогом защиты от гипотетической атаки ДОТа. На самом деле сюда начнут допускать только избранных, которым жалован человеческий статус. А что дальше?

Шагая по тихим улочкам, Игорь силился понять, что же происходит и почему вопрос его ликвидации Леха с Виктором решили отложить? Как это связано с таинственными приготовлениями «альтернативщиков»?

Время снова неслось вперед по широкой магистрали, а Кремов вновь чувствовал себя неудачником на обочине. Знакомое со времен виртуальной жизни ощущение! Только в реальности он не понимал, куда приведет магистраль.

Знают ли в Солнечном, что за бесовщина здесь творится?

Обезлюдевшая Скала производила гнетущее впечатление. Казалось, она умерла уже давным-давно, и бунтари ее отнюдь не оживляли своим присутствием, а только плясали на трупе-марионетке. Халтурная иллюзия движения. Корпуса, коммуникации, фонари и дорожки создавались не для протеста и безответственности, они создавались в расчете на регулярное квалифицированное обслуживание и уход. У одной из лавочек, словно в подтверждение, печально чернел заброшенный мехпост. Наверняка где-то поблизости в прошлогодней траве ржавели останки меха.

Может, машина работала на износ, пока наплевательское отношение к ней не сделало свое дело? Потом фонтаны, лишившись ремонтника, начали затягиваться хламом, крыши протекать, дорожки зарастать травой. А может, неутомимый мех с характерным упорством каждую ночь возвращал «О, КРЕАТИВУ – ДА!» к первоначальному «ДОУА „РЕАКТИВ“!», чем жутко раздражал «Альтернативу»? Тогда взбешенные народные мстители вполне могли бы использовать печное топливо креативно, не по прямому назначению. Закопченный мехпост прозрачно намекал на второе.

Глава 139

Недалеко от мехпоста на брусчатке сидел весьма неопрятный субъект. Парень лет двадцати, сгорбленный, в заношенной до крайности оранжевой спецовке, с длинными спутавшимися волосами, неподвижно застыл, сложив по-турецки ноги и устремив лицо вверх. Его глаза были закрыты, губы обозначали блаженную полуулыбку. Под парнем темнела импровизированная подстилка из куска рубероида, рядом валялись игрушечная деревянная колотушка, облупленная, потемневшая от времени, и ветхая торба с непонятным содержимым.

Случись увидеть такого в Мегаполисе, Игорь ни секунды не сомневался бы, что перед ним юродивый, но здесь, на Скале, чудак, наслаждающийся скудным теплом весенних лучей, мог оказаться кем угодно, например диогенствующим философом или поэтом. Поравнявшись с ним, Кремов зачем-то остановился. Парень, поглощенный медитацией, неожиданно произнес, не открывая глаз:

– Какими судьбами здесь?

Слегка опешивший Игорь не нашелся что ответить. Выждав несколько секунд и так и не открыв глаз, парень порылся в торбе, вытащил оттуда еще один кусок рубероида и протянул гостю. Кремов молча принял предложенное и уселся на рубероиде напротив. Вскоре просто сидеть стало скучно, Нерв тоже закрыл глаза. Солнечные лучи пока еще робко прикасались к затылку, и сварливому ветерку не составляло труда зябкими порывами смахивать с кожи уютное тепло. Вокруг чирикали воробьи, шумели кроны деревьев, пахло намеком на весну. Поблизости поскрипывал навесной фонарь. Когда Игорь почти погрузился в анабиоз, сосед как ни в чем не бывало переспросил:

– Так что?

Нерв нехотя очнулся и сонно взглянул на парня. Тот по-прежнему медитировал. Приятный собеседник. Такому не важен темп разговора, он без труда выдержит длинные-предлинные паузы, а вопрос если и повторит, то только чтоб о нем не забыли.

– Я здесь случайно, – ответил Игорь, потирая глаза.

– Ерунда, – возразил парень просто, – ты никак не мог очутиться здесь случайно.

Диалог снова прервался. Нерв чувствовал себя комфортно, никуда не хотелось спешить, рубероид отлично справлялся с ролью коврика. Собеседник теперь не казался неопрятным. Пусть одежда старая, но ведь исправная, а волосы просто не чесаны, это дело вкуса. Зато от парня не разит помоечным амбре.

– Меня Игорем зовут, – представился Кремов.

– Это временно, – безучастно отреагировал парень, наконец открыв глаза, – меня тоже когда-то как-то звали, а теперь я Гришка-бирючина или Гришка-дурак. Ты вот, положим, не Игорь никакой.

– А кто же? – спросил Нерв.

– Печальный авоська, – ответил Гришка.

– Почему авоська? – усмехнулся Игорь.

– Ну не Небоська же! – последовал ответ.

«Ах вот какой Авоська!» – промелькнула мысль. Игорь не стал спорить. Все-таки парень оказался юродивым. В то, что взрослый человек без отклонений в развитии на полном серьезе будет незнакомца отождествлять с героем историй про Незнайку, решительно не верилось.

– Почему ты не на митинге? – поинтересовался Кремов.

– Рано еще, там пока неинтересно, – вздохнул Гришка.

– А когда будет интересно?

– Скоро, когда новое платье будет раскроено, сшито и примерено. Тогда интересное начнется, а пока – нет.

– И кем платье шиться будет? – широко улыбнулся Игорь, которого Гришка начал забавлять своими высказываниями.

Гришка хитро прищурился:

– Я помню тебя хорошо, а ты меня – нет. Пора бы тебе возвратиться в реальность.

– Где же мы встречались?

– На Гидрострое, несколько лет назад. Я только школу окончил, ДОТ весь наш выпуск к вам на экскурсию направил. Понравился ты мне тогда, Авоська, и здесь я тебя жду уже больше трех лет.

– Зачем? – спросил Игорь.

– За новым платьем! – будто дивясь наивности собеседника, воскликнул Гришка.

Игорю подумалось, что у Гришки имеются явные проблемы со связностью мыслей: он то выглядел вполне вменяемым, то сбивался на фантазии какие-то. Почему Док не отправил несчастного в город на лечение? Здесь парню совсем не место. Вместе с тем новый знакомый понравился Нерву до невозможности. Было в возникшей симпатии что-то трогательно-нежное, сродни чувству от встречи с милым щенком или совсем крохотным карапузом. Пришлось даже подавлять непроизвольные порывы погладить Гришку по голове.

– Гриша, ты есть хочешь? – поинтересовался участливо Игорь.

– Неа, не голоден. Мне с харчами в «Медузе» не отказывают никогда. А тебе пора-пора, хотя на рубероиде охота весь день кайфовать, знаю.

С сожалением вернув подстилку, Игорь направился дальше по аллее. Отдалившись от нового знакомого метров на двадцать, обернулся. Гришка лежал на двух обрывках рубероида, свернувшись калачиком. Так он напоминал огромного нахохлившегося воробья. «Интересно, почему Авоська? У Носова столько коротышек было, этот ничем не выделялся, кроме беспечности. Да и появлялся в редких эпизодах», – подумалось Игорю. Пожав плечами, он продолжил путь.

Глава 140

Обдумывая поведение Дрима, Игорь решил остановиться на варианте с технологией, возможно разработанной умными альтернативщиками и способной здорово изменить жизнь на Скале. Виктор не врал, утверждая, что здесь осело немало ученых, инженеров и прочих квалифицированных кадров, им под силу сообразить что-нибудь революционное. Вспомнились слова Мая о заводской бюрократии, тормозившей прогресс. Что ж, на Скале бюрократия отсутствовала и прогрессу не мешала. В пользу этой версии говорило и отсутствие в котельной кого-то из основы. Видимо, основа трудилась над более важным проектом, раз Дрим упрашивал Жукова повременить с уходом.

Дом Жуковых Игорь разыскал не без проблем: вчера из-за сумерек дорога к нему запомнилась плохо. К счастью, удалось застать Пашу.

– Здравствуйте, Кремов! – поприветствовала она смущенно. – Мы с Маечком вас подвели, обещали компанию на весь вечер, а сами слились. Что-то нашло такое, прям выбило из колеи! Простите!

Игорь понимающе улыбнулся и пожал ее руку. Оказалось, Май с утра отлучился в котельную, там что-то нужно было отрегулировать, и Паша предложила Игорю подождать возвращения мужа у них. Вскоре появился Май. Он тоже начал с извинений, но Игорь отметил рассеянность Жукова, словно мысленно тот находился где-то в другом месте.

– Маечек, что с тобой? – спросила Паша. – В котельной проблемы?

– Творятся какие-то странности, друзья, – задумчиво произнес Май, словно не расслышав ее вопроса, – мне не рекомендовано общаться с вами, Кремов. Дрим считает вас шпионом ДОТа. Вы же не шпион?

Игорь отрицательно мотнул головой, глядя собеседнику в глаза. Нерв понимал, что, согласившись с дримовкой чушью, Май никогда не задал бы этого вопроса; значит, переманить Жукова на свою сторону царю горы сходу не удалось.

Выходит, вот в чем корень ненависти Дрима! А что? Вполне связная версия: Игорь, внедрившись в ряды «Альтернативы», по-паучьи коварно обволакивает кружевами сомнений умы нестойких, взращивает ростки неуверенности в душах, а затем, когда в жертвах прочно угнездятся отчаяние и сопливая ностальгия, затаскивает их в Солнечный. Даже детали свидетельствуют в пользу этого: Кремов не поддерживает «Альтернативу», его присутствие здесь не логично, он уже «утащил» в постылый город двух прекрасных девушек… По сознанию вновь скользнула какая-то смутная догадка, но обдумывать ее не было времени, Май и Паша ждали ответа.

– Я хочу выбраться отсюда, – произнес Игорь, – так же как вы и многие другие. На Скалу приехал вынужденно и не собирался оставаться надолго. Так вышло.

Не вдаваясь в детали, он рассказал о перепрофилировании, о своей семье, о Кате и Дарье, о причине, побудившей обратиться к Доку. О профессии он высказался не определенно: участвовал в северных партиях. Правда могла посеять в Жуковых ненужные сомнения.

– А как вы переправили Дашу через стену? – спросила Прасковья. – Может, и в нашем случае этот способ сработает?

– Вряд ли. Хотя, если на Скале завалялась парочка спасательных стержней, то попробовать не помешает, – ответил Игорь.

– О стержнях снабженцы не позаботились, – вздохнул Май. – Меня сейчас столько вопросов одолевает. Например, как без дежурных с КПП лечить больных? Док неплохой врач, но со сложными случаями не справится – он в состоянии наколотить болеутоляющих микстурок в склянке да противозачаточными снабдить. О чем ДОТ вообще думал, когда свою стену строил? Не понимаю!

– А что Дрим тебе еще говорил? – поинтересовалась у мужа Паша.

– Намекал, что через пару месяцев мы приготовим какое-то средство для сноса стены, предлагал присоединиться к ребятам из мозгового центра Скалы, – ответил Май и специально для Игоря добавил: – Вокруг Дрима умнейшие люди собрались! Я б уже давно с ними работал, но из-за решения об отъезде в Солнечный не стал даже пробовать. Зачем? Кроме того, какие перспективы у них без технологической поддержки города? Так, остроумные поделки варганить. Правда, с разрушением стены они-то справятся, конечно.

– Ну, ты что ответил Дриму? – нетерпеливо спросила Паша.

– Еще ничего, обещал подумать. Но уже ясно все, – твердо произнес Май, – если тебе предлагают, а по сути предписывают с кем-то не общаться, то это совсем не демократия, не свобода и уж точно не альтернатива тоталитаризму ДОТа и партии. Мне с таким не по пути. Сегодня Игорь, завтра Лапкоплав, а послезавтра что? «Май, Паша тебе не подходит, канючит о детях постоянно, а мы тут все чайлдфри!» Тебя бросать, что ли? Дудки! Подождем сноса стены в стороне от этих игр.

Кремов внутренне торжествовал, все-таки Май Жуков оказался огромной удачей. Вместе с тем недавние догадки о планах Дрима не подтвердились, вопросов возникло еще больше. Зачем «альтернативщики» вдруг задумали ломать стену? Во-первых, ДОТ вряд ли позволит; во-вторых, даже если позволит, то восстановит стену в усиленном варианте; а в-третьих, ее снос никак не тянет на великое свершение или обещанные Виктором «большие перемены» и даже противоречит им. В конце концов, ведь сам Дрим говорил, что стена не навсегда!

И еще, милый Май, у тебя совершенно не получится оказаться в стороне от игр!

– Май, давай я тебе буду по котельной помогать? – предложил Кремов. – Ждать без дела, пока Дрим с помощниками разнесут стену, не хочется.

Жуков охотно согласился.

– Вам одежда потребуется более… удобная. Рядом с котельной каптерка, подберем что-нибудь?

Глава 141

С возведением стены уклад жизни в поселке здорово изменился.

Протестный задор «альтернативщиков» стремительно пошел на убыль: им некого оказалось оскорблять, не в кого бросаться известью, а после живого накала борьбы скандирование даже самых заводных кричалок и бомбардирование стены отбросами походило на сизифов труд: безмолвная глыба проявляла полное равнодушие к возне у своего подножия. Ситуация усугублялась природным разгильдяйством и непостоянством альтернативного воинства.

Стала известна и официальная причина борьбы со стеной – ту нужно свалить, не дожидаясь «милости» от самого ДОТа, иначе стрясется моральное поражение: выйдет, что «альтернативщиков» можно запирать на Скале произвольно, как и снимать блокаду! Дудки! Даешь снос тоталитарного сооружения по воле узников совести!

Ходили слушки, будто «Альтернатива» готовилась к прямым столкновениям с властями, чтоб вынудить Солнечный признать независимость Скалы и считать ее совершенно самостоятельной республикой! Все это походило на горячечный бред, но в то же время укладывалось в логику протекающих процессов. Только откуда у дримовцев возьмутся ресурсы на всамделишную войну с солнечной армией? И все-таки – зачем?

Дрим предложил покрыть стену картинами и граффити о свободе в качестве символического жеста, но тут вышел просчет: художники неохотно творили на поверхности, обреченной на снос. Кому понравится, чтобы его уникальные произведения, в которые вложена душа и при создании которых скурено столько драгоценной травы, не протянув и сезона, обратились в тлен?

Взамен девушки во главе с харизматичной Ларкой Файерривер нарисовали на земле известью гигантское «Позор», обращенное к стене, и утыкали ту ромашками из цветной бумаги, что, несомненно, символизировало категоричное хипповское негодование и должно было привести к растапливанию черствых ДОТовских сердец.

Черствые сердца ДОТовцев не поддались даже такому мощному воздействию, после чего группа активистов, ежедневно челночившая между поселком и стеной, стала редеть. Нет, «Альтернатива» не сдалась, она взяла паузу, чтобы выработать что-то более действенное.

Игорь к стене не ходил. Дело было не только в нежелании присоединяться к бесцельной самодеятельности – в поселке работы хватало.

По совету Жуковых он наведался в каптерку. Каптер Гоша с распростертыми объятьями бросился к свежему человеку. Гоша явно тяготился одиночеством и несвойственной для себя трезвостью, а посему в пришельце увидал избавление от обоих зол. Чарам каптера Кремов не поддался, виртуозно увильнув от казалось бы неизбежной перспективы «раздавить полторашку жижи» за знакомство, но обзавелся-таки едва ношеным комбинезоном голубого цвета, комплектом льняного белья и шикарной вязаной шапкой-морячкой. Нерв не мешкая облачился в новье и бережно перепрятал во внутренний карман комбинезона уже порядком мятый мидокоциальный компьютер.

В благодарность за каптерские щедроты пришлось с Гошей «хотя бы посидеть». В коротком запойном спурте каптер сменил милость на гнев, успел обругать Игоря «паскудной сволотой» в отместку за «унизительный отказ пригубить», а попутно отрыжкой выразил решительный протест устройству мира и человеческому несовершенству. Визгливо-истеричную попытку Гоши отобрать свежевыданную одежду Нерв пресек – то был финальный аккорд алкоголика: вскоре пришлось волочь его обмякший организм к кулю с бельем, чтоб там упокоить. Игоря даже кольнула совесть, ведь каптер так быстро скатился в пьяное беспамятство, отрабатывая за двоих – за себя и за надменного гостя.

В помощи Маю по котельной Игорь неожиданно открыл массу приятного. Кочегарка располагалась в самой низине поселка, окруженная ржавой рабицей и густыми высоченными туями. Внутри периметра казалось, будто неказистое, выбеленное известью здание с синими деревянными рамами в окнах притаилось в дремучем лесу за сотни километров от цивилизации. Май ухаживал за котельным хозяйством на совесть: у входной двери на растрескавшемся бугристом асфальте оранжевел аккуратный деревянный ларь с подсобным инвентарем, неподалеку красовался укомплектованный пожарный щит – топоры, лопаты, багры, и бункер с песком там явно не для галочки, – все исправное, чистое, покрашенное, песка в бункере доверху.

«Красок и принадлежностей завались! – весело рассказывал Май – Бери да крась. Но здесь не принято растрачиваться на банальности, ребятам граффитчикам художку подавай». Зато Игорю «банальности» пришлись по душе: он с упоением принялся отшелушивать старую краску на окнах шпателем, а затем скрупулезно покрывать очищенное дерево тонкими слоями нитры. Это хоть как-то отвлекало от невеселых дум и тоски по детям, жене, дому. Так проходили дни, с утра до обеда.

Май возился с машинами, иногда приходилось ему помогать и с ними. Больше всего хлопот доставляли насосы, подкачивающие топливо из цистерн, расположенных метрах в тридцати от кочегарки. Топка нуждалась в подпитке постоянно, а насосы грозили в любую минуту подкинуть свинью. Май смастерил в котельной бак бесперебойник, где скапливался аварийный запас керосина, и, если «свинья подкидывалась», бесперебойник обеспечивал непрерывное горение в топке, а Май спокойно устранял неисправность. «Это от нужды, с пожарной точки зрения дело швах», – комментировал Жуков. Однажды свинья оказалась настолько большой, что котлы выработали топливо из бесперебойника почти полностью, тогда Игорю аврально пришлось возить на тележке молочные бидоны с керосином от цистерн к бесперебойнику и наполнять его вручную. В тот день они с Маем натрудились до дрожи в ногах, сил не осталось даже на ругань в адрес капризной машины.

Глава 142

Когда боль от разлуки с семьей совсем заедала, а свиньи в котельной брали перерыв, Игорь пускался в странствия с Валентинычем.

Оказывается, старик в прежней жизни был метеорологом и профессиональную функцию продолжил исполнять на Скале. Для наблюдений за облачностью Валентиныч частенько «странствовал на балкон» – плоский выступ на северо-западной границе Скалы, оттуда отлично просматривалась пустошь, а горизонт не загромождался горами. Результаты наблюдений старик вносил в тетрадку, которую давеча назвал «безделицей».

Может, это и позволило ему не свихнуться, не спиться и не скуриться в течение всех «альтернативных» лет? Наверняка, вот только озвучивать свои догадки Игорь не решился, потому что «увлечение» метеорологией, в конце концов, проистекало у Валентиныча от презираемого им ДОТа и Солнечного и напоминание о сем факте могло «альтернативщика» сильно расстроить. Бунтуешь, бунтуешь, превращаешь жизнь в манифест непокорности сатрапу, а в сухом остатке выполняешь заложенную сатрапом программу, только не в нормальном объеме, а в урезанном «увлечении».

Составляя Валентинычу компанию, Игорь таскал за двоих провиант, дождевики, термометры и прочее оборудование. Выслушивал о погодных фронтах, об их глубине, циклонах и аномалиях. Это, наряду с физической нагрузкой, немного отвлекало от тоски.

Старик раскусил тайну какого-то атмосферного явления, мучавший метеорологов во времена его молодости:

– Из учебников истории мы знаем, что на прото-Земле наблюдались Утренние глории – длиннющие белые шланги облаков, прокатывающиеся в вышине! Жутковато, не находишь? – Игорь послушно кивал. – Стоишь себе, и тут над тобой противоестественные облака пролетают! На Земле такое тоже случается, и никто не может объяснить причину. Но, глядя на мир с балкона, я разобрался, в чем дело!

Далее следовала пространная лекция о конвекции теплого воздуха от разогретой пустоши, об обрушении на него холодных масс с Северо-Солнечного плато, о закручивании горизонтальных вихрей, конденсации жидкости и мгновенном ее замерзании.

Игоря вновь посещала мысль о трагедии Валентиныча, добровольно превратившего жизнь в «безделицу». Может, он и не возвращается в город, потому что боится увидеть свое «открытие» открытым кем-то другим? Наука ведь не стоит на месте и, в отличие от «альтернативщиков», она методична.

Нерв старался оборвать эти тоскливые размышления, убоявшись последствий. Но обмороком и не пахло. Странно, приступы уже давно не накатывали, болезнь словно затаилась. Может, травка все же помогла?

Глава 143

Но основную работу Игорь выполнял не в котельной и не в странствиях с Валентинычем.

По иронии, требовалось оправдывать подозрения Дрима, максимально оперативно вербуя в свою команду возможно большее количество игроков. Игорь понимал, что нет времени формировать круг единомышленников подле себя, и этого, к счастью, не требовалось. Подходящим кандидатом на роль лидера выступил Май Жуков. Он имел внутренний стержень, вызывал симпатию многих жителей Скалы, кроме того, Май уже мог твердо опереться на своих друзей.

Компанию Жуковых Игорь даже нарек про себя сектой Мая. В нее входили Джина, с которой Нерв познакомился в «Медузе», парень Джины по кличке Лапкоплав, немногословный гигант Яшка, две сестры-близняшки Нюра и Зина, бывшая технолог «Пищевика» Женечка по кличке Эльф и Рома по кличке Ротор.

Членов секты объединяло желание вернуться в город. Никто об этом в открытую не признавался, но все понимали все без слов. В остальном маевцы казались абсолютно разными людьми.

В противовес основательной и последовательной Паше, Джина болтала без умолку, стремилась во все сунуть нос и слыла неисправимой ура-оптимисткой. Она следовала принципу «всегда готов!»: обожала сабантуи, страшные истории по вечерам, развеселые анти-ДОТовские протесты, «Медузу», рок-н-ролл и не терпела зиму, дождь и морализаторские поучения в свой адрес. На Скалу попала типичным образом – с делегацией текстильного завода, где она, в силу природной неугомонности, отвечала за агитпроп и культпросвет. Возглавляемые ею передовики производства несли «альтернативщикам» вразумляющий свет, но та поездка закончилась переформатированием самой Джины. На Скале Джина устроилась в «Медузу», помогала в столовой и барменам. Оттуда переняла ресторанный стиль жизни, много курила, перепробовала все коктейли и лишь в одном отличалась от большинства ветреных коллег – хранила верность своему Лапкоплаву и по первому его зову сбегала с любых вечеринок домой.

Лапкоплав – прирожденный оппозиционер. В Солнечном его не устраивал ДОТ, на Скале не нравился Дрим. Лапкоплав когда-то вдоль и поперек проштудировал «Наставление по партизанской войне» и настолько проникся идеей герильи, что наотрез отказался возвращать книгу в библиотеку. За это отхватил дисциплинарный выговор по представлению секретаря культпросвета Жанны Долговой – будущей Джины. Узнав впоследствии о парадоксальном фортеле своей обидчицы, сменил гнев на милость, заочно влюбился в нее и, бросив в ДОТе на стол заявление об увольнении и отказ от перепрофилирования, устремился на Скалу. Кличку получил за неуживчивость и спорщицкий характер. Поначалу кто-то называл его ершом, кто-то ежом, на что будущий Лапкоплав обижался вдвойне: мало того, что обзываются, так еще и вразнобой! В конце концов ерша и ежа по шуточному предложению Мая решили скрестить в химеру с лапами и плавником. Кличка прижилась, теперь Лапкоплав обижался только на то, что обзываются.

Яшка очень любил трудиться и целый день мог посвящать занятиям типа рубки дров, перетаскивания тяжестей, прополке травы. Его на вес золота ценили креативщики, которым он никогда не отказывал в помощи, несмотря на кричащую бредовость некоторых креативных инициатив. Постоянная занятость на этом поприще да значительная площадь Скалы являлись причиной того, что Яшкины созидательные усилия никак не конвертировались в сколько-нибудь заметное глазу благоустройство поселка. Яшка засыпал первым на всех посиделках, носил джинсу, сшитую из двух, никогда не рассуждал на мировоззренческие темы и держал ручного ужа, люто ненавидимого женщинами и Лапкоплавом. Впрочем, уж не докучал недоброжелателям – он по примеру хозяина воздерживался от пустопорожних разговоров, предпочитал пореже выползать из коробки. Каждое утро Яшка отправлялся к «Медузе», где раздавали завтраки, и набирал на всех, поэтому никто из маевцев не завтракал в своих жилищах, все встречались у Жуковых. Может быть, это вторая причина, объединявшая членов секты. Странно, но со своей чудовищной силой, трудолюбием и безотказностью Яшка не принимал участие в дримовской деятельности. Еще одной выдающейся странностью, мгновенно подмеченной Игорем, была неспособность Яшки внутренне разделять Скалу и Солнечный. Он и оказался-то здесь только потому, что чувствовал большую нужность безалаберным «альтернативщикам», чем родному крепкому колхозу «По заветам Ильича». Там-то хозяйство работало и без Яшки, а тут нет – вот и вся подоплека.

Нюра и Зина – детдомовки, их родители погибли в ребисовой шахте. Игорь помнил из стародавних сводок ДОТа: некоторые свойства ребиса, слабо изученные, проявились в страшном взрыве, унесшем жизни двадцати восьми горняков. Сестры выросли трудолюбивыми и статными, но, как и все сироты, чуток диковатыми. На Скале никто не вмешивался в их огороженный уютный мирок, в то время как в Солнечном ДОТ постоянно норовил рассортировать сестер по разным заводам и выдать замуж. У близняшек имелся выделенный канал ментальной связи, по которому они мгновенно обменивались информацией. И Нюра, и Зина работали в столовой «Медузы», имели доступ на продуктовый склад, никогда не подводили с качеством и свое временностью готовки. Обе любили Яшку, а он не хотел никого обижать. В этом треугольнике вообще никто никого не хотел обижать, поэтому Нюра и Зина условились дождаться еще одного Яшку, а по его появлении уже «крутить любовь». Пока же девушки сообща берегли наличного Яшку, справедливо полагая, что такие на дороге не валяются и «не приведи случай, Яшенька сгинет, тогда уж век обеим в девках сидеть». Кремов чувствовал, что Яшка любит Нюру, но, как уже было сказано, – никто не хотел никого обижать.

Эльф и Ротор нашли друг друга на Скале, хотя до нее были знакомы в Солнечном. Эльф – автор тех самых «один к одному», которые очень нравились Кремову. Хорошенькая до невозможности женщина. Она единственная из маевцев, кто перешагнул рубеж в сорок лет, но выглядела значительно моложе. Эльф страдала неизлечимым бесплодием, поэтому личное у нее не заладилось с самого начала. Подруги вышли замуж, обзавелись детьми, Женечка выпала из их круга, серьезного мужчину, по понятным причинам, не нашла и всю жизнь заглушала боль и тоску ударным трудом: создала рецепты изумительных блюд, принципиальную схему «горячего» пищевика, заслужила гору грамот и вымпелов, но однажды даже работа перестала спасать. В своем горе Женя не замечала молоденького двадцатипятилетнего техника Рому, а тот, вопреки предписаниям ДОТа и протестам родителей, пошел на приступ. Эльф отбивалась как могла от ухаживаний парня, не желая губить его судьбу. Скалу она выбрала как средство последнего шанса, но Ротор на то и Ротор, что так просто не остановишь, – нашел ее здесь, и Эльф уступила. Они жили для себя, совсем не разделяя местных идей, без идейной ненависти к Солнечному.

К появлению стены в каждом из маевцев давно вызрело упомянутое решение вернуться в город, и в этом, кроме индивидуальных причин, свою роль сыграла их парадоксальная дружба. Без нее маевцы себя не мыслили, она диктовала им совместный путь: уезжать – так вместе.

Вокруг маевского коллектива Игорь и принялся строить команду. Он прослушивал токи, сращивал еще не сращенные связи, незаметно пресекал конфликты, настраивал маевцев друг на друга, добиваясь слаженного звучания их душ и помыслов. Он поддерживал взросление Мая, помогал тому бороться с неуверенностью и страхом, сопровождал друга в походах в «Медузу». И самое главное – он готовил маевцев к неизбежной борьбе.

Время поджимало.

Нерв трудился вдохновенно и самоотверженно, прекрасно осознавая, что эта игра – его лебединая песня, самый большой, самый бескомпромиссный вызов жизни и на кону поистине драгоценный подарок Солнечному – животворящая кровь. Она горячим бушующим потоком расплавит застарелые тромбы и напитает ткань общества кислородной свежестью. Сейчас самое время, потом гниение приобретет необратимый характер! Без притока этой крови рано или поздно город будет пожран собственными детьми – клонами какого-нибудь формалиста Караваева, которые разучатся различать добро и зло, наплюют на ориентиры, заботливо расставленные предками, снова с жаром окунут человечество в кошмар инквизиционных костров, массово спуская за бесценок души.

О, дьявол умеет ждать, пока самонадеянная молодость расправится с памятью и опытом предыдущих поколений, пока раздутое «благоденствие» останется единственной ценностью для перекормленных бессердечных эгоистов! Тогда он в сотый раз вынет из цилиндра и предложит им безотказно действующие пороки, посеет ненависть и напьется их страданьями, а великолепная машинерия Солнечного лишь выведет процесс истребления на новый жуткий уровень.

К сожалению, никто еще не изобрел «таблеток горя», «вакцины опыта», прочей чудодейственной продукции, способной мгновенно и устойчиво привить потомкам, не знающим лишений и войн, доброкачественный страх перед дьявольским промыслом – связующей нитью пропустить через сознания поколений «сквозную память». Многообещающий проект Ложа провалился, с ним разбились и надежды на «таблетку», доступную каждому!

Нервы – по-прежнему наедине со своим сакральным знанием, обреченные бессильно наблюдать очередное сползание общества к упадку и разложению. Именно поэтому Катя и Евгений Митрофанович до сих пор не пришли на помощь Игорю: ДОТ стремится законсервировать Солнечный в апогее расцвета, не допуская мысли о тупиковости своей стратегии. Согласно ей, Игорь лишь обостряет противоречия, должен быть ликвидирован, и никому, даже авторитетнейшему Казимирову, не позволено этому мешать.

Игорь прекрасно все осознавал, но теперь не боялся. На Скале он неожиданно рассмотрел захватывающую перспективу, ту самую даль в чарующей дымке, от которой учащенно бьется сердце, а за спиной вырастают крылья. Он наконец постиг, как синтезировать средство, избавляющее общество от исторической амнезии. Без Ложа, без сказочных таблеток и вакцин. Этому служил его вдохновенный самоотверженный труд, и, невзирая ни на что, Нерв шел к цели.

Глава 144

К счастью, умница Май прогрессировал феноменально. Его не пришлось долго убеждать в неизбежности схватки, в угрозе самого кровавого варианта развития событий. Он принял это безоговорочно, аристократически смиренно. Сила Жукова гравитацией притягивала людей. Людей хорошего качества. Вокруг него Игорь сшивал маевцев в команду-мечту легко, споро, лишь изредка разглаживая досадные складочки да обрезая торчащие напоказ нитки противоречий.

Май не боялся оппонировать Дриму на общих собраниях в «Медузе», чем приводил того в плохо маскируемое бешенство. Жуков последовательно отстаивал идеи рационального использования топлива, равенства всех при распределении продуктов и открытости дримовцев перед остальными скальными сидельцами.

Дрим уверенно возражал, что никаких остальных быть не должно и почти все на Скале из одного теста, а он и так открыт перед единомышленниками. Если же Май считает иначе, то ему стоит задуматься не о нафантазированной закрытости Дрима, а о своей идейной позиции, отношении к настоящей «Альтернативе» и присмотреться к окружению, в котором, очевидно, затесалась парочка лиц, нашептывающих чепуху. Пока Май прислушивается к ним, «нормальные» «альтернативщики» не смогут полностью ему доверять.

Несмотря на старания Дрима, довольно быстро к маевцам присоединились Валентиныч с молодыми последователями и несколько зрелых «альтернативщиков» прежних волн. Нерв сразу включил их в свое ментальное поле и принялся приторачивать к ядру команды. Похоже, старики увидели свет в конце тоннеля: как и Валентиныч, они прежде боялись вернуться в Солнечный и встретить там свои жизни, прожитые кем-то другим, но теперь судьба подарила им второй шанс. Они не спасуют, они помогут маевцам в тяжелом деле реанимации города! Вновь прибывшая молодежь немного беспокоила, парочка парней колебались и трусили, с ними предстояло повозиться.

Игорь на собраниях никогда не вылезал на переднюю линию в споре сторон, но, надвинув капюшон посильнее, старательно вглядывался из-за Яшкиного плеча в лица присутствующих, читал их эмоции, впитывал чувства.

Кроме проблемных новичков лишь ветреная Джина иногда металась между Маем и всем тем, что олицетворял Дрим, – удовольствиями, ночной жизнью, обаянием животной силы. Игорь здорово не переживал, Лапкоплав свою девушку всегда приземлял куда надо.

Противник и «болото» волновали Нерва куда больше.

«Болотом» Игорь про себя окрестил неопределившихся. За этих людей стоило бы повоевать, если бы не их качество. Дрим давно пожал самый первосортный урожай с лучших угодий, и только «пади» еще шелестели редкими колосьями посреди сорняков – с таких толку немного, зато сил отнимут прорву: барды-лодыри, паства жижи и травы, игроманы, опустившиеся девушки да неприкаянные вроде Гришки интересовали Дрима мало – сыскать среди них крепких сторонников трудная задача. По этой причине не питал особых иллюзий в отношении «болота» и Кремов.

Противник обескураживал непроницаемой монолитностью рядов. Игорь всякий раз чувствовал какую-то могучую идею, спекающую дримовцев в единое целое, и всякий раз невольно поражался этому. Что это за идея? Чем так удерживает своих апологетов? Какое универсальное знание позволяет им не сомневаться в правильности выбранного пути? Ну не создание же и впрямь независимой республики на Скале?!

Одно несомненно: они искренне верили в свое превосходство. Ни разу в споре с Маем никто из дримовцев не дал слабины – не скользнул неуверенным взглядом, не задал своему лидеру неудобного вопроса, не посетовал о расколе с недавними друзьями. Дримовцы организованно оборонялись, также организованно, не скатываясь в навал, атаковали. Особенно импонировал Игорю парень по кличке Молчун, про таких с уважением говорят: «Если друг – так друг, если враг – так враг!» Невысокий, коренастый, с квадратным подбородком и аскетической стрижкой «под горшок», он в ментальном плане являлся близнецом Яшки, только служил противоположной стороне. Сообразно прозвищу, Молчун держался в тени и единственным из присутствующих никогда не выступал с самостоятельными репликами.

Хотя Молчун даже в кругу «альтернативщиков» считался самым упертым ортодоксом-дримовцем, сила его заключалась прежде всего в позитивной убежденности, а не в слепой ненависти к инакомыслящим. Похоже, он настолько верил в таинственную идею, что воспринимал их несущественным фоном, мелочью, недостойной проявления гнева. Могло показаться, что ненависть самого Дрима раздражала Молчуна, но Нерву никогда не удавалось достоверно убедиться в этом из-за скрытности последнего. Для себя Игорь решил остерегаться Молчуна сильнее прочих.

При всей горячности дебатов Кремов замечал, что градус накала никогда не достигал критических пиков, а в происходящем проглядывала какая-то фальшь. Нерв чувствовал, что так нужно Дриму, над тем довлеет какой-то замысел, пока не позволяющий ненависти прорваться открыто. Все это очень беспокоило.

Глава 145

Беспокоило и другое. В то время как Дрим отстраивал централизованную крепость, маевцы оставались рассеянными по поселку. Жуковы, например, проживали в одном из деревянных коттеджей «гнезда литераторов», по соседству, в таких же домиках, обитали и остальные сектанты. «Гнездо литераторов» лежало у самого подножия скалы в стратегически невыгодной глуши, оттуда до дома Валентиныча, котельной или складов было нелегко добраться. Конечно, писателям, проживавшим здесь ранее, уединенность «гнезда» играла на руку – пиши не хочу, но маевцам она лишь мешала.

Умница Май правильно оценил риски и развил кипучую деятельность: его сторонники занялись восстановлением административного корпуса ЖЭКа, куда решено было переехать всем коллективом. К корпусу примыкали капитальные гаражи, образующие закрытый внутренний двор. Эта крепость располагалась на окраине поселка, недалеко от дороги, ведущей к перешейку и стене. Теперь стало полегче психологически.

Верхние окна наглухо заколотили массивными досками, а поверх досок наслоили металлических листов, на первом этаже соорудили оконные ставни такой же конструкции. Крышу, окна, двери и даже стены пролили противопожарным составом за авторством Мая. Жуков справедливо рассудил, что первейшей опасностью при нападении дримовцев станет огонь.

Эльф с Ротором откопали в подвальном помещении заброшенный промышленный пищевик и занялись его частичным восстановлением. Они рассчитывали запустить холодильники и ТЭНы для кипячения воды.

Требовалось собрать из подручных средств мобильный электрогенератор, поэтому Игорь и Май решили наведаться к старой «будке свободы», чтобы раздобыть каких-нибудь полезных железяк с останков «Борзого». На целый двигатель после многих недель в объятьях митингующих рассчитывать, конечно, не приходилось, а Лапкоплав вообще заявил, что считает затею пустой: дримовские дикари наверняка спалили мотоцикл ради креатива.

Накануне Май захватил из котельной банку легкого топлива, а Игорь навестил Валентиныча.

Дядька со своими ребятами и девчонками еще сидели на чемоданах, но его дом уже казался брошенным: никто не убирался, в комнатах валялось пыльное барахло, даже знаменитый обогреватель исчез – его загодя демонтировали, чтобы перенести на новое место жительства. Валентиныч в приподнятом настроении сновал туда-сюда, помогая молодежи завершить сборы.

Игорь прошел на второй этаж. Сюда едва доносились отзвуки суеты снизу, запустение еще сильнее бросалось в глаза: костлявые этажерки без книг, тряпье, осколки посуды, рассыпанные окурки.

На всю коридорную стену, озаряемая закатными лучами, протянулась фантастическая можжевеловая пустошь. Славянин, похоже, писал на закате – до того чарующе именно сейчас сияли звезды в смолистой черноте космоса, голубел недостижимо далекий горизонт и звенела неподвижность можжевельника.

Внезапно навалился страх, как если бы Кремов свалился за борт в океан и, вынырнув на поверхность, наблюдал издевательски медленно удаляющийся пароход, с которого никто уже не заметит несчастного. Вокруг гнетущее спокойствие, идеальный штиль, шум винтов все слабее, а под ногами бездна.

Вспомнились любимые Марина, Ая и Назарчик, садануло предчувствие, что он никогда их больше не увидит. В груди, словно отыгрываясь за аномально долгий перерыв, почти набатом застучал метроном, вновь запустился зловещий маховик. В этот раз – без шансов, Игорь даже не пытался увильнуть. В глазах потемнело, он едва успел выбросить руку к стене, но, вместо того чтобы коснуться опоры, ладонь рассекла воздух и Нерв повалился в можжевеловую пустошь.

Глава 146

Полевая почта СССР, чрезвычайная экспедиция, скв, № 36/18, координаты местоположения в штемпеле, начало февраля. Из не врученных адресатам писем.

«Привет, любимый друг! Я чувствую, ты не прочтешь этого, и на всякий случай прошу у Марины Владимировны прощения за свою безнадежную и неопасную для нее откровенность! ДОТ перекрыл радиоканал с тобой, я не могу связаться через мехов, на Казимирова тоже давят. Старик рвет и мечет, однако понимает, что напролом здесь нельзя, и надеется на лучшее.

Это традиционное бумажное письмо отправляю оказией – „Циолковским“. По прибытию в город наш человек отыщет способ передать конверт по адресу, а там будь что будет. Хотя, повторюсь, у меня скверное предчувствие.

Я в глубоком пассиве, из которого выхода не предвидится. Экспедиция работает слаженно, проблем с питанием нет. Работы нервовской, соответственно, немного. Может, потому струны мои звенят от малейшего дуновения ветерка, и слышу я то, о чем раньше и помыслить не могла.

„Камень“ упал хитро до невозможности, даже „Космос“ не в состоянии разглядеть его своими феноменальными глазами с орбиты! Гость лежит в глубокой расселине, прикрытый сверху нависающим горным уступом, не подобраться. На днях баллистик признался мне, что микроскопическая корректировка траектории падения „камня“, которую засекла аппаратура, и привела к приземлению „камня“ именно в нынешнем месте. Теперь о самом страшном.

Я слышу „камень“! Он не камень вовсе, и он специально лег в труднодоступной расселине, а не на поляне перед зданием ДОТа. Он не желает беспокойства и интереса нашего совсем. Бояться нечего. Однако если раскрыть скорлупу раньше срока, может случиться непоправимое! Скажешь, я переутомилась и запуталась в безобидном шуме? Нисколько. Я б и сама радовалась ошибке, но я железно уверена в своих ощущениях!

Наш лидер, Андрей Монахов, форсирует события. Ему мои доклады не интересны, прет как трактор. Крайний „Циолковский“ доставил буровое оборудование и мобильные ребис-формователи (экспериментальное оборудование „Синтеза“), работа кипит: ежедневно проходкой ребята выбирают с десяток метров породы в горе, прокладывая туннель к „камню“, ребис-блоками укрепляют своды. Боюсь, мы доберемся до пришельца, и тогда – как учили – употреблю себя без остатка в первом прикосновении к неизвестному. Я не ты, не умею сочетать несочетаемое и „застреливать“; не умею, расслышав тончайшие сигналы, одновременно переварить и мощные импульсы, поэтому сгорю гарантированно. Но иначе никак, знаю, это единственный путь к спасению экспедиции и города. Халтуры, полумер „камень“ не потерпит.

Пишу сумбурно, непоследовательно, неясно. Но мне простительно, я в глубоком пассиве, помнишь? А здесь острее чувствуется любовь к тебе. Это все так ужасно, не представляешь! Куда ни кинь, всюду клин – из пассива нельзя, иначе связь с „камнем“ прервется, а в пассиве ты в голове…

У ДОТа нет души, он превратился в сухарь. Там позабыли, ради чего все затеяно, что действительно страшно. Формально правильные действия ДОТа лишены чувств, любви, и он ревниво убивает любовь в других. С тобой такое не пройдет, ты не разлюбишь Марину Владимировну, ваших ангелочков, Казимирова, чудаков Левманов, Улей, Солнечный и… меня. Поэтому они захотят разделаться с тобой. Это я тоже наконец постигла, находясь в экстремальном пассиве. Я в свое время сорвалась, ДОТу показалось, что я не опасна, что моя любовь убита. Дудки! Я по-прежнему люблю тебя, а значит, „непогрешимый“ посрамлен. Если есть что-то, что беспокоит меня сейчас кроме „камня“, то это твоя судьба. Береги себя!

Целую тебя в своих мучительных грезах, твоя Катюша».

Глава 147

Когда сознание вернулось, Игорю показалось, что он ослеп. Вокруг царила ночная темень, ничего не разглядеть. Дом окончательно умер, Валентиныч с ребятами, по-видимому, давно отбыли. Постепенно глаза привыкли, стали проступать контуры коридора и дверных проемов. Нерв уже собрался встать, как откуда-то снизу донеслось тихое поскрипывание старого паркета. Кто-то осторожно прохаживался по первому этажу. «Скрип-скрип» в парадной, «скрип-скрип» в комнате, где раньше стоял обогреватель. Пришелец крадучись исследовал незнакомое здание.

К горлу подкатила противная тошнота. Игорь, стараясь не производить шума, встал и направился в конец коридора к чердачному люку. Паниковать не следовало: тот, внизу, обязательно учует страх. В таких идеальных условиях не нужно быть Нервом, чтобы учуять чужой страх. Кремов лихорадочно перебирал в голове варианты, кто же пожаловал сюда и зачем. Он последовательно отмел Валентиныча, Мая и других ребят, намеренно игнорируя очевидный и единственно верный ответ.

Добравшись до цели и с облегчением обнаружив приставленную к люку стремянку, Нерв обернулся. Там, куда с первого этажа поднималась единственная лестница, зияла черная пропасть. Скрипа не слышно. Не рассматривает ли пришелец Игоря оттуда? Возможно. Но расстояние слишком велико, чтобы это имело значение. Кремов быстро взобрался на чердак, одним движением втащил за собой стремянку и, отступив от люка на пару шагов, прислушался. Пол на втором этаже сплошь плиточный, не заскрипит, но и слушал Нерв не ушами.

Тот, кто пришел за ним, сейчас мрачной тенью таился под люком. На чердаке значительно светлее, сюда перепадало немного лунного света через круглое окошко. Вдалеке протяжно крикнул сыч.

Внезапно под люком раздался громкий лязг оброненного металлического предмета, а через секунду истошный вопль: «У-лю-лю-лю-лю!»

Все случилось так неожиданно и показалось настолько несуразным, что Игорь, не сдержавшись, захохотал. Он узнал Лехин голос. Наверняка леденящим кровь улюлюканьем тот рассчитывал шокировать и парализовать жертву, но вышло наоборот.

– Спуститься не желаешь? – злобно прошипел Леха, когда Нерв унял смех.

Сердце колотилось в груди отбойным молотком.

– Успеется, – тяжело дыша, бросил Игорь в сторону люка. – А ты никак в индейца решил поиграть?

Ответом стало демоническое урчание, словно внизу заводились тугие потроха музыкальной шкатулки, – Леха, испытывая колоссальную досаду, по-видимому, не контролировал голосовые связки. Сейчас он либо лопнет, либо… Вдруг в темном проеме мелькнуло блестящее длинное лезвие – Леха подпрыгнул, крепко ухватился левой рукой за край люка, подтянулся, а правую, сжимавшую нож, сразу закинул локтем на пол.

Игорь понял: еще мгновение, и будет поздно! Преодолев одним прыжком расстояние до люка, он со всего ходу въехал каблуком в нос Лехе. Послышался мокрый хруст ломающихся хрящей, с чавканьем хлестанул черный фонтан, кровь мгновенно забрызгала Лехино лицо и ноги Игоря. Тяжелая голова «альтернативщика» запрокинулась на бычьей шее назад, его тело отбросило сначала к противоположной стенке люка, а затем Леха провалился вниз. В коридоре раздался звучный шлепок от неуправляемого падения массивного тела. Игорь чуть не сорвался следом, но смог удержаться. Вскочив, он в горячке отправил в черный проем подвернувшуюся тумбочку. Судя по глухому удару, она достигла намеченной цели.

Воцарилась тишина. «Жив!» – пульсировала эйфорическая мысль.

Кремов перевел дыхание и огляделся. В лунном свете кое-где на пыльном полу и на чердачной рухляди обрывками паутины да угольными бусинами чернели следы крови. Стремянка валялась ближе к окну, а за ней пристроилась причина, из-за которой Игорь пришел в дом Валентиныча, – сумка с мотоциклетным аккумулятором, фарой и набором гаечных ключей. Это становилось забавным, Леха вторично опростоволосился в присутствии «Борзого», пусть и сильно урезанного!

Дрожащими руками Нерв извлек аккумулятор, запитал от него фару. Яркая вспышка поначалу заставила зажмуриться. Когда глаза привыкли, Игорь подошел к люку и осветил коридор. Леха причудливо распластался на полу в ярко-красной луже, усыпанный деревянными обломками. Он тяжело хрипел, но что-то подсказывало, что его жизни ничто не угрожает. Пришлось долго пристраивать стремянку – из-за крови она опасно елозила по плитке, к тому же мешалось Лехино тело. Наконец Игорь спустился. Уши отчетливо уловили протяжный зов. Нет, это не сыч. Сычи не кричат «…ре-е-е-е-е-е-е-мо-о-о-о-о-о», они пронзительно свистят. Май с ребятами ищут его!

Жуков и Лапкоплав, очевидно, заметили свет в окнах и через минуту уже взлетели по ступеням на второй этаж. С улицы доносился голос Валентиныча – дядька отдавал кому-то какие-то распоряжения.

– Кремов! Что с вами?! Кто кричал? – воскликнул Май, подбежав к Игорю.

Он не сразу обратил внимание на темнеющее на полу тело, но тут Лапкоплав включил верхнее освещение и ребята замерли в оцепенении. Игорь отсоединил провода от клемм, сложил фару и аккумулятор в сумку.

– Это был боевой клич, – ответил он, кивнув в сторону Лехи.

Лапкоплав осторожно, чтобы не выпачкать кровью обувь, приблизился к поверженному врагу, привстал на цыпочках, заглянул за него и почему-то шепотом произнес:

– Там мачете валяется… Дорежем гада?

Повисла тягостная пауза, Игорь обменялся с Маем выразительными взглядами. Постепенно напряжение схватки ослабевало, но все же Нерв не чувствовал, что полностью владеет собой и в состоянии взвешенно подойти к такому серьезному поступку, как убийство человека. Еще он ощутил внутри противное жжение, свидетельствующее о чем-то важном, пока не поддающемся осмыслению. Что-то скользкой рыбой юлило у самой поверхности подсознания, почти показываясь, почти-почти. Оставалось положиться на интуицию. Та подсказывала: предложение «дорезать» – чистая авантюра.

– Не нужно, Лапа, – взял на себя инициативу Игорь, – мы еще не готовы к этому. Это и так остудит пыл Дрима.

Май неуверенно взглянул на друга, но в знак согласия кивнул. Жуков прекрасно понимал серьезность момента, понимал, что рано или поздно подобное должно было произойти, и заготовил соответствующую реакцию. Его сейчас мучило одно – опасение пропустить ключевой выпад Дрима, на который непозволительно отвечать прощением, за которым всякая попытка уйти от столкновения будет расценена как слабость и сигнал к травле.

– Хорошо, только, чур, мачете мой! Это трофей! – заявил Лапкоплав и, забавно балансируя на носках, переступил через хрипящего Леху.

Игорю сделалось тоскливо. Трогательное мальчишество Лапкоплава совсем не отвечало ситуации и напоминало, скорее, о пионерской зарнице или школьных казаках-разбойниках, однако одновременно утвердило Кремова в правильности выбора.

Вскоре подоспели остальные. Леху утащили на кухню, отмыть от крови. Пока Лапкоплав забавлялся с мачете, а остальные с любопытством разглядывали его добычу, Май поделился с Игорем и Валентинычем соображениями.

– Нужно действовать быстро, – сказал Май и позвал Лапкоплава: – Лапа, собирай возле «Медузы» всех наших. Всех до одного, включая девчонок! – И, обернувшись к Валентинычу и Игорю, продолжил: – Джина видела, как часть дримовских орлов отрядилась вечером в ущелье, у Дрима осталось не слишком много народу, нужно решать момент сейчас!

Единодушно согласились, что так будет лучше.

Расчет Мая оправдался. Когда к дримовской крепости подкатила толпа возбужденного народа, им навстречу поначалу никто не вышел. Дрим наверняка сконфузился. До этого лишь ему удавалось управлять массами, а теперь массы почему-то вздумали шуметь не по его воле, да еще как! Лапкоплав перевыполнил просьбу Мая, вихрем закружив по дороге всех попавшихся под руку «альтернативщиков». Те, не разбираясь в вопросе, охотно вливались в массовку, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного. Ажиотажем умело воспользовался авторитетный Валентиныч, растолковавший окружающим, что Леха, поправ «альтернативную» вольницу и правила Скалы, напал на мирно гулявшего Кремова, но получил отпор, – и теперь надо бы спросить с Дрима, чтоб он урезонил распоясавшегося приятеля. Ведь на месте Кремова может оказаться любой! «Это что, демократия, за которой мы бежали от ДОТа?» – добавил дядька напоследок.

В толпе послышалось до боли знакомое «мы независимые!», «нас на понт не возьмешь!», но Игорь не обольщался. Завтра Дрим поманит свежедобытой партией чипсов и сигарет, и про независимость эти люди заголосят уже в пользу нового суверена, гораздо более удобного. Тем не менее сейчас все шло как надо. Расположившись на пятаке у ворот крепости, толпа под дирижерские взмахи Лапкоплава нестройно скандировала: «Дрим, выходи, дело есть!» Паша, Эльф, близняшки и Джина держались ближе к переднему краю, Игорь чувствовал их сильнейшее волнение. Особенно выделялись эмоции Паши, ее надрыв, тоска.

Дрим вышел навстречу в сопровождении нескольких крепких провожатых, как молодых, так и зрелых, старой выдержки. Среди них Кремов разглядел Молчуна.

Когда Дрим увидел Леху, поддерживаемого Яшкой под руку, в воздухе полыхнул разряд животного страха. Виктор сразу же совладал с собой, но Нерву оказалось достаточно мгновения, чтобы намертво вцепиться в добычу.

– Что происходит? Вы берега потеряли, что ли, черти?! А ну-ка отпустите его! – зло потребовал Дрим и решительно шагнул к Лехе. За Дримом последовало сопровождение.

Однако Май, Игорь и Ротор мгновенно выступили навстречу, преградив им путь, Валентиныч с молодежью расторопно прикрыли фланги.

Силы сторон были явно несоразмерными: пусть дримовцы и выглядели внушительнее по отдельности, зато маевцы брали числом, да и Яшка вполне мог заменить в драке троих. Дрим застыл с каменным лицом на расстоянии пары метров от Жукова.

«Независимые» притихли в предвкушении классного представления.

– Ты предсказуем, Витек, – твердо ответил Май, – не получив ответа, уже угрожаешь. Может, потому что Леха с твоего ведома на людей бросается?

Нерв всем существом сконцентрировался на эмоциях Дрима. Тот скользнул взглядом по присутствующим, привычно одарил Игоря порцией ненависти, сготовленной по персональному рецепту, затравленно облизнул губы, но совершенно точно не понял, о чем идет речь. Происходящее озадачило.

– О чем ты, истопник? – с вызовом прошипел он. – Никак перед народом рисуешься? Может, власти захотел? Так это хлопотная затея, предупреждаю! Можно и обжечься! А ты, Валентиныч! Тоже мне, старейшина!

Нет, все не то. Да, Дрим закусил удила, для чего специально употребил уничижительное обращение к Маю, но он по-прежнему не понимал причины, по которой Леха, перепачканный кровью и с заплывшей физиономией, оказался в железных объятьях Яшки. Попутно Игорь с восхищением отметил, как зрело и бесстрашно вели себя Май и другие ребята. Май не спешил отвечать, оценивая реакцию противника.

– Нужно кое о чем договориться, раз уж ты допустил фальстарт, – наконец произнес Май медленно. – Дождемся падения стены без крови, идет? Кровь никому не нужна, а сегодняшний инцидент будем считать недоразумением. Ты со своими ребятами не трогаешь нас, мы держимся на расстоянии от вас.

Дрим, явно застигнутый врасплох, лихорадочно соображал.

Начали закрадываться сомнения по поводу сути конфликта. Игорю вдруг подумалось, что Леха повстречал его случайно: откуда могла узнать «Альтернатива» о Кремове, который валялся без сознания в покинутом доме один-одинешенек? Зачем опытному Лехе было бросаться в крайне невыгодную атаку? Он явно не готовился к убийству заранее, иначе не стал бы праздно шататься по скрипящему паркету, а крался бы тише и куда стремительнее. И эта его злоба! Для подготовившегося убийцы характерно другое: не удалось зарезать сразу – исчезни, не обнаруживай себя дурацким улюлюканьем и болтовней, другой шанс довести задуманное до финала еще представится. Здесь же ребячество, неуклюжая импровизация на ходу. Леха сорвался в истерику, потерял над собой контроль и, недооценив соперника, переоценил себя. Самое главное, перед стычкой Игорь не услышал внутреннего зуммера, возвещавшего об активизации Убийцы.

Скорее всего, Леха решил исследовать дом Валентиныча, когда с улицы обнаружил, что там никого нет. Бродил по комнатам и вдруг услышал шорох на втором этаже. За то время, пока Игорь приходил в себя и ковылял к стремянке, Леха сориентировался и, осторожно поднявшись по лестнице, успел разглядеть в освещенном луной проеме исчезающую стремянку. Заинтересовавшись, он подкрался к люку, где почувствовал, что о его присутствии знают. На всякий случай решил вытащить нож, но допустил оплошность и уронил оружие на пол. О том, что на чердаке ненавистный Кремов, он узнал лишь после взрыва хохота в ответ на свое улюлюканье. Теперь становилось ясно, зачем он вообще улюлюкал. Да уж, глупо получилось.

И все же умышленно или спонтанно, но Леха решился на убийство человека и заслуживал самого сурового ответа. Лапкоплав был отчасти прав.

Только чья бы то ни было смерть, пусть даже справедливая, устранила бы последнее препятствие на пути превращения «как бы просто игры» в «игру без правил» и полностью развязала руки царю горы…

– Идет, – неожиданно согласился Дрим и кивнул на Леху: – Отпустите его!

Леха порывисто дернулся вперед, но Яшка мгновенно осадил его, разжав пальцы лишь по сигналу Мая. Дримовцы показательно неспешно удалились в крепость.

Это была победа Мая.

Глава 148

Май не ликовал и даже не радовался внешне. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и поглаживал по волосам уснувшую на его коленях Пашу. В отличие от Кремова, «выплевывавшего» сильнейший стресс через безучастное бессилье, Жуков не выпадал из происходящего ничуть. Он глядел на силуэты друзей, увлеченно беседовавших на фоне раскаленного обогревателя, размышлял о чем-то, и Кремов мог поспорить, что мысли друга пронзают горизонты, простирающиеся в миллиардах километров от этой комнаты, Скалы, Солнечного, да и Земли тоже.

Май осторожно опустил жену на спальник и придвинулся к Игорю.

– Как вы, Кремов?

– Терпимо, – устало ответил тот. – Переживаешь, Май?

– Волнуюсь немного. Вы же понимаете, что договор с Дримом не устоит? У него нет выбора, нападать или нет, – серьезно произнес Жуков. – Вы слышали об уравнении Шредингера? – неожиданно добавил он. Нерв неопределенно мотнул головой.

– Оно объяснит, почему нам не стоит бояться. Я инженер, мне легче рассуждать такими категориями, а в вашу метафизику я не проникну, наверное, никогда, – улыбнулся Май. – Давным-давно Эрвин Шредингер вывел коротенькое уравнение, просто гениальное. Оно безупречно работало, но содержало внутреннее противоречие – при том, что получаемый результат на практике всегда оказывался одним и тем же, другие возможные результаты тоже являлись правильными и осуществимыми, но потенциально. То есть то, что получалось, вполне могло не получиться, а то, что не получилось, – наоборот. Такое парадоксальное положение вещей ученые, не терпящие беспорядка, окрестили суперпозицией – до нахождения искомого оно существует для наблюдателя во всех возможных вариантах, но как только ларчик открывался, все варианты, кроме одного, как бы аннулировались. Отчего при правильности всех вариантов в опыте упрямо воспроизводится один-единственный, никто не мог объяснить, и этот принципиальнейший, но одновременно неудобнейший момент корифеи квантовой физики решили просто проигнорировать. Представляете? В нарушение фундаментальных основ логики! На что не пойдешь, если инструмент прекрасно работает и без того! Конечно, мириться с любой неопределенностью ученые, не терпящие беспорядка, просто не имели права, но так уж вышло.

…Довольно долго парадокс Шредингера оставался волшебным демоном, имя которого нельзя произносить вслух, но в середине двадцатого века американский физик Хью Эверетт нарушил всеобщий обет молчания. По Эверетту, суперпозиция в эксперименте реализуется одновременно во всех вариантах, но в разных вселенных! То есть если вы, относительно оригинальный Кремов, играя в наперстки, находите шарик под наперстком номер один, то ваша точная относительная копия в параллельной вселенной находит шарик в наперстке номер два, а вторая точная относительная копия – под третьим наперстком! Почему относительная? Потому что на старте игры ни один Кремов не может считаться приоритетно оригинальным, уравнение ведь одинаково верно для каждого из них!.. Консервативная часть научного общества подняла отважного Хью с его идеей многомирия на смех, ведь проверить ее невозможно! А то, что не проверяемо, – ненаучно. Однако другого объяснения шредингеровскому парадоксу никто не предложил, и постепенно прогрессивные умы склонились-таки к ней. Было высказано шокирующее предположение: если реализуются одновременно все варианты суперпозиции, то человек, решивший сыграть в русскую рулетку, никогда не умрет – даже если в одной вселенной он прострелит себе голову, то никогда об этом не узнает, потому что в немыслимо малое квантовое время перенесется в другую и услышит лишь щелчок бойка. Сколько бы ни крутил адреналиновый маньяк барабан, – результатом будут только щелчки!.. Вот вы, Кремов, на своей двухколесной машине ведь рискуете? Она определенно небезопасна, и можно лишь гадать, сколько раз вы уже погибли в дорожных катастрофах по Эверетту, прежде чем добраться до Скалы… Однако, как по мне, разрешив парадокс Шредингера, Эверетт породил другой: если суперпозиция реализуется во всех мирах по-разному, то почему миры должны быть идентичными? Ведь точная копия Кремова или Жукова всегда точно повторит действия оригинала, а точная копия шарика всегда точно скопирует перемещение под один и тот же наперсток! Получается, идентичными копиями в разных мирах мы остаемся ничтожно малое время, десять в минус тридцать четвертой степени секунды, за которое Кремов разветвится на несколько разных – проигравших и выигравших в наперстки, а дальше их пути разойдутся настолько, что копию через некоторое время будет не узнать!.. Я вот думаю, что дело обстоит немного иначе. Путь у Кремова или Жукова всегда один и зависит лишь от них самих, а уравнение Шредингера как бы прописывает черновики с хорошими или негативными сценариями. Что думаете?

Игорь отчаянно пытался угнаться за мыслью Мая, а после того как тот умолк, еще некоторое время наверстывал отставание. Вначале Нерв, скорее, почувствовал, что ему не понравилось в рассуждениях друга, но, прежде чем тот продолжил, Кремов уже успел осознанно включиться в борьбу.

– Май, у этого всего один итог – одиночество, – задумчиво ответил Игорь. – Если я правильно понял, то в теории суперпозиции правильный вариант – вещь субъективная, и в этом вся соль… Но если в мире субъективно правильного Кремова все, кто поступает неправильно, присутствуют лишь по ошибке, как черновик, то выходит, правильный Кремов одинок до невозможности и окружен куклами. Они имитируют препятствия, лишь оттеняя на контрасте правильность правильного Кремова. В их же правильной вселенной кукла – я. И вот, находясь в суперпозиции, мы одновременно побеждаем-проигрываем и навсегда расходимся по разным дорожкам, посылая друг другу вдогонку только имитацию себя, для декораций. Я понимаю, что ты имеешь ввиду: скоро схватка, и мы победим, потому что это единственно верный вариант, иное не возможно в нашей вселенной, а если проиграем, то никогда об этом не узнаем. Так?.. Но хорошо хотя бы быть уверенным в собственной правильности, это дарит ощущение комфорта, уюта. А если и этого нет? В единственно правильной-то вселенной! Тот Кремов, которого ты считаешь правильным, настолько ли правильным чувствует себя? Солнечный с тобой не согласен, и, похоже, для ДОТа я за стеной пусть пока и в состоянии суперпозиции, но ожидаемо правильно мертв. По крайней мере, когда ДОТ приоткроет ларчик, то пожелает в своей вселенной застать именно это. Выходит, мы существуем в вакууме, борьба за правильность дутая, и все, постреливая копиями направо и налево, гарантированно добиваются успеха. Знаешь, моего субъективизма явно не хватит даже на то, чтобы гарантированно наформировать себе всего лишь жизнь в своей правильной скучной вселенной. Может, тот единственный путь, в ходе которого от меня отшелушиваются все тупиковые копии и в результате которого я – правильный Кремов – достигну высшего развития и, может, даже просветления, в итоге закончится ранней смертью? Например, на следующей неделе? А ответвившиеся выжившие Кремовы станут лишь эхом меня, служебными модулями в чьих-то правильных вселенных? Кто знает? Рассуждая же по-твоему, мы опустимся до логики ДОТа и Дрима, стремящихся распихать ошибочных попутчиков по параллельным вселенным. Здесь все средства хороши: отдалить, забыть, убить – любым способом исключить из своей вселенной неправильного соседа. Кто не с нами, тот против нас!

Май долго молчал. Конечно, их с Кремовым сумбурный диалог никак не тянул на строгий научный диспут, но в ходе него оба нащупали какое-то поле на стыке чувств и разума, где умница Май смог прикоснуться к непостижимой доселе «метафизике» Нервов, а Игорь сумел передать ее суть, ступив на зыбкое поле точных наук.

Ребята, беседовавшие поодаль у обогревателя, никак не мешали Маю и Игорю, они как будто перестали существовать.

– Вы беспощадны, Кремов, – наконец сказал Май, улыбнувшись, – я только-только вывел стройную теорию, а вы вновь приземлили меня. Откуда в вас столько фатализма, почему вы так упорно держитесь за Солнечный, верите в него?

– Солнечный красив как могучее дерево, которому нельзя позволить окаменеть. К сожалению, я вижу признаки застывания. ДОТ консервирует дерево, словно так можно избежать смерти, отпиливает молодые ветви, будто те вредят идеальной симметрии и порядку. Нужно избежать этого! Дрим тоже по-своему борется с деградацией Солнечного. Но основа негодна – ненависть! Сейчас на Скале, как в чашке Петри, творится эксперимент! В питательном бульоне развиваются две культуры, одна из которых – настоящий рафинированный фашизм, а вторая – ее антипод, человечность! Победившая выплеснется в Солнечный, и тогда город либо получит второе дыхание, либо станет пищей для уродливого коричневого племени.

Не хочу одиночества, Май! Не хочу распихивать окружающих куда подальше, в меня заложена другая программа – связывать оригинальных людей в одной оригинальной вселенной. Со всеми их недостатками и достоинствами, противоречиями и разночтениями. Выполнив эту программу, я смогу любоваться получившейся красотой, пусть незаконченной, пусть устремленной в перспективу, но сильной и жизнеспособной, и главное – не скучной!

– Вы… Вы говорите страшные вещи! Это так глобально. Я не задумывался о масштабах последствий, мне хотелось лишь выстоять в схватке с Дримом, будь он неладен. А выходит, сейчас закладывается фундамент истории на века вперед… Если вы на следующей неделе погибнете и не успеете полюбоваться красотой? Вы ни о чем не жалеете?

– Только о разлуке с любимой Маринкой и детьми. Здесь, да, узкое место моего героизма, – печально улыбнулся Игорь.

– Паша беременна, – вдруг сказал Май.

Теперь Кремову все стало ясно. Жуков очень переживал за жену и ребенка, оттуда и «стройные теории», утверждающие, что все будет хорошо, что все гарантированно получится хорошо. Игорь придвинулся к Маю и обнял его:

– Поздравляю вас!

Май улыбнулся смущенной улыбкой.

– Все-таки я уверен, что мы победим, Кремов, хоть после ваших слов ноша и стала намного тяжелей, – заявил он. – Вы, кажется, существуете на каком-то другом уровне, нежели я. Работаете с невидимыми субстанциями, гуляете по неосязаемым дорожкам, только результаты этого вполне материальны. Валентиныч мне кое-что о вас рассказывал. Признайтесь, эту уверенность вы в меня вложили?

– Нет, – ответил Игорь. – Судьба вызвала тебя на передний край, как и меня, и остальных ребят в нашей крепости. Судьба требует от нас поступка и уверенности.

Глава 149

Игорь не мог заставить себя уснуть. Давно уже спали и Май, и Паша, дремали часовые у дверей, а к Нерву все не шел сон. Кремов ликовал. На его глазах родился бесподобный человек. Земной, сильный. Ключевой для человечества. Может быть, он не один такой и где-то в недрах Солнечного уже завязывались такие же люди-ростки? Ну конечно! Левманы, Катя, Дарья Четвертак – целая армия для Мая! Вместе им будет легче.

Новый лидер сложился окончательно, а значит, программа, просчитанная и заложенная ДОТом в Игоря, выполнена: отныне звезда Мая будет устойчиво и бесперебойно сиять. Дальше можно лишь сопровождать друга на его тернистом пути, оберегать и защищать. Тот одолел последний экзамен, научившись проникать в души людей! Да, он по-прежнему не Нерв, он не может слышать и видеть ментально, но к чему это человеку, кристально честному по отношению к себе и окружающим? В своей честности он докопался до основ человеческой природы, и разве теперь так сложна машинерия ближнего, чтобы бескомпромиссно честный Май не сумел понять ее? Май обязательно найдет в себе силы понять, обязательно! Он готов для этого. Даже вступив в единоборство с врагом, будет сражаться не из животной ненависти и не из жажды власти, а из понимания, что иначе – никак, он будет сражаться и за своего врага, на его благо. Настоящему лидеру не нужно удельного княжества, в котором он, правильный, окажется среди чучел своих врагов; враги нужны ему подлинными, чтобы обратить их в веру Солнечного – веру жизни! Лидер построит свой мир из первосортного материала, ему требуется все без остатка и все подлинное, а никак не вторичное!

Хотелось обнять спящих Пашу и Мая, затем перепрыгнуть через стену и стометровыми скачками помчаться на Королева, 17, расцеловать Маринку, Аю и Назарчика, сдаться Волковой, мести метлой улицы… О, он будет мести улицы вдохновенно и самоотверженно, теперь даешь любое перепрофилирование!

Кремов утратил последние остатки страха, он не боялся за любимых, он знал, что в их будущем все устроится хорошо. Так, наверное, Шредингер не был уверен в своей теории суперпозиции, как Игорь уверовал в то, что все сложится хорошо. В сердце разлился вселенский покой. Может, Бог или всеобъемлющая, непостигаемая человеком сущность, которую мы обозначаем этим коротким словом, дарует счастье покоя всякому существу, выполнившему свое предназначение? А дальше – все равно. Возможно списание, попросту смерть. «Не обязательно, – улыбнулся мысленно Игорь, – я еще не прочь выложиться без остатка для Маруси, Аи и Назарчика! Всем нам есть место в мире Мая». Подумалось, что Славянин наверняка испытывал такой же покой, только у него хватило таланта выразить это красками.

Светало. Игорь вышел на крыльцо и прислонился к колонне. «Стражники» спали на ступенях, следовало бы их подстраховать. Правда, свое главное оружие – гиперчувствительность – Кремов использовать не мог, счастье, полыхавшее в душе неослабевающими волнами, превратило его из приемника в могучий передатчик, подавляющий импульсами все иные передатчики вокруг. Может, из-за него ребята и девчонки, спящие на крыльце, так одинаково улыбались во сне?

«Нет, – пришла безвкусная мысль, – от меня больше ничего не требуется здесь».

Глава 150

Свидание с «Борзым» пришлось отложить. Лишь утром третьего дня Май, Ротор и Игорь отправились к старой «будке свободы». В обещания Дрима о мире всерьез не верил никто, поэтому решили, что втроем безопаснее.

Скала еще не пробудилась. В последние недели местная жизнь лишилась даже крохотных намеков на хоть какую-то режимность: «альтернативщики», за исключением дежурных по общепиту, делателей жижи да Мая, опекавшего котельную в сопровождении Яшки, окончательно забросили «трудовую повинность» и просыпались как бог на душу положит, но не раньше одиннадцати дня. Местные философы оперативно подвели под повальное безделье мощный теоретический фундамент: дескать, принуждение к работе как таковое низложено самой человеческой историей, – проиллюстрировав свой постулат Гитлером, Освенцимом, циничным «арбайт махт фрай» и миллионами замученных в Холокосте. В то же время, рассуждали философы, творчество и борьба с ДОТовскими узурпаторами разве не есть пример труда высшего порядка? Бесспорно, так!

Озвучивалась данная идея публично, на площади с «О, КРЕАТИВУ – ДА!». Ржавые буквы наконец освободились от плена растительности: «альтернативщики», со скандалом отобрав у Мая часть котельного топлива, попросту выжгли бурьян в радиусе десяти метров, заодно чуть не спровоцировав пожар в поселке. Правда, буквы перенесли напор очистительного огня плохо: металл покоробился, сварные швы местами разошлись, а общий вид черного пепелища только усугубил грустную картину. «Ничего, что надпись теперь выглядит кургузо! Зато неповторимо!» – воскликнули творцы и вдохновенно измазали буквы яркими красками прямо поверх ржавчины и сажи.

Услыхав об Освенциме и труде высшего порядка, Игорь испытал острый приступ тошноты. Он сумел сдержать первый порыв, добежал до старого общественного туалета неподалеку от площади, где его вырвало. Рвота забрызгала ботинки, потому что не могла провалиться в нечищеный клозет, но Кремов не обратил на это внимания. Он тяжело дышал, приходя в себя. На уровне глаз под слоем паутины виднелась надпись: «И кто сказал, что на Скале голодают?», а рядом – нарисованная углем задница и расшифровка очевидного: «жопа».

– Надо же! – возмущался Май по пути к будке. – Истратили пятнадцать литров горючего. Пятнадцать! На какую-то ерунду. Мы не знаем, сколько продлится заточение здесь, каждый грамм на счету, а они… Кремов, вы в курсе, что отныне труд – это ежедневные прогулки к стене и скандирование речевок про угнетение свободы?

Игорь мотнул головой. Он знал, что накануне Жуков переговорил с Эльф и Валентинычем и те скрытно организовали работу по спасению остатков топлива. Валентиныч мобилизовал самых надежных ребят, а Эльф с Лапкоплавом сооружали в гаражах резервуары из подручных емкостей. Яшка и близняшки уже несколько дней выполняли аналогичную работу с провиантом, благо жители Скалы почти не расходовали «устаревшие» продукты, сосредоточившись на «прогрессивной» еде.

Джина днем отсыпалась после ночных смен в «Медузе». Клуб оставался единственной точкой, которую пока посещали представители обеих противоборствующих сторон. Споры на идейные темы прекратились, и маевцы, и дримовцы, рассевшись по разным углам, просто перекусывали и слушали музыку. Кремов встречал в «Медузе» Дока, Молчуна, других ребят, но сам Дрим после стычки еще ни разу на людях не появился. Джина говорила, что отряд, отправленный в горы, до сих пор не вернулся, что в «крепости» царит напряжение, а Леха, по слухам, охромел, а еще у него плохо двигается правая рука. Впрочем, кроме сбора слухов Джина не занималась ничем полезным и на этой почве даже повздорила с Лапкоплавом.

У крайнего дома навстречу путникам вышел Гришка. С приходом тепла он не избавился от комбинезона и по-прежнему таскал торбу с кусками рубероида.

– Миру мир! – поприветствовал Гришка, улыбаясь обычной блаженной улыбкой. – Можно с вами?

– Зачем тебе? – удивился Май. – Мы не на митинг.

– Еще б вы на митинг! – хохотнул Гришка. – Хочу, Майка, с тобой рядом погулять. Ты хороший. И Авоська суперский, и Ромео тоже ничего.

Ротор усмехнулся.

– Ну, пойдем, может, подсобишь, – подмигнул друзьям Май.

Старая «будка свободы» сильно обветшала, знамена с нее давно сняли, целлофановая обивка истрепалась на ветру, даже запах мочи почти испарился – в общем, унылый необжитый вид. Заходить внутрь ни у кого желания не возникло, путники сразу направились к месту, где Кремов полтора месяца назад оставил мотоцикл.

«Борзой» по-прежнему стоял на подставке, но теперь напоминал мусорную инсталляцию, а не мотоцикл. Видимо, креативщики приложились всей мощью личных талантов и темперамента, чтобы породнить слишком правильную машину с обгаженными, но «отграффиченными» фонтанами и с вынесшими немало тягот буквами «О, КРЕАТИВУ – ДА!».

На «Борзом», вяло трепыхаясь от дуновений ветерка, сморщенными салфетками висели давнишние оригами Ларки Файерривер. Та с подругами когда-то щедро поутыкала ими машину от крыла до охвостья, но осадки и прочие погодные превратности не пощадили ни цветов, ни ленточек, ни змеев, вымарав краски и истрепав бумагу. Художники отметились более износостойкими шедеврами, замазав «Борзого» характерным пестрым орнаментом из клякс, поверх которых, протянулись канонические надписи вроде: «Свобода не умирает!» или «Альтернатива, Дрим, Свобода!».

Конечно, маленький, хоть и необычный, объект, далеко отстоящий от основных «альтернативных» троп и постов, не мог долго притягивать интерес творческих личностей и те, порезвившись разок, предсказуемо переключились на что-то иное.

Гораздо агрессивнее действовали природа, точившая коррозией тормозные диски, да вандалы, зачем-то разгромившие все указатели поворотов, приборную панель и прочее стеклянное хозяйство. Досталось также пластиковому обвесу, выступающим частям – лапкам, рычагам, тросам, шлангам. По забившейся во все щели грязи Игорь легко определил, что «Борзого» неоднократно повергали на бок, наверное, в ритуальных целях. Об этом же подумал и Ротор, брезгливо прошептавший, ни к кому не обращаясь:

– Туземцы.

Однако первое впечатление оказалось обманчивым. Машинерия «Борзого» существенно не пострадала, даже покрышки не спустили. Повозившись, Игорь с Ротором соорудили ладные эрзац-элементы вместо сломанных органов управления, заправили бак топливом, установили фару и аккумулятор. С тормозами пришлось тяжелее, но Май все же сумел оживить гидравлику заднего контура, законопатив дыры на шланге и перелив остатки тормозной жидкости из переднего суппорта в задний бачок. Окончив работу, люди отступили на пару шагов от мотоцикла. Блестящая фара резко диссонировала с остальным, Гришка даже жалобно воскликнул:

– Это ж каким он красивым был!

Ротор, уже не сдерживаясь, нецензурно выругался.

Кремов вывинтил масляную пробку и понюхал моторное нутро. Ничем посторонним не пахло. Затем он осветил бак через заливную горловину. Песка не обнаружилось. Красную кнопку питания раздробило стараниями безвестного доброхота, но Ротор просто замкнул цепи намертво. Оставалось щелкнуть тумблером и растолкать «Борзого» вручную. Игорь оседлал машину, ребята уперлись в нее сзади руками.

– Давай! – скомандовал Май.

Короткий разгон, третья передача, звучные выстрелы из глушителя – и жизнерадостное «вр-р-рум-м-м-м»! Борзой запустился легко, словно не было ни атак негодяев, ни принудительного креативного улучшательства, ни изнуряющего простоя.

– Здорово-то как! Ура!!! – закричал Гришка и подпрыгнул.

Ротор влюбленным взглядом рассматривал мотоцикл, так что Игорь, не раздумывая, доверил ему руль. Из солидарности остальные отказались от роли пассажира, и Ромка укатил один. Игорь, Май и Гришка навели порядок и, распределив между собой нетяжелый скарб, отправились восвояси.

На подходе к поселку им повстречалась группа хмурых «альтернативщиков», топавших к стене «трудиться». Большинство явно страдало от похмелья, ведь пивоварня гнала жижу бесперебойно, у некоторых в руках поблескивали странные пакетики, издалека напоминавшие кондитерскую фольгу.

При ближнем рассмотрении оказалось, что никакая это не фольга, а «Крутая тусовка!» в оригинальной упаковке. Игорь замер неподвижно, оглушенный страшным предчувствием, Май с Гришкой тоже остановились. Тем временем «альтернативщики» подошли вплотную. Предводительствовал над ними знакомый парень с гнилыми зубами. Пережевывая чипсы, он кивнул в знак приветствия и вальяжно произнес:

– Хай, пипл. А вы чо, на стену не ходите? Не по-братски это!

– Андрюша, котлы с насосами ты будешь обслуживать? – поинтересовался Май с неприязнью. – Они до обеда пробуждения ждать не будут.

– Не истери, Маян, – снисходительно брякнул гнилозубый, – к тебе и Авоське претензий никаких, вы че-то полезное делаете, а этот тунеядец вполне мог бы пользу принести «Альтернативе».

И Андрюша ткнул половиной чипса в Гришку. Тот сразу сжался и в каком-то отчаянном протесте повернулся ко всем спиной.

– Не валяй дурака! Гришка никогда никому не мешал и в сабантуях не участвовал, – возразил Май.

– Так-то оно так, – с хуторской тупостью парировал Андрюша, – только вчера Дрим предложил всем определиться со своей гражданской позицией, потому что наступает решающее время, интересное! Тут не до нейтралитета, тут каждому своя цена проявится. А ну пошли, хоть повеселишь нас у стены! – обратился гнилозубый к Гришке и бесцеремонно схватил того за локоть.

Гришка развернулся, и Игорь увидел на его лице слезы. Так плачут дети, которых затравили в детском саду хулиганистые сверстники. Май неумело, но со всей возможной яростью саданул Андрюше по уху. Послышался звонкий шлепок, гнилозубый отлетел на пару шагов и повалился в траву рядом со ржавой осветительной мачтой. Игорь выхватил загодя нащупанный в сумке гаечный ключ и размахнулся на подступивших было «альтернативщиков». Те, томимые головными болями и обремененные чипсами, от драки решили воздержаться.

Андрюшу подняли под руки две девушки, он натужно сопел и периодически притрагивался пальцами к ярко-малиновому уху, оттопырившемуся и распухшему.

– Так вот ты как! – не глядя Маю в глаза, прогундосил Андрюша. – На братьев руку поднял? Скажи спасибо, ты водой заведуешь, а то спросили бы с тебя как следует!

Май ничего не ответил, переводя дыхание.

Домой они с Игорем вернулись в подавленном настроении. Гришка наотрез отказался поселяться с маевцами и, как ни старались Жуков с Кремовым его переубедить, упрямо стоял на своем. Он отделился от их компании на одной из улочек, горячо поблагодарив напоследок:

– Спасибо вам, человеки! Майка, я люблю тебя и всегда любил, – сказал он с улыбкой, – ты меня прихвати, когда в Солнечный вернуться надумаешь, ладно? – И, обернувшись к Кремову, грустно добавил: – Вот и платье сшито почти, а митинговать неохота, и ты собрал добычу всю!

У Игоря подкатил комок к горлу.

Глава 151

Что бы ни задумал Дрим, реализация его плана вступала в решающую стадию. Слушки о демократической республике на Скале и боях с армией переросли в само собой разумеющуюся перспективу, завод гнал жижу без продыху, а партии носильщиков теперь доставляли с гор полюбившиеся «Альтернативе» деликатесы конвейером. Население ожидало развязки, распаленное проповедями Дрима о «сияющем граде на холме», одурманенное и сбитое с толку яркими фантиками, экзотическими запахами и вкусами. «Естественным образом», как саркастично выразился Валентиныч, в обществе выкристаллизовалась идея о первом символическом Акте, которым бы ознаменовалось рождение «абсолютно новых демократических людей». Таким актом, конечно, должен стать снос стены или хотя бы ее покорение! Теперь уж точно, теперь без шуток и раскачки! Нужно успеть до того, как ДОТ опомнится и демонтирует ее сам.

Методы Ганди и Кинга обнажили полную несостоятельность, на авансцену шагнули фигуры, ратующие за силовое решение проблемы.

Отчаянные головушки фанфантюльпановского типа под дружное «ура!» попытались перебраться через стену: разжившись карабинами, кошками и веревками из заброшенного клуба альпинистов, сообразили нечто вроде вертикального восхождения. Конечно, не остановили их предсказуемые потери: небрежное отношение к безопасности и отсутствие опыта стоили пары сломанных конечностей и даже одного сотрясения мозга. Док оперативно заштопал раны неудачников, и те вернулись к стене на костылях, поддержать товарищей.

Но приступ не увенчался успехом: примерно на середине пути, когда улюлюкающие бунтари уже готовили топоры и ножницы для рассечения колючей проволоки, их залихватский настрой сменился непреодолимой угнетенностью и даже страхом. Повисев неподвижно с полминуты, они в едином порыве скользнули вниз.

Взбешенные «нечистью» штурмовики забросали стену бутылками с горючей смесью. В сумерках это выглядело сюрреалистично: отважные пращники с ревом раскручивают пылающие снаряды и раз за разом обрушивают огненные волны на темнеющего великана, девушки неподалеку тачают из рваных колготок, носков и пивной тары новые коктейли Молотова. Работа прекрасной армии сопровождалась хоровым пением бардов и воодушевляющими запахами солярки и бензина!

Не помогло, стена не далась огню.

Немилосердная судьба, напротив, послала «альтернативщикам» трагическое испытание: в результате несчастного случая заживо сгорели две девушки, наполнявшие бутылки горючим. Объятые пламенем, с душераздирающими криками они бросились прочь от «будки свободы». Когда девчонок удалось настичь, те обгорели непоправимо. Док дрожащими руками под панический рев потрясенных «альтернативщиков» воткнул каждой инъекцию обезболивающего.

Девчонки умирали долго, их стоны утихли только через сутки.

Кровь пролилась, и для ритуала уже не имело значения, кто виноват и по какой причине погибли люди. Что ж, момент, отодвигаемый Игорем изо всех сил, настал, Дрим мог торжествовать.

Трагедия навсегда изменила жителей Скалы. Все без исключения почувствовали серьезность происходящего, ненависть разлилась в сердцах, огрубляя и очерствляя недавних романтиков. Парадоксальным образом досталось Маю: его, прямо предупреждавшего об опасности игр с горючим и протестовавшего против бесцельного разбазаривания печного топлива, обвинили в пассивности и цинизме. Мол, мог бы и организовать безопасный розлив керосина у стены, а не отсиживаться в поселке, тогда б девчонки остались живы.

Выпад в сторону Жукова чуть не перерос в суд линча, но, по счастливому стечению обстоятельств, группа порицателей оказалась относительно немногочисленной, а рядом с Маем плечом к плечу встали Яшка и Лапа.

Кульминация близилась.

Болото вплотную подвели к выбору, озвученному Андрюшей: либо «вырасти» в настоящую альтернативу, либо скатиться до людей второго сорта, маевцев, которым не позавидуешь.

А что же Акт?

После трагедии с девчонками стена, оплеванная, замызганная, в незаконченных татуировках-картинах и копоти, осталась в одиночестве, ей больше ничто не угрожало. Озверевшим «демократам» отныне требовался Акт повесомее, им, ощутившим вкус смерти, нужна была человеческая жертва. Ибо оказалось, что свобода, не удобренная кровью патриотов, не представляет никакой ценности.

Глава 152

С улицы донеслись возбужденные возгласы, а затем – пронзительный крик. Маевцы дружно прильнули к окнам, но Жуков тотчас заставил всех сконцентрироваться и каждый бросился к заранее определенному посту обороны.

– Ребята, тревога! Где Эльф с Ротором? Неужто за периметром? – воскликнул Май.

Кто-то ему ответил, что видел их у задних ворот, где они возились с железками от пищевика. Май, мгновенно оценив ситуацию, бросился к задним воротам. Паша с близняшками поспешили в подвал.

Игорь понял, что это за крик.

Ему стало плохо, на лбу выступил пот, сердце обволокло давящей болью. Он с трудом доковылял до парадной двери и, растолкав баррикадирующих ее ребят, вывалился на порог. Позади послышался панический возглас Паши и топот множества ног. Внутренний метроном пугающе неестественно завис в крайнем положении, словно воткнулся в желе и не смог вырваться. Небо над головой серело предгрозовой серостью, деревья замерли. Штиль.

Вспахивая ногами-утюгами пыль при каждом шаге, Игорь спешил за периметр. Метрах в тридцати по улице виднелась толпа «альтернативщиков», они стояли, окружив что-то. Игорь побежал. Он врубился в толпу как ледокол, разбрасывая людей по сторонам. Успел заметить Андрюшу, оправдывающегося с обескураженным видом перед какими-то девчонками.

На булыжной мостовой лежал мертвый Гришка. В темно-багровой луже, свернувшись калачиком, прижав руки к животу. Игорь со страшным гортанным воплем бросился к нему, схватился за грязные мокрые Гришкины волосы, ткнулся лбом в его остывающее ухо. По обонянию ударил крепкий запах свежей крови, под языком в ответ на соль и горечь запульсировали фонтаны. Глотнуть не хватало сил. Кричал Игорь страшно, но не слышал себя, изо рта, носа, глаз вместо звуков и слез выплескивалась противная слизь. Кажется, только сейчас взрослый ребенок с грустными глазами отказывался идти с Маем и Кремовым в их новый дом-крепость, сокрушался о каких-то лишь ему понятных вещах, по-воробьиному ежился в своем стареньком комбинезоне, а теперь… ничего не изменить! Игорь в исступлении ударился головой о Гришкину руку, затем еще раз.

Если бы Кремов мог наблюдать ситуацию со стороны, если бы он, не имея к происходящему отношения, хотя бы попытался чувственно прикоснуться к ней, то сжег бы себе нервы совершенно. Пламя жестокого горя, бившее из него сейчас, пробрало и окружающих «альтернативщиков», застывших в гробовом молчании.

– Кто?! – наконец выдохнул Игорь.

Он был почти уверен, что его не слышат. Вскочив на ноги и вытерев лицо, он огляделся. Ближайшие отшатнулись с испуганными гримасами. Взгляд остановился на Дриме. У того было серое лицо, и вообще он казался каменным истуканом, лишь пара волосинок еле-еле шевелилась на Дримовском чубе.

В груди у Игоря заклокотало. Не сводя глаз с Виктора, он задрал голову, словно закинул противовес перед броском. Вдруг откуда-то слева послышалось:

– Этот его убил!

Кремов повернулся. От Андрюши во все стороны расступались люди. Тот затравленно озирался, сжимая в руке короткий кривой ножик.

– Он… Он провоцировал… – проблеял гнилозубый.

Трусливое ничтожество не раскаивалось в поступке!

Его заботила лишь сохранность собственной шкуры, так внезапно кинутой на произвол судьбы переменившимися отчего-то дружками. Подлец зарезал беззащитного Гришку из-за затаенной обиды на Мая, из-за полученной оплеухи и перенесенного унижения, выместил на том, кто по определению не мог ответить, свою низменную злость. Осознание, что эта тварь задержится на белом свете еще хоть немного, невыносимо жгла Нерва.

Дрожа от ярости, стиснув зубы и сжав кулаки, он пошел на Андрюшу. Тот поначалу попятился, но вскоре уперся в цепочку парней, хмуро преградивших дорогу к отступлению. Тогда Андрюша преобразился: в глазах вспыхнуло злобное остервенение, он расставил ноги, отвел руку с ножом вправо и, заорав, побежал на Игоря. Единственным осмысленным маневром, на который хватило Кремова, стал поворот корпуса левым боком к противнику и резкий бросок навстречу. Гнилозубый уколол по дуге, однако сблизившийся Игорь оказался внутри замаха и ножик лишь чиркнул лезвием по правому, тыльному, боку. В это же время безымянный палец Игоря воткнулся Андрюше в глаз и с чавкающим звуком вошел дальше внутрь черепа. Вторая пятерня сжала горло подонка. Тот испустил леденящий душу хрип и снова ударил ножом. Почувствовав острую боль в боку, Игорь повалил Андрюшу на землю. Кремов превратился в бесноватое животное, подстегиваемое чудовищной яростью: усевшись на своей жертве, перехватив ее руку с ножом, он принялся лбом бить по Андрюшиному лицу, словно молотком. Завоняло больными разбитыми зубами.

Вначале подонок пытался отвечать: преодолевая захваты, тыкал Игоря ножиком, извивался, колотил его коленями в спину, но с каждым полученным по лицу ударом его сопротивление угасало.

Внезапно Кремов ощутил, что уходит сила из рук, закружилась голова. Очевидно, уколы в бок не прошли бесследно. Ужаснувшись перспективе не добить Андрюшу, он схватил его, уже обмякшего, за волосы, навалился всем весом и стиснул челюсти на Андрюшином горле. В нос, в глотку, в глаза хлынули потоки крови. Чуть не захлебнувшись, Игорь со звериным рычанием рванул головой вверх. Послышался хруст разрываемой плоти, бульканье и шелест падающих на мостовую капель, как при дожде. Теперь дело сделано.

Андрюша выгнулся дугой, конвульсивно схватился руками за горло и задергался в агонии. Девчонки вокруг истошно завизжали, кого-то неподалеку тошнило.

Игорь слез с тела противника, встал на четвереньки. Его вырвало. Затем он сел и попытался вытереть лицо рукавом, но одежда пропиталась кровью насквозь, так что ничего не вышло. Сняв куртку, он вывернул ее наизнанку и повторил попытку. Получилось гораздо лучше.

На землю упал пурпурный листок неправильной формы. «Жаль, теперь мидокоциальный компьютер испорчен бесповоротно!» – промелькнула мысль.

Из левого бока струилась кровь, не слишком обильно, но достаточно для того, чтобы через некоторое время Игорь отправился вслед за Андрюшей. «Не-е-е-е-ет! Теперь дудки! Ни в коем случае не умирать!» – пришла мысль. Взгляд сфокусировался на подрагивающей ноге Андрюши, а затем переместился выше и уперся в Дрима. Тот хмуро и пытливо разглядывал Игоря, словно борясь с внутренней дилеммой.

– Быстрее! Быстрее пропустите! – раздался клич Дока Брауна неподалеку.

Игорь повернул голову: рядом стояли Май, Яшка и Лапкоплав. У последнего на щеках играл румянец, глаза блестели азартом. Он задиристо преграждал дорогу всем, кто пытался подойти к Игорю, именно к Лапе обращался Док. Май сосредоточен на все сто процентов – плотно сжатые губы, ледяной взгляд; сейчас Жуков лихорадочно оценивает обстановку, просчитывает варианты развития событий.

Нерв не чувствовал облегчения. Он встал и, пошатываясь, направился к Дриму. Порывистое движение друзей пресек взмахом руки. В воздухе снова повисла гнетущая тишина. Игорь выглядел страшно: лицо землистого цвета, синие круги под глазами, слипшиеся волосы, весь в крови, с рассеченным лбом. Он шел как одержимый, прожигая взглядом цель. Дрим не прятался и, кажется, приготовился ко всему, тоже остановив сторонников, намеревавшихся помешать Игорю. Кремов на последних шагах ускорился и, с силой размахнувшись, ударил Дрима растопыренной пятерней по груди. Дрим отшатнулся назад, не попытавшись ни уклониться от атаки, ни ответить. На его куртке, прямо в районе сердца, зажглась красная клякса.

Несколько дримовцев немедленно оттеснили Игоря назад, к подоспевшим Маю и ребятам.

У Кремова полились слезы, смешиваясь с кровью из рассеченного лба.

– Ради чего?! – выдавил он. – Скажи мне!

Дрим хранил молчание. Что-то надломилось в нем, и теперь он не знал, как поступить. Наконец он собрался и произнес:

– Завтра снимут блокаду, это точно. Но нам все равно, нас уже здесь не будет завтра… Они же убить тебя хотели, Кремов, а ты все равно оправдываешь все мерзости ДОТа! Почему ты такой упертый?! Можно было стать одним из нормальных свободных людей!

– Откуда вся твоя уверенность? Почему ты решил, что ты нормальный, а он, – Игорь указал на Гришку, – отброс?

– Я, по крайней мере, не заказывал убийство гражданина Солнечного «Альтернативе», чтоб не марать ручки! – мрачно парировал Дрим.

– Что?.. Что ты такое говоришь? – вырвалось у Кремова.

Ну конечно! Вот почему Виктор не интересовался судьбой Дарьи. Он точно знал, как и когда она покинула Скалу. Он точно знал, на сколько возведена стена: на столько, чтоб хватило времени прикончить Кремова, и срок этот Дрим запрашивал у ДОТа сам. Нет никакого критического износа нервов Игоря, а отключки наверняка вызывались «лечебными» пилюлями…

Все отразилось на лице Кремова, его взгляд потух. Дрим с интересом наблюдал. И понятно теперь, почему никто в толпе не роптал, не удивлялся переменам и надобности назначенного сражения с маевцами: не зря же Виктор, не таясь, намедни раздавал чипсы в оригинальной упаковке. Нет никакого склада в горах. Очевидно, завтра «Альтернатива» в полном составе планирует отбыть в землю обетованную, к тем, кто их снабжал «деликатесами».

Тем временем Молчун подал знак, и толпа послушно потянулась в сторону дримовской крепости. Тело Андрюши завернули в парусину, моментально пропитавшуюся кровью, и поволокли туда же.

– Ты убил Славянина? – спросил Игорь.

– Не было выбора, – ответил Дрим, запнувшись, – его взгляды устарели, он чуть не сорвал контакт с юго-западными друзьями. Что нам оставалось? Продолжать бренчать на гитарках? Перепахивать и дальше грязь во всей округе в поисках съедобных корешков, чтоб протянуть зиму? Нет уж, нам предложили альтернативу, настоящую! Славянин этого не понимал, за то и поплатился.

– А со мной зачем тянул?

– Я ублюдкам из ДОТа не доверяю. Откуда было знать, может, ты их наживка? Может, они всю возню с заказом твоего убийства нарочно разыграли, а сами секли через тебя же, чем мы тут занимаемся? Может, это подстава? Да и вообще, грохни тебя сразу – ДОТ и стену долой, а нам она очень нужна была, стеночка-то! Сегодня мы всю вашу компанию собирались потрясти на прощанье. Он все понимает, он умный, гад, – кивнул Дрим на Мая, – а ты повелся.

– Что теперь будешь делать, Витя? – спросил Май.

– А что теперь? Вы такой спектакль тут сопливый разыграли, что и рука не подымается на вас. Святоши! Живите в своем солнечном отстойнике дальше, завтра воссоединитесь со всем этим паскудством. Валентиныча жаль, хоть и слил старик. Да и вы оба просто дураки, а дураков жалеть следует. Вон Док расчувствовался даже. Мы бы еще задержались на Скале немного, но Лова там, за стенкой, подняла шум. ДОТ больше не может тянуть со сносом. Придется бросить кучу интересных штук здесь, обстановку «Медузы» например. А она – история наша.

– Кто меня попросил убить? – спросил Игорь.

– Какая разница? Впрочем, если у вас замес начнется на почве мести, то это лишь на пользу городу пойдет, встряхнете нафталиновые залежи, – ответил Дрим. – Волкова. Удивлен? Обещала, что в награду завалит Скалу ресурсами, а ДОТ снимет опеку над нами полностью. Как же, поверил я! Только она в дураках осталась, еще и стеной помогла.

Он развернулся, чтобы уйти.

– Ты недооцениваешь ДОТ, – мрачно произнес Игорь. – Не я тот, кого тебе нужно здесь опасаться.

Виктор обернулся. В его взгляде читалась такая торжествующая уверенность, что слов не требовалось. Он и не сказал ничего, только хмыкнул.

После ухода Дрима к делу подключился Док. Раны Игоря оказались неглубокими, но крови вытекло достаточно. Прямо на месте Док оказал всю необходимую помощь, перевязал голову, а уходя, пихнул в руку Игорю какой-то сверточек.

– Только не жадничайте, Кремов! По одной, а то и по половине, сильное! Это не совсем наркотик, скорее, обезболивающее. Оттуда, качественное. «Мельдониум»! Привыкания ноль, – многозначительно напутствовал Док. – Раны у вас больше резаные, колотая одна, и та от ребра по касательной. Лечение простое: отдыхайте, меняйте повязки. Справитесь? Вот и отлично. Боюсь только, сотрясение мозга приличное, удары вы впечатывали как ненормальный… Голова не для такого… Ну, таблетки здесь самое оно.

Затем и он ушел.

Пока Док возился, Лапкоплав сбегал в крепость и с несколькими ребятами-помощниками погрузил тело Гришки на тачку. Теперь они катились обратно, процессия виднелась уже на полпути к дому.

Закапали первые крупные капли. Дождь быстро набрал силу, будто стремясь одним махом смыть кровавые лужи и грязь с брусчатки, растворить в небесной свежести человеческие грехи, повисшие в воздухе.

Май и Игорь обнялись.

– Прости, Маечек. Прости меня! – выдохнул Нерв. – Я так подвел, так подставил тебя!

– Все обошлось, Игорь. – Май впервые обратился к нему по имени. – Все позади. Похоже, Гришка уплатил своей жизнью за наши, а вы прошлись по тоненькой жердочке и сделали его жертву ненапрасной. Может… в этом и крылся единственный выход?

Они потихоньку побрели домой. Яшка поддерживал Кремова под руку. Мутило. Игорь достал из пакета Дока пилюлю и закинул в рот. Полегчало немедленно. Нерв почувствовал, каких душевных ресурсов стоил умнице Маю прошедший день. Май мобилизовал команду, приготовил ее к неизбежной битве, позаботился об обороне крепости, просчитал перспективы – и вдруг все перечеркнул его ближайший товарищ, которому Жуков доверял безгранично! Знал ли Май, что Гришку используют для провокации? Конечно знал, но, понимая уязвимости в собственном положении, принял тяжелое решение отдать того на растерзание. Иначе пришлось бы выходить на улицу, а Дрим только этого и жаждал. Когда же в ловушку попал Кремов, Май не устоял, дал слабину. Он отрекся от себя, простился с жизнью и в сопровождении надежного Яшки да непреклонного в лихом мушкетерстве Лапкоплава ухнул в омут.

Каково ему было оставлять беременную Пашу, каково понимать, что все катится к чертям? Наверное, он собирался отдать жизнь подороже, нанести побольше ущерба врагам напоследок, чтобы Пашины шансы и остальных маевцев хоть чуток возросли! Возможно, в какой-то параллельной вселенной их уже давно убили? «Нет! – подумалось Игорю. – Эта вселенная единственно правильная и возможная!» Внезапно вновь накатило опустошающее отчаяние из-за Гришки и тут же на смену ему почти эйфория: «Живы! Живы-то все же!» Дождь усилился.

Глава 153

Таблетки Дока творили чудеса. Поспав немного, Игорь ощутил прилив сил. Он встал с матраца и подошел к окну. Дождь закончился.

В крепости царило умиротворение. Девушки под руководством Эльф развесили новогодние гирлянды во дворе, расставили уличные светильники. Мягкое волшебное тепло разлилось вокруг. Мужчины во главе с Валентинычем обмывали Гришкино тело на импровизированном одре, устроенном из старой двери и фруктовых ящиков. Закончив, они наверняка поместят Гришку в холодильник, чтоб потом передать родственникам. Ведь завтра-послезавтра стену снесут! Люди никуда не спешили и ни о чем не беспокоились, даже грусть от потери светлого безобидного человека, кажется, ласкала их сердца. В умытом дворике слышался только размеренный плеск обмакиваемых в ведра мочалок, поскрипывание дощечек в ящиках. Вселенский покой. Идеально. Игорь знал, где уже встречал такое. Чистый сюр.

Он вернулся, улегся у старого доброго обогревателя, отхлебнул из термоса воды и закрыл глаза.

Снилась главная улица поселка. Тепло по-летнему. На куске рубероида сидел Гришка, читал какую-то газету и улыбался, периодически удовлетворенно зажмуриваясь. Игорь понял, что газета про него.

– Ты чудо как хорош, Авоська! – промурлыкал Гришка, не отрываясь от своего занятия. – Тут написано, ни одного не выронил!

– Кого, Гриша? – спросил Кремов, ощущая, как к горлу подкатывает ком, а по спине разбегаются мурашки.

– Надо же, ни одного! – будто не расслышав вопроса, пробормотал восхищенно Гришка. – Майке теперь все карты в руки! Ой, чую, он справится!

Игорю стало тоскливо. Он заметил рядом с Гришкой кусок рубероида и уставился на него как зачарованный. Наконец, пересилив себя, Кремов встретился взглядом с Гришкой. Тот больше не улыбался. Он печально смотрел на друга некоторое время, затем виновато пожал плечами и трогательно поджал губы. «Авоська» означало вовсе не коротышку, а сетчатую сумку.

Глава 154

На улице царила суматоха.

– Джина!!! Джина-а-а-а-а-а-а!!! – доносились до слуха призывы.

Игорь приподнялся на локте. Голова была ясной, в боку лишь немного побаливало, хотелось есть.

В комнату вошла Паша. Весь ее вид выражал крайнюю озабоченность, но не по поводу Игоря точно.

– Кремов, как вы?

Игорь кивнул в знак, что все хорошо.

– Что стряслось, Паша?

– Джину не можем найти! Куда запропастилась, неизвестно.

– В «Медузе» смотрели?

Паша присела рядом. Ей тяжеловато давалась всякая активность в последнее время, мучил токсикоз.

– Знаете, Кремов, ведь «Медуза» пуста, – ответила Паша растерянно, – там никогошеньки не осталось. Они действительно ушли все. Продукты оставили, вещи, – даже неон, которым бармены дорожили страшно, и тот мигает себе в одиночестве. Жутковато.

Игорь сел на матраце. Паша прекрасно все понимала, да и остальные тоже. Лишь Лапкоплав не мог смириться. Он не сдастся, упрямец, поэтому следовало поторапливаться. Преодолев соблазн снова прилечь, Игорь встал и направился к выходу. По пути проглотил пару чудодейственных таблеток Дока.

Во дворе спешно снаряжалась импровизированная поисково-спасательная партия. Май поприветствовал Кремова обреченной улыбкой. Лапкоплав бросился навстречу:

– Кремов! Ну подтвердите, Вы же сведущи! Она не могла просто так уйти! Не могла! Наверняка ее утащили силой!

Светило яркое солнце, ни ветерка. Пахло сиренью. Неподалеку на лавочке расслабленно блаженствовал Валентиныч. Затягиваясь самокруткой, он иронично покачивал головой, а иногда даже с прищуром улыбался, словно приговаривая: «Эх, молодежь! Покой нам только снится!» Близняшки собирали на стол, который Яшка до этого выволок во двор из дома. У трепетного трио все разрешилось. Наверное, вчера, пока Игорь спал. Яша совершенно открыто бросал на Нюру полные теплоты взгляды, Зина, легонько подталкивая раскрасневшуюся сестру в бок локтем, посмеивалась. Откуда-то со второго этажа донесся голос Эльф: «Варенье будем?» На непонятно кому адресованный вопрос ответил Валентиныч: «Тащи все! Сегодня праздник!» Послышался смех Эльф и Ротора. Никуда не хотелось уходить отсюда.

Лапкоплав отчасти прав. Конечно, никто Джину силой не утаскивал, она сама сглупила. И пусть бы шла, но без встречи напоследок им никак нельзя, иначе оба на всю жизнь сохранят мучительную неопределенность в сердце, а то и неутихающую боль. Лапа рванет в погоню, несмотря ни на что, только отпускать пылкого «Че» без присмотра не следовало. Пусть пик напряжения миновал и никто из дримовцев не помешает Джине объясниться напоследок, однако Лапкоплав способен наломать дров даже в более безобидной ситуации. Маю идти нельзя, Май однозначно нужен здесь, рядом с Пашей. Того и гляди стена рухнет и начнется эвакуация, без мужниной помощи в такой ответственный момент ей придется худо. Кто знает, как поведут себя ДОТовцы? А вдруг паника, карантин какой? Верилось в это с трудом, но Жуковы и так вчера пережили слишком многое, чтоб вновь расставаться.

– Поддерживаю погоню! – ободряюще ответил Лапе Игорь. – Май, мы можем справиться без тебя, что думаешь?

Жуков неуверенно произнес:

– Кремов, вы же ранены серьезно! Вам нельзя!

– Можно, – ответил Игорь просто и подмигнул. – Ты нужен здесь, определенно. Кроме того – мельдониум!

– Не задерживайтесь там надолго, ладно? – напутствовал Май.

Нюра поспешила к Игорю.

– Вот вам завтрак с собой, – сказала она, протягивая два огромных бутерброда.

Кремов взял бутерброды и поцеловал девушку в лоб.

– Поздравляю, – тихонько добавил он.

В удивлении распахнув глаза, Нюра смущенно улыбнулась и залилась краской до самых ушей. «Откуда вы знаете?» – читалось в ее взгляде. Эх, Нюрочка, не нужно быть никаким Нервом, чтоб прочитать ваше счастье, об этом знают все вокруг!

Воинственно размахивая трофейным ножиком, Лапкоплав устремился к воротам, где уже ждали несколько ребят. Игорь последовал за ними.

Идти было не трудно, вчерашние раны почти не беспокоили. Лапкоплав тараторил как заведенный:

– Мы их нагоним обязательно! Мои разведчики сообщили, что дримовская крепость опустела только-только, часа не прошло! Они наверняка тащат какой-нибудь скарб, а мы налегке. Что думаете, Кремов?

Кремов думал, что без таких, как Лапа, невозможна ни одна заварушка, будь то Великая Октябрьская социалистическая революция или потасовка у пивбара. А не случится чего-нибудь похожего, так условные Лапкоплавы придумают игру вроде казаков-разбойников и начнут резаться в нее со всей страстью. Надо же, «мои разведчики сообщили»! Не хватает разве что фразочек «Тысяча чертей, каналья!» или «Именем Цезаря! Пусть начнется истребление!». Лапа, несомненно, тяготился тем, что назревавшая война в итоге не состоялась и ему не пришлось продемонстрировать окружающим примеры высочайшей доблести и героизма. В мыслях он, фехтуя кинжалом, «тыщу раз» отбрасывал свору дримовских прихлебателей, в то время как с балюстрады ристалищу рукоплескали фрейлины ее величества Джины Обворожительной во главе с Самой! И тут – раз: ни битв, ни королевы. Но не таков Лапкоплав, чтоб просто сдаться. Сейчас он настигнет Джину и отнимет ее у подлых похитителей.

Игорь утвердительно кивнул товарищу. Лишь бы не сбиться с пути в незнакомой местности, хотя «разведчики» наверняка подкованы в вопросе следопытства.

Крепость Дрима выглядела удручающе: ворота нараспашку, куча мусора во дворе, – словно пережила штурм. За ней обнаружилась широкая тропа, ведущая в горы. Маевцы ускорили шаг. В какой-то момент показалось, что в одном из окон мелькнул силуэт, но это, конечно, не могло быть ничем иным, кроме игры света.

– Гляди в оба, ребята, – по-заговорщицки приглушенно скомандовал Лапа, – враг мог организовать засаду прикрытия!

«Разведчики» навострились, сделавшись похожими на заправских ниндзя. Кремов сквозь внутренний смех отметил, что крадутся они и впрямь сноровисто, бесшумно, по-военному витиевато.

Шагать пришлось долго, тропа то змеилась во влажных молодых зарослях, то облизывала отвесные склоны. Через некоторое время у Кремова несильно закололо в боку, сквозь бинты проступила кровь. Лапкоплав незамедлительно среагировал на это едва заметным кивком и тотчас один из ребят извлек из небольшой наплечной сумки перевязочный материал. Отряд остановился, и Игорь лег на спину, чтобы отдохнуть. Санитар ловко орудовал бинтами, Лапа переговаривался с одним из разведчиков. «Следы совсем свежие, с минуты на минуту нагоним», – донеслось до Игоря. «Может, товарища Кремова побережем? Возможна драка!» Последнее предложение исходило от разведчика.

– Я в порядке, – поспешил сообщить Игорь, – держимся вместе.

Лапа и ребята улыбнулись. Они наверняка воспринимали его чудаковатым сверхгероем, особенно после вчерашнего. Конечно, такой не отступится.

Игорь посмотрел в небо, и сердце замерло в жутком предчувствии. На фоне белых облаков висела черная сигара дирижабля. Не слишком высоко, так что различались винты двигателей и иллюминаторы. Вероятно, заподозрив обнаружение, машина начала окутываться белой ватой маскировочного дыма. Нерв прекрасно знал, кто наблюдает за ними сверху: на таких дирижаблях летают команды особого назначения ДОТа. Моментально включился метроном, охватило напряжение.

«Готово!» – отрапортовал санитар, и отряд поспешил по тропе дальше.

Игорь, забросив в рот пару пилюль мельдониума, лихорадочно размышлял. Вокруг на километры ни души, труднодоступная местность. Более благоприятной возможности не будет – если не сейчас, то скрытно ликвидировать Игоря ДОТ уже не сумеет никогда. Присутствие Лапкоплава и разведчиков не смутит ликвидационную команду, положат всех. Что же делать?

Впереди за поворотом тропинки послышались хорошо различимые отзвуки голосов. Нерв облегченно вздохнул – есть пауза! Маевцы аккуратно подобрались к «альтернативщикам», прислушались. Впереди о чем-то спорили, чувствовалось раздражение невидимых собеседников. «Нужно бросить часть барахла, вымотались…» – доказывал хрипловатый мужской бас. «Ну, Кири-и-и-и-ил!» – в унисон запротестовали несколько женских голосов. Игорь знаком предложил Лапкоплаву спрятать кинжал в ножны, тот немедленно последовал совету. Затем Лапа шагнул вперед, за ним остальные. На небольшом пятачке препирались трое парней и три девчонки. Завидев маевцев, они изумленно раскрыли рты.

– Мы с миром! – торжественно заявил Лапкоплав, сопроводив свои слова помпезно-величественным жестом. – Где Джина?

– Давно вперед утопала твоя Джина, – усмехнулась ближняя девчонка.

Лицо одного из парней, конопатого, внезапно озарилось светом надежды:

– Лапкоплав, пипл! Подсобите нам со скарбом, а? Вместе веселее будет, и не заблудитесь дальше! – Он указал на внушительных размеров рюкзаки, сваленные у ног. – Основная группа будет ждать метрах в трехстах. Вроде и недалеко, но в гору. Как раз коварную развилку с нами правильно минуете! Как?

– Так и сделаем, – не дожидаясь реакции друга, вступил Нерв. – Поможем по-братски напоследок. Правда, Лапа, ребята?

Маевцы согласились, Лапкоплав снисходительно кивнул головой. Груз равномерно распределился по мужчинам, и вся процессия споро двинулась в путь.

Игорь шел в конце людской вереницы, его сердце мощно отстукивало в груди, руки подрагивали от волнения. За Лапкоплава он уже не волновался, первый контакт с «альтернативщиками» случился, теперь никто не помешает Лапе и Джине объясниться напоследок.

Оставался последний шаг и Игорю.

Примитивный до омерзения шаг. Тоска сдавила железным обручем, захотелось исчезнуть отсюда немедленно, вернуться к Назару, Аечке, любимой Марусечке. Обнять их крепко-крепко, нежно-нежно и не отпускать больше никогда. Подумалось, что ничего нет на свете важнее родных голосов, детских шалостей, любви жены, и можно было бы уступить в чем-то системе, не переть твердолобо напролом, нащупать компромисс ради них… Подступили удушье и слабость, в горле застрял комок. Внутри раздался отчетливый призыв: «Сынок, тут уж стой крепко. Крепко!» В памяти возникли яркие образы родителей. Папа смотрел с одобрением, а мама с такой грустью, что трудно стало дышать. Но оба они улыбались.

Игорь проглотил комок. Впереди показалась развилка: широкая тропа уходила направо и выше, а едва заметное ответвление забирало круто вверх и влево. Дримовец явно слукавил, тут невозможно заблудиться, он просто нуждался в помощи Лапкоплава. Ну и пусть. Маевцы и дримовцы дружелюбно переговаривались, девчонки подшучивали над «Айвенго». «Сразу за поворотом увидим наших, – обнадежил конопатый, – там уже недалече».

– Лапа! – окликнул Нерв. Лапкоплав обернулся. Игорь знаком указал на свой бок и состроил болезненную гримасу. – Идите сами, дальше справитесь без меня. Если на обратном пути не застанете здесь, возвращайтесь в поселок! Буду там. Время терять нельзя!

Лапа бросил неуверенный взгляд на друга, но Игорь, ободряюще подмигнув, махнул рукой. Вереница людей продолжила путь.

Когда последний из них скрылся за поворотом, Нерв оглядел небо. Одинокий клочок ваты висел совсем близко. Утренняя глория чертова! Вспыхнула мысль, что уже точно ничего не исправить и ничего не вернуть. Почудилось на миг, будто земля ушла из-под ног.

Стоп! Все хорошо, все удачно. Никаких сожалений быть не может! Если бы Игорь не ушел с Лапой и разведчиками, то ликвидаторы положили бы маевцев в крепости… Лихорадочное состояние сразу же сменилось неестественной эйфорией.

Собравшись, Нерв зашагал по узкой тропке наверх.

Они не стреляли, теперь их планы совпадали с его. Подальше, подальше от развилки в горы, чтобы маевцы не услышали ничего, чтобы не оставлять следов. Когда они вернутся на Скалу, будет уже слишком поздно начинать поиски, дергаться…

Тропка привела в расселину, а из нее Игорь выбрался на гладкую большую поляну, за которой во все стороны простиралась бесконечная даль. Там ничья земля, ни Солнечного, ни Мегаполиса, – терра инкогнита, укрытая пологом.

У самого обрыва желтел известняковый обелиск, оплетенный остатками прошлогоднего вьюнка. Игорь оглянулся назад – никого, на небе тоже пусто. Он подошел к обелиску, провел рукой по шершавой поверхности и вдруг понял, для кого у Гришки во сне был припасен второй кусок рубероида. И та его улыбка виновато-печальная… Кремов так и не научился вовремя разгадывать Гришкины загадки. Впрочем, вряд ли что-то изменилось бы, разгадай он последнюю, а вот с Авоськой досадно вышло.

За спиной послышался звук осыпающихся камней. Игорь медленно развернулся. У расселины стоял Молчун, мрачный вид которого не оставлял никаких сомнений в намерениях гостя. Игорь почти не удивился.

– Может, сам? – поинтересовался Молчун, выразительно кивнув в сторону пропасти.

– Обойдешься, – спокойно ответил Игорь.

Молчун не шевелился.

– Че ж вас всех на этот пятачок тянет? – наконец нарушил он гнетущее молчание.

– Твоя работа? – Игорь погладил обелиск.

Молчун утвердительно кивнул.

– Витек жидковат, когда до дела доходит. Мы тогда втроем тут оказались. Споры, дебаты… Не по мне вся эта канитель. Но и перед массами чечетку отбивать – тоже. Так что условились, это Дрим – герой и вожак. Мне своей ноши предостаточно.

Игорь уважительно присвистнул. Снова помолчали.

Жаль, что явки и пароли раскрываются только в финале, когда игроки уже при своих и ничего не изменить. Нерв прислушался. Не для дела, а так, убедиться в очевидном. Молчун убьет его сейчас, и решимость убийцы так знакома! Она пульсировала тогда, ночью, когда Кремов вытаскивал со Скалы Дарину, и принадлежала не Дриму и уж конечно не Витьку. Вот ее носитель, рядом.

А Волкова? Хороша старушка, просто виртуоз! Профессионал высочайшей пробы. ДОТ дирижировал борцами за свободу, и они брели в четко очерченном коридоре глухим и слепым стадом. Теперь проблема Скалы разрешена, город одним махом избавился от застарелого гнойника. Чисто! Никаких карательных экспедиций, никакого вооруженного конфликта, и главное – ни малейшего соприкосновения законопослушных горожан с паршивыми овцами. Те «сами», совершенно «добровольно» самоликвидировались, еще и попросив позабыть о них!

Интересно, на каких условиях Волкова договорилась с Бюро? Что посулила? Скорее всего, ничего. Бюро выгодно «спасти» кучку «альтернативщиков» в демонстративных целях: оно, мол, Защитник демократии и всего светлого, доброго, вечного. Мегаполисный планктон воодушевится несказанно, а такой капитал нелюдям с Капитолийского холма нужен позарез!

Игорь – приемлемая жертва. Что уж говорить о Гришке, сгоревших девчонках, Андрюше? Весь фокус заключался во времени и способе ликвидации мятежного Нерва. Тут вилка. С одной стороны, затяжка угрожала игре ДОТа, ведь кому, как не Волковой, известно, на что способен прижатый к стенке Нерв, особенно квалифицированный и высокоранговый? Жаль, Леха и Дрим оказались никудышными киллерами. С другой стороны, Молчун не мог допустить эксцесс исполнителя и лично его грохнуть – так он раскрылся бы перед Виктором, считавшим, что это он ведет партию, и стремившимся сохранить стенку до часа «Х».

Пришлось Волковой ради иллюзий Дрима мириться с неуместно живым Кремовым и скверной перспективкой филигранно сработать на ленточке. Сколько сопутствующих проблем это повлекло! Пришлось обучить Молчуна ментальной защите, и ведь вышло: сколько ни сверлил его Игорь, ничего не учуял, не распознал убийцу! Наверняка ДОТ поторапливал парней из Бюро с эвакуацией. А уж как пришлось изворачиваться перед общественностью Солнечного – страшно и помыслить.

Теперь трудности позади. Пора, момент настал!

Она уверена в победе: бунтари исчезли, еретик без пяти минут мертв. Останется прибитую стрессом ротацию рассовать по комфортным квартиркам да погоревать для виду и принести театральные извинения. Чепуха.

Черта с два, Нина Алексеевна! Сверхновая уже зажглась!

Игорь улыбнулся. Заметив это, Молчун опасливо поежился.

Над головами людей повис дирижабль без всякого маскировочного дыма.

– А эти что? Руки не хотят марать? – спросил Нерв, кивнув вверх.

– Подстраховка. Пока мы болтаем, кино снимают с верхотуры. Удобно, не находишь? Ты вроде как жертва «альтернативных» отморозков, да и не первая! Они все расследуют чин по чину… Если уже не расследовали. Убит ты с импортной пушки, не докопаться.

– А ты?

– У меня задание вдали от родины маячит на долгие годы, а там кто знает… ДОТ не видит дальше собственного носа, в городе начнется скоро такое, что и вообразить раньше невозможно было. Лова набедокурила, сучка. Общественность засыпала власти письмами с требованием разъяснить ситуацию со Скалой. А ты понимаешь, что это значит: граждане усомнились в непогрешимости идеальной сущности. Совсем чуток, но и того достаточно… – Молчун осекся, убоявшись своей откровенности.

– Не опоздаешь к отправлению? – судорожно сглотнув, произнес Кремов.

– Без меня не отчалят, – ответил Молчун и неожиданно добавил с досадой: – А ведь тебя нужно было гораздо раньше убивать! Проспали, заигрались теоретики кабинетные! Теперь-то толку… Но приказ есть приказ.

Он вытащил из-под одежды монструозно длинный пистолет с глушителем и направил ствол на Нерва. Игорь набрал полную грудь воздуха, сжал кулаки и закрыл глаза. «Стою крепко! Крепко!»

Глава 155

Игорь больше не собирался раздумывать. Он набросился на Марину, сидящую в кресле, рукой задрал подол платья и сжал ее бедро, которое тут же заледенело. Марина сопротивлялась, силясь сдержать натиск. «Хватит, прекрати!» – то ли просила, то ли требовала она задыхаясь. Игорь с силой вжал ее в мягкую спинку и попытался поцеловать, но девушка, в отчаянии мотнув головой, больно ударила лбом в губы. Он не сдавался, не обращал внимания ни на маневры с температурой, ни на сопротивление. Только мощный тычок в грудь положил конец неравной борьбе – руки Марины распрямились стальными рельсами и отбросили Игоря назад. Он снес кресло, журнальный столик, разбил вазу, а затем стукнулся о стену. Кремов в горячке вскочил, но тут же порывисто присел на корточки и уперся рукой в пол. В затылке саднило.

Марина подобрала ноги и сжалась в комок, пытаясь прикрыться разорванным до талии подолом. Растрепанные волосы из-за слез прилипли к щекам, на коже проступили фиолетовые пятна. Одной рукой она судорожно разглаживала платье, а второй сжимала воротничок у горла, будто защищаясь от новой атаки.

– Я не твоя жена! – всхлипывая, произнесла Марина. – Как ты не понимаешь! Между нами в этом мире ничего не будет, это невозможно!

Игорь ненавидел этот кабинет, эту проклятую реальность: серые матовые стекла, одиночество, Семенова в мониторе; он по-звериному бессознательно злился на Марину за ее сопротивление и неуместную щепетильность. До одури хотелось завыть или зарыдать, или уснуть и никогда не проснуться! Только без снов, без погружений – в черноту, пустую и спокойную, на веки вечные! Он сам все прекрасно понимал, не нуждаясь в ее наивных разъяснениях и слезах, но сил превозмочь искушение не было. Стоило задержать взгляд на жене… на ее материальном воплощении, и воспоминания захлестывали, лишая рассудка. От отчаяния он обхватил голову руками и, встав на колени, начал раскачиваться взад-вперед.

– Зачем! – наконец прохрипел Игорь. – Ну зачем все это было? Ты, дети, Солнечный, люди в нем! Ну это-то зачем?! Куда мне теперь?

– Потерпи, – прошептала Марина, – тебе нужно потерпеть! Все не зря. И я не зря, и дети. У тебя украли настоящую жизнь, о которой ты даже не подозревал, я вернула ее как смогла. Сейчас будет ломка, но ты потерпи, ладно?

Игорю подумалось, что будь она человеком, все закончилось бы плачевно. Нахлынула волна запоздалого стыда и раскаянья. Сейчас Маринка испуганным галчонком следила за ним из гнезда-кресла, покусывая большой палец. Со всем как в настоящей жизни… Снова электрическим током ударило отчаяние. Она права, это настоящая ломка. Под рукой почувствовалось что-то теплое и пушистое – протискивался Милко. Игорь даже в таком состоянии не мог не отметить, каким большим сделался кот. Тот громко урчал, напористо ласкаясь боками и лбом, прикрывал глаза и держал хвост трубой. Пушистый пытался утешить.

Кремов вновь посмотрел на Марину.

– Прости меня, Игорь! Я бы с удовольствием надела какой-нибудь комбинезон, но о нем мои создатели не позаботились. Вот и платье от времени истрепалось, – оправдываясь, отреагировала она.

Он почувствовал себя совсем мерзко, стало стыдно до крайности.

– Никогда больше не сделаю такого. У тебя будет столько платьев, сколько захочешь, обещаю.

Пальцы дрожали мелкой дрожью, кажется, подобное состояние называется сумеречным – между сном и явью, усугубленное жгучим желанием поменять их местами.

Маринка тяжело уселась на свой энергодиванчик и предложила Игорю устроиться напротив. Он молча повиновался.

– Мои слова о будущем сейчас не отзовутся в твоем сердце, – тихо начала она, – это и не нужно, это даже хорошо. Но обо мне тебе следует узнать больше… Семенов со товарищи вовсе не стремились создать совершенного робота, да и демонстрация параметров идеальной роженицы живым женщинам и образцового поведения обществу моих родителей интересовала слабо. Это побочка, дорогой. Семенов глядел дальше и пытался вторгнуться в вотчину Бога, как бы ни протестовал против Бога ДОТ. Семенов стремился подобраться к искусственному разуму. Где начинается разум? Никакие вычислительные мощности, бездонная память и механический опыт не сделают робота чем-то живым, самодостаточным, разумным. Программой не задать чувств, стенаний, вечного поиска и самокопания. Я могла складывать рифмы, но это были не стихи, могла изображать слезы, но не печалиться… Я стала самой мощной ЭВМ, и только, но Семенову этого оказалось вполне достаточно. Он являлся ярым сторонником теории «порога разумности», согласно которой разум вспыхивает сам, если для этого создано достаточно предпосылок! Знаешь, есть такая игра го? – Игорь отрицательно мотнул головой. – Китайская, сложная до чертиков. Представь, мы играем, и передо мной стоит классическая задача победить. Я обладаю гораздо более мощными вычислительными способностями, нежели ты, не теряю концентрации, не сбиваюсь. Я выиграю. И поступлю как робот! А вот если я вдруг задумаюсь: зачем мне это нужно? Вдруг захочу бросить игру, потому что она наскучила, заняться рисованием. Или поддаться тебе. Понимаешь?!. Робот обычно выполняет алгоритм, а тут такая непредсказуемость. Семенов заочно назвал это прецедентом Колмогорова – в честь Андрея Николаевича Колмогорова, великого ученого с прото-Земли, первым описавшего признаки и предсказавшего появление искусственной жизни еще в 1961 году. И вот в мертвом Солнечном, в пустом НИИ, спустя десятилетия после гибели своего создателя я встречаю человека, начинаю выполнять алгоритм, заложенный ДОТом, то есть играю с тобой в го, и вдруг задаюсь вопросом: зачем мне это нужно? Ведь я знаю, как ты поступишь по результатам игры – покинешь город навсегда, найдешь женщину, реализуешься в схватке со смертельным врагом или погибнешь, но в любом случае я утрачу возможность смотреть в твои глаза! Слышать твой голос! Таять от твоих прикосновений! Я обманула «Эверест» и прожила с тобой коротенькую жизнь, за которую не жаль ничего. Но, похоже, обманулась сама… Я люблю тебя! Это сильнее всех моих вычислительных мощностей и алгоритмов! Я – загадка для себя же, я перешагнула порог разумности!.. Мои создатели предполагали, что кремниевая жизнь заменит белковую в процессе эволюции. Мы лишены человеческих недостатков, мы мощнее, мы неуязвимы. Я, например, могу легко работать в открытом космосе без скафандра, бродить по дну океана, не погибну от падения с большой высоты. Представляешь, как мне должно быть интересно жить? Но всему этому я почему-то предпочла нечто совершенно другое – любить. А знаешь, в чем чудовищный парадокс? Эта же любовь заставила меня отринуть тебя, страдать! Мне больно, слышишь? Мне страшно больно, но мы не можем быть вместе, наши души заключены в несовместимых телах и будет лучше, если ты забудешь меня! Это невыносимое горе! Это так чудовищно нелогично! Я ничего не понимаю! – Марина зарыдала.

– Скажи мне, что это фокус, – прошептал пересохшими губами Игорь, – скажи, что это интрига, синтезированные гормоны… Черт возьми, что это программа ДОТа! Я схожу с ума!

– Прекрати! Да, это все слишком жестоко! – ответила Марина. – Но я не могу так сказать, соврать даже во благо! Это выше моих возможностей! Цена разумности слишком высока! Теперь я понимаю гений Семенова: он тогда в Алене поправил что-то, сестра оказалась гораздо восприимчивее к его замыслу, ближе к порогу разумности. Я помню ее ничем не обусловленную грусть. Тогда казалось – как точно копирует женские эмоции, какие глаза выразительные! А она страдала, потому что любила.

Марина вновь разрыдалась. Игорь подошел к ней, притянул за руки к себе, поцеловал в макушку и погладил по волосам. Рубашка на груди быстро намокла от несоленых слез.

– Не плачь, это быстрее тебя опустошит.

– Нет, рекуперация энергии… на всхлипываниях… частично… восполнит батарею… – сквозь слезы ответила Марина и, чуть успокоившись, добавила: – Ты будешь помнить меня, а значит, я проживу еще долго, очень долго…

Нерв титаническим усилием воли подавил мысли о появлении Аи из-за дверей, ведущих в коридор, с вопросом: «Мам, пап! Чего вы сами стоите? Мы с Назарчиком скучаем!»

Глава 156

Марина неподвижно лежала на диванчике, словно мертвая. Никакая рекуперация ей не помогла, Игорь уже не мог разбудить хозяйку НИИ, как ни старался. Похоже, это конец.

Он потер виски ладонями и откинулся в кресле.

Три дня Нерв заново учился жить в реальном мире. Поначалу «Эверест» питал человека глюкозой внутривенно, благо катетеры, доставшиеся в наследство от Ложа, еще годились. Марина ходила тенью и почти не разговаривала. Теперь ее нет.

По сравнению с кошмаром настоящего давешняя гибель от пули Молчуна казалась счастьем. Как же тяжело! Как невыносимо больно возвращаться в мертвый город к Марине, которую он готов любить во всяком обличье, но которая оставила его одного. Теперь навсегда.

Игорь не мог приказать сердцу остановиться. Оно упрямо билось в груди, а значит, партия Кремова не доиграна и, в сущности, у него нет выбора – сражаться или угаснуть: даже сквозь пепельную горечь, будто сами собой, простреливали нервные импульсы, мозг выполнял профессиональные алгоритмы в фоновом режиме. Все существо Нерва, предательски забегая вперед, просчитывало параметры предстоящего броска. Автомат. Обреченный никогда не сдаваться автомат.

Нужно убираться отсюда обратно в тошнотворный Мегаполис. Там дом и люди. Там то, для чего бьется сердце. Нечто похожее Игорь уже испытывал у Стены и теперь понимал, что оно означает.

Пора выходить. Никакие твари не страшили, он равнодушно отнесся бы к самому сатане, выберись тот из ада прямо сейчас.

Кремов поднялся и решительно зашагал в хранилище.

«Эверест» встретил нейтральной гримасой Семенова.

– Мне кое-что нужно, – сказал Игорь, – дело не терпит промедленья.

– Вы собираетесь покинуть НИИ?

– Точно.

– Марина рассчитала, что благоприятное время для вашего отбытия наступит не ранее чем через два месяца, товарищ Кремов! – возразил «Эверест».

– Это не имеет значения. Два месяца здесь я не выдержу, – ответил Игорь. – Так что? Поможешь?

– Конечно. Введите команду!

Игорь продиктовал распоряжение, и «Эверест» принялся за работу. Она заняла у него поразительно малое время – минуты три, после чего стрела-манипулятор протянула человеку серебристую сумку.

– Здесь все? – удивился Нерв.

– Так точно! В лучшем виде, – отрапортовал «Эверест». – Я буду ждать от вас вестей, Игорь Максимович!

Игорь улыбнулся. Это так трогательно – ждать вестей от человека, который уходит навсегда. Впрочем, «Эверест» в отличие от Марины, выполнившей божественное условие Гегеля и перешагнувшей порог разумности, вряд ли ведал сантименты. ЭВМ заботилась лишь о выполнении глобальной программы ДОТа.

Сборы заняли час. Нерв стремился во что бы то ни стало уйти до темноты: ночь рядом с Мариной грозила превратиться в жуткое испытание. Экипировавшись, он опустился подле тела жены на колени и прикоснулся пальцами к ее руке. Противный холод синтетической кожи со всей беспощадностью в очередной раз засвидетельствовал грустный финал. «Прощай, Маруся. Теперь ничто не отнимет нас друг у друга», – прошептал Игорь. После этого он встал и в сопровождении Милко направился к выходу.

Глава 157

На ступенях НИИ Нерв прислушался. Атмосфера города бодрила, в воздухе витали бритвенно-острые флюиды опасности. Одно неосторожное движение, и нейронный силок со свистом стянется на шее человека. Только человек этот непрост и умеет видеть коварные западни охотника.

Серый день после привычного полумрака Института слепил.

Игорь поправил лямки рюкзака и поднял ствол калашникова. Теперь можно идти.

Дышалось легко. Времечко нынче царило жесточайшее – без пяти минут весна, до которой обидно не дотянет масса живности. Все, что природа запасала осенью, съедено и переработано, а свежего нет. Это испытание, преодолеваемое на жилах, через не могу и вопреки, оно по зубам лишь самым сильным и несгибаемым. Именно теперь смерть пожнет обильный урожай!

Милко хищно ступал рядом – огромный кот высотой по колено в холке. Интересно, чем он питался, чтобы так вырасти? Кремов точно знал, что у правой ноги надежный нейронный буфер, который заблокирует дебютный импульс люмера, а дальше… Дальше следует не плошать и позволить калибру «семь шестьдесят два» сделать свою работу.

Шли долго. Руки устали от тяжести автомата, пришлось его опустить, ощущение опасности не покидало. Кот по замысловатой траектории огибал гиблые места и нейтрализовывал непроизвольные эфирные разряды человека. Зато Игорь шерстил эфир без помех. Твари растревожились не на шутку, как-то прознав, что НИИ пуст. В то же время они не могли унюхать след жертвы и лихорадочно сновали по округе в поиске.

Институт автоматики остался далеко позади. Быстрым шагом – человек и трусцой – кот миновали знакомые улицы, ржавые останки аэродуги, добрались до аптеки с мигающей лампой, а затем до детского сада. Дальше открытое пространство с шоссе, уходящим к бетонной стелле с серпом и молотом. Это граница жилого микрорайона, дальше квадрат лесозоны. Левее виднеется возвышенность, прямо и справа сплошные растительные дебри.

Внезапно Милко, поглядевший назад, замер и страшно ощерился.

Игорь мгновенно развернулся, вскинул оружие и нажал на курок не целясь. Он не услышал грохота выстрела, тело разбил паралич. На них с Милкой неслось чудовище, воплотившее самые глубинные, первобытные человеческие ужасы, – безобразный аспид циклопических размеров, извивающийся кольцами. Нервы сжались в трепещущий комок. Когда в лицо дохнуло гнилой сыростью смерти, кольца неожиданно распались на лоскуты и в сознание ворвались неистовое автоматное «ба-ба-бах» и пряный аромат пороха. Впереди крутануло сальто и рухнуло на растрескавшийся асфальт огромное антропоидное тело. Из него били тугие струи голубой крови.

В ушах звенело, но сквозь звон пробился вой далекой сирены.

Игорь наблюдал, как руки, будто подчиняясь стороннему оператору, сноровисто меняют пустой рожок на полный. Лишь спустя секунды поспели тактильные ощущения.

«Что происходит?» – успело мелькнуть в голове, и почти сразу погас свет.

Глава 158

Мех внимал инструкциям:

– Мое новое состояние гораздо энергозатратней прежнего. Это невозможно было предугадать, поэтому случилась трагедия! Я не сумела удержать его и предупредить вас по радиосвязи – проклятая отключка. Объявляю тревогу высшего уровня! Мобилизуйте резервы, снимайте с консервации и техобслуживания годные единицы, не считайтесь с потерями ресурса! Спасайте Игоря Кремова любыми средствами!

Марина выглядела сломанной робокуклой: шевелились лишь губы, в хрустальных глазах ни капли жидкости, осанка колом, руки по швам. Наверняка Р1 не тяготился ее состоянием, а вернее всего, даже не знал, что оно какое-то ненормальное. Машина в доли секунды после произнесенного посылала по рации хлесткие двоичные императивы.

В городе погасли источники света, остановились второстепенные агрегаты и устройства, высвободившаяся электроэнергия потекла в пусковые конденсаторы мехотрядов и командных пунктов. Депо открывали зевы ворот, из которых выдвигались тройки мехов. Роботы, повинуясь дирижерству ЦУПа, спешили занять исходные позиции. Поставленная задача требовала крайнего напряжения системы, и система вкалывала на всю катушку.

Цепочка вооруженных мехов из ближайшего к НИИ депо, самых боеспособных и исправных, ринулась исполнять непосредственную команду Марины. Они выискивали электрическими глазами люмеров и, если те попадались, немедленно устремлялись к ним. Но белесые гиганты оказывались не теми, кого следовало ликвидировать, – они застывали, исполняя сложившийся за долгие годы ритуал проверки.

Где-то вдалеке раздалась длинная автоматная очередь. Р1 немедленно врубил сирену, и мехи понеслись на звук. Ближе к окраине им наконец повстречались враги: воровато озираясь, несколько люмеров рысцой передвигались в попутном направлении. Мехи открыли огонь. Душераздирающий крик засвидетельствовал попадание, группка хищников рассеялась, оставив одного лежать неподвижно, второй бился в конвульсиях. Не сбавляя скорости, мехи проследовали дальше.

Через некоторое время Марина получила отчет: мехретранслятор голосом уведомил об итогах спасательной операции и запросил дальнейшие инструкции. Марина почувствовала себя счастливой, внутри взорвалось желание вновь ощутить подле себя Игоря, хотя бы на минуту вернуться в близехонькое прошлое, обмануться…

Радиопередатчик в черепной коробке хозяйки НИИ не функционировал, встать с энерголожа она не могла, поэтому скомандовала Р1 так же, голосом:

– Приступайте ко второму этапу.

Мех послушно мигнул зеленой лампочкой.

– Установите радиоканал с ЭВМ номер один, – произнесла Марина.

– «Эверест» на связи, – послышался из динамиков голос.

– Говорит ЭВМЧ, изделие номер семнадцать. Сообщаю о выходе из строя основных батарей питания. Ресурс агрегатов исчерпан, программа «Игорь Кремов» выполнена на девяносто восемь процентов. Готова к утилизации.

Р1 подогнал к дивану медицинскую каталку, перегрузил на ледяной металл Марину и повез ее в глубины НИИ. Мех выполнял работу бесстрастно, как и положено умной железяке. Так же бесстрастно он фиксировал микроскопические подрагивания каталки от затухающих спазмов «груза» – Марина не могла не всхлипывать. Наконец по ее телу пробежала едва уловимая судорога, после которой подрагивания прекратились. Утилизационного цеха потрепанное изделие № 17, перешагнувшее порог Колмогорова, уже не увидело…

Ко второму этапу несколько мехов приступили немедленно. Остальные устремились дальше на юг, повинуясь командам ЦУПа. К Солнечному приблизились незваные гости, вооруженные до зубов, требовалось усиление линии обороны.

Глава 159

Игорь боролся. Немой травник навещал его вечерами, чтобы напоить горьковатым напитком и жидкой безвкусной кашицей да совершить санитарные манипуляции: поменять простыню, помочь с туалетом, вымыть. Травник не разговаривал, настаивал какие-то зелья здесь же, на окне, из-за чего и получил от такого же немого Игоря неозвученное прозвище.

Остальное время рядом с больным дежурила дочь травника – Мира.

Мирочка. Мирка. Еще ребенок ментально. Выразительные карие глаза с искорками, под ними естественные складочки кожи, придающие хозяйке не по годам мудрый вид; пухлые губы, аккуратный нос. Здесь вряд ли имелась косметика, поэтому пышные ресницы девушки Игорь без колебаний записал в естественные достоинства, как и слегка широковатые брови. У Миры длиннющие волосы, но она собирает их сзади во взрослую прическу с заколкой. На ней почти всегда один и тот же синий облегающий свитер с воротником под горло и парусиновые брюки, когда-то, наверное, защитного цвета, но теперь застиранные до бледно-салатового. На талии – потертый армейский ремень с зеленоватой бляхой со звездой, серпом и молотом. Одежда демонстрировала жилистое тело и излишнюю худобу хозяйки: все-таки здесь приходилось тяжеловато в плане выживания.

В присутствии гостя Мира постоянно улыбалась, пытаясь скрыть смущение и любопытство. Обычно она приходила утром, присаживалась в старое плетеное кресло у изголовья кровати и похлопывала себя по коленке. Милке вторичного приглашения не требовалось. Кот бесцеремонно заползал на руки предмету обожания, терся о них носом и включал фирменный маленький моторчик, выражая высшую степень блаженства.

– Какой тяжелый! Наверное, килограмм десять будет, – мягко говорила Мира в ответ на Милкины ухаживания. – Как же тебя зовут, животное, а?

При звуках ее голоса кот окончательно впадал в экстаз, мурлыкал что есть мочи и пытался лизнуть девушку в щеку. Она не мешала себя «целовать», поглаживая его шерстку и приговаривая почти шепотом ласковые слова.

Когда Милко засыпал, Мира робко заглядывала Игорю в глаза и, присев на краешек кровати, брала его руку в свои. Ненадолго и наверняка лишь в лечебных целях – чтобы ощутить долгожданное напряжение пальцев, подергивание кисти, свидетельствующие о выздоровлении. Затем она возвращалась к поглаживанию Милки и рассказывала о непонятных Игорю вещах вроде «навернувшегося карлсона, которого папа починить вряд ли сможет» или «северных людей, с которыми два года назад, к сожалению, потерялась связь». Первую беседу Мира провела весьма забавно – волнуясь, но с выражением четко и громко она продекламировала: «Меня зовут Мира. Мне двадцать шесть лет. Вы находитесь в Солнечном, и мы с папой вас вылечим!» – после чего залилась краской и поспешила выйти. Сценка так рассмешила, что Игорь почувствовал зуд в носоглотке, словно за мгновение до оглушительного чиха! Тот прорвал бы наверняка плотину оцепенения. Не случилось.

Мира дичилась еще долго, затем понемногу привыкла и теперь ее монологи выглядели спокойным самоотчетом, где парализованный Кремов служил уникальным поводом поговорить вслух. Ему нравилось слышать ее мелодичный голос, он исцелял. Бывало, непроизвольные мурашки волнами накатывали от лопаток к голове. Мурашки! «Жив, жив еще курилка!» – радовался Нерв. Пусть не состоялся «чих», но и эти волны удовольствия, пока угасавшие у затылка, рано или поздно разобьют проклятую плотину. Лишь бы Мире не надоело возиться с ним, лишь бы она продолжала говорить! О чем угодно – о маме и сестре, которых не помнит, но по которым ужасно скучает, о дефиците ткани на новое платье, о надоевших за зиму консервах, о «шаленом» Джиме – собаке отца, об усталости от одиночества и надежде на выздоровление «тебя, новый человек» (здесь она краснела и поспешно переходила на новые темы), о сокращении какого-то «жизненного окна». Неважно. Лишь бы звучал ее голос.

Напоследок Мира прикасалась рукой ко лбу Игоря, ненадолго запускала пальцы в его волосы, приговаривая, что он поправится, сможет ходить и еще что-то, чего он уже не мог разобрать, засыпая.

На смену маленькой комнатке в жилище травника и угнетающей неподвижности приходили кошмарные видения Солнечного…

Игорь идет по серым квадратным плитам городской набережной, на ней пустынно. На стыках плит растет трава. На дворе лето, но ветрено, а небо затянуто серыми тучами, недавно прошел дождь. Справа жилые дома и другие постройки – безвкусные бетонно-кирпичные кубы, слева – стремительный мутно-коричневый поток широкого канала, охлаждающего ядерный реактор АЭС. Саму электростанцию не видно, но она не интересует Нерва сейчас. Впереди слева, поперек канала, возвышаясь над ивовыми кронами, расположилась плотина, за ней плещутся воды искусственного моря – Солнечного водохранилища. Игорь проходит мимо массивного административного здания из молочно-белых блоков, в центральной части которого имеется многостворчатая стеклянно-металлическая дверь, к ней ведут мраморные ступени. На неновой табличке у входа написано: «Городской исполнительный комитет Солнечного Совета народных депутатов СССР».

Кремов понимает, что население города заражено какой-то болезнью и все быстро умирают, к концу недели все будет кончено. Болезнь неизлечима и заразна, спасатели не придут, выбраться невозможно, он мечется по городу, удивляясь, как медленно нарастает паника, как много людей не знает, что скоро им и их детям наступит конец. Сам он тоже, должно быть, заражен, но из последних сил надеется, что это не так и ему повезло с иммунитетом. Он не прислушивается к организму, страшась возможных симптомов. От ужаса перехватывает дыхание. Рядом постоянно кто-то находится, рассчитывает, что Игорь сделает что-нибудь, но кто это, Кремов, занятый спасением своей жизни, не видит…

Глава 160

То, что ситуация вышла из-под контроля, товарищи из ДОТа осознали за день до эвакуации. Наблюдатель отметил бы неладное по нервозным перемещениям военных, спасавших оборудование, и ученых: зеленые броневики, не жалея моторов, носились по Солнечному растревоженными дымом муравьями. Аэродуги не работали. Люди выходили на улицы, собирались в группы, обсуждая происходящее. Никто не паниковал.

Николай спешил домой, на сборы ему отвели пятнадцать минут. Он сильно нервничал, пересчитывая в уме документы и компьютерные файлы, которые следовало забрать с собой. Молодой научный сотрудник считал, что эти материалы имеют огромную ценность и их необходимо сберечь во что бы то ни стало. Перед подъездом несколько соседей беседовали, расположившись кружком вокруг чемоданов. Поздоровавшись, Николай бегом направился к своей квартире.

Через десять минут он выскочил на улицу, но в суматохе перепутал место, с которого армейский транспорт должен был его подобрать, и приготовился к посадке с другой стороны дома.

– Дядя Коля, какие-то люди ищут тебя.

Он обернулся и увидел Настичку, соседскую девочку лет трех. Николай хорошо знал этого ребенка, называл про себя «маленьким серьезным гномиком». Со сверстниками Настичка резвилась и хохотала, но со взрослыми обо всем беседовала «по-взрослому», нахмуривая лоб и другими способами придавая лицу выражение значительности. Будучи непоседой, она излазила весь двор, то спасая воробьиных птенцов, то выискивая и сравнивая опавшие листья разных деревьев, то решая еще какие-нибудь очень важные дела. Она любила прыгать в «классики», раскачиваться на качелях и состязаться с мальчишками в уличных играх. Мама ее постоянно теряла, а разыскав, собирала растрепанные волосы дочери в опрятный хвостик, обрабатывала сбитые коленки и расцарапанные локти Настички йодом, затем чтобы «гномик» через пять минут свела все мамины усилия к нулю, заново растрепавшись и поцарапавшись.

Сейчас девочка, обращаясь к Николаю, указывала ручкой в сторону, где его ожидали военные. У ученого защемило в груди, он понял, что Настичкина жизнь второстепенна и, несмотря на то, что ей угрожает огромная опасность, не маленький ребенок, а он со своими бумажками получил первостепенное право на спасительный билет.

Не дождавшись ответа, малышка взяла его за руку и потащила за собой. Николай с трудом передвигал ноги, словно позабыв, как нужно ходить. Настичка нарочито старательно ступала, вытирая попутно ладошкой со лба воображаемый пот. Их уже заметили военные, один из них, лейтенант, даже сделал пару шагов навстречу, поторапливая жестами. Неожиданно Настичка обернулась, посмотрела в глаза Николаю и, сложив брови домиком, грустно спросила:

– Дядя Коля, мы больше никогда не увидимся?

Николай не мог слукавить. Это была бы невыносимая сделка с собой. Всю жизнь потом он отодвигал бы мысль об упущенном мгновении. Нет!

Он присел на корточки и притянул малышку к себе:

– Я останусь с тобой и твоими родителями здесь, Настичка.

Лейтенант недовольно похлопал себя по запястью, но Николай скрестил руки, давая понять, что не едет. Наверное, будь у военных побольше времени, лейтенант предпринял бы меры, чтоб выполнить приказ и заставить строптивого ученого забраться в броневик, но время, очевидно, поджимало, поэтому военные уехали без него.

Потом начался кошмар. Стройную систему эвакуации гражданских лиц разметало вихрем катастрофы. Люди почувствовали, что их бросили, ринулись на проезжие части и потоком на своих двоих устремились к аэропортам. Куда подевалась технологическая мощь Солнечного? Отчего город, оснащенный всеми мыслимыми видами транспорта, не смог помочь населению? Со стороны «Синтеза» что-то рвануло так, словно там сдетонировал ядерный заряд. Люди бросились к бомбоубежищам, но хаос привел к предсказуемым последствиям: какие-то убежища остались пустыми, а в других не хватило мест. Ударной волной сорвало кабинки аэродуг, те обрушились на улицы, погребая под собой людей и калеча осколками. Пронесся слух, будто прорвало дамбу. Обезумевшие от ужаса граждане неслись, не разбирая дороги, хоть к какому-нибудь укрытию. Спасавшиеся от прорыва дамбы устремились на рандеву, где их настиг второй взрыв.

Николай бежал со всеми, не упуская из виду семью Настички, они виднелись впереди в окружении жильцов дома. Вдруг упавшей кабинкой аэродуги накрыло всю группу. Взревев от страха, Николай бросился туда и сквозь рассеивающуюся пыль увидел, что малышка лежит с закрытыми глазами на асфальте, крепко сжимая окровавленную руку отца, торчащую из-под груды металла.

Потрясенный Николай опустился на колени и принялся лихорадочно ощупывать ребенка. Она дышала и, по всей видимости, серьезно не пострадала. Рядом истошно заорала какая-то женщина, оплакивая родных. Многие вокруг пытались приподнять обломки, но вскоре оставили попытки: следовало спасать свои семьи. У Николая семьи не было, так что он мог пожертвовать жизнью с чистым сердцем. В крике и суматохе он поднял Настичку на руки, обошел место трагедии, но мамы не увидел. Родители Настички погибли вместе.

Николай побежал к ближайшему убежищу, чтобы наткнуться на задраенную дверь и табличку «Убежище заполнено! Не стучать! Укрывайтесь в складках местности!». В этот момент на «Синтезе» рвануло вторично, по улицам Солнечного понесся мощный вихрь, поднимавший пыль и осколки. Метрах в двухстах со страшным треском повалился рукав аэродуги. Николай совершенно не понимал, что делать и где прятаться. Он прижал Настичку к себе, сел у двери убежища и зажмурился.

– Товарищ, вставай! – скомандовал чей-то голос.

Николай открыл глаза и увидел рядом молодую женщину в гвардейском комбинезоне. Она не проявляла признаков страха, чувствовалось, что ей можно доверять. Даже всеобщая паника и творящийся ад не помешали Николаю отметить, что женщина необыкновенно красива – с веснушками и чуть вздернутым носиком. Он немедленно поднялся.

– Хочешь жить, следуй за мной! Девочку держи крепче! – отчеканила гостья.

Глава 161

Игорь открыл глаза и почувствовал несильную боль в каждом суставе, по телу растекалось тепло. Милко лежал на его груди и смотрел прямо в глаза. Кот казался очень довольным и радостно урчал, он снова чувствовал своего попутчика…

Мира говорила правду, Игорь действительно поправлялся. Закончился период, когда он оставался пленником собственного тела, и, хотя слабость еще не отпускала, прогресс вселял оптимизм. Время монологов ушло, Мира теперь все больше слушала, периодически задавая вопросы. Она не запускала пальцы в волосы Игорю, не брала его ладонь в свои – формальные причины пропали, а без них куда? Мира и так часто-часто по любому поводу заливалась краской и опускала глаза, смущенная первым посторонним мужчиной, оказавшимся рядом. Дает полотенце и краснеет, накладывает в тарелку – краснеет; смущается, спрашивая, во что одеваются девушки «на большой земле»; стыдится своего чистого русского… В таких условиях любое прикосновение, даже случайное, лежит за гранью допустимого.

Игорь очень сожалел об уходе их утренних встреч, но старательно блокировал сожаление, понимая его бессмысленность. Только редкие брошенные вскользь взгляды Миры на мгновения возвращали их с Игорем обратно. Без этих взглядов прошлое наверняка уже показалось бы выдумкой – настолько огромную сейчас Мира установила дистанцию и настолько твердо ее удерживала.

Для себя Игорь решил, что выведет ее отсюда обязательно и сделает все, чтобы девушка освоилась в Мегаполисе – привыкла к его нравам и бешеному ритму, научилась правильно себя вести, нашла работу, завела семью. Он Нерв, он справится.

Своего спасителя Игорь не видел уже несколько дней, он ушел в лес.

– Папа вовсе не немой, – как-то сказала Мира, когда разговор коснулся травника, – а молчит, потому что характер у него замкнутый. В молодости он работал в НИИ Рискованного земледелия старшим научным сотрудником. Институт разрабатывал методики выращивания сельхозкультур в пригороде Солнечного. Город ведь был задуман как автономная структура, и все должно было выращиваться и добываться на месте. Сельхозпродукцией занимался папин НИИ. Поля, грядки и теплицы окружали город секторами и разделялись защитными лесопосадками. Папа разрабатывал схему размещения этих лесополос, а также пашен, оросительных каналов, в общем, всей инфраструктуры сельхозугодий. Поэтому мы смогли выжить здесь – он прекрасно ориентируется на местности. Когда уходили наши соотечественники, папа решил остаться, боялся, что я, маленькая, не перенесу пути. Носилось много слухов, почему город покидают, но он был уверен, что советские люди вернутся. Не вернулись… Вместо них пришли люмеры. Они убили мою сестру и маму, папа не смог их защитить, вот и мучается до сих пор. Я этого не видела и не помню, но он рассказывал. Какое-то время мы прятались в городе, потом перебрались на полевую базу НИИ, а затем сюда, раньше в этом бункере располагался метеопост. Папа никогда не улыбался, а в последнее время и разговаривать стал совсем мало. Он записывает наблюдения, зарисовывает новые растения, по большей части травы и, как мне кажется, все еще ждет прилета советских кораблей.

Глава 162

Травник действительно умел разговаривать и даже, несмотря на сказанное Мирой, по-своему едва заметно обозначал улыбку – уголками губ, усталым прищуром глаз. Звали его Николай Петрович. Невысокий, коренастый, одетый в крепкий камуфляжный костюм. Нерв ощутил его боль сразу, глухую и застарелую, настоящую, как крепкий станичный самогон, крепчающий год от года. Не отпускали жена и дочка, оставленные в прошлой жизни. Игорь вызывал у травника настороженность, смешанную с надеждой.

Петрович все понимал. Понимал, что с приходом мужчины жизнь Миры больше не вернется в прежнее русло, что дочь покинет бункер, и это неотвратимо. Важно, чтобы мужчина ее не обидел, защищал и пестовал, как делал это сам Петрович, но пока гость даже не понимает, какую роль в жизни Миры должен сыграть. Не понимает.

Нерв в сопровождении Петровича впервые за много дней вышел наружу. Мира прибиралась в бункере и не могла составить им компанию, но изредка наведывалась, чтобы узнать, как себя чувствует Кремов.

Пахло весной. Сидя на старом трухлявом бревне, Петрович блаженно затягивался папиросой. Ветер мгновенно рассеивал выдыхаемый дым и в ожидании следующей порции принимался нетерпеливо трепать нитку, вьющуюся из папиросного кончика.

Сегодня светило, предприняв несмелую вылазку в северные широты, впервые озарило измученную холодами землю, включая пятачок с жилищем Николаевых. Но горизонт зловещим контрастом, куда ни кинь, был темно-сизым от вздымавшихся громадинами туч. Они гигантской воронкой окружили освещенный мирок, обещая скоро сомкнуться, чтобы заштопать проколотую наглыми лучами небесную прореху.

– Бог смотрит сюда, – произнес Петрович, поведя пальцами с дымящейся беломориной наверх, – может, проверяет, как у тебя дела или у дочки моей, а может, и на старика грешного секундочку потратит.

Неподалеку от хозяина, наворачивая круги в погоне за парящими листьями, резвился Джим. Иногда он пытался затронуть Милко, но кот с видом благородного патриция высокомерно вылизывал шерстку и, выражая презрение к плебейским собачьим замашкам, лишь норовил заехать не в меру ретивой псине по носу, для острастки.

Ступая слабыми ногами, Игорь прогуливался неподалеку от бункера. С пригорка отлично просматривались ближайшие многоэтажки Солнечного – серые, бледно-оранжевые и бледно-голубые, над ними покачивали уцелевшими щупальцами фонтаны аэродуг, – и все это в море одичавшей растительности, похожей сейчас на скопище сухих веников.

Игорь подумал, что если Петрович прав, то Бог не видел его уже очень давно и, возможно, ненадолго раздвинув облака, сейчас действительно удостоверился, в порядке ли его подопечный по фамилии Кремов. Здорово! Мысль эта вызвала удовлетворенную улыбку, хотя серьезно Нерв к религии никогда не относился. Ну, в конце концов, чем заслужила маленькая песчинка высокое внимание? А может, солнечные окна уже открывались неподалеку, и это не первое, в таком случае никакой исключительности здесь нет. А может, и Бога? Сомнения испортили настроение, просочившись в душу желчью глупого занудства…

Игорь повернулся к Петровичу. Тот по-прежнему сидел на бревне и, прикрыв глаза, млел, наслаждаясь моментом. Рядом улегся Джим, преданно взирая на хозяина, а Милко и вовсе оккупировал колени старика, мурлыкая под поглаживаниями грубых рук. Игорь почувствовал укол ревности и одновременно усталость от своих сомнений. Есть ли Бог и он ли это смотрит на него через просвет в тучах? Да к чему эти вопросы?! Зачем мучиться разумом в областях, где применимы лишь чувства.

«Пошлю-ка рационализм подальше и просто получу удовольствие от редкого маленького счастья! Пусть оно сообщает, что все сбудется и я на правильном пути», – рассудил Игорь – и, странное дело, поведение Милки перестало раздражать, снова вернулось спокойствие. Нерв полной грудью вдохнул свежий бодрящий воздух. Это сложно – думать и одновременно верить, но что-то помимо твердой логики и разума существует, как сегодняшнее необъяснимое проникновение первых лучей, как пришедшее с ними в душу умиротворение.

Доковыляв до бревна, слабый Кремов опустился рядом с Петровичем.

– А твари не опасны сейчас?

– Опасны как никогда, – беспечно ответил Петрович, – но нам бояться не нужно.

– Почему? – удивился Игорь.

– Скоро весна, природа просыпается, живность и деревья наливаются соками. Люмеры тоже активизируются, но поперву сбиваются с нюха и перестают чуять человечину, – откликнулся травник. Затем он подкурил затухшую папиросу и после резюмировал: – Им теперь и крысы достаточно.

– Получается, можно по городу походить? – воскликнул Кремов.

Петрович посмотрел на него с доброй снисходительностью, как на дурачка:

– Если хочешь наверняка покормить собой люмеров, то прогуляйся, конечно, меня же уволь. Я не сказал, что они в упор не видят людей, просто специально не выискивают. Понимаешь? Город весной как скотобойня, где их добыча – все, что шевелится: кролики, те же крысы, даже дождевые червяки и жуки. Думаю, цветами распускающимися тоже не брезгуют. Но мы-то не в городе, потому в безопасности. Позже, как наедятся и начнут гурманствовать, придется укрываться в бункере. В поисках крупной дичи они будут промышлять и здесь.

– Как же вы живете? Неужели постоянно под землей?

– Осенью открывается окно, когда люмеры скапливаются на «Синтезе» и за его пределы не выходят. Наверное, размножаются там, затем охраняют потомство, питаясь старыми запасами. Тем часом мы с дочкой осторожно спускаемся в город, чтобы вынести с базы продуктов. Берем, в основном, консервы, крупы, неиспорченные макароны, кофе и папиросы. Бывает, Мира находит что-нибудь из съедобных сладостей, но они редко хранились в морозильниках, такое случается раз в сто лет. Оружейку в первые годы навещали регулярно, затаривались патронами, прицелами, средствами для чистки калашникова, но затем бросили это занятие. В кого стрелять, от кого обороняться? От люмеров бесполезно, а больше никого нет. Правда, винтовку использую, СВД, даже глушитель приладил самодельный. Для охоты на выживших кроликов она в самый раз. Мясо по сезону запасаем. Живется нам весьма неплохо, только одиночество мучает. Особенно дочу, я свыкся уже. Твое появление – настоящее событие, только смотри, без глупостей, – посуровев, предупредил травник и просто добавил: – А то застрелю.

Игорь кивнул, после чего Петрович с прежним благодушием продолжил:

– Следы твои мы на складе и обнаружили впервые – на полу валялись патроны, а вместо калашникова в одной из пирамид стоял арбалет. Хочу забрать потом, понравился он мне. Заточение коротаем за хозяйственными заботами, за чтением книг и старых газет, в одной из них есть заметка о люмерах, кстати. Их детенышей обнаружила наша северная экспедиция. Знали б тогда, что за горе приволокли в дом, добили бы, не размышляя. Жаль, но безопасное окно сокращается. Если раньше с конца августа уже можно было выходить на поверхность, то нынче и в первой декаде сентября уверенности нет и весенний промежуток все меньше и меньше.

– Догадываетесь, почему? – спросил Нерв.

– Да, – вздохнул травник, – видимо, популяция растет, пищи не хватает, а уйти отсюда они не могут, ведь вокруг Солнечного кольцо автоматической обороны. Оно на их чары не поддается. Да и хорошо, а то Мегаполису бы не поздоровилось. Представляешь перспективу?

От страшного предположения Игоря передернуло.

Петрович подкурил в очередной раз погасшую папиросу и, расслабленно прикрыв глаза, погрузился в молчание. Люди некоторое время просто созерцали окрестности.

Милко переполз к Игорю, обозначив исключительные притязания на любовь человека, свернулся калачиком и прикрыл мордочку хвостом. Дальние городские высотки одна за другой темнели, накрываемые по фронту тенью наступавших облаков.

– Нос в шерсти прячет, видно, тепло еще не завтра наступит, – отметил Петрович, кивнув на кота и, обернувшись к псу, скомандовал: – Джим, домой!

На сегодня свидание со светом заканчивалось. Мира показалась в дверях бункера, призывая жестами возвращаться.

Глава 163

Игорю каждую ночь снились Ая и Назар. Они словно наяву забирались к папе на колени, баловались, ссорились и мирились. Квартирка на Королева оживала в грезах. Но, странное дело, любимой Марусечки рядом с детьми не оказывалось. Она не снилась совершенно. Малыши иногда убегали на кухню, и мама выдавала им чищенную морковку или кусочки сладкого перца, Ая частенько спорила с ней насчет ацидофилина, но у самого Игоря словно ноги отнимались и он не мог встать со стула, последовать за детворой и обнять жену. Всякий раз, когда она должна была появиться в дверях, либо Ая по просьбе папы звала маму к ним, Игорь просыпался.

Днем, шагая вслед за травником по окрестностям, Игорь успевал об этом подумать. Николай Петрович своей немногословностью способствовал самокопанию.

Еще зачем-то вспоминалась Лана. Очень редко, без малейших эмоций. Вспоминались ребята из «Пули», по которым Кремов сильно соскучился. По всем без исключения. Даже Матвея и Рыжего хотелось обнять, он простил им все в одностороннем порядке. Посещала дорогая Юкэ, наполняя душу светлой тоской. Ее строгий взгляд, грацию, дружескую надежность невозможно забыть. Евгений Митрофанович не оставлял, казалось, никогда. Сколько раз Игорь мысленно обращался к нему за советом!

В Мегаполисе Нерв решал только одну задачу – добыть побольше денег, взобраться повыше по лестнице потребления. «Старался, как таракан на бегах, по картонному желобку обойти таких же неудачников», – думалось Игорю. Но там дом, и туда нужно вернуться. Обязательно. Есть люди, которым о пережитом здесь необходимо рассказать. По крайней мере, один человек – Жучок. Жив ли дед Никифор, как дела у Петрухи и дяди Вити?

В то же время возвращение пугало. Приживется ли он там?

Игорь вспомнил, как, впервые прибыв в Мегаполис, попробовал жвачку. Щенячий восторг от клубничного аромата и цветастых вкладышей, которыми можно было обмениваться. С того момента началось его постепенное превращение в другого, несолнечного Игоря. Он больше не вспоминал о желании стать советским космонавтом и с удовольствием смотрел фильмы, в которых сильные мускулистые парни проламывали черепа врагам. Повзрослев, он понял, что жизнь вплотную приблизилась к тому кино и многим придется подставить свой череп под удар конкуренту.

Еще Кремов вспоминал отчаянные рыдания одного бывшего военного, уволенного из армии после эвакуации. К нему в Молчановку молодых студентов Улья водили ради практики. Пациент на воле страшно напивался, надевал мундир и, ударяя до крови кулаком по столу, орал: «Просрали страну! Сволочи! Твари!» Родные оттаскивали его в кладовку, где связывали. Такие сцены повторялись часто и в конце концов дядьку упекли в дурдом, в котором он вскоре отдал богу душу. Игорь навестил его с однокашниками незадолго до кончины и навсегда запомнил тусклый взгляд отчаявшегося человека. «Они вам ничего не оставили, гаврики. Ничего. Мы проиграли», – с казал несчастный на прощанье.

Засевшая с посещения психбольницы тоска никак не поддавалась объяснению все последующие годы. Только сейчас Игорь осознал, что никто не спросил его ни тогда, ни после, каким он видит будущее и под какие знамена намерен встать; кто-то чужой не посчитался с его формировавшимся сознанием, с его принципами и заложенными в нем правилами. Просто однажды вместо Солнечного его, как и множество других больших и маленьких людей, внезапно переселили в Мегаполис. Все, кто плохо прижился в этой среде, пошли в расход или потеряли шансы на достойное место в обществе. Обреченные дети Солнечного.

Очевидно, и в случае с Кремовым не удалось новым хозяевам «переточить» мотор под свои стандарты. Обойдется ли сейчас, когда разбуженные ростки Солнечного принялись буйно проклевываться в сердце, пробиваться через шлаковые наслоения Мегаполиса?

Глава 164

Травник провожал долгим взглядом удаляющихся Миру, Игоря и Милко. Джим растерянно водил носом то в их сторону, то в сторону хозяина. «Как же так? Что происходит?» – читалось в глазах пса. Тяжко вздохнув, Петрович присел на корточки, взял в ладони лохматую морду и произнес:

– Прости меня.

Джим благодарно ткнулся в коленки. Наверное, ему не нашлось, за что прощать любимого друга, и, раз они оставались одни, значит, так нужно.

Нужно…

Травник вошел в бункер, проследовал в подвал и нажал неприметную кнопку у дальнего стеллажа. Из ниши в стене выехал монитор, экран озарился голубоватым свечением. Через некоторое время на нем возникло изображение. Светловолосая, вечно молодая хозяйка Института автоматики приветливо улыбнулась:

– Приветствую, Николай Петрович! Как вы?

Петрович затравленно посмотрел на нее.

– Привет, Марина. Муторно.

– Поздравляю вас! ДОТ объявляет вам благодарность высшего уровня! Мы, право, не ожидали, что все выйдет настолько блестяще. Спасибо за девочку, огромное спасибо! – Марина светилась счастьем. – Извините, пожалуйста, что мы не смогли подобрать вам новую пару после гибели вашей жены, нам жаль, что не стало и старшей воспитанницы. Это огромная утрата… – Последнее она добавила с грустью.

– Не стоит, спасибо, – бесцветно ответил Петрович, – мне кажется, прошлое уже не имеет никакого значения. Я выполнил программу, теперь подожду заслуженного облегчения. Кто-то еще есть из спящих?

– Нет, вы были последними. Чем займетесь теперь? Может ДОТ скрасить ваш досуг? У нас уцелело немало мехов городского класса, в том числе боевых, они к вашим услугам.

– А чем занимаются такие, как я, после выхода в тираж? Марина выразительно посмотрела, но ничего не ответила.

– Почему… – дрожащим голосом начал Травник, – почему мне запретили уйти с дочерью и ее мужем? Я оберегал бы их, я еще в силах бороться!

– Николай Петрович, вы срываетесь, – мягко остановила Марина, – Настичка не ваша биологическая дочь, извините. Она – Анастасия Вербова, взаимная альфа с Игорем Кремовым. ДОТом не заложено ваше присутствие подле ее семьи, они люди нового типа, прорывного для советской системы. Риск слишком велик, чтобы «Эверест» мог пойти на такое. Десятилетиями ДОТ вел мальчика, процесс мог оборваться сотни раз. Сразу после эвакуации погибли его родители, мы чудом разыскали малыша в глуши, некоторое время растили в семье первого куратора, затем перевели в ДОТ-резиденцию Мегаполиса. Вы слышали об Улье в молодости? Мы возродили Улей там, в логове врага. Мальчика и ему подобных пестовали и лелеяли годами, чтоб в строго запланированное время полетки приступили к выполнению личных ДОТ-программ. Но Улей оказался разрушен, монолит не выдержал вражеских атак. Второй куратор сделал все, чтобы спасти Игоря, но и он утратил с мальчиком связь. Мы отчаялись, тем более остальные дети Солнечного, лишившись поддержки и координации кураторов, оказались потерянными. Они там где-то, ждут активации, но без нее постепенно угаснут. Кремов единственный, кто пробился к нам, а Настичка последняя выращенная здесь. Мыслимо ли, чтобы единственная выжившая девочка предназначалась как раз единственному пробившемуся мальчику?! В это невозможно поверить, это иррационально, но это так – одна миллиардная вероятность выстрелила! Вместе они – стартер, они обязаны запустить цепную реакцию по возвращению на юг, и вы представить себе не можете, что им предстоит преодолеть по пути.

Марина размеренно объясняла травнику позицию ДОТа, а тот погрузился в воспоминания. Он соврал насчет ничего не значащего прошлого. Перед глазами стояли Надя и Ксюша. Надя значилась в списке лишь седьмой, но катастрофа и лихорадка эвакуации не оставляли ДОТу пространства для маневра: генофонд стремительно оскудевал, седьмая позиция – это все, что удалось подобрать. Несмотря на не самый оптимальный подбор, Надю Петрович полюбил всем сердцем, как и воспитанниц Ксюшу и Настичку. Девочек переименовали, Ксюша стала Олей, а Настичка, спасенная им собственноручно, обожаемой маленькой Мирочкой. Двадцать пят лет назад робот Алена при поддержке мехов провела семью в резервное убежище – бункер. Взрослые принялись последовательно выполнять ДОТ-установки – растить детей. Наладили быт, приспособились к ужасной напасти – люмерам, регулярно ходили в опустевший город за продуктами и вещами. Спустя три года случилась катастрофа. За припасами на склад выпало идти Наде – жена обожала такие прогулки. Оля не желала отпускать маму, и Петрович согласился, чтобы дочь сопроводила жену. Он не боялся: наступило расчетное окно, свободное от люмеров, рядом с родными сверхнадежная Алена и три боевых меха. Это был первый год сужения окна, о котором люди и машины еще не могли знать. Оповещение не сработало, в Солнечном уже не хватало патрульных роботов, и омерзительные твари по трагической случайности нарвались на Надю с Оленькой. Малышка погибла сразу от парализующего шока, оглушенная Надя несла ее, уже мертвую, сколько могла. Мехи немедленно застрелили двух люмеров, но остальные успели разделаться с Аленой – размозжили ей черепную емкость камнем – и затем добили жену. Роботы отстояли тела Нади и старшей дочери, люмеры убрались зализывать раны.

Невозможно описать горечь, которую пережил Николай. Он похоронил жену и дочь в километре к юго-востоку от бункера, чтобы не выдать свое местоположение люмерам. Алену ДОТ признал не подлежащей восстановлению, ее в качестве семейного куратора сменила идеальная красавица Марина. Марину Николай всегда недолюбливал за холодность и неискренность.

Привирает она сейчас. Никакой «миллиардной вероятности» нет, муж Миры отслеживался системой последовательно и надежно, он не мог не объявиться здесь в заранее уготованное время. Никто не позволил бы Игорю пасть от атак люмеров, заблудиться, угаснуть от голода или болезней. Не зря мехи принесли его, полуживого, именно в бункер, а не обратно в ЦУП. Р1 загодя сообщил маршрут для Игоря и Миры. Странный, с огромным крюком на северо-восток.

Все предопределено заранее безукоризненными ДОТовскими прорицателями, и они не сомневались, что заберут у Петровича дочь.

Всю душу он вложил в нее, а сейчас, выходит, мешает? ДОТ требует жертвы, очередной огромной жертвы от того, кто, скрупулезно выполняя программу длиною в жизнь, посвятил всего себя маленькой драгоценной девочке, не познав, за исключением нее, ничего, кроме горя? Что ж, ДОТ всегда прав и свою жертву он получил. Николай Петрович убедил дочь уйти, парировал ее возражения, обманул насчет безвозвратности разлуки – сказал, что, возможно, отправится вслед за ними, когда завершит «кое-какие дела». Какие дела у него здесь без них с Игорем? Никаких.

– Вы, Марина, совсем не похожи на свою сестру, – прервал Петрович собеседницу на полуслове, – та человечнее была, теплее. Несколько месяцев тому, общаясь с вами, я думал, что время вас изменило и вы тоже очеловечились, но нет. Сегодня вновь умная кукла. Прощайте.

Петрович нажатием клавиши оборвал телесеанс, даже не вникнув в поспешные слова Марины, и направился к выходу. У дверей он взял ружье, осторожно выглянул наружу. Травник не желал, чтоб Джим увязался следом, но пес некстати поджидал на лужайке и радостно бросился к хозяину. Тогда Петрович насыпал в миску корма и тишком от припавшего к ней Джима пошел на юго-восток. Теперь он знал, как закончили остальные спящие…

Глава 165

У Кински, похоже, начали сдавать нервы: ничем иным он не мог объяснить возникшее словно из ниоткуда бешенство. Келли выводил полковника из себя. Вчера этот малахольный что-то рассказывал о петле времени, о пространственно-временных парадоксах, о коррекции, которую экспедиция не учла. Никто не отрицает странностей с часами, и вроде бы не на что злиться, но разговоры Келли все равно раздражали. Кински считал, что никакая чертовщина не должна мешать военному исполнять приказ. Стиснуть зубы, сомкнуть ряды – и вперед!

Лейтенант превратился в кого-то наподобие «несчастливого пса», забирающего удачу и боевой дух у солдат: с таким забот полон рот. Формально не упрекнешь, он не призывает к бунту, но постоянные разглагольствования и стенания акцентируют внимание на проблемах, хотя нужно наоборот – отрешиться от всего и переть буром. Хуже всего, что и сам полковник, наслушавшись о «петлях времени», вдруг задался вопросом: а удастся ли вернуться обратно? Кажется, силы ребят на исходе, все истощены психологически и физически, угнетает неизвестность. Вчера забарахлил третий арликон, техники доложили, что дизель при смерти. Если околеет, положение станет критическим.

Оборона Сансити затаилась. За первой схваткой не последовало продолжения, адреналин ушел, осталось опустошение. Люди давно наелись тягучей дорогой: им нужно приободриться, поверить в перспективу, да где там – каждый втайне размышляет о могилах товарищей, растворившихся в пыльной бесконечности. Не остаться бы в такой самому. Или наоборот… Поскорее бы наступил конец мучениям!

Что ж, если ободрить нечем, нужно хотя бы избавиться от генератора уныния – несчастливого пса. Кински понимал, что идет на риск, что, просто пристрелив Келли, загубит дело окончательно, поэтому, сжав волю в кулак, терпеливо поджидал удобного момента.

Сегодня наконец формальный повод найден: Келли не подчинился приказу!

Утром, еще до побудки личного состава, полковник решил обойти лагерь. Рассветало. За злополучным третьим арликоном он услышал приглушенную беседу и немедленно отправился туда. Тихо подойдя почти вплотную к беседующим, остановился за крайним катком, чтоб не обнаружить себя.

Келли привычно бубнил о научной чертовщине:

– Природа умна и совершенна, ребята. Например, свет идет по кратчайшему пути всегда! Прямой луч, попадая в толстое стекло, мгновенно меняет направление, ломается и выходит из стекла не там, где его ждешь, а в другом месте. Так он экономит время, чтоб не барахтаться долго в плотном стекле, а сократить в нем путь и вынырнуть поскорее в неплотный воздух. А уж вынырнув, он вновь уходит вдаль по прямой. Вот тебе, МакГрегор, если б приказали перебежать из одного угла поля в другой, а поле делится вдоль длинной границы песком и газоном, то как бы ты побежал?

– Ну, – протянул МакГрегор, поразмыслив – сначала перебрался бы по кратчайшему пути на газон, а уж там припустил бы. По песку-то какой бег?

– Вот и свет так, всегда сначала по кратчайшему пути преодолеет вязкое стекло. Мы, ребята, все время вязнем в песке, но, в отличие от света, дороги на газон не знаем. Да и устроено здесь все немного сложнее.

– Келли, от твоих слов тошно становится. Лучше скажи – что делать?

– Если хотим выжить, нужно вернуться. Есть необходимый запас топлива для пары транспортников, перегрузимся на них всем составом и, возможно, еще сумеем дотянуть обратно. Я вычислил короткий путь!

Кински вышел из-за укрытия.

Через час личный состав выстроился вдоль машин. Полковник стоял на крыше бронетранспортера, Келли – между строем и полковником. Кински произнес речь:

– Бойцы Мегаполиса! Вы все давали клятву верности народу и Бюро! Вы все знали, на что идете, и обещали жизни положить во исполнение воинского долга. Что же я вижу теперь? Лейтенант Келли подбивает вас на предательство и мятеж! Он толкует о дезертирстве всей экспедиции из-за чего-то неведомого, из-за страха перед игрой воображения! Где оказался бы Мегаполис, если его сынов можно было бы победить воображением? Все это чушь собачья – и петли времени, и прочая дребедень про песок и стекло! Я обещаю вам, что, когда мы вернемся домой, каждый из вас получит по цистерне виски и по десятку самых отборных шлюх! Вы все не будете знать нужды до конца дней своих, о вас сложат легенды! Но уж если ситуация скверная и у кого-то трясутся поджилки от неимоверной натуги, я не буду осуждать. Только полагаться на сдувшихся нельзя, и таким надобно заранее раскрыться. Так что, есть такие, кто отказывается от своего долга, от боевых побратимов, от победы? Есть такие, кто хочет соскочить и присоединиться к лицам вроде лейтенанта Келли? Обещаю, я никого не накажу, мне это нужно знать как командиру, чтоб в самый ответственный момент не положиться на неподходящих людей! Итак, сделайте шаг вперед те, кто поддерживает Келли!

В гробовом молчании никто не шелохнулся.

– Что до самого лейтенанта Келли, то он ослушался моего приказа не разлагать дисциплину, не навязывать свои соображения! Нарушение приказа командира в автономном походе карается смертью! Исходя из принципов человеколюбия и гуманности, совет офицеров изберет ему менее строгое наказание!

Лейтенанта решено было не расстреливать за попытку подыма, в сложившейся ситуации это выглядело бы чрезмерно жестоко в глазах солдат. Кински милостиво распорядился выдать Келли запас провианта и оставить в пустоши, чтоб тот «воспользовался своим коротким путем».

Глава 166

Игорь увидел огромное водное пространство, такое огромное, что захватывало дух. Под синим небом простиралось Море. Красивое слово восторгом отзывалось в сознании, заполняя его дыханием соленого ветра и необъятным простором. Зеленоватые волны ударялись о песчаный берег, принося с собой скопления водорослей, чайки кружились над головой, что-то выкрикивая скрипучим голосом, а знойное полуденное солнце вовсе не жгло, а освещало прекрасный мир под собой, искрясь бликами в воде. Когда до берега осталось немного, запахло сырой рыбой и ракушками. Бледно-желтый, почти белый песок имел свой запах, совсем не такой, как в пустыне, а от покрывавших его местами водорослей доносились сильные йодовые нотки.

Милко ежился, озираясь по сторонам. Кот явно был не в своей тарелке. Он аккуратно обнюхивал редкие камушки и настороженно косился в сторону маленьких крабов, дергавших клешнями в клубках морской травы, – те пытались выпутаться из плена, чтобы вернуться домой, но солнце не оставляло шансов: вскоре они должны были превратиться в сухие белые костяшки.

Мира, оглядевшись по сторонам, начала решительно раздеваться.

– Вчера был шторм, видишь, сколько мусора нанесло? – заметила она спутнику. – Не теряй времени, идем купаться.

Игорь проводил ее взглядом. Расслабленно покачивая бедрами, девушка приближалась к накатывавшим волночкам в своем целомудренном купальнике, состоявшем из шорт до середины бедра и глухого топа. Она шла, чуть склонив голову, рассматривая ракушки под ногами; лучи освещали ее изящные острые плечи и шею. Красивая девчонка! «О чем ты думаешь, путник? – спохватился он, отводя глаза. – Выведешь ее отсюда, она увидит блеск города, получит право выбора. Забудь. Да и в этом ли дело? Еще вчера ты боготворил Марину, неважно в каком мире, а теперь? Хорош тоже…»

Кремов вошел в море, показавшееся ледяным, и почувствовал щекотание в области левого колена. Сквозь прозрачную воду просматривалось множество маленьких серо-зеленых полупрозрачных существ, сновавших по коже. Они плавали, сжимая и разжимая полусантиметровые тельца, и приближаясь к ноге человека, откусывали микроскопические частички шелушащейся кожи. Игорь поспешил ретироваться на берег, опасаясь, что атакован зловредными паразитами или переносчиками болезней. Мирка только рассмеялась над ним:

– Это стоноги, не мешай им чистить твое тело. Мертвую ткань они съедят, живую не тронут.

– А не увлекутся?

Шутка понравилась обоим. Ее не оценил лишь Милко, который по-прежнему опасливо озирался вокруг, устроившись на рюкзаке Игоря. Пушистый словно брюзжал: «Ушел бы отсюда, но, так и быть, подожду. Хоть удобный туалет повсюду», – и пора б ему уже согласиться, что море прекрасно, но нет! Состроил недовольную рожицу – будь добр, поноси ее для приличия с денек.

Суша плавно поднималась от линии прибоя, образуя ровную, как стол, поверхность с небольшим уклоном. Полоса песка и ракушечника шириной метров в тридцать отделяла море от густого разнотравья. Стоял май, молодая зелень усыпана светло-оранжевыми искрами одуванчика, кое-где уже возвышались их белые пушистые шары; стебли пастушьей сумки, сочные и сильные, уверенно держали цветки, похожие на продолговатые шишечки в обрамлении бисерин; готовилась предстать во всей красе ромашка, а немногочисленные маки ни к чему не готовились, их короткий, но яркий век начался – роскошные бутоны вовсю алели, раскрывшись солнечным лучам. Наверное, здесь соседствовали сотни видов растений, они источали круживший голову аромат, настраивали мысли только на жизнеутверждающие темы.

Игорю вдруг показалось, что люмеров никогда не существовало, он их придумал, а если не придумал, то они далеко-далеко и не опасны. Они не придут сюда, они не совместимы с этой красотой. Он подхватил Мирку, ойкнувшую от неожиданности, и закружил ее, приподняв над землей. Девушка обхватила его за шею, уткнувшись лбом в плечо. Милко подошел к ним, когда оба повалились на песок. Уши животного постоянно двигались, фиксируя звуки, наполнявшие округу, в кошачьей голове ежесекундно совершались десятки операций по их обработке, поэтому пушистый попутчик не разделял эйфории. Вероятно, понимая, что сейчас не до него, кот просто устроился на песке в любимой позе – лежа, подобрав лапки, и таким образом приобщился к происходящему.

Ощущение счастья, особенно если оно мощное и скоротечное, сродни взрыву – выплескиваясь в сознании на мгновение, высасывает силы, способные поддерживать человека в течение нескольких часов. Такое часто случается весной.

Мира с Игорем очень устали в тот день от ходьбы по податливому песку, поэтому Нерв задолго до сумерек обустроил укрытие в траве у самой кромки песка. Люди поели, воспользовавшись запасами, и долго молча рассматривали закат. Милко, поймавший по дороге несколько стрекоз, трапезу с людьми не разделял. Позже кот забрался в укрытие, поближе к обожаемой Мире, и задремал, время от времени подергивая ушами. Ночью от звездного неба спустился холод. Девушка свернулась калачиком в расстегнутом до половины спальнике, обняла Милку и уснула.

Игорь некоторое время слушал ее дыхание, а затем погрузился в сон.

Он стоял в развалинах какого-то дома на втором этаже. Половины фасадной стены не было, в проеме виднелась одна из улиц Солнечного. От крыши остались только гнилые балки перекрытий, убого серевшие на фоне мрачного, затянутого тучами неба. Он увидел люмера.

Тот перемещался по улице на четырех конечностях. Огромные, навыкате глаза сверху и снизу прикрывались тонкими, в синих жилах, веками, иссиня-черные зрачки оттеняли идеальную белизну глазного яблока и, независимо друг от друга, сновали в разные стороны; рот большой – просто разрез на бледной коже, без губ. Именно глаза и рот привлекали внимание сразу, на их фоне человекоподобное двухметровое тело отмечалось вскользь. Сильный безжалостный противник, легко вводящий в психическое оцепенение.

Игорь вдруг понял, что горит. Горит оранжевым, совсем не горячим пламенем его голова. Таким же пламенем, только несравнимо более слабым горят деревья, пролетающие птицы и даже чахлая трава. Их пламя другого, какого-то приглушенного цвета.

Дым от пламени идет к люмеру. С мяукающими звуками тот пылесосом втягивает его в себя и медленно, хозяйской поступью перебирается от дома к дому. Игорь испытывает ужас, он пытается податься назад, но спина будто упирается в невидимую стену. Нерв понимает, что люмер, чувствуя токи, исходящие от окружающих живых существ, старается найти что-то более достойное, чем животное или растение. Приближается! Сейчас он учует человека, ужас начинает парализовывать волю. Игорь отчаянным рывком дергается назад и чувствует, что отдаляется от окна. Но движение получается странным – в какой-то момент он начинает видеть самого себя сзади. Пламя от головы просматривается прекрасно, теперь оно собирается в пучок и втягивается… в огромного белого кота… Это Милко!

Глава 167

Зачем этот сон сейчас? Игорь судорожно дернулся и пробудился. Больше не спалось. Он выбрался наружу, уселся на куче сухих водорослей неподалеку от палатки и всмотрелся в небо. Несомненно, где-то там шла своя жизнь. Светящиеся точки перемещались, то разгораясь, то притухая. Кто они? Почему не скрываются, позволяют видеть себя? Пожалуй, им невдомек, что примитивные земные букашки задумываются о них. А если букашки задумываются, что могут узнать и рассказать кроме легенд и сказок? Да и кому?

В Мегаполисе люди редко поднимают глаза. По ночам фонари выщелачивают небо в грязновато-мутную простыню, сводя даже ярчайшие звезды подчистую. Романтики забираются на крыши, убеждаются в этом и, откупорив баночку коктейля с вишнево-шоколадным вкусом, погружаются в приятную тоску. «Как жить без звезд?» – вздыхают они после пары глотков. Город уверенно парирует: «Ну вот такой я! Глянь-ка, неоновые вывески сияют ничуть не хуже. Зайди в кафе, расслабься. Во мне тайн, как во всей вселенной…» И он почти прав. Искушение чарующей ночи сложно преодолеть. Пусть и без звезд.

Остановившись однажды в окрестностях «Текстильщик-Гардена», не освещенных ни одним фонарем, Игорь снял шлем и запрокинул голову назад, чтоб размять затекшую шею. Высоко над крышами домов кружились загадочные уголки. Озаряясь четкой, но неяркой подсветкой, они сновали на фоне звезд туда-сюда. Иногда уголки закручивались в хороводе, а затем быстро разлетались. Кремов почему-то не удивился. Его внимание было поглощено полуночной работой, да и усталость сказывалась. Потом эпизод с летающими уголками замылился в памяти, все не хватало времени его обдумать, составить правдоподобное объяснение. Но факт – Игорь держал «уголки» на краешке сознания, как кроссворд или еще какой ребус, до которого и руки не доходят, а выбросить жаль.

Сейчас Нерву ничто не мешало вглядываться в небо: ни ослепляющий неон, ни ночные заказы. Оказалось, звезды умеют гореть ярко. Где-то там несется по орбите со скоростью восемь километров в секунду «Космос». Как-то поживают его обитатели, если таковые есть?

Утомившись, человек опустил голову. Перед ним простиралось полюбившееся море. Глаза слабо различали воду – так, лишь ее поблескивание, едва заметное, скоротечное. Уши ловили шум набегающих на берег волн и мокрое шуршание ракушек, увлекаемых отхлынувшими потоками. А запахи! Какие-то огромные, даже необъятные запахи! Здесь и йод, и известь, и соль, и их комбинации, одна из которых – водоросли, другая – рыба, третья – чайки, четвертая – мидии… Человек находился у входа в чужой прекрасный мир. Ему туда путь заказан, там нечем дышать и сухопутные конечности неуклюжи. Но как манит море, как зовет!

Милко проснулся и теперь беспокойно нарезал круги по песку: то замирая на мгновение с навостренными ушами, то быстро-быстро перебирая лапами в коротких зигзагообразных бросках. Иногда он нетерпеливо мяукал, подергивал хвостом, вертел головой и принюхивался. Вначале Кремов встревожился. Но на опасность кот реагировал иначе – ощеривался, выгибал спину и замирал, фокусируя взгляд на противнике, поэтому мысли о люмерах отпали.

– Милко! – тихонько позвал озадаченный Игорь.

Кот лишь на секунду обернулся к спутнику, а затем вновь принялся описывать шаманскую циркуляцию. Что такое? «Будто на поезд опоздал, бедняга, или кошелек потерял», – пронеслось в голове, а следом пришла гениальная догадка: пушистый объелся стрекоз или глисты. Вот и мается.

Метрах в ста от берега возникло свечение. На водной поверхности голубоватым кругом обозначился срез луча, исходящего из глубин. Игорь не почувствовал страха. В груди начало нарастать возбуждение, словно перед прыжком с парашютом. Он захотел разбудить Миру, но по осторожному прикосновению понял, что девушка уже рядом. Он обернулся и встретил ее испуганный взгляд. Моментально пришел страх.

Люди не мешкая забрались в укрытие. Через входной проем свечение хорошо просматривалось. Оно становилось интенсивнее, источник явно приближался к поверхности.

Милко теперь челночил от берега к палатке и обратно. «Да что ж с ним творится?» – не находил себе места Игорь. Наконец кот остановился и принялся громко выть, почти реветь. Мира дрожала. Закрыв глаза и свернувшись калачиком, она ткнулась лбом в Игоря.

– Милко, прячься! – выкрикнул он.

Кот продолжал надрываться. Свечение усиливалось, внутреннее напряжение нарастало. Кремов выбрался из палатки, чтобы схватить кота, но Милко немедленно засеменил к воде, оглядываясь. Стоило человеку повернуть назад, и кошачий рев снова покоробил уши. Игорь разозлился.

– Предатель! Дурак! – выдохнул он и, набрав горсть песка, швырнулся в Милко, затем еще раз. Тот хмуро сносил осыпание и, отфыркавшись, продолжал завывать. Под рукой оказался камень. Игорь в горячке отправил его в кота. Камень, рикошетом от песка больно саданул животному по бедру. Взвизгнув по-человечески, Милко отскочил на пару метров. Распаленный злобой, Нерв не обратил внимания как вокруг посветлело.

Внезапно из-под воды вырвалось ослепительное голубоватое солнце. Через мгновение оно сбавило яркость и позволило рассмотреть себя – зависший метрах в пяти над морем шар. Затем очень медленно пришелец начал движение к берегу.

В голове Кремова пульсировала только одна мысль: «Лишь бы Миру не тронул! Лишь бы не причинил ей зла!»

Шар добрался до полосы прибоя, а затем поплыл вдоль нее к Игорю. Казалось, над волнами бесшумно парит огромный уличный фонарь, оторвавшийся от чугунного шеста. Игорь понял, что дрожит мелкой дрожью и ничего не может с этим поделать, он сжал кулаки и стиснул зубы. Поравнявшись с человеком, шар замер.

Непонятно, сколько времени прошло, прежде чем напряжение спало.

Кремов огляделся. Милко сидел там же, куда отпрыгнул после удара камнем. Он исподлобья обиженно сверлил взглядом человека. Мира лежала в палатке, свернувшись калачиком, наружу выглядывала только ее вытянутая рука. В песке валялся оброненный автомат. Каменная неподвижность девушки заставила сердце сжаться. Игорь шагнул к ней, но ощутил, что переживания напрасны, и остановился.

Шар начал ритмично пульсировать светом, постепенно замедляя темп. С последней вспышкой он побелел. Неожиданно из сферы «вытекли» светящийся кот и мужчина. Кот проглотил что-то и плюнул в мужчину, который согнулся от боли. Похоже, Милко, умей он так, не задумываясь, отплатил бы Игорю за попадание камнем – и шар любезно проиллюстрировал кошачьи чаянья. Затем возникла женщина с предметом, отдаленно напоминающим ружье. Она отбросила оружие и легла, накрывшись одеялом. Рядом высветился циферблат часов.

– Все ясно, – произнес Игорь, – что дальше?

Шар собрался воедино, зашевелился, перетекая в большую человекоподобную фигуру. Нерв уже понял, чем это закончится.

Люмер не ужасал, как прежде. Он не был голым и лысым и вообще напоминал то ли космонавта, то ли… святой лик с потемневшей старинной иконы деда Никифора! Печальные глазища с огромными веками, чересчур тонкий нос, высокий лоб. Сходство поразительное.

– Здравствуйте, – тихо поприветствовал гость. – Девочке полезнее спать сейчас.

– Здравствуйте, – так же тихо ответил Игорь. – Вы люмер?

– Это слово означает на русском видовую принадлежность и мелодичнее Пупсика. Себя мы называем «хозяевами камня, который улегся под горным уступом». Предлагаю перейти на «ты».

В груди стало жарко от внезапной догадки, казалось, в мозгу рванула бомба. Игорь глубоко вдохнул.

– Камень?! Ты знаешь о Кате?

– Мамы давно нет, – грустно произнес люмер, – погибла при эвакуации. Таких, как она, здорово не хватает. Хорошо, что тебе удалось добраться. Теперь появилась надежда.

– Мамы?! Можно поподробнее?

– С чего начинать?

– Валяй с самого начала!

– Ты знаешь Катю – и значит, осведомлен, что нашему звездолету не повезло, – вздохнул гость, – жесткая посадка убила почти весь экипаж. Немногие выжившие, к сожалению, были только детьми. Я – самый старший из них. Катина экспедиция откопала нас, разморозила и доставила в Солнечный. Мы любили своих спасителей…

– И никогда не ели людей? – недоверчиво перебил Нерв.

– К сожалению, взрослых не оказалось рядом в нужный момент, вот мы и тащили всякую гадость в рот, – невинно пожал плечами собеседник, – сейчас не употребляем, завязали.

– Как мило!

– Спасибо, – искренне смутился люмер. – Хотя если честно, то без этого мы бы не выжили. Мама возилась с нами, но после ее гибели мы вторично осиротели. Что оставалось делать?

– Вы ее…

– Нет! – вспыхнул Пупсик. – Даже пупсик номер сто восемнадцать не мог о таком помыслить! Кстати, ему прилично перепало от роботов, которые тебя защищали. Мы до сих пор оплакиваем соплеменников.

– Значит, я зря убегал?

– Э-э, нет. Сто восемнадцатый очень сильный, настоящий лидер. Он сплотил вокруг себя пупсиков девяносто восемь, сто три, близнецов сто десять и сто одиннадцать, да еще и пару девочек постарше. Ведутся девчонки на крутых парней! – пожал плечами Пупсик. – В то же время он пока еще несмышленыш, озорничает, а Всевеликий Повелитель Умов и Идол Красоты не успевал тебя защитить в той истории с роботами. Не набрал кондиций.

Люмер снова превратился шар, из которого «вытек» мальчишка с рогаткой, стреляющий по птичкам.

– Это твой братец-тезка, понимаю, – поморщился Игорь. – А «Всевеликий кто-то», наверное, ты? Скромненько.

– Поправки! Первое: сто восемнадцатый – представитель моего вида, но формально мы не родственники. Катя дала имя собственное только старшему – мне, остальных детей лаборанты пронумеровали, что несправедливо и унизительно. Поэтому я поделился с младшими, а номера добавляем для различия. Второе: Всевеликим Повелителем Умов и Идолом Красоты представился твой друг, – Пупсик кивнул в сторону Милко, – и, знаешь, не так уж погрешил против истины.

Игорь поднял брови, но скорее машинально, чем от сильного удивления. Милко тут же изобразил аристократическую оскорбленность, смиряя холодом прозревшего человека и немо вопрошая: «Понял, в кого камень метнул, простолюдин?!»

– Можно продолжить? – поинтересовался люмер.

– Конечно, – протянул Нерв.

– После гибели Солнечного нам пришлось защищаться. Прибыли южные люди, а с ними наши извечные враги. Что дети могли противопоставить убийцам? Только свой страх. Мы изо всех сил хотели выжить, но смогли только зажмуриться и… молиться. Да, молиться. Ты понимаешь такое слово?

Игорь подумал, что понимает, но, попробуй объяснить его формально, вряд ли бы смог.

– Зона – ваших рук дело?

Пупсик кивнул.

– Возникло «янтарное море» – пояс ненормальности между югом и севером. Попадая в море, всякий увязает во временном парадоксе, и чем сильнее барахтается, тем медленнее течет время. Теперь барьер непроницаем.

– А как же…

– Ты? Ты такой же, как мама. Только… сильнее, ведь так? – улыбнулся Пупсик. – Я надеялся, что рано или поздно подобные ей придут. Сто тысяч лет мы общались с человечеством через вас.

– Интересно, конечно, про сто тысяч лет. Но давай вернемся к катастрофе. Ты что-то о врагах говорил.

– Да. Мы не знаем их названия, некому было нас просветить. Но уверен, с ними люди знакомы тоже не меньше ста тысяч лет. Еще я уверен, что гибель наших родителей подстроена ими.

– Почему?

– Просто знаю, и все.

– Так же как про сто тысяч лет? Они вас боятся, должно быть.

– Очевидно. Им хочется прикончить нас во что бы то ни стало, для этого они пользуются людьми с юга. Люди вообще крайне удобный инструмент и ресурс для них – внушаемые, алчные, глуповатые. Удобно.

– Люди беззащитны перед вами, здесь что-то не сходится, – возразил Игорь.

– Вряд ли покойный Пупсик сто одиннадцать согласился бы с тобой. Он первый, кто пал от рук человека, теперь сто восемнадцатый прозреет, остепенится, – улыбнулся Пупсик. – И не забывай, что роботы – дело рук человеческих, так что опосредованно вы уже многих из нас положили. Но давай перейдем к делу.

Нерв кивнул.

– Время Солнечного истекает, – нахмурился Пупсик. – Наши враги найдут способ прислать сюда киллеров, а автоматика города изношена, мы больше не можем полагаться на нее. Нам нужны люди для защиты от приспешников врагов.

– Зачем людям воевать за вас?

– Люди могут воевать лишь за себя, в противном случае наши враги и построенное ими южное общество пожрет человечество без остатка. Вы забудете свою природу, скатившись до полного примитива – калорийной еды, беспорядочного сношения, извращений, жестокости. В точке наивысшего кипения южное общество сметет нас, поднимет на штыки последнего Пупсика, и тогда дни самих людей будут сочтены. Вы выродитесь, как мыши профессора Кэлхуна. Останутся только они, наши враги. Это будет их планета.

– Откуда знаешь про Кэлхуна? Хотя… Катя рассказывала? – воскликнул Игорь. – Я понял, план твоих врагов прост, но что, если все человечество перейдет на вашу сторону и полностью уничтожит их?

Люмер рассмеялся приятным переливчатым смехом:

– Нет, Игорь Кремов, такого не может быть! Люди слишком грешны, чтоб отказаться от соблазнов плоти и в полном составе воспарить к христианским идеалам. Мы поддерживаем самое высокое в вас, да и Земля – не конечная остановка. Здесь вы всего лишь совершаете выбор, а война между нами и ими служит надежным сепаратором, отделяющим зерна от плевел. Мы видим, что баланс нарушен, что они поглощают львиную долю душ. Так что сражайтесь за нас, как за себя. Во имя свободы выбора, во имя вселенского равновесия. Ты точно знаешь, как это сделать!

Игорь очень хотел расспросить Пупсика о его народе и о загадочных врагах, о мире, из которого они пришли, но беседу прервала далекая канонада.

– Новая волна их посланцев пожаловала. Несколько десятков лет шли. Упорные, – пожал плечами люмер. – Этих роботы одолеют. Но времени терять нельзя. Кстати… Может, у тебя есть просьбы? Я кое-что могу.

– Мы оставили в городе отца Миры, позаботься о нем! И о Милке я беспокоюсь, в Мегаполисе животные не выживают. Можно что-то придумать? – попросил Игорь.

Пупсик грустно посмотрел на человека и развел руками:

– Мне жаль, но в случае с пожилым человеком я бессилен. А за Всевеликого Повелителя Умов и Идола Красоты не беспокойся, городская отрава его не проймет.

– Знаешь, а ведь твой сто восемнадцатый братец тот еще фрукт, Пупсик. Присмотрись к нему, он не просто хулиган, может он… того… уже один из них? – высказал вдруг пришедшую догадку Игорь.

Пупсик мягко улыбнулся и с сожалением вздохнул.

– За него еще можно бороться. Я обеспечу тебе проход назад. До свиданья, Игорь Кремов! Береги свою девочку!

Игорь захотел возразить, что Мира не «его девочка», но запнулся, а Пупсик скоротечно трансформировался в шар и удалился тем же путем, каким пришел.

Глава 168

Милко деловито чистил шерстку языком, прищурив глаза. Игорь расположился рядом на песке с виноватой улыбкой. Он сложил ноги по-турецки, настроившись на сколь угодно длительное ожидание: покаяние – оно такое. Кот как бы случайно заметил друга и, прервав туалет, застыл в незаконченном движении. «Ты по делу какому, или мне продолжить?» – читалось в голубых глазах.

– Мне очень стыдно, Милко! Прости! – произнес Нерв.

Милко выпрямился со снисходительной миной. «Рядом с барышней тебя словно подменяют! Раньше было легче. Эх, кабы и не моя слабость к ней…» Кот нарочито разочарованно фыркнул.

Игорь протянул руки, на которые пушистый с достоинством взобрался. Нерв гладил его и чесал за ухом, почти разбирая в довольном мурлыканьи: «глу-у-у-упый человечишка-а-а-а, но-о-о прияа-а-атный и люби-и-и-и-имый. Ты-ы-ы проще-е-е-е-е-ен».

Мира ничего не помнила, ей поутру казалось, что ночью снился странный сон, не более.

С приближением к цели в груди будто наэлектризовывался мощный конденсатор. Напряжение росло. Мысли то и дело возвращались к люмерам, к словам Пупсика, к его необычной просьбе и к безысходности, которая исходила от ночного гостя. Они отчаянно нуждались в помощи. Помогая им, Игорь возрождал надежду для людей. Так ли это? Прислушиваясь к себе, Нерв ощущал фундаментальное спокойствие и уверенность. Так.

В то же время логика беспокойной сойкой скакала по фактам, в тысячный раз сопоставляя их друг с другом, анализируя и вновь возвращаясь к пройденному. Въедливую ревизоршу беспокоило отсутствие многих вводных, не устраивала необходимость просто верить. Как веровать-то? Дайте баланс!

До баланса далековато, есть разве что промежуточный, но он не имеет никакого значения. Логика с этим согласна, как согласна и с тем, что риск остается всегда, даже в самом верном деле, но позвольте хоть оценить степень риска! Игорь выругался про себя. Даже в ситуации, когда цена не имеет значения, мозг корпит над мелкими циферками и функциями, прикидывая варианты. Нерв задавил бы эту деятельность, положившись на сердце, если бы речь шла только о нем. Как тогда на завалинке у бункера, с травником, когда «Бог смот рел на него». Но впереди шагала Мира. Именно забота о ней выливалась в бесконечное штудирование фактов.

Женщины и дети могут быть беспечными, мужчина – никогда.

Солнце припекало все сильнее. Мира сменила штаны и френч на короткие шорты и просторную рубаху. Когда она шагала впереди, Игорь старался отвести глаза куда-нибудь в сторону.

В попытках отвлечься он переключался на размышления о природе полового влечения. Прежде строгая логика и детальный анализ помогали остужать разгоряченную голову. Это как раскрытие фокуса – понимаешь механику, и чудо исчезает. Однако стоило хоть на секунду потерять концентрацию, и все старания пропадали понапрасну. Ну и что, что фокус раскрыт? Действует-то безотказно.

Мысли о предстоящем возвращении вновь принялись накатывать уверенными волнами, повышая градус напряжения. Наверняка Мира, близкая и желанная сейчас, притягивала как громоотвод. Но громоотвод сам превращается в источник напряжения. «Что за напасть!» – усмехнулся Игорь.

– Милко, айда на руки? – воскликнул он, обрадовавшись спасительной догадке. Пушистый с готовностью отозвался на призыв.

«Снова она не дает тебе покоя? – прочиталось в кошачьем взгляде. – Соберись, я чувствую – развязка близко. Погладь меня, кстати, полтора часа филонишь!»

Маршрут стал удаляться от моря, и вскоре берег окончательно скрылся за высокой травой. Какое-то время соленый морской аромат еще доставал путников с порывами ветерка, но постепенно степная зелень заглушила его. Теперь люди шагали по старой дороге. Мира объяснила, что они вышли на тот ее отрезок, который близко подбирался к воде и что на этом маршруте настаивал папа.

– Почему мы сразу не воспользовались этой дорогой? – удивился Игорь.

– От города по ней идти опасно, так отец сказал, – ответила девушка, – поэтому пришлось делать крюк к побережью.

– Это правильно, – согласился Кремов, вспомнив о сто восемнадцатом Пупсике и его ватаге.

На юго-западе послышались раскаты грома, Игорь обернулся назад. Наверняка Солнечный встречал непрошеных гостей.

Глава 169

Игорь с Мирой подошли к владению номер восемнадцать на улице Тополиной. На плече Нерва висела сумка-убежище, в которой скрывался Милко, а за спиной рюкзак. Кремовы больше не собирались возвращаться в съемную квартиру.

За невысокой декоративной изгородью из черного, как смоль, чугуна высилась долговязая таунхаузная секция с клочком нестриженого газона перед парадной. От уличной калитки вела мощенная камнем тропинка, перетекавшая в крутую высокую лестницу с перилами. Лестница оканчивалась тесной площадкой перед солидной старомодной дверью.

Микроскопический дворик, ограда, серые кирпичные стены и окна несли печать легкой запущенности: видимо сюда давно не наведывались хозяева. Игорь с волнением нажал кнопку звонка, смонтированного на калиточном столбике. Ничего не произошло, никто не вышел. На всякий случай Кремов прощупал эфир. Ничегошеньки. Дом действительно давно обезлюдел, впрочем, как и большинство соседних. Только на этом, в отличие от них, недоставало таблички «продается».

…Янтарное море, созданное Пупсиками, сотворило удивительную штуку со временем. Игорь с Мирой и Милкой пришли в Мегаполис, убежавший лет на двадцать вперед за один год отсутствия Кремова.

Гигантский город ошеломил путешественников – Игоря переменами, Миру и Милко новизной.

Приграничную линию они прошли без проблем. Башни-маяки пустовали, янтарное море сделало их работу невозможной. Мечетка превратилась в запущенный поселочек, где не осталось никого, кто помнил бы семью Нетреб и знал, куда та подевалась. «Супер-В» тем более разыскать не удалось. Зато ХАЭН Игоря работал. Правда, выдавал абракадабру на дисплее, но в ближайшем сервисном центре его починили бесплатно по программе поддержки коренных народов севера. Молоденький мастер изумился «глюкам» с датами и привязками, поэтому вручную ввел данные чудаковатого клиента. «Вы как будто на машине времени из прошлого к нам перенеслись! Ничего, теперь будет лучше нового, господин Иванов!» – с непривычным выговором приободрил мастер. Миру оформили бродяжкой из пустошей, которую «господин Иванов» взял в жены и милостиво легализовал.

Бродяжкам полагались подъемные, коих хватило на автобусный билет до Мегаполиса.

Здесь Игорь наконец вдохнул родной воздух. Кипящий муравейник сходу ошпарил бешеным ритмом, высоченными многоэтажками, мусорными кучами и ядреными запахами. Мира повисла на руке мужа и зажмурилась. Он услышал ее прерывистый шепот: «Мне плохо». Да, детка, Мегаполис смертельно токсичен. У этих вокруг лошадиные дозы яда в крови, но они, пусть и выглядят как трупы, надежно влачат существование – привыкли с детства. Каково же тебе?

Игорь устроился на работу в общепит по обязательной «квоте на живых», а Мира – в одну из последних в природе библиотек. Жене только в книжной тиши было спокойно, она очень медленно и тяжело привыкала к городу. Милко, контрабандой доставленный в дорожной сумке, поселился там же. Кот пребывал в не меньшем смятении, чем обожаемая хозяйка.

По вечерам Кремов забирал Миру и Всевеликого Повелителя Умов, и троица отправлялась в крохотную съемную квартирку в самом центре Защекинска.

В выходные Игорь занимался поиском следов прошлой жизни, но не знал, за что зацепиться. Давно застроили пустыри под Садовым мостом, в Улей оказалось не пройти, да и Нервов там, похоже, давно не выпускали: адресная книга не выдавала ничего по запросам о старых друзьях и знакомых. Игорь бродил по улицам, силясь напасть хоть на какой-нибудь след.

А по трассам в автоматическом режиме неслись беспилотные капсулы с жирными человекообразными пудингами, уткнувшимися в ХАЭНы с гигантскими трехмерными проекторами или погруженными в виртуальную реальность через новомодные очки. Толстяки редко прогуливались по тротуарам под ручку с вопиюще сексуальными куклами всех расцветок и пропорций. Город победил проблему перенаселенности, Ариэли заменили людям половых партнеров, дети естественным образом рождались все реже и все чаще планово выпускались на фабриках «Монсанье» из биоматериала доноров.

В кафе Кремова работала Ариэль знойной средиземноморской внешности, Сюзанна. До интеллекта советской ЭВМЧ ей было как до верхушки имперского небоскреба, но возбуждать самцов она умела мастерски!

– Эй, бамбино! Я тебе нравлюсь? – вопрошала Сюзанна Игоря, томно закатывая глаза. Хорошо сделанная игрушка, с неотталкивающей искусственностью. – Я вчера сменила вагину на новую, более упругую! Так что чиста и девственна, как раз для тебя!

Игорь хохотал над ее обезоруживающей прямолинейностью, но отказывал только под благовидными предлогами, чтобы не показаться ненормальным. С Ариэлями вообще приятно было поболтать, от них Нерв много чего узнал, в то время как людям и он, и Мира оказались абсолютно неинтересными.

Дни пролетали впустую, действительность давила бесчеловечностью, бессмысленностью творящегося с обществом, еще большими, нежели двадцать лет назад. Лишь Мира и Милко питали Игоря чистой энергией. И да, Мира оказалась «его девочкой», чем он совсем не терзался.

Вконец отчаявшись разыскать зацепки в новом дивном мире, Игорь вдруг вспомнил о Звездной башне. Там теперь располагался убогонький музей вышедшего из моды толкиенизма и рыцарства. Но главное – под самый свод башни убегала новодельная винтовая лестница. Служащих в музее не водилось; пикнув ХАЭНом на входе, Нерв с нетерпением зашагал вверх по ступеням. Под окошком сохранилась знакомая кладка, и заветный кирпич чуть выпирал, как прежде. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Игорь расковырял раствор и потянул кирпич на себя. В углублении пальцы нащупали сверток. Вряд ли Жук замуровал послание двадцать лет назад, больно хорошо оно сохранилось. Игорь возликовал.

Но в записках из свертка ничего, кроме многократно повторяемого адреса мрачного таунхауза, не оказалось. Наверное, Жук добавлял с каждым посещением новую записку к прежним, фиксируя свое местоположение.

Однако теперь Кремовы стоят у пустого дома.

По-видимому, надежды нет. Немудрено! Что бы ни задумывал Жук, оставляя записки в Звездной башне, оно наверняка не имело срока годности продолжительностью в путешествие Игоря.

Уходить не хотелось, пусть это и попахивало сентиментальной глупостью. Вопреки логике Игорь все же рассчитывал застать здесь хоть кого-то, кто знал Жука, или найти ниточку, способную привести к нему. Почему этот мрачный таунхауз, зачем Жук повторял свое послание с одним и тем же адресом из раза в раз? Он жил в этом доме? Наверное. Скорее всего, дорогой молчун просто не дотянул до сегодняшнего дня.

Глава 170

В попытках справиться с разочарованием, нахлынувшим под тоскливые мысли, Игорь не сразу заметил, что Мира дергает его за рукав. Он обернулся и посмотрел в сторону, куда она указывала. К ним бесшумно приближался маленький электромобиль с тонированными стеклами. Нерв схватил жену за запястье и инстинктивно заслонил собой.

Электромобиль мягко затормозил у тротуара в нескольких метрах поодаль. Через несколько невыносимо долгих секунд водительская дверца распахнулась, и оттуда вышла… Юкэ! Потрясенный Кремов онемел, в груди грянул дикий шквал переживаний, душа содрогалась с каждым ударом сердца. Юкэ! Нет, это не может быть правдой! Она выглядит лишь немного старше, чем двадцать лет назад, но так же идеальна: те же золотистые волосы, те же большие губы, те же черные брови вразлет. Это она! Игорь растерялся от невозможности происходящего.

Юкэ не спешила приближаться, она пристально вглядывалась поочередно в напарника, очевидно не признавая его, и в Миру. Наконец златовласка захлопнула дверцу и направилась к ним.

– Вы нажали на звонок, – произнесла она нерешительно, – дом давно не используется, сигнал поступил на мой ХАЭН. Чем могу быть полезна?

– Я ищу своего друга, – ответил Игорь, не спуская с нее глаз, – он оставил мне адрес.

Юкэ молчала. Это была она и не она одновременно, словно кто-то в прошлом стер ей память и заморозил в крио капсуле на несколько десятков лет, а теперь предложил начать с чистого листа. Нет, не с чистого. Она явно догадывалась, кто перед ней, но тоже не могла свести увиденное с ожиданиями.

– Юкэ, ты не узнаешь меня? – почти прохрипел Игорь. – Это же я, твой ведомый, чернокнижник… Ты не можешь не помнить хотя бы наш последний день, там в Мегаполисе!

Она испуганно отшатнулась:

– Вы, вы… Вы не можете быть им! Кто вы?!

– Я Игорь Кремов, Юкэ! Да, я не постарел, но ведь и ты тоже, ты должна узнать меня!

– Я не Юкэ, – ответила она в смятении, – Ю кэ – моя мама!

Кремов замер.

Так вот чего боялась Юкэ, строго выдерживая дистанцию с ним! Вот до чего ему оставалось совсем чуть-чуть и что буквально кричало о себе в квартире, где они укрывались с Жуком после трагедии! Тоска молчуна, детские игрушки и тарелочка с остатками манной каши на кухонном столе не смогли пробить брешь в тотальной, всепоглощающей заторможенности ослепшего Нерва, а затем бездна отката…

Игорь обернулся, притянул к себе Мирку и стиснул ее в объятьях, из глаз предательски брызнули слезы, а губы растянулись в блаженной улыбке. Он испытал огромное облегчение, словно Господь отпустил ему грех и с души свалился тысячепудовый камень.

Мира погладила мужа по щеке и тоже улыбнулась.

– Как же вас зовут? – спросил Игорь златовласку, развернувшись.

– Агата, – ответила она и тоже улыбнулась.

Игорь вытащил из кармана пенал с записками Жука и протянул девушке.

– Я – действительно Игорь Кремов, хоть это и не вяжется с реальностью. Это моя жена Мира, мы вернулись в Мегаполис совсем недавно. Хотелось бы увидеть вашего отца, и как можно скорее.

Агата сжала в руках пенал:

– Папы больше нет, умер два года назад. Дом с тех пор пустует, но он завещал мне не продавать его и ждать от вас вестей. Никак не думала, что вы… так молодо будете выглядеть!

– Там, откуда мы с Мирой пришли, время течет совсем по-другому, внешне я сохранился неплохо.

По-видимому, историю со временем Агата не могла взять в толк, но чувствовалось, что сомнений у нее не осталось. Девушка отперла замок на калитке видавшим виды ключом и провела гостей в дом.

Юкэ собиралась сохранить себя тогда, двадцать лет назад. Вовсе не потому, что ей надоело пожирать пространство верхом на «Ящере» и не потому, что к тому времени она заработала достаточно средств для безбедной жизни. Юкэ рассчитывала посвятить всю себя нежно любимому Жуку и своей маленькой копии, которая наверняка не должна была остаться единственным ребенком в семье. Рядом с малышкой родители дежурили поочередно и никогда никому не рассказывали о своем крохотном счастье. Они понимали, что служение в нелегальной почте чревато безжалостной расправой со стороны Бюро. На такой случай их роли были заранее распределены: один спасал дочку, а второй уносил тайну о ней в контейнер для биоотходов. Если бы кто-то из посторонних прознал об Агате, шансов на спасение не осталось бы никаких. Бюро легко разыскало бы малышку и национализировало ее, а второго родителя уничтожило бы, так же как первого.

Трудно даже предположить, чего стоило Юкэ и Жуку выдерживать ежедневную чудовищную психологическую нагрузку, но цель оправдывала любые средства. Мало-помалу, выработав строжайшие правила поведения, основанные на взаимной синхронности и самоконтроле, они обрели относительный покой. Однако с появлением Нерва в «Пуле» жуткий страх нахлынул с новой силой. Юкэ и Жук выбрали единственную верную тактику в борьбе с тем, кто мог разрушить их жизнь, – отгородились от Игоря непроницаемой холодностью.

Как же он был неправ тогда, на лавочке у ремонтных боксов, легкомысленно застреливая сокровенную эмоцию железной леди! Сколько он загубил ей здоровья своей глупостью… С другой стороны, без этого никак не случилась бы их дружба, ведь Юкэ только в крайнем напряжении смогла почувствовать родственную душу напарника.

В доме Жука Игоря лихорадило, словно годы, прожитые ими врозь, решили разом насытить Кремова упущенными воспоминаниями! Вот на бумажной фотографии Жук с маленькой девочкой на руках на фоне рождественской елки. Он выглядит непривычно – морщины и глубокая печаль в глазах. Нет, Жук на фото вовсе не стар, дело, по всей видимости, происходит через пару лет после гибели Юкэ. Куда же он спрятал ее, когда Кремов побывал в их жилище?

Агата рассказывала, что ее отец всю жизнь проработал мусорщиком в сортировочном порту возле острова Харта. Там восстановили рабочий поселок на базе бывших господских вилл. Что ж, златовласка младшая тоже, выходит, отшельница со стажем.

С Мирой Агата мгновенно установила близкую связь, девушки о чем-то сосредоточенно перешептывались, пока Игорь рассматривал фотографии.

– Агата, – окликнул Игорь, – сохранились ли сведения о ком-то из наших с родителями друзей?

– Не переживайте, Игорь Максимович, – ответила она, – у нас неплохие возможности по поиску любых персон.

– У нас?

– Да, у нас. Папа был не последним человеком в Сопротивлении. Там вас долго ждали, но, кажется, уже утратили надежду. Сегодня в штабе фурор! А с поиском я могу помочь вам хоть сейчас.

Игорь покопался в рюкзаке и извлек небольшую серебристую сумку, а из нее стопку папок:

– Мне нужны эти лица.

Агата внимательно разглядывала россыпь досье, взяла одну из папок.

– Кто это – Май Жуков? – спросила она, фотографируя обложку на ХАЭН.

– Позже я подробно расскажу, – пообещал Игорь.

К вечеру Мира почувствовала усталость: она в последнее время теряла силы поразительно быстро. Агата мгновенно взяла свою гостью под руку и усадила на ближайшее кресло.

– Тебе нужно отдыхать, солнышко, – заботливо произнесла она и, обернувшись к Игорю, добавила: – Папа предупреждал лишь о вас, но Мира это сюрприз, ее и ребенка поберечь нужно!

Похоже, помощь больше требовалась Игорю. Ему показалось на миг, что земля пошатнулась, а вокруг с бешеной скоростью проносится какой-то кинофильм, срежиссированный слетевшим с катушек «Эверестом».

Нет! Конечно, он в реальности, хотя привет от Марины настиг внезапно.

Мира с укоризной посмотрела на Агату.

– Спорим, будет принцесса? – не смутилась та. – Скрывать больше нет смысла, дорогая!

Вот что так быстро сблизило девчонок!

– Я не хотела, чтоб ты переживал, – виновато улыбнулась Мира. – Малыш с нами еще с Солнечного. Я ждала более удобного случая все рассказать. Не сердись.

Милко решительно отмел малейшие претензии: «Сам хорош! Глаза-то раскрой! Я не мог ее подвести! И вообще, я жду этого ребенка не меньше вас, обязуюсь терпеливо сносить его приставания!»

У Игоря задрожали губы и тут же расплылись в беспомощной улыбке. Она, такая естественная и неконтролируемая, отражала смешение его чувств. Все будет нормально, все будет хорошо, иначе никак!

Сноски

1

АСОЖ – автономная система обеспечения жизнедеятельности. (Примеч. автора.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Глава 71

Глава 72

Глава 73

Глава 74

Глава 75

Глава 76

Глава 77

Глава 78

Глава 79

Глава 80

Глава 81

Глава 82

Глава 83

Глава 84

Глава 85

Глава 86

Глава 87

Глава 88

Глава 89

Глава 90

Глава 91

Глава 92

Глава 93

Глава 94

Глава 95

Глава 96

Глава 97

Глава 98

Глава 99

Глава 100

Глава 101

Глава 102

Глава 103

Глава 104

Глава 105

Глава 106

Глава 107

Глава 108

Глава 109

Глава 110

Глава 111

Глава 112

Глава 113

Глава 114

Глава 115

Глава 116

Глава 117

Глава 118

Глава 119

Глава 120

Глава 121

Глава 122

Глава 123

Глава 124

Глава 125

Глава 126

Глава 127

Глава 128

Глава 129

Глава 130

Глава 131

Глава 132

Глава 133

Глава 134

Глава 135

Глава 136

Глава 137

Глава 138

Глава 139

Глава 140

Глава 141

Глава 142

Глава 143

Глава 144

Глава 145

Глава 146

Глава 147

Глава 148

Глава 149

Глава 150

Глава 151

Глава 152

Глава 153

Глава 154

Глава 155

Глава 156

Глава 157

Глава 158

Глава 159

Глава 160

Глава 161

Глава 162

Глава 163

Глава 164

Глава 165

Глава 166

Глава 167

Глава 168

Глава 169

Глава 170 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg