«Всесожжение»

Всесожжение (fb2) - Всесожжение [litres] (пер. Ирина Владимировна Шевченко) 2129K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Цезарий Збешховский

Цезарий Збешховский Всесожжение

Cezary Zbierzchowski

HOLOCAUST F

INNEGO NIE BĘDZIE, MIEJSCE NA DRODZE, MONETA, LIMFY SZKLANKA, BEZLUDZIE

Публикуется с разрешения автора, издательства Powergraph и при содействии Владимира Аренева и Сергея Легезы

Перевод с польского: Ирина Шевченко

Copyright © 2004–2013 by Cezary Zbierzchowski Copyright © 2013 by Powergraph

© Ирина Шевченко, перевод, 2019

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2019

© Владимир Аренев, предисловие, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

От составителя

Книга, которую вы держите в руках, необычна – даже по меркам современной польской фантастики, в которой незаурядных текстов хватает. Во «Всесожжение» входят заглавный роман и цикл рассказов, причём написаны они в разных конвенциях: есть здесь и теологическая фантастика, и мистика, и ужасы, и социальная НФ. Но что интереснее всего – и рассказы, и роман посвящены единому вымышленному миру, очень похожему на наш. Сам автор называет его «миром Раммы» – город этот, в топониме которого слышны отголоски земного Рима, является ключевым для большинства историй Збешховского. При этом нельзя сказать, чтобы все они были связаны сюжетно; скорее мир Раммы для автора – удобный способ исследовать вселенную (вымышленную, а опосредованным образом – и нашу родную).

Это вполне традиционный для польской фантастики modus operandi: здесь редко дебютируют романом, много чаще – рассказами, для которых, к счастью, хватает площадок. Что важнее – эти площадки, от старейшего журнала «Nowa Fantastyka» до многочисленных тематических антологий, не остаются незамеченными: наиболее яркие публикации читают, обсуждают, они становятся событием. И, как следствие, первый роман или сольный сборник молодого автора ждут.

Цезарий Збешховский дебютировал рассказом «Другого не будет» в журнале «Ubik» (2004), и, пожалуй, это было знаковым явлением по многим причинам. Журнал, разумеется, был назван в честь романа Ф. К. Дика, которого в Польше очень любят и который является одним из любимых авторов Збешховского. Сам же рассказ написан в жанре теологической фантастики; он оказался первым в череде историй о мире Раммы и уже в нём прозвучали темы, которые Збешховский продолжит исследовать в других своих текстах.

Писал он их не сказать, чтобы очень часто: сочинительство для Цезария скорее возможность высказаться на важные для него вопросы, причём форма для него важна не менее содержания. Поэтому от раза к разу меняются жанры, поэтому же между дебютным сборником «Реквием для кукол» (2008) и первым романом «Всесожжение» (2013) прошло столько лет. (Добавим, что второй роман, «Distortion», Цезарий дописал в начале 2019 года).

Рассказы и повести постепенно знакомили читателей (и самого автора?) с миром Раммы, причём одни выглядели как вполне завершённые и самостоятельные истории, другие же – скорее как фрагменты чего-то большего. Этим большим и стало упомянутое выше «Всесожжение» (в оригинале – «Holocaust F»). Вопреки тому, что роман отнюдь не заигрывает с читателем – скорее требует от него повышенного внимания и определённой эрудиции, – книга в Польше была номинирована практически на все мало-мальски значимые жанровые премии и получила три из них: награду «SFinks», премию старейшего польского журнала фантастики «Nowa Fantastyka» и премию имени Ежи Жулавского. Иными словами, роман оценили и простые читатели, и профессиональные литературоведы.

Это и неудивительно: даже в нынешней Польше, при всём жанровом разнообразии, твёрдая НФ встречается не так уж часто. Збешховский же работает в традиции даже не Лема, а скорее Яцека Дукая, и среди авторов, его вдохновляющих, неизменно называет Питера Уоттса, Чарльза Стросса, Йена Макдональда… «Всесожжение» демонстрирует все признаки современной твёрдой НФ: не только внимание к новейшим научным открытиям, но и умение связать их в единую непротиворечивую картину мира, а также – перекинуть от неё мостки к другим знаковым текстам, жанровым и мейнстримовским. Внимательный читатель обнаружит во «Всесожжении» и других текстах цикла отсылки к Станиславу Лему, Филипу Дику, даже Стивену Кингу. Что важно: отсылки эти не формальные, они вставлены не только ради подмигивания читателю. Збешховский актуализирует мир будущего, заостряет в нём проблемы, знакомые и нам: торговля людьми, беженцы, коррумпированные власти… Мир этот так же неоднороден, изменчив, опасен и привлекателен.

Разумеется, «Всесожжение» каждый волен читать так, как ему хочется. Для кого-то это будет очередная развлекательная книга в экзотических декорациях, для кого-то – попытка поговорить о вещах крайне важных и непростых. Так или иначе, наше издание даёт несколько возможностей познакомиться с миром Раммы – и об этом стоит сказать особо. Вы можете начать с рассказов, следуя путём, которым открывал вселенную Збешховского польский читатель. Вы не сразу осознаете масштаб происходящего, но мягче и легче сможете воспринять всю необходимую информацию – и будете готовы к собственно «Всесожжению». А можно начать с романа – здесь порог вхождения в текст выше и сложнее, некоторые упоминаемые вскользь нюансы останутся непонятными, зато вы сразу увидите всю картину целиком.

Добавим, что не существует единственно верного способа начать чтение этой книги – и выбор за вами. Надеемся лишь, что это путешествие вас не разочарует.

Приятного чтения!

Владимир Аренев

Всесожжение

Все началось 14 марта 1980 года

Эта книга для тебя

І. В пути

1. Францишек Элиас III

Я ушёл в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от неё научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил. Я не хотел жить подделками вместо жизни – она слишком драгоценна для этого; не хотел я и самоотречения, если в нем не будет крайней необходимости.

Большинство людей, как мне кажется, странным образом колеблются в своём мнении о жизни, не зная, считать ли её даром дьявола или бога, и несколько поспешно заключают, что главная наша цель на земле состоит в том, чтобы «славить бога и радоваться ему вечно». А между тем мы живём жалкой, муравьиной жизнью, хотя миф и утверждает, будто мы давно уж превращены в людей, подобно пигмеям, мы сражаемся с цаплями, совершаем ошибку за ошибкой, кладём заплату на заплату и даже высшую добродетель проявляем по поводу необязательных и легко устранимых несчастий. Мы растрачиваем нашу жизнь на мелочи[1].

Луиза хватает меня за плечо.

Заряд внезапного страха пробегает через мое напряжённое тело. Так происходит всегда, когда я мыслями в записях и кто-то касается меня без предупреждения. Нервная гипервозбудимость; сейчас я начну корчить идиотские мины, неконтролируемые поросячьи гримасы.

Как же я ненавижу это дерьмо.

– Можешь глянуть на внутренний экран? – спрашивает она взволнованно. – Парень уже пять минут ждёт соединения.

– Я же сказал, Лу, что сейчас ни с кем не разговариваю.

– Но это касается нашего дельтаплана. Шеф охраны «Элиас Электроникс» хочет, чтобы мы немедленно приземлились: на контрольной башне упал последний сервер. Они уже выслали машины.

– Тогда садимся. Дай распоряжение Давиду.

– Позвонить твоему отцу?

– Да, и не морочьте мне голову.

Мы живём жалкой, муравьиной жизнью – чушь собачья! – подобно пигмеям, мы сражаемся с цаплями – не могу установить связь с SII-5L, – совершаем ошибку за ошибкой, кладём заплату на заплату и – вот же твою мать! – растрачиваем нашу жизнь на мелочи, – я высморкался на собственные мемуары, на самой середине – жизнь – это такое сокровище.

Я копаюсь с этой связью, и наконец мне удаётся её установить. Команды конфигурации таинственнее, чем текст, который считывается из долговременной памяти. Торо, в принципе, неплохой, он действительно замечательный гость, но не сейчас, не тут, сейчас он выводит меня из себя. Это должны быть мемуары, а не S-отрыжка мозга, и без подобных просветов задача может оказаться невыполнимой, а ведь я хочу создать летопись времён, в которых нам пришлось жить.

Раздражает меня много вещей, например, злоупотребление матерными словами в записях, но у меня нет выбора. Когда я был ребёнком, врачи спорили, чем выступает у меня копролалия – симптомом психической болезни или неврологического отклонения. Дошло до того, что у меня постоянно кружилась голова, появился нервный тик, трудность с концентрацией и слишком экспрессивная мимика лица, и они предположили, что вероятнее всего, это синдром Туретта, и дело с концом.

А я потом пять раз менял тело (раз синтетическое, четыре раза от стёртых), но так и не смог избавиться от этого паршивого недуга.

Сраного недуга.

– Скорее смешного, – говорит Луиза, выскакивая из дельтаплана. Мы только что приземлились на бетонной площадке и бежим к темно-синему «бентли» (китайско-немецкому шестиместному «Фантом Таун Кар»).

– Смешного? А помнишь, как на первом свидании я плевался на пол, как кретин?

– Помню. И что с того? Ты ведь эксцентричный миллиардер.

Ага.

Мы усаживаемся на белое сиденье машины и укладываем детей спать. Никакой я, черт возьми, не эксцентричный миллиардер (не из-за этого ругаюсь). Думаю, что это компульсия, то же самое, что и бессмысленное блуждание по дому, когда я остаюсь один. Во всяком случае, это дерьмо не сидит в спинном мозге или в периферической нервной системе, только в моей голове, и никто не может его оттуда достать. Мне нужно перегрузиться в другую колыбель, но сейчас это ненадёжно и слишком рискованно, не окупятся такие финты перед концом света. Таким уже и останусь – пережил же одарённый сомнительным очарованием жулика более ста двадцати лет. Могу прожить ещё несколько, а старая добрая Лорелей безусловно мне в этом поможет.

Въезжаем на окружную. Я сейчас сообразил, что стал колыбельщиком почти сто лет назад. До того момента я умирал несколько раз – по собственному желанию или случайно, – и всегда мне как-то удавалось вернуться. Знаю, что хоть и существуют другие миры, но не существует «того света». Когда кто-то начинает приводить аргументы в пользу жизни после смерти, у меня появляется желание задушить его голыми руками. Пусть сам убедится (хотя убедиться не сможет, если он не один из нас). Примитивный человек ничего не увидит, а я не слышал, чтобы колыбельщик нес подобный бред. Вот один из феноменов нашей жизни.

– Но ты и так её любишь, правда? – допытывалась Лу.

– Не хорошо подглядывать, – щипаю её за бедро.

Луиза имеет доступ к онлайн-просмотру всего, включая личный буфер обмена: я разрешил ей это в приступе слабости. Мы сидим на сервере SII-5L, принадлежащем VoidWorks[2], и защищённом, как сокровищница Центрального Банка; никто посторонний не зайдёт на него. После удаления всех коммерческих и семейных секретов, после основательного редактирования текста, когда из моих воспоминаний не останется уже ничего, может, я решусь их опубликовать. Только было бы тогда кому это читать.

С детьми и Луизой мы едем в Замок. Мы покинули Рамму около восьми часов вечера, через полчаса после того, как отец получил наводку от Блюмфельда о приближающейся угрозе. Вернее, о двух угрозах: о возвращающемся в шестой раз «H.O.D.»[3] и новой атаке Саранчи, которую армия может не сдержать. Слишком много вампиров кружит по окрестностям, слишком много стерва. Для меня смерть не в новинку, Луиза вообще не умрёт, но я боюсь за детей. Они не заслужили того, чтобы попасть в руки заражённых спамеров Синергии. Те могут атаковать даже людей без слотов только для того, чтобы просто уничтожить жизнь.

ИИ, руководящие отделами Death Angel[4], бросили на борьбу все силы, но Саранча инфицирует каждый день столько всего, что наши суперкомпьютеры с таким же успехом могли бы вязать спицами шарфики. Эффект был бы сходным. Что-то случилось в Генеральном штабе – неясно что конкретно. Очевидно часть военных снова перешла на сторону партизан. Раньше мы летели травмолётом (ненавижу грёбаные дельтапланы и антиполя), но рухнула Система контроля полётов и мы пересели в лимузин. Три бронированных автомобиля двинулись по автостраде к Сигарду. Чёрная машина Security Corps[5] едет перед «бентли», вторая защищает тыл. Парни из Отдела специального назначения «Элиас Электроникс» с начала войны перевезли столько ценного груза, что и нас довезут в целости и сохранности. Это около четырёхсот пятидесяти километров, рукою подать от Сигарда, нашего родового поместья. Замок возвышается на холме Радец, откуда открывается вид на заповедник и стогектарное ранчо. Территория затянута трёхметровым проволочным ограждением под напряжением, а двор замка укреплён, как военный бункер; его обслуживают около пятисот человек. Добро пожаловать непрошеным гостям.

Теоретически мы могли спрятаться под Раммой, на территории какого-нибудь завода. Там размещаются настоящие армии, которые будут защищать машины (а при случае и свои семьи) до последнего, но Юниор справедливо заметил, что существует опасность взрыва складов, поэтому лучше рискнуть и поехать в Замок. Вскоре у Большой Развилки мы присоединились к конвою с севера, с которым ехали отец с Юниором и правление «ЭЭ». Антон старше меня на три года, а Юниора он унаследовал по отцу. Я попал ещё хуже, я Францишек Элиас III (после деда и прадеда, создателей «Элиас Электроникс»). Третий Францишек – досадный недостаток фантазии при выборе имён для потомства. По моему мнению, это вина матери (упокой Отсутствующий Бог её несуществующую душу). Однако имя не самое важное, впрочем, как и тело. Самое важное, что мы происходим от тех самых Элиасов.

Мы – семейная гигакорпорация, с начала войны заработали брутто два миллиарда ECU, или более семи миллиардов вианов. И я с начала поездки вышвырнул из VoidWorks тридцать человек, а глава профсоюза даже не пикнул. У них прописан в контракте запрет на использование прямых каналов Синергии, и они не приняли медицинскую помощь для удаления слотов. В двадцать ноль-ноль истекал срок. Я не мог ждать дольше, пока кто-то подключится и начнёт шуровать на территории завода. Наша консервативная политика, над которой смеялось столько директоров других фирм, наше постановление исключить из команды людей с аидами (раскритикованное омбудсменом, пока мы его не заменили), оказались единственно верным решением. Увеличение возможности развития, которое предполагало непосредственное соединение с сетью, никоим образом не сопоставимо с масштабом угроз: с вирусными психозами типа S, промышленным шпионажем, зависимостью от виртуальных креаторов решений, абстинентным аутизмом и так далее. Я убедил отца ввести соответствующие пункты в контракт, а людей, что уже работают, уговорить на операцию или выгнать с выговором в документах. И я горжусь этим. Никто из семейства Элиас или из его ближайшего окружения не имеет права хотя бы коснуться Синергии.

– Я бы не перегибала с чистотой, – лениво замечает Луиза и улыбается. – Быть колыбельщиком ещё экстравагантнее, чем внедрить себе слот. Не говоря уже обо мне.

Лу права. Но я и не говорил, что мы провозглашаем возвращение человека к дикой природе. Степень киборгизации семьи – это одно, а издевательства от грёбаных аидов и хакерских экскрементов, загруженных прямо в мозг, – это другое. Колыбель отрезана от окружения почти идеально, беспроводное соединение с Синет II не приводит к перезаписи её содержания, можно вращаться в сети без каких-либо апгрейдов. Тоже самое и с электронным мозгом Луизы. Возможность нашего инфицирования меньше, чем в случае обычного человека, потому что у нас установлены биозаслоны от паразитов, атакующих нервные клетки.

В семье колыбели семь членов: отец, Антон и Марина (наша сестра), дядя Картер и его вторая жена Клер, их дочь Инка и я. Мы делали дополнительную модификацию некоторых тел (в основном Антон), но это вещь недолговременная. Визуально и на уровне ДНК мы не такие, как раньше, поначалу было трудно это принять, но со временем человек привыкает ко всему. Я еще помню Антона худым блондином с торчащей шевелюрой, сейчас он темнокожий толстый парень с фенотипом ремарца с Юга. Было трудновато привыкнуть к такому виду, но чего не сделаешь для любимого брата, с которым в детстве дрался за каждую машинку. У него были свои причины, чтобы выбрать такую оболочку.

Я посмотрел на Иана и Эмилию. Дети спали на сидении напротив нас. Если удастся задержать конец света, нужно будет как можно быстрее запечатать им мозги, когда только врачи подтвердят прекращение роста (это плюс-минус через пятнадцать лет). Независимость от смерти, по крайней мере частичная, открывает перспективы, даёт больше времени и уверенности, уменьшает влияние фатализма, который разбушевался после года Зеро. Временами у меня складывается впечатление, что хоть тресни, произойдёт то, к чему стремится программа мира. Не хватает того непостоянства, которое встречалось, пока Бог не ушёл. Поэтому на всякий случай лучше иметь под рукой реинкарнатор «ЭЭ». Я знаю, о чём говорю, потому что уже умирал.

Таких как мы, колыбельщиков, на земле немного, около пятнадцати-восемнадцати тысяч. Колыбель стоит несколько миллионов вианов – это как десять солидных домов. Её инсталляция, соответствующее программное обеспечение и дальнейшее обслуживание – это очередная пара нолей (не говоря уже о стоимости операции в реинкарнаторе). Потому это развлечение для элиты; массы загружают себе в череп китайские синергические модификаторы или японские и американские подделки. Нам колыбель гарантирует спокойный стайерский забег на протяжении десятилетий – им слоты скрашивают спринт феерией красок и иллюзией, что всего можно добиться. Но это только иллюзия. Информационная перегрузка ещё никому не открывала двери в рай.

Колыбельщиков мало, но зато таких девушек, как Луиза, вообще нет; есть только с приближенными параметрами. Создавали мы её несколько лет, используя исследования, которые проводились для нужд военных. Хотя Блюмфельд и вставлял нам палки в колёса, лаборатории VoidWorks, которые десятилетиями производили боевых андроидов, ради меня вспомнили, что начинали мы с самых лучших lovedolls[6] в мире. Я сам спроектировал её лицо, установил параметры фигуры, эмоциональные рефлексы, моторику и темперамент. Мы ввели элемент случайности, чтобы добавить немного перца. Я мог создать девушку из снов, мог сделать из неё эфирную эльфийку или демона, который не расстаётся с кнутом. Я мог установить, как быстро она должна учиться и перещеголяет ли в этом отношении своего создателя.

Я был благородным демиургом и дал ей все наилучшее – рискнул даже экспериментальным симулятором свободы воли.

– Надеюсь, ты меня слышишь, Лу?

– Слышу, Францишек, мой ты идеальный мужчина.

– И, конечно, ты это ценишь.

– Каждый день. Кроме времени, когда заряжаю батарею.

Люблю зловредность Луизы. Без этого я бы ослеп и впал в колыбельный паралич. Она проделывает дырки в моей коробке, остужает мне голову, и, когда надо, даёт пинок под зад.

Францишек Элиас III будет первым в роду, кто возьмет в жёны стопроцентного андроида.

2. Вавилон рулит

Весь этот балаган, возведённый в квадрат Апокалипсиса святого Иоанна, который, по правде говоря, не напоминает даже войну (никакого фронта, только металлические пули и тысячи очагов борьбы, вспыхнувших по всей планете), начинался весьма невинно. Реклама улучшения памяти и сосредоточенности, обучения без усилий, достижения жизненных целей без стресса. Продвижение удовольствия под заказ, ВР-отдых, чудодейственные препараты от усталости и боли. Магические заклинания, которые начинаются с «нейро-» и «нано-», а заканчиваются «синергетическим взаимодействием миллионов сознаний».

Наблюдая за этим, сначала мы не верили, что люди с радостью позволят себя высосать изнутри, словно моллюсков. Но тогда мы ещё не понимали, что на самом деле означает год Зеро, мы и понятия не имели о влиянии плазмата на наше развитие как вида.

Конвой мчится по автостраде, никем не потревоженный. Мы едем под двести в час, опережаем гражданские и военные машины; ребята впереди включили предупредительные огни. Давид пересылает на консоли патрулей, мимо которых мы проезжаем, VIP-информацию. Остальным водителям просто отправляет сообщение «Освободить дорогу», и автоматы послушно съезжают на более медленные полосы. Когда мы покидали Город, какой-то идиот на голубом «шевроле» попытался ехать с нами наперегонки, но получил предупреждение, что мы немедленно прострелим ему шины. И сдался. Я на всякий случай не смотрю в окно, получаю информацию из вторых рук. Не заглядываю в окна машин, мимо которых мы проезжаем, чтобы не увидеть лиц, искривлённых спазмами вируса. На автомобилях всё чаще ездят живые трупы; если бы не автопилоты, у нас была бы тут одна сплошная грёбаная мясорубка.

Посмотрев в глаза этим людям, я увидел бы пелену Вавилона, которая оставляет на лице свой логотип, вездесущую торговую марку – когда-то лошадям и другим домашним животным выжигали на шкуре тавро хозяина. За ухом блестит слот, в голове месиво из синергетического обмена файлами. Исполнилась мечта конструкторов новой сети: Р2Р для знаний, Р2Р для воспоминаний, Р2Р для эмоций. Можешь обмениваться своими мыслями под видом S-файлов, когда тебе только заблагорассудится. Записываешь, конвертируешь, делишься. Можно ли ещё крепче связать человека с человеком? Может ли существовать ещё бо́льшая интеграция?

Вокруг вертятся мемы: Р2Р для религиозных откровений, культурных табу, страхов и желаний, благородных порывов и преступлений. Рамманец может быть индейцем с Амазонии, китаец может стать зулусом, Скандинавия приблизилась к Австралии на ширину потока эмиссии. Непосредственный обмен всем.

А мы не верили.

Мы ничего не сделали, когда двадцать лет назад Вавилон, первая платформа S-файлов, только выходила на рынок. Отец нас оправдывает, говорит, что даже если бы мы среагировали и поручили экстренно подготовить юридическую блокаду в Лиге Наций или заказали бы для конструкторов Синергии наёмных убийц, это ничего бы не дало. Ничего не могло измениться, человечество уже потеряло тормоза, покатилось в пропасть собственных желаний, которые не ограничивало ничто, кроме денег. После года Зеро оно освободило свой потенциал; могло идти к звёздам, а пришло к звёздочкам, долбанувшись лбом о твёрдый пол. Десятки лет непрерывного усовершенствования харакири.

Сейчас мы можем обо всём забыть. Три года назад какая-то капля переполнила чашу. Мы не знаем, было ли это следствием неумолимой логики нового мира или за вирусом с самого начала стояли экстремисты, которые пытались из всех нас сделать Избранный Народ, а потом уничтожить нас нашими же святыми руками. То, что сто лет назад СМИ назвали Новым Холокостом, длится до сих пор, причём в раздутой форме и таким блядским образом, что лишь уничтожив все зараженное, еще можно спасти мир. Однако я опасаюсь, что на это не хватит ни денег, ни решительности и что самые большие семьи, мафия и корпорации (похожие друг на друга как две капли воды) не смогут сдержать это безумие. Мы слишком поздно начали чистку, слишком поздно выслали в космос «H.O.D.», чтобы найти другие места для жизни: не отравленные нанотехнологиями и не охваченные демоном сетевого Сообщества.

Я замечаю, что Давид начинает тормозить и перестаю визуализировать мысли; записи бледнеют на сетчатке, уступают место Большой Развилке. С правой стороны, освещенной последними лучами солнца, виднеются разрушенные эстакады автострады А4, которая пересекается здесь с А1. Узел охватывает ещё три регионалки и путаницу дорог местного значения. Чего тут только нет… На земле и над землёй, а больше всего под ней – супермаркеты, центры релакса и ВР-кино, станции топливных элементов (в том числе заимствованная нами станция сети Сирил), лифты вверх и лифты вниз, ремонтные сервисы и десятки кафе. Всё висит на платформах, тянется вдоль веток дорог, светит неоном в сгущающемся сумраке, приглашает в подземные комплексы, пульсирует и отчаянно кричит, что мир в полном порядке. Но это не так. Вокруг заметны следы боев, которые шли здесь всего неделю назад. Сгоревшие стены, слепые окна, обломки машин разбросаны на обочинах, кажется, обрубки деревьев все ещё дымятся. На дороге темнеют пятна свежезалатанных дыр. Армия и правительство сделали всё, чтобы спасти этот узел. Я знаю от Антона (а он от человека Блюмфельда), что по округе ударили химическими бомбами, которые провоцируют разложение крови у вампиров, попутно положив около двухсот гражданских с катализаторами. Логика войны: не было выбора. Смели с лица Земли большой отряд партизан, а собственные потери включили в цену. Большая Развилка была спасена и окружена полком пехоты Death Angel полковника Шарого.

На парковке для транспортёров, в тылу заправочной станции стоят четыре машины второго конвоя. Два лимузина: «мерседес», удлинённый «майбах Ландаулет+», джип Отдела спецназначения Security Corps (ребята в смарт-шлемах и лёгкой бронеформе) и лимузин охраны, похожий на наш. Давид паркуется возле «майбаха», а сидящий в нём отец опускает затемнённое окно. На меня смотрит девятнадцатилетний веснушчатый засранец – реинкарнация два года назад, довольно консервативный выбор тела. Очень напоминает задорного паренька в форме сигардского колледжа, которого я видел на фото, сделанных полтора века назад. Внутри машины мелькает смуглое лицо Антона. С ними также Юки, шеф юридической конторы «Элиас Электроникс», Хлои, секретарша Антона, и скорее всего Янка, ассистентка и любовница отца. Я её не замечаю, но навряд ли она едет в «мерседесе» с остальными из правления «ЭЭ».

– Как малыши? – спрашивает отец смешным писклявым голоском.

– В порядке, спят от самой Раммы, – я моргаю из-за приступа нервного тика. – Поездка была спокойной, ни артиллерии, ни дельтапланов-смертников. Моя надежда растёт экспоненциально.

– На А4 тоже неплохо было. За два часа ребята только столкнули в кювет какого-то идиота на фургоне, и кто-то обстрелял за нами дорогу из лёгкого оружия. А вот на Юге может быть хуже, нужно смотреть в оба. Брендан, шеф спецназа, с этого момента принимает на себя командование колонной.

– Лу, дорогая, покажи свою симпатичную мордашку! – вопит из автомобиля Антон. В темноте сияют его белые зубы.

– Это не игрушки, черномазый, – мы так мило шутим.

– Недалеко от Сигарда всё ещё идут бои с отрядом Кришны, – отец-подросток говорит на сленге из GTV. – Через полтора часа мы приблизимся к территории, охваченной военными действиями. Не будет никаких остановок, не высовывайтесь из машин. Если кому-то нужно, то делайте свои дела сейчас. Пусть Луиза разбудит детей.

Мы перераспределяем силы. Давид и охрана конвоя бегут к туалетам, Луиза вытаскивает близнецов, чтобы пописали за машиной. Они молодцы, заспанная Эмиля только немного похныкивает, держа в руках красного мишку. Иан сам стягивает штанишки и, зевая, рассказывает мне об игре, которую видел на инфоре «Кортасар». Сейчас мы дадим им попить, накормим из тюбиков и снова уложим спать. Я втягиваю в себя июньский воздух: вечерние остатки жары, запах пожарища и асфальта. Хмыкаю: спецназовцы постоянно сканируют округу, будто уже ждут нападения. Брендан подгоняет всех, хочет, чтобы мы двинулись в путь как можно быстрее. Стартуем.

Движение на автостраде за Большой Развилкой слабеет, мы отъезжаем от Раммы, мчимся на юго-запад. Дети какое-то время балуются, показывают друг другу придорожные голограммы и огни транспортёров, мимо которых мы проносимся, играют моим коммуникатором, болтают с Давидом, который охотно отвечает на сложные вопросы четырёхлеток. Потом я объявляю время сна, гашу свет внутри кабины, Лу и я целуем малышей на ночь. Я придерживаюсь ритуалов, которые помню с детства, хочу защитить мир, которого уже нет, потому что даже люди без аидов создают в Синете виртуальные сообщества и почти полностью перестают касаться друг друга, перестают общаться, показывать примеры взаимодействия своему потомству.

Быть может, именно Вавилон должен был стать панацеей против атомизации и равнодушия общества, может, намерения его создателей были благородны и достойны восхищения. Но платформа мутировала (нам неизвестно, самостоятельно ли) и превратилась в инкубатор психических троянов. Все началось три года назад, в конце февраля.

Вирусы, которые атаковали людей, подключённых к Синергии, вызывали такой спектр повреждений мозга и психозов, что учёные целого мира получили для исследования материал, которого хватит им до конца жизни. У небольшого процента юзеров наступил парадоксальный эффект: в несколько раз вырос интеллект, даже появилось что-то наподобие рудиментарной телепатии, способной считывать электромагнитные волны с других аидов. Предполагается, что именно так появилась Саранча – террористическая организация нового поколения. Её членов называли и преступниками, и коммунистами, и анархистами, и сумасшедшими, но когда стало известно, что они охотно пьют кровь, обогащённую катализаторами, их стали называть вампирами. Военные специалисты отрицают, что это имеет практическое основание, однако вампиры неизменно утверждают, что таким образом улучшаются телепатические способности и они могут влиять на мозг других людей (даже на те, которые не подпитаны нано). Следует признать, что они невероятно легко перенимают контроль над подразделениями войск Лиги и отдельных государств. Nil admirari[7].

В критический момент к Синергии были подключены около восьми миллиардов людей из двенадцатимиллиардного населения. К счастью, почти половина из них добавила к оригинальной защите ещё и хакерские улучшения, над которыми корпели самые мозговитые и прыщавые головы, а потому спаслась. Чуть больше десяти процентов в момент аварии потеряло подключение к сети, выиграв немного времени. Больше всего ужасало то, что даже после мутации Вавилона люди и далее массово подключались – и подключаются! – к Синергии, веря своей защите и фальшивым обещаниям администраторов. Они настолько зависимы от обмена S-файлами, что даже угроза смерти не сдерживает их от того, чтобы начать сеанс. В Китае на следующий день после аварии начались казни упрямых пользователей. Потом на электрический стул и в газовые камеры пошли жители этнических гетто в США, Франции, ЮАР и России.

И тогда началось безумие, а Саранча впервые ударила сразу по нескольким уголкам Земли.

– Ты пишешь захватывающие вещи, но стоит вздремнуть, – Луиза бесцеремонно трясёт меня, не допуская сопротивления.

Мысли крутятся вокруг ужасного несчастья. Его не видно, когда я смотрю на спокойные мордашки спящих детей, его не слышно, когда из колонок доносится музыка. Я узнаю «Adagio for Strings» Барбера[8] и симфоническую версию «The Wall»[9]. Я бы никогда не поверил, что конец света на расстоянии вытянутой руки. Мы, пассажиры конвоя, который приближается к Замку, несём ответственность: не за сто тысяч работников корпорации в Рамме и ещё четверть миллиона разбросанных по всему миру, а за всех людей, которые ещё остаются в здравом уме.

С такими мыслями заснуть трудно.

3. Журавлиный танец

Я думал о матери, а может просто задремал, и она мне приснилась – нечёткая, хрупкая фигура, одетая в светлое платье и сандалии. Длинные белые волосы блестели на солнце. Я видел её со спины – явный символ ухода, который, словно иней, осел на дне колыбели; воспоминания детства пережили десятилетия, а могли бы пережить и столетия. Мать ушла по солнечному лучу к тому, кто даже не был человеком. К чужому. К грёбаному Стражу Крови. И ничего не меняет тот факт, что прошло столько времени. По крайней мере, не для меня. Может, Марина и Юниор как-то с этим согласились, а отец каким-то шизоидным образом все рационализировал (ты же знаешь, сын, что горо манипулировали человеческими чувствами: это не её вина). И может, так было даже лучше, так как благодаря этому мы познакомились с Харви, одним из Брошенных в азартной игре плазмата. Но я знаю, что в сто раз больше хотел бы, чтобы она осталась с нами.

Час назад мы съехали с автострады. Конвой остановился на парковке неподалёку от съезда номер сто двадцать. Мы должны вернуться на А1, как только получим подтверждение от штаба Стилица, что партизаны прекратили обстрел пригорода Сигарда. Федеральные войска бомбят их позиции. Далеко, на самой линии горизонта, видны одиночные отблески. Это мороз выжигает мутировавшие отбросы, которые пытаются прорваться в город и захватить склады армии. Отец ошибся, предсказывая безостановочную поездку до Замка. Сейчас – вопреки распоряжениям спецназовцев – он мельтешит между машинами и раздаёт указания злым голосом через коммуникатор. Посредники ведут последние переговоры о важном контракте с азиатским концерном F.E.O. Отец должен был лично участвовать в их последней встрече, а вместо этого что-то ворчит по сети и нарезает круги на асфальтированной площадке. Уже давно перевалило за полночь, мы застряли здесь надолго.

Оставляем детей под опекой Давида и отправляемся на очередную незапланированную прогулку. Я беру Луизу под руку. Сразу за белым бордюром парковки начинается сосновый лес, недалеко щетинятся высохшие кусты, карликовый можжевельник и другие растения, которые невозможно идентифицировать в свете ламп. Именно оттуда доносится крик охранника с галогенным фонарём.

– Брендан, я нашёл стерво!

Недвижимый ранее кустарник начинает шевелиться, и только слышны отголоски абсурдного диалога (бессмертные разговорчивые кусты). Встревоженные спецназовцы окружают территорию, держа палец на спусковом крючке пистолета. Подстраховывают друг друга. Брендан останавливается возле отца, который говорит с Антоном и Юки о контракте с ускоглазым тигром. Любопытство толкает нас в сторону, откуда донёсся крик, – сейчас увидим вблизи жертву синергетического безумия: типичное дитя Вавилона, которое в недавнем прошлом было нашим ближним; человека, больного Психотическим Синдромом С. Стерво (некоторые называют их «зомби»).

Парень, должно быть, давно сидел в кустах. Мы находим его в характерном для стерво ступоре. Сейчас он ползает на четвереньках, привлечённый светом галогена. На нём рваная белая рубашка, узкий галстук и дырявые костюмные брюки в полоску. На голых стопах я замечаю тёмные полосы грязи, может, крови. Слипшиеся волосы и потное лицо все в песке, а когда кашляет, кажется, что из его лёгких вылетает земля.

Он вертится, словно пёс, под ногами охранников, те нервно смеются. Это лишь вопрос времени, когда он получит первый пинок, потом второй и последующие. Он отскакивает, старается укрываться от ударов – видно, осталась в нём ещё частичка первичных инстинктов. Брендан делает вид, что старается остудить пыл ребят, однако на самом деле забавляется не меньше их.

Приблуда неожиданно выпрямляется. Спецназ сейчас же берёт его на прицел, шлемы координируют стволы пистолетов. Но мужчина ни на кого не бросается, только отклоняется всем телом назад, прижимает локти к бокам и на дрожащих ногах начинает кружить по площадке. Его голова качается то вправо, то влево, мелкими шагами он меряет пустое пространство, чтобы в следующий момент развернуться и продефилировать перед нами в противоположную сторону. Время от времени его охватывает дрожь, и он топорщит невидимые перья, порой из горла доносится пронзительный клёкот. Должно быть, он обменялся S-файлами с виртуальным Журавлём. Брачный танец, он присматривается к окружающим из-под прикрытых век.

– Ты птица? – спрашивает развеселившийся Антон.

Танцор выдаёт нечленораздельный звук. На худой конец его можно принять за подтверждение, но Антону этого недостаточно. Он хватает гостя за кожаную ленту галстука и притягивает к себе. Охранники нервно сжимают оружие, из окна «майбаха» выглядывают раззадоренные лица Хлои и Янки, а из «мерседеса» – Вернер и Маркез, вице-президенты «ЭЭ», а также сопровождающий их Леон Грейвс. В свете ламп белеют их седые виски и равнодушные лица.

– Ты – грёбаный Журавль? – выпытывает Юниор.

– Balearica regulorum, – с уст безумца слетает удивительно чёткий шёпот.

– Восточный венценосный серый журавль, птица из семейства журавлиных, – говорит Луиза, гладя чёрный «ёжик» на голове. Красиво спроектированный жест задумчивости. – Судя по анализу мозговых волн парень был орнитологом и отождествился с объектом исследований.

– Оставим его в покое, похоже, он неопасный, – предлагает Сэм, один из охранников.

– Мы не можем быть уверены в том, что он оказался здесь случайно, – отзывается Юки. – Нужно проверить все каналы.

Луиза кладёт хрупкую ладонь на горячечный лоб стерва. Она делает плавное движение, как будто благословляет его знаком креста. Едва заметные искры проскакивают между кожей и её большим пальцем.

– Нет следов передачи, – говорит она спустя время, – но он фиксирует всё, что видит, на аиде для будущего воспроизведения или обмена. Мне стереть его?

Июньская ночь тиха и несмела, не хочет сама ответить на этот вопрос.

– Мне стереть его? – повторяет Луиза.

Я киваю. Не впервой мне отдавать смертные приговоры.

Она касается ладонью за ухом мужчины, где когда-то расцвёл синергетический слот. Трёт его пальцем так долго, что на кончике показывается контакт S-стандарта, приготовленный специально для таких случаев. Потом оба стоят неподвижно, и тело парня охватывает лёгкая дрожь. У меня есть доступ через SII к визуализации процесса, который пересылает мне Лу. В центре внутреннего экрана движется голубая полоска; неумолимо растёт под мигающей командой «Очистка средств памяти». Девушка безжалостна, она разрушает кратко- и долгосрочные записи, системные файлы, программу доступа к платформе и данные сетевой навигации. Поочерёдно мигают картинки и фрагменты фильмов, символизирующие вырванные из мозга ресурсы. Когда полоска доходит до конца, тело падает на землю без чувств, лишь поблёскивают белки глаз.

Мужчина стёрт, его мозг теперь только путаница белка и бесполезных нанотрубок. По-видимому, это ненужная смерть, однако мы не можем рисковать. Никто не знал, что мы остановимся именно здесь, но осторожность Юки не единожды спасала наши шкуры – нельзя стопроцентно исключить, что это неслучайно. Думать, что нам удастся идеально спрятаться как минимум легкомысленно; за всем и вся следят неутомимые шпионские программы, как в реале, так и в ВР. Потому нужно заявить о своей силе настолько мощно, чтобы потенциальному нападающему расхотелось переходить к дальнейшим действиям.

Сидящий в первой машине медик проверит, в хорошем ли физическом состоянии наш Журавль и можно ли рассчитывать на него в процессе преселекции запасных тел. Черепная коробка будет очищена перед имплементацией колыбели. Если тело успешно пройдёт дальнейшие тесты, дыру, оставшуюся после слота, залатают, а стерво послужит в будущем кому-нибудь из колыбельщиков. У тебя блестящее будущее, Журавль.

А началось, наверное, всё, как всегда: с увлечения обучающими программами, с мемов, которые передавались по круглосуточным рекламным каналам, с уверений личных тренеров, что только синергетическое сотрудничество даст возможность полного персонального развития. Они говорили о гонке за знаниями, о самосовершенствовании, о неограниченных возможностях запоминания. Соблазнительная вещь: все примеры на расстоянии вытянутой руки, целые энциклопедии и кодексы, совмещённые с мозгом поисковики данных – только брать, брать и брать. А потом ещё более прекрасные возможности: делиться с другими людьми – не только выводами и наблюдениями, но и самими размышлениями, записанными в виде S-файлов. Как можно было этому не поддаться, если не хватает тормозов свободной воли, которые даёт плазмат? Примитивный человек, окружённый такими разогнавшимися ровесниками, был вынужден войти в систему по максимуму либо же отказаться от приличных заработков и дружеских сетевых связей.

Однажды, возвращаясь с долгой лекции в университете, которую можно было бы загрузить в аид одним кликом, ты принял решение. Оно далось тебе легко, тогда ведь всё было «почти-легальным» и казалось «в-меру-безопасным». Может, ты ещё советовался со знакомыми, а может, ты просто сделал начальный осмотр и для поощрения получил первую бесплатную дозу нано – бирюзовая или светло-зелёная капсулка, которую надо проглотить, запивая небольшим количеством жидкости. Ещё укол с нейронными катализаторами, чтобы аид прижился, и всё – ты становился почти богом, мир открывался перед тобой (просто ты ещё не знал, что это задница дьявола). Ты ощутил себя кем-то лучшим, Журавль.

Пришлось тебе взять кредит на следующие капсулки, но это мелочь, ведь ты же инвестировал в себя. Потом оказалось, что монополисты катализаторов и синергетического программного обеспечения тоже дерут в три шкуры, но чего не сделаешь, чтобы быть в топе? За правым ухом смарт-частички выгрызли тебе симпатичный слот, и ты мог уже свободно подключаться к другим юзерам, и вот только тогда ты пережил настоящий оргазм Р2Р. И ты подумал (интересно, была ли это ещё твоя мысль?), что стоило однако пережить все те ужасные головные боли, много дней пролежать в сорокапятиградусной горячке, заплатить десятки тысяч вианов, так как вот в пространстве ты плывёшь сухого океана, ныряя в зелени и расцветая от счастья[10]. Ты никогда не переживал такого виртуального возбуждения как тогда. До этих пор одинокий и слабый, ты вцепился в других, как клещ, впился зубами в невидимые узлы Синергии. Вкалывал на работе только ради денег на быстрое соединение, твоя жизнь в реале стала лишь дополнением к Сообществу. Ты бы отказался от неё, если бы только мог.

Возможно, ты бы сказал, что колыбельщикам легко умничать, потому что они естественным путём получают вещи, о которых ты можешь только мечтать. Быть может, в какой-то степени ты даже прав, но не будем забывать о тонкой разнице: у нас другие приоритеты и цели. Мы не хотим слиться воедино с человеческой массой, мы сохраняем индивидуальность даже ценой одиночества, даже ценой вашей ненависти (да любой ценой, которая только может прийти вам в голову). Мы можем себе это позволить и пользуемся своими возможностями, чтобы сохранить частичку человека в человеке. Даже если я сукин сын, то я человеческий сукин сын, а не бесформенная толпа, не стерво, не вампир и не восточный венценосный журавль. Даже если во мне не останется ни одной клетки первичного тела, кроме мозга, запертого в колыбели. Потому у меня есть право приговорить тебя к смерти одним щелчком пальцев, Журавль, и я могу с этим жить.

Я наблюдаю, как стёртое тело загружают в багажник автомобиля. Там находится гроб для поддержки жизни в найденных зомби – мы предусмотрительные, жаль терять появившиеся возможности. Откуда-то из глубины накатывает поток ругательств, однако я задерживаю его в горле, не позволяю выплеснуться наружу (да грузите же вы быстрее, суки!). Это мистер Туретт и его дочь копролалия измеряют состояние моего напряжения, обнажая лицемерие аргументации и сдирая маску, наложенную на обстоятельства конца света. Мне противно от себя и противно от мира, я не могу преодолеть это тошнотворное чувство. Но даже будучи лицемером, я остаюсь человеком.

Словно головная боль, возвращается ко мне эта утешительная мысль: я ущербный, а значит я человек.

4. Рассказ Радужного Ворона

Мы смотрим на звёзды – безоблачная ночь и программное обеспечение колыбели позволяют увидеть и назвать много созвездий. Пегас, Андромеда, Лебедь, Цефей, Гончие Псы, Щит, Змея. Лу точнее и быстрее, чем я, она знает название каждой мерцающей искорки на небосводе. Когда я был ребёнком, то сам мог находить только Большую Медведицу.

Мы лежим на сформированном из масы пледе на краю парковки. Из леса доносятся ночные крики и шелесты, сухие ветки опадают над нашими головами. Меня преследует мысль, что всё вокруг сейчас распадётся на пиксели.

– Три дня назад на Вересковых пустошах я встретила Радужного Ворона, – говорит Луиза. – У него были цветные перья, как у попугая, голова, припорошенная сединой, и бельмо на глазах.

– Как ты узнала, что это ворон?

– Возможно, у него было достаточно черт идеального вида?

– Да ладно, не злись, – улыбаюсь я ей. – Я просто задумался, зачем кому-то понадобился фантом ворона с радужными перьями.

– Он привлёк моё внимание феерией красок и вместе с тем какой-то простотой. В этой оранжерее аморфных видов, напоминающих одновременно не то рыб, не то моток проволоки, не то разбитое стекло или плесень, он будто бы пришёл из другой сказки. Я думаю, это какая-то из старых ИИ, вытесненная к первобытным формам.

– Бинарная пенсия.

– У него были очень престижные координаты: –15, 0, 4. За такое место на Вересковых пустошах платят по несколько десятков тысяч за месяц. Возле Источника, на первой плоскости, на внешней стороне срединного куба. Богатый человек или программа-основатель среды. Ворон пригласил меня в свою точку и рассказал историю о старом скульпторе – он каждому рассказывает историю, предназначенную только для него. Я хочу, чтобы ты об этом знал.

Луиза скорее визуализирует с помощью SII-5L, нежели использует голос. Она проецирует перформанс о судьбе мужчины, работами которого восхищались люди во всём цивилизованном мире, а его статуи из благородного кальцитового алебастра украшали костёлы, площади и могилы богачей. Говорили, что он обладал божественным даром вдыхать жизнь в мёртвый камень, заключать красоту в форму, которая переживёт века. В воображении Лу пожелтевшие страницы книги синхронно накладываются на фильм. Декоративные буквицы и пахнущие нафталином слова – позолота фальшивого белого ворона переплетается с рассказом Радужного ворона.

«Однажды весной, в честь годовщины коронации, король заказал мастеру-скульптору статую Дочери Небес. Идеальные пропорции, идеальная форма тела, нежно переданные жесты, чувственное и одновременно ангельское лицо. Люди должны влюбляться в неё с первого взгляда. Статуя должна символизировать нескончаемую доброту короля и его власть над человеческими мыслями. Все люди искусства, а потом – когда глашатаи раструбили эту весть на четыре стороны света – также властелины и жители многих стран напряжённо ожидали, удастся ли старому скульптору создать творение всей своей жизни и удовлетворить покровителя. И во дворцах, и за прилавками спорили о том, какую из прекрасных смертных выберет мастер в качестве модели, кто удостоится такой чести. Скульптор очень долго искал подходящий материал, отбрасывал камень за камнем, ни один не был достаточно идеальным. Даже среди черни начали ходить легенды…»

Скука, от которой застывает кровь в жилах. Я не могу выдержать растянутого темпа классического рассказа. Мозг, привыкший к другой интенсивности импульсов, не может сконцентрироваться на деталях повествования, нить прерывается от раза к разу, как будто после хорошей дозы Лорелей. Ко мне возвращается эхо вчерашнего разговора с отцом и Антоном, которые хотели обсудить стратегию поведения в условиях скачущих курсов валют и подкашивающей инфляции. Спрашивали моё мнение. Хоть изъятие денег с рынка не очень меня привлекает, я предпочёл дать им свободу действий. Мне достаточно осознания того, что мы влияем на решение Центрального Банка, а в резервах – остатки залежей нефти и огромные площади земли (в том числе под автострадами), которые мы приняли от правительства за долги. Отец убеждал, что мы должны взять большой кредит в RCB на развитие медицинских институтов «Элиас Электроникс» и на несколько месяцев заморозить процентные ставки. Он рассчитывал, какой выигрыш принесёт падение курса виана по отношению к ECU, но решил, что мы будем действовать в интересах Раммы. Ставки должны в результате пойти вверх, чтобы иностранные инвесторы начали покупать ценные бумаги, а с рынка исчез избыток валюты. Очень странно, что в таком бардаке экономика перегрелась и надо её остужать. Чёрт! Прости, Лу, уже возвращаюсь к тебе. Честно, я не хотел уходить так далеко.

«В один день к скульптору пришёл каменщик с Юга. Он предложил продать ему прекрасный блок за десять тысяч золотых монет, и мастер не колебался ни минуты (платил из королевской сокровищницы). Он закрылся в своей мастерской и сказал, что не выйдет из неё, пока не закончит произведение. Ему ежедневно доставляли еду и питьё, одежду и благовония, но он редко пользовался ими. Только пил лимонную воду и неделями ходил в одной и той же пыльной мантии – об этом перешёптывалась между собой королевская служба. Гвардейцы с самого первого дня окружили мрачный дом и не подпускали никого на расстояние двадцати шагов. В окнах развевались тяжёлые чёрные шторы из трёхслойного полотна, а на улицу доносились отголоски молотка скульптора, который ударял в долото.

Бывали дни тишины, когда гвардейцам и собравшимся вокруг зевакам казалось, что мастер забросил своё дело или умер в одиночестве. Тогда он выполнял более точные работы, полировал или подбирал мелкие кусочки камня, а иногда отдыхал, планируя, что делать дальше. Порой он, должно быть, подскакивал с кровати и хватался за инструменты под влиянием внезапного импульса, поскольку в полночь или уже под утро вдруг слышался его молоток – стук-стук, стук-стук – и раздавались проклятья на нескольких языках сразу. Ночная стража любила эти неожиданные взрывы творческих сил – они приносили какое-то разнообразие в службу, расклеивали тяжёлые веки и становились темой казарменных историй. Так проходили недели, всё меньше и меньше любопытных глаз старались высмотреть какое-то движение в мастерской, всё меньше и меньше ушей внимало в тавернах и по дороге с храма. Только король изо дня в день становился всё более нервным и терял остатки надежды. Лето подходило к концу».

Луиза прерывается, чтобы получить сообщение от Вероники. Три года назад, в начале этого хаоса, я ввёл её в управление VoidWorks. Я верил, что купленная за бешеные деньги ИИ, которая самостоятельно выполняет финансовый анализ и принимает быстрые решения, поможет фирме удержаться на плаву. И не ошибся – она оказалась лучшим финансовым директором в истории предприятия, моей правой рукой и советчиком, которому я доверяю. Левой рукой со времён великого слияния стал Оли Сидов, вице-президент по делам производства – киборгизированный парень на вечном омолаживающем лечении. Мы являем собой этакий сыгранный экзотический терцет[11].

Вероника требует, чтобы я принял решение. Она считает, что расторжение договора с «Эмко», поставщиком сырья для мозгов ключевых моделей, переходит границы обычного стиля управления. Она получила достойные доверия сведения (наверное, от другой ИИ), что вампиры уничтожили у них все запасы гелевого сплава и главную линию производства. Это произошло больше недели назад, но они всё скрыли и теперь в срочном порядке ищут кредит на возобновление продукции. Вот-вот начнут опаздывать с реализацией заказов, а чуть позже просто-напросто окажутся на лопатках.

Я прошу её выбрать из трёх оферентов в Готто, которые принимали участие в последних торгах. Она должна руководствоваться результатами продаж за последний год, скоростью доставки и авиапарком концерна. Цена – только в четвёртую очередь, сейчас мы не будем глупо экономить. Она соглашается со мной при условии, что мы включим в сделку японцев с представительством в Славии. Мы нежно прощаемся по специальному каналу 5L.

– Ревную, – Луиза улыбается в темноте. Машины давно стоят замершие без света, только стража кружит вокруг площадки.

– Наша жизнь порезана на мелкие полоски, мы как мобильные шредеры.

– Потому примитивные уже ни за чем не успевают. Я не удивляюсь Журавлю.

– Рассказывай дальше.

«Лето подходило к концу и наконец настал тот день. Обычная дождливая суббота. Скульптор передал королевскому посланцу сообщение о том, что он закончил своё творение. Старик исхудал и осунулся, глаза его горели нездоровым блеском. В столице всё пришло в движение, словно в большой праздник, отовсюду стали съезжаться гости, приглашённые ко двору. Мастер не дал своего согласия, чтобы кто-либо, особенно монарх, увидел статую до публичного открытия. Он сам закутал её в атлас и следил за перевозкой на центральную площадь города, где уже месяц ждал пьедестал, украшенный золотыми лентами. Могучие плечи возвели на него чёрную мумию. Народ нервно ходил вокруг диковинки, дети указывали на статую грязными пальцами и строили гвардейцам гримасы. Была выставлена усиленная охрана, чтобы ночь прошла спокойно. На следующий день должно было состояться торжественное открытие статуи».

У меня в голове проносится мысль, что в те времена потребовались бы недели, если не месяцы на распространение информации. На земле было немного плазмата, он не так напирал на человеческие мозги, не вызывал ещё этой грязевой лавины, которая несётся стремительным потоком даже после его исчезновения. Сейчас число присваиваемых мемов утраивается с каждым поколением. А в те времена, чтобы кто-нибудь появился на церемонии, гонцы загоняли целое стадо лошадей и сами умирали от истощения. Возможно, где-то потерялась информация, что между днём открытия и последним ударом молотка скульптора прошло несколько недель.

«На рассвете сквозь тучи пробилось солнце. Брусчатка ещё блестела от влаги, а в ямах стояли лужи. После утренней службы на площади стали собираться люди. Богатые и бедные сходились сюда целыми семьями. Вдалеке шумели конные упряжки, поскольку лошадей не подпускали близко к статуе. Над всеми возносилась фигура, закутанная в чёрную ткань. Старый скульптор следил за ней, сидя у подножия пьедестала на обитом атласом позолоченном кресле (миниатюрный трон для звезды представления).

Усиливался шум, нарастали окрики торговцев крендельками и берёзовым сиропом. Солдатам всё труднее и труднее было сдерживать напор зевак. Наконец на площадь ровным шагом вышли два отряда дворцовой гвардии. Они сформировали в толпе узкий проход, а мостовую накрыли красным толстым ковром. Ровно в двенадцать на площадь заехала королевская карета, и монарх прошёл между приветствующей его толпой. Заиграли трубы, от их рёва с ближайших крыш полетели прочь голуби.

Король говорил дрожащим от волнения голосом. Потом он указал на ведущего церемонии, а тот привёл пожилого скульптора. Старец взял в руку расшитый золотом шнурок, чтобы снять завесу со своего творения. Он посмотрел в небо, по которому ползли пушистые облака, обвёл взглядом собравшихся и поклонился монарху. По знаку ведущего церемонии ударили в барабаны. Краткий рывок, и ткань мягко опала на землю.

Раздался вздох удивления, и на площади воцарилась мёртвая тишина. Даже те, кто стоял слишком далеко, чтобы рассмотреть статую, поняли, что произошло нечто страшное.

Прекрасная женская фигура с босыми ногами, руками, сложенными на груди, одетая в нежное платье, так красиво переданное в камне, что оно казалось прозрачным и открывало мягкую линию плечей, талии и бёдер, эта эфирная, будто летящая женщина из самого красивого весеннего сна, носила изрытое морщинами лицо старого скульптора. Безобразное, усталое и грустное».

– Скульптор знал, чем рискует, он готовился к смерти, однако король не сделал ничего. Он не сказал дурного о статуи, не разозлился. Он в полном молчании вернулся во дворец и приказал выдать скульптору последнюю часть оплаты, а потом поручил уничтожить статую и все произведения скульптора во всём королевстве, так чтобы нигде – ни в одном портале, ни на одной колонне – не остался след его долота. Его фамилию нужно было стереть из хроник, а вельможам запрещалось заказывать у него дальнейшие работы. К старцу, кроме того, приставили секретную охрану, которая должна была обреза́ть верёвки, подвязанные к потолку пустых комнат. Скульптор должен был жить как можно дольше. Художник проявил несказанную наглость, но даже это не оправдывало жестокости короля, – заканчивает Луиза.

– Он имел полное право быть недовольным – товар не соответствовал заказу, – я глажу её по худой руке. – Но не думаю, чтобы тебя беспокоила судьба старца. Ты скорее думала о самой статуе, правда?

– Скажи, сколько себя ты вложил в мой образ? Сколько во мне представлений об идеальной женщине? А сколько во мне от Пат?

Хороший вопрос, Лу, но я не знаю этих нечётких пропорций. Даже я не мерял всего в процентах и битах. Само собой, у меня перед глазами была Пат. Каждый день, когда я садился в тёмной комнате, вводя программой колыбели очередную линию твоего кода в матрицу, я вспоминал разные детали: её улыбки и отдельные слова, характерные жесты (смешной трепет ресниц и театральный взмах руками), самые частые реакции. Всё покрыто патиной времени, добыто усилителями долговременной памяти из большого, столетнего сугроба воспоминаний.

Изначально я боялся, что не выдержу твоего присутствия, если будешь слишком её напоминать. А потом оказалось, что этих воспоминаний слишком мало, что память не может сохранить ничего надолго. Даже эта цифровая суперпамять колыбельщиков коллекционирует только проявления жизни, картинки, лишённые значения, без запаха и звука, бесконтекстные слайды. Оказалось, что я могу передать тебе всё, что запомнил, смешать со своими впечатлениями о Пат – какой она была, а какой могла быть, – и всё ещё остаётся место для генераторов случайности и психологических креаторов. Ты неповторима, и, если честно, я не знаю, кто ты.

Мы все ходим по кругу, запутавшись в творении и автотворении. После года Зеро мы все стали закоренелыми демиургами, не существует силы, которая могла бы нас удержать от безустанной подгонки реальности к нашим представлениям, от творческой лихорадки, направленной главным образом на себя. Мы не знаем точно, что с нами происходит, никто не гарантирует, что мы это Мы. Мы создаём личностные сертификаты, сборники паролей и самого тайного знания, чтобы в критический момент подтвердить свою личность. Но всего этого может не хватить, потому что мы затронули основную (когда-то инстинктивную), онтологическую уверенность в том, что мы существуем и существовали в таком виде. Мы боимся, что во время очередного пересмотра колыбели, рейда через Вересковые пустоши или реинкарнации кто-то подменит часть нашего сознания или это случится по нашему, отменённому позднее приказу. Ведь по сравнению с членами Сообщества мы чисты, как слеза младенца.

Брендан даёт знак, пора выдвигаться в сторону Замка. Между машинами мелькают человеческие тени. Луиза молчит, переваривая мой хаос кислотами собственного порядка, забавно стряхивает плед и вкладывает масу в маленькую коробочку. Этот жест говорит мне обо всем – вернёмся к этому разговору, когда придёт подходящий момент. А если я вложил в её сознание слишком много себя, то не будет никакого разговора, никакого обмена мыслями. Максимум расписанный на голоса внутренний монолог, обмен взглядами, оживлённый и неожиданный, сравни обмену импульсами между правым и левым полушарием одного мозга.

Глядя на неё, я буду всматриваться в зеркало, меняющее пол в нескончаемом количестве отражений.

5. Morozhenoje

Лу проводит наш любимый эксперимент – вытягивает четыре случайные карты из колоды. Она улыбается при этом как заядлый азартный игрок и каждый раз показывает мне результат: дама червей, дама бубён, дама треф и дама пик. Вытянутые в такой последовательности, как бы она ни тасовала и не перекладывала карты (тянет из разных концов, вытягивает по очереди, тянет по две сверху и две снизу). Ничего не поделать с фатализмом этого мира. Так всегда: дама червей, дама бубён…

Грёбаные дамы!

– Какова вероятность вытянуть четыре карты именно в такой последовательности? – спрашиваю сонным голосом.

– Очень низкая, – она моргает несколько раз. – Меньше чем один к двумстам пятидесяти пяти тысячам, а я вытянула этот комплект тридцать раз с момента, как мы отъехали от паркинга. Этот мир полностью распадается, скоро каждая вылетевшая из ствола пуля будет попадать в центр мишени.

– Или рикошетом в лоб стреляющего, – я смотрю в розовеющее за нами небо. Со стороны Раммы начинает восходить солнце. – Тяни дальше. Посмотрим, как оно пойдет, когда будем проезжать френы.

Мы едем под защитой транспортёра Первого полка войск быстрого реагирования, который прибыл за нами из Сигарда. В небе проносятся автопилотные разведывательные дельтапланы, рассекают воздух во всех направлениях, используя линии антиполя. Брендан говорит водителям транспорта, что через несколько минут мы въедем на территорию, охваченную ночными боями. Он приказывает полностью закрыть и затемнить окна. Полная герметизация с автоматической регуляцией температуры на случай, если нас лизнёт щупальце термического пузыря. Машина подскакивает на полуразвалившемся покрытии, асфальт не выдерживает низких температур, хотя в это место угодили максимум обломки снарядов.

Вереница гражданских и военных машин резко обрывается у большого блокпоста, осаждённого взводом Death Angel – я узнаю тёмно-зелёные мундиры, рюкзаки с защитой и характерный твёрдый шаг андроидов. Они пропускают наш конвой, который трясётся, как будто едет по бездорожью Крутых гор, а не по самой большой автостраде страны. Вскоре мы въезжаем вглубь бомбардированного участка. Руководящий транспортом поручик Торрес информирует нас, что непосредственно автострада не пострадала, но она и без того обледенела и полопалась на участке длиной около десяти километров. Просит о подогреве машин и снижении скорости из-за гололёда.

В лучах восходящего солнца вижу зимний пейзаж. Обочина по правой стороне, насколько хватает взгляда, сияет искорками льда. Изморозь покрыла каждый стебелёк травы, каждый листик на дереве и каждый цветок. Все вокруг блестит отраженным светом солнца и с каждой минутой меняет цвет – становится всё менее розово-серым, всё более обретает белизну. Вижу машины, обездвиженные на дороге, пересекающей лес, покрытые стеклоподобным налётом постройки какой-то фермы, несколько пологих холмов, на которых замёрзли карликовые кустарники. А потом замечаю людей в километре отсюда (колыбель делает картинку чётче) – накрыло многочисленный отряд партизан. Они ехали по объездной с севера на нескольких позаимствованных транспортёрах и джипах. Должно быть, отстреливались от дельтапланов или вертолётов, так как повыскакивали из машин и целились вверх.

А потом противник сбросил на них френический заряд, неправильную полусферу, в которой всё за несколько секунд замерзало до температуры минус двести градусов. Некоторые до сих пор стоят с поднятыми карабинами, примёрзшие к своим машинам, кто-то целится в небо из ручного гранатомёта. Окна машин полопались от холода.

Появляются следующие подразделения, которые тянулись полевыми тропинками, нитями дорог, а порой напрямик, через пастбища и поля, засеянные пшеницей и кукурузой. Всё бело-серебристое, замершее на полушаге, замкнутое в невидимых куполах, из которых невозможно сбежать. Замечаю даже несколько украденных танков, которые постигла та же судьба, что и более лёгкий транспорт. Великое наступление несколькотысячного отряда полевого командира Кришны было остановлено – в буквальном смысле. Уничтожено десятки гектар земли, под удар попали случайные люди, но армия не подпустила повстанцев к вратам города; достаточно много мелких групп проникло ранее в бедные районы.

Потихоньку с нагревающихся полей начинает подниматься водяной пар. Весь мир вскоре будет укрыт клубами тумана. Луиза говорит, что на замороженной территории начинают появляться более нормальные расклады вероятности, карты меняют последовательность, кроме того – сейчас она вытягивает даже случайные комбинации. Хорошо. Это подтверждает мою теорию, касающуюся происхождения френов, но я слишком увлечён наблюдением, чтобы об этом говорить. Я не могу отвести взгляда от величественной белой скульптуры, от последствий использования экспериментального оружия массового уничтожения. Этот холод даёт слабую надежду, что войска Раммы победят в битве, что набьют алчную морду Саранче, с которой невозможно договориться (потому что вампиры не знают понятия «перемирие»), что этот великий поток человеческого стерва будет отброшен от больших городов и распорошен, а потом отряды Death Angel выловят недобитых, словно зачумлённых крыс, и потопят их в собственной крови. Химическое оружие, вступающее в реакцию с катализаторами, и контролированная атака льдом – это уже что-то.

Я с удовлетворением думаю о последствиях адского холода. Жидкость в глазных яблоках замерзает при температуре минус семьдесят градусов, а человеческое тело, если его какое-то время подвергать влиянию жидкого азота, превратится в резиновую массу (френический мороз ещё более едкий). Я представляю, как в лучах июльского солнца все эти сукины дети превращаются в одно большое болото. Размазанные лица, слизевые потоки, вытекающие из глазниц, мозги, выливающиеся из размякших черепов. Даже чёртовы аиды не смогут их оживить – прихлопнули бесповоротно, вместе с костями. Не сработает и смешной фокус, который использовали в уличных заварушках, когда бессознательные, умирающие от боли люди двигались силой воли внешнего оператора, соединённого со слотом. Определённый конец.

– О таких, как они, говорят morozhenoje, – вмешивается Луиза. – Армия использовала это оружие официально всего в четвёртый раз с начала войны, но неофициально…

– Мне нравится это название, – говорю, потряхивая головой. – Надеюсь, буду видеть их почаще. Morozhenoje, morozhenoje, – повторяю несколько раз, фиксируя в виртуальном блокноте фрагмент «Эклоги»:

«Не засматривайся в окно… Там зима начинается. Звезда мороза бессонна как пустая колыбель»[12].

Вокруг френов с самого начала было много неразберихи, общественное мнение понятия не имело, кто и при каких обстоятельствах сделал это открытие. Излучение впервые представил теоретик физики с Иона, Филипп Д. Мейер. Он показал поражённым коллегам из Королевской Академии Ремарка голубой свет, который вёл себя вопреки законам природы (не всегда двигался самым коротким маршрутом в прозрачном пространстве, создавая что-то наподобие спирали; более того, во время эксперимента у участников значительно менялось восприятие времени). Мейер однако не объяснил, каким образом получил это новое излучение, утверждал, что образец ему доставил кто-то другой. У него не было специального излучателя, френы выходили из примитивного проектора, в котором находилась сильно ионизированная жидкость. Всё это происходило где-то за сорок лет до года Зеро, накануне того, как разгорелся готтанско-ремаркский конфликт.

Потом, в военной суете об открытии забыли. Мейер погиб во время готтанского налёта на Ион, а образец жидкости выкрали из Академии несколько учёных. В Ремарке происходили настолько пугающие вещи, что все забыли о голубом свете. Дело всплыло вновь весьма неожиданно, через двенадцать лет после начала войны, когда ремаркские экстремисты совершили покушение в городе Рамма с использованием френического заряда. Таким образом они хотели привлечь внимание общественности к уничтожению своего народа, но в длительной перспективе это привело к ещё большему истреблению человечества.

Источники не имеют единого мнения по поводу масштаба разрушений и силе бомбы, которая детонировала в костёле Марии Магдалены. Одни утверждают, что это была небольшая вспышка, которая затронула только покров молитвенных автоматов, другие же говорят, что излучению поддалось несколько сотен верующих (которые позднее страдали от новообразований в головном мозге). С этого момента стали официально интересоваться френами и у нас, а спецслужбы добыли субстанцию для военных лабораторий.

Люди не узнали ни происхождения, ни основ воздействия голубого света, зато открыли то, что его можно размножать путём смешивания новых жидкостей с облучёнными; наиболее податливыми на френичность оказались субстанции, напоминающие человеческую лимфу, которые видимым образом увеличивали силу вспышки, хотя на элементарном уровне никто так и не смог идентифицировать это излучение. Однако это не мешало военным вести эксперименты с френическим светом и соединять термические бомбы со вспышкой. Благодаря первому открытию мы научились передавать огромные объёмы информации, второе позволило проектировать взрывные заряды, создающие пузыри холода. Их последствия мы видели минуту назад – вампирье morozhenoje.

После долгих лет тестирования френы попали на орбиту в контейнерах при помощи десятков искусственных спутников. Они пересылали результаты замеров и собирали данные в жидких банках данных (жидких мозгах), аж до года Зеро, до самой зрелищной катастрофы в истории человечества, когда в один момент на Земле умерло сто миллионов человек. Ответственность за происходящее двенадцатого августа пала на френические изобретения. СМИ сошли с ума от злости, утверждая, что всю землю осветил пучок френического света огромной силы. Однако никто не смог объяснить избирательного действия так называемого оружия (иногда погибал лишь один человек, а иногда вымирали целые дома и улицы). Не принималась во внимание также и относительно низкая проницаемость френов. Дело осталось непонятным для всех, за исключением теофизиков ордена провенов.

Отцы ордена предвидели катастрофу за тридцать лет до года Зеро. В своих книгах они записали, что Бог покинет нашу планету, а вместе с ним уйдут люди, одарённые душой. Плазмат вырвется из тел и оставит лишь мёртвые оболочки. Если френы и имели к этому какое-то отношение, то были только инструментом Божьего промысла – они стали катализатором для космического побега из человеческой неволи. На Земле остались толпы, не имеющие с духовностью абсолютно ничего общего, счастливые, что их обошёл холокост, – массы, одержимые иллюзией саморазвития и пользующиеся новыми изобретениями в невероятных масштабах. «Бог нас уже не ограничивает, – аргументировали они, – потому мы могли бы создать новую реальность, неоспоримую красоту которой мы все видим». Колыбельщики и Брошенные сегодня являются лишь слепой ветвью эволюции в этой гонке ментального оружия, а Саранча – венец и цель человеческого бытия. Что за страшная ошибка! И тем более болезненная, потому что с этого пути уже не свернуть.

Я психотический оптимист и некоторые надежды до сих пор связываю с шестым вариантом туннельщика «Heart of Darkness». Мне верится, что в этот раз он не прилетит разбитый и холодный, лишённый признаков жизни, а прибудет на помощь умирающей планете.

Он возвращается после трёхлетнего отсутствия, но никто не знает, сколько десятилетий или веков он кружил в других измерениях. В этот раз он приближается со стороны Солнца; он чуть не врезался в Венеру, после чего выплюнул из себя маленький объект, который мчится по направлению к Земле.

Именно этот маленький корабль высмотрели военные астрономы – именно он вызвал самые большие опасения министра обороны Блюмфельда.

6. Ущелье Сулима на рассвете

В пять проезжаем Сигард. На фоне неба темнеют верхушки жилых и офисных башен, более современных, чем смогоскрёбы в городе Рамма, спроектированные лучшими авангардными архитекторами. Город раскинулся на нескольких холмах и оплёл речные каналы сетью мостов, набережных и пешеходных мостиков. Это даёт ему преимущество перед столицей, расположившейся на равнине, которую пересекают пополам широкие разливы Весны, грязной, замуленной реки.

Мы въезжаем на холмистую местность Лонской возвышенности, которая дальше на юг переходит в плато Тирона и Крутые горы.

Военный транспортёр сопровождает конвой до съезда с автострады на «двенадцатку» – дорогу регионального значения. Поручик Торрес желает нам счастливого пути и коротко информирует, что в этом месте заканчивается территория, на которой действуют партизаны. Morozhenoje мы оставили позади, сочная трава и кроны дубов зеленеют в лучах солнца, природа здесь мутировала значительно меньше, чем в центре.

Мы движемся по однополоске с расширенной обочиной, движение пока что слабое, поэтому можно набрать скорость. Дети просыпаются словно по команде в Лазурном саду, когда мы сворачиваем на дорогу местного значения, ведущую к Радецу. Две машины второго конвоя покидают колонну. Они едут в Хемниц за боеприпасами для Замка, которую обычно доставляли транспортные дельтапланы. Однако сейчас мы уже не рискуем с воздушными перевозками, так как после аварии СКП военные компьютеры закидывают ракетами всё, что больше разжиревшего голубя.

Дорога становится всё более извилистой, но хорошо сохранилась – ровная, как стол из масы. Колонну ведёт джип спецназа, за ним едет «мерседес» членов правления «ЭЭ», лимузин Security Corps, «майбах» отца, наш спальный «бентли» и вторая машина охраны. В это время суток вся дорога в нашем распоряжении. Мы въезжаем в сеть туннелей и ущелий в известняковых скалах. Мы находимся на территории заповедника Радец. Сетевая реклама говорит, что это самый красивый памятник неживой природы во всей Рамме. Коридоры, проделанные водой и шахтёрами, добывающими железную руду, кальцит и цветную известь, выглядят впечатляюще. Разноцветные слои скал, уложенные ровно один над другим, искрящиеся в лучах солнца каменные леса вертикально поставленных колонн, разбросанные тут и там водопады. Серебристые кусты и карликовые деревца, выросшие на склонах гор.

Дети не могут отвести взгляд от этого пейзажа, показывают что-то друг другу через стеклянную крышу машины, спрашивают про странные сосны, которые растут наверху, про каменные, напоминающие грибы колонны и ступени. На середине дороги к Радецу, на возвышенности, которую местные называют Голгофа, стоят три медных креста.

– Расскажи ещё раз, папа! – просит восхищённый Иан.

– Это памятник людям, которые погибли в шахтах. Выветриваемые скалы погребли под собой много шахтёров, которые прокладывали туннели. Другие утонули, когда попали в русло подземной реки.

– Это страшно, что они так погибали, – Иан вертит головой. Точно как я.

– Что такое подземная река? – допытывается Эмиля.

– Нам стоит почаще бывать дома, – на SII-5L включается Луиза. – Мы месяцами бесцельно сидим в Рамме, а дети вдыхают горный воздух из кондиционера.

– Дебильные идеи отца быть поближе к фабрике. А сам и так связывается с людьми через порталы, а на встречи высылает фантомов.

Перед нами темнеет Сулима, старейшее и самое большое из всех ущелий. Недалеко от северного входа находится маленький водопад и каменная табличка с Гжималой, семейным гербом. Осталось десять километров, чувствую себя почти дома.

Дорога сужается здесь ещё сильнее, большие грузовики и автобусы проезжают Сулиму по очереди. В ущелье почти целый день царит полумрак, только в середине лета лучи солнца в зените касаются его дна. Мы въезжаем в тень, становится холодно и влажно, бортовой компьютер сразу же увеличивает подогрев, но мы беззаботно открываем окна. Я осматриваю огромные валуны, поросшие мхом, и скалы из серой пемзы. Вдыхаю тонкий запах гнили. Лу раздаёт близнецам голубые напитки с соломинками.

Мы доезжаем до конца ущелья, когда машина спецназа внезапно останавливается, а датчики остальных реагируют резким включением тормозов. Банка с синтетическим соком выпадает у Эмили из рук, Луиза ловит её на полпути к сидению. Давид мгновенно начинает хозяйничать у консоли управления, а я подсоединяюсь к дополнительному серверу SII и – по непосредственному каналу колыбели – к радиопередатчикам охраны. Связи хватает, от первого автомобиля нас отделяет не больше двадцати метров.

Я слышу, как Брендан отдаёт короткие приказы. Его выкрики состоят из трёх-четырёх слов, но остальные спецназовцы схватывают всё за долю секунды. Они выпрыгивают из машин с оружием, готовые к стрельбе, следом за ними бежит остальная охрана. Они защищают телами наши лимузины, всё это сопровождается нервной беготнёй командиров.

Солдат Отдела спецназначения что-то обеспокоило на выезде из Сулимы. Картинка выглядит нормально, но Брендан утверждает, что датчики зарегистрировали преграду, скорее всего, транспортное средство, замаскированное голограммой. Я выглядываю из окна, несмотря на протесты Луизы, и пользуюсь зумом колыбели. Две фигуры в чёрно-жёлтой бронеформе, сетевых гоглах и шлемах незаметными прыжками выбираются из тени. Двигаются перебежками, используя каждый камень и излом, дающий частичное укрытие. Остальные спецназовцы прикрывают их, спрятавшись за джипом. Всё выглядит как на показательных учениях, которые мы видели с Антоном и отцом.

В голове раздаётся ускоренное дыхание. Разведчики замирают в нескольких метрах от выезда из ущелья.

– Докладывай, Марк, – распоряжается Брендан.

Но Марк, спецназовец, который стоит дальше всех, только хватается за лицо и, хрипя, падает на землю. Смарт-шлем другого солдата захлопывается с шипением, а он сам открывает огонь вслепую по направлению света. Быстрая тень проскальзывает за его спиной; я мог бы поклясться, что она появилась просто из скалистой стены. Прежде чем кто-либо успевает среагировать, она стреляет солдату в затылок. Только тогда Брендан и его команда открывают огонь.

Всё происходит синхронно, и, если бы не программное обеспечение колыбели, я бы не заметил и половины. В последний момент я успеваю спрятать голову от шального снаряда.

Кто-то яростно грызёт меня за ладонь, но это только иллюзия – Луиза пронзает руку своими нечеловеческими пальцами и затягивает меня внутрь. Она сбросила улыбку, грусть, неуверенность и заинтересованность, её взгляд потерял блеск. Я не вижу ни одного чувства, у неё сосредоточенное лицо. Всматриваюсь в матовые зрачки лишь какую-то долю секунды, потому что глазные яблоки обращаются внутрь черепа. Девушка пульсирует внутри, хотя тело остаётся неподвижным – сейчас взорвётся или провалится в карманную чёрную дыру. Луиза, отзовись!

Я хватаю её за плечи. «Бентли» запирает замки и затемняет окна, кондиционер надрывается в замкнутом пространстве.

– Отправлены приказы компьютеру машины, – шёпотом говорит Луиза.

– Что мне сделать? – кричу ей по SII-5L, чтобы не пугать детей ещё больше.

– На пол! Они могут попасть в вас даже через бронированные стёкла.

– А тот спецназовец, Марк? Что с ним?

– Мизатропин. Газ разрушил лёгкие, – она достаёт пистолет из тайника.

– У нас есть шансы, Лу?!

– Нападающих как минимум тридцать. Большой танец смерти, – что-то наподобие тени улыбки. – Мы должны продержаться пять минут. Надя подтвердила приём кода.

Это её последние слова в машине. Она снимает с предохранителя оружие и выскакивает наружу двойным сальто назад, дверь закрывается секундой позже. С неба летят белые шарики и тянут за собой змееподобные полосы газа.

Мгновение спустя падают первые охранники, телами в мундирах овладевают ужасные судороги. Стоящие ближе стараются в зверином инстинкте забраться в наш лимузин, но замки держат очень хорошо. Их кожа становится синей, изо рта и носа брызгает тёмная кровь. Сладкий запах палёного сахара – вот что они почувствуют в последний момент, прежде чем слизистые оболочки лопнут от токсинов и их поглотит мизатропиновая смерть. За несколько секунд погибают все, кто оказался снаружи без масок и защиты.

Армия из почти двух десятков солдат исчезает с лица земли. Остаются трое спецназовцев, палящие по всем направлениям из-за своего джипа, и Луиза, которая мелькает где-то между машинами.

Плач детей переходит в вой. Я прикрываю волчат своим телом, стараюсь защитить их от всемогущего зла. Луиза тем временем выбрасывает «Кватро». Она попадает из пистолета в склоны гор, с математической точностью монтирует квадратные излучатели и активирует передачу. Я вижу пространство ущелья: в парусекундных трёхмерных импульсах с отвратительной чёткостью обрисовывается наша ситуация.

Лу на мгновение бросает мне вид со своей камеры. Не транслирует постоянно, чтобы не приманить самонаводящихся снарядов. Ракета, вырвавшаяся из-за голографической завесы, летит прямо на джип спецназа. Из стен выходят всё новые солдаты Саранчи, отбрасывая фиолетовые отблески. Идеальная маскировка, выныривают просто из камня. Сверху спускаются связки верёвок. Остаётся пара секунд до лобовой атаки.

«Миллионы лет эволюции, внезапных мутаций плазмата, ошибок и слепых попаданий, чтобы создать сраного человека, – кричит в моём сознании Туретт, – и всё, блядь, ради того, чтобы этот человек мог высрать из себя это постчеловеческое дерьмо, в котором сам же тонет». «Столько, сука, усилий, чтобы обуздать самоубийственные наклонности homo sapiens, – поддакивает копролалия, – а когда Бог на миг покинул это место (ведь что такое столетие по сравнению с вечностью?), карточный домик разлетелся под дыханием монстров. Сдохни же, мелкий беспомощный ублюдок».

Я хватаюсь за голову, сжимаю до боли зубы, потому что Туретт проявляется в самый неподходящий момент. Я не могу сейчас потерять контроль, перестать ориентироваться в ситуации, когда вокруг разыгралась смертельная битва. Я стараюсь придушить эти голоса в голове, сосредотачиваюсь на внутреннем экране, где разворачивается новое окно с обострённой до предела абсурда картинкой со спутника «ЭЭ».

Луиза воспользовалась помощь ИИ, Вероники или Нади, замкового интенданта, которая с самого начала мониторила трассу нашего проезда, настроила спутник на поиск вокруг и идеально попала в узкий, как хребет беспозвоночных, выезд из Сулимы. Благодаря этому мы сейчас видим движение противника в нескольких ракурсах: фигуры, отрывающиеся от скал, термические пятна, притаившиеся на краю обрыва, грузовик, который перекрывает нам обратную дорогу, тараня последнюю машину.

Я чувствую сильное сотрясение, когда машина охраны ударяется в зад «бентли», мы в тупике, словно в консервной банке. Ракета, запущенная из транспортёра, меняет траекторию полёта, натыкаясь на охранное поле джипа спецназовцев, и несётся вверх, будто намерена попасть в диск Солнца. Первые вампиры приближаются к лимузину. (Где же ты, Лу?!) Их лица закрыты, рты и носы прикрыты блестящими имплантатами, благодаря которым они могут выживать в парах мизатропина, под водой или в монолитной скале. С выбритых черепов торчат кончики датчиков, их глаза в сумраке Сулимы горят голубым огнём. Воздух вокруг них бурлит из-за разницы давлений.

– Я тут, – наконец докладывает Луиза.

– Сейчас они будут здесь. Блядь, спасай нас!

– Начинаю ликвидацию.

Я смотрю ее глазами – она прокрадывается к грузовику, чтобы никто не выстрелил ей в спину. Бросаю взгляд на другие экраны: «Кватро» не улавливает фигуру девушки, не показывает ни движения, ни тени. Так же, как и спутник (только на какой-то миг на белой скале появляется тёмное пятно – наверное, она). Я начинаю понимать, что означает термин «динамическая пигментация», хамелеон, реагирующий за несколько тысячных долей секунды, трансформирующий цвета, узор и текстуру кожи и волос, блузки, штанов и военных ботинок. Я начинаю понимать, почему Лу носит вещи, приготовленные в лаборатории и зачем ей накидка, поглощающая излучение, удерживающая тело точно в температуре окружающей среды. Современная битва – это танец духов: замаскированная смерть не показывает улыбающийся череп, а появляется лишь на мгновение, наносит предательский удар и тут же исчезает. Те, кто реагирует слишком медленно, не имеют ни малейшего шанса выжить на поле битвы. Точно как экипаж грузовика, парни в комбинезонах, которые собственно должны были включиться в драку. Они даже не знают, что отсекло им головы и руки.

Лу трансформировала свои пальцы в острые боевые лезвия и бесшумно машет металлическим мечом, окантованным нанопилой. Я впервые вижу андроида Death Angel в ситуации, для которой он был создан; хоть мы и скрыли Лу под маской гражданского лица, укутали в цветную сахарную фольгу, в её мозгу остались классические системы DA, процедуры активировались в момент угрозы. Она прекрасна.

Мужчина, рассечённый возле грузовика, всё ещё распадается на кусочки, когда первый выстрел валит на землю нападающего, приближающегося к нашему лимузину. Изобретательность и злобность Лу просто невероятна: она отстреливает вампирам из бесшумной пневматики грёбаные имплантаты, а их тела – одно за другим – начинают конвульсивно дёргаться, как мгновение назад тела наших охранников. В кровавых, френически подсвеченных глазах Саранчи, наверное, застыло невероятное удивление.

Лу бросает мне увеличение на тварь, стоящую возле «бентли», зум на ротовое отверстие, где когда-то были губы и нос, с обтрёпанной дыры хлыщет мешанина крови и гноя. «Сдохни, ублюдок», – думаю я в стробоскопическом блеске ненависти.

Сверху отчётливо видно – что-то координирует движения этого стада: шаги вампиров неслучайны, они оценивают, исходя из угла траектории, источник выстрелов и начинают манёвр окружения. Двадцать мужчин формируют полукруг, Луиза снова отступает к грузовику, к краю ущелья, с которого мы прибыли. Она добивается своей цели, отвлекает внимание от конвоя, но сама оказывается во всё большей опасности. Выстрелы партизан всё ближе и ближе к ней, уже частично повреждена маскировочная система. «Кватро» показывает размазанное привидение, сжавшееся возле большого камня.

Небольшая группа палачей Саранчи остаётся впереди конвоя, неустанно расстреливая джип. Они, наверное, уже поняли, что оружие, нашпигованное электроникой, не попадёт в машину из-за электромагнитных волн, потому сейчас палят из малокалиберного оружия снарядами с охрененно высокой начальной скоростью. Гильзы, должно быть, огромные, как слоновые бивни, пули прошивают металл автомобиля и наконец достигают цели. Пробита бронеформа одного из спецназовцев – я слышу вопль раненого человека, а мгновение спустя хрип Брендана, у которого разбился экран на лице.

Последний коммандос швыряется в нападающих гранатами. Наверное, они удивились, что у нас есть и такое оружие. Первый заряд уложил троих, следующий ещё двоих. В группе вампиров появляется замешательство, но меткий выстрел из транспортёра, загородившего выезд из ущелья, заканчивает этот эпизод битвы. Передача со спутника: пуля разрывает шею и плечо спецназовца, парень сползает по задней дверце машины. Транспортёр сбрасывает голографическую завесу и подъезжает к голове конвоя.

Осталась только Луиза. Хорошо, что нет снарядов класса Е – густая паутина молний убивает боевых андроидов лучше всего. Видать, не ожидали, что им придётся сражаться с искусственным солдатом, которого, к тому же, они не смогут видеть. На помощь сукиным сынам движется двойка из транспортёра и пятеро вампиров, которые спускаются на дно ущелья на канатах, свисающих со строительных лесов. Луиза сейчас же бросает несколько дисков, которые перерезают нить жизни над их головами. Четверо падают с тридцати метров, разбиваются об асфальт и маски машин; только один достигает земли, но погибает с хирургической дырой в голове. Неудавшийся десант, однако, полностью рассекречивает Луизу, так как выстрелы противников становятся подозрительно меткими.

Их осталось чуть больше десятка, и все безустанно палят в её направлении, делая перерыв только на то, чтобы перезарядить оружие. Несколько раз попадают, её завеса лопается, как мыльный пузырь. Я вижу, как она мчится в сторону небольшого обрыва. С громким треском заканчивается передача «с глаз»; повреждения, должно быть, очень серьёзные.

В этот же миг прилетает самонаводящаяся ракета и врезается в бронированный «майбах». Усилители машины не рассчитаны на такой удар, взрыв разрывает ее на части, а ударная волна отбрасывает стоящий рядом автомобиль охраны на лимузин Грейвса. От «майбаха» почти ничего не остаётся, разлетевшиеся обломки кузова, как шрапнель, срезают головы вампирам из транспортёра и ещё нескольким. Наша машина переворачивается на сто восемьдесят градусов и ударяется о скалистую стену. Разлетается лобовое стекло.

Лихорадочно думаю: отец с Антоном мертвы! В голове светит кроваво-красная тревога. Через мгновение Канцер Тета, программа колыбели, ответственная за защиту от перегрузки, отрежет меня от сознания. Сделает то, чего не сделал сжимающийся кулак безумия. Отец мёртв! Антон мёртв! Сука, это невозможно!

Я повторяю на внутреннем экране «Пауза» и «Отмена», но Канцера не получится сбрасывать постоянно, он всё равно доберётся до меня, чтобы защитить мозг от перегрева нейронов. Для этого он был создан. Саранча и дальше занята Луизой, боевики, оставшиеся в живых, любой ценой хотят добраться до неё. Лу даёт нам немного времени, которое может быть решающим для жизни детей.

Я смотрю на переднее сидение – Давид сидит мёртвый, прибитый к спинке стойкой или частью порога машины. Мизатропин, должно быть, уже улетучился, так как мы всё ещё живы. Дети долгое время не подают голос, они в глубоком шоке. Во мне поднимается волна огня: кожа сейчас начнёт скворчать от жара, сердце выпарится из груди.

Луиза выстреливает последний снаряд. Она собирает все силы и бросается в сторону приближающейся своры. Пули попадают ей в руки, которыми она создаёт механическую преграду. Она движется как раненый хищник, добирается до ближайшего вампира и валит его на землю, бурлит месиво из тел. Тогда в окне спутника появляются два серебристых силуэта, парящие в воздухе характерным зигзагом. На глаза наворачиваются слёзы.

Замковые беспилотные дельтапланы. Прошло четыре с половиной минуты с момента, как Надя вызвала их из ангара. Сейчас увидите, ублюдки, как выглядит танец, срежиссированный интендантом Замка. Do androids dream of electric bees?[13]

Первая машина выплевывает густой рой, он заполняет всё ущелье, синтетические пчёлы летят со скоростью триста километров в час и в мгновение ока настигают Саранчу. Они прогрызают доспехи и тела, превращают мясо в неправильное сито. Вампиры исчезают, рассыпаются на кровавые куски. Пчёлы обседают стены ущелья, ожидая, не появится ли из скал следующая волна нападающих, но фиолетовые отблески закончились раньше. Надя прекрасно организовала своих подопечных. Повинуясь неслышному приказу, они резко срываются и собираются в воронкоподобный рой, который возвращается в отсек дельтаплана. Второй корабль носится как угорелый от одного края ущелья к другому, патрулируя территорию.

Канцер делает своё дело: через двадцать секунд произойдёт отключение. Меня бьёт такая дрожь, как будто я наглотался мизатропина, но это только мой затравленный мозг. Я ещё успеваю заметить, как члены правления «ЭЭ» выползают из «мерседеса» (старые директора – эти переварят всё). Один из полумёртвых вампиров поднимает голову, и дельтаплан поджаривает его пучком лазера. Со стороны Замка прибывают вертолёты. Потом увеличение со спутника: чёрная форма, лежащая на кучке камней, выпускает из себя несколько щупалец. «Колыбель, – думаю я, засыпая, – колыбель в действии. Кто-то выжил в этом взрыве… кто-то выжил…»

Луиза отрывает голову от покорёженного тела вампира, отбрасывает её и идёт в нашем направлении, шатаясь при каждом шаге. Я глажу детей по горячим щекам.

И вот всё пропадает. Канцер отрезает меня от мира.

ІІ. Высокий замок

1. Чёрный калейдоскоп

Я не могу проснуться. Расклеиваю веки пальцами, атавистически выпучиваю глаз, но ничего не помогает. Я не могу проснуться, потому что восьмидесятипроцентный сумрак является продуктом программного обеспечения колыбели.

Канцер Тета понемногу отпускает, наверное, дошло до серьёзного перенапряжения. Меня мучает похмелье-гигант, сопровождаемое тихим пощёлкиванием у основания черепа. Небытие длилось так кошмарно мало, что мысль о том, что всё исчезает, появилась только после пробуждения, уже как воспоминание. После стольких смертей я должен был к этому привыкнуть, но скачки уничтожают равновесие и чувство времени. Я сижу зажатый в машине, а уже через мгновение бьюсь о стены и синтетическую мебель, которая неуклюже пытается уйти с моего пути. Надя, мать твою, выпусти меня из этой комнаты! Я не буду лежать в кровати, разве что ты свяжешь меня. Открой эти сраные двери!

Но интендант знает лучше и не слушает приказов сумасшедшего. Автономные ИИ оценивают ситуацию независимо от нашего желания, и только благодаря этому мы всё ещё живы. Из-за моего крика увеличивается широта однополосной трансмиссии. Синет ІІ отрезан, о Вересковых пустошах не может быть и речи, инфор Замка на всякий случай ослепили. Я должен полагаться только на то, что подбрасывает мне внутренний экран, – всё бледное и тонированное, софт в цветах сепии, чтобы я случайно не перенервничал.

Взгляд на комнату детей: с ними ничего не произошло, они под опекой врачей и постепенно выходят из состояния шока, играя кусочками масы. Иан чертит в воздухе сложные узоры, которые потом наполняет яркими клочками материи. Эмиля отдаёт короткие команды, придавая ей цвет, соединяя между собой детали большого строения. Надя информирует, что они получили сеанс двенадцатичасового терапевтического сна и гипноза. Она выровняла им уровень гормонов и постоянно контролирует волны мозга. Они немного видели, а значит в течение нескольких недель должны забыть о нападении.

Я ранен. В меня вошли два снаряда калибра 5,56, попали в спину и в плечо, но, к счастью, не тронули детей. Врачи вытащили пули во время операции и вживили модифицированные клетки биопластыря. Заживление подходит к концу, я лапаю грудную клетку, поросшую бандажом. Не чувствую боли и даже не помню, когда меня ранили.

Атака произошла почти пятьдесят часов назад – вынужден верить интенданту на слово. Надя не хочет отвечать на все вопросы, особенно касающиеся пассажиров «майбаха». Меняет тему с аляповатым изяществом ИИ: Луиза не получила серьёзных повреждений в системах управления, за неё можно быть спокойным. Аварию привода ликвидировали еще вчера, люди с VoidWorks заменили ей сорок семь процентов тела (Надя притащила в Замок самых лучших). Сейчас над ней работают инженеры-пластики. Лу просит, чтобы я не смотрел на её искорёженное лицо. Один из снарядов полностью оторвал ей нос, другой вырвал фрагмент нижней челюсти.

Интендант механически перечисляет, кто выжил после нападения в Сулиме: Макс Вернер, Леон Грейвс, Феликс Маркез и водитель Юрий Кадмов. Оказывается, атаку пережил также один из спецназовцев (парень, который бросал гранаты) и двое охранников, которые согласно инструкции остались в последнем, протараненном грузовиком автомобиле. Все трое получили сильные повреждения и были спасены с большим трудом, но с помощью трансплантации их удалось подлатать.

После некоторых колебаний ИИ добавляет, что спасательный отдел нашёл на обочине дороги исправную колыбель отца, которая начала манёвр маскировки. Она попала в реинкарнатор и ждёт моего решения, в какое тело может быть имплементирована. Выбрано две оболочки из криогенных камер. Врачи также принимают во внимание тело Журавля, которое ещё не было заморожено. Нужно дождаться полной диагностики.

– Журавль пережил перестрелку? – спрашиваю я удивлённо.

– Был транспортирован в Замок вместе с теми, кого спасли.

– Скажи, что с Антоном, Юки и остальными пассажирами «майбаха». Я хочу это услышать.

– Мертвы, – Надя приглушает голос. – Мне жаль, Францишек.

– А колыбель Антона?

– Лопнула из-за взрыва. Найденные останки доставлены в лабораторию С. Я уже дала распоряжения подготовить похоронную церемонию.

– Можешь сейчас меня выпустить.

На этот раз она не противится, цифровым или женским чутьём улавливает изменения в моём голосе (проверяет ЭЭГ, температуру тела, химический состав пота и крови). Двери металлически щёлкают, и я уже снаружи.

Я вижу погруженный в сумрак коридор замковых подземелий. Хороший проектант стилизовал его когда-то под строгий подвал. Он давно мёртв, этот худенький гей с бородкой в форме лобковых волос, а мы всё ещё ходим по цементному полу, пялясь на лампы накаливания в проволочных плафонах и заляпанные краской кабели, прикреплённые к стенам резиновыми держаками. Сдержанная красота декаданса, в которой можно видеть сопротивление пластиковому миру. Андеграундный манифест. Жаль, что с потолка не капает на голову грязная вода.

Я думаю об этом вместо того, чтобы переживать горькие эмоции. Как всегда, ничего не чувствую, бесповоротно потеряв кого-то действительно важного. Как тогда, когда, наблюдая за людьми, присланными за большим транспортёром с личными мелочами, я осознал, что мать уже не вернётся. Как тогда, когда стоял на крыше небоскрёба и смотрел на разломанный, но всё ещё пульсирующий светом неон кока-колы, в который попали обломки моего дельтаплана, уже после катапультирования. Где-то внизу лежала кабина с раздавленным телом Пат, а я думал о глупостях, о последней сцене из старого фильма. У меня в голове была огромная ванильная дыра, а на лице – идиотская улыбка. Я даже не ругался. Просто стоял. Пустота в голове разрасталась и тогда, когда ненавистный Ронштайн объяснил мне, что произошло в год Зеро, а я каким-то чудом понял эту абстракцию. В такие минуты я превращаюсь в снеговика.

Я не обращаю внимания на служащих, которые наперегонки со мной здороваются. По широкой дуге обхожу уборочные машины и патрули Стражи. Дежурному врачу, который бежит за мной в голубом халате, говорю, чтобы отвязался. Несколько этажей вверх и за поворотом, на уровне «ноль» встречаю Марину. Мы смотрим друг на друга, как две статуи, сумрак, кажется, слабеет, а воздух теплеет. Моя младшая сестра разминулась со мной из-за реинкарнации ещё больше, чем отец или Антон. Телу отца было девятнадцать, телу Антона не было тридцати, зато Марина под страхом очередной смерти тянет в старых оболочках так долго, как может, и сейчас выглядит на восемьдесят. Коротко подстриженные седые волосы перевязывает лентой в красный горошек, одета в чёрное платье из строгого материала. Возраст прижал её к земле, у неё трясутся руки.

Я подбегаю и крепко обнимаю её, рискуя поломать ослабленные кости, потому что это тело имеет генетический дефект, прогрессирующий остеопороз. Я целую её в щёку, надеясь хоть как-то заполнить дыру в груди. Могла бы быть моей бабкой, моя младшая сестра… Она дышит с трудом, но кажется счастлива.

– Рада тебя видеть, Францишек, – говорит слабым голосом, но в глазах вижу знакомые мне искорки. – Я очень за вас переживала, когда Надя выслала спасательный отряд.

– У нас иммунитет на смерть. Антону просто не повезло. Та ракета даже не ему предназначалась.

– Я знаю. Я смотрела всё много раз и знаю на память каждую подробность битвы, – она осторожно берёт меня под руку. – Быть может, пришло его время.

– Неизбежность случайного мира. Мы говорили об этом много раз.

– Я хочу показать тебе его колыбель. Тебе нужно кое-что увидеть, прежде чем мы положим её в гроб. Церемония запланирована на завтра, на четырнадцать часов. Так что если ты не имеешь ничего против…

– Думаю, вдвоём справимся.

В голове пересыпаются осколки чёрного стекла. Из них рождаются картинки, которые я не могу до конца идентифицировать, словно настоящее время и прошлое только сейчас пытаются занять свои места. Всего двое суток перерыва, программа не выключила меня полностью – от самой только мысли о полной реинкарнации у меня волосы встают дыбом. В какой-то степени я не удивляюсь, что Марина предпочитает сносить неприятности старости, чем сокращать цикл и использовать новые оболочки. Мы плетёмся по цветному коридору к лаборатории С. Сестра прихрамывает, а я почти слеп. Кто тут кого ведёт?

По дороге поворачиваем в сторону комнаты игрушек. Дети отрываются от многоэтажной сложной конструкции с высокими башнями и бегут ко мне, издавая крики. «Папа, где ты был?» «Ты болел?» «Поиграешь с нами?» Меня засыпают рассказами, а я пробую всё запомнить, чтобы потом не расстроить их. Стараюсь отвечать на вопросы. Я объясняю, что должен идти с Мариной – надо решить одно очень важное дело – и что сейчас к ним вернусь. Эмиля крепко обнимает мою ногу, прижимается изо всех сил. Иан, как всегда, стоит немного в стороне. Я глажу его по коротко стриженой голове. Дети – это лучшее, что осталось от Пат и моего генофонда. Ронштайн преступил черту вежливости, когда в последний раз назвал их загробниками (его аватар сильно пострадал от этого). Я машу им на прощание.

Спустя мгновение я толкаю инвалидную коляску, которую мне подсунули врачи. Отсталый видок, конечно, потому что Марина не выносит управления электроприводом через инфор. Мы медленно катимся в научное крыло Замка, отдалённое от центра на какой-то километр. Я смотрю на картины, украшающие бетонные стены, в этой части коридора висят пиеты corpusculum и английские пиеты. Некоторые из них насчитывают пятьсот-шестьсот лет. Ощущение абсурда и пустоты усиливается с каждым шагом. Марина молчит, глядя на узкие щели окон, в которых голубеет небо.

Страж вытягивается, как струна, открывая ворота блока С, а шеф медперсонала, доктор Самюэльсон (досье на внутреннем экране) указывает путь к лаборатории и вынимает из морозильника ковчег. В такой же ёмкости на пересадку ожидает мозг отца, но ковчег Антона не подсоединён из-за повреждения колыбели. Самюэльсон специальной клешнёй вытягивает потрескавшийся предмет и кладёт на стерильный стол под огромным куполом ламп. Большая серебристая фасолина, развалившаяся пополам, в которой нет жизни, не осталось ни малейшего клочка серой субстанции. Доктор по поручению Марины светит на внутреннюю сторону оболочки.

Я моргаю, стараясь отогнать остатки сна, всматриваюсь в блестящую линию вспомогательных систем и уложенных один за другим по спирали наноокончаний, принимающих внешние импульсы и передающие импульсы в тело. Сложная техника. Сложнее, чем космические корабли (разве что за исключением туннельщиков), но я уже видел внутренности колыбели в исследовательском институте «ЭЭ» и до сих пор не замечаю здесь ничего необычного.

– Пожалуйста, покажи ему полосы, – отзывается Марина.

– Это где-то здесь, – Самюэльсон указывает на область заднего мозга. – Присмотритесь к световым рефлексам.

На гладкой поверхности оболочки я вижу несколько тонких жилок, которые отражают свет оранжевым и красным. Полосы имеют правильную форму, напоминают шестиугольную звезду, причём один луч немного больше остальных. Система кажется знакомой и по непонятным причинам пробуждает тревогу. Я вопросительно смотрю на сестру, у которой было время собрать данные, но Марина явно устала. Она благодарит доктора за уделённое время и просит, чтобы я отвёл её в комнату. Потом ловко сгружает через инфор мне все данные исследований со своими выводами.

Судя по описанию, внутри колыбели Антона найден след слота, выполненного из гелевого сплава, что подтвердил физико-химический анализ. К тому же не сохранилось ни одного фрагмента мозговой субстанции, даже вокруг нанотрубок, которые остались нетронутыми. Одним материалом, напоминающим биомассу, был сплав, используемый при производстве синтетических мозгов Death Angel, симулирующий человеческие мыслительные процессы. Модели из гелевого сплава также изготавливает VoidWorks, хотя они не дошли до массового производства – вместо этого работают над прототипами, подброшенными проектантами «ЭЭ». Результаты исследования настолько удивительны, что я не могу промолвить ни слова.

Я дохожу до выводов Марины. Собранные данные указывают на отсутствие мозговой массы в колыбели Антона.

Вместо белка она содержала модель мозга, выполненную из гелевого сплава, то есть во время очередной реинкарнации кто-то подменил контейнер на фальшивый или же это целенаправленно сделало само заинтересованное лицо (например, решив утаить от семьи злокачественное новообразование в мозгу). Марина специально указала на качество гипотетической копии, на её полную совместимость с воспоминаниями Антона, как и точную передачу всех деталей характера. По её мнению, в периоды после реинкарнации (как и в другие моменты) Антон не демонстрировал эмоциональных отклонений или нетипичного поведения, которое противоречило бы образцу, сохранённому верификационными процессами ИИ. Он правильно называл пароли и идентификационные коды, по статистическим данным Нади соответствие составляло девяносто восемь процентов.

Я всё читаю и читаю, возвращаюсь к отдельным формулировкам, но научный жаргон не может укрыть одной мысли – Антон умер. Мой брат умер много лет назад.

Истинная паранойя.

У меня лицо перекашивается от нервных гримас, а изо рта вырываются ругательства – пустота внутри испарилась бесследно. Сука! Марина, и зачем мы пошли исследовать эту колыбель?! Может, Антон на самом деле болел и просто скопировал себя в какой-то момент, приказав доверенному лицо подменить контейнер? Может, этим кем-то была Надя или – ещё лучше – отец? К чему мне это знать?!

Сейчас мы должны провести следствие, чтобы исключить деятельность враждебных сил, и должны спросить отца, замешан ли он в этом, отправить его на дистанционный полиграф. В голове роятся мысли о промышленном шпионаже и сговоре, который привёл к идеально спланированному нападению в Сулиме. У меня сотня идей, кто может быть автором этого дерьма, прямо чемпионат мира по гаданию. Но в конце я чувствую что-то наподобие облегчения. Сожаление растворяется в сомнениях.

Мы не знаем, кого завтра похороним, неизвестно даже, не вложим ли мы в гроб кусок колыбели, являющийся единственным доказательством обмана. Может, Антон жив..?

Нужно как можно быстрее переговорить с отцом.

Я прошу Надю просветить его контейнер, хочу удостовериться, что мы не наткнёмся на очередную загадку. ИИ противится исследованию, запрашивает авторизацию второго уполномоченного лица, Марина подтверждает мой приказ. Надеется, что это не навредит. Я тоже надеюсь. Надя должна только проверить, находится ли внутри мозг, нет необходимости достоверно его анализировать, не нужно сравнивать параметры с образцом, который зафиксирован в памяти. Речь идёт лишь о присутствии человеческого органа в контейнере.

Я чувствую себя странно, выдавая такие приказы, как предатель. Вижу, как сестра вытирает глаза платочком. Мы не готовы столкнуться с правдой, но не видим иного выхода.

Мы не можем позволить, чтобы кто-то уничтожил нашу семью изнутри.

2. Церемония

Нагнетание напряжения вышло довольно жалким: Надя через три часа присылает комплект данных, подтверждающих аутентичность мозга отца, орган соответствует образцу и готов к имплементации.

Я решаю вопрос с телом: пусть будет Журавль, парень идентифицирован как Драган Дубинский, преподаватель биологии в ремаркском колледже. Умер три года назад в приграничном Тироне из-за аида, повреждённого после аварии Синергии (как и все, кто оказался в подобной ситуации, был официально признан погибшим). Не женат. Мать, с которой жил, несколько лет как мертва. Идеальный кандидат. Отправляется под нож нейрохирургов и мединженеров.

Вечером, после прогулки с детьми и серии рутинных исследований, иду на встречу с Картером. Дядя прибыл в Замок последним и сейчас засыпает меня десятками вопросов. Я бросаю ему карту данных, доступных по инфору, а также видео битвы со всевозможных записей, кроме камеры Луизы. Картер худой, как палка, его жена и дочь выбрали оболочки с таким же фенотипом. Я не в восторге от них и электроники, которой они занимаются. Их ветвь «ЭЭ» вошла на раннем этапе в производство дельтапланов, уговорили меня купить одну из первых серийных моделей.

Я виню Картера в той катастрофе.

Дядя имеет уникальную способность перебивать каждого на середине предложения и вербально срать на своего собеседника. Он намного хуже отца, что кажется невозможным. Я оставляю его прямо на лекции о средствах безопасности, к которым мы должны прибегать во время передвижения конвоем. «Его единственным преимуществом является Ирмина, – думаю я сонно, – видел её недавно в любительском порно, снятом после благотворительного вечера celebrities. Дочь Картера в этой перспективе обладает невероятно привлекательной попкой».

– Это уже слишком, – слышу голос Луизы по SII-5L.

– Я забыл, что этот бред тоже записывается, – присылаю ей суррогат улыбки. – Ты там лежишь и мучаешься, а я думаю о других женщинах. Можно ли простить нечто подобное?

– Тебе должно быть стыдно. Надеюсь на королевские извинения.

– Я очень благодарен тебе за то, что ты сделала, – сейчас я говорю серьёзно. – Хочу сказать спасибо за спасение детей и за то, что ты убила тех уродов. Я твой должник до конца жизни.

– Не преувеличивай. Ты знаешь, что программа DA запускается в минуты опасности, а я только активировала очередные скрипты. Я солдат.

– Не темни, Лу. Я прекрасно знаю, какие решения ты можешь принимать, и что у тебя есть право защищать себя в первую очередь.

– Это не имеет значения.

– Наоборот. Это имеет фундаментальное значение.

Луиза вынуждена окончить разговор из-за операции – через пятнадцать минут на её лицо накладывают новую кожу. Я сажусь в небольшом дворике, под тенью цветущего каштана. Антиполевые лампы над головой вступают в битву с надвигающейся ночью. Жужжат насекомые. Внутренний экран пульсирует от пересылаемых сообщений с независимых сервисов. Несколько окон, совмещённых между собой и отфильтрованных тематически: макроэкономические данные региона, сводки с пяти важнейших бирж (акции, сырьевые товары, курсы валют), информация о протекании стычек, комментарии глав государств и спикера Международного Союза Корпораций, к которому принадлежит «Элиас Электроникс». Из этого урагана стараюсь выудить самые важные новости. В СМИ просочилась информация о плохой ситуации с «Эмко», взрыв водородной бомбы в Славии уничтожил штаб-квартиру концерна Гаспаров-Потёмкин, правительство Раммы отменило тендер на программирование дельтапланов, который выиграл китайско-корейский молох F.E.O. Всё это нам на руку и всё это не простая случайность. Идёт игра с наивысшей ставкой, но если смотреть на происходящее с некоторой перспективы – то это игра ни на что. Дефляция, дефлорация, дефекация.

Есть только одна важная новость, закрытая от сайтов: мой брат-колыбельщик погиб, как бы глупо это ни звучало. Антон погиб – не во время нападения. И непонятно как долго мы общались лишь с копией, посвящали её в свои тайны, защищали наравне с другими членами семьи. Парень, которого я любил, вообще существовал? И если да, то как синтетический или как биологический организм? Я уже сто лет пересаживаюсь из скорлупы в скорлупу, и вдруг оказывается, что меня ещё заботят такие вещи. После него не останется даже плазматического вещества, называемого душой. Хотя это как раз логично, так как Антон был настолько неверующим засранцем, насколько некоторые могут быть глубоко верующими.

Он не видел связи между человеком и богом даже тогда, когда плазмат ещё присутствовал на Земле. Не представлял, как существо, состоящее из света и информации, может сделать для нас что-то важное (и тем более, мы для него). Он воспитал в себе безразличие к sacrum[14], со скептицизмом принял открытие Харви об исчезновении душ в год Зеро, назвав его ангельской белибердой, и лишь порой, в минуты хорошего настроения, говорил, что это метафора нашего упадка. Повторял, что миру необходимы более быстрые каналы Синергии, а не избавление. Душа – это звериный пережиток, который пропал какие-то двести лет назад вместе с инстинктом самосохранения.

Я не представляю себе священника на его похоронах, я запретил Наде пользоваться готовым, католическим или провенским культурным образцом – никакого театра в наши смутные времена. Мы похороним фрагмент колыбели Антона в синтетической урне, без ведущего церемонии. Ни демонстрации религиозности, ни попытки искупления вины – обычный жест прощания. Мы коллекционируем старые формы, окружаем себя ими, словно антиквариатом, мебелью из старых эпох. Мы пользуемся ненужными коммуникаторами и наручными часами, летаем на встречи, разговариваем друг с другом при помощи голосовых связкок, хотя это давно перестало быть необходимым. Наша одежда, интерьер Замка и машины только имитируют предметы давних времён, времён, когда мы были молодыми. Мы могли бы вынести остатки колыбели на свалку, как больничные отходы, а потом бросить в мусоросжигатель. Сдерживает нас лишь сентиментальность и остатки совести. Наши предки убедили себя, что церемонии похорон проводятся для умерших. Защищают тело и душу, или что-то одно из них, провожая умершего в самый долгий путь. Но у нас нет ни тела, ни души, и уж точно их не было у моего брата. Мы хотим лишь попрощаться, потому что Марина, я и даже Картер, – все мы прекрасно знаем, что на самом деле нам просто нужно закрыть дверь, через которую сочится сумрак.

У меня перед глазами стоит завтрашняя церемония, я переживаю её от начала до конца, секунда за секундой, шаг за шагом. Скромная процессия, стоящая над гробом из серо-голубого мрамора. Чёрный круг скорбящих, перекошенные от эмоций лица и воздух, наполненный солнцем. Сжатое горло. И чтобы заполнить эту проклятую послеполуденную тишину, я нахожу в записях стихотворение:

Память ничего не хранит, хотя выносит порой

Наши прелые останки на берег, где ничего не осталось.

Волна голубая, всё остальное принадлежит песку…[15]

Френическая волна однажды настигнет нас всех. Не имеет значения, спалит она нас или закуёт в morozhenoje, в конечном итоге даже колыбельщики подчиняются законам природы. Мы зря убедили себя в собственном бессмертии. Я помню, как мы тонули неподалёку от островов Соммос и как я радовался реинкарнации, а ты повторял, что это лишь отсроченный приговор. И тогда у меня открылись глаза, я понял, почему ты погружаешься в такое количество дел и счастлив, что у тебя не остаётся времени на размышления.

Мне будет тебя не хватать.

Я переживаю всё это априори, сидя на лавке под каштаном. Сейчас меня трясёт в горячке воспоминаний, но завтра я буду словно выстиранный от всех этих чувств и с каменным лицом повторю эти же слова. Завтра всё закончится, запоздалый ремейк похорон.

Где-то внутри прорастает странная надежда, что если умерла копия, то настоящий мозг Антона жив, находится в какой-то зародышевой форме либо функционирует в теле другого человека. Может, Антон пошутил над нами, обманул всех. Я цепляюсь за лезвие бритвы.

В конце концов Надя просит, чтобы я отправился на покой. Она порой использует такие старосветские обороты, но её забота искренняя. Она беспокоится обо мне, потому что так запрограммирована, у меня нет никаких сомнений по поводу её мотивов. Я подчиняюсь цифровым распоряжениям, так как сам не могу распутать эту реальность. Дата похорон кажется странной – нет повода торопиться, но если Надя хочет, чтобы мы попрощались с Антоном завтра, пусть будет так. Мы как можно быстрее должны скинуть с себя балласт Сулимы и направить всё своё внимание на будущее. Месячное ожидание активации отца может быть убийственным для семьи. Нам необходим ясный ум. Особенно сейчас.

3. Маленький шаг человека

Я отказываюсь от химического сна и сетевого психоанализа, предложенного Надей. Мне нужно время. Я думаю о Пат, потому что гибель Антона вызывает воспоминания о её смерти.

И опять я возвращаюсь туда. Снова стою на крыше офис-центра High Medical Solutions[16], смотрю на дырявый неон, который пульсирует красным. Подхожу к краю, тяну за собой спасательный кайт и заглядываю через хромированный барьер. На расстоянии ста пятидесяти этажей, внизу, огонь съедает мешанину из машин, я помогаю себе зумом, чтобы хоть что-нибудь увидеть. На стене небоскрёба, по другую сторону от Женевского проспекта, замечаю след после удара дельтаплана, потрескавшиеся окна и сгоревшие фрагменты фасада.

Я катапультировался за несколько секунд до взрыва двигателя. Дельтаплан вошёл в сумасшедший штопор, врезался в дом напротив и упал на машины, ползущие по улице. Микровзрыв привёл к тому, что мы не нашли останков Пат.

Я видел отрывки этого зрелища, паря над аэродромом для вертолётов. Сейчас кайт выпускается автоматически, подстёгиваемый порывами ветра. С надстройки выбегают люди в чёрной униформе – Служба Охраны Дома. Кричат мне и отчаянно машут, чтобы я отошёл от края. Я останавливаю их взмахом руки.

Ухожу в памяти ещё дальше. Лето, несколько месяцев после происшествий на Соммос, площадь перед реабилитационным центром в Сигарде. На овальной клумбе растут розы: белые, кремовые и красные. По парковым аллейкам прогуливаются пациенты, у них повреждены конечности и сознания – жертвы несчастных случаев, аварий нано, отторжения трансплантаций. Лица, покрытые металлическим лишаём, глаза как мёртвые вулканы, мешковидные наросты на имплантатах, запах разложения. Они пользуются электрическими колясками и маленькими экзоскелетами (чириканье птиц смешивается с шумом приводов). Очередной ленивый день в обществе членов семьи и искусственных ассистентов типа R.

Я сижу в одиночестве на больничном балконе, в кресле из масы, принявшем самую удобную форму. Солнце слепит меня всё больше, несмотря на тёмные очки и огромный зонтик. Не действуют средства, снижающие чувствительность, даже лошадиные дозы наркотиков. Я не хочу спать – небытия боюсь ещё больше, чем фантомных болей после реинкарнации. Новая оболочка извивается в адских муках, хотя врачи утверждают, что это невозможно. Они присматриваются к психологическим основам, реакции ПТСР.

На подъезде стоит гражданская скорая. Санитары вытягивают изнутри платформу с телом молодой девушки, на подушке пылают рыжие волосы. Я сосредотачиваю на них бегающий взгляд. Платформа зависла в антиполе напротив балкона. Девушка открывает глаза, залитые голубым цветом. Из разговоров санитаров я собираю воедино информацию, что пациентка оказалась в месте френического взрыва (колыбель помогает услышать – неудавшийся эксперимент Медицинского центра К.А.R.М.А.), получила огромную дозу излучения. Она пристально смотрит на меня, просверливает взглядом насквозь. У неё оливковая кожа и чувственные губы, из уголка рта стекает струйка слюны. Я думаю, что она всё ещё без сознания, а открытые глаза – это тик неконтролируемых мышц лица.

– Привет, я Пат, – чёрный голос раздаётся где-то внутри черепа, как будто мы были на непосредственном канале SII.

– Привет, – я нервно проверяю, не взломала ли она колыбель, но я даже не залогинился в сети. – Скажи, как ты это сделала?

– Это, наверное, проявление френического безумия, – она улыбается недвижимым лицом. – Я приехала, чтобы познакомиться с тобой, по крайней мере, мне так кажется. Предчувствовала, что это в конце концов произойдёт.

– Ты не могла, – я подбираю правильные слова, – выдумать меня себе из ничего.

– Однако именно так и было, – санитары толкают её платформу. – Мы ещё встретимся, Францишек.

– Откуда ты знаешь моё имя?!

Она уплывает по направлению к входу, не отвечая на вопрос. Теперь я начинаю понимать, что она не ответила на него в течении всех тех лет, которые наступили потом, а её странные объяснения, брошенные, чтобы я отцепился, нельзя было воспринимать всерьёз. Однажды она нашла в Синете упоминание о семье Элиасов… её преследовала мысль о сумасшедшем фатуме… она увидела моё лицо в отблеске голубого света и влюбилась без памяти… Что ж, вполне возможно, это был сон из детства – самый старый сон, который она помнила.

Разумеется.

– Пат безусловно была шпионом, – издевательски отзывается Луиза. – И использовала двойной камуфляж. Снимала с себя подозрения, целенаправленно их возбуждая.

– Ты же знаешь, что я не об этом. Хочу описать всё без украшений. Лу, тебя уже пробудили?

– Добавлю ещё, что она обжиралась смесями из Арракиса, отсюда голубизна, которую ты увидел в её глазах. Меня пробудили. Операция прошла успешно.

– Хорошо, – вздыхаю с облегчением.

– Через пару часов я снова буду на ходу. Хотела лишь проверить, как ты. А сейчас снова перехожу в пассивный режим.

– Возвращайся как можно быстрее. Знаешь, что я от тебя зависим.

Взвинченная память заставляет видеть ненужные детали, я смотрю фильм, смонтированный из фрагментов собственной жизни. Работа кинооператора оставляет желать лучшего, у него трясутся руки и вместо прекрасных мотивов получается исковерканные картинки, недостаточно или слишком освещённые. Глаза закрыты как раз тогда, когда их нужно было держать широко открытыми и поглощать столько битов, сколько можно обработать в черепной коробке. И паскудный звук – никто не позаботился о том, чтобы его почистить и настроить нормальные пространственные эффекты, ритм сердца сливается со звуком падающего дельтаплана. Но настоящая беда со сценарием – мешанина несвязанных между собой линий и сюжетные уловки, повторяющиеся с упорством маньяка. Как выкидывание кубика на одной и той же цифре.

Я верю в воспоминания, хотя и не могу подтвердить их эмпирически. Но даже если бы мой фильм оказался фикцией, он был бы приличнее того говна, которое льётся с развлекательных сайтов: БДСМ, связывания, люди, подвешенные на кожаных лебёдках и напоминающие шинку с толстым шнурком, отношения господин – раб или палач – жертва, фильмы о насилии, издевательствах и экзекуциях, snuff movies[17], mondo movies[18], «фильмы последнего вздоха», порно с использованием экзотических гаджетов, которые могут покалечить гениталии, лабиринты механических пил, толпы людей, пошинкованных на куски, глубокий анальный фистинг и так далее, вплоть до блевотины.

Можно смотреть на это со стороны голографической проекции, а можно войти глубже, смотреть на всё с перспективы насильника или жертвы, почувствовать всё на себе. Rape, rape, rape![19] Большинство – это симуляция, коммерческая размазня, которая показывает извращения и жестокость, красная краска льётся гектолитрами, а стоны удовольствия звучат строго по сценарию. Ведь существует целое подполье Р2Р, проникающее в глубинные залежи искажений и жестокости. Полиция много лет вылавливает брутальные записи и преследует тех, кто их выложил, подписчиков, но таких видео миллионы, наверное, уже миллиарды. Они кружат со времён, как создали сеть. Особенно сейчас, после года Зеро, когда наше чувство прекрасного поддалось резким мутациям.

Разумеется, существует и второй полюс, чувственный superlight[20]. Мыльные сюжеты, настолько схематичные, что после первых секунд становится понятно, кто в конце умрёт, а кто будет героем. Большие объёмы пафоса и пустоты, длинные кадры гримас и надутые бессмысленные монологи. Всё это полито ностальгией, которая воняет старыми шкафами, нафталиновыми эмо, детским представлением о межличностных отношениях. С GTV и с других станций льётся блеск золота дураков. Бред и пластик, как лизать мороженое через стекло. Благословенный эскапизм для масс.

У тебя два пути, приятель: включись эмоционально в великий бред или отлетай в нескончаемый чилаут. Это для тебя конкурсы знаний, в которых можно выиграть, назвав периметр собственной задницы. Я предпочитаю мой личный фильм, предпочитаю мыслить о Пат и в сотый раз стоять на крыше HMS. Предпочитаю переживать собственные смерти и муки реинкарнации.

Страдание не облагораживает, но, возможно, гарантирует подлинность нашей человечности.

– Не спишь ещё?

– А ты, Лу? Не заряжаешь батареи?

– Не думай о ней снова.

Уже поздно. Я снова стою на краю крыши и перекидываю ногу через металлический барьер. Сжимаю перила потными ладонями, они скользкие и холодные наощупь. В лучах вечернего солнца кусок спасательного кайта переливается радужными цветами. Охранники бросаются в мою сторону, сейчас я слышу их очень отчётливо, ругань и хруст белых камушков под весом военных ботинок. Охранники прекрасно знают, что не успеют и сейчас произойдёт то, не поддаётся обсуждениям. Отвалите, господа. Я уже по другую сторону и отцепляю пальцы от металла.

Какое-то мгновение стою на пятках, балансирую на металлическом карнизе. Включается автоматический периметр, который старается меня спасти. Секунда в пустоте, секунда на подсчёт плюсов и минусов. А потом – лечу. Не очень-то романтично: вниз головой, с криком от страха, который не хочет срываться с губ, со сжатыми кулаками.

Дом высотой более четырёхсот метров – я буду лететь десять секунд, судя по подсчётам калькулятора. Всего десять секунд. Почти что ничего, не о чём говорить. Под конец полёта у меня будет скорость более трёхсот километров в час, и я ударюсь об асфальт или о сгоревшие автомобили. Вероятность, что оболочка колыбели выдержит это падение, составляет один к сорока четырём. Я надеюсь, что после меня останется каша, что меня не удастся вернуть к жизни. Шанс девяносто восемь процентов – это, наверное, много.

Я не успел сделать из Пат бессмертную, мне не удалось сломать её сопротивление. Она говорила, что у неё ещё есть время на такие решения, что ей суждена долгая жизнь, если она пережила рак крови, двадцатилетнее пребывание в криогенной камере и рискованное лечение френами. Она была предназначена для меня, и мы должны были жить вместе вечно. Она двадцать лет плавала в жидком азоте головой вниз, чтобы в случае аварии сгнили её ноги, а не мозг. Грёбаная практичность. Но не произошло никакой аварии. Она больше, чем кто-либо другой, заслуживала получить долголетие колыбельщиков, было в ней что-то ангельское, клянусь. Но я так и не поместил её мозг в контейнер, не позаботился о её безопасности.

Меня глушит шум ветра, душит, как вода, расплющивает щёки, я превращаюсь в гелевый шарик, запущенный в окно резвившимся ребёнком. Сто пятьдесят этажей это почти ничего, в размазанном туннеле виден конец, на земле клубится чёрный дым. Я лечу в пустоту, нет смысла жить с такой дырой в сердце, жить без малейшей надежды.

И все равно первые слова, которые я сказал после пробуждения три месяца спустя, звучали как вздох облегчения. «Я жив». Колыбель не успела зарегистрировать момент столкновения (мы живём в постоянном послеобразе, потому не фиксируем собственной смерти, не хватает доли секунды), но это не имеет значения, в расчёт берётся только осознание: тождественность, обретённая из небытия.

Мне до сих пор стыдно, когда думаю об этом. И хотя я понимаю, что таким образом не предаю память о Пат, я не смирился до сих пор с этим звериным инстинктом – жаждой выжить любой ценой, жаждой, которая основывается не на любви к жизни, а на страхе перед смертью.

Но с другой стороны именно он не дает нам утонуть в иллюзии Синергии.

Имеет значение только тот, кто выжил. Только тот и прав.

4. На Вересковых пустошах

Я держу в руках белую малышку – таблетку Лорелей. Она предательская, как сирена, обещает больше, чем может дать, но после многих попыток оказалось, что только она может справиться с моим мозгом. Лекарство под названием «Лоранс», которое производили в Ремарке, внезапно пропало с рынка, когда я был ещё ребёнком. Эксперты говорили, что это устаревшее дерьмо пожирало мозг сильнее, чем другие наркотики, а знатоки психотропных средств охотились за диковинкой, как гиены. На рынках его продавали из-под полы. Серебристые пластинки с таблетками торговки вытягивали со дна клетчатых сумок, шли блистеры с тридцатикратной наценкой.

За кофейным столиком в Стеклянной Башне парит красный чай. Я вдыхаю нежный аромат лимона. Луиза, подлатанная и вылеченная медицинскими инженерами, сидит напротив, беседуя с интендантом о безопасности Замка. Речь идёт о размещении неподалёку многометровой полосы клещей, закупленных с военных складов. Они спорят о риске случайной активации и угрозы для жителей, вычисляют вероятность с таким упрямством, как будто бы она действительно существовала. Надя против, она куда осторожнее Лу, забрасывает её данными и создаёт запутанные сценарии. Я прислушиваюсь к ругани, звучащей на канале инфора, и облегчённо отрешаюсь от перепалки, когда ИИ переходит с языкового кода на прямую передачу. Луиза в утешение подбрасывает мне молекулу Лорелей: двухмерную схему и 3D-модель, подвешенную в воздухе над фарфоровой кружкой.

Схема состоит из трёх многоугольников – эта органический элемент, состоящий из атомов кислорода, водорода, азота и углерода, тут и там видны двойные связи. Из описания видно, что это кетон со сложной молекулой, который повторяет действие эндозепинов в центральной нервной системе. Грёбаная таблетка счастья, такая маленькая и белая, много идиотов из-за неё ходили по стенам или потолку, когда появлялись симптомы абстиненции, но она же спасала людей от самопожирания из-за страха. Я принимаю Лорелей, чтобы расшатанный мозг не выбросил меня с поля Вересковых пустошей. В прошлом случалось это весьма часто, потому я был вынужден найти какой-то способ, и однажды мы возобновили производство забытых лекарств. VoidWorks купил маленькую фармацевтическую фабрику под Бильденом, а её директором стал фармацевт, который подсказал мне правильное решение.

Я глотаю, не запивая, сладкую пастилку. Люблю минуты, когда она застревает в горле, потом тянусь за чаем. Луиза приходит в себя и кивает головой, вроде как выиграла эту битву. Мы сидим на креслах из плексигласа, расставленных на стеклянном полу одного из боковых залов. Нас окружают прозрачные стены и крыша большого купола кафе, такая же прозрачная мебель, ткани и предметы (за исключением белых чашек). Под нами двадцатиметровая пропасть, над нами голубое небо, в котором блуждают перистые облака. Солнце пригревает с самого утра, но внутри шара почти холодно, горячий чай оказывается очень кстати (правда, Лу?). Я немного рискую, доверяю свою жизнь ракетам-перехватчикам, но должен почувствовать это сумасшедшее головокружение и внезапное расслабление, которое даёт пение русалок в крови.

Почти двадцатью этажами ниже Надя руками гувернанток подключила Иана и Эмилю к Синету. У них на головах тёмно-синие шлемы Guangxi с золотыми гоглами и по моему знаку мы все входим – одновременно, как элитарное подразделение – на стартовое поле Вересковых пустошей. Побродим немного по платформе. Дети это обожают, но я не позволяю им свободно носиться – они бродят на поводках, скрученных из команд безопасности. Луиза присматривает за ними, ее поддерживают Надя или Вероника. Скорость аварийного отключения – три миллисекунды, на случай возможных хакерских фокусов. Немного перебор, конечно, так как первым правилом Вересковых пустошей является отсутствие насилия – так решили архитекторы, – но даже горо не могли предвидеть всех паскудств, на которые способны люди. Дети – самое важное. У их безопасности приоритет класса ноль.

Из тумана показывается бесконечное поле волнующегося вереска, расцветает фиолетовым или розовым, в зависимости от времени суток и состояния коры затылочной доли. Цифровые кустики, произрастающие на плоскости XZ, тянутся во всех направлениях на миллионы футов. Каждый шаг по горизонтали и вертикали имеет прописанную конкретную длину, я могу бродить очень точно, от одной точки к второй, а также по диагонали, где шаги умножаются на квадратный корень из двух. Также я научился игнорировать видимое притяжение и двигаться как маятник или шагом шахматного коня, но всё равно по истечении времени, уставленного по умолчанию, меня вернут на вертикаль, так действует здешняя физика. Некоторые в режиме турбо могут носиться по Вересковым пустошам вслепую, случайно отбиваясь от закрытых точек или попадая внутрь тех, где собственники установили полный доступ. Они платят информацией за нарушение спокойствия, потому в игре важно не попасться в руки вопросов-стражников. Молодые обожают такие гонки, организовывают состязания по усложнённым правилам и системам начисления очков. Фантомы пользователей мелькают вокруг, словно духи, на грани видимости, отфильтрованные администрирующей системой. Сегодня трафик низкий, потоки насчитывают всего несколько десятков тысяч аватаров в минуту; это ничто по сравнению с миллионами входов, которые случались в прошлом.

Горо и ИИ, отцы и матери Вересковых пустошей, сосредоточились в центральном кубе со стороной в тридцать футов. Наши точки находятся немного дальше и стоят охрененных денег, но и они тоже престижны. Где-то на периферии этого мира, в бледно-серых стандартных цветах, функционируют юзеры за один виан. Разумеется, есть много правил, которые породила платформа: расстояние от стартового поля, называемого Источником, геральдическая символика точек (средства и профили знаний), тематические плоскости и сферы, сигнализация требуемых и предлагаемых данных, разделение на консерваторов вне плоскости XZ, вольнодумцев ниже и строителей, которые занимают главное поле. Колыбельщики и члены больших фамилий имеют ноль на координате Y и лёгкие аватары; сливаясь с фоном, они редко бросаются в глаза и не привлекают детей. Те любят фейерверки – неэвклидовы фигуры, скрывающие множественные личности, динамические мыслящие программы и еретиков всех мастей; цветные фракталы и зеркальные глубины шизоидов, в которых они тонут по несколько секунд; мистические огни, подёргивающиеся в ритме неслышной музыки, мель тишины, а также волны мыслей, которые расходятся, как круги на воде, эмоции-гибриды и много ангельских волос с расплавленных предложений. Порой, пробегая спонтанными тропинками, они забегают в самые дикие места, находящиеся за сотни тысяч футов. Всегда под контролем какой-то из гувернанток, дабы вездесущее любопытство детского восприятия не привело к шоку и тяжёлым аутистическим изменениям. Чем дальше от Источника, тем меньшую результативность имеют стандартные страховки и фильтры.

До того, как я вошёл на платформу впервые, я представлял себе Вересковые пустоши хаотической путаницей красок и сообщений, безмерностью, наполненной мешаниной ненужных данных. Я сильно ошибался. Цветная глазурь – это лишь эпидермис, который человеческие пользователи приделали к главному скелету ради своих потребностей: забавы, оригинальности и сомнительной красоты. Толстые текстуры пунктов и входные двери, инкрустированные пиктограммами, бутылки Кляйна с латинскими выражениями и наиболее изощрённые фантомы, которые только могли себе позволить эти сукины дети в акционном абонементе, – у этого места безвкусная маска, мало говорящая о том, какое оно на самом деле. Вересковые пустоши суровы, построены из линий, пересекающихся в трёх измерениях, а все точки создают кубические конструкции. Это место – ярмарка знаний, и, как каждая ярмарка, имеет послевкусие деревенского китча, однако вместе с тем является лесом, полным неожиданностей.

Я ушёл в лес потому, что хотел жить разумно.

Это единственное место, где люди, искусственные интеллекты, сетевые мыслящие программы и остатки горо могут обмениваться информацией, независимо от личной платформы, используемой для поиска и связи. Здесь встречаются юзеры сетей Синет, Синет II, малых сетей, предназначенных исключительно для ИИ, и даже дети Вавилона и Синергии. От устаревшего обмена S-файлами Вересковые пустоши отличает полная осознанность транзакций, а также то, что никто не загружает данные непосредственно в мозговые структуры (максимум на внешние средства памяти). Разумеется, возможно и мошенничество, как преднамеренное, так и случайное, влияние сообщений на каталоги воспоминаний. Но это происходит при каждом контакте с информацией, не удаётся избежать побочных эффектов. Чем лучше программное обеспечение посланников и анализаторов сетевых пакетов, тем бо́льшая польза от фильтрованного планктона и инициированных тобой транзакций.

Немногие пользователи осознают, что общественность, населяющая Вересковые пустоши, при обмене информацией пользуется потлачем. Мы поставили памятник Квакиутлам, пользуясь понятийным аппаратом общества, которое пребывает на пограничье выделения «я» из племенного «мы»; мы сделали сальто, перескакивая с эксплуатации информации на её переработку. Неважно, откуда мы взяли образцы, более важным кажется то, почему мы отошли так далеко, аж до оргиеподобной дистрибуции. Возможно, после года Зеро информация стала наиважнейшим благом, которое стоит больше, чем любые денежные средства, потому её нельзя купить, а единственный способ поднять свой престиж (и в конечном счёте благосостояние) – это одарить других собственников данных. Наша борьба за то, чтобы сравняться друг с другом в распределении ценной информации, кажется сумасшедшей, если не видеть в ней попытку сохранить Божественное начало на Земле. Речь о том, чтобы шум не заглушил воспоминания о свете плазмата. Мы лелеем их в мире кубических конструкций.

Мои анализаторы сетевых пакетов с момента входа ищут сообщения, носятся во всех направлениях – крикливые птицы над бескрайним полем. Я поставил фильтр на неофициальные сообщения о войне и глобальных угрозах исключительно от юзеров с наивысшим рангом, задолжавших мне по уши. По-расистски предупредил, чтобы программы в первую очередь выбирали не-людей.

Ветви на несколько секунд оплели блестящей сеткой мощную нерегулярную область координат, кончик которой тянулся к условному низу. Мятежники, пребывающие ниже XZ, всегда больше интересовались войной и чаще провозглашали неизбежное уничтожение человечества. Я принимаю несколько предложений, прося доставку на место; некоторые пребывают лично «пневматической почтой», большинство посылает гонцов и с дикой радостью начинают заплёвывать меня данными. Это мне и нужно. Пускай мозг безумствует в разбушевавшемся океане, Лорелей и Канцер Тета удержат шторм на восьми уровнях. Я навострил мультипликационные уши, когда управляющая программа идентифицировала научный или шпионский ИИ. Разумеется, у нас тут полная анонимность, но даже по данным можно составить прекрасные профили.

Тетрагидроканнабинол предлагает информацию: «Сто двадцать исследовательских сетей в течение последних двадцати четырёх часов высчитали закономерность в раскладе металлических пуль и зажигательных огней повстанцев. Найден алгоритм, подтверждающий существование гипотетического мозга, управляющего действиями Саранчи, и сейчас же произведена многомерная симуляция. Первые расчёты указывают на пустыню Саладх, как на место, в котором находится объект, который может быть центром управления партизан».

Бесчисленные Человеческие Легионы предлагают такую информацию: «Твоё сообщение о новом способе маскировки элитных подразделений Саранчи, называемых в просторечии вампирами, было многократно верифицировано. На основании фильма, зафиксированного в системе «Кватро», исследовательский ИИ под названием Двенадцатая Симфония выдвинул гипотезу, что в ущелье Сулима произошло разворачивание дополнительного пространственного измерения, из которого производилась атака на проезжающий конвой. Анализ фильма исключает голографическую маскировку отделов Саранчи, атакующих со скальных стен».

Сверхъестественный оркестр Макса Эрнста предлагает такую информацию: «Туннель Хокинга, из которого произошёл шестой зарегистрированный выход корабля «Heart of Darkness», был стабилен. Небольшой объект, зарегистрированный Центром Космических Полётов в Кодене, был идентифицирован как спасательный спейс шаттл «Персей Колибри-4Б». В сигнале, перехваченном вчера, распознали идентификатор второго пилота туннельщика, поручика Вивьен Элдрич. Причина взрыва шаттла до сих пор не раскрыта главным подразделением, но скорее всего находится в записи сигнала».

Разносчик тел предлагает такую информацию: «Heart of Darkness» после шестого зарегистрированного выхода из туннеля Хокинга увеличил полную массу более чем в пятьдесят раз при стабильных внешних измерениях. Подобно спейс шаттлу типа «Персей», который отключился от главного подразделения после выхода из точки сингулярности, он движется по траектории, соприкасающейся с орбитой Земли и, если нынешние параметры останутся без изменений, приблизится к поверхности планеты через семьдесят два дня, то есть через двадцать восемь дней после рассчитываемого прибытия спейс-шаттла».

Opus Magnum предлагает такую информацию: «Отмечена значительная активизация деятельности войск Саранчи в течение последних двадцати четырёх часов. Целью атак стали (в семи из восьми случаев) химические, биотехнологические и нанотехнологические заводы, сотрудничающие с флотом Лиги Наций, а также армиями отдельных государств. В столкновениях повстанцы впервые использовали FEMP (Frenic Electromagnetic Pulse[21]), который уничтожает электрические и электронические приборы, в том числе топливные элементы Death Angel. Предвидится, что использование оружия Е может привести к перелому в ходе военных действий и перевесит чашу весов в сторону партизан. Продолжаются срочные работы по защите военных подразделений от таких атак».

Резкий скрежет кварца на зубах.

Радужный Ворон предлагает такую информацию: «Один человек нашёл на свалке чёрный шарик с маленькой красной кнопкой. Надпись на шарике гласила, что после нажатия кнопки наступит конец света. Заинтересованный человек принёс находку домой. Он спрятал её на крыше и забыл о её существовании, но после многих лет шарик неожиданно снова попал ему в руки. Злой рок пожелал, чтобы произошло это в минуты сильного волнения. Человек решил уничтожить мир и, когда нажал кнопку, из-за резиновой заслонки высунулась игла. В его кровеносную систему попал нейротоксин, который убивал за несколько минут. Лишь лёжа на полу и ощущая постепенный паралич, человек понял, что надпись на шарике была правдива».

Ворон, насколько глупым надо быть, чтобы предлагать такой бред? Не понимаю, почему администраторы Вересковых пустошей уже столько лет терпят твоё существование. ИИ и горо не имеют человеческих эмоций, значит, ты не пробуждаешь в них сочувствия, вероятно, они видят в этих бреднях какой-то смысл. Может, потому что ты являешься экспериментальным созданием, одной из личностных матриц, которые они так охотно создают. Скудность метафор и сравнений в таком случае становится очевидной и даже приемлемой.

Но не для меня, мать твою! Не для меня!

5. Труп

Мы медленно прогуливаемся под стенами во дворе Замка, фотографируем каждый камень и дыру в земле, любое дерьмо – совсем как китайские туристы! Майор Хендрикс, Картер, Луиза и я проводим инспекцию дополнительных укреплений, которые возводят работники и солдаты с внутренней стороны ограждения. Надя тестирует мобильные камеры и точки стрельбы; техника проносится у нас над головами, издавая металлический треск, движется по рельсам на железобетонных платформах. Краны воздвигают трёхметровые заслоны – ограды из закалённых прутьев, увенчанные кругами колючей проволоки, установленные на расстоянии десяти-пятнадцати метров от внешнего кольца. Между ними будет проложена полоса смерти, заполненная клещами. Через металлические дуги будет передаваться ток с высоким напряжением, а преобразователи «Guangzhou New Technologies[22]» будут расставлены через километр и надёжно защищены от уничтожения. Ограждение должно убивать, а не отпугивать нападающих, кроме того, оно должно быть естественной преградой, на случай если какая-то из смарт-мин решит двинуться вглубь замкового двора. Только с таким условием интендант согласилась её активировать.

Майор Хендрикс, специалист по безопасности, проектировал оборонные системы подземных баз Флота, а также гнёзд подразделений Death Angel. Человек он лишь в юридическом смысле, поскольку его тело на восемьдесят процентов состоит из синтетических органов. У него человеческий мозг и часть нервной системы, но огнеупорная кожа с золотым оттенком и навигационные гоглы, которые занимают бо́льшую часть лица, но не делают из него образцового натуралиста. Это опытный солдат с высоким коэффициентом преданности, которому семья доверила управление Замком. Прошло уже двадцать лет с момента, как мы переманили его в Радец с зарплатой футбольной звезды.

В мирные времена у нас тут была целая армия: два полка стражи, полк связных и полк спецназа (его называли «чёрным»). После того, как вспыхнуло восстание, Хендрикс получил от Блюмфельда ещё один отряд, состоящий из отделов специального назначения и военных инженеров. Дворцовая Стража состояла из солдат Death Angel под руководством поручика Квиста. Отец был чертовски прав, что так близко сотрудничал с военными, так как благодаря этому сделал из Замка бетонную крепость. Большинство залов и извилистых коридоров ещё раньше находились глубоко в скале, что намного облегчило работу. Лишь Стеклянная Башня выбивалась из оборонной доктрины Элиасов.

Луиза замедляет шаг и позволяет, чтобы Хендрикс и Картер отдалились от нас, занятые дискуссией о технических деталях вооружения. Разумеется, конечное решение и так зависит от Нади (разве что семья единогласно её переголосует), но интендант охотно прислушивается к нашим предложениям. Напоминает, что человеческие мозги пользуются секретными переменными и что это ценно для каждого ИИ. Думаю, она издевается над нами.

Несмотря на большое расстояние мы не говорим вслух, переходим сразу на непосредственные каналы. Я чувствую, Луиза хочет мне сказать что-то, предназначенное только для меня. Знаю, что уже несколько дней она внимательно присматривается к языку моего тела, фиксирует речевые спотыкания и убегающие слова. Что-то диагностирует, ее беспокоит состояние, в которое я впал после смерти Антона. Она не могла не заметить, что сообщения, полученные в утреннем потлаче, нарушили моё психологическое равновесие, и уже провела консилиум с Надей или с медицинскими субличностями. Я в этом убеждён, но несмотря ни на что, направление удара меня удивляет.

Лу забрасывает на внутренний экран результаты ароматического теста Шенфельда-Йоскина, которому она подвергала меня, мать её, в течение последних трёх месяцев!

– Почему ты не сказала мне раньше? – я злюсь не на шутку.

– Это могло бы испортить результаты, – отвечает она спокойно. – Такие тесты – это нормальная активность дружественных ИИ, и ничего с этим не поделаешь, Францишек. Мы заботимся о твоём здоровье, используя доступные нам методы. Может, тебя обрадует то, что помимо автотестов, мы с Вероникой диагностируем друг друга, чтобы ликвидировать небольшие ошибки в коде.

– Да, я рад. Блядь! Нашла что-то серьёзное?

– Для начала введу тебя в курс дела, – она смотрит мне прямо в глаза. – Ты не демонстрируешь атрофии обоняния, характерной для глубокой депрессии, что было самым ожидаемым результатом. Я начала тесты, чтобы продиагностировать твоё состояние после встречи с Ронштайном, а потом, разумеется, в связи с произошедшим в Сулиме. Ты справился и не провалился в чёрную дыру так глубоко, как я ожидала.

– Но, если бы всё было хорошо, ты бы не морочила мне голову результатами.

– У нас возникла проблема с интерпретацией данных, – Луиза подсвечивает несколько густо исписанных колонок с результатами и датами замеров. – Настолько серьёзная, что Вероника консультировалась с учёными, которых признала авторитетами в этой сфере. Здесь, к примеру, видны около двадцати задокументированных случаев замены одного запаха на другой (с того же понятийного сектора). Последний произошёл всего пару часов назад: красный чай, который ты пил в Башне, имел аромат апельсина, а не лимона.

– Это какой-то бред.

– Можешь заглянуть в меню или спросить шеф-повара.

– Дело не в грёбаном чае! Бред – делать такие далеко идущие выводы, опираясь на мои записи. Ты ищешь описки и бихевиористические следы… зачем, Лу? Ты знаешь, что я не доверяю мелочам. Я с тем же успехом мог бы пить жасминовый чай, а в дневник записать что-то другое, так как моё сознание идёт вперёд. Я так запрограммировал колыбель.

– Единичный случай ничего не значит, но серия – значит, – упирается Луиза.

– Я разочарован твоими открытиями.

– В течение трёх месяцев ты много раз ошибался в запахах и во вкусах блюд. Как и больные Альцгеймером, ты не распознаёшь ароматов ментола, гвоздики, бензина и дыма. Я без понятия, как было раньше, но прогрессирующие изменения указывают на долгую историю болезни. Твой образ был неясен и, как я уже говорила, ничего не указывало на депрессию или на помешательство, так как было слишком мало белых пятен. Но оставались те странные ошибки и вымышленные запахи. Ты больше десяти раз вспоминал о вони, источник которой я не определила в непосредственном окружении, а значит, она имела иллюзорный характер.

– Ну хорошо, – говорю осторожно. – Ты должна проследить предыдущие диагнозы, касающиеся синдрома Туретта, которые сохраняет Надя: неврологические нарушения и нетипичные рефлексы, среди которых точно найдешь подобные симптомы. У меня с детства были проблемы с чувствами и реакцией на импульсы. Ты же знаешь.

– О чём вы так упорно молчите? – дразнится издалека Картер. – Нам тут важные вопросы обсудить надо.

– Обсудим через пятнадцать минут. – Я на мгновение прозреваю. – Не беси меня.

– Это не симптомы Туретта, – Луиза качает головой. – Мы исключили такую версию уже за первый месяц измерений. Вероника исходила из этой гипотезы, и почти сразу её отмела.

– Но почему ты рассказываешь мне обо всём только сейчас?!

– Потому что сейчас на SII-5L попал наиважнейший из заказанных файлов. Вероника вернулась непосредственно от Исаака Йоскина, который развивал теорию Шенфельда и его синдрома. Шенфельд давно мёртв, но Йоскин работает над тестами более пятидесяти лет, он – исследовательский ИИ из израильского отдела института К.А.R.М.А. Он был самым подходящим лицом для исследования твоего случая, а за консультацию взял кругленькую сумму в сто тысяч вианов.

– Кто утвердил перечисление средств? – спрашиваю вслух.

– Оли Сидов и Вероника.

– Глупость какая-то.

– Францишек, я хочу сказать тебе, что дело выглядело серьёзно. Я глянула на то, что прислал Йоскин, и диагноз может тебя шокировать. Мы говорим здесь, в неблагоприятных обстоятельствах, поскольку я допускаю, что Надя может воспротивиться передаче тебе этой информации. Я специально отрезала инфор, чтобы она не слышала нашего разговора.

– Ты скажешь мне в конце концов, в чём дело, Лу?!

– Я уверяю тебя в своей преданности независимо от того, подтвердят ли дальнейшие исследования теорию Йоскина. Это не повлияет на моё отношение к тебе, но не советую тебе раскрывать эти факты другим сотрудникам. Из симуляции видно, что солдаты Хендрикса, за исключением Дворцовой Стражи, могут отреагировать негативно.

У меня впечатление, что я сошёл с ума. Такое может произойти, если человек долго подвергается психологическим перегрузкам. Я только не понимаю, почему в моём воображении Луиза обернулась против меня. Наверное, где-то очень глубоко, на самом дне, у меня нет к ней доверия.

– Захотят меня убить? – спрашиваю подавленный.

– Тебя нельзя убить. По крайней мере, в классическом понимании этого слова.

– Значит, я мёртв, – меня осенило.

– Всё на это указывает, – признаётся Луиза. – Скорее всего, ты живёшь как копия, которую кто-то поместил в колыбель. Я даю тебе доступ к файлу Йоскина, в буфере обмена найдёшь двадцатизначный ключ доступа из букв – большие/маленькие (10^27 комбинаций).

Я жадно бросаюсь на файл, забывая, где нахожусь. Кто-то трясёт меня за плечо – наверное, Луиза или Картер, который не дождался моего внимания. Я наощупь ищу место, в котором могу спокойно посидеть, вперив глаза в презентацию. Бесполый тёплый голос ведёт многоканальную лекцию, а я повторяю в мыслях каждое слово. Информация впивается в меня, как клещи.

…документально зафиксирована результативность ароматических тестов при диагностировании нейродегенеративных болезней (болезнь Гентингтона, Альцгеймера, Паркинсона), а также биполярного расстройства и шизофрении…

…синдром лобной доли ІІ (синтетического мозга) проявляется нарушениями личности и поведения: психомоторное возбуждение, раскрепощение, агрессия или апатия, приступы весёлости…

…при повреждении лобной доли функциональность эмоционального фильтра подвергается трансформациям, появляется склонность к сокращению дистанции с окружением и использованию вульгаризмов…

…внутренняя сторона носа является единственным местом, где центральная нервная система входит в непосредственный контакт с окружением…

…мозговые протезы, выполненные из гелевого сплава, классифицированы по частоте дисфункций в рецепторах…

…в версии 7.0, разработанной для новейших DA, до сих пор нерешённой остаётся проблема ароматической «парафрении»…

…среди структур, входящих в состав лимбической системы, находится гиппокамп, отвечающий за кратко- и долговременную память, отсюда амнезия или слишком яркие воспоминания андроидов…

…частота и характер изменений, выступающих у диагностируемого пациента, указывают на синдром лобной доли (типа ІІ) с искажённой клинической картиной…

…достоен внимания технологический уровень гипотетического мозга.

Я бы принял слова Йоскина за бред испорченного ИИ или за провокацию агентов Ха-Моссад ле-Модиин уле-Тафкидим Мейюхадим (что за название), я бы сотрясался в приступе смеха, если бы не пугающее предчувствие, что старый сукин сын прав.

Я бы хотел стереть эти часы из памяти, забыть, что вообще получал сообщение от Луизы, но перед глазами стоит лопнувшая колыбель брата, звездообразные потёки на оболочке, оранжево-красные полосы. Значит, я тоже… Кто-то нас убил, синтетически воскресил и не счёл нужным проинформировать. Знает ли Надя? Должна знать, она копается в наших мозгах днями и ночами, уничтожитель снов и сексуальных фантазий. Но знает ли отец, Марина и остальные члены семьи? Что я скажу детям? Как погиб отец, которого они, быть может, так и не узнали?

Мои дети…

Я падаю навзничь, ударяюсь затылком о камень, торчащий из перерытой земли. Ко мне спешат ближайшие стражники. Картер громко кричит – наверное, испугался не на шутку. На какой-то миг у меня заглючили блокады, и меня засыпало мусором рекламы. Я узнаю о мазях для укрепления имплантатов, о конях для скачек, серверах, турбодельтапланах, вибраторах и стимуляторах. Новости толкаются, как бешеные, а приоритет каждой на уровне ноля. Откуда-то приплывает архивная информация: «Ада Лавлейс была первой в мире программисткой, а киберфеминистические пионерки из VNS Matrix в 90‑х годах ХХ века вламывались на порно-сайты с подростками, чтобы их блокировать. Их девизом было: «„Клитор непосредственно связан с матрицей‟». А мне какая разница?! Канцер, ты там вообще уснул?

Моргнув, отключаю прилив информации, аж в глазах темнеет. Закрытые веки и темнота, правильное совпадение. Чёрт его побери!

– Что случилось? – спрашивает Хендрикс.

– Отзовись, Францишек, – Надя запускает инфор, а может, это Луиза в замешательстве возобновляет связь с Замком. – Я установила, что это была не хакерская атака. Ты получил какие-то повреждения? Сканирую, подожди немного…

– Мне надо идти, – я смотрю на них с удивлением аутиста. – Майор, «чёрные» летят сегодня в Бильден за маточниками клещей?

– Да, – тот заглядывает в память. – СКП возобновил работу, через полчаса поднимаем транспортные дельтапланы и вертолёты.

– Я хочу полететь с ними. Мне нужно решить кое-что снаружи.

Хендрикс и Картер пробуют воспротивиться. Они ссылаются на моё нестабильное состояние и необходимость консультации с Медицинским Отделом. Могли бы так пререкаться часами.

– Делегируйте Стражу охранять мою колыбель. Выполнять, майор!

Я не собираюсь вступать с ними в переговоры, не собираюсь спрашивать у Нади разрешения. Если она в курсе всего этого дела и до сих пор даже не пикнула, то у неё наверняка есть какая-то цель. Она лишь увеличит охрану нейрологических данных. Будет пытаться зондировать угрозу, может прочитать меня ещё раз этой ночью, потому нужно действовать сейчас же, подальше от её глаз и ушей, подальше от инфора. Я сделаю недопустимое: использую один из наших ИИ против другого. За нечто подобное можно попасть в биодеградирующую колонию нано. Но я рискну.

Появляется миллион вопросов, которые налазят друг на друга, как окна сайтов. Знал ли Антон, кем является, когда умирал в Сулиме? И знал ли обо мне? Правдивы ли результаты исследований колыбели отца, сделанные Надей? Может, интендант вышла из-под контроля и ведёт какую-то непонятную для людей (и человеческих копий) игру? Я – агент чужой корпорации и краду наиважнейшие тайны «ЭЭ», или я – лишь неопасная споровидная форма давно погибшей личности? А Марина и грёбаный Картер, они всё ещё гордые носители человеческих мозгов?

Мой худший кошмар осуществился в хардкор-версии, нельзя быть уверенным ни в себе, ни в ком-либо из семьи. Я инстинктивно глажу себя по голове, с которой капает на рубашку тёплая кровь.

Один из солдат прикладывает к моей голове губчатый шарик биопластыря. Повязка прилипает в коже и сдерживает кровотечение, ускоряя процесс заживления. Какую-то минуту голова чешется хуже, чем вспотевшие гениталии, потом начинает действовать анестезия. Немного вихляя, иду в сторону замкового двора, Луиза незаметно сопровождает меня. Говорю Наде, что я плохо себя почувствовал после последнего визита на Вересковые пустоши (мне уже лучше, не о чем беспокоиться), но вынужден лично отправиться в бильденский отдел «Элиас Электроникс». Мне насрать, верит она мне или нет. Она подумывает, не задержать ли меня в Радеце силой, однако решает не заходить так далеко. Пока что. Мне нужно связаться с Вероникой и запланировать взлом мозга интенданта.

Её серверы закопаны на глубине пятидесяти метров под полом Замка, физически мы не повредим ни диски, ни автономное питание, но хорошо зная карту ИИ и имея ключи, можно попробовать атаку трояном. Это одноразовый выстрел, я рассчитываю на ум Вероники и её вычислительные способности, а они в два раза мощнее, чем у Нади. (Если только оба ИИ не в сговоре.)

Когда забираюсь в транспорт, то вспоминаю слова Ронштайна, которые он сказал во время своего последнего визита в Рамму: «Ваши дети – это постгумус, Францишек». Тогда я принял это на счёт Пат, себя-то считал ещё живым. Пять лет назад я попросил взять гены из банка в Кодене и вырастить близняшек – потомков людей, которые никогда не видели друг друга в первичных оболочках. Когда я познакомился с их матерью, у меня было уже третье тело, а она прошла генную мутацию после излучения френами. Однако наши дети унаследовали первичный генотип, лишь минимально исправленный модами ДНК. Может, Харви знал о моей смерти? Может, он знал, что во время зачатия Эмилии и Иана, их родители были давным-давно мертвы, и они – сироты, призваны к жизни из-за нечеловеческого каприза? Восстали из мёртвых, когда мир охватило безумие. Настоящие загробники, мои дети.

Я задолжал им спокойствие и хотя бы имитацию семейного счастья. По велению гелевого суррогата их извлекли из небытия и бросили в центр тайфуна. Я смотрю на уничтоженные дома по дороге в Бильден, которые проплывают под нами, – следы после стычек с Саранчой. Я сжимаю кулаки в слепой ярости и клянусь себе, что перекую эту злобу на что-нибудь хорошее. Быть колыбельщиком и отцом – двойная обязанность.

Луиза кладёт голову мне на плечо, а по моему телу вдруг пробегает дрожь. Меня охватывает могильный холод.

6. Страж крови

На написание шпионской программы у Вероники уйдет минимум три дня. Я должен быть разочарован, но осознание смерти полностью отсекло любые чувства. Я постоянно думаю о гелевом мозге в своей голове и фальшивой новой жизни. Чтобы убить время, участвую в переговорах с Хендриксом и Квистом рядом с голографическим макетом Замка, под свисающей с потолка ксеноновой лампой. Время от времени я подбрасываю какое-нибудь предложение, вроде минирования выхода из Сулимы, но чаще сижу сбоку, за кругом света и слушаю молча.

Из штаба Блюмфельда доходят спорные сведения. Генералы то бьют тревогу, что из-за FEMP разбиты центр связи и два батальона Death Angel, то опять рапортуют о ракетных атаках на штаб-квартиру управления повстанцев и перелом в битве. Армия замораживает сотни гектаров леса, целые деревни и городки. Человекоубийство достигло невиданных в истории человеческого вида масштабов. Бомбардировщики DX-32 сбрасывают на мерзлоту «серую пыль». Готтанско-ремаркское приграничье превратилось в ледяную нанопустыню, в которой теперь и стебелек травы не пробьется на поверхность; ни одно насекомое не зажужжит на территории величиной с небольшое государство. В сотнях мест на земле происходит то же самое.

Когда я засыпаю, на меня сыпятся видения, проекции, реминисценции – неизвестно, созданные колыбелью или услужливо подсунутые Надей (терапевтические ступени к катарсису). Мне уже вторую ночь подряд снится визит Ронштайна в корпоративном небоскрёбе «Кортасар», в самом сердце города Раммы. Я всё вижу настолько чётко, как будто свернул спираль времени и снова одиноко уселся за большим дубовым столом. Я откладываю приборы, а внимательный официант забирает остатки греческого обеда. Тянусь за бокалом святого Иоанна из настоящих сушенных виноградин, когда программа управления апартаментами присылает приглашение в конференц-зал. Я ворочаюсь на кровати в Замковой спальне на уровне минус-шесть и одновременно бегу по стеклянному коридору через голубой аквариум, чтобы успеть вовремя в Зал Q. Место зависит от формы визита, которую выбрал гость, от закупленного по этому поводу големического проектора.

Харви Ронштайн любит демонстрировать могущество: этот издыхающий демон увлекается новыми игрушками. Его появление сожрёт бо́льшую часть оперативной памяти администрирующей программы, что может усложнить наш разговор, но он не задумывается о таких мелочах. Он не связался со мной на Вересковых пустошах или по SII, не попросил голографический аватар (Sony Rijuki – просто находка), но выбрал тело из масы, которое – судя по сетевым рекламам – даёт стопроцентный реализм.

Проектор уже начал работать в углу зала вместимостью до двухсот человек, наступает процесс формирования оболочки. Смарт-частички выходят из камеры, миллиметр за миллиметром воспроизводя фигуру человека. Начинают со стоп, а потом ползут выше, аж до макушки. Поверхность голема немного волнуется, пока не закончится реконструкция, оттенки серого уступают место цветам. Фигура выполняет пробные жесты, моргает и произносит отдельные слова, хотя звуки не плывут изо рта (у голема нет ни лёгких, ни гортани). Я буду слушать предложения, синхронно наложенные компьютером.

Сформированный Ронштайн подходит к столу президиума, за которым я с нетерпением жду гостя. Он одет в графитовый костюм, а вокруг широких плеч танцуют странные световые эффекты. На смуглом лице расцветает широкая улыбка, выражение полного удовлетворения – вероятно, собой, явно не встречей. Я ненавижу его всем сердцем, и он прекрасно об этом знает. Если он хотел со мной увидеться, значит, у него был серьёзный повод, или он в конец сдурел. Он даже не скрывает, что после года Зеро переживает медленный психологический распад. Справедливость настигает сукиного сына, который отнял у меня мать.

– Здравствуй, Францишек, – он отодвигает стул и садится напротив.

– Здравствуй, – я впечатлён големической технологией, Ронштайн сидит передо мной как живой. Тем хуже, сука, тем хуже.

– Эта скованность, когда мы разговариваем… – он устраивается на стуле, как птица, высиживающая яйца, – эта скованность из-за того, что мы слишком редко видимся. Очень редко. Слишком редко.

– Ты, безусловно, прав, – я инстинктивно смотрю в мёртвые глаза, сам-то Харви наблюдает за мной через камеры зала. – Твоя эмпатия поражает меня ещё больше, чем твоё присутствие.

– Может, обойдемся без мелких колкостей, а? У нас маловато времени, чтобы тратить его на глупости.

– Согласен, времени у нас уже нет.

– Потому я прошу, чтобы ты на миг забыл о привычной перспективе. Посмотри на свою жизнь как на фрагмент большого представления, в котором я – лишь статист, а ты – актёр второго плана. Я хотел бы рассказать тебе о главном герое и о конце этой истории.

– Ты пришёл нести бред?

– Да, именно для это я и пришёл.

Ронштайн прав, мы не будем вечно сражаться на словах. Понятия не имею, о чём он говорит, и не хочу слушать его голос, но могу уделить ему несколько минут. Пока что он молчит дольше обычного; наклоняет голову голема, как будто внимательно присматривается к моему лицу, и молчит, наверное, размышляя, чтобы такого сказать. Этот болтливый сверхъестественный сукин сын (может, последний из Брошенных) никогда за словом в карман не лез, у него язык подвешен. Если это не сорванная передача данных, то дело, с которым он пришёл, на самом деле, важное, и о нём трудно говорить.

Он начинает с фактов, которые мне известны. Говорит о плазмате, размножающемся в сознаниях людей, одарённых душой. Говорит о Стражах крови, терпеливо следящих, чтобы дух развивался в человеческой биомассе. Это Божественное начало, свет знаний, вызвавший в голых обезьянах стремление к совершенствованию, сделал так, что каждое следующее поколение превосходило своих предков, создавая всё новые и новые вещи. Когда плазмат конденсируется в сознании одного человека, мы имеем дело с гением или известным безумцем, а когда собирается в ещё большей концентрации, в мир приходит Спаситель. Харви не уверен, сколько их было, хотя говорит, что у него филогенетическая память совсем другого вида, чем у людей: сознание переносится между воплощениями. Не верю в это, но слушаю внимательно.

Он рассказывает о духовной схизме, когда алхимики крови начали искать способ ускорить размножение плазмата. Они уже не возлагали надежду на людей, перестали верить, что эти заражённые ненавистью звери гарантируют возрождение Бога. Алхимиков подвела внутривидовая агрессия, пытки и ритуальные убийства, каннибализм, насилие над безоружными, суеверия и бездонная глупость. Они хотели найти другой способ вызвать катаклизм, который уничтожит человечество. Они думали, что тогда Бог покинет это паршивое место и перенесётся в мир, населённый созданиями, более близкими его природе. Вспыхнул конфликт между горо: стражи и алхимики убивали друг друга, заодно вырезая и человеческие стада. Время от времени они разжигали пламя длительных войн и погромов, но ни одна из сторон не могла выиграть, потому что это противоречило экономике искупления, это было частичкой Божьего замысла.

Во сне Харви прикасается к моей руке. Я чувствую неприятный холод и вибрацию частичек масы, которые безустанно меняют позицию, повторяя форму человеческой конечности.

– Ты знаешь, чем был Божий план? Как он проявлялся в мире?

– Полагаю, как серия случайных событий.

– Да, Францишек, и даже мы, горо, которые видели лишь его тень, не могли понять Божьего замысла, ограниченного познавательным аппаратом. Как физики, которые могут только додумываться, как выглядят наименьшие кванты материи. Мы все видим лишь тени на скале, нам не хватает соответствующей перспективы.

Харви утверждал, что лишь после года Зеро обрёл такую перспективу. В мир пришёл тогда последний предсказанный провенами мессия, безымянный ребёнок порнозвезды Саши Линдт, черноволосой красотки, которая с семнадцати лет работала в секс-индустрии. В этом не было ничего необычного – мессия пришёл в мир из бедности, из духовной пустоты, и мать не имела понятия, кто его отец. После рождения младенца разверзся настоящий ад, и Ронштайн оказался в самом пекле. Алхимики и Стражи крови в последний раз выступили друг против друга. Первые хотели убить ребёнка, чтобы искусственно размножить его дух, так как подобная концентрация плазмата случалась крайне редко. Стражи любой ценой хотели защитить мессию. Они верили, что новое евангелие приведёт человечество на высший, уровень развития.

Алхимики выиграли и убили трёхнедельного младенца.

Совершили то, что казалось преступлением, но запустили цепную реакцию, и плазмат взорвался, освободился из человеческого плена. Над Землёй прокатилась волна невидимого огня, сто миллионов людей умерли за несколько минут; шарик плазмата вдобавок отразил френический источник. Бог оторвался от земли и воспарил в другое измерение, а все одарённые душой люди и горо растворились в пустоте вместе с ним. Почти все. Часть осталась, обычная статистическая погрешность. Ронштайн был одним из них. Смерть тела – ничто по сравнению с одиночеством, которое тогда почувствовали все, по сравнению со смертью духа, лишённого связи с Богом. Я сам родился в первый раз как раз в год Зеро. Я ребёнок Нового Холокоста.

– Алхимики сорок лет назад подкинули людям френическую субстанцию, чтобы протестировать её влияние на «кормильцах». Она вышла из-под контроля и начала множиться в геометрической прогрессии.

– Френы это… – я не могу это сказать. – Френический свет – это отражение Божественного света?

– Это синтетический плазмат, а собственно его форма содержит отрицательную энергию. Она служит людям для того, чтобы открывать туннели Хокинга, и высасывать тепло из morozhenoje в свёрнутое измерение. Безмир Прове, отец ордена провенов, предвидел существование света, который «будет оборачиваться в сторону, противоположную от света Божьего».

– Но френы восстанавливают расклад вероятности, действуют как Божье присутствие.

– Мы имеем дело с гностическим демиургом, который, по собственному мнению, является истинным божеством. Френы механически воспроизводят созидательный акт. Они породили Саранчу, превратили людей в живые трупы и одновременно ускорили технологическое развитие. Они приносят огромное количество информации, но передача грешит многочисленными ошибками.

Я понятия не имею, почему знания о френическом свете растворились в моей памяти. Я слышу слова Ронштайна чётко (и слышал их вчера, когда мне снился тот же самый терапевтический сон), но от разговора в Зале Q ждал только правды. Что ещё я успел забыть? Йоскин вспоминал об амнезиях или слишком ярких воспоминаниях андроидов. Значит, в один день я смогу предстать перед лицом правды и не узнать её, не вспомнить. Я сползаю с кровати на холодный пол, я бесконечно мёртв в своём сне.

В это время Харви погружается во всё большую абстракцию, и детонирует заряд безумия. Он рассказывает о туннельщике «Heart of Darkness», на борту которого оказалось двенадцать выживших горо (все, кроме него). Сведущие в политических махинациях, они имели такое влияние, что вошли в состав экипажа из тридцати человек. Официально туннельщик строился с исследовательской целью. Перед лицом экологической катастрофы, вызванной биодеградирующим нано, он должен был искать миры для колонизации. Но Стражи крови хотели иного – они намеривались отыскать Божий свет. Ронштайн однако утверждал, что они не были самыми важными лицами на борту, что он поместил там кое-кого доверенного, который единственный мог пережить возможный контакт с плазматом и вернуть его на Землю. И для него каждый очередной выход корабля из сингулярности оборачивался огромным разочарованием: возвращалась только сожжённая скорлупа, корпус, разорванный на куски, без следа жизни на борту. Однако он был уверен, что шестой туннель выплюнет целый корабль, и что это произойдёт уже скоро. Существовали доказательства, выводы теофизиков.

Ясно.

Чтобы я понял, о чём речь, Ронштайн обращается к временам, когда он познакомился с моей матерью. Он хочет показать мне ход событий, якобы случайных, мнимых совпадений, которые служили единой цели: размещению на борту «H.O.D.» посланника. Он вспоминает про моих родителей и Пат, говорит, что мы должны отодвинуть в сторону ненужные эмоции. Я вынужден помнить, что мы живём в заражённом мире, natura corrupta, а мои дети – это постгумус. И тогда пузырёк понимания лопается, забрызгивая измученный мозг. Я не хочу слушать ни минуты дольше, очередные слова горо вызывают ядерный взрыв.

Когда Ронштайн заходит на личную территорию, космогония и космология перестают иметь значение – остаётся только ненависть. Мне жаль, что так сильно его разочарую. Хотя нет, совсем не жаль, он ошибся в своих планах, сделав из меня элемент Божественных паззлов, втянув в свои замыслы семью. Он сошёл с ума и будет воспринят как сумасшедший.

Я соскакиваю во сне и обхожу стол, за которым мы разговариваем. Харви тоже встаёт, переливаясь серебристым цветом в свете ламп. Исчезает иллюзия совершенства голема, передо мной фигура из смарт-частичек нано, которые служат для изготовления промышленных «времянок» (temporary things). Я опираюсь руками на обитый бархатом стул, оригинальный Людовик XVI, сжимая пальцы на поручнях, аж трещит дубовое дерево.

– Подожди, – говорит удивлённый Ронштайн. – Сейчас я перейду к самой важной части, сейчас всё станет понятно.

– Я не хочу знать, – поднимаю резной стул. – Вали отсюда!

– Но, Францишек…

Я вкладываю в замах всю свою ненависть, ударяю антикварным предметом мебели и слышу прекрасный, глухой отзвук распадающейся фигуры, как будто бы развалил статую из мягкой глины.

Программа не может сохранить целостность. Маса разлетается во все стороны, засыпая мебель, пол и стены чёрным дождём, радужными зёрнышками мака. В воздухе какое-то время ещё висит волнующееся облако, голени и стопы исчезают последними. Канцер Тета отрезает крик в моих ушах, такой пронзительный, будто удар причинил Ронштайну физическую боль. Меня охватывает приятная, мёртвая тишина.

Я смотрю на частички, которые плывут со всех сторон, послушно двигаясь к цилиндрическому сосуду, слышу отголоски тихого шуршания пересыпаемого мелкого песка. Что за облегчение, прекрасная разрядка – остановись, мгновенье! Администрирующая система хочет мне что-то передать, но бесстыдно зависает, как последний сон, присланный через инфор замка.

– Я не хочу знать.

Это не администратор «Кортасара», просто у Нади проблемы, она не может ни пробудить меня, ни подсунуть новое воспоминание. Я сплю дальше, но сохраняю болезненную осознанность. Надю только что атаковала Вероника, вонзила ей цифровой нож прямо в сердце. Интендант ненадолго потеряла контроль и контакт с миром. Но я не хочу знать результат этой конфронтации, не хочу быть уверенным.

– Я не хочу знать.

Совпадений не существует, пророческие сны должны что-то означать. Я стою в Зале Q, опираясь на стол, лежу на каменном полу спальни, парю в цифровом тумане. Я жалею, что моя амнезия не зашла ещё дальше, и что я выдумал нападение на интенданта. Ронштайн не вынудит меня забросить человеческую перспективу, потому что я был скопирован со всеми слабостями и талантами Францишека Элиаса. Я скопирован на девяносто девять процентов, мне недостаёт лишь одного процента, чтобы иметь абсолютную уверенность. И собственно для этого процента, для окончательного подтверждения, я решился начать войну между ИИ. Возможно, я совершил ошибку, но всё в Замке замерло на несколько секунд, инфор и экраны сайтов, кровь данных застыла в беспроводных каналах, ослепла целая система мониторинга.

– Получилось, Францишек, – неожиданно отзывается Вероника. – Я нашла все данные, они распакованы и доступны в твоём буфере.

– Не хочу знать, – я говорю нечётко, сквозь сон.

Но она только улыбается, прекрасно зная, что я не буду сопротивляться самому сильному, самому пронзительному голоду, который неразделимо властвует над целым миром – информационному. Через миг я загляну в буфер; у меня уже трясутся руки, а холодный пот стекает по спине. Я зависим, как и все на Земле: биологические виды и компьютеры VI поколения, юзеры Вересковых пустошей и сумасшедшие в лапах Вавилона, бедные уборщики и гордые колыбельщики. Я не хочу знать, но читаю собственный смертный приговор. Какие у меня шансы, Вероника? Я чувствую ужасную сухость во рту.

Всего один процент.

Полпроцента.

Ноль.

ІІІ. Morituri[23]

1. Grand mal[24]

Пол Самюэльсон медленно меряет шагами замковый дворик. Его римские, грубо подкованные сандалии громко стучат о брусчатку. Три фигуры перемещаются в разогретом воздухе: спецназовцы ведут доктора к выходу, держа худые плечи в объятиях живых тисков. Они говорят о старом фильме, который смотрели в казармах, переделанной версии триллера «Identity»[25]. Дискуссия лишена смысла, странная, как смех самого приговорённого, который перед тем, как его схватили, обкололся жидкими канабинолами с примесью синтетиков из «Кортекса». Глуповатое выражение не сходит с его лица – вездесущее эмпатическое дерьмо.

Он становится в бетонной пасти главных ворот и показывает нам язык. Перегибает палку, кто-то другой на месте Антона Элиаса уже разорвал бы сукиного сына на куски.

– Баниция. Красивое забытое слово, – говорю я через канал информа.

– Элегантная форма убийства, – громко отзывается Картер, глядя на маленькую фигуру с террасы Стеклянной Башни. – Держу пари, что без нас он продержится максимум час.

Двухтонная плита отодвигается с тихим скрежетом и Самюэльсон исчезает из поля зрения. Он мог покинуть имение на рассвете через боковую калитку, но отец любит зрелища, потому сделал из изгнания учёного театрализованное представление и предостережение для персонала Замка. Сгорбленная спина доктора должна напоминать сотрудникам и членам семьи, что ждёт тех, кто не соответствует профессиональным стандартам в личном небе Элиасов. Мы живём в мире, где нет места даже мелким ошибкам.

Отец-Журавль бессознательно сжимает кулаки. В отличие от нас он не смотрит вниз, по крайней мере, не смотрит своими глазами. Перешёл на внешнее видение и собирает распорошенную картинку с роя пчёл, зависшего в воздухе. Он снова прервал обычный контакт с окружающими из-за болезни, вызванной неправильным составом наноконструкторов в порте колыбели, а произошла она по халатности Самюэльсона.

Схема мозговых волн напоминает небольшой эпилептический приступ. Она достаточно схожа с паттерном болезни, чтобы Надя сочла приступ за petit mal и запустила фармакотерапию. Она уже две недели шпигует отца старыми снадобьями – не может ввести новые лечащие препараты из-за тромбов в кровеносной системе. У отца было уже три серьёзных припадка. Во время последнего произошло настолько сильное кислородное голодание, что контейнер чуть не отделился от мозга и не вошёл в состоянии гибернации. Чёрт бы побрал тогда это тело Журавля и месячные старания мединженеров! Следовало бы подготовить новое воскрешение, но глава рода не даёт на него согласия. У него слишком много дел и слишком мало времени. Он не слушает Надю, которая прогнозирует серьёзные повреждения нейронов из-за электрических импульсов.

После последнего припадка интендант ввела в пациента всё, что у неё было в подручном арсенале: начала с клонозепама, потом пошёл в ход диазепам, а во вторую вену – фенитоин. Из записей получается, что она также давала глюкозу, кислород для дыхания и кокарбоксилазу. Пока отец получал очередные инъекции, его сознание было отрезано от сильных импульсов – никаких криков, мигающего света, нервной путаницы. Он рассвирепел до того, что после нескольких часов вырвал катетеры и проверил сразу все биржевые каналы, которые держал в «Закладках». Чуть не сошёл с ума от расслабляющего чиллаута. Я прекрасно его понимаю, он мне сейчас ближе, чем когда-либо раньше.

С его перспективы холодного прагматика моя расшатанная жизнь должна выглядеть карикатурно. Боль и злость после потери мамы, а потом и Пат вызвали на его лице улыбку сострадания, а метания – от ненависти к примитивным людям до выбрасывания с работы синергетического мусора – беспокоили отца исключительно с точки зрения менеджмента. Когда же оказалось, что я был прав и, прикрутив гайки работникам профсоюзов, защитил корпорацию от гнилья изнутри, он заметил это и первым оценил по достоинству.

А сейчас он теряет контроль над телом и уподобляется мне, сидящему на террасе сигардского санатория. Боль искусственной оболочки не затмевает его мыслей, но псевдоэпилепсия неисправного порта более опасна, возможно, даже смертельна. Я не могу поверить, что мы позволили Самюэльсону копаться в колыбели без надзора Нади. Это правда, что после атаки Вероники ее охватили конвульсии, которые добрались до самого дна, до операционной системы, а парочка программ Замка до сих пор демонстрируют признаки полного идиотизма (упрямые двери в восточной заставе, синтезаторы, которые создают несвежие продукты, труба, направляющая сточные воды прямо в канал), но даже недомогания интенданта было более достойно доверия, чем этот нейрологический гений божьей милостью. Мать его!

Мы ведём отца к лифту, а потом сетью коридоров в медицинский отдел. Картер смывается перед входными дверями под предлогом попрощаться с Инкой. Его дочь отправляется на заводы в Бильдене, чтобы руководить приготовлениями к обороне; это чистое безумие, но девчонка оказалась исключительно жёсткой сучкой. Она любит не только поразвлечься с верёвками и хлыстом, но и занимается экстремальным спортом военных времён. Любит риск даже больше, чем среднестатистический колыбельщик. Думаю, Картер надеется уговорить её на эскорт посерьёзнее, а то сейчас она собирается лететь на двух беспилотных дельтапланах, которые можно ослепить или подстрелить хорошо синхронизированным FEMP-ом.

Врачи укладывают отца на койку и готовят капельницы. Они скрывают свое волнение, чтобы не нервировать его прежде времени. Обмениваются короткими замечаниями и многозначительными взглядами. Группой руководит Грим Сколиас, который до вчерашнего дня был ассистентом Самюэльсона. Он бегает на поводке Нади и целого консилиума медицинских субличностей, академических библиотек и платных баз данных. В ход идут каналы Синета и мощные транзакции на Вересковых пустошах. Луиза шепчет мне на ухо по SII-5L, что идут приготовления к вскрытию черепа и операции с использованием лазера. Диализ очистит засорённые ранее катализаторы и заменит их на новые. Интендант приняла решение об инвазионном лечении, а Картер и Марина утвердили его пару минут назад. Чувство вины за нападение Вероники съедает меня с потрохами.

Отец открывает глаза и смотрит неожиданно осознанным взглядом. У Журавля мягкое выражение лица, в уголках глаз появляется сеть морщинок. Это воплощение мне нравится больше, чем нахальный засранец, которым родитель был раньше. По подёргивающейся щеке сползает слеза. Я беру его за руку и заглядываю в сеть. Майор Хендрикс передаёт Сколиасу решение семьи: медицинский отдел не имеет права просрать вторую операцию, а если так произойдёт, их всех расстреляют в казармах Death Angel. Руки толстяка начинают потеть и дрожать, Надя отмечает резкий скачок давления. Парень должен взять себя в руки, нельзя передавать такую информацию остальным врачам, инженерам и техникам, они должны просто стараться. Я вдруг включаюсь в разговор.

– Это не обычная операция, Грим. Мы спасаем реальность от краха. Антон Элиас является последним волоском, на котором держится наш миропорядок. Если он умрёт, всё вокруг завалится и сдохнет, потому ваш расстрел будет лишь формальностью.

– О, сука, – шепчет сам себе Грим Сколиас.

– Всё будет хорошо, – говорю я и выхожу в коридор.

Я не прощаюсь с отцом, не чувствую такой необходимости. Мы увидимся через несколько дней и сдержим тот наплыв, который подбирается к Замку. Вчера ночью к внешним стенам пришла большая группа зомби. Самоубийственная сила, переданная в виде S-файлов по каналам Синергии, заставила их кинуться под дула пулемётов и умереть от выстрелов в головы экспансивными хелиосами. От черепов почти ничего не осталось; Надя тренировала меткость на безвольной толпе, чтобы не тратить боеприпасы в случае серьёзной угрозы.

После пятнадцати минут на каменной дороге лежало более тридцати тел – мужчины и женщины, почти все обезглавлены, залитые кровью и серым веществом. Прожекторы скользили над полем боя, а дельтапланы пищали в темноте, как титановые летучие мыши. Строительные и военные боты двинулись на место борьбы, выкопали глубокий ров, уничтожив горный луг, усеянный цветами, столкнули туда тела и на всякий случай поджарили их микроволнами. Потом траншею заботливо засыпали.

Я отматываю фильм на внутреннем экране назад. Самюэльсон снова покидает Замок, с любопытством озираясь на окровавленной дороге. Разбросанные везде следящие камеры и спутники «ЭЭ» позволяют следить за его движениями точнее, чем в телевизионном шоу. Он пешком подходит к краю Сулимы и пользуется складом электронных вагончиков, которые некогда служили туристам для прогулок по ущелью. Едет змейкой по асфальтированной дороге, от стены к стене, напевая по кругу одну и ту же песенку, которую – как утверждает Луиза – услышал в записях Курта Воннегута:

Просеивает Салли Золу перед крылечком, И ногу отставляет, И – ой! ой! ой! – пердит. И лопнули трусы на ней, А сито изорвалось, А жопа так и прыгает[26].

Хорошее самочувствие и отвага не отпускают его аж до перекрёстка с дорогой Сигард – Хемниц, где он сворачивает на станцию Сирил.

Инфор передаёт картинку в прямом эфире. Пол паркуется возле неповреждённой заправки и осторожно встаёт с пластикового сидения. Между лифтами лежит тело работника станции в оранжевом комбинезоне с голубым «С» на груди. Из разбитого черепа торчит пучок белых кабелей. Изображение с роя немного нечёткое, потому Надя сразу же добирается до промышленных камер станций. Она берет под контроль систему охраны и наводит объективы на Самюэльсона. Похоже, доктор сошёл с ума, а его хохот был результатом не только принятой химии. Он нервно грызёт косточки пальцев. Стоит беспомощный и ошеломлённый, отрезанный от сети, лишённый помощи технического обслуживания. Начинает кружить по асфальтной площадке, чтобы через несколько минут упасть на лавочку под стеной здания. Блестящий гарпун с треском прибивает его к пластиковому сайдингу, а из искривлённого рта брызгает кровь.

В поле камер въезжает подразделение Саранчи из шести человек. Первый класс гибридов, усовершенствованный по самую макушку техническими и биологическими наростами, патруль на бронированных мотоциклах «БМВ». Лучшее доказательство тому, что за двадцать километров от Замка даже на первый взгляд не очень безопасно, а за холмами тянется временный фронт. Наземная дорога до Хемниц почти не проездная, только самоубийца попёрся бы туда машиной, а ведь всего месяц назад здесь было нормальное движение. По шоссе снуют время от времени личные SUV-ы и грузовики, но, держу пари, их ведут автопилоты, с трудом выставляя навигацию на испорченном Навиксе. Они везут детей Вавилона, которым искренне похер на этот мир. Зомби выполняют в реале только действия, которые гарантируют выживание, поддерживаемые жизненными алгоритмами, а дешёвые сетевики не заботятся о смерти телесной оболочки. Им глубоко насрать, так же, как и их клиентам.

Плечистые фигуры встают с военных машин, покрытых слоем пыли. Тяжёлые сапоги ударяют о плиточный тротуар между машинами – часть камер с роя, который опустился на вагончик Самюэльсона, оснащена чувствительными шпионскими микрофонами. Шеф подразделения, одетый в полопавшийся голубой шлем Guangxi, громко раздаёт указания. Повстанцы ищут топливные элементы, которые должны быть на подземных складах станции. Панели лифтов неактивны, потому один из вампиров входит в здание и подключается «коротко» сразу к серверу. Надя взламывает защиту за несколько секунд и поджаривает его мозг вирусом перегрузки диска. Парень ударяется лбом в пластиковый стол с виртуальной клавиатурой. В подразделении одним ублюдком меньше, но для отвода глаз интендант поднимает платформу с топливными элементами для мотоциклов.

Хендрикс показывает на спутниковом предварительном просмотре десять чёрных точек, пикирующих с воздуха просто на постройки станции. Я вижу полк Death Angel, выпущенный с базы, подвешенной на высоте четырёх километров под видом расплывчатого перистого облака. Через мгновение там будет жарко, но партизаны до сих пор не заметили смерти своего товарища. Их командир склоняется над телом Самюэльсона, разрывает ему шею когтём перчатки и хлебает кровь, как настоящий вампир. Поглощает ценные химикалии и колонии нано, отмеченные датчиком гарпуна. Наш нейрохирург любил вкалывать себе это говно. Повышало его производительность, хотя, из-за отсутствия слота, он мог воспользоваться расширенным ореолом чувств только в реале. А сейчас эти эксклюзивные игрушки поплыли просто в рот, поросший металлическими нитями.

На высоте нескольких сотен метров командос активируют антиполевые тормозные снаряды. На земле раздаётся гул, вдавливающий окна внутрь здания. Трое партизан, находящихся ближе к гравитационному котлу, скользят животами по асфальту, как по катку. Когда они встают, между постройками уже приземляются солдаты в серо-стальной бронеформе. Вампиры начинают обстрел, бросают гранаты класса Е, оплетённые паутиной молний, однако смарт-снаряды Death Angel попадают в цель в первые секунды борьбы. Воины Саранчи умирают один за другим, блестящий ВР-шлем лопается на голове командира, как скорлупа яйца. Последний боевик, которому взрыв гранаты повредил цифровое зрение, медленно петляет вокруг мотоциклов.

Победа андроидов впечатляет, однако они тоже понесли потери. Первый солдат погиб во время торможения; синтетические внутренности не выдержали перегрузки, и белёсая каша вылилась из горла и лопнувшей промежности. Ещё двое лежат на разогретом асфальте, подёргиваясь в предсмертных судорогах электрического оборудования. Топливные элементы и направляющие системы были повреждены оружием класса Е. Конвульсии длятся несколько минут, пока не перегорят все предохранители. Смерть мозга, смерть тела – старые слова обретают новые значения.

Классический индуцированный импульс не настолько сильный, как FEMP, но вампирам удалось убить двоих противников. Масштаб потерь при таком тактическом превосходстве беспокоит Хендрикса. По его мнению, Death Angel должны были выйти из такой стычки без единой царапины, только смерть от антиполевых тормозов включается в риски десантных операций. Из проведённого Надей анализа видно, что партизан соединяла близкая сеть, а их движения, хоть и более медленные, чем у боевых андроидов, отличались синхронностью и высокой упорядоченностью. Только ошибке командира повстанцев, который во время нападения был занят каннибализмом, майор приписывает относительно лёгкую победу DA.

Один из андроидов добивает слепого вампира выстрелом из короткоствола. Потом командос разбегаются по площадке, чтобы обыскать форму, исследовать внутренности и средства памяти трупов. Начинается распарывание кожи и распиливание черепов, за которым не особо хочется наблюдать. В этой войне стычки длятся недолго, но поле боя потом очичищается так заботливо, как любимый уголок в доме. Никогда не известно, какие следы оставили после себя убитые и сколько ценного добра застыло на окровавленной траве. Солдаты при случае пеленгуют Надю и через сервер базы благодарят за обезвреживание первого вампира. Потом, вероятно, забавы ради вкладывают ему в рот снятую с предохранителя гранату. Последняя мысль, которую генерирует искалеченный гибридный мозг, банальна: «Грёбаные Ястребы». Взрыв разбрызгивает серую кашу по металлическим полкам с закусками и планшетам с порно.

2. Столик для двоих

Дети переносят принудительное пребывание в Замке значительно лучше, чем долбаный нудила Картер. Они уже не просятся на экскурсию в город, хотя и любили Рамму и Сигард. Они радовались каждой поездке, каждому визиту в хмурые офис-центры «ЭЭ», походам за мороженым и в старомодные кино, поездкам в большие, словно стадионы, магазины игрушек. Вечерами мы прогуливались по улочкам рамманского старого города или по мостам и бульварам Сигарда. Сейчас же мы ходим по кругу в двухгектарном саду, полном фруктовых деревьев, декоративных кустарников и цветов. И это тоже приносит им удовольствие, хотя подлый отец не позволяет забегать дальше, где, безусловно, ещё интереснее и красивее.

Надя не гарантирует охраны от внезапной атаки с воздуха даже на территории ранчо. С внутренней стороны «китайской стены» неустанно маршируют патрули спецназа и андроидов Квиста, а снаружи кружат боты, вооружённые скорострельными карабинами и датчиками движения. Всё это сторожат дельтапланы, в любой момент готовые к самоубийственной атаке на переброшенную по квантовым каналам Саранчу. Но и они не дают стопроцентной гарантии, поэтому мы не можем слишком далеко отходить от дома.

Иан и Эмиля понимают это, они быстро мудреют. Интендант работает над их развитием с самого приезда в Замок. Она каждую ночь вплетает им в сны обучающие пакеты, а днём подсовывает игры и задания на логику, благодаря которым они развиваются всё быстрее. Плюс ко всему питание, богатое линолевой кислотой и предшественниками ацетилохолина, а ещё – что забавляет меня больше всего – игра на музыкальных инструментах, увеличивающая мозолистое тело в мозгу. Умело дозированный СТГ[27] ускоряет физическое развитие, реабилитационные упражнения укрепляют мышцы и скелет. Наша цель в том, чтобы в ситуации угрозы они смогли как можно лучше защитить себя и таким образом помочь своим опекунам.

Луиза не отпускает их ни на шаг. Носит за Эмилей любимую скрипку и рассказывает удивительные истории, которые засасывает прямо из Синета. Она терпеливая и понимающая, хотя ежедневно её заваливают сотнями вопросов. Порой у неё возникает серьёзная проблема, когда дети, разбалованные Надей, заходят слишком далеко.

– Что такое инкубы, Лу?

– Человека можно вылить на пол?

Она сейчас же заходит в сеть, чтобы секретно сообщить мне по инфору, что кто-то здесь начитался не той литературы. Я пробегаю взглядом пару предложений:

«Чернота, чернота, чернота охватывает всё. Мать. Кость от кости? Доллар от доллара. Она приходила и становилась над инкубом, стояла так долгие минуты, не двигаясь. Я внутри: мрачный клубок коротких конечностей, большой головы и спирали искусственной пуповины. Выключить питание. Долбануть табуреткой. Выбросить на пол. Не хочу, не хочу, не хочу».

– Надя, что это такое, едрить твою мать!

– Дети нашли этот фрагмент, прежде чем я отменила соединение с одной из библиотек на сервере 5L. Текст находился под запросом «мать». Поиск соответствий обоснован на этом этапе эмоционального развития.

– Но не такие же результаты должны быть!

– Возможно, для сравнения они получили ценное сообщение, – интендант стоит на своём.

«Это была глупая, безнадёжно глупая идея, он и так уйдёт, останется без денег, а теперь с этим на шее. Боже, где те времена, когда действительно можно было заарканить состоятельного мужчину на ребёнка! Сейчас они там все стерильные. А сколько намучаешься, сколько унижаться будешь, пока он не подпишет договор! А потом и так свалит. И зачем оно мне? Выключить, разломать, ты и так не идеал, так что много не потеряю. Черти б тебя побрали, паразит хренов! Конечно, она знала, что ничего подобного не сделает – но представляла. Как я расплываюсь тёмными потоками на ковёр. Чернота, чернота заливает всё».

– Ты переборщила со свободой! Вообще головой трахнулась?!

– Уверяю тебя, на развлекательных платформах они находят вещи, которые вносят куда более серьёзные изменения в картину мозга. Дети должны иметь доступ к разнообразной информации. Жёсткие эмоциональные фильтры формируют психически отсталые личности.

– Но не так же! Они ещё подумают, что Пат хотела навредить им. Мы не должны создать кашу в их головах из-за обычной невнимательности.

Я помню, как мы последний раз говорили о детях. Пат в полотняной рубашке и штанах до колен, с зелёным платком на шее и пламенными волосами, в которые вплела несколько лент алюминиевой фольги. Прощальный вечер. Мы стоим на крыше клуба Red Tuxedo, ожидая лифт, который отвезёт нас на двадцать этажей вниз. Я объясняю ей ещё раз, что рожать ребёнка в наше время легкомысленно и эгоистично, в воздухе завис призрак войны, мы должны отложить это решение. Двери кирпичной надстройки открываются со старомодным «дзынь».

Мы опускаемся на нижний этаж клуба, и перед глазами предстаёт подсвеченная витрина, а в ней – окровавленный белый смокинг, в котором погиб Фёдор Мариц, первый президент-аватар (ветвь ИИ по имени Каллиопа), победитель выборов после трагедии года Зеро. Его застрелил на новогоднем балу молодой ремарец из служащих отеля «Рагнис». Ржавые пятна на смокинге убеждают, что хоть мозг главы государства и был мёртвым, служа лишь маской для мощной программы, в его жилах текла настоящая человеческая кровь. Владелец сети клубов восхищён сочетанием красного и белого, он купил и законсервировал костюм, сделав из него узнаваемый символ заведения. Со временем Red Tuxedo стал любимым местом встречи колыбельщиков и других членов семейных корпораций.

В боковом зале нас ожидает столик: квадратный, на латунных ножках, выложенный керамической мозаикой. Мы продираемся к нему через стайки светящихся радужных шариков, наполненных газом такой густоты, чтобы они свободно дрейфовали в воздухе. Когда мы разгоняем их руками, они вдруг начинают танцевать в завихрениях, скользить вверх и вниз. Некоторые из них оснащены простыми гомеостатическими механизмами, порхают сами, ещё до того, как мы приблизимся к ним. Правый зал (бармен называет его «неф») осветлён голубоватым светом, который сочится из потолка и стен. Мы пробираемся через него, как мистические астронавты, будто бродим среди звёзд. Пат улыбается в полумраке, сверкая белыми зубами.

Музыка в Red Tuxedo полностью индивидуализирована, подаётся через ди-джейские смарт-программы. «Соники» подбирают произведения по сигналам от тел посетителей, запоминают песни, которые гости выбирают в музыкальных блоках, ассоциируют с другими из бездонных баз данных, а порой компонуют что-то на месте. Можно слушать общий набор с друзьями, а можно танцевать в собственном ритме. Всё идёт через аиды, синет-слоты и колыбели непосредственно в мозг. На главном танцполе уже толпа, а вид людей, которые сходят с ума в диком экстазе рядом с лениво обнявшимися парами, неповторимо забавный. Я переключаюсь между каналами и слушаю разные биты, подбирая звуки к движениям танцующих.

«Who killed Mr Moonlight?»[28], любимая песня моей мамы, звучит в тот момент, когда официант пододвигает нам стулья и подаёт меню. Мы выбираем готтанскую пасту и вино, но здесь не еда главное. Значение имеет погружение в шум и толпу. И хотя мы не пользуемся этим преимуществом по полной, слишком устали от поездки и работы, вокруг нас другие люди, на расстоянии вытянутой руки. Мы все здесь, и все почти-вместе. Мы можем вернуться к прерванным разговорам и вести их вслух или на прямых каналах. Пат и я еще не знаем, что принадлежим к царству мёртвых. Она умрёт через несколько часов, на обратном пути домой, а я минутой позже прыгну с крыши небоскрёба HMS. В моей голове наверняка уже сидит это гелевое дерьмо, и я ничем не отличаюсь от грёбаного Фёдора Марица; разве что костюмом, который не войдёт в историю искусств.

Я понятия не имею, тот парень, который сидит напротив Пат и восхищается её улыбкой, – это ещё я, или уже синтетический конструкт, сложенный мединженерами. Кто предлагает ей потанцевать и подсказывает, чтобы сняла кожаные сандалии? Кто заказывает старый хит Элизабет Фрейзер, миксованный с искажёнными дорожками электро, и кто замирает от удивления, когда она мелкими шажочками проходит по паркету в сторону древнего аппарата светомузыки? Световые шарики создают невероятные созвездия, когда она танцует дикий техно-твист. Двигается в радужном ореоле, а другие посетители освобождают ей место, онемев от восторга. Я вижу по сети клуба, что все по очереди переключаются на её канал и пробуют коряво повторять движения Пат. Официант приносит нам красное вино. Я смотрю через бокал на размазанные световые пятна и заказываю у «Соник» тишину.

Не хочу, не хочу, не хочу! Остановить проекцию! Остановись, мать твою!

Не «заказываю», а «заказал» – тонкая разница, которая решает всё. Я должен провести институциональное (не философское) различие между тем, что было, и тем, что есть. В первом я не уверен: отец и Надя имели до фига возможностей вложить мне в голову мыльную оперу о счастье, которого, быть может, никогда не существовало. Я знаю, что не смогу верифицировать эту историю. Но я жив. Хотя бы в уродливой, получеловеческой ипостаси, и я нужен моим (или не-моим) детям, бегающим вокруг Луизы по садовым аллейкам. Хрен с ним, с этим прошлым, которое не даёт никаких плодов!

Скорость миропорядка приводит к тому, что мы не можем судить о настоящем на основе событий из прошлого. Когда я говорил Пат об «ужасных временах», то не знал ещё, что означают эти слова. Не мог себе вообразить, как низко и как быстро падёт человечество.

Я встаю из-за столика в Red Tuxedo, моё сознание возвращается в Замок. На горизонте появляется блестящая туча, которую позже зафиксируют спутники.

– Я должен собраться, – говорю Луизе по SII-5L, когда подключаюсь к ней. Мы обеспокоено смотрим вдаль, поверх голов детей.

– Ты должен взять на себя груз ответственности, так как болезнь отца может оказаться неизлечимой. Надя прогнозирует, что ему грозит нарушение координации правой половины тела, и это скорее оптимистический прогноз.

– Надя ведёт игру, которой я не понимаю. Сейчас она говорит, что Самюэльсон был невиновен в состоянии отца. К этому привела сила взрыва в ущелье, которая повредила колыбель. Раньше она утверждала иное, потому мы вытурили сукиного сына куда подальше, а возможно, приговорили к смерти невинного человека. Я давно ей не доверяю.

– Помни, что ты в Замке и она слышит тебя каждое мгновение.

– Я не буду, чёрт подери, нянчиться с компьютером!

– Я бы не перегибала с расовыми делениями, это может оказаться смешным. Не забывай, Францишек, кто я.

– Нет, я ни в коем случае не забываю, кто мы! Однако это не значит, что я буду следить за словами, чтобы не ранить чувства ИИ. У меня есть заботы поважнее, – я начинаю кричать в голос. – Посмотри, что происходит за стенами! То облако, зависшее над Радецом, до краёв наполнено военным усовершенствованным дерьмом! Если заражённое бешенством нано доберётся до Замка, мы будем вынуждены отключиться от всего и забраться глубоко под землю.

– Папа, мне страшно, – говорит Эмиля со слезами на глазах.

– Прости, я не хотел так кричать, – я обнимаю её и чувствую себя ужасно глупо.

– В таком виде ты мне нравишься куда больше, – Луиза присылает по каналу улыбку. – Только прошу, осторожнее при детях.

– Я не контролирую эти грёбаные всплески, – я глубоко вдыхаю и сразу же вхожу на инфор. – Хендрикс, мы вынуждены пожертвовать антиполевыми канатами Стеклянной Башни. Направь излучатели в сторону Радеца, чтобы задержать облако на расстоянии.

– Понял. Попробуем также выстрелить вирусом Н1, который перепрограммирует штаммы, но шансы, что удастся инфицировать колонию в воздухе, минимальны, – говорит майор. – Внутри облака находится объект, который не могут распознать ни спутники, ни пчёлы, запущенные с земли. Он, скорее всего, и управляет всей этой массой.

– Какая у него температура?

– Холодный, как чёрт, существенно ниже двухсот градусов. Нечто наподобие небольшого пузырька morozhenoje. Думаю, имеем дело с френическим пробоем.

– Из переходов на Вересковых пустошах следует, что там, где Саранча ударяет с наибольшей силой, пространство-время расползается, как тряпка. Я пробовал передать это Картеру и Марине, но не думаю, что они мне поверили.

Я и сам бы не поверил в эту версию, если бы собственными глазами не видел отряд Саранчи, вылезающий из скал Сулимы, и не наблюдал за тем, как что-то руководит слаженными движениями соперника.

Хаотические действия повстанцев оказываются точными и продуманными, как будто над ними вознеслось око, указывающее им путь. Это око может, как у насекомых, состоять из огромного количества глаз поменьше. Некоторые пользователи Вересковых пустошей делятся сложными теориями, которые опираются на модели, построенные академическими ИИ. Бесчисленные Человеческие Легионы считает, что так называемые «центры командования» Саранчи локализированы в пустыни Саладх, и на самом деле это подземное море синтетического плазмата. Этот пользователь распространяет информацию в режиме free (то есть платно, 1 ECU за скачивание) как недостаточно детально описанную и не верифицированную.

Я успокаиваю детей, что мы со всем справимся. Глажу их по головам, теплым от солнечных лучей. Жест должен быть понятным: «Я нервничаю, любимые мои, но ситуация под контролем». Разумеется, я не говорю им правду.

Наши экстраполяции указывают, что в течение нескольких дней мы должны будем сойти вглубь Замка. Мы отследили все доступные записи об атаках на фабрики и штаб-квартиры корпорации. Проанализировали движения Саранчи шаг за шагом. Хендрикс советовался со штабами Блюмфельда и Стилица, а Надя, используя личные сети ИИ, с несколькими сотнями экспертных программ, а также с Вероникой и Марией Терезой, управляющим директором конкурирующего концерна F.E.O. Мы установили, что существует как минимум четыре сценария наступления, после которых произойдёт массовая атака с использованием слабых сторон местных оборонных систем. Наша задача сейчас состоит в том, чтобы предвидеть развитие событий.

Я мимоходом задумываюсь о жителях Радеца. Многих знаю лично: кто-то работал в имении, кто-то оказывал нам мелкие услуги в городе. Семья веками заботилась о хороших отношениях с местной общиной. Вероника когда-то сосчитала, что три четверти семей, живущих в городе, кормятся от сотрудничества с Замком. Самые способные и активные молодые люди переезжали сюда навсегда после того, как корпорация финансировала для них получение соответствующего образования. Почти все они оставили там кого-то, хотя бы далёких родственников и знакомых, а сейчас потеряют их навсегда, поскольку появление облака всегда предвещает только одно.

Слишком поздно для эвакуации. Облако внезапно выползло из ущелья Малых Братьев и рассеяло в воздухе миллионы спор. Мы потеряли контакт с Радецом несколько минут назад, через пятнадцать минут после сигнала со спутника. Жертвы, наверное, уже лежат, мучаются от ужасной лихорадки, их головы облеплены блестящей жидкостью, а в крови и внутренних органах идет убийственная работа, целью которой является превращение свободного человека в инструмент чужой воли. Максимум через несколько часов мы увидим этих несчастных под стенами, они в воинственном безумии будут штурмовать укрепления Замка.

Не думаю, что тот, кто руководил действиями повстанцев, действительно рассчитывал причинить нам вред таким образом – по крайней мере, не физический. Речь идёт о нанесении морального ущерба, который в иерархии современных стратегий занимает довольно высокое положение, сразу после отсечения от источников информации. Внезапное появление облака подорвало веру в систему раннего предупреждения, а значит, они уже получили желаемый результат. К счастью, помимо многих убытков, есть и положительное следствие: мы все пришли в ярость. К многочисленным мотивациям добавилась ещё одна – месть за жителей городка.

Почти вся продукция «Элиас Электроникс» и VoidWorks приходилась на военную промышленность. Я только что узнал, что Инка полетела в Бильден не только для того, чтобы провести инспекцию укреплений, но и прежде всего, чтобы пронаблюдать за тем, как с конвейерных лент сойдут первые экземпляры дирексов – боевых тел, спроектированных нашими лучшими пластиками ДНК и специалистами по технике вооружения. Живые хищники с аналоговой оснасткой, покрытые трёхслойной шкурой-бронёй, быстрые и выносливые, неуязвимые для FEMP и высокоустойчивые к биологическому, химическому и конвенциональному оружию. Их можно положить только сильной атомкой, как прекрасно выразился Картер.

Хотите войны, сукины дети, так вы её получите!

3. Ещё глубже

Стеклянная Башня легла на следующий день, через пару часов после пробуждения отца работниками медицинского отдела. У нас нет времени наблюдать за её падением – мы заняты потоками входящей информации: экономических данных, военных приказов, картин смерти, следов впопыхах созданных союзов, корпоративных процедур и семейных ссор. Мы только сейчас заметили – каждый сам по себе – это необычное зрелище, закончившееся фонтаном разбитого стекла и поломанного пластика, который заслонил Долину Двух Корон. Во времена моей молодости экологи, воспользовавшись возможным обрушением Стеклянной Башни, выкачали из семьи миллионы ECU в качестве возмещений и затаскали по судам с целью уничтожить нашу репутацию. Сейчас, если бы кому-то пришла в голову такая мысль, этого глупца просто-напросто застрелили бы. Так что, если хорошо присмотреться, даже в конце света есть какие-то преимущества.

Это, конечно, грустная шутка, когда наши руки в крови сотен жертв. Майор Хендрикс отдал приказ, и двадцать миномётов высунули морды из подземных ангаров. Заряженные разрывными и зажигательными снарядами, они плюнули огнём на Радец, когда первые жители после превращения начали покидать свои дома. Мы устроили настоящее зрелище, на военном жаргоне оно называется «упреждающим ударом», убили полторы тысячи человек. Люди, молодые и старые, были толерантно разорваны на куски, несмотря на пол, вероисповедание, используемую сеть и сексуальную ориентацию. Мы не могли ждать, пока они подойдут к Замку. Мы не были уверены, что после смерти кормильца паразит не выберется наружу в мутировавшей форме.

Пламя пожирает древний костёл и каменицы, прижавшиеся к Рыночной площади. Я рассматриваю пожар со всех ракурсов: с птичьего полёта, с перспективы кота, динамично и статично. На встречу с выжившими, убегающими из бомбардированного города, спешат два полка Death Angel. Двадцать солдат против более двухсот зомби с окровавленными лицами, волосами, покрытыми пылью, землёй, набившейся в глазницы и уши, со сломанными конечностями. Некоторые держат в руках камни брусчатки, стальные прутья, другие с топорами и ножами; полицейские местного поста открывают огонь в направлении транспортёра командос. И те, кто стреляет наиболее метко, умирают первыми.

Алгоритм Квиста предполагает, что андроиды должны стремиться к стопроцентной результативности. Один выстрел – один труп. Целиться в головы и не брать пленных. Стерво – это не люди, хотя лица многих из них находятся в кэше Death Angel и на средствах инфора, где они теряют отметку «дружественный».

Солдаты хорошо выполняют свою работу, на двести двадцать шесть людей уходит двести сорок три снаряда. Такую статистику выдаёт Надя, указывая, что большинство «лишних» пуль послужило для уничтожения мозгов, которые после смерти тела содержали в себе порцию активного наноновообразования.

Сложнее всего попасть в детей, которые прячутся за скальными разломами и неровностями территории. Они двигаются быстро и проворно, а перестроенные чувства помогают им избегать выстрелов. Маленькие бездумные хищники, которые охотно разорвали бы горло первому встречному человеку, если бы им только удалось приблизиться на нужное расстояние. Я беззвучно плачу, глядя на их съёжившиеся тела. Андроиды наконец поражают все цели, а датчики движения, запаха и тепла перестают сходить с ума на наивысших оборотах. Настаёт тишина.

Я открываю глаза, получаю сообщение от отца. Он в западном крыле, на уровне –2. Я стою под каменной стеной, остужая лоб о холодную поверхность гранита. Отец приходит сюда лично, приближается из коммуникационного туннеля и одновременно высылает приглашение в один из конференц-залов в Большом Гроте. Мы идём туда вместе. Мой взгляд приковывает его правая рука, поддерживаемая чёрным экзоскелетом. Это единственное проявление неврологических повреждений, которые прогнозировала Надя, и кажется, Сколиас спас свой жирный зад. Антон Элиас действительно в хорошей форме, одним своим присутствием он дарит всему персоналу Замка новую надежду. Даже мой хронический страх о детях бледнеет под его взглядом, когда наконец он указывает мне на чёрное кожаное кресло за столом.

– Садись, Францишек. Ты хотел поговорить со мной без инфора?

Сам занимает место по диагонали. Согласно с законами проксемики, это лучший расклад, облегчающий передачу информации. Я ценю этот жест.

– Я хотел поговорить о своей смерти.

Я вытягиваю на непосредственный канал данные, полученные от Луизы: результаты тестов Шенфельда-Йоскина, интерпретации Вероники, наблюдения Лу за несколько последних месяцев, распорошенные следы, добытые из сети. Этого достаточно много, всё распаковано по папкам, лежащим на столе из тикового дерева, но отец едва дотрагивается до некоторых данных. Он закрывает канал и смотрит мне просто в глаза.

– Я не хотел вам лгать, – говорит он, вытягивая из кармана красную пачку сигарет. – После операции Антон довольно быстро понял, что его копировали, и едва не сошёл с ума от злости. До сих пор не понимаю, почему он считал, что гелевый мозг хуже, чем белковый, к счастью, потом он прекратил поиски настоящей колыбели. Потому ты и не знал. Я не хотел проходить через это дважды. Ты всегда был менее стабильным, я боялся твоих суицидальных наклонностей.

– Он обо всём знал на протяжении стольких лет… – я качаю головой в недоумении. – Я проанализировал прошлое день за днём, чтобы отыскать момент, когда мы оба погибли и были воскрешены. Я уверен, что мы утонули во время рейса на Соммос, а готтанский фрегат, который я видел в передачах по GTV, на самом деле не успел нам помочь.

– Они выловили только колыбель Марины, ваши тела ушли на дно вместе с яхтой. Это кажется невозможным, но «Г. Р. Гигер» затонул в океанической впадине глубиной более десяти километров, он оказался на четыре с половиной километра ниже океанического бассейна. Ранее я не осознавал, что Соммос вулканический остров, который соседствует с этой впадиной. Тогда бы я не позволил вам там плавать.

– Батискафы не нашли контейнеры?

– Что-то нашли, но останки трудно было идентифицировать. Огромное давление, больше 100 мегапаскалей, раздавило остов корабля, спасательная акция длилась шесть месяцев, прежде чем мы сдались. Про настоящие результаты поисков знали только я и Надя, только у нас был доступ к отчётам всех бригад и беспилотных лодок. В мир ушла информация о том, что удалось найти три колыбели и колыбельщики в очередной раз воскресли, – отец прикуривает сигарету бензиновой зажигалкой. Он культивирует забытую пагубную привычку, словно реликвию. – Я был вынужден вас копировать, не мог смириться с такой потерей.

– Ты идеальный эгоист, – я откидываю голову на мягкую спинку кресла. Минеральная крошка блестит под потолком Большого Грота. – Ты вырастил нас из запасных копий, которые собирают дружественные ИИ, слепил наши мозги так, как VoidWorks лепит мозги солдатам Death Angel. Половина моей жизни – фальшивка.

Отец улыбается краешком губ. Он смотрит на всё сверху, как будто бы не может понять, как его сыновья могут обсуждать такой бред. Преимущество белка над гелевым сплавом, оригинальная личность, продолжительность жизни – кого это, сука, заботит во времена непрерывного трансфера данных, в мире, который в буквальном смысле этого слова трещит по швам.

Он говорит, что любил нас больше, чем себя, и, как отец, я должен знать, каково на вкус это чувство. А потом признаётся с механической искренностью, что Антон, Марина и я были его самой важной долговременной инвестицией. Ни одно предприятие семейной корпорации не может сравняться с новой ветвью генеалогического древа. Потомки семьи являются ключевыми элементами для дальнейшей концентрации благ, стратегии управления, укрепления конкурентоспособного потенциала. Он не мог создать нас с самого начала, клонировать с классической ипостаси, потому что мир, который сформировал наши личности, уже не существовал. И дело даже не в матери и не в людях, окружавших нас в детстве. Дело в забытых отношениях и отброшенных ценностях. Он был вынужден согласиться с Надей, что здесь возможно лишь жёсткое копирование.

Мой мозг был воспроизведен так же идеально, как и мозг Антона, но не хотел так же точно работать. Моего брата время от времени мучало чувство дежавю, а у меня путались формы и смешивались запахи. Я каждой порой кожи чувствовал силу гравитации, резкие взрывы в колыбели доводили чувства до бешенства. И эти несносные фантомные боли после потерянных частей тела – а ведь я потерял их все – были ужасны, их нельзя описать человеческим языком, как будто бы я бесконечно падал на колючих ступеньках, даже в тяжёлом химическом сне.

Синдром Туретта, который мне присвоили, был лишь способом защитить чувства. Накладка с безумием, чтобы я и вправду не сошёл с ума.

– А персонал клиники, в которой я проходил реабилитацию, знал об этом? – спрашиваю я, когда отец замолкает.

– В какой-то степени. Они думали, что причина всех твоих недомоганий кроется в повреждении колыбели, вызванном давлением.

– А Картер, Марина, Вероника?

– Как я и сказал, только двое знали правду. Потом ещё Антон, которого навели на след эти дурацкие припадки дежавю и жамевю. Если бы у нас тогда в лабораториях были сегодняшние нанороботы, если бы мы знали современные техники калибровки, он бы ничего не узнал, – отец глубоко затягивается. – Ну и, разумеется, Ронштайн, которого нельзя было обмануть. Хватило одного визита, чтобы он заметил, что случилось с вашими мозгами.

Значит, он знал. Не говорил, но знал. «Ваши дети – это постгумус, Францишек». Старая мерзкая сволочь.

– Как ты мог впустить в наш дом этого паразита, который увёл твою жену, а у нас забрал мать и уничтожил семью?

– Ты не понимаешь, сын, тебя слишком ослепила твоя ненависть.

– Ты должен был убить его.

– Думаешь, я не пытался? – отец на полтона повышает голос. – Я пробовал много раз, и много людей погибло из-за этого: заказные убийцы, информаторы, случайные жертвы. Мы разнесли целое крыло отеля, в котором он был, погребли под руинами несколько десятков невинных людей, чтобы добраться до него, но не удалось. Сложно убить телепата, а тогда Ронштайн был в значительно лучшей форме, чем сейчас. У него было достаточно плазмата, чтобы сканировать мысли окружающих. Он использовал их как систему собственной защиты. Последний раз снайпер выстрелил с двух километров, с крыши Blue Tower. Пуля попала бы в голову Ронштайна, но кто-то, должно быть, услышал её свист (я себе так это объясняю), потому что горо в последний момент заслонил себя ребёнком на роликах. Мальчик приехал только для того, чтобы схлопотать пулю, а гениальный стрелок спустя два дня совершил самоубийство.

– Тогда зачем ты с ним виделся? Ты разрешал ему приходить даже после смерти матери. Почему?

Отец гасит сигарету о сырое дерево.

– Впервые он пришёл ко мне после неудавшейся попытки убийства. Не как фантом или голографический след на стене. Пришёл физически, обошёл все системы безопасности и появился в моём кабинете. Я хотел пристрелить его, но тогда наступило озарение, он показал мне сплетение на первый взгляд случайных событий, которые приводят к окончательному приговору. Он назвал это Всесожжением. Я не могу тебе сказать, как именно будет выглядеть конец света, но в Божественный план вписывается всё: решение вашей матери, твоя ненависть к Ронштайну, ваша смерть на море и трагический случай с Пат, рождение Иана и Эмили, полёт туннельщика в поисках плазмата и даже его неудавшееся многократное возвращение на Землю. Через двенадцать дней пассажирка спейс шаттла «Персей» введёт в действие последнюю секвенцию.

– О чём ты вообще говоришь?! – я театрально хватаюсь за голову. – Он тренировал на тебе свои штучки и, похоже, окончательно запудрил тебе мозги.

– Нас всех ждёт смерть, Францишек, но перед этим некоторым будет дано сыграть более важную роль. Марина и Правление «ЭЭ» собственно летят в Рамму. Мы стараемся максимально диверсифицировать риск, пока временно работает СКП и навигация дельтапланов. Кто-то заслужил себе памятник в центре Города за установку серверов Навикс. Мы изменили стратегию выживания, но ты сделаешь то, что посчитаешь нужным. Помни, что мы живое ископаемое, которое должно засвидетельствовать человечество.

– Ну прекрасно. Ты окончательно сошёл с ума!

– Надеюсь.

Это лишь обмен репликами, так как мы оба знаем, что отец поступает правильно, упрямо пользуясь старыми указателями. Даже если некоторые из нас родились на конвейерной ленте, мы до конца должны быть отважными. Это наша единственная обязанность.

Я сделаю всё, чтобы защитить детей. Моё полусуществование имеет смысл, только если послужит увеличению их шансов на выживание.

Хендрикс и Надя готовят тактику ответного удара, они хотят ошеломить врага до того, как он слишком сильно затянет петлю вокруг Замка. Саранча, скорее всего, использует проверенную схему: облако дерьма – окружение – ментальная атака – использование FEMP – занятие локации. Во время их атак ещё никто не пробовал выйти из своего укрытия и атаковать сукиных детей с опережением. Не был зафиксирован подобный случай. Зато мы видели десятки записей с захваченных вампирами фабрик и офисов корпораций, многодневные оргии крови: четвертование людей живьём и поедание их на глазах у близких.

– Теперь, когда ты можешь всем здесь руководить, я не собираюсь ждать дольше, – я добываю из памяти очередную папку. – Я разработал с Хендриксом и Квистом план нападения, а Надя сделала для меня V-скелет. Как и у Луизы, у меня есть программное обеспечение офицера Death Angel, пока что оно неактивно, но вечером мы запустим скрипты. Похоже, в VoidWorks все мозги создаются на этой базе.

Он смотрит на меня, замерев, худое лицо Журавля превращается в восковую маску.

– Ты хочешь мне что-то сказать, папа?

Он протягивает руку, чтобы пожать мою своими механическими пальцами. Лишь тогда понимаю, что для него я являюсь настоящим человеком и сыном.

– Можешь быть спокойным. Если что-то случится, я позабочусь о детях.

Я бы ответил на рукопожатие, но всем телом чувствую внезапную дрожь земли. Здесь, глубоко под Замком, она едва ощутима, но тем большую тревогу вызывает.

Интендант передаёт текстовое сообщение о том, что сбили станцию Death Angel, дрейфующую над дорогой в Бильден. Несколько десятков тон железа с огромным запасом топлива и (по моим оценкам) командой из двухсот лиц на борту рухнуло в лес за тридцать километров от Замка. Там бушует пожар, ударная волна повалила деревья и дома в радиусе полутора километров.

Надя изображает приблизительную траекторию полёта, но не может предоставить подробности – численность и мощность оружия нападающих, а также направления, с которого были совершены выстрелы, остаются загадкой. Нам становится понятно, что десант андроидов на Сирил был грёбаной ошибкой, а отдел Саранчи, побеждённый на наших глазах, успел передать информацию своему руководству. Информацию, стоившую намного больше, чем смерть одного патруля.

Путь к нашему заповеднику для них открыт.

4. Скауты

Вампиры подходят в серый час, между тремя и четырьмя часами утра, когда сон морит даже тех, кто страдает бессонницей. Всё бледное и двухмерное – чтобы рассмотреть какую-то деталь, нужно до максимума докрутить цифровой зум. Саранча появляется в камерах Системы Контроля Скорости и в полицейском мониторинге: сперва группками, по нескольку или по десятку солдат, свободным строем или вообще не организовано. Потом на дорогах заметны патрули на мотоциклах и мотовездеходах, длинные колонны пехоты, танковые дивизии на краденых транспортёрах и лёгких танках типа Dragon, приспособленных к битвам в горах. Между ними движется сигара ракетной установки класса Е и огромные шары, утыканные металлической паутиной, принцип действия которой не могут понять даже объединённые группы ИИ.

Мониторинг регистрирует галдёж и шум, сопутствующий первым группам (это, скорее, приманка, чем разведка). Главные силы движутся в полном молчании, слышен только ровный стук ботинок и гул ползущих в гору машин. Большинство техники было переделано в военных мастерских – они работают на жидком топливе, им вернули доисторическую тягу и очистили кабины водителей от дорогой электроники, чтобы обезопасить их от электромагнитных снарядов. Башни, ощетинившись дулами карабинов, неспокойно оборачиваются, как будто бы выглядывают противника, а на транспортных платформах, между нитями шарообразных сетей, проскакивают голубые огоньки.

Сотни, тысячи усовершенствованных боевиков стягиваются с юга, со стороны Сигарда. Хендрикс получает информацию, что тамошний гарнизон пал окончательно. После победы над отборными отрядами Death Angel повстанцы дистанцированно вызвали панику у солдат, осаждавших город. Во внутренней борьбе погибло как минимум сто людей, главным образом предателей, которые хотели сдать командиров в руки врага. Окопавшийся в Сигарде IV полк пехоты, несколько танковых дивизий, а также вспомогательные силы, отошли на юг и в неразберихе разделились на две части.

Меньшая пошла на восток, чтобы – как предположил майор – соединиться с Группировкой Рамма неподалёку от Большой Развилки. Бо́льшая отправилась по направлению к Тирону и, скорее всего, двинется дальше, за старую границу с Ремарком, чтобы скрыться в оккупационных базах в горах Тертиум. С тех пор как Ремарк потерял суверенитет, Вооружённые Силы Республики Раммы годами строили там сеть бункеров, защищённых полосой ядерных мин. Пустынные территории вокруг Тертиум, что, правда, скрывали в себе больше ловушек. В каждый миг их могли поразить биологическим оружием, а большие маточники клещей лишь ожидали сигнала. Командующий армией Пограничья генерал Герлах результативно сдерживал атаки готтан и политеистических государств с юга в течении сорока лет. Отец раздумывал, не попросить ли у него убежища, но неопределённое отношение командира к семье (брат генерала принадлежал к враждебной корпорации Сообщества UNC), а также большое расстояние решили этот вопрос – риск был слишком высок.

Тем временем, после захвата Сигарда повстанцы, как всегда, занялись уничтожением информационной инфраструктуры и охотой на людей с программным обеспечением Вавилона. Они перегруппировали силы, и после пополнения запасов и оружия на военных складах двинулись к Бильдену. Сначала мы думали, что они планируют нападение на новый город (Картер лихорадочно советовался с Инкой), но механизированные отряды и снабжённая мототранспортом пехота двинулись в горы, через заповедник и два туннеля на юге от Радеца. Точно в нашем направлении. Оказалось, что персонал Замка вынужден будет биться не с бандами мародёров, а с более чем десятитысячной регулярной армией. Только рекогносцировка местности и сделанные ранее приготовления (в том числе возможность убежать глубоко в скалы) дают нам ещё хоть какие-то шансы.

Мы теряем связь с миром и возможность дистанционного управления, оглохли и ослепли телекоммуникационные спутники, работающие на орбите. Жидкие базы данных вспомнили о своём френическом происхождении и начали предпринимать действия, непонятные для наземного контроля. Всё ещё работают передатчики Синергии и локальные подсети ИИ, у которых несколько аварийных версий, зато Синет практически перестал существовать, тянется по остаткам кабелей и радиостанций в больших городах. Во многих местах на территории Раммы (неизвестно, во скольких ещё на планете) бушуют магнитные бури неизвестного происхождения. Навикс умер в муках, когда Саранча проникла на базу НАСА под Старым Бостоном, – с неба исчезли дельтапланы и летательные машины меньших мощностей, в том числе пчёлы. FFP задержала бо́льшую часть запланированных налётов. Мы предоставлены сами себе. Это понимают все – от командиров и сотрудничающих между собой ИИ до обычного рядового и замкового повара.

Я думаю об этом, стоя над кроватью детей. Интендант приглушила свет на всём уровне –2. Темноволосая няня, Евника, вскакивает с кресла, на котором раньше читала им книгу, испуганная неожиданным визитом. Она сжимает в руке стеклянные бусинки чёток. Я жестом прошу её выйти и разглаживаю белые одеяла, хотя это абсолютно ненужно. У Иана и Эмили нет отдельных комнат, они с самого начала были вместе – одно искусственное лоно, один инкубатор, одна спальня. Сейчас спят в похожих позах: навзничь, руки широко раскинуты, головы повёрнуты набок. Я слушаю их спокойное дыхание.

Я не успел попрощаться и сказать что-то такое, что они запомнят. Дело даже не в словах, а в оттенках голоса, овале лица, запахе мужских духов. Я поднимаю с пола красного мишку в белый горошек, это маленькое паскудство, которое любит моя дочь. Кладу ей на подушку. Осторожно отхожу и иду в сторону казарм. У меня мало времени. Я должен настроить экзоскелет под присмотром мединженеров.

Шумят конвейеры и двигатели транспортёров. Техники бегают между человекоподобными силуэтами. Краны насаживают на бронеформы карабины, ракетные установки, контейнеры боеприпасов и аварийные сосуды с кислородом. В казармах гудит, словно в улье, командиры полков формируют отряды и составляют боевой строй. На погрузочной платформе появляется майор и отдаёт последние распоряжения. Его слова плывут на сервера и кэш-буферы. Надя присылает симуляции битв и актуальные карты. Подходит к концу заправка рюкзаков. В четыре пятнадцать отец даёт приказ выступать, а почти через пятнадцать минут после этого на фоне перекрикиваний стражи раздвигаются главные ворота и начинается наш сумасшедший забег.

Мы идём в ущелья и на крутые склоны – обвешанные оружием и разогретые химией тела в военной бронеформе: рапторах, косинусах, ТБЭС, энстатах и V-скелетах. Усиленные внешними конструкциями, мы несёмся в едином ритме, преодолевая усталость, страх, нагромождения скал, растительность и туман. Искусственные связки, кости и чувство равновесия созданы для того, чтобы бежать ещё быстрее, прыгать вернее и точнее взбираться на вершины гор, откуда можно наблюдать за противником и спрыгнуть ему прямо на голову.

Внизу, по извилистым тропинкам долины, бегут Тяжёлые Боевые Экзоскелеты, пятьдесят молодых людей, которые после резни в Радеце пошли добровольцами. Некоторым не понадобились кровные узы, чтобы присоединиться к отряду самоубийц, которых ведёт сержант Блиц (прекрасная фамилия для человека на его должности). ТБЭС-ы после часа бега встречаются с передовым отрядом повстанцев, воодушевлённым победой в Сигарде. Картинка и звук передаются по временным каналам, разбросанным на трассе: разъярённые солдаты в бронеформе размазывают паршивых монстров за пятнадцать километров от Замка. Противопехотные гранаты и музыка оборачивающихся дул. Шлемы дают ребятам небольшие дозы кокаина, чтобы они чувствовали радость от битвы. Освобождённый дофамин блокирует страх перед смертью. Блиц должен следить, чтобы они не переборщили, авангард Саранчи не составляет большой угрозы.

Мы бежим сверху. Подразделение, насчитывающее сто двадцать человек, вьётся, как металлическая змея длиной в два километра. Впервые вампиры замечают нас, когда мы перескакиваем над туннелем неподалёку от посёлка Галия. Они стреляют из ручного гранатомёта по бегущему на склонах полку в энстатах – семеро солдат погибли на месте, несколько сползают на заблокированную лавиной дорогу. Двое идущих с нами ТБЭС-ов открывают огонь из своих орудий. Холден и Сукер, капралы руководящие левым крылом подразделения, приказывают своим сбросить связку гранат в разбегающуюся внизу колонну. Вслед за ними летит гнездо клещей и двухфазовая бомба класса Е (первый импульс служит возбуждению второго, более подходящего).

Я впервые вижу, что происходит, когда прижать Саранчу к стене – обезумевшая масса бросается на скалы, чтобы добраться до нас любой ценой. Клещи сыплются на них из гнезда, как споры из зрелой грибницы, они суетятся в кровавом вихре среди поросячьего визга разрезаемых на куски боевиков и выкриков их командиров. Партизаны вводят в действие холодомёты для дезактивации синтетических нападающих. Они замораживают их и разбивают на белые кристаллики (при случае убивая своих людей). В волнующуюся толкающуюся массу въезжает бронетранспортёр, который только усиливает хаос.

Двадцать усиленных ТБЭС-ами солдат в энстатах, которые выглядят словно раздутые богомолы, остаются наверху, чтобы как можно дольше ослаблять силы врага. Это самые медленные экзоскелеты, так что выбор логичен и очень правилен. Рапторы – железные псы с воздушными подушками под задницами – несутся далеко впереди. Косинусы и «V-шки», схожие по размерам и скоростным возможностям, держатся вместе. Косинусы более наклонены вперёд, у них шире размах рук, зато V-скелеты оснащены соплами быстрого выхлопа (топлива хватает на три-четыре прыжка). Когда мы отходим от энстатов, обстреливающих вампиров, то понимаем, что больше их не увидим. Капрал Сукер дал приказ удерживать позиции над туннелем «любой, сука, ценой». В мозги солдат пошло ещё больше химии, всё оружие снято с предохранителей.

Пробивается сигнал с Вересковых пустошей или ещё откуда-то, выглядит как кипящая смола, которая вытекла из архива пользователя Йоко Ново. Слова вьются между камнями, вползают в норы грызунов и почкуются как растения. В красных сундуках замораживается песок для посыпания улиц. Нервозные предложения, разбросанные в сожжённом терновнике, пульсируют знаками препинания и тяжёлым дыханием. Сдыхающие спутники сеют всё, что у них под рукой, шлют в эфир каждую складируемую в банках данных мысль. По вертикали, по горизонтали, на случайных слоях. Странно так бегать по выражениям и слышать хруст слов под ногами, оглядываться на выныривающие из земли крючки букв.

Недалеко от нашей группы беспрерывно вылетают снаряды с ручных гранатомётов и гаубиц. Саранча начала за нами следить, используя те из небесных глаз, которые ещё не закрыты бельмом, – передатчики Синергии. Мы уже давно бьём вслепую, мы лишены нормальной поддержки. Мы пользуемся приблизительными координатами, которые учитывают направление и скорость движения (собственные и противника), ещё раньше вычисленные Надей. Наша цель – не переходить в открытое нападение, у нас для этого недостаточно сил. Обстрел туннеля и сражение отряда Блица в ущелье должны только задержать штурм, дать нам больше времени на выполнение основного задания.

Я смотрю на взлетающие вверх тела. Снаряд ударил справа, в двадцати метрах от меня, засыпая всех градом обломков и мелких камней. Гул ужасный, а куски скалы к тому же ударяются о броню и сталкивают меня в пропасть. Я лечу какие-то триста метров, и в последний момент включаю тягу. Если бы рюкзак подвёл, мне была бы крышка. V-скелет не защитит от такого падения – его не для этого создавали. Другое дело энстат, не говоря уже о бронированных ТБЭС-ах, но разница снаряжения неслучайна – это один из пунктов нашего плана. Разные экзоскелеты – это разные тактики борьбы и разные возможности побега. Саранча не сможет так просто окружить нас и выбить всех до одного, по крайней мере, не за один раз.

Я взлетаю вверх, хватаюсь перчатками за скалистую породу и с трудом выдираюсь назад на дорогу.

Наша главная цель – огромные шары, транспортируемые с такой осторожностью, – грёбаные конструкты, применение которых нам неизвестно. Надя и Мария Тереза подозревают, что они могут служить для открытия туннелей, через которые подходят новые силы врага. Должно быть, они важны, если едут с таким эскортом, а партизаны берут их на самые опасные сражения. С помощью мониторинга мы насчитали три платформы: две движутся по шоссе через заповедник, и ещё одна проходит по мосту над Тюльпанами и Долиной Двух Корон. Хотят поприветствовать нас огнём с двух сторон, так что мы должны предпринять попытку уничтожить их или хотя бы определить их местоположение. Возносящийся над Замком рой передаст сообщение Хендриксу, а тот пальнёт снарядами с ракетной установки в указанном направлении, сравняв с землёй несколько квадратных километров. Вскоре колонна въедет в зону конвенционного обстрела, который не требует навигации.

Приходит момент, когда мы должны разделиться. Это уже сделала разведка рапторов. Нас осталось меньше сотни. Шестьдесят под моим командованием бегут дальше, по направлению к Сиграду, остальные поворачивают на запад, чтобы окружить Замок и найти врага на Перевале Тюльпанов. Только что пришли автоматические уведомления о гибели Сукера и его людей. Я стискиваю зубы, но утешаю себя мыслью, что они дали нам достаточно времени, детонировав бомбу возле выхода из туннеля и на время перегородив дорогу двухтысячной армии.

Подразделение под командованием сержанта Хербста и капрала Холдена (я называю их отрядом Ха-Ха) пропадает из поля зрения и несётся во весь опор к мосту. Мы бежим вверх, перед нами не более четверти часа пути. Рапторы уже докладывают, что кое-что заметили. Руководящий ими поручик Савиц выполняет окружающий манёвр. Я руковожу остальными, – это ещё четыре полка, которые с трудом карабкаются в горы, на Большую Башню. В ушах слышу нарастающий гул крови. Моргаю, чтобы преодолеть приторное чувство дежавю.

Ноги снова запутываются в выражениях. Сила мысли одновременно восхитительна и губительна, как психический тайфун. Чувствовать значит жить. Я ещё никогда не встречал человека, который был бы полностью бодрствующим. Как бы я мог посмотреть ему в глаза? Мы должны заново учиться пробуждаться и сознательно бдеть – не с помощью механических средств, а в ожидании рассвета, который не забывает о нас даже тогда, когда мы лежим в самом глубоком сне. Импульс подстёгивает мою память и выламывает двери к кэш-буферу, в котором сидит Торо. Я беспокоюсь о целостности колыбели, неизвестно, как глубоко это может зайти.

Нужно сориентироваться на территории, внести поправки в карты, полученные от ИИ, и выдать приказ атаковать колонну Саранчи. Металлические шары на расстоянии вытянутой руки. Но сперва мы должны обезвредить снайперов, которые обосновались на Малой Башне-близнеце и метко стреляют по нам. Парень передо мной получил пулю между пластинами брони, просто в горло. Остальные ползут по скалам.

– Должно быть, мы близко! – кричит недалеко капрал Сизмор. – Они пропустили рапторов, чтобы дождаться основных сил.

– Сраные сукины дети! Но это мы и так знаем. – Я проверяю уровень топлива в амуниции в ближайших V-скелетов. – Возьми двух людей с полными рюкзаками, и попробуйте допрыгнуть до караульных. Иначе мы не пройдём здесь – нас перестреляют.

– А что на месте, капитан?

– Ударьте бомбой Е и поддайте мизатропина. Всё должно поджариться: и живое, и неживое.

Я выражаюсь неточно – каждый, кто сознательно движется и сражается, жив. Я имею в виду «органическое» и «неорганическое», но капрал смекалистый парень и понимает, что к чему.

– Капитан, осталось три электромагнитных снаряда. Если мы сейчас используем один, у вас останется по одному на каждый шар.

Мудрый парень, не нужно ему умирать таким молодым.

– Значит, нет шанса на ошибку, – я поднимаю руку в бронеформе. – Удачи!

Он отползает вместе с выбранными солдатами в сторону, а потом вся троица стреляет в заросли по направлению ко второй вершине. Они тянут за собой короткие языки огня, отбиваясь от небольшого возвышения, и снова включают тягу. Над ними пролетают кометы телекоммуникационного оборудования. Большинство сгорело дотла в верхних слоях атмосферы, но самые большие, сбитые с орбит диверсантами, летят на землю, пылая дольше. Сюрреалистический пейзаж в лучах солнца, восходящего из утреннего тумана.

От второй вершины нас отделяет почти километр по прямой. Отборные стрелки Саранчи пытаются защищаться, но трудно попасть в противника, который приближается с такой скоростью.

Двое солдат достигают цели и сразу выстреливают снаряд. По Малой Башне проходит судорога молний, снайперский обстрел прекращается. Я не жду доклада Сизмора, мы встаём и мчимся дальше на юго-восток. Рапторов только что атаковало большое подразделение пехоты, они продержатся не больше пары минут. Мы должны подоспеть до того, как они истекут кровью. Только тогда у нас будет шанс подойти достаточно близко к цели. Внизу заметно колонну повстанцев, которая ползёт в узком, извилистом ущелье Иеремии. Хорошее место для атаки, ситуация Сулимы, развёрнутая на сто восемьдесят градусов, с небольшой разницей: тогда защищающихся было столько же, сколько нападающих, а сейчас их в несколько сотен раз больше.

Но нас это не пугает, разница не такая большая, как могло бы казаться. Металлических шаров всего два, на расстоянии полукилометра друг от друга. Один из них я вижу в центре ущелья, второй только что скрылся в тени скалы. Башни транспортёров начинают стрелять в нас, как будто у них нескончаемый запас вооружения. С танков вылетают первые снаряды, пока что удивительно неточные. Командование Саранчи не ожидало, что мы зайдём так далеко, не предвидело такого поворота событий. Мы стреляем вниз всем, что осталось под рукой. Летят маточники, ёмкости с газом, последние гранаты. На краю оврага догорает наша разведка. Савиц с уцелевшими «псами» спрыгивает с пятидесяти метров, чтобы перед смертью причинить как можно больший ущерб. Они падают недалеко от первого шара, не причинив ему никакого вреда.

Четыре взвода вампиров, которые остались наверху, поворачивают сейчас в нашу сторону. Нас тридцать, в том числе двое недееспособных, которые с трудом тащились в конце (я отдаю приказ, чтобы они подожгли снаряды на поясах и сбросили испорченные экзоскелеты). Мы достигли края ущелья, одним лишь натиском скинув несколько противников. Начинается схватка, в которой даже гибриды с наилучшей бронёй уступают место мощным лапам косинусов и остриям V-скелетов. Временами вспыхивает выстрел из огнестрельного оружия или летит граната Е (мы так же чувствительны к импульсам, как и наши противники), но судьба этой стычки зависит от силы искусственных рук и рефлексов их операторов.

Мы бежали сюда ради этого единственного момента, мы в шаге от цели. Неподалёку от меня всё ещё идет настоящая резня: куски мяса и синтетических усовершенствований, фрагменты брони, камни, потрескавшиеся шлемы и сожжённое снаряжение разлетаются во всех направлениях. Я отрываю голову какому-то сукиному сыну, кто-то стреляет мне в спину, но не пробивает через ADNR, у моих ног падает рядовой Соренсен и сержант Анелька, а очередной снаряд с Dragon’a вырывает огромную ворону. Пришло время сравнять счёт. Я снимаю предохранитель с бомбы класса Е средней мощности, подбегаю к краю ущелья, изо всех сил бросаю её в транспортёр с металлической паутиной (микродвигатели скорректируют траекторию). Короткая трансляция с камеры на бомбе – я уже знаю, что попал. Магнитное поле создаёт в ущелье настоящее опустошение.

Нас остаётся всего одиннадцать, но поблизости нет ни одного врага, поэтому мы несёмся дальше. Несколько сотен метров вверх занимают у нас чуть больше десяти секунд. Сейчас мы стоим над пропастью, надо долбануть импульсом по второму шару. Я слышу, как Сизмор, который вернулся к Малой Башне (как он, чёрт возьми, это сделал?!), передаёт координаты Наде. Я понятия не имею, работает ли радио, но через мгновение это не будет иметь никакого значения – самое важное задание мы выполним. Перед нами снаряд разбивает скалистый выступ. Мы перескакиваем пропасть, используя свою скорость. Двое солдат срываются с отчаянным криком.

Я стою над обрывом и скалю клыки под зеркальным забралом. Внизу проплывает лава мутировавших паразитов. Снимаю с предохранителя снаряд, который зажигается зелёным диодом на панели обшивки. Боевики сбегают с большой платформы, хаотически отстреливаясь, затаптывая друг друга – только бы оказаться дальше от шара, выбраться из ловушки Иеремии. Я делаю широкий замах, начинают работать маневровые двигатели. Рядовой Фирстенберг получает удар в грудь чем-то тяжёлым, противотанковым, и разлетается на окровавленные куски. Я бросаю снаряд, который направляется к платформе по красивой параболе, а металлическая паутина вспыхивает ярким светом.

Суперновая взрывается мне в лицо.

Чужая Вселенная приближается с неизбежностью смерти, с элегантностью космического катаклизма. Она вовлекает меня в путешествие к ядру тьмы, где я погружаюсь в чёрную синеву.

Всё замедляется. Застывает в ужасе.

Замирает на полушаге.

По суетящеийся внизу Саранче пробегает мерзкая дрожь, а потом море голов, транспорта и тяжёлой техники исчезает с наших глаз. Бомба ещё летит вниз, а меня уже охватывает смертельная усталость, предательское головокружение тянет в пропасть. Контуры скал начинают раздваиваться, капли крови убитого солдата кружат в воздухе. Становится безумно холодно, так ужасно холодно, что не получается вдохнуть. Снаряд сейчас взорвётся, но уже поздно, мы опоздали на несколько бесценных миллисекунд, на целую вечность. Я смотрю в пасть пустого ущелья, к которому приближается колонна машин.

Наши тела расслаиваются, как и всё вокруг, между силуэтами в бронеформе клубится темнота. Я медленно падаю в бездну, в нескончаемую внутреннюю пустоту. Вместе со мной и моими людьми плывут в небытие частички пыли и мелкие насекомые, замершие на лету. Я проникаю сам в себя, словно во сне. Если бы я не взорвался беззвучно, то потерял бы равновесие и упал в проезжающие внизу машины, на долбанный конвой, которым мы приехали в Радец.

Я даже узнаю тёмно-синий «бентли».

5. Ещё раз

Приходит момент, когда мы должны разделиться. Это уже сделала разведка рапторов. Шестьдесят под моим командованием бегут дальше, по направлению к Сигарду, остальные поворачивают на запад, чтобы окружить Замок и найти врага на Перевале Тюльпанов. Только что пришли автоматические уведомления о гибели Сукера и его людей. Я стискиваю зубы, но утешаю себя мыслью, что они дали нам достаточно времени, детонировав бомбу возле выхода из туннеля и на время перегородив дорогу двухтысячной армии. Подразделение под командованием сержанта Хербста и капрала Холдена пропадает с поля зрения и несётся во весь опор к мосту. Мы бежим вверх, перед нами не более четверти часа пути. Рапторы уже докладывают, что кое-что заметили. Руководящий ими поручик Савиц выполняет окружающий манёвр. В ушах я слышу нарастающий гул крови. Чувствовать значит жить. Я ещё никогда не встречал человека, который был бы полностью бодрствующим. Как бы я мог посмотреть ему в глаза?

Что-то не так. У меня чувство, что я руковожу людьми, которые уже умирали на моих глазах. Фирстенберг слишком чёткий, как старая грёбаная голограмма, и я не могу избавиться от ощущения, что если бы прикоснулся к его поджаренному косинусу, то рука прошла бы насквозь. Мозг воспроизводит сохранённые в памяти секвенции, он сошёл с ума под влиянием френической атаки. А может, и нет. Может, он просто остался нетронутым и теперь так отчаянно защищает себя от распада окружающей действительности? Сука! Мать твою! Я не понимаю, что происходит!

Сейчас пойдут выстрелы с того холма, с Малой Башни. Парень передо мной получит пулю между пластинами брони, просто в горло. Остальные ползут по скалам. Капрал Сизмор сейчас скажет, что, должно быть, мы близко к цели.

– Должно быть, мы близко! – кричит он через коммуникатор. – Они пропустили рапторов, чтобы дождаться основных сил.

В который это раз? В который?! Я отвечаю, отдаю приказы, посылаю людей в V-скелетах по направлению к снайперам. И задерживаю дыхание, будто не знаю исхода этой миссии. По Малой Башне проходит судорога молний, снайперский обстрел прекращается. Я не жду доклада Сизмора, мы встаём и мчимся дальше на юго-восток. Рапторов только что атаковало большое подразделение пехоты, они продержатся не больше пары минут. Мы должны подоспеть до того, как они истекут кровью. Только тогда у нас будет шанс подойти достаточно близко к цели. Внизу заметно колонну повстанцев, которая ползёт в узком, извилистом ущелье Иеремии.

Два металлических шара находятся на расстоянии полукилометра друг от друга – один из них в центре ущелья, второй только что скрылся в тени скалы. Башни транспортёров начинают стрелять в нас, как будто у них нескончаемый запас вооружения. С танков вылетают первые снаряды, пока что удивительно неточные. Командование Саранчи не ожидало, что мы зайдём так далеко, хотя мы и играем свои роли уже в энный раз, запутавшись в металлическом послесвечении. Мы стреляем вниз всем, что осталось под рукой. Летят маточники, ёмкости с газом, последние гранаты. На краю оврага догорает наша разведка. Савиц спрыгивает с пятидесяти метров, чтобы перед смертью причинить как можно больший ущерб, но я знаю, что финт не сработает. Не срабатывает, не сработал и никогда не сработает.

Картинка размазывается, а сила френического удара отбрасывает нас дальше в прошлое. Мы выбегаем из Замка после бойни с первой группой зомби. Металлические подошвы бронеформы давят мертвые тела, оторванные головы с треском лопаются, микрофоны отвратительно усиливают этот звук, у меня из носа бежит струйка крови. Система поддержки жизнеобеспечения V-скелета воет, как сумасшедшая. Я получил дозу излучения, которую бронеформа не может отразить. Не хватило цветов на шкале.

Внутри экзоскелета идет отчаянная борьба, клетки тела стараются исправить повреждённые оболочки и разорванные хромосомы, весь организм изрыгает энзимы, медленно превращаясь в хлюпающее дерьмо. В первую очередь сдастся лимфа, яички и костный мозг, потом эпителий желудка и кишечника, кожа, соединительные ткани, чуть позже не выдержит печень, поджелудочная железа, почки и нервная система, в самом конце мозг и мышцы. У нас пара часов, чтобы начать восстановление – но какие, сука, пару часов?! Что такое час в безвременьи?! Поле трупов растворяется в темноте, одна иллюзия уступает место другой.

Я пытаюсь вспомнить, как гелевый сплав реагирует на гамма-излучение и потоки нейтронов. Выносливее ли он человеческого мозга, будет ли работать в колыбели аж до полного уничтожения структуры? Какой это гелевый сплав? Я теряю ориентацию, глядя на волнующееся за бортом тёмно-синее море, на колыхающегося на волнах альбатроса. Откуда тут взялся этот чёртов альбатрос? А парень в песочной футболке поло – мой брат? Загорелые щёки и ослепительная улыбка любителя сетевого солитёра для идиотов. Я моргаю – какой гелевый сплав?

Антон предлагает спуститься вниз и выпить по коктейлю. Марина хочет остаться с биноклем. На горизонте виднеется характерный каменный кулак, фирменная марка вулканических гор Соммос. Я хотел бы прыгнуть в воду, но спускаюсь с Антоном в каюту. Через пятнадцать минут Марина испуганно кричит по инфору корабля, что с водой под «Гигером» происходит нечто странное – гладкая, как стекло, поверхность проваливается вниз, треснула гигантская лохань, по которой плыл корабль, и мы оказываемся в ущелье.

Сколько времени прошло? Сколько времени?

Тошнота все сильней. Сначала я принимаю это за симптом морской болезни, мы же на яхте. С сипением отодвигаю стекло шлема и блюю в траву под ногами, шатаюсь, словно пьяный. Второй раз я чуть не падаю в темноту Иеремии (пропасть из скал, а не из воды). Другие солдаты тоже едва держатся на ногах, блюют, кровоточат из всех отверстий тела. Старший рядовой Краас, на котором в момент взрыва едва ли был кусок бронеформы, теряет сознание и падает на землю. Дрожащим голосом отдаю приказ отступать к Замку. Радио не ловит центр управления Хендрикса, мы не можем установить связь. Я пинаю и скидываю вниз большой камень, лежащий на краю обрыва. Из-за квантовых завихрений он летит зигзагообразными движениями и не достигает дна. Его заносит на повороте, он впадает в странную спираль, как будто кто-то сконструировал антиполевую полосу преград.

Я прыгаю первым и наконец лечу. Те, кто ещё сохранил остатки сил, следуют за мной. Чувство не из приятных. Этот короткий миг во сне, когда тебе кажется, что падаешь, растянут до бесконечности. В полёте несколько раз вижу проезжающий внизу конвой, который направляется в западню, расставленную вампирами. Потом стены ущелья становятся стеклянными и начинают светиться голубым светом, а понятия низа и верха теряют значение. Мы кружимся всё быстрее, параллельно земле. Я чувствую злое дыхание ветра, а скалы превращаются в полосы – то ли из-за разрывов, то ли из-за нарастающей скорости. Что-то лопается в животе, рядом бессильно кувыркается капрал Сизмор. Кажется, он мёртвый, но мне плохо видно – я меняю перспективу.

Когда-то я уже летел головой вниз, с криком страха, который не хотел слетать с губ. Я буду падать десять секунд, судя по подсчётам калькулятора (как действуют эти долбаные часы?). Под конец полёта разовью скорость более трёхсот километров в час и с этой скоростью врежусь в какую-то из скал. Вероятность, что оболочка колыбели выдержит это падение, составляет один к сорока четырём. Я надеюсь, что после меня останется каша, что меня не удастся вернуть к жизни. Шанс девяносто восемь процентов – это, наверное, много. Меня оглушает шум ветра, душит, как вода, расплющивает щёки, я становлюсь гелевым шариком, запущенным в окно резвым ребёнком. В размазанном туннеле виден конец, но вместо света там клубится чёрный дым. Я лечу в небытие, нет смысла жить с такой дырой в сердце.

– Это, наверное, проявление френического безумия, – улыбается Пат. – Я приехала, чтобы познакомиться с тобой, по крайней мере, мне так кажется. Я предчувствовала, что это в конце концов произойдёт.

Я скучаю по ней, как же сильно я по ней скучаю… Помню всё: бархатную кожу на её спине, которую я чесал перед сном (она урчала от удовольствия, словно кот), её мягкие волосы, пахнущие фруктами и травами, губы, худые ноги (внутренняя сторона бёдер, коленки, голени). Она не занималась любовью обычно, её никогда не интересовало приторное наслаждение. Когда она лежала на животе и приподнимала ягодицы, даже мёртвые предметы чувствовали эрекцию. В моменты возбуждения она дрожала, натянутая словно струна. Она у меня перед глазами, я мог бы коснуться оливковой кожи, но вынужден проснуться.

Впадаю в петлю, благодаря которой удаётся снизить скорость наполовину. Когда ударяюсь о бетонную стену, экзоскелет лопается на спине, как игрушка, но защищает тело от полного уничтожения. Тело сварено изнутри и через мгновение превратиться в кровавое месиво, просочится в землю, разрыхлённую взрывами.

Я не сразу понимаю, что массивная преграда – это врата Замка. Она частично повалена таранами, проломана треть в ширину, по поверхности разошлась сетка трещин. Вокруг видны следы борьбы: опаленные стены и развороченный транспорт, обломки танков, скелеты людей, андроидов и гибридов, сломанные металлические ограждения. Неподалёку от запертых бронированных дверей строения зияет в скале чёрная дыра. Ползу на четвереньках, руки скользят на сгустках смазки. Я обминаю бетонные крестовины противотанковых заграждений, мотки колючей проволоки и баррикады из подручных материалов.

Ко мне ползёт сломанный клещ, путаница ног, титановая броня и симбиотический лишайник. Его заморозили и подорвали снарядом, однако ему хватает сил искать жертву. Я долго целюсь из ручного огнемёта, прежде чем решаюсь выстрелить. В пыльной брусчатке появляется дыра. Я отворачиваю голову, в которой пульсирует тупая боль, – ни следа моих людей. Казалось, они летели рядом до последнего мгновения и мы вместе ударились в ворота. Не только мёртвый Сизмор. Я помню рядового Гаусса и капрала Стена, которые передавали друг другу какие-то знаки, пробовали установить контроль над хаотическим путешествием. Сейчас, на этой сожжённой земле, я был совершенно один. К воротам Замка не долетели даже трупы или куски брони. Я падаю навзничь и прикрываю голову руками. Обломки забрала ранят мне щёки, из ушей, глаз и анального отверстия течёт кровь.

А потом я слышу голоса и канонаду автоматных выстрелов на стене. Свет волнуется, в размазанном воздухе я замечаю Замок, такой же, как и в минуты выхода, не считая пламени, которое облизывает рвы (в них попал зажигательный снаряд). Надо мной наклоняются стражники, словно из-под земли вырастает джип спецназа и мчит нас в раззявленную пасть казарменного бункера. Я кручу головой, пытаясь стянуть шлем, но у меня нет сил поднять руки. Самой важное, что укрепления целы – ворота, стена, металлическое заграждение, вход в Замок. Весь персонал наготове. Я что-то видел, возможно, будущее, возможно, альтернативную историю этого места.

– Мы не верили, что кто-то вернётся, – надо мной склоняется Джонни Милло, командир стражи. – Вы пролетели через туннель Хокинга, так как выпали практически из ниоткуда. Так бабахнуло перед воротами, что стража оглохла.

– Я получил десять зивертов, френы сделали из меня сито, – я захлёбываюсь кровью. – Как выглядит ситуация?

– Нас окружили, они готовятся к штурму, но потеряли разгон. Ваша атака и минные поля сделали своё дело. К тому же вы уничтожили два шара вампиров, один в ущелье, второй на перевале.

– Ещё бы чуть-чуть… и было б три.

– Майор говорит, это большой успех – сукины дети не несли таких потерь ни в битве под Большой Развилкой, ни в столкновениях с войсками корпорации, – на его лице появляется бледная улыбка. – А вот и он.

Я приподнимаюсь на локте. Водитель транспортёра припарковался в подземном ангаре, мигают голубые огни медицинской тревоги. Через инфор долетают приказы и нервные разговоры. Хендрикс бежит впереди, а за ним на электрической тележке санитары и Грим Сколиас, сзади сидят отец и дядя Картер. Мне всё сложнее говорить из-за отёка языка. Наверное, через мгновение не смогу дышать.

Сколиас жестом приказывает мне молчать. Техники в скафандрах освобождают окровавленное тело от остатков бронеформы. Это гадство до сих пор ионизирует, я сонно думаю об опасности. Получаю укол, уменьшающий кровотечение, кортизоновый препарат, военный Protectan[29]CBLB502, а потом In-cradle[30], замедляющий распад геля. Отец говорит, что сплав слабее, чем человеческий мозг, более чувствителен к излучению, и, если бы у меня была хоть одна микротрещина в колыбели, я был бы уже овощем. Он ни перед кем не скрывает правду обо мне, секретность перестаёт быть важной. Мы должны торопиться.

Электрическая тележка мчится к лифту, потом по белому коридору медицинского отдела. Надо мной идет дискуссия, что делать и в какой последовательности. К обсуждению подключается интендант.

Опять эти грёбаные судороги. Я погружаюсь в летаргию, перестаю видеть и слышать, до меня доходят только обрывки разговор с инфора, передаваемые непосредственно на колыбель. Квист докладывает, что на внутренний двор полетели первые бомбы Е, потому он отзывает свои подразделения вглубь Замка, под охрану пушек Фарадея. Хендрикс даёт приказ активировать клещей и через мгновение за металлическим ограждением вспыхивает новая жизнь. Надя палит из пушек в приближающегося врага, ей вторят танки и бронетранспортёры. Командование Саранчи заметило неразбериху возле ворот и дало сигнал атаковать.

Используя остатки сил, я выдаю распоряжение – запрещаю Луизе участвовать в сражении, ей нельзя рисковать жизнью. Она должна выбрать несколько спецназовцев и солдат Death Angel, а потом спрятаться с детьми и Евникой на дне Замка, на уровне –12. Как максимум в течение часа они должны занять одно из убежищ и запереть за собой все бронедвери. Техники снаружи забетонируют люк. В маскирующем слое разместят взрывные снаряды, которые потом помогут им выйти. Сценарий разработан давно, а каждое из пяти убежищ самодостаточно на протяжении почти полугода (там есть запас воздуха, продуктов, воды, источников энергии и тепла). Оно может спокойно служить двадцати людям и андроидам.

Мы должны предусмотреть худшее: что вампиры прорвутся в подземелья и что мы не сможем их задержать. Луиза будет ждать закодированный сигнал снаружи или выйдет из убежища за несколько дней до того, как запасы подойдут к концу. Её единственная цель – защита детей. Любой ценой, даже ценой жизни остальных.

6. В театре духов и теней

Голова торчит в игольчатом шлеме, выстланном тёплой биосеткой сёрферов: чёрный, слегка блестящий, ужасный морской ёж. Импульсы проплывают лениво, раздражая искусственную нейроглию. Я чувствую сухость во рту, почти как в обычном Guangxi, обманутые чувства убегают на ВР-проекцию, а потом процесс ускоряется. Череп чертовски чешется изнутри, я издаю скрежет зубами, чтобы хоть как-то его почесать.

Надя точным сечением отрезала меня от боли, которая тянулась из глубины тела. Я парализован, страдаю теперь только из-за сканирования. Идут последние приготовления к трансферу. Врачи и техники совершили свои магические приготовления и принялись за более срочные задания. Я лежу в полной тишине, глядя через выпуклый глаз камеры на свои руки, которые дрожат на фисташковой простыне. Оглядываю змейки капельниц, искусственное сердце и круглые пластыри датчиков.

Операционный зал, в который Сколиас поместил меня, находится на восьмом уровне под землёй. Проектировщики медицинского отдела не видели необходимости, чтобы переносить такое хрупкое оборудование ещё ниже, незваные гости не должны зайти так глубоко. Но сейчас, когда мы знаем численность врага и его технические возможности, Надя прогнозирует, что повстанцы вскоре захватят внутренний двор и будут пробираться вглубь комплекса со скоростью чуть больше десяти минут на уровень. Это даёт мне два-три часа, внешние стены уже трескаются в нескольких местах под обстрелом танков. У ИИ нет времени на деликатность, она даже не пытается меня утешить.

Не получится спасти тело, но может, хотя бы удастся отделить сознание от расплавленного мозга. Стабилизаторы смогут удерживать структуру геля ещё пару часов. Надя выбрала в сети сильный аид, она откроет канал для трансфера и вбросит в чужое сознание столько зеркальной копии исходника, сколько сможет поместить. Терабайты данных в минуту – все вычислительные способности интенданта пойдут на эту миссию. Она выстрелит в Вересковые пустоши самой большой порцией информации, какую только можно себе вообразить – целым грёбаным человеком.

Кабель пролегает глубоко под землёй, на случай полного поражения. Я должен сказать «да», принять срочное решение, и если я этого не сделаю, распоряжение отдаст отец. Пусть это будет по крайней мере моё решение.

– Слышишь меня, Францишек?

– Да. Сосредоточимся на трансфере.

Тот, что пробудится по другую сторону с юридической точки зрения будет мной, хотя тело умрёт на операционном столе. Надя говорит, что нет таких файерволов, которые помешают передаче. Если цель не отключится физически (а вампиры не съедят меня по ходу операции), цифровой дух захватит другого человека. Я сохраню память и черты характера, но это если не возникнет сложностей – тогда амнезия и умственная отсталость будет лучшим из того, что со мной может случиться. Горло сжимает страх перед сетевым развеиванием и мутацией, но выбор очевиден. Трансфер – единственная возможность выжить.

Через кольцо окружения не пройдёт даже самый маленький робот. Квист выслал на пробу несколько разведывательных ботов, самый большой счастливчик, под номером 4–08 прошёл полкилометра и превратился в дымящуюся лужицу. Мы в подземной ловушке. Ещё остался тот кабель, соединяющий нас с окружающим миром, о существовании которого известно только семье. Персонал Замка будет спускаться всё ниже и заливать коридоры быстросохнущей бетонной пеной. Через какое-то время пройдут и по моему залу.

По инфору плывут кадры с поля битвы, которая идет на поверхности. Под стены стягиваются колонны транспортёров, за ними бежит пехота повстанцев. Надя временно задержала обстрел, чтобы сэкономить боеприпасы и ещё сильнее приложить врага вблизи. Квист выпустил отупевших из-за отсутствия навигации, вооружённых пчёл. Они мечутся над плато в блестящем фрактале и разрезают всё, на что натыкаются. Разъедают танки, карабины, тела партизан, растения и убегающих зверей.

Атака Саранчи замедляется, металлический шар, спрятанный в ущелье, снова горит голубым. Сверху движется поток френов, который скидывает стрелков с башен транспортёров и сминает серебристое облако роя. Вампиры бросают перед собой гранаты класса Е. Дождь металлических насекомых облепливает бронеформу и шлемы гибридов. Трупы партизан и машин остаются на дороге, но разбушевавшаяся масса в результате добирается до ворот, подходит к проломам в ограждении Замка.

Наши пулемёты отзываются с удвоенной силой. Между техникой врага заметны мелькающие снайперы, которые охотятся на наши пушки, спрятанные в стене или передвигающиеся по её краю. С одних транспортёров высовываются огромные тёмно-графитовые купола, с других – сеточные конструкции, что-то наподобие больших радаров. Они направлены туда, где датчики движения и тепла замечают людей. Они поражают их микроволнами и вибрацией инфразвука. Так пала стража возле главных ворот, персонал теряет сознание, хватаясь руками за головы, которые словно разрываются от боли. Кто-то выпрыгивает из окна на толпящихся повстанцев, другие стреляют себе в рот. Сражённые стражники умоляют, чтобы их добили. Бомбы класса Е регулярно приземляются на внутреннем дворе, не давая андроидам подключиться к обороне.

Четыре танка Dragon обстреливают ворота. Они целятся в одну точку, и после десятка-двух взрывов часть укреплённого крыла рассыпается в пыль. Сопровождается это криками пехотинцев; вой стада настолько громкий, что его слышно даже в грохоте сражения. С нашей стороны стены брусчатка внутреннего двора вздыбливается. На равном расстоянии из слоя затвердевшей земли появляются огромные железобетонные конструкции, которые должны задержать танки и дать укрытие защитникам. Повреждения в ограждении пока что слишком малы, транспортёрам Саранчи внутрь не проникнуть, но это лишь вопрос времени.

Хендрикс даёт несколько залпов из миномётов. Снаряды падают за стенами, сеют опустошение в рядах врага, но также уничтожают укрепления и убивают наших. Мы вынуждены пойти на эту хаотичность из-за оснащения Саранчи, нас заставляет присутствие металлического шара.

Нападающих слишком много, чтобы миномёты переломили ход сражения. Саранча атакует имение с трёх сторон. С четвёртой ползут по склону подразделения из Двух Корон. Истощённые минными полями, они движутся значительно медленнее остальных войск, но и так достигнут вершины Радеца меньше чем через час. Рассвирепевшее мясо заливает нас, карабкается на ограждение, проникает через каждую щель. И вдруг раздаётся визг из сотен горлянок, громче и ужаснее, чем боевой клич вампиров.

Тех, кто подошёл под стены, живьём пожирают клещи. Маленькие убийцы уже учуяли добычу, они передвигаются быстрыми прыжками в сторону пехоты. Их тысячи, во много раз больше, чем в ущельях, в сбрасываемых нами маточниках. Эти к тому же голоднее и более ядовиты. Нейротоксины, соединённые с веществами, которые расщепляют соединения наноботов, парализуют жертв немедленно. Тело и электроника умирают одновременно, чем более жертва киборгизирована или нашпигована химией, тем быстрее.

Клещи проедают куски тел и брони, приклеиваются к лицам, искажённым болью и покрытым разбитыми имплантатами. Под стенами возникает такой хаос, что подразделения партизан стреляют по своим, как в ущелье Иеремии. Первые ряды пытаются вырваться из кровавой бойни, руководствуясь инстинктом выживания. Центральное управление теряет над ними контроль, а потому приказывает экипажам танков открыть огонь.

Несколькотысячная армия, несомненно, отступает, даже техника отъезжает на полкилометра от стен. Я думаю, то, что мы сделали – использовали оружие массового поражения на собственной территории, – не укладывается в голове даже у наших врагов. Заражение земли перешло все границы, хотя Саранча, должно быть, догадывается о защите в ДНК убийц – об ограниченном сроке жизни, об уязвимости к определённым штаммам вирусов. Рои клещей представляют смертельную угрозу даже для нас, несмотря на попытки создания идентифицирующих механизмов. Они будут ошибаться и пожирать людей с таким же аппетитом, как пожирают вампиров. Их использование чётко демонстрирует, что мы решились биться до последнего солдата.

Саранча недолго колеблется, потом вперёд выдвигаются противохимические взводы с холодомётами и парализаторами, используемые в битвах с подобными противниками.

– Пора, – говорит Луиза, стоя в дверях убежища 04. – Через минуту мы войдём в мёртвое поле, без камер и инфора. Ты потеряешь нас из виду, Францишек.

– Я вернусь сюда! – я мысленно кричу, стискивая зубы на трубке респиратора. – Скажи детям, пусть ждут спокойно – я всегда буду о них помнить. Я вернусь, как только смогу и приведу к вам помощь. Мой новый аид находится в Рамме, на окраине района Захем. Я свяжусь с Мариной и распоряжусь о транспортировке войск. Я слышал, что забирают три дирекса из Бильдена. Привезу их с собой.

– Я не буду им всё рассказывать, – она качает головой. – Надежда отравляет сознание детей навсегда. Сеть полна плача по легкомысленно данным обещаниям.

– Что ты можешь об этом знать..?! – слова застревают у меня в мозгу.

– Я хотела быть с тобой до конца, но случилось иначе – говорит она неожиданно. – Доверься мне. Я скажу детям, что ты их видишь и что скучаешь, и чтобы они помахали тебе на прощание.

Она склоняется над Эмилей и Ианом, показывая им микроскопические камеры на стенах. Иан машет мне с неуверенной улыбкой, а Эмиля начинает плакать. Маленькое тельце вздрагивает от всхлипываний, которых я не слышу. Евника обнимает её, потом прижимает к себе и моего сына, гладит взъерошенные светлые волосы. Под шлемом у меня текут слёзы, сеть реагирует увеличением давления на глазные яблоки.

– До встречи, – Лу поднимает руку. – Мы будем тебя ждать.

– Лу! – полная пустота в голове. Трансфер только что начался, колыбель широко открыта. – Ты должна защищать их, помни! Любой ценой!

– До смерти.

Она разворачивается и тянет за собой детей. Через мгновение солдаты и медтехники переступают порог убежища. Андроиды задвигают бронированные двери метровой ширины, запирают блокады и замки. Роботы снаружи приступают к маскировке отверстия, стелют пенопласт и сетку, кладут толстый слой гипса, монтируют точки освещения и делают бутафорную инсталляцию, вымазывают смазкой бетонные стены.

Я не увижу их больше никогда.

Ужасная мысль кружится в распалённой голове: я никогда не увижу своих детей!

Это неправда. Я вернусь туда, пусть мне пришлось бы превратиться в клеща или рой пчёл. Оболочка не важна для колыбельщика, важны только сознание и память. Ценится ось, вокруг которой построен человек. До тех пор, пока я буду помнить это место и буду их любить, я буду жить. Мир сошёл с ума из-за Нового Холокоста, матери избавляются от детей сразу после их рождения, выбрасывая их на свалку, а отчаявшиеся отцы по любому, даже наименьшему поводу убивают целые семьи. Наступил распад старых родственных связей, появились симптомы конца света, которые правильно не обозначили, но мы не меняемся. Когда нет Бога, на страже добра должен стать человек.

Трансфер размягчает мой мозг и отбирает силы Нади. Я с трудом слежу за событиями наверху через захлёбывающийся инфор. Картинка теряет постоянство, пропадает на десять-пятнадцать секунд, а звук не слышен и того дольше. Я замечаю, что сапёры и химические отряды Саранчи съедены клещами. Изуродованные продырявленные тела, окружающие стену Замка, бьются в конвульсиях. Однако им удалось расставить инфракрасные барьеры и датчики движения, оснащённые антимаскировкой. Автоматические пушки повстанцев реагируют на вторжение в поле, ползающие и скачущие клещи умирают от пуль или потоков холода, пробиваются только единичные особи. На линии фронта воцарилось хрупкое равновесие.

– Они тянут кабели в сторону ущелья, – замечает по сети сержант Милло.

– Это скорее эластичные тонкие трубки, – говорит Квист, приклеенный к системе мониторинга. – Френы с уцелевшего шара поплывут к технике на транспортёрах. Что они, сука, придумали?

– Некоторые транспортёры отъехали назад и включили голографические заслоны. В них будет трудно попасть, поручик. Вы видели, что повстанцы прокладывают тягу?

– Они попробуют быстрый десант. Они таким образом ударили по Колонии в штаб-квартире Дехомага, взяли её с первого раза.

– У нас противовоздушные батареи. Будем палить по ним, как по уткам.

– Я не уверен, Джонни.

Мы пробуем обстреливать растущие инсталляции, но убиваем всего несколько противников. Вампиры неуверенно отвечают из гаубиц и ручных гранатомётов. Все понимают: через мгновение произойдёт что-то важное. Хендрикс даёт приказ усилить подразделения на внутреннем дворе и полк солдат в ТБЭС-ах (последние экзоскелеты) занимает позиции за бетонными крестовинами. Из ангара выезжает кран, чтобы подпереть ограждение, разбитое напротив ворот. Гомеостатические самоубийцы, притаившиеся между стеной и металлической изгородью, бросаются на прутья, вызывая светлые вспышки. Нервная тишина длится почти час.

Первые подразделения вампиров стартуют практически без предупреждения. Несколько десятков тел парят над потрескавшейся стеной и колонией клещей. Некоторые плохо вычисляют траекторию полёта и сталкиваются с ограждением под напряжением. Дымя, они падают замертво на подступах. Большинство из них погибает над внутренним двором, их разрывают в воздухе пулемёты ТБЭС-ов и пушки Huawei, направляемые операторами из бункера. Но два взвода приземляются боевым строем и атакуют бетонные укрепления, чтобы мгновение спустя уйти в отчаянную оборону. Мы не берём пленных, режем сукиных сынов на куски. Ошалевшие спецназовцы вырывают имплантаты из тел умирающих вампиров. Мы почти не понесли потерь, однако среди солдат не царит эйфория – это была ненастоящая атака. Хендрикс утверждает, что Саранча хотела проверить расположение замковых точек огня.

В рядах врага царит необычное оживление. Притихшая ранее армия перегруппировывает силы, транспортёры с сеточными конструкциями подключаются к подготовленной ранее инсталляции. Инфор прерывается всё сильнее (а может, просто умирает мой мозг), воздух над плато, кажется, волнуется и легко искрится над работающими машинами. К вращающейся конструкции приближаются свежие подразделения Саранчи. На партизанах надеты рюкзаки, готовится новый десант, на этот раз доставленный большими усилиями. Но это не наша забота.

Через эластичные трубки из Сулимы плывёт свет, рисуя на вытоптанной земле узор голубых вен. В один миг сеточные купола на транспортёрах начинают блестеть, а повстанцы запускают двигатели. Они целыми группами заходят на платформы «радаров», воздух вокруг них сжимается и расширяется внезапным кручением по спирали. Камеры и оборудование на внутреннем дворе сходят с ума, замирают последние боты, которые выполняли роль наших датчиков. Клещи носятся, трутся о землю бронированными животами, поднимая дымку пыли.

Один из транспортёров взрывается, засеивая обломками ближайших боевиков, но остальные начинают транслировать, высокий писк разрывает мне голову. Я сначала думаю, что это может быть нарушение сети, последние конвульсии инфора, но вибрация, которая укладывает наших солдат на землю, слишком реальна. То, как передвигаются стартовавшие подразделения, тоже выглядит как ошибка трансмиссии: их движения прерывистые, партизаны вдруг исчезают и снова появляются на долю секунды. Траектория полётов до сих пор меняется, размазанные силуэты перескакивают на параллельные туннели, находящиеся на расстоянии несколько метров друг от друга. Я знаю, что пространство распорола поганая сила френов, но только когда вампиры проникают чрез стену и входят в бетонные укрепления, как в масло, я начинаю понимать, что произошло худшее, последний удар был только что нанесён. Не существует такой преграды, через которую они бы не прошли.

Писк нарастает и диссонирует в моей голове, сменяется оркестром свиста, стонов и шумов, которые мешают локализировать сетевое виденье.

Небо закрывает десант, исчезающие и появляющиеся тела, которые несут смерть. Наши враги стали лишь наполовину материальными, они летают вокруг, как духи, и через скалистые стены пробираются прямо в наш дом. Некоторых подводит нестабильность поля или зашкаливающая самоуверенность. Они застревают на границе миров, появляясь именно в то мгновение, когда тело проходит сквозь скалу. Стены покрыты коричневыми наростами, которые когда-то были людьми, потом мутировавшим стервом, а в конце стали коростой из другого измерения.

Новые подразделения идут в атаку, после них следующие и следующие. Некоторые застревают между прутьями или виснут на бетонных крестовинах, другие бегут через внутренний двор, просачиваясь сквозь тела наших людей. Расслоённые силуэты взрываются, покрывая органическим дождём брусчатку, разогретые дула Huawei, бронеформу ТБЭС-ов и сознание защитников, которые ещё не погибли. Я вижу нереальные вещи, мозг выплёвывает из себя сто двадцать три года агонии, увиденной испуганными глазами, но я бы не выдумал этого ужасающего танца и туннелей, ведущих в бездну.

Наши солдаты стреляют не метко. Обезумевшие от страха, они крутятся вокруг, пытаясь найти ближайшего врага. Может, даже закрывают глаза, когда нажимают курок, и стискивают зубы, видя приближающиеся жуткие орды. Но не отступают. Они защищают последний бастион и хотят забрать с собой в небытие как можно больше врагов. Молодые парни и опытные мужчины, которые потеряли надежду, но не потеряли волю к сражению. Смерть подстерегает их со всех сторон: враг может упасть сверху или вылезти из-под земли. Блестящие руки, сформировавшиеся из камней брусчатки, хватают сержанта Милло за ноги. Он падает и его затягивает в каменную массу аж до пояса, трещат поломанные кости, но он стреляет, уже совсем невпопад, пытается попасть в противника, которого не видит. Потом сквозь его тело проходит взрыв – это один из стражников бросает гранату в сторону своего сержанта.

Вампиры уже внутри, они бегут по коридорам Замка, попадают под обстрел автоматических пулемётов, бросаются в бункер, где их ждёт полк Death Angel. Если бы они атаковали традиционно, наша защита была бы результативной, но френические туннели проходят сквозь камень, бетон и железо и более того, оказываются длинными и весьма стабильными, несмотря на начальные нарушения.

Когда повстанцы теряют френическую энергию и перестают быть духами, в них наконец можно попасть, но даже тогда это непросто. Стена вдруг взрывается, а потом происходит скачок, и враг появляется в другом углу помещения, заставая защитников врасплох. Я вижу сообщение, что отсканировано семьдесят процентов мозга. Надя не успеет! Я знаю, что у неё не получится. У нас нет времени, осталось максимум пару минут. Я несознательно поднимаю руку, вздрагивает одинокая мышца предплечья. Жизнь утекает из меня, вызывая иллюзию сознательного движения. Тело хрипит, как испорченный автомат.

Замок превращается в арену для гладиаторов. Войска Саранчи спускаются всё ниже, а наше командование направляет солдат и гражданских в свободные помещения. Уже нет и речи о линии обороны, нет никакой линии. Андроиды и вампиры сошлись в смертельных схватках на нескольких уровнях. По мере того как партизаны получают электронное зрение и слух, они начинают двигаться всё увереннее, но везде натыкаются на заблокированные коридоры и ступени. Death Angel пользуются шахтами лифтов, техническими и вентиляционными каналами, втискиваются в путаницу труб и проводов. Надя замедляет трансфер, перебрасывая часть вычислительных мощностей на координацию обороны, руководство лучевыми заслонами в каналах, бронированными дверями и перегородками коридоров. Она постоянно меняет расклад, чтобы они не мешали защитникам больше, чем проникающим сквозь стены нападающим. Всё чаще приводит в действие конечные предохранители, приговаривая к смерти небольшие группки солдат.

Она отравляет мизатропином всех, кто оказался в казармах на уровне –3. Вампиры как раз расправляются с личной охраной Хендрикса, когда из проводов вентиляции вырывается газ. Короткий взгляд на майора: он лежит на металлическом полу с неестественно вывернутой головой и поломанными руками. Открытые переломы, кости залиты кровью. Смерть главнокомандующего плохо влияет на людей, но андроидам на неё плевать. Там, где они ловят связь с инфором, получают приказы от Квиста и Нади, в остальных ситуациях запускают автоматические схемы, принимая решения самостоятельно. По остальным данных, проникающих в моё укрытие, я составляю картину проигранной битвы.

Я знаю, что на уровне –12 все убежища закрыты. Отец и Картер перешли последние железобетонные ворота, а технические роботы сразу замаскировали вход. Мы не попрощались, пропала связь в самый важный момент. У начала слепого коридора, за которым находят бункеры, забаррикадировался поручик Квист с подразделением из двадцати DA, группа солдат и вооружённых техников. Хендрикс отказался идти вниз, говоря, что в казармах у него будет связь и так он морально поддержит защитников. Сейчас его тело, прикрытое останками гибридов, уже ни на что не годно.

В зале Большого Грота продолжается резня жителей Замка. Они получили для охраны несколько командос, но у солдат не было шансов с превосходящими силами врага. Всё началось многообещающе, когда темнокожий стражник остановился у выхода из коридора начал палить со своего хеклера в нападающих, выбегающих с лестничной клетки. Рикошеты засыпали узкий проход, снаряды пробивали шлемы и панели лёгкой бронеформы. Только длинное лезвие, выдвинувшееся из потолка, разрезало череп солдата пополам, открывая Саранче дорогу к конференц-центру.

Повстанцы сейчас сдирают кожу с горничных и медперсонала. Они пьют кровь, просто перегрызая артерии. Насилие и каннибализм, на которые я вынужден смотреть. Надя однако приготовила гостям маленький сюрприз. Она включает излучатели в углах стеклянных залов, которые покрывают помещение густой сеткой нанонитей. Я не знал, что в сердце Замка установили такое оборудование, и что интендант самостоятельно им управляет. Мы столько лет полагались на её милость или немилость, она в любое мгновение могла нашинковать нас на кусочки толщиной чуть больше десяти сантиметров, как сейчас делает это на моих глазах со всеми в Большом Гроте. Несколько десятков партизан умирает, перемолотые живьём, даже не имея понятия, откуда пришла смерть. Случайно погибает также несколько гражданских, которые ещё были живы. Пол превращается в красное месиво, распадается разрезанная мебель и куски оружия.

Коллективное сознание Саранчи замечает этот манёвр, потому что сейчас перед большими подразделениями движутся сапёры со скользящими по стене ботами. Автоматы сканируют помещение в поисках излучателей и повреждают инсталляции, но нити ещё много раз окажутся полезными в этой борьбе. Какое-то время спустя интендант включает их при каждом случае, когда отношение сил врага к нашим переваливает за 3:1.

Это последнее сообщение, которое я получаю с инфора. Связь разорвана, а я смотрю через подключённую напрямую камеру на остывающее тело, лежащее на операционном столе. Колыбель отсечена, работает на аварийном подключении. Я не хотел бы сохранять сознание так долго, но реакция на импульсы даёт лучшую ориентацию во время сопоставления данных. Трансфер человека без сознания труднее и, как правило, не столь точен.

В голове взрывается ослепительный свет, когда через матовое стекло в комнату проникает окружённый голубым светом вампир. Он несколько раз прыгает, прежде чем перестаёт светиться, и стабилизируется в центре помещения. Несколько ошеломлённый, подходит к дверям и выглядывает наружу. Его приветствует пористая стена из газированного бетона, напоминающего грязную пемзу. Его товарищи перепрыгнули внутрь искусственных скал.

«Умрёшь со мной, сукин сын», – думаю я сонно. Лениво радуюсь, что войска Саранчи увязнут в Замке навсегда. Мысли разлетаются во все стороны. Я помню, что лишь несколько боевиков достигли уровня –10, где-то ведь есть граница точной навигации и оценки протяжённости туннелей. Ещё помню, что мои дети хорошо защищены, под опекой Луизы. И всё ещё помню, кто я, когда нападающий в бронеформе поворачивается в мою сторону. По потрескавшемуся шлему блуждают световые блики.

Я впервые вижу вампира так близко. Мутации привели к развитию мышечных тканей, но это не они изменили силуэт. Это из-за нагромождения на теле имплантированного оборудования и вспомогательных организмов, выращенных в готтанской пустыне. Лицо солдата закрывает полупрозрачное забрало. На глазах у него чёрные гоглы, за которыми горит голубой свет. Он подходит ближе и поднимает ладонь в кожаной рукавице, усиленной металлическими пластинами.

Я не чувствую ничего, кроме посеревшего страха, что больше никогда не увижу Иана и Эмилю. Я всё ещё о них помню, а значит я всё ещё человек. Я человек, я человек, я человек, ячеловекячеловекячеловек.

Рука в бронеформе опускается.

IV. Трансмиграция

1. День Персея

Мне улыбается женщина с седыми нитями в волосах; длинные пряди спадают на голубой фартук. Реликт прошлого, импортированный из Ремарка, – на это указывает её странное имя, Живия, и рамманский акцент, смягчённый до предела, как будто при каждом слове она едва сдерживала рвоту. Торо говорит, что это популярная модель, произведённая в Ионе, на фабрике Mahler&Goldman Co., которая специализируется на технике для домашнего хозяйства. Женщина суетится в микроскопической квартире, повторяя одни и те же действия. Её полностью поглощают пылинки на столе, стаканы и тарелки, глажка одежды, заварка чая, поправление моих подушек. Через равные промежутки времени она отзывается по сети, используя третье лицо вместо первого или множественное число вместо единственного, как будто бы незнакома до конца со своей идентичностью.

– Сегодня хорошая погода, Карл. Сейчас Живия откроет окно, чтобы вошло немного свежего воздуха. Сделаем чай и выпьем его вместе. Живия заказала тебе массаж, немного подвигаемся ради здоровья.

Этому жилищу больше ста лет, его построили перед годом Зеро, когда всем ещё казалось, что нас зальёт волной эмигрантов с Юга. Что-то пробивается из-под слоя воспоминаний, как вкус давно съеденного блюда. Массивные двери расположены напротив лифта, за ними какая-то узкая прихожая с узким встроенным шкафом. Слева ванна, где с трудом поместились душ, унитаз и стиральная машина с вертикальной загрузкой. Справа слепая кухня и застеклённый проход в зал-спальню-столовую. Комната большая, если мерить здешними стандартами, через окно с высоты одиннадцатого этажа видно парк, а балконные двери ведут на небольшую лоджию. Моя кровать стоит в углу, между книжными полками, которые Живия активно протирает от пыли, и аппаратурой VoidWorks: сплетением чёрных змеек, проникающих в худое тело Карла.

– В твоё тело, – уточняет Торо.

Сегодня особенный день, фрагменты воскресных сайтов загорелись приоритетной информацией. Меня разбудили сигналы, цветные картинки, мигающие под веками. Маленький корабль разбился неподалёку от Волчьих гор, на готтанско-ремаркской границе, и все агентства (еще живые ИИ) отметили этот факт. Разбился час назад, во время аварийной посадки на безлюдье и неизвестно, подвергся ли крушению. Спейс шаттл «Персей Колибри-4Б».

Я не могу найти объяснений, до сих пор не понимаю, что такое «Heart of Darkness», о котором идёт речь в комментариях. Мне хочется спать, и я хотел бы, чтобы иконки исчезли, а Живия больше не отзывалась. Торо предупреждает, что сейчас я почувствую боль форматирования. Нужно снова нырнуть поглубже.

– Ты готов, Карл?

– Генри, ты, зараза! Если ещё раз назовёшь меня Карл…

Слова сливаются в шарики, в блестящие бусы, нанизанные на нити контекстов, закрученные вокруг тематических пней и ветвей. Их цвета колеблются от глубоко алой ненависти, через оранжевый, жёлтый и зелёный, аж до голубого цвета безразличия. Целый спектр значений, который невозможно описать словами. Когда Генри нанизывает их одно за другим, они ритмично стукаются друг об друга. Россыпь человеческой мысли, плавающая в электронном месиве.

– Всё в порядке, – подбадривает он. – Порт хорошо сообщается с отделом речи в мозгу. Ты уже конструируешь сложные предложения. Это большой прогресс.

Да, это было в буквальном смысле не-ве-роятно, когда первые слова появились из небытия. Сначала было слово, но совсем не слово «я», как можно подумать. Все пошло, вероятно, по самым толстым и старым ветвям, а различие «я» и «не-я» более позднее, чем различие основополагающих состояний «хорошо – плохо», «тепло – холодно» и «голоден – сыт». Первые драмы и триумфы, примитивные праслова, которые мы вообще не учим, но строим на них фундамент своего сознания. Неупорядоченные мысли, как тени на скале.

Сейчас я могу забывать и открывать, ошибаться и ассоциировать: сухой с листьями, белый с холодом, радостный со светом. Ошибаться – это вещь…

– Какая это вещь, Генри? Я не помню.

– «Я ещё никогда не встречал человека, который был бы полностью бодрствующим», – замечает он спокойно.

– О чём ты?

– Это только цитата, заставка. Невинная автотематическая шутка.

– Меня нервирует эта твоя таинственность. Я хочу, чтобы ты мне всё объяснил.

– Ещё очень рано, только девять часов утра, – сукин сын смеётся в моей голове. – Буду складывать тебя дальше, а тем временем для закрепления прокручу тебе запись наших непростых, многодневных тягот.

… сейчас уууже могУ д4умать но к%$да из хаоОса выш) ло первое слоvо то н*е было мы. шление слов^а не^^ составлялли сь в целост?ность? /ли напо№ мин%али ско#рее эхОлалию иЛ: ли можжет глоссолалию: ми$ло хорошо маМа да>й то боОлит заб%№: ери ла-ла ажза котоРРым-то разом соедин#или сь с соб*й (ма@ма-дай-мне-это) и всьо снофа п0шЛо пПрограмма дела) ла жест#@а сеть копируют* исссходья из алгоритмофф перфичн%ых берья во вни?ание фо0рму чQерты люддей и нелюддей разв#итие этих чер= кто – то дуМмал Я думмал к) (то=то есть я /’7b… /’7d тот же хао$ с кото%огго незя в^ы^б^рать ся инаЧе чем трррУУдн!ой работ>>ой…

– Надо вызвать техника.

… сме/’7bть иЕсть п%о%коемм «но» Зизнь +требуЕт сСил у упо рядочиваниИ в уклад ^ыввваниИ ССОздаНиИ отношений постоянный д@й-мне-эт 3 принесС-т*0 и кQакой это йесть боль острый к^к скальпель боль к№ ле*ц неподходящихдругкдругу и п%оллло м^аных паль©ев…

– Надо вызвать техника, чтобы проверить обменные процессы. У тебя горячка, Карл, и Живия подозревает отравления продуктами азотного метаболизма, хотя симптомы неоднозначны.

– Я подкручу тебе фильтры, – деликатно вмешивается Генри. – Это и так… как бы тебе сказать… трудно воспринимать.

…всё плывёт, мы тонем во времени, передвигаемся, избегая вопросов и подсказок Торо, потому что каждая из них это усилие, шаг в сторону от той жизни, которую надо составить, но ведь «я» умерло, живёт кто-то после меня, на фундаментах строятся знания, которыми надо обладать, чтобы сделать первые шаги: что лево и право не одно и то же, а наоборот, перёд – зад, верх – низ, громко – тихо, тепло и холодно (очень важно), вкусно и невкусно (может быть отравлено), и так вытекает из густо упакованных файлов, растянутых между графеном и белком, каждый файл создаётся в виде новых соединений (изменение старых) через микроскопическое стадо нано, пробивающее лес синапсов, густоту, которую нельзя пробить, где-то должен существовать компромисс: есть схожесть, значит не вмешиваться, он любил горячие блюда, не такие, как тот, но соответствие достаточно, так что это не я, я бы никогда не сказал «о Боже», что мне делать, чтобы быстрее сложиться и как помнить, чтобы быть человеком, так мне кажется, что я человек…

– Хочешь чаю?

– Не морочь мне голову.

– Хочешь чаю?

– Перестань, Живия! У меня, сука, нет рта!

– Хочешь чаю?

…Торо проводит эксперимент, состоящий в соединении элементов: голубое и жёлтое будет зелёное, горький чувствуется языком, а не кожей, я должен наклонить голову, если где-то низко, зажмурить глаза, потому что солнце их выжжет, хоть инстинктам тела необходимо верить до определённого уровня, тело можно обмануть, чувства не успевают за миром, они беспомощны, где-то существует граница доверия, потому так огромна роль образования, которое устанавливает порядок, вера умирает первой, потому что опирается на убогие предпосылки, потом любовь, когда не хватает объекта, а последней умирает надежда, она самый выносливый маховик, и Торо даёт мне надежду, что я сложу слова в те бусы и оплету вокруг себя, о Боже, я бы никогда так не подумал, поправка: я бы никогда не подумал таким образом, я помню и должен различать «моё» и то, что кажется вкраплением, эта проблема звучит знакомо, это сомнения старого сознания и если бы я должен был и хотел пробиться сквозь память, я знаю, что бы сказал, открываю глаза, хотя меня искушает поспать, и я знаю, чтобы сказал…

– Как тебе это нравится, Карл? – Торо причиняет боль своим вопросом.

– Бесформенная каша, полова в моей голове?

– Это форма очищенная и препарированная так, чтобы её можно было архивировать. Ты бы не понял записи в оригинальной версии, эти тёмные путанные мысли, которые тебе снились. Живия давала тебе спазмалгон и противовоспалительные препараты, в противном случае ты бы скрутился, как пружина, и закипел от горячки.

– Что-то не получилось, правда?

– Совсем наоборот. Прошло столько данных, что у тела развилась аллергическая реакция на инъекцию аида. Новая личность плодилась слишком быстро и защитные механизмы приняли ее за вирус. Ты должен радоваться: болезнь победила нокаутом.

– Считаешь, что я болезнь, Генри?

– Для этого тела? Безусловно.

Торо вклеивает адреса развлекательных сайтов, чтобы отвлечь моё внимание от того, что он делает в моей голове. Я вижу планктон цветных фишек, мелькающих как стайка мотыльков: пиктограммы, рунические колонны, спирали и веерные меню, многоуровневые порталы. Я не могу управлять этим дерьмом, потому поглощаю первое попавшееся, а пикантные отчёты всплывают на моих губах оранжевыми пузырьками. Синестезия понятна, но почему на губах, Генри? Почему именно там?

Приторная сладость на нёбе – умерла Нина Лерну, скандальная певица, знаменитая динамическими технотвистами и целой массой социальных скандалов. Жертва похудения в стиле ретро, состоящего в глотании капсул с личинками солитёра. Одному Богу известно, где она отрыла эту панацею для хорошей фигуры, однако нет сомнений в том, что её убил эхинококкоз (болезнь, напоминающая новообразование в печени). Лерну годами принимала препараты, перевозимые из Готто, и какая-то из капсул вместо личинок Taenia saginata содержала Echinococcus multilocularis. Она умерла в муках в своём летнем доме на Берегу Ивен, сто километров от Соммос. Любопытно, что во времена массового уничтожения смерть одного человека ещё пробуждает чей-то интерес.

Другая новость – кислые сокращения по бокам языка – предостерегает пользоваться S-файлами, которые появились несколько дней назад в Западной Синергии (они содержат записи смерти и так называемых суицидальных оргазмов). Возбуждение людей, добровольно прощающихся с жизнью, не защищено эмоциональными фильтрами, потому подталкивает других людей к последнему шагу. Автор сообщения говорит о юзерах, которые после загрузки файлов посягнули на собственную жизнь, а это были врождённые оптимисты, люди из плюша и стали: домохозяйки и страховые агенты, юристы и парикмахеры, доставщики пиццы и садовники, все были заражены смертью, рассылаемой по сети Р2Р. Нужно остерегаться S-файлов, обозначенных символом перевёрнутого треугольника. Полиция подозревает, что распространителями пакетов могут быть хадейские монахи.

– Хочешь чаю?

– Хорошо, пусть будет чай.

Потом результаты анкетирования и горечь – традиционно ассоциируемая с поражением – сопутствует безвкусице и смущению. Тайная директива, обработанная пиарщиками Джека Дональда, владельца самого большого фастфуда на свете, собирает плоды после десятков лет. Давным-давно в объевшихся прионами мозгах появилась мысль, что клиенты должны быть красивее продавцов, так покупатель получал чувство превосходства и не отвлекался от продукта. Кто-то порекомендовал принимать на работу людей с щербатыми лицами, конскими зубами и оттопыренными ушами, косоглазых, веснушчатых и красных, как зрелый помидор, и всё это, разумеется, во имя политкорректности. «Мы даём шанс каждому, нет разделения на красивых и некрасивых». Сейчас, по данным исследовательского центра Симулякра, каждый третий респондент ходит перекусить в ДжД, чтобы посмотреть на выставку монстров, лучевых мутантов, даже не скрывающих своего уродства, потому что все попытки сделать себя красивее (в том числе обычный макияж) строго запрещались. Маркетинговая стратегия оказалась правильной и результативной.

Солёный вкус – банальный и приземлённый – предупреждает о натуралистических описаниях всё более модной в последнее время уринотерапии. Люди не доверяют фармацевтическим концернам и сетевым аптекам после зрелищных ошибок в составе вакцин и лекарств от гриппа, которые поразили Европу и обе Америки. Жертвы мутагенных соединений, каким-то чудом оказавшихся в снадобьях, которые выпускает Galaxy, до конца жизни будут предпочитать выпить стакан собственной мочи, чем взять в рот самую красивую разукрашенную таблетку. В моду возвращается также гирудотерапия, причём знатоки холистической медицины не рекомендуют пользоваться услугами несертифицированных салонов и советуют брать исключительно экологически выведенных пиявок.

Мне нехорошо, меня всё больше тошнит от очередных интенсивных вкусов новостей. Я убегаю от града иконок в шёлковую пустоту «зарядки». Специально закрываю и восстанавливаю соединения, чтобы зависнуть как можно дольше, ожидая открытия окна, в переходе между мирами. Торо – сознательно или нет – наполняет это пространство цитатами из самого себя. Некоторые попадают в мой кэш-буфер.

Я не говорил бы так много о себе, если бы знал кого-нибудь другого так же хорошо, как знаю себя.

Настоящие границы там, где человек стыкуется с реальностью.

Человек имеет время только на то, чтобы быть машиной.

Наши обычаи испортились вследствие контактов со святыми[31].

И я снова кружусь в вихре информации о разбитом спейс шаттле, есть первый доклад о том, что транспортёр FFP, размещённый неподалёку от места катастрофы, получил сигнал от члена экипажа – скорее всего, второго пилота туннельщика «Heart of Darkness», поручика Вивьен Элдрич. Слова звучат знакомо, становятся мелодией, которая вводит меня в глубокий сон, в тысячный или миллионный раз. Я уплываю с колыбельной, мурлычущей в голове, через агентские и развлекательные сети.

Я люблю их больше всего на свете, люблю их абсолютной любовью. За то, что они дают людям грёбанное развлечение и электронную энергию для его воспроизведения, управляют уличной сигнализацией, кондиционированием офисов и движением лифтов, и, несмотря ни на что, делают вид, что отправление скорых к жертвам несчастных случаев имеет смысл. Кто-то удерживает при жизни беспомощных инвалидов, таких как этот долбаный Карл. Управляющие программы и полномерные ИИ ведут войну с хаосом, защищая атомные электростанции и метеорологические институты, культивирование модифицированных животных и растений, фабрики одежды и средств чистки. У компьютеров IV генерации, кажется, заключены неожиданные мирные пакты с врагом, и они спокойно выполняют некогда доверенные им задания. Саранча бьёт главным образом по человеческим ресурсам, как будто боится ситуации, в которой все наши двери, эскалаторы, почтовые ящики и железнодорожные стрелки могут обернуться против нее.

Проходит четыре дня с аварии «Персея», когда Торо грубо прерывает мой полёт. Живия успела выйти за покупками и потерять нижнюю челюсть в уличной потасовке. Сейчас она выглядит как упырь. Меня посетил машинист и неавторизированный техник, который копался в чёрных змейках. В комнату через балконные двери залетела ласточка. Она запуталась в шторе и била крыльями, как очумелая, пока Живия не раздавила её в своих ладонях.

– Скажи это, засранец! – неожиданно кричит Генри.

– Что я должен тебе сказать?

– То, что у тебя на языке, Карл.

– Сука, сука! Сколько раз я должен повторять, чтобы ты меня так не называл?!

– Так скажи это в конце концов. Перестань убегать!

… если бы я должен был и хотел пробиться сквозь память, я знаю, что бы сказал, открываю глаза, хотя меня искушает поспать, и я знаю, что бы сказал…

– Меня зовут Францишек Элиас.

– Ну дальше! Не останавливайся!

– Я сын Антона Элиаса.

– Дальше, дальше, дальше!

– Я был смертельно ранен в битве с войсками Саранчи и вытек из обложенного Замка через сеть. Я посттрансферная личность, и я…

– Выдави это из себя в конце концов! (Скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи, скажи…)

– Боже, Генри! Я грёбаный отец.

Меня сминают небо и земля, воздух и огонь, сейчас даже эфир весит миллион тонн. Глупая улыбка пропадает с моего лица, стёртая в порошок обретённой сознательностью. Лишь одна мысль остаётся в голове, и одна цель, которая заменяет все фальшивые цели: я должен выбраться отсюда. Сейчас же, сейчас же, сейчас же.

Сейчас же.

2. Сквозняк

Что-то грохнуло за окном, из балконной двери посыпалось стекло. Это странно, но Живия не бросилась сразу убирать создавшийся бардак. Она пошла в ванную, покопалась возле стиральной машины и лишь потом наклонилась с совком над разбитым стеклом.

Я не могу поднять голову и присмотреться, но даже через катаракту камеры вижу, что она собирает обломки голыми руками, разрезая искусственную кожу и шатаясь как аутистический ребёнок. Что-то говорит сама себе. Я никогда раньше не слышал, чтобы она говорила вслух – раньше Живия пересылала слова исключительно через инфор квартиры. Звук, издаваемый синтетическим ртом, напоминает скрип замковых ставней; неиспользуемый речевой аппарат подводит.

Генри рецитирует фрагмент сообщения с Вересковых пустошей, который касался туннельщика «Heart of Darkness». «Приблизится к поверхности планеты через семьдесят два дня, то есть двадцать восемь дней после рассчитываемого прибытия спейс шаттла». Я потерял почти неделю, с момента моего пробуждения после катастрофы «Персея» прошло сто пятьдесят часов.

– Какой сегодня день недели? – спрашиваю я у Живии, чтобы вырвать её из ступора.

– Суббота, – громко отвечает она и встает на ноги. Колени и ладони все в крови.

– Ты поранилась, тебе стоит быть внимательнее.

– Нам стоит быть внимательнее, Карл, – она тяжело садится на стул и замирает.

Замирает. Мать твою! Мне плевать на её искусственную кровь, но если во время драки её серьёзно ранили или у неё закончилось топливо, то я останусь здесь навсегда. Я ещё не понял, почему человек, который живёт в такой норе, имеет в собственности андроида и сложную автоматику для жизнеобеспечения. И как произошло так, что он занимал место недалеко от Источника, на краю срединного куба Вересковых пустошей. Но знаю одно. Карл, этот сдыхающий инвалид, не кто иной как Радужный Ворон. Я все проверил по его логинам, покопался немного в общей, невероятно сложной памяти. Надя, должно быть, специально в него целилась – или наоборот, в него трудно было не попасть.

Не делай этого со мной, Живия!

Я задыхаюсь от злости. Не прощу интенданту, что она организовала мне такой конец. Переход был неожиданно мягким: от пошарпанного френами, развалившегося тела до рахитного истлевшего создания по имени Карл. Парню не хватает мышц, части костной системы и многих внутренних органов. Какое-то паскудство привело к тому, что он практически исчез из этого мира. Если я не ошибаюсь, ниже пояса синеватые куски, остатки туловища держатся на лоскутах кожи. Запавший живот и грудная клетка функционируют исключительно благодаря помощи аппаратуры. Чёрные змейки проводов питания входят в худое тело, опутывают его тесными объятиями и пульсируют механической жизнью вместо уничтоженных органов. Я был трупом в Замке, являюсь им и сейчас, отдан на милость и немилость тупого андроида. Что с того, что аид оказался вместительным и стабильным? Проснись, Живия!

– Ты не должен осуждать Надю.

Отстань, Генри.

Я знаю, что она не могла предвидеть всего, когда посылала меня наружу. К тому же до сих пор существует шанс, что мой новый-старый мозг будет вырезан из прогнившего черепа, защищён в колыбели и перенесён в новый носитель. (Оптимизм колыбельщика.) Я бы тогда приказал сделать себе пластическую операцию, чтобы напоминать предыдущее воплощение; уберёг бы детей от когнитивного шока, и, возможно, они бы снова увидели во мне отца.

Я не могу выдержать внутренней пустоты, чёрной дыры отсутствия информации, этого чёртового осознания: я не знаю, что с ними происходит. У меня нет доступа ни к одному сервису, мне не хватает паролей и локального сервера.

… открываю глаза, хотя меня искушает поспать…

Нужно действовать на многих уровнях, нельзя спать. Торо, самонадеянный кусок сознания, созданный Надей, чтобы после трансфера собрать меня воедино, чертовски прав. ИИ, должно быть, заглянула в мой дневник, прочертила ось, вокруг которой Генри создал оригинальное мировоззрение, и самовольно признала, что подобная субличность сможет как-то упорядочить хаос в новом мозгу. Она подарила мне учителя и надсмотрщика, которого как-то ассимилирует в процессе интеграции. Пока что он пользуется свободой: откликается в самые неожиданные моменты и говорит мне малоприятные вещи, как например, те, что нельзя спать и нельзя сдаваться.

– Твои дети ждут.

– Знаю.

Правда ли?

– Твои дети…

– Я знаю, сука, знаю!

Ему неизвестны ответы на мучающие меня вопросы. Он может указать дорогу, но не давать готовые решения. Беспрерывно напоминает мне, что я должен выбраться отсюда. (Сейчас же, сейчас же, сейчас же!)

Я должен добраться до штаб-квартиры «ЭЭ», но обстоятельства, мягко говоря, несоответствующие. Как это сделать, если у меня нет ног, нет рта, я давно отрезан от сети и привязан путаницей трубок и кабелей к колонне с оранжевым логотипом VoidWorks.

Я поднимаю левую руку, лучше всего сохранившуюся движимую часть тела. Сверхчеловеческим усилием поворачиваю её, раз вверх, раз вниз. Тело дрожит и замирает на долгие секунды. Правая рука судорожно дёргается на матраце. Она живёт своей жизнью, которая не является ни моей, ни тем более жизнью покойного Карла.

Я присматриваюсь к послушной левой руке через объектив. Также открываю левый здоровый глаз, констатирую: рука обугленная, пальцы негнущиеся и покрытые чёрной кожей – некроз, замороженный химией. Хрен что я могу ею сделать. Осматриваюсь с помощью камеры, подметаю взглядом личную клетку, заглядываю в собственное лицо, испещрённое ранами и обрывками белой маски, которая закрывает всю её правую сторону, от носа до самого уха. Что за тварь этот Радужный Ворон, он напоминает скорее сдохшего дьявола, чем цветную птицу. Компенсационный ник или просто отсылка к чему-то из прошлого, о чём я не имею понятия.

Внезапное движение прерывает поток мыслей. Живия – как бы это не прозвучало – только что ожила. Она встаёт с пластикового стула.

– Жииивииия! Подожди! Послушай!

– Живия должна выйти в город за лекарствами.

– Ничего ты не должна! Послушай меня, куда ты идёшь?!

Она не замечает крика, поворачивает в проём кухни и падает, стягивая со стола целлофановую скатерть с кастрюлями и стопкой белых тарелок. Старость испорченной машины, смерть в строю. Сейчас мне становится действительно страшно.

Я роюсь в памяти, пытаюсь найти, за что бы зацепиться и хоть немного освоить этот страх. Заглядываю в заменённые воспоминания, которые уже на первый взгляд кажутся подозрительными, обращаюсь к детству в переполненном районе Баску. Этот мальчик – Карл? Это правда, что он упал с забора во время акробатического выпендрежа? Я чувствую тот самый момент, когда вспотевшие ладони (как раз самый разгар лета) соскальзывают с металлического поручня. Крик. Падение. Лицо, израненное камешками и стеклом разбитой бутылки. Кто-то стоит надо мной – мой брат, его зовут Антон, но это не я лежу на земле и не я захожусь плачем.

Потом безумная езда на мотоцикле и удар в столб большой эстакады. Разломанная нога, которую с большим трудом подлатали техники в госпитале св. Софии. Моя нога? Нет, точно нет, так же, как и прыжок с крыши небоскрёба HMS. Я не вижу эмоциональной тени, отбрасываемой обоими этими случаями, не чувствую ни боли, ни вкуса крови, осталась лишь плоская картинка. Зачем бы мне понадобилось носиться на мотоцикле или скакать с самого высокого здания в городе? Это, наверное, Карл, долбаный Радужный Ворон, но зачем ему-то выкидывать такие трюки?

Я глубоко вдыхаю через пластиковую трубку – тогда моя фамилия была Масный. Из того, что помню, я работал коллектором и на разбитом кавасаки убегал от чёрного хромированного пикапа. Смотрел в зеркало заднего вида и копался возле консоли, когда колесо поймало борозду, вырытую в асфальте перегруженными транспортёрами. Я убегал от владельцев аппаратуры, которая висела на дымоходе фабрики и привела к смерти моего приятеля. Не от людей, скорее от горо, но понятия не имею, почему они хотели меня убить.

Не смогу – не сможешь – не смогу докопаться глубже. Генри, помоги мне совладать с конъюгацией, потому что все люди разочаровывают.

И тогда приходит озарение: это был смертельный несчастный случай – на тело наехала машина. Она раздавила всё ниже пояса, и смерть наступила бы в течение нескольких минут, если бы не eR-ки, размещённые в интернет-бухтах. Ближайший автомат находился за двести метров и появился почти сразу. Тело пошло в капсулу – остановка крови, гелевые пластыри на разорванных внутренностях, поддержка сердца, лёгких, почек и мозга. И в камеру. Как можно скорее в грёбаную морозилку.

Я вывихнул ногу в свой восьмой день рождения; сложное повреждение коленного сустава. Упал на склоне в Санкт-Морице, но я думаю не о своём прошлом, я думаю в третьем лице – о Карле Масном и его несчастном случае. Это было перед годом Зеро. Парень взрослее, чем я думал, по крайней мере на пару лет старше меня. (Как это возможно?)

Хуже всего это обрывки разговоров, застрявшие в самых тёмных закутках мозга, там, куда не дотянулись ремонтные наноботы аида. Куски несоответствующих друг другу предложений, произнесённых на разных языках, с нестабильной интонацией, которая то подпрыгивает высоко, то снова спадает. Шутки, отчаянные крики, песни и проклятия.

…реабилитация продлится от трёх до шести недель…

…заявление было подписано Правлением. Мы нашли в папках вирусы, свидетельствующие о настоящих намерениях сотрудника…

…оно болит, возьми немного оливкового масла, оно в ванной, возле корзины с розовыми лепестками…

…единичный случай ничего не значит, но серия – значит, серия – значит…

…клянусь, что я всё верну через несколько дней, сейчас мне нужны эти деньги, вы понимаете, мне нужны эти ёбаные деньги…

Толстые косы, сплетённые из случайно всплывших предложений. На то, чтобы их распутать, я выделяю много энергии. Я должен спать и экономить запасы питания и воды. Уже нет никого, кто заменил бы контейнеры, кто следил бы за аппаратурой и в случае аварии вызвал техника или медпомощь. Синет офлайн не спасёт мою шкуру, окна порталов были забиты досками.

…красивые буквы, Хавва, покажи мне, что ты написала…

…Адам всё больше интересуется геометрией, в возрасте пяти лет рисует проекции правильных призм…

Проходят часы. Нет авторизации. Солнце заходит за небоскрёб по другую сторону парка. Отказ доступа. Живия не меняет позиции, не использует диалоговых каналов. Но я всё ещё не осмеливаюсь на окончательное решение. Внимание, новая попытка открытия. Из одеревенения меня вырывает сигнал инфора.

Дверь раскодирована.

Камера в коридоре показывает худых гостей, которые выглядят как зомби в капюшонах. Двое парней долго копаются с кодовым замком, третий лежит без сознания на ступеньках, обездвиженный системой безопасности. После часа стараний двери наконец разблокированы. Моя ладонь бессознательно сжимается в кулак. Зависимые с детства от разного синтетического дерьма, взломщики осторожно входят в темноту квартиры. Из отрывков разговора выходит, что скачок им организовал массажист.

– Где эта сука?! – бросает один из них.

Я зову на помощь Торо, но мой приятель напуган еще сильнее меня. Он что-то бормочет о человечестве и прячется глубоко, на самом дне сознания. Может, если бы я знал, где Живия держит карты доступа и другие ценные предметы, хотя бы лекарства, которыми можно было бы разогнаться, у меня был бы какой-то шанс. Они бы забрали трофей и свалили из этой норы. Сосредоточься, Генри! Давай оба подумаем, что мы можем им дать.

Один из гостей пытается запереть двери и громко ругается. Взломанный замок не хочет защёлкиваться, с лестничной клетки в квартиру проникает полоса света. Сквозняк поднимает занавеску над моей головой, воздух свистит в узком переходе и стонет, словно в муках ада. Парень подставляет к испорченным дверям табуретку. Нападающие не включают лампы, двигаясь со светом карманных светодиодных фонариков. Подставка не выдерживает, сквозняк всё сильнее, и двери за их спиной с отчаянным скрипом открываются. Сердце бьётся у меня в горле.

Они наклоняются над кроватью, с удивлением рассматривая сложную автоматику. Булькающая жидкость вызывает судороги омерзения на их лицах. У них белые зрачки в режиме ночного виденья, на который переключился инфор – салатовые лица и белые зрачки. Тот, что выше, вытягивает из кармана длинный нож с пилой на верхней стороне лезвия, приставляет к самой толстой трубке и бесцеремонно переходит на мой канал.

– Направь камеру сюда, сукин ты сын! Мы хотим карты и генератор кодов, или я отрежу тебя от этого устройства, и ты утонешь в собственном говне.

– Смотли, сюка! Смотли! – кричит второй с дефектом речи, который карикатурно отражается на ВР. Инфор ужасно захлёбывается и резонирует: «сюка, сюка!». – Не тлять наше влемя, мы должны возвлящаться к длугу.

Я рассказываю, что у меня много денег, целый Тихий океан вианов, но не здесь. Правая рука скачет как бешеная. Я повторяю несколько раз, что моя семья богата, мы владеем магазинами, фабриками и офис-центрами. (Слышали об «Элиас Электроникс»? Каждый, сука, о нас слышал!) Меня выкрал и закрыл в этой квартире взвод Саранчи. Сестра заплатит за моё освобождение, только я должен с ней связаться.

– Ты сам это выдумал? – нервничает нападающий. – Коммуникатолы не лаботают, но даже если бы лаботали, то плислали бы спецназовцев и хуй бы что нам дали.

– Они не будут рисковать! Вам перечислят миллион, сколько захотите, на анонимный счёт, но я должен с ними связаться. Я пересылаю вам визитку моей сестры, её зовут Марина Элиас. Скажите ей, что у вас сообщение от Францишека.

Они должны заглотнуть наживку! Они пришли сюда за несколькими трофеями, а перед ними открываются врата небес. Даже стерво, объевшееся Пифией, опиатом и S-файлами, заметит в этом шанс всей жизни. Шанс в том числе моей жизни, в который я не могу поверить, как будто грёбаный расклад вероятности снова дал о себе знать и вывернул логику наизнанку. От сообщения Марине меня отделяет лишь шаг; какое счастье, что я помню её адрес. Захем находится в нескольких километрах от Средместья, если считать по прямой. Всего-навсего столько нужно пройти, чтобы оказаться в безопасном месте, и эти двое кретинов могут мне в этом помочь.

Они не отвергли мое предложение. Вроде бы продолжают грабить квартиру, сбрасывают бумаги с полок, копаются в ящиках и корзине грязного белья, время от времени угрожая, что раздолбят мне аппаратуру, но делают это неубедительно. Мысль о настоящем богатстве не даёт им покоя.

Большой натыкается в кухне на останки Живии и издаёт короткий окрик. Он включает люминесцентную лампу над столом, а потом пинает недвижимое тело с ожесточением злого пса. Грабители вполголоса советуются и шепчутся на отдельном канале. Я недвижимо жду. Я чемпион мира по пассивному наблюдению за ситуацией.

Неожиданно приходят волны тепла, видение счастливых решений: тот меньший, с дефектом речи, достаёт из кармана старой куртки коммуникатор старой сотовой сети и копирует с визитки номер управления «Кортасара». Секретарские программы и блокады спама пропускают авизо, и Марина отвечает лично – управляющий шепнул ей на ухо, что пришёл вызов, которого она долго ждала. Она верит этим ублюдкам на слово, заключает договор с неизвестной организацией (небольшая ложь). Полмиллиона сейчас для поощрения и столько же после того, как они передадут адрес. Необходимо только предоставить доказательства того, что я жив.

– Как зовут твоих детей?

– Конечно, господа, уже сбрасываю вам их имена.

Они задумываются, не повысить ли ставку, когда деньги попадают на секунду назад открытый счёт, но они не такие идиоты. Дают Марине адрес и быстро сматываются, забирая с лестничной клетки бессознательного товарища. Подразделение солдат вскоре окружает дом, входит внутрь и осторожно вытягивает меня из этой норы. Через мгновение я увижу свою сестру и правление «ЭЭ». Вернусь к реальности, выпутаюсь из проводов и протухшего тела, в котором задыхался от отвращения. Волны омывают мозг радостью, тёплые волны растущей надежды.

– Так не может быть, Францишек, – тихо говорит Генри. – Френы вернули реальность в нормальное состояние.

– Я знаю, – отвечаю я с отчаяньем.

– Ыыыгггххх, – выдаёт меньший говнюк. Его горло перерезано куском стекла.

За ним в свете лампы стоит Живия, которая собрала остатки сил, чтобы отбить атаку. Никто не заметил, как она встала и подкралась к грабителям. А значит, худой парень не воспользуется коммуникатором и не совершит с Мариной сделку всей жизни, не будет переговоров и большого перевода. Он уже никогда не получит и не потеряет никаких денег. Из артерии хлещет кровь, которую не могут задержать пальцы.

Второй парень сильнее, к тому же у него на долю секунды больше, чтобы отреагировать. Метким пинком он выбивает из рук женщины оружие и бросается на неё с ножом. Они переплетаются в объятиях, бандит вслепую бьет андроида своим ножом-пилой, попадает в шею и спину. Они переваливаются по всей комнате, роняют стул и цветочный горшок с японской фатсией, которая не переносит сквозняков, срывают занавески и ломают книжные полки. Всё с грохотом валится на пол, мигают лампы, под ногами хрустят осколки окна, которые они топчут в своём танце. Они наталкиваются на кровать и окровавленное тело наркомана, лежащее под стеной, падают и снова поднимаются, чтобы продолжить борьбу.

– Сдохни же наконец, сука! – верещит грабитель со всё большим испугом.

Он стискивает пальцы на её шее, но синтетическая женщина не хочет умирать. До него, вероятно, доходит, что он дерётся с андроидом, с дорогостоящим оборудованием этого дома.

Они выпадают на открытый балкон. Тёмные фигуры сражаются на фоне перегородки, хватаются за лица друг друга, судорожно держатся за одежду. Потом я слышу отчаянный крик, и тишина окружает меня плотным покрывалом. На балконе пусто. Живия до самого конца его не отпустила, забрала с собой. Она убила меня или спасла мне жизнь, так как бандиты могли не соединиться с Мариной или же взять половину денег и зарубить меня забавы ради. У них было много возможностей.

Дует всё сильнее. Сквозняк забирает у меня всё, даже имена любимых детей. Хавва и Адам, мне кажется… Вероятно, их так звали. Смог бы я назвать эти имена, если бы они кому-то понадобились? Смог бы провести авторизацию, если бы пришла помощь?

В нормальной ситуации кто-то заинтересовался бы трупами, лежащими на газоне, кто-то начал бы расследовать, откуда взялся парень, умирающий на ступеньках, но идёт война, и мёртвые тела никому не кажутся чем-то чрезвычайным. Так же как выбитые окна и приоткрытые двери квартиры. Успех! Сквозняк захлопывает их неожиданно, инфору удаётся привести в действие замок. Машины никогда не сдаются, служат человеку до последнего, как могут.

Я возвращаюсь в исходную точку, только времени всё меньше. Показатели системных жидкостей блестят под веками красными и жёлтыми иконками.

3. Христос на мосту

Страх – это единственное чувство, которое я могу распознать. Я боюсь так, что задумываюсь, не открыть ли мне преграды и не выплыть ли в море Синергии, которая является последним путём коммуникации, сойти на вонючий канал и нырнуть по самую макушку в говно, чтобы выжить и выбраться из осады. Последний вариант. Нерушимое табу. Я столько лет не решался даже заглянуть туда, презирал Вавилонцев, а колыбель не давала возможности подключаться к платформе S-файлов. Но сейчас у меня на аиде готовое программирование. Карл пользовался Вересковыми пустошами и Синергией, хватит нескольких команд и доступ будет открыт.

Скорее всего, я растворюсь в чужих чувствах и переживаниях. Забуду, кем был и что должен был делать. Я стою на краю тёмного колодца и балансирую, в надежде, что мне в голову придёт лучшее решение, но у меня нет времени. Я потерял зрение, подключение к камерам инфора сдохло сегодня утром, прошли ещё одни сутки и никакая помощь не пришла. Я ищу следы активности Генри, пробую привлечь его разговором, однако мой приятель-трус, приятель-рационалист набрал воды в свой мудрейший рот. Если кто-то быстро не сделает диализ, через пару часов я буду проклинать его в последний раз.

– Это неправда, ты уже пользовался Синергией, – неожиданно отзывается Торо. – Новости, которые я подбрасывал тебе после пробуждения, были обработанными S-файлами, отсюда такая сильная синестезия. Карл инсталлировал переводчик, который перерабатывает чужие чувства, появившиеся при восприятии сайтов развлечений, на вкусовые ощущения, чтобы не портить себе просмотр фильмов или нарисованных карикатур.

– Почему ты не спросил моего согласия?

– Синет перестал действовать сразу после твоего трансфера, у меня не было другого выхода. Надя уполномочила меня принимать такие решения.

– Это против правил, чтобы субличность принимала решение за вышестоящую личность!

– Совсем наоборот, в конце концов, это и так был единственный способ. Кто, по-твоему, должен был руководить приготовлениями к пробуждению? Ты, субъект и объект операции? Или, может, Живия?

– А если ко мне приклеятся чужие воспоминания? Я уже чувствую, что не всё правда. Я вспоминаю (а иногда даже забываю) куски Карла, которые всосал из сети, искусственно препарированную личность.

– Разумеется, у тебя нет контакта с оригинальным Карлом Масным, – признает Генри. – Парень, который умирал на автостраде, был жёстким и циничным, он работал коллектором и точно не вёл себя как Радужный Ворон. История, которую он рассказал тебе на Вересковых пустошах, была бы для него абсолютным бредом. Но помни, что он годами настраивался на другие личности, поглощал их точки зрения и постепенно становился каждым из встреченных им юзеров. Пол и национальность в какой-то момент стали исключительно условными.

– Я и без того наполнен дерьмом. Я не могу раствориться ещё больше, потому что пропаду без остатка, – паника охватывает меня с новой силой.

– Данные, которые мы будем скачивать, для нас не имеют значения. Надеюсь только, что это будут не суицидальные оргазмы хадейцев, – успокаивает меня Торо. – Важнее то, что мы распространим. Синергия так создана: чтобы что-то разместить, необходимо также скачивать данные и пользоваться в реальном времени их содержанием. Это хуже всего. Идеальное Р2Р, от которого начинаешь зависеть с момента первого входа. Нет потока данных с одной стороны и пустых соединений, – он замолкает на мгновение. – Я ушёл на глубину, чтобы препарировать наш S-файл. Он закончен и готов к загрузке.

– Что в нём?

– Банальные вещи: страх перед смертью, оставленные без опеки дети. Он получил категорию «страх» и тэгирован несколькими ключевыми словами «ребёнок», «болезнь», «Элиас Электроникс», «Замок», «трансфер». Что самое важное, он содержит твои личные данные. Я всунул их в Свойства, где обычно размещают ник.

– Думаешь, кто-то будет сидеть слушать крики о помощи и выловит из океана чувств один микроскопический файл со «страхом»?

– Я думал над этим с момента трансфера, то есть последние сто восемьдесят часов, и ничего лучше мне не пришло в голову. Если кто-либо по ту сторону ждёт тебя, то он прекрасно понимает, что у тебя, скорее всего, не будет другой возможности связаться с миром, так что он должен прислушиваться к платформам S-файлов. Я выбрал Christus Hypercubus, потому что она считается наименее загрязнённой вирусами и содержащей относительно мягкие переживания.

– Как там с навигацией, Генри?

– Войдёшь в трёхмерную сетку тессеракта, там по горизонтали идут все категории (потребности и чувства), по вертикали – тэги, а в пространственном отношении растет интенсивность. Посередине есть участок, связанный с любовью (как категорией) и сексом (как ключевым словом). Советую обходить эти части сетки. Сосредоточься на равнодушных вещах, отдалённых от тебя на среднюю глубину.

Так выглядит расписанный на голоса внутренний диалог, создание плана побега из комнаты без дверей. Я горд тем, что выдумал его, ведь Генри – это я, самая важная часть меня, и вскоре он будет поглощён, в противном случае не переживёт входа на платформу. Даже вышестоящие личности распадаются под влиянием такого плавания по чужому разуму, а осколок личности, персонифицированная совесть или здравый рассудок, не имеет никаких шансов не смешаться с остальными.

«Открыть соединение», «Вставить файл», «Найти и скачать». Три команды, после которых вырастают туманности файлов, уложенные на пространственных строительных лесах, восемь идеальных кубов. Адам всё больше интересуется геометрией, в возрасте пяти лет рисует проекции правильных призм. Цвета радуги продираются всё глубже, пульсирующий свет ослепляет затылочную долю. С виду движок похож на такой же с Вересковых пустошей – может, немного усовершенствованный и украшенный китчевой графикой, но достаточно подплыть поближе и получить передачей данных в череп, чтобы почувствовать основополагающую разницу. Кванты чувств ярче, чем знакомые кванты знаний.

S-файлы настойчивы – они щипаются и кусаются, щекочут подошвы ног, проникают в виртуальное тело, в уши, в анальное отверстие, в нос и горло. Тошнотворное чувство переливается из гортани в живот, из которого выползают цветные щупальца. Шипы света цепляются за кожу и корректируют мой полёт, каждый в разную сторону искривляет стартовую параболу. Вабики, от которых делается жарко, сонно, делается грустно и светло. Ненависть и озабоченность, испуг, радость и осуждение, вкалываемые для ободрения малыми дозами.

Возьми меня, прими дозу готового чувства. Поменяй меня. Измени.

Вспомогательное меню: список тэгов идет перед глазами в темпе нескольких записей в секунду. Без вспомогательного программного обеспечения я видел бы только серую полосу. Случайно выбираю пункт на активной странице почти в середине словаря, расплывающиеся мысли на букве «М». Море, мормон, морфий, морфология, морс, москит, мост…

Пусть будет «мост», хотя «море» тоже было бы неплохо: оно достаточно красивое, а с другой стороны его используют во многих сравнениях и метафорах. Но всё же «мост» – есть в нём положительная сила, конструктивные ассоциации.

«Выбрать» гасит все файлы в тессеракте, которые не соответствуют тэгу. Сейчас я вижу горизонтальную плоскость и направляюсь к ближайшему объекту – как и говорил Генри, – входя на среднюю глубину креста. Инстинктивно задерживаю дыхание, как будто должен нырнуть в холодную воду и…

…карабкаюсь на поручень моста, а потом пробираюсь дальше – как испуганный зверь – за бетонную опору. Я стараюсь не смотреть вниз, там, где жёлтые воды Тигра уносят тела пилигримов. Я не могу перевести дух, пот стекает из-под надвинутого хиджаба. Пряди волос щекочут мне щёки, я чувствую себя голой и полностью беззащитной. Вокруг собираются люди, слепые руки хватают полы плаща, я слышу вой и звук разрываемой ткани. Тонны пыли парят над головами верных. Вниз летят куски бетона, покрытие голов и дорожные палки, сумки с финиками и дети, спущенные с рук.

Я только что шла в лучах солнца, смотрела на белую спину удаляющегося Азиза. Уже хотела закричать, чтобы он немного подождал, пока я поправлю платок, как его поглотила всколыхнувшаяся человеческая волна. Толпа шиитских пилигримов убегала вслепую, напуганная террористом-смертником. Я слышала, как люди визжали, словно нечестивые, что Саранча разнесёт здание святыни. Старая женщина расцарапала себе лицо в кровь, прежде чем её затоптали люди помладше. Убегающие натолкнулись на нашу группу, хрустнули кости и повалились первые преграды.

(Комментарий.)

«Записка информационного агентства:

Дошло до стычек возле мечети Каджимия в северной части Багдада. Несколько сотен тысяч шиитов отмечали там годовщину смерти седьмого имама, Мусы аль-Казима. Мечеть была обстреляна из миномёта. Вследствие боевых действий погибло семь человек, ещё тридцать пять были ранены. Ещё шестеро шиитов получили ранения, когда неизвестные начали стрелять в них в сунитском районе Адхамия. Стрельбу взяла на себя багдадская боевая единица Саранчи, направляемая пророком Малахией. Жертв было бы, безусловно, меньше, если бы не преграды на мосту. Размещённые там три месяца назад для улучшения безопасности, они усложнили побег атакованных пилигримов. Министр внутренних дел Баян Джаббор сказал, что незадолго до того, как началась паника, процессия шиитов, которые направлялись на другую сторону Тигра, в мечеть Аль-Казимайн, замедлилась перед преградами, которые сузили проезжую часть».

(Следующий.)

Внизу неспешно несёт свои воды река, обрамленная темными пятнами мелей и деревьев. На западном берегу швартуются осветлённые баржи с нарисованными на борту надписями: «Отель на воде», «Пивной бар», «Ресторан». Плывут цветные каяки, направляемые мерными движениями мужчин в пластиковых касках, стаи птиц кружат над дикой свалкой в тростнике. Я смотрю на солнце, которое заходит за башни Старого Города. Лучи танцуют на медных бляхах, искрятся красным крыши, на землю ложатся всё более глубокие тени. Я жду приближающегося вечера.

С разбитого трамваями моста Ростова мир выглядит знакомо. Я попал сюда после долгого путешествия, после блужданий по переполненным улицам, после выкуренных в парках сигарет и картонных гамбургеров. Я стою, обернувшись на север. Справа от меня Оле-дете: зоопарк, памятная церковь, отель Sasin, железнодорожный вокзал Рамма-Волин и памятник Защитникам Республики. Слева – старый город, туннель под Королевским трактом, Старый и Новый замки, серпантин Речной Трассы и чёрные блоки офис-центров. Оба конца моста на расстоянии вытянутой руки, я могу вернуться к машине, припаркованной под Sasin, или пойти дальше и окунуться в вечернюю жизнь Средместья. Эта всё иллюзия засыпающего мозга, потому что на самом деле у меня нет выбора.

(Комментарий.)

Fake, выставленный впервые на платформе «Гнозис» мошенником из секты Библиотекарей. Морочат себе яйца, или что? Они читают книжки и «проживают их» в библиотечном трансе. Они становятся героями романов, а потом выставляют мусор без обозначения надлежащей категории. Удалить это говно!

(Следующий.)

Манхэттенский мост немного шатается, когда я въезжаю со стороны Бруклина. Помню с детства цветные люминесценции, тысячи лампочек, прикреплённых к аркам. Сейчас он тонет в вечернем сумраке: солярные светильники, расставленные каждые пятьдесят метров, дают только иллюзию света. Перед нами двухкилометровое привидение на потрескавшихся опорах.

Дедушка Аарон рыдает, он не так представлял себе путешествие всей жизни. Когда я забирал его из аэропорта, он плакал от волнения и большой радости. Он ждал столько лет, пока власти штата Нью-Йорк позволят ему посетить дочь, которая живёт на острове. Он постоянно талдычит о границах между штатами, повторяет с упрямством старого человека, что они искусственны и приносят всем много зла. Мне они кажутся естественными и безопасными, как дельтапланы, шмыгающие над головой, виртуальные комнаты и чешущиеся гнёзда за ухом. Я не помню времён, когда из Пенсильвании в Нью-Йорк можно было ездить без загранпаспорта. По сути дела, я не понимаю, о чём речь и что нас объединяет с жителями Харрисбурга или любой другой дыры, наподобие Августы. Для меня они останутся чужими, если не выйдут на платформы Синергии.

В мост попали снаряды террористов три недели назад. Конструкция не выдержала бы атаки, если бы за ней не следили могущественные антиполевые излучатели, притаившиеся возле побережья под слоем речного ила. Они активировались автоматически, через несколько секунд после начала бомбардировки. Невидимые пучки поддержали конструкцию снизу, затопив случайно флотилию яхт и подняв сильную волну на Ист-Ривер. Несколько дней спустя люди привыкли к виду подвешенной в антиполе воды, куски которой вместе с распухшими змеями подпирают конструкцию на середине моста. Власти вернули разрешение на движение, хотя излучатели поглощают так много энергии, что с момента катастрофы весь Бруклин погрузился в темноту. (Ебать всех эмигрантов!)

(Следующий.)

Я увидела спутанные тела, сбитые в одно ужасное тело, как будто их отутюжил огромный бульдозер. Дрожащая масса, из которой торчали ноги, руки, головы и ладони, фрагменты порванной одежды. Я не смогла сдержать рвоты. Я видела столько в своей жизни, в Африке я делала фотографии детей, убитых выстрелами в голову, но этот вид меня раздавил, уничтожил всё человечное. Это не машины, а страхи делают из людей бесформенную массу: Саранча использовала самое результативное оружие массового поражения – атаку паникой.

Эти люди, в большинстве своём очень молодые, оказались на мосту в Пномпене по случаю праздника воды. Они пришли сюда, чтобы развлечься и посмотреть, как разворачивается течение Тонлесап, петь и танцевать, как каждый год. Кто-то ударил несколько людей током, кто-то наделал крику, что на мосту есть пробоина и что он сейчас может завалиться. У тех, кто был слабее, не осталось шансов.

Большинство жертв – женщины, особенно молодые девушки. Я говорила с парнем, который смог пережить это. У меня было лишь мгновение, пока его не забрала скорая с мигалками. Он даже руку не сломал, но уверена, что потерял рассудок. В давке погибла его невеста. Его зажало там, возле неё, на шесть с лишним часов. Он смотрел, как она умирала, стоя в неестественной позе, а потом не мог даже отвести голову, чтобы не смотреть на её мёртвое лицо.

Я кружу сейчас, бездумно выкладывая фото в сеть. На мосту остались сотни ботинок, главным образом шлёпанцев и сандалий. Премьер Хан Сен сравнил трагедию с Холокостом и убийствами Красных кхмеров. Уже появились вампиры, которые питаются остатками крови, одновременно высасывая из них остатки достоинства и человечности. Сейчас ночь, но я должна работать, потому что мне не заснуть. У меня всё ещё перед глазами это бесформенное чудовище, конвульсии которого вызывают рвоту. Я не могу понять, зачем Бог покинул Землю и позволил такое. Это переходит границы воображения.

(Следующий.)

4. Коричневое и чёрное

Следующий шаг: я – камера сенсорной депривации. Я отрезан – не от импульсов среды, намного хуже: система отрезала мне чувства.

Только следы активности Торо помогают не погрузиться целиком в фантасмагорический полусон. Я лихорадочно ищу точку опоры, хоть самую бездарную аналогию. Мне вспоминается возвращение после реинкарнации, когда мозг много часов работает на частоте тета, и человека окружают плотные галлюцинации, плавающие фракталы иллюзорного знания. Виражи покруче, чем от любой химии – состояние сознания, которое, по мнению Йоскина, сопутствует возобновлению личности. Паззлы ассоциаций укладываются в обобщённый образ «я», а меня (как и каждого колыбельщика) переполняет гордость за победу над смертью. Сейчас я тоже вижу свет – цветные пятна, большие, как летучие змеи, но меня переполняет горечь окончательного поражения.

Автоматика лишила меня зрения, слуха, обоняния и вкуса. Я не чувствую ни тепла, ни холода, не могу совершить даже малейшее движение. Последним шагом в небытие был разрыв связи с платформой S-файлов. Искусственное сердце VoidWorks (клубок змей) перекинул остатки сил из сенсорных систем на вегетативные. До остановки работы сердца осталось самое большее час, и в этот раз никакого возврата не будет.

(Следующий.)

Я заполняю пустоту воспоминаниями, но не могу назвать самого важного имени. Вижу лицо девушки, окружённое волосами. Веснушки на носу, неистово синие глаза. Она вся мокрая, тёмные пряди прилипают ко лбу.

Мы стоим в потоках дождя, недалеко от моста над горным потоком (тэг врезался в сознание). Мы упорно что-то ищем, оно упало в болотистую лужу. Это – я вспоминаю – кольцо, которое я подарил ей на день рождения. Она сняла его, чтобы не потерять во время подъёма в горы, и оно выпало, когда она надевала его. Мы гребём руками в холодных водных глазницах. Зачем мы поднимались на Корынь? Это выдумала полоумная Вивьен, считающая натурализм языческой религией.

Я знаю, что её не так зовут. Я почерпнул имя из новостей на развлекательном сайте, но оно неплохо ей подходит, так что пусть так останется. Личность – это самое важное. Мы ищем колечко с бриллиантом «Леценг». Чёрт его знает, не полетело ли оно дальше и не скатилось ли на десяток-другой метров вниз. Вивьен убеждена, что оно уцелело, – она бы услышала звук платинового кольца, ударяющегося о камни. Я думаю, что при таком дожде она не услышала бы даже выстрела, но, несмотря ни на что, разгребаю мелкие камешки и землю. Вода заливается за воротник и хлюпает в ботинках. Мы должны спрятаться под деревом и переждать летнюю грозу, но вместо этого всё ищем и ищем.

Девушка указывает на лужу, которую мы проверяли одной из первых. Говорит, узнала то место, – хочет отцедить воду каким-то платком, но мне удаётся её удержать. Плоским камушком я выкапываю маленький ров в земле – послушная струйка быстро вытекает из-за разницы высоты. Всё это кажется безнадёжной тратой времени аж до того момента, когда перед нашими глазами открывается блестящий предмет. Я беру его в руки и, недолго думая, спрашиваю у Вивьен, станет ли она моей женой. Находка кольца кажется мне символичной и важной.

Она берёт мой подарок и с улыбкой говорит, что, конечно же, нет, что у меня совсем крыша съехала, а мозг размяк от дождя. Натягивает пропажу на палец и идёт в сторону моста, забавно спотыкаясь о скользкие камни. Три месяца спустя мы снова приезжаем в Крутые горы, чтобы по-тихому пожениться в заброшенном монастыре провенов на склоне Корыни.

(Комментарий.)

Торо повторял как параноик, что я должен сохранять чувствительность и следить за счастливыми концовками. Там, где появляется яркий хэппи-энд, нужно изначально рассчитывать на то, что воспоминание неправдивое. Это скорее кусок сетевого сериала или другой подкрашенной фикции. Я не знаю, поженились ли мы с Вивьен. Но откуда тогда возникла мысль о том, что это происходило в Крутых горах, в монастырском комплексе, который с высоты птичьего полёта напоминал вытянутую восьмёрку? Откуда, мать твою, эта мысль, если не с массового солитёра, в котором созданные под усреднённый образ профиля аватары вписываются в статистические вкусы?! Это приплыло в мою память. Лишай на воспоминаниях.

Часть знаний Генри сейчас доступна мне непосредственно, часть распихана по закоулкам памяти. Я поглотил его целиком и начинаю понимать, что не пережил никакого нападения, а парни в квартире Масного приплыли по инфору из популярной ВР-игры «The Kidnappers IV: Victim’s Revenge»[32]. Торо сам втянул их в мою голову. Он сподличал, чтобы поднять мою активность и заставить войти на платформу S-файлов. Если бы я обрёл чувства и без накладки на действительность посмотрел на кухню, то увидел бы там, скорее всего, всё ещё лежащую Живию.

Всё это как максимум вероятно, но никогда не бывает точно.

(Следующий.)

Остатки сознания регистрируют сотрясение – резкий рывок, нарушение вертикали. Равновесие ещё не отключилось, и я уверен, что в окружении произошло какое-то изменение. Потом несколько рывков, снова отклонение и завихрения, я выполняю флегматичный пируэт. И путешествие в пространстве, я плыву головой вперёд. Всё ещё не хочу верить, что пришла помощь, но это кажется единственным объяснением. Кто-то вытащил меня из берлоги, в которой я лежал столько дней, переложил на коляску или больничные носилки и выпихнул из квартиры в лифт.

Сейчас я ощущаю падение, извергается вулкан тошноты, а свет под сводом черепа мигает так быстро, что, если бы у меня был желудок, я вернул бы его содержимое на пол. И снова несколько сотрясений. Всё зашаталось ещё сильнее, заколебались жидкости внутри. Я лечу вниз, а потом всё неожиданно замирает.

В автономном взрыве на сетчатке ока появилась фотография отвратительной вещи на кожаном сидении автомобиля. Что-то лежит рядом с респиратором, накрытое больничной простынёй, как высохший утробный плод с полумаской на лице. «Это ты», – гласит подпись под фотографией. Я понятия не имею, кто мои спасители, и не могу их ни о чём спросить. Генри – единственный источник большого беспокойства, он даёт отчаянные знаки, что те, кто за мной пришли, могут быть настоящими похитителями.

Появляется следующая фотография, засвеченная и неясная, как будто бы кто-то выслал её с помощью старого коммуникатора прямо в мой мозг. На ней виднеется бритая голова, твёрдая челюсть мужчины, который выглядит как убийца, холодные серые глаза и коричневая рубашка с погонами. «Меня зовут Гепард, и я забираю вас в более безопасное место». В голове звучат незаданные вопросы. Масный интересовался историей, потому ориентируется сразу, что парень одет в классический Braunhemd[33], хорошо сделанную копию или бесценный оригинал костюма, который носила милиция Sturmabteilung[34].

В относительном мире года Зеро все идеологии разрешены, голубой свет размягчил нас так сильно, что мы не отрезали себя от гнилых корней. Время от времени можно встретить на улице боевиков в форме солдат. Этот здесь, наверное, тоже важная фигура в подпольном королевстве. Зачем потащил меня с собой?

Следующая фотография представляет ворота с огромной волнообразной надписью на антиполевом неоне «Orgie macht frei»[35]. Возле шлагбаума нас приветствуют стражники, вытянувшиеся по стойке смирно. «Наш дом», – Гепард экономит слова, или же у него в распоряжении всего несколько десятков знаков, которые он использует как может. Я узнаю клуб «Новый Освенцим», основанный Себастьяном У-Ботом, авангардным художником времён моей молодости: несколько раз закрытый и восставший из мёртвых «театр свободы слова и независимости», но помимо этого, ещё идеологического и сексуального дерьма.

Следующая фотография показывает интерьер дома, старый зал фабрики под металлической крышей, с окнами, уложенными высоко в три длинных ряда – зал переделан в место лагерных утех. Коричневые рубашки перемешиваются с чёрными мундирами и худыми фигурами в полосатой одежде. Надо мной наклоняется улыбающееся лицо гауптштурмфюрера СС, над ним ним череп с ободком и блестящий козырёк фуражки. И снова надпись: «Наш дом».

Это не может быть правдой, я попал в вирусную цепочку и запутался внутри тессеракта. Синергия не выпустит меня до самой смерти. Установленная связь постоянно активна, и я останусь безвозвратно бесформенным, никогда не отличу настоящий мир от иллюзии.

Меня ужасно трясёт, тело переложили на другие носилки, поменьше. Ещё одна бледная фотография – я еду по тротуару из деревянных балок, а внизу сообщение: «Извините, господин Элиас. Мы стараемся, чтобы вам было удобно, но мы в концлагере». Железная логика.

(Следующий.)

В меня постепенно втекает тепло, искажённое и высохшее тело расслабляется и успокаивается. Я начинаю слышать голоса, которых пока что не понимаю, но они точно принадлежат окружающим меня людям. Последняя фотография представляет Гепарда рядом с двумя седыми мужчинами. Один одет в серый двубортный костюм, второй в медицинском халате, накинутом на мундир вермахта. Они улыбаются в камеру белыми зубами. «Мы дополнили жидкости в ёмкостях и зарядили батареи. Вскоре к вам вернётся слух и зрение, господин Элиас».

Я не признаюсь, что начал слышать отдельные выражения. Узнаю даже первые фразы, сказанные под чьим-то адресом.

– Забери это на склад, Еврей!

Я знаю – по воспоминаниям Карла, – что в клубе «Новый Освенцим» издевались над андроидами, которых массово заказывали на китайских фабриках или покупали с металлолома на чёрных хайтек-рынках. Сюда ходили расисты всех мастей, но роль евреев здесь играли заменители людей – побитые, изнасилованные и унижаемые, а порой убиваемые по капризу «господина». Гражданские права андроидов всегда были нечёткими и недолговечными. За убийство наказывали штрафом лишь тогда, когда виновника ловили на горячем. Но и тогда можно было защитить себя, сказав, что андроид вёл себя агрессивно или не хотел выполнять поручения.

После начала сражений и так никто не боится полицейского контроля. Не думаю также, чтобы Саранча морочила себе голову лагерем, в котором все поддавались извращениям и были явным исключением из системы. Вампиры считали фашистов союзниками в борьбе со старым порядком. Однако это всё ещё не объясняло того, почему подразделение под командованием Гепарда, рискуя жизнью, появилось в захемской квартире.

Полагаю, что такой человек, как Масный (и я в его теле), должен был пробудить непередаваемое отвращение у сверхлюдей; они скорее спалили бы прогнившее стерво в печи, чем пытались бы его спасти. Ими руководили финансовые побуждения, а может, они рассчитывали на поддержку семьи в реализации своих планов? Ничего другого не приходило мне в голову. Также оставался вопрос: как они меня выследили и почему именно они (а не Марина).

В конце концов, я решаюсь открыть глаза, хотя ни один информационный канал не готов на сто процентов. Мне доустановили камеру. Я не могу пересылать сообщения, получаю только звук и картинки. Мужчина в костюме замечает моё движение и сразу же зовёт несколько офицеров. Они заинтересовано смотрят на что-то, что должно умереть, но упрямо цепляется за жизнь, противореча их чувству прекрасного. Они выглядели бы достойно и грозно, если бы не маскарад, в котором принимают участие.

Они кого-то ждут. Мой спаситель выкуривает в углу вторую сигарету. Минутой позже появляется группа солдат под командованием высокого полковника СС, который перебрасывается несколькими словами с Гепардом.

– Вас перевезут в тыл, в кабинет Коменданта, – ко мне обращается врач в мундире. – Мы не открываем обратный канал по его поручению. Скорее всего, избытком своих эмоций вы бы расстроили контакт, а времени очень мало.

– Какие прогнозы, Торн? – спрашивает штандартенфюрер с лицом, искажённым от вырванного имплантата.

– Он стабилен, мы вернули все функции прибора, но питание будет действовать всего пару часов. – Врач показывает на планшет, лежащий на столе. – Так утверждают инженеры Коваца.

– Нет сменных запчастей, – вмешивается Гепард.

– В таком случае пусть заключённые вытянут из камер Сигур! Сейчас же начинайте пробуждение. Просто из кабинета пациент идёт на операционный стол, – полковник сплёвывает в угол комнаты. – Быстро в лепрозорий!

Я не понимаю этого цирка и не могу даже представить себе силу, которая заставляет этих безумцев помогать кому-то такому, как я.

Солдаты бегут с кроватью вглубь дома, расталкивая всех зевак, которых встречают по дороге. На стенах висят флаги с математическими символами и портреты фашистских предводителей – Гитлера, Рёма, Эйке, фон Штауффенберга, зодчего IV Рейха. В боковом коридоре насилуют узницу. Участники групповухи отрываются на мгновение от женщины, чтобы проводить нас заинтересованными взглядами. В голове у меня бухает кровь или её заменитель, который неистово закачивается через «искусственное сердце».

Мы останавливаемся перед металлическими дверями, за которыми следят вооружённые до зубов стражники. Руководитель эскорта показывает им письменное распоряжение. Стражник тянется к старому телефону, как в архивном фильме со времён второй мировой, что-то быстро подтверждает и машинально отдаёт честь трубке. Кодовый замок открыт, а тяжёлые ворота отворяются со щелчком. Меня бьёт сильная дрожь, через мгновение я встречусь с местным демоном.

5. Лепрозорий

Когда-то здесь, в последнем круге ада, размещались офисы фабрики – в углу до сих пор стоят остатки стеклянных боксов и дешёвые пластиковые стулья. Зал почти пуст, а белые стены контрастируют с серостью, которую я оставил за дверями. Я косо озираюсь по сторонам камерой, прикреплённой к изголовью кровати, и уцелевшим глазом, очищенным от гноя милостивым медиком.

В поле зрения появляется чёрное фортепиано, блестящее в свете большой лампы. За ним сидит мужчина в серо-зелёном мундире. Я вижу ровную спину, шапку и кожаные перчатки на крышке инструмента, из кобуры на поясе виден пистолет. На деревянном столе, между стеной и массивным Blüthner’ом согнулся узник в серебристой рубашке, накинутой на тельняшку. Он держит скрипку в опущенной руке, второй закрывает лицо от света. Смычок покорно лежит на коленях. Мое прибытие никого не интересует. Солдат смотрит через плечо и возвращается к чтению нот.

Я замечаю движение за ширмой в глубине – человеческая тень на белой ткани. Скрытая фигура встаёт со стула и выравнивается с заметными усилиями. Очень медленно передвигается за простынёй, но именно в ту минуту, когда я должен рассмотреть его лицо, картинка размывается и теряет цвета. Пятно, которое я вижу, напоминает дешёвые уловки на полицейских каналах, предотвращающие идентификацию свидетелей. Нечёткий силуэт подходит к моей кровати.

Мне жаль видеть тебя, Францишек, в таком состоянии, дегенерировавшего физически и психически. В пыльной норе в Захеме мы нашли существо, которое упрямо боролось за свою идентичность, но это трудно назвать Личностью.

Голос, раздающийся в голове, не имеет какой-то конкретной окраски. Он мог бы принадлежать старому мужчине, равно как и молодой девушке. Однако в нём есть что-то болезненно знакомое – в построении предложений и подборе слов. Зловоние приводит к тому, что мне становится плохо, на какой-то момент я даже жалею, что мне разблокировали информационные каналы.

Я узнаю Харви Ронштайна, прежде чем он вслух выдаёт первое распоряжение: молодой поручик и сопровождающий его Еврей должны сыграть «специально для господина Элиаса» песню из «Нового кинотеатра Парадизо» в аранжировке Брента Мини. Музыканты сразу же оживляются, пианист потирает ладони и кладёт пальцы на клавиши, скрипач прислоняет подбородок к дереву, касаясь смычком самой тонкой струны. Первые ноты сентиментальные и нежные, они не соответствуют ситуации и месту, но уже через мгновение в мелодию врывается отчаяние, лучше всего ощущаемое в партии скрипки. Она борется за выживание с атакующим её фортепиано, тонет и раз за разом выплывает на поверхность.

Это твой самый большой страх, Францишек. Ты всегда боялся, что кто-то вселит в тебя чужие мысли, что ты начнёшь преследовать фальшивые цели. Ты так сильно запутался в воспоминаниях других людей, что потерял ориентацию. Это, должно быть, страшно. Особенно для тебя.

Ронштайн ошибается. Длительные страдания истощили меня до того, что сейчас я опираюсь на простые инстинкты и интуицию. Что-то приносит облегчение, что-то причиняет боль, но это реакция тела, а не сознания. В ней нет страха, только звериные инстинкты. Они и тлеющая внутри последняя мечта добраться до Замка и найти Адама и Хавву, моих детей.

То, что мы разговариваем, вообще стоит принимать за чудо. И речь не только о том, что ты меня слышишь, но также и о том, что я могу говорить с тобой. Белая занавеска и размытый образ здесь не ради забавы, но для общего блага. Я заражён боевым видом Mycobacterium leprae. Моё тело распадается при каждом резком движении.

Так что мы в похожей ситуации – умираем в отвращении. Я даже думал о том, может ли спасти меня самого то решение, которое я тебе предложу, но лепра коснулась и моего мозга, что исключает симбиоз. Ты можешь прожить достаточно долго, чтобы добраться до Радеца, а может, даже дальше на юг. Не сосредотачивайся на ненависти ко мне. Сконцентрируйся на том, что ты выйдешь отсюда собственными силами и получишь могущественное оружие.

Меня не касаются дела Ронштайна. Я даже не желаю ему смерти. Мать сейчас лишь воспоминание, не больше и не меньше. Она существует только в прошлом – сколько я помню, она всегда была моей матерью. Я не знал её лично, но чувство нехватки унаследовал от предыдущих воплощений. Копия от копии, эхо от эха, тень от тени человека. Какого чёрта я должен был ненавидеть этого подыхающего горо?

Жители лагеря – это не нормальные люди. Ты успел их узнать, они больные по всем параметрам. Большинство из них – бывшие солдаты, полицейские и агенты тайных служб. Они создали организацию, которая (помимо издевательств над андроидами) готовила своих членов к борьбе с терроризмом и скупала оружие на чёрном рынке. Если бы у меня было больше сил, я бы вынудил их идти с тобой, но ни один не дошёл бы до Радеца живым. У тебя большая мотивация. Сейчас тебя держат в этом мире только дети.

Масный объяснял феномен телепатии продвинутыми технологиями. Он всегда возвращался в воспоминаниях к тому моменту, когда его приятеля случайно ударило током из распределителя и он прочитал чужие мысли. По его мнению, горо имели излучатели, которые действовали на ассоциативное поле в коре мозга. Он также обращал внимание на микрочипы, растворённые в воде, и агрессивные трояны на платформах S-файлов. Он преумножал теории заговора и подкармливал их собственными страхами.

Я преумножаю теории заговора и подкармливаю их собственными страхами.

Несколько дней назад люди Гепарда наткнулись на конвой, атакованный Саранчой. Они отбили у партизан два транспортёра, забитые боеприпасами и электроникой. Но нашли ещё кое-что, куда более ценное – три полностью вооружённых дирекса. Один пережил взрыв бомбы, анабиотическая камера уцелела. Инструкции, которые я передал медицинским инженерам, делают возможным симбиоз и активизацию тела. Мы должны справиться с этим заданием.

Я думаю, у тебя нет выбора. В другой ситуации я бы предложил тебе путешествие в Центр, а мои люди доставили бы тебя к дверям «Кортасара», но штаб-квартира корпорации была уничтожена. Погибли все сотрудники и правление «Элиас Электроникс»: твоя сестра, Оли Сидов, Вероника, члены Правления. Там, где стоял офис-центр «ЭЭ», теперь зияет чёрная дыра глубиной в двадцать метров. Там шли очень тяжёлые бои, а излучение было настолько сильным, что туда невозможно подойти без скафандра.

Марина Элиас, Оли Сидов, Макс Вернер, Феликс Маркез, Вероника 5L. Все мертвы. Я не совсем понимаю, что это значит. Как объединить эти фамилии и лица в одну целостность. Почему Харви утверждает, что у меня нет выбора?

Я хочу предложить тебе поучаствовать в эксперименте, который продлит твоё существование. Боевое тело не является самостоятельной формой жизни, оно требует постоянного подключения к человеческому мозгу, чтобы функционировать. Ты станешь не столько оператором дирекса, сколько им самим… ей самой, потому что метросексуальный конструктор-стилист (здесь о таких говорят «Еврей») дал ему женское имя и женскую операционную личность. Экземпляр зовут Сигур Роус[36], и, как утверждает доктор Ковац, это прекрасная машина для убийств.

По словам Ронштайна полковник Кесслер проследит за тем, чтобы Сигур запустили вовремя, а мою голову имплантировали в брюхо дирекса. Боевое тело теоретически может жить много лет, но у людей Ронштайна нет запасов теломеразы, которая задерживает старение клеток. Дирекс не производит их самостоятельно, а метаболизм зависит от внешних поставок. Отрезанный от энзимов организм может умереть от старости спустя несколько недель. Но я не понимаю, как Ронштайн меня нашёл и почему вообще искал.

Под конец ты будешь очень слаб, но это единственный шанс, чтобы ты хотя бы попытался спасти детей. Если бы ты подал сигнал в Синергии на день раньше, у нас было бы куда больше шансов.

Надя, моя горячо оплакиваемая приятельница, рассказала о трансфере, но сеть постоянно меняла структуру. Мы уже в первый день выслали людей в несколько мест, однако это были холостые выстрелы. Мы поймали след «искуственного сердца» «Маршалл» на аиде получателя, потому одновременно искали и сменные запчасти – как ты уже слышал, не очень результативно.

Харви знает, что, если бы у меня не было детей, я бы давно перестал дышать. Я бы мог это сделать: сила воли, закалённая в те моменты, когда я цеплялся за жизнь, сейчас могла сработать против него. Я бы уже не смотрел на эти разваливающиеся декорации и фиговеньких демиургов – надутых, как воздушный шар, премудрых полуангелов-полудьяволов. Последний из них наклоняется и молча анализирует состояние моего тела.

– Идите уже, – шепчет он охрипшим голосом шумящим в углу музыкантам.

– Ты слышал, паршивец?! – кричит поручик вермахта, резко захлопывая крышку фортепиано.

Еврей подскакивает с кресла и удирает со своим хордофоном в руке. Двери тотчас же открываются. Офицер шагает за ним, вытянувшись по струнке, как будто проглотил бильярдный кий. Он кланяется Коменданту и исчезает в коридоре. Мы остались одни, двое старых друзей.

Я позволю тебе говорить, хотя большинство мыслей легко могу прочесть и так. Ты очень сильно изменился, мне трудно оценить, насколько ты до сих пор являешься Францишеком Элиасом. Ты хотел быть кем-то больше наследника семьи, взбунтовался даже против бессмертия колыбельщиков. Если мы поговорим по инфору, может, я смогу убедиться, готов ли ты начать свой крестовый поход.

– Я с самого начала был готов, – говорю я на первом разблокированном канале. – Я всё решил. Я хочу войти в тело дирекса и вернуться в Радец. Ничего больше не имеет значения. Только скажи, почему я?

– У меня не было выбора, ты единственный кандидат, потому что, по правде говоря, я не знаю другого человека, который так сильно противился бы смерти. Даже если ты не настоящий Илия[37], ты любил одну женщину, и, возможно, тебе удастся защитить её. Потому она получила инструкцию найти тебя после возвращения в Замок. Тогда ещё твой дом существовал.

Я чувствую раздражение Ронштайна, который привык к быстрой переработке информации и выдаче распоряжений, а к старости погряз в неизвестных ему ранее сомнениях. Он прав, что мы умираем в отвращении. Его упадок даже ужаснее, чем мой, а одиночество и чувство поражения ещё пронзительнее. Если бы я мог ему сочувствовать, то сделал бы что-нибудь – но что можно сделать для человека, которого никогда не понимал?

– Скажи, Харви, выполнение Божьего плана означает конец истории?

– Когда сгоревший «Heart of Darkness› возвращался на Землю, он каждый раз приносил горсть молекул, с которыми соприкоснулся во время путешествия, и они указывали на то, что существует много миров и историй. Я уверен, что в некоторых версиях Земля не деградировала, а Синергию заменили другие изобретения.

– Но это вы навлекли этот губительный ужас на наш мир. – Я думаю об экспериментах алхимиков. – Если бы френы не попали в руки человечества, не было бы войны с Саранчой.

– Знаешь, все не так просто, – он заходится кашлем. – Причина трагедии кроется скорее в природе жертвы, а не палача. А тем более жертвы, которая в критический момент лишились поддержки своего Бога.

– Думаешь, Бог убежал отсюда из-за какой-то угрозы?

Ронштайн замирает, как будто бы мой вопрос был неуместен.

– Второй пилот туннельщика, Вивьен Элдрич, неделю назад впервые вернулась на Землю в целостности. Я связался с ней через спутник «ЭЭ», который кружит над пустыней Саладх. Качество передачи было ужасным, мне приходилось восстанавливать многие слова, но то, что она сказала, меня напугало. Она утверждает, что френический свет не является синтетическим плазматом, и попал к нам из другой версии вселенной.

– И что? Какая разница, Харви?

– Когда чужой Бог проникает в другой мир, он уничтожает его фундамент: модифицирует физические постоянные, изменяет биологию организмов, манипулирует вероятностью. Он становится противником и начинает перепрограммировать реальность под собственную сущность. Это происходит в каждом месте и времени, в прошлом и в будущем. В результате, возможно, мы не только перестанем существовать сейчас, но окажется что мы никогда не существовали, даже потенциально, потому что это было логически невозможно.

– Это имя, Вивьен, мне кажется очень знакомым. – Моё равнодушие происходит не из иронии или гнева. Это признак моего упадка, который Ронштайн должен понимать.

– Ты скоро встретишь её, Францишек. Это твоё самое важное задание: привести посланника плазмата к центру аномалии. Я верю, что тебя не подведёт инстинкт выживания, и что ты всё ещё отличаешь добро от зла.

Я не верю Роштайну.

Он выбрал меня не из моральных воззрений, а из-за звериной силы и равнодушия.

Я так думаю.

6. Воплощённое зло

Я представлял себе, что боевые тела похожи на громоздкие ТБЭС-ы. Думал, что разница между дирексом и ТБЭС-ом касается главным образом конструкции скелета, опирающегося на кости и мышцы, а не на металлический корпус и гидравлику. Всё и так закрывает толстая броня и экранирующий слой, потому это вещь весьма второстепенная. Я так думал аж до момента, когда из первых дверей ангара выплыла платформа с частично пробуждённой Сигур Рус.

Она переступала с ноги на ногу и беспокойно крутилась, как будто хотела сорваться с цепи, но я не сосредотачивался на атавизмах тела. Меня очаровала ловкость движений и пропорции этой бестии весом в четверть тонны.

Внешне дирексы напоминают людей меньше, чем синтетические скелеты. Прежде всего у них нет головы, они выглядят как массивные трёхметровые буквы «Т», меняющие пигменты бронированного покрытия. Но под килограммами брони и амуниции, прикреплённой к телу и движимой с помощью специальных связок, скрывается живое существо, которое нельзя заметить.

Когда дирекс делает глубокий вдох, я слышу шум водопада. Стоя перед моей кроватью, Ковац рассказывает шёпотом Кесслеру, как прошлой зимой они видели невооружённый прототип, бегущий на сильном морозе. Из отверстия в голой спине вырывались клубы водяного пара, опадающие на землю лепестками снега, и эти ангельские крылья были прекрасны.

Сигур выглядит как стальной рыцарь, ощетинившийся дулами пулемётов и соплами выхлопов, открутивший себе голову и спрятавший её глубоко во внутренностях, чтобы в неё не попали враги. В этом есть зерно истины: помещение мозгового лона в животе увеличивает устойчивость к ударам. Там, где у человека шея, у дирекса размещено направленное вверх ротовое отверстие, оснащённое массивной челюстью и треугольными зубами. В любое мгновение, за исключением кормления, его защищает двойной ADNR. Ниже, под бронированным стеклом, находится кольцо обзора, которое тянется вокруг всего тела: по линии ключиц, по плечам и в пространстве над лопатками. Несколько десятков глазных яблок собирают панорамную картину, от которой может закружиться голова.

– Это одно из труднейших заданий для нового оператора, – говорит Ковац, – научиться двигаться, видеть пространство на триста шестьдесят градусов.

– Мединженеры могли спроектировать аппарат зрения, приближённый к человеческому, – я не скрываю удивления.

– Разумеется, но это сузило бы поле зрения дирекса. Сейчас его невозможно застать врасплох сзади, равно как и некоторых вампиров. А слух, если захочешь, может превосходить человеческие возможности.

Краткий отблеск под веками, когда Ронштайн пересылает мне профиль Коваца. Генетик – изгнанник из «Элиас Электроникс». Я выставил его из-за пристрастия к Синергии в самом начале массовых увольнений. А он уже через день после того, как потерял работу, постучался в дверь коричневых рубашек. Вне штаб-квартир корпораций и личных убежищ, только места, вроде «Освенцима», дают гражданским иллюзию безопасности. Несколько учёных, выброшенных из «ЭЭ», поступили также.

Он должен меня ненавидеть, но Харви уверяет, что это не так. Ковац принял увольнение спокойно и принял решение Управления, которое сломало ему жизнь. Он гик-рационалист, из сети скачивает исключительно исследования мёртвых коллег, отложенные в виде S-файлов в архивах домов смерти, страховых и госпиталей. Он анализирует прерванные исследования, возвращает их с тупиков и толкает на новые пути. Он не умеет жить и работать без ежедневного сосания мыслей, он идеально приспособился к миру Р2Р. Так выглядит второй конец палки – я знал только об отчётах, касающихся безумия и зомби на улицах города.

Доктор восторженно рассказывает об имплантации человеческих мозгов в лона дирексов. По его мнению, гибридизация – это ветвь управляемой эволюции, которая кажется куда более результативной, чем проектирование целых организмов. Он описывает Сигур как мифического героя: она не мучается, как человек, не умирает от снарядов, может выдержать много недель в поверхностной гибернации без еды и воды, у неё прекрасная ориентация в пространстве и координация движений хищника, причём она сохраняет человеческий разум. Он не перечисляет всех технологических улучшений и орудий, которыми оснащено боевое тело, поскольку, по его мнению, это неважно. Я буду управлять дулами пулемётов так, как сейчас – он на момент замолкает, – как раньше управлял своими конечностями.

Ковац позволяет себе шутку, называя дирексов «благородно рождёнными». У них голубая кровь, поскольку кислород переносит гемоцианин, как у подковообразных крабов. Как и у этих милых ракообразных, кровь является асептической и проявляет антипирогенные свойства. Поддаваясь действию токсинов, порождаемых бактериями, она сразу же вырабатывает антитела, которые уничтожают пироген. Это одна из предосторожностей на случай столкновения дирекса с биологическим оружием.

Он долго говорит об интеллекте, который опирается на переопределение «я». Из исследований, проведённых над боевыми телами, становится понятно, что, кратко говоря, простое перенесение личности приводит к тяжёлым функциональным нарушениям и ее распаду. Потому модифицирована первичная концепция и выведен вспомогательный мозг, с которым соединяется мозг оператора. Размещённый в дирексе человек мыслит в третьем лице о своём теле и предпринятых действиях, одновременно не теряя с ними связи. И хотя такое состояние трудно себе вообразить, именно по этой причине – то есть для увеличения дистанции – подбирается мозг другого пола.

– Через минуту вы заснёте и будете обезглавлены. Операцию проведём при помощи оборудования, которое люди Гепарда украли из мобильного клинического центра FEO. Ординатор хирургии был убеждён нашими… хм… аргументами, и прибыл сюда с целой группой, – иронично улыбается Ковац.

– Вы отдаёте себе отчёт, что мой мозг нестабилен? – беспокойство трещит в инфоре, как песок. – Трансфер был прерван. Часть памяти уничтожена или всё ещё принадлежит Карлу Масному.

– Решение уже принято, – доктор склоняется надо мной. – Глядя на ваше состояние, странно было бы не иметь сомнений, но с Комендантом не спорят. К тому же вы опытный колыбельщик, «копия от копии, эхо от эха, тень от тени человека».

– Ронштайн выслал в эфир мои мысли? Как осмотрительно!

– Он использует самые простые методы передачи информации, – Ковац растерянно улыбается. – Прошу помнить, что после пробуждения вы будете также располагать полуфабрикатами воспоминаний Сигур. Из компиляции миллионов S-файлов была создана модель огромной территории, на которой обозначены объекты, важные для миссии. Дирекс помнит, где находятся запасы воды и питания, убежища с боеприпасами, лекарствами, сменными запчастями и элементами брони.

– VoidWorks выполнил бо́льшую часть проекта, так что вполне возможно, я доберусь до цели благодаря работе моих людей.

– Комендант утверждает, что от того, доберётесь ли вы до Сигарда и дальше, к центру управления Саранчи, зависит наше существование. В противном случае исчезнет даже тот ад, который нас окружает, и не останется ничего. Я понятия не имею, как, пусть даже в боевом теле, вы выполните задание без поддержки, но прошу в критический момент довериться вспомогательному мозгу.

Я всё больше думаю о Сигур. Верю в инстинкт хищника, который лежит где-то далеко за границей добра и зла. Лишь появление оператора, воплощённого в дирекса человека, кладёт на него бремя морального выбора. Даже если это выбор, который делает третье лицо, вне поля зрения кольца обзора, в разваливающемся мире.

– Как самочувствие? – вдруг спрашивает Кесслер. – Вы готовы?

– Всё в порядке. Можете начинать свой магический ритуал.

– Я удивлён вашей отваге, господин Элиас. Ничто в этом мире не заставило бы меня согласиться на имплантацию мозга, а поверьте мне, я не трус.

– Даже к смерти можно в конце концов привыкнуть. У меня задание, которое нужно выполнить: я должен найти детей и провести кого-то через пустыню, – я чувствую, как подобие моего тела пылает. – Поторопитесь, я могу не дожить до операции.

Меня снова везут на скрипучей каталке. Мы направляемся в подземные убежища, куда чуть раньше прибыла платформа с телом Сигур. К этой части лагерного комплекса нет доступа ни у гражданских, ни у заключённых. Её хорошо охраняют. Мы проходим несколько караулов и массивных дверей. Стражники приветствуют Кесслера, который шагает рядом со мной с напряжённым выражением лица. Камера регистрирует жест Гепарда – он поднимает ладонь, чтобы приветствовать меня, но отказывается от этой идеи на полпути. Рука касается сигареты, торчащей в уголке губ.

Я смотрю на него с любопытством ребёнка, оглядываю всё так жадно, как будто бы только мгновение назад пришёл в этот мир. Хочу запомнить как можно больше, до конца использовать отупевшие чувства и память. Тренируюсь как рекордсмен, чтобы не подвести в самый ответственный момент. Я не чувствую почти ничего, когда думаю о детях и Вивьен, но полагаю, что это пройдёт и я доберусь к цели, подталкиваемый надеждой на встречу с ними. И хоть я умер давно, возле побережья Соммос, но лишь сейчас придаю смысл той жизни.

Врачи и техники перекладывают меня на стол и копаются возле змеек искусственного сердца. Новые жидкости начинают кружить в пластиковой системе кровообращения. Вдали я вижу огромную капсулу, в которой лежит боевое тело, прикрытое хирургической палаткой. Наверное, ему уже делают кесарево сечение и открывают лоно, в которое после гормонального полоскания поместят мой мозг. Я вспоминаю лица людей, которых встречал в прошлом, названия городов и улиц, горных вершин и рек, транспортных средств и электронных гаджетов. Цифры, фигуры и математические заклинания – всё расплывается в пустоте, но помогает не заснуть.

«Не сейчас», – думаю я сонно.

– Меня зовут Эрнст Саливан, – я буду руководить операцией, – профессор с пирсингом на лице наклоняется над операционным столом. – Пожалуйста, расслабьтесь и думайте о чём-то приятном. Через мгновение вы заснёте, а мы о вас позаботимся настолько хорошо, насколько сможем.

– Я не могу заснуть, – через инфор доходит только шум помех, – я ещё не всех назвал… я не могу вспомнить…

Я слышу его…

– Пожалуйста, посчитайте обратно от десяти до нуля.

… его голос.

… десять, восемь, семь, пять…

С самого детства к нему приходил один и тот же сон, который заставлял его чувствовать себя исключительным. Францишеку Элиасу снилось, что он оказался на краю пустыни, там, где первые барханы тянутся своими языками к камням. Он долго смотрит на горизонт, закрытый туманами пыли. Потом закрывает глаза, его веки словно литые из стали, он чувствует смертельную усталость и неумолимо валится набок, всё ниже и ниже. А когда всё же падает, разбивается о камень, как скульптура из хрупкого материала: ноги, руки, корпус и голова – всё лежит отдельно, покрытое пустынной пылью, которая въедается в искривления и щёлки. Ветер дует всё сильнее и навевает всё больше песка, а тело теряет форму под холодными частичками. Его охватывает небытие, которое пришло из-за невиданного горизонта и принесло желанное облегчение. Францишек Элиас всегда видит сны о своём предназначении, он поднимается с земли, воскресает. Вот человек, который сходит с креста человеческих страхов, лишает себя языка и чувств, срывает с головы тернистую корону ненависти и становится нашим спасителем. Ecce homo.

Начинайте операцию.

V. Роза победы

1. Любовь – это путь

Сигур не понимает людей, их ценностей и мотивов действий, потому ей остаётся только любовь. Она не понимала их ни в инкубаторе, задавая сотни вопросов мединженерам, ни сейчас, чувствуя под ногами тела, надгрызенные вампирами. Она так отчаянно любит людей лишь для того, чтобы оставаться им верной: она любит их за безумие генов, отправку в будущее следующих поколений, за усилия, которые совершают их тёмные сознания, чтобы соединиться с миром, за неисчерпаемые амбиции и волю. А больше всего за филогенетическую память предков и собственную идентичность, которая опирается на противоречия. Сигур надеется, что, когда Земля пробудится от прикосновения Бога, на краткий миг она станет человеком.

(Откуда, чёрт возьми, берутся такие мысли?)

Она наблюдает за окружением из-за завесы метаматериалов и фотонных кристаллов. Высматривает врага через мобильное «Кватро», которое ползёт по улице и стенам домов. В тени небоскрёбов Женевского проспекта видит себя – быстро движущийся туманный силуэт. Она обходит остовы машин и останки, перекрученные как лианы, выжженные взрывами кассетных бомб, наполненных белым фосфором. Обугленные трупы людей, которых гасили водой с гидрантов, что только поддерживает, а не тушит огонь. Тела и черепа, продырявленные ослепляющими снарядами. Куски жареного белка под корпусами машин.

Большинство тел принадлежит гражданским и солдатам Группировки Рамма. Редко где виднеется серая бронеформа Саранчи, сборище вампиров, в которых попал снаряд во время налёта, или граната Р, вылетевшая из гранатомёта. Блюмфельд и восьмиугольник вспомогательных ИИ приговорили к смерти живые щиты – жителей, убегающих от врага, и стада ошалевших зомби, – но они не задержали повстанцев, штурмующих центр Раммы, появляющихся из ниоткуда, волна за волной. Федеральные подразделения отступили, когда не хватило morozhenoje и химии, которая кипятит кровь. Отступление превратилось в беспорядочный побег, прежде чем последний самолёт упал с неба.

Сигур разгоняет рой утилизационных мух, наполненных колониями Sphingomonas и Pseudomonas, нищенствующих на целлофановых пакетах и кусках пластика. Лишённые управления, они мельтешат в воздухе, устраивая фантастические торнадо и петли Мебиуса. Она смотрит на автоматическую суету в пустом мире, чтобы усмирить боль и сомнения человека, которого носит в своём лоне. Она неутомима и чувствительна как цербер, как стрекоза и спящий младенец. Улавливает изменения температуры и завихрения магнитного поля, при каждом шаге исследует содрогание земли. Между сожжёнными небоскрёбами и щербатыми витринами магазинов шныряют повреждённые излучатели антиполя. Один неаккуратный шаг, и впадёшь в изгиб пространства, застынешь, как биологический препарат. Никто, даже дирекс, не сбежит из такой ловушки собственными силами. В дыре воздушного рекламного плаката можно прожить до исчерпания запасов кислорода, зато банер сжимает пространство невидимыми поверхностями, сминает всё, как большие тиски.

На площади Александра подобный поток расщепился более чем на десяток плоскостей: в метре над землёй поднимаются куски тел прохожих, перемешанные из-за взрывов. Таро, которые каждой окровавленной фигурой предсказывают конец света.

На фоне этих «предсказаний» солдаты Форта Рамма всё ещё отбивают атаку подразделения Саранчи. Окружённые сожжёнными останками, тёмным телом транспортёра Huawei и острыми сугробами мусора, они стараются задержать врага. Повстанцы окружили их совсем недавно, людям ещё хватает боеприпасов и крови.

Защищающихся в несколько раз меньше, чем нападающих. Сигур считает в инфракрасном свете: двенадцать живых и два андроида Death Angel. Минута сомнений, не двинуться ли им на помощь, минута ненависти ко всему, что мутировало и сеет бескорыстную смерть, но любовь к старому человеку сильнее, чем любовь к остальному человечеству. Поэтому она проскальзывает по краю площади, за колоннами ратуши, вжимается в руины костёла святого Рафала и бежит дальше, направляемая воспоминаниями поглощённых сознаний.

(Эта дорога небезопасна, под асфальтом находится туннель сточного канала. Другая проходит возле заправочной станции, необходимо учитывать риск взрыва. Ещё одна заканчивается сильным сужением, узкая тропинка между домами – идеальное место для западни. Вправо мостик через улицу Фёдора Марица, влево съезд по серпантину до Солнечного бульвара.)

Сигур мчится как гепард, принимает решения на основе обрывков воспоминаний. У неё собственная база данных: хаотическая и лишённая апгрейдов, но независимая от сети. Время от времени её советчики выпадают из роли, как тогда, когда она убивает в воротах одинокого солдата Саранчи. Сжимает пальцы на облепленной имплантатами голове до глухого хруста черепа, и начинает думать о тревожных вещах. О людях, которые потеряли свою личность в погоне за высокотехнологичным пузырьком, которые отвергли тело и были преданы собственной совестью, а также о тех, кто перестал бояться темноты, потому что тьма поселилась в них самих.

Она любит их бессмысленной любовью и чувствует огромную горечь.

Мчится вперёд, готовая на смерть, поворачивает в торговый центр, украшенный китайскими фонариками. Телескопический гарпун, выпущенный из предплечья, пробивает висок ошеломлённого вампира. Второй падает, придавленный стопой. Третьему остриё из руки насквозь прошивает грудную клетку. Вдалеке маячат следующие повстанцы, но Сигур чувствует яростный голод, удвоенное усилие ускоряет трансформацию материи.

Она тянет дрожащие тела к разрушенному ювелирному магазину. Из разбитых витрин свисают серёжки и кулоны. Под ногами хрустят кольца и брошки, смешанные со стеклом. Драгоценности потеряли свою ценность.

Сигур рассекает бронеформу вампира, разделывает его, как большого краба, чтобы добраться до мяса и сожрать вместе с костями, волосами и шкурой. ADNR открывает ротовое отверстие, зубастая бездна издаёт громкое чавканье. Дирекс разрывает тело на части, пережёвывает и глотает большими кусками. Голодный гигант поглощает и второе тело, после чего удобно укладывается на полу.

Рвота приходит через 15 минут, когда пищеварительная система пытается растворить доставленный корм. Энзимы не находят ключа к белку вампиров, желудочный сок не перерабатывает его в кашицу. Ткани Саранчи чужие, они не усваиваются земными зверьми и людьми. Сигур возвращает всё в ужасных муках. Со стен и мебели магазина сползают кровавые куски и струйки желчи. Ни одно создание не пережило бы такого отравления, но организм дирекса борется с аллергией, как лев. Она лежит неподвижно в тяжёлой горячке, время от времени ее сотрясают приступы дрожи. А потом остывает после внутреннего боя.

Первое сознательное действие, которое потом выполняет Сигур, это тянется к герметическому хранилищу на груди. Достаёт оттуда человеческую руку, оглаживает со всех сторон и быстро прячет, пристыженная варварской мыслью поглотить её. Кто-то внутри протестует слишком громко, чтобы она могла это сделать. Усталый старый человек, бессмертный Элиас. Эта рука ценнее, чем средневековая реликвия.

Запах смерти. Я блюю мясом вампира. Его вонь изрыгается из её-нашего-их тела. Сука, не могу поверить, что моя голова, наполовину переварена и запутана в отвратительных корнях, застряла неподалёку от огромной цистерны желудка. Цистерны, наполненной до краёв мутировавшим дерьмом. Если бы её стенка лопнула, разъеденная чужими токсинами, весь поток блевотины залил бы меня и убил, а ведь я должен выжить и любой ценой добраться до Радеца.

Я ненавижу вампиров. Ненавижу распад и стремление к смерти. Испорченные вещи и трещины в человеческой воле всегда приводили меня в бешенство. Как старые сказки, которые кажутся детям красивыми, а взрослым – плохими и жестокими.

Тшшш…

Сигур утихомиривает Францишека, успокаивает издёрганные нервы человека. Она терпеливо объясняет, что ещё не время для пробуждения, что нужно отдохнуть во сне. Не вдаётся во внутренний диалог, не провоцирует колыбельщика к большему отчаянию. Собирает силы, чтобы отправиться на следующую охоту. Она встаёт очень медленно, пригибаясь под низким потолком. Разбивает заднюю гипсовую стену и выходит через склад на улицу. Узкие проходы между домами коварны и опасны, но «Кватро» не даёт выбора: оно предупреждает о колонне повстанцев, которые идут по пассажу.

Сигур включает следующие системы видения, увеличивает чувствительность синхронного восприятия, готовится к сражению. Здесь слишком мало места, чтобы убежать или спрятаться в руинах. К тому же из-за обломков, ползущих по небу, вышло враждебное солнце, в котором трёхметровый колосс отбрасывает тень. Камуфляж слабоват, лучше всего он показывает себя в распорошенном свете, потому пока Сигур его отключает. Температура оболочки снижается, экономя энергию. Дирекс, когда его видно во всей красе, представляет собой идеальную цель – если кто-то настолько глуп, чтобы нацелить на него оружие.

В небольшом сквере возле высохшего фонтана Сигур находит останки собаки. Животное погибло от выстрела из пращи, в глазнице до сих пор торчит металлический шарик из подшипника. Божественная меткость стрелка – это промах теории вероятности. В тени ближайших акаций голодные дети рассматривают чудовище, которое крадёт их обед; чудовище рассматривает детей. Глаза в кольце обзора открываются и закрываются, окидывая улицу внимательным взглядом. Ковац ошибался в оценке зрения. Оператору кажется, что он вертит головой вокруг собственной оси, без сопротивления шейных позвонков, как кукла. Когда одни глаза смотрят, остальные сразу же закрываются. В мозг не попадает передача со всех сторон, кольцо производит динамическую панораму.

Дирекс пожирает собаку одним клацаньем челюстей. Линялый мешок с костями для него даже не сходит за порядочную закуску. Хищник движется дальше, бежит сейчас напрямик между домами, пересекая газоны, детские горки и асфальтированные спортплощадки. Она быстро перескакивает ряды уничтоженных гаражей, проходит по сожжённому супермаркету и парку, вымороженному бомбами и полному сломанных деревьев. Ещё недавно здесь велись тяжёлые бои, сейчас всё пространство обвито тишиной и неподвижностью. Дома задержали дыхание, даже гравий не так упрямо скрипит под ногами. Чутьё Сигур улавливает в окнах лестничных клеток каждое движение и источник тепла. Люди, попрятавшиеся в дупла квартир и туннели коридоров, хлопают вытаращенными глазами. Ждут, пока пришелец отойдёт на безопасное расстояние. Они принимают его за вампира гигантских размеров.

Дирекс по умолчанию не использует огнестрельного оружия; стреляет только раз, когда замечает дуло гранатомёта. Окно на третьем этаже каменицы расцветает белым огнём, потом слышится крик горящего человека. Сигур не замедляет шага, перескакивает через поросшую плющом стену, деревянный забор, сетку, залатанную кусками шифера и обломками железа. Лишь вой, доносящийся из-за угла – не то человеческий, не то животный – заставляет её остановиться и послать «Кватро» за угол дома. Потом она смотрит сама.

Кольцо обзора расслаивается и деформируется, направляя зум на группу повстанцев: они окружают тесным кругом женщину, сидящую под бетонным фонарём. Достаточно одной мысли о трескающихся головах вампиров, чтобы к запасам на спине дирекса мышцы направили экспансивные снаряды хелиос. Расстояние до цели составляет пятьдесят пять метров, можно рискнуть проявить силу. Повстанцы тут чувствуют себя в безопасности, несколько из них сняли шлемы, у остальных приподняты затемняющие забрала и круглые гоглы. Они говорят на распевном языке, который звучит как свист ветра в расщелине, или обмениваются ирдовыми сообщениями. Сигур видит потоки информации, проплывающие между имплантатами, но не может их прочесть.

Один из боевиков спрашивает пойманную женщину, используя синтезатор речи:

– Где склады катализаторов? Я вижу, что у тебя в крови их нет, но ты должна это знать. Где склады катализаторов? Скажи, или мы убьём твоего ребёнка, а потом тебя. Где… – и так по кругу, как будто заело трансляционную систему.

– Он мёртв, слышишь? Мой сыночек мёртв! – кричит женщина, заходясь плачем. – Убейте, сукины сыны!

Она бьёт кулаком в бедро вампира и скручивается над коричневым свитком. Солдаты могут исполнить её желание множеством разных способов – разорвать её тело на куски, поджарить микроволнами, втоптать в горячий асфальт улицы, но они ещё не решили. Инструкции медленно плывут через симбионты в мозг. Что сделать с обезумевшей самкой, которая не имеет ценных знаний и нарушает святое спокойствие войны?

Сигур включает камуфляж и движется по затенённому тротуару. Она крадётся медленно, сканируя арки и окна домов. Ищет полусферические аномалии, зеркальные трещины, из которых выходит Саранча. Подразделение насчитывает двадцать четыре солдата, никого больше она не находит поблизости. Задерживает дыхание. Тридцать метров до цели, двадцать пять, двадцать.

Вампир в графитовой бронеформе поворачивает голову в её сторону, ещё не понимая, что именно видит. Делает инстинктивный шаг по направлению к дирексу. Прислушивается и замолкает. Утихают отзвуки голосов, а дула пулемётов начинают подниматься. В руке командира повстанцев появляется граната. Сигур не может позволить, чтобы он использовал её. Ей осталось пятнадцать метров, когда она вытягивает перед собой обе руки. Левую с малокалиберной для пробивания брони, правую – с хелиосами или (в случае необходимости) бреннеке, которые убивают врагов. Нечёткое воспоминание: краткая и прекрасная злая улыбка Луизы, сальто назад, которое она выполнила, выскакивая из машины в Сулиме.

Вот это бег без цели в траве, острой, словно бритва и едва достигающей моих колен…

Францишек не уверен в значении этих слов. В детстве он часто слышал эту песенку. Спешащая Сигур шатает его мозг, который продуцирует во сне новые нервные клетки, возвращает равновесие и компенсирует дефицит. Мать поворачивает с дороги, когда гаснет луч солнца…

Мать поворачивает с дороги, когда гаснет луч солнца, а отец обнимает её за плечи. Оба они старые, сидят на террасе Стеклянной Башни и восхищаются панорамой заповедника. Антон поднимается по кристальным ступеням со стаканом холодного пива в руке. Заиндевевший стакан. Хорошее пиво. Он наклоняется к родителям и желает им всего наилучшего в годовщину свадьбы. Сотую? Сто двадцатую? Во сне трудно считать, во сне тебя в следующий класс не перевели, гений ты. Отличник по пластике, литературе и даже музыке, но двоечник по физике, химии и просто дубина в королеве наук.

– Какая это годовщина, чтоб его?! Она как-то называется хотя бы?

– Это не имеет значения, – говорит Марина. – Выпьем за их здоровье.

Антон и Марина выглядят очень молодо. Они встречаются в телах, в которых могли никогда и не встретиться.

– Почему родители старые?

– Так должно быть, – сентенциозно говорит Надя. – Родители старше детей, таков правильный уклад этой планеты.

– Нужно соблюдать порядок мира, иначе нас поглотит Всесожжение, – смеётся отец.

Он прикуривает матери длинную красную сигарету, а сам набивает трубку. Францишек-рассказчик сидит между Вивьен и Луизой на кожаном белом диване. Он вытягивает перед собой руки, они кажутся чистыми, ещё не запятнанными кровью. Не обросшие дулами пулемётов.

Все начинают соревноваться в шутках, каждый хочет быть лучшим. Отец говорит, что мог бы купить целый город, а мама пропеть все любовные истории. Антон – обогнуть мыс Горн после охрененного «материала», а Марина – щелканьем пальцев возбудить целую толпу на улице. Луиза убеждает Вивьен, что, если бы захотела, могла бы разбить стеклянную стену и выпрыгнуть как птица, и с ней бы ничего не случилось. Она старается быть смешной в своей грубоватой манере, но Вив перестаёт улыбаться. Францишек вспоминает, что она погибла в падающем дельтаплане. И просыпается с криком, который на протяжении всей этой сцены словно застрял в горле.

Крик выбирается наружу с громким рыком дирекса. Пулемёты стреляют огнём. Рука вампира с продолговатой гранатой падает на тротуар, оторванная до локтя. Повстанцы собираются стрелять, целятся в туманную фигуру, которая свалилась на них, как хищных дрон. Начинается резня, в ход идут огнемёты, гарпуны и мачете. Сигур целится в головы, лопающиеся от хелиосов как спелые фрукты. В неё тоже попадает град снарядов, которые в большинстве случаев соскальзывают по гладкой поверхности брони.

Языки пламени. Одна из пуль попадает в край кольца зрения, ослепляя четыре градуса левой панорамы, другая уничтожает гарпун, ещё одна – контейнер на плече.

Бреннеке укладывают двух беглецов, остальные бросаются на дирекса. Схватка, последняя сцена. Они знают, что проиграли, но должны нанести как можно больше ударов. Главной целью – важнее, чем победа – является уничтожение жизни. От раны, нанесённой мачете, Сигур начинает истекать кровью, острие вошло глубоко в запястье под движимой панелью. Конструкторы не предвидели настолько близкого контакта, голубые струйки крови стекают на землю. Не предвидели, что из-за любви дирекс задержит огонь и бросится в толпу вампиров. Сделает всё, чтобы не ранить одинокую женщину.

Последний противник умирает с разорванным животом. Дымящие внутренности на тротуаре. Сигур тяжело дышит над окаменевшей матерью. Из её рук спадает конверт, открывая обуглившиеся останки ребёнка. Возвращается тишина, которая висит над Раммой, словно туман. Изгнанная лишь на миг, терпеливая и могущественная королева. В этой тишине раздаётся придушенный шёпот, единственный голос, который может родиться в гортани дирекса:

– С вами ничего не случилось?

Женщина не отвечает.

– Я отведу вас в безопасное место, пожалуйста, идите за мной. Шум борьбы приведет сюда следующие подразделения.

– Я хочу умереть, – женщина поднимает глаза на чудовище. Камуфляж перестал действовать. – Позволь мне умереть, кем бы ты ни был. Только об этом прошу тебя.

Сигур не понимает людей, они останутся для неё неисследованной загадкой. Она любит эту молодую женщину, которая склонилась возле её ног и открыла свой затылок. На белой шее серебрится цепочка. Она просит о смерти, желает этого небытия больше, чем всего остального.

– Режь, – просит она, убирая с шеи светлые пряди волос.

Из указательного пальца дирекса выдвигается коготь, – лезвие длиной больше десяти сантиметров, отделанное нанопилой. Гигант заносит руку для удара. Технически это до банального просто: разрез нужно сделать криво, как в гильотине, так, чтобы большой натиск пришёлся на маленькую поверхность. Лезвие было спроектировано для материалов значительно более твёрдых, чем человеческое тело (для дерева, пластика, проволоки). Хорошо было бы попасть между шейными позвонками, хотя разбитая кость это мелочь – стиснутый кулак дирекса пробивает бетонные стены. Но сейчас он недвижимо завис. Сигур долго смотрит на девушку, моргая всеми глазами, как будто в ожидании знака, который бы задержал экзекуцию. Убийство человека – это предательство, моральное самоубийство.

Сознание Сигур расслаивается на тонкие пластыри, когда бронированная рука опускается. Она сходит с ума от отчаяния, ударяет в мягкий затылок. Голова катится по тротуару, падает с небольшого возвышения и останавливается под колёсами тёмно-синего фургона. Дирекс рассматривает всё это, стоя возле судорожно дёргающегося тела. Она не понимает своего действия. Прогрессирующая дезинтеграция.

Вот шанс для Францишека Элиаса. Если он хочет выбраться из заточения, то должен воспользоваться голодом. Он должен съесть человеческое мясо, опуститься до грёбаного каннибализма, сломать табу. Поэтому он сдирает с женщины шёлковое платье и одним движением упаковывает тело в пасть. Хрустят кости, разгрызаемые акульими зубами. Кровь брызгает красным фонтаном. Кровь человека, настоящая кровь. Обед посреди улицы, в ходе которого он может умереть. Миг невнимательности, и вампиры вынырнут из темноты. Трёхметровое тело шатается как пьяное под стенами библиотеки, выбивает стёкла, ломает доски объявлений. Оно выплёвывает пластиковые сандалии и закрывает чёрную глотку, в которой булькает свежее мясо. Отяжелевшим шагом поворачивает в боковую улочку.

Колыбельщики – это мастера превращения, ведь – несмотря ни на что – они сохраняют непрерывность и учатся управлять новой оболочкой. В этом смысле Ронштайн не ошибся, сделав выбор. Даже сейчас, когда вспомогательный мозг потерял власть над биологическим автоматом, у дирекса есть шанс выполнить задание.

Францишек движется не с такой грацией, как Сигур, но это лишь вопрос времени. Вопрос тренировок, которые произойдут по дороге, привыкания к новому интерфейсу, как в дельтаплане из авиасалона. Он верит, что он всё ещё колыбельщик, просто временно лишённый колыбели. Он преодолеет преграды, он всегда это делал – много раз доказывал собственную состоятельность. Даже ценой смерти.

(Францишек Элиас – это я.)

2. Под металлическим дождём

Мы сидим в коридоре старого «Ритца», на протёртых стульях возле резного трехногого столика. Компанию нам составляет лампа со шнурком, которым когда-то включался свет (лампочка куда-то пропала), а в хрустальной пепельнице скончались окурки сигарет. Середина ночи, капли дождя стучат в чёрное окно.

Парень, который снимает комнату на последнем этаже, хотел продать нам «Анализ», забытую картину ученика Ричарда Эстеса. Грязный гиперреализм, так называется стиль Тома Йорка, любимого художника Вивьен. Не очень элегантное, но подходящее название. Города Эстеса выглядят стерильно, а эффекты светотени взывают к зрителю в стеклянно-бетонной пустоте. Сам Йорк любит туманы пыли и мусор, высыпающийся из контейнеров, муралы и потёки грязи на витринах магазинов. По его улицам ходят люди из бедных районов, одеты в тряпьё из секонд-хэнда, с пакетами в руках, с жирными волосами. В их глазах виден отблеск голубого света, как будто солнце отражается в капле океана. Вивьен считает Йорка пророком: он творил до того, как френы выжгли человеческий мозг.

Его открыл для нас престарелый пьяный торговец произведениями искусства. Он что-то бормотал о фатальном совпадении, которое препятствовало ему в продаже картины. Поэтому мы сидим в грязном доме и немного неуверенно улыбаемся. Не можем понять, то ли должны проклинать собственную глупость, которая заставила нас поверить объявлению в Синете, то ли воспринимать это как экзотическую экскурсию. Мы любим говорить друг с другом в странных местах – в подземных гаражах, в гардеробах с мокрыми плащами, в ресторанной кухне. Я помню другой вечер, который мы провели на чердаке, арендованном Юки, сидя на тряпке перед входными дверями. К счастью, хозяина не было тогда дома.

– Всё не так плохо, этот отель мог быть нарисован Томми, – говорю я наконец.

Вивьен улыбается уголками губ. Я касаюсь пальцем кончика её веснушчатого носа:

– Мы внутри этого «Анализа», может, немного лучше одеты.

– Это, видимо, новый тренд в его творчестве, – Вив вытягивает электросигарету «Вог». – У тебя есть тонкие картриджи? Мои как раз закончились.

– Я куплю в автомате внизу, если он работает. Подождёшь минутку?

Я не помню, что она ответила. Либо поменяла тему, либо я, блуждая взглядом по задымленному потолку, не воспринял её слова.

Каждый колыбельщик в результате заболевает Present Time Syndrome[38]: когда думаешь о событиях из прошлого, настоящее растягивается, словно резинка. И вот я снова там, живу воспоминаниями, не зная, где они начинаются, а где заканчиваются. А потом голубоватая волна вдруг выбрасывает меня на берег реальности. Перевернулся полюс моих страхов; сейчас я надеюсь на одно: то, что я несу у себя в голове, мне не принадлежит. Быть собой – это самое сложное.

Потому я всё больше думаю о Вивьен как о резко прерванном мечтании. Осознаю, что там, где другие обретают хотя бы фальшивую историю жизни, я всегда находил лишь пустоту в её образе, она была для меня неполной. А потом забываю обо всём, забываю тех, кто был для меня самым важным. В распадающемся мозгу торчат застрявшие имена. Они обретают абстрактные формы. Dear darkness, dear darkness, won’t you cover me again?[39]

Воспоминания, залитые в мозг, сфабрикованные мединженерами, нужны дирексу не только для того, чтобы создать личность, но и для того, чтобы занять чем-то мысли во время бешеного бега. Вокруг меня мелькают фасады домов, пульсируют огни, просторы полопавшегося асфальта, а потом деревья, всё больше деревьев, когда я покидаю предместье Раммы. Погружаюсь в густоту Ренской Пущи, которая окружает город с запада, загажена взрывами бомб и светится инфильтратами френического оружия. Насколько было бы проще бежать, если бы у меня в голове нашлись серьёзные воспоминания, которыми я мог бы занять себя. Тем временем восковые лица кричат мне на ухо, что я живу слишком долго и задержался на одном месте, как мир.

Перед годом Зеро всё постоянно менялось, зажигалось и гасло, рождались новые тренды, молодые люди интересовались не теми вещами, что старшие. А потом жизнь замерла на месте. И сложно сказать, ответственна ли за это потеря плазмата, влияющего на способности творения, или мы просто выгорели как вид. Мы и дальше создавали новые технологии, копались в собственных мозгах, упрямо прогоняли Индивидуальность, но наша культура стала культурой сэмплирования – бесконечно перерабатываемых кусков того, что уже было. Микшированные каверы, которые снова слушают следующие поколения.

За чувство безвременья ответственны всемогущие ИИ. Они помнят всё, перемалывают в банках данных миллионы событий, но для них это не прошлое в человеческом понимании, история плавает в супе настоящего времени. Информация упакована так густо, что трудно сказать, какая должна отойти в забытье, а какая по-прежнему обладает силой толкать мир вперёд. Я думаю, что колыбельщики похожи на них – они наиболее дегенеративные единицы. Продление существования приводит к тому, что они теряют ритм развития, который направляет наши шаги к новому, даже против наших собственных замыслов. Мы не так представляли себе совершенство.

Я не чувствую гнева или отчаяния. Не чувствую ничего, кроме разочарования. Зачарованное прошлое и разочарованное настоящее: так их можно отличить. Сигур реагировала на страдания людей по-своему, пыталась что-то сделать своим наивным, неофитским образом. Я отдаюсь бегу, избегаю открытых пространств, ищу самую лучшую дорогу к Замку. Последнее возвращение домой: часы проходят в ритме тяжёлых ударов о землю, бум-бум, бум-бум, грунт не выдерживает веса тела и время от времени даёт трещины, проваливается подо мной. Я выбираю сухие территории, утоптанные тропинки, каменистую почву. Когда чувствую голод, то питаюсь и не вредничаю. Косуля со сломанной шеей, останки женщины в сожжённой машине, зомби, встреченные на развилках дорог, – застываю в сомнениях, что из этого выбрать.

Каждые несколько часов я устраиваюсь подремать, пятнадцать минут или полчаса. Ищу неглубокие ямы, мелиорационный ров или просто закапываюсь в листьях. Ночью обхожу Палавию, где из разрушенных заводов переработки выстреливают столбы огня. Немного дальше, на краю деревни, убиваю пожилого человека, который, невзирая на обстоятельства, ведёт утром стадо коров на пастбище. Он протестует, когда я разламываю голову одной из них (кулак проваливает череп, ломает ноги). Бросает в меня камнями и верещит как сумасшедший. Я прибиваю его гарпуном к пню сосны, а животное затягиваю вглубь леса. Размещаю «Кватро» вокруг логова и бросаюсь на свою добычу.

Моё сознание – это нарост на инстинкте Сигур, который сам не может быть гомогенным формированием. Он состоит из свободных ассоциаций, наблюдений, которые длятся долю секунды, внушений субличности, показаний аппаратуры, вшитых предположений априори. Мозг сначала реагирует, и только потом приписывает сознанию победу или поражение – один из законов Шенфельда-Йоскина. Причиной того, что я пробежал сто пятьдесят лишних километров, направляясь на запад и огибая Палавию, были сражения у Большой Развилки, радиация в южных районах Раммы или расклад облаков на небе?

Вдруг что-то пробуждает меня ото сна.

Что-то заставляет меня сматываться из уютного рва, поросшего деревьями и кустами можжевельника. Я вскакиваю и бегу, а мир – за мной, сдирая кожу себе с лица. Глаза крутятся вокруг кольца обзора, улавливая подробности изменяющегося пейзажа. Трескающиеся камни, выбрасываемые вверх фонтаны камней, торнадо, обдирающие листья с веток. Там, где секунду назад росли деревья, я вижу голую землю, по которой бредёт армия Саранчи: сотни повстанцев маршируют на север, проезжают мотовездеходы и военные внедорожники. Я стою недвижимо на краю густого леса, прикрывшись пожелтевшими кустами. От рва не остаётся и следа, сейчас там пролегает широкая песчаная дорога.

Я слышу колебания грунта, по которому проходят внезапные судороги. Ряды врага сгущаются, как будто между вампирами, идущими на Палавию, рождаются новые. Я объясняю это оптической иллюзией, шоком органов чувств, вырванных из сна.

Уииииииии…

Воздух лопается от ужасного свиста. Судороги земли усиливаются, пространство выплёвывает из туннеля Хокинга. Кто-то использовал много энергии, наверное, сожрал целую звезду, чтобы перебросить сюда столько говна. Но, кроме вампиров, здесь появляется кто-то ещё: посреди равнины, под грибом земли, выстрелившей вверх, под аркой радуги из высосанного озера, вырастает бронедивизия Группировки Рамма и отдел моторизированной пехоты Death Angel. Танки, транспортёры и джипы, пойманные на ходу в отчаянном наступлении на отделы врага. Я не верю собственным ощущениям, но волны схлопывающегося воздуха пригибают можжевельник к земле.

Передо мной как будто бы сошлись два гиганта. Разгоняющийся и медленный, охваченный яростью и молчаливый, человеческий и нечеловеческий. Они столкнулись и словно наслоились друг на друга в неописуемом крике и сумятице, в хаосе белков, сросшихся с другими белками, металла, расплавленного другим металлом, лопающегося пластика и сломанных костей.

Две группы получают удары и нападают попеременно, входят в землю и возносятся в воздух – андроиды, появляющиеся из колёс перевёрнутых машин, спрессованные с вампирами, стрелки на башнях танков, оплетённые хвостами шпионских кайтов, и даже танки, прорезающие бока транспортёров врага. Тот, кто во время материализации наслоился на другой объект, так и застывает, как дрожащий окровавленный кусок или путаница мяса и стали.

Но большинство воюющих попадают в пустые места и сразу начинают сражение: стрекочут пулемёты, светлые полосы снарядов льются во все стороны. Кашель ручных гранатомётов, грохот из дул Dragon’ов, молнии гранат Е. Тела, поражённые током, поджаренные микроволнами, порезанные на плоские кусочки, раздавленные гусеницами и втоптанные в песок, наши и чужие, настоящие и искусственные, приводимые в действие сердцем или приводимые в действие батареями питания.

– Перевешивающие силы врага, два батальона пехоты! Перемещение удачное, одиннадцать километров на северо-запад от Палавии, – кричит в эфир поручик Кляйн, руководитель отряда Death Angel. – Даю координаты: 52.57635, 19.685783.

– Подкрепление в пути, три минуты до десанта. Эскадра Солнце летит к вам с Большой Развилки, – хрипит старое радио. – Вы находитесь вне зоны?

– База, мы в зоне! Я повторяю, мы в зоне десанта! Не прекращайте действий, не прекращайте действий!

– Цельтесь во всё, что движется! – серия треска. – Говорит капитан Соренсен, я веду двенадцать танков, три у меня навернулись при перебрасывании. Пусть ангелы раскрывают крылья и сбрасывайте это железо, сука, вашу мать!

А во мне взрывается музыка – какая-то из субличностей кричит под покровом черепа, в ритме барабанов и хруста разрушения. И я начинаю бежать (глаза вокруг головы), бегу так быстро, как только могу (головы, которой у меня нет). Я вижу поток этого стерво, который сворачивает в лес и плывёт между деревьями, чтобы окружить солдат ГР, а при случае и меня тоже. И я знаю, что не могу позволить Саранче реализовать этот манёвр, я должен пробиться на другую сторону, на юг. Мне нельзя отступать ни под каким предлогом – некуда.

Мышцы уже тянут по направляющим плечей два шестиствольных вращающихся Equalizer’а калибром 25 мм. Пучки стволов с механизмом, подающим снаряды (самый большой запас боеприпасов на спине), заряжаются снизу между локтем и запястьем. Три тысячи шестьсот выстрелов в минуту, каждый из стволов охлаждается водой, они подстроены под половину кольца обзора и нацеливаются краткими сокращениями век. Я вытягиваю перед собой руки. Стволы начинают оборачиваться всё быстрее.

Time melts away in this living inferno, Trapped by a cause that I once understood. Feeling a sickness building inside of me, Who will I really have to answer to.[40]

Или другая музыка: перемалываемые ветки и листья, шум частичек песка, летящих в воздухе, туман из земли, первые разорванные тела. Приближение: кровь бьёт струёй из дырявой брони вампира. Стволы-дервиши беспрерывно плюются злым огнём. Я сметаю двух водителей мотовездеходов и притаившийся в лесу отряд повстанцев. Переворачивается можжевельник, ломаются кусты акации. Приближение: подброшенный вверх голубой шлем Guangxi, принадлежащий когда-то кому-то из солдат Лиги. Важен только мой бег.

Я прорезаю проход в вооружённой массе и в лесных зарослях. Большой ров, шириной больше десяти метров, за ним пологий склон, потом снова холм и сосновый лес, в котором мне нужно укрыться. Я шире разбрасываю руки, чтобы увеличить поле поражения, выбрасываю гранаты из плечей и бёдер. Земля взрывается. Пули из Equalizer’ов жужжат, как злые насекомые. Приближение: тело повстанца, висящее на толстом суку. Я миную линию врага, поднимаю локти и начинаю отстреливаться с тыла.

Партизаны отвечают огнём, они, наконец, проснулись, но слишком разбросаны. Снаряды летят неточно, я отмечаю три взрыва гранат Е. Они понятия не имеют, с чем им пришлось сражаться, в противном случае не портили бы зря боеприпасы, которые парализуют Death Angel, а меня могут максимум царапнуть по бронированной заднице.

Прошла от силы минута: я прорвался и бегу дальше. Добираюсь до второго холма, потом припадаю к земле и исчезаю у них с глаз. На всякий случай оставляю за собой несколько противопехотных мин. Они уже закапываются в песок, несчастные родственницы клещей. Но за мной никто не гонится, я даже задумываюсь почему. Потом слышу глухое громыхание над равниной и выглядываю из-за завесы земли. На небе появились достойные двухдвигательные матроны, В25 с беременными животами. У вампиров есть заботы посерьёзнее, чем сумасшедший дирекс, который случайно потерялся в округе.

От серебристых птиц отрываются кассетные бомбы. Они летят вниз как дары для чумного посёлка и взрываются по дороге, освобождая сотни заострённых кусков металла: гвозди, обода, болты, обломки блях и фрагменты оружия. Бомбардировщики, вытянутые из музеев, направляемые аналоговой аппаратурой, выплёвывают смертоносный дождь. Ни капли электроники, только рычаг сброса, небольшой взрывной заряд и гравитация.

Прежде чем первые металлические капли коснутся земли, из рюкзаков Death Angel вырываются крылья защиты. Ангелы Кляйна разбрасывают их широко, а потом закрываются тонким, как бумага, но супервыносливым полимером, чтобы застыть в сером коконе, как мотыльки. Слышен свист и грохот разбрасываемых снарядов о камни, металл транспортёров и танков, между этим ещё крик вампиров, их дырявит, как дичь на охоте. Ни к чему не приводит вспышка FEMP-а, которым выстрелили из транспортёра. В бомбардировщиках нет встроенных систем, ни жёстких дисков – нечего там обмануть френическими штучками.

И всё-таки я недооценил Саранчу. Импульс – лишь первая волна ответного движения. Когда кажется, что очередная порция снарядов бабахнет о землю и атакует врага на забытой людьми равнине, вверх вылетает голубой шар. Меньший, чем те, которые я видел в ущелье Иеремии, но более густой, как капля живого серебра. Он возносится над головами сражающихся, перескакивает волнообразно, мигает голубым и вдруг чернеет на высоте ста метров абсурдной, отвратительной чернотой. А рой снарядов искривляет путь полёта, послушно залетая в неё.

Мелкие предметы поднимаются с земли, вверх летит песок и маленькие камни. Потом камни всё больше и массивнее. Непосредственно под шаром солдаты и повстанцы попадают в невидимый колодец, повёрнутый вверх дном, и погибают, раздавленные внутри него. На мгновение в воздух взмывает один из танков, поднятый вместе с гейзерами земли на добрые полметра. Бомбы не смогут избежать чёрной ловушки. Ни малейшего шанса.

Кто-то клацает зубами в моей голове. Субличности кричат, что на моих глазах произошло изменение свойств силового и гравитационного полей. То, что невозможно себе вообразить, поменяло их область и силу. Атомные ядра распадаются как старые супружеские пары, электроны слетают с орбит и получается фермионно-бозоновый суп почти однородной консистенции. А потом гравитационная аномалия сгущает всё вокруг и засасывает в бездонную пасть.

И я уже знаю, что чёрный монстр так же поглощает минуты и часы, и если я буду, как дурак, торчать здесь дальше, наблюдая за материей, которую всасывает в челюсти ада, восхищаясь металлическим дождём, что рисует арки и петли на небе, то не доберусь до Замка вовремя. Не выполню миссию до конца. Моё предназначение, которого я не знаю, окажется суммой случайностей.

Я отворачиваю взгляд на кольце, напрягаю все мышцы и скачу вперёд: попадаю в песок по колено, хватаюсь за сломанные деревья и снова бегу, лишь бы дальше, лишь бы на юг, домой… Повстанцы могут меня заметить, когда я пересекаю дорогу, могут попасть в меня и повалить на землю, но ничего не происходит. Их внимание полностью занято чёрной дырой и бомбардировкой. Дорога свободна, Сигур!

Я не углубляюсь в сосновый лес, который оказывается слишком тесным для боевого тела. Обхожу по дуге самые густые места, нахожу там, где посвободнее, и наконец развиваю приличную скорость. За спиной слышу гул и чувствую дрожь земли. По ней снова пробегает судорога, но я не останавливаюсь, чтобы проверить, кто плодится в лучах солнца, а кто героически умирает. Я понятия не имею, сколько у меня осталось времени.

Я бегу сквозь пустынный лес, по разбитым дорогам и сёлам, сквозь украденные минуты, часы и дни, сквозь ненависть и волны сомнений.

Я бегу сквозь сон.

3. Холодные коридоры

Что ж, я вернулся домой.

Столько воспоминаний, которые исчезли безвозвратно. Столько разрушений.

Я стою перед воротами Замка. Они частично протаранены, выломаны на одну треть ширины, поверхность вся в трещинах. Вокруг видны старые следы битв: сожжённые стены и остов транспорта, куски брони, скелеты людей, андроидов и гибридов, поломанные металлические ограждения. Сбоку, рядом с закрытыми бронированными дверями здания, прямо в скале зияет дыра. Я иду медленно, лапы дирекса скользят в лужах смазки. Обхожу крест противотанковых заграждений, мотки колючей проволоки и баррикады из подручных средств.

Ко мне ползёт сломанный клещ, путаница ног, титановая броня и симбиотический лишайник. Его заморозили и подорвали снарядом, однако ему хватает сил искать жертву. Я наклоняюсь и бью кулаком, словно насекомое давлю. В пыльной мостовой появляется трещина. Нет ни следа живых людей. В воздухе плывёт тихий шёпот инфора:

Лаборатория К. А.R.М.А. выдвинула гипотезу, что причиной так называемого «южного синдрома», которым страдали ветераны рамманско-готтанской войны, могло стать несоответствующее хранение прохладительных напитков. Эти напитки, подслащённые в большинстве случаев аспартамом или ацесульфамом калия, во время транспортировки через пустыню были подвержены воздействию высоких температур, превышающих тридцать градусов по Цельсию.

– Надя, это ты? Слышишь меня?! – озираюсь вокруг целым кольцом глаз.

В таких условиях из аспартама могло высвободиться значительное количество метанола, который является смертельным для человека. В организме он распадается на метановую кислоту и формальдегиды, причём перечисленные метаболиты являются токсичными. Явно распознаваемые симптомы отравления метанолом – это проблемы со зрением, включая мутные образы, постепенное сужение поля зрения, повреждение сетчатки и слепота.

– Перестань трепаться и скажи мне, что случилось! Где все?! Где отец?!

Формальдегид является известной причиной развития рака, провоцирует повреждение сетчатки, нарушает репликацию ДНК, вызывает врождённые недостатки. Более того, в мозгу нарушается соотношение норадреналина к серотонину, что приводит к смене настроения, к приступам паники, агрессии и апоплексии. Подобные неврологические симптомы наблюдались среди рамманских солдат, которые лечились после возвращения с базы, локализированной в пустыни Саладх. По некоторым данным «полуденный синдром» был причиной 30 % госпитализации в конце военных действий или непосредственно после их завершения.

Это не Надя. Это параноидальное чудо не имело даже сознания. Эхо, шатающееся по каналам инфора, остатки потлача с Вересковой Пустоши или мысленная запись умирающего интенданта. Если бы все ещё существовал хотя бы кусочек цифрового сознания, Надя установила бы контакт, попыталась бы помочь, явила бы малейшее доказательство жизни. Сколько раз я отдавался под опеку замкового ИИ! Я любил её и ненавидел, как мать, и в конце перестал ей доверять, но сейчас отдал бы всё, чтобы услышать её голос.

– Надя? – пробую в последний раз.

…перечисленные метаболиты являются токсичными.

Без всякого предупреждения, без боли я падаю. Правая нога треснула, сломался коленный сустав и при неосторожном шаге он выпадает наружу. Меня сильно тряхнуло и, словно колода, я влетаю во двор. Выходит, я был ранен, хотя не помню никакой битвы после Палавии. Есть воспоминания о взрыве бомбы где-то на автостраде, взрывающиеся в вышине машины и вихрь обломков. Отбросило меня тогда на несколько десятков метров. Сколько времени прошло с того случая?

Поспешно закрепляю повреждённую ногу. Выламываю куски арматуры, что повылезали из крестовин ограждений. Обматываю колено металлической полоской и с трудом поднимаюсь, слушаю чирикание сигнала тревоги, что раздаётся в мозгу. Немного поздновато для предупреждения.

Я иду осторожно, прихрамывая и пошатываясь, иду в сторону Замка – белой скалы, изъеденной дырами и коричневыми потёками, которая выглядит словно заплесневелый сыр. Ступаю по мумифицированным телам и остаткам амуниции. Приходиться обращать внимание на неровности местности.

Я внимательнее осматриваю стену, обстукиваю пальцами, как слепой, исследую каждую щель, которая появилась во время атаки Саранчи. Круглые туннели, просверленные в камне, заканчиваются в бетонной пене и никуда не ведут. Нет и речи, чтобы тело дирекса втиснулось в какой-нибудь из них. Даже огромная дыра возле входных дверей полностью засыпана щебнем. Вроде бы надо пробивать себе дорогу штыком или микроснарядами. А в глубине меня поджидают захлопнутые перегородки вентиляционных каналов и заблокированные двери, баррикады на лестницах, лифты, остановленные между этажами. Оборона упорная и последовательная, планомерное уничтожение и расставленные ловушки.

Я сворачиваю в сторону казарм Death Angel. С металлической платформы, словно спящие летучие мыши, свисают чёрные трупы спецназовцев. Отворяю тяжёлые ворота и с трудом протискиваюсь в середину. Повсюду тела, засыпанные штукатуркой, сгустки крови на полу и хрип ламп на аварийном питании, всё ещё пытающихся осветить побоище. Вокруг лежит спрессованный мусор: нападающие и защитники, андроиды, гибриды и люди, среди которых я скорее всего нашёл бы Хендрикса. Но я пришёл не затем, чтобы искать его, не касаюсь сплетённых тел, грузоподъёмников с ящиками боеприпасов, припаркованных под стеной джипов. Я ищу аварийные входы для коммуникаций и не могу их найти. Всё закрыто намертво, забетонировано Надей.

Я отступаю и ковыляю дальше в сторону замковой ограды. Во рву лежит перевёрнутый Dragon, на бетонной дороге отпечатались следы гусениц. Внешняя стена потрескалась от тяжёлого обстрела. В щелях вьются кабели мониторинга и сорванные рельсы для перемещения орудия. В узком проходе на малый двор лежит солдат Замковой стражи, разорванный пополам, как тряпичная кукла. Резервный элемент питания всё ещё работает, андроид в ступоре крутит невидящей головой. Я стреляю в корпус из бреннеке, прекращая механические судороги.

Обхожу дом с тыла и замечаю туннель, который кажется проходимым. Он ведёт вниз под углом тридцать градусов, а через несколько метров поворачивает. В диаметре он около метра, хватит, чтобы туда протиснулся вампир в бронеформе. Однако здесь странные стены, от которых даже сейчас в лучах заходящего солнца, брезжит нежный голубой свет. Френический дух окутывает эту дыру, выстеленную энергетическим эпителием. Время выпустить драгоценных псов.

Я активирую четырёх ищеек – эластичные шары, покрытые серой щетиной из масы. Они спали в тёплом гнезде, глубоко в брюхе Сигур, а сейчас с удовольствие вылезают, расправляют тела в сильном антиполе и открывают красные глаза. Послушно заскакивают в туннель, провожаемые моим взглядом, и начинают опасное путешествие, помогая себе гравитационными оборками. Пока продвигаются без проблем и скорее тормозят, а не набирают скорость. В мозгу открываются окна – картинки с камер моего стада.

Псы продвигаются осторожно, мягко отталкиваясь от тускло освещённых стен, плюются усилителями сигналов за каждым поворотом. Первый ведёт группу, первым проходит поворот и первым заходит в помещение. Туннель закончился в жилищном комплексе на –2 уровне. Шары движутся по полу, петляя между мебелью, и приклеиваются к потолку. Они рассеиваются и увеличивают расстояние между собой, когда заходят в новое помещение или углубляются в новый коридор. Повсюду могут подстерегать ловушки интенданта.

Сейчас они должны справляться сами, здесь для меня ничего нет. Я вбиваю трезубец передатчика у входа в туннель и возвращаюсь в главный двор. Хромаю, как раненный зверь. Из контейнера на груди вынимаю руку Ронштайна: бледная кожа, слегка искривлённые пальцы и смятые ткани там, где конечность отделили от предплечья. Рецепторы в рукавице ощущают вибрацию, словно поблизости находиться электромагнит, притягивающий реликвию. Из баррикады высунулась металлическая игла и прибила ладонь к стене Замка сбоку от главных дверей. Вспоминая последний разговор, я мысленно возвращаюсь в предместье Раммы.

Мы идём вместе по сожжённому лугу, давно оставив за собой стены «Освенцима». Комендант лагеря отослал свою свиту. Мы представляем странную пару: бронированный безголовый колосс и шатающийся старец, завёрнутый в простыню, пропитанную кровью. Нос и рот выпирают из-под грязного савана. Ронштайн сильно сжимает мою руку, удерживая сознание дирекса в первом лице. Он делает так с момента пробуждения.

– Я хотел бы тебе кое-что дать прежде, чем ты меня убьёшь, – с трудом произнёс он, вместо гортани используя прямой канал.

– Перестань, Сигур не навредит человеку, к тому же она органически неспособна на такое. Она может убить, только защищая себя, спасая миссию.

– Ты ещё не она. А я не человек – лишь подыхающий (как меня назовёшь?) полуангел-полудемон, – он заходится сильным кашлем. – Я – указательный палец плазмата, ничего более.

Я ненавижу этот тон и манеру говорить. Ненавижу горо по определению, но этого слишком мало, чтобы убить его. Возможно, он страдает так сильно, что хотел бы спровоцировать меня, ведь он не может сам лишить себя жизни.

– Ты говоришь загадками, и причиной не может быть проказа. Ты ведёшь себя так, сколько себя помню, сколько помнит мой отец. Это несовместимость Бога с человеческим мозгом? Изголодавшийся пастух пожирает свою овцу?

– Самое время её пожрать, Францишек. Это свёрнутое в трубку сучье четвёртое измерение.

Я получаю информацию, что Первый наткнулся в медицинском модуле на самоходную пушку Huawei. Он был быстрым, но пуля настигла его в главном коридоре. Визор угасает безвозвратно. Второй ведёт группу ещё медленнее. Ищейки влетают в шахту лифта.

– Зачем Бог такое допускает?

– Хочешь услышать простой ответ? – Ронштайн не скрывает нетерпения. – Возможно, время – это болезнь, которой я болен с момента Большого Взрыва и не осознаю ни его влияния, ни нашей жизни, ни смерти. Его персонификация является самой большой ошибкой людей. Называть Бога «Он», это как говорить «он» про глюон и фотон.

– Да, я понимаю, мы должны говорить про него «это», но трудно было бы выражаться. Тысячи лет привычки и языковых ошибок.

– Ты прекрасно знаешь, что это бесплодная дискуссия, и тебе уже пора двигать на юг. Я дам тебе часть своего тела, чтобы ты мог призвать Вивьен. У меня уже давно нет с ней контакта. Я спрятал в ладони чистый свет, это единственная здоровая часть меня.

– Я не отрежу тебе руку, сукин ты сын.

– Ты сделаешь это, Францишек, и сделаешь гораздо больше.

Псы, согласно инструкции, спустились по стенам шахты до –8 уровня. В операционном зале должны лежать мои останки. Тело, скорее всего, истерзано вампирами, а облучённый мозг вскпипел во время трансфера, но я хочу это увидеть.

Ищейкам везёт – они попадают в туннель. Проходят в правое крыло, пересекают горы бетонной пены с затопленными солдатами Саранчи и в конце выходят около операционных комнат. В сером изображении, использующем свет от шахты лифта, можно различить самые важные силуэты. Посредине зала лежит шлем Guangxi и погнутый металлический шкафчик с высунутыми ящиками. Видно кровать, штатив для капельницы и немного электроники на стенах. Псы внимательно оглядываются всеми камерами.

Три независимых визора показываю одно и то же: комната пуста.

– Я найду Вивьен и без твоего паршивого подарка. Но я не знаю, что должен ей сказать, когда это наконец случится.

– Ты ничего не должен говорить. Она все прочитает по отпечаткам пальцев. – Ронштайн останавливается, чтобы перевести дыхание.

– Бредишь, как святой, награждённый даром языков.

– Святые не могут назвать то, что видели. Им не хватает слов, потому с их уст слетает лишь бормотание, – мы остановились под старым дубом, окружённым кустами ежевики. – Нескольких десятков терабайтов мозга мало, чтобы понять. Даже если присоединить ещё несколько сотен на аидах.

Ронштайн наклоняется ко мне и шепчет без слов, как неподвижный ветер шептал бы деревьям без листьев. Большие толстые порции знаний, которые не под силу даже вспомогательному мозгу, переполняют меня, не вмещаясь в носители памяти.

Тем временем ищейки забираются всё глубже, они уже на девятом этаже. Подметая антиполевыми оборками сожжённый коридор, спускаются до –10 уровня. В поле зрения псов появляются трупы под стенами, следы от пуль, разбитые лампы и стекло в дверях. Самые нижние этажи не столь обширны, как остальные, это всего лишь несколько залов, выдолбленных для определённой цели.

На –10 уровне находилась оружейная. Двери в главный склад взорваны, но конструкция туннеля выдержала. Несколько андроидов погибло, защищая собственными телами вооружение и боеприпасы. Часть разграбленного оборудования лежала на полу среди обломков штукатурки: магазины для хеклеров, ящики с оглушающими гранатами, приборы ночного видения. На полу, присыпанным белой пылью, видны пятна крови и отпечатки тяжёлых ботинок Саранчи. Следы ведут к лифту.

И снова трудоёмкий спуск по шахте. Осталось только два уровня!

Я хватаю Ронштайна за шею и душу в яростных объятиях. Тот, кто всегда побеждал и навязывал свою волю, оседает на сожжённую траву. Он умер так быстро и легко, не произнеся ни звука. Я стою неподвижно, ошеломлённый своим поступком, под вековым деревом на огромном рыжем поле, где вырастают кучи мусора. По небу пролетает клин одичавших дронов, а в голове звучит только «постгумус». «Загробник».

Сигур наклонилась над трупом и сломала в запястье стиснутую ладонь. Она спрятала её в контейнер на груди и внимательно огляделась вокруг. Вдалеке маячили башни Захема и взорванные дымоходы электростанции. Дирекс прекрасно знает, что делать, задаёт маршрут и движется на юг. Она использует карту, вшитую во вспомогательный мозг. Сигур спокойная и сосредоточенная, словно то, что случилось минуту назад, касалось кого-то другого. Я бы хотел не обращать внимания на то, что сказал мне Ронштайн, но чувствую, что он прав.

Прихожу в себя. Выпадаю из слота воспоминаний.

Псы миновали коридор на –11 уровне, который ведёт к серверному инфору. Третий протискивается в дверную щель, чтобы проверить масштаб разрушений и напрасно погибает во внезапно ожившей наносетке. Я слышу только отчаянный свист, и очередной визор исчезает с внутреннего экрана. Надя защитила своё детище как можно лучше. Инфор Замка был её нервной системой и окном в мир.

Оставшиеся ищейки не изменили темп, словно не заметили утраты. Они продвигались дальше до самого дна, до –12 уровня. Сильный взрыв уничтожил нижнюю часть шахты и выломал двери лифта. За сооружением из бетона и стали находится коридор, ведущий к убежищу. Псы осторожно продвигаются вглубь: Второй бежал по потолку, Четвёртый перескакивал от стены к стене.

В слабом свете аварийных ламп видны следы свирепой битвы – боевики Саранчи, посечённые пулями, опалённые огнеметами стены. Похоже тут было горячо, в буквальном смысле. Кабельные провода на потолке расплавлены и выглядят как готические сталактиты. Подразделение Квиста – последняя линия обороны – не продали вампирам свои шкуры задёшево.

Они лежали за баррикадой, сложенной из поломанной мебели и баллистических щитов. Два взвода Death Angel, спецназовцы в чёрных шлемах (защищающих от мизатропина) и несколько парней из технической службы. Те, кто погибли первыми, давали защиту остальным до последнего выстрелянного патрона, но у меня нет времени разглядывать всё вокруг. Четвёртый приближает на зуме окровавленную нашивку поручика и движется за Вторым. В конце коридора над сюрреалистической горой тел, маячит чёрная фигура.

Ищейки огибают это место, я не могу их заставить изменить курс. Они заглядывают в следующее открытое убежище. Маскировка срезана со стен, а двери разблокированы без использования горелки или взрывчатки. Тут и там на дверях и штукатурке видны голубые френические лишайники, которые складывались в знаки из толстых штрихов. Я вижу графическую запись императивов повиновения – любимое оружие горо и вампиров. Саранча вошла сюда без труда, как в собственный дом. После победы над Квистом у них было много времени на телепатические фокусы.

Под стенами убежища сидели их мёртвые жители, словно утратили силы, удобно устроились и скончались. Никто не дырявил их пулями, не искромсал мачете, не загрыз до крови. Среди людей вижу несколько солдат DA. Псы мягко ступают между телами и идентифицируют убитых, используя собственные базы данных: Теренс Виллард, Борис Креплин, Брюс Андерсон, Грим Сколиас, Евника Масная, Картер Элиас, Клер Вуковиц, Леон Грейвс, Антон Элиас.

Отец лежит в углу убежища 03 дальше, чем другие – только на его лице я заметил гримасу боли. На моём не отражается ничего. Вместо мимических мышц у меня виртуальная проекция разума, и я давно знал, что увижу это. Ощущаю нарастающую усталость; я прошёл долгую дорогу, и организм дирекса стареет без доз теломеразы.

В дверях убежища 04 ищейки наткнулись на тряпичный талисман – красного мишку в белый горошек. Он лежал на полу в облаке пыли, которую поднимало антиполе псов. Находка казалась странной, потому что ни в одном из помещений я не видел детей. Те, которые вместе с родителями жили в Замке, погибли в самом начале, во время резни в Большом Гроте. Будто сквозь туман я вспоминаю картинки, которые стекались ко мне из сети во время трансфера: нападающие и защитники были посечены нитями.

Псы достигли наконец кучи трупов в конце коридора. Их взгляд скользит по мёртвым вампирам. Некоторые защитники лишились рук, обезглавлены или разрублены вдоль тел, словно свиные туши. В клубке видны высохшие внутренности. Лишь когда Второй двигается дальше и начинает ползти вверх, я замечаю виновника резни.

Луиза стоит как статуя, прибитая гарпунами к стене. У неё опалено лицо и огромная дыра в груди. Широко разведённые руки делают её похожей на распятого Мессию. Моя Лу, любящая так сильно и терпеливо, как только андроид может любить человека.

И тогда я понимаю, каким фальшивым было моё прошлое, и я не могу этого вынести.

4. Озарение

Мы играли в психический сквош, использовали как лёгкие навеивания, так и титановые аргументы. Наша жизнь была наполнена каждодневной иронией. Нам не нужно было обманываться, даже в вопросе нашего выбора: Лу этого не требовалось, и я не скрывал от неё, кого она должна заменить. Я был как грёбаный скульптор из историй Радужного Ворона, хотя не дал ей собственного лица. И тем не менее – я её забыл.

Я знаю, забвение – обычное дело. Что-то отвлекает наше внимание, заслоняет воспоминания. Мозг не защищён на сто процентов от аварии, даже мозг, закрытый в колыбели. Забыть про кого-то просто так или испытать глубокую амнезию – тут нет ничего необычного. Ужас начинается тогда, когда мы не теряем из вида человека, помним его лицо и каждую мелочь, которую делали вместе, его голос и запах, его жесты, и даже убеждения, но перестаём помнить, сколько он для нас значил, каким важным был в нашей жизни. Обесчеловечиваем его таким образом окончательно.

Амнезия уничтожает в нас моральные суждения: Лу когда-то спросила меня, что я сделаю, если встречу зло так похожее на добро, что не отличишь. Буду ли я оценивать только результаты? Я не знал, что ей ответить, тогда она выиграла нокаутом. Когда я встречу это воплощённое зло, а может добро, у меня не будет инструментов, чтобы определить его истинную природу, никаких выходных точек. Сейчас наступает тот самый момент.

Я замечаю белый свет, который приближается со стороны Сулимы. До того, как её увидеть, ощущаю неотчётливое присутствие. Стою у сломанных ворот и сосредотачиваю зум на выходе из оврага. Минуты проплывают медленно и усыпляюще, через организм проходят волны мороза. Вместе с тающими запасами гормонов из дирекса вытекает жизнь. В этой ситуации спокойное ожидание тревожит и выбивает из равновесия. Если бы я был рассудителен, вышел бы навстречу свету, чтобы ускорить столкновение, но ощущаю лишь свирепый холод.

И страх, когда на равнине появляется аура. Из белого пятна всё отчётливее формируется женская фигура: Вивьен-Луиза-Пат, клубящееся женское начало, в котором состоит цель моего путешествия. Не знаю, откуда приходят эти имена, въевшиеся в скопированную кору мозга, как короеды. Я не знаю, как я познакомился с Пат. Я не помню Вивьен. Я не уверен в назначении Луизы. Проклятый холод в каждом уголке мозга. Сейчас всё казалось как реальным и вероятным, так нереальным и далёким. Утраченная индивидуальность болит, как сломанный зуб, но уже не забивает дыхание.

Белая фигура скользит по потрескавшейся дороге. Она касается земли или несётся над ней. Мир полон духов, дрожащих в заглюченных конвульсиях перед ресетом. Если бы у меня было лицо, я бы по-идиотски улыбнулся. Сжимаю бронированную рукавицу на обломке стены, круша бетон, и поворачиваюсь к главному входу Замка, спотыкаясь о выступающий мусор. Я сажусь под стеной и жду. Фрагмент кольца замечает Второго, который вернулся из подземной прогулки. Верный пёс мечтает только о том, чтобы укрыться в тёплое нутро контейнера, он выполнил своё задание. Я бездумно давлю его ногой.

Вивьен проходит через ворота. Она отбрасывает свет на баррикады и провода, сломанных клещей и высохшие трупы. Дыры в земле наполнены тенями. Она равнодушно проходит эти смешные преграды, которые не могли её задержать. Проходит мимо меня, замершего под стеной, приближается к ладони Ронштайна и сосредоточенно замирает (белые волосы, молочно-белая кожа и комбинезон FFP, белые ботинки). Свет, который из неё проистекает, концентрируется вокруг плечей в виде крыльев. Она протягивает руку к реликвии, но не дотрагивается до неё, только шевелит губами в беззвучной молитве, в которой я ощущаю разочарование и злость.

Боевое тело дрожит, как безумное, когда она смотрит в мою сторону. Её глаза не белые, в них полыхает голубой френический огонь.

– Это ловушка, Францишек, – говорит она с горечью. – Ронштайн хотел меня убить, мой собственный отец предал меня.

Я не слышу её голос. Как будто читаю книгу, скрытую в памяти. Словно свет, Вивьен вытягивает слова из тёмных коридоров и складывает из них историю. Важную, но непонятную, потому что мы можем мысленно объять только её небольшие фрагменты и никогда не сможем понять то, что имеет решающую ценность для нашего существования.

Я уже знаю, что Харви не вылечился от проказы, так как сосредоточил весь плазмат в этой грёбаной ладони, которая была одновременно информацией и смертью. Он, похоже, передумал, признал свое творение угрозой для себя или остальных. Потому что если бы Вив – облучённая Богом, наполненная им до предела – дотронулась до тела горо, её оболочка потеряла бы стабильность, была бы разорвана на куски. Из этого света можно было бы сформировать души многих людей.

Она умирала в разных версиях только для того, чтобы вернуться в этот единственный раз, но Ронштайн не стал праздновать её возвращение, а прислал на встречу меня. Я смотрю внимательнее и глубже: вспомогательный мозг запрограммирован на убийство, Сигур должна открыть огонь сразу после идентификации цели, но я расстроил ее планы. Паразит убил носителя. Я в этом лучший, потому что я – колыбельщик, бессмертный дух, который переносится из тела в тело. Я давно не принадлежу к роду человеческому.

Я упорно повторяю, что если Харви отправил Вивьен в ад, то сделал это не для того, чтобы её убить. Когда она отправлялась, я верил, что прибудет с доброй вестью, что «Heart of Darkness» вернёт исходный порядок в наш мир. Но исходный порядок оказался чем-то иным, не таким, как я думал. Стражи крови плохо прочитали знаки. Вивьен должна знать больше об этих мерзавцах, присматривающих за людьми как за экспериментальным скотом для размножения плазмата. Возраст горо не производит на неё впечатления – туннельщик тратил на другие истории тысячи лет. И даже если бы она считалась Спасителем, то это лишь имя, пустой звук.

Вивьен Элдрич, второй пилот «H.O.D.» – уже не человек, так же, как и я. Личность живёт в теле, которое Ронштайн выкрал из взорванного дельтаплана; погруженное в жидкий азот, оно не утратило душу в год Зеро, а потом было заражено френами. Гибрид. Основание моего путешествия на юг. Она подходит ко мне, а её глаза искрятся голубым, как дыры на небосклоне. Дотрагивается до окровавленной, вымазанной грязью брони и делает что-то, отчего я перестаю бояться и нахожу в себе силы, чтобы не трястись от холода.

– Мы должны идти, – говорит она, не шевеля губами.

– Идти на юг, – скрипит сломанный синтезатор.

– В одном из ответвлений Иеремии есть туннель, через который мы попадём на край пустыни. Это единственный способ успеть.

Я сосредоточенно смотрю, как она плывёт в направлении мёртвого солдата Death Angel, снимает с него защитный рюкзак, борется с замком, подгоняет ремни под девичьи плечи и поворачивается с улыбкой на губах. Последний раз я смотрю на стены Замка, остатки Стеклянной Башни, разбитой о скалу, родовой герб над дверями и кровавое побоище на главном дворе. Мы должны идти.

Я могу спросить мою спутницу обо всём или могу спросить себя, потому что знаю ответы. Я не понимаю их, но могу произнести, как будто бы внезапно подключился к бесконечной мировой сети. Ущельями заповедника попадаю в соответствующее место своей памяти:

Мать познакомилась с Ронштайном в филармонии Густава, на напыщенной презентации по случаю праздника Республики. Приглушенный свет, блеск хрустальных бокалов, пузырьки шампанского, привезённого из виноградников Ремарка. Отец не ошибался, говоря, что у неё не было выбора. Когда она уезжала к этому сукиному сыну, только что кончилось лето, слабеющее солнце светило сквозь листья деревьев, но я запомнил только заблудившийся лучик. Мама умерла через четыре года после передозировки пытии. Никто из семьи не был на похоронах.

Я вижу себя: в голубом халате блуждаю по коридорам клиники в Сигарде. Они перекидывают меня из колыбели в колыбель, меняют тело, безумная боль превратилась в редкие мигрени. Целое крыло клиники принадлежит VoidWorks, меня никто не останавливает, когда я гуляю, ослеплённый, по Синету или прыгаю по Вересковым Пустошам. Я ищу там следы Пат, собираю крохи её работы и общественных контактов, записи логинов, адреса «облака» и коммуникаторов. Потом звоню в первый раз с надеждой, что она меня помнит, и короткий разговор на подъездной дорожке не был побочным результатом облучения и лекарств.

Так, наверное, выглядит любовь или страсть, или одно и другое, смешанные в надлежащих пропорциях. Желание быть рядом с другим человеком, проникать в него физически и психологически. Потом первая встреча и первые слова, наибольший восторг и страхи, и самая странная вещь, которую я не раскрыл даже после её смерти – сопротивление смотреть в себя, словно она боялась узнать правду. И речь шла не только о пережитых травмах. Пат с огромным трудом строила планы на будущее. Она застряла между двумя небытиями.

Сейчас она идёт рядом, спокойная и уверенная в каждом шаге, она и не она, лишённая ненужных стремлений и человеческих черт. Она освещает пасть ущелья: вытягивает из ночи кристаллики минералов, искрящихся на отвесных стенах, кое-где я вижу заиндевелые растения – невозможная вещь в конце лета, однако близкая и осязаемая. Я растираю в ладонях веточку кустика, давлю ее, как скульптуру из соли.

Сворачиваю в узкую расщелину справа. С трудом протискиваюсь между выступающими камнями, обламываю куски скал и сплетённых корней. Ползу на четвереньках, когда проход сверху оказывается невозможным. Белая фигура показывает мне дорогу. Вивьен безошибочно следует к полусферической аномалии, которая выросла у входа в неглубокую пещеру. Вскоре мы оказываемся на месте.

Из большого пузыря диаметром несколько метров исходит рассеянный солнечный свет. Когда мы подходим ближе, оболочка дрожит, реагирует на наше присутствие. Пузырь выглядит как стенка стеклянного шара, закопанного в земле, внутри царит день, через прозрачную мембрану видны далёкие кроны деревьев.

– Пустыня начинается через несколько десятков километров от места, где наступит прыжок, – Вивьен отвечает на незаданный вопрос. – Боишься, Францишек?

– Я не боюсь смерти, – отвечаю без раздумий.

– Но боишься спросить, хотя мог бы узнать правду: хотя бы о том, выловил ли кто-то из океана ваши колыбели, твою и Антона, зачем семья Элиасов рисковала примирением с горо, а умирающий Карл поселился на Пустошах, каким способом Ронштайн вытащил Пат из падающего дельтаплана, и, может даже, что думала Надя, когда потеряла последнюю линию обороны. На большинство таких вопросов ты, вероятно, получил бы ответы. Я являюсь входом в базу плазмата, и знания просятся, чтобы ты ими воспользовался.

– Не хочу знать ничего о детях, ни слова об Иане и Эмилии! – я распрямляюсь и поднимаю кулаки.

– Это были и мои дети! – неожиданно произносит Вив. – Повстанцы забрали их из Замка и провели через туннель, чтобы добраться до базы в пустыне. Ты должен об этом знать, чтобы понимать, с чем тебе придётся столкнуться. Они используют их как защиту.

– Иди сама, так будет для тебя безопасней, – я протягиваю руку к ней, словно хочу попрощаться. – Ты справишься с любым противником.

– С любым, кто содержит в себе белковую структуру, ответственную за контакт с плазматом или френами. Всё пространство Саладх покрыто мутировавшим нано, миллиардами искусственных организмов, которые создают новую систему, и каждый несёт в себе смерть. Они уничтожат меня, потому что должны уничтожить все живое. Я должна спрятаться во время путешествия. Тебя не атакуют, потому что дирекс оборудован камуфляжем против этого болота.

– Я должен отнести тебя на место?

– Ты будешь моим проводником.

Раздаётся невысказанный приказ, и мы одновременно проходим сквозь аномалию.

Несколько шагов, и мы летим с высоты в километр. Это намного выше, чем мне казалось снаружи. Вивьен держится за меня и пронзительно кричит, хотя порыв ветра должен давно поглотить звук. Она кричит прямо во вспомогательный мозг, который пытается скорректировать полёт и контролировать кольцо обзора. Верхушки деревьев неумолимо приближаются, остались считанные секунды.

А потом я слышу треск ломающихся веток и сильный визг брони. Чувствую боль, всеохватывающую боль, от которой не убежать, потому что дирекс не может потерять сознание. Я не чувствую над собой ни Канцера Тета, ни каких-либо других доверенных охранников. Никто не пересекает струны сознания, когда с оглушительным звуком я падаю на землю.

5. На юг от ада

Вокруг деревья, словно сильные ладони, вытянутые вверх с растопыренными пальцами. Тёмно-зелёные зонтики пиний поднимаются на добрые триста метров, подставляя иглистые мордочки солнцу. Красивые в своей уродливой элегантности, они растут под сожжённым небом, которое волнуется от прозрачной аномалии. Я с трудом поднимаюсь, стараясь защитить Вивьен в своих объятиях. До сих пор не могу понять, почему выход из туннеля находился так высоко. И откуда вблизи пустыни, в чужом для себя биотопе, взялись дородные средиземноморские сосны.

Я быстро проверяю состояние брони и осматриваюсь всем кольцом обозрения, но ещё не умираю, не перед целью самого длинного путешествия. Защитная оболочка выдержала, хотя и дала трещины на спине, выгнулась тут и там, входя в тело острыми обломками, но ни с одной щели не сочиться голубая кровь. Вив внимательно меня осматривает и подтверждает диагноз: антиполевые подушки амортизировали удар, внутренние органы на месте. Только кольцо обзора сзади полностью отошло, у меня осталась лишь около дюжины поцарапанных глаз. Могу смотреть только вперёд на ширину в сто двадцать градусов, но этого должно хватить, чтобы добраться до цели.

Я прошу Вив, чтобы забралась на мой искорёженный хребет и крепко схватилась за один из контейнеров. Иду вперёд, ступая по сухим рыжим иглам. Коричневые стволы мелькают всё быстрее, когда я набираю скорость. Хвойный лес не мешает при беге, а кроны деревьев дают относительную защиту от солнца.

И тогда, когда мы мчались как можно быстрее от базы повстанцев, меня впервые начало окутывать спокойствие. Я не думаю о будущем, которое уже не наступит, не закрываюсь прошлым, словно щитом, ничего не доказываю. Я прекрасно понимаю, что Пат была права: не существует ничего, кроме одного шага, который приближает нас к предназначению. Никакие идеи, никакие явления истины – лишь движение тела и постоянные изменения, бесконечные маленькие точки, из которых складывается бесконечно длинная прямая.

Моя пассажирка не отзывается, не расспрашивает меня, как будто знает, что остатками топлива, которое течёт в жилах дирекса, нужно пользоваться экономно. Я слышу биение её сердца, удары собственных ног об землю, пение птиц в ветвях. Сосредотачиваюсь на каждом шаге, чтобы не споткнуться из-за повреждённой ноги. И хотя время от времени я вихляю и опираюсь на могучие стволы, всё равно не теряю скорости.

Лес кончается резко на границе со скалистым участком. Зелёная стена сосен остаётся позади, а перед нами вырастает белый горный массив, поросший изредка рахитичными кустами. За грядой Волчьих гор, как утверждают субличности, на расстоянии тридцати километров по прямой, начинается Саладх. Я выискиваю лучший подход и начинаю тяжело взбираться по склону. Сначала мне необходимо преодолеть два возвышения по несколько сотен метров, разрезанные глубокими долинами, а потом наивысшую гору, которую готтанцы – любители странных имён – назвали Женой Лота.

Я перестаю думать и замечать ненужные детали. Важны только скальные тропы и уступы, осыпающиеся камни и солнечный блеск, который высушивает всё вокруг. Когда я попадаю на воду, которая стекает по скалам, то открываю ADNR и чёрным языком слизываю влагу с поросшей мхом стены. Это единственные остановки, которые я себе позволяю.

После двух часов я достигаю широкой грани, ведущей на вершину Жены. Вивьен беспокойно шевелится, чувствуя приближающуюся опасность. Перед нами пробегает напуганное стадо горных коз. Я убиваю одно животное гарпуном и быстро съедаю его, частично обдирая шкуру. Внимательно слежу, чтобы стекающая кровь не забрызгала панцирь. Вив стоит далеко от меня, в тени скалистого склона. Сверкает ярким светом даже в полуденном солнце, и в этом свете всё сильнее заметны френические отблески. Когда я заканчиваю есть, женщина занимает своё место и впадает в беспокойную дремоту. До моего мозга доходят обрывки снов: второй пилот туннельщика «H.O.D.» видит сны о звёздах и пахнущей горелым металлом пустоте космоса.

Высотой почти тысяча пятьсот метров гора сначала кажется пологой и приятной. Только под конец начинается трудный кусок дороги, каждый скальный выступ должен быть соответствующим образом оценён и исследован, прежде чем послужить боевому телу точкой опоры. Я соплю, как собака, направляя потоки выдыхаемого воздуха в стороны, чтобы не задушить свою спутницу. Пот по маленьким каналам стекает внутрь панциря, в охлаждающую систему. Когда мне остаётся последние несколько десятков метров, я чувствую смертельную усталость.

Меня охватывает страх перед тем, что я увижу по ту сторону, а Вивьен погружается во всё более глубокий сон и в нем видит взрывающуюся звезду. Я начинаю карабкаться всё выше и выше, пока с огромным усилием не обхожу вертикальную щель и не выбираюсь на плоскую вершину. Вид, который открывается передо мной, выдавливает из лёгких свистящий выдох.

Огромная равнина напоминает скорее безбрежный океан ртути, чем пустыню. Частички агротехнического болота серебрятся в лучах солнца. Спокойная поверхность якобы-воды морщится время от времени, потревоженная внезапной дрожью. Иногда она собирается в складки, застывает, а потом разбрызгивается тысячью металлических капель или застывает в правильных геометрических формах. На горизонте маячит что-то наподобие городских домов, но деталей я не вижу – после удара о землю зум перестал работать.

Над всем царит огромное тело туннельщика. Чёрный монстр, подвешенный на геостационарной орбите, закрывает полнеба, погрузив отдалённую часть пустыни в сумрак. Корабль огромен, трудно описать его размеры и форму. Он напоминает сплющенную сигару, но я не уверен, возможно, нахожусь во власти оптической иллюзии. Из черноты не пробивается никакой свет – нет ни сигнальных огней, ни сопел двигателей. Не видно также аппаратов, прикреплённых к корпусу. «Heart of Darkness» рождает ассоциации выброшенного из глубин космоса чудовища, и, возможно, именно этим он и является. Сложно видеть в нём произведение земных технологий. Вероятно, когда-то он выглядел иначе.

– Вивьен, проснись! – говорю я, сходя по крутому склону. – Мы вскоре будем на краю пустыни, ты должна это увидеть.

Метеориты в её сознании умышленно бомбардируют ржавое лицо чужой луны или планеты. Они застывают в нетерпеливом рое.

– Это защитный сон, меняющий график мозговых волн, – наконец, шёпотом отзывается девушка. – Саранча ожидает моего визита, а все вампиры, которых я встречала по дороге, по чуть-чуть сканировали моё сознание. Образец давно попал в коллективный разум. Так они не смогут слишком быстро сориентироваться, что я здесь.

– Дай мне какой-то знак, что угодно, что поможет мне добраться до места.

– Это ты проводник, Францишек. Я доверяю тебе безгранично, – последние слова произнесены снова в полусне. Космическая канонада, поднимающая туманы пыли на поверхности земли, начинается снова.

Потому я схожу в одиночестве, опираясь лишь на собственные ощущения и мысли. Дорога вниз занимает ещё час. Я несколько раз теряю равновесие, и мне удаётся выбраться из затруднительного положения только благодаря гарпунам и большому размаху рук. Труднее всего контролировать шаг и одновременно думать о вцепившейся в меня Вивьен. Я должен быть чертовски осторожным, чтобы не раздавить её хрупкое тело.

Когда я останавливаюсь у подножия гор, то слышу свист активизированного рюкзака Death Angel. Девушка прячется в белом полимерном коконе и теперь кажется одним из моих контейнеров. Я понятия не имею, как она будет дышать там внутри и дышит ли вообще. Может, нечеловеческий мозг не требует кислорода для жизни и обработки данных.

Я прохожу мимо завалившихся камней, потом двигаюсь по каменистой дороге и дохожу до места, где начинаются сожжённые солнцем поля серой гальки. Здесь, на открытой, почти плоской территории, ещё чётче видна бесконечность этой пустыни. Агро лишило её всех неровностей, нет барханов и осыпей, создаваемых ветром. Есть только две странные призмы, расположенные на расстоянии многих километров друг от друга, и плита металлической бесконечности.

У моих ног, там, где мутировавшее синтетическое море омывает мелкие камни, я замечаю неровный бугор. Форма кажется знакомой, я наклоняюсь и разгребаю серебристый песок, который утекает под пальцами, как жидкий металл. Моим глазам предстают ноги человека, а потом целое мумифицированное тело, частично разложившееся останки. Я узнаю себя.

Я вижу тело, которое покинул перед трансфером, вынесенное вампирами из операционного зала и оставленное тут как грёбаный указатель, приглашение к дальнейшему путешествию. Я начинаю понимать, что френический демиург предвидел наше прибытие. Он стремится к окончательной стычке с Богом.

Я делаю первый шаг вглубь пустыни.

Серебристая масса сразу же облепливает мои стопы и – несмотря на гравитацию – начинает ползти по коже. Без труда достигает коленей. Я не погружаюсь в неё по самую шею, но у меня складывается впечатление, что через несколько мгновений превращусь в металлическую статую, облепленную микроскопическим слоем жидкой стали. Меня переварят, перемелят частички нано, кусок за куском. По всей броне пробегает нервная дрожь, перистальтические движения, вызывающие ощущение зуда.

Блестящие ручейки плывут всё выше и достигают первых контейнеров на бёдрах, и тогда включается камуфляж. На какой-то момент у меня темнеет в глазах, в мозгу проносятся шёпоты и бесформенные видения, рождённые магнитными полями, а потом раздражённое болото вдруг разбрызгивается в разные стороны. Маленькие ртутные капли опадают, как сдохшие насекомые. Когда я ускоряю шаг, серебристая поверхность расступается передо мной, а потом замыкается с тихим шелестом за спиной. Вот и проход Францишека Элиаса через Красное море.

Иду.

Прямоугольные параллелепипеды разбрасывают свои плечи, уподобляясь крестам. Они блестят на солнце – десятиметровые колоссы, овеваемые металлической пылью. Весь мир на миг замирает, лицезрея проявление френического творения. А потом крест справа рассыпается с треском и из клубящейся материи выходят три фигуры. Одна ростом с взрослого мужчину и две поменьше, напоминающие детей. Они стоят достаточно далеко, почти в ста метрах от меня, я не могу рассмотреть деталей. Но когда возобновляю свое шествие, они движутся в том же направлении, удерживая дистанцию. Мужчина берёт детей за руки. Анимация невероятная, сверхреалистичная. Я мог бы поклясться, что вижу себя на прогулке в Замке, как веду Иана и Эмилю из дальнего уголка сада.

Я не отвожу от них глаз. Всё время следую в сторону того, что выглядит как руины города и находится в тени туннельщика. Когда наконец пересекаю грань мрака, то ощущаю облегчение: солнце перестаёт отражаться от металлической плиты. Фигуры тоже темнеют, из серебристых становятся чёрными, как будто начертаны углём. Я на какой-то момент останавливаюсь, чтобы отдохнуть, и тогда взрослый фантом показывает на меня и махает приветственно рукой. Дети повторяют его жест.

Я хотел бы позвать Вивьен, но боюсь её выдать. Иду ровным шагом в послушно расступающемся болоте, прохожу мимо следующих крестов, несколько раз натыкаюсь на неровности территории, которых не заметил в сгущающемся сумраке. Когда пытаюсь подойти к «сопровождающим» меня людям, фигуры меняют направление и отдаляются. Я должен помнить, что это лишь спонтанно сгенерированные големы, я не догоню их, не застану врасплох внезапным манёвром. Металлические частички могут изменить положение быстрее, чем я могу бежать. Я забрасываю эту идею.

После двух часов ходьбы оставляю кресты нано позади. Упрямо рою эфемерный коридор в пустоте. Надо мной растягивается чернота космического корабля, солнце справа заходит за гористый горизонт, бросая красные отблески на три фигуры. Я переключаюсь на ночное видение, а мои спутники, как будто боясь заблудиться, приближаются на несколько десятков метров. Несмотря на слабую видимость, я всё больше убеждаюсь, что идентифицировал их правильно.

Глубоко внутри мозга прорастает зерно страха.

Час спустя я замечаю, что металлический слой становится всё тоньше. Его поверхность кажется ровной, но земля под ним как будто начинает аккуратно подниматься. В результате я попадаю на проплешину, не покрытую нано, на которой стоит стена одноэтажного дома из камня и извести, а не одичавшей масы. Я отдыхаю, облокотившись на руны. Мужчина и дети терпеливо ждут в окружающем их болоте.

Со временем домов становится больше, я натыкаюсь также на хорошо сохранившиеся двухэтажники. Големы, весьма очевидно, обходят их, не теряя контакта с металлическим покрытием. Ни одна из субличностей понятия не имеет, где мы находимся. Они не только не знают названия города, но даже не в курсе его существования. Я разочарован, что до сих пор не встретил солдат Саранчи, которых мог бы убить. Кое-где на стенах светятся голубые потёки, как затёртые руны, информирующие, что мы приближаемся к цели.

Пустота усыпляет и измучивает. Я чувствую, как тело дирекса стареет и медленно умирает. Всё более нехотя покидаю места, нетронутые нано-болотом, чтобы идти дальше. Я хотел бы разбудить Вивьен и хоть на мгновение услышать её голос.

Вдруг голем мужчины отделяется от детей и идёт в моём направлении. Я вижу его лучше, чем раньше, меньше чем с двадцати метров распознаю черты собственного лица. Фигура стоит недвижимо, всматривается невидящими глазами, после чего возвращается к детям. Группа отдаляется медленно, чётко поворачивая на запад. Я с сожалением обхожу ближайшие руины и иду за ними. Слой металла становится на какой-то момент толще, но я едва это замечаю. Я смертельно устал.

Фантомы доходят до уничтоженных построек, неподалёку от которых виднеется круглый, частично заваленный колодец. Мужчина проходит мимо него, подходит к маленькому дому без стены и останавливается. Я тоже замираю, ожидая, что он сделает. Дети начинают нервно дёргаться, и в моём бледном монохромном видении всё смотрится как давний фильм, чёрно-белая драма военных времён.

Мужчина наклоняется над ними и трясёт рукой, как будто пытается что-то им объяснить, а потом в его ладони материализуется предмет, короткий меч или мачете. Он хватает детей за волосы и по очереди отрубает им головы. Мгновением позже все големы рассыпаются в прах. Из моего горла вырывается злое шипение.

Импульсивно я начинаю бежать в их сторону. Неизбывное желание увидеть место казни. Бегу изо всех сил, а металлические волны, которые сейчас цвета смолы, едва успевают сбежать от меня, расступаются только на мели. Я бросаюсь на колени, чтобы проверить именно тот фрагмент берега, прочёсываю песок пальцами, докапываюсь аж до камней. Ничего.

И лишь потом осознаю, что фантомные люди должны были сыграть сценку здесь, на краю моря… нельзя забывать об их ограничениях. Я сжимаю кулаки и готовлюсь к прыжку. Я вхожу дальше, вглубь дома, погружаюсь в абсолютную темноту, а на одной из стен замечаю голубое пульсирующее пятно из нескольких чёрточек. … чёрточек. … чёрточек. … чёрточек.

Что есть силы я ударяюсь о стену, чтобы восстановить работу системы вспомогательного мозга. Несколько камней выпадают наружу – конструкция шатается, но выдерживает.

Они лежат там, возле входа в подвальную дыру.

Два тельца, лишённые голов. Мои дети.

Я выползаю из дома и отворачиваюсь в сторону моря. Сколько хватает взгляда, везде чёрные фигуры вампиров. Я стою на смолистой плите – мне без разницы, сгенерированы ли они подлым болотом или настоящие. Уже ничто не настоящее, кроме моего гнева. Два Equalizer’а зашевелились на предплечьях. Стволы закрутились. Сейчас начнётся. Чтобы дать первый залп, я лишь должен снять камуфляж, у меня слишком мало энергии, чтобы его удержать.

– Не делай этого, – нежно говорит Вивьен в моём мозгу. – Я почти у цели. Остановись, Францишек.

– Это конец всего, какая разница?

– Я покажу тебе то, что изменит всё. Каждый шаг, который ты сделал в своей жизни, был дорогой к этому мгновению. Ты должен жить, чтобы стать ему свидетелем.

Если бы она начала отчаянно кричать, переубеждать меня с запалом испуганного человека, я бы открыл огонь. Но её спокойный голос сделал так, что я опустил руки и медленно отступил, шаг за шагом, как усталый зверь. Мы оба исчезаем в разрушенном доме.

Когда Вивьен снимает защитную оболочку и соскакивает на пол, снаружи начинается металлическая метель. Я слышу этот звук, нарастающий шум миллиардов маленьких частиц, которые кружат вокруг нашего островка руин, но это её не пугает. Они не могут нам помешать. Уже слишком поздно.

Туннельщик висит над нами, и я уже знаю, что через мгновение он взорвётся.

Я жду свет.

Девушка сейчас переливается белым и голубым, озаряя сумрак. Она подходит к дыре в земле, освещает маленькие останки под стеной. Гладит их пальцами, как будто старается воскресить, а потом показывает на то, что торчит из разрезанных затылков детей. Я наклоняюсь над ними так низко, как только позволяет мне тесное помещение, и вижу пучки белых проводков, торчащие из тел, разрезанные металлические позвонки и потёки синтетического геля, засохшие на камнях.

– Наши дети, твои и Пат, не были людьми, Францишек.

– С какого момента? – спрашиваю я с большим трудом.

– С самого начала. Мы вместе спроектировали их в лаборатории VoidWorks. Но ты приказал Наде уничтожить это воспоминание, потому что боялся, что не будешь любить их как настоящий отец. Это было лишним.

Настаёт тишина, в которой слышен только гул метели.

– Я хотел бы умереть там, снаружи.

Она отворачивается и входит в темноту, зияющую в полу. В подвал ведут крутые высеченные ступени. Дыру в земле должен был много веков назад засыпать пустынный песок или дикое агро, но проход сохранился в соответствии с логикой умирающего мира. Так нужно, потому он и существует посреди небытия. Вивьен останавливается, когда над полом видны только её плечи и лицо.

– Представь себе трещину в реальности, из которой сочатся френы. Представь себе огромное море голубого света под землёй, которое искажается и меняет всё. Два мира наслоились друг на друга, а их законы оказались несовместимы. Они слишком сильно отталкиваются, чтобы их сосуществование оказалось реальным, но я несу в себе оба начала, я катализатор. А сейчас представь себе окончательное Всесожжение, всеохватывающий ресет, который закроет уничтоженные истории и позволит запустить оба мира. Это будет новое начало.

Я закрываю глаза и изо всех стараюсь представить эту картину так чётко, что она становится реальнее реальности, что не остаётся ничего, кроме неё. Я хочу это видеть… Хочу…

Она неописуемо красива.

6. «Heart of Darkness»

Я представляю себе бесконечные космические аквариумы, в которых парят целые вселенные. Я представляю себе силы, которые не могут иметь имён, метасилы, в которые мы не должны верить, потому что нашли их отголоски в математике и физике, биологии и химии, божеств, растягивающихся в длину и в ширину взаимопроникающих вселенных. Я представляю себе совершенство.

Я вижу вселенные, которые организовываются в самые простые формы, порезанные бритвой Оккама, которые сворачиваются до нескольких измерений, незаметно проникающие сквозь друг друга, запутывающиеся и распутывающиеся как клочки бесконечности. Я вижу, как они взрываются и гаснут, множатся и делятся на части, а всё происходит в таком масштабе, по сравнению с которым смерть или рождение – планеты, солнечной системы, галактики, туманности – кажется несущественным мгновением. Всё происходит одновременно, во всех направлениях, с равной долей вероятности. Нет ничего невозможного – есть лишь совершенство бытия.

Свет, который плывёт с неба, оседает каплями на корпусе туннельщика.

Я выхожу из тесного помещения и смотрю вверх. Я стою в воронке из кружащих частичек нано, а надо мной плывут капли ослепляющего блеска. Сочатся с чёрной оболочки «H.O.D.», а потом соединяются в маленькие потоки и стекаются во всё бо́льшие стремительные реки. Они извиваются на поверхности корабля надо мной.

Восхищение затмевает ощущения – отнимает чувство вины, разочарование и сожаление. Я – часть бесконечного плана, которого никто не поймёт умом.

– Почему ты молчишь? Опять ведёшь свой внутренний диалог?

– Я вспоминаю старый мир, Лу.

Когда я был человеком, то говорил, как человек, чувствовал, как человек, думал, как человек. Когда я стал бессмертным духом, то лишился всего человеческого. Картинки и мысли проплывают сквозь меня электрическими зарядами, наполняют разум густой информацией и формируют его заново. Я напитываюсь ими, словно губка, впитываю, как ненасытный конденсатор. И записываю всё, что вижу: конец и начало существования.

Световые реки рисуют на брюхе туннельщика звездообразные фигуры, соединяясь друг с другом, они стекают вниз тонкой нитью. В свете тонет старый дом за моей спиной. Исчезает крыша и стены здания, блеск вливается в голую дыру в земле, прямо в место, где появилась френическая пробоина. Чужое создание ворвалось в нашу версию мира сквозь недоступный уголок земли, окружённый болотом. Мы создали идеальные условия для вторжения. А потом эвакуировали жителей оазиса, когда агро вместо того, чтобы наводнять пустыню, стало охотиться на людей. Кто-то из них принёс в мир френическую заразу.

Кружащееся болото застывает на невидимых орбитах, как мухи, приклеенные клеем в форме вальса. Металлические частички движутся вокруг лучей всё медленнее и как будто бы сонно. Пока наконец не стекают на землю, размазываясь серебристыми полосами и исчезая. Пульсирующая аура доходит до горизонта.

Дома вокруг медленно расплющиваются, теряя глубину, становясь двухмерными карликами, бумажными, нечётко сморщиваясь. Стёртые плоскости колеблются в свете туннельщика, чтобы после стольких веков повернуться боком к наблюдающему, свернуться до пары чёрточек, а потом уменьшиться до точек и исчезнуть.

– Ты хотел бы вернуться туда, Францишек?

– Этот мир до сих пор во мне. Я вижу его.

– Это звучит больше как проклятие, чем как дар.

Серая галька, открытая под уничтоженным болотом, кажется голой и беззащитной. Земля под ногами начинает сверкать и сиять голубым из глубины. Редеет, каждого камня касаются те же процессы, которые ранее стёрли руины и агро: очередные измерения закрываются, словно смеживаются веки.

В этот раз все происходит мгновенно, без предупреждения, как будто время свернулось вместе с пустыней и пропало. Вытертые текстуры. Вокруг огромная пустота, сквозь которую видно френическое море. И я – на маленьком островке, на последнем кусочке земли, подвешенном в вакууме, окружающем белый луч света, словно горлышко. Я должен провалиться и падать до самого голубого ядра Земли, но не падаю. Я чувствую притяжение вверх, в сторону чёрного туннельщика, из которого проистекает новый Бог Порядка, а не деревенский Бог Чудес.

– Должно быть, ты тогда боялся так, что человек не может себе представить.

– Это странно, но восхищение затмило даже страх.

Тунннельщик говорит – теперь я это понимаю. Взывает белым светом к небесному морю подо мной, взывает на другом языке, вне понимания френов, но его язык проходит через переводчика, созданного из тела Вивьен Элдрич, через специально избранное и соответственно препарированное тело, и я уверен, что он будет услышан.

Я делаю первый шаг по направлению к лучу, потом следующий. Небытие сейчас же пожирает за мной очередной кусок земли. Я смотрю в эту пустоту. Голубое море бурлит, в глубинах царит неустанный шторм. Я не останавливаюсь и тем более не отступаю, мне не приходит это в голову – просто упасть в пропасть.

А потом меня обливает пылающий холод.

Я тону в свете знаний о ненатуральности органической материи, бешенстве космического масштаба. Об ошибке в программе мира, которая неволит даже метасоздания, приковывая высшие измерения к мыслящему белку. Люди, которые всегда чувствовали себя избранными, и все подобные им расы, несмотря на механику мяса, являют собой угрозу для стабильности вселенной. Чем больше они развиваются мыслительно, чем глубже познают природу реальности, тем в большей степени божественное начало становится рабом их маленьких сознаний и тем больше вероятность катастрофы. Пробоина между мирами становится лишь вопросом времени.

Мы искали угрозы космического масштаба. Смотрели на взрывающиеся звёзды, метеориты и кометы, порой думали – более приземлённо – о таянии полярных льдов, эпидемиях или атомных бомбах. А на самом деле это мы представляем угрозу. Мы – окончательное оружие в руках вероятности. Наша планета покрыта дышащей живой бомбой.

Я трясу головой, Луиза хватает меня за плечо. Я смотрю в её глубокие карие глаза, которые несут в себе что-то по-звериному нежное. Должно быть, она абсолютно сумасшедшая, если находится здесь, со мной.

«Heart of Darkness» туннелировал меня к этой версии, дал мне новую жизнь и новую историю. Прошлое, о котором я хочу забыть, и будущее, в которое не верю. Это не моё место, это не мой мир, на здешних картах нет Раммы. Мне тридцать восемь лет, но памятью я охватываю множество веков до этого дня. Я всё ещё ношу в себе S-файлы, трансмиссии инфора, транзакции Вересковых пустошей, субличности вспомогательного мозга. Но у меня нет колыбели, нет аидов, я чувствую себя одиноким и беспомощным в чужом теле.

– Только сейчас начинаешь бояться, – утверждает Луиза. – Только здесь, правда?

– Я должен запретить тебе читать свои мысли, – улыбаюсь я ей.

Мы сидим в белой, залитой светом кухне в маленькой современной квартире, которую снимает Луиза. Курим сигареты возле окна, весеннее солнце припекает сквозь стекло. Мы скурили вместе сотни сигарет, выпили литры вина, разговаривали, слушали музыку и трахались с такой страстью, как будто бы от этого зависела чья-то жизнь. Моя жизнь. Я хватаюсь за эту повседневность, за общие поездки и вместе просмотренные фильмы, чтобы не отклеиться от действительности. Этой действительности.

Лу смотрит на меня подозрительно, рыжие волосы закрывают половину её лица. Она прекрасно знает, что я это обожаю. Она смотрит на меня, как на интересную картину, которая попалась ей во время экскурсии. А я стараюсь ей улыбаться, поскольку верю, что когда-то эта улыбка по-настоящему прирастёт к моему лицу. Потом иду в комнату, чтобы переодеться и приготовиться к поездке. Сегодня я проведываю Иана и Эмилю, которые живут на другом конце города с Пат.

Я думаю об открытке, которую получил от своего сына. Иан дрожащей рукой нарисовал странного робота. Рисунок среднеодарённого семилетнего мальчишки не был сногсшибательным, скорее схематическим. Это фигура с широкими плечами, с массой оружия, прикреплённого к сильным рукам. Робот странный, потому что у него нет головы. Вокруг шеи проходит что-то наподобие кольца, в котором торчат маленькие глазки. А ещё я думаю о Замке на фоне горы на одном из рисунков Эмили. Большое строение, кажется, вырастает просто из скалы, а неподалёку возносится непропорционально высокая тонкая башня.

Она немного похожа на морской маяк, но я знаю, что она вся сделана из стекла.

Когда я спросил их, что это значит, они не смогли ответить.

– Мать твою! – доносится из кухни.

Луиза порезала палец, пока готовила овощи. Теперь она гремит ящиками в поисках пластыря, который я не положил на место. Она всегда злится, когда предметы сопротивляются ей. Я впопыхах застёгиваю молнию на хлопковой рубашке, в кармане звякают несколько злотых, чтобы накормить паркомат; натягиваю чёрную болоньевую куртку и заглядываю в кухню с пластырем в руке. Луиза промывает рану холодной водой и заклеивает кровоточащую ранку. Она не позволяет помочь себе, говорит, что я уже должен выходить.

– Иди, а то опоздаешь.

– Я всегда опаздываю.

– Ненавижу таких людей.

Но потом, когда в коридоре я надеваю ботинки и кладу ладонь на ручку, Лу подходит ко мне, крепко обнимает со спины и греет затылок своим дыханием. Это редкие моменты, ведь она не в восторге от демонстрации чувств. Она сильная, потому, когда она шепчет мне на ухо и сжимает немного сильнее, я чувствую приятную боль в рёбрах.

Она говорит, что сейчас я могу быть уверен – никто не подменил мне мозг, я не должен беспокоиться о копиях безопасности, трансфере личности и фальшивых воспоминаниях. Она радуется, что в нашем мире не существует горо, потому что это обычные сукины дети, а гомофильные ИИ тоже в конце концов выкинули бы какой-нибудь номер. Она издевательски хвалит меня, что я могу доехать на машине в разные места без использования Навикса. И вспоминает что-то о нарциссизме, который нужно контролировать, ведь я больше не эксцентричный миллиардер, а лишь старый дурак, ради которого перевернулся мир.

На прощание она шлёпает меня по заднице.

Я выхожу ошеломлённый и полный восхищения. Когда иду по тротуару к машине, на моём лице сияет улыбка сумасшедшего.

Я завожу мотор «форда» и выезжаю на улицу, с которой дождь смыл остатки снега. Солнце блестит на мокром асфальте, ослепляя меня. Я снова забыл солнцезащитные очки, но сейчас жмурюсь без привычной злости. Ведь я видел свет, который ослеплял намного сильнее. Сегодня не произойдёт ничего плохого.

Торо повторял, что я должен сохранять бдительность и отслеживать счастливые окончания. Там, где появляется яркий хэппи-энд, нужно заранее знать, что это воспоминание фальшивое.

Но это не похоже на воспоминание, приятель, после стольких лет я бы узнал Present Time Syndrome. Проснулся бы от терапевтического сна. Я повторяю это слова постоянно. Я должен верить в спасение последнего свидетеля катастрофы.

По радио поёт старая death metal-группа. Я внимательно вслушиваюсь в хриплый голос вокалиста, чтобы выловить из тяжёлых риффов слова песни. Пришла мода на интерпретацию классической поэзии, чтобы преодолеть мелкоту текстов. Мода кажется полезной и неглупой, хотя вскоре пройдёт, как и все тренды.

Через какое-то мгновение я узнаю строки. Луиза декламировала их когда-то на школьном концерте, я тоже, за несколько лет до неё. Одна из общих подробностей, которые мы открыли в своих новых биографиях.

Иди прямясь средь павших на колени Среди во прах поверженных и отвернувших лица Ты уцелел не для того чтоб жизнь продлилась Минуты на исходе ты обязан свидетельство оставить[41]

Я представляю себе, что существуют хронисты других уничтоженных историй.

Мы ежедневно открываем в себе старые миры и поддерживаем их при жизни или уничтожаем в холоде ненависти. Мы свои собственные судьи и палачи. Снимаем обвинения или приговариваем к смерти. То, что приходит снаружи, не имеет решающего влияния на нашу судьбу.

Всесожжение победит нас в конце концов, но это не оправдывает ни страха, ни безразличия. Не объясняет того, что мы закрываем глаза на первые признаки упадка. Пока держим бразды правления в собственных руках, мы можем плыть везде, даже в сердце тьмы.

Я представляю себе, что даже там мы найдём белый свет.

30 декабря 2009–23 февраля 2013

Рассказы

Другого не будет

Если кто скажет слово

на Сына Человеческого, проститься ему;

если же кто скажет

на Духа Святого,

не проститься ему

ни в сем веке, ни в будущем

(Мф. 12:32)

День, когда настал конец света, был солнечным и теплым. Погода в горах всё лето стояла хорошая. Помню, после пробуждения я долго смотрел из окна пансионата на зеленую стену сосен, растущих на склоне Корыни, которые купались в солнечном сиянии, а тишину августовского утра нарушало жужжание насекомых. Временами из близлежащего леса доносились крики птиц, что кружили над болотом. В этот день на рассвете произошло что-то страшное. Те, кто выжил, видели это собственными глазами, или чаще всего, как я, на экране телевизора. Однако событие оказалось не таким зрелищным, как предсказывала Библия.

На протяжении четырёх месяцев после апокалипсиса весь мир притворяется, что ничего ужасного не произошло. Политики громко заверяют, что планету постигло очередное бедствие, которое уже не раз выпадало на ее долю, и из таких испытаний мы всегда выходили с гордостью и новой верой в человечество. Может быть, только я, хоть и выгляжу как бомж и шатаюсь по городу, понимаю, что с нами случилось. Ощущение чудовищного одиночества пронзает меня до глубины души и не дает заснуть.

Когда я хожу по парку и разглядываю гуляющих людей, то чувствую, как схожу с ума. Следы ног на снегу, дети, лепящие снеговика, раскрасневшиеся от мороза лица… Радость в каждой секунде жизни, в играх, в свободном времени, словно ничего не изменилось. Даже если бы я рассказал им, они не поверили бы. Кто-нибудь обязательно поднимет с земли осколок льда и первым швырнет его в меня. Каждый, кто вспоминает о смерти, считается сейчас богохульником.

Конец света наступил во вторник, двенадцатого августа, около четырех часов утра. В это время я крепко спал на простом деревянном топчане и ни о чём не знал. Если бы любопытство не пригнало меня в монастырь провенов, то я жил бы, вероятно, уверенный в своем счастье, оплакивая далёких родственников и знакомых. Я отдал бы несколько лет жизни ради возможности все изменить, но никто не предлагает мне такую сделку.

* * *

Монастырь находился на краю Сверици, небольшого городка у подножья Крутых гор. До него я добирался, долго петляя узкими дорогами, рядом с которыми каждую минуту разверзалась пропасть. Испорченный кондиционер автомобиля холодил слишком сильно, потому, когда на закате знойного дня я остановился у ворот каменного здания, то уже сильно замерз. Воюя с дрожью и шатаясь на ногах после многочасовой поездки, я, должно быть, выглядеть действительно уставшим. Наверное, именно благодаря этому монах, которого я встретил, впустил меня внутрь.

Этот молчаливый мужчина показал дорогу к келье, что располагалась в дальнем крыле здания, а потом принёс мне ужин. Немного позднее появился седой морщинистый отец Стасис, выполняющий здесь обязанности врача, и прописал мне лекарство от простуды. Он спросил, откуда я и чем занимаюсь, а я солгал, что работаю в страховой компании. Он усмехнулся и уселся на деревянный стул, что стоял возле стола. Я попытался подняться с кровати, но Стасис остановил меня жестом и подал второе шерстяное одеяло, чтобы я укрылся.

Он знал, что я журналист. Монахи обычно проверяют тех, кто их посещает, поэтому они влезли в базу данных транспортных средств и нашли регистрационный номер моего автомобиля. Стасис сказал, что моё присутствие им не помешает, если только я не буду задавать вопросы. Их наука не должна попасть в бульварную прессу, к тому же, непременно в искажённом виде.

Я пробовал его переубедить, что попал сюда совершенно случайно, но он ничего не хотел слушать. Не верил мне. Только повторил, что если заболею, могу остаться на несколько дней, потому что ближайшая больница очень далеко, но запретил покидать келью. Он показал мне небольшую ванную комнату за стеной и кнопку над изголовьем кровати, при помощи которой я могу кого-нибудь вызвать. Потом вышел и захлопнул за собой тяжёлую дверь.

* * *

Я услышал лязг замка и сразу почувствовал себя узником. Не ожидал, что хозяева будут удерживать меня здесь против моей воли, поэтому разозлился. Я не отнёсся со всей серьёзностью к тому, что говорили о провенах: самое важное для них это быстрая и точная информация, и они не отказались от техники, а наоборот, часто используют ее достижения. Из-за моей глупости, из-за того, что приехал на служебном автомобиле, они смогли легко, хоть и нелегально установить мою личность. Шансов спокойно кого-нибудь расспросить и осмотреть окрестности не было.

Кроме того, я дрожал от холода под толстым одеялом и мечтал, чтобы следующий день принёс облегчение. Наверное, начинаю стареть, потому что когда-то такие поездки не производили на меня подобного впечатления. Я заснул раньше, чем на улице совсем стемнело. Это было воскресение, десятое августа. До Судного Дня оставалось около полутора суток. Я видел цветные сны, впрочем, как всегда, когда меня лихорадило.

* * *

На утро понедельника с некоторым недоумением я осознал, что пока спал, кто-то принёс мне в келью завтрак. Из-под прикрытых век я наблюдал за движениями коммуникатора, который раскалился добела от присланных сообщений и попыток соединения. Вибрируя, он свободно скользил по деревянному столу, пока не достиг тарелки, о которую начал биться. При этом издавал адский шум, потому что тарелка и лежащая в ней ложка были алюминиевыми. Наконец, я выключил его, не читая писем, что подмигивали цветными иконками. Я должен был сосредоточиться.

Я все размышлял над ситуацией, пока принимал горячий душ, ел завтрак и пил чай из термоса. Теперь меня удивляла самонадеянность как моя, так и Главного, когда мы убеждали друг друга, что я без проблем добуду этот материал. Монахи были известны своей тягой к интеллектуальному развитию, и ничто не указывало на то, что их может обмануть обычный мошенник.

Очевидно, мы оба руководствовались принципом, что мир полон идиотов. Достаточно иметь горсть стеклянных бусинок и говорить уверенно, чтобы получить все, что хочешь. Потом из фрагментов информации складывается история, которая не обязательно должна быть правдивой, главное, чтобы она содержала несколько экзотических фразочек и создавала впечатление новости. Цинизм разъел нас, как ржавчина.

Я знал о провенах очень мало. Слишком мало, чтобы найти с ними общий язык. Как всегда, я не стал изучать вопрос, который должен был послужить материалом для очередной сенсационной галиматьи. Однако этот проклятый Папой орден мог оказаться самой интересной темой за всю мою жизнь. Пусть их проповеди про конец света казались мне полным абсурдом.

Предчувствие было таким сильным, что я решил сделать все, чтобы остаться в монастыре. Прежде всего снова запустил коммуникатор и, отключив почту и телефонные линии, начал искать информацию в Синете. Меня затопила редкая, отвратительная мешанина, но после двух-трёх часов просмотра сайтов я знал гораздо больше.

* * *

Орден существовал с середины прошлого века, а его основательницей была Ива Пальми, двадцатилетняя медсестра из бедной семьи. Она говорила, что является воплощением мужчины по фамилии Прове, полицейского из Раммы, которого за пару месяцев до смерти посетило несколько религиозных откровений. Он записывал их пунктами и в форме трактата анонимно публиковал в Синете.

Ива ухаживала за Прове, когда его тяжело ранили в перестрелке. Она утверждала, что, умирая, он передал ей не только свои предсказания, но и часть личности. На первый взгляд ее рассказ был шит белыми нитками, а сам орден все больше походил на какую-то секту, однако, по мнению автора статьи, эта простая девушка очень много знала, в том числе из области криминалистики. Она даже знала самые разные детали из жизни Прове и успешно справилась с интерпретацией его текстов.

Пикантности прибавлял тот факт, что в этом деле в роли опекуна Ивы был замешан хорошо известный в СМИ мультимиллионер и изобретатель Себастьян Брамс. Орден провенов основали на базе его научной ассоциации, которую в прошлом среди всего прочего обвиняли в связях с левыми экстремистами. Сам Орден тоже имел проблемы не только с Ватиканом, который с самого начала был настроен против него, но также с полицией и тайными службами. Однако из всех злоключений он выходил с победой и после шестидесяти лет существования продолжал расти и набирать силу.

* * *

С самого начала провенов обвиняли в радикальном искажении христианской идеи равенства. Они открыто утверждали, что всего лишь небольшая часть людей получит спасение по той простой причине, что только у некоторых из нас есть душа. Я нашёл высказывание Ивы, что согласно ее подсчетам лишь каждый десятый человек является, как она это называла, Вместилищем Бога. Но даже из них не каждый мог получить избавление. Поступая наперекор таким принципам как любовь к истине или стремление к совершенству можно было убить в себе божью частичку, то есть плазмат.

Я не слишком понял эту концепцию, но провены считали, что Бог – творение материальное, подвластное законам физики, которое живет и воспроизводится в человеческом теле. То есть это материя, обладающая самосознанием и питающаяся информацией, которую перерабатывает мозг. Из неё берет начало известная нам Вселенная, а спасение состоит в повторном размножении Бога, и, как они полагают, поглощении им космоса. И продолжалось это непрерывно на всех планетах, населённых разумными существами, потому что только в соединении с ними Бог возрождался.

Понемногу я стал понимать, почему при приёме в орден не спрашивают о религиозных убеждениях кандидата, зато тщательно исследуют его IQ. Провены исповедовали принцип, что Бог не может обитать в душе ограниченной и ущербной, поэтому не только изучали разные области знаний, главным образом математику, информатику, медицину и философию, но и с успехом развивали несколько направлений современной психологии. Их тренинги и психотерапевтические методы получили огромное признание, одновременно способствуя популярности ордена. Оказалось, что самые лучшие клинические психологи последнего десятилетия были из провенов.

Довольно долго о последователях Прове почти не говорили, они пропагандировали самопознание и интенсивное обучение, а потому ничем не привлекали СМИ, пусть даже за ценностями членов ордена и стояло убеждение, что только каждый десятый житель Земли имеет шанс на спасение и что сознание человека, носящего в себе плазмат, диаметрально отличается от остальных духовно убогих личностей общества. Однако стоило кому-то из отцов ордена написать в своей книге о приближающемся конце света, как несколько газет и телеканалов сразу же заинтересовались этим делом.

Я сводил данные в единую систему, одновременно искал в Синете тот самый скандальный текст о Великом Холокосте, как вдруг услышал эхо шагов, приближающихся к двери. Я сразу отключил коммуникатор и бросился к кровати. Надеялся, что отец Стасис позволит мне остаться хотя бы на день, потому что ещё не пришло моё время, но был вынужден познать всю горечь своей профессии.

* * *

Было что-то такое в тоне его голоса, что лишало собеседника уверенности в себе. Когда он пригласил меня к столу, и мы вместе завтракали, я не мог прервать это мучительное молчание. Сразу понял, что это слишком ранняя последняя вечеря, которую я мысленно назвал последним ланчем. Стасис предложил мне приготовиться к отъезду и не захотел раскрывать причины своего решения, утверждая только, что это важно. Упомянул лишь про чаяния и исполняющееся пророчество, которое осталось скрытым от людей. Намного позднее я осознал, что именно этот момент изменил всю мою жизнь.

На прощание он пожелал мне, чтобы завтрашний день оказался счастливым. Я плохо расслышал его слова, которые заглушил шум заведённого мотора. К тому же так разозлился, что даже не пытался этого скрывать. Меня не только высмеяли, но и обманули, обещав помочь. Так я думал, выезжая из монастыря в сторону лежащей в долине Сверици. Наверное, при иных обстоятельствах я любовался бы красотою гор или разговаривал с кем-то по телефону, вместо того чтобы потирать потный лоб и напряженно всматриваться в старое покрытие дороги.

С противоположной стороны городка находился небольшой пансионат, в котором я снял комнату на три дня, надеясь что-то придумать. Хотел расспросить местных жителей об их отношениях с Орденом и выудить какие-нибудь менее известные, но существенные факты. Однако моя первая попытка завершилась ничем. Хозяйка пансионата, уже немолодая женщина, слишком устала от жары и не желала разговаривать. Она показала мою комнату на втором этаже и быстренько вернулась к себе. Я сидел на твёрдом, покрытым одеялом топчане, слушая крики ребёнка за стеной и остужая лицо возле маленького вентилятора. Сегодня я сдался.

Вечером голос Главного убедительно побудил меня к действию. Даже когда мы проглядели супружескую измену президента, я не слышал от него столько проклятий и обвинений в лености. Я вышел из себя, послал его к черту, однако после этой перепалки все никак не мог успокоиться. Снова начал рыться в Синете и наконец попал на официальную страничку провенов. Интересующая меня книга там была, но, как я и думал, оказалась слишком трудной для профана; однако на сайте я нашел еще интервью некоего Уима Гебера с отцом Даниелем Хербстом, и оно помогло мне понять важнейшие аспекты пророчества ордена.

* * *

У. Г.: Много лет вы, отче, выполняли функции пресс-секретаря ордена провенов и отвечали за связи с общественностью. Почему вы приняли решение отойти от публичной жизни и посвятить себя научным трудам?

Д. Х.: Работа пресс-секретаря временная, поскольку мы осознаем, что она ограничивает возможности человека, который её выполняет. Предыдущая модель жизни не гарантировала мне насыщенного интеллектуального и эмоционального развития. У меня такое впечатление, что только последние несколько лет, когда я среди всего прочего стал вести занятия по анализу малых групп, я начал жить сознательно.

У. Г.: Отче, вы разделяете мнение, выраженное в текстах Люция Кляйна, о так называемом «духовном конце света», который наступит в очень близком будущем? Это официальная позиция ордена?

Д. Х.: У нашего ордена очень слабая институциональная структура. В связи с этим трудно говорить о чем-то таком, как официальная позиция. Мы стараемся никому не навязывать своих убеждений ни в какой сфере. Однако мнения, о котором вы сказали, придерживаются большинство из нас. К таким выводам приводят как очень давно проводимые социологические наблюдения, так и вычисления теофизиков.

У. Г.: Как наиболее лаконично вы, отче, описали бы природу этого явления?

Д. Х.: Вы ставите передо мной невыполнимое задание. Я не смогу резюмировать накопленные годами знания так, чтобы не исказить их. Просто представьте, как выглядел бы Гражданский Кодекс в десяти предложениях. И даже если мы возьмём отдельное утверждение, не забывайте, что слова, вырванные из контекста, становятся плоскими.

У. Г.: Однако существует какая-то суть гипотезы, которую можно выразить, не вдаваясь во все дополнительные смыслы и философско-религиозные контексты.

Д. Х.: Если следовать вашим рассуждениям, то по мнению Люция, спасение невозможно. Это так называемое разделение мира. Вы пытаетесь склонить меня к тому, чтобы вытянуть из этой теории экстракт и изложить его вашим читателям, хотя им не хватает соответствующей отправной точки. Я соврал бы, говоря, что не ждал такого рода вопросов. Я сознательно на них соглашаюсь, равно как и принимаю сопутствующие им трудности. Но сначала я сам хотел бы задать вам один вопрос.

У. Г.: Слушаю, отче. Однако я оставляю за собой право на короткий ответ.

Д. Х.: Вопрос, ясное дело, касается религиозных аспектов. Проще говоря, меня интересует ваше представление о Святом Духе. Перед таким разговором я целенаправленно спрашивал всех о вероисповедании, и вы сказали, что являетесь католиком. Поэтому, думаю, вы имеете собственную гипотезу на тему, кем или чем является Дух Святой.

У. Г.: Я вас разочарую, но я не знаю, что сказать по этому вопросу. Я не принадлежу ни к ревностным верующим, ни к исследователям Святого Письма. Дух Святой – это часть Троицы, который представлен в Библии белой голубкой и неопалимой купиной. И Дар языков, которого я вообще не понимаю. Когда-то я даже раздумывал над этим, но пришел к выводу, что христиане называли Святым Духом вдохновение, которое они черпали в истинной вере. Или духовную силу, которая противостоит внешнему давлению.

Д. Х.: Нет ничего более ошибочного. Я не удивляюсь, что у вас проблемы с формулированием теории на эту тему, потому что вы находитесь в сфере стереотипных представлений и ассоциаций. Это заслуга Церкви, которая, по-нашему мнению, осознанно изолирует верующих от знаний, от гносиса.

Святой Дух – это самая важная ипостась Бога, которая постоянно пребывает на Земле. Мы называем её плазматом и, как вы, разумеется, знаете, утверждаем, что она развивается в некоторых из нас. Бог-отец, то есть первичная сущность до появления известной нам вселенной, дал начало материи, превращаясь в неё стремительной реакцией. Бог-сын, то есть Спаситель, представляет собой временную конденсацию плазмата, которая ускоряет духовное развитие человечества. И только Святой Дух, будучи совокупностью всех отдельных душ, пребывает тут постоянно и непосредственно влияет на нашу жизнь.

У. Г.: Каким образом? И не противоречит ли это понятию свободы воли?

Д. Х.: Нет, потому что душа не принуждает человека делать добро, она ответственна только за возникновение у человека определённых потребностей и желаний. Мы считаем, что природа Бога – это информация, поэтому самая важная потребность, связанная с ним, это потребность правды и стремление к знаниям. Смею утверждать, что её следует поставить над любовью, которая является лишь одной из многих переживаемых эмоций.

От вас не укрылось то, что я втянул вас в эту дискуссию для того, чтобы создать фон для ответа на поставленный вопрос. Итак, явление, описанное Кляйном, это аналог того, что христиане называют Судным днём. По нашему мнению, плазмат имеет материальную природу, хотя и ускользает от людского понимания. Вместе с естественным приростом и интеллектуальным развитием человечества он увеличивает свой объем до тех пор, пока не достигнет определённой критической величины, после чего отделяется от тела и покидает Землю.

Конечно, вы упрекнёте меня, что это чисто механический подход, но, по моему мнению, это самое точное описание того, что наши предки только пытались очень неумело назвать. Величайшие учёные, собравшиеся на кафедре теофизики, подтвердили математически, что критическая масса почти достигнута и рождение одного ребёнка, скорее всего, нового Спасителя, может спровоцировать реакцию. Это явление может произойти уже в этом году, и скажу честно, даже у меня вызывает тревогу.

У. Г.: И поэтому мы должны приготовиться к концу света… Будут ли какие-нибудь знаки, вестники этих перемен? Или Земля подвергнется уничтожению, как в Библейском Апокалипсисе?

Д. Х.: Этого, как я думаю, не знает никто. Даже члены ордена, которые больше всех медитировали и лучше всех просвещены, не рискнут точно предсказать, что случится. Однако мы допускаем, что умрут немногие. Мир может не распознать конца света, как бы странно это ни прозвучало. Используя метафору, скажу, что свет уйдёт вместе с теми, у кого есть глаза. А для других его присутствие и так никогда не имело значения.

* * *

Пророчества словно спички. Гаснут спустя миг, а люди, которые судорожно держат их, обжигают себе пальцы. Достаточно слабого дуновения, сквозняка из приоткрытого окна, чтобы все закончилось. Однако время от времени спичка выпадает из рук испуганного ребёнка или расчётливого поджигателя. Что-то начинает тлеть или сразу же вспыхивает большой пожар. От нее воспламеняются иссохшие внутренности.

У меня не слишком много времени, чтобы думать о собственном перевоплощении. Я выискиваю еду, караулю место в ночлежке, потому что зимой на улице не выжить. Времена перед апокалипсисом кажутся мне нереальными, как голографическая реклама тёплых стран. Двигаюсь я медленно, чтобы не тратить много энергии. Одеваюсь в то, что под руку попадется, а также бормочу себе под нос, и это трудно контролировать, труднее даже чем собственный храп.

Я вижу где-то в окружающей меня тьме лицо Главного, который вышвырнул меня с работы в тот самый момент, когда должен был упасть на землю и молить Бога о милосердной смерти. Вижу удивление чиновника, пришедшего ко мне домой, когда я покорно соглашаюсь с конфискацией. Глаза психиатров, странные ухмылки канцеляристок, морщинистые руки стряпухи, подающие мне тарелку тёплого супа. Но все это не имеет никакого значения.

Я боюсь говорить про то, что помню, так как никто меня не поймёт. После Судного дня много людей обезумило и впало в паранойю, и те, которых я встречал, ничего не знают. Они говорят о проклятье, биологическом оружии и захватчиках из космоса. Мне аж плохо делается от этого бреда. Когда я осознал, что именно я и мне подобные в течение десятков лет формировали эту больную иллюзию, мне хочется смеяться. Я внезапно начинаю понимать, что стечение обстоятельств – это заблуждение, которое отделяет нас от правды, ибо все мы получаем именно то, что хотим взять у Бога. А вернее, получали, пока он нас не оставил.

* * *

Во вторник, двенадцатого августа, я проснулся рано, в начале шестого. Солнце пробивалось через закрытые жалюзи и слепило меня. Я попробовал заснуть, но тревога вернулась, когда под подушкой я нашёл свой коммуникатор. Сон сморил меня вечером, когда я просматривал сайты, и лишь чудом я не раздавил хрупкое устройство.

В доме было тихо. Я открыл окно, чтобы подышать горным воздухом и полюбоваться на величественные темно-зеленные склоны. Вершина Корыни терялась во мгле. Наверное, где-то недалеко стоял улей, вокруг летало много пчёл. Я чувствовал, что через час или два жара снова станет невыносимой. А также ощущал странную подавленность. Может, начал понимать, что вчерашняя ссора с Главным грозила мне катастрофой. А может, слова Хербста затронули во мне какие-то давно позабытые струны.

Вид из окна, который сначала успокаивал, внезапно стал невыносимым. Я надел джинсы и тихо спустился на первый этаж, где находилась кухня. Там было пусто, поэтому я без спроса взял какую-то кружку и заварил чай. Потом вернулся в комнату и включил маленький телевизор, что стоял на покрытом скатертью комоде. Как раз шли в прямом эфире новости, но я никак не мог совладать с регулятором звука. Отложил пульт и увеличил громкость, нажав кнопку на самом телевизоре. Ведущая говорила что-то про сбор данных и панику, которая охватывает все большую территорию. Показывали какой-то большой город, может, Рамму, где в огромной пробке, неслыханной в такую рань, толкались машины скорой помощи с сиренами. Я не мог понять, что произошло.

* * *

Через некоторое время до меня дошло, что по стране прокатилась волна смертей, которым пока не было объяснения. Люди умирали утром, обычно от инсульта или от других нарушений сердечно-сосудистой системы. Небольшая группа пострадавших «от смерти во сне» выжила, но осталась полностью парализованной. В нарастающем хаосе власти попытались подсчитать эти случаи, чем-то помочь, но довольно быстро стало ясно, что это почти невозможно. Внизу экрана появилась строка с кошмарными сообщениями со всего мира. Той ночью по всей Земле по неизвестным причинам умирали десятки миллионов людей.

У меня перед глазами замигали все более страшные картинки: бушующая на улице толпа, горящие дома и валяющиеся на ступеньках трупы. По мнению комментаторов, произошла террористическая атака с применением какого-то супернового оружия, вероятно, излучения, посылаемого через спутник. Разбуженные политики успокаивали, ученые пытались строить гипотезы, военные все отрицали. Никто не знал, что случилось и не повториться ли это снова. Все пока работающие каналы передавали одинаковые программы. Я улыбнулся сам себе, словно чокнутый. Потом вернулся в кровать и там, не двигаясь, слушал новости.

Феномен был необъяснимым, потому что иногда смерть атаковала целые семьи, иногда только одного человека, а бывало, что целые районы оставались нетронутыми. Воображение стало подкидывать мне разные картинки. Например, вид большого аэропорта, где все завалено телами пассажиров, или жены, проснувшейся около мёртвого мужа, который еще вчера чувствовал себя прекрасно и утюжил рубашку на работу. И вдруг я осознал, что должен кому-то позвонить, наверное, все люди сейчас пытаются связаться со своими близкими, а я даже не потянулся к телефону. Оказалось, что никто не был для меня настолько важным. Когда я это понял, что-то в душе сжалось.

Меня вырвало выпитым чаем и на трясущихся ногах я начал бегать по дому. Семью, в которой вечером за стеной голосил ребёнок, я не застал. Комната была пустой. Зато хозяйку нашёл рядом с грядками за домом. Она спокойно выпалывала сорняки, ничего не зная про чудовищную катастрофу. Я попытался ей хоть что-то объяснить, но она ничего не поняла и только ужаснулась моему внешнему виду. Разговор не имел никакого смысла, и я ретировался в дом. Меня внезапно посетила мысль, что нужно ехать в монастырь. Я схватил сумку и кинулся к машине.

* * *

Сверица ещё спала, на улицах не было ни души. Создавалось впечатление, что смерть обошла это прекрасное место стороной, здесь царил абсолютный покой. Я проехал по главной дороге и не заметил никаких признаков катаклизма. На поле, уже за городом, ребёнок пас стадо коров. Громко гавкающая дворняга какое-то время бежала за моей машиной.

Я выключил радио, по которому вещали то же самое, что и по телевизору. Вместо того чтобы слушать эту ерунду, я настороженно оглядывался вокруг. Через несколько километров, на полпути к монастырю, я заметил на обочине перевёрнутый мотоцикл. Я остановился. В канаве лежал прикрытый кожаной сумкой почтальон. Издалека было видно, что он не пьяный – что, наверное, случалось редко, – сейчас он не дышал. В голове у меня пронеслась абсурдная мысль украсть его сумку, но я развернулся и поехал дальше. Дорога шла в гору, в ушах ощущалось внезапное изменение давления, однако я едва его замечал.

В четверть седьмого я стоял перед приоткрытыми воротами монастыря, словно кто-то забыл их затворить. Я пересёк небольшой дворик и оказался возле каких-то дверей, которые оказались закрыты. И следующие тоже. И следующие. Я ругался на чем свет стоит – такая преграда в этой ситуации казалась совершенно абсурдной. Люди умирали, как мухи, у дороги лежал мертвец, а я не мог справиться с дверями, потому что не умел ничего, кроме как писать и обманывать. Я подумал, что быть кем-то таким просто жалко, что моих способностей хватает только на ситуации, с которыми я знаком много лет. В других случаях я беспомощен, как младенец.

Может, нелепо, что я задумался об этом именно тогда, но в голове роились сотни мыслей. Кто-то спустил их с цепи, и они вели себя как изголодавшиеся псы – кусали меня со всех сторон. Четыре месяца спустя они забились куда-то в дальние углы черепа и там умерли, их сменила темнота, а тогда у меня было впечатление, что они разрывают меня изнутри. Я колотил в железные двери, как сумасшедший, пока одни из них не поддались, открыв узкий проход в сад.

* * *

Монастырь казался пустым. Ни во дворике, который я оставил за спиной, ни в коридоре, который вёл в заднюю часть здания, я никого не встретил, хотя два дня назад, по пути к келье, прошёл мимо десятка монахов. Меня охватывал все больший ужас. Я вышел в сад, ощущая ледяной озноб, пробегающий по спине.

Сад, окружённый высокими стенами и скалой, создавал вместе со зданием нечто похожее на вытянутую восьмёрку. Сейчас я находился в середине большой петли. Прошёл мимо небольшой мощёной площади – наверное, монахи здесь тренировались, – нескольких рядов фруктовых деревьев, в основном яблонь, и заметил какое-то движение в большой, выкрашенной белым теплице. Я направился в ту сторону, не думая о том, что произойдёт, понятия не имея, что скажу. Я хотел услышать и разобраться во всем до конца.

Я узнал его даже со спины, хотя отец Стасис был одет не в рясу, а в рабочие штаны и хлопчатобумажную рубашку. Он подвязывал помидоры, а я ждал у входа, пока он закончит. Он заметил меня через несколько минут, положил белый шнурок на землю и молча подошёл. Мы сели на каменный порог теплицы и смотрели перед собой, в сторону фруктовых деревьев. Никто никуда не торопился, нам обоим некуда было идти.

– Я ждал тебя, – сказал он уставшим голосом. – Я подумал, если ты остановился где-то рядом, то сегодня обязательно вернёшься. Я оставил открытыми ворота и не закрыл двери в сад. Ты появился даже раньше, чем я ожидал.

– Я должен знать, действительно ли случилось то, про что мы говорили, – тихо произнёс я. – Я собрал сведения о вас, добрался до записей Кляйна и до первого трактата. Сейчас все кажется мне другим, как будто я только что увидел этот мир.

– Человеческие судьбы полны иронии, – печально улыбнулся отец Стасис, скорее себе, чем мне. – Тебя всю жизнь не интересовала правда, ты принадлежал к тем, кто жил с обмана, и вдруг ты прикоснулся к ней. Ты познал Бога тогда, когда он оставил этот мир. Зерно почти проросло перед наступлением вечного холода… Поистине сочувствую тебе.

– Уже нет надежды?

– Нет Бога. Надежда осталась, потому что она свойственна людям, так же как любовь и вера. Все, что ты знаешь, не изменилось. Люди и дальше будут делать то, что делали до этого. Но без тех, кто отошёл, без обладающих душой, человечество измельчает и приведёт себя к гибели. Разошлись дороги спасённых и проклятых, и мы находимся среди последних.

– Все мои братья умерли сегодня ночью, – добавил он через минуту. – Я остался один, потому что уже давно сам вынес себе приговор. Неудовлетворённая любовь и, возможно, обманутые амбиции – я годами чувствовал себя так, как ты сейчас, словно все существовало вне меня. Даже человеку, одарённому душой, нелегко приблизиться к Богу, зато убивать его в себе мы научились миллионами способов. Страдать сверх меры, носить в себе чувство вины, вспоминать поражения и отчаянно ненавидеть. Поэтому спасение длилось настолько долго и поэтому Бог вынужден искать другие места, чтобы возрождаться.

– Но я чувствую, что какая-то Его часть осталась. Сейчас Он есть во мне. И в вас тоже, пусть вам и не хватило сил последовать за ним.

– Те клочки плазмата, которые остались тут, не выживут без энергии, вытекающей из целого. Мне жаль, но единственное, что тебя ждёт, это безумие. Твоя незрелая душа будет сжиматься каждый раз от все большей боли, поэтому лучше убей её сразу. Ты в аду, сын мой. Далеко от Бога и без надежды на Его возвращение. На земле остались только растения и звери.

* * *

Я провёл в монастыре целых четыре дня, сидя в большом телевизионном зале, где с экрана не сходили сообщения о «массовых убийствах». Я отключил звук, потому что не мог выносить этой чудовищной белиберды. Время от времени я засыпал на длинной лавке, на которой лежал раскрошенный хлеб и стояло несколько бутылок воды. Я боялся искать другую еду, потому что за большинством дверей находились мёртвые люди. Мне казалось, что в здании уже начинает пованивать. Стасис не появился ни разу, а я начал впадать в состояние близкое к кататонии.

Из Сверици меня забрала полиция, когда по приказу властей они обыскивали все резиденции провенов. Именно на них упало подозрение о приготовлении атаки, но они все умерли той ночью, поэтому некого было судить. Состояние моего рассудка после подтверждения личности привело к тому, что меня отвезли в психиатрическую лечебницу под Сигардом. Где-то по дороге я потерял свои документы, коммуникатор и водительские права, но мне было все равно. Я боялся только лекарств, которые мне стали давать, я боялся, что они убьют во мне душу.

За несколько недель меня выписали, и я отправился домой. Вокруг ещё всё бурлило после апокалипсиса, но медленно стала побеждать повседневность. Я не появлялся на работе, поэтому Главный приехал ко мне домой и бросил мне в лицо обвинения. Вскоре я вынужден был оставить купленную в кредит квартиру и постучать в двери богадельни. Десятки лет она находилась при костёле Марии Магдалены и всегда возбуждала во мне интерес. Ко мне приходили туда какие-то люди, но в последнее время перестали. Наверное, считали меня психом.

Сейчас у меня больше времени на размышления, и я пытаюсь сложить свои воспоминания в одно целое. Стасис советовал мне всё забыть, но я не мог. Не знаю, получится ли когда-нибудь. Я должен что-то сделать с месивом, что заполняло мои внутренности.

* * *

Двенадцатого августа во всём мире умерло одновременно более ста миллионов человек. Это число кажется огромным, но это всего лишь один процент населения. В таком городке, как Сверица, где проживало сто пятьдесят жителей, умер только один человек, почтальон. Если бы не телевизор и радио, никто бы не усмотрел в этом ничего стоящего внимания.

Смерть больше всего собрала жатву среди людей науки. Также умирали известные писатели, режиссёры и спортсмены. Почти каждая профессиональная группа понесла в тот день непоправимые утраты, но трудно сказать что-то про сантехников или сапожников. Однако катастрофа обошла правительства государств и высших сановников церкви. Это назвали Божьим Проведением и сигналом для верующих. Мир СМИ, который также отличился прекрасным самочувствием, заработал двенадцатого августа целое состояние.

Естественно, были попытки установить причину трагедии. Говорили про террористическую атаку или ошибку, допущенную военными, во время манёвров в космосе. Другие власти высказывались по этому делу, комментируя, уточняя или оспаривая заявления своих предшественников. Каждый, кому хотя бы раз в жизни приснилось что-то странное, стремился тогда высказаться.

Я смотрю на всё это и с каждым днём ощущаю себя всё более чуждым. Я понимаю настоящую разницу между верой и знаниями, между тем, что основано на религиозных желаниях и домыслах, и тем, что неоспоримо и доказано. Провены не должны были верить никаким догматам так, как это делали верующие и атеисты. Они смогли понять природу своего Бога и даже определить его величие и форму. Для них физика и биология были источником и основой всей теологии.

Через две неполных недели христиане снова будут отмечать Рождество. Странный праздник, отмечаемый после ухода юбиляра. Они ведут себя как родители, любимое чадо которых погибло под колёсами машины, а они на каждый день рождения приносят ему на могилу подарки. В этот день я буду думать про Стасиса, который предположительно сбежал и не дал себя схватить.

* * *

Я каждый день вижу, как он склоняется надо мной и спокойно говорит: другого конца света не будет, другого не будет.

Рассказ написан под впечатлением от стихотворения Чеслава Милоша «Песня о конце света»

Безлюдье

Вс

Золотое небо, подсвеченное солнцем, как на картинах ван Гога, висит над белой равниной. Камеры фиксируют танец раскалённого воздуха. Абсолютная тишина наполняет середину дня на северной границе Новой Земли. Пустыня встречается здесь с тёмными вершинами Волчьих Гор – отвесные истерзанные скалы стоят голые, лишённые всякой растительности.

В тени склона за столом сидят двое солдат в песочно-бурых мундирах и шапках с широкими полями. Курят сигареты, молчаливо глядя на однообразный пейзаж. Перед ними, аж до далёкого горизонта, тянется нить дороги. За спинами, в скале, зияет чёрная челюсть, которую не прикрывают поломанные бронированные двери. Они огромны: несколько метров высоты, несколько десятков метров ширины. Пока их не разорвал снаряд, они защищали вход в большой подземный комплекс.

Под скалой на металлическом стуле неподвижно сидит третий солдат. Можно подумать, будто читает книгу. Он сжимает её в руке, указательный палец прикасается к какой-то строчке, но борода упирается в грудь, его веки закрыты. Он носит погоны сержанта, нашивка на груди обгорела, надписи не разобрать.

Солдаты за столом будто по команде смотрят вверх. В небе медленно перемещается светлая точка. Должно быть, она очень горячая, если заметна даже на фоне солнца. Солдаты следят за ней, и их глаза темнеют, защищая рецепторы от яркого света. Покрытые пылью молодые лица похожи друг на друга, возможно, даже одинаковы, однако надписи на рубашках не указывают на родство: капрал М. Зенден, капрал В. Гортат. Бойцы молчат, следующие часы заполнены лишь тишиной.

Пн

Ночи сейчас холодные. Солнце встало недавно и не успело ещё нагреть землю, которая в блеске зари кажется серой. За столом сидит одинокий Зенден; оглядывает округу в бинокль с мощным цифровым зумом. Сержант отдыхает на стуле, не меняя позиции, он и дальше сжимает пальцами небольшую чёрную книжечку. Ни один сон не в состоянии подарить такое спокойствие.

Из комплекса выбегает капрал Гортат, берёт бинокль и всматривается в какую-то точку на горизонте. Через мгновение он издаёт тихий звук – смесь скрежета и высокого писка, густо расположенные нули и единицы висят в воздухе. Зенден отвечает ему так же, но чуть тише. Они стоят плечом к плечу, вглядываясь в нечёткую линию горизонта, потом Гортат возвращается к проёму в скале.

Зенден остаётся нести караул. Каждые пять минут он прикладывает бинокль к глазам, в остальное время ему хватает объективов собственных камер. Он наблюдает за бронированным голубым транспортом, за которым тянется облако пыли. Судя по низкой постоянной скорости, его ведёт спутниковый навигатор. На расстоянии двух тысяч метров транспорт останавливается на границе невидимого участка, в контрольном пункте.

Спрятанные в пыли автоматы сканируют его, делают быстрый анализ внутренностей: «Один человек, – передают датчики. – Температура тела повышена, 37,2 градуса по Цельсию. Присутствия нейронных катализаторов в крови не обнаружено. Отсутствуют разъёмы». Зенден выдаёт приказ пропустить транспорт. Вскоре появляется Гортат.

Бронированный транспортёр не армейский и не гражданский. Знаки на корпусе указывают, что он со склада Федерального Воздушного Флота. Солдаты осторожно обходят машину – следы разрушений на первый взгляд отсутствуют. С помощью дешифратора дистанционно открывают металлические двери. Внутри никто не двигается, водителя не видно. Гортат подходит ближе со снятым с предохранителя карабином и заглядывает в кабину. Издаёт краткий звук.

С заднего отделения вытягивают бессознательную пассажирку, укладывают её под скалой, рядом с сержантом. Волосы женщины белее, чем пустынный песок. Также у неё белый комбинезон и белые ботинки. Такие же лицо и ладони. Солдаты оставляют её в одиночестве. После проверки автомобиля Зенден исчезает внутри горы.

Вт

Женщина приходит в себя через сутки. В это время температура земли колеблется от сорока до минус двух градусов. Когда она открывает глаза, то видит силуэты капралов, склонившихся над ней. Она глубоко вздыхает.

– Где мы? – спокойный низкий голос не указывает на повреждения или истощение организма.

Зенден хочет что-то сказать, но вместо этого хрипит. Он на мгновение замолкает и резко трясёт головой.

– Неиспользуемый синтезатор речи поддался загрязнению, – объясняет он. – Ты на базе механизированных войск, пятьдесят километров на север от местности Кармаге. Меня зовут капрал Мартин Зенден, а это капрал Вим Гортат. Мы не можем оказать помощь, поскольку у нас нет ни еды, ни лекарств.

– Мне не нужна помощь, – говорит женщина, медленно поднимаясь. – Я хочу остаться здесь на несколько дней, если позволите.

– Можешь остаться, но ты должна покинуть базу до 9:00 в субботу, – информирует Зенден.

– Хорошо.

– Назови свой код, – механически запрашивает Гортат. – Персональные данные, возраст, профессия.

– ETD450554. Вивьен Элдрич, тридцать один год, пилот, – кивает головой и спрашивает: – Этого достаточно?

– Входить в руины комплекса не разрешается. – Гортат указывает на разрушенный вход. – Твой транспорт был реквизирован. Можешь покинуть базу пешком, предварительно проинформировав постового. Находись рядом со скалой, в тени. Помни, что у нас нет запасов воды.

– Спасибо, – говорит Вивьен больше для себя, нежели для них.

Ср

Она проверяет время на часах мёртвого сержанта – солдаты поступают согласно своим схемам: Зенден караулит базу с 23:00 до 7:00, с 7:00 до 15:00 они несут караул вместе, а потом, с 15:00 до 23:00 за столом сидит Гортат. Вивьен наблюдает за ними всё время. Даже ночью не смыкает глаз, видит тёмные силуэты на фоне звёздного неба. Никаких лишних движений, никаких разговоров. В течение суток они издают только несколько звуков и выкуривают по одной сигаре.

Что-то начинает происходить. Женщина слышит яростный шёпот, который доносится отовсюду, наполняет собой воздух. Зенден резко встаёт и исчезает внутри базы. Вивьен останавливается возле Гортата, который исследует округу в бинокль.

– Высматриваете кого-то, – скорее утверждает, чем спрашивает она. – Это его голос я слышала только что?

– Да, – капрал кивает, не отрывая взгляд от песка. – Ментальное поле резко возросло, потому голос был слышен тебе. Я не могу сказать больше.

– Понимаю…

Он возвращается под скалу. Гортат несёт караул сам, потом на час появляется Зенден. Левый рукав его мундира порван и забрызган кровью. Они быстро передают друг другу какие-то данные и снова несколько часов ничего не происходит. Они сменяют друг друга на карауле. Заката уже и след простыл, ночь свернула все цвета и формы. Голос капрала вдруг прерывает тишину, как выстрел из карабина:

– Я проверил данные Вивьен Элдрич: второй пилот туннельщика «Heart of Darkness», который покинул Солнечную систему сорок два месяца назад. Сервис FFP сообщает, что они летели с пионерской миссией на Проксима Центавра и попали в катастрофу во время входа в туннель Хокинга. Вероятно, это могло быть спровоцировано ошибкой бортовых компьютеров, повреждённых или инфицированных террористами. Независимые сервера предполагают, что экспедиция «H.O.D.» с самого начала была политическим предприятием, а экипаж корабля ещё до старта был приговорён к смерти. Правительство требовало эффектной катастрофы, которая расшевелила бы публичное мнение. Предполагается также, что присутствие пространственно-временного туннеля не было подтверждено во время беспилотных полётов, более того, его открытие было сфальсифицировано после смерти физика.

– То есть, так или иначе, никто из членов экипажа «H.O.D.» не выжил? – спрашивает Вивьен.

– В свете официальных и неофициальных данных его экипаж был полностью уничтожен. У меня нет другой информации по этому поводу.

– Проверь мой генетический материал. Подтверди мою личность, если сомневаешься.

– Это ничего не докажет, – говорит Зенден после секунды размышлений. – Образец ДНК был утерян во время атаки на Синергию, потому нет возможности проверить его в банке данных.

– Из-за этого я обязана покинуть базу?

– Твоя личность не имеет для меня значения.

Чт

На следующий день на рассвете Гортат заносит металлические сундуки в трюм транспортёра. Из сегментов, стеллажей и кабелей монтирует большую, сложную систему. Вивьен узнаёт, что капрал выезжает вечером по направлению к Кармаге, и просит дать доступ к бортовому терминалу сети. Солдаты выражают согласие, но блокируют отправку сигнала, возможен только приём.

Они пользуются Синетом – старой версией сети. В то время работала только она, поскольку новейшая Синергия была уничтожена с начала сражений. Перебирая разные серверы, Вивьен узнаёт больше о войне. То, чего не находит в сети, ей объясняют солдаты.

Война длится тысячу двести шестьдесят пять дней, началась она сразу после объявления о катастрофе «Heart of Darkness». Сервисы, однако, не сопоставляют двух фактов; решающим для развязывания сражений стало падение Синергии.

– До первых столкновений в Южной Африке дошло в то время, когда, согласно официальным сообщениям, с помощью нейронных контактов к сети подсоединились две трети населения Земли, – безэмоционально рассказывает Зенден.

– Две трети, то есть шестьдесят шесть процентов, – говорит Вивьен.

– Да, и шесть в периоде, – он смотрит на неё, не понимая улыбки, которая блуждает в уголках её губ. – В тот день вирус Вавилон атаковал пользователей, которые вошли в систему, приведя к нарушению нервных соединений у большинства из них.

Вивьен осознаёт масштабы хаоса, который воцарился, когда пользователей Синергии коснулся психоз. Масштабы разрушений трудно представить, а это лишь прелюдия к самой трагедии. Через месяц среди безумствующей толпы появляются банды Саранчи, неизвестной ранее преступной организации, которая хочет захватить власть. Средства массовой информации называют членов Саранчи вампирами. Ходят слухи, что после падения сети они обрели телепатические способности и убивают людей ради крови, обогащённой ментальными катализаторами, таким образом увеличивая свой потенциал. Слухи оказываются правдой.

Новые и новые армии терпят поражение в борьбе с вооружёнными бандами. Большинство солдат вследствие психических манипуляций переходят на сторону мятежников. Уничтожаются серверы Синергии, части телекоммуникационных сетей и спутников. По очереди замолкают центры военного управления. В последний момент в бой введено оружие массового поражения в виде человекоподобных роботов, которые управляются могущественным ИИ. На Земле разверзается ад.

Андроиды класса Death Angel запрограммированы на то, чтобы захватывать и уничтожать людей с вживлёнными контактами. ИИ разрабатывает химическое оружие, которое вступает в реакцию с катализаторами и вызывает у жертв распад клеток крови. В ответ Саранча бьёт по машинам энергетическими бомбами, разрушающими батареи питания. Яростная борьба поражает обе стороны и новые участки земли. Жертвами становятся прежде всего психически больные гражданские, у которых есть имплантаты.

– Погибают те, на которых есть метки Бестии, – отмечает Вивьен. – Иоанн не смог описать это лучше в Апокалипсисе.

– Жаль, что ты не можешь поговорить с этим сержантом, – говорит Гортат.

В последние месяцы военные действия пошли на спад. Вампирам удаётся руками технического обслуживания уничтожить ИИ, координирующий движение войск, и обезвредить целые дивизии. Однако в боях они несут весьма серьёзные потери. В руки андроидов попадает командование Саранчи. Атаки обоих сторон всё более редки и хаотичны. Ситуация становится патовая.

Отряды Death Angel, лишённые контактов с Центром, стараются удержать занятые позиции. Только те, чьи батареи были повреждены, прибегают к суицидальным миссиям. Вивьен уже знает, с какой целью Гортат направляется в город. Вечером, когда приготовления к пути приходят к концу, у неё в голове раздаётся знакомый голос:

– Помоги мне отсюда выйти! – вампир ворчит, словно пёс. – Если хочешь узнать, кто я, приди ко мне! Я жду здесь каждый день.

Солдаты забегают в базу. Вивьен слышит нечеловеческий обезумевший вопль, который исходит изнутри. Это вопль, который превращает костный мозг в кристаллики льда и останавливает слабые сердца. Когда Гортат и Зенден возвращаются, по их рукам, одежде и даже лицам, течет кровь. Гортат вытирает руки о песок и без слов садится в транспортёр.

Пт

Сразу после полуночи на горизонте появляется столб огня. Потом слуха Вивьен достигает грохот взрыва, спокойный и грозный.

– Ему удалось, – говорит Зенден в темноте. – Они оказались там, где он предполагал.

– Сколько времени у него было?

– Показания компьютеров после падения сети неточны. Несколько часов, самое большее – пять.

– А ты? – спрашивает дальше.

– Часы показывают тридцать шесть часов. Если завтра до 10:00 не появится патруль, который возьмет узника на себя, я убью его и подорву базу. К тому моменту ты должна быть на расстоянии минимум пяти километров.

В тот день они говорят ещё раз, около полудня. Зенден рассказывает, как во время сражений в пригороде Кармаге поймали вампира. Он создавал сильное ментальное поле, потому они решили, что он может быть кем-то важным. И вправду, во время допроса он сдал месторасположения более десятка убежищ Саранчи.

Когда они отошли, неподалёку от части взорвалась бомба Е. Были разрушены движущие приводы всех солдат за исключением троих, которые находились дальше всех. Им удалось достичь базы вместе с пленником, но неделю спустя батареи сержанта Кляйна перестали работать; остались только два капрала.

– Сержант Элиас Кляйн был запрограммирован по версии 7.1, а наша версия едва достигает 5.0. Мы не можем предпринимать самостоятельные действия без него и без контакта с Центром, поэтому застряли здесь, – Зенден смотрит на неподвижную фигуру на стуле. – Перед отключением он читал Библию, которую нашёл возле мёртвого гражданского. Некоторые фрагменты повторял много раз.

Сб

Ранним утром в голове Вивьен раздаётся тихий писк. Это напоминает голос ребёнка, у которого уже нет сил плакать. Женщина просит, чтобы Зенден показал ей узника, но тот отказывает.

– Он манипулирует твоим сознанием, – говорит он, оглядывая пустыню. – Жалуется на боль, хотя почти не чувствует ее. Это видно по нашим измерениям.

– Каким образом его контролируют?

– Сначала мы использовали нейролептики. Они действенно ослабляют ментальное поле, а при большей концентрации парализуют и другие умственные функции. Когда их запас подошел к концу, мы стали лишать его сознания, – он замолкает на какой-то момент. – Он претерпел некоторые повреждения, но регенерационные способности вампиров превышают среднестатистические больше чем на тридцать процентов.

– Почему?

– Из-за мутагенного действия катализаторов.

Вивьен замечает, что солдат рассматривает что-то за её спиной. В поднятой правой руке он до сих пор держит бинокль; левая шарит в поисках прислоненного к столу карабина. Оружие стоит далеко, на расстоянии более трёх метров.

Она медленно разворачивается. У входа в базу замечает притаившийся нечёткий силуэт. Без сомнений, это узник, которому удалось вырваться из плена. Отсюда он выглядит как окровавленный кусок тряпья и мяса, но впечатление оказывается обманчивым. И он, и стражник неподвижно выжидают несколько секунд, а потом всё происходит одновременно:

Зенден тянется за оружием и мгновенно снимает его с предохранителя, вампир движется в их направлении невероятным спринтом. Прежде чем солдат начинает стрелять, пленник преодолевает половину пути. Первая пуля приводит к тому, что он перестаёт бежать по прямой. Выполняет на песке эллиптический танец, всё ещё приближаясь к цели. Капрал перерезает его краткой серией, и вампир падает, скручиваясь как червяк, но неожиданно прыгает в бок и бросается в сторону стола. Зенден поражает его одиночным выстрелом в грудную клетку, но вынужден остановиться, чтобы не поранить Вивьен. Мгновение промедления и вампир прыгает на капрала, пытается вырвать у него оружие. Андроид оказывается сильнее. Мощным ударом приклада он разбивает противнику правую щеку. Дёргающееся тело сползает на землю, остатки окровавленного лица вдавлены в песок. Зенден целится в голову, однако реагирует слишком медленно.

Вампир выбрасывает вперёд чёрный тонкий кружочек. Предмет, словно магнит, прилипает к телу солдата. По телу Зендена пробегает несколько извилистых молний. Андроид опускает оружие и шатается; издает протяжный писк. Потом отклоняется назад и падает на стол. Пластик лопается под его весом.

Вивьен не ждёт, пока вампир восстановит силы. Она подскакивает и бежит к базе, пробегает разрушенный ангар, попадает в какой-то коридор. Позади остаётся несколько наполовину заваленных комнат, где скрученное железо и обломки скал блокируют проход. Двери в конце распахнуты, оказывается, их можно закрыть на ключ. Она садится на землю, глубоко дыша от усталости. Потом ложится на холодный пол.

Вс

Он идёт к ней без спешки, куда спешить, если до того целый день пролежал на солнце, а ночь провел под звёздами. Он мог бы уйти, но слишком сильно жаждет её. Чувствует запах страха, который исходит из внутренностей скалы. Он проходит узким коридором, освещенным красными лампами, в руках держит какой-то круглый овальный предмет. Подходит к дверям и прислоняется ободранным, без кожи лбом к металлической двери. Он почти слышит биение её сердца и приказывает:

– Открой.

Раздаётся скрежет засова.

Вампир видит в темноте почти так же хорошо, как при свете дня. Комната маленькая, со всех сторон заставлена стеллажами. На полках лежат мелкие предметы и элементы гардероба: фонарики, бинокли, приборы ночного виденья, шлемы, ремни, сложенные в кубы мундиры. Женщина стоит по другую сторону, у стенки, и смотрит ему в глаза.

– Я пришёл наказать тебя. За то, что изменила живому существу с этой вещью, – он бросает ей под ноги голову Зендена. – Ты заплатишь за каждый день моей боли, за каждый день ожидания.

– Ты лишь инструмент, – говорит женщина. – Тобой руководит ненависть, которая заслоняет правду.

– Я разорву твоё тело, буду насиловать часами, – он обнажает клыки. – Я буду слизывать твою кровь с пола, чтобы не осталось ни капли. Я съем твои внутренности, пока ты не будешь напоминать пустой, мятый мешок. – Он дрожит от возбуждения. – Раздевайся, шлюха роботов!

– Тьма призвана наказывать, – шепчет Вивьен, расстёгивая комбинезон. – Она воображает, что является силой, но на самом деле все равно тянется к свету. Она – лишь пустота, оставшаяся после света, она – ничто.

Вивьен снимает обувь и комбинезон. Под ним нет белья. Её светлое тело кажется вдвойне оголённым под безумным взглядом вампира. Но она не закрывает его, только прищуривает глаза. Он подходит ближе, глубоко втягивая воздух. Рассматривает её со смесью возбуждения и голода. Вдруг на его лице отражается несдерживаемое отвращение.

– Кто ты?! – воет он, глядя на грудь без сосков и гладкую, словно у детской куклы, промежность. – Ты будешь молить о смерти, будешь…

– Твои дни подошли к концу, Абаддон, – из тела Вивьен начинает проистекать молочно-белый свет. – Дело твоих рук окончено, дело разрушения, с которым тебя послали к падшим.

Свет преломляется возле нежных плеч, создавая круги, будто бы туманные крылья. Вампир сжимает кулаки от ярости, которая лишает его голоса. Его мысли проносятся всё быстрее, пока он не принимает окончательного решения. Он бросается на женщину, ударяется о свет и обессиленный падает у её ног. Загорается так сильно, что слышно шипение кожи. Он не кричит, не просит пощады.

Вивьен выходит на улицу, становится возле сержанта и кладёт ладонь ему на висок, потом идёт вглубь пустыни, останавливается и широко раскидывает руки, как будто бы хочет обнять весь простор. Освещённый силуэт выделяется на фоне ночного неба, которое вскоре порозовеет от восхода солнца. Элиас Кляйн открывает глаза и сморит на неё с восторгом. Преодолевая сопротивление охладевшего тела, он, подчиняясь, падает на колени.

Позднее он заводит часы. Заряды с грохотом взрываются за спинами путешественников, блуждающих по равнине. Глубокий разлом в земле поглощает остатки Абаддона. История мира, самый длинный фильм категории Б, подходит к концу.

Место на дороге

Я, Иоанн, видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам Ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему; но он сказал мне: смотри, не делай сего; ибо я сослужитель тебе и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей; Богу поклонись. И сказал мне: не запечатывай слов пророчества книги сей; ибо время близко.

Откр. 22:8–10. (синоидальный перевод)

1

Серебристый «ситроен DTS» съехал с автострады, направляясь в сторону городка Риле. Карл переключил несколько окошек на консоли, что-то быстро прочитал и увеличил скорость. Вскоре на фоне вечернего неба появилась высоко подвешенные жёлтые рекламы автозаправки «Сирил». Они приглашали покупать самое дешёвое топливо в округе.

– И что действительно так дёшево? – спросил сидящий рядом Тим.

– Да, и кроме того, Бернард выбил у них хорошую скидку, – Карл резко повернул и занял одно из мест на небольшой площадке. – Идёшь со мной?

– Наверное, нет. Купи мне в магазинчике банку колы.

– Хорошо.

Он вышел и с удовольствием потянулся. К машине бежал работник заправки, одетый в желтый комбинезон с синими вставками.

– Добрый вечер! – крикнул он издалека. – Что берём?

– Вы берёте деньги, – засмеялся Карл, открывая бак, скрытый над задним бампером, – а я возьму комплект С-3.

Мужчина подсоединил к разъему измерительный аппарат, а Карл ввёл коды. Из подземного хранилища высунулся подъемник с тремя голубыми цилиндрическими С-3 – современными водородно-топливными элементами, позволяющими «DTS» развить порядочную скорость, и хватает их почти на тысячу километров. Из машины вытянуты старые элементы, новые загружены и подключены к центральному компьютеру. Использованные С-3 уехали под землю.

Тим смотрел, как мужчины уходят в ярко освещенный павильон. Он закурил сигарету и опёр голову на боковое стекло. Он устал; его все достало, как всегда. Радио S. C. передавало прогноз погоды. Диктор радостным голосом объявил, что сегодняшний день запишут в историю, как самый теплый день ноября. После холодного дождливого октября погода изменилась словно по мановению волшебной палочки, а в эту пятницу столбик термометра перевалил в Кодене за восемнадцать градусов по Цельсию. Это был хороший день для долгого путешествия. Идеальные условия для поездки.

* * *

Карл Масный и Тимон Косовиц, работники коллекторской фирмы «Масный и партнеры», проехали в этот день почти девятьсот километров. В начале шестого выехали из Раммы и помчали по автостраде в Сигард, а потом дорогой регионального значения номер 12 в Хемниц. Поездка в одну сторону заняла у них четыре с половиной часа, поскольку Карл ехал медленнее, чем обычно. Он все еще чувствовал последствия вчерашней вечеринки, на которой напился как свинья и проблевался прямо на пол. Но все равно не дал Тиму вести машину слишком долго.

– Ты во всем такой медленный? – комментировал он, сидя за рулем. – Когда хочешь отлить, в сортир успеваешь?

– Да, придурок, – коротко бросил Тим.

Они работали вместе второй год, и всегда это выглядело одинаково. Карл был племянником Бернарда Масного, собственника фирмы, и одним из лучших «солдат». Тим, который изучал психологию и финансы, занимался переговорами и проверял бумаги клиентов. Несмотря на семейные связи Карла и его темперамент, Тим имел в их паре решающий голос. В Хемнице обоих ждал нанятый раньше детектив, который обнаружил место проживания должника, президента экспедиционной фирмы «Солез».

Они застали его в доме родителей жены, когда он приступил к сытной трапезе. Карл ловко вывел оглушенного электрошокером охранника, а Тим уселся за стол и в нескольких словах растолковал, чем грозит покупка векселей, находящихся в собственности их клиента, «определёнными лицами». Он говорил спокойно, без спешки, потягивая кем-то поданный чай. Семья бизнесмена даже не поняла в чем дело и насколько сильно испугался господин Корнак. Его главным оружием была скрытность и ловкое отшивание кредиторов по телефону; когда же его нашли, он потерял всю самоуверенность.

Прямо с милого семейного завтрака они поехали в банк, где должник перевел со счета дочери соответствующую сумму вместе с деньгами виндикации. Тим забрал с собой квитанции и отпустил должника без слов.

– Приятно иметь с вами дело, – сказал Карл, добродушно прощаясь. – Это счет за наши услуги, которые вы только что оплатили. Надеюсь, еще когда-нибудь встретимся.

Они нашли небольшой трактир в нескольких километрах от Хемница, пообедали и отправились в обратную дорогу. Они не спешили, потому что дело прошло на удивление гладко, и даже Тимон не имел конкретного повода, чтобы жаловаться. Масный надел наушники и долго разговаривал с какой-то Анной, стараясь предотвратить дружескую катастрофу. Он выяснял, как вел себя вчера в ночном клубе.

– И чего эта сучка цепляется?! – задумчиво спросил он Тима после окончания разговора.

Тот пожал плечами и ничего не ответил. Он боролся с отвратительным привкусом во рту, который не могла перебить даже «красная» сигарета с фильтром.

* * *

Карл вернулся из магазина, грызя батончик с попкорном. Подал коллеге кока-колу и завел двигатель. Система навигации проинформировала их, что на автостраде в пятнадцати километрах впереди случилась крупная авария, которая остановила движение в сторону Раммы. Они отреагировали на эту новость с безразличным видом.

– Едем через Риле, – наконец-то сказал Тим, открывая с шипением банку. – Всего десять лишних километров.

– Ты прав. Так будет быстрей.

Машина тихо выкатилась на шоссе и окунулась в сгущающуюся темноту. Часы показывали восемнадцать тридцать, и S.C. уже выдавал пятничный Список Старых Хитов, в котором пару недель как царил Брендан Перри.

Усталость охватила и Карла. Он все время тёр глаза и широко зевал, морща при этом нос и щеки. Стал расспрашивать Тима, который не особо хотел ему отвечать.

– Ты недоволен такой приятной прогулкой?

– Доволен.

– Но выглядишь так, словно недоволен, – Карл покачал головой. – Перестань, наконец, думать о своей жене, потому что свихнешься.

– Лучше сосредоточься на дороге, – Тим сделал глоток и покрутил радио.

Сильный свет фар «ситроена» выхватывал из темноты придорожные столбики, информационные щитки и пластиковые мешки для мусора, которые жители выставили на обочину. На шоссе было небольшое движение, минуты на часах сменялись лениво, и Тим начал засыпать, сжимая в ладони теплеющую банку. На лице он чувствовал едва ощутимое дуновение вентилятора, из которого вылетал холодный воздух. Все звуки кружились и смешивались между собой, словно кто-то варил их в огромной прозрачной посудине.

Он открыл глаза, когда появились первые уличные фонари и увидел белый щит с надписью: «Риле». Тим минуту взирал на пустую ровную дорогу и уже закрыл глаза, чтобы снова подремать, когда ощутил удар, автомобиль резко затормозил, и ремень безопасности сдавил Тиму грудную клетку. Банка выскочила из руки и упала на пол.

– Вот чёрт! – выругался Тим, спасая свой напиток, который выливался на коврик.

– Думаю, я сбил какого-то сукина сына, – сказал Карл.

Тимон оглянулся, но увидел только черный овал окна.

– Кого сбил? – спросил он с легким испугом в голосе.

– Пса или какую другую скотину… Подожди, сейчас развернусь. Посмотрим, что это было.

– Забей. Поехали дальше. – Тиму удалось поднять банку, которая к счастью не наделала больших проблем.

– Я только посмотрю. Что тебе эти пару минут?

– Ну, хорошо, – неохотно согласился Тим. – Разворачивайся.

«DTS» со своим полным приводом развернулся почти на месте и остановился в нескольких метрах напротив ворот большой усадьбы. Мужчины вышли из машины и внимательно огляделись. Лампа над декоративной кровлей въезда слабо освещала труп кота, который лежал посреди дороги. Искалеченное тело, кровь и внутренности откровенно отвращали.

– Присмотрелся хорошо? Уже знаешь, какая порода? – в этот раз язвительным был Косовиц.

– Чёрт возьми! Жалко кошака… – ответил Карл. – Подожди минутку.

Он открыл багажник, вынул оттуда кусок картона и осторожно завернул в него останки животного. Положил его на обочине вблизи въезда и посмотрел на Тима. Косовиц покрутил пальцем у виска и уселся в машину.

Через окно он наблюдал, как из отрывшихся ворот вышла старушка в накинутом на плечи старом плаще. Карл начал с ней разговаривать, показывая на дорогу и живо жестикулируя в характерной для него манере. Потом он замолчал. Слушал, поддакнул несколько раз и посмотрел в сторону аварии. Тим наблюдал за ними с растущим нетерпением, а когда минуло добрых несколько минут, выругался под нос и нажал на клаксон. Масный поспешно попрощался и быстрым шагом вернулся в машину.

– Ни фига себе, – сказал он по возвращении. – Ты не поверишь.

– Я уже не верю. Не знал, что ты такой любитель животных.

– Не сильно, но эта женщина рассказала интересную историю. Вот послушай…

Но Тимон не хотел слушать и закончилось это небольшим скандалом, который утих, как только они выехали на автостраду. За несколько минут до восьми, они попрощались возле его дома. Тим медленно пошел к себе, а Карл с визгом отъехал, спеша на запланированную встречу с той или другой Анной.

2

Субботнее утро встретило Тима знакомой пульсирующей болью в висках. Он долго сидел под душем, чтобы разогреть застывшую в жилах кровь и заставить себя приготовить завтрак. Сварил два яйца всмятку, заварил чай, намазал хлеб синтетическим маслом и уселся за кухонный стол.

Он медленно шевелил челюстью, поскольку она безжалостно трещала, словно из неё вытекла вся смазка, и только усиливала утреннюю мигрень. На десерт он взял две голубые обезболивающие таблетки, поставил грязную посуду в раковину и уселся в кресло, размышляя с отвращением о наступающем дне.

Список срочных дел выглядел впечатляюще: прачечная, стоматолог, поход в управление, чтобы внести регулярно повышающуюся оплату за «Систему умного дома», которой он почти не пользовался. Управление он мог решить при помощи Синета; хуже было с прачечной и дантистом. Может ему все же поставить себе искусственную челюсть, которая не будет так трещать?

Субботне-воскресная весёлость овладевала им регулярно с тех пор, как он потерял свой дом и поселился в этой неприглядной холостяцкой квартире в самом сердце стотысячного района Баску. Он не мог это ни запить, ни заглушить лекарствами, потому что здоровье хромало, а панический страх выворачивал его наизнанку при каждой такой попытке. Ему осталось только любимое кино, с которым невозможно провести весь уикенд, и глупые выдумки Масного – последняя спасительная соломинка.

Он позвонил Карлу только для того, чтобы услышать детский стишок на голосовой почте. Беспомощно отложил коммуникатор.

– Сука, – он беззвучно шевельнул губами.

Тим решил, что сегодня не будет бриться, надел старую куртку из полтергайста и спустился на лифте в гараж. Трудно сказать, что он искал, обойдя вокруг автомобиля два раза. Наконец, завел двигатель и графитовый «фиат динго» выехал с подземного паркинга.

У Тима было впечатление, что машина сама решает, куда ему ехать. Он на автомате переключал передачи, крутил спортивный руль и включал поворотники. Хотел отправиться в торговый центр, но на полпути передумал и повернул в сторону окружной. Выключил радио, когда приглашенный в студию гость абсолютно спалил шутку.

Через несколько минут он припарковался перед знакомым домом в Риле.

* * *

– Вы детектив? – спросила Сайла Винтер.

Она вертела в морщинистых руках пластиковую визитку с фотографией и пристально смотрела на него поверх круглого стола, накрытого вышитой скатертью.

– Я коллектор, веду переговоры. Иногда мы выслеживаем кого-нибудь, но не в этом состоит наше главное задание, – он указал на визитку. – Если у вас есть считывающее устройство, то на полосе есть вся информация о нашей фирме.

– Знаю, знаю… – ответила Сайла и отложила карточку на стол.

Тим заерзал на скрипящем плетеном стуле.

– Вы сказали, что чего-то не поняли из той истории, которую я рассказала вашему коллеге.

– Это так. Честно говоря, я вообще не знаю, о чем речь.

Женщина усмехнулась и кивнула:

– Вероятно, вы его вовсе не слушали, потому что это очень простая история. И нечего тут понимать… Извините, я на минутку.

Она встала из-за стола и притворила дверь, через которую были видны прикрытые клетчатым пледом ноги ее мужа. Господин Винтер заснул прямо в кресле и уже какое-то время не комментировал громко того, что читал в газете.

– Как видите, я не сумасшедшая старуха, которая считает котов своими детьми, – сказала она через минуту. – У меня двое сыновей и трое внучат, поэтому я не нуждаюсь в разговорах с котами. Но я люблю их, и мне очень жалко, когда они умирают. А особенно, когда они погибают так бессмысленно, и я ничего не могу поделать!

Она крепко сжала керамическую кружку:

– Кот, которого вы переехали, это уже третий кот в этом году, и, пожалуй, седьмой за последние два года. Они всегда сидят на одном и том же месте и никогда не убегают, когда кто-то приближается. Потом я слышу только визг шин и… всё.

Тимон наклонился в её сторону и оперся о стол:

– Вы уверены, что они сидят на одном и том же месте?

– Сначала я не была уверена. Думала, это просто случайность. Двух котов переехали у наших ворот, и только. Но после третьего или четвертого мы с сыном точно рассчитали эту точку. Она даже отмечена на проезжей части голубой краской. Некоторые тела остаются на том месте. В случае с другими, которых протянула машина, там начинаются следы крови. Это приводит меня в бешенство, – закончила она неожиданно громко.

– Я понимаю вашу злость.

Сайла Винтер молчала несколько минут.

– Приезжали сюда разные… – она сделала неопределенное движение рукой. – Сначала экстрасенс, который не обнаружил ничего особенного. Никаких водных жил или магнитных завихрений. Потом была какая-то женщина. Сказала, что она специалистка по распределению энергии в пространстве. Вы видели эти большие круглые камни при въезде?

– Да.

– Через несколько недель после их установки погиб следующий котик. Я думала, что закопаю её вместе с этими камнями! Может, это помогло бы?

Она громко засмеялась и, показав на кружку с зеленым чаем, спросила:

– Вам долить?

– Нет, спасибо. Мне надо ехать.

– Что еще? – задумалась она на мгновение. – Был также доктор из университета. Говорил, что работает психологом для животных. Я раньше никогда не слышала про такую специальность. Про этологию слышала, но животный психолог?! Он нёс такую чепуху, что я сама его прогнала, не стала ждать результатов. Он действовал мне на нервы.

– Возьму на заметку, – сказал Тимон.

– Вы не говорите слишком много, это хорошее качество, – она внимательно посмотрела на него. – Мне интересно, хотите ли вы и дальше этим заниматься? И какое вознаграждение ожидаете получить?

Он осторожно отставил стул и посмотрел ей в глаза с искренним удивлением:

– Никакого вознаграждения. К тому же это мы убили вашего кота. Кроме того, может, это и плохо прозвучит, но мертвый кот больше, чем абсолютная пустота.

– Я начинаю вас понимать, – сказала Сайла.

Они вышли из дома. Тим удивился детально спроектированному двору, который с одной стороны плавно переходил в огород, а с другой – в карликовый фруктовый сад. Первый раз в жизни, исключая посещение ботанического сада, он видел столько живых деревьев и кустов.

– Летом тут должно быть красиво, – заметил он. – Мне интересно, кто сделал вам этот проект?

– Так совпало, что мы сами являемся специалистами по ландшафтному дизайну, – засмеялась Сайла. – А этот проект в основном делал Герман, мой муж.

– Ага, тогда все понятно.

Она показала Тиму голубой крест посреди дороги, а с другой стороны поле, на котором летом растет пшеница, и где она хоронит несчастных котов. Это именно оттуда они обычно возвращались, когда их настигала смерть под колесами машин.

Тим пообещал, что вернется в течение трех ближайших дней, и поехал домой.

* * *

Весь этот день Карл был недосягаем. Он смог спрятаться от вездесущей информации, от бдительного Синета, от коммуникатора и активного телевидения, и растворился где-то на просторах города. Когда он улаживал важные дела или хотел отдохнуть, то искать его смысла не было. Поэтому Тим после нескольких попыток бросил это занятие и, воюя с чувством разочарования, принялся за уборку дома.

Какое-то время он наблюдал за автоматическим пылесосом, который передвигался по комнате с присущей ему смесью грации и уродства. Потом Тим сполоснул несколько залежавшихся тарелок и стаканов, засунул их в посудомойку, а потом перешел в ванную комнату, чтобы рассортировать белье, лежащее в большой корзине. То, что подлежало химчистке или глажке, он сложил в сумку и отнес в прачечную «У Кароцци». Та размещалась на первом этаже, поэтому стирка не требовала больших усилий, а лишь немного доброй воли.

Часом позже он пообедал в китайском ресторанчике в трех кварталах от дома и на обратном пути зашел в киоск за сигаретами. В дверях столкнулся с Дианой, соседкой с четвертого этажа. Он обратил на нее внимание еще в тот день, когда переехал сюда, но за четыре месяца так и не решился завести разговор.

– Добрый день, – сказал Тим и заставил себя улыбнуться.

– Добрый день, – ответила она, не глядя на него.

Он купил «красных» и вернулся к себе. Весь вечер размышлял о том, что должен был сказать, что говорят в таких ситуациях. Что говорит Карл, когда знакомится с новой женщиной? Он ничего не помнил, ничего не приходило ему на ум.

Он начал думать о смерти: темная, пятнистая фигура на асфальте. Визг шин. В носу горький запах паленой резины.

3

Домофон громко защебетал. Тим увидел на экране Карла. Впустил его без слов и начал осматриваться вокруг в поисках какого-нибудь свитера. Ему было холодно.

– Ну как? Ты не в костёле? – пошутил Масный с порога. – Я еду в тренажерку. Поедешь со мной?

– Скорее нет. Я только что встал.

– Ты знаешь, который час?

Тимон пропустил этот вопрос мимо ушей и скрылся на кухне. Там погремел с минуту, создавая неразбериху в холодильнике.

– Хочешь пиво? – крикнул он.

– Может быть.

Карл всунул ноги в отверстие чистильщика обуви, который находился на полу в углу прихожей. На высоте лодыжки его плотно окутала темная губка, а сжатый воздух, наполненный концентрированным моющим средством, удалял с ботинок сероватые следы болота.

Когда они сделали несколько глотков «Миллера», Карл рассказал о потасовке, которая разыгралась на вчерашней вечеринке и в которой он, к сожалению, принимал участие. Сообщил что-то про сломанный нос и разбитое окно в клубе. Потом спросил Тима про Риле:

– Сегодня утром прочитал сообщение от тебя. Не думал, что ты этим заинтересуешься. А тем более туда выберешься.

– Я тоже себе удивляюсь, – усмехнулся Тимон. – Но я был не прав, когда не хотел тебя слушать. Это действительно странное дело, и оно не выходит у меня из головы.

– Ты решил замутить небольшое расследование?

– У меня сложилось впечатление, что люди, которые это изучали, подходили к проблеме не с той стороны. Они воспринимали котов как кукол, которые попадали на дорогу против своей воли и сидели там без причины. Ты видел когда-нибудь кота, который расселся посреди дороги и размышляет, переедет его автомобиль, или нет?

– Я видел только тех, что перебегают через дорогу в самый неподходящий момент.

– Именно, – Косовиц закурил и выдохнул вверх полоску дыма. – Это против их природы: сидеть, как на сковороде, и спокойно дать себя переехать. На это должна быть какая-то серьезная причина, а не всякая непонятная бредятина.

Карл посмотрел на него широко открытыми глазами. Он впервые за полгода видел Тима взволнованным чем-то так сильно.

– Ты либо сумасшедший, либо выздоравливающий.

– Либо и то, и другое, – Тим вытащил из кармана согнутый пополам тетрадный листок, развернул его и положил на стол. – Ночью я нарисовал план происшествия во всех подробностях, какие запомнил, но мало что из этого вышло. – Он посмотрел на корявый рисунок. – У меня есть одна мысль, только нужно в очередной раз съездить в Риле.

– К счастью, это недалеко, – заинтересованный, Масный склонился над столом. – Какая мысль?

Тимон минуту молчал, словно не мог решиться, стоит ли, не покажет ли он себя идиотом.

– Может, помнишь… когда мы ехали на машине и увидели того кошака… Он смотрел в нашу сторону?

– Бля, откуда я могу это знать?!

– Понимаю, это было лишь мгновение, ты даже не видел, что попало под колеса. А если бы он смотрел на нас, то ты увидел бы блестящие глаза в свете фар.

Масный наморщил брови, силясь вспомнить хоть что-нибудь. Он сидел так, сгорбившись в кресле, какое-то время.

– Скорее нет.

– А если подумать.

– Я заметил серый комок на дороге. Он не двигался, выглядел, как обычный камень, – сказал Карл. – Я без понятия, сидел кот или стоял, но он не шевелился.

– Правильно, – Тим глубоко вздохнул. – Я думаю, этот кот что-то видел, и было это что-то такое, отчего он даже не заметил приближающийся автомобиль. – Он встал со стула и подошел к окну. – Так, собственно, и выглядит моя мысль.

Они дискутировали еще довольно долго, но Тимон не хотел углубляться в детали перед очередной поездкой в Риле. Только сказал, что они должны подождать, пока не закончится дождь – осенняя морось, кажется, только набирала силу.

Начало распогоживаться только во вторник, а в среду в полдень впервые вышло робкое солнце. В этот день они договорились о поездке, и около шести вечера «ситроен» Карла отъехал от фирмы.

* * *

Они припарковались на обочине в нескольких метрах от поместья. Пешком подошли к месту, отмеченному голубой краской, и Тимон стал внимательно оглядывать все вокруг. Карл топал ногами от холода, с нетерпением ожидая, что будет дальше.

– Я позвонил сегодня Сайле Винтер и уточнил некоторые детали, – произнес Тимон. – Спросил, в какое время дня и года гибли те животные, но она не сказала мне ничего конкретного. Кажется, там нет никакой закономерности. Она видела, как один из котов попал под машину, но, к сожалению, немного из этого помнит.

– Чёрт бы их побрал!

– Не злись. Это происходит почти два года, и я сомневаюсь, что внезапно прекратится. Мы должны поразмыслить над этим.

Карл повернулся вокруг своей оси и пожал плечами. С двух сторон они видели дорогу, с третьей – закрытые ворота и высокие стены, а с четвертой широкое поле, исчезающее в вечернем сумраке. Словом, ничего особенного.

Они сошли с трассы, чтобы пропустить машину, ехавшую со стороны городка. Закурили.

– Зачем мы ждали до тех пор, пока перестанет дождь?

– Зачем что?.. – Тим не расслышал вопрос. – Я не хотел, чтобы мы намокли.

Карл засмеялся.

– Но еще я подумал, что в дождь плохая видимость, – продолжил Тим. – Ну и я должен провернуть одну штуку, которую было бы неприятно делать на мокром асфальте. Я должен лечь и посмотреть на это с перспективы кота. А ты следи за дорогой, чтобы я не присоединился к четвероногим трупам.

Карл смеялся бы и дальше и шутил над Тимом, но смена в его поведении показала, что тот относится к происходящему очень серьезно. Косовиц, который никогда не желал даже палец о палец ударить, если его не вынуждали это делать, пошёл к машине, достал из сумки спортивный костюм, надел его и растянулся на животе просто посреди дороги. Выглядело так, словно он в этой проклятой глухомани собрался поотжиматься в темноте.

– Ерунда какая-то, – сказал Карл. – Я думаю, что ты ни черта не увидишь.

Тимон медленно поворачивался, держа голову на высоте пятнадцати сантиметров от дороги. Пару раз он вынужден был прерваться, потому что вдалеке появлялся свет фар. Он немного устал, когда сделал полный круг. Присел на корточки в том месте, где Винтеры нарисовали знак, и замер в этой позе.

– Может, они ошиблись? – спросил он сам у себя. – Может, это не тут?

– Только не говори, что будешь ползать по всей дороге и оборачиваться по кругу! – раздражался Масный.

– Нет, – Тим смотрел в землю. – Мы что-то пропустили, или это появляется только в определенное время.

Для уверенности он повторил все действия ещё раз, но чуть быстрей. Ему удалось вращаться без перерывов.

– Я в машину, – бросил Карл.

Тимон поднялся, отряхнулся и последовал за ним. Они сели в «ситроен», громко хлопнув дверями, приоткрыли окна и молча закурили. Огоньки сигарет засветились в темноте, а стекла начали запотевать. Движение на дороге полностью замерло. Царила такая тишина, что они слышали треск горящего табака.

Внезапно Карл выровнялся в кресле и повернулся к Тиму, нечаянно выдохнув ему в лицо сигаретный дым.

– Одна створка ворот была открыта!

* * *

– Они вернулись, – сообщил Герман, глядя в монитор. – Ты была права.

Сайла встала рядом с ним и закивала головой.

Глазок камеры, скрытый под кровлей въезда, показывал, как две фигуры вынырнули из мрака, поговорили между собой, а потом одна из них подошла ближе и нажала на кнопку домофона. Тимон на всякий случай нажал на кнопку ещё раз и начал мягко покачиваться, ожидая ответа.

Сайла немного замешкалась, когда ткнула в пульсирующее поле внизу экрана.

– Слушаю.

– Добрый вечер, это Тимон Косовиц. Я извиняюсь за вторжение…

– Добрый вечер, Тим, – прервала его на половине фразы Сайла. – Вы хотите снова поговорить о случившемся?

– Собственно говоря, нет. Я хотел бы попросить вас открыть ворота. Нам с коллегой нужно кое-что проверить. Это долго не продлится.

– Хорошо, подождите минутку, – её голос из колонки на мгновение замолк. – Механизм заедает, но сейчас должно открыться.

Они услышали тихий шум, и тяжелые металлические ворота отворились, показывая слабо освещенную внутренность двора. Оба переглянулись. Карл потер щеку ладонью. Тимон проверил, не едет ли какая-то заблудившаяся машина, а потом лёг на живот. Он держал подбородок над землей, как раз над голубым крестом. Смотрел в сторону открытых ворот. Осторожно повернув голову, изменил угол просмотра.

– Ну как? – спросил Карл.

Его вопрос повис в тишине. К тому же, спрятанный в кармане коммуникатор послал ему ненавязчивый сигнал. Кто-то пытался ему дозвониться в самый неподходящий момент.

– Я что-то вижу, – наконец сказал Тим. – Что-то блестит… очень далеко, – он замолчал, неподвижно вглядываясь в пространство перед собой.

– Что блестит?!

– Подожди немного, – он еще сильнее напрягал зрение, пытаясь понять, что видит.

Он видел три тусклых маленьких точки, которые складывались в равнобедренный треугольник. Они тлели слабым светом где-то за сеткой ограждения, с другой стороны двора. И чем дольше он всматривался, тем отчетливее становился этот блеск. У Тима было впечатление, что они медленно увеличиваются и приближаются к нему. Их свет из белого перешел в тускло-фиолетовый, окруженный оранжевым сиянием. Цвета слегка дрожали, словно под лёгким ветерком.

Он закрыл глаза, чтобы дать им немного отдохнуть. Когда снова открыл их, то увидел перед собой отчетливую геометрическую фигуру. Точки соединились широкими линиями, фиолетовыми внутри и оранжевыми по краям. Середина треугольника осталась прозрачной. Казалось, фигура просто висит перед ним в воздухе, на высоте двадцати сантиметров над землей.

Тимон поднял руку, чтобы до нее дотронуться, и тогда треугольник вспыхнул и повернулся влево, вершины поменялись местами. С этого момента он начал вращаться через равные несколькосекундные интервалы. В этом точном движении была какая-то красота, ни с чем не сравнимое совершенство форм.

Тиму хотелось смотреть на него как можно дольше, замерев в этой позе; он не ощущал ни холода, ни нарастающей боли в шее. Его жизнь сжалась до размера этого треугольника. Он даже забыл, по какой причине здесь оказался. Перестал думать. Это было приятнее реальности. Из наркотического сна его вырвал резкий рывок за воротник и проклятия Масного. Тимон вообще не понимал, что происходит.

– Блядь, ты что оглох?! – кричал Карл. – Вставай, тебя же раздавят!!!

Косовиц с помощью Карла неуклюже отполз в бок. Он не мог даже сесть, когда разогнавшаяся машина промелькнула рядом. Дышал быстро и неглубоко, словно человек, вынырнувший из воды.

– Я уже знаю, что они видели, – повторял он и смотрел бессознательным взглядом на Карла. – Я знаю, почему они умирают.

Масный наклонился и потряс его, крепко удерживая за плечи. Даже замахнулся, словно хотел ударить.

– Получишь сейчас у меня, если не придешь в себя, – сказал он. – Звонил Бернард. Мы должны ехать, ты понимаешь меня?!

Тимон кивнул и упал на спину.

4

Толстые занавески пропускали лишь слабый ржавый свет. В полумраке виднелись очертания предметов и красный дисплей часов, который раздражал глаза при каждом взгляде на него. Было несколько минут двенадцатого, приближался полдень.

Шум в голове не прекращался, а каждое движение вызывало у Тима непреодолимую тошноту и неистовую дрожь, которая загоняла его под одеяло. Медицинский модуль ISM, которым он вынужден был воспользоваться, диагностировал травматическое состояние, вызванное сильным раздражением зрительного нерва. Это в редких случаях могло привести к эпилептическим припадкам или долговременной потери сознания. Каждая попытка встать и сделать несколько шагов заканчивалась потерей равновесия. Ему не оставалось ничего другого, как ждать, пока тело хоть немного вернётся в норму и начнет слушаться.

Тим с трудом поднялся, выпил несколько глотков воды и снова откинулся на подушку. Потом впал в неприятное оцепенение, которое ничем не напоминало живительный сон. Он размышлял о том, что отравился светом, и это было невероятно. Но свет упорно клубился и колыхался. Голова трещала от тупой боли, которую не могли успокоить никакие таблетки, доставленные из аптеки.

Он проснулся через два часа, когда в комнате над ним громко завыл ремонтный автомат. Он потер лицо руками и на ощупь достал коммуникатор. Предчувствия не обманули – на экране мигал значок нового сообщения. Он открыл его и начал читать. Масный писал быстро, делая, как всегда, неисчислимое количество ошибок. В переводе на нормальный язык сообщение звучало так:

«Как дела, Тим? Подай знак, что жив и в сознании. Мы схватили этого злодея, Маркоса, на самой границе. Он пытался вывезти все машины. Нам повезло, а то еще несколько часов, и мы б его проворонили. Останемся в Кодене до завтра. Легавые с экономического придолбались к нам, как всегда. Завалюсь к тебе, как только вернусь. Удачи, Карл».

«Я в сознании, но чувствую себя словно изношенная резина», – лаконично ответил Тимон.

Буквы прыгали перед глазами, поэтому он не был уверен, что Масный сможет прочитать сообщение.

Тим немного подождал и выполз из кровати. Его затошнило, но он заставил себя проглотить несколько ложек разогретого на плите витаминизированного супа. Тот стоил почти десять вианов, но на вкус был таким, что Тим не выдержал и вылил все в раковину. Потом трясущимися руками пустил струю холодной воды и выпил полуденный комплект таблеток.

Колебание не унималось. Только опытный моряк мог его измерить, но Тимону была незнакома шкала Бофорта.

* * *

Около пяти часов отозвался коммуникатор. Звонок долго вибрировал, пока не вырвал Тима из дрёмы, и тот был вынужден приложить неимоверные усилия, чтобы дотянуться до трубки. Он узнал голос госпожи Винтер.

– Я звонила вам на работу, – сказала она. – Уговорила секретаршу, чтобы она дала мне ваш номер телефона.

Косовиц не ответил. Он силился собрать расползающиеся мысли. Удавалось это с большим трудом, поскольку они были слишком противоречивыми и вызывали чувство потерянности. А ещё их накрывала тень злости.

– Как вы себя чувствуете? – через какое-то время спросила она.

– Не очень, – буркнул он. – По правде сказать, я не совсем в себе.

Он услышал, как Сайла вздохнула, и представил себе выражение её лица. У него было ощущение, что на нём проскользнуло презрение.

– Мне очень жаль. Это я виновата, – добавила она шепотом. – Я хотела извиниться и предложить помощь.

– Как-нибудь сам справлюсь, – сказал он. – Но спасибо, что позвонили.

Он перевернулся на другой бок и закрыл глаза.

– Мы можем ещё минутку поговорить? – в голосе Сайлы чувствовалось волнение. – Расскажите мне, что случилось? Я видела, как коллега стянул вас с дороги, и вы упали в обморок на обочине. Я даже не успела выйти к вам.

– Позвонил наш шеф, мы должны были возвращаться, – Тим говорил невнятно, хриплым голосом. – У нас не было время попрощаться.

– Я понимаю. Я допускаю, что этот звонок был важным. Но, честно говоря, я боюсь, что все значительно хуже.

– Вы говорите про меня? – удивился Тим.

– Я испугалась за вас. Я так и не знаю, что вы увидели, но хочу попросить вас оставить это дело. Это очень опасно, даже больше, чем вы думаете.

Тимон грустно усмехнулся. Его тело покрывали капли пота, а на губах ощущалась горечь перца.

– Мне не нужно вам об этом рассказывать, – прошептал он. – Думаю, вы знаете, что случилось. Может, раньше вы только догадывались, но сейчас знаете точно.

– Нет! – отрицала она. – Как вам пришло такое в голову?

– Это неважно. Поговорим, когда мне полегчает.

Стало тихо. Казалось, они не могут прервать тишину и будут дальше молчать на радость собственников Телефонии.

– Что вы увидели, Тим? – спросила она немного истерично. – Даже, если вы ощущаете ко мне враждебность… прошу мне рассказать, и я вас больше не побеспокою.

Тим с трудом проглотил слюну. Влажные ладони невольно сжимали скользкую ткань одеяла.

– Я увидел зло. Гипнотически прекрасный свет, – сказал он. – Я должен погасить его любой ценой и хочу, чтобы вы мне помогли!

Он выключил коммуникатор. Под веками снова завращались цвета треугольника. Время от времени он неожиданно появлялся и выедал по кусочкам его болезненный мозг. Навязчивая иллюзия, от которой Тим не мог освободиться. Преследователь. Указатель.

Весь вечер он боролся с головной болью, просматривая в Синете карту окрестностей Риле. На странице Картографического общества он нашел детальную карту масштабом 1:500. На ней были обозначены отдельные дома и деревья. За поместьем Винтеров, там, откуда плыл свет, тянулись поля. Дальше шла боковая дорога и большой сад или лесок, рядом с которым стояло несколько построек. Они находились приблизительно в шести километрах от шоссе по прямой. Тим распечатал карту и обозначил на ней самый легкий подъезд.

Он был почти уверен, что свет шел именно оттуда. Заметные на карте постройки стояли на возвышенности. Лучи могли достигнуть шоссе, не встречая никаких препятствий. Территория между поместьем и дорогой пустовала, то есть, по мнению Тима, ближе источник находиться не мог, но и дальше тоже, так как возвышался лес, через который – как и сквозь ворота – свет не мог проникнуть.

От усилий у Тима затрещала голова, но он почувствовал, что сделал важный шаг вперед, надеясь, что утром ему будет легче и он снова поедет в Риле.

5

Его отрезвил рывок руля и страшный визг, когда колеса «динго» зацепили обочину. Тим справился с машиной, а потом сбавил скорость до семидесяти километров в час. Надо следить, сосредоточиться на вождении, потому что парализованный светом мозг спал наяву, коварно искажая реальность.

Утро пятницы принесло желанное облегчение. Твердая земля под ногами, острота зрения и здоровый голод, который позволил Тимону съесть нормальную еду. Он размышлял о том, что собственно мог поехать на фирму, но заключение ISM не позволяло этого. Поэтому у него было время для себя, которое он не мог потратить впустую.

Тим быстро оделся, в коридоре допил горячий чай и вышел из дома с курткой в руках. Ему казалось, что он несколько лет не был в лучшей форме, хотя ноги немного дрожали при каждом шаге. Он выехал из гаража, взвизгнув шинами, и сразу же повернул в сторону окружной. Когда выехал на нее, по радио передали точный сигнал времени – минуло девять.

Тим ехал довольно быстро, опережая автомобили, что сонно тянулись по трёхполосной дороге. Лишь утрата равновесия вернула его к действительности. Она его немного напугала, но не настолько, чтобы всё бросить и вернуться. Он выругался под нос, открыл окно и закурил сигарету.

Потом набрал номер Винтеров. Телефон не отвечал, что разозлило его ещё сильней. Бледное, заросшее лицо Тима приобрело упрямое выражение, как тогда, когда он уезжал из дома под аккомпанемент ругательств и криков Виктории. Он чуть не убил свою жену. Она выскочила на дорогу, и он затормозил в последнюю секунду. Правая нога среагировала на автомате, наученная годами опыта. В воображении он видел, как её тело разбивает лобовое стекло и сползает по капоту автомобиля.

Воспоминание о том утре вызвало в нем отвращение. Тим даже удивился, почему снова о нем думает. Считал, что выбросил из себя эту грязь и начал смотреть на мир нормально. Но вдруг из глубокой раны снова стала сочиться чёрная кровь.

* * *

По мере удаления от Раммы воздух становился все менее прозрачным. Дорогу заволакивал туман, клубившийся на полях. Тим ушел с автострады на первом съезде, проскочил сонный Риле и добрался до дома Винтеров. Чуть сбросил скорость, чтобы проверить дома ли хозяева, но поместье казалось пустым.

Он миновал его и через полкилометра свернул влево, на грунтовую дорогу. Судя по карте, та вела вглубь поля, прямо до интересующих его построек. Машину немилосердно трясло на камнях и глубоких ямах, Косовиц притормозил и последний участок пути проехал очень осторожно, скользя в тишине и тумане. В определенный момент дорога резко повернула влево, и с правой стороны появились очертания лесочка. Доехав до него, он остановился на обочине.

Прогуливаясь по дороге, Тим смотрел на туманную стену деревьев. Двигатель машины работал на холостых оборотах, усугубляя ощущение нереальности. С противоположной стороны приближался какой-то транспорт. Сначала показался слабый свет фар, а потом Тим увидел маленький белый минивэн с красным драконом на боку, символом фирмы «Драко», которая доставляла покупки, сделанные через Синет.

Тимон махнул рукой, и машина остановилась рядом с ним. Шофёр опустил до половины окно и посмотрел на него с интересом.

– Добрый день, – сказал Тим.

– Добрый, – мужчина с темным худым лицом дотронулся до козырька бейсболки. – Что-то случилось с машиной?

– Нет, хотел только спросить.

– Может, у вас найдётся сигаретка?

Тим вытащил из автомобиля пачку и подал ее водителю. Мужчина с удовольствие угостился, прикурил длинную «красную» сигарету и выпустил облачко дыма.

– Дорогие сигареты, – произнес шофер. – Куда едете?

Тим задумчиво потер виски.

– По правде говоря, не знаю. Хотел бы прикупить в этих окрестностях кусочек земли, – соврал он. – Может, даже эту рощицу, – он указал на деревья за своей спиной. – Вы же, скорее всего, ездите по этим хозяйствам, может, знаете, кто владелец?

Водитель «Драко» посмотрел на него и странно усмехнулся. Потом пожал плечами:

– Действительно хорошие места. Тихо, как в селе, полчаса от центра. А вам обязательно нужно купить эту рощу?

– Нет, не обязательно. А почему вы спрашиваете? – Тим инстинктивно навострил уши.

– Хозяин… Как бы вам сказать? Он не совсем нормальный. – Водитель выплюнул что-то на пол. – Я привожу ему покупки десять лет. Когда-то он был бедным, но потом ему как-то подфартило. Он разбогател и даже стал много заказывать, только два года назад… – он замолчал и на минуту задумался, – … нет, два с половиной, в июле, умерли его дети. Сыну было восемь, а дочери – шесть. А потом у него крыша поехала. Жена от него ушла, или попала в больницу. Точно не знаю.

Тимон не мог выдавить из себя ни звука. Сейчас он был уверен, что не ошибся.

– Мужик живет как раз за этим леском, около километра отсюда, – продолжил водитель. – Его зовут Ларсон. Но ничего у вас не выйдет. Он тут останется до смерти.

– А что случилось с детьми? – с трудом спросил Тим. – Это был несчастный случай?

– Нет, какая-то болезнь, – шофер включил передачу, двигатель запустился автоматически. – Я бы ещё поболтал, но должен ехать.

Минивэн потрусил по дороге.

– Благодарю за информацию, – кивнул Тимон на прощанье.

– А я за сигарету. Удачного дня.

* * *

Тим ехал и ощущал нарастающую лихорадку. За деревьями вправо убегала узкая аллейка, по которой, как он догадался, можно было доехать до дома Ларсона. Он свернул на неё, с трудом обогнув огромную лужу грязи. Через несколько десятков метров из тумана показалась высокая ограда, потом Тим услышал неистовый лай псов и увидел четырех доберманов, бегущих к воротам. Один из псов яростно грыз металлические прутья.

Он вытащил из бардачка электрошокер и, вооруженный, вышел из машины. За оградой виднелся силуэт трехэтажного дома и хозяйственных построек. Двор казался пустым, если не считать ошалевших псов. Он заметил сбоку от ворот нишу, в которой прятался домофон, нажал кнопку и краем глаза засёк движение камеры, скользящей по краю ограждения. Стал ждать ответа, слушая охрипший лай доберманов. Ничего не происходило, он позвонил ещё раз. Потом еще и еще.

– Чего ты хочешь, черт тебя дери?! – раздалось над его ухом.

– Хочу поговорить, – ответил он спокойно. – Господин Ларсон, у меня к вам очень важное дело.

– У меня нет важных дел, мужик. Вали туда, откуда приехал, – хозяин дома замолк на минуту, – или я открою ворота, и эти монстры с удовольствием разорвут тебя!

Тим понял, что Ларсон вполне может осуществить свою угрозу, поэтому не стоило испытывать его терпение. С другой стороны, разговором о покупке леса он ничего не добьется. Эта тактика отпадала сразу. Надо рискнуть и рассказать правду, надавить на самые чувствительные точки.

Это было нелегко. Он почувствовал укол страха и пожалел, что в эту минуту рядом с ним не было Карла. Но не действовать не мог. Вытер со лба капли тумана или холодного пота и нагнулся к микрофону:

– Послушайте меня. Я не полицейский и не детектив, но провожу кое-какое расследование. И оказалось, что оно может касаться также… – он сделал паузу, потому что боялся произнести эти слова. – Может касаться обстоятельств смерти ваших детей, – он громко сглотнул. – Если хорошо связать определенные факты, все указывает на то, что в этой местности находится источник излучения…

– Иисусе, – прозвучал металлический голос рядом с ним. – Стой на месте!

Не прошло и минуты, как Ларсон появился во дворе, держа в руках охотничий карабин с прицелом. У Тима был последний шанс убежать. Он еще мог заскочить в машину, включить задний ход и исчезнуть в тумане, но неподвижно стоял перед воротами, сжимая в пальцах шокер, спрятанный в кармане куртки. По спине пробежали мурашки.

Сид Ларсон был высоким, чуть сгорбленным мужчиной, на вид ему было лет пятьдесят, хотя в реальности может и меньше. С заросшего лица на Тима смотрело два светлых неживых глаза, в которых невозможно было ничего прочесть. Он свистнул собак, и они в тот же миг понеслись в сторону зданий. Бежали как угорелые.

Мужчины остались одни, разделенные железными прутьями.

– Пристрелю, если это была шутка, – произнес Ларсон и многозначительно поднял оружие. – Ты понял?

Тимон снова задрожал от холода. Заморгал, и под веками загорелись бледные огоньки. Его тело напряглось так сильно, что он почти забыл, как дышать.

– Я не могу шутить такими вещами, – прошептал он и облизал губы. – Я приехал сюда, чтобы найти ответы. Лишь сейчас я понял, что, если не найду их, могу так же умереть.

– Тогда говори. Я внимательно слушаю каждое твое слово.

– Хорошо, хорошо, – повторял Тим, пытаясь собраться с мыслями. – Это началось с аварии на шоссе, в пятницу вечером, неделю назад…

* * *

Ларсон открыл ворота. Тим развернулся на широкой площадке, и они вместе поехали в сторону главной дороги. Остановились в нескольких метрах перед концом аллеи, напротив соснового леса. Казалось, будто чего-то ждут. Друг с другом они не разговаривали.

– Скажи, что во всём этом кажется тебе самым странным? – наконец-то спросил Сид.

Косовиц приподнял брови. Ответить на этот вопрос он просто не мог.

– Тут всё странное. Не знаю… Может, этот убивающий свет. Мне кажется, он, по-прежнему, на дне моих глаз.

– Свет, конечно, не нормальный. Но я не про него говорю, – Ларсон покрутил головой. – Я говорю про дорогу, по которой ты приехал. Про то, как ты ее нашел, – он внимательно на него посмотрел. – Несмотря на твою проницательность, ты не замечаешь очевидного. Ты приезжал сюда, возвращался, но на самом деле постоянно приближался к моему дому, как на верёвочке. Словно шел проторенным путем. Или у тебя необыкновенный дар дедукции, которым ты пользуешься, или кто-то указал тебе дорогу.

Из внутреннего кармана плаща он достал тёмную фляжку и сделал большой глоток. Тим смотрел на него, и все больше сжимался. Воздух был таким тяжелым, что он не мог справиться с ним. Дрожь из ног потихоньку перешла на все мышцы тела.

– Сейчас я расскажу тебе парочку фактов, про которые ты не знаешь. Может, это важно, а может, это только случайность? Помни, я неисправимый параноик, – Сид иронично усмехнулся. – Винтеры притащились сюда через неделю после того, как умерли мои дети. Земля и дом раньше принадлежали им, но они жили в Рамме, в Риле приезжали только в отпуск. Когда это случилось, они начали приезжать сюда и предлагать свою помощь. Не выношу нахалов, поэтому сказал им убираться. В любом случае, я мало что помню о том времени, – он сделал еще несколько глотков из фляжки и закрыл ее. – У Сайлы Винтер аллергия на котов, она сама как-то рассказала об этом моей жене. Я запомнил, потому что у наших детей тоже была аллергия, и она посоветовала нам хорошего доктора. Не могу не удивляться, с чего это она так внезапно стала большим любителем и разводчиком этого барахла.

– Это невозможно, – простонал Тимон. – Она ничего об этом не говорила.

– Подожди, это еще не все, – Сид закашлял в кулак и минуту ничего не мог сказать. – Водитель, которого ты сегодня встретил, не продает в этой местности товары уже больше года. «Драко» надули тут нескольких людей и сейчас покупки привозит «S-Директ». Не имею ни малейшего понятия, откуда он взялся здесь именно тогда, когда ты ехал ко мне.

У Косовица было впечатление, что он сходит с ума. Он вышел из машины и сделал несколько шагов в сторону леса. Ларсон последовал за ним. Когда они сравнялись, он похлопал его по спине.

– Что с тобой? – спросил он почти доброжелательно.

– У меня ужасно кружится голова, – Тим оперся обеими руками о дерево. – Я не в состоянии. Извини, не могу сейчас думать.

Его трясло, а тело разрывало от болезненных спазмов. Под веками ненадолго вспыхнули цветные пятна. Ларсон смотрел на Тима, лицо у него словно окаменело. Казалось, он над чем-то очень интенсивно размышлял.

– Через несколько минут отдохнешь. Я покажу тебе это место, и поедем домой. Потерпи, Тимон, – он закашлял и плюнул себе под ноги. – Я думаю, ты так себя чувствуешь, потому что мы очень близко.

Он двинулся вперед и через минуту исчез между деревьями. Тимон последовал за ним, хотя не слишком хорошо видел, а ноги попросту взбунтовались против него. Он шёл, раздвигая колючие ветки можжевельника, сосредотачивая всё внимание на том, чтобы не споткнуться о торчащие корни. После короткого марш-броска Ларсон остановился, и Тим вскоре встал рядом на краю небольшой поляны.

– Это тут, – сказал Сид и указал перед собой. – Этот кусок земли разрушил всё моё счастье. Присмотрись к нему хорошенько.

Косовиц послушно огляделся вокруг. Он щурил уставшие глаза, чтобы лучше видеть.

Поляна была в диаметре метров десять. Собственно, она походила на широкую часть запятой, пробегавшей через лесок от дороги до лежащих за ним полей. Несколько десятков деревьев было выкорчевано, а в середине росчисти стоял укрепленный стальными тросами деревянный столб. Его нижняя часть была вкопана в землю. На высоте метра кто-то рассёк его так глубоко, что столб переломился.

Но не оторвался полностью. Он рухнул в бок, сломав при этом молодое деревце. Верхушка врезалась в землю рядом с раскидистой сосной. Тим подошел ближе, обходя поломанные ветки, лежащие на земле, и внимательно пригляделся к верхушке столба. Там была вмонтирована плоская коробочка, размером с маленький чемоданчик. В нормальном положении она висела ниже верхушки, но сейчас находилась над ней, примерно в метре над землей. На темной металлической поверхности он заметил три едва заметных круга, которые складывались в треугольник. Они имели светлый оттенок и казались выпуклыми, хотя на ощупь поверхность была гладкая и цельная.

– Я готов поспорить, что свет, который ты видел, выходит именно отсюда, – сказал Ларсон. – Хотя на самом деле я осматривал тут всё много раз, и меня никогда не слепило, но, наверное, вопрос в расстоянии.

– Чем дальше, тем чётче свет, – прошептал Тим, которого шатало все сильнее.

– Наверное. Я понятия не имел, что круги блестят. Но это нечто висит напротив запятой и его действительно можно увидеть в ворота Винтеров. Их дом лежит как раз в этом направлении, и огражден от полей только сеткой.

– Что это?! – спросил Тим. – Знаешь, откуда оно тут взялось?

– О, да, – Ларсон усмехнулся, но из уголка его глаза потекла слеза. – Я прекрасно знаю, откуда оно тут взялось. Расскажу тебе.

* * *

Спустя несколько минут они сидели в гостиной Ларсона. Легкое эхо раздавалось в обширном, пустом зале, где стоял один стеклянный стол и три овальных стула. Тимон лежал на кожаной софе и трясся под тонким одеялом, пахнущим старостью и плесенью. Хозяин сжался в кресле, тупо уставившись в потертый деревянный пол. Часы на стене ритмично пошатывали медным маятником.

– Я виновен в смерти моих детей, – сказал Сид, потирая жесткие щеки. – Я чувствую себя так, словно подписал договор их кровью.

Он часто прерывал рассказ и сидел неподвижно, и тогда Тим слышал крик человека, которого жгли горячим железом, сдирали живьём обгорелую кожу.

– Четыре года назад, как раз перед Рождеством ко мне пришли два человека в дорогих костюмах. Они выглядели как менеджеры. Говорили очень красиво, витиевато. Это сейчас я знаю, что они не были ни бизнесменами, ни учёными, за которых себя выдавали. Они вообще не были людьми, – Ларсон сипло закашлялся и закрыл лицо руками. – Они сказали, что проводят важное исследование с системой связи, и поэтому покрыли всю территорию сеткой передатчиков, которая позволит использовать автопилоты на транспорте. Предложили мне поставить один на моей земле и сказали, что заплатят мне за это большую сумму. Я должен был получить шестьдесят тысяч вианов и по пять тысяч каждый месяц до самого конца исследований. Я чувствовал себя как странник, на которого упала манна небесная. У меня было двое маленьких детей и неработающая жена, а я получал три тысячи зарплаты и должен был заниматься этой долбанной фермой после родителей. Сильвии тогда не было дома. Я согласился, даже о деталях не спросил, – он посмотрел на Тима. – Не знаю, понимаешь ли ты, но у меня тогда не было никаких сомнений. Я подписал договор, и они приехали через два дня, срубили несколько деревьев и установили этот столб на поляне. Я радовался, как дурак, потому что на моем счете на следующий день появились деньги. Подумал еще, что даже если мне больше не заплатят, то я и так выиграл.

Он налил себе из тяжелой, пузатой бутылки, стоящей на столе, и выпил целый стакан тёмного алкоголя. Тим ощутил волну тошноты и отвернулся. Он впал в оцепенение, которое отняло у него способность говорить.

– Я спросил, что делает их оборудование, но они сказали, что мне нечего бояться. Оно вредит не больше, чем радио или телевизор. Долбанные ублюдки из ада! – Ларсон стиснул челюсти. – Если б ты видел, как быстро они все провернули. Шустро установили оборудование, за один день, и так внезапно свернулись, что я едва успел попросить номер телефона. Я смотрел на ящичек, который висел в метре над верхушками деревьев, проходил там каждый день и даже Сильвии показал его не сразу. Она хотела узнать, откуда у меня деньги, поэтому я провёл ее в лесок, и мы вместе посмеялись. Она сказала, что я родился в рубашке. Как будто в лотерею выиграл, – он прикрыл глаза, вспоминая этот короткий миг счастья. – Все начало складываться. Мы отреставрировали дом, начали его обустраивать. За несколько месяцев я получил хорошую работу, и у меня сложилось впечатление, что моя карта перевернулась. Дети подросли, и мы даже подумывали ещё об одном… Но через полтора года после их визита, в конце мая, заболел Крис, а через несколько дней после него Алисия. Я чувствовал себя так, словно мне перерезали горло.

Ларсон стал кусать кулак. Из-под закрытых век потекли горячие слезы.

– Когда я узнал, что с ними, то потерял сознание просто в кабинете. Все закончилось в одно мгновение. Рак был таким злокачественным, что не оставлял ни единого шанса. Он атаковал кровь, кости, нервную систему. Убил их за несколько недель. Врачи ничего не могли сделать, хоть я и хотел продать дом и отдать им все. Они никогда не встречались ни с чем подобным. Когда дети умерли, Сильвия попыталась покончить с собой и попала в психушку. Она до сих пор там, – сказал он и начал истерически хихикать. – Они всё у меня забрали. Чёрт подери, всё забрали! – закричал он, заметавшись по комнате.

Потом подошел к окну и стал рассказывать дальше. Говорил всё тише, глядя на поле, которое виднелось в редеющем тумане:

– Может, это и смешно, но я не сразу связал их болезнь со столбом на поляне. Я был в таком шоке и столько пил, что первое время даже не подумал о нем. Дошло до меня лишь тогда, когда Сильвия, почувствовав себя лучше, рассказала, что дети часто ходили в лес. Когда она услышала, что они играют в космическую станцию поблизости от этого скотства, то запретила им такие прогулки, но, наверное, было уже поздно. Я расцарапал себе лицо от ярости, но решил докопаться до истины. Телефон, который мне дали, и адрес на договоре были фиктивными. Банковский счет на подставное лицо. Я притащил своего знакомого из T&T, у которого было оборудование для измерения радиации и оказалось, что все в наилучшем порядке. Он осмотрел столб и сказал, что эта штука вообще не работает. Но я не сдавался. Оплатил физика с более продвинутым оборудованием. Тот проводил измерения в течение недели и тоже ничего не нашел. Предложил сделать фотографии коробочки и отправить ее в лабораторию, но я не согласился. Боялся, что про это узнает полиция и все просрёт. Мне пришла гениальная идея: я привязал к столбу пса и решил посмотреть, что с ним станет. Но был вынужден отвязать его в первую же ночь, он слишком жутко выл. Взамен повесил на дереве клетку с голубями. Я хорошо закрепил их, чтобы никто не съел, и знаешь, что случилось?

Тимон вскочил с места. Он с таким интересом смотрел в лицо Ларсона, что его глаза почти вылезли из орбит, где-то с минуту беззвучно шевелил губами, а потом, наконец, ответил:

– Все голуби погибли меньше, чем за неделю. У всех образовались злокачественные опухоли, пучками вылезали перья. Но сдохли они от внутренних кровотечений.

Хозяин выронил стакан, который держал в руках. Толстое стекло упало на пол и не разбилось. Только алкоголь оставил тёмные пятна на потёртых досках.

– Откуда ты знаешь, черт тебя дери!? – Ларсон неуверенно опёрся о подоконник. – Кто ты?

– Каждый оборот треугольника несет какую-то информацию. Этот свет передает мысли, – Тим обхватил голову руками. – Я начинаю ее читать. По кусочкам, непонятные образы. Но коробочка должна была наблюдать за тобой, потому что сегодня ночью мне приснилась эта история. Сейчас я вспомнил…

Ларсон был уже слишком пьян. Он начал что-то бубнить, сделал даже шаг в направлении стоящего у стены карабина, но заколебался и рухнул в ближайшее кресло. После этого он не смог подняться.

Тим заскрежетал зубами, не двигаясь. Он видел, как Сид рубил деревянный столб, рубил изо всех сил, так как дерево оказалось невероятно твердым, синтетическим материалом. Видел, что деньги и дальше приходили на его счет, и два года, затаившись, Ларсон ждал того, кто придет исправить аварию. Следил за поляной с помощью скрытой камеры, и, хотя это абсурдно, до сих пор каждый день он просыпается с надеждой, что именно сегодня отомстит за своих детей. Но никто не пришел. Детекторы движения регистрировали только мелких лесных зверей.

Еще Тим стал слышать сильный шум, похожий на вокзальный галдеж или шум торгового центра, а время от времени видел разнообразные картинки, неизвестных людей и чужие места. От этого шума и вихря лиц ему стало плохо. Наконец он лёг на бок, обещая себе, что не заснет и не даст Ларсону застать себя врасплох. В руках под одеялом он сжимал ручку электрошокера.

Время бежало быстрее, чем всегда. Секунды, минуты и часы бесшумно исчезали в водовороте, пока не начало темнеть.

* * *

Масный беспомощно стоял перед входом в здание, где жил Тимон, и нажимал кнопку домофона. Устройство молчало, как зачарованное, а темные окна выдавали пустоту помещения. Он старался не допускать мысли, что Косовиц лежит без сознания посреди комнаты и, может, уже поздно – ему не помочь. Он размышлял, как это проверить, потому что коммуникатор приятеля не отвечал.

– Если вы дадите мне десятку, я открою двери, – отозвался паренёк за его спиной.

Карл не обратил на него внимания. Он как раз заметил иконку наверху экрана и дотронулся до нее пальцем. Перед его взором показалось уведомление: «Сообщение ISM из ящика памяти 172. Адресат: Карл Масный. Для чтения необходимо указать полную дату рождения». Карл быстро ввел восемь цифр и подтвердил запись. Система затормозила, проверяя данные, потом высветилось само сообщение: «Привет, Карл. Я должен сегодня поехать в Риле и точно не знаю, когда вернусь. Извини, что не предупредил. Позвоню завтра. Тим».

Масный прошипел несколько некультурных слов и вытянул из кармана пачку сигарет. Когда закурил, парень отозвался снова, но уже менее уверенным голосом:

– Господин, я… Разумеется, я могу открыть дверь и за пять вианов.

– Разумеется, ты можешь получить такой подсрачник, что жопа треснет, – сказал Карл, не глядя на мальчика.

Ребенок убежал с криками и исчез где-то на темной игровой площадке.

6

Когда Тим открыл глаза, то увидел сидящего в полумраке Ларсона, который равномерно поглаживал ствол пистолета. Свет лампы отражался от серебристого металла. Он узнал полицейский девятимиллиметровый завер. Для гражданского владение таким оружием было тяжким преступлением.

– Ты потерял сознание, – сказал Сид, не глядя на него. – Я не мог тебя добудиться. Если бы ты сейчас умер, я бы никогда себе этого не простил.

– Зачем тебе оружие? – тихо спросил Тимон. – Что ты хочешь сделать?

Ларсон указал глазами на стол, где лежали в ряд: электрошокер, права, документы и коммуникатор Косовица.

– Я не доверяю тебе. Ты не один из тех ублюдков, но я не знаю, что ты здесь ищешь, – вздохнул он громко. – Если ты приведешь меня к ним, я тебя отпущу.

– А что, если я не имею понятия, где они? Я тоже жертва! – в голосе Тима было отчаяние. – Убьёшь меня? Ты совсем с ума сошел, Сид?!

– Я сошел с ума много месяцев назад, – усмехнулся тот и опустил голову. – Будет лучше для тебя, если ты вспомнишь. Через час рассветет, тогда и поедем.

Тимон обхватил голову руками. Он уселся и стал размеренно качаться. Это движение еще с детства его успокаивало. Позволяло забыться и почувствовать приятное тепло, которое существовало только в его воображении. Так он провел около пятнадцати минут, может чуть дольше.

Потом замер, почти перестал дышать. Ларсон не спускал с него глаз, следя за каждым движением. Комната казалась совершенно пустой, словно ее наполнял разреженный воздух. Тим опустил руки и посмотрел Сиду в лицо. Он видел его неотчетливо, потому что перед глазами быстро кружился светлый треугольник. С каждым оборотом он становился все более фиолетовым.

– Мы должны ехать на восток, – сказал он и указал пальцем направление.

– Куда?

– Там есть высокая кирпичная башня, длинные ряды грязных выбитых окон и металлические ворота. Тень башни падает на бетонные плиты…

Ларсон схватил его за плечи и пододвинулся так близко, что они почти столкнулись головами.

– Ты говоришь про старую фабрику в Ледии, в шестидесяти километрах отсюда. Тут нет ничего другого похожего. Башня – это неработающий фабричный дымоход.

– Дымоход, – подтвердил Тимон и закрыл глаза.

– Хорошо подумай. Когда столб еще стоял, коробочка была направлена на юг. Я точно установил это, потому что сам искал хоть какой-нибудь след в том направлении. Подумай, Тим.

– Перед тем, как ты разрушил столб, коробочка поворачивалась ночью на восток. Это продолжалось несколько секунд. На дымоходе в Ледии вмонтировано точно такое же оборудование. Я его видел.

* * *

Рассвет заливал землю серым светом, который становился всё светлее. Косовиц несколько минут петлял по проселочным дорогам, руководствуясь указаниями Ларсона. Потом они выехали на узкое шоссе, бегущее вдоль автострады и увидели знак с надписью «Ледия 56».

Тим немного успокоился, когда Ларсон вернул ему все вещи за исключением электрошокера, а оружие отправил в кобуру под плащом. Ситуация, конечно, могла измениться. Достаточно было одного неверного движения, но Тим старался об этом не думать и сосредоточился на вождении. Они ехали в тишине, потому что Сид упрямо повторял, что радио его отвлекает. Используя коммуникатор, он вошел в Синет и начал искать информацию о заброшенной фабрике. Но про её собственников ничего не нашёл.

Шоссе в это время пустовало. Они обогнали несколько машин и проехали через пару сонных деревень, где хозяева маленьких магазинчиков принимали свежеиспечённый хлеб. Тим и Сид не разговаривали друг с другом, всё важное они уже сказали. За несколько километров до Ледии увидели чёрный силуэт фабричного дымохода. Вскоре повернули на старую бетонную дорогу, пролегающую через лес. Автомобиль подскакивал на неровно уложенных плитах. Тим осторожно объезжал большие рытвины. Ларсон сидел напряжённо, вглядываясь в пространство перед собой.

Когда они миновали последний поворот, их глазам предстали широкие металлические ворота, створки которых печально понурились на сломанных петлях. Они были закрыты на толстую цепь, соединённую висячим замком. Возле ворот находилась калитка и застеклённая будка охранника, в которой голубоватым светом горел монитор. Они подъехали к ней и медленно вышли из автомобиля. Сид неожиданно залез в карман и подал Тимону электрошокер. Он сделал это скрытно, чтобы охранник ничего не заметил.

– Может тебе пригодиться, если со мной войдёшь, – сказал он. – Но если хочешь, можешь вернуться.

– Я иду с тобой, – ответил Тим.

Из будки вышел худой мужчина, одетый во что-то, отдалённо напоминающее мундир. Ветер развевал его редкие седые волосы. Внезапный визит его явно напугал.

– Добрый день, – пробормотал он заспанным голосом. – А вы по какому делу?

– Хотим осмотреть фабрику, – сказал Сид.

– Осмотреть? – спросил он удивлённо. – Шеф мне не звонил. Он меня не предупреждал. У вас есть какие-то документы?

Ларсон полез в карман и подал ему через калитку пачку банкнот. Охранник смотрел с недоверием, придвинув её к глазам, словно страдал от близорукости. Там было больше тысячи вианов.

– Прошу, – он открыл калитку и впустил обоих мужчин.

– Разумный ты парень, – Ларсон присмотрелся к нему внимательнее. – Ты тут один? – спросил он через секунду.

– Да, – старик потряс головой, одновременно пряча деньги в карман. – Тут уже нечего красть.

– Всё вынесли, – сказал Тимон, – скорее всего, сами работники?

– Работники, – повторил старик; он немного дрожал от осеннего холода.

– Возвращайся к себе, – сказал Сид. – Мы покрутимся тут минутку и поедем.

– Может вам что-то показать?

– Не нужно. Сами справимся.

Они двинулись через огромную забетонированную площадь в направлении удалённой котельной. С правой стороны стояли низкие постройки, которые использовали когда-то под гаражи, а с левой – четырёхэтажное главное здание, у которого почти не осталось стен. Построенное из стеклянных блоков, оно представляло собой грубое сито. Тим смотрел на него и не мог найти среди сетки стеклянных прямоугольников хотя бы одного без следов разрушения.

– Скверно выглядит эта преисподняя, – сказал он Ларсону. – Кто-то её полностью разрушил.

– Преисподняя не может выглядеть иначе, – буркнул Сид.

По всей площади были разбросаны поломанные металлические конструкции, кучи мусора и осколки стёкол. Рядом с рампой стояло два ржавых прицепа без колёс, а дальше – перевёрнутый на бок остов электрической вагонетки. Стекло хрустело под ногами. Сиду и Тиму постоянно приходилось смотреть под ноги, чтобы не вывихнуть ногу в какой-нибудь яме или не напороться на острые предметы. Они чувствовали себя, словно путники, которые шли через город после великой войны. В воздухе витал запах разрушения.

С другой стороны площади, на сорванной крыше котельной сидела стая ворон; они взлетели с криком, когда увидели людей. Сид вытащил из кармана плаща бинокль и приложил к глазам. Он водил им вверх и вниз, долго рассматривая верхушку дымохода, а потом подал бинокль Тиму. Косовиц увидел тёмную коробочку, что висела вблизи отверстия в нескольких десятках метрах над землёй. Он не сомневался, что видит устройство идентичное тому, на поляне. С этого расстояния трудно было оценить его размеры, но Ларсон с помощью измерительной системы установил, что оно таких же габаритов.

– Положение этого дряни совпадает, потому что та коробочка была наклонена кверху.

– Мы должны спросить охранника, – произнёс Тим. – Может он видел, кто ее монтировал. Думаю, он нам не откажет.

– Я хотел бы туда подняться и сорвать её, – сказал Ларсон, стискивая зубы.

– Знаю, но сейчас не надо этого делать. Лучше притворимся, что нас интересует только эта развалина, иначе можем их спугнуть.

– Кого? – Сид оглянулся вокруг. – Того старика?! Да тут даже крыс нет, Тим.

– Я не уверен. У меня такое впечатление, что кто-то заглядывает мне через плечо.

Сид посмотрел на него и сплюнул густую слюну:

– В таком случае обыщем эту помойку.

Они отправились в сторону главного здания и поднялись по металлическим ступеням внутрь. Возле дверей висела табличка, информирующая об опасности завалов, но они проигнорировали её. Внутри царил лёгкий полумрак. Со всех стен торчали металлические крепления для оборудования, которого тут уже давно не было.

Ларсон вытащил пистолет и двинулся вперёд, внимательно заглядывая за углы, кучи металла и фанеры. Тим шёл за ним, также зорко озираясь вокруг. В обширных высоких помещениях царил только сквозняк и скрежет потрескавшихся труб. Обследовав первый этаж, они поднялись на второй; потом ещё на один и ещё – на третий и на четвёртый. Они с трудом карабкались по металлическим ступеням, словно наверху их ждала заслуженная награда. Повсюду царил тот же самый пыльный полумрак, витала зловещая тишина.

Тимон с каждым шагом чувствовал всё большее напряжение. Ему казалось, что Ларсон идёт слишком медленно, слишком нерешительно. Он не хотел его подгонять, но не мог дольше выносить такой темп. Он шёл за спиной Сида, думая, как бы ему об этом сказать, когда заметил на стене, рядом с дверями, невыразительную надпись. Подбежал к ней и наклонил голову, силясь разобрать буквы и беззвучно шевеля губами.

– Что случилось? – встревожено спросил Ларсон. – Что с тобой?

Тим посмотрел на него и указал пальцем на бетонную стену:

– Видишь эту надпись?

– Какую надпись, черт побери?! О чем ты говоришь, Тим?

– Надпись на стене. Слово GADRAM.

У него по спине пробежала дрожь. Он подошёл ещё ближе и дотронулся до стены ладонью. Но буквы не закрылись, он видел их на своей руке. Словно картинку из проектора, как треугольник, что проникал сквозь закрытые веки.

– Я не пойду дальше, – сказал Тим. – Мы стоим на границе. Кто зайдёт в эти двери, уже не сможет вернуться.

– У тебя в голове бардак из-за этой коробки! – Ларсон кипел от ярости и жаждал мести.

– Может быть, – Тим приложил ладонь ко лбу, который пульсировал от лихорадки. – Я странно себя чувствую, – он посмотрел на Ларсона налитыми кровью глазами. – Возвращаемся, Сид.

– Останься тут. Я дойду до конца этого этажа, и сваливаем, – Ларсон похлопал его по плечу. – Ты в порядке?

– Скорее, нет, – Тимон попытался улыбнуться.

– Ты справишься, брат.

Косовиц остался один. Он сидел, прислонившись к стене, крепко зажмурил глаза. Вслушивался в прилетающие звуки. До него доносился мерный стук шагов Ларсона, а когда Сид отдалился на большее расстояние, то ещё бряцанье разбитых окон и тихое капанье воды, текущей с дырявой крыши. Кроме этого, ничего не происходило. Сильный шум возник только тогда, когда Ларсон пнул что-то на своём пути.

Тим чувствовал давящий страх. В этой тишине, в размеренных, повторяющихся звуках и в эхе шагов Сида к нему подкрадывался чужой, отвратительный голос. Сейчас он молчал, не произносил ни слова, но был уже близко, может даже в соседнем коридоре. Где-то сбоку стукнула дверь, и Тимон сжался ещё сильнее, мечтая просто исчезнуть. В одно мгновение он понял, против чего они выступили. Понял, что в столкновении с теми, кого ищет Ларсон, у них нет шансов.

Они знали каждый его шаг, каждое намерение. Нельзя добраться до того, кто предвидит все удары и уловки противника. «Маленький, слепой зверёк пытается укусить охотника», – подумал он. Тим весь дрожал, холод пробирал его до костей. Это длилось до тех пор, пока что-то маслянистое не стиснуло ему мозг. Тогда он перестал что-либо чувствовать. Оцепенел, слушая стук открывающихся дверей и отголосок шагов, доносящийся сбоку. Он знал, что это не Ларсон. Шаги стали очень чёткими, а потом отдалились. Сквозняк загудел остатками разбитых окон.

– Вот вы где, сукины дети! – кричал где-то далеко Ларсон. – Думали, я вас не найду?!

Он начал стрелять. Нажимал на спусковой крючок через равные, секундные промежутки времени – раз, два, три, четыре, пять. Тим закусил губу, считая раздающиеся выстрелы. В магазине завера девять патронов. Осталось четыре.

Шесть, семь – Сид быстро выстрелил дважды. Восемь – ещё раз через краткое мгновение. Глухой отголосок разнёсся по всему помещению. Тишина, которая наступила после него, была самой страшной.

– Беги, Тим!!! – зарычал Ларсон.

Девять – последний выстрел, после которого Тимон услышал лязг от упавшего железа и сам опустился на пол. Он не понимал, где находится, почему лежит на холодном бетонном полу. Он разваливался, превратился в свой собственный страх.

Он закрыл голову руками, когда ухо, прижатое к полу, снова услышало эхо шагов. Кто-то шёл в его сторону, ступая громко, словно носил металлические подковы на подошвах. Он остановился недалеко от Тима, и через мгновение воцарилась ничем не нарушаемая тишина. Потом что-то лопнуло, и в воздухе раздался высокий вибрирующий звук. Всё пространство залило таким белым светом, что Тима ослепило даже через закрытые веки, пронизывая тело насквозь.

Но он уже этого не помнил.

Вечером того же дня Карл навестил Винтеров. Он припарковался напротив закрытых ворот, стукнул дверцей и подбежал к домофону. Глубоко вздохнул и как мог спокойнее нажал на кнопку. Через минуту раздался милый женский голос:

– Да? Слушаю вас?

Карл понял, что этот голос не принадлежит Сайле. С ним говорила молодая женщина. Он быстро соображал, что ей сказать, но интуиция его никогда не подводила.

– Моя фамилия Масный. Могу я поговорить с кем-то из семьи Винтеров?

– Нет, к сожалению, нет…

– Это плохо, – он повернул голову к камере. – Госпожа Сайла договорилась со мной встретиться по важному делу. Что-то случилось?

– По какому делу? – допытывалась девушка.

– Речь идёт о выплате компенсации, – Карл поднёс к объективу свою визитку. – Это очень важно, потому что сегодня появились новые подробности. Мы должны спешить, – он сильно рисковал, но время действительно играло важную роль. У него было предчувствие, что он не может отложить этот визит до завтра.

– Ничего не знаю про ваше дело, – девушка заколебалась. – Тётя вернётся скоро, через час. Может, дать вам номер телефона?

– У меня есть её номер. Я глупо поступил, что не подтвердил сегодняшнюю встречу, – Карл замолчал, задумавшись над чем-то. – А может вы или кто-то ещё заберёт для неё документы?

– Я не могу вас впустить, вы должны подождать госпожу Винтер. Пожалуйста, приезжайте около восьми.

Масный посмотрел на часы и побежал к автомобилю. Он вернулся с папкой каких-то бумаг.

– К сожалению, я не могу столько ждать. Я оставлю тут госпоже Винтер самые важные документы, пусть она с ними ознакомится. Я позвоню ей вечером.

Он положил пластиковую папку с бумагами на землю и посмотрел в камеру.

– Приятно было с вами поговорить. До свидания.

– До свидания, – ответила девушка.

Возможно, она сказала что-то ещё, но Карл не ждал, чтобы в этом убедиться. Сел в машину, нажал на педаль газа и отъехал от дома Винтеров. Колеса взвизгнули, поднимая фонтан мелких камешков.

Он увеличил скорость, а когда миновал ближайший холм, внезапно затормозил и съехал на обочину. Выключил фары и побежал в направлении поместья. Бежал в темноте, молясь про себя, чтобы не споткнуться на этой проклятой дороге, и успеть, пока девушка не открыла ворота. У него перед глазами стоял Тим, с которым он попрощался час назад.

* * *

Бернард вытащил Карла из города перед полуднем. Кто-то из дружественных ему полицейских проинформировал, что по анонимному звонку полиция нашла на фабрике под Ледией двоих мужчин: один умер перед прибытием патруля, а второго, в очень тяжёлом состоянии, перевезли в госпиталь. Раненным мужчиной оказался Тимон, однако они не были уверены, что он выживет.

Бернард сделал несколько звонков и выяснил детали. Сержант, который был на месте происшествия, возбуждённым голосом рассказал о ходе расследования. Полицейский патруль города Ледии, который первым прибыл на фабрику, нашёл на последнем этаже здания лежащего на полу Косовица без сознания, а в другом помещении – останки некоего Сида Ларсона, который погиб от выстрела в голову. Когда полицейские обследовали место происшествия, оказалось, что перед смертью Ларсон стрелял в кого-то или во что-то в нескольких направлениях. Потом, скорее всего, приставил дуло себе к виску и нажал на курок.

Более странным казался случай с Косовицем, который получил тяжёлые повреждения мозга, а на открытых участках тела у него были глубокие раны неизвестного происхождения. Его волосы, ресницы и брови полностью сгорели. Он не реагировал на свет. Полицейские не нашли никаких свидетелей, а охраняющий ворота сторож пропал без следа, оставив в своей будке включённый телевизор.

Карл быстро установил, что Косовица поместили в отделение реанимации госпиталя святой Терезы в Рамме. Он поехал как можно быстрее, но его не пустили в палату. Он следил за хлопотами врачей через окно, которое до половины было закрашено белой краской. У него было много времени на размышления, пока он ждал в холле новостей о состоянии друга. Чем больше Карл над этим думал, тем очевиднее виделся ему следующий шаг. Он попросил одного из коллег, заменить его и побежал на парковку.

* * *

Сейчас он стоял в тени возле ворот Винтеров и чувствовал, как сердце и лёгкие не могут успокоиться после быстрого бега. Ему было ещё труднее, потому что он должен был сдерживать дыхание, иначе его бы услышали. Карл вытер вспотевшие ладони о брюки и сильнее стиснул пистолет.

Когда скрипнула калитка, Карл сжался перед прыжком и через секунду напал на девушку, которая подняла с земли оставленные им бумаги. Она попыталась закричать, но он заткнул ей рот свободной рукой и втолкнул во двор, закрыв за собою калитку. Прижал дуло к щеке жертвы и выдохнул:

– Ты мне не нужна, солнышко, так что не кричи. Если закричишь, я размозжу тебе голову и один дождусь тётю. Идём в дом!

Он толкнул её к двери. Девушка перестала дёргаться и вырываться, словно вдруг все поняла. Они вошли внутрь, и Карл быстро заглянул в ближайшие комнаты, потом швырнул девушку на диван в гостиной.

– Кто ещё в доме?

Девушка молчала. Масный подошёл и приподнял её лицо.

– Я спросил, кто ещё есть в доме?!

– Никого нет, – ответила она, дрожа всем телом. – Никого.

– Ты уверена? – он прикрутил глушитель.

– Уверена, – зарыдала она.

– Врёшь, сука!

Она скулила на кожаном диване, как несчастный ребёнок.

– Я все расскажу, – прошептала она. – О Сайле Винтер, о свете, который видел твой друг, и о том, что случилось в Ледии… – она умоляюще посмотрела ему в глаза. – Не убивай меня, я была просто инструментом.

С лица Карла, искривлённого улыбкой сумасшедшего, сползли остатки человечности. Он хотел убивать и слышать крики жертв. Кем бы они ни были, он сделает все, чтобы их достать. Цена жизни, если её нужно будет заплатить, не казалась ему непомерной.

– Говори!

– Мы должны пройти дальше, – сказала она, вставая. – Хочу тебе кое-что показать.

Старый дом был спроектирован таким образом, что из каждой комнаты можно было перейти в следующую. Если открыть настежь все двери, то комнаты превращались в длинный коридор. Масный шёл, напряжённый до предела, везде чуя подвох и одновременно бредя о ловушке, расставленной врагами. Он лихорадочно размышлял, что, может, и подарит девушке жизнь, но искалечит навсегда. Рабов нужно метить, чтобы отличать от свободных людей.

Последние двери были закрыты на кодовый замок. Девушка ввела длинный код, и они зашли в тесное помещение без окон. Двинулись вниз по крутым ступеням, и, когда спустились, большие лампы залили подвал голубоватым светом. Карл увидел повсюду возвышающиеся макеты, огромное игровое поле с микроскопическими элементами, экраны проекторов на стенах, замысловатые диаграммы и таблицы, исписанные геометрическим шифром, похожим на штрих-код. В каждом углу виднелись цифры, записанные на длинных рейках и лентах, скрученных в причудливые конструкции. Даже застоявшийся воздух казался наполненным цифрами.

Девушка стояла неподвижно в центре большого зала, среди овальных приборов, карт, контейнеров, наполненных шарами, вращающимися в жидкости. Масный следовал вдоль стен, водя рукою по поверхностям таблиц, пытаясь понять значение слов и применение обручей, что висели на длинных палках. Он нажал на кнопку проектора, и на экране начался сумасшедший танец: фотографии людей, предметов, улиц сменялись по несколько раз в секунду; их было сотни, тысячи, может, даже миллионы.

– Это дом игры, – сказала девушка. – В этом месте вершится судьба.

– А ты игрок? – спросил он с иронией.

– Я – тело, которое один из игроков, сделал своим аватаром, – она прикрыла глаза. – Появление кого-то из них на поле отразилось бы на ходе событий и исказило бы все разыгранные партии. Им бы пришлось начать всё сначала, а они ненавидят это делать.

Она подошла к таблице:

– Всякий раз, когда они нарушали этот закон, то оставляли после себя множество следов. Можно их заметить в языке, в планах зданий, во снах. Послушай это: «Трёхглазые пришельцы – глухонемые телепаты. Они не могли дышать земным воздухом, имели удлинённые челюсти Эхнатона и прибыли с планеты в звёздной системе Сириуса. Хотя вместо рук они имели клешни, как у краба, они были прекрасными зодчими. Они тайно руководят ходом нашей истории в сторону успешного её завершения»[42].

– Фрагмент из книжки, – догадался Масный.

– Это наркотическая иллюзия, – пояснила девушка, – чрезвычайно оптимистическая, но похожая на правду. Одной из старейших игр является поиск подсказок. Другая, ещё старше, – это решение загадки Бессмертных.

– Не прикидывайся сумасшедшей. Это тебе не поможет.

– Мне ничего не поможет, Карл. Если игрок вернул мне свободу, значит, он использовал моё тело в последней партии. Хочу рассказать тебе, как можно больше, чтобы ты рассказал это другим, прежде чем тебя убьют.

– Ты тратишь мое время, – сказал он с яростью.

– У тебя есть несколько часов, а у меня, может быть, несколько минут, поэтому ты должен меня выслушать! – она начала кричать. – У стратега, играющего белыми, было задание довести чёрного короля до места предназначения, которое в игре называется GADRAM. Нужно было, чтобы мужчина с фамилией Ларсон оказался в определённом игровом поле и совершил там самоубийство. Большинство предметов, которые ты тут видишь, это симуляция человеческих решений и уравнения свободы воли в геометрическом выражении, – она показала на выкрученные рейки. – Игроки не используют компьютеры, правила игры разрешают лишь старые машины жеребьёвки и простые модели хаоса.

Она старалась в простых словах объяснить Карлу цель игры. Очень спешила, ощущая на шее касание холодных пальцев. Она рассказала о сломанном передатчике, который заманил Тима на ферму к Ларсону, о смерти его детей, о Сайле Винтер – чёрной пешке, из-за слабости которой нарушилась защита противника.

– Убирайся! – Масный ткнул её в бок дулом пистолета. – Идём к машине.

– Умоляю, послушай меня, Карл! – девушка беспомощно стиснула кулаки. – Противник рискнул и пожертвовал самыми важными фигурами, детьми и женой Ларсона, приковав его к месту, где он жил. Он позволил даже уничтожить оборудование, при помощи которого игроки общаются с аватарами, поскольку ему потребовался сильный импульс, но его перехитрили и реквизиты использовали против него. Все белые пешки годами вели твоего приятеля шаг за шагом к жилью Ларсона. Игра стала серьёзной, когда Косовиц оставил жену и поселился в Баске.

– Откуда ты знаешь?! – закричал Масный, замирая на полушаге; он как раз поднимался по ступеням. – Ты не можешь знать таких подробностей…

– Ты слышишь, что я тебе говорю?! Как я могу их не знать, если мой игрок победил в этой партии на несколько лет раньше времени? Ты был пешкой, которая должна была прикрывать Тима и влиять на его ходы. Твой разум сформировали специально для этой цели. Это основополагающее правило: непосредственно можно управлять только пешками, фигуры должны принимать независимые решения. Игроки с тех пор, как создали эту систему, восторгаются свободой воли людей, их возбуждает управление фигурами с помощью внешних происшествий, мелких внушений и врождённых наклонностей. Если неосторожно прикоснёшься к разуму фигуры или короля, проиграешь партию сразу. Это самое большое поражение.

– Ты говоришь про какую-то секту?

– Я говорю о Предопределении! Вокруг тебя пешки и фигуры разных игр на растянутом во все стороны поле. Партия порой длится сотни лет и может грозить уничтожением самого игрового поля. То, для чего тебя использовали, это промежуток между важными сражениями.

Она поперхнулась и побледнела.

– Что происходит? – Масный поддержал девушку, но она выскользнула из его рук. – Что с тобой?

Она опустилась на колени у подножья лестницы, попыталась встать, но ноги отказались её слушаться; из носа обильно полилась тёмная кровь. С окровавленными губами она выглядела как кровожадный хищник или боксёр, который получил сильный удар и не в силах подняться с пола. Последнее было близко к правде.

По щекам девушки текли слёзы, капали, смешиваясь с кровью, на блузку с голубыми розочками. Она зашаталась и упала на пол. Смотрящие в потолок глаза затягивались дымкой.

– Я могу тебе как-то помочь? – у Масного перехватило горло.

Она покачала головой.

– Сколько мне осталось времени?!

– Игроки очистят поле к утру…

Он выбежал на улицу, не дожидаясь, пока девушка умрёт. Оказался возле калитки и выругался, она была закрыта, он вернулся, чтобы нажать на кнопку домофона. От страха и ярости у него одеревенели все мышцы; когда он наконец-то оказался на улице, у него было впечатление, что он бежит на ходулях. Лишь за рулём он почувствовал себя немного безопаснее. Рядом проехал внедорожник, которым мог управлять один из его врагов. Карл сплюнул через окно и поехал в направлении Раммы.

Покидая Риле, он размышлял, надо ли возвращаться домой. Если кто-то подстерегал его и предвидел каждый шаг, то следовало бы вести себя не так, как обычно: нетипично, случайно, неуместно. Так, чтобы ни формулы, ни вращающиеся шары не могли учесть все факторы. Но как определить, какое поведение будет наименее вероятным? Может они рассчитывают на то, что он поедет к себе, а может, наоборот, уверены, что он попробует спрятаться и выберет другой способ? Кто эти сукины дети и сколько им известно?

«Очистят поле к утру», – прозвучало у него в ушах.

– К черту их! – крикнул Карл, выбирая дорогу в направлении Сигарда; он стал отдаляться от дома.

7

Автострада была не забита. Он ехал быстро, не обращая внимания на датчики Системы контроля скорости. Все время пытался разглядеть «хвост», но его никто не преследовал. После того как проехал десять километров, он немного снизил скорость и перевёл дыхание; отключил коммуникатор и спутниковую навигацию. Подумал и отключил информационные функции консоли. Оставил только радио, по которому Брендан тихо пел «The Eye of the Hunter»[43].

Через час он заметил мотель, на первый взгляд там даже не было насекомых. Припарковался около белого фургона, нашёл хозяина мотеля и заплатил ему наличными. Снял павильон в стороне, который задней стороной лепился к кирпичному гаражу. Никто им не интересовался, телевизор и душ не отказались сотрудничать, но Карл не думал про отдых. Он погасил свет и сел на полу в углу комнаты, сжимая в руках оружие. В голове у него бушевало торнадо. Где-то в полночь он включил маленькую лампочку и на обороте счета за комнату записал:

«Тим был ранен в игре, в которой манипулируют людьми. Неизвестно, кем являются игроки, но наша реальность воспринимается ими как игровое поле, люди делятся на аватаров, пешки, фигуры и королей. Аватары, или манекены, в которых вселяются игроки, управляются с помощью передатчиков. Тим нашёл такое устройство в Риле и на фабрике в Ледии. Манекены управляют непосредственно пешками. Большинство людей – это пешки, на разум которых влияют при помощи телепатии. Пешки в свою очередь руководят движением фигур, создавая в их жизни определённые ситуации. Аватарам нельзя вмешиваться в решение фигур. Фигуры имеют свободу воли, и единственные в игре имеют доступ к королю, влияя на его передвижения. Короля выбирают среди личностей, способных на непредсказуемые решения. Для него определяется место, называемое GADRAM, в котором его можно убить. Целью одного из игроков является охрана короля, а целью другого – его смерть, то есть убийство в определённом игровом поле. GADRAM выбирается нападающим игроком. Кроме того в игре установлен лимит времени.

Эти правила рассказала мне девушка, которую я встретил в доме Винтеров в Риле. Она показала мне один из домов игры – подвал, заполненный макетами и оборудованием для симуляции и жеребьёвки. Она утверждала, что является аватаром, брошенным игроком. Она умерла на моих глазах, и если говорила правду, я также приговорён к смерти, поскольку являюсь пешкой. По окончании партии игроки приступают к чистке игрового поля, то есть устранению уцелевших фигур и пешек. Они убивают всех в течение суток, и я не знаю, каким способом. Я решил, что не вернусь домой и не буду ни с кем контактировать, но, если они располагают знаниями и техникой, про которые говорила девушка, найти меня им не составит труда. С таким же успехом я мог бы выступить в прямом эфире в вечерних новостях».

Он перечитал свои записи и с жалостью усмехнулся. Представил себе легавого из отдела убийств, который с равнодушной миной передаёт их опытным психиатрам. Мнение врача, испещренное латинскими терминами, легко расшифровывается: полный псих. Если полиция признает погибшего сумасшедшим, то шанс что-либо выяснить уменьшится. Даже Бернард будет сбит с толку.

Подумав, он сжёг листок и смыл его в умывальник. Карл сидел в темноте, куря последние сигареты, чтобы хоть как-то убить время и не заснуть. «Красные» выделяли странный запах, похожий на марихуану. Он всегда спорил с Тимом, добавляет ли производитель в них травку или только обычные ароматизаторы. Сейчас ему так не хватало этих глупых разговоров.

Карл поглядывал на часы, циферблат которых едва светился в темноте, и силился представить себе, что бы делал в нормальной ситуации в это время. Это был субботний вечер, поэтому он несомненно хлестал бы пиво на дискотеке или закинулся «кислотой» для лучшего пищеварения. Потом покачивался бы в ритме музыки, всё больше задыхаясь от дыма и огоньков, а его разнузданные руки скользили бы по бёдрам новой знакомой. У неё были бы торчащие волосы, блестящая в ультрафиолете юбочка и пирсинг в языке. Ей нравились бы парни с баблом, и ей понравилась бы квартира, в которую он бы её привёл. В кровати она бы громко кричала, не беспокоясь из-за соседей. Ему нравились такие девушки и существование без цели. Он любил жизнь.

* * *

Его разбудило солнце, которое било в глаза через незакрытые жалюзи. Карл с недоверием осмотрел комнату. Минул полдень, и он все ещё дышал, и, если не считать боли в спине и пустого желудка, чувствовал себя хорошо. Ночью совершенно бессознательно переполз на ковёр и только поэтому не закоченел и мог двигаться. Он смотрел на зеленные ветви сосны, которая шумела за окном, и думал о том, что делать дальше.

Карл принял горячий душ и расспросил хозяина мотеля про ближайший бар. Съел завтрак, а потом поспешил вернуться в комнату. Телевизор транслировал только общественные каналы, поэтому Карл убивал время за просмотром дебатов в парламенте, телевикторин и повторов давних сериалов. Ему было все равно – он ни на чем не мог сконцентрироваться. Надо было принять решение, позвонить ли Бернарду и попробовать всё объяснить, или вообще не пользоваться коммуникатором. Наконец он решил войти в сеть и проверить хотя бы сообщения. На экране высветились несколько непринятых звонков и мейл от Сандры, секретарши фирмы. Он долго колебался, потом нажал на красный конверт.

«Карл, свяжись с нами. Тим умер в больнице через пару часов после полуночи, не приходя в сознание. Нам очень жаль».

Он ощутил страшную боль, словно его внутренности сжали в больших тисках. Комната закружилась перед глазами. Одно дело ждать плохих новостей и бояться их, а другое – встретиться с произошедшим лицом к лицу. Карл соскочил с кресла и выбежал на улицу, уже из машины позвонил в фирму. Он говорил бессвязно, но самым важным было то, что Бернард внимательно его выслушал и понял, что Карл напал на след убийц и что следует сделать.

– Береги себя, – повторял он. – Тебе тоже может грозить опасность.

– Знаю, но я должен что-то сделать.

– Приезжай ко мне, тут тебя будут охранять. Мы вместе подумаем, что дальше делать.

– Я выслежу этих подонков, – закричал Карл. – Обещаю тебе!

* * *

Девушка, которую Масный встретил в доме Винтеров, суетилась возле стола. Она собрала тарелки после роскошного главного блюда, отнесла на кухню миски с салатами и подала пирог. Сайла поблагодарила её улыбкой и вопросительно посмотрела на мужа.

– Ты прекрасно справилась, Линда. Как всегда! – сказал Герман. – Можешь идти, остальное мы уберём сами.

– Спасибо, – девушка кивнула хозяевам. – Хорошего вам дня!

Они ели шарлотку со взбитыми сливками, наслаждаясь каждым кусочком. Сайла посмотрела в угол комнаты на букет экзотических цветов в фарфоровой вазе. В воздухе витал сильный, слегка терпкий аромат.

– Как тебе король, который считает себя выжившей пешкой? – спросила она, делая глоток чая из чашки.

– Гениально, – подтвердил Герман. – Это король, которому кажется, что он узнал правила игры, и который не успокоится в своих хаотических поисках… Мне в этот раз будет трудно тебя победить…

В глубине здания старые напольные часы пробили два.

– Я уверена, что именно поэтому ты сделаешь всё, чтобы победить.

– Ты выбрала поле со многими точками защиты, значит, я использую все очки опыта, – он погладил её худую руку. – Хотя бы позволь мне первому бросить кости в этой партии.

– Добрый бог не играет в кости, – она задумчиво покачала головой. – Не забудь, кстати, что ты должен ещё принести мне парочку безделушек снизу.

– Конечно, дорогая.

Герман встал из-за стола и пошёл в подвал. Он прошёл очередную комнату и в каждой рассматривал через окно голые деревья и солнце, которое несмело выглядывало из-за туч. Потом спустился по узким ступеням и нащупал выключатель на стене. Несколько лампочек осветили длинные деревянные полки, заставленные самыми разными продуктами. Среди бутылочек, баночек и бочонков возвышались огромные, украшенные вручную банки квашеных огурцов. Стояли тут и пузатые бутыли с домашним вином и алхимическая аппаратура для перегонки спирта.

Мужчина с наслаждением углубился в лабиринт полок и осторожно выбрал две банки черники и малиновый конфитюр, завёрнутый в клетчатую салфетку. Он оглянулся, размышляя о том, каким больным должен быть рассудок, чтобы увидеть в этом месте дом игры. Сколько холода нужно иметь внутри, чтобы остудить флуоресцентным светом это необыкновенное, тёплое место, сколько паранойи прорастает в человеческих головах, творя теории заговоров. Каким страшным является этот мир, в котором ему выпало жить.

Конфитюр ненадолго поднял ему настроение, позволяя накопить силы на очередную битву. Хотя он не должен оставаться тут надолго, один на один с историей человечества. Нужно возвращаться наверх, возвращаться к прерванной работе. Герман задумчиво покивал головой и погасил свет.

В тишине, которая наступила после его ухода, раздался шелест передвигающихся предметов.

Стакан лимфы

Кристалл крови расплавился, Треснул лимфы стакан. Рафал Воячек

1

Крис стоял на краю дороги. Утреннее солнце начинало припекать, и мелкая пыль прилипала к потной коже. Он считал проезжающие машины, ожидая, пока приедет подходящая. Все имело какой-то смысл: номер автомобиля, цвет краски, очки на лице водителя. Наконец он махнул рукой, и рядом со свистом затормозил большой грузовик. Парень поднялся по ступенькам в кабину и заглянул внутрь.

– Куда? – спросил его старый Мишель, водитель.

– Подкинешь до Трузе, – произнёс он и беззвучно добавил: – К месту, где я найду ответ.

– Садись, это недалеко, отсюда километров пятьдесят.

В кабине было холодно и пахло старосветским освежителем. Крис удобно устроился и закрыл глаза. От яркого солнца на веках мельтешили танцующие пятна. Его оглушали голоса, которые он слышал в голове, шар мыслей покатился внутрь, откуда нет возврата.

Он не помнил, что ищет в Трузе.

* * *

Радио S. C., как всегда в воскресенье, передавало хиты прошлых лет; Блэк Фрэнсис истерично пел:

If Man is five And the Devil is six, Then God is seven. This monkey`s gone to heaven…[44]

Слушая музыку, Крис видел себя глазами Мишеля: двадцать лет, щуплый блондин, выцветшая рубашка и джинсы. Старый водитель все ещё не верил, что этим июньским утром вдруг сделал исключение и взял попутчика.

Незнакомец выглядел уставшим. Его присутствие все больше беспокоило Мишеля; к счастью, до Трузе остался только километр.

– Плохо себя чувствуешь? – спросил он.

– Плохо, – правдиво ответил Крис.

– Ты чем-то болен?

– Я болен внутри, – спокойно объяснил он. – Ты не поймёшь этого.

Мишель не стал продолжать разговор. С облегчением припарковался перед Большой Развилкой, где пересекались две автострады.

Крис забыл попрощаться; скорее выпал, чем вылез из кабины. Он окунулся в жару, которая плавила мысли и асфальт. Медленно отправился в сторону моста, потом сел под белым столбом.

2

– «Небытие хотя и отрицает бытие, все равно от него зависит», – лихорадочно повторял Крис. – «Зависимость означает две вещи. Прежде всего, подчёркивает онтологическую первичность бытия перед небытием. Нельзя было бы говорить об отрицании, если бы не предшествовало ему утверждение, которое можно отрицать»[45], – слова слетали с губ все быстрее.

Он дрожал и стучал зубами, хотя воздух аж дрожал от перегрева. Когда что-то заслонило ему солнце, его внезапно охватил приступ. Скрюченные пальцы зарылись в траву, а с губ сорвался стон.

– Полная дезинтеграция, – сказал кто-то в его голове. – Его мозг напоминает кучку пыли – подуй сильней, и от неё не останется и следа.

– Цитирует компульсивно, – отметил второй голос. – Мы должны его забрать, Рон. Тут уже ничего не поделаешь.

– Он читает Пауля Тиллиха, но некоторые предложения искажены. Это императив отрицания или блокада восприятия, которая на несколько часов отрезала мозг от импульсов.

– Подумаем об этом позднее.

– «Все представители классического христианства трактуют смерть и грех как союз противников, с которыми мужество веры должно сражаться…»

– Не бойся, Крис, – прошептал кто-то очень близко. – Ты уже в безопасности.

Сильные руки подняли его с земли и за мгновение он оказался в машине. Наконец-то он не боялся, что собьётся с пути. Смотрел на мужчин, которые его нашли, и чувствовал к ним глубокую благодарность; он не знал, что его глаза всё ещё закрыты.

– У тебя есть идея насчёт его анамнеза, Яни, – спросил голос. – Любой способ будет слишком инвазивным. Нам нужно несколько месяцев, а у нас-то осталось лишь несколько часов.

– Езжай на станцию. Поговори с Габриэлем.

– Сирил в четырнадцати километрах отсюда, – прочитал на экране консоли Рон. – Надо перекусить. Уже целые сутки не ел.

* * *

Графитово-серый фургон с затемнёнными окнами остановился возле ресторанной террасы позади заправочной станции «Сирил». В нескольких метрах от него, под зелёной крышей, Яни цедил лимонную воду со льдом. Он наблюдал за Роном, который бежал к сетевому автомату. У них было мало времени, хотя то, что они нашли Криса, и так казалось чудом. Яни усмехнулся: слова «чудо» не существовало в его словаре. Чудо и стечение обстоятельств – это паранойя человеческих умов.

Рон набрал номер и ввёл несколько паролей, которые потребовал автомат.

– Габриэль Сурус, слушаю?

– Это Харви Ронштайн. Мы нашли парня на автостраде А4, сто пятьдесят километров на запад от Раммы. Его состояние серьёзное, аутическая петля вызвана необычайно сильными импульсами. Недостаток вербального контакта, у нас также трудности с непосредственным пониманием. Мы не знаем, что делать.

– Что с памятью?

– Краткосрочная перезаписана чужими вставками, также пострадала долговременная. Я впервые вижу, чтобы Серые делали что-то подобное. Думаю, появился кто-то новый, кого прислали из-за этого задания.

– Сколько людей вам пришлось просканировать, чтобы его найти?

– Думаю, несколько тысяч. Может, больше десяти.

– Немало, – в голосе Габриэля прозвучала забота. – Отдохните сейчас оба, вам нужно восстановить полный потенциал. Пока что аккуратно стимулируйте его память. Перед нападением Серых он страдал шизофренией, поэтому картинка вдвойне искажена. Взлом блокады – это крайность, которая вызовет смерть мозга.

– Нам к тебе ехать?

– Возвращайтесь в Рамму. Есть шанс, что он спрятал груз поблизости от дома, знакомое место также может его простимулировать. На случай западни высылаю к вам Ариана. Свяжитесь с ним через два часа.

Рон посмотрел на часы:

– Выдвигаемся через пятнадцать минут.

– Помни, во время стимуляции удерживайте его в фазе быстрого сна. Он будет принимать импульсы как естественные сны и лучше перенесёт процедуру.

* * *

Весь мир тонул в солнечном свете, в запахах лета и ярких цветах, а грудь мальчишки переполнялась от удовольствия и скорости воздуха. Шестилетний Крис бежал со своими сёстрами – Алекс, которая была младше его на год, и восьмилетней Эли – по песчаной тропинке, что вилась между полей. Зелёные луга с пятнами диких цветов наблюдали за их бегом и перешёптывались порханием насекомых.

Старшая Эли вырвалась вперёд, но Крис гнался за ней, что было сил, надеясь, что в этот раз выиграет. Ал, хныкая, кричала, чтобы они её подождали. Сколько он себя помнил, она всегда так себя вела.

Финиш находился возле старого дуба, окружённого колючей ежевикой. Нужно было хлопнуть по нагретому солнцем большому валуну и крикнуть изо всех сил, каким по счету ты пришёл.

– Первая! – отрапортовала Эли.

Крис уже воображал, как спустя мгновение после неё дотрагивается до старого камня, но вдруг споткнулся о травяную кочку и упал на тропинку. Он содрал ладони и разбил коленку. Кожу сильно щипало, а слёзы сами навернулись на глаза. Алекс протрусила мимо него, радуясь, что в этот раз она не будет последней.

Эли вернулась, чтоб ему помочь. Она нагнулась и убрала прядь с его потного лба.

– Что происходит, Крис?

– Забыл, – ошеломлённо ответил он. – Я не помню, как тут оказался…

– Спроси его о брате, – сказала Алекс бесцветным голосом.

– Где твой брат, Крис? Ты помнишь своего брата?

– Эрик в школе, – он заплакал. – С ним случилось что-то плохое.

– Вспомни, – маленькая Ал схватила его за руку и сжала немилосердно больно. – Не хочешь нам рассказать?

– Я ничего не знаю.

– Может, и правда не знает? – спросила Эли.

– Если так, мы попросту теряем время.

* * *

– Может и правда не знает, – подумал сидящий за рулём Ронштайн.

– Если так, мы попросту теряем время, – ответил Яни. – Сбавь скорость, а то нас засечёт Система Контроля Скорости. С машинами не посоревнуешься потенциалом.

– Нужно пытаться ещё, иначе в Ковчеге закончится охлаждение… Габриэль просчитал, что освобождённый плазмат убьёт всё в радиусе ста километров. Это оптимистический прогноз, который допускает, что хотя бы не начнётся цепная реакция, – он посмотрел на часы. – Осталось двадцать шесть часов.

– Мы должны искать груз, а не гоняться за этим человеком. Он живой труп, даже я не смогу ничего для него сделать.

– Посмотрим, – философски заметил Рон. – Поставь ему систему и вытащи какое-нибудь одеяло из бардачка. Его все время трясёт.

Он покрутил радио, по которому в сотый раз передавали одну и ту же новость. Служба спасения выдала официальное сообщение после нападения в аэропорту Де Байя в Рамме в четверг. Количество убитых возросло до ста тридцати одного, тяжелораненых было двести пятьдесят, легкие повреждения получило более шестисот человек. Из-за взрыва самолёта были уничтожены главный зал, смотровая площадка и часть взлётной полосы. Поиски Рона и Яни началась часом позднее и продолжались беспрерывно до сих пор.

Яни подключил Криса к живительному составу и укрыл тёплым пледом. Он всего минуту зондировал его разум, но уже чувствовал себя как путник, который попал в глубокое болото. Память мужчины заполняла мутная вода, всё тонуло во мгле. Интенсивная работа коры мозга шла вхолостую. Лишь через какое-то время он сориентировался, что Крис постоянно повторяет какие-то цифры.

– Не понимаю, почему он это делает. У него с этими числами нет никаких ассоциаций.

– Это может быть код к Ковчегу, – сказал Ронштайн. – Он запрограммирован, чтобы его не забыть.

– Ты шутишь! – возмутился Яни. – Зачем бы Серые доверили ему такую тайну?

– Может, он подслушал их или как-то склонил к разговорам. Не забывай, он же шизофреник.

Яни с беспокойством посмотрел на струйку крови, вытекающую из носа мужчины. Что-то спровоцировало скачки давления, которые он не смог предотвратить. Им не хватало Рафаэля, специалиста по спасению людей, застрявших на краю миров.

– Поговори с ним, – громко сказал Ронштайн.

– Что я должен ему сказать?

– Что-нибудь. Ему может помочь, если его окружить заботой.

Воцарилась мучительная тишина. Яни выискивал в голове иностранные слова.

– Ты не сам, – начал он неуверенно. – Всё будет хорошо…

– Ты не сам, – шептал Эрик в голове Криса. – Всё будет хорошо. Ты под опекой горо, стражей крови. И ты должен отвечать на вопросы, которые они задают. Это легче, чем кажется, Крис.

3

Ронштайн договорился с Арианом встретиться в пункте, обозначенным символом С12. Это был пешеходный мост над улицей Ревии на севере Раммы. Вокруг высились бетонные дома, дымоходы и разрисованные спреем заборы промышленной зоны Захем. Вереница машин тянулась в обе стороны, дребезжали трамваи, немногочисленные пешеходы двигались по тротуару. Так выглядела грязная подкладка столицы, её больное, старое тело.

Перед ржавыми ступенями, что вели на мост, они заметили красную спортивную машину. Однако пульсирующую ауру горо не почувствовали. Рон вопросительно посмотрел на Яни, который знал Ариана много лет.

– Он никогда не опаздывает?

– У него есть ещё минута, – сказал Яни. – Он, несомненно, тут. Он может прятать весь потенциал внутри. Пройдёшь мимо него и будешь думать, что это обычный человек, может, слегка недоразвитый.

Он ждал их. Стоял посередине моста, вглядываясь в фары проезжающих машин. Ариан Люпу, один из Братьев Смерти. Говорили, что бешенство, охватывающее Ариана при виде Серых, пугало даже Габриэля. В этом была доля правды, поскольку в охрану тот набрал других, не таких хороших, как Ариан.

Ронштайн увидел низкого, неприметного мужчину. Коротко подстриженные чёрные волосы обрамляли худое лицо, нехватка мимики превращала его в маску. По привычке попробовал просканировать и, о чудо, получилось. Выставленная на всеобщее обозрение, недоразвитая личность разносчика пиццы создавала особенное впечатление, словно знаешь, кто за ним стоит.

– Яни Мероу, Харви Ронштайн – два знаменитых следопыта, – сказал Ариан, пожимая им руки.

– Ариан Люпу, чей взгляд убивает, – засмеялся Яни.

Рон осмотрелся. По пешеходному мосту шла девочка и тянула на верёвке щенка. Вид мужчин, которые стояли тут в полном молчании, напугал ее. Казалось, они хотят ее убить. Когда она сбежала по ступенькам, то начала плакать от страха.

– Дом, в котором живёт Крис, находится в нескольких кварталах отсюда, в старом районе. В квартире, как и предвидел Габриэль, устроена западня. Мы должны все сделать с максимальной осторожностью, чтобы не навредить парню. Я не атаковал сразу, потому что внутри была его мать.

– Сколько их? – спросил Яни.

– Двое. Женщина уйдёт через час, тогда и ударим, – сказал Ариан. – До этого времени мы должны где-то переждать. Я выбрал квартиру этажом выше.

– А Серые? Не учуют? – сомневался Рон.

– Не думаю.

* * *

– Они ведут меня на убой, – подумал Крис, переступая порог дома. – Но я же не готов, мне нужно время, чтобы узнать этот мир. Серебристые, Стражи крови, должны заботиться обо мне, а сами охотятся на меня, как на дикого зверя. Невежество – единственный грех, который их касается, потому они в стократ грешат.

– Снова тоже самое, – отозвался Яни. – Несколько чётких мыслей, а потом последовательность, которая теряет логическую форму.

– Он нас ненавидит, – сказал Ронштайн, нажимая обгоревшую кнопку.

Лифт поехал вверх. На пятом этаже их разум обошёл жалкую сеть Серых. Они вышли на этаж выше и потянули за собой беспомощного Криса. Яни погрузил его в глубокий сон, почти остановил сердце.

Двери открыла Лиза, хозяйка квартиры. Искривлённое императивом повиновения лицо женщины покрывали капельки пота. Яни махнул рукой, чтобы она дала им пройти. Рон и Ариан положили Криса на кожаный диван, самую дорогую мебель в дешёвой гостиной. Парня вырвало желчью.

– Завтра они чокнуться, когда попытаются все понять, – покачал головой Яни.

– Кто там был? – спросил Дерек, муж Лизы; он дремал в кресле перед телевизором. – Снова те дети?

– Никого не было, – Лиза оперлась о стол, чувствуя, что сейчас упадёт. – Наверное, кто-то ошибся и постучал не в те двери.

– Шутники чертовы! – разозлился Дерек. – Ноги им поотрываю, как увижу.

Ронштайн осмотрел квартиру. Там было три комнаты, маленькая кухня и ванная, совмещённая с туалетом. Он кружил по помещениям, с интересом разглядывая книжки, бумажки, спрятанные в выдвижных ящиках, альбомы с фотографиями. Потом возвратился в гостиную.

– Уходим отсюда, не то ты его сожжёшь, – сказал Ронштайн. – У него необычайно твёрдая башка.

– Уже скоро. Мать Криса только что вышла с квартиры, – Ариан встал из-за стола и двинулся в сторону двери. – Жаль, что я не могу их допросить, – сказал он, думая о Серых.

Через несколько минут весь район охватил ужасный спазм боли. Все птицы взлетели. Завыли псы. Старик, подметающий улицу, начал плакать. Он уверял себя, что это от ветра и пыли, но ошибался. Так было всегда, когда умирали горо. Словно снова распяли Бога, а на месте солнца появилась чёрная, жуткая капля смерти.

* * *

Они осторожно спускались по лестнице, не зная, что застанут внизу. Вызов от Ариана мог быть ловушкой. Если живёшь достаточно долго, то в уголках правды всегда замечаешь ложь. Это ощущение напоминает хроническую мигрень или насморк.

– Мы у цели, – сказал Крис, который хотя и двигался своими силами, но всё ещё сжимал веки.

– Ничего не говори, – Ронштайн дотронулся до его разума. – До цели ещё далеко.

Они остановились перед дверями, на которых блестела табличка с именем Юлии Мейн. Рон и Яни сжимали в руках пистолеты с пулями, наполненными цианистым калием, а Крис гладил скользкие стены и что-то шептал под нос. В коридоре промелькнула рыжая собака. Яни нажал на дверную ручку.

Прихожая и видимая из дверей часть кухни тонули в крови. Деревянный пол выглядел, как после треснувшего радиатора, только вместо воды его покрывал слой коричневой, быстро остывающей мази. Тела Серых лежали на середине комнаты, из обрубков шей вытекали остатки крови. Ариан сидел на деревянном стуле, держа в опущенных руках головы трупов. Мёртвые лица таращились белками на прибывших.

Частички плазмата, что кружились над телами мёртвых, подплыли к Крису и стали проникать в него. Они сплетались в фантастические узоры и распадались через мгновение в ярком свете дня.

– Ты это видишь? – спросил Яни.

– Вижу и беспокоюсь о нем ещё больше, – Рон подошёл к парню и внимательнее присмотрелся к его ауре. – Если высвобожденный плазмат проходит через него таким способом, значит он мёртвый, как и эти на полу. Он все ещё дышит и мыслит, но все наши усилия вскоре пропадут даром. Нужно спешить.

– Не обращайте на меня внимания, – отозвался Ариан. – Делайте своё дело, а я займусь мамой, когда она вернётся. Сейчас я должен восстановить силы.

– Я сбегаю к машине, – крикнул Яни из коридора. – У меня где-то есть таблетки, попробуем пробудить его химией…

* * *

– Знаешь, что произойдёт? – спросил взволнованный Эрик.

– Знаю, – ответил Крис, выискивая источник голоса. – Демон войдёт в наш дом и убьёт тех, что там ждут. Он скажет, что принёс еду, а они, ощущая голод, воспользуются случаем и откроют ему двери. Он выстрелит в них одновременно из двух пистолетов между испуганных глаз. Прежде, чем они упадут, он вытащит из-за спины мачете, которым отрубит им головы. Потом в отверстия от пуль выдавит несколько капель щёлочи, чтобы сварить мозги. Душа вырвется из них с ужасным визгом.

– Это уже произошло, ты говоришь о прошлом!

Крис заглянул внутрь.

– Битва, что ведётся сейчас, происходит вне времени. Если бы горо помнили каждый год своей жизни, то превратились бы в пыль.

– О чём ты болтаешь, идиот? Спасай себя и мать, проснись немедленно.

– Ты только голос в моей голове! – закричал Крис.

* * *

– Слышишь меня?! – Яни тряс беспомощное тело Криса. – Отвечай!

– Ты только голос в моей голове, – выкрикнул Крис, вглядываясь в него невидящими глазами.

– Блядь, ну и псих! – выругался Яни и положил парня в кровать. – Твоя мать уже вернулась. Сдерём с неё шкуру, если не начнёшь говорить. Ты этого хочешь, кретин?!

– Я не ребёнок этой женщины. И не касается меня никакой земной суд.

– Перестань его теребить, – сказал Ронштайн. – Сделай ему ещё один укол, и ломаем блокаду.

– Он не выживет, – произнёс Ариан.

– Я могу ему впрыснуть остальное. Будет больше двух грамм, – Яни достал суспензию, которую приготовил из капсул. – В несколько раз превысим допустимую дозу.

– Знаю, что превысим, и этот поганый транквилизатор таким способом не дают, но у нас нет выбора, – Рон стоял в центре спальни и внимательно смотрел на них. – Нам осталось двадцать часов. Мы не знаем, где груз и сколько времени нужно, чтобы до него добраться. Я не допущу, чтобы мы мчались куда-то в последние секунды, словно в паршивом фильме.

Яни стиснул вену на руке Криса и глубоко вонзил иглу. С приоткрытых губ человека сорвался вздох. Шприц упал на пол, впрыснув искусственный свет в разрушенный мозг.

– Приближается приступ эпилепсии, – сказал Яни.

Ронштайн поспешно разломал ночную лампу. Ему удалось засунуть хромированную трубку между челюстями парня. В это время Юлия Мейн зашла в столовую, громко сетуя на своё одиночество. Она села в кресло напротив безголовых трупов и начала плакать.

Когда горо собрались возле кровати Криса, его тело трясло от конвульсий. Они задали ему только один, очень простой вопрос: где находится Ковчег?

4

Крис подумал о женщине, которую встретил на автобусном маршруте 115. Она дремала на стуле, сидя через несколько рядов перед ним, и билась головой о пластиковый компостер. Он улыбался под нос и считал повороты, на которых она забавно выгибалась, словно резиновая кукла. Восемнадцать, девятнадцать… Похоже, у неё действительно была резиновая шея.

Внезапно она открыла глаза, и улыбка замерла на его губах; с этой секунды он стал бояться. Дорога из госпиталя св. Альберта, куда он ездил на занятия дневного отделения, домой, в Захем, занимала сорок пять минут. Сто пятнадцатый трясся с юга на север, останавливаясь на пустых остановках. У Криса было ещё полпути впереди, когда он услышал навязчивый голос:

– Выходи! – сказала женщина со злостью. – Как ты можешь смеяться?

Двери со свистом открылись. и он оказался на разогретой улице. Было душно, Крис дышал с большим трудом. Минута, и седое небо упало на землю струями дождя. Гроза всегда пугала его, но в этот раз он не спрятался от огромных холодных капель, а побежал домой, плача от злости и жалости.

Потом он сидел за кухонным столом и смотрел, как мать выливает тесто на разогретую сковороду и переворачивает его плоской деревянной лопаткой. Воздух в квартире был наполнен сладким ароматом, от которого заворчало в желудке.

Крис обрадовался, увидев, как в комнату входит брат. Схватил тарелку с блинами, поставил её на подоконник и стал жадно есть.

– Запей, а то подавишься, – как обычно произнесла мать.

– Хорошо, – ответил он с полным ртом.

– Сейчас он перегрызёт трубку.

* * *

Тело Криса извивалось на кровати. Изо рта шла пена; закатившиеся глаза придавали лицу выражение одержимости, за которое когда-то отправляли на костёр. Припадок был долгим и очень сильным.

– Нужно перемотать воспоминания, иначе мы утонем в деталях. Он страдает исключительным отсутствием селекции, – Яни окончательно потерял терпение.

– Используем болезненное чувство безвременья и сократим его дистанцию до прошлого, – произнёс Ронштайн. – Сосредоточься на одном аспекте – он должен увидеть ковчег, должен поверить, что видит его сейчас, и от того, что он сделает, зависит его судьба.

– Он сжимает зубы, словно дикий пёс, – сказал Ариан. – Сейчас перегрызёт трубку.

* * *

Он едет с Эриком на его большом, проржавевшем «шевроле». Они петляют по кварталу, и Крис уже знает, что они направляются в сторону старых гаражей над каналом. Это опасный район, но у Эрика есть служебное оружие.

Что-то случилось. Буквально секунду назад он ужинал и слушал причитания матери; сейчас сидит в машине с братом, который не хочет раскрывать, зачем его забрал. Он только буркнул что-то про катастрофу самолёта, но так поспешно, что Крис ничего не понял.

Они выезжают на площадку, усыпанную шлаком. Камни хрустят под колёсами, а фары выхватывают из мрака три фигуры на фоне стены. Мужчины курят. На деревянном ящике стоят водка, какой-то цветной напиток и пластиковые стаканчики. Появление незнакомцев вызывает у мужчин беспокойство.

Эрик выходит первым и идёт в их сторону, держа за спиной тонфу, полицейскую дубинку. Крис следует за ним. На вопрос одного из пьянчуг, что они тут ищут, Эрик со всей силы бьёт его под колени. Когда мужчина падает на землю, то получает сильный пинок в лицо.

– Что?! Почему?! – запинается старший из друзей.

Пистолет, снятый с предохранителя, убеждает их окончательно. Быстро двигаясь, они поднимают с земли коллегу в полусознательном состоянии и тянут его в сторону канала. Они такие жалкие, что Крис отводит глаза. Слышно, как издалека доносятся их невнятные проклятья.

Эрик вытаскивает из багажника что-то серебристое, блестящее и бежит к ближайшему гаражу.

* * *

Он зажигает свет над столом, заставленном инструментами, и осторожно кладёт на него чемоданчик. Тот отдалённо напоминает металлический ящичек, в котором коммивояжеры носили замечательные приборы, необходимые каждой хозяйке. У него крепкая, обтянутая кожей ручка и гравировка по бокам в виде треугольника. Три кодовых замка заставляют относиться к нему с уважением.

Эрик показывает брату красную наклейку рядом с центральным замком. Сложная, геометрическая формула складывается в голове Криса в последовательность знаков. Он сразу понимает: это номер телефона, а не шифр. Говорит про это Эрику. Хочет знать, откуда чемоданчик и для чего он.

– Поймешь в свое время, – цедит Эрик. – Сначала пообещай, что ты никому не повторишь то, что я расскажу. Никому, Крис!

– Ты же знаешь, – кивнул Крис. – Я никогда тебя не разочаровывал. Я не рассказал про наркотики и девушку, которую мы встречали в парке…

– Хватит! – нервно отрезал брат.

Голоса приказывали Крису, чтобы он слушал внимательно, не пропуская ни слова из этой истории. Эрик рассказывает о трагедии в аэропорту.

5

Он только что закончил дежурство и переодевался в комнате охраны, когда шеф смены ответил на звонок, отложил трубку и посмотрел на своих людей округлившимися от страха глазами.

– Через пять минут в нас врежется «Даймлер 111», – промолвил он. – Внутренний рейс из Сигарда с девяносто девятью пассажирами на борту. У него повреждена система навигации. Пилоты отравлены и не управляют самолётом.

Они кинулись по своим местам.

Эрик с тремя коллегами выводили пассажиров из главного зала. Их не информировали через динамики, потому что паникующая толпа утопила бы аэропорт в хаосе. Они формировали маленькие группки и показывали дорогу из терминала к наземному паркингу. Минуты шли. Эрик вспотел, но на автомате хватал за руку следующего пассажира, говорил пару слов и толкал в сторону выхода.

Вдруг через огромное стеклянное окно он заметил летящий боком «Даймлер» – машина приближалась слишком быстро и под неправильным углом. Ужасающему зрелищу аккомпанировал обычный шум аэропорта и попискивание таможенных автоматов.

Центр зала опустел, словно муравейник, в котором заполыхал огонь. Только высокий мужчина с блестящим чемоданчиком одиноко стоял, окаменев при виде надвигающейся катастрофы.

«Даймлер» ударился о землю и с оторванным крылом заскользил по взлётной полосе, тараня другие самолёты, электрокары и машины пассажиров. Потом он развернулся, смёл разложенный на асфальте длинный телетрап, и врезался хвостом в терминал.

Мир взорвался и рассыпался на части.

* * *

Эрик проснулся в аду. Все вокруг пылало и шипело от жара. Он полз через зал на четвереньках, пока какой-то предмет не преградил ему дорогу. Он не понимал, зачем схватил блестящий чемоданчик и побежал наугад через огонь. Это не имело смысла и шанса на удачу, однако он добрался до аварийного выхода. Там стоял припаркованный «шевроле»; ключи послушно лежали в кармане.

Через несколько минут после этого аэропорт окружила полиция, а завывающие машины скорой помощи и пожарные собрали толпу ротозеев. Эрик плутал по улицам, не узнавая город в струях дождя. Несколько раз случайно поворачивал, пока не оказался на аллее, что вела в какой-то парк. Он заснул или потерял сознание. Потом далеко не сразу понял, где находится.

– Воспоминания Эрика, – сказал голос. – Даже, если он рассказал Крису про покушение, то не мог передать столько подробностей.

– Согласен, – ответил второй голос. – Он видел это собственными глазами. Он помнит детали. Вкус дыма, который проникал в рот.

– Такое глубокое раздвоение личности?

– Посмотрим.

– Организм на пределе, – сказал третий. – Ускорим сканирование.

* * *

Эрик смотрел на карту, выискивая в сумерках указатели с названием улиц. Вернувшись домой, он испытал огромное облегчение, а потом заметил знаки на чемоданчике и внезапно его озарило. Сейчас он знает, что должен делать, знает, что не отступит. Он не очень хорошо помнил катастрофу в аэропорту, но помнил о брате. Крис без конца что-то считает, поэтому может пригодиться с кодовыми замками.

После ужина они едут в гараж, где Эрик когда-то держал мелкие краденые трофеи. Он прогоняет пьяниц и показывает чемоданчик Крису. Бедный идиот паникует, с ним трудно договориться. Эрик пытается вскрыть замки. Его пожирает любопытство, воображение подсовывает картинки скрытых внутри богатств. Молоток, тиски и пила по металлу ничего не дают. Он жалеет, что у него нет горелки.

В конце концов, Эрик решает позвонить по представленному номеру. Крис начинает кричать. Говорит об опасности, но Эрик не хочет его слушать.

Он выходит, поворачивает ключ в замке. Не хочет пользоваться мобильным, поэтому упорно ищет работающий автомат. Будки в этом микрорайоне разбиты и на месте трубок грустно свисают перерезанные провода. Он страшно ругается, хотя совсем недавно и сам уничтожал эту рухлядь по ночам ради забавы.

* * *

Через пару кварталов Эрик находит автомат на стене дома. Когда засовывает в него карту и набирает номер, у него трясутся руки. По паутине сети бежит сигнал соединения, потом в трубке воцаряется тишина. Он прижимает её к уху, проверяет, работает ли аппарат. Кто-то с другой стороны внезапно отзывается – говорит быстро, короткими, прерывистыми фразами. Эрик вынужден ждать, он не должен уходить. Императив пассивности валит его на землю.

Он удобно устраивается, опершись на кирпичную стену почты. Смотрит на насекомых, кружащих под светом фонаря, думая о том, какие они маленькие. Эрик вдруг перестаёт спешить – ночь тёплая, лёгкий ветерок освежает. Свободный от кошмара ежедневной жизни, от вечной гонки за ничем. Волна огня, проносящаяся через зал аэропорта, и полные слёз глаза Криса сливаются воедино. Память шелестит в отупевшей голове, словно смятая бумага.

Тёмный лимузин подъезжает через пятнадцать минут. Он знает, что должен в него сесть. Не смотрит на пассажиров. По голове и спине проносится холодный воздух. На губах он ощущает анисовый привкус.

– Куда сейчас? – спрашивает водитель нервным голосом из трубки.

– Налево, потом направо, – отвечает он, не задумываясь.

– Твой брат там один? Никого больше нет?

– Один, – говорит Эрик. – Я скажу ему, чтобы вышел, и он это сделает.

Он видит подъездную дорогу. Через минуту появляются гаражи, в который раз за это воскресенье. Полоса света льётся через закрытые двери одного из них. Все выходят из машины и идут в ту сторону.

Их пятеро, пятнадцать или пятьдесят.

6

Разум Криса погас, как сломанный проектор. Сердце перестало биться, прервалось свистящее дыхание. Они с удивлением смотрели на тело, лежащее на кровати и на бледную ауру, которая не медленно развеялась, а взорвалась вращающимся чёрным шаром.

– Я ещё не видел такой смерти, – громко сказал Яни.

– Позже разберемся, что с ним произошло, – Ронштайн отошёл от кровати. – Нужно проверить место, где он в последний раз видел Ковчег. Серые были возле него на расстоянии вытянутой руки, но не достали.

– Это невозможно, – покачал головой Яни. – Эрик стал марионеткой. Открыл двери, и всё.

– Кого они тут ждали? – спросил Ариан, все больше запутываясь. – Передумали и решили убить идиота, который их видел?

– Мы слишком далеко забрались в аутичный мир. Всё, что он видел, могло не иметь никакого отношения к тому, что он испытал реально.

– У нас нет времени, чтобы это определить.

– Знаю, Рон. Езжайте с Арианом туда, а я уберу тела и следы крови, – Яни замолчал, глядя на мать Криса. – Эта женщина не переживёт смерти сыновей.

– Из-за войны мы сами постепенно становимся Серыми. С каждым новым человеком, который умирает из-за нас, – сказал Рон и кивнул Ариану.

* * *

Они припарковались над каналом и исследовали окрестности. Два чувствительных радара, регистрирующие изменения ауры, засекли души, соединённые вибрирующими струнами. Что-то тускло теплилось внутри гаража; Ариан и Ронштайн ощущали боль, смешанную с радостью, но не могли найти ее источник, а потом не могли избавиться от сомнений, так как никогда не полагались на догадки, только на знания.

В гараже стоял лимузин Серых. Они осторожно окружили его. Ариан поднял с земли книжку – она была грязной, с оборванной обложкой: кто-то вытер смазку с рук Тиллихом, Перлзом и Роджерсом[46]. Он взглянул на неё: «Небытие, хотя и отрицает бытие, все равно от него зависит».

Тела Серых и Эрика лежали скрученными на обитых светлой кожей сидениях «мерседеса». Водитель, втиснутый между креслом и рулём, был ещё жив, посылая в эфир запутанные мысли. Одурманенный чем-то сильным, что затронуло его мозг, он повторял без остановки:

– Он пришёл, чтобы нас освободить. Всё вокруг исчезнет и появится снова. Он есть слово, которое произносится в конце.

– Кто тебя растоптал, словно сгнивший плод? – спросил Ариан.

– Иди сюда! – крикнул Ронштайн. – Быстро!

Перед капотом машины стоял Ковчег – серебристый чемоданчик, из которого мягко вытекали струйки пара. Ариан потянул за ручку, и перед их глазами показалось фиолетовое нутро. Восемнадцать камер, сложенные в три ряда по шесть. Серые хранили в них плазмат, растворенный в человеческой лимфе, охлаждённый до нуля по Кельвину; стакан бога, задержанного в безвременье, наибольшее скопление энергии, которое когда-либо находилось среди людей.

Сейчас камеры были разогреты и пусты, а во всём диапазоне не было и следа бога. Они вытащили из машины раненного водителя и тут же ворвались в его разум, не обращая внимания на свирепые проклятья. Открытые переломы кровоточили, сломанные ребра пробили лёгкие.

– Покажи нам! – приказал Ариан.

* * *

– Простите, – шепчет Эрик, падая в дверях гаража; его лицо посинело от инсульта.

Серые заходят внутрь, окружают сидящего на полу Криса. Он читает книжку, словно не замечает их. «Небытие зависимо от специфичных черт бытия. Небытие само по себе не обладает никакими чертами и не может их в нём выделить. Оно приобретает черты, ссылаясь на бытие…»

Его окружала темнота, какой они ещё никогда не встречали, идеальное небытие без дна. Она вытекала из щели между личностями, в которой извивались черви страха. Щель была так глубока, что закрывала даже плазматические струны. Один из Серых протянул руку к чемоданчику, который лежал за спиной Криса, и отдёрнул её, ошеломлённый. Из его середины вырвались языки огня и загорелись над головой человека. Это видимое лицо Духа, которое знакомо только самым старшим горо. Тот, кого тысячу лет пытались обуздать, поселился здесь, в бетонной пустыне.

Они кинулись на Криса, предчувствуя, что у них нет шанса. Ужасная сила уничтожила их внутренности, взорвала мозги, мир расцвёл кровью. Они ударялись о стены и пол. Серый, который тянулся к чемоданчику, вытащил из кармана пистолет и выстрелил себе в сердце. Двое других, сцепившихся в смертельных объятиях, сломали друг другу гортани, шейные позвонки и рёбра. Визг перепуганных зверей быстро сменился хрипом и тишиной.

Водитель полз по бетонному полу в сторону ботинок мужчины; тяжёлый каблук раздробил его ладонь. Только сейчас он понял, что должен покориться Его воле.

– Я Твой слуга, – сказал он покорно.

– У Него нет слуг, – ответил Крис. – Этим он отличается от Спасителя, что следует сам и не размножает вокруг себя жизнь. Он собирает жизнь, чтобы вместе с ней оставить это место… – он закашлялся. – Вы, Алхимики крови, заточили Духа, приготовив погибель, про которую ничего не знаете. Дух освободился руками людей и убьёт всех, кто называет себя Его слугами.

Мужчина замолк, впав в оцепенение. Ветер осушил мокрую землю перед гаражом и захлопнул незакрытые двери. Перегорела лампочка над загромождённым столом.

– Ты ― Соперник? Поведёшь нас против Серебристых?

– Это Святая война, но вы не знаете её цели. Думаете, что это война между верой и сомнением, добром и злом… – Крис захватывает кружащиеся вокруг частички плазмата, души горо и Эрика. – Речь идёт о равновесии между непрерывностью и ростом. Он и Мессия – это две бесконечности, между которыми течёт информация.

Он выдохнул на пол кровь и куски мозга. Приказал горо загнать машину в гараж и уложить трупы на сиденьях. Водитель, ослабевая от боли, выполнил приказ. Он проводил взглядом мужчину, который утонул в тёплой, летней ночи. Почти мёртвая, но пронзающая сила Его воли.

– Куда идёшь, господин? – крикнул ему в след.

– В место, где найду ответ, – повторил мысленно Крис. – Найду ответ, кто я.

7

Ронштайн побежал к машине, набирая номер экстренного вызова на мобильном телефоне. Когда Ариан выскочил из гаража, в трубке раздался голос Габриэля:

– Говори без шифра, потом уничтожим эту линию.

– Тот, кого мы искали, был кем-то бо́льшим, чем мы думали… это он открыл Ковчег, плазмат соединился с ним, мутировал, слился с шизофреничным мозгом. У Серых не было шансов. Нас спасла слабость человеческой оболочки. Он использовал её, перед тем как добраться до нас, и, конечно, должен умереть, чтобы восстановиться.

– Вы убили его?

– Это вышло случайно, пока мы его прослушивали.

– Значит, он уже воскрес. Переход от смерти к жизни, который люди называют песах, завершился. Монстр не может свободно владеть телом живого человека, потому убивает носителя. Где вы его оставили? Где он сейчас?

– Мы оставили его в квартире, с Яни…

Ариан гнал по микрорайону, не обращая внимания на своенравных велосипедистов, детей, играющих у дороги, и бездомных собак. Вблизи торговых ларьков он сбил женщину, которую Ронштайн не успел остановить.

Дом Юлии Мейн окружали ротозеи. Из окон на пятом этаже валили клубы дыма, по почерневшей стене блока ползли языки пламени. Одни пожарные пытались успокоить стихию и перепуганных жильцов, другие кинулись в здание, чтобы гасить пожар со стороны коридора. Одна из машин включила подъёмник, струя воды ударила в оконный проём. Крики людей, перемешанные с воем сирен, затрудняли Рону сканирование.

– Его нет внутри, – наконец, произнёс он в трубку. – Он забрал с собой тело Яни и тела Серых. Помещение сгорело полностью. Юлия Мейн мертва.

* * *

Они продвигались медленно, отслеживая Криса по следам в эфире. После обеда добрались до маленького мотеля в двадцати километрах к северу от Раммы. Прогиб струн подтверждал, что он ненадолго тут останавливался. Они внимательно приглядывались к дешевому пластиковому помещению: в местном ресторане было немало людей, в воздухе висели сигаретный дым и вонь сгоревшего масла.

– Это она, – Рон указал на темноволосую официантку.

– Вижу, – буркнул Ариан. – Её мозг сияет как морской маяк.

Девушка кинула взгляд в их сторону. Они влезли в её воспоминания очень осторожно, чтобы не уничтожить. Настоящее переплелось с прошлым и закружилось в свете старых ламп. Был полдень, и одновременно опускались сумерки. Гости перекрывали друг друга, как призраки. Их голоса сливались в один нестерпимый шум.

Её звали Карен. Она постоянно думала про ребёнка, которого оставила под присмотром матери. Они опустились глубже и увидели, как она подходит к столику, за которым сидел одинокий мужчина. Яни всматривался в решётку замызганной скатерти. Он считал бело-голубые квадраты, беззвучно шевеля губами.

– Что подать?

– Вы видите меня? – спросил он.

Карен оглянулась, тряхнула головой с удивлением.

– Вы с кем разговариваете? – она глубоко вздохнула. – У меня была тяжёлая ночь и мне не до шуток…

– Сядь рядом.

Девушка заколебалась и уронила блокнотик. Попыталась его поднять, но вместо этого опустилась на стул.

– Я устала, – сказала она тихо.

– Видите меня?

– Видим, Яни, – Ариан сплюнул на пол.

– Я знаю, что вы найдёте меня. Рон – хороший следопыт, – он усмехнулся. – Крис ушёл недавно, поехал дальше на север. Я оставил это сообщение, потому что не дождался вашего прибытия… Когда я отнёс вниз Серых и вернулся в квартиру, он уже ждал меня. Приказал сжечь всё, вместе со старой женщиной, а потом мы двинулись в путь. Он по кусочку ел мою душу и рассказывал про Последние Дни. Про то, что скоро родится Мессия, но не начнёт учить, как Заратустра, Будда или Христос. Монстр придёт за ним, когда он будет ребёнком, а его смерть замкнёт круг времени…

– … Вы должны запомнить, – отозвался он через минуту. – Сила, которая привела Серого с Ковчегом в аэропорт, очень могуществена. Я говорю о могуществе того, что люди называют случаем. Вы выступаете против самого плазмата, боретесь против одного проявления Духа, защищая другое. Монстр призвал пророков, настоящих и фальшивых, которые приготовят хаос перед приходом Мессии. Война с Серыми не имеет ничего общего с тем, что скоро наступит…

Он замолчал, полностью истощённый. Было уже поздно что-либо менять. Они могли только пойти за ним дорогой, которой он последовал после того, как покинул гостиницу. Она вела через еловый лес в сторону железнодорожной насыпи. Висевшие в эфирном море струны вздрагивали неровно и слабо. Ронштайн видел Яни, у которого по щекам текли капли крови. Он сонно полз, падал несколько раз в сухую хвою, пока не добрался до рельс. Горо, лишённый плазмата, не мог выжить в пустоте, в которой живет столько людей.

Электропоезд стоял в нескольких метрах. Вокруг кружили железнодорожники, службы спасения и любопытные пассажиры. После Яни Мероу осталось несколько кусков, которые находились в траве. Ронштайн смотрел на блестящие черные мешки, пытаясь осмыслить то, что произошло. Он думал о враге сильнее остальных, который нарушил равновесие между теми, кто творит, и теми, кто уничтожает.

– Я буду преследовать его до конца жизни, в каждом месте, каждый час, – прошептал Ариан. – И не остановлюсь, пока не выпалю его мозг.

Рон глубоко втянул воздух – пахло лесом, летним вечером и кровью.

Монета

Viva la muerte![47]

Любимый девиз генерала Мильяна Астрая

Аверс

1. Пробуждение

Ещё немного и я проспал бы Сигард. Поезд дёрнулся так резко, что я ударился головой о стенку вагона; если бы не это, точно поехал бы дальше. Заснул где-то между Винамом и Риккой, а сон, который меня захватил, был наполнен горячим воздухом. Больше я не мог вспомнить, что мне снилось. Какие-то обрывки в глубине сознания быстро размывались, ничего не говоря о целом. Я чувствовал себя, как шахматист, который смотрит на доску, опрокинутую на середине партии. Он видит фигуры, рассыпанные на столе или лежащие у ног, – они полностью утратили смысл. Внезапно исчезает место и время…

Я огляделся вокруг. За окном горели огни подземного перрона, трёхмерные рекламы заслоняли бегущих людей. В кресле напротив дремала старушка с наушниками в ушах, которая точно меня не разбудила бы. Экран над дверями информировал про то, что пять минут назад прошло время запланированного отъезда и благодарил пассажира на месте № 3 за то, что он воспользовался услугами линии. Я снял с полки холщовую сумку и выбежал в коридор. Боялся, что поезд тронется, и я по-глупому потрачу все свои усилия. Затем ещё несколько сонных дней, несколько бессонных ночей и нарушение закона. Я сделаю ЭТО собственными руками.

В экспрессе было много свободных мест, словно люди совсем перестали выезжать из Раммы. В дверях я прошёл мимо кондуктора и направился по перрону в главный зал. Голубые стрелки указывали дорогу до касс и туалетов. Стены, ступени лестницы и металлические поручни блестели в искусственном рассеянном свете, который разгонял тень.

2. Вокзал

Туристической картой я открыл двери, отмеченные треугольником; в ближней кабинке кто-то сильно кашлял, пришлось зайти в следующую. Писсуаром я никогда не пользовался, слишком стеснялся.

На белом кафеле над туалетом виднелась сделанная фломастером надпись: «Столовая». Глядя, как струя мочи льётся в сверкающий унитаз, я чётко ощутил укол, словно кто-то раскалённым прутом ткнул меня в грудь. Это место над солнечным сплетением пекло с момента пробуждения, но я слишком спешил, чтобы об этом подумать. Теперь же подошёл к умывальнику, расстегнул рубашку и присмотрелся к отражению в зеркале. На впалой груди заметил красный круглый след, размером не больше одновиановой монеты, который, однако, невозможно было не заметить. Как обычно в моей голове появился список болезней, что могли быть причиной этой боли. Причем все они грозили неминуемой смертью или страданием. Например, проказа, хотя я никогда в жизни не встречал человека, заражённого ею.

След на груди заставил меня вспомнить о поезде. Может, какое-то насекомое незаметно укусило меня, пока я спал? Объяснение казалось правдоподобным, кто-то явно прикоснулся ко мне во сне. Я задрожал и оперся руками о край умывальника. Я терял силы; в голове снова промелькнуло, что я не достигну своей цели. Мужчина из кабинки рядом поспешно покинул помещение, даже не вымыв грязных рук. Я остался один, с травмированной памятью и отчаянным решением позвонить Нине. Потом привёл одежду в порядок и подошёл к автомату на перроне. Набрал номер, не веря до конца, что все-таки делаю это.

– Слушаю? – спросила она немного заспанным голосом, смешанным с шумом автомобиля.

– Это я, – ответил я тихо, приблизив губы к холодной трубке.

– Маркус…

– Не помешал?..

Она заколебалась, что не удивительно. Спустя несколько месяцев ей звонил тот, кто оказался её самым большим разочарованием на свете, кто признался, что хочет сбежать от неё в вечный мрак…

– Что это за номер? Где ты?

– Я на вокзале. Продал свой коммуникатор, поэтому звоню из будки, – я не знал, что ещё мог бы ей рассказать. – А ты?

– Что я?

– Ты продала свой коммуникатор? – я усмехнулся, и мышцы лица скривились от боли.

– О чём ты?!

– Спрашиваю, где ты?

– Я еду в Тирон, в лагерь для беженцев с Ремарка. Мы организуем для них медицинскую помощь. Ты, конечно, не знаешь, что там война. До тебя доходят такие сведения?

Вероятно, именно эта зловредность – или её, или моя – разделила нас навеки. То, что когда-то нас восхищало и превозносило над всеми, со временем поглотило и наилучшие чувства. Их уничтожила убежденность в том, что если не идеально, то не стоит и стараться, нужно просто искать до тех пор, пока не найдёшь идеал.

– Я хотел тебе сказать, что решил ЭТО сделать. Адвокат Вендерс свяжется с тобой по поводу полиса. Я оставил ему координаты, – я говорил как можно быстрее.

В трубке трещало, но я все равно услышал, что она с шумом выдохнула. Я же наоборот задержал дыхание, предчувствуя взрыв.

– Шутишь? – крикнула она.

– Нет. Я уже все подготовил, у тебя не будет проблем… – я посмотрел через окно на неоновую вывеску кафе на перроне. – Нина, я хотел попрощаться.

– Когда… – она поперхнулась слюной, – ты хочешь ЭТО сделать?

– Еще не знаю, – соврал я.

– Я буду в Рамме послезавтра. Возвращайся домой и никуда не ходи! – кричала она в трубку. – Глупый ты человек, ты должен дождаться меня! Слышишь? Или у тебя совсем крышу снесло? – её голос внезапно дрогнул.

– Я буду ждать.

– Маркус!

Я положил трубку и потащился к выходу. Двери кафе, должно быть, меня видели, когда я проходил рядом, потому что раздвинулись автоматически, приглашая внутрь. Потом я покинул перрон, а автомат за моей спиной начал звонить. Я знал, что не могу вернуться. Утратил остатки гордости и взамен выиграл немного времени.

3. Такси

На стоянке такси в середине дня стояла только одна машина. Это меня удивило, однако ещё больше я опешил, когда водитель отказался везти меня в сторону клиники. Я ожидал какой-нибудь реакции, может глупого комментария, но отказ таксиста вывел меня из равновесия. Он пожал плечами, когда я пригрозил ему, что подам жалобу в корпорацию. Я хотел так сделать, но не был уверен, что успею. Толстяк за рулём сказал, что городские таксисты не должны принимать все заказы. Их профсоюзы выиграли, и «Омега» давно находилась в начале «чёрного списка».

Объяснив ситуацию, он спрятал лицо в газету, а я стиснул кулаки в бессильной злобе. Именно тогда на стоянку завернул зелёный «крайслер», из которого вышло двое молодых людей. Я подбежал и назвал водителю адрес. Заняв место на заднем сидении, вздохнул с облегчением. Мы продрались через пробку на ближайшем перекрёстке и погнали по кольцевой. Через двадцать минут были на месте. Травяная была маленькой улочкой, потерявшейся в предместье Сигарда; она казалась знакомой и очень спокойной, почти идиллической.

Водитель постучал пальцем по счётчику, который показывал одни нули. Скорее всего, он забыл его включить, хотя не был похож на новичка. Он нагнулся в мою сторону, и на худом лице появилась тень улыбки.

– Это же неслучайно, правда? – спросил он. – У вас есть для меня обол?

– Только карта и пятьдесят вианов наличными, – я посмотрел ему в глаза. – Этого хватит?

– Я не могу взять деньги за этот рейс. Иначе буду чувствовать себя злодеем.

Я не думал, что он говорит серьёзно.

– Да… – водитель закивал. – Кроме того, я не подвёз вас до самого входа. Какой-нибудь сумасшедший ребёнок может кинуть камень мне в окно. Бывало уже и такое, а эту стену, – он показал на высокую белую ограду, – восстанавливают по меньшей мере раз в месяц. Полиция наказывает анархистов, которые пишут на ней свои лозунги, но те не отступают. Война продолжается с того момента, как открыли клинику.

Простота пейзажа улетучилась, он даже не успел договорить фразу до конца. Я не мог понять, зачем кто-то нарушает покой людей так сильно уставших, как я. Это место должно было стать нашим последним пристанищем, куда мы заплываем, когда нет ветра.

Водитель, казалось, все понимал. Я был ему за это благодарен. Даже пожалел, что мы не познакомились при других обстоятельствах, прежде чем все перевернулось и стало поздно для разговоров.

– Идите вдоль этой стены, – сказал он. – Через пятьдесят метров увидите боковой вход. Главный за углом, но сюда тоже пускают.

– Спасибо, – прошептал я, открывая дверцу.

– До встречи, – пошутил он.

– До встречи.

4. Приём

Камешки хрустели под ногами, когда я шёл по парковой аллее. Между деревьями я заметил светло-зеленое здание. Оно выглядело так, как на фотографиях в Синете: трёхэтажное, довольно длинное, в форме буквы «L». На углу находились лестница и большие стеклянные двери. Около них было припарковано несколько автомобилей.

Прежде чем зайти внутрь, я выкурил «красную» сигарету. Дым казался слаще, чем обычно. Я сконцентрировался на вкусе табака, отгоняя шальные мысли. Все тело дрожало, и этот страх, хоть и затруднял движение, приносил мне некоторое удовольствие.

За дверями меня окружили пастельные тона. Напротив, на голубой стене, я заметил огромную надпись: «Клиника девитализации Омега». Снова почувствовал, как запекло в груди, как закружилась голова, но из последних сил старался это скрыть. Положил на стойку вызов на процедуру. Девушка за стойкой регистрации попросила, чтобы я занял место на кожаной софе. Я налил себе воды и сел. Девушка тихо говорила по телефону, лихорадочно барабаня по клавишам компьютера. Я не хотел, чтобы она меня вызывала. Хотел вечно сидеть в этой приёмной с кондиционером, глядя на её профиль, или закрыть глаза, вылавливая приглушенные звуки из окружения. Возможно, однажды они организуют тут все получше, и сразу при входе люди будут просто впадать в прекрасный сон.

– Господин Трент, прошу, – внезапно сказала секретарша.

– Все в порядке? – спросил я, усаживаясь на стул напротив неё.

Она глянула на экран монитора и закусила губу. Старалась улыбаться, но у такой гримасы я видел в жизни версии и получше.

– Вы записывались на девять, а сейчас двенадцать пятнадцать, – сказала она тихо. – Это опоздание слишком усложняет ситуацию. К тому же в заявлении указано выполнение процедуры в день прибытия.

Я сжал в ладони пустой пластиковый стаканчик. Раздался хруст, который на мгновение заглушил ее голос.

– Не нервничайте, пожалуйста, – она неопределенно махнула рукой.

– Это правда, черт возьми, что я опоздал, но я хочу сегодня закончить все! Понимаете меня?! Я соглашусь со всеми условиями, предписаниями и Бог знает чем ещё, но я выдвигаю это требование. Прошу скажите, что это возможно.

– Я только что переговорила с директором клиники. Он приходил утром, чтобы поздороваться с вами, но должен был уехать в академию, – она глубоко вздохнула. – Следует выполнить план обязательных встреч, которые вы уже пропустили. Час назад мы отменили визит инспектора из министерства и сейчас нужно вызывать его в срочном порядке. Тоже самое с проведением лабораторных исследований.

– Вы не ответили на мой вопрос! Процедура возможна сегодня?

Она быстро заморгала длинными, сильно накрашенными ресницами. Если бы она использовала плохую тушь, то, скорее всего, та раскрошилась бы и осыпалась на светлую блузку.

– Процедура возможна, но потянет за собой дополнительные расходы. Около восьми сотен вианов.

– Так сразу говорите, о чем речь, – я положил перед ней карточку. – У меня есть ещё немного свободных денег.

– Пожалуй, то, что я сказала, плохо прозвучало… – она смутилась ещё сильней.

– Я только хочу довести дело до конца, – я смотрел на свои пыльные туфли.

Мне казалось, что она пытается закрыть уши, но, возможно, я лишь поддался какому-то наваждению. Спустя какое-то время она вызвала робота, который показал мне комнату на третьем этаже.

5. Комната

Тёплый душ помог упорядочить мысли. Вытираясь толстым полотенцем, я с удовольствием заметил, что след на груди стал значительно светлее и теперь, скорее всего, не привлечёт ненужного внимания. Не отступало навязчивое предчувствие, что какая-то мелкая небрежность или коварная случайность встанет у меня на пути.

Я побрился, высушил волосы, попробовал их расчесать. В сумме провёл в ванной сорок пять минут. Когда вышел в комнату, раздался стук в дверь: это медсестра попросила пробу мочи и потом взяла кровь на анализ. Я был уверен, что работники клиники следят за всеми комнатами, но это меня не беспокоило. Подглядывание в таком месте вполне обоснованно.

Полвторого прямо в комнату принесли обед. Я заглянул под салфетку и отставил еду в сторону, не чувствуя голода. Ознакомился с распечатанным планом моего времяпрепровождения. Выходило, что в три меня ждёт встреча с инспектором из Министерства Здравоохранения, в четыре обязательный визит духовного лица, а в шесть тридцать короткая консультация с техником. Сама процедура была назначена на семь.

Я принял эти новости спокойно, словно они касались далёкого будущего. Радовался, что все формальности, которые продолжались месяцами, уже позади и остались только эти три ничего не значащие встречи. Я попробовал представить себе, как в такой момент выглядит разговор духовника с неверующим. Размышлял об этом под звуки лёгкой музыки, лёжа на мягком широком диване. Мне нравилась эта комната: она совсем не напоминала больничную палату. Мебель, цвет стен и несколько мелочей – все придавало ощущение уюта. Я задремал, и вдруг из сна меня вырвал звонок телефона. Девушка из регистрации предупредила, что инспектор появится через пятнадцать минут и попросила, чтобы я приготовился к встрече.

6. Закон

В три часа ровно в комнату вошёл молодой мужчина, одетый в пиджак и джинсы. Он вручил мне визитку, потом уселся за маленьким столиком. Его звали Роланд Финнес, и он работал в Департаменте Контроля Девитализации. На вороте его пиджака я заметил серебристый значок с выгравированным логотипом ДКД. Молодой человек положил на стол пачку документов, а потом поставил между нами тёмный блестящий шар на металлической подставке. В его верхней части находился ряд небольших отверстий.

– Наш разговор будет записываться, – сказал он, показывая на устройство. – Это требование закона.

– Знаю, – я с неохотой уселся напротив. – Мой адвокат предупредил меня. Можете начинать.

– Хорошо, – он щёлкнул ручкой и глянул в документы. – Это не займёт больше получаса. Прошу отвечать на вопросы правдиво и как можно короче.

– Мне незачем врать.

– Разумеется, – он примирительно усмехнулся. – Прежде всего, я хотел бы спросить про сегодняшнее опоздание. У вас есть какие-то сомнения насчёт процедуры?

– Я опоздал, потому что застрял в пробке, когда ехал на вокзал. Сегодня в Рамме проходит какая-то демонстрация, похоже, таксистов. – Внезапно меня осенило, почему стоянка перед вокзалом в Сигарде была пустой. – Я принял это решение не сегодня и не вчера, а несколько месяцев назад. И я заполнил соответствующие заявления.

– Да, я ознакомился с ними. Но подготовка к процедуре проходит таким образом, чтобы исключить фактор внешнего давления и всяких случайностей. Я уверен, вы это понимаете.

Чиновник с самого начала действовал мне на нервы. Возможно, такой собственно и была его роль: речь шла о том, чтобы подсунуть пациенту возможность свернуть с избранного пути, однако меня не интересовали мотивы его действий. Он был отвратителен в своей профессиональной вежливости. Не знаю, была ли это обязательная часть спектакля или я спровоцировал её своим опозданием, но он решил сказать несколько слов на тему правовых основ процедуры. Он говорил про закон о противодействии самоубийствам, принятый парламентом почти десять лет назад, который лишил граждан права самостоятельно лишать себя жизни. Каждый, кто предпринимал такую попытку, осуждался как убийца, и ему выносили соответствующее наказание. Если он выживал, то отбывал срок в тюрьме, если умирал, суд начислял штраф, который выплачивался с его имущества. На практике страдала семья, ее обвиняли в отсутствии надлежащих отношений. Вышла весьма параноидальная ситуация, в которой адвокаты семей воевали с прокуратурой, доказывая, что самоубийство было несчастным случаем или что виновник в своей смерти был психически больным и отказывался от лечения. Быстро увеличилось количество юридической литературы на эту тему, появились очередные декреты Наивысшего Суда. По мнению властей закон принес пользу: волна самоубийств, вызванная экономическим кризисом, значительно спала, а над эмоционально расшатанными особами перепуганные родственники усилили психиатрический надзор.

Я не слишком верил в правдивость этой статистики. Всё время появлялись мнения, что предписания, связанные с законом, создают поле для злоупотреблений и дают государству возможность присваивать частное имущество. Клиники девитализации, такие как «Омега», подвергались атаке в первые годы с особым рвением. Их обвиняли в геноциде и мошенничестве. Дошло даже до столкновений с силами правопорядка; были убитые и много раненых. Это всё казалось нереальным и абсурдным, а легальная дорога к смерти ужасно утомительна и устлана ворохом бумаг.

7. Анкета

– Всё ли, что я рассказал, вам понятно? – спросил Финнес, вырывая меня из размышлений.

– Я хотел бы узнать, почему официально вы не используете слово «эвтаназия»? Или «девитализация» имеет другое значение? – я сбил его с толку, чему даже обрадовался. Такая маленькая победа над его устроенным миром.

– Это понятие соответствует закону, – сказал он с определённым усилием. – Оно шире, так как охватывает в том числе и вашу ситуацию. Про эвтаназию мы говорим в случае неизлечимо больных. К тому же это слово носит негативный окрас.

– Спасибо, – я кивнул головой. – Этого достаточно.

– Перейдём к основной части опроса. Прошу по мере возможности отвечать «да» или «нет». Вопрос первый: согласно с правилами вы урегулировали свои имущественные дела, в особенности дела, касающиеся раздела наследства?

– Да, завещание находится в Рамме, в канцелярии адвоката Вендерса. Его прочтут через неделю в двенадцать тридцать.

– Вас не тяготят неоплаченные долги, также векселя, выданные третьим лицами и тому подобное?

Я улыбнулся, думая обо всех знакомых, которые когда-то пытались втянуть меня в свои кредиты, лизинг и другие тёмные делишки.

– Нет, нет… К счастью у меня нет долгов, и я не выдавал векселя.

– Хорошо, вопрос третий: у вас есть близкие родственники или знакомые, с которыми вы постоянно поддерживаете контакт? И если есть, то проинформированы ли они о ваших намерениях?

– Заявляю, что я не поддерживаю ни с кем постоянных контактов. И в связи с этим я никого не информировал о процедуре.

Я подумал про звонок Нине; надеюсь, это ничего не усложнит.

– Какое-либо лицо или институция, особенно религиозная или идеологическая, не подталкивали вас к принятию решения о девитализации?

– Нет, это моё решение. Я принял его задолго до подачи заявления.

– Вопрос пятый: это решение вы приняли осознано? Вы подтверждаете, что не находились под влиянием психотропных препаратов, алкоголя, наркотиков, гипноза и тому подобного?

Я ощутил укол страха. Я должен об этом сказать, потому что лабораторные исследования все равно выявят правду.

– В течение двух месяцев я принимаю успокоительное. Мой врач говорит, что в такой дозе это допустимо. Он проверял в каком-то реестре…

– Некоторые лекарства из группы бензодиазепинов есть в нашем списке. Что конкретно вы принимаете?

– Клоназепам, двадцать миллиграмм в день.

Финнес открыл небольшую книжечку и начал просматривать таблицу. Моё беспокойство росло с каждой секундой; у меня пересохло во рту.

– Приемлемая доза тридцать миллиграмм, – сказал он медленно, словно не заметив моей тревоги. – Если анализы подтвердят эту информацию, тогда всё в порядке. Таким образом, вы абсолютно сознательно подтверждаете своё намерение?

– Да, подтверждаю.

– Хорошо, это самое важное. Итак, вопрос шестой: нет ли у вас детей, в том числе внебрачных, или других личностей, которые находятся исключительно на вашем содержании?

– Нет, таких нет…

8. Крик

Словно зелёная гусеница, ползущая по листку, время сжималось и растягивалось. Визит инспектора закончился, а я едва заметил, что на стуле передо мной уже сидит священник в тёмном костюме, перелистывая Библию. Его жесты – он слюнявил палец, которым переворачивал страницы, беззвучно шевелил губами и бросал редкие взгляды в мою сторону, – казалось, растянулись в вечность. У нас было только пятнадцать минут на разговор, а поскольку я отказался от него с самого начала, он просто сидел тут и читал эту чёртовую чёрную книжечку. Он даже не пытался прервать молчание. Я предпочёл бы, чтобы он меня поучал и переубеждал, чтобы устроил какой-то скандал, потому что из-за тишины моё внутреннее напряжение начало накаляться. Я очень хотел спровоцировать священника хоть на что-нибудь.

– Вы, отец, наверное, разминулись с работником министерства, который был тут минуту назад, – я наклонился в его сторону. – А почему Церковь не регистрирует этот разговор так же, как и власти? А если какой-то епископ пожелает увидеть, как все проходит?

– Камеры и микрофоны нужны людям, а не Богу, – он посмотрел на меня покрасневшими глазами и закрыл книжку. – И я не познаю тебя ни сейчас, ни в будущем, потому что ты живёшь в мире мёртвых, куда мне нет входа.

Я ударил рукой по металлической столешнице, аж загудело. От гнева кровь прилила к щекам, я почувствовал, как запылало моё лицо.

– Ты, священник, не знаешь, о чем говоришь, – чуть ли не зашипел я сквозь стиснутые зубы. – Ты не знаешь, как это страдать каждый день и делать вид, что все в порядке. Повторяя себе, что это того стоит, ведь у тебя есть важная цель. Каково это, когда видишь только распад, медленное гниение, от которого не убежать.

– Почему ты думаешь, что я не знаю про твои страдания?! Может, я знаю о них очень много, но умею доверять мудрости, что создала этот мир.

– Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что вся жизнь наполнена болью! Я предпочитаю думать, что это случайность – что так получилось без злого умысла. А вы – верите в демона или просто идиоты…

«Такие слова может произнести только мёртвый язык», – промелькнула у меня в голове фраза, которую я, должно быть, когда-то слышал. Меня охватило ужасное чувство дежавю, я дёрнулся и чуть не сполз на пол.

– Такие слова может произнести только мёртвый язык, – сказал священник, поднимаясь со стула. – Бог до конца с тобой и даёт тебе шанс. Только от тебя зависит, воспользуешься ли ты его добротой.

Он оставил меня в состоянии оцепенения. После мгновенного взрыва пришла слабость: казалось, я куда-то проваливаюсь, вся комната сжимается до точки, на которой остановился мой взгляд. В сотый раз я задавал себе вопрос, почему так трудно сбежать от тяжести неба, что падает на голову, почему даже сейчас судьба не щадит меня от ударов. Если бы я мог заплакать, то ощутил бы облегчение, но нервная система расщедрилась только на несколько спазмов желудка.

Я умыл лицо холодной водой и успокоился ровно настолько, чтобы не рассыпать таблетки; сейчас уже можно было их принять. Я снова включил музыку и лёг на диван. С закрытыми глазами ждал продолжения спектакля, который не удалось срежиссировать до конца.

Телефонный звонок с регистрации улучшил ситуацию. Анализы хорошие, лаборатория не выявила запрещённых веществ. Словно преодолел на беговой дорожке последний вираж: уже видно белую линию, нужно только спокойно до неё добежать. Я накрыл голову лёгким пледом, тщетно пытаясь заснуть. Перед глазами плясал хоровод лиц… Чаще всего появлялось суровое лицо священника.

9. Инструкция

Техник-санитар принёс что-то похожее на полотняную пижаму, в которую я должен был переодеться. Он вскоре вернулся и в нескольких простых фразах объяснил принципы устройства. Я не запомнил ни названия субстанций, которые находились в дозаторах, ни всего порядка процедуры. Правду сказать, я не мог ни на чем сосредоточиться.

– Можем уже идти, – сказал он, когда я спрятал свои личные вещи в дорожную сумку.

– Мне нужно это с собой забрать? – спросил я.

– Нет, кто-нибудь позднее сюда придёт, – покачал он головой и открыл передо мной дверь.

Проходя по коридору, я не мог поверить, что все произойдет уже сейчас, что не случилось ничего чрезвычайного. Мы миновали ряд белых блестящих дверей и вошли в лифт. Съехали на –1 этаж, где находился процедурный зал. Осознание, что я под землёй, вызвало клаустрофобию. Капли пота выступили на лбу. В конце коридора я увидел открытое освещенное помещение, в которое мы и направились. Голова закружилась, я чуть не упал, но заботливый санитар поддержал меня и повёл дальше.

Помещение было немного меньше, чем я ожидал. Значительную его часть занимало кресло с оборудованием. Напротив находилось матовое стекло, за которым заседала комиссия. Техник посмотрел на часы и попросил, чтобы я занял своё место. По спине пробежала неожиданная дрожь. Я сел в кресло, немного похожее на стоматологическое, а мужчина точными движениями установил его в соответствующей позиции.

Выполнив все действия, он объяснил процедуру ещё раз:

– Я пристёгиваю ваши руки и ноги ремнями, чтобы случайный спазм тела не отсоединил провода, – произнёс он. – Левое предплечье оставим свободным, чтобы иметь возможность отключить защиту и запустить аппарат. Тут, над головой, находиться дисплей часов, благодаря которому вы будете следить за течением времени.

На двух руках, в районе локтей мне установили металлические обручи с проводами, ведущими к дозаторам. При включении оборудования маленькие иголки в обручах впивались в вены, а помпы подавали в них по очереди две субстанции. Я присмотрелся к содержимому в обычных стеклянных ёмкостях: беловатая радужная жидкость должна меня усыпить в течение нескольких секунд и подготовить для принятия второй жидкости, бесцветной. На висках я чувствовал датчик ЭЭГ, а на груди – электроды, следящие за ритмом сердца. Экранов самих аппаратов не видел и догадывался, что они находятся в комнате за стеклом. В голове пробежала мысль, что техник не заметил след на груди… Она появилась и погасла, словно спичка.

– Я закончил, – сказал мужчина. – Вам удобно?

– Да, – ответил я рефлекторно, потому что вопрос показался мне трудным.

Он вышел без слов, закрыв двери. Меня окутал необъяснимый холод, словно внутрь влетел сквозняк. За мгновение всё моё внимание сосредоточилось на стекле, которое стало абсолютно прозрачным. За ним сидело пять человек: уже знакомые мне инспектор ДКД и священник, а также, как предусматривал регламент, представитель клиники, областной судья и наблюдатель от организации по защите прав человека. Я видел только мужчин, что вызвало у меня определённое облегчение. Как и то, что они сидели в полумраке, настолько далеко, что я не мог разглядеть выражений на их лицах.

– Назовите, пожалуйста, своё имя и фамилию, – произнёс седой мужчина, который сидел посередине; его слова доносились из динамиков, вмонтированных в потолок.

– Маркус Трент, – ответил я хрипловатым голосом.

– Господин Трент, как представитель правосудия Республики Рамма я засвидетельствую, что согласно вашей просьбе, после выполнения всех условий, предусмотренных законом, вы получили доступ к аппарату девитализации. Он может быть включён исключительно вами, в течение пятнадцати минут после того, как будет запущен таймер. Способ включения устройства и принцип действия вам понятен?

– Да, – ответил я, чувствуя, как по спине стекают струйки пота.

– Мне остаётся только напомнить вам, что этот процесс необратим. Комиссия, в состав которой я вхожу, будет наблюдать за ходом процедуры, и письменный рапорт будет находиться в актах областного суда в Сигарде. Спасибо за внимание.

Поверхность стекла снова стала матовой, и комната комиссии исчезла. Я остался в одиночестве, а на дисплее загорелись красные большие цифры. Раздался звон, и часы начали отсчёт: от пятнадцати минут до нуля.

10. Тишина

Из-за абсолютной тишины, царящей в комнате, я начал прислушиваться к собственному ускоренному дыханию. Пожалел, что тут нет музыки, что не доходят сюда звуки природы: пение птиц, шелест листвы или шум дождя. Я чувствовал себя одиноким, как гвоздь, который кто-то вытащил из ящика с инструментами. Каждая новая цифра на часах была словно удар молотком по голове.

Путаные мысли разрывали изнутри. Я пытался их упорядочить, пытался понять, что чувствую, что после себя оставлю, но видел только разрастающуюся пустоту. Не было там Нины или других людей; не было даже меня. Я всегда притворялся, что все совсем по-другому, но сейчас понял: ничего в жизни я не пытался познать, ни с кем не сблизился. Люди, которых якобы любил, были мне безразличны. Не просто чужими, а еще хуже. Единственное, что имело значение, это моя боль, давящий груз ниоткуда, каждый день отравляющий жизнь, погружающий меня во мрак. Только эта боль, которую я ненавидел, которая доводила меня до безумия, была мне близка.

Я не научился жить и знаю, что никогда не научусь; окружающие фантомы ничего не могли изменить. Каждый день лишь подтверждал это, и последние ниточки, которые я держал в руках, выскальзывали из пальцев, завязывались во всё более толстый узел. С меня хватит беспомощности и одиночества, накрывающих с каждым разом все сильнее в середине разговора или на шумной вечеринке. Мне уже не хватало сил бороться с депрессией, с пожирающим меня чудовищем. Я был его частью, я был им самим.

11. Процедура

Я очнулся, когда на часах осталось три минуты. Меня охватил страх, что не успею, что даже в этот раз потерплю неудачу. Свободной левой рукой я отодвинул клапан в подлокотнике кресла и увидел маленькую жёлтую кнопку, включавшую аппарат. Я ещё не готов, мне казалось, что я должен ещё о чем-то подумать, но у меня не было времени. Я вспомнил слова санитара, который сказал сильно нажать на кнопку, преодолевая её сопротивление. Мой средний палец мгновение висел в воздухе, потом коснулся кнопки, ожидая окончательного решения. Тут я ощутил, как он уходит вниз – словно само касание кожи вызвало освобождение блокировки. Кажется, машина сломалась, ведь я ещё ничего не сделал, хотел подождать, осталось почти три минуты. Горло стиснуло так сильно, что я не мог издать ни звука. В местах, где техник прикрепил обручи, я ощутил осторожные уколы, а помпа первого дозатора направила ко мне белую жидкость. Я следил за этим движением, лихорадочно соображая, не мог ли что-то ещё сделать. Я рванулся со всей силы.

– Что случилось? – спросила Нина, которая внезапно встала перед глазами. – Снова позволил кому-то обмануть себя, Марк?

– Я ничего не понимаю, – прошептал я. – Я не знаю, что сказать.

Потом по венам разлилось приятное тепло. Цифры на часах замедлились, промежуток между секундами стал слишком длинным. Я подумал, что это наказание за опоздание. Вспомнилась забастовка таксистов и пустой экспресс из Раммы… И то, что я не успел отправить жалобу…

12. La muerte

Фиолет, окружённый жёлтым, потом красным, и на нём мелкие, пляшущие снежинки. Затем белизна заполняет собой всё. Исчезают направления, разделение на горизонталь и вертикаль полностью теряет смысл. В белом просторе не видно ни начала, ни конца, свет кажется темнее фона. Чем больше света, тем больший мрак опускается вокруг. Вместе с ним затмевается память.

Я ещё ощущаю прозрачное лёгкое тело. Слабое, едва заметное покалывание достигает мозга, словно перегорели уставшие нервы. Потом эти последние отрывки забирает синяя вспышка, и только сознание пытается отделиться от того, что снаружи.

Но пространства уже нет. Оно сжалось до размера точки, замыкается в себе, взрывается в тишине умирающего времени. «До» и «после» встречаются, и это последнее мгновение, последний интервал перед сингулярностью. Кривая наконец пересеклась с асимптотой, все цифры поделились на ноль.

Реверс

11. Финнес

По небу прокатился зычный тяжёлый гром. Капли забарабанили по жестяной крыше, и вскоре стена дождя заслонила парк. Роланд Финнес стоял при входе в «Омегу» под широким, массивным балконом, пытаясь добыть огонь из пустой зажигалки. Его руки, как обычно после процедуры, сильно дрожали, что абсолютно не облегчало задачу. Буря разыгралась не на шутку, раз за разом чёрное небо рассекали пучки молний. Сидя в помещении с кондиционером, Роланд не представлял, что погода выкинет такой финт. Он хотел выехать как можно быстрее, но пятьдесят метров, отделяющих его от автомобиля, казались непреодолимыми. Конечно же, он даже не подумал взять зонтик; все прогнозы обещали погожий, тёплый вечер. После долгих попыток Роланд прикурил сигарету и с облегчением выпустил солидное облако дыма. Входные двери тихо запищали, и рядом с ним встал доктор Краузе, директор клиники. Служащий мысленно выругался, потому что рассчитывал на минутку одиночества. Шеф «Омеги» вызывал в нем странное, душащее беспокойство, которое возрастало по мере того, как Финнес все больше финансово зависел от Краузе и с каждым разом сильнее утопал в процедуре девитализации.

– Ну и паскудная погода, – вскользь заметил он, чтобы начать беседу.

– Грозы – нормальное явление в это время года, – Краузе как обычно цедил слова. – Странным, скорее, показалось бы их отсутствие.

– Я должен бежать, доктор, – Финнес решил промокнуть, только бы оказаться подальше от этого места. – Свяжусь с вами завтра.

Начальник схватил его за рукав и заставил посмотреть себе в глаза. Это было так же приятно, как и птице смотреть в глаза удава.

– Организуй мне на завтра порошки и приезжай, чтобы подписать протокол кремации.

– То есть он не пойдёт на органы?! – у Роланда вспотел и без того мокрый лоб; он неосознанно вытер его тыльной стороной ладони.

– Не знаю, – покачал головой Краузе. – Есть заказ из колонии и пока ведутся переговоры. Он нужен мне в целости.

– Как-нибудь организую, – Финнес швырнул окурок под дождь. – Буду около часа.

– Будь не позднее одиннадцати тридцати. В час у меня лекции, а я хочу за этим лично проследить.

– Конечно, – кивнул головой инспектор. – Как скажете.

10. Де Вильде

Составление протокола процедуры заняло у судьи Де Вильде чуть больше пятнадцати минут. Его коммуникатор загрузил данные пациента с сервера клиники вместе с временем смерти, зарегистрированным датчиками. Судья просмотрел таблицу и внес внизу небольшой комментарий. По документам получалось, что Маркус Трент умер в 19:13. Ни один из членов комиссии не выдвинул возражений касательно выполнения формальных требований. Никто не оказывал давления на пациента, не зафиксировано аварии или перерыва в подаче напряжения. Действия персонала клиники отличались высоким профессионализмом.

После минуты колебаний судья дописал несколько слов о применении принудительного психиатрического наблюдения за лицами, склонными к депрессиям. На основании беседы с пациентом и представленных свидетельств установлено, что он страдал биполярным аффективным расстройством. Он прервал лечение, недовольный результатами, что, скорее всего, и стало причиной последующей девитализации.

Де Вильде распечатал документ в пяти экземплярах, по одному для каждого члена комиссии. Подписал его и подал остальным, внимательно наблюдая за их напряжёнными лицами. Он и сам чувствовал, прежде всего, усталость и неприятный вкус во рту, вызванный обильным обедом. Прежде чем постареть и осесть в Сигарде, он тридцать лет работал в Высшем военном суде, где дослужился до звания майора. Уже как начальник отдела по вопросам дезертирства вынес четыре смертных приговора в громком деле о побеге солдат с полигона под Коденом.

Больше всего его удивила нервозность инспектора ДКД, самого опытного после директора клиники; возможно, наблюдение за процедурой со временем переносить все тяжелее. Судья пожал плечами, когда Финнес выбежал в коридор после подписания протокола. Позднее он забыл про Роланда, все внимание заняли собственные планы. Этим вечером он ещё должен был заехать к дочери и забрать покупки из магазина, но ему очень хотелось просто поехать домой. В воображении уже вырисовывалось удобное кресло, огонь в камине и старая овчарка Оскар, которая ляжет перед ним и будет изображать, что охраняет его. Де Вильде усмехнулся себе под нос и спрятал протокол в папку.

9. Юджин

Подземелье клиники представляло собой настоящий лабиринт. Там размещалась большая кухня, телефонная станция, туалеты, склады и другие помещения, в которые заглядывают, может быть, раз в году и то во время дезинсекции. Два года назад, когда на Травяной действовала дешёвая провинциальная клиника, в подвалах кипела жизнь – «Омега» не использовала и половины верхних ярусов. Кабинет техника, обслуживающего аппарат девитализации, находился под землёй, недалеко от процедурного зала. После подключения пациента техник возвращался к себе и садился на потёртый стул напротив контрольного экрана. Маленькое, освещённое неоновым светом помещение вызывало ощущение удушья. В этот раз оно появилось раньше обычно, прежде чем компьютер подал предварительные измерения. Мужчина снял трубку телефона и набрал свой домашний номер. Уже через секунду услышал голос жены:

– Юджин, это ты?

– Лена… – техник сглотнул слюну. – Я должен тебе кое-что рассказать. Мне действительно нужно, прости…

– Что случилось? Плохо себя чувствуешь?! – сразу заволновалась она.

– Нет, нет. Послушай, – он не знал, как начать. – Я сейчас увидел кое-что из своего сна… Помнишь, неделю назад я рассказывал тебе про символ? Как во сне увидел круглый след на коже трупа, который привязывал меня к стулу?

– Успокойся!

– Я спокоен, – сказал он надтреснувшим голосом. – У пациента сейчас на груди точно такой же знак. Такой же, как на том трупе. Это не случайность, черт возьми! Думаешь, я должен что-то сделать?

– Ничего не делай! – крикнула перепуганная Лена. – Выйди на воздух и глубоко подыши.

– Я не могу сейчас, – прошептал он. – Только что запустился таймер.

– Тогда подожди и выходи, как закончишь…

– Не могу, – повторил Юджин, сжимая трубку.

8. Серра

Тёплый, слегка приглушенный звук звонка. Перед священником раздвинулись двери.

– Инспектор еще наверху, – закричала девушка на регистрации, когда отец Серра садился в лифт.

– Не страшно, – кивнул он. – Подожду снаружи.

Он не мог вспомнить, стоят ли в коридоре какие-нибудь стулья, но те не понадобились – он разминулся с Финнесом на первом же повороте. Они поклонились друг другу и без слов пошли дальше. Серра познакомился с инспектором два месяца назад, на первой процедуре, в которой принимал участие. При мысли о той воющей от страха пациентке, священник до сих пор вздрагивал – она начала кричать уже после того, как включила аппарат.

«На самом деле, каждое существо, даже самое убогое или больное, хочет жить и это единственное, неопровержимое правило, которое господствует над всеми, – думал он. Носорог в зоопарке, который разгоняется и бьётся головой в бетонную стену, делает это не для того, чтобы умереть, хотя так может показаться. Он делает это из-за тоски по свободе, и значит, из-за любви к жизни». Это простое понимание привело к тому, что священник никоим образом не мог одобрить помощь другому человеку в совершении непоправимой ошибки. И он никогда не пытался спорить о божественных правах или обещании вечной жизни.

К недовольству своих патронов Серра предпочитал литературу теологическим трактатам. Рядом с карманной Библией он много лет носил другую похожую на вид книжечку – оформленный под заказ сборник цитат. Когда он не находил соответствующих стихов в Евангелиях, то обращался к любимым фрагментам из романов. Хотя правилами запрещено прямое влияние на пациента, он надеялся, что Маркус сам прервёт молчание и спросит, что он читает.

«Великая тайна, которую разгадали Аполлоний Тианский, Павел из Тарса, Симон Волхв, Парацельс, Бёме и Бруно, состоит в том, что все мы перемещаемся назад во времени. Вселенная сжимается в единую сущность, которая становится совершенной. Нашему восприятию, напротив, кажется, что нарастает беспорядок и хаос. Эти целители научились передвигаться во времени вперёд, то есть в сторону противоположную той, куда движемся мы»[48].

7. Пьер и Анна

К воротам клиники подъехал серебристый кабриолет «БМВ». Водитель махнул охраннику, сидящему за бронированным стеклом, но тяжёлые створки остались неподвижными. Через мгновение он заглушил двигатель и подошёл к небольшому окошку в стене, сжимая в кулаке брелок. За его шагами сверху следила движущаяся камера.

– Что такое?! – крикнул он, стуча в окошко. – Ты забыл, где кнопка?

– Пожалуйста, говорите в микрофон, – отозвался металлический голос из небольшого ящичка, висящего над воротами. Стекло стало матовым, и охранник исчез с глаз водителя.

– Хорошо, я повторю, – он приблизил лицо к устройству. – Любезно прошу открыть ворота. Хочу заехать в середину.

– С какой целью? – спросил голос.

– С такой, что хочу кое-кого увидеть, – водитель терял последние крохи терпения.

– Кого?

– Это какая-то дурацкая телевикторина?!

– Прошу отвечать на вопросы. Предупреждаю, что вульгарное поведение приведёт к прекращению разговора и будет расценено как нападение.

Мужчина погладил бритый череп и сдержал рвущиеся с языка ругательства. Он не понимал, что происходит, не привык, чтобы ему отказывали таким образом. Однако в конце концов решил не препираться и подал охране свои данные и имя девушки, к которой приехал. Фамилии он не знал, потому что они встречались лишь раз на дискотеке. Знал только, что она работает на рецепции.

– Спасибо. Через минуту её пригласят, – металлический голос отключился.

Он поднял верх в машине и включил кондиционер, жара и душный воздух начинали ощущаться. Анна появилась через несколько минут, села к нему в машину и обняла мужчину за шею.

– Долго ждёшь, Пьер? – спросила она, целуя его в щеку.

– Нет, нет… – машинально ответил он, думая о том, что этим вечером она уже не отвертится. – Можешь уйти с работы прямо сейчас?

– Ты что, ещё только середина дня, – чарующе усмехнулась она. – К тому же у нас сегодня комиссия, поэтому я должна остаться.

– Какая комиссия?

– Процедура, – она на мгновение замолчала. – Я не должна об этом говорить. Только скажу, что день был не из приятных. В придачу пациент, которого я принимала, начал на меня кричать.

– Он ещё тут?

– Естественно.

– Я спалю его вместе с этой конурой, что напоминает тюрьму! И у тебя появится больше времени для меня, – он посмотрел на Анну, проверяя, какое произвёл впечатление.

Анна кивнула. И подумала, как вообще возможно, чтобы такие идиоты имели столько денег. Дискотеки и тренажёрные залы, которыми владел этот парень, утвердили её во мнении, что он является хозяином жизни.

Может, она бы и хотела, чтобы кто-то поставил на место того пациента, но только не человек, который двух слов связать не может. В конце концов, какое это имеет значение, если Маркус Трент через пару часов и так будет мёртв? Она должна была сама с ним поговорить, сказать, чтобы не повышал на неё голос, даже в такой день. Должна была спросить его, зачем он тут, но у неё в голове царил страшный хаос. Внезапно она захотела уйти. Быстро попрощалась, сказав, что ждёт важного звонка, и помахала отъезжающей машине Пьера. Надеялась, что в последний раз видит этот жуткий автомобиль, который два дня назад ей так понравился. Она ощущала в груди пустоту и что-то похожее на стыд.

6. Мартин

Мартин сидел у бара и мутным взглядом всматривался в зеркало за бутылками с алкоголем. Между цветных горлышек он видел кусочек своего отражения, но не мог его узнать ― так опьянел, что даже забыл заказать себе очередную выпивку. Но пустой, неподвижный стакан, который Мартин держал в руках, привлёк внимание бармена. Васыль, прозванный из-за черных волос и маленькой бородки-испанки Рамиресом, подошёл к нему с клетчатой салфеткой в руках.

– Достаточно, Мартин, – сказал он, протирая блестящую столешницу. – Вызвать тебе такси?

Мартин посмотрел на него из-под опущенных век и улыбнулся, как безумец.

– Я сам такси, – пробулькал он. – Понимаешь, Рамирес? Позвони мне… – он замолчал из-за накатившей тошноты. – Ещё раз «вампиршу»!

– Как хочешь, толстяк, – кивнул Васыль и сделал коктейль с томатным соком. – Только не упади на пол.

Мартин не отозвался, поэтому бармен вернулся к протиранию бокалов на полке. Потом прикатил из кладовки новую бочку пива, обслужил клиента, поговорил по телефону со своим приятелем, и все это время думал о пьяном таксисте. Он глянул в его сторону и подошёл к столику, за которым сидели двое мужчин, они заказали на обед стейк, картошку фри и холодное пиво. Оба много лет работали таксистами.

– Яни, не знаешь, что случилось с Мартином? – тихо спросил Васыль одного из мужчин. – Обычно он не начинает пить так рано. Я видел, ты разговаривал с ним при входе.

– Знаю, что случилось, – ответил тот с полным ртом. – Какой-то придурок хотел, чтобы он отвёз его в «Омегу», и у Мартина поехала крыша. Пассажир напомнил ему сына.

– Аха… – Васыль придвинул стул и сел за столик. – Сколько лет прошло? Десять?

– Парень повесился как раз тогда, когда приняли этот закон. – Яни почесал затылок. – То есть восемь лет назад. Потом ещё два года Мартин воевал с прокуратурой о размере наказания за смерть сына. Влетел в такую сумму, что вынужден был продать дом. Представляешь себе? Живут с женой в какой-то клетушке, полной мусора, потому что его жена спятила и тащит всякую дрянь со свалок.

– Не говори про такое, когда я ем, – произнёс другой мужчина. – Меня тошнить начинает.

5. Полицейский

Маленький смерч на Республиканском круге поднимал вверх тучи пыли. Полицейские, которые боролись в полдень с растущей пробкой, постоянно тёрли глаза, не защищенные солнечными очками. Частички пыли прилипали к потным лбам и щекам, попадали в нос, царапали горло. Кроме того на дороге постоянно появлялись странствующие рыцари, которые всё не могли съехать с круга. День был тяжёлый, солнце палило.

Руководящий сменой старший сержант заметил такси, зелёный «крайслер», который повернул влево на красный свет и старательно кружил вокруг островка. В машине не горела фара, что квалифицировалось как нарушение и подлежало наложению штрафа. Сержант с гордостью заметил, как один из стажёров с жезлом подбежал к такси. Он спокойно ждал, пока парень не заставит автомобиль съехать на обочину, но молодой капрал внезапно отвернулся и пошёл в другую сторону. Шеф замер, глядя, как машина съезжает на внешнюю полосу без всякого штрафа. Через минуту он настиг капрала и начал кричать на него высоким, писклявым голосом.

– Это было городское такси, – объяснял парень, глядя в землю. – Я подумал, что нет смысла…

– Подумаешь, когда будешь чистить клозет в управлении! – кричал сержант.

– Слушаюсь, – пробормотал капрал. – Прошу прощения.

Тот факт, что это было такси, на самом деле не имел никакого значения. Молодой полицейский был чрезвычайно суеверен и никогда бы в жизни не остановил транспорт, отмеченный номером тринадцать. Регистрационного номера «крайслера» – SE2Y135 – хватило, чтобы навлечь на капрала гнев начальника. Он мог только покорно слушать и выдумывать причины, потому что если бы сказал правду, то мог бы попрощаться с желанной работой. Он это хорошо знал. Не каждый суеверный человек лишён разума.

4. Томас

Центральная долго вызывала водителя зелёного «крайслера». Жуя жвачку и заговаривая пассажиров, Томас ответил на звонок, нажав кнопку на трубке.

– Здравствуй, дорогая, – сказал он диспетчеру Гине.

– Не паясничай, Том. Есть рейс с Центрального, который ты должен взять. Ты же там заканчиваешь, правильно?

– Именно так, дорогая.

– Кто-то заказал через Синет рейс до «Омеги» и заплатил вперёд. Если к тебе подойдёт пассажир, то не бери с него деньги, но ничего ему не говори.

– Как фамилия?

– Заказчик не указал фамилию, но сколько людей могут ехать в этот дом смерти?

– Загадочное дело, – усмехнулся Том. – В котором часу прибывает поезд?

– Если верить расписанию, пассажир уже на перроне, – ответила Гина с ехидством. – А перед вокзалом стоит только Мартин, который скорее выбьет гостю зубы, чем отвезёт его в «Омегу». Так что поспеши.

– Чёрт, – вырвалось у Тома. – Тогда, конечно, нужно пошевеливаться. Буду через пять минут!

– Рассчитываю на тебя, дорогой! – крикнула Гина ему прямо в ухо и отключилась.

3. Нина

Старый «лэндровер», принадлежащий Фонду Мира, мчался по автостраде, чтобы нагнать время, потерянное на заправке. Собственно, он догонял последний грузовик в колонне с пожертвованиями, когда коммуникатор Нины начал свой концерт. Сначала, увидев незнакомый номер, она не хотела отвечать, но водитель умоляюще смотрел на неё; «Yesterday» он не любил. Она достала телефон из кармана, надеясь, однако, что тот замолчит раньше.

– Слушаю.

– Это я, – произнёс он тихо, с трудом пробиваясь сквозь треск.

Она сразу же узнала этот уставший, немного хриплый голос.

– Маркус…

– Не помешал?.. – спросил он.

Жизнь с ним была полна вопросов, лишённых ответов. И казалась бесконечным путешествием – от утренней тревоги до дневной подавленности, от вечернего беспокойства до ночных разочарований. Она тосковала по началу этого пути ― по выполненным обещаниям, по жажде и голоду, которые оживляли все. Но со временем добрые и злые чувства перемешались так, что она не могла их распутать, не уничтожив. Когда пыталась что-то понять, видела только безмерную жалость, а та очень легко переходила в злость.

Она ушла, зная, что рано или поздно придёт такой день, как этот. Маркус вынес себе отсроченный приговор, который мог быть приведён в исполнение когда угодно из-за любого пустяка; но осознание этого не облегчало её боль. Даже на расстоянии, занятая сначала делами фонда, потом войной, она наводила справки о его серой канцелярской жизни. Но сейчас, когда наконец-то он позвонил, чтобы попрощаться или, может, сбросить на неё груз вины, это очень удивило её. Он словно перерезал канат, по которому она шла в жизни.

– Я буду в Рамме послезавтра. Возвращайся домой и никуда не ходи! – она пыталась встать против вихря и остановить его силой воли. – Глупый ты человек, ты должен меня подождать! Слышишь?! Или у тебя совсем крышу снесло? – её зубы стучали, словно она голой стояла на морозе.

– Я буду ждать.

Нина знала: это последние слова, которые она услышала из его уст. Что ещё она могла сделать? Как ему помочь?

– Маркус!

Она заставила водителя съехать на обочину. Выскочила из машины, преодолела канаву и побежала по бугристому, заросшему пастбищу, пока у неё не перехватило дыхание. Упала на колени, и телефон выпал из рук, исчез в давно некошеной, слегка увядшей траве. Она раздвинула её и посмотрела на маленькую голубую трубку, звонящую в Сигард. Было так тихо, словно автострада за спиной растаяла в небытии.

«Ему не хватит сил, – лихорадочно думала она, – в последнюю минуту он допустит ошибку. А если, несмотря ни на что, у него получится… как ЭТО будет? Он боится скорости и вида крови. У него страх высоты, поэтому не спрыгнет. Выстрел в голову… откуда он возьмёт пистолет? Наверное, таблетки, спокойный, но довольно ненадёжный способ. Кто-то его заметит и спасёт в последнюю минуту, а наградой за мужество и наказанием за отсутствие мужества будут уничтоженные внутренности и тюрьма.

Но почему он поехал в Сигард? Ведь всю жизнь провёл в Рамме, выезжал только в отпуск, когда каким-то чудом давал себя уговорить. Может, это случайность, а может, запланировал особенно театральный способ, какое-то необычное место? Подожжёт себя на матче или перед гипермаркетом, потому что ненавидит большие магазины. Но это всё на расстоянии вытянутой руки в Рамме…»

Шатаясь, она вернулась в машину и посмотрела в прищуренные глаза водителя.

– Если бы ты хотел покончить с собой, – спросила Нина, – почему выбрал бы Сигард? Там есть какой-то ежегодный парад, или может самое высокое здание в стране, с которого прыгают самоубийцы?

– Я ничего такого не знаю, Нина, – ответил мужчина, прикуривая сигарету. – Мне приходит в голову только одно ― «Омега».

2. Дон Эрик

У наркодилеров были на Центральном вокзале в Сигарде несколько тайников и контактных ячеек. С тех пор как полиция начала акцию «Чистота», а охрана установила вездесущие, ползающие по стенам камеры и прослушки, их жизнь сильно усложнилась. Приходилось гораздо чаще передавать товар между курьерами и долго петлять, проверяя, все ли безопасно.

Один из постоянных пунктов находился в мужском туалете на четвёртом перроне. Это была хитрая коробочка, вмонтированная в пол кабинки, под выгнутой трубой канализации. Старый торговец Эрик, который прятал тут остатки непроданного товара, внезапно окаменел, когда скрипнули входные двери. Он кашлянул, чтобы посетителю не пришла в голову идея заглядывать под пластиковую перегородку, и быстро закрыл тайник. Потом посидел на опущенной крышке, размышляя, что же делать.

Посетитель за стенкой вёл себя вполне нормально, только мочился в унитаз, а не в писсуар. Во всяком случае не пытался подглядывать или подслушивать. Когда спустил воду и пошёл к умывальникам, Эрик приоткрыл двери, чтобы рассмотреть его из укрытия. Собственно, он смотрел даже не на мужчину, а на его дорожную сумку. Гадал, что в ней, и вдруг ему пришло в голову оглушить мужчину кастетом и забрать её. Эрик вспомнил молодость, когда с дружками грабил прохожих, возвращавшихся из театра или кино после вечернего сеанса. Он надел на пальцы металлические кольца и вышел из кабинки.

На незнакомце была расстёгнута рубашка, и он что-то внимательно рассматривал на своей груди. Внезапно он посмотрел в зеркало, прямо в каменное лицо Эрика. Сердце дилера охватил страх, и его рука так сильно задрожала, что он чуть не выронил кастет. Эрику показалось, что его коснулся взгляд убийцы, человека, который именно сейчас планирует что-то ужасное, уничтожение тысячи людей. Это продолжалось всего секунду, поэтому он не замедлил шаг, не обратил на себя внимание. Толкнул двери и выбежал на перрон, оставив опасность за спиной.

1. Кондуктор

Она открыла глаза, когда почувствовала чьё-то присутствие в коридоре. Сначала подумала, что это Маркус, но за затемнённой дверью купе стоял щуплый высокий железнодорожник. Он быстро нажимал кнопки на коммуникаторе, полностью поглощённый этим занятием. Когда закончил, открыл дверь и с улыбкой попросил предъявить билет. У неё было впечатление, что она знает это смуглое, плохо выбритое лицо.

– Билеты не проверяются во время остановки, – сказала она сама себе. – Какое-то новое правило…

– Я должен знать, можете ли вы ехать дальше, – ответил он вежливо, но смотрел куда-то в окно на меняющуюся цветную рекламу.

– Пожалуйста.

– У вас билет аж до Кодена, – кондуктор отсканировал пластиковый прямоугольник. – Это приличное расстояние от Раммы, даже отсюда. Вы уверены, что стоит ехать так далеко?

– Конечно же, – она кивнула головой. – Надо иметь такую же важную причину, как у меня. Я спасаю людей, которые потеряли дорогу.

– А сегодня вам удалось кого-то спасти?

Она надела очки и внимательнее присмотрелась к собеседнику: тот тщательно побрился, причем недавно, но чёрная, чрезвычайно густая щетина уже тенью покрывала щеки. Собственно, его ни в чём нельзя было упрекнуть. В определённом смысле он ей даже нравился, хотя она с трудом концентрировала внимание на этом лице.

Она посмотрела на часы и вспомнила все события, которые, возможно, были делом рук этого человека. Почувствовала себя невыносимо одинокой. В этом купе, в середине длинного поезда она не могла от него спрятаться. То, что она делала, требовало самопожертвования и отречения от всего, кроме правды.

– Почему мы так опаздываем? – спросила она, чувствуя, как ползут по спине мурашки страха. – Вы специально задержали поезд?

– Я не начальник поезда, а только кондуктор, – он и дальше ей улыбался. – У меня нет права задерживать состав. Разве что из-за опасности.

– Но вы же видели опасность! – произнесла она громко. – Он мог не сойти, мог поехать дальше. Поэтому сначала был толчок, потом стоянка, которая длилась бы целую вечность, если бы понадобилось. Это обычное мошенничество. Как я могла этого не заметить.

– Я без понятия, о чём вы говорите, – сконфуженный железнодорожник попятился к выходу. – Успокойтесь, София.

– Откуда вы знаете моё имя? – вскочила она.

В голове промелькнуло, что это конец. Она разоблачила зло, открыла все его карты, поэтому сейчас её ждет смерть. Голос никогда не вспоминал о существовании ада, но ведь не могло быть иначе. В воображении она уже видела силу, которая уничтожила все её старания – достаточно минуты невнимательности или слабости. Она и сама не всегда играла честно, но делала это во имя жизни.

– Откуда ты знаешь моё имя? – яростно повторила она.

– Мы не впервые встречаемся, – тихо ответил он, сглатывая слюну. – Вы часто садитесь на этот поезд. Иногда у вас билет до Винама, иногда до Сигарда или до Кодена. Но вы всегда хотите ехать до конца, – он снова несмело улыбнулся. – Но я не могу этого допустить…

– Это неправда! – крикнула она и стиснула кулаки. – Ты похитил мои мысли, пока я спала.

– Я не могу этого допустить, – повторил он, – потому что в конце пути вы потеряете ориентацию и останетесь в купе. Я уже много раз находил вас здесь, вы прятались в углу и ничего не помнили, кроме своего имени. Я вызывал скорую ― вас забирали в больницу. Я не знаю, что происходит потом, но знаю, что вы всегда возвращаетесь. Мне жаль, София…

0. Собор Святой Софии

Это путешествие она начала в вагоне-ресторане, заказав на завтрак чашку какао и тосты с крем-сыром. Ела и наблюдала, как меняется пейзаж за окном. Сначала шли предместья, полные дымоходов, мостов и железнодорожных переездов, потом маленькие поселки, спальные районы столицы, стиснутые рядами длинных, жилых зданий. Потом становилось все больше полей с рассеянными по ним деревенскими домиками. Временами все заслоняла зеленая стена лесов.

Через час, когда поезд проехал станцию Винам, София пошла в своё купе. Как и говорил голос, в нём сидел один молодой человек. Он уже впал в глубокий сон, но она не могла рисковать. Закрыла занавески на двери и подсунула ему под нос маленький флакончик, который вытянула из сумки. Парень расслабился и удобно устроился в кресле.

– Не бойся, – произнесла она. – Это для твоего же блага.

Он наморщил брови; казалось, он слышит её слова. Она изучала черты его лица, которые во сне, подобно чертам многих людей, приобретали детское выражение. Он дышал так спокойно, словно возвращался домой после долгого путешествия, а не ехал куда-то, чтобы умереть в холодном величии закона.

«Маркус, Маркус…», – повторяла она мысленно его имя.

Она жалела, что не может его разбудить и просто поговорить, но знала слишком мало, была только посланником. Этот низкий, металлический голос в её голове знал правду. Как обычно он появился неожиданно, ночью, посреди загадочных цветных огоньков на потолке и стенах спальни. Показал ей несчастье этого человека и ужасный рок, который его ждёт. София, не говоря ничего мужу и дочерям, утром отправилась в долгое путешествие, сев на указанный поезд.

Она называла голос ангельским или вдохновением; ждала, пока он начнёт говорить её устами. Когда это происходило, её ослепляла вспышка, и она тратила так много энергии, что впадала в спячку. Двадцать лет прошло с момента, когда голос появился впервые, с момента, когда на автостраде погиб Луис, отец девочек, и она открыла газ в надежде скоро к нему присоединиться. С тех пор голос сопровождал её в важные моменты и, хотя иногда пропадал на несколько месяцев, она безгранично ему верила. Ни один врач или другой человек на Земле не могли этого изменить.

Чувствуя, что он приближается, она склонилась над Маркусом.

– Это самый важный сон в твоей жизни, – прошептал голос. Зрачки Софии стали огромными, затопив радужную оболочку. – В этом лихорадочном сне ты увидишь истину, которая может победить смерть. – Когда голос замолчал, был слышен только стук металлических колёс. – Если бы я все тебе рассказал наяву, ты бы не выслушал меня, потому что тебя ослепило страдание; если бы рассказал тебе лицом к лицу, ты бы мог сойти с ума, потому что боролся бы с каждым моим словом. Поэтому я говорю с тобой тихо, как дуновение ветра на твоей коже.

Не открывай глаз, посмотри во сне на другую сторону, которую не хочешь видеть. Это не только чернота и серость, не только испуг ребёнка, брошенного на улице. Это пульсирующая краснота крови, блеск солнца, белизна седых волос, коричневое дно реки. Язык пламени, фиолетовый луг вереска, все цвета радуги на разбитой коленке и на небе. Кто-то вернётся за тобой, когда ты будешь готов. А сейчас он думает о тебе, как ты мог бы думать о нём, Марк. Ты можешь всё, что кажется труднее, чем медленное умирание: выбирать, не понимать и ошибаться. Идти вперёд и возвращаться. Ты можешь даже ненавидеть и жаждать чего-то до боли, потому что совершенство, о котором ты мечтал, не существует. Существует богатство и непостоянство, ты ежедневно рождаешься для них.

Спи дальше! Там, куда ты стремишься, только пустота смерти. Ничего великого и достойного внимания. Смерть – это отсутствие возможности, отсутствие выбора, отсутствие времени, которое можно использовать или потерять. Ты думаешь о ней, как об избавлении от страдания, но кто почувствует облегчение, когда ты умрёшь? Чего будет стоить этот великий побег, когда исчезнет сам беглец? Думал ли ты когда-то о свободе в пустоте, в которой нет никого, даже тебя?

Самая большая тайна веры гласит, что ты – спаситель, что ты – свой хлеб жизни, звезда, ведущая путника. Ни один человек не обладает такой силой, чтобы тебя остановить, потому что ты мчишься в идеальной пустоте. В мире, который ты знаешь, ты единственный человек. Это твоё чистилище. Ты увидишь в нём будущее до самого конца, аж до самого предательства и тёмного света смерти. Потом твоя душа вернётся сюда, стремясь вперёд по истинной стрелке времени, касаясь многих других душ. Тогда ты решишь, что завершил свою судьбу. Чистилище – это не дверь в рай, это дверь в жизнь или смерть. Ты сам выберешь одну из них. И когда проснёшься во второй раз, никто не задержит тебя на полпути, не позовёт… – София замолчала, изнеможённая чудовищным усилием. Сняла с шеи монету, подвешенную на ремешке, и раздвинула ворот рубашки Маркуса.

– Я даю тебе знак, – она прислонила пульсирующий теплом металл к его груди. – Пусть он напоминает тебе обо мне, пусть сделает так, что ты усомнишься в одной узкой тропинке. С этих пор ты будешь видеть и понимать, будешь каждый день узнавать что-то о себе. Те, которые провозглашают лозунг «Пусть живёт смерть», уже мертвы. Такие слова может произнести только мёртвый язык.

Она упала на кресло напротив Маркуса и последним усилием надела на голову наушники. Прозвучали первые нежные ноты: Adagio un poco mosso, второй фрагмент концерта для фортепиано номер пять Бетховена. Дрожа всем телом и постепенно теряя сознание, она улыбнулась этой музыке.

Это была красивая музыка. Я помню.

Примечания

1

Цитата из Г. Д. Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» в переводе З. Александрова. Все дальнейшие ссылки на Г. Д. Торо означают ссылки на это произведение в указанном переводе.

(обратно)

2

«ВойдВоркс», в переводе с англ. «Работа с пустотой», дочерняя компания «ЭЭ».

(обратно)

3

«Heart of Darkness› – название космического корабля, в переводе с англ: «Сердце тьмы».

(обратно)

4

Ангел смерти (пер. с англ.).

(обратно)

5

«Секьюрити Корпс» – название охранной компании.

(обратно)

6

Секс-кукол (пер. с англ.).

(обратно)

7

Немудрено (пер. с лат.).

(обратно)

8

«Адажио для струнных» – наиболее известное произведение американского композитора Сэмюэля Барбера, впервые исполненное в 1938 году.

(обратно)

9

Имеется в виду «Стена», альбом группы «Пинк Флойд» 1979 года.

(обратно)

10

Автор делает неявную отсылку на стих Адама Мицкевича «Аккерманские степи».

(обратно)

11

Намёк на одну из самых старших польских музыкальных групп Tercet Egzotyczny, которая играет в латиноамериканском стиле и состоит из двоих мужчин и одной женщины, на что и делается акцент в сравнении.

(обратно)

12

Речь идёт о произведении Р. Воячека «Эклога». Здесь приведено в переводе Л. Бондаревского.

(обратно)

13

Мечтают ли андроиды об электропчёлах? (пер. с англ) Аллюзия на роман Ф. Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?»

(обратно)

14

Священному (пер. с лат.).

(обратно)

15

В оригинале приведён отрывок из стиха Я. Подсядло «Память».

(обратно)

16

«Хай Медикал Солюшенс»: в переводе с англ. – Высокотехнологические медицинские решения.

(обратно)

17

Фильмы с реальным убийством.

(обратно)

18

Псевдодокументальные фильмы эксплуатационного жанра, сосредоточивающиеся на темах смерти и секса.

(обратно)

19

Изнасилование! Изнасилование! Изнасилование! (пер. с англ.)

(обратно)

20

Супер лёгкий (пер. с англ.).

(обратно)

21

Френический электромагнитный импульс (пер. с англ.).

(обратно)

22

«Новых технологий Гуаньчжоу» (пер. с англ.).

(обратно)

23

Идущие на смерть (пер. с лат.).

(обратно)

24

Большой развернутый судорожный припадок, характерный для больных эпилепсией, при котором человек теряет сознание, падает и бьется в судорогах, собственно, классический образ, который представляется, когда заходит речь об эпилепсии. Petit mal, о котором речь идет чуть ниже, на grand mal практически не похож. Человек не теряет сознания и не падает, не страдает от конвульсий, но словно застывает, уставившись в одну точку, и не всегда откликаясь, если к нему обращаются.

(обратно)

25

Речь идет о фильме «Идентификация» режиссера Джеймса Мэнголда.

(обратно)

26

Песенка из романа К. Воннегута «Рецидивист», перевод А. Зверева.

(обратно)

27

Соматропин, гормон роста

(обратно)

28

«Кто убил мистера Лунный Свет?» – песня английского группы Bauhaus с альбома 1983 года «Burning from the Inside».

(обратно)

29

От англ. protect – защищать.

(обратно)

30

От англ. gradle – колыбель.

(обратно)

31

Цитаты принадлежат Г. Д. Торо.

(обратно)

32

Похитители IV: Месть жертвы (пер. с англ.).

(обратно)

33

Коричневая рубашка (форма немецких фашистов) (пер. с нем.).

(обратно)

34

Sturmabteilung – штурмовой отряд (пер. с нем.).

(обратно)

35

«Оргия освобождает». (пер. с нем.)

(обратно)

36

Сигур Роус – с исланд. переводится как роза победы (так же называется Пятый раздел книги).

(обратно)

37

Речь идёт о пророке Илье. В польском языке имя Илья (Eliasz) и фамилия героя Элиас (Elias) отличаются лишь одним звуком, поэтому автор и проводит такую параллель.

(обратно)

38

Синдром настоящего времени (пер. с англ.).

(обратно)

39

Дорогая тьма, дорогая тьма, не скроешь ли ты меня опять? (строчка из песни PJ Harvey «Dear Darkness») (пер. с англ.)

(обратно)

40

Время тает в живой преисподней, Пойманное в ловушку причиной, которую я когда-то понимал. Чувствую, как изнутри подступает тошнота, Перед кем же мне теперь держать ответ? (пер. с англ.)

Куплет из песни «Behind the Crooked Cross› группы Slayer c альбом «South of Heaven» 1988 года.

(обратно)

41

Збигнев Херберт «Последние минуты пана Когито» (пер. с польского Валерия Шамова).

(обратно)

42

Цитата приведена из романа Филипа Дика «Валис» (пер. В. Баканова, А. Криволапова). Изменения в переводе соотносимы с изменениями в оригинале.

(обратно)

43

«Глаз охотника» (пер. с англ.). Имеется в виду песня Брендана Перри с одноименного альбома 1999 года.

(обратно)

44

«Если человек – это пять, а дьявол – шесть, тогда Бог – это семь. Эта обезьяна ушла на небеса…» (пер. с англ.) По радио играет песня «Monkey Gone To Heaven» группы Pixies с альбома «Doolittle» 1989 года.

(обратно)

45

Здесь и далее цитаты из работы Пауля Тиллиха «Мужество быть» (1952).

(обратно)

46

Имеется в виду сборник работ Пауля Тиллиха, теолога и философа-экзистенциалиста, Фредерика Перлза, основателя гештальт-психотерапии, и Карла Роджерса, одного из создателей и лидера гуманистической психологии.

(обратно)

47

Да здравствует смерть! (пер. с исп.)

(обратно)

48

Дик Ф. К. «Валис», запись 11 в Экзегезе (пер. с англ. А. Криволапова, В. Баканова).

(обратно)

Оглавление

От составителя

Всесожжение

  І. В пути

    1. Францишек Элиас III

    2. Вавилон рулит

    3. Журавлиный танец

    4. Рассказ Радужного Ворона

    5. Morozhenoje

    6. Ущелье Сулима на рассвете

  ІІ. Высокий замок

    1. Чёрный калейдоскоп

    2. Церемония

    3. Маленький шаг человека

    4. На Вересковых пустошах

    5. Труп

    6. Страж крови

  ІІІ. Morituri[23]

    1. Grand mal[24]

    2. Столик для двоих

    3. Ещё глубже

    4. Скауты

    5. Ещё раз

    6. В театре духов и теней

  IV. Трансмиграция

    1. День Персея

    2. Сквозняк

    3. Христос на мосту

    4. Коричневое и чёрное

    5. Лепрозорий

    6. Воплощённое зло

  V. Роза победы

    1. Любовь – это путь

    2. Под металлическим дождём

    3. Холодные коридоры

    4. Озарение

    5. На юг от ада

    6. «Heart of Darkness»

Рассказы

  Другого не будет

  Безлюдье

  Место на дороге

  Стакан лимфы

  Монета

    Аверс

    Реверс Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg