«Педагогическая поэма второго порядка»

Педагогическая поэма второго порядка (fb2) - Педагогическая поэма второго порядка (Лыцк, Баклужино, Суслов) 464K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Юрьевич Лукин

Евгений Лукин Педагогическая поэма второго порядка

Посвящается Ульдору и Таллэ

Иллюстрация Игоря Тарачкова

Глава 1. НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

Светлый стяг над нашими полками Не взыграет больше никогда. Александр Блок

Приличия ради вороша палочкой траву, Савелий Павлович брел по желтым от одуванчиков полянам, беспечно уверенный в том, что берестяной кузовок как был, так и останется пустым. В конце концов шампиньоны можно купить и на рынке, а вот нервов на рынке не купишь. Глубокая мысль. Кстати, может быть, оно и хорошо, что не купишь. Поступи нервы в продажу, ученички бы их тоже прикупили, причем наверняка в гораздо большем количестве.

Нелегко, ох нелегко дался молодому педагогу первый год работы. Совершить одиночную вылазку на природу Савелия подбил его коллега Петр Маркелович, сказав: поди поучись у грибов, как надо за грибницу держаться. Под грибницей старший товарищ, скорее всего, подразумевал коллектив или даже общество в целом. Циник он, этот Петр Маркелович, дай ему Бог здоровья!

Время от времени в прогалах меж зарослей ивняка возникали озабоченные тетки с кошелками. Кукушка в рощице скандировала ямбы. Потом сделала паузу и внезапно перешла на амфибрахий: ку-ку-ку, ку-ку-ку…

Подивившись искушенности пернатой в стихотворных размерах, начинающий грибник выбрался на очередную поляну — и приостановился, не веря глазам. Такое впечатление, что кто-то рассеял в траве белые гладкие камушки. Располагались они довольно плотным кружком, и то ли по контрасту, то ли в самом деле, но зелень внутри кружка была малость темнее, нежели снаружи. Каким образом этакий выводок шампиньонов избежал хищного взора теток с кошелками — загадка.

Савелий раскрыл перочинный ножик, преклонил колени… и усомнился: вдруг поганки? Их ведь, говорят, с шампиньонами перепутать ничего не стоит — во всяком случае, такому специалисту, как он сам… Хотя нет, поганки Савелию Павловичу представлялись тощими, сухопарыми — чисто выпускницы в белых кружевных воротничках. А тут вон какие крепыши

Вскоре берестяное донышко кузовка исчезло под слоем грибов. Солидно, солидно… Будет чем щегольнуть перед Петром Маркелычем. Савелий Павлович срезал последний крохотный шампиньоныш и хотел уже выпрямиться, когда с небес раздался громовой голос.

— Внимание! — властно произнес он. — Господа русичи и господа татаре! Ваше сборище является несанкционированным, поэтому прошу разоружиться и мирно покинуть заповедную зону…

Мимо, проламывая кусты, опрометью пробежала бабушка с туго набитой кошелкой.

— В противном случае… — неумолимо продолжал громовой голос с небес.

Савелий Павлович встревоженно огляделся, потом сообразил, что говорят в мегафон, бросил ножик в кузовок и подался на звук, прекрасно, кстати, сознавая неразумность своих действий. Как это у Ярослава Гашека? «…Перестрелял всю семью, да еще швейцара, который пошел посмотреть, кто там стреляет с четвертого этажа».

Добрался до опушки — и чуть не рассыпал грибы.

* * *

Окажись на месте Савелия Павловича некто давно и прочно помешавшийся на паранормальщине, кто-нибудь из тех, для кого словосочетание «летающая тарелка» лишь в последнюю очередь связывается с семейной склокой… Да, подобный субъект, возможно, и вообразил бы на миг, будто провалился в наше славное прошлое. На бывшем колхозном поле, исполчась, грозно стояли друг против друга два довольно-таки многочисленных воинства. Майское солнце дробилось и плавилось в самделишных нагрудниках, щитах, кольчугах, опасно сияло на выхваченных из ножен клинках.

Однако для преподавателя-словесника, обожателя классики, точно знающего, где кончается литература и начинается обыденная, будь она неладна, жизнь, такое истолкование происходящего явилось бы по меньшей мере неприличным. Вне всякого сомнения, на заброшенном поле силами энтузиастов воспроизводилось некое историческое событие — что-то вроде Мамаева побоища в миниатюре. Слева, надо полагать, утвердились басурмане, справа — русские, причем под черным стягом («На нем же бе образ владыкы Господа нашего»). При виде столь достоверной подробности Савелий Павлович чуть не прослезился. Читали, стало быть, летописную повесть, читали: «Пад на колену прямо великому полку, черному знамени…»

К тому времени, когда педагог проморгался, ряды витязей и батыров успели смешаться. Нет-нет, битвой тут и не пахло. Бывшие супротивники сноровисто перестраивались в единую фалангу: спинами к рощице, лицами к дальнему краю поля, где неподвижно воздвиглась шеренга полицейских — в прозрачных шлемах, в камуфле, с дубинками и пластиковыми щитами.

Гомон, достигший ушей грибника, ничего хорошего не предвещал.

— Аллах акбар!..

— Во имя Отца и Сына…

— Менты поганые!..

Так это что же (подумалось Савелию), не только митинги, но и отдельные исторические события можно объявить несанкционированными? Хотя чем вам митинг не историческое событие?.. Следующая мысль была из парадоксальных: слушайте, а ведь появись полиция вовремя у речки Непрядвы в 1380-м — не исключено, что история наша двинулась бы совершенно иным путем…

— Повторяю для непонятливых! — громыхнул мегафон. — В противном случае…

И Савелий Павлович наконец-то сообразил испугаться. Трудно было сказать, за кем останется неухоженное поле боя: за рослыми кольчужниками или за столь же рослыми блюстителями порядка. В душе молодой словесник принял сторону кольчужников, и, поверьте, не из фрондерских настроений: уж больно умилило его черное знамя с иконой. Однако дальнейшее пребывание на опушке явно становилось опасным — поди еще пойми, что лучше: огрести по кумполу резиновой палкой или же тупым, но металлическим клинком.

Преследуемый хрипом и громыханием мегафона, незадачливый грибник отступил поглубже в рощу и, достигши места недавней вырубки, присел в ошеломлении на один из пеньков. Вот тебе и успокоил нервы… Вот тебе и сходил по грибы…

Самым правильным поступком в такой ситуации было подхватить отягощенный шампиньонами кузовок и, не искушая более судьбу, двинуться прямиком к остановке автобуса. Однако воя и лязга, сопутствующих побоищу, с опушки не доносилось, мегафон тоже умолк, и любопытство взяло верх над благоразумием.

Савелий Павлович был уже готов встать, вернуться, посмотреть, чем кончилось дело, когда неподалеку послышались хруст веток, побрякивающие шаги — и на поляну, тяжело ступая, вышел русский ратник. С железным шорохом сел на свободный пень, уронил меч, снял шелом, оказавшись приятным молодым человеком лет двадцати с небольшим. Русобород, могуч, широко раскрытые серые глаза, кудри до плеч. Из-под кольчуги виднеется монашеская ряса. Не иначе Пересвет. Если так, то ответственную ему роль доверили.

— Слава те, Господи… — обессиленно выдохнул воинствующий инок и с чувством перекрестился.

— Что там? — спросил Савелий Павлович.

Сидящий перевел на него взгляд, пошевелил губами.

— Агаряне… — страдальчески выдохнул он. — Чистые агаряне, Господи, блин, помилуй…

Савелий Павлович кашлянул.

— Простите… А вы кто?

Ратник к тому времени перевел дух, серые глаза его прояснились, на устах обозначилось некое подобие улыбки.

— По игре или по жизни?

— М-м… — Савелий Павлович растерялся.

— По игре Ослябя, — видя его замешательство, представился ратник. — По жизни иеродиакон Илиодор. В миру Василий.

— Да что ж у вас имен так много? — подивился педагог.

— Одно для Бога… — степенным баском отвечал Ослябя-Илиодор-Василий. — Другое для людей. Третье по игре…

— Как же к вам обращаться?

— Зовите Аскольдом.

— А Ослябя?

— Ослябя я только сегодня, — пояснил могучий инок. — Постоянное имя — Аскольд.

— Так… — Савелий Павлович потер висок. — Но все-таки вы… — другая его рука неуверенно взмыла в сторону опушки, — реставраторы?

— Реконструкторы, — поправил Аскольд-Ослябя и закручинился. — Нет… — с покаянным вздохом молвил он спустя малое время. — На полный рекон у нас ни денег, ни людей не хватит. Ролевики мы…

Педагог был сильно разочарован. Восстановить в подробностях какой-либо момент истории он полагал делом серьезным и достойным, а вот ролевые игры считал блажью. Как-то даже неловко: взрослые люди, а сами, как мальчишки, бегают с сабельками по заливным лугам, то гномами себя воображают, то ушкуйниками. Участие же монаха в столь неподобающей забаве и вовсе ни в какие ворота не лезло.

Как хотите, а Савелий Павлович готов был уже принять сторону полицейских с дубинками и пластиковыми щитами.

Следует пояснить, что у молодого словесника имелись к ролевым играм претензии личного порядка. Неизвестно, как обстояли дела в других учебных заведениях столицы, но старшие классы той школы, где он преподавал, тоже были поражены этим поветрием, хотя трудно сказать, в какой степени оно мешало учебному процессу и мешало ли вообще. Читали ролевики, по нашим временам, изрядно, однако что они читали?! Однажды, отчаясь понять загадочную душу учащихся, педагог взялся за «Властелина Колец». Одолеть — одолел. Очарован не был. Ни тебе психологической сложности, ни глубоких нравственных проблем…

— Так… — цедил он, постукивая карандашиком по раскрытому классному журналу. — Значит, отчества Анны Карениной мы не помним… А как звали королеву эльфов у Профессора?

Лес рук.

— Слава, — болезненно морщась, допытывался он после уроков у долговязого «хорошиста». — Ну почему обязательно Толкин? Почему вы, например, не устроите игру по «Дон Кихоту»? Можно сказать, первый ролевик, предшественник ваш… свихнулся на том же, на чем и вы, только века на четыре раньше…

Разговор, помнится, происходил на школьном дворе. Верзила в маечке с надписью «Вырасту буду Сауроном» стоял перед Савелием Павловичем, опершись на длинномерный предмет в чехле, и мечтательно смотрел поверх головы преподавателя, словно прикидывал, а не отоварить ли зануду Савушку этим самым предметом по тыковке. Потом, должно быть, осознав несбыточность подобных мечтаний, очнулся, скривил физию в пренебрежительной ухмылке.

— Чего там играть?.. Он же псих!

Воля ваша, а за Сервантеса было обидно.

— Ну хорошо, — продолжал домогаться въедливый преподаватель. — Берете вы книгу. Раздаете роли. Начинаете импровизировать… А для кого это все? Зритель где?

— Мы сами…

— Нет, позволь! Вы исполнители. А любое искусство требует адресата. Читателя, слушателя…

Дылда моргал.

— Так то искусство, а то игра… — говорил он, явно озадаченный туповатостью своего классного наставника.

Но Славику-то семнадцать (что с него возьмешь!), а иеродиакону за двадцать!

* * *

Кукушка в роще осваивала хореи: ку-ку, ку-ку, ку-ку… Приостановилась, сосредоточилась — и выдала стопу дактилем: ку-ку-ку…

— И все-таки как же это вы? — сокрушенно спросил Савелий Павлович. — Духовное лицо — и вдруг неформал…

— Да это я еще с семинарии… — с некоторой неловкостью признался Аскольд. — Пришел на Поляну, попросил: научите фехтовать. Потом усомнился: а уместно ли? Мне ведь еще сан принимать… Пошел к духовнику. Тот говорит: фехтуй на здоровье. Главное, чтобы разум твой не мутился…

— И как? — не удержавшись, полюбопытствовал Савелий.

— Да мой-то не мутится, — с досадой молвил инок. — А вот у властей… Сами видели! — умолк, помрачнел. — Не дай Бог до настоятеля доберутся… — пробормотал он едва ли не со страхом.

— А-а… — сообразил Савелий Павлович и невольно понизил голос. — То есть вы тайком от вашего начальства…

— Да нет же! — жалобно вскричал Аскольд. — Настоятель-то меня как раз на игру благословил! Нет, говорит, в ней греха. Актеров вон Господь за любую роль прощает — хоть за Нерона, лишь бы сыграл талантливо.

— Тогда в чем дело?

— Н-ну… узнают, что благословил, архиерею стукнут. А уж тот настоятелю чертей выпишет, прости мою душу грешную…

— То есть архиерей против ролевых игр?

— Да он-то не против, — с тоской отвечал Аскольд.

— А кто?

Ответа не последовало. Видно было, что иеродиакона одолевает грех уныния. Почти одолел.

— И все-таки странно, — не унимался Савелий. — Из монастырской жизни — и вдруг в ролевую игру.

— Да они в чем-то похожи… — заметил со вздохом инок.

Педагог моргнул.

— Игра и вера?!

— Игра вере не помеха, — растолковал чернорясец. — Скорее, подмога. Вот играли в прошлом году по Евангелию — мы ж не только по мирским книгам… Так вы не поверите: оказывается, кое-кто ни разу в жизни в Писание не заглядывал. А тут прочли…

Оба прислушались. Приглушенный гомон и железное побрякивание стали заметно глуше и вроде бы ничего страшного не предвещали. Потом вновь захрустели кусты, и на просеку выбрался коренастый татарин в кожаном панцире с металлическими блямбами на жизненно важных местах.

— Ну? Что? — с надеждой спросил Аскольд-Ослябя.

— Вроде договорились, — сурово отвечал басурман. — Хорошо полковник вменяемый оказался. Да и наши игротехи тоже. Короче, уходим с почестями… А жалко, — мечтательно добавил он. — В строю мы бы их точно смяли…

— Простите, — вмешался Савелий Павлович. — Может, хоть вы мне растолкуете… Что это было?

Татарин освободился от малахая с тульей из нержавейки, обнажив лысеющую ото лба голову, и надел очки. Интеллигентный дядечка лет сорока. Переодеть в костюм, повязать галстучек — и сажай его за письменный стол в отдельном кабинете.

— Стояние на реке Угре, — ядовито выговорил он. — Нет, ребят понять можно: чуть не полгода готовились — и все шайтану под хвост! — Присел на свободный пень и, сосредоточенно сопя, принялся что-то там на себе расшнуровывать.

— Я слышал, в мегафон сказали: «Несанкционированное сборище», — не отставал Савелий Павлович. — «Заповедная зона»…

— Вранье! — отрубил нехристь. — И сборище санкционированное, и зона не заповедная… Все было на высшем уровне согласовано. На уровне канцелярии Президента, куда еще выше?

— Тогда откуда полиция?

Очкастый басурман достал из-под панциря дорогие сигареты, закурил.

— Папа скомандовал, — нехотя сообщил он (Ослябя ахнул и взялся кольчужными рукавицами за побледневшие щеки). — Расуль, сученок, интригу подвел. Будто неформалы на заливном лугу власть свергать тренируются.

— А кто это — Расуль? — спросил Савелий Павлович.

— А!.. — с гримасой отвращения татарин махнул сигаретой. — Папин референт. Карьерист чертов! Лишь бы волну погнать, а против кого, неважно. Взял вот объявил ролевые игры разновидностью сатанизма — как вам это понравится? Тоталитарная, говорит, секта. А папа — он же от сохи, всему поверит…

— Папа?.. — беспомощно переспросил педагог.

Очкарик не понял, уставился.

— Н-ну… папа, — помаргивая, повторил он. — Парамон Сидорович Кирдык. Законно избранный Президент Республики Гоблино.

— Вот как?.. — пробормотал Савелий Павлович. — А откуда вы все это знаете? И кто интригу подвел, и…

Татарин усмехнулся, погасил окурок о пень.

— Позвонил в канцелярию, узнал…

— В канцелярию Президента?!

— Так я ж там работаю, — сказал татарин.

Глава 2. РАССВЕТ ПО-ЭЛЬФИЙСКИ

Чертог сиял… Александр Пушкин

Чертог сиял. Точнее, сиял второй его этаж, где располагался актовый зал. Внизу же, в затемненном вестибюле, крутился вихрь цветных бликов и ухали динамики. Торжественная часть, слава богу, закончилась, а спиртного у выпускников, надо полагать, было припасено с избытком. Небольшими группами по двое, по трое вчерашние школяры исчезали с хитрыми физиономиями в классных комнатах. Возвращались заметно вмазавшие.

Конечно, в более развитых государствах, таких, скажем, как Баклужино или Понерополь, выпускные вечера принято проводить в кафе, а то и в ресторанах, однако Гоблино всегда считалось самым глухим уголком бывшей Сусловской державы и даже теперь, став столицей, сохранило многие черты, свойственные старому райцентру — этой колыбели человечества.

Преподаватель, ответственный за порядок на втором этаже (на первом поддерживать что-либо уже не имело смысла), прогуливался со скучающим видом по коридору, отвечая на задорные приветствия выучеников рассеянной улыбкой. Был он грузноват, весьма небрежно одет, а на затылке его просвечивала проплешина овальных очертаний.

Раскрасневшаяся девчушка в бальном платье странного, едва ли не средневекового покроя выпорхнула из дверей кабинета ботаники и, еле удержав равновесие на вычурных каблуках, уставилась на преподавателя.

— Классику ненавижу! — с вызовом объявила она. Должно быть, давно мечтала об этом мгновении.

Толстяк повернул к ней обрюзгшее устало-насмешливое лицо. Снизу в перекрытие тупо били звуковые волны, по мощи приближавшиеся к взрывным.

— Сильно ненавидишь? — уточнил он.

— Сильно!

Такое впечатление, что за каждой щекой она держала по яблоку. Зато подбородок у девушки, можно сказать, отсутствовал вовсе. Личико начиналось со щек. Высокая тонкая шея — и сразу щеки.

Преподаватель усмехнулся.

— Понимаю тебя, — соболезнующе молвил он.

Выпускница тихонько взвизгнула.

— Вы — наш… — влюбленно глядя на преподавателя, выговорила она. — А вот он — не наш. — И наманикюренный ноготок просиял перламутром в направлении тощего молодого человека в сером костюмчике, припавшего к черному окну.

Проводив взглядом гордую собой выпускницу, толстяк некоторое время изучал серую трагическую спину коллеги, затем подошел и остановился у него за плечом.

— Ну что, ветеран Куликовской битвы? Опять грустишь?

Тот обернулся, явив изможденный иконописный лик и страдальческие беспомощные глаза. До того беспомощные, что временами они даже казались близорукими. Жиденькая бородка молодого человека произрастала несколько вкось, потому что выщипывать ее в минуты задумчивости правой рукой было гораздо удобнее, чем левой.

— Что-то жгут, поганцы, — сдавленно произнес он. — Не иначе книжки. На радостях.

И впрямь, на пустыре за школьным двором вокруг скромного костерка танцевали какие-то тени.

— А с чего ты решил, что это наши? Может, бомжи какие-нибудь…

— Ага! Бомжи! В шлемах, в плащах.

Толстяк всмотрелся, вздохнул.

— Тогда пошли…

Они спустились в вестибюль, где были излапаны и затолканы ударными волнами из динамиков. Пройдя сквозь адское мельтешение цветных бликов, оба педагога, оглушенные до утраты слуха, с трудом пробрались к дверям, и летняя ночь показалась им раем. Цвели катальпы. Вдалеке трепыхался костерок, то и дело заслоняемый силуэтами самых зловещих очертаний. Один из силуэтов, кажется, был рогат. Повеяло ранним Гоголем и графом Соллогубом.

— Что жжем? — деловито поинтересовался толстяк, внезапно возникнув в кругу красноватого трепетного света. — Ну-ка дай, — молвил он, отбирая у длиннорукого дылды железный штырь, которым тот орудовал, как кочергой. — Ага, ага… Ну, дневники — это святое, это сам бог велел… — Перевернул обгоревшую брошюрку, валявшуюся рядом с костерком, хмыкнул. — Так. А это где взял?

Дылда глуповато осклабился и поправил рогатый шлем:

— А чо они…

— Во-первых, не «чо», а «что», — прервал его толстяк. — Во-вторых, не ябедничай… А в-третьих, взялся жечь — жги дотла. — Проткнул брошюрку насквозь и сунул кончик штыря в огонь. Бумага вспыхнула и вскоре обратилась в подобие лохматой черной розы, усыпанной росинками искорок. Вернул железяку владельцу. — Марш в танцлагерь, и чтобы никаких мне больше аутодафе!

Вокруг жизнерадостно загоготали и всей гурьбой шумно схлынули в сторону школьного двора. Молодой педагог мрачно сутулился над бумажным пеплом, по которому при малейшем движении ночного воздуха разбегались ало-золотые кружева. Потом осведомился отрывисто:

— Что это было?

— «Молот ведьм», — ворчливо отозвался толстяк.

— А серьезно?

— А серьезно — пособие для родителей. «Как узнать, не вовлечен ли ваш ребенок в ролевые игры».

Казалось, услышанное скорее огорчило молодого человека, нежели обрадовало. Зря, получается, переживал! Не Белинского и не Гоголя жгли поганцы на радостях, а всего-навсего методичку, которой он и сам при случае, не колеблясь, растопил бы мангал.

— Это так опасно? Ролевые игры?

— Кое-кто полагает, что да.

Разворошили хворостиной пепел и двинулись в обратный путь.

— Черт его знает, — уныло молвил молодой. — Может, они и правы…

— Ты про Клару Карловну? — уточнил толстяк.

— Позволь… А при чем здесь…

— Клара? У-у… Принимала самое непосредственное участие в составлении этой, с позволения сказать, брошюрки.

Они пронырнули сквозь дыру в проволочной сетке и вновь оказались на школьном дворе. Чернели акации, белели катальпы. Ночь была прохладной и влажной.

— Нет, я понимаю, когда ролевые игры используются психологами, — расстроенно продолжал молодой. — Но когда становятся самоцелью… Как хочешь, а есть в этом что-то ущербное. В детстве, что ли, не наигрались?

— Так у них детство-то еще не кончилось.

— Да я не про наших… — Молодой скривился. — Я ж тебе рассказывал уже, как в мае по грибы сходил. Ну, про битву эту несостоявшуюся… Взрослые дяди: один в канцелярии Президента работает, другой вовсе монах…

— А монаха, случайно, не Аскольдом кличут? — усмехнувшись, уточнил старший товарищ.

Спутник его был настолько озадачен таким вопросом, что даже приостановился. И очень вовремя, ибо, одолей они еще десяток шагов, пришлось бы им перекрикивать грохот динамиков.

— Ты его знаешь?

— А как же! В прошлый раз он у меня Парцифалем был.

— То есть?..

— Слушай, Савелий! Или ты склеротик — что как-то неловко, согласись, в твои годы, — или… Я тебе сколько раз говорил, что я мастер игры?

— Я думал, ты шутишь… — растерянно сказал молодой.

* * *

На втором этаже их ждал неприятный сюрприз в виде Клары Карловны, завуча по воспитательной работе. Подтянутая, сухая, моложавая, она стояла посреди опустевшего коридора и хищно следила за порядком. Исполненные правоты немигающие глаза, горестно-беспощадная складка рта, свойственная в основном убежденным алкоголикам и педагогам со стажем. Ни словом не попрекнув неизвестно где отсутствовавших коллег, чьи обязанности ей пришлось взять на себя, Клара Карловна молча двинулась к дверям своего кабинетика. Пост сдан — пост принят.

— Савелий Палыч, — внезапно приостановившись, обратилась она к тому, что помоложе. — Зайдите.

Тот, кто постарше, взгляда удостоен не был.

Савелий Палыч немедленно почувствовал себя виноватым и, неловко вздернув плечи, прошел в кабинет, где в глаза ему сразу же бросился плакатик, которого он тут как-то раньше не замечал. Хотя вполне возможно, что типографское изделие прикрепили к стене совсем недавно. «Народ уничтожают со святынь, — значилось на нем. — Леонид Леонов».

— Садитесь, — сказала завуч, с загадочной гримаской обравнивая стопку сложенных посреди стола брошюрок. Почему-то это дикое сочетание женского рода с мужским («сказала завуч») ничуть не вредило ее облику и даже придавало ему некую завершенность.

Савелий Павлович сел, нервно оглаживая косую прозрачную бородку и взглядывая временами на зловещую цитату. Вроде бы предостережение, однако при желании фразу можно было истолковать и в методическом плане.

— Как вам нравится этот шабаш? — с непонятной интонацией осведомилась Клара Карловна.

— Шабаш?

— Я имею в виду: вся эта сатанинская символика, мечи, свастики…

— Свастика? На ком?

— Хотя бы на Савельеве. На вашем, кстати, выпускнике. Двадцать второго июня, между прочим! В день, когда фашистская Германия вероломно напала на наше Гоблино…

— Позвольте! — ошеломленно произнес Савелий Палыч. — Я только что с ним разговаривал. Нет на нем никакой свастики! Шлем с рогами — да. А свастики никакой.

— Где шлем с рогами, там и свастика, — сказала завуч. — Вы что, не улавливаете связи?

— Нет-нет, Клара Карловна, уверяю вас, не было свастики!

— Я что, похожа на сумасшедшую?

— Э-э… — Молодой педагог запнулся в растерянности, тут же осознал всю глубину своей бестактности, пришел в ужас и принялся сбивчиво оправдываться: — То есть… я хотел сказать… полумрак, светомузыка… могло показаться…

— …что я похожа на сумасшедшую, — безжалостно завершила фразу Клара Карловна.

— Н-нет… я в смысле…

Без особого интереса она смотрела на его конвульсии. Затем беспощадно сложенные губы завуча дрогнули в удовлетворенной полуулыбке. Похоже, Клара Карловна полагала, что видит всех насквозь, и весьма высоко ценила эту свою способность.

— Возьмите и ознакомьтесь, — сухо произнесла она и, сняв верхнюю брошюрку, подала ее Савелию Палычу.

Тот встал, принял тоненькую серую тетрадку, озадаченно поблагодарил. «Как узнать, не вовлечен ли ваш ребенок в ролевые игры», — значилось на обложке.

— Распишитесь, — сказала Клара Карловна, пододвинув выведенный на принтере перечень фамилий. — И не надо на меня так удивленно смотреть. Это первые сто экземпляров.

«Девяносто девять», — мысленно уточнил Савелий Палыч, вспомнив костерок на пустыре. Делать нечего — расписался.

— Я вижу, вы не понимаете, насколько все серьезно, — с горечью произнесла завуч. — Жаль. Очень жаль… — Убедилась, что слова ее произвели должное впечатление, и продолжала, будто наизусть и не для одного слушателя, но для целой аудитории: — Под видом, казалось бы, невинной игры идет вытеснение православной духовности скандинавским язычеством, хуже того — фэнтезийной эрзац-культурой… Вы не согласны? Хотите возразить?

— Нет, я… — Савелий осторожно прокашлялся. — Просто, понимаете… в мае я ходил по грибы…

Незримая аудитория исчезла. Клара Карловна была настолько сбита с толку, что в чертах ее — верите ли? — проступило вдруг нечто человеческое, мало того, женственное.

— Какие грибы?

— Шампиньоны…

Они смотрели в глаза друг другу, и, как это часто случалось с Савелием Павловичем, прямодушная наивность его, скорее всего, была принята за особо утонченное издевательство.

— И видел разгон ролевой игры… — поспешил добавить он. — Полицией…

Клара Карловна пришла в себя. Вернулась в образ.

— Что ж, — многозначительно обронила она. — Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать… И каковы ваши впечатления?

— Понимаете, я побеседовал там с одним священнослужителем, ролевиком… Так вот он утверждал, будто никакого вреда…

— Ничего себе — никакого! — Завуч гневно фыркнула. — Не далее как прошлым летом ваши разлюбезные ролевики высадились на Верблюжьем, переназвали его Утопией, чуть было коммунизм не построили! Никакого…

— Н-ну… они и по Евангелию игру провели…

— С Евангелием не играют! — отчеканила Клара Карловна. — Вы сами-то понимаете, что говорите? Это даже не кощунство, это… бесовские обряды! Пандемониум! Вы вспомните, где они собирались… На Лысой горе!

— Н-ну… Христа тоже ведь на Лысой горе распяли, — пробормотал вконец запуганный Савелий Павлович. — Голгофа так и переводится — Лысая гора…

— Да если бы Христа! — закричала завуч. Глаза ее, что называется, метали молнии. — Вы знаете вообще, кого они там распяли?

— Варраву? — предположил наудачу Савелий.

— Иуду и двух первосвященников! Хотели еще Пилата распять — креста не хватило… Это ли не кощунство!

— Простите, а как они их распяли? Условно?

— Разумеется, условно! По игре!

Савелий прислушался к ощущениям. С одной стороны, педагог-словесник был несколько покороблен столь вольной трактовкой Священного Писания; с другой — он, честно сказать, еще в детстве, впервые читая Евангелие, тоже, помнится, мечтал учинить нечто подобное.

— Да, но священнослужитель…

— Знаем, — пристально глядя на подчиненного, молвила завуч. — Поверьте, недолго им быть священнослужителями. Списки уже составляют.

— Да что за черт! — не выдержал наконец Савелий. — Клара Карловна! Вы что, архиерей — монахами распоряжаться?

Вот всегда так с этими недотепами: мямлит-мямлит, но если уж сказанет, то прямиком под статью. Лицо завуча по воспитательной работе дрогнуло, губы прыгнули и поджались.

— Что ж, разговор закончен, — бросила она, нервно обравнивая стопку серых брошюрок. — Возвращайтесь к своим обязанностям, Савелий Павлович. Методичку не забудьте.

* * *

Кабинет завуча молодой педагог покидал в самых растрепанных чувствах: взъерошенный, с красными пятнами на скулах. Коридор второго этажа по-прежнему был пуст. Внизу ухала музыка. Колебались подвешенные к потолку разноцветные надувные шарики. Старший товарищ и коллега ждал, опершись задом на подоконник.

— Ну что? — не без иронии полюбопытствовал он. — Много обо мне нового узнал?

— Слушай, ты с ней осторожнее, — сипловато предостерег Савелий, ища, куда сунуть полученную под роспись методичку. — По-моему, она охоту на ведьм затевает.

— Что по игре положено, то и затевает, — утешил собеседник с понимающей ухмылкой. — Ролевичка…

— Кто ролевичка?! Клара?

— Она, родимая, она… Просто в другую игру играет. Называется: борьба с ролевыми играми.

— Все бы тебе ерничать, — хмуро сказал Савелий и, достав мобильник, посмотрел, который час. — Елкин пень! — бросил он в сердцах. — Еще ведь рассвет встречать…

* * *

Рассвет по традиции встречали на мосту. Набережная и прилегающий к ней сквер кишели выпускниками других школ. Такое впечатление, что прощальный бал окончательно принял черты карнавала: меж вечерних платьев и строгих костюмчиков постоянно мелькали то сенаторская тога, то треуголка, то берет с петушиным пером.

На глазах Савелия Павловича один из таких ряженых, подросток в темно-синей чалме и некоем подобии бурнуса того же цвета, был остановлен патрульными. Старший по званию властно указал на вычурную рукоять кинжала, торчащую из-за малинового кушака. «Неужто отберут?» — мысленно ужаснулся педагог и собрался уже вмешаться, однако задержанный с готовностью достал и протянул клинок. Полицейский, не скрывая зависти, оглядел изделие, потрогал пальцем тупое лезвие, затем вдруг зловеще исказил веснушчатую физию и, развернувшись, с воплем нанес смертельный удар в брюхо напарника. Постоял, вздохнул и с сожалением вернул кинжал владельцу.

Тоже, видать, в детстве не наигрался.

Наконец из лиловой дымки вылупилось розовое солнце — и было встречено ликующими криками.

— Ну что, Савелий Палыч, спатеньки? — осведомился Петр Маркелович. — А может, ко мне? Кофейку тяпнем. А хочешь, водочки… Как-никак первый год оттарабанил — дата.

— Первый и последний, — угрюмо уточнил Савелий Палыч.

— Ну, все мы так говорили! — И Петр Маркелович приобнял юношу за напряженные плечи. — Пошли-пошли…

Друзья (а коллеги и впрямь дружили) выбрались с набережной и двинулись по утренним улицам. Дружба их для многих представлялась загадкой, уж больно они были разные. Правда, русская классика изобилует подобного рода примерами. Достаточно вспомнить Перерепенко с Довгочхуном, но… Кто ж их теперь помнит!

Петр Маркелыч, как было уже упомянуто, отличался полнотой, волосатостью, имел на затылке обширную проплешину и готовился разменять пятый десяток. Был весел, циничен, всеми любим. Ну разве что за вычетом Клары Карловны. Недавно опять женился.

Савелий же Павлович, напротив, был молод, холост, испуганно серьезен и все принимал близко к сердцу. Опасный человек. Из таких вот как раз и выходят самые что ни на есть ниспровергатели.

Неторопливо идущих приятелей обогнала группа высоченных недорослей в хламидах зеленоватого оттенка.

— Маэ гованнэн, Петр Маркелыч, — приветливо обратился один из них к педагогу постарше. — Куйо маэ… и вообще…

— Ханнад, Сережа, ханнад, каллон нин, — благосклонно отозвался тот.

— Яллумэ! — ободренный ответом, завопил недоросль. — Ан арин! Дрэго инголэ!

Преподаватель усмехнулся.

— Смотрите только сильно не надирайтесь…

Савелий Павлович очумело уставился сначала на коллегу, потом на удаляющихся парней.

— По-каковски это вы? — вымолвил он с запинкой.

— По-эльфийски, гуадор, по-эльфийски…

Глава 3. ДОБРЫЕ САМАРИТЯНЕ

И вот пришли три брата, Варяги средних лет… Алексей Константинович Толстой

За исключением трех разнокалиберных мечей, скрещенных подобием буквы Ж в узком простенке между книжными стеллажами, ничто не намекало на причастность владельца квартиры к ролевым играм. Пока одинокий супруг (молодая супруга, как выяснилось, гостила у родителей) чем-то звякал и громыхал на кухне, устроившийся в кресле гость открыл наконец тоненькую серую брошюрку — и содрогнулся уже на первой строке.

— Свят-свят-свят!.. — с преувеличенным ужасом вымолвил он. — Чур меня, чур…

Забормотали колесики — Петр Маркелович катил из кухни сервировочный столик.

— Слушай!.. — обратился к нему ошарашенный Савелий. — Да этак можно каждого в ролевики записать…

— Что это у тебя? — удивился тот. — О Господи! Неужели так с собой и таскал?

— Нет, ты послушай!.. — не унимался гость. — «Как узнать, не вовлечен ли ваш ребенок в ролевые игры?» Первый признак: «Рисует оккультные символы: пентограмму…» Значит, и полицейские тоже? У них ведь пятиконечные звезды на погонах!..

— Полицейские? Поголовно… Может, отвлечешься, а?

Однако отвлечься от подобного чтива было непросто.

— Ну ночные кошмары, бессонница — это про меня, — объявил Савелий. — О! — воскликнул он чуть погодя. — Вот и до великих добрались. «Пишет поэмы о смерти и мертвецах…» Стало быть, и Жуковский ролевик!

— Почему только Жуковский? А Пушкин? «Тятя! тятя! наши сети…»

Савелий Павлович не слышал.

— «О тьме и сверхъестественных случаях!» — взахлеб зачитывал он. — Здра-авствуйте, Николай Васильевич!.. «Говорит загадками…» Хм… Загадками… Кто бы это мог быть? Сократ? Христос?

— Отберу и выкину, — пригрозил хозяин, откупоривая бутылку «чинзано».

Угроза впечатления не произвела.

— Позволь! — всполошился Савелий, тыча пальцем в страничку. — А как такое совместимо вообще? Седьмой пункт: кровавые жертвы, употребление их в пищу. А девятый: вегетарианство…

— Очень просто… — растолковал хозяин, силой отнимая у гостя брошюрку. — Берешь соломенную вдову… или, скажем, сенную девушку… И употребляешь в пищу. Людоед-вегетарианец…

Будучи обезоружен, Савелий снова нахохлился, загрустил.

— За отсутствующих здесь дам! — провозгласил Петр Маркелыч, воздевши узкий бокал. — Или нет… Первый тост за окончание учебного года. А за дам, если не ошибаюсь, третий…

Коллеги пригубили бледно-золотистый напиток (водки Савелий Павлович не терпел).

— Ну ладно, — проговорил он с тоской. — Я понимаю, где-нибудь в Сызново за такую методичку на лечение бы определили… Но ты-то сам! Ты можешь объяснить мне, в чем вообще смысл этих твоих ролевых игр?

Хозяин, казавшийся теперь еще толще, поскольку успел переодеться в роскошный коричневый халат, искоса глянул на гостя.

— Могу. При одном условии.

— При каком?

— Если ты предварительно объяснишь, в чем вообще смысл жизни.

— Ну знаешь! — вспылил тот.

— А что такое?

— Я не философ и не восьмиклассница, чтобы маяться подобными вопросами!

— Крепко сказано! — Хозяин одобрительно крякнул. Расположился со всеми удобствами на диване, окинул веселым взглядом взъерошенного коллегу. — Следует ли из этого, что смысл жизни найден тобой в восьмом классе и с тех пор ты к этой проблеме не возвращался?

— Я же сказал «восьмиклассница», а не «восьмиклассник»!

— А! То есть такого вопроса ты вообще перед собой не ставил… Слушай, прекрати щипать бороду! Или уж совсем побрейся!

Савелий Палыч с досадой отдернул руку от скудной растительности на невыдающемся своем подбородке и вскинул запавшие глаза.

— Я прекрасно понимаю, куда ты клонишь, — сказал он. — Если жизнь не имеет смысла, то какой спрос с игры! Так?

— Ну, примерно так…

— Но жизнь-то — основа!

— Основа чего?

— Всего!

— И это добавляет ей смысла?

— Нет! — твердо ответил молодой словесник. — Тем не менее игра по отношению к жизни вторична. А никак не наоборот!

— А литература? — не преминул поддеть коллегу Петр Маркелыч.

Тот запнулся и, недоуменно сдвинув брови, уставился на благостно улыбающегося хозяина. Было что-то в Петре Маркеловиче от доброго барина. Ему бы еще чубук в зубы да любимую борзую в ноги.

— А разложим-ка все по порядку, — миролюбиво предложил он. — Литература вторична по отношению к жизни. Ролевая игра — по отношению к литературе… Ну и давай теперь, как в бане, конаться! «Ты который слепок с реальности? Третий? А я второй… Вот и молчи!» — Не вставая с дивана, дотянулся до сервировочного столика, подплеснул вермута себе, затем приподнявшемуся из кресла сослуживцу. — Кстати! — добавил он, оживившись. — Ты ведь тоже только третий по счету слепок… Ибо не создаешь шедевры, а всего-навсего преподаешь их…

— Любишь ты поговорить, — с досадой отозвался гость.

Из приоткрытого окна в комнату проникал утренний холодок, сыпался звонкий воробьиный щебет. Внизу шаркали метлы. Один дворник запальчиво доказывал что-то другому на непонятном наречии, но, кажется, отнюдь не эльфийском. Судя по звучанию, либо какой-то диалект мордорского, либо вовсе таджикский.

— Люблю, — с удовольствием признался Петр Маркелович. — Ты мне лучше другое скажи. Откуда ты сам такой взялся?

Савелий вскинул голову.

— В смысле? Хозяин вздохнул.

— Если помнишь, в «Яме» Куприна была проститутка… Как же ее звали-то?.. Короче, все подруги ее притворялись, а она в самом деле отдавалась клиентам со страстью… — Петр Маркелыч приостановился? отхлебнул и еще раз с комическим недоумением оглядел молодого коллегу. — Преподаватель словесности, до безумия любящий классику… — недоверчиво прислушиваясь к каждому слову, выговорил он.

— А сам на Куприна ссылаешься!

— Спокойно! — прервал хозяин. — Для меня это не более чем любовная интрижка. Я-то ведь историк, а не словесник. А ты, так сказать, состоишь с классикой в законном браке… Хоть бы с детективами ей, что ли, разок изменил! Клара вон Карловна, например, женскими романами зачитывается на досуге… Причем с упоением.

— Но это же читать невозможно!

— Почему?

— Вранье! — с отвращением выговорил Савелий. — И фэнтезятина ваша, прости, точно такое же приторное вранье! Приторное и претенциозное!

— Ну, не точно такое же, — мягко возразил мастер игры. — Фэнтези честно предупреждает читателя: внимание, я не реал, я фэнтези.

— Так не об антураже речь! — вскричал молодой словесник. — Речь-то о достоверности! Пиши о чем угодно: о чертях, об утопленницах, лишь бы… — обессилел, отпил «чинзано» и, передохнув, заговорил снова: — Знаешь, что мне кажется? Когда человек, как это говорится, «ищет себя», он на самом деле ищет, куда бы от себя спрятаться. От себя, от окружающей действительности! Вот и бегут…

Петр Маркелович скорбно кивал, с пониманием глядя на коллегу.

— …из унылого вранья жизни в яркое вранье игры, — помог он закруглить мысль. — Но ведь все бегут, Савелий. И ролевики, и не ролевики. Кто во что. Кто в наркоту, кто в сериалы…

— Почему вы не используете классику? — призвал к ответу неистовый Савелий.

— Как это не используем? Используем вовсю. Дюма, Сабатини…

— Я имею в виду: русскую классику!

— А-а… Вон ты куда, — усмехнулся Петр Маркелович. — Хочешь сказать, в русской классике жизненной правды не меньше, а то и больше, чем в самой жизни, — потому ее ролевики и не жалуют?.. Отчасти верно. Но только отчасти. Понимаешь, Савелий, не важно, куда тебя тащат на веревке: в ад или в рай — главное, что на веревке.

* * *

Беседа была прервана дверным звонком.

— Кого там черт принес? — буркнул хозяин. — Для визитов вроде рановато…

Встал, прошествовал в прихожую и вскоре вернулся изрядно озадаченный в сопровождении двух несомненно официальных лиц, поначалу принятых Савелием Палычем за братьев-близнецов. Он и так-то плохо различал чиновников, все они казались ему одинаково безликими, а тут еще оба лет сорока, оба среднего роста и оба чем-то всерьез озабочены. Светло-серые костюмы, темно-серые галстуки и туфли в тон. Звали внезапных визитеров, как вскоре выяснилось, тоже соответственно: Николай Иванович и Иван Николаевич, что, впрочем, автоматически снимало с них подозрение в единоутробном происхождении.

— Прошу… — Петр Маркелович указал на освободившийся диван, сам же, удивленно похмыкивая, пошел в угол за стулом.

Оба гостя, замерев в дверном проеме, смотрели на скудобородого юношу, чье наличие в кресле, очевидно, не входило в их планы. Савелий представил, как он выглядит сейчас в глазах трезвых, опрятных, выспавшихся пришельцев, и ужаснулся. Судорожно отставил бокал.

— Э-э… ваш ролевик? — прозвучал вопрос.

— Нет, — сказал Петр Маркелович. — Савелий Павлович — мой коллега. Прошу любить и жаловать. Преподаватель русского языка и литературы. Старшие классы.

— Это вы с ночи так? — сочувственно осведомился один из гостей, глядя на густо уставленную выпивкой и закуской сервировочную каталку. — Что ж, в чем-то я вас понимаю… — Лицо его омрачилось. — После того, что произошло…

— А что, простите, произошло?

— Ну как же! Во-первых, разгон ролевой игры…

— Что? Опять? Когда?

— Месяц назад.

Петр Маркелович остолбенел, затем сообразил — и рассмеялся.

— А! Так вы, значит, решили, будто мы с тех самых пор горе заливаем? Нет-нет, мы с Савелием Павловичем только что с выпускного бала. Рассвет встречали.

— Ах, да! — вскричал тот, что справа. — Точно, точно! Выпускной бал… Тогда, может быть, в другой раз? — виновато осведомился он. — Вы же, наверное, всю ночь не спали.

— Выспимся еще до вечера. Проходите, садитесь.

— Но, видите ли… разговор будет несколько… м-м…

— Чепуха! — с хмельной прямотой объявил хозяин. — Мы с Савелием Палычем приятели давние и закадычные. Я ему так и так все разболтаю. Прошу.

Поколебавшись, гости переступили порожек комнаты и расположились на диване.

— Чаю? Кофе? Водки? Вермута? Может быть, коньяку?

Вежливо поблагодарили, но от угощения отказались.

— Чем обязан посещению столь высоких персон? Да еще и в такую рань?

Савелий ожидал, что персоны мило смутятся или хотя бы ответят шуткой. Ничуть не бывало. Стало быть, и впрямь высокие.

— Вот. Ознакомьтесь. — Тот, что справа, открыл кейс и достал знакомую серенькую брошюрку.

— Да мы, собственно, уже… — Хозяин указующе кивнул в угол, и молочные братья-чиновники уставились на валяющееся там точно такое же полиграфическое изделие, только сильно растрепанное. Зрелище в комментариях не нуждалось.

— Что ж, тем лучше. — Принесенный экземпляр снова канул в кейс. — И каковы ваши впечатления?

— Клиника, — коротко ответил Петр Маркелович. — Что тут еще сказать?

Пришельцы переглянулись, опечалились.

— Я вижу, вы не понимаете, насколько все серьезно, — с упреком произнес тот, что с кейсом, чем живо кого-то напомнил Савелию. Где-то он уже слышал сегодня похожую фразу. — Это, увы, не просто клиника, Петр Маркелович, это начало кампании. Кое-кто (не будем уточнять при молодом человеке) намерен задушить ролевое движение в Гоблино. И странно, что вы, мастер игры, так спокойно…

Савелий уже начинал помаленьку их различать. У того, что с кейсом, меж бровей небольшое синевато-багровое пятно, другой начинает лысеть со лба, а туфли и галстук у него бежеватого оттенка. Только вот кто из них Иван Николаевич, а кто Николай Иванович? Кажется, тот, с печатью меж бровей. Который говорит.

— Идиотизм! — С каждым словом оратор утрачивал политкорректность. Было совершенно очевидно, что приперся он сюда с утра пораньше не только по долгу службы, но и по велению сердца. — По размаху ролевого движения наше Гоблино в Восточной Европе уступает лишь Татарстану! Какая борьба? С чем борьба? Этим гордиться надо! Финансировать надо! Развернуть производство антуражных доспехов, оружия, галеонов на базе катамаранов… Между прочим, серьезная статья дохода. На ком еще делать деньги, как не на увлеченных людях? — Говорящему не хватило дыхания, пришлось приостановиться, поднабрать воздуху. — Гоблино! — воскликнул он. — Поля, холмы, развалины — любые, вплоть до водонапорных башен! Идеальные полигоны! Переделать водонапорку в донжон — это ж как два пальца… А народ со всего мира в Новую Зеландию играть ездит! Чем мы хуже Новой Зеландии? За державу обидно!.. Вы согласны, Петр Маркелович?

Петр Маркелович сидел, задумчиво выпятив губы, и оценивающе оглядывал пришельцев.

— Продолжайте, — попросил он.

Оратор несколько замялся.

— А сколько у нас вообще ролевиков? — спросил он, почему-то понизив голос.

— В Гоблино? Ну, точно вам этого никто не скажет. Ролевая игра — дело добровольное, состав от раза к разу меняется: одни приходят, другие уходят… Опять же разные тусовки, кто чем увлечен. Кто Средневековьем, кто Карибами… Железячники, бальники, занавесочники…

— Ну хотя бы приблизительно. Навскидку…

Петр Маркелович пожал округлыми плечами.

— Процента три.

— От общего населения?!

— Может, четыре…

Глаза высокого гостя внезапно стали незрячи. Такое впечатление, что он проник взглядом куда-то в отдаленное будущее.

— А скажи-ка, Петр, — деликатно подал голос второй (предположительно Иван Николаевич). — Как ты относишься к Шкарятину? К Виталию Витальевичу.

Обрюзглое лицо хозяина отяжелело.

— Давайте выпьем, — решительно предложил он.

Пришельцы замотали головами.

— Зря, — заметил Петр Маркелович, наливая себе и Савелию. — Это лучшее, что можно сделать в нашем случае. Точнее, в вашем.

— То есть… э-э… — снова вступил тот, с синевато-багровым пятном меж бровей.

— Насколько я понимаю, — скучным голосом откликнулся хозяин, крутя и разглядывая свой бокал, — вам хотелось бы, чтобы ролевики Гоблино осенью проголосовали за Шкарятина? Пришли бы стройными рядами на избирательные участки и все как один…

— Почему нет?

— Потому что! Поймите одну простую вещь: каждый из них сам по себе. Это ж не армия, тут не скомандуешь: голосуй за Шкарятина, а то на два «хита» обделю! Или на три «чипа»! Кроме того, имейте в виду, многие из ролевиков терпеть не могут политики как таковой. Для них это именно то, от чего они бегут в игру.

— Нет, позвольте! — Николай Иванович (ну, словом, тот, с пятном) встал. — Но они же не могут не понимать, что от исхода выборов зависит сама возможность проведения игр. Если папа… — говорящий поперхнулся, — если Кирдык пойдет на четвертый срок — это именно кирдык! Кирдык всему! Его убедили, что ролевые игры — чума! У него теперь пуля в голове, понимаете?

Вздернув брови, Петр Маркелович трогал краешком бокала задумчиво оттопыренную нижнюю губу.

— А если придет Шкарятин? — осведомился он вдруг.

— Если Шкарятин, — с чувством отвечал Николай Иванович, — то это совсем другое дело!

— Какое?

Оратор сел.

— Налейте, — потребовал он, пододвигая чистую стопку. — Нет, не вермута. Водки.

Ему налили.

— Вот все, о чем я говорил, — сипло промолвил он, оглушив стопку залпом, — все сбудется… Обещаю.

— Хм… — с сомнением отозвался Петр Маркелович. — Тогда напомните, пожалуйста, о чем вы говорили.

Опустевшая стопка со стуком опустилась на сервировочный столик.

— Государственная поддержка во всем, — глядя в глаза хозяину внятно произнес выпивший. — В материальных средствах. В организации. Мало того, министерство ролевых игр! Как вам такое?

— Хм… — повторил Петр Маркелович с прежней интонацией. — Вы мне министерский портфель предлагаете?

— Нет, — отрывисто известила высокая персона. — Но кресло замминистра гарантирую. В случае удачи, разумеется.

Зависла историческая пауза. И тут (совершенно не к месту!) съежившийся в кресле Савелий издал нетрезвый смешок. Вероятно, сказались бессонная ночь и непривычка к спиртному. Все с недоумением повернулись к молодому педагогу, но тот явно был не в силах совладать с собой и продолжал хихикать самым неприличным образом.

— Школу… — глумливо подсказал он. — Школу подключить не забудьте…

— Подключим, — холодно заверили его. — Школу, церковь, все подключим. Вам это кажется смешным?

Но захмелевшему словеснику было уже море по колено.

— Специальный предмет ввести! — вылупив глаза, потребовал он, как на митинге. — Эльфийский изучать наравне с русским! А на уроках труда пусть доспехи клепают, мантии шьют!

Пришельцы были шокированы. Собственно, все, что излагалось в данный момент Савелием, звучало, на их взгляд, вполне разумно. Другое дело, как это излагалось! Судьбоносная встреча оборачивалась недостойным ерничеством и шутовством.

— Участие в ролевой игре — священный долг каждого патриота! — Савелий вскочил. В глазах его, устремленных в грядущее, светились благонамеренность и верность идее. — Научно доказать наше происхождение от эльфов! Перед началом игры всенепременно исполнение государственного гимна… А Тургенева с Достоевским, — в восторге от собственного остроумия взвизгнул он, — вон из программы! «Властелина Колец» будем знать наизусть!

* * *

Проводив визитеров, Петр Маркелович возвратился в комнату и, по-толстовски заложив большие пальцы за пояс роскошного своего халата, остановился перед креслом, в котором, скорчившись, оцепенел молодой коллега. В глазах Савелия стыли изумление и ужас. Запоздало протрезвев, он был просто убит непристойностью собственной выходки.

— Извини… — обреченно выдохнул он.

Слегка склонивши голову набок, Петр Маркелович созерцал выедаемого стыдом юношу. Выражение лица то ли ироническое, то ли укоризненное.

— За что? — благостно осведомился наконец мастер игры.

— Я так тебя подвел…

— Нисколько, — последовал бодрый ответ. — Напротив. Ситуацию отыграл от и до…

Такое чувство, что из прихожей хозяин вернулся в несколько мечтательном настроении.

— Вот это, я понимаю, размах! — изрек он, вновь располагая мебель в прежнем порядке.

— Ты о чем? — проскулил проштрафившийся.

Ответил Петр Маркелович не сразу. С загадочной улыбкой на устах переложил диванные подушки и полувозлег.

— Видишь ли, Савелий, — начал он издалека. — Есть у ролевиков такое понятие — включение в игру. Вот, например, играем мы по чему-нибудь этакому… м-м… эпически-сказочному… А на полигоне, представь себе, хибарка, а в хибарке живет бомж…

— В земле была нора, а в ней жил хоббит, — горестно процитировал Савелий.

— Именно. И вот, представь, продирает он ясны глазоньки, вылезает из своей хибары, а вокруг вовсю игра идет. Бегают какие-то длинноухие хрен знает в чем… Представил?

— Из одной белой горячки — в другую?

— Нет, я не о том! Как на этого бомжа должны реагировать сами ролевики?

— Н-ну, не знаю… А как?

— В идеале они его должны включить в игру. Пусть это в их восприятии будет отшельник, юродивый… святой, черт возьми!

— И он согласится?

— А кто его будет спрашивать! Пойми, что бы он ни сделал, что бы ни сказал — все будет истолковано по игре.

— Мат, например?

— Вполне сойдет за пророчество на незнакомом языке.

— А жердиной начнет разгонять?

— Значит, обезумел пророк, лучше не подходить, а то проклянет…

— Так бывает?

— Сплошь и рядом! — Петр Маркелович поднял за горлышко опустевшую бутылку и, разочарованно крякнув, переставил ее на нижнюю полку сервировочного столика. Сходил на кухню, принес коньяк.

— Странно, — заметил Савелий, предусмотрительно убирая свой бокал. — Меня вот никто включить в игру даже и не пытался… Ну, в мае, когда я по грибы ходил. И Аскольд был вменяем, и татарин этот… из канцелярии.

Петр Маркелович налил себе коньячку и возлег снова.

— А сейчас он тебе как показался?

— Кто?

— Татарин! Иван Николаевич. Ну, тот, что сидел молчал. Не узнал, что ли?

— Так это он здесь был? — Потрясенный Савелий уставился в дверной проем, пытаясь мысленно совместить чиновника в строгом светло-сером костюме с облаченным в кожаный панцирь басурманом. Невероятно! Совершенно другой человек.

— Значит, говоришь, даже и не пытались… — с сожалением произнес Петр Маркелович. — Зря. Такой им персонаж подвернулся в твоем лице. Знахарь-чужеземец. Собирает мухоморы, чтобы зелье варить.

— А тебе самому битвы организовывать доводилось?

Мастер игры усмехнулся.

— Раньше? То и дело.

— А сейчас?

— Сейчас скучновато. Ну битва, ну… Айне колонне марширт, цвайне колонне марширт… Да и повторяться надоело. А вот что-нибудь отчинить этакое, небывалое, невероятное…

— С размахом, — подсказал Савелий.

Петр Маркелович приподнялся на локте и с интересом посмотрел на Савелия.

— Мне чудится или ты в самом деле такой проницательный? — спросил он.

Тот не понял.

— Ну, ясно… — пробормотал Петр Маркелович. — Значит, чудится… Видишь ли, Савелий, часто бывает так, что включенный в игру бомж (ну, тот, что в хибарке посреди полигона) оказывается в итоге самым ярким, самым достоверным персонажем. И вот посетила меня однажды этакая, знаешь, безумная идея. Что если учинить игру исключительно с подобными участниками?

— С бомжами?

— И с ними тоже. А заодно с чиновниками, парламентариями, завучами по воспитательной работе. Причем никому из них не говорить о том, что они участники. У нас это называется «игра второго порядка»…

— Позволь! — опешил Савелий. — А кто же их будет включать в игру?

— Сами.

— Тогда в чем заключаются обязанности мастера?

— Хороший мастер, — назидательно изрек Петр Савельевич, — на мой взгляд, все тщательнейшим образом подготовит, а вот в процесс почти не вмешивается. Наблюдает и оценивает.

— То есть ты хочешь сказать, — в замешательстве выговорил Савелий, — будто сам затеял всю эту борьбу с ролевыми играми? Спровоцировал Клару… и этого, как его?.. Расуля…

— Нет. Борьбу затеяли без меня. А почему я не могу воспользоваться чужими наработками? Так тоже часто бывает. Скажем, подготовил я игру да и слег с отитом… попросил провести другого…

Молодой педагог тревожно всматривался в торжественно-серьезное лицо старшего товарища. Любовь Петра Маркеловича ко всяческим мистификациям, обычно обостряющаяся после третьей-четвертой рюмки, была хорошо известна Савелию.

— Но твоя-то роль какова?

— Я же сказал: наблюдать и оценивать.

Глава 4. ГОЛОВА САУРОНА

Май мой синий! Июнь голубой! Сергей Есенин

Да, конечно: май, июнь… Изумительное времечко. Но спросите любого школьного учителя, какой из двенадцати месяцев ему особенно дорог, и вам ответят без промедления: июль, только июль. Ну, может быть, еще часть августа. Блаженная пора отдохновения, когда вымываются из памяти пусть не все, но по крайней мере многие кошмары педагогического процесса, включая рыжего зеленоглазого двоечника, упорно выводящего в тетради «учицца» и «трудицца». Вы оставляли его после уроков, занимались с ним индивидуально, терпеливо растолковывали, где пишется «-тся», а где «-ться», и добились наконец поистине разительных успехов: уже на следующем диктанте малолетний изверг одарил вас словом «птиться». И если бы просто «птиться», а то ведь «птиться какадуй»…

Влияние священного месяца июля оказалось настолько благотворным, что числу этак к девятому Савелий Павлович школу бросать раздумал, о чем вскорости известил старшего собрата по ремеслу. «Коготок увяз — всей птичке пропасть», — с ухмылкой опытного совратителя молвил в ответ Петр Маркелович.

Отпуск молодой педагог проводил в пойме Гоблинки, исподволь пристрастившись к собиранию грибов. Он уже знал, что такое тополевая рядовка, и не шарахался от тещиного или, в более политкорректном варианте, оленьего языка. Съедобен он, съедобен — просто надо уметь готовить. Вымачиваешь в воде, отчего та обращается в кровь, как в Откровении Иоанна, и с лучком на сковородку.

Единственное неудобство заключалось в том, что Гоблино — город маленький, и школа нет-нет, а доставала Савелия даже летом. Вчера, например, заявилась дама из родительского комитета, вся в слезах.

— Димка меч купил… — всхлипывала она. — Косуху продал — меч купил… Теперь ему в аду гореть. По телевизору передали.

— Да почему же в аду? — искренне удивлялся Савелий. — Ну, купил… Оно и для здоровья полезно — на свежем воздухе мечом помахать. Не наркота же.

— Передали: секта, — причитала несчастная.

— Да какая там секта! — утешал педагог. — Чем телевизору верить, лучше бы с батюшкой посоветовались, что ли. Вон даже в Евангелии сказано: «У кого нет, пусть продаст одежду свою и купит меч…»

Цитата от Луки легла не то чтобы некстати, а прямо-таки поперек. Родительница, отшатнувшись, посмотрела на Савелия Павловича с суеверным ужасом. Не иначе решила, будто и учитель в ересь впал. А может, вовсе главный сектант.

Вообще чувствовалось, что кампания против ролевых игр, вопреки усилиям Ивана Николаевича и Николая Ивановича, набирает обороты. Возле дверей подъезда появилась загадочная надпись «Толчков — в толчок!». Под толчками, как рассудил Савелий, следовало разуметь толкинистов.

Клара Карловна повадилась выступать по столичному телевидению. Включил однажды, послушал.

— …опаснее наркомании! — заходилась завуч. — Вот нет у него кольчуги — и начинается ломка! Да-да! На все пойдет: убьет, ограбит, но кольчугу купит! У родной бабки смертные украдет, на похороны отложенные.

Студия была набита битком. Присутствовали в основном перезрелые матроны: кто пригорюнившись, кто исходя ядовитой слюной. Должно быть, потерпевшие и сочувствующие.

— Мать в больнице, — гремела Клара, — а он, видите ли, на игру уехал, да еще и мобильник выключил, чтоб не мешали!.. У престарелых родителей полная квартира эльфиек-лесбиянок… Тетка на подтяжку деньги копила-копила, а дебилка-племянница все их ухнула, чтобы уши себе заострить!..

Савелий выключил телевизор и подумал: чем торчать в городе, лучше уж снять на недельку фанерный домик где-нибудь в пойме.

* * *

Весь в мыслях о фанерном домике он шел зеленой непроезжей улочкой, больше похожей на дворик. Вроде бы и дорожных знаков нигде не видать, и полотно в исправном состоянии, и проспект рядом, однако по каким-то неведомым причинам автомобили сюда не совались. Савелию нравился этот уголок: старые немногоэтажные дома подъездами наружу, низко свисающие ветви, вокруг каждого ствола клумбочка в самодельной сварной оградке. Что-то вроде тихого затона среди бурных городских стремнин. Вдобавок ко всему скромная улочка еще и скрывала свое имя. Нет, как-то она, конечно, называлась, но доски со стен почему-то убрали, оставив одни номера.

Размышления были прерваны женским воплем. Пришедший с верхних этажей крик заставил вскинуть глаза, а затем отскочить назад, что, возможно, спасло Савелию жизнь, поскольку предмет, грянувшийся на тротуар мгновением позже, наверняка имел достаточно убойный вес да и выглядел вполне убийственно. Снабженный узкими стабилизаторами, он представлял собой подобие крупного кокосового ореха в металлической оболочке. Подпрыгнул, потеряв пару темно-серебристых перьев, и проворно подкатился к ногам.

«Сейчас взорвется…» — успел подумать Савелий и — нет чтобы залечь! — покорно обмер.

Предмет не взорвался, зато несколько секунд спустя ахнула дверь ближнего подъезда, и на крылечко выбежала нимфетка с глазами на мокром месте. Увидев прохожего, оцепеневшего над загадочным снарядом, отшатнулась.

— Простите! — отчаянно выкрикнула она и кинулась со всех ног в сторону проспекта.

«Графиня изменившимся лицом бежит пруду…»

Савелий оторопело посмотрел ей вослед, затем пригляделся с опаской к еще неопознанному летающему объекту. Нет, конечно же, это была не граната и не мина. Это была голова в шлеме. Точнее, просто шлем, заполненный, судя по всему, каким-то пластиком. Металлические черты складывались в узкую насекомоподобную личину, на извиве скулы отсвечивала узорчатая гравировка.

Дверь подъезда хлопнула вновь. Определенно, школа не желала выпускать Савелия Павловича из цепких своих объятий ни на денек, поскольку выбравшаяся на крыльцо долговязая орясина при ближайшем рассмотрении оказалась не кем иным, как рогатым шлемоносцем Славиком Савельевым, заклятым противником «Дон Кихота».

Не узнавая бывшего своего классного наставника, выученик пал на колени перед усекновенной головой монстра, попробовал приладить прыгающими пальцами к шлему один обломок, другой, но успеха не достиг. Сгорбленные плечи дрогнули, из груди вырвался сдавленный стон.

— Что случилось, Славик? — тактично спросил педагог.

Тот вскинул искаженные горем черты.

— Год копил… — голосом оперного юродивого прохныкал он. — Из Америки заказывал…

Савелий Павлович взглянул в сторону проспекта. Тихая зеленая улочка. Нигде ни души. Славик медленно поднимался с колен. Теперь у него было лицо убийцы. В одной руке — изувеченная пернатая голова идола, в другой — пара отломленных перьев.

— У, маньячка! — озираясь, проклокотал он.

Потом опознал наконец учителя и, хмуро поздоровавшись, вновь устремил горестный взор на обломки поруганной святыни.

— Что это, Славик? — полюбопытствовал педагог.

Верзила вздохнул, покряхтел.

— Нет… — с болью вымолвил он. — Как тут починишь? Это теперь только в фирму посылать…

— Так что это?

— Голова…

— Вижу, что голова. Чья голова-то?

— Саурона… — глухо известил Славик. — Метр высотой статуэтка… была…

— А зачем она тебе такая?

Выученик выпрямился, превзойдя учителя сразу на полбашки, и покосился с недоверием. Дескать, умный вроде препод, а вопросы задаешь… Какой же я толкинист без метрового Саурона?

— Так… — озадаченно сказал Савелий Павлович. — А девушка, что перед тобой выбежала… Это она ему, насколько я понимаю, голову оторвала? То есть вы поссорились?

— А чо она? — остервенело буркнул Славик. — Сними да сними, говорит, плакаты… Боязливая нашлась! Орков она боится… А там вовсе не орки были, а назгулы! Назгула от орка не отличит, а туда же…

Трудно живется на свете наивным людям. Если нормальному человеку что-то непонятно, он и глазом не моргнет: любую чушь примет как должное и просто учтет на будущее. А наивный обязательно попросит объяснений. Нет, нормальным людям проще: сочувственно покивал — и дело с концом…

Трудно жилось на свете Савелию Павловичу.

— Славик, — сказал он. — А почему именно Саурон? Это же Владыка Зла! Были ведь у Толкина и положительные герои: Арагорн, Гендальф…

Славик засопел и снова попытался приставить перо к шлему. Вот наказание! Угораздило мирного человека Савушку так не вовремя пройти под окнами… И что самое неприятное в этих занудах: ответишь им честно, как просили, — обидятся. А так хочется брякнуть спроста: задолбали уже своим добром! И на уроках, и дома, и на улице… Положительных им подавай! Ты в зеркало поглядись! Лучше уж Темный Владыка, чем такие положительные, как ты.

Естественно, что подобным образом Славик ответить не мог. Помялся, покряхтел и молвил уклончиво:

— Не, ну… Саурон круче. Без него не сыграешь.

Последняя фраза, хоть и являлась откровенным довеском, надо сказать, поразила Савелия. Не то чтобы сентенция блистала особой новизной — просто не ожидал он столь тонкого замечания от Славика. Действительно, вынь из романа (в данном случае, из игры) любого положительного героя — мало что изменится. Арагорн… Подумаешь, Арагорн! Там и без него подвижников хватает. А вот убери зло — все рухнет. С чем прикажете бороться?

Далее мысль перекинулась из области искусства в область политики и немедленно налилась ядом. Благополучное мы государство (язвительно подумал Савелий), коли главной своей бедой ролевиков объявили…

— Ну не в суд же на нее подавать… — послышался расстроенный голос Славика, вернув педагога с небес на землю.

— Почему нет? — не понял тот. — Нанесен материальный ущерб… Дорогая была статуэтка?

Славик сказал. Савелий присвистнул.

— Так что тебя останавливает?

— Пожениться мы хотели… — уныло признался Славик.

Вон оно как! Да, тут, пожалуй, и не посоветуешь ничего. Во-первых, в вопросах семьи и брака холостой Савелий Павлович специалистом себя не ощущал. Во-вторых, совета у него и не просили. В-третьих, кто он теперь Славику, чтобы давать советы?

— Пошли! — решительно скомандовал Савелий Павлович. — Куда?

— К Петру Маркеловичу.

* * *

Светлая мысль! Ну кто, скажите, как не мастер игры, способен вправить мозги запутавшемуся толкинисту? Пару секунд Славик по-гамлетовски созерцал изувеченный череп Саурона, затем угрюмо ему кивнул.

— Странно… — задумался Савелий Павлович. — Ты говоришь, хотели пожениться. И вдруг книгу кинула, статуэтку сломала…

Славик насупился.

— Да я ей новый мобильник хотел подарить… — с неохотой признался он, — на день рождения… А тут такой случай подвернулся: доспехи мне пообещали сделать… недорого…

— И вместо подарка?..

— Да нет! Мобильник бы я ей купил! Просто не такой навороченный.

Несчастный умолк.

— Послушай, Славик, — деликатно прокашлявшись, молвил Савелий Павлович. — А ведь нехорошо с твоей стороны получается. Обещания выполнять надо.

— А то я ей мало всего дарил! — вспыхнул тот. — На восьмое кулон Арвен подарил серебряный. Недорогой, красивый просто… А ей не нравится!

— Какой-какой кулон?

— Арвен!

Да-да-да! Конечно, Арвен. Она же Ундомиэль… Дочь Элронда…

— Красивый — и не понравился?

— Ну… эльфийский же…

И вспомнилось Савелию Павловичу, как будучи еще студентом привел он домой сокурсницу. При виде его комнаты девушка была настолько потрясена, что немедленно впала в транс и, забыв о присутствии хозяина, принялась прикидывать вслух, как она потом все тут обставит заново: книги, понятное дело, вынесет, а на месте стеллажа… Больше не встречались.

А между прочим, история-то похожая.

— То есть, Славик, поставили тебя перед выбором: «Или я, или Толкин…»

— Н-ну… в общем…

— А если бы поженились?

Славик остановился. Надолго. Видимо, представил все в подробностях.

— Подбери себе, дружок, единомышленницу, — все-таки отважился посоветовать Савелий Павлович. — Какую-нибудь, я не знаю, красавицу Галадриэль… королеву эльфов…

Славик хмуро покосился и не ответил. Судя по всему, зануда Савушка понятия не имел о старом правиле: «Хочешь найти самую страшную ролевичку на полигоне — ищи Галадриэль. Чем страшнее — тем пафоснее…»

* * *

Домофон был сломан, дверь подъезда распахнута настежь. Вошли внутрь, двинулись к лестнице, как вдруг Савелий Павлович придержал Славика за локоть. Приостановились, прислушались. Сверху доносились голоса, причем один из них, несомненно, принадлежал Петру Маркеловичу. Кажется, игротех провожал гостей.

— Это все ладно, — лениво говорил он. — Только ведь побеждает не тот, кто голосует, а тот, кто считает голоса.

— Пусть это вас не заботит, — надменно отвечали ему. — Это мы берем на себя. У вас свои игры, у нас — свои.

Вне всякого сомнения, двумя пролетами выше прощающиеся стороны доплетали предвыборную интригу. Перспектива встречи с братьями-чиновниками ничуть не обрадовала молодого педагога.

— Давай-ка выйдем, пропустим, — шепнул Савелий, и, покинув подъезд, они отступили к доминошному столику в тени акации.

Вскоре из парадного вышли трое: Николай Иванович, Иван Николевич и некто незнакомый, заметно превосходящий обоих дородностью и статью. Как бы не сам Шкарятин… Загрузились в черный джип с зеркальными стеклами и отбыли.

* * *

Завидев на своем пороге Савелия со Славиком, Петр Маркелович развеселился.

— Бедный Йорик, — сочувственно молвил он, глядя на голову Саурона. — Что ж, заходите, милости просим…

Мебель в комнате была уже раздвинута по местам, и лишь сервировочный столик на колесиках все еще стоял возле дивана. Ни спиртного на нем, ни закуски, ни даже кофейных чашечек — какие-то бумаги текстом вниз и пара вскрытых конвертов. Должно быть, встреча была чисто деловой, без излишеств.

— А поставь-ка чайник, Урл, — попросил Петр Маркелович.

Славик положил разбитое свое счастье рядом с документами и скрылся в кухне. Савелий Павлович проводил его вопросительным взглядом. Урл? Почему Урл?

Хозяин тем временем убрал со столешницы бумаги, переместил травмированного Саурона вместе с отломанными перьями на нижний этаж каталки, а взамен водрузил сервизик. Вскоре и кипяток подоспел.

— Жалуйся давай, — сказал Петр Маркелович, разливая чай.

И Славик (он же Урл) принялся жаловаться, сбивчиво и подробно. Много нового узнал Савелий Павлович. Оказывается, квартиру, в которой вот уже два месяца обитали влюбленные голубки, снимали для Славика его родители, а хозяйство парочка вела совместное. И все бы замечательно, но увлечение Урла Профессором девушка приняла весьма прохладно. Но терпела хотя бы! А позавчера угораздило ее посмотреть по зомбишнику сучку Клару… Наслушалась, закатила двухдневную истерику — ну и… Вот Савелий Палыч соврать не даст!

Выдохся Урл, замолчал.

— М-да… — задумчиво промычал Петр Маркелович. — Коллизия… Сама-то она чем увлекается?

— Она? — Похоже, Славик малость опешил. — Да вроде ничем…

— Ну, милый мой, так не бывает. Кто она вообще?

— Так… Учится, подрабатывает…

Педагоги вздохнули, переглянулись, и в этот миг сыграл дверной звонок.

— Если не затруднит, Савелий, будь добр, прими…

Тот поднялся, вышел в прихожую, открыл. За дверью обнаружилась Кристина Журавель — еще одна выпускница. Увидев бывшего своего классного наставника, испуганно округлила глаза.

— Здравствуйте, Савелий Павлович, — почему-то шепотом обратилась она к нему. — А Славик здесь?

Лицо у нее было весьма запоминающееся. Крохотный подбородочек и выпуклые круглые щечки, казалось бы, требовали незначительного роста и округлых форм. Так вот, ничего подобного: создание высокорослое, стройное, длинношеее.

— Здесь, — озадаченно отозвался Савелий, пропуская ее в прихожую. Откуда узнала? Гоблино, конечно, городок маленький, но не до такой же степени!

При виде внезапной гостьи, Петр Маркелович хмыкнул, а Славик изменился в лице.

— Здравствуйте, Петр Маркелович, — выпалила Кристина и тут же повернулась к однокласснику. — Лле анта амин ту? — с надеждой в глазах, запинаясь, спросила она.

— Переживу как-нибудь, — несколько даже враждебно проскрипел тот. — Танья наэ нкуэль…

— Так! — решительно промолвил Петр Маркелович, ударив ладонями по краю столешницы. — А ну-ка вести себя пристойно! Здесь вам не эльфятник. Савелий Палыч вашей мовы нэ розумиэ…

— Извините… — Кристина потупилась. Славик хмуро сгреб с поддона сервировочной каталки голову Темного Владыки вместе с двумя отломанными перьями и встал.

— Пойду я… — буркнул он, пряча глаза. — Квартиру закрыть забыл.

— Ну что ж, счастья тебе в личной жизни, — с понимающим видом напутствовал бедолагу Петр Маркелович. — Кстати, пиратка намечена на конец сентября. Так что, если будет желание…

— Угу, — мрачно отозвался Урл.

Кристина с ужасом смотрела на обломки Саурона.

— Мэлэтриль… драная… — с ненавистью вымолвила она.

Глава 5. КОРЕННОЙ ПЕРЕЛОМ

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, Скрипучий поворот руля. Осип Мандельштам

Лето кончилось, и числу этак к четырнадцатому Савелий Павлович горько пожалел о своем решении продолжить карьеру педагога. Дело было даже не в равнодушии юного поколения к русской классике. Дикость, конечно, однако на преподавание теперь приходилось выкраивать время! Предвыборное безумие, удесятеренное осенним обострением, охватило все учебные заведения Гоблино, хотя, казалось бы: где выборы, а где школа?

Какие-то агитпункты, какие-то открепительные, какое-то хождение с анкетами по адресам, где тебя норовят послать куда подальше, а вместо попыток привить нежную любовь к Грибоедову извольте потратить два академических часа на сочинение «За кого будут голосовать в сентябре мои родители?».

Не понимай Савелий происходящего, ему было бы чуточку легче. Однако в том-то вся и беда, что он уже многое понимал… В начале августа неутомимый искуситель Петр Маркелович затащил своего молодого приятеля на так называемую «павильонку» — иными словами, на ролевую забаву в помещении. На глазах Савелия Павловича солидные взрослые люди — владельцы фирм, кандидаты наук и даже один главврач ортопедической клиники, — разбившись на «фальсификаторов» и «наблюдателей», затеяли игру в выборы. И ведь не дурачились, не шутковали — входили в раж, чуть с кулаками друг на друга не лезли. С хрипотцой в голосе обвиняли политических противников во всех смертных грехах: «У нас вон гелевые ручки за тридцать пять копеек, а вы, дамочка, на айпаде считаете! Думаете, не знаем, кто вас айпадом снабдил? Небось баклужинскому госдепу Родину за айпад продала…»

Проводилась «павильонка» в гулком полуотремонтированном спортзале и оформлена была весьма скудно, никакого мхатовского натурализма, голая условность: плакатики на турниках и канатах, вместо избирательной урны — новенькая мусорная корзина, и т. д., и т. п. Тем более завораживала невероятная самоотдача исполнителей.

— А не удалюсь!

— Удалитесь как миленький! Вы злостно нарушаете избирательное право!

— Я независимый наблюдатель…

— Вы препятствуете проходу граждан к урнам! Выкрикиваете лозунги! Ведете агитацию!

— Не удалюсь!

— Значит, удалят сейчас… на хрен!

На втором часу этакого кафкианства стало слегка страшновато. Самому Савелию досталась простенькая роль «честного избирателя»: один раз он должен был по велению сердца проголосовать за «красного» кандидата и один раз за «синего». С «красным» все прошло относительно гладко, а вот что касается «синего»… Сначала попытались задурить голову, будто Савелий вообще не из этого района, хотя в паспорте (на имя Непомнящего Ивана Ивановича) вымышленный адрес был прописан четко. Потом уронили под ноги несколько бюллетеней и пригрозили вызвать полицию на том основании, будто он (это он-то!) хотел подбросить их в урну: вот свидетели! От такой неслыханной наглости кровь ударила в виски, и Савелий Павлович чуть было не сорвался на крик…

К счастью, тут же опомнился. «Боже! — потрясенно подумал он. — Это ведь только игра… Что же будет на самом деле?»

Даже и не пытаясь больше приблизиться к урне, пришибленно отошел в сторонку.

— Адекватно, адекватно… — пророкотал за плечом одобрительный баритон Петра Маркеловича. — Запуганный избиратель — один в один! Я смотрю, и впрямь в тебе ролевик пропадает.

— Что-то не по себе как-то. — Савелий поежился. — Пойду я, наверное…

— Дело твое. А то останься досмотри… Глянь, как Иван Николаевич наблюков прессует! Прелесть что такое!

Савелий взглянул и, к своему изумлению, в наблюдателе, прессуемом Иваном Николаевичем, узнал иеродиакона Илиодора в мирском платье. И поди еще пойми, кто кого прессовал. В данный момент могучий инок потрясал блокнотиком и исполненный гражданского гнева говорил что-то небожественное.

— Я думал, вы только эльфов да витязей корчите, — Савелий даже головой покрутил.

— Совершенно необязательно. Все, что угодно, лишь бы материал был подходящий.

— А Иван Николаевич… он кто в данном случае? Фальсификатор?

— Н-ну… не совсем. Персонаж у него довольно сложный, не чета твоему. «Член по принуждению, внутренне не готовый к фальсификациям, но зависимый от председателя…»

— Как? — не поверил услышанному Савелий.

Петр Маркелович повторил.

— А что ж он наблюков прессует, если по принуждению?

— Значит, достали…

Разговор прервался, поскольку в следующее мгновение грянули вопли, отразились от стен, от потолка — наблюдатели засекли «карусельщицу», милую интеллигентную даму в тонированных очках и легкой накидке. Сомнений быть не могло: она уже один раз голосовала, и ее запомнили. Особа, однако, оказалась тертая, такую голыми руками не возьмешь.

— Вот открепительный, — наивно хлопая накладными ресницами, лепетала она. — Вот паспорт… Ой! А паспорт-то я, оказывается, дома забыла… Какая досада!

Озабоченно потирая синевато-багровую каинову печать меж бровей, приблизился старый знакомец Николай Иванович. В руках айпад.

— Ваша правда, Петр Маркелович, — покряхтывая, признал он. — Есть нам, есть чему у вас поучиться… Сыпануть бюллетени под ноги — это вы заранее придумали?

— Упаси боже! Импровиз чистой воды.

— М-м… Вот как?.. Надо взять на вооружение. Только не избирателю, конечно, под ноги, а наблюку. — Замолчал, вперил взор в айпад. — Ну что? По предварительным прикидкам, нужных бюллетеней в урне на двадцать пять штук меньше, чем хотелось бы. Но это даже ничего. Лучше чуть меньше, чем больше, а то потом хлопот не оберешься…

Тут Савелия Павловича замутило окончательно, и он бочком-бочком двинулся на выход, а месяц спустя окунулся в точно такой же абсурд, с той лишь разницей, что выхода из него не было.

* * *

— Вы уверены, что они друг у друга не списывали?

Клара Карловна изучала отчет. Над головой ее по-прежнему располагался загадочный зловещий плакатик: «Народ уничтожают со святынь». Савелий сидел напротив и украдкой изучал владелицу кабинетика. Что-то изменилось в их отношениях, как-то теперь по-другому воспринимал молодой педагог свое начальство.

И если бы только его! Точно так же, как убежденный атеист, повсюду, куда бы он ни посмотрел, видит отсутствие Бога, Савелий Павлович после избирательной мистерии в спортзале везде и во всем подозревал игру. На улице, в общественном транспорте, на педсовете, в классе он ловил себя на том, что упорно пытается определить, у кого какая легенда, кто тут мастерский (с несложным заданием), кто дивный (заигравшийся до утраты ориентации), кто орченок (напросившийся на отрицательную роль)…

Вот и сейчас тоже.

«Кабинетка… — машинально прикидывал Савелий. — Кабинетка-театралка в чистом виде… Клара — загруженная, а я… А я, пожалуй, провисший…»

— Если и списывали, — кашлянув, произнес он вслух, — то не больше, чем всегда. Передирают, как правило, дословно… а тут об одном и том же, но по-разному.

— Так! — решительно сказала завуч. — Что в итоге? Получается, чуть ли не четверть ваших родителей — ролевики?

— Моих?

Завуч поморщилась.

— Перестаньте цепляться к словам, Савелий Павлович! Вы прекрасно понимаете, о чем я… Впрочем… — уголок слегка подкрашенного рта презрительно покривился, — с кем поведешься…

— Вы про Петра Маркеловича?

Краска бросилась в лицо Клары Карловны, и Савелий Павлович, отвлекшись наконец от своих ролевых фантазий, впервые в жизни обратил внимание, что завуч скорее молода, чем моложава. Если и старше самого Савелия, то не намного. Внезапное это открытие вызвало новый оползень предположений. А ведь что-то у них там, наверное, стряслось с Петром Маркеловичем, если она даже имени его не может спокойно слышать.

— Вы проницательны, — процедила Клара, то ли угадав его мысли, то ли просто отвечая на предыдущий вопрос. Взяла первое попавшееся сочинение, прочла: — «На выборы мы не пойдем, потому что в воскресенье у нас полигонка…» Что такое полигонка?

— Полевая игра. Видимо, всей семьей выезжают.

Отвечал Савелий Павлович механически, а сам пытался припомнить, когда он заметил первый раз эту лютую ненависть завуча по воспитательной работе к женолюбивому преподавателю истории. А ведь, получается, между первой и второй четвертью прошлого учебного года… иными словами, в ту самую пору, когда Петр Маркелович сочетался очередным законным браком. Совпадение?..

— Что вы сами об этом думаете? — резко спросила Клара.

Савелий не сразу сообразил, о чем она? Ах да, полигонка… Назначена на субботу и продлится до понедельника. А в воскресенье выборы. Честно говоря, Савелий Павлович много уже чего передумал. Помнится, сразу же, как только проверил сочинения, кинулся к Петру Маркеловичу:

— В чем дело? Вы что, все отменили? Почему?

Игротех тонко улыбнулся.

— Так, мастерский произвол.

— А-а… — сообразил Савелий. — То есть ролевики будут в поле, а в городе за них проголосуют?

— Упаси боже! Все по-честному.

Больше из него вытрясти ничего не удалось. История представлялась Савелию совершенно загадочной: провести такую подготовку, потратить столько сил — и в последний момент сыграть отбой? В голове не укладывалось. Единственная относительно правдоподобная версия звучала так: итоги павильонки в спортзале оказались настолько неутешительны, что оппозиция пошла на попятную. Или на сделку с властью, что, собственно, одно и то же. Короче, от помощи неформалов политики, скорее всего, отказались.

— Так что вы об этом думаете? — настаивала Клара Карловна.

— Возможно, форма протеста, — неуверенно высказался молодой педагог.

— То есть ролевики решили бойкотировать выборы?

— Ну да…

Несколько мгновений Клара Карловна сидела неподвижно и незряче, не смея поверить этакому чуду. Слишком уж, согласитесь, удачно все складывалось. И не исключено, что в ту же самую минуту во всех школах Гоблино с точно такой же надеждой в глазах замерли многие-многие педагоги, отягощенные обязанностью обеспечить Парамону Сидоровичу Кирдыку убедительную победу на выборах.

Возможно, так оно и было, поскольку в следующие два-три дня агитационная истерия плавно и неуклонно пошла на спад. Действительно, к чему напрягаться, если противник сам обрек себя на поражение?

Но все это чуть позже. А в данный момент Савелий Павлович завороженно смотрел на оцепеневшую завуча (а как еще скажешь?) и по-прежнему силился уразуметь, что за персонаж перед ним. Конечно, не «член по принуждению, внутренне не готовый к фальсификациям, но зависимый от председателя», — тут иное… Так кто она? Фанатка дисциплины, бесполая и беспощадная, или же (более сложный случай) несчастная женщина, долго и терпеливо подбивавшая клинья под импозантного мастера игры, готовая ради этого хоть на полигонку — лишь бы вместе… затем подло обманутая в своих ожиданиях и возненавидевшая все, что имеет отношение к ролевой чуме?

Завуч вышла из столбняка так внезапно, что Савелий не успел отвести взгляд. Несколько мгновений педагоги смотрели друг на друга в упор, затем чего-то испугались. Клара даже глаза закрыла. Потом открыла вновь.

Но это уже были совсем другие глаза.

* * *

— Есть, мой капитан! — с чувством произнесла юнга Кэтрин. — Будет исполнено, мой капитан!

Капитан Джек Воробей, долговязый, рукастый, в распахнутой кружевной рубахе, стоял на корме, широко расставив ботфорты, и с надменным видом похлопывал коротким клинком по бархату штанов. Утренний бриз играл концами алой наголовной косынки. Лето выдалось влажное, заливные луга еще и не думали выгорать, вода в озерах и ериках стояла по-весеннему высоко.

Кэтрин была влюблена в своего капитана. Собственно, ради него кроткая набожная девица бросила родимый кров в Новой Англии, бежала в пираты и вот уже третий год скрывала свой истинный пол. На корабле ее звали Ником.

Да, не красавица: исчезающе маленький подбородок, излишне раздвинутые щеки, куда ж ей до великосветских дам с мраморными плечами и ненавистно классическим профилем — из тех, что постоянно увиваются вокруг знаменитых морских разбойников! Бесчувственные расчетливые твари, готовые при первом удобном случае на любую низость… швырнуть на пол священную книгу… оторвать голову идолу… А Кэтрин — при всех своих изъянах — одна такая. И никогда не найти капитану более преданного и горячего сердца!

— Теперь все зависит только от тебя, мой мальчик, — сурово насупив брови, юношеским баском напутствовал юнгу Джек. — Не подведи своего капитана…

— Так точно, мой капитан! — в восторге отозвалась Кэтрин-Ник и спрыгнула с кормы галеона на низкий бережок Гоблинки. Как давно она мечтала о том, что ей, непременно ей, поручит легендарный пират миссию небывалой важности, от выполнения которой зависит все: в том числе и само существование этого мира.

В брезентовом шатре влюбленная юнга переоделась в нечто не слишком, на ее взгляд, приличное и достала свиток, который, собственно говоря, свитком как таковым не являлся и скорее напоминал вырезанную из Библии страницу. Почему именно из Библии? Потому что в набожных семействах Новой Англии иных книг не водилось. В левой части листа выстроились столбцом несколько строк, а в правой — такое же количество крохотных пустых квадратиков. В третьем сверху был заранее проставлен магический символ.

Покинув шатер, юнга взбежала на зеленеющий склон, за которым обозначилась невероятно ровная, должно быть, проложенная какой-нибудь древней исчезнувшей цивилизацией дорога, а на ней… Кэтрин приостановилась, отыгрывая нерешительность. Посреди дороги стоял невиданный экипаж, подобный галере на колесах. Лошадей поблизости не наблюдалось, да и как бы они смогли сдвинуть с места такую громаду! Подобный подвиг, пожалуй, был по силам разве что африканскому зверю элефанту, о котором часто рассказывали в кубрике морские бродяги. Возле колесной галеры слонялись люди в столь же нелепых и неприличных одеяниях, какое было на самой Кэтрин. Кое-кого она узнала. Прихлоп Билл Тернер, Гектор Барбосса, губернатор Суонн с дочерью своей Элизабет…

С одной стороны, оказаться в такой компании было для юнги большой честью, а с другой — получалось, что не ей одной доверили столь важную миссию.

Кто-то хлопнул Кэтрин по плечу.

— Ну что, юнга? Вперед?

Она обернулась. Это был Кракен, утопивший вчера «Черную жемчужину». Вообще-то подобное прикосновение (не важно, к чему: к кораблю, к человеку) означало немедленную гибель, но только не сейчас. Сейчас все они, и пираты, и губернаторы, и даже подводные чудовища, были спаяны единой целью — спасти Карибы. А заодно Мордор, Нуменор, Нарнию и Лукоморье в придачу.

Первая партия загрузилась в чудовищный самоходный экипаж. Кто-то ударил по струнам и запел:

Выруби свет! В пламени наш Вазастан…

Автобус тронулся.

* * *

Нашествие ролевиков на избирательные участки оказалось столь неожиданным, что сопротивления со стороны официальных лиц, можно сказать, не последовало. Более трети членов комиссии, как выяснилось позже, были ставленники Шкарятина, народ знающий, ко всему готовый, не раз и не два отыгравший выборы под мудрым приглядом опытного Петра Маркеловича, да еще и в тесном контакте с наблюдателями.

Ну и как было тягаться с этакой оравой политическим лохам от педагогики и медицины, наивно поверившим, будто противник отступил без боя, и беспечно пустившим все на самотек!

В принципе, ничего страшного не произошло. Был Кирдык — стал Шкарятин… Однако в том-то все и дело, что Валентин Валентинович оказался честным человеком. Или просто дураком — тоже возможно. Да мало ли чего наобещает кандидат перед выборами! Что ж теперь, все выполнять?

Иной вон клянется: приду к власти — вымоем сапоги в Индийском океане! Все прекрасно понимают, что это не более чем игра, и радостно голосуют за него.

А ну как вправду вымыть заставит?

Глава 6. ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Вот только замучит проклятый Ни в чем не повинных ребят… Александр Блок

— Да отвлекись же ты хоть на минуту! — процедила Кристина. — Неужели так трудно родному сыну помочь?

— А я чем, по-твоему, занимаюсь? — не оборачиваясь, огрызнулся Славик.

Действительно, судя по тому, что творилось на мониторе, супруг отнюдь не дурака валял, но добивал в ударном порядке стенд «Страна Хоббитания» для классного уголка. «Юный хоббит храбр. Юный хоббит честен…» Как там дальше? А! «Юный хоббит предан Родине…» Свихнуться можно…

— Что… задачка не решается? — рассеянно спросил Славик.

— Дурдом! — бросила в сердцах Кристина. — На литературе завязли.

— Ну вы даете! — хмыкнул он, выводя на экран следующий лозунг. — Сейчас… Доверстаю…

Кристина помаячила и сгинула. Супруг выпрямил закостеневшую спину и дал глазам отдохнуть. В углу между шифоньером и бельевой тумбой извилисто и тускло блестел давно нечищенный металл. Там стояла метровая статуэтка Саурона. Темный Властелин вздымал потемневший от времени шестопер. Грозил не поймешь кому. Одно из перьев на шлеме было кривовато прилеплено, второе отсутствовало вовсе. Потерялось три года назад.

В задумчивости Славик покусал ноготь большого пальца. Вернее, поклацал зубами, поскольку кусать там уже было нечего. Вот вынь да положь к послезавтра стенд… Нет, на классную руководительницу он сердца не держал — куда ей, бедной, податься, если Клара вконец задолбала! Да и не только ее — всех… А ведь в его, Славиковы, времена Карловна так не зверствовала. Вроде и замуж вышла, и должность у нее теперь — выше не придумаешь: завуч по ролевым играм. Выше только директор… Или просто дело в том, что Славику в школьные годы все было по барабану? Возможно, возможно…

— Кончай глодать! — процедила Кристина, невесть когда вновь возникшая у монитора. — До локтей уже скоро сгрызешь! И еще удивляется, в кого пацан пошел!

Славик вздохнул и, сохранив работу, поднялся со стула. Комната на миг дрогнула, поплыла. Саурон в углу колыхнулся, будто выпимши. Вот он, переход из виртуала в реал, пропади пропадом и то, и другое!

— Двоечники вы, — с мягкой язвительностью молвил Славик, переждав краткое это головокружение. — Ну что может быть неясного во «Властелине Колец»? Добро светлое, зло черное. Добро раздроблено, зло монолитно. Мораль: хочешь одолеть зло — объединяйся…

— Да? — вспыхнула Кристина. — Умный какой!

«Где были мои глаза?» — удрученно думал Славик, вглядываясь в остервенелое личико жены. Вроде бы и не толстомордая, но такое впечатление, будто за каждой щекой держит по некрупному яблоку. Подбородка как не было, так и нет… Зато наметился зобик. А ведь каких-нибудь десять лет назад, когда шли к венцу, он находил в ее чертах нечто манящее, необычное, черт возьми…

Впрочем, судя по выражению лица Кристины, при взгляде на унылую физиономию мужа ее одолевали похожие мысли.

Славик вздохнул вторично и, сопровождаемый супругой, направился к дверям малой комнаты, где корпел над домашним заданием их единственный отпрыск.

— А что же с ним будет в старших классах? Там ведь Сапковский пойдет, Перумов с Еськовым…

— Иди-иди, — сказала жена, подтолкнув в спину. Чисто конвоир.

Несчастный Борька (Боромир Святославович) сидел за столом и с привычным равнодушным горем смотрел в раскрытую тетрадку. Шеенка у отпрыска была тоненькая, уши оттопыренные, губешки надутые.

— И что у нас сегодня? — бодро осведомился отец, беря тетрадь. Прочел задание, моргнул, прочел еще раз… Нет, наверное, надо вслух.

— Концептуальный аспект нравственного выбора… хоббита Фродо, — озадаченно огласил он.

Глава семьи задумчиво взялся свободной рукой за узкий подбородок и зачем-то взглянул в окно. За черным стеклом шуршал дождь. Концептуальный аспект, надо же… В некстати опустевшей голове крутились одни лишь заповеди со стенда: «Юный хоббит храбр, юный хоббит честен…» Взяли бы и надергали из интернета! С той же «Арды-на-куличках»…

— Н-ну… — сказал он наконец, досадливо тряхнув тетрадкой. — Наверное, так: если бы Фродо не принял решения отправиться к Ородруину, чтобы бросить в него Кольцо Всевластия, то событий, описанных в романе, просто бы не было…

— Нравственного! — сухо напомнила Кристина и презрительно поджала губы. — Нравственного выбора.

— А! Ну да… Нравственного! — С каждым новым словом Славик чувствовал себя все увереннее. Сказывался опыт редакционной работы. — А чтобы принять такое решение, хоббиту Фродо была прежде всего необходима храбрость, которой он изначально не обладал. А храбрость, Кристиночка, — это понятие нравственное… — Славик запнулся, потому что рожицу отпрыска внезапно перекосило восторженной шалой улыбкой. С такой физией детишки обычно решаются на неслыханную шкоду. — Боря, я сказал что-нибудь смешное?

— Храбрость состоит из самолюбия и деревянных нервов! — брякнул тот и, кажется, сам испугался собственной выходки.

Родители остолбенели. Во-первых, это было неожиданно, а во-вторых, совершенно не похоже на тихого Борьку.

— Ты смотри, на уроке подобного не скажи! — опомнившись, закричала мать. — Вот уж с кем нервы нужны деревянные!

— Интересно, где ты такое услышал? — осведомился Славик, не допуская и мысли, что столь циничный афоризм мог сам собой зародиться в неокрепшей головенке сына.

— Нигде… — помявшись, сознался тот. — В книжке прочел.

— Это в какой же?

Вопрос был задан по существу, но тут, как всегда, некстати вмешалась Кристина:

— Ах вот как? В книжке! По внеклассному чтению — вторая двойка, а на всякую дурь у тебя времени, значит, хватает?

— А ну-ка тихо! — скомандовал глава семейства. — Какое внеклассное чтение? При чем тут внеклассное чтение?.. — Сердито засопев, снова уставился в тетрадку. — Отвечать письменно или устно?

— Письменно.

— Понял. — Славик повеселел и вернул тетрадь. — Объясняю. Главное — побольше цитат. Даже если ответишь неправильно, все равно видно, что читал. Берем книгу… — Он протянул руку к узкому высокому стеллажику и замешкался, обнаружив на полке сразу двух «Властелинов Колец». Маленький Боромир Святославович почему-то вдруг заволновался, втянул голову в плечи, но отец, не обратив на это внимания, уже раскрыл наудачу один из томов. Честно сказать, давненько он не совершал этого интимного акта. Лет пять. Хотя, если сказать еще честнее, Славик и раньше предпочитал любоваться книгой, ласкать ее и оглаживать, нежели вникать в содержание. Предпочитал текстуру тексту. — И нагло передираем… Вот, пожалуйста: «Мы привыкли говорить о войне как о благороднейшем деле». Чувствуешь? О благороднейшем!.. То есть этого-то благородства хоббиту Фродо и недоставало, пока он не вмешался в войну добра со злом. На стороне добра, естественно… Идем дальше… — Тут Славик запнулся и нахмурился.

«А что еще нужно для успешного ведения войны? — в растерянности пробегал он глазами корявые и совершенно незнакомые строки. — Для того чтобы быть гением:

1. Продовольствие — организованный грабеж.

2. Дисциплина — варварский деспотизм, наибольшее стеснение свободы.

3. Умение приобретать сведения — шпионство, обман, измена.

4. Умение прилагать военные хитрости — обман.

5. Что самая война? — Убийство.

6. Какие занятия военного? — Праздность.

7. Нравы — разврат, пьянство».

В растерянности он закрыл книгу, заложив страницу большим пальцем, и тупо уставился на обложку. Джон Р.Р.Толкин. «Властелин Колец». Раскрыл снова, прочел, моргая:

«Есть ли один порок, одна дурная сторона человеческой природы, которая не вошла бы в условия военной жизни? Отчего же уважается военное звание? Оттого, что оно есть высшая власть. А власть имеет льстецов».

Да нет же, нет! Откуда это? Из какой книги? Из какой главы? Не мог благородный Профессор гнать такую… даже не чернуху… агитку!

— Боря, — почти испуганно проговорил папа Слава. — Что это?..

К счастью для отпрыска, последовал долгий, настойчивый звонок в дверь. Родители переглянулись.

— Кого еще на ночь глядя принесло?

Славик отложил книгу и вышел в прихожую. Перед тем как открыть, на всякий случай заглянул в дверной глазок. В полумраке лестничной клетки маячили три слегка искаженных силуэта: тщедушная фигура в цивильном, а чуть позади две глыбы в рогатых шлемах, в кольчугах и, кажется, с мечами наголо.

Пришлось открыть.

— Здравствуйте. Вам кого?

— Урл Левая Рука?

— Я, — сказал Славик, недоуменно вздымая бровь. — А что это вы так, во всеоружии… в полном прикиде?..

— Повестку получали? — злобно проскрипел тщедушный вместо ответа.

— Нет, не получал. Что за повестка?

Чувствовалось, что одетый по цивилу человечек сдерживается из последних сил. Он развернул бумагу и ткнул в нее пальцем, едва не прорвав насквозь.

— Ваша подпись?

Урл Левая Рука вгляделся.

— Нет, конечно.

— Как — нет? — приглушенно взвизгнул тщедушный.

Славик неспешно извлек редакционное удостоверение:

— Вот моя подпись, видите?

— Знаете, все так говорят! — Вид у человечка был самый что ни на есть затравленный. — «Ничего не знаю, ничего не подписывал…»

Рогатые воины скучающе переминались на площадке, шурша кольчугами. В коридорчике показалась встревоженная мордашка Кристины.

— Что там, Слав?

— Ролевка, — бросил глава семьи и снова повернулся к старшему: — Чего тут непонятного? Лень было ходить по адресам — выкинул повестки в ближайшую урну и сам за всех расписался…

— Вот вам в следующий раз и поручим! — огрызнулся тщедушный.

Этого еще только не хватало!

— Короче! — сказал Славик, резко меняя тему. — Если вы за мной, идемте. Приписную квенту брать? Что будет-то? Куда призывают?

Человечек и так был вконец заморочен, а тут еще этот град вопросов! Понятно, что угроза насчет повесток забылась, улетучилась сама собой.

— Куда-куда! — осунувшись, буркнул он. — Игротех вас до семи часов ждал — всего трое явились… Вот здесь распишитесь. И не говорите потом, что никто вам повестку не вручал…

Стоило из-за этого приходить с мечами наголо!

— И еще одно… Вы ведь репортер «Нового Изенгарда», так?

— Да…

На свет вновь появилась сильно мятая и едва не пробитая пальцем бумага.

— Это подпись вашего замредактора?

— М-м… Возможно. Похоже…

Человечек в цивильном то ли вздохнул, то ли крякнул и, страдальчески сморщившись, поскреб в затылке.

— Ладно, — сказал он. — Собирайтесь…

— Куда? — опешил Славик. — Вы же говорили, что игротех до семи ждал…

— Ждал, — безнадежно подтвердил тщедушный. — И до семи ждал, и после семи… И сейчас ждет.

* * *

Они вышли в сырой летний вечер. Дождь кончился. Разноцветные городские огни роняли волокнистые отражения на мокрые асфальты. С пятиметровой высоты сиял подсвеченный выносными лампами щит. Там на фоне государственного флага призывно и загадочно смотрели на прохожих дама и рыцарь. Понизу красовалась надпись: «Участие в ролевой игре — священный долг каждого патриота!».

Бывший военкомат располагался в каких-нибудь двух кварталах. Конвоировали пешком: впереди плюхали по лужам старшой со Славиком, чуть поотстав — рогатые вертухаи в кольчугах. Бедняги. Наверное, с утра так и мотаются по городу в полном прикиде. Ну да что поделаешь — служба…

Красноглазый невыспавшийся районный мастер (тоже из бывших) пребывал в кабинете один. На рабочем столе разложены учетные карточки, в чашке стынет черный кофе. Над столом — поясной портрет Президента. Валентин Валентинович Шкарятин был изображен в латах Арагорна, с мечом в правой руке и с Кольцом Всевластия на безымянном пальце левой. («Интересно, — подумалось Славику. — Мизинец, указательный… А палец, на котором носят обручальное кольцо, почему-то безымянный…») Ни словом не попрекнув за несвоевременный приход, игротех поставил птичку в списке и сообщил устало:

— Значит, Урл Левая Рука… В двух словах. Восемнадцатого призываем маститых… то есть олдовых…

— По какому поводу?

— Правильный вопрос, — равнодушно одобрил игротех. — На территорию Гоблино вторгается условное зло. Не исключено применение оружия магического поражения. Противостоять агрессии, как вы уже, наверное, догадались, будет условное добро. Так что ждите во всеоружии.

— Я понимаю. Что играем?

— Играем по «Властелину Колец».

— Опять?!

Игротех нахмурился.

— Почему же опять? В прошлый раз по «Ведьмаку» было. Начальству виднее.

— Все-таки, если можно, уточните, — попросил опытный Урл. — В каком именно всеоружии?

— Н-ну… Полегче что-нибудь. Байдана, мисюрка… Если нет — выдадут в каптерке. В бой вас вряд ли пошлют. Будете с вашим замредактора выпускать «Игровой листок». Распишитесь.

— Это еще зачем?

— О неразглашении.

— Что за секретность?

Игротех устало потер воспаленные веки.

— Игра максимально приближена к реалу, — пояснил он. — Цивильных будем брать тепленькими, прямо из постелек… Чтобы ни одна зараза не уклонилась. Загребем всех двадцатого. Значит, за эти два дня вы, олдовые, надежа наша и опора, должны полностью подготовить полигон к их приему.

— Понял. — Урл кивнул. — То есть цивилам ни слова. Но со своими-то говорить можно?

Игротех скривился в сильном сомнении.

— Да лучше вообще-то тоже воздержаться… А то получится как в прошлый раз.

На том и расстались. Стражники отправились брать замредактора, а Урл Левая Рука — домой, доделывать стенд «Страна Хоббитания».

* * *

Следует сказать, что в последнее время Славик косил от игры как мог, однако сейчас ему остро захотелось сменить обстановку. А то в редакции достали, дома достали… Уж лучше тряхнуть стариной, отбыть недельку на полигоне. Тем более что, согласно ролевой иерархии, заместитель редактора «Нового Изенгарда» неминуемо оказался бы под его началом.

Первые станут последними, последние — первыми.

Корпел над стендом до двух ночи. Когда утром продрал глаза, Борька уже был в школе, а Кристина занималась влажной уборкой помещения. «Дисциплина, — внезапно вспомнилось Славику, — варварский деспотизм, наибольшее стеснение свободы…»

Откуда же все-таки Боромир выхватил эту цитату? На узеньком стеллажике сына обнаружился всего один «Властелин Колец».

— Кристина!.. — позвал Славик.

В дверях возникла супруга с тряпкой в руке.

— Слушай, ты не помнишь, сколько тут вчера было?..

— Не помню, — отрезала она и сгинула вновь.

Глава семейства попытался раскрыть книгу на том самом месте, но ничего похожего на давешний текст не обнаружил. Толкин как Толкин. Полистал, закрыл, поставил на место. Так сколько было книжек: одна или две? В глазах, что ли, вчера от усталости задвоилось? Оглядел комнату. Нигде ничего. Здоровенный томина — куда такой спрячешь? Не в школу же он его с собой унес…

Машинально сжевал завтрак и, прихватив флэшку, отправился в редакцию, где имелся цветной большеформатный принтер — как раз то, что нужно.

* * *

Замредактора Веня, отличавшийся от киношного Голлума разве что наличием очков да костюмчика и носивший по этой причине прозвище Моя Прелесть, вскинул испуганные водянистые глаза на вошедшего репортера. Протянул навстречу какой-то листок и лишь потом поздоровался.

— Привет, — отозвался Славик, принимая бумагу. — Тебя вчера к игротеху таскали?

Очкастый Голлум закручинился.

— Да таскали…

— Отбился?

— Да ну… Разве от них отобьешься! Вперед и с песнями…

Славик сел за свой стол и взглянул на полученный документ. Удивительно, но это было… письмо. Бумажное. И не официальное какое-нибудь послание, а именно письмо — на двух тетрадных листках. Еще и от руки начертанное. Давненько не созерцал и не осязал Славик ничего подобного.

Ну-ка, ну-ка…

«Уважаемая редакция, напечатайте это письмо!»

Хорошее начало. Многообещающее…

«Отвечаю авторам статьи про подпольную читалку. Которую не могут поймать. Я знаю, кто это делает. Он 1-го февраля…»

Славик мотнул головой и вновь углубился в дебри крупного корявого почерка.

«Он 1-го февраля позапрошлого года подкинул мне на веранду запрещенку и чем-то побрызгал. И я заболела. Полтора месяца лежала. Было удушье. Ко мне девочка ходила, помогала. А он Любочку отсадил и сам ходил под ее именем. Этот человек сам говорит мне об этом. Чего напустит. Понятно Вам. А недавно ходил тайно и сидел под столом…»

— Веня, что это?! — вскричал Славик.

— Сам не видишь? — уныло отозвался тот. — Отклик читателя…

«…Брал ножи со стола, но боялся собак, и собаки открыли мне, что он прячется под столом. Он бандит. Сидел 7 лет. Ему под 80 лет. Он живет под чужой фамилией. Я не знаю ее. Он раньше был знаком мне в молодости. Он печатал запрещенку. Теперь переплетает. Но фамилия была у него другая. Я сижу на замках. Это потому, что я не пошла за него замуж…»

— И что мне с этим делать? Явно ж вольтанулась старушка!

— Подготовь ответ. Опубликуем.

— Ты что, тоже сдвинулся? Какой тут может быть ответ?

— Н-ну, примерно так… — Голлумоподобный замредактора возвел глаза к потолку. — «Дорогие читатели… Мы высоко ценим ваше рвение и тем не менее вынуждены вам напомнить, что в республике Гоблино запрещенной литературы нет и быть не может. Что же касается литературы, не пригодной для использования в ролевых играх (так правильно звучит этот термин), то хранение ее на дому законом не преследуется…» Вот, что-то в этом роде…

— Да, но… С чего вдруг?

Голлум Веня вновь погрустнел.

— Да понимаешь, — с горечью сказал он, — донос за доносом по электронке — как прорвало… За кого нас вообще держат? В конвертах уже присылать стали… Вот народ! Думают: раз вывели классику из школьной программы — значит запретили. Ну а раз запретили, значит… сам видишь…

Да уж. Без того, чтобы сообщить куда следует, у нас никак. В девятнадцатом веке на неверующих стучали, в двадцатом — на верующих, в двадцать первом — опять на неверующих… При Кирдыке норовили уличить в причастности к ролевым играм, при Шкарятине — в непричастности…

До полудня Славик подготовил ответ читателям, добил пару материалов, вывел на цветном принтере шесть составных будущей «Страны Хоббитании» и, свернув листы в трубку, известил замредактора, что либо появится после обеда, либо позже к вечеру. Веня не возражал. И правильно. Помни, помни, Моя Прелесть, что у нас еще впереди полигон.

* * *

Время для визита в школу Славик подгадал на удивление неудачно — как раз к началу урока. Постоял у двери, чуть приоткрыл, поглядел, послушал. Классная руководительница Нинель Васильевна, вскинув личико, сидела за столом, очень похожая на Иванушку-дурачка: кудерышки цвета пакли, восторженно распахнутые голубенькие глазки и алый рот до ушей. С таким видом она обычно внимала начальству или, как сегодня, почетным гостям. Сам почетный гость (горбатенький, подслеповатый, с полурыжей-полуседой шкиперской бородкой) пританцовывал у стола и, потрясая ручонками, взахлеб рассказывал юному поколению о тех романтических временах, когда ролевое движение только еще зарождалось.

— Никогда! — восклицал он с пафосом. — Никогда у нас не было дедовщины! Уважение к олдовым — да, было! Но дедовщины — ни-ког-да!..

— Что это вы в щелку подглядываете? — послышался за спиной строгий женский голос. Впрочем, тут же смягчился, снизошел до насмешливости: — А-а, Славик:.. Как опаздывал всегда, так до сих пор и опаздываешь?

Разумеется, Клара Карловна — кому ж еще? Что-что, а заставать врасплох завуч не разучилась. Странно, однако за истекшие десять лет она нисколько не сдала — напротив, помолодела, расцвела, добавила в облик косметики. Хотя, возможно, дело тут было не в Кларе, а в самом Славике: резко возмужав, он в смысле самооценки быстро догнал и перегнал тех, кто совсем еще недавно казался ему немыслимо взрослым, чуть ли не пожилым.

— Что это у тебя?

— Для стенда. «Страна Хоббитания». Позавчера Нинель Васильевна попросила.

— Это не Нинель Васильевна просила, а я, — холодно поправила Клара. — Пойдем посмотрим…

— Только это уже окончательный вариант, — всполошился он, вспомнив ее давнюю привычку с маху ставить на чем ни попадя птички и галочки красным карандашом, а то и маркером. Отчасти по этой причине Славик долгое время искренне полагал, что слово «маркер» происходит от слова «марать».

И они прошли в застенок (именно так десять лет назад именовали школяры кабинетик завуча по воспитательной работе). Помещеньице также мало преобразилось — сменились лишь табличка на двери да плакатик над столом. Теперь он звучал так: «Нет в мире вещи более серьезной, чем игра. Уинстон Черчилль».

Пока завуч раскручивала, выгибала и раскладывала на столе яркие листы, Славик успел заметить еще одно изменение в интерьере: стопка посторонних книг, отобранных на уроках, по-прежнему криво украшала собой подоконник, как десять лет назад, но состав ее был явно иным. Не поленился — подошел, посмотрел. Сверху — Лесков, кто под ним — не разобрать.

— Ну что ж… — задумчиво промолвила Клара Карловна. — В целом…

Одобрение осталось незавершенным, поскольку в дверь робко постучали, потом приоткрыли.

— Можно, Клара Карловна?

— А-а… — зловеще протянула завуч. — Явился, прогульщик?

Вошел исполненный недобрых предчувствий подросток, долговязый и долгорукий. Остановился, понурясь.

— То есть игру ты уже за урок не считаешь, так?

Явившийся мрачно и нераскаянно изучал запыленные носки собственных кроссовок.

— Поражаюсь тебе, Петров! Отец — игротех, мать — маститая ролевичка… В пеленках на полигонку тебя возили! Откуда в тебе это равнодушие, это наплевательство?

Ответа так и не последовало. Клара Карловна вздернула подбородок, взор ее устремился куда-то вдаль, и Славику почудилось, будто на его глазах случилось мгновенное включение в игру. Несомненно, завуч уже стояла на трибуне перед огромной незримой толпой. Нет, она не переходила на крик, она даже голоса не повысила, но слова теперь произносились словно бы в микрофон.

— Выпасть из игры — все равно что выпасть из общества… Из коллектива! Как можно этого не понимать? Классик сказал: «Что наша жизнь? Игра!» — Тут Клара Карловна запнулась, сообразив, что ссылка на классика по нынешним временам звучит несколько неуместно, и резко сменила направление удара: — Вот, посмотри! Славик Савельев… Гордость нашей школы!..

Славику стало совсем неловко. Однако податься было некуда.

— Он бы тебе многое рассказал! Как оно было во времена Кирдыка. Как на ролевиков полицию бросали с дубинками и водометами. Как самим приходилось хайратники делать, из маминых занавесок прикиды шить, помоечный дюраль молотком выстукивать — для доспехов… А сейчас! Нет, ты сравни, сравни, Петров! Все ведь у вас есть, все готовое, все покупное, играй — не хочу!.. Не хотят, — как бы извиняясь, обернулась она к Славику. Вздохнула, подошла к единственному в застенке окну, сняла верхнюю из конфискованных книжек. — Замков для вас настроили, крепостей всяких… На, Петров, забери. И чтобы больше я посторонних книг в школе не видела! Это хорошо, что ты на досуге увлекаешься Лесковым. Но всему свое время, Петров, всему свое время!

Глава 7. АЙНЕ КОЛОННЕ МАРШИРТ

И вот нашли большое поле: Есть разгуляться где на воле! Построили редут. Михаил Лермонтов

«Байдана и мисюрка…» Ну какое, скажите, отношение имеют они к Средиземью? У Профессора и слов таких в заводе не было! Байдана — крупнокольчатая броня, не спасающая от колющих ударов, зато спасающая от рубящих, а мисюрка — круглый шлем, напоминающий тюбетейку. И то, и другое исконный древнерусский антураж. Впрочем, много ли с нынешних райигротехов возьмешь — сплошь бывшие военкомы. Им что рыцарские доспехи, что эльфийские…

Боевой прикид в хозяйстве у Славика был, причем по нынешним временам уникальный — собственноручно снизанный из канцелярских скрепок, но как представишь, во что он скомкался в кладовке и сколько все это теперь распутывать… Ну на фиг! Казенный выдадут. А не выдадут — еще лучше. Отбудем налегке…

Призванных на переподготовку олдовых собрали в актовом зале поздним вечером. Оглядевшись, Славик обнаружил, что прочие тоже пожаловали в цивильном. Доспехов ни на ком не видать. Это хорошо. Значит, когда выстроится очередь в каптерку, станем в хвосте.

Вскоре все расселись, и за лекционной кафедрой вырос игротех. На полигон приказано выехать в ночь, а пока инструктаж.

— Тяжело в ученье — легко в игре, — начал с афоризма бывший военком. — Как говорится, игра — это вам не игрушки…

Сидящий рядом Моя Прелесть Веня протер платочком очки и достал книжку.

— Что читаем? — полушепотом поинтересовался Славик.

Замредактора показал обложку. «Гарри Поттер».

— Ты чо, сдвинулся? — искренне спросил репортер.

Веня отлистнул страничку и предъявил истинное содержание. Салтыков-Щедрин. «Губернские очерки». Вот оно что! Берем, стало быть, и переплетаем заново… Неужели собственноручно?

— Слушай, так ведь с электронной читалкой проще! Удобнее… Кнопочку нажал — и вот тебе нужный текст на мониторе. И переплетать не надо.

Очкастое рыльце стало печально-мечтательным.

— Нет… — промолвил со вздохом Веня. — Не понимаю я этих ваших читалок. Все-таки бумажную держишь в руке и чувствуешь — книга…

Поправил очки и с тихой улыбкой углубился в чтение. Однако Славику было уже не до замредактора. Перед внутренним взором его возникли узенький стеллажик и два «Властелина Колец» на нем. Один настоящий, а вот что, интересно, было в другом, исчезнувшем? Нет, но каков Боромир Святославович! Тихоня-тихоня, а гляди, что учудил… И второй вопрос: где взял? Ну не сам же в конце концов переплел!.. Славик попытался припомнить прочтённые им корявые циничные фразы, но вспомнил только одну: «Что есть война? — Убийство»… А не попросить ли у Борьки эту самую книжицу? Тайком от Кристины, понятно…

— Участились случаи землячества в среде цивилов, — зудел тем временем райигротех. — Ваша прямая обязанность — такие рецедивы реала пресекать…

Временами в зудение это встревал шелест переворачиваемой Веней странички. Больше нигде ничего не шуршало, потому что у остальных читалки были электронные. Зато мерещились призраки мелодий — некоторые сидели в наушниках и нагло слушали музыку, а то и смотрели фильм. Не догадавшийся запастись чтивом Славик снова оглядел актовый зал и обнаружил во втором ряду еще одну тоскливо озирающуюся личность. Ею, представьте, оказался бывший классный руководитель Славика Савелий Павлович. А этот-то как в олдовые попал, позвольте спросить? Ах да, он же сейчас в министерстве… По чину положено.

В отличие от Клары Карловны экс-преподаватель литературы пострадал от возраста куда сильнее. Волосики поредели, бороденка исчезла вовсе. Прежними остались лишь глаза, недоуменные глаза великомученика, да беззащитно выпуклый лоб, по которому всегда хотелось чем-нибудь стукнуть.

Надо будет после инструктажа подойти поздороваться. Однако инструктаж, похоже, кончаться не собирался.

— Игровая подготовка превосходит военную уже в силу своей универсальности, — не унимался игротех, — поскольку предполагает освоение не только современного, но и исторического оружия.

Славик помаленьку начинал клевать носом. В полудреме соткался перед ним стенд «Страна Хоббитания», только вот заповеди на нем были какие-то не совсем знакомые: «Юный хоббит самолюбив», «У юного хоббита деревянные нервы». Хотел удивиться, но в следующий миг всхрапнул. Вздрогнул, вскинулся — и, как выяснилось, очень вовремя: вокруг зашевелились, захлопали откидными сиденьями и, не снимая наушников, подались всей громадой на выход.

Поздороваться с Савелием Павловичем так и не удалось.

* * *

Колонна армейских грузовиков выползла из города на шоссе и с церемониальной неторопливостью двинулась в сторону поймы. Сорок километров в час, быстрее — ни-ни! Ограничение скорости было предписано в прошлом году, когда ролевая землеройная машина протаранила мирный «мерседес». Устроившись у бойницы, Славик отдраил металлическую заслонку и от нечего делать созерцал окрестный ночной пейзаж. Моросило. Колыхались полотнища белого света. Зернисто посверкивал асфальт. Зловещим видением проплыл завалившийся в придорожную канаву тупорылый дракон на базе гусеничной самоходки. Над поверженным чудовищем скорбно склоняли головы трое в эльфийских непромокаемых плащах. Послышалось сдавленное восклицание, причем отнюдь не на квенье (она же — высокая речь). Даже не на синдаринском.

Повезло ребятам. Пол-игры просачкуют. А с другой стороны, вытаскивать-то дракона кому? Им и вытаскивать…

Освещение внутри походной типографии было крайне скудное, красноватое. Веня, ругнувшись, закрыл и спрятал книжку. Попытался заглянуть через Славиково плечо в бойницу, не преуспел, поерзал, притуливаясь поудобнее. Однако попробуй тут засни: зябко, неловко и потряхивает вдобавок.

— И все-таки лучше уж так, — уныло сказал замредактора. — Собраться успели, подготовились… А представляешь, каково завтра цивилам придется? Спят себе в постельках, знать ничего не знают, ведать не ведают… Вдруг хвать их тепленьких, трезвеньких, и на полигон.

Славик хмуро покосился и не ответил. Наивный он, этот Веня. Можно подумать, ни разу на игру не выезжал…

* * *

Нуменор-3, основой которого служили руины водонапорной башни, ныне отстроенные и превращенные в донжон, ночью выглядел особенно жутковато. Свет фар походной типографии, перепрыгнув черный, кажущийся бездонным ров, уперся в сырую, наспех сложенную кирпичную стену, украшенную полузатертой надписью: «Торин — лох!!!».

Играть в башне было можно, жить — вряд ли. К счастью, за крепостной стеной имелась еще так называемая гостиница — длинное одноэтажное строение с койками и масляными обогревателями внутри. А то пришлось бы разбивать палаточный городок, в грязи, темноте, под мерзкой изморосью. Удовольствие, прямо скажем, невеликое.

Пока опустили мост, пока перегнали технику через ров, пока запустили движок и закончили вчерне с обустройством территории, пошел уже третий час. Наконец Славик добрался до койки и заснул мгновенно и мертво.

Когда открыл глаза, в низкие квадратные окна лезло развеселое солнышко. Рог еще не трубил. Движок тоже молчал. Как и было обещано, после ночного марша дали выспаться. Сосед справа потянулся, сел, огляделся.

— Доброе утро, Славик, — озадаченно сказал он. — Или тебя теперь положено Урлом величать?

— Доброе утро, Савелий Павлович, — ответил тот и тоже сел. — Величайте как хотите… А вас-то чего загребли?

— Оказывается, по штату положено, — со вздохом отозвался бывший педагог. — Если работаешь в министерстве, то хотя бы раз в году будь добр выехать на полигон.

— А что вы там делаете, в министерстве?

— Так… под ногами путаюсь.

— По школе не скучаете?

— Нет, — сказал Савелий Павлович и неожиданно улыбнулся.

Хлопнула дверь, вошел озабоченный райигротех, оглядел койки. С ним поздоровались, нестройно и как можно тише, чтобы не разбудить досыпающих.

— Урл Левая Рука?

— Я… — с интересом глядя на вошедшего, отозвался Славик.

— Мордорский знаете?

— Фигли там знать! Аш назг дурбатулук…

— Вот и отлично, — с облегчением сказал игротех. — Значит, будешь поражать врага ужасом на его собственном языке…

Славик возмутился, сбросил ноги на пол.

— Не понял! — угрожающе произнес он. — Мое дело — начертательная магия, — полез в боковой кармашек рюкзака, извлек приписную квенту. — Вот! Черным по белому… — вгляделся в первую строку, моргнул. «Ординарец одиннадцатой роты девяносто первого пехотного полка Йозеф Швейк…» — значилось там. А дальше, что самое любопытное, все, как раньше: Урл Левая Рука, и так далее… Что за диво? Либо в райигропункте напутали, не из той игры влепили, либо кто-то нарочно прикололся. Такое тоже иногда случалось…

Райигротех скривился, потер лоб.

— Да понимаешь… — страдальчески выговорил он. — Спецпропагандиста призвать забыли…

— Кого забыли?

— Ой… — спохватился игротех. — То есть не пропагандиста, а этого… Как его по игре? Ну, на драконе сидит с матюгальниками.

Подошел очкастый Голлум Веня. Личико заранее несчастное.

— Вы что, Славика у меня забираете? — испуганно спросил замредактора. — Я без него не справлюсь.

— Справитесь, справитесь, — успокоил игротех. — Ну нельзя нам никак без дракона! — жалобно вскричал он. — Гроссмейстеры прибудут, замминистра прибудет! Игра-то показательная.

— Замминистра? — оживившись, переспросил бывший педагог, а ныне работник министерства. — Петр Маркелович?

— Если бы! — буркнул игротех. — В том-то и штука, что Николай Иванович! С Петром Маркеловичем мы бы и горя не знали… Ну ты как, Урл? Кончай малодушничать! Решайся.

Славик размышлял. Глаза ролевика стали загадочными и жуликоватыми. Голлум Веня смотрел на коллегу то с ужасом, то с надеждой.

— Не, ну раз надо… — вымолвил наконец Урл.

Игротех обрадовался. Замредактора застонал. А в следующее мгновение во дворе завыл рог. Пора, пора…

* * *

Весь день потратили на воздвижение палаточного городка за пределами крепости. Ночь прошла спокойно, а ранним утром подкатили автобусы с цивилами, взятыми на игру, согласно предписанию, тепленькими, из постелек. Трезвых среди прибывших не было.

Эх, ролевики, ролевики… А ведь подписку давал и о неразглашении! Что касается Славика, его совесть была чиста — никому ни словечка. Разве что соседу по этажу шепнул, ну так это ж сосед: не предупредишь, обидится вусмерть…

Да и сами игротехи, судя по графику заезда, не слишком верили в неукоснительное соблюдение секретности. Вот он, график-то: вчера олдовые, сегодня цивильные, завтра приведение народа в чувство, а уж послезавтра, когда протрезвеют, игра. Выбор полигона опять-таки свидетельствовал о прозорливости организаторов: единственной лазейкой в реал (иными словами, в сельский магазин) служил мост через Гоблинку, а на мосту силы добра выставили пикет.

Неудачнику по жизни и по игре Вене приказано было остаться в лагере, где со скандалом изымались прихваченные из дому запасы спиртного. Пока мрачный подвал донжона заполнялся конфискованными бутылками, Славик с Савелием Павловичем, везунчики этакие, в составе отряда стражников шли себе налегке к мосту.

Зелень, солнышко, шершавый от влаги воздух.

— Савелий Павлович, — сказал Славик. — А вот… «Храбрость состоит из самолюбия и деревянных нервов…» Откуда это?

Бывший преподаватель внимательно посмотрел на выученика и как будто что-то заподозрил.

— Лев Толстой, — не сразу и как-то больно уж осторожно отозвался он. — «Севастопольские рассказы». Почему ты спрашиваешь?

— Так… Услышал.

А ведь, если вдуматься, государственный переворот ударил по Савелию Павловичу куда больнее, чем по всем прочим. Зануда, конечно, вечно в душу лез, приставал с дурацкими вопросами, но предмет свой любил. А изъяли Гончарова с Толстым из школьной программы — и куда ему податься? Хорошо Петр Маркелович под крылышко взял, пристроил в министерство.

В глубине души Славик готов был посочувствовать Савушке, кабы не одно обстоятельство: а именно — внезапная улыбка, с которой тот признался, что по школе больше не скучает.

— А все-таки, Савелий Павлович, что вы там делаете, в министерстве? Вы же ролевые игры терпеть не могли…

Второй раз Савушка отшутиться не посмел и призадумался, словно бы прикидывая, какую часть правды позволено ему огласить в данном случае.

— Проверяю отдельные произведения, — не слишком убедительно сообщил он.

— На играбельность?

— Пожалуй… да.

— Классику?

— Н-ну… В основном.

Ага. Вот уже кое-что становится понятно. Сидит себе в кабинетике и, послав всех на фиг, почитывает в свое удовольствие любимые книжки.

— А как считаете: по «Севастопольским рассказам» играть можно?

Савелий Павлович улыбнулся вновь.

— Нет.

— Почему нет? Там же оборона Севастополя.

— Оборона-то — оборона… — Иконописное личико зануды Савушки стало тревожно-задумчивым. — Как бы это тебе, Славик, объяснить?.. Понимаешь, большинство людей очень боится заглядывать в себя. И правильно, кстати, делает. Страшноватенько там, знаешь, внутри. Не каждый отважится. Проще себя придумать.

— Как это?

— Так. Устроить внутреннюю ролевую игру. Вот для интереса попроси кого-нибудь рассказать, что он за человек. И он почти наверняка поведает о том, каким бы хотел стать. Придумает себе прошлое, настоящее…

— Прошлое придумает?

— Всенепременно! У вас это, если не ошибаюсь, называется квентой. Жизнеописание персонажа вплоть до событий данной игры… То бишь до вашего с ним разговора.

— Нет, но… Прошлое-то по жизни на самом деле было.

— Ты уверен? Прошлое наше настолько нами приукрашено, что, можно сказать, вымышлено. Простой пример: стряслось у тебя давным-давно что-то с кем-то. И вот встретились вы спустя какое-то время, стали задним числом разбираться. Он точно помнит, что все было так, а ты точно помнишь, что по-другому. Ты ему говоришь: «Врешь!» — и он тебе говорит: «Врешь!». А вранья-то и нет никакого. Просто каждый запомнил о себе только хорошее, слепил из этих кусочков автобиографию, вжился в нее и теперь отыгрывает. Ну и чем же это тебе не квента?

— Слушайте, ребята! — не выдержав, вмешался в их разговор один из стражников, мумакоподобный детина в казенной митриловой кольчуге. — Хорош о квенте! Заколебали уже: на полигоне квента, тут тоже квента… Гляньте, погодка какая!

* * *

Первая смена в пикете прежде всего замечательна тишиной и покоем. Лежи себе, загорай. Алкаши из цивильных если и попробуют прорваться в магазин, то ближе к вечеру.

— Значит, по-вашему, человек сам о себе никогда правду не скажет? — спросил Славик.

— Он ее даже самому себе не скажет, — ответил со вздохом Савелий Павлович. Оба сидели на обрубке бревна справа от въезда на мост. Рюкзачок, зачем-то прихваченный бывшим педагогом из лагеря, валялся в ногах. — Я ж тебе говорю: нормальный человек никогда себя не исследует — он себя придумывает. Вплоть до недостатков. Да-да, представь! Берет преувеличенные достоинства и объявляет их своими недостатками: слишком я честный, слишком доверчивый, оттого и все мои жизненные неприятности…

— Но со стороны-то его все равно видно!

— Ну это тоже, знаешь, как сказать… Видно-то видно, а вот кого?

— То есть как — кого? Того, на кого глядят…

— А может, того, кто глядит?

Славик не понял. Озадачился.

— Сейчас попробую объяснить, — видя его затруднение, сжалился Савелий Павлович. — Тут такое дело: свои настоящие недостатки мы замечаем только в других. В себе мы их не замечаем. Обрати внимание: трус всегда обвиняет всех в трусости, завистник — в зависти. Поэтому, если хочешь узнать, что перед тобой за человек, спроси, кто его злейший враг, и предложи о нем рассказать. Тут же всю правду о себе и выложит, до последнего грешка.

Славик с неприязнью покосился на собеседника. Ишь! Вознесся… Всех насквозь видит! Проницатель! Око Саурона… «Ой! — тут же спохватился он. — А ведь это я, получается, о себе подумал. Гляжу на Савушку и вижу в нем свои же недостатки…»

Действительно, Славик и впрямь считал себя весьма проницательным человеком, подчас даже гордился своей проницательностью, да и с самооценкой у него дела обстояли неплохо. Словом, неловко ему стало, неприятно. Сморщился, потер лоб и решил вернуть беседу в прежнее русло.

— А все-таки! Почему нельзя играть по «Севастопольским рассказам»?

— Потому что в Толстого играть — только расстраиваться. Зачем вообще человек играет? Чтобы незаметно возвысить себя в собственных глазах. Так вот с графом такая штука не проходит. Он-то как раз не придумывает людей, он именно исследует, причем беспощадно. Ну кто бы еще додумался, что каждое наше достоинство разнимается на отдельные недостатки!

— Это как?

— Позволь! Ты же сам начал с того, что храбрость состоит из самолюбия и деревянных нервов…

Славик моргал. Савелий Павлович поднялся с бревна — размять ноги — и мечтательно посмотрел на дальнюю рощицу:

— Эх, по грибы бы сейчас…

Ну слава богу! Разговор вернулся из пугающе смутных глубин в солнечный бездумный мир. Жить стало вновь легко и просто.

— А что вам мешает? За рюкзаком я послежу.

— Н-ну… игротех с проверкой нагрянет…

— Не нагрянет.

— А вдруг?

— Скажем ему, что вы местность пошли осматривать… Вы кто по квенте?

— Знахарь.

— Тем более!

Савелий Павлович подумал, затем нагнулся к лежащему в ногах рюкзаку и, развязав, вынул из него туесок, наполненный пластиковыми пакетами с мелким походным барахлом. Барахло отправил обратно, а сам встал и, прихватив берестяное изделие, двинулся к тополиной рощице. Когда сутулая фигурка грибника скрылась окончательно, к Славику приблизился один из стражников.

— Ты его давно знаешь?

— По жизни?

— Да.

— Давно… Учитель мой… Сейчас — в министерстве.

— Доиграется… — загадочно обронил стражник, пристально вглядываясь в перелесок.

— А что такое?

— Подпол.

— В каком смысле? — не понял Славик. — Подполковник?

— Подпольщик. Целая группа под ним в министерстве. Про переплетчиков слышал?

Славик ошалело оглянулся на дальние тополя, за которыми исчез Савелий Павлович. Ничего себе новостишка!

— Запрещенку переплетают и распространяют.

— Какую запрещенку? — запинаясь, спросил Славик. — Запрещенной литературы у нас нет.

— Тихо ты! Давай-ка подальше отойдем…

Отошли. Случись подобный разговор на полигоне лет десять назад, Славик бы решил, что мастера усложнили сюжет и дают ему через стражника вводную. Однако с тех пор, как ролевые игры стали всеобщими и обязательными вплоть до пенсионного возраста, все перепуталось настолько, что ни за что уже нельзя было поручиться. Реал пролезал во все щели, нигде от него не укроешься.

— Сегодня нет, — понизив голос, продолжил загадочный стражник. — А завтра, глядишь, будет…

— Погоди, — попросил Славик. — Переплетают — в смысле…

— Ну да! Берешь книгу. С виду «Многорукий бог далайна». А откроешь — «Война и мир».

— Или открываешь «Гарри Поттера», а там Салтыков-Щедрин?

— Именно!

— Так Щедрина с Толстым, сам же говоришь, никто не запрещал! Что ж эти твои подпольщики переплетают? Какой смысл? Сиди, пожалуйста, читай…

— Дома — пожалуйста, — не стал спорить стражник. — А на работе? А в транспорте? Бабушки-старушки обложку увидят — хай подымут.

Славику тут же вспомнилось письмо в редакцию. «Он живет под чужой фамилией. Я не знаю ее. Он раньше был знаком мне в молодости. Он печатал запрещенку. Теперь переплетает…» Может быть, не только реал проникает в игру, но и игра в реал? Вдруг уже и пенсионеров задействовали? Поиск вредителей и все такое… Чем не сюжет? Да нет, так не сыграешь! И письмеца такого не придумаешь. Тут и жгучая обида за неизвестно куда и на что потраченную жизнь, и желание хоть на ком-нибудь эту обиду выместить.

— Так мне его предупредить, что ли?

— Не вздумай! — Стражник округлил глаза и крепко ухватил за руку. — Тут слежка идет, а ты расселся с ним на бревне, вроде сговариваешься… Поосторожнее давай.

— Слежка? По игре?

Стражник осклабился.

— Ага! По игре. Только не по нашей.

— А по какой?

— По министерской. У них там сейчас знаешь какое взаимопожиралово! И под замов копают, и под министра.

— Так я-то не из министерства!

— Н-ну… — Стражник снял шлем-мисюрку и, почесав маковку, водрузил снова. — Мое дело предупредить.

Кстати, детина в кольчуге из митрила был Славику незнаком. А с виду — ровесник. Значит, до переворота он отношения к ролевой тусовке наверняка не имел… Может, и впрямь реальный агент? Или даже контрагент! Поди пойми… Жизнь — это ведь вам не игра. Начнешь распутывать — башку свернешь…

Глава 8. ИГРА В КЛАССИКИ

А мы, мудрецы и поэты, Хранители тайны и веры, Унесем зажженные светы В катакомбы, в пустыни, в пещеры. Валерий Брюсов

Низкорослый пузатенький гроссмейстер в сером сюртуке и треуголке шел по крутому травянистому бережку Гоблинки и с недоумением озирался. Нигде никого. Возможно, затаились в засаде, поджидая условное зло, а возможно, уклоняются от игры.

Второе предположение было, конечно же, ближе к истине: именно уклонялись, точнее прятались по кустам при виде придирчивого к мелочам высокого начальства. Савелий Павлович, например, в данный момент укрывался в сухой канаве за ивой. Кузовок с грибами стоял рядом.

Понаехало гостей из столицы — шагу ни ступи! Игра-то показательная…

Внезапно пингвиний профиль гроссмейстера вздернулся, а в глазенках затеплилось вожделение — начальство узрело ролевика-уклониста, беглеца в реал. Затем столь же внезапно взгляд потух, и должностное лицо неловко затопталось, словно бы в поисках куста, за которым можно спрятаться. Что же касается уличенного в самоволке рукастого дылды лет двадцати пяти, то он мало того что не выказал ни малейшего испуга — напротив, двинулся прямиком к оробевшему чиновнику.

— Господин гроссмейстер! — укоризненно и проникновенно обратился он. — Ну, когда же наконец моего дракончика починят? Мне играть надо, панику на врага наводить… на мордорском наречии…

Савелий Павлович отвел в сторонку мешавшую обзору ивовую плеть и невольно залюбовался бывшим своим воспитанником. Высший пилотаж! В то время как все разбегались от острого взора ролевых чинов, Урл Левая Рука смело шел в лобовую атаку, и отвязаться от него было весьма затруднительно. Точно зная, что дракона на базе гусеничной самоходки с матюгальниками ремонтировать будут долго, Славик терроризировал начальство, ничем не рискуя. Замминистра, грозный Николай Иванович, при встрече с ним просто уже не знал, куда бежать.

Да уж, что олдовый, то олдовый… Целыми днями, пока остальные отыгрывали эпизоды или отсиживались по кустам, Урл нагло валялся на своей койке в гостинице и, покусывая огрызок ногтя, почитывал от нечего делать «Губернские очерки», изъятые у Голлума Вени, поскольку тому читать было некогда. Утро начинал с оздоровительной пробежки вокруг мохнатого от пара озерца — словом, жил в свое удовольствие.

— Ну так когда же, господин гроссмейстер? — в отчаянии вопрошал Славик.

Начальство произвело судорожный жест пингвиньим крылышком (мол, не сейчас, потом!) и самоубийственно сверзилось по крутой тропинке на сырую полоску песка к самой воде. Дескать, дела у него там. Славик скорбно покивал вослед, потом бесстыдно усмехнулся и направился восвояси. Проходя мимо ивы, за которой прятался грибник, приостановился, поприветствовал. Савелий Павлович подхватил кузовок и выбрался из канавы.

— Чего это вы? — полюбопытствовал Славик.

— От господ подалей, — цитатой отвечал ему словесник. — От них беды на всякий час себе готовь…

— Так вы ж знахарь!

— И что?

— Савелий Павлович, хотите совет? Впишите в квенту, что вы должны собирать грибы для зелья. Только обязательно у райигротеха заверьте. Прицепится гроссмейстер — а вы ему на лоб бумажку с печатью! И все дела.

— Разумно, — одобрил знахарь. — Слушай, что это за ерунда в квенте?

— А что там?

— Да понимаешь, вставка у меня какая-то странная: «Лекарь военного времени, доктор медицинских наук Фридрих Вельфер…» Ошибка?

— Да наверняка! Две разных игры перепутали. У меня и вовсе написано «Швейк».

Со стороны Нуменора-3 доносились побрякивание железа и команды на эльфийском. Давно отзвучал государственный гимн — показательная полигонка шла вовсю. По зарослям тальника, бренча байданой, пробежал согнувшийся в три погибели дезертир.

Славик помедлил, поколебался.

— Савелий Павлович, — сказал он. — А почему вы не скучаете по школе?

Бывший педагог пристально взглянул на бывшего ученика.

— Язык за зубами держать умеешь?

— Умею.

— Тогда присаживайся… — Савелий Павлович сел на травянистый край канавы, сбросил ноги вниз и приглашающе хлопнул по земле ладонью. — Знаешь, Славик, — признался он, помолчав, — а ведь это я присоветовал Петру Маркеловичу изъять классику из школьной программы.

Славик был поражен.

— Вы? — переспросил он, присаживаясь рядом. — Ни за что не поверю!

— А придется… — промолвил работник министерства, задумчиво пощипывая то место, где когда-то у него произрастала косая полупрозрачная бородка. — Понимаешь, отчаялся я! Втираешь-втираешь вам Гоголя в мозги, а вы его сильнее и сильнее ненавидите. Читаете в отместку черт знает что, а то и вовсе читать бросаете! Видишь ли, дружок, бог его разберет, в чем тут дело, но в наших условиях буйно расцветает лишь то, что подвергнуто полузапрету. Вот я и подумал: а ну как воспользоваться случаем…

— Саве-елий Палыч! — укоризненно одернул его Славик. — А то я вас не знаю! Да вы и мухи не обидите… А тут стольким людям, получается, жизнь сломали, работы лишили.

— Кого я лишил работы?

— Да тех же старых училок! Вы вспомните, какие митинги в Гоблино были, когда школьную программу меняли! Чуть революция не стряслась.

— И чем все кончилось?

— М-м… — Славик напряг память, но так и не вспомнил.

— Ничем, — подсказал бывший преподаватель. — А знаешь почему? Теперь все эти революционерки, все эти разгневанные тетеньки работают на меня… Нет, не на меня, разумеется, лично — должность моя в министерстве маленькая, но…

Из зарослей тальника высунулось настороженное, словно чутко принюхивающееся, рыло дезертира — судя по всему, из цивилов. Заметил сидящих и замер, не зная, на что решиться.

— Не понял! — надменно и несколько гнусаво изумился Урл Левая Рука. — Кто такой, почему не в игре?

Дезертир подхватился и опрометью кинулся прочь. Восстановив порядок, Славик вновь повернулся к Савелию Павловичу. Сильно был заинтригован.

— А как это они на вас работают?

— В условиях глубокой конспирации.

— Шутите? — вырвалось у Славика.

— Нисколько. Организация засекречена, каждая акция тщательно планируется.

— А что за акции?

— Н-ну, скажем, тайное изучение после уроков «Униженных и оскорбленных» Достоевского.

— Тайное?

— Именно тайное.

— Ишь ты! — с уважением вымолвил Славик.

— Да, вот так… Нет, посадить, конечно, училку, сам понимаешь, не посадят и выгнать не выгонят, а вот выговор за такие проказы влепят запросто. Да и под сокращение потом могут подвести.

— Часто так было?

— Да пока Бог миловал. Я ж говорю: полная конспирация. В коридоре кто-нибудь из учеников на стреме стоит с телефоном — прогульщиком прикидывается… Нет, ну случались накладки, случались… — вынужден был тем не менее признать он. — Тоже ничего страшного. Есть у нас на такую проруху особый отдел. Завуча подкупить, директора подшантажировать…

— Со взрослыми тоже работаете?

— А как же! Вот скажи, много ты раньше встречал взрослых, чтобы для души Пушкина перечитывали, Лермонтова? Сдадут экзамены — и тут же все забудут. Ну, может быть, какой стишок в памяти застрянет… А сейчас, ты не поверишь: тайные сходки аксаковцев, бунинцев… Туда еще попробуй внедрись! Проверки, перепроверки, агентурные сети, пароли… Каждая группа разбита на ячейки по четыре человека — если кто попадется, максимум троих выдаст — с другими-то он незнаком.

— А переплетчики?

— Ну, эти сами по себе. Во всяком случае, финансово они от нас не зависят — на обложках зарабатывают…

Вот как? Стало быть, дорогое удовольствие. Откуда же, в таком случае, Боромир Святославович раздобыл денег на бумажную, вручную, да еще и подпольно переплетенную книгу? Накопил? Заработал? Ладно, вернемся — выясним.

Покосился украдкой на конспиратора. Тот молчал. Слушал кукушек. На устах обозначилась все та же лирическая улыбка, что возникла, когда Славик спросил, не скучает ли Савелий Павлович по школе.

— И знаешь, — как бы по секрету поделился бывший преподаватель, а ныне глава Гоблинского подполья, — никогда я так не был счастлив. Ты представь: читают, вникают… Не из-под палки, не за оценку…

— Потому что классика подвергнута полузапрету?

— Н-ну, не совсем полузапрету… Скажем так: неодобрению властей.

— Так вы меня вербуете, что ли?

— А что тебя вербовать? — ухмыльнулся Савелий Павлович. — У самого вон Салтыков-Щедрин в обложке от «Гарри Поттера» под подушкой! Значит, дружок, надоело тебе в жизнь играть — решил ее на ощупь попробовать.

Славик посидел, поморгал.

— А если завтра возьмут и совсем запретят? — выпалил он, вспомнив загадочного стражника. — Или в заговоре вас заподозрят? Против правительства… Организация-то тайная.

Савелий Павлович с недоверием уставился на бывшего своего ученика.

— Господь с тобой! — произнес он чуть ли не испуганно. — Ты что, ничего не понял? Можно подумать, не ролевик. Это же игра! Ролевая игра в тайную организацию. Я ее провожу, а Петр Маркелович меня курирует. Все по закону!

Славик присвистнул.

— Вон оно как… — пробормотал он. — Ловко… Минутку! А все эти училки, подпольщики — они знают, что они в игре? Вы их предупредили?

— Зачем? — поразился Савелий Павлович. — Ролевая игра второго порядка — здесь никого ни о чем не предупреждают. Да и потом: что ж они, глупенькие? Если бы захотели, сами обо всем давно догадались бы… Ну разоблачат, ну… Дальше что?

В отдалении, шурша и хрустя тальником, пробрели три нетрезвых эльфа.

— А с гномосексуализмом, — глумливо вещал один из них, — мы будем бороться беспощадно!

— М-да… — саркастически изронил Савелий Павлович, проводив троицу взглядом. — А признайся, Славик: наша-то игра по нынешним временам покруче будет, чем весь этот ваш Нуменор. Знаешь, как проще всего вылечить от нимфомании? — неожиданно спросил он.

— Как? — опешил Славик.

— Заставить нимфоманку профессионально заняться проституцией. Вмиг надоест…

Оба, уловив краем глаза некое движение, повернулись в сторону крепости. Там между кряжистых верб обозначились две одинаково тщедушные фигурки в темно-серебристых пластиковых кольчугах под митрил. Один, несомненно, помощник райигротеха — тот, что приходил к Славику с повесткой; другой, столь же несомненно, Голлум Веня. Оба озирались, оба кого-то высматривали.

— Савелий Палыч! — зычно воззвал один. — Ау-у!.. Хорош грибы истреблять! На развод оставь!

— По мою душу, — скорбно известил знахарь и встал. Двое в митрилопласте устремились к иве над канавой.

— Савелий Палыч, тебя там жена ждет в Нуменоре, — обрадовал помощник.

— Как жена? — растерялся тот. — Позвольте, но у меня в квенте…

— Да не по игре жена! По жизни. Сейчас приехала.

Савелий Павлович вскочил, на лице не поймешь: то ли радость, то ли испуг — кинулся было в направлении крепости, потом опомнился, вернулся за кузовком. Подхватил и неспешно двинулся к Нуменору.

Трое посмотрели ему вослед, и всем показалось, что поступь бывшего учителя с каждым шагом становится тверже, увереннее, а осанка прямее. Так обычно бывает, когда человек входит в игру или, напротив, выходит из нее.

Помощник райигротеха, вспомнив, видать, еще о чем-то, резко повернулся к Урлу.

— Гроссмейстера не видел? Говорят, здесь бродит.

— Там где-то… — Урл Левая Рука лениво махнул в сторону прибрежной кручи.

Чуть ли не на цыпочках двое в митриле подобрались к обрывчику, взглянули вниз — и отпрянули. Славик из любопытства тоже подошел. Страшное зрелище предстало его глазам. Справа по кромке сырого песка приближался гроссмейстер. А слева, шагах этак в пятнадцати, спускался к воде расхлюстанный уклонист со спиннингом в руке. Встреча была неизбежна — и она состоялась. Сошлись лоб в лоб. При виде высокого начальства беглый ролевик обмер.

— Чей спиннинг? — брюзгливо осведомилось начальство.

— Мой, — обреченно признался самовольщик.

— Ну-ка дай.

Пингвиноподобный гроссмейстер забрал снасть и осторожно, впереступочку взошел на ближайшую корягу. Пробный бросок лег на воду совсем рядом, но, следует признать, выполнен был вполне профессионально. Удовлетворенно хмыкнув, гроссмейстер размахнулся пошире, что-то щелкнуло — и вокруг катушки заклубилось облачко лески, так называемая «борода».

Снова сошел на песок, испепелил взглядом владельца, сунул ему спиннинг и, брезгливо отряхнув руки, полез по тропке на обрывчик, где, вытянувшись в струнку, ждали своей участи помощник райигротеха и Голлум Веня. (Славик счел за лучшее отступить к канаве, чтобы лишний раз не пугать собой высокого гостя.)

Гроссмейстер сурово оглядел из-под треуголки двух исправных, готовых на все ролевиков.

— Сколько намечено выпустить номеров «Игрового листка»?

— Два! — отрапортовал помощник.

— Выпустят три, — отрубил гроссмейстер и, заложив пальцы в разрез сюртука, вперевалку двинулся прочь.

* * *

В гостинице было пусто — все на игре. При виде мужа Клара Карловна вскочила с табурета, и в беспомощно раскрывшихся глазах завуча обозначились трепет и преданность. Супруги обнялись.

Трудно сказать, какое из двух событий в большей степени потрясло педагогический коллектив десять лет назад: победа Шкарятина на выборах или же помолвка Савелия Павловича с Кларой Карловной. И то, и другое представлялось одинаково невероятным. Ролевики бы сказали: мастерский произвол. Но если в неразумности нового Президента кое-кто еще сомневался, то безумие молодоженов угадывалось изначально. Впрячься в одну телегу при такой несхожести характеров? Впору было отсчет включать: десять минут — брак нормальный… сорок пять минут — брак нормальный… Отдельные мерзавцы даже заключали пари, скоро ли стервоза Клара вышибет зануду Савушку за порог и будет ли это сопровождаться телесными повреждениями.

Все пари были проиграны. Отметили ситцевую свадьбу, бумажную, кожаную, льняную… Осенью собирались отметить розовую (она же оловянная). Пришлось местным Нострадамусам внести коррективы в давние свои пророчества и стали уже слышаться такие речи: «Ну? Что я вам говорил! Душа в душу живут…» И все же сквозили в глазах говорящего обида и недоумение: как же так?

Что тут предположить? Возможно, сработал принцип шестеренок, когда недостатки одного супруга с идеальной точностью укладываются в недостатки другого, что, как известно, дает в итоге нерушимый союз. Да, но почему главой семьи оказался именно Савелий Павлович, а не наоборот? Тоже вполне объяснимо (задним числом объяснимо все на свете). Интеллигентный, податливый, уступчивый Савушка тем не менее мыслил самостоятельно, в то время как Клара Карловна с юных лет неизменно выступала в качестве инструмента. Отточенного, закаленного, надежного — но инструмента.

Ну и, видимо, самое главное — оба к началу своего романа не имели ни малейшего опыта в личной жизни. Познания их в этой области были разрознены и большей частью почерпнуты из художественной литературы. Клара примерно представляла, как должна вести себя жена, а Савелий (столь же примерно) — как должен себя вести муж. И оба отыгрывали как могли. Так мало-помалу в одном начала полегоньку проглядывать мужественность, в другой — женственность.

Тем-то и хороша ролевая игра в любовь: все то же самое, все как в жизни, но без трагических последствий.

Супружеское объятие не размыкалось довольно долго, будто и не супружеское. Внезапно Клара Карловна уткнулась лицом в плечо мужа, всхлипнула.

— Что с тобой? — не понял он.

— Я боюсь за тебя… — жалобно сказала Клара.

— Глупенькая… — снисходительно молвил Савелий. — Что тут со мной может случиться? Хожу по грибы… — Он оглянулся на оставленный у порога берестяной туесок. — Кормят, правда, неважно, но терпимо… Или ты боишься, что я тут с какой-нибудь ролевичкой сойдусь? Так они все в Нуменоре-4, а на мосту пикеты.

— А ну тебя… — глухо произнесла она и отстранилась. Бросила опасливый взгляд на дежурного доспешника в дверях. — Вот посмотри. — Из сумочки был извлечен конверт. — Пришло сегодня. Причем уже вскрытое… Опять донос на Нинель Васильевну. Сколько я могу ее покрывать?

— Сколько надо, солнышко, — с укоризненной улыбкой увещевал супруг. — Подумаешь, письмо.

— Если бы только письмо! Вся ваша конспирация трещит по швам! Понимаешь? Вся!

Савелий Павлович рассмеялся.

— Не принимай так близко к сердцу. В конце концов, это же только игра…

— Боюсь, мы уже доигрались, — стонуще отозвалась Клара.

Савелий насторожился.

— Погоди-ка… — попросил он. — Давай по порядку.

Она послушалась. Безропотно села на стоящую между койками табуретку, беспомощно уставилась на супруга.

— Под Петра Маркеловича копают, — выдохнула она.

— Знаю, — кивнул он. — Копают. Не первый год.

— Нет, не знаешь! — В голосе ее зазвучали трагические нотки. — Все очень серьезно. Настолько серьезно, что ты даже представить себе не можешь. Ему подрывную деятельность шьют! Значит, и тебе тоже.

А Славик-то, оказывается, как в воду глядел. Савелий Павлович прищурился.

— Кто шьет?

— Не знаю. Но уже специальная группа создана. «Око Саурона». Что-то вроде инквизиции.

— В нашем министерстве?

— Нет! В том-то и дело что не в нашем!

— А кто же тогда? — Савелий Павлович моргнул. — Полиция? Контрразведка? Они уже все давно под нами.

И это было чистой правдой. За истекшие десять лет министерство ролевых игр подгребло под себя и экономику, и образование, и контрразведку, что, конечно же, нравилось далеко не всем.

Глава 9. ДОЗНАНИЕ

Безнравственная тварь! Теперь твое я вижу направленье! Алексей Константинович Толстой

Тем временем Славик, затосковав от безделья, решил совершить пеший поход к так называемому священному бугру, единственному месту на полигоне, где иногда оживала сотовая связь. Бугор, как правило, охранялся, но Урлу Левой Руке было на это наплевать — стражники все свои. Конечно, он мог бы развеять скуку и по-другому, приняв участие в общем деле, однако с некоторых пор уклонение от игры стало для него самой увлекательной из игр.

Завернул по дороге в мертвятник, посмотрел, как могучий Аскольд (он же Илиодор, он же Василий) мается с убитыми. Судя по всему, занятие это надоело ему до чертиков — и владыка загробного мира откровенно развлекался.

— Кто из вас умер, — вещал он, — пусть явится в течение трех дней в штаб корпуса, чтобы труп его был окроплен святой водой…

Приход постороннего застал шутника врасплох. Крякнул владыка, взялся за игру всерьез.

— Ну, а вот пока ты был жив, — сурово обратился он к приземистому гному в накладной рыжей бороде (явно из каптерки). — Кого убил, кому помог?.. Колись давай… Мне ж тебе еще посмертное воздаяние определить надо…

Покосился на пришельца и узнал в нем Урла. Тут же прервал дознание, велел гному посетить храм за рощицей, душу очистить. Тот поплелся куда велено, а оба ветерана ролевого движения, пока улита едет, сели рядком, поговорили с тоской о прошлых временах, о нынешних.

— Последний раз выезжаю… — гудел Аскольд. — Сил моих больше нет. Смотреть не могу на этот бардак… Упрошу настоятеля, чтоб освободил. Пусть другого кого посылают.

Поодаль слонялись ожидающие своей участи убиенные в белых хайратниках.

Потом возвратился гном (кстати, подозрительно быстро), и Славик двинулся дальше. Обогнув осиновую рощицу, приостановился. Похоже, охрана со священного бугра была снята. Покатый холмик, увенчанный сгруженными как попало бетонными блоками, призванными изображать руины древнего мегалита, казался совершенно безлюдным. А, нет!.. Кто-то там наверху все-таки был. Пулю небось расписывают или нелегальные книжки читают.

Взбегая на склон, Славик различил голоса. Незнакомые. Начальственные.

— Это не игра! — рубленными фразами изъяснялся некто незримый, и чувствовалось, что он при этом слегка выпучивает глаза. — Это саботаж! Массовый и организованный.

— Возникает вопрос: кем организованный? — вильнул в ответ елейный теноришко.

Славик пригнулся и продолжил путь наверх короткими перебежками. Добравшись до первого мегалита, залег, выглянул. На двух бетонных блоках, застеленных раскатанными «пенками», сидели друг напротив друга четверо: грозный замминистра Николай Иванович с багрово-синим пятном на переносице и трое гроссмейстеров в сюртуках и треуголках — в том числе и тот, пузатенький.

Все понятно. Караул отослали, а сами решили провести секретное совещание.

— Что значит — кем? — гневно вздымая бровь, переспросил замминистра. — Вашим разлюбезным Петром Маркеловичем, кем же еще? Развал, полный развал…

— Может, оно и к лучшему, — покряхтев, отозвался третий. — Давно он по краешку ходил, ох давно. Представить отчет о том, что здесь творится…

— И обязательно упомянуть, что сам он даже приехать сюда не удосужился, — подтявкнул пингвиноподобный. — Видите ли, некогда ему…

Справа послышался шорох. Славик повернул голову и увидел еще одного соглядатая, залегшего за соседним блоком. Зеленоватый плащ эльфийского образца сливался с травой. Кто-нибудь наверняка из отосланного на фиг караула. Любопытно ведь… Видя, что его заметили, подслушивающий приложил палец к губам. Славик кивнул.

— А мне это, честно сказать, не нравится, — прозвучало на бугре.

— Что именно?

— Что его здесь нет.

— Петра Маркеловича?

— Подозрительно как-то… Откровенно провалил игру, а сам даже носа не показывает.

— Может, потому и не показывает?

— Ну не самоубийца же он! — вспылил гроссмейстер. — А раз не самоубийца…

Четверо на бугре тревожно задумались.

— М-да… — вымолвил наконец замминистра. — Как бы оно там ни было… Отчеты готовы?

— В целом готовы.

— Тогда не будем даже ждать конца игры. По машинам — и в министерство. Застанем нашего кудесника врасплох.

Славик сообразил, что секретное совещание вот-вот завершится, и стал отползать.

* * *

Он вбежал в гостиницу, буквально отшвырнув дежурного — громоздкого детину в кольчуге и шлеме.

— Савелий Павлович! — крикнул Славик. — Савелий Павлович!..

Низкое, длинное, беленое изнутри строение пусто. Из-под койки в проход выглядывает бочком знакомый туесок. На нетвердых ногах Славик приблизился, взглянул. Берестяное изделие было на треть заполнено собранными сегодня утром грибами. А других Савушкиных вещей не видать. Ни рюкзака, ни пластиковых пакетов с мелким походным барахлом…

В тревожном озарении Славик рывком приподнял подушку на своей кровати. «Губернских очерков» с обложкой от «Гарри Поттера» там также не обнаружилось.

— Где?.. — Он повернулся к дежурному и узнал в нем того самого стражника, с которым они охраняли мост от возможного поползновения недоперепивших цивилов.

— А ведь говорил я тебе, — с ленивой укоризной произнес детина, подходя поближе. — Слежка за ним идет, не подсовывайся.

— Где он?

— Взяли, — безразлично сообщил доспешник, и почему-то у Славика мурашки побежали по спине. Что-то первобытное, древнее послышалось ему в этом слове. — И жену взяли. В город повезли, разбираться.

— А?.. — Не в силах задать вопрос, Славик потряс подушкой над изголовьем своей кровати.

— И книжицу твою прихватили. Так что скоро, глядишь, и до тебя доберутся…

Мистически страшен русский язык неопределенно-личными предложениями. Доберутся. А кто именно доберется — не знаешь. Ужас, которому нет названия; угроза, у которой вместо лица размытое пятно; вина, разложенная поровну на всех…

— Кто доберется?

Стражник пожал плечищами. Митриловая кольчуга была ему явно тесновата.

— А ты?.. — медленно выговорил Славик, делая шаг вперед. — Ты тут при чем?

— Я?.. Ни при чем…

— Да? — Так прищуриваются перед тем, как нажать на спусковой рычаг арбалета. — На мосту ты оказался случайно, здесь — случайно…

— Э! Э!.. — Стражник попятился и предостерегающе возложил длань на рукоять.

Конечно, он был пошире и потяжелее, да и приемы, наверное, знал, но, когда на тебя бросится по-настоящему невменяемый человек, никакие приемы не помогут. Кроме того, у Славика в руке была подушка — грозное оружие, против которого, как известно со времен Вальтера Скотта, не то что тупой — отточенный меч бессилен. Во всяком случае, Ричард Львиное Сердце разрубить ее не сумел.

Видя такое дело, подлый ставленник реала прянул к дверям и выскочил на крепостной двор — пока не придушили.

Подушкой? Запросто!

* * *

Принести себя в жертву может любая женщина, но русская женщина не принести себя в жертву просто не может. Вчера, например, она была готова, глупея от восторга, отдать жизнь за царя-батюшку, сегодня — за мужа-декабриста, который, кстати, батюшку-то этого в случае успешного выступления предполагал шлепнуть собственноручно, а завтра… А черт ее знает, что завтра! Смотря за кого замуж выйдет.

Правда, с нынешними мужьями — морока, бабоньки, морока. Особенно, ежели угораздило жить в эпоху перемен. Вчера еще Боренька твой был пролетарий от сохи — и вдруг, выясняется, дворянин. Вчера еще дедушка его отважно воевал за рабочее дело, а теперь, глядишь, погиб в большевистских застенках, как и подобает деникинскому офицеру. Ну вот как прикажете жертвовать жизнью за такого супруга, если у него квента что ни день начисто переписывается!

А с другой стороны, подумаешь — квента! Был бы супруг, а квента приложится…

Во Дворец (так теперь именовалось здание Министерства) Клару Карловну не пустили. Напрасно цеплялась она за рукав драгоценного своего Савушки — оторвали, чуть ли не отшвырнули. Кончилась игра, господа!

Осунувшаяся, с лихорадочным блеском в глазах (и от этого, как ни странно, помолодевшая еще сильнее), она отступила и беспомощно огляделась. Площадь была пуста. Куда бежать? Кому жаловаться? Петру Маркеловичу? Через парадный подъезд не пробьешься. Есть еще, правда, служебный вход… Наврать, что замминистра назначил ей встречу устно, а охрану предупредить забыл… Не верите? Ну позвоните ему по внутреннему телефону, скажите: Клара Карловна на проходной пропуска дожидается… Да! Клара Карловна! В девичестве — Цеткина, завуч…

И несчастная женщина побежала к служебному входу, что располагался с тыла министерского здания.

— Петра Маркеловича вам? — несколько даже охально переспросили ее там. — Не-ет, Петра Маркеловича вы сегодня не дождетесь. Да и завтра тоже…

— Что с ним? — спросила она, холодея.

— Пригласили, — многозначительно ответили ей.

— Куда?

— На ковер. А может, и сразу под ковер. У нас это запросто.

Не чуя под собой ног, Клара Карловна покинула стеклянную коробку проходной. Потом вдруг обнаружила, что снова стоит перед колоннадой парадного входа. Как она там очутилась, выпало из памяти напрочь.

Стало быть, съели замминистра… Или доедают еще… И замминистра, и всю его команду… Клара Карловна опустилась прямо на ступеньку и вновь выпала из бытия. Сколько она так просидела, сказать трудно. Из столбняка ее вывел низкий надрывный сигнал.

Вскинула голову и увидела, что по узкой улочке напротив, едва не раздвигая ее бортами, прет по-кабаньи колонна грузовиков армейского образца. Выбрались на оперативный простор, затормозили. Секунда, другая — и на глазах оторопевшей Клары Карловны из машин хлынули на мостовую остервенелые доспешники: эльфы, орки, нуменорцы, — оглашая площадь гневным гомоном, лязгом железа и лаем команд. Говорят, по сей день ни одна армия мира не побила рекорд римских легионеров в смысле быстроты построения. Так вот, прибывшие вполне бы могли претендовать на почетное второе место. Оно и понятно — олдовые. Цивилы остались на полигоне.

Высоченный эльфийский воин бегом устремился к ступеням. Это был Славик.

— Клара Карловна, где он? Куда его?

* * *

Кабинет, в котором допрашивали Савелия Павловича, был не велик и не мал. Задернутые шторы, над столом гравюра, изображающая око Саурона, в углу медицинский столик-каталка, накрытый салфеткой — и поди еще пойми, что там под ней: выпивка-закуска или зубоврачебные инструменты.

— Иван Николаевич! — молил задержанный. — Вы скажите хоть, по какому вы ведомству.

— Это вы узнаете позже, — загадочно отвечал чиновник. За десять лет Иван Николаевич тоже сильно изменился: не дожидаясь окончательного облысения, обрил голову наголо и отпустил махонькую бородку клинышком, отчего и впрямь стал похож на татаро-монгольского захватчика. — Вы полагаете, что ваш сегодняшний арест — это игра второго порядка? — соболезнующе осведомился он. — Жаль вас разочаровывать, но вы действительно арестованы.

— А полномочия у вас имеются?

— Вроде бы мы с вами давно знакомы, — напомнил Иван Николаевич, с укоризной посмотрев на узника. — Вы всерьез полагаете, что я сошел с ума и решился задержать вас, не имея на то никаких полномочий?

Аргумент прозвучал убедительно.

— Очень мило, — язвительно отозвался Савелий Павлович, ослабляя ворот рубашки. — И что же вы мне намерены пришить? Подрывную деятельность? Не смешите! Она невозможна в принципе! Борясь с ролевыми играми, в итоге сам включаешься в игру… Так или нет?

— Не совсем, — изронил Иван Николаевич и взглянул на задержанного еще загадочнее. — Как бы это вам подоходчивее… Ну, скажем так: решили двое в шутку пофехтовать. Взяли деревянные шпаги. Стук-стук… сломались шпажонки. Берут медные. Бряк-бряк… погнулись. Хватают стальные! Смотрят… — содрогнулся, сделал паузу, глаза стали мертвыми. — А из-под клинков — искры летят…

На слове «искры» у Ивана Николаевича даже горло малость перехватило — и Савелий Павлович почувствовал себя совсем неуютно. Что-то и впрямь не слишком смахивало происходящее на игру, пусть и второго порядка.

— Так вот, летят уже искры, — осипшим голосом заключил монголоидный чиновник. — Вовсю уже летят… Вы сами не представляете, уважаемый Савелий Павлович, какое оружие, играючись, выковали. Тайная, практически неуязвимая организация, разветвленная во все сферы жизни, в любой момент способная перехватить управление страной… Да ни одна бы вражеская разведка не смогла создать такого!

И Иван Николаевич сделал страшные глаза.

— Позвольте… — вымолвил тоже оробевший Савелий Павлович. — Но мы же… Да черт возьми! — тут же взорвался он, устыдившись своего испуга. — Не собираемся мы ничего перехватывать! Мы русскую классику изучаем!

«Я никого не убивал — я «Письма к ближним» сочинял…» — выпрыгнула вдруг в голове пара строк из Саши Черного.

Иван Николаевич внимательно посмотрел на задержанного, налил в стакан воды, хотел подать, но вместо этого выпил сам.

— Несущественно, — выдохнул он, осушив стакан до дна. — Сегодня русскую классику, а завтра?.. Когда добро выстраивает свою систему — это уже без пяти минут зло. Помните, как говаривал в известном фильме папаша Мюллер? Контрразведчик не пользуется прилагательными… Одни существительные и глаголы: «объект пошел, объект сделал»… Так вот, по нынешним временам, уважаемый Савелий Павлович, можно пропускать и существительные. Не важно, кто ты такой, важно, что ты творишь. А уж как ты себя при этом позиционируешь — дело десятое…

— Но мы же ничего пока не натворили!

— Пока — да.

Пару секунд оба молча глядели друг другу в глаза.

— И еще, — добавил Иван Николаевич, по-прежнему не отводя взгляда. — По нынешним временам некогда разбираться и с модальностью. Разница между «мог сделать» и «сделал» сейчас исчезающе мала. Понимаете, о чем я?..

— Нет, — твердо отвечал Савелий Павлович. Решил стоять до конца. — Прошу меня извинить, но все, что вы сейчас говорите, не более чем спекуляция! Плод вашего воображения!

— Плод воображения? — Иван Николаевич дернул на себя выдвижной ящик и выбросил на письменный стол ворох каких-то конвертов и бумаг. — Вот это плод воображения? И учтите: здесь только бумажная корреспонденция. А сколько ее в электронном виде?

— Что это?

— Доносы! Народ всполошился… Да-да! Народ, который вы не принимали во внимание, который вы пренебрежительно именовали цивилами, вступил в игру… А если народ вступил в игру, то, считайте, игра кончилась, Савелий Павлович! Все пошло всерьез.

На Ивана Николаевича было жутковато смотреть. В искривленном татарском лице проглянуло что-то от Мефистофеля.

— Кроме того… — малость передохнув, мрачно продолжил он. — Так ли уж оно невинно, ваше занятие? Пока русская классика была обезврежена школой, ситуация находилась под контролем. Ту чушь, которую несли педагоги хотя бы о Толстом, ученики приписывали самому Толстому… Но теперь-то, теперь! Они же читают и понимают все так, как написано… Русская классика! Да это, если хотите знать, самая подрывная, самая антигосударственная литература! Никакой благодарности властям… Державина вон Екатерина в зубах носила — и что взамен? «Властителям и судиям»? «И вы подобно так умрете, как ваш последний раб умрет…» Или Пушкин ваш разлюбезный! Холили его, лелеяли, учили, воспитывали, а он? «Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу…» Это государю-то императору!

— Да ему восемнадцать лет тогда было, Пушкину! — не выдержал Савелий Павлович.

— Вот именно! — огрызнулся Иван Николаевич. — Малолеткой бы уже не отделался…

Он снова потянулся к графину с водой, но в следующий миг дверь кабинета отворилась. Оба встали — и следователь, и подследственный, потому что проем оккупировал не кто-нибудь, а сам замминистра. Петр Маркелович. Постаревший на десять лет. Грузный. Брюзгливый. Третий раз разведенный. Окинул оценивающим взором обстановку.

— Вот… работаем, — сказал Иван Николаевич. Толи оробело, то ли с вызовом.

— Поработали — будя! — помолчав, объявил замминистра. — В другой раз доработаете. Прошу в круглый кабинет…

Иван Николаевич остолбенел. Затем на татарских чертах его оттиснулись поочередно недоверие, изумление, гнев.

— Так это что, игра была? — возмущенно заорал следователь, почему-то оглядываясь на прикрытую салфеткой каталку.

— А ты думал?

Савелию Павловичу показалось, что еще мгновение — и татарин оскалится, завизжит, кинется грызть пришельца зубами. Ничего, сдержался.

— Что происходит, Петр? — проскрежетал он. — Мое назначение было согласовано с контрразведкой.

— Ну правильно, — отозвался тот. — Я и согласовывал. Чего ты дергаешься? Жалованье тебе причитается в любом случае… Все в круглый кабинет, я сказал!

Еще пару секунд, не меньше, Иван Николаевич стоял, переживая унижение. Кое-как пережил. Отчетливо было видно, каких нечеловеческих усилий это ему стоило.

— И что там будет? — ядовито осведомился он наконец. — Опять игра?

— Ох, если бы… — сокрушенно ответил Петр Маркелович. — Это у вас тут игра. А там нас свергать будут.

Глава 10. КОНЕЦ ИГРЕ

Исчезли юные забавы, Как сон, как утренний туман. Александр Пушкин

В круглом кабинете все уже расселись по местам: гроссмейстеры, сменившие сюртуки с треуголками на официальные тройки, два замминистра и не совсем еще пришедший в себя арестант. Министр по обыкновению «блистал отсутствием».

— Начнем, — угрюмо повелел Николай Иванович.

И начал.

— Всякое было, — отрывисто говорил он. — Но такого… Подготовка — ниже критики. Игровой дисциплины — ноль. Случаи дезертирства и уклонения настолько часты, что их уже трудно назвать случаями. Разложение — полное. Стража в донжоне продает цивильным у них же конфискованное спиртное. Но главное даже не в этом! Главное в том, что о самой игре просто нечего сказать. Ее не было по сути. Единственное светлое пятно — тот ролевик, просивший, чтобы починили наконец его дракона. Починили его? Нет, не починили… Расуль Вахитович! Вам слово.

Толстенький Расуль Вахитович достал айпад и, водрузив очки, принялся излагать все то же самое, только более занудно и не в пример подробнее. С указанием примерного количества самовольных отлучек и проданных бутылок. Даже о спиннинге упомянуть не забыл. Савелий Павлович покосился тайком на Петра Маркеловича. Тот сидел с отсутствующим и, пожалуй, слегка мечтательным видом. Впрочем, он, наверное, и поднимаясь на эшафот, себе не изменит.

Наконец с реестром грехов было покончено.

— В свете всего перечисленного, — скрипучим голосом подбил итоги Расуль Вахитович, — хотелось бы услышать, что ответит нам тот, чьими стараниями было организовано это… это… Простите, но у меня не хватает слов…

Петр Маркелович доброжелательно оглядел присутствующих, однако в следующий миг за окнами грянули сигналы, всхрапы моторов, а затем — гомон, лязг, топот, рубленые команды.

— О Господи! Что там происходит?

Все повскакивали с мест и ринулись к подоконникам. Пока, путаясь в шторах, прорвались к стеклам, построение на площади было в целом завершено. Войско, изготовившееся к штурму, являло собой весьма грозное и назидательное зрелище.

— Ну вот, — с удовлетворением произнес в наступившей тишине Петр Маркелович. — А говорите, игровой дисциплины — никакой.

— Это что? Государственный переворот? — сорвался на петушиный крик Николай Иванович.

— Понятия не имею… Но стоят, согласитесь, красиво.

— Они там не таран сгружают? — замирающим голосом осведомился кто-то, и все содрогнулись.

— А ну-ка по местам! — рявкнул Петр Маркелович. — Будете тут еще панику наводить!

Последним от окна отлип тот, из-за кого вся эта каша, собственно, и заварилась. Показалось Савелию Павловичу, будто нечто подобное было уже видено им когда-то, а вскоре он даже вспомнил, где и когда: десять лет назад на заброшенном колхозном поле точно так же перестраивались в единую фалангу бывшие супротивники при виде шеренги полицейских.

Наконец заседающие кое-как расселись и, надо сказать, сделали это очень вовремя, потому что секунду спустя высокая дубовая дверь круглого кабинета приотворилась — и все замерли в ожидании. Черт его знает, вдруг войдет сейчас амбал в рогатом шлеме с мечом наголо да и брякнет что-нибудь историческое. Ну там, к примеру: «Караул устал». Или: «Которые тут временные?» Вошел начальник охраны.

— Что там? — с облегчением спросили его.

— Какого-то ролевика арестовали на полигоне, — помаргивая, доложил он. — Требуют его освобождения… Водометы вызывать?

Сидящие переглянулись.

— И за это вы тоже ответите, Петр Маркелович, — тихонько, но явственно примолвил гроссмейстер.

— Никаких водометов, — объявил Петр Маркелович. — Подите скажите им, что ролевик уже освобожден.

— А поверят? — усомнился охранник.

— Ну хорошо! Пусть пришлют делегацию, сами убедятся.

Начальник охраны вышел.

— Так как поступим? — спросил почти уже опальный замминистра. — Продолжаем заседание или…

— Да нет уж, — сказали ему. — Давайте уладим сперва. А то они нам сейчас колонны тараном подшибут.

Вскоре ввели делегатов: Клару Карловну, Славика и иеродиакона Илиодора. Увидев супруга целым, невредимым и, кажется, даже не лишенным должности, Клара Карловна тихо ахнула и как бы споткнулась стоя. Славик с Аскольдом ее подхватили.

— Адекватно, Клара Карловна, адекватно… — одобрительно и насмешливо пророкотал Петр Маркелович. — Урл! Аскольд! Помогите даме сесть.

Клару Карловну усадили.

— Славик! Поди успокой свою банду.

— А что сказать?

— Н-ну… скажи… — Замминистра поколебался, поразмыслил. — А, ладно! Савелий Павлович, на сегодня вы свободны. Попробуем справиться без вас. Подите явите себя народу… и вообще… А вы, святый отче, будьте добры, останьтесь.

Иеродиакон Илиодор, направившийся было к дверям вослед за Славиком и счастливыми супругами, крякнул, послушливо наклонил голову, присел. Дождавшись тишины и порядка, Петр Маркелович звучно опустил ладони на край стола.

— Итак, — бодро начал он. — В каком-то смысле игра, проводимая сейчас на полигоне Нуменор-3 и отчасти в городе, уникальна.

— Да уж… — тихонько присовокупил кто-то.

— Уникальность ее заключается прежде всего в повышенном количестве уровней, — невозмутимо продолжал Петр Маркелович. — Первый уровень — обычная полевая игра по мотивам «Властелина Колец». Ну, об этом здесь было уже сказано достаточно и в целом справедливо, так что повторять предыдущего оратора мне, полагаю, не стоит… Второй уровень. Так сказать, подкладка, она же подоплека…

До подоплеки не дошло, поскольку толпа за окнами оглушительно взревела. Сидящие дернулись вновь, но тут же сообразили, что рев скорее ликующий, нежели яростный. Надо полагать, там, на крыльце под колоннами, Савелий Павлович явил себя народу.

Наконец клики и бряцание холодным оружием стали потише, и замминистра смог вернуться к прерванной речи.

— А подоплека такая… В девяносто первый пехотный полк поступает нешифрованная телеграмма от командующего бригады Риттера фон Герберта…

Сидящие, даже те, кто тревожно прислушивался к шуму за окнами, слегка тряхнули головами и пристально взглянули на Петра Маркеловича. Тот был непоколебимо спокоен и уверен в себе.

— Этой депешей генерал отменяет марш на Сокаль и взамен приказывает провести ролевую игру на полигоне Нуменор-3. О том, что командующий сошел с ума, еще никому не известно. И будейовицкий полк выполняет приказ. Вот, стало быть, это и есть второй уровень.

— Вы… шутите, что ли? — вырвалось у гроссмейстера.

— Отнюдь нет, Расуль Вахитович, отнюдь нет. А вы думали, современная ролевая игра — это так просто? Выехали на природу, построились в ряды, помахали мечами? Тогда б мы с вами, Расуль Вахитович, и горя не знали… — Исключил гроссмейстера из поля зрения и окинул взглядом стол в целом. — Задача, как видите, исключительной сложности: «Властелин Колец» Толкина, пропущенный через «Похождения бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека… Но! — Петр Маркелович предостерегающе поднял указательный палец, и все уставились на воздетый перст, будто загипнотизированные. — Кое-что, конечно, в связи с техническими трудностями пришлось упростить. Например, мы заранее условились считать цивил обмундированием пехотинца, а современный сленг — солдатским жаргоном.

— Чем подтвердите? — перебил Николай Иванович.

— Аскольд, — позвал Петр Маркелович. — Приписная квента при вас?

— Всегда при мне…

— Огласите, будьте любезны, кто вы по первому уровню.

— Фельдкурат Отто Кац, — добродушно пробасил тот.

— А по второму? Кого вас попросил изобразить поручик Лукаш, которому вы опять проигрались в карты?

— Мандоса. Владыку царства мертвых…

— Спасибо, достаточно… Если у кого остались сомнения — пусть ознакомится с заявкой… Вообще должен сказать, что ожидал от комиссии большей скрупулезности. Впрочем, это уже не мое дело. Вернемся к нашим баранам. Есть еще и третий уровень…

Однако вернуться к баранам удалось далеко не сразу — похожий на пингвина Расуль Вахитович закусил удила.

— Ах, большей скурпулезности вам? — взъерепенился он. — Вы что нам тут, понимаешь, голову морочите? Какая телеграмма от Герберта фон… В 1914-м году Толкин еще не публиковался! Даже если генерал сошел с ума, как он мог отдать такой приказ?

— Анахронизм налицо, — с одобрительным видом подтвердил Петр Маркелович. — Но мы же играем не историческую реконструкцию, а моделируем образ и дух той или иной социальной реальности, не так ли? Кроме того, известно, что военные эпизоды «Сильмариллиона» Толкин писал под прямым влиянием своих впечатлений от Первой мировой. Вспомните: в раннем варианте «Падения Гондолина» орки вообще ездят на танках… То есть игра по Швейку парадоксальным образом возвращает нас к истокам творчества Профессора в одном из его аспектов.

Иван Николаевич обменялся с Николаем Ивановичем скорбно-ироническим взглядом: дескать, что я говорил! Опять выкрутится. Еще и министру стукнет — в порядке отыгрыша.

— Стало быть, третий уровень… — невозмутимо продолжал Петр Маркелович. — Третьим уровнем является так называемая «Игра в классики» — игра второго рода, вот уже который год проводимая отсутствующим здесь по уважительным причинам Савелием Павловичем. Подробно опять-таки останавливаться на этом не буду, поскольку доклад о ней был заслушан здесь не далее как в позапрошлом месяце… Вам что-то неясно, святый отче?

— Кое-что неясно, — признался могучий Аскольд. — Я-то на докладе не присутствовал.

— Хорошо, — кивнул замминистра. — Если вкратце, то суть дела такова…

И принялся в общих чертах излагать примерно то, о чем не далее как сегодня утром на краю сухой канавы под старой ивой поведал Славику Савелий Павлович: тайное изучение Блока и Некрасова, тщательно законспирированные подпольные группы читателей, разветвленная агентурная сеть…

— Да, но… — внезапно убоявшись, вопросил иеродиакон. — Игра ли это?

— Игра, — подтвердил Петр Маркелович. — До определенного уровня это игра… Так вот с некоторых пор к ней удалось подключить значительное количество цивилов пенсионного возраста, ранее считавшихся непригодными для участия. Как выяснилось, исполнители они прекрасные. На нас обрушился настоящий поток заявлений на тайные организации и секты переплетчиков, бумажников, книголюбов. С нашей стороны логично было прибегнуть к мастерскому произволу и, согласовав это дело с контрразведкой, ввести особый следственный орган «Око Саурона», занимающийся исключительно подпольем. Именно с целью ареста главаря (отсутствующего здесь Савелия Павловича) и была затеяна полигонка по Толкину-Гашеку. Особое внимание прошу обратить на блестящий отыгрыш Святослава Савельева, совершенно самостоятельно организовавшего акцию протеста, чему вы только что были свидетелями.

Его слушали в странном оцепенении.

— А четвертый? — внезапно спросил Николай Иванович.

— Что четвертый?

— Вы перечислили три уровня. А где три, там и четвертый…

— Разумеется.

— И что это за уровень?

— Четвертый уровень — это наше с вами нынешнее заседание.

— Та-ак… А сколько уровней всего?

— Откуда ж мне знать! — искренне удивился Петр Маркелович. — Я ж не Господь Бог, я всего лишь замминистра.

* * *

Перерыв объявили при первой возможности. Курящие вышли на крыльцо под нетронутые тараном колонны, некурящие остались в помещении. Площадь перед министерским дворцом к тому времени успела опустеть: колонна грузовиков вновь убыла в Нуменор. Один лишь озадаченный дворник стоял и оглядывал мостовую, не понимая, как такая орава ухитрилась не оставить после себя ни бумажки, ни тряпочки. Старое правило: провел игру — приведи все в прежний вид. Не цивилы, чай, не гоблины.

— Слушай, Петр, — озабоченно молвил Иван Николаевич, поднося зажигалку. — А если честно! Как тебе вообще в голову пришла эта штука со Швейком?

Тот прикурил, затянулся, пустил колечко дыма.

— Да в общем все естественно… — нехотя ответил он. — Помнишь, у Сэнт-Экзюпери король приказывал солнцу взойти в момент восхода? Ни мгновением позже, ни мгновением раньше. И случая не было, чтобы солнце его ослушалось! Вот и я тоже… Я ж чувствовал, что эту игру мне нарочно подсовывают — на провал. Сам видишь, какой теперь контингент! Да еще и всех отставников армейских всучили. И отказаться нельзя, и сыграть нельзя. Напрашивался Швейк, напрашивался…

Иван Николаевич хмыкнул и в недоумении раскинул руки.

— Ну ладно, — сказал он. — Урл, Аскольд — с ними понятно… Но полторы тысячи цивилов! Ты что же, хочешь сказать, будто в каждой приписной квенте…

— Разумеется! Тоже мне проблема — впечатать одну пометку на всех: рядовой девяносто первого полка.

— Ты полагаешь, хоть кто-нибудь из них это прочел?

Петр Маркелович усмехнулся.

— Полагаю, нет. Но ведь и в девяносто первом полку поступили бы точно так же…

Из стеклянных дверей вышел на свежий воздух некурящий Аскольд и неловко затоптался поодаль с обычной своей доброй и несколько растерянной улыбкой.

— А что с «Оком Саурона»? — угрюмо спросил Иван Николаевич, гася окурок.

— С «Оком Саурона» — продолжай. Вербуй осведомителей, собирай компромат, вызывай на допросы… Что тебя, собственно, смущает?

— А если все всерьез обернется?

— Стало быть, и допрашивать будешь всерьез. Делов-то…

Видя, что беседующие вот-вот вернутся в здание, Аскольд решился.

— Петр Маркелович, — несколько приниженно обратился он. — Да я насчет этой вашей «Игры в классики»…

— Ну?

— Неужели вправду? Тайно собираются, читают… с увлечением…

— Именно так.

— Наизусть учат… — с трепетом продолжал иеродиакон. — Сами переплетают… Чуть ли не от руки переписывают… Карьерой рискуют, расположением начальства…

— Многим кажется, что да… рискуют…

Помялся Аскольд, покряхтел.

— Да я вот думаю… А что если и веру тоже запретить? Ну, не совсем, конечно, не наотмашь, а так, слегка…

Оглавление

Глава 1. НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

Глава 2. РАССВЕТ ПО-ЭЛЬФИЙСКИ

Глава 3. ДОБРЫЕ САМАРИТЯНЕ

Глава 4. ГОЛОВА САУРОНА

Глава 5. КОРЕННОЙ ПЕРЕЛОМ

Глава 6. ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Глава 7. АЙНЕ КОЛОННЕ МАРШИРТ

Глава 8. ИГРА В КЛАССИКИ

Глава 9. ДОЗНАНИЕ

Глава 10. КОНЕЦ ИГРЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg