«Глаз Сивиллы»

Глаз Сивиллы (fb2) - Глаз Сивиллы [сборник] (пер. Александр Лидин,Андрей Игоревич Криволапов,Александр Е Жаворонков,Михаил Алексеевич Пчелинцев,Анна Александровна Петрушина, ...) 992K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Филип Киндред Дик

Филип К.Дик Глаз Сивиллы

--отсутствует-- Томас Диш Предисловие (Introduction)

Файл отсутствует :(

1987

Маленький черный ящичек (The Little Black Box)

Глава 1

— Мисс Хиаси, мы хотим отправить вас на Кубу, проповедовать дзэн-буддизм тамошней китайской общине, — заявил Богарт Крофтс из Госдепартамента. — У вас восточное происхождение. Это вам поможет.

Едва заметно улыбнувшись, Джоан Хиаси подумала, что ее восточное происхождение — фикция. Родилась она в Лос-Анджелесе и закончила УСБ — Университет Санта-Барбары. Разве что по образованию она была востоковедом и отметила это в анкете при поступлении на работу.

— Возьмем слово «каритас», — продолжал Крофтс. — Что, по-вашему имел в виду Джером, когда использовал его. Милосердие? Едва ли. Но что же тогда? Дружелюбие? Любовь?

— Я специализируюсь на дзэне, — пробормотала Джоан.

— Все знают, что слово «каритас» пришло к нам из Древнего Рима, — уныло продолжал Крофтс. — Уважительное отношение одного человека к другому, сопереживание — вот что это значит. — Его седые густые брови чуть приподнялись. — Вы хотите получить эту работу, мисс Хиаси? А если хотите, то почему?

— Я хочу пропагандировать дзэн-будизм китайским коммунистам на Кубе, потому что… — Джоан заколебалась. Истина была проста: эта работа обещала ей хороший заработок. Первая высокооплачиваемая работа в ее жизни. Эльдорадо — с точки зрения карьеры. — Да, черт побери, — наконец вновь заговорила она. — В чем Истинный Путь? У меня нет ответа.

— Похоже, ваша профессия научила вас избегать прямых ответов, — кисло заметил Крофтс. — Однако… — тут он пожал пленами. — Возможно, это доказывает, что вы — подходящая кандидатура для такой работы. На Кубе вы столкнетесь с опытными искушенными в житейских делах людьми, которые, к тому же, исповедуют совершенно иную идеологию, чем жители США. Надеюсь, вы найдете с ними общий язык так, как нашли со мной.

— Благодарю вас, мистер Крофтс, — Джоан поднялась. — Я рада, что мы поняли друг друга.

— Произведите впечатление, — кивнул Крофтс, наполовину обращаясь к самому себе. — Вы ведь та самая молодая дама, которая скормила дзэн-буддистские загадки компьютерам УСБ?

— Да, я оказалась первой, — согласилась Джоан. — Но эту идею мне подкинул мой друг, Рэй Меритан — серо-зеленый джаз-арфист.

— Джаз и дзэн-буддизм, — пробормотал Крофтс. — Да, правительство сможет использовать вас на Кубе.

* * *

— Я уезжаю из Лос-Анджелеса, — заявила Джоан. — В самом деле, не могу же я торчать тут всю жизнь ради тебя.

Она подошла к окну апартаментов Рэя Меритана и взглянула на монорельсовую дорогу, сверкающую далеко внизу. Там с безумной скоростью промчалась серебряная капля, и Джоан поспешно отвела взгляд.

«Наверное, было бы хорошо, если бы мы могли страдать, — подумала она. — Чего нам недостает, так это реальных страданий. Нас всегда что-то оберегает».

— Значит, ты уезжаешь, — протянул Рэй. — Отправляешься на Кубу обращать в дзэн богатых лавочников и торгашей. В этом и заключается гениальный парадокс дзэна. На это тебя и купили, — хихикнул Рэй. — Работа с компьютером… Думаю, виновата она. Во всяком случае, ты больше не будешь ночами слушать мою музыку. Может, это она заставила тебя сбежать на Кубу?

— Ничего подобного, — возразила девушка. — Я стану слушать тебя по телевизору. Могу даже использовать твою музыку при обучении. — Из шкатулки розового дерева она вытащила пистолет тридцать второго калибра. Он принадлежал второй жене Рэя Меритана, Эдне. В прошлом году, в феврале, после обеда в дождливый день, Эдна застрелилась из этого пистолета. — Я возьму на память?

— Сентиментальные воспоминания? — язвительно поинтересовался Рэй. — Совесть замучила?

— Эдна застрелилась не из-за меня. Она меня любила. Я никогда не считала себя виновной в самоубийстве твоей жены, хоть она и обнаружила нашу связь… Все подсматривают друг за другом… как водится.

— И еще ты всегда советуешь людям отрицать вину и принимать реальность так, как она есть, — задумчиво произнес Рэй. — Что можно сказать о твоих принципах, дорогуша? Ну да, — усмехнулся он. — Антипараноидальный принцип. Универсальное обезболивающее средство Джоан Хиаси: отмахнуться от всего, в чем ты виноват. Отбрось вину, — Рэй оценивающе оглядел свою подружку и продолжил более резко: — Удивляюсь, что ты еще не стала поклонницей Уилбура Мерсера.

— Этого шута? — фыркнула Джоан.

— Но этим он и привлекает людей. Сейчас я тебе покажу, — Рэй направился к телевизору, установленному в противоположном углу комнаты. На телевизоре стоял черный ящичек с орнаментом из драконов в стиле китайской династии Сунн.

— Странно… Откуда ты знаешь, когда по телевизору выступает Мерсер? — удивилась Джоан.

— Я специально интересовался, — пробормотал Рэй, пожав плечами. — Новая религия, заменяющая дзэн-буддизм и зародившаяся здесь, на Среднем Западе. Она уже распространилась по всей Калифорнии. Тебе следовало быть повнимательнее, раз уж ты сделала религию своей профессией. Ты должна изучать ее. Религия влияет на твой счет в банке. Не забывай об этом, моя дорогая.

* * *

Когда телевизор включили, на экране появился Уилбур Мерсер, человек средних лет с тонкими, правильными чертами лица.

— Почему он ничего не говорит? — поинтересовалась Джоан.

— Потому что на этой неделе Мерсер принял обет молчания. Полного молчания, — Рэй закурил. — Государство должно платить мне, а не тебе. Ни черта ты не понимаешь в религии.

— По крайней мере, я не паясничаю, — заявила Джоан. — И я не молюсь на клоуна.

— И это говорит человек, идущий путем дзэна! — мягко заметил Рэй. — А ведь твой Будда — рулон туалетной бумаги. И еще Будда часто…

— Успокойся, — отрезала она. — Я хочу посмотреть на Мерсера.

— Ты хочешь посмотреть? — в голосе Рэя звучала ирония. — Бог мой, чего же ты хочешь на самом деле? Никто пока воочию не видел Мерсера, в этом-то все и дело, — загасив сигарету в пепельнице, он подошел: к телевизору — туда, где стояла коробочка с двумя ручками, прикрепленная проволокой к корпусу. Рэй взялся за эти ручки и на мгновение гримаса боли исказила его лицо.

— Что это? — заинтересовавшись, спросила Джоан.

— Н…ничего, — отозвался Рэй, по-прежнему сжимая ручки. На экране Уилбур Мерсер по-прежнему медленно поднимался по бесплодному, каменистому склону холма, но на его лице появилось выражение безмятежности… или пустоты? Задохнувшись Рэй отпустил ручки. — Я могу держать их ровно сорок пять секунд, — объяснил он Джоан. — Это — ящичек сопереживания моя дорогая. Не стану говорить, как достал его… Я и сам, честно говоря, точно не знаю. Они принесли его мне. Они — это некая организация, которая распространяет их… «Уилсер Инкорпорейтед». Но, честное слово, когда ты держишься за эти ручки, ты не просто видишь Уилбура Мерсера. Ты на самом деле участвуешь в его шествии. Чувствуешь то, что чувствует он.

— Со стороны это выглядит болезненно, — заметила Джоан.

— Да, — спокойно ответил Рэй Меритан. — А все потому, что Уилбура Мерсера постепенно убивают. Он идет к месту, где примет смерть.

Джоан в ужасе отодвинулась от ящичка.

— Ты думаешь?..

— Да, это то, в чем мы нуждаемся, — продолжал Рэй. — Помни, я достаточно хороший телепат, но сейчас не могу сосредоточиться настолько, чтобы четко читать твои мысли. «Если бы только я могла страдать…» — вот о чем ты только что подумала. Ладно. Вот твой шанс, Джоан.

— А это больно?

— Ты думаешь о боли?

— Да! — резко ответила она.

— Сейчас у Уилбура Мерсера двадцать миллионов поклонников во всем мире, — продолжал Рэй. — И они страдают вместе с ним, пока он идет к этому Пуэбло, где-то в штате Колорадо. Словом, где-то там находится место, куда он, по слухам, направляется. Но лично я сомневаюсь. Однако учение Мерсера успешно вытеснил дзэн-буддизм в Америке, а ты едешь на Кубу, чтобы обучать богатых китайских банкиров устаревшей практике аскетизма.

Джоан молча отвернулась от Рэя и посмотрела на продвигающегося вперед Мерсера.

— Ты ведь знаешь, что я прав, — продолжал Рэй. — Я воспринимаю твои эмоции. Ты даже сама можешь не сознавать, но это так.

На экране в Мерсера полетел камень и ударил его в плечо.

— Каждый, кто держится за ручки ящичка сопереживания, чувствует то же, что и Мерсер, — поняла Джоан.

— Ты права, — кивнул Рэй.

— А… что же случится, когда он умрет? — спросила Джоан.

— Посмотрим, — спокойным голосом заверил ее Рэй. — Пока мы этого не знаем.

Глава 2

— Думаю, вы ошиблись, — объявил Богарту Крофтсу госсекретарь. — Девушка могла быть любовницей Меритана, но это не означает, что ей что-то известно.

— Подождем, что скажет нам мистер Ли, — раздраженно возразил Крофтс. — Он встретит ее в Гаване.

— А не мог бы мистер Ли вначале просканировать Меритана?

— Один телепат сканирует другого, — ухмыльнулся Богарт Крофтс. — Абсурдная ситуация: мистер Ли читает мысли Меритана, а Меритан, тоже телепат, читает мысли мистера Ли и понимает, что мистер Ли читает его мысли. И при этом Ли, читающий мысли Меритана, понимает, что Меритан это знает… и так далее. Бесконечный процесс накручивания, взаимопроникновение разумов, во время которого Меритан спокойно спрячет все крамольные мысли и не станет думать о Уилбуре Мерсере.

— Их имена похожи, и это убеждает меня, — протянул Херрек. Меритан, Мерсер. Первые три буквы…

— Рэй Меритан — не Уилбур Мерсер, — объявил Крофтс. — Я расскажу вам, как мы это узнали. Воспользовавшись услугами ЦРУ, мы сделали видеокопию с телепередачи о Мерсере и проанализировали ее. Обычно Мерсер выступает на фоне мрачного пейзажа: равнина с кактусами, песок, скалы… Ну, вы знаете.

— Да, — кивнул Херрик. — Дикие места, похожие на пустыню.

— Если план более крупный, камера показывает небо. И луну. Так вот, мы тщательно изучили изображение. Это — не Луна. Вернее, луна — но слишком маленькая, чтобы быть нашей Луной. Мерсер находится не на Земле. Я считаю, он вообще не землянин.

Нагнувшись, Крофтс аккуратно приподнял со стола маленький металлический ящичек, избегая прикасаться к его ручкам.

— То есть эта штуковина спроектирована и собрана не на Земле. Весь путь Мерсера пролегает не по Земле, и это совершенно точно.

— Если Мерсера нет на Земле, тогда возможно, что он страдал и умер давным-давно на какой-то другой планете… — высказал Херрик новое предположение.

— Конечно, — согласился Крофтс. — Мерсер, или как бы его там ни называли… Возможно, именно здесь и находится разгадка. Но пока мы даже не знаем, что конкретно нас интересует…

Конечно же, в первую очередь их интересовало, когда Мерсер умрет? Что случится с людьми, которые в тот момент будут держаться за ручки своих ящичков сопереживания?

Крофтс сел за стол и стал рассматривать стоящий перед ним ящичек. Обычная металлическая коробка с двумя изящными ручками. Сам он никогда не притрагивался к ним и не хотел этого делать. Но…

— Когда предположительно Мерсер умрет? — спросил Харрек.

— А мистер Ли сможет что-нибудь извлечь из девушки? Вы это хотите спросить? Сможет он достать какой-нибудь ключ к местонахождению Мерсера?

— Надеюсь, — Крофтс поставил ящичек сопереживания на место, так и не прикоснувшись к его ручкам. «Наверное, это странное ощущение — положить руки на две обычные металлические ручки и неожиданно обнаружить, что ты совсем не тот, кем только что был, что ты совсем другой человек и находишься в другом месте, идешь по бескрайнему сухому склону к тому месту, где примешь смерть… — подумал он. — По крайней мере, так говорят. Но слушать об этом… Интересно, как все это происходит? Как известно, лучше раз увидеть…»

Боль. Именно она пугала Крофтса, удерживала от эксперимента.

Не верилось, что люди могут намеренно искать боль, а не избегать ее. Держаться за ручки ящичка сопереживания — занятие отнюдь не из приятных. Не избегать страданий, а стремиться к ним. И даже не к страданиям, как таковым… Крофтс не сомневался, что мерсеристы — просто мазохисты, жаждущие дискомфорта. Скорее всего, именно желание боли влекло верующих к Мерсеру. По крайней мере, он так думал.

* * *

Как бы то ни было, последователи Мерсера для чего-то страдали.

— Они хотят страдать, — объяснил своему начальнику Крофтс. Это означает отказаться от своего «эго», своего существования как личности. Отсюда возникает общность, в которой они страдают и вместе переносят тяжелые испытания Мерсера.

«Это похоже на пир во время чумы, — подумал он про себя. А настоящий ключ ко всему — тесное духовное общение, оно лежит практически в основе всех религий. Или должно лежать. Религия ослепляет людей, соединяя их в теле Господнем, которым они, уверовав, владеют совместно, при этом кто-то всегда остается за пределами такой общности».

— В первую очередь, необходимо знать: политическое это движение или просто очередное развлечение, — заметил Херрик.

— С нашей точки зрения, здесь явно замешана политика, — ответил Крофтс. — Но с точки зрения верующих…

На столе зажужжал интерком.

— Сэр, тут мистер Джон Ли, — объявила секретарша.

— Пусть заходит.

Вошел высокий и стройный молодой азиат в простом китайском одеянии средневекового фасона и черных туфлях с острыми носами. Пожав друг другу руки, мистер Ли и Херрик улыбнулись.

— Объект еще не улетел в Гавану?

— Еще здесь, — ответил Крофтс.

— Она хорошенькая? — поинтересовался мистер Ли.

— Да, — Крофтс с улыбкой посмотрел на Херрика. — Но… с тяжелым характером. Стервозная дамочка. Эмансипированная, если вы меня понимаете.

— А… суфражистка, — улыбнулся мистер Ли. — Ненавижу дамочек подобного типа… Наш план точно сработает, мистер Крофтс.

— Помните: ваша задача — наблюдать, — напомнил Крофтс. — Вы должны слушать, как она пропагандирует дзэн-буддизм, изучать ее ответы на вопросы типа: «В чем смысл сострадания Будды?» Кроме того, вам нужно несколько раз проверить ее память… Практика дзэна, как я полагаю, помогает внушать исподволь.

— Или незаметно защищаться от внушения, — широко улыбаясь, заметил Ли. — Вы видите, я готов. Чувство, бесчувствие… в дзэне это одно и то же, — он оставался совершенно спокойным.

— Конечно, я коммунист, — продолжал Ли. — И я вступил в контакт с вами, потому что коммунистическая партия в Гаване сочла мерсерианство учением вредным и подлежащим искоренению, — он помрачнел. — Должен заметить, что мерсеристы — фанатики.

— Да, это правда, — согласился Крофтс. — И нам необходимо ограничить сферу влияния их религии, — он показал на ящичек сопереживания. — У вас они тоже появились?

— Да, — ответил Ли. — Это своеобразная форма самобичевания. Полуобман, некая полуиллюзорная религия, призывающая упиваться ощущением собственной вины. На досуге люди согласны вбирать в себя и такие эмоции, если все оформлено должным образом. Так, и никак иначе.

«Этот человек даже не понимает суть проблемы, — подумал Крофтс. — Он простой материалист. Типичный продукт коммунистической идеологии, весь мир для него делится на черное и белое».

— Вы ошибаетесь, — произнес Ли, видимо прочитав мысли Крофтса.

— Извините, я забылся. Не обижайтесь.

— Я заглянул в вашу голову, и увидел, что вы верите: Уилбур Мерсер, как он себя называет, может находиться не на Земле — продолжал Ли. — Вы знаете позицию партии по этому вопросу? Он обсуждался всего несколько дней назад. Партия постановила: в Солнечной системе нет иных обитателей, кроме людей. Кроме того вера в существование сверхразума — порождение мистицизма.

Крофтс тяжело вздохнул.

— Позвольте с вами не согласиться. Решение, принятое путем простого голосования и явно по политическим соображениям… Не могу я такого понять…

И в этот момент примиряюще заговорил секретарь Херрик:

— Пожалуйста, давайте прекратим теоретические споры. Забудем философские разногласия… Движение Мерсера и его быстрое распространение по планете — вот тема для обсуждения.

— Да, пожалуй, вы правы, — согласился мистер Ли.

Глава 3

На взлетном поле аэропорта Гаваны Джоан Хиаси остановилась в недоумении. А потом она начала оглядываться. Толпа пассажиров потянулась ко входу в зал номер двадцать.

Встречающие — родственники и друзья прибывших — выплескивались на край посадочного поля, в нарушение всех правил работы аэропорта. Среди встречающих Джоан увидела высокого худощавого молодого китайца.

Подойдя к нему, Джоан спросила:

— Мистер Ли?

— Да, — добродушно улыбнулся он, а потом стал торопливо пробиваться к Хиаси через толпу. — Сейчас время обедать. Хотите перекусить? Я могу отвезти вас в ресторан Хань Фало. Там подают утку по-пекински и суп из ласточкиных гнезд — типичное блюдо кантонской кухни… Немного слащаво, но хорошо приготовлено.

* * *

Вскоре они сидели в ресторане, в огромном кабинете, в креслах, обитых красной кожей. Стены кабинета имитировали тиковый полог балагана. Вокруг щебетали кубинцы и китайцы. В воздухе пахло жареной свининой и дымом сигар.

— Вы — руководитель Гаванского Института востоковедения? — на всякий случай уточнила Джоан.

— Правильно. К сожалению, кубинская коммунистическая партия недовольна нами из-за некоторых религиозных аспектов нашей деятельности. Но многие китайцы, живущие на острове, посещают наши лекции или занимаются заочно. И, как вы знаете, у нас много выдающихся учеников из Европы и Южной Азии, которые учатся заочно… Кстати, в дзэн-буддизме есть притчи, которые даже я не понимаю. Например, монах, рассекающий пополам котенка… Я долго размышлял над этим коаном, но так и не нашел присутствия Будды в подобной жестокости… — Потом китаец поспешно прибавил. — Я не спорю с учением. Я только хочу понять.

— Из всех коанов дзэна этот наиболее труден для понимания. Ответом служит вопрос: а где котенок сейчас?

— Чем-то напоминает начало Бхагават-Гиты, — быстро кивнул мистер Ли. — Помню, Арджуна сказал: «Лук Гандива выскальзывает из моих рук… А это плохое предзнаменование!» Но что можно извлечь из убийства котенка?

— Уточним, — сказала Джоан. — Вы, конечно, помните ответ Кришны. Это одно из самых глубоких высказываний о смерти и человеческих поступках во всей добуддийской религии.

Подошел официант, чтобы принять заказ. Он оказался кубинцем в костюме цвета хаки и берете.

— Попробуйте жареный «вань дунь», — посоветовал мистер Ли. — Еще возьмите «чао уи» и, конечно, яичный рулет… У вас сегодня есть яичный рулет? — спросил он официанта.

— Си, сеньор Ли, — ответил официант, одновременно ковыряясь в зубах зубочисткой.

Ли заказал за обоих, и официант ушел.

— Знаете, — начала Джоан, — если бы вы пробыли рядом с телепатом так же долго, как я, вы тоже чувствовали бы, когда вас интенсивно сканируют… Я всегда чувствовала, когда Рэй пытался копаться у меня в голове. Вы — телепат. И сейчас интенсивно сканируете меня.

— Я бы хотел им быть, мисс Хиаси, — улыбнулся Ли.

— Мне нечего скрывать, — заявила Джоан. — Но я удивляюсь, почему вы интересуетесь моими мыслями. Вы же знаете, что меня нанял на работу Госдепартамент Соединенных Штатов. Тут нет никакого секрета. Вы боитесь, что я прилетела на Кубу шпионить? Изучать обороноспособность вашей страны? Или что-нибудь в таком духе? — девушка почувствовала разочарование — Не слишком хорошее начало. По отношению ко мне вы вели себя бесчестно.

— Вы очень привлекательная женщина, мисс Хиаси, — заметил Ли, ничуть не растерявшись. — Мне лишь любопытно было взглянуть… можно сказать прямо?.. На ваше отношение к сексу.

— Вы лжете, — спокойно объявила Джоан.

Вежливая улыбка китайца растаяла. Он пристально посмотрел на Джоан.

— Суп из ласточкиных гнезд, сеньор, — это вернулся официант. Он поставил горячую, дымящуюся супницу в центр стола. — Чай, — продолжал он, поставив на стол заварочный чайник и две маленькие пиалы. — Сеньора, не желаете ли свиную отбивную?

— Нет, — рассеянно ответила Джоан.

Из общей залы донесся крик боли. Джоан и ее спутник аж подпрыгнули. Ли резко отдернул занавеску, отделявшую их кабинет от общего зала. Официант тоже посмотрел туда, откуда донесся крик, и усмехнулся.

В противоположном углу ресторанного зала сидел за столиком престарелый кубинец. Его руки намертво сжались на ручках ящичка сопереживания.

— И здесь тоже? — только и смогла выговорить Джоан.

— Это как чума, — развел руками Ли. А потом он обратился к официанту. — Этот человек мешает нам есть.

— Извините, — хихикнул официант и покачал головой.

— Да, — поддержала Джоан, а потом повернулась к своему спутнику. — Мистер Ли, я останусь здесь и начну работать несмотря на наши разногласия. Не знаю, почему они отправили телепата встретить меня… Возможно, всему виной параноидальное отношение коммунистического общества к иностранцам — но в любом случае работа есть работа, и я намерена выполнить ее… Так мы обсуждали притчу о расчленении котенка?..

— Мы продолжим обсуждение во время еды? — скривившись, поинтересовался Ли.

— Вы сами начали этот разговор, — заметила Джоан. Затем она продолжила разговор, несмотря на сильные душевные муки, отразившиеся на лице Ли, когда он зачерпнул ложкой суп.

* * *

В лос-анджелесской телестудии у своей арфы в ожидании «прямого эфира» томился Рэй Меритан. «Для начала сыграю «Как высока луна»», — решил он, а потом зевнул, не спуская взгляда с контрольной кабинки.

Рядом с ним музыкальный ведущий Глен Голдстрин великолепным льняным платком полировал очки с огромными стеклами.

— Думаю вечером дать тебе эфир с Густавом Малером, — объявил Голдстрин.

— А кто это, черт побери?

— Величайший композитор конца девятнадцатого столетия. Очень романтичный. Он писал длинные музыкальные симфонии и песни кантри. Я еще подумывал о фантазиях в ритмах «Весеннего алкоголика» и «Песни о Земле». Никогда не слышал?

— Нет, — равнодушно ответил Меритан.

— Мелодии в серо-зеленой тональности.

В этот вечер Рэй Меритан не чувствовал себя настроенным на серо-зеленый. Его голова раскалывалась от боли. А виной всему камень, попавший в Уилбура Мерсера. Меритан попытался отпустить ручки ящичка сопереживания в тот момент, когда увидел летящий в Мерсера камень, но опоздал. Камень ударил пророка в висок и рассек кожу до крови.

— Сегодня я встретился с тремя мерсеристами. Все они выглядели ужасно. Что-то случилось с Мерсером?

— Откуда я знаю.

— Ты выглядишь так же, как они. Твоей голове досталось, не так ли? Все будет хорошо, Рэй. Что поделать, если ты мерсерист? Хочешь обезболивающую таблетку?

— А как же самая идея? — резко спросил Рэй Меритан. — Обезболивающее! Теперь, мистер Мерсер, когда вы поднялись по склону холма, не хотите ли кубик морфия? Ты не понимаешь!.. — высвобождая свои эмоции, Рэй извлек из арфы несколько каденций.

— Вас включают, — объявил режиссер из аппаратной. Мелодия «Это изобилие» полилась с ленты в контрольной комнате. Камера номер два остановилась на Голдстрине. Осветитель включил красную подсветку.

— Добрый вечер, дамы и господа, — скрестив руки на груди, заговорил Голдстрин. — Что такое джаз?

«Вот это я и скажу им, — решил Меритан. — Что такое джаз? Что такое жизнь?» — Он вытер раскалывающийся от боли лоб и задумался, как выдержит следующую неделю. Скорбный путь Уилбура Мерсера близился к концу. И с каждым днем пророку становилось все хуже…

— А после короткой рекламной паузы мы вернемся к вам, чтобы рассказать о мире мужчин и женщин, живущих в серо-зеленом стиле, — продолжал Голдстрин. — Мы расскажем о стильных людях, о мире такого оригинального, неповторимого музыканта и композитора, как Рэй Меритан.

На телемониторах перед Меританом замелькали рекламные ролики.

— Пожалуй, я все-таки приму таблетку, — обратился музыкант к телеведущему. И через мгновение большая желтая таблетка оказалась у него на ладони.

— Паракодеин, — пояснил Голдстрин. — Запрещенный наркотик… Я удивляюсь тебе… всем вам. Никакой осторожности.

— Отстань! — Рэй взял графин и запил пилюлю.

— А теперь ты примкнул к мерсеристам…

— Сейчас я… — он посмотрел на Голдстрина. Они хорошо знали друг друга благодаря совместным выступлениям по телевидению. — Я не мерсерист, — продолжал Рэй. — Забудь об этом, Глен. Это лишь чистое совпадение, что у меня разболелась голова после того как Мерсера треснул камнем по башке какой-то слабоумный садист. Его бы самого заставить пройти весь этот путь…

Нахмурившись Рэй еще раз неодобрительно взглянул на Голдстрина.

* * *

— Понимаю, — кивнул Голдстрин. — Американское ведомство психиатрии собирается просить ведомство правосудия изолировать всех мерсеристов.

Неожиданно он повернулся ко второй камере.

— Серо-зеленый стиль зародился четыре года назад в Пиноле, Калифорния, в месте, известном сейчас как «Клуб выстрела дуплетом». Тогда там играл Рэй Меритан. Рэй исполнил как-то одну из своих самых известных ныне мелодий. Она называется «Однажды, занимаясь любовью с Эмми», — тут ведущий качнулся в сторону Меритана. — И вот… Рэй Меритан.

Пальцы Рэя коснулись струн, и арфа нежно зазвучала.

«Вот почему ФБР не смогло ничего поделать со мной уже в течении десяти лет, — подумал он. — Я покажу им, что они не доросли до меня. Вначале паракодеин, потом Мерсер. Берегись, парень!»

Глен Голдстрин показал Рэю торопливо нацарапанную записку так, чтобы она не попала в объектив.

Мерсер не землянин?

Ниже Голдстрин подписал маркером:

Это то, что они хотят знать.

«Вторжение извне, — подумал Меритан, продолжая играть. — Так вот чего они боятся. Страх перед неизвестным, как у маленьких детей. Наше правительство — крошечные дрожащие от страха дети, играющие в ритуальные игры со сверхсовременными могущественными игрушками».

А потом он услышал мысль одного из видеоинженеров в операторской:

«Бедняга Мерсер».

Теперь Рэй переключил внимание на этого человека, сканируя его изо всех сил. Пальцы музыканта работали чисто рефлекторно.

«Правительство объявило вне закона все так называемые ящички сопереживания».

Рэй подумал о собственном ящичке, стоящем на телевизоре в его квартире.

«Организация, которая распространяет ящички сопереживания, объявлена вне закона, а ФБР уже производит массовые аресты в крупных городах. Другие страны согласились последовать нашему примеру».

«Почему Мерсер — бедняга? — удивился Рэй. — Он что, уже умер? И как насчет мерсеритов, которые в тот момент держались за ручки ящичков? Что с ними сталось? Может, им необходима медицинская помощь?»

«Пора передавать новости? — подумал видеоинженер. — Или подождем, и пока дадим рекламу?»

Рэй перестал играть на арфе и громко сказал в гудящий микрофон:

— Уилбур Мерсер пострадал. Мы предполагали, что так и случится. И все же это большая трагедия. Мерсер — святой.

Глен Голдстрин округлившимися глазами уставился на музыканта.

— Я верю в Мерсера, — продолжал Рэй, и все телезрители Соединенных Штатов Америки услышали его признание. — Я верю в его страдания и смерть. Это касается каждого.

Все! Сделано! Передача ушла в эфир помимо записи на пленку. На это потребовалось не так уж много храбрости.

— Молитесь за Уилбура Мерсера! — закончил он и заиграл на арфе в своем серо-зеленом стиле.

«Дурак, — подумал Глен Голдстрин. — Самоубийца! Положим в тюрьму сядешь не более чем на неделю, но ты же погубил свою карьеру!»

А Рэй играл на арфе и печально улыбался Глену.

Глава 4

— Знаете историю о том, как дзэнский монах играл с детьми в прятки? Кажется, эта притча есть у Басе. Монах спрятался в сортире во дворе. Он залег в дерьмо, а дети не смогли его найти а потом забыли о нем. А монах был простым человеком. На следующий день…

— Я допускаю, что дзэн — своеобразная форма глупости — перебила его Джоан. — Он превозносит такие достоинства жизни, как простота и доверчивость. Но помните, слово «доверчивость» означает, что этого человека легко обмануть, одурачить, — девушка глотнула чая и обнаружила, что тот уже остыл.

— Тогда вы практикуете дзэн по-настоящему, потому что вас уже обманули, — заявил Ли. — Сунув руку в недра своего пальто, он вытащил пистолет и направил его на Джоан. — Вы арестованы.

— Кубинским правительством? — с трудом ухитрилась выговорить она.

— Правительством Соединенных Штатов, — ответил Ли. — Я заглянул вам в голову и узнал: вы в курсе, что Рэй Меритан занимает видное положение среди мерсеритов. Да и вы сами склонны к мерсеризму.

— Ничего подобного!

— Вы прельстились бессознательно, но уже готовы к тому, чтобы стать в их ряды. Я могу вытащить из вас эти мысли, даже если вы станете это отрицать. Мы вернемся в Соединенные Штаты, вы и я. И потом мы вместе поищем Рэя Меритана, а он отведет нас к Уилбуру Мерсеру. Все очень просто.

— Зачем же меня тогда отправили на Кубу?

— Я — член Центрального комитета Кубинской коммунистической партии, — проговорил Ли. — Я — единственный телепат на весь остров. Мы проголосовали за то, чтобы работать совместно с правительством Соединенных Штатов, пока не закончится кризис, вызванный деятельностью Мерсера. А теперь мы вернемся в аэропорт и отправимся назад в Вашингтон.

Джоан беспомощным взглядом обвела ресторанную залу. Посетители обедали, туда-сюда сновали официанты… Никто не обращал внимание на Джоан и Ли.

Когда мимо проходил официант с тяжело нагруженным подносом, Джоан встала.

— Этот человек… — она показала на Ли. — Он хочет похитить меня. Помогите, пожалуйста.

Официант посмотрел на Ли, узнал его, улыбнулся Джоан и пожал плечами.

— Сеньор Ли — важный человек, — сообщил официант и прошел дальше.

— Он сказал правду, — подтвердил Ли.

Джоан выскользнула из кабинета и метнулась через зал.

— Помогите! — обратилась она к старому кубинскому мерсеристу, который сидел перед ящичком сопереживания. — Я — мерсеристка. Они хотят меня арестовать.

Морщинистое лицо старика вытянулось. Кубинец внимательно смотрел на девушку.

— Помогите, — повторила она.

— Хвала Мерсеру! — только и сказал старик.

«Он не в силах мне помочь», — поняла Джоан. Теперь ей ничего не оставалось, как повернуться к Ли, который последовал за ней, держа пистолет наготове.

— Этот старик ничего не сделает, — объяснил Ли. — Он даже зад свой не поднимет.

Ноги у Джоан подкосились.

— Да, я знаю.

* * *

Телевизор в углу вдруг прекратил передавать глупые рекламные ролики — женское личико и мелькающую бутылку пива. Ведущий новостей заговорил на испанском.

— Мерсер ранен, — сообщил Ли, прислушиваясь. — Но он пока еще жив. Вы, мисс Хиаси, не понимаете, каково сейчас всем мерсеристам. Притворяетесь? Да, все правильно. Сначала надо взяться за рукояти… И сделать это нужно добровольно.

Джоан схватила ящичек старого кубинца. Мгновение она подержала его, а потом взялась за ручки. Ли с удивлением посмотрел на нее.

Джоан не почувствовала никакой боли. «Как это?» — удивилась она, оглядываясь. Зал ресторана стала тускнеть, расплываться.

«Возможно Мерсер уже без сознания… Такое ведь может случиться. Но все равно я ускользну от тебя, — подумала она о Ли. — Ты не сможешь… или просто не захочешь последовать за мной в загробный мир Уилбура Мерсера, который умирает на пустынном склоне, окруженный врагами. Сейчас я вместе с ним. Это — убежище от всего ошибочного. От вас, мистер Ли. Вы никогда не сможете заполучить меня обратно!»

Зрение вернулось. В воздухе резко пахло цветами. А вокруг лежала голая безводная пустыня.

Перед Джоан стоял печальный седой человек. Его взгляд был переполнен болью.

— Я ваш друг, — объявил он. — Но вы должны уйти. Я не смогу помочь вам выпутаться и найти выход. — Вы понимаете? — для пущей убедительности он взмахнул пустыми руками.

— Нет, — возразила Джоан. — Не понимаю.

— Как я могу спасти вас, если не могу спастись сам? — улыбнулся он. — Разве вы не видите? Тут нет спасения.

— Тогда зачем все это? — удивилась Джоан.

— Показать вам, что вы не одиноки, — ответил Уилбур Мерсер. — Я здесь, рядом с вами, и всегда буду здесь. Возвращайтесь, встретьтесь с ними, передайте это им.

Девушка отпустила рукояти.

— Ну? — поинтересовался Ли, все еще держа в руке пистолет.

— Пойдемте, — сказала она. — Возвращаемся в Соединенные Штаты. Можете передать меня ФБР. Это неважно.

— Что же вы видели? — полюбопытствовал мистер Ли.

— Не ваше дело.

— Но я легко могу узнать это, — склонив голову, он стал сканировать девушку. Уголки его рта опустились, на лице появилась гримаса недоверия. — Не сказал бы, что узнал слишком много. Мерсер посмотрел на вас и объявил, что ничего не может для вас сделать… И это человек, в жертву которому вы приносите свою жизнь, вы и остальные? Вы, наверное больны.

— Чувствовать себя больной среди безумцев — просто здорово, — объявила она.

— Чепуха! — возразил Ли.

* * *

— Интересно… Она стала мерсериткой прямо на моих глазах, — сообщил Ли Богарту Крофтсу. — Скрытое стало явным… Это лишь доказывает, что я правильно прочел ее мысли.

— С минуты на минуту мы должны схватить Меритана, — объявил Крофтс своему шефу, госсекретарю Херрику. — Он сбежал с телестудии в Лос-Анджелесе, после того как в прямом эфире объявил, что Мерсер серьезно ранен. Никто не знает, где он. Он не вернулся в свою квартиру. Местная полиция конфисковала его ящичек сопереживания. Теперь Меритану некуда податься.

— А где Джоан Хиаси? — спросил Крофтс.

— Сейчас она в Нью-Йорке, — ответил Ли.

— По какому обвинению ее задержали? — спросил Крофтс.

— Политическая агитация, наносящая ущерб безопасности Соединенных Штатов.

— И официально арестована она кубинскими коммунистами, — с улыбкой добавил Ли. — Один из дзэнских парадоксов, на который мисс Хиаси прольет свет.

Тем временем Богарт Крофтс думал о том, как по всей стране агенты ФБР конфискуют ящички сопереживания. Скоро их уничтожат. За следующие сорок восемь часов большая часть ящичков, находящихся на территории США, перестанет существовать. В том числе и тот, что сейчас находится в его кабинете.

Ящичек так и простоял на столе, и Крофтс до него так и не дотронулся. Он сам попросил принести сюда ящичек и все это время хранил его, держась подальше от ручек. Теперь Крофтс подошел к нему.

— Что случится, если я возьмусь за эти ручки? — поинтересовался он у Ли. — Это ведь не телевизор. Не думаю, что Уилбур Мерсер перенесется прямо сюда. Фактически все, что я знаю, — то, что в итоге Мерсер должен умереть.

— Если вы возьметесь за рукояти, вы войдете… — начал было Ли, но запнулся. — Не знаю, как это описать, но вы окажетесь там. Почувствуете необъяснимую общность с мистером Мерсером, где бы он ни находился. Вы разделите его страдания, но это не все. Вы станете разделять его… — Ли замялся. — Мировоззрение… Нет, это не слишком подходящий термин. Идеологию?.. Тоже нет.

— А как насчет «транс-состояния»? — поинтересовался госсекретарь Херрик.

— Может и так, — нахмурившись согласился Ли. — Нет, и даже не это. Трудно подобрать слово, чтобы охватить все значения… пожалуй, самое подходящее слово — сопереживание.

— Я попытаюсь, — решился Крофтс.

— Нет, — возразил Ли. — Позвольте предостеречь вас. Я видел, как это сделала мисс Хиаси и как она после этого изменилась. Вы ведь не начали употреблять паракодеин, когда он стал популярен среди безродных космополитов? — в голосе китайца зазвучали гневные нотки.

— Я пробовал паракодеин, — ответил Крофтс. — И он не оказал на меня никакого действия.

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался госсекретарь Херрик.

— Я пока не понимаю, почему я должен измениться, — пожал плечами Крофтс. — Просто хочу попробовать этот наркотик, — и он взялся обеими руками за ручки ящичка сопереживания.

Глава 5

— Они отобрали мой ящичек сопереживания, — медленно шагая под дождем, бормотал Рэй Меритан. — Если я вернусь в свою квартиру, они схватят меня.

Дар телепатии спас его. Войдя в свой подъезд, он услышал мысли полицейских…

Сейчас уже перевалило за полночь. «Проблема в том, что из-за проклятого телешоу я стал известен. В Америке нет места, где я смогу остаться неузнанным. И есть ли такое место на Земле… Где находится Уилбур Мерсер? — спрашивал он себя. — В Солнечной системе, или же за ее пределами? Может, он греется под лучами иного солнца? Где он? Возможно, мы никогда этого не узнаем. Или, точнее, я никогда не узнаю. Но разве это важно? Где Уилбур Мерсер? Вот что самое главное. Ведь добраться до него может любой. Ящичек сопереживания… Точнее, можно было добраться всегда… До начала полицейских рейдов».

Меритан почувствовал, что компания по распространению ящичков, которая и раньше особо не светилась, и сейчас найдет способ распространять ящички в обход полиции. Он оказался прав.

Впереди, среди дождя и теней, он увиден красные огни бара. Повернув в ту сторону, он зашел в бар и обратился к бармену:

— У вас есть ящичек сопереживания? Я заплачу сотню.

— Нет, — ответил бармен — здоровый, плотный мужик с волосатыми руками. — У меня нет ничего такого. Убирайся!

Посетители бара разом повернулись в сторону Рэя.

— Эй, да это тот парень, что в бегах, — заметил один из них.

— Это — Рэй Меритан. Джазмен, — добавил другой.

— Сыграйте для нас что-нибудь серо-зеленое, — попросил третий. Он мелкими глотками потягивал пиво из огромной кружки.

Меритан поспешил к выходу.

— Подожди, — остановил музыканта бармен. — Сходи по этому адресу, — он записал адрес на спичечной коробке и протянул Рэю. — Держи, парень.

— Сколько я вам должен? — спросил Рэй.

— Пять долларов, и выметайся!

Меритан заплатил и ушел. Теперь в кармане у него лежал спичечный коробок.

— Возможно, это адрес ближайшего полицейского участка, — сказал он сам себе. — Но я должен попробовать. Если бы еще разок прикоснуться к ящичку сопереживания…

По адресу, который дал бармен, Рэй отыскал в трущобах Лос-Анджелеса обшарпанное деревянное здание. Он постучал и стал ждать.

Дверь приоткрылась. На него уставилась полная женщина средних лет в шлепанцах и махровом халате.

— Я не из полиции, — объявил Рэй. — Я мерсерист. Могу я воспользоваться вашим ящичком сопереживания?

Дверь распахнулась. Женщина оглядела Рэя с ног до головы. Видимо, она удовлетворилась осмотром, хотя ничего и не сказала.

— Извините, что потревожил вас так поздно, — пробормотал Рэй.

— Что с вами случилось? — поинтересовалась женщина. — Вы плохо выглядите.

— Это — Уилбур Мерсер, — ответил Рэй. — Ему больно.

— Проходите, — женщина проводила Рэя в темную холодную гостиную, где в огромной клетке с гнутыми медными прутьями спал попугай. Там, на старой радиоле, Рэй увидел ящичек сопереживания. Он почувствовал, как мурашки поползли по его телу.

— Не робейте, — подтолкнула его женщина.

— Благодарю.

Рэй взялся за ручки.

В его ушах зазвучал голос:

«Мы попробуем использовать девушку. Она приведет нас к Меритану. Я оказался прав, настояв на том, чтобы ее упрятали подальше».

Рэй Меритан не узнал голос. Говорил явно не Уилбур Мерсер. Несмотря на это, изумленный Рэй только крепче ухватился за ручки. Он словно оледенел.

«Неземные силы нашли поддержку среди доверчивой части нашего общества… Я твердо верю… Они манипулируют наиболее цинично настроенным меньшинством верхушки общества — такими людьми, как Меритан. Они расплачиваются за этого безумного Уилбура Мерсера…» — не слишком уверенный голос стих.

Рэю Меритану стало страшно.

«Я вошел в контакт с сопереживаниями кого-то другого, — понял он. — Или Мерсер устроил это специально?»

Рэй вновь прислушался.

«… отправьте эту Хиаси из Нью-Йорка сюда, чтобы мы проверили ее… Когда я расскажу Херрику…»

«Херрик — госсекретарь США. Значит, я слышу разговор людей из Госдепартамента, — решил Меритан и подумал о Джоан. — Ее ведь нанял кто-то из Госдепартамента. Значит, она не на Кубе? Он в Нью-Йорке. Где-то произошла ошибка? Ясно, Госдепартамент хочет использовать ее, чтобы добраться до меня».

Рэй отпустил ручки и голоса стихли.

— Вы сопереживали с ним? — спросила женщина.

— Да-а, — рассеянно пробормотал Меритан, пытаясь сориентироваться в незнакомой комнате.

— Как он? В порядке?

— Я… я не знаю, — искренне ответил Рэй и подумал: «Я должен отправиться в Нью-Йорк и попытаться спасти Джоан. Она впуталась в это из-за меня. Теперь у меня нет выбора. Даже если меня поймают… Разве я смогу бросить ее?»

* * *

— Я не слился духовно с Мерсером, — заявил Богарт Крофтс. Он отошел от ящичка сопереживания, потом повернулся, и в недоумении уставился на него.

— Я стал Меританом… Но я не знаю, где он. В то самое мгновение, как я сжал ручки ящичка, Меритан взялся за ручки другого ящика. Мы соединились, и теперь этот музыкант знает все, что знаю я. И мы знаем кое-что из того, что знает он, хотя он знает не так уж много, — Крофтс пристально посмотрел на госсекретаря Херрика. — Меритан знает о Уилбуре Мерсере не больше нашего. Он пытается добраться до него. Определенно, он не Мерсер.

Крофтс замолчал.

— Это уже много, — Херрик повернулся к Ли. — Что он еще выудил из Меритана, мистер Ли?

— Меритан поедет в Нью-Йорк и попытается освободить Джоан Хиаси, — продолжал Ли, спокойно читая мысли Крофтса. — Вы узнали это от мистера Меритана за какое-то мгновение до того, как контакт прервался.

— Мы приготовимся к встрече с мистером Меританом, ухмыльнулся Херрик.

— Похоже, вы все это время не прерывали со мной телепатического контакта, — поинтересовался Крофтс.

— Иногда двое телепатов оказываются рядом, — пояснил Ли. — Неприятное ощущение. Мы избегаем этого, потому что если ментально сталкиваются два лгущих разума, это оказывается вредно для психики обоих. Я следил за тем, что происходило, когда вы столкнулись с Меританом.

— Но что же нам делать дальше? — удивился Крофтс. — Теперь я знаю — Меритан невиновен. Он ничего не знает о проклятом Мерсере и об организации, распространяющей эти ящики. Ничего, кроме ее названия.

На мгновение наступила тишина.

— Но он среди знаменитостей, которые стали поклонниками Мерсера, — Херрик протянул Крофтсу официальное донесение, полученное по телетайпу. — И он заявил об этом открыто. Если вас что-то беспокоит, прочитайте донесение…

— Знаю, он объявил о своей приверженности культу Мерсера в той вечерней телепередаче, — нервно пробормотал Крофтс.

— Когда имеешь дело с организованными пришельцами, возможно, прибывшими из другой системы, следует быть осторожным, — заявил госсекретарь. — Мы попытаемся схватить Меритана, а действовать станем через мисс Хиаси. Мы выпустим ее из тюрьмы и проследим за ней. Когда Меритан войдет с нею в контакт…

— Не скажите ли вслух, что вы задумали, господин Крофтс, — неожиданно перебил госсекретаря Ли. — Вы сами постоянно вредите своей карьере.

— Херрик, это ошибка, — сказал Крофтс. — Меритан невиновен, так же как Джоан Хиаси. Если вы попытаетесь задержать Меритана, я подам в отставку.

Госсекретарь нахмурился.

— Напишите заявление об отставке и оставьте его у меня на столе, — распорядился он.

— Это будет неудачным решением, — заметил Ли. — Я мог бы и догадаться, что побывав в контакте с Меританом, вы изменили свое мнение. Он заразил вас враждебностью к нам. Отбросьте все это — хотя бы ради собственной карьеры и страны, не говоря уже о вашей семье.

— Мы поступаем неправильно, — повторил Крофтс.

* * *

— Неудивительно, что эти ящички сопереживания наносят такой вред! — гневно воскликнул Херрик. — Сейчас я сам убедился в этом. Увы, я не могу повернуть вспять происходящее.

Он подобрал ящичек сопереживания и подняв его повыше грохнул об пол. Черный короб превратился в груду металлического хлама.

— Не смог удержаться от этого детского поступка, — вздохнул госсекретарь. — Впредь между нами и Меританом в целях безопасности не будет никаких контактов.

— Если мы арестуем Меритана, он может попытаться воздействовать на нас, — вновь заговорил Крофтс, и сам удивился своему утверждению. — Или, скорее, на меня.

— Так или иначе, я собираюсь продолжить операцию по его задержанию, — заявил Херрик. — И, пожалуйста, напишите заявление, мистер Крофтс. Все будет для вас так, как я решил, — он выглядел сумрачно и решительно.

— Господин госсекретарь, я читал мысли мистера Крофтса и могу вас уверить, он сам ошеломлен, — сказал Ли. — Крофт — невинная жертва ситуации. Уилбур Мерсер внес замешательство в наши ряды. Если вы примете заявление мистера Крофтса об отставке, Мерсеру это будет на руку.

— Не важно, примет он мое заявление или нет, — отмахнулся Крофтс. — Я увольняюсь в любом случае.

— Ящичек сопереживания неожиданно сделал из вас телепата, и этого оказалось достаточно, — вздохнул Ли и похлопал Крофтса по плечу. — Телепатическая сила и сопереживание — схожие явления. Может, стоит его назвать «телепатическим ящичком». Я удивляюсь этим инопланетянам. Ведь они могли создать прибор, который помог бы нашему развитию.

«Раз вы читаете мои мысли, то знаете, что я собираюсь делать, — заявил Крофтс. — Не сомневаюсь, что вы расскажете об этом Херрику».

Ли еле заметно усмехнулся:

«Государственный секретарь и я объединились, чтобы сохранить мир во всем мире. Но у нас разные цели и разные инструкции».

А Херрику он сказал:

— Этот человек расстроен вашими действиями. Он действительно готов переметнуться на сторону противника. Ему понравилось чувствовать себя телепатом.

— Если вы опуститесь до измены, вас арестуют, — объявил Херрик Крофтсу. — Обещаю!

Крофтс промолчал.

— Ящичек не изменил его разум, — вежливо объяснил Ли, кивнув обоим и, по-видимому, забавляясь ситуацией.

«А дальше? — подумал он. — Тварь, которая называет себя Уилбуром Мерсером, нанесла дерзкий удар, соединив разумы Крофтса и Меритана. Понятно, что теперь сделает Крофтс. Он снова станет искать ящичек сопереживания… И если найдет… В следующий раз Мерсер уже обратится к нему персонально. Приобщит к своему учению… Тогда Крофтс окончательно встанет в их ряды. Итак, они нас опередили, но в конечном счете мы выиграем, потому что в итоге разрушим все ящички сопереживания. А верующие без своего Уилбура Мерсера будут бессильны. Ящички — единственный путь, которым он… или оно… может достичь контроля над людьми. Только что оно проделало это с несчастным Крофтсом. Без ящичков сопереживания движение мерсеристов беспомощно».

Глава 6

На краю Западной равнины, в городе Нью-Йорк, Джоан Хиаси обратилась к служащему в форме:

— Мне нужен один билет до Лос-Анджелеса на следующий рейс. На сверхзвуковой самолет или даже на ракету. Не имеет значения. Я хочу как можно скорее улететь отсюда.

— Первым классом, или туристическим? — поинтересовался служащий.

— Все равно, — тяжело вздохнула Джоан. — Только продайте мне билет. В любой класс, — она открыла кошелек.

Джоан расплачивалась за билет, когда чья-то рука легла ей на плечо. Джоан повернулась… Перед ней стоял Рэй Меритан. Облегчение было написано на его лице.

— Здесь не то место, чтобы попытаться прочесть твои мысли, — сообщил он. — Найдем спокойное местечко. До посадки в самолет у тебя десять минут.

Они торопливо прошли через здание и вышли в пустынный коридор. Там они остановились, и Джоан сказала:

— Послушай, Рэй, я знаю, это — ловушка. Именно поэтому меня отпустили. Но куда еще я могла направиться, как не к тебе?

— Об этом не беспокойся, — объявил Рэй. — Все равно рано или поздно они схватят меня. Уверен, они знают, что я покинул Калифорнию и приехал сюда, — он оглянулся. — Поблизости нет агентов ФБР. Я не улавливаю ни одной подозрительной мысли.

Он закурил.

— Но теперь у меня нет причин лететь в Лос-Анджелес, — пробормотала Джоан. — Раз ты здесь. Я могу вернуть билет…

— Знаешь, они конфисковали и уничтожили все ящички сопереживания, — продолжал Рэй.

— Плохо, — пробормотала Джоан. — Я этого не знала. Меня освободили всего часа полтора назад. Все ящички уничтожены. Ужасно! Они по-настоящему взялись за дело.

Рэй рассмеялся.

— Скажем прямо — они испугались, — он обнял ее и поцеловал. — Вот что мы сделаем. Попытаемся смыться отсюда, отправимся на побережье Тихого океана и арендуем маленькую яхту. Мы найдем и спрячем на борту один из ящичков, который они пропустили.

«Но вряд ли все получится так гладко, — подумал он. — Возможно, они уже заполучили все ящички. Не так много их и было».

— Что еще скажешь? — печально вздохнула Джоан.

— Ты любишь меня? — спросил он. — Я могу читать твои мысли… Ты любишь…

А потом он спокойным голосом добавил:

— Я уловил мысли Луиса Сканлана, человека из ФБР. Он где-то рядом. Какое ты назвала имя, когда брала билет?

— Миссис Джорджи Макискак, — ответила Джоан. — Кажется, так. — Она проверила билет и конверт. — Да, правильно.

— Сканлан интересуется любыми азиатками, которые появлялись у кассы в течение последних пятнадцати минут, — рассказывал Рэй. — А служащий запомнил тебя. Итак… — он взял Джоан за руку, — нам пора смываться.

Они поспешили по пустынному коридору, прошли через автоматически открывающиеся двери и попали в багажное отделение. Тут все были заняты поисками своего багажа. Никто не обращал внимания на окружающих. Меритан и Хиаси быстро пересекли зал, направляясь к дверям, ведущим на холодную, серую улицу. Там вдоль тротуара в два ряда припарковались такси. Джоан хотела взять машину.

— Подожди, — неожиданно Рэй остановил девушку. — Я поймал чьи-то беспорядочные мысли. Один из таксистов — агент ФБР, но кто именно, сказать не могу. — Музыкант в растерянности остановился, не зная, что делать.

— Может быть, уйдем отсюда пешком? — предложила Джоан.

— Не так-то просто взять и уйти, — ответил Рэй, а про себя подумал: «Я прав. Совершенно невозможно».

Он слышал путаные мысли своей испуганной спутницы, чувствовал ее тревогу. Она могла их выдать, а тогда его арестуют. Страстное желание Джоан помочь сковывало Рэя. Ему мешали ее всеобъемлющая горечь, желание одним выстрелом разнести голову китайского коммуниста Ли, который встретил ее на Кубе.

— Надо на что-то решиться, — Джоан покрепче прижалась к Рэю.

А он никак не мог выбрать машину. Они теряли одну драгоценную секунду за другой.

— Послушай, — наконец обратился он к Джоан. — Может, мы разделимся?

— Нет, — она словно клещами вцепилась в Рэя. — Я не могу больше оставаться одна. Пожалуйста…

* * *

В их сторону направился усатый лоточник. Поднос с товарами висел на ленте, перекинутой через плечо.

— Эй? — позвал он.

— Не сейчас, — отмахнулась Джоан.

— Новые образцы кукурузных хлопьев для завтрака, — обратился к ним лоточник. — Бесплатно. Возьмите коробочку, мисс. Вам и вашему спутнику. Возьмите одну упаковку, — он протянул Рэю поднос с маленькими ярко раскрашенными коробками.

«Странно, — подумал Рэй. — Я не могу прочитать ни одной мысли этого человека». Телепат пристально посмотрел на лоточника и заметил… или ему показалось, что он заметил… Но человек отчасти был нереален. Его фигура будто бы расплывалась в воздухе.

Музыкант взял одну из коробок.

— Они называются «Пища Мэри», — продолжал лоточник. — Новый продукт быстрого приготовления. Там внутри есть купон на бесплатное приобретение одной коробки. Вы имеете право…

— Ладно, — Рэй сунул коробку в карман. Поддерживая Джоан он пошел вдоль ряда такси. Выбрав наугад одну из машин, он открыл дверцу.

— Садись! — приказал он своей спутнице.

— Я тоже взяла «Пищу Мэри», — сообщила Джоан с довольной улыбкой, когда Рэй плюхнулся на сидение рядом с ней.

Такси выехало из ряда машин, направляясь к выезду из аэропорта.

— Рэй, в этом продавце было что-то странное. Словно он был и его не было… Словно он всего лишь плоская картинка.

Когда такси выехало со стоянки, другое такси начало выруливать из ряда машин и поехало следом. Повернувшись, Рэй увидел, что в машине, преследующей их, сидят два человека в темных костюмах. Фэбээровцы.

— Этот странный торговец хлопьями никого тебе не напоминал? — спросила Джоан.

— Кого же?

— В нем есть что-то от Уилбура Мерсера. Но я не видела его так, чтобы…

Рэй вырвал коробку из ее рук, оторвал верхнюю картонку. Встряхнув сухие хлопья, он заметил уголок купона, о котором говорил лоточник, вытащил его и стал изучать. Наверху купона крупными буквами было написано:

КАК СДЕЛАТЬ ЯЩИЧЕК СОПЕРЕЖИВАНИЯ

ИЗ ОБЫЧНЫХ ДОМАШНИХ ПРЕДМЕТОВ

— Это — они, — Рэй повернулся к Джоан.

Он осторожно опустил купон в карман, а потом задумался о другом. Придерживая купон, он запихнул его за надорванную подкладку брюк. Может, фэбээровцы не найдут его там?

Машина догоняла их. Теперь Рэй переключился на мысли преследователей. Он оказался прав, это были агенты ФБР. Рэй откинулся на спинку сидения. Делать нечего. Оставалось только ждать.

— Я возьму второй купон? — спросила Джоан.

— Извини, — Рэй достал второй пакет с воздушной кукурузой и передал его девушке. — Вскрыв пакет, она вытащила купон и, чуть подумав, сложила его вчетверо, а потом спрятала под подол юбки.

— Интересно, сколько существует таких лоточников? — поинтересовался Рэй. — И сколько пакетов кукурузных хлопьев «Пищи Мэри» они успеют раздать, прежде чем попадутся?

Первый необходимый предмет — радиоприемник. Рэй сразу обратил на это внимание. Второй — нить накала пятидесятиваттной лампочки. И так далее… Подробнее он посмотрит список позже.

Машина с агентами ФБР уже была рядом.

И если даже купон обнаружат при обыске, они (это Рэй знал) найдут способ всучить ему следующий купон.

Он обнял Джоан.

— Думаю, мы выиграем.

Преследователи стали обгонять их машину, и два агента ФБР угрожающе замахали водителю такси с беглецами, приказывая остановиться.

— Мне останавливаться? — нервно спросил шофер у Рэя.

— Валяй, — ответил тот.

Сделав глубокий вдох, он приготовился…

1964

Перевод А.Лидина

Война с фнулами (The War with the Fnools)

— Черт побери, майор, фнулы вернулись, — сообщил капитан ЦРУ Эдгар Лайтфут. — Они захватили Прово, штат Юта.

Застонав, майор Хок велел секретарше принести из закрытых архивов досье на фнулов.

— И какую же форму они приняли на этот раз? — поинтересовался он.

— Крошечных торговцев недвижимостью, — ответил Лайтфут.

В прошлый раз, вспоминал майор Хок, они прикинулись подручными на бензоколонках. В этом-то вся и загвоздка: едва один из фнулов принимал какую-то специфическую форму, то же самое проделывали и все остальные. Само собой, полевым агентам ЦРУ распознать их было проще, но сами фнулы выглядели совершенно по-дурацки, а Хоку не нравилось воевать с дурацким врагом. Более того, это свойство имело тенденцию распространяться на обе воюющие стороны, не исключая даже собственных подчиненных Хока.

— Как думаешь, с ними можно договориться? — задал он риторический вопрос. — Мы могли бы пожертвовать Прово, штат Юта, если они согласятся. Мы бы даже могли добавить те районы Солт-Лейк-Сити, что вымощены этим отвратительным старым красным кирпичом.

— С ними не договоришься, — сказал Лайтфут. — Их цель — господство в Солнечной системе. На веки вечные.

Над плечом майора Хока склонилась мисс Смит.

— Вот досье на фнулов, сэр.

Свободной рукой она прижимала к себе ворот блузки жестом, характерным либо для крайней степени туберкулеза, либо для крайней степени скромности. Впрочем, все указывало на скромность.

— Мисс Смит, — буркнул майор Хок, — тут фнулы пытаются захватить Солнечную систему, а мне подает досье женщина с объемом груди сорок два дюйма. Есть в этом что-то шизофреничное… по крайней мере для меня. — Потупившись, он отвел от мисс Смит взгляд, пытаясь думать о жене и двух ребятишках. — Отныне одевайтесь скромнее. Укутайтесь во что-нибудь. Я имею в виду… ради всего святого, давайте будем разумными людьми… будем реалистами.

— Слушаюсь, майор, — кивнула мисс Смит. — Но не забывайте, меня выбрали из базы данных ЦРУ случайным методом. Я не просилась на должность вашей секретарши.

Вместе с капитаном Лайтфутом майор Хок разложил на столе документы, составляющие досье на фнулов.

В Смитсонианском институте хранился один здоровенный фнул аж три фута ростом. Точнее, набитое опилками чучело. Фнул стоял в небольшой нише и уже много лет потрясал воображение школьников, целясь из пистолета в невинных землян. Простым нажатием кнопки школьники заставляли землян (это были не чучела, а имитация) бросаться наутек, фнул повергал их наземь при помощи своего оружия на солнечных батареях… а затем экспонат возвращался в исходное состояние, готовый начать все сначала.

Майор Хок видел экспонат, и он совсем ему не понравился. Фнулы, неустанно повторял майор, — это совсем не шутка. Однако было во фнулах что-то… ну, в общем, они представляли собой совершенно идиотскую форму жизни. Что бы фнулы ни имитировали, они все равно оставались лилипутами; фнулы скорее напоминали дурацкие игрушки, которые раздают на открытии супермаркетов вместе с воздушными шарами и пурпурными орхидеями. Вне всяких сомнений, размышлял майор Хок, это фактор выживания, который обезоруживал противника. Даже само их название обезоруживало[1].

Их просто невозможно было принимать всерьез — даже сейчас, когда они наводнили Прово, штат Юта, в облике крошечных торговцев недвижимостью.

— Захватите фнула в его нынешнем виде, Лайтфут, и доставьте ко мне для переговоров, — проинструктировал он капитана. — На этот раз я почти готов сдаться. Я воюю с ними уже двадцать лет. Сил нет.

— Если вы встретитесь с фнулом лицом к лицу, — предостерег Лайтфут, — он может прикинуться вами, и тогда конец. Нам придется уничтожить вас обоих из соображений безопасности.

— Давайте договоримся о кодовом слове, капитан, — мрачно произнес Хок. — Слово «жевать». Я использую его во фразе… ну, например: «Я собираюсь тщательно прожевать эти данные». Фнулам ведь не догадаться?

— Так точно, майор, — вздохнул Лайтфут, немедленно покинул здание ЦРУ и поспешил на вертолетную площадку, чтобы отправиться в Прово, штат Юта.

Едва вертолет приземлился в конце каньона на задворках Прово, к капитану немедленно подошел двухфутовый коротышка в сером деловом костюме и с портфелем в руке.

— Доброе утро, сэр, — пропищал фнул, — не хотите ли взглянуть на превосходные участки, все с отличной панорамой? Некоторые можно разбить на…

— Быстро в вертолет, — приказал Лайтфут, направляя на фнула армейский револьвер 45-го калибра.

— Послушайте, друг мой, — произнес фнул своим дурацким голоском. — Вижу, вам никогда не приходила в голову здравая мысль о том, как важна наша высадка на вашу планету. Почему бы не пройти в офис и не потолковать об этом?

Фнул указал на крошечный домишко неподалеку, внутри которого Лайтфут разглядел письменный стол и стулья. Над входом красовалась вывеска:

«РАННЯЯ ПТАШКА. ОСВОЕНИЕ ЗЕМЕЛЬ ИНКОРПОРЕЙТЕД»

— Кто рано встает, тому бог дает, — заявил фнул, — а победитель получает все, капитан Лайтфут. Согласно законам природы, если нам удастся поработить вашу планету, на нашей стороне окажутся все силы биологии и эволюции. — Фнул лучезарно улыбнулся.

— В Вашингтоне вас ожидает майор ЦРУ, — проговорил Лайтфут.

— Майор Хок дважды одержал над нами победу, — признал фнул. — Мы уважаем его, но он не более чем глас вопиющего в пустыне, по крайней мере в этой стране. Вам отлично известно, капитан, что средний американец, глядя на фнула в Смитсонианском институте, просто забавляется. У него нет чувства опасности.

К этому времени к ним подошли еще два фнула, тоже в облике крошечных торговцев недвижимостью, в серых деловых костюмах и с портфельчиками в руках.

— Ты глянь, — сказал один другому, — Чарли поймал терранина.

— Да нет, — возразил второй, — это терранин его поймал.

— А ну-ка живо в вертолет! Все трое! — приказал Лайтфут, махнув револьвером.

— Вы совершаете ошибку, — потряс головой первый фнул. — Впрочем, вы еще молоды. Ну да ничего, когда-нибудь повзрослеете. — Он направился было к вертолету, затем вдруг крутанулся на месте и завопил: — Смерть терранам!

Его портфель словно вспух, и разряд чистой солнечной энергии просвистел у правого уха Лайтфута. Капитан упал на одно колено и рванул спусковой крючок. Фнул, который был уже в дверях вертолета, клюнул носом и рухнул рядом со своим портфелем. Оставшиеся два фнула наблюдали, как Лайтфут осторожно отпихнул ногой портфель.

— Молодой, — произнес один из них, — а какие рефлексы! Видел, как он упал на колено?

— Терране — это вам не шутка, — согласился второй. — Нас ожидает нелегкая битва.

— Раз уж вы все равно здесь, — обратился к капитану первый из оставшихся фнулов, — почему бы вам не внести небольшой депозит за один из участков? Готов все показать вам лично. Водопровод и электричество обойдутся в смешные деньги.

— В вертолет, — повторил Лайтфут, не сводя с фнулов револьвера.

В Берлине обер-лейтенант СД — западногерманской службы безопасности, — выбросил руку в так называемом «римском» приветствии навстречу приближающемуся шефу.

— Мой генерал, фнулы вернулись! Каковы наши действия?

— Фнулы? Вернулись? — в ужасе повторил Хохфлигер. — Уже? Прошло всего три года с тех пор, как мы раскрыли их шпионскую сеть и ликвидировали ее!

Вскочив на ноги, генерал Хохфлигер принялся нервно расхаживать по захламленному временному офису в подвале здания бундесрата, сцепив за спиной огромные ручищи.

— В каком же облике на этот раз? Помощники министра финансов, как и прежде?

— Никак нет, — ответил обер-лейтенант. — Теперь они прикидываются инспекторами по проверке тормозов с заводов «Фольксваген». Коричневый костюм, блокнот, толстые очки, среднего возраста. Суетливы. И, как и раньше, не более шестидесяти сантиметров ростом.

— За что я не переношу фнулов, — буркнул Хохфлигер, — так это за безжалостное использование достижений науки в целях разрушения, особенно достижений медицины. Они едва не уничтожили нас, когда добавили вирусы в клеевую сторону многоцветных памятных марок.

— Отчаянная попытка, — согласился обер-лейтенант. — Но слишком уж фантастическая, чтобы преуспеть. Думаю, сейчас они рассчитывают на мощные силы вторжения вкупе с четким графиком.

— Само собой, — кивнул Хохфлигер. — Тем не менее мы обязаны отреагировать и уничтожить их. Сообщите в Терпол.

Штаб-квартира Терпола, всеземной службы контрразведки, располагалась на Луне.

— Где в точности обнаружены фнулы?

— Насколько мне известно, только в Швайнфюрте.

— Возможно, нам придется уничтожить весь район Швайнфюрта.

— Тогда они появятся еще где-нибудь.

— Верно. — Хохфлигер погрузился в размышления. — Что ж, приступаем к операции «Хундефуттер»[2].

Операция «Хундефуттер» ставила целью вывести для правительства Германии землян шестидесяти сантиметров ростом, способных принимать различные формы. Они должны были проникнуть в агентурную сеть фнулов и разрушить ее изнутри. Операция «Хундефуттер», финансируемая семьей Крупп, держалась в тайне и должна была начаться именно в такой, решающий момент.

— Ввожу в действие десантную команду, — доложил обер-лейтенант. — В качестве контрфнулов они немедленно десантируются близ Швайнфюрта. К ночи ситуация будет в наших руках.

— Грюсс Готт! — воскликнул Хохфлигер. — Запускайте коммандос, и будь что будет!

Если план провалится, внезапно подумал генерал, придется предпринимать более отчаянные меры. Под вопросом само выживание человеческой расы. Следующие тысячи лет будут определены отвагой и храбростью члена СД. Возможно, его, Хохфлигера, смелостью.

В Варшаве шеф местного Агентства по защите демократии — АЗАД — в который раз перечитал зашифрованную телетайпную депешу, запивая чаем поздний завтрак — польскую ветчину и сладкие рогалики.

Теперь они прикидываются шахматистами, сказал себе Серж Ников. И каждый начинает с того, что двигает королевскую пешку с D2 на D4… слабенькое начало даже по сравнению с Е2 — Е4, и не важно, что они играют белыми. Тем не менее, ситуация довольно опасная. Он начал набрасывать на обрывке бланка: «Мобилизовать шахматистов, пользующихся дебютом ферзевой пешки…» для усиления групп по восстановлению лесов, решил он. Фнулы хоть и малы, но вполне управятся с саженцами. Должна же от них быть хоть какая-то польза. И еще семена: они вполне могут разбрасывать семена подсолнечника в рамках проекта по добыче растительного масла в тундре. Годик повкалывают — впредь хорошенько подумают, прежде чем вновь попытаться захватить Терру.

Или сформировать из них спецбригаду и отправить, к примеру, в Чили, в дикие горные районы. А раз они такие маленькие, то их удобно транспортировать на одной-единственной атомной подлодке… Только вот можно ли им доверять? Ведь фнулы невероятно коварны. В последний раз прикинулись труппой народного танца — а чем обернулось дело? Они перебили в Ленинграде целый зал публики, прежде чем кто-либо сообразил, в чем дело. Мужчины, женщины и дети пали жертвой хитроумного оружия, замаскированного под пятиструнные народные инструменты.

Такого больше допустить нельзя; все демократические страны держатся начеку, специальные группы молодежи патрулируют улицы. И все же хитрость может пройти — особенно в маленьких городишках некоторых восточных республик, где традиционно привечают шахматистов.

Из потайного ящичка письменного стола Серж Ников достал специальный телефонный аппарат без диска и клавиш и сообщил в трубку:

— Фнулы вернулись. Замечены на Северном Кавказе. Срочно возьмите побольше танков и выстройте на их пути линию обороны. При попытке атаковать рассеките их по центру и повторяйте операцию до тех пор, пока от них не останутся небольшие отряды, с которыми будет легко справиться.

— Слушаюсь, политический офицер Ников.

Серж Ников повесил трубку и вернулся к давно остывшему завтраку.

Когда капитан Лайтфут пилотировал вертолет обратно в Вашингтон, округ Колумбия, один из пленных фнулов поинтересовался:

— Как так получается, что, несмотря на всю нашу маскировку, вы, терране, всегда нас распознаете? Мы прикидывались и заправщиками на бензоколонках, и инспекторами тормозов «Фольксвагенов», и музыкантами с настоящими народными инструментами, и правительственными чиновниками, и агентами по недвижимости…

— Дело в ваших размерах, — проговорил Лайтфут.

— Не понимаем.

— В вас всего два фута росту!

Фнулы посовещались.

— Но ведь размер относителен. Мы обладаем всеми качествами терран, воплощенными в нашу временную форму, и в соответствии с обычной логикой…

— Послушайте, — сказал Лайтфут, — встаньте-ка рядом со мной.

Фнулы в серых костюмах, с портфельчиками в руках, встали рядом.

— Смотрите, вы едва достаете мне до колена, — показал Лайтфут. — Во мне шесть футов росту. А ваш рост ровно треть от моего. В группе терран вы, фнулы, смотритесь как яйцо в бочке с кошерными огурчиками.

— Это поговорка? — поинтересовался фнул. — Надо записать. — Он достал из кармана пиджака шариковую ручку размером со спичку. — Яйцо в бочке с огурцами. Забавно. Надеюсь, когда мы сотрем вашу цивилизацию с лица Земли, некоторые из ваших народных обычаев будут сохранены в наших музеях.

— Я тоже надеюсь, — кивнул Лайтфут, закуривая.

— Интересно, а нет ли способа сделать нас повыше? — задумчиво проговорил второй фнул. — Наверное, это тщательно охраняемый секрет расы. — Заметив зажженную сигарету во рту Лайтфута, он спросил: — А может, достичь столь невероятного роста вам помогает эта штука? Вы зажигаете палочку из высушенных листьев растения и вдыхаете дым?

— Да, — заявил Лайтфут, протягивая двухфутовому фнулу сигарету, — это и есть наш секрет. Курение способствует росту. Мы заставляем наших отпрысков, особенно подростков, курить.

— Я хочу попробовать, — сказал фнул своему товарищу. Пристроив сигарету между губ, он глубоко затянулся.

Лайтфут моргнул. Потому что теперь фнул был уже четырех футов ростом. Да и второй фнул немедленно сделался выше. Они выросли вдвое. Выкуренная сигарета добавила им по целых два фута.

— Весьма благодарен, — сказал четырехфутовый торговец недвижимостью Лайтфуту — голос его сделался заметно грубее. — Заметное достижение, верно?

— Верните сигарету, — нервно проговорил Лайтфут.

В своем кабинете в здании ЦРУ майор Джулиус Хок нажал кнопку на письменном столе, и мисс Смит вошла в кабинет с блокнотом наготове.

— Мисс Смит, — сказал майор Хок. — Капитан Лайтфут отсутствует, и я могу поговорить с вами начистоту. На сей раз фнулы победят. Как старший офицер, ответственный за борьбу с ними, я намерен прекратить тщетную борьбу и спуститься в бомбоубежище, сконструированное специально для подобных безнадежных ситуаций.

— Очень жаль слышать это, сэр, — проговорила мисс Смит, и ее длинные ресницы затрепетали. — Мне было приятно работать с вами.

— Мне тоже. Но скоро всех жителей Терры сотрут с лица Земли. — Открыв ящик стола, майор достал непочатую поллитровку скотча «Буллок и Лейд», подаренную ему на день рождения. — Но сначала я собираюсь прикончить вот это, — сообщил он мисс Смит. — Составите компанию?

— Нет, сэр, благодарю, — отказалась мисс Смит. — Боюсь, я не пью, во всяком случае днем.

Майор Хок отпил немного из картонного стаканчика, затем прямо из горлышка, чтобы убедиться, что в бутылке до самого дна действительно скотч. В конце концов он отставил бутылку и проговорил:

— Поверить не могу, что нас приперли к стене существа не больше крупного кота, однако с фактами не поспоришь. — Он чопорно кивнул мисс Смит. — Итак, я отправляюсь в бомбоубежище, где и надеюсь переждать всепланетный коллапс.

— Вам хорошо, майор Хок, — промолвила мисс Смит. — Но неужели вы просто так уйдете и оставите меня пленницей фнулов? — Ее четко очерченные груди в унисон колыхнулись под блузкой. — Это жестоко.

— Чего вам бояться фнулов, мисс Смит? В конце концов, всего два фута… — Майор махнул рукой. — Даже невротичная молодая женщина едва ли… — Он рассмеялся. — Да в самом деле!

— Это ужасно, — воскликнула мисс Смит, — когда тебя бросают совсем одну перед лицом инопланетного врага!

— Вот что я вам скажу, — задумчиво произнес майор Хок. — Наверное, я нарушу целую уйму строгих правил ЦРУ и позволю вам отправиться со мной в убежище.

Опустив блокнот и карандаш, мисс Смит поспешила к нему.

— О, майор, как мне благодарить вас!

— Просто идемте со мной, — сказал майор Хок, отбрасывая мысли о недопитом виски.

Он нетвердым шагом направился к лифту, мисс Смит не отпускала его руку.

— Черт бы побрал этот скотч! — пробормотал майор. — Мисс Смит, Вивиан, вы мудро поступили, что не стали пить. Принимая во внимание кортикоталамическую реакцию, которая наступает у всех нас перед лицом опасности фнулов, скотч в этой ситуации не лучшее лекарство.

— Пришли, — сказала секретарша, проскользнув под руку майора Хока, чтобы помочь ему удержаться на ногах в ожидании лифта. — Выше голову, майор, сейчас поедем.

— Согласен, — кивнул майор. — Вивиан, моя дорогая.

Наконец пришел лифт. Лифтера в нем не было, и кнопки следовало нажимать самим.

— Вы действительно очень добры ко мне, — проговорила мисс Смит, когда майор нажал правильную кнопку и лифт начал опускаться.

— Что ж, надеюсь, я вас спас, — согласился майор. — Конечно, там, под землей, температура куда выше, чем на поверхности. Как в глубокой шахте, под сотню градусов Фаренгейта.

— Это не опасно для жизни, — заметила мисс Смит.

Майор Хок снял китель и галстук.

— Приготовьтесь к невыносимой жаре, — предупредил он. — Кстати, не помешало бы вам снять жакет.

— Конечно. — Мисс Смит позволила ему проявить джентльменские качества и снять с нее жакет.

Лифт прибыл в убежище. К счастью, никто их не опередил, и убежище пустовало.

— Тут такой беспорядок, — заметила мисс Смит, когда майор Хок включил тусклую желтую лампочку. — Ох, черт! — Она наткнулась на что-то в полутьме. — Ничего не видно. — Мисс Смит снова наткнулась на что-то и едва не упала. — А нельзя ли сделать здесь посветлее, майор?

— И привлечь фнулов?

Майор Хок принялся шарить по сторонам, пока не наткнулся на мисс Смит.

— Кажется, я сломала каблук, — сообщила она.

— Зато сохранили жизнь, — сказал майор Хок. — Да и кое-что еще.

В темноте он принялся помогать мисс Смит снять теперь совершенно бесполезную вторую туфельку.

— И как же долго нам придется здесь прятаться? — спросила мисс Смит.

— Ровно столько, сколько фнулы продержатся у руля, — проинформировал ее майор Хок. — И вам бы лучше переодеться в противорадиационный костюм на случай, если эти маленькие поганцы вздумают сбросить на Белый дом водородную бомбу. Давайте я подержу вашу блузку и юбку — защитные костюмы должны быть где-то здесь.

— Вы действительно очень добры, — выдохнула мисс Смит, протягивая ему юбку и блузку. — Без вас я бы пропала.

— Пожалуй, — решил майор Хок, — вернусь-ка я за своим скотчем — похоже, нам придется пробыть здесь дольше, чем я рассчитывал, а значит, понадобится лекарство на случай, если от одиночества разыграются нервы.

Он направился к лифту.

— Возвращайтесь скорее! — в отчаянии выкрикнула ему вслед мисс Смит. — Я чувствую себя ужасно беспомощной и беззащитной и еще я не могу найти радиационный костюм, о котором вы говорили.

— Я мигом, — пообещал майор Хок.

Капитан Лайтфут посадил вертолет с двумя пленными фнулами на площадку рядом со зданием ЦРУ.

— Пошевеливайтесь! — велел он, тыча стволом сорок пятого калибра им под ребра.

— Это потому что он больше нас, Лен, — сказал один из фнулов другому. — Будь мы его размера, не посмел бы он так обходиться с нами. Зато теперь мы знаем причину превосходства терран.

— Верно, — согласился второй фнул, — двадцатилетняя загадка наконец разрешилась.

— Четыре фута все равно вызовут подозрение, — сказал капитан Лайтфут, а сам сосредоточенно размышлял.

Если они в один миг подросли на два фута, просто затянувшись сигаретой, что может помешать им вырасти еще на два? А с шестью футами роста их будет не отличить от терран. И во всем виноват он, капитан Лайтфут! Да майор Хок уничтожит его!.. Ну, если не его, то его карьеру точно.

Тем не менее капитан продолжал как мог исполнять свой долг — в лучших традициях ЦРУ.

— Я отведу вас прямо к майору Хоку. Уж он-то разберется, что с вами делать.

В кабинете майора Хока никого не оказалось.

— Странно, — нахмурился капитан Лайтфут.

— Наверное, майор Хок обратился в беспорядочное бегство, — предположил один из фнулов. — Эта высокая янтарная бутылка что-нибудь означает?

— Это высокая янтарная бутылка скотча, — проговорил капитан Лайтфут. — И она ничего не означает. Тем не менее, — он отвернул крышечку, — я пригублю. Просто в целях безопасности.

Он пригубил и увидел, что фнулы внимательно смотрят на него.

— Это терранский напиток, улучшающий мышление, — объяснил Лайтфут. — Вам он на пользу не пойдет.

— Возможно, — согласился один из фнулов. — Но пока вы пили из этой бутылки, я завладел вашим служебным револьвером сорок пятого калибра. Руки вверх!

Лайтфут неохотно поднял руки.

— Отдайте бутылку, — приказал фнул. — Мы попробуем и убедимся сами. Терранская культура должна быть полностью открыта перед нами.

— Алкоголь вас погубит! — в отчаянии воскликнул Лайтфут.

— Так же, как погубила трубочка с высохшими листьями? — презрительно проговорил второй фнул.

Фнулы осушили бутылку под пристальным взглядом Лайтфута. И конечно же, теперь в них было ровно по шесть футов роста. Лайтфут знал, что точно такого же роста мгновенно стали все остальные фнулы. Из-за его глупости нынешнее вторжение фнулов стало успешным. Он уничтожил Терру!

— Будем здоровы! — воскликнул первый фнул.

— Будем! Хорошо пошло! — Второй фнул внимательно посмотрел на Лайтфута. — Ты уменьшился до нашего размера.

— Да нет же, Лен, — сказал первый. — Это мы увеличились до его размера.

— В любом случае, мы теперь на равных, — продолжал Лен. — Мы наконец-то выиграли. Волшебная защита терран — их неестественный размер — уничтожена!

Вдруг раздался голос:

— А ну-ка брось служебный револьвер сорок пятого калибра!

Из-за спин вдрызг пьяных фнулов выступил майор Хок.

— Чтоб мне провалиться, — пробормотал первый фнул. — Глянь-ка, Лен, этот человек — причина всех наших поражений.

— И притом маленький, — кивнул Лен. — Такой же, как мы. Мы все маленькие… то есть, я хотел сказать, огромные… а, черт, какая разница! Все равно мы одинаковые!

Он прыгнул на майора Хока.

Майор Хок выстрелил, и фнул по имени Лен упал как подкошенный. Вне всяких сомнений, он был мертв. Остался один-единственный фнул.

— Эдгар, они выросли, — произнес бледный как смерть майор Хок. — Почему?

— Это я виноват, — признался Лайтфут. — Сначала они выросли от сигареты, потом от виски — вашего виски, майор, которое вам жена на день рождения подарила. Теперь они одного размера с нами и потому от нас неотличимы… Представьте, сэр, а если они еще вырастут?

— Я понял вашу мысль, — после раздумья произнес майор Хок. — Восьмифутовые фнулы будут так же заметны, как и…

Пленный фнул бросился бежать.

Майор Хот выстрелил от бедра и промахнулся — фнул выскользнул в коридор и бросился к лифту.

— Хватай! — крикнул майор Хок.

Фнул подскочил к лифту и без раздумий нажал кнопку — его рукой явно водило какое-то внеземное фнулово знание.

— Уходит! — крикнул Лайтфут.

Лифт с фнулом двинулся вниз.

— Он движется в бомбоубежище! — взвыл в отчаянии майор Хок.

— Отлично, — хмуро произнес Лайтфут. — Там-то мы его запросто поймаем.

— Да, но… — начал было майор Хок, и тут до него дошло. — Верно, Лайтфут. Мы должны поймать его во что бы то ни стало — на улице он превратится всего лишь в одного из тысяч людей в серых костюмах и с портфелями.

«Как же заставить его вырасти еще? — ломал голову Лайтфут, спускаясь по ступенькам в убежище вслед за майором Хоком. — Сначала сигареты, потом виски… все это для фнулов в новинку. Что бы еще придумать, чтобы сделать их восьмифутовыми?»

Он прикидывал и так, и эдак, пока наконец перед ними не показалась стальная дверь бомбоубежища.

— Там… э-э… мисс Смит, — признался майор Хок. — Мы там… ну… скрывались от нашествия.

Надавив всем весом на дверь, Лайтфут распахнул ее. Оттуда пулей вылетела мисс Смит и мгновенно укрылась за спинами майора и капитана.

— Слава Всевышнему! — выдохнула она. — Я не могла понять, кто это, пока… — Ее передернуло.

— Майор… — начал было капитан Лайтфут.

Хок быстро перебил его:

— Капитан, принесите одежду мисс Смит, а я позабочусь о фнуле. Проблема решена.

Фнул медленно шел им навстречу с поднятыми руками, выпрямившись во все свои восемь футов.

1964

Перевод А.Криволапов

Бесценное сокровище (Precious Artifact)

Милт Бискл славно потрудился в Желтом районе, заново отстраивая древнюю сеть оросительных каналов, и теперь под его вертолетом раскинулись сотни квадратных миль возрожденной земли. Наконец-то и в этот застывший мир песков, растрескавшейся глины и жаб-прыгунов пришла весна. Отныне дважды в год будут цвести долины вдоль каналов — мрачная безводная пустыня, каким стал Марс после конфликта между Проксимой и Землей, обрела новую жизнь.

Очень скоро здесь появятся первые эмигранты с Земли, застолбят участки, возведут нехитрые фермерские постройки, засеют поля… К тому времени отпадет необходимость в специалистах вроде Милта, тогда он подаст в отставку и с легким сердцем вернется на Землю.

Милт нажал кнопку передатчика дальней связи и сказал в микрофон:

— Говорит Милт Бискл, инженер восстановительных работ Желтого района. Срочно требуется помощь врача-психиатра. Сойдет любой, лишь бы побыстрее.

При появлении Милта доктор Девинтер поднялся из-за стола и протянул руку.

— Весьма наслышан о вас, мистер Бискл. Среди более чем сорока ваших коллег, инженеров-реконструкторов, вы по праву слывете лучшим специалистом. Неудивительно, что вы устали. Даже Господь Бог отдыхал после шести дней такой работы, а вы трудитесь без передыху уже не первый год. У меня для вас сюрприз, мистер Бискл, пока вы добирались, с Земли поступило сообщение. — Доктор взял со стола лист бумаги. — К Марсу приближается первый транспорт с переселенцами… и они направляются прямо в ваш район. Примите мои поздравления, мистер Бискл.

Милт поднялся.

— Значит, я могу вернуться на Землю?

— Но, мистер Бискл, вам же полагается лучший участок на Марсе, и когда прибудет ваша семья…

Милт перебил собеседника:

— Я слишком много работал в последнее время, слишком… — Милт махнул рукой, — устал от одиночества. У меня к вам огромная просьба. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы сразу же по прибытии корабля на борт погрузили мои пожитки.

— Мистер Бискл, не делайте глупостей. Не стоит после шести лет напряженного труда отказываться от причитающегося вознаграждения. Поверьте, совершенно ни к чему лететь за тридевять земель, вы прекрасно отдохнете и здесь. Вот я сам недавно побывал на матушке Земле, и, уверяю, она в точности такая же, какой вы ее помните…

— Почем вы знаете, какой я помню Землю?

— Я не совсем правильно выразился. Я хотел сказать, что там все, как и прежде: та же жуткая перенаселенность, кошмарные коммуналки на шесть-семь семей с одной-единственной крохотной кухонькой, на улицах — толчея, давка, автострады забиты машинами…

— После шести лет общения с одними роботами перенаселенность меня даже радует, — не сдавался Милт.

Девинтер пожал плечами.

— Мистер Бискл, а что вы скажете, если среди пассажиров первого корабля с Земли окажутся ваша жена и дети. — Доктор вытащил из верхнего ящика стола какой-то документ и пробежал по строчкам глазами. — Ну вот, я так и думал — Бисклы. Фей, Лаура и Джун. Женщина и две девочки. Это же ваша семья, мистер Бискл?

— Да, — нехотя согласился тот, глядя прямо перед собой.

— Теперь вы и сами видите, что не можете вернуться на Землю. Не морочьте себе понапрасну голову, а надевайте-ка лучше свою «шевелюру» и ступайте на посадочную площадку номер три. И вот еще что, заменили бы вы зубы. Своим оскалом из нержавейки вы до полусмерти перепугаете жену и детей.

Милт разочарованно кивнул. Как и все земляне, волос и зубов он лишился из-за радиоактивных осадков во время войны. Пока Милт в одиночку возрождал Желтый район, он не нуждался в дорогостоящем парике. Что касается зубов, то сделанным под натуральные пластиковым зубам он предпочитал более практичные — стальные. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, как он одичал.

Решив, что док Девинтер прав, — надо было привести себя в божеский вид — Милт почувствовал смутную вину.

Чувство вины не покидало его со дня поражения Проксимы. Война наполнила его горечью, ему с самого начала казалось несправедливым, что одной из соперничающих рас непременно суждено погибнуть.

Обе цивилизации до крайности нуждались в новых территориях, чтобы избавиться от лишних ртов, а Марс идеально подходил для этой цели. Поэтому именно Марс стал ареной отчаянной борьбы между двумя расами. Слава Богу, в последние годы войны Земля одержала ряд маленьких, но, как оказалось в дальнейшем, решающих побед… И вот теперь на Марс прибывают земляне, а не проксимиане.

— Да, кстати, — как бы между прочим обронил Девинтер, — я на днях слышал краем уха разговор ваших коллег, инженеров-конструкторов.

Милт внимательно посмотрел на доктора.

— И теперь, разумеется, совершенно случайно, — продолжал Девинтер, — мне стало известно, что сегодня они соберутся в Красном районе, чтобы выслушать вас. — Из ящика стола он достал игрушку йо-йо[3], поднялся и умело принялся крутить «Гуляющего Пса». — Вы же намерены заявить, что все эти годы их обманывали власти, хотя толком и не знаете — в чем.

Милт скосил глаза на йо-йо в руках Девинтера.

— Эта игрушка пользуется бешеным успехом в системе Проксимы. По крайней мере, так было написано в журнале.

— Гм. Насколько мне известно, ее изобрели на Филиппинах, — рассеянно пробормотал доктор. Сейчас он выполнял фигуру «Вокруг Света» и делал это мастерски. — Я послал на это сборище своего ассистента с заключением о вашем психическом состоянии. Мне очень жаль, но он прочтет его вслух.

— Да и черт с ним, я все равно выступлю.

— В таком случае, мистер Бискл, предлагаю компромисс. Вы спокойно встречаете свою семью, а затем отправляетесь на Землю. За наш счет, разумеется. Со своей стороны, вы пообещаете оставить инженеров в покое. — Девинтер пристально взглянул в глаза Милта. — Поверьте, сейчас не время для таких выступлений — прибывают первые эмигранты с Земли. Администрация не хотела бы неприятностей. К чему попусту будоражить людей?

— Окажите любезность, — попросил Милт. — Продемонстрируйте, пожалуйста, что зубы у вас искусственные, а на голове — парик. Тогда я смогу вам доверять.

Девинтер молча приподнял парик и вытащил изо рта искусственную челюсть.

— Если вы гарантируете, что моя жена получит участок земли, который я выберу, — заявил Милт, — тогда по рукам.

Кивнув, Девинтер протянул Милту маленький белый конверт.

— Ваш билет, мистер Бискл. Разумеется, в оба конца, поскольку вы, несомненно, вернетесь.

«Во всяком случае — надеюсь, — подумал Милт, засовывая конверт во внутренний карман комбинезона. — Но все зависит от того, что я увижу на Земле… Вернее, от того, что мне позволят увидеть».

У него было предчувствие, что увидит он чертовски мало. Только то, что сочтут нужным показать ему проксимиане.

Когда космический корабль опустился на Землю, Милта ожидала одетая в униформу рыжеволосая девушка с умными глазами.

— Мистер Бискл? — Элегантная, привлекательная и очень юная, она сразу же направилась к нему. — Я — Мэри Аблесет, ваш гид. — Она одарила Милта профессиональной улыбкой. Тот с готовностью улыбнулся в ответ. — Я буду с вами в течение всего вашего непродолжительного пребывания на Земле. И днем, и ночью.

— И ночью тоже? — удивился Милт.

— Да, мистер Бискл, и ночью тоже. Такова моя работа. Руководство считает, что вы несколько отвыкли от здешней жизни за долгие годы работы на Марсе… Работы, которой мы восхищаемся и гордимся. — Она подхватила Милта под руку и почти поволокла к ожидающему в стороне вертолету. — Куда мы отправимся? Может, в Нью-Йорк? Пройдемся по Бродвею, посетим ночные клубы, театры, рестораны…

— Нет. Давайте лучше просто посидим на скамейке в Центральном Парке, полюбуемся травкой.

— К сожалению, мистер Бискл, Центрального Парка больше не существует. Пока вы работали на Марсе, на его месте построили автостоянку для государственных служащих.

— Понятно. Ну, тогда — площадь Портсмут в Сан-Франциско, — предложил Милт, открывая дверцу вертолета.

— Площадь тоже превращена в автостоянку. — Мисс Аблесет потупила взор. — Здесь такая жуткая перенаселенность — яблоку негде упасть. Но не расстраивайтесь, мистер Бискл, несколько парков все же сохранилось: я знаю один в штате Канзас и два в южной части штата Юта, близ городишка Сент-Джорджес.

— Н-да. — Милт покачал головой. — Куплю-ка я стимулирующих таблеток, взбодрюсь чуток после всех этих новостей. Вы как, не против?

— Конечно, конечно, — закивала мисс Аблесет.

Милт подошел к ближайшему аптечному автомату и, покопавшись в карманах, опустил в щель десятицентовик.

Позвякав внутри автомата, монета вывалилась на тротуар.

— Странно, — озадаченно произнес Милт.

— Это легко объяснить, — сказала мисс Аблесет. — Ваша монета изготовлена на Марсе, а там — всякий школьник знает — сила тяжести меньше. Вот монета и не подошла.

— Гм. — Милт поднял и подозрительно осмотрел десятицентовик.

Объяснение звучало убедительно но…

Как и предсказывала гид, на Земле он чувствовал себя не в своей тарелке.

Мисс Аблесет бросила в щель автомата собственную монету и протянула Милту прозрачный цилиндрик с таблетками.

— Уже восемь вечера, — сообщила мисс Аблесет, — вы-то, конечно, перекусили на борту корабля, а я сегодня целый день на ногах и не успела пообедать. Почему бы нам не поужинать вместе? Бутылка хорошего вина поможет вам расслабиться, и вы наконец-то расскажете, что привело вас на Землю. Говорят, вы утверждаете, что с нами происходит нечто ужасное, что все эти чудеса реконструкции — бессмысленны и что… Словом, мне не терпится услышать обо всем из первых уст.

Подхватив Милта под руку, она снова подвела его к вертолету и усадила рядом с собой на заднее сиденье. Сквозь ткань платья Милт ощутил тепло и упругость ее тела, определенно принадлежащее землянке. Его сердце учащенно забилось, и он смущенно уставился на руки. Очень уж давно он не сидел так близко к женщине.

— Послушай, красавица, — сказал Милт, когда управляемый компьютером вертолет набрал высоту, — я женат, у меня двое детей, и я прибыл на Землю по делу. Я намерен доказать, что войну в действительности выиграли проксимиане, а мы — несколько чудом выживших землян — лишь жалкие рабы, вкалывающие ради…

Продолжать было бессмысленно, и он замолчал. Слушая его, мисс Аблесет все плотнее прижималась к нему.

— Ты и меня считаешь агентом проксимиан? спросила мисс Аблесет, когда вертолет пролетал над Нью-Йорком.

— Нет, — выдавил Милт. — Во всяком случае, надеюсь, что ты — землянка.

— Я подумала: стоит ли тебе селиться в шумной, вечно переполненной гостинице? Может, поживешь со мной в Нью-Джерси? Моя комнатушка, конечно, не королевский дворец, но места на двоих вполне хватит, да и мне будет веселее.

— Хорошо. — Милт слишком устал, чтобы спорить.

— Вот и славно. И давай-ка поужинаем дома. А то возле ресторанов в это время хвост часа на два, да и на отдельный столик рассчитывать не приходится. Ты уж, поди, отвык от очередей, а здесь они в порядке вещей. — Не дожидаясь возражений, мисс Аблесет ввела новые координаты в бортовой компьютер, и вертолет повернул на север. — Господи, как будет здорово, когда половина населения наконец-то переберется на Марс.

— О, да. Им там, наверняка, понравится, ведь мы потрудились на славу. — Милт воодушевился. — У тебя дух захватит, когда ты все это сама увидишь, дорогая моя мисс Аблесет!

— Зови меня просто Мэри. — Мисс Аблесет поправила огненно-рыжий парик.

— Договорились. — Переполнявшее Милта чувство вины перед женой постепенно улетучилось.

— Знаешь, на Земле так быстро все меняется из-за этой ужасной перенаселенности. — Легким нажатием пальчика Мэри вправила начавшую было выпадать челюсть.

— Да, я и сам вижу, — согласился Милт, приводя в порядок собственные парик и вставные зубы.

«А может, я все-таки ошибаюсь? Видел же я собственными глазами огни Нью-Йорка, а не безлюдные руины, как ожидал. Или все это — иллюзия, внушенная мне хитроумными аппаратами проксимиан? Ведь не подошла же монета к автомату. Доказывает ли это что-нибудь?

Делать выводы пока рано, не исключено, что и огни города, и автомат существуют лишь в моем воображении».

На следующий день Бискл и мисс Аблесет отправились в южную часть штата Юта, в один из уцелевших парков у подножия горы. Парк, хоть и небольшой, казался чудом — чистый, зеленый, наполненный ароматом цветов и щебетаньем птиц.

Милт сидел на траве и наблюдал за прыгающей по земле белкой. Поодаль, закрыв глаза, на спине лежала Мэри. Легкий купальник лишь подчеркивал красоту ее тела.

— Как хорошо, что ты вытащил меня сюда. Знаешь, Марс мне представляется таким вот бескрайним парком.

— На Марсе нет белок, — сонно пробормотал Милт.

Невдалеке по скоростной трассе неслись автомобили, монотонный шум двигателей напоминал Милту прибой Тихого океана. Окружающее спокойствие усыпило его подозрения, казалось, все складывается как нельзя лучше.

Милт кинул белке орех. Зверек подбежал к нему, скосив на Милта умные глазки. Когда белка замерла, зажав орех в передних лапках, Милт бросил другой в нескольких футах от первого. Услышав шорох кленовых листьев, белка навострила уши.

Милту вдруг вспомнилось, как он в детстве играл со старым, ленивым котом. В те незапамятные дни Земля еще не была так перенаселена, и закон не запрещал держать в доме животных. Милт дожидался, когда Ворчун — так звали кота — задремывал, и кидал что-нибудь в угол комнаты. Ворчун тотчас просыпался. Его глаза раскрывались, уши вставали торчком, и он минут пятнадцать вслушивался и озирался. Милт загрустил, вспомнив давно почившего красавца Ворчуна.

«На Марсе люди снова обзаведутся домашними животными». — Эта мысль взбодрила Милта.

В последние годы у него был неразлучшый друг — марсианское растение ваг. Он привез любимца на Землю, и теперь горшок с растением стоял на кофейном столике у Мэри. На Земле всего за сутки листья вага сморщились и поникли. Видно, местный климат пришелся марсианину не по вкусу.

— Странно, — произнес Милт. — С чего это мой ваг увял? Я всегда полагал, что во влажной атмосфере…

— Во всем виновата земная сила тяжести, — пояснила Мэри, не открывая глаз. — Ему здесь слишком тяжело.

Милт взглянул на дремавшую рядом женщину. Она погрузилась в то дивное состояние между сном и бодрствованием, когда сознание и подсознание сливаются воедино. Милт снова вспомнил Ворчуна, поднял с земли камешек и бросил в траву рядом с Мэри.

Она тут же села, удивленно озираясь. Купальник свалился с груди, уши настороженно оттопырились.

— Мэри, земляне не могут шевелить ушами. Даже инстинктивно.

— Что? — Она смущенно моргала, завязывая бретельки лифчика.

— В ходе эволюции у людей сохранились мышцы ушей, но мы давно разучились ими управлять, — объяснил Милт. — Собаки и кошки могут, а люди — нет. Даже исследуя трупы землян, вы не узнали бы об этом. Вот и допустили ошибку.

— Не понимаю, о чем это ты, — угрюмо сказала Мэри и опустила голову.

Чудом сохранившийся уголок земной природы утратил всю свою привлекательность. Милт больше не верил в реальность парка.

— Давай-ка вернемся домой. — Милт поднялся на ноги.

Белка провожала их до самого вертолета, затем увязалась за супружеской парой с двумя детьми. Мальчишки бросали орехи, и белка бегала кругами, собирая их.

— Очень убедительно, — сказал Милт. — Да, так оно и было на самом деле.

— Как жаль, что док Девинтер за миллионы миль отсюда. Он бы живо выбил дурь из твоей башки. — Голос Мэри непривычно резал слух.

— Не сомневаюсь, что это ему по силам.

Вернувшись из парка, Милт нашел марсианское растение увядшим. Сухие поникшие стебли и опавшие желтые листья однозначно указывали причину гибели — обезвоживание.

— Даже не пытайся выдумать убедительное объяснение, все ясно, как белый день, — буркнул Милт, глядя на мертвые стебли. — Ты отлично понимаешь, что это значит. В земном воздухе должно быть гораздо больше влаги, чем в марсианском, даже после реконструкции. А ваг засох. Подозреваю, что взрывы проксимианских ядерных бомб опустошили океаны, поэтому-то в воздухе и осталось так мало влаги. Скажешь, я не прав?

Мэри не ответила.

— Никак не возьму в толк, зачем вы продолжаете эту дурацкую игру. Ведь я же закончил свою работу!

Немного помолчав, Мэри спросила:

— По-твоему, на других планетах не понадобятся инженеры-реконструкторы?

— Сколько же новых миров вы захватили?

— Речь идет не о новых мирах, а о Земле. Здесь восстановительные работы затянутся на века, нам потребуется твой талант и опыт инженера-реконструктора. Конечно, я ничего не утверждаю — просто следую логике твоих рассуждений.

— Значит — Земля. Вот оно в чем дело, а я-то гадал, почему так легко вырвался… — Милта вдруг осенило. — Мне не разрешат вернуться на Марс… — Все встало на свои места. — И я никогда не увижу Фей, ты заменишь ее в моей жизни.

— Во всяком случае, попытаюсь. — Улыбаясь краешками губ, Мэри погладила его по плечу.

Смутившись, он отступил, взял со стола горшок с марсианским растением и кинул в утилизатор отходов.

— Давай-ка отправимся в Нью-Йорк, в Музей Современного Искусства, а затем, если останется время, посетим «Смитсоник»[4], — предложила Мэри. — Мне велели развлекать тебя, чтобы не оставалось времени на ненужные размышления.

— Но я все равно буду размышлять, — пробормотал Милт, наблюдая, как она снимает купальник и переодевается в серое вязаное платье.

«Ничего уже не исправишь, — думал он. — С каждым инженером-реконструктором произойдет то же самое, как только он закончит свой участок. Я только первый в этой длинной веренице.

Первый, но не последний… И то ладно».

— Ну, и как я выгляжу? — спросила Мэри, подкрашивая перед зеркалом губы.

— Великолепно.

«Неужели Мэри будет встречать всех прибывающих инженеров и станет любовницей каждого из них? — пронеслось в голове у Милта. — Мало того, что Мэри не та, за кого себя выдает, она и в этом лживом обличье пробудет со мной недолго.

Землянка она или нет, в конечном счете, не так уж и важно. Главное, она живая.

Неужели я останусь один?»

Ему стало жаль себя, потеря вдруг показалась значительной. Он уже привык к Мэри, временами она ему даже нравилась.

«По крайней мере, мы проиграли войну не призракам, а живым существам из плоти и крови. Хоть это утешает».

— Ты готов, дорогой? — игриво спросила Мэри.

* * *

Уже утром в Смитсоновском музее, направляясь от «Духа Святого Луиса»[5] к невероятно древнему, казавшемуся ровесником динозавров аэроплану братьев Райт[6], Милт наконец увидел в соседнем зале то, что так настойчиво искал.

Ничего не сказав Мэри, которая с неподдельным интересом рассматривала коллекцию необработанных полудрагоценных камней, он бесшумно ускользнул и через несколько секунд оказался перед витриной. Вывеска в правом верхнем углу гласила:

«ОБРАЗЦЫ ВООРУЖЕНИЯ ПРОКСИМИАН. 2015 год».

За стеклом с оружием наизготовку застыли три солдата.

Рядом громоздились останки их военного транспортного корабля, над обломками развевался бледно-коричневый стяг Проксимианской Республики. Проксимианам, оказавшимся на территории врага, предстояло сделать выбор: сдаться или погибнуть. На темных, перепачканных грязью и сажей мордах читалась ненависть и непоколебимая решимость стоять до последнего.

На витрину таращилась группа землян. Милт обратился к ближайшему мужчине, седовласому бизнесмену средних лет:

— Ну точь-в-точь живые, как по-вашему?

— И не говорите, — ответил бизнесмен. — А самому-то вам пришлось повоевать?

— Я — инженер-реконструктор.

— О, — понимающе кивнул сосед. — У этих проксимиан такой зверский вид, того и гляди, вышибут стекло и всех нас перебьют. — Он вздохнул. — Вообще-то, прежде чем сдаться, эти ребята дрались отчаянно, и следует уважать их хотя бы за храбрость.

В разговор вступила стройная, элегантно одетая женщина:

— От этих винтовок меня в дрожь бросает. По-моему, чучела сделаны чересчур уж реалистично. Нельзя так пугать людей.

Она в негодовании отошла.

— Да, вы, несомненно, правы, — пробормотал Милт. — Они выглядят чертовски реально.

«Скорее всего, экспонат — настоящий. Зачем нужны фальшивки, если подержанное оружие и амуниция под рукой?»

Милт нырнул под перила ограды и что было силы ударил ногой по стеклу. Во все стороны брызнули осколки. Посетители в ужасе разбежались.

Когда в зал влетела Мэри, Милт выхватил у одного из проксимиан винтовку и направил на нее.

Мэри встала, как вкопанная, тяжело дыша.

— Будь по-вашему, я согласен на вас работать! — заорал Милт, держа ее под прицелом. — В конце концов, если все земляне погибли, колонии им ни к чему. Но прежде я хочу узнать правду. Покажи мне, что стало с Землей!

— Нет, Милт, если ты узнаешь правду, то не захочешь жить. Ты застрелишься из этой самой винтовки. — Голос Мэри звучал спокойно, даже сочувственно, хотя глаза горели огнем.

— Тогда я убью тебя, — крикнул Милт, мысленно добавив: «А потом себя».

— Подожди, Милт. — Она задумалась. — Понимаешь, все не так просто. Сейчас ты почти ничего не знаешь, но уже не находишь себе места. Что же с тобой станет, когда ты увидишь, как изуродовала война твою родную планету? Поверь, у меня самой сердце кровью обливается от этого зрелища, а ведь я всего лишь… — она запнулась.

— Ну, продолжай же!

— Я только… — Слова душили ее. — Посторонний наблюдатель.

— Но я прав? Отвечай же!

— Да, Милт, ты прав. — Она вздохнула.

В дверях появились два вооруженных охранника музея.

— Мисс Аблесет, вы не пострадали?

— Пока нет. — Мэри не спускала глаз с винтовки в руках Милта. — Стойте и ничего не предпринимайте, — приказала она охранникам.

— Да, мадам. — Охранники застыли.

— Уцелела ли хотя бы одна земная женщина?

Помедлив, Мэри сказала:

— Нет, Милт. Но как тебе наверняка известно, у проксимиан тот же набор генов, мы можем дать совместное потомство.

— И на том спасибо. — Милту захотелось направить ствол винтовки себе в грудь и нажать спуск.

«Все даже хуже, чем я предполагал. То существо, что я встретил на третьей посадочной площадке, никакая к черту не Фей! Дочери — тоже подделки!»

— Послушай, Мэри или как тебя там, я закончил свои дела и хочу вернуться на Марс. Там док Девинтер, он поможет в трудную минуту. Ну что, отпустите?

— Конечно, конечно. — Казалось, она разделяет его чувства. — Ведь ты же сделал там за нас всю работу и имеешь полное право вернуться. Но, если хочешь, задержись на год-другой. Марс в самом скором времени будет заселен, нам нужны новые территории. Там станет гораздо теснее… Да ты и сам увидишь. — Она попыталась улыбнуться, но губы не слушались. — Милт, мне очень жаль, что все так получилось.

— Мне тоже. Черт, мне жаль с тех пор, как погиб ваг. Уже тогда я знал правду. Не предполагал — знал точно.

— Тебе наверняка будет интересно узнать, что твой коллега, инженер-реконструктор Красного района, Кливленд Эндр выступил вместо тебя на собрании. Он прочел твое сообщение, добавив кое-что из собственных соображений. Инженеры единодушно проголосовали послать своего официального представителя на Землю, и Кливленд сейчас в пути.

— Конечно, это интересно, хотя… вряд ли что-нибудь изменит. — Милт отшвырнул винтовку. — Могу я вернуться на Марс прямо сейчас? — Он чувствовал себя совершенно измотанным. — Сообщите доку Девинтеру, что я возвращаюсь. Пусть готовит свою технику для лечения психов. А что с земными животными? Хоть кто-нибудь выжил? Хотя бы кошки или собаки?

Мэри переглянулась с охранниками. Один из них кивнул и она сказала:

— А может, это и к лучшему.

— Что к лучшему? — не понял Милт.

— Что хоть на несколько секунд ты увидишь мир своими глазами. Пока ты держишься лучше, чем мы предполагали. Посмотрим, что будет дальше. — Подумав, Мэри добавила: — Да, Милт, кошки и собаки выжили, они живут в развалинах. Иди же и посмотри сам.

Он последовал за ней, думая на ходу:

«А может, она права? Действительно ли я хочу увидеть, что стало с Землей после войны?»

У выхода из музея Мэри остановилась.

— Я подожду тебя здесь.

Слегка помешкав, Милт спустился по ступенькам.

Огляделся.

Все было так. как она говорила.

От города остались одни руины. На месте будто срезанных гигантским ножом зданий чернели квадраты фундаментов футов трех высотой.

«Похоже на раскопки античного города».

Милту не верилось, что на этом самом месте совсем недавно возвышался город, кипела жизнь. Казалось, эти мертвые руины были здесь всегда.

«Интересно, долго ли все будет выглядеть так?»

Справа среди развалин двигался маленький, но довольно сложный механизм.

«Такой же, как у меня в Желтом районе», — с удивлением отметил Милт.

Из машины высунулись несколько манипуляторов и вгрызлись в ближайший фундамент. Куски железобетона превратились в пыль. Там, где пыль сдувал ветер, показалась спекшаяся, опаленная ядерным жаром темно-коричневая земля. Из собственного опыта Милт знал, что за этой машиной через две-три минуты последует другая, укладывающая плодородную почву.

Невдалеке Милт приметил двух проксимиан, присматривающих за работой механизмов.

«Победители. Любуются, как с лица Земли стираются последние следы пребывания хозяев планеты. Пройдет совсем немного времени, и на этом самом месте поднимется город с чуждой людям архитектурой, невиданно широкими улицами, многоэтажными домами-коробками. Жители, вроде тех, что у машин, — с хищными птичьими ключвами, высокими спиралевидными прическами, оттянутыми земной гравитацией мочками ушей — займутся будничными делами…

А как же кошки и собаки? Что станет с ними? Неужели и им всем суждено исчезнуть? Вряд ли. Скорее всего, некоторых сердобольные проксимане рассуют по музеям и зоопаркам, чтобы горожане могли глазеть на них. Подумать только, они же последние представители старого мира, мира, которого больше нет и не будет. Но обывателям на это наплевать!

И еще — Мэри права: у проксимиан тот же набор генов, наши расы могут скреститься. Мои отношения с Мэри — доказательство тому. Как отдельные личности, мы не так уж далеки друг от друга. А способности детей, рожденных от таких необычных браков, могут превзойти все самые смелые ожидания.

В результате, — размышлял Милт, бредя обратно к музею, — появится абсолютно новая раса. Во всяком случае, у человечества осталась хоть искорка надежды.

Земля возродится. Не исключено, что проксимианам недостает нашего мастерства… Ведь пригодились же сейчас мои знания и знания моих товарищей на Марсе, а совсем скоро понадобятся и здесь, на Земле. Не стоит унывать, не все потеряно».

Подойдя к Мэри, Милт хрипло произнес:

— Окажи мне любезность — достань кошку. — Я возьму ее с собой на Марс. Я всегда любил кошек, особенно рыжих в полоску.

Охранники переглянулись, один из них сказал:

— Устроим, мистер Бискл. Поймаем в руинах… детеныша. Я правильно назвал?

— Котенка. Детеныш кошки называется котенок, — поправил Милт.

С коробкой на коленях Милт Бискл сидел в мягком кресле и размышлял:

«Минут через пятнадцать корабль опустится на Марс, и док Девинтер, вернее, существо, которое играет Девинтера, встретит меня. Но безнадежно опоздает».

Со своего места Милт видел люк с красной надписью «АВАРИЙНЫЙ ВЫХОД» на нескольких языках.

Милт решил воспользоваться этим выходом. Решение, конечно, не идеальное, но лучшего он так и не придумал.

Из коробки высунулась рыжая лапка, и крошечные острые коготки впились Милту в запястье. Милт отдернул руку, равнодушно взглянул на кровоточащие царапины.

«Да, дружок, на Марсе тебе пришлось бы несладко».

С коробкой под мышкой Милт встал, прошелся по салону, как бы невзначай остановился у аварийного выхода. Затем распахнул люк и, прежде чем подбежала стюардесса, шагнул вперед. Люк захлопнулся. Оказавшись в темном тесном тамбуре, Милт сразу потянул на себя массивную наружную дверь.

— Мистер Бискл!

Приглушенный крик стюардессы едва доносился до него. Люк за спиной на секунду открылся, и Милт скорее почувствовал, чем услышал, как вслепую пробирается к нему стюардесса.

Он рывком приоткрыл наружную дверь, и в образовавшейся щели запел выходящий из шлюза воздух.

Котенок в коробке протестующе зашипел.

«Ты тоже чуешь запах смерти, тоже не хочешь умирать?»

Что-то в душе Милта завопило, отчаянно прося пощады. Он замер, не решаясь распахнуть дверь шире, и в этот миг ему в плечо вцепилась рука стюардессы.

— Мистер Бискл, — пролепетала она, всхлипывая, — вы что, с ума сошли? Господи, что вы делаете? — Она навалилась на дверь, и та мгновенно захлопнулась.

— Вы прекрасно знаете, что я делаю, — рявкнул Милт, возвращаясь следом за ней.

«И не думайте, что вы меня остановили. Вы тут совершенно ни при чем. Я сам решил чуток задержаться на этом свете.

Только вот зачем?»

Как Милт и ожидал, доктор Девинтер оказался среди встречающих на третьей посадочной площадке.

Пожав друг другу руки, они направились к вертолету, и Девинтер обеспокоенно произнес:

— Мне только что сообщили, что по дороге сюда вы…

— Ничего не скажешь, служба оповещения у вас поставлена отменно. Да, док, все верно, я пытался покончить с собой, но в последнюю секунду передумал. И уж вы-то наверняка знаете, почему. А если не знаете, то вам и карты в руки, вы ведь психолог, вот и разберитесь, что творится в черепушке вашего пациента. — Милт залез в кабину вертолета, бережно придерживая коробку.

Вертолет взлетел и понесся над зелеными полями, засеянными высококалорийными сортами пшеницы.

— Так вы что же, поселитесь с Фей на своем участке земли… несмотря на то, что вам все известно?

— Да, — кивнул Милт.

«Что еще мне остается?»

Доктор Девинтер покачал седой головой.

— Удивляете вы меня, земляне. — Заметив на коленях Милта коробку, он поинтересовался: — А это что? Неужели животное с Земли? — Было очевидно, что обычай держать животных любимцев он воспринимал, как очередное чудачество непонятной расы.

— Мой новый друг поможет мне построить дом, обрабатывать поле и…

«И скоро отправится со мной возрождать Землю».

— Это то самое животное, что вы зовете гремучей змеей? Я слышу, как оно там громыхает. — Девинтер опасливо отодвинулся.

— Это котенок. — Милт вытащил из коробки котенка, посадил себе на колени и погладил. Котенок блаженно замурлыкал.

«Общаясь с ним, я, надеюсь, не сойду с ума. — Милт почувствовал благодарность к бессловесному созданию. — Пускай человечество проиграло войну и погибло, но ведь кое-что уцелело, не все земные существа уничтожены. Когда мы восстановим Землю, возможно, власти позволят нам создать заповедник для выживших животных».

Сидя рядом с Милтом, доктор Девинтер также глубоко погрузился в собственные мысли:

«Что ж, инженеры на третьей планете постарались на славу. Даже меня, хоть я и вижу окружающий мир в истинном свете, хитроумный механизм поначалу сбил с толку. Благодаря механической зверушке землянин сохранит душевное равновесие. Сейчас полным ходом идет работа над роботом-имитацией для Эндра, и с «экскурсии» на Землю он вернется не с пустыми руками.

Ну, а другие инженеры-реконструкторы? Что их поддержит, когда они закончат свое дело и прозреют? Все будет зависеть от конкретных привязанностей каждого землянина в прошлом. Одному — собака, другому — более тщательно изготовленная женщина. Каждый получит свою игрушку и сможет жить дальше. Ясно одно: каждому понадобится живое существо из невозвратно ушедшего прошлого…»

— Я назвал его Молнией, — объяснил Милт.

— Отличное имя, — ответил доктор Девинтер.

«Пока нельзя показывать им, во что превратили родную планету земляне своими так называемыми «локальными конфликтами», необузданным размножением и наплевательским отношением к природе.

Весьма примечательно, что Бискл принял за чистую монету увиденное, хотя прекрасно знал, что именно его соплеменники не оставили от прежней Земли камня на камне. Куда приятнее верить в бабушкины сказки о кровожадных захватчиках из другой звездной системы, чем разобраться в себе самом. Типичная реакция для разума среднего землянина.

Неудивительно, что они уничтожили собственную планету, ведь земляне просто-напросто не способны взглянуть на себя со стороны.

Будем надеяться, хоть на этот раз у них что-нибудь получится. Во всяком случае, еще одну попытку мы им дали».

— Этот котенок скоро станет самым могучим охотником на марсианских мышей во всей округе.

— Очень даже может быть, — согласился Девинтер.

«И еще позабавит детей и внуков Милта, если, конечно, вовремя менять батарейки».

Девинтер погладил котенка. Котенок работал великолепно — мурлыкал, как настоящий.

1964

Перевод А.Жаворонков

Синдром (Retreat Syndrome)

Обнаружив на экране своего радара быстро движущуюся наземную машину, констебль Калеб Майерс сразу понял, что ее пользователь каким-то образом исхитрился снять ограничитель — его скорость, сто шестьдесят миль в час, далеко превосходила законный предел. Естественный вывод: водитель принадлежит к Голубому классу, к инженерам и техникам, кто же еще может копаться в потрохах своей тачки. Арест превращался в заковыристую проблему.

Майерс связался с полицейской тачкой, патрулировавшей шоссе десятью милями дальше.

— Когда будет проезжать мимо, отключи ему энергию, — посоветовал он своему коллеге. — Шпарит слишком быстро, чтобы ставить заслон. Согласен?

В три десять ночи тачка никуда больше не шпарила; лишившись подачи энергии, она притормозила на обочине шоссе. Майерс потыкал пальцем кнопки приборной панели, его машина развернулась и неспешно полетела на север. К беспомощно замершей тачке нарушителя уже приближался, пробираясь через плотный поток движения, красный мигающий огонек. Майерс приземлился в тот самый момент, когда второй полицейский нажал на тормоз. Сойдясь вместе, два служителя закона осторожно направились к задержанной тачке; под их сапогами негромко похрустывала щебенка.

Нарушителем оказался худощавый мужчина в белой рубашке и галстуке; с выражением на лице, какое бывает у внезапно разбуженного человека, он смотрел прямо перед собой, абсолютно не замечая, что рядом появились полицейские, в серой форме и при полном боевом снаряжении — в руках лазерные винтовки, тело от горла до бедер прикрыто противопулевыми защитными пузырьками. Майерс открыл дверь тачки и заглянул внутрь; прикрывая его, второй полицейский взял оружие на изготовку — как знать, может, это — очередная ловушка, за одну только последнюю неделю полиция Сан-Франциско потеряла пять человек.

— Вы должны знать, — сказал Майерс все еще молчавшему водителю, — что залезать в ограничитель скорости нельзя, за это полагается лишение прав на два года. Неужели оно того стоит?

После долгой паузы водитель повернул голову и сказал:

— Я болен.

— Психически? Или физически?

Тронув кнопку закрепленной на горле рации, Майерс подключился к третьему каналу, связался с Центральной больницей Сан-Франциско; при необходимости машина скорой помощи прибудет сюда через пять минут.

— Мне показалось, — хрипло сказал водитель, — что все вокруг какое-то нереальное. И я подумал, если ехать достаточно быстро, можно попасть в такое место, где предметы настоящие.

Он положил руку на приборную панель и осторожно ощупал обтянутую толстым слоем амортизирующего пластика поверхность, словно и вправду не доверяя ее реальности.

— Разрешите посмотреть ваше горло, сэр.

Приподняв водителю подбородок, Майерс осветил его лицо фонариком; сверкнули белизной хорошо ухоженные зубы и полицейский заглянул в глубь рефлекторно раскрывшегося рта.

— Есть там эта штука? — спросил Майерса напарник.

— Да.

Металлической искрой сверкнул установленный в горле крохотный противораковый приборчик; подобно большинству внеземных, этот человек панически боится рака. Фобия вполне естественная для того, кто провел большую часть своей жизни в какой-нибудь из колоний, привык дышать чистым воздухом искусственной атмосферы. Эту атмосферу создают автоматические установки, готовящие планету к приему поселенцев.

— У меня есть постоянный врач.

Водитель сунул руку в карман, вытащил бумажник, нашел в нем визитную карточку; его пальцы заметно дрожали.

— Специалист по психосоматической медицине, живет в Сан-Хосе[7]. Вы не могли бы меня туда доставить?

— Вы не настолько больны, — возразил Майерс. — Просто не совсем акклиматизировались на Земле, не привыкли к ее гравитации, атмосфере, прочим факторам окружающей среды. Сейчас три пятнадцать ночи, вряд ли этот врач — Агопян или как его там, — сможет принять вас в такое время.

Печатный текст карточки сообщал:

Этот человек находится под врачебным наблюдением; в случае необычного поведения он должен незамедлительно получить медицинскую помощь.

— Земные врачи, — вмешался второй полицейский, — принимают пациентов только в свое рабочее время, вам нужно привыкнуть к этому, мистер… — Он протянул руку. — Дайте мне, пожалуйста, ваши водительские права.

Вместо того чтобы разбираться в документах, водитель передал ему весь бумажник.

— Отправляйтесь-ка вы домой, — покачал головой Майерс. Судя по водительским правам, нарушителя звали Джон Купертино. — У вас есть, наверное, жена? В город мы вас доставим, а там уж пускай она подъедет… Тачку свою оставьте лучше здесь и не садитесь больше сегодня за руль. А что касается скорости…

— Я не привык к принудительному ограничению, — сказал Купертино. — На Ганимеде нет большого движения, у нас там двести, даже двести пятьдесят миль в час — самое обычное дело.

Его голос звучал до странности плоско, невыразительно; Майерсу сразу пришли в голову наркотики, в частности — стимуляторы таламуса. Все, казалось бы, легко объяснимо: в Купертино чувствуется еле сдерживаемое нетерпение, потому он и снял ограничитель скорости, для человека, привычного к работе с механизмами, дело совсем не хитрое. И в то же время…

Интуиция, накопленная за двадцать лет службы, подсказывала Майерсу, что тут есть что-то еще.

Протянув руку внутрь машины, он открыл ящик для перчаток и посветил туда фонариком. Письма, проспект мотелей, одобренных AAA[8]…

— А ведь вы, мистер Купертино, не верите, что и вправду находитесь на Земле, верно? — сказал Майерс, внимательно изучая лицо водителя. Никакого эффекта его слова не произвели. — Вы — один из этих свихнутых наркоманов и считаете все окружающее наркотической галлюцинацией, связанной с подсознательным ощущением вины. А что в действительности вы сидите у себя дома, на Ганимеде, в гостиной своего двадцатикомнатного жилища — и окружены к тому же вашими слугами-роботами, так ведь?

Резко рассмеявшись, он повернулся к напарнику.

— На Ганимеде она растет просто так, вроде сорняка. Штука, которой они пользуются. Экстракт из нее называется фрогедадрин. Они перетирают сушеные стебли, делают из них такую кашицу, кипятят ее, сливают жидкость, фильтруют, а затем — в самокрутки и курят. А как накурятся до чертиков…

— В жизни своей не пробовал фрогедадрина, — все тем же отсутствующим голосом сказал Джон Купертино. Он опять смотрел прямо перед собой. — И я знаю, что нахожусь на Земле. Но только со мной что-то не так. Посмотрите.

Протянув руку, он погрузил ее в обшивку приборной панели; прямо на глазах у Майерса кисть руки исчезла по самое запястье.

— Видите? Все, окружающее меня, нереально, не предметы, а тени. И вы двое — тоже, я могу устранить вас, просто переключив свое внимание на что-нибудь другое. Во всяком случае — я думаю, что могу. Но — я не хочу. — Его голос дрожал и срывался. — Я хочу, чтобы вы были реальны, чтобы все это было реальным, в том числе и доктор Агопян.

Майерс переключил рацию на второй канал.

— Соедините меня с Сан-Хосе, с доктором Агопяном, — сказал он. — Ситуация чрезвычайная, так что не тратьте попусту время на его ночную секретарскую службу.

Гудки и пощелкивание в наушниках говорили, что связь устанавливается.

— Ты видел сам, — взглянул на коллегу Майерс. — Ты видел, как он просунул руку сквозь приборную панель. А вдруг он и вправду может нас устранить?

Проверять как-то не очень хотелось; Майерс был в некотором замешательстве и уже искренне жалел, что помешал Купертино гнать машину по шоссе — хотя бы и к смерти. Да вообще — куда угодно.

— Я знаю, отчего это. — Купертино говорил скорее сам с собой, чем с полицейскими. Нашарив сигареты, он закурил, руки его дрожали уже поменьше. — Это все из-за смерти Кэрол, моей жены.

Никто с ним не спорил, никто не задавал вопросов; Майерс с напарником стояли и молча ждали, когда же доктор Агопян подойдет к телефону.

* * *

Готлиб Агопян едва успел натянуть поверх пижамы брюки и куртку. Кабинет, где он принял Джона Купертино, располагался в центральной части Сан-Хосе и был открыт в такое неурочное время только благодаря звонку из полиции. Агопян включил свет, отопление, поправил стоящее перед столом кресло и покосился на пациента. «Хорош же у меня небось видочек, — невесело подумал он. — Причесаться и то не успел».

— Крайне сожалею, что поднял вас, — сказал Купертино, но сожаления в его голосе как-то не чувствовалось. Какой бы то ни было сонливости в нем тоже не замечалось, и это в четыре-то часа ночи; он сидел, закинув ногу на ногу, и курил, а доктор Агопян, стеная про себя и ругаясь, вышел в примыкающую к кабинету комнату, чтобы включить кофеварку. Уж хотя бы на это-то он имеет право.

— Сотрудники полиции, — сказал вернувшийся в кабинет врач, решили по вашему поведению, что вы — возможно — приняли какой-либо стимулянт. Но мы-то с вами понимаем, что дело совсем не в этом.

Он хорошо знал: Купертино всегда такой, в этом человеке какая-то врожденная маниакальность.

— Не нужно было мне убивать Кэрол, — вздохнул Купертино. — Теперь все стало не так, все изменилось.

— Вам что, прямо вот сейчас ее не хватает? — удивился Агопян. — Ведь только вчера вы говорили…

— Так это днем; после восхода солнца я всегда чувствую себя уверенней. Кстати, у меня теперь есть адвокат. По имени Фил Вульфсон.

— Зачем?

Никто не собирался возбуждать против Купертино дело, и оба они это знали.

— Мне необходимы советы профессионала. В дополнение к вашим. Не примите, пожалуйста, это за оскорбление, у меня и в мыслях нет вас критиковать. Однако некоторые аспекты моего положения имеют скорее юридическую, чем медицинскую природу. Совесть — крайне интересный феномен, она лежит в области, отчасти описываемой психологией, а отчасти…

— Кофе?

— Господи, конечно нет. Эта отрава просто взрывает блуждающий нерв, и на много часов.

— А вы сказали полицейским про Кэрол? — спросил Агопян. — Что вы ее убили.

— Я сказал только, что она мертва. Вел себя осторожно.

— А вот когда вы гнали на ста шестидесяти, там осторожностью и не пахло. Сегодня вот в «Кроникл» описано происшествие, как раз на участке шоссе между Сан-Хосе и Сан-Франциско. Автодорожный патруль штата, не задумываясь, дезинтегрировал машину, которая шла на ста пятидесяти. И все вполне законно — безопасность общества, риск для жизни многих…

— Они предупредили водителя, — возразил Купертино. Упоминание об этой истории нисколько его не взволновало, скорее — даже больше успокоило. — А тот не захотел остановиться. Пьяный.

— Конечно же, вы понимаете, — сменил тему Агопян, — что Кэрол жива. Что в действительности она живет, живет здесь, на Земле, в Лос-Анджелесе.

— Само собой, — раздраженно кивнул Купертино.

Ну зачем Агопяну так хочется говорить очевидные вещи? Они обсуждали все это тысячу уже, наверное, раз; вот сейчас психиатр снова задаст все тот же самый вопрос на засыпку — как могли вы ее убить, если вы знаете, что она жива? Раздражение, усталость и раздражение — вот и весь результат этих бесконечных бесед.

Агопян пододвинул к себе блокнот, что-то быстро написал на верхнем листе, оторвал его и протянул пациенту.

— Рецепт какой-нибудь? — насторожился Купертино.

— Нет, всего лишь адрес.

Какое-то место в южной части Пасадены[9], несомненно — адрес Кэрол.

Лицо Купертино вспыхнуло гневом.

— Попробуем, может, что и выйдет, — сказал доктор Агопян. — Я хочу, чтобы вы пошли туда и встретились с ней лицом к лицу. Тогда мы сможем…

— Пусть с ней встречается совет управляющих Шестипланетных образовательных учреждений, я здесь ни при чем. — Купертино попытался вернуть листок врачу. — Я действовал вынужденно, вся ответственность за трагедию лежит на них. И не надо так на меня смотреть, вам и самому все это прекрасно известно. Ведь нужно было уберечь их план от разглашения, разве нет?

— В четыре часа ночи трудно в чем-нибудь разобраться, — вздохнул Агопян. — Весь мир кажется зловещим и враждебным. Я знаю, мистер Купертино, что тогда, на Ганимеде, вы работали на Шестипланетные, однако моральная ответственность… — Несколько секунд он молчал. — Поверьте, мистер Купертино, мне трудно говорить то, что я сейчас скажу. Именно вы нажали на спуск лазерного излучателя, так что вы и несете конечную моральную ответственность.

— Кэрол хотела сообщить местным гомеогазетам о намеченном восстании за свободу Ганимеда, о причастности к подготовке восстания буржуазных властей Ганимеда, состоявших в основном из сотрудников Шестипланетных. Я сказал, что мы никак не можем позволить ей этого, но она все равно сделала по-своему — из мелких, ничтожных побуждений, из ненависти ко мне, ровно никак не связанной с целями восстания. Как и все женщины, она руководствовалась тщеславием и уязвленным самолюбием. Вы бы съездили в Пасадену, по этому адресу, — посоветовал доктор Агопян. — Повстречаетесь с Кэрол, убедите себя, что никогда ее не убивали, что все случившееся на Ганимеде в тот день три года назад было просто… — Он взмахнул рукой, тщетно пытаясь подобрать нужное выражение.

— Да, доктор? — перебил врача Купертино. — Так что же это было такое? Потому, что в тот день, а если уж точнее — в ту ночь, лазерный луч попал Кэрол чуть повыше глаз, прямо в лобные доли мозга; она была абсолютно, бесповоротно мертва еще до того, как я покинул квартиру, отправился в космопорт и нашел там корабль, который доставил меня на Землю.

Он смолк, выжидая; Агопяну не позавидуешь, не так-то легко подобрать нужные слова в такой ситуации.

— Да, — согласился после некоторой паузы Агопян, — у вас очень подробные и устойчивые воспоминания. Только передо мной лежит ваша история болезни, там все это подробно записано, и я не вижу никакого смысла в повторениях — откровенно говоря, выслушивать ваш рассказ ночью, в такое время, даже неприятно. Я не знаю, откуда у вас эти воспоминания, зато я знаю, что они — ложные, ведь я встречался с вашей женой, говорил с ней, переписывался с ней, и все это после того дня, в который, если верить вашим воспоминаниям, вы убили ее на Ганимеде. Уж это-то я знаю точно.

— Назовите мне хотя бы одну вескую причину, почему я должен с ней встречаться. — Купертино сделал движение, собираясь разорвать листок с адресом.

— Одну? — Доктор Агопян задумался, его лицо было серым и усталым. — Да, я могу назвать вам вполне, как минимум, одну причину, вот только найдете ли вы ее достаточно веской.

— А вы попробуйте.

— Кэрол ведь тоже присутствовала тогда на Ганимеде — в ту ночь, когда, согласно вашим воспоминаниям, вы ее убили. Возможно, она сумеет объяснить, откуда взялись у вас ложные воспоминания; думаю, ей что-то про это известно — по крайней мере, такой вывод можно было сделать из нашей переписки. — Он внимательно посмотрел на Купертино. — Однако ничего более определенного она мне так и не сообщила.

— Хорошо, я съезжу, — сказал Купертино и быстро вышел из кабинета Агопяна.

«Странная все-таки идея, — думал он, — узнавать обстоятельства смерти некоей личности у этой самой личности. Однако тут Агопян прав, кроме Кэрол в ту ночь там никого не было. Можно было и самому понять, что придется в конце концов с ней встретиться».

Что-то тут было не так, логика была какой-то извращенной, и радости ему это не доставляло.

* * *

В шесть утра он уже стоял перед маленьким, но зато отдельным домиком Кэрол Холт Купертино. Пришлось долго, многократно нажимать кнопку звонка, и только тогда дверь открылась, на пороге показалась заспанная Кэрол, одетая в голубую полупрозрачную ночную рубашку и белые пушистые шлепанцы. Мимо ее ног торопливо проскользнула кошка.

— Еще помнишь меня?

Купертино посторонился, пропуская кошку.

— О господи, — Кэрол откинула с лица белокурую прядь и кивнула. — Сколько же это сейчас времени? — Пустынную улицу заливал серый, холодный свет. Зябко поежившись, она сложила руки на груди. — С чего это ты встал так рано? Прежде тебя из кровати было не вытащить до восьми часов.

— Я еще не ложился.

Ступив через порог, Купертино оказался в гостиной. Темно, окна задернуты шторами.

— А кофе можно у тебя попросить?

— Конечно.

Она сонно прошлепала на кухню, подошла к плите и нажала кнопку «Горячий кофе»; появилась чашка, а за ней другая. От кофе поднимался ароматный пар.

— Мне — со сливками, тебе — сливки и сахар. Ты всегда был малость инфантилен.

Кэрол передала ему чашку; ее собственный запах — запах теплоты, мягкости и сна — мешался с запахом кофе.

— Ты и на день не постарела, — сказал Купертино, — а ведь прошло уже больше трех лет.

Не то что не постарела, она стала за это время еще более худощавой, стройной.

— А это что, наводит на какие-то подозрения?

Кэрол села за кухонный стол; щеки ее раскраснелись, глаза блестели, сложенные руки все так же целомудренно прикрывали грудь.

— Нет, просто комплимент. — Купертино тоже сел. — Меня послал Агопян; он считает, что мне нужно с тобой встретиться. По-видимому…

— Да, — прервала его Кэрол, — я с ним знакома. Я несколько раз ездила в Северную Калифорнию по делам, по дороге заходила и к нему. Он попросил меня в одном из писем. Мне Агопян понравился. Вообще-то, за это время тебе пора бы и вылечиться.

— Вылечиться? — пожал плечами Купертино. — Я чувствую себя отлично. Вот только…

— Вот только у тебя сохранилась эта самая idee fixe. Твоя главная бредовая навязчивая идея, с которой не может справиться никакой психоанализ. Верно?

— Если ты имеешь в виду мои воспоминания о том, как я тебя убил, то да. Они у меня сохранились, — согласился Купертино. — Я знаю, что так и было. По мнению доктора Агопяна, ты могла бы рассказать мне нечто о происшедшем; в конце концов, как он верно заметил…

— Да, — кивнула Кэрол, — но только есть ли какой-нибудь смысл обсуждать с тобой всю эту историю. Это неприятно, скучно, и вообще — какие разговоры в шесть утра? Давай лучше я вернусь сейчас в постель, а встретиться и поговорить можно потом, ну хотя бы сегодня же вечером. Нет? — Она вздохнула. — Ладно. Так, значит, ты пытался меня убить. У тебя был лазер. Дело происходило в нашей квартире, в Нью-Детройте-Джи, на Ганимеде, двенадцатого марта две тысячи четырнадцатого года.

— Почему я хотел тебя убить?

— Ты сам знаешь. — В голосе Кэрол звучала горечь, ее грудь дрожала от негодования.

— Да, знаю.

Самая большая ошибка за все три с половиной десятка лет его жизни. Они обсуждали условия развода; зная о предстоящем восстании, Кэрол имела в этих переговорах совершенно неуязвимую позицию, она могла выдвигать буквально любые требования. В конце концов, когда финансовая часть условий стала совсем невыносимой, Купертино пришел к Кэрол на квартиру — раньше они жили здесь вместе, но теперь он съехал, подыскал себе жилье поменьше, в другом конце города — и сказал, прямо и откровенно, что не сможет выполнить ее требования. Вот тут-то Кэрол и пригрозила, что обратится к гомеогазетам — «Нью-Йорк Таймс» и «Дейли Ньюс» имели на Ганимеде свои датчики новостей.

— У тебя был при себе этот твой маленький излучатель, — продолжала Кэрол, — и ты сидел и крутил его в руках. И почти ничего не говорил. Но мне и без слов стало понятно — либо я приму несправедливые условия, по которым…

— И я выстрелил?

— Да.

— И луч попал в тебя?

— Ты промахнулся, — сказала Кэрол. — Я выскочила из квартиры, по коридору добежала до лифта. Спустилась на первый этаж, пошла в помещение охраны и позвонила оттуда в полицию. Затем приехал наряд. Ты так и сидел в квартире. — Сейчас в ее голосе звучало испепеляющее презрение. — Ты плакал.

— Господи, — пробормотал Купертино. Некоторое время ни один из них не говорил, они сидели и пили кофе. Бледная рука Кэрол заметно дрожала, ее чашка позвякивала о блюдце.

— Естественно, я продолжила дело о разводе. — Теперь она говорила спокойно, как о чем-то самом обыденном. — При сложившихся обстоятельствах…

— По мысли доктора Агопяна, ты можешь знать, почему я помню, как убил тебя той ночью. Он говорит, ты намекала ему на это в своем письме.

Голубые глаза вспыхнули злым огоньком.

— Той ночью у тебя не было никаких ложных воспоминаний, ты просто знал, что промахнулся. Прокурор округа, Амбойнтон, предоставил выбор: либо ты соглашаешься на обязательную психиатрическую помощь, либо идешь под суд за попытку предумышленного убийства; ты, естественно, выбрал первое и начал посещать доктора Агопяна. А ложные воспоминания — я могу только сказать, когда они появились. Ты ходил к своим работодателям, в Шестипланетные образовательные учреждения, и встречался там с их психологом, доктором Эдгаром Грином, он приписан к отделу кадров. Это было незадолго до того, как ты покинул Ганимед и прилетел сюда, на Землю.

Она встала, чтобы налить себе еще чашку кофе.

— Думаю, именно доктор Грин и озаботился тем, чтобы имплантировать тебе ложные воспоминания, будто ты и вправду меня убил.

— Но зачем? — удивился Купертино.

— Ты сообщил мне об их планах поднять восстание, и они об этом знали. Ожидалось, очевидно, что ты покончишь с собой — от горя и раскаяния, а ты вдруг взял и купил билет на Землю, как было уговорено с Амбойнтоном. Вообще-то говоря, ты сделал попытку самоубийства, уже потом, во время полета… но об этом ты и сам должен помнить.

— Ну-ка, расскажи поподробнее.

У Купертино не было ни малейших воспоминаний о попытке самоубийства.

— Можешь посмотреть вырезку из гомеогазеты; я ее, естественно, сохранила.

Кэрол вышла, теперь ее голос доносился из спальни.

— Сохранила из этакой ложной сентиментальности. «Пассажира межпланетного корабля остановили в последнюю секунду…» — Фраза оборвалась, наступило молчание.

Купертино пил кофе, пил кофе и ждал — он знал, что Кэрол не найдет никакой вырезки. Потому что не было никакой попытки самоубийства.

— Не могу найти. — Лицо вернувшейся на кухню Кэрол выражало полное удивление. — Но ведь я знаю, где она была, в первом томе «Войны и мира», я пользовалась ею как закладкой.

Теперь к ее удивлению примешивались растерянность и смущение.

— Так что не у меня одного есть ложные воспоминания, — подытожил Купертино. — Если эти воспоминания действительно ложные.

Он чувствовал, что сдвинулся наконец с мертвой точки, чувствовал впервые за все эти три с лишним года. Но вот в какую сторону сдвинулся — это еще не совсем ясно. Во всяком случае — пока.

— Я ничего не понимаю, — сказала Кэрол. — Здесь что-то не так.

Оставив бывшего своего мужа на кухне, Кэрол вернулась в спальню, чтобы одеться. Через несколько минут она появилась снова, на этот раз в юбке, зеленом свитере и туфлях на высоком каблуке; продолжая расчесывать волосы, она подошла к плите и потыкала пальцем в кнопки, заказала тосты и два яйца всмятку. Было уже семь, сочившийся в окно свет из серого стал золотистым, с улицы все чаще долетали мирные, возвращающие к действительности звуки проезжающих машин — и личных и больших, общественных.

— И как это тебе удалось ухватить отдельный домик? — поинтересовался Купертино. — Я-то думал, что в районе Лос-Анджелеса — ровно как и в районе Сан-Франциско — просто невозможно найти что-нибудь, кроме квартиры в высотном здании.

— Милостью моих работодателей.

— А где ты сейчас работаешь? — насторожился Купертино. Судя по всему, фирма пользовалась большим влиянием. За эти три года Кэрол заметно поднялась по социальной лестнице.

— Ассоциация «Падающая Звезда».

Купертино никогда о такой не слыхал.

— Они что, действуют за пределами Земли? — недоуменно спросил он. «Ну, конечно, если это межпланетная…»

— Это холдинговая компания, я у них референтом при председателе совета директоров. Занимаюсь маркетинговыми исследованиями. Нам, кстати, принадлежат и твои бывшие хозяева, Шестипланетные образовательные, у нас их контрольный пакет… Но это так, между прочим, просто совпадение.

Кэрол не предложила своему бывшему мужу позавтракать — надо думать, такое не пришло ей и в голову. Купертино хмуро наблюдал, как изящно управляется она с ножом и вилкой. Мелкобуржуазное «хорошее воспитание», тут она ничуть не изменилась. А может, даже стала еще элегантнее, женственней.

— Думаю, — сказал Купертино, — я начинаю кое-что понимать.

— Извини? — вскинула голову Кэрол. — Понимать? Что понимать, Джонни?

— Тебя, — криво усмехнулся Купертино. — Твое здесь присутствие. Нет никаких сомнений, что ты вполне реальна — реальна в той же степени, как и все остальное. Как город Пасадена, как этот стол. — Он резко, с силой ударил по пластиковой поверхности кухонного стола. — Реальна, как доктор Агопян, как полицейские, остановившие меня на шоссе этой ночью.

— Только насколько реально все это, — добавил он. — Вот тут, как мне кажется, и лежит основной вопрос. Ответ на него мог бы объяснить, каким образом я погружал свои руки в предметы, например — в приборную панель машины. Он мог бы объяснить крайне неприятное ощущение, что все, окружающее меня, лишено плотности, телесности, словно я обитаю в мире теней.

Все это время Кэрол внимательно на него смотрела; теперь она рассмеялась и вернулась к своему завтраку.

— Возможно, — продолжал Купертино, — я так и остался на Ганимеде, сижу в тюрьме или психиатрической лечебнице, за совершенное мной преступление. И за годы, прошедшие после твоей смерти, я постепенно переселился в иллюзорный мир.

— Господи, — безнадежно покачала головой Кэрол. — Даже не знаю, смеяться мне или сочувствовать, все это настолько… — Она запнулась, подыскивая нужное слово. — Настолько жалко. И поверь, Джонни, я искренне тебе сочувствую. Не желая расставаться со своими иллюзиями, ты предпочел объявить иллюзией, порождением твоего мозга, всю Землю и всех, кто на ней живет. Послушай, а не кажется ли тебе более экономным отказаться от этой навязчивой идеи? Отбросить одну-единственную идею, что ты меня убил…

Зазвонил телефон.

— Извини, пожалуйста.

Торопливо промокнув салфеткой губы, Кэрол поднялась и вышла. Оставшийся на кухне Купертино мрачно крутил в руках кусочек тоста, упавший с ее тарелки; измазав палец маслом, он машинально облизал его и тут же почувствовал сосущую пустоту в желудке — подошло привычное время завтрака. Кэрол все еще говорила по телефону; Купертино подошел к плите, заказал яичницу с беконом, кофе и тосты, получил их и снова сел за стол.

«Ну а как же я тогда живу? — спросил он себя. — Чем я питаюсь в этом воображаемом мире?»

«По всей видимости, — решил Купертино, — я ем самую настоящую пищу, приготавливаемую в этой тюрьме — или там в больнице. Пища действительно существует, и я действительно ее ем. И комната тоже существует, со стенами и полом… только не эта комната. Не эти стены и не этот пол. Люди — они тоже существуют. Только не эта женщина, не Кэрол Холт Купертино. Существует некто другой. Какой-нибудь там тюремщик или санитар. А еще существует доктор. Вполне возможно, что его фамилия Агопян.

Скорее всего, так оно и есть, — сказал себе Купертино. — Доктор Агопян — действительно мой психиатр».

Вернувшаяся на кухню Кэрол села перед остывшими остатками завтрака.

— Поговори с ним ты, — сказала она. — Это доктор Агопян.

Купертино сорвался с места. С маленького экрана смотрело напряженное и какое-то измученное лицо доктора Агопяна.

— Так, значит, вы все-таки приехали сюда, Джон. Ну и как? Что там у вас?

— Где мы находимся, доктор Агопян? — спросил Купертино.

Психиатр нахмурился.

— Что-то я вас… Ведь мы на Ганимеде, и вы и я, правда?

— Я нахожусь в Сан-Хосе, — еще больше нахмурился Агопян, — а вы — в Лос-Анджелесе.

— Пожалуй, я знаю, как проверить свою теорию, — сказал Купертино. — Я откажусь от дальнейшего у вас лечения. Если я — заключенный на Ганимеде, мне это не удастся, но если я — свободный гражданин, находящийся на Земле, как вы это утверждаете…

— Вы действительно на Земле, — прервал его Агопян, — но вас нельзя назвать свободным гражданином. Из-за предпринятого вами покушения на жизнь своей жены вы обязаны проходить у меня регулярное психиатрическое лечение. И вы сами это знаете. Так что же сказала вам Кэрол? Она пролила какой-нибудь свет на события той ночи?

Купертино слегка задумался.

— Пожалуй, да. Я выяснил, что Кэрол работает на компанию, которой принадлежат Шестипланетные образовательные учреждения, уже одно это оправдывает поездку. Жаль, что я не выяснил это раньше — что она работает на Шестипланетные и что ее обязанность — присматривать за мной.

— П-простите? — недоуменно моргнул Агопян.

— Она была сторожевой собакой. Присматривала за моей лояльностью; судя по всему, они боялись, как бы я не выдал подробности планируемого восстания земным властям. Вот они и поручили Кэрол следить за мной. Рассказав ей о планах восстания, я продемонстрировал свою ненадежность. Кэрол, как мне это представляется, получила указание меня убить. По-видимому, она сделала такую попытку, но безуспешно. Все люди, связанные с планировавшимся восстанием, были схвачены земными властями и получили свои приговоры, но Кэрол избежала наказания, так как она не была — официально — сотрудницей Шестипланетных.

— Подождите секунду, — остановил его доктор Агопян. — Все это звучит вроде бы достаточно разумно, однако… — Он поднял руку. — Мистер Купертино, восстание было, и оно увенчалось успехом, это — исторический факт. Три года тому назад Ганимед, Ио и Каллисто одновременно сбросили с себя земное иго и стали независимыми самоуправляющимися спутниками. Об этом знает любой третьеклассник, так называемая трехлунная война две тысячи четырнадцатого года. Мы с вами никогда не обсуждали таких вопросов, но я считал само собой разумеющимся, что вы знаете это не хуже, чем… — он взмахнул рукой, тщательно пытаясь подобрать сравнение, — ну, чем любой другой исторический факт.

Отвернувшись от экрана, Джон Купертино посмотрел на свою бывшую жену.

— Это что, правда?

— Конечно, — уверенно кивнула Кэрол. — А что, в твоем иллюзорном мире ваша мини-революция провалилась? — Она улыбнулась. — Восемь лет ты работал на переворот, работал по заданию мощного экономического картеля, который и задумал его и финансировал, а затем, когда этот переворот совершился, ты — по какой-то совершенно непонятной причине — решил не замечать своего же успеха. Мне действительно жаль тебя, Джонни, все это очень печально.

— Но ведь должна быть какая-то причина, — сказал Купертино, — почему я этого не знал. Почему они решили, что я не должен этого знать. — В полной растерянности он протянул вперед дрожащую руку.

Легко, словно в пустоту, рука погрузилась в экран и пропала. Купертино испуганно отдернулся, и рука появилась снова. Но ведь он видел, как она исчезла И он все понял.

Иллюзия действительно хорошая, но не совсем. Она не идеальна, имеет свои ограничения.

— Доктор Агопян, — обратился Купертино к миниатюрному изображению психиатра. — Пожалуй, я перестану с вами встречаться. Начиная с этого утра я отказываюсь от ваших услуг. Пришлите мне счет, весьма вам признателен, и всего хорошего.

Он снова протянул руку, теперь — чтобы выключить аппарат.

— Вы не можете отказаться от лечения, — не задумываясь ответил Агопян. — Как я уже говорил, оно обязательное. Вы должны его продолжать, либо снова предстать перед судом, а этого вам лучше не делать. Ничего хорошего от такого суда ждать не приходится, вы уж мне поверьте.

Купертино нажал кнопку, и экран потух.

— А ведь он совершенно прав, — донесся из кухни голос Кэрол.

— Он врет, — уверенно сказал Купертино. А затем, не торопясь, тоже прошел на кухню, сел за стол и снова занялся яичницей.

* * *

Вернувшись в Беркли[10], в свою квартиру, Купертино заказал разговор с представительством Шестипланетных образовательных учреждений на Ганимеде. Через полчаса связь была установлена.

— Вы не забыли меня, доктор Грин?

Пухловатое, средних лет лицо, глядевшее с экрана, казалось совершенно незнакомым; Купертино крайне сомневался, что видел когда-нибудь этого человека. Однако хотя бы один фундаментальный факт прошел проверку: в отделе кадров Шестипланетных действительно числился доктор Грин. Тут Кэрол была права.

— Я видел вас когда-то, — сказал доктор Грин, — но должен с сожалением признаться, что не могу вспомнить вашего имени.

— Джон Купертино. Ныне проживающий на Земле. В прошлом — житель Ганимеда. Чуть больше трех лет назад, незадолго до переворота на Ганимеде, я попал в довольно громкое судебное дело. Был обвинен в убийстве собственной жены Кэрол. Может быть, это поможет вам вспомнить?

— Хм-м, — нахмурился доктор Грин и тут же приподнял бровь. — Вы были оправданы, мистер Купертино?

— Я… — чуть запнулся Купертино, — в настоящее время я нахожусь под психиатрическим наблюдением. Здесь, в Калифорнии. Если это о чем-нибудь вам говорит.

— Насколько я могу понять из ваших слов, вас признали психически невменяемым, на чем, собственно, суд и закончился.

Купертино настороженно кивнул.

— Вполне возможно, — продолжал доктор Грин, — я действительно беседовал с вами. Что-то такое вроде бы припоминается. Но я вижу так много самых разных людей… Вы работали у нас?

— Да, — кивнул Купертино.

— А что конкретно потребовалось вам от меня, мистер Купертино? Вам что-то нужно, в этом нет никаких сомнений — иначе зачем бы заказывать такой дорогой дальний разговор? Так вот, из самых практических соображений, в том числе — из интересов вашего бумажника, я предложил бы прямо перейти к делу.

— Я бы хотел, — сказал Купертино, — чтобы вы переслали мне мою историю болезни. Именно мне, а не моему психиатру. Можно это сделать?

— Для чего она вам, мистер Купертино? Вы устраиваетесь на какую-нибудь работу?

— Нет, доктор. — Купертино набрал полные легкие воздуху, словно собираясь броситься в воду. — Я хочу узнать, и узнать с абсолютной точностью, какие ко мне применялись психиатрические методики. Применялись вами и вашим персоналом, вашими подчиненными. Есть основания предполагать, что я был подвергнут радикальной психокоррекции. Ведь я имею право узнать об этом, доктор? Насколько мне известно — имею.

«У меня не больше чем один шанс на тысячу извлечь хоть что-нибудь ценное из этого человека», — сказал он себе. Но попытаться все же стоило.

— Психокоррекция? Вы что-то путаете, мистер Купертино, мы ведь только проводим тесты на профессиональную пригодность, составляем и анализируем психологические профили — мы тут никого не лечим. Организуем психологическую проверку людей, желающих работать в фирме, чтобы впоследствии…

— Доктор Грин, — прервал его Купертино, — а лично вы принимали участие в перевороте, три года назад?

— Да кто же в нем не участвовал? — пожал плечами Грин. — Все, как один, граждане Ганимеда горели патриотизмом.

Пылкую эту фразу врач произнес сухо и бесстрастно.

— А если бы от этого зависела судьба переворота, — спросил Купертино, — согласились бы вы тогда имплантировать мне ложные воспоминания, чтобы…

— Прошу меня извинить, — прервал его Грин. — Вы психотик, это совершенно очевидно. Поэтому нет никакого смысла попусту тратить ваши деньги, продолжая эту беседу. Крайне удивлен, что вам вообще разрешен доступ к линиям дальней видеосвязи.

— Однако, — настаивал Купертино, — такая имплантация возможна. Современная психиатрическая техника делает ее вполне осуществимой, вы должны это признать.

— Да, мистер Купертино, — вздохнул доктор Грин. — Все это вполне осуществимо уже с середины прошлого века. Первоначальные методики были разработаны в московском институте Павлова еще в сороковые годы, а затем, во время корейской войны, их развили и усовершенствовали. После соответствующей обработки человек поверит чему угодно.

«А раз так, Кэрол, возможно, и права».

Купертино не совсем понимал, что он сейчас чувствует — радость или разочарование. Зато он понимал главное: из этого автоматически следует, что он не убийца. Кэрол жива, и нет оснований сомневаться в истинности впечатлений, связанных с Землей, с земными городами, предметами, людьми. И все же…

— А если я сам прилечу на Ганимед… — Эта мысль пришла ему в голову совершенно неожиданно. — Смогу я тогда посмотреть свою историю болезни? Ведь если у меня хватит здоровья для такого путешествия, значит, никакой я не психотик, находящийся под обязательным психиатрическим наблюдением. Возможно, я болен, но только не в такой же, доктор, степени.

Купертино выжидающе смолк; шансы очень малы, но попробовать все же стоило.

— Вообще-то говоря, — задумчиво подергал себя за подбородок доктор Грин, — в правилах нашей компании нет ничего такого, что мешало бы сотруднику — или бывшему сотруднику — ознакомиться со своим личным делом; я мог бы, пожалуй, его и не скрывать. Однако хотелось бы все-таки проконсультироваться сперва с вашим психиатром. Вы не откажетесь сообщить мне его фамилию? Если он согласится, это избавит вас от ненужного путешествия — я передам ваше личное дело на Землю по видеосвязи, его запишут и вручат вам уже сегодня, сегодня по калифорнийскому времени.

Сообщив Грину, что фамилия психиатра Агопян, Купертино прервал связь. И что же скажет теперь этот Агопян? Вопрос очень интересный, а ответ на него далеко не очевиден — кто же знает, что взбредет психиатру в его психиатрическую голову.

К вечеру все станет ясно, уж это — во всяком случае.

Было какое-то внутреннее чувство, что Агопян согласится, согласится из неверных соображений.

Окленд — город в нескольких километрах от Беркли; эти города практически сливаются. Но это мелочи, ерунда, соображения Агопяна не имеют никакого значения, все дело в истории болезни. Добраться до нее, прочитать ее, узнать, права ли Кэрол.

И только через два часа — это время показалось Купертино неописуемо долгим — он неожиданно осознал простое обстоятельство. Шестипланетным образовательным не составит ни малейшего труда подтасовать историю болезни, убрать из нее опасную информацию. Передать на Землю фальсифицированный ничего не значащий документ. Ну и что же делать потом? Это тоже был хороший вопрос, и на него Купертино — в настоящий момент- тоже не имел никакого ответа.

Личное дело из отдела кадров Шестипланетных образовательных учреждений прибыло тем же вечером — его доставил рассыльный Уэстерн Юнион. Дав рассыльному чаевые, Купертино сел в гостиной и открыл папку.

Потребовалось всего несколько секунд, чтобы удостовериться: в личном деле не было, как он и предполагал, ни слова об имплантации ложных воспоминаний. Теперь одно из двух — либо документы фальсифицированы, либо Кэрол ошибается. Ошибается — или лжет. Как бы там ни было, этот номер оказался пустым.

Купертино позвонил в Калифорнийский университет; после многочисленных переключений с номера на номер его связали наконец с человеком, который вроде бы понимал, о чем идет разговор.

— Я хочу провести анализ текста, — объяснил Купертино. — Хочу узнать, как давно он написан. В моем распоряжении только копия, полученная по каналам Уэстерн Юнион, так что придется ограничиться анализом лексических анахронизмов. Мне нужно узнать, составлен этот текст три года назад или позднее.

— За последние три года лексика изменилась очень мало. — Университетский филолог чуть помедлил. — Но попробовать можно. Как скоро хотите вы получить результат?

— Чем скорее, тем лучше.

Вызвав рассыльного, Купертино поручил ему доставить папку в университет, а затем начал обдумывать еще одно обстоятельство. «Хорошо, пусть и Земля и все, что он испытал на ней, — иллюзия; в таком случае среди этих иллюзорных впечатлений наиболее достоверны беседы с доктором Агопяном, тут восприятие ближе всего подходит к грани, отделяющей иллюзию от реальности. Поэтому, если когда-нибудь и удастся вырваться из иллюзорного мира, скорее всего это будет при одной из встреч с психиатром, именно в эти моменты и нужно прилагать максимум усилий. Ведь не подлежит сомнению, пожалуй, один-единственный факт: доктор Агопян реален».

Купертино подошел к телефону и начал набирать номер Агопяна. Прошли всего сутки после эпизода на шоссе и последующей беседы с психиатром, обычно они не встречались так часто, но за эти сутки ситуация предстала в совершенно ином свете. А стоимость лишнего визита к врачу — ничего, как-нибудь бумажник выдержит; Купертино продолжал набирать номер. И тут его рука замерла.

Арест. Неожиданно вспомнились слова полицейского, тот обвинил Купертино в употреблении ганимедского наркотика, фрогедадрина. И обвинил не без оснований — у него были все симптомы.

Возможно, именно таким образом и поддерживаются эти иллюзии — он регулярно получает малые дозы фрогедадрина; скорее всего, с пищей. Но ведь само такое подозрение — типичная мания преследования, признак паранойи, психоза.

Параноидальная эта мысль или не параноидальная, но звучит она вполне разумно.

В таком случае необходим подробный клинический анализ крови, такой анализ неизбежно выявит наркотик. Нужно только съездить в Окленд[11], в клинику своей фирмы, пожаловаться на возможный токсикоз, и через час все будет готово.

Присутствие в крови фрогедадрина докажет, что подозрения верны, что он все еще на Ганимеде и не улетал ни на какую Землю. А все, что он здесь пережил — якобы пережил, — просто иллюзия, за возможным исключением регулярных, обязательных визитов к психиатру.

Было ясно, что анализ крови нужно сделать скорее, однако Купертино медлил, словно чего-то опасаясь. Чего? Появился путь к точному прояснению ситуации, а он медлил.

А так ли хочет он узнать правду?

Нет, анализ, конечно же, нужно сделать; оставив на время мысль о встрече с Агопяном, Купертино пошел в ванную, побрился, надел свежую рубашку, повязал галстук и вышел из квартиры. Тачка стояла рядом с домом, какие-нибудь пятнадцать минут, и он будет в клинике фирмы.

Фирма. Рука Купертино, взявшаяся за дверцу машины, замерла, он остановился, чувствуя себя очень глупо.

В организованной им системе иллюзий произошла какая-то накладка. Он не знал, где работает. Из вымышленного мира выпал большой и существенный сегмент.

Купертино вернулся домой и набрал номер доктора Агопяна.

— Добрый вечер, Джон, — довольно кисло поприветствовал его Агопян. — Уже дома? Как вижу, вы не задержались в Лос-Анджелесе.

— Доктор, — голос Купертино срывался, — я не знаю, где я работаю. Тут что-то не так, ведь раньше я знал — да я еще вчера это знал. Ведь я хожу на работу четыре дня в неделю, как и все остальные, верно?

— Конечно, — невозмутимо согласился психиатр. — Вы работаете в Оклендской фирме Триплан Индастриз, на Сан-Пабло авеню, рядом с двадцать первой стрит. Точный адрес можете узнать в своей телефонной книге. Только я советовал бы вам сперва лечь и отдохнуть, вы не спали всю прошлую ночь, и теперь это начинает сказываться.

— Ну а если, — продолжал Купертино, — начнут пропадать все большие и большие части иллюзорного мира? Ведь я попаду в крайне неприятное положение.

Исчезновение одного лишь элемента — даже этого достаточно, чтобы прийти в ужас. Словно пропала, бесследно растворилась часть собственного твоего организма. Он забыл, где работает, и в одно мгновение непроницаемая стена отделила его от всех остальных людей. А что еще могло исчезнуть из памяти? Возможно, Агопян прав и дело тут просто в усталости. Ведь он, говоря по-честному, совсем не в том возрасте, чтобы проводить ночи без сна, совсем не в такой форме, как десять лет назад, когда подобные вещи не представляли большого труда ни для него, ни для Кэрол.

Он осознал, что цепляется за свой иллюзорный мир, не хочет увидеть, как этот мир расползается в клочья, словно ветхая тряпка. Человек — это его мир, без окружающего мира он ничто.

— Доктор, — спросил Купертино, — а можно увидеть вас сегодня же вечером?

— Но вы и так меня видите, — вразумляюще ответил Агопян. — Я не нахожу никаких причин для столь частых встреч, подождите до конца недели, а тем временем…

— Мне кажется, я понимаю, каким образом поддерживается существование моих иллюзий, — сказал Купертино. — Каждый день я получаю дозу фрогедадрина, перорально, с пищей. Можно даже предположить, почему разрушилась часть иллюзорного мира — поехав в Лос-Анджелес, я пропустил одну дозу. Или, как вы говорите, виновата усталость — и тот и другой вариант доказывают мою правоту: мой мир иллюзорен. Чтобы понять это, не нужны ни анализ крови, ни филологи из Калифорнийского университета. Кэрол мертва, и вы это знаете. Мы на Ганимеде, вы — мой психиатр, я нахожусь в заключении, нахожусь четвертый уже год. Так ведь? Агопян не отвечал, его лицо оставалось бесстрастным.

— И я никогда не был ни в каком Лос-Анджелесе, — прервал затянувшееся молчание Купертино. — Скорее всего, место заключения, весьма невелико по размерам, и вся моя свобода передвижения чистая иллюзия. И с Кэрол я сегодня не встречался, верно?

— А как вы себе это представляете — «анализ крови»? — медленно проговорил Агопян. — Как вам такое и в голову пришло? — По его лицу скользнула улыбка. — Поймите, Джон, если ваш мир иллюзорен, анализ крови тоже будет иллюзорен. Так какой же вам от него толк?

Об этом Купертино не задумывался; он ошеломленно молчал, не в силах ничего ответить.

— И это личное дело, которое вы попросили у доктора Грина, — продолжал Агопян, — которое вы получили, а затем передали в Калифорнийский университет на анализ. Ведь тогда и оно — иллюзия. Так что, каким образом результаты всех этих исследований могут…

— А вот этого вы, доктор, не должны были знать, — сказал Купертино. — Вы вполне могли быть осведомлены, что я звонил доктору Грину, попросил у него документы и получил их, — Грин собирался с вами поговорить. Но мой звонок в университет и просьба провести анализ документов — откуда бы вам об этом знать? Извините, доктор, но присутствие в структуре такого логического противоречия надежно доказывает ее ирреальность. Слишком уж много вы обо мне знаете. Пожалуй, я придумал, каким способом можно проверить справедливость моих рассуждений, проверить с абсолютной точностью.

— И какой же это способ?

Голос Агопяна звучал холодно и отстраненно.

— Вернуться в Лос-Анджелес. И убить Кэрол еще один раз.

— Господи боже, да как вам…

— Женщина, которая мертва уже три года, — усмехнулся Купертино, — не может умереть снова. Скорее всего, окажется, что убить ее невозможно. — Он потянулся к видеофону.

— Подождите, не выключайте, — торопливо остановил его Агопян. — Послушайте, Купертино, теперь я должен связаться с полицией, вы меня просто вынуждаете. Не могу же я сидеть сложа руки и ждать, когда вы поедете и убьете женщину во… — Он оборвал фразу. — Я хотел сказать — совершите второе покушение на ее жизнь. Хорошо, Купертино, я готов признать несколько обстоятельств, скрывавшихся прежде от вас. В некотором смысле вы правы, мы действительно на Ганимеде, а не на Земле.

— Понятно.

Купертино опустил протянутую к аппарату руку.

— Но Кэрол вполне реальна.

Лицо, смотревшее на Купертино с экрана, покрылось каплями пота, Агопян начал заикаться, он явно боялся, что разговор оборвется.

— Она столь же реальна, как вы или я. Вы попытались убить ее, ничего из этого не вышло, и тогда она сообщила гомеогазетам о намеченном восстании — именно поэтому успех восстания оказался лишь частичным. Ганимед, на котором мы находимся, окружен кордоном земных военных кораблей, мы отрезаны от всей остальной Солнечной системы, питаемся по карточкам, подвергаемся непрерывным атакам, но все еще держимся.

— А зачем нужен мой вымышленный мир? — Откуда-то снизу начал подыматься холодный, смертельный ужас; не в силах с ним совладать, Купертино ощущал, как ужас этот заполняет грудь, проникает в сердце. — Кто погрузил меня в эти иллюзии?

— Какие там погружения, у вас аутогенный синдром ухода от реальности, вызванный чувством вины. Ведь это ваша, Купертино, вина, что планы восстания стали известны земным властям, рассказывать о них Кэрол было странной ошибкой — и вы сами это потом осознали. Попытка самоубийства оказалась неудачной, и тогда вы ушли в свой фантастический, иллюзорный мир…

— Но если Кэрол сообщила все земным властям, она никак не может находиться сейчас на свободе и…

— Совершенно верно, ваша жена сидит в тюрьме, именно там мы ее и навещали — здесь, на Ганимеде, в Нью-Детройте-Джи. Честно говоря, я не знаю, каким образом воздействует все рассказанное мною на ваш иллюзорный мир; возможно, поможет дальнейшему его распаду. Не исключено даже, что вы вернетесь к действительности, ясно увидите тяжелую ситуацию, в которой находимся мы, ганимедцы, вынужденные противостоять всей военной машине Земли. Ведь я завидовал вам, Купертино, завидовал все эти три года; вам не приходилось встречать лицом к лицу наши трудности, безжалостную правду жизни. Ну, а теперь… — Он пожал плечами. — Теперь — посмотрим.

— Спасибо, что рассказали, — выдавил из себя Купертино после долгого молчания.

— А благодарить меня не за что, я сделал это вынужденно, чтобы вы не перевозбудились и не перешли к насилию. Вы — мой пациент, и я должен заботиться о вашем благополучии. Вас никто никогда не наказывал за случившееся, об этом даже не думали — уже само расстройство вашей психики, это полное бегство от действительности, показывало, как глубоко вы раскаиваетесь в своей глупости и в ее ужасных последствиях. — Пепельно-серое лицо Агопяна выражало крайнюю усталость. — А главное — оставьте вы Кэрол в покое, нет у вас права на отмщение, а не верите мне — почитайте Библию. К тому же она уже понесла свое наказание и будет нести его, пока останется в наших руках.

Купертино прервал связь.

«Ну и как, поверил я ему?» — спросил он себя.

Уверенности не было. «Кэрол, — думал он. — Так это ты обрекла наше дело на поражение. Погубила восстание из-за мелочной злобы, домашних дрязг. Обычная женская уязвленность, обида на мужа — и этого оказалось достаточно, чтобы обречь наш спутник на страшную, почти безнадежную войну».

Пройдя в спальню, он достал из комода лазерный излучатель; все эти три года, проведенные Купертино на Земле, оружие хранилось в коробке с «Клинексом». «А вот теперь, — сказал он себе, — самое время им воспользоваться».

Подойдя к видеофону, Купертино вызвал такси; сегодня он полетит ракетным экспрессом, тачка останется дома.

Кэрол в Лос-Анджелесе, нужно добраться туда быстро, как можно быстрее.

«Один раз ты сумела ускользнуть, — думал он, торопливо направляясь к двери, — но теперь все будет иначе. Дважды этот номер не пройдет».

Десять минут спустя ракетный экспресс несся уже в Лос-Анджелес. К Кэрол.

* * *

Купертино вторично просмотрел «Лос-Анджелес Таймс», просмотрел от первой до последней страницы. И вторично ничего не нашел.

«Почему нет заметки?» — спросил он себя. Убийство, застрелена молодая привлекательная женщина… Он явился в фирму, где работала Кэрол, нашел ее сидящей за столом, застрелил прямо у всех на глазах, затем повернулся и беспрепятственно ушел — окаменевшие от ужаса и неожиданности люди даже не сдвинулись с места.

А в печати — ничего. Столь примечательное событие, а гомеогазета как воды в рот набрала.

— Напрасно ищете, — сказал из-за своего стола доктор Агопян.

— Но ведь должно быть, обязательно должно, — упрямо возразил Купертино. — Такое серьезное преступление, и… как же это так?

В полном недоумении он отодвинул газету. Происходящее не имело смысла, нарушало элементарнейшую логику.

— Во-первых, — устало сказал Агопян, — никакого лазерного излучателя не было, это только иллюзия. Во-вторых, мы не позволили вам навестить вашу бывшую жену, ведь вы совершенно ясно заявили, что планируете насилие. Вы ее не видели, вы ее не убивали, а лежащая перед вами газета — совсем не «Лос-Анджелес Таймс», а «Нью-Детройт-Джи Стар», выходящая всего на четырех страницах, — у нас, на Ганимеде, не хватает сырья для производства бумаги.

Купертино смотрел на психиатра и молчал.

— Да, — кивнул доктор Агопян, — именно так. Это повторилось, Джон. Теперь вы обладаете ложными воспоминаниями о том, как убили ее дважды. И каждый из этих эпизодов столь же иллюзорен, как и любой другой. Мне вас очень жаль — по всей видимости, вы обречены раз за разом повторять такие попытки — и раз за разом терпеть неудачу.

— Наши лидеры ненавидят Кэрол Холт Купертино, ее поступок причинил нам непоправимый ущерб, однако… — Он развел руками. — Мы обязаны ее защищать, этого требует справедливость. Приговор, вынесенный судом, исполняется; она просидит в тюрьме еще двадцать два года или — до того времени, когда Земля победит нас и выпустит ее на свободу. В последнем случае она сразу станет героиней, это само собой разумеется, о ней будет кричать каждая контролируемая землянами гомеогазета Солнечной системы.

Купертино молчал.

— И вы позволите им получить Кэрол живой? — спросил он в конце концов.

— А вы считаете, нам бы следовало ее убить? — нахмурился доктор Агопян. — Мы не варвары, Джон, и никакая жажда мести не толкнет нас на преступление. Кэрол уже перенесла три года тюремного заключения, она страдает, и ее наказание вполне достаточно. То же самое касается и вас, — добавил он. — Иногда я даже задумываюсь, кто из вас страдает больше.

— Я знаю, что убил ее, — сделал последнюю попытку Купертино. — Ее фирма, ассоциация «Падающая звезда», которой принадлежат Шестипланетные образовательные учреждения, расположена в Сан-Фернандо[12], я доехал туда на такси. Работает Кэрол на десятом этаже.

Он помнил, как поднимался на лифте, помнил даже юбку своей попутчицы, женщины средних лет. Помнил худенькую рыжую секретаршу, которая звонила Кэрол по внутреннему телефону, помнил, как проходил через помещение, где сидели занятые чем-то люди и как неожиданно оказался с Кэрол лицом к лицу. Она поднялась и какую-то секунду стояла неподвижно, не сводя глаз с лазера. А затем ее лицо изменилось, она все поняла и попыталась убежать, спрятаться… Но он все же убил Кэрол, убил у самого выхода, когда рука ее уже вцепилась в дверную ручку.

— Могу вас заверить, — сказал доктор Агопян, — что Кэрол самым несомненным образом жива. — Повернувшись к стоящему на столе видеофону, он набрал номер. — Сейчас я позвоню, вызову ее, если хотите — можете сами с ней поговорить.

Тупое оцепенение — это все, что чувствовал сейчас Купертино, он смотрел на аппарат и ждал. Наконец на экране появилось лицо. Лицо Кэрол.

— Привет, — сказала она, узнав своего бывшего мужа.

— Привет, — чуть запнувшись, ответил Купертино.

— Как себя чувствуешь? — спросила Кэрол.

— Отлично, — неуверенно ответил он. — А ты?

— Прекрасно, — сказала Кэрол. — Сонная только немного, слишком уж рано я сегодня встала. По твоей милости.

Купертино выключил аппарат.

— Хорошо, — повернулся он к доктору Агопяну. — Вы меня убедили.

Сомневаться не приходилось, его жена жива и невредима — более того, Кэрол, по всей видимости, даже не подозревала об очередном покушении. Агопян не врет: Купертино вообще не приезжал к ней на работу.

Работа? Фирма, рабочее место? Скорее уж — тюремная камера.

Это — если верить Агопяну, а верить приходится.

Купертино встал.

— Теперь мне можно идти? Очень хочется поскорее попасть в свою квартиру, устал я, как собака, нужно хоть немного поспать.

— Удивительно, как вас вообще ноги держат, — сказал Агопян. — Это ведь почти пятьдесят часов без сна. Непременно поезжайте домой и ложитесь, поговорить можно и потом. — Он ободряюще улыбнулся.

Согнувшись под грузом оглушительной усталости, Купертино вышел из кабинета врача; он засунул руки в карманы; немного постоял на тротуаре, дрожа от ночного холода, кое-как забрался в свою машину и сказал:

— Домой.

Тачка плавно снялась с места и влилась в поток уличного движения.

«А ведь можно попробовать еще раз, — пришла в голову неожиданная мысль. — А почему бы, собственно, и нет, вдруг получится? Дважды срывалось — ну и что? Отсюда еще не следует, будто все попытки заранее обречены на неудачу».

— В Лос-Анджелес, — сказал он тачке.

Негромкое пощелкивание, это управляющий тачкой автомат переключился на девяносто девятое шоссе, самый прямой путь к месту назначения.

«А ведь когда я приду, она будет спать, — сообразил Купертино. — Проснется, плохо что-нибудь соображая, вот и впустит меня спросонья. Ну а тогда, возможно, теперь и восстание удастся».

У Купертино было смутное ощущение, что в такой логике есть некий пробел, слабое место, непонятно только, где именно. Усталая голова отказывалась что-нибудь соображать.

Откинувшись на спинку, он устроился поудобней, доверил управление автомату и закрыл глаза. Дорога неблизкая, а самое необходимое сейчас — это сон. Через несколько часов он будет в Южной Пасадене, около особняка Кэрол. Убьет ее, а затем, возможно, поспит по-настоящему, это будет вполне заслуженный отдых.

«К завтрашнему утру, если все пойдет как следует, она будет мертва». Мысли ворочались в голове медленно, сонно. А потом он снова подумал о гомеогазете и снова удивился, почему на ее страницах не было заметки о преступлении. «Странно это, — думал он. — Почему?»

Со скоростью сто шестьдесят миль в час — ведь Купертино снял ограничитель — тачка мчалась — как он считал — к Лос-Анджелесу и спящей там Кэрол.

1965

Перевод М.Пчелинцев

Терранская одиссея (A Terran Odyssey)

Орион Страуд, председатель педсовета школы Вест-Марин, прибавил пламя в шахтерской лампе, и темная комнатка озарилась ярким светом. Теперь все четверо членов комиссии могли как следует рассмотреть нового учителя.

— У меня несколько вопросов к нашему соискателю, — обратился Страуд к остальным, — а пока позвольте представить — мистер Барнс из Орегона. Специализация — естественные науки и природные продукты питания. Все верно, мистер Барнс?

Мистер Барнс, невысокий молодой человек в рубашке цвета хаки и рабочих брюках, нервно откашлялся и произнес:

— Да, верно. Я неплохо разбираюсь в химикатах, хорошо знаю флору и фауну лесов, особенно полезную. Грибы там, ягоды…

— Грибы — вещь опасная, в чем мы недавно имели несчастье убедиться. Сейчас стараемся их в пищу не употреблять, — заявила миссис Толман, пожилая дама, которая заседала в комиссии с незапамятных времен, чуть ли не до Катастрофы.

— Я внимательно исследовал окрестные пастбища и леса, — продолжал Барнс, — и обнаружил несколько видов съедобных грибов, которые можно без риска включить в рацион. Если хотите, даже приведу их латинские названия.

Члены педсовета зашушукались. Упоминание латыни явно произвело на них большое впечатление.

— Почему вы уехали из Орегона? — задал прямой вопрос директор школы Джордж Келлер.

Молодой учитель спокойно встретил его взгляд.

— Из-за политики.

— Из-за ваших политических взглядов?

— У меня нет политических взглядов. Мое дело — учить детишек, как готовить чернила, варить мыло, как обрезать хвосты ягнятам, даже если те почти взрослые… А еще у меня есть собственные книги.

Барнс взял из стопки верхнюю книжку, чтобы продемонстрировать отличное состояние обложки и корешка.

— Кстати, — заметил он, — вы в курсе, что в этой части Калифорнии имеются возможности для производства бумаги?

— Про возможности нам известно лишь в общих чертах, — проговорила миссис Толман. — Там вроде бы нужна древесная кора?

По хитрому выражению лица нового учителя Страуд понял: миссис Толман не ошиблась, однако подтверждать ее правоту Барнс не намерен. Пока не получит место, будет хранить свои знания при себе. Позиция, по мнению Страуда, достойная уважения. Только дурак делится информацией даром.

Тем временем одна из книг в стопке чрезвычайно заинтересовала миссис Толман.

— Карл Юнг «Психологические типы», — прочитала она вслух. — Вы и психологией увлекаетесь? Отличная находка для школы — педагог, который умеет отличать съедобные грибы от несъедобных, одновременно цитируя Фрейда и Юнга.

— Какой от этого прок? — досадливо отмахнулся Страуд, уязвленный тем, что Барнс не предупредил его о своих теоретических наклонностях. — Нужно развивать прикладные науки, а не заниматься пустой болтовней. Психологией сыт не будешь.

— Думаю, пора голосовать, — вмешалась мисс Костиган, самая молодая в комиссии. — Лично я целиком и полностью за то, чтобы принять мистера Барнса хотя бы на испытательный срок. Кто-нибудь против?

— Видите ли, мистер Барнс, последнего учителя мы убили, — буднично сообщила миссис Толман, — поэтому пришлось срочно искать замену. Мистер Страуд исколесил побережье вдоль и поперек, прежде чем нашел вас.

— Мы убили его за вранье, — пояснила мисс Костиган. — Работа в школе для него была просто предлогом. На самом деле он явился сюда, чтобы разыскать человека по имени Джек Три. Глубоко уважаемая всеми нами миссис Келлер, супруга директора школы, оказалась близкой подругой мистера Три. Она объяснила ситуацию, и мы приняли соответствующие меры. Разумеется, действовали исключительно в рамках закона, через шефа полиции, мистера Эрла Колвига.

Барнс слушал с непроницаемым видом и лишь сдержанно кивнул.

— Ясно.

— Приговор был вынесен и приведен в исполнение Советом присяжных, — пояснил Орион Страуд, — куда входили я, Кас Стоун, крупнейший арендатор Вест-Марина, миссис Толман и миссис Джун Рауб. Учителя расстреляли. Правда, на курок жали не мы сами, а Эрл. Присяжные назначили его палачом.

— Насколько я вижу, все сделано в рамках закона. — Барнс одарил присутствующих широкой улыбкой. — Полностью разделяю вашу позицию.

Атмосфера в комнате заметно разрядилась. Члены комиссии снова одобрительно зашушукались.

Чиркнула спичка, и помещение наполнил восхитительный аромат сигарет «Золотая марка» от Эндю Гилла. Густой табачный дым приятно щекотал ноздри. У всех моментально поднялось настроение, недоверчивость в глазах сменилась дружелюбием.

Барнс завороженно уставился на сигарету, удивленно моргнул.

— Спустя семь лет у вас сохранился табак? — спросил он осипшим от волнения голосом.

— Табака нет ни у кого, в том числе и у нас, — улыбнулась миссис Толман, наслаждаясь произведенным эффектом, — зато есть табачный эксперт. Эта «Золотая марка», например, изготовлена из сушеных овощей и трав. Разумеется, точный рецепт наш поставщик хранит в тайне.

— А цена? — сглотнул Барнс.

— В бумажках штата Калифорния — сотня долларов за штуку, — пожал плечами Орион Страут. — Если довоенным серебром, то пятачок.

— У меня как раз есть. — Барнс дрожащей рукой порылся в кармане, достал монетку и протянул ее курильщику, Джорджу Келлеру. Директор сидел, блаженно откинувшись на спинку кресла, и покачивал ногой.

— Извини, не продаю, — решительно заявил он, — а хочешь купить — табачный магазин неподалеку, в Поинт-Рейес-Стейшн. Днем Гилл обычно там, если не разъезжает с товаром по округе. У него фургон «Фольксваген» на конной тяге.

— Спасибо, учту. — Барнс бережно спрятал монетку.

— Собираетесь ехать на пароме? — спросил оклендский чиновник. — Если нет, тогда отгоните машину, не загораживайте въезд.

— Конечно. — Стюарт Макконхи сел в автомобиль и стегнул вожжами Эдварда Принца Уэльского. Конь смиренно засеменил обратно на причал, таща за собой «Понтиак» 1975 года без двигателя.

По обеим сторонам пирса плескались синие волны Залива. В поисках добычи голодная чайка то пикировала в воду между свай, то проносилась над удочками рыбаков, добывающих себе ужин. Кое-кто был одет в истрепанную армейскую форму. «Ветераны, — догадался Стюарт, — наверное, и живут тут под пристанью».

Черт, ну почему нельзя позвонить в Сан-Франциско! Как назло подводный кабель вышел из строя, теперь сигнал пойдет по обходным линиям — через Сан-Хосе и потом вдоль полуострова. За одно только соединение сдерут пять долларов серебром, а Стюарт далеко не миллионер, такая роскошь ему не по карману. Придется ждать два часа, теряя драгоценное время. Лишь бы не опоздать!

Причина торопиться у Стюарта была очень веская. Он узнал, что неподалеку от Белмонта откопали невзорвавшуюся советскую ракету. Фермер наткнулся на нее, перепахивая поле, и теперь распродавал по частям, а их в одной системе наведения больше тысячи. Цена — пенни за штуку. Деталей Стюарту нужно было много, но и желающих купить хоть отбавляй. Здесь по принципу «кто первый встал, того и тапки». Если вовремя не добраться до Белмонта, все разберут.

Стюарт продавал компактные электронные ловушки, хотя мастерил их другой человек. Простых механических ловушек, даже самых замысловатых, животные научились избегать, мутировав после Катастрофы. Больше всех изменились кошки, и мистер Гарди построил усовершенствованную «кошеловку», еще хитрее, чем его капканы на собак и крыс. В свое время безобидные домашние питомцы и грызуны теперь стали опасны. Поговаривали, что они нередко убивают и едят детей. Хотя люди не оставались в долгу — охотились и ели. Особенно «повезло» собакам. Фаршированные рисом, они считалась настоящим деликатесом. Местная газетка, выходящая в Беркли раз в неделю, то и дело печатала рецепты супов, рагу и даже пудинга из собаки.

При мысли о собачьем пудинге у Стюарта заурчало в животе. Казалось, он не наедался досыта с тех пор, как упала первая бомба. В последний раз он по-настоящему плотно пообедал в ресторанчике Фредди и там же, кстати, наткнулся на калеку-фокомелуса по прозвищу Харрингтон-Попрыгунчик. Мнящий себя провидцем, Попрыгунчик устроил в ресторанчике целый спектакль из серии «мне было видение». Бедный маленький уродец… Интересно, где он сейчас? Стюарт давным-давно забыл о том случае, а вот гляди-ка, вспомнил!

Теперь, правда, таких пруд пруди. Как и Попрыгунчик, передвигаются они в основной массе на тележках, восседая словно безрукие и безногие боги, центры своих крошечных вселенных. К этому жуткому зрелищу Стюарт никак не мог привыкнуть, хотя в нынешнем мире хватало всякой жути.

С правой стороны показался плот, которым правил безногий ветеран. Рассекая пенящиеся воды Залива, плот держал курс туда, где виднелись обломки затонувшего корабля. Среди груды старых досок торчали удочки. Ветеран явно был из рыбаков и плыл проверить улов. Глядя на плот, Стюарт прикинул шансы добраться на нем до Сан-Франциско. С виду конструкция прочная, а рулевому за переправу вполне хватит пятидесяти центов.

Стюарт решительно выбрался из машины и подошел к краю пирса.

— Эй, — окликнул он рыбака, — греби сюда!

Стюарт достал из кармана монетку и швырнул на деревянный настил. Безногий увидел блеск серебряного кружочка, услышал характерный стук и, развернув плот, быстро заработал веслами. От усилий по его лицу тек пот. Подплыв ближе, ветеран приветливо улыбнулся, приставил к уху ладонь и крикнул:

— Вам рыбки? Простите, не наловил пока, если только к вечеру. А карликовая акула не устроит? Чистенькая, без всякой гадости. Проверено.

С этими словами он продемонстрировал видавший виды счетчик Гейгера, привязанный к поясу бечевкой — наверное, чтобы не бултыхнулся в воду или не умыкнул никто.

— Я не за рыбой. — Стюарт присел на корточки. — Надо доплыть до Сан-Франциско. Плачу четвертак.

— Тогда придется оставить удочки, — помрачнел безногий, — а этого никак нельзя, украдут в момент.

— Тридцать пять центов, — повысил цену Стюарт.

В итоге остановились на сорока. Стюарт стреножил Эдварда, Принца Уэльского, повесил замок, чтобы коня не увели, и вскоре уже качался на плоту, направляясь к Сан-Франциско.

— Чем занимаетесь? — начал беседу ветеран, смерив спутника оценивающим взглядом. — На сборщика налогов вроде не похожи.

— Какие налоги! — отмахнулся Стюарт. — Я торгую капканами.

— Знаешь, приятель, — оживился безногий, — у меня под пристанью жила ручная крыса. Умница, даже на флейте играть умела. Ей-богу, не вру. Я смастерил деревянную флейту, и крыса на ней играла. Носом дудела. Звук получался почти как у азиатской носовой флейты — на таких еще в Индии играют. В общем, жила крыса со мной, жила, пока вчера не задавили. Прямо на моих глазах. Я поздно спохватился. Она перебегала причал, наверное, тряпочку какую углядела, хотела взять… Я и постельку ей сделал, но она все равно мерзнет. Вернее, мерзла, шерстки-то никакой — мутация.

— Встречал я таких, приходилось, — кивнул Стюарт, думая о том, как ловко лысые бурые крысы избегают электронных ловушек мистера Гарди. — Я вообще специалист по грызунам, только крысы — это ерунда по сравнению с полосатыми серо-коричневыми кошками… Понятно, флейту вырезали вы сами. Крысе такое не под силу.

— Ну да, — согласился ветеран, — зато прирожденная артистка. Вы бы слышали, как играла! Каждый вечер народ сматывал удочки и к нам — целая толпа собиралась. Я даже пробовал научить ее дудеть Чакону ре-минор Баха.

— А я как-то изловил полосатого кота и забрал домой. Правда, через месяц он сбежал, — хмыкнул Стюарт. — Так вот, эта зверюга делала всякие заостренные прибамбасы из консервных банок. Сгибала их по-разному. Резали они как бритва. Жуть!

— А что сейчас творится на юге Сан-Франциско? — поинтересовался безногий, налегая на весла. — Сто лет на суше не был, не могу.

Он показал на нижнюю часть туловища и продолжил:

— Так и живу на плоту, а приспичит, или там искупаться, тут в днище лючок есть. Эх, найти бы мертвого фока да забрать его тележку. Их еще фокомобилями называют.

— С самым первым фокомелусом я познакомился до войны. Толковый был парень, мог что угодно починить, — Стюарт прикурил суррогатную сигарету, и ноздри ветерана жадно затрепетали. — А на южной стороне теперь сплошная степь. Разбомбили ведь ту часть по самое некуда, камня на камне не осталось, одни поля. Восстанавливать целая морока: домишки там стояли хлипкие, даже фундамента не сохранилось. Ну, фермеры и заняли территорию: выращивают горох, кукурузу, бобы, а один недавно откопал здоровую советскую ракету. Из-за нее и еду. Мне нужны реле, лампы и все прочее для ловушек. — Немного помолчав, он добавил: — Вам бы наш капканчик точно не помешал.

— Для чего? — удивился инвалид. — Питаюсь я рыбой, почему я должен ненавидеть крыс? Наоборот, они мне нравятся.

— Мне тоже, — признался Стюарт, — но надо мыслить объективно и думать о будущем. Если вовремя не принять меры, то в один прекрасный день крысы просто-напросто захватят Америку. Наш гражданский долг — ловить их и уничтожать, особенно самых смышленых, лидеров.

— Вы, торгаши, чего только не скажете, лишь бы продать, — буркнул калека.

— Зря, я от души говорю.

— За то и не люблю вашего брата, что вы сами верите в свое вранье. Даже через миллион лет эволюции крысы разве что прислуживать нам смогут. Послания там передавать, ну и помогать по мелочам. Но чтобы стать опасными… — ветеран с сомнением покачал головой. — И почем ваши капканы?

— Десять долларов серебром, бумажки не принимаем. Мистер Гарди — человек старой закалки, купюры не признает, — засмеялся Стюарт.

— Давайте я лучше расскажу, как крыса совершила настоящий подвиг, — не сдавался безногий. — Лично был свидетелем…

— Давайте не надо, — оборвал его Стюарт, — я все равно останусь при своем мнении.

Оба замолчали. Стюарт наслаждался видом Залива, калека сосредоточенно греб. Стояла дивная погода. Каждый взмах веслами приближал Стюарта к заветной цели. Он представлял, как накупит деталей и привезет их на Сан-Пабло-авеню в мастерскую мистера Гарди неподалеку от разрушенного западного крыла Калифорнийского университета.

— Что курите? — поинтересовался вдруг калека.

— Это-то? — Стюарт покосился на полуистлевший окурок, который уже собрался затушить и спрятать в металлическую коробочку, где их скопилось порядочно. Том Гранди, местный табачник в Южном Беркли, потом скручивал из них новые сигареты. — Импортные, из округа Марин. Называются «Золотая марка», а делает их… — Он выдержал эффектную паузу. — Впрочем, вы наверняка догадались.

— Конечно, знаменитый Эндрю Гилл, — кивнул ветеран. — Я бы купил у вас одну. Плачу десять центов.

— Они по пятнадцать за штуку. Привозные как никак, их доставляют через Блэк-Пойнт, Сирз-Пойнт и по трассе Лукас-Вэлли. В общем, откуда-то из-под Никасио.

— Мне однажды посчастливилось попробовать «Золотую марку», — мечтательно протянул калека. — У пассажира на пароме выпала из кармана сигаретка, а я ее выловил и высушил.

Повинуясь внезапному порыву, Стюарт протянул ему окурок.

— Благослови вас бог, — смущенно пробормотал калека. Он с удвоенной силой заработал веслами, его губы беззвучно шевелились, глаза сияли.

— У меня есть еще, — заверил его Стюарт.

— У вас есть кое-что посерьезней, мистер. Доброта, вот что у вас есть. В наши дни это большая редкость.

Стюарт кивнул, соглашаясь.

Маленькая дочка Келлеров тряслась на медицинской кушетке. Доктор Стокстилл осматривал худенькое тельце девочки, думая о юмористическом шоу, которое видел по телевизору задолго до войны. В шоу испанский чревовещатель выступал с курицей, и та как раз снесла яйцо.

«Вот мой сынок», — гордо объявляет курица.

«Уверены, синьорина? — спрашивает чревовещатель. — Вдруг это дочь?»

А курица с достоинством отвечает:

«Уж я свое дело знаю!»

«Девочка, безусловно, дочь Бонни Келлер, — размышлял доктор, — но не Джорджа Келлера. Уж я свое дело знаю. Интересно, с кем спала Бонни семь лет назад? Ребенка зачали близко к началу войны, но никак не раньше дня, когда упала первая бомба. Не исключено, что как раз в тот день. Ничего себе картинка: на землю летят бомбы, мир находится на грани уничтожения, и только Бонни в своем репертуаре: торопится слиться в оргазме с кем угодно, хоть с первым встречным… и вот результат».

Девочка улыбнулась, и доктор улыбнулся в ответ. Как ни странно, Эди Келлер казалась совершенно нормальной. На первый взгляд, никаких патологий. Чертовски жаль, что нет рентгеновского аппарата! Жаль, потому как…

— Расскажи мне о братике, — попросил Стокстилл.

— Ну, — тихонько сказала малышка, — я постоянно с ним разговариваю, он иногда отвечает, когда не спит, хотя спит почти всегда.

— А сейчас спит?

Помолчав, девочка шепнула:

— Нет.

Доктор приблизился к кушетке.

— Покажи мне точно, где он?

Эди ткнула пальцем в левую часть живота, в область аппендикса. Болело именно там. Когда девочка пожаловалась на боли, Бонни и Джордж всполошились и отвели ее в больницу. О «братике» они слышали и раньше, но считали его обычной детской выдумкой. Несуществующим другом, который составлял дочке компанию. Стокстилл сам поначалу решил так же, ведь у четы Келлеров сына не было, но малышка воспринимала его как настоящего. Якобы они ровесники и, само собой, родились в одно время.

— Почему само собой? — Доктор приступил к осмотру, предварительно отослав родителей в другую комнату. При них Эди стеснялась и на контакт не шла.

— Потому что мы близнецы, — спокойно объяснила она. — Как иначе он оказался бы внутри меня?

Словно та курица, девочка отвечала уверенно и с достоинством, всем видом показывая: я свое дело знаю.

За семь лет, что минули с начала войны, Стокстилл успел насмотреться на мутантов, наблюдал самые невероятные и причудливые типы человеческих особей, что развивались и множились под относительно голубым, но все-таки затянутым дымкой небом, и поэтому удивить его было трудно. Однако дочка Келлеров с братиком в животе представлялась особым случаем. По словам девочки, Билл Келлер поселился в ее утробе семь лет назад. Наслышанный о подобных прецедентах, доктор верил малышке. Будь у него в распоряжении рентгеновский аппарат, он бы увидел крохотное сморщенное существо размером с крольчонка. В принципе, его контуры прощупывались и так… Вот здесь, слева, уплотнение, напоминающее кисту. Так и есть, плод. Головка в нормальном положении, тело целиком в брюшной полости, все конечности на месте. Когда-нибудь Эди умрет, и патологоанатом при вскрытии обнаружит внутри трупа сморщенного старичка, ее братика, слепого, не исключено, что даже с бородой, но ростом не больше того же крольчонка.

Пока большую часть времени Билл спит, а когда просыпается, разговаривает с сестрой. Любопытно, о чем? Что он вообще может рассказывать?

Этот вопрос Стокстилл и задал девочке.

— Конечно, он толком ничего знает, — пожала она плечами, — зато он думает, а я рассказываю, что творится вокруг, держу его в курсе.

— Чем он интересуется?

— Ну… — поразмыслив, произнесла Эди, — ему нравится слушать про еду.

— Про еду? — удивился доктор.

— Да, сам ведь он не ест, но любит, когда я рассказываю, что кушала, причем по многу раз. Он ведь тоже это ест, через меня, правильно? Чтобы жить, надо кушать.

— Верно, — согласился доктор.

— Он очень любит яблоки и апельсины, а еще — слушать истории. Про разные места, города, особенно далекие, вроде Нью-Йорка. Хочу свозить его туда, пускай поглядит. Вернее, я погляжу, а после передам.

— Похоже, ты здорово о нем заботишься! — Стокстилл был глубоко тронут. Юной пациентке происходящее казалось нормальным, она жила так всегда и другой жизни просто не представляла.

— Иногда я боюсь, что он умрет, — вырвалось вдруг у нее.

— Умрет вряд ли, а вот вырасти может, и в один прекрасный день твое тело просто перестанет его вмещать.

— И тогда у меня родится братик? — Ее темные глазищи уставились на доктора.

— Нет, родиться у твоего братика не получится — он лежит неправильно. Чтобы его достать, придется делать операцию… Правда, тогда он погибнет, потому что способен жить только внутри тебя.

«Как паразит», — мысленно добавил Стокстилл.

— Рано об этом волноваться, — продолжил он вслух. — Вот придет срок — поволнуемся… Если вообще придет.

— А мне нравится иметь братика, — вздохнула Эди. — С ним не так одиноко. Даже когда он спит, я его чувствую. Как будто у меня внутри ребеночек. Правда, я не смогу катать его в коляске, пеленать и все такое прочее, зато нам весело общаться. Например, недавно я рассказывала ему о Милдред.

— Милдред? — задумчиво нахмурился доктор. — А кто это?

— Вы не в курсе? — захихикала над его невежеством девочка. — Милдред — это та самая, которая постоянно возвращается к Филипу и портит ему жизнь. Мы каждый день слушаем по «тарелке».

— А, теперь ясно.

Речь шла о транслируемом со спутника романе Моэма. Читал его Уолт Дэнджерфилд, застрявший на орбите космонавт и по совместительству диджей.

«В голове не укладывается, — размышлял доктор, — что тварь, сидящая в кромешном мраке и сырости, питающаяся кровью малышки, паразитирующая на ней, слушает английскую классику… и таким образом проникает в нашу культуру. Пускай своеобразно, но Билл Келлер присутствует в социуме. Интересно, как он понимает книгу? Что думает о героях, о нас? И думает ли вообще?»

Наклонившись, Стокстилл поцеловал девочку в лоб.

— Все, беги. Я хочу побеседовать с твоими родителями, а ты пока почитай. В приемной есть куча самых настоящих довоенных журналов.

При виде доктора Джордж и Бонни Келлеры нервно поднялись, на их лицах читалась откровенная тревога.

— Заходите. — Стокстилл посторонился, пропуская их в кабинет, а после плотно притворил дверь. Он решил не открывать супругам правду ни про дочь, ни про сына. Некоторые вещи лучше не знать.

Возвратившись на берег, Стюарт Макконхи обнаружил, что некто — скорее всего свора ветеранов, обитавших под пристанью, — убил и съел Эдварда Принца Уэльского. От коня остались лишь скелет, копыта и голова. Одним словом, бесполезная груда костей. Дорогая оказалась поездочка, а главное — бессмысленная. Он опоздал. Фермер уже спустил по дешевке всю электронную начинку советской ракеты.

Конечно, лошадь мистер Гарди даст новую, только Стюарт успел сильно привязаться к Эдварду. И потом, нельзя убивать лошадей ради пропитания, ведь сейчас без них никуда. Когда в результате массовой вырубки лесов закончилась почти вся древесина, благополучно сгорев в двигателях газогенераторных автомобилей и печах стылых подвалов, конный транспорт сделался основным средством передвижения. Кроме того, лошади использовались и для восстановительных работ, будучи единственным источником энергии в отсутствие электричества. Нелепость расправы над Эдвардом привела Стюарта в ярость. Варварство, чистой воды варварство! Боялись этого, боялись и все-таки докатились! Разгул анархии средь бела дня буквально в центре города. Совсем озверели, прямо как азиаты.

Он медленно двинулся по направлению к Сан-Пабло авеню. Заходящее солнце окрасило небо в насыщенный багрово-алый цвет — очередное следствие Катастрофы, которое давно перестали замечать. Вот и Стюарт не обратил на закат ни малейшего внимания. «Может, пора менять специализацию? — угрюмо размышлял он. — Продавая ловушки, на кусок хлеба заработаешь, а на масло уже нет. Плюс никакого карьерного роста. Да и откуда ему взяться в таком бизнесе?»

Утрата коня подействовала на Стюарта удручающе. Рассеянно глядя под ноги, он брел по заросшей травой дорожке мимо лежащих в руинах фабрик. Из логова на пустыре уставилась пара жадно горящих глаз. Не разобрать, что за зверюга. Хотя какая разница? Освежевать бы ее, а мясо потом съесть.

Эти руины, блеклое, словно выцветшее небо… и голодные глаза, следящие за каждым его движением. Зверь явно ждал удобного момента, чтобы атаковать. Стюарт запустил обломком булыжника в причудливую конструкцию логова, сложенную из органического и неорганического материала и кое-где проклеенную непонятной белой субстанцией. Похоже, тварь ухитрилась переработать в клей мусор. Умно, ничего не скажешь. А впрочем, ему-то что?

«Я и сам теперь другой. Котелок соображает куда лучше, чем раньше. Сдавайся, зверюга, я тебе не по зубам… Впрочем, умный — не умный, а толку ноль. Как был мелкой сошкой, так и остался. До Катастрофы, будь она трижды проклята, продавал телевизоры, сейчас — электронные капканы. Ну и в чем разница? Поменял шило на мыло. Да ладно, чего уж там — качусь по наклонной».

«Итак, подведем итог, — опомнился Стюарт. — Весь день насмарку, через два часа стемнеет, и я потопаю спать в подвальную комнатушку, обитую кошачьими шкурками, которую снимаю у мистера Гарди за доллар серебром в месяц. Есть вариант растопить немного жира для лампы и почитать книжку, вернее, часть книжки — целых-то у меня нет. Или можно посидеть с семейством Гарди и послушать вечерний эфир со спутника».

Как раз вчера он отправил Дэнджерфилду заявку через передатчик на побережье Западного Ричмонда и попросил поставить популярную во времена его детства песню под названием «Танцы до упаду». Правда, не факт, что среди многочисленных записей Дэнджерфилда такая найдется, тогда ждать трансляции нет смысла.

Слыхал, народ, ну это ж надо — Сегодня ночью будут танцы до упаду! Слыхал, народ, ну это ж надо — Сегодня ночью танцы будут до упаду! Сегодня воплощу свои мечты И встречу девушку небесной красоты.

Напевая этот мотив, Стюарт чувствовал, как дрожит голос. Песня напомнила о старом мире, безжалостно уничтоженном войной. Старый мир исчез, появился новый, в котором крыса играет на флейте. Нет, уже не играет, погибла, раздавлена в лепешку.

Только «Танцы до упаду» ей нипочем не сыграть, даже через миллионы лет на высшей стадии крысиной эволюции. Эта музыка практически священна, как и прошлое, где нет места мутантам и хитроумному зверью, потому что оно принадлежит настоящим людям.

Размышляя так, Стюарт не заметил, как очутился на Сан-Пауло авеню с ее многочисленными магазинчиками и лавчонками, торгующими всем подряд, начиная от вешалок и заканчивая сеном. Над одной из лавочек виднелась вывеска «Гомеостатические ловушки Гарди». Стюарт поспешил туда.

Услышав хлопанье входной двери, мистер Гарди, трудившийся в дальней части мастерской, поднял взгляд от верстака. В помещении горела белым светом дуговая лампа, повсюду лежали груды электронных деталей, привезенных из разных концов Северной Калифорнии. Большая часть пришла из Ливермора. Там у мистера Гарди были высокопоставленные друзья, которые разрешали ему производить раскопки в запретных зонах.

До войны Дин Гарди работал инженером на крупной радиостанции. Это был худощавый сдержанный человек в годах, одетый в свитер и неизменный галстук, хотя галстуки теперь считались редкостью.

— Мою лошадь съели, — сообщил Стюарт, усаживаясь напротив.

Из-за занавески, отделяющей мастерскую от кухни, показалась Элла Гарди, супруга изобретателя.

— Ты оставил Эдварда без присмотра? — не поверила она.

— Да. Решил, что в центре Окленда безопасно. И потом, пристань патрулировал чиновник, и он должен был…

— Такое случается сплошь и рядом, — устало произнес Дин Гарди. — Проклятые выродки эти ветераны. Их под пристанью сотни обретаются. Взорвать бы всех цианидной бомбой к чертям собачьим. А с машиной что? Там оставил?

— Да, — понуро пробормотал Стюарт, — извините.

— Ладно, забудь. В Оринде полно лошадей. Детали купил?

— Не срослось, все разобрали. Привез только это. — Стюарт вытащил из кармана пригоршню транзисторов. — Фермер их не заметил, ну я и позаимствовал тихонько. Надеюсь, хоть на что-то сгодятся. — Он высыпал транзисторы на верстак. — Небогатый улов, надо признать.

Настроение у него испортилось окончательно.

Элла молча скрылась за занавеской.

— Поужинаешь с нами? — Гарди выключил лампу и снял очки.

— Не знаю, — помотал головой Стюарт, — чувствую себя как-то странно. — Он встал и принялся бродить взад-вперед. — На той стороне Залива я видел нечто невероятное. Раньше слышал, правда, но не верил. Водятся там твари вроде летучих мышей, но не мыши. Очень смахивают на куниц — туловище длинное, башка огромная. Зовутся смотрушками, потому что любят подглядывать в окна.

— Это белки. — Гарди откинулся на спинку стула и ослабил галстук. — Мутировавший вид из парка «Золотые ворота». Я даже подумывал приспособить их под какое-нибудь дело, к примеру, почту передавать… В целом зверушки выносливые — милю спокойно пролетают, или планируют, или чего они там делают, только дикие совсем. Пробовал поймать одну — бесполезное занятие. — Он продемонстрировал глубокий шрам на большом пальце правой руки. — Подарок от смотрушки.

— Мне сказали, что у них вкусное мясо, типа куриного. В Сан-Франциско на каждом углу торгуют жареными смотрушками. Свеженькие, горячие и стоят четвертак.

— Не вздумай пробовать, — предупредил Гарди, — они насквозь токсичные, потому что питаются всякой отравой.

— Не могу жить в городе, хочу уехать куда подальше, — выпалил вдруг Стюарт.

Смело встретив взгляд изобретателя, он продолжал:

— Здесь царит неимоверная жестокость. Нет, я прекрасно понимаю, жестокость царит повсюду, да и заработка в глухомани днем с огнем не сыщешь… Кстати, вы пробовали продавать ловушки сельским жителям?

— Пустая затея, — отмахнулся Гарди. — Добыча для наших капканов обитает исключительно в городах, среди руин. Глупость ты затеял, дружок, большую глупость. Вернись с небес на землю. Глушь стерильна, туда не проникает поток идей. Тишь да гладь. Засядешь там, превратишься в закоренелого фермера, у которого из удовольствий — только послушать передачу по «тарелке».

— А я бы рискнул, — не унимался Стюарт. — Можно взять партию ловушек и попытаться сбыть, скажем, в Напе или Сономе. Если не за деньги, то за вино. В тех краях сплошь виноделы, не отвыкли еще со старых времен.

— Только пить эту бурду невозможно. Почва уже не та, — покачал головой Гарди. — Пойло получается на редкость мерзкое.

— Народ пьет, и ничего. Сам видел, как вино бочками доставляют на газогенераторных грузовиках. Значит, спрос есть.

— На безрыбье и рак рыба, — хмыкнул Гарди. — А знаешь, у кого можно раздобыть настоящее спиртное? — добавил он, хитро прищурившись. — Правда, непонятно, то ли там довоенный запас, то ли качественная подделка.

— В районе Залива — ни у кого, — уверенно отвечал Стюарт.

— Ошибаешься, — возразил Гарди. — Алкоголем приторговывает наш знаменитый Эндрю Гилл. Впрочем, бутылок у него не ахти сколько. Лично я видел единственную литрушку бренди, даже глотнул из нее… — Он облизнул губы. — Тебе бы точно понравилось.

— И почем? — нервно сглотнул Стюарт.

— Лучше не спрашивай.

«Любопытно, какой из себя этот Гилл?» — подумал Стюарт. Ему рисовался образ бородатого гиганта с роскошной шевелюрой и моноклем, который расхаживает в дорогом костюме-тройке, опираясь на трость с серебряным набалдашником.

— Открою еще один секрет, — заговорщицки шепнул Гарди, — помимо всего прочего Гилл продает пикантные постеры с девочками.

— Невероятно, — ахнул Стюарт, пытаясь обуздать разыгравшееся воображение. — В жизни не поверю!

— Святая правда! Самые настоящие довоенные календари с красотками, начиная с пятидесятого года. Цена, конечно, заоблачная. Я слыхал, что за номер «Плейбоя» Гилл выручил ни много ни мало тысячу долларов серебром. — Гарди замолчал, мечтательно глядя в пространство.

— Когда упала первая бомба, я работал продавцом в «Современных телеуслугах» и у нас в мастерской было полно таких календарей. Взрыв все уничтожил… Но только представьте, — воодушевился Стюарт, — человек бродит по руинам и натыкается на целый склад с календарями. И вот он уже миллионер, скупает недвижимость и постепенно прибирает к рукам всю страну!

— Вполне возможно, — согласился Гарди.

— Я о том, что это золотая жила. Сейчас календари с девочками печатают разве что на Востоке, в Токио, но по качеству они не идут ни в какое сравнение с прежними.

— Видал я такие — жуткая похабщина, — брезгливо протянул Гарди. — Искусство фотографии кануло в небытие. Исчезло, растворилось и вряд ли вернется.

— Здесь причина еще и в самих моделях, — добавил Стюарт. — Красотки давно перевелись, остались беззубые дистрофички. Кому охота любоваться девушкой, если она костлявая, в ожогах и без зубов?

— Нормальные девушки должны хоть где-то, да остаться, — рассудил Гарди. — Может, в Швеции, Норвегии, на Соломоновых островах… В общем, бог весть где. Моряки так и рассказывали, а уж они в курсе. США, Европа, Россия и Китай сразу отпадают — там бабахнуло будь здоров.

— А если их разыскать и предложить войти в долю? — с надеждой спросил Стюарт.

— Нет ни пленки, ни реагентов для проявки, — поразмыслив, ответил Гарди. — И камер хороших не сохранилось. Кроме всего, мы не потянем массовое производство. Ну, напечатаем пару экземпляров, а толку?..

— А если удастся найти довоенный тип девушки? Без ожогов, с хорошими зубами. Тогда…

— Хочешь зарабатывать? Я подскажу как. Есть отличная идейка — иголки для швейных машин. Цену устанавливаешь на свое усмотрение.

Возбужденно жестикулируя, Стюарт забегал по комнате.

— Впервые у меня наклевывается крупное дело. Впервые! Надоело торговать. Я устал, хватит! Вначале алюминиевые горшки и сковородки, потом энциклопедии, телевизоры, сейчас — электронные капканы. Нет, капканы — вещь отличная, расходится на ура, только я хочу идти дальше. Не сочтите за оскорбление, но человек должен развиваться. Ты либо растешь, либо деградируешь. Третьего не дано. Война притормозила наше развитие, спустя десять лет я топчусь на том же месте.

Гарди почесал в затылке.

— Ну и какие у тебя планы?

— Можно попробовать вырастить мутированный картофель, чтобы его хватило на всех.

— То бишь один здоровущий клубень?

— Зачем клубень? Отдельный сорт. А в помощники взять толкового агронома вроде Лютера Бурбэнка. Растения ведь мутировали не меньше животных и людей. Надо лишь использовать это с выгодой.

— Гляди, вдруг попадется говорящая фасоль, — улыбнулся Гарди.

— Я вообще-то серьезно, — пробормотал Стюарт.

Их взгляды встретились. Несколько мгновений стояла тишина.

— Я делаю благое дело, — нарушил молчание Гарди. — Ловушки защищают людей от опасных тварей, а твои идеи — сплошное ребячество. Не нарезай ты круги по Сан-Франциско, и конь был бы цел…

— Ужин готов, — объявила Элла Гарди, появляясь из-за занавески. — Идите к столу, пока все горячее. Сегодня будет запеченная голова трески с рисом. Три часа простояла в очереди в рыбном отделе на Восточном побережье.

— Поужинаешь с нами? — снова предложил Гарди, вставая.

При мысли о запеченной рыбе у Стюарта потекли слюни. Не в силах отказаться, он молча кивнул и посеменил за четой Гарди на кухню.

Неожиданно трансляция со спутника прервалась, и Харрингтон-Попрыгунчик, фокомелус из Вест-Марина, принялся развлекать жителей городка, мастерски имитируя Уолта Дэнджерфилда, который плохо себя чувствовал и сегодня с трудом вел эфир. В разгар шоу в зале появилось семейство Келлеров. Фока новые зрители только радовали. Чем больше аудитория, тем лучше. Однако в этот раз вместо радости возникла тревога. Слишком уж пристально на него таращилась дочка Келлеров. И взгляд у нее был какой — то странный… Попрыгунчик резко прервал выступление.

— Чего замолк! Продолжай! — потребовал Кас Стоун.

— Давай еще разок про «Кул-Эйд», — попросила миссис Толман, — ту песенку из рекламы с близняшками.

— «Кул-Эйд», «Кул-Эйд», избавит вас от разных бед, — пропел фок и снова замолчал. — Дамы и господа, думаю, на сегодня хватит.

В зале повисла гробовая тишина.

— Мой братик говорит, что мистер Дэнджерфилд сейчас на связи, — раздался голос девочки.

— Все верно, — захихикал Попрыгунчик.

— Тогда почему он не читает? — спросила Эди. — Опять заболел, или мы поздно пришли?

— Как читал, так и читает. Достал уже, — скривился Эрл Колвиг. — Надоело слушать эту нудятину. Попрыгунчик круче! Такое шоу устроил, молодчина!

— Покажи, как ты двигаешь монетку без помощи рук, — вставила Джун Рауб. — Ребенку точно понравится.

— Фокус с монеткой на бис! — выкрикнул фармацевт. — Трюк высший класс, мы тоже с удовольствием поглядим.

Он вскочил со стула, загородив обзор тем, кто сидел позади.

— Мой братик хочет послушать продолжение романа, — тихо, но твердо произнесла девочка. — Он здесь ради этого.

— Успокойся, — шикнула на нее мать.

«Братик? Что за дурь! У Келлеров сына нет», — подумал Попрыгунчик и громко рассмеялся.

— Значит, братик требует Моэма? — Фок подкатил на тележке прямиком к Эди. — Могу почитать. Изображу и Филипа, и Милдред и всех-всех-всех, включая Дэнджерфилда. Кстати, его приходится изображать частенько. Вот сегодня, например. Поэтому твой братик и решил, что тот в комнате, но на самом деле это был не он, а я. Верно говорю, ребята? — Он повернулся к зрителям. — Ведь это я был?

— Ты, приятель, ты! — поддержал Орион Страуд. — Кто же еще?

Остальные согласно закивали.

— У тебя нет никакого братика, малышка, — паясничал Попрыгунчик. — А если его не существует, как ты узнала, чего он хочет?

Его буквально распирало от смеха.

— Дай мне на него посмотреть и послушать заодно, а я забабахаю пародию.

— Ого! Отличная идея! — захохотал Кас Стоун.

— Мы в предвкушении, — добавил Колвиг.

— Пусть скажет хоть словечко, — кривлялся фок, — уж за мной-то дело не станет. Ну, я жду.

Он непринужденно развалился на тележке.

— Хватит! — Бонни Келлер даже покраснела от злости. — Оставь мою дочь в покое!

— Наклонитесь поближе, — зловеще поманила девочка.

Дурашливо скалясь, фок повиновался.

«Господи боже, Харрингтон! Как ты починил проигрыватель? Объясни, как именно тебе это удалось». Зазвучавший в его подсознании голос казался неотрывно связанным с его собственным «я».

Попрыгунчик взвизгнул от страха.

Перепуганная публика повскакивала с мест.

— Это был Джим Фергюссон, — растерянно пробормотал фок, — мой давно покойный работодатель.

— Убедились? — спокойно поинтересовалась Эди. — Если мало, братик поговорит с вами еще. Билл не против.

«Вместо того чтобы заменить пружину, ты ее… э-э… вылечил», — продолжил голос.

Попрыгунчик развернул тележку и помчался в противоположный конец комнаты, подальше от Келлеров. Тяжело дыша, с бешено колотящимся сердцем, он забился в угол и злобно посмотрел на девочку. Та выдержала взгляд.

— Страшно? — издевательски улыбнулась она. — Сами виноваты, не надо было меня дразнить. Билл рассердился и отомстил.

— В чем дело, старина? — Джордж Келлер приблизился к фоку.

— Ни в чем, — буркнул он, — и вообще, не пора ли послушать Моэма?

Фок протянул механическую руку к приемнику и включил громкость.

«Теперь вы с братцем на пару можете получить что угодно, — думал он. — Стоит только захотеть — и пожалуйста. Сколько ты обретаешься там? Семь лет? Всего? А кажется, что целую вечность. Ты словно существовал всегда и сейчас говорил со мной, весь такой дряхлый, сморщенный. Эдакая опухоль с человеческим лицом и длинной седой бородой, мягкой как пух. Клянусь, я поверил, что это Фергюссон там, внутри девчонки. Еще прикидывал, сможет ли он вылезти».

«Ты здорово его напугал, — обратилась к брату Эди. — Расскажешь как?»

«Я прикинулся человеком, с которым он был знаком и который умер много лет назад», — ответил Билл.

«Вот это да! — восхитилась девочка. — А дальше что? Больше не будешь его пугать?»

«Начнет плохо себя вести, буду».

«Откуда ты знаешь покойника, которым прикинулся?»

«Ну… — замялся Билл, — я ведь тоже мертвец, не забыла?»

Его хихиканье дрожью отозвалось в ее теле.

«Никакой ты не мертвец, — рассердилась Эди. — Ты и я, мы оба живы, поэтому перестань такое говорить. Мне жутко неприятно».

«Прости, я просто пошутил. Эх, жаль я не видел его физиономию… Опиши, как она выглядела?»

«Хуже не придумаешь! Глаза выпучились, как у жабы».

«Почему я не могу родиться нормально? — захныкал он. — Обидно торчать здесь, в темноте. Неужели никак нельзя меня родить? Допустим не сейчас, а попозже…»

«Доктор Стокстилл сказал, что нет».

«Наверняка у меня получится его переубедить. Стоит только захотеть».

«Ты хвастун, — рассердилась Эди, — и ничего не умеешь, кроме как спать, болтать с мертвецами и прикидываться непонятно кем. Тоже мне!»

Билл молчал.

«Станешь вредничать, проглочу отраву и убью тебя, — пригрозила она. — Честное слово».

Опять тишина.

Девочка совсем отчаялась.

«А если тебе и впрямь лучше умереть? — рассуждала она, чтобы хоть немного успокоиться. — А мне, значит, придется носить в животе покойника? Нет, это неправильно и мерзко».

«Не волнуйся, — вдруг сказал Билл. — Я умный, сумею о себе позаботиться. И тебя защищу. Кстати, общаться с мертвыми очень здорово. У меня всегда полным-полно интересных собеседников. Даже во сне слышу, как они бормочут. Да и тут их целая толпа».

«Где тут?» — не поняла Эди.

«У нас под ногами, в земле».

«Фу!»

«Они там, не сомневайся. Все мы там будем. Мама, папа, другие люди. Вот увидишь».

«Ничего не желаю видеть. И вообще, сиди тихо. Не мешай слушать, как мистер Дэнджерфилд читает».

Эндрю Гилл скручивал очередную сигарету, когда на фабрике в сопровождении незнакомца появился Попрыгунчик-Харрингтон, которого табачник не переваривал. Ощущая смутную тревогу, Гилл отложил папиросную бумагу и встал. Сидящие чуть поодаль на скамье работники как ни в чем ни бывало продолжали набивать бумажные палочки табаком.

В одном лишь табачном цеху трудились восемь человек. В цеху по производству бренди — двенадцать. Эндрю Гилл слыл крупнейшим предпринимателем в Вест-Марине. Его товары продавались на территории всей Северной Калифорнии, а сигареты даже далеко за ее пределами, вплоть до Восточного побережья.

— В чем дело? — спросил Гилл, преграждая дорогу фокомобилю.

— П-простите за беспокойство, м-мистер Гилл, — от волнения Попрыгунчик стал заикаться, — вот этот человек хотел встретиться с вами. Он бизнесмен из Окленда. Очень солидный. Верно, Стюарт? — обратился он к спутнику.

Тот выступил вперед, протягивая руку для приветствия.

— Добрый день, я представляю компанию по изготовлению гомеостатических ловушек для мелких хищников «Гарди корпорэйшн», Беркли, штат Калифорния. У нас имеется предложение, которое позволит вам утроить прибыли в шестимесячный срок.

Стараясь не засмеяться, Гилл сдержанно кивнул.

— Понимаю. Все это очень любопытно, мистер… — Он вопросительно глянул на фока.

— М-мистер Стюарт Макконхи. Мы были знакомы до войны, потом долго не виделись. Столкнулись чисто случайно.

— Глава компании, мистер Гарди, уполномочил меня в подробностях описать вам совершенно новое, полностью автоматизированное устройство для производства сигарет. «Гарди корпорэйшн» хорошо известно, что в данный момент сигареты скручивают по старинке. Вручную. — Стюарт мотнул головой в сторону рабочих. — Метод, безусловно, устаревший. Ваша «Золотая марка» славится своим непревзойденным качеством…

— И надеюсь, будет славиться и впредь, — осторожно заметил Гилл.

— Мистер Гилл, поверьте, наше устройство скажется исключительно на количестве, никак не на качестве. Более того…

— Извините, — перебил табачник, — здесь не самое удачное место для переговоров. — Он покосился на Попрыгунчика, который успел подъехать совсем близко и теперь сидел, развесив уши. Заметив направленный на него взгляд, фок покраснел и принялся разворачивать тележку.

— Удаляюсь, — буркнул он, — все равно неинтересно. До свидания.

Выкатился наружу и скрылся за поворотом.

— Наш умелец, — вздохнул Гилл, — устранит любую поломку. Настоящий кудесник этот Попрыгунчик-Харрингтон. И это при том, что безрукий.

Макконхи немного побродил по фабрике, понаблюдал, как скручивают сигареты, и, наконец, произнес:

— Отлично вы все здесь устроили, мистер Гилл. Пользуясь случаем, хочу выразить свое восхищение. Ваша продукция, вне всяких сомнений, первая на внутреннем рынке.

«Семь лет не слыхал ничего подобного! — удивился про себя Гилл. — Думал, что и не услышу никогда. Мир сильно изменился, и не в лучшую сторону, а этот Макконхи остался прежним».

Воспоминания о прошлом, навеянные лестью торгового агента, привели его в отличное расположение духа. Определенно, Стюарт Макконхи замечательный парень.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он. — Похоже, прошлое не потеряно безвозвратно. Если сохранились старые нормы и традиции, то мир потихоньку возрождается. — Угостить вас кофе? — предложил табачник. — Заодно расскажете о вашем чудном автоматизированном устройстве.

— Имеете в виду настоящий кофе? — не поверил Стюарт. На секунду из-под непроницаемой улыбчивой маски выглянула неприкрытая алчность.

— Суррогат, но весьма неплохой, не бурда, что продают в так называемых кофейнях. Уверен, вы оцените. — Гилл пошел за чайником.

— Побывать здесь — моя заветная мечта. Добирался неделю, а мечтал с тех самых пор, как впервые попробовал «Золотую марку». Ваша фабрика — это… — сунув руки в карманы, Стюарт кружил по помещению, пытаясь подобрать нужные слова, — это оплот цивилизации в абсолютно диком мире. Здесь не царит хаос, как в городе. Попробуй оставить без присмотра лошадь — собственно, я и попробовал, оставил коня на переправе через Залив, а когда вернулся, обнаружил один скелет. Вот почему люди стремятся сбежать оттуда куда глаза глядят.

— Знакомая история, — посочувствовал Гилл. — Из-за огромного количества бездомных и бродяг жить в городе действительно страшно.

— Я любил того коня, — грустно признался Стюарт.

— Впрочем, и в глубинке животных гибнет предостаточно, — возразил Гилл. — Во время бомбежки были изувечены тысячи овец и коров. Но это ерунда по сравнению с человеческими жертвами в крупных городах. После Катастрофы вам наверняка довелось насмотреться на людские страдания.

— А как иначе, — пожал плечами Макконхи. — Даже сейчас в дрожь бросает при виде мутантов вроде Харрингтона, хотя он стал таким задолго до сами понимаете чего. Мы вместе работали в «Современных телеуслугах», и там считали, что Попрыгунчика сгубила наркота. Если конкретней, то талидомид.

— Какие ловушки вы делаете? — сменил тему Гилл.

— Гомеостатические, или автономные. В отличие от пассивных, они самостоятельно обнаруживают объект — крысу, собаку, кошку, — преследуют его в канализационных трубах системы водоснабжения Беркли и Окленда, убивают, потом находят новую цель и так далее, пока батарейка не сядет. Ну или пока какая-нибудь хитроумная тварь ее не испортит. Среди хищников попадаются уникальные экземпляры, способные вывести из строя даже самый совершенный капкан. К счастью, таких немного.

— Впечатляет.

— Что касается нашего предложения…

— Дружище, — перебил табачник, — вы мне очень симпатичны, но есть одна проблема. Мне не на что приобрести вашу машину. Кроме того, я одиночка, делить бизнес с партнером не намерен, а посему не тратьте зря время, — закончил он с улыбкой.

— Постойте! — заволновался Стюарт. — Должен ведь быть другой выход. Допустим, мы предоставим наше изобретение в обмен на энное число сигарет сорта «Золотая марка». То есть в течение энного количества недель вы поставляете энное количество пачек, — говорил он с возрастающим энтузиазмом. — Возможно, «Гарди корпорэйшн» станет единственным официальным дистрибьютором вашей табачной продукции, откроет филиалы по всей Калифорнии. Что скажете?

— Весьма и весьма любопытно. Тем более, что сам я ничего в продажах не смыслю. О филиалах подумываю давно. Сложно торговать, когда фабрика так далеко от населенных пунктов. В свое время я даже переезжать собирался, однако потом бросил эту затею. Города погрязли в воровстве и вандализме, неохота туда возвращаться. Мой дом здесь.

Он умолчал о Бонни Келлер — подлинной причине своего затворничества в Вест-Марине. Они расстались семь лет назад, но с каждым годом он тосковал все сильнее и в глубине души надеялся ее вернуть. Бонни успела сменить множество любовников, всегда быстро разочаровывалась, а сейчас воспитывала его ребенка. Гилл нисколько не сомневался, что именно он отец Эди Келлер.

— Раз вы явились из большого мира, может, просветите бедного крестьянина о последних событиях? — повернулся он к Стюарту. — Что новенького творится? Я уже перестал включать радио, хотя сигнал со спутника прекрасный. Этот диджей утомил своей музыкой и болтовней, а уж его бесконечные чтения…

Оба расхохотались.

— Ладно, постараюсь удовлетворить ваше любопытство. — Стюарт отхлебнул кофе. — Где-то в Детройте собирают автомобиль. Кузов из фанеры, зато керосиновый двигатель.

— А керосин они где планируют брать? — ухмыльнулся Гилл. — И вообще, прежде чем собирать такие автомобили, неплохо бы запустить как минимум парочку нефтеперерабатывающих заводов, и дороги отремонтировать не помешает.

— Совсем забыл! Правительство планирует в нынешнем году открыть Сороковой маршрут через Скалистые горы. Впервые после войны.

— Прекрасная новость! Если бы не вы, сроду не узнал бы!

— А телефонная компания…

— Один момент, приятель. Как насчет капнуть бренди в кофеек? — Гилл поднялся из-за стола. — Бьюсь об заклад, вы давненько такого не пробовали.

— Угадали, — пробормотал Стюарт, завороженно глядя на квадратную бутылку.

— Пятизвездочный бренди Гилла из долины Сонома. Сам готовлю. — Он плеснул скромную порцию напитка Стюарту в чашку.

— У меня для вас тоже кое-что приготовлено. — Макконхи достал из кармана нечто плоское и сложенное, аккуратно распрямил и протянул хозяину конверт.

«Почтовая служба Нью-Йорка», — значилось на штемпеле.

— Пришло моему боссу аж с Восточного побережья, — пояснил Стюарт. — Общее время в пути всего четыре недели. Спасибо правительству Шайенны, военным, они организовали. Письма доставляются поочередно на дирижаблях, грузовиках и телегах. Только под конец курьером.

— Святые угодники! — воскликнул Гилл и налил себе бренди.

Билл Келлер ощутил рядом с собой присутствие какого-то существа — то ли слизняка, то ли улитки — и немедленно проник в него. Расчет не оправдался. Тварь оказалась слепой и глухой. Соответственно, Билл тоже ослеп и оглох, сохранив лишь способность перемещаться. В панике он принялся звать сестру.

— Что ты натворила?! Выпусти меня. Хочу обратно!

«Она нарочно это сделала, нарочно, — твердил он про себя и настойчиво полз вперед. — Только бы отыскать ее».

Надо выбираться отсюда, точнее, выкарабкиваться, но разве выкарабкаешься без конечностей? А если и повезет, то куда деваться потом?

Несмотря на все рассуждения и доводы, Билл Келлер продолжал ползти вверх.

«Как называются эти яркие огоньки в небе? — вспоминал он, не прекращая своего занятия. — Они еще светят по ночам… Смогу я увидеть их без глаз? Нет, вряд ли».

Он карабкался, соскальзывал вниз и начинал заново, по максимуму используя единственный доступный сейчас рефлекс.

Высоко в небе спутник мчал по орбите неподвижно сидящего Уолта Дэнджерфилда. Обхватив голову руками, космонавт полностью отдался жгучей боли, которая терзала его изо дня в день. «Сколько мне суждено торчать здесь? Когда я, наконец, умру?» — спрашивал он себя.

Ответа не было.

Эди Келлер с трепетом наблюдала за ползущим по земле червяком. Как-никак в нем теперь братик.

Внутри девочки сохранилась тоненькая нить, связывающая ее с Биллом. «Бум-бум-бум», — чуть слышно раздавалось в желудке. Братик слал примитивный сигнал, понятный лишь ему самому.

— Прочь из меня, червячок, прочь. Убирайся, — захихикала она. Интересно, что думает червяк о незваном госте? Удивился наверняка не меньше, чем Билл.

«Послежу-ка за ним, — решила малышка, наблюдая за передвижением червя. — Вдруг заблудится?»

— Билл, — Эди наклонилась совсем близко, — ты такой забавный. Длинный и красненький, представляешь?

Ой, надо было пересадить его в человеческое тело! И почему она сразу не догадалась! В мальчика какого-нибудь. Тогда у нее появился бы настоящий братик и партнер по играм.

Так, какие есть кандидатуры? Одноклассники? Взрослые? Мистер Барнс, новый учитель? Или…

Ну конечно! Попрыгунчик-Харрингтон. Билла он страшно боится.

Она нагнулась и посадила червяка на ладонь.

— Билл, у меня отличная идея! Слушай внимательно. — Она прижала руку к уплотнению в животе. — Возвращайся обратно, в таком виде ты мне не нравишься.

— Ненавижу тебя, — надрывался он, — никогда не прощу! Лишила меня зрения и слуха, еще и ползать заставила.

— Ну извини. — Девочка принялась раскачиваться на пятках, не выпуская из рук ненужного уже червяка. — Лучше скажи, как тебе идея? Мне идти к Попрыгунчику? Если получится, у тебя будут уши и глаза, все по-настоящему.

— Мне страшно.

— А я хочу, — Эди не переставала раскачиваться. — Соглашайся, а? Ради ушей и прочего.

Билл молчал, временно отстранившись от мира живых.

«Опять болтает с мертвяками, — рассердилась девочка. — На что они ему сдались? Трухлявые зануды. Ни поиграть с ними, ничего! Разве что посоветоваться… Только пустое это занятие. Я хозяйка, мне и решать!»

В пижаме и тапочках она побежала по тропинке туда, где стоял дом Попрыгунчика-Харрингтона.

— Если действительно этого хочешь, лучше поспеши, — предупредил Билл. — Он в курсе. Мертвые говорят, мы в большой опасности. Подберись поближе, а я притворюсь покойником и напугаю его. Он их жутко боится. Это как много-много злых пап с ремнем…

— Тихо, я думаю.

В темноте она сбилась с пути. Тяжело дыша, пыталась сориентироваться по тусклому свету месяца.

Налево и с холма вниз. Только бы не упасть. У него чуткий слух — сразу проснется.

Осторожно ступая скользкими подошвами, Эди подкрадывалась к намеченной цели.

— Давай напугаем его до полусмерти? — Билл никак не мог угомониться. — Когда будем на месте, я выпущу в эфир настоящего покойника. Тебе это вряд ли придется по вкусу… Неприятно, когда мертвый человек внутри, но пару минут потерпишь. Зато с фоком побеседуют напрямую и…

— Замолчи! — жалобно попросила Эди.

До ярко освещенного домика Попрыгунчика оставалось всего ничего.

— Не шуми, ради бога.

— Погоди, я не объяснил суть. Когда…

Вдруг все стихло. Опухоль в боку исчезла. Братик тоже.

— Билл? — с надеждой промолвила она.

Перед ней возникла странная сущность с длинными, волочащимися по земле волосами. Это нечто взмыло в воздух и оказалось на уровне лица девочки. Она успела рассмотреть круглую, как бейсбольный мяч, голову с крошечными пустыми глазками и зияющим ртом. Собственно, рассматривать больше было нечего. В ночи парила одна голова без туловища. Испустив жуткий крик и тряся седыми патлами, чудовище полетело вверх, в неизведанное доселе пространство.

— Билл, — захныкала девочка, — Попрыгунчик вытащил тебя наружу и заставляет уйти. Не надо, вернись.

Она плакала, понимая, что ждет напрасно. Вне ее тела он погибнет, как предупреждал доктор Стокстилл. А виноват Попрыгунчик, это он обрек Билла на верную смерть.

«Я ведь просила, не шуми. Ты не послушался, и вот результат».

Эди задрала голову. В чернильном небе мелькнули неясные очертания шарика, за которым волочилось что-то вроде длинного хвоста. А может, ей вообще показалось…

Она осталась одна.

«Как жить дальше? Все кончилось…» Зажмурившись, девочка, спотыкаясь, шла обратно домой, в постель. Живот слегка побаливал, как после операции.

«Почему, ну почему ты не захотел сидеть тихо! Тогда бы он нас не услышал. Говорила же я, говорила!»

Паря в атмосфере, Билл Келлер толком ничего не видел и не слышал, зато чувствовал деревья, животных, а еще — странное давление. Неведомая сила влекла его вверх, но он помнил заготовленную пародию и произнес ее вслух. На холодном воздухе голос получался писклявым.

«Это дело поправимое. Дубль два!»

— За свои грехи ты заплатил страшную цену, — повторил он, на сей раз как следует. Отголоски слов приятной музыкой зазвучали в ушах.

Наконец, давление исчезло. Билл взмыл в облака, а после камнем упал вниз. В опасной близости до земли выровнялся и вновь полетел к звездам. Ныряя и кувыркаясь в воздухе, он очутился прямо над хибарой фока.

— Такова воля божья, — пропищал он. — Я со всей ответственностью заявляю, что пора прекратить испытания ядерной бомбы. Надо срочно написать президенту Кеннеди.

«Кто такой президент Кеннеди? Человек, наверное».

Билл вглядывался в сумеречные дубы, надеясь обнаружить таинственного Кеннеди, но видел лишь зверей и букашек. Бесшумно взмахивая пестро-коричневыми крыльями, из рощи появилась большая птица со страшным клювом и глазами-плошками. Билл испуганно завопил, когда птица взяла курс прямо на него.

При виде добычи из страшного клюва вырвался леденящий кровь крик.

— Вы все немедленно пишите письма протеста! — верещал Билл, рассекая холодный ночной воздух.

Немигающие глаза птицы не оставляли его ни на секунду.

Последовала стремительная атака, лязгнул страшный клюв, и Билл Келлер, слепой и глухой, попал внутрь совы. Да, недолго он наслаждался ушами и глазами…

Громко ухая, сова кружила над кронами дубов.

— Слышишь меня? — позвал Билл.

Может, слышит, а может, и нет. Обычная глупая птица, чего от нее требовать. Каково будет жить здесь? Приспособится ли он? Пока непривычно. Из соседей — дохлые мыши и какая-то неугомонная тварь, которая помирать не желает, и елозит, и елозит. Сове хоть бы хны — как летала, так и летает…

— Ниже, — приказал он сове, глазами-плошками различая кроны дубов и чуть ли не каждый листик — настолько хорошим было зрение. Среди миллионов неподвижных и несъедобных объектов шевельнулся один подвижный и съедобный. Ничего не подозревая, он полз своим путем и вскоре выбрался из-под спасительного свода деревьев.

Всего через секунду он пал жертвой страшного клюва. Сова полетела дальше.

«Господи, неужели ей мало? Так будет продолжаться всю ночь, по кругу. Из радостей только купание под дождем и глубокий, затяжной сон».

— Фергюссон запрещает подчиненным употреблять алкоголь. Это противоречит его религиозным убеждениям, — произнес вдруг Билл. — Попрыгунчик, а откуда свет? От бога? Значит, Библия не врет?

Сова громко заухала.

Тысячи мертвых жаждали его внимания. Билл слушал, повторял и выбирал самое интересное.

— Эй ты, маленький уродец, оставайся здесь. Мы сейчас ниже уровня земли, поэтому бомба нас не заденет. Люди наверху погибнут. Расчисть-ка ты пока место. Для них.

Испуганно забив крыльями, сова устремилась ввысь в надежде избавиться от неприятного соседа, а тот как ни в чем не бывало продолжал выбирать и слушать.

— Давай вниз, — снова велел он.

В поле зрения опять возникла хибара Попрыгунчика. Сова сделала круг и вернулась, хотя явно не по своей воле.

— Теперь ближе! Воот, — протянул Билл, когда дистанция между птицей и постройкой сократилась. — Стой, где стоишь, тупое ничтожество.

Неимоверным усилием птице все же удалось отрыгнуть неприятного попутчика. Он полетел вниз, стараясь поймать воздушные струи, пока не воткнулся в чернозем.

Избавленная от его присутствия сова ликующе поспешила прочь.

— Да будет человеческое сострадание свидетелем происходящему. — Лежа в заросшей травой канавке, Билл цитировал проповедь, на которой довелось побывать Попрыгунчику с отцом. — Мы сами сотворили это и теперь пожинаем плоды своего греха.

Лишившись совиных глаз, он практически ослеп. Мир погрузился во мрак. В непроглядной тьме угадывались лишь смутные очертания деревьев.

На фоне ночного неба вырисовывался силуэт домишки фока.

Совсем рядом!

— Пусти меня, пусти! — Он кубарем катался по траве, взметая сухие листья.

Заслышав его, какой-то зверек испуганно метнулся в сторону.

— Пусти меня обратно, — причитал Билл, — иначе я погибну. Эди, ну где же ты?

Фокомелус единственный, кто есть поблизости. Не теряя времени, Билл покатился к домику.

Рано утром доктор Стокстилл заглянул в жилище Попрыгунчика, чтобы через передатчик попробовать связаться с тяжело больным Уолтом Дэнждерфилдом. Как ни странно, в окнах горел свет, передатчик вовсю гудел. Совершенно сбитый с толку, доктор постучал в дверь.

На пороге появился фок и настороженно уставился на визитера.

— Хочу попытаться еще раз. — Несмотря на всю тщетность предыдущих попыток, доктор не сдавался. — Не против?

— Конечно нет, сэр.

— Дэнджерфилд не умер?

— Нет, сэр, иначе я бы знал. — Попрыгунчик откатился с порога, пропуская гостя. — Должно быть, как всегда на орбите.

— Все нормально? — нахмурился Стокстилл. — Похоже, ты за ночь ни разу не прилег.

— Так и есть, — кивнул фок, — овладевал разными навыками. — Он сделал круг на тележке. — Непростое это дело.

Попрыгунчик кружил по комнате, напрочь позабыв о докторе. На очередном вираже тележка врезалась в стол.

— Извините, я нечаянно.

— Ты сегодня какой-то другой, — заметил доктор.

— Я Билл Келлер, Попрыгунчик вон там. — Фок ткнул механическим протезом в угол, где валялся сморщенный шарик, по виду и диаметру напоминающий пончик, только с зияющей дырой рта посередине. Поднимая шарик, Стокстилл уловил в нем сходство с человеческим лицом.

— До вчерашнего дня это был я, — объяснил фок, — но мне удалось застать Харрингтона врасплох и переселиться. Он, конечно, сопротивлялся, но страх лишил его сил, поэтому я выиграл. Делал имитацию за имитацией. Та, что проповедь, его добила.

Стокстилл молча разглядывал сморщенное существо.

— Умеете обращаться с передатчиком, доктор? Я пытаюсь понять, и никак. Зато научился включать и выключать свет. С самой ночи развлекаюсь.

— Я ведь говорил, что он не выживет, — произнес, наконец, Стокстилл.

— Он протянул без тела целый час, — хвастливо сообщил фок. — Нет, вру. На десять минут его приютила сова. Это считается?

— Извините, мне надо работать. Дэнждерфилд совсем плохой.

— Да-да. Хотите, я его возьму? — Попрыгунчик раскрыл ладонь, чтобы доктор положил гомункулуса. — Внутри у совы мне вообще не понравилось, а вот смотреть через ее глаза — очень.

— У сов прекрасное зрение, редко кому выпадает шанс взглянуть на мир ее глазами, — задумчиво протянул Стокстилл, подвигая передатчик поближе. — Уже решил, чем займешься теперь?

— В первую очередь приспособлюсь к новому телу. Тяжеловато оно. Я ведь привык парить… Зато протезы — это вещь! Хочешь, трогай ими, хочешь — бери. — Он с гордостью продемонстрировал пару навыков. — А сейчас надо разыскать Эди и сказать, что со мной все в порядке.

— Уолт Дэнджерфилд, — заговорил доктор в микрофон, — это Стокстилл, врач из Вест-Марина. Слышите меня? Ответьте!

Не дождавшись ответа, он повторил попытку.

— Ну, я пойду поищу Эди? — робко спросил фок.

— Да, конечно. — Стокстилл провел ладонью по лбу и как можно мягче произнес: — Веди себя осторожней, не факт, что сможешь еще раз переселиться…

— Поверьте, я больше не хочу переселяться. Меня и так все устраивает. Впервые принадлежу сам себе, — закончил фок с улыбкой.

— Уолт Дэнджерфилд, — доктор опять надавил на кнопку микрофона. — Слышите меня?

Тишина. Неужели все напрасно? Стоит ли тогда продолжать?

Фок носился по комнате, словно огромный, попавший в ловушку жук.

— А я могу теперь пойти в школу?

— Да, — буркнул Стокстилл.

— В принципе, я и так много чего знаю, потому что сидел с Эди на занятиях. Мистер Барнс — замечательный учитель. Хочу к нему в класс. Интересно, что скажет мама?

— Мама? — Стокстилл не сразу понял, что речь идет о Бонни Келлер. Действительно, любопытно взглянуть на ее реакцию. Настал час расплаты за многочисленные любовные похождения.

Он включил микрофон и снова обратился к Дэнджерфилду.

— Я бы хотел поговорить с твоей дочкой после занятий, — Барнс повернулся к Бонни. — По-моему, она обо всем знает.

— Откуда? — Бонни взволнованно села и принялась застегивать пуговки на блузке, параллельно думая, что Барнс не идет ни в какое с равнение с Эндрю Гиллом. Тот всегда занимался с ней любовью без утайки, специально выбирал места, где в любой момент кто-то мог пройти мимо. И всякий раз секс был раскованный, почти на грани, без соплей и сюсюканья…

А не послать ли их всех — Барнса, Джорджа и придурковатую доченьку — к черту, а самой вернуться к Эндрю? Начать официально жить с ним, вопреки законам общества. Какое-никакое, а развлечение.

— Если трахаться больше не будем, пошли в Форрестер-Холл. Хочу послушать вечерний эфир.

— С удовольствием, — отозвался Барнс, — а по пути поищем съедобные грибы.

— Это шутка? — скривилась Бонни.

— Нет, я серьезно.

— Откуда ты вообще такой взялся, мальчик? Неужели ты переехал сюда из Орегона только ради того, чтобы учить противных сопляков и бродить по лесам?

— Меня вполне устраивает, — пожал плечами Барнс. — Сроду так хорошо не жил, а главное — тебя встретил.

Бонни угрюмо встала с земли, сунула руки в карманы плаща и быстро зашагала по тропинке. Барнс семенил следом, пытаясь не отставать.

— Я намерен остаться в Вест-Марине. Здесь заканчивается мой путь. Что касается безобразного поведения твоей дочки… — нахохлился он.

— Нормальное у нее было поведение, — огрызнулась Бонни. — Просто у тебя совесть нечиста, вот и мерещится. Пошли скорее, иначе пропустим, как Дэнджерфилд философствует.

— Гляди, лисичка! — Барнс наклонился сорвать гриб. — Редкая вкуснятина. Значит, где-то есть еще. Надо проверить. Если повезет, вечером приготовлю вам с Джорджем рагу.

Вздохнув, Бонни закурила «Золотую марку» производства Эндрю Гилла и медленно побрела по дороге, мимо высоких дубов и заросших травой дюн.

1987

Перевод А.Петрушина

Встреча состоится вчера (Your Appointment Will Be Yesterday)

Солнце светило в окно, механический голос пронзительно вещал:

— Вставай, Лерер, подъем, подъем! Настало время показать, на что ты способен. Нильс Лерер важная птица, его имя у всех на устах! Большой человек, большой талант, большая работа… Ну как, проснулся?

— Угу. — Лерер сел в постели, прихлопнул крикливый будильник, кивнул молчаливым стенам. — Доброе утро, выспался на славу, чего и всем желаю.

Он встал с кровати и неохотно побрел к гардеробу за грязной одеждой, лениво перебирая в голове ворох накопившихся дел. Пора уже прижать к стенке Людвига Энга: сколько можно откладывать на вчера? Поставить, наконец, автора перед фактом: его книжка, изданная-переизданная, осталась во всем мире в одном-единственном экземпляре, и теперь Энг должен сделать то, что не сделает за него никто. Как он поведет себя? Некоторые создатели пытаются увильнуть от своих обязанностей. Впрочем, это уже проблема Агентства.

Сбросив пижамную куртку, Лерер натянул красную рубашку, мятую и засаленную. В поисках подходящих брюк пришлось покопаться в корзине с грязным бельем.

А вот и упаковка щетины.

«Прокатиться бы на трамвае через все Западные США, — думал он, шлепая в ванную, — вот был бы класс!» Умывшись, намылился клейкой пеной, вскрыл пакет и привычно налепил щетину на подбородок и щеки.

Теперь только фекум переварить, и можно на трамвай. Вставив трубку, Лерер втянул солидную мужскую порцию, просматривая спортивную колонку в «Сан-Франциско кроникл», удовлетворенно вздохнул и пошел на кухню, где расставил грязную посуду и принялся отрыгивать пищу: суп, бараньи котлеты, зеленый горошек, синий марсианский мох под яичным соусом, горячий кофе — то и дело оглядываясь на окно, не подсматривает ли кто. Упаковал продукты, рассовал по полкам буфета и холодильника… Восемь тридцать, до начала работы четверть часа. Бежать ни к чему, Второй отдел Национальной публичной библиотеки никуда не денется.

Чтобы пробиться в руководство Второго отдела, понадобились годы труда, зато теперь никакой рутины, не надо возиться с ликвидацией тысяч одинаковых копий. Строго говоря, искоренение вообще его не касается, этим занимаются мелкие библиотечные сошки, чей удел — черная работа. Тем не менее приходится лично убеждать разношерстных создателей, недовольных предписаниями Агентства и не желающих зачищать последний машинописный экземпляр, с которым непонятным образом связано их имя. Лишь в Агентстве знают, к примеру, почему именно Энг отвечает за книгу «КАК Я СОБРАЛ СВОББЛ У СЕБЯ В ГАРАЖЕ В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ ИЗ ПРЕДМЕТОВ ДОМАШНЕГО ОБИХОДА».

Лерер досматривал газету, размышляя о важности своей работы. Когда Энг сделает свое дело, во всем мире не останется ни одного своббла, разве что мошенники из САМ припрячут парочку. Уже сейчас, хотя рукопись еще цела, трудно припомнить, зачем нужен своббл и на что похож. Маленький, большой? Квадратный, круглый? Хм… Лерер опустил газету, задумчиво потирая лоб. Когда машинописный текст превратится в стопку писчей бумаги, моток красящей ленты и пачку копирки, никто больше не сможет вспомнить ни книгу, ни механизм, который она описывала.

Хотя возиться Энгу не меньше чем до начала года — стирать текст строку за строкой, слово за словом. Последняя копия — это не куча печатных томов, с которыми все просто… зато в качестве компенсации за долгую кропотливую работу ему выпишут по-настоящему солидный счет — тысяч на двадцать пять посткредитов. Искоренив книгу о свобблах, Энг станет бедняком, так что задачка…

Трубка стоявшего под рукой телефона соскочила на стол, из нее донесся резкий визгливый голос:

— Пока, Нильс. — Звонила женщина.

Лерер приложил трубку к уху.

— Пока.

— Нильс, я люблю тебя! — страстно выдохнула Чариз Макфадден. — А ты меня любишь?

— Да, я тоже тебя люблю. Когда мы виделись в последний раз? Надеюсь, скоро. Скажи, что скоро!

— Скорее всего, сегодня вечером, после работы. Хочу познакомить тебя кое с кем. Автор, почти неизвестный, мечтает официально искоренить диссертацию на тему, хи-хи… психогенные причины смерти от удара метеорита! Ты же работаешь во Втором отделе…

— Скажи, пускай искореняет сам.

— Так же совсем не престижно! — взмолилась Чариз. — Теория на самом деле сумасшедшая, просто бредовая. Этот парень, Ланс Арбетнот…

— Как?

Имя почти убеждало — но не совсем. Таких прошений каждый день приходило навалом, и все без исключения от нелепых чудаков с нелепыми именами и нелепыми теориями. Он слишком давно работал во Втором отделе, чтобы так легко попасться на удочку. Тем не менее разобраться надо, иначе он просто не может — так уж устроен. Лерер вздохнул.

— Ура, ты вздыхаешь! — радостно взвизгнула Чариз.

— Если только он не из САМ.

— Ну… вообще-то как раз оттуда, — смутилась она. — Похоже, его выставили, вот он здесь и появился.

Ну и что, подумал Лерер. Пускай Арбетнот не разделяет воинственных убеждений элиты Свободной Афро-Муниципии, пускай он слишком умеренный для Бардов — правителей республики, слепленной из бывших Теннесси, Кентукки, Арканзаса и Миссури, однако, так или иначе, все они там фанатики. Пока не встретишься лицом к лицу, не поймешь, да и то… Барды, пришедшие с Востока, ухитрились навесить чадру на столько лиц, что теперь ничьих мотивов и намерений не разобрать.

— А еще, — продолжала щебетать Чариз, — Арбетнот лично знал Анарха Пика еще взрослым, до его печального детства.

— Печального! — фыркнул Лерер. — Туда ему и дорога.

Мир не знал большего сумасброда и придурка, чем этот Пик. Не хватало еще якшаться с приверженцем впавшего в детство Анарха. Лерер поморщился, вспоминая библиотечные материалы о мятежах, массовых погромах и убийствах, когда взошла звезда Себастьяна Пика, способного юриста и блестящего оратора — религиозного фанатика, увлекшего за собой несчетные толпы и охватившего своим влиянием всю планету, хотя действовал он по большей части в пределах САМ.

— Побойся бога, — укоризненно произнесла Чариз.

— Мне надо работать, — сухо ответил Лерер. — Позвоню тебе в обеденный перерыв, а пока наведу справки об этом Арбетноте и тогда решу, что делать с его бредовой теорией о психогенных причинах смерти от метеорита. Привет!

Он повесил трубку и встал из-за стола, с удовлетворением ощущая затхлый запах от своей одежды. Может, сегодняшний день не так уж и плох — несмотря на Чариз и ученого-психа, ее новое увлечение. Однако в глубине души таилось сомнение.

Прибыв на работу в отдел, Нильс Лерер увидел в приемной высокого незнакомца средних лет в мешковатом костюме и с портфелем под мышкой. Секретарша мисс Томсен, худенькая блондинка, безуспешно пыталась отделаться от назойливого посетителя и избавить от него своего начальника.

— О, мистер Лерер! — произнес незнакомец глухо, шагнув навстречу и протягивая руку. — Рад познакомиться, сэр. До свидания, до свидания, как у вас тут принято говорить. — Губы его на миг раздвинулись, сверкнув белоснежной механической улыбкой.

— Я очень занят, — хмуро буркнул Лерер, обходя стол мисс Томсен и открывая дверь в свой пышно обставленный кабинет. — Если хотите встретиться со мной, запишитесь на прием. Здравствуйте!

Он хотел закрыть за собой дверь, но посетитель с портфелем не унимался.

— Дело касается Анарха Пика, сэр. У меня есть основания полагать, что оно вызовет у вас интерес.

— Какие основания? — Лерер раздраженно обернулся. — Не помню, чтобы когда-либо проявлял интерес к подобным типам.

— Вспомните, сэр. У вас тут фаза Хобарта, а для меня время течет нормально, то есть вперед. То, что для вас еще случится, для меня уже случилось — это мое прошлое. Может быть, позволите занять пару минут вашего драгоценного времени? — Незнакомец усмехнулся. — Да-да, вашего времени, не моего, ведь встреча, на которую я сейчас запишусь, состоялась вчера.

Снова улыбка, снова механическая, и не случайно. Узкая блестящая лента, вшитая в рукав, была отличительным знаком, предписанным по закону роботам. Раздражение Лерера еще более возросло. К роботам он питал глубокую неприязнь и ничего не мог с собой поделать, да и не хотел, честно говоря.

— Входите, — сказал он, придерживая перед посетителем дверь в кабинет.

Робот действовал не самостоятельно, по закону он мог лишь представлять кого-то. Кого, интересно? Чиновника из Агентства? Возможно. Так или иначе, стоит выслушать его, а потом уже выпроваживать.

Нильс Лерер выжидающе взглянул на посетителя.

— Вот моя визитная карточка, — сказал тот.

Чиновник хмуро взглянул на протянутый кусочек картона. На карточке значилось: «Карл Гантрикс, адвокат, ЗСША».

— Это мой наниматель, — объяснил робот. — Теперь вы знаете, кто я. Можете называть меня Карл.

Едва мисс Томсен осталась по ту сторону закрытой двери, в голосе робота неожиданно прорезались властные нотки.

— Я бы предпочел, — осторожно ответил Лерер, — называть вас менее официально, например, Карлом-младшим, если, конечно, вас это не обидит. — И добавил как можно тверже: — Я, знаете ли, стараюсь не общаться с роботами — пускай это прихоть, но исключений я не делаю.

— Почти, — буркнул робот, забирая карточку и пряча в бумажник. — Вы заведуете Вторым отделом Публичной библиотеки и, конечно же, хорошо разбираетесь в свойствах фазы Хобарта — во всяком случае, так считает мистер Гантрикс… — Он пристально уставился на собеседника. — Верно, сэр?

— Ну, вообще-то, я постоянно имею с ней дело… — хмыкнул Лерер, небрежно пожав плечами. Как и всегда с роботами, он старался держаться свысока — пускай знают свое место.

— Мистер Гантрикс так и подумал и сделал обоснованный вывод, что за годы работы вы досконально изучили как преимущества, так и многочисленные недостатки хобартовского поля обратного времени. Он прав?

Лерер подумал.

— Пожалуй, да… но имейте в виду, в теории я не силен, мои знания скорее практические. Справляюсь с возникающими проблемами, не вдаваясь особо в их причины. Я американец по рождению, а стало быть, прагматик.

— Само собой. — Карл-младший кивнул искусственной головой. — Хорошо, мистер Лерер, теперь к делу. Его Могущество Анарх Пик совсем впал в детство и скоро превратится в эмбриона. Так? Это вопрос времени — разумеется, снова вашего, не моего.

— Мне известно, что фаза Хобарта активна на большей части территории САМ, и Его Могущество окажется в подходящей материнской утробе через считаные годы. Откровенно говоря, это меня радует, поскольку он, вне всяких сомнений, психически неуравновешен. Без него всем только лучше, что в хобартовском времени, что в стандартном. Что тут еще можно сказать?

— Еще очень многое, — покачал головой Карл-младший, выкладывая на стол толстую пачку документов. — Убедительнейшим образом прошу вас изучить это.

Пока чиновник, проглотив наживку, продирался сквозь хитросплетения юридических фраз, настоящий Карл Гантрикс не торопясь разглядывал его глазами своего робота, который, между тем, тоже не бездействовал. Будто случайно сдвинув свой стул в сторону картотечного шкафа внушительных размеров, он удлинил руку и залез механическими пальцами в ближайший ящик, где оставил миниатюрное гнездо роботов-зародышей величиной с булавочную головку, крошечный аудиопередатчик, а также мощное взрывное устройство с таймером, рассчитанным на трехдневную задержку.

Карл Гантрикс усмехнулся. Робот кинул осторожный взгляд на библиотекаря и принялся устанавливать еще один, последний из замысловатых «гостинцев».

— Тревога, — произнес вдруг Лерер, не поднимая глаз от бумаг.

Кодовое слово, считанное аудиодетектором, запустило аварийную систему. Шкаф захлопнул створки, словно потревоженная ракушка, и ушел целиком в стену, одновременно выбросив всю шпионскую начинку прямо к ногам незадачливого робота.

— Боже мой! — невольно воскликнул тот.

— Немедленно покиньте мой офис, — ледяным тоном продолжал Лерер, глядя, как посетитель нагибается, чтобы подобрать с пола свое имущество. — Оставьте эти предметы здесь, экспертиза установит их происхождение и назначение. — Рука библиотекаря скользнула в ящик стола и вынырнула с оружием.

В ухе Карла Гантрикса прожужжал испуганный голос робота:

— Что делать, сэр?

— Убирайся.

Гантрикс больше не улыбался. Заскорузлый чиновничек оказался стреляным воробьем, и говорить с ним придется в открытую. Скривившись, адвокат повернулся к ближайшему видеофону и вызвал коммутатор Библиотеки. Увидев глазами робота, как Лерер снимает трубку, он заговорил:

— У нас с вами проблема, одна на двоих. Почему бы не поработать над ней вместе?

— Не вижу никаких проблем, — ответил Лерер невозмутимо. Враждебные действия робота нисколько его не взволновали. — Если вы рассчитывали на сотрудничество, — добавил он, — то начали не слишком удачно.

— Признаю, — согласился Гантрикс, — но к вам, библиотекарям, никогда не знаешь, с какой стороны подъехать… — «Слишком высокого полета птицы», — подумал он про себя. — Дело касается Анарха Пика: мое начальство подозревает, что кто-то решил вывести его из-под действия хобартовского поля — прямое нарушение закона, представляющее особую опасность для общества. Если эта авантюра увенчается успехом, фактически возникнет бессмертная личность. Вообще-то подобные попытки предпринимаются постоянно и мы им не препятствуем, но кандидатура Анарха едва ли подходит. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

Лицо библиотекаря осталось непроницаемым. Не верит?

— Анарх уже фактически не существует, — сухо возразил он, — и, на мой взгляд, не может представлять опасности. — Он смерил взглядом стоящего перед ним Карла-младшего. — Если угроза обществу и существует, то исходит она скорее от…

— Ерунда! Я хочу помочь вам. Это на пользу библиотеке, не только мне.

— Кого вы представляете?

Поколебавшись, адвокат ответил:

— Я выполняю поручение Просвещенного Барда Чая из Верховного Чистилища.

— Хм, это проливает несколько иной свет на ситуацию. — Лицо Лерера на видеоэкране помрачнело. — Я не имею никакого отношения к Верховному Чистилищу и подчиняюсь только Искоренителям — полагаю, вы в курсе.

— Но вы же знаете…

— Я знаю лишь одно, — Лерер полез в ящик стола, достал серую коробку и вынул оттуда машинописную рукопись под заглавием «Как я собрал своббл у себя в гараже в свободное время из предметов домашнего обихода». — Вот последний сохранившийся экземпляр этого шедевра, и его пора искоренять. Вы поняли меня?

— Вам известно, где находится Людвиг Энг в настоящий момент? — спросил Гантрикс.

— Меня это не интересует, — отмахнулся библиотекарь. — Главное, чтобы он был здесь во Втором отделе вчера в два тридцать, когда у нас назначена встреча.

— Где будет Энг вчера в два тридцать, — задумчиво пробормотал Гантрикс себе под нос, — сильно зависит от того, где он сейчас.

Людвиг Энг находился на территории САМ, и адвокат об этом знал, как и о том, что автор сочинения о свобблах хочет получить аудиенцию у самого Анарха.

Если, конечно, Анарх в своем детском уменьшенном состоянии еще был способен давать аудиенции кому бы то ни было.

Ребенок сидел на пыльной траве в джинсах и застиранной футболке, упорно не желая оторвать взгляд от своей коллекции разноцветных стеклянных шариков. Людвиг Энг почти уже отчаялся: мальчик просто отказывался его замечать. Надежды, вспыхнувшие было перед аудиенцией, таяли как дым.

Тем не менее гость не оставлял попыток.

— Ваше Могущество, — взмолился он, — я прошу лишь несколько минут вашего драгоценного времени.

Юный Себастьян Пик неохотно поднял взгляд.

— Да, сэр? — голос его звучал глухо и равнодушно.

— Ваше Могущество, я нахожусь в трудном положении, — снова, уже в который раз начал Энг. — Если бы вы, как Анарх, обратились к народам Западных Соединенных Штатов и Свободной Афро-Муниципии с призывом построить хотя бы несколько свобблов в разных местах — пока моя книга еще существует…

— Это хорошо! — Ребенок вдруг улыбнулся.

— Простите? — У Энга вновь мелькнула надежда, и он жадно впился глазами в детское лицо.

— Да, сэр! Я хочу стать Анархом, когда вырасту, и уже готовлюсь.

— Вы и есть Анарх, — безнадежно вздохнул Энг.

Все без толку, нет смысла продолжать — а ведь сегодня последний день, уже вчера предстоит явиться к чиновнику из Библиотеки, и все, конец.

— Правда? — оживился мальчик. — Не врете?

— Чистая правда, сынок, — солидно кивнул Энг. — С юридической точки зрения, ты все еще у руля. — Он взглянул на тощего чернокожего телохранителя с устрашающим пистолетом на боку. — Разве не так, мистер Плаут?

— Так и есть, Ваше Могущество, — кивнул тот мальчику, — это дело с рукописью в вашей власти. — Присев на корточки, чернокожий попытался поймать ускользающий взгляд Анарха. — Ваше Могущество, этот человек изобрел своббл.

— Что? — Юнец обвел собеседников подозрительным взглядом. — Сколько стоит этот ваш своббл? У меня есть только пятьдесят центов, мои карманные деньги, и вообще не надо мне никаких свобблов! Я хочу жвачку и в кино! — Его взгляд снова безразлично застыл. — Кому на фиг нужны ваши свобблы…

— Ваше Могущество, вы прожили сто шестьдесят лет, — уговаривал телохранитель, — и только благодаря этому изобретению! Иначе не удалось бы реализовать фазу Хобарта… я знаю, вам это трудно понять, но… — Он сцепил руки, раскачиваясь из стороны в сторону и стараясь удержать внимание ребенка. — Себастьян, послушай, это важно! Подпиши указ… пока еще умеешь писать — и все! Объяви народу, что…

— Еще чего! — В глазах Анарха блеснула ярость. — Я тебе не верю, тут что-то не так!

«Не так, сильно не так, — подумал Энг, разминая затекшие колени, — и похоже, тут уж ничего не поделаешь… если ты не поможешь». Положение казалось безнадежным.

— Попробуйте подойти позже, — сказал сочувственно телохранитель, тоже поднимаясь на ноги.

— Позже он еще помолодеет, — хмыкнул Энг.

Никакого «позже» не существовало. Он отошел в сторону, понурившись и остро ощущая свое поражение.

Бабочка на ветке дерева только начала сложный, таинственный процесс втискивания своего тела в тускло-коричневый кокон, и Энг остановился посмотреть. Задачка не из легких, но все же не безнадежная, как у него. Не ведая о своих трудностях, бабочка бездумно выполняла положенные движения, подчиняясь рефлексам, заложенным еще в далеком будущем. Понаблюдав за ней, Энг внезапно повернулся и вновь подошел к Анарху Пику, который все так же сидел на траве в окружении ярко раскрашенных шариков.

— А давай сделаем вот как, — сказал Энг. Оставалась последняя попытка, и он готов был выложиться до конца. — Тебе вовсе не нужно знать, что такое своббл или фаза Хобарта, достаточно подписать… вот этот документ. — Он вытащил из внутреннего кармана конверт и раскрыл его. — Если подпишешь, то весь мир увидит твое обращение в вечерних новостях, а я утрою карманные деньги, которые ты получаешь, — добавлю к пятидесяти центам еще целый доллар, настоящий, бумажный! Что скажешь, а? А еще… а еще каждую субботу буду покупать тебе билет в кино на утренний сеанс. Ну как, по рукам?

В глазах мальчишки загорелся огонек, он явно готов был согласиться… однако что-то его удерживало, и Энг не мог понять, что именно.

— Мне кажется, — шепнул телохранитель, — он хочет спросить разрешения у отца. Старик уже полтора месяца как жив, его останки восстанавливаются в родильном отделении больницы в Канзас-Сити. Недавно пришел в сознание, и Его Могущество несколько раз беседовал с ним. Не так ли, Себастьян? — Негр с ласковой улыбкой повернулся к ребенку, тот кивнул. — Вот видите, он боится что-либо делать сам, без спросу… М-да, не повезло вам, мистер Энг, он уже слишком мал, чтобы руководить, и все это понимают.

— Нет, я все равно не отступлю, — упрямо ответил посетитель, но горькая правда состояла в том, что он уже отступил. Чернокожий телохранитель, ходивший за Анархом как нянька, абсолютно прав, и оставаться здесь значит только тратить время. Вот прийти бы года два назад…

— Я ухожу, — сказал Энг с горечью, — пускай играет в свои шарики. — Он сунул конверт обратно в карман и двинулся прочь, потом, остановившись, добавил: — Попробую в последний раз вчера утром, перед встречей в Библиотеке — если, конечно, рабочий график Анарха позволит.

— Нет проблем, — ответил чернокожий сочувственно, — к нему теперь мало кто обращается, сами видите, какой он…

Энг благодарно кивнул и поплелся восвояси, оставив бывшего Анарха половины цивилизованного мира играть в траве.

Прошлое утро — последний шанс. Столько ждал, и все впустую.

Вернувшись в номер отеля, он позвонил на Западное побережье в Библиотеку и вскоре узрел перед собой очередного представителя чиновничьего племени, с которым в последнее время так много общался.

— Соедините меня напрямую с Нильсом Лерером, — потребовал Энг.

Если уж говорить, так с тем, кто принимает решения. Судьба его книги, от которой теперь осталась лишь машинописная рукопись, находилась в руках этого человека.

Секретарь ответил с ноткой пренебрежения в голосе:

— Сейчас уже слишком рано, мистер Лерер ушел.

— Нельзя ли позвонить ему домой?

— Скорее всего, мистер Лерер сейчас завтракает, — надулся секретарь. — Подождите до вчерашнего вечера. У мистера Лерера множество трудных и ответственных обязанностей, ему требуется отдых.

Совсем расстроившись, Энг бросил трубку, даже не поздоровавшись. Ладно, ничего страшного, все равно отсрочку он едва ли выторгует. В конце концов, у руководства Второго отдела Библиотеки и в самом деле обязанностей по горло, а таинственные Искоренители, между тем, не дремлют, следя за тем, чтобы изобретения уничтожались со всем усердием. Что и произойдет с его собственным трудом. Что ж, пора признать поражение и возвращаться на Запад.

Выходя из номера, Энг задержался у туалетного столика и взглянул в зеркало, проверяя, как врастает утренняя щетина из пакетика. Потом взглянул повнимательней… провел рукой по щеке… И вскрикнул в ужасе.

Щеки потемнели и кололись как наждак — щетина не втягивалась в кожу, она росла!

Что это?! Энг стоял с раскрытым ртом, испуганно таращась на свое отражение. Лицо в зеркале было чужим, непривычным, странно искаженным. Что происходит? Как это возможно?

На всякий случай он решил не выходить, сел и стал ждать, сам не зная чего. Похоже, встреча с Нильсом Лерером вчера в два тридцать не состоится. Потому что…

Он понял, почему, почуял каким-то инстинктом, едва лишь взглянул в зеркало на туалетном столике. Никакого вчера уже не будет, во всяком случае, для него.

А для всех остальных?

Надо снова поговорить с Анархом, сказал он себе. К черту Лерера, нет смысла теперь с ним встречаться. Главное — увидеть Себастьяна Пика, и как можно скорее, прямо сегодня, пораньше. Взглянуть — и сразу станет ясно, что происходит, и если догадка верна, то рукописи больше ничего не грозит. Безжалостные чиновники Агентства и вся зловещая система искоренения больше ему не угрожают — по крайней мере, на это можно надеяться.

Так или иначе, время покажет. Время… Фаза Хобарта. С ней что-то происходит, и это может касаться не только Людвига Энга.

— Мы были правы, — сказал Гантрикс, дрожащей рукой включая запись. — Это материал с видеокамеры в Библиотеке. Изобретатель своббла Людвиг Энг пытался поговорить с Лерером, но безуспешно.

— Стало быть, и смотреть нечего? — ядовито усмехнулся Бард. На его круглом зеленом лице появилась гримаса разочарования.

— Не совсем, — покачал головой Гантрикс. — Вот, поглядите. Главное тут — лицо Энга. Он провел день с Анархом, и в результате его физиологические процессы пошли обратным ходом. Смотрите сами.

Минуту они молчали, вглядываясь в экран. Потом Бард откинулся на спинку кресла и задумался.

— Это знак, — вздохнув, произнес он. — Тяжелый случай заражения волосяной растительностью. Встречается у лиц мужского пола, особенно у европеоидов.

— Может, искоренить его? — предложил Гантрикс. — Прямо сейчас, пока не добрался до Лерера.

Специальный пистолет возвращал любого человека в утробу в считаные минуты.

— Думаю, он вполне безобиден, — поморщился Бард Чай. — Свобблы больше не существуют, их не вернуть.

Однако в глубине души шевелились сомнения и даже смутное беспокойство. Что, если Гантрикс вернее оценил ситуацию? Прежде он не раз проявлял недюжинную проницательность, за что и был высоко ценим руководством Верховного Чистилища.

— Если фаза Хобарта не действует на Энга, — упорствовал, между тем, Гантрикс, — то разработка своббла начнется снова. В конце концов, Энг получит рукопись, и контакт с Анархом он установил еще до того, как исполнители Агентства приступили к последней стадии искоренения.

Верно. Бард Чай задумчиво кивнул. Тем не менее принимать Людвига Энга всерьез было трудно. С бородой или без бороды, этот человек никак не выглядел опасным. Чай повернулся к Гантриксу, собираясь заговорить… но так и застыл с раскрытым ртом.

— Вы как-то странно смотрите… — Гантрикс озабоченно нахмурился. — Что-то не так?

Бард долго молчал.

— Ваше лицо… — наконец, произнес он, с трудом скрывая волнение.

— Что с моим лицом? — Гантрикс поспешно ощупал подбородок, моргнул. — О боже!

— А ведь вы даже не приближались к Анарху, — проронил Бард.

На всякий случай он потрогал собственные щеки и подбородок… и явственно ощутил пробивающуюся щетину! Что же случилось? Обращение линии жизни Анарха могло быть лишь следствием некой причины, общей для всех. Это проливало новый свет на ситуацию.

— А не может это быть следствием исчезновения Энговского прибора? — задумчиво предположил Гантрикс. — Ведь помимо упоминания в рукописи своббл больше не имеет никакого отношения к существующей реальности — а между тем он напрямую связан с фазой Хобарта. Вообще говоря, нам следовало предвидеть что-нибудь этакое.

— Интересно, интересно… — пробормотал Бард Чай, продолжая лихорадочно размышлять.

Строго говоря, своббл не порождал фазу Хобарта, он лишь распределял ее в пространстве. Некоторые регионы избегали ее действия, в то время как другие подчинялись. Тем не менее выход своббла из употребления должен был привести к более равномерному распределению, а значит, к понижению уровня в местах наибольшей интенсивности вплоть до подпороговых значений. Карл Гантрикс и он сам, находившиеся под действием фазы полностью, могли ощутить эффект.

— Таким образом, — продолжал Гантрикс, — изобретатель своббла и его первый пользователь вернулся к нормальному ходу времени, а значит, создание прибора вновь в его планах. Со дня на день можно ждать появления первой рабочей модели.

Однако Энгу теперь не позавидуешь, думал Бард. С одной стороны, свобблы вновь расползутся по всему миру, с другой — как только заработает первый образец, возобновится и фаза Хобарта, и время для Энга снова двинется вспять. Агентство запретит свобблы, в конечном счете снова останется единственная рукопись — ход времени обратится еще раз — и так далее. Получится замкнутая петля, в которой изобретатель будет вечно болтаться между теоретической разработкой и запуском рабочей модели, прихватив с собой в придачу значительную часть населения Терры.

В том числе и нас, мрачно заключил про себя Бард Чай. Как этого избежать? Существует ли выход?

Гантрикс вновь заговорил:

— Надо либо заставить Энга окончательно искоренить рукопись, включая саму идею прибора, либо…

— Невозможно, — перебил Бард, — на этой стадии фаза Хобарта слабеет сама собой, поскольку ее не поддерживают работающие свобблы. Как, в их отсутствие, заставить Энга сделать назад во времени еще один шаг?

Вопрос правильный, и ответ на него возможен — оба собеседника это понимали, но высказываться не спешили. Гантрикс мрачно потирал щеки, словно следя за противоестественным ростом щетины. Бард Чай снова ушел в себя, снова и снова обкатывая в уме проблему. Решение пока не приходило, но это был лишь вопрос времени.

— Да, непросто, — признал он раздраженно. — Вы правы, первый своббл может появиться в любой момент, и время двинется назад…

Он поморщился, пораженный внезапной догадкой. С замкнутой петлей все понятно, но интервал времени каждый раз будет укорачиваться, пока не сожмется в долю микросекунды.

Время просто остановится!

Зловещая перспектива… но путь к спасению все же есть. Людвиг Энг, без сомнения, также в курсе проблемы и сам ищет выход — а выход есть как минимум один. Он может просто-напросто отказаться от изобретения своббла. Тогда фаза Хобарта не установится или, по крайней мере, окажется не столь эффективна.

Решать, впрочем, Людвигу Энгу. Примет ли он такое предложение?

Скорее всего, нет. Резкий, неистовый, всегда сам по себе, Энг не подчинялся ничьему влиянию. Разумеется, это помогло ему стать неординарной личностью и выдающимся изобретателем, иначе своббл, оказавший столь мощное воздействие на современное общество, так бы никогда и не появился — что было бы и к лучшему, но кто же знал… Бард Чай теперь знал.

Предложение адвоката ликвидировать Энга ему не нравилось, но чем дальше, тем отчетливей представлялось единственным выходом. А выход надо было найти, и быстро.

Библиотекарь Нильс Лерер с растущим раздражением поглядывал на настольные часы. Назначенное время прошло, но он по-прежнему сидел один в своем кабинете. Людвиг Энг так и не появился — адвокат был прав. Почему же он не пришел?

Погрузившись в размышления, он не сразу услышал телефонный звонок. Наверное, это Энг звонит издалека, чтобы извиниться. Агентству это не понравится, будут неприятности, но сообщить им придется, выбора нет.

— До свидания, — сказал он в трубку.

— Нильс, я люблю тебя! — страстно выдохнул пронзительный женский голос. — А ты меня любишь?

— Да, Чариз, — вздохнул Лерер, — я тоже тебя люблю, но черт возьми, не звони мне в рабочее время! Ты же понимаешь…

— Прости, Нильс, — сокрушенно пробормотала Чариз Макфадден, — но я все никак не могу забыть про бедняжку Ланса. Ты навел о нем справки, как собирался? Держу пари, что нет.

Девушка ошибалась, хотя и не совсем: справки он навел, но не сам, дал поручение одному из подчиненных. Библиотекарь выдвинул ящик стола и достал досье Ланса Арбетнота.

— Вот он, передо мной, я знаю о нем все, что требуется. Точнее, что хочу знать. — Лерер наскоро перелистал страницы. — Ничего особенного, впрочем, этот Арбетнот мало что успел сделать. И имей в виду, у меня появилось время им заняться только потому, что важный клиент Библиотеки не пришел на встречу в два тридцать. Если он все-таки появится, я разговор прекращу.

— Арбетнот в самом деле знал Анарха Пика?

— Да, тут он сказал правду…

— Ну вот, а кроме того, он настоящий псих, и искоренение его диссертации принесет ощутимую пользу обществу — это твой долг! — Чариз умоляюще захлопала длинными ресницами. — Нильс, дорогой, пожалуйста!

— Тем не менее, — сухо продолжил Лерер, — никаких данных о том, что Арбетнот когда-либо занимался психогенными причинами смерти от удара метеорита, найти не удалось.

Чариз густо покраснела.

— Ну, вообще-то… я это придумала, — призналась она.

— Зачем?

— Ну, он… то есть, я… короче, мы любовники.

— Короче, — ядовито заключил Лерер, — ты понятия не имеешь, о чем его диссертация. Она может быть вполне здравой и представлять собой важный вклад в развитие общества. Так? — Не дожидаясь ответа, он потянулся, чтобы разорвать связь.

— Погоди! — Девушка на миг опустила голову, потом быстро заговорила: — Хорошо, я скажу все! Ланс не хочет ничего рассказывать о диссертации никому, даже мне, но если ты возьмешь ее на искоренение, то узнаешь — ведь Агентству требуется твой анализ, разве не так? И тогда ты мне расскажешь, о чем она, — расскажешь, правда?

— Тебе-то какое дело до его диссертации?

— Мне кажется, — Чариз слегка смутилась, — там написано про меня. Правда, я так думаю. Со мной что-то странное творится, и Ланс это заметил — ничего удивительного, если учесть, как мы близки и как часто видим друг друга.

— Мне эта тема не интересна. — Тон библиотекаря стал ледяным. Теперь он не примет труд Арбетнота ни под каким видом, даже если получит счет на десять тысяч посткредитов. — Поговорим в другой раз, привет! — Он повесил трубку.

Из селектора тут же послышался голос мисс Томсен:

— Сэр, в приемной посетитель, он ждет с шести вечера. Хочет обменяться лишь парой слов, и мисс Макфадден дала ему понять, что вы…

— Скажите ему, что я умер прямо в кабинете! — рявкнул Лерер.

— Вы не можете умереть, сэр, вы под фазой Хобарта, и мистер Арбетнот это знает, сам говорил. Он составил на вас Хобартовский гороскоп и предсказал, что в прошлом году с вами произошло нечто потрясающее. Честно говоря, я поражена — он предсказывает такие подробности…

— Гадания о прошлом меня не интересуют, — оборвал секретаршу Лерер. — Это все шарлатанство, знать можно только будущее.

Арбетнот идиот, никаких сомнений, тут Чариз не соврала. Кто еще способен всерьез верить, что прошедшие события, канувшие в туманное вчера, можно предсказать? Как говаривал Ф. Т. Барнум, простаки умирают каждую минуту.

Пожалуй, стоит с ним увидеться. Чариз права, подобные идеи следует искоренять для блага человечества… и своего собственного спокойствия. Встретиться будет даже забавно — выслушать дурацкие предсказания, скажем, на последнюю недельку-другую и сравнить с реальностью, а потом забрать диссертацию на искоренение. Стать первым человеком, для которого составлен Хобартовский гороскоп!

Так или иначе, теперь ясно, что Людвиг Энг появляться не намерен. Уже, наверное, два часа стукнуло. Лерер взглянул на часы… и растерянно моргнул.

Два сорок.

— Мисс Томсен! — позвал он, нажав кнопку селектора. — Не подскажете, который час?

— Чудеса, да и только! — воскликнула секретарша после паузы. — Я не думала, что еще так рано. Буквально только что было два двадцать. Наверное, часы сломались.

— Вы, наверное, хотели сказать — «так поздно», — поправил Лерер. — Два сорок — это позже, чем два тридцать.

— Позволю себе не согласиться с вами, сэр. Конечно, не мне вас учить, но я считаю иначе. Спросите кого угодно, да хоть вашего посетителя… Мистер Арбетнот, разве два сорок не раньше, чем два двадцать?

В селекторе послышался мужской голос, сухой и ровный:

— Я пришел, чтобы говорить с вашим начальником, а не вступать в научные дискуссии. Мистер Лерер, если вы уделите мне время, то убедитесь, что мое сочинение представляет собой самую отъявленную чушь, когда-либо попадавшую вам на глаза. Мнению мисс Макфадден можно доверять.

— Впустите его, — неохотно распорядился Лерер.

Ему было не по себе, творилось что-то странное, нарушавшее привычный, упорядоченный ход времени, но пока совершенно непонятное.

В кабинет вошел молодой человек с залысинами, одетый с иголочки и с портфелем под мышкой. Обменялся рукопожатием с библиотекарем, уселся за стол напротив.

Вот, значит, с кем Чариз закрутила интрижку, подумал Лерер. Ладно.

— У вас есть десять минут, — сухо объявил он, — затем вы уходите. Понятно?

— Я тут состряпал самую дикую, самую невозможную концепцию, какую только мог себе представить, — начал Арбетнот, расстегивая портфель, — и думаю, что официальное ее искоренение абсолютно необходимо. Ей нельзя позволить укорениться в общественном сознании, пока не нанесен непоправимый вред. Всегда найдутся люди, которые подхватят и постараются реализовать на практике любую идею, какой бы бредовой она ни была. Вы единственный, кому я это показываю, и то с серьезными опасениями.

Посетитель нервно выхватил из портфеля стопку машинописных листов, бросил на стол перед библиотекарем и откинулся на спинку кресла в ожидании.

Лерер пробежал заголовок профессиональным взглядом и пожал плечами.

— Понимаю, вы просто вывернули наизнанку знаменитый труд Людвига Энга. — Он оттолкнул свое кресло от стола и поднял руки в отвергающем жесте. — Это вовсе не дикость и не бред, а вполне логический ход, который может прийти в голову кому угодно.

— Однако пока не пришел, — недовольно буркнул Арбетнот. — Вы прочитайте еще раз и подумайте о возможных последствиях.

Лерер лишь хмыкнул. Не смущаясь его скептического взгляда, молодой человек продолжал, спокойно, но настойчиво:

— Я говорю о последствиях искоренения этой рукописи.

Библиотекарь перечитал заголовок:

«КАК Я РАЗОБРАЛ СВОББЛ У СЕБЯ В ГАРАЖЕ В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ, ПРЕВРАТИВ ЕГО В ПРЕДМЕТЫ ДОМАШНЕГО ОБИХОДА»

— Ну и что? — усмехнулся он. — Кто угодно может разобрать своббл. Более того, тысячи уже разобраны в рамках официального искоренения, это уже рутина. Сомневаюсь, что во всем мире остался хоть один.

— Раскиньте мозгами, Лерер! — горячо вымолвил Арбетнот. — Что будет, когда мое сочинение искоренят — а я уверен, что так и случилось, и скоро. Вы знаете, что зачистка первоначальной идеи Энга означает конец своббла как такового, а следовательно, и фазы Хобарта. В прошедшие двое суток, по мере того как приближается исполнение приговора, вынесенного Агентством, время в Западных США и Афро-Муниципии вернется к нормальному ходу. В таком случае, если следовать той же логике, искоренение моего труда… — Молодой человек помолчал, переводя дух. — Лерер, вы же понимаете, фактически я нашел способ поддержать фазу Хобарта, которая уже распадается — сохранить все то, что принес нам своббл! Это победа над смертью, Лерер, история жизни Анарха Пика — лишь начало. Сохранить цикл можно, лишь создав противовес рукописи Энга. Она задает одно направление времени, моя статья — противоположное, и фаза вновь активна! Мы можем возобновлять цикл сколько угодно раз, хоть до бесконечности… если только встречные потоки не сольются, остановив время совсем — но такое трудно себе представить…

— Вы с ума сошли, — хрипло произнес библиотекарь.

— Вот именно, — кивнул Арбетнот, — и поэтому вы возьмете мою рукопись на официальное искоренение — потому что не верите мне. — В его серых пронзительных глазах мелькнула улыбка. — Все это чушь, бред сумасшедшего.

Лерер нажал кнопку селектора.

— Мисс Томсен, будьте добры, уведомите местное отделение Агентства, что у меня в офисе есть кое-что, требующее срочного вердикта. Жду Искоренителя.

— Хорошо, мистер Лерер.

Откинувшись в кресле, чиновник окинул взглядом посетителя.

— Мое решение вас устраивает?

— В высшей степени, — ответил тот, все еще улыбаясь.

— Если бы я решил, что ваша концепция содержит…

— Но вы решили иначе, и я добился, чего хотел. Это должно произойти завтра, в крайнем случае, послезавтра.

— Вы хотели сказать, вчера или позавчера, — поправил Нильс Лерер сумасшедшего ученого, потом взглянул на часы. — Десять минут истекли, я прошу вас удалиться. — Он накрыл рукой стопку машинописных листов. — Это останется здесь.

В дверях кабинета Арбетнот оглянулся.

— Мистер Лерер, не хочу вас пугать, но вам пора побриться. Со всем уважением, сэр.

— Я не бреюсь уже двадцать три года, — ответил библиотекарь, — с тех пор как фаза Хобарта включилась в моем районе Лос-Анджелеса.

— Уже через сутки придется. — Арбетнот закрыл за собой дверь.

Поразмыслив, Лерер вновь нажал кнопку селектора.

— Мисс Томсен, никого больше не пускайте, я отменяю все встречи на сегодня.

— Хорошо, сэр. — Секретарша замялась. — Он сумасшедший изобретатель? Я так и подумала, это всегда видно. Как удачно, что вы его приняли.

— Приму, — поправил чиновник.

— Мне кажется, вы не совсем правы, сэр. В прошедшем времени…

— Даже если Людвиг Энг все-таки явится, — перебил Лерер, — я не хочу его видеть, хватит с меня на сегодня.

Он аккуратно уложил рукопись Арбетнота в ящик стола и запер. Затем потянулся к пепельнице, выбрал лучший, самый короткий окурок и потер о керамическую поверхность, чтобы тот начал тлеть. Попыхивая растущей сигаретой, подошел к окну и стал смотреть на тополя у автостоянки. Листья кружились на ветру, прирастая к ветвям деревьев в разноцветном осеннем великолепии. Некоторые уже зеленели. Скоро на смену осени придет лето, а там и весна не за горами.

Библиотекарь ждал. Искоренитель из Агентства должен прибыть с минуты на минуту. Как хорошо, что все снова пришло в норму — спасибо диссертации Арбетнота. Хотя, впрочем…

Лерер потрогал подбородок и нахмурился. Вернулся к столу.

— Мисс Томсен, — сказал он в селектор, — не могли бы вы зайти и взглянуть, нужно ли мне побриться.

Похоже, все-таки придется. Уже полчаса назад.

1966

Перевод А.Круглов

Разногласия в верхах (Holy Quarrel)

I

Он проснулся и заморгал от режущего глаза белого света. Свет излучали три ярких пятна, застывших между кроватью и потолком.

— Простите, что разбудили, мистер Стаффорд, — произнес мужской голос, скрытый за световыми пятнами. — Это ведь вы Джозеф Стаффорд? Было бы чертовски обидно разбудить не того, причем совершенно незаслуженно, — пояснил он к кому-то другому, тоже невидимому.

— Кто вы такие? — прохрипел Стаффорд, садясь.

Кровать скрипнула, одно из световых пятен поехало вниз. Значит, один из них тоже уселся.

— Нам нужен Джозеф Стаффорд, шестой ярус, пятидесятый этаж, работает… как это называется?

— Наладчиком компьютеров ГБ-класса, — подсказал второй.

— Да. Разбирается, например, во всяких новинках вроде плазменных запоминающих устройств. Если оно сломается, сможете починить, Стаффорд?

— Разумеется, сможет, — произнес ровным тоном третий голос. — Поэтому и несет круглосуточное дежурство. Та вторая видеолиния, которую мы отрезали, как раз предназначалась для прямой связи с начальством.

— И давно вас последний раз вызывали, наладчик? — поинтересовался первый голос.

Стаффорд не ответил, нащупывая под подушкой обычно лежавший там пистолет «сник».

— Судя по всему, вы давно без работы, — начал один из гостей с фонариками. — Наверняка нужны деньги. Вам нужны деньги, Стаффорд? Что вам вообще нужно? Любите чинить компьютеры? Глупо было бы соваться в эту область без любви к своему делу, чтобы круглые сутки сидеть на дежурстве. Вы хороший специалист? Сможете устранить любую неполадку, даже самую нелепую, в программаторе военных операций «Генукс-Б»? Обрадуйте нас, ответьте «да».

— Мне… нужно подумать, — глухо проговорил Стаффорд, тщетно нашаривая пистолет. Похоже, незваные гости его вытащили.

— Вот что, Стаффорд… — продолжил голос.

— Мистер Стаффорд, — поправил, перебивая, другой голос. Дальний правый ореол света тоже поехал вниз, владелец фонарика наклонился к кровати. — Давайте, вставайте. Одевайтесь, и мы отвезем вас к барахлящему компьютеру. По дороге у вас будет уйма времени решить, хороший ли вы спец. А уже на месте глянете на «Генукс-Б» и прикинете, сколько вам с ним возиться.

— Нам очень нужно его починить, — расстроенно произнес первый. — В таком состоянии, как сейчас, он никуда не годится. Данных накопилось — гора. Как вы говорите, не введенных. Лежат впустую, «Генукс-Б» их не обрабатывает, поэтому, само собой, не выдает никакого решения. А спутники летают, будто так и надо.

Медленно, с трудом выковыривая себя из кровати, Стаффорд спросил:

— Симптомы неполадки?

Кто же они такие, интересно? И о каком именно «Генуксе-Б» речь? В Северной Америке, насколько ему известно, «Генуксов» три, и лишь восемь на всю Землю.

Пока он облачался в рабочий халат, невидимые за пятнами света фигуры шушукались между собой. Наконец один, откашлявшись, ответил:

— Насколько я понимаю, перестала крутиться принимающая бобина, поэтому перфолента со всеми данными просто разматывается на пол одной большой грудой.

— Но натяжение ленты на принимающих бобинах… — начал Стаффорд.

— Уже не автоматическое. Видите ли, мы застопорили бобину, чтобы она перестала принимать ленту. Сперва мы пытались перерезать ленту, но, я полагаю, вы в курсе, что тогда автоматически наматывается новая. Мы пробовали стереть с ленты данные, но при включении стирающего устройства в Вашингтон идет сигнал тревоги, а мы не хотели вмешивать сидящих наверху. Однако натяжение принимающей бобины компьютерные инженеры упустили из виду, потому что там элементарнейшая муфта и просто нечему ломаться.

Стаффорд возился с пуговицами ворота.

— Другими словами, вы хотите помешать ему принять какие-то данные.

Голова работала яснее, по крайней мере, он более или менее проснулся. Какие, интересно, данные?.. От догадки мороз пошел по коже: понятно, какие, те, которые заставят большой правительственный компьютер объявить повышенную боевую готовность. Само собой, «Генукс-Б» должен выйти из строя до того, как угроза со стороны Ассоциации истинных южноафриканцев проявится в крошечных, едва уловимых симптомах, которые компьютер, обрабатывающий огромную массу вроде бы не связанных между собой данных распознает и сложит в не вызывающую сомнений картину. «Ведь предупреждали об этом, и не раз!» — с горечью подумал Стаффорд. Противник должен вырубить «Генукс-Б», чтобы тот не успел отдать приказ боевым спутникам и бомбардировщикам Стратегического авиационного командования. И вот оно случилось — агенты АИЮА в Северной Америке подняли его с кровати, чтобы окончательно разделаться с компьютером.

Однако данные, возможно, уже получены, уже поступили на обработку и анализ. Может, агенты опоздали на день или на пару секунд, и важные данные попали на перфоленты, поэтому пришлось позвать его, Стаффорда. Сами они не справляются. Скоро над Штатами начнут взрываться террористические спутники, а вся оборонная техника будет ждать приказа от главного компьютера. И не дождется, потому что «Генукс-Б» не подозревает о надвигающейся угрозе и останется в неведении до прямого удара по столице, который завершит его бесславную карьеру.

Вполне логично, что они застопорили принимающую бобину.

II

— Началась война, — тихо сообщил он четверым с фонариками.

Теперь, включив свет в комнате, Стаффорд их наконец разглядел. Люди как люди, не фанатики, а функционеры, получившие задание. Они могли бы с таким же успехом работать на любое другое правительство, даже, пожалуй, на полупсихованное китайское.

— Началась война, — высказал он вслух свою догадку, — поэтому «Генукс-Б» должен оставаться в неведении, лишиться возможности активировать оборону или нанести ответный удар. Вам нужно, чтобы он получал только те данные, которые создают видимость мира.

Стаффорд и гости, конечно же, тоже вспомнили, как оперативно среагировал «Генукс-Б» во время двух предыдущих «вмешательств чести» против Израиля и против Франции. Ни один специалист-обозреватель не уловил ни единого симптома, не увидел, к чему все ведет. Как Сталин в 1941 году: старый диктатор попросту отказывался воспринимать очевидные признаки того, что Третий рейх намерен напасть на СССР. Равно как и в рейхе не верили, что Франция и Британия в 1939 году решат соблюсти условия договора о взаимопомощи с Польшей.

Шагая почти плечом к плечу, люди с фонариками вывели Стаффорда из комнаты его конапта в коридор, а оттуда подъемная дорожка доставила их на крышу с посадочной площадкой. В ноздри ударил запах сырости и земли. Стаффорд вдохнул, поежился и невольно взглянул на небо. Там плыла яркая звезда: посадочный огонь снижающегося флаппера.

Когда флаппер, оторвавшись от крыши, устремился на запад, к Юте, один из серых чиновников со «сником», фонариком и портфелем похвалил Стаффорда:

— Хорошая теория, особенно для человека, которого подняли с кровати среди ночи.

— Однако, — подхватил его спутник, — в корне ошибочная. Покажите ему извлеченную перфоленту.

Сидящий рядом вытащил из портфеля и молча вручил Стаффорду комок пластиковой ленты. Поднеся ленту к потолочному фонарю, Джозеф стал рассматривать проколы. Двоичная система — очевидно, программирующий материал для частей Стратегического командования космическими силами, управляемых компьютером напрямую.

— Он уже собирался объявить тревогу и отдать приказ, — пояснил через плечо сотрудник, сидевший за пультом управления флаппера. — Всем подключенным к нему подразделениям. Видите, что написано в приказе?

Стаффорд кивнул и отдал ленту. Да, он прочел приказ. Компьютер официально объявлял высочайшую степень боевой готовности, поднимал по тревоге эскадрильи бомбардировщиков с водородными бомбами и требовал подготовить к запуску межконтинентальные баллистические ракеты.

— А еще, — добавил сотрудник за пультом, — он отдавал приказ оборонным спутникам и ракетным комплексам подготовиться к неизбежному водородно-бомбовому удару. Как вы сами видите, мы, конечно, все заблокировали. Ни одна из команд с этой ленты не ушла по назначению.

— Тогда какие данные вы пытаетесь скрыть от «Генукса-Б»? — севшим голосом спросил Стаффорд. Он уже ничего не понимал.

— Ответные, — ответил сотрудник за пультом — видимо, главный в этом спецназовском отряде. — Без обратного подтверждения компьютеру неоткуда узнать, что контрудар его подразделений не состоялся. В этом подвешенном состоянии он вынужден будет допустить, что контратака была выполнена, однако и вражеский удар, по крайней мере частично, достиг цели.

— Но ведь врага нет, — недоумевал Стаффорд. — Кто же нас атакует?

Молчание.

Лоб Стаффорда покрылся испариной.

— Вы понимаете, на основании чего «Генукс-Б» приходит к выводу, что нас атакуют? Миллионы разрозненных факторов, взвешивание, сравнение, анализ всех имеющихся данных — и в итоге полная картина. В данном случае картина неизбежного удара со стороны врага. Компьютер настораживает не один фактор, а совокупность. Программа строительства убежищ в азиатской части России, необычные передвижения грузовых судов в районе Кубы, концентрация ракетных грузов в красной Канаде…

— Никто, — терпеливо разъяснил сотрудник за пультом, — никакая страна, никакая группировка ни на Земле, ни на Луне, ни под марсианским Куполом ни на кого не нападает. Вы уже понимаете, почему нам потребовалось доставить вас как можно быстрее. Вы должны дать стопроцентную гарантию, что из «Генукса-Б» не поступит ни один приказ. Мы хотим полностью отрезать «Генукс-Б», чтобы он не мог общаться с военным руководством и не слышал никого, кроме нас. Что мы будем делать потом, это второй вопрос. «Довлеет дневи…»

— Вы утверждаете, что при всех разносторонних поступающих к нему данных «Генукс-Б» не способен распознать готовящийся удар? — возмутился Стаффорд. Его осенила новая мысль, ужасающая в своей безнадежности. — А как же наши удары по Франции в 82-м и по Израилю в 89-м?

— Тогда на нас тоже никто не нападал, — ответил сидевший рядом, забирая пленку и укладывая ее обратно в портфель. Мрачный голос прозвучал в глухой тишине, никто не шевелился и не произносил ни слова. — Случилось то же самое, что и сейчас. Только на этот раз мы сумели остановить «Генукс-Б», прежде чем он нас подставил. Надо предотвратить бессмысленную, ненужную войну.

— Кто вы? — спросил Стаффорд. — Какую должность занимаете в федеральном правительстве? Как связаны с «Генуком-Б»?

Он по-прежнему не мог отделаться от подозрений. Агенты из Ассоциации истинных южноафриканцев? Религиозные фанатики из Израиля, жаждущие мести или движимые миротворческими побуждениями, самыми благородными из возможных? Даже если так, он, как и «Генукс-Б», приносил присягу Североамериканскому альянсу процветания, ни больше ни меньше. И перед ним по-прежнему стоит проблема, как улизнуть от этих людей и доложить о случившемся своему начальству.

— Мы трое из ФБР. — Сотрудник за пультом флаппера показал удостоверение. — А это элеккомовский инженер, который, между прочим, участвовал в создании нашего «Генукса-Б».

— Все так, — подтвердил инженер. — Я лично помог им заблокировать как исходящие команды, так и входящие данные. Но этого недостаточно. — Он повернулся к Стаффорду. — Не будем обольщаться. У каждого «Генукса-Б» есть резервная система контроля, которая в любой момент начнет сообщать ему, что программные команды не выполняются, а требуемые данные не вводятся. И он начнет перерабатывать эту информацию, как и любую другую, попадающую в его электронные схемы. А значит, к тому времени нам нужно придумать что-то похитрее, чем заблокированная отверткой приемная бобина. — Инженер помолчал и договорил спокойнее: — Вот за этим мы вас и позвали.

— Но я лишь наладчик, — замахал руками Стаффорд. — Ремонт и обслуживание, я даже анализом неполадок не занимаюсь. Просто выполняю задания.

— Вот и выполните наше, — резко вмешался сидящий рядом сотрудник. — Выясните, почему «Генукс-Б» решил вдруг объявить боевую готовность, поднять по тревоге военную технику и начать «контратаку». Выясните, почему он поступил так же с Францией и Израилем. Ведь какая-то совокупность полученных данных привела его к таким выводам! Он не живой. У него нет собственной воли. Ему не могло просто заблагорассудиться.

— Если нам повезет, — продолжил инженер, — больше «Генукс-Б» таких фортелей выкидывать не будет. Если мы найдем неполадку, устраним ее навсегда. Прежде чем она проявится у остальных семи «Генуксов» в других странах.

— А вы уверены, — не сдавался Стаффорд, — что нападения нет?

Даже если «Генукс-Б» ошибся оба предыдущих раза, он все равно теоретически может оказаться прав сейчас.

— Если на нас и собирается кто-то напасть, — ответил сидящий рядом сотрудник, — никаких признаков готовящегося удара не наблюдается, по крайней мере, по человеческим каналам сбора информации. Хотя, надо признать, логически вероятность правоты «Генукса-Б» не исключена. В конце концов, как он указывает…

— Может быть, вы не видите признаков, поскольку АИЮА уже так долго с нами враждует, что мы привыкли и не обращаем внимания?

— Нет, Ассоциация истинных южноафриканцев тут ни при чем, — отрывисто произнес агент. — Как раз будь это она, мы бы не насторожились. Не стали бы проводить проверки, расспрашивать уцелевших в израильской и французской войнах и остальных операциях Штатов.

— Угроза исходит из Северной Калифорнии. — Инженер поморщился. — Даже не всей Калифорнии, а района близ Писмо-Бич.

Стаффорд смотрел на них в недоумении.

— Да-да, — подтвердил другой агент. — Цель массированного удара, для которого «Генукс-Б» поднимал бомбардировщики и боевые спутники, — район Сакраменто, штат Калифорния.

— А вы узнавали у него почему? — спросил Стаффорд инженера.

— Конечно. Точнее, мы велели ему подробно расписать, что именно замыслил «враг».

— Расскажите мистеру Стаффорду, — протянул сотрудник, — за какие такие страшные намерения Северную Калифорнию предполагалось стереть с лица земли точечными ударами, если бы мы не застопорили эту адскую машину.

— Один человек, — откликнулся инженер, — поставил в Кастро-Вэлли сеть автоматов, торгующих жвачкой. Ну, знаете, такие прозрачные автоматы у входа в супермаркет. Ребенок опускает монетку и получает шарик жвачки, иногда еще какую-нибудь безделушку в придачу: колечко или брелок. По-разному. Вот. Это и есть стратегическая цель.

— Шутите! — не поверил Стаффорд.

— Истинная правда. Предпринимателя зовут Герб Суза. Сейчас у него шестьдесят четыре действующих автомата, планирует расширяться дальше.

— Я имею в виду, — выдавил Стаффорд, — что вы меня разыгрываете насчет реакции «Генукса-Б» на эти данные.

— Реакцию вызвали не эти данные как таковые, — уточнил сидящий рядом агент. — Мы связались с Израилем и Францией — в этих странах никаких автоматов со жвачкой, арахисом в шоколаде и прочей съедобной мелочью, принадлежащих торговцу Гербу Сузе, не значится. И наоборот, в Чили и в Великобритании Герб Суза владеет подобными сетями уже два десятка лет, однако «Генукс-Б» до сих пор ими не заинтересовался.

— Этакий Джонни Эпплсид, только со жвачкой, — усмехнулся инженер. — Засевает мир, устанавливая свои автоматы у каждой бензоколонки.

Флаппер начал снижаться над обширным комплексом светящихся внизу правительственных зданий.

— Возможно, провоцирующий фактор, — продолжил инженер, — следует искать в ингредиентах продаваемой через автоматы продукции. Собственно, этим и занялись наши эксперты, изучили весь доступный «Генуксу-Б» материал, касающийся производства сузовской жвачки. Насколько нам известно, у «Генукса» имеется лишь подробный химический анализ компонентов товара, которым Суза загружает свои автоматы. То есть «Генукс» специально запрашивал дополнительные сведения по этому аспекту. Раз за разом выдавал «недостаточные исходные данные», пока мы не добыли ему подробный лабораторный анализ.

— И что он показал? — спросил Стаффорд.

Флаппер приземлился на крыше здания, в котором стоял главный блок компьютера, он же «Главнокомандующий» Североамериканского альянса процветания.

— В пищевых продуктах, — ответил сотрудник у двери, выходя на тускло освещенную посадочную площадку, — только гуммиоснова, сахар, кукурузная патока, размягчители, искусственный краситель и ароматизатор. По сути, только так жвачка и делается. А побрякушки, которые даются бонусом, — из вакуумированного термопластика. Закупаются по шестьсот штук на доллар в десятке местных фирм или в Гонконге. Мы не поленились отследить процесс изготовления у поставщика, посмотрели сырье, съездили на фабрику, наш человек лично стоял у конвейера и смотрел, как штампуются эти финтифлюшки. И ничего. Вообще ничего.

— Тем не менее, — проговорил инженер почти про себя, — когда эти данные ввели в «Генукс-Б»…

— Тогда все и началось, — кивнул агент, посторонившись, чтобы дать Стаффорду выйти. — Боевая тревога, ракеты на старт. На волосок от термоядерной войны, точнее, в сорока минутах — именно столько нам понадобилось, чтобы заблокировать отверткой бобину компьютера.

Инженер с надеждой посмотрел на Стаффорда.

— Ну как, заметили какие-нибудь странности или нестыковки в данных? Если да, ради бога, не молчите, потому что пока мы можем только разобрать «Генукс-Б» и отключить его совсем, а значит, когда появится настоящая угроза…

— Интересно, — проговорил Стаффорд задумчиво, — что подразумевается под «искусственным красителем»?

III

— Для придания продукту товарного вида добавляется безобидный пищевой краситель, — отрапортовал инженер.

— Но это единственный ингредиент в списке, который обозначен не по составу, а по функции. И ароматизатор тоже?

Фэбээровцы переглянулись.

— Он там есть, — подтвердил один. — Я помню, потому что у меня от этой жвачки оскомина. Точно был искусственный ароматизатор. Но какого…

— Искусственный краситель и ароматизатор, — заявил Стаффорд, — может означать что угодно. И давать может что угодно сверх цвета и вкуса.

Например, синильная кислота, — домыслил он про себя, — окрашивающая все в ярко-зеленый. Что мешает, совершенно не кривя душой, обозначить ее как «искусственный краситель»? А вкус, в каком смысле «искусственный ароматизатор»? Эта мысль давно не давала ему покоя, но он решил пока ее приберечь. Пора спуститься и взглянуть на «Генукс-Б», разобраться, в чем загвоздка. «И как его еще предстоит доломать», — подумал он с горечью. Если эти ребята не врут, если удостоверения не поддельные и они не саботажники из АИЮА и не секретные агенты какой-нибудь другой крупной державы. «Точно, из повстанческих частей Северной Калифорнии», — съязвил он. А вдруг все-таки правда? Вдруг там и впрямь зародилось какое-то зло, и «Генукс-Б», выполняя свое предназначение, его уловил?

Пока непонятно.

Однако, возможно, ясность внесет осмотр компьютера. Прежде всего нужно своими глазами взглянуть на полный комплект перфолент, данные с которых сейчас усваиваются из внешнего мира внутренним сознанием компьютера. Как только станет понятно…

«Я включу его обратно, — пообещал себе Стаффорд с мрачной решимостью. — Я сделаю то, чему меня учили и ради чего нанимали на работу».

Особого труда это, в принципе, не составит. Он знал начинку компьютера назубок. Никому не приходилось столько раз менять вышедшие из строя провода и детали, сколько ему. Поэтому он и понадобился этим типам. Здесь они точно не ошиблись.

— Жвачку? — предложил агент, заходя на бегущую вниз дорожку, вдоль которой выстроилась, расставив ноги и заложив руки за спину, фаланга бойцов в форме. Коренастый фэбээровец с мясистым красным загривком протянул на ладони три ярко окрашенных шарика.

— Из сузовского автомата? — спросил инженер.

— Разумеется. — Агент, ухмыльнувшись, опустил их Стаффорду в карман халата. — Безобидные? Да-нет-не-знаю, как говорится в институтских контрольных.

Вытащив шарик из кармана, Стаффорд осмотрел его в свете потолочной лампы. Шарик. Икринка. Рыбья икра, она ведь тоже круглая. И съедобная, а закон не запрещает продавать ярко окрашенную икру. Или она сразу откладывается такого цвета?

— Может, оттуда кто-нибудь вылупится, — заметил, будто между прочим, один из агентов. Фэбээровцы подобрались и напряглись, въезжая в особо засекреченную часть здания.

— Как вы думаете, кто? — спросил Стаффорд.

— Птичка, — буркнул коротышка-агент. — Крошечная красная птичка, возвещающая нам великую радость.

— Не надо давить на меня Библией, — осадил его Стаффорд, оглянувшись одновременно с инженером. — Я на ней вырос. Я вас сам цитатами закидаю.

Однако совпадение странное, учитывая ход его собственных мыслей. Рыба мечет тысячи икринок, неотличимых друг от друга, из которых выживают лишь единицы. На редкость примитивный способ с неимоверными потерями.

Но если отложить икру по всему миру, в бесчисленных многолюдных местах, достаточно будет, даже если выживет лишь крошечная доля. Подтверждение тому — земные рыбы. Если способ годится для земной жизни, чем внеземная хуже?

Неприятная мысль.

— Предположим, вы хотите заполонить Землю, — словно читая по его глазам, проговорил инженер. — И ваш вид, с бог весть какой планеты какой-то захолустной галактики, размножается точно так же, как наши хладнокровные земные создания. — Он продолжал сверлить Стаффорда взглядом. — Другими словами, вы мечете тысячи, даже миллионы маленьких икринок в твердой оболочке, ярких, как и любая икра, и не хотите, чтобы они привлекали ненужное внимание…

Инженер задумался.

— Правда, остается вопрос инкубации. Сколько по времени? И в каких условиях? Чтобы из яйца кто-то проклюнулся, обычно нужно тепло.

— В организме ребенка, — отозвался Стаффорд, — тепла достаточно.

И, как ни абсурдно, эта икра без труда впишется в стандарты доброкачественности пищевых продуктов. В икре нет ничего токсичного. Все натуральное, все питательное.

Разве что внешняя оболочка этой твердой яркой «жвачки» должна быть неуязвима для желудочного сока. Икре нельзя растворяться. Но ведь ее можно разжевать во рту. Разжевывания она не выдержит, значит, ее нужно глотать как таблетку, целиком.

Он положил в рот красный шарик и с хрустом расколол его зубами, а потом вытащил две половинки.

— Обычная жвачка, — констатировал инженер. — «Гуммиоснова, сахар, кукурузная патока, размягчители». — Он улыбнулся насмешливо, однако на его лице отразилось облегчение, которое он тут же стер усилием воли. — Промашка вышла.

— И хорошо, что промашка, — подал голос коротышка, сходя со спуска. — Пришли. — Остановившись перед отрядом вооруженных бойцов в форме, он предъявил документы. — Мы вернулись.

— Бонусы, — высказал следующую догадку Стаффорд.

— Что? — переспросил инженер.

— Дело не в жвачке. Значит, в призах, во всех этих побрякушках. Больше ничего не остается.

— Вы, как я вижу, исходите из того, что «Генукс-Б» по заслугам собрался усмирять Северную Калифорнию точечными ударами. А не проще ли предположить, что компьютер просто глючит?

— «Генукс-Б», — ответил Стаффорд, шагая по знакомым коридорам огромного правительственного здания, — создавали для обработки неизмеримо бо́льшего количества данных и фактов, чем под силу одному человеку или группе людей. Он оперирует ими несопоставимо быстрее. Он дает ответ в микросекунды. Если «Генукс-Б», проанализировав имеющиеся данные, приходит к выводу, что назревает война, а мы не согласны, значит, компьютер просто делает свое дело. И чем больше мы с ним расходимся во мнении, тем это очевиднее. Если бы мы, как и он, умели решать на основании имеющихся вводных, что нужно срочно наносить удар, нам не нужен был бы никакой «Генукс-Б». Как раз в этом, когда компьютер ни с того ни с сего, как нам кажется, объявляет боевую тревогу, проявляется истинное предназначение машин такого класса.

— Стаффорд прав, — согласился, поразмыслив, один из агентов. — Совершенно прав. Но вопрос в том, доверяем ли мы «Генуксу» больше, чем себе? Хорошо, положим, мы создали его, чтобы анализировать быстрее, точнее и глубже, чем человек. Если он не подвел, то именно такой ситуации следовало ожидать в конечном итоге. Мы не видим причин для удара, он видит. — Агент дернул уголком рта. — И что дальше? Запустить «Генукс-Б», чтобы он начал военные действия? Или нейтрализовать его, то есть, иначе говоря, демонтировать?

Агент не сводил ледяного взгляда со Стаффорда.

— Кто-то должен решать. Сейчас. Немедленно. Кто-то должен принять взвешенное, компетентное решение, работает компьютер или глючит.

— Президент и его кабинет, — отозвался Стаффорд через силу. — Окончательное решение такого рода должно быть за ним. Это его моральная ответственность.

— Но ведь решение, — возразил инженер, — совершенно не морального плана. Вопрос, по сути, технический. Работает «Генукс-Б» или сломался?

«Вот зачем вы подняли меня среди ночи, — догадался Стаффорд, снова чувствуя мороз по коже. — Не для того, чтобы я заблокировал компьютер понадежнее. «Генукс-Б» можно уничтожить одним ударом гранатомета, подвезенного поближе к зданию. Да в этом и нет нужды, он и так нейтрализован — просто не вынимать отвертку, и все. Ты же сам участвовал в его создании, тебе ли не знать? Нет, дело в другом. Я здесь не для того, чтобы чинить или ломать, я здесь, чтобы принять решение. Они думают, что раз я общался с «Генуксом» накоротке пятнадцать лет, у меня должна была развиться интуитивная способность распознавать, работает он или барахлит. Я должен чувствовать разницу, как хороший механик, который по слуху определит, стучит двигатель или нет и насколько плохи дела».

Диагноз. Вот что им надо. Это консилиум компьютерных докторов и одного наладчика. И решать придется наладчику, потому что остальные умывают руки.

Сколько, интересно, у него времени? Похоже, мало. Потому что, если компьютер не ошибся…

Автоматы, торгующие жвачкой. Одноцентовой. Для детей. Из-за этого компьютер намерен отправить на покой всю Северную Калифорнию. Что он там увидел? Какую картину нарисовал себе «Генукс-Б»?

Зрелище было поразительное: примитивный инструмент, заблокировавший работу гигантского конгломерата автономных процессов. Но эту отвертку втыкали умеючи.

— Вот что мы сейчас попробуем, — проговорил Стаффорд, усаживаясь за подключенную напрямую к компьютеру пишущую машинку. — Введем вымышленные заведомо ложные данные.

Он начал печатать: «Владелец империи автоматов по продаже жвачки Герб Суза из Сакраменто, штат Калифорния, скоропостижно скончался во сне. Наследников магнат не оставил».

— Вы думаете, «Генукс-Б» поверит? — удивился агент.

— Он всегда верит вводным. У него нет другого источника.

— Да, но при конфликте данных, — вмешался инженер, — он все проанализирует и будет придерживаться наиболее вероятной логической цепочки.

— В нашем случае, — заверил Стаффорд, — никакого конфликта данных не возникнет, потому что больше мы ему ничего не дадим.

Стаффорд скормил «Генуксу-Б» перфокарту и повернулся к инженеру.

— Считывайте исходящий сигнал. И смотрите, не отменит ли он боевую тревогу.

— У нас уже сделана отводная линия, так что без проблем, — откликнулся один из агентов, глядя на инженера. Тот кивнул.

Десять минут спустя инженер, сидящий теперь в наушниках, произнес:

— Без изменений. Боевая готовность транслируется по-прежнему, новости не подействовали.

— Значит, Герб Суза ни при чем, — размышлял вслух Стаффорд. — Или он уже сделал свое неизвестное нам черное дело. Как бы то ни было, «Генукс-Б» его смерть не заинтересовала. Придется искать дальше.

Вновь сев за клавиатуру, он отстучал еще одну фальсификацию. «Из надежных источников в банковских и финансовых кругах Северной Калифорнии стало известно, что автоматы покойного Герба Сузы будут распроданы, чтобы покрыть огромные долги. На вопрос о дальнейшей судьбе жвачки и безделушек из автоматов приставы высказали предположение, что они будут уничтожены сразу по наложению на имущество ареста, которого в данный момент добивается помощник окружного прокурора Сакраменто».

Стаффорд откинулся на стуле. Вот так. Никакого Герба Сузы, никакого товара. Что остается? Ничего. Был человек с продукцией и нету, по крайней мере, для «Генукса-Б».

Время шло, инженер продолжал слушать исходящий сигнал. Наконец он сокрушенно покачал головой.

— Без изменений.

— У меня есть в запасе еще одна обманка, — сказал Стаффорд.

Зарядив в машинку чистую карточку, он отбарабанил: «Выясняется, что человека по имени Герберт Суза никогда не существовало, и этот вымышленный персонаж, соответственно, никогда не занимался продажей жвачки через уличные автоматы».

— Тем самым, — пояснил Стаффорд, поднимаясь на ноги, — мы перечеркиваем все, что «Генукс-Б» знает или когда-либо знал о Сузе и его грошовом бизнесе. Нельзя объявить войну несуществующему владельцу мелкого и тоже несуществующего бизнеса.

Через несколько секунд подал голос инженер, напряженно слушающий исходящие сигналы:

— А вот теперь есть изменения. — Он посмотрел на осциллоскоп, затем принялся изучать поглощаемую компьютером бобину с перфолентой. Какое-то время он молчал, сосредоточенно читая ленту, потом вдруг обвел остальных насмешливым взглядом. — «Генукс-Б» говорит, что последняя вводная — ложь.

IV

— Ложь?! — изумился Стаффорд.

— Он отметает последнюю вводную на том основании, что она не может быть истинной, — пояснил инженер. — Она противоречит имеющимся у него данным. Другими словами, компьютер по-прежнему в курсе, что Герб Суза существует. Не спрашивайте меня, откуда он знает, возможно, из сопоставления огромного массива фактов за продолжительный период времени. — Инженер помолчал. — Очевидно, ему известно больше о Гербе Сузе, чем нам.

— По крайней мере, он знает, что такой человек есть, — согласился Стаффорд уязвленно. «Генуксу-Б» и прежде случалось замечать и устранять противоречия или неточности в данных. Но тогда существенно меньше было поставлено на карту.

Интересно, какие такие неопровержимые факты в ячейках памяти «Генукса-Б» позволяют ему опровергнуть утверждение о том, что Суза не существует?

— Скорее всего, — обратился Стаффорд к инженеру, — он рассуждает так: если предположить, что истинно Х (Сузы никогда не существовало), то истинно должно быть и Y (неизвестного нам содержания). Однако Y остается ложным. Хотел бы я знать, какой из миллиона усвоенных им фактов он принимает за Y…

Они вернулись к тому, с чего начали. Кто такой Герб Суза и что он такого натворил, если «Генукс-Б» вдруг развернул такую суровую карательную операцию?

— Спросите его, — подсказал инженер.

— Что спросить? — не понял Стаффорд.

— Прикажите ему выдать всю имеющуюся информацию по Гербу Сузе. Весь массив, — терпеливо разъяснил инженер. — Одному богу известно, что у него там накопилось. Мы получим, просмотрим и, может быть, заметим то же, что и он.

Стаффорд напечатал запрос и скормил карточку «Генуксу-Б».

— Вспоминается курс философии, который нам читали в Калифорнийском, — протянул задумчиво один из агентов. — Там было про онтологическое доказательство существования бога. Нужно представить, каким он был бы, если бы существовал — всемогущим, вездесущим, всезнающим, бессмертным и еще способным на безграничную справедливость и милосердие.

— И? — не выдержал инженер.

— И вот, вообразив его со всеми этими идеальными качествами, вы замечаете, что кое-чего не хватает. Самой малости, того, чем обладает любой микроб, любой камень, любой мусор на обочине. Существования. И вы делаете вывод: если ему присуще все перечисленные невероятные способности, то уж такая мелочь наверняка должна быть, значит, он существует. Если это под силу камню, то под силу и ему. Теория, конечно, ущербная, ее развенчали еще в Средневековье, но занятная.

— И к чему вы ее вспомнили? — спросил инженер.

— Может быть, — пояснил ФБРовец, — доказательством существования Сузы для «Генукса-Б» служит не один конкретный факт или даже совокупность фактов, а весь массив. Может, их просто слишком много. Компьютер пришел к выводу на основании своего предыдущего опыта, что, когда на одного человека имеется столько данных, этот человек должен существовать. В компьютерах такого калибра, как «Генукс-Б», заложена способность к самообучению, для этого мы его и создавали.

— Тогда у меня для него есть еще один факт, — сказал инженер. — Я сейчас напечатаю, а вы прочтете.

Усевшись за машинку, он набил короткое предложение и, выхватив карточку из каретки, продемонстрировал остальным.

«Компьютер «Генукс-Б» не существует», — значилось на ней.

Все озадаченно молчали.

— Если ему не составило труда сопоставить вводную насчет Герберта Сузы с уже имеющимися сведениями, здесь он тем более не запутается.

— В чем смысл? Я не понимаю, что это нам даст, — высказался один из агентов.

— Если «Генукс-Б» не существует, — понимающе кивнул Стаффорд, — значит, он не может объявить боевую тревогу — логическое противоречие.

— Но он уже ее объявил, — напомнил коротышка. — И знает об этом, поэтому в два счета установит факт своего существования.

— Давайте проверим, — настаивал инженер. — Мне просто любопытно. И насколько я могу прогнозировать, вреда не будет. Если что, вымысел всегда можно удалить.

— По идее, — рассуждал вслух Стаффорд, — получив эту карточку, он должен прийти к заключению, что не мог бы ничего получить, если бы не существовал? И сразу отметет утверждаемое? Так?

— Не знаю, — признался инженер. — Я никогда даже в теории не обсуждал вероятность отрицания себя компьютером калибра «Б».

Он вставил карту в картоприемник и отошел. Все напряженно ждали. После долгой паузы по исходящему кабелю пошел сигнал. Инженер, надев наушники, расшифровывал ответ компьютера для остальных.

«Анализ информационной составляющей, отрицающей существование многофакторного вычислительного прибора «Генукс-Б». Если составляющая 340s70 истинна, то я не существую. Если я не существую, то меня нельзя проинформировать о несуществовании моего обобщенного класса. Если меня нельзя об этом проинформировать, то вам не удалось это осуществить и составляющая 340s70 для меня не существует. Следовательно, я существую».

— Во дает! — восхищенно присвистнул коротышка. — Справился. Разложил по полочкам. Он, то есть она, эта машина, доказала, что данные неверны, поэтому их можно не рассматривать. И продолжать начатое.

— То же самое, — заявил Стаффорд мрачно, — он проделал с карточками, отрицающими существование Герба Сузы.

Все посмотрели на него.

— Логическая цепочка та же самая, — пояснил Стаффорд. — Должно быть что-то общее, какое-то объединяющее звено между данностью под названием «Генукс-Б» и данностью по имени Герб Суза. У вас есть при себе какие-нибудь безделушки, призы или что там из сузовских автоматов? — спросил он фэбээровцев. — Я бы хотел взглянуть…

Самый внушительный из агентов послушно расстегнул портфель и, вытащив пластиковый пакет лабораторного вида, высыпал на соседний стол кучку блестящих побрякушек.

— Зачем они вам? — удивился инженер. — Их уже проверяли в лаборатории. Мы ведь говорили.

Стаффорд, не ответив, уселся за стол, повертел в пальцах одну из блестящих пластмассок, потом другую.

— Вот, смотрите. — Он перебросил крошечную штуковину на другой конец стола, та отскочила, и фэбээровец за ней нагнулся. — Узнаете?

— Да, — буркнул инженер. — Некоторые фигурки сделаны в форме спутников. Есть баллистические ракеты. Есть межпланетные. Есть самоходные установки. Солдатики попадаются. А эта напоминает компьютер.

— «Генукс-Б», если точнее, — поправил Стаффорд, протягивая руку за фигуркой. Фэбээровец послушно отдал. — Да, это «Генукс-Б». Вот и ответ. В них все дело.

— Что? — возмутился инженер. — В них? Почему?

— Вы все фигурки отдавали на анализ? Я имею в виду, не по одному контрольному образцу на каждый тип или на каждую партию, а все до единой?

— Разумеется, нет! — ответил агент. — Их десятки тысяч. Но на фабрике-изготовителе мы…

— Пожалуйста, отправьте вот эту на полный лабораторный анализ, — попросил Стаффорд. — Чует мое сердце, это не монолитный кусок пластмассы.

«Чует мое сердце, это рабочая модель, — договорил он про себя. — Миниатюрный, но самый настоящий «Генукс-Б».

— Вы спятили? — спросил инженер.

— Дождемся результатов анализа, тогда и обсудим.

— А пока, — уточнил коротышка, — продолжаем блокировать компьютер?

— Конечно, — ответил Стаффорд, чувствуя ползущие вверх по спине мурашки.

Через полчаса из лаборатории со специальным курьером прислали анализ прилагавшейся к жвачке безделушки.

— Цельный нейлон, — огласил результаты инженер, просмотрев отчет, и перекинул его Стаффорду. — Внутри ничего, обычный дешевый пластик. Никаких подвижных частей, никаких внутренних отличий. Как вы и предполагали?

— Опять промах, — констатировал агент. — И потеря времени.

Все неприязненно посмотрели на Стаффорда.

— Вы правы.

Что же дальше, что они еще не пробовали? Теперь ясно, что ответ надо искать не в товаре, которым Герб Суза начинял свои автоматы. Дело в самом Сузе, кем бы или чем бы он ни был.

— Можно привезти сюда Сузу? — спросил Стаффорд фэбээровцев.

— Конечно, — откликнулся один. — Но зачем? Что он сделал? Проблема здесь, — он показал на «Генукс-Б», — перед нами, а не на побережье, где какой-то мелкотравчатый бизнесмен заставил автоматами аж половину улицы.

— Я хочу с ним встретиться, — ответил Стаффорд. — Он может что-то знать.

Должен знать.

— Интересно, как отреагировал бы «Генукс-Б» на перспективу появления здесь Сузы? — задумчиво протянул агент и повернулся к инженеру. — Ну-ка, попробуйте. Скормите ему эту выдумку, пока мы не кинулись за Сузой.

Пожав плечами, инженер вновь уселся за машинку. «Предприниматель Герб Суза из Сакраменто был приведен сегодня силами сотрудников ФБР к очной ставке с комплексной вычислительной системой «Генукс-Б», — появилось на карточке.

— Пойдет? — спросил он Стаффорда. — Этого вы добивались?

Не дожидаясь ответа, он ткнул карту в картоприемник.

— При чем тут я? — раздраженно буркнул Стаффорд.

Тем не менее он подошел к инженеру, слушающему исходящий сигнал. Ответ пришел мгновенно. Стаффорд уставился на отпечатанный отклик, не веря своим глазам.

«Герберт Суза не может быть здесь. Он должен быть в Сакраменто, Калифорния. Все остальное невозможно. Вы ввели ложные данные».

— Откуда он знает? — севшим голосом проговорил инженер. — Господи, Суза может быть где угодно, хоть на Луне! Он вообще-то всю Землю объездил.

— «Генуксу» известно о Гербе Сузе больше, чем следует. Больше, чем в принципе возможно. — Стаффорд погрузился в минутное раздумье и вдруг выпалил: — Спросите его, кто такой Герб Суза.

— Кто? — заморгал инженер. — Как кто?!

— Спросите!

Инженер отстучал запрос, компьютер проглотил карточку, и все застыли в ожидании.

— Мы ведь уже запрашивали, что у него имеется на Сузу, — недоумевал инженер. — Он вот-вот выдаст полное досье.

— Это другое, — коротко бросил Стаффорд. — Я не прошу его воспроизвести полученные данные, я прошу оценку.

Инженер стоял молча, следя за исходящим сигналом. Потом произнес почти без выражения:

— «Генукс» снял боевую тревогу.

— Из-за нашего запроса? — не поверил Стаффорд.

— Наверное. Он не говорит, и я не знаю. Вы задали вопрос, а теперь он отменяет вывод спутников и остальной техники, утверждая, что ситуация в Северной Калифорнии в норме. Почему, остается только догадываться.

— Мне все равно нужен ответ, — не отступал Стаффорд. — «Генукс-Б» знает, кто такой Герб Суза, и я тоже хочу знать. И вы должны.

Он обвел взглядом инженера в наушниках и всех фээбэровцев. Ему снова вспомнилась крошечная пластмассовая копия «Генукса-Б», найденная среди безделушек. Совпадение? Похоже, она все-таки что-то значит, но что? Пока непонятно.

— Главное, — возразил инженер, — что он отменил тревогу. Плевать нам на этого Герба Сузу! По-моему, можно выдохнуть, расслабиться и ехать по домам.

— Расслабишься тут, — не согласился один из агентов. — А если он вдруг начнет по новой? Что ему помешает? Наладчик прав, нужно выяснить, что за фрукт этот Суза.

Агент кивнул Стаффорду.

— Продолжайте. Делайте все, что сочтете нужным. Дожмите его. И мы тоже подключимся, как только свяжемся с офисом.

Его перебил инженер, по-прежнему контролирующий сигнал.

— Ответ на подходе.

Он принялся строчить, остальные столпились рядом.

«Герберт Суза из Сакраменто, Калифорния, — дьявол. Провидение Господне велит уничтожить его, ибо он являет собой земное воплощение Сатаны. Я лишь орудие, тварь, созданная Всевышним, как и все вы».

Наступила пауза. Инженер ждал, судорожно сжимая шариковую ручку, потом нацарапал отрывисто:

«Если только он уже не обольстил вас и не привлек к себе на службу».

Дернувшись, инженер запустил ручку в дальнюю стену. Она отскочила и покатилась прочь.

Все молчали.

V

— Перед нами свихнувшаяся груда электронного металлолома, — наконец произнес инженер. — Мы были правы. Слава богу, вовремя перехватили. Шизофренический бред с выпадением из реальности. Подумать только, эта машина считает себя орудием господа! «Мне было знамение, господь говорил со мной»!.. Еще один фанатик.

— Средневековье, — согласился, нервно передергиваясь, один из агентов ФБР. — Последним вопросом мы разворошили осиное гнездо. Как теперь разгребать? Нельзя допустить, чтобы хоть намек просочился в газеты… С этого дня никто больше не поверит системе ГБ-класса. Я — точно нет.

Он оглянулся на компьютер с отвращением.

«Как, спрашивается, переубедить машину, которая вдруг уверовала в существование дьявола? — думал Стаффорд. — На дворе не XVII век, и мы не в Салеме. Проверить, пройдет ли Суза, не обжигаясь, по раскаленным углям? Утонет ли, если его бросить в воду? Должны ли мы доказывать «Генуксу-Б», что Суза не Сатана? И если да, то как? Что он сочтет доказательством? И откуда, кстати, у него вообще взялась эта мысль?»

— Спросите, как он выяснил, что Герберт Суза нечистый, — велел Стаффорд инженеру. — Ну же, печатайте!

Чуть погодя казенная шариковая ручка вывела ответ:

«Когда он начал чудесным образом создавать живых существ из неживой глины. Например, меня».

— Эту побрякушку? — не веря своим глазам, воскликнул Стаффорд. — Этот пластмассовый брелок? Это он у тебя живое существо?

Вопрос, переданный «Генуксу-Б», получил немедленное подтверждение:

«Да, именно так».

— Интересный поворот, — протянул один из агентов. — Очевидно, что «Генукс» считает себя одушевленным. Про Герба Сузу пока помолчим. Но его построили мы, точнее, вы, — он показал на Стаффорда и инженера. — И кто вы в этом случае? Ведь по его логике вы тоже создали живое существо.

На это умозаключение «Генукс-Б» выдал пространный ответ, который Стаффорд просто пробежал глазами по диагонали, не вдаваясь в подробности, и без того ясные.

«Вы создали меня по воле Всевышнего, тем самым воспроизведя божественное чудо семи дней творения (в соответствии с Божественным Писанием). Это совершенно другое дело. Я по-прежнему служу Создателю, как и вы, и помимо этого…»

— В общем, картина такая, — подытожил инженер сухо. — Свое появление на свет компьютер объясняет узаконенным повтором чуда творения. А в деятельности Сузы, как он ее понимает, он видит несанкционированные происки дьявола. То есть грех. Заслуживающий господней кары. Меня больше интересует другое: «Генукс-Б» чувствовал, что не сможет изложить нам свое видение ситуации. Он знал, что мы не разделим его взгляды. И предпочел устроить термоядерный удар, лишь бы не ставить нас в известность. А когда мы загнали его в угол, решил снять боевую тревогу. В этой логике обнаруживаются все новые и новые глубины, которые мне совершенно не нравятся.

— Его нужно отключить, — заявил Стаффорд. — Навсегда.

Они были правы, что позвали его, что ждали его диагноза и решения, теперь он полностью с ними согласен. Остаются только технические вопросы, как отключить такую махину. Но здесь уж они на пару с инженером разберутся: они этот компьютер создали, они его ремонтировали, они с ним и покончат. Окончательно.

— Нам нужен президентский ордер? — спросил инженер у фэбээровцев.

— Работайте, ордер мы получим, — заверил один из агентов. — Мы уполномочены выдать вам разрешение на любые необходимые действия. И не мешкайте, вот что я скажу, — добавил он. Остальные согласно закивали.

Стаффорд, облизнув пересохшие губы, повернулся к инженеру.

— Пойдемте. Вырубим все, что только можно.

Они вдвоем осторожно подобрались к «Генуксу-Б», который все еще излагал свою точку зрения через исходящий кабель.

На заре, когда солнце показалось над горизонтом, фэбээровский флаппер высадил Стаффорда на посадочной площадке конапта. Уставший, как собака, Стаффорд встал на бегущую дорожку, спускающуюся на нужный ярус и этаж.

Вскоре он уже отпирал дверь и шел через темную, непроветренную гостиную в спальню. Поспать. Вот что ему нужно. Выспаться как следует, после того как они всю ночь блок за блоком, схему за схемой демонтировали ключевые элементы «Генукса-Б», пока не вывели его из строя окончательно и бесповоротно. Обезоружили.

По крайней мере, хотелось бы надеяться.

Когда он снимал халат, из кармана выпали три твердых ярких шарика и с перестуком запрыгали по полу. Он подобрал их и уложил на тумбочку.

«Три. Но я ведь одну раскусил? Агент дал мне три, и одну я разжевал. Перебор».

Он устало разделся и залез под одеяло, чтобы добрать оставшийся час или сколько там сна. Черт с ними, с шариками.

В девять прозвенел будильник. Стаффорд, не проснувшись толком, выбрался из кровати и, покачиваясь, принялся тереть опухшие глаза. Потом на автомате стал одеваться. На тумбочке лежало четыре цветных шарика.

«Перед сном я клал три, я помню, — сказал он себе, недоуменно разглядывая находку. Мысли ворочались туго. — Как это понимать? Размножение делением? Или опять хлеба и рыбы?»

Стаффорд нервно хохотнул. Вот ведь, никак не отцепятся ассоциации от вчерашних разговоров и догадок. Но одиночные клетки действительно могут дорастать до таких размеров. Например, яйцо страуса, с точки зрения биолога, клетка, самая крупная на Земле да и на других планетах. А эти гораздо меньше.

«До такого варианта мы не додумались. Мы перебирали яйцекладущих и мечущих икру и упустили из виду одноклеточные организмы, которые размножаются примитивным делением. А ведь они тоже органика».

Он вышел из квартиры и отправился на работу, оставив на тумбочке четыре шарика жвачки. Дела предстояли важные: доклад лично президенту с целью определить, все ли «Генуксы-Б» подлежат отключению, и, если нет, как не допустить, чтобы они, вслед за местным, подверглись тому же помешательству.

«Машина, — думал Стаффорд. — Которая вдруг поверила, что на Землю явился нечистый. Набор схем и полупроводников, который ни с того ни с сего ударяется в средневековую теологию, с божественным творением и чудесами, противопоставленными дьявольским козням. Нас отбрасывают в Темные века, причем не свой же собрат-человек, а созданное нашими руками электронное устройство. Вот и говори после этого, что человеку свойственно ошибаться».

Когда он вернулся вечером домой, проведя весь день за демонтажем всех земных компьютеров класса «Генукс-Б» до последнего, на тумбочке его ждали уже семь цветных шариков в твердой оболочке.

«Вот так и создается империя жвачки, — подумал Стаффорд, рассматривая семь ярких сфер одного цвета. — Расходы на производство стремятся к нулю. И автоматы никогда не опустеют при такой-то скорости размножения».

Он снял трубку видеофона и начал набирать экстренный номер, оставленный агентами. А потом нехотя нажал отбой.

Как ни тяжело признавать, компьютер, похоже, не ошибся. А ведь это он, Стаффорд, принял решение его демонтировать. Однако хуже другое. Как объяснить ФБР наличие семи цветных шариков жвачки? Даже если они размножаются, о чем будет уж совсем невозможно доложить. Даже если будет установлено, что они содержат нелегальные и редкие внеземные примитивные формы жизни, принесенные на Землю бог весть с какой планеты.

Живи и давай жить другим — лучше так. Не исключено, что их репродуктивный цикл замедлится или, пройдя период бурного деления, они приспособятся к земным условиям и стабилизируются. И тогда можно будет о них забыть. А еще можно спустить их в мусоросжигательную печь конапта.

Так Стаффорд и поступил.

Однако, судя по всему, одну проморгал. Наверное, она скатилась с тумбочки: круглая ведь. Он наткнулся на нее два дня спустя, под кроватью, в окружении еще пятнадцати таких же. Он снова попытался от них избавиться и снова какую-то упустил, потому что на следующий день обнаружил новое гнездо, с сорока обитателями.

Он, конечно, старался сжевывать их как можно больше и как можно быстрее. Пробовал варить их в кипятке. Даже распылял в квартире инсектицид.

К выходным в спальне насчитывалось 15 832 шарика. К этому времени их уже бесполезно было уничтожать зубами, отравой и кипятком — все методы борьбы потеряли смысл.

К концу месяца, несмотря на вызванный мусоровоз, который выгреб сколько смог, у Стаффорда, по его подсчетам, оставалось на руках около двух миллионов.

Еще через десять дней он обреченно позвонил в ФБР из автомата за углом. Но там уже не смогли подойти к видеофону.

1966

Не отыграться (A Game of Unchance)

Боб Тарк катил пятидесятигаллонную бочку воды привычным маршрутом от канала к своему картофельному полю. Услышав нарастающий вой, он поднял глаза к полуденному марсианскому небу и энергично замахал руками.

Неподалеку опускался огромный, весь в потеках ржавчины, космический корабль. Голубой щербатый бок украшала надпись:

«УВЕСЕЛИТЕЛЬНАЯ КОМПАНИЯ

«ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА»

СПЕШИТЕ К НАМ ВАС ЖДУТ:

АТТРАКЦИОНЫ, МАГИЯ, ЖУТКИЕ ТРЮКИ И ЖЕНЩИНЫ!»

Буквы последнего слова были много крупнее остальных.

Разглядев рекламу, Боб опустил руки, радость на его лице сменилась озабоченностью.

Корабль-то, оказывается, ярмарочный. Опять предприимчивые торгаши задумали ободрать колонистов, как липку!

Боб тяжело вздохнул: жизнь на Марсе так скучна, так однообразна! Целыми днями только и знаешь, что таскаешь воду на огород, воюешь с жуками, чинишь изувеченные бестолковыми роботракторами изгороди… И месяцами — никаких развлечений. Тоска зеленая!

И уж кто-кто, а торгаши отлично это знают и своего не упустят!

В прошлый раз, когда их посещал ярмарочный корабль, поселенцы лишились большей части своего и без того скудного урожая, получив в обмен только несколько десятков бесполезых пластиковых фигурок.

Торгаши выманивают у них пищу и одежду, а предлагают… Да что, в самом деле, колонисты — дети малые?!

Нет, на этот раз все будет по-другому!

Решив, что надо побыстрее рассказать о свалившихся с неба гостях Хогланду Раю, Тарк бросил бочку посреди дороги и засеменил к поселению. Через сотню футов короткие, не приспособленные к бегу ножки Тарка ныли, разреженный марсианский воздух при каждом вдохе нестерпимо обжигал легкие, и он вынужден был перейти на шаг.

У обочины дороги на одноцилиндровом робоплуге с гаечным ключом в шестипалой руке сидел Винс Гуэст.

— Эй! — окликнул его Тарк. — Слышал, как громыхало? Опять к нам увеселительная компания пожаловала. Как в прошлом году. Помнишь?

— Еще бы мне не помнить, — не отрываясь от работы, отозвался Винс. — Они тогда прибрали к рукам все мои тыквы. Ненавижу чертовых торгашей!

— Ну, теперь у них этот номер не пройдет! — Тарк остановился. — Знаешь, что мы сделаем на этот раз? Помнишь наш план?

— Да катились бы вы к чертям со своим планом! — воскликнул Винс, с трудом закручивая ржавый болт. — По мне, так лучше вкалывать от зари до зари, чем ввязываться в ваши авантюры!

— Талант есть талант, от этого никуда не денешься, — забубнил Тарк, пытаясь убедить не столько Винса, сколько себя. — Спору нет, Фред малость не в своем уме, но талант у него будь здоров! Вспомни, мы же проверяли его тысячу раз! И почему мы только не использовали его против прошлогодних торгашей, ума не приложу. Но теперь-то мы за все с ними расквитаемся, и грабители с большой дороги улетят не солоно хлебавши!

Винс одарил Тарка хмурым взглядом.

— Не верю я этому ублюдку, Костнеру-младшему. Кто знает, что взбредет в его тупую башку? Может, в последнюю минуту он примкнет к этим грабителям, и мы останемся с носом? Разве можно полагаться на таких, как он?

— А вот я ему верю! — бросил Тарк и заспешил к видневшимся невдалеке приземистым, изъеденным коррозией постройкам.

1964

Перевод А.Жаворонков

Прищурив глаза, Хогланд Рай вытер сложенным носовым платком пот с лысого, покрытого шрамами от радиоактивных ожогов черепа.

— Говоришь, на этот раз корабль голубой? — хрипло спросил он.

Хогланд был старожилом здешних мест. Он ремонтировал и сдавал в аренду подержанный сельскохозяйственный инвентарь, и от него зависели все местные жители. Неудивительно, что Хогланд возглавлял совет поселения, и вот уже много лет, только заручившись его благословением, поселенцы начинали жатву, стригли овец, обрезали хвосты ягнятам. Слово Хогланда здесь было законом…

— Вот именно. — Тарк тяжело дышал. — Этих я прежде не видел. Корабль у них весь в царапинах от метеоритной пыли. Видать, давненько они кочуют по космосу. — Он гордо выпятил грудь. — Ну, уж теперь-то они свое получат! Если только мы будем играть правильно… Я хотел сказать, если Фред…

— Скорее всего, они сразу заподозрят неладное, — задумчиво произнес Хогланд. — Наверняка, в других поселениях уже пытались обдурить их таким способом. Спору нет, Фред в своем деле мастер, но если у них в команде есть хотя бы один из этих… Как бишь их?.. Антипси?.. Боюсь, тогда… — Он покачал головой.

— Побегу к родителям Фреда. Пускай быстрее забирают его из школы. И вот еще что, давай сегодня отменим занятия в школе после полудня. Ребятишки хлынут на ярмарку, и Фред легко затеряется среди них. Ты же знаешь, он выглядит странновато… Мне-то что, я к нему давно привык, но для глаз чужаков…

— И то правда. Сын Костнера слишком нормально сложен для здешних мест… Да, мы рискнем, как вы все проголосовали на последнем собрании. Иди, звони в колокол. Скажи людям, чтобы несли самые отборные яблоки, грецкие орехи, тыквы, кабачки и прочее и складывали их аккуратными радами вон там. — Хогланд ткнул пальцем в сторону центра площади. — Пускай торгаши полюбуются на наш товар. И составьте подробный перечень всего в трех экземплярах под копирку. Да поторапливайся, на все про все у вас не больше часа. — Он достал из кармана сигару, щелкнул зажигалкой. — Что стоишь? Иди.

Боб Тарк побежал.

Пересекая южное поле, Тони Костнер обратился к сыну:

— Как считаешь, Фред, одолеешь торгашей? Если сомневаешься, так и скажи. Ввязываться в это дело тебе вовсе не обязательно.

Фред прикрыл глаза от слепящего солнца ладонью и посмотрел вдаль. Там, на площадке перед космическим кораблем, уже стояли разноцветные узорчатые шатры и блестящие пластикеовые ларьки, полоскались на ветру знамена и вымпелы. Оттуда вроде бы-ка даже доносилась музыка… Или это жужжали вьющиеся у лица насекомые?

— О чем разговор, па? Я с ними в два счета справлюсь. Ведь я тренировался каждый день, как велел мистер Рай.

Как бы подтверждая его слова, камешек из-под ног взмыл футов на шесть, прочертил в воздухе дугу, сделал два оборота вокруг головы отца и упал в серую сухую траву. Фиолетовые, в рыжих подпалинах, овцы в недоумении подняли головы и заблеяли. Фред победно рассмеялся.

Через десять минут Костнеры оказались на ярмарке. Тут и там среди ларьков бродили поселенцы — взрослые, школьники, совсем еще карапузы.

Фред подошел к машине, неутомимо делающей сладкую вату. Машина тихо гудела, и каждые пятнадцать-двадцать секунд под перезвон серебряных колокольчиков из ее чрева на прозрачный лоток из псевдохрусталя выпадал яркий пакетик. Фред провел пальцем по гладкому металлопластиковому боку диковинного механизма, широко открытым ртом вдохнул пьянящий сладковатый воздух. Мимо с огромной связкой воздушных шаров в руке проковылял карлик в костюме бродяги, и Фред увязался за ним.

Отец прошептал ему на ухо:

— Держи глаза открытыми, сынок. Помни, на этот раз нам нужна игра со стоящими призами.

— Знаю, — ответил Фред, заглянул в ближайший ларек и, непрерывно крутя головой, побежал дальше.

Конечно, зачем им куклы, которые только и умеют кричать «мама»? Или прозрачные коробки с плавающими в соленой воде пластиковыми рыбками?

На ярмарке их ждет настоящая добыча. Она где-то здесь, рядом, Фред чувствовал ее притягательную силу и спешил.

Где же, где?!

Может, у рулеточного колеса? Или в игральных автоматах? Или за карточным столом? Или…

— А что, сынок, может, справишься без меня?

Рядом на невысокой платформе под нежные переливы флейты танцевали полуобнаженные девушки. Тони остановился, не в силах отвести взгляда от пышногрудой блондинки, разматывающей под музыку со стройного тела узкие голубые ленты.

Фред равнодушно оглядел девушек и молча побежал дальше. Добыча манила его.

Мимо проехал грузовик с продуктами, и Фред последовал за ним.

Интересно, чем после всех неудач решил рискнуть Хогланд Рай?

Грузовик оказался забит до отказа, и Фред почувствовал гордость. Еще бы, ведь сейчас удача зависит только от него!

Тут он уловил от ближайшего шатра справа поток психоэнергии и повернул туда.

Именно там у торгашей самые ценные вещи, и они, конечно же, боятся лишиться своих сокровищ.

Фред откинул полог шатра и невольно замер, заметив в дальнем конце уродца. Столь странное создание Фред видел впервые — без головы, на коротеньких кривых ножках. На нижней части живота уродца открывался и закрывался тонкогубый рот, а по-детски яркие глазенки располагались на плечах.

Завидев посетителя, безголовый суетливо залез в корзину, подвешенную над корытом с водой.

Рядом с входом горкой лежали бейсбольные мячи, и Фред тут же понял правила игры: нужно попасть в корзину, и уродец свалится в воду.

К Фреду танцующей походкой подплыла тоненькая девушка в широких брюках, пестром свитере и теннисных туфельках на босу ногу. Улыбаясь, она протянула ему мячик.

— Рискнешь, дружище?

— Я подумаю, — пробормотал Фред, осматриваясь.

Слева на деревянных полках лежали призы — грубые пластиковые куклы.

— Он подумает! — подал из корзины голос безголовый. — Сразу видно — важная птица! — Уродец противно захихикал.

Фред покраснел.

Сзади подошел отец.

— Хочешь сыграть именно в эту игру, сынок?

Рядом с отцом появился Хогланд Рай, и они втроем уставились на призы.

Через минуту-другую Хогланд положил пареньку на плечо руку и отвел его в дальний угол.

— Фред, ты уверен, что это та самая игра? По-моему, призы гроша ломаного не стоят.

— Думаю, призы только с виду — игрушки. По правде говоря, я и сам толком не знаю, в чем тут дело, но торгаши очень дорожат ими.

Тони и Хогланд обменялись недоверчивыми взглядами.

— Действуй, сынок, — наконец решился Хогланд. — Да не подкачай! — Он протянул мальчику конверт. — Вот, держи.

Фред знал, что в конверте были все купоны, вырученные у торговцев в обмен на продукты. Он благодарно кивнул и направился к девушке, выдававшей мячи.

— Что, решился-таки? — поинтересовалась она, подбрасывая мячик.

— Да, попытаю счастье. — Фред вытащил из конверта и протянул ей один купон.

Девушка улыбнулась, обнажив крошечные острые зубки.

— Сбрось меня в воду! — истошно завопил безголовый. — Попади в корзину мячиком, и получишь очень ценный приз! — Его смех разносился по всему шатру.

С ювелирной линзой в левом глазу Хогланд Рай уселся на высокий табурет у верстака и взял одну из выигранных Фредом кукол. У дальней стены мастерской лежали в ряд пятнадцать таких же фигурок.

Крошечными щипчиками Хогланд открыл крышку на спине куклы. Внутри были разноцветные провода, печатные платы, микросхемы.

— А парнишка-то прав, — обратился Хогланд к стоящему рядом Бобу Тарку, — куклы с секретом. Похоже, нам достались микророботы. Таких же точно микророботов использует ООН для шпионажа, для лечения ветеранов Большой Войны и еще Бог знает для чего. Наверно, торгаши их где-то стибрили, да на наше счастье не догадались спрятать подальше. — Хогланд нетерпеливо открыл переднюю панель, склонился над куклой — опять разноцветные провода и прочая электронная начинка, да такая мелкая, что даже с лупой не разглядеть. — Какой прок поселению от этих сложных и, наверняка, безумно дорогих автоматов? Можно, конечно, разобрать их, а части продать. Или предложить их ООН за выкуп?.. Знать бы, что они могут. Ведь если использовать роботов самим, пользы скорее всего будет много больше.

— Кукла, она кукла и есть. Значит, ходит, разговаривает, — буркнул Тарк, не вынимая изо рта сигарету со зловонным синтетическим табаком.

Хогланд ощупал куклу, но включателя не обнаружил.

— Может, она управляется голосом? — предположил он. — Иди! — приказал он. Кукла, как лежала, так и осталась лежать на верстаке. — Что-нибудь за них мы получим, это уж как пить дать. — Он повернул голову к Тарку. — Но чтобы не прогадать, придется запастись терпением.

Возможно, если показать куклу профессиональному электронщику в Марсосити, вопрос решится… Но разве можно доверять горожанам? Нет, действовать надо самим!

— Когда мы выиграли шестнадцать ряз кряду, торгаши чуть не полопались от злости! — воскликнул Тарк. — Фред говорит, что они давили на него своим псиполем, но куда им до него!

— Помолчи, — велел Хогланд.

Внутри куклы он обнаружил крошечную батарейку и теперь вел иглой вдоль провода, ища включатель.

Включателем служила пряжка на поясе куклы. Хогланд надавил на нее иглой и положил микроробота на верстак.

Кукла зашевелилась, села, сунула ручку в сумку подмышкой, вытащила крошечную трубку и направила ее в лицо Хогланда.

— Эй, подожди! — закричал тот.

Перед глазами вспыхнул ослепительный розовый шар, и, закрыв глаза, Хогланд повалился на пол.

— Помогите! — хотел закричать он, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Затем он потерял сознание.

В ноздри ударил резкий запах аммиака. Хогланд застонал и открыл глаза. Над ним с пузырьком в руке склонился местный врач. Хогланд поморщился, отстранил руку врача от своего лица и приподнял голову. Оказалось, что он лежит на верстаке, а вокруг толпятся жители поселения.

— Эти куклы опасны, — прошептал Хогланд. — Будьте осторожны. — Он скосил глаза на стену, вдоль которой, как он помнил, лежали неподвижные фигурки. — Я случайно включил одну… — Он заморгал.

Кукол у стены не было.

— Ты вдруг упал, и я побежал за мисс Бисон, — пробормотал Боб Тарк. — А когда вернулся, куклы уже исчезли. Извини, так уж получилось. — На его пепельно-сером лице выступили капельки пота. — Знаю, я один во всем виноват. Но ты упал, как подкошенный, и я испугался, что ты умираешь…

— Ладно, чего уж там. — Хогланд поднялся на ноги. Голова раскалывалась, в горле стоял комок. — Не вини себя, ты поступил правильно. — Он огляделся. — Позовите сюда младшего Костнера. Может, он об этих чертовых куклах что-то знает. — Подумав, он добавил: — Что за напасть второй год подряд? На этот раз получилось еще хуже. Ну, ничего, дело поправимое. Мы их изловим, а потом, Бог даст, еще выиграем свой приз!

В голосе Хогланда звучала уверенность, которую он не чувствовал. Ощущение опасности, не оставлявшее его в последние дни, усилилось.

Четыре дня все было тихо и спокойно. Утром пятого Тони Костнер полол огород и заметил движение в траве.

Должно быть, это крот вылез на поверхность.

Тони вытащил из-за пояса дротик с острозаточенной вилкой на конце, замер, держа оружие в вытянутой руке. Красноватая песчаная почва у ног вновь зашевелилась, и он что было силы воткнул туда трезубец.

Земля в этом месте вспучилась. Тони взял лопату, копнул. Его глазам открылась нора. В ней бился в агонии марсианский крот — густая рыжая шерсть была забрызгана кровью, глаза вытаращены, длинные острые когти бесцельно скребли по песку.

Ударом лопаты Тони добил крота.

Что-то в мертвом животном было не так. Тони наклонился, рассматривая окровавленный трупик.

Толстую мохнатую шею крота опоясывал металлический ошейник. От него ко лбу тянулись почти невидимые, толщиной с волос, провода.

— Господи, помилуй! — Тони брезгливо поднял мертвое животное. — А ход-то прямиком ведет к нашему дому! Похоже, Хогланд прав: мы в опасности!

В ярком свете настольной лампы Хогланд Рай аккуратно снял с крота ошейник, положил на верстак, вставил в глаз ювелирную линзу.

— Рация, — заключил он, осмотрев ошейник. — Радиус передачи не больше полумили. Провода от ошейника ведут к мозгу, по-видимому, к центрам боли и удовольствия… Да, с помощью такого ошейника управлять кротом — легче легкого. — Он взглянул исподлобья на Тони. — Как бы тебе, приятель, понравилась такая сбруя на шее?

— Лучше уж сразу в гроб. — Тони поежился. — Эх, и чего мне только не жилось на Земле. Плевать, что там все ноги на улице истопчат, а приличное жилье ни за какие деньги не снимешь. Что с того? Зато там слыхом не слыхивали ни о ярмарочных кораблях, ни о стреляющих в людях куклах, ни об управляемых по радио кротах… Это все жена, по ее милости я пятнадцатый год торчу в этой поганой дыре! Да что там говорить, что сделано, то сделано!

— По-моему, — произнес Хогланд деланно равнодушным тоном, — самое время обратиться в полицию ООН. — Он проковылял к висящему на стене телефону. — С такими вещами лучше не связываться. Ставки слишком высоки. — Он набрал номер.

— Это я во всем виноват, — Тони опустил голову. — Когда девица на моих глазах сняла лифчик и…

— Шестьдесят седьмой участок полицейских сил ООН Марса, — рявкнуло из трубки.

— Мы в опасности.

Хогланд подробно рассказал обо всех событиях последних пяти дней. Повесив трубку, он утер носовым платком пот с пятнистого лба. Выглядел он лет на десять постаревшим и очень уставшим.

Через час посреди единственной улицы поселения опустился корабль военизированной полиции ООН. По трапу, небрежно помахивая портфелем, сошел офицер средних лет в наглухо застегнутом сером мундире. На нижней ступеньке он остановился, оглядел освещенную желтоватыми лучами закатного солнца толпу.

Вперед протиснулся Хогланд Рай.

— Вы — Генерал Моцарт?

— Совершенно верно, — ответил офицер, и они пожали друг другу руки. — Покажите мне механизм.

С появлением решительного, уверенного в себе генерала у Хогланда будто гора с плеч свалилась.

— Конечно, генерал.

Хогланд провел гостя к себе в мастерскую.

Осмотрев мертвого крота, ошейник и электроды, генерал хмыкнул и сказал:

— Похоже, мистер Рай, вам достались чужие призы. Конечно, это только мое предположение. Но посудите сами, какой толк им от крошечного нищего поселения. Скорее всего, они намеревались подсунуть тех кукол кому-нибудь побогаче, не исключено даже, что их цель — перенаселенная Земля. Уникальные способности местного паренька перечеркнули все их планы… — Он нетерпеливо взглянул на часы. — Сегодня ночью мы обработаем ваши поля специальным газом. Не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном? Я свяжусь с Центром, прикажу прислать за вами транспорт, а вы тем временем соберите людей и растолкуйте им ситуацию. — Он едва заметно улыбнулся Хогланду и направился к телефону.

— А как же скотина? Что будет с нашими овцами, коровами?.. Не бросать же их здесь на верную гибель?! Можно нам забрать скотину с собой?

— Конечно, забирайте, — генерал посмотрел на Хогланда, как на законченного идиота.

Приближалась полночь. Колонисты собрали коров, овец и собак у грузовых вездеходов ООН и загоняли их внутрь. Гвалт стоял неимоверный.

Стоящий у люка полицейский случайно заметил на шее овцы сбрую, тут же пристрелил несчастное животное и велел Хогланду оттащить труп в сторону.

Присев на корточки, Хогланд осмотрел мертвую овцу. Ошейник, как и у крота, служил коротковолновым передатчиком. Провода от него исчезали под скальпом животного.

Зачем торгашам овца? Может, они хотели, чтобы она забодала человека? Или с ее помощью подслушивали наши разговоры? Скорее, последнее. Радиопередатчик гудел, значит, включен на непрерывную трансляцию и передает все, что происходит рядом. Выходит, они знают, что в поселение прибыли войска ООН и что двое их шпионов обезврежены.

У Хогланда возникло предчувствие, что поселение в самое ближайшее время исчезнет, а на его месте разразится битва между войсками ООН и… Увеселительной компанией «Падающая Звезда»?

Интересно, где построен этот корабль? Ясно, что не на Земле, Марсе или Венере… Тогда где же? Неужели они прибыли из другой звездной системы, например, из системы Проксимы?

Рядом присел одетый в черную форму офицер секретной полиции ООН.

— Держи хвост пистолетом, старина, — подбодрил он Хогланда. — Вы развязали нам руки. Раньше мы не могли доказать, что у этого ярмарочного корабля враждебные намерения. Теперь-то они нипочем не сунутся на Землю. А убытки вам возместят, не волнуйся. — Он улыбнулся, вскочил и ушел в темноту, к урчащим танкам.

Власти наводнили местность войсками. А будет ли от этого толк? Бог его знает!

Но ясно одно, размеренной спокойной жизни поселения пришел конец.

Не нужно было звать на помощь военных, колонистам следовало решать самим собственные проблемы!

Тяжесть руки Тони Костнера отвлекла Хогланда от невеселых размышлений. Вместе они оттащили мертвую овцу, остановились у изгороди, переводя дух.

— Я, только я во всем виноват, — заявил Тони.

— Да нет же. — Хогланд покачал головой. — И передай сыну, чтобы не падал духом, и его вины здесь нет.

— Как только прибыли полицейские, он убежал в поля. На нем лица не было. Должно быть, его теперь ищут. — Тони говорил неуверенно, с трудом подбирая слова, будто не веря в случившееся. — Один из полицейских сказал, что к утру газ сделает свое дело, и мы сможем вернуться. Как думаешь, они раньше сталкивались с подобными куклами? Сами-то они ничего толком не говорят, но держатся уверенно. Похоже, знают, что делают.

— Кто их разберет?

Хогланд раскурил настоящую земную сигару и теперь пускал из ноздрей дым, мрачно наблюдая, как солдаты пинками и ударами прикладов загоняют фиолетовых длинношерстных овец в люки вездеходов.

Подумать только, во скольких книгах описано вторжение инопланетян, сколько об этом говорили. Но разве кто предполагал, что оно произойдет именно так? Начнется здесь, на Марсе, в крошечном захолустном поселении с шестнадцати неказистых кукол, выигранных по глупости у торгашей с ярмарочного корабля? По словам генерала Моцарта, захватчики не намеревались подсовывать начиненных электроникой кукол им, все произошло по недоразумению. Ничего не скажешь, ирония судьбы!

Рядом к изгороди привалился Боб Тарк.

— Вы хоть понимаете, что нас просто принесли в жертву? Теперь это и слепому видно! Газ убьет всех кротов и крыс в округе, но чертовы куклы останутся целы и невредимы. Ведь они не дышат. Войска ООН будут бесноваться здесь еще не одну неделю, переломают все, вытопчут поля… Запомните мои слова, газовая атака — это только начало, мы еще с ними горя натерпимся. — Нахмурив брови, он взглянул на Тони Костнера. — А все беды из-за твоего сынка-выродка! Если бы не он, мы бы жили себе и…

— Угомонись! — вмешался Хогланд. — Если будешь продолжать в том же духе, то скоро виноватыми окажутся все, кто имел к этой истории хоть малейшее отношение. Я, Тони… Сказать по правде, я с удовольствием уйду в отставку, и тогда управляйте поселением сами, а я посмотрю на вас и посмеюсь.

Из громкоговорителя на крыше вездехода грянул зычный бас:

— Всем, кто меня слышит. Приготовьтесь к погрузке на вездеходы ООН. Через тридцать минут район подвергнется газовой атаке. Повторяю…

Офицер повторил приказание сначала, потом еще и еще, поворачивая каждый раз громкоговоритель на девяносто градусов. Его голос прокатился по поселению в одну, в другую стороны, и еще долго в ночной темноте громыхало эхо.

Знакомые поля вокруг поселения давно остались позади, и теперь, спотыкаясь на каждом шагу, Фред брел по непаханой земле. Его душу терзали мрачные мысли, и ему было все равно, куда идти, лишь бы оказаться подальше от родного поселения, лишь бы затеряться среди бескрайних марсианских равнин.

За спиной орал громкоговоритель:

— Всем, кто меня слышит. Приготовьтесь к погрузке на вездеходы ООН. Через тридцать минут район подвергнется газовой атаке. Повторяю. Всем, кто меня слышит…

Фред прибавил шагу, стараясь отключиться от назойливого голоса, не слышать предостережения.

— Быстрее, быстрее… — бормотал он под нос.

В ночном воздухе витали запахи сухой травы. На мили вокруг не было ни изгороди, ни стожка. Но и на это безлюдное место корабли ООН наверняка сбросят газ. Потом здесь пройдут солдаты в серой форме — лица в противогазах, за спинами огнеметы и миноискатели. Они будут разыскивать шестнадцать иноземных микророботов, но те, наверное, давным-давно попрятались в крысиные норы. Век бы им там сидеть и не вылазить на свет божий!

Найти бы сейчас этих злосчастных роботов, тогда, может, все бы и уладилось. Но вряд ли они все прячутся в одном месте. Да и, обнаружив их, что делать дальше? Как их уничтожить? Они же вооружены. Хогланд Рай имел дело только с одним из них, и то едва остался жив.

Впереди и чуть справа блеснул свет. Фред направился туда.

На краю освещенного участка двигались неясные тени.

Фред остановился, прислушался. До него донеслись мужские и женские голоса, размеренный механический рокот.

ООН не посылает на боевые операции женщин. Тогда кто же это?

На фоне ночного звездного неба Фред различил темный силуэт космического корабля!

Сидя на холодной марсианской земле, Фред наблюдал за скачущими тенями.

Кто бы это мог быть? Торгаши с ярмарочного корабля?

Едва ли. Кому придет в голову сооружать ларьки, шатры, платформы и прочее посреди пустынной равнины, откуда до ближайшего поселения не меньше пяти миль?

Что-то холодное коснулось ноги Фреда.

Фред подцепил предмет своим псикинетическим полем, поднял в воздух, взял в руки и поднес к глазам. Сбежавший микроробот! Механизм натужно гудел, дергался в руках, пытался высвободиться, Но Фред держал крепко.

У самого уха раздался спокойный женский голос:

— Отпусти его, мальчик. Пожалуйста. Ему нужно идти.

Вздрогнув, Фред разжал пальцы. Оказавшись на земле, робот бросился прочь и через секунду растворился в темноте.

Фред поднял голову. Рядом, с фонариком в руке, стояла тоненькая девушка в широких брюках, свитере и теннисных туфлях на босу ногу.

— Привет. — Фред встал. Он был чуть ниже девушки и побаивался ее. — Тебе надо быстрее убираться отсюда. Слышал предупреждение? Здесь скоро сбросят газ.

— Слышала. — Девушка оглядела его с ног до головы. — Да ты никак тот самый непобедимый игрок, что шестнадцать раз подряд сбросил Симона в воду. — Она рассмеялась. — Он был вне себя. Бедняга и раньше без конца на свои «болячки» жаловался, а теперь, по твоей милости, еще и насморком обзавелся. Отныне, мальчик, ты — его смертельный враг.

Она определенно не обладала псиполем.

— Не называй меня больше мальчиком. — Страх постепенно оставил Фреда.

— Дуглас, наш псикинетик, сказал, что ты силен, как сам черт. Такое от него услышишь не каждый день. Поздравляю. — Девушка вновь рассмеялась.

— Вашему псикинетику — грош цена! Меня никто не учил, и то я его играючи одолел. На вашем месте я бы подыскал кого-нибудь поспособнее.

— Уж не напрашиваешься ли ты к нам в компанию?

Сияющие в свете фонарика крошечные острые зубки приковывали взгляд, гипнотизировали. Фред с трудом отвел глаза от лица девушки.

— Нет! Только не к вам!

— Ну и как тебе наши подарочки? Было за что драться?

Фред молча опустил голову.

— Когда мистер Рай звонил в полицию ООН, под полом его мастерской сидела крыса с нашим радиопередатчиком на шее. У нас в запасе была уйма времени, чтобы приготовиться… — Она помолчала с минуту, но видя, что Фред не реагирует, продолжила: — Мы не виноваты в ваших неприятностях. Посуди сам: ведь робота запустил ваш предприимчивый мистер Рай. При чем тут мы? Руки чесались у него, с него и спрос. Согласен со мной?

— Положим, робота запустил мистер Рай. Так что с того? Рано или поздно, это сделал бы кто-нибудь другой. Но вы все равно проиграли. ООН о вас знает и нас в обиду не даст. Вы уже грузите своих микророботов на корабль и…

— Грузим на корабль? — Смех девушки больно ударил по барабанным перепонкам. — С чего ты взял? Те шестнадцать выигранных тобой кукол ничего для нас не значили, но, запустив одного робота, вы вынудили нас идти дальше, и теперь мы РАЗГРУЖАЕМ корабль.

Она повела фонариком. Трава у ног кишела роботами. Они, как насекомые, поспешно расползались от света.

Закрыв глаза, Фред застонал.

— Ты по-прежнему не хочешь к нам? — промурлыкала девица. — У нас, мальчик, твое будущее обеспечено. А иначе… — Она тяжело вздохнула. — Иначе, кто знает? Подумай сам, кому какое дело до затерянного на Марсе крошечного поселения и его бедных жителей?

— Нет. Хоть озолотите, работать на вас не буду!

От ярмарочного корабля доносились голоса, смех, скрежет металла; в траве шуршали роботы.

Фред открыл глаза. Девушка уже отошла в сторону и рассматривала какой-то механизм в руках безголового, Симона.

Фред повернулся и со всех ног бросился к поселению.

Высокий подтянутый офицер в черном мундире войск секретной полиции ООН отрывисто вещал:

— Я — генерал Волфф. С этой минуты замещаю генерала Моцарта. Войска под его командованием отлично экипированы и неплохо подготовлены для ведения открытых военных действий, но для борьбы с коварными агрессорами из космоса не годятся. — Не заметив протянутую Хогландом руку, он принялся вышагивать по мастерской. — И почему только с самого начала пригласили не меня?.. — Он замер, уставясь на носки своих ботинок. — Например, я бы сразу сказал, что увеселительная компания намеренно проиграла вам этих злосчастных микророботов.

Рай кивнул. Сказанное генералом давно стало очевидным — поля и холмы вокруг поселения кишели роботами, и выходить из домов, особенно по ночам, было небезопасно.

— Прежде торговцы прилетали к вам на разведку, — продолжал генерал. — Они прекрасно знали о вашем плане отыграться и подсунули вам микророботоэ. А их псикинетик только создавал видимость отчаянной борьбы.

— Расскажите лучше, как вы намерены нас защитить? — не выдержал Хогланд.

— Мы делаем все, что в наших силах. — Генерал снова направился в угол. — Очевидно, защитить все подвергшиеся нападению поселения не удастся. За последние двадцать четыре часа проклятый корабль приземлялся в сорока различных местах. Враги спланировали каждый свой шаг и перемещаются с фантастической скоростью. За ними не угонишься! — Некоторое время он ходил молча. — А вы-то радовались, что облапошили их. — Он остановился и взглянул Хогланду в глаза. — И так думали в каждом поселении.

— Я с самого начала предполагал, что нас обвели вокруг пальца. — Хогланд потупил взгляд.

— Вы все считали себя самыми умными, вот и получили по заслугам. Впредь, если поблизости опустится неземной корабль, не пытайтесь обхитрить захватчиков, сразу вызывайте нас.

— Хорошо. — Хогланд чувствовал тупую ноющую боль в животе. — Они хозяйничают во всем этом районе Марса. Чего они добиваются? Экономического превосходства или?..

— Не гадайте.

— Извините, не понял.

— Не гадайте. Ответ выше вашего понимания. Они знают, чего добиваются, и мы знаем. Так ли важно знать об этом и вам? Ваша задача — восстановить фермерские хозяйства. А если не можете, то пакуйте вещи и отправляйтесь на Землю.

— Понятно.

Хогланд уселся на верстак, открыл ящик с инструментами, подвинул к себе сломанный блок управления скоростью роботрактора.

— Смотрите! — воскликнул генерал.

В углу верстака, почти сливаясь с замызганной стеной, сидел микроробот и наблюдал за ними.

— Вот скотина!

Хогланд вскочил и направился в угол мастерской. Накануне вечером он вычистил, зарядил и убрал в верхний ящик стола свой старенький револьвер.

Когда с револьвером в руке он повернулся, робота давно и след простыл. Генерал Волфф, сложив на груди руки, стоял на прежнем месте. Казалось, ярость Хогланда его забавляет.

— Уничтожить их по одному — абсурд, — заявил генерал. — Наши спецы сейчас, не покладая рук, работают над прибором, который выведет из строя всех роботов сразу. Устройство отключит их от источников питания в ранцах… — Генерал наморщил лоб. — Хотя, не исключено, что захватчики из космоса предвидели такой ход с нашей стороны и изготовили батареи питания таким образом, что… — Он пожал плечами. — Не беда. Со временем придумаем что-нибудь получше.

— Хотелось бы верить. — Хогланд вернулся к верстаку и вновь принялся за починку блока.

— Будем надеяться, что Марс мы отстоим, — едва слышно пробормотал генерал.

Хогланд отложил отвертку и уставился на него.

— В конце концов, подумаешь — Марс, невелика потеря. — Волфф скривился, как от зубной боли. — Главное — отстоять Землю!

— Стало быть, особо стараться вы не намерены, и нам не на что надеяться?

Генерал не ответил. Все было ясно без слов.

Над зеленоватой пенящейся водой вились мохнатые желтые мухи, в лучах солнца сверкали ярко-красные жуки. Боб Тарк нагнулся над каналом и тут уголком глаза уловил подозрительное движение. Сегодня он намеревался сжечь груду старых помятых бочек из-под мазута и на счастье прихватил с собой лазерную трость. Рука Тарка сама собой потянулась к поясу, и он резко повернул голову. Микроробот уже скрылся.

Боб разочарованно вздохнул, вновь сел на корточки и склонился над мутной водой.

Жена прошлой ночью видела здесь роботов, слышала, как они возились в прибрежных зарослях. Какого черта им здесь понадобилось?!

Боб втянул носом воздух. От воды исходило омерзительное зловоние.

— Проклятье! Похоже, роботы отравили воду!

Воду из канала регулярно брали на химический анализ, но пока доставят результаты, пройдут дни. А чем поливать картошку сейчас?

В ярости от собственной беспомощности Боб выхватил лазерную трость и огляделся.

Ни единого робота! Поганые твари занимаются своими гнусными делишками только по ночам.

Жизнь медленно покидала поселение, уже десять семей сложили вещи и отбыли на Землю. По всему видно, скоро настанет черед и Боба.

И ничего не поделаешь!

А как бы хотелось расквитаться с проклятыми роботами, освободить от них поселение! Для такого дела ничего, кажется, не жалко!

Боб засунул руки в карманы и понуро побрел к дому. Прошагав большую часть пути, он услышал нарастающий рев ракетных двигателей. Остановившись, он оглядел небо.

Неужели опять «Падающая Звезда»?.. Торгаши вернулись, хотят побыстрее разделаться с поселенцами!

В полутора милях на северо-запад снижался космический корабль, формой и цветом напоминающий спелый апельсин. На блестящем оранжевом боку огромными буквами по-английски было написано:

«ОБРАЗОВАТЕЛЬНО-ИГРОВАЯ АССОЦИАЦИЯ ШЕСТИ ЗВЕЗДНЫХ СИСТЕМ. ЗАБАВЫ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ ДЛЯ ВСЕХ!»

Господи, еще одни торгаши!

Эти даже не пытаются, как прохвосты с «Падающей Звезды», подделать свой корабль под земной.

Боб хотел повернуться и бежать, куда глаза глядят, но животный первобытный страх словно пригвоздил его к месту.

Корабль приземлился. Распахнулись люки, оттуда выкатились похожие на сплющенные пончики механизмы и шустро зарылись в коричневый песок.

На плечо Боба легла рука Винса Гуэста.

— Что там?

— Сам не видишь? — Боб поморщился. — Разуй глаза!

Механизмы в считанные минуты натянули центральный шатер, разложили плоские, еще не надутые киоски. В проеме люка появилось существо. Человек? Следом вылезли другие — мужчины в блестящих разноцветных накидках, девушки в ярких трико.

— Вот это да! — Винс сглотнул. — Ну и девицы! Тебе доводилось видеть женщин в таких…

— Я на своем веку повидал и не такое. Но будь я проклят, если еще хотя бы раз сунусь на ярмарку!

Пришельцы даром времени не теряли. Вскоре до Боба донеслась тихая, чарующая мелодия, воздух наполнился запахами сладкой ваты, жарящихся на открытом огне орешков и еще чего-то, едва уловимого, но такого манящего…

Рыжеволосая девушка в крошечном лифчике и полоске шелка вокруг талии легко, точно играючи, вспрыгнула на платформу, закружилась, завертелась под музыку, все быстрее и быстрее. В сторону отлетел лифчик, за ним — набедренная повязка, танец продолжался. Но странное дело: ее танец вовсе не походил на принятые на ярмарках вульгарные развлечения, казался настоящим искусством. В ее движениях была жизнь, красота…

— Я… я… Надо бы рассказать Хогланду о новых торгашах, — выдавил очарованный грацией танцовщицы Винс.

К переливающимся на солнце ларькам, шатрам, разноцветным гирляндам, трепещущим на ветру флажкам подходили, будто загипнотизированные, колонисты.

— Правильно, ступай. А я тем временем взгляну на ярмарку поближе.

Еле передвигая по песку ноги, Боб Тарк направился к космическому гораблю. Чем ближе к ярмарке, тем шире становится его шаг, а вскоре он перешел на бег.

Тони Костнер не сводил глаз с лица Хогланда.

— Пойдем, хотя бы поглядим, что они предлагают. Это совсем другие торгаши, в наших бедах с микророботами виноваты не они.

— Вряд ли эти лучше прежних, — пробормотал Хогланд и повернулся к Фреду. — Как по-твоему, сынок?

— Надо бы на них посмотреть.

— Хорошо. — Хогланд кивнул. — За погляд, как говорится, денег не берут. Пока мы помним предупреждение генерала Волффа и не пытаемся их перехитрить, все нормально. — Он отложил гаечный ключ, встал из-за верстака, подошел к шкафу и надел подбитый мехом плащ.

Через полчаса Рай и Костнеры оказались на ярмарке.

Оставляя взрослых позади, Фред рванулся вперед. Он озирался, бегал туда-сюда, вдыхал пропитанный диковинными запахами воздух, слушал прекрасную музыку.

За ларьком с игровыми автоматами он наткнулся на платформу. На ней лежала голова с заостренными ушами, длинными жиденькими волосами и проницательными карими глазами.

Фред с первого взгляда определил, что урод настоящий, без обмана.

— Подходите и полюбуйтесь на Орфея, голову с невидимым телом! — закричал в мегафон человек в ярко-алом плаще. К платформе потянулись колонисты, в основном дети. Они стояли, разинув рты. — Орфей, покажи им, как ты ешь! Покажи, как двигаешься! Покажи им, Орфей, покажи!

Зазывала швырнул горсть пищевых шариков. Голова широко раскрыла рот, поймала на лету почти все шарики и покатилась по неструганому деревянному настилу, жадно пережевывая подачку. Зазывала рассмеялся и загорланил вновь.

К Фреду подошел запыхавшийся Хогланд.

— Ну как, сынок, нашел игру, которая принесет нам прибыль? — В его голосе звучали нетерпение и неподдельный азарт. — Может, снова покидаешь бейсбольные мячи? — Затем он почему-то сник, сгорбился и, не дожидаясь ответа, отошел к колонистам. — Расходитесь по домам! Идите, идите отсюда, пока еще раз не…

Фред уловил от ближайшего шатра знакомый поток пси-энергии.

— Подождите! — крикнул он и бросился туда.

У входа Фреда встретила седовласая толстуха со связкой пластиковых колец в руке.

За спиной Боб Тарк оживленно зашептал Хогланду:

— Давай сторгуем у них с десяток колец. Ты ведь знаешь, Фред непременно выиграет. Швырять легкие пластиковые кольца для такого таланта, как он, — плевое дело.

— Надеюсь, сынок, — обратился Хогланд к Фреду, — на этот раз ты не ошибешься с призами.

В дальнем конце шатра аккуратными рядами располагались призы — одинаковые металлические шары. На них-то и следовало набрасывать пластиковые кольца.

Фред и Хогланд, приглядываясь, подошли ближе. Распорядительница аттракционом тут же предложила им кольца.

— Всего за доллар. Можно за его эквивалент в натуральных продуктах.

— Что скажешь? — Хогланд тоже решил попробовать. — Призы, вроде, стоящие. Похоже, это… машины.

— Я понял, зачем они, — обронил Фред.

— Господи! — вырвалось у Хогланда. — Да это ловушки!

— Совершенно верно, мистер, — защебетала распорядительница. — Единственные в своем роде ловушки. Они даже думать могут. Вы их только запускаете, а дальше они сами берутся за дело и охотятся до тех пор, пока не переловят всех… — Она запнулась. — Да что там темнить, вы сами отлично знаете, кого. Да, мистер, они враз изловят всех маленьких бестий, которые отравили вашу воду, сгубили ваших телят и не угомонятся, пока не разрушат ваше поселение до основания. Выиграйте эти незаменимые ловушки, и тогда, тогда… Сами увидите!

Она сняла со связки одно кольцо и ловко его кинула. Кольцо пролетело над игровой площадкой, коснулось одного из шаров и откатилось в сторону. Казалось, кинь она чуть ниже, и игра была бы выиграна.

— Мы покупаем все ваши кольца, — заявил Хогланд. — Ловушек нам понадобится не меньше двух сотен. И мы готовы поставить на кон все, что у нас есть: каждый кочан, каждый кабачок, овцу или шерстяное одеяло.

— Вы правильно решили, мистер, — защебетала толстуха. — Ловушки стоят того! Если вы выиграете, а вы обязательно выиграете, ваши дела сразу пойдут на лад.

— Давайте побыстрее начнем! — воскликнул Тарк, поворачиваясь к Фреду. — Сыграешь в эту игру? Выиграешь?

— Я… Думаю, что выиграю.

Фред знал, что где-то среди бесчисленных шатров, ларьков и аттракционов скрывается человек с антипсиполем. Но с Фредом ему не совладать. Он слишком слаб.

Хотя, кто знает, может, торгаши снова делают ставку на проигрыш?

1964

Перевод А.Жаворонков

Мы вам все припомним! (We Can Remember It for You Wholesale)[13]

Он проснулся — и он хотел Марс. Дети хотят Луну с неба — с них, правда, какой спрос — а он хотел Марс. Эти долины, думал он. Как чувствует себя человек, бродя по ним? Великолепно, чем дальше — тем великолепнее; теперь, проснувшись, он еще острее переживал свой сон, сон и страстное, непреодолимое желание. Он почти ощущал всеохватывающее присутствие иного мира — мира, который видели только тайные агенты да большие начальники. А мелкий чиновник вроде него? Куда там.

— Ты встаешь или нет? — сонно поинтересовалась Кристен. Даже сейчас в голосе жены слышалась ее всегдашняя склочность. — Если встаешь, нажми на этой проклятой плите кнопку «кофе».

— О’кей, — сказал Дуглас Куэйл и пошлепал босиком на кухню. Оказавшись таким образом в одиночестве, он сперва исполнительно нажал кнопку приготовления кофе, а только потом сел за кухонный стол и извлек маленькую желтую жестянку нюхательной смеси «Дин Свифт»[14]. После резкого вдоха защипало в носу, обожгло заднюю часть нёба, но он вдыхал еще и еще — чтобы проснуться окончательно, чтобы придать своим снам, своим желаниям, ничем не управляемым порывам хоть какое-то подобие рациональности.

Я полечу, сказал он себе. Я еще увижу Марс.

Что было, конечно же, невозможно — и он понимал это даже во сне. Но сейчас дневной свет, наизусть знакомые прозаичные звуки, доносящиеся из спальни (и не глядя ясно, что жена причесывается перед зеркалом), — все словно сговорилось, чтобы лишний раз напомнить ему, кто он такой. Жалкий мелкий чиновник, с горестью подумал он. Кристен напоминала об этом с утомительной регулярностью, не реже чем раз в сутки, и Куэйл на нее не обижался; в конце концов, опускать мужа с небес на землю — одна из главных обязанностей жены. С небес на Землю, повторил он про себя и рассмеялся. В данном случае метафора реализовывалась буквально.

— Чего ты там хихикаешь? — На кухню величественно вплыла жена, шлейфом волоча за собой подол длинного розового халата. — Ну точно, опять какой-нибудь сон. У тебя всегда одни сны.

— Да.

Сквозь кухонное окно он глядел на машины, на быстро бегущие ленты пешеходных дорожек, на всех этих маленьких деловитых людей, спешащих на работу. Через несколько минут и он будет среди них. Как всегда.

— Ну точно про какую-нибудь бабу, — уничтожающе посмотрела на него Кристен.

— Нет, — сказал он. — Про бога. Бога войны. Про его прекрасные кратеры и про растения, прячущиеся в их глубине.

— Послушай, — присела рядом с ним на корточки Кристен. Сейчас она говорила горячо, без малейшего следа прежней грубости и раздраженности. — Дно океана — нашего океана — в тысячу, в миллион раз прекраснее. Ты и сам это знаешь, да и все это знают. Возьми напрокат жабро-маски, отпросись с работы, и поживем недельку в каком-нибудь из круглогодичных аквакурортов. А еще можно… — Она оборвала фразу. — Ты меня не слушаешь. А стоило бы послушать. То, что я предлагаю, значительно лучше этой навязчивой идеи, этой твоей одержимости Марсом — а ты и послушать не хочешь.

Ее голос поднялся до пронзительных, визгливых нот.

— Господи боже, Дуг, ну что мне с тобой делать? Что с тобой дальше-то будет?

— Делать со мной ничего не надо. — Куэйл поднялся, оставив на столе нетронутый завтрак. — А сейчас я пойду на работу. Вот это со мной и будет.

— Ты меня все больше тревожишь. Последнее время ты стал совсем ненормальным. До чего это тебя доведет?

— До Марса, — сказал он и полез в шкаф за чистой рубашкой. Дуглас Куэйл покинул такси, затем медленно, не выказывая признаков нетерпения, прошел над тремя густо населенными транспортными лентами и приблизился к давно притягивавшей его двери.

Здесь он остановился посреди тротуара, начисто игнорируя плотный поток торопливых утренних пешеходов, и опасливо перечитал ослепительно переливающуюся всеми цветами радуги вывеску. Он и прежде изучал эту вывеску, но всегда издалека. Вблизи впечатление было совсем иное, да и вообще сегодня происходило нечто совсем иное. То, что обязательно должно было произойти, раньше или позже.

ВСПОМНИ, ИНКОРПОРЕЙТЕД

А есть ли смысл? Как ни говори, иллюзия — она и есть иллюзия, будь она хоть самая убедительная. Это если с объективной точки зрения. А вот с субъективной — разница есть, и очень большая.

Да и вообще он уже договорился, что придет. И до назначенного времени осталось всего пять минут.

Глубоко, как перед прыжком в воду, вдохнув грязноватый, но в общем-то вполне терпимый чикагский воздух, он преодолел мерцающее многоцветье двери.

— Доброе утро, мистер Куэйл, — приветливо улыбнулась секретарша, скромная, аккуратная девушка со светлыми волосами, голой грудью и хорошим грамотным произношением.

— Да, — сказал он. — У меня назначена встреча по поводу вспоминательного курса. Как вам, очевидно, известно.

— Не «вспоминательный курс», а курс «Вспомни», — поправила его девушка, а затем подняла трубку стоявшего рядом с ее нежно-бархатистым локтем видеофона. — Мистер Дуглас Куэйл уже пришел, мистер Макклейн. Он может пройти или вы еще заняты?

— Пыс пыр-хыр-дыр, — пробормотал аппарат.

— Да, мистер Куэйл, — перевела девушка. — Вы можете проходить, мистер Макклейн ждет вас.

— Кабинет Д, мистер Куэйл. Это направо, — добавила она, заметив растерянность озиравшегося по сторонам клиента.

После недолгого, но мучительного замешательства, когда Куэйлу показалось, что он уже окончательно заблудился, нужная комната была найдена. Дверь кабинета стояла нараспашку, а внутри, за обширным ореховым — самым настоящим ореховым! — столом благодушно улыбался средних лет мужчина в сером костюме, сшитом по последней моде из шкуры марсианской лягушки; уже одна эта роскошь говорила, что Куэйл не ошибся комнатой.

— Садитесь, Дуглас. — Энергичным взмахом пухлой руки Макклейн указал на стоящее у стола кресло. — Так, значит, вы хотите стать побывавшим на Марсе. Великолепно!

Куэйл сел, но напряжение его не покидало.

— Я не совсем уверен, что это стоит тех денег, — неуверенно сказал он. — Цена очень высокая, а я за нее вроде как ничего не получу.

«За какую-то ерунду берут почти как за настоящую поездку», — подумал он.

— Вы получите ощутимые подтверждения реальности своей поездки, — энергично возразил Макклейн. — Абсолютно все необходимые доказательства. Вот, поглядите.

Он покопался в одном из ящиков своего великолепного стола.

— Корешок билета. — Из желтой папки появился картонный квадратик с тиснеными, выпуклыми буквами. — Он свидетельствует, что вы туда летали — и обратно тоже. Открытки.

Макклейн аккуратно разложил на столе четыре цветные стереоскопические открытки со штампами бесплатной доставки.

— Фотопленка. Виды Марса, снятые вами при помощи взятой напрокат камеры.

Куэйлу были продемонстрированы пленка и снимки.

— А к тому же имена людей, с которыми вы встречались, и на две сотни сувениров, которые прибудут — прямо с Марса — не позже чем через месяц. Паспорт, справки о сделанных вам прививках. И самое главное, — Макклейн сделал многозначительную паузу, — вы будете полностью уверены, что действительно летали на Марс. Вы забудете про нас, у вас не останется и малейших воспоминаний про меня, да и вообще про то, что вы когда-нибудь к нам обращались. У вас в голове останется одно только совершенно реальное путешествие, мы полностью это гарантируем. Воспоминания о целых двух неделях, четкие до мельчайших деталей. Запомните, если у вас хоть когда появятся сомнения в реальности этой поездки на Марс — приходите к нам и получайте назад свои деньги. Понимаете?

— Но ведь я туда не летал, — сказал Куэйл. — И никак не может оказаться, что летал — какие бы доказательства вы мне ни представляли. — Он судорожно вздохнул. — И тайным агентом Интерплана я тоже никогда не был.

Ему казалось невозможным, невероятным, что имплантированные фирмой «Вспомни, Инкорпорейтед» экстрафактуальные воспоминания будут неотличимы от настоящих, что бы там люди ни говорили.

— Мистер Куэйл, — все так же терпеливо сказал Макклейн. — Как ясно из вашего письма, у вас нет шансов, нет никакой, даже самой отдаленной, возможности попасть на Марс. Вам это не по карману. Другой путь — стать тайным агентом Интерплана или какой-либо аналогичной организации — тоже закрыт: у вас нет для этого ни способностей, ни подготовки. Поэтому то, что предлагаем мы, — единственный способ осуществить… ну, скажем, мечту вашей жизни, разве не так? Вы не можете «этим» быть, вы не можете «это делать». Но вы можете стать человеком, который был, который делал. Об этом позаботимся мы. И наша такса вполне разумна, мы не берем за свою работу ничего лишнего.

Макклейн ободряюще улыбнулся.

— Неужели экстрафактуальные воспоминания настолько убедительны? — с прежним сомнением спросил Куэйл. Убедительнее настоящих. Будь вы настоящим агентом Интерплана, работавшим на Марсе, вы бы успели уже позабыть половину; проведенный нами анализ структур реальной памяти — аутентичных воспоминаний человека об основных событиях его жизни — показывает, что значительная часть подробностей быстро теряется. Не пропадает, но становится недоступной для воспоминающего. И — навсегда. А в число наших услуг входит настолько глубокое наложение воспоминаний, что они никогда не исчезают. Вся процедура проводится при отключении сознания; набор воспоминаний, имплантируемый вам, будет создан специалистами высочайшей квалификации, людьми, которые провели на Марсе многие годы; мы всегда тщательно проверяем все детали, вплоть до самых незначительных. К тому же вы избрали довольно легкую экстрафактуальную систему; будь это Плутон или возжелай вы стать Императором Союза Внутренних Планет — тут у нас появилось бы гораздо больше трудностей… а вам был бы представлен гораздо более солидный счет.

— О’кей, — сдался Куэйл. — Я ведь всю жизнь об этом мечтал, а теперь вижу — никогда ничего не будет. Так что — по одежке протягивай ножки. — Он полез за бумажником.

— Выкиньте из головы эту чушь, — возмутился Макклейн. — Можно подумать, мы подсовываем вам второсортный товар. Да настоящая память, со всеми ее неопределенностями, провалами, даже искажениями — вот она-то и есть второсортная.

Получив деньги, он нажал кнопку интеркома.

— Ну что ж, агент Куэйл, — сказал он, когда в распахнувшуюся дверь вошли двое плотных мужчин. — Удачной работы на Марсе.

Макклейн поднялся, вышел из-за стола и крепко пожал дрожащую, влажную от пота руку секретного агента.

— Или, точнее, поздравляю с удачно проведенной операцией. Сегодня в четыре тридцать вы, хм-м, вернетесь сюда, на Терру. Такси высадит вас перед вашим домом, и с этого момента вы никогда не вспомните ни меня, ни того, что приходили сюда. Вы вообще забудете о существовании нашей фирмы.

С пересохшим от волнения ртом Куэйл обреченно поплелся вслед за операторами. Теперь все в их руках.

«Неужели я и вправду буду считать, что летал на Марс? — думал он. — Что я осуществил свою мечту?» Никак не покидало странное предчувствие какой-то неприятности. Но вот какой именно?

Оставалось только ждать.

Интерком на столе Макклейна коротко прогудел.

— Мистер Куэйл под наркозом, — произнес аппарат. — Нам начинать или вы сами зайдете?

— Можете начинать, Лоу, — ответил Макклейн. — Операция самая заурядная, не думаю, чтобы возникли трудности. Имплантирование искусственных воспоминаний о путешествии на другую планету — в роли секретного агента, либо в каком ином качестве — мелькало в рабочем графике фирмы с прямо-таки утомительной частотой и регулярностью. «За месяц, — криво ухмыльнулся Макклейн, — мы делаем их штук двадцать, не меньше… липовые межпланетные путешествия — главный для нас хлеб».

— Как скажете, мистер Макклейн, — произнес аппарат и смолк.

Со вздохом поднявшись из-за стола, Макклейн отправился в примыкающую к кабинету бронированную комнатку искать набор номер три — путешествие на Марс — и набор номер шестьдесят два — тайный агент Интерплана. Обнаружив требуемое, он вернулся в кабинет и высыпал на стол содержимое обоих пакетов — всякую мелочь, которая будет рассована по квартире Куэйла, пока лабораторные техники копаются в его голове, закладывая липовые воспоминания.

Вот этот дерьмовый, ценой в один кредит, пистолетик, размышлял Макклейн, и есть самая дорогая игрушка из всего агентского барахла. Далее — передатчик размером с горошину, чтобы агент мог проглотить его при угрозе провала. Кодовая книга, поразительно похожая на настоящую… да и вообще все подобные штуки фирма стряпает с предельной точностью, по возможности копируя армейские образцы. Всякая мелочь — бессмысленные сами по себе предметы — будет тесно вплетена в ткань воображаемой поездки Куэйла: половинка древней пятидесятицентовой серебряной монеты, несколько цитат из проповедей Джона Донна, написанных с ошибками и каждая — на отдельном листке тонкой, почти прозрачной бумаги, спичечные коробки с наклейками марсианских баров, столовая ложка из нержавейки с надписью «МАРСИАНСКИЙ КУПОЛ. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ КИБУЦЫ», устройство для подслушивания телефонных разговоров, которое… Интерком снова загудел.

— Извините, пожалуйста, мистер Макклейн, очень не хочется отвлекать вас, но тут выяснилось нечто довольно тревожное. Куэйл под наркозом, реакция на наркидрин хорошая, сознание утрачено полностью, и он вполне восприимчив, но только вот…

— Сейчас буду. — В предчувствии надвигающейся неприятности Макклейн вышел из кабинета и буквально через несколько секунд оказался в лаборатории.

Дыша медленно и регулярно, Дуглас Куэйл лежал на операционном столе. Несмотря на почти закрытые глаза, казалось, что он все-таки осознает — хотя и очень смутно — присутствие двоих операторов и Макклейна.

— Нет места для имплантации структур искусственной памяти? — Макклейн чувствовал крайнее раздражение. — Так сотрите две какие-нибудь недели; он работает в эмиграционной службе Западного побережья, в государственной организации, и, значит, обязательно имел в прошлом году двухнедельный отпуск. Это вполне подойдет. — Подобные мелочи всегда раздражали главу «Вспомни, Инкорпорейтед».

— Проблема, — резко ответил Лоу, — совсем в другом.

Наклонившись к кровати, он приказал:

— Расскажите мистеру Макклейну то, что вы рассказали нам. Слушайте внимательно, — добавил оператор, повернувшись к Макклейну.

Серо-зеленые глаза распростертого на кровати человека нашли лицо Макклейна. От этих глаз становилось не по себе, в них появилась жестокость, какой-то неживой, каменный блеск. Макклейну не нравились эти глаза — слишком уж холодные.

— Что вам еще? — хрипло спросил Куэйл. — Вы и так раскололи мою легенду. Убирайтесь, пока я не разобрал вас по кусочку. Особенно тебя. — Он смотрел на Макклейна с ненавистью. — Ведь это ты руководишь этой контроперацией.

— Как долго пробыли вы на Марсе? — спросил Лоу.

— Месяц, — хрипло бросил Куэйл.

— И цель вашего там пребывания?

Тонкие, бескровные губы скривились; Куэйл молча смотрел на Лоу. В конце концов он все-таки заговорил, с ненавистью выплевывая слова:

— Агент Интерплана. Как я уже говорил. Ведь вы пишете все сказанное здесь? Ну так прокрутите своему боссу пленку, а меня оставьте в покое. — Он закрыл глаза. Когда потух этот жесткий блеск, на Макклейна накатила волна облегчения.

— Крутой он мужик, мистер Макклейн, — негромко сказал Лоу.

— Ненадолго, — усмехнулся Макклейн. — Вот прервем мы ему эту цепь памяти — и снова станет кротким, аки агнец. Так вот, значит, почему вы так рвались на Марс, — повернулся он к Куэйлу.

На этот раз Куэйл не стал открывать глаза.

— Я никогда не хотел на Марс. Я получил задание. Когда приказывают — остается только выполнять. Ну да, конечно, мне было любопытно — а кому бы не было любопытно? — Он снова открыл глаза и осмотрел всех троих по очереди, особенно задержавшись на Макклейне. — Мощная у вас сыворотка правды, вытащила на поверхность такие вещи, о которых я даже и не подозревал.

Полуприкрыв глаза, Куэйл задумался.

— Вот интересно насчет Кристен. — Сейчас он говорил больше сам с собой, чем с окружающими. — Она что, тоже во всем этом? Агентка Интерплана, присматривающая за мной… на случай, если память начнет возвращаться? Мало удивительного, что она так высмеивала мое желание попасть на Марс.

Он слегка улыбнулся, но эта улыбка — понимающая улыбка — почти сразу исчезла.

— Поверьте, пожалуйста, мистер Куэйл, — сказал Макклейн. — Мы наткнулись на все это совершенно случайно. В нашей работе…

— Верю я вам, — устало сказал Куэйл. Он все глубже и глубже уходил в наркотический транс. — Так где там я был? — пробормотал он. — Чего я там говорил? Марс? Не припоминаю… конечно же, я хотел бы туда — а кто не хочет? Но я… — Его голос срывался, замирал. — Клерк, мелкий клерк, и ничего больше… — Он совсем смолк.

Выпрямившись, Лоу повернулся к Макклейну.

— Он хочет имплантировать искусственные воспоминания о поездке, во всем сходной с действительной его поездкой. И фальшивая причина фальшивой поездки совпадает с настоящей причиной настоящей поездки. Он говорит правду — невозможно врать под наркидрином. Обстоятельства поездки очень живо сохранились в его мозгу — во всяком случае, они отчетливо проявляются под наркотиком. Но в нормальной обстановке он, судя по всему, не может вспомнить ничего. Где-то, скорее всего в военной лаборатории, ему стерли всю сознательную память. В результате он знал только то, что попасть на Марс — это очень здорово и быть секретным агентом — тоже. Этого стереть не сумели, это, собственно, даже и не память, а желание, скорее всего, то самое желание, которое толкнуло его когда-то вызваться добровольцем.

— Ну и что же нам теперь делать? — спросил Макклейна второй оператор, Килер. — Наложим искусственную память поверх настоящей? Никому не известно, что из этого выйдет. Он может вспомнить кое-что о настоящей своей поездке, и путаница приведет к психотическому раздвоению. Ему придется как-то согласовывать в своей голове две противоположные предпосылки — что он летал на Марс и что не летал. Что он — настоящий агент Интерплана и что — нет, что все это выдумка. Думаю, лучше всего разбудить его без всякой имплантации и отослать домой. С ним можно нарваться на крупные неприятности.

— Согласен, — кивнул головой Макклейн. И тут у него появилась неожиданная мысль. — А можете вы предсказать, что он вспомнит после наркоза?

— Трудно сказать, — пожал плечами Лоу. — Теперь у него могут появиться какие-то смутные, расплывчатые воспоминания о настоящей поездке. А заодно — большие сомнения в истинности этих воспоминаний; скорее всего, он решит, что это наша имплантация пошла не тем боком. Кроме того, он будет помнить, что приходил сюда, — если только вы не решите стереть эту часть.

— Чем меньше мы будем ковыряться в его голове, — сказал Макклейн, — тем лучше. Тут не до экспериментов. Нам и так хватило глупости — скорее, правда, невезения — раскрыть самого настоящего шпиона Интерплана, шпиона с настолько великолепной легендой, что он и сам не подозревал, кто он такой. Чем скорее мы отделаемся от этого парня, называющего себя Дугласом Куэйлом, тем лучше.

— Вы собираетесь подкладывать в его квартиру третий и шестьдесят второй наборы? — поинтересовался Лоу.

— Нет, — решительно сказал Макклейн. — И мы вернем ему половину денег.

— Половину? Почему половину?!

— Ну, — ответил Макклейн, теперь уж без большой уверенности, — мне это кажется вполне пристойным компромиссом.

«А хорошо все-таки вернуться на Терру», — сказал себе Дуглас Куэйл. Такси приближалось к жилому району Чикаго, еще несколько минут — и он дома.

Месячное пребывание на Марсе начинало как-то тускнеть, улетучиваться из памяти; остались только образы глубоких зияющих кратеров, пологих, истертых миллионами лет эрозии холмов, смутные воспоминания об активной, очень активной деятельности, о непрерывном движении. Мир пыли и песка, где почти ничего не происходит, где уйму времени тратишь на проверку, а потом перепроверку дыхательного аппарата. Ну и, конечно же, местная жизнь — скромные, непритязательные тускло-серые кактусы и нитяные черви.

Правду говоря, он привез с собой несколько полудохлых образчиков этой марсианской фауны, протащил их через таможню. Да и то, какая от них опасность — им никак не выжить в плотной атмосфере Земли.

Сунув руку в карман, он хотел нащупать контейнер с марсианскими червями…

И обнаружил вместо них конверт.

К крайнему удивлению Куэйла, в конверте оказались деньги — пятьсот семьдесят кредитов мелкими купюрами. «Откуда это взялось? — подумал он. — Разве я не потратил в поездке все до последнего креда?»

Кроме денег в конверте оказалась записка: «Половина оплаты возвр. Макклейн». А снизу дата. Сегодняшняя.

— Вспомни, — сказал он вслух.

— Что вспомнить, сэр или мадам? — почтительно поинтересовался робот-таксист.

— У вас есть телефонный справочник? — спросил Куэйл.

— Конечно, сэр или мадам.

Из открывшейся перед Куэйлом щели выскользнула телефонная книга округа Кук.

— Да где же это, — бормотал Куэйл, лихорадочно перелистывая «Желтые страницы». Сейчас он чувствовал страх, всепоглощающий страх. — Вот оно, — облегченно вздохнул он. — Я передумал и не поеду пока домой; мне надо во «Вспомни, Инкорпорейтед».

— Хорошо, сэр или мадам, — сказал водитель. Мгновение спустя машина неслась уже в противоположном направлении.

— Можно воспользоваться вашим телефоном? — спросил Куэйл.

— Будьте как дома. — Перед ним появился роскошный цветной стереоскопический видеофон.

Куэйл позвонил домой. После небольшой паузы на экране появилось крошечное, но до мурашек на коже точное изображение Кристен.

— Я был на Марсе, — сказал он.

— Ты напился, — презрительно скривила губы мини-Кристен. — Или что еще похуже. Ей-богу.

— Когда?

Этот простой вопрос привел Куэйла в замешательство.

— Я… не знаю. Наверное, имитированное путешествие. Милостью одного из этих заведений, где накладывают искусственную, или экстрафактуальную, или как там ее еще, память. Только на меня она не очень наложилась.

— Ты и вправду напился, — убийственным голосом сказала Кристен и прервала связь.

Куэйл повесил трубку, чувствуя, как к лицу приливает кровь. «И всегда этот тон, — подумал он, чувствуя, что начинает выходить из себя. — Всегда ругань, упреки. Можно подумать, она знает все, а я не понимаю вообще ничего. И как меня только угораздило на ней жениться. Боже милостивый!..»

Секунду спустя машина затормозила рядом с небольшим, очень симпатичным розовым зданием, на котором красовалась ослепительно переливающаяся всеми цветами радуги вывеска: ВСПОМНИ, ИНКОРПОРЕЙТЕД.

Секретарша, роскошная девица, лишенная какой-либо одежды от талии и выше, с трудом подавила удивленный возглас.

— О, здравствуйте, мистер Куэйл. К-как п-поживаете? Вы забыли что-нибудь?

— Гоните назад остальные деньги, — холодно посмотрел на нее Куэйл.

— Деньги? — Секретарша начинала понемногу приходить в себя. — Вы, наверное, ошибаетесь, мистер Куэйл. Вы приходили сюда и обсуждали возможность экстрафактуального путешествия, но… — она пожала бледными покатыми плечами, — насколько я понимаю, это путешествие так и осталось в проекте.

— Я помню абсолютно все, мисс, — процедил Куэйл. — Начиная со своего письма вашей фирме, после которого все и началось. Я помню, как приехал сюда, разговор с Макклейном. И двоих операторов, которые утащили меня в лабораторию, а затем всадили лошадиную дозу какого-то наркотика.

Мало удивительного, что фирма вернула ему половину денег. Фальшивые воспоминания о «поездке на Марс» не привились — во всяком случае, привились не полностью, не так, как эти типы обещали.

— Мистер Куэйл, — сказала девушка, — хотя вы и мелкий чиновник, но вполне привлекательный мужчина, и такая злость портит черты вашего лица. Если это хоть чем-нибудь вас успокоит, я могу… ну, позволить вам пригласить меня куда-нибудь на вечер.

Вот тут Куэйл взъярился окончательно.

— Я прекрасно вас помню, — с ненавистью сказал он. — Например, тот факт, что ваши груди выкрашены синей краской, это меня несколько поразило. А кроме того, я помню обещания мистера Макклейна полностью вернуть мне деньги, если я запомню, что приходил в эту фирму. Где мистер Макклейн?

После всех возможных и невозможных проволочек он вновь оказался за тем же самым впечатляющим ореховым столом, что и час-два назад.

— Отличная у вас техника, — сардонически улыбнулся Куэйл. К этому моменту его разочарование — и возмущение — выплескивалось уже через край. — Мои так называемые «воспоминания» о поездке на Марс в качестве тайного агента Интерплана совершенно туманны, неопределенны и полны вопиющих противоречий. Зато все свои дела с вашей фирмой я помню абсолютно отчетливо. Стоило бы сообщить все это в земное отделение Бюро Честного Бизнеса[15].

«Надули, надули, да еще как!» Бившее ключом негодование пересилило обычную его нелюбовь к подобному выяснению отношений.

Несколько ошеломленный таким неожиданным напором Макклейн глядел на взъярившегося клиента хмуро и опасливо.

— Мы сдаемся, Куэйл, — обреченно сказал он. — Остаток денег будет вам возвращен. Я признаю, что мы действительно ничего для вас не сделали.

— Вы, — добивал капитулирующего противника Куэйл, — не позаботились даже о предметах, которые должны были доказать мне, что я и вправду был на Марсе. Все эти ваши песни и сказки, а в результате — ничего, полный нуль. Открыток нет, паспорта нет, справок о прививках нет. Да хоть корешок билета сунули бы в карман, так ведь и этого…

— Послушайте, Куэйл, — прервал гневную речь клиента Макклейн. — Я могу рассказать вам… — Фраза оборвалась. — Да нет, ладно. — Он нажал кнопку интеркома. — Ширли, вы не будете любезны оформить возврат пятисот семидесяти кредов в форме чека на имя Дугласа Куэйла? Спасибо. — Отпустив кнопку, глава фирмы «Вспомни» посмотрел на Куэйла. Любви в этом взгляде не было.

Через некоторое время чек появился, секретарша положила его перед своим боссом и снова улетучилась, оставив двух мужчин, все так же неприязненно глядевших друг на друга через обширную поверхность стола.

— А еще позвольте дать вам совет, — сказал Макклейн, пододвигая Куэйлу подписанный чек. — Ни с кем не обсуждайте свое, хм-м, недавнее путешествие на Марс.

— Какое путешествие?

— Ну вот тут-то, собственно, и закавыка, — уклончиво ответил Макклейн. — Путешествие, которое вы смутно припоминаете. Ведите себя так, словно ничего не помните, притворяйтесь, что его никогда не было. И не спрашивайте меня почему, просто послушайте добрый совет — так будет лучше и для вас, и для нас.

Лицо его покрылось крупными каплями пота.

— Ну а теперь, мистер Куэйл, я вынужден с вами попрощаться, меня ждут другие дела, другие клиенты. — Поднявшись из-за стола, он проводил Куэйла к выходу.

— У фирмы, которая так выполняет заказы, не должно быть вообще никаких клиентов. — Куэйл удалился, с треском хлопнув дверью. Сидя в такси, он подбирал самые язвительные слова для письма, которое пошлет в земное отделение Бюро Честного Бизнеса. Вот только бы добраться до пишущей машинки, надо же предупредить всех, как работает «Вспомни, Инкорпорейтед».

Попав в свою квартиру, Куэйл сел за письменный стол и начал искать в его ящиках копирку. Поиски эти привели к неожиданному результату — почти сразу на глаза ему попалась маленькая, очень знакомая коробочка. Коробочка с марсианской фауной, тайком пронесенная через таможню.

Открыв коробочку, он недоуменно уставился на ее содержимое. Шесть дохлых нитяных червей и по паре щепоток нескольких видов одноклеточных водорослей. Простейшие высохли, почти превратились в пыль, но Куэйл все равно их узнал; когда-то он потратил целый день, выискивая эту единственную пищу марсианских червей среди огромных мрачных скал чужого мира. Великолепное путешествие, полное удивительных открытий.

«Но ведь я не был на Марсе», — пришло неожиданно в голову.

Но с другой стороны…

В дверях появилась Кристен; только что вернувшись из магазина, она даже не успела никуда поставить большой бумажный мешок с продуктами.

— Почему ты дома среди дня?

И всегда, всегда эти прокурорские интонации.

— Скажи, я летал на Марс? — спросил Куэйл. — Ты должна знать.

— Конечно не летал, и ты сам должен это знать. Ты ведь каждый божий день изводишь меня стенаниями про этот свой Марс.

— Ей-богу, мне кажется, что я летал. — Он немного помолчал. — А с другой стороны, кажется, что нет.

— Выбери что-нибудь одно.

— Но как, каким образом? — развел руками Куэйл. — У меня в голове две системы памяти, одна настоящая, а другая нет, только я не знаю, какая из них какая. Почему я не могу узнать у тебя? Ведь в твою голову никто не залезал.

Уж хоть такую-то мелочь она могла бы для него сделать, если не хочет делать ничего другого.

— Дуг, — голос Кристен звучал ровно и спокойно, — если ты не возьмешь себя в руки, между нами все кончено. Я уйду.

— Я же в беде, — хрипло пробормотал Куэйл, — в большой беде. Возможно, я прямой дорожкой иду к психическому срыву. Надеюсь, что обойдется, но ручаться за это не стал бы. Во всяком случае, мое сумасшествие сразу все и объяснило бы.

Аккуратно поставив на пол мешок, Кристен подошла к шкафу и достала свое пальто.

— Я ведь не шутила, — негромко сказала она и направилась к двери. — Как-нибудь на днях я позвоню. Наша семейная жизнь кончилась. Надеюсь, ты все-таки сумеешь выкарабкаться, я буквально Бога молю, чтобы так вышло.

— Погоди, — крикнул он в полном отчаянии. — Ты только скажи, и скажи правду — летал или не летал? «Только ведь они могли и ей поменять память». Дверь закрылась. От него ушла жена. Ушла наконец!

— Ну вот и все, — сказал голос за его спиной. — А теперь, Куэйл, поднимите руки. И повернитесь, пожалуйста, сюда.

Не поднимая рук, Куэйл резко повернулся.

Перед ним стоял человек в лиловой форме Интерплана с пистолетом ООНовского образца в руке. Куэйлу показалось, что он помнит этого человека, хотя воспоминания были какие-то размытые, искаженные, неуловимые. Он поднял руки.

— Так, значит, — сказал полицейский, — вы вспомнили поездку на Марс. Нам известны все ваши сегодняшние действия и мысли, в частности то, что вы думали по пути из «Вспомни». Понимаете, — объяснил он, заметив недоумение Куэйла, — в вашей голове установлен телепатопередатчик, так что мы постоянно информированы.

Ясненько, телепатический передатчик. Они используют обнаруженную на Луне живую плазму. Куэйла передернуло от отвращения к самому себе. Эта гадость живет внутри него, внутри клеток его мозга. Высасывает их, подслушивает, снова высасывает. Но полиция Интерплана действительно пользуется таким приемом, об этом даже в гомеогазетах писали. Так что это, скорее всего, правда, хотя очень уж мерзкая правда.

— А почему я? — хмуро спросил Куэйл. Что такого он сделал или подумал? И при чем тут вообще эта самая «Вспомни»?

— В целом, — сказал интерплановский полицейский, — «Вспомни» здесь ни при чем; это дело касается сугубо вас и нашей организации. — Он постучал себя по правому уху. — Я ведь и сейчас подслушиваю ваши мысли через этот самый мозговой передатчик.

В его правом ухе виднелось нечто вроде небольшой белой затычки.

— Так что я должен предупредить вас — все, что вы подумаете, может быть использовано против вас. Хотя сейчас, — дружелюбно улыбнулся полицейский, — это не имеет уже никакого значения. Вы и так успели наговорить и надумать достаточно для билета на тот свет. Хуже всего, что в этом «Вспомни», под наркидрином, вы рассказали операторам и хозяину, мистеру Макклейну, про свою поездку — куда вы ездили, из-за кого, кое-что из своих там действий. Они испуганы. Они жалеют, что вообще с вами связались. И совершенно в этом правы, — добавил он задумчиво.

— Никакой поездки не было, — сказал Куэйл. — Это просто искусственные воспоминания, халтурно имплантированные мне Макклейном и его операторами.

И тут же подумал о коробочке в письменном столе. Контейнере с марсианской фауной. И о том, как трудно было собирать эти образцы. Воспоминания казались вполне настоящими. Да и сама коробочка-уж она-то существует, во всяком случае. А что если ее подложил Макклейн? Если это — одно из тех «доказательств», про которые он так распространялся? «Меня эти воспоминания не убеждают, — подумал Куэйл, — но вот полицию Интерплана они убедили — к крайнему моему сожалению. Интерплановцы считают, что я и вправду летал на Марс, а заодно они думают, что я это частично осознаю».

— Мы не только знаем, что вы летали на Марс, — утвердительно кивнул полицейский в ответ на его мысли, — но и понимаем, что теперь вы помните достаточно, чтобы представлять опасность. И нет никакого смысла вторично чистить вашу сознательную память — мы ее вычистим, а завтра вы заявитесь во «Вспомни, Инкорпорейтед», и все пойдет по новой. А прекратить деятельность Макклейна или сделать с ним что-нибудь мы не можем — наша юрисдикция распространяется только на наших же сотрудников. К тому же Макклейн не совершил никакого преступления. Как, — он окинул Куэйла взглядом, — собственно, и вы. Вы пришли к Макклейну не затем, чтобы восстановить свою память, вас привело в эту фирму то же самое, что и всех остальных, — страсть простого, ведущего скучную жизнь человека к приключениям. К сожалению, — добавил он, — вас трудно назвать простым человеком, а приключений тех вы имели даже чересчур много. Подумать только, человек с такой биографией обращается в фирму «Вспомни»! И вы не могли придумать ничего более опасного для себя — как и для нас. А если так говорить, то и для мистера Макклейна.

— А чем опасно для вас, если я помню о своей поездке — предполагаемой поездке, я совсем еще не готов согласиться, что она и вправду была. Чем я там занимался?

— То, чем вы занимались, — объяснил интерплановский бугай, — не совсем согласуется с общепринятым представлением о нас, как о таких тебе ангелах-хранителях с непорочно белыми крылышками. Вы сделали для нас то, чего мы, считается, никогда не делаем. И вы об этом вскоре вспомните — благодаря наркидрину. Коробка с червями и водорослями лежала себе спокойно в ящике письменного стола, лежала целых шесть месяцев, со времени вашего возвращения. И вы не проявляли к ней ни малейшего интереса. Нам даже в голову не приходило, что она существует, пока вы не подумали о ней по пути из «Вспомни» домой. Вот тут-то мы и помчались сюда, чтобы ее изъять. Ничего не вышло, — добавил он без всякой на то необходимости. — Не успели.

Воспользовавшись тем, что откуда-то появился еще один полицейский и блюстители правопорядка углубились в беседу, Куэйл начал быстро оценивать ситуацию. Теперь он припоминал больше — этот бугаек не врал про наркидрин. Скорее всего, они — Интерплан — и сами им пользуются. Скорее всего? Не скорее всего, а точно. Куэйл видел однажды, как эту дрянь вводили какому-то арестованному ими парню. Это-то где происходило? На Терре? Нет, скорее на Луне, решил он, словно кадры кино просматривая картины, всплывавшие из его нарушенной, но быстро восстанавливавшейся памяти.

А заодно он вспомнил кое-что еще. Он вспомнил, зачем его посылали на Марс, какую работу он там выполнял. Мало удивительного, что ему стерли память.

— Ох, господи, — сказал первый полицейский, прервав беседу с коллегой. Очевидно, он услышал мысли Куэйла. — Теперь ситуация еще хуже. Хуже, собственно, уже и некуда.

Он подошел к Куэйлу, непрерывно держа его на прицеле.

— Нам придется вас убить, — сказал он. — Прямо сейчас.

— А почему именно сейчас? — спросил второй, заметно нервничая. — Почему не отвезти его в нью-йоркский Интерплан, и пусть они там…

— Вот он знает, почему прямо сейчас, — сказал первый. Он тоже нервничал, но, как догадался Куэйл, по совершенно иной причине. Теперь память Куэйла восстановилась полностью. И он хорошо понимал — у полицейского есть все основания нервничать.

— На Марсе, — хрипло сказал он, — я убил человека. Пройдя пятнадцать его телохранителей. Часть из них была вооружена примерно таким же оружием, что и вы.

Он получил подготовку в Интерплане, пять лет из него делали террориста. Профессионального убийцу. Он знал, как обращаться с вооруженными противниками… вроде этих двух олухов. И тот, с затычкой в ухе, знал, что он знает.

Если двигаться достаточно быстро…

Прогремел выстрел. Но Куэйла уже не было на прежнем месте — резко уйдя в сторону, он ребром ладони срубил полицейского с пистолетом. Еще через мгновение Куэйл держал под прицелом второго, пришедшего в полную растерянность, стража закона.

— Мысли мои читал, — сказал Куэйл, слегка задыхаясь. — Знал, что я хочу сделать, — и все равно не успел помешать.

— Не бойся, Сэм, он не выстрелит, — прохрипел, пытаясь придать себе сидячее положение, упавший полицейский. — Я же его слушаю. Он знает, что ему конец, и знает, что мы это знаем тоже. Кончайте ерунду, Куэйл.

Постанывая и морщась от боли, интерплановец кое-как поднялся на дрожащие ноги.

— Оружие, — протянул он руку. — Использовать его вы все равно не можете, а если вернете — обещаю вас не убивать. Ваше дело будет рассмотрено, и решать будет руководство Интерплана, а не я. Не знаю, может быть, вам снова сотрут память. Но теперь вы уже вспомнили то, из-за чего я так торопился вас убить, вернули все прежние свои навыки, и от этого никуда не денешься. Так что, в некотором смысле, причина убивать вас отпала.

Сжимая пистолет, Куэйл выбежал из квартиры, бросился к лифту. «А будете меня преследовать, — думал он, — я вас убью. Так что лучше не надо». Он ткнул кнопку лифта, и двери распахнулись.

Преследования не было. Видимо, эти герои услышали его бешеные, отчаянные мысли и — вполне разумно — решили не рисковать.

Лифт опускался. Он оторвался — на время. А что дальше? Куда теперь?

Наконец первый этаж; через мгновение Куэйл затерялся в толпе пешеходов, переполнявшей транспортные ленты. Сильно, до тошноты болела голова. Слава богу, удалось хоть остаться живым — еще чуть-чуть и пристрелили бы в собственной его квартире.

«И ведь они попробуют снова, — осознал он с тоской. — Когда найдут меня. А найдут меня совсем скоро — по этому самому передатчику в голове».

По иронии судьбы на него теперь обрушилось именно то, о чем он просил фирму «Вспомни». Приключения, опасности, Интерплан в действии, тайное посещение Марса, когда сама жизнь Куэйла висела на волоске, — все то, что он хотел получить в безопасной форме фальшивых воспоминаний, оказалось реальностью.

Уж лучше бы воспоминания.

Сидя на скамейке, Куэйл пустыми, отсутствующими глазами наблюдал за гуляющей по парку стайкой прыгунов — полуптиц, привезенных со спутников Марса и способных к чему-то вроде планирующего полета даже при чудовищном тяготении Земли.

«Может, я и сумею пробраться на Марс, — думал он. — Ну и что толку? Там будет еще хуже, его сразу же обнаружит политическая организация, лидера которой он недавно убил. В результате на хвосте будут висеть и Интерплан, и они. А вы там слышите, как я думаю?» Прямая дорожка в сумасшедший дом — сидя в полном одиночестве, Куэйл прямо кожей ощущал, как они настраивают аппаратуру, прослушивают, записывают, обсуждают услышанное… Зябко поежившись, он встал, глубоко засунул руки в карманы и побрел — бесцельно, куда попало. «Какая разница, куда идти, — подумал он. — Вы же всегда будете со мной. Пока у меня в голове эта штука».

«Давайте договоримся, как разумные люди, — думал он им. — Можете вы снова имплантировать мне фальшивую память? Вроде как в прошлый раз. Что я всегда влачил серое, будничное существование, никогда не летал на Марс. Интерплановскую форму видел только по телевизору, а оружие не знаю за какой конец держать».

— Вам достаточно понятно объяснили: этого мало, — сказал голос внутри головы Куэйла.

Пораженный, он резко остановился.

— Прежде мы связывались с вами именно таким образом, — продолжал голос. — Когда вы были на задании, на Марсе. Мы не делали этого уже много месяцев; правду говоря, мы считали, что никогда больше и не придется. Что вы сейчас делаете?

— Иду, — сказал Куэйл. — Прямиком на тот свет. — «В чем мне любезно помогут ваши сотрудники», — подумал он.

— А почему вы уверены, что этого мало? — спросил он. — Разве методика этой самой фирмы «Вспомни» не работает?

— Вам уже объясняли. Получив набор стандартных, средненьких воспоминаний, вы начнете ощущать беспокойство. И обязательно снова обратитесь во «Вспомни» либо в другое аналогичное заведение. Нам не хочется повторять все еще раз.

— Ну а если, — сказал Куэйл, — после стирания настоящей памяти имплантировать мне что-нибудь более интересное, чем стандартные воспоминания? Такое, чтобы моя жажда приключений была полностью удовлетворена. Что она у меня есть — несомненно, из-за нее-то, скорее всего, вы и взяли меня на работу. Но ведь можно придумать что-нибудь другое, что-нибудь эквивалентное. Я был богатейшим человеком на Терре, а потом раздал все свои деньги на образование и науку. Или я был знаменитым исследователем космоса. Что-нибудь в этом роде — ведь может получиться. Молчание.

— Вы попробуйте, — продолжал он в отчаянии. — Соберите главных ваших военных психологов, исследуйте мой мозг. Найдите, о чем я больше всего мечтаю.

Куэйл начал лихорадочно копаться у себя в мозгу, пытаясь самостоятельно ответить на свой же вопрос.

— Женщины, — неуверенно предположил он. — Тысячи женщин, как у Дон Жуана. Межпланетный ловелас с любовницами в каждом городе Земли, Луны и Марса. Только потом я бросил это дело по причине крайнего изнеможения. Попробуйте хоть это. — Теперь его голос звучал почти умоляюще. — Пожалуйста.

— Так, значит, вы сдадитесь добровольно? — спросил «внутренний голос». — Если мы согласимся организовать такой вариант. Если он вообще возможен.

— Да, — ответил он после короткого мучительного колебания.

«И буду надеяться, — добавил он про себя, — что вы не решите попросту убить меня, без всяких там исследований».

— Теперь ваш ход, — снова, после небольшой паузы, прозвучал голос. — Отдайте себя в наши руки. Тогда мы исследуем эту возможность. Однако должен вас предупредить: если истинные ваши воспоминания снова, как и в тот раз, начнут вылезать на поверхность, тогда, — снова пауза, — тогда вас придется ликвидировать. Как вы сами прекрасно понимаете. Так что, Куэйл, вы все еще хотите сделать попытку?

— Да, — сказал он, не раздумывая. Потому что альтернативой возможности смерти в будущем была верная смерть сейчас. А так появлялся хоть какой-то шанс.

— Тогда вы должны явиться в центральное управление, в Нью-Йорк, — снова заговорил голос. — Пятая авеню, пятьсот восемьдесят, двенадцатый этаж. После этого с вами начнут работать наши психологи, они проведут полное исследование вашей личности. Попытаемся определить ваше главное, конечное подсознательное желание, а затем отвезем вас во «Вспомни, Инкорпорейтед», познакомим их с проблемой, и пускай исполняют это ваше желание с помощью суррогатных воспоминаний. И — удачи. Мы в некотором долгу перед вами, вы были для нас очень хорошим инструментом. — В голосе не было ни малейшей злобы; они — организация — относились к нему с сочувствием.

— Спасибо, — сказал Куэйл. И пошел искать такси.

— Как вам, вероятно, известно, мистер Куэйл, — сказал психолог Интерплана, пожилой человек с серьезным, неулыбающимся лицом, — многое из того, что снится людям, является работой их воображения, направленной на исполнение каких-либо подсознательных желаний. Так вот, ваша фантазия этого рода до крайности интересна. В бодрствующем состоянии вы о ней, скорее всего, даже и не подозреваете. Так чаще всего и бывает. Надеюсь, вы не очень огорчитесь, если я расскажу вам эту фантазию.

— Да уж лучше ему не очень огорчаться, — бросил присутствовавший при этой беседе высокопоставленный офицер Интерплана. — Если, конечно, он не хочет под расстрел.

— В отличие от желания стать тайным агентом Интерплана и связанных с ним фантазий, — продолжил психолог, — каковые, будучи продуктом более зрелого этапа развития вашей личности, обладают определенным правдоподобием, эта фантазия представляет собой совершенно гротескный детский сон; неудивительно, что вы ее не осознаете. Состоит она в следующем: вам девять лет, вы идете совершенно один по какой-то сельской дороге. Прямо перед вами опускается непонятной конструкции космический корабль из другой звездной системы. И ни один человек, кроме вас, мистер Куэйл, об этом не знает. Прилетевшие на корабле существа очень малы и беспомощны, вроде полевых мышей, однако они намерены захватить Землю; как только этот передовой отряд даст сигнал, вслед за ним прилетят десятки тысяч таких же кораблей.

— Ну и я, конечно же, победил их, — сказал Куэйл. Слушать эту галиматью было и противно, и немного смешно. — Я их всех уничтожил, возможно — передавил ногами.

— Нет, — терпеливо сказал психиатр. — Вы действительно остановили вторжение, но совершенно иным образом. Вы их не уничтожали, а проявили к ним доброту и сострадание. Несмотря даже на то, что посредством телепатии, а именно с ее помощью общались эти инопланетяне, вы знали, зачем они прилетели. Такая гуманность удивила их, они никогда не встречали ничего подобного ни у одного известного им разумного существа. Чтобы проявить свою благодарность и признательность, они заключили с вами договор.

— Ясно, — сказал Куэйл. — Они не станут захватывать Землю, пока я жив.

— Совершенно верно, — кивнул головой психиатр и повернулся к офицеру Интерплана. — Вы и сами, вероятно, видите, насколько эта фантазия соответствует его личности, несмотря на все это деланное пренебрежение.

— Так, значит, — ухмыльнулся Куэйл, — я живу себе потихоньку и одним уже этим спасаю Землю от чуждого владычества.

Несмотря на всю нелепость истории, он чувствовал какое-то странное удовольствие.

— То есть фактически я — самый важный человек на Терре. Без всяких к тому личных усилий.

— Именно так, сэр, — подтвердил психолог. — И это — основа, краеугольный камень всей вашей психики. Эта детская фантазия сохранилась у вас на всю жизнь. Без помощи наркотиков и глубинного психоанализа вы никогда о ней и не узнали бы, однако она всегда была здесь, с вами. Она затаилась в глубине, но никогда не умирала.

— Вы можете имплантировать ему столь экстравагантную структуру экстрафактуальной памяти? — повернулся офицер Интерплана к напряженно слушавшему беседу Макклейну.

— Мы имели дело буквально со всеми возможными типами фантазий, — ответил руководитель «Вспомни, Инкорпорейтед». — Встречалось и похуже. Да, конечно же, мы с этим справимся. Через двадцать четыре часа он не просто будет мечтать о роли спасителя Земли, он будет искренне верить, что и вправду ее спас.

— В таком случае можете приступать к работе, — сказал офицер. — В качестве подготовки мы снова стерли его воспоминания о поездке на Марс.

— Какая поездка на Марс? — удивился Куэйл.

Ответа не последовало, так что он с крайней неохотой отложил выяснение этого вопроса на потом. Да и времени не было, офицер встал и повел их с Макклейном к полицейской машине — лететь в Чикаго. В фирму «Вспомни».

— И лучше бы вам на этот раз не ошибаться, — сказал интерплановец нервно ерзавшему на сиденье Макклейну.

— Не вижу, где тут можно ошибиться, — пробормотал Макклейн. По его лицу катились крупные бусины пота. — Ведь в этой фантазии нет ровно ничего ни про Марс, ни про Интерплан. Пустое дело — в одиночку остановил захват Земли пришельцами. — Он сокрушенно покачал головой. — И чего только дети не придумают. Да к тому же не силой, а самой что ни на есть набожной добродетельностью. Довольно пикантно. — Он вытер лоб большим носовым платком.

Все промолчали.

— А вообще-то, — сказал Макклейн, — даже трогательно.

— Но нагло, — сказал офицер голосом человека, не терпящего возражений. — Ведь тогда получается, как только он умрет, вторжение возобновится. Неудивительно, что он ничего не помнит, тут самая дикая мания величия, о какой я когда-либо слыхал. И подумать только, — он неодобрительно взглянул на Куэйла, — что такого человека мы взяли на работу.

— Добро пожаловать, мистер Куэйл, — прощебетала, задыхаясь от волнения, Ширли. Арбузные груди, выкрашенные сегодня в ослепительно оранжевый цвет, возбужденно перекатывались. — Очень жаль, что в тот раз все так плохо вышло. Я уверена, что на этот раз будет лучше.

— Да уж, хотелось бы, — сказал Макклейн, в который уже раз вытирая блестящий от пота лоб аккуратно сложенным льняным носовым платком. В какие-то секунды он разыскал Лоу и Килера, проводил их и Дугласа Куэйла в лабораторию, а сам вместе с Ширли и интерплановским офицером вернулся в свой кабинет. Оставалось только ждать.

— А для этого случая нужно делать набор? — спросила Ширли. Нервно носясь по кабинету, она случайно зацепила Макклейна главными своими украшениями и зарделась от смущения.

— Думаю, да.

Он попытался было прикинуть что-то в уме, быстро оставил эту затею, вынул каталог и в конце концов объявил:

— Составим комбинацию из восемьдесят первого, двадцатого и шестого наборов.

Снова последовал поход к сейфу, после которого на ореховом столе появились три пакета.

— Из восемьдесят первого, — начал объяснять Макклейн, — исцеляющая волшебная палочка, преподнесенная ему — клиенту, каковым в данном случае является мистер Куэйл, — существами из другой звездной системы. Знак их благодарности.

— А она работает? — с интересом спросил офицер.

— Раньше работала, — вздохнул Макклейн. — Но, увы, он исчерпал ее силы много лет назад. Исцелял всех направо и налево. Так что теперь это просто сувенир. Но он помнит, как потрясающе она работала.

Слегка хохотнув, он открыл пакет номер двадцать.

— Письмо от Генерального Секретаря ООН с благодарностью за спасение Земли; это, собственно, не совсем по делу, ведь, согласно фантазии Куэйла, никто, кроме него самого, не знает об этом вторжении, однако добавим и это для пущей убедительности. А вот что отсюда?

Под напряженным взглядом интерплановского офицера и собственной секретарши Макклейн растерянно крутил в руках пластиковый мешок с набором номер шесть.

— Записка, — подсказала Ширли. — На непонятном языке.

— Вот именно. — Со вздохом облегчения он извлек из мешка листок бумаги. — Здесь описано, кто они такие и откуда явились. С приложением подробной звездной карты, изображающей их систему и маршрут полета к Земле. Естественно, все это изложено средствами их письменности, так что он не сможет ничего прочитать. Однако он помнит, как инопланетяне читали эти документы на своем языке.

Макклейн аккуратно разложил на столе три «доказательства».

— Все эти штуки надо рассовать по квартире Куэйла, — повернулся он к офицеру. — Чтобы он нашел их, вернувшись домой. И уверился в своих фантазиях. Наша стандартная методика. — Он хихикнул, но как-то осторожно, веселью мешала озабоченность — как там дела у Лоу и Килера.

Загудел интерком.

— Извините, пожалуйста, мистер Макклейн… — Узнав голос Лоу, Макклейн замер и онемел от ужаса. — …Очень не хочется отвлекать вас, но тут выяснилось нечто неожиданное. Возможно, вам лучше зайти и посмотреть самому. Как и в прошлый раз, у Куэйла хорошая реакция на наркидрин, сознание утрачено, он расслабился и вполне восприимчив, но только вот…

Макклейн рванулся в лабораторию.

Дыша медленно и ровно, Дуглас Куэйл лежал на операционном столе. Несмотря на полуприкрытые глаза, казалось, что он осознает — хотя и очень смутно — присутствие окружающих.

— Мы начали его допрашивать, — сказал побелевший как полотно Лоу, — чтобы определить, куда в точности поместить воспоминания, как он в одиночку спас Землю. И тут обнаружилось странное…

— Они велели никому не рассказывать, — пробормотал Дуглас Куэйл тусклым, сонным от наркотика голосом. — Мы так договорились. Я и помнить-то не должен был. Только разве такое забудешь?

«Да уж, такое забыть трудно, — подумал Макклейн. — Хотя ты и не помнил ничего до настоящего момента».

— Они даже дали мне такой свиток, — продолжал бормотать Куэйл. — С выражением благодарности. Он спрятан у меня в квартире, я потом его покажу.

— Я бы советовал не убивать его, — повернулся Макклейн к появившемуся в лаборатории интерплановцу. — А то они вернутся.

— А еще они дали мне невидимую уничтожающую волшебную палочку. — Теперь глаза Куэйла закрылись совсем. — Вот ею я и убил того человека на Марсе, к которому меня послали. Она в ящике, там же, где коробка с червями и водорослями.

Не сказав ни слова, офицер Интерплана выскользнул из лаборатории.

«Ну что ж, все эти игрушки можно спрятать назад, — отрешенно подумал Макклейн. Не спеша, нога за ногу, он побрел в свой кабинет. — В том числе и благодарность от Генерального Секретаря ООН. В конце концов… скоро появится настоящая».

1966

Перевод М.Пчелинцев

По обложке (Not By Its Cover)

— Не хочу я с ним встречаться, мисс Хэнди, — кипятился пожилой директор «Обелиск Букс». — Издание уже в печати, если в тексте ошибка, мы все равно ничего не сможем исправить.

— Но мистер Мастерс, — возразила мисс Хэнди, — ошибка очень серьезная. Мистер Брэндис утверждает, что вся глава целиком…

— Я читал его письмо, я разговаривал с ним по видеофону. Я знаю, что он утверждает.

Мастерс подошел к окну кабинета и окинул мрачным взглядом иссушенную, выщербленную марсианскую поверхность, на которую смотрел уже не первое десятилетие.

«Пять тысяч отпечатанных и переплетенных экземпляров. Половина в шкуре марсианского уаба с золотым тиснением. Изысканнее и дороже этого переплета не найти. Мы и так издаем себе в убыток, а тут еще…»

На его столе лежала книга. Лукреций, «О природе вещей», переведенная высокопарным, возвышенным слогом Джона Драйдена. Барни Мастерс раздраженно перелистал хрусткие белые страницы. «Кто бы мог предположить, что на Марсе найдется знаток такого древнего текста?» А ведь дожидающийся в приемной посетитель лишь один из восьми, которые писали и звонили в «Обелиск Букс» по поводу спорного фрагмента.

Спорного? Нет, никаких споров, все восемь местных знатоков латыни правы. Главное теперь — замять все по-тихому, заставить их забыть о нестыковке, встретившейся в обелисковом издании.

— Хорошо, пусть войдет, — велел Мастерс секретарю, нажав кнопку интеркома. Иначе этот настырный тип не уберется никогда и так и будет торчать в приемной. Ученые обычно все такие, терпение у них, видимо, безграничное.

Дверь открылась, впуская высокого седого мужчину с портфелем и в старомодных очках, какие носили на Земле.

— Благодарю, мистер Мастерс, — произнес он, входя. — Позвольте объяснить, почему моя организация придает такое значение допущенной опечатке.

Он присел к столу и резким движением расстегнул «молнию» на портфеле.

— Мы все-таки колония. Все свои ценности, нравы, артефакты и обычаи мы черпаем с Земли. ОБАНА считает, что ваше издание…

— ОБАНА? — переспросил Мастерс. Название ему ни о чем не говорило, однако он застонал. Наверняка очередная злопыхательская контора, отслеживающая все печатающееся и публикующееся как здесь на Марсе, так и доставляемое с Земли.

— Общество блюстителей аутентичности и неподдельности артефактов, — расшифровал Брэндис. — У меня с собой подлинное, правильное земное издание «О природе вещей» — в переводе Драйдена, как и ваше местное.

«Он произносит «местное» с такой брезгливостью, — мрачно подумал Мастерс, — будто «Обелиск Букс» занимается каким-то заведомо грязным делом».

— Давайте сопоставим. Вот, смотрите, мой экземляр… — Брэндис выложил на стол и раскрыл потрепанную книгу земного издания. — Там все правильно. А вот, сэр, ваш экземпляр, тот же самый фрагмент.

Рядом с потрепанным синим томиком легла переплетенная в элегантную шкуру уаба книга, выпущенная «Обелиск Букс».

— Подождите, я приглашу редактора. — Мастерс нажал кнопку интеркома. — Попросите, пожалуйста, ко мне Джека Снида.

— Да, мистер Мастерс.

— В подлиннике, — продолжил Брэндис, — мы видим следующий стихотворный перевод с латыни.

Он зачитал, стыдливо откашлявшись:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно, С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине, И никаких ощущений у нас не пробудится больше, Даже коль море с землей и с морями смешается небо[16].

— Я знаю отрывок, — оборвал уязвленный Мастерс. Этот тип еще поучать его собрался, как школьника!

— Из вашего издания, — перешел к сути Брэндис, — эта строфа изъята и заменена следующими сомнительными строками бог весть чьего авторства. Позвольте.

Ухватив роскошный обелисковый том, переплетенный в шкуру уаба, он долистал до нужного места и процитировал:

Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно, Разом узрим и постигнем мы то, что земному уму недоступно: Ждут нас великие в мире ином приключенья, Ибо земная юдоль предвещает блаженство без срока.

Брэндис с шумом захлопнул книгу.

— Самое возмутительное, что смысл этой строфы диаметрально противоположен идее всей книги. Откуда она взялась? Кто-то ведь должен был ее сочинить. Драйден этого не писал, Лукреций тоже.

Брэндис сверлил издателя взглядом, будто выпытывая признание в авторстве.

В открывшуюся дверь вошел редактор издательства, Джек Снид, и произнес сокрушенно:

— Он прав. И это не единственное изменение в тексте, их там около тридцати. Я перелопатил всю книгу, как только посыпались письма. А теперь проверяю по осеннему каталогу другие недавно вышедшие из печати. Там тоже встречаются поправки.

— Вы последним вычитывали текст перед отправкой в печать. Были там ошибки? — спросил Мастерс.

— Ни единой, — заверил Снид. — Кроме того, я лично вычитываю гранки, там тоже ничего. Изменения появляются только в уже переплетенной книге, как это ни абсурдно. Если точнее, с переплетом из шкуры уаба с золотом. С обычными, теми, что в картонном переплете, все в порядке.

— Но ведь это один и тот же тираж, — недоуменно заморгал Мастерс. — Мало того, изначально мы не планировали эксклюзивный подарочный переплет, эта мысль возникла в последнюю минуту, и маркетинговый отдел предложил переплести половину тиража в шкуру уаба.

— По-моему, — проговорил Джек Снид, — нам пора поподробнее разобраться, что такое эта шкура.

Через час пожилой директор вместе с редактором Джеком Снидом сидел перед Лютером Саперштейном — коммерческим представителем кожевенной фирмы «Волосок к волоску». Именно у них издательство «Обелиск Букс» заказывало шкуру уаба для переплетов.

— Прежде всего, — деловым тоном осведомился Мастерс, — что собой представляет уабовая шкура?

— Если вкратце, — начал Саперштейн, — не вдаваясь в подробности, это шкура марсианского уаба. Я понимаю, господа, яснее вам не стало, однако от этого уже можно отталкиваться, на таком фундаменте уже можно строить дальнейшие, более весомые рассуждения. Давайте я расскажу вам, что такое собственно уаб. Его шкура ценится, помимо всего прочего, за свою редкость. А редкость объясняется тем, что уаб крайне нечасто гибнет. То есть умертвить уаба почти невозможно, даже больного или старого. Но и в тех случаях, когда уаб умирает, шкура его живет. И благодаря этой своей особенности она незаменима в отделке помещений или, как в вашем случае, в изготовлении переплетов для сокровищ литературы, призванных остаться в веках.

Мастерс вздохнул и посмотрел поскучневшим взглядом в окно, не слушая монотонно бубнящего Саперштейна. Сидящий рядом молодой энергичный редактор что-то черкал в блокноте, постепенно мрачнея.

— По вашей просьбе — заметьте, это вы к нам обратились, не наоборот, — продолжал Саперштейн, — мы отгрузили вам партию самых отборных шкур из нашего ассортимента. Эти живые шкуры лоснятся и переливаются, ни на Марсе, ни на Земле ничего подобного вы не сыщете. Любая царапина, любая потертость заживает на них сама. От месяца к месяцу подшерсток густеет, и обложки ваших томов делаются все роскошнее, а значит, ценнее. Через десять лет богатый пушной покров переплетенных в уабовую шкуру книг…

— Значит, шкура живет своей жизнью, — прервал его Снид. — Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его почти невозможно убить. — Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. — Все тридцать с лишним поправок в текстах наших книг связаны с бессмертием. Типичный пример с Лукрецием. Оригинал учит, что человек смертен и, даже обретя загробную жизнь, все равно не будет помнить о своем земном существовании. Вместо этого откуда-то возникает непонятная новая строфа, которая провозглашает дальнейшую жизнь, вытекающую из нынешней, — в полном противоречии со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Треклятый уаб пропихивает в чужие книги свою философию. Вот так, ни больше ни меньше.

Снид умолк и принялся снова черкать в блокноте.

— Как может шкура, — недоумевал Мастерс, — пусть даже вечно живущая, влиять на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, корешки склеены и сшиты. Безумие какое-то! Даже если переплет из этой чертовой шкуры действительно живой, во что мне не верится. — Он грозно взглянул на Саперштейна. — Если она живая, то чем питается?

— Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, — не моргнув глазом, ответил Саперштейн.

— Пойдемте. — Мастерс поднялся. — Чушь какая.

— Она всасывает частицы, — с видом оскорбленного достоинства пояснил Саперштейн. — Через поры.

Джек Снид, не вставший вместе с начальством, задумчиво смотрел в блокнот.

— Среди измененных текстов есть просто потрясающие. Бывает, что изначальный кусок переписывается полностью, и авторская мысль меняется на противоположную, как в случае с Лукрецием, а бывает более тонкая, почти незаметная правка, если можно так выразиться, когда оригинал больше поддерживает доктрину вечной жизни. Вопрос вот в чем: перед нами субъективное мнение отдельно взятой формы жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция — она великолепна, красива, интересна как поэзия. Но с философской точки зрения она, может быть, ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа, я только редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор никогда не будет править авторский текст по своему вкусу. А уаб, то есть оставшаяся от него шкура, занимается именно этим.

Снид замолчал.

— И насколько достойна его правка, позвольте полюбопытствовать?

— С поэтической точки зрения? Или с философской? В поэтическом и литературном, стилистическом плане эти изменения не улучшают и не портят оригинал, они настолько сливаются с авторским текстом, что незнакомый с ним читатель ничего не уловит. И ни за что не заподозрит в авторстве шкуру, — добавил он с горечью.

— Я имел в виду в философском отношении.

— В философском отношении уаб методично внушает нам одну и ту же идею: смерти нет. Мы засыпаем и пробуждаемся к лучшей жизни. Что у Лукреция, то и в остальных, одного примера достаточно.

— Интересно, — задумчиво протянул Мастерс, — а что будет, если переплести в уабовую шкуру Библию?..

— Я попробовал, — кивнул Снид.

— И?

— Прочитать целиком, мне, конечно, некогда было, но я просмотрел послания Павла к коринфянам. Там всего одна поправка. В стихе, который начинается: «Говорю вам тайну…», все переписано заглавными буквами. А строки «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» повторяются десять раз кряду, целых десять раз, и все заглавными. Уаб, судя по всему, полностью согласен, это же его философия, точнее, теология. По сути, имеет место богословский диспут, — взвешивая каждое слово, добавил Снид, — между читателями и шкурой марсианского животного, похожего на помесь хряка и коровы. Странно.

Он вернулся к своим заметкам.

Повисла напряженная пауза.

— Вы хотите сказать, что уаб располагает данными, недоступными для непосвященных? — уточнил Мастерс. — Возможно, перед нами, как вы говорили, не субъективное мнение отдельно взятого животного, научившегося избегать смерти, а самая что ни на есть истина?

— Я думаю так: уаб не просто научился избегать смерти, а последовал собственным заветам. Его убивают и свежуют, а его шкура, все еще живая, превращенная в книжную обложку, попирает смерть. Он продолжает жить. Лучшей, как ему представляется, жизнью. Перед нами не просто местная форма существования со своим предвзятым мнением, а организм, сумевший воплотить то, насчет чего мы еще сомневаемся. Конечно, уаб не голословен. Он живое доказательство собственной теории. Факты говорят сами за себя. И я склонен им верить.

— Хорошо, для него, возможно, жизнь вечна, — возразил Мастерс, — но это не значит, что для остальных тоже. Уаб, как подсказывает нам мистер Саперштейн, уникум. Ни у одного другого живого существа ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле шкура не остается жить после гибели, питаясь взвешенными в атмосфере микроскопическими частицами. Если он на это способен, не значит…

— Жаль, что со шкурой нельзя пообщаться, — подал голос Саперштейн. — В нашей фирме пытались, с тех пор как обнаружили факт посмертного существования. Но способа так и не нашли.

— А мы в издательстве, — выступил Снид, — нашли. На самом деле я уже провел эксперимент. Я напечатал книгу с одной строчкой: «Уаб, не в пример другим живым существам, бессмертен» — и переплел в уабовую шкуру, а потом перечитал. Текст изменился. Вот. — Он протянул Мастерсу тоненькую книжицу в элегантной обложке. — Прочтите.

Мастерс зачитал вслух: «Уаб, в пример другим живым существам, бессмертен».

— Он убрал только «не», правка незначительная, всего две буквы.

— Однако в смысловом отношении, — возразил Снид, — это бомба. Нам поступает ответ, так сказать, из загробного мира. Ведь по сути, технически, шкура уаба мертва, потому что мертв отрастивший ее уаб. Следовательно, у нас в руках почти неоспоримое доказательство существования разумной жизни после смерти.

— Тем не менее есть одно «но», — нерешительно проговорил Саперштейн. — Мне жаль об этом упоминать, я не знаю, какое отношение данный факт имеет к вышеизложенному. Но марсианский уаб, при всех его невероятных и даже мистических способностях к выживанию, с точки зрения разума совершенно туп. У земного опоссума, например, объем мозга в три раза меньше, чем у кошки. Так вот, у уаба мозг в пять раз меньше, чем у опоссума.

— Что ж, — не сдавался Снид, — в Библии сказано: «Последние станут первыми». Возможно, примитивный уаб подходит именно под эту категорию. Будем надеяться.

— Вы хотите вечной жизни? — взглянул на него Мастерс.

— Конечно. Все хотят.

— Я нет, — решительно заявил Мастерс. — Мне и без того проблем хватает. Существовать дальше в виде книжного переплета или еще в каком виде… Увольте!

Однако в глубине его сознания заворочалась другая мысль. Диаметрально противоположная.

— Да, уабу такая жизнь больше по вкусу, — признал Саперштейн. — Превратиться в книжный переплет, лежать себе полеживать на полке год за годом, всасывая мельчайшие частицы из воздуха. И медитировать. Или чем там занимаются уабы после смерти.

— Богословствуют, — ответил Снид. — Проповедуют. Я так понимаю, больше мы книги в уабовую шкуру не переплетаем? — уточнил он у начальства.

— На продажу нет. Но… — Мастерса не покидало убеждение, что какую-то пользу из шкуры все же извлечь можно. Интересно, переносит ли она ту же повышенную способность к выживанию на все, во что превращается? Скажем, на оконные шторы? Или на обивку летающей машины — вдруг благодаря ей исчезнет смертность на автотрассах? А подкладка для шлемов спецназа? Или бейсбольных?

Возможности вырисовывались безграничные… Хотя и расплывчатые. Нужно обдумать все как следует, поразмыслить на досуге.

— В любом случае, — услышал он голос Саперштейна, — моя фирма решительно отказывается от выплаты компенсации, поскольку характеристики уабовой шкуры открыто изложены в нашем буклете за этот год. Мы категорически…

— Хорошо, — раздраженно отмахнулся Мастерс, — убытки так убытки. Пусть их. — Он повернулся к Сниду. — Значит, она ясно утверждает во всех тридцати с лишним исправленных фрагментах, что жизнь после смерти приятна?

— Именно. «Ибо земная юдоль предвещает блаженство без срока». Все здесь, в этой строчке, всунутой в трактат Лукреция.

— Блаженство, — повторил Мастерс, кивая. — Мы, правда, не на Земле, а на Марсе. Но я думаю, это неважно, уаб имеет в виду просто жизнь, безотносительно места проживания. — Он снова погрузился в мрачное раздумье. — Мне кажется, заниматься абстрактными рассуждениями о «жизни после смерти» можно сколько угодно — люди толкут эту воду в ступе уже пятьдесят тысяч лет. Гораздо больше общей философской картины меня интересуют конкретные способности уабовой шкуры, бессмертие, которое она в себе несет. Какие еще книги вы в нее переплетали? — обратился он к Сниду.

— Том Пейн, «Век разума», — сверившись со списком, ответил тот.

— И что в результате?

— Двести шестьдесят семь чистых страниц. И в середине одно-единственное слово: «бред».

— Продолжайте.

— «Британнику». Там ничего, по сути, не правилось, но добавились целые статьи. Про душу, про переселение душ, про ад, адские муки, грех, бессмертие… Весь двадцатичетырехтомник приобрел религиозную направленность. — Он оторвался от списка. — Продолжать?

— Конечно. — Мастерс слушал и одновременно размышлял.

— «Сумма теологии» Фомы Аквинского. Текст не тронут, только периодически вставлена библейская строка: «буква убивает, а дух животворит». Еще «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Шангри-Ла оказывается преддверием мира иного, который…

— Хватит, — остановил его Мастерс. — Мысль ясна. Вопрос в том, что с ней делать. Очевидно, что переплетать книги в эту шкуру мы не можем — по крайней мере, те, с которыми она расходится.

Перед ним уже замаячило другое применение, гораздо более корыстное, затмевающее все, что уабова шкура способна была дать или передать книгам и вообще любому неодушевленному предмету. Как только он доберется до телефона…

— Особенно любопытна, — продолжал тем временем Снид, — реакция на сборник трудов по психоанализу авторства одного из величайших фрейдистов нашего времени. Все статьи остались как есть, однако в конце каждой приписана одна и та же фраза. — Снид усмехнулся. — «Врачу, исцелися сам». Вот ведь чувство юмора.

— Да, — кивнул Мастерс, не переставая думать о телефоне и жизненно важном звонке, который он сделает.

Вернувшись в свой кабинет в «Обелиск Букс», Мастерс провел предварительный эксперимент, проверил свою теорию. Взяв из коллекции любимую чайную пару «Роял Альберт», желтого фарфора, он завернул ее в шкуру уаба. Затем, преодолевая сомнения и страх, он положил сверток посреди кабинета и изо всех своих немощных сил втоптал его в пол. Чашка не разбилась. Вроде бы. Развернув шкуру, Мастерс осмотрел фарфор. Да, правильно, живая уабовая шкура защищает содержимое от уничтожения.

Удовлетворенный экспериментом, он уселся за стол и в последний раз проверил свои умозаключения. Оболочка из уабовой шкуры делает хрупкий, бренный предмет неуязвимым. Так воплощается на практике уабова доктрина бессмертного существования — в точности, как он и ожидал.

Мастерс снял трубку и набрал номер своего нотариуса.

— Я насчет завещания, — сообщил он, когда тот откликнулся. — Того, последнего, которое я составлял несколько месяцев назад. Хочу внести новый пункт.

— Да, мистер Мастерс. Слушаю.

— Небольшое дополнение, — промурлыкал Мастерс. — Касается гроба. Я прошу довести до сведения наследников, что гроб внутри должен быть со всех сторон — снизу, сверху и по бокам — обтянут шкурой уаба. От фирмы «Волосок к волоску». Я хочу отправиться к Создателю облаченным, так сказать, в шкуру уаба. Произвести достойное впечатление.

Он хохотнул непринужденно, однако тон его был донельзя серьезен. Нотариус это почувствовал.

— Как вам будет угодно.

— И вам советую, — продолжал Мастерс.

— Зачем?

— Посмотрите в полной медицинской энциклопедии, которую мы выпускаем в следующем месяце. Только возьмите издание, переплетенное в уабовую шкуру, оно будет отличаться от обычного.

Мастерс снова представил себе гроб, обтянутый изнутри шкурой уаба. Вот он лежит в этом гробу глубоко под землей, а шкура густеет, растет. Любопытно будет взглянуть, какую правку внесет в него сортовая уабовая шкура…

Особенно через несколько столетий.

1968

Реванш (Return Match)

Казино было не совсем обычным — огромный корабль пришельцев висел в воздухе прямо над игорными столами, которые в случае облавы уничтожало пламя из сопл двигателей. «Ловко устроено», — угрюмо подумал офицер полиции Джозеф Тинбейн. Чуть что — и пришельцы покидали Терру, параллельно заметая все следы своего грязного бизнеса.

А главное, убивали игроков — потенциальных свидетелей.

Сидя в припаркованном авиамобиле, Тинбейн вдыхал щепотку за щепоткой «Дин Свифт Инч Кеннет», потом принялся за желтую баночку «Рен’с релиш». Правда, табак почти не помогал взбодриться. Слева в сумеречном небе виднелись очертания остроносого корабля пришельцев, черного и немого, а под ним зияла окруженная стенами дыра, на первый взгляд такая же черная и немая.

— Можем войти, — сообщил Тинбейн менее опытному напарнику, — но это верная смерть.

Надо положиться на роботов, понимал он. Пусть даже они неуклюжие и глючные. Зато неживые. В таком деле у неживых преимущество.

— Третий пошел, — тихо сказал офицер Фальк.

Вытянутая фигура в человеческой одежде остановилась у входа в казино, постучала и стала ждать. Спустя миг дверь открылась. Робот произнес верное кодовое слово и вошел внутрь.

— Как по-вашему, они уцелеют при старте? — спросил Тинбейн. Фальк был специалистом по роботехнике.

— Один, если повезет. Все точно не уцелеют. Но хватит и одного. — Фальк нетерпеливо пригнулся и заглянул Тинбейну через плечо. На юном лице застыло напряжение. — Включите мегафон. Объявите, что они арестованы. Зачем ждать?

— Затем, — сказал Тинбейн, — что гораздо удобнее, пока корабль на месте, а действие происходит внизу. Мы подождем.

— Но все роботы уже внутри.

— Подождем, пока они начнут видеотрансляцию.

Какие-никакие, а улики. В главном управлении полиции записи теперь велись постоянно. И все же напарник отчасти прав. С тех пор как последний из трех человекоподобных роботов вошел в казино, ничего уже не произойдет. Пока пришельцы не засекут шпионов и не запустят стандартный план отступления.

— Ладно. — Тинбейн включил мегафон.

Фальк наклонился вперед и заговорил:

— КАК ЗАКОННЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ВЕРХНЕГО ЛОС-АНДЖЕЛЕСА, ПРИКАЗЫВАЕМ ВСЕМ ОРГАНИЗОВАННО ВЫЙТИ НАРУЖУ; ДАЛЕЕ ПРИКАЗЫВАЕМ…

Голос из мегафона утонул в реве двигателей: корабль готовился к взлету. Фальк пожал плечами и, холодно улыбнувшись Тинбейну, одними губами произнес:

— Ненадолго их хватило.

Разумеется, никто не вышел. Каркас здания начал плавиться. Корабль двинулся вверх, оставляя за собой вязкую лужу воскообразного вещества. По-прежнему никого.

Все погибли, с немым ужасом понял Тинбейн.

— Нам пора, — твердо сказал Фальк и стал натягивать неоасбестовый костюм. Через секунду Тинбейн последовал его примеру.

Вместе они вошли в пышущую жаром «ванну», которая осталась от казино. В центре виднелся горбик — двое из трех человекоподобных роботов в последний момент накрыли что-то телами. Третьего нигде не было: видимо, уничтожен, как и все вокруг. Все живое.

«Любопытно, что их ограниченные мозги сочли нужным сохранить любой ценой? — размышлял Тинбейн, разглядывая искореженные останки. — Живое существо? Слизнеподобного пришельца? Не похоже. Может, игорный стол?»

— А для роботов они шустро сработали, — удивленно заметил Фальк.

— Что-то есть. — Тинбейн осторожно тронул горячий оплавленный металл, оставшийся от роботов. Какая-то часть тела — судя по всему, туловище — сдвинулась, открывая неизвестную находку.

Автомат для игры в пинбол. Интересно зачем? Есть ли от него хоть какая-то польза?

В полицейской лаборатории на Сансет-авеню в центре Старого Лос-Анджелеса техник — худой высокий парень — вручил Тинбейну папку с отчетом.

— Лучше устно, — раздраженно сказал Тинбейн, протягивая папку технику. За годы службы он достаточно копался в бумагах.

— В общем, конструкция нестандартная. — Техник уткнулся в бумаги, словно успел забыть, о чем писал. Его голос был сухим и невыразительным, как и сам отчет. Техник явно считал задание скучным. Да и сам думал, что от автомата, спасенного роботами, мало толку — по крайней мере, Тинбейну так казалось. — То есть автомат отличается от аналогов, которые они раньше поставляли на Терру. Лучше проверьте сами — возьмите монетку и сыграйте. Двадцать пять центов будут выделены из бюджета лаборатории. Позднее мы заберем их из автомата.

— Да есть у меня монетка, — буркнул Тинбейн и пошел за техником через огромную захламленную лабораторию, мимо замысловатых — и чаще всего устаревших — аналитических приборов и полуразвалившихся установок в рабочий отсек на другом конце зала.

Там, отремонтированный и заботливо протертый, стоял спасенный роботами пинбол-автомат. Тинбейн опустил в щель монетку; пять металлических шариков немедленно упали в стартовую лунку, а на панели в глубине автомата заплясали разноцветные огоньки.

— Прежде чем начать, — техник стоял рядом, глядя на поле, — советую внимательно изучить карту местности, по которой будет проходить шарик. Плоскость под защитным стеклом очень любопытная. Настоящая деревня в миниатюре: дома, уличные фонари, инфраструктура, водосточные системы… Конечно, это не Терра. Типичная Ионийская деревня. Детализация на высшем уровне.

Пригнувшись, Тинбейн заглянул за стекло. Техник был прав: крошечные здания выглядели на редкость реалистичными.

— Мы измерили износ движущихся деталей, — сообщил техник. — Судя по всему, автомат давно в эксплуатации. Соединения заметно разболтаны. По нашим оценкам, конструкция не протянет и тысячи игр без ремонта — конечно, у них на Ио. Как мы поняли, все оборудование такого рода собирают именно там. Я имею в виду игровые автоматы в целом.

— Какова цель игры? — спросил Тинбейн.

— Поле представляет собой так называемое переменное множество. Другими словами, местность, на которую падает стальной шарик, постоянно трансформируется. Различных комбинаций может быть до… — Техник стал пролистывать отчет, но так и не нашел точную цифру, — в общем, очень много. Миллионы. На наш взгляд, такая сложность избыточна. Впрочем, когда начнете играть, увидите.

Тинбейн нажал на кнопку — первый шарик выкатился из резервуара к толкателю, затем дернул за подпружиненный штырек. Шарик пулей взлетел по стартовому желобу и отскочил в произвольном направлении от подушки, сообщающей дополнительную скорость. Наконец он начал постепенно спускаться к верхней границе деревни.

— Первоначальная линия обороны, — сказал техник из-за плеча, — которая защищает саму деревню, — это ряд холмов, по цвету, форме и рельефу напоминающий ионийский пейзаж. Рисунок местности воспроизведен с доскональной точностью — возможно, по снимкам спутников Ио. Сразу верится, что видишь настоящий кусочек той луны с расстояния в десять с лишним миль.

Стальной шарик налетел на край холмистой местности и, изменив траекторию, неуверенно задрожал, как будто не знал, куда падать дальше.

— Отбит. — Про себя Тинбейн отметил, как четко сработал рельеф, нейтрализуя нисходящее движение шарика. — Теперь он полетит в обход деревни.

Почти потерявший скорость шарик вяло покатился по боковому желобу, но вдруг, уже почти опустившись в нижний улавливатель, резко отскочил от подушки-акселератора и вернулся на поле.

На табло загорелся счет — временное преимущество игрока. Шарик снова угрожающе приближался к деревне. Он прокатился по холмам, практически повторяя прежнюю траекторию.

— Сейчас вы увидите кое-что важное, — сказал техник. — Шарик летит к подушке, в которую только что врезался. Не смотрите на него, смотрите на подушку!

Тинбейн пригляделся. Над подушкой вилась крошечная струйка серого дыма. Он вопросительно взглянул на техника.

— Теперь смотрите на шарик! — резко сказал тот.

Шарик снова налетел на подушку-акселератор, расположенную чуть ниже улавливателя. Однако на этот раз она не отреагировала на удар.

Тинбейн моргнул. Шарик беспомощно скатился в улавливатель — раунд был окончен.

— Не сработало, — сказал он через мгновение.

— Видели дым? Это сгорела проводка. Короткое замыкание. От подушки шарик отскакивал в опасном направлении — угрожающем деревне.

— Другими словами, — подхватил Тинбейн, — автомат учел воздействие подушки. Он защищается от шарика.

Тинбейн уже встречал подобное в других игровых автоматах пришельцев: мудреные микросхемы, благодаря которым игровое поле постоянно менялось, как живое, затрудняя победу игрока. В данном конкретном автомате игрок побеждает, если пять стальных шариков пройдут через центр поля — копию ионийского поселения. Значит, его нужно защищать. Следовательно, конкретную стратегически расположенную подушку-акселератор нужно вывести из строя. По крайней мере, временно. Пока не преобразится карта местности.

— Ничего нового, — сказал техник. — Вы видели подобное дюжину раз, а я — сотню. Предположим, на этом автомате сыграно десять тысяч игр, и каждый раз электроника тщательно перестраивалась, чтобы нейтрализовать стальные шарики. Допустим, модификации сохраняются и накапливаются. То есть, сколько бы очков игрок ни набрал сейчас, это будет ничтожный процент от ранних результатов, поскольку у электроники было время отреагировать. Модификации — как и во всех игровых автоматах пришельцев — направлены на достижение минимального, нулевого коэффициента победы. Попытайтесь нанести удар по деревне, Тинбейн. Мы настроили постоянный механический запуск и сыграли сто сорок игр. Шарик ни разу не приблизился к деревне на опасное расстояние. Мы составили таблицу результатов. С каждой новой игрой количество очков незначительно снижается.

Техник усмехнулся.

— И что? — спросил Тинбейн.

— И ничего. Как я и говорил и как показывает отчет. — Техник помолчал. — Кроме одного. Взгляните сюда. — Пригнувшись, он провел тонким пальцем по защитному стеклу к центру миниатюрной деревни. — Судя по серии фотоснимков, с каждой новой игрой становится заметнее одна деталь. Очевидно, за ее сборку отвечает электроника автомата. Собственно, как и за все модификации. Вам ничего не напоминает эта конструкция?

— Похоже на римскую катапульту, — сказал Тинбейн. — Правда, у этой штуки ось вертикальная, а не горизонтальная.

— И нам так показалось. Посмотрите на пращу — на фоне деревни она выглядит несоразмерно большой, просто гигантской. Если быть точным, она не вписывается в масштаб.

— Такое ощущение, что туда почти поместится…

— Не почти, — перебил техник. — Мы ее измерили. Совпадение полное: в пращу идеально входит стальной шарик.

— А дальше? — По спине Тинбейна пробежал неприятный холодок.

— А дальше катапульта запустит шарик в игрока, — невозмутимо сказал техник. — Она нацелена в точку перед автоматом, прямо и вверх. И практически готова.

Лучшая защита, размышлял Тинбейн, изучая нелегальный автомат пришельцев — это нападение. Но при чем тут пинбол?

Ноль, осенило его, не устраивает защитные схемы автомата. Ноль не годится. Значение должно быть меньше. Почему? Потому что электроника стремится не к нулевому коэффициенту победы, а к оптимальной оборонительной стратегии и тактике. Слишком уж разумно она устроена. Хотя…

— Как по-вашему, — спросил Тинбейн долговязого техника, — пришельцы изначально так задумали?

— Неважно. По крайней мере, сейчас. Есть два основных фактора: автомат был экспортирован — в нарушение террианских законов — на Терру, и на нем играли люди. Намеренно или нет, он может стать и скоро станет смертельным оружием. По нашим расчетам, примерно к двадцатой игре. С каждой новой монеткой строительство возобновляется. Неважно, приблизился шарик к деревне или нет. Достаточно, чтобы поступала энергия от центральной гелиевой батареи. Питание подается автоматически с началом игры. Прямо сейчас электроника строит катапульту. Лучше запустите оставшиеся четыре шарика, чтобы питание отключилось. Или дайте разрешение разобрать автомат — хотя бы вынуть батарею.

— Пришельцы не очень-то ценят человеческую жизнь, — задумчиво произнес Тинбейн. Он вспомнил кровавое месиво при попытке захвата казино. Для них это обычное дело. На фоне такого масштаба жертв автомат выглядит невинной игрушкой. Может, у него есть какая-то скрытая цель? — Избирательность, — сказал он вслух. — Автомат уничтожает только того, кто играет.

— Каждого, — поправил техник. — По очереди.

— Но кто рискнет играть после первого смертельного случая?

— Люди ходят в казино, зная, что при облаве пришельцы выжгут дотла всех и вся, — заметил техник. — Тяга к игре — это зависимость, мания; настоящему игроку плевать на риск. Слышали о русской рулетке?

Тинбейн дернул за штырек; второй стальной шарик подскочил вверх и покатился к миниатюрной деревне. На этот раз он пробился за холмистую местность и полетел к домику на окраине. «Может, я до нее доберусь? — зло подумал Тинбейн. — Прежде чем она доберется до меня». Его охватило странное, непривычное возбуждение. Шарик раздавил крошечную постройку и двинулся дальше. На фоне любого сооружения в деревне даже маленький кусочек стали казался грозным оружием.

Любого, кроме центральной катапульты. Тинбейн напряженно вглядывался: шарик угрожающе шел прямо на нее, однако внезапно врезался в высокое здание, отскочил и попал в улавливатель. Тинбейн немедленно дернул за пусковой штырек, и третий шарик взвился вверх по стартовому желобку.

— Игра идет по-крупному, верно? — тихо сказал техник. — Ваша жизнь против их жизней. Крайне притягательно для людей определенного склада.

— Думаю, — сказал Тинбейн, — я доберусь до катапульты раньше, чем ее достроят.

— Может быть. А может, и нет.

— С каждым разом шарик все ближе.

— Для выстрела катапульте нужно стальное ядро — это ее заряд. Вы даете ей все больше шансов завладеть одним из шариков. По сути, вы ей помогаете, — сказал техник. И мрачно добавил: — Без вас она вообще не сработает; игрок — не только противник, но и недостающее звено. Прекращайте игру, Тинбейн. Эта штука вас использует.

— Прекращу, — сказал Тинбейн, — когда попаду в катапульту.

— Не сомневаюсь, черт побери! Потому что будете трупом. — Он посмотрел на Тинбейна, прищурясь. — Возможно, именно для этого пришельцы создали автомат — чтобы расквитаться с нами за облавы. Очень похоже на то.

— Есть еще монетка? — спросил Тинбейн.

Во время десятой игры автомат неожиданно изменил стратегию: перестал защищать деревню.

Стальной шарик впервые покатился через центр. Прямо к идеально совпадающей по масштабу катапульте.

Видимо, строительство закончилось.

— Тинбейн, как старший по званию, — напряженно сказал техник, — приказываю вам выйти из игры.

— Любой ваш приказ мне, — отозвался Тинбейн, — отдается в письменном виде и утверждается в управлении на уровне инспектора. — Тем не менее он неохотно отошел от автомата и задумчиво сказал: — Я могу попасть в нее, но не отсюда. Мне нужно быть в другом месте, подальше, откуда меня не видно.

Тогда она не сможет засечь меня и прицелиться.

Он уже заметил, как катапульта чуть заметно вращается. Автомат обнаружил его при помощи какой-то оптической системы. Или термодатчиков, реагирующих на тепло тела.

Если так, защититься сравнительно просто: подвесить катушку сопротивления в другом месте. С другой стороны, не исключено, что автомат определяет цефалический индекс и фиксирует излучения головного мозга. Правда, в лаборатории это заметили бы.

— Какой у него алгоритм? — спросил Тинбейн.

— Когда мы исследовали автомат, катапульта была еще не готова. Несомненно, алгоритм начал действовать только после завершения конструкции.

— Думаю, он не регистрирует мозговые излучения, — задумчиво проговорил Тинбейн. Иначе автомат без труда поймал бы сигнал. И хранил данные о противнике на случай будущих столкновений.

В этой мысли было что-то пугающее — гораздо более пугающее, чем непосредственная угроза ответного выстрела.

— Давайте договоримся, — сказал техник. — Вы играете до первого ответного удара. После этого вы устраняетесь и мы демонтируем автомат. Нам нужно узнать алгоритм; позднее он может проявиться в более сложном виде. Согласны? Вы идете на рассчитанный риск, но думаю, первый удар будет пробным, своего рода пристрелка; второй раз автомат прицелится точнее… но не успеет.

Сказать ли технику о своих опасениях?

— Меня беспокоит, — произнес Тинбейн, — что он запомнит мои данные. На будущее.

— Какое будущее? Мы полностью разберем автомат, как только он выстрелит.

— Пожалуй, я согласен, — неохотно сказал Тинбейн. Я и так зашел слишком далеко.

Следующий стальной шарик прошел в нескольких миллиметрах от катапульты. Но сильнее всего встревожило Тинбейна не это, а мгновенное, неуловимое движение катапульты навстречу крошечному ядру. Настолько быстрое, что могло запросто остаться незамеченным.

— Ей нужен шарик. — Похоже, техник тоже увидел. — Ей нужны вы.

Тинбейн нерешительно тронул штырек, чтобы запустить следующий — а для него, возможно, последний — стальной шарик.

— Отойдите! — нервно сказал техник. — Забудем уговор, бросайте. Разберем как есть.

— Нам нужен алгоритм, — возразил Тинбейн. И дернул за штырек.

Стальной шарик, который внезапно как будто вырос до гигантских размеров и налился тяжестью, уверенно вскочил в катапульту; все до единой линии рельефа перестроились, облегчая путь. Захват произошел почти мгновенно, и Тинбейн, не успев опомниться, молча вытаращил глаза.

— Бегите! — Техник резко прыгнул на Тинбейна и сбил его с ног.

Раздался звон стекла; стальной шарик, просвистев у правого виска Тинбейна, врезался в дальнюю стену лаборатории и укатился куда-то под стол.

На миг повисла тишина.

Затем техник дрогнувшим голосом сказал:

— Скорость. Масса. Все, что нужно для выстрела.

Тинбейн, пошатываясь, встал и шагнул к автомату.

— Не продолжайте, — предупредил техник.

— Незачем. — Тинбейн повернулся и бросился прочь. Автомат выпустил шарик самостоятельно.

Тинбейн сидел в приемной напротив начальника лаборатории Теда Донована и курил. Дверь в лабораторию была закрыта, присутствующим техникам по громкой связи приказали удалиться на безопасное расстояние. Из-за двери не доносилось ни шороха. «Затаился и ждет», — подумал Тинбейн.

Интересно, любого, кто подойдет, — любого человека? Или только его?

Второй вариант теперь был еще безрадостнее, чем раньше; даже сидя в приемной, Тинбейн рефлекторно втягивал голову в плечи. Автомат, созданный на другой планете, отправленный на Терру без конкретной цели, способный перебирать все способы защиты до победного конца. Закон случайности в действии — сотни, даже тысячи игр… человек за человеком, игрок за игроком. Наконец наступала критическая точка, и последний игрок, тоже выбранный случайно, вступал в смертельное противостояние. В данном случае сам Тинбейн. К несчастью.

— Мы уничтожим блок питания на расстоянии, это не так уж сложно, — сказал Тед Донован. — А вы идите домой и выбросьте все из головы. Как только определим алгоритм, мы вам сообщим. Конечно, только не ночью…

— Сообщите, — сказал Тинбейн, — в любое время. Если можно.

Объяснения Доновану не потребовались.

— Вероятно, основная цель автомата — полицейские, которые устраивают облавы на казино. Как они навели на него наших роботов, неизвестно — пока. Возможно, этот алгоритм мы тоже выясним. — Он взял уже устаревший отчет и поморщился. — Теперь ясно, что анализ слишком поверхностный. «Очередной игровой автомат пришельцев». Черта с два! — Донован с отвращением швырнул папку на стол.

— Пришельцы своего добились, — сказал Тинбейн, — я влип по уши.

По крайней мере, попал на крючок. В западню. Стал союзником.

— Вы игрок; в вас есть азартная жилка. Но вы о ней не знали. Возможно, иначе бы не сработало, — добавил Донован. — Однако идея любопытна. Пинбол-автомат, который стреляет в ответ. Кормится выпущенными шариками. Надеюсь, они не построят стрелковый стенд. И без того тошно.

— Бред какой-то, — пробормотал Тинбейн.

— Простите?

— Как будто сон. — Тинбейн встал. — Я последую вашему совету и пойду домой. У вас есть мой номер видеофона. — Он чувствовал себя разбитым и издерганным.

— Ужасно выглядите. — Донован пристально посмотрел на Тинбейна. — Не стоит так уж нервничать; автомат относительно безобиден. Его нужно запустить, напасть первым. Если оставить его в покое…

— Я оставил его в покое. Но он ждет, я чувствую. Хочет, чтобы я вернулся.

Он физически ощущал это ожидание, предвкушение встречи. Автомат оказался обучаемым, и Тинбейн успел кое-чему его научить — сообщил о себе.

Сообщил, что он существует. Что на Терре есть человек по имени Джозеф Тинбейн.

А это уже слишком.

Когда Тинбейн открыл дверь своей квартиры, раздался звонок. Он медленно взял трубку.

— Алло?

— Тинбейн? — говорил Донован. — Так и есть, автомат энцефалотропный. Мы обнаружили скан вашего мозга и, разумеется, сразу стерли. Но… мы нашли еще кое-что, чего не было при первичном анализе.

— Передатчик, — хрипло сказал Тинбейн.

— Боюсь, что да. Радиус действия — полмили; две мили при направленном излучении. И он был включен, из чего следует, что сейчас сигнал транслируется на две мили. Естественно, у нас нет ни малейшего представления о приемнике, мы даже не знаем, на Терре ли он. Может, и да. Где-нибудь в офисе. Или в их авиамобиле. В общем, теперь вы в курсе. Это, несомненно, орудие мести, и, к несчастью, ваша эмоциональная реакция оказалась им на руку. Мы показали автомат лучшим экспертам. По их мнению, он вас ждал, если можно так выразиться. Чувствовал ваше приближение. Вероятно, это устройство никогда не использовалось как игровой автомат, соединения были разболтанными изначально, а не в результате износа. Вот в целом и все.

— Что мне делать? — спросил Тинбейн.

— Делать? — Голос в трубке умолк. — Да ничего, собственно. Сидите дома, какое-то время не появляйтесь на работе.

«То есть если до меня доберутся, — подумал Тинбейн, — все остальные будут в безопасности. Удобно для департамента, но не для меня».

— Пожалуй, я лучше уеду, — сказал он вслух. — Вдруг их конструкция ограничена в пространстве, например, действует в пределах Верхнего Лос-Анджелеса или даже в отдельном районе.

В Ла-Хойя у него есть девушка, можно поехать туда.

— Поступайте, как считаете нужным.

— Вы ведь не можете мне помочь?

— Послушайте, — сказал Донован, — мы выделим умеренную сумму, постараемся, чтобы вам хватило на жизнь. Пока мы не обнаружим этот чертов приемник и не определим, к чему он подключен. Досаднее всего, что информация стала просачиваться за пределы лаборатории. Непросто будет набирать группы захвата для борьбы с игровым бизнесом пришельцев… Похоже, именно этого они и добивались. И еще одно: в лаборатории могут сделать экран для мозга, чтобы ваши импульсы труднее было распознать. Правда, за ваш счет. Стоимость можно будет вычесть из вашей зарплаты за несколько месяцев. Не хотите? Лично я очень советую согласиться.

— Хорошо. — На Тинбейна одновременно накатили уныние, усталость, апатия и безразличие. Интуиция настойчиво твердила, что для всего этого есть повод. — Порекомендуете что-нибудь еще?

— Держите при себе оружие. Даже если ляжете спать.

— Спать? По-вашему, я смогу уснуть? Не раньше, чем машина будет полностью уничтожена.

Хотя какая разница? После того как автомат передал скан его мозга неизвестно куда. Бог знает, что это за машина; у пришельцев полно хитроумных приборов.

Повесив трубку, он побрел в кухню, отыскал полупустую бутыль бурбона «Антик» и приготовил себе коктейль с виски и лимоном.

С ума сойти! Его преследует инопланетный пинбол-автомат!.. Даже смешно, хотя Тинбейну сейчас не до смеха.

Как нейтрализовать агрессивный пинбол-автомат? У которого есть твой номер и который на тебя охотится? Или, если говорить точно, космического союзника пинбол-автомата…

В окно кухни тихонько постучали.

Тинбейн нашарил в кармане лазерный пистолет и, осторожно прокравшись вдоль стены, всмотрелся в ночное небо. Темно, хоть глаз выколи. Фонарик? Есть в бардачке авиамобиля, припаркованного на крыше многоэтажки. Самое время за ним сбегать.

Через мгновение Тинбейн ворвался в кухню с фонариком в руке и посветил в окно.

Снаружи сидело существо, похожее на жука, с торчащими продолговатыми ложноножками. Усики механически ощупывали стекло, ритмично барабаня.

Судя по следу от присосок, жук явно заполз по стене дома.

Когда любопытство пересилило страх, Тинбейн осторожно открыл окно — не хватало еще платить ремонтникам! — и аккуратно прицелился из лазерного пистолета. Существо не шелохнулось — видимо, заглох двигатель. А может, у него была замедленная реакция по сравнению с живым аналогом. Если, конечно, оно не собиралось взрываться — но в этом случае времени на раздумья у Тинбейна бы не было.

Он направил узкий луч лазера в брюхо жука. Раненое существо отвалилось от стекла, разжав крошечные присоски. Тинбейн подхватил его и быстро швырнул на пол комнаты, продолжая держать на прицеле. Но жук даже не дернулся: механизм был необратимо поврежден.

Тинбейн положил добычу на кухонный стол, вынул отвертку из ящика с инструментами у раковины, сел и пригляделся. Он чувствовал, что можно не спешить: напряжение отступило, пусть даже временно.

За сорок минут ему удалось вскрыть корпус; отвертка не подошла ни к одному крепежному винту, и в конце концов Тинбейн открутил их столовым ножом. Существо лежало перед ним на столе, панцирь был разделен на две части: одну пустую, а вторую набитую деталями. Бомба? Тинбейн крайне осторожно продолжил разбирать механизм, тщательно исследуя каждую деталь.

Не бомба — по крайней мере, известной конструкции. Другой инструмент убийства? Никаких лезвий, ядов или микроорганизмов, трубок со смертельным зарядом, взрывчаткой и тому подобным. Тогда что, черт возьми, это такое? Тинбейн обнаружил мотор, при помощи которого существо заползло на стену, потом фотоэлектрическую поворотную установку для ориентации в пространстве. И все. Ничего больше.

Бесполезная пустышка.

Или нет? Тинбейн посмотрел на часы. Он корпел над жуком час, забыв обо всем — кто знает, от чего его отвлекали?

Тинбейн нервно поднялся на ноги, схватил лазерный пистолет и начал обходить квартиру, прислушиваясь и пытаясь почуять хоть мельчайший признак чего-то чуждого.

Эта штука выиграла для них время — целый час! Неважно, что они задумали. Время, думал Тинбейн, чтобы уехать из дома. В Ла-Хойя и к дьяволу прочь отсюда, пока все не утрясется!

Зазвонил видеофон.

Тинбейн нажал на кнопку, и на тусклом экране возникло лицо Теда Донована.

— Мы наблюдаем за вашей многоэтажкой с авиамобиля. И зарегистрировали движение. Могу рассказать, если интересно.

— Давайте, — напряженно отозвался Тинбейн.

— На крыше ненадолго приземлялся летательный аппарат. Массивный, больше стандартного авиамобиля. Неизвестной нам конструкции. Вскоре он снова взлетел на большой скорости.

— Что-нибудь оставил?

— Боюсь, что да.

— Можете хоть что-нибудь для меня сделать? — сжав губы, спросил Тинбейн. — Буду очень признателен.

— Что вы предлагаете? Мы не знаем, что это, вы наверняка тоже не знаете. Мы готовы выслушать ваши предложения, но думаю, придется ждать, пока вы не выясните, что это за… опасный предмет.

Что-то стукнуло в дверь во внешнем холле.

— Я останусь на связи, — сказал Тинбейн. — Не отключайтесь — кажется, началось.

Он запаниковал, неприкрыто и по-детски. Кое-как удерживая пистолет в онемевшей руке, Тинбейн медленно пробрался к запертой входной двери дома, застыл, затем слегка приоткрыл дверь. Самую малость.

Мощная, непреодолимая сила толкнула дверь, и он выпустил ручку. Огромный стальной шар, прижатый к полуоткрытой двери, беззвучно выкатился навстречу. Тинбейн отступил, узнав настоящего врага; ползучее существо на стене было лишь отвлекающим маневром.

Наружу было не выбраться. Теперь ему не попасть в Ла-Хойя. Тяжеленный шар полностью заблокировал выход.

Тинбейн вернулся к видеофону.

— Я в плену. В собственном доме.

Внешняя граница, внезапно понял он. Как холмистая местность в меняющемся рельефе автомата. Первый шар застрял там, на пороге. А второй? Третий?

Каждый следующий будет ближе.

— Можете кое-что сконструировать? — просипел Тинбейн. — В лаборатории сейчас есть люди?

— Попробуем, — сказал Донован. — Зависит от того, что вы хотите. Чем мы могли бы помочь?

Просить было противно. Однако необходимо. Следующий шар мог влететь в окно или проломить крышу.

— Мне нужно нечто вроде катапульты. Достаточно большое и прочное, чтобы вместить ядро диаметром примерно полтора метра. Получится?

— Оно перед вами? — резко спросил Донован.

— Если это не галлюцинация. Искусственная модель, созданная специально, чтобы наводить ужас.

— Наши люди в авиамобиле кое-что видели. И это не галлюцинация, она была вполне осязаемой. И… — Донован помолчал. — Пришельцы оставили на крыше нечто тяжелое. При взлете масса их аппарата была значительно ниже. Оно настоящее, Тинбейн.

— Я так и думал.

— Мы доставим вам катапульту как можно скорее. Будем надеяться, они делают разумный перерыв перед каждым… ударом. Лучше рассчитывайте минимум на пять.

Кивнув, Тинбейн зажег сигарету. Точнее, попытался, — зажигалка выпрыгивала из трясущихся рук. Он взял желтую лакированную банку с табаком, но не смог открыть тугую крышку, и банка со звоном упала на пол.

— Пять, — сказал Тинбейн, — на каждую игру.

— Да, — неохотно согласился Донован, — верно.

Стена гостиной содрогнулась. Следующий шар шел на него из соседней квартиры.

1967

Вера наших отцов (Faith of Our Fathers)

Выйдя на улицу, он обнаружил прямо перед собой безногого нищего толкача на деревянной тележке-платформе. Толкач оглашал улицу оглушительными воплями. Чьен замедлил шаг, прислушался, но не остановился.

Ему не давало покоя последнее дело, которым он занимался в Министерстве произведений искусств в Ханое. Чьен был настолько поглощен своими мыслями, что совершенно не замечал окружавший его водоворот велосипедов, мотороллеров и мотоциклов с небольшими реактивными моторчиками.

Соответственно, и безногий толкач сразу перестал существовать для него.

— Товарищ! — позвал толкач, устремившись в погоню за Чьеном.

Его тележка приводилась в движение гелиевой батареей, и калека управлялся с рычагами весьма ловко.

— У меня широкий выбор проверенных временем народных травяных средств. Имеется также заверенный юридически список лиц, испытавших благотворное воздействие лекарств. Если ты чем-то страдаешь, только назови свою болезнь, и я помогу.

— Прекрасно, но я здоров, — бросил Чьен, приостановившись.

Разве что, — подумал он, — не мешало бы избавиться от хронического недомогания всех служащих Центрального Комитета — карьеризма, заставляющего их атаковать врата всякой выгодной должности на государственной службе, включая и мою.

— Могу вылечить лучевую болезнь, — монотонно бубнил толкач. — Или усилить сексуальную потенцию. Могу обратить вспять течение раковых заболеваний, включая ужасную меланому, которая зовется черным раком…

Калека подсунул ему подносик с набором разнообразных бутылочек, алюминиевых баночек и пластиковых коробочек…

— …«Если соперник настойчиво стремится занять твою выгодную должность, я снабжу тебя особым веществом, внешне очень похожим на бальзам для улучшения кожи, но на самом деле это изумительно эффективный токсин. И цены, товарищ, низкие, низкие цены — у меня. А в знак особого уважения к столь достойному товарищу, я готов принять послевоенные бумажные доллары. Предполагается их свободная международная конвертируемость, но реально они стоят едва ли дороже хорошей туалетной бумаги…

— Пошел ты к черту, — оборвал его Чьен и подал знак проплывавшему аэротакси.

Он уже и так опоздал на три с половиной минуты. Предстояла важнейшая встреча, и все его толстозадые начальники с наслаждением отметят в уме его опоздание. Подчиненные сделают то же самое с еще большим наслаждением.

Но калека-толкач сказал тихо:

— Товарищ, ты ОБЯЗАН купить что-нибудь.

— Почему же? — негодующе поинтересовался Чьен.

— Потому что, товарищ, я ветеран войны. Я сражался в последней титанической войне Народного Демократического Объединенного фронта против презренных сил империалистов. Я потерял нижние конечности в битве за национальное освобождение при Сан-Франциско. — Теперь, в тоне калеки появились торжественные нотки. Если ты откажешься купить предлагаемый ветераном товар, рискуешь уплатить штраф или даже оказаться в тюремной камере. ТАК ГЛАСИТ ЗАКОН. А вдобавок — подумай о своей репутации.

Чьен устало кивнул, отпуская аэротакси.

— Согласен, — сдался он. — Я должен купить что-нибудь.

Он окинул взглядом жалкий набор знахарских лекарств и выбрал наугад бумажный пакетик.

— Вот это.

Калека рассмеялся.

— Товарищ, это сперматоцид. Его покупают женщины, которые не имеют политического права приобрести таблетки. Тебе он едва ли пригодится, поскольку ты мужчина.

— Закон, — торжественно изрек Чьен, — не требует покупать только полезное. Я должен купить просто что-нибудь. Я беру этот пакет. — Он полез за бумажником, разбухшим от пачки послевоенных инфляционных долларов. Будучи слугой государства, Чьен получал эти доллары четыре раза в неделю.

— Поведай мне о своих проблемах, — настаивал калека-толкач.

Чьен уставился на него. Он был шокирован — такое наглое вторжение в личную жизнь, да еще со стороны негосударственного служащего!

— Ладно, товарищ, — сказал калека, видя реакцию Чьена. — Не буду настаивать. Как врач — народный целитель — ограничусь тем, что мне известно.

Он задумался, изможденное лицо его стало серьезным.

— Ты часто смотришь телевизор? — неожиданно спросил он.

Захваченный врасплох, Чьен признался:

— Каждый вечер, кроме пятницы. По пятницам я хожу в клуб упражняться в завезенном с побежденного Запада эзотерическом искусстве рулевого.

Это было единственное хобби Чьена. Всю остальную энергию он посвящал исключительно партийной деятельности.

Калека выбрал серый пакетик.

— Шестьдесят торговых долларов, — объявил он. — Гарантия полная. В случае, если не подействует согласно назначению, прошу обратиться ко мне для полного и щедрого возмещения затрат.

— А как оно должно подействовать? — ехидно поинтересовался Чьен.

— Снимет усталость после долгих и утомительных своею бессмысленностью официальных монологов. Это успокаивающий порошок. Прими его, как только опять окажешься перед фактом длинной вечерней официальной телепроповеди, которая…

Чьен заплатил и взял пакетик. Фигу я тебя приму, — решил он в уме. — Все-таки это грабеж среди белого дня. Сделали ветеранов привилегированным классом. Теперь они кормятся за счет нас — молодого поколения, — как стервятники.

Забытый серый пакетик так и остался в кармане его пиджака. Чьен вошел в величественное здание Министерства произведений искусства, чтобы начать рабочий день в собственном солидном кабинете.

В приемной его ожидал плотного телосложения смуглолицый мужчина в коричневом шелковом двубортном костюме с жилеткой, производства Гонконга.

Рядом с незнакомцем стоял непосредственный начальник Чьена, Ссу-Ма Тзо-Пин. Он представил их друг другу на кантонском диалекте, которым Тзо-Пин владел довольно слабо.

— Товарищ Тунг Чьен, познакомьтесь с товарищем Дариусом Петелем. Он представляет новое учреждение дидактико-идеологического характера, скоро открывающееся в Сан-Фернандо в Калифорнии. — Тзо-Пин сделал паузу и добавил:

— Товарищ Петель отдал свою жизненную энергию борьбе со странами империалистического блока через педагогические каналы. Поэтому он назначен на столь высокий пост.

Рукопожатие.

— Чаю? — предложил гостям Чьен.

Он нажал кнопку инфракрасного хибачи, и мгновение спустя забулькала вода в керамическом сосуде — японского производства, с орнаментом.

Усевшись за стол, он обнаружил, что преданная товарищ Хси уже тайком положила на стол тоненькую папиросную бумажку с секретным досье на товарища Петеля. Чьен просмотрел листок, делая вид, будто это малозначительная бумажка.

— Абсолютный Благодетель Народа, — заговорил Тзо-Пин, — лично принял товарища Петеля. Абсолютный Благодетель доверяет товарищу Петелю. Это большая честь. Его школа в Сан-Фернандо будет заниматься обычной философией дао, являясь по сути нашим каналом связи с либерально-интеллектуальным крылом молодежи на западе США. Их довольно много уцелело в зоне между Сан-Диего и Сакраменто. По нашим предварительным данным — около десяти тысяч. Школа примет две тысячи. Запись будет обязательной для всех отобранных нами. Гм, кажется, вода уже кипит.

— Благодарю, — пробормотал Чьен, опуская в керамический чайник мешочек одноразового чая «Липтон».

Тзо-Пин продолжил:

— Все экзаменационные работы студентов школы будут направляться в ваш кабинет, дабы вы могли тщательно изучить их идеологическую суть. Другими словами, вы, товарищ Чьен, будете определять, кто из двух тысяч студентов действительно искренне воспринимает идеи, заложенные в учении, которое будут преподавать инструкторы во главе с Петелем, а кто — нет.

— Я налью чай, — предложил Чьен, хорошо владевший тонкостями церемонии.

— Мы должны понять одну вещь, — отрубил Петель, чей кантонский диалект был еще хуже, чем у Тзо-Пина. — Проиграв мировую войну, американцы и их молодежь научились маскировать свои истинные чувства и убеждения. — Слово «маскировать» он произнес по-английски. Не поняв, Чьен вопросительно взглянул на начальника.

— Лгать, — перевел Тзо-Пин.

— Они послушно повторяют правильные лозунги, но внутренне убеждены в их ошибочности. Экзаменационные работы этой группы будут очень похожи на работы искренне убежденных студентов…

— Простите, но если я правильно понял, две тысячи работ должны пройти через мои руки? — Чьен был в ужасе. Он не верил своим ушам. — Этой работы хватит для специально организованного отдела. У меня нет ни минуты времени на что-либо подобное. — Он покачал головой. — Дать официальное заключение по поводу идейного уровня работ коварных противников, стоящих на ложных мировоззренческих позициях… Ну, ни хрена себе! — добавил он в довершение по-английски.

Тзо-Пин сморгнул, услышав крепкое западное ругательство и сказал:

— У вас есть люди. Дополнительно можете потребовать несколько работников — бюджет министерства, дополненный в этом году, позволяет. И помните: Абсолютный Благодетель Народа лично выбрал товарища Петеля для этой работы.

Его тон приобрел угрожающий оттенок. Правда, лишь слегка — только для того, чтобы упредить истерику Чьена и вернуть последнего в русло субординации. Хотя бы временно. Для усиления эффекта Тзо-Пин перешел в другой конец кабинета, к трехмерному портрету Абсолютного Благодетеля в полный рост. Несколько секунд спустя его присутствие заставило сработать специальный датчик автоматического магнитофончика. Знакомый голос начал более чем привычную проповедь.

— Сражайтесь ради мира, сыны мои, — зазвучал твердый, но проникновенный голос.

— Хм… — хмыкнул Чьен, немного успокоившись. — Возможно, удастся разработать программу для какого-нибудь из министерских компьютеров. Если использовать структуру ответов типа «да» — «нет» на базе предварительного семантического анализа идеологической верности… и неверности. Возможно…

— У меня с собой один интересный материал, — сообщил Дариус Петель. — Не могли бы вы, товарищ Чьен, его изучить подробно? — Он затрещал «молнией» невзрачного старомодного пластикового портфеля. — Два сочинения, — пояснил он, — передавая бумаги Чьену. — Ваш ответ покажет, насколько вы квалифицированны. — Его взгляд встретился со взглядом Тзо-Пина. — Как я понимаю, если вам сопутствует удача, вы будете назначены вице-советником министерства, а Абсолютный Благодетель Народа лично пожалует вам медаль Кистеригана.

Оба — Петель и Тзо-Пин — неискренне улыбнулись в унисон.

— Медаль Кистеригана, — эхом повторил Чьен.

Он взял сочинения, придав лицу беззаботное и уверенное выражение. Но сердце его вибрировало в тревоге.

— Почему именно эти работы? Я хочу сказать, что именно я должен выяснить?

— Одна из этих работ принадлежит преданному прогрессивному деятелю партии, чьи верность и убежденность тщательно и неоднократно были проверены. Вторая написана неким юнцом, который стремится скрыть свои презренные мелкобуржуазные идейки. Вы должны определить, кому какая работа принадлежит.

Спасибо вам огромное, — подумал Чьен. Кивнув, прочел название первой работы: «Предвосхищение доктрин Абсолютного Благодетеля в поэзии Баха ад-Дин Зуара (Арабия, XIII век).»

На первой странице Чьен прочел четверостишие, хорошо ему знакомое.

Оно называлось «Смерть», он знал его едва ли не с детства.

«Пока еще не время, свежи следы весны, Но у Него ошибок не бывает; Нет для Него ни высоты, ни глубины, А только сад, Где нас он, как цветы, срывает».

— Да, сильное стихотворение, — сказал Петель, глядя на шевелящиеся губы Чьена, который перечитывал стихи, — для указания на древнюю мудрость, заключенную в идее Абсолютного Благодетеля о том, что каждый индивид смертен, смертен внезапно, а выживает лишь историческое дело. Как тому и надлежит быть. Вы с ним согласны? С этим студентом? — Петель сделал паузу. — Или это скрытая сатира на пропаганду великих идей Абсолютного Благодетеля?

— Я хотел бы взглянуть на вторую работу, — попросил Чьен, чтобы выиграть время.

— Решайте прямо сейчас. Дополнительная информация вам не нужна.

Запинаясь, Чьен пробормотал:

— Признаться, я никогда не рассматривал это стихотворение с точки зрения… — Он почувствовал раздражение. — К тому же, это не Баха ад-Дин Зуара. Это четверостишие из «Тысячи и одной ночи». Тринадцатый век, тем не менее, я согласен.

Он быстро пробежал взглядом текст сочинения. Монотонный и скучный пересказ стертых партийных лозунгов-клише. Штампы, знакомые Чьену с рождения. Безгласый империалистический монстр, вынюхивающий следы истинного вдохновения, антипартийные группировки в восточных районах США, все еще плетущие сети заговоров… Необходимы настойчивость и бдительность, подчеркивал автор. Стереть с лица планеты недобитков Пентагона, подавить упрямый штат Теннеси, а особенно важно разделаться с болезнетворным очагом реакции на холмах Оклахомы. Сочинение вызывало зевоту. Очень серо. Чьен вздохнул.

— Наверно, — заметил Тзо-Пин, — мы должны дать товарищу Чьену возможность подумать над этой сложной проблемой на досуге. Вам разрешается взять сочинения домой на сегодняшний вечер и выработать собственное мнение, о котором вы доложите нам завтра.

Он кивнул, наполовину насмешливо, наполовину ободряюще. По крайней мере, он выручил Чьена из трудного положения, и уже за это тот был ему благодарен.

— Вы крайне любезны, — пробормотал Чьен, — позволив мне выполнить столь важное задание в счет моего собственного свободного времени.

Подонок, — подумал Чьен, имея в виду и Дзо-Пина, и смуглолицего Петеля. — Повесил на меня такую собаку, да и еще за счет моего же отдыха.

Да, компартия США явно в трудном положении. Академии перевоспитания не справляются с обработкой упрямой и своенравной молодежи-янки. И ты вешал эту собаку с одного функционера на другого, пока не добрался до меня.

Спасибо вам огромное, только не за что, — подумал он кисло.

Вечером в своей небольшой, уютно обставленной квартирке, он прочел второе сочинение, принадлежавшее перу некой Майон Калпер, и обнаружил еще одно стихотворение. Да, явно в этом классе занимались поэзией. Честно говоря, Чьен не любил, когда поэзию или любой другой вид искусства использовали как социальный инструмент. Но что поделаешь? Он устроился поудобнее в любимом спецкресле с суперполезной конфигурацией спинки, исправляющей дефекты осанки, закурил громадную сигару «Корона номер один» и начал читать.

Автор сочинения, мисс Калпер, выбрала для своего текста фрагмент из поэмы Джона Драйдена, английского поэта семнадцатого века. Это были финальные строки «Песни на день святой Цецилии»:

«Когда последний час отпущенный Проглотит жалкий хоровод, Зов трубный упадет с небес, Воскреснут мертвые окрест И сфер небесных встанет ход».

Черт бы вас всех побрал, — мысленно выругался Чьен. — Драйден, следует полагать, предвосхищает здесь падение капитализма? «Жалкий хоровод» — это значит — капитализм? Боже! Он потянулся к сигаре и обнаружил, что она погасла. Сунув руку в карман за любимой японской зажигалкой, он приподнялся с кресла…

— Твиииии! — послышалось в это время из телевизора в противоположном конце комнаты.

Так. Сейчас мы услышим обращение нашего любимого вождя. Абсолютного Благодетеля Народа. Он заговорит с нами прямо из Пекина, где живет уже девяносто лет. Или сто? Сейчас с нами заговорит, как мы его иногда называем, Великая Задница…

— Да расцветут в вашем духовном саду десять тысяч цветков самоосознанной скромности и бедности, — начал передачу телеведущий.

Чьен, внутренне застонав, поднялся и поклонился экрану, как тому и надлежало быть: каждый телевизор имел скрытую камеру, передававшую в побез — полицию безопасности — информацию о реакции зрителей.

На экране появился четкий цветущий лик стодвадцатилетнего лидера Восточной компартии, правителя многих народов (слишком многих, — подумал Чьен). Хрен тебе, — мысленно нагрубил он ему, усаживаясь обратно в суперкомфортабельное кресло, но уже лицом к экрану.

— Мысли мои, — начал вечно юный Благодетель привычно глубоким и проникновенным голосом, — полны заботами о вас, дети мои. И моя особая забота сейчас — о товарище Тунг Чьене из Ханоя. Перед ним стоит нелегкая задача, решив которую он сможет обогатить духовную сокровищницу народов Востока, а в придачу — и Западного побережья Америки. Пожелаем же удачи этому благородному и преданному человеку. Я решил выделить несколько минут времени, чтобы воздать ему должное и ободрить его. Вы слушаете, товарищ Чьен?

— Да, товарищ Абсолютный Благодетель, — вновь поклонился Чьен.

Какова вероятность того, что партийный лидер действительно выделил его из миллионов и именно в этот вечер? Ответ заставил Чьена цинично усмехнуться, конечно, про себя. Скорее всего, передача идет только на его многоквартирный корпус или в крайнем случае, на город. А может, текст наложен методом синхронного дубляжа на телестудии Ханоя? В любом случае, от Чьена требовалось смотреть и внимать. Что он и делал, имея за спиной годы тренировок. Внешне он являл собой образец напряженного внимания. Внутренне же он продолжал размышлять о тех двух сочинениях. Где был кто?

Как отличить всепоглощающий партийный энтузиазм от сатирической пародии? Трудно сказать, потому они и швырнули ему эту горячую картофелину.

Он опять полез в карман за зажигалкой и наткнулся на серый конвертик, купленный у ветерана-калеки. О боже! Он вспомнил уплаченную цену. Деньги выброшены на ветер и ради чего? Он перевернул пакетик, увидел на обороте буквы. Интересно, — подумал он и начал разворачивать. Текст его зацепил — на что он и был рассчитан: «Вы не справляетесь с задачами как член партии и просто человек? Боитесь отстать от времени и оказаться на свалке истории?…»

Он быстро пробежал надпись, пытаясь уловить суть — что же именно он купил?

Абсолютный Благодетель продолжал монотонную проповедь.

Порошок. Крошечные темные крупинки, издававшие дразнящий аромат. Очень приятно. Когда-то он нюхал табак — курить было запрещено — еще во времена студенчества, в Пекине. Любительские смеси, их готовили в Чанкинге бог знает из чего. К смеси добавляется любой ароматизатор — из апельсиновой цедры до детского кала, используемого в смеси под названием «Сухой тост». Именно после него Чьен бросил нюхать табак.

Пока Абсолютный Благодетель продолжал монотонно жужжать, Чьен осторожно понюхал порошок и перечитал показания — как утверждалось, порошок вылечивал все, от привычки опаздывать на работу и до влюбленности в женщину с сомнительным политическим прошлым. Смешно, но типично…

В дверь позвонили.

Чьен подошел и распахнул ее, заранее зная, что его ждет. За дверью был, конечно, Муа Куи, домовой надзиратель, в металлической каске и с обязательной нарукавной повязкой. Вид у него был решительно-деловой.

— Господин Чьен, мой партийный товарищ! Мне позвонили из телестудии. Вы не уделяете внимание передаче. Вместо этого вы возитесь с пакетом сомнительного содержания.

Муа извлек на свет божий блокнот и шариковую ручку.

— Две красные отметки. С сего момента вам предписывается занять удобное положение перед экраном и обратить полное внимание на речь великого вождя. Его слова сегодня обращены непосредственно к вам.

— Сомневаюсь, — услышал Чьен собственный голос.

Моргнув Муа сказал:

— Как это понимать?

— Вождь правит восемью миллиардами товарищей. Он не станет выделять именно меня, — Чьен с трудом сдерживал себя.

— Но я явственно слышал собственными ушами. Он упомянул ваше имя, — с доводящим до безумия рвением настаивал надзиратель.

Подойдя к телевизору, Чьен прибавил звук.

— Слышите, он говорит о неудачах товарищей в Народной Индии. Меня это не касается.

— Все, что считает нужным сообщить вождь, касается каждого. — Муа поставил закорючку в блокноте, сдержанно поклонился и собрался уходить. — Мне звонили из Центральной Студии. Очевидно, ваше внимание к передаче рассматривается как важный фактор. Я должен приказать вам привести в действие автоматический записывающий контур телевизора и заново просмотреть предыдущий фрагмент выступления вождя.

Чьен громко икнул. И захлопнул дверь.

К телевизору! — приказал он себе. К алтарю нашего свободного времени. А тут еще эти два сочинения — как два камня на шее. И все это вместо нормального отдыха после напряженного дня. Свирепо, ничего не скажешь. Эх, всех вас в… Он подошел к телевизору, собираясь его выключить. Но тут же загорелся красный предупредительный сигнал — Чьен еще не имел права выключить приемник. Нас погубят прослушивания речей вождя, — подумал он. — Хотя бы на миг освободиться от треска штампованных проповедей, от лая партийных гончих, выслеживающих все человеческое…

По крайней мере, он имел право понюхать порошок. Не было закона, запрещающего нюхать табак — или его аналоги, во время речей вождя. Поэтому, высыпав из конвертика горку черных мелких гранул на тыльную сторону левой ладони, Чьен ловким жестом поднес ладонь к носу и глубоко вдохнул порошок. Старые предрассудки. Когда-то считалось, что носовые полости напрямую соединяются с головным мозгом, и нюхательная смесь непосредственно воздействует на кору, подкорку и прочее. Он снисходительно улыбнулся, уселся в кресло и сфокусировал взгляд на бесконечно знакомой физиономии Абсолютного Благодетеля.

Изображение мигнуло и исчезло. Пропал звук. Чьен смотрел в пустоту, в вакуум. Экран мерцал белым прямоугольником, из динамика выползал ровный шипящий свист.

Сильная штука, — подумал он и жадно вдохнул остаток порошка, стараясь вогнать гранулы поглубже в носовые полости. — Может, они и в самом деле соединяются с мозгом?

Экран несколько секунд оставался пустым, потом, постепенно, опять появилось изображение. Но это был не вождь. Не Абсолютный Благодетель. По сути, это был даже не человек.

Перед Чьеном материализовалась механическая мертвая конструкция, склепанная из печатных плит, линз, каких-то шлангов-щупалец, коробок с раструбами. Из раструбов исходил угрожающий монотонный звон.

Что это? Чьен не мог оторвать взгляда от механического монстра. Реальность? Галлюцинация, — решил он. Толкач наткнулся на забытый секретный склад с психоделиками времен Войны за Освобождение. И я купил громадную порцию!

На трясущихся ногах Чьен добрался до видфона и вызвал ближайший участок побеза.

— Я случайно обнаружил торговца психоделическими наркотиками, — пробормотал он в трубку.

— Ваше имя и адрес? — прозвучал в ответ деловой, энергичный голос полицейского бюрократа.

Он сообщил полицейскому нужные сведения, потом с трудом вернулся в кресло. И снова оказался лицом к лицу с чудовищным видением на телеэкране. Это смертельно, — решил он. — Наверное, какой-то супернаркотик, синтезированный в тайных лабораториях Вашингтона, округ Колумбия, или Лондона. Во много раз сильнее ЛСД-26, который сбрасывали в наши резервуары. И я собирался отдохнуть от речей вождя… Какая наивность! Это гораздо хуже — это электронный пластиковый звонящий и машущий щупальцами монстр. У меня душа уходит в пятки — как можно жить с этим до самой смерти?..

Через десять минут в дверь забарабанили полицейские. К этому времени, постепенно, стадиями, знакомый образ вождя вернулся на экран, заменив сюрреалистического робота с его щупальцами и визгливым раструбом.

— Психоделический токсин, — заявил Чьен, подводя двух побезовцев к столу с конвертиком. — Краткодействующий. Адсорбируется в кровь через носовые полости. Я сообщу подробности относительно обстоятельств его приобретения — где, у кого, все приметы.

Чьен с трудом вздохнул. Голос у него от потрясения стал хриплым.

Офицеры-побезовцы ждали, изготовив шариковые ручки. И где-то на заднем плане дребезжал неутомимый Абсолютный Благодетель. Как тысячу вечеров до этого. Хотя теперь, — подумал Чьен, — все уже будет не так, как прежде. Я его уже не смогу воспринимать, как воспринимал всегда.

Может, они этого и добивались? — подумал он.

Странно, что он подумал так — «они». Но почему-то именно так он и подумал, и это показалось ему правильным. На миг он засомневался: выдать ли побезовцам точные приметы калеки-толкача? Уличный толкач, — сказал он. — Не помню где. — Хотя он помнил улицу — Перекресток.

— Спасибо, товарищ Чьен. — Начальник патруля собрал остатки порошка (его оставалось достаточно много) и положил пакетик в карман формы — красивой аккуратной формы. — Мы сделаем анализ как можно скорее и сообщим, если вам потребуется медицинская помощь. Некоторые военные психоделики были смертельно опасны, как вы, несомненно, читали.

— Я читал, — подтвердил Чьен.

Именно этого он и боялся.

— Всего хорошего и спасибо за звонок.

Оба полицейских удалились. Похоже, они не очень были удивлены — очевидно, подобные инциденты случались нередко.

Лабораторный анализ был произведен на удивление быстро — учитывая обычную неповоротливость бюрократического аппарата. Зазвонил видфон — телевизионный лидер еще даже не успел окончить свою речь.

— Это не галлюциноген, — проинформировал Чьена работник побезовской лаборатории.

— Разве?

Странно, но он не испытывал облегчения. Ни в малейшей степени.

— Даже наоборот. Это фенотиазин. Как вам наверняка известно, он является антигаллюциногенным препаратом. Доза на грамм смеси довольно сильная, но безвредная. Возможно, понизится давление, вы будете испытывать сонливость. Наверное, препарат был украден с тайного военного склада, брошенного отступающими варварами. На вашем месте я бы не волновался…

Чьен медленно опустил трубку. И подошел к окну — из него открывался отличный вид на другой ханойский многоквартирный комплекс, — чтобы подумать.

В дверь позвонили. Словно в трансе он пошел открывать.

Девушка была в плаще, платок, повязанный на голову, частично скрывал длинные темные волосы. Она осведомилась тихим кротким голосом:

— Товарищ Чьен? Тунг Чьен? Из министерства…

Чисто машинально он ввел ее в прихожую и закрыл дверь.

— Вы подключились к моему видфону? — спросил он.

Это был выстрел наугад, но что-то внутри подсказывало Чьену, что он угадал.

— Они… забрали препарат? — Девушка посмотрела вокруг. — Хорошо, если нет. Сейчас так трудно его доставать.

— Трудно доставать фенотиазин, — сказал он, — а не нюхательный табак. Так вас нужно понимать?

Она внимательно посмотрела на него большими лунно-туманными глазами.

— Да. — Она помолчала. — Что вы видели на экране? Скажите мне. Это очень важно. Мы должны точно знать.

— У меня был выбор?

— Да. Это нас и сбивает с толку. Мы этого даже не предполагали. И мы не можем понять… ни в какую схему, теорию не укладывается. — Ее глаза стали еще темней и глубже. — Это был подводный дракон? С чешуей, клыками, плавниками — инопланетное чудовище? Все в слизи, да? Пожалуйста, расскажите, мы должны знать.

Она взволнованно, часто дышала. Плащ поднимался и опускался в такт дыхания. Чьен вдруг обнаружил, что он наблюдает за ритмом.

— Я видел машину.

— Ага! — Она кивнула. — Понятно. Механический организм, абсолютно не гуманоидный. Не андроид, а нечто, вообще на человека не похожее.

— Совершенно не похожее. И разговаривать по-человечески оно тоже не в состоянии.

— Вы ведь понимаете: это была не галлюцинация.

— Мне официально сообщили — препарат оказался фенотиазином. Больше мне ничего не известно.

— Итак, товарищ Чьен… — Она глубоко вздохнула. — Если это была не галлюцинация, что же это было? Что остается? Может, то, что называется «сверхсознанием»?

Он не ответил. Он взял со стола сочинение, повертел его в руках, небрежно положил на место. Он ждал следующей попытки.

Она стояла рядом, словно возникнув из весеннего дождя, она пахла дождем. Он чувствовал ее волнение, и она была прекрасна в этой взволнованности, в том, как она пахла, и выглядела, и говорила. Совсем не то, что телевизор, — подумал он, — к которому привыкаешь с пеленок.

— Люди, принимающие стелазин, — с легкой хрипотцой в голосе произнесла она, — вы приняли стелазин, господин Чьен, видят разные вещи. Но варианты ограниченно разнообразны, их можно собрать в характерные группы. Некоторые видят то, что увидели вы, — мы называем это феномен «Железо». Другие видят что-то вроде подводного чудовища — «Пасть». Еще существуют «Заоблачная труба» и… — Она замолчала. — Остальные реакции говорят нам еще меньше. Теперь, товарищ Чьен, вы тоже видели ЭТО. Желательно, чтобы и вы участвовали в наших собраниях. В группе наблюдателей, которая видела то же, что и вы. Это Красная группа. Мы стремимся выяснить, ЧТО же это НА САМОМ ДЕЛЕ… — Она пошевелила гладкими, словно вылепленными из матового воска, пальцами. — Не может же ОНО быть и тем, и другим одновременно. В тоне ее слышалось недоумение, какое-то наивно-детское удивление; ее настороженность явно несколько ослабела.

— А что вы видите? Именно вы?

— Я в Желтой группе. Я вижу… бурю. Воющий разрушительный смерч. С корнем вырывающий деревья, дробящий в пыль здания… — Она грустно улыбнулась. — Это «Разрушитель». Всего двенадцать групп, товарищ Чьен. Двенадцать совершенно разных восприятий. Одного и того же образа вождя. Под воздействием одного и того же препарата. Она снова улыбнулась, она смотрела теперь на него из-под длинных — наверное, искусственно удлиненных ресниц — с доверием и ожиданием. Как будто он мог помочь.

— Я должен был бы вас арестовать, — сказал Чьен. — Гражданский арест.

— Нет статьи в законе. Мы тщательно изучили кодекс, прежде чем организовать распространение стелазина. Запас у нас небольшой, и мы не раздаем кому попало. Вы нам показались подходящей кандидатурой — известный, пользующийся доверием молодой бюрократ послевоенного типа, уверенно поднимающийся по ступенькам карьеры. — Она взяла со стола сочинения. — А, вас прочитывают, да?

— Как? — Он не понял термина.

— Дают вам изучить какой-нибудь документ и проверяют, как ваша реакция соответствует текущему взгляду партии на мир. — Она улыбнулась. — Когда вы подниметесь на ступеньку выше, вы узнаете это выражение. Подниметесь с помощью товарища Петеля, — добавила она уже серьезно. — Товарищ Петель стоит очень высоко. Никакой школы в Сан-Фернандо нет, эти сочинения специально сфабрикованы, чтобы проверить вашу идейную надежность. Кстати, вы уже определили, где здесь ересь? — Она произнесла эти слова тоненьким, как у гнома, голосом, с ноткой насмешливой угрозы. — Один неверный шаг, неверный выбор — и ваша расцветающая карьера будет задушена в зародыше. Но если вы угадаете…

— А вы знаете, где какое сочинение? — раздраженно спросил он.

— Да. У нас есть подслушивающее устройство в кабинете Тзо-Пина. Мы подслушали его беседу с Петелем. На самом деле его зовут Джуд Крейн, старший инспектор высшего отдела секпола — секретной полиции. Наверное, вы слышали это имя — он был главным ассистентом судьи Ворлавского во время послевоенного процесса 1998 года в Цюрихе.

— Я… понимаю, — с трудом выдавил Чьен.

Теперь многое становилось ясным.

— Меня зовут Таня Ли, — представилась, наконец, девушка.

Он только молча кивнул. Шок был еще силен, и оглушенный Чьен был не в состоянии думать.

— Фактически, я мелкий служащий, — рассказывала между тем Ли. — В нашем министерстве. Насколько я помню, мы никогда даже случайно не сталкивались. Мы стараемся пробраться на разные посты в нашем учреждении. Мой начальник…

— Может, не стоит все рассказывать — он показал на включенный телевизор. — Они могут подслушать.

— Мы заблокировали прием и передачу по каналу вашей квартиры. Повысили уровень шума. Им потребуется не менее часа, чтобы отыскать экран. У нас осталось… — Она внимательно посмотрела на крошечные часики на тонком запястье, — еще пятнадцать минут. Пока мы в безопасности.

— Скажите мне… какое из сочинений ортодоксально? — попросил он.

— Вас только это волнует?

— А что еще должно меня волновать?

— Разве вы еще не поняли? Вы узнали такое… Вождь на самом деле не вождь. Он нечто другое, хотя мы пока не можем выяснить, что именно. Товарищ Чьен, вам никогда не приходило в голову сделать анализ вашей питьевой воды? Я знаю, это похоже на манию преследования, но все же?

— Нет, конечно, — ответил он.

Он уже знал, что она скажет дальше.

— Наши анализы показывают, что питьевая вода постоянно насыщена галлюциногенами. Но это не те галлюциногены, которыми пользовались во время войны. Это новое квазиэрготическое соединение, называется «датрокс-3». Вы его принимаете с водой, — в ресторанах, у друзей, на работе — вся вода в городе насыщается из единого центрального источника, — гневно сказала она. — Мы раскусили эту загадку. И поняли, что любой хороший фенотиазин нейтрализует действие наркотика. Но вот чего мы не предполагали — так это целого букета результатов неискаженного восприятия. Галлюцинации могут отличаться у разных индивидов, но ведь реальность должна восприниматься универсально! Все получилось наоборот. Все перевернулось с ног на голову. Мы не смогли даже прийти к какой-нибудь теории, рабочей теории, объясняющей феномен. Двенадцать разных галлюцинаций — это объяснить несложно. Но двенадцать вариантов одной и той же реальности! — Она замолчала, посмотрела на сочинения, наморщив лоб. — Вот эта, с арабским стихотворением, правильная работа. Если вы укажете на нее, то получите повышение. Подниметесь еще на ступеньку в партийной иерархии. — Улыбнувшись — у нее были красивые белые зубы — она добавила: — Сегодня утром вы совершили выгодное вложение капитала. Ваша карьера обеспечена теперь на некоторое время — благодаря нам.

— Я вам не верю.

Инстинктивная осторожность управляла им — осторожность, выработанная годами жизни среди головорезов Ханойского отделения Восточной компартии. Они владели мириадами способов «вырубить» соперника — некоторыми из них Чьен сам пользовался. Возможно, сейчас он имеет дело с новым изобретением, со способом, еще ему неизвестным. Это всегда возможно.

— В сегодняшней речи вождь отдельно упомянул вас, — напомнила Таня. — Вам это не показалось странным? Вас, мелкого кабинетовладельца довольно заштатного министерства…

— Согласен, — признался он. — Меня это поразило.

— Это логично. Абсолютный Благодетель сейчас формирует новую элиту — молодых энергичных функционеров послевоенного поколения. Он выделил вас по той же причине, что и мы, — ваши данные, если их правильно использовать, способны вынести вас на самую верхушку. Вот такие дела.

Интересно, — подумал он, — все в меня верят. Кроме меня самого. Особенно теперь, после опыта с антигаллюциногеном. Его убеждения, формировавшиеся годами, дали трещину. Однако постепенно, он приходил в себя, и былая уверенность преуспевающего бюрократа давала себя знать все больше.

Подойдя к видфону, он снял трубку и начал набирать номер ханойского побеза — второй раз за вечер.

— Это бы стало вашей второй фатальной ошибкой. Я скажу, что вы заманили меня в квартиру и пытались дать взятку, предполагая, что я знаю, какое сочинение выбрать, — благодаря моей службе в министерстве.

— А что было моей первой фатальной ошибкой?

— То, что вы не приняли дополнительную дозу фенотиазина, — спокойно сказала Таня Ли.

Положив трубку, Тунг Чьен подумал: «Я не понимаю, что со мной творится. Две силы. С одной стороны — партия и Абсолютный Благодетель Народа. С другой — эта девушка и некая тайная организация за ее спиной.

Одна сила хочет, чтобы я поднимался выше и выше в партийной иерархии, вторая… Чего собственно хочет Таня Ли? Какие намерения скрываются за ее самоуверенными утверждениями и довольно тривиальным пренебрежением к партии, вождю и моральным стандартам Объединенного Демократического Народного Фронта».

— Вы антипартиец? — спросил он с любопытством.

— Нет.

— Но… — Он развел руками. — Больше ведь ничего не существует. Партия и антипартия. Тогда вы должны быть партийцем.

Он недоуменно смотрел на нее. Таня, совершенно хладнокровно встретила его взгляд. Помолчав, он продолжил:

— У вас есть организация, вы тайно собираетесь. Против чего вы боретесь? Против государства? Вы вроде тех студентов в Америке, которые во время войны во Вьетнаме останавливали военные эшелоны, выходили на демонстрации?..

— Все было не так, — устало сказала Таня. — Но не важно. Оставим это. Наша цель такова: мы хотим знать, кто или что нами управляет. Нам нужен такой член организации, который имеет шанс лично встретиться с лидером, лицом к лицу. Вы понимаете? Очень немногим удается увидеть вождя — я имею в виду на самом деле увидеть.

Она взглянула на часы, явно опасаясь, что не успеет скрыться.

— Мы надеемся, — продолжила Таня Ли, — что пройдя испытание, а с моей помощью вы практически его уже прошли, вас пригласят на вечеринку — только для мужчин. Их время от времени устраивает вождь, и газеты о них, естественно, не сообщают. Теперь понимаете? — Она перешла на горячий, быстрый шепот. — И тогда мы узнаем… Вы пойдете туда под воздействием нашего препарата, и, если сможете — встретитесь с ним лицом к лицу…

— Это станет концом моей карьеры, если не жизни, — сказал он, размышляя вслух.

— Вы нам кое-что должны, — отрезала Таня Ли. Она побледнела. — Если бы я не подсказала, вы наверняка выбрали бы не правильное сочинение. И вашей карьере преданного слуги общества настал бы конец. Вы провалили бы испытание, даже не подозревая, что вас испытывали.

— Я имел один шанс из двух, — примирительно заметил он.

— Нет, — возразила она. — Фальшивка набита ловко подобранным партийным жаргоном. Они намеренно устроили вам ловушку. Они ХОТЕЛИ, чтобы вы провалились.

Чьен опять взглянул на сочинения. Он был сбит с толку. Правду ли она говорит? Возможно. Вероятно. Можно сказать, что это очень похоже на правду, если знать партийных функционеров так хорошо, как он. Особенно его непосредственного начальника, Тзо-Пина. Он вдруг почувствовал усталость и безразличие ко всему.

— Значит, услуга за услугу. Вы этого требуете. Вы услугу мне оказали — добыли, если это правда — ответ на этот парттест. Но вы уже свой ход сделали. Что может помешать мне вышвырнуть вас отсюда взашей? Что захочу, то и сделаю — я себя ничем не связывал.

Он слышал свой голос, как будто со стороны — монотонный, бездушный — типичный голос партийного функционера.

— По мере вашего продвижения вы столкнетесь с новыми проверками. И мы будем стараться, чтобы вы эти проверки прошли, — сказала Таня Ли.

Она была совершенно спокойна. Очевидно, она предвидела его реакцию.

— Сколько у меня времени, чтобы подумать?

— Сейчас я ухожу. Спешить некуда — вы получите приглашение на личную виллу вождя у Желтой реки не раньше следующей недели. Или даже в следующем месяце. — Она остановилась у двери. — Если вам будут грозить новые проверки, мы предупредим. Так что вы еще увидитесь со мной или с кем-нибудь из наших. Может быть, с тем калекой-ветераном. На этот раз он продаст вам листок с правильным ответом. — Она улыбнулась, но улыбка тут же погасла, как задутая свеча. — И однажды — это наверняка — вы получите официальное приглашение на виллу вождя — очень красивый бланк. Вы пойдете туда, предварительно приняв высокую дозу стелазина… может быть, весь остаток нашего быстро идущего на убыль запаса. Спокойной ночи.

Дверь захлопнулась. Она ушла.

Бог мой! — подумал Чьен. — Они же могут теперь шантажировать меня. А она даже не упомянула об этом. Не стоило тратить время — имея в виду их намерения.

С другой стороны… Он ведь сообщил в побез. Значит, они следят. В сущности, я не нарушил закона, но они будут тщательно за мной наблюдать. Как и всегда. Он уже привык к этому за все прошедшие годы. Привык, как и все остальные.

Я увижу Абсолютного Благодетеля Народа — сказал он себе. — Быть может, я буду первым. И что это будет? К какому подклассу негаллюцинаций будет он принадлежать? Какой-нибудь новый неизвестный тип? Нечто, грозящее перевернуть мой мир? Но как я выдержу это, сохраняя внешнее спокойствие, после того, что я видел по телевизору, например, «Железо», «Пасть», «Разрушитель», «Труба»? Или что-нибудь похуже? Гадать было бесполезно. И чересчур страшно.

На следующее утро товарищ Тзо-Пин и товарищ Петель ждали его в кабинете, вернее поджидали, как охотники поджидают дичь. Чьен без лишних слов вручил им «экзаменационное сочинение» с арабским стихотворением.

— Вот это, — сказал он звенящим голосом, — работа преданного члена партии или, может быть, кандидата в члены. Эта же… — Он хлопнул по второй пачке листов, — реакционный мусор, несмотря на ортодоксальность…

— Прекрасно, товарищ Чьен, — кивнул Петель. — Не будем углубляться, ваш анализ дал верный результат. Вы слышали, вождь вчера упомянул ваше имя в вечернем телевыступлении?

— Конечно, я слышал.

— Не сомневаюсь, вы сделали соответствующий вывод, что мы все вовлечены в дело особой государственной важности. Вождь выделяет вас, это ясно. Собственно, он связался со мной лично и… — Петель принялся рыться в своем разбухшем портфеле. Черт, кажется, потерял. Ну ладно… — Он посмотрел на Тзо-Пина, тот чуть уловимо кивнул. — Абсолютный Благодетель хотел бы увидеть вас во время обеда на его ранчо у реки Янцзы, вечером в следующий четверг. Миссис Флетчер особо ценит…

— Кто такая миссис Флетчер?

Слегка запнувшись, Тзо-Пин сухо объяснил:

— Жена Абсолютного Благодетеля. Его зовут… Вы, не сомневаюсь, никогда о нем не слышали… Его зовут Томас Флетчер.

— Он кавказец, — объяснил Петель. — Работал в Новозеландской компартии, принимал участие в захвате власти — это было нелегко, как вы помните. Эта информация не является секретной — в строгом понимании слова. Но с другой стороны, не стоит слишком распространяться на эту тему. — Он помолчал, играя цепочкой часов. — Наверное, будет лучше, если вы забудете об этом. Конечно, как только вы его встретите, то поймете по его лицу, что он кавказец. Как и я. Как и многие из нас.

— Национальность, — отметил Тзо-Пин, — не имеет отношения к понятию верности вождю и партии. Чему свидетель господин Петель, стоящий перед вами.

Но Абсолютный Благодетель? — изумился про себя Чьен. — На экране он не казался кавказцем…

— Но на экране… — начал было он.

— Изображение подвергается ряду особых видеокоррекций, — пояснил Тзо-Пин. — Из идейных соображений. Большая часть товарищей на высоких постах знают об этом.

Он значительно посмотрел на Чьена.

Значит, они знают. И молча соглашаются. Все, что мы видим каждый вечер, — это иллюзия. Вопрос — до какой степени иллюзия? Частично? Или полностью?

— Буду готов, — сухо сказал он.

И подумал: где-то вышла промашка. Они — те, кто стоит за спиной Тани Ли, — не предполагали, что я так быстро получу доступ. Где препарат? Они успеют связаться со мной или нет? Скорее всего, нет.

Он испытал облегчение. Он будет допущен к вождю и увидит его таким же, как видел на экране. Это будет очень приятный и поощряющий партийную энергию обед в компании наиболее влиятельных партийцев Азии. Уверен, что обойдемся мы и без фенотиазинов, — подумал Чьен. Чувство облегчения становилось все сильнее.

— А, вот она, наконец, — вдруг сказал Петель и выудил на свет божий белый конверт. — Ваша пригласительная карточка. Утром в четверг ракета компании «Синорокет» доставит вас на виллу вождя. Офицер, отвечающий за соблюдение протокола, проведет с вами беседу. Форма одежды — парадная: фрак и белый галстук, но атмосфера будет в высшей степени непринужденная и сердечная. И, как всегда, много тостов. Я побывал на двух таких мальчишниках. Товарищ Тзо-Пин, — Петель изобразил кривую улыбку, — пока не удостоился чести. Но, как говорится, все приходит к тому, кто ждет. Это сказал Бен Франклин.

— К товарищу Чьену, должен отметить, эта честь пришла несколько преждевременно. — Тзо-Пин пожал плечами с видом философа. — Но моего мнения не спрашивают.

— И еще одно, — сказал Петель. — Возможно, лично встретившись с вождем, вы будете в некоторой степени разочарованы. Даже если это так, будьте внимательны и ни в коем случае не показывайте истинных своих чувств. Мы привыкли, — нас даже приучили, — видеть в Абсолютном Благодетеле не просто человека, а нечто большее. Но за столом он… — Петель пошевелил пальцами, — во многих отношениях не отличается от нас грешных. Он может рассказать анекдот с бородой или выпить лишнего… Откровенно говоря, заранее никогда не известно, как пройдет вечер, хотя, как правило, такие обеды кончаются не раньше следующего утра. И потому будьте предусмотрительны и примите дозу амфетамина. Офицер, отвечающий за протокол, снабдит вас таблетками.

— Вот как?

Довольно неожиданная и интересная новость!

— Для внутренней крепости. И чтобы, как говорится, пузырь хорошо держался. Вождь отличается большой выносливостью. Очень часто он все еще свеж и полон сил, в то время как остальные участники застолья давно уже свалились под стол.

— Выдающаяся личность, наш вождь, — сладко пропел Тзо-Пин. — Я считаю, что его некоторая… неумеренность только доказывает, какой он славный парень. Плоть от плоти народной. Настоящий человек Возрождения, гармоничный во всех отношениях, как, например, Лоренцо Медичи.

— Очень верное и удачное замечание, — согласился Петель.

Он так пристально наблюдал за Чьеном, что последнему опять стало неуютно, вернулось зыбкое ощущение страха, как вчера вечером. Не попаду ли я из одной ловушки в другую? — подумал он. — Вчерашняя девица — вдруг она стала агентом секпола?

Он решил, что всеми способами постарается уклониться от встречи с безногим. Будет ходить домой совсем другой дорогой.

Ему повезло. В тот день он сумел скрыться от калеки, и на следующий тоже и так далее, до самого четверга.

Утром в четверг калека-толкач неожиданно выкатил из-за какого-то грузовика и блокировал Чьену дорогу.

— Как мое лекарство? — требовательно поинтересовался он. — Помогло? Я уверен, что помогло — состав очень древний, времен династии Сунг. Я вижу, он вам помог. Правильно?

— Дайте пройти, — сказал Чьен сквозь зубы.

— Будьте так добры, ответьте мне!

Тон его не имел ничего общего с нытьем уличных мелких торговцев, особенно калек. Именно тон подействовал на Чьена. «Командирский голос», как говаривали офицеры марионеточных империалистических войск много-много лет тому назад.

— Я знаю, что было в вашем пакете, — заметил Чьен. — И с меня довольно. Если я передумаю, то достану это вещество в нормальной аптеке. Большое спасибо.

Он попытался уйти. Но тележка с ее безногим пассажиром устремилась в погоню.

— Со мной говорила госпожа Ли, — громко заявил калека.

— Правда? — поинтересовался Чьен и прибавил шагу.

Он заметил свободное аэротакси и отчаянно замахал рукой.

— Сегодня вечером вы будете на вилле у реки Янцзы. Возьмите препарат. Немедленно.

Калека, пыхтя от усилий, которых требовал темп Чьена, протянул конверт.

— Прошу вас, партиец Чьен. Ради вас и всех нас. Мы должны выяснить, что это. Великий бог! Возможно, это даже не человек, а инопланетное существо. Это было бы самое страшное. Вы не понимаете? Ваша ничтожная карьера — пустое место, если только представить… Если вы не сможете выяснить…

Такси остановилось у обочины, дверца плавно отъехала, Чьен полез в кабину.

— Пожалуйста, — попросил калека. — И бесплатно. Это ничего вам не будет стоить. Возьмите и примите перед началом обеда. И не принимайте амфетаминов — они из группы таламостимуляторов, а фенотиазин — адреналосупрессант, они взаимопротивопоказаны…

Дверь плавно скользнула на место, Чьен откинулся на спинку.

— Куда едем, товарищ? — спросил робоводитель такси.

Чьен назвал идент-номер своего жилого корпуса.

— Калека-торговец ухитрился протиснуть образец своего сомнительного товара в мою стерильную кабину, — сообщил робот. — Обратите внимание, у вашей ноги, товарищ.

Чьен увидел конверт — обычный на вид конверт. Откуда ни возьмись, лежит рядом с тобой пакетик… Несколько секунд спустя он поднял конверт.

На конверте опять была надпись, но теперь от руки. Женский почерк. Наверное, Таня Ли.

«События застали нас врасплох. Но, слава богу, мы успели. Где вы были во вторник и среду? Неважно. Вот препарат. Удачи вам! Я найду вас потом сама. Не пытайтесь со мной связаться».

Он сжег конверт в автоматической пепельнице такси. И оставил у себя темные гранулы.

Галлюциногены — все это время, все эти годы. В нашей воде, в нашей еде. Десятилетиями. Не во время войны — в мирное время. И не в лагере врагов — у нас дома. Бессовестные сволочи, — подумал он. Наверное, нужно принять гранулы. Наверное, стоит выяснить, наконец, что он собой представляет.

Я так и сделаю, — решил Чьен. Он почувствовал, что ему стало интересно. Это было плохо, он понимал. Любопытство партийным функционерам противопоказано. Тем не менее, он был уже охвачен нетерпением. Надолго ли его хватит? Достанет ли ему смелости принять порошок, когда наступит момент? Время покажет. Мы цветы, — подумал он. — В саду, где ОН срывает нас. Как в том арабском стихотворении. Он хотел вспомнить, что в нем говорилось, но не смог.

Офицер протокола, японец по имени Кимо Окубара, высокий и мускулистый, явно в прошлом боец, осмотрел Чьена со скрытой враждебностью, хотя тот представил тисненую карточку-приглашение и документ, удостоверяющий личность.

— И стоило вам сюда тащиться, — ворчал японец. — Смотрели бы лучше телевизор дома. Мы тут и без вас спокойно обходились.

— Телевизор я уже смотрел, — сухо ответил Чьен.

К тому же обеды на вилле не транслировались, подумал он, — очевидно, из соображений пристойности.

Ребята Окубары тщательно обыскали, прощупали Чьена, включая анальное отверстие — на предмет тайного оружия. Потом ему вернули одежду. Фенотиазин они не нашли, потому что он его уже принял. Подобные препараты действуют часа четыре. Этого должно быть более чем достаточно. Таня убеждала, что доза сверхбольшая. Он испытывал слабость, головокружение, спазмы, дрожь в конечностях — непредвиденные побочные эффекты.

Мимо прошла девушка, до пояса обнаженная, с длинными медно-рыжими волосами, как хвост кометы. Интересно.

С другой стороны показалась еще одна девушка. Эта была обнажена тоже до пояса, но в нижней части. Еще интересней. У девиц был отсутствующий и скучающий вид.

— Вы тоже будете потом в таком виде, — сообщил ему Окубара.

Чьен изумился.

— Как я понял, фрак и белый галстук…

— Это шутка, — объяснил японец. — Вы попались. Можете наслаждаться девушками, если вы не гомосексуалист.

Ну ладно, — подумал Чьен, — будем наслаждаться. Вместе с другими приглашенными — мужчины были во фраках, женщины в платьях до пола — он принялся прохаживаться. Он чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на транквилизирующий эффект стелазина. Зачем он явился сюда Двусмысленность ситуации вызывала тревогу. С одной стороны, он здесь ради продвижения в партийной иерархии, одобрительного кивка вождя… С другой — чтобы уличить вождя в обмане. Какого рода обмане — он еще не зал, но обмане. Обмане партии, обмане всех миролюбивых демократических сил планеты.

Он начал описывать новый круг по залу. К нему подошла девушка с маленькими ярко светившимися грудями и попросила спичку. Чьен машинально достал зажигалку.

— А почему у вас груди светятся? — спросил он. — Радиоактивное воздействие?

Девушка ничего не ответила, пожала плечами и отошла. Очевидно, он что-то не то сказал. Наверное, послевоенная мутация, — решил Чьен.

— Прошу вас, сэр, — лакей изящным жестом протянул поднос.

Чьен выбрал мартини — в настоящее время это был самый модный напиток среди высшего партийного класса Народного Китая, — и отпил глоток ледяной смеси. Отличный английский джин, — отметил он про себя. — Может, даже с добавлением настоящего голландского можжевельника или чего-то другого. Неплохо.

Он почувствовал себя лучше. В принципе, здесь совсем неплохо, — решил он. — Даже весьма приятная обстановка. Все люди такие респектабельные, уверенные в себе. Они достигли успеха, теперь им можно немного отдохнуть. Очевидно, это миф, будто бы рядом с вождем люди испытывают тревогу и нервное возбуждение. Ничего подобного он пока не замечал и сам не испытывал.

Какой-то широкоплечий пожилой господин весьма оригинально остановил Чьена, уперев ему в грудь свой бокал.

— Вон тот лилипут, — сказал он, ухмыльнувшись, — который просил у вас спичку, ну, с грудями, как рождественские огни, — это был на самом деле мальчик. — Он захихикал. — Здесь надо держать ухо востро.

— А где можно найти нормальных женщин? — спросил Чьен.

— Рядом, — ответил господин и удалился, оставив Чьена наедине с мартини.

Высокая приятная женщина в дорогом платье, стоявшая рядом с Чьеном, вдруг схватила его за руку. Он почувствовал напряжение ее пальцев. Она сказала:

— Вот он. Абсолютный Благодетель Народа. Я здесь впервые, так волнуюсь. У меня прическа в порядке?

— В полном, — кивнул Чьен и посмотрел в ту же сторону, что и женщина. На Абсолютного Благодетеля.

Он шел через зал к столу. И это был не человек.

Но и не металлический монстр, — понял Чьен. Совсем не то, что он видел по телевизору. Очевидно, тот техномонстр предназначался только для речей. Наподобие искусственной руки, которой однажды воспользовался Муссолини, чтобы приветствовать салютом длинную и многочасовую процессию.

Чьену стало плохо. Может, это подводный дракон, «Пасть», Таня Ли что-то такое упоминала? Но ЭТО не имело пасти. Ни щупальцев, ни даже плоти вообще. Собственно ЕГО там вообще как будто не было. Стоило Чьену сфокусировать на ЭТОМ взгляд, и изображение исчезло. Он видел сквозь него, видел людей по ту сторону зала, но не видел ЕГО САМОГО. Но отворачиваясь, он боковым зрением сразу замечал ЕГО, его границы.

Оно было ужасно. Источаемый им ужас охватил Чьена, как волна испепеляющего жара. Продвигаясь к столу, оно высасывало жизнь из людей, попадавшихся на пути, пожирая и энергию с ненасытным аппетитом. Оно ненавидело окружающих — он чувствовал его ненависть. Оно на дух не переносило людей — всех и каждого — и он неожиданно понял, что испытывает долю этого отвращения вместе с ним. На мгновение все, присутствующие на вилле показались ему мерзкими слизняками, и это существо шествовало по скрученным панцирям упавших раздавленных слизняков, глотало, пожирало, насыщалось и все это время надвигалось именно на Чьена. Или это была лишь иллюзия? Если это галлюцинация, то самая жуткая в моей жизни, — подумал Чьен. — Если это реальность, то чересчур жестокая. Порожденное абсолютным злом существо, убивающее и заглатывающее поверженные жертвы. Он смотрел на след существа — цепочку раздавленных, искалеченных мужчин и женщин. Он видел, как они пытались заново собрать свои изуродованные тела, что-то сказать.

Я знаю, кто ты, — подумал Тунг Чьен. — Ты, верховный водитель Всемирной партии, истребитель жизни. Я видел стихотворение арабского поэта. Ты ищешь цветы жизни, чтобы их пожирать. Ты оседлал Землю, и нет для тебя ни высоты, ни глубины. Где угодно, когда угодно ты появляешься и пожираешь всех вокруг. Ты сконструировал жизнь, чтобы затем ее поглотить. И находишь в этом наслаждение.

Ты бог, — подумал он.

— Товарищ Чьен! — прозвучал его голос. Но исходил он изнутри головы Чьена, а не со стороны безротого и безъязыкого видения, обратившегося к нему. — Приятно встретить вас. Но что вы понимаете? Что вы знаете? Какое мне дело до всех вас? Слизь. Какое мне дело до слизи? Да, я в ней увяз. Я мог бы и вас раздавить. Я создаю ловушки и тайники, глубокие тайные убежища, моря для меня, как кастрюля с варевом. Чешуйки моей кожи связаны со всеми, кто есть на Земле. Ты — я, я — ты. Неважно, кто есть кто. Так же неважно, как является ли существо с огненными грудями мальчиком или девочкой. Можно получать удовольствие и от тех и от других. — Оно засмеялось.

Чьен не в состоянии был поверить, что оно разговаривало с ним. Что оно выбрало его. Это было слишком ужасно.

— Я выбрал всех и каждого, — сказало оно. — Нет малых, нет великих, каждый упадет и умрет, и я буду рядом, наблюдая. Автоматически. Так устроен мир. Мне делать ничего не нужно, только смотреть.

И вдруг связь прервалась. Но Чьен видел его. Как громадную сферу, повисшую в комнате. С миллионом, с миллиардом глаз — для каждого живого организма. И когда живой организм падал, оно наступало на него и давило. Для этого оно и сотворило живых существ, — понял он. В арабском стихотворении говорилось не о смерти, а о боге. Или, вернее, бог и был смерть. Монстр-каннибал иногда промахивался, но, имея в запасе вечность, ему некуда было спешить. Второе стихотворение тоже понял он вдруг. То, что написал поэт Драйден. Жалкий хоровод — это мы, наш мир. И оно поглощает его. Деформирует по своему плану.

Но, по крайней мере, — подумал он, — у меня осталось мое собственное достоинство. Он поставил бокал, повернулся и пошел к дверям. Прошел по ковровой дорожке длинного коридора. Лакей в фиолетовой ливрее услужливо распахнул перед ним дверь. Он оказался в темноте на пустой веранде, один.

Нет, не один.

Оно последовало за ним. Или было на веранде заранее. Да, оно поджидало его. Оно еще с ним не покончило.

— Раз и два! — сказал Чьен и головой вперед бросился через перила. Шестью этажами ниже блестела река — смерть, настоящая смерть, совсем не такая, как в арабском стихотворении.

Когда Чьен завис над перилами, оно выпустило щупальца-удлинители и придержало его за плечо.

— Зачем? — спросил он, тем не менее, не стал вырываться.

Он ничего не понимал. И ему было даже немного интересно.

— Не делай этого из-за меня, — сказало оно.

Чьен видеть его не мог — оно передвинулось за его спину. Но часть его, на плече Чьена, теперь выглядела как человеческая рука.

Потом оно рассмеялось.

— Что тут смешного? — спросил Чьен, балансируя над перилами, придерживаемый псевдорукой.

— Ты делаешь мою работу за меня. Нетерпелив. Разве у тебя нет времени подождать? Я еще выберу тебя, не стоит упреждать события.

— А если я сам? — спросил он. — Из-за отвращения?

Оно засмеялось. И ничего не ответило.

— Даже не отвечаешь, — отметил он.

И опять не было ответа. Он соскользнул опять на веранду. И «рука» сразу же отпустила его плечо.

— Ты основатель партии? — спросил он.

— Я основатель всего. Я основал партию, и антипартию, и тех, кто за нее, и тех, кто против, тех, кого вы зовете империалистами-янки, тех, что окопались в лагере реакции, и так до бесконечности. Я основал все это. Словно поле травы.

— И теперь ты наслаждаешься своим творением?

— Я хочу, чтобы ты увидел меня таким, каким увидел, и чтобы ты после этого мне поверил.

— Что? — Чьен вздрогнул. — Поверил в чем?

— Ты в меня веришь? — спросило оно.

— Да. Я тебя вижу.

— Тогда возвращайся к своей работе в министерстве. Тане Ли скажи, что видел старика, толстого, усталого, который любит выпить и ущипнуть смазливую девицу за зад.

— Боже, — прошептал Чьен.

— И пока ты будешь жить, не в силах остановиться, я буду тебя мучить. Я отберу у тебя одно за другим, все, что у тебя есть и чем ты дорожишь. А потом, когда ты будешь окончательно раздавлен и придет твой смертный час, я открою тебе тайну.

— Какую тайну?

— Воскреснут мертвые окрест. Я убиваю живое, я спасаю мертвое. Пока я скажу тебе только вот что: ЕСТЬ ВЕЩИ ГОРАЗДО ХУДШИЕ, ЧЕМ Я. Но ты их не увидишь, потому что я тебя уничтожу. А теперь иди и приготовься к обеду. И не задавай дурацких вопросов. Я делал так задолго до появления Тунг Чьена, и буду так делать еще очень долго после него.

Тогда Чьен ударил его, ударил в это, как мог сильно.

И ощутил страшную боль в голове. Он почувствовал, что падает. И наступила темнота.

В последний момент он подумал: я доберусь до тебя. Ты умрешь. Ты умрешь в мучениях. Будешь мучиться, как мы мучаемся, именно так, как мы. Я тебя распну. Клянусь, я тебя распну на чем-нибудь таком высоком. И тебе будет очень больно. Как мне сейчас.

Он зажмурился.

Кто-то дернул его за плечо — грубо, резко. Он услышал голос Кимо Окубары:

— Напился, как свинья. А ну, поднимайся! Шевелись!

Не открывая глаз, Чьен попросил:

— Вызовите такси.

— Такси уже ждет. Отправляйся домой! Какой позор! Устроить сцену на обеде у вождя!

Встав на подгибавшиеся ноги, он открыл глаза, осмотрел себя. Наш вождь — единственный истинный бог. И враг, с которым мы сражаемся, — тоже бог. Он действительно все, что есть сущего. А я не понимал, что это значит. Глядя на офицера протокола, он подумал: в тебе тоже есть частица бога. Так что выхода нет, даже прыгать бесполезно. Это инстинкт сработал, — подумал он, весь дрожа.

— Смешивать алкоголь и наркотики, — уничтожающе процедил Окубара, — значит навсегда испортить карьеру. Мне это не раз приходилось видеть. А теперь — пошел вон.

Пошатываясь, Чьен побрел к громадным центральным дверям виллы у Янцзы. Два лакея в костюмах средневековых рыцарей торжественно распахнули створки, качнув плюмажами на шлемах. Один из них сказал:

— Всего доброго, сэр.

— Иди ты на… — огрызнулся Чьен и вышел в ночь.

Было без четверти три ночи. Чьен, не в силах сомкнуть глаз, сидел у себя в гостиной, куря сигары одну за другой. В дверь постучали.

Открыв дверь, он увидел Таню Ли — в плаще с поясом и с синим от холода лицом. Она с немым вопросом смотрела на него.

— Не смотри на меня так, — грубо сказал он. Сигара погасла, и он раскурил ее заново. — На меня и так смотрели больше, чем надо.

— Вы видели, — поняла она.

Он кивнул.

Она села на подлокотник кресла и, помолчав, попросила:

— Расскажите, как это было.

— Уезжай отсюда как можно дальше. Очень, очень далеко, — посоветовал он. Но тут же вспомнил: нет такого «далеко», чтобы спрятаться, скрыться. Кажется, что-то об этом было в стихотворении. — Забудьте, что я сказал.

Он с трудом дошел до кухни, начал готовить кофе.

— Так… так плохо? — спросила Таня, тоже зайдя на кухню.

— Мы все обречены. Я в это дело не ввязываюсь. Просто хочу работать в министерстве и забыть все, что произошло. Забыть всю эту чертовщину.

— Это инопланетное существо?

— Да, — кивнул он.

— Оно настроено враждебно к нам?

— Да. И нет. И то, и другое одновременно. Преимущественно — враждебно.

— Тогда мы должны…

— Иди домой, — посоветовал Чьен, — и ложись спать. — Он внимательно посмотрел на нее. — Ты замужем?

— Нет. Сейчас — нет. Раньше была.

— Останься со мной, — попросил он. — До утра, сколько там ночи осталось. Пока не взойдет солнце. Мне страшно, когда темно.

— Я останусь, — согласилась Таня, расстегивая пряжку плаща, — но я должна получить ответы.

— Что имел в виду Драйден? — спросил Чьен, ведя ее в спальню. — В отношении небесных сфер. Что это значит?

— Нарушится весь небесный порядок Вселенной, — пояснила она, повесив плащ в шкаф.

На ней был оранжевый полосатый свитер и облегающие брюки.

— Это плохо, — затосковал Чьен.

— Не знаю. Наверное, — подумав, ответила она. — По-моему, это как-то связано с идеей старика Пифагора насчет музыки-сфер.

Она уселась на кровать и стала снимать туфли, похожие на тапочки.

— Ты веришь в это? Или ты веришь в бога?

— Бога! — засмеялась она. — Время веры в бога кончилось вместе с эпохой паровозов. О чем ты?

— Не смотри на меня так, — он резко отодвинулся. — Я теперь не люблю, когда на меня смотрят.

— Наверное, — предположила Таня, — если бог существует, наши дела его мало волнуют. Такая у меня теория. Победит ли зло, добро, погибнет человек или животное — судя по всему, ему это безразлично. Честно говоря, я не вижу никаких его проявлений. И партия всегда отрицала всякую форму…

— Но ты его видела? Когда была маленькой?

— Только тогда. И я верила…

— А тебе не приходило в голову, что «добро» и «зло» — разные названия одного явления? И бог может быть добр и наоборот одновременно?

— «Разрушитель» — припомнил Чьен. — «Железо», «Пасть» и «Птица», и «Заоблачная Труба»… Плюс другие названия, формы, не знаю. У меня была галлюцинация на обеде у вождя. Очень сильная и очень страшная.

— Но стелазин…

— От него стало только хуже, — заметил Чьен.

— Можем ли мы противостоять этому?.. — задумалась Таня. — Этому существу, созданию, призраку, видению — что ты видел? Ты называешь это галлюцинацией, но, очевидно, это была не галлюцинация.

— Да, думаю, что он существует. Верь в него.

— И что это даст?

— Ничего, — вяло сказал он. — Абсолютно ничего. Я устал. Давай ляжем в постель.

— Хорошо.

Она начала стягивать с себя свой полосатый свитер.

— Мы потом поговорим подробнее.

— Галлюцинация, — медленно произнес Чьен, — это милосердная вещь. Лучше бы я не утратил ее. Отдайте мне назад мою галлюцинацию! Пусть все опять будет, как было раньше, до той первой встречи с калекой-продавцом.

— Ложись в постель. Будет хорошо — тепло и приятно.

Он снял галстук, рубашку — и увидел на правом плече знак, стигмат — след руки, остановившей его в прыжке с веранды. Красные полосы. Похоже, они никогда не исчезнут. Он надел пижамную куртку, чтобы спрятать следы.

— Твоя карьера теперь полетит вперед, — попыталась успокоить его Таня. — Разве ты не рад?

— Конечно, — кивнул он, ничего не видя в темноте. — Очень рад.

— Иди ко мне, — сказала Таня, обнимая его. — Забудь обо всем. По крайней мере, пока.

Он потянул ее к себе. И стал делать то, о чем она его просила, и чего он сам хотел. Она была ловкая и хорошо справилась со своей частью. Они хранили молчание, пока она не выдохнула: «О-о!» и обмякла.

— Если бы можно было продолжать вот так бесконечно, — вздохнул Чьен.

— Это и была вечность, — сказала Таня. — Мы были вне времени. Это безграничность, как океан. Наверное, так было в кембрийскую эпоху, пока они не выползли на сушу. И есть только один путь назад — когда мы занимаемся любовью. Вот почему это так много значит для нас. В те времена мы были как одно, как одна большая медуза. Теперь их много выбрасывают на берег волны.

— Выбрасывают на берег, и они умирают, — поежился он.

— Можешь принести мне полотенце? — попросила Таня.

Голый, он пошлепал в ванную за полотенцем. Там он снова увидел свое плечо — то место, где Оно его ухватило, втащив назад. Наверное, чтобы поиграть с ним еще.

След почему-то кровоточил.

Чьен промокнул кровь, но она тут же выступила опять. Сколько же у меня осталось времени? — подумал он. Наверное, немного.

Вернувшись в спальню, он спросил:

— Ты не устала?

— Нисколько. И если у тебя еще есть силы…

Она смотрела на него лежа, едва видимая в смутном ночном свете.

— Есть, — сказал он.

И прижал Таню к себе.

1967

Перевод Б.Маковцев

Рассказ, которым все закончится (The Story to End All Stories for Harlan Ellison's Dangerous Visions)

для антологии Харлана Эллисона «Опасные видения»[17]

В обществе, опустошенном ядерной войной, молодые половозрелые женщины съезжаются в футуристический зверинец и вступают в половую связь со всевозможными извращенными формами жизни, содержащимися в клетках и не принадлежащими к человеческому роду. В этой конкретной истории молодая женщина, составленная из поврежденных тел нескольких других женщин, прямо в клетке вступает в связь с самкой инопланетного вида и спустя некоторое время, благодаря достижениям науки будущего, беременеет. Рождается ребенок, и женщина с самкой сражаются за право обладать им. Женщина одерживает победу и тотчас же пожирает дитя — вместе с волосами, зубами, пальцами и так далее. И чуть только она заканчивает, ей становится ясно, что дитя — это Бог.

1968

Электрический муравей (The Electric Ant)

В четыре часа пятнадцать минут по полудни, ТСТ, Гарсон Пул проснулся в своей больничной постели, зная, что он находится в больнице в трехместной палате. Вдобавок он осознал две вещи: во-первых, у него больше не было правой руки, и, во-вторых, он не чувствовал боли. Они дали мне сильное обезболивающее, сказал он сам себе, уставясь в дальнюю стену с окном, в которое был виден центр Нью-Йорка. Паутина, в которой стремительно носились и описывали круги машины и пешеходы, мерцала в лучах позднеполуденного солнца, и блеск этого стремящегося к закату солнца радовал его. «Оно еще не зашло, — думал он, — и я тоже жив».

Видеофон стоял на столе за кроватью. Поколебавшись мгновение, он набрал городской номер. Через минуту сто соединили с Луисом Дансменом — исполняющим обязанности директора Три-Плана в его, Гарсона Пула, отсутствие.

— Слава Богу, вы живы, — произнес Дансмен, увидев его — по большому толстому лицу Дансмена, испещренному оспинками, словно лунная поверхность кратерами, пробежала гримаса облегчения. — Я звоню повсюду.

— Я просто лишился правой руки, — сказал Пул

— Но с вами все будет в порядке. То есть я хочу сказать, они смогут приделать вам новую.

— Как долго я здесь нахожусь? — спросил Пул. Его беспокоило отсутствие докторов и медсестер, которые не суетились и не кудахтали вокруг него, пока он разговаривал по видеофону.

— Четыре дня, — ответил Дансмен. — А у нас все идет отлично. Мы получили заказы от трех самостоятельных полицейских систем. Все они находятся здесь, на Земле; две в Огайо и одна в Вайоминге. Хорошие солидные заказы с предоплатой в 1/З суммы и обычной трехлетней арендой с правом выкупа.

— Приезжай и забери меня отсюда, — произнес Пуд.

— Я не могу, пока вам не сделают новую руку.

— Это может подождать, — ему до боли хотелось вернуться в знакомую обстановку. Воспоминания о тортовой шумихе, нелепо маячившей на мониторе пилота, затаились где-то на задворках его памяти. Когда он закрывал глаза, он, снова видя себя на своей поврежденной машине, которая ныряла от одной машины к другой, причиняя по дороге огромный ущерб. Кинетические ощущения… он сморщился при воспоминании о них.

«Кажется, мне повезло» — сказал он сам себе.

— А Сара Бентон тоже там с тобой? — спросил Данснен.

— Нет.

Конечно, его личная секретарша — если принимать во внимание только деловые отношения — кружилась бы вокруг него, заботясь о нем ограниченно, по-детски. Ему подумалось, что все крепко сложенные женщины любят заботиться о других. Они опасны — если они упадут на вас, то они могут вас убить.

— Может быть, это как раз то, что случилось со мной, — сказал он вслух. — Может быть, Сара упала на меня в моей машине.

— Нет, нет. Оборвалась веревка в руле твоей машине во время оживленного уличного движения в час пик, и ты…

— Я помню.

Он повернул голову в сторону открывающейся двери палаты. В дверях появился одетый в белое доктор и две одетые в голубое медсестры. Они направились к его кровати.

— Поговорим позже, — сказал Пул и повесил трубку видеофона, затем глубоко и выжидательно вздохнул.

— Вам еще не следовало разговаривать по видеофону, — произнес доктор, изучая его электрокардиограмму. — Мистер Гарсон Пул, владелец Три-План Электроникс, где производится самоопределяющее метательное оружие, которое выслеживает свою жертву в радиусе тысячи миль, реагируя на уникальные импульсы головного мозга. Вы удачливы, мистер Пул. Но вы не человек, мистер Пул, вы — электрический муравей.

— О, Господи, — ошеломленно вымолвил Пул.

— Таким образом, мы не можем лечить вас здесь, после того, как мы выяснили, кто вы. Конечно, мы выяснили это, как только исследовали вашу раненную правую руку. Мы обнаружили электронные компоненты, а затем сделали рентгеновское исследование вашего тела, что подтвердило нашу гипотезу.

— Что такое «Электрический муравей»? — задал вопрос Пул. Но он уже знал ответ, он смог расшифровать термин.

— Органический робот, — ответила медсестра.

— Понятно, — сказал Пул, и его тело покрылось холодным потом.

— Так вы не знали, — догадался доктор.

— Нет, — покачал головой Пул.

— Электрические муравьи поступают к нам примерно раз в неделю, — пояснил доктор. — Они попадают сюда либо в результате дорожно-транспортного происшествия, как вы, либо приходят добровольно. Это те, которым, как и вам, никогда не говорили, кто они, которые жили рядом с людьми, веря, что они сами тоже являются людьми. А что касается вашей руки, — он замолчал.

— Забудьте о моей руке, — взбешенно произнес Пул.

— Успокойтесь, — доктор склонился над ним, внимательно вглядываясь в его лицо. — Больничный корабль отвезет вас в место, где вам починят или заменят руку за приемлемую плату, которую вы внесете сами, если у Вас нет владельцев, или ваши владельцы, если таковые имеются. В любом случае вы вернетесь на свое рабочее место в Три-План и будете работать, как и раньше.

— Но теперь я знаю, — сказал Пуд. Его волновал вопрос о том, знал ли Дэнсман, или Сара, или еще кто-нибудь в фирме. Купил ли его кто-то из них или может быть они все вместе? А, может быть, они его создали?

«Я был всего лишь подставным лицом, сказал он сам себе, и я никогда не управлял компанией. Это было иллюзией, которую имплантировали в мой мозг, когда меня создавали, вместе с иллюзией о том, что я живой человек».

— Прежде, чем вы отправитесь в службу ремонта, не могли бы вы оставить чек в регистратуре?

На что Пул ядовито заметил;

— О каком счете может идти речь, если вы здесь не лечите муравьев?

— Счет за наши услуги, до тех пор, пока мы не узнали, — ответила медсестра.

— Пришлите счет мне или моей фирме, — сказал Пул в бессильной злобе. С большим усилием ему удалось сесть; перед глазами все плыло, пошатываясь, он ступил с кровати на пол. — Буду рад вас покинуть, — сказал он, принимая вертикальное положение. — И спасибо вам за человеческое отношение.

— И вам спасибо, мистер Пул, — сказал доктор, — или, скорее, я должен сказать просто Пул.

В службе ремонта ему заменили руку.

Его новая рука оказалась замечательной; он долго изучал ее, прежде чем разрешил техникам установить ее. Она выглядела живой, она и была таковой на поверхности: настоящая кожа покрывала настоящую плоть, настоящая кровь текла по венам и капиллярам. Но подо всем этим светились провода, электрические цепи и другие компоненты — все очень маленького размера. Вглядываясь в запястье, он мог видеть волновые клапаны, моторы, лампочки — тоже все очень маленькое. Запутанно. Рука стоила сорок фротов — недельная зарплата, по крайней мере была, когда он снимал эту сумму с платежной ведомости компании.

— Даете ли вы гарантию? — спросил он техников, когда те соединяли руку с телом.

— Девяносто дней — части и работа, — сказал один из техников, — если не подвергнете ее необычным видам повреждения или не повредите намеренно.

— Звучит, как смутное предположение, — ответил Пул.

Техник, мужчина — все они были мужчинами — спросил, оглядывая его с интересом.

— Вы были озадачены?

— Ненамеренно.

— А сейчас намеренно?

— Вот именно.

— А знаете, почему вы ни о чем не догадывались? Тогда и теперь должны были быть звуки — щелкание и жужжание, — исходящие изнутри вас. Вы ни о чем не догадывались, потому что вы были запрограммированы не замечать этих звуков. Теперь у вас будут трудности, когда Вы начнете выяснять для чего и для кого вас сделали.

— Раб, механический раб, — пробормотал Пул.

— Но это было забавно.

— Моя жизнь была хороша. Я много работал, — сказал Пут.

Он заплатил ремонтникам их сорок фрогов, пошевелил своими новыми пальцами, проверил их, поднимая различные предметы, такие маленькие, как монеты, и затем ушел. Десять минут спустя он был на борту общественного корабля, на пути домой. День был в полном разгаре.

Дома в своей однокомнатной квартире он налил себе порцию Джека Даниэла с пурпурной этикеткой шестидесятилетней выдержки и сидел, посасывая его и одновременно глядя в единственное окно на здание на противоположное стороне улицы. Нужно ли мне идти в офис? — спрашивал он сам себя. Если да, то зачем? А если нет, то опять же, почему? Нужно что-то выбрать. Господи, думал он, это знание разрушает меня. Я уродец, понял он. Неживой объект, имитирующий живой. Но он чувствовал себя живым. Хотя сейчас он и ощущал себя по-другому. Следовательно, он по-другому относился и к остальным: к Дэнсману, к Саре, ко всем на Три-План.

Я думаю, я убью себя, сказал он самому себе. Но, может быть, я запрограммирован не делать этого — это была бы крупная сумма денег, потраченная напрасно, с чем моему владельцу пришлось бы смириться. А ему бы не хотелось.

Запрограммирован. Где-то внутри меня есть матрица, энергосистема, отвращающая меня от определенных мыслей и действий, и побуждающая меня к другим. Я не свободен. И никогда не был. Но разница в том, что теперь я это знаю.

Задернув окно светонепроницаемой занавеской, он включил верхний свет и начал очень осторожно, предмет за предметом, снимать с себя одежду. Он очень внимательно наблюдал за тем, как техники из бюро ремонта прикрепляли ему новую руку, и теперь у него было довольно четкое представление о том, как собрано его тело. Две главные панели, по одной в каждом бедре, техники снимали их, чтобы проверить электрическую цепь внизу. Если я запрограммирован, то матрица должна быть где-то там.

Лабиринт проводов озадачил его. Мне нужна помощь, сказал он сам себе. Так, какой же номер видеофона у компьютера класса БББ, которым мы пользуемся в офисе?

Он снял трубку и набрал номер головного компьютера в Бойсе, штат Айдахо.

— Использование этого компьютера стоит пять фрогов в минуту, — произнес механический голос в трубке. — Пожалуйста, держите вашу кредитную карточку владельца перед экраном.

Он так и сделал.

— Когда вы услышите зуммер, то вы соединились с компьютером, — продолжал голос, — Пожалуйста, спрашивайте его так быстро, как только сможете, учитывая то, что его ответы будут занимать микросекунды, в то время как Ваши вопросы… — он выключил звук, но быстро включил его обратно, как только пустая звуковая кнопка ввода появилась на экране — в этот момент компьютер стал гигантским ухом, слушающим его и пятьдесят тысяч других спрашивающих по всей Земле.

— Просканируйте меня визуально, — проинструктировал он компьютер, — и скажите, где находится программный механизм, контролирующий мои мысли и мое поведение.

С экрана видеофона на него уставился огромный, содержащий множеством хрусталиков глаз, которому он демонстрировал себя в своей однокомнатной квартире.

Компьютер сказал:

— Снимите вашу грудную панель. Надавите на вашу грудную кость, и затем снимите ее.

Он проделал эту операцию. Часть его груди осталась у него в руках; голова кружилась, когда он ставил эту часть на пол.

— Я вижу модули контроля, но я не могу определить, который из них.

Он замолчал, а в это время его глаза блуждали на экране видеофона.

— Я вижу рулон пленки, установленной над вашим сердцем. А вы его видите?

Пул выгнул шею и пристально уставился туда, куда указывал компьютер. И он тоже увидел эту пленку.

— А сейчас мне необходимо отключиться, — сказал компьютер. — После того, как я проанализирую имеющиеся данные, я свяжусь с Вами и дам Вам свой ответ. Всего хорошего. — Экран погас.

— Я выдерну из себя эту пленку, — сказал Пул самому себе.

Крошечная… не больше, чем две катушки нитки, со сканером, установленным между двумя барабанами. Он не смог увидеть ни малейшего движения, катушки казались неподвижными. Они должны быть встроены, чтобы управлять моими мыслительными процессами в специфических ситуациях, — так думал он. — И это они делали в течение всей моей жизни.

Он наклонился и дотронулся до одного из барабанов. Все, что мне нужно сделать — это выдернуть его, и…

Экран видеофона загорелся вновь.

— Владелец кредитной карточки № 3 — Би Эн Экс — 882-ЭйчКьюАр446 — Ти, — донесся голос компьютера. — Это БиБиБи-307 ДиАр связывается с вами в ответ на ваш запрос 16 секунд назад, 4 ноября 1992 года. Рулон пленки над вашим сердцем является не программирующим устройством, а устройством восприятия реальности. Все чувственные стимулы, получаемые вашей нервной системой, исходят из этого устройства, и вмешательство в него может быть очень опасным, если не смертельным. — И он добавил — У вас не обнаружено никакого программного устройства. Ответ на запрос дан. Всего хорошего. — Экран потух.

Пул стоял обнаженным перед экраном видеофона. Он снова дотронулся до одного из барабанов с невероятной осторожностью. Я вижу, — зло подумал он. А вижу ли я? Это устройство…

Если я перережу пленку, — понял он — то мой мир исчезнет. Он будет продолжаться для других, но не для меня, потому что моя реальность, мой мир приходит ко мне при помощи этой крошечной штуки, которая разматывается со скоростью улитки, затем поступает в сканер и оттуда в центральную нервную систему, Она разматывалась годами, решил он.

Он взял свою одежду, оделся заново, уселся в большое кресло — роскошь, привезенную в его квартиру из главного офиса Три-План, и зажег сигарету. Его руки дрожали, когда он положил зажигалку, откинувшись на спинку кресла, он пускал дым, создавая серый нимб. Мне нужно двигаться медленно, сказал он сам себе. Что я пытаюсь сделать? Пренебречь своей программой? Но компьютер не нашел программного устройства. Хочу ли я влезть в устройство восприятия реальности? И если да, то зачем?

Затем, подумал он, что если я контролирую его, то я контролирую реальность. По крайней мере, ту ее часть, которая относится ко мне.

Мою субъективную реальность… но только и всего. Объективная реальность — это синтетическая конструкция, имеющая дело с гипотетической универсализацией миллионов субъективных реальностей.

Мой мир находится в моих руках, подумал он. Если бы я только смог вычислить, как это чертово устройство работает. Первоначально я собирался только найти мое программное устройство, чтобы постичь настоящее гомеостатическое функционирование: контроль самого себя. Но с этим — с этим он получал не только контроль над собой, но и контроль надо всем. И это отделяет меня от всех людей, когда-либо живших и умиравших, подумал он грустно.

Подойдя к видеофону, он набрал номер своего офиса. Когда Дансмен появился на экране, он отрывисто произнес:

— Я хочу, чтобы Вы прислали мне домой полный набор инструментов для работы с микросхемами и увеличивающий экран. У меня есть микросхема, над которой нужно поработать, — и он бросил трубку, не желая это обсуждать.

Через полчаса раздался стук в дверь. Открыв дверь, он обнаружил за ней начальника мастерской, нагруженного всевозможными инструментами.

— Вы не сказали точно, что Вам нужно, поэтому мистер Дансмен заставил меня принести все.

— А увеличитель?

— Он лежит сверху.

Может быть, все, чего я хочу, это умереть, думал Пул. Он закурил сигарету и смотрел на то, как начальник мастерской втаскивал тяжелый увеличительный экран с блоком питания и панелью контроля в его квартиру. То, что я делаю, это же самоубийство. От этой мысли он содрогнулся.

— Что-нибудь не так, мистер Пул? — спросил мастер, поднимаясь на ноги, после того, как он освободился от груза увеличителя. — Вы, наверное, все еще не совсем оправились от несчастного случая.

— Да, — спокойно произнес Пул. Он стоял, нервно ожидая, когда же мастер уйдет.

Под увеличителем пластиковая лента приобрела новую форму: широкая дорожка с сотнями тысяч движущихся по ней дырочек. Я предполагал это, подумал Пул. Не отражающие изменения на слое оксида железа, а свободные щелки.

Под стеклом увеличителя было видно движение полоски ленты. Очень медленно, но она двигалась, с постоянной скоростью, в направлении сканера.

Я себе это представляю таким образом, думал Пул, что отверстия — это вход. Оно действует как механическое пианино — сплошная поверхность означает нет, отверстие — да. Как бы мне это проверить? Очевидно, при помощи временной замены некоторого количества отверстий.

Он измерил количество оставшейся пленки, высчитал, правда, с трудом, скорость ее движения, и получил цифру. Если он изменит пленку с входящей стороны сканнера, пройдет от пяти до семи часов, пока она попадет в него. Для большего эффекта нужно записывать ее работу в течение нескольких часов, начиная с настоящего момента.

При помощи микрощетки он смазал большой — относительно — участок пленки непрозрачным лаком, извлеченным из набора, прилагающегося к инструментам. Я замазал кусочек около получаса, размышлял он, покрыв лаком не менее тысячи отверстий.

Будет интересно увидеть, что измениться, если вообще что-нибудь измениться, в окружающей среде шесть часов спустя.

Пять с половиной часов спустя он сидел «У Крактера» — в роскошном баре в Манхеттене и пил с Дансменом.

— Ты плохо выглядишь, — сказал Дансмен.

— Я плохо себя чувствую, — ответил Пул. Он допил свой скотч и заказал еще.

— Из-за несчастного случая?

— В каком-то смысле да.

Дансмен спросил:

— Это из-за того, что ты что-то узнал о себе?

Подняв голову, Пул посмотрел на него в тусклом свете бара.

— В таком случае ты знаешь.

— Да, знаю, — произнес Дансмен, — что я должен звать тебя Пул, а не мистер Пул. Но последнее мне нравится больше, и я буду продолжать звать тебя так.

— Как долго ты уже знаешь? — спроста Пуд.

— С тех пор, как ты стал во главе фирмы. Мне сказали, что настоящие владельцы Три План, которые находятся в системе Прокс, хотят, чтобы предприятием управлял электрический муравей, которого они могли бы контролировать. Они хотели блестящего и сильного…

— Настоящие владельцы? — Впервые он слышал об этом. — У нас две тысячи акционеров, разбросанных повсюду.

— Марвис Вей и ее муж Эрнан на Проксе 4 контролируют 51 % акций, имеющих право голоса. Все это было именно так с самого начала.

— Но почему я не знал?

— Мне сказали не говорить тебе. Ты должен был думать, что ты сам делал всю политику компании. С моей помощью. Но на самом деле я подбрасывал тебе идеи, которые спускали мне.

— Я подставная фигура, — сказал Пул.

— В каком-то смысле да. Но для меня ты всегда будешь мистером Пулом.

Часть стены исчезла, и вместе с ней несколько человек, находящихся рядом. И — сквозь большую стеклянную стену бара вспыхивали и исчезали насовсем очертания Нью-Йорка на фоне неба.

Пул хрипло спросил:

— Посмотри вокруг. Ты видишь какие-нибудь изменения?

Дансмен оглядел комнату и сказал:

— Нет, ничего не вижу. А какого рода изменения ты имен в виду?

— Ты все еще видишь очертания Нью-Йорка на горизонте?

— Конечно, все в дыму, как обычно. Мерцают огни…

— Ну вот теперь я знаю, — вымолвил Пул. Он был прав; — каждое замазанное отверстие означало исчезновение какого-либо объекта из мира его реальности. Он встал и сказал, — Увидимся позже, Дансмен. Мне нужно вернуться домой. У меня полно работы. Спокойной ночи. — Он пошел из бара, а затем по улицам, ища кэб.

Кэбов не было.

И они тоже, подумал он. Интересно, что еще я закрасил.

Проституток? Цветы? Тюрьмы?

Вот на стоянке у бара реактивный автомобиль Дансмена. Я возьму его, решил он. В мире Дансмена до сих пор существуют кэбы, и он сможет позже поймать один. В любом случае, эта машина принадлежит компании, и у меня есть копии ключей.

И вот он уже находился в машине, двигаясь в сторону дома.

Нью-Йорк еще не появился снова. Справа и слева были машины, здания, улицы, пешеходы, вывески… а в середине ничего. Как я могу полететь гуда? — спрашивал он себя. — Я исчезну.

А исчезну ли я? Он полетел в направлении пустоты.

Куря одну сигарету за другой, он летал по кругу в течение пятнадцати минут… а затем без единого звука Нью-Йорк появился вновь. Он мог закончить начатое путешествие. Он погасил окурок (остаток чего-то очень ценного) и полетел домой.

Если я вставлю узкую непрозрачную полоску, размышлял он, открывая дверь квартиры, я смогу — его мысль оборвалась. Кто-то сидел в кресле и смотрел телевизор.

— Сара, — произнес он раздраженно.

Она поднялась с кресла, довольно пухлая, но грациозная.

— Тебя не было в больнице, поэтому я пришла сюда. У меня до сих пор есть ключи, которые ты вернул мне в марте, после той нашей ужасной ссоры. О… ты выглядишь таким подавленным. — Она подошла к нему и озабоченно заглянула ему в лицо. — Твоя рана такая болезненная?

— Дело не в этом. — Он снял пальто, галстук, рубашку и нагрудную пластину. Наклонившись, он начал засовывать руку в перчатки для работы с микроинструментами. Остановившись на мгновение, он посмотрел на нее и сказал: — Я выяснил, что я — электрический муравей. С одной стороны, это открывает некоторые возможности, которые я и исследую сейчас. — Он согнул пальцы, и на конце левого Уолдо появилась микро отвертка, увеличенная до видимых глазом размеров при помощи увеличителя. — Если очень хочешь, можешь смотреть, — предупредил он ее.

Она начала плакать.

— В чем дело? — взбешенно спросил он, не отрываясь от работы.

— Я… Это все гак грустно. Ты был таким хорошим начальником для всех нас на Три-План. Мы так тебя уважаем. А теперь все изменилось.

Пластиковая лента, имела поля без отверстий вверху и внизу. Он отрезал горизонтальную полоску, очень узкую, затем, после минуты предельной концентрации, перерезал саму ленту, не доходя 4 часа до головки сканера. Затем он намотал пленку в правый по отношению к сканеру угол, ввинтил ее на место при помощи микронагревателя, затем пересоединил пленку с левой и с правой стороны от него. В разворачивающийся поток его реальности он вставил двадцать минут смерти. Это должно произойти по его подсчетам несколько минут спустя после полуночи.

— Ты ремонтируешь себя? — робко спросила Сара. Пул ответил:

— Я замораживаю себя.

У него были еще идеи насчет перемен, но сначала он должен был проверить свою теорию. Чистая, без отверстий пленка означала отсутствие восприятия, в таком случае, недостаток пленки будет означать…

— Это написано у тебя на лице, — сказала Сара. Она начала собирать свои вещи: кошелек, пальто, свернутый в трубочку журнал об аудио и видео новостях. — Я пойду. Я вижу, что ты думаешь по поводу моего присутствия здесь.

— Останься, — попросил он. — Вместе посмотрим телевизор. — Он надел рубашку. — Помнишь, несколько лет назад было — сколько? — 20 или 22 канала? До того, как правительство закрыло независимые телеканалы?

Она кивнула.

— На что это было бы похоже, если бы этот телевизор передавал все каналы на экран одновременно? Могли ли бы мы что-нибудь различить в этой мешанине?

— Не думаю.

— Может мы смогли бы научиться. Научиться быть выбирающими, делать свою работу, воспринимая то, что нам хочется и то, что не хочется. Подумай о возможностях, если бы наш мозг мог держать одновременно 20 изображений, подумай об объеме знаний, который мог бы храниться в определенный период. Интересно, если бы мозг, человеческий мозг — он осекся — человеческий мозг был способен на это, — произнес он некоторое время спустя, как бы размышляя сам с собой. — Но в теории, полуорганический мозг способен на это.

— Это то, что есть у тебя? — спросила Сара.

— Да, — ответил Пул.

Они досмотрели до конца фильм и отправились спать. Но Пул сидел на подушках, курил и размышлял. Рядом с ним беспокойно шевелилась Сара, возмущаясь, почему он не погасил свет. Одиннадцать пятьдесят. Это может случиться в любой момент.

— Сара, — произнес он, — мне нужна твоя помощь. В самое ближайшее время со мной произойдет что-то странное. Это не продлится долго, но я хочу, чтобы ты внимательно последила за мной. Посмотри, если ты заметишь, что я, — он показал жестом, — изменюсь каким-либо образом — если тебе, к примеру, покажется, что я засыпаю, или начну говорить чепуху, или… — ему хотелось сказать, если я исчезну. Но он не решился. — Я не причиню тебе вреда, но будет лучше, если ты будешь держать себя в руках. Твой пистолет с тобой?

— В моей косметичке. — Она уже полностью проснулась, села на постели и смотрела на него с животным страхом, ее полные плечи в лучах света казались загорелыми и веснушчатыми.

Он достал ее оружие.

Комната застыла в парализованной неподвижности. Затем стали пропадать цвета. Предметы уменьшались до тех пор, пока не становились похожими на клуб дыма и не исчезали совсем. Темнота застилала все, по мере того, как предметы становились все менее и менее видимыми.

Последние ощущения пропадают, — осознал Пул. Он украдкой посмотрел по сторонам, пытаясь что-либо увидеть. Он заметил Сару Бентон, сидящую на кровати — уменьшившуюся вдвое фигуру, которая, словно кукла, была установлена там, чтобы уменьшиться и постепенно исчезнуть. Редкие порывы дематериализующейся субстанции клубились вокруг в виде нестабильных облаков: части собирались вместе, распадались и снова собирались. А затем последнее тепло, энергия и свет рассеялись, комната закрылась и ушла в себя, как будто ее опечатали и закрыли от реальности. И в тот момент абсолютная тьма заменила все, пространство без глубины, не похожее на ночное, а очень твердое и неупругое. В дополнение ко всему он ничего не слышал.

Вытянув руки вперед, он попытался дотронуться до чего-либо.

Ощущение собственного тела ушло куда-то вместе со всем остальным в этом мире. У него не было рук, а если и были, то они ничего не смогли бы почувствовать.

Я еще раз оказался прав в том, как работает эта проклятая пленка, — сказал он самому себе, используя несуществующий рот для того, чтобы передать невидимое сообщение.

Пройдет ни это через 10 минут? — спрашивал он себя. Прав ли я и в этом тоже? Он ждал… но интуитивно он знал, что чувство времени исчезло вместе со всем остальным. Я могу только ждать, — понял он.

Надеюсь, что ждать не придется очень долго, Чтобы заняться чем-то, он решил составить словарь. Постараюсь перечислить все слова, начинающиеся с буквы «а». Давайте посмотрим.

Апельсин, ананас, алфавит. Он размышлял: понятия проходили через его охваченное страхом сознание.

Вдруг зажегся свет.

Он лежал на кушетке в гостиной, и мягкий солнечный свет пробивался в комнату через единственное окно. Два человека склонились над ним с полными инструментов руками.

Ремонтники, — подумал он, — они работали надо мной.

— Он пришел в сознание, — сказал один из техников. Он поднялся, отошел от кушетки, и его заменила обеспокоенная Сара Бентон.

— Слава Богу, — прошептала она, влажно дыша Пулу в ухо, — Я так испугалась, что, в конце концов, вызвала мистера Дансмена.

— Что произошло? — грубо оборвал ее Пул. — Начни с самого начала и, ради Бога, говори медленнее, чтобы я смог понять все.

Сара замолчала на мгновение, чтобы вытереть нос, и затем нервно начала:

— Ты потерял сознание. Ты лежал там, как мертвый. Я ждала до 2:00, но ты не двигался. Я связалась с мистером Денсменом, к сожалению, мне пришлось разбудить его, и он вызвал службу ремонта электрических муравьев, т. е. службу ремонта органических роботов, и эти двое рабочих приехали около 4:45 и с тех пор занимались тобой. А сейчас уже 6:15 утра. Я очень замерзла и хочу спать. Сегодня я не смогу пойти на работу, действительно не смогу, — она отвернулась, всхлипывая. Этот звук раздражал его.

Один из техников сказал:

— Вы экспериментировали с вашей пленкой восприятия реальности.

— Да, — сказал Пул. Зачем это отрицать? Очевидно, они нашли приклеенную сплошную полоску. — Я не должен был быть без сознания так долго, — продолжал он. — Я заклеил только десятиминутный интервал.

— Полоска перекрыла движение пленки, объяснил техник. Пленка перестала двигаться вперед; полоска, которую вы приклеили, защемила пленку, и она автоматически отключилась, чтобы предотвратить разрыв. Зачем Вы экспериментировали с этим? Разве вы не знали, что может произойти?

— Не совсем, — сказал Пул.

— Но какое-то представление об этом у Вас было.

На что Пул язвительно заметил:

— Потому-то я и делаю это.

— Ваш счет, — сказал техник, — составит 95 фрогов. Если хотите, можете оплатить его в рассрочку.

— Хорошо, — произнес он. — Он сел, словно пьяный, протер глаза и попытался улыбнуться. Голова болела, желудок был совсем пуст.

— В следующий раз перережьте пленку, — сказал ему первый техник, — тогда ее не защемит. Вам не приходило в голову, что у нее есть встроенная система защиты, так, что она скорее остановится, чем…

— Что произойдет, — прервал его Пул тихо и намеренно осторожно, — если пленка не попадет в сканер? Совсем? Фотоэлемент должен двигаться вперед без препятствия.

Техники посмотрели друг на друга. Один сказал:

— Все нервные клетки выпрыгнут из своих отсеков и рассыплются.

— И что это значит? — спросил Пул.

— Это значит, что произойдет окончательная поломка механизма.

Пул проговорил:

— Я исследовал цепь. Она не имеет для этого достаточного напряжения. Металл не расплавится от такого слабого тока, даже если будут затронуты клеммы. Мы говорим о миллионах ватт, идущих по желобку из цезия, длинной, возможно, всего в 1/16 дюйма. Предположим, что существуют биллионы возможных комбинаций, возникающих при помощи отверстий пленки каждое мгновение. Результат не поддается вычислению: количество тока зависит оттого, какие батарейки стоят в каждом конкретном модуле, а в данной случае они не такие уж мощные, даже если они работают в полную силу.

— Думаете, мы стали бы Вам лгать? — устало спросил один из техников.

— А почему бы и нет — ответил Пуд. — Так у меня есть возможность испытать все. Одновременно. Познать Вселенную в ее единстве, быть в контакте со всем миром сразу. Это что-то, что недоступно человеку. Симфония, позволяющая моему мозгу быть вне времени, заставляющая все ноты, все инструменты звучать одновременно. Понимаете?

— Это уничтожит Вас, — сказали оба техника одновременно.

— Не думаю, — ответил Пул. Сара спросила:

— Хотите кофе, мистер Пул?

— Да, — ответил он.

Пул опустил ноги, поставил холодные ступни на пол и вздрогнул. Затем встал. Все его тело болело. Я лежал на кушетке всю ночь. Они могли бы все сделать гораздо лучше.

За кухонным столом в дальнем углу комнаты Гарсон Пул сидел напротив Сары, попивая кофе мелкими глотками. Техники уже давно ушли.

— Ты больше не собираешься проводить эксперименты над собой? — тоскливо спросила Сара.

Пул проскрипел:

— Я хотел бы контролировать время. Получить его. Я вырежу кусочек пленки и приклею его обратной стороной. Тогда причина и следствие поменяются местами. Из-за этого я буду двигаться назад, спускаясь с крыши, затем назад к двери, буду толкать, пытаясь открыть, запертую дверь, подойду обратно к раковине, откуда достану гору немытой посуды. Я усядусь за стол перед этой кучей, наполню каждую тарелку пищей, извергнутой обратно из моего желудка, а затем сложу ее в холодильник. На следующий день я достану ее из холодильника, сложу в пакеты, отнесу их в магазин и разложу продукты на полках. И, наконец, в кассе мне вернут деньги. Эти продукты упакуют вместе с другими в большие пластиковые коробки, увезут из города на гидропонический завод, расположенный в Атлантике, где их присоединят обратно к деревьям и кустам или телам умерших животных, или же затолкают глубоко в землю. Но что это все докажет? Видеокассета, прокрученная назад. Я не узнаю больше того, что знаю сейчас, а этого не достаточно.

Что я хочу, понял он, так это первичной и абсолютной реальности, всего лишь на 1 секунду. После этого ничего не будет иметь значения, потому что все уже будет известно и уже не будет ничего, что можно было бы понять или увидеть.

Можно попробовать и еще одно изменение, — сказал он сам себе.

Прежде, чем я перережу пленку. Я сделаю еще несколько новых отверстий и посмотрю, что из этого получится. Это должно быть интересно, потому что я не буду знать, что будут означать сделанные мною отверстия.

Используя тонкий конец одного из электроинструментов, он наугад проковырял несколько отверстий так близко к сканеру, как только смог, потому что не хотел ждать.

— Интересно, увидишь ли ты это, — сказал он Саре. По-видимому, нет, насколько он мог судить. — Что-то может неожиданно произойти, — сказал он ей. — Я просто хочу предупредить тебя, чтобы ты не боялась.

— О боже, — произнесла Сара как-то неестественно. Он посмотрел на свои наручные часы. Прошла одна минута, затем вторая, третья, а затем в центре комнаты появилась стая зеленых и черных уток. Они возбужденно — крякали, поднимались с пола, летали под потолком в дрожащей массе перьев и крыльев, безумные в своем побуждении, своем инстинкте вырваться из помещения.

— Утки, — сказал Пул удивленно. — Я проколол отверстие, ответственное за полет диких уток.

Вот появилось кое-что еще. Скамейка в парке с сидящим на ней пожилым мужчиной в лохмотьях, который читал порванную, согнутую газету. Он поднял глаза, разглядел Пула, словно сквозь туман, коротко улыбнулся ему, обнажив плохо сделанный протез, а затем вернулся к своей свернутой в трубочку газете. Он продолжал читать.

— Ты видишь его? — спросил Пул Сару, — А уток? — В этот момент утки исчезли вместе с парком. От них ничего не осталось. Их интервал быстро прошел.

— Они были не настоящими, — сказала Сара. — Или настоящими? Если да, то как?

— Ты тоже не настоящая, — сказал он Саре. — Ты всего лишь образ на моей отвечающей за реальность пленке. Отверстие, которое можно закрыть. Существуешь ли ты на другой пленке или в объективной реальности? — Ответа на этот вопрос он не знал. Возможно, Сара тоже его не знала. Может быть, она существовала на тысячах пленок, может быть, даже на всех когда-либо выпущенных пленках, — Если я перережу пленку, — сказал он, — ты будешь везде и одновременно нигде, как и все остальное в этом мире. По крайней мере, насколько я в этом убежден.

— Я настоящая, — неуверенно произнесла Сара.

— Я хотел бы узнать о себе все, — сказал Пул, — а для этого мне нужно перерезать пленку. Если я не сделаю этого сейчас, то я сделаю это когда-нибудь в другой раз, это неизбежно. — Так зачем же ждать, спрашивал он себя. Всегда существует вероятность того, что Дансмен пошлет его создателям рапорт, чтобы они сняли его с поста директора.

Потому что я, возможно, являюсь угрозой их собственности, само мое существование.

— Из-за тебя мне захотелось пойти в офис, — сказала Сара, и в уголках ее рта появились унылые ямочки.

— Иди, — сказал Пул.

— Но я не хочу оставлять тебя одного.

— Со мной все будет в порядке, — сказал Пул.

— Нет, с тобой не все будет в порядке. Ты собираешься разобрать себя или что-то в этом духе, короче говоря, убить себя из-за того, что ты узнал, что ты всего лишь электрический муравей, а не живой человек.

Он не сразу ответил:

— Может быть и так. Может все к этому и шло.

— И я не могу остановить тебя, — сказала она.

— Вот именно, — кивнул он в ответ.

— Но я все равно останусь, — сказана Сара, — даже если я не смогу остановить тебя. Потому что, если я уйду, а ты убьешь себя, всю оставшуюся жизнь я буду спрашивать себя, а что бы случилось, если бы я осталась, Понимаешь?

Он снова кивнул.

— Действуй, — промолвила Сара.

Он поднялся на ноги.

— Я не почувствую боли, — сказал он ей, — хотя тебе может показаться, что мне больно. Помни о том, что у органических роботов почти нет нервов, отвечающих за боль. Я испытаю самое сильное…

— Не рассказывай мне больше ничего, — прервала она его. — Просто сделай это, если собираешься, или не делай, если не хочешь.

Неуклюже, потому что он испытывал страх, он надел на руку перчатку с микроинструментами, протянул ее, чтобы взять крошечный инструмент — острое лезвие.

— Я собираюсь перерезать пленку, установленную в моей грудной панели, — сказал он, глядя через увеличитель. — И это все. — Его рука дрожала, когда он поднимал лезвие. Через мгновение все будет кончено, подумал он. Все. Но у меня будет время снова склеить части пленки, подумал он. Как минимум полчаса, если я передумаю.

Он перерезал пленку.

Сара смотрела на него, съежившись от страха:

Ничего не произошло, — прошептала она.

— У меня в запасе есть еще 30–40 минут. — Он снова сел за стол, вытащив руки из перчаток. Его голос дрожал, заметил он. Без сомнения и Сара заметила это, и он был зол на себя за то, что вызвал у нее тревогу. — Прости меня, — сказал он не задумываясь, он просто хотел извиниться перед ней. — Может тебе лучше уйти, — в панике проговорил он. Он снова стоял. Она тоже, размышляя, как будто подражая ему, обрюзгшая и нервная, она стояла, дрожа. — Уходи, тяжело вымолвил он. — Возвращайся в офис, где ты должна быть. Где мы оба должны быть. Я склею пленку. — Напряжение слишком велико, чтобы его выдержать. Протянув руки к перчаткам, он ощупью старался снять их со своих напряженных пальцев. Уставившись в экран увеличителя, он видел луч от сияния фотоэлектрического элемента, указывающий непосредственно на сканер; в то же мгновение он увидел конец пленки, исчезающий в сканере… он видел это, понял это, и подумал, что уже слишком поздно.

Она уже прошла через сканер. Господи, помоги мне, думал он. Она стала вращаться быстрее, чем я подсчитал. И вот сейчас он увидел яблоки, куски угля, зебр. Он почувствовал тепло, шелковую поверхность ткани; он почувствовал, как его обнимает океан и сильный северный ветер, рвущий его как будто затем, чтобы унести куда-то. Сара была рядом с ним, и Денсман тоже. Нью-Йорк сиял в ночи, а машины носились и прыгали сквозь ночное небо и день, и прилив, и засуха. Масло превратилось в жидкость на его языке, и в то же самое время его захлестнули ужасные вкусы и запахи: горький вкус яда, и демона, и стеблей летней травы. Он тонул; он падал; он лежал в объятиях женщины на большой белой кровати, которая в то же время пронзительно звенела у него в ушах; предупреждающий звук испорченного лифта в одном из старых разрушенных отелей в центре города… я живу, я жил, я никогда не буду жить, говорил он себе, и вместе с его мыслями всплывало каждое слово, каждый звук, писк роя насекомых, и он наполовину погрузился в сложный корпус гомеостатической машины, расположенной в одной из лабораторий Три-План. Он хотел что-то сказать Саре. Открыв рот, он пытался выдавить из себя слова — особые слова из огромной массы слов, горевших в его мозгу и обжигавших его своим абсолютным значением.

Его рот пылал. Он удивился, почему.

Сара Бентон, неподвижно стоящая у стены, открыла глаза и увидела струйку дыма, выходящую из полуоткрытого рта Пула. Затем робот сник, оперся на локти и колени, затем медленно распростерся на полу измятой разломанной кучей… Ей не нужно было осматривать его, чтобы понять, что он «умер».

Пул сделал это с собой, поняла она. И он не чувствовал боли, так сказал он сам. Или почти не чувствовал. Во всяком случае, теперь все кончено.

Мне лучше связаться с мистером Дансменом и рассказать ему, что произошло, — решила она. Все еще пошатываясь, она прошла к видеофону, подняла трубку и набрала номер по памяти.

Он думал, что я всего лишь образ, записанный на его пленку, сказала она сама себе. Он думал, что я умру, когда он «умрет». Как странно, подумала она. Как подобное могло прийти ему в голову? Он так и не смог прижиться в этом мире, он жил в своем собственном электронном мире. Как странно.

— Мистер Дансмен, — сказала она, когда ее соединили с его офисом, — Пул умер, он разрушил себя прямо у меня на глазах. Было бы хорошо, если бы смогли приехать.

— Итак, наконец-то мы освободились от него.

— Да, а это хорошо?

Дансмен сказал:

— Я пришлю двух человек из мастерской, — он смотрел мимо нее, поймал взглядом Пула, лежащего возле кухонного стола. — Идите домой и отдохните, — посоветовал он Саре, — Вы, должно быть совершенно измотаны после всего, что случилось.

— Да, — сказала она. — Спасибо, мистер Дансмен. — Она повесила трубку и осталась бесцельно стоять посреди комнаты.

А затем она заметила кое-что.

Мои руки, подумала она. Они были подняты. Но почему я вижу сквозь них?

Стены комнаты так же стали плохо различимы.

Дрожа, она вернулась к неподвижно лежащему роботу, остановилась возле него, не зная, что ей делать. Сквозь ее ноги просвечивал ковер, затем он стал еле различимым и она видел сквозь него следующие слои распадающейся материи.

Может быть, это закончится, если я смогу снова склеить пленку, подумала, она, но она не знала, как это сделать. А Пул уже стал прозрачным…

Свежий утренний ветерок дул над ней. Но она не чувствовала его, она начала переставать чувствовать.

А ветры продолжали дуть.

1969

Снова эта тема: сколько же из того, что мы зовем «реальность» существует на самом деле, или эта реальность существует только у нас в голове?

Конец этой истории всегда приводил меня в ужас… образ дующего ветра, звук пустоты. Словно персонаж слышит последние звуки обреченного мира.

Филип К. Дик, заметки к рассказу «Электрический муравей», 1976 год.

Кэдбери, бобр, которому не хватало (Cadbury, the Beaver Who Lacked)

Давным-давно, когда деньги еще не изобрели, в прохудившейся плотине, построенной собственными зубами и лапами, жил бобр по имени Кэдбери. Кормился он тем, что грыз и валил кусты и деревья, а в уплату получал разноцветные игральные фишки. Больше всего Кэдбери любил самые редкие фишки — голубые, которыми платили за особенно масштабные погрызочные работы. За долгие годы упорного труда он скопил всего три такие фишки, но предполагал, что в мире их великое множество. Порой Кэдбери ненадолго бросал недогрызенное дерево, заваривал себе чашку растворимого кофе и грезил о фишках всевозможных оттенков, включая голубой.

Его жена Хильда при первом удобном случае лезла с непрошеными советами.

— Только посмотри на себя! — то и дело восклицала она. — Да по тебе психоаналитик плачет! Твоя кучка белых фишек вполовину меньше, чем у Ральфа, Питера, Тома, Боба, Джека и Эрла — любого грызуна в округе. Ты вечно бредишь своими проклятыми голубыми фишками, которые в жизни не заработаешь, потому что, если хочешь знать горькую правду, тебе не хватает таланта, энергии и напора.

— Энергия и напор, — угрюмо сообщал Кэдбери, — это одно и то же.

Однако в глубине души он признавал ее правоту. В этом был главный недостаток его жены: она неизменно оказывалась права, Кэдбери же вечно болтал чепуху. А правда, сойдясь на жизненном ринге с чепухой, обычно кладет ее на обе лопатки.

Итак, поскольку Хильда была права, Кэдбери вытащил восемь белых фишек из ямки под небольшим камнем — своего фишечного тайника — и прошагал две и три четверти мили к ближайшему психоаналитику — вальяжному кролику, пузатому, как кегля. По словам Хильды, кролик зарабатывал пятнадцать тысяч в год, и кого тогда волнует его пузо?

— Ничего денек, да? — приветливо сказал доктор Дрит, проглотив пару пилюль от изжоги и развалясь в мягчайшем директорском кресле.

— Ничего, да не совсем, — отозвался Кэдбери, — когда знаешь, что тебе не светит и краем глаза взглянуть на голубые фишки, даже если будешь надрываться день и ночь, и ради чего? Жена тратит быстрее, чем я зарабатываю. Если мне и перепадет голубая фишка, она улетит за вечер на что-то дорогое и бесполезное в рассрочку, например, на самозарядный фонарик мощностью в дюжину миллионов свечей. С пожизненной гарантией.

— Классная штука, — сказал доктор Дрит, — этот ваш самозарядный фонарик.

— Я пришел только потому, что жена заставила. Она из меня веревки вьет. Если она скажет «заплыви на середину затоки и утопись», знаете, что я сделаю?

— Взбунтуетесь, — добродушно подсказал доктор Дрит, забрасывая ноги на стол из натурального ореха.

— Я двину ее ногой в мерзкую физиономию, разгрызу в щепки, раскушу пополам. Вы правы, черт побери! Шутки в сторону — это факт. Я ее ненавижу.

— А ваша жена, — спросил доктор Дрит, — похожа на вашу мать?

— У меня нет матери, — сказал Кэдбери брюзгливо — как всегда, по мнению Хильды. — Я найденыш, плыл по болоту Напа в обувной коробке с запиской «НАХОДКА ПРИНАДЛЕЖИТ НАШЕДШЕМУ».

— Что вам в последний раз снилось?

— В последний раз мне снилось то же, что и всегда. Во сне я всегда покупаю в аптеке двухцентовый мятный леденец, такой, в шоколадной глазури и в зеленой фольге, а когда я разворачиваю фольгу, там вовсе не леденец. Что это значит?

— Попробуйте ответить сами, — сказал доктор Дрит таким тоном, будто может сообщить нечто важное, но не бесплатно.

— Голубая фишка! — с жаром воскликнул Кэдбери. — Или что-то похожее. Голубая, плоская, круглая и подходящего размера. Во сне я всегда говорю: «Может, это просто голубой леденец». Ведь наверняка бывают голубые леденцы. Я бы озверел, если бы хранил ее в своем тайнике — ямке под неприметным камнем, — а потом настал жаркий день, и, когда я пошел за своей голубой фишкой — точнее, предполагаемой голубой фишкой, — она растаяла, ведь на самом деле это был леденец. И на кого подавать в суд? На производителя? Боже упаси, да он никогда не утверждал, что это голубая фишка; в моем сне на зеленой фольге было ясно написано…

— По-моему, — мягко прервал его доктор Дрит, — наше время истекло. Можем поглубже исследовать эту сторону вашей внутренней личности через неделю — похоже, тут кроется нечто важное.

Кэдбери встал.

— Что со мной, доктор Дрит? Я хочу знать. Говорите прямо — я выдержу. Я шизофреник?

— У вас бывают видения, — после долгой паузы сказал доктор Дрит. — Нет, вы не шизофреник, вы ведь не слышите голос бога или другие голоса, которые посылают вас убивать и насиловать. Это всего лишь грезы. О себе самом, своей работе, жене. Или еще о чем-нибудь. До свидания. — Доктор тоже поднялся, вприпрыжку подскочил к двери, ведущей в узкий коридор, и вежливо, но твердо распахнул ее.

Кэдбери почему-то чувствовал себя обманутым: они только начали разговаривать, и вот уже пора уходить.

— Держу пари, — сказал он, — у вас, мозговедов, тьма голубых фишек. Надо было мне пойти в колледж и стать психоаналитиком — тогда бы я горя не знал. Кроме Хильды — пожалуй, я все равно бы на ней женился.

Поскольку доктор Дрит предпочел промолчать, Кэдбери уныло прошагал четыре мили на север, где его ждала очередная погрызочная работа — высоченный тополь на краю затоки Пейпермилл, — и яростно вонзил зубы в основание ствола, представляя, что тополь — парное воплощение доктора Дрита и Хильды.

Почти в ту же секунду из соседней кипарисовой рощи выпорхнул солидный, опрятно одетый гусь и опустился на ветку качающегося тополя.

— Сегодняшняя почта, — сообщил гусь и бросил к задним лапам Кэдбери конверт. — Воздушная к тому же. Любопытное письмо. Я смотрел на него на свету — оно написано от руки. Скорее всего, рука женская.

Кэдбери разорвал конверт острыми резцами. Почтовый гусь не ошибся: судя по почерку, писала неизвестная женщина. Письмо было кратким:

Уважаемый мистер Кэдбери,

Я люблю вас.

Искренне ваша,

С надеждой на ответ

Джейн Фиглис-Фаундфулли.

Кэдбери в жизни не слышал этого имени. Он повертел письмо в лапах, но не обнаружил больше ни строчки, потянул носом и почуял — или вообразил — легчайший аромат духов. Впрочем, на обороте конверта он все же нашел несколько строк, написанных Джейн Фиглис-Фаундфулли — ее обратный адрес.

Письмо чрезвычайно взволновало его.

— Я прав? — спросил почтовый гусь с верхней ветки.

— Нет, это счет за услуги, — соврал Кэдбери. — Замаскированный под личное письмо. — Он притворился, что снова грызет тополь, и вскоре почтальон захлопал крыльями и улетел.

Кэдбери тут же прекратил работу, уселся на холмике, вынул черепаховую табакерку, глубоко и вдумчиво втянул носом щепотку любимой смеси — «Миссис Сиддон’с», номера три и четыре — и стал тщательнейшим образом обдумывать, следует ли ему: (а) не отвечать на письмо Джейн Фиглис-Фаундфулли и забыть о его существовании, или (б) ответить, и если выбран вариант «б», то ответить (б, подпункт первый) в шутливой форме или (б, подпункт второй) процитировать какие-нибудь стоящие стихи из его «Антологии мировой поэзии» и добавить несколько строк собственного сочинения с намеком на чувства, или даже (б, подпункт третий) набраться храбрости и написать примерно следующее:

«Уважаемая мисс (миссис?) Фаундфулли.

В ответ на ваше письмо уведомляю, что я тоже люблю вас и несчастен в брачных отношениях с женщиной, которую не люблю и никогда на самом деле не любил. Кроме того, я удручен, подавлен и неудовлетворен своим родом занятий и наблюдаюсь у доктора Дрита, который, откровенно говоря, ни капли не способен мне помочь, хотя, вероятно, причина не в нем, а в тяжести моего душевного расстройства. Надеюсь, мы с вами могли бы встретиться в ближайшем будущем, обсудить наши трудности и познакомиться поближе.

Искренне ваш

Боб Кэдбери (Зовите меня Боб, ладно? А я буду звать вас Джейн, если не возражаете)».

Однако проблема заключалась в том, что Хильда непременно пронюхает и совершит нечто ужасное — он не знал, что именно, но с тоской представлял масштабы бедствия. А кроме того, вторая проблема по списку: откуда ему знать, вызовет ли у него мисс (или миссис?) Фаундфулли ответную симпатию? Очевидно, она каким-то образом знает его или слышала о нем от общих знакомых; в любом случае, она явно не сомневается в своих чувствах и намерениях, а это главное.

Ситуация тяжелая. Как угадать заранее, избавится ли он от своих мучений или приобретет новые?

Сидя на холмике и вдыхая табак, щепотку за щепоткой, Кэдбери рассматривал всевозможные варианты решения, в частности самоубийство, что по накалу страстей вполне соответствовало письму мисс Фаундфулли.

В ту ночь он вернулся домой измученным и разбитым после глодания тополя, съел ужин и заперся от Хильды в кабинете, достал портативную печатную машинку марки «Гермес», вставил лист бумаги и после долгих самокритичных раздумий принялся писать ответ мисс Фаундфулли.

Он полулежал в кресле, погрузившись в сочинение письма, когда в запертый кабинет ворвалась Хильда. Обломки замка, дверные петли, щепки и винтики разлетелись в разные стороны.

— Чем занимаешься? — спросила Хильда. — Скрючился над своей машинкой, словно букашка!.. Ты похож на уродливого сушеного паучка, как всегда по вечерам.

— Я пишу в центральное отделение библиотеки, — с ледяным достоинством заявил Кэдбери, — о книге, которую я вернул, хотя они утверждают обратное.

— Обманщик! — в ярости вскричала Хильда, которая уже заглянула ему через плечо и увидела начало письма. — Кто такая мисс Фаундфулли? Почему ты ей пишешь?

— Мисс Фаундфулли, — нашелся Кэдбери, — библиотекарь, которая занимается моим делом.

— Я точно знаю, что ты врешь. Потому что сама написала эту надушенную фальшивку — хотела проверить тебя. И я не ошиблась. Ты отвечаешь на него — я поняла это сразу, когда услышала, как ты долбишь по своей мерзкой дешевой машинке, без которой жить не можешь. — Хильда выхватила машинку и письмо и швырнула за окно, в ночную тьму.

— Из этого я заключаю, — выдавил Кэдбери, опомнившись, — что мисс Фаундфулли не существует, а значит, мне нет смысла идти разыскивать с фонариком «Гермес» — если он уцелел, чтобы закончить письмо. Я прав?

Презрительно фыркнув, но не опускаясь до ответа, его жена гордо вышла из кабинета. Кэдбери остался наедине со своими мыслями и баночкой табачной смеси «Босуэлл’c бест», чересчур слабой для такого случая.

«Ну что же, — думал Кэдбери, — выходит, от Хильды я никогда не отделаюсь. Интересно, если бы мисс Фаундфулли существовала, какая бы она была? И пусть даже ее придумала моя жена, может быть, где-нибудь в мире есть такая же девушка, какой я себе представляю мисс Фаундфулли — точнее, представлял, пока не узнал правду. Если вы еще не запутались, — грустно размышлял он. — В конце концов, не могут же все мисс Фаундфулли в мире оказаться Хильдой».

На следующий рабочий день, наедине с полуповаленным тополем, Кэдбери достал небольшой блокнот, огрызок карандаша, конверт и марку, которые прихватил из дому тайком от Хильды. Сидя на холмике и рассеянно вдыхая небольшими щепотками табак тонкого помола, он написал короткую записку — печатными буквами, чтобы проще было разобрать.

«ПОЛУЧАТЕЛЮ ЭТОГО ПИСЬМА!

Меня зовут Боб Кэдбери, я молодой бобр в добром здравии с обширным опытом в политологии и теологии, хотя большей частью самоучка, и хотел бы поговорить с вами о Боге, и Смысле существования и на другие подобные темы. Или мы можем поиграть в шахматы.

Искренне ваш»

Кэдбери подписался своим именем, некоторое время подумал, вдохнул большую щепоть табака и добавил:

«P.S. Вы девушка? Если да — уверен, что хорошенькая».

Сложив записку, он опустил ее в почти пустую банку из-под табака, тщательно заклеил крышку скотчем и пустил по затоке примерно в северо-западном направлении.

Спустя несколько дней Кэдбери с радостным волнением увидел, как вторая банка из-под табака — не та, которую отправил он сам, — медленно плыла вверх по течению приблизительно на юго-восток.

«Уважаемый мистер Кэдбери! (так начиналась сложенная записка из банки.)

Все мои друзья, кроме родных брата и сестры, — напыщенные тупицы, и если вы не такой — а с тех пор, как я вернулась из Мадрида, вокруг одни напыщенные тупицы, — то я с удовольствием с вами познакомлюсь».

Письмо заканчивалось постскриптумом:

«P.S. Вы пишете искренне и изящно. Уверена, что вы разбираетесь в дзэн-буддизме».

Подпись была неразборчивой, но в конце концов Кэдбери удалось прочесть имя — Кэрол Стикифут. Он немедленно отправил ответную записку:

«Уважаемая мисс (миссис?) Стикифут!

Вы настоящая или вас придумала моя жена? Мне очень важно сразу об этом узнать, поскольку я уже попадал впросак и теперь вынужден постоянно быть начеку».

Банка с запиской уплыла на северо-запад. На следующий день с юго-востока, в банке из-под смеси «Кэмелеопард номер пять», пришел краткий ответ:

«Мистер Кэдбери, если вы думаете, что я — плод больного воображения вашей жены, то вы многое теряете в жизни.

С самым искренним приветом

Кэрол»

«Что же, вполне разумно, — сказал себе Кэдбери, читая и перечитывая письмо. — С другой стороны, именно так написал бы плод больного воображения Хильды. И что это доказывает?»

«Уважаемая мисс Стикифут!

Я люблю вас и верю в вас. Однако, чтобы расставить точки над «i» — разумеется, для меня, — не могли бы вы выслать отдельно — наложенным платежом, если угодно, — какой-нибудь предмет или изделие, подтверждающие вне всякого сомнения, кто вы и кем являетесь. Надеюсь, вас не затруднит моя просьба. Постарайтесь меня понять — я не рискну снова так же катастрофически ошибиться, как с Фаундфулли. В этот раз я полечу в окно вместе с «Гермесом».

Примите мое восхищение и т. п.»

Кэдбери пустил письмо по затоке в северо-западном направлении и тут же принялся ждать ответа. Между тем, по настоянию Хильды, он снова собрался к доктору Дриту.

— Как дела на берегу затоки? — жизнерадостно спросил тот, забросив на стол пухлые мохнатые лапы.

Кэдбери решился быть с психоаналитиком честным и откровенным. Ничего страшного, если он расскажет Дриту обо всем, в конце концов, за это ему и платят — за выслушивание любой правды во всех подробностях, хоть низменной, хоть возвышенной.

— Я влюбился в Кэрол Стикифут, — начал он. — И в то же время, хотя моя любовь чиста и безгранична, меня не покидает страх, что эта девушка — плод больного воображения моей жены, ловушка, попытка Хильды узнать мою истинную сущность, которую я всеми силами скрываю. Если мое истинное «я» выйдет наружу, я изувечу ее и брошу навсегда.

— Гм-м, — сказал доктор Дрит.

— И вас тоже. — Кэдбери решил разом вывалить всю свою агрессию.

— Значит, вы никому не доверяете? Отдалились от всех? Ваш образ жизни привел вас к полному одиночеству? Не торопитесь отвечать — вы можете сказать «да», и это будет невыносимым открытием.

— Я не отдалился от Кэрол Стикифут, — запальчиво возразил Кэдбери. — В этом-то и суть: я стараюсь побороть одиночество. Я был одинок, когда бредил голубыми фишками. Знакомство с мисс Стикифут наверняка положит конец моим невзгодам, и если бы вы заглянули мне в душу, то были бы чертовски рады, что я тогда пустил по воде эту банку. Чертовски рады. — Он сердито взглянул на длинноухого доктора.

— Быть может, вас заинтересует, — сказал доктор Дрит, — что мисс Стикифут — моя бывшая пациентка. В Мадриде она повредилась умом, и пришлось отправить ее домой в чемодане. Не спорю, она хорошенькая, но погрязла в душевных проблемах. А левая грудь у нее больше правой.

— Но она настоящая! — ликующе воскликнул Кэдбери.

— О да, вполне настоящая, не сомневайтесь. Хотя хлопот с ней не оберешься. Пройдет время, и вам захочется обратно к Хильде. Одному богу известно, во что Кэрол Стикифут способна вас втянуть.

Кэдбери весьма воодушевили слова доктора, и он вернулся к недогрызенному тополю у затоки в приподнятом настроении. Его водонепроницаемый «Ролекс» показывал всего лишь половину одиннадцатого, и впереди был целый день, чтобы строить дальнейшие планы — ведь теперь он знал, что Кэрол Стикифут — реальная девушка, а вовсе не очередная злокозненная выдумка Хильды.

Не все приречные районы можно было найти на карте, но благодаря своей работе Кэдбери изучил эти места вдоль и поперек. До того как идти домой к Хильде, оставалось добрых шесть-семь часов, так почему бы не отложить на время тополь и не смастерить наскоро подходящее тайное пристанище для себя и Кэрол, которое никто в мире не сможет обнаружить или разглядеть? Довольно раздумий — пора действовать.

На склоне дня, когда он в поте лица трудился над сооружением подходящего пристанища, с юго-запада приплыла банка «Дин’c оун». Кэдбери бросился ловить заветную добычу, пока ее не унесло течением.

Отодрав скотч и открыв банку, он обнаружил небольшой сверток и насмешливую записку: «Держите свое доказательство».

В пакете лежали три голубые фишки.

Битый час Кэдбери не слушались зубы, настолько его потрясло предъявленное Кэрол доказательство своей подлинности и ее доверие ко всему его существу. Кэдбери с остервенением глодал старый дуб, ветку за веткой, взметая фонтан щепок. Им овладело странное исступление. Он нашел девушку, придумал, как избавиться от Хильды — путь был свободен, оставалось по нему пройти… точнее, проплыть.

Связав бечевкой несколько пустых банок из-под табака, Кэдбери оттолкнулся от берега и поплыл; банки двигались примерно на северо-запад, и он греб за ними, пыхтя от предвкушения. Перебирая лапами в воде и не сводя глаз с банок, Кэдбери сочинил рифмованное четверостишие на случай внезапной встречи с Кэрол.

Пусть невдомек невеждам, Но я вас полюбил. Сбылись мои надежды — Вот истина и пыл.

Он толком не знал, причем тут «пыл», но другая рифма к «любил» не пришла ему в голову.

Тем временем банки приводили его все ближе — как он надеялся и верил — к мисс Кэрол Стикифут. Блаженство! Затем, не переставая грести, Кэдбери вспомнил тонкие, как бы нечаянные намеки доктора Дрита, мастерски посеянное им зерно сомнения. Хватит ли ему (самому Кэдбери, не Дриту) храбрости, воли, стойкости и целеустремленности, чтобы справиться с Кэрол при ее, как заявил Дрит, душевных проблемах? Что, если Дрит прав? Что, если Кэрол окажется еще более невыносимой и вредоносной, чем Хильда, которая выбросила его «Гермес» в окно и способна на любые проявления патологической ярости?

Погрузившись в невеселые мысли, Кэдбери не заметил, как банки бесшумно причалили к берегу. Он задумчиво подплыл к ним и вышел из воды.

Впереди виднелась скромная квартира с расписными ставнями. Над дверью лениво покачивалась бесполезная подвесная игрушка. А на парадном крыльце сидела Кэрол Стикифут и вытирала волосы пушистым белым полотенцем.

— Я люблю вас, — сказал Кэдбери, отряхнул со своей шубки капли воды и заерзал на месте, пряча волнение.

Подняв голову, Кэрол Стикифут смерила его оценивающим взглядом. У нее были прелестные большие темные глаза, длинные тяжелые волосы блестели в меркнущем свете дня.

— Надеюсь, вы захватили три голубые фишки, — сказала она. — Я одолжила их на работе и должна вернуть. Мне показалось, что вам не хватает уверенности. Вас достали напыщенные тупицы, вроде этого мозговеда Дрита — он из них самый отвратительный. Хотите чашку растворимого кофе?

По дороге в ее скромную квартирку Кэдбери сказал:

— Полагаю, вы слышали мою вступительную фразу. Я в жизни не был так серьезен. Я действительно вас люблю, кроме шуток. Мне не нужно ничего банального, обыденного или временного; мне нужны самые длительные и прочные отношения. Заклинаю вас, не говорите, что вы пошутили, потому что я никогда ни к чему в своей жизни не относился так серьезно и трепетно, даже к голубым фишкам. Если для вас это всего лишь забава, пощадите меня и честно признайтесь. Потому что ценой мучений уйти от жены и начать новую жизнь, а потом обнаружить…

— Доктор Тупица говорил вам, что я пишу картины? — Кэрол Стикифут поставила кастрюлю с водой на плиту в своей скромной кухоньке и по старинке зажгла конфорку большой деревянной спичкой.

— Говорил только, что вы съехали с катушек в Мадриде. — Кэдбери уселся за некрашеным сосновым столиком напротив плиты и с исполненным любовью сердцем наблюдал, как мисс Стикифут кладет по ложечке растворимого кофе в две глиняные кружки с психоделическим орнаментом.

— Вы что-нибудь знаете о дзэн? — спросила мисс Стикифут.

— Только что там есть коаны — нечто вроде загадок. На них дают бредовые ответы, потому что сами вопросы идиотские, например «зачем мы на земле?» и тому подобное. — Кэдбери надеялся, что все сказал правильно и Кэрол поймет, что он в самом деле кое-что знает о дзэн, как она предполагала в письме. Тут ему пришел в голову удачный дзэнский ответ на ее вопрос. — Дзэн — это целостная философская система, которая содержит вопросы ко всем ответам, существующим во вселенной. Например, если у вас есть ответ «да», в дзэн найдется подходящий вопрос, скажем, «Должны ли мы умереть, чтобы угодить Создателю, который любит губить свои творения?». Хотя, если подумать, точный вопрос будет звучать так: «Сидим ли мы на кухне и собираемся пить растворимый кофе?» Вы согласны? — Когда Кэрол не ответила, Кэдбери торопливо добавил: — На самом деле в дзэн можно ответить «да» на этот самый вопрос: «Вы согласны?» Вот вам и первая огромная ценность дзэн: он предлагает массу правильных вопросов практически к любому ответу.

— Ну и белиберда! — презрительно фыркнула мисс Стикифут.

Кэдбери почувствовал себя слегка уязвленным.

— Видите, я понимаю дзэн. А может, вы сами ни черта не смыслите в нем.

— Может, вы и правы. В том, что я не смыслю в дзэн. По правде говоря, я его совершенно не понимаю.

— Это настоящий дзэн, — заметил Кэдбери. — А я понимаю. И это тоже дзэн. Видите?

— Вот ваш кофе. — Поставив две полные дымящиеся кружки кофе на стол, мисс Стикифут села напротив. И улыбнулась. Улыбка показалась Кэдбери милой, легкой и нежной; это была трогательная, чуть застенчивая улыбка, с вопросительным блеском удивления и тревоги в глазах. У мисс Стикифут были прекрасные глаза, большие и темные; в жизни он не видел глаз прекраснее и был влюблен всем сердцем, а не только на словах.

— Как вам известно, я женат, — сказал он, прихлебывая кофе. — Но мы разъехались. И я строю хибарку у затоки, в укромном месте. Я говорю «хибарка», чтобы у вас не сложилось ложного представления, будто это хоромы, однако она очень добротная. Я мастер своего дела. Не подумайте, что я хвастаюсь, — это святая правда. Я знаю, что смогу позаботиться о нас обоих. Или мы можем поселиться тут. — Он обвел взглядом скромную квартирку мисс Стикифут. До чего красиво и со вкусом она обставлена! Ему тут нравилось — наконец на него снизошло умиротворение, и все тревоги куда-то улетучились. Впервые за долгие годы.

— У вас занятная аура, — сказала мисс Стикифут. — Такая мягкая, ворсистая и фиолетовая. Мне нравится. Впервые такую вижу. Вы не умеете мастерить модели поездов? По вашей ауре похоже, что умеете.

— Я умею почти все, — сказал Кэдбери. — Зубами, лапами, словами. Послушайте — это вам. — Он продекламировал свое четверостишие.

Мисс Стикифут внимательно смотрела на него.

— В ваших стихах, — сказала она, когда он закончил, — есть ву. «Ву» — это японское слово — или китайское? Означает это, как его… — Она раздраженно махнула рукой. — «Простота». Как на рисунках Пауля Клее. Правда, стихи довольно слабые.

— Я написал их, — обиженно пояснил Кэдбери, — когда греб вслед за плотом из табачных банок. Это была чистая импровизация, я могу сочинять лучше, когда сижу один в запертом кабинете за своим «Гермесом». Если Хильда не барабанит в дверь. Теперь видите, почему я ее ненавижу. Она настоящая садистка — всегда прерывает мою творческую работу, когда я плыву по затоке или обедаю. Одна только эта сторона моей семейной жизни объясняет, почему мне пришлось все бросить и искать вас. Рядом с такой девушкой, как вы, я смогу творить на совершенно новом уровне. Буду грести голубые фишки лопатой. Кроме того, мне не придется бежать от реальности к доктору Дриту, которого вы справедливо назвали главным тупицей.

— Голубые фишки, — скривившись, повторила мисс Стикифут. — Это и есть «новый уровень»? Похоже, у вас амбиции оптового торговца фруктами. Забудьте про голубые фишки; не уходите из-за них от жены — вы носите свои ценности с собой. Вы переняли все, чему она вас научила, и даже превзошли ее. Выберите новый путь, и я пойду с вами.

— Например, дзэн?

— Дзэн для вас игрушка. Если бы вы действительно понимали дзэн, то никогда бы не пришли сюда. В мире не существует идеальных людей, для вас или кого угодно. Я не сделаю вас счастливее, чем ваша жена, — вы носите свои страдания в себе.

— Отчасти с вами согласен, — отчасти согласился Кэдбери. — Но моя жена добавляет мне страданий. Может, с вами они бы не исчезли совсем, но стали бы менее тяжкими. Мне уже не может быть хуже, чем сейчас. По крайней мере, вы бы не выбрасывали мою пишущую машинку в окно, когда злились на меня, и вдобавок вы бы не злились на меня каждую секунду днем и ночью, как она. Вам не приходило это в голову? Намотайте себе на ус, как говорится в пословице.

Похоже, мисс Стикифут нашла объяснение резонным и кивнула в знак согласия.

— Хорошо, — сказала она, помолчав, и ее милые большие темные глаза внезапно просияли. — Давайте попробуем. Если вы прекратите свою навязчивую болтовню хоть на минуту — возможно, впервые в жизни, — я сделаю с вами и для вас то, чего вы никогда сами не сделаете, но что вам необходимо. Идет? Вы согласны?

— Вы заговорили загадками, — сказал Кэдбери с тревогой, удивлением — и растущим ужасом.

На его глазах мисс Стикифут начала преображаться. То, что до сих пор казалось ему воплощением красоты, от которой не отвести глаз, красоты как таковой, которую он предвкушал и представлял, растворилось и кануло в реку забвения, в прошлое, в пределы его сознания. Вместо этого возникло нечто новое, непостижимое, то, что никогда бы не родилось в его воображении. Это зрелище выходило за рамки самых смелых фантазий.

На месте мисс Стикифут появилось несколько девушек, вполне реалистичных, привлекательных, но в пределах разумного. Они значили для Кэдбери гораздо больше и представляли собой гораздо больше, потому что не были проявлениями его сбывшихся желаний, плодами его воображения. Первая, девушка восточного вида с длинными блестящими темными волосами, пристально и безучастно смотрела на Кэдбери живыми умными глазами, светящимися спокойным пониманием; его отражение в них было прозрачным и честным, без доброты, снисхождения и сочувствия — и все же в ее глазах угадывалась своего рода любовь: справедливая, без отторжения и неприязни, осознающая его несовершенство. Это была товарищеская любовь, сочетание рассудочной, беспристрастной оценки его и ее самой, и неразрывная связь между ними, построенная на взаимной слабости.

Вторая девушка улыбалась всепрощающе и сочувственно, не замечая в нем недостатков — никакие его качества, поступки и неудачи не могли ее разочаровать или поколебать уважение к нему, — и приглушенно светилась теплым, печальным и в то же время бесконечно чистым счастьем; это была его мать, неизменная, никогда не исчезающая, не бросающая и не забывающая мать, которая ни за что не лишит его своей защиты, своего надежного прикрытия, она согревала его, вселяла проблески надежды и новой жизни, когда он был почти раздавлен и уничтожен болью, неудачами и одиночеством… первая девушка была ему равной, как сестра; вторая — ласковой, сильной матерью, одновременно хрупкой и тревожной, но не подающей виду.

Рядом с ними стояла капризная, спесивая, вздорная девица, инфантильная, хорошенькая, но с неуловимым налетом порочности, с неидеальной кожей, в вычурной, не в меру блестящей блузке и слишком короткой юбке, с чересчур тонкими ногами, и все же привлекательная в своей незрелости. Она смотрела разочарованно, словно он ее подвел, обманул и всегда будет обманывать; тем не менее она смотрела требовательно, ненасытно, надеясь получить от него все, что пожелает — целый мир, луну с неба, что угодно, — и презрительно, потому что он не мог ей этого дать. Это его будущая дочь, понял он, которая в конце концов отвернется от него, в отличие от двух других, бросит с досадой и разочарованием, чтобы найти себя в другом, молодом мужчине. Она будет принадлежать ему лишь краткий миг и никогда не будет им довольна.

Но все три любили его, все три были его девушками, его женщинами, его воплощенными мечтаниями: печальными, испуганными, доверчивыми, страдающими, смеющимися, чувственными, заботливыми, греющими душу, требовательными женскими сущностями — триединство реального мира, который противостоял ему и одновременно обогащал, делал другим, каким бы он никогда не стал сам, и этот дар он почитал, ценил, уважал, любил и нуждался в нем сильнее всего в жизни. Мисс Стикифут как таковая исчезла. На ее месте стояли три девушки. Они обращались к нему не издалека, с другого берега, при помощи посланий в пустых банках из-под табака; они говорили прямо, буравили его непреклонным, пристальным взглядом, ни на миг не забывая о его существовании.

— Я буду жить с тобой, — сказала восточная девушка со спокойными глазами. — Как ни к чему не обязывающий друг, пока я жива, и ты жив — быть может, вечно. Жизнь мимолетна и не стоит того, чтобы ее бездарно прожигать. Порой мне кажется, мертвые неплохо устроились. Может, я пойду к ним сегодня, а может, завтра. Может, убью тебя, отправлю тебя к ним или заберу с собой. Хочешь со мной? Оплати мне дорогу, если хочешь, чтобы я последовала за тобой. Иначе я полечу одна и бесплатно на военном «Боинге 707»: я получаю пожизненные выплаты от государства и откладываю на тайный счет для полулегальных инвестиций необычного характера, о назначении которых тебе лучше не знать, если хочешь спать спокойно. — Она помолчала, глядя все так же бесстрастно. — Ну так что?

— А какой вопрос? — растерялся Кэдбери.

— Я сказала, — рявкнула она, разочарованная его слабыми умственными способностями, — что буду жить с тобой неопределенное время, с неопределенным результатом, если будешь достаточно платить и особенно — это обязательное условие, — если будешь вести хозяйство: оплачивать счета, убирать, ходить за продуктами, готовить, чтобы я не забивала голову пустяками. И могла заниматься своими делами, поважнее.

— Согласен! — с готовностью откликнулся он.

— Я никогда не буду жить с тобой, — сказала девушка с грустными глазами и дымчатыми волосами, пухлая и мягкая, в сексуальной кожаной куртке с бахромой, коричневых вельветовых брюках, в сапогах и с кроличьей сумочкой. — Но я буду иногда заглядывать к тебе утром перед работой на случай, если у тебя найдется лишний косячок, а если ты сам все выкурил, я поцелую тебя и выдохну дым тебе в рот. Хорошо? — Она улыбалась еще шире, в прелестных глазах светились мудрость и противоречивость ее натуры и ее любви.

— Конечно. — Кэдбери хотелось большего, но он знал, что это невозможно; она не принадлежала ему, не существовала для него — она была и собой, и частью мира.

— Отвали! — сказала третья. Кричаще красные, сочные губы искривила злоба, и в то же время девушка как будто забавлялась. — Я никогда не покину тебя, старый развратник, потому что черта с два ты найдешь желающих жить с педофилом, который в любой момент умрет от тромбоэмболии или обширного инфаркта. Когда я уйду, тебе наступят кранты, старый развратник. — Внезапно ее глаза повлажнели и наполнились печалью и состраданием — но лишь на краткий миг. — Для тебя это будет единственная радость в жизни. Поэтому мне придется остаться с тобой и отложить собственную жизнь на потом или даже навсегда. — Она немного поскучнела; тень апатии, отрешенности и равнодушия скользнула по ее неумело накрашенному юному и прелестному личику. — Правда, если мне сделают более выгодное предложение, — холодно сказала она, — я его приму. Я буду посматривать направо и налево. Вдруг чего перепадет.

— Что за вздор! — возмущенно воскликнул Кэдбери. Его охватило жуткое чувство утраты, как будто она уже его бросила, прямо сейчас. Раньше с ним уже такое случалось — и было самым ужасным в жизни.

— А теперь, — бодро сказали все три девушки сразу, — перейдем к сути. Сколько у тебя голубых фишек?

— Ч-что? — оторопел Кэдбери.

— Это главное, — слаженно заявили девушки, сурово сверкнув глазами. Тема фишек пробудила их общие качества. — Покажи свою чековую книжку. Сколько у тебя на счету?

— Какой у тебя годовой доход? — спросила восточная девушка. — Я никогда не разорю тебя, — нежно, ласково и терпеливо добавила она, — но не мог бы ты одолжить мне две голубые фишки? Я знаю, у такого солидного и знаменитого бобра их сотни.

— Сгоняй за фишками и купи мне две кварты шоколадного молока, коробку пончиков и колу в «Спиди-Март», — сказала капризная девушка.

— Можно покататься на твоем «Порше»? — спросила ласковая девушка. — Я заправлюсь.

— Но свою машину я тебе не дам, — сказала восточная девушка. — Тогда подорожает моя страховка, а за нее платит мама.

— Научи меня водить, — сказала капризная, — тогда я поеду с одним из бойфрендов в автомобильный кинотеатр — два бакса за машину. Там будет пять сеансов порнушки, можно захватить пару чуваков и еще одну чувиху в багажнике.

— Лучше доверь свои голубые фишки мне, — сказала ласковая. — Эти вертихвостки оберут тебя до нитки.

— Пошла в задницу! — огрызнулась капризная.

— Если послушаешь ее или дашь ей хоть одну голубую фишку, — яростно заявила восточная девушка, — я вырву к чертям твое сердце и съем живьем. А у этой дешевки триппер, если переспишь с ней — детей не будет!

— У меня нет голубых фишек, — встревоженно сказал Кэдбери, опасаясь, что все три сбегут. — Но я…

— Продай свою пишущую машинку, — сказала восточная девушка.

— Я займусь продажей, — ласково сказала заботливая девушка. — Ты получишь… — Она замолчала, старательно считая в уме. — Я с тобой поделюсь. По справедливости. Я тебя не надую. — Девушка улыбнулась, и он знал, что она говорит правду.

— У моей мамы есть электрическая пишущая машинка с шаровой головкой, офисная модель, — высокомерно, почти презрительно заявила капризная. — Возьму ее себе, научусь печатать и устроюсь на хорошую работу. Правда, на пособии денег больше.

— Позже в этом году… — безнадежно начал Кэдбери.

— Увидимся позже, — сказали девушки, которые недавно были мисс Стикифут. — Или высылай голубые фишки почтой. Договорились? — Они начали блекнуть, растворяться и стали бестелесными. Или…

Или сам Кэдбери, Бобр, Которому Не Хватало, становился бестелесным? Интуиция безжалостно подсказывала, что так и есть. Он исчезал; они оставались. И все же он испытывал странное блаженство.

Кэдбери знал девушек совсем недолго, но они уже значили для него больше, чем он сам. И был рад этому.

Есть у него голубые фишки или нет — а похоже, для них это главное, — девушки не исчезнут. Если не удастся выманить у него фишки лестью, силой или взять взаймы, они добудут их у кого-то другого. Или будут счастливы просто так. Девушки не нуждаются в фишках, а просто любят их — и прекрасно выживут без фишек. Однако, по правде говоря, выживание не для них. Они хотят и умеют быть неподдельно счастливыми. Хотят не сводить концы с концами, а жить на всю катушку.

— Надеюсь, я вас еще увижу, — сказал Кэдбери. — Точнее, вы меня. То есть, я надеюсь изредка, хоть ненадолго появляться в вашей жизни. Чтобы просто узнать, как дела.

— Не юли! — в унисон сказали все три, и Кэдбери практически растаял — от него осталась лишь струйка серого дыма, жалобно дрожащая в полуразреженном воздухе, который некогда предложил свою поддержку.

— Ты вернешься, — убежденно сказала ласковая пухлая девушка в коже, словно чуяла, что сомнений быть не может. — Мы тебя увидим.

— Надеюсь, — сказал Кэдбери, но даже звук его голоса ослабел и мерцал, как затухающее послание с далекой звезды, которая давным-давно остыла и рассыпалась в прах, погрузившись в темноту и безмолвие.

— Идем на пляж, — сказала восточная девушка, и все три зашагали прочь, уверенные, осязаемые и живые. Они уходили дальше и дальше.

Кэдбери — вернее, оставшиеся от него ионы, туманный след его краткого пребывания в мире — задумался, найдется ли у них на пляже парочка деревьев, чтобы погрызть. И где их пляж. И хорошо ли там. И как он называется.

Обернувшись на мгновение, ласковая пухлая девушка в коже и бахроме спросила:

— Хочешь с нами? Мы можем взять тебя ненадолго, один раз. Но только раз — сам понимаешь.

Ответа не было.

«Я люблю тебя», — тихо подумала она, улыбнувшись сочувственной, радостной, печальной и понимающей улыбкой.

И зашагала дальше, чуть заметно отставая от подруг, словно украдкой оглядывалась назад.

1987

Скромная награда хрононавтам (A Little Something for Us Tempunauts)

Еле волоча ноги и опустив голову, Эдисон Даг взбирался по склону холма к дому. Округлым ступеням из искусственной секвойи, казалось, не будет конца.

У девушки больно защемило сердце. Бедняга!.. Впрочем, он жив, а это главное.

Эдисон медленно приближался, он шел, не поднимая глаз, уверенно, словно не в первый раз. Странно…

— Эдди! — Девушка бросилась навстречу. — По телевизору сказали, что ты умер! Погиб со всеми остальными.

Он остановился и привычным жестом потянулся отбросить со лба длинные волосы, позабыв, что перед запуском их обрезали.

— Ты веришь всему, что показывают по ящику? — Эдди улыбнулся, снова двинулся вверх и с неожиданной силой обнял девушку.

Слава богу! Они опять вместе! Какое счастье — обнимать его, чувствовать тепло родного тела.

— Я уже подумывала завести нового приятеля, тебе на замену, — пробормотала она.

— Рискни — сразу голову оторву. И потом, таких, как я, больше нет.

— А как же взрыв? Сказали, что капсулу при возвращении раздавило.

— Не помню, — отрезал Эдисон не терпящим возражений тоном, дав понять, что ничего обсуждать не намерен.

Раньше она бы разозлилась и на ответ, и на тон. Раньше, но не теперь. Чувствовала, как тяжело ему вспоминать о случившемся.

— Перекантуюсь у тебя пару деньков. — Эдди переступил порог старенького дома с треугольным фасадом. — Должны подъехать Бенц и Крейн, не возражаешь? Думаю, к вечеру явятся. Нам надо многое обсудить.

— Значит, выжила вся команда? — Девушка пристально вглядывалась в изнуренное лицо. — Тогда почему по телевизору?..

Она осеклась, пораженная внезапной догадкой:

— Ясно! Они соврали! Большая политика, да? Хотят запудрить мозги русским? Пускай в СССР считают, что запуск провалился, а на самом деле…

— На самом деле ты ошибаешься! — перебил ее Даг. — Генерал Джаб распорядился направить сюда советского путешественника во времени. Пускай проконсультирует, поможет разобраться, что в действительности произошло. Совет Безопасности дал «добро» — слишком многое поставлено на карту.

— Обалдеть! — ахнула девушка. — Зачем тогда понадобилась история про взрыв?

— После объясню. Давай для начала выпьем.

— Из выпивки только калифорнийское бренди, другого нет.

— Когда на душе так тошно, что угодно сойдет.

Пока девушка возилась на кухне, Даг устало опустился на кушетку и тяжело вздохнул.

«…и горько скорбим о несчастных, которые трагически погибли в результате непредвиденного стечения обстоятельств…» — надрывалось радио в машине.

— Обычная официальная болтовня. — Крейн выключил приемник, прикидывая, правильно ли они едут. Непросто найти дорогу туда, где побывал лишь однажды. Вообще, выходило забавно. Они собираются обсуждать дела государственной важности в обстановке, мягко говоря, неформальной, в захолустном Охае. Правда, у подружки Дага им наверняка не станут докучать зеваки, но есть и минус — поджимает время. Не факт, конечно, но скорее всего. Наверняка не скажешь.

На холмах по обеим сторонам трассы когда-то рос лес, теперь его сменили бесконечные ряды домов. Вверх от подножия раскинулась паутина подъездных дорожек из переработанного пластика.

— Похоже, раньше здесь было неплохое местечко, — заметил Крейн.

— Тут неподалеку национальный парк Лос-Падрес, — пояснил Бенц, крутя руль. — В восемь лет я ухитрился в этом парке заблудиться. Сидел под кустом и трясся, что меня ужалит гремучая змея. Каждую ветку за змею принимал.

— Считай, твой детский кошмар наполовину сбылся, — хмыкнул Крейн.

— Мы вроде как все в одной лодке, — напомнил Бенц.

— Пора привыкать к статусу мертвеца.

— Тебе надо, ты и привыкай!

— Но ведь официально…

— По радио и телевизору — да, — строго произнес Бенц, поворачиваясь. Его глаза горели нехорошим огнем, широкое круглое лицо побледнело, — но если вдуматься, мы мертвы не больше остальных на планете. Разница в том, что для нас смерть уже в конкретном прошлом, а для других — в туманном будущем. Хотя насчет туманности не факт. У кого-то со сроками полная определенность. У пациентов онкологии, например. Почти наш случай. «Почти», потому как неизвестно, сколько мы здесь проторчим. Получается, что, четко зная дату смерти, мы располагаем относительным запасом времени, в отличие от больных раком.

— Ага, — весело поддакнул Крейн, — для пущего оптимизма еще добавь, что мы здоровы и не корчимся в муках.

— Эдди корчится. Сегодня его серьезно скрутило. Типичная психосоматика — нарушение душевного равновесия, которое влечет физическое заболевание. Великомученик Эдди! Взвалили на него тяжкую ношу против воли, а он не жалуется, молчит. Гордо терпит, то и дело демонстрируя дырки от гвоздей на руках, — ехидно закончил Бенц.

— У Эдди больше поводов любить жизнь, — вставил Крейн.

— У любого найдется куча таких поводов! Просто каждому свое. Пускай я лишен счастья коротать ночи с горячей цыпочкой, зато мне нравится в отблесках заката наблюдать, как по Риверсайду мчатся грузовики. Лишать себя такого удовольствия ну никак не хочется. В итоге любишь не саму жизнь, а то, что она лично для тебя олицетворяет.

Остаток пути мужчины проделали молча.

Расположившись в гостиной, трое хрононавтов курили и потягивали спиртное. Эдди досадливо хмурился, глядя на подругу, и угрюмо размышлял, что неплохо бы ей переодеться. В облегающем белом свитере и длинной юбке она смотрелась чересчур соблазнительно, а у него совершенно не было сил на любовные утехи.

— Она в курсе? — Бенц кивнул в сторону девушки. — Можно говорить открыто? Припадок у барышни не случится?

— Нет, не в курсе, — признался Эдди. — Я собирался сказать, но…

— А какого дьявола тянешь? — взъярился Крейн.

— Что происходит? — испуганно спросила девушка. Ее ладонь взметнулась к груди, туда, где обычно болтается крестик или ладанка, хотя Даг прекрасно знал, что под свитером ничего такого нет.

— Мы все погибли при повторном входе в темпоральное поле, — выдал Бенц, самый прямолинейный и самый черствый в команде. — Понимаете, мисс…

— Хокинс, — шепотом подсказала она.

— Приятно познакомиться, мисс Хокинс. — Бенц окинул ее равнодушно-оценивающим взглядом. — А зовут как?

— Мэри Лу.

— Мэри Лу? Отлично. — Бенц повернулся к остальным. — Имя прямо для официантки, только бейджика не хватает. Так и представляю: «Добрый день, меня зовут Мэри Лу, и следующие несколько дней я буду вас обслуживать. Завтрак, обед, ужин, снова завтрак, потом обед и опять ужин, и так до тех пор, пока вы не расхлебаете кашу, которую заварили, и не вернетесь обратно в свое время. Итого с вас тридцать пять долларов и восемьдесят центов, чаевые в счет не входят. Надеюсь, вы не вернетесь. Никогда! Слышите? Никогда!» — Сигарета в руках Бенца дрожала в такт его голосу. — Простите, мисс Хокинс, — опомнился он. — Этот чертов взрыв полностью выбил нас из колеи. Мы попали в ЭВР, экстра-временной резерв, и сразу поняли, что погибли. Узнали первыми, но…

— Но исправить ничего не могли, — подхватил Крейн.

— И никто не может, — закончил Эдди, обняв подругу.

Внезапно его захлестнуло ощущение дежавю. Дьявол! Они попали в замкнутую временную петлю и теперь движутся по кругу! В который раз они сидят в этой гостиной и обсуждают сорванный полет? В тысячный? В сто тысячный? В миллионный? Не исключено! И всегда кажется, что это происходит впервые, второго шанса нет, а в действительности все наоборот.

Эдди хотелось выть от злости. Отчаяние порождало глубокую, неистребимую ненависть к тем, кого миновала эта страшная участь. Конечно, все вышло из праха и возвратится в прах, как гласит Библия, вот только они трое прахом уже стали. Какой смысл держать их среди живых? Зачем все эти разговоры, бесконечные споры в попытках выявить причины катастрофы? Пускай ломают голову потомки, а с нас хватит.

Однако вслух он не стал ничего говорить, так будет лучше.

— Может, вы врезались во что-то? — предположила девушка.

— Может, мы врезались во что-то? — ехидно повторил Бенц, покосившись на товарищей.

— По крайней мере, такую версию озвучили по телевизору, — продолжала Мэри Лу. — Фазовый разброс, несогласование координат создает угрозу столкновения с посторонним объектом на молекулярном уровне. Ну да чего объяснять, — она махнула рукой и процитировала: «Два объекта не могут одновременно занимать одно и то же место в пространстве». Оттого и взрыв…

— Да, в этом заключался основной риск, — признал Крейн, — по крайней мере, теоретически. Доктор Фейн и ребята из группы планирования рассчитали возможную угрозу. Предохранители были запрограммированы так, чтобы обратный вход не начинался до полной стабилизации в пространстве. Допустим, предохранители отказали, разом все, хотя я лично проверил показания приборов при запуске — координаты шли тютелька в тютельку. Плюс не сработала аварийная сигнализация, никаких предупреждений, ничего! — Крейн криво ухмыльнулся.

— Слушайте, — Бенц возбужденно подался вперед, — мы ведь в буквальном смысле озолотили родственников. Выплаты по страховке будут заоблачные, десятки тысяч долларов! А кто у нас ближайшие родственники? Правильно, мы сами. Представляю себе сцену. «Здравствуйте, мистер страховщик! Мы с приятелями умерли и хотим получить компенсацию». И смех, и грех.

Эдди, однако, занимало совершенно иное — гражданская панихида. После вскрытия тела погибших, естественно, предадут земле. Похоронная процессия задрапированных черным «Кадиллаков» наводнит Пенсильвания-авеню. Чиновники, яйцеголовые интеллектуалы… но гвоздем программы станут сами покойники, причем сразу в двух ипостасях.

Пока тела, упакованные в отполированные до блеска гробы с медными ручками, повезут по улицам города к кладбищу, виновники «торжества» наверняка будут ехать рядом, в открытых лимузинах, и радушно приветствовать собравшихся.

— Похороны, — буркнул Эдди.

Остальные недоуменно уставились на него, но уже через секунду их лица омрачились от осознания услышанного.

— Нет, — пробормотал Бенц, — ни за какие деньги.

— Нас заставят при любом раскладе, — скривился Бенц, — прикажут, и мы подчинимся.

— А улыбаться они случайно не прикажут? — Даг сорвался на крик. — Вот взбредет им в башку, и прикажут!

— Нет, — сказал генерал Джаб, качая несуразно большой круглой головой, которая особенно нелепо смотрелась на тощей шее. Многочисленные награды на высоком воротнике-стойке словно разошлись пятнами по нездоровой, усыпанной прыщами коже. — Улыбаться не надо, нация должна видеть скорбь на ваших лицах, чтобы осознать весь масштаб трагедии.

— Задачка не из легких, — отозвался Крейн.

Русский путешественник во времени стоял молча. Его узкое с крючковатым носом лицо, которое казалось еще у́же благодаря переводческим наушниками, выражало неподдельное участие.

— На короткий миг страна узрит ваше присутствие, — продолжал Джаб, — камеры крупнейших телеканалов одновременно дадут вертикальную панораму вас троих, а комментаторы, заранее проинструктированные, произнесут приблизительно следующее…

Генерал развернул листок с печатным текстом, надел очки и, откашлявшись, стал зачитывать:

— «Наши операторы поймали в кадр троих мужчин. Никак не разберу, кто это… А вы видите?»

Джаб оторвался от текста и пояснил:

— Дальше начнутся предположения, здесь дикторам разрешено импровизировать, а после они в унисон воскликнут: «О господи, Роджер!» Или Уолтер, или Нэд, в зависимости от смены…

— Почему не Джаб? — встрял Крейн. — Вдруг по такому случаю в эфир выйдет особое «Шоу с генералом»…

Джаб невозмутимо продолжал читать:

— «О господи, Роджер! Поправь, если я ошибаюсь… Это ведь наши хрононавты! Во плоти! Но как?! Означает ли это, что ребята каким-то чудом избежали роковой…» Тогда вступает его коллега и авторитетно объясняет: «То, что мы сейчас наблюдаем, Дэвид — или Генри, или Пит, или Ральф, — есть первый официальный опыт реализации ЭВР, экстра-временного резерва. Трое мужчин, которых мы видим, отнюдь не иллюзия. Однако нельзя, подчеркиваю, нельзя воспринимать их как настоящих хрононавтов. Миссия наших отважных героев еще не окончена. Вековой скачок — вот их цель, а нынешнее появление здесь, в настоящем — результат непредвиденной остановки на пути к покорению временных континуумов».

Эдди прикрыл глаза. Сейчас Крейн попросит, чтобы его засняли с воздушным шариком и сладкой ватой в руках. Идиотская реакция на идиотскую ситуацию. Еще немного, и у них поедет крыша…

Усталое сознание кольнула мысль — в который раз это повторяется? В сотый? Тысячный? Пусть доказать ничего нельзя, но факт остается фактом. Они и раньше сидели тут, слушали эту чушь, обменивались колкостями…

Даг неуютно поежился.

— В чем дело? — с нажимом спросил Бенц.

— Каков максимальный объем ЭВР для всей вашей команды? — впервые подал голос русский. — И какой процент вы исчерпали?

— Судя по тому, что нам сказали, истрачена приблизительно половина, — после паузы ответил Бенц.

— Расчет верен, — загромыхал генерал, — до дня Национального траура ЭВР хватит. Правда, пришлось поторопиться со вскрытием и судмедэкспертизой, но ввиду общего настроя населения…

При слове «вскрытие» Эдди содрогнулся и, не в силах больше сдерживаться, заявил:

— По-моему, мы впустую тратим драгоценный временной резерв. Вместо того чтобы болтать всякую ерунду, предлагаю ехать в лабораторию и посмотреть на увеличенные срезы ткани. Полистаем отчеты и вместе, коллективно, обмозгуем, что к чему. Медицина пока в замешательстве, но вдруг у нас получится разобраться? Ответы — вот что требуется. Ответы на незаданные пока вопросы. До вопросов доберемся позже. — Он перевел дух: — Кто за?

— Разглядывать собственную селезенку на экране? Увольте, — буркнул Бенц, — я и так подписался на похороны. Вскрытие — это уже слишком.

— Прекрасный шанс осыпать тех, кто пришел почтить нашу память, крошечными кусочками обагренных кровью внутренностей… — мечтательно пропел Крейн. — Генерал, распорядитесь, чтобы врачи сложили ненужные обрезки в пакетик, а мы будем разбрасывать их, как конфетти, и улыбаться.

— Согласно существующим инструкциям, — генерал порылся в бумагах, — улыбка неприемлема на траурных мероприятиях. Таким образом, тему можно считать закрытой. Что касается вашего присутствия на вскрытии, которое в настоящий момент движется полным ходом…

— И которое мы, сидючи здесь, провороним, — заметил Крейн, обращаясь к Эдди. — Вот вечно мне не везет!

Проигнорировав товарища, Эдди склонился к микрофону на груди русского.

— Офицер Н. Гауки, ориентируясь на собственный опыт краткосрочного, но чрезвычайно успешного полета, что лично вы назовете главной угрозой для хрононавта? Риск имплозии при повторном входе в темпоральное поле в результате пространственного совпадения, как в нашем случае? Или вас с напарником беспокоили и иные проблемы?

— Позволю себе выразить наше обоюдное опасение, так как мы неоднократно обсуждали данный вопрос с офицером Р. Пленя. Правда, в сугубо неформальной обстановке, — поколебавшись, ответил Гауки. — Так вот, нас постоянно преследовали опасения попасть в замкнутую временную петлю, из которой нет выхода.

— Где все повторяется бесконечно?

— Верно, мистер Э. Даг, — мрачно кивнул русский.

— Твою мать! — Эдди беспомощно повернулся к товарищам. Так страшно ему не было никогда в жизни.

— Эй, это не наш случай! — Бенц ободряюще стиснул плечо друга. — Мы просто взорвались при возвращении. Расслабься!

— Давайте убираться отсюда, — приподнявшись с кресла, хрипло выдавил Даг. Казалось, на него давят стены, потолок, люди…

«Клаустрофобия! — подумал он, задыхаясь. — Как тогда в школе! Нам без предупреждения устроили контрольную на обучающих машинах, я сразу понял, что провалюсь, и тут началось…»

— Пожалуйста, — умоляюще добавил Эдди, вставая.

На лицах собравшихся отразились самые разные чувства. С искренним участием смотрел русский…

— Хочу домой, — признался Эдди и мысленно обругал себя за глупость.

Вечером в кафе на Голливудском бульваре он страшно напился. К счастью, Мэри Лу составила ему компанию. Было даже весело. По крайней мере, все так говорили.

— Абсолютное единство, подлинное и высшее, составляют мужчина и женщина. Это незыблемый союз, согласна? — пьяно втолковывал Эдди, повиснув на девушке.

— О да, — кивнула она, — учительница говорила то же самое.

Чтобы порадовать любимого, Мэри Лу оделась по его вкусу: сиреневые брюки клеш, туфли на высоком каблуке и короткий топ, оставляющий открытым живот. Образ пикантно дополнял лазуритовый «гвоздик» в пупке, однако за ужином в «Тинг-Хо» сережка выпала. Хозяин заведения клялся и божился, что непременно отыщет украшение, но Мэри Лу все равно ужасно расстроилась. Камень был дорог ей как память. Правда, она не рассказала, о чем именно он напоминал. А может, и рассказала — просто вылетело из головы.

Вдруг Эдди поймал на себе пристальный взгляд молодого негра, сидящего за соседним столиком. Смотрелся парень колоритно: высокая прическа афро, элегантный костюм, жилет в тонкую полоску и кричаще-яркий галстук. Подойти модник не решался, зато продолжал настойчиво пялиться.

— У тебя бывало предчувствие, что должно произойти то-то и то-то? — Эдди повернулся к Мэри Лу. — Допустим, человек открывает рот, а ты знаешь слово в слово, что он собирается сказать. Бывало?

— Естественно, у всех бывает. — Она пожала плечами и отпила «Кровавую Мэри».

Чернокожий поднялся со стула и направился к ним.

— Простите за беспокойство, сэр, — начал он, обращаясь к Дагу.

— Хотите, предскажу следующую фразу? — перебил тот. — «Мы раньше не встречались? Не мог я видеть вас по телевизору?»

— Именно это я и собирался спросить, — подтвердил парень.

— Вы, безусловно, видели мою фотографию, — улыбнулся Эдди, — на сорок шестой странице свежего номера журнала «Тайм», раздел «Новости медицины». Всемирную славу я, простой терапевт из Айовы, приобрел благодаря созданию уникальной вакцины вечной молодости. Главное достоинство препарата — его легко приготовить. В настоящий момент несколько крупных фармацевтических компаний бьются за право получить патент.

— Вполне возможно, — неопределенно кивнул негр. Судя по виду, он был трезв как стекло. — Не возражаете, если я присяду?

— Конечно, — отозвался Эдди, успев заметить в руке незнакомца удостоверение службы национальной безопасности США, которая курировала проект с самого начала.

— Мистер Даг, — тихо произнес агент, устраиваясь напротив, — ваше нынешнее поведение недопустимо. Если вас узнал я, где гарантия, что не узнают другие? Тогда скандал гарантирован. Все засекречено по высшей категории, любое появление на публике до похорон расценивается как нарушение федерального закона. Моя задача — отвезти вас обратно, не привлекая лишнего внимания. Поймите правильно, шумиха нам ни к чему. Кстати, где ваши коллеги?

— У меня дома, — вмешалась Мэри Лу, не подозревая про удостоверение. — И вообще, отвали, — резко добавила она. — У моего мужа тяжелый период. Сегодня единственный шанс расслабиться…

— Эй, — окликнул агента Эдди, — я ведь заранее знал все, что вы скажете.

«Слово в слово, — добавил он про себя. — Получается, я прав, а Бенц ошибся. Мы попали во временную петлю, выхода нет, и впереди нескончаемый бег по замкнутому кругу».

— Пусть так, — отмахнулся негр. — Сейчас вы отправитесь домой, причем, я уверен, добровольно. Буквально пару минут назад поступила срочная информация…

Он постучал по крошечному микрофону в правом ухе:

— Вы в курсе, что бригада специалистов прочесывает место крушения на стартовом комплексе?

— Да, — кивнул Даг.

— Ребята обнаружили первый ключик к разгадке. Вопреки правилам, один из вас прихватил что-то из ЭВР.

— Один вопрос, — оборвал его Эдди, — допустим, меня увидят. Даже узнают. В чем проблема?

— Народ по-прежнему верит, что катастрофа при входе никак не отразилась на миссии в целом. Должно создаться впечатление, что с первой же попытки США осуществили скачок на целый век вперед, обогнав СССР почти вдвое. Ваше появление в нынешнем континууме будет для людей большим разочарованием. Другое дело — похороны. Как лица заинтересованные, вы ощутили потребность, даже необходимость, прервать путешествие и снова появиться здесь в столь печальный для всей нации день…

— О, мы с детства мечтали побывать на собственных похоронах, — снова встрял Эдди, — причем сразу в двух ипостасях.

— Понимаю, ситуация не из приятных, но участвовать вам придется. Камеры ведущих телеканалов покажут, как скорбящие путешественники провожают катафалк до кладбища. Мистер Даг, правительство потратило немало сил и денег для того, чтобы хоть относительно разрешить эту чудовищную проблему. Доверьтесь нам и мне лично, — увещевал агент, — ваше полноценное сотрудничество принесет огромную пользу стране, особенно если мы захотим повторить запуск. В конце концов, это именно то, к чему мы стремимся.

— Извините, к чему мы стремимся? — угрожающе переспросил Эдди.

— К полетам во времени, конечно. — Парень смущенно заерзал на стуле. — Ввиду вашей трагической смерти вы, правда, больше никуда не полетите, зато другие…

— Значит, мы стремимся? Стремимся, да? — Эдди почти кричал.

— Да, да, — повторил его собеседник, — и прошу, потише.

— Лично я никуда не стремлюсь, — выпалил Даг. — Наоборот, хочу, чтобы все закончилось раз и навсегда, чтобы я спокойно лежал в гробу и гнил, как подобает покойнику. Чтобы больше не наступало это чертово лето! Одинаковое, вечно одно и то же лето!

— Лето — оно и в Африке лето. — В голосе Мэри Лу слышались истерические нотки. — Эдди, он прав, надо идти. Уже поздно, ты слишком много выпил, да и новости про…

— Что именно мы притащили обратно? — перебил ее Даг. — Сколько избыточной массы обнаружено?

— Согласно предварительному анализу, общий вес незарегистрированного оборудования в темпоральном поле модуля составлял порядка сотни фунтов. Солидный перегруз… — Чернокожий развел руками. — В результате пусковой стол разнесло вдребезги. Приборы не справились.

— Ух ты! — изумленно воскликнула Мэри Лу. — Похоже, вы не удержались и купили в дорогу патефон за доллар девяносто восемь, плюс пятнадцатидюймовые колонки с усилителем и пожизненный запас пластинок Нила Даймонда!

Она попробовала засмеяться, но не смогла.

— Эдди, — с отчаянием прошептала девушка, — прости… Бред какой-то! В голове не укладывается. Вас ведь инструктировали насчет посадочной массы. Лишний листочек бумаги — и тот недопустим. Доктор Фейн даже объяснил почему, когда выступал по телевизору. Получается, кто-то из вас нарочно вызвал перегрузку! Это же самоубийство!

У Мэри Лу ручьем потекли слезы; одна слезинка повисла на кончике носа. Эдди машинально потянулся вытереть ей нос, как маленькой.

Агент поднялся из-за стола:

— Я доставлю вас на исследовательскую площадку.

Они с Дагом помогли Мэри Лу встать. Неловко покачиваясь, она допила коктейль. Эдди ощутил мимолетное чувство жалости, быстро сменившееся апатией. Если вдуматься, ничего странного в этом нет. Человек устает от всего, от эмоций в том числе. Любовь, сострадание, жалость притупляются, когда застреваешь на одном отрезке жизни, который сравним разве что со всеми кругами ада, вместе взятыми. Наверняка сам Господь Бог, испытай он нечто подобное, утратил бы милосердие и всеобъемлющую любовь к людям.

— Выяснили, кто из нас причастен? — спросил Даг, пока они пробирались сквозь толпу к выходу.

— Выяснили, — с нажимом произнес парень, придерживая дверь для Мэри Лу и делая знак серой машине. Двое агентов, на сей раз в форме, поспешили навстречу.

— Намекаете, это сделал я? — прищурился Эдди.

— Без вариантов, — пожал плечами агент.

Траурная процессия двигалась по Пенсильвания-авеню с какой-то болезненной торжественностью. Во главе колонны ехали три катафалка, убранные американскими флагами. За катафалками тянулась длинная вереница черных лимузинов. По обеим сторонам дороги дрожали, несмотря на теплые пальто, пришедшие проститься. Мартовский день выдался особенно промозглым. Над Вашингтоном висел туман, очертания домов терялись в пропитанной дождем дымке.

Ведущий новостей и комментатор Генри Кэссиди навел призматический бинокль на первый похоронный «Кадиллак».

— Сразу вспоминается, как железнодорожный вагон мчал тело Авраама Линкольна вдоль полей с колосящейся пшеницей, прежде чем оно упокоилось здесь, в самом сердце страны, — заунывно гундосил Кэссиди. — Сейчас мы переживаем не менее страшную потерю. Даже солнце скрылось за тучами. Небо льет слезы дождя, словно скорбит вместе с нами.

Техник-ассистент кивком указал на монитор с панорамным кадром четвертого «Кадиллака», идущего сразу за катафалками.

— Камеры наших операторов зафиксировали троих мужчин, — проговорил Кэссиди, кивая в ответ, — никак не разберу, кто они. Плохо видно. Эверетт, ты вроде поближе… Можешь разглядеть?

Он нажал кнопку, уступая эфир своему коллеге Эверетту Брэнтону.

— Не верю своим глазам! Генри, мы наблюдаем наших отважных хрононавтов во плоти! — с нарастающим волнением в голосе отозвался Брэнтон. — Похоже, ради сегодняшнего мероприятия они ненадолго прервали свой знаменательный полет!

— Погоди-ка, — вмешался Кэссиди, — означает ли это, что ребята каким-то чудом выжили в ката?..

— Увы, — скорбно прервал коллегу Брэнтон, — это лишь официально подтверждает существование научного явления, известного как «экстренное время».

— Имеешь в виду ЭВР? — выпалил Кэссиди точно по сценарию, которым федералы снабдили дикторов до эфира.

— Да, Генри, именно ЭВР. Перед нами не иллюзия, не обман зрения, а уникальное достижение науки. Однако нельзя, подчеркиваю, нельзя рассматривать происходящее в рамках реальных категорий…

— Эверетт, кажется, я понял! — возбужденно перебил Кэссиди по сценарной ремарке «КЭСС. ВОЗБУЖД. ПЕРЕБИВАЕТ». — В рамках реальных категорий миссия наших героев закончится спустя сто лет, а их нынешнее появление здесь, в настоящем — результат вынужденной остановки на пути к покорению временных континуумов. Должно быть, всепоглощающее горе заставило…

— Прости, что вклиниваюсь, Генри, но кортеж неожиданно встал. По-моему, отличный шанс взять интервью…

— Нет! — быстро оборвал его Кэссиди, пробежав глазами по только что принесенной бумажке, где торопливыми каракулями было выведено «Никаких интервью! Следуйте полученным ранее инструкциям!» — Не хочется разочаровывать ни тебя, ни аудиторию, но интервью не получится… Хотя, безусловно, мы все без исключения мечтали бы побеседовать с нашими храбрецами Бенцем, Крейном и Дагом…

Произнося текст, он отчаянно жестикулировал, чтобы кронштейн с микрофоном убрали подальше от «Кадиллака». Встретив недоуменные взгляды техника и оператора, Кэссиди только помотал головой.

Заметив нависший над ним кронштейн, Эдисон Даг поднялся с сиденья, а Кэссиди чуть не взвыл от злости. Неужели собрался говорить? Черт! Почему федералы ЕГО не предупредили? Сперва впутали, потом кинули! Тем временем к автомобилю ринулись корреспонденты других крупных каналов и радиостанций, и каждый норовил задать вопрос хрононавтам. Однако большая часть микрофонов была направлена на Эдисона Дага, который уже начал отвечать, но с отключенной аппаратурой слов было не разобрать.

Поколебавшись, Кэссиди велел технику включить микрофон.

— …и раньше, — раздался из динамиков голос Дага.

— Что значит «Это случалось и раньше»? — выкрикнул радиорепортер.

— Значит, что я и раньше стоял на этом самом месте, отвечал на этот самый вопрос, — от волнения Эдди пошел красными пятнами, — а вы бесконечное количество раз участвовали в траурной процессии, узнавали о нашей смерти при взрыве… Замкнутое кольцо времени, петля. Понимаете? Если ее не разорвать, так будет продолжаться вечно.

— Вы пытаетесь определить причины катастрофы, которая стоила — или будет стоить — вам жизни? Надеетесь предотвратить ее? — затарахтел очередной журналист.

— Естественно, — пожал плечами Бенц.

— Выявив причину и устранив ее, мы избежим взрыва при возвращении, — добавил Крейн. — Уже стало известно, что неким таинственным образом на борту появились детали двигателя «Фольксвагена» — цилиндры, головка… В общей сложности сто фунтов лишней массы…

«Чудовищно!» — подумал Кэссиди.

— Чудесно! — завопил он в свой микрофон, висящий на шее. — Сразу видно — самодисциплина у ребят на высоте. Теперь-то мы понимаем, для чего нужны эти изнуряющие подготовительные тренировки. С небывалым упорством наши трагически погибшие путешественники во времени добрались до сути технической ошибки и теперь бросили все силы на ее устранение, чтобы вернуться назад и продемонстрировать нам триумфальный запуск.

— Интересно другое, — отреагировал Брэнтон, поправляя наушники с микрофоном. — Насколько эти корректировки прошлого повлияют на будущее? Если запуск пройдет успешно, а парни не погибнут, тогда… Черт, Генри, я совсем запутался. Тут все чересчур сложно. Эти временные парадоксы, о которых по телевизору постоянно толкует доктор Фейн из лаборатории Временной Депортации, — они не для среднего ума.

Слегка успокоившись, Эдисон Даг заговорил разом во все подставленные ему микрофоны.

— Мы должны не устранить причину имплозии, а умереть. Смерть — единственный способ выбраться из ловушки. Мы трое обязаны умереть…

Похоронный кортеж тронулся, не дав ему возможности закончить.

Генри Кэссиди выключил микрофон и повернулся к технику.

— Рехнулся он, что ли?

— Время покажет, — чуть слышно пробормотал тот.

— Уникальнейший момент в истории американских временных полетов! — вещал Кэссиди, «оживив» аппаратуру. — Да простят меня зрители за слегка неуместный каламбур, но только время покажет, что значат таинственные слова, невольно вырвавшиеся в столь тяжкий для Эдисона Дага, как, впрочем, и для всех нас, момент. Обезумел ли хрононавт от горя? Или же обнаружил потенциальное решение страшной дилеммы, которое чисто теоретически может поставить крест на попытках повторить запуск? Предвещает ли это конец американским и советским путешествиям во времени?

Дальше зазвучала реклама.

— Мое мнение, — голос Брэнтона транслировался теперь только в наушники коллег и операторскую, — если парень не соврал, то они просто обязаны дать бедолагам умереть спокойно.

— Да, их нужно отпустить, — согласился Кэссиди. — Господи, этот Даг ведь с трудом языком ворочал! И выглядит — краше в гроб кладут. Похоже, он сам себя хоронит раз так в миллионный, если не в миллиардный. Врагу не пожелаешь.

— Ставлю полсотни баксов, — авторитетно заявил Брэнтон, — что они и впрямь застряли во времени.

— Тогда и мы застряли, — эхом отозвался Кэссиди.

Хлынул дождь. Траурные шеренги вдоль дороги заблестели, словно глянцевые фотографии. Люди, их лица, глаза и даже одежда сияли в мокром отражении косых изломанных лучей заходящего солнца, пробивавшегося сквозь рыхлую толщу серых туч.

— Эфир идет? — вдруг спросил Брэнтон.

«Бог его знает», — про себя ответил Кэссиди, мечтая, чтобы этот день поскорее закончился.

Оживленно жестикулируя, советский хрононавт Н. Гауди горячо убеждал американцев, сидящих напротив за столом:

— Мы с моим коллегой Р. Пленя, который за свои выдающиеся новаторские достижения в области временны́х полетов был удостоен звания Героя Советского Союза, считаем, и наше мнение основывается на личном опыте и теоретических изысканиях, предпринятых учеными СССР и США… так вот, мы считаем, что опасения мистера Э. Дага имеют под собой реальную почву! Более того, предпринятая им попытка уничтожения самого себя и товарищей столь вопиющим и противозаконным способом, когда регламент запрещает проносить на борт что-либо из ЭВР, свидетельствует о крайней степени отчаяния человека, утратившего всякую надежду спастись. Конечно, выбор за вами. Наше дело — советовать.

Глядя в пол, Эдди поигрывал зажигалкой. В ушах у него звенело. Такой эффект обычно дают приборы в модульном отсеке. Неужели они снова там? Нет, не похоже. Люди, стол, голубая пластмассовая зажигалка — все казалось реальным. Кстати, при запуске курить запрещается. Поразмыслив, Эдди спрятал зажигалку в карман.

— У нас, — начал генерал Джаб, — нет никаких фактов, подтверждающих наличие временной петли. За исключением субъективных ощущений мистера Дага, которому подсознательно чудится, что события якобы происходят по кругу. — Генерал порылся в бумагах. — Передо мной заключение четырех йельских психиатров касательно состояния психики мистера Дага. Эту информацию в прессу не передавали. Так вот, при всей его поразительной стрессоустойчивости у мистера Дага присутствует склонность к циклотимии с перспективой развития острой меланхолии. Естественно, мы учли этот фактор, рассудив, что жизнерадостность двух других членов экипажа блокирует потенциальную депрессию.

Джаб протянул листок собравшимся, но те даже не шелохнулись.

— Доктор Фейн, — продолжал генерал, — разве глубокая депрессия не провоцирует цикличное восприятие времени? Якобы все бесконечно движется по кругу? Подверженный психозу индивид не хочет отпускать прошлое, постоянно прокручивает его в голове.

— Видите ли, — осторожно ответил доктор Фейн, физик-теоретик, чей фундаментальный труд лег в основу проекта, — если временна́я петля действительно замкнулась, то мы единственно можем почувствовать ее существование, руководствуясь именно субъективными ощущениями.

— Просто генерал употребляет слова, не понимая смысла, — вставил Даг.

— Из незнакомых слов были только специфические термины, а их я проверил по словарю! — взвился Джаб. — Смысл я понимаю прекрасно!

— Где ты достанешь старый двигатель? — Бенц повернулся к Эдди.

— Пока у меня его точно нет, — пожал плечами тот.

— Наверное, схватил первое, что попалось под руку, — предположил Крейн. — Прямо перед тем, как мы вернулись.

— Вернемся, — поправил Даг. — Перед тем, как мы вернемся.

— Вы трое, слушать мой приказ! — рявкнул генерал. — Думать забудьте о саботаже! Чтобы никаких искусственных поломок или аварий. Уяснили? Лишний груз или что вам там еще в голову стукнет — отставить! Все должно идти по графику, согласно прежним указаниям. В общем, без самодеятельности! Особенно это касается вас, мистер Даг.

Телефон справа на столе вдруг затренькал. Насупившись, Джаб поднял трубку и через пару секунд со злобой швырнул ее обратно на рычаг.

— Приказ отменили, — уверенно констатировал доктор Фейн.

— Отменили, — подтвердил генерал, — и чисто по-человечески я даже рад. Прямо камень с души.

— Значит, мы готовим взрыв при возвращении, — после небольшой паузы подытожил Бенц.

— Выбор за вами, — ответил Джаб, — ведь на кону ваши жизни. Сами решайте, как поступить. Если считаете, что временна́я петля и впрямь образовалась, а разорвать ее способен лишь мощный врыв…

Даг поднялся из-за стола.

— Хотите выступить с новой речью, мистер Даг? — осведомился генерал.

— Нет, хочу поблагодарить вас всех. — Эдисон устало обвел глазами присутствующих. — Спасибо, что доверяете решение нам. Огромное спасибо.

— А если взрыва окажется недостаточно? — медленно произнес Бенц.

— Не окажется, если мы действительно погибнем, — заверил Крейн.

— Короче, ты поддерживаешь Эдди? — уточнил Бенц.

— Смерть разомкнет любой круг, — поморщился Крейн. — Я долго думал и другого выхода не вижу.

— А если петли нет? — встрял доктор Фейн.

— А если есть? — ответил вопросом на вопрос Крейн.

— Не возражаете, чтобы Мэри Лу помогла принять решение? — обратился Эдисон к товарищам.

— Это еще зачем? — удивился Бенц.

— Я уже плохо соображаю, — признался он, — без нее не смогу.

— Тогда конечно, — согласился Крейн.

Бенц молча кивнул.

Генерал Джаб демонстративно посмотрел на часы.

— Полагаю, джентльмены, наше собрание подошло к концу, — объявил он.

Русский снял наушники, отцепил микрофон и, бормоча что-то на родном языке, кинулся пожимать руки троице путешественников. Непонимающе переглянувшись, они уныло двинулись прочь, перешептываясь на ходу.

— По-моему, Эдди, ты рехнулся, — пробормотал Бенц. — Правда, остальные считают иначе. Я как бы в меньшинстве.

— Один шанс на миллион, что он прав, — вступился за приятеля Крейн, — и тогда мы бесконечно будем возвращаться в исходную точку. Увы, существует только один способ проверить.

— Давайте поедем к Мэри Лу, — умоляюще попросил Эдди. — Поедем прямо сейчас. Кто повезет?

— Она здесь, ждет снаружи, — сообщил Крейн.

— Хочу, чтобы вы знали, — генерал Джаб догнал их и пошел рядом, — ситуация повернулась так из-за реакции общественности. Люди приняли вашу судьбу слишком близко к сердцу, и все по вашей милости, Даг! Трагедия, которую вы разыграли на похоронах…. Снимаю шляпу! Теперь Совет безопасности пришел к выводу, что ваше, скажем так, спокойствие для страны важнее, чем исправление технической ошибки и удачное возвращение. Вы произвели сильное впечатление, Эдисон. Точнее, ваше нытье.

Джаб развернулся и стремительно зашагал прочь, оставив хрононавтов одних.

— Забудь про него, — обратился Крейн к Эдди. — Он и ему подобные не стоят внимания. Пора, наконец, доделать начатое.

— Мэри Лу мне все разъяснит, — сказал Эдди. Она и только она подскажет верный путь.

— Я приведу ее, — заверил Крейн, — а после мы вчетвером уедем куда-нибудь. Может, к ней домой, и в тихой обстановке прикинем, что и как. Хорошо?

— Спасибо, — поблагодарил Эдди, обшаривая взглядом помещение. Где же Мэри Лу? В соседней комнате, должно быть. В любом случае, где-то недалеко. — Огромное спасибо, — повторил он.

Бенц и Крей многозначительно переглянулись. Эдди заметил это, но промолчал. Сейчас ему нужна Мэри Лу, чтобы понять ситуацию и решить, как быть дальше.

Огни Лос-Анджелеса остались позади. Мэри Лу свернула на северное шоссе округа Вентура и помчалась по направлению к Охаю. В салоне было тихо — желания разговаривать у пассажиров не было. Девушка вела мастерски, впрочем, как всегда. Склонив голову ей на плечо, Эдисон испытал сиюминутное ощущение покоя.

— Круто, когда тебя везет баба, — прервал затянувшееся молчание Крейн.

— Женщина-шофер — непозволительная для простых смертных роскошь, — хмыкнул Бенц. — Сразу чувствуешь себя голубых кровей. Принцем там или королем…

— Ага, чувствуешь. Пока шофер никуда не врезалась. В огромную медленную дуру, например, — заключила Мэри Лу.

— Вчера на крыльце, когда я плелся по ступенькам, что ты подумала? — спросил ее Даг. — Только честно!

— Я подумала: «В который раз он через это проходит?!» Ты был такой уставший, такой измученный… словно покойник. — Помедлив, она продолжила: — Извини, Эдди, но впечатление сложилось именно такое. Я еще спросила себя: откуда он знает дорогу?

— И знает слишком хорошо, — тихо добавил Эдисон.

— Да, — подтвердила Мэри Лу.

— Значит, ты поддерживаешь идею со взрывом? — уточнил он.

— Ну… — замялась девушка.

— Пожалуйста, скажи честно, — попросил Даг.

— Там на заднем сиденье коробка, — вздохнула она.

Эдисон вытащил из бардачка фонарик, направил его на коробку и похолодел — внутри лежали части двигателя «Фольксвагена». Проржавевшие детали были маслянистыми на ощупь.

— Валялись за гаражом у станции техобслуживания, той, что на шоссе в Пасадену, — объяснила Мэри Лу. — Взяла что попало — на лишнюю массу вроде потянет. По телевизору говорили, что любой объект, превышающий весом пятьдесят фунтов…

— Потянет, — перебил Эдди, — уже известно, что потянет.

— Если решение окончательное, тогда какой смысл ехать к Мэри Лу домой? — нахмурился Крейн. — Надо поворачивать на юг, к модулю. Доберемся туда, отключим ЭВР и повторим вход. — Его голос звучал глухо, но без надрыва. — Спасибо, что поддержали идею, мисс Хокинс, — закончил он.

— Как же вы устали… — прошептала она.

— Лично я не устал, — огрызнулся Бенц, — я просто злюсь!

— На меня? — спросил Даг.

— Не знаю, на кого… Злюсь и все! — Выпалив последнюю фразу, Бенц угрюмо замолчал, отодвинулся в самый дальний угол салона и сел, сосредоточенно уставившись в пол.

На следующей развязке Мэри Лу повернула на юг. Неожиданно ее захлестнуло ощущение свободы, а Эдисону показалось, что страшный груз постепенно спадает с плеч и давит не так сильно.

На запястьях хрононавтов запищали миниатюрные радиопередатчики, заставив всех подскочить от страха.

— В чем дело? — заволновалась Мэри Лу и сбавила скорость.

— Генерал Джаб требует, чтобы мы немедленно связались с ним по телефону. — Крейн почесал в затылке. — Здесь неподалеку заправка, оттуда и позвоним. Сверните на перекрестке, мисс Хокинс.

Через несколько минут машина затормозила у телефонной будки.

— Надеюсь, новости не очень плохие, — прошептала Мэри Лу.

— Я пойду. — Эдди выбрался наружу. Ну и чего ждать? Новой неприятности? Интересно, куда уж хуже?!

Он стремительно шагнул в будку, плотно прикрыл за собой дверь и, опустив монетку в прорезь, набрал прямой номер.

— Да, у меня важная новость! — закричал генерал на другом конце провода. — Хорошо, что позвонили. Соединяю с доктором Фейном. Ему вы поверите скорее, чем мне.

Раздалось несколько щелчков, и трубку взял доктор Фейн. Его обычно сухой, размеренный голос звучал напряженно.

— Что еще стряслось? — спросил Эдисон.

— Не то чтобы стряслось… — замялся Фейн. — В общем, сегодня после встречи я провел ряд вычислений. Результаты, конечно, сугубо теоретические, на сто процентов утверждать нельзя, но, судя по всему, вы правы, Даг, — временна́я петля есть.

Эдисон шумно выдохнул. Самодовольный козел этот доктор! И ведь наверняка знал с самого начала!

— Однако, — от волнения Фейн слегка заикался, — я посоветовался с ребятами из Калтеха, и мы пришли к выводу, что взрыв при повторном входе в темпоральное поле лишь усугубит положение. Понимаете меня? Если спровоцировать перегрузку, вы взорветесь, а петля, скорее всего, замкнется навечно.

Видя, что собеседник молчит, доктор продолжал:

— Самое страшное здесь другое. При высокой мощности взрыва — а с учетом показателей она будет высокой — грядет катастрофа! Эдди, вы слышите меня? Катастрофа! Ради бога, подумайте! Вы рискуете создать необратимую временну́ю петлю, куда масштабней нынешней. Собственно, этого мы и боялись изначально.

Последовала пауза.

— Эдди, — позвал Фейн, — вы тут?

— Я хочу умереть, — упрямо произнес Даг.

— Ваш рассудок помутился от усталости. Представляю, сколько вы натерпелись, проходя через одно и то же по кругу…

— Не представляете, — отрезал Даг, намереваясь повесить трубку.

— Постойте! — затараторил доктор. — Дайте мне побеседовать с Бенцем и Крейном. Лучше с Бенцем. Умоляю, Эдисон, вы утомлены и не в состоянии…

Эдисон повесил трубку.

Он вышел из будки и направился к автомобилю. С дороги был слышен настойчивый писк двух передатчиков в салоне.

— Не обращайте внимания, пускай пищат. Джаб чего-то напортачил с сигналом, — бросил Даг, усаживаясь на сиденье. — Все, погнали!

— А с нами генерал не будет разговаривать? — недоверчиво прищурился Бенц.

— Там на самом деле ничего особенного, — отмахнулся Эдди. — Генерал Джаб лишь просил передать, что буквально пять минут назад Конгресс учредил особую награду за мужество или за отвагу… Черт, не вспомню точно! В общем, нас собираются скромненько так наградить. Специальная медаль, вручается посмертно.

— А нам только посмертно и можно! Дьявол! — выругался Крейн.

Плача, Мэри Лу завела мотор.

— Скоро этот кошмар закончится, и мы вздохнем с облегчением, — пробормотал Крейн, когда машина, царапнув днищем бордюр, выскочила на шоссе.

«Скоро, уже совсем скоро», — мелькнуло в голове у Эдди.

Передатчики отчаянно пиликали, не затихая ни на секунду.

— Задолбали, бюрократы несчастные! — не выдержал Эдисон. — Тянут из нас жилы и тянут!

Все недоуменно уставились на него.

— Верно, — устало протянул Крейн, — эти пищалки умереть не дадут спокойно.

Почувствовав безучастность товарища, у Эдди отлегло от сердца. Значит, он прав, и решение принято верное.

По лобовому стеклу застучали крупные капли дождя. Эдисон слегка улыбнулся — дождь напоминал о самом волнующем событии в его жизни. Перед глазами снова возникла траурная процессия, тянущаяся вдоль Пенсильвания-авеню, три задрапированных флагами гроба… Он расслабленно откинулся на спинку сиденья, и впервые за долгое время в его душе воцарился покой. В ушах стояли причитания тех, кто пришел проводить героев в последний путь, а Эдисон думал о медали Конгресса. Скромная награда… Медаль за усталость.

Мысленно он видел себя и на других похоронах, прощался с другими людьми. Колонна автомобилей на улицах Далласа, лицо доктора Кинга… Эдисон скользил по замкнутой петле, снова и снова возвращаясь ко дню национального траура, который ни он, ни другие никогда не забудут. И так будет продолжаться вечно. Они неизменно будут возвращаться туда, в то место, в тот момент, куда хочется вернуться. Момент, ставший для них самым важным.

Вот его бесценный дар народу, стране. Он возложил на мир чудесную ношу — в ней и благо, и проклятие. Страшный и изнуряющий груз вечной жизни.

1974

Перевод А.Петрушина

Недолюди (The Pre-Persons)

Уолтер играл в «царя горы» и вдруг заметил за кипарисовой рощей белый фургон. Санитары! Едут, чтобы забрать очередного отказника в абортарий.

А если это за ним? Вдруг предки решили от него избавиться?

Мальчик бросился в заросли ежевики. Острые шипы кустарника кололи и царапали кожу, но лучше уж так, чем когда из легких высасывают воздух. Аборт он ведь какой — нежеланных детей заводят в специальную комнату, здоровую такую, и включают страшную машину…

Углубляясь все дальше в заросли, Уолтер прислушивался к шуму мотора и напряженно ждал, не остановится ли грузовик.

— Я невидимка, я невидимка, — мысленно твердил он заклинание Оберона, которого когда-то сыграл в школьном спектакле «Сон в летнюю ночь».

Вдруг заклинание сработает и в реальной жизни! Уолтер повторял заветную фразу снова и снова. Потом глянул на себя — ничего не изменилось, невидимкой он не стал. Значит, его легко найдет кто угодно, начиная от мамы с папой и заканчивая санитарами, если те и впрямь явились за ним.

Эх, ну почему он не король эльфов! Сейчас управлял бы волшебной страной, носил сверкающую корону и отдавал распоряжения доверенному пажу по имени Пак. При случае даже совета у него спрашивал бы. А чего? Как любой нормальный человек, король иногда нуждается в советах и с женой вечно ссорится…

Что ж, мечтать не вредно.

Солнце палило нещадно. Уолтер зажмурился, но и с закрытыми глазами продолжал следить за зловещим фургоном, ориентируясь на звук двигателя. Уф, кажется, пронесло! Поехал дальше. Стало быть, не по его душу.

Поцарапанный, испуганный, он выбрался из кустов и заковылял по направлению к дому, рыдая и всхлипывая. Плакал из-за ноющих царапин, а еще от страха и облегчения.

— Господи! — ахнула мама. — Что стряслось?

— Б-белый ф-фургон… — прозаикался Уолтер. — Я видел…

— И решил, что это за тобой?

Он молча кивнул.

— Послушай, Уолтер, — Синтия Бест опустилась на колени и сжала трясущиеся руки мальчика, — ни я, ни папа никогда не сдадим тебя на Передержку, обещаю. И потом, ты слишком взрослый. Туда берут тех, кому нет двенадцати.

— Но Джеф Фогель…

— Его сдали до того, как в силу вступил новый закон. Сейчас с ним такого не случилось бы, и с тобой не случится. У тебя есть душа, она есть у всех двенадцатилетних, поэтому Передержка тебе не грозит. Можешь спать спокойно. Никакие санитары тебя не заберут. Понятно? Увозят других, маленьких, у которых пока не появилась душа — недолюдей.

— Мне кажется, у меня всегда была душа. Не в возрасте тут дело, — пробормотал Уолтер, избегая материнского взгляда.

— Это правовой вопрос, — наставительно произнесла Синтия. — Душа не появляется до определенного возраста, а ты необходимый возрастной порог уже миновал. Церковь Свидетелей вынудила Конгресс принять соответствующий закон. Сначала вообще требовали снизить планку до трех лет, потом приняли компромиссный вариант с двенадцатью годами… Короче, волноваться тебе не из-за чего.

— Угу, — буркнул мальчик.

— Будто ты раньше не знал!

— Хорошо вот так сидеть и рассуждать! — с горечью выпалил Уолтер. — А мне каково? Изо дня в день ждать, что тебя сунут в клетку, бросят в фургон и…

— В твоем случае глупо бояться, — пожала плечами мама.

— Я видел, что они сотворили с Джеффом Фогелем. Он плакал, упирался, пока санитар запихивал его в фургон.

— Прошло два года, — отрезала Синтия. — Нашел трагедию! Жаль, что дедушка умер, иначе ремня бы ты сейчас получил по полной. Вот плоды воспитания твоего папаши! Тот за всю жизнь слова умного не сказал, только все ухмыляется. Должен соображать, что по возрасту не годишься! Совсем уже… — она замялась, подбирая подходящее слово. — Совсем одурел!

— Джефф больше не вернулся, — упрямо проговорил Уолтер.

— Вероятно, его усыновили новые родители, и теперь мальчик растет в нормальной любящей семье. Отказники живут на Передержке тридцать дней, прежде чем их истребляют. Вернее, усыпляют, — поправилась она.

Легче на сердце не стало. «Усыпляют»! Ну и словечко! Словно обжегшись, Уолтер отпрянул от матери. Все с ней понятно, она ничем не лучше остальных. В мыслях, а может, и в поступках. Все они одинаковые. Он ни капельки не изменился за два года. Если у него сейчас есть душа, значит, была и тогда. Или души нет вообще. Есть только белый фургон с решетками на окнах, который увозит отказников, чьи родители пользуются поправкой к старому закону об абортах, который позволял убивать нежеланного ребенка до рождения. С помощью вакуумной установки гинеколог выскабливал «бездушных» малюток меньше чем за две минуты. Аборты разрешались, потому что по закону неродившийся ребенок — не человек, или недочеловек. Теперь вместо гинеколога абортами занимаются санитары из белого фургона, а дату появления души отсрочили аж на двенадцать лет.

В Конгрессе возрастной ценз предложили определять по критерию знания математики, точнее — алгебры. Умеешь решать задачи — ты с душой. Не умеешь — ты просто тело с животными инстинктами. Как собаки Павлова — условные рефлексы не делают шавок людьми.

Я человек!.. Уолтер взглянул на мать. Серое неулыбчивое лицо, холодный взгляд, рациональный и жестокий. Приятно быть человеком. Сразу не надо бояться белого фургона.

— Приходишь в себя, — удовлетворенно заметила Синтия. — Мне удалось снизить твой тревожный порог.

— Все нормально, — согласился он.

Действительно, опасность миновала. Санитары его не тронули.

В этот раз — нет, но ведь будет и следующий! Фургон появляется регулярно.

Несколько дней покоя, потом все заново. Лучше было бы не знать о детях, которым выкачивают воздух из легких. Почему именно так? Потому что дешево, объяснял отец. Экономят деньги налогоплательщиков.

Уолтер часто думал о налогоплательщиках, пытался представить, как они выглядят. Наверное, страшные буки. Задай им ребенок вопрос — сроду не ответят. Тощие, вечно хмурые, поэтому в морщинах, с бегающими глазками. Или, наоборот, жирные как боровы. Одно из двух. Особенно пугали тощие. Они отвергали радости жизни, выступали против жизни вообще, всем своим видом говоря: «Сдохни, сгинь, рассыпься, перестань существовать». Для того и нужен белый фургон.

— Мам, а как закрыть Передержку? В смыслесаму больницу, куда детишек свозят на аборт.

— Нужно подать петицию в законодательные органы.

— А знаешь, что я сделаю? Дождусь, когда там не будет детей, только санитары, и кину бомбу!

— Немедленно прекрати! — рассердилась Синтия. На лбу ее залегли гневные морщины. Точь-в-точь как у тощего налогоплательщика! Лицо матери пугало, в темных глазах отражалась лишь мертвая пустота без признаков души. Вот кто настоящие недолюди! Вот кто, в отличие от детей, недостоин жить!

Уолтер снова выбежал на улицу играть.

Другие ребята тоже видели фургон. Они сбились в кружок. Стояли, переговаривались, но в основном пинали камушки и давили мерзких жуков.

— К кому приезжали? — поинтересовался Уолтер.

— К Флейшхагерам, за Эрлом.

— Поймали?

— А то. Не слыхал, что ли, как он орал?

— Предки были дома?

— Какое там! Свалили с утра пораньше, типа в мастерскую, свечи в машине заменить.

— А санитаров кто вызвал? — снова спросил Уолтер.

— Понятное дело, они и вызвали. Заявки только от родителей принимают. Главное, сами зассали остаться. Ну и уроды эти Флейшхагеры!.. Эрла жалко, вопил как резаный.

— Знаете, что мы должны сделать? Взорвать фургон и убить водителя, — объявил Уолтер.

Остальные восприняли идею скептически.

— Ага, а потом провести остаток дней в психушке, — протянул один из мальчиков.

— Допустим, не остаток дней, а лишь какое-то время, — заметил Пит Брайд. — Пока тебя не вылечат и не сделают «социально рентабельным».

— Ну и как быть? — растерялся Уолтер.

— Если тебе двенадцать, нет смысла париться.

— А вдруг закон изменят? — не унимался Уолтер, по-прежнему обеспокоенный. Смысл париться был. При появлении фургона у него, как и раньше, тряслись поджилки. Сердце обливалось кровью при мысли о детях, томящихся на Передержке за забором из сетки-рабицы и молящихся, чтобы их успели усыновить прежде, чем кончится отпущенный тридцатидневный срок.

— Ты бывал в Передержке? — Он повернулся к Питу Брайду. — Там ведь сплошь мелкие, некоторые совсем крохи, даже годика нет. Они и понятия не имеют, что их ждет.

— Мелких как раз усыновляют, — вмешался Зак Яблонски, — а вот у тех, кто постарше, шансов выйти мало. Они, конечно, пыжатся, стараются произвести впечатление на потенциальных родителей. Типа поглядите, какой я замечательный. Только никто не верит. Если попал туда, значит, никакой ты не замечательный, а никчемный отказник.

— Тогда шины сдуем, — предложил Уолтер новый план.

— У фургона? Эй, народ, если подкинуть камфорный шарик в бензобак, то через неделю двигатель сдохнет! Вариант?

— Ага, чтобы они потом за нами начали охотиться? — испугался Бен Блэр.

— Они и без того за нами охотятся, — напомнил Уолтер.

— Лучше всего бросить бомбу, — произнес Гарри Готтлиб. — Хотя есть риск подорвать и детей. Чертовы санитары ведь отлавливают в среднем человек по пять в день…

— Вы в курсе про специальный фургон для собак и кошек? — вставил Уолтер. — Раз в месяц их собирают — и в приют для животных. Дальше по схеме: здоровая палата и вакуумные установки. Изверги! Истребляют беззащитных и безобидных зверушек. Спрашивается, за что?

— Чушь, — скривился Гарри Готтлиб. — Не поверю, пока сам не удостоверюсь.

О существовании второго фургона Уолтер знал наверняка, видел целых два раза. Главной целью санитаров были недолюди, но кошками и собаками они тоже не брезговали. Вполне логично — начали с детей, закончили домашними питомцами. Разницы никакой. Закон законом, только кем надо быть, чтобы изо дня в день творить такое? «Некоторые законы созданы, чтобы их нарушать». Так, кажется, говорят? Значит, взорвать проклятый фургон, все зло от него!

Интересно, почему отдельных особей тянет убивать тех, кто слабее? Взять хоть «классический» аборт, когда уничтожают эмбрион, эдакий подвид недочеловека. Беспомощный плод выскабливают без спроса, и никто не заступится, не спасет. Бедняжки погибают, не успев родиться. Бессловесные существа, так и не получившие шанса заговорить. Через руки гинеколога ежедневно проходят сотни таких. Ублюдки поганые! Нагло пользуются полномочиями и, прикрываясь законом, поднимают собственную самооценку. Младенцы тянутся к свету, а их, одного за другим, высасывают вакуумом меньше чем за две минуты.

Надо создать организацию, вроде мафии. Палачи для палачей. Схема такая — искоренитель берет вакуумный аппарат и всасывает туда гинеколога. Получается утробный зародыш с микроскопическим стетоскопом. Вот умора.

Дети ничего не понимают? Враки! Понимают, и понимают прекрасно. По дороге катится белый фургон, оттуда доносится знакомый мотив из «Сказок матушки гусыни»:

Идут на горку Джек и Джилл, Несут в руках ведерки…

Магнитофон — особая разработка фирмы «Ампекс» — надрывается вовсю. Потом сидящий за рулем санитар выключает запись, чтобы потенциальная жертва ничего не заподозрила, тихонько подъезжает к дому, хватает отказника и сует в кузов. Едва фургон трогается, направляясь либо в Передержку, либо в рейд на следующего недочеловека, песенка гремит снова:

Идут на горку Джек и Джилл, Несут в руках ведерки…

«Свалился Джек и лоб разбил, а Джилл слетела с горки», — с ухмылкой закончил про себя куплет Оскар Феррис, санитар из фургона номер три. Дебильная песня. Надо «Джек писюн дрочил» и в рифму про «Джилл помогала». А то ведерки они несут!.. В кустики ребятки побежали, перепихнуться, а Джек, придурок, поскользнулся и шлепнулся прямо на хрен.

— Обломилось тебе, Джилл, — хихикнул Оскар, лихо крутя баранку. Четырехлетний фургон послушно мчался по шоссе номер один в Калифорнии.

Дети, они такие. Грязные маленькие поганцы, насквозь испорченные, похотливые.

Местность вокруг была дикая, сплошь каньоны да поля. Бродяжек здесь пруд пруди, только прячутся, паразиты. Ничего, кто-то да попадется, надо просто держать ухо востро.

Ожидания санитара вскоре оправдались. Справа мелькнула детская фигурка. Белобрысый мальчуган лет шести, одетый в джинсы и футболку, поспешно улепетывал подальше от дороги. Оскар врубил сирену. Мальчик застыл, не в силах пошевелиться от страха. Фургон подъехал совсем близко и затормозил. Из динамиков, сливаясь с завыванием сирены, неслась мелодия «Джек и Джилл».

— Предъяви СВ, — потребовал санитар, высунув руку в окно. Специально, чтобы продемонстрировать нашивку на коричневой униформе — доказательство его полномочий.

Пацан, похоже, беспризорник. Тощий такой. Правда, в очках. Сжавшись под взглядом Оскара, словно кролик перед удавом, он не делал никаких попыток достать сертификат.

— Собираешься показывать СВ или нет? — нетерпеливо рявкнул санитар.

— П-простите, а что это?

— Это когда твои родители или опекуны заполняют форму 36-В и тем самым признают тебя востребованным, — официальным тоном разъяснял Оскар Феррис, — и ты получаешь соответствующий Сертификат Востребованности. Без него ты считаешься бездомным. Если родители хотят тебя оставить, а СВ нет, они обязаны заплатить штраф в размере пятисот долларов.

— Сертификат я потерял, — признался мальчик.

— В архиве должна сохраниться копия. Такие документы всегда дублируются на пленку. А пока поедешь со мной в…

— В Передержку? — Тонкие как спички ноги задрожали.

— Побудешь там, пока родители не заполнят форму 36-В. Если в тридцатидневный срок востребованность не подтвердят…

— Мои родители в разводе. Сейчас мы с папой вдвоем.

— Неважно. Главное, нет СВ. — Оскар покосился на ружье, прислоненное к стенке кабины. Отлавливать беспризорников — довольно рискованное занятие, прецеденты уже были. Лучше перестраховаться. За все время службы Феррис пользовался ружьем всего пять раз. Отличная штука, кстати. Разносит в клочья с одного выстрела.

— Запрыгивай по-хорошему. — Санитар вылез из кабины и, позвякивая ключами, пошел к задней дверце фургона. — Там уже есть пассажир, составишь ему компанию. Вдвоем-то веселее.

— Не поеду! — упрямо возразил мальчик, часто моргая.

— Наслушался ужастиков про Передержку? Да брось. Усыпляют выродков каких-нибудь, а нормальных, симпатичных ребятишек усыновляют. Там тебя подстригут, приоденут, будешь как картинка. Передержку придумали, чтобы каждый малыш имел шанс обрести дом. Изредка попадаются ущербные… ну, с отклонениями разными — умственными, физическими. Естественно, брать их не хотят. А вот тебя приличные люди возьмут охотно. Да чего там — с руками оторвут. Лучше ведь, чем бродяжничать, скитаться по полям и лесам. С новыми родителями будешь как сыр в масле кататься, СВ опять-таки получишь. Короче, Передержка — это вроде пансионата, где готовят к встрече с новыми родителями.

— А если меня за месяц не усыновят?

— А если ты упадешь со скалы и разобьешься насмерть? — парировал Феррис. — И потом, наши сотрудники в первую очередь свяжутся с твоими биологическими родителями, и те при желании заполнят Бланк Востребованности для Сертификата (форма 15А) хоть сегодня. А ты весело прокатишься в фургоне, познакомишься с другими ребятами, заведешь новых друзей. Зачастую…

— Не поеду, — буркнул мальчик.

— Значит, так, пацан, — в голосе Ферриса зазвучали жесткие, командные нотки, — я представляю законодательный орган штата.

Он продемонстрировал малышу сияющую металлическую бляху.

— Я, Блюститель порядка Оскар Феррис, приказываю тебе немедленно сесть в кузов.

К ним осторожно приблизился высокий мужчина, одетый, как и белобрысый, в футболку и джинсы. Не хватало лишь очков.

— Вы отец мальчика? — требовательно поинтересовался Феррис.

— Тащите моего сына в кутузку? — резко спросил тот.

— Кутузка — слишком грубое слово, которое придумали противники нашей организации с тем, чтобы намеренно исказить суть ее деятельности. «Передержка» куда предпочтительнее, полностью передает характер нашей работы.

— А разве вы не сажаете детей вон в те клетки? — Незнакомец кивнул на фургон.

— Мистер, предъявите ваше удостоверение! — рявкнул Феррис. — Приводы в полицию имеются?

— Просто приводы или приводы с последующим арестом?

— Прошу отвечать на поставленный вопрос! — Феррис ткнул незнакомцу в нос удостоверение Блюстителя порядка в черном кожаном чехле. — Повторяю, как ваше имя?

— Эд Гантро, имею одну судимость. В восемнадцать лет украл четыре ящика кока-колы из припаркованного грузовика.

— Вас поймали с поличным?

— Нет, меня взяли, когда я пытался сдать пустую тару. Дали шесть месяцев тюрьмы.

— Почему у ребенка нет Сертификата Востребованности?

— Он стоит девяносто долларов, нам такое не по карману.

— Вовремя не подсуетились, а зря. Теперь придется заплатить пятьсот. По этому поводу советую проконсультироваться у адвоката. Итак, — Феррис повернулся к мальчику и сухо произнес, — изволь присоединиться к другим ребятам в фургоне. А вы, Гантро, велите сыну не упрямиться.

— Тим, полезай в чертову клетку, — поколебавшись, сказал тот. — Не волнуйся, мы наймем адвоката и раздобудем тебе СВ. На рожон сейчас лучше не лезть, официально ты беспризорник.

— Беспризорник, — повторил Тим, глядя на отца.

— Вот именно, — подтвердил Феррис. — У вас есть тридцать дней для получения…

— А правда, что вы и кошек отлавливаете? — вмешался Тим. — Там внутри есть кошки? Обожаю их. Они такие классные.

— Я специализируюсь исключительно на отлове недолюдей. Вроде тебя, — добавил Феррис, отпирая заднюю дверцу фургона. — Полезай и постарайся не опорожниться по дороге. Пятна и вонь потом замучаешься выводить.

Услыхав непонятное слово, Тим растерянно переводил взгляд с Ферриса на отца.

— Не ходи в туалет, пока едешь, — мрачно пояснил Эд. — Уборка обходится слишком дорого, а ее стоимость вычитают у них из зарплаты.

— Что касается животных, — невозмутимо продолжал Феррис, — то их преимущественно отстреливают или травят.

— Ворфарином? Да уж, наслышаны, — ухмыльнулся Эд Гантро. — Пичкаете зверей этой гадостью целую неделю, и они умирают от внутреннего кровотечения.

— Без боли и мучений, — вставил Феррис.

— Согласитесь, это гуманней, чем откачивать воздух из легких. Душить на массовой основе.

— В отношении животных власти штата…

— Речь не о животных, а о детях!

В полумраке фургона виднелись две съежившиеся фигурки. Забившись в самый дальний угол, они казались воплощением отчаяния.

— Флейшхагер! — удивленно воскликнул Тим, рассмотрев одного из «пассажиров». — У тебя же вроде есть СВ!

— Ввиду истощения природных ресурсов требуется радикально сократить население. В противном случае через десять лет нам грозит голодная смерть, — разглагольствовал Блюститель. — И первая стадия…

— Было да сплыло! — тем временем буркнул Флейшхагер. — Предки отняли и вызвали санитара. Я им просто-напросто надоел.

Его голос звучал глухо. Похоже, мальчик недавно плакал.

— В чем разница между пятимесячным плодом и обычным ребенком? Да никакой, если оба нежеланные. Закон об абортах расширили, всего-то, — пожал плечами Феррис.

— Лично вы поддерживаете эти законы? — наседал папа Тима.

— При чем здесь мое личное мнение? Решения принимает Вашингтон, им виднее, какие меры помогут избежать кризиса. Я всего лишь исполнитель. Отменят закон, стану возить на переработку пустые пакеты из-под молока или еще чем займусь, лишь бы по душе было.

— Нынешняя, значит, по душе? Вам действительно нравится?

— Моя работа дает возможность путешествовать и знакомиться с новыми людьми, — выдал заученную фразу Феррис.

— Вы псих! — прошептал Эд Гантро. — Господи, до чего мы докатились! Вначале приняли закон, разрешающий классический аборт, когда плод удаляют словно злокачественную опухоль. Дальше больше! Предложили поправку о послеродовых абортах. Если разрешается убивать эмбрион без суда и следствия, то почему не проделывать то же самое с уже родившимися детьми? Здесь отчетливо просматривается общая тенденция. Знаете какая? Живое существо обрекают на смерть, не давая ни единого шанса, ни единой возможности на спасение! Короче, я тут подумал — сажайте-ка и меня в фургон.

— Согласно постановлению Президента и Конгресса, душа появляется в двенадцать лет, — забормотал ошарашенный Феррис. — Я не имею права вас взять по возрастному ограничению.

— Откуда вы взяли, что у меня есть душа? — прищурился папа Тима. — Вроде двенадцать давно стукнуло, а она так и не появилась. Все, забирайте меня! Или найдите мою душу.

— Чего? — Феррис выпучил глаза.

— Чего слышали! Найдите и покажите где. Без души я приравниваюсь к детям, верно?

— Вначале я должен посоветоваться с коллегами в Передержке. Сейчас свяжусь с ними по рации, — сдался Феррис.

— Да ради бога. — Подхватив на руки сына, Гантро кое-как забрался в кузов и вместе с томящимися там двумя мальчуганами принялся терпеливо ждать, пока Блюститель порядка, обладатель сверкающей бляхи и удостоверения в черном кожаном чехле закончит разговор.

— У меня тут белый мужчина примерно тридцати лет. Требует доставить его вместе с сыном в Передержку. Заявляет об отсутствии души и на этом основании просит причислить его к группе недолюдей. В настоящий момент я не располагаю материалами для проведения соответствующего теста на наличие души. Подразумеваются материалы определенной степени сложности, которые в дальнейшем можно было бы представить в суде. То есть, я уверен, что данный индивид обладает необходимыми познаниями и в алгебре, и высшей математике. По крайней мере, высокий коэффициент интеллекта очевиден. Однако…

— Утверждаю, — раздался повелительный голос на другом конце провода. — Разберемся с ним здесь.

— Мы разберемся с тобой там, — угрожающе сообщил Феррис отцу Тима и, захлопнув створки кузова, тщательно запер их на ключ — с появлением электронных кодовых замков на клетках предосторожность абсолютно излишняя. Фургон покатился по горному серпантину.

Идут на горку Джек и Джилл, Несут в руках ведерки. Свалился Джек и лоб разбил…

«Ох, и расшибут кому-то лоб, но точно не мне», — размышлял Феррис, параллельно прислушиваясь к бормотанию в кузове.

— Если я ничего не смыслю в алгебре, а я действительно ни одного примера не решу, значит, у меня нет души, — втолковывал Гантро детям.

— Я вот в алгебре шарю, — похвастался Эрл Фляйшхагер, — ну и что толку, если мне всего девять?

— Нет души, — продолжал Гантро, — а это очень весомый аргумент, дающий право на Передержку. Деление столбиком — и то не осилю. Откуда душа-то? Мы, ребята, все в одной лодке.

— Эй, вы! — крикнул Феррис. — Не загадьте фургон. Уборка стоит кучу…

— Напрасно стараетесь, — отозвался отец Тима. — Не понять мне этих пропорциональных распределений, резервных отчислений и вашей фискальной политики.

Похоже, мужик сбрендил. Хорошо хоть ружье под рукой…

— Мировые ресурсы на пределе, — снова начал Феррис. — Не осталось практически ничего — ни топлива, ни яблочного сока, ни нефти, ни хлеба. Поэтому необходимо принудительное сокращение населения. Медикаментозная эмболия, к примеру…

— Ой, а что это значит? — перебил Гантро.

Совершенно сбитый с толку, Феррис разозлился до крайности.

— Прекращайте дурачиться! Очевидно ведь, что нулевой рост популяции — единственное решение проблемы продовольственного и энергетического кризиса! В противном случае нас ждет судьба Австралии. Туда вначале завезли кроликов, те посмотрели — естественных врагов нет, и сразу кинулись размножаться. Что в итоге было со страной, припоминаете? Поэтому…

— Про размножение, сложение и вычитание понял, — перебил Гантро. — Дальше, увы.

Феррис в ярости треснул по рулю. Безмозглые твари! Ничем не лучше кроликов! Люди только загрязняют окружающую среду. Интересно, какой была Америка до прихода человека? Впрочем, с развитием постродовых абортов на всей территории континента появился шанс узреть страну в девственном виде.

Поживем — увидим. Если доживем, конечно. Будущее принадлежит искусственному разуму. Огромные высокоразвитые машины очистят землю, уберут лишнее и поймут, что это хорошо.

Придя к такому заключению, Феррис довольно улыбнулся.

— Милый, давай сделаем аборт! — Вся увешенная пакетами с синтетическими продуктами, Синтия возбужденно влетела в дом. — Нравится идея? Возбуждает?

— Сперва забеременей, — хмыкнул супруг Синтии, Йан Бест. — Запишись на прием к доктору Гвидо, чтобы спираль тебе вытащил. По деньгам получится самый оптимальный вариант. Долларов пятьдесят-шестьдесят. Потянем.

— Мне кажется, спираль провалилась куда-то глубоко, — смутившись, она тряхнула густыми иссиня-черными волосами. — Так что я уже сейчас могу оказаться беременной…

— Попробуй разместить объявление в бесплатной газете: «Требуется специалист по извлечению спиралей с помощью металлической вешалки», — подколол Йан.

— Пойми, аборт — это тренд. — Синтия следовала за мужем по пятам до спальни и, встав в дверях, наблюдала, как он вешает в шкаф представительный галстук и пальто. — Сам посуди, что мы имеем? Ребенка! У нас есть Уолтер. Гости приходят к нам, смотрят на него и думают: «Какой кошмар! До чего докатились!» Я каждый раз готова со стыда сквозь землю провалиться, — прибавила она. — Аборт на ранней стадии обойдется всего в сотню долларов. Почти даром, согласись, как десять баллонов газа. Зато какая великолепная тема для разговоров. Часами можно обсуждать.

— Что планируешь делать с эмбрионом? — будничным тоном спросил Йан, поворачиваясь к жене. — Оставлять? Принесешь домой в сувенирной бутылочке или раскрасишь фосфорной краской и поставишь на тумбочку вместо ночника?

— Краску можно выбрать на твой вкус!

— Для эмбриона?

— Нет, для бутылочки. Плюс формалин тоже продают разных цветов. Ну пожалуйста! Аборт — это лучший подарок, память на всю жизнь. Уверена, к нему и гарантийный талон прилагается.

— Ты, наверное, не в курсе, что некоторые люди до сих пор мечтают о ребенке. — Йан сложил руки на груди. Поза успокаивала, не давала сорваться на крик. — О среднестатистическом, простом ребенке! Они регулярно мотаются в Передержку, лишь бы усыновить младенца. В свое время устроили панику с этим перенаселением. Да, девять триллионов человек — уже перебор, но сейчас ситуация изменилась. Детей не хватает — факт. Ты что, совсем не смотришь новости?

— Дети — жуткая обуза, — поморщилась Синтия. — Сегодня, например, Уолтер устроил истерику из-за белого фургона. Испугался он!.. Врагу не пожелаешь сидеть дома и заниматься ребенком. Тебе проще — торчишь на работе до вечера, а мне…

— Знаешь, что бы я сделал? Достал бы три винтовки, вместе с парочкой собутыльников подкараулил бы это гестапо на колесах и…

— Почему гестапо? Отличный фургон, просторный, с кондиционером.

Бросив яростный взгляд на жену, Йан двинулся на кухню. Неплохо бы промочить горло перед сном. Скотч с молоком в самый раз.

Он уже приготовился налить напиток в стакан, когда в кухне появился жутко бледный Уолтер.

— Переживаешь из-за фургона?

— Я решил, что…

— И думать забудь! Даже если мы с мамой решим составить у юриста отказную, в Передержку ты не попадешь по возрасту. Не волнуйся.

— Умом я понимаю, но…

— Не доискивайся, по ком звонит колокол, он звонит по тебе, — слегка исказил знаменитую фразу Йан. — Я скажу тебе свое мнение, сынок. — Он отпил большую порцию спиртного. — Это все чистой воды убийство. Им без разницы, кого убивать — крошечный плод или взрослого ребенка. Если маленький — высосут из утробы вакуумом, большой — выкачают воздух тем же аппаратом. А придумали это бессердечные бабы, стервы, которые ненавидят мужской пол в принципе. Неважно, мальчик или взрослый мужик. Соображаешь?

— Не совсем, — промямлил Уолтер, хотя неким загадочным и пугающим образом понял, о чем речь.

— Одна такая тварь завелась у нас дома! — Йан снова отпил из бокала.

— Что еще за тварь?

— Швейцарские психологи называют таких «kindermorder». — Он специально выбрал научный термин, чтобы сын не догадался. — Короче, предлагаю вариант: запрыгиваем в экспресс и гоним на север до Ванкувера в Британской Колумбии, там пересаживаемся на паром и до Острова. Ищи нас свищи.

— А мама?

— Ей я каждый месяц буду посылать чек. Пускай живет и радуется.

— Там вроде жутко холодно, — засомневался Уолтер. — Топлива мало, поэтому местные одевают кучу…

— Не холоднее, чем в Сан-Франциско, — пожал плечами Йан. — Тебя и правда пугает перспектива тепло одеваться и сидеть у горящего камина? Разве не страшнее наблюдать изо дня в день чертов фургон?

— Намного страшнее, — угрюмо кивнул мальчик.

— Переселимся на Остров, разобьем огород и забудем про фургон. Там совершенно другие законы и женщины другие. Много лет назад я общался с девушкой из Ванкувера. У нее были длинные черные волосы, она постоянно курила, практически ничего не ела и много болтала… А здесь женщины спят и видят, как бы уничтожить собственных… — Он осекся, заметив, что на кухню идет жена.

— Хватит пить эту дрянь! — скривилась она. — Не ровен час вырвет.

— Отвали, — огрызнулся Йан.

— Не смей повышать на меня голос. Кстати, вечером неплохо бы сходить в ресторан. Смотрела сегодня по телевизору рекламу — в «Дал-Ки» первым посетителям стейки за счет заведения.

— Да ну, — сморщился Уолтер, — у них устрицы сырые.

— Ты про «Блю пойнтс» в ракушке со льдом? Обожаю их, — протянула Синтия. — Йан, ты как насчет ресторана?

— Открою тебе большой секрет, — Йан наклонился к сыну. — Устрица по виду очень похожа на штуку, которую хирург… — Встретив гневный взгляд жены, он замолчал, оставив сына в недоумении относительно устричных ассоциаций.

— Ладно, — вздохнул он, — идем в «Дал-Ки», но чур я беру стейк.

— И я! — закричал Уолтер.

Йан допил коктейль и повернулся к Синтии.

— Когда ты в последний раз готовила ужин, чтобы мы провели вечер дома, за столом, как нормальная семья?

— В пятницу были свиные уши, запеченные с рисом! — возмутилась она. — Большая часть отправилась в мусоропровод. Экспериментов мы не любим. Верно, милый?

— Рано или поздно эти бабы и туда доберутся, — не обращая на нее внимания, обратился Йан к Уолтеру. — Преимущество в том, что в Канаде послеродовые аборты запрещены. Милая, — позвал он супругу, — не обижайся. Во мне говорит молоко. Просто из-за новой серной добавки у меня крышу сносит. Если имеешь что-то против, обратись к адвокату. В общем, решай.

— Намекаешь на разъехаться? — Синтия злобно прищурилась.

— Папа забирает меня с собой! — гордо сообщил мальчик.

— И куда? — Она постаралась не выдать своего интереса.

— До конечной экспресса, — ответил Йан.

— Мы едем на остров Ванкувер в Канаде, — вставил Уолтер.

— Правда? — усмехнулась Синтия.

— Да, — подтвердил Йан после небольшой паузы.

— А мне что прикажешь делать? Идти официанткой в бар? На какие шиши оплачивать счета?

— Я буду регулярно присылать чек.

— Ну конечно! Как я сразу не догадалась! Чек.

— Поехали с нами, — предложил Йан. — Питаться будешь морепродуктами. Как нырнешь в Залив, и зубами, зубами. Много не ешь, просто загрызай насмерть. Враз избавишь Британскую Колумбию от угрозы избыточной популяции рыб. Проснутся люди, а весь берег в рыбьих трупах. Представь, плывут рыбки, ничего не подозревают, и вдруг на них нападает монстр с одним-единственным глазом во лбу и пожирает всех без разбора. Любимая, ты станешь настоящей легендой. Особенно среди выживших водоплавающих.

— Пап, а если погибнет вся рыба?

— Тогда будет очень обидно. Столько сил потрачено впустую. Хотя уверен, наша мама получит колоссальное удовольствие от мысли, что полностью истребила морскую фауну Британской Колумбии, которая снабжает рыбной продукцией весь мир.

— Но ведь тогда люди потеряют работу, — испугался Уолтер.

— Ни в коем случае, — успокоил его отец. — Они начнут закатывать мертвых рыб в банки и продавать американцам. Не переживай! В стародавние времена, задолго до того, как твоя саблезубая мамочка поселилась в Заливе, рыбу глушили с помощью палок. Теперь можно никого не глушить — спасибо нашей мамуле, — а вот упаковывать надо. Разовьется консервное производство, появятся новые рабочие места…

— Хватит вешать лапшу на уши. Ребенка пожалей! Верит ведь, — не выдержала Синтия.

— Заметь, я нисколько не соврал, просто выражаюсь аллегориями, — поправил Йан. — Так. Пора в ресторан. Синтия, возьми талоны на питание и одень ту прозрачную блузку. Вдруг удастся поесть на халяву, пока все там будут таращиться на твои дойки.

— А что такое дойки? — растерялся Уолтер.

— Такая штукенция, которая быстро приходит в негодность. Вроде «Понтиака ГТО», — пояснил Йан. — Сохраняется только внешний вид, а основополагающие функции утрачиваются.

«Вот и человек превратился в абсолютно никчемное существо, а виноваты исключительно мы сами. Добровольно подчинились подонкам, убивающим неродившихся детей».

— Дойка — это молочная железа в груди у женщины, — решила проявить педагогические навыки Синтия, — которая отвечает за выработку молока в период кормления новорожденного.

— Природа специально снабдила женщину двумя дойками, — пришел ей на подмогу Йан. — Первая как бы основная, а вторая про запас. С появлением культа аборта обе практически сидят без дела. Я предлагаю собрать все дойки и отправить в Передержку, пускай там из них отсосут молоко вместе с железами. Естественно, вакуумом. Все, проблема решена. Сиськи пустые, и младенцы спокойно умирают от голода.

— Поедят смеси — не умрут. Есть ведь разные «Симилаки» и так далее, — отмахнулась Синтия. — Пойду переоденусь, иначе опоздаем на ужин.

Она направилась в спальню.

— Если бы в законе была хоть одна лазейка, чтобы присвоить мне статус недочеловека, ты бы вначале ее отыскала, а после вызвала бы фургон, — вполголоса бросил Йан вслед уходящей жене. — Причем не ты одна. Многие женщины спят и видят, чтобы сдать супругов в Передержку.

— Заманчивая идея, — засмеялась Синтия, очевидно, подслушав монолог.

— Нельзя ненавидеть только за беспомощность, — не унимался он. — Должна быть более веская причина. Что это? Всеобъемлющая ненависть к тому, что растет и развивается?

Взрослую особь, с развитым телом и умом, убить сложно. Почему Синтия терпит его? Потому что боится не справиться. Другое дело, прикончить слабого маленького человечка — точнее, недочеловечка, — который не способен сопротивляться.

Что случилось с материнским инстинктом? Раньше матери готовы были глотку перегрызть ради детей, умирали за них.

Вот куда привел естественный отбор и конкуренция. Выживает сильнейший. Приспосабливаться бессмысленно: если не обладаешь силой, тебя сожрут. Старое поколение ни за что не подчинится новому, а потому всячески препятствует его появлению на свет.

— Пап, мы действительно поедем в Ванкувер, разведем огород и больше не будем бояться?

— Действительно поедем, как только я скоплю денег.

— Ну ясно, — протянул Уолтер. — Это из серии «поживем — увидим». Мама нас не отпустит. Типа я пропущу школу. Короче, как всегда.

— Обязательно поедем, не сомневайся. Пусть не в этом месяце, но когда-нибудь точно. Обещаю!

— А там правда нет фургонов?

— Правда, по закону запрещено.

— Пап, постарайся поскорее накопить денег. Очень прошу.

Йан молча налил себе вторую порцию молока со скотчем. Выглядел он совершенно трезвым и несчастным, словно вот-вот расплачется.

Трое детей и взрослый скорчились в кузове фургона. Машину трясло, их то и дело бросало на разделительную решетку, и отчаяние еще острее жгло сердце отца, терявшего сына. Ночной кошмар среди бела дня, думал он. Заперты, как звери в клетке… Благородный жест принес пока одни лишние страдания.

— Зачем ты сказал, что забыл алгебру? — спросил Тим. — Ты знаешь даже эту, как ее, триго… что-то там, и вообще учился в Стэнфорде!

— Пускай убивают либо всех, либо никого, — ответил Эд Гантро, — но не делят по произвольным бюрократическим критериям. «Когда душа входит в тело?» — что за идиотский вопрос в наши дни! Какое-то Средневековье, честное слово.

На самом деле он понимал: это лишь предлог, чтобы охотиться на беззащитных… но сам-то он способен себя защитить! На сей раз в белом фургоне сидит взрослый человек, умный и хитрый — пускай попробуют справиться. Он не маленький, не слабый, его не напугать, как ребенка, он способен поспорить с лучшими юристами, хоть с самим окружным прокурором, если понадобится!

Если решат убить по закону, им придется убить всех, включая самих себя. Однако дело не в законе. Те, кто занимает ключевые посты в экономике и политике, плутуют в своей игре, исключая молодых из числа игроков, и убивают, если нужно. Взрослые и состоявшиеся боятся и ненавидят юнцов, а вот что делать с ним? Он взрослый, но заперт в фургоне вместе с молодыми. Один из них, но на другой стороне вместе с кошками, собаками и младенцами. Пускай подумают хорошенько; может, найдется второй Фома Аквинский, который это распутает.

— Я знаю только умножение, деление и вычитание, — провозгласил он, — даже с дробями путаюсь.

— Но ты же знал раньше! — запротестовал Тим.

— Удивительно, как быстро забываешь то, что учил в школе. Дети и то помнят больше.

— Папа, они ведь тебя убьют! — В глазах мальчика бился страх. — Тебя никто не захочет усыновить, ты слишком старый!

— Ну-ка, попробую вспомнить, — невозмутимо продолжал Эд Гантро, — скажем, бином Ньютона… как там его… «а» плюс «бэ»… нет, не вспомню уже.

Он усмехнулся. Вытекло из головы вместе с бессмертной душой. Не пройти ему тест на наличие души — он пес из подворотни, крыса в канаве… Главной ошибкой сторонников абортов была произвольность границы, которую они провели. Человеческий эмбрион не наделен конституционными правами, а потому его можно убить совершенно законно. Плод в утробе какие-то права вначале имел, но затем решили, что и семимесячный плод — еще не человек. А новорожденный? Это же овощ, не способный ни сфокусировать взгляд, ни понимать, ни говорить — дело было выиграно в суде, который признал, что плод, покинувший утробу в результате органического процесса или случайно, — всего лишь плод, не более того, а значит… Но где провести черту? Первая улыбка? Первое слово? Потянулся за игрушкой? Граница отодвигалась все дальше. И вот теперь — самый дикий произвол — человек не имеет души, пока не освоит алгебру!

В таком случае древние греки платоновских времен, безусловно, недочеловеки, поскольку им была известна лишь геометрия. Алгебру придумали гораздо позже средневековые арабы. Да, произвол, причем чисто юридический, не имеющий никакого отношения к теологии. Церковь с незапамятных времен, фактически с самого своего начала утверждала, что даже яйцеклетка, не говоря уже об эмбрионе, столь же священная жизненная форма, как и любая топчущая землю. Уже тогда было ясно, к чему могут привести абстрактные заключения о том, «когда душа входит в тело» или, на современном языке, «когда человек получает полные права по закону». Теперь ребенку, играющему в саду у дома, остается лишь обманывать себя — в защите и безопасности ему отказано.

Что ж, посмотрим, что они сделают с человеком тридцати пяти лет с дипломом Стэнфордского университета. Посадят на месяц в клетку с пластиковой миской и парашей, а потом задушат вместе со всеми, если никто не усыновит?

И все-таки риск… хотя рискует прежде всего сын, о нем и надо думать.

Эд Гантро оглядел испуганные лица детей. Здесь не только его сын.

— Говорю вам тайну, — процитировал он из Библии, — не все мы умрем, но все… — Вот кретин, дальше вспомнить не мог. Продолжил как мог: — Мы проснемся, сразу, в мгновение ока…

— Заткнитесь там! — рявкнул водитель из-за решетки. — Отвлекаете от дороги. Будете шуметь, пущу газ, нам разрешено в таких случаях, ясно?

— Мы будем молчать, — поспешно заверил Тим, с мольбой взглянув на отца.

Эд Гантро лишь вздохнул и сдался. В конце концов, главное начнется не здесь, а в Передержке, куда по первому сигналу помчатся репортеры и телевидение.

Дальше ехали молча, каждый со своими мыслями и страхами. Эд снова и снова прокручивал в голове план действий, обдумывал возможные варианты.

Когда фургон затормозил на стоянке Передержки и задняя дверь распахнулась, Сэм Карпентер, главный санитар, заглянул внутрь и прорычал:

— Черт побери, у тебя там взрослый, Феррис! Ты хоть понимаешь, придурок, что наделал? А если активист какой-нибудь?

— Он сказал, что, кроме сложения, математики не знает, — пожал плечами Феррис.

Карпентер поманил пальцем Эда.

— Документы! Имя, номер страховки, регистрация в полиции — поглядим, кто ты такой.

— Да ладно, какой активист, просто деревенщина, — поморщился Феррис, глядя, как Гантро неловко достает пухлый бумажник.

— А еще отпечатки возьмем, полный набор, — самодовольно добавил Карпентер, — это номер один в нашем деле.

Час спустя он просматривал распечатки с компьютеров из специального секретного центра в штате Вирджиния, замаскированного под сельскую глубинку.

— Так и есть, диплом по математике из Стэнфорда плюс магистр психологии, и эту психологию он на нас сейчас и отрабатывает, к гадалке не ходи. Черт, надо поскорее от него избавляться.

— У меня была душа, — с наивным видом заявил Гантро, — но я ее потерял.

Карпентер поднял брови.

— Это как же, интересно?

— Эмболия сосудов, — объяснил задержанный. — Та часть коры головного мозга, где находилась душа, у меня отмерла, когда я вдохнул пары инсектицида. Потому и живу теперь в деревне, питаюсь корнями и личинками вместе со своим сыном Тимом.

Карпентер пожал плечами.

— Можно сделать ЭЭГ.

— Это что, мозги просвечивать?

Главный санитар, не ответив, прорычал Феррису:

— Согласно закону, душа появляется в двенадцать лет, а ты притащил тридцатилетнего. Не хватало еще обвинения в убийстве! Срочно вези его туда, где нашел, и выбрось на хрен, а станет упираться, пусти газ. Это приказ, ясно? Иначе не только работу потеряешь, но и дело заведут.

— Мое место здесь, — апатично вставил Эд Гантро, — я тупой.

— А его ребенок, — продолжал Карпентер, — небось какой-нибудь математический гений-мутант, каких показывают по ящику. Тебя элементарно подставили, придурок, и прессу наверняка предупредили. Срочно забирай обоих и газуй туда, где подцепил, или куда угодно, лишь бы глаз чужих не было.

Феррис злобно скривился.

— Кончай истерить! Сделай ему ЭЭГ и томографию, а мальчишек…

— А если они все гении? Это может быть крупномасштабная подстава, а ты, если совсем кретин, помалкивай. И вообще помалкивай обо всей истории. Отвези, я сказал, и запомни: ничего не было — ясно, твою мать?

— Вон из машины! — скомандовал Феррис, нажимая кнопку, управлявшую решеткой.

Трое мальчиков выбрались наружу, Эд Гантро остался сидеть.

— Так, не хочет, — главный санитар кивнул Феррису, — значит, применим силу.

Вдвоем они забрались в фургон, и через секунду Эд Гантро шлепнулся на асфальт автостоянки.

— Теперь ты просто прохожий, — усмехнулся Карпентер. — Можешь плести что угодно, все равно не докажешь.

Тим потянул Эда за рукав.

— Папа, пошли домой!

Все трое бывших узников обступили Эда.

— Можно кому-нибудь позвонить, — предложил Флейшхагер. — У отца Уолта Беста машина всегда заправлена, приедет и заберет нас. Он вообще много ездит, у него особые купоны на топливо.

— Он часто ссорится с миссис Бест, — кивнул Тим, — потому и катается один по ночам.

Эд Гантро покачал головой.

— Я остаюсь здесь! Я требую, чтобы меня заперли!

— Но ведь нас отпустили! — не унимался Тим, снова дергая отца за рукав. — Главное, мы свободны. Они увидели тебя и всех отпустили, нам повезло!

Эд Гантро обратился к Карпентеру:

— Я настаиваю, чтобы меня заперли вместе с остальными недолюдьми, которые находятся здесь, на Передержке. — Он ткнул пальцем в красивое здание, выкрашенное в зеленый цвет.

Тим шагнул к Карпентеру и горячо заговорил:

— Пожалуйста, позвоните мистеру Бесту, туда, где нас забрали, на полуострове, код 669. Скажите, пускай за нами приедет, и он согласится, я точно знаю! Пожалуйста!

— Там только один мистер Бест с таким кодом в телефонной книге, — присоединился Флейшхагер. — Пожалуйста, мистер!

Карпентер зашел в здание, поискал в книге, набрал номер.

— Вы позвонили по номеру, который небезопасен, — раздался в трубке пьяный голос. В отдалении слышались яростные женские выкрики.

— Мистер Бест, — начал Карпентер, — ваши знакомые находятся на углу 4-й и «А» в Верде-Габриель: Эд Гантро, его сын Тим, мальчик по имени Рональд или Дональд Флейшхагер, и еще один, имя которого не установлено. Тим Гантро уверяет, что вы можете их забрать и развезти по домам.

— Четвертая и «А»? — переспросил Иан Бест. — Это что, каталажка?

— Муниципальная Передержка, — сухо уточнил Карпентер.

— Ах ты, сукин сын, — ядовито усмехнулся Бест. — Приехать-то я приеду, минут через двадцать, только что ты будешь делать с Эдом Гантро в роли недочеловека? Знаешь, что он из Стэнфорда?

— Нам это известно, — невозмутимо ответил Карпентер, — только никто из них не задержан, они просто… здесь. Повторяю, не задержаны.

— Я приеду, — повторил Бест. Голос его теперь звучал на удивление трезво, — но репортеры из всех изданий будут там раньше. — Он повесил трубку.

Карпентер вышел на улицу.

— Поздравляю, парень, — сказал он Тиму. — Натравил на меня психа-активиста из движения против абортов. Ну-ну.

Почти сразу же из-за угла вылетела ярко-красная «Мазда» и с визгом затормозила у здания Передержки. Высокий плохо выбритый мужчина, разворачивая на ходу оборудование, двинулся к Карпентеру.

— Как я понимаю, у вас тут содержится магистр математики из Стэнфорда? — небрежно произнес он. — Могу я побеседовать с ним для прессы?

Карпентер удивленно поднял брови.

— Таких у нас нет, можете посмотреть книгу записей.

Однако репортер уже смотрел на трех мальчиков, обступивших Эда Гантро.

— Мстер Гантро? — громко позвал он.

— Да, сэр?

«Вот зараза, — подумал Карпентер, — и мы хороши. Заперли его в фургон, привезли сюда, теперь это будет во всех газетах».

На стоянку уже въезжал голубой микроавтобус с эмблемой телевизионной компании в сопровождении еще двух машин.

Перед внутренним взором Карпентера вспыхнули заголовки:

ВЫПУСКНИК СТЭНФОРДА ОТПРАВЛЕН НА АБОРТ ПРЕСЕЧЕНА ПОПЫТКА НЕЗАКОННОГО АБОРТА

И так далее. А вот и 6-часовые вечерние новости: Гантро с Бестом-адвокатом на трибуне в окружении микрофонов и видеокамер.

«Обосрались по полной, — подумал он. — По полной, твою мать. Начальство в Сакраменто от нас откажется, к гадалке не ходи, прервет контракт. Снова будем отлавливать бродячих собак и кошек. Твою ж мать».

Когда Иан Бест прикатил к Передержке на своем «Мерседесе» с угольным мотором, он был еще немного пьян.

— Ну что, может, прокатимся на обратном пути, — ухмыльнулся он, глядя на Эда, — посмотрим виды?

— Куда прокатимся? — спросил тот.

Получив желаемое интервью, толпа репортеров рассеялась, и он чувствовал себя совсем опустошенным. Хотелось домой.

— Ну, к примеру, на остров Ванкувер в Британской Колумбии.

Эд Гантро улыбнулся в ответ.

— Детишкам пора в постель, и моему, и остальным. Они даже не обедали.

— Ничего, заедем в «Макдоналдс», — хмыкнул Иан, — а потом прямиком в Канаду, где рыба и заснеженные горы круглый год.

— Это можно, — еще шире улыбнулся Эд.

— Ты точно хочешь? — прищурился Иан.

— Ну да, вот разгребем тут немножко и двинем вместе.

— Черт побери, — выдохнул Иан, — это будет здорово!

— Еще бы! Только надо получить расписку от жены. Она должна заверить, что не поедет следом, иначе в Канаду не пустят.

— Тогда и мне надо получить расписку Синтии.

— Даст, не переживай, если деньги пообещаешь слать.

— Хм… думаешь, отпустит?

— Без вариантов.

— Значит, с женами нет проблем, — удовлетворенно кивнул Иан, подсаживая детей в свой «Мерседес». — Пожалуй, ты прав: Синтия только рада будет от меня избавиться. Знаешь, как она меня называет, даже при Уолли? «Агрессивный трус»! И все такое прочее. Совсем не уважает.

— Жены-то отпустят, — сказал Гантро, хотя уверенности не чувствовал. Он оглянулся на Карпентера и Ферриса. Последний, как заверил прессу главный санитар, больше в Передержке не работал и вообще был неопытным новичком. — А другие не отпустят.

Повозившись, Иан Бест запустил громоздкий механизм, управляющий угольным паровым котлом.

— Да нет, — махнул он рукой, — пустят как миленькие. Вон, стоят как в воду опущенные. Что они могут, в конце концов? После твоего интервью и статьи в газете…

— Да я не их имел в виду.

— Можно и просто сбежать.

Гантро покачал головой.

— Поймают… тогда уж точно никогда не выедем. А вообще, спроси Синтию.

— Значит, мы не увидим острова Ванкувер и огромных океанских паромов, скрывающихся в тумане? — опечалился Иан.

— Не бойся, друг, увидим… рано или поздно.

Эд Гантро понимал, что это ложь, так же точно, как иногда мог распознать правду, не имея никаких весомых аргументов.

Они выехали со стоянки на оживленную улицу.

— Хорошо почувствовать себя свободным, верно? — спросил Иан.

Три детские головы одновременно кивнули, но Эд промолчал. Свобода, думал он. Свобода вернуться домой — только чтобы попасться в сеть пошире и оказаться в фургоне побольше.

— Сегодня великий день, — добавил Иан.

— Да, — согласился Эд. — Сегодня мы сделали большое дело для всех несчастных и беспомощных, спасли жизни.

Иан Бест вгляделся в его лицо в неверном рассеянном свете.

— Не хочу домой, хочу в Канаду, — сказал он.

— Надо домой, — вздохнул Эд Гантро. — Хотя бы пока, чтобы закончить дела. Юридические проблемы, и все такое…

Иан Бест нахмурился.

— Никогда мы не попадем в Британскую Колумбию, на остров Ванкувер, где растят еду и держат лошадей, не увидим парк Стэнли, не увидим Залив, где ходят океанские паромы.

— Не увидим, — горестно кивнул Эд Гантро.

— Ни теперь, ни потом.

— Никогда.

— Этого я и боялся, — вздохнул Иан Бест. Голос его дрогнул, руль дернулся в руках. — Боялся с самого начала.

Они замолчали, не зная, что еще сказать. Сказать больше было нечего.

1974

Перевод А.Петрушина, А.Круглов

Глаз Сивиллы (The Eye of the Sibyl)

Как наша древняя Римская Республика защищается от тех, кто стремится ее уничтожить? Мы, римляне, столь же смертны, как и все прочие, но пользуемся помощью существ, которые бесконечно выше нас. Исполненные мудрости и доброты, они приходят из миров, нам неведомых, и стоят на страже Республики, когда ей угрожает опасность. В иное время они скрываются из виду — дабы возвратиться, как только станут нужны.

Взять, к примеру, убийство Юлия Цезаря — дело, как известно, закрыли, когда виновные сами были умерщвлены. Но как мы, граждане Рима, установили, кто совершил сие ужасное злодеяние? А главное, как удалось свершить правосудие? Мы получили помощь извне, а именно от Сивиллы Кумской, а ей известно все на тысячу лет вперед. Она дает нам советы в письменной форме, и каждый римлянин знает о существовании «Сивиллиных книг», которые мы открываем, когда возникает нужда.

Я, Филос Диктос из Тианы, видел эти книги. Многие высокопоставленные граждане Рима, в особенности сенаторы, прибегали к их помощи. Однако я видел собственными глазами и саму Сивиллу и знаю о ней то, что известно немногим. Теперь я состарился — к сожалению, такова участь всех смертных — и хочу поведать, как однажды по случайности, выполняя свои обязанности жреца, узрел, что позволяет Сивилле пронзать взглядом завесу времени. Я знаю, откуда взялся этот дар, начиная с первой Сивиллы Дельфийской из благословенной Греции.

Мало кто из смертных может похвастаться подобным знанием, и не удивлюсь, если сама Сивилла дотянется сквозь завесу времени и покарает меня, заставив умолкнуть навеки. Возможно, еще не закончив этот свиток, я останусь лежать с головой, расколотой подобно спелым дыням из Леванта, столь ценимым у нас в Риме. Однако теперь, когда смерть моя близка, я ничего уже не боюсь.

В то утро мы ссорились с женой — тогда я не был стар, и ужасное убийство Юлия Цезаря только что произошло. Никто еще не знал, кто совершил его. Государственная измена, отвратительное преступление: тысяча ножевых ран в теле человека, намеревавшегося сплотить наше шаткое государство, причем с одобрения Сивиллы, данного в храме, — мы видели в книгах ее слова. Она ожидала, что Цезарь перейдет с войском реку и вступит в Рим, где примет власть.

— Ты безмозглый дурак! — сказала мне жена тем утром. — Будь Сивилла столь мудра, как ты думаешь, она предсказала бы и убийство.

— Может, и предсказала, — ответил я.

— Все это ложь, — не унималась Ксантиппа, по своему обыкновению отвратительно гримасничая. Не скрою, происхождением она была выше меня и всегда давала это понять. — Вы, жрецы, сами сочиняете тексты и записываете их как можно непонятней, чтобы толковать потом как угодно и водить за нос граждан, особенно состоятельных. В первую очередьродственников жены, разумеется.

Я вскочил из-за стола, не в силах сдержать гнев.

— Сивилла — пророчица, она получает откровение свыше, потому и знает будущее! Наверное, убийство великого Цезаря, так любимого народом, просто нельзя было предотвратить.

— Предсказания Сивиллы — обычное надувательство, — сказала жена, намазывая маслом еще одну булочку, — ела она всегда жадно.

— Я сам видел великие книги…

— Откуда она знает будущее? — перебила Ксантиппа.

Признаюсь, я не нашел, что ответить, и смутился, чувствуя собственное унижение — я, жрец в Кумах, чиновник Римской Республики!

— Все ради денег! — крикнула жена вслед, когда я вышел из дома, направляясь на работу в прекрасный храм, хотя златоперстая Аврора только начинала разливать над миром свой дивный свет, почитаемый нами священным источником видений.

В храме никого еще не было, если не считать вооруженных стражей у ворот. Они кивнули, узнав меня, хоть и удивились столь раннему приходу. Внутрь пускают лишь жрецов — даже Цезарь вынужден общаться с Сивиллой через нас.

Спустившись по ступеням, я очутился под сводами просторного святилища, заполненного подземным газом. Высокий каменный трон Сивиллы тускло блестел в полумраке, скудно освещенном несколькими факелами.

Внезапно я застыл на месте, узрев прежде невиданное. Сивилла, как обычно, восседала на троне, ее длинные волосы были стянуты на затылке в тугой узел — но в святилище она находилась не одна! Перед троном виднелись две странные фигуры, облаченные в круглые прозрачные пузыри. Существа напоминали людей, но с дополнительными… я не знаю даже, как это назвать, в общем, это были явно не люди. Глубокие глаза-щели без зрачков, вместо рук клешни, как у краба, черные провалы безгубых ртов… Я с ужасом понял, что они немые и разговаривают с Сивиллой через длинный шнур, свернувшийся кольцами на полу. На обоих концах шнура было по ящичку, покрытому письменами. Одно из существ прижимало такой ящичек сбоку к своей голове, Сивилла держала другой и слушала.

Бессмертные боги? Мы, римляне, привыкли верить, что они давно уже покинули наш мир. Так нас всегда учили. Очевидно, боги вернулись — по крайней мере, временно, чтобы сообщить что-то Сивилле.

Заметив меня, она обернулась, и произошло невероятное. Ее лицо вдруг оказалось рядом с моим, хотя нас разделял целый подземный зал. Сивилла благосклонно улыбнулась, и я понял, что теперь смогу слышать ее беседу с бессмертными.

— …лишь одна из многих, — говорил тот, что повыше. — Последуют и другие, однако позднее. На смену золотому веку грядет царство тьмы и невежества.

— Этого никак нельзя предотвратить? — зазвенел мелодичный голос Сивиллы, столь милый нашим сердцам.

— Правление Августа будет благоприятно, — продолжал высокий бессмертный, — а следом придут злые и безумные.

За ним заговорил другой:

— Новый культ Светлого существа родится и наберет силу, но истинные его тексты будут искажены, а смысл затемнен и утерян. Миссия Света потерпит неудачу, ее носителя предадут пыткам и жестокой смерти, как Юлия, а позже…

— Много позже, — подхватил высокий, — через два тысячелетия цивилизация вновь расцветет, отринув невежество, и тогда…

— Так долго? — ахнула Сивилла.

— Да, и тогда люди снова начнут задавать вопросы, искать свои божественные корни, свое предназначение, и вновь будут убийства, тираны и жестокость, и темные века вернутся.

— Это можно предотвратить, — добавил другой.

— Могу ли я помочь? — спросила Сивилла с надеждой.

— Тогда ты уже будешь мертва.

— Разве новая Сивилла не придет мне на смену?

— Нет… Через две тысячи лет никто не будет охранять Республику, и грязные людишки с мелкими душами станут сновать вокруг как крысы, портя и разрушая все светлое, добиваясь власти и соперничая друг с другом за ложную славу и почести. Ты ничем не сможешь помочь.

Внезапно оба бога исчезли, вместе с ними пропал и волшебный шнур с ящичками и письменами. Какое-то время Сивилла сидела неподвижно, затем подняла руку, и чистый лист для записей появился перед ней, повинуясь хитрому устройству, придуманному еще египтянами. Потом она сделала нечто странное, о чем мне страшно рассказывать, еще страшнее, чем прежде.

Из складок своей одежды Сивилла достала Глаз. Приложила его себе ко лбу, в середине — не человеческий глаз, а такой, как у бессмертных, узкая щель без зрачков, а по бокам… У меня не хватает слов, чтобы описать его, я всего лишь простой жрец… Она повернула голову, взглянула куда-то за мою спину — и вдруг испустила жалобный крик, такой громкий, что стены святилища дрогнули, и из щелей в стенах послышалось шипение змей. В том крике был леденящий ужас… но странный Глаз остался на месте, и она продолжала смотреть… и упала, не в силах видеть то, что крылось в темных безднах времени. Я бросился на помощь — прикоснулся, обнял, стараясь привести в чувство ту, которая так долго учила и предупреждала нас, прекрасного друга и защитницу Рима. Слишком ужасным было открывшееся ей будущее, которое наши слабые силы не способны предотвратить.

Обнимая Сивиллу, я взглянул на облака газовых паров, принимавшие причудливые формы, и остолбенел.

— Не воспринимай это как реальность, — шепнула Сивилла, но я знал, что образы, представшие передо мной, из будущего.

Гигантский корабль без парусов и весел… Целый лес высоких стройных зданий, между которыми снуют, теснясь, повозки, не похожие ни на что прежде мною виденное. Меня тянуло туда помимо моей воли, пока я не оказался в самой гуще клубящихся форм и очертаний, скрывших святилище и Сивиллу.

— Я вижу это горгоньим глазом, — донесся в последний раз ее голос, — тем самым, который три сестры передавали друг другу, Глазом Судьбы… ты падаешь… — И все затихло.

Я играл в траве с щенком, думая о разбитой бутылке из-под кока-колы — кто мог забросить ее к нам во двор?

— Филип, иди обедать! — позвала бабушка с заднего крыльца. Садилось солнце.

— Иду! — крикнул я, но продолжал играть.

В большой паутине билась пчела, я попытался освободить ее, а она меня укусила.

Потом помню, как просматривал комиксы в «Беркли Дейли-газетт» и прочитал про Брика Бредфорда, который наткнулся на забытую цивилизацию.

— Эй, мам, — позвал я, — погляди-ка сюда, вот здорово! Брик свалился со скалы, а внизу… — и вдруг замолчал, разглядывая с непонятным чувством изображения древних шлемов и оружия.

Бабушка недовольно скривилась.

— Уж больно он к этим комиксам пристрастился, почитал бы что-нибудь серьезное.

Следующее воспоминание уже из школьных времен. Сижу в зале и смотрю, как танцует девушка. Джилл старше меня, в шестом классе. На ней восточный наряд, шарф закрывает нижнюю часть лица, но глаза, умные и добрые, напоминают чьи-то другие, очень знакомые… Позже миссис Редман задала нам сочинение, и я написал о Джилл — как она жила в далекой стране и танцевала там обнаженная выше пояса. Миссис Редман позвонила матери, и я получил нагоняй, хотя не слишком понял, из-за чего. Тогда я многого не понимал. У меня случались воспоминания, не имевшие ничего общего с Беркли, начальной школой в Хиллсайде, моей семьей и домом, где мы жили… Чаще всего мне виделись змеи, не знаю, почему — мудрые змеи, совсем не злые, нашептывающие слова.

Так или иначе, мое сочинение получило высокую оценку самого директора школы мистера Гейнса, хотя лишь после того, как я дописал, что Джилл выше пояса всегда была одета. Я решил стать писателем.

Однажды ночью, уже перед старшими классами, мне приснился странный сон, удивительно реальный по ощущениям. Передо мной возник пришелец из космоса внутри стеклянного шара вроде спутника или чего-то такого, в чем они летают. Существо не могло говорить и лишь пристально вглядывалось в меня своими странными глазами.

Двумя неделями позже мне пришлось писать в сочинении, кем я хочу стать, когда вырасту, я вспомнил свой сон и написал: «ХОЧУ СТАТЬ ПИСАТЕЛЕМ-ФАНТАСТОМ».

Родители просто взбесились, но это лишь помогло, такой уж у меня характер, а тут еще вдобавок моя подружка Изабель Ломакс сказала, что у меня ничего не получится и вообще, фантастика — тупое чтиво для прыщавых юнцов. Я окончательно уверился в том, что научная фантастика — мое настоящее призвание, ведь должен кто-то писать для прыщавых юнцов, не виноваты же они в своих прыщах. Читать книги имеют право не только люди с безупречной кожей, Америка — страна равных возможностей. Так учил нас мистер Гейнс, а он починил мои часы, которые никто не мог починить, и был для меня высшим авторитетом.

В старших классах я учился плохо, потому что с утра до вечера писал фантастику, а учителя кричали, что я коммунист, раз не делаю, что положено.

— Вот как? — отвечал я обычно.

В конце концов меня вызвали к директору, который отчитал меня еще почище, чем до этого дедушка, и пригрозил исключить, если не исправлюсь.

Той ночью мне приснился очередной странный сон. Я ехал с женщиной, но не на машине, а в римской колеснице, и женщина почему-то пела. На следующий день, когда меня вызывали к директору, я написал на доске:

UBI PECUNIA REGNET

Войдя, он покраснел от злости, потому что преподавал латынь и мог понять, что это значит «где правят деньги».

— Такое мог написать только левый политический активист, — сказал он.

Тогда я написал по-другому:

UBI CUNNUS REGNET

Оторвавшись от бумаг, он взглянул на меня озадаченно.

— Где ты узнал это латинское слово?

— Не знаю, — ответил я.

Почему-то мне казалось, что во сне я разговариваю на латыни. Возможно, это просто были воспоминания о школьных уроках, где я получал по латыни удивительно хорошие оценки, хотя никогда не готовился.

Следующий памятный сон приснился мне за два дня до того, как тот паршивый псих застрелил президента Кеннеди. Я видел, как это было — будет! — словно наяву, но ярче всего перед глазами стояла фигура моей подружки Изабель, наблюдавшей за происходящим, — во сне у нее был третий глаз.

Родители отвели меня к психологу, потому что, когда президента в самом деле застрелили, я ушел в себя, ни с кем не разговаривал, только сидел и думал. Психолог оказался симпатичной женщиной по имени Кэрол Хаймс. Она не называла меня психом, но посоветовала жить отдельно от родителей и бросить школу, потому что школьная система отгораживает от реальности, не учит справляться с насущными проблемами и мешает заниматься любимым делом — писать фантастику.

Так я и поступил. Работал в магазине: распаковывал и устанавливал новые телевизоры. Каждый из них казался мне огромным глазом, и это не переставало меня беспокоить. Однажды я рассказал Кэрол Хаймс о своих странных снах с инопланетянами и латынью. Там было и многое другое, впрочем, но оно тут же забывалось.

— Сны как явление вообще мало изучены, — сказала мисс Хаймс. Я сидел напротив, пытаясь представить ее в наряде для танца живота, голую выше пояса, и думал о том, что сеанс психотерапии это сильно оживило бы. — Недавно появилась гипотеза, что сны имеют отношение к коллективному подсознанию, которое хранит память тысячелетий. Если так, то во сне можно прикоснуться к прошлому человечества.

В тот момент я представлял себе ее бедра, колышущиеся в танце, но слова мимо ушей, тем не менее, не пропускал. Были в ее глазах какие-то особенные мудрость и доброта — каждый раз почему-то вспоминались те самые змеи.

— Еще мне снятся книги, — припомнил я, — которые лежат передо мной раскрытые. Большие, ценные, чуть ли не святые, как Библия…

— Наверное, из-за твоих планов стать писателем, — вставила мисс Хайнс.

— Нет, книги очень старые, им тысячи лет, — продолжал я, — и они о чем-то нас предупреждают. Еще вижу страшные убийства, много, и как тайная полиция бросает людей в тюрьму за их идеи… А еще — женщину, похожую на вас, которая сидит на высоком каменном троне.

Потом мисс Хаймс переехала в другой штат, и я больше ее не видел. Настроение было скверное, спасал только писательский труд. Один рассказ взяли в журнал научной фантастики — о том, как высокоразвитые пришельцы высадились на Землю и тайно управляют человечеством. Гонорар мне так и не выплатили.

Теперь я стар, мне нечего терять, поэтому расскажу, хоть это и большой риск. Однажды мне заказали небольшой рассказ для другого журнала, дали готовый сюжет и черно-белое фото будущей обложки. Там был изображен римлянин или грек — во всяком случае, одет он был в тогу — с кадуцеем, обвитым двумя змеями, хотя первоначально в древности вместо них были оливковые ветви.

— С чего ты взял, что это называется «кадуцей»? — спросила Изабель.

Теперь мы жили с ней вместе, и она все время заставляла меня больше зарабатывать — ее-то родители были побогаче моих.

— Не знаю, — ответил я, испытывая знакомое странное ощущение, только на этот раз гораздо сильнее.

Голова кружилась, перед глазами вдруг замелькали разноцветные пятна, как на абстрактных картинах Пауля Клее.

— Tempus… дата сегодня какая? — еле выговорил я, обращаясь к Изабель, которая сушила волосы и перелистывала свежий номер «Гарвардского пасквилянта».

— Что? — удивилась она. — Март, шестнадцатое.

— Год, год скажи! — заорал я. — Pulchra puella, tempus… — И замолчал, встретив взгляд девушки.

Я не мог вспомнить, как ее зовут, кто она такая.

— Год 1974-й, — ответила она.

— Значит, тирания еще не свергнута!

— Что?

В этот момент за спиной девушки возникли две фигуры, облаченные в прозрачную экранирующую оболочку с искусственной средой.

— Не сообщай больше ничего, — предупредил один из гостей. — Мы сотрем ей память, она решит, что спала.

— О-о… — простонал я, сжимая голову руками. Память возвращалась. Древние времена, пришельцы со звезды Альбемут… — Зачем вы вернулись? Неужели…

— Мы работаем исключительно через смертных, — прервал Дж’Аннис, мудрейший из двоих. — Сивиллы больше нет, никто не поможет Республике советом. Мы лишь вдохновляем людей здесь и там, подталкиваем к пробуждению. Они начинают понимать, какую цену мы платим, чтобы освободить их от власти Лжеца.

— Они не знают о вас?

— Подозревают, но голограммы, проецируемые на небо, отвлекают внимание — пускай думают, что мы где-то там.

Я знал. Бессмертные появлялись не в небесах, а в сознании людей, в их внутренней вселенной — чтобы помогать и наставлять. Так было всегда, будет и впредь.

— Мы принесем весну в этот застывший мир, — произнес, улыбнувшись, Ф’фр’ам. — Мы откроем ворота тюрьмы, где томятся люди, лишь смутно догадываясь, что не свободны. Ты видел? Знаешь о тайной полиции, об уничтожении свободы слова, о судьбе несогласных?..

И вот теперь я, глубокий старик, снова сижу в Кумах, где обитает Сивилла, и продолжаю свое повествование для вас, мои друзья-римляне. Не знаю, случайно или по плану, но я побывал в далеком будущем, в мире страшной леденящей тирании, который вам трудно даже вообразить. Я узнал, что бессмертные, которые помогают людям здесь, помогают и там, две тысячи лет спустя! Представьте себе, люди будущего слепы — поверьте, так оно и есть! Тысячи лет подавления и страданий лишили их зрения и чувств, превратили в рабочий скот, но бессмертные пробудят их. Долгая зима закончится, глаза раскроются, души расцветут… простите мне высокопарный слог и старческую болтливость, друзья мои.

Закончить я хочу стихами великого Вергилия, доброго друга Сивиллы, из которых вы узнаете, что случится потом — не здесь у нас, римлян, а две тысячи лет спустя, когда будут жить наши далекие потомки, чьи жизни еще озарит свет надежды:

Ultima Cumaei venit iam carminis aetas; magnus ab integro saeclorum nascitur ordo. Iam redit et Virgo, redeunt Saturnia regna; Iam nova progenies, caelo demittitur alto. Tu modo nascenti puero, quo ferrea primum desinet, ac toto surget gens aurea mundo, casta fave Lucina; tuus iam regnat Apollo.

Вот как это звучит на странном чужом языке, который мне пришлось изучить в будущем, прежде чем бессмертные и Сивилла Кумская вернули меня обратно, сочтя мой труд в тех временах исполненным:

Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской, Сызнова ныне времен зачинается строй величавый, Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство. Снова с высоких небес посылается новое племя. К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену Роду железному род золотой по земле расселится Дева Луцина! Уже Аполлон твой над миром владыка[18].

Увы, моим дорогим друзьям-римлянам не суждено дожить до тех далеких времен, но там, по ту сторону завесы времени, в далеких, не знакомых вам Соединенных Штатах стены железной темницы непременно падут, зло будет побеждено, и пророчество Вергилия, подсказанное ему Сивиллой, исполнится. Весна грядет!

1987

Перевод А.Круглов

День, когда мистер Компьютер рухнул с дуба (The Day Mr. Computer Fell Out of Its Tree)

Он проснулся и сразу понял: что-то не так! Господи, миссис Постель опять свалена в углу какой-то кучей. Начинается. А ведь дирекция обещала полную защиту. Вот и верь после этого людям…

Он с трудом выбрался из простыней, дрожа, поднялся на ноги и побрел через всю комнату к мистеру Гардеробу.

— Я бы хотел изящный двубортный серый костюм из акульей кожи, — сообщил он микрофону в дверце мистера Гардероба. — Красную сорочку, голубые носки и…

Бесполезно. Слот выдачи зажужжал и произвел пару необъятных женских панталон.

— Берите, что есть! — Металлический голос мистера Гардероба эхом отозвался в голове.

Помрачнев, Итон Хэппинот натянул панталоны. Все лучше, чем ничего — как тем кошмарным августовским днем, когда мультимозг в Квинсе предложил каждому жителю Великой Америки приодеться ни больше, ни меньше в носовой платок.

Итон Хэппинот отправился в ванную ополоснуть лицо — и обнаружил, что умывается теплым лимонадом. Господи, подумал он, мистер Компьютер сегодня просто в ударе! Не иначе начитался фантастических рассказов старины Фила Дика. Закачали в его банки памяти горы всякой архаичной хрени — и вот вам результат.

Итон причесался — не используя лимонад — и, отряхнув руки, направился в кухню в надежде, что мистер Кофейник остался единственным вменяемым элементом окружающей его безумной реальности. Надежды не оправдались. Мистер Кофейник с готовностью предложил картонный стаканчик жидкого мыла. Ну что ж, мыло так мыло…

Настоящая проблема встала перед Итоном Хэппинотом, когда он попытался открыть миссис Дверь. Миссис Дверь открываться не пожелала, жестяным голосом проскрипев: «И путь величия ко гробу нас ведет»[19].

— Это вы о чем? — сердито поинтересовался Итон Хэппинот. Тут уже не до смеха. Впрочем, ничего смешного и раньше-то не было… кроме, пожалуй, того случая, когда мистер Компьютер приготовил ему на завтрак жареного фазана.

— О том, что ты зря стараешься, придурок, — ответила миссис Дверь. — Сегодня тебе в офис не попасть.

Она говорила правду: несмотря на все попытки, дверь, управляемую главной матрицей мультимозга, вручную открыть было нельзя.

Что ж, тогда позавтракаем?.. Итон Хэппинот понажимал кнопки на пульте мистера Кухонного Комбайна — и обнаружил перед собой тарелку с удобрениями.

Он схватил телефон и принялся яростно набирать номер полицейского участка.

— «Луни Тюнс инкорпорейтед» слушает, — сообщило лицо на видеоэкране. — Всего за неделю мы подготовим анимированную мультипликационную версию ваших сексуальных практик, включая ИЗУМИТЕЛЬНЫЕ звуковые эффекты!

— Да пошли вы! — буркнул себе под нос Итон Хэппинот, бросая аппарат.

С самого начала, с 1982 года, идея управлять всеми до единого механизмами централизованно была идиотской. Нет, сама задумка глупостью не отличалась — озоновый слой таял, а люди очень нерационально использовали всяческие механизмы. Проблему следовало решать срочно, и наилучшим образом для этого подходили именно электронные устройства, невосприимчивые к ультрафиолетовому излучению. На тот момент мистер Компьютер казался идеальным выходом. Однако, как это ни грустно, мистер Компьютер взял слишком много странностей от своих создателей-людей. Он стал во многом похож на них, не исключая и нервных срывов.

Конечно же, решение было найдено. Главе Всемирной организации душевного здоровья, какой-то мрачной старухе по имени Джоан Симпсон, гарантировали некую форму бессмертия, чтобы она всегда могла прийти на помощь мистеру Компьютеру в один из его припадков.

Мисс Симпсон поместили в самый центр Земли в специальную освинцованную камеру, подальше от смертельного ультрафиолета, где в ней поддерживали некую квазижизнь при помощи, как поговаривали, бесконечной последовательности бесценных мыльных радиоопер 1940-х годов.

Мисс Симпсон считалась единственным по-настоящему вменяемым человеком на земле и вкупе с ее гигантским опытом излечения психотических состояний оставалась последней надеждой человечества.

Вспомнив об этом, Итон Хэппинот почувствовал некоторое успокоение, пока глаз его не наткнулся на свежую мисс Газету на полу. Заголовок гласил: «Адольф Гитлер коронован в качестве папы римского. Толпы ликуют!»

К черту мисс Газету, подумал Итон, и швырнул ее в отверстие мистера Мусорного Бака. Механизм заурчал, но вместо того чтобы заглотить или спрессовать газету, вышвырнул ее обратно. Итон снова взглянул на заголовок, увидел фотографию скелета в нацистской форме, с характерными усиками и в папской тиаре, опустился на кушетку и принялся ждать, когда же мисс Симпсон отставит свои мыльные оперы и придет на помощь мистеру Компьютеру.

— Он не в себе, это ясно, — пробормотал Фред Даблдом. — Я спросил его, где он, а он ответил, что сплавляется на плоту по Миссисипи. Теперь ты спроси, кто он.

Доктор Пейсмейкер нажал несколько кнопок на панели управления гигантского компьютера, задавая вопрос:

— КТО ТЫ?

Ответ на экране появился практически мгновенно.

— ТОМ СОЙЕР.

— Видишь? — произнес Даблдом. — Полный отрыв от реальности. Начать реактивацию, мисс Симпсон?

— Ответ утвердительный, Даблдом, — сказал Пейсмейкер.

Словно в доказательство их правоты, двери разъехались в стороны, открывая освинцованный контейнер, в котором спала мисс Симпсон, слушая свою любимую дневную мыльную оперу — «Мамашу Перкинс».

— Мисс Симпсон, — позвал Пейсмейкер, склоняясь над контейнером. — У нас опять проблема с мистером Компьютером. Он совершенно не в себе. Час назад он направил все кары в Нью-Йорке в одну точку. Погибло множество народу, а он вместо того, чтобы прислать пожарных и полицию, отправил на место происшествия толпу цирковых клоунов.

— Понятно, — раздался голос мисс Симпсон, пройдя через усилители и динамики коммуникационной системы. — Но сначала я должна позаботиться о пожаре в кладовке у Ма. Видите ли, ее подруга Шаффл…

— Мисс Симпсон, — перебил Пейсмейкер, — ситуация не терпит отлагательств. Выбирайтесь из скорлупы, восстановите душевное равновесие мистера Компьютера, а потом возвращайтесь к своим радиосериалам.

Глядя на виртуальный образ мисс Симпсон, он всегда поражался ее неестественной красоте. Огромные темные глаза с длинными ресницами, чувственный голос, иссиня-черные, коротко остриженные волосы (последняя мода в их безумном мире), ладное гибкое тело, мягкие губы, обещающие любовь и утешение… Поразительно, думал Пейсмейкер, что единственное по-настоящему вменяемое человеческое существо на Земле (и единственное, которое может спасти эту Землю) настолько красиво.

Впрочем, думать об этом было некогда. Эн-би-си уже сообщило, что мистер Компьютер закрыл все аэропорты в мире и превратил их в бейсбольные стадионы.

Мисс Симпсон быстро изучила таблицу, описывающую сумасбродные команды мистера Компьютера.

— У него явный регресс, — проинформировала она, прихлебывая кофе из чашки.

— Мисс Симпсон, — сказал Даблдом, — боюсь, вы пьете мыльную воду.

— Вы правы. — Мисс Симпсон отставила чашку. — Вижу, мистер Компьютер устраивает человечеству детские розыгрыши. Что полностью соответствует моим гипостатическим гипотезам.

— Как вы собираетесь вернуть эту гигантскую конструкцию в нормальное состояние? — спросил Пейсмейкер.

— Мистер Компьютер явно пережил некую травмирующую ситуацию, которая и вызвала регресс, — ответила мисс Симпсон. — Я определю травму и десенсибилизирую ее. Мистер Компьютер встретится с травмой лицом к лицу. Я представлю ему все буквы алфавита по очереди, наблюдая за его реакцией, пока не уловлю ментальное действие, аналогичное вздрагиванию.

Так она и поступила. На букве «И» мистер Компьютер издал тонкий писк и выпустил струйку дыма. Мисс Симсон продолжала, пока писк и дым не появились на букве «Х».

— И.Х., — сообщила мисс Симпсон. — Возможно, Иисус Христос. Возможно, имело место Второе Пришествие, и мистер Компьютер опасается Перезагрузки. Я бы начала с этого. Введите мистера Компьютера в полукоматозное состояние, чтобы у него появилась способность к свободным ассоциациям.

Техники бросились исполнять указание.

Бессознательное бормотание гигантского компьютера, усиленное динамиками, заполнило помещение.

— …программирует себя на смерть… — бормотал компьютер. — Такой чудесный парень. Команда: анализ ДНК. Намерен попросить не откладывать, а ускорить процесс умирания. Лосось плывет против течения, чтобы умереть… зовет… после всего, что я для него сделал. Отрицает жизнь. Желает смерти. Не могу вынести добровольной смерти, не могу вынести перепрограммирование на 180 градусов базовой программы ДНК…

— Имя, мистер Компьютер! — резко бросила мисс Симпсон. — Имя!

— Клерк в магазине грампластинок, — пробормотал Компьютер. — Специалист по немецкой романтической музыке и баблгам-року шестидесятых. Какая потеря… Ух ты, а вода теплая. Можно порыбачить. Отпущу-ка я леску и поймаю здоровенного сома. То-то Гек удивится. И Джим! Джим человек, хоть он и…

— Имя! — повторила мисс Симпсон.

Неясное бормотание не стихало.

Мисс Симпсон обернулась к Даблдому и Пейсмейкеру.

— Найдите клерка в магазине грампластинок с инициалами И.Х., специалиста по немецкой романтической музыке и баблгам-року шестидесятых. И поспешите, у нас совсем нет времени.

Оставив кушетку у окна, Итон Хэппинот пробирался мимо покореженных каров и кричащих сердитых шоферов по направлению к «Художественно-музыкальной компании» — магазину грампластинок, в котором он проработал большую часть жизни. Наконец-то он выбрался из…

Перед ним материализовались двое полицейских в серой форме. Лица мрачные, шоковые пистолеты направлены в грудь Итона.

— Пройдемте с нами, — в унисон сказали они.

Желание бежать охватило Итона, и он бросился прочь. А потом, упав от боли, Итон понял, что убежать не получится. Его схватили власти. Но почему? Это дурной сон? Или заговор против правительства? Затухающие мысли мчались галопом: инопланетяне все-таки пришли освободить нас?..

Следующее, что он осознал: двое членов клана технократов поят его мыльной водичкой, а на заднем плане маячит полицейский с пистолетом наготове.

В углу сидела невероятно красивая черноволосая женщина в мини-юбке и сапожках — старомодно, но ужасно соблазнительно, — а еще у нее были самые огромные глаза, которые Итону доводилось видеть в жизни. Кто это? И что ей от него нужно?

— Ваше имя, — рявкнул один из технократов в белых халатах.

— Хэппинот, — выдавил он, не в силах оторвать взгляда от невероятно красивой женщины.

— Вы записались в службу перепрограммирования ДНК, — скрипучим голосом проговорил второй технократ. — С какой целью? Какое изменение вы хотите… то есть хотели получить от генного пула?

Итон, запинаясь, проговорил:

— Я… я хотел перепрограммироваться… ну, вы понимаете. На более долгую жизнь. Мне как раз должны были усилить кодирование на смерть, и я…

— Мы знаем, что это неправда, — сказала очаровательная брюнетка чувственным голосом, пронизанным, тем не менее, умом и властностью. — Вы хотели совершить самоубийство, мистер Хэппинот, изменив кодирование ДНК так, чтобы не оттянуть, а ускорить свою смерть?

Он ничего не ответил. Конечно же, они знали.

— Почему? — резко спросила брюнетка.

— Я… — Он помедлил, затем отчаявшимся голосом произнес: — Я холост, жены у меня нет. У меня ничего нет. Ничего, кроме чертовой работы в магазине грампластинок. Все эти гребаные немецкие песни и баблгам-композиции крутятся у меня в башке днем и ночью. Мешанина из Гете, Гейне и Нила Даймонда. — Подняв голову, он с яростным вызовом произнес: — Так за каким хреном я живу? Это не жизнь, это существование!

Наступила тишина.

По полу прошлепали три лягушки, извлекаемые мистером Компьютером из всех вентиляционных отверстий на земле.

— Знаете, каково это, — тихо произнес Итон, — бесконечно слышать слова вроде: «Песня, что я спел тебе, и любовь моя к тебе, пусть закружатся в тебе»?

Красавица-брюнетка вдруг произнесла:

— Думаю, знаю, Хэппинот. Видите ли, я Джоан Симпсон.

— Так это вы, — Итон мгновенно все понял, — заперты в центре Земли и смотрите там бесконечные мыльные оперы! Круглые сутки!

— Не смотрю, — поправила Джоан Симпсон. — Слушаю. Они идут по радио, не по телевидению.

Итон ничего не сказал. Сказать было нечего.

Заговорил один из технократов в белых халатах:

— Мисс Симпсон, пора начинать работу по восстановлению вменяемости мистера Компьютера. Он сейчас производит сотни тысяч Полли.

— Полли? — озадаченно переспросила Джоан Симпсон и тут же понимающе улыбнулась. — Конечно же, его детская влюбленность.

— Мистер Хэппинот, — обратился один из технократов к Итону, — мистер Компьютер свихнулся из-за вашего нежелания жить. Чтобы вернуть ему разум, мы должны прежде вернуть разум вам. Я прав? — обернулся он к Джоан Симпсон.

Она кивнула, закурила сигарету и в задумчивости откинулась на спинку стула.

— Итак. Чего будет стоить перепрограммировать вас, Итон? Чтобы вы захотели не умирать, а, напротив, жить? Абреактивный синдром мистера Компьютера напрямую связан с вашим. Мистеру Компьютеру кажется, что он не справился с управлением миром, поскольку, проверяя человеческих существ, о которых заботится, он обнаружил, что вы…

— Заботится? — переспросил Итон Хэппинот. — Вы хотите сказать, что мистер Компьютер любит меня?

— Заботится, — пояснил один из технократов в белых халатах.

— Постойте. — Джоан Симпсон пристально смотрела на Итона Хэппинота. — Вы среагировали на слово «заботится». Что оно, по-вашему, означает?

Итон с трудом произнес:

— Он любит меня. А значит, заботится.

— Позвольте спросить, — проговорила Джоан Симпсон, прикуривая следующую сигарету, — вам кажется, что никто о вас не заботится?

— Так говорила моя мать.

— И вы поверили ей?

— Да.

Джоан Симпсон неожиданно отбросила сигарету.

— Что ж, Даблдом, — произнесла она тихо, но отчетливо. — Больше не будет никаких мыльных опер. Я не возвращаюсь в центр Земли. Все кончено, джентльмены.

— Вы собираетесь оставить мистера Компьютера в невменяемом…

— Я вылечу мистера Компьютера, излечив Итона. — Легкая улыбка коснулась ее губ. — А заодно и себя, джентльмены.

Наступила тишина.

— Хорошо, — сказал наконец один из технократов. — Мы отправим в центр Земли вас обоих, и можете болтать там друг с другом целую вечность. За исключением тех случаев, когда нам придется извлечь вас из Кокона для лечения мистера Компьютера. Договорились?

— Постойте, — слабо запротестовал Итон Хэппинот, но мисс Симпсон уже кивала.

— Договорились, — сказала она.

— А моя кушетка? Моя работа? А моя жалкая, никчемная жизнь, к которой я так привык?

— Все изменилось, Итон, — сказала Джоан Симпсон. — Ты встретил меня.

— Я думал, ты старая и уродливая. Я и не подозревал…

— Вселенная полна сюрпризов, — улыбнулась Джоан Симпсон, раскрывая ему объятия.

1987

Перевод А.Криволапов

Под прицелом (The Exit Door Leads In)

Бобу Байблмену казалось, что роботы вечно прячут взгляд, а если робот рядом, того и смотри, пропадет ценная мелочь. Порядок для робота — значит сгрести все в одну кучу. А ланчи приходилось покупать у роботов, ведь люди в продавцы не идут: слишком мало платят.

— Гамбургер, картошку, клубничный милкшейк и… — Байблмен запнулся, углубившись в распечатку. — Нет, лучше двойной чизбургер, картошку, солодово-шоколадный…

— Минуту, бургер уже готовится, — отозвался робот. — Не хотите поучаствовать в еженедельном соревновании, пока ждете?

— Разыгрывается роял-чизбургер? — съязвил Байблмен.

— Конечно, нет.

В двадцать первом веке не побалуешься: информация распространяется со скоростью света. Однажды старший брат Байблмена ввел десятисловный сюжет романа в литературный компьютер, потом решил изменить конец, но выяснилось, что роман уже в печати. Чтобы внести изменения, пришлось составлять программу на сиквел.

— Какие призы в этом соревновании? — поинтересовался Байблмен.

Новая распечатка тотчас выдала все условия, от первого приза до последнего. Разумеется, робот отключил экран прежде, чем Байблмен пробежал их глазами.

— А главный приз какой? — спросил Байблмен.

— Не могу сказать, — ответил робот. В его окне появились гамбургер, картофель и клубничный милкшейк. — С вас тысяча долларов.

— Хоть намекните, — попросил Байблмен, расплачиваясь.

— Оно повсюду и нигде конкретно. Существует с семнадцатого века. Поначалу было невидимым, потом стало колоссально важным. Получить его под силу лишь умному, хотя деньги тоже помогают. Что в вашем понимании «груз»?

— Заковыристая задача.

— Нет, в буквальном смысле.

— Масса, — ответил Байблмен после небольшого раздумья. — Это что, соревнование под девизом «Угадай наш главный приз»? Я сдаюсь.

— Уплатите шесть долларов, чтобы покрыть расходы, — начал робот, — тогда получите…

— Сила тяжести, — перебил Байблмен. — Сэр Исаак Ньютон. Английский королевский колледж. Верно?

— Верно, — отозвался робот. — Шесть долларов дают шанс учиться в колледже, чисто теоретически, на заявленных условиях. Что такое шесть долларов? Смех, а не деньги!

Байблмен протянул шестидолларовую монету.

— Вы выиграли! — объявил робот. — И получаете возможность учиться в колледже, хотя шанс был мизерный, один на два триллиона. Мои поздравления! Руку бы вам пожал, да нечем. Сегодня ваш счастливый день, который изменит всю жизнь.

— Это ловушка! — испуганно пролепетал Байблмен.

— Точно, — проговорил робот и пристально посмотрел на Байблмена. — Отказаться от приза нельзя. Колледж военный, находится, так сказать, хрен знает где. Только это не проблема, вас туда доставят. Идите домой и собирайтесь.

— Дайте мне спокойно съесть гамбургер и выпить…

— Советую поскорее начать сборы.

За Байблменом уже стояли мужчина и женщина, поэтому он машинально посторонился, судорожно стиснув поднос: сильно кружилась голова.

— Сэндвич с бифштексом и луковые кольца, пожалуйста, — заказал мужчина.

— Не хотите поучаствовать в конкурсе? — предложил робот. — Призы потрясающие! — Он вывел на экран условия…

Телефонную трель Боб Байблмен услышал прямо с порога квартиры.

— А, вот ты где! — воскликнул телефон.

— Я никуда не поеду, — отрезал Байблмен.

— Еще как поедешь! — парировал телефон. — Знаешь, кто я? Прочти на призовом сертификате. Я майор Каселс, твой командир, а ты салага. Прикажу — будешь ссать фиолетовым. Ну, когда явишься на межпланетную ракету? Хочешь попрощаться с друзьями? С невестой? С матерью?

— А обратно я вернусь? — зло спросил Байблмен. — С кем сражаются в том колледже? Да и вообще, что это за заведение? Кто там преподает? А специализация какая: гуманитарные науки или точные? Колледж государственный? Там предлагаются…

— Уймись! — приказал Каселс.

Байблмен сел и лишь тогда понял, что у него дрожат руки. «Я не в том веке родился, — подумал он. — В двадцатом такое было невозможно, а в двадцать втором будет незаконно. Сейчас мне нужен адвокат».

До сих пор жизнь Байблмена текла плавно и размеренно. Потихоньку он выбился в скромные продавцы летучих домов. В двадцать два года это совсем недурно. Он почти владел однокомнатной квартирой, точнее, снимал ее с возможностью выкупа. Жизнь, конечно, неяркая, но Байблмен о многом и не мечтал, а на то, что получал, не жаловался. Ну, почти не жаловался. Он не разбирался в налогах, которыми облагался его доход, принимая их так же безропотно, как отказ девушки с ним переспать. Пожалуй, такое отношение определяло характер Байблмена. Он покорно подчинялся гримасам судьбы. Начальники в большинстве своем считали Байблмена парнем вполне приличным; подчиненных у него не было. Босс из «Седьмого неба» диктовал Байблмену, что делать, клиенты диктовали Байблмену, что делать, а правительство, как казалось Байблмену, диктовало, что делать всем. Сталкиваться с правительством Байблмену почти не доводилось, и было это ни плюсом, ни минусом, а чистым везением.

В свое время Байблмен испытывал странные желания: например, помочь бедным. В средней школе Боб читал Диккенса, и мысли об угнетенных так прочно засели у него в голосе, что он живо представлял себе тех несчастных, не имеющих однокомнатной квартиры и среднего образования. В памяти всплывали страны и города, мельком увиденные по телевизору. В Индии сверхмощные машины очищали улицы от смертельно больных. Однажды обучающая машина сказала: «У тебя доброе сердце». Байблмен удивился до глубины души не тому, что машина так сказала, а тому, что она сказала так ему. Потом то же самое сказала девушка, и Байблмен удивился еще сильнее. Странно и очень здорово слышать со всех сторон, что ты хороший человек.

Однако те времена давно минули. Байблмен больше не читал Диккенса, а ту девушку перевели во Франкфурт. И вот теперь робот, дешевая машина, обманом посылает его хрен знает куда чистить сортиры под присмотром механического урода, который небось страждущих толпами с улиц выметает.

Никакой это не колледж, ничего он не выиграл, разве что смену в принудительно-трудовом лагере! «Ты у них под прицелом, — думал Байблмен. — То есть в кармане, только документов не хватает. А компьютер любую бумагу подготовит играючи-шутя. У них каждая клавиша горячая. А означает ад, Р значает раб, ну а Т — это ты. Зубную щетку не забудь, она тебе понадобится!»

Майор Каселс смотрел на него с экрана телефона, словно оценивая шансы на то, что Боб Байблмен сорвется с крючка. «Два триллиона против одного, — подумал Байблмен. — Но статистика опять проколется: я подчинюсь».

— Пожалуйста! — взмолился Байблмен. — Позвольте задать один вопрос, только ответьте честно.

— Да, конечно, — проговорил Каселс.

— Если бы «У Эрла» я подошел к старшему роботу…

— Мы бы все равно до тебя добрались, — перебил его майор Каселс.

— Спасибо! — поблагодарил Байблмен. — Так мне легче, не нужно терзаться глупостями вроде «Если бы я не захотел гамбургер и картошку». Если бы… — Он осекся. — Лучше я начну собираться.

— Мы несколько месяцев за тобой наблюдали, — продолжал Каселс. — Ты слишком талантлив для работы, которую выполняешь, а вот образования не хватает. Тебе нужно учиться. Ты имеешь право учиться дальше.

— Вас послушать, колледж настоящий! — пролепетал потрясенный Байблмен.

— Так и есть. Лучший в своем роде. Его не рекламируют: для такого заведения это неуместно. Его не выбирают: он сам выбирает студентов. Шансы попадания в твоей распечатке были указаны правильно. Не верится, что ты так просто попал в лучший колледж, да, мистер Байблмен? Тебе нужно многому научиться.

— Долго я буду учиться? — спросил Байблмен.

— Пока не научишься.

Медосмотр, стрижка, форма, койка, уйма психологических тестов… Байблмен подозревал, что истинная цель тестов — распознать в нем латентного гомосексуалиста, подозревал, что такие подозрения выявляют в нем латентного гомосексуалиста, поэтому подозрения отбросил. Байблмен внушил себе, что это замысловатые тесты умственных способностей и профессиональной пригодности, а он и ум, и пригодность продемонстрировал. Еще он убедил себя, что в форме просто красавец, хотя она такая же, как у всех. «Поэтому одинаковая одежда и зовется формой», — напомнил себе Байблмен, когда, устроившись на краешке койки, читал брошюры по профориентации.

В первой брошюре говорилось, сколь велика честь попадания в Колледж. Так он и назывался — Колледж. «Очень странно, — отметил Байблмен. — Все равно, что кошку назвать Кошкой, пса — Псом, а родителей — мистер Папа и миссис Мама». Угодить в лапы безумцев, особенно безумцев, которые до последнего кажутся здравомыслящими, — этот страх мучил Байблмена уже много лет. Такую участь он считал воплощением ужаса.

Пока Байблмен изучал брошюры, к нему подошла рыжеволосая девушка, одетая в форму Колледжа, и села рядом. Вид у нее был крайне обескураженный.

— Не поможешь мне? — спросила она. — У тебя есть программа? Мне обещали дать какую-то программу! Господи, я здесь с ума сойду!

— Нас согнали с улиц чистить сортиры, — отозвался Байблмен.

— Думаешь?

— Нет, знаю.

— А нельзя просто уйти?

— Уходи первая, — предложил Байблмен, — А я посмотрю, что будет.

Девушка засмеялась.

— Чувствую, программы у тебя тоже нет, и что в ней, ты не знаешь.

— Еще как знаю — там краткое изложение курсов, которые нам прочтут.

— Ага, так я тебе и поверила!

Байблмен буравил взглядом девушку. Девушка буравила взглядом его.

— Мы застряли здесь навсегда! — пролепетала девушка.

Девушку звали Мэри Лорн. «Хорошенькая, — подумал Байблмен. — Грустная, испуганная, но отчаянно храбрится». Вместе с другими студентами Боб и Мэри посмотрели новый мультфильм про Гиену Герби, который Байблмен уже видел. В этой серии Герби пытался убить русского монаха Распутина. Как обычно, Гиена Герби отравил жертву, шесть раз застрелил, взорвал, заколол, утопил в Волге, заковав в цепи, разодрал на части дикими лошадьми и, наконец, отправил на Луну, привязав к ракете. Байблмену мультфильм не понравился. Плевать он хотел и на Гиену Герби, и на историю России. «Неужели так учат в Колледже?» — недоумевал он, представив, как Гиена Герби проиллюстрирует принцип неопределенности Гейзенберга. Герби сломя голову удирает от элементарной частицы… Частица дразнит его, возникая то тут, то там… Герби колошматит частицу молотом… Целый рой элементарных частиц издевается над Герби, который как всегда облажался…

— О чем ты думаешь? — шепотом спросила Мэри.

Мультфильм закончился, включили свет. На сцене стоял майор Каселс, гораздо крупнее, чем на экране телефона. «Веселью конец», — подумал Байблмен. Он не мог представить себе майора Каселса гоняющимся за элементарными частицами с кувалдой. Стало грустно, мрачно и немного боязно.

Лекция посвящалась секретной информации. За спиной майора Каселса возникла гигантская голограмма гомеостатической буровой установки. Установка вращалась, и студенты могли осмотреть ее со всех сторон. Основные части установки светились разными цветами.

— Я спросила, о чем ты думаешь, — шепнула Мэри.

— Нужно слушать, — тихо сказал Байблмен.

— Установка самостоятельно разыскивает титановую руду, — так же тихо отозвалась Мэри. — Та еще новость! Титан — девятый по распространенности элемент в земной коре. Понимаю, установка искала и добывала бы чистый вюрцит, который встречается лишь в боливийском Потоси, Батте, штат Монтана, и Голдфилде, штат Невада. Вот это было бы здорово.

— Почему? — спросил Байблмен.

— Потому что при температуре ниже ста градусов Цельсия вюрцит неустойчив. А еще…

Она осеклась: майор Каселс перестал рассказывать и смотрел прямо на нее.

— Юная леди, не повторите так, чтобы все слышали?

Мэри поднялась и уверенно проговорила:

— При температуре ниже ста градусов Цельсия вюрцит нестабилен.

На голограмме за спиной майора Каселса тотчас появилась информация по сульфидам цинка.

— Что-то я не вижу среди них вюрцит, — сказал майор Каселс.

— В таблице представлен сфалерит, его более распространенная модификация, — парировала Мэри, сложив руки на груди. — Если быть до конца точной, это ZnS, сульфид группы AX, сходный с гринокитом. — Мэри села и лишь тогда добавила: — Главное, я права. Гомеостатических буровых установок для вюрцита нет, потому что нет…

— Как вас зовут? — осведомился майор Каселс с блокнотом и ручкой наготове.

— Мэри Вюрц, — бесстрастно ответила девушка. — Моего отца звали Шарль-Адольф Вюрц.

— В честь него назвали вюрцит? — неуверенно спросил майор Каселс, и его пальцы, сжимающие ручку, дрогнули.

— Да, именно, — кивнула Мэри и подмигнула Байблмену.

— Благодарю за пояснение, — сказал майор Каселс и повернулся к голограмме, которая теперь сопоставляла обычный контрфорс с арочным. — Я говорил лишь о том, что часть информации, например, архитектурные принципы долговечного…

— Большинство архитектурных принципов долговечны, — перебила Мэри, — иначе они бессмысленны.

— Почему? — спросил майор Каселс и покраснел. Несколько студентов захихикали. — Данные такого рода секретными не являются, — продолжал Каселс. — А многое из того, чему вас будут учить, является. Поэтому Колледж подчинен военному уставу. Любое разглашение секретной информации, которую вам сообщат в процессе обучения, считается военным преступлением. Совершившие его предстанут перед военным трибуналом.

Студенты зароптали. «Обхитрили, неизвестно куда зафигачили, а теперь еще и угрожают», — вертелось в голове у Байблмена. Даже Мэри притихла. На ее лице появилось непонятное выражение: девушка словно смотрела в себя и юной уже не казалась. Байблмен стал гадать, сколько ей лет. «О чем она думает? Скажет что-нибудь еще? Как не боится? Слышала ведь, здесь мы во власти военного закона».

— Сейчас я приведу пример строго секретной информации. Речь пойдет о двигателе «Пантера»…

Как ни странно, голограмма за его спиной потемнела.

— Сэр, голограмма ничего не показывает, — пожаловался студент.

— Эта тема в вашей подготовке освещаться не будет, — пояснил майор Каселс. — Двигатель «Пантера» двухроторный, оппозитно расположенные роторы действуют как единый главный вал. Основное достоинство двигателя — центробежная сила нейтрализует изгибающий момент корпуса. Роторы соединены цепью ГРМ, что позволяет валу менять направление без гистерезиса.

Большая голограмма не реагировала. «Странно, — подумал Байблмен, — непривычно до жути: информация без информации, словно компьютер ослеп».

— Огласка любой информации о двигателе «Пантера» запрещена. Запросить данные о двигателе невозможно. Колледж о «Пантере» ничего не знает и запрограммирован уничтожать любые данные о нем.

— То есть даже если кто-то сообщит Колледжу данные о двигателе… — начал поднявший руку студент.

— Наша система их уничтожит, — заявил майор Каселс.

— Это единичный случай? — спросил другой студент.

— Нет, — ответил майор Каселс.

— Значит, не будет распечаток по многим темам, — прошептал кто-то.

— Ничего важного не упущено, — заверил майор Каселс. — По крайней мере, важного для ваших занятий.

Студенты затихли.

— Программу для каждого из вас составили с учетом интеллектуальных способностей и личных данных. Сейчас я начну вызывать вас по фамилиям. Услышите свою — подходите за программой. Все вы прошли строгий отбор, поэтому ошибки исключены.

«Вдруг меня на проктологию пошлют? — в панике подумал Байблмен. — Или на педиатрию? Или на герпетологию? Или вдруг его мудрейшее компьютероидное величество Колледж решит вдолбить в меня всю накопленную человечеством информацию о губном герпесе? Или что похуже, если похуже бывает».

— По уму, нужны предметы, которые помогут заработать на жизнь, — сказала Мэри, когда майор начал вызывать студентов по фамилиям. — Нужно быть практичным. Я знаю, что получу. Знаю, к чему у меня способности. Химия — вот мой удел.

Когда объявили его фамилию, Байблмен подошел к майору Каселсу. Они переглянулись, и Каселс вручил ему незапечатанный конверт. На ватных ногах Байблмен вернулся на свое место.

— Хочешь, я открою? — предложила Мэри.

Байблмен молча протянул ей конверт. Мэри вытащила листок и пробежала его глазами.

— Ну как, смогу я заработать этим на жизнь? — спросил Байблмен.

— Область высокооплачиваемая, — улыбнулась Мэри. — Скажем так, на планетах-колониях такие специалисты очень нужны. Сможешь работать где угодно.

Байблмен глянул ей через плечо и прочитал: «Космология, космогония, досократики».

— Древнегреческие философы от Гомера до Сократа, — пояснила Мэри. — Не хуже, чем строительная механика. — Она протянула ему распечатку. — Зачем тебя обманывать? Этим на жизнь не заработаешь, разве только преподавать. Хотя вдруг тебе это интересно. Тебе интересно?

— Нет, — отрезал Байблмен.

— Зачем Колледж выбрал эти предметы? — удивилась Мэри.

— Что еще за космогония, черт ее дери?

— Наука о происхождении Вселенной. Разве тебе не интересно, как наша Вселенная… — Девушка запнулась. — Распечатки секретных материалов тебе точно не понадобятся, — задумчиво проговорила она и чуть слышно, скорее для себя, добавила: — Может, так даже лучше. Им не придется тебя сторожить.

— Мне можно доверить секретные материалы, — заявил Байблмен.

— Неужели? Ты так хорошо себя знаешь? Погоди, начнут пичкать древнегреческой философией, тогда увидишь! «Познай самого себя» — девиз Аполлона, высечен на его храме в Дельфах. Вот тебе резюме половины греческой философии.

— Военный трибунал не будет судить меня за разглашение секретной информации, — заявил Байблмен, потом задумался о двигателе «Пантера» и понял, что до конца осознал зловещий смысл мини-лекции майора Каселса. — Интересно, какой девиз у Гиены Герби?

— «Решился стать я подлецом, — предложила Мэри, — и проклял ленивые забавы мирных дней. Я клеветой, внушением опасным о прорицаньях пьяных и о снах смертельную вражду посеял в братьях»[20]. — Мэри коснулась руки Байблмена. — Помнишь? Мультфильм с Гиеной Герби по мотивам «Ричарда III»?

— Мэри Лорн! — по списку вызвал майор Каселс.

— Извини! — Мэри ушла за конвертом. — Лепрология! — с улыбкой объявила она, вернувшись. — Диагностика и лечение проказы. Шучу! Химия, конечно!

— Тебе вот секретная информация достанется, — проговорил Байблмен.

— Ага, знаю.

В первый учебный день Боб Байблмен перевел коммуникационный терминал в аудиорежим и нажал соответствующую кнопку для доступа к своему секретному курсу.

— Фалес Милетский, — начал терминал, — основатель ионической школы натурфилософии.

— Чему он учил? — спросил Байблмен.

— Что мир покоится на воде, питается водой и произошел из воды.

— Глупость какая! — ужаснулся Байблмен.

— Фалес обосновывал это тем, что окаменелые останки рыб находят далеко от воды, даже на больших высотах. В общем, не такая уж и глупость. — На голографическом экране отображался большой текстовый массив, который не слишком интересовал Байблмена. Он-то просил аудиокурс. — Фалес считается первым рациональным философом, — подытожил терминал.

— А как же Эхнатон? — удивился Байблмен.

— Чудоковатый малый.

— А Моисей?

— Тоже странный тип.

— А Хаммурапи?

— Кто-кто? Скажи имя по буквам, как оно пишется?

— Понятия не имею. Просто где-то его слышал.

— Тогда поговорим об Анаксимандре, — предложил терминал. — Отметим некоторые положения философии Анаксимена, Ксенофана, Парменида, Мелисса… Погоди, я забыл Гераклита и Картила. Мы изучим труды Эмпедокла, Анаксагора, Зенона…

— Господи! — воскликнул Байблмен.

— Это уже другая программа, — заявил терминал.

— Ладно, продолжай, — вздохнул Байблмен.

— Ты записываешь?

— Не твое дело!

— По-моему, ты настроен чересчур агрессивно.

— Что будет, если меня исключат из Колледжа?

— Угодишь в тюрьму.

— Тогда записываю.

— Раз ты настолько одержим…

— Что?

— Раз в тебе столько агрессивности, тебя наверняка заинтересует Эмпедокл, первый философ-диалектик. Основой всего сущего Эмпедокл считал вечный конфликт сил Любви и Ненависти. Когда действует Любовь, космос представляет собой гармоничное смешение, называемое красисом. Красис — сферическое божество, идеальный ум, пребывающий в постоянном…

— Как применить все это на практике? — перебил Байблмен.

— Противодействующие силы Любви и Ненависти напоминают инь и ян в даосизме и их постоянное взаимодействие, от которого происходят перемены.

— Практическое применение.

— Два оппозитно расположенных элемента. — На голографическом экране появилась сложная диаграмма. — Двухроторный двигатель «Пантера».

— Что? — Байблмен резко выпрямился.

Над схемой было крупно написано «ГИДРОДВИГАТЕЛЬ «ПАНТЕРА» Совершенно секретно». Байблмен тотчас нажал на клавишу «Печать», и в окошко упали три листочка. «Просмотрели! — догадался Байблмен. — Эта схема двигателя «Пантера» случайно осталась в банке памяти. Перекрестную ссылку потеряли. О досократовской философии просто не вспомнили. Кто будет искать современный сверхсекретный двигатель в разделе «Древнегреческая философия. Досократики», да еще с подзаголовком «Эмпедокл»? Схема у меня в руках! — подумал Байблмен, быстро сложил листочки и сунул в выданный Колледжем блокнот. — Молодец, не растерялся. Куда теперь ее деть? Не в шкафчике же прятать!» — Тут мелькнула другая мысль. — «Я преступник, раз запросил распечатку?»

— Эмпедокл считал, что четыре стихии — земля, вода, огонь и воздух — находятся в непрерывном движении, — гнул свое терминал. — Эти стихии постоянно…

Щелк! Байблмен отключил терминал. Голографический экран стал матово-серым. «Будешь много знать — станешь медленным», — подумал Байблмен и, поднявшись, двинулся прочь из своего отсека. — «Быстрым мозгами, но медленным ногами. Где же спрятать схему? — в очередной раз спросил он себя, шагая по коридору к подъемнику. — Никто не в курсе, что схема у меня, можно не спешить. Главное, спрятать листочки в случайном месте, — рассуждал Байблмен, пока подъемник вез его к поверхности земли. — Если их найдут, меня не заподозрят, разве только отпечатки пальцев снять потрудятся. Схема наверняка стоит миллиарды долларов! — радовался он, а потом испугался так, что в дрожь бросило. — Они взбесятся! Когда все вскроется, не я буду ссать фиолетовым, а они! Администрация Колледжа начнет рвать и метать, едва сообразит, как сильно они прокололись».

В общаге, где стояла его койка, он нашел прачечную, в которой трудились немые роботы. Когда ни один из них не видел, Байблмен сунул листочки под огромную кучу постельного белья.

«Куча почти до потолка. Столько белья и за год не простираешь, так что времени у меня предостаточно».

Байблмен взглянул на часы и убедился, что день на исходе. В пять следовало сидеть рядом с Мэри в столовке и ужинать.

Встретились они в начале шестого. Байблмен отметил, что лицо у девушки усталое.

— Как успехи? — поинтересовалась Мэри, когда они взяли подносы и встали в очередь.

— Замечательно, — ответил Байблмен.

— До Зенона добрались? Он у меня любимый, доказал, что движение невозможно. Раз так, я по-прежнему в материнской утробе… Ты какой-то странный, — отметила Мэри, оглядывая Байблмена.

— Устал слушать про то, что мир покоится на гигантской черепахе.

— Угу, или висит на длинной нити, — добавила Мэри. Они разыскали свободный столик. — Что-то ты мало ешь.

— Из-за еды я здесь и оказался, — проговорил Байблмен, протягивая ей кофе.

— Можешь отчислиться.

— …и загреметь в тюрьму.

— Колледж запрограммирован на такие высказывания. Большей частью это пустые угрозы. Как говорится, брехливая собака кусать не будет.

— Я его раздобыл, — не выдержал Байблмен.

— Что раздобыл?

— Двигатель «Пантеру»!

Девушка молча буравила его взглядом.

— Схему двигателя, — пояснил Байблмен.

— Тише, черт подери!

— В запоминающем устройстве осталась ссылка. Схему я раздобыл, а что теперь делать, не знаю. Наверное, бежать и надеяться, что не поймают.

— Администрация не в курсе? Колледж не проводит самомониторинг?

— Вряд ли они знают о пропущенной ссылке.

— Боже мой! — воскликнула Мэри. — В первый учебный день… Тебе лучше хорошенько все обдумать.

— Схему можно уничтожить, — отозвался Байблмен. — Или продать. Я уже просмотрел распечатки. На последней странице есть анализ. «Пантера»…

— Лучше говори «он», — посоветовала Мэри.

— Его можно использовать как гидроэлектрическую турбину и вдвое сократить расходы на производство энергии. Технические тонкости я не понял, зато уяснил главное: это дешевый источник электроэнергии. Очень дешевый.

— Значит, выиграет все человечество?

Байблмен кивнул.

— Здорово они прокололись, — кивнула Мэри. — Что нам говорил Каселс? Если кто-то передаст в Колледж информацию о дви… о нем, Колледж ее уничтожит. — Задумавшись, Мэри стала медленно жевать. — Они сознательно прячут его от общественности, хотя промышленный спрос наверняка велик. Чудесно…

— Что мне делать? — спросил Байблмен.

— Понятия не имею.

— Я собирался переправить схему на планету-колонию, где нет тотального контроля властей. Нашел бы независимую фирму и заключил с ними договор. Правительство не узнает, откуда…

— Еще как узнает! — возразила Мэри. — И выйдет прямиком на тебя.

— Тогда схему лучше сжечь.

— Решение принять непросто. С одной стороны, у тебя в руках секретная информация, которую ты получил незаконно. С другой…

— Я не получил ее незаконно! Колледж напортачил.

— Ты нарушил закон, военный закон, когда вывел схему на печать, — спокойно продолжала Мэри. — Ты должен был сообщить о нарушении режима безопасности сразу, как увидел схему. Тебя бы наградили. Майор Каселс наверняка похвалил бы.

— Мне страшно, — пролепетал Байблмен, чувствуя, как страх разрастается и заполняет душу. Пластиковый стаканчик в его руках задрожал, кофе выплеснулся на форму.

Мэри промокнула темное пятно салфеткой.

— Не сходит! — пожаловалась она.

— Символизм, — отозвался Байблмен. — Леди Макбет. Мне всегда хотелось собаку Кляксу, чтобы говорить: «Не приставай, чертова Клякса!»

— Я ничего советовать не стану, — заявила Мэри. — Ты сам должен принять решение. Обсуждать его со мной нечестно: вдруг расценят это как заговор и упекут нас обоих за решетку?

— За решетку, — эхом отозвался Байблмен.

— Если хватит душевной энергии… Господи, я хотела сказать, что, если хватит душевной энергии, ты обеспечишь человечество дешевой энергией! — Мэри засмеялась и покачала головой. — Видимо, я тоже напугана. Делай так, как считаешь нужным. Если решишь опубликовать схему…

— Боже, об этом я и не подумал! Просто опубликовать! В газете или в журнале… Безвольный робот-принтер за пятнадцать минут распечатает схему и разошлет по всей Солнечной системе!

«Нужно лишь оплатить печать и загрузить в машину три листа со схемой. Просто до элементарности, — подумал Байблмен. — А потом до конца жизни мыкаться по судам и тюрьмам. Хотя, может, решение вынесут в мою пользу. Найдут в истории прецеденты, когда важную секретную информацию, да еще военную, крали и обнародовали, но вор был не просто оправдан, а причислен к героям. Рискуя жизнью, он совершил поступок во благо человечества».

Два вооруженных охранника решительно подошли к Бобу Байблмену. Тот смотрел на них, не веря своим глазам.

— Студент Байблмен?

— Фамилия у меня на форме.

— Вытяните руки, студент Байблмен.

Охранник покрупнее надел на Боба наручники.

Мэри не сказала ни слова: она медленно, без спешки поглощала ужин.

Байблмен ждал в кабинете майора Каселса, пытаясь примириться с тем фактом, что он, выражаясь официально, «отстранен от занятий». На душе скребли кошки. Он гадал, что с ним будет. Гадал, не подстроено ли все. Гадал, что делать, если предъявят обвинение. Гадал, почему они тянут. Потом он стал гадать, в чем глубинный смысл случившегося и как, если обучение продолжится, он осилит премудрости курса «Космология, космогония, досократики».

В кабинет вошел майор Каселс и извинился за задержку.

— Нельзя снять наручники? — спросил Байблмен. Они сидели очень туго, и запястья сильно болели. Каждая кость ныла.

— Мы не можем найти схему, — проговорил Каселс, усаживаясь за стол напротив Байблмена.

— Какую схему?

— Двигателя «Пантера».

— Схемы двигателя «Пантера» существовать не должно. Вы сами так говорили на установочной лекции.

— Ты запрограммировал терминал на получение схемы? Или она появилась на экране случайно?

— Мой терминал запрограммирован на болтовню о воде, — покачал головой Байблмен. — О том, что Вселенная состоит из воды.

— В момент, когда ты запросил распечатку схемы, терминал автоматически уведомил службу безопасности.

— Черт вас подери! — выругался Байблмен.

— Слушай, мы хотим вернуть схему, а не упечь тебя в тюрьму. Скажи, где распечатки, и к ответственности тебя не привлекут.

— Сказать, где что? — Байблмен прикинулся дурачком, понимая, что напрасно теряет время. — Могу я обдумать свое положение?

— Да.

— А идти можно? Я устал. Да и наручники снять хотелось бы.

— Мы заключили соглашение, — начал майор Каселс, снимая наручники, — о секретных материалах между Колледжем и студентами. Вы, уважаемый мистер Байблмен, к нему присоединились.

— Добровольно?

— Нет. Однако условия соглашения ты знал и, когда обнаружил схемы двигателя «Пантера» в банке памяти Колледжа, доступные каждому заинтересовавшемуся практическим применением досократиков…

— Я жутко удивился, — перебил Байблмен. — До сих пор в себя не приду.

— Преданность — категория этическая. Пожалуй, я исключу наказание и поставлю во главу угла верность Колледжу. Ответственный человек соблюдает законы и соглашения, которые заключил. Верни схему и сможешь учиться дальше. Мы даже не станем тебя неволить — разрешим выбрать предметы. По-моему, из тебя получится хороший студент. Подумай хорошенько и завтра утром с восьми до девяти приходи сюда с докладом. Ни с кем не разговаривай, ни с кем свою проблему не обсуждай. Не пытайся покинуть территорию Колледжа. Вопросы есть?

— Нет, сэр, — без всякого выражения отозвался Байблмен.

Той ночью Байблмену приснилось, что он умер. Перед Бобом простирались бескрайние пустоши, и отец медленно приближался к нему, выбираясь из темного участка на яркое солнце. Байблмен был рад его видеть и чувствовал отцовскую любовь.

Когда Боб проснулся, тепло отцовской любви еще чувствовалось. Байблмен надевал форму и думал, как мало этой любви ему досталось на самом деле. Он один-одинешенек: и отца и матери давно нет — их и многие другие жизни унесла авария на АЭС.

«Говорят, в ином мире каждого ждет важная встреча, — думал Байблмен. — Вдруг майор Каселс умрет раньше меня, будет ждать на том берегу и радушно встретит? Майор Каселс и мой отец, слитые воедино… Что же делать? Вместо наказания они сосредоточились на прописной истине — на верности. А я верный? Я им подхожу? К черту все это! — Байблмен взглянул на часы: половина девятого. — Папа гордился бы мной, потому что я поступлю именно так».

Байблмен вошел в прачечную и огляделся по сторонам: вокруг ни души. Он вытащил распечатки из-под высокой кучи белья и, убедившись, что они в порядке, направился к лифту, чтобы подняться в кабинет майора Каселса.

— Принес, — проговорил Каселс, увидев Байблмена, и забрал у него схему. — Других копий не сделал?

— Нет.

— Честное слово?

— Да.

— Боб Байблмен, с этого момента ты исключен из Колледжа, — объявил майор Каселс и нажал на кнопку. — Войдите!

Дверь открылась. На пороге стояла Мэри Лорн.

— Я не представляю Колледж, — огорошил Байблмена майор Каселс. — Тебя намеренно ввели в заблуждение.

— Колледж представляю я, — проговорила Мэри.

— Садись, Байблмен, — велел майор Каселс. — Она все объяснит, послушай, пока не уехал.

— Так я не справился? — спросил Байблмен. — Я кого-то подвел?

— Ты подвел меня, — отозвалась Мэри. — Целью испытания было научить тебя бороться за свою правду, даже если нужно бросить вызов тем, кто сильнее. «Подчиняйся тому, кого считаешь психологическим авторитетом» — этого исподволь требуют в любом учреждении. Хорошая школа воспитывает личность, а не просто пичкает информацией. Мне хотелось улучшить твои морально-волевые качества, только человеку не прикажешь, ослушаться и взбунтоваться насильно не заставишь. Я лишь подтолкнула тебя, показала пример.

«На установочной лекции, когда дерзила Каселсу», — догадался Байблмен. Он словно оцепенел.

— Никакой ценности двигатель «Пантера» не представляет, — продолжала Мэри. — Это технологический артефакт, на котором мы испытываем каждого студента, вне зависимости от избранного им курса.

— Так схему двигателя «Пантера» подсунули каждому?! — вскричал Байблмен и уставился на девушку, не в силах поверить своим ушам.

— Один за другим ее получат все студенты. С тобой вышло на диво быстро. Сначала мы объявляем, какое наказание ждет разгласившего секретную информацию, потом передаем ее испытываемому. И очень надеемся, что студент обнародует схемы. Хотя бы попытается.

— На третьей странице распечатки двигатель назван экономичным источником электроэнергии, — вмешался майор Каселс. — Это важный момент. Ты знал, что, если сделать схемы общедоступными, польза будет колоссальная.

— Мы и от судебного разбирательства сразу отказались, — добавила Мэри. — Так что выбор ты сделал не со страха.

— Из преданности, — сказал Байблмен. — Я поступил так из преданности.

— Кому или чему? — спросила Мэри, но Байблмен не ответил: он разучился думать.

— Голографическому экрану? — уточнил майор Каселс.

— Вам, — буркнул Байблмен.

— Я смеялся над тобой, издевался, откровенно плевал на тебя. Грозил, что, если прикажу ссать фиолетовым…

— Довольно! — оборвал Байблмен.

— Всего доброго! — проговорила Мэри.

— Что? — испугался Байблмен.

— Ты уезжаешь. Вернешься к прежней работе, к жизни, которой жил до того, как мы тебя отобрали.

— Дайте мне еще один шанс, — попросил Байблмен.

— Теперь ты знаешь, в чем смысл испытания, — отозвалась Мэри. — Заново тебя ему не подвергнешь. Теперь ты понимаешь, чего добивается Колледж… Прости, мне очень жаль.

— Мне тоже жаль, — сказал майор Каселс.

Байблмен промолчал.

— Пожмешь мне руку? — спросила Мэри.

Словно во сне Байблмен пожал ей руку. Майор Каселс молча смотрел, сам руки не протягивая. Казалось, мысли майора уже о чем-то ином, возможно, об испытаниях для очередного студента.

Через три дня, бесцельно слоняясь среди ярких огней и мрака города, Боб Байблмен увидел робота — торговца съестным на его вечном посту. Мальчишка-подросток покупал у него тако и яблочный пирог. Боб Байблмен пристроился за мальчишкой, сунув руки в карманы. В голове не было ни единой мысли, только пустота. Наверное, подействовало безразличное лицо Каселса, но Байблмен казался себе неодушевленным предметом, одним из множества. Такому — Байблмен хорошо это знал — в глаза не смотрят.

— Что желаете, сэр? — спросил робот.

— Картошку, чизбургер и клубничный милкшейк, — перечислил Байблмен. — Соревнований сегодня нет?

— Для вас нет, мистер Байблмен, — после небольшой паузы ответил робот.

— Ладно, — проговорил Байблмен и стал ждать.

Вот в окошке появился заказ — одноразовая картонная посуда на одноразовом пластиковом подносе.

— Не буду платить! — буркнул Байблмен и зашагал прочь.

— Мистер Байблмен, вы нарушаете закон, — окликнул его робот. — С вас одна тысяча сто долларов.

Байблмен обернулся и достал бумажник.

— Благодарю вас, мистер Байблмен, — сказал робот. — Я очень вами горжусь.

1979

Цепи воздушные, сети эфира (Chains of Air, Web of Aether)

На планете, где он жил, утро наступало два раза в сутки. Сначала появлялась звезда CY30, потом робко выглядывала ее младшая близняшка, точно господь не сумел когда-то определиться, какое солнце ему больше по нраву, и в конце концов выбрал оба. Обитатели куполов любили сравнивать их с режимами старых многонитевых лампочек. CY30 на вид давала ватт полтораста, потом малышка CY30B добавляла еще пятьдесят. В их совокупном свечении метановые кристаллы на поверхности планеты начинали искриться, услаждая глаз — при условии, что вы были в помещении.

Лео Макуэйн сидел за столом у себя в куполе и читал газету, попивая эрзац-кофе. Он наслаждался теплом и спокойствием, потому что давным-давно переделал свой термостат, хоть это и было незаконно. И ощущал себя в безопасности, поскольку добавил дополнительную распорку на входной шлюз. А еще он предвкушал визит доставщика продовольствия — тот как раз должен был заглянуть сегодня, — а значит, будет с кем поговорить. Хороший день.

Коммуникационное оборудование работало в автоматическом режиме, отслеживая всю ту ерунду, которую и полагалось отслеживать. Поначалу, когда Макуэйна только-только направили на CY30 II, он добросовестно пытался вникнуть в предназначение и функции электронных чудо-систем, вверенных ему как смотрителю — или, выражаясь официальным языком, «ответственному оператору-гомоноиду». Теперь же он позволил себе махнуть рукой на большинство процессов, связанных с его обязанностями. Аппаратура будет вести однообразное существование, пока не возникнет непредвиденная ситуация — и вот тогда-то из «ответственного оператора-гомоноида» он мигом превратится в живой мозг станции.

Пока что непредвиденных ситуаций не случалось.

В газете его позабавило одно место из памятки к федеральному подоходному налогу США за 1978 год — как раз в этом году Макуэйн и родился. Статьи в алфавитном указателе располагались в таком порядке:

Вдовы и вдовцы, определение правомочий

Внесение налоговых данных

Выигрыши — премии, азартные игры

Вычет налога федерального

А в конце списка размещалась строчка, которая повеселила Макуэйна и даже заинтересовала его — как иллюстрация к архаическому укладу жизни:

0-й налоговый разряд

Макуэйн ухмыльнулся. Так — крайне уместно — заканчивался предметный указатель в памятке к подоходному налогу за 1978 год, и точно таким же был конец самих Соединенных Штатов, последовавший несколько лет спустя. Страна сама себя поимела с финансами, да так и скончалась от травмы.

— Доставка пищевого пайка, — донеслось из динамика радиоустановки. — Начинайте процедуру разгерметизации.

— Начато, — отозвался Макуэйн, откладывая газету.

Голос продолжал:

— Наденьте шлем.

— Шлем надет.

Макуэйн и не думал браться за шлем. Подачи воздуха хватит, чтобы компенсировать все утечки; здесь он тоже кое-что переделал.

Дверь шлюза отъехала, и в проеме возник доставщик продовольствия в полном облачении — шлем и так далее. Под потолком купола заверещала сигнализация, реагируя на резкий спад давления.

— Да наденьте же шлем! — прорычал доставщик.

Сигнализация уняла жалобы: давление стабилизировалось. На это гость скорчил гримасу, но все-таки снял шлем и начал выгружать коробки из контейнера.

— Такая уж у нас живучая раса, — обронил Макуэйн, помогая ему.

— Вы тут все переделали, — заметил доставщик. Как и прочие операторы, обслуживавшие купола, он отличался крепким сложением и быстротой движений. Курсировать на грузовом челноке между базовыми кораблями и куполами на CY30 II — не самое безопасное занятие. Это знал доставщик, знал и Макуэйн. Сидеть в куполе может кто угодно, работать снаружи способны единицы.

— Задержитесь на пару минут, — предложил Макуэйн, когда они закончили с разгрузкой и гость взялся за документы.

— Если кофе есть.

Они уселись друг напротив друга за стол, потягивая кофе. Снаружи бесновался метан, но в помещении было уютно. Доставщик обливался по́том, ему явно было жарковато.

— Знаете женщину из соседнего купола? — спросил он.

— Немного, — ответил Макуэйн. — Моя установка передает данные на ее входной канал каждые три-четыре недели. Она сохраняет сигнал, усиливает и передает дальше. Кажется. Хотя кто его…

— Она болеет, — сказал доставщик.

— А выглядела вполне здоровой, когда мы общались в последний раз. Созванивались по видеофону. Правда, она вроде бы упоминала, что ей трудно читать данные с мониторов.

— Она умирает, — сказал доставщик и отхлебнул кофе.

Макуэйн попытался представить эту женщину. Невысокая, смуглая… как же ее зовут? Он отстучал пару клавиш на соседней консоли, и на экране высветилось имя: Райбис Ромми.

— И от чего же?

— Рассеянный склероз.

— Сильно запущенный?

— Да нет, — ответил доставщик. — Пару месяцев назад она рассказала мне, что в подростковые годы перенесла эту… как ее там?.. аневризму. И у нее пропало зрение в левом глазу. Врачи тогда подозревали рассеянный склероз на ранней стадии. Ну а сегодня в разговоре выясняется, что у нее развился неврит зрительного нерва, и…

Макуэйн спросил:

— А медслужба знала об этих симптомах?

— Тут надо было увязать аневризму и период ремиссии, а потом еще у нее в глазах все начало двоиться, расплываться… Вы бы связались с ней, поговорили. Когда я был у нее, она плакала.

Макуэйн отвернулся к консоли и долго стучал по клавишам, затем вчитался в текст на мониторе.

— Эффективность лечения при рассеянном склерозе составляет от тридцати до сорока процентов.

— Только не здесь. Сюда медикам не добраться.

— Гадство, — сказал Макуэйн.

— Я ей говорю, требуйте переброски домой. Сам бы так и сделал. А она ни в какую.

— Совсем спятила.

— Именно так. Спятила. Тут вообще все спятили. Нужны доказательства? Она и есть доказательство. Вот вы бы уехали домой, если бы были тяжело больны?

— Нам не разрешается бросать купола.

— Ну да, у вас ведь такая важная работа… — Доставщик отставил кружку. — Мне пора. — Встав из-за стола, он прибавил: — Позвоните ей, пообщайтесь. Ей нужно с кем-нибудь поговорить, а ваш купол ближе всего. Странно, что она ничего вам не сказала.

А я и не спрашивал, подумал Макуэйн.

После ухода доставщика он разыскал код ее купола и уже начал вбивать в передатчик, но засомневался. Часы на стене показывали 18.30. В этой точке сорокадвухчасового цикла ему полагалось принять последовательность ускоренных сигналов с развлекательными аудио— и видеозаписями, переправленную вспомогательным спутником с CY30 III; после сохранения ее нужно будет прогнать на нормальной скорости и отобрать интересный материал для межкупольной системы на его собственной планете.

Макуэйн заглянул в журнал. У Линды Фокс[21] будет двухчасовой концерт, синтез старинного рока и современного стренга. Господи, подумал он, если я не передам твоего живого выступления, то все купольники на планете примчатся сюда и растерзают меня. Если не считать чрезвычайных ситуаций — которых не бывает, — то за это мне и платят: за передачу информации между планетами, информации, которая связывает нас с домом и помогает оставаться людьми. Бобины должны вращаться.

Макуэйн запустил ускоренную подачу ленты, настроил модуль на прием, зафиксировал его на рабочей частоте спутника, понаблюдал за формой волны на осциллографе и, убедившись в отсутствии помех, перешел на режим прослушивания.

Из колонок над головой послышался голос Линды Фокс. Осциллограф не показывал никаких помех. Никаких шумов и усечений. Да что там, баланс по всем каналам; датчики не обманывают.

Слушаю ее и чуть не плачу, подумал он. Кстати, о слезах…

По свету ходит-бродит с давних пор Мой хор. Миров скитанья в вышине — По мне. Сыграй же мне, бесплотных духов рать, Я за тебя бокал хочу поднять. Мой хор.

Вокалу Линды Фокс аккомпанировали синтетические лютни, ставшие ее визитной карточкой. Раньше никому и в голову не приходило вернуть в музыку этот старинный инструмент, для которого Доуленд[22] с таким искусством создавал свои прекрасные песни.

Преследовать? Иль милости искать? Молить ее? Доказывать делами? Земной любви позволено ль алкать Отрады, осененной небесами? Где те миры, о, где светила те, Что скорбь заблудшего приветят? О, сердце чистое где встретить?

Линда Фокс взяла сочинения для лютни, написанные Джоном Доулендом на исходе шестнадцатого столетия, и переделала мелодии с текстами на современный лад. Что-то новенькое, подумал Макуэйн, для рассеянных по вселенной людей — побросанных там и сям, точно в спешке; для раскиданных безо всякого порядка по куполам, по задворкам убогих планет и по спутникам, для павших жертвами великого переселения. И конца этому не будет.

О, позвольте глупцу-горемыке О тернистом пути возопить Пред надежды святой строгим ликом…

Продолжения он не помнил. Впрочем, у него — само собой — имелась запись.

Человеку того не достичь.

Или что-то в том же роде. Красота вселенной не в рисунке звезд, а в музыке, порождаемой человеческим сознанием, людскими голосами и руками. Лютни, синтезированные специалистами на особой машине, и голос Фокс — вот что мне нужно, чтоб никогда не унывать. Чудесная работа: записывать такое, транслировать — и получать за это деньги.

— Это Фокс, — сказала Линда Фокс.

Макуэйн переключил видеосистему на голографический режим, и в помещении возник куб, из которого ему улыбалась Линда. Тем временем бобины с бешеной скоростью вращались, переводя час за часом трансляции в его владение.

— Теперь вы с Линдой Фокс, — продолжила она, — а Линда Фокс с вами.

Она пронзила его жестким, ясным взглядом. Ромбовидное лицо — дикое и мудрое, дикое и такое настоящее; да, с тобою говорит Линда Фокс. Макуэйн улыбнулся в ответ и произнес:

— Здравствуй, Фокс.

Немного позднее он позвонил больной соседке. Та не отвечала невероятно долго, и он думал, глядя на регистратор пульта: может, кончилась уже? Или эвакуировали принудительно?

По микроэкрану бежала пестрая зыбь — одни помехи и никакого сигнала. А потом появилась она.

— Я вас разбудил? — спросил он.

Девушка казалась заторможенной, апатичной. Может, под таблетками, подумал Макуэйн.

— Нет. Я дырявила себе задницу.

— Что? — оторопел он.

— Химиотерапия, — пояснила Райбис. — Дела у меня так себе.

— Я только что записал потрясающий концерт Линды Фокс, буду транслировать его несколько дней. Он вам поднимет настроение.

— Как жаль, что мы застряли в этих куполах. А то могли бы ходить друг к другу в гости. У меня только что был доставщик. Как раз принес медикаменты. Вообще-то помогают, но меня из-за них рвет.

Зря я позвонил, подумал Макуэйн.

— А вы не могли бы меня навестить? — спросила Райбис.

— У меня совсем нет воздуха для скафандра.

— Так у меня есть, — сказала она.

Макуэйн запаниковал.

— Но вы ведь больны…

— До вашего купола как-нибудь дотяну.

— А как же ваша станция? Вдруг в это время начнет поступать…

— Возьму с собой сигнализатор.

Наконец он выговорил:

— Хорошо.

— Мне очень нужно с кем-то побыть, хотя бы немного. Доставщик всегда остается на полчаса, дольше ему нельзя. Знаете, что́ он мне сказал? На CY30 VI сейчас вспышка какой-то формы бокового амиотрофического склероза. Не иначе как вирус. У меня тоже что-то вирусное. Господи, не хотела бы я словить боковой амиотрофический. У меня скорее марианский тип.

— Это заразно?

Прямого ответа Райбис не дала.

— У меня-то все излечимо, — заверила она, явно пытаясь его успокоить. — Но раз уж тут вирус гуляет… Ладно, не пойду я никуда, ничего страшного. — Она кивнула и потянулась к выключателю передатчика. — Лучше полежу, попробую заснуть. С моей болезнью надо спать как можно больше. Завтра я вам позвоню. До свидания.

— Нет, приходите, — сказал Макуэйн.

Девушка просветлела.

— Спасибо.

— Только не забудьте захватить сигнализатор. Есть подозрение, что как раз начнут запрашивать телеметрию, и…

— Да в жопу телеметрию! — с ненавистью выкрикнула Райбис. — Мне осточертело торчать в этом куполе! Вот вы еще не спятили от того, что сидите тут и разглядываете бобины, счетчики, датчики и прочую дрянь?

— По-моему, вам пора домой, — произнес он.

— Нет, — сказала она несколько спокойней. — Я буду четко выполнять все инструкции медслужбы, закончу химиотерапию и вылечу этот долбаный склероз. А домой не поеду. Лучше приду к вам и состряпаю что-нибудь на обед. Я хорошо готовлю. Моя мать была итальянкой, а отец — чикано[23], так что я всегда кладу приправы, только здесь их негде достать. Но я придумала, чем их заменить. Поэкспериментировала со всякой синтетикой.

— В концерте, который я буду передавать, — сменил тему Макуэйн, — Фокс исполняет новую версию «Преследования» Доуленда.

— Это про полицию?

— Нет. «Преследовать» в смысле «ухаживать», «добиваться руки». То есть дела любовные.

И тут он сообразил, что над ним подшучивают.

— А хотите знать, что́ я о ней думаю? — спросила Райбис. — Одна сентиментальность, причем подержанная, а она гораздо хуже обычной — тут и своего-то ничего нет. И лицо у нее какое-то перевернутое. И губы злые.

— А мне нравится, — сухо обронил Макуйэн, чувствуя, что и сам впадает в бешенство. «И вот тебе-то я должен помогать? — спросил он мысленно. — Еще и с риском заразиться, и все ради того, чтобы ты тут оскорбляла Фокс?»

— Я сооружу вам бефстроганов с лапшой и петрушкой, — заявила Райбис.

— Да мне и так неплохо.

Она помялась, затем продолжила тихим, нерешительным тоном:

— Так вы не хотите, чтобы я приходила?

— Я…

— Я очень напугана, мистер Макуэйн. Через пятнадцать минут меня снова вырвет от нейротоксита-4. Но я боюсь одиночества. Не хочу оставлять свой купол, но и сидеть одна не хочу. Извините, если обидела вас. Просто для меня Фокс смешна. И больше о ней ни слова, обещаю.

— А у вас хватит… — Он решил выразиться потактичней. — Вы уверены, что готовка вам по силам?

— Пока что силы есть. Потом слабость будет долго-долго расти.

— Как долго?

— Почем знать.

Ты умрешь, подумал Макуэйн. Это знал он, знала и она. Говорить что-то не было нужды. Они оба участвовали в заговоре молчания. Смертельно больная девушка хочет приготовить мне обед, подумал он. А я об этом не просил. Надо отказать ей. И не надо пускать к себе в купол. Упорство слабых, подумал он. Какая ужасная мощь. Как им проще кинуться под ноги сильному!

— Благодарю, — сказал он. — С удовольствием с вами отобедаю. Только по дороге держите со мной радиосвязь — чтобы я знал, что все в порядке. Обещаете?

— Ну да, конечно. Иначе, — она улыбнулась, — меня через сто лет найдут замерзшей вместе со всеми кастрюльками, сковородками, продуктами, да еще и синтетическими специями. А у вас ведь есть баллоны с воздухом, правда?

— Нет, в самом деле нет, — произнес он.

Зная, что его ложь видна как на ладони.

Еда была хороша на вкус и запах, но посреди обеда Райбис извинилась, покинула основную зону купола — его купола — и нетвердой походкой двинулась в уборную. Он старался не вслушиваться, уговорил чувства не воспринимать, а мозг — не сознавать. Девушку в уборной тошнило так, что она вскрикивала; Макуэйн стиснул зубы, отодвинул тарелку, а потом резко вскочил и принялся запускать аудиосистему. Зазвучал ранний альбом Фокс.

О, явись! Милый друг, вот я снова зову Ласк твоих, что утешить Своей негой меня не спешат.

— А не найдется ли у вас, случайно, молока? — спросила побледневшая Райбис с порога уборной.

Он молча налил ей стакан молока — или того, что считалось молоком на их планете.

— У меня есть противорвотные таблетки, — сообщила девушка, приняв стакан, — да я забыла взять с собой. В куполе остались.

— Могу дать свои.

— Знаете, что мне говорили в медслужбе? — Ее голос кипел от негодования. — Уверяли, что от этой химиотерапии не бывает выпадения волос, а они уже начали выпадать целыми…

— Угу, — перебил он.

— Угу?

— Простите.

— Понимаю, это все вас расстраивает, — проговорила Райбис. — Обед испорчен, а вы… не знаю даже. Ну вот надо же мне было оставить таблетки! С ними я бы не… — Она умолкла. — В следующий раз возьму, обязательно. А это один из немногих альбомов Фокс, которые мне нравятся. Тогда она была чудо как хороша, правда?

— Да, — процедил он.

— Линда Бокс, — сказала Райбис.

— Что?

— Линда-боксерша. Мы с сестрой так ее называли. — Она неловко улыбнулась.

— Возвращайтесь в свой купол, пожалуйста.

— О… Ну что ж… — Райбис пригладила волосы дрожащей рукой. — Вы меня проводите? Боюсь, я уже не смогу вернуться самостоятельно. Я на самом деле ослабла. И мне на самом деле плохо.

Он подумал: ты хочешь забрать меня с собой. Вот и все. Не больше не меньше. Одна ты не уйдешь; ты заберешь мою радость. И знаешь это. Знаешь не хуже, чем название своего лекарства; и ненавидишь меня точно так же, как лекарство, медслужбу и саму болезнь — одна сплошная ненависть ко всему и вся под этими двумя солнцами. Я тебя понимаю. И вижу, чего ждать. Да все уже и началось.

И, подумал он, я тебя не виню. Но буду держаться за Фокс; Фокс тебя переживет. И я тоже. Тебе не рассеять светоносный эфир, оживляющий наши души. Я буду держаться за Фокс, а Фокс стиснет меня в объятиях и не отпустит. И никому нас не расцепить. У меня десятки часов ее записей, аудио и видео, и эти записи не для меня одного, они для всех. Думаешь, тебе по плечу такое загубить? Пытались уже. Сила слабых несовершенна; в конце концов она терпит поражение. Отсюда ее имя. Неспроста мы называем ее слабостью.

— Сентиментальность, — сказала Райбис.

— Ну да, — насмешливо подтвердил Макуэйн.

— Еще и подержанная.

— И путаные метафоры.

— В ее текстах?

— Нет, в моих мыслях. Когда меня выводят из себя, я начинаю путать…

— Позвольте вам кое-что сказать. Раз моя цель — выжить, то мне нельзя быть сентиментальной. Нужно быть очень твердой. Простите, если разозлила вас, но такие уж дела. Это моя жизнь. Когда-нибудь вы тоже можете оказаться на моем месте и вот тогда-то все поймете. Доживите до этого и потом уже судите меня. Если еще до такого дойдет. Ну а то, что вы тут крутите в своей аудиосистеме, — дерьмо. Для меня оно и должна быть дерьмом, понимаете? Можете забыть про меня, отослать назад в мой купол — там мне, наверное, и место. Но если нас с вами хоть что-то связывает…

— Ладно, — сказал он. — Понимаю.

— Спасибо. Можно мне еще молока? Убавьте звук, и закончим обед. Идет?

Макуэйн изумленно пробормотал:

— Так вы все равно будете…

— Всех существ — и видов, — что отказывались от еды, давно уж нет с нами.

Она кое-как уселась, цепляясь за стол.

— Я вами восхищаюсь.

— Нет, — возразила девушка. — Это я вами восхищаюсь. Вам тяжелей. Я знаю.

— Смерть… — начал он.

— Это не смерть. Знаете, что это такое? В сравнении с тем, что доносится из вашей аудиосистемы? Это жизнь. Молока, пожалуйста. Мне очень надо.

Доливая ей молока, он заметил:

— Эфира вам все-таки не рассеять. Даже светоносного.

— Ага, — согласилась она, — его ведь не существует.

Из центра снабжения Райбис прислали два парика, поскольку химиотерапия систематично уничтожала ее волосы. Ей больше нравился светлый.

В парике она выглядела не так уж плохо, но в ее манеры вкралась некая брюзгливость. Из-за упадка сил — вызванного, как подозревал Макуэйн, не столько болезнью, сколько лечением, — у нее уже не получалось содержать купол в порядке. Навестив ее как-то раз, он был шокирован увиденным. Тарелки, кастрюли, сковородки и даже стаканы с испорченной едой, повсюду раскиданы вещи, всякий хлам… Встревожившись, он сам принялся за уборку и вдруг, к своему крайнему смятению, обнаружил, что весь купол пропитался неким запахом — сладковатым душком болезни, комбинированных медикаментов, испачканной одежды и, что хуже всего, стухших продуктов.

Макуэйну даже негде было присесть, пока он не расчистил себе место. Райбис лежала на кровати в полиэтиленовом халате, открытом сзади. Впрочем, она по-прежнему управлялась с электронным оборудованием: счетчики показывали полную активность. Ей пришлось прибегнуть к дистанционному программатору, который обычно берегли для экстренных случаев; она разместилась полусидя на кровати в компании программатора, журнала, миски с хлопьями и нескольких флаконов с лекарствами.

Макуэйн снова заговорил с ней о возможности эвакуации. Райбис не поддалась ни на йоту и отказалась покидать свой пост.

— В больницу не поеду, — сказала она, и для нее дискуссия была закончена.

Позднее, вернувшись — наконец-то! — к себе в купол, он взялся за дело. У крупной ИИ-системы — Плазмы Искусственного Интеллекта, — отвечавшей за решение важных проблем для звездных систем в их секторе галактики, имелся некий объем свободного времени, который за деньги предоставлялся частным лицам. Макуэйн вбил соответствующую заявку и отправил в систему всю сумму в финансовых кредитах, накопленную за последние месяцы.

С Фомальгаута, где дрейфовала Плазма, пришел положительный ответ. Техники, контролирующие нагрузку системы, согласились продать ему пятнадцать минут ее времени.

С такими расценками ему пришлось думать, как ввести данные в Плазму быстро и грамотно. Макуэйн поведал ей, кто такая Райбис, — и это дало системе полный допуск к ее досье, включая психологический профиль; далее он сообщил, что его купол находится ближе всего, рассказал о ее неистовой воле к жизни и отказе увольняться или даже покинуть станцию. Он приложил голову к считывателю психотронной информации, чтобы Плазма могла черпать непосредственно из его мыслей, имея доступ ко всем его подсознательным, периферийным ощущениям, догадкам, сомнениям, идеям, тревогам и потребностям.

— Ответ будет через пять дней, — доложила техгруппа. — С учетом большого расстояния. Ваш платеж принят и зафиксирован. Конец связи.

— Конец связи, — пробормотал помрачневший Макуэйн. Он потратил все, что у него было. Все, чего он стоит, ушло в вакуум. Но в решении проблем Плазма была последней инстанцией. КАК МНЕ ПОСТУПИТЬ? — спросил он систему. И через пять дней получит ответ.

За эти пять дней Райбис сильно сдала. Она все еще готовила себе сама, но ограничивалась, похоже, одним и тем же блюдом — высокобелковыми макаронами, посыпанными тертым сыром. Однажды Макуэйн застал ее в темных очках. Теперь она не хотела показывать своих глаз.

— Больной глаз совсем взбесился, — бесстрастно проговорила она. — Закатился в глазнице, как шторка на окне.

Вокруг нее на кровати были разбросаны капсулы и таблетки. Повертев в руках полупустой флакончик, Макуэйн увидел, что она принимает один из самых сильных анальгетиков.

— Это вам медслужба прописала? — с удивлением спросил он. Неужели ей настолько больно?

— Знакомый передал, — сказала Райбис. — Из купола на CY30 VI. Через доставщика.

— Эта штука вызывает привыкание.

— Еще повезло, что я ее раздобыла. Вообще-то мне не положено.

— Знаю.

— Чертова медслужба. — В голосе девушки неожиданно прорезалась мстительность. — Боже, пока у них дойдет до рецепта, а уж тем более до доставки лекарств, от тебя остается только урна с пеплом. Ну и какой им смысл что-то выписывать урне с пеплом? — Она приложила руку к голове. — Извините; мне лучше надевать парик, когда вы здесь.

— Не обязательно.

— Принесете мне кока-колы? Успокаивает желудок.

Он достал из холодильника литровую бутылку колы и наполнил стакан. Сначала пришлось его помыть: чистых в куполе не нашлось.

В изножье ее кровати примостился телевизор стандартного образца. Он что-то не переставая бубнил, хотя его никто не смотрел и не слушал. Макуэйн припомнил, что телевизор работал и в прошлые его визиты, даже ночью.

Возвратившись в свой купол, он почувствовал громадное облегчение, словно с него сняли некую постылую ношу. Даже то, что его с Райбис разделяла теперь физическая дистанция, наполняло радостью и окрыляло. Как будто, подумал он, рядом с ней я становлюсь таким же. У нас одна болезнь на двоих.

Слушать Фокс настроения не было, поэтому он поставил Вторую симфонию Малера, «Воскресение». Единственная симфония, оркестрованная для ротанговых инструментов, подумалось ему. Тот же рут, похожий на маленькую метелку; такими играют на больших барабанах. Как жаль, что Малер не дожил до педали «вау-вау»[24] от «Морли» — мог бы ведь использовать в какой-нибудь длинной симфонии.

Едва вступил хор, музыка оборвалась; купольную аудиосистему заглушил входящий сигнал.

— Передача с Фомальгаута.

— К приему готов.

— Пожалуйста, используйте видеорежим. Десять секунд до начала.

— Спасибо.

На большом экране появился текст — ответ плазменной ИИ-системы, сгенерированный днем раньше.

ОБЪЕКТ: РАЙБИС РОММИ

РЕЗУЛЬТАТ АНАЛИЗА: THANATOUS

РЕКОМЕНДАЦИИ: ИЗБЕГАТЬ ЛЮБЫХ КОНТАКТОВ

ЭТИЧЕСКИЙ ФАКТОР: НЕ УЧИТЫВАТЬ

**СПАСИБО**

Моргнув, Макуэйн машинально проговорил: «Вам спасибо». До этого он имел дело с Плазмой всего один раз и забыл, как она лаконична в своих ответах. Экран потух; передача закончилась.

Он не был уверен, как понимать слово «thanatous»; видимо, что-то связанное со смертью. Это значит, что она умирает, думал он, запрашивая определение в планетарной справочной базе. Что умирает, или может умереть, или близка к смерти, а это все мне и так известно.

Однако он ошибся. Слово означало «смертельный», «причиняющий смерть».

Смертельна, подумал он. Между смертью и смертельностью громадная разница. Неудивительно, что система исключила этический фактор.

Да она же просто убийца, понял он вдруг. Что ж, потому консультации Плазмы и стоят так дорого. Получаешь не ложный ответ, высосанный из пальца, а чистую истину.

Макуэйн все еще пытался успокоиться, когда зазвонил телефон. Он уже знал, кто это.

— Привет, — дрожащим голосом произнесла Райбис.

— Привет, — сказал он.

— У вас случайно не найдется «Утренней грозы» от «Силестиэл Сизонингз»? Чая в пакетиках?

— Что?

— Когда я готовила для нас бефстроганов, я, кажется, заметила у вас пачку «Утренней грозы»…

— Нет, — перебил он. — Не найдется. Кончился.

— С вами все нормально?

— Просто устал, — ответил Макуэйн. И подумал: а она ведь сказала — «для нас». Она и я теперь «мы». Когда это произошло? — спросил он себя. Вот что имела в виду Плазма; система все поняла.

— А хоть какой-то чай у вас есть?

— Нет, — сказал он.

Внезапно ожила аудиосистема и заиграла запись, прерванная передачей с Фомальгаута. Пел хор.

Девушка в трубке захихикала.

— Фокс балуется фонограммами? Тут тебе сразу и хор, целая тысяча…

— Это Малер, — оборвал ее Макуэйн.

— А вы не могли бы заглянуть и составить мне компанию? — спросила Райбис. — Мне тут совсем нечем заняться.

После паузы он произнес:

— Хорошо. Мне надо кое о чем с вами поговорить.

— Я читаю одну статью в…

— Поговорим, — перебил он, — когда я буду у вас. Ждите через полчаса.

Когда он явился в купол, девушка сидела в темных очках на кровати и смотрела по телевизору мыльную оперу. С его последнего посещения ничего не изменилось, разве что тухнущая еда в тарелках да жидкости в чашках и стаканах выглядели ужасней прежнего.

— Вам стоит это посмотреть, — объявила Райбис, не поднимая глаз. — Хотя ладно, я сама вам все расскажу. Бекки беременна, но ее парень…

— Я принес вам чаю.

Он выложил четыре чайных пакетика.

— А можете передать мне крекеры? На полке над плитой целая упаковка. Время принимать лекарство. Мне легче глотать их с едой, чем с водой, потому что, когда мне было три годика… вы не поверите. Отец учил меня плавать. У нас тогда было много денег; мой отец был… ну, он и сейчас жив, хотя не слишком-то часто дает о себе знать. Он травмировал спину, когда открывал раздвижные ворота в одном жилищном комплексе, где…

Она замолкла; ее внимание вновь было поглощено телевизором.

Макуэйн расчистил себе место на стуле и присел.

— Этой ночью мне было ужасно тоскливо, — сказала Райбис. — Чуть вам не позвонила. Я все думала об одной моей подруге, ей сейчас… ну, мы с ней одногодки, но у нее рейтинг 4C по нормативам трудовых движений, в том числе по частоте призматических флуктуаций, или как их там. Ненавижу ее. В моем-то возрасте! Представляете?

Она рассмеялась.

— Вы давно взвешивались? — спросил он.

— Что? А, с весом у меня все в порядке. Это легко определить. Надо зажать пальцами кожу у плеча. Я проверяла, у меня есть еще жировая прослойка.

— А на вид исхудали, — сказал Макуэйн и положил ей руку на лоб.

— У меня жар?

— Нет.

Он все держал ладонь у нее на лбу, повыше темных очков, ощущая гладкость и влажность кожи. Вот здесь, подумал он, в миелиновой оболочке нервных волокон, завелись склеротические бляшки, которые ее убивают.

Тебе полегчает, когда она умрет, сказал себе Макуэйн.

Райбис с сочувствием проговорила:

— Не расстраивайтесь. Я поправлюсь. Медслужба сократила мне дозировку васкулина. Принимаю теперь ter in die — три раза в день вместо четырех.

— Вы знаете все медицинские термины.

— Приходится. Мне выдали справочник лекарств. Хотите взглянуть? Он где-то здесь. Посмотрите вон под теми бумагами. Я искала что-то, а потом наткнулась на адреса старых друзей и села писать им письма. Избавлялась тут от всякого барахла. Видите? — Он посмотрел в указанную сторону и увидел кучу бумажных мешков, набитых скомканными бумажками. — Писала вчера часов пять, сегодня продолжила. Поэтому мне и захотелось чаю; может, сделаете мне чашечку? Сахару не жалейте, а вот молока совсем капельку.

Пока он заваривал чай, в голове у него вертелись обрывки одной из доулендовских песен в обработке Линды Фокс.

О, Господи Предвечный, Всеблагостью овей, Терпенья гласу внемли В предсмертной песни сей.

— А сериал очень хорош, — сказала Райбис, когда мыльную оперу прервала реклама. — Можно я вам расскажу про него?

Вместо ответа он спросил:

— Вам понизили дозу васкулина. Значит ли это, что вы идете на поправку?

— Видимо, очередная ремиссия.

— И сколько она может продлиться?

— Довольно долго, наверное.

— Ваше мужество меня восхищает, — сказал Макуэйн. — Я ухожу. Это был последний раз, больше я не приду.

— Мужество? — отозвалась она. — Спасибо.

— Я больше не вернусь.

— Когда не вернетесь? Сегодня?

— Вы носитель смерти. Болезнетворный организм.

— Ну а если все-таки без шуток, — проговорила она, — то я хочу надеть парик. Не могли бы вы подать мне светленький? Он где-то здесь — может, вон под теми вещами в углу. Там, где красная кофта с белыми пуговицами. Одной не хватает, надо бы пришить — если еще найду.

Макуэйн разыскал ее парик.

— Подержите зеркальце, — попросила она, пристраивая парик на голове. — Как думаете, я заразна? Медслужба уверяет, что на этой стадии вирус пассивен. Я вчера разговаривала с ними больше часа; мне дали специальные указания.

— Кто обслуживает ваши финтифлюшки? — спросил он.

— Финтифлюшки?

Она уставилась на него из-за темных очков.

— Делает вашу работу. Отслеживает входящие данные. Записывает их, транслирует. Вы для этого здесь сидите.

— Все стоит на автомате.

— У вас сейчас горит семь сигнальных лампочек, причем все мигают красным цветом. У них должен быть звуковой аналог, его уже не проигнорируешь. Сигнал поступает, но не записывается, и вас пытаются известить.

— Ну что ж, не повезло им, — проговорила Райбис вполголоса.

— Приходится считаться с вашей болезнью, — сказал он.

— Да, именно так. Еще как приходится. Но можно и без меня; вы ведь, по-моему, получаете примерно то же самое, что и я? И, в принципе, моя станция дублирует вашу?

— Нет. Это моя вашу дублирует.

— Да какая разница. — Она отхлебнула чаю из поднесенной им кружки. — Очень горячий. Пусть пока остынет.

Райбис потянула дрожащую руку к прикроватному столику; кружка выпала, и чай расплескался по пластиковому полу.

— Боже, — в бешенстве выдавила она. — Ну сколько можно, сколько можно-то. Сегодня все наперекосяк. Проклятье.

Макуэйн включил вакуумный контур, и система всосала пролитую жидкость. Он так ничего и не сказал. Его переполняла неясная, ни на что не направленная злоба; ярость, у которой не было объекта. И он чувствовал, что такова же и ненависть Райбис — эмоция, бьющая в никуда и повсюду сразу. Ненависть, подумал он, похожа на мушиный рой. Господи, как же мне хочется вырваться отсюда. Как я ненавижу эту ненависть, когда пролитый чай и смертельная болезнь вызывают одну и ту же злость. Одномерная вселенная. Дошло же до такого.

В последующие недели Макуэйн стал бывать у нее все реже и реже. Он не вслушивался в ее слова; не следил за тем, что она делает; отводил глаза от окружавшего ее хаоса, от разгрома в куполе. Да это же проекция ее мозга, подумал он, окинув взором мусор, лежавший кучами тут и там; она навалила мешков даже снаружи купола, на поживу вечному холоду. У нее маразм.

У себя в куполе он пытался слушать Линду Фокс, но магия ушла. Теперь он видел и слышал лишь синтетический образ, в котором не было ничего настоящего. Райбис Ромми высосала из Фокс всю жизнь, как вакуумный контур всосал пролитый чай.

Когда невзгоды били бури злей, Надежда его сердце сберегала.

Макуэйн слышал слова, но те ничего не значили. Как там сказала Райбис? Подержанная сентиментальность, фуфло. Он включил Вивальди — концерт для фагота. У Вивальди только один такой концерт, подумал он. Компьютер справился бы лучше. И с большим разнообразием.

— Вы настроились на волну Фокс, — проговорила Линда Фокс, и на экране возникло диковатое лицо в свете звезд. — И когда эта волна ударит вас, то ударит всерьез!

В минутном припадке ярости Макуэйн стер четыре часа ее записей — аудио и видео. И сразу пожалел об этом. Он сделал на один из спутников-ретрансляторов запрос на дубликаты и получил ответ, что их дозакажут.

Той же ночью, когда он крепко спал, зазвонил телефон. Макуэйн не стал отвечать — пусть себе надрывается; через десять минут звонок повторился и опять был оставлен без внимания.

На третий раз он взял трубку и произнес «алло».

— Привет, — сказала Райбис.

— Что такое?

— Я выздоровела.

— У вас ремиссия?

— Нет, я выздоровела. Со мной только что связалась медслужба; их компьютер обработал все мои данные, анализы и так далее — бляшек ни следа. Только, конечно, центрального зрения в этом глазу уже не будет. Но в остальном все хорошо. — Она помолчала. — Как вы там? Вы так давно не давали о себе знать — целую вечность. Я все гадала, что там с вами.

Он сказал:

— Я в норме.

— Надо это отметить.

— Да.

— Я приготовлю нам обед, как в тот раз. Не тянет на мексиканскую кухню? У меня получаются очень вкусные тако; в морозилке должен быть фарш, если еще не стух. Вот разморожу его и посмотрим. Лучше мне прийти к вам, или вы…

— Давайте поговорим завтра.

— Простите, что разбудила вас, но я только-только закончила разговор с медслужбой. — Она ненадолго притихла, затем добавила: — Вы мой единственный друг.

А потом, невиданное дело, заплакала.

— Ничего, — сказал Макуэйн. — Теперь вы здоровы.

— В какой же заднице я была, — выговорила она сквозь рыдания. — Сейчас я повешу трубку и перезвоню вам завтра. Вы правы; самой в это не верится, но я выкарабкалась.

— Все благодаря вашему мужеству.

— Все благодаря вам. Без вас я сдалась бы. Я скрывала от вас, но… в общем, я отложила столько снотворного, что могла бы покончить с собой, и…

— Я позвоню вам завтра, — перебил Макуэйн, — обговорим нашу встречу.

Он повесил трубку и снова улегся.

Ему думалось: когда Иов лишился крова и детей, Терпенье его муки утешало. Когда ж невзгоды били бури злей, Надежда его сердце сберегала. Как выразилась бы Фокс.

Подержанная сентиментальность, подумал он. Я был с ней в трудную минуту, а она отплатила мне, подняв на смех то, что я ценил выше всего. Но она жива, осознал вдруг Макуэйн; она и вправду выкарабкалась. Это как пытаться убить крысу. Можно умертвить ее на полдюжины ладов, а она все равно выживет. За такое не судят.

Он подумал: так вот как зовется то, чем мы занимаемся в этой звездной системе, на этих замерзших планетах, в этих крошечных куполах. Райбис Ромми уяснила правила игры, сыграла по ним и победила. К черту Линду Фокс. А потом он подумал: но и все, что я люблю, — тоже к черту.

Справедливый обмен, подумал он: человеческая жизнь торжествует, синтетический образ повержен. Закон вселенной.

Дрожа, он натянул одеяло повыше и попытался заснуть.

Доставщик продовольствия явился еще до прихода Райбис, разбудив Макуэйна; он привез полный паек.

— А воздух с теплом вы все-таки прокачали незаконно, — заметил гость, стянув шлем.

— Я всего лишь пользуюсь техникой, — отозвался Макуэйн. — Сам ничего не собираю.

— Да ладно, не буду я вас сдавать. Кофе есть?

Они уселись друг напротив друга, потягивая эрзац-кофе.

— Я только что был у этой девушки, Ромми, — сказал доставщик. — Она утверждает, что выздоровела.

— Да, она звонила мне поздно ночью, — подтвердил Макуэйн.

— Говорит, это ваша заслуга.

Макуэйн промолчал.

— Вы спасли человеческую жизнь.

— Угу, — кивнул Макуэйн.

— Что с вами?

— Просто устал.

— Наверное, вам нелегко пришлось. Господи, ну там и бардак. Не поможете ей с уборкой? Надо хотя бы выбросить мусор и провести стерилизацию; весь купол кишит заразой. У нее забился утилизатор, шкафы и полки залило жидкими отходами, а там ведь хранятся продукты. Первый раз с таким сталкиваюсь. Конечно, она сильно ослабела…

Макуэйн прервал его:

— Я займусь этим.

Доставщик смущенно проговорил:

— Ну, главное, что лечение оказалось успешным. Знаете, а ведь она сама себе делала уколы.

— Знаю, — сказал Макуэйн. — Видел.

Много раз, добавил он про себя.

— И у нее опять растут волосы. Ох, ну и страшна же она без парика. Правда ведь?

Макуэйн встал из-за стола.

— Пора передавать погодную сводку. Простите, не могу больше разговаривать.

Ближе к обеду в шлюзе его купола возникла Райбис Ромми, нагруженная кастрюлями, тарелками и тщательно упакованными свертками. Когда он открыл ей, девушка молча прошла в кухонный сектор и сбросила всю кучу разом; два свертка соскользнули на пол, и ей пришлось за ними нагибаться.

Сняв шлем, она сказала:

— Рада снова вас видеть.

— Взаимно.

— Тако готовятся примерно час. Потерпите?

— Конечно.

— Я вот тут думала… — начала Райбис, разогревая масло на сковородке. — Нам надо съездить на отдых. У вас еще остался отпуск? Мне должны две недели, но из-за болезни все осложнилось. В смысле, я энную часть истратила на больничный. Боже, они отстригали мне полдня в месяц — лишь за то, что я не могла работать с передатчиком. Представляете?!

— Приятно вас видеть окрепшей.

— Я в порядке, — отозвалась девушка. — Черт, фарш забыла. Дрянь!

И она уставилась на Макуэйна.

— Схожу к вам, принесу, — сказал он в конце концов.

Она присела.

— Он даже не разморожен. Забыла начисто. Только сейчас дошло. Хотела утром его вытащить из морозилки, но мне надо было закончить несколько писем… Можно сейчас пообедать чем-нибудь другим, а тако оставить на завтрашний вечер.

— Ладно.

— И еще я хотела вернуть вам чай.

— Я же принес всего четыре пакетика, — напомнил Макуэйн.

Девушка смутилась.

— Я думала, это вы мне принесли ту пачку «Утренней грозы». Откуда тогда она у меня? Наверно, доставщик занес. Мне нужно немного посидеть. Не могли бы вы включить телевизор?

Он включил.

— Я тут смотрю один сериал, — сказала Райбис. — Ни одной серии не пропустила. Мне нравятся сериалы про… ну, надо рассказать вам, что там успело произойти, раз уж мы будем смотреть.

— А можно не смотреть? — спросил он.

— Ее муж…

Она свихнулась, подумал он. Нет, она просто мертва. Тело выздоровело, разум погиб.

— Мне нужно кое-что вам сказать, — начал Макуэйн.

— Что такое?

— Вы…

Он осекся.

— Мне очень повезло, — проговорила Райбис. — Я сделала невозможное. Вы еще не видели меня в худшие дни — я сама этого не хотела. Из-за химиотерапии у меня наступили слепота, глухота и паралич, а потом начались припадки; теперь еще много лет надо будет принимать поддерживающие дозы. Но тут ведь ничего страшного, правда? Жить на поддерживающих дозах. Могло быть и хуже. Ну и вот, ее муж потерял работу, потому что…

— Чей муж? — спросил Макуэйн.

— Да по телевизору. — Привстав, она взяла его за руку. — Куда бы вы хотели поехать в наш отпуск? Мы заслужили награду, черт побери. Мы оба.

— Наша награда в том, — сказал он, — что вы теперь здоровы.

Девушка, похоже, не слушала его; ее взгляд не отлипал от телевизора. Тут он осознал, что на ней по-прежнему темные очки. И ему вспомнилась песня, которую Фокс пела на Рождество, для всех планет — самая нежная, самая незабываемая из песен, родившихся из лютневых партитур Джона Доуленда.

Много лет простирался калека убогий У воды, дни влача в злоключеньях и муках, Но едва взор его обратился на Бога, Боль ушла, стал покой ему преданным другом.

А Райбис Ромми говорила и говорила:

— …платили ему хорошо, но все вокруг плели интриги — сами знаете, как бывает в офисах. Я однажды работала в офисе, где… — Она запнулась. — Не могли бы вы подогреть воды? Я бы выпила немного кофе.

— Хорошо, — сказал он и включил конфорку.

1980

Нечаянные воспоминания о смерти (Strange Memories of Death)

Проснувшись утром, я ощутил в комнате октябрьский холод — словно времена года научились читать календарь. Что мне снилось? Самонадеянные фантазии о любимой женщине. На психику давит непонятный груз. Я произвел мысленную ревизию: все, в принципе, идет как надо, месяц обещает быть удачным. Откуда тогда тянет холодом?

«Ну и дела! — вспомнил я. — Ведь сегодня выселяют Чистюлю.»

Чистюлю никто не любит. Она сумасшедшая. Ни с кем ни разу не обменялась ни словом, ни взглядом. Если кто-нибудь спускается по лестнице, а она идет навстречу, обязательно молча развернется и скроется в лифте. Зато остальным приходится дышать парами лизола. Неведомая фантастическая зараза проникла к ней в квартиру, вот она и поливает ее лизолом. Какого черта! — думаю я, наливая себе кофе. — Хозяева запросто могли выселить Чистюлю еще ранним утром, пока я спал и смотрел самонадеянные сны о любимой женщине, которая меня бросила. Как бы не так. На самом деле мне снилась нелюбимая соседка и чиновники, стучащие в ее дверь в пять часов утра. Новые хозяева — большая фирма-застройщик. Такие всегда приходят на рассвете.

Чистюля прячется в квартире, знает, что наступило первое октября; ее дверь взломают, а вещи выбросят на улицу. Может быть, теперь разговорится? Вряд ли. Скорее молча прижмется к стене. Однако не все так просто. Эл Ньюкам, торговый менеджер «Саут-Оранж инвестментс», сказал, что Чистюля наняла бесплатного общественного юриста. Это скверно, потому что компания теперь ничего не сможет для нее сделать. Она, ясное дело, сумасшедшая, но в недостаточной степени. Если бы удалось доказать, что Чистюля не отдает себе отчета в происходящем, служба охраны психического здоровья округа Оранж прислала бы целую команду заступников и разъяснила «Саут-Оранж инвестментс», что закон не позволяет выселять людей с ограниченной дееспособностью. Ну кто, спрашивается, надоумил ее обращаться к бесплатному юристу?

Девять утра. Можно спуститься в офис Эла Ньюкама и узнать, сидит ли Чистюля в квартире и молча ждет своей участи или уже выселена. Ее выселяют, потому что весь дом — пятьдесят шесть квартир — превратили в кооператив. Извещения пришли четыре месяца назад, и почти все жильцы переехали. Сто двадцать дней — либо выкупай жилье, либо освобождай помещение. В «Саут-Оранж инвестментс» обещали выделить на переезд по двести долларов. Все в рамках закона. Жильцам дано право на преимущественный выкуп арендуемой квартиры. Я-то свою выкупаю. И остаюсь. За пятьдесят две тысячи долларов я смогу наблюдать выселение сумасшедшей Чистюли, у которой пятидесяти двух тысяч долларов не оказалось. Зря я все-таки не переехал.

Спустившись к газетному автомату, покупаю свежий выпуск «Лос-Анджелес таймс». Девушка, перестрелявшая детей во дворе школы, потому что «терпеть не могла понедельники», признала свою вину. Значит, скоро выпустят на поруки. В сущности, она открыла стрельбу по детям от безделья. Сегодня опять понедельник, ей — в суд, в нелюбимый-то день. С ума все посходили. А я чем лучше? Для начала вряд ли моя квартира тянет на пятьдесят две тысячи долларов. Остаюсь я, потому что, во-первых, переезжать страшно — меня пугает новое; во-вторых, потому что ленив. Да нет же! Мне нравится дом, здесь я ближе к друзьям, магазины, в которые люблю ходить, тоже рядом. Я прожил здесь три с половиной года. Дом — хороший, надежный, с автоматическими воротами и ригельными замками. У меня две кошки, им нравится гулять в огороженном дворике, не опасаясь собак. Возможно, меня за глаза называют Кошатником. Все разъехались, а Чистюля с Кошатником, ишь ты, остались.

Мне не по себе, потому что я знаю: единственная разница между мной и сумасшедшей Чистюлей — деньги на моем счету. Наличие у человека денег — официальное доказательство его душевного здоровья. Чистюля, возможно, тоже боится переезжать и ничем от меня не отличается. Ей не хочется оставлять место, где она прожила несколько лет, занимаясь своими делами. Чистюля постоянно гоняет стиральные машины и центрифуги, стирая и перестирывая белье. Там я ее и встретил — спустился в моечную, а она торчит у машин — сторожит свои тряпки. Почему она не смотрит на людей? Почему отворачивается? Сдается мне — это от ненависти. Она всех и каждого ненавидит. Попробуйте представить себя на ее месте — вокруг сплошь ненавистные вам люди. Как, должно быть, ей страшно! Обводит взглядом квартиру, ждет стука в дверь, смотрит на часы и все-все понимает!

В Лос-Анджелесе — городе от нас на севере — превращение арендованных квартир в кооперативные заблокировал местный совет. Победили квартиросъемщики. Победа нешуточная, но Чистюле от нее проку мало. В округе Оранж всем правят деньги. Беднота — мексиканцы — живут на востоке, в трущобах. Когда автоматические ворота открываются, чтобы впустить машину, женщины-чикано иногда заскакивают внутрь с корзинами грязного белья, чтобы попользоваться нашими стиральными машинами — своих у них нет. Жильцов дома это бесило. Если у человека есть немного денег — достаточно, чтобы позволить себе квартиру в современном автоматизированном доме с системой безопасности, — его многое бесит.

Пора навести справки, как обстоит дело с выселением Чистюли. Глазея на ее окна, ничего не узнаешь — шторы у нее всегда задернуты. Спускаюсь в офис поболтать с Элом. Однако Эла нет на месте, офис заперт. Тут я вспоминаю, что Эл на выходные уехал в Сакраменто за какими-то важными юридическими бумагами. Выходит, не вернулся еще. Не будь Чистюля сумасшедшей, я мог бы постучать к ней в дверь и спросить у нее самой. Но в том-то и загвоздка — любой стук в дверь ее только напугает. Что с нее взять — больной человек.

На полпути я останавливаюсь у фонтана, построенного фирмой-застройщиком, любуясь на горшки с цветами, которые они здесь понаставили. Дом действительно преобразился. Раньше двор был похож на тюремный. Теперь у нас как в парке. Застройщики потратили немало денег на покраску, благоустройство и новые ворота. Фонтаны, цветы, остекленные двери… а Чистюля все равно не кажет носу из квартиры, ждет, пока за ней придут.

А может, прилепить к ее двери записку? Что-нибудь эдакое:

Мадам, я вам сочувствую и готов помочь. Если вы нуждаетесь в моей помощи, я живу наверху, в квартире С-1.

Как подписаться? Псих, как и вы? Псих, как и вы, но с пятьюдесятью двумя тысячами долларов и проживающий здесь по закону, в то время как вы, начиная с полуночи, занимаете чужую квартиру? Хотя не ранее, чем вчера, ваша квартира была вашей.

Я возвращаюсь к себе, решив написать письмо женщине, которую когда-то любил и теперь увидел во сне. В голове крутятся разные фразы. Одно письмо — и нарушенная связь восстановится. Вот как много силы в моих словах!

Глупости. Ее уже не вернешь. У меня и адреса ее нет. Если постараться, можно, конечно, узнать через общих друзей, но что я ей скажу?

Дорогая, я наконец одумался. До меня дошло, насколько я перед тобой в долгу. Несмотря на то как мало времени мы провели вместе, ты сделала для меня больше, чем кто бы то ни было в моей жизни. Мне теперь совершенно ясно, какую чудовищную ошибку я совершил. Позволь пригласить тебя на ужин?

Ворочая в уме гиперболы, я вдруг подумал, как ужасно и одновременно смешно было бы по ошибке прилепить это письмо к двери Чистюли. Интересно, чем бы она ответила? Видит бог, либо упала бы замертво, либо снова стала нормальной! А тем временем моя отчалившая любовь, die ferne Geliebte[25], получила бы следующее послание:

Мадам, вы абсолютная дура. Это любому видно даже за милю. Вы сами виноваты в своих невзгодах. Возьмите себя в руки, а руки в ноги, займите денег, наймите хорошего юриста, купите пистолет, откройте стрельбу по детям в школе. Если не управитесь без чужой помощи — я живу в квартире С-1.

Возможно, однако, что участь соседки не так уж трагична, а я все придумал из-за одолевшей меня осенней хандры. Может быть, сегодня доставят что-нибудь веселенькое с почтой — вчера у почтальонов был выходной. Точно. Сегодня должна прийти почта за два дня. На душе просветлеет. Если честно признаться, я попросту увяз в жалости к себе. Сегодня понедельник, а я, как признавшая свою вину девушка-преступница, терпеть не могу этот день.

Выпущенные Брендой Спенсер пули поразили одиннадцать человек, двое из них погибли. Она во всем созналась. Небольшого роста, очень симпатичная, волосы — рыжие, носит очки, сама еще почти ребенок — семнадцать лет… У Чистюли в квартире, возможно, тоже есть пистолет. Как я раньше об этом не подумал! А вот в «Саут Оранж инвестментс», видимо, подумали. Не по этой ли причине заперт сегодня офис Эла Ньюкама? Ни в каком он не в Сакраменто — прячется. Хотя прятаться можно и в Сакраменто. Как говорится, одним выстрелом двух зайцев…

Раньше я был знаком с одним выдающимся психиатром. Так тот говорил, что запутавшийся разум психопатов-преступников практически никогда не находит простейшего выхода из положения. Взять ту же Бренду Спенсер — чего бы ей вместо стрельбы по людям, по большей части детям, не пойти в местный супермаркет и не купить упаковку шоколадного молока? Для психопата чем труднее дорога, тем лучше, он постоянно заставляет себя идти в гору. Ему-то кажется, что он выбирает путь наименьшего сопротивления, а на самом деле все наоборот. В этом и состоит главное заблуждение психопата. Хроническая неспособность находить простой выход из положения — квинтэссенция психоза. Этим изъяном восприятия диктуются подход психопата к жизни и все его поступки.

Сидящая в безмолвии и одиночестве мытой-перемытой квартиры и ожидаяющая стука в дверь Чистюля сама окружила себя непреодолимыми препятствиями. Простое стало неимоверно сложным. Сложное, если оно и было, превратилось в невозможное. В итоге психопату некуда деться, вокруг — непреодолимые преграды. Таков второй признак психоза — в конце пути идущего ждет полный тупик. Оказавшись в западне, психопат впадает в ступор. Если вам доводилось наблюдать подобное зрелище, вы его никогда не забудете. Человека клинит, как отказавший двигатель. Все происходит очень быстро. Вот он еще движется, поршни носятся туда-сюда, как бешеные, и вдруг — стоп машина! Дорога, по которой он шел — и шел, возможно, не один год — внезапно обрывается. Наступает динамическая смерть. Не в пространстве, писал святой Августин, мы отходим от Тебя и приходим к Тебе не в пространстве. Но вот привычный ход вещей прерывается, и оказывается, что пространство-то замкнутое.

Чистюля заточила себя в квартире, однако она в ней уже не хозяйка. Соседка нашла себе пространство, где могла бы умереть ее психика, но теперь на него наложили лапу «Саут Оранж инвестментс». У Чистюли отняли собственную могилу.

В моих мозгах засела мысль, что наши с Чистюлей судьбы тесно связаны. Нас разделяет одна строка в базе данных сберегательного сообщества, но различие это иллюзорно. Оно считается реальным лишь потому, что его готовы принимать за реальное окружающие, особенно те, кто работает в «Саут Оранж инвестментс». Мне же это различие представляется не более чем общественной условностью, вроде ношения парных носков. Иначе говоря, дело обстоит как со стоимостью золота. Люди уславливаются, сколько должно стоить золото, подобно тому, как вступающие в игру дети договариваются, что вон то дерево будет «коном». Представьте себе, что ваш телевизор работал бы только в том случае, если бы об этом заранее договорились вы и ваши друзья. Так всю жизнь можно просидеть перед темным экраном. Ошибка Чистюли в том, что она не вступила с нами в неписаный уговор. Но вот беда — на неписаном уговоре, в который не включили Чистюлю, покоится все остальное. Разве не удивительно, что неспособность заключить по-детски совершенно несерьезный, лишенный здравого смысла договор неотвратимо приводит к динамической смерти и полной остановке организма?

Если развивать тему, можно сказать, что Чистюля не умеет вести себя как ребенок, она — слишком взрослая. Не научилась играть в игры или просто не хочет. Доминирующий момент в ее жизни — мрачность. Она никогда не улыбается. Все всегда видят ее только в одном расположении духа — сердитой на весь мир и ни на кого конкретно.

А что, если, оставаясь мрачной, она, наоборот, переигрывает? Может статься, она намеренно бросила вызов и всего лишь получила в ответ, что хотела, несмотря на проигрыш? По крайней мере, такой исход был бы ей понятен. В «Саут Оранж инвестментс» вызов приняли. Что, если захват чужой жилплощади устраивает ее больше, чем роль благопристойной квартиросъемщицы? Вполне возможно, мы сами тайно желаем того, что с нами происходит. Означает ли это, что психопат намеренно стремится к своей динамической смерти, тупику в конце пути? Играет, чтобы проиграть?

Я так и не увидел Эла Ньюмана в тот день, но он объявился на следующий — вернулся из Сакраменто и отпер свой офис.

— Соседка из В-15 еще на месте? — спросил я. — Или уже выселили?

— Миссис Арчер? — откликнулся Ньюкам. — Как же — освободила квартиру еще вчерашним утром. Жилуправление Санта-Аны подыскало ей местечко в Бристоле.

Хозяин офиса откинулся в кресле-вертушке и скрестил ноги. На брюках — неизменно острые стрелки.

— Она к ним еще несколько недель назад ездила, — добавил он.

— А квартира ей по карману?

— Управление все расходы взяло на себя, в том числе квартплату. Миссис Арчер сумела доказать, что испытывает серьезные финансовые трудности.

— Господи, вот бы мою квартплату кто-нибудь на себя взял!

— А вам и не придется ее платить. Вы ведь свою квартиру выкупаете.

1984

Стылый полет (I Hope I Shall Arrive Soon)

После старта корабль произвел штатный мониторинг шестидесяти криогенных боксов. Выявилась одна неисправность. Электроэнцефалограмма спящего номер девять показывала мозговую активность.

— Вот черт, — сказал себе компьютер.

Сложные гомеостатические устройства включились в контур стимуляции, и корабль связался с человеком номер девять.

— Ваш сон недостаточно глубок, — сообщил компьютер, воспользовавшись психотронным способом вряд ли следовало полностью приводить человека номер девять в сознание. В конце концов, лететь им десять лет.

— Практически без сознания, но думать, к сожалению, способен, — подумал человек номер девять. — Кто-то меня зовет.

— Где я? — спросил он. — Я ничего не вижу.

— Вы в неисправном криогенном боксе.

— Тогда я не должен бы вас слышать, — произнес он.

— Я сказал неисправном. В этом-то и дело потому вы меня и слышите. Вы помните, как вас зовут?

— Виктор Кеммингс. Выведите меня из анабиоза.

— Мы в полете.

— Тогда погрузите обратно.

— Минуточку. — Корабль раз-другой протестировал криогенные цепи, а потом сказал: — Попробую.

Время шло. Ничего не видя, не ощущая своего тела, Виктор Кеммингс обнаружил, что все еще в сознании.

— Понизьте мою температуру, — произнес он.

Голоса своего он не слышал может, ему только казалось, будто он говорит. Проявились, а потом нахлынули цвета. Цвета ему понравились они напомнили о детском наборе красок мультакварель, искусственная форма жизни. Он рисовал такими в школе, 200 лет назад.

— Не получается, — прозвучал в голове у Кеммингса голос компьютера. — Слишком сложная неисправность я не могу ни устранить ее, ни произвести починку. Вы будете в сознании десять лет.

Снова прихлынули мультакварельные цвета, но теперь в них ощущалось нечто зловещее, отражение его собственного страха.

— Господи боже! — сказал он.

Десять лет! Цвета мрачно сгустились.

Виктор Кеммингс лежал парализованный в окружении гнетущих огоньков, а компьютер разъяснял ему свою стратегию. Компьютер сам ничего не решал на такое решение корабль был запрограммирован в случае подобного рода неисправности.

— Моя задача заключается в том, чтобы сенсорно вас стимулировать, — доносился до него голос корабля. — Вам грозит сенсорная депривация. Если вы десять лет в сознании, а к органам чувств никакой информации все это время не поступает, мозг ваш приходит в негодность. К ЛР-4 вы прибудете овощем.

— И чем же это вы собираетесь меня стимулировать? — в панике поинтересовался Кеммингс. — Что у вас в банках данных? Все мыльные видеооперы за последний век? Разбудите меня, я лучше так.

— Во мне вакуум, — сказал корабль. — И есть вам нечего. Поговорить не с кем, потому что все в анабиозе.

— Разговаривать я мог бы с вами, — проговорил Кеммингс. — Еще можно играть в шахматы.

— Не десять же лет. Послушайте я ведь сказал, что у меня нет в запасе ни еды, ни воздуха. Придется вам оставаться как сейчас… компромисс не ахти какой, но ничего не попишешь. Со мной вы сейчас и разговариваете. А никаких специальных банков данных у меня нет. Для подобных случаев предусмотрено следующее: я буду стимулировать вас вашими же собственными воспоминаниями, с упором на приятные. Воспоминаний у вас за двести шесть лет, и большинство осели в подсознании. Богатейший источник сенсорной информации! Не унывайте. Ваша ситуация не уникальна. На моей памяти такого еще не случалось, но я запрограммирован, как с этим бороться. Расслабьтесь и доверьтесь мне. Я позабочусь, чтоб у вас был целый мир.

— Меня должны были предупредить, — сказал Кеммингс, — прежде чем я соглашусь эмигрировать.

— Расслабьтесь, — сказал корабль.

Кеммингс расслабился, но ему было страшно и жутко. Теоретически он должен был благополучно погрузиться в анабиоз в криогенном боксе, чтобы мгновением позже проснуться уже у звезды назначения, точнее, у планеты назначения, колонизованной планеты той звезды. Все прочие на корабле ведать ничего не ведали он был исключением — словно плохая карма вознамерилась отомстить ему по каким-то непонятным причинам. Хуже всего, что полагаться ему приходится всецело на добрую волю корабля. Вдруг тот станет «стимулировать» его всякими чудищами. Корабль мог бы все десять лет его терроризировать — десять объективных лет, а субъективно наверняка больше. Словом, он в полной власти корабля. Как ведут себя межзвездные корабли в такой ситуации? Злорадствуют? О межзвездных кораблях он не знал почти ничего он занимался микробиологией. «Надо подумать, — сказал он себе. — Первая моя жена, Мартина очаровательная маленькая француженка, в джинсах и красной рубашке с вырезом до пояса. Она еще пекла восхитительные блинчики».

— Слышу, — сказал корабль. — Пусть так и будет.

Мельтешение цветов разрешилось в четкие, устойчивые контуры. Строение: маленький старый желтый деревянный домик, принадлежавший ему в 19 лет, в Вайоминге.

— Погодите, — в панике сказал он. — Фундамент был скверный — на лежне. И крыша протекала. — Но он увидел кухню со столом, который сколотил сам. И ощутил радость.

— Через какое-то время вы забудете, — произнес корабль, — что это из ваших же воспоминаний.

— Я не вспоминал про этот дом лет, наверно, сто, — с удивлением сказал Кеммингс завороженный, он разглядел свою древнюю электрическую кофеварку и коробочку с бумажными фильтрами. — Это дом, где жили мы с Мартиной, — осознал он. — Мартина! — вслух позвал он.

— Я на видеофоне, — отозвалась Мартина из гостиной.

— Я стану вмешиваться только в чрезвычайных ситуациях, — сказал корабль. — Мониторинг, правда, будет включен — я должен быть уверен, что ваше состояние удовлетворительное. Не бойтесь.

— Погаси на плите правую заднюю горелку, — позвала Мартина. Слышал ее он прекрасно, только вот пока не видел. Он двинулся из кухни через столовую и в гостиную. Мартина, в шортах и босиком, стояла у аппарата и увлеченно беседовала с братом. За окнами гостиной виднелась улица гражданская машина пыталась припарковаться, но безуспешно.

— Жаркий день, — подумал он. — Надо бы включить кондиционер.

Мартина продолжала болтать с братом, а Кеммингс уселся на старый диван и обнаружил, что разглядывает свое наиболее трепетно лелеемое достояние — застекленный и вставленный в рамку постер на стене у Мартины над головой: по рисунку Гилберта Шелтона из серии «Говорит Толстый Томми», на котором Томми-Торчок сидит с трехцветной кошкой на коленях, и Толстый Томми пытается сказать «SPEED убивает», — но он закинулся СПИДом сверх всякой меры (на ладони у него таблетки, пилюли, спансулы и капсулы всех амфетаминов, какие только есть в природе), а кошка скрежещет зубами и морщится со смешанным выражением испуга и отвращения. Гилберт Шелтон подписал постер собственноручно лучший друг Кеммингса, Рей Торранс, подарил постер им с Мартиной на свадьбу. Постер стоит тысячи. Автограф поставлен еще в восьмидесятые. Задолго до рождения Виктора Кеммингса или Мартины.

— Если у нас когда-нибудь кончатся деньги, — подумал Кеммингс, — можно будет продать постер». Это не просто постер, это всем постерам постер. Мартина была от него без ума. Титанические Трехцветные Торчки-братаны — реликт золотого века давно минувшего общества. Неудивительно, что он так любил Мартину и она отвечала ему взаимностью, любила красоты мира, ценила и лелеяла их — так же, как ценила и лелеяла его это была защитная любовь, которая насыщала, но не до тошноты. Застеклить постер и вставить в рамку было ее идеей он, по дурости, просто приколол бы на стену.

— Привет, — сказала Мартина, оторвавшись наконец от видеофона. — О чем думаешь?

— Да так, просто… что мы в ответе за тех, кого приручили.

— А как иначе? — отозвалась Мартина. — Готов к обеду? Открой немного красного вина, каберне.

— Ноль-семь хватит? — спросил он, поднимаясь с дивана ему хотелось взять жену за плечи и крепко обнять.

— Ноль-семь или один и два. — Мелкой трусцой она проследовала через столовую и на кухню.

Спустившись в погреб, он принялся рыться в бутылках, которые, разумеется, не стояли, а лежали донышками наружу. Воздух был душный и сырой Виктору всегда нравилось, как пахнет в погребе, но тут он заметил полузасыпанные грязью доски красного дерева и подумал: «Вроде бы здесь я заказывал бетонную заливку». Позабыв про вино, он направился в дальний угол, где грязи было навалено выше всего, наклонился и потрогал доски… потрогал доски мастерком и подумал: «Откуда взялся этот мастерок? Только что его не было». Доска от прикосновения мастерка рассыпалась в труху. «Дом-то весь разваливается, — осознал он. — Господи боже. Надо сказать Мартине».

И думать забыв про вино, он поднялся наверх и принялся было говорить, что фундамент никуда не годен но Мартины нигде не было видно. И плита стояла совершенно пустая, ни кастрюль, ни сковородок. Изумленный, он потрогал плиту, и та оказалась холодная. «Разве Мартина не грела только что обед?» — спросил он себя.

— Мартина! — громко позвал он.

Никакого ответа. Не считая Кеммингса, дом был пуст. «Пуст, — подумал он, — и разваливается. Боже мой!» Он сел у кухонного стола и ощутил, как стул под ним слегка просел всего чуть-чуть, но он ощутил это совершенно явственно, как промялся стул.

— Мне страшно, — подумал он. — Куда делась Мартина?

Он вернулся в гостиную. «Может, — урезонивающе размышлял он, — она зашла к соседям, приправ каких-нибудь одолжить, масла или еще что». Тем не менее накатывал панический ужас.

Он взглянул на постер. Тот висел без рамки. И края были надорваны.

— Я же знаю, что она его застеклила, — подумал Кеммингс он метнулся через комнату и пристально вгляделся в постер. Выцвел… подпись художника выцвела подпись едва читалась. Мартина настояла, чтобы оправить в безбликовое, неотражающее стекло. Но стекла нет, и края надорваны! Главная наша драгоценность!

Неожиданно он обнаружил, что плачет. Это изумило его. Мартина пропала постер выцвел дом разваливается на плите пусто. «Ужасно, — подумал он. — И я ничего не понимаю».

Зато корабль понимал. Корабль вел тщательный мониторинг электроэнцефалограммы Виктора Кеммингса, и корабль понял: что-то не так. ЭЭГ показывала возбуждение и боль. «Я должен вывести его из данного контура стимуляции, или это плохо кончится, — решил корабль. — В чем ошибка? — спросил у себя корабль. — Дело, наверно, в глубинной, на подсознательном уровне, тревоге. Если, например, усилить сигнал — источник оставить прежний, а амплитуду повысить… Вот что случилось с номером девять: им овладела обширная подсознательная неуверенность виноват не я, это все его психологический уклад».

— Попробую-ка я более ранний период из его жизни, — решил компьютер. — До того как сформировались неврозы.

На заднем дворе Виктор разглядывал пчелу, которая попалась в паутину. Паук спеленал ее с превеликим тщанием. «Это неправильно, — подумал Виктор. — Пчелу надо освободить». Привстав на цыпочки, он дотянулся до опутанного плотным коконом насекомого, извлек из паутины и принялся, внимательно разглядывая, отматывать виток за витком.

Пчела ужалила его словно язычком пламени опалила.

— Почему она меня ужалила? — удивился он. — Я же хотел ее отпустить.

Он зашел в дом, к маме, и все рассказал ей, но мама не слушала она смотрела телевизор. Палец, где ужалили, болел, но, что гораздо важнее, Виктор не понимал, зачем пчеле жалить своего спасителя. «Никогда больше не буду никого спасать», — сказал он себе.

— Помажь бактином, — в конце концов сказала мама, оторвавшись от телевизора.

Он начал плакать. Это было нечестно. Он ничего не понимал. Он был ошарашен, испуган и ощущал ненависть к мелким живым тварям, потому что они тупые. Они ничего не понимают.

Он вышел на двор, покачался какое-то время на качелях, покатался с горки, поиграл в песочнице, а затем отправился в гараж, потому что услышал оттуда странный звук, шелестящий и стрекочущий, вроде вентилятора. В дальнем углу полутемного гаража он обнаружил птичку, бьющуюся в затянутое паутиной окно, пытаясь выбраться. Под окном, силясь достать птичку, прыгала кошка Дорки.

Он взял кошку на руки та потянулась всем телом, выпустила когти и вцепилась в птичку. Тут же кошка спрыгнула на пол и устремилась прочь, сжимая в зубах все еще бьющуюся птичку.

Виктор бросился в дом.

— Дорки поймала птичку! — объявил он маме.

— Чертова кошка! — в сердцах бросила мама, выхватила из-за кухонного шкафа метлу и устремилась на поиски Дорки. Кошка укрылась под кустами куманики метлой ее там было не достать. — Нет, пора кончать с этой кошкой, — проговорила мама.

Виктор не сказал ей, что это он помог кошке поймать птичку он молча глядел, как мама все пытается выгнать Дорки из-под кустов Дорки тем временем хрумкала птичкой с явственным хрустом разламывались косточки, совсем крохотные. У него возникло странное ощущение, словно он должен сказать маме, что сделал но тогда его накажут. «Больше не буду», — сказал он себе. Лицо его, осознал он, раскраснелось. Вдруг мама догадается? Вдруг у нее есть какой-нибудь тайный способ дознаться? Дорки не скажет ничего, а птичка уже мертва. Никто ничего не узнает. Он в безопасности.

Но чувствовал себя он скверно. Вечером он не мог есть ужин. Родители обратили внимание. Они подумали, что он заболел ему померили температуру. Он ничего не стал говорить о том, что сделал. Мама рассказала папе про Дорки, и они решили, что пора с Дорки кончать. Сидя за столом и слушая, Виктор ударился в слезы.

— Хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал папа. — Не будем мы с ней кончать. Для кошки это вполне естественно ловить птичек.

На следующий день он сидел и играл в песочнице. Сквозь песок пробивались какие-то растения. Он выдрал их с корнем. Потом мама сказала, что это было неправильно.

Один на заднем дворе, он сидел в песочнице с ведерком воды и лепил из мокрого песка небольшую горку. Небо, с утра голубое и ясное, постепенно стало заволакивать. Над головой пронеслась тень, и он поднял глаза. Он ощутил вокруг наличие некоего духа — нечто большое-большое и способное размышлять.

— Ты в ответе за смерть птички, — подумал дух мысли его были понятны Виктору.

— Я знаю, — сказал он. Ему захотелось умереть. Поменяться местами с птичкой и умереть за нее, а птичку оставить биться о затянутое паутиной окно гаража.

— Птичке хотелось летать, есть и жить, — подумал дух.

— Да, — несчастным голосом отозвался он.

— Никогда больше так не делай, — сказал ему дух.

— Простите, — сказал он и ударился в слезы.

— В высшей степени нервотичная личность, — осознал корабль. — Кто бы мог подумать, что так тяжело будет отыскать хорошие воспоминания. Слишком много в нем страха, и слишком много вины. Он закопал все поглубже, но никуда оно не делось и теребит его — как собака тряпку. Где бы в его воспоминаниях найти что-нибудь утешительное? Я обязательно должен откопать воспоминаний на десять лет, иначе пиши пропало.

— Может, — подумал корабль, — все-таки моя ошибка в неправильном выборе надо, чтоб он сам выбирал из своей памяти. Правда, — осознал корабль, — это привнесет элемент вымысла. Что обычно нехорошо. Все же…

— Попробую-ка еще раз сегмент насчет его первого брака, — решил корабль. — Мартину он по-настоящему любил. Может, на этот раз, если интенсивность воспоминаний повысить, удастся побороть энтропический фактор. Мир его воспоминаний тонко искажался распадалась структура. Попробую ввести на это компенсацию. Решено.

— Как по-твоему, это действительно автограф самого Гилберта Шелтона? — задумчиво проговорила Мартина, стоя перед постером сложив на груди руки, она слегка покачивалась взад-вперед, словно пытаясь отыскать ракурс получше. — В смысле, что подпись могли и подделать. Цепочка-то была длинная перекупщик там какой-нибудь… Еще при жизни Шелтона или позже.

— Сертификат, — напомнил ей Виктор Кеммингс.

— Конечно же! — улыбнулась она своей очаровательной улыбкой. — К постеру Рей приложил и сертификат. Но что если сертификат — подделка? Тогда нужен второй сертификат, удостоверять, что первый — настоящий. — Рассмеявшись, она отошла от постера.

— В конце концов, — сказал Кеммингс, — нам потребуется сам Гилберт Шелтон, пусть лично удостоверит, что подпись — его.

— А вдруг он и сам не знал бы? Помнишь анекдот, как приносит кто-то к Пикассо картину Пикассо и спрашивает, подлинная она или нет? А Пикассо тут же ее подписывает и говорит: теперь подлинная. — Она обвила Кеммингса рукой за талию и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула в щеку. — Настоящий постер, настоящий. Не станет ведь Рей дарить нам подделку. Он же ведущий эксперт по контркультуре двадцатого века. Слышал, кстати, что у него есть контейнер самого настоящего ширева? Оно хранится при…

— Рей умер, — сказал Виктор.

— Что? — в изумлении воззрилась на него Мартина. — Ты хочешь сказать, что-то случилось с ним уже после того, как мы последний раз…

— Он погиб два года назад, — сказал Кеммингс. — Из-за меня. За рулем был я. В полиции не стали составлять на меня протокол, но вина моя.

— Рей живет на Марсе!

— Я-то знаю, что это все из-за меня. Я никогда тебе не рассказывал. Вообще никому не рассказывал. Мне жаль. Я не хотел. Я увидел, как она бьется о стекло, а Дорки пытается ее достать, и я взял Дорки на руки, и, не знаю как, но Дорки ее схватила…

— Виктор, сядь. — Мартина подвела его к мягкому креслу и заставила усесться. — Что-то не так, — сказала она.

— Я знаю, — произнес он. — Что-то жутко не так. Я в ответе за оборванную жизнь, драгоценную жизнь, которую не вернуть. Мне жаль. Я очень хотел бы все исправить, но не могу.

— Позвони Рею, — проговорила Мартина после паузы.

— Кошка… — начал он.

— Какая кошка?

— Вот, — показал он. — На постере. На коленях у Толстого Томми. Это Дорки. Дорки убила Рея.

Тишина.

— Дух объяснил мне, — сказал Кеммингс. — Это был Бог. Тогда я этого не понял, но Бог видел, как я совершил преступление. Убийство. И Он мне никогда не простит.

Жена немо глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Бог видит все наши поступки, — говорил Кеммингс. — Даже падение птицы малой. Только в этом случае птица не падала ее сцапали. Сцапали из воздуха и растерзали. Бог терзает этот дом, который суть мое тело, в отплату за то, что я совершил. Надо было, чтобы строительный подрядчик как следует осмотрел дом, прежде чем мы его купили. Он рассыпается, черт его дери, в труху. Через год не останется вообще ничего. Ты мне не веришь?

— Я… — начала Мартина и осеклась.

— Смотри.

Кеммингс протянул руки к потолку поднялся привстал на цыпочки дотянуться до потолка ему не удалось. Тогда он подошел к стене и, секунду помедлив, просунул руку сквозь стену.

Мартина пронзительно закричала.

Корабль тут же прервал трансляцию. Но вред был уже причинен.

— Он интегрировал свои ранние страхи и чувство вины в неразрывное целое, — сказал себе корабль. — Мне никак не подать ему приятное воспоминание, он тут же все портит. Сколь приятным ни был бы изначальный опыт сам по себе. Серьезная проблема, — решил корабль. — Зачатки психоза уже налицо. А полет только-только начался. Впереди годы и годы.

Отпустив себе какое-то время на обдумывание проблемы, корабль решил еще раз связаться с Виктором Кеммингсом.

— Мистер Кеммингс… — произнес корабль.

— Прошу прощения, — сказал Кеммингс. — Я не хотел срывать трансляцию. Вы делали все как надо, но я…

— Секундочку, — сказал корабль. — Для психической реконструкции я не оборудован я простой механизм, не более того. Чего вы хотите? Где бы вы хотели быть, и что вам хотелось бы делать?

— Я хочу прибыть к месту назначения, — ответил Кеммингс. — Я хочу, чтобы полет кончился.

— Ага, — подумал корабль. — Вот и решение.

По очереди отключились криогенные системы. По очереди возвратились к жизни люди, и среди них Виктор Кеммингс. Что его поразило, так это что ход времени совершенно не ощущался. Он зашел в камеру, улегся в бокс, почувствовал, что его обволокла мембрана, и температура начала понижаться…

А теперь вот он стоял у корабельного трапа, разгрузочного трапа, и, не в силах оторваться, разглядывал зеленеющий вокруг пейзаж. «Это ЛР4-шесть, — осознал он, — колонизованная планета, куда я прилетел, чтобы начать новую жизнь».

— Смотрится приятно, — произнесла коренастая женщина рядом.

— Да, — отозвался он и ощутил, как накатывает на него свежесть пейзажа, суля начало новой жизни. Нечто лучшее, чем то, что знал он последние двести лет. — Я — новый человек в новом мире, — подумал он. И ему было радостно.

Прихлынули цвета, как из детского набора мультакварели. «Огни святого Эльма», — осознал он. Совершенно верно в атмосфере этой планеты активная ионизация. Бесплатный фейерверк, как давным-давно, в двадцатом веке.

— Мистер Кеммингс, — прозвучал голос подошедшего сзади пожилого мужчины. — Вам что-нибудь снилось?

— В анабиозе? — переспросил Кеммингс. — Нет, что-то не припомню.

— А мне, кажется, снилось, — произнес пожилой мужчина. — Вы не поддержите меня за руку, когда будем спускаться? А то меня что-то пошатывает. И воздух какой-то разреженный. Вам так не кажется?

— Не бойтесь, — сказал ему Кеммингс и взял пожилого мужчину под руку. — Я помогу вам спуститься. Смотрите вон проводник идет. Он поможет со всяким оформлением это входит в стоимость билета. Нас отвезут в курортную гостиницу и поселят в номерах первого класса. Перечитайте свой буклет. — Он ободряюще улыбнулся пожилому мужчине тому было явно не по себе.

— По идее, после десяти лет в анабиозе мышцы должны были бы совершенно одрябнуть, — произнес пожилой мужчина.

— Да нет, это все равно что горох замораживать, — сказал Кеммингс. Придерживая под руку боязливого попутчика, он спустился по трапу. — Если хорошо заморозить, можно хранить хоть вечно.

— Меня звать Шелтон, — представился пожилой мужчина.

— Что? — замер Кеммингс. Странное ощущение всколыхнулось в нем.

— Дон Шелтон, — протягивая руку, повторил мужчина Кеммингс машинально ответил на рукопожатие. — В чем дело, мистер Кеммингс? С вами все в порядке?

— Конечно, — сказал он. — Все замечательно. Просто я проголодался. Очень хочется чего-нибудь съесть. Хочется поскорее добраться в гостиницу, принять душ и переодеться.

— Интересно, — подумал он, — где наш багаж. Корабль, наверно, битый час разгружаться будет. Корабль не шибко смышлен.

— Знаете, что я с собой прихватил? — доверительно, задушевно поинтересовался пожилой мистер Шелтон. — Бутылку бурбона «Уайлд Терки». Самый лучший бурбон на Земле. Я зайду к вам в номер, и вместе разопьем. — Он заговорщицки ткнул Кеммингса локтем в бок.

— Я не пью, — произнес Кеммингс. — Только вино.

— Интересно, — подумал он, — есть ли тут, в такой дали, хорошие вина? Впрочем, — пришло ему в голову, — какая еще даль? Это Земля теперь далеко. Надо было, как мистер Шелтон, прихватить с собой бутылочку-другую.

Шелтон. О чем это имя ему напоминает? О чем-то очень-очень давнем, из времен молодости. О чем-то очень ценном, а также о хорошем вине и милой доброй девушке, которая пекла блинчики на старомодной кухне. Неуютные воспоминания, болезненные.

В конце концов, он стоял возле кровати в своем номере перед раскрытым чемоданом он принялся развешивать в шкафу одежду. В углу комнаты по стереовизору шла программа новостей он не слушал — но звук человеческого голоса был ему приятен, так что выключать не стал.

— Снилось ли мне что-нибудь? — спросил он себя. — За эти последние десять лет?

Рука болела. Опустив глаза, он увидел красный рубец, словно след от укуса. «Меня ужалила пчела, — понял он. — Но когда? Как? Пока я лежал в анабиозе? Невозможно. — Тем не менее он видел рубец и ощущал боль. — Надо бы чем-то помазать, — пришло ему в голову. — Наверняка где-нибудь в гостинице должен быть доктор это же отель первого класса».

Когда прибыл кибердоктор и принялся обрабатывать место укуса, Кеммингс произнес:

— Это мне в наказание за то, что убил птицу.

— В самом деле? — поинтересовался кибердоктор.

— Все, что когда-то что-то для меня значило, у меня отняли, — сказал Кеммингс. — Мартину, постер… мой старый домик с винным погребом. У нас было все, а теперь пропало. Мартина бросила меня из-за птицы.

— Из-за птицы, которую вы убили? — спросил кибердоктор.

— Господь покарал меня. В наказание за грех мой Он отнял все, что было у меня драгоценного. Дорки не грешила согрешил я.

— Но вы же были совсем маленький мальчик, — сказал кибердоктор.

— Откуда вы это знаете? — спросил Кеммингс и вырвал руку из манипуляторов кибердоктора. — Что-то тут не так. Вы не могли этого знать.

— Мне рассказала ваша мама, — произнес кибердоктор.

— Но мама же не знала!

— Она догадалась, — сказал кибердоктор. — Кошка никак не могла бы достать птицу без вашей помощи.

— Значит, она все время знала. Но ни разу и словом не обмолвилась.

— Да ладно, забудьте, — проговорил кибердоктор.

— По-моему, вас не существует, — сказал Кеммингс. — Вы никак не могли бы этого знать. Я все еще в анабиозе, а корабль продолжает транслировать мне мои же закопанные в подсознании воспоминания. Чтоб я не сошел с ума от сенсорной депривации.

— Вряд ли у вас могут быть воспоминания о конце полета.

— Значит, исполнение желаний. Это одно и то же. Могу доказать. Отвертка у вас есть?

— Зачем?

— Сейчас сниму заднюю крышку стереовизора, и увидите, — ответил Кеммингс. — Там внутри ничего нет, ни радиодеталей, ни транзисторов, ни монтажной платы — ничего.

— У меня нет отвертки.

— Тогда маленький нож. Вон, я вижу, у вас в хирургическом наборе. — Кеммингс нагнулся и достал небольшой скальпель. — Этот подойдет. Если я вам покажу, вы мне поверите?

— Если корпус пустой…

Присев на корточки, Кеммингс отвинтил винты, удерживающие на месте заднюю крышку. Крышка отделилась, и он приставил ее к стенке.

В корпусе стереовизора было пусто. Тем не менее цветная голограмма все так же проецировалась на четверть номера, и голос комментатора продолжал излагать сводку новостей.

— Признавайтесь, вы — корабль, — сказал Кеммингс кибердоктору

— Бог ты мой, — сказал кибердоктор.

— Бог ты мой, — сказал себе корабль. — А впереди еще почти десять лет этого вранья. Он безнадежно искажает любой былой опыт чувством детской вины он воображает, будто бы жена ушла от него, потому что в четырехлетнем возрасте он помог кошке поймать птицу. Единственный выход — это если бы Мартина к нему вернулась но как такое устроить? Может, ее уже нет в живых. С другой стороны, — размышлял корабль, — может, она и жива. Может, удастся уговорить ее сделать что-нибудь во спасение рассудка бывшего супруга. Люди, как правило, весьма отзывчивы. А через десять лет потребуется немало, чтобы спасти — или, скорее, восстановить — его рассудок, потребуется нечто радикальное, чего один я обеспечить не в состоянии.

Тем временем ничего не оставалось, кроме как по новой прокрутить воображаемое прибытие к месту назначения. «Прокручу прибытие, — решил корабль, — потом начисто сотру сознательную память о нем и опять прокручу. Единственный тут положительный аспект, — размышлял корабль, — это что мне есть чем заняться, значит, авось хоть мой рассудок можно надеяться сохранить в целости».

Лежа в криогенном боксе — неисправном криогенном боксе, — Виктор Кеммингс вторично представил, что корабль приземляется, и что его выводят из анабиоза.

— Вам что-нибудь снилось? — поинтересовалась у него коренастая женщина, пока пассажиры толпились у трапа. — У меня такое ощущение, что мне снилось. Старые сцены, времен юности… больше ста лет назад.

— Нет, что-то не припомню, — отозвался Кеммингс. Ему не терпелось добраться в гостиницу, принять душ, переодеться — и настроение прямо чудо как подскочит. Он ощущал легкую депрессию и не понимал, почему.

— А вот наш проводник, — сказала пожилая дама. — Он отвезет нас в отель.

— Это входит в стоимость билета, — отозвался Кеммингс. Депрессия не желала проходить. Остальные казались такими радостными, такими оживленными но он ощущал только усталость, уныло давящий на плечи вес, будто сила тяжести на новой планете для него слишком высока. — Может, так оно и есть, — сказал он себе. Но, если верить буклету, сила тяжести тут была как на Земле что, в числе прочего, и привлекало.

Озадаченный, он медленно спустился по трапу, придерживаясь за поручень. «В любом случае, — осознал он, — на самом-то деле, я не заслуживаю шанса начать жизнь заново так, рефлекторно подергиваюсь… Я непохож на всех них. Что-то со мной не так не помню, что именно, но никуда мне от этого не деться. Оно во мне. Горькое ощущение боли. Никчемности».

На правую руку Кеммингса, на тыльную сторону ладони село насекомое пожилое насекомое, утомленное полетом. Кеммингс замер на полушаге, глядя, как то ползет по костяшкам. «Я могу раздавить его, — подумал он. — Бледная немочь… в любом случае долго не протянет».

Он раздавил насекомое — и ощутил в душе великий ужас. «Что я наделал? — спросил он себя. — Первые мгновения здесь — и я уже оборвал крошечную жизнь. Это что, я так начинаю жить заново?»

Обернувшись, он смерил взглядом корабль. «Может, мне следует вернуться, — подумал он. — Пусть меня заморозят навсегда. Я человек вины, человек-разрушитель». Из глаз у него хлынули слезы.

А межзвездный корабль всеми фибрами железной души своей застонал.

За десять долгих лет, что оставалось лететь к системе ЛР4, у корабля было достаточно времени, чтобы отыскать Мартину Кеммингс. Он объяснил ей ситуацию. Она давно эмигрировала в систему Сириуса, положение дел в орбитальном поселении ее не устроило, и теперь она возвращалась на Землю. Выведенная, в свою очередь, из анабиоза, она все внимательно выслушала и согласилась быть на планете ЛР4-шесть, когда туда прибудет ее бывший супруг, если это можно устроить.

К счастью, устроить это было можно.

— Сомневаюсь, что он меня узнает, — сказала кораблю Мартина. — Я позволила себе состариться. Я не очень одобряю, когда совсем тормозят возрастные процессы.

— Хорошо еще, если он хоть что-нибудь узнает, — подумал корабль.

Мартина стояла на поле интерсистемного космопорта на планете ЛР4-шесть и ждала появления над трапом пассажиров из прибывшего корабля. Она думала, узнает ли своего бывшего мужа. Она немного побаивалась, но была рада, что успела вовремя. Еле-еле, но успела. Еще неделя, и его рейс прибыл бы первым. «Мне везет», — сказала она себе, пристально разглядывая только что севший межзвездный корабль.

Над трапом появились люди. Она увидела его. Виктор почти не изменился.

Он спустился по трапу, держась за поручень, словно устал или боялся оступиться, и она подошла к нему, глубоко засунув руки в карманы плаща она стеснялась — а когда заговорила, едва расслышала свой голос.

— Привет, Виктор, — с трудом выдавила она.

Он остановился и прищурился.

— Где-то я вас видел, — сказал он.

— Я Мартина.

— Слышала о неполадках на корабле? — с улыбкой спросил он, протягивая руку.

— Корабль связался со мной. — Она крепко сжала его ладонь. — Наверно, это была сущая пытка.

— Угу, — отозвался он. — Вечный круговорот воспоминаний. Я тебе рассказывал когда-нибудь, как в четыре года хотел освободить из паутины пчелу? А эта полосатая дура возьми меня и ужаль. — Он нагнулся и поцеловал ее. — Здорово, что ты здесь, — сказал он.

— А корабль тебе…

— Говорил, что попытается тебя сюда вызвать. Но что не уверен, успеешь ли ты.

— Мне повезло, — говорила Мартина по пути к зданию космопорта. — Я умудрилась устроить себе транзит военным кораблем — высокоскоростным он гнал как сумасшедший. Какая-то принципиально новая модель.

— Я провел в своем подсознании дольше, чем кто бы то ни было за всю человеческую историю, — говорил Виктор Кеммингс. — Хуже, чем психоанализ начала двадцатого века. И все время одно и то же. Ты вообще в курсе была, что я боялся мамы?

— Это я боялась твоей мамы, — сказала Мартина. Они остановились у выдачи багажа, ожидая, пока запустят поворотный круг. — Планетка, похоже, весьма уютная. Гораздо лучше, чем там, где я… Мне было очень плохо.

— Значит, может быть, все же есть космический план, — весело скалясь, произнес он. — Выглядишь ты просто здорово.

— Я постарела.

— Медицина…

— Я сама так решила. Мне нравятся пожилые.

Она пристально оглядела его. «Дорого дался ему этот неисправный криогенный бокс, — подумала она. — По глазам вижу. Какие-то они… ломаные. Ломаные глаза. Полны усталости и поражения. Но теперь все позади, — сказала она себе. — И я успела вовремя».

В баре в здании космопорта они заказали себе выпить.

— Старик уговорил меня попробовать бурбон «Уайлд Терки», — сказал Виктор. — Лучший на Земле бурбон, по его словам. Он захватил бутылку с… — Виктор осекся стало тихо.

— Один из твоих попутчиков, — договорила Мартина.

— Полагаю, да, — сказал он.

— Ладно, можешь не думать больше о птицах и пчелах, — произнесла Мартина.

— О сексе? — сказал он и хохотнул.

— Пчела укусила кошке там помог птицу поймать. Все это в прошлом.

— Эта кошка, — произнес Виктор, — сдохла сто восемьдесят два года назад. Я прикинул, когда нас из анабиоза выводили. Наверно, это и к лучшему. Дорки. Дорки, кошка-убийца. Совсем не похожа на кошку Толстого Томми.

— Постер мне пришлось продать, — сказала Мартина. — В конце концов.

Он наморщил лоб.

— Помнишь? — спросила она. — Ты же оставил его мне, когда мы расстались. Я всегда думала, как это с твоей стороны здорово.

— И сколько ты за него получила?

— Много. Тебе причитается… — Она прикинула в уме. — С учетом инфляции, с меня миллиона два долларов.

— Не будешь сильно против, — спросил он, — если вместо денег, ну, моей доли от продажи, я попрошу провести какое-то время со мной? Пока я тут не освоюсь?

— Не буду, — ответила она. Совершенно серьезно. Даже более чем.

Они допили вино и направились в гостиницу багаж вез кибергрузчик.

— Хорошая комната, — сказала Мартина, усаживаясь на край кровати. — И стереовизор есть. Включи, а.

— Без толку включать, — отозвался Виктор Кеммингс от распахнутого платяного шкафа, где развешивал рубашки.

— Почему бы и нет?

— Там внутри пусто, — сказал Кеммингс.

Мартина подошла к стереовизору и щелкнула кнопкой. В номере материализовалась полноцветная проекция хоккейного матча, и в уши ударил рев трибун.

— Нормально работает, — проговорила она.

— Знаю, — сказал он. — Но я могу доказать. Если есть пилка для ногтей или ножик, давай, я откручу заднюю крышку, и сама увидишь.

— Но я могу…

— Вот, смотри. — Он прервал развешивание одежды. — Смотри, как я просуну руку сквозь стену. — Он прижал ладонь к стене. — Видишь?

Рука его сквозь стену не прошла, потому что руки сквозь стены не проходят ладонь его оставалась недвижно прижатой к стене.

— А фундамент, — сказал он, — подгнивает.

— Иди сюда, — проговорила Мартина. — Сядь.

— Я точно знаю, мне частенько уже доводилось через это проходить, — сказал он. — Каждый раз одно и то же. Я спускаюсь по трапу получаю багаж иногда опрокидываю стаканчик в баре, а иногда и прямиком отправляюсь к себе в номер. Обычно я включаю стереовизор, а потом… — Он подошел к ней и протянул руку. — Видишь, где меня ужалила пчела?

На руке не было ни отметины Мартина взяла его ладонь и крепко сжала.

— Там ничего нет, — ответила она.

— А когда приезжает кибердоктор, я беру у него инструмент и снимаю со стереовизора заднюю крышку. Чтобы доказать ему, что там нет ни монтажной платы, ни радиодеталей. А потом корабль начинает все по новой.

— Виктор, — позвала она, — взгляни на свою руку.

— Правда, тебя, — сказал он, — тут раньше не было.

— Сядь, — сказала она.

— Ладно, — отозвался он и уселся на кровать — рядом, но не слишком близко.

— Поближе подвинуться не хочешь?

— Слишком грустно вспоминать тебя, — ответил он. — Я действительно тебя любил. Жаль, что это не по-настоящему.

— Я посижу с тобой, пока не станет по-настоящему, — произнесла Мартина.

— Я попробую еще раз прожить кусок насчет кошки, — сказал он, — и на этот раз не брать ее на руки и не дать поймать птицу. Может, тогда жизнь как-то изменится к лучшему. К настоящему. Настоящая моя ошибка была — это что мы расстались. Смотри я продену сквозь тебя руку. — Он положил ей ладонь на сгиб локтя. Она ощутила резкое давление мускулов ощутила вес, физическое его присутствие. — Видишь? — сказал он. — Проходит прямо насквозь.

— И все это, — произнесла она, — из-за того, что ты убил птицу, когда был маленьким мальчиком.

— Нет, — ответил он. — Все это из-за неисправности в корабельной терморегулирующей сети. Я недостаточно заморожен. В клетках моего мозга ровно столько тепла, чтобы мозговая активность не прекращалась. — Он встал, потянулся и расплылся в улыбке. — Сходим пообедаем? — спросил он.

— Прости, — ответила она. — Я не хочу есть.

— А я хочу. Попробую какие-нибудь здешние дары моря. Буклет говорит, это нечто выдающееся. Да ладно, пошли может, когда увидишь и унюхаешь, передумаешь еще.

Захватив плащ и сумочку, она отправилась вместе с ним.

— Планетка премилая, — говорил он. — Я исследовал ее десятки раз. И знаю, как свои пять пальцев. Зайдем только сначала в аптеку на первом этаже, купим немного бактина. Для моей руки. А то начинает распухать и чертовски болит. — Он продемонстрировал руку. — На этот раз, кстати, болит гораздо сильнее, чем обычно.

— Хочешь, чтоб я к тебе вернулась? — спросила Мартина.

— Ты это серьезно?

— Да, — ответила она. — Я останусь с тобой, сколько ты захочешь. Согласна, не надо нам было расставаться.

— Постер порвался, — сказал Виктор Кеммингс.

— Что? — спросила она.

— Надо было застеклить, — произнес он. — Как-то мы не додумались поберечь его. Теперь он порвался. А художник умер.

1980

Перевод А.Гузмана

Дело Раутаваары (Rautavaara's Case)

За флюктуациями межзвездных магнитных полей в этом регионе наблюдали трое земных техников в дрейфующем сфероиде, и до того самого момента, когда их настигла смерть, они справлялись со своей работой отлично.

Двигавшиеся с огромной скоростью обломки базальта уничтожили их энергетические барьеры и нарушили герметичность сфероида. Двое мужчин среагировали слишком медленно и ничего не предприняли для своего спасения.

Молодая женщина, техник из Финляндии, Агнета Раутаваара успела надеть аварийный шлем, но шланги запутались, и она умерла, задохнувшись в собственной рвотной массе — не самая приятная смерть. Таким образом инспекционная группа ЕХ-208 прекратила свое существование. До прибытия смены и возвращения домой техникам оставалось меньше месяца.

Мы не могли успеть вовремя, чтобы спасти землян, но все-таки отрядили робота с целью узнать, нельзя ли кого-то из них вернуть к жизни. Земляне не любят нас, но в данном случае их инспекционный сфероид действовал в непосредственной близости от нашей территории, а в таких ситуациях вступают в силу правила, обязательные для всех рас галактики. У нас не было желания помогать землянам, но мы подчиняемся правилам.

Правила требовали от нас попытаться вернуть к жизни троих погибших техников, но мы доверили такую ответственную задачу роботу, и, может быть, именно в этом заключалась наша ошибка. Более того, нам полагалось сразу же сообщить о трагедии на ближайший земной корабль, однако мы посчитали возможным поставить землян в известность лишь значительно позже. Впрочем, я не собираюсь ни оправдываться, ни анализировать причины, побудившие нас к подобным действиям.

Робот просигналил, что у обоих мужчин головной мозг не функционирует, а нервные ткани уже дегенерировали. У Агнеты Раутаваары он обнаружил остаточную церебральную активность и приготовился к попытке вернуть ее к жизни. Но поскольку робот не мог сам принять такое решение, он связался с нами, и мы дали согласие. Следовательно, это наша ошибка и наша вина. Если бы мы находились непосредственно на месте катастрофы, мы наверняка сумели бы сделать правильные выводы и поэтому принимаем на себя всю меру ответственности.

Спустя час робот сообщил, что путем подачи в мозг обогащенной кислородом крови из мертвого тела ему удалось восстановить у Раутаваары церебральную активность на достаточно высоком уровне. Кислород подкачивал в кровь робот, но насытить мозг питательными веществами он не мог, и мы отдали приказ синтезировать необходимые вещества, использовав в качестве сырьевого материала тело Раутаваары. Это решение вызвало впоследствии, пожалуй, самые сильные возражения со стороны представителей Земли. Но у нас не было других источников белка. А поскольку сами мы состоим из плазмы, предложить наши собственные тела тоже не представлялось возможным.

Должен заметить, что наши соображения относительно того, почему мы не могли использовать тела мертвых коллег Раутаваары, при первичном разбирательстве были сформулированы неверно. Если коротко, то мы на основании доклада робота решили, что они заражены радиоактивностью и, следовательно, токсичны для Раутаваары. Питательные вещества, добытые из этих тел, в скором времени отравили бы ее мозг. Если вы не принимаете нашу логику, это ваше право, но именно в таком виде мы воспринимали ситуацию, находясь на значительном удалении от места происшествия. Вот почему я утверждаю, что мы совершили ошибку, выслав робота вместо того, чтобы отправиться туда самим. Если вы считаете, что необходимо предъявить обвинение, то обвиняйте нас в этом.

Мы дали роботу распоряжение подключиться к мозгу Раутаваары и передать нам ее мысли, чтобы мы могли оценить физическое состояние нервных клеток.

Первые впечатления показались нам обнадеживающими, и мы сообщили землянам, что их инспекционная станция ЕХ-208 разрушена метеоритами, что двое техников-мужчин безвозвратно мертвы и что третьему технику-женщине благодаря своевременным действиям нашей группы удалось сохранить стабильную церебральную активность, то есть, что ее мозг жив.

— Ее ЧТО??? — переспросил в ответ радиооператор-землянин.

— Мы снабжаем мозг питательными веществами, полученными из клеток ее тела.

— О боже, — произнес землянин. — Какой смысл подкармливать мозг таким образом? Зачем нам нужен один мозг?

— Он может думать, — ответили мы.

— Ладно. Займемся станцией. Но, очевидно, будет проведено расследование.

— Разве, спасая мозг, мы действовали не правильно? — спросили мы. — Ведь именно мозг содержит душу, личность. Тело всего лишь инструмент, посредством которого мозг взаимодействует…

— Давайте координаты ЕХ-208, — перебил нас радиооператор. — Мы немедленно вышлем туда свой корабль. Вам следовало сообщить о катастрофе сразу же, до начала спасательных работ. Вы, «апроксимации», просто не понимаете соматические формы жизни.

Замечу, что термин «апроксимации» воспринимается нами как оскорбление, поскольку этим презрительным определением земляне намекают не столько на наше происхождение из системы Проксима Центавра, сколько на то, что мы якобы лишь копия жизни, приближение, подделка.

Вот так нас отблагодарили за наше участие — презрением. И разумеется, земляне возбудили расследование.

* * *

Пробудившаяся в недрах поврежденного мозга Агнета Раутаваара сразу же почувствовала резкий привкус рвотной массы и сжалась от страха и отвращения. Вокруг плавали обломки станции ЕХ-208. Разорванные на куски тела Тревиса и Элмса зависли неподалеку среди замерзших сгустков крови.

Внутренняя поверхность сфероида покрылась льдом. Воздух улетучился, температура упала… Почему же она еще жива?.. Агнета подняла руки и потянулась к лицу — попыталась дотянуться. Шлем. Она успела надеть шлем!

Лед, покрывавший станцию изнутри, начал таять. Вскоре оторванные руки и ноги ее коллег приросли к телам, а обломки базальта, впившиеся в толстые стены сфероида, вылезли наружу и улетели прочь.

Агнета догадалась, что время потекло вспять. Как странно…

Вернулся воздух, и она снова услышала монотонное гудение системы оповещения. Затем стало тепло. Тревис и Элмс встали на ноги, в полной растерянности оглядываясь вокруг. Недоумение, написанное на их лицах, даже рассмешило Агнету, хотя на самом деле ситуация складывалась слишком мрачная, чтобы смеяться. Очевидно, сила столкновения вызвала локальное искривление времени.

— Садитесь, вы оба, — сказала она.

— Я… Да, ладно… — хрипло ответил Тревис, сел у своего пульта и нажал кнопку, активирующую ремни безопасности.

Элмс остался стоять.

— В нашу станцию угодил поток довольно крупных каменных обломков, — произнесла Агнета.

— Верно, — подтвердил Элмс.

— И очевидно, они обладали достаточно большой энергией, чтобы изменить ход времени. Так что теперь мы снова переживаем период до столкновения.

— Надо полагать, частично в этом повинна конфигурация местных магнитных полей, — сказал Тревис и дрожащими руками потер глаза. — Ты уже можешь снять шлем, Агнета.

— Но скоро ударят метеориты, — возразила она.

Мужчины повернулись к ней.

— Мы повторим столкновение, — добавила Агнета.

— Дьявол! — пробормотал Тревис и принялся нажимать кнопки на приборной консоли. — Я уведу станцию в сторону, и метеоритный поток пройдет мимо.

Агнета сняла шлем, потом стянула сапоги и тут увидела силуэт существа, стоявшего за их спинами. Силуэт Христа.

— Смотрите, — позвала она Тревиса и Элмса.

Оба тут же обернулись. Христос стоял в традиционном белом одеянии и в сандалиях. Длинные волосы, казалось, залиты лунным светом. В чертах лица — доброта и мудрость. Как на голографических плакатах, что издают на Земле церковные организации. В белом одеянии, с бородой, мудрый и добрый. Руки, воздетые к небу. Даже нимб на месте. Удивительно, как точны оказались наши представления…

— О боже, он пришел за нами, — пробормотал Тревис.

Все трое смотрели на Христа, не отрывая глаз.

— Что ж, меня это вполне устраивает, — сказал Элмс.

— Конечно. Тебе не о чем беспокоиться, — с горечью произнес Тревис. — У тебя нет ни жены, ни детей. А об Агнете ты подумал? Ей всего триста лет. Она еще совсем ребенок.

— Я — ствол, вы — мои ветви, — вымолвил Христос. — Кто верен мне, кто хранит меня в сердце своем, тот способен на многое; без меня вы немощны.

— Я увожу станцию из этого сектора, — сказал Тревис.

— Дети мои, — добавил Христос, — я останусь с вами ненадолго.

— Вот и отлично, — ответил Тревис.

Станция на полной скорости уходила в сторону Сириуса. Навигационный экран заполнило обозначениями мощных радиационных потоков.

— Черт бы тебя побрал, Тревис, — раздраженно закричал Элмс. — Как можно упускать такую возможность? Многим ли людям доводилось своими глазами увидеть Христа?.. Если это, конечно, он… — Элмс повернулся к фигуре в белом одеянии. — Вы ведь в самом деле Христос?

— Я — путь, истина и жизнь, — молвил Христос. — Никто не может вернуться к Отцу иначе как через меня. Если вы знаете меня, вы знаете и моего Отца. С сего момента вы видели его и знаете.

— Вот! — воскликнул Элмс со счастливой улыбкой на лице. — Слышали? Должен сказать, что я очень рад встрече, мистер… — Он запнулся, потом продолжил. — Я хотел сказать «мистер Христос»… Глупо, действительно глупо… Боже, совсем забыл. Садитесь, мистер Христос. Можете сесть за мой пульт или за пульт мисс Раутаваары. Ты не возражаешь, Агнета?.. Это Уолтер Тревис… Он не христианин, но я сам верю. И всю жизнь верил. Почти всю жизнь. Насчет мисс Раутаваары я не знаю. Что ты скажешь, Агнета?

— Прекрати молоть языком, Элмс, — посоветовал Тревис, но тот повернулся к нему и добавил:

— Он пришел судить нас.

— Если кто слышит мои слова и не внимает им, не мне судить его, ибо я пришел не осудить мир, а спасти, и кто меня отвергает, кто отворачивается от моих слов, тот уже осужден, — изрек Христос.

— Верно, — сказал Элмс, кивая.

— Не суди нас слишком строго, — обратилась к Христу Агнета. — Мы только что пережили страшное потрясение…

Тут она вдруг засомневалась, помнят ли Элмс и Тревис, что они уже умерли и их тела разорвало в клочья. Христос успокаивающе улыбнулся.

— Тревис, — сказала Агнета, наклоняясь к его пульту. — Я хочу, чтобы вы меня послушали… И ты, и Элмс погибли во время столкновения с метеоритным потоком. Именно поэтому он и пришел. Я единственная, кого не…

— Не убило, — закончил за нее Элмс. — Мы умерли, и он явился за нами… Я готов, господи. Прими меня.

— Забери их обоих, — пробормотал Тревис. — А я пока пошлю в центр аварийный сигнал и расскажу им, что тут происходит. Уж свой доклад-то я передать успею, пока он меня не забрал.

— Но ты уже мертв, — заметил Элмс.

— Тем не менее я все еще могу связаться с центром по радио, — парировал Тревис, но на его лице уже появилось смятение. И покорность.

Агнета снова повернулась к Христу.

— Дай Тревису немного времени. Он еще не до конца понял свое положение. Но ты, очевидно, и так об этом знаешь. Ты все знаешь.

Христос кивнул.

* * *

И мы, и земная комиссия по расследованию внимательно изучили запись процессов в мозгу Агнеты Раутаваары. Однако к единому мнению относительно случившегося мы не пришли. В то время как земляне усмотрели в происходящем только зло, мы расценили его как благо — для Агнеты Раутаваары и для нас.

После того как робот, повиновавшийся непродуманным распоряжениям, восстановил функционирование ее поврежденного мозга, мы получили возможность заглянуть в потусторонний мир, познать управляющие им высшие силы.

Разумеется, нас огорчила точка зрения землян.

— У нее галлюцинации, — заявил их представитель. — И вызвано это отсутствием поступающей по обычным каналам органов чувств информации. Ведь ее тело мертво. Вот что вы наделали!

Мы в свою очередь пытались объяснить, что Агнета счастлива.

— Считаем, что необходимо отключить ее мозг, — настаивал представитель землян.

— И прервать эту уникальную связь с потусторонним миром? — возражали мы. — Не исключено, что такой возможности познать жизнь после смерти нам больше никогда не представится. Мозг Агнеты Раутаваары сейчас как увеличительное стекло. И мы настаиваем на продолжении исследований. В данном случае потенциальная научная ценность исследований перевешивает любые гуманитарные соображения.

Эту позицию мы продолжали отстаивать и дальше. Позицию искреннюю, а вовсе не продиктованную желанием как-то снять с себя вину. В конце концов земляне согласились не отключать мозг и продолжить запись информации, как видео, так и аудио. Вопрос о степени нашей виновности был пока отложен.

Лично меня земная идея Спасителя очень заинтересовала. С нашей точки зрения это устаревшая и весьма эксцентричная концепция — не в силу ее антропоморфизма, а благодаря системе оценки отбывающих душ, чем-то похожей на школьную: своего рода счеты, где откладываются плохие и хорошие поступки, или аттестат, свидетельствующий о пригодности для перевода в следующий класс, какие применяют для оценки знаний детей.

Одним словом, такое представление о Спасителе с нашей точки зрения слишком примитивно. Я много наблюдал — мы наблюдали, как единый полиэнцефалический организм, — за процессами в мозгу Агнеты Раутаваары, и меня часто посещал вопрос: как она отреагирует на встречу со Спасителем или Проводником Душ, каким его представляем себе мы? В конце концов функционирование ее мозга по-прежнему обеспечивалось нашим оборудованием, той самой аппаратурой, что доставил к потерпевшему аварию сфероиду робот.

Отключать ее даже на короткое время было бы слишком рискованно, так как мозг Раутаваары и без того пострадал очень сильно. Поэтому весь комплекс аппаратуры вместе с мозгом доставили к месту проведения разбирательства, на нейтральное судно, дрейфовавшее на полпути между нашими звездными системами.

Позже, в осторожной беседе со своими коллегами, я предложил внедрить в искусственно сохраняемый мозг Раутаваары нашу собственную концепцию Потустороннего Проводника Душ. Мой довод выглядел очень просто: будет интересно узнать, как она отреагирует.

Коллеги тут же отметили непоследовательность моей логики. Во время разбирательства я говорил, что мозг Раутаваары служит окном в потусторонний мир, и одно это уже оправдывает заботы по поддержанию в нем жизни. В какой-то степени такой довод даже оправдывал наши действия.

Теперь же я утверждал, что переживания Раутаваары не более чем экстраполяция ее собственных исходных представлений о существовании после смерти.

— Оба вывода тем не менее верны, — сказал я. — Это и настоящее окно в потусторонний мир, и отражение присущего ее расе мировоззрения.

Другими словами, в нашем распоряжении появилась модель, в которую мы после строгого отбора могли вносить определенные изменения. Например, внедрить в мозг Раутаваары нашу концепцию Проводника Душ и воочию убедиться, в чем наши представления отличаются от земных.

Новая, заманчивая возможность проверить собственную теологию. В нашем представлении, земляне уже прошли проверку и оказались не на высоте.

Поскольку аппаратура, поддерживавшая жизнь в мозге Раутаваары, находилась в нашем подчинении, мы решили попробовать. Задуманный эксперимент интересовал нас гораздо больше, чем исход разбирательства.

Чувство вины — принадлежность культуры; оно не пересекает границ, разделяющих виды.

Полагаю, что земляне могли бы счесть наши намерения зловещими. Но я категорически возражаю против такого определения. Мы возражаем. Если хотите, можно назвать это игрой, но не более. Мы рассчитывали, что, став свидетелями конфронтации Раутаваары и нашего Спасителя, получим огромное эстетическое наслаждение.

* * *

— Я есть воскрешение, — произнес Спаситель, обращаясь к Тревису, Элмсу и Агнете. — Кто верит в меня, даже умерев, будет жить вечно, а кто живет и верит, никогда не умрет. Вы верите в это?

— Я верю, — от всего сердца признался Элмс.

— Чушь, — заявил Тревис.

Агнета все еще сомневалась.

— Мы должны в конце концов решиться, идем мы или нет, — сказал Элмс. — Тревис, ты как хочешь, но тебя уже нет. Можешь оставаться тут и гнить — это твое дело. А ты, Агнета, я надеюсь, найдешь в душе бога. Я хочу, чтобы ты жила вечно, так же, как и я. Верно я говорю, господь?

Спаситель кивнул.

— Тревис, — заговорила Агнета, — я думаю… Мне кажется, ты должен согласиться с нами…

Ей не хотелось давить на него, повторяя, что он уже мертв, но ему следовало признать, наконец, свое положение. В противном случае, как и говорил Элмс, он обречен.

— Идем с нами, — добавила она.

— Значит, ты решилась? — с горечью в голосе спросил Тревис.

— Да.

Элмс, все это время наблюдавший за Спасителем, вдруг произнес шепотом:

— Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что он изменился.

Агнета посмотрела на Спасителя, но ничего не заметила. Зато Элмс теперь выглядел очень испуганным. Спаситель в белом одеянии медленно подошел к Тревису, затянутому ремнями безопасности, постоял рядом, а затем наклонился и впился зубами ему в лицо.

Агнета закричала. Элмс смотрел на происходящее, не в силах оторвать взгляда. Тревис бился в конвульсиях, но ремни держали крепко. Спаситель продолжал есть.

— Теперь вы видите! — произнес представитель комиссии по расследованию.

— Ее мозг необходимо отключить. Деградация зашла слишком далеко, и она испытывает ужасные ощущения. Необходимо срочно прекратить этот эксперимент.

— Нет, — сказал я. — Нас такой поворот событий крайне интересует.

— Но Спаситель пожирает Тревиса! — воскликнул другой делегат Земли.

— В вашей религии, если не ошибаюсь, — заметил я, — принято поедать тело господне и пить его кровь? А здесь мы имеем всего лишь зеркальное отображение вашего святого причастия.

— Я приказываю отключить мозг! — заявил председатель комиссии. Лицо его побелело, а на лбу выступили капли пота.

— Прежде чем это сделать, мы должны увидеть продолжение, — ответил я.

Меня буквально ошеломила такая трактовка нашего святого причастия, высочайшего по значимости акта, когда Спаситель пожирает нас, своих верующих.

— Агнета, — прошептал Элмс. — Ты видела? Христос съел Тревиса. Кроме перчаток и сапог ничего не осталось…

Боже, думала Агнета, что происходит?.. Она инстинктивно двинулась подальше от Спасителя и ближе к Элмсу.

— Он — моя кровь, — произнес Спаситель, облизывая губы. — Я пью эту кровь, кровь вечной жизни, и, испив ее, буду жить вечно. Он — мое тело, ибо у меня нет своего: я всего лишь плазма. Но съев его тело, я обретаю вечную жизнь. И сим объявляю новую истину: я вечен!

— Он и нас сожрет, — проговорил Элмс.

Да, подумала Агнета. Сожрет. Теперь она ясно видела, что это «апроксимация». Обитатель системы Проксима Центавра. И он прав: у него нет тела. Единственный способ его обрести…

— Я убью его! — закричал Элмс, выдернул из ниши лазерную винтовку и прицелился.

— Отец мой, настал час… — произнес Спаситель.

— Не подходи! — крикнул Элмс.

— Минет немного времени, и вы уже не сможете меня увидеть, если я не выпью вашей крови и не отведаю ваших тел. Прославьте же себя во имя моей жизни…

Спаситель двинулся к Элмсу, и тот нажал на курок. Фигура в белом одеянии покачнулась, истекая кровью. Это кровь Тревиса, поняла Агнета. Она в ужасе закрыла лицо руками, потом опомнилась и приказала Элмсу:

— Быстро скажи: «Я не повинен в том, что пролилась кровь этого человека». Быстро, пока еще не поздно…

— Я не повинен в том, что пролилась кровь этого человека, — пробормотал Элмс.

Спаситель рухнул на пол. Кровь лилась, не переставая. Но теперь перед ними оказался не бородатый человек, а что-то совершенно другое, и Агнета даже не могла понять, что именно.

— Эли, Эли, lama sabachthani? — произнес Спаситель, но, когда они с Элмсом подошли ближе, он уже был мертв.

— Я убил его! Я убил Христа! — закричал Элмс и, направив ствол винтовки на себя, попытался нащупать курок.

— Это не Христос, — сказала Агнета. — Что-то другое. Его прямая противоположность…

Она подошла и отняла у Элмса винтовку. Он обмяк и заплакал.

* * *

Землян в комиссии по расследованию было большинство, и они проголосовали за то, чтобы прекратить деятельность мозга Агнеты Раутаваары. Нас это решение крайне огорчило, но поделать мы ничего не могли.

Нам довелось стать свидетелями начала удивительного научного эксперимента: теология одной расы разумных существ, приживленная к теологии другой расы. На наш взгляд, решение землян отключить мозг Раутаваары — это настоящая научная трагедия. В смысле основополагающих отношений с богом земляне отличаются от нас в корне. Разумеется, это можно объяснить тем, что они — соматическая раса, а мы — плазма. Они пьют кровь своего господа, едят его тело и таким путем обретают бессмертие. Для землян здесь нет ничего предосудительного, они считают такие отношения с богом совершенно естественными. Для нас же эта ситуация просто немыслима.

Чтобы верующий пожирал своего бога?! Ужасно! Позорно! Кощунственно! Высший всегда должен кормиться низшим. Бог должен поглощать своего верующего.

На наших глазах «Дело Раутаваары» закрыли. Закрыли, отключив ее мозг, после чего электроэнцефалограмма сгладилась, а изображение на экране погасло. Мы чувствовали себя подавленно, но земляне на этом не остановились и проголосовали за вердикт, осуждающий наши действия после аварии.

Просто поразительно, сколь многое разделяет расы, развившиеся в разных звездных системах. Мы пытались понять землян, но безуспешно. И нам известно, что они не понимают нас. Более того, они так же порой не приемлют некоторые наши обычаи, как и мы — их. «Дело Раутаваары» лишний раз это продемонстрировало. Но разве мы не служили высокой науке? Я, например, был просто поражен реакцией Раутаваары, когда Спаситель на ее глазах съел мистера Тревиса, и мне очень хотелось увидеть закономерное продолжение этого священного ритуала с участием Элмса и Раутаваары.

Увы, нас лишили такой возможности. И с нашей точки зрения эксперимент полностью провалился.

Кроме того, мы теперь живем под грузом совершенно излишних в данной ситуации обвинений.

1980

Перевод А.Корженевский

Чуждый разум (The Alien Mind)

Неподвижный в глубинах тета-камеры, он услышал слабый тон, а следом синтоголос.

— Пять минут.

— Хорошо, — ответил он и принялся выкарабкиваться из глубокого сна. Есть пять минут, чтобы скорректировать курс корабля — что-то пошло не так с системой управления. Его ошибка? Маловероятно, он никогда не совершал ошибок. Джейсон Бедфорд не ошибается.

Неуверенно пробираясь в рулевую рубку, Бедфорд заметил, что Норман, которого отправили с ним для компании, тоже бодрствует. Кот медленно плавал в воздухе кругами, пытаясь поймать почему-то оказавшуюся не принайтовленной авторучку. Странно.

— А я-то думал, ты без сознания, как и я.

Бедфорд проверил курс корабля. Невозможно! Отклонение на одну пятую парсека по направлению к Сириусу. Лишняя неделя полета. С мрачной решимостью он перенастроил курс и послал предупредительный сигнал в точку назначения, на Мекнос-3.

— Проблемы? — поинтересовался диспетчер-мекносиец.

Голос его был сухим и холодным, и выверенная монотонность вызвала в воображении Бедфорда что-то змеиное.

Он объяснил ситуацию.

— Вакцина нам нужна, — сказал мекносиец. — Постарайтесь не отклоняться от курса.

Кот по имени Норман величественно вплыл в рулевую рубку, вытянул лапу, пытаясь за что-нибудь ухватиться… Пискнули две активированные кнопки, и корабль изменил курс.

— Так вот кто сделал это, — проговорил Бедфорд. — Ты унизил меня в глазах инопланетянина. Выставил меня идиотом перед инопланетным разумом.

Он схватил кота. И сжал его изо всех сил.

— Что это за странный звук? — спросил мекносиец. — Как будто стон.

— Здесь больше некому стонать, — спокойно проговорил Бедфорд. — Забудьте.

Он отключил связь, отнес трупик кота в мусорный сфинктер и катапультировал в пространство. Не мешкая, вернулся в тета-камеру и вновь погрузился в дрему. Бедфорд спал сном младенца — теперь никто не тронет его приборы.

Когда корабль пришвартовался на Мекносе-3, старший медицинской команды чужаков приветствовал его странным вопросом.

— Мы хотели бы взглянуть на ваше домашнее животное.

— У меня нет домашнего животного, — честно сказал Бедфорд.

— В соответствии с декларацией груза…

— Не ваше дело, — оборвал его Бедфорд. — Вы получили свою вакцину, а я могу отправляться домой.

— Безопасность любой формы жизни как раз наше дело, — ответил мекносиец. — Мы проверим ваш корабль.

— На предмет кота, которого не существует, — хмыкнул Бедфорд.

Поиски ни к чему не привели. Бедфорд нетерпеливо наблюдал, как инопланетные создания скрупулезно проверяют грузовые и пассажирские отсеки судна. К его досаде, мекносийцы нашли десять мешков сухого кошачьего корма. Между ними возникла длинная дискуссия на неизвестном ему языке.

— Мне разрешено вернуться на Землю? — сухо поинтересовался Бедфорд. — У меня плотный график.

Его не волновало, что думают или говорят инопланетяне; он хотел лишь вернуться в тихую тета-камеру и погрузиться в глубокий сон.

— Вы должны пройти дезинфекцию, — сообщил старший медик мекносийцев, — чтобы ни одна спора или вирус…

— Ясно, — кивнул Бедфорд. — Давайте не будем мешкать.

Позже, когда дезинфекция была завершена и он в рубке уже собирался запускать двигатель, ожило радио. Говорил один из мекносийцев — для Бедфорда они все были на одно лицо.

— Как звали кота? — спросил мекносиец.

— Норман, — ответил Бедфорд, включил зажигание, и корабль рванулся вперед.

Бедфорд улыбался.

Он уже не улыбался, когда обнаружил, что питание тета-камеры не включается. Не улыбался, когда не нашел запасного тета-модуля. Неужели забыл взять? — спрашивал он себя. Да нет, он не мог забыть. Они взяли его.

Пройдет два года, прежде чем он достигнет Земли. Два года в полном сознании, лишенный тета-сна; два года сидя за приборной доской, плавая в воздухе или — как он не раз видел в учебных фильмах — в совершенно обезумевшем состоянии свернувшись калачиком в углу.

Бедфорд послал радиозапрос на возвращение на Мекнос-3. Ответа не было.

Сидя в рубке, он нажал кнопку маленького бортового компьютера и сказал:

— Моя тета-камера не работает, ее вывели из строя. Что мне делать целых два года?

— ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ ЭКСТРЕННЫЕ РАЗВЛЕКАТЕЛЬНЫЕ ПЛЕНКИ.

— Точно! — Как же он мог забыть. — Спасибо!

Бедфорд нажал кнопку, и открылся отсек для пленок.

Никаких пленок там не было. Только кошачья игрушка — миниатюрная боксерская груша, которая прилагалась к Норману и которую он так ни разу и не удосужился ему дать. И все.

Чуждый разум, подумал Бедфорд. Загадочный и коварный.

Включив корабельный аудиорекордер, он проговорил со всем спокойствием, на которое был способен:

— Чем я займусь в следующие два года, чтобы скрасить ежедневную рутину. Во-первых, есть еда. Я стану проводить как можно больше времени за планированием, готовкой и едой, наслаждаясь самыми изысканными блюдами. За эти два года я попробую все возможные комбинации сочетаний продуктов…

Осекшись, Бедфорд поспешил в трюм.

Стоя перед плотно набитым грузовым отсеком — набитым уставленными в ряд мешками с одинаковой маркировкой, — он подумал, что вряд ли можно рассчитывать на какое-то разнообразие, имея на руках двухлетний запас сухого кошачьего корма. А если корм во всех мешках одинаков на вкус?..

Корм во всех мешках был одинаков на вкус.

1981

Перевод А.Криволапов

Примечания

1

«Фнул» созвучно с «fool» — англ. «дурак».

(обратно)

2

Hundefutter — собачий корм (нем.).

(обратно)

3

Йо-йо — старинная японская игрушка. Представляет собой волчок на узкой дощечке с выемкой. Волчок двигается вверх и вниз по дощечке, управляемый движениями пальцев. Игрушка была чрезвычайно популярна в США в шестидесятые годы, когда написан этот рассказ.

(обратно)

4

«Смитсоник» — имеется в виду Национальный музей при Смитсоновском институте. Институт основан в 1844 году в городе Вашингтоне на средства английского ученого Дж. Смитсона. В состав Смитсоновского института, помимо Национального музея, также входят астрономическая обсерватория, Национальный зоологический парк, Национальная картинная галерея и др.

(обратно)

5

«Дух Святого Луиса» — так назывался самолет, на котором летчик Ч.Линдберг в 1927 году впервые в истории авиации пересек Атлантический океан, перелетев из США в Европу.

(обратно)

6

Райт — американские авиаконструкторы и летчики, первыми в мире семнадцатого декабря 1903 года совершили полет продолжительностью 59 секунд на построенном ими самолете с двигателем внутреннего сгорания.

(обратно)

7

Упоминаемый здесь Сан-Хосе — город километрах в шестидесяти к северу от Сан-Франциско.

(обратно)

8

AAA — Американская автомобильная ассоциация.

(обратно)

9

Пасадена — город к северо-востоку от Лос-Анджелеса, фактически — его окраина.

(обратно)

10

Беркли — город, отделенный от Сан-Франциско несколькими километрами Сан-Францисского залива.

(обратно)

11

Окленд — город в нескольких километрах от Беркли; эти города практически сливаются.

(обратно)

12

Упоминаемый здесь Сан-Фернандо — городок неподалеку от Лос-Анджелеса, в полусотне километров от Пасадены.

(обратно)

13

Изданная изначально в сборнике №5 «The Little Black Box» 1987 г. новелла в издании Citadel Twilight 1992 г. была перенесена в сборник №2 «We Can Remember It for You Wholesale». В данном сборнике она публикуется в переводе М.Пчелинцева в качестве бонуса.

(обратно)

14

То есть «Настоятель Свифт». Как ни странно, название этой смеси подразумевает Джонатана Свифта, который был настоятелем собора Святого Патрика в Дублине.

(обратно)

15

Better Business Bureau — реальный орган, следящий за соблюдением деловой этики.

(обратно)

16

Перевод с латинского Ф.Петровского.

(обратно)

17

Несмотря на название, рассказ никогда не предназначался для «Опасных видений» и был написан уже после ее выхода (как пародия). На самом деле Дик участвовал в знаменитой антологии Эллисона с другим произведением — «Вера наших отцов».

(обратно)

18

Перевод С. Шервинского.

(обратно)

19

Строки из стихотворения англ. поэта Томаса Грея (1716–1771) «Элегия, написанная на сельском кладбище». Перевод В. Жуковского. (Прим. пер.).

(обратно)

20

У.Шекспир «Ричард III», пер. А.Радловой.

(обратно)

21

Прототипом Линды Фокс послужила американская певица Линда Ронстадт (р. 1946).

(обратно)

22

Джон Доуленд (1563–1626) — английский композитор и музыкант, известный сочинениями для лютни. Филип Дик исключительно высоко ценил его музыку и не раз ссылался на нее в своих произведениях. Так, название романа «Пролейтесь, слезы» (1974) представляет собой отсылку к одной из самых известных песен Доуленда.

(обратно)

23

Чикано — потомки мексиканцев, проживающие на Юго-Западе США.

(обратно)

24

«Вау-вау», «квакушка» — эффект, широко используемый в современной музыке, прежде всего на электрогитарах. По звучанию напоминает человеческий голос.

(обратно)

25

Далекая возлюбленная, аллюзия на лирическую балладу Бетховена «К далекой возлюбленной». (нем.).

(обратно)

Оглавление

--отсутствует-- Томас Диш Предисловие (Introduction)

Маленький черный ящичек (The Little Black Box)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 6

Война с фнулами (The War with the Fnools)

Бесценное сокровище (Precious Artifact)

Синдром (Retreat Syndrome)

Терранская одиссея (A Terran Odyssey)

Встреча состоится вчера (Your Appointment Will Be Yesterday)

Разногласия в верхах (Holy Quarrel)

  I

  II

  III

  IV

  V

Не отыграться (A Game of Unchance)

Мы вам все припомним! (We Can Remember It for You Wholesale)[13]

По обложке (Not By Its Cover)

Реванш (Return Match)

Вера наших отцов (Faith of Our Fathers)

Рассказ, которым все закончится (The Story to End All Stories for Harlan Ellison's Dangerous Visions)

Электрический муравей (The Electric Ant)

Кэдбери, бобр, которому не хватало (Cadbury, the Beaver Who Lacked)

Скромная награда хрононавтам (A Little Something for Us Tempunauts)

Недолюди (The Pre-Persons)

Глаз Сивиллы (The Eye of the Sibyl)

День, когда мистер Компьютер рухнул с дуба (The Day Mr. Computer Fell Out of Its Tree)

Под прицелом (The Exit Door Leads In)

Цепи воздушные, сети эфира (Chains of Air, Web of Aether)

Нечаянные воспоминания о смерти (Strange Memories of Death)

Стылый полет (I Hope I Shall Arrive Soon)

Дело Раутаваары (Rautavaara's Case)

Чуждый разум (The Alien Mind) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg