ПЕРВЫЙ ТОМ
Предсказание прошлого
In memory
Эту книгу надо читать ночью. Потому что днем, на бегу, все словно бы сглаживается, теряется, тает в обыденности. А так нельзя. Чтобы понять, лучше читать ночью. Уж поверьте мне. Я знаю.
***
Почти никто уже и не помнит этого — фантастической радости оттого, что удалось что-то купить. Неважно, что. Книгу ли, билеты в театр, пакет молока, кусок колбаски, сиденье на унитаз, портфель ребенку, и опять и опять — книгу. Зажрались. Забыли. А тогда... Много ли было надо, скажите на милость? Радость, в этом же была радость... А теперь ее нет. Тяжелые сумки есть и усталость.
***
А еще было «пошли, я тебя провожу». Из домашнего тепла и уюта в уют зимнего вечера, снег чистый под сапожками скрип, скрип... а вот я тебя провожу-провожу... и завтра я можно позвоню? И фонарь над головой, и шум города приглушенный, далеко-далеко, а тут — чисто и сине, а там, над фонарем и промерзшими ветками — небо со звездами... и пыль снежная под ногами... И слов не хватит, чтобы рассказать это все — и про коричневые кожаные сапожки, и про пушистые перчатки, и про шапочку, что была белее снега, потому что снег к ночи становился сапфировым и каким-то особенно чистым и неземным. И про то, что ночь зимой почему-то начинала светиться... И что очень хотелось упасть между теней, в сугроб, и смотреть на звезды... И не было в этом желании ничего пошлого или смешного. Просто этого всего теперь не стало, а зимы стали почему-то холодны, и почему-то в них слишком много понатыкано рекламных щитов, из-за которых и звезд-то не видно.
***
Они и мы ходили тогда в одном и том же мире, и не было в этом ничего мистического или оригинального. Просто судьба. Может, кто-то из вас их тогда видел, да только вспомнит ли этот кто-то?.. Сомнения, сомнения... Но до сих пор, проходя мимо высотки, что стоит на Красной Пресне, я поневоле останавливаюсь и смотрю вверх, пытаясь хотя бы для себя понять — что поняли они?.. В современном сленге есть такое понятие «зацепило». Меня «зацепила» эта песня. Меня «зацепили» работы этого художника. Меня «зацепил» этот прикол. Но что могло столь крепко и столь надолго «зацепить» их в те годы? Откуда эта непостижимая огромная любовь?.. За что? Что есть мы, и что есть наш город? За что нас можно любить?..
Да, это мой маршрут. Хожу я им в достаточной степени редко. Баррикадная, Кудринская площадь... Долго-долго нужно стоять на переходе и ждать зеленого ##. В те годы было не так. Про пешеходов еще помнили, теперь же люди топчутся в грязи по пятнадцать минут, ожидая. Вокруг — город, и машины, и дома, и толпы, и снег, и оттепель, и зима, а по правую руку — сад высотки, только там тоже какие-то люди пьют пиво и разговаривают. Под ногами — тоже город, но только в иной ипостаси — эти отражения домов, людей, машин и деревьев дробятся и сталкиваются друг с другом, там, под ногами, идет бой, где нет победителей и нет проигравших, там есть только мириады водяных зеркал, которые плохо видно из-за грязи и соли.
Наконец, зеленый. Так, теперь налево, мимо кованой чугунной решетки, в малый Никитский переулок. Решетка изумительная. Модерн, двадцатые годы. Сразу перед глазами встает домик Максима Горького, там все такое, как эта решетка — окна, двери, забор вокруг дома... За решеткой — непроглядный мрак, сырость и гулкость. Впрочем, не припомню дня, чтобы она была открыта.
Несколько шагов в сторону Гранатного, но он не нужен. Вот оно, это место. Вспольный переулок, дом, кажется, двадцать четыре. Совсем недалеко шумит Садовое кольцо, а тут удивительно тихо. Висит над улицей вечно слепой фонарь на тросе, покачивается от зимнего ветра. Может, это тот же, что и в восемьдесят четвертом. Может, его брат-близнец. И никого. «...в Москве есть такое место... переулок, немного видно высотку... дом из серого гранита. Переулок узкий, с одной стороны дома старые, двухэтажные особнячки, прошлый век...»
Все правильно. Все так и есть. И опять будет март, и оттепель, и весенняя хмарь, и подступающий вечер. Только вот почему-то ни в одном из всех городов мира так не замирает все внутри, почему-то не рвется душа соединиться с этим небом... А тут — рвется, взлетает, соединяется, и остается навечно. Все мы летаем там, в небе, все, кто хоть раз догадался в него заглянуть. Они — тоже там...
## Книга была написана до того, как на месте старого наземного пешеходного перехода через Садовое кольцо был построен подземный. Сейчас наземного перехода со светофором уже не существует.
Прим. автора
***
Это никогда не станет книгой или рассказом. Это навсегда останется преддверием того, что было когда-то, что есть, что происходит посейчас и что будет. Будет, пока жива эта страна, этот город и это небо. Тут не предусмотрен какой-то выбор, потому что стыдно и страшно выбирать между тем, что все равно случится и случается, и собственной совестью — той незначительной отсрочкой для происходящего.
***
А потом нужно вернуться обратно, снова перейти через Кудринскую площадь, пройти мимо ресторанчика «Швейк» и очутиться на площади перед высоткой. Можно сделать так же, как сделал когда-то Рыжий — поднять голову и внимательно вглядеться в окна верхних этажей. Можно просто пройти мимо... но почему-то я всегда стою. Странное ощущение. Как будто смотришь на центр мира. Шпиль укрывает небо, подсвеченное бесчисленными городскими огнями, башни остры, сам дом уже стар по городским меркам, но в то же время он велик истинным неподдельным величием. То, что строится сейчас, с годами потеряет былую привлекательность, этот же дом годы украшают, добавляя новые штрихи к его облику. Энергетика... да, Лин был прав, энергетика и в самом деле неважная, но и Пятый тоже был прав тогда, когда сказал, что «мы привыкли». Оказалось, что привыкли настолько, что и представить себе трудно. Привыкли до любви. Бывает...
Теперь следует перейти дорогу, обойти круглое здание «Краснопресненской» и двинуться в сторону Белого дома. Впрочем, тогда его называли иначе, но... пусть будет Белым. Ведь это чистая правда. Он и в самом деле белый.
В парк Павлика Морозова следует входить с опаской — это очень странный маленький парк. Парк имени предателя. Только вот сейчас об этом мало кто помнит. Хороший мальчик Павлик, сын кулака, настучал в правление недавно созданного колхоза, что папа утаил от государства зерно. Папу повязали, но и Павлик после этого события особенно не зажился — друзья папы расправились с ним скоро, но справедливо. Вот и появился в центре Москвы одноименный парк имени предателя Павлика. Впрочем, это все в прошлом. Сейчас надо просто пройти потихонечку по главной аллее, посмотреть, как дети катаются с ледяной подтаявшей горки на фанерках и картонках, потом повернуться и уйти прочь. От ворот, от парка, от деревьев под снежными шапками, от вороньих криков... почему-то в этом парке всегда кричат вороны, даже после урагана девяносто восьмого года они там горланили, стараясь переорать друг друга. Они, наверное, знают, чьего имени этот парк. Он им за это особенно дорог.
Теперь в парке стоит маленькая деревянная часовня. Раньше ее тут не было. А улица перед парком помнит слишком много крови. Раньше... да, совершенно верно. И ее тут тоже раньше не было.
***
Заменить. Щелк-щелк-щелк. И еще раз — щелк. Тишина с пустотой в равных долях. Слова и мысли. Не свои, чужие. Слова и мысли великих. Куда нам до великих. Свое бы донести, не растерять по дороге. И не пропасть. Великие печали. Полная невозможность с кем-то поделиться. Господи, только не как у всех этих... псевдо-поэтов, псевдо-литераторов... это не «псевдо», и это не роман. Это не статья, не картинка с выставки, не любование собственным «я», не желание навязать свою точку зрения. Это просто очень нужно рассказать. Пока еще есть смысл рассказывать.
Потом может стать поздно.
Нет, не говорили. Хорошо будет, если скажут. Хотя нет, не будет. Снесут все с жесткого диска, освободят место подо что-то более значимое, знакомо узнаваемое. Тоже нет. Еще проще. Скорее всего, просто не станут даже разговаривать. Обидно... «Обижаться — удел горничных». Гумилев. Интересно, что ему говорили?.. Нет, впрочем, совсем не интересно. Поток сознания, вечные вопросы... С этим надо заканчивать.
***
Горы черновиков с совершенно нечитаемым подчерком. Что-то пошло в окончательный вариант, что-то не пошло. Все равно — нет связности. Обрывки, дым, осенние листья, свет в окнах, грязь и холод, душное лето и трескучий мороз зимы — все вместе. Не отделить. Оно ведь было вместе, как же можно это сделать по-другому?.. Разве можно убрать с глаз долой это серое зимнее небо?..
Смешно. Смешно, господа. Вы забыли про то, что есть еще чердаки и подвалы. Помните? В каждом доме есть чердак и подвал. Это аксиома...
Романтики с ХАЙ ВЕЯ
маленькое расследование
1
Прелюдия к разговору
Страх почти всегда неоправдан. Это хорошо известно тем, кто его никогда толком не испытывал. Всегда можно потолковать всласть о том, как важно вовремя принять правильное решение, как мудро поступить этак, а вовсе и не так, как поступил кто-то из знакомых. И — венец всему! Новая (и старая, кстати), коронная фраза: умный человек всегда правильно организует жизнь вокруг себя. А что, скажите на милость, организовывать? Если ничего не осталось. Если внезапно ты оказался в пустыне, где нет даже тени, хотя бы намёка на тень.
Символы под пальцами складывались во что-то невообразимое. Ну, Женька, ну, мартышка, придумала шрифт! Тоже мне, Пикассо... Или ещё кто, похуже. Дали... в смысле тот, который рисовал всяких там то ли лебедей, то ли слонов. Кто-то там кем-то отражался. В общем, та же муть, что и в этом шрифте. Что это за «м» такая? Зачем эта палка спереди? И зачем, Бога ради, нужно было так уродовать клавиатуру — рисовать на ней маркером эти чёртовы закорючки?! И, главное, просит — не мешай, а то мне очень нужно. Для чего?! Чёрт побери...
Стас откинулся перед монитором, закурил. Курил он немного — набрался от Сашки, но больше трёх сигарет в день не получалось. И то хорошо. Ему хотелось вылезти из-за машины и пойти на улицу, в тёплый летний полдень. Выпить пивка, похрустеть чипсами, перекинуться парой слов с соседями по подъезду. Но там, на улице, с некоторых пор стало неуютно. С тех пор, как Саша Кормилкин приволок эту чёртову дискету. С досье. Ту самую дискету, которую ему достал Казанцев, да чтоб ему, паразиту... тьфу, право слово. И говорить не хочется. Кто же знал, что с их предками в своё время такое случилось. Да даже и не с предками, а так... седьмая вода на киселе. Да и что, собственно, такого особенного на этой дискете? Только перечень сотрудников какого-то отдела. Даты поступления на службу и даты увольнения. И что? Что, скажите на милость?! Мало ли из-за чего совпала дата увольнения? Может, это была какая-нибудь хитрость того времени. Может, так надо. Октябрь 1967 года. Седьмое октября, если быть точным. Казанцев заинтересовался этими данными только потому, что обнаружил в списке имя Сашкиного отца. Он, Казанцев, постоянно забывал фамилию Стаса. Чего уж говорить про Женьку!..
Всего в списке было семнадцать фамилий. Некоторые — совершенно незнакомые, три — просто свои в доску, остальные... Стас помнил обладателей этих фамилий по детству, глубокому, ещё детсадовскому. Помнил, потому что ходил в ведомственный сад. А потом — перестал. Тётя Даша умерла, и его забрали из этого садика. И стали водить в другой, самый что ни на есть обычный.
Фамилии... Самохина Ю.В.. Не знаю. Белов В.Г. и Белова В.А.. Кто такие? Муж и жена? Может быть. Дальше идут Панов и Фридман. Однако еврей молодец, коли сумел в шестьдесят седьмом пролезть. И не один он лез, кстати. Вот ещё один... палестинец. Айзенштат. Кстати, напротив его фамилии стоит только дата зачисления. Не уволили? Бывает. Викторов... это наш человек, его и уволили со всеми. А почему возле него восклицательный знак? Да и дата другая... ого, однако. Дата смерти — сентябрь 1966 года. Никто не увольнял этого Рема Валерьевича, сам он помер. Про этого человека Стас не помнил ничего. Кто ещё? А, вот и тётя Даша. Ольшанская Д.И. Дарья Игнатьевна. Хорошая была тётя. И лет ей было, кстати, совсем немного — меньше, чем маме. Как Стас сейчас понимал, ей было не больше двадцати пяти. И — на тебе. Всякое с людьми бывает. Список был куцым, коротким и не содержал, по сути, никакой полезной информации. Саша дал его просто так — посмотреть. От нечего делать. Вот только осадок в душе после этого чтения остаётся неважный. К слову сказать, Стас листал этот список уже не впервые. И, хотя раньше хотел его уничтожить, почему-то рука не поднялась. Пожалел. Из-за тёти Дашиной тени пожалел. Зачем, скажите, гробить тётю, если список и половинки листа не занимает? Пусть будет. Ну его...
Стас закрывал ненужные окошки и принюхивался. Кажется, борщ. Точно!
— Стасик, иди кушать! — позвала Женька с кухни. — Суп вкусный остывает!..
— Сейчас, — откликнулся он.
Так... теперь — знакомые, вернее, свои. Первый — Кормилкин В.Л., Сашин отец. Второй — дед Игоря. Что очень интересно само по себе. Игорь, кстати, о своих родственниках предпочитал тактично умалчивать. Надо идти, а то нехорошо получается — Женька волнуется, суп стынет, время идёт.
Стас выключил компьютер и отправился на кухню.
***
Всё началось с того, что к Игорю Юрьевичу как-то зашёл совсем молодой парнишка, который жил со следователем в одном подъезде. Отношения у них были чисто соседские, парнишка иногда стрелял у Казанцева сигареты, Игорь Юрьевич интересовался, как у Васи дела в школе, как успехи. В шутку интересовался, конечно, его этот вопрос нисколько не занимал. Так, дружили по обстоятельствам. Но тут Вася пришёл сам, причём без звонка.
— Игорь Юрьевич, — начал он с порога. — Я тут бумажки старые выкидывал, мать сказала, ну и нашёл кое-что, что ещё прадед писал. Интересно, но я ничего не понял. Может, посмотрите?
— Много там? — Игорь Юрьевич покосился на часы. Светлана должна была придти через полчаса.
— Нет, три листочка только. Но интересные...
Игорь Юрьевич со вздохом принял от подростка пожелтевшие и потёртые на сгибах листочки. Старые, что говорить. Ладно, поглядим. Хоть подчерк ничего, не совсем пропащий...
Первый листок был датирован 1967 годом. Порядочно, конечно. Начало какого-то отчёта, который потом, вероятно, был написан начисто. Черновик. «В результате операции «Захват» к нам поступили пять... (зачёркнуто, жирно и агрессивно, прямо-таки со злобой) существ (вопросительный знак в скобках). Пять человек, прибывших из... (снова вычеркнуто). Пятеро пленных. По словам доставивших их агентов, владеют нужной информацией по проекту «Сизиф». (В скобках — опять вопрос и приписка: «именно что по словам»). Агрессивности и враждебности не проявляли. Уравновешенны, спокойны. На контакт не идут, общаются только между собой... Просим санкции на проведение плана «А»1, т.е. беседы».
— И что это такое? — спросил Игорь Юрьевич. — Бред какой-то... Беседы, пленные, санкции... Что ещё?
— Вот, пожалуйста.
Второй листок — медицинское заключение, тоже вчерне. Коротко, скупо. Датировано 1975 годом. Но оно гораздо понятнее, чем первый листок.
— Игорь Юрьевич, я понял только, что в кого-то стреляли, а вот эти каракули не разобрал, — протянул Вася. «Кривляется, — подумал Игорь Юрьевич. — Хитрюга». А вслух сказал:
— Это не каракули, это латынь. Слыхал?
— Слыхал. А вы на ней читаете?
— Я-то нет. А вот Света должна, по крайней мере. Подождёшь?
— Можно. Я только домой поднимусь, предупрежу, что я у вас.
Оставшись один, Игорь Юрьевич снова прочёл то, что было на листке. Хорошо кому-то досталось, бесспорно. Очень хорошо — пулевое ранение в область правой половины груди, разрыв лёгкого... пневмоторакс... Что это такое — пневмоторакс, скажите на милость? Интересно, этот, в которого стреляли, после такого жив-то остался?.. Смотри-ка, остался. Только его доставили в «базовое здание», этого кого-то... почему вместо имени или чего ещё всегда стоит N5?.. А вот с осложнением — непонятно. Про осложнение написано по латыни.
Третий листок оказался самым свежим. Осень 1985 года, октябрь. Это был не отчёт, ни заключение, ни письмо... стоп. Почти что письмо. Записка. Вернее, её первая половина. Адресована какой-то Вале.
«Здравствуй, Валя! Прости, что я столь долго держал тебя в неведении, но что мне оставалось ещё делать? Я всеми силами старался отвести от тебя беду, но теперь, когда ситуация столь сильно осложнилась, когда я и сам запутался в ней, как муха в паутине, я не вижу иного выхода, как рассказать тебе всё, что знаю сам. Я присутствовал при задержании тех пятерых, девятнадцать лет назад (не удивляйся, их и в правду было пятеро, об этом отдельно и позже). Почти год их держали на первом, там, где раньше работала ты. Деталей операции я не знаю. В том году, 1967, их никто и пальцем не трогал, обращались с ними очень хорошо — была надежда, что они станут сотрудничать, это во-первых, а во-вторых — подробно расскажут, кто они и откуда. Видимо, этот вопрос несказанно волновал наших руководителей. Ещё бы! Стоит подробней описать всех пленников, чтобы понять, почему. Двое, их звали весьма странно: Ирден и Ноор, были по всем показателям, прекрасными представителями именно людской породы: высокие, статные, красивые парни, один — светловолосый, черты похожи на скандинавские, серые глаза, второй: черноволосый, тоже сероглазый, очень яркое, запоминающееся лицо, точёные брови, одним словом — красавец, так принцев рисуют. Двое других — Лин и Пятый, тогда они были совсем не такими — похожие, как братья, рыжий да чёрный, складные, ловкие, подвижные, очень весёлые. Почти во всём — люди, только вот глаза подвели — выдали истинную породу их обладателей. Они, похоже, тогда так и не поняли, что же произошло. И последний пленник. О нём стоит рассказать отдельно. Это был не человек, Валя. Хотя у него было две руки, две ноги, голова, и всё такое прочее, но человеком он не был. Небольшого роста, хрупкий, светловолосый... но черты! Описать невозможно! Видела в детских книжках эльфов? Чем-то похоже. Остроконечные уши, пушистые волосы, полупрозрачное лицо... хотя лицо не похоже. В книжных эльфах от человека значительно больше, чем было в Арти. Он, кстати, был мозговым центром всей компании, это стало видно сразу. Остальные относились к нему с почтением, советовались, как со старшим. Он был очень умён. Я говорил с ним, Валя. На чистом русском языке. Во время очередного допроса. И я понял, почему остальные так к нему относились. Это иное существо. И не из-за своих странных глаз оно было таким. Арти, по-моему, всё знал заранее. Он попросил меня впоследствии, после его смерти, позаботится об остальных. Я спросил, почему он должен умереть? Что он ответил, я не расскажу. Просто не могу. Но он оказался провидцем.
Теперь — о том, что было дальше. Их всех через год перевели на «трешку», и началось то, о чём ты осведомлена не хуже, чем я. Прошло четыре года. Ноор и Дени решили бежать. Дени был убит при попытке к бегству, его просто расстреляли около машины, прямо на стоянке. В тот же день Ноор повесился в камере на...»
В этом месте лист был оторван. Игорь Юрьевич поднял ошеломлённый взгляд и увидел в дверях Вася. Тот махнул ещё одним кусочком бумаги.
— Хвостик нашёл! — радостно сообщил он.
Игорь Юрьевич взял последнюю бумажку и прочёл: «...дать тебе один совет: когда умрёт Пятый — беги! Спроси своего мужа, как это делается, он очень хорошо умеет бегать, хотя тебе об этом, понятное дело, не рассказал. Его право. Спасай свою жизнь, Валя! Ты знаешь нашу страну и понимаешь, что я хочу сказать. Я старик, мне бежать уже поздно, но ты, молодая и красивая, достойна лучшей участи, чем бункер с кислотой. Прощай. Твой друг Воронцов Алексей Лукич.
P. S. Письмо уничтожь немедленно!»
— Дела... — потеряно произнёс следователь. — Кем же это твой прадед работал?
— Так этого никто не знает, даже дед, — ответил подросток.
— Как же так? Не может этого быть... или может? Вася, а кто был твой прадед по специальности?
— Военный хирург. Он войну прошёл всю... потом, в пятидесятых, немножко работал в госпитале. А потом его куда-то позвали, и он... словом, никто ничего не знает. Только про заказы все помнят, которые он носил. С икрой.
— Сколько ему лет было, когда он умер?
— Семьдесят четыре, по-моему. Может, больше.
— От чего умер?
— Инфаркт. Я его не помню совсем, прадеда. Мне ещё года тогда не было.
— Вася, давай так сделаем. Ты мне это оставишь, а я тебе позвоню потом. Или, если хочешь, можешь сам перезвонить сегодня же.
— Хорошо. Когда звонить?
— Попробуй через часок. Как раз Светлана подойдёт, я хочу с ней посоветоваться. Я латынь не знаю, точно так же, как и ты, — Игорь Юрьевич проводил мальчика до двери. Потом он прошёл на кухню, закурил, и снова просмотрел все листочки. Да, странно это всё. Очень странно. В то же время... мало ли, что могло происходить в те годы? Тогда за подобные записки могли вообще прибить на месте. Может, это какой-то странный шифр?.. Нет, тоже ерунда.
От мыслей о шифрах его отвлёк приход любимой женщины. Светлана, естественно, никак не могла придти с пустыми руками, поэтому минут десять они занимались тем, что разгружали две огромные сумки.
Наконец Светлана устала и, присев за кухонный стол, закурила. Рассеяно стала перебирать бумажки на столе.
— Игорёк, что это такое у тебя тут валяется? — спросила она, подняв двумя пальцами заключение. — Я надеюсь, ты с этим человеком не общался напрямую?
— С каким человеком? — не понял Игорь Юрьевич.
— Вот с этим. Я про этот анамнез. Тут плохой диагноз стоит — туберкулёз лёгких, причём в остром периоде. Можно заразиться. И ещё... потеряла, нет, нашла... а вот, пожалуйста. Дистрофия. Но это-то не заразно, слава Богу.
— Светик, эта бумажка написана в семьдесят пятом году. Так что общаться, вероятно, уже не с кем.
— Скорее всего, он умер. Так, Игорёк, а где ты взял эту бумажку?
— Соседский мальчик принёс. Это осталось после его прадеда. Представляешь? Он просит меня помочь разобраться. Да мне, кстати, самому интересно. Интригует, не правда ли?
— Правда. Только ты предаёшь слишком большое значение этому анамнезу. Может, этот дедок в зоне с заключёнными работал? Тогда всё легко объяснимо.
— Ты прочти остальное, — предложил Игорь Юрьевич, — а потом поговорим.
Светлана читала неторопливо, обстоятельно, а Игорь Юрьевич курил и потихонечку любовался ею. Через несколько минут она отложила листочки.
— Бред сивой кобылы, — повторила она вслух то, что подумал сам Игорь Юрьевич в первый момент знакомства с этими бумажками. — Старик, наверное, был болен на голову, а родственники ничего не знали.
— А как же, — поддакнул Игорь Юрьевич. — И икру в заказах, конечно, у нас дают только шизофреникам. И никому другому. Нет, Светик, тут что-то ещё. Гораздо более интересное, чем шизофрения.
— Этот человек... прадед, как ты сказал, твоего соседа, был кем-то важным, наверное. Иначе он бы не писал о том, что просит разрешения проводить какие-то «беседы с пленными». Точно?
— Умница. Правильно думаешь. Единственное, что по-настоящему смущает, так это то, что кроме этих бумажек у нас ничего нет. И взять, как я полагаю, неоткуда. Только если поинтересоваться для начала у родственников...
— Для начала чего? — спросила Светлана. — Что ты задумал, Игорь?
— Да, понимаешь, люблю я загадки. С детства.
— Оно тебе надо? Только-только в отпуск пошёл — и на тебе! Я, естественно, всё понимаю, но эти твои порывы иногда кончаются неважно.
— Свет, я просто просмотрю архивы, если такие есть и сообщу мальчику результаты. Только я почему-то думаю, что мы ничего путного не отыщем...
— Кто это — «мы»?!
— Попрошу Сашу, пусть просмотрит всё, до чего дотянется.
— Ладно. Поверю на слово. Ты, кстати, помнишь, что мы сегодня собирались ехать на Борисовские пруды? Или уже забыл?
— Светик, я всё помню...
***
Саша, конечно, не воспринял всерьёз то, что было написано на трёх листочках. Особенно его рассмешила фраза о «глазах, которые выдали истинную породу их обладателей». Саша состроил зверскую рожу, причём оба глаза скосил при этом к переносице. Получилось смешно, что говорить.
— Игорь Юрьевич, вы сами подумайте, — отсмеявшись, сказал Саша. — Это всё нелогично. Если бы этот человек... как его?
— Воронцов А.Л.
— Вот-вот. Воронцов. Если бы он имел какое-то отношение к секретным операциям, от него бы и воспоминания не осталось, не то, чтобы какие-то записки и заключения...
— Ты думаешь, фальсификация?
— Я предполагаю, что вполне возможно.
— Увы и ах, но нет. Подлинники. Тест на чернильную старость эти листочки выдержали. Правда, коробкой конфет пришлось пожертвовать... экспертам.
— Подлинники... Время производства соответствует указанной дате. Но написано очень смешно, что и говорить. Порода обладателя — ризеншнауцер. Или бассет. Или...
— Японский городовой. Саш, где может лежать хоть что-то по этому вопросу, как думаешь?
— Понятия не имею. Пока ещё в природе нет сервера под названием «секретные разработки». Настоящего, а не фальшивки для лохов. Впрочем, подумаю...
Саша подумал. Игорь Юрьевич тоже. Думали они две недели, за это время раза три встречались. Потом пошли в архив — Воронцов Алексей Лукич оказался ветераном ВОВ, был награждён энным количеством орденов и медалей. Кое-что они сумели вытянуть из архива, но, по сути дела, это были жалкие крохи. Когда родился, где воевал, за что был награждён этими самыми орденами. Послужной список... хороший, нечего сказать. Потом — ничего. Пусто. Как будто в начале шестидесятых этот человек из жизни исчез. Растворился в просторах нашей родины. И не было у него ни работы, ни сослуживцев, ни каких бы то ни было достижений или, напротив, падений. Ничего. Семья была, правда, но в документах она не упоминалась почти нигде. Так, несколько строчек о жене, которая тоже была ветераном, и умерла, кстати, примерно в то же время, как Воронцов исчез с горизонта. У Воронцова было двое детей, сыновья. В настоящий момент оба здравствуют. Один живёт где-то под Симферополем, второй — в Москве. У этого сына уже и внуки имеются, кстати. Молодой дед, что говорить, но теперь это — весьма распространённое явление. Дедом он стал в сорок девять лет. Да, молод. Сколько было сыну? Двадцать четыре. Что ж, у каждого — своё представление о жизни. Больше там фактически ничего и не было. Игорь Юрьевич наткнулся на список, непонятно чьей рукой написанный. Просто перечень имён и дат. И ради смеха Игорь Юрьевич переписал список себе. А потом по телефону продиктовал Саше и тот, глядя на эти фамилии, вдруг кое-какие из них узнал.
Странный список попался им на глаза. Фамилии знакомых. Знакомых, родственников, родных... из того времени, когда все любили горы и походы. И песни под гитару у костра. Романтики с большой дороги. Напутали там всё к чертям, поди, разберись, наваляли, а теперь потомкам — разгребай? Столько лет прошло... это надо было сообразить! Удружила мадам Ольшанская. И товарищ Кормилкин-старший тоже помог своим присутствием. Саша, кстати, толком не знал, кем был отец. Мать всегда говорила, что он — химик. Отец не возражал против такой специализации, но больше вообще отмалчивался. Словно работал не на химическом комбинате (как считалось в семье), а на каком-то секретном объекте. Нет, конечно, никакого секретного объекта в природе не существовало. И умер Сашин отец при вполне объяснимых и понятных обстоятельствах — утечка какой-то дряни на производстве. Но что-то в папе было такое, что до сих пор, по прошествии многих лет, настораживало Сашу. Какая-то тайна была, бесспорно. Подтверждение тому — фамилия отца и его инициалы в этом списке. В том, что Воронцов был причастен к каким-то тёмным делам, Саша не сомневался. И вот — совершенно неожиданно протянулась ниточка к его родному отцу. Надо же! Тесен мир, локтями постоянно попадаешь в знакомых. Или не в знакомых, но в тех, кто когда-то имел к тебе отношение.
***
Первым делом Саша позвонил маме. И потому, что уже неделю этого не делал, и потому, что не давал покоя проклятый список.
— Саш, ты бы приехал, — с места в карьер начала мама. Не смотря на свои годы, она была весьма бойкая женщина, — я соскучилась.
— Мам, у меня работы по горло, — виновато ответил Саша. — Вот разгребу хоть немного, и сразу.
— Я это слышу каждый раз, когда ты звонишь. Саш, это не дело. А вдруг со мной что-то случиться, а ты и не узнаешь?
— Мама, ну не надо. Ну не такой я плохой сын, чтобы ты так...
— Я и не говорила, что ты плохой. Ты не плохой, а просто-напросто ленивый. И ещё. Саша, ты жениться собираешься...
— Я сейчас повешу трубку! — взорвался Саша. — Перестань, ради всего святого! Когда соберусь — скажу тебе первой.
— Ловлю на слове, — ответила мать.
— Мам, я по делу. Постарайся вспомнить, отец тебе не говорил, над чем или где он работал с шестьдесят пятого по семидесятый годы?
— Зачем это тебе надо? — удивилась она. — Историю семьи решил написать?
— Нет, кое-что интересное узнал. Например, то, что отец был как-то связан с родной тёткой Стаса, Ольшанской. Что он с ней работал вместе.
— Откуда ты это узнал? — голос у матери почти не изменился, однако в нём появилось нечто новое. Настороженность. Удивление. Даже страх. Чужой человек этого бы не понял.
— Мой друг нашёл в архиве список фамилий каких-то людей. В нём — папина фамилия, а потом эта самая Ольшанская. Стас сказал, что это — его тётка.
— Так... какая же гадина это сделала? — тихо спросила мать.
— Мам, ты о чём? — опешил Саша. Он никогда не слышал в голосе матери такой ненависти. И горя.
— О том самом. Обещали, что всё это быльём порастёт, что все про это забудут. Что никаких документов не сохраниться.
— Так это и не документ. Просто список, написанный от руки. И ничего боле. Человек явно для себя писал.
— Какой человек? — строго спросила мать.
— Да он умер ещё в восемьдесят шестом году, — успокоил Саша маму. Однако она не спешила успокаиваться и снова спросила.
— Кто он? Как его фамилия?
— Воронцов, — честно ответил Саша.
— Нет, такого я не знаю. Вот если бы Викторов...
— Этот Викторов сам в списке, — ответил Саша. — Рем какой-то там. Написано, что он умер. И галочка стоит. Мам, ты не волнуйся. Я же просто так спросил. Почему... ты что, плачешь, мам?!
— Извини, Сашенька. Я просто понадеялась, что ошиблась. Лет-то уж много прошло... Эта Ольшанская... Дарья... Твой отец ведь хотел на ней жениться, а не на мне. Понимаешь? Старое бередить — всегда больно.
— А почему?.. — начал Саша, и тут же осёкся. Нетактично...
— Да потому, что она погибла, Даша... Саш, какие там ещё фамилии?
Саша назвал. Мать несколько долгих секунд молчала, вспоминая, а потом сказала:
— Точно, они. Это в каком же году написано?
— В шестьдесят седьмом.
— Да они, покойнички. Причём все до единого.
— Как — покойнички?! — опешил Саша.
— А так, сынок. Все эти люди в том же самом году и погибли. В шестьдесят седьмом. А в следующем мы с твоим папой поженились. А ещё через год родился ты...
— Мам, погоди про меня, хорошо? Скажи, как это — погибли? Что — все сразу?
— Да почти. К середине ноября в живых, по-моему, только твой папа и остался. Мы просто вовремя уехали оттуда. Словно Бог нас вёл, не иначе. Мы же где жили до восьмидесятого года?
— В Пушкино, — сказал Саша. — А что?
— А то, что папы твоего тоже бы не было, если бы мы с ним тогда остались. Да и его Бог покарал потом, сам знаешь. Всё за те грехи, за прошлые.
— Это ты про что?
— А про то, что делом, которое Богу не угодно, не надо заниматься. Вот про что. Сашенька, милый мой, ты про этот список постарайся забыть, ладно? Хотя бы ради меня. Просто не трогай эту дрянь, хорошо?
— Мам, ты со мной как с ребёнком — не тронь то, не бери это. Что за дело такое, скажи на милость? Наука?
— Наука... плохая это была наука, Саша. Я, слава Богу, так и не узнала, что там было.
— Папа тебе не говорил?
— Нет, конечно. Я бы и не попросила никогда. Он это понимал. Он хороший человек был, Сашенька, только сильно запутавшийся. Понимаешь?
— Не очень, — признался Саша.
— Он не мог понять, с какой стороны добро, а с какой — зло. Так и умер, не поняв этого.
— Мама, там в этом списке есть одна фамилия — Айзенштат. И не указано, что его уволили. Только год зачисления. Ты его помнишь?
— Володю-то? Помню. А как же, — мать вздохнула. — Еврей, а на еврея не похож совсем. Вот Валя Фридман — просто жидёнок чистой воды был, а этот совсем русский. Только фамилия. Шутили ещё, что Фридмана бьют по морде, а Айзенштата — по фамилии. Хорошие были ребята.
— Мам, я не про то совсем. Ты скажи, этот Айзенштат... он-то куда делся?
— Понятия не имею, — ответила мама. Разговор ей явно поднадоел. Поэтому Саша спросил, предчувствуя скорую перемену темы:
— Мам, а где они все работали? Ну, отец и все остальные?
— Я там не была никогда, но знаю, что находился институт где-то в Савино. И что они ещё от станции на автобусе минут двадцать ехали. Вот вы, молодёжь, ещё жалуетесь, что вам работать тяжело. А им каково было? На метро, потом на электричке, а потом ещё на автобусе? Отец, между прочим, каждый день катался. По два часа с половиной. Вставал в пять, к восьми как раз приезжал. Вот так люди-то жили. А вы прямо переработали все...
— Вот такие мы плохие. Мам, я к тебе приеду на выходные, хорошо? И потом, надо же тебе когда-то добраться до окулиста? Я нашёл платного, очень хорошего...
— Не трать деньги. Что тебе приготовить вкусного к приезду?
— Пирог с капустой. И суп. Всё, мам, я тебя целую, люблю, обнимаю. До встречи.
— Позвони в субботу с утра, что ты поехал.
— Мама, мне ехать полчаса.
— А собираешься полгода. Целую, сынок. Очень жду.
Саша положил трубку и задумался. Савино... что-то такое смутно мелькнуло в памяти, да тут же и исчезло. Кто-то что-то говорил. Про институт. Вот только кто и где?.. Шутка какая-то была связана с институтом. Нет, это была шутка про МАИ. Саша так ни до чего и не додумался. И решил на досуге съездить на эти самые «места боевой славы». В Савино. Мало ли что, а вдруг что-то там ещё осталось? Это было бы хорошо.
2
Прелюдия, продолжение
Савино было совершенно ничем не примечательным городком. Саше показалось, что это место спокойное и уютное. И не грязное, что тоже бывает не каждый день. Савино стало городом не так давно, дома были преимущественно современной постройки, и Саша с горечью подумал, что найти что-то, что могло остаться тут с шестьдесят седьмого года, просто нереально. Тем более, что Саша, во-первых, в этих краях никогда раньше не бывал, а во-вторых, не знал, что же, собственно, ему надо искать. Институт? Да их же море существовало (и существует поныне, кстати). Кого-то, кто помнит этих самых несчастных из списка? Ещё больший абсурд. Саша пошатался по платформе, прошёлся, смеха ради, до продуктового магазина, который заприметил между домов и решил, что пора возвращаться. Было жарко, он устал. Купил бутылку газировки, булочку с сосиской, присел в тенёчке, и принялся неторопливо есть. Пока ел, вспомнил, что дома из продуктов опять осталась одна-единственная промороженная пицца. «Ну что я, как лентяй какой, ей Богу, — подумал Саша. — Лето же, а я опять жру всякую гадость. Правильно мать сказала — надо есть всякие овощи, фрукты... А где тут рынок?»
Рынок оказался неподалёку от вокзала, и Саша решил определиться с программой минимум. Главным овощем он без колебаний избрал картошку (желательно молодую), а главным фруктом — огурцы. Потом вспомнил, что огурцы вовсе и не фрукты. В результате Саша набрал полную сумку всяких разностей, произрастающих на огородах, а картошку решил взять уже в другой пакет — в этот просто не поместилась бы. Прошёл вдоль рядов, остановился возле какого-то деда, торговавшего хорошей белой картошкой, явно местной, не привозной.
— Почём? — поинтересовался Саша.
— Да как у всех, — ответил дед. — Моя-то, небось, не хуже будет.
— Три килограмма, — попросил Саша.
— Сумка есть?
— Есть, — Саша протянул деду пакет и, когда дед стал накладывать картошку, спросил:
— Издалека везли? Или своя?
— Своя, нам чужого не надо, — ответил дед. — Я тут всю жизнь прожил, участок у меня большой. Вот, выращиваю.
— Простите, что спрашиваю, но... Вы сказали, что тут всю жизнь прожили, так может, вы в курсе? Я хотел найти тут у вас один институт, но тот человек, который мне про него говорил, был тут в последний раз очень давно и...
— Если вы про тот институт, что перед посёлком дачным был, говорите, то его и нет уже давно. Снесли ещё в восемьдесят шестом или в восемьдесят седьмом. А другого института тут, вроде, и не было. Ещё ПТУ есть, но это на другом конце города, на автобусе надо ехать. А ещё...
— Я говорил про НИИ. Это не учебный институт, а тот, в котором изучают...
— А я про какой говорю, по-вашему? Я ещё из ума не выжил.
— Вы не знаете, что это был за институт? — спросил Саша. Он не надеялся на чудо, но оно произошло.
— Немножко знаю. Секретный шибко. Я там водителем работал, но недолго. Года три, не больше. Давно ещё... — дед закурил, Саша последовал его примеру.
— А что вы возили?
— Собак ловленных возил. Из отлова — в институт. Я внутри не был ни разу. Так, к виварию машину подгоню, они клетки-то перегрузят, я и уеду. И все дела. Ещё этих, как их, чертей-то... свинок морских тоже. Вонючие они были — страсть. Крысы, и те лучше.
— Так что же там делали-то, в этом институте?
— Ну, как — что? Опыты, наверное, ставили. Откуда же я знаю. Мне и неинтересно было это. А потом снесли его. Там пустырь был... или дом уже построили? Не помню я, редко мимо езжу, по старой дороге. Новая получше будет.
— Ясно. А как до него добраться?
— На автобусе на любом шесть остановок проехайте и сходите. Там он и был, по правую руку от дороги. Переходить не надо. А вы почему, кстати, интересуетесь? Ищите кого?
— Да. У меня отец в своё время там работал, а с ним женщина одна. Моего лучшего друга тётка. Вот он, друг, и просил разузнать про сослуживцев.
— А отец разве не говорил, что они там делали? — удивлённо спросил дед.
— Отец довольно давно умер. Та женщина — тоже. Пытаемся найти кого-нибудь, кто с ними работал.
— А зачем? — спросил дед. Саша задумался. Действительно — зачем? Для чего он вообще занялся этими поисками, которые заведомо обречены на провал?
— Отпуск, делать нечего, вот и развлекаемся. Другу охота информацию о своих родичах собрать, чтобы для потомков... ну, вы меня понимаете.
— Не очень я вас понимаю, но вот что я вам скажу. Этот институт — он тут притчей во языцех был. Нехорошее место, порченное. А ушёл я оттуда... — дед замялся, но продолжил, понизив голос. — Ушёл, как помирать люди стали. Прямо черный год какой-то был, словно мор на них нашёл. На тех, кто там работал, в этом институте...
— Шестьдесят седьмой, — сказал Саша.
— Точно! Испугался я. И сбежал. Страшно там было очень.
— А как они все... что за мор? — не понял Саша.
— Случаи несчастные стали с ними происходить. Кто под поезд попал, кого зарезали, кто отравился... Только, по-моему, неспроста всё это было. Так что вы, молодой человек, лучше и не ходите к этому институту. Целее будете.
— Так его же снесли.
— И хорошо, что снесли. А вы всё равно не ходите.
— Спасибо за совет, — Саша взял пакет с картошкой. — Удачи вам.
— И вам того же... Дамочка, положьте картошку назад, что вы её щупаете! Картошка как картошка...
***
— Саш, это феноменально! — Игорь Юрьевич говорил возбуждённым голосом, торопливо. — То, что ты отыскал — великолепно!
— Не понимаю, что вы тут нашли великолепного. Столько людей погибло, а вы говорите, что великолепно. Ничего хорошего там нет. Я съездил, посмотрел. Пустырь, даже фундамента не осталось. И ощущение на этом месте какое-то мерзкое было. Мороз по коже...
— Саша, какой, к чёрту, мороз! Архивы милицейские, вот что радует! У любого дела, в котором есть подозрение на убийство, срок, как минимум, десять лет. Все эти дела или, на худой конец, их дубликаты, должны существовать. Это понятно? Мы поймаем их всех за хвост!
— Кого? — с сарказмом спросил Саша. — Покойников шестьдесят седьмого года выпуска? Или экспериментальных собак?
— Да ну тебя. Это институт. Знаешь, мне почему-то кажется, что это очень интересно будет. Вот ей Богу, интересно. Мы пока ещё сами толком не знаем, что мы ищем, но это что-то...
— Это что-то вам покоя не даёт, — подытожил Саша. — Игорь Юрьевич, дорогой, раз вы у нас следователь — вы созвонитесь с архивами. А я кину несколько писем свои фидошникам, авось кто из них что знает. Земля слухами полнится.
— Это точно. И ещё. Саша, созвонись со Стасом, спроси, кто ещё, кроме него, помнит тётку. Поговорить бы, сам понимаешь.
— Спрошу. Игорь Юрьевич, а ведь мы с вами видели фамилии только части тех, кто там работал. Допустим, эти погибли. А остальные? Там же, как минимум, было человек триста. А то и больше. И что — все они?.. Не может быть.
— Может. Только спросить не у кого. Вот было бы хорошо. Раз — и готово!.. Но вот только не бывает такого везения в нашей работе, увы и ах. Я съезжу в ЗИЦ, посмотрю, что там сохранилось.
— А что такое есть ЗИЦ? — поинтересовался Саша.
— Зональный Информационный Центр, — объяснил Игорь Юрьевич. — Вообще-то это всё предприятие — гиблое дело. Срок давности по убийствам — десять лет, а тут прошло больше тридцати. Да и погибнуть они все могли в разных местах. Так что в одном месте все дела никак не могут быть сконцентрированы. Понятно объясняю?
— Понятно, — грустно сказал Саша. — Жаль.
— Кстати, я тут подумал ещё вот что, — Игорь Юрьевич тяжело вздохнул. — Придётся ещё и в ИЦ тоже ехать, ведь Савино — это область. Как там этот дед сказал — кого-то зарезали?
— Был такой момент, — ответил Саша.
— А если зарезали не в Москве? Это же запрашивать область придётся, не иначе. Так-то вот, Сашенька. А, ладно! Прорвёмся.
— Игорь Юрьевич, вы погодите ехать в эти ваши центры, вы послушайте, что я скажу. Старик говорил о тех событиях, которые происходили преимущественно в непосредственной близости от места его проживания, верно? Откуда ему знать про убийства или несчастные случаи, которые он не видел, или о которых не говорили в этом самом Савино? Так?
— А верно. Тогда в газетах про такие дела почти не писали, только про всякое светлое будущее — и только. Можно попробовать начать с отделения милиции в самом Савино, авось, что и получится...
— Вы, как я погляжу, хотите действовать, и чем скорее, тем лучше, — усмехнулся Саша. — Ой, и врежут нам женщины, чует моё сердце...
— Устроим выгул дам по приезде. С шашлыком и купанием. Они простят, — с достоинством ответил Игорь Юрьевич. — Должны же они, в конце-то концов, понимать, что в каждом мужчине ещё с древних времён жив охотник...
—...и преследователь, — подытожил Саша. — Я уже и сам не рад, что мы решили этим заняться. Я словно вижу за этими фамилиями что-то...
— Что-то — что? — не понял следователь.
— Что-то большое. Огромное. Словно мы очутились в тёмной комнате вместе со слоном, и стали его исследовать на ощупь, а начали с хвоста. Примерно так. Я понимаю, это немного расплывчато, но...
— Нет, это вполне доступно, — успокоил его следователь. — Я это ощутил гораздо раньше. Вот только такая интересная аналогия — слон в комнате — мне в голову не пришла. Как-то мне тревожно от всего этого. Беспокойно, что ли. Саш, ты кинь письма друзьям, не забудь. Может, что и выясним.
— Хорошо. Я, конечно, ничего не обещаю, но попробую. Ладно, тогда давайте займёмся каждый своим делом, а то...
— А то что?
— А то я есть хочу. Я же только-только пришёл.
— И это ты называешь — «заниматься своим делом»? — съязвил следователь.
— Подчеркну — любимым, — парировал Саша. — Всего хорошего, Игорь Юрьевич.
— Всего...
***
Они созвонились через день, оба порядком разочарованные. Сашины друзья по Фидо не имели понятия о том, что его интересовало, но пообещали что-нибудь узнать при случае, буде такой представится. Саша попросил не передавать информацию по цепочке дальше, как это нередко происходило — он внезапно подумал, что это лишнее. Зачем тревожить людей понапрасну? Стас свёл его со своей матерью, сестрой покойной Дарьи Ольшанской, но та, кроме охов и вздохов, ничего толком сначала не смогла рассказать, лишь потом разговорилась. Да, её сестра Дашенька (причём сестра младшая, пять лет разницы) закончила биологическое отделение МГУ, потом поступила на работу в «почтовый ящик», там стала увлекаться туризмом, ходить в какие-то походы в горы, где и погибла. Как выяснилось, даже тела её не нашли — просто ушла в туман и не вернулась. А поиски ничего не дали. Вот и всё. О том, чем занимался злополучный институт, Стасова мама не имела никакого понятия. Сама она всю жизнь проработала бухгалтером, вырастила двоих детей и о научной карьере ни в жизни не помышляла. Она, кстати, была ребёнком от первого брака, а Дарья Ольшанская — от второго. Не смотря на разницу в возрасте, сёстры друг друга любили, и когда Даша погибла, Ирина Алексеевна, Стасова мама, по её словам, очень переживала. И переживает сейчас, через тридцать с лишним лет после трагедии.
Саше показали фотографию Дарьи Ольшанской, и он понял, почему, собственно, его родной отец чуть было не предпочёл эту девушку его родной матери. Красавицей Дарья не была, но было в её лице нечто такое, что заставляло смотреть пристально — какая-то завораживающая внутренняя сила, одержимость, которая приковывала взор. Симпатичная девушка, шатенка, не полная и не худенькая, задорная, озорная... и зачарованная чем-то неведомым.
— Это за год до смерти, — сказала Ирина Алексеевна. — В поход они собирались, дома фотографировались... Как магнитом их в эти горы тянуло, отец говорил тогда — не ходи, добром это не кончится. И прав оказался... Так и вышло.
— А есть у вас ещё фотографии? — спросил Саша с надеждой. — Может, кто из их института снимался с ней, а у вас сохранились снимки?
— Я посмотрю, погоди минутку... — Ирина Алексеевна листала фотоальбом. Старый, синий, с завязочками. — А, вот... Это она с твоим папой и с Володей Айзенштатом. Он, как говорили, был в Дашу сильно влюблён, этот Володя. Но сама я его никогда не видела, он к нам не приходил.
— А откуда вы знаете, кто это? — спросил Саша.
— Так вот же, написано...
«Памир, 1965 год. На память Дашуньчику от Володи и Вити»
— Понятно... а ещё есть? Вы простите, что я прошу, но очень надо.
— Сашенька, а что там такое-то случилось? — спросила Ирина Алексеевна.
— Да пока, вроде, ничего, — пожал плечами Саша. — Кое-что нашли про этот институт, решили разузнать. Ведь, получается, Дарья не одна погибла. Выходит, что там погибло гораздо больше народу, почти все, кто там работал.
— Разве так бывает? — подумала вслух Ирина Алексеевна. — Странно это.
— Было бы не странно, я бы и не спросил. Да и вообще... Я тут подумал, что по отношению к отцу это было бы справедливо, хотя бы узнать, как он жил, где работал, что делал. А то мы живём — и ничего вокруг себя не видим, понимаете? — спросил Саша. В те минуты он заставил себя поверить, что говорит правду. И Ирина Алексеевна поверила ему.
— Это правильно, Сашенька, — покивала она. — Верно. Только больно редко сейчас у нас дети думают о том, что с их родителями было когда-то. Вот Стас совсем не задумывается, как мне кажется.
— Да нет, что вы, — заверил Саша, немного покриви душой. — Стас первый предложил этим всем заняться, между прочим. Так, поначалу просто сидели, вспоминали родственников...
— Тогда молодец. Похвалю потом, что тётку вспомнил. Ты не поверишь, Саша, как быстро жизнь летит! Мне временами кажется, что вот только-только мы были молодые, что только-только школу закончили, куда-то там поступать собирались... потом вдруг — раз! И дети у всех... а чужие дети быстро растут, знаешь ли... раз! И уже эти дети школы позаканчивали. Я же не чувствую, что мне шестьдесят, Сашенька. Что в шестнадцать, что сейчас... вот только время остаётся всё меньше и меньше.
— Да ну что вы, ей Богу!.. — возмутился Саша. — И не думайте даже, что вы говорите такое! Вы ещё молодая и привлекательная женщина, Ирина Алексеевна, и грех вам говорить такие глупости.
— Может, ты и прав, Саша. Дай Бог.
— Да не «Дай Бог», а серьёзно. Ваш отец сколько прожил?
— Восемьдесят девять.
— А мать?
— Девяносто один.
— И что вы говорите после этого? Что время остаётся всё меньше? Да вы ещё всех нас переживёте, — заверил Саша. Он ещё не подозревал того, что в этот момент был самым настоящим пророком — Стасова мать прожила девяносто три года. Не рекорд для этой семьи, но очень солидно, что говорить. Если бы он узнал — то, вероятно, возгордился бы.
— Твоими устами — да мёд пить, — Ирина Алексеевна убрала фотоальбом в секретер. — Дождёшься этих охламонов?
— Стаса с Евгенией? — спросил Саша. — А скоро вернуться?
— Обещали, что в пять. Очень надеюсь, что не соврут и придут ко времени.
— Это хорошо, а то я Стасу тут диск принёс, отдать бы надо, — Саша подошёл к окну, выглянул. — Так вот же они!
— Где?
— Они стоят во дворе и преспокойно пьют пиво! — ответил Саша. — Я сейчас к ним спущусь, чтобы поторопить немножко. А то меня дома, боюсь, ждут...
— Хорошо, Сашенька. Пиво это... просто безобразие, слов нет у меня. И чего в нём такого вкусного, я не пойму? По-моему, это просто взяли кучу обмылков, взбили, чтобы пена была — и всё. По крайней мере, вкус у вашего пива, как у хозяйственного мыла, не иначе.
— Кому что нравится, — философски заметил Саша. Спорить он не решился — нервы надо беречь. Конечно, за пиво обидно, но это — мелочи, можно и перетерпеть.
***
— Кормилкин, ты меня довёл, — пожаловался Стас интимно. — Я и не думал, что ты так всерьёз отнесёшься ко всей этой ерунде. Ну и что, что там такое произошло? Чего особенного-то, скажи на милость?
— Я и сам не понимаю, — признался Саша. — Тянет меня почему-то с этим всем разобраться. Словно это всё важно.
— Для кого? — Стас возмущенно хлопнул себя по коленке ладонью. — Для тех покойников? Для твоей матери, которая, как я понял, про это и слушать не хочет? Для моей, которая теперь плакать будет до вечера, сестру вспоминая? Нет, Сашка, ты не прав.
— Прав. Знаю, что прав, — ответил Саша.
— Ты не ответил на мой вопрос, — заметил Стас, вытаскивая из сумки ещё одну бутылку пива.
— Для кого важно? Прежде всего — для нас. Игорь Юрьевич, между прочим, ничем просто так пока что не интересовался. Он мужик серьёзный, сам знаешь.
— Ой, Кормилкин... — Стас ополовинил бутылку, задумчиво почесал переносицу и вздохнул. — Ну, допустим. Что мы имеем на данный момент?
— Кашу. Полнейшую причём. Обрывки, осколки, неточности. Казанцев пытается вытащить что-то из архивов, но он заранее предупредил, что навряд ли что получится.
— Честность красит человека, — заметил Стас.
— А человек играет на трубе, — подытожил Саша. — У кого бы узнать, что за тематика была у этого НИИ. И какое название?
— Кормилкин сегодня без балды совсем, — Стас ухмыльнулся. — Тематики не знаю, а вот название — пожалуйста. «Очакого-4».
— Мать сказала?
— Пушкин... естественно, кто ещё. Она, кстати, пообещала найти кого-нибудь, кто может быть в курсе.
— Что-то я в это не верю... в то, что найдёт. У меня странное ощущение... А вот про тематику тут подумалось, кстати!.. Дед сказал, что возил в институт животных. Значит, это были биологи.
— Почему? Мало ли кому могут понадобиться крыски? Или мышки? Или свинки? Может, это были физики?
— Отец был химиком, — заметил Саша. — Мама поговорку тут вспомнила... «Все химики — ноль, только физики — соль». А ты говоришь.
— Хорошо, допускаю. Нет, Саша, это были биологи, точно. Тётка какой институт кончала? Биологический факультет. Лет ей было мало, посему она вряд ли имела ещё одну специальность. А работала по своему профилю, и никак иначе. В те годы только так и можно было. Ты, впрочем, в курсе...
— Да уж... но что тогда отец там делал?
— Да мало ли что!.. — отмахнулся Стас. — Значит, было нужно.
— Значит, было, — согласился Саша. — Стас, и как тебе всё это?
— Хорошо. Весело и интересно. По крайней мере, пока. Посмотрим.
***
Это было какое-то новое ощущение. Что-то в нём было, верно, сродни ощущению, что даёт открытие. Может быть, Ньютон с его пресловутым яблоком испытал подобное. Саше это ощущение было совершенно незнакомо, он и не думал, что когда-то сможет испытать что-то подобное. Ново и очень интересно. Для себя он понял, что раньше никогда, по сути дела, ничего не искал. А тут... Вот он, истинный охотничий азарт. Только теперь он начал понимать, что человек способен испытать на самом деле. Мы живём в мире урезанных, скупых эмоций. Мы боимся «проявиться» в полной мере, показать себя такими, какие мы есть. Социум. Мнения. Рамки.
Саша прогнал несколько фамилий из списка через телефонную базу, решил посмотреть, что получится. Получилось так себе. Слишком много народу. Наглости звонить по указанным телефонам у Саши не хватило, он побоялся нарваться на грубость, тем более, что люди в наше время непредсказуемы.
Тупик. Непонятно, куда идти, откуда начинать. Нет, с телефонами ничего не выйдет, это понятно, но можно попробовать поискать знакомых, которые помнят тех, кто в списке... и что дальше с ними делать? Допустим, есть кто-то, кто помнит семейную пару... как их там, Беловы? или этот, к примеру... Панов. Ну, хорошо, допустим, нашли. И что скажут эти мифические знакомые Беловых и Панова? «Да, помним... надо же, сколько лет-то прошло!.. Где работали? Нет, не знаем, знаем только, что тема была секретная, и что про неё нам никто не говорил... Простите, а кто вы-то сам будете?»
Бесплодные раздумья длились до глубокой ночи. Саша пил чай (на этот раз простой, чёрный), мотался по квартире, как неприкаянный, про почту забыл, и читать расхотелось. И вдруг...
Саша остановился посреди комнаты, хлопнул себя по лбу.
— Ну и дурак же! — сказал он в пространство. — Нет, какой дурак!..
Он вспомнил с предельной ясностью короткий момент сегодняшней беседы со Стасовой мамой. «Так вот же, написано: «Памир, 1965 год...»
— Горы, — сказал Саша сам себе, но какую-то секунду ему показалось, что весь дом слушает его. — Памир... А ведь должен же был кто-то догадаться. Или я. Или Игорь Юрьевич. Просто мне повезло, я дошёл до этого раньше. Интересно. А ведь может получиться, действительно может... Повезло.
***
— «Сизиф», Игорь Юрьевич. Вот что нам нужно попробовать поискать. Разгадка этой загадки, если это, конечно, загадка, будет в том, что такое «Сизиф».
— Поищем, — согласился следователь.
День шел к вечеру, уже смеркалось. По чести сказать, делать ни Саше, ни Игорю Юрьевичу ничего не хотелось. В такой день хорошо просто посидеть, попить пива... и ни о чем не думать.
— Игорь Юрьевич, так на чем мы остановились? — поинтересовался Саша.
— На проекте, — ответил следователь. — Есть область исследований, которая находится на стыке нескольких направлений. Космос мы исключили. Что остается?
— Ну, во-первых, оборонка, — начал Саша. — Смотрите сами. Отец химик, есть биологи, есть инженеры. У меня напрашивается вывод, что они там разрабатывали какое-то биологическое оружие.
— Почему? — живо спросил Игорь Юрьевич.
— Потому, что это все действительно приходится на стык. Химик проводит синтез вещества, биолог проверяет на животных, инженер создает... черт его знает, может, какие-нибудь там контейнеры, что-то еще для перевозки, для хранения, для... не знаю, но можно что-то предположить.
— С натяжкой, — неохотно произнес следователь. — Хорошая версия, согласен. Только записка и заключения к ней не подходят. Вернее, подходят, но не по всем параметрам. Вот погляди... — он положил на стол пачку листков и стал в них методично рыться. — Что-то странно у нас получается, не находишь? Институт, который по твоим словам занят разработкой, исчезает с горизонта в шестьдесят седьмом году. Все, кто в нем работал, за редким исключением, покидают этот бренный мир. А проект «Сизиф», о котором идет речь в записке, продолжает существовать. Как? Без института?
— А если институт отдал в испытание какую-то разработку? — осторожно спросил Саша. — И сам стал не нужен?
— Не получается. Дело в том, что исследования, о которых говоришь ты, требуют постоянных доработок. Ведь у противника чуть не каждый год появляется что-то новое. А тут что? Всех сотрудников перерезали — и успокоились на достигнутом?
— Так что же это такое? — спросил Саша.
— Да что угодно. Только не оборонка. Будем думать. Поехали в Савино смотаемся, поглядим на это все еще разок.
— Только придется ехать с дамами, — сказал Саша. — Я не знаю, как у вас, но у нас уже назревает ссора из-за наших постоянных отлучек.
— У нас тоже, — вздохнул следователь. — Что ж, возьмём, коли так... Нет, Саша, это не оружие.
— А что тогда? — спросил Саша насмешливо. Ему очень хотелось поверить в свою версию.
— Пока не знаю, но догадываюсь.
— И что же?..
— Подозреваю, что это связанно с разведкой или чем-то подобным... вполне возможно, кстати, что сотрудников потом взяли других, институт перенесли в какое-то другое место. Мало ли как... А на разведку это очень похоже. Тут ведь все средства хороши, согласись. Да и фраза о «пятерых пленных» подходит.
***
На этот раз Савино встретило их проливным дождём. Платформа была пустынна, народ предпочёл остаться в здании вокзала — охота ли мокнуть, если до поезда ещё больше сорока минут? Саша и Игорь Юрьевич спустились вниз с платформы и очутились на памятной Саше площади.
— Куда дальше? — спросил следователь.
— Там остановка, только надо расписание посмотреть. Кто его знает, этот автобус...
Расписание они нашли в самом углу площади. Пока Саша смотрел, Игорь Юрьевич огляделся.
Площадь была старая, это чувствовалось. В дальней её части начинался забор пивного завода, но это следователю интересным не показалось. А вот все остальное... «Интересно, те, кто тут работал, когда ходили по этой площади, чувствовали то же самое, что и я? — подумал следователь. — Или что-то другое? Впрочем, этого я никогда не узнаю — спросить-то не у кого».
— Минут через десять должен подойти, — сообщил Саша, поворачиваясь к следователю. — Пойдёмте, Игорь Юрьевич.
— Пойдём, — согласился следователь, — а то вдруг раньше приедет.
— Может, — согласился Саша.
Они зашли в крытую часть автовокзала, справились у какой-то тетушки, где покупать билеты и сели на скамейку, выкрашенную в унылый зеленый цвет.
— Я только не могу понять, для чего были нужны собаки, — сказал Саша.
— Мало ли для чего? — пожал плечами следователь. Он сидел, поставив кейс с бумагами на пол, и озирался вокруг. — Показалось, что ли?..
— Кого вы увидели? — спросил Саша, тоже оглядываясь.
— Ты его не знаешь, — Игорь Юрьевич напряженно всматривался в толпу. — Мой сокурсник бывший, Валерка. Неужели он все еще тут живет?
— Может, стоит к нему подойти? — спросил Саша.
— Подойдем, — согласился Игорь Юрьевич. — Он, по-моему, тоже меня узнал... вон, машет! Пошли. Только, Саш. Ты поменьше говори, а то он такой мужик ушлый... до всего доискивается... то ли профессия сказывается, то ли от природы это. Я его с год не видел. Может, он скажет что-то по делу. Хотя в это слабо верится.
***
— Вот, мальчики, посмотрите, что я сумела, — сказала Светлана, вытаскивая из сумки папку с документами. — Я таки нашла того, кто помнит одного из этих ваших чудиков.
— Как? — ошарашено спросил Игорь Юрьевич.
— А так. Надо было на штамп посмотреть. Вы этого не сделали, а я сделала. И выяснила, что, во-первых, эта ваша выписка была сделана не Воронцовым, а во-вторых...
— Как не Воронцовым? — спросил Саша.
— А так. Я всё-таки врач, и с подчерками разбираюсь получше вашего. Это не Воронцов, а Гришин подписал анамнез. Кстати, Гришин был заведующим инфекционным отделением одной больницы, которая от нас находится буквально в двух шагах.
— Так... и что?
— То, что я уже там побывала. У меня тоже отпуск и делать мне тоже нечего. Ну, как? Продолжать? Интересно?
— Свет, не то слово, — признался Игорь Юрьевич. — Мы с Сашей просто лохи по сравнению с тобой.
— Не прибедняйся, каждому своё. Так вот, я не о том. В той больнице мне показали нянечку, которая работает там больше тридцати лет.
— И?!
— Она не только прекрасно помнит Гришина и Воронцова. Она помнит пациента, и помнит, при каких обстоятельствах был написан этот анамнез.
В комнате повисла тишина. Света, довольная произведенным эффектом, откинулась на спинку стула и с гордостью смотрела на растерявшихся мужчин.
— Ну, дела... — проговорил Игорь Юрьевич. — Пока мы с тобой шатаемся по развалинам почти без толку, человек такую работу провернул.
— Рассказывать? — ехидно спросила Света. — Или пока повременить?
— Рассказывай, не томи, — попросил следователь.
— Ну вот, на чём я... а, да. Я, конечно, удивилась — как, почему, столько лет. Да и больных, сами понимаете, сколько через нас проходит. А она — такое только один раз было. Рассказала, что дежурила на сутках и ночью в отделение привезли какого-то человека. Причем не просто так, с улицы, а приехало большое начальство и всех поставило на уши. Мол, если помрёт, то головы полетят. По её словам, привезли они уже фактически труп — температура около тридцати двух, аритмия, дырка в груди кое-как заштопана, изо рта кровотечение было — туберкулёз, кровохарканье. Словом — труп.
— Погоди, разве с такими симптомами живут? — спросил следователь.
— И не с такими... иногда. Но тут, по её словам шансов просто не было — безнадёжный. Так этим и сказали, которые привезли. Нет, понятно, больного сразу в отдельную палату сунули, медсестру приставили, все дела, но... — Светлана развела руками. — Словом, начальству на заклание отдали ординатора, он докладывает, сам ни жив, ни мёртв, а тут Гришин приезжает. Эта старушка санитарка про него говорила — врач от Бога был, царствие ему небесное. Его кто-то вызвал, кто — она не знает. Приехал на свою голову. Ему и сунули того больного. И стал этот Гришин его вытаскивать. Не отходил сутки. Я поинтересовалась, что он делал.
— И что? — спросил Саша.
— Всё, что мог. В общем, за сутки с лишним вытащили-таки буквально с того света. Можно сказать, за уши.
— Свет, такое возможно? Не врёт она? — спросил Игорь Юрьевич.
Света поморщилась, потёрла переносицу, пожала плечами. Тяжело вздохнула и ответила:
— Как тебе сказать. Возможно. Я примерно себе представляю, что там было. Если честно, я тоже поначалу сомневалась. Потом поверила.
— А что там могло быть? — спросил Саша.
— Понимаешь, Сашок... это же фактически уже кома. Да ещё осложнения на лёгкие — туберкулёз, ранение... это отёк. Тогда не было препаратов, которые по-настоящему эффективно помогают, то есть, они, конечно, были, но при слабом сердце их применять было нельзя. Даже нынешние противоотёчные препараты этим страдают, а тогда?.. За счёт чего тот же отёк можно согнать? За счёт усиления сердечной деятельности. А если пульс падает? То, что он у того пациента не просто падал, то, что там сердце останавливалось — это факт.
— И как же они справились? — спросил Саша. — Если это невозможно?
— А вот это и называется врач от Бога, — назидательно ответила Светлана. — Один нормального человека в гроб вгонит, другой безнадежного из могилы вытащит. Тут ситуация была такая, что пришлось — не больного, а себя люди спасали. И спасли.
— Кошмар какой, — пробормотал Саша. — Получается, что у нас люди умирают просто из-за того, что некому им помочь... вернее, никто не хочет этого делать...
— Ты в какой стране живешь? — ласково спросил следователь.
— Да я не про то, — отмахнулся Саша. — Меня это каждый раз просто убивает.
— Ой, Саша, — вздохнула Светлана
— Убийцу я за работой одни раз уже видел, мне вполне хватило. Так что обойдёмся без врачей, пусть даже самых хороших... в смысле, без их работы.
— Обойдёмся, — согласилась Светлана. — А что до того, как все это выглядит... да ничего в этом такого нет, уж поверь мне. Это так, ерунда. Мы отвлеклись. Так вот, я подхожу к самому интересному. На третьи сутки этот очнулся, что, как вы сами поняли, само по себе было удивительным. Гришин честно передал его другому врачу и уехал. А начальство осталось. И первым делом завалило в палату. Через несколько минут из палаты вылетает санитарка — что-то плохо, зовите врача! Дернули в палату, кое-как по новой откачали, начальство выгнали... а после всего подъехал такой мужичонка, неприметный, и попросил их всех, причём настоятельно, как я поняла, не впускать в палату начальство ни под каким видом.
— Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, это и был Воронцов, — сказал Саша. Игорь Юрьевич покивал.
— Угадали, — ответила Светлана. — Он самый. Не перебивайте, дайте досказать. Потом этот Воронцов приезжал по два раза в сутки — навещать. Всего тот человек у них пробыл меньше недели — его увезли долечивать куда-то ещё, куда — никто не знает, понятное дело. А его самого санитарка запомнила вот при каких обстоятельствах. Она пришла у него из палаты тарелки забрать после ужина, вечером. Он почти ничего не ел, ни с кем не говорил — преимущественно лежал, отвернувшись, да и всё. Но тут... она пришла, смотрит — опять еда стоит нетронутая, а этот сидит на кровати. Дышать ему тяжело было, поэтому поза такая... специфическая, что ли. Она спросила — может, врача позвать? Он головой покачал — мол, не надо. А сам всё в пол смотрит. Она опять приставать стала — почему не ешь? Давай, поешь, вон ты какой худой. Потом стала его пытаться расспросить — за что его тут держат-то, бедного? И советы давать — беги, мол, отсюда-то попроще будет, чем из тюрьмы. Тут он на неё глаза поднял — и ей хватило. Причём на всю оставшуюся жизнь.
— Это почему? — спросил Игорь Юрьевич. — Гипноз, что ли?
— Нет, отнюдь. Ей просто, по её словам, показалось, что ей душу наизнанку вывернули. Так и сказала. Он посмотрел, потом головой покачал и на все её речи ответил одним только словом.
— Это как же? — спросил Саша.
— «Бесполезно». Да, кстати, — Светлана сделала вид, будто что-то вспоминает. — Маленькая деталь. Зрачки у этого пациента были...
— Неужто вертикальные? — изумился следователь.
— Именно, — довольно ответила Светлана. — Ну, какого?..
3
Горы, начало
— Саш, ведь это действительно может сработать. Только если не выйдет — не переживай. Ещё чего-нибудь найдём, мир велик. Но ты молодец. Идея хорошая.
Я понимаю, что она хорошая, Игорь Юрьевич, но... — Саша задумался на секунду, пытаясь как-то превратить в слова секундное ощущение, посетившее его. — Как-то мне не по себе. Словно я пытаюсь сделать что-то запретное, понимаете?
— Не очень, — признался следователь.
Они сидели на лавочке подле Сашиного подъезда, тихий летний полдень действовал усыпляюще, умиротворяюще. Неподалёку играли дети, трое лет шести-семи, и один совсем маленький, ему было от силы года три. Саша следил за ними, сначала безучастно, затем его что-то заинтересовало, и он теперь старался понять — что же? И понял. Странно вели себя дети. Обычно малышей старшие недолюбливают, считают, что маленькие им мешают, а тут — наоборот. Малыш чувствовал себя комфортно, его никто не шпынял, не гнал, даже наоборот.
— Игорь Юрьевич, я хотел сказать, что мы, похоже, вступаем в какую-то область, в которую вступать нельзя. Ни за что. Словно... вы в проруби купались когда-нибудь?
— Бог миловал, — следователь поежился, передёрнул плечами. — А ты?
— Один раз. Мне хватило. Так вот — ощущение точно такое же, как и перед этой прорубью с ледяной водой. Нельзя. Нельзя туда лезть. Примерно так, — подытожил Саша.
— И что — прекратим? — поинтересовался Игорь Юрьевич. Он тоже наблюдал за детьми. Старшие затеяли игру в магазин, малыш постоянно умудрялся что-нибудь сбрасывать с импровизированного прилавка, а старшие, вместо того, чтобы его прогнать, лишь смеялись и терпеливо ставили по местам всякую чепуху, которая исполняла в игре роль продуктов.
— Нет, конечно, — Саша вытащил сигареты, закурил. — Я позвонил Стасовой маме, выпросил у неё кое-какие координаты. Там был такой человек, он занимался тем, что водил группы. Какой-то заслуженный альпинист, что ли? Я так и не понял. В общем, мы с ним договорились на пять вечера. Ольшанскую он помнит.
— Только её?
— В том-то всё и дело, что не только. Оказывается, больше половины людей из нашего списка увлекались горным туризмом.
— С чего бы это? — удивился следователь. — Странно. Всякие физики, химики, биологи — и горный туризм...
— Модно было, — уверенно сказал Саша. — Высоцкий, всякие там «лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал» и прочее. По крайней мере, я так думаю.
— Может быть, — неуверенно согласился следователь. — Хотя сомнительно. Целый институт фанатов туризма? Не за туризм же их, в конце-то концов, всех подчистую изничтожили.
— Это верно, — поморщился Саша. — А всё же съездить не мешает. Он, правда, уже совсем старый, этот инструктор, ему под восемьдесят. Но, судя по голосу, всё ещё бодр и не в маразме. Поедете со мной?
— А как же, — следователь поднялся, потянулся, расправляя спину. — Далеко он живёт?
— Порядочно, — виновато ответил Саша. — Первомайская.
— Это ещё ничего, — облегченно заметил Игорь Юрьевич. — Жить можно. Давай так — я сначала смотаюсь домой, душ приму, пообедаю, и вообще... а потом заскочу за тобой и отправимся к этому... как его, кстати?
— Павел Никифорович Самойлов, — ответил Саша, вставая. — По-моему, хороший мужик. Может, чего и расскажет.
***
— Зачем они все ходили? — старик, седой, высохший, но всё ещё жилистый, крепкий, не смотря на годы, хитро улыбнулся. — А вам это зачем знать? Ищите что-то?
— Да как вам сказать, — замялся Саша. — В принципе ищем. Вот только что — сами не знаем.
— И много нашли? — полюбопытствовал Павел Никифорович.
— Почти что ничего, — ответил следователь.
— И не найдёте. Я в своё время тоже не нашёл. Хотя, честно признаться, пытался. Чего греха таить.
Саша с изумлением посмотрел на собеседника. Старик плохо вписывался в интерьер квартиры, он словно бы нечаянно тут оказался, заскочил на время, чтобы вскоре опять уйти из этого дома. Нет, теперь не уйдёт. Годы не те.
Маленькая убогая кухонька, освещённая сквозь грязное окошко лучами заходящего солнца, явно требовала ремонта. Но для Павла Никифоровича это не имело никакого значения. Так же, вероятно, как и тараканы, вольготно разгуливавшие средь бела дня по старой облупленной чугунной мойке.
— А что вы разыскивали? — спросил Саша.
— Я хотел узнать, за каким рожном они таскаются с нами. И могу сказать, что горы их интересовали в последнюю очередь.
— Так зачем они тогда ходили? — удивился Игорь Юрьевич.
— А чёрт их знает. Вели они себя так, словно что-то искали, понимаете? И, кстати, иногда находили. Только вот что?.. — старик почесал в затылке, потёр переносицу. — Это, наверное, одному Богу ведомо. Странные они были. Хорошие ребята, добрые, понятливые. Но с дурью в голове.
— Вот даже как... — протянул Саша. — Да, дела... А почему хорошие?
— Почему хорошие? Да всяк по своему. Деньгами делились, вещами. Какое наше время тогда было? Вы-то молодые, и не помните ничего небось. А тогда... Тушенки там банка, сгущенки — уже событие. Деликатесы. А уж про колбасу вообще молчу. Или про сублимированное мясо. Ведь в горах что главное? Чтобы вес был поменьше. Вот и тащили с собой...
— А что вы ещё про этих всех помните? — спросил Игорь Юрьевич.
— Что помню? Вы, кажется, про Дашу спрашивали? Про Ольшанскую? Хорошая девочка была, глазастая такая. С ней-то всё понятно. Горы, они и есть горы. Ушла в туман — и с концами.
— Не нашли? — спросил Саша.
— Найдёшь там, — махнул рукой старик. — Ущелье.
— А искали? — спросил следователь.
— А как же! — Павел Никифорович аж возмутился. — Конечно, искали. Да только бесполезно это было. В горах бывает. Некоторые вон чёрного альпиниста видели, к примеру.
— А это как? — поинтересовался Саша.
— Как?.. А так. Идёшь ты вечером по маршруту, и вдруг видишь — рядом с тобой кто-то есть. Может даже окликнуть, позвать. Бывало, что из-за этой нечисти люди с тропы сходили, терялись. По-всякому.
— А про остальных вы что знаете? Вы сказали, что с Дарьей всё было просто и понятно. Значит, с кем-то было непонятно?
— Было.
Старик встал, подошёл к раковине и стал пить из-под крана. Он явно тянул время, не хотел говорить. Саша молча наблюдал за ним. Он испугался — поторопишь, ничего не расскажет. Игорь Юрьевич, видимо, тоже это понял. Павел Никифорович опять сел к столу, опустил тяжелую голову на руку.
— Было, — ещё раз повторил он. — Много чего было. Вон хоть Беловых взять. Попали под лавину. Да только все видели, что лавина шла метрах в тридцати от них. Я тоже видел. Потом как будто помрачение на всех нашло... солнце исчезло, звуки, небо... смотрим, а там только какое-то их тряпьё из-под снега видно. Ну, пока откопали... сами понимаете.
— А ещё? — спросил Саша.
— Ещё? Не хотел говорить, тут уж совсем мистика какая-то. Рем, начальник этих всех, очень по странному погиб. Пошли они, значит...
— Кто? — не понял Игорь Юрьевич.
— Да помощник там был, радист, парнишка. Лет двадцать ему было, а имени я не помню. Помощник этот и Рем, собственной персоной. Куда — это вам ничего не скажет. Ну, есть там такой маршрут. Пятидневка, довольно сложный, но — ничего особенного. Пошли, значит. На третьи сутки Рем на связь вышел. Радист у него умер.
— Как — умер? — опешил Саша.
— А так вот. Почки отказали — и загнулся.
— В двадцать лет? — не поверил Игорь Юрьевич.
— Да, в двадцать. Здоровый парень, никогда ничем не болел. И — на тебе. Рем оставил его и продолжил маршрут в одиночку. И на следующий день пропал сам.
— Как пропал? Так же, как Ольшанская? — переспросил Игорь Юрьевич.
— Держи карман! Как бы ни так! Нашли его, с вертолёта. Трое суток искали. И нашли. Но, — старик замялся, было видно, что говорить ему не хочется. Через силу он всё-таки продолжил. — Он словно в лёд вмёрз, понимаете? Как в этот... даже не знаю, с чем сравнить. Словом, такая большая ледышка, больше его самого, а он в середине. Только это была не ледышка.
— А что? — удивился Саша.
— Что-то типа капсулы. Он там внутри был живой, понимаете? Что-то говорить пытался, было видно, что губы у него шевелятся. Пытались до него добраться, как-то эту штуку расколоть, разбить. Только ледорубы от неё отскакивали, у пилы разом половина зубов отлетела.
— И что? — с замиранием сердца спросил Саша.
— Да ничего. Приехали военные и забрали. А нам потом мозги промыли капитально, чтобы мы не трепались. Вот я и не треплюсь, с шестьдесят шестого года.
— Как такое могло получиться? — в пространство спросил Саша. — Уж слишком нереально это всё.
— А я почём знаю, — отмахнулся старик. — Моё дело маленькое. Я же в ответе за то, что было. Что знал, рассказал.
— А что вы ещё знаете?
— Да только то, что после его смерти туда никто из них больше не приезжал. Словно они получили всё, что хотели. И даже более того. Или что их смерть этого Рема отрезвила.
— А он умер? — спросил Саша.
— А ты бы не умер, если бы не пил да не жрал? — вопросом на вопрос ответил Павел Никифорович. — Наверное, умер. Заметка-то была. Я её даже сохранил, кажется. Могу найти, если надо.
— Да не стоит, — сказал Игорь Юрьевич. — Там как всегда, наверное. «Безвременно ушёл от нас... верный товарищ, член партии, и т.д.» Так?
— Так, — согласился старик. — Иначе в те года и не было. Они его, наверное, до сих пор из этой штуки выковыривают...
— А если лазером? — спросил Саша.
— Не пробовал, — огрызнулся старик. — Может, они и пытались. Я-то откуда могу знать?
— Нет, что вы... Мы и не думали. Просто... уж больно это всё таинственно. Горы, походы, маршруты, палатки. Лавины, туманы, капсулы какие-то...
— Хорошее время было. Странное, но хорошее. А про капсулы... знаете что, молодые люди, я говорю только о том, что сам видел. Мне придумывать незачем. Да и не сумею я ничего выдумать, склад ума у меня не тот, — сказал Павел Никифорович.
— Мы вам верим, — Игорь Юрьевич пристроил на колени кейс и стал шуровать в каких-то бумажках. — Я ещё один момент хотел уточнить, если вас не затруднит. Сколько всего человек из этого списка погибло в горах, вы не в курсе?
Старик взял у следователя из рук бумажку и задумчиво на неё посмотрел.
— Я всех по фамилиям не упомню, — признался он минуту спустя. — Беловых двое, Ольшанская, Викторов... парнишки, который радистом был, тут, похоже, и нету. Пожалуй, всё.
— Значит, их было четверо, — подытожил Игорь Юрьевич. — Про остальных вы, вероятно, ничего не знаете.
— Погодите-ка, — Павел Никифорович задумался. — Постойте. Вот этот Фридман... по-моему, он под поезд попал. Девочки по нему даже плакали.
— Вы точно помните? — спросил Саша.
— Столько лет прошло... кажется, этот.
— А не Айзенштат? — спросил Игорь Юрьевич.
— Нет, не Айзенштат, — уверенно сказал старик. — Помню, что еврей. Но, по-моему, всё-таки Фридман.
— Интересно, — протянул Саша. — Значит, с... с пятерыми всё примерно ясно. Но вот что случилось с остальными? Ещё двенадцать человек осталось.
— Что вы такое ищите? — спросил Павел Никифорович.
— Мы и сами не знаем, — признался следователь. — Это всё получилось совершенно случайно. К нам руки попали старые документы, мы решили покопаться и наткнулись на всю эту историю.
— И чего? — с недоумением спросил старик.
— Да пока ничего. Просто вот эта фамилия... видите — Кормилкин, это мой отец, — сказал Саша тихо. — Тут и дата смерти не проставлена, он умер позже.
— А ну-ка повернись, — попросил старик. — Во дела! Точно!.. И не подумал бы никогда, он ростом пониже был.
— Это точно, — улыбнулся Саша. — До сих пор не поймём, в кого я такой. Мать говорит — в деда.
— Ну и жизнь, — ни к кому не обращаясь сказал старик. — Чего в ней только не бывает. Удивительно. И долго вы уже ищите?
— Нет, недавно начали, — ответил Игорь Юрьевич. — Если бы нам кто-нибудь ещё подсказал, что нужно искать.
— Я вам вот что ещё скажу. Я, конечно, во все эти дела не особо верю, но эти все, — старик ткнул пальцем в список, лежащий на столе, — они все туда с кем-то советоваться ходили. Я один раз слышал такую фразу: «За откровением пойдёшь? Нет, мне вчерашнего хватит, до сих пор половины не понял». Ясно? Говорить они туда таскались. Вот только с кем и о чём — не знаю. Да и знать не хочу. Мне и без этого хорошо.
***
ПЕРВЫЙ ТОМ
Предсказание прошлого
In memory
Эту книгу надо читать ночью. Потому что днем, на бегу, все словно бы сглаживается, теряется, тает в обыденности. А так нельзя. Чтобы понять, лучше читать ночью. Уж поверьте мне. Я знаю.
***
Почти никто уже и не помнит этого — фантастической радости оттого, что удалось что-то купить. Неважно, что. Книгу ли, билеты в театр, пакет молока, кусок колбаски, сиденье на унитаз, портфель ребенку, и опять и опять — книгу. Зажрались. Забыли. А тогда... Много ли было надо, скажите на милость? Радость, в этом же была радость... А теперь ее нет. Тяжелые сумки есть и усталость.
***
А еще было «пошли, я тебя провожу». Из домашнего тепла и уюта в уют зимнего вечера, снег чистый под сапожками скрип, скрип... а вот я тебя провожу-провожу... и завтра я можно позвоню? И фонарь над головой, и шум города приглушенный, далеко-далеко, а тут — чисто и сине, а там, над фонарем и промерзшими ветками — небо со звездами... и пыль снежная под ногами... И слов не хватит, чтобы рассказать это все — и про коричневые кожаные сапожки, и про пушистые перчатки, и про шапочку, что была белее снега, потому что снег к ночи становился сапфировым и каким-то особенно чистым и неземным. И про то, что ночь зимой почему-то начинала светиться... И что очень хотелось упасть между теней, в сугроб, и смотреть на звезды... И не было в этом желании ничего пошлого или смешного. Просто этого всего теперь не стало, а зимы стали почему-то холодны, и почему-то в них слишком много понатыкано рекламных щитов, из-за которых и звезд-то не видно.
***
Они и мы ходили тогда в одном и том же мире, и не было в этом ничего мистического или оригинального. Просто судьба. Может, кто-то из вас их тогда видел, да только вспомнит ли этот кто-то?.. Сомнения, сомнения... Но до сих пор, проходя мимо высотки, что стоит на Красной Пресне, я поневоле останавливаюсь и смотрю вверх, пытаясь хотя бы для себя понять — что поняли они?.. В современном сленге есть такое понятие «зацепило». Меня «зацепила» эта песня. Меня «зацепили» работы этого художника. Меня «зацепил» этот прикол. Но что могло столь крепко и столь надолго «зацепить» их в те годы? Откуда эта непостижимая огромная любовь?.. За что? Что есть мы, и что есть наш город? За что нас можно любить?..
Да, это мой маршрут. Хожу я им в достаточной степени редко. Баррикадная, Кудринская площадь... Долго-долго нужно стоять на переходе и ждать зеленого ##. В те годы было не так. Про пешеходов еще помнили, теперь же люди топчутся в грязи по пятнадцать минут, ожидая. Вокруг — город, и машины, и дома, и толпы, и снег, и оттепель, и зима, а по правую руку — сад высотки, только там тоже какие-то люди пьют пиво и разговаривают. Под ногами — тоже город, но только в иной ипостаси — эти отражения домов, людей, машин и деревьев дробятся и сталкиваются друг с другом, там, под ногами, идет бой, где нет победителей и нет проигравших, там есть только мириады водяных зеркал, которые плохо видно из-за грязи и соли.
Наконец, зеленый. Так, теперь налево, мимо кованой чугунной решетки, в малый Никитский переулок. Решетка изумительная. Модерн, двадцатые годы. Сразу перед глазами встает домик Максима Горького, там все такое, как эта решетка — окна, двери, забор вокруг дома... За решеткой — непроглядный мрак, сырость и гулкость. Впрочем, не припомню дня, чтобы она была открыта.
Несколько шагов в сторону Гранатного, но он не нужен. Вот оно, это место. Вспольный переулок, дом, кажется, двадцать четыре. Совсем недалеко шумит Садовое кольцо, а тут удивительно тихо. Висит над улицей вечно слепой фонарь на тросе, покачивается от зимнего ветра. Может, это тот же, что и в восемьдесят четвертом. Может, его брат-близнец. И никого. «...в Москве есть такое место... переулок, немного видно высотку... дом из серого гранита. Переулок узкий, с одной стороны дома старые, двухэтажные особнячки, прошлый век...»
Все правильно. Все так и есть. И опять будет март, и оттепель, и весенняя хмарь, и подступающий вечер. Только вот почему-то ни в одном из всех городов мира так не замирает все внутри, почему-то не рвется душа соединиться с этим небом... А тут — рвется, взлетает, соединяется, и остается навечно. Все мы летаем там, в небе, все, кто хоть раз догадался в него заглянуть. Они — тоже там...
## Книга была написана до того, как на месте старого наземного пешеходного перехода через Садовое кольцо был построен подземный. Сейчас наземного перехода со светофором уже не существует.
Прим. автора
***
Это никогда не станет книгой или рассказом. Это навсегда останется преддверием того, что было когда-то, что есть, что происходит посейчас и что будет. Будет, пока жива эта страна, этот город и это небо. Тут не предусмотрен какой-то выбор, потому что стыдно и страшно выбирать между тем, что все равно случится и случается, и собственной совестью — той незначительной отсрочкой для происходящего.
***
А потом нужно вернуться обратно, снова перейти через Кудринскую площадь, пройти мимо ресторанчика «Швейк» и очутиться на площади перед высоткой. Можно сделать так же, как сделал когда-то Рыжий — поднять голову и внимательно вглядеться в окна верхних этажей. Можно просто пройти мимо... но почему-то я всегда стою. Странное ощущение. Как будто смотришь на центр мира. Шпиль укрывает небо, подсвеченное бесчисленными городскими огнями, башни остры, сам дом уже стар по городским меркам, но в то же время он велик истинным неподдельным величием. То, что строится сейчас, с годами потеряет былую привлекательность, этот же дом годы украшают, добавляя новые штрихи к его облику. Энергетика... да, Лин был прав, энергетика и в самом деле неважная, но и Пятый тоже был прав тогда, когда сказал, что «мы привыкли». Оказалось, что привыкли настолько, что и представить себе трудно. Привыкли до любви. Бывает...
Теперь следует перейти дорогу, обойти круглое здание «Краснопресненской» и двинуться в сторону Белого дома. Впрочем, тогда его называли иначе, но... пусть будет Белым. Ведь это чистая правда. Он и в самом деле белый.
В парк Павлика Морозова следует входить с опаской — это очень странный маленький парк. Парк имени предателя. Только вот сейчас об этом мало кто помнит. Хороший мальчик Павлик, сын кулака, настучал в правление недавно созданного колхоза, что папа утаил от государства зерно. Папу повязали, но и Павлик после этого события особенно не зажился — друзья папы расправились с ним скоро, но справедливо. Вот и появился в центре Москвы одноименный парк имени предателя Павлика. Впрочем, это все в прошлом. Сейчас надо просто пройти потихонечку по главной аллее, посмотреть, как дети катаются с ледяной подтаявшей горки на фанерках и картонках, потом повернуться и уйти прочь. От ворот, от парка, от деревьев под снежными шапками, от вороньих криков... почему-то в этом парке всегда кричат вороны, даже после урагана девяносто восьмого года они там горланили, стараясь переорать друг друга. Они, наверное, знают, чьего имени этот парк. Он им за это особенно дорог.
Теперь в парке стоит маленькая деревянная часовня. Раньше ее тут не было. А улица перед парком помнит слишком много крови. Раньше... да, совершенно верно. И ее тут тоже раньше не было.
***
Заменить. Щелк-щелк-щелк. И еще раз — щелк. Тишина с пустотой в равных долях. Слова и мысли. Не свои, чужие. Слова и мысли великих. Куда нам до великих. Свое бы донести, не растерять по дороге. И не пропасть. Великие печали. Полная невозможность с кем-то поделиться. Господи, только не как у всех этих... псевдо-поэтов, псевдо-литераторов... это не «псевдо», и это не роман. Это не статья, не картинка с выставки, не любование собственным «я», не желание навязать свою точку зрения. Это просто очень нужно рассказать. Пока еще есть смысл рассказывать.
Потом может стать поздно.
Нет, не говорили. Хорошо будет, если скажут. Хотя нет, не будет. Снесут все с жесткого диска, освободят место подо что-то более значимое, знакомо узнаваемое. Тоже нет. Еще проще. Скорее всего, просто не станут даже разговаривать. Обидно... «Обижаться — удел горничных». Гумилев. Интересно, что ему говорили?.. Нет, впрочем, совсем не интересно. Поток сознания, вечные вопросы... С этим надо заканчивать.
***
Горы черновиков с совершенно нечитаемым подчерком. Что-то пошло в окончательный вариант, что-то не пошло. Все равно — нет связности. Обрывки, дым, осенние листья, свет в окнах, грязь и холод, душное лето и трескучий мороз зимы — все вместе. Не отделить. Оно ведь было вместе, как же можно это сделать по-другому?.. Разве можно убрать с глаз долой это серое зимнее небо?..
Смешно. Смешно, господа. Вы забыли про то, что есть еще чердаки и подвалы. Помните? В каждом доме есть чердак и подвал. Это аксиома...
Романтики с ХАЙ ВЕЯ
маленькое расследование
1
Прелюдия к разговору
Страх почти всегда неоправдан. Это хорошо известно тем, кто его никогда толком не испытывал. Всегда можно потолковать всласть о том, как важно вовремя принять правильное решение, как мудро поступить этак, а вовсе и не так, как поступил кто-то из знакомых. И — венец всему! Новая (и старая, кстати), коронная фраза: умный человек всегда правильно организует жизнь вокруг себя. А что, скажите на милость, организовывать? Если ничего не осталось. Если внезапно ты оказался в пустыне, где нет даже тени, хотя бы намёка на тень.
Символы под пальцами складывались во что-то невообразимое. Ну, Женька, ну, мартышка, придумала шрифт! Тоже мне, Пикассо... Или ещё кто, похуже. Дали... в смысле тот, который рисовал всяких там то ли лебедей, то ли слонов. Кто-то там кем-то отражался. В общем, та же муть, что и в этом шрифте. Что это за «м» такая? Зачем эта палка спереди? И зачем, Бога ради, нужно было так уродовать клавиатуру — рисовать на ней маркером эти чёртовы закорючки?! И, главное, просит — не мешай, а то мне очень нужно. Для чего?! Чёрт побери...
Стас откинулся перед монитором, закурил. Курил он немного — набрался от Сашки, но больше трёх сигарет в день не получалось. И то хорошо. Ему хотелось вылезти из-за машины и пойти на улицу, в тёплый летний полдень. Выпить пивка, похрустеть чипсами, перекинуться парой слов с соседями по подъезду. Но там, на улице, с некоторых пор стало неуютно. С тех пор, как Саша Кормилкин приволок эту чёртову дискету. С досье. Ту самую дискету, которую ему достал Казанцев, да чтоб ему, паразиту... тьфу, право слово. И говорить не хочется. Кто же знал, что с их предками в своё время такое случилось. Да даже и не с предками, а так... седьмая вода на киселе. Да и что, собственно, такого особенного на этой дискете? Только перечень сотрудников какого-то отдела. Даты поступления на службу и даты увольнения. И что? Что, скажите на милость?! Мало ли из-за чего совпала дата увольнения? Может, это была какая-нибудь хитрость того времени. Может, так надо. Октябрь 1967 года. Седьмое октября, если быть точным. Казанцев заинтересовался этими данными только потому, что обнаружил в списке имя Сашкиного отца. Он, Казанцев, постоянно забывал фамилию Стаса. Чего уж говорить про Женьку!..
Всего в списке было семнадцать фамилий. Некоторые — совершенно незнакомые, три — просто свои в доску, остальные... Стас помнил обладателей этих фамилий по детству, глубокому, ещё детсадовскому. Помнил, потому что ходил в ведомственный сад. А потом — перестал. Тётя Даша умерла, и его забрали из этого садика. И стали водить в другой, самый что ни на есть обычный.
Фамилии... Самохина Ю.В.. Не знаю. Белов В.Г. и Белова В.А.. Кто такие? Муж и жена? Может быть. Дальше идут Панов и Фридман. Однако еврей молодец, коли сумел в шестьдесят седьмом пролезть. И не один он лез, кстати. Вот ещё один... палестинец. Айзенштат. Кстати, напротив его фамилии стоит только дата зачисления. Не уволили? Бывает. Викторов... это наш человек, его и уволили со всеми. А почему возле него восклицательный знак? Да и дата другая... ого, однако. Дата смерти — сентябрь 1966 года. Никто не увольнял этого Рема Валерьевича, сам он помер. Про этого человека Стас не помнил ничего. Кто ещё? А, вот и тётя Даша. Ольшанская Д.И. Дарья Игнатьевна. Хорошая была тётя. И лет ей было, кстати, совсем немного — меньше, чем маме. Как Стас сейчас понимал, ей было не больше двадцати пяти. И — на тебе. Всякое с людьми бывает. Список был куцым, коротким и не содержал, по сути, никакой полезной информации. Саша дал его просто так — посмотреть. От нечего делать. Вот только осадок в душе после этого чтения остаётся неважный. К слову сказать, Стас листал этот список уже не впервые. И, хотя раньше хотел его уничтожить, почему-то рука не поднялась. Пожалел. Из-за тёти Дашиной тени пожалел. Зачем, скажите, гробить тётю, если список и половинки листа не занимает? Пусть будет. Ну его...
Стас закрывал ненужные окошки и принюхивался. Кажется, борщ. Точно!
— Стасик, иди кушать! — позвала Женька с кухни. — Суп вкусный остывает!..
— Сейчас, — откликнулся он.
Так... теперь — знакомые, вернее, свои. Первый — Кормилкин В.Л., Сашин отец. Второй — дед Игоря. Что очень интересно само по себе. Игорь, кстати, о своих родственниках предпочитал тактично умалчивать. Надо идти, а то нехорошо получается — Женька волнуется, суп стынет, время идёт.
Стас выключил компьютер и отправился на кухню.
***
Всё началось с того, что к Игорю Юрьевичу как-то зашёл совсем молодой парнишка, который жил со следователем в одном подъезде. Отношения у них были чисто соседские, парнишка иногда стрелял у Казанцева сигареты, Игорь Юрьевич интересовался, как у Васи дела в школе, как успехи. В шутку интересовался, конечно, его этот вопрос нисколько не занимал. Так, дружили по обстоятельствам. Но тут Вася пришёл сам, причём без звонка.
— Игорь Юрьевич, — начал он с порога. — Я тут бумажки старые выкидывал, мать сказала, ну и нашёл кое-что, что ещё прадед писал. Интересно, но я ничего не понял. Может, посмотрите?
— Много там? — Игорь Юрьевич покосился на часы. Светлана должна была придти через полчаса.
— Нет, три листочка только. Но интересные...
Игорь Юрьевич со вздохом принял от подростка пожелтевшие и потёртые на сгибах листочки. Старые, что говорить. Ладно, поглядим. Хоть подчерк ничего, не совсем пропащий...
Первый листок был датирован 1967 годом. Порядочно, конечно. Начало какого-то отчёта, который потом, вероятно, был написан начисто. Черновик. «В результате операции «Захват» к нам поступили пять... (зачёркнуто, жирно и агрессивно, прямо-таки со злобой) существ (вопросительный знак в скобках). Пять человек, прибывших из... (снова вычеркнуто). Пятеро пленных. По словам доставивших их агентов, владеют нужной информацией по проекту «Сизиф». (В скобках — опять вопрос и приписка: «именно что по словам»). Агрессивности и враждебности не проявляли. Уравновешенны, спокойны. На контакт не идут, общаются только между собой... Просим санкции на проведение плана «А»1, т.е. беседы».
— И что это такое? — спросил Игорь Юрьевич. — Бред какой-то... Беседы, пленные, санкции... Что ещё?
— Вот, пожалуйста.
Второй листок — медицинское заключение, тоже вчерне. Коротко, скупо. Датировано 1975 годом. Но оно гораздо понятнее, чем первый листок.
— Игорь Юрьевич, я понял только, что в кого-то стреляли, а вот эти каракули не разобрал, — протянул Вася. «Кривляется, — подумал Игорь Юрьевич. — Хитрюга». А вслух сказал:
— Это не каракули, это латынь. Слыхал?
— Слыхал. А вы на ней читаете?
— Я-то нет. А вот Света должна, по крайней мере. Подождёшь?
— Можно. Я только домой поднимусь, предупрежу, что я у вас.
Оставшись один, Игорь Юрьевич снова прочёл то, что было на листке. Хорошо кому-то досталось, бесспорно. Очень хорошо — пулевое ранение в область правой половины груди, разрыв лёгкого... пневмоторакс... Что это такое — пневмоторакс, скажите на милость? Интересно, этот, в которого стреляли, после такого жив-то остался?.. Смотри-ка, остался. Только его доставили в «базовое здание», этого кого-то... почему вместо имени или чего ещё всегда стоит N5?.. А вот с осложнением — непонятно. Про осложнение написано по латыни.
Третий листок оказался самым свежим. Осень 1985 года, октябрь. Это был не отчёт, ни заключение, ни письмо... стоп. Почти что письмо. Записка. Вернее, её первая половина. Адресована какой-то Вале.
«Здравствуй, Валя! Прости, что я столь долго держал тебя в неведении, но что мне оставалось ещё делать? Я всеми силами старался отвести от тебя беду, но теперь, когда ситуация столь сильно осложнилась, когда я и сам запутался в ней, как муха в паутине, я не вижу иного выхода, как рассказать тебе всё, что знаю сам. Я присутствовал при задержании тех пятерых, девятнадцать лет назад (не удивляйся, их и в правду было пятеро, об этом отдельно и позже). Почти год их держали на первом, там, где раньше работала ты. Деталей операции я не знаю. В том году, 1967, их никто и пальцем не трогал, обращались с ними очень хорошо — была надежда, что они станут сотрудничать, это во-первых, а во-вторых — подробно расскажут, кто они и откуда. Видимо, этот вопрос несказанно волновал наших руководителей. Ещё бы! Стоит подробней описать всех пленников, чтобы понять, почему. Двое, их звали весьма странно: Ирден и Ноор, были по всем показателям, прекрасными представителями именно людской породы: высокие, статные, красивые парни, один — светловолосый, черты похожи на скандинавские, серые глаза, второй: черноволосый, тоже сероглазый, очень яркое, запоминающееся лицо, точёные брови, одним словом — красавец, так принцев рисуют. Двое других — Лин и Пятый, тогда они были совсем не такими — похожие, как братья, рыжий да чёрный, складные, ловкие, подвижные, очень весёлые. Почти во всём — люди, только вот глаза подвели — выдали истинную породу их обладателей. Они, похоже, тогда так и не поняли, что же произошло. И последний пленник. О нём стоит рассказать отдельно. Это был не человек, Валя. Хотя у него было две руки, две ноги, голова, и всё такое прочее, но человеком он не был. Небольшого роста, хрупкий, светловолосый... но черты! Описать невозможно! Видела в детских книжках эльфов? Чем-то похоже. Остроконечные уши, пушистые волосы, полупрозрачное лицо... хотя лицо не похоже. В книжных эльфах от человека значительно больше, чем было в Арти. Он, кстати, был мозговым центром всей компании, это стало видно сразу. Остальные относились к нему с почтением, советовались, как со старшим. Он был очень умён. Я говорил с ним, Валя. На чистом русском языке. Во время очередного допроса. И я понял, почему остальные так к нему относились. Это иное существо. И не из-за своих странных глаз оно было таким. Арти, по-моему, всё знал заранее. Он попросил меня впоследствии, после его смерти, позаботится об остальных. Я спросил, почему он должен умереть? Что он ответил, я не расскажу. Просто не могу. Но он оказался провидцем.
Теперь — о том, что было дальше. Их всех через год перевели на «трешку», и началось то, о чём ты осведомлена не хуже, чем я. Прошло четыре года. Ноор и Дени решили бежать. Дени был убит при попытке к бегству, его просто расстреляли около машины, прямо на стоянке. В тот же день Ноор повесился в камере на...»
В этом месте лист был оторван. Игорь Юрьевич поднял ошеломлённый взгляд и увидел в дверях Вася. Тот махнул ещё одним кусочком бумаги.
— Хвостик нашёл! — радостно сообщил он.
Игорь Юрьевич взял последнюю бумажку и прочёл: «...дать тебе один совет: когда умрёт Пятый — беги! Спроси своего мужа, как это делается, он очень хорошо умеет бегать, хотя тебе об этом, понятное дело, не рассказал. Его право. Спасай свою жизнь, Валя! Ты знаешь нашу страну и понимаешь, что я хочу сказать. Я старик, мне бежать уже поздно, но ты, молодая и красивая, достойна лучшей участи, чем бункер с кислотой. Прощай. Твой друг Воронцов Алексей Лукич.
P. S. Письмо уничтожь немедленно!»
— Дела... — потеряно произнёс следователь. — Кем же это твой прадед работал?
— Так этого никто не знает, даже дед, — ответил подросток.
— Как же так? Не может этого быть... или может? Вася, а кто был твой прадед по специальности?
— Военный хирург. Он войну прошёл всю... потом, в пятидесятых, немножко работал в госпитале. А потом его куда-то позвали, и он... словом, никто ничего не знает. Только про заказы все помнят, которые он носил. С икрой.
— Сколько ему лет было, когда он умер?
— Семьдесят четыре, по-моему. Может, больше.
— От чего умер?
— Инфаркт. Я его не помню совсем, прадеда. Мне ещё года тогда не было.
— Вася, давай так сделаем. Ты мне это оставишь, а я тебе позвоню потом. Или, если хочешь, можешь сам перезвонить сегодня же.
— Хорошо. Когда звонить?
— Попробуй через часок. Как раз Светлана подойдёт, я хочу с ней посоветоваться. Я латынь не знаю, точно так же, как и ты, — Игорь Юрьевич проводил мальчика до двери. Потом он прошёл на кухню, закурил, и снова просмотрел все листочки. Да, странно это всё. Очень странно. В то же время... мало ли, что могло происходить в те годы? Тогда за подобные записки могли вообще прибить на месте. Может, это какой-то странный шифр?.. Нет, тоже ерунда.
От мыслей о шифрах его отвлёк приход любимой женщины. Светлана, естественно, никак не могла придти с пустыми руками, поэтому минут десять они занимались тем, что разгружали две огромные сумки.
Наконец Светлана устала и, присев за кухонный стол, закурила. Рассеяно стала перебирать бумажки на столе.
— Игорёк, что это такое у тебя тут валяется? — спросила она, подняв двумя пальцами заключение. — Я надеюсь, ты с этим человеком не общался напрямую?
— С каким человеком? — не понял Игорь Юрьевич.
— Вот с этим. Я про этот анамнез. Тут плохой диагноз стоит — туберкулёз лёгких, причём в остром периоде. Можно заразиться. И ещё... потеряла, нет, нашла... а вот, пожалуйста. Дистрофия. Но это-то не заразно, слава Богу.
— Светик, эта бумажка написана в семьдесят пятом году. Так что общаться, вероятно, уже не с кем.
— Скорее всего, он умер. Так, Игорёк, а где ты взял эту бумажку?
— Соседский мальчик принёс. Это осталось после его прадеда. Представляешь? Он просит меня помочь разобраться. Да мне, кстати, самому интересно. Интригует, не правда ли?
— Правда. Только ты предаёшь слишком большое значение этому анамнезу. Может, этот дедок в зоне с заключёнными работал? Тогда всё легко объяснимо.
— Ты прочти остальное, — предложил Игорь Юрьевич, — а потом поговорим.
Светлана читала неторопливо, обстоятельно, а Игорь Юрьевич курил и потихонечку любовался ею. Через несколько минут она отложила листочки.
— Бред сивой кобылы, — повторила она вслух то, что подумал сам Игорь Юрьевич в первый момент знакомства с этими бумажками. — Старик, наверное, был болен на голову, а родственники ничего не знали.
— А как же, — поддакнул Игорь Юрьевич. — И икру в заказах, конечно, у нас дают только шизофреникам. И никому другому. Нет, Светик, тут что-то ещё. Гораздо более интересное, чем шизофрения.
— Этот человек... прадед, как ты сказал, твоего соседа, был кем-то важным, наверное. Иначе он бы не писал о том, что просит разрешения проводить какие-то «беседы с пленными». Точно?
— Умница. Правильно думаешь. Единственное, что по-настоящему смущает, так это то, что кроме этих бумажек у нас ничего нет. И взять, как я полагаю, неоткуда. Только если поинтересоваться для начала у родственников...
— Для начала чего? — спросила Светлана. — Что ты задумал, Игорь?
— Да, понимаешь, люблю я загадки. С детства.
— Оно тебе надо? Только-только в отпуск пошёл — и на тебе! Я, естественно, всё понимаю, но эти твои порывы иногда кончаются неважно.
— Свет, я просто просмотрю архивы, если такие есть и сообщу мальчику результаты. Только я почему-то думаю, что мы ничего путного не отыщем...
— Кто это — «мы»?!
— Попрошу Сашу, пусть просмотрит всё, до чего дотянется.
— Ладно. Поверю на слово. Ты, кстати, помнишь, что мы сегодня собирались ехать на Борисовские пруды? Или уже забыл?
— Светик, я всё помню...
***
Саша, конечно, не воспринял всерьёз то, что было написано на трёх листочках. Особенно его рассмешила фраза о «глазах, которые выдали истинную породу их обладателей». Саша состроил зверскую рожу, причём оба глаза скосил при этом к переносице. Получилось смешно, что говорить.
— Игорь Юрьевич, вы сами подумайте, — отсмеявшись, сказал Саша. — Это всё нелогично. Если бы этот человек... как его?
— Воронцов А.Л.
— Вот-вот. Воронцов. Если бы он имел какое-то отношение к секретным операциям, от него бы и воспоминания не осталось, не то, чтобы какие-то записки и заключения...
— Ты думаешь, фальсификация?
— Я предполагаю, что вполне возможно.
— Увы и ах, но нет. Подлинники. Тест на чернильную старость эти листочки выдержали. Правда, коробкой конфет пришлось пожертвовать... экспертам.
— Подлинники... Время производства соответствует указанной дате. Но написано очень смешно, что и говорить. Порода обладателя — ризеншнауцер. Или бассет. Или...
— Японский городовой. Саш, где может лежать хоть что-то по этому вопросу, как думаешь?
— Понятия не имею. Пока ещё в природе нет сервера под названием «секретные разработки». Настоящего, а не фальшивки для лохов. Впрочем, подумаю...
Саша подумал. Игорь Юрьевич тоже. Думали они две недели, за это время раза три встречались. Потом пошли в архив — Воронцов Алексей Лукич оказался ветераном ВОВ, был награждён энным количеством орденов и медалей. Кое-что они сумели вытянуть из архива, но, по сути дела, это были жалкие крохи. Когда родился, где воевал, за что был награждён этими самыми орденами. Послужной список... хороший, нечего сказать. Потом — ничего. Пусто. Как будто в начале шестидесятых этот человек из жизни исчез. Растворился в просторах нашей родины. И не было у него ни работы, ни сослуживцев, ни каких бы то ни было достижений или, напротив, падений. Ничего. Семья была, правда, но в документах она не упоминалась почти нигде. Так, несколько строчек о жене, которая тоже была ветераном, и умерла, кстати, примерно в то же время, как Воронцов исчез с горизонта. У Воронцова было двое детей, сыновья. В настоящий момент оба здравствуют. Один живёт где-то под Симферополем, второй — в Москве. У этого сына уже и внуки имеются, кстати. Молодой дед, что говорить, но теперь это — весьма распространённое явление. Дедом он стал в сорок девять лет. Да, молод. Сколько было сыну? Двадцать четыре. Что ж, у каждого — своё представление о жизни. Больше там фактически ничего и не было. Игорь Юрьевич наткнулся на список, непонятно чьей рукой написанный. Просто перечень имён и дат. И ради смеха Игорь Юрьевич переписал список себе. А потом по телефону продиктовал Саше и тот, глядя на эти фамилии, вдруг кое-какие из них узнал.
Странный список попался им на глаза. Фамилии знакомых. Знакомых, родственников, родных... из того времени, когда все любили горы и походы. И песни под гитару у костра. Романтики с большой дороги. Напутали там всё к чертям, поди, разберись, наваляли, а теперь потомкам — разгребай? Столько лет прошло... это надо было сообразить! Удружила мадам Ольшанская. И товарищ Кормилкин-старший тоже помог своим присутствием. Саша, кстати, толком не знал, кем был отец. Мать всегда говорила, что он — химик. Отец не возражал против такой специализации, но больше вообще отмалчивался. Словно работал не на химическом комбинате (как считалось в семье), а на каком-то секретном объекте. Нет, конечно, никакого секретного объекта в природе не существовало. И умер Сашин отец при вполне объяснимых и понятных обстоятельствах — утечка какой-то дряни на производстве. Но что-то в папе было такое, что до сих пор, по прошествии многих лет, настораживало Сашу. Какая-то тайна была, бесспорно. Подтверждение тому — фамилия отца и его инициалы в этом списке. В том, что Воронцов был причастен к каким-то тёмным делам, Саша не сомневался. И вот — совершенно неожиданно протянулась ниточка к его родному отцу. Надо же! Тесен мир, локтями постоянно попадаешь в знакомых. Или не в знакомых, но в тех, кто когда-то имел к тебе отношение.
***
Первым делом Саша позвонил маме. И потому, что уже неделю этого не делал, и потому, что не давал покоя проклятый список.
— Саш, ты бы приехал, — с места в карьер начала мама. Не смотря на свои годы, она была весьма бойкая женщина, — я соскучилась.
— Мам, у меня работы по горло, — виновато ответил Саша. — Вот разгребу хоть немного, и сразу.
— Я это слышу каждый раз, когда ты звонишь. Саш, это не дело. А вдруг со мной что-то случиться, а ты и не узнаешь?
— Мама, ну не надо. Ну не такой я плохой сын, чтобы ты так...
— Я и не говорила, что ты плохой. Ты не плохой, а просто-напросто ленивый. И ещё. Саша, ты жениться собираешься...
— Я сейчас повешу трубку! — взорвался Саша. — Перестань, ради всего святого! Когда соберусь — скажу тебе первой.
— Ловлю на слове, — ответила мать.
— Мам, я по делу. Постарайся вспомнить, отец тебе не говорил, над чем или где он работал с шестьдесят пятого по семидесятый годы?
— Зачем это тебе надо? — удивилась она. — Историю семьи решил написать?
— Нет, кое-что интересное узнал. Например, то, что отец был как-то связан с родной тёткой Стаса, Ольшанской. Что он с ней работал вместе.
— Откуда ты это узнал? — голос у матери почти не изменился, однако в нём появилось нечто новое. Настороженность. Удивление. Даже страх. Чужой человек этого бы не понял.
— Мой друг нашёл в архиве список фамилий каких-то людей. В нём — папина фамилия, а потом эта самая Ольшанская. Стас сказал, что это — его тётка.
— Так... какая же гадина это сделала? — тихо спросила мать.
— Мам, ты о чём? — опешил Саша. Он никогда не слышал в голосе матери такой ненависти. И горя.
— О том самом. Обещали, что всё это быльём порастёт, что все про это забудут. Что никаких документов не сохраниться.
— Так это и не документ. Просто список, написанный от руки. И ничего боле. Человек явно для себя писал.
— Какой человек? — строго спросила мать.
— Да он умер ещё в восемьдесят шестом году, — успокоил Саша маму. Однако она не спешила успокаиваться и снова спросила.
— Кто он? Как его фамилия?
— Воронцов, — честно ответил Саша.
— Нет, такого я не знаю. Вот если бы Викторов...
— Этот Викторов сам в списке, — ответил Саша. — Рем какой-то там. Написано, что он умер. И галочка стоит. Мам, ты не волнуйся. Я же просто так спросил. Почему... ты что, плачешь, мам?!
— Извини, Сашенька. Я просто понадеялась, что ошиблась. Лет-то уж много прошло... Эта Ольшанская... Дарья... Твой отец ведь хотел на ней жениться, а не на мне. Понимаешь? Старое бередить — всегда больно.
— А почему?.. — начал Саша, и тут же осёкся. Нетактично...
— Да потому, что она погибла, Даша... Саш, какие там ещё фамилии?
Саша назвал. Мать несколько долгих секунд молчала, вспоминая, а потом сказала:
— Точно, они. Это в каком же году написано?
— В шестьдесят седьмом.
— Да они, покойнички. Причём все до единого.
— Как — покойнички?! — опешил Саша.
— А так, сынок. Все эти люди в том же самом году и погибли. В шестьдесят седьмом. А в следующем мы с твоим папой поженились. А ещё через год родился ты...
— Мам, погоди про меня, хорошо? Скажи, как это — погибли? Что — все сразу?
— Да почти. К середине ноября в живых, по-моему, только твой папа и остался. Мы просто вовремя уехали оттуда. Словно Бог нас вёл, не иначе. Мы же где жили до восьмидесятого года?
— В Пушкино, — сказал Саша. — А что?
— А то, что папы твоего тоже бы не было, если бы мы с ним тогда остались. Да и его Бог покарал потом, сам знаешь. Всё за те грехи, за прошлые.
— Это ты про что?
— А про то, что делом, которое Богу не угодно, не надо заниматься. Вот про что. Сашенька, милый мой, ты про этот список постарайся забыть, ладно? Хотя бы ради меня. Просто не трогай эту дрянь, хорошо?
— Мам, ты со мной как с ребёнком — не тронь то, не бери это. Что за дело такое, скажи на милость? Наука?
— Наука... плохая это была наука, Саша. Я, слава Богу, так и не узнала, что там было.
— Папа тебе не говорил?
— Нет, конечно. Я бы и не попросила никогда. Он это понимал. Он хороший человек был, Сашенька, только сильно запутавшийся. Понимаешь?
— Не очень, — признался Саша.
— Он не мог понять, с какой стороны добро, а с какой — зло. Так и умер, не поняв этого.
— Мама, там в этом списке есть одна фамилия — Айзенштат. И не указано, что его уволили. Только год зачисления. Ты его помнишь?
— Володю-то? Помню. А как же, — мать вздохнула. — Еврей, а на еврея не похож совсем. Вот Валя Фридман — просто жидёнок чистой воды был, а этот совсем русский. Только фамилия. Шутили ещё, что Фридмана бьют по морде, а Айзенштата — по фамилии. Хорошие были ребята.
— Мам, я не про то совсем. Ты скажи, этот Айзенштат... он-то куда делся?
— Понятия не имею, — ответила мама. Разговор ей явно поднадоел. Поэтому Саша спросил, предчувствуя скорую перемену темы:
— Мам, а где они все работали? Ну, отец и все остальные?
— Я там не была никогда, но знаю, что находился институт где-то в Савино. И что они ещё от станции на автобусе минут двадцать ехали. Вот вы, молодёжь, ещё жалуетесь, что вам работать тяжело. А им каково было? На метро, потом на электричке, а потом ещё на автобусе? Отец, между прочим, каждый день катался. По два часа с половиной. Вставал в пять, к восьми как раз приезжал. Вот так люди-то жили. А вы прямо переработали все...
— Вот такие мы плохие. Мам, я к тебе приеду на выходные, хорошо? И потом, надо же тебе когда-то добраться до окулиста? Я нашёл платного, очень хорошего...
— Не трать деньги. Что тебе приготовить вкусного к приезду?
— Пирог с капустой. И суп. Всё, мам, я тебя целую, люблю, обнимаю. До встречи.
— Позвони в субботу с утра, что ты поехал.
— Мама, мне ехать полчаса.
— А собираешься полгода. Целую, сынок. Очень жду.
Саша положил трубку и задумался. Савино... что-то такое смутно мелькнуло в памяти, да тут же и исчезло. Кто-то что-то говорил. Про институт. Вот только кто и где?.. Шутка какая-то была связана с институтом. Нет, это была шутка про МАИ. Саша так ни до чего и не додумался. И решил на досуге съездить на эти самые «места боевой славы». В Савино. Мало ли что, а вдруг что-то там ещё осталось? Это было бы хорошо.
2
Прелюдия, продолжение
Савино было совершенно ничем не примечательным городком. Саше показалось, что это место спокойное и уютное. И не грязное, что тоже бывает не каждый день. Савино стало городом не так давно, дома были преимущественно современной постройки, и Саша с горечью подумал, что найти что-то, что могло остаться тут с шестьдесят седьмого года, просто нереально. Тем более, что Саша, во-первых, в этих краях никогда раньше не бывал, а во-вторых, не знал, что же, собственно, ему надо искать. Институт? Да их же море существовало (и существует поныне, кстати). Кого-то, кто помнит этих самых несчастных из списка? Ещё больший абсурд. Саша пошатался по платформе, прошёлся, смеха ради, до продуктового магазина, который заприметил между домов и решил, что пора возвращаться. Было жарко, он устал. Купил бутылку газировки, булочку с сосиской, присел в тенёчке, и принялся неторопливо есть. Пока ел, вспомнил, что дома из продуктов опять осталась одна-единственная промороженная пицца. «Ну что я, как лентяй какой, ей Богу, — подумал Саша. — Лето же, а я опять жру всякую гадость. Правильно мать сказала — надо есть всякие овощи, фрукты... А где тут рынок?»
Рынок оказался неподалёку от вокзала, и Саша решил определиться с программой минимум. Главным овощем он без колебаний избрал картошку (желательно молодую), а главным фруктом — огурцы. Потом вспомнил, что огурцы вовсе и не фрукты. В результате Саша набрал полную сумку всяких разностей, произрастающих на огородах, а картошку решил взять уже в другой пакет — в этот просто не поместилась бы. Прошёл вдоль рядов, остановился возле какого-то деда, торговавшего хорошей белой картошкой, явно местной, не привозной.
— Почём? — поинтересовался Саша.
— Да как у всех, — ответил дед. — Моя-то, небось, не хуже будет.
— Три килограмма, — попросил Саша.
— Сумка есть?
— Есть, — Саша протянул деду пакет и, когда дед стал накладывать картошку, спросил:
— Издалека везли? Или своя?
— Своя, нам чужого не надо, — ответил дед. — Я тут всю жизнь прожил, участок у меня большой. Вот, выращиваю.
— Простите, что спрашиваю, но... Вы сказали, что тут всю жизнь прожили, так может, вы в курсе? Я хотел найти тут у вас один институт, но тот человек, который мне про него говорил, был тут в последний раз очень давно и...
— Если вы про тот институт, что перед посёлком дачным был, говорите, то его и нет уже давно. Снесли ещё в восемьдесят шестом или в восемьдесят седьмом. А другого института тут, вроде, и не было. Ещё ПТУ есть, но это на другом конце города, на автобусе надо ехать. А ещё...
— Я говорил про НИИ. Это не учебный институт, а тот, в котором изучают...
— А я про какой говорю, по-вашему? Я ещё из ума не выжил.
— Вы не знаете, что это был за институт? — спросил Саша. Он не надеялся на чудо, но оно произошло.
— Немножко знаю. Секретный шибко. Я там водителем работал, но недолго. Года три, не больше. Давно ещё... — дед закурил, Саша последовал его примеру.
— А что вы возили?
— Собак ловленных возил. Из отлова — в институт. Я внутри не был ни разу. Так, к виварию машину подгоню, они клетки-то перегрузят, я и уеду. И все дела. Ещё этих, как их, чертей-то... свинок морских тоже. Вонючие они были — страсть. Крысы, и те лучше.
— Так что же там делали-то, в этом институте?
— Ну, как — что? Опыты, наверное, ставили. Откуда же я знаю. Мне и неинтересно было это. А потом снесли его. Там пустырь был... или дом уже построили? Не помню я, редко мимо езжу, по старой дороге. Новая получше будет.
— Ясно. А как до него добраться?
— На автобусе на любом шесть остановок проехайте и сходите. Там он и был, по правую руку от дороги. Переходить не надо. А вы почему, кстати, интересуетесь? Ищите кого?
— Да. У меня отец в своё время там работал, а с ним женщина одна. Моего лучшего друга тётка. Вот он, друг, и просил разузнать про сослуживцев.
— А отец разве не говорил, что они там делали? — удивлённо спросил дед.
— Отец довольно давно умер. Та женщина — тоже. Пытаемся найти кого-нибудь, кто с ними работал.
— А зачем? — спросил дед. Саша задумался. Действительно — зачем? Для чего он вообще занялся этими поисками, которые заведомо обречены на провал?
— Отпуск, делать нечего, вот и развлекаемся. Другу охота информацию о своих родичах собрать, чтобы для потомков... ну, вы меня понимаете.
— Не очень я вас понимаю, но вот что я вам скажу. Этот институт — он тут притчей во языцех был. Нехорошее место, порченное. А ушёл я оттуда... — дед замялся, но продолжил, понизив голос. — Ушёл, как помирать люди стали. Прямо черный год какой-то был, словно мор на них нашёл. На тех, кто там работал, в этом институте...
— Шестьдесят седьмой, — сказал Саша.
— Точно! Испугался я. И сбежал. Страшно там было очень.
— А как они все... что за мор? — не понял Саша.
— Случаи несчастные стали с ними происходить. Кто под поезд попал, кого зарезали, кто отравился... Только, по-моему, неспроста всё это было. Так что вы, молодой человек, лучше и не ходите к этому институту. Целее будете.
— Так его же снесли.
— И хорошо, что снесли. А вы всё равно не ходите.
— Спасибо за совет, — Саша взял пакет с картошкой. — Удачи вам.
— И вам того же... Дамочка, положьте картошку назад, что вы её щупаете! Картошка как картошка...
***
— Саш, это феноменально! — Игорь Юрьевич говорил возбуждённым голосом, торопливо. — То, что ты отыскал — великолепно!
— Не понимаю, что вы тут нашли великолепного. Столько людей погибло, а вы говорите, что великолепно. Ничего хорошего там нет. Я съездил, посмотрел. Пустырь, даже фундамента не осталось. И ощущение на этом месте какое-то мерзкое было. Мороз по коже...
— Саша, какой, к чёрту, мороз! Архивы милицейские, вот что радует! У любого дела, в котором есть подозрение на убийство, срок, как минимум, десять лет. Все эти дела или, на худой конец, их дубликаты, должны существовать. Это понятно? Мы поймаем их всех за хвост!
— Кого? — с сарказмом спросил Саша. — Покойников шестьдесят седьмого года выпуска? Или экспериментальных собак?
— Да ну тебя. Это институт. Знаешь, мне почему-то кажется, что это очень интересно будет. Вот ей Богу, интересно. Мы пока ещё сами толком не знаем, что мы ищем, но это что-то...
— Это что-то вам покоя не даёт, — подытожил Саша. — Игорь Юрьевич, дорогой, раз вы у нас следователь — вы созвонитесь с архивами. А я кину несколько писем свои фидошникам, авось кто из них что знает. Земля слухами полнится.
— Это точно. И ещё. Саша, созвонись со Стасом, спроси, кто ещё, кроме него, помнит тётку. Поговорить бы, сам понимаешь.
— Спрошу. Игорь Юрьевич, а ведь мы с вами видели фамилии только части тех, кто там работал. Допустим, эти погибли. А остальные? Там же, как минимум, было человек триста. А то и больше. И что — все они?.. Не может быть.
— Может. Только спросить не у кого. Вот было бы хорошо. Раз — и готово!.. Но вот только не бывает такого везения в нашей работе, увы и ах. Я съезжу в ЗИЦ, посмотрю, что там сохранилось.
— А что такое есть ЗИЦ? — поинтересовался Саша.
— Зональный Информационный Центр, — объяснил Игорь Юрьевич. — Вообще-то это всё предприятие — гиблое дело. Срок давности по убийствам — десять лет, а тут прошло больше тридцати. Да и погибнуть они все могли в разных местах. Так что в одном месте все дела никак не могут быть сконцентрированы. Понятно объясняю?
— Понятно, — грустно сказал Саша. — Жаль.
— Кстати, я тут подумал ещё вот что, — Игорь Юрьевич тяжело вздохнул. — Придётся ещё и в ИЦ тоже ехать, ведь Савино — это область. Как там этот дед сказал — кого-то зарезали?
— Был такой момент, — ответил Саша.
— А если зарезали не в Москве? Это же запрашивать область придётся, не иначе. Так-то вот, Сашенька. А, ладно! Прорвёмся.
— Игорь Юрьевич, вы погодите ехать в эти ваши центры, вы послушайте, что я скажу. Старик говорил о тех событиях, которые происходили преимущественно в непосредственной близости от места его проживания, верно? Откуда ему знать про убийства или несчастные случаи, которые он не видел, или о которых не говорили в этом самом Савино? Так?
— А верно. Тогда в газетах про такие дела почти не писали, только про всякое светлое будущее — и только. Можно попробовать начать с отделения милиции в самом Савино, авось, что и получится...
— Вы, как я погляжу, хотите действовать, и чем скорее, тем лучше, — усмехнулся Саша. — Ой, и врежут нам женщины, чует моё сердце...
— Устроим выгул дам по приезде. С шашлыком и купанием. Они простят, — с достоинством ответил Игорь Юрьевич. — Должны же они, в конце-то концов, понимать, что в каждом мужчине ещё с древних времён жив охотник...
—...и преследователь, — подытожил Саша. — Я уже и сам не рад, что мы решили этим заняться. Я словно вижу за этими фамилиями что-то...
— Что-то — что? — не понял следователь.
— Что-то большое. Огромное. Словно мы очутились в тёмной комнате вместе со слоном, и стали его исследовать на ощупь, а начали с хвоста. Примерно так. Я понимаю, это немного расплывчато, но...
— Нет, это вполне доступно, — успокоил его следователь. — Я это ощутил гораздо раньше. Вот только такая интересная аналогия — слон в комнате — мне в голову не пришла. Как-то мне тревожно от всего этого. Беспокойно, что ли. Саш, ты кинь письма друзьям, не забудь. Может, что и выясним.
— Хорошо. Я, конечно, ничего не обещаю, но попробую. Ладно, тогда давайте займёмся каждый своим делом, а то...
— А то что?
— А то я есть хочу. Я же только-только пришёл.
— И это ты называешь — «заниматься своим делом»? — съязвил следователь.
— Подчеркну — любимым, — парировал Саша. — Всего хорошего, Игорь Юрьевич.
— Всего...
***
Они созвонились через день, оба порядком разочарованные. Сашины друзья по Фидо не имели понятия о том, что его интересовало, но пообещали что-нибудь узнать при случае, буде такой представится. Саша попросил не передавать информацию по цепочке дальше, как это нередко происходило — он внезапно подумал, что это лишнее. Зачем тревожить людей понапрасну? Стас свёл его со своей матерью, сестрой покойной Дарьи Ольшанской, но та, кроме охов и вздохов, ничего толком сначала не смогла рассказать, лишь потом разговорилась. Да, её сестра Дашенька (причём сестра младшая, пять лет разницы) закончила биологическое отделение МГУ, потом поступила на работу в «почтовый ящик», там стала увлекаться туризмом, ходить в какие-то походы в горы, где и погибла. Как выяснилось, даже тела её не нашли — просто ушла в туман и не вернулась. А поиски ничего не дали. Вот и всё. О том, чем занимался злополучный институт, Стасова мама не имела никакого понятия. Сама она всю жизнь проработала бухгалтером, вырастила двоих детей и о научной карьере ни в жизни не помышляла. Она, кстати, была ребёнком от первого брака, а Дарья Ольшанская — от второго. Не смотря на разницу в возрасте, сёстры друг друга любили, и когда Даша погибла, Ирина Алексеевна, Стасова мама, по её словам, очень переживала. И переживает сейчас, через тридцать с лишним лет после трагедии.
Саше показали фотографию Дарьи Ольшанской, и он понял, почему, собственно, его родной отец чуть было не предпочёл эту девушку его родной матери. Красавицей Дарья не была, но было в её лице нечто такое, что заставляло смотреть пристально — какая-то завораживающая внутренняя сила, одержимость, которая приковывала взор. Симпатичная девушка, шатенка, не полная и не худенькая, задорная, озорная... и зачарованная чем-то неведомым.
— Это за год до смерти, — сказала Ирина Алексеевна. — В поход они собирались, дома фотографировались... Как магнитом их в эти горы тянуло, отец говорил тогда — не ходи, добром это не кончится. И прав оказался... Так и вышло.
— А есть у вас ещё фотографии? — спросил Саша с надеждой. — Может, кто из их института снимался с ней, а у вас сохранились снимки?
— Я посмотрю, погоди минутку... — Ирина Алексеевна листала фотоальбом. Старый, синий, с завязочками. — А, вот... Это она с твоим папой и с Володей Айзенштатом. Он, как говорили, был в Дашу сильно влюблён, этот Володя. Но сама я его никогда не видела, он к нам не приходил.
— А откуда вы знаете, кто это? — спросил Саша.
— Так вот же, написано...
«Памир, 1965 год. На память Дашуньчику от Володи и Вити»
— Понятно... а ещё есть? Вы простите, что я прошу, но очень надо.
— Сашенька, а что там такое-то случилось? — спросила Ирина Алексеевна.
— Да пока, вроде, ничего, — пожал плечами Саша. — Кое-что нашли про этот институт, решили разузнать. Ведь, получается, Дарья не одна погибла. Выходит, что там погибло гораздо больше народу, почти все, кто там работал.
— Разве так бывает? — подумала вслух Ирина Алексеевна. — Странно это.
— Было бы не странно, я бы и не спросил. Да и вообще... Я тут подумал, что по отношению к отцу это было бы справедливо, хотя бы узнать, как он жил, где работал, что делал. А то мы живём — и ничего вокруг себя не видим, понимаете? — спросил Саша. В те минуты он заставил себя поверить, что говорит правду. И Ирина Алексеевна поверила ему.
— Это правильно, Сашенька, — покивала она. — Верно. Только больно редко сейчас у нас дети думают о том, что с их родителями было когда-то. Вот Стас совсем не задумывается, как мне кажется.
— Да нет, что вы, — заверил Саша, немного покриви душой. — Стас первый предложил этим всем заняться, между прочим. Так, поначалу просто сидели, вспоминали родственников...
— Тогда молодец. Похвалю потом, что тётку вспомнил. Ты не поверишь, Саша, как быстро жизнь летит! Мне временами кажется, что вот только-только мы были молодые, что только-только школу закончили, куда-то там поступать собирались... потом вдруг — раз! И дети у всех... а чужие дети быстро растут, знаешь ли... раз! И уже эти дети школы позаканчивали. Я же не чувствую, что мне шестьдесят, Сашенька. Что в шестнадцать, что сейчас... вот только время остаётся всё меньше и меньше.
— Да ну что вы, ей Богу!.. — возмутился Саша. — И не думайте даже, что вы говорите такое! Вы ещё молодая и привлекательная женщина, Ирина Алексеевна, и грех вам говорить такие глупости.
— Может, ты и прав, Саша. Дай Бог.
— Да не «Дай Бог», а серьёзно. Ваш отец сколько прожил?
— Восемьдесят девять.
— А мать?
— Девяносто один.
— И что вы говорите после этого? Что время остаётся всё меньше? Да вы ещё всех нас переживёте, — заверил Саша. Он ещё не подозревал того, что в этот момент был самым настоящим пророком — Стасова мать прожила девяносто три года. Не рекорд для этой семьи, но очень солидно, что говорить. Если бы он узнал — то, вероятно, возгордился бы.
— Твоими устами — да мёд пить, — Ирина Алексеевна убрала фотоальбом в секретер. — Дождёшься этих охламонов?
— Стаса с Евгенией? — спросил Саша. — А скоро вернуться?
— Обещали, что в пять. Очень надеюсь, что не соврут и придут ко времени.
— Это хорошо, а то я Стасу тут диск принёс, отдать бы надо, — Саша подошёл к окну, выглянул. — Так вот же они!
— Где?
— Они стоят во дворе и преспокойно пьют пиво! — ответил Саша. — Я сейчас к ним спущусь, чтобы поторопить немножко. А то меня дома, боюсь, ждут...
— Хорошо, Сашенька. Пиво это... просто безобразие, слов нет у меня. И чего в нём такого вкусного, я не пойму? По-моему, это просто взяли кучу обмылков, взбили, чтобы пена была — и всё. По крайней мере, вкус у вашего пива, как у хозяйственного мыла, не иначе.
— Кому что нравится, — философски заметил Саша. Спорить он не решился — нервы надо беречь. Конечно, за пиво обидно, но это — мелочи, можно и перетерпеть.
***
— Кормилкин, ты меня довёл, — пожаловался Стас интимно. — Я и не думал, что ты так всерьёз отнесёшься ко всей этой ерунде. Ну и что, что там такое произошло? Чего особенного-то, скажи на милость?
— Я и сам не понимаю, — признался Саша. — Тянет меня почему-то с этим всем разобраться. Словно это всё важно.
— Для кого? — Стас возмущенно хлопнул себя по коленке ладонью. — Для тех покойников? Для твоей матери, которая, как я понял, про это и слушать не хочет? Для моей, которая теперь плакать будет до вечера, сестру вспоминая? Нет, Сашка, ты не прав.
— Прав. Знаю, что прав, — ответил Саша.
— Ты не ответил на мой вопрос, — заметил Стас, вытаскивая из сумки ещё одну бутылку пива.
— Для кого важно? Прежде всего — для нас. Игорь Юрьевич, между прочим, ничем просто так пока что не интересовался. Он мужик серьёзный, сам знаешь.
— Ой, Кормилкин... — Стас ополовинил бутылку, задумчиво почесал переносицу и вздохнул. — Ну, допустим. Что мы имеем на данный момент?
— Кашу. Полнейшую причём. Обрывки, осколки, неточности. Казанцев пытается вытащить что-то из архивов, но он заранее предупредил, что навряд ли что получится.
— Честность красит человека, — заметил Стас.
— А человек играет на трубе, — подытожил Саша. — У кого бы узнать, что за тематика была у этого НИИ. И какое название?
— Кормилкин сегодня без балды совсем, — Стас ухмыльнулся. — Тематики не знаю, а вот название — пожалуйста. «Очакого-4».
— Мать сказала?
— Пушкин... естественно, кто ещё. Она, кстати, пообещала найти кого-нибудь, кто может быть в курсе.
— Что-то я в это не верю... в то, что найдёт. У меня странное ощущение... А вот про тематику тут подумалось, кстати!.. Дед сказал, что возил в институт животных. Значит, это были биологи.
— Почему? Мало ли кому могут понадобиться крыски? Или мышки? Или свинки? Может, это были физики?
— Отец был химиком, — заметил Саша. — Мама поговорку тут вспомнила... «Все химики — ноль, только физики — соль». А ты говоришь.
— Хорошо, допускаю. Нет, Саша, это были биологи, точно. Тётка какой институт кончала? Биологический факультет. Лет ей было мало, посему она вряд ли имела ещё одну специальность. А работала по своему профилю, и никак иначе. В те годы только так и можно было. Ты, впрочем, в курсе...
— Да уж... но что тогда отец там делал?
— Да мало ли что!.. — отмахнулся Стас. — Значит, было нужно.
— Значит, было, — согласился Саша. — Стас, и как тебе всё это?
— Хорошо. Весело и интересно. По крайней мере, пока. Посмотрим.
***
Это было какое-то новое ощущение. Что-то в нём было, верно, сродни ощущению, что даёт открытие. Может быть, Ньютон с его пресловутым яблоком испытал подобное. Саше это ощущение было совершенно незнакомо, он и не думал, что когда-то сможет испытать что-то подобное. Ново и очень интересно. Для себя он понял, что раньше никогда, по сути дела, ничего не искал. А тут... Вот он, истинный охотничий азарт. Только теперь он начал понимать, что человек способен испытать на самом деле. Мы живём в мире урезанных, скупых эмоций. Мы боимся «проявиться» в полной мере, показать себя такими, какие мы есть. Социум. Мнения. Рамки.
Саша прогнал несколько фамилий из списка через телефонную базу, решил посмотреть, что получится. Получилось так себе. Слишком много народу. Наглости звонить по указанным телефонам у Саши не хватило, он побоялся нарваться на грубость, тем более, что люди в наше время непредсказуемы.
Тупик. Непонятно, куда идти, откуда начинать. Нет, с телефонами ничего не выйдет, это понятно, но можно попробовать поискать знакомых, которые помнят тех, кто в списке... и что дальше с ними делать? Допустим, есть кто-то, кто помнит семейную пару... как их там, Беловы? или этот, к примеру... Панов. Ну, хорошо, допустим, нашли. И что скажут эти мифические знакомые Беловых и Панова? «Да, помним... надо же, сколько лет-то прошло!.. Где работали? Нет, не знаем, знаем только, что тема была секретная, и что про неё нам никто не говорил... Простите, а кто вы-то сам будете?»
Бесплодные раздумья длились до глубокой ночи. Саша пил чай (на этот раз простой, чёрный), мотался по квартире, как неприкаянный, про почту забыл, и читать расхотелось. И вдруг...
Саша остановился посреди комнаты, хлопнул себя по лбу.
— Ну и дурак же! — сказал он в пространство. — Нет, какой дурак!..
Он вспомнил с предельной ясностью короткий момент сегодняшней беседы со Стасовой мамой. «Так вот же, написано: «Памир, 1965 год...»
— Горы, — сказал Саша сам себе, но какую-то секунду ему показалось, что весь дом слушает его. — Памир... А ведь должен же был кто-то догадаться. Или я. Или Игорь Юрьевич. Просто мне повезло, я дошёл до этого раньше. Интересно. А ведь может получиться, действительно может... Повезло.
***
— «Сизиф», Игорь Юрьевич. Вот что нам нужно попробовать поискать. Разгадка этой загадки, если это, конечно, загадка, будет в том, что такое «Сизиф».
— Поищем, — согласился следователь.
День шел к вечеру, уже смеркалось. По чести сказать, делать ни Саше, ни Игорю Юрьевичу ничего не хотелось. В такой день хорошо просто посидеть, попить пива... и ни о чем не думать.
— Игорь Юрьевич, так на чем мы остановились? — поинтересовался Саша.
— На проекте, — ответил следователь. — Есть область исследований, которая находится на стыке нескольких направлений. Космос мы исключили. Что остается?
ПЕРВЫЙ ТОМ
Предсказание прошлого
In memory
Эту книгу надо читать ночью. Потому что днем, на бегу, все словно бы сглаживается, теряется, тает в обыденности. А так нельзя. Чтобы понять, лучше читать ночью. Уж поверьте мне. Я знаю.
***
Почти никто уже и не помнит этого — фантастической радости оттого, что удалось что-то купить. Неважно, что. Книгу ли, билеты в театр, пакет молока, кусок колбаски, сиденье на унитаз, портфель ребенку, и опять и опять — книгу. Зажрались. Забыли. А тогда... Много ли было надо, скажите на милость? Радость, в этом же была радость... А теперь ее нет. Тяжелые сумки есть и усталость.
***
А еще было «пошли, я тебя провожу». Из домашнего тепла и уюта в уют зимнего вечера, снег чистый под сапожками скрип, скрип... а вот я тебя провожу-провожу... и завтра я можно позвоню? И фонарь над головой, и шум города приглушенный, далеко-далеко, а тут — чисто и сине, а там, над фонарем и промерзшими ветками — небо со звездами... и пыль снежная под ногами... И слов не хватит, чтобы рассказать это все — и про коричневые кожаные сапожки, и про пушистые перчатки, и про шапочку, что была белее снега, потому что снег к ночи становился сапфировым и каким-то особенно чистым и неземным. И про то, что ночь зимой почему-то начинала светиться... И что очень хотелось упасть между теней, в сугроб, и смотреть на звезды... И не было в этом желании ничего пошлого или смешного. Просто этого всего теперь не стало, а зимы стали почему-то холодны, и почему-то в них слишком много понатыкано рекламных щитов, из-за которых и звезд-то не видно.
***
Они и мы ходили тогда в одном и том же мире, и не было в этом ничего мистического или оригинального. Просто судьба. Может, кто-то из вас их тогда видел, да только вспомнит ли этот кто-то?.. Сомнения, сомнения... Но до сих пор, проходя мимо высотки, что стоит на Красной Пресне, я поневоле останавливаюсь и смотрю вверх, пытаясь хотя бы для себя понять — что поняли они?.. В современном сленге есть такое понятие «зацепило». Меня «зацепила» эта песня. Меня «зацепили» работы этого художника. Меня «зацепил» этот прикол. Но что могло столь крепко и столь надолго «зацепить» их в те годы? Откуда эта непостижимая огромная любовь?.. За что? Что есть мы, и что есть наш город? За что нас можно любить?..
Да, это мой маршрут. Хожу я им в достаточной степени редко. Баррикадная, Кудринская площадь... Долго-долго нужно стоять на переходе и ждать зеленого ##. В те годы было не так. Про пешеходов еще помнили, теперь же люди топчутся в грязи по пятнадцать минут, ожидая. Вокруг — город, и машины, и дома, и толпы, и снег, и оттепель, и зима, а по правую руку — сад высотки, только там тоже какие-то люди пьют пиво и разговаривают. Под ногами — тоже город, но только в иной ипостаси — эти отражения домов, людей, машин и деревьев дробятся и сталкиваются друг с другом, там, под ногами, идет бой, где нет победителей и нет проигравших, там есть только мириады водяных зеркал, которые плохо видно из-за грязи и соли.
Наконец, зеленый. Так, теперь налево, мимо кованой чугунной решетки, в малый Никитский переулок. Решетка изумительная. Модерн, двадцатые годы. Сразу перед глазами встает домик Максима Горького, там все такое, как эта решетка — окна, двери, забор вокруг дома... За решеткой — непроглядный мрак, сырость и гулкость. Впрочем, не припомню дня, чтобы она была открыта.
Несколько шагов в сторону Гранатного, но он не нужен. Вот оно, это место. Вспольный переулок, дом, кажется, двадцать четыре. Совсем недалеко шумит Садовое кольцо, а тут удивительно тихо. Висит над улицей вечно слепой фонарь на тросе, покачивается от зимнего ветра. Может, это тот же, что и в восемьдесят четвертом. Может, его брат-близнец. И никого. «...в Москве есть такое место... переулок, немного видно высотку... дом из серого гранита. Переулок узкий, с одной стороны дома старые, двухэтажные особнячки, прошлый век...»
Все правильно. Все так и есть. И опять будет март, и оттепель, и весенняя хмарь, и подступающий вечер. Только вот почему-то ни в одном из всех городов мира так не замирает все внутри, почему-то не рвется душа соединиться с этим небом... А тут — рвется, взлетает, соединяется, и остается навечно. Все мы летаем там, в небе, все, кто хоть раз догадался в него заглянуть. Они — тоже там...
## Книга была написана до того, как на месте старого наземного пешеходного перехода через Садовое кольцо был построен подземный. Сейчас наземного перехода со светофором уже не существует.
Прим. автора
***
Это никогда не станет книгой или рассказом. Это навсегда останется преддверием того, что было когда-то, что есть, что происходит посейчас и что будет. Будет, пока жива эта страна, этот город и это небо. Тут не предусмотрен какой-то выбор, потому что стыдно и страшно выбирать между тем, что все равно случится и случается, и собственной совестью — той незначительной отсрочкой для происходящего.
***
А потом нужно вернуться обратно, снова перейти через Кудринскую площадь, пройти мимо ресторанчика «Швейк» и очутиться на площади перед высоткой. Можно сделать так же, как сделал когда-то Рыжий — поднять голову и внимательно вглядеться в окна верхних этажей. Можно просто пройти мимо... но почему-то я всегда стою. Странное ощущение. Как будто смотришь на центр мира. Шпиль укрывает небо, подсвеченное бесчисленными городскими огнями, башни остры, сам дом уже стар по городским меркам, но в то же время он велик истинным неподдельным величием. То, что строится сейчас, с годами потеряет былую привлекательность, этот же дом годы украшают, добавляя новые штрихи к его облику. Энергетика... да, Лин был прав, энергетика и в самом деле неважная, но и Пятый тоже был прав тогда, когда сказал, что «мы привыкли». Оказалось, что привыкли настолько, что и представить себе трудно. Привыкли до любви. Бывает...
Теперь следует перейти дорогу, обойти круглое здание «Краснопресненской» и двинуться в сторону Белого дома. Впрочем, тогда его называли иначе, но... пусть будет Белым. Ведь это чистая правда. Он и в самом деле белый.
В парк Павлика Морозова следует входить с опаской — это очень странный маленький парк. Парк имени предателя. Только вот сейчас об этом мало кто помнит. Хороший мальчик Павлик, сын кулака, настучал в правление недавно созданного колхоза, что папа утаил от государства зерно. Папу повязали, но и Павлик после этого события особенно не зажился — друзья папы расправились с ним скоро, но справедливо. Вот и появился в центре Москвы одноименный парк имени предателя Павлика. Впрочем, это все в прошлом. Сейчас надо просто пройти потихонечку по главной аллее, посмотреть, как дети катаются с ледяной подтаявшей горки на фанерках и картонках, потом повернуться и уйти прочь. От ворот, от парка, от деревьев под снежными шапками, от вороньих криков... почему-то в этом парке всегда кричат вороны, даже после урагана девяносто восьмого года они там горланили, стараясь переорать друг друга. Они, наверное, знают, чьего имени этот парк. Он им за это особенно дорог.
Теперь в парке стоит маленькая деревянная часовня. Раньше ее тут не было. А улица перед парком помнит слишком много крови. Раньше... да, совершенно верно. И ее тут тоже раньше не было.
***
Заменить. Щелк-щелк-щелк. И еще раз — щелк. Тишина с пустотой в равных долях. Слова и мысли. Не свои, чужие. Слова и мысли великих. Куда нам до великих. Свое бы донести, не растерять по дороге. И не пропасть. Великие печали. Полная невозможность с кем-то поделиться. Господи, только не как у всех этих... псевдо-поэтов, псевдо-литераторов... это не «псевдо», и это не роман. Это не статья, не картинка с выставки, не любование собственным «я», не желание навязать свою точку зрения. Это просто очень нужно рассказать. Пока еще есть смысл рассказывать.
Потом может стать поздно.
Нет, не говорили. Хорошо будет, если скажут. Хотя нет, не будет. Снесут все с жесткого диска, освободят место подо что-то более значимое, знакомо узнаваемое. Тоже нет. Еще проще. Скорее всего, просто не станут даже разговаривать. Обидно... «Обижаться — удел горничных». Гумилев. Интересно, что ему говорили?.. Нет, впрочем, совсем не интересно. Поток сознания, вечные вопросы... С этим надо заканчивать.
***
Горы черновиков с совершенно нечитаемым подчерком. Что-то пошло в окончательный вариант, что-то не пошло. Все равно — нет связности. Обрывки, дым, осенние листья, свет в окнах, грязь и холод, душное лето и трескучий мороз зимы — все вместе. Не отделить. Оно ведь было вместе, как же можно это сделать по-другому?.. Разве можно убрать с глаз долой это серое зимнее небо?..
Смешно. Смешно, господа. Вы забыли про то, что есть еще чердаки и подвалы. Помните? В каждом доме есть чердак и подвал. Это аксиома...
Романтики с ХАЙ ВЕЯ
маленькое расследование
1
Прелюдия к разговору
Страх почти всегда неоправдан. Это хорошо известно тем, кто его никогда толком не испытывал. Всегда можно потолковать всласть о том, как важно вовремя принять правильное решение, как мудро поступить этак, а вовсе и не так, как поступил кто-то из знакомых. И — венец всему! Новая (и старая, кстати), коронная фраза: умный человек всегда правильно организует жизнь вокруг себя. А что, скажите на милость, организовывать? Если ничего не осталось. Если внезапно ты оказался в пустыне, где нет даже тени, хотя бы намёка на тень.
Символы под пальцами складывались во что-то невообразимое. Ну, Женька, ну, мартышка, придумала шрифт! Тоже мне, Пикассо... Или ещё кто, похуже. Дали... в смысле тот, который рисовал всяких там то ли лебедей, то ли слонов. Кто-то там кем-то отражался. В общем, та же муть, что и в этом шрифте. Что это за «м» такая? Зачем эта палка спереди? И зачем, Бога ради, нужно было так уродовать клавиатуру — рисовать на ней маркером эти чёртовы закорючки?! И, главное, просит — не мешай, а то мне очень нужно. Для чего?! Чёрт побери...
Стас откинулся перед монитором, закурил. Курил он немного — набрался от Сашки, но больше трёх сигарет в день не получалось. И то хорошо. Ему хотелось вылезти из-за машины и пойти на улицу, в тёплый летний полдень. Выпить пивка, похрустеть чипсами, перекинуться парой слов с соседями по подъезду. Но там, на улице, с некоторых пор стало неуютно. С тех пор, как Саша Кормилкин приволок эту чёртову дискету. С досье. Ту самую дискету, которую ему достал Казанцев, да чтоб ему, паразиту... тьфу, право слово. И говорить не хочется. Кто же знал, что с их предками в своё время такое случилось. Да даже и не с предками, а так... седьмая вода на киселе. Да и что, собственно, такого особенного на этой дискете? Только перечень сотрудников какого-то отдела. Даты поступления на службу и даты увольнения. И что? Что, скажите на милость?! Мало ли из-за чего совпала дата увольнения? Может, это была какая-нибудь хитрость того времени. Может, так надо. Октябрь 1967 года. Седьмое октября, если быть точным. Казанцев заинтересовался этими данными только потому, что обнаружил в списке имя Сашкиного отца. Он, Казанцев, постоянно забывал фамилию Стаса. Чего уж говорить про Женьку!..
Всего в списке было семнадцать фамилий. Некоторые — совершенно незнакомые, три — просто свои в доску, остальные... Стас помнил обладателей этих фамилий по детству, глубокому, ещё детсадовскому. Помнил, потому что ходил в ведомственный сад. А потом — перестал. Тётя Даша умерла, и его забрали из этого садика. И стали водить в другой, самый что ни на есть обычный.
Фамилии... Самохина Ю.В.. Не знаю. Белов В.Г. и Белова В.А.. Кто такие? Муж и жена? Может быть. Дальше идут Панов и Фридман. Однако еврей молодец, коли сумел в шестьдесят седьмом пролезть. И не один он лез, кстати. Вот ещё один... палестинец. Айзенштат. Кстати, напротив его фамилии стоит только дата зачисления. Не уволили? Бывает. Викторов... это наш человек, его и уволили со всеми. А почему возле него восклицательный знак? Да и дата другая... ого, однако. Дата смерти — сентябрь 1966 года. Никто не увольнял этого Рема Валерьевича, сам он помер. Про этого человека Стас не помнил ничего. Кто ещё? А, вот и тётя Даша. Ольшанская Д.И. Дарья Игнатьевна. Хорошая была тётя. И лет ей было, кстати, совсем немного — меньше, чем маме. Как Стас сейчас понимал, ей было не больше двадцати пяти. И — на тебе. Всякое с людьми бывает. Список был куцым, коротким и не содержал, по сути, никакой полезной информации. Саша дал его просто так — посмотреть. От нечего делать. Вот только осадок в душе после этого чтения остаётся неважный. К слову сказать, Стас листал этот список уже не впервые. И, хотя раньше хотел его уничтожить, почему-то рука не поднялась. Пожалел. Из-за тёти Дашиной тени пожалел. Зачем, скажите, гробить тётю, если список и половинки листа не занимает? Пусть будет. Ну его...
Стас закрывал ненужные окошки и принюхивался. Кажется, борщ. Точно!
— Стасик, иди кушать! — позвала Женька с кухни. — Суп вкусный остывает!..
— Сейчас, — откликнулся он.
Так... теперь — знакомые, вернее, свои. Первый — Кормилкин В.Л., Сашин отец. Второй — дед Игоря. Что очень интересно само по себе. Игорь, кстати, о своих родственниках предпочитал тактично умалчивать. Надо идти, а то нехорошо получается — Женька волнуется, суп стынет, время идёт.
Стас выключил компьютер и отправился на кухню.
***
Всё началось с того, что к Игорю Юрьевичу как-то зашёл совсем молодой парнишка, который жил со следователем в одном подъезде. Отношения у них были чисто соседские, парнишка иногда стрелял у Казанцева сигареты, Игорь Юрьевич интересовался, как у Васи дела в школе, как успехи. В шутку интересовался, конечно, его этот вопрос нисколько не занимал. Так, дружили по обстоятельствам. Но тут Вася пришёл сам, причём без звонка.
— Игорь Юрьевич, — начал он с порога. — Я тут бумажки старые выкидывал, мать сказала, ну и нашёл кое-что, что ещё прадед писал. Интересно, но я ничего не понял. Может, посмотрите?
— Много там? — Игорь Юрьевич покосился на часы. Светлана должна была придти через полчаса.
— Нет, три листочка только. Но интересные...
Игорь Юрьевич со вздохом принял от подростка пожелтевшие и потёртые на сгибах листочки. Старые, что говорить. Ладно, поглядим. Хоть подчерк ничего, не совсем пропащий...
Первый листок был датирован 1967 годом. Порядочно, конечно. Начало какого-то отчёта, который потом, вероятно, был написан начисто. Черновик. «В результате операции «Захват» к нам поступили пять... (зачёркнуто, жирно и агрессивно, прямо-таки со злобой) существ (вопросительный знак в скобках). Пять человек, прибывших из... (снова вычеркнуто). Пятеро пленных. По словам доставивших их агентов, владеют нужной информацией по проекту «Сизиф». (В скобках — опять вопрос и приписка: «именно что по словам»). Агрессивности и враждебности не проявляли. Уравновешенны, спокойны. На контакт не идут, общаются только между собой... Просим санкции на проведение плана «А»1, т.е. беседы».
— И что это такое? — спросил Игорь Юрьевич. — Бред какой-то... Беседы, пленные, санкции... Что ещё?
— Вот, пожалуйста.
Второй листок — медицинское заключение, тоже вчерне. Коротко, скупо. Датировано 1975 годом. Но оно гораздо понятнее, чем первый листок.
— Игорь Юрьевич, я понял только, что в кого-то стреляли, а вот эти каракули не разобрал, — протянул Вася. «Кривляется, — подумал Игорь Юрьевич. — Хитрюга». А вслух сказал:
— Это не каракули, это латынь. Слыхал?
— Слыхал. А вы на ней читаете?
— Я-то нет. А вот Света должна, по крайней мере. Подождёшь?
— Можно. Я только домой поднимусь, предупрежу, что я у вас.
Оставшись один, Игорь Юрьевич снова прочёл то, что было на листке. Хорошо кому-то досталось, бесспорно. Очень хорошо — пулевое ранение в область правой половины груди, разрыв лёгкого... пневмоторакс... Что это такое — пневмоторакс, скажите на милость? Интересно, этот, в которого стреляли, после такого жив-то остался?.. Смотри-ка, остался. Только его доставили в «базовое здание», этого кого-то... почему вместо имени или чего ещё всегда стоит N5?.. А вот с осложнением — непонятно. Про осложнение написано по латыни.
Третий листок оказался самым свежим. Осень 1985 года, октябрь. Это был не отчёт, ни заключение, ни письмо... стоп. Почти что письмо. Записка. Вернее, её первая половина. Адресована какой-то Вале.
«Здравствуй, Валя! Прости, что я столь долго держал тебя в неведении, но что мне оставалось ещё делать? Я всеми силами старался отвести от тебя беду, но теперь, когда ситуация столь сильно осложнилась, когда я и сам запутался в ней, как муха в паутине, я не вижу иного выхода, как рассказать тебе всё, что знаю сам. Я присутствовал при задержании тех пятерых, девятнадцать лет назад (не удивляйся, их и в правду было пятеро, об этом отдельно и позже). Почти год их держали на первом, там, где раньше работала ты. Деталей операции я не знаю. В том году, 1967, их никто и пальцем не трогал, обращались с ними очень хорошо — была надежда, что они станут сотрудничать, это во-первых, а во-вторых — подробно расскажут, кто они и откуда. Видимо, этот вопрос несказанно волновал наших руководителей. Ещё бы! Стоит подробней описать всех пленников, чтобы понять, почему. Двое, их звали весьма странно: Ирден и Ноор, были по всем показателям, прекрасными представителями именно людской породы: высокие, статные, красивые парни, один — светловолосый, черты похожи на скандинавские, серые глаза, второй: черноволосый, тоже сероглазый, очень яркое, запоминающееся лицо, точёные брови, одним словом — красавец, так принцев рисуют. Двое других — Лин и Пятый, тогда они были совсем не такими — похожие, как братья, рыжий да чёрный, складные, ловкие, подвижные, очень весёлые. Почти во всём — люди, только вот глаза подвели — выдали истинную породу их обладателей. Они, похоже, тогда так и не поняли, что же произошло. И последний пленник. О нём стоит рассказать отдельно. Это был не человек, Валя. Хотя у него было две руки, две ноги, голова, и всё такое прочее, но человеком он не был. Небольшого роста, хрупкий, светловолосый... но черты! Описать невозможно! Видела в детских книжках эльфов? Чем-то похоже. Остроконечные уши, пушистые волосы, полупрозрачное лицо... хотя лицо не похоже. В книжных эльфах от человека значительно больше, чем было в Арти. Он, кстати, был мозговым центром всей компании, это стало видно сразу. Остальные относились к нему с почтением, советовались, как со старшим. Он был очень умён. Я говорил с ним, Валя. На чистом русском языке. Во время очередного допроса. И я понял, почему остальные так к нему относились. Это иное существо. И не из-за своих странных глаз оно было таким. Арти, по-моему, всё знал заранее. Он попросил меня впоследствии, после его смерти, позаботится об остальных. Я спросил, почему он должен умереть? Что он ответил, я не расскажу. Просто не могу. Но он оказался провидцем.
Теперь — о том, что было дальше. Их всех через год перевели на «трешку», и началось то, о чём ты осведомлена не хуже, чем я. Прошло четыре года. Ноор и Дени решили бежать. Дени был убит при попытке к бегству, его просто расстреляли около машины, прямо на стоянке. В тот же день Ноор повесился в камере на...»
В этом месте лист был оторван. Игорь Юрьевич поднял ошеломлённый взгляд и увидел в дверях Вася. Тот махнул ещё одним кусочком бумаги.
— Хвостик нашёл! — радостно сообщил он.
Игорь Юрьевич взял последнюю бумажку и прочёл: «...дать тебе один совет: когда умрёт Пятый — беги! Спроси своего мужа, как это делается, он очень хорошо умеет бегать, хотя тебе об этом, понятное дело, не рассказал. Его право. Спасай свою жизнь, Валя! Ты знаешь нашу страну и понимаешь, что я хочу сказать. Я старик, мне бежать уже поздно, но ты, молодая и красивая, достойна лучшей участи, чем бункер с кислотой. Прощай. Твой друг Воронцов Алексей Лукич.
P. S. Письмо уничтожь немедленно!»
— Дела... — потеряно произнёс следователь. — Кем же это твой прадед работал?
— Так этого никто не знает, даже дед, — ответил подросток.
— Как же так? Не может этого быть... или может? Вася, а кто был твой прадед по специальности?
— Военный хирург. Он войну прошёл всю... потом, в пятидесятых, немножко работал в госпитале. А потом его куда-то позвали, и он... словом, никто ничего не знает. Только про заказы все помнят, которые он носил. С икрой.
— Сколько ему лет было, когда он умер?
— Семьдесят четыре, по-моему. Может, больше.
— От чего умер?
— Инфаркт. Я его не помню совсем, прадеда. Мне ещё года тогда не было.
— Вася, давай так сделаем. Ты мне это оставишь, а я тебе позвоню потом. Или, если хочешь, можешь сам перезвонить сегодня же.
— Хорошо. Когда звонить?
— Попробуй через часок. Как раз Светлана подойдёт, я хочу с ней посоветоваться. Я латынь не знаю, точно так же, как и ты, — Игорь Юрьевич проводил мальчика до двери. Потом он прошёл на кухню, закурил, и снова просмотрел все листочки. Да, странно это всё. Очень странно. В то же время... мало ли, что могло происходить в те годы? Тогда за подобные записки могли вообще прибить на месте. Может, это какой-то странный шифр?.. Нет, тоже ерунда.
От мыслей о шифрах его отвлёк приход любимой женщины. Светлана, естественно, никак не могла придти с пустыми руками, поэтому минут десять они занимались тем, что разгружали две огромные сумки.
Наконец Светлана устала и, присев за кухонный стол, закурила. Рассеяно стала перебирать бумажки на столе.
— Игорёк, что это такое у тебя тут валяется? — спросила она, подняв двумя пальцами заключение. — Я надеюсь, ты с этим человеком не общался напрямую?
— С каким человеком? — не понял Игорь Юрьевич.
— Вот с этим. Я про этот анамнез. Тут плохой диагноз стоит — туберкулёз лёгких, причём в остром периоде. Можно заразиться. И ещё... потеряла, нет, нашла... а вот, пожалуйста. Дистрофия. Но это-то не заразно, слава Богу.
— Светик, эта бумажка написана в семьдесят пятом году. Так что общаться, вероятно, уже не с кем.
— Скорее всего, он умер. Так, Игорёк, а где ты взял эту бумажку?
— Соседский мальчик принёс. Это осталось после его прадеда. Представляешь? Он просит меня помочь разобраться. Да мне, кстати, самому интересно. Интригует, не правда ли?
— Правда. Только ты предаёшь слишком большое значение этому анамнезу. Может, этот дедок в зоне с заключёнными работал? Тогда всё легко объяснимо.
— Ты прочти остальное, — предложил Игорь Юрьевич, — а потом поговорим.
Светлана читала неторопливо, обстоятельно, а Игорь Юрьевич курил и потихонечку любовался ею. Через несколько минут она отложила листочки.
— Бред сивой кобылы, — повторила она вслух то, что подумал сам Игорь Юрьевич в первый момент знакомства с этими бумажками. — Старик, наверное, был болен на голову, а родственники ничего не знали.
— А как же, — поддакнул Игорь Юрьевич. — И икру в заказах, конечно, у нас дают только шизофреникам. И никому другому. Нет, Светик, тут что-то ещё. Гораздо более интересное, чем шизофрения.
— Этот человек... прадед, как ты сказал, твоего соседа, был кем-то важным, наверное. Иначе он бы не писал о том, что просит разрешения проводить какие-то «беседы с пленными». Точно?
— Умница. Правильно думаешь. Единственное, что по-настоящему смущает, так это то, что кроме этих бумажек у нас ничего нет. И взять, как я полагаю, неоткуда. Только если поинтересоваться для начала у родственников...
— Для начала чего? — спросила Светлана. — Что ты задумал, Игорь?
— Да, понимаешь, люблю я загадки. С детства.
— Оно тебе надо? Только-только в отпуск пошёл — и на тебе! Я, естественно, всё понимаю, но эти твои порывы иногда кончаются неважно.
— Свет, я просто просмотрю архивы, если такие есть и сообщу мальчику результаты. Только я почему-то думаю, что мы ничего путного не отыщем...
— Кто это — «мы»?!
— Попрошу Сашу, пусть просмотрит всё, до чего дотянется.
— Ладно. Поверю на слово. Ты, кстати, помнишь, что мы сегодня собирались ехать на Борисовские пруды? Или уже забыл?
— Светик, я всё помню...
***
Саша, конечно, не воспринял всерьёз то, что было написано на трёх листочках. Особенно его рассмешила фраза о «глазах, которые выдали истинную породу их обладателей». Саша состроил зверскую рожу, причём оба глаза скосил при этом к переносице. Получилось смешно, что говорить.
— Игорь Юрьевич, вы сами подумайте, — отсмеявшись, сказал Саша. — Это всё нелогично. Если бы этот человек... как его?
— Воронцов А.Л.
— Вот-вот. Воронцов. Если бы он имел какое-то отношение к секретным операциям, от него бы и воспоминания не осталось, не то, чтобы какие-то записки и заключения...
— Ты думаешь, фальсификация?
— Я предполагаю, что вполне возможно.
— Увы и ах, но нет. Подлинники. Тест на чернильную старость эти листочки выдержали. Правда, коробкой конфет пришлось пожертвовать... экспертам.
— Подлинники... Время производства соответствует указанной дате. Но написано очень смешно, что и говорить. Порода обладателя — ризеншнауцер. Или бассет. Или...
— Японский городовой. Саш, где может лежать хоть что-то по этому вопросу, как думаешь?
— Понятия не имею. Пока ещё в природе нет сервера под названием «секретные разработки». Настоящего, а не фальшивки для лохов. Впрочем, подумаю...
Саша подумал. Игорь Юрьевич тоже. Думали они две недели, за это время раза три встречались. Потом пошли в архив — Воронцов Алексей Лукич оказался ветераном ВОВ, был награждён энным количеством орденов и медалей. Кое-что они сумели вытянуть из архива, но, по сути дела, это были жалкие крохи. Когда родился, где воевал, за что был награждён этими самыми орденами. Послужной список... хороший, нечего сказать. Потом — ничего. Пусто. Как будто в начале шестидесятых этот человек из жизни исчез. Растворился в просторах нашей родины. И не было у него ни работы, ни сослуживцев, ни каких бы то ни было достижений или, напротив, падений. Ничего. Семья была, правда, но в документах она не упоминалась почти нигде. Так, несколько строчек о жене, которая тоже была ветераном, и умерла, кстати, примерно в то же время, как Воронцов исчез с горизонта. У Воронцова было двое детей, сыновья. В настоящий момент оба здравствуют. Один живёт где-то под Симферополем, второй — в Москве. У этого сына уже и внуки имеются, кстати. Молодой дед, что говорить, но теперь это — весьма распространённое явление. Дедом он стал в сорок девять лет. Да, молод. Сколько было сыну? Двадцать четыре. Что ж, у каждого — своё представление о жизни. Больше там фактически ничего и не было. Игорь Юрьевич наткнулся на список, непонятно чьей рукой написанный. Просто перечень имён и дат. И ради смеха Игорь Юрьевич переписал список себе. А потом по телефону продиктовал Саше и тот, глядя на эти фамилии, вдруг кое-какие из них узнал.
Странный список попался им на глаза. Фамилии знакомых. Знакомых, родственников, родных... из того времени, когда все любили горы и походы. И песни под гитару у костра. Романтики с большой дороги. Напутали там всё к чертям, поди, разберись, наваляли, а теперь потомкам — разгребай? Столько лет прошло... это надо было сообразить! Удружила мадам Ольшанская. И товарищ Кормилкин-старший тоже помог своим присутствием. Саша, кстати, толком не знал, кем был отец. Мать всегда говорила, что он — химик. Отец не возражал против такой специализации, но больше вообще отмалчивался. Словно работал не на химическом комбинате (как считалось в семье), а на каком-то секретном объекте. Нет, конечно, никакого секретного объекта в природе не существовало. И умер Сашин отец при вполне объяснимых и понятных обстоятельствах — утечка какой-то дряни на производстве. Но что-то в папе было такое, что до сих пор, по прошествии многих лет, настораживало Сашу. Какая-то тайна была, бесспорно. Подтверждение тому — фамилия отца и его инициалы в этом списке. В том, что Воронцов был причастен к каким-то тёмным делам, Саша не сомневался. И вот — совершенно неожиданно протянулась ниточка к его родному отцу. Надо же! Тесен мир, локтями постоянно попадаешь в знакомых. Или не в знакомых, но в тех, кто когда-то имел к тебе отношение.
***
Первым делом Саша позвонил маме. И потому, что уже неделю этого не делал, и потому, что не давал покоя проклятый список.
— Саш, ты бы приехал, — с места в карьер начала мама. Не смотря на свои годы, она была весьма бойкая женщина, — я соскучилась.
— Мам, у меня работы по горло, — виновато ответил Саша. — Вот разгребу хоть немного, и сразу.
— Я это слышу каждый раз, когда ты звонишь. Саш, это не дело. А вдруг со мной что-то случиться, а ты и не узнаешь?
— Мама, ну не надо. Ну не такой я плохой сын, чтобы ты так...
— Я и не говорила, что ты плохой. Ты не плохой, а просто-напросто ленивый. И ещё. Саша, ты жениться собираешься...
— Я сейчас повешу трубку! — взорвался Саша. — Перестань, ради всего святого! Когда соберусь — скажу тебе первой.
— Ловлю на слове, — ответила мать.
— Мам, я по делу. Постарайся вспомнить, отец тебе не говорил, над чем или где он работал с шестьдесят пятого по семидесятый годы?
— Зачем это тебе надо? — удивилась она. — Историю семьи решил написать?
— Нет, кое-что интересное узнал. Например, то, что отец был как-то связан с родной тёткой Стаса, Ольшанской. Что он с ней работал вместе.
— Откуда ты это узнал? — голос у матери почти не изменился, однако в нём появилось нечто новое. Настороженность. Удивление. Даже страх. Чужой человек этого бы не понял.
— Мой друг нашёл в архиве список фамилий каких-то людей. В нём — папина фамилия, а потом эта самая Ольшанская. Стас сказал, что это — его тётка.
— Так... какая же гадина это сделала? — тихо спросила мать.
— Мам, ты о чём? — опешил Саша. Он никогда не слышал в голосе матери такой ненависти. И горя.
— О том самом. Обещали, что всё это быльём порастёт, что все про это забудут. Что никаких документов не сохраниться.
— Так это и не документ. Просто список, написанный от руки. И ничего боле. Человек явно для себя писал.
— Какой человек? — строго спросила мать.
— Да он умер ещё в восемьдесят шестом году, — успокоил Саша маму. Однако она не спешила успокаиваться и снова спросила.
— Кто он? Как его фамилия?
— Воронцов, — честно ответил Саша.
— Нет, такого я не знаю. Вот если бы Викторов...
— Этот Викторов сам в списке, — ответил Саша. — Рем какой-то там. Написано, что он умер. И галочка стоит. Мам, ты не волнуйся. Я же просто так спросил. Почему... ты что, плачешь, мам?!
— Извини, Сашенька. Я просто понадеялась, что ошиблась. Лет-то уж много прошло... Эта Ольшанская... Дарья... Твой отец ведь хотел на ней жениться, а не на мне. Понимаешь? Старое бередить — всегда больно.
— А почему?.. — начал Саша, и тут же осёкся. Нетактично...
— Да потому, что она погибла, Даша... Саш, какие там ещё фамилии?
Саша назвал. Мать несколько долгих секунд молчала, вспоминая, а потом сказала:
— Точно, они. Это в каком же году написано?
— В шестьдесят седьмом.
— Да они, покойнички. Причём все до единого.
— Как — покойнички?! — опешил Саша.
— А так, сынок. Все эти люди в том же самом году и погибли. В шестьдесят седьмом. А в следующем мы с твоим папой поженились. А ещё через год родился ты...
— Мам, погоди про меня, хорошо? Скажи, как это — погибли? Что — все сразу?
— Да почти. К середине ноября в живых, по-моему, только твой папа и остался. Мы просто вовремя уехали оттуда. Словно Бог нас вёл, не иначе. Мы же где жили до восьмидесятого года?
— В Пушкино, — сказал Саша. — А что?
— А то, что папы твоего тоже бы не было, если бы мы с ним тогда остались. Да и его Бог покарал потом, сам знаешь. Всё за те грехи, за прошлые.
— Это ты про что?
— А про то, что делом, которое Богу не угодно, не надо заниматься. Вот про что. Сашенька, милый мой, ты про этот список постарайся забыть, ладно? Хотя бы ради меня. Просто не трогай эту дрянь, хорошо?
— Мам, ты со мной как с ребёнком — не тронь то, не бери это. Что за дело такое, скажи на милость? Наука?
— Наука... плохая это была наука, Саша. Я, слава Богу, так и не узнала, что там было.
— Папа тебе не говорил?
— Нет, конечно. Я бы и не попросила никогда. Он это понимал. Он хороший человек был, Сашенька, только сильно запутавшийся. Понимаешь?
— Не очень, — признался Саша.
— Он не мог понять, с какой стороны добро, а с какой — зло. Так и умер, не поняв этого.
— Мама, там в этом списке есть одна фамилия — Айзенштат. И не указано, что его уволили. Только год зачисления. Ты его помнишь?
— Володю-то? Помню. А как же, — мать вздохнула. — Еврей, а на еврея не похож совсем. Вот Валя Фридман — просто жидёнок чистой воды был, а этот совсем русский. Только фамилия. Шутили ещё, что Фридмана бьют по морде, а Айзенштата — по фамилии. Хорошие были ребята.
— Мам, я не про то совсем. Ты скажи, этот Айзенштат... он-то куда делся?
— Понятия не имею, — ответила мама. Разговор ей явно поднадоел. Поэтому Саша спросил, предчувствуя скорую перемену темы:
— Мам, а где они все работали? Ну, отец и все остальные?
— Я там не была никогда, но знаю, что находился институт где-то в Савино. И что они ещё от станции на автобусе минут двадцать ехали. Вот вы, молодёжь, ещё жалуетесь, что вам работать тяжело. А им каково было? На метро, потом на электричке, а потом ещё на автобусе? Отец, между прочим, каждый день катался. По два часа с половиной. Вставал в пять, к восьми как раз приезжал. Вот так люди-то жили. А вы прямо переработали все...
— Вот такие мы плохие. Мам, я к тебе приеду на выходные, хорошо? И потом, надо же тебе когда-то добраться до окулиста? Я нашёл платного, очень хорошего...
— Не трать деньги. Что тебе приготовить вкусного к приезду?
— Пирог с капустой. И суп. Всё, мам, я тебя целую, люблю, обнимаю. До встречи.
— Позвони в субботу с утра, что ты поехал.
— Мама, мне ехать полчаса.
— А собираешься полгода. Целую, сынок. Очень жду.
Саша положил трубку и задумался. Савино... что-то такое смутно мелькнуло в памяти, да тут же и исчезло. Кто-то что-то говорил. Про институт. Вот только кто и где?.. Шутка какая-то была связана с институтом. Нет, это была шутка про МАИ. Саша так ни до чего и не додумался. И решил на досуге съездить на эти самые «места боевой славы». В Савино. Мало ли что, а вдруг что-то там ещё осталось? Это было бы хорошо.
2
Прелюдия, продолжение
Савино было совершенно ничем не примечательным городком. Саше показалось, что это место спокойное и уютное. И не грязное, что тоже бывает не каждый день. Савино стало городом не так давно, дома были преимущественно современной постройки, и Саша с горечью подумал, что найти что-то, что могло остаться тут с шестьдесят седьмого года, просто нереально. Тем более, что Саша, во-первых, в этих краях никогда раньше не бывал, а во-вторых, не знал, что же, собственно, ему надо искать. Институт? Да их же море существовало (и существует поныне, кстати). Кого-то, кто помнит этих самых несчастных из списка? Ещё больший абсурд. Саша пошатался по платформе, прошёлся, смеха ради, до продуктового магазина, который заприметил между домов и решил, что пора возвращаться. Было жарко, он устал. Купил бутылку газировки, булочку с сосиской, присел в тенёчке, и принялся неторопливо есть. Пока ел, вспомнил, что дома из продуктов опять осталась одна-единственная промороженная пицца. «Ну что я, как лентяй какой, ей Богу, — подумал Саша. — Лето же, а я опять жру всякую гадость. Правильно мать сказала — надо есть всякие овощи, фрукты... А где тут рынок?»
Рынок оказался неподалёку от вокзала, и Саша решил определиться с программой минимум. Главным овощем он без колебаний избрал картошку (желательно молодую), а главным фруктом — огурцы. Потом вспомнил, что огурцы вовсе и не фрукты. В результате Саша набрал полную сумку всяких разностей, произрастающих на огородах, а картошку решил взять уже в другой пакет — в этот просто не поместилась бы. Прошёл вдоль рядов, остановился возле какого-то деда, торговавшего хорошей белой картошкой, явно местной, не привозной.
— Почём? — поинтересовался Саша.
— Да как у всех, — ответил дед. — Моя-то, небось, не хуже будет.
— Три килограмма, — попросил Саша.
— Сумка есть?
— Есть, — Саша протянул деду пакет и, когда дед стал накладывать картошку, спросил:
— Издалека везли? Или своя?
— Своя, нам чужого не надо, — ответил дед. — Я тут всю жизнь прожил, участок у меня большой. Вот, выращиваю.
— Простите, что спрашиваю, но... Вы сказали, что тут всю жизнь прожили, так может, вы в курсе? Я хотел найти тут у вас один институт, но тот человек, который мне про него говорил, был тут в последний раз очень давно и...
— Если вы про тот институт, что перед посёлком дачным был, говорите, то его и нет уже давно. Снесли ещё в восемьдесят шестом или в восемьдесят седьмом. А другого института тут, вроде, и не было. Ещё ПТУ есть, но это на другом конце города, на автобусе надо ехать. А ещё...
— Я говорил про НИИ. Это не учебный институт, а тот, в котором изучают...
— А я про какой говорю, по-вашему? Я ещё из ума не выжил.
— Вы не знаете, что это был за институт? — спросил Саша. Он не надеялся на чудо, но оно произошло.
— Немножко знаю. Секретный шибко. Я там водителем работал, но недолго. Года три, не больше. Давно ещё... — дед закурил, Саша последовал его примеру.
— А что вы возили?
— Собак ловленных возил. Из отлова — в институт. Я внутри не был ни разу. Так, к виварию машину подгоню, они клетки-то перегрузят, я и уеду. И все дела. Ещё этих, как их, чертей-то... свинок морских тоже. Вонючие они были — страсть. Крысы, и те лучше.
— Так что же там делали-то, в этом институте?
— Ну, как — что? Опыты, наверное, ставили. Откуда же я знаю. Мне и неинтересно было это. А потом снесли его. Там пустырь был... или дом уже построили? Не помню я, редко мимо езжу, по старой дороге. Новая получше будет.
— Ясно. А как до него добраться?
— На автобусе на любом шесть остановок проехайте и сходите. Там он и был, по правую руку от дороги. Переходить не надо. А вы почему, кстати, интересуетесь? Ищите кого?
— Да. У меня отец в своё время там работал, а с ним женщина одна. Моего лучшего друга тётка. Вот он, друг, и просил разузнать про сослуживцев.
— А отец разве не говорил, что они там делали? — удивлённо спросил дед.
— Отец довольно давно умер. Та женщина — тоже. Пытаемся найти кого-нибудь, кто с ними работал.
— А зачем? — спросил дед. Саша задумался. Действительно — зачем? Для чего он вообще занялся этими поисками, которые заведомо обречены на провал?
— Отпуск, делать нечего, вот и развлекаемся. Другу охота информацию о своих родичах собрать, чтобы для потомков... ну, вы меня понимаете.
— Не очень я вас понимаю, но вот что я вам скажу. Этот институт — он тут притчей во языцех был. Нехорошее место, порченное. А ушёл я оттуда... — дед замялся, но продолжил, понизив голос. — Ушёл, как помирать люди стали. Прямо черный год какой-то был, словно мор на них нашёл. На тех, кто там работал, в этом институте...
— Шестьдесят седьмой, — сказал Саша.
— Точно! Испугался я. И сбежал. Страшно там было очень.
— А как они все... что за мор? — не понял Саша.
— Случаи несчастные стали с ними происходить. Кто под поезд попал, кого зарезали, кто отравился... Только, по-моему, неспроста всё это было. Так что вы, молодой человек, лучше и не ходите к этому институту. Целее будете.
— Так его же снесли.
— И хорошо, что снесли. А вы всё равно не ходите.
— Спасибо за совет, — Саша взял пакет с картошкой. — Удачи вам.
— И вам того же... Дамочка, положьте картошку назад, что вы её щупаете! Картошка как картошка...
***
— Саш, это феноменально! — Игорь Юрьевич говорил возбуждённым голосом, торопливо. — То, что ты отыскал — великолепно!
— Не понимаю, что вы тут нашли великолепного. Столько людей погибло, а вы говорите, что великолепно. Ничего хорошего там нет. Я съездил, посмотрел. Пустырь, даже фундамента не осталось. И ощущение на этом месте какое-то мерзкое было. Мороз по коже...
— Саша, какой, к чёрту, мороз! Архивы милицейские, вот что радует! У любого дела, в котором есть подозрение на убийство, срок, как минимум, десять лет. Все эти дела или, на худой конец, их дубликаты, должны существовать. Это понятно? Мы поймаем их всех за хвост!
— Кого? — с сарказмом спросил Саша. — Покойников шестьдесят седьмого года выпуска? Или экспериментальных собак?
— Да ну тебя. Это институт. Знаешь, мне почему-то кажется, что это очень интересно будет. Вот ей Богу, интересно. Мы пока ещё сами толком не знаем, что мы ищем, но это что-то...
— Это что-то вам покоя не даёт, — подытожил Саша. — Игорь Юрьевич, дорогой, раз вы у нас следователь — вы созвонитесь с архивами. А я кину несколько писем свои фидошникам, авось кто из них что знает. Земля слухами полнится.
— Это точно. И ещё. Саша, созвонись со Стасом, спроси, кто ещё, кроме него, помнит тётку. Поговорить бы, сам понимаешь.
— Спрошу. Игорь Юрьевич, а ведь мы с вами видели фамилии только части тех, кто там работал. Допустим, эти погибли. А остальные? Там же, как минимум, было человек триста. А то и больше. И что — все они?.. Не может быть.
— Может. Только спросить не у кого. Вот было бы хорошо. Раз — и готово!.. Но вот только не бывает такого везения в нашей работе, увы и ах. Я съезжу в ЗИЦ, посмотрю, что там сохранилось.
— А что такое есть ЗИЦ? — поинтересовался Саша.
— Зональный Информационный Центр, — объяснил Игорь Юрьевич. — Вообще-то это всё предприятие — гиблое дело. Срок давности по убийствам — десять лет, а тут прошло больше тридцати. Да и погибнуть они все могли в разных местах. Так что в одном месте все дела никак не могут быть сконцентрированы. Понятно объясняю?
— Понятно, — грустно сказал Саша. — Жаль.
— Кстати, я тут подумал ещё вот что, — Игорь Юрьевич тяжело вздохнул. — Придётся ещё и в ИЦ тоже ехать, ведь Савино — это область. Как там этот дед сказал — кого-то зарезали?
— Был такой момент, — ответил Саша.
— А если зарезали не в Москве? Это же запрашивать область придётся, не иначе. Так-то вот, Сашенька. А, ладно! Прорвёмся.
— Игорь Юрьевич, вы погодите ехать в эти ваши центры, вы послушайте, что я скажу. Старик говорил о тех событиях, которые происходили преимущественно в непосредственной близости от места его проживания, верно? Откуда ему знать про убийства или несчастные случаи, которые он не видел, или о которых не говорили в этом самом Савино? Так?
— А верно. Тогда в газетах про такие дела почти не писали, только про всякое светлое будущее — и только. Можно попробовать начать с отделения милиции в самом Савино, авось, что и получится...
— Вы, как я погляжу, хотите действовать, и чем скорее, тем лучше, — усмехнулся Саша. — Ой, и врежут нам женщины, чует моё сердце...
— Устроим выгул дам по приезде. С шашлыком и купанием. Они простят, — с достоинством ответил Игорь Юрьевич. — Должны же они, в конце-то концов, понимать, что в каждом мужчине ещё с древних времён жив охотник...
—...и преследователь, — подытожил Саша. — Я уже и сам не рад, что мы решили этим заняться. Я словно вижу за этими фамилиями что-то...
— Что-то — что? — не понял следователь.
— Что-то большое. Огромное. Словно мы очутились в тёмной комнате вместе со слоном, и стали его исследовать на ощупь, а начали с хвоста. Примерно так. Я понимаю, это немного расплывчато, но...
— Нет, это вполне доступно, — успокоил его следователь. — Я это ощутил гораздо раньше. Вот только такая интересная аналогия — слон в комнате — мне в голову не пришла. Как-то мне тревожно от всего этого. Беспокойно, что ли. Саш, ты кинь письма друзьям, не забудь. Может, что и выясним.
— Хорошо. Я, конечно, ничего не обещаю, но попробую. Ладно, тогда давайте займёмся каждый своим делом, а то...
— А то что?
— А то я есть хочу. Я же только-только пришёл.
— И это ты называешь — «заниматься своим делом»? — съязвил следователь.
— Подчеркну — любимым, — парировал Саша. — Всего хорошего, Игорь Юрьевич.
— Всего...
***
Они созвонились через день, оба порядком разочарованные. Сашины друзья по Фидо не имели понятия о том, что его интересовало, но пообещали что-нибудь узнать при случае, буде такой представится. Саша попросил не передавать информацию по цепочке дальше, как это нередко происходило — он внезапно подумал, что это лишнее. Зачем тревожить людей понапрасну? Стас свёл его со своей матерью, сестрой покойной Дарьи Ольшанской, но та, кроме охов и вздохов, ничего толком сначала не смогла рассказать, лишь потом разговорилась. Да, её сестра Дашенька (причём сестра младшая, пять лет разницы) закончила биологическое отделение МГУ, потом поступила на работу в «почтовый ящик», там стала увлекаться туризмом, ходить в какие-то походы в горы, где и погибла. Как выяснилось, даже тела её не нашли — просто ушла в туман и не вернулась. А поиски ничего не дали. Вот и всё. О том, чем занимался злополучный институт, Стасова мама не имела никакого понятия. Сама она всю жизнь проработала бухгалтером, вырастила двоих детей и о научной карьере ни в жизни не помышляла. Она, кстати, была ребёнком от первого брака, а Дарья Ольшанская — от второго. Не смотря на разницу в возрасте, сёстры друг друга любили, и когда Даша погибла, Ирина Алексеевна, Стасова мама, по её словам, очень переживала. И переживает сейчас, через тридцать с лишним лет после трагедии.
Саше показали фотографию Дарьи Ольшанской, и он понял, почему, собственно, его родной отец чуть было не предпочёл эту девушку его родной матери. Красавицей Дарья не была, но было в её лице нечто такое, что заставляло смотреть пристально — какая-то завораживающая внутренняя сила, одержимость, которая приковывала взор. Симпатичная девушка, шатенка, не полная и не худенькая, задорная, озорная... и зачарованная чем-то неведомым.
— Это за год до смерти, — сказала Ирина Алексеевна. — В поход они собирались, дома фотографировались... Как магнитом их в эти горы тянуло, отец говорил тогда — не ходи, добром это не кончится. И прав оказался... Так и вышло.
— А есть у вас ещё фотографии? — спросил Саша с надеждой. — Может, кто из их института снимался с ней, а у вас сохранились снимки?
— Я посмотрю, погоди минутку... — Ирина Алексеевна листала фотоальбом. Старый, синий, с завязочками. — А, вот... Это она с твоим папой и с Володей Айзенштатом. Он, как говорили, был в Дашу сильно влюблён, этот Володя. Но сама я его никогда не видела, он к нам не приходил.
— А откуда вы знаете, кто это? — спросил Саша.
— Так вот же, написано...
«Памир, 1965 год. На память Дашуньчику от Володи и Вити»
— Понятно... а ещё есть? Вы простите, что я прошу, но очень надо.
— Сашенька, а что там такое-то случилось? — спросила Ирина Алексеевна.
— Да пока, вроде, ничего, — пожал плечами Саша. — Кое-что нашли про этот институт, решили разузнать. Ведь, получается, Дарья не одна погибла. Выходит, что там погибло гораздо больше народу, почти все, кто там работал.
— Разве так бывает? — подумала вслух Ирина Алексеевна. — Странно это.
— Было бы не странно, я бы и не спросил. Да и вообще... Я тут подумал, что по отношению к отцу это было бы справедливо, хотя бы узнать, как он жил, где работал, что делал. А то мы живём — и ничего вокруг себя не видим, понимаете? — спросил Саша. В те минуты он заставил себя поверить, что говорит правду. И Ирина Алексеевна поверила ему.
— Это правильно, Сашенька, — покивала она. — Верно. Только больно редко сейчас у нас дети думают о том, что с их родителями было когда-то. Вот Стас совсем не задумывается, как мне кажется.
— Да нет, что вы, — заверил Саша, немного покриви душой. — Стас первый предложил этим всем заняться, между прочим. Так, поначалу просто сидели, вспоминали родственников...
— Тогда молодец. Похвалю потом, что тётку вспомнил. Ты не поверишь, Саша, как быстро жизнь летит! Мне временами кажется, что вот только-только мы были молодые, что только-только школу закончили, куда-то там поступать собирались... потом вдруг — раз! И дети у всех... а чужие дети быстро растут, знаешь ли... раз! И уже эти дети школы позаканчивали. Я же не чувствую, что мне шестьдесят, Сашенька. Что в шестнадцать, что сейчас... вот только время остаётся всё меньше и меньше.
— Да ну что вы, ей Богу!.. — возмутился Саша. — И не думайте даже, что вы говорите такое! Вы ещё молодая и привлекательная женщина, Ирина Алексеевна, и грех вам говорить такие глупости.
— Может, ты и прав, Саша. Дай Бог.
— Да не «Дай Бог», а серьёзно. Ваш отец сколько прожил?
— Восемьдесят девять.
— А мать?
— Девяносто один.
— И что вы говорите после этого? Что время остаётся всё меньше? Да вы ещё всех нас переживёте, — заверил Саша. Он ещё не подозревал того, что в этот момент был самым настоящим пророком — Стасова мать прожила девяносто три года. Не рекорд для этой семьи, но очень солидно, что говорить. Если бы он узнал — то, вероятно, возгордился бы.
— Твоими устами — да мёд пить, — Ирина Алексеевна убрала фотоальбом в секретер. — Дождёшься этих охламонов?
— Стаса с Евгенией? — спросил Саша. — А скоро вернуться?
— Обещали, что в пять. Очень надеюсь, что не соврут и придут ко времени.
— Это хорошо, а то я Стасу тут диск принёс, отдать бы надо, — Саша подошёл к окну, выглянул. — Так вот же они!
— Где?
— Они стоят во дворе и преспокойно пьют пиво! — ответил Саша. — Я сейчас к ним спущусь, чтобы поторопить немножко. А то меня дома, боюсь, ждут...
— Хорошо, Сашенька. Пиво это... просто безобразие, слов нет у меня. И чего в нём такого вкусного, я не пойму? По-моему, это просто взяли кучу обмылков, взбили, чтобы пена была — и всё. По крайней мере, вкус у вашего пива, как у хозяйственного мыла, не иначе.
— Кому что нравится, — философски заметил Саша. Спорить он не решился — нервы надо беречь. Конечно, за пиво обидно, но это — мелочи, можно и перетерпеть.
***
— Кормилкин, ты меня довёл, — пожаловался Стас интимно. — Я и не думал, что ты так всерьёз отнесёшься ко всей этой ерунде. Ну и что, что там такое произошло? Чего особенного-то, скажи на милость?
— Я и сам не понимаю, — признался Саша. — Тянет меня почему-то с этим всем разобраться. Словно это всё важно.
— Для кого? — Стас возмущенно хлопнул себя по коленке ладонью. — Для тех покойников? Для твоей матери, которая, как я понял, про это и слушать не хочет? Для моей, которая теперь плакать будет до вечера, сестру вспоминая? Нет, Сашка, ты не прав.
— Прав. Знаю, что прав, — ответил Саша.
— Ты не ответил на мой вопрос, — заметил Стас, вытаскивая из сумки ещё одну бутылку пива.
— Для кого важно? Прежде всего — для нас. Игорь Юрьевич, между прочим, ничем просто так пока что не интересовался. Он мужик серьёзный, сам знаешь.
— Ой, Кормилкин... — Стас ополовинил бутылку, задумчиво почесал переносицу и вздохнул. — Ну, допустим. Что мы имеем на данный момент?
— Кашу. Полнейшую причём. Обрывки, осколки, неточности. Казанцев пытается вытащить что-то из архивов, но он заранее предупредил, что навряд ли что получится.
— Честность красит человека, — заметил Стас.
— А человек играет на трубе, — подытожил Саша. — У кого бы узнать, что за тематика была у этого НИИ. И какое название?
— Кормилкин сегодня без балды совсем, — Стас ухмыльнулся. — Тематики не знаю, а вот название — пожалуйста. «Очакого-4».
— Мать сказала?
— Пушкин... естественно, кто ещё. Она, кстати, пообещала найти кого-нибудь, кто может быть в курсе.
— Что-то я в это не верю... в то, что найдёт. У меня странное ощущение... А вот про тематику тут подумалось, кстати!.. Дед сказал, что возил в институт животных. Значит, это были биологи.
— Почему? Мало ли кому могут понадобиться крыски? Или мышки? Или свинки? Может, это были физики?
— Отец был химиком, — заметил Саша. — Мама поговорку тут вспомнила... «Все химики — ноль, только физики — соль». А ты говоришь.
— Хорошо, допускаю. Нет, Саша, это были биологи, точно. Тётка какой институт кончала? Биологический факультет. Лет ей было мало, посему она вряд ли имела ещё одну специальность. А работала по своему профилю, и никак иначе. В те годы только так и можно было. Ты, впрочем, в курсе...
— Да уж... но что тогда отец там делал?
— Да мало ли что!.. — отмахнулся Стас. — Значит, было нужно.
— Значит, было, — согласился Саша. — Стас, и как тебе всё это?
— Хорошо. Весело и интересно. По крайней мере, пока. Посмотрим.
***
Это было какое-то новое ощущение. Что-то в нём было, верно, сродни ощущению, что даёт открытие. Может быть, Ньютон с его пресловутым яблоком испытал подобное. Саше это ощущение было совершенно незнакомо, он и не думал, что когда-то сможет испытать что-то подобное. Ново и очень интересно. Для себя он понял, что раньше никогда, по сути дела, ничего не искал. А тут... Вот он, истинный охотничий азарт. Только теперь он начал понимать, что человек способен испытать на самом деле. Мы живём в мире урезанных, скупых эмоций. Мы боимся «проявиться» в полной мере, показать себя такими, какие мы есть. Социум. Мнения. Рамки.
Саша прогнал несколько фамилий из списка через телефонную базу, решил посмотреть, что получится. Получилось так себе. Слишком много народу. Наглости звонить по указанным телефонам у Саши не хватило, он побоялся нарваться на грубость, тем более, что люди в наше время непредсказуемы.
Тупик. Непонятно, куда идти, откуда начинать. Нет, с телефонами ничего не выйдет, это понятно, но можно попробовать поискать знакомых, которые помнят тех, кто в списке... и что дальше с ними делать? Допустим, есть кто-то, кто помнит семейную пару... как их там, Беловы? или этот, к примеру... Панов. Ну, хорошо, допустим, нашли. И что скажут эти мифические знакомые Беловых и Панова? «Да, помним... надо же, сколько лет-то прошло!.. Где работали? Нет, не знаем, знаем только, что тема была секретная, и что про неё нам никто не говорил... Простите, а кто вы-то сам будете?»
Бесплодные раздумья длились до глубокой ночи. Саша пил чай (на этот раз простой, чёрный), мотался по квартире, как неприкаянный, про почту забыл, и читать расхотелось. И вдруг...
Саша остановился посреди комнаты, хлопнул себя по лбу.
— Ну и дурак же! — сказал он в пространство. — Нет, какой дурак!..
Он вспомнил с предельной ясностью короткий момент сегодняшней беседы со Стасовой мамой. «Так вот же, написано: «Памир, 1965 год...»
— Горы, — сказал Саша сам себе, но какую-то секунду ему показалось, что весь дом слушает его. — Памир... А ведь должен же был кто-то догадаться. Или я. Или Игорь Юрьевич. Просто мне повезло, я дошёл до этого раньше. Интересно. А ведь может получиться, действительно может... Повезло.
***
— «Сизиф», Игорь Юрьевич. Вот что нам нужно попробовать поискать. Разгадка этой загадки, если это, конечно, загадка, будет в том, что такое «Сизиф».
— Поищем, — согласился следователь.
День шел к вечеру, уже смеркалось. По чести сказать, делать ни Саше, ни Игорю Юрьевичу ничего не хотелось. В такой день хорошо просто посидеть, попить пива... и ни о чем не думать.
— Игорь Юрьевич, так на чем мы остановились? — поинтересовался Саша.
— На проекте, — ответил следователь. — Есть область исследований, которая находится на стыке нескольких направлений. Космос мы исключили. Что остается?
— Ну, во-первых, оборонка, — начал Саша. — Смотрите сами. Отец химик, есть биологи, есть инженеры. У меня напрашивается вывод, что они там разрабатывали какое-то биологическое оружие.
— Почему? — живо спросил Игорь Юрьевич.
— Потому, что это все действительно приходится на стык. Химик проводит синтез вещества, биолог проверяет на животных, инженер создает... черт его знает, может, какие-нибудь там контейнеры, что-то еще для перевозки, для хранения, для... не знаю, но можно что-то предположить.
— С натяжкой, — неохотно произнес следователь. — Хорошая версия, согласен. Только записка и заключения к ней не подходят. Вернее, подходят, но не по всем параметрам. Вот погляди... — он положил на стол пачку листков и стал в них методично рыться. — Что-то странно у нас получается, не находишь? Институт, который по твоим словам занят разработкой, исчезает с горизонта в шестьдесят седьмом году. Все, кто в нем работал, за редким исключением, покидают этот бренный мир. А проект «Сизиф», о котором идет речь в записке, продолжает существовать. Как? Без института?
— А если институт отдал в испытание какую-то разработку? — осторожно спросил Саша. — И сам стал не нужен?
— Не получается. Дело в том, что исследования, о которых говоришь ты, требуют постоянных доработок. Ведь у противника чуть не каждый год появляется что-то новое. А тут что? Всех сотрудников перерезали — и успокоились на достигнутом?
— Так что же это такое? — спросил Саша.
— Да что угодно. Только не оборонка. Будем думать. Поехали в Савино смотаемся, поглядим на это все еще разок.
— Только придется ехать с дамами, — сказал Саша. — Я не знаю, как у вас, но у нас уже назревает ссора из-за наших постоянных отлучек.
— У нас тоже, — вздохнул следователь. — Что ж, возьмём, коли так... Нет, Саша, это не оружие.
— А что тогда? — спросил Саша насмешливо. Ему очень хотелось поверить в свою версию.
— Пока не знаю, но догадываюсь.
— И что же?..
— Подозреваю, что это связанно с разведкой или чем-то подобным... вполне возможно, кстати, что сотрудников потом взяли других, институт перенесли в какое-то другое место. Мало ли как... А на разведку это очень похоже. Тут ведь все средства хороши, согласись. Да и фраза о «пятерых пленных» подходит.
***
На этот раз Савино встретило их проливным дождём. Платформа была пустынна, народ предпочёл остаться в здании вокзала — охота ли мокнуть, если до поезда ещё больше сорока минут? Саша и Игорь Юрьевич спустились вниз с платформы и очутились на памятной Саше площади.
— Куда дальше? — спросил следователь.
— Там остановка, только надо расписание посмотреть. Кто его знает, этот автобус...
Расписание они нашли в самом углу площади. Пока Саша смотрел, Игорь Юрьевич огляделся.
Площадь была старая, это чувствовалось. В дальней её части начинался забор пивного завода, но это следователю интересным не показалось. А вот все остальное... «Интересно, те, кто тут работал, когда ходили по этой площади, чувствовали то же самое, что и я? — подумал следователь. — Или что-то другое? Впрочем, этого я никогда не узнаю — спросить-то не у кого».
— Минут через десять должен подойти, — сообщил Саша, поворачиваясь к следователю. — Пойдёмте, Игорь Юрьевич.
— Пойдём, — согласился следователь, — а то вдруг раньше приедет.
— Может, — согласился Саша.
Они зашли в крытую часть автовокзала, справились у какой-то тетушки, где покупать билеты и сели на скамейку, выкрашенную в унылый зеленый цвет.
— Я только не могу понять, для чего были нужны собаки, — сказал Саша.
— Мало ли для чего? — пожал плечами следователь. Он сидел, поставив кейс с бумагами на пол, и озирался вокруг. — Показалось, что ли?..
— Кого вы увидели? — спросил Саша, тоже оглядываясь.
— Ты его не знаешь, — Игорь Юрьевич напряженно всматривался в толпу. — Мой сокурсник бывший, Валерка. Неужели он все еще тут живет?
— Может, стоит к нему подойти? — спросил Саша.
— Подойдем, — согласился Игорь Юрьевич. — Он, по-моему, тоже меня узнал... вон, машет! Пошли. Только, Саш. Ты поменьше говори, а то он такой мужик ушлый... до всего доискивается... то ли профессия сказывается, то ли от природы это. Я его с год не видел. Может, он скажет что-то по делу. Хотя в это слабо верится.
***
— Вот, мальчики, посмотрите, что я сумела, — сказала Светлана, вытаскивая из сумки папку с документами. — Я таки нашла того, кто помнит одного из этих ваших чудиков.
— Как? — ошарашено спросил Игорь Юрьевич.
— А так. Надо было на штамп посмотреть. Вы этого не сделали, а я сделала. И выяснила, что, во-первых, эта ваша выписка была сделана не Воронцовым, а во-вторых...
— Как не Воронцовым? — спросил Саша.
— А так. Я всё-таки врач, и с подчерками разбираюсь получше вашего. Это не Воронцов, а Гришин подписал анамнез. Кстати, Гришин был заведующим инфекционным отделением одной больницы, которая от нас находится буквально в двух шагах.
— Так... и что?
— То, что я уже там побывала. У меня тоже отпуск и делать мне тоже нечего. Ну, как? Продолжать? Интересно?
— Свет, не то слово, — признался Игорь Юрьевич. — Мы с Сашей просто лохи по сравнению с тобой.
— Не прибедняйся, каждому своё. Так вот, я не о том. В той больнице мне показали нянечку, которая работает там больше тридцати лет.
— И?!
— Она не только прекрасно помнит Гришина и Воронцова. Она помнит пациента, и помнит, при каких обстоятельствах был написан этот анамнез.
В комнате повисла тишина. Света, довольная произведенным эффектом, откинулась на спинку стула и с гордостью смотрела на растерявшихся мужчин.
— Ну, дела... — проговорил Игорь Юрьевич. — Пока мы с тобой шатаемся по развалинам почти без толку, человек такую работу провернул.
— Рассказывать? — ехидно спросила Света. — Или пока повременить?
— Рассказывай, не томи, — попросил следователь.
— Ну вот, на чём я... а, да. Я, конечно, удивилась — как, почему, столько лет. Да и больных, сами понимаете, сколько через нас проходит. А она — такое только один раз было. Рассказала, что дежурила на сутках и ночью в отделение привезли какого-то человека. Причем не просто так, с улицы, а приехало большое начальство и всех поставило на уши. Мол, если помрёт, то головы полетят. По её словам, привезли они уже фактически труп — температура около тридцати двух, аритмия, дырка в груди кое-как заштопана, изо рта кровотечение было — туберкулёз, кровохарканье. Словом — труп.
— Погоди, разве с такими симптомами живут? — спросил следователь.
— И не с такими... иногда. Но тут, по её словам шансов просто не было — безнадёжный. Так этим и сказали, которые привезли. Нет, понятно, больного сразу в отдельную палату сунули, медсестру приставили, все дела, но... — Светлана развела руками. — Словом, начальству на заклание отдали ординатора, он докладывает, сам ни жив, ни мёртв, а тут Гришин приезжает. Эта старушка санитарка про него говорила — врач от Бога был, царствие ему небесное. Его кто-то вызвал, кто — она не знает. Приехал на свою голову. Ему и сунули того больного. И стал этот Гришин его вытаскивать. Не отходил сутки. Я поинтересовалась, что он делал.
— И что? — спросил Саша.
— Всё, что мог. В общем, за сутки с лишним вытащили-таки буквально с того света. Можно сказать, за уши.
— Свет, такое возможно? Не врёт она? — спросил Игорь Юрьевич.
Света поморщилась, потёрла переносицу, пожала плечами. Тяжело вздохнула и ответила:
— Как тебе сказать. Возможно. Я примерно себе представляю, что там было. Если честно, я тоже поначалу сомневалась. Потом поверила.
— А что там могло быть? — спросил Саша.
— Понимаешь, Сашок... это же фактически уже кома. Да ещё осложнения на лёгкие — туберкулёз, ранение... это отёк. Тогда не было препаратов, которые по-настоящему эффективно помогают, то есть, они, конечно, были, но при слабом сердце их применять было нельзя. Даже нынешние противоотёчные препараты этим страдают, а тогда?.. За счёт чего тот же отёк можно согнать? За счёт усиления сердечной деятельности. А если пульс падает? То, что он у того пациента не просто падал, то, что там сердце останавливалось — это факт.
— И как же они справились? — спросил Саша. — Если это невозможно?
— А вот это и называется врач от Бога, — назидательно ответила Светлана. — Один нормального человека в гроб вгонит, другой безнадежного из могилы вытащит. Тут ситуация была такая, что пришлось — не больного, а себя люди спасали. И спасли.
— Кошмар какой, — пробормотал Саша. — Получается, что у нас люди умирают просто из-за того, что некому им помочь... вернее, никто не хочет этого делать...
— Ты в какой стране живешь? — ласково спросил следователь.
— Да я не про то, — отмахнулся Саша. — Меня это каждый раз просто убивает.
— Ой, Саша, — вздохнула Светлана
— Убийцу я за работой одни раз уже видел, мне вполне хватило. Так что обойдёмся без врачей, пусть даже самых хороших... в смысле, без их работы.
— Обойдёмся, — согласилась Светлана. — А что до того, как все это выглядит... да ничего в этом такого нет, уж поверь мне. Это так, ерунда. Мы отвлеклись. Так вот, я подхожу к самому интересному. На третьи сутки этот очнулся, что, как вы сами поняли, само по себе было удивительным. Гришин честно передал его другому врачу и уехал. А начальство осталось. И первым делом завалило в палату. Через несколько минут из палаты вылетает санитарка — что-то плохо, зовите врача! Дернули в палату, кое-как по новой откачали, начальство выгнали... а после всего подъехал такой мужичонка, неприметный, и попросил их всех, причём настоятельно, как я поняла, не впускать в палату начальство ни под каким видом.
— Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, это и был Воронцов, — сказал Саша. Игорь Юрьевич покивал.
— Угадали, — ответила Светлана. — Он самый. Не перебивайте, дайте досказать. Потом этот Воронцов приезжал по два раза в сутки — навещать. Всего тот человек у них пробыл меньше недели — его увезли долечивать куда-то ещё, куда — никто не знает, понятное дело. А его самого санитарка запомнила вот при каких обстоятельствах. Она пришла у него из палаты тарелки забрать после ужина, вечером. Он почти ничего не ел, ни с кем не говорил — преимущественно лежал, отвернувшись, да и всё. Но тут... она пришла, смотрит — опять еда стоит нетронутая, а этот сидит на кровати. Дышать ему тяжело было, поэтому поза такая... специфическая, что ли. Она спросила — может, врача позвать? Он головой покачал — мол, не надо. А сам всё в пол смотрит. Она опять приставать стала — почему не ешь? Давай, поешь, вон ты какой худой. Потом стала его пытаться расспросить — за что его тут держат-то, бедного? И советы давать — беги, мол, отсюда-то попроще будет, чем из тюрьмы. Тут он на неё глаза поднял — и ей хватило. Причём на всю оставшуюся жизнь.
— Это почему? — спросил Игорь Юрьевич. — Гипноз, что ли?
— Нет, отнюдь. Ей просто, по её словам, показалось, что ей душу наизнанку вывернули. Так и сказала. Он посмотрел, потом головой покачал и на все её речи ответил одним только словом.
— Это как же? — спросил Саша.
— «Бесполезно». Да, кстати, — Светлана сделала вид, будто что-то вспоминает. — Маленькая деталь. Зрачки у этого пациента были...
— Неужто вертикальные? — изумился следователь.
— Именно, — довольно ответила Светлана. — Ну, какого?..
3
Горы, начало
— Саш, ведь это действительно может сработать. Только если не выйдет — не переживай. Ещё чего-нибудь найдём, мир велик. Но ты молодец. Идея хорошая.
Я понимаю, что она хорошая, Игорь Юрьевич, но... — Саша задумался на секунду, пытаясь как-то превратить в слова секундное ощущение, посетившее его. — Как-то мне не по себе. Словно я пытаюсь сделать что-то запретное, понимаете?
— Не очень, — признался следователь.
Они сидели на лавочке подле Сашиного подъезда, тихий летний полдень действовал усыпляюще, умиротворяюще. Неподалёку играли дети, трое лет шести-семи, и один совсем маленький, ему было от силы года три. Саша следил за ними, сначала безучастно, затем его что-то заинтересовало, и он теперь старался понять — что же? И понял. Странно вели себя дети. Обычно малышей старшие недолюбливают, считают, что маленькие им мешают, а тут — наоборот. Малыш чувствовал себя комфортно, его никто не шпынял, не гнал, даже наоборот.
— Игорь Юрьевич, я хотел сказать, что мы, похоже, вступаем в какую-то область, в которую вступать нельзя. Ни за что. Словно... вы в проруби купались когда-нибудь?
— Бог миловал, — следователь поежился, передёрнул плечами. — А ты?
— Один раз. Мне хватило. Так вот — ощущение точно такое же, как и перед этой прорубью с ледяной водой. Нельзя. Нельзя туда лезть. Примерно так, — подытожил Саша.
— И что — прекратим? — поинтересовался Игорь Юрьевич. Он тоже наблюдал за детьми. Старшие затеяли игру в магазин, малыш постоянно умудрялся что-нибудь сбрасывать с импровизированного прилавка, а старшие, вместо того, чтобы его прогнать, лишь смеялись и терпеливо ставили по местам всякую чепуху, которая исполняла в игре роль продуктов.
— Нет, конечно, — Саша вытащил сигареты, закурил. — Я позвонил Стасовой маме, выпросил у неё кое-какие координаты. Там был такой человек, он занимался тем, что водил группы. Какой-то заслуженный альпинист, что ли? Я так и не понял. В общем, мы с ним договорились на пять вечера. Ольшанскую он помнит.
— Только её?
— В том-то всё и дело, что не только. Оказывается, больше половины людей из нашего списка увлекались горным туризмом.
— С чего бы это? — удивился следователь. — Странно. Всякие физики, химики, биологи — и горный туризм...
— Модно было, — уверенно сказал Саша. — Высоцкий, всякие там «лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал» и прочее. По крайней мере, я так думаю.
— Может быть, — неуверенно согласился следователь. — Хотя сомнительно. Целый институт фанатов туризма? Не за туризм же их, в конце-то концов, всех подчистую изничтожили.
— Это верно, — поморщился Саша. — А всё же съездить не мешает. Он, правда, уже совсем старый, этот инструктор, ему под восемьдесят. Но, судя по голосу, всё ещё бодр и не в маразме. Поедете со мной?
— А как же, — следователь поднялся, потянулся, расправляя спину. — Далеко он живёт?
— Порядочно, — виновато ответил Саша. — Первомайская.
— Это ещё ничего, — облегченно заметил Игорь Юрьевич. — Жить можно. Давай так — я сначала смотаюсь домой, душ приму, пообедаю, и вообще... а потом заскочу за тобой и отправимся к этому... как его, кстати?
— Павел Никифорович Самойлов, — ответил Саша, вставая. — По-моему, хороший мужик. Может, чего и расскажет.
***
— Зачем они все ходили? — старик, седой, высохший, но всё ещё жилистый, крепкий, не смотря на годы, хитро улыбнулся. — А вам это зачем знать? Ищите что-то?
— Да как вам сказать, — замялся Саша. — В принципе ищем. Вот только что — сами не знаем.
— И много нашли? — полюбопытствовал Павел Никифорович.
— Почти что ничего, — ответил следователь.
— И не найдёте. Я в своё время тоже не нашёл. Хотя, честно признаться, пытался. Чего греха таить.
Саша с изумлением посмотрел на собеседника. Старик плохо вписывался в интерьер квартиры, он словно бы нечаянно тут оказался, заскочил на время, чтобы вскоре опять уйти из этого дома. Нет, теперь не уйдёт. Годы не те.
Маленькая убогая кухонька, освещённая сквозь грязное окошко лучами заходящего солнца, явно требовала ремонта. Но для Павла Никифоровича это не имело никакого значения. Так же, вероятно, как и тараканы, вольготно разгуливавшие средь бела дня по старой облупленной чугунной мойке.
— А что вы разыскивали? — спросил Саша.
— Я хотел узнать, за каким рожном они таскаются с нами. И могу сказать, что горы их интересовали в последнюю очередь.
— Так зачем они тогда ходили? — удивился Игорь Юрьевич.
— А чёрт их знает. Вели они себя так, словно что-то искали, понимаете? И, кстати, иногда находили. Только вот что?.. — старик почесал в затылке, потёр переносицу. — Это, наверное, одному Богу ведомо. Странные они были. Хорошие ребята, добрые, понятливые. Но с дурью в голове.
— Вот даже как... — протянул Саша. — Да, дела... А почему хорошие?
— Почему хорошие? Да всяк по своему. Деньгами делились, вещами. Какое наше время тогда было? Вы-то молодые, и не помните ничего небось. А тогда... Тушенки там банка, сгущенки — уже событие. Деликатесы. А уж про колбасу вообще молчу. Или про сублимированное мясо. Ведь в горах что главное? Чтобы вес был поменьше. Вот и тащили с собой...
— А что вы ещё про этих всех помните? — спросил Игорь Юрьевич.
— Что помню? Вы, кажется, про Дашу спрашивали? Про Ольшанскую? Хорошая девочка была, глазастая такая. С ней-то всё понятно. Горы, они и есть горы. Ушла в туман — и с концами.
— Не нашли? — спросил Саша.
— Найдёшь там, — махнул рукой старик. — Ущелье.
— А искали? — спросил следователь.
— А как же! — Павел Никифорович аж возмутился. — Конечно, искали. Да только бесполезно это было. В горах бывает. Некоторые вон чёрного альпиниста видели, к примеру.
— А это как? — поинтересовался Саша.
— Как?.. А так. Идёшь ты вечером по маршруту, и вдруг видишь — рядом с тобой кто-то есть. Может даже окликнуть, позвать. Бывало, что из-за этой нечисти люди с тропы сходили, терялись. По-всякому.
— А про остальных вы что знаете? Вы сказали, что с Дарьей всё было просто и понятно. Значит, с кем-то было непонятно?
— Было.
Старик встал, подошёл к раковине и стал пить из-под крана. Он явно тянул время, не хотел говорить. Саша молча наблюдал за ним. Он испугался — поторопишь, ничего не расскажет. Игорь Юрьевич, видимо, тоже это понял. Павел Никифорович опять сел к столу, опустил тяжелую голову на руку.
— Было, — ещё раз повторил он. — Много чего было. Вон хоть Беловых взять. Попали под лавину. Да только все видели, что лавина шла метрах в тридцати от них. Я тоже видел. Потом как будто помрачение на всех нашло... солнце исчезло, звуки, небо... смотрим, а там только какое-то их тряпьё из-под снега видно. Ну, пока откопали... сами понимаете.
— А ещё? — спросил Саша.
— Ещё? Не хотел говорить, тут уж совсем мистика какая-то. Рем, начальник этих всех, очень по странному погиб. Пошли они, значит...
— Кто? — не понял Игорь Юрьевич.
— Да помощник там был, радист, парнишка. Лет двадцать ему было, а имени я не помню. Помощник этот и Рем, собственной персоной. Куда — это вам ничего не скажет. Ну, есть там такой маршрут. Пятидневка, довольно сложный, но — ничего особенного. Пошли, значит. На третьи сутки Рем на связь вышел. Радист у него умер.
— Как — умер? — опешил Саша.
— А так вот. Почки отказали — и загнулся.
— В двадцать лет? — не поверил Игорь Юрьевич.
— Да, в двадцать. Здоровый парень, никогда ничем не болел. И — на тебе. Рем оставил его и продолжил маршрут в одиночку. И на следующий день пропал сам.
— Как пропал? Так же, как Ольшанская? — переспросил Игорь Юрьевич.
— Держи карман! Как бы ни так! Нашли его, с вертолёта. Трое суток искали. И нашли. Но, — старик замялся, было видно, что говорить ему не хочется. Через силу он всё-таки продолжил. — Он словно в лёд вмёрз, понимаете? Как в этот... даже не знаю, с чем сравнить. Словом, такая большая ледышка, больше его самого, а он в середине. Только это была не ледышка.
— А что? — удивился Саша.
— Что-то типа капсулы. Он там внутри был живой, понимаете? Что-то говорить пытался, было видно, что губы у него шевелятся. Пытались до него добраться, как-то эту штуку расколоть, разбить. Только ледорубы от неё отскакивали, у пилы разом половина зубов отлетела.
— И что? — с замиранием сердца спросил Саша.
— Да ничего. Приехали военные и забрали. А нам потом мозги промыли капитально, чтобы мы не трепались. Вот я и не треплюсь, с шестьдесят шестого года.
— Как такое могло получиться? — в пространство спросил Саша. — Уж слишком нереально это всё.
— А я почём знаю, — отмахнулся старик. — Моё дело маленькое. Я же в ответе за то, что было. Что знал, рассказал.
— А что вы ещё знаете?
— Да только то, что после его смерти туда никто из них больше не приезжал. Словно они получили всё, что хотели. И даже более того. Или что их смерть этого Рема отрезвила.
— А он умер? — спросил Саша.
— А ты бы не умер, если бы не пил да не жрал? — вопросом на вопрос ответил Павел Никифорович. — Наверное, умер. Заметка-то была. Я её даже сохранил, кажется. Могу найти, если надо.
— Да не стоит, — сказал Игорь Юрьевич. — Там как всегда, наверное. «Безвременно ушёл от нас... верный товарищ, член партии, и т.д.» Так?
— Так, — согласился старик. — Иначе в те года и не было. Они его, наверное, до сих пор из этой штуки выковыривают...
— А если лазером? — спросил Саша.
— Не пробовал, — огрызнулся старик. — Может, они и пытались. Я-то откуда могу знать?
— Нет, что вы... Мы и не думали. Просто... уж больно это всё таинственно. Горы, походы, маршруты, палатки. Лавины, туманы, капсулы какие-то...
— Хорошее время было. Странное, но хорошее. А про капсулы... знаете что, молодые люди, я говорю только о том, что сам видел. Мне придумывать незачем. Да и не сумею я ничего выдумать, склад ума у меня не тот, — сказал Павел Никифорович.
— Мы вам верим, — Игорь Юрьевич пристроил на колени кейс и стал шуровать в каких-то бумажках. — Я ещё один момент хотел уточнить, если вас не затруднит. Сколько всего человек из этого списка погибло в горах, вы не в курсе?
Старик взял у следователя из рук бумажку и задумчиво на неё посмотрел.
— Я всех по фамилиям не упомню, — признался он минуту спустя. — Беловых двое, Ольшанская, Викторов... парнишки, который радистом был, тут, похоже, и нету. Пожалуй, всё.
— Значит, их было четверо, — подытожил Игорь Юрьевич. — Про остальных вы, вероятно, ничего не знаете.
— Погодите-ка, — Павел Никифорович задумался. — Постойте. Вот этот Фридман... по-моему, он под поезд попал. Девочки по нему даже плакали.
— Вы точно помните? — спросил Саша.
— Столько лет прошло... кажется, этот.
— А не Айзенштат? — спросил Игорь Юрьевич.
— Нет, не Айзенштат, — уверенно сказал старик. — Помню, что еврей. Но, по-моему, всё-таки Фридман.
— Интересно, — протянул Саша. — Значит, с... с пятерыми всё примерно ясно. Но вот что случилось с остальными? Ещё двенадцать человек осталось.
— Что вы такое ищите? — спросил Павел Никифорович.
— Мы и сами не знаем, — признался следователь. — Это всё получилось совершенно случайно. К нам руки попали старые документы, мы решили покопаться и наткнулись на всю эту историю.
— И чего? — с недоумением спросил старик.
— Да пока ничего. Просто вот эта фамилия... видите — Кормилкин, это мой отец, — сказал Саша тихо. — Тут и дата смерти не проставлена, он умер позже.
— А ну-ка повернись, — попросил старик. — Во дела! Точно!.. И не подумал бы никогда, он ростом пониже был.
— Это точно, — улыбнулся Саша. — До сих пор не поймём, в кого я такой. Мать говорит — в деда.
— Ну и жизнь, — ни к кому не обращаясь сказал старик. — Чего в ней только не бывает. Удивительно. И долго вы уже ищите?
— Нет, недавно начали, — ответил Игорь Юрьевич. — Если бы нам кто-нибудь ещё подсказал, что нужно искать.
— Я вам вот что ещё скажу. Я, конечно, во все эти дела не особо верю, но эти все, — старик ткнул пальцем в список, лежащий на столе, — они все туда с кем-то советоваться ходили. Я один раз слышал такую фразу: «За откровением пойдёшь? Нет, мне вчерашнего хватит, до сих пор половины не понял». Ясно? Говорить они туда таскались. Вот только с кем и о чём — не знаю. Да и знать не хочу. Мне и без этого хорошо.
***
— Бред, — сказал Игорь Юрьевич, когда они вышли на улицу.
— Бред, — эхом откликнулся Саша. — Нет, правда. Что у нас получается на данный момент?
— Гора древних трупов, потом рассказ твой матушки и эти записки. Интересно, что такое — номер пятый?
— Может, это как-то связанно с горами? — робко предположил Саша. — Хотя в записках с этим номером про горы ничего нет.
— Сотрудник? Какое-то кодовое название? — Игорь Юрьевич хмыкнул. — Тоже не подходит.
— Почему? — полюбопытствовал Саша.
Они стояли во дворе, в тени большого старого клёна. Где-то неподалёку шумели машины, спешили куда-то вечно усталые и озабоченные чем-то люди, но тут, под клёном, ничего этого словно и не было. Пустота. Ажурная тень дерева — и звенящая пустота в мыслях.
— Предположим, это какой-то человек, — Игорь Юрьевич вытащил сигареты и закурил. Саша последовал его примеру. — Тогда почему с номером? Заключенный? Тоже не годится.
— И кто такая эта Валя, которая молодая и красивая? — спросил Саша. — Это вообще непонятно откуда взявшийся персонаж.
— В первой записке было сказано о... — Игорь Юрьевич вытащил из сумки прозрачный файл и прочитал, — о почти во всём людях, глаза которых выдавали породу их обладателей. Одного из этих «людей» Алексей Лукич и называет «пятым».
— Причем с большой буквы. Словно это — имя, — заметил Саша.
— Про Валю... я думаю, она была, скорее всего, помощницей этого Воронцова. Вместе работали, наверное.
— Возможно, — согласился Саша. — Только тут ещё большая путаница получается. Может, порисуем для ясности?
— Давай, — согласился следователь.
Они уселись на лавочку, Игорь Юрьевич извлёк из другого файла лист чистой бумаги и они приступили. Через полчаса на листе получилась следующая запись, вся исчирканная стрелочками и вопросительными знаками:
институт «Савино-4»
сотрудники (17 фамилий) — Воронцов, доклад
Ольшанская письмо Валентине, заключение
горы, погибшие сотрудники
— Пока всё, — подумав, сказал Саша. — Больше, похоже, ничего и не было.
— Да, пока есть только две цепочки, причем связанны они лишь на раннем этапе, дальше делятся.
— Значит, так оно и было. Потом эти ниточки разошлись в разные стороны.
— Я знаю, чего не хватает, — вдруг сказал Игорь Юрьевич. Он взял ручку и пририсовал возле строчки «Воронцов» жирный вопросительный знак. Подумал секунду и поставил такой же знак возле строчки «Савино-4».
— Это вы про что? — не понял Саша.
— Связка должна быть. Эти люди... они все повязаны работой, Саша. Только работой. И именно про эту работу мы ничего не знаем.
— Всё верно. Что ж, поищем. Думаю, найдём, — сказал Саша.
***
— Кое-что помню, — дед Васи, того самого, который принёс следователя странные документы, на секунду задумался. — Помню, как он от нас переезжал. В этот день он очень странным был.
— В смысле? — не понял Игорь Юрьевич.
— А в том смысле, что он приехал пьяным в дупель, и стал собираться. А мы его уговаривать начали, что, мол, зачем тебе всё это надо, куда ты мол, на ночь глядя, и прочее в том же духе. Останься дома, не нужно ехать. А он...
— А он что? — спросил Саша.
— А он всё равно уехал. Но кое-что перед этим сказал.
— И что же? — поинтересовался Игорь Юрьевич.
— Дословно я, конечно, не помню, но, если под напрячься, то... примерно так. «Я и врагам не пожелаю того, что сегодня делал. С людьми так нельзя поступать, это же фашизм какой-то. Это неоправданная жестокость, так нельзя».
— А ещё что? — спросил Саша.
— Сейчас, погодите... А, вот! Он сказал так. Что, мол, когда человек задыхается, это очень тяжело видеть. И что он слишком старый для таких дел. И ещё. Что один всё время плакал, а второму было плохо и холодно, и он старался натянуть на себя одеяло, а рука была разбита, и он не мог.
— Кто не мог? — не понял следователь.
— Если б я знал, — вздохнул дед.
— Анатолий Алексеевич, а вы не помните никаких имён? — спросил Игорь Юрьевич.
— Нет, он не говорил. Я до сих пор удивляюсь, как он тогда доехал. Он же пьяный был, как последний алкаш, а «Волга» — машина тяжёлая в управлении. Мог элементарно разбиться.
— Вы говорите — «Волга»? — удивился следователь. — Неужто своя?
— Да нет, служебная, — ответил Анатолий Алексеевич. — На свою он так и не накопил. Не досуг ему было, хотя мы и просили. Ни дачу, ни машину так и не сделал. Хотя зарплата у него была о-го-го. По крайней мере, нам он исправно помогал. До сих пор помню. И заказы по праздникам, и икорка, и колбаска, и всякие другие дела.
— А вы к отцу как относились? — ни с того ни сего, как показалось Саше, спросил следователь.
— Хорошо, как же ещё? — удивился Анатолий Алексеевич. — Только уж больно он был скрытный. Так мы и не узнали, где он работал, что делал.
— А вы сами что думаете? — спросил Саша.
— А чего думать? По специальности он работал, хирургом. Вот только где, с кем — одному Богу ведомо. Хорошо, что всё хорошо с ним кончилось.
— В смысле — «хорошо»? — не понял Саша. — Вы же сказали, что он умер.
— Я говорю о том, что он не попал ни в какую заваруху, что всё-таки как-то по-человечески с ним всё кончилось. Он же очень сильно переживал из-за чего-то. Это его, видно, и добило. Мы так решили.
— А вы не могли бы поподробнее рассказать, в чём это выражалось? — спросил Игорь Юрьевич.
— Да как сказать... — Анатолий Алексеевич задумался. — Понимаете, по человеку видно, что ему что-то покоя не даёт. Нервный, дёрганый, да ещё и неизвестность эта. Он, наверно, очень хотел высказаться, да не мог. Мы же его редко видели, а при встречах, по-моему, его так и подмывало... мол, спроси меня, сынок, спроси. Может, и отвечу.
— А вы? — Саша подобрался, пристально посмотрел на Анатолия Алексеевича.
— А я так и не спросил. И не жалею. Там какие-то нехорошие дела были, зачем эту пакость в семью тащить? Это, кстати, его слова были. А раз он так считал, значит не зря. Мучился он от того, что не имеет права поделиться. То, что Васька эти его бумажки нашел — плохо. Лучше бы не находил он их вовсе. Смутные тогда времена были, если вы понимаете, о чём я. Тяжелые. В плане того, что постоянно одни несчастья на страну да на людей валились. Чернобыль тот же взять. Или землетрясения эти... как их... Спитак и... чёрт, забыл, память уже неважная стала. А, Ленинакан.
— Простите, Анатолий Алексеевич, вы не помните, что он говорил про свою работу тогда, когда... ну, перед тем, как он умер? — осторожно спросил Саша.
— Что говорил?.. Да, одна фраза запала, было дело. Он сказал, буквально за неделю до смерти, что теперь-то уж точно всё. Все умерли, больше делать нечего. Пора, мол, и мне на покой. Мы ему — прекрати, перестань, что ты несешь? А он — я знаю, что говорю, своими глазами видел. Мы — что видел? А он грустно так посмотрел на нас и отвечает — видел, как люди своими руками своё спасение губят. И всё. Больше ничего.
— Скажите, а ваш отец горным туризмом не увлекался? — спросил следователь. — Не помните?
— А чего тут помнить? — удивился Анатолий Алексеевич. — Никогда в жизни не увлекался. Он, по-моему, и горы-то только по телевизоры или в кино видел. А что?
— Да нет, ничего. Значит, не ходил. Тогда при чем же тут этот чертов список? — ни к кому не обращаясь, спросил Игорь Юрьевич.
***
Саша и Игорь Юрьевич сидели у Саши дома и снова рисовали на листе бумаги схему, подобней той, что наспех набросали днём. За окном тихо вставал необъятный летний вечер, деревья, с неразличимой в темноте листвой, молчали, словно прислушиваясь к шагам поздних прохожих. Город затихал, уставший от света и жары.
— Интересно, о чём думали люди в то время по вечерам? — спросил Саша.
— О том, где добыть кусок колбасы, — не поднимая головы от схемы, ответил Игорь Юрьевич. — Или пачку масла.
— Намёк понял, иду готовить ужин, — Саша поднялся, потянулся. — Кроме яичницы ничего предложить не могу.
— Сразу видно, что Марьяна на даче, — вздохнул Игорь Юрьевич.
— У Стаса Женька в Москве, вместе с ним. И он говорит, что иногда ему очень хочется, чтобы она была на даче, — заметил Саша. — Так что... Кстати, Стас тут позвонил и попросил нас приехать. Женька что-то странное и очень большое рисует, он хочет нам показать. В сканер это «что-то» не лезет, никак.
— Ладно, это мы на досуге. Саш, глянь, что получилось. Одна перемычка — в самом начале цепочки. И ещё одна — позже, почти под конец. Я думал, что его что-то заставило вспомнить про этих людей после прошедших после их смерти девятнадцати лет. И понял, что.
— И что же?
— Вот эта фамилия. Айзенштат. Видишь, тут есть пара указателей, которые мы в спешке упустили. Смотри, возле фамилии Айзенштат стоит вопросительный знак. Так?
— Так.
— Значит, он не умер, этот Айзенштат. И появился в поле зрения Воронцова где-то в середине восьмидесятых. А теперь посмотрим, как появился. Вспомни записку. Там была такая фраза: спроси своего мужа, как это делается, он очень хорошо умеет бегать, хотя тебе об этом, понятное дело, не рассказал. Его право. Понял?
— Что понял?
— Да этот Айзенштат — муж той самой Вали, которой адресована записка! Вот почему тут появляется список. Человек его составил просто для себя, для памяти, ещё не знаю для чего.
— Игорь Юрьевич, а как быть с тем бредом, из которого эта записка в основном состоит? — спросил Саша. — Посмеялись, пальцами у виска покрутили. И дальше что? Что это за люди такие странные? Которые не люди?..
— Это мы пока оставим. Мало ли что это могло быть? Страна у нас большая, всё возможно. Сам понимаешь, то, что к делу не относится, мы пока что откладываем в сторону. Но на время. Мы до этого ещё дойдём, если понадобится.
— А пока не нужно? — Саша с удивлением посмотрел на следователя. — Мне кажется, все эти описания — самое интересное в этой записке.
— Это тебе только кажется. Нет, самое интересное другое. Самое интересное то, что он явно предчувствует что-то, поэтому обращается к этой Вале даже не с просьбой, а почти что с приказом — беги. Это настораживает.
— «Если умрёт Пятый — беги», — прочёл Саша. — Порода обладателей... чёрт, я совсем запутался.
— Ничего, распутаем, — пообещал следователь. — Иди, жарь яичницу, есть охота.
— Вам как? С колбасой, с хлебом, с луком, с помидорами? — спросил Саша.
— Со всем. Из трёх яиц. И поскорее, а не то я съем листок со схемой. Он от меня ближе всего находится. И вот ещё что, Саша, — Игорь Юрьевич встал из-за стола, покрутил головой, разогревая занемевшие от неподвижности мышцы. — По-моему, Анатолий Алексеевич говорил нам про людей из этой записки. Тебе так не кажется?
— Может быть, — согласился Саша. — Только тогда совсем ничего не понимаю. Люди... странные люди... глаза, какие-то братья... чушь.
— Как братья. Видимо, просто сходство.
— Ну, хорошо. На сегодня хватит. Разберёмся, не привыкать. Ох, хорошо... Я вот думаю, что всё это нам может дать? В смысле — для чего мы это всё затеяли? Ведь путаница неимоверная, преступления как такового здесь нет, а дела нашего государства — сами знаете, что такое. Семь вёрст до небес и всё лесом, — Саша покачал головой. — Допустим, мы что-то и в самом деле раскопаем, но что нам это может дать?
— Чувство глубокого удовлетворения, — ответил Игорь Юрьевич. — Иди, готовь еду, Кормилкин. Иначе я и вправду съем что-нибудь, что есть не положено.
— Сейчас, уже пошёл, — Саша скрылся на кухне, но через минуту появился в комнате снова. — Мне кажется, что мы кое-что упустили.
— И что же? — поинтересовался следователь.
— Одну маленькую деталь. Каким образом Воронцов мог сойтись с таким количеством людей? Откуда он их всех узнал? Что вы думаете?
— Да, скорее всего... может, они работали вместе?
— Нет, не работали. Воронцов — хирург, причем, подчеркну, военный. А люди из списка — гражданские, учёные, к хирургии отношения не имели. Что общего?
— Понятия не имею, — признался следователь. — А ты что думаешь?
— Я считаю, что он мог занимать какой-то высокий пост, мог быть руководителем какого-то отдела, или не отдела... не знаю. Но он имел доступ к информации, причём, вероятно, весьма высокий уровень доступа. Иначе откуда такая поразительная осведомлённость о судьбах и времени смертей? Больше неоткуда. Сами посудите. Вот вы, к примеру, знаете, что происходило в вашем же отделении, скажем, последние три года?
— В общих чертах, — ответил Игорь Юрьевич. — А вывод?
— А вывод прост, как лапоть. Надо искать не людей из списка, а их начальника. Искать самого Воронцова, несмотря на то, что, казалось бы, он для нас самый доступный человек — вся семья перед глазами.
— Вернее, искать правду о Воронцове, — подытожил следователь. — Что ж, попробуем. Может, ты и прав, Саша, но я сомневаюсь.
— Почему? — живо спросил Саша.
— Это было бы слишком просто — начальник и подчинённые. А тут получается гора нестыковок, которые... хм, впрочем... Ладно, примем это как версию и поработаем над ней на досуге. Пойдёт?
— Хорошо, — Саша снова скрылся на кухне. — Одного не могу понять, чего нам неймётся? Сидели бы дома или на даче, жарили бы шашлык вкусный... А то сравни — яичница, пусть и помидорами, и шашлык из свинины. Эх...
***
Поев, они снова уселись за схему. С Сашиной версией о начальнике пришлось расстаться — критики она не выдержала, сломалась под градом аргументов. И не мудрено, в принципе. Какие, к шуту, подчинённые, когда разрыв в цепочке — почти что двадцать лет?.. Да ещё и Викторов, который и в самом деле действительно был начальником группы. Его куда девать?.. Нет, тут что-то другое. Потом Игорю Юрьевичу пришла в голову мысль о стороннем наблюдателе, но и её отвергли — не станет наблюдатель столь активно вмешиваться в процесс. Чего только стоит это предостережение!.. Накал страстей, трагедия, пафос... Впору слезливый боевик делать из этой записки. А что? И получился бы. Почему нет? Обязательно получился бы, да ещё классный, кстати. Не подчинённые это были и не сослуживцы. Скорее всего с людьми из списка Воронцова связывало прежде всего то, что на каком-то этапе они делали общее дело. Потом разрыв. А потом? Память не подвела старика, он сделал всё хорошо и правильно. Как надо. Записал нужные фамилии, проставил даты. Всё верно. Но что за дело?
— Саш, посмотри, какая штука получается, — Игорь Юрьевич закурил, откинулся на спинку стула и задумчиво поглядел в потолок. — Эти люди связаны медицинским заключением и прощальной запиской. И более — ничем. Так?
— Похоже, что так. Я не могу только уяснить для себя, какого чёрта он выписал фамилии?
— Этого я и сам не знаю. Поражает ещё вот что. Бездействие. На протяжении почти что двадцати лет. Полнейшее равнодушие к происходящему — и вдруг такой всплеск! Такие эмоции... прямо шпионский роман. С чего?
— Игорь Юрьевич, я тут подумал... — Саша встал, плеснул себе в чашку остывшего чая, отпил глоток. — Те люди, о которых он писал... они ведь как-то связаны с происходящим, верно?
— Верно, и что с того? — поморщился следователь.
— Если связанны, то должно быть нечто, объединяющее всех — и учёных, и хирурга, и этих «пленных». И нам, дуракам, даже написали, что их всех объединяло. А мы словно ослепли.
— И что же?
— Тут есть, — Саша вытащил из папки нужный файл. — Читаю. Дословно, чтобы потом вы мне не говорили, что беру из головы и фантазирую... «По словам доставивших их агентов, владеют нужной информацией по проекту «Сизиф»«. Это, как мне кажется, было написано для какого-то отчёта. Но тут же есть название. И вот оно, пожалуйста. Как говориться — и карты в руки.
— Саша, милый мой, про это проект, наверное, все давно забыли, — вздохнул следователь. — И потом — тут не указана область. Где искать-то?
— Отец был химиком, — задумчиво сказал Саша, снова отпивая чай. — Дарья — биологом. Кто-то там, не помню, кто — радистом. Смею предположить, что это был инженер. Потом...
— Стоп, стоп, стоп, — предостерегающе поднял руку Игорь Юрьевич. — Ты намекаешь на то, что работали на стыке? Что это может быть?
— Космос, — неуверенно сказал Саша. — Или что-то с ним связанное. Вполне может быть, верно? Там же все нужны — и пленные, и учёные...
— И хирурги, — с сомнением заметил следователь. — Причём военные. И допрос ведёт хирург. Полный отпад. А химик оперирует, не иначе. А биолог в это время пытается спроектировать летательный аппарат. Саша, мы уже бродили по этому кругу несколько дней назад. И о «Сизифе» ты тоже говорил. Еще инженер какой-то…
— Инженер лез в гору с рацией и там умер, — тихо сказал Саша. — Я думаю, этот проект закрыли ещё в шестьдесят седьмом году. Космос там или не космос, а работать-то стало некому.
— Конечно, — засмеялся Игорь Юрьевич. — Проект закрыли в шестьдесят седьмом, а бедный хирург бегал по развалинам института в восемьдесят шестом и писал письма неизвестно кому и непонятно, с какой целью. Причём имена употреблял те, что постраньше. Для пущего эффекта. Так, что ли?
— А что вы думаете о всём этом? — спросил Саша. — Раз вы не согласны, то предложите что-нибудь сами.
— Пока ещё рано что-либо предполагать. Информации слишком мало, и она слишком разрозненна. Попробуем узнать о тех, кто в списке. В первую очередь — их специальности, образование. Узнаем — хорошо. Доминанта должна быть.
— Вот именно, доминанта, — поморщился Саша. — Но как её выделить? Вполне возможно, что их имена и специальности нам ничего не дадут...
— Как знать. Может, дадут. Стоит, по крайней мере, попробовать. Понимаешь, мы с тобой уже нашли главное. У нас есть какая никакая точка отсчёта. А это уже прогресс, согласись.
— Если это можно так назвать — точка. У нас есть сильно устаревшие данные по горстке людей, у нас есть энное количество непроверенных слухов и сплетен...
— Ты имеешь в виду деда, который продал тебе картошку? — оживился следователь. Саша кивнул. — Это не просто дед, это дар Божий. Его потом нужно будет обязательно найти и расспросить поподробнее. По-моему, он тебе сказал далеко не всё, что знал.
— Вполне возможно, — ответил Саша. — Только ему не особенно хотелось, что бы то ни было мне рассказывать. Словно... он будто боялся перейти какой-то внутренний предел.
— Вполне возможно, — покивал следователь. — Бывает и не такое. Я думаю, что найти его мы всегда сумеем. Так же, как старого альпиниста, который, вне всякого сомнения, тоже рассказал не всё, что знал.
— Совершенно верно.
4
Михась, осколки сумерек
Поиски ничего не давали. Информационные центры, конечно, хранили копии нужных дел, не смотря на давно истекший срок давности, но толку от поднятых дел было всего ничего. Игорь Юрьевич тщательно проследил судьбу всех, кого смог найти... но ничего криминального в делах не содержалось. То есть, естественно, криминал был, но вовсе не тот, на который рассчитывал Игорь Юрьевич. Убийство в электричке. Вполне объяснимое событие — на припозднившегося сотрудника института напала компания выпивших подростков. Сначала оглушили, потом забрали из карманов деньги. Отжали двери, скинули жертву на полотно железной дороги. Нашли их почти сразу, две подельщиков постарше отправились в колонию, четверо младших — в СПТУ. Сроки у всех, естественно, давно закончились. Второе убийство, на этот раз — чистой воды бытовуха. Штопор не поделили с соседом по лестничной клетке — и вот результат. Один получил восемь лет за непреднамеренное убийство, другой уехал в морг с пробитой головой. Третий случай — вообще самоубийство. Молодая женщина отравилась газом, но все было честь по чести — и предсмертная записка, и преамбула. Несчастная любовь в анамнезе. Четвертый — несчастный случай на производстве. Не дождался техника ученый, сам полез в щиток что-то исправлять — и вот результат. Триста восемьдесят вольт, мгновенная смерть. Пятый случай, шестой, седьмой... Из архива Игорь Юрьевич приезжал к себе в расстроенных чувствах — ничего интересного или хотя бы немного интригующего в ИЦ не оказалось.
— Чертовщина какая-то, — жаловался он Саше за чаем. — Ничего там нет, понимаешь? Ничего!
— Я бы так не сказал, — ответил осторожно Саша. — Странно то, что такое количество «несчастных случаев» произошло с людьми примерно в одно и то же время... да и люди эти работали в одном месте.
— Докажи, — развел руками следователь. — Ты докажи, что все эти смерти взаимосвязаны! Не сможешь. И я не смогу. И никто не сможет. Потому что планировали эту акцию такие умы, до которых нам — как от земли до неба.
— Но ведь мы же вышли на всю эту кашу каким-то образом...
— Случай! Сашенька, милый, просто случай!.. Другой бы кто прочитал — ничего бы не понял. Даже я без тебя не смог бы разобраться.
— А мы и не разобрались, — тихо ответил Саша. — Только запутались еще больше.
— Погоди, может что-то еще, и поймем. Самое интересное то, что мы с тобой почему-то в первую очередь получили информацию о тех смертях, которые были самыми странными. Верно? — Саша кивнул. — Тягомотину мы получаем, так сказать, вторым этапом. Но, Саш, как ты считаешь, в этом институте что — одни ученые работали, что ли?
— Да нет, конечно. Должны были быть всякие лаборанты, техники. Но как мы про них узнаем, если их фамилий в списке нет? — вопросом на вопрос ответил Саша.
— Подумаем... хоть объявление в газету давай, право слово, хотя погоди-ка. Лаборанты, говоришь? Может лаборант быть, например, студентом-заочником? — живо спросил Игорь Юрьевич.
— Запросто, — ответил Саша. — Большинство или студенты, или те, кто не поступил, а поступать только собирается. Курьер тоже может быть студентом. Иногородние всякие, приезжие.
— Лимитчики! — с восторгом воскликнул Игорь Юрьевич. — Ты не помнишь, в Савино было общежитие?
— Откуда я это могу знать? — риторически вопросил Саша. — Наверное, было. Скорее всего, оно там и сейчас есть.
— Тогда у нас на очереди институты и все общежития, которые есть в этом городе.
— Почему все? — удивился Саша. — Нам сейчас нужно разобраться с тремя основными направлениями — биология, химия и физика. Есть еще четвертое, побочное...
— Это какое же?
— Медицина. Воронцов был врачом.
— Военным, — поправил следователь. — Туда нам соваться не имеет смысла. Пошлют, да еще и нервы испортят.
— Ладно.
***
Поиски принесли результаты лишь через неделю, когда и Саша, и Игорь Юрьевич уже перестали надеяться на удачу. Действительно, так бывает довольно часто — потеряв надежду на успех, в самом неожиданном месте вдруг наталкиваешься на искомое.
В институтах им не повезло — большая часть заочников была иногородними, они еще в незапамятные времена разъехались по своим родным пенатам и, скорее всего, даже думать забыли о давешней учебе. Та небольшая часть, которую удалось отыскать, не имела ни малейшего отношения ни к таинственному институт, ни к происходившим в шестидесятых годах событиям.
И все же им в один прекрасный день повезло. Ни на что особо не надеясь, Игорь Юрьевич и Саша решили заглянуть в предпоследнее значившееся в их списке маленькое общежитие, располагавшееся на окраине города. Целый день до этого они провели, рыская бестолково по городку, в поисках семьи, которая по сведениям Игоря Юрьевича, проживала в давно снесенном доме напротив института. Следователь небезосновательно полагал, что эти люди могли кого-то запомнить, с кем-то пообщаться, но... выяснилось, что в живых на данный момент остались лишь их дети. И не смотря на то, что этим «детям» было теперь уже за сорок, они никого не помнили и не знали.
Общежитие оказалось низким трехэтажным домиком из красного кирпича, стоявшим за покореженным временем железным забором. Прутья этого забора явно неоднократно подвергались набегам местных юных вандалов, они были местами погнуты, кое-где — сломаны. Во дворе дома, на длинных провисших от тяжести веревках, сушилось белье, где-то в глубине дома слышалась перебранка. Во дворе никого из взрослых не было, несколько дошколят играли в тени забора, под старым кустом акации...
— Крепкий дом, еще пленные немцы строили, — с видом знатока произнес Игорь Юрьевич.
Они стояли в воротах, размышляя — входить или нет, когда сзади к ним подошла дородная пожилая женщина в халате, с большим пластиковым тазом подмышкой.
— Ищите кого-то? — не особенно дружелюбно спросила она.
— Вроде того, — начал импровизировать Игорь Юрьевич. — Тут должен один человек жить, он раньше в институте работал... в этом, как его...
— В НИИ-38, что ли? — нахмурилась женщина.
— Ну да, этим... — подсказал Саша. — Лаборантом... или курьером...
— Так это Михась, — кивнула женщина уверенно. Ее сомнения по поводу пришельцев сразу рассеялись. — А чего это он вам понадобился?
— Поговорить с ним надо, — осторожно начал Игорь Юрьевич. — По сугубо личному делу.
— Бить не будете? — строго спросила женщина. — А то я понимаю, мало ли что — сказал он не так, или посмотрел косо... но что с него взять, с убогого?
Игорь Юрьевич и Саша переглянулись.
— А он разве... — начал было Саша, но женщина его опередила:
— Так он же давным-давно съехавши-то!.. Еще году в семьдесят первом. Авария была, автобус перевернулся. Отделался легко, только голова подкачала. Его в психушку клали, да не вылечили. Сказали — безобидный, на учет поставили. Ой, да вы проходите во двор, а то мы стоим тут на самом проходе.
— А он тут живет? — зачем-то спросил Саша.
— И живет, и работает. Он тут у нас вроде завхоза. Дом-то старый, с сорок шестого года. То одно отвалится, то другое. Михась чинит хорошо, а что он треплет чушь всякую, так мы уже привыкли... Эй, Славик! — крикнула она. Один из мальчишек у забора поднял голову. — Поди, глянь, дядя Михась у себя сидит, или ушел куда?
— Ба, а чего я, пусть Ромка...
— Славка, разговоры мне прекрати!.. Ну-ка давай, одна нога тут, другая там, — женщина подошла к скамейке, тяжело уселась на нее, опустила таз на землю. — О-хо-хонюшки, спина чей-то разнылась... дождь будет... Славк, ну че?
— Сидит, вроде трезвый, — мальчишка убежал обратно к товарищам.
— Сходите, — предложила женщина. — По коридору до самого конца, налево дверь.
Игорь Юрьевич и Саша вошли в полутемный коридор. Сразу же под ногами запели на разные голоса расшатанные доски пола, Саша запнулся о порванный линолеум. Глаза постепенно привыкли к темноте. Пахло в коридоре неприятно — несвежей одеждой, потом, плесенью. Облупившаяся от времени зеленая краска, которой были покрашены стены, казалась почти черной, лампочки светили себе под нос.
— Живут же люди, — со вздохом сказал Саша. — Кошмар, да и только.
— Ага, — согласился следователь. — Коммуналка. Тараканов тут небось...
Нужная им дверь оказалась приоткрытой — скорее всего мальчишка, убегая, просто забыл ее притворить. Саша постучал по косяку, но на его стук никто не отозвался. Игорь Юрьевич приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
— Можно? — спросил он.
— А чего? — раздалось в ответ. — А я ничего... всем можно. Только чтоб недорого и быстро.
Саша и Игорь Юрьевич вошли в комнату. Она оказалась крохотной — от силы десять метров, и страшно запущенной. В углу покоился на кирпичах продавленный диван, помоечное происхождение которого сомнений не вызывало, окно было занавешено листом пожелтевшей газеты, письменный стол с успехом заменяла старая стиральная машина ЗВИ, явно попавшая в эту комнату с все той же свалки. За импровизированным письменным столом сидел на трехногом табурете жилец комнаты. Крохотного роста и субтильного сложения хозяин, которого во дворе звали Михась, смотрел на пришельцев едва ли не с гордостью и превосходством. Одет он был не по погоде — в свитере с сильно растянутым воротом, в джинсах, которые в восьмидесятые годы гордо именовали «вареными», в потемневших от грязи кроссовках. Сальные неопрятные волосы без малейших признаков седины топорщились во все стороны, лицо на первый взгляд казалось простоватым, но ощущение это проходило, стоило только глянуть Михасю в глаза — не так уж он и прост, как кажется.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Игорь Юрьевич.
— Сломали весы, — важно сказал Михась. Он захлопнул потрепанную общую тетрадь, в которой до того что-то писал. — А завтра товар.
— Нет, мы не из магазина, — торопливо ответил Саша, заметив, что следователь растерялся. — Мы про институт хотели спросить...
— Ш-ш-ш-ш... — округлил глаза Михась. — Нельзя. Посадят — не выйдешь. Так всю жизнь и станешь таскаться вперед-назад... А потом — в яму.
Он одним прыжком очутился у двери, воровато выглянул в коридор и, подперев дверь для верности табуретом, сказал:
— Там не надо совсем. Трава выросла.
— Где институт был? — спросил Игорь Юрьевич.
— Ха, был!.. — усмехнулся хозяин. — Ну и был... А вот в коридор нельзя! Направо можно, налево нельзя. Запомнили?
— Запомнили, — согласился Игорь Юрьевич. — А почему нельзя-то?
— Глаза, — прошептал Михась. — Нельзя смотреть!
— Какие глаза? — удивился Саша.
— Которые налево, — погрозил им пальцем Михась. — Вот хочешь, нарисую?
— Буду очень благодарен, — вежливо кивнул Игорь Юрьевич. — А то я, знаете ли, впервые...
— Вот и я был впервые. Я был курьер, да вот только автобус... — вздохнул Михась. Саше почудилось, что он вдруг сбросил привычную всем маску сумасшедшего, что там, за этой маской, скрывается нормальный, но до смерти перепуганный человек. — Глубоко... ой, глубоко... и вода.
— Под институтом глубоко? — спросил Саша.
— Под институтом — дерьмо, — жестко сказал Михась. Он вырвал из своей тетради листок и склонился над стиральной машиной. Игорь Юрьевич встал рядом с ним. — Вот гляди сюда... сначала вниз, потом еще вниз... восемь пролетов — и пришел. А там прямо и направо, до конца. Только налево нельзя... таскаться будешь.
— Спасибо, — поблагодарил Игорь Юрьевич. — Можно я это оставлю себе?
— Забирай, поиграйся, — пригласил Михась. Он опустился на диван и улыбнулся. — А мне чего?.. У меня справка... даже две...
— Где играться-то? — спросил Саша. Они с Игорем Юрьевичем разглядывали подаренную им схему. Вопреки Сашиным ожиданием схема радовала ровными линиями, совершенно грамотным построением и, как это не странно, реалистичностью.
— Польский город, тридцать километров, третий горизонт, бесконечность на попа, — Михась почесал затылок. — Дуй на юг, не ошибешься. Только в болоте не потони, растет оно... там справа всегда так.
— Спасибо, — еще раз сказал Игорь Юревич. — А какой город?
— А какая в Москве есть Польша? — засмеялся Михась. — Одна только и осталась... И Греция была... древняя, жуть!
— Где была? — не понял Саша.
— В институте, и в болоте, — на полном серьезе ответил Михась. Однако глаза его продолжали смеяться. — И в Москве.
Игорь Юрьевич вдруг понял, что Михась явно над ними издевается. Не был он сумасшедшим, а даже если и был — сумасшествие вовсе не предполагает непроходимую глупость. Михась развлекался, говорил загадками... но они, скорее всего, содержали в себе ответы.
— А глаза? — наобум спросил Саша.
— Глаза... — Михась сразу поскучнел, насупился. — Глаза — это... секрет. Чужой. Нельзя про них, понял?
— Понял-понял, — заверил Игорь Юрьевич. Он вынул из кошелька полтинник, положил его на стиральную машину и отступил к двери. Саша последовал его примеру.
— Ты если чего поломаешь — зайди, — громко сказал Михась. — Или с улицы покричи.
— Только налево не ходить, да? — спросил Игорь Юрьевич. Михась молча кивнул.
— Поломаешь — заходи, — повторил он.
***
— Голову поломаешь с такими загадками, — подытожил Игорь Юрьевич, когда они сели в машину. — Польский город...
— А я одну разгадал, — похвастался Саша. — «Бесконечность на попа» — это цифра восемь.
— А и то верно, — кивнул Игорь Юрьевич. — Интересно, что это может... погоди! Конечно, Греция! Мифы! Проект-то называется «Сизиф»!..
— Ну и что? — устало спросил Саша. — Ежу понятно. И эта Греция была одновременно в польском городе, который в Москве, и в болоте.
— Еще бы узнать, что такое «третий горизонт» и «дуй на юг, не ошибешься»... Ладно. Все лучше, чем ничего.
— Третий горизонт... Может быть, какой-то город-спутник? — подумал вслух Саша. — Вот, например, Зеленоград... он не в Москве, и...
— И что? При чем тут какие-то города? — возразил Игорь Юрьевич, вытаскивая сигареты. — Ничего у нас, Саша, не получится.
— Почему? — недоуменно спросил Саша.
— А мы не знаем, что нам искать.
— Информацию.
— Информации у нас — завались, — зло бросил следователь. — Только она ничего сама по себе не значит. То, что в живых не осталось ни одного человека, который имел бы представление и деятельности института и который мог бы рассказать о том, чем в итоге этот институт занимался — очевидно. Как и то, что не осталось в живых ни одного человека, который бы знал, где может находиться хотя бы хвостик этой информации...
— Постойте, — медленно произнес Саша. — Место... польский город... Варшава... Варшавское шоссе! И оно как раз на юге. Как он сказал?
— «Польский город, тридцать километров. Дуй на юг, не ошибешься». Давай посмотрим.
Через минуту две головы склонились над картой Подмосковья, которую Игорь Юрьевич извлек из бардачка. Еще через минуту Игорь Юрьевич сказал:
— Ничего не выходит. Смотри, тут Климовск.
— А откуда уверенность, что он тут был и в семидесятых? — вопросил Саша. — Надо смотреть не по этой карте, а по карте того времени. Тем более, что Климовск находится на некотором расстоянии от дороги, это во-первых, а, во-вторых, напротив Климовска и сейчас располагается густой лес. И тянется он километров на десять.
— Там еще поля.
— Ну и что? Ну и поля. Места там полно, что угодно можно спрятать. А может, никто особо и не прячется.
— Скорее всего, что и прятать уже нечего, — Игорю Юрьевич поскреб подбородок. — Интересно... он что-то говорил о воде. Вода...
— Он сказал, что глубоко, — напомнил Саша. — А когда я спросил, не под институтом ли глубоко, он ответил, что...
— Можешь не цитировать, я помню, — Игорь Юрьевич нахмурился. — Понимаешь ли, был у меня в свое время один знакомый... так, встречались несколько раз по случаю, но суть не в том. Так вот, он был военный, и как-то раз рассказал про интересную такую вещь. Дело в том, что многие объекты, имеющие степень секретности, намеренно строятся в болотистой местности, и делают в них системы, позволяющие в короткий срок...
-...их затопить! — воскликнул Саша. — Ну конечно! Вот почему он говорил, что там глубоко. Скорее всего, когда этот проект свернули, систему тут же привели в действие.
— Да, верно. Но вот откуда сумасшедший мог про это узнать... не про существование системы, а про то, что она приведена в действие. Саш, а может, вернемся и попробуем еще раз с ним побеседовать? Вдруг еще что-то скажет?
— Скорее всего, нет, — Саша задумался. — Нет, Игорь, он не знал, что система сработала. Не знал, но предполагал. Поэтому просто попытался предупредить нас.
— И все же не мешает съездить убедиться, — подытожил Игорь Юрьевич. — Давай-ка завтра смотаемся. Ты как?
— Двумя руками «за», — ответил Саша. — А если вы, сударь, еще и соблаговолите для моей матушки ведерочко яблок в багажник закинуть — то вообще не только руками, но и всем остальным богатством в придачу.
— Да где же я яблоки-то возьму? — удивился следователь.
— А мы их на обратной дороге купим, — ответил Саша.
5
Дорога на юг
Саша проснулся в три часа ночи. Сначала он не понял, в чем дело, а потом сообразил, что разбудил его телефонный звонок. Памятуя о том, что такие звонки обычно не предвещают ничего хорошего, Саша решил не подходить. Телефон бесновался несколько минут, потом звонок смолк. Тишина резанула по ушам, Саша поморщился. И тут телефон зазвонил снова. Саша слез с дивана и нехотя поднял трубку.
— Слушаю, — недовольно сказал он.
— Вы заставляете себя ждать, — голос на другом конце провода был совершенно незнакомым. — Это некрасиво, Александр.
— Давайте по существу, — Саша зевнул, потянулся, глянул на часы. Три ночи. М-да, начало захватывающее. — Кто вы такой?
— Я вас хотел предупредить, — неожиданно Саша понял, что обладатель голоса сам боится того, что происходит. — Вернее, мне приказали вас предупредить...
— И о чем же? — ехидно спросил Саша.
— Бросьте вы то дело, — попросил голос. — Не связывайтесь. Но сейчас... вы не понимаете!
— Да все я понимаю, — досадливо сказал Саша. — В конце концов, вы себя назовете или нет?
— Это я... — на том конце провода послышался всхлип. — Я, Михась...
В мгновение ока все изменилось. Саша резко выпрямился, прижал трубку к уху.
— Вы? — растерянно спросил он. — Но вы же...
— Безумен? — Михась хихикнул. — Да... безумен... Они могут, все могут... Саша, я умоляю вас, оставьте это дело! Я хочу жить, понимаете? Пусть хоть безумным, но жить. Пожалуйста, Саша...
Саша потрясенно молчал. Потом, через несколько секунд, опомнившись, осторожно спросил:
— Вы сейчас... один?
— Пока один, — Михась понизил голос и тихо добавил: — Я хотел, чтобы вы нашли... то, что там было, понимаете? Поэтому я дал вам ориентиры, рассказал дорогу, но... я боюсь. Теперь боюсь. Ко мне пришли. Я так надеялся...
— На что вы надеялись, Михась? И, раз уж на то пошло, зачем вы устроили эту комедию днем?
— Да не Михась я, просто Миша! Комедия... Это во дворе меня так окрестили, неужели вы подумали, что у меня в паспорте может быть написано «Михась»?
— На что вы надеялись? — повторил Саша.
— Что вы найдете, и я буду свободен, понимаете? Вся жизнь в страхе.
— Нашими руками? — как можно равнодушнее спросил Саша.
— А хоть бы и вашими! — с отчаянием сказал Михась. — Что вы понимаете...
— Пока ничего. Кто к вам приходил?
— Двое. Мужчина и женщина, — Михась говорил неохотно, через силу. Каждое слово теперь приходилось тянуть из него клещами.
— И что?
— Сказали, что я все равно не скроюсь от них... никак не скроюсь. И чтобы я говорил с вами нормально, я не так, как я обычно... Велели позвонить вам, оставили номер.
— Именно мне? — уточнил Саша.
— Нет, номера было два. Второй не отвечал.
— Скажите телефон, — приказал Саша. Он уже знал, что услышит, и не ошибся — номер принадлежал Игорю Юрьевичу. Скорее всего, Казанцев сегодня ночует у Светланы.
— Михась, объясните толком, что это были за люди, — попросил Саша. — Я понимаю, что вам тяжело о них говорить, но вы все же попробуйте, хорошо?
— Обычные. Я их никогда не видел, — Михась вздохнул. — Саша, бросьте это все, ладно?
Саша промолчал. Именно в этот момент он осознал, что теперь он ни за что не остановится на полдороги. Он сидел на смятом покрывале, темнота августовской ночи, заполнившая комнату, стала осязаемой. Саша понял, что слух его в этот момент обострился — он вдруг услышал, как капает вода из плохо закрученного крана в ванной, как по далекой улице внизу проезжает машина, как тяжело дышит на другом конце провода его собеседник... Провода? Саша встрепенулся.
— Михась, откуда вы звоните? — Саша превосходно помнил, что ни в комнате, ни в коридоре той страшно запущенной квартиры он телефона не видел.
— Они оставили, — обречено сказал Михась. — Номера.
— А сотовый?
— Нет, не сотовый. Номера. Какой сотовый? — казалось, Михась мучительно пытается сообразить, о чем спросил его собеседник.
— Мобильный. Трубку, — настойчиво спросил Саша. — У вас в комнате есть телефонный аппарат?
— Нет у меня телефона.
— Так откуда вы звоните?
— У меня есть такая штучка... — Михась судорожно вздохнул. — В стиральной машине. Вообще все, что у меня есть — в стиральной машине. Они про это не знали, — Михась хихикнул. — Никто про это не знал.
— В баке? — по наитию спросил Саша.
— Я что — совсем дурак? — неожиданно обиделся Михась. — Не в баке. Только это мое, я никому это не отдам.
— Почему? — поинтересовался Саша.
— Нельзя, — отрезал Михась. — И вам больше тоже этим заниматься нельзя.
— А иначе что?
— А иначе все станет плохо. Ладно, я предупредил, — Михась кашлянул, помолчал секунду, а потом тихо спросил: — Саша, а зачем?..
— Сам не знаю, — так же тихо ответил Саша.
— Тогда удачи.
Коротких гудков почему-то не было. Из трубки послышалось шипение, тихие щелчки, потрескивание. Саша осторожно положил трубку на аппарат, затем зажег настольную лампу и посмотрел на определитель. Нули и черточки. Что ж, в этом можно было и не сомневаться.
Саша зевнул, потянулся. Сна не было ни в одном глазу.
— Хамство какое, — задумчиво сказал сам себе Саша. — Да еще ко всему идиотство.
Он натянул майку, спортивные штаны, и вышел в кухню. С минуту соображал, какой чай ему больше импонирует в данный момент, потом решительно стащил с полки «землянику со сливками» и поставил чайник.
Снова зазвонил телефон.
— Ну, это уж слишком! — с чувством произнес Саша, обращаясь к чайнику. — Если бы не модем, я бы выдрал эту пакость из гнезда до утра.
Тут Сашу снова осенило. Ничего себе! У него же с половины двенадцатого работала станция! Каким, интересно, образом ему столь непринужденно дозваниваются?
— Алле! — Саша схватил трубку. — Что вам еще нужно, Михась?
— Это не Михась, — в голосе звонившего послышалось изумление. — Какой Михась?.. Вас беспокоят из института Склифосовского. Вы знаете человека по имени Мельников Павел Никифорович?
— Встречал один единственный раз в жизни, — ответил Саша. — А в чем дело?
— Он очень просил нас срочно связаться с вами, и передать, чтобы вы ни в коем случае не ходили за откровением. Это дословно.
— Простите, а с кем я говорю? — спросил Саша. Его начало трясти.
— Я дежурный врач неврологического отделения, Никоненко. Ваш знакомый поступил к нам с инсультом, говорит он очень плохо, но на этом звонке он настоял.
— Вы сейчас далеко от него? — спросил Саша. Вскипевший чайник щелкнул, но Саша не обратил на него внимания. Черт с ним, с чайником.
— Не очень. Но если вы собрались просить меня о разговоре с ним, то и думать забудьте.
— А что... — начал было Саша, но врач перебил его:
— Я же сказал — инсульт! Хотите — попробуйте приехать утром, посещения с одиннадцати. Есть вероятность, что вы его застанете.
— Его выпишут?
— На тот свет, — ответил врач. — Ему больше девяноста, столько и здоровые не живут. Я и так все правила ради этого звонка нарушил.
— Спасибо. Тогда передайте ему... что мы постараемся.
***
Чай Саша пить не стал. Его с успехом заменила водка. Утром он первым делом позвонил Игорю Юрьевичу и через полчаса после этого разговора они уже ехали в Склифосовского. Как и предполагал Саша, Мельников умер ночью.
— Хорошенькое дело, — задумчиво сказал следователь, когда они вышли из приемного покоя на улицу. — Интересно, что он имел в виду?
— То же, что Михась, — ответил Саша. — Чтобы мы сидели молча, тихо, и не высовываясь. Только не ясно, кому это нужно.
— Кому-то нужно. Давай съездим к Михасю в гости, — предложил следователь. — Может, он как-то дополнит это свое ночное сообщение.
...Михася дома не оказалось. Комната его была открыта, все было на своих местах — и калека-диван, и табурет о трех ногах, и газета на окне. Утренний свет нехотя просачивался в комнату, рассеивался в полумраке коридора. В комнате все было так же, как и вчера. Не было только хозяина.
— Не знаю, куда девался, — ответила им сидевшая во дворе на лавочке старуха. — Вы подождите, подойдет наверное скоро.
— А вы не видели, куда он ушел? — спросил Саша.
— Нет. Да он ведь никому не докладывает. Ушел-пришел... сумасшедший, одно слово. Даром, что тихий.
— Мы тогда у него подождем, — предложил Игорь Юрьевич.
— Подождите, — согласилась старуха. — Брать-то у него все одно нечего.
***
Михась не вернулся, хотя ждали его Игорь Юрьевич с Сашей не меньше двух часов. Потом они уехали.
Только в одном старуха оказалась не права. С собой Игорь Юрьевич и Саша увезли кипу старой пожелтевшей бумаги и несколько толстых тетрадей, которые они достали из-под мотора стиральной машины ЗВИ. Михась не соврал — кое-что у него действительно было. Но ни Саша, ни Игорь Юрьевич не представляли себе, что они найдут. Это было больше, чем подарок. Михась вел дневник, преимущественно он писал о себе, но, кроме того, он подробно описывал места, в которых ему приходилось по роду работы бывать. Единственное, о чем он в своих записях не упоминал — так это о самой работе.
***
Несколько дней ушло на расшифровку отвратительного подчерка Михася, еще один день Саша провел в библиотеке, рассматривая и ксерокопируя старые карты Москвы и московской области. Следователь в это время снова отправился в архив ЗИЦ, выяснять некоторые обстоятельства, связанные с людьми, упомянутыми в дневнике Михася.
Еще через несколько дней в отделение милиции Очакова поступил вызов. Ремонтная бригада обнаружила в коллекторе труп мужчины средних лет с проломленной головой. Вскрытие показало, что Михась был убит в туже ночь, когда разговаривал с Сашей.
***
Выехали они с утра, еще не было семи. Саша поначалу возмутился — для чего это в такую рань, но Игорь Юрьевич справедливо заметил, что работы им предстоит — о-го-го. Позже Саша понял, что следователь был прав. Им нужно было досконально осмотреть примерно пять километров шоссе, причем с двух сторон — у них не было точных сведений о том, с какой стороны от дороги находилось искомое место. Саша предположил, что придется, скорее всего «ломиться, как пьяные лоси, через кусты», Игорь Юрьевич с ним согласился — да, придется. Если и была какая-то просека, что она основательно заросла подлеском. Все, что им светит найти — это еле заметный просвет между деревьями.
— Интересно, что про нас подумают?.. — в пространство поинтересовался Саша, когда они, одетые в болотные сапоги и старые куртки, садились в машину.
— А кому какое дело? — отмахнулся Игорь Юрьевич. — Грибы собираем. Подумаешь, тоже мне.
Пасмурный день, преддверие осени... Утро, поток машин, светофоры, повороты... кто мы здесь? Странники? Нет, не верно. Романтики, искатели? Уже точнее. Сколько же людей шло той же дорогой, шло незримо рядом все это время, шло, имея своей целью не наживу, не желание славы, стремясь лишь к истине, без малейшего желания иметь какую-то выгоду для себя? Много. Саша понимал, что таких как он и Игорь Юрьевич, действительно много... но все же меньше, чем хотелось бы. «Для чего я делаю все это? — думал он. — Память об отце? Нет, не только. Я хочу что-то узнать. Причем совершенно бесцельно, на первый взгляд. Слон в темной комнате... похоже, у слона был не только хвостик. У него четыре ноги, как колонны, и он, даже спящий, может запросто расплющить в лепешку. Аналогии... Две бумажки, какие-то умершие много лет назад люди — и ночные звонки, угрозы, два свежих покойника, наша непонятная одержимость... Женщины смеются. Света с Марьяной последнее время сдружились, не разлей вода, вместе попрекают невнимательностью... может, правы. Но когда мужчиной овладевает идея, когда он становится таким вот романтиком... с большой дороги... его же бесполезно останавливать».
Дорога и впрямь была большой. По счастью, их маленькая экспедиция была намечена на будний день, поэтому машины шли преимущественно в сторону города, а их половина дороги была почти незагружена. Игорь Юрьевич справедливо рассудил, что, скорее всего, нужное место будет расположено именно с этой стороны. И не ошибся.
— Да, без карты тут делать нечего, — констатировал Игорь Юрьевич, когда они, после всех перипетий, наконец, добрались.
Пасмурное небо стало словно еще ближе к земле, низкие облака тенями скользили над ними, потихонечку стал подниматься ветер, но лес не давал ему развернуться во всю силу и ветер лишь тихонько гладил листья осин, они отзывались печальным негромким шелестом. Что-то странное было в этом месте, странное и настораживающее. Во-первых, Саше показалось, что оно словно пряталось от них — уж больно долго они без толку кружили по каким-то проселкам, потом умудрились забуксовать в глубокой луже на почти не езженой дороге. Во-вторых, едва поняв, что они находятся где-то поблизости от искомого, они едва не угодили в покосившийся столб, на котором явственно просматривался обрывок колючей проволоки.
Потом дело пошло на лад. Игорь Юрьевич обнаружил дорогу, основательно заброшенную, но все же дорогу. И дорога эта минут через пятнадцать вывела их к тому, что Михась в своих записях называл «предприятие N3».
— Странно как-то, — протянул Саша, — что-то уж очень сильно все разрушено. Словно ураган прошелся.
— Действительно, если проект на самом деле закрыли в восемьдесят шестом году, а не на пару десятков лет раньше, — согласился Игорь Юрьевич. — За шестнадцать лет — и такое...
— Словно кто-то специально тут постарался все разломать, — заметил Саша.
— Или Михась напутал что-то с датами, — неуверенно сказал следователь.
— Это вряд ли. Косвенных подтверждений полно. Записка того же Лукича, к примеру, — возразил Саша. — Нет, с датами мы ничего не напутали, это точно...
Они замолчали, прислушиваясь невесть к чему. Только ветер и шорох листьев, ничего больше. Тишина, пустота, и...
— Саша, пойдем отсюда, а? — вдруг предложил следователь изменившимся голосом. — Я, наверное, что-то не то говорю, но мне сейчас очень хочется уйти.
Саша отрицательно покачал головой. Они прошлись, осторожно заглянули в здание через окна, но темнота не позволяла ничего толком рассмотреть. Игорь Юрьевич углядел обломки мебели, груду мусора в углу одной из комнат... сквозь полуразрушенный потолок в помещение смотрело все то же низкое тревожное небо. Въезд, он же основной вход в здание (план Михася оказался на удивление точным) закрывали железные ворота, которые, к вящему удивлению Саши и Игоря Юрьевича, оказались не заперты. Не сговариваясь, следователь и программист ухватились за створки и стали открывать. Ржавое железо сопротивлялось, потом вдруг раздался длинный скрежет, и Сашина створка стала стремительно перекашиваться. Саша попытался ее удержать, но воротина оказалась неподъемной и, слетев с верхней петли, стала проваливаться внутрь здания. Саша едва не последовал за ней, но вовремя сообразил отпустить. Лист железа, подняв тучу брызг, со всего размаха ухнул в воду.
— А вот и вход, — подытожил Игорь Юрьевич, вытирая перепачканы ржавчиной руки о траву. — Правильно мы с тобой решили тогда, помнишь? Лавочку-то действительно затопили.
— Интересно, там глубоко? — Саша подошел поближе, заглянул в воду.
— Навряд ли, — предположил следователь. — Видишь, это же пандус. Он полого уходит под воду, спуск постепенный... скорее всего, дальше будут двери, которые описывает Михась.
— Вон тот угол, — Саша поднял маленький обломок асфальта и швырнул в темноту. Раздался всплеск. — Э-э-э... вы уверены, Игорь Юрьевич, что это правильная мысль — исследовать руины?
— Уверен, — без колебания ответил следователь. — Кстати, глубина должна быть не такая уж и большая. Тут, на входе, будет около двух метров, а там, внизу... дай-ка посчитать...
— Максимум тридцать, — сказал, секунду подумав, Саша. — Скорее всего, и того меньше. Странное место. Очень странное. Боюсь, что мы тут ничего толком не найдем. Раз уж даже котельную вывезли... — он безнадежно махнул рукой.
— Это не показатель, — отмахнулся следователь. — По косвенным признакам тоже можно очень многое понять.
— А если мы тут ничего не отыщем? — поддел Саша.
— Значит, будем продолжать искать дальше, — пожал плечами следователь. — И потом, кто из твоих знакомых может похвастаться тем, что исследовал настоящие катакомбы?
— Никто. Только это не катакомбы. Это просто... — Саша замялся, подыскивая нужное слово, — это...
— Пустота, верно?
— Может, я просто что-то не понимаю? — пробормотал Саша. — Вы ведь тоже чувствуете беспокойство, Игорь Юрьевич? Почему?
— Это место, наверное, на меня так действует, — следователь облокотился о капот машины. — Кстати, Саша, а ты умеешь плавать с аквалангом?
— Я? Нет, конечно... а что?
— Помнишь тот план, который мы нашли у Михася? — спросил следователь.
— Естественно, помню. У него там были коридоры, верно? Потом то, что он называет «залами», и какие-то «тимы». Кстати, это отчасти объясняет его фразу о том, что «налево нельзя». Помещения, которые он называет «тимы» расположены только слева.
— Все так. Еще Михась упоминал о каких-то люках, к которым он боялся подходить. Что-то мне подсказывает, что это важно, понимаешь? И вам нужно будет это «что-то» найти.
— Нам? — удивился Саша. — Кого вы имеете в виду?
— Тебя и Стаса, вероятно. Я уже стар, чтобы примерять акваланг.
— А вы представляете себе, сколько он может стоить? — спросил Саша ехидно.
— Не представляю, — честно ответил следователь. — Наверное, много. Но ведь должен же существовать какой-то вариант, верно? Прокат, к примеру...
— Насколько я помню, курсы дайвинга стоят, по меньшей мере, двести долларов, а сам акваланг с гидрокостюмом тянет на пару тысяч, — заметил Саша.
— Долларов? — изумился следователь.
— Долларов. Сами курсы идут две недели, — Саша присел на обломок асфальта, закурил.
— Наш пострел везде поспел, — восхитился следователь. — Когда ты об этом узнал?
— Как только мы нашли план. Собственно, я просто сходил в Интернет, полюбопытствовал... тихо выпал в осадок, потом выяснил еще кое-что. Прокат есть, но без подготовки лезть в такое место равносильно самоубийству. Две недели — это минимум.
— Научитесь. Две недели — это начало сентября, нормально. Погода в тим летом была, мягко говоря, не холодная... разберемся. Саш, у тебя сейчас записки Лукича с собой? — вдруг спросил следователь.
— Копии с собой, — Саша вытащил с заднего сиденья свою сумку. — А что вы такое вспомнили?
— Ну-ка дай мне их сюда, — попросил следователь. — Вот это место: «Теперь — о том, что было дальше. Их всех через год перевели на третье, и началось то, о чём ты осведомлена не хуже, чем я. Прошло четыре года. Ноор и Дени решили бежать. Дени был убит при попытке к бегству, его просто расстреляли около машины, прямо на стоянке. В тот же день Ноор повесился в камере на...» Саша, я только что подумал, не та ли это стоянка?
Саша огляделся. Действительно. Машина следователя сейчас находилась на заасфальтированной площадке, прилегающей к зданию. Асфальт потрескался, порос травой, но все же, если приглядеться, можно было заметить, что простирается этот асфальтовый двор почти до остовов вышек. Скорее всего, машины оставляли где-то неподалеку от рассыпавшихся ворот.
— Возможно, — кивнул Саша. — Если бы еще какие-нибудь ориентиры...
— Сомневаешься? — спросил следователь.
— Есть немного, — признался Саша. — Или просто побаиваюсь.
— Чего? Все вроде бы давным-давно быльем поросло.
— Быльем? — со странной улыбкой спросил Саша. — Хорошее былье. Михась убит, Мельников мертв, звонки эти странные... Я предлагаю следующее. Выждем пару недель, затаимся, мы со Стасом за это время как раз поучимся плавать с аквалангом и провентилируем вопрос о том, где такую технику можно достать на короткий срок. Идет?
— Идет, — одобрил следователь. — Саша, мне сейчас стало казаться, что все это, — он обвел рукой окружающие их развалины, — не мертво, как нам это сначала показалось. И что все поросло максимум травой. И что лезем мы... мягко говоря, на рожон.
— Вполне возможно, — согласился Саша. — Но это правильно.
Из облаков вырвался на волю яркий солнечный луч, и миру вдруг вернулись все краски. Серебром сверкнули литья осин, неожиданно ярко вспыхнули блики на воде, даже ржавые остовы сторожевых вышек оделись светом, и ржавчина стала выглядеть едва ли не благородно — темно-коричневая, с красноватым отливом. Асфальт и трава, молодые деревца и лес, заброшенная дорога и разрушенные стены — все это словно пробудилось на миг, встрепенулось, и замерло в ожидании — что будет?..
6
Тени и время
Сентябрьский день, не по-осеннему тёплый и приветливый, встретил их в дороге. Ехать решили на двух машинах — в одну столько народу, да ещё и два акваланга в придачу, просто бы не уместились. Поэтому загрузились в «Жигули» Игоря Юрьевича и в Женькину «Оку». Поехал Игорь Юрьевич — его машина, как же, Саша, Марьяна, Женька и Стас — то есть те, кто, по выражению Саши, «это всё начал». Саша и Игорь Юрьевич, которые знали дорогу, разместились на переднем сидение «Жигулей», Марьяна села сзади. В «Оке» сложили задние сидения и уложили один акваланг и запасные баллоны. Второй акваланг, гидрокостюмы с подогревом и фонари попала в багажник «Жигулей».
— Марьян, ты только не пугайся, ладно? — попросил Саша. — Там немного странно, признаться.
— Да чего там странного, — поморщился Игорь Юрьевич. — Как у Стругатских было, помнишь? «Мерзость запустения». Вот и там. Главное, в болото не влезь.
— Массовики-затейники, если вы там утоните, то домой не пойдёте, — предупредила Марьяна. — Но как красиво! Обожаю осень...
Голубое, чистое небо поражало своей прозрачностью и высотой. Оно сбросило с себя летнюю пыль, взмыло куда-то вверх, раскинуло руки в рукавах тончайших облаков, и застыло — любуйтесь. Осенний лес, золотой, багряный, стоял по сторонам дороги неподвижно, в безветрии. Земля, застланная ковром ещё не успевших потемнеть листьев, выглядела празднично — лес словно источал свет, не было в нём ни капли мрачности, которой суждено появиться позднее, в октябре.
— Что-то они отстали, — заметил Игорь Юрьевич, останавливая машину при въезде на заросшую, еле различимую, грунтовку. — Подождать бы надо.
— Да, Женьке поворот проскочить ничего не стоит, — заметила Марьяна. — Это она, пожалуй, умеет лучше всего.
— Тогда ждём, — заключил Саша, выходя из машины. — Вроде тепло. Может, вода ещё не совсем остыла.
— Как же. Спроси лучше — прогревалась ли она вообще. Я думаю, что нет. Там какая глубина? — спросил Игорь Юрьевич.
— По данным, которые остались от Михася — двадцать метров. По моим расчетам — больше. А полных схем не сохранилось. Посмотрим. Чего торопиться?
— Торопиться уже некуда, мы почти что на месте. Только бы не сесть, тут такая грязища... — проворчал Игорь Юрьевич. Он первым заметил вишнёвую «Оку», которая, по счастью, сворачивала туда, куда было нужно. — Ничего, мы люди сильные, вытолкнем, если что.
— Поехали, — решительно сказал Саша. — Время уже за полдень, а нам ещё возиться и возиться. Пока со всеми этими штуками разберёмся.
— Тогда садитесь. Женечка, солнышко! — позвал Игорь Юрьевич. — Ты по грязи хоть раз в жизни ездила?
— Ездила, разберусь, — отмахнулась Женька. И спросила: — А трос у вас есть? Если понадобится, то у меня найдётся.
— Ишь ты какая, запасливая. Ладно, рванули. Время.
Как ни странно, одолеть полукилометровый отрезок им удалось довольно легко. Под грязью грунтовка была подсыпана в своё время гравием, именно поэтому ни одна из машин не застряла.
— Странно, — сказал по приезде на место Игорь Юрьевич, выходя. — Это сколько же лет надо сыпать, чтобы до сих пор сохранилось? Да, смотрели за дорогой-то, не иначе.
— Скорее всего, — согласилась Женька, вытирая забрызганное грязью лобовое стекло «Оки». — Моя-то ниже вашей сидит, и то прошла, как по маслу.
Стас и Саша уже вытаскивали из багажника и раскладывали на траве снаряжение. Марьяна ходила вдоль полуразрушенной бетонной стены, освещенной солнцем, что-то разглядывая под ногами. Машины стояли на сильно заросшей травой асфальтированной площадки напротив того места, которое в примерной схеме было принято считать входом. Вообще, Игорь Юрьевич оказался прав, сказав о «мерзости запустения». Развалины. Руины. На некотором расстоянии от входа — три обвалившиеся кирпичные стены. Бывшая котельная. В густой жухлой траве в отдалении просматриваются какие-то ржавые остовы — то, что осталось от сторожевых вышек. Теперь и не поймёшь, что это — вышки. Так, нагромождение истлевших, съеденных ржавчиной металлических каркасов. Женька хотела было посмотреть на них поближе, но Марьяна остановила:
— Не ходи, там вода.
Действительно, вода. Только подойдя к тому месту, где раньше был пандус (машины заезжали внутрь), Марьяна поняла, какое же сложное и, по сути, страшное дело предстоит Стасу и Саше. Тёмная, неподвижная, какая-то неживая вода была вровень с полом, на котором сейчас стояла Марьяна. Ворота, ранее закрывавшие въезд в помещение, перекосило от сырости, они осели, одна створка Сашиными стараниями свалилась в воду. Сыро, гулко, неприятно. Сохранился над этим въездом небольшой фрагмент крыши, он бросал на воду тень, поэтому посмотреть вглубь не было никакой возможности. Марьяна передёрнула плечами и отошла. Ей вдруг стало настолько зябко и неуютно, что страшно захотелось поскорее выскочить на солнце. Что она и сделала.
— Ну что, родная? — спросил её Саша. — Как там?
— Ой, Саш, а может, не надо? — жалобно спросила Марьяна. — Что-то там совсем неуютно.
— А как ты хотела? — усмехнулся Стас. Он уже одел гидрокостюм и акваланг, а теперь прилаживал к поясу капроновый шнур. — Мы не долго, вы не волнуйтесь. Через двадцать минут вернёмся. Если проблемы какие возникнут — три рывка. Если всё хорошо — то два. Один — трави шнур.
— Ладно. Ребят, я боюсь, что там может валяться всякое железо, тросы, мусор, мало ли, что в спешке побросали. Не торопитесь. Главное — ни в чём не запутаться и ни за что не зацепиться. Стас — ведёт, Саша — за ним.
— Согласны, — ответил Саша. — Игорь Юрьевич, если что, то... вы поняли.
— Тогда — с Богом. Пошли. Всё хорошо будет. Вот увидите.
Ходить в ластах неудобно, поэтому Марьяна и Женька вволю позабавились, глядя как их ненаглядные идут к спуску. Впрочем, скоро стало не до веселья. Через несколько минут после того, как они вошли в воду, им пришлось вернуться. Оказалось, что дверь, находившаяся на небольшой, всего-то метра два глубине (прав был Игорь Юрьевич), закрыта. На простой засов, но заржавел этот засов за пятнадцать лет — не дай Боже. Пришлось в спешном порядке искать какой-нибудь инструмент, которым можно оторвать непокорную железяку. Игорь Юрьевич предложил воспользоваться балонником, его послушали и через минуту засов свернули. А ещё через несколько минут выяснилось, что за первой дверью — вторая. С шлюзовым механизмом.
— Попробуйте повернуть штурвал, — посоветовал Игорь Юрьевич. — Может, чего и выйдет. И хватит сегодня уже советоваться по каждому поводу. Если получится — сразу двигайтесь дальше. А то так проваландаетесь до темноты. Кстати, с фонарями всё в порядке?
— В порядке, — ответил Саша. Сунул в рот загубник и ушёл под воду.
***
Темнота. Кристальная темнота. Эту воду никто ещё не тревожил за прошедшие годы, они были первыми. Вода была прозрачной, как горный воздух, очень холодной и совершенно неподвижной. Фонари освещали свод узкого коридора, их свет рассеивался где-то метрах в шести от источника, так что видно было хорошо. Под потолком Саша заметил затянутые сеткой лампы. Стас первым устремился вперёд, затем знаком позвал Сашу — сюда! Саша подплыл и увидел, что они висят над лестничным проёмом, уходящим куда-то вниз. Саша покивал, и они начали спускаться — Стас впереди, Саша — за ним. Первая дверь, на которую они наткнулись, тоже оказалась снабжена замком, как и верхняя. Попытка открыть замок успехом не увенчалась, и они продолжили спуск. Стало холоднее. Третью дверь открыть удалось. За ней оказался коридор, на первый взгляд точно такой же, как и наверху, но Стас показал, что всё же хочет взглянуть.
В коридор выходили двери, никак не меньше десятка. По одну сторону коридора комнаты были небольшими, зато те, что были напротив — здоровенными. Свет фонарей не мог достать до противоположной стены. Странные комнаты, с покатым полом. Одну они осмотрели, нашли в углу кучу каких-то железных проржавевших болванок, явно не снарядов — и всё. Поплыли было к лестнице, но тут Саша увидел ещё одну пропущенную ими дверь и заглянул посмотреть. И увидел кости.
Когда первый шок прошел, Саша, присмотревшись, понял, что перед ним — три скелета, на которых хорошо просматривались сохранившиеся фрагменты одежды. Вообще, эта комнатка, маленькая, метров семь, не больше, вероятно была жилой. Железная койка, разбитый стол, который плавал под потолком, табуретка. Даже пепельница валялась на полу, посеревшая от ила, но вполне узнаваемая. Саша провёл фонарём вправо-влево. Да, точно, тут если и не жили, то хотя бы отдыхали в перерывах межу сменами какие-то люди. Какие-то... Те самые, которые здесь умерли. Три черепа. Три человека.
Стас тоже заглянул в комнатку, ошалело потряс головой, огляделся и выплыл, махнув рукой Саше — давай, не отставай. Саша последовал за ним, думая, сколько же тут вообще может быть подземных этажей. Три они уже миновали.
На четвёртом этаже лестница кончилась. Дверь, которая вела к помещениям, снова оказалась запертой, но открылась без лишних уговоров. Саша и Стас осмотрелись. Вроде бы та же самая картина, что и на предыдущем этаже. Коридор и двери. Саша указал Стасу на двери, что были с левой стороны, а сам направился к маленьким комнатам. Да, действительно, то же самое. Пусто. На всякий случай он решил проверить весь коридор — мало ли что. Интуиция у него работала хорошо, и на этот раз не подвела.
Коридор на этом этаже не заканчивался тупиком, как на других. В стене оказалась ниша, но, к Сашиному разочарованию, никаких дверей в ней не было. Только какие-то непонятные рычаги на стене. Саша постучал по стене ножом, вызывая Стаса, тот подплыл к Саше и они вдвоём принялись осматривать нишу. Стас указал на пол, и Саша понял, что он увидел. Под тонким слоем ила просматривались очертания люка. Саша указал на люк, потом — на рычаги, Стас покивал, соглашаясь, но потом поднял часы и постучал по ним пальцем — время. Саша посмотрел на свои, и с удивлением понял, что времени у них осталось только-только — подняться. С сожалением кинув прощальный взгляд на люк, он поплыл вслед за Стасом. Понимались они недолго — маршрут был знакомым. Обратно всегда быстрее получается. Саша вдруг понял, что замёрз. На последнем пролёте Стас немного замешкался, Саше показалось, что он зацепился за перила, но тут же он понял, что ошибся. Стас смотрел на что-то впереди себя, не видное Саше, висел в холодной прозрачной воде и смотрел. Саша приблизился к нему, тронул за руку. Стас вздрогнул, обернулся. Пожал плечами и снова двинулся вперёд. Дальше они поднимались уже без остановок.
Каким счастьем было снова оказаться на воздухе!.. Когда они выбрались из воды, Саша вытащил изо рта загубник и несколько секунд просто с наслаждение дышал. Марьяна стояла рядом с ним, сияя, как маленькое солнышко. Женька и Игорь Юрьевич сматывали шнур и в разговоры пока не вступали — понимали, что надо дать людям придти в себя.
— Слава Богу, вы вернулись! — сказала Марьяна, поднимаясь на цыпочки и чмокая Сашу в мокрую щёку. Как раз в этот момент Саша снял с себя маску.
— У, жаба ты бесстыжая! — сказала Марьяна, стряхивая с джинсов воду. — Рассказывайте, что там?
— Пошли ко всем, — ответил Саша. — Или ты иди, а мы хоть ласты снимем. Правда, неудобно ходить.
Когда Марьяна отошла, он спросил Стаса:
— Ты почему там, на лестнице, затормозил? Я аж испугался.
— Да померещилась какая-то чертовщина, — ответил Стас неуверенно. — Показалось, что стена... словно выгнулась, перекрыла дорогу. Мигнул — и всё стало, как было. Маразм, ей Богу.
— Как — стена выгнулась? — не понял Саша. — Стас, это ты что-то не того.
— А я про что? — огрызнулся Стас. — Может, мы слишком быстро поднимались? Или у меня с баллоном что-то случилось?
— Веселящий газ, не иначе, — успокоил Саша.
Они стащили ласты, и направились к народу.
— Ну, что видели? — спросила Женька, помогая Стасу снять со спины акваланг. — Интересно?
— Да как сказать... страшновато, — признался Стас. — Жень, не надо, он тяжёлый. Да положи ты его, в конце-то концов.
— Мы были на трёх этажах, везде одно и то же. Длинный коридор, по одну сторону — маленькие комнаты, по другую — большие, с покатым полом. Везде пусто, если не считать... — Саша замялся.
— Если не считать трёх скелетов на третьем этаже, — закончил Стас. Женька тихо охнула, покачала головой. — В подсобном помещении.
— С чего вы взяли, что оно подсобное? — спросил Игорь Юрьевич. До сих пор он молчал, пытаясь проанализировать то, что рассказывали Стас и Саша, и сопоставить с это с тем, что они за это время узнали, но тут вмешался. — Почему вы так решили?
— Больно маленькая комната, — ответил Саша. — Прямо кладовка. Да и вещи в ней соответствующие — кровать, стол, стулья. И кости... быр-р-р...
— Ясно. Что ещё? — деловито спросил следователь.
— Люк в полу на последнем этаже, — гордо ответил Стас. Саша кивнул. — К сожалению, мы не успели его открыть, уже кончался воздух, вот мы и поднялись. Там интересно — на стене рычаги, они явно должны приводить в движение механизм. Я так думаю, что...
— Что надо немного отдохнуть, заменить баллоны и спуститься ещё раз, — закончил за него Игорь Юрьевич. Саша кивнул. — Скорее всего, то, что мы предположительно ищем, находится под этим люком. Попробуем.
— Я бы не советовал этого делать, — произнёс чей-то голос за их спинами.
Все разом обернулись и во все глаза уставились на человека, произнесшего последнюю фразу. Он стоял, подпирая стену, и курил, иногда стряхивая себе под ноги пепел. Невысокого роста, худощавый, с почти что белыми, словно бы седыми давно не стрижеными волосами, в темной непонятного кроя одежде. И, в довершении к странному одеянию и волосам — в здоровенных, на пол-лица, тёмных очках. Видок был ещё тот, поэтому-то все так и обалдели в первые секунды. Человек явно был готов к такой реакции на своё появление, поэтому продолжал спокойно, с отсутствующим скучающим видом, курить.
— Вы тут откуда взялись? — с недоумение спросил Саша, который опомнился первым. Он точно помнил, что минуту назад смотрел на это самое место — и никого на нём, естественно, не было. — Кто вы такой?
Человек равнодушно пожал плечами, щелчком отбросил сигарету и сделал шаг по направлению ко всей честной компании. Все попятились.
— Прохожий я, — с сарказмом сказал он. — Гулял тут, грибы собирал. Вот, вижу компания хороших людей гуляет на природе... тоже... с аквалангами. Дай, думаю, подойду.
— А почему нельзя открывать этот люк? — спросил Игорь Юрьевич.
— Видите ли... Если бы створки поднимались вверх, то его, конечно же было бы открыть во сто крат труднее, но... скажем так. Глубина шахты — двадцать метров, кислотой она заполнена на десять, остальное — воздух. Если вы откроете... Я думаю, вы люди умные и поймёте, что лететь вместе с водой десять метров — само по себе неприятно, а сам пункт приземления... м-да... — он поморщился. — Да ещё давление воды какое будет...
— Но почему кислота или её пары не разъела створки? — спросил Саша. — И для чего она вообще там нужна?..
— Не разъела — потому, что ствол шахты керамический. И створки изнутри — тоже. А нужна... была нужна для утилизации органических отходов.
— Допустим, мы поверим вам на слово, — медленно сказал Стас. — Хотя я, честно признаться, сомневаюсь. Но спуститься и посмотреть на это дело ещё раз вы нам не помешаете.
Игорь Юрьевич кивнул.
— Помешаю, — ответил тот. — Именно это я и сделаю.
Саша попробовал было сделать шаг в сторону их неожиданного собеседника, но тот просто понял руку — и Сашу как ветром снесло на прежнюю позицию. Он даже ничего не успел понять. Словно его толкнули в грудь, мягко, но сильно. Стас подошёл к Саше, встал рядом с ним. Спустя несколько секунд к ним присоединился Игорь Юрьевич.
— Женька, Яна, идите к машине, — сквозь зубы проговорил следователь. — Быстро!.. Эй, уважаемый, может, вы всё-таки объяснитесь? Что всё это значит?!
— Набить ему морду, — предложил Стас, — а потом спросить.
— Так его! — раздался откуда-то... словно бы отовсюду, весёлый голос. — Так его, врага рода человеческого! Вы втроём попробуйте, может, получится!.. Один — в лоб, двое — с флангов. Вы посмотрите, это же прямо дьявольское отродье какое-то! Весь в чёрном, глаза в очках, волосы дыбом... Да, Дзеди, я на тебя в жизни не поставлю, их же втрое больше!
Тот, кого назвали Дзеди, тяжело вздохнул, потёр ладонями виски и с раздражением в голосе произнёс:
— Рыжий, ты как всегда испортил мне весь эффект. Ладно, садись, чего уж там... Дурак ты всё-таки! Они бы уехали через полчаса.
— Ага, жди! От дурака слышу, — парировали откуда-то... как выяснилось, с неба. Марьяна первая догадалась поднять глаза — и тихо вскрикнула, зажав себе рот ладонью. Над площадкой висела маленькая матово-серая летающая тарелка.
***
Есть какая-то грань, перейдя которую человек перестаёт удивляться. Он, может, и хотел бы, да не получится. Не выйдет. В обычной жизни это состояние встречается крайне редко, но когда перед тобой садится летающая тарелка, которая умеет говорить и ругаться по-русски — грань переходится как-то совсем легко и незаметно. Вроде ещё минуту назад мог удивляться — а теперь всё. Как отрезало.
Из тарелки (на тарелку и не похожую, кстати, совсем) вылез на траву человек. Тоже в очках и в темной, почти чёрной, одежде. Саша и Марьяна во все глаза рассматривали и эту парочку, и их транспорт. Было на что посмотреть!
— Лин, отойди от катера, людям не видно, — попросил первый.
— Да что мне, жалко, что ли? Пусть смотрят.
— По крайней мере, пока они смотрят, под воду они не лезут, — философски отметил их собеседник. — Это катер. Простой старый катер.
— Оно что — летает? — ошеломлённо спросил Стас.
— Только когда сухо, — ответил Лин. — Дождя боится, сволочь.
Катер походил на подсолнечное семечко, матовый, без блеска, кораблик, длинной метров семь-девять, шириной — три, высотой — два. Выглядел он невзрачно, вид имел какой-то потасканный, потёртый, неухоженный. Впрочем, дверей на нём видно не было, окон тоже, двигатели... интересно, может вот этот выступ как-то связан с двигателем или нет? подумал Саша, но вслух ничего не сказал.
— Это запасной генератор, а двигатель — вся поверхность корпуса, — тихо сказал Дзеди. — Вы почти угадали...
— Простите... мы... то есть я... то есть... Чёрт возьми, мне сегодня объяснят, что тут такое происходит?! — взорвался Игорь Юрьевич. — Кто вы такие?! Что вам от нас надо?!
— Мы всё объясним, — ответил Лин. — Только не здесь. И не сейчас. Когда приедем на место.
— Какое место?..
— Хорошее. К друзьям.
— К каким друзьям?!
— К нашим, естественно, — пожал плечами Лин. — Мы же ваших друзей не знаем. Так что придётся...
— Так, не всё сразу! — Игорь Юрьевич поднял вверх ладони. — Давайте по порядку. Для начала — кто вы такие?
— Это долго объяснять, — нахмурился Дзеди. — Но я постараюсь, так, вкратце. Мы тут в гостях — это вы, вероятно, уже поняли.
— Да уж догадались, — пробормотал Стас.
— Уже неплохо. Далее. Играть в высший разум и сверхцивилизацию мы не намерены.
— Это тоже хорошо, — проворчал Игорь Юрьевич. — Но откуда вы так хорошо знаете русский?
— Маленькая справка. Мы прожили вот на этом самом третьем предприятии, — Лин махнул рукой в сторону развалин, — почти двадцать лет. Понятно?
— Не очень, — признался Стас. — В качестве кого? Почётных гостей?
— А по нечётным — рыбу ловить, — пробормотал Лин. — Пленников.
— Кого? — переспросил Саша с недоумением. Нет, этого просто не может быть. Тёплый осенний день, чистое небо, золотые листья в воздухе... это всё реально и правильно. А вот эти две фигуры в очках и летающая тарелка — из какого-то дурного сна, не иначе.
— Уши надо мыть почаще, — посоветовал Лин. — Желательно водой. И с мылом. А вытирать...
— Хватит, — поморщился Дзеди. — Пленников, вы не ослышались. Именно поэтому мы так... хорошо осведомлены о том, что находится внизу. И категорически возражаем против того, чтобы вы туда спускались.
— Кто вы? — словно внезапно прозрев, спросил Игорь Юрьевич. Дзеди подошёл к нему вплотную, минуту помедлил, а затем снял очки.
— Номер пять, «тим» номер восемь, четвёртый подземный этаж, — едва слышно проговорил он. — Позвольте представиться... Пятый, — и поднял голову.
Ошеломлённый Игорь Юрьевич смотрел в эти глаза. Мудрые, печальные, совершенно человеческие глаза... с вертикальным кошачьим зрачком.
***
— Так мы сегодня с места стронемся? — раздраженно спросил Лин.
— Вы что — на этом полетите? — спросил Саша.
— Нет, мы на этом поедем, — ответил Лин. — Сейчас, я его немножко переделаю. А то он какой-то не такой. Могут неправильно понять.
— Лин, что ты задумал? — спросил Пятый с подозрением в голосе. — Не уродуй катер, пожалуйста. Мало того, что ты его у меня свистнул, но ты ещё и...
— Тихо, ша! Меньше надо пешком ходить. Что у них тут сейчас в моде? — спросил Лин в пространство. — Ага, ясненько. Что-нибудь такое, чтобы не остановили... и чтобы по грязи проехать хорошо. И побольше что-нибудь...
Катер начал стремительно таять, меняться. Все заворожено следили за его превращением, но когда на месте катера появился серебристо-серый джип — всех потихонечку стал разбирать смех. Хороший внедорожник, всё путём.
— А что? — обиженно спросил Лин. — Цвет плохой, что ли? — джип позеленел.
— Я понял, кто ездит на джипах, и почему их владельцы всегда выходят сухими из воды, — сказал Стас со смехом. — Если увижу джип — сразу пойму, что в нём — инопланетяне. Как поймать-то? Они раз — и улетели. Привет ГИБДД.
— Слово-то какое мерзкое, — поморщился Лин. — Ты ещё скажи — марсиане.
— Хорошее слово.
— Два сапога — пара, — констатировал Пятый. — А три — лишняя нога или хвост. Лин, дорогой, может, хватит?
— Ну дорвался я, понимаешь? — радостно спросил Лин. — Пять лет в рейсе, с тобой, между прочим, заметь. Дай поразвлекаться, пока можно.
— А что — со мной плохо?.. Вот спасибо, — покачал головой Пятый. — Кто с нами? — спросил он. — Или вы на своих поедете?
— Благодарю покорно, но нам и в своих хорошо... — робко сказал Женька.
— Как хотите, — пожал плечами Лин. Он влез в джип и принялся вовсю шуровать внутри. — Эй, Пятый, возьми!.. Глухой... Дайте ему шмотки кто-нибудь, а то этот лох выглядит, как джедай в фильме «Звёздные войны»... Да не свои, Саша, а те, которые в этом пакете... ага, спасибо.
— Рыжий, ты мне потом ответишь за всё, понял? Я тебе припомню, как пользоваться тем, что вокруг — люди. Ой, получишь... мобильник дай, я Лене позвоню... спасибо.
— Новые русские, — пробормотал Игорь Юрьевич. — Стас, Саша, вы бы сняли гидрокостюмы, а то ехать сейчас... переоденьтесь. Марьяна, поди-ка ты сюда. Помоги мне погрузить барахло... а где оно, кстати?
— Оно у вас в багажнике, — ответил Лин. Он уже переоделся — что-то наподобие спортивного костюма, куртка и брюки. Светлая футболка с надписью «Пума». Кроссовки. — Сойдёт? — спросил он, поворачиваясь. — Нормально?
— Цепи золотой не хватает, — сказал Игорь Юрьевич. — А так — ничего.
— Это хорошо. А то время мало, не до церемоний. Ничего, прорвёмся. Не привыкать. Пятый!.. А, он болтает...
Пятый уже успел переодеться в точно такой же как у Лина спортивный костюм и вид имел вполне респектабельный. Он заправски прижимал плечом к уху трубку мобильного телефона. Отошёл ото всех в сторонку, чтобы получше слышать.
— Алё, Лена?.. Привет, это мы... да, вот так получилось... да, вместе. Как Юра?.. Удивляется? У вас сегодня будет много поводов для удивления... Лена, нам нужно приехать к вам, если ты не возражаешь, но я сразу предупреждаю — нас много. Сколько? Сейчас, подсчитаю... Семеро. И ещё надо привезти Валентину с мужем... на даче? Юра отвёз?.. Хорошо, я за ними заеду... Лена, я тебя умоляю, не надо ничего готовить, Бога ради... Мы всё привезём. И вообще, мы к тебе не обедать едем, а по делу... Приедем — расскажем... Серёжка спрашивает, кто это звонит?.. Ну, скажи, что мы... привет передаёт? Спасибо, ему тоже. Ладно, бывай. Мы будем где-то через час-полтора. Счастливо.
Пятый сложил телефон и сунул его в карман.
— Все дома, — отрапортовал он, подходя к компании. — Ждут. Едем?
— Простите, а куда мы всё-таки направляемся? — спросила Марьяна. До этого она лишь иногда отваживалась тихонечко перешептываться с Женькой и в разговоры не встревала, но теперь, когда вид собеседников стал более ли менее привычным, она осмелела. — И позвольте узнать, это надолго?
— Возьмите телефон, — Пятый протянул ей трубку, — позвоните маме. Не нужно только звонить со своего аппарата, пожалуйста. Скажите ей, что вы... уезжаете. Дней на десять. Например... — он задумался. Выручил Лин.
— Соврите что-нибудь, — посоветовал он с милой улыбкой. — Отдохнуть там... на Багамы пригласили. Знакомые «новые русские». Простите, но вам придётся это сделать, — сказал он уже гораздо более жестко. — У вас просто нет другого выхода. Кстати, это всех касается.
— Вы просто слабо себе представляете, во что влезли, — поддержал Дзеди. — Мне, конечно, очень жаль, но мы теперь ничего уже не можем поделать.
— Но мы же ничего не видели толком! — взорвался Стас. — Пустые комнаты — и всё! Мало ли, что там было?!
— Стена, Стас, — просто сказал Пятый. — Вспомните стену. Вы думаете, вам это померещилось? Продолжайте думать. Может, вам от этого станет лучше.
— Простите, можно мне вызвать ещё одного человека? — Игорь Юрьевич подобрался, стал холоден, сдержан и деловит. Удивление прошло.
— Жену? — спросил Лин. — Конечно. Звоните.
-...и сколько всего у вас мобильников рассовано по карманам? — полюбопытствовал Саша. Картина была весьма оригинальна — пять человек бродят по асфальтовому островку в болоте, и каждый — с мобильным телефоном.
— Да сколько надо, — пожал плечами Дзеди. — Они не настоящие, как и джип. Тут, слава Богу, немного улучшили связь, десяток приличных спутников запустили... А вот лет двадцать назад было бы ещё лучше — семь телефонных будок в болоте.
— Ты заговариваешься, — жестко сказал Лин. — Что происходит?
— Ничего, — отмахнулся Пятый. — Время, Лин. Поторопи народ. Поехали.
***
Джип ехал впереди, машины Игоря Юрьевича и Женьки следовали за ним. За руль машины сел Лин, вёл он, не торопясь, никого не обгонял, не подрезал. Игорь Юрьевич понял, что эти «пришельцы» превосходно знают не только правила дорожного движения, но и многое из того, что относится к земной жизни. Странно...
— Саша, ты не понял, сколько нашим новым друзьям лет? — спросил он, не оборачиваясь.
— Не понял, — ответил Саша. Марьяна сидела рядом с ним и покусывала ноготь на большом пальце.
— По-моему, они молодые, — сказала она. — Вы заметили, как они выглядят?
— Заметить-то заметил, но... я тут подсчитал, и у меня получилось что-то очень много, — сказал Игорь Юрьевич. — Вот смотри сама, Янка. В той записке говорилось о пяти «пленных» людях, которые разбирались в том, что относилось к «Сизифу». Так?
— Так, — ответила Марьяна.
— Значит, лет по двадцать им было. Это — как минимум. Вот и считай. С шестьдесят седьмого по две тысячи первый. Сколько получилось?
— Пятьдесят четыре года? — удивилась Марьяна.
— Я бы им и тридцати не дал, — усомнился Саша.
— А у нас больше и не дают, — усмехнулся Игорь Юрьевич. — М-да. Как это им удалось так хорошо сохраниться? Ведь, по большому счёту, там должно быть все шестьдесят... или это всё-таки не те? Но почему они так выглядят?..
Лежащий на переднем сидении телефон запищал. Саша, перегнувшись через сиденье, взял трубку и откинул панель.
— Мясо не едим, водку не пьём, — сказала трубка голосом Лина. — Потому.
— А почему не пьёте? — спросил Саша.
— Да потому, что не наливают, — грустно ответил Лин. — А так бы пили. Дайте Игоря Юрьевича.
— Да, я слушаю, — следователь взял трубку.
— И не думайте о том, чтобы свалить в сторону, — процедил Лин сквозь зубы. — Во-первых, мы вас насквозь видим, а во-вторых Пятый и так уже поехал и за вашей Светланой, и за нашими друзьями, которые на даче. Не надо совершать лишних движений.
— Как — поехал? — опешил следователь.
— Просто. Я не могу понять, у вас нету глаз, или они выросли не на том месте? Подведите машину поближе. Я один?
— О Господи... Но когда?
— Несколько минут назад, — ответил Лин.
— Мы не останавливались.
— Зачем это нужно? Хватит задавать идиотские вопросы, ведите машину. И перестаньте нервничать, а то у меня от вас начинает болеть голова.
— Хорошо... простите, а как вы говорите по мобильному без мобильного?!
— Смотрите на дорогу! — прикрикнул Лин. — Развыступались тут, понимаешь... Мне что — к вам пересесть, что ли? — он помолчал и добавил: — А это идея... к сожалению, мы уже почти приехали. Так, просвещаю. Хозяйку зовут Лена, хозяина — Юра, сына — Сергей. Попрошу не обижать. Люди хорошие, добрые. Очень, — вдруг добавил он с каким-то незнакомым теплом в голосе. С теплом и... с чем-то, очень похожим на нежность и жалость одновременно. — Всё поняли?.. А парковаться лучше во дворе, туда окна выходят.
***
Саша пропустил Марьяну впереди себя, когда они поднимались по лестнице. Хороший дом, что и говорить. Старой постройки, надёжный и тёплый. Женька, Игорь Юрьевич и Стас поднимались следом.
Лин остановился перед дверью, позвонил. Ему открыл мужчина средних лет, светловолосый, коренастый. С минуту Лин и этот мужчина стояли в дверях, разглядывая друг друга, а потом... обнялись.
— Совсем поседел, рыжий, — говорил хозяин, — стареешь, друг...
— Ты ещё Пятого не видел, — Лин хлопнул хозяина по плечу. — Хотя, должен тебе сказать, ты тоже моложе не стал. Юр, мы тут тебе такую ораву припёрли — не прокормишь! Простишь?
— Ты без сюрпризов не можешь, узнаю.
— Это не я, это Дзеди! Опять — чуть что, так сразу Лин... Люди, не стойте на лестнице, проходите в дом, — позвал он.
— Проходите, проходите, а то на лестнице тесно, — поторопил хозяин. — Чтобы потом не представляться десять раз и не путаться... Юра, можно на «ты». Жена сейчас на кухне, она, естественно, Пятого не послушалась. Так что через часок будет чем перекусить. Серёж, найди народу тапки. Дамам покрасивее, мужчинам — побольше. Лину, как я помню, тапки не нужны.
— Круто! — в прихожую выскочил паренёк лет двенадцати. — Рыжий, вы приехали! А где Пятый?
— Скоро будет, он по делам свалил, — ответил Лин. — И я пока что не вижу ничего крутого. Конечно, если мама твоя не собралась варить яйца для пирога с капустой...
— Рыжий! — тоненькая, похожая на подростка женщина выглянула из кухни. — Вы так быстро!.. У меня ещё ничего не готово... Да иди сюда, хоть посмотреть на тебя!
— Ленка, привет! Сейчас, подойду, я тут кое-что для твоего отпрыска приволок...
— Простите, а что нам делать? — встрял в обмен приветствиями Игорь Юрьевич. Вся честная компания еле-еле вместилась в прихожую, причём Сашу затиснули куда-то в самый дальний угол.
— Проходите в комнату, — пригласил Юра. — Рассаживайтесь, кому как удобно. Мы очень сильно извиняемся, но мы вас ждали попозже, поэтому не успели пока ничего сообразить. Кто-нибудь чаю хочет?
— Ну... — неуверенно сказала Женька.
В комнату всунулся Лин. Оглядел компанию, затем произнёс:
— Лен, вот этим двоим подводникам не мешало бы по чашке чаю. А то там, сама понимаешь, холодно...
— Там — это где? — спросил Юра.
— На «трёшке», Юрик. На нашей родной ненаглядной проклятой «трёшке», — тихо ответил Лин. — Такие дела.
У Юры из рук выпала коробка с ложечками. Побледневшая Лена положила на край стола кухонное полотенце, не обращая внимания на то, что с полотенца на пол посыпалась мука. Серёжка переводил взгляд с папы на маму и явно ничего не понимал.
— Пап, чего такое? — спросил он.
— Серёг, пойди пока, поиграй, — попросил Лин. Он вытащил из кармана какую-то тоненькую матовую пластинку тёмно-вишневого цвета и отдал мальчику. — Нам надо поговорить.
— А это что?
— Одна штуковина. Разберёшься, я ее русифицировал. Всё, иди.
Мальчик ушёл.
— Так, теперь с начала и по порядку, — попросил Юра.
— Мы занимались расследованием гибели сотрудников института в Савино, наткнулись на материалы по проекту «Сизиф», — ответил за всех Игорь Юрьевич. — По пути, кстати, успели вляпаться в некоторые неприятности. Непохоже, что этот проект закрыт полностью. Нашли примерную схему месторасположения объектов повышенной секретности, решили проверить свои предположения. Схема была составлена кем-то из низшего персонала, этот человек сам, наверное, был в тех местах, о которых писал, какие-то единичные разы... Одно такое место мы нашли, но там была военная база. Сами понимаете. Другие затоплены, но наименее сильно пострадало то здание, в которое и спускались ребята. Спустились. Не успели толком осмотреться... — Игорь Юрьевич замялся, посмотрел с подозрением на Лина. — Как появляется этот... Господи, как его?..
— Не надо делать вид, что у вас отшибло память, — отрезал Лин.
— Да, понял... Дзеди. Или Пятый, как вам привычнее. И устраивает перед нами целый спектакль, суть которого сводится к тому, что он нам запрещает идти вниз и вообще что-либо делать без его ведома.
— Это разумно, — кивнул Юра. — Пятый... он ничего просто так не делает.
— Теперь давайте я расскажу, — встрял Лин. — Мы приходим из рейса. Вчера.
— Когда?! — изумился Юра.
— Вчера. Рейс был — поганей некуда, потом расскажу. Так вот. Выползаю я утром. Уже сегодня. Говорю спасибо Ренни, который просидел со мной ночку, иду смотреть, как дела у партнёра. А его нет, отвечают. Он встал с утра пораньше и ушёл. Куда?! спрашиваю я. Понятия не имею. Ну, ты, Юра, наших знаешь, это просто невозмутимая сволочь. Особенно Сихес, когда им припрет воплотиться и поучаствовать. Про Землю я понял сразу, схватил первый же катер и рванул. Мотаюсь над городом, гадаю — что тут могло случиться такого срочного?.. Потом, через несколько часов, этот гад...
— Лин, мы уже приехали, — предупредил из прихожей Пятый.
— В каждой двери есть звонок, — заметил Лин. — Но ты про это забыл.
— Вы просто не закрыли дверь. Привет, Лена. Юр, а ты...
— Постарел, знаю.
— Ничего подобного. Совсем не изменился. Игорь Юрьевич, ваша дама сидит в машине внизу, она побоялась подниматься. Спуститесь за ней сами.
— Саш, сходи за Светланой, — попросил следователь.
— Может, девушки сходят...
— Может, мне сегодня дадут рассказать?! — взорвался Лин. Все смолкли. — Ну вот. Этот гад меня вызывает. Коротенько так, словно мы еще в рейсе. Ну, что мне делать? Спешу с радостной мыслью, что хоть этот дурак отыскался, и что я вижу? Я вижу, что кого-то, — Лин с выражением посмотрел на Сашу и Стаса, — понесло на «третье»... Валентина Николаевна, родная вы наша, какое счастье!.. Вот не чаял, думал — вы останетесь на даче.
— Рыжий!.. Лин, иди сюда, паршивец! Столько не виделись! Как же мы можем остаться-то... Олег Петрович там внизу вместе с Пятым сумки выгружает из машины, они в супермаркет заехали, набрали всего по дороге. А Светочка боится идти, думает, что тут...
— Валентина Николаевна, вот вы какая... разговорчивая, ей Богу. Ерунда осталась, погодите. На чём я? Они к моему приезду успели уже разок сплавать, нашли бункер, и по наивности решили, что там какие-то секреты...
— О, Господи... Я надеюсь... — начала Валентина Николаевна, но Лин её прервал:
— Все живы, слава Богу. Но это не я, это Пятый успел их остановить.
— А что мне ещё оставалось? — пожал плечами тот. — Стоять и смотреть? Простите, но я этого делать не умею.
— Дзеди, это, я надеюсь, не воздействие?
— Нет, — ответил тот. Они посмотрели друг на друга с непонятным выражением — недоверие, страх, надежда... трудно читать выражение лиц, наполовину скрытых очками. — Хотя всё шло к тому... оставим. Потом.
— Согласен.
— Ну что, немножко проясняется ситуация? — спросил Юра у притихших людей. — Или не очень?
— Не очень, — Саша встал, прошелся по комнате. — Кое-что, так... отрывочно. Вопросы можно задавать?
— Можно, — ответил Лин. — Только я предполагаю, что пока вам лучше будет их задавать не нам, а, например, Валентине Николаевне или Юре. Если я правильно понял, вас интересовал проект «Сизиф». Для начала поговорите с людьми. С нелюдями можно и позже. Мы не обидимся.
Лин вышел.
— Давайте все разговоры отложим на «после чая», — попросил Юра.
— Но почему? — удивился Игорь Юрьевич. — Он же сам сказал, что...
— Признаться, хочется немного разобраться в ситуации, — задумчиво сказал Юра. — Финиш полнейший — из рейса и сразу к нам. Так не бывает!..
— Почему? — спросила Марьяна.
— Да не знаю я... но правила довольно строгие. Они никогда не появлялись у нас раньше, чем через месяц после выхода. И уже несколько лет не появлялись вместе. То, что сейчас происходит — нонсенс не только для вас. Поймите правильно, но... рейс длится пять лет, а за пять лет можно просто очень сильно устать. По крайней мере, я так считаю.
— Сколько им лет? — спросил Игорь Юрьевич.
— Им-то? Я не считал, но где-то по двести двадцать будет. Может, уже больше. А что?
— Как — по... но... — Стас потряс головой. — Бред какой-то.
— Я сам этого не понимаю. То ли наш один год — как их пять, то ли ещё что.
— Ладно, допустим. Хорошо. Но откуда вы-то их знаете? — спросил Игорь Юрьевич. — У меня, признаться, голова идёт кругом. Сколько загадок за всю жизнь решил — но ни с чем подобным не сталкивался. Я в тупике.
— Так всё просто, — усмехнулся Юра. — Мы все — и Валентина Николаевна, и моя жена Лена, и сам я — работали на третьем предприятии. Там мы все, собственно, и познакомились. Валентина Николаевна была фельдшером, Елена — её помощницей. Я был надсмотрщиком.
— Кем-кем? — удивлённо спросил Саша.
— Надсмотрщиком. Вы в курсе, что там вообще происходило, на предприятиях? — спросил Юра.
— Не совсем, так, в общих чертах, — признался следователь. Он смотрел на Юру — своего ровесника... но Юра казался старше, несоизмеримо старше следователя. Словно он прожил не одну, а три жизни.
— В общих чертах это передать невозможно, — жестко сказал Юра. — Испытание биологического материала... и, по мере надобности, его утилизация. Простите, что я спрашиваю, но... вы видели смерть? Извините за несколько киношную формулировку, но иначе сказать нельзя.
— Я видел, — ответил следователь.
— И сколько смертей в неделю вы обычно видели? А самому вам убивать приходилось? Часто? Или нет?.. Молчите? — спросил Юра у притихших слушателей. Ему никто не ответил. — Конечно... Я попал туда молодым, сразу после армии, после Афганистана. Двадцать один год мне был, пацан. Ни отца, ни матери. Идти некуда, в село жить ехать неохота. Однажды мне позвонили, под вечер. Я, кстати, тогда уже хорошо выпивать начал, разрядки хотел, от самого себя освободиться. Я, спьяну, и согласился. А как проспался... ой, мама родная!.. Я сейчас объясню. Есть «тимы». «Тим» — команда из десяти «рабочих»...
— Кто такие рабочие?
— «Рабочие» — это то, что производил институт, а потом и комбинат Савино-4. Тот самый биологический материал. Почти что люди. Почти разумные. Команды они хорошо понимали, слушались... правда, не говорили, но... Ой, Господь вседержитель... страшны они, конечно, были, но... это ведь не главное. Понимаете, в «тим» привозят, к примеру, десяток 6/11...
— Это что? — спросил следователь.
— Индекс модели. Так вот. Привозят, сдают. К ним — документация. Месяц — режим «А», к примеру. Это значит, что они будут по двадцать часов таскать ящики весом пятьдесят килограмм. Затем полтора месяца — режим «Д3». Это значит, что потом они будут таскать ящики в сто кило весом, да и кормёжку им сократят вдвое. Потом месяц — ещё режим «А». Ну, это для тех, кто не сдохнет во время «Д3». Потом...
— Мы поняли, — сказал Игорь Юрьевич.
— Нет, вы не поняли, — отрицательно покачал головой Юра. — Вы видели залы или нет?
— Залы — это комнаты с наклонным полом? — спросил Стас.
— Именно. Вагонетка, рельсы... Эти «рабочие» мёрли как мухи, первые месяцы меня, к примеру, просто наизнанку выворачивало только от запаха. Утилизацию проводили раз в неделю, а за эту неделю в «тиме» могло скопиться несколько трупов. Четыре, пять... первое время новые люди ещё как-то пытались помочь «рабочим» — давали роздых, оставляли поспать... Потом это проходило. Падает — добей. И все дела. Если есть возможность — кинь в шахту сразу. Если нет... оттащи в сторону. И всё. Если в «тиме» совсем уж пусто — посылай запрос, ещё привезут. Не проблема, тех же 6/11 гнали конвейером, по несколько тысяч в партии. Так что бери — не хочу. Надсмотрщики часто спивались, некоторые сходили с ума, пускали себе пулю в лоб. Этому никто толком не препятствовал, как я сейчас понимаю. Ну зачем на четвёртом подземном этаже нужен «Калашников», когда «рабочие» от одного вида плётки в панику впадают?.. Я вот тоже понять не мог...
— А вы долго там проработали? — спросил Саша. Он сидел на ручке кресла, в котором сидела Марьяна, и крепко держал её за руку. Марьяна стиснула его пальцы так крепко, что ему на секунду стало больно.
— Долго, — ответил Юра. — Мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Если бы не рыжий и Пятый, я бы, наверное, там так и помер. Либо спился бы, либо ещё что. Насколько я в курсе, там никого живого не осталось. Так или иначе, но погибли все.
— А что ваши друзья там делали? — спросила Марьяна.
— Что делали... жили в «тиме» номер восемь на правах «рабочих». Вспоминать не хочу, каким дураком я тогда был. Я ведь наравне со всеми остальными их мочил несколько лет почём зря, а потом... Пятый меня спас. Там какая-то нечисть завелась в зале. Я до сих пор не пойму, что произошло, но думаю, что она бы мной пообедала, если бы не он.
— Стас, ты помнишь свою стену? — спросил Саша. Стас кивнул. Значит, не показалось. Ой-ой-ой...
— Так она там до сих пор есть? — изумился Юра. — Не думал... Ей же там жрать нечего, она же чаще всего «рабочих» поедала. Приходишь так иногда в смену — а «тим» пустой. Подчистую вымела. Как он меня вытащил... я потом целый день по городу бродил, и всё думал — что же я такое делаю?.. Стыдно стало. По-настоящему. Первый раз в жизни. Ну, поехал к ним, извиняться... Извинился, а потом и с Валентиной сошёлся, и с Леной... Это уже под самый конец всего безобразия было. Потом... знаете, что? Я сначала разрешения спрошу у них.
— Хорошо, — пожал плечами следователь. — О чём речь.
— Давайте я схожу, спрошу, — предложил Саша. Ему хоть на секунду хотелось остаться одному. Осмыслить. Как-то понять... нет, не понять, а принять то, что происходит. В глубине души он всё ещё сомневался. Фарс?.. Но ради чего, скажите на милость? Ради эффекта? Бред...
Саша прошёл к кухне и нерешительно остановился в дверях. Лена, Юрина жена, сидела за столом, напротив неё села Валентина Николаевна, Пятый сидел на подоконнике и курил.
— Приехали, — констатировала Валентина Николаевна, тоже прикуривая. — Дожили, нечего сказать. Слушай, а что ты намерен делать дальше?
— Что... — Пятый пожал плечами и улыбнулся. — По-моему, всё предельно ясно. Времени мало, скоро надо будет двигаться.
— Это каким, интересно, образом? — поинтересовалась Валентина.
— Общепринятым, — ответил Пятый. Вытащил из нагрудного кармана какоё-то предмет — несколько десятков продолговатых мутных зёрен, запаянных во что-то гибкое и прочное. — Иначе не получится. Сами понимаете.
— Ты уверен?.. — с сомнением спросила Лена. Он кивнул. — Слушай, а почему эти такие маленькие?
— Последнее поколение. Кстати, эти и помощнее немного, чем тот, который я тогда отдал тебе.
— Простите, а что это? — спросил Саша, входя на кухню.
— Любопытство хакера погубит, — отозвался Пятый. — Это детекторы. Тридцать штук. И нечего делать такие глаза. Вы еще скажите, что компьютера никогда не видели.
— Да я... я просто, понимаете ли, сам как-то... один вопрос — как им, таким, пользоваться? Его куда-то ведь надо запихнуть, если это, конечно, и впрямь что-то вроде процессора...
— Догадливый, — улыбнулся Пятый. — Компьютер без человека не работает.
— Слушай, тьфу на тебя! — взвилась Валентина. — Покажи, тебе что — жалко что ли?
— Нет, конечно, — пожал плечами Пятый. И кивнул.
Посреди кухни повис матовый многоугольник, грани которого были чистыми. Внезапно многоугольник развернулся и образовал полукруг, на нем появились и мгновенно исчезли три ряда знаков. Потом поверхность полыхнула ярким желтым огнём, откуда-то сбоку на неё стали выезжать маленькие красные символы. Не буквы, а именно символы.
— Простите, что медленно, но я в визуал давно не входил, — негромко проговорил Пятый. — Я постарался приблизить к вашим операционным системам... насколько это было возможно. Просто мы не используем символьный шрифт, а наш расшифровывается так себе.
— И какой же шрифт принят у вас? — Саша сделал ударение на слове «вас».
— Эмоциональный и... чёрт, не переводится...
— Ты ещё скажи — аналога нет, — отгрызнулась Валентина. — Сколько ты лет этим меня мучил — не передать.
— Да ладно вам. Саша, поймите, у нас нет таких понятий, как у вас. Основа другая. Любая информационная система, структура, в теории, может быть как-то изменена. Только подход к изменению можно найти разный. Можно сесть за клавиатуру и поломать себе голову, как это делаете вы. А можно пропустить информацию через себя самого. Почувствовать её. Увидеть. Осмыслить. Так это делаем мы.
— Но когда я сижу за монитором, я же делаю то же самое.
— Но болью в душе этот процесс у вас не отзывается. Или не болью, а радостью. Или страхом. Или смехом. Редко — равнодушием. Хотя и это бывает, признаюсь.
— Интересно, конечно. Но я так и не понял, что делают с компьютером...
Пятый положил руку себе на шею.
— Просто ставят, чаще всего вот сюда. Не пугает?
— Это опасно? — спросил Саша напрямую.
— Не опаснее, чем выпить чашку чая, — ответил Пятый. — Лена пользовалась детектором в своё время. Лен, ты ещё жива?
— Пока да, — ответила та со смехом. — Слушай, поставь мне сейчас, а то потом Серёжка придёт, может испугаться.
— Ему тоже придётся ставить, — вздохнул Пятый. — Всем. Кстати, ваша виртуальность — это ничто по сравнению с пространством Скивет. Если захотите, то сегодня прогуляетесь, там интересно. Сами увидите. Только никто из этого культа не делает, все давно привыкли. Молодёжь развлекается, старики работают. Просто есть Окист, есть поселения. Есть транспорт. Есть любовь. Есть сэртос. Есть семьи. И есть Скивет. Как ваше телевидение. Обыденность. И никто не боится «срастись с машиной». Все давно срослись и считают это нормой жизни.
— Хватит грузить, — попросила Лена. — Надоел. Пойдём, поможешь накрыть на стол. Сколько ещё времени есть?
— Часа полтора, потом надо отчаливать. Лен, присядь-ка на секунду, я поставлю тебе, чтобы потом не возиться... ага, всё. Свободна.
— И что? — спросил Саша. — Уже всё? Так быстро?
— Конечно, — удивилась Лена. — Это просто. А потом даже хорошо, не стареешь. Ну, или почти не стареешь.
— Каким образом? — удивился Саша.
— Детектор — штука очень умная, — объяснил Пятый. Увидев, что поход в комнату пока откладывается, он снова закурил и сел на прежнее место. — Одна из основных его функций — геронтологическая.
— За счёт чего?
— Обновление клеток не прекращается. Восстанавливаются нейронные связи. Спаренные органы изменяют режим работы... очень много параметров, все сходу не перечислишь.
— Слушай, ты какую сигарету по счёту куришь? — ехидно спросила Валентина.
— Шестую, — ответил он. — Кстати, лёгкие от никотина тоже очищаются. Так что курить можно сколько влезет.
— Интересно, — неуверенно произнёс Саша. Его всё ещё терзали сомнения, но соблазн был слишком велик, и Саша понял, что его не перебороть. Такое бывает раз в жизни... какое там, в жизни! Раз в сто лет такое случается, а может, и ещё реже. — Я согласен, ставьте. Или как там у вас это называется.
— Название роли не играет, — ответил Пятый. — Спиной повернитесь.
Саша ожидал, что в процессе установки он непременно что-то должен почувствовать — жжение, боль, неудобство. На самом деле всё оказалось гораздо проще — секундное давление, причём весьма слабое. И ничего более.
— Всё, — ответил Дзеди. — Теперь полчаса на адаптацию. И порядок.
— Ты мне тогда... когда свой отдал... ни минуты на адаптацию не оставил, — заметила Лена. — Все вы, мужики, одинаковые.
— Тебе тогда нужно было только из дома попасть по назначению. Да и времени особо не было — только и думали, успеем или нет, — ответил Пятый. — А тут человеку хочется и по Скивету прошвырнуться, и на катере полетать... наверное. Вы умеете летать?
Саша опешил. Вопрос был задан настолько небрежно, что можно было слегка обалдеть. Таким тоном обычно спрашивают — ты пьёшь пиво?
— Пью, — ответил Дзеди. — Только редко. Если есть желание перейти на «ты» — я не возражаю. Мне так привычнее. Все эти «вы»...
— А так же «мы», а так же «бы», а так же не знаю что, — довершил Лин. — Вы народ уморите голодом, изверги! Лен, тащи, жрать охота.
— Сам тащи, командир нашелся. Вот сейчас я как позову мужа, да как попрошу ему напомнить про «тим» номер восемь.
— Не смешно, — Лин отвернулся. — А даже наоборот. Ладно, давай, что там нести нужно.
— Саша, будьте любезны, захватите вон ту корзинку с хлебом... а, вы уже на «ты», — понял Лин. — Быстро работаешь. Завоёвываешь доверие, не иначе. Втираешься.
— Лин, тебе не горячо? — ласково спросил Пятый. — Иди, родной, а то ещё обожжешься. Иди, иди, чего уставился.
— Обижают, — пожаловался Лин. — Со всех сторон. Обложили. У, звери...
Он вышел. Саша с недоумением посмотрел на Пятого. Тот пожал плечами и посоветовал:
— Это Лин, привыкай. Его не переделаешь. Многие пытались, но результат был всегда отрицательный. Если не сказать больше.
— Но вы... то есть ты, его ничем не обидел?
— Его?! Да он сам, кого хочешь... ладно, пошли, люди ждут.
***
За столом все сидели преимущественно молча — говорить не хотелось. Молчали подавленные и напуганные свалившимися на них сведениями Игорь Юрьевич и Стас. Молчал Саша, старательно прислушивающийся к новым ощущениям, но пока что ничего не заметивший. Молчали девушки, которые поняли, что невинная поначалу игра в сыщиков вылилась во что-то странное и страшное. Молчал ничего не понимающий в происходящем Серёжка. Тихо переговаривалась группа «стариков», как их про себя окрестил Игорь Юрьевич — Валентина Николаевна, Олег Петрович, её муж, Юра, Елена и Лин. Дзеди, он же Пятый, сидел в одиночестве — беседа не привлекала, он задумчиво крошил печенье на блюдце, выражение лица из-за очков было не разобрать. Первым молчание нарушил Лин.
— Так, люди, — сказал он, поднимаясь. — Все, кто хотел, поели, все, кто не хотел есть, имели возможность посидеть и вдосталь подумать о своей горькой участи. Подолью масла в огонь — ваша горькая участь набирает обороты. Сейчас вам всем... тем, кому ещё не поставили, поставят детекторы. Для особо одарённых — это такие компьютеры. Пока Пятый ставит, я буду говорить, что мы делаем далее. Так, никому не бояться и сидеть спокойно слушать. Через полчаса мы организованной толпой двигаем на Окист. Марьяна, не бойтесь, оно вас не укусит, оно просто так страшно выглядит. Больно?
— Да нет, — девушка потрогала свою шею. — А где?..
— Уже нигде, — ответил Лин. — После одного... прецедента... они стали поставлять Окисту трансформирующийся вариант. Прежний, как показала практика, можно самостоятельно выдрать из шеи... то есть было можно. Теперь — облом. Так, на чём я?.. А, вспомнил. Значит, выходим на Холме, мы подгоним пару катеров, так как в одни мы все не влезем, да и не на этих же развалюхах ехать... и побыстрее это. Минут через пятнадцать будем в Саприи.
— Тут-то нам и влетит, — заметил Пятый.
— Это точно. Ничего, потерпим. Там состоится, так сказать, основная часть беседы. В краткой предварительной части могу сказать лишь то, что вам придётся с недельку там пожить, ну и... поговорить кое с кем. О том, что тут происходило в последние месяцы. Можете отнестись к этому, как к весёлому приключению на свою голову. Прошу поверить, что там вам плохо не будет. Обещаю.
— Скучно тоже не будет, — в тон ему сказал Пятый. — Это могу пообещать вам я. Если где появляется Лин — скука вокруг просто вымирает.
— Слушай, родной, я тут сейчас не шутки шучу, — сказал Лин хмуро. — Так, детекторы у всех? Хорошо. Теперь закройте глаза и хором повторяйте за мной — я хочу поскорее перенестись на Великий холм... Те, кто в состоянии прыгать, могут чуть-чуть подпрыгнуть... давайте, давайте! Хором.
Кое-кто нестройно повторил.
— А фигу! — торжественно ответил Лин. — Разбежались, понимаешь. Распрыгались тут. Это всё делается по-другому, так что я разрешаю всем открыть глаза. И заранее попрошу не бить меня больно по голове.
— Так это что?.. — спросил Стас. Он уже понял, что его накололи, но признаваться себе в этом не хотел. Остальные стали сначала неуверенно, а потом всё свободнее смеяться — отпустило, наконец, напряжение.
— Это рыжий, — объяснил Пятый. — Я предупреждал, а вы не поняли.
— Теперь поняли, — ответила Марьяна. — Ну, погодите вы все у меня.
— Можно на «ты», — галантно предложил Лин. — Я не обижусь.
— Я пойду покурю, пока есть время, — сказал Пятый. — И катер домой пошлю. Хорошо?
— Хорошо, — ответила за всех Валентина Николаевна. - Чувствую, мы там застрянем у вас.
— Это не страшно, — заверил её Лин. — Скучно не будет, обещаю. Саша, тебе, вроде, раньше всех детектор сунули? Значит, я память ещё не потерял. Это радует. Попробуй сделать такую штуку — шепотом скажи слово «иролт». Потом закрой глаза и уже по-русски скажи «разъяснения».
— Это что — очередной прикол? — поинтересовался Саша.
— Нет, это настройка детектора под тебя. Хочешь — хоть виндовский интерфейс поставь, если надо. И ещё, это уже всех касается. Когда прибудем на место — пользуйтесь детекторами, если что не понятно. Просто приказывайте — пояснить, дать информацию, рассказать... как вам удобно. Устройство подцепится к общей сети и выдаст всё, что вам нужно. Понятно?
— К Скивет? — спросил Саша.
— Именно, — ответил Лин. — Оно, собственно, уже подцепилось. Но — через наш канал, а он у нас... несколько ограниченный. Вернее, служебный.
— У меня что-то в глазах двоиться, — пожаловался Саша. — Эй, ну что за шутки такие дурацкие!
— Ты глаза-то закрой, — посоветовал Лин. — Ему же надо куда-то проецировать изображение. А если некуда, то он...
— А... понятно... Ого, вот это класс!.. Сейчас... это мы вот так, а это вот... ну ни фига себе!..
— Дорвался, — сказал Лин. — Саша, тебе пока нужна только панель управления. И всё. Две кнопочки — вход и выход. У тебя в мозгах есть, конечно, и оперативная память и постоянная, но мерить её в мегабайтах просто глупо, тем более, что эта величина — нестабильная.
— Как это — нестабильная?
— Это смотря сколько выпьешь... Так, теперь все дружненько настраиваемся, отбираем у Пятого сигарету и топаем — время поджимает.
— Девочки, помогите мне с посудой, — попросила Лена. Марьяна и Женька последовали за ней с удовольствием — хоть какое-то занятие. Пятого с кухни выгнали в два счёта — стоило только предложить ему вытирать тарелки, он моментально ушёл, сославшись на то, что ему срочно нужно о чём-то поговорить с Игорем Юрьевичем.
— Обалдеть можно, — призналась Марьяна. — Если это — пришельцы, то я тогда не знаю, кто я...
— Да ладно! — отмахнулась Лена. — Вы ещё нормально с ними познакомились, другим похуже приходилось. Той же Валентине. Или мне. Они хорошие ребята, странноватые правда, но — специфика, ничего не поделаешь. Я вот только что-то никак не пойму, из-за чего такая спешка. И такие нервы.
— Вы тоже нервничаете? — спросила Женька.
— А как же! Серёжку, естественно, Лин посадит за пульт при первой же возможности, а я боюсь... Лётчики недоделанные. Но это так, мелочи, а на самом деле я боюсь прежде всего потому, что они приехали вдвоём, и что они...
— Да кто они такие, в конце-то концов? — спросила Марьяна.
— Сложно объяснить, — сказала Лена. — Называется это все — Сэфес, а чем они на самом деле занимаются?.. Кто их разберет.
— Кто это — Сэфес?
— Что-то типа... — Лена нахмурилась, вспоминая, — представители одной из контролирующих структур... как там Пятый говорил? Чёрт, забыла.
— Это неважно, потом расскажу, — Дзеди вошёл в кухню. — Посуду помыли? Тогда пошли, почти все уже на месте, вас только ждём.
***
Лето. Сухое, жаркое лето. Белёсое небо где-то неимоверно высоко. Вокруг, на сколько хватает глаз — высохшая рыжая степь, расчерченная тонкими разноцветными нитями дорог. Огромный холм, покрытый прямоугольными блоками четырехметровой высоты, два катера — тех самых подсолнечных семечка. И ничего более. Ни людей, ни машин.
— Пошли, — сказал Лин. — А то взмокнем.
— Взмокнешь ты в форме, как же, — съязвил Пятый.
— Так я не о себе забочусь...
В катерах было прохладно. Распределились таким образом — с Лином сели Женька, Марьяна, Стас, Саша и Серёжка, которому было обещано «дать полетать». С Пятым — Игорь Юрьевич со Светланой, всё ещё хранящей молчание, Валентина Николаевна, её муж, и Юра с Леной.
— Ну как, прокатить или спокойно дойдём? — спросил Пятый.
— Прокати немного, — попросил Юра.
— Я высоты боюсь, — впервые подала голос Светлана. Почти до самого «отъезда» она просидела в машине на улице.
— Это не самолёт, — обиженно сказал Пятый. — У него крыльев, чтобы было за счёт чего падать, нет и не предвидится.
— Ага, это не самолёт, а самосвал, — парировал Лин.
Отключись от нас, пожалуйста, — попросил Дзеди. — Дома набалуешься…
—...а посмотреть можно, что внизу? — спросил Игорь Юрьевич.
— Ничего интересного, степь, — пожал плечами Пятый. — Смотрите, если хотите.
— А как?
— А детектор я кому ставил? Скажите — катер, пояснения, — Пятый повернулся к ним вместе с креслом. — Странные люди...
— А я его не уроню? Вдруг скажу чего-нибудь не то, и он тогда...
— Но это же не ваш катер, а мой. Вы им управлять при всём желании не сможете. Вы можете меня попросить открыть глаза, к примеру, но пошевелить пальцем моей руки без моего ведома вам не под силу. Это понятно?
— Ну, в принципе... так, хорошо... угу...
— А, ладно, Бог с вами. Мы быстрее прилетим, чем вы окно откроете, — сжалился Пятый. — Смотрите.
Степь кончилась. Теперь под катером проносились пологие холмы, покрытые лесом, иногда встречались скальные выступы. Впереди виднелись горы, оба катера, судя по всему, направлялись именно к ним.
— Пятый, ну чего они там вытворяют?.. — жалобно спросила Лена. Второй катер мотало, как пьяный, он то падал вниз, то свечкой взлетал вверх. — Что происходит?
— Лин обещал дать полетать. Я так полагаю, что летают по очереди, — предположил Пятый.
— Вы сказали, что чужой человек на этой штуке летать не сможет, — заметил следователь.
— Так они через Лина это делают. Все команды идут через него, иначе бы они давно в землю зарылись.
— Ты умеешь успокоить, — медленно проговорила Лена. — Ты можешь понять, что там — мой ребёнок?!
— Там ещё и Лин, — ответил Пятый. — Не переживай. Разве он когда-нибудь кому-нибудь что-нибудь плохое сделал?
— Да уж... он — и не сделал, как же. Ну, я вам это припомню, изверги! Вот сейчас как дам по башке!
Лена хотела было отвесить Пятому затрещину, но тот поймал её руку на полпути и вопросил:
— Эй, а я-то тут при чём?! Бить будешь Лина, а не меня. По справедливости. И никак иначе.
— Лина я тоже приложу, — пообещала Лена. — Как только — так сразу.
— Ну чего ты так волнуешься... вон, видишь, ровно пошёл. Значит, управление уже у рыжего, нам же садиться через минуту. А ты боялась.
— Всё хорошо, что хорошо кончается, — со вздохом сказала Лена. — Как пойдём? Через стену по старинке?
— С такой оравой?! Нет уж, мы лучше на лифте, как все люди.
— Хорошо.
...Белая стена уходила, казалось, под самые облака. По идее это должно было показаться странным, необычным, но выяснилось — нет. Скорее — буднично. Народ выгрузился из катеров, сами катера на какую-то секунду осветились синим и медленно поплыли верх. В ангар, пояснил Лин. Чтобы под ногами не мешали. Зачем свет? Но они же пустые... Как всё просто. И, признаться, даже несколько скучновато. «Или это мы до такой степени обалдели от сегодняшних впечатлений? — подумал Саша. — Ну и денёк».
Они шли по широкому коридору, светлому, с высоким потолком. В коридоре было прохладно и тихо. И почти что пусто. Изредка проходили какие-то люди, которые не обращали на разношерстную компанию никакого внимания.
— Игнорируют, гады, — проворчал Лин недовольно. — А потом из-за дверей смотрят, между прочим.
— Зачем это? — поинтересовался Стас.
Как — зачем? Живые Сэфес, как-никак. Не каждый день увидишь.
—...в таком количестве, — поддакнул Пятый. — Наши уже тут. Чего сейчас будет... Чует моё сердце, что просто так мы не отделаемся.
— А сам-то ты чего хотел, оптимист? — хмыкнул Лин. — Уж не ты ли это всё начал?
— А я и не претендую, — ответил Дзеди. — Что будет — то будет.
Лифт был, по земным меркам, огромным. Человек пятьдесят в нём бы поместилось. Изнутри лифт выглядел как небольшая арена — идеальная окружность с ярким рисунком по стенам.
— Какой идиот ехал? — поморщился Лин, одним движением руки убирая рисунки на стенах. Только сейчас Саша понял, что стены в коридоре, хотя и были светлыми, постоянного цвета не имели. Когда они шли мимо, коридор приспосабливался к проходящим и выдавал нужный оттенок. Как и лифт. Потом выяснилось — так тут везде. А ещё позже выяснилось, что и Лина, и Пятого это просто бесит.
Приехали быстро. Вышли. Коридор, правда, несколько более узкий, тянулся перед ними. Общий фон Саша определил, как салатовый, но точнее понять не смог — конкретного оттенка опять не было. Лин и Дзеди отошли от компании на пару шагов, постояли молча несколько секунд, потом Лин пошёл по коридору прочь, а Пятый повернулся к людям.
— Так, — сказал он. — Это жилой уровень, тут у людей квартиры, ну, как и у вас, сами понимаете. Просьба такая — немножко подождать. Сейчас Лин сходит за Айкис... это наша, как бы сказать... бывшая начальница, вам выделят жильё на время пребывания у нас, откроют кредиты с нашего счёта, чтобы вам было чем платить за то, что вам понравится. Сами разберётесь. Что забыл? Ах, да. Есть дома не принято, поэтому придётся или есть как все — в столовых, либо, по желанию, конечно, брать еду домой. Платить за еду не нужно. Если что надо — достаточно вызвать справочную панель и просто спросить. Русский в реестре есть, проблем не будет. Да, вот ещё что. Переоденьтесь. А то вы выглядите несколько экстравагантно, не сказать больше. Сегодня никаких важных бесед быть не должно... теоретически... но практически... О, Рдес! Фай, Айкис!.. Реас, а ведь ещё утром мы, кажется, виделись... Люди, не надо бояться Рауф, хорошо?
— Хорошо, — онемевшими губами прошептал Саша. — Как вам угодно...
Перед ними стояло трое... мысли Саши спутались. Женщина, на вид лет тридцати, если не меньше, высокая, стройная, темноволосая, одетая в лимонно-желтую блузку и свободные широкие чёрные брюки, приветливо, хотя и несколько настороженно улыбающаяся, а за ней... Вот только тут Саша понял, что всё, прочитанное им раньше о пришельцах и инопланетянах — полная ерунда. Что все «пришельцы», придуманные фантастами и журналистами, были, по сути дела, его земляками, только уродливыми, или страшными, или невероятно красивыми... смотря по обстоятельствам. Кому как надо. А вот те двое, что стояли за спиной женщины... они были чужие. Страшно чужие. Ни плохие, ни хорошие, никакие. Ростом они были среднего, имели по две руки, по две ноги, были одеты примерно так же, как Пятый и Лин, но даже если не видеть лиц — острые подбородки, выступающие скулы, широко расставленные глаза — можно было по каким-то неуловимым признакам понять, что это — не люди. Впрочем, страха или отвращения эти двое не вызывали. Саше показалось, что они пытаются улыбаться — по-своему, конечно, но... он это почувствовал. И улыбнулся в ответ.
— Простите, что я не предупредил, — нерешительно начал Лин, — но сами понимаете... — он виновато развёл руками.
— Ничего плохого, — вдруг ответил тот «инопланетянин», которого Пятый назвал Реасом. Голос у него был на удивление мягкий и тихий. — Стоило нам сказать, но мы могли бы помочь при...
— Реас, ты меня уморишь! — ответил Лин. — За столько лет ты так и не научился правильно строить фразы на русском. Ну можно не столь академично, попроще как-то, а?..
— Зато я научился, — парировал второй «инопланетянин». — Пойдёмте внутрь, а то здесь... — он замялся на секунду, подыскивая слово. — Здесь не то место, чтобы говорить.
— Пошли, — кивнул Пятый. — Действительно, стоим, как приклеенные, в этом коридоре.
Комната, в которой они оказались, имела высокий потолок, три красивой стрельчатой формы окна, тёмно-зелёные стены, казавшиеся бархатными... Площадь её, как определил Саша, была не меньше шестидесяти метров. В центре комнаты стоял совершенно пустой овальный стол, по виду — деревянный, окруженный десятком изящных лёгких стульев. Пол покрывал мягкий ковёр, в точности повторяющий цвет и фактуру стен.
— А ничего, — с видом знатока прищурился Лин, оглядывая комнату, — кто делал?
— Сама, — гордо ответила Айкис. — Нравится?
— Я же сказал — ничего, — ответил Лин. — Вполне подойдёт. По какому случаю это всё?
— Да кто-то собирался выйти в отпуск... Садитесь, мы постараемся не особенно затягивать. Я понимаю, что вы устали после дороги, что всем хочется и отдохнуть, и посмотреть, куда попали, но дело — прежде всего. Хорошо?
— Да, конечно, — ответил Пятый.
***
Беседа затянулась до темноты. Поначалу говорил преимущественно Лин, его слушали, спрашивали, но потом, постепенно, к беседе стали подключаться и земляне. Речь пошла преимущественно о тех событиях, которые предшествовали встрече — слежке, непонятных звонках, угрозах. Потом подняли тему предприятий и зависли в ней аж на час — всем хотелось высказаться. Невозмутимые поначалу Рауф, Рдес и Реас, бывшие учителя Дзеди и Лина, тоже распалились и потихонечку вошли в раж — оказывается, и до них каким-то образом дошли слухи о каких-то только для них понятных нарушениях. То есть получалось, что происходящее — нонсенс не только для Земли. Был кем-то задан риторический вопрос «что делать», но его тут же отмели, как несостоятельный и ненужный. Лин сказал, что он примерно представляет себе, что нужно делать, но... боится, что остальные не одобрят. На него шикнули.
— Так, в общих чертах всё понятно, — сказал Пятый, когда голоса стихли. — Давайте сейчас разработаем примерный план действий на завтра, и, наверное, разойдёмся. Кстати, никто не возражает, если я на несколько минут выйду?
Он резко поднялся и быстро пошёл к двери. Лин проводил его взглядом, прищурился, посмотрел на Реаса. Их взгляды на секунду встретились, Лин тоже встал и, не говоря ни слова, покинул комнату. Ещё через минуту Рдес и Реас синхронно встали.
— Просим нас простить, мы на секунду, — сказал Рдес.
***
В коридоре, слабо освещённом по позднему времени, стоял Пятый, а напротив него — Лин. Пятый стоял очень прямо, вытянувшись в струну, напряженный и собранный. Лин подошёл к нему и тряхнул за плечи.
— Давай сюда сетку, — прошептал он. — Ты не справишься один, я же вижу.
— Нет... я сам...
— Не дури! Давай, кому говорю... вот, предупреждал же!
В коридор вышли учителя. Им и видеть ничего не надо было, они всё поняли с самого начала.
— Схему на визуал, — потребовал Рдес. — Работаем.
Из-за головы Пятого метнулось и опустилось вниз, прямо на них, вишнёвое мутное облако. Раздался тихий, на пределе слышимости, звон — словно кто-то провёл по хрустальному бокалу лезвием ножа, и вишнёвое облако стало разрастаться, дробиться, заполнять собой пространство. Вскоре оно скрыло под собой четыре неподвижно стоящие фигуры.
— Выдели, — приказал Реас.
Одна-единственная светящаяся точка. Яркий фиолетовый огонёк на фоне вишнёвого пепла. Изнутри было видно, что «пепел» имеет сложную и красивую структуру — множество шестигранных ячеек, большие построены из маленьких. На самом деле и облако тоже имело форму ячейки. Потухшей, спящей. Но в одном-единственном месте — проснувшейся. Или, что вернее, не засыпавшей. Один из углов маленькой ячейки. Низшего звена в этой сложнейшей структуре. Огонёк погас, тихо свернулся и занял свою позицию. Облако стало уменьшаться, оно таяло и через несколько секунд исчезло. Остались только четыре неподвижные фигуры.
Лин какой-то вихляющей развязной походкой подошёл к Пятому, и вдруг с размаху ударил его кулаком в лицо. Потом развернулся на каблуках и той же походкой отправился к комнате, в которой были все остальные. Рдес и Реас несколько секунд стояли неподвижно, потом обменялись быстрыми взглядами и разошлись в разные стороны — Реас ушёл за Лином, Рдес просто шагнул в ближайшую к нему стену. Пятый остался в коридоре один. С минуту он простоял, прислонившись к стене, потом сплюнул на пол, тяжело вздохнул и тоже вошёл в стену — идти домой пешком у него не было ни малейшего желания.
***
— Давай зайдём, — предложила Айкис, — не надо ничего бояться.
— О, Господи... Да я не боюсь, просто неудобно как-то, — ответил Саша. — Ночь же...
— Ничего страшного. Ночь — штука длинная, — ответила Айкис.
Они стояли в коридоре подле входа в квартиру, принадлежащую, по словам Айкис, Дзеди. Все, кроме них, отправились кататься — Айкис вызвала каких-то своих помощников, которые сказали, что могут организовать небольшую ознакомительную экскурсию. Марьяна, увидев, что Саша не едет, поначалу заупрямилась, но Айкис отвела её в сторонку, о чём-то с ней пошепталась — и вот теперь он и Айкис стоят перед входом в эту квартиру, а Марьяна с компанией летает над какими-то горами... Эстен, что ли?.. в обществе всей честной компании.
Айкис подошла к двери и та послушно разошлась в стороны.
— Пойдём, — позвала она. — Если бы он не захотел нас впустить, дверь просто не открылась бы.
***
Эта комната разительно отличалась от комнаты Айкис. Низкий потолок, синие, с бежевыми вкраплениями, стены, одно длинное окно. Света почти не было — только над креслом хозяина две слабенькие лампочки, да один маленький огонёк, лениво ползущий по стене. Мебели мало — большое кресло, пара кресел поменьше и полегче, стоящих неподалёку от большого, стеллаж то ли с книгами, то ли ещё с чем, в углу узкая кровать. И всё. Обстановка унылая и более чем спартанская.
Сам Пятый, прикрыв глаза, сидел в большом кресле, на коленях у него лежала обложкой вверх какая-то книга в белом переплёте. Когда они подошли, он произнёс, не открывая глаз:
— Ю таи оргеса, Айк... эпре.
— Хи?.. — ответила Айкис, придвигая кресло и садясь рядом с ним. — А рие?.. Зи лефеп фа... Ю ормое таирто ски?
— Фа ски, — согласился он. — Саша, проходите, садитесь. Не стойте в дверях.
— Хорошо, — Саша помедлил. — Прости, что мы так поздно.
— Ничего, всё в порядке, — ответил Пятый. — Садись.
Саша подошёл ближе, придвинул кресло и покорно сел. Первый раз за это время он увидел Пятого без этих дурацких очков и понял, что сильно переоценил своих новых знакомых, приписывая им какие-то сверхъестественные способности. Перед ним сидел страшно уставший человек. Воспалённые, покрасневшие веки, тёмные круги под ввалившимися глазами, руки, безвольно лежащие на коленях... во всей позе проглядывала даже не усталость, а какая-то обреченность. Пятый открыл глаза, посмотрел сначала на Айкис, потом на Сашу и слабо улыбнулся.
— Жалкое зрелище, да? — спросил он. — А вы-то невесть что подумали... Айк, слушай, принеси мне зуб, пожалуйста. Четвёртый, правый верхний.
— Принеси тебе — что? — не поняла Айкис. — Зуб? Зачем?!
— Мне Лин в коридоре выбил зуб, — ответил Пятый. — А ждать неделю неохота...
— Тебе — что?..
— Мне. Лин. В коридоре. Выбил. Зуб, — раздельно ответил Пятый. — Неужели непонятно? А ждать, пока вырастет новый, я не хочу. Мне лень. И дойти до твоего запасника я сейчас не смогу. Так что пока лунка свежая...
— Он что — так на тебя рассердился? — спросила Айкис.
— Нет, он за меня испугался, — ответил Пятый. Книга поехала по его колену вниз, Айкис подхватила её, секунду подержала в руке и прицельно метнула в сторону стеллажа. Саша с изумлением увидел, что книга закрылась прямо в полёте и сама встала на место.
— Средство для лентяев, — поморщилась Айкис. — Ладно, посидите пока. Я быстро. Цвет какой?
— Да любой, всё равно прокурю, — ответил Пятый, снова закрывая глаза. — Давай базовый.
Айкис подошла к стеллажу, помедлила какую-то долю секунды и шагнула сквозь стену.
— Никак не привыкну к этим фокусам, — пожаловался Саша. — Прямо мороз по коже от них. Я до сих пор не могу придти в себя после того, как мы...
— Ерунда, — ответил Пятый. — Дня через три пройдёт. Она ещё не вернулась?
— Да нет пока, а что?
— Только то, что она долго возится. Зуб — это три секунды. Они же стандартные, их даже подбирать не надо.
В комнату вошла Айкис. Уже нормально, через дверь.
— Вроде ничего, — сказала она, рассматривая на свет зуб, запаянный во что-то типа маленького мешочка, заполненного прозрачным гелем. — Открой рот.
— Я сам, — ответил Пятый. — Нервных просят не смотреть.
Саша отвернулся. Когда он повернулся, Айкис придирчиво всматривалась в улыбку Пятого. На Сашин взгляд, этот зуб словно всю жизнь прожил в этой десне, но Айкис сказала брезгливо:
— Угол не тот, и цвет тоже не подходит. Впрочем, дело твоё. Так, с этим всё. Теперь снимай рубашку и одень вот это.
Она кинула Пятому на колени что-то прозрачное и невесомое, Саша не понял, что. Пятый, как выяснилось, тоже.
— Это ещё что за бред? — спросил он, приподнимая двумя пальцами прозрачную плёнку. — Для чего мне это нужно?
— Это дублёр. На всякий случай.
— На какой?
— А я откуда знаю, — развела руками Айкис. — Тебе виднее.
— Совсем хорошо!.. Он хотя бы с привязкой?
— Держи карман, дам я тебе с привязкой. Он автономный. И не вздумай возражать.
— Ладно, Айк, — он покорно встал и сбросил свою черную рубашку. Саша с трудом удержался от изумлённого вздоха — он не ожидал такое увидеть. Десятки старых, давным-давно заживших шрамов, больших и маленьких. Везде — на груди, на руках, на шее... Господи, да кем надо быть, чтобы подобное вынести?.. Сашу передёрнуло от отвращения и, одновременно — от жалости. Он на секунду представил себе малую толику того, что могло причинить такие раны, и зажмурился.
— Да, на третьем предприятии было несколько... сложновато выжить, — ответил Пятый его мыслям. — Но мы с Лином выжили. Это тебя удивляет?
— Так это всё — там? — спросил Саша. — Там, где мы были?!
— Ты что — глухой? — Пятый зябко передёрнул худыми плечами, поморщился. — Я про это ещё там и сказал. Прямо на месте. Айк, посмотри его уши, пожалуйста.
— Дублёра одень, — приказала та. — Развыступался...
Пятый одел — точно так же, как одевают майку или футболку. В тот же момент его словно ударило изнутри — коротко, но явно болезненно. Он вздрогнул, резко вздохнул. Прозрачной маечки на нём уже не было — она мгновенно всосалась в кожу и исчезла.
— Ну, Айк, — процедил он, немного опомнившись. — Ещё одна такая шутка — и я больше вообще сюда не приеду, понятно?
— Не пугай. Приедешь. Терминал ему, на русском. Пусть почитает.
— Всё хорошо, — Пятый смахнул не успевший раскрыться терминал ладонью, и тот послушно растаял. — Не создавай проблем там, где их нет.
— Не создавай... дурак ты всё-таки, хотя и умный. Ладно, проехали. Вы сегодня ужинали или нет?
— Я — нет, — признался Саша, которому давно хотелось есть. В гостях у Лены и Юры он постеснялся налегать на еду, неудобно было. Потом — дорога, разговоры, новости... какие тут ужины.
— Пятый?
— Я обедал, — ответил тот, садясь обратно в кресло. Он уже успел надеть рубашку и стащить со стеллажа какую-то другую книгу. — У Лены.
— Саша, скажи мне, пожалуйста, он не врёт? — спросила Айкис.
— Ну, если считать обедом ту половину печенья, которую он успел раскрошить в тарелку, то да, — осторожно ответил Саша. — Откуда я могу точно знать... может, им есть не нужно.
— Вот этот именно так и считает, что ненужно. Тогда я схожу за едой, а вы тут пока посидите. Кстати, кто что пьёт?
— Водки возьми, — попросил Пятый. — Ну и можно какого-нибудь местного пойла, для поднятия тонуса.
— Мне, в принципе, всё равно, — ответил Саша. — Конечно, от пива я бы не отказался, но раз его нет...
— Почему — нет? — искренне удивилась Айкис. — Есть, и разное... В Акиме, кстати, сейчас полторы сотни сортов.
— Волшебный блок какой-то, — пробормотал Пятый. — Сто с лишним лет прошло, а они как-то исхитряются держать марку. Ещё тогда... помнишь, Айк, как мы с Лином в молодости пили... причём преимущественно делали заказы в Аким. А Борней существует или — всё?
— Французы? Да куда они денутся, есть, конечно. Ты что-то оттуда хочешь?
— Да ничего я не хочу, — признался Пятый. — Выпить я хочу. Просто мне это нужно... ты же понимаешь.
— С вами научишься понимать, — вздохнула Айкис. — Саша, я предупреждаю сразу, тут у нас мясо никто не ест, это не только не принято, это противозаконно и... долго рассказывать, почему это нельзя, но — нельзя. Ты не волнуйся, голодным не останешься, да и трезвым, наверное, тоже... Если успеешь перехватить бутылку до того, как...
— Айк, может, ты лекцию прочтёшь за ужином? — жалобно спросил Пятый. — Есть-то хочется.
Айкис вышла. Двери за ней закрылись.
— А почему нельзя есть мясо? — спросил Саша.
— Детектор можно сбить. Поэтому. И ещё потому, что просто противно, — ответил Пятый. — Что-то они все за меня сегодня боятся. И начинают усердствовать. Один — зуб вышиб, другая — дрянь какую-то заставила надеть. Не дай Бог, ещё и кто третий придёт — помочь ночку скоротать.
— Ждал третьего — а пришёл первый, — через стену в комнату ввалился Лин, одетый в некое подобие махрового халата и широкие штаны. Волосы у него были влажными. — Ты не очень сильно рассердился из-за зуба?
— Рассердился один такой, — процедил Пятый. — Да что толку... Вставил уже.
— Прости, а? — попросил Лин. Придвинул кресло, сел, запахнул разошедшийся на груди халат — Саша успел заметить, что Лин был изуродован ничуть не меньше, чем его друг. — Я...
— Рыжий, перестань!.. Я бы тебя за такое тоже треснул. Но — ногой по заду. Я обещаю, что больше этого не повториться, но тут ситуация сложилась критическая, я не мог упустить из вида эту цепочку ни на секунду.
— Это я понял. Я только не понял, как ты сумел всех нас наколоть, да так ловко, что мы ничего не заподозрили. Даже старики... чего обо мне-то говорить. Ты её свернул, что ли?
— Ну вот ещё. Просто наложил на время контроля старый образ сиура, спящий... и всё.
— Прости, этот сиур не из нашего сектора, — заметил Лин.
— Да, не из нашего. Соприкасается с нашим. Я его временно взял. Одолжил. Кстати, с разрешения. Через год — отдам. Но...
— Что — но? — хмуро спросил Лин.
— Но отдавать не хочу. Жалко.
— Всех тебе жалко. Кроме меня. Вот, Саша, — Лин кивнул на друга, — познакомься. Редкий экземпляр идиота. Это надо было — в статичную схему ввести дополнительный активный элемент! Если бы мы его не загасили, мы имели бы такой расклад — один мёртвый Сэфес, скандал на три года вперёд, и, что самое скверное — активированную схему полей эгрегоров, которую затормозить можно только лет за пять, я то и за десять.
— А мёртвый — почему? — не понял Саша.
— Да потому, что работать со схемой приходится совсем в другом режиме... скажем так, жизнедеятельности. Не совсем физическом. Если бы ты вошёл в схему таким, какой ты сейчас — не протянул бы и минуты. Помер бы от разрыва сердца. После рейса мы... как будто собираемся заново. Сеть уходит в пассив, мы восстанавливаем внешние каналы, подлечиваемся, если это нужно. Рейс длится пять лет, за это время устаёшь в любом режиме. А этот рейс... — Лина аж передёрнуло. — Это не рейс, а сумасшедший дом был.
— М-да... — протянул Пятый.
— А... что это все означает? — спросил Саша. — Я не понимаю половины того, что вы говорите, но мне интересно. Спрашивать можно?
— У меня главный вопрос — где ужин?! — спросил Пятый. — Лин, может, я схожу, помогу ей донести?..
— Идёт, куда денется... Айкис, а что, подносы ещё не изобрели? — спросил Лин. — Помочь надо?
— Смотайся в Аким, там ещё одна наша... корзиночка стоит, — Айкис выдвинула прямо из стены стол и сгрузила на него свою ношу. — На всех хватит.
— Какая красота!.. Сидишь, филонишь, тебя кормят... Как хорошо!.. Айк, дай чего-нибудь вкусненького. Что у тебя там есть?
— Перебьёшься, — отрезала Айкис. — Саша, вы не поможете? А то от этого разве может быть какой-то толк... Ему лишь бы сожрать.
— Ты её больше слушай, — огрызнулся Пятый, вставая. — Айк, вы кого с кем на этот раз скрестили? Надеюсь, не бананы с яблоками?
— Ага, точно, — заметил вернувшийся Лин. — Выглядят как бананы, а по башке бьют, как яблоки... Нет, Айк, что это за извращение такое? — он запустил руку в корзинку с фруктами и вытащил что-то, действительно отдалённо напоминающее помесь банана и яблока.
— Попробуешь — поймёшь, — отрезала Айкис.
***
Еда оказалась вкусной, но совершенно незнакомой. Хрустящие снаружи и совершенно воздушные внутри булочки, сдобренные каким-то родственником красного перца, как показалось Саше. Овальные, сужающиеся к верху и расширяющиеся к основанию, глубокие тарелки, в которых лежала слоями горячая смесь из неизвестных овощей (Саша ни за что не догадался бы, что это — овощи, Айкис подсказала), которую полагалось есть двумя деревянными лопаточками с закруглёнными краями. Сыр был очень похож на помесь «рокфора» и «дамталлера» — с громадными дырками и с зелёными прожилками. Нет, это не плесень. Это травы. Свежих овощей тоже было полно — и совершенно обычных, и тех, что Айкис назвала «изменёнными». Пятый практично поинтересовался, что их этих новых «измененных» годится под водку. Лин намёк понял, и через минуту у всех было налито. Саша обратил внимание, что тут были в обиходе предметы «наоборот». Если у нас больше распространены чашечки с узким дном и широким верхом, то тут нормой была посуда с узкой горловиной. И смотрелась она, кстати, весьма недурно. «Интересно, а мыть её трудно?» — подумал Саша.
— Легко, — ответил Лин. — Кто же её руками-то моет, скажи на милость? Айк, дай мне вон ту штучку, пожалуйста...
— Какую штучку? — не поняла Айкис. — Тут много разных штучек...
— Айк, я имею в виду вон ту горячую хрень... просто не помню, как она называется.
— А что, есть какая-то разница? — Айкис пододвинула Лину тарелку. — Что-то Саша мало ест, вы не находите?
— Нахожу, — ответил Пятый за всех. Он налил всем водки, приподнял рюмку и предложил: — Давайте за то, что мы все встретились. И, как принято говорить у вас дома, Саша, за знакомство. Ты не стесняйся...
— Я рад, — несмело начал Саша, — что я встретил... как бы это так сказать... представителей некой положительной стороны... или формации. Я не знаю, как правильно следует вас называть, но... — он замялся.
— Саша, — нежно начал Пятый, — дорогой, кто тебе сказал, что положительной? Что вообще такое — положительное, отрицательное? Может, мы всё же выпьем за знакомство, а потом вы хотя бы немного узнаете о тех, кто сидит с вами за одним столом?
Пока ещё никто не был пьян, так, лёгкое подпитие, не более. Картина более чем тривиальная, даже по земным меркам — мало ли кто как и где пьёт? Стол, закуски, еда, беседа, неяркий рассеянный свет, ночь за окном... Всё вроде бы правильно. Вот только как-то странно заблестели глаза у Пятого, когда Саша упомянул о добре и зле. Пьяно и лихо. Отчаянно.
— Да, Саша... Разреши тебе представить — Айкис, ведущий генетик Дома... серийная убийца. Полторы тысячи жизней... я точно сказал, Айк?
— Тысяча семьсот, — ответила та. С лица её вдруг разом исчезли все краски. — Без тех восемнадцати... без последней группы.
— Теперь — мы. Сэфес Энриас, Саша. Экипаж номер 785, стаж сто пять лет. В зоне контроля — на данный момент около трёхсот тысяч объектов. Спроси у Лина — скольких он убил... ну, хотя бы за этот год. Для общего блага. Для той великой силы, которой на самом деле нет. Спроси, сколько жизней на моей совести. Спроси, я разрешаю... вот только ответить не смогу. Потому, что я не считал. Делал то, что умею — и всё. Потому, что так надо.
— Но для чего? — спросил Саша онемевшими губами. — Зачем?
— Знаешь, есть такое понятие — оптимум. Ни прибавить, ни убавить. Аналогий огромное количество... поскольку на этом принципе держится мироздание. Мы — не хорошие, Саша. Ни плохие, ни хорошие. Мы никакие. Плохой на самом деле тот, кто решил, что действует во благо. Нельзя этого делать, — Пятый вытащил из пачки сигарету, щёлкнул по ней, сигарета затлела. Он глубоко затянулся, Саша видел, что руки у него дрожат. — Это больно, но нельзя. Понимаешь?
— Нет, — честно сказал Саша. — Не понимаю. Я читал об этом, но посмею не согласится. Тут тоже много примеров и аналогий, бесспорно. Может быть, из ребёнка, которого шлёпают на улице, вырастет вор и убийца, если этого не сделать. Но это всё — демагогия и трёп. Конечно, любой взрослый не позволит издеваться...
— Саша, ты знаешь, кто такие Сэфес? Это хуже, чем ваши прогнозы погоды... потому, что предсказывают со стопроцентной гарантией. Это — наша работа, понимаешь? — Пятый прищурился, снова затянулся. — Тот самый оптимум. Я тебе объясню на схеме, только ты не стесняйся спрашивать, если что-то будет непонятно. Для меня решить эту схему — доля секунды, даже меньше. Но я пьян.
— Хорошо, если что-то не пойму — спрошу, — ответил Саша.
— Отлично. Представь себе такой аккуратненький шестигранник... представил? Или нет?
— Представил. И что дальше?
— Этот шестигранник... скажем так, плавает в воде. Так вот. На каждом углу у него привязано либо грузило, либо воздушный шарик. Просто?
— Просто.
— Ну вот... просто, сказал тоже... условия задачи такие — у тебя три этих шестигранника, но они... не все должны плавать, понимаешь? Даже не три, ты тоже датый, давай хоть два...
— Да ладно, три так три... А грузил и шариков поровну? — спросил Саша.
— Не обязательно. Допустим, на одном шестиграннике ты видишь два грузила и четыре шарика. На другом — наоборот. Твои действия?
— Ну... отвязать от одного шарики, привязать грузила... тогда один потонет, а второй...
— Ага, верно, — вмешался Лин. — Ты ещё скажи, что на третьем — поровну, три на три. И дай определение принципу шести пловцов...
— Иди в этот... как его?.. Не важно. Ещё чего, принципы всякие... Это правильно. Если три на три, идёт разделение... А ты понял, Саша, о чём мы сейчас говорили? — спросил Пятый.
— Кажется, о шестигранниках, — ответил Саша.
— Верно, о них. Вот только каждый шестигранник — это модель эгрегора планетарной системы. Даже не сиур. Низовая базовая единица. Ты своим решением утопить один шестигранников обрёк на очень незавидную судьбу около шестидесяти миллиардов человек. Ну, как? Приятно? Или не по себе?
— Но я не знал, что... Это невозможно! Ни один человек не может управлять таким количеством людей...
— А мы и не управляем. Мы направляем. Некоторые дураки думают, что мы ещё и защищаем, но это бывает очень редко. Кстати, людей гораздо больше. Мы говорили про низший цикл, а есть ещё и высшие... и средние... и промежуточные... и... Лин, ты льёшь водку мимо моего стакана. Нет, опять мимо... Айк, отбери у него бутылку!
— Пятый, что такое высший цикл? — спросил Саша. Он не понимал — всё казалось слишком уж просто... вот только разум, привыкший к логическим построениям, к анализу, эту кажущуюся простоту отвергал. — И вообще... вам же приходилось... топить шестигранники... или нет?
— Приходилось, Саша, — ответил Лин. — Даже слишком часто, увы.
— Но почему? Ведь можно, наверное, как-то помочь, если есть такая возможность?
— Нельзя, — ответил Дзеди. — Пойми... это, конечно, звучит жестоко, но мы вынуждены так поступать, чтобы потом иметь возможность дать кому-то взлететь. Сэфес всегда работают парой. Если Лин, к примеру, позволит себе кого-то пожалеть, то я буду вынужден кого-то... м-мм... ты меня понял. Должно соблюдаться равновесие в воздействиях, и воздействия должны разбиваться на действия пары.
— Но для чего?
— Если делать это в одиночку, можно сойти с ума. Всё-таки добро и зло есть, и пускать их в себя одновременно — опасно. Да там и так можно свихнуться, если честно.
— А сколько этих шестигранников контролируете вы? — спросил Саша. — Десять, двадцать... или меньше?
— На данный момент — около трёхсот тысяч сиуров первого порядка. Я же сказал. Не надо делать такие глаза, Саша, тебе что, в школе не говорили, что вселенная бесконечна?
— Я не думал, что кто-то на подобное способен... А для чего это надо?
— О, зыбкая почва попалась! — обрадовался Лин. — Ща поплывём! Ну, некоторые считают, что мы вообще не нужны. А? Какого! Спать-то спокойно любят все, а вот как дело доходит до того, что Орин просит для новых кораблик другой... катерок...
— Скажи — десяток, другой, — усмехнулась Айкис. — У нас деньги брали...
— Вот, как до денег — так шиш. Сразу начинается полемика — а на кой эти Сэфес нам вообще нужны. Потом кто-нибудь вспоминает какой-нибудь прецедент с нашим участием — и сразу появляются кораблики, денежки, отпуска... Хорошо!
— Лин, не утрируй. Человек и половины не знает, а ты пугаешь сразу — деньги, отпуска... Да, Саша, у меня маленькая просьба. Называй меня Пятым, это привычнее... и не так официально. У тебя так и вертится на языке – Дзеди, а это уже давным-давно не мое имя, а так… ненужное чаще всего воспоминание.
— Ладно, — пожал плечами Саша. — Как скажешь.
— Лин, налей ещё водки всем, — попросила Айкис. — Бутылка у тебя.
— Хорошо... У меня? А как она тут оказалась?.. Ладно, сейчас. Нет, всё-таки как здорово! Посидеть, отдохнуть, забыть про всё...
— А как вы вообще стали этими... как их? Сэфес? — Саша расслабился. Он и сам не понял, что послужило тому причиной — водка ли, откровенность тех, с кем он сейчас эту водку пил... — Это же незнамо кем надо быть, наверное. Так?
— Нет, не так, — ответил Пятый. — Отнюдь. А стали... это долгая история, довольно скучная, к тому же...
— Ну уж и скучная, — усмехнулась Айкис. — Страшная, если поточнее.
— Это кому как, — покачал головой Лин. — Да и сложно сейчас сказать, что страшнее на самом деле — жить так, как мы жили раньше, или жить так, как мы живём сейчас. Сэфес, Сашенька, это такая организация разумной жизни. Понимаешь? Мы — промежуточное звено между вами всеми и... можно назвать это Богом, если угодно. Бог, он не вмешивается напрямую в твою жизнь, правда? Он не отвечает на твою молитву, в которой ты просишь, чтобы тебе повысили зарплату, ведь так? Но учитывай, что любое воздействие на ментальном уровне — а это именно воздействие, не что иное — всегда входит в структуру эгрегора твоей зоны. И если вас таких, о зарплате молящихся ежедневно, станет много — эгрегор изменится. Зарплаты вам это, конечно, не прибавит, но ваша зона либо обзаведётся со временем или своим воздушным шариком или грузилом. Так что мы не на сто процентов решаем что-то за кого-то, нет, мы лишь поддерживаем ваши решения. Помогаем им осуществиться.
— Но... погоди, Лин, это же... что же это получается?! У нас может быть какой-то шанс, пусть и маленький, а такие как вы имеете право нас всех этого шанса лишить?!
— Вы сами себя его лишаете, — ответил Пятый. Он залпом выпил водку, закурил. — Сами. А мы... да, нас довольно часто выставляют в таком свете — добровольные палачи, сорао кории... Это переводится как — осквернители чистых помыслов. Часто. Это до смешного дошло... пару тысяч лет назад Сэфес перестали появляться на Рауф, представляешь? А ведь изначально этот мир именно Рауф и колонизировали. Орин — и работа. Орин — база, там мы живём, когда возвращаемся... Тихая планетка, там и учатся, кстати. Мы и сами... давненько это было, а, рыжий?
— Да, порядочно, — согласился Лин.
— Вас много? — спросил Саша.
— Нет, мало, — ответил Лин. Пятому, по все видимости, разговор надоел. — Работают сейчас, кажется, девяносто экипажей на весь мега-сиур, учат... Пятый, сколько стариков работают? Не помнишь?
— У них спроси, — посоветовал Пятый. — Пятьдесят пар, по-моему... или нет, меньше уже.
— Кстати, иногда случаются попытки идеализировать Сэфес, сделать из них некое подобие героев. Такое случается после того, например, как несколько пар, объединившись, дают в морду нехорошим соседям. И это бывает. Кто-то молодой и ретивый не в меру, может захотеть отъесть у нас планетку-другую под базу. Такую, как Окист, например. Хорошая планета?
— Я её пока не видел, — ответил Саша. — На первый взгляд — да. Хорошая.
— Хорошая, хорошая, — заверил Лин. — Не сомневайся. С такими ретивыми разобраться — минута времени. А то и меньше. Зато потом появляются шедевры типа той же «Осени в холмах». Трогательные сказочки для чувствительных дам, которым хочется думать, что мы чувствуем так же, как они.
— Это не так? — ехидно спросил Саша. Он уже начал что-то понимать, но с выводами не спешил.
— Так. Только дамам об этом знать не обязательно. Мало ли, что я такое чувствую, — Пятый зевнул.
— Ты сейчас чувствуешь алкогольное опьянение, — заметил Лин. — Да... видел бы тебя сейчас кто...
— Саша вон видит. И Айк тоже. И что? Сижу, пью, ем. Хорошо мне.
— Хорошо, что хорошо, — рассудительно сказал Лин. — Мне тоже. Саша, вы, кстати, попросите, чтобы вас отпустили погулять... тут интересно.
— Поначалу, — тихо сказал Пятый. Веселья у него в голосе уже не было. — Как и везде. А потом становится так же нестерпимо скучно... тоже как везде.
— Сам говорил лет пять назад, что можно часами созерцать одну травинку, и это не надоест, — сказала Айкис.
— Можно, — ответил Пятый. — Вот я, когда мы из того рейса вернулись, упал мордой в траву, когда из катера вышел, и три часа провалялся, созерцая. И ничего, знаете ли. Не надоело.
— А мы его созерцали три часа, — закончил Лин. — И, в конце концов, он нам надоел. Ну, сами понимаете...
— А почему ты упал? — спросил Саша.
— На спор, — ответил Пятый. — Рыжий проиграл. Он сказал, что Встречающие меня тронут, чтобы сдвинуть с места. А я сказал, что им воспитание не позволит.
— И что?
— И не тронули. Я оказался прав.
Саша оглядел украдкой всю компанию. Да... зрелище... Айкис — ещё ничего, но эти всё-таки странные. Даже после того, как их немного узнаешь. Начинаешь видеть те странности, которые пропускает беглый взгляд. Слишком высокая линия скулы. Лица точёные, тонкие, молодые, но в то же время — виден возраст, причём очень немаленький. Седые до белизны волосы, то ли нарочито нестриженые, то ли...
— Да просто лень, — пожал плечами Лин. — Я сколько их не стриг — они всё равно отрастают. А в рейсе стричься — не смешите. Я что — должен подойти вот этому... — он ткнул в Пятого пальцем, — дать ему ножницы в руки и сказать — стриги? Да он же меня в лучшем случае без ушей оставит, а в худшем — без головы.
— Лин у нас мастер находить... как у вас говорят — оправдание? — спросила Айкис.
— У нас говорили — отмазки, — заметил Пятый. — Как сейчас говорят — не знаю.
— Врёшь, — жестко сказал Лин. — Всё ты знаешь. Я тут кое-что понял, пока имел время подумать. Ты сколько отпусков просидел возле третьего предприятия? Пять? Шесть?
— Все девять, Лин, — Пятый посмотрел Лину прямо в глаза. На секунду их взгляды пересеклись, а у Саши потемнело в глазах, и в ушах появился слабый звон.
— А ну прекратите! — выкрикнула Айкис. Саша увидел, что губы её задрожали, лицо осунулось. — Всё видел, да? Я спрашиваю — всё?!
— Всё, — Пятый опустил голову. — Прости, Айк... я не хотел про это рассказывать. Она... это не ты. Совсем не ты. Ты несоизмеримо...
— Умнее? — закончила за него Айкис с жалкой, вымученной улыбкой. — Ну и что?.. Ум и душа — разные вещи, согласись. Душа не знает, что такое...
— Айк, не надо, — попросил Лин.
— Нет, надо! У меня никогда не было этого дара — любить по-настоящему, самозабвенно, до боли. Никогда! А у неё он есть, этот дар...
— Она называет его своим проклятьем, — тихо ответил Пятый. — Страшненькая девочка, вечно сутулая, плохо одетая, мягко говоря, не умная. Вас роднит только одно, Айк. У неё — твои глаза. И всё. Ничего более.
— Ты скажи ещё, что ты с ней говорил, — убито сказала Айкис. Смотреть на неё было жалко, казалось, что она вот-вот заплачет.
— Несколько раз, — ответил Пятый. Лин покрутил пальцем у виска. Айкис уронила голову на руки, закрыла лицо ладонями. Саша переводил взгляд с одного на другого, ничего не понимая. — Я позже объясню тебе, Саша, — пообещал Пятый. — А пока доскажу Айк то, что знаю. Её ещё раз прокляли, Айк. Почти все те из двадцати шести, кого она сумела отыскать. Её несколько раз пытались убить... но пока никто не сумел. И то ладно. А она... эта дурочка бродит по миру и ищет... ищет тех, кого ещё не нашла. Старается вспомнить имена, рассказать им о том, что было с ними. Для чего — не знает сама. Своих она чувствует, как — понять не может. Пожалуй, это всё. Прости, Айк. Я не думал, что это всплывёт так быстро.
— Да... сказал бы хоть, чем это всё закончится?.. И когда?..
— Я часто спрашивал об этом. Спрашивал в никуда — когда это всё кончится. Знаешь, когда тащишь ящик через зал, а тебя в это время стегают по ногам, по-хитрому — под коленку, чтобы нога подогнулась, чтобы ты упал, поневоле начнёшь задавать глупые вопросы. Я не знаю, Айк. Я не Сихес. Прости. Вернее, я и сам до сих пор их задаю. Мне по сей день хочется узнать — чем и когда все это кончится.
— Хорошо, — тихо откликнулась Айкис. — Я не стану спрашивать... тебя. Но если встречу Сихес, то — не обессудь. Спрошу.
— Тебе никто не ответит.
— Если бы ты знал, какая это мука, — прошептала Айкис. — Если бы ты только знал...
— Я-то как раз знаю, — ещё тише ответил Пятый. — Уж поверь мне, Айк, я-то знаю. Как это — не ведать, что с тобой будет через минуту, ждать только боли, ни на что не надеется. И, поверь, я не хотел, чтобы тебя наказали... так.
— Всё, хватит! — Лин резко поднялся, вслед за ним встала и Айкис.
— Вы пока что посидите тут, Саша, а мы пойдём встретим ваших, — сказала она. Только что пришёл вызов, они скоро будут, а комнаты ещё не готовы. Вернее, пойду я, а Лин пойдёт спать.
— Спать так спать, — покладисто согласился Лин. Кивнул Пятому и вышел через стену.
— Саша, позвольте вас на секунду, — попросила Айкис. Саша поднялся и последовал за ней. Вышли в коридор, отошли на порядочное расстояние от квартиры. Несколько секунд она стояла молча, потом заговорила.
— Саша, я хотела вас попросить, побудьте с ним, пока я помогу вашим друзьям разобраться с комнатами, — сказала она. — Ладно? — в её голосе послышались умоляющие нотки.
— Если вы просите... но зачем? — удивился Саша.
— Так положено. А у меня все люди заняты, — ответила Айкис, а Саша вдруг сообразил, что она врёт.
— Просто он никого из ваших людей не станет даже слушать, — сказал он. — Так? Или я ошибаюсь?
— Чистая правда, — ответила Айкис. — Просто пошлёт куда подальше — и всё. Так и есть. Он и меня не слушает... он спать не ляжет, сядет читать. А вас — просто постесняется... как мне кажется.
— Может быть... ладно, я побуду там... Но вы тоже поймите — Марьяна волнуется. Я не имею права её подводить. Морального права.
— Только один час, и вас сменю. Или не я, Рдес... это не важно. Я тогда пойду?
— Хорошо, — пожал плечами Саша. Айкис, казалось, только того и ждала — её как ветром сдуло. Саша вернулся в комнату Пятого.
Тот за это время успел убрать со стола, подвинул кресла к стенам и снова сел так, как сидел тогда, когда они только пришли — откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Только книги на коленях не хватало.
— Саш, что это значит? — спросил он, когда Саша вошёл.
— Айкис попросила, — ответил Саша.
— И что с того? Можно было и отказаться. Я бы не обиделся, — усмехнулся Пятый. — А, впрочем, всё равно... садись, будем ждать. Хочешь — возьми чего-нибудь почитай.
— А спать ты не собираешься?
Пятый в ответ тихо засмеялся.
— Если хочешь, могу для очистки твоей совести закрыть глаза, — ответил он. — Только вряд ли это поможет. Саша, ты когда-нибудь уставал так, чтобы... чтобы уже не хотелось спать, есть, говорить? Бывало?
— Всего несколько раз в жизни, — честно признался Саша.
— Тогда представь себе, что ты вот так устал, присел отдохнуть... не спать, ни в коем разе, а к тебе полезут друзья и родственники... может, и одного хватит, кстати... с предложением срочно прочитать, например, заметку в газете про то, что масло подорожало. Представил?
— Понимаю. Я не буду больше приставать с расспросами. Просто столько всего навалилось...
— Я бы не привёз вас всех сюда, если бы для вас это было неважно. Я всё расскажу. Но завтра. Или послезавтра... если сегодня отпустит, и я усну. Ладно?
— Да о чём речь... Прости, а можно что-нибудь почитать? Или посмотреть, — поинтересовался Саша, подойдя к стеллажу. — А почему все обложки белые? Это что — библиотека одинаковых книг?
— Нет, — ответил Пятый. — Возьми любую. Открыл?
— Ой, мама... это что ещё за каракули такие?! — изумлению Саши не было предела. Страницу, казалось, заполняли сплошные пересекающиеся друг с другом линии, в расположении которых не было, на первый взгляд, никакой системы. — Что это такое?
— А чёрт его знает... — вяло сказал Пятый. — Дай посмотреть... понятно. Это сборник... тут ты и без выпитого пол-литра не разберёшься.
— А что это за... как ты сказал?
— Да... мир такой есть. Лин их ласково уродами называет. Кстати, мир индиго, и очень у них интересная есть область в искусстве... Вообще-то у них нет такого понятия — книга, у них литература чисто ассоциативная. Всё вместе — и книга, и картина, и скульптура... этакое смешанное произведение. Я просто для себя кое-что вычленил, что понятнее. Для коллекции.
— Ты их что — собираешь? — сил удивляться уже не было.
— Можно и так сказать, — Пятый вновь прикрыл глаза, опустился на спинку. Спинка пошла вниз, подлокотники кресла куда-то втянулись, оно немного расширилось... это было уже не кресло, а какая-то помесь кресла и кровати. — Хотя это спорно — кто ещё кого коллекционирует.
— Ты там был?
— Был. Не только там. Сколько книг — столько миров.
— Тут несколько сотен, — Саша посмотрел на стеллаж внимательнее. — Или...
— Несколько тысяч, тут только последние... Ты хоть что-то понял из того, что говорила Айк?
— Честно сказать, нет, — Саша устало опустился в свободное кресло, подпёр голову рукой. — У неё что — дочь у нас, на Земле?
— Если бы. У неё на Земле — она сама. Их так наказали... располовинили души, и... я утрирую, но суть сводится именно к этому. Неужели и когда-нибудь стану Сихес и смогу поступить так?.. — жалобно спросил он. — Я не хочу, правда.
— Это обязательно — так жить? — прищурился Саша. — Или нет?
— Я просто не умею ничего другого. И не сумею никогда. Я знаю. Кто мог подумать!.. Два дурака, козла отпущения, двое полукровок, которым даже в праве иметь детей было отказано — теперь Сэфес. Женщина, которую тут и поныне называют Реиной Айкис, Королевой Айкис — стукнута мордой об стол так, что уже никогда не станет прежней. Странно видеть, что мир изменился, но ещё более невероятно то, что он, оказывается, менялся с твоим участием. Айк говорит, что её наказали... а может, не её? Может, нас с Лином?.. — он говорил тихо, но в голосе его звучала ярость и горечь. — Вот такие вот мы уроды, Саша. Небось не рад, что познакомился? — Пятый в изнеможении откинулся на спинку кресла.
— Я пока что не разобрался, — осторожно подбирая слова, заметил Саша. — Сложно понять что-либо за неполный день. Слушай, мне кажется, или ты на самом деле неважно...
— О, Господи... терминал. Опять. И опять на русском. Ему. С полной расшифровкой. А мне одеяло... и убрать свет. Да не весь! Ну что за дурацкая система, — пожаловался он. — Тупость какая — убеждать комнату в том, что нужно три лампочки, а не шесть или девять...
— Это когда вы летаете?
— Мы не летаем. Знаешь, ёж — птица гордая, пока не пнёшь — не полетит. Мы на месте стоим. Иногда мы это место меняем. И всё. А летать... патрули летают, официалы, завтра познакомлю с местным, если хочешь. Что-то вроде вашей милиции.
— Интересно, есть где-нибудь планеты без ментов? — в пространство поинтересовался Саша.
— Может, и есть. Но я пока не встречал... ну, что интересного ты там вычитал? — Пятый приподнялся на локтях, бросил взгляд на полупрозрачный лист, который парил перед Сашей в воздухе. — А что это там такое малиновое?
— Это рекомендации. Ты дуба дать не боишься? — Саша ещё раз посмотрел на терминал, потом — вопрошающе — на Пятого. — Я, конечно, понимаю, но...
— Я — дуба?! Да что там такое написано?! — Пятый встал, подошёл к Саше и несколько секунд молча разглядывал терминал. Покачал головой, ткнул во что-то пальцем. Малиновая полоска стала немногим уже — и всё. — Да, дела.
— И что прикажешь делать? — спросил Саша.
— Давай так договоримся. Если я и впрямь... даже говорить неохота... просто позови Айк. Скажи так — детектор, поиск, Айкис, вызов. Дальше она сама разберётся... или сбить настройку, что ли? Справишься, программист?
— Извини, не буду и пробовать, — отрицательно покачал головой Саша. — А вообще по тебе не скажешь, что плохо. Хотя то, что ты водку пил — видно.
— А вот по тебе не скажешь, что ты пил, — усмехнулся Пятый. Он снова лёг на своё кресло. — Да, Саша. Мы с рыжим — две ходячие развалины. Вот только завтра утром у тебя будет похмелье, а у нас нет. Потому, что вы люди, а мы... Мы восстанавливаемся втрое быстрее. А пока потерплю, мне не привыкать. Эх, заснуть бы...
— А ты попробуй. Если хочешь, я могу уйти.
— Нельзя. Считается, что мы потенциально опасны в момент расхождения с сетью. Что нас положено контролировать. Но если рассудить здраво — много ты наконтролируешь? Что ты вообще можешь увидеть?
— Я вижу только то, что Айкис сказала тебе лечь, а ты треплешься со мной. И более ничего, — ответил Саша. — Давай помолчим хоть немного.
— Хорошо, — согласился Пятый неожиданно легко. Саша понял, что он всё же опьянел... и не меньше, чем сам Саша, но... — давай... чёрт возьми... давай помолчим... о том, что я помню... — он судорожно вздохнул, дёрнулся. — О том, почему я не могу спать!.. о том...
— Если надо, позовёшь, — жестко сказал Саша. Он отошёл к стеллажу и стал методично перебирать «книги». Он понял, что хочет найти, и что он непременно это найдёт. Что это должно быть. Просто знал. Пятый отвернулся к стене, набросил на себя одеяло, смолк. Да уж... сумасшедший. Психопат. С персональной летающей тарелкой. Это надо иметь особое везение, чтобы так нарваться. Фантастическое. Нереальное. «Как же это он нас сюда довёз? — изумлённо думал Саша, перебирая книги. — Маразм, но если судить по этой летающей хреновине с буквами, нас сюда притащил живой труп. И что этот труп, между прочим, нам добра желал, не иначе. Хоть и психопат, нас со Стасом выручил... мы бы погибли... а он это знал. И помог. Как сумел. За это спасибо...»
— Терминал, — шепотом приказал он. — На русском.
***
Когда пришла Айкис, в комнате было почти совсем темно. Саша, расположившийся в кресле с книжкой на коленях, встал ей навстречу и еле слышно сказал, показав на Пятого:
— Пойдёмте отсюда.
— Как у тебя получилось? Уговорил? Или он сам?
— У нас есть поговорка — долг платежом красен, — ответил Саша. — Скорее всего, случайно поучилось. Где Марьяна?
— Тебя дожидается. Спасибо, Саша.
— Всё хорошо, что хорошо кончается. Слава Богу. Скажите, Айкис, а у вас что — шизофрению не лечат?
— Лечат, — усмехнулась та. — Только тут уже поздно. При всём желании ничего не получится. Да и не шизофрения это, а другое... хотя компонент, как таковой, тоже присутствует.
— Вы не боитесь? — полюбопытствовал Саша.
— Да нет, что вы. Сами увидите утром, что всё будет нормально. Это так, срыв, вероятно. Вы зря испугались.
— Я-то не испугался, но всё-таки он вёл себя совершенно неадекватно. Понимаете?
— Саша, если бы вы могли себе хоть частично представить, что они пережили — вы бы не стали так говорить. Дело даже не в страданиях — в ваших концентрационных лагерях люди терпели, возможно, и нечто худшее — а в мере ответственности. Они стали Сэфес, кстати, не только совершенно не желая этого, но и являясь противниками самой идеи. Ведь Сэфес — это, прежде всего, право вмешиваться. Это даже не власть — это выше власти. Выше морали. Понимаете?
— Не всё, — признался Саша. — Вероятно, какую-то часть. Когда они рассказывали — было ощущение, что понимаю, но у нас есть хороший анекдот, в котором слепой спрашивает, как выглядит молоко. Ему честно пытаются объяснить, но сами подумайте, что из этого может выйти? Чтобы увидеть молоко, нужно для начала прозреть. Я не могу понять, какой доктрины мирового устройства вы придерживаетесь, какими понятиями оперируете, какие точки соприкосновения мы можем найти для того, чтобы понять друг друга.
— Ты хорошо говоришь, — печально улыбнулась Айкис. Кивнула каким-то своим мыслям, а потом добавила: — Всё правильно. Но представь — ты взрослый, умный человек, спокойный, уравновешенный. У тебя всё в порядке. Тебя фактически пригласили в гости, тебе всё объясняют, помогают тебе. А они? Что чувствовали пятеро мальчишек, старшему из которых было двадцать, а младшему — пятнадцать, попав туда, к вам, на Землю? Попав внезапно, не по своей воле... по моей, Саша. Я взяла на себя право казнить и миловать, и что из этого вышло? Горе, страшное горе... для всех. То, что имею сейчас я — лишь малая толика того, что они перенесли. Я расскажу потом подробнее, если ты захочешь. Про это можно прочитать. Никто из этой информации тайны не делает... да и смысла в этом нет. Пожалуйста, всё на виду. Но это — про меня. А про них... Кто-то что-то писал о Пятом и Лине, кто-то пытался понять то, что понять не возможно, логика пасует перед жестокостью — и моей, и других... у него дома лежит книга, обычная книга, на бумаге. Попроси, может, даст. Хотя я её, признаться, ни разу не видела. С меня довольно того, что рассказали они. И считок, которые мне достались.
— Так что же там такое было? — с недоумением спросил Саша. — Я, конечно, видел все эти шрамы... не сомневаюсь, что вы смогли бы их убрать за несколько минут? Или нет?
— Конечно, смогла бы, — согласилась Айкис. Присела — из стены выскользнула гладкая тонкая пластинка — скамеечка. — Вот только хозяева этого добра с ним расставаться не желают ни за что. Они вообще с медиками не общаются. Даже на Орине. А там это — правило. Лин как-то сказал — «сколько проживём, столько проживём, и нечего делать из нас ходячую трагедию». Так что сегодняшний дублер и ваше присутствие — редкая удача. Драться бы он со мной не стал, а вот ушёл бы сразу. Это точно.
— Айкис, ещё пара-тройка вопросов. Первый — надолго ли это всё?
— Дней десять. По вашей Земле есть какое-то решение, а они хотят его опротестовать. В принципе, ничего криминального, это обычная практика. Потом... что же Лин такое говорил?.. А, общая ситуация!.. По сектору. Это уже сложнее, масштабы другие, да ещё сколько народу может быть на сектор завязано... я так думаю, что и до Сихес они собираются дойти. Им разрешено, и не такое могут. А последнее... вот это меня сильно настораживает. Кинстрей — это не вкусно. Совсем. Даже в прошлом. А уж на уровне Апот-ер… А наши по-моему, хотят поговорить и с теми тоже. Этого я бы делать не стала. И не в масштабах дело.
— А что такое Кинстрей? — Саша вспомнил Женькин шрифт, насторожился.
— Формация... в принципе, ничего плохого я о них сказать не могу, кроме того, что именно их представитель руководил тогда проектом, с которым вы так старались разобраться, именно они... чёрт, Саша, это тяжко! Именно из-за них ты сейчас называешь Пятого шизофреником, и задаёшь глупые вопросы. И именно им Лин и Пятый очень красиво зарезали весь проект в восемьдесят шестом году... если это можно так сказать. Отчаяние — это немалая сила.
— Это не опасно?
— Нет, для Сэфес не опасно. Для них, по-моему, вообще ничего не опасно.
— Здорово. Хотел бы я пожить хоть немного, чувствуя себя защищённым. Это так редко бывает, — улыбнулся Саша.
— Верно. Но всё же лучше жить своей судьбой, чем стать Сэфес. Я пойду, посижу там. Рдес попросил. Сказал, что придёт, но позже.
— Вот кого я совсем не понимаю, — Саша присел рядом с Айкис. — Мне показалось, что они вообще не заинтересованы ни в чём. Говорили, словно по инерции, да к тому же о том, чего я, к примеру, не понял.
— Ой, Саша, знал бы ты, сколько им лет. Они очень старые, и вообще, то, что они с нами говорили — это ненормально. Это нонсенс. Ты знаешь, что все Сэфес друг с другом фактически совсем не говорят?
— Откуда я могу всё это знать? — в пространство вопросил Саша. Айкис усмехнулась. — Я парень простой, деревенский, понимаете? Вот, приехал к вам из своего захолустья, а тут — на тебе! Прямо космическая опера какая-то. Сэфес и катера, джипы и сотовые телефоны, психопаты и серийные убийцы. Не знаю, как остальные, а я немного ошалел, признаться.
— Слушай, вот если бы тебя попросили рассказать о том, как вы там живёте, ты с чего бы начал?
— Черт его знает. По порядку. Как общество устроено.
— А от чего зависит устройство общества, Саша? Не от истории ли? Понимаешь, наши пути — Окиста и Земли — разделились несколько тысяч лет назад. Мы — земляне... то есть, не мы, а наши предки. Кстати, к вам мы приезжаем, большая часть из нас систематически бывает на Земле. Во время учёбы любой курс включает серию лекций, по истории. По вашей, между прочим. Я не уверенна, что вы знаете столько же языков, сколько знаю я, а ведь я экспертом не считаюсь. Восемнадцать. Половину — столь же хорошо, как русский, остальные похуже. Но всё же наша жизнь очень сильно разнится, поэтому я сейчас даже не буду отнимать ваше время на рассказ. Скажу только, что те ребята, когда попали к вам, знали русский так себе, историю учить, ещё дома, кстати, не желали, но, тем не менее, объясняться свободно смогли уже через неделю...
— В чем же главное отличие, Айкис? Не в том ли, что вы имеете доступ к чужой технологии, не имея, кстати, права её использовать в полной мере, довольствуясь тем, что вам дают ваши... хозяева?
— Почти правильно истолковал какую-то фразу, — тихо сказала Айкис.
— Лин сказал: «Они стали поставлять Окисту трансформирующийся вариант», — подсказал Саша. — Из этого вывод, что...
— А никто и не претендует. Напротив. Только не мы виноваты в том, что группа альтруистов Рауф когда-то решила «помочь» Земле. Через эту стадию проходит любой мир, достигший уровня выше среднего. Так хочется быть добрыми, чёрт возьми!.. Вас это тоже ждёт. Когда вы поймёте, как устроено всё вокруг, поймёте, к какому циклу вы относитесь сами, выстроите свою первую параллель, поймёте, что вы не одни, что есть те, кто слабее вас... и те, кто сильнее, когда к вам придёт система Сэфес, когда вы примите первый ополоумевший экипаж, когда поймёте, что это — чужие, когда... чёрт возьми, когда вы разберётесь — вам очень захочется быть добрыми. Потом это пройдёт. Но отголоски вашей доброты будут идти за вами очень долго. Так и мы идём за Рауф. Почти совсем забытые слуги... которые перестали быть слугами, вернее, никогда ими не были. Но и друзьями не стали. Так... знаете, у вас так собаки при автостоянках живут. Их подкармливают, не дают перегрызться между собой, но... их не любят и не заботятся о них. Не по тому, что они не нужны, а потому, что так не принято. А теперь постарайтесь понять Лина и Пятого. Когда они тут появились, они были такими же отверженными, как и мы все, но — отверженными в кубе. В третьей степени. У нас тут... как бы это так сказать... очень большую роль играют семьи, кланы. Если ты, к примеру, копт, то жениться и выйти замуж можешь только в своём клане. Японцев мало, и что там у них твориться — только их Богу и ведомо. Есть более поздние кланы, они... впрочем, не важно. Важно то, что если ты часть клана — тот поможет. А если нет...
— Кто они такие, Айкис? — спросил Саша. — Они не люди, это я уже понял, но откуда они?
— Отсюда, Саша. Лин и Пятый — это помесь Рауф и Земли. Совмещенный геном. Полукровки. Дворняжки с автостоянки. Не самый удачный вариант. Моё творение. Айк тоже хотела быть доброй, — она задумалась. — Попробовала. И сделала. До сих пор жалею.
— О чём? — не понял Саша. — Это, наверное, сложно...
— Воспроизвести — нет... технически. Но вот потом довести до работоспособного состояния... Если бы у них только глаза такие были — это было бы хорошо. А что прикажешь с двумя сердцами делать? А лишними костями? Или с недостающими? Воссоздание — шесть месяцев, обучение и доводка — год. Знаешь, их тогда никто не жалел, — сказала Айкис задумчиво. — А надо было бы. Это даже не рождение, это хуже. Вот тебя не было — и вдруг ты есть. И превосходно знаешь, что раньше... словом, все превосходно обходились. И вот ты, уже фактически взрослый человек, сталкиваешься сразу с кучей проблем — начиная от простейшей адаптации, заканчивая тем, что за спиной у тебя — только власти, а что такое наши власти в сравнении с силой кланов? Смех один. Это, конечно, жестоко было, но они адаптировались. Сумели. Ведь, в принципе, у нас неплохо. Если разобраться.
— Айкис, а что вы со вторым сердцем сделали?
— Как — что? Ничего. Так и живут, с двумя. Саша, не в этом дело, хотя и в этом тоже. Они почувствовали себя именно этими самыми брошенными на произвол щенками. Даже не щенками, а котами в собачьей стае. Потом это прошло... и хорошо. Люди перестали на них косо смотреть, привыкли. Они учились, позже получили места в моей лаборатории. Всё было ничего... но всё равно осадок прежнего оставался. Не такие. Чужие.
— А, по-моему... — начал Саша, но Айкис его остановила:
— Да они в большей степени люди, чем все мы, вместе взятые! И ни при чём тут второе сердце, лишний шов на черепе и вертикальные зрачки! Ни при чём! Это они, а не мы, увидев, что вашему миру скоро придут кранты, решили остановить процесс, не имея на это ни права, ни сил! И сумели это сделать. Двое мальчишек, дворняжек, полукровок... да они обычные русские дураки, пример тому — идиотство со схемой. Из-за чего он это сделал? Честь, справедливость, равновесие? Хрен с два! Любит он вашу Землю, причём сильно. И боится за неё. Помочь вам хочет. Кретин. Вас вот привёз. Вы бы там у себя долго не прожили, и он это понял. Он добрый. Но только он сам в этом не признается. Так проще... То есть он считает, что ему проще. Может, он и прав.
— По-моему, не правы все, — сказал Саша. — Это абсурдно звучит — щенки, коты, какие-то силы... Даже любовь. Вы сказали, что они что-то такое там у нас сделали. Что?
— Что?.. вошли в резонанс с вашим эгрегором, замкнули на себя контур, а потом... Хотели поступить сообразно своей тогдашней логике и возможностям — покончить с собой и тем самым разрушить эгрегор.
— Это действительно могло сработать? — Саша понял не до конца, но решил уточнить позже.
— Могло. На время. И, кстати, сработало, но не так, как они планировали, и не до конца. Цепь восстановилась. Не сразу, конечно. Был огромный скандал — ведь ваша планетарная система находится в зоне контроля. Кстати, это отнюдь не Маджента, к которой принадлежат Сэфес. Прямое воздействие, выброс, катаклизмы... словом, тихий ужас. Было разбирательство, предложения. Мы про это не знали, конечно, а потом... потом пришли двое Сихес и увезли их с собой. Учиться. И это оказалось правильным решением. По сути дела, от них прежних к тому моменту уже ничего не осталось.
— Мне сложно разобраться во всём, что вы говорили, поэтому я спрошу кое-что, если вы не возражаете. Во-первых, вы сказали о полукровках. О совмещённом геноме. Откуда вообще берутся материалы для подобных опытов?
— Меня это не касается, да и не спрашивает никто — просто не принято. Вы же не выясняете, какая именно корова дала молоко, которое вы пьёте?
— Предположим. Дальше. Что собой представляет эгрегор в вашей трактовке?
— То же, что и вашей. Энергетическое отражение социума, его ментальную оболочку.
— А если его уничтожить?
— Да невозможно его уничтожить хотя бы по той простой причине, что местный демиург этого не допустит. Это первое. А второе — это то, что он сам себя восстановит в полном объёме. Эгрегор можно уничтожить только вместе с социумом, но этого почти никто не делает.
— То есть они тогда хотели сделать то, что в принципе невозможно?
— Конечно! И мало того, они тогда понятия об этом не имели. По их словам, ваш мир их сначала напугал, сильно напугал... а потом они его полюбили. И очень захотели как-то помочь. Снять чужое воздействие. Да и ваших «гостей» они испугались тогда.
— Каких гостей? — опешил Саша.
— Как это — каких? Вы же содержали базовый лагерь Кинстрей, я же говорила. Вас замедлили раз в пять относительно реального времени, это часто проделывают формации, пользующиеся смешанной энергетикой. Вы очень хорошо на них работали, им почти что и вмешиваться не приходилось. А вы не знали? Разве вам до сих пор никто ничего не объяснил?..
— Нет, про такое я слышу первый раз, — признался Саша. — Это что же — у нас там захватчики были, что ли? Так?
— Не совсем. Вас бы не выбрали, будь вы, скажем, такими же интровертами, как нынешний Рауф. Вы сами... прости, что я повторяю Пятого но это на самом деле так. Вы сами притянули их — как расу, которую позже можно будет сделать хорошим крепким союзником. С вами никто не хочет воевать, часть ваших достижений, часть открытий — дело Кинстрей. Я не хочу сказать, что это плохо, но... меня это коробит.
— Почему?
— Я не люблю подлость. И ещё больше я не люблю, когда кто-то что-то делает исподтишка. Знаешь, почему? Потому что раньше я так поступала сама. А Кинстрей... для них это самый привычный вариант. У вас там сейчас было, самое большее, полтора десятка представителей. Но наворотить успели так, как будто их сто. Или больше.
— А почему те же Сэфес не вмешались? — спросил Саша. — Насколько я понимаю, они там для этого и есть.
— Неправильно. Не для этого. А вмешиваться... вот наши и решили — вмешаться. Во время отпуска. Кинстрей вам дал кое-то, чего не имел права давать — открыл дорогу для... сейчас, я постараюсь перевести... нечто типа грязных энергетических субстанций. Ваша стена — тому примером. Это они имеют право опротестовать. Посмотрим, может у них что и получится.
Айкис встала, потянулась. Саша поднялся за нею следом.
— Вызывают, — Айкис подняла руку. — Подожди, Саша. Рдес, спасибо, я сейчас подойду.
— Айкис, что там происходит? — спросил Саша без обиняков. — Мне как-то не хочется оставаться без столь рьяных защитников.
— Догадливый. Иди к Марьяне, доложись, а потом можешь вернуться, если хочешь. По-моему, ты на него действуешь, как снотворное.
— А что делает Лин? — спросил Саша осторожно.
— Скорее всего, пьёт вместе с учителем. Могу спросить, если хочешь. А может, и не пьёт. Не знаю.
— Хорошо, я сейчас вернусь.
***
Саша и впрямь вернулся в квартиру к Пятому быстро — уставшая Марьяна попросила оставить «дележку впечатлениями» на утро. Им отвели огромную по земным меркам комнату со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами — от ванны с небольшой бассейн размером, до трансформирующихся стен. Впрочем, осматривать комнату решили завтра, Марьяна легла спать, а Саша, не смотря на усталость, пошёл обратно.
В комнате у Пятого было по-прежнему почти совсем темно. Рдес и Пятый сидели друг напротив друга на креслах, причем у Пятого на лице читалось возмущение, Айкис что-то делала с темно-фиолетовой пластиной, лежавшей на столе.
— Ну, как тут? — спросил Саша, входя.
— Да в принципе всё в порядке, — пожала плечами Айкис. — Насколько это возможно.
— Айк, спасибо, — тихо проговорил Рдес. — Ты знаешь, как я отношусь к этой паре.
— Так, как будто это твоя первая и последняя пара. Ты останешься?
— Конечно, — Рдес кивнул, встал и улыбнулся Саше. — По-моему, мой ученик повёл себя с вами некорректно, — заметил он. — Извините.
— По-моему, ваш ученик чуть не отдал Богу душу, — жестко сказал Саша. — Я не такой дурак, как может показаться...
— Конечно, нет, — заверил его Рдес. — А душу... мы гораздо крепче, чем кажется, да и находимся в... подходящем моменте...
— Месте, — поправил Пятый. — Месте, Рдес. Загоняли они тебя, Саша.
— Пятый!.. Да скажите же ему кто-нибудь, чтобы он хоть раз в жизни услышал то, что ему учитель сказал! — воскликнул Рдес.
— Я это ещё давно говорила. Пятый, не трепи мне нервы, ложись. На тебе не только лица нет, но и...
— Хорошо. Сейчас, наверное, лягу, — Пятый встал с кресла и подошел к окну. — Может быть.
— Не совсем правильно — так спать. Стоя у окна, — усмехнулась Айкис.
— Саша, у вас есть кто-то, кто вас так же доводит до белого каления? — спросил Пятый.
— Есть. Мама. Но она ведь не со зла это делает, а только потому, что она меня любит, — ответил Саша. Он понял, наконец, что тут происходит. И ему нестерпимо захотелось уйти — он знал, что потом будет помнить то, что видел... А этого ему не хочется. Да и зачем?.. Для чего?.. Чтобы понять, что эти Сэфес — самые что ни на есть обычные люди, что им тоже бывает плохо, что они тоже могут напиться?.. Саша понял, что видел перед собой двух разных людей — один не позволил ему и Стасу погибнуть, а другой просто из упрямства сейчас спорил с теми, кому была небезразлична его судьба. Даже не из упрямства — это, скорее всего, была такая игра — кто кого. Пока что побеждал Пятый.
— Айк, может вы все пойдёте по домам? — ехидно спросил Пятый. — А то я как-то устал.
— Ты опять будешь морочить нам всем головы, и сядешь читать. А потом тебе станет плохо. Опять. Ну сколько можно?
— Хорошо, я не буду... да хорошо же, я ложусь! Ладно, — он вздохнул, сел в кресло. — Я только одного не пойму — для кого и ради какого праздника устроен этот цирк?..
— Ты о чём? — не поняла Айкис. — Какой цирк?
— И что это такое? — спросил Рдес.
— Это когда куча народу... — начал Пятый, но тут вмешался Саша:
— Я понимаю, что это бестактно, но пора спать. Согласны? Отлично. Айкис, я тогда тут ещё немного побуду, хочу выяснить кое-что, вы не возражаете?
— Пожалуйста, выясняйте, — кивнула Айкис. — Пойдёмте, Рдес.
Они вышли. Саша сел в кресло у стены и, опустив голову на руки, в пространство поинтересовался:
— Зачем?
— Как это — зачем? — пожал плечами Пятый. — Им это надо. Для того, чтобы они почувствовали, что они нужны. Чтобы Айк смогла убедиться, что её существование не лишено смысла... в отношении меня, разумеется. Чтобы Рдес продолжал считать себя учителем, который любит своего ученика... и ученик понимает это. Так, для очистки их совести.
— А тебе это...
— Мне ничего не нужно, — безразлично отозвался Пятый. — Уже очень давно.
— И никто? — спросил Саша.
— Разве что Лин, — подумав, ответил Пятый. — Но только потому, что мы неделимы. Мы по сути — одно и то же. Две половинки одного целого.
— А ты вообще что-то чувствуешь? — спросил Саша с ужасом в голосе.
— Почти ничего, — Пятый вытащил из какого-то тайничка сигареты, протянул Саше, потом закурил сам. — Зачем мне это?
— А что тебе... самому... не знаю, как сказать... вообще нужно?
— Ничего, — ответил Пятый. — Может быть, посмотреть на третье предприятие... иногда. Знаешь, это место привлекательно для меня только потому, что я оставил там свою душу. Слишком долго мучались мы с ней там... и, когда я оттуда вырвался — то понял, что души у меня просто не осталось. Сгорела, пропала, сгинула, как дым. Лин прав — я действительно жил там во время отпуска. Может, это было зря. Не знаю.
— Но что ты там делал?
— Ничего. Просто ставил катер неподалёку и смотрел. Смотрел, как разрушаются стены, как трава прорастает сквозь асфальт, как молодые деревья ищут себе место для того, чтобы вырасти там, где пролилась моя кровь когда-то. Это может показаться странным, но... фактически, я именно этим жив. Ничем другим. М-да, Саша, ты теперь знаешь обо мне непозволительно много. Я, пожалуй, и сам этого всего не знал.
— Прости, что я спросил, — Саша решительно поднялся. — Я пойду, не возражаешь?
— Останься, — неожиданно попросил Пятый. — Давай ещё посидим. Я слишком долго не видел людей, я отвык... почти как там... смешно. Знаешь, я так долго учился смеяться заново, — вдруг сказал он. — Интересно, получается или нет? Как считаешь?
— Иногда — да. Но чаще... — Саша замялся, подыскивая нужное слово.
— Да, врать я умею плохо, — самокритично признался Пятый. — Может, попробовать полежать?
— Попробуй. Уйти?
— Как хочешь, — Пятый лёг поверх одеяла, положил руку под голову. Минуты три прошло в молчании, затем Пятый сказал: — Саша, позови Айк. И иди. Я сам виноват, довыпендривался.
— А в чём дело?
— В том, что расходиться со схемой надо по правилам, а не через то место, на котором сидят. Я не тяну, мне не справиться...
— Я могу помочь чем-то?
— Маловероятно. Разве что попробуй сказать что-то хорошее. Умеешь?
— Я не понимаю, о чём ты, — признался Саша. Он действительно ничего теперь не понимал. Совсем ничего.
— Просто так... что в голову придёт.
— Не знаю, что можно...
Лин появился неожиданно, Саша даже не понял, откуда он вошёл — то ли появился из стены, то ли через дверь.
— Так, дружок, привет! — возвести он. — Ночь продолжается? Быстро! Сел, входи в параллель со мной и гаси. Мне тут учителя и Айк не нужны совершенно. Тебе тоже. Поехали.
Они сели друг напротив друга. Лин поднял левую руку вверх, Пятый опустил голову, закрыл глаза и задержал дыхание. Через несколько секунд он облегчённо вздохнул и улыбнулся.
— Отпустило? — по деловому осведомился Лин. — То-то. И не фиг тут заниматься самолечением.
— Я просто хотел...
— Ты просто хотел не уравновешивать действия пары. Теперь ложись. Можешь попробовать раздеться... я не имею в виду стриптиз, я имею в виду — не спать в том, в чем ты шастал по лесу.
— Ещё чего!.. Лин, не зверствуй, ты же добрый, я знаю... Да и Саша испугаться может...
— После того, что ты Саше наговорил, он тебя к себе на пушечный выстрел не подпустит, — заметил Лин. — Правда, Саша?
— Не знаю, — ответил Саша, который страшно хотел спать. Он зевнул, потёр рукою глаза. — Я вам нужен?
— Иди, не морочь голову, — приказал Лин. — Пятый, лёг и замер, — Лин поднял глаза к потолку, на секунду пред ним высветилась панель терминала. — Замер! Я ясно выражаюсь?
— Куда яснее. Рыжий, только не надо... этого делать, пожалуйста! — Пятый неожиданно резво поднялся на ноги, но тут его словно толкнули, и он снова очутился в кресле. — Ой! Эй!.. Ты, рыжая сволочь!..
— Отличненько! Другое дело! Прямо фантастика! — Лин заговорщицки подмигнул Саше. — Продолжай сидеть... а тут что? О-о-о... это что-то новое... смирно, недоумок!.. Саш, хочешь посмотреть, что жизнь с людьми делает? Иди, посмотри...
— Иди, иди, — неожиданно поддержал Лина Пятый. — Потом мы с тобой на кое-чью руку посмотрим. Вот у Лина, к примеру, не руки, а...
— А не будем говорить, что, — заключил Лин. Приподнял рукав, показал Саше длинный, от предплечья до кисти, старый шрам. — У тебя бы тоже такой был, если бы ты ещё раз решился бы сунуться под воду.
— Рыжий, отвали от человека, — попросил Пятый.
— От какого? — с интересом спросил Лин.
— Рыжий, светает уже, — умоляющим голосом сказал Пятый. — Я не знаю, как ты, а я хочу если и не поспать, то хотя бы немного помолчать. Из схемы мы вышли, всё в порядке. Ты что, совсем не устал?
— Ладно, живите, — сжалился Лин. — Пятый, с тебя теперь причитается, ты помнишь? Смотри...
— Хорошо, — Пятый кивнул. — Простите, люди, но я уже не в состоянии с вами общаться.
— Вот и ладно, — кивнул Лин. — Ночь кончилась. Давно пора.
— Скажите мне только одно, — попросил Саша. — Это всё правда не сон? Это все действительно было? И со мной, и с вами?.. Я себе не верю, понимаете? Ну не бывает такого...
— Бывает. Возьми, почитай. Только не сейчас, — Пятый вытащил из своего стеллажа книгу в белой обложке и протянул Саше.
— Что это такое? — спросил тот.
— А... — Лин усмехнулся. — Это сказочка про дураков. Страшная.
— Точно, — подтвердил Пятый. — Ее теперь можно читать, потому что дуракам стало все равно.
— А раньше было не все равно, — заметил Лин. — И Пятый ее прятал по углам. Довольно успешно, я и сам лет двадцать не знал, что сие произведение существует в природе.
— И что теперь? — Саша взял в руки книгу.
— Ничего. Прочтешь — вернешь. Только никому не давай, пожалуйста, а то дураки, конечно, эмоции подрастеряли, но стыд у них все же остался, — попросил Пятый. — Шутки шутками, но... ты спросил, не сон ли это все. Сон. Только научиться отличать сны от яви очень непросто, поверь мне.
— А в чем разница между тем и этим?.. — спросил Саша.
— Для меня — только в собственном отношении к происходящему. Если ты миришься и плывешь по течению — это сон. Если пытаешься плыть против — уже нет.
— А если ты тонешь, — вдруг сказал Лин, — это значит лишь то, что ты снова все перепутал. Кстати, во сне тоже можно превосходно утонуть. А еще в нем можно жить. Мы с другом последние сто с лишним лет только этим и занимаемся.
— Добавлю — успешно, — подтвердил Пятый. — То, что ты будешь читать, Саша, единственная настоящая явь. Все остальное сны, даже то, что происходит сейчас.
Саша провел рукой по белому переплету... и вдруг под его рукой переплет изменил цвет на облачно-серый. На обложке проступили очертания города, нарисованного тушью, далекие дома, провода и крыши... и неимоверно высокое серое небо встало над ними и заслонило собою все. «Весна, — подумал Саша отрешенно. — Это же Москва и весна, март, Господи...»
— Правильно, — едва слышно подтвердил Пятый. — Что-то ты уже понял. Не старайся понять все так, как видели мы, это... слишком... — он замялся, подбирая слова. — Слишком личное. И ради всего святого, не надо больше ездить на «третье». Ни тебе, ни остальным Хорошо?
— Хорошо, — ответил Саша. — Я обещаю.
— Ну и ладно, — устало вздохнул Пятый. — Вот и договорились. Мы сейчас ляжем спать, а ты почитай, если хочешь, эту историю… с продолжением, которую сейчас видишь перед собой. Может, ты хотя бы сумеешь нас простить за сегодняшний день после этого.
I
ИСТОРИЯ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ
Всем людям свойственно нравственное чувство, категорический императив. Поскольку это чувство не всегда побуждает человека к поступкам, приносящим ему земную пользу, следовательно, должно существовать некоторое основание, некоторая мотивация нравственного поведения, лежащие вне этого мира. Всё это с необходимостью требует существования бессмертия, высшего суда и Бога, учреждающего и утверждающего нравственность, награждая добро и наказывая зло.
Эммануил Кант
Явь
Первый год
Темнота за окном — как проклятье. Непонимание происходящего и темнота. Сколько времени они здесь? Дзеди на секунду задумался. Уже больше месяца, почти сорок дней. А он, вместо ? того, чтобы хоть что-то понять, ощущал, что запутывается всё больше и больше. Дзеди закусил губу, наморщил лоб и подошёл к чёрному пустому окну, забранному внушительной решеткой из толстых некрашеных железных прутьев, выглядевших настолько недвусмысленно, что хоть плач. Это — плен. И ничто другое. Вот только... как же так? Неужели они и впрямь совершили нечто такое, за что заслужили то, что имеют сейчас? Похоже, что заслужили. Он ощущал во всём присутствие какой-то страшной, древней и огромной силы, это место, да и вся страна была, похоже, буквально пропитана этой силой; её отпечаток лежал на лицах людей, он читался в разрывах тяжёлых облаков, его повторяли в своём узоре камни и стволы деревьев, неподвижные стены и унылые пейзажи. Понять природу этой силы не составляло для них никакого труда, но вот осознать её масштаб сумели лишь Арти и Дзеди. И осознав — ужаснулись. Нигде, никогда доселе они не видели такого, не ощущали столь сильного и постоянного давления, и не ведали, что им может стать жутко от одной только мысли, что подобное возможно. Страна называлась Россия. То есть она называлась так раньше, сейчас её звали весьма странно и неблагозвучно — СССР. Почему — никто из них так и не понял.
Говорили тут на русском ? языке, его, по счастью, правда, с грехом пополам, но знали Дзеди, Арти и Дени. Из отрывочных фраз, подслушанных под дверью, они установили, что по местному летоисчислению здесь сейчас идёт 1967 год и что сейчас — осень. Это им ни о чём не говорило, только неугомонный Лин всё время шутил, что они из конца столетия вдруг попали в середину. Лин за то время, пока они находились в этом странном месте, освоил пару сотен слов и теперь при каждом удобном (и не удобном) случае забавлялся с новой игрушкой — языком. Его выверты приводили охрану и персонал в состояние нервной дрожи — фразы типа: «А ну-ка, вы, идите ты сюда!», систематически оглашавшие коридор, почему-то раздавались столь неожиданно, что люди пугались, хоть и старались не подавать вида.
Это было невероятно, но это происходило. Дзеди понимал, что по отношению к Айкис они поступили нечестно, конечно, можно было бы предупредить её, но Дзеди тогда это и в голову не пришло. Ведь только отправив людей домой, они сообразили, чей это был бункер. Только тогда они осознали, что не худо бы было применить к спасённым хоть какое-то внушение, что они своим импульсивным поступком на самом деле подвергли и Саприи, и Окист немалой опасности. Но всё это было осознано позже, много позже. Тогда, когда менять что-либо стало уже бесполезно. Теперь же они находились в полном замешательстве — им с трудом верилось, что Айкис могла так поступить с ними. Какое жуткое место! Дзеди и помыслить не мог, что подобные бывают. Неужели это и есть то самое наказание, что уготовано им советом? Но, чем дольше они здесь находились, тем лучше он понимал — это оно самое и есть. Он ещё не придумал, как это можно назвать — наказание, испытание, проклятье? Но он чувствовал, что от них теперь зависит очень многое. Это был стан врага, и Дзеди понял, что придётся сопротивляться этой силе. Правда, он ещё не разобрался — как. Остальные же (кроме него и Арти) пока ещё не восприняли ситуацию всерьёз — слишком легко было уйти, детекторы у них не сняли — считай координаты и иди, куда хочешь. Поначалу Лин с Ноором развлекались тем, что ходили друг к другу в гости через стену, разделявшую их камеры. Позже к ним присоединился ? Дени, и вакханалия с хождениями взад-вперёд достигла прямо-таки хулиганских масштабов. Это безобразие прекратил Арти. Он несколько дней следил за перемещениями, прислушивался к смеху Лина, периодически доносившемуся то из одной камеры, то из другой, а потом, вечером четвёртого дня приказал всем придти к нему.
— Тебе скучно, что ли? — весело спросил Лин, когда все уселись. — Заняться нечем?
— Нечем заняться тебе, — ответил Арти. Он один остался стоять посреди камеры, лицом к зарешеченному окну. — Пока кое-кто бегал, я думал. Позвольте мне предоставить вам некоторые из выкладок. Время есть?
Дзеди, а за ним и Дени, кивнули.
— Итак, пункт первый, — продолжил Арти, — прежде всего — о мерах предосторожности. Не стоит улыбаться, Лин. Ты пока не понял, во что мы влипли.
— А ты понял? — ехидно поинтересовался Лин. — Интересно, как?
— Сопоставил Ы Кать, не факты? 26.02.2007 12:31 Ирина Ы факторы.
— Какие? — спросил Дзеди.
— Всё, до чего смог дотянуться. Итак. Айкис отправила нас в ловушку. Зачем? Сложно сказать, но, по-моему, мы сильно её разозлили. Вероятно, через некоторое время она может сменить гнев на милость и вызволит нас отсюда. Но этого может и не произойти.
— Как? — не понял Дени. — Она что, навсегда нас здесь оставила?
— Это утверждение верно на девяносто восемь процентов, — кивнул Арти.
— Но детекторы! — вмешался Лин. — Их же не сняли! Мы же можем вернуться в любой момент!
— Присутствие детектора плюс отсутствие совести — самая короткая дорога обратно, — согласно кивнул Арти. Дзеди поднял на него изумлённый взгляд. — Лин, дорогой мой, пойми, что мы не можем вернуться. Не имеем права.
— Но почему? — Лин был удивлён до крайности.
— Ты хочешь этим... можно сказать, что людям... показать дорогу домой? К нам домой? — в голосе Арти звучало ехидство. — Может, отведёшь их туда за руку?! Ты имеешь представление о том, какой след в энергетическом поле оставляет детектор? Это тебе не Саприи, мой милый. Это в Саприи всё пронизано такими полями, поэтому отдельное поле фактически невозможно выделить из фона. А здесь? Здесь оно спокойное, нетронутое, понимаешь? Кстати, в коридорах я не раз засекал людей, чувствительных к подобным возмущениям и способных их распознать. Удивительно, что до сих пор ещё...
— Постой, — прервал его Дзеди, — значит детектором пользоваться нельзя?
— Ни в коем случае, — кивнул Арти, — ты правильно меня понял. И думать об этом забудьте. Ходить только пешком.
— Ты прямо как Айкис, — обиделся Лин. — То — нельзя, это — нельзя.
— Я только начал, — ответил ему Арти. — «Нельзя» ещё очень много.
— И что ещё? — обреченно спросил Лин.
— Отвечать на любые вопросы, которые касались бы Окиста. Ни на какие, вы поняли? Они и по намёкам поймут всё, что им нужно. Кстати, не отвечать никому, то есть даже если человек, задающий вопрос, вам симпатичен.
— А если — очень? — спросил Лин.
— Даже если «очень». Особенно — если «очень». Ты удовлетворён?
— Вполне. Продолжай.
— Спасибо. Следующее. Не говорить ни с кем о нашей работе.
— Подумаешь, секрет, — отмахнулся Дени, — чего там интересного?
— Для тебя — ничего, но для местных жителей... для них ты — клад, сокровищница знаний. Ты скоро в этом убедишься, мой дорогой. Я уже видел некоторые предпосылки.
— Это почему это их заинтересует наша работа? — спросил Лин.
— Да потому, что их уровень несоизмеримо ниже нашего. Понятно?
— Понятно, — Дзеди кивнул. — Но может и не заинтересовать, ведь так?
— Так, — легко согласился Арти, — но посмотрим. Не будем торопить события. И ещё. В присутствие посторонних говорить только на русском.
— Это ещё зачем? — опешил Лин.
— Чтобы у них не было возможности проанализировать наш язык и понять, о чём мы беседуем между собой.
— Если кто-нибудь возьмётся анализировать рауф, — заметил Лин, — я посмотрю, что у него получится! Кто сможет проанализировать полуинтуитивный язык, в котором правил больше, чем слов? Нет, Арти, это нереально. Я сколько лет на нём говорю, а со всеми правилами так до конца и не разобрался. Ты думаешь, что они способны?..
— Давай всё же подстрахуемся, — попросил Арти, — тебе самому спокойнее будет. Всё понятно?
— В общих чертах, — Дзеди поднялся на ноги и принялся мерить шагами камеру.
— Арти, а как ты думаешь, есть хоть какой-то шанс, что нас заберут обратно? — спросил Дени.
— Ты хочешь правду? — по выражению лица Арти было невозможно ничего понять. Дени кивнул. — Такого шанса нет. Удовлетворён?
— Почему? — Лин больше не улыбался, на лице его проступило выражение горестного изумления.
— Точно не скажу, но чувствую, что нет. Обычно интуиция меня не подводила. — Арти пожал плечами и добавил: — До сих пор не подводила.
— Ребята, это же всё из-за меня! — Дзеди покачал головой. — Не понеси меня тогда нелёгкая через Эстен, не вспомни я про эту гряду, что перед Ролом...
— Да ладно тебе, — утешил его Лин, — не переживай. Мы же все это сделали, не ты один. Да и не могли мы этих бедолаг там оставить, ведь правда, ребята?
— Правда, — отозвался доселе молчавший Ноор, — не по человечески бы это было. Вот только...
— Что? — спросил Дзеди.
— Почему она так с ними поступала? — спросил Ноор. — Зачем ей было нужно их...
— ...их что? — теперь все смотрели на Ноора, и он продолжил:
— Зачем ей нужно было их убивать?..
— С чего ты взял, что она?.. — начал Лин, но Арти его прервал:
— Мы не успели вам сказать тогда, но пока вы их выводили, мы с Ноором проверили помещение. И нашли утилизатор. В нём одна органика. Ну, не совсем одна, восемьдесят девять процентов. Я подозреваю, что всё остальное — это одежда. А эти восемьдесят девять...
— Боже, — шепотом сказал Дзеди. — Почему вы раньше не сказали?
— Мы думали. — Арти побарабанил пальцами по столу. — За Ноора я, конечно, не отвечаю, но я сам...
— Тогда всё ясно, — заключил Дени. — Зачем ей свидетели? А в совете у неё столько знакомых, что пальцев на руках и ногах не хватит. Вот от нас и избавились. Я правильно понял?
— Почти, — Арти кивнул, — есть ещё одна маленькая деталь. Совета, как такового, не было. По крайней мере, мы на нём не присутствовали. Так?
— Так, — согласился Дзеди.
— Смею предположить, что его не было вообще, — подытожил Арти, — а вопрос с нами был решён на несколько более высоком уровне.
— Официальная служба? — удивился Лин. — Неужели они могли оправдать её и так поступить с нами? Это невозможно!
— Вполне возможно. Вы всё поняли?
— Арти, что же нам теперь делать? — тревога, прозвучавшая в голосе Дзеди, заставила остальных повернуться к нему. — Если рассуждать, опираясь на то, что ты сейчас сказал, то у меня пока выходит вот как: мы должны соблюдать осторожность и не выдавать никакой информации ни о себе, ни о своей работе; мы не должны вступать ни в какие контакты и разговоры; мы должны просто сидеть и терпеливо ждать... чего?! Скажи, ради Бога!
— Если бы я знал, — вздохнул Арти. — Пока я понял, чего делать нельзя. И никак не могу понять, что же всё-таки делать можно.
— Ну, хоть поприкалываться-то разрешишь? — жалобно вопросил Лин. — А то такая скука...
— Не переходя пределов разумного — можно, — сжалился Арти. — Только никого не зли. Понял?
— Ладно, — Лин поднялся со стула. — Пошли по домам, что ли? Спать охота.
— Пошли, — согласился Дени. — Мы уж последний раз по координатам проскочим, хорошо?
— Естественно, — Арти улыбнулся, — пусть дорога будет интересной и приятной!
***
Опасность. Вот что он понял. Прошло ещё сколько-то времени. Вначале было странно — к ним в камеры приносили еду, всегда в одно и то же время, смену постельного белья; их три раза в неделю водили в душ. Но с ними никто не разговаривал и вообще не проявлял к ним интереса. Так продолжалось почти три месяца. За это время они несколько раз собирались в комнате Арти, Лин потешался над всё более мрачными прогнозами, которые тот высказывал.
— Ведь ничего не происходит, — с жаром доказывал Лин, — подержат — и обратно!
— Нет, — возражал ему Арти, — нет! Они отпустили нам сколько-то времени на адаптацию. И это время заканчивается.
Арти оказался прав. Ещё через месяц появилась бумага.
Её принесли в комнаты утром, ясным морозным солнечным утром. Принесли совершенно новые люди, не те, что носили еду, не охрана.
— И что нам с этим делать? — полюбопытствовал Лин, который к тому времени освоил язык на вполне приличном уровне.
— Пишите, — ответил ему человек и положил пачку бумаги на узкий стол, стоящий у окна.
— Что? — спросил Дзеди. Его кольнуло неприятное предчувствие.
— Всё, — и человек удалился.
— Ничего не понимаю, — сказал Лин. — Сразимся?
— А как же! — в тон ему ответил Дзеди.
До вечера они вспомнили почти все игры, которые можно было осуществить с помощью бумажного листа — от тривиальных крестиков-ноликов, практикуемых, вероятно, во всей обозримой и необозримой вселенной, до моделирования трёхмерного боя, почти как в Скивет, в который играть на бумаге оказалось весьма сложно. Ночью, пока они спали, листы бумаги кто-то унёс, а взамен исписанных появились новые.
— Вот нахалы! — возмутился Лин. — Мы эту партию вчера не закончили!
— Ничего, у нас бумаги ещё много, — утешил его Дзеди, — сегодня я тебе, так и быть, дам фору.
— Это ещё кто кому даст! — Лин хлопнул ладонью по столу. — Это я тебе дам!
Этот день прошёл точно так же, как и предыдущий. И ещё несколько недель происходило то же самое — безделье днём и исчезающие по ночам листы. В камере Дени и Ноора происходило примерно то же самое, с некоторыми вариациями, правда незначительными. В камере же Арти стопка бумаги, принесённая в первый день, лежала нетронутая и потихонечку покрывалась пылью.
Исчерпав свои игровые возможности, Лин вспомнил про искусство, которому обучился в посёлке. Сложенные из бумаги кораблики, журавлики, лягушечки и прочая дребедень скапливалась в комнате во всё больших и больших количествах. На вопрос охраны: «Что это значит?» Лин невозмутимо ответил:
— Оригами. Понятно?
— Понятно, — ответил один из охраны.
Больше вопросов на эту тему не возникало. А через неделю бумагу перестали приносить. И снова потянулись пустые, ничем не заполненные дни. А потом Арти обнаружил в своей камере следящую аппаратуру, очень примитивную, грубо сработанную, но перепугался так, как никогда в жизни. И в срочном порядке созвал всех на совет.
— Они начали, — Арти был бледен, но полон решимости, — удвойте осторожность!
— Хорошо, мы постараемся, — Лин ободряюще улыбнулся и похлопал друга по плечу. — Ты только нами руководи по мере возможности, а мы не подкачаем. Пойдёт?
— Конечно. Постарайтесь не делать глупостей, особенно ты, рыжий. И проверьте свои комнаты. Сумеете?
— Наверное, — Дзеди пожал плечами. — А как ты это делал?
— Для начала простучите стены. Только аккуратно. Потом... зеркало у вас там есть?
— Было, — сказал Дени.
— У нас тоже, — добавил Лин.
— За зеркалом посмотрите, на стенах все неровности и странности проверьте. Отключить сможете?
— Конечно, — Дзеди поднялся. — Потом к тебе?
— Да. — Арти тяжело вздохнул. — Хотя, конечно, всё это уже без толку.
— Почему? — не понял Ноор.
— Они видели, как вы выходили, — ответил Арти, — и, вероятно, не единожды. Остаётся только одно...
— Что? — спросил Дзеди.
— Можно попробовать дать им понять, что все ваши хождения возможны только с моим участием.
— Зачем? — спросил Лин.
— Чтобы хоть как-то оградить вас от лишних расспросов.
— Но почему — только с твоим? — на лице Дени было написано непонимание.
— Посмотри на себя в зеркало, а затем посмотри на меня. Если ещё вы хоть как-то похожи на местных, то я... — Арти усмехнулся и добавил: — я слишком другой, меня они боятся и все аномальные проявления списывают на мою скромную персону. От души надеюсь, что и на этот раз номер пройдёт.
— А что, и до этого?.. — начал Дзеди, но осёкся. — Конечно, как я мог забыть. Ты же сканировал их, они могли заметить...
— Они и заметили, — Арти улыбнулся, — слежку, вероятно, установили немногим позже. Послушайте, ребята! Мы здесь уже полгода, я думаю, вы все поняли, что это надолго. Не хочу говорить о плохом, но вам, скорее всего, придётся прожить остаток своей жизни здесь... не перебивай, Лин! Я ещё не закончил. Так вот. Запомните! Что бы с вами не происходило, что бы ни случилось — не позволяйте им вытянуть из вас что-либо, касающееся Окиста и вашей прежней жизни. И, конечно, работы. Это — первое. Второе. Держитесь друг друга! Только так вы сможете выжить. Ясно?
— Ясно, — ответил за всех Дзеди, — не ясно только одно: почему ты всё время говоришь «вы»? А сам ты? Что будет с тобой? Почему ты разделяешь себя и нас?
— Я уже говорил, Дзеди, — Арти подошёл к Дзеди и глянул тому прямо в глаза своим пронзительным светло-зелёным взглядом, — я другой. И ты это знаешь. Тем более что они уже разделили нас, поселив в разных камерах. Или ты этого не заметил?
— Не ехидничай! — Лин тоже подошёл к Арти. — Ну и что? И потом почему — остаток жизни?! Мне, к примеру, только девятнадцать; Дзеди двадцать, а остальным, включая, кстати, тебя, и того меньше! Ты, между прочим, младше нас всех.
— Самый младший не означает самый глупый, — заметил Арти. — А тебе, Дзеди, я могу дать один дельный совет на будущее.
— Это какой? — нахмурился тот.
— Даже два. Первый: самый старший — не обязательно самый умный, а второй — самый старший — не обязательно самый ответственный. Всё, мои дорогие. Расходитесь по своим камерам и готовьтесь в самом скором времени их покинуть.
— Почему? — Лин уже потихонечку бесился, остальные это заметили. — Откуда ты всё знаешь?
— Я просто подслушал разговор в коридоре, — пожал плечами Арти, — через несколько дней нас переводят в другое место.
— Зачем? — спросил Дзеди.
— Говорят, что мы не идём на сотрудничество и поэтому к нам разрешено применить какие-то меры воздействия.
— Какие меры? — спросил Дени.
— Не знаю, — Арти покачал головой, — про это они не говорили.
— А куда нас переводят? — спросил Ноор.
— Не всё ли равно, правда? — Арти глянул в тёмное окно. — Здесь везде одно и то же. Какая разница?
— Арти, а ты не боишься? — взгляд Дзеди потяжелел, в голосе зазвучало напряжение.
— Нет. Я придерживаюсь одной доктрины, которая гласит...
— Только не философствуй, ради Бога! — Лин возвёл глаза к потолку. — Лучше расскажи, что ещё ты подслушал?
— Да, собственно, больше ничего.
— А если сказать правду? — ни с того, ни с сего спросил Дзеди.
— А если правду, то они решили вытянуть из нас то, о чём я говорил, любым способом. Это дословно. Только я не знаю, зачем тебе это понадобилось? Если хочешь что-то узнать, не привлекая лишнего внимания, тогда проникай в мысли и действуй.
— Я не умею, — мрачно сказал Дзеди.
— Учись, — предложил Арти.
— А я? — возмущённо спросил Лин.
— И ты тоже, — добавил Арти. — И все остальные. Это не так трудно, как может показаться на первый взгляд, а в жизни вполне может пригодиться.
— Только вот не пойму, зачем, — встрял Дени. — Я никогда в жизни ни от кого не прятался, не скрывался. И не собираюсь так поступать в дальнейшём.
— Ты просто-напросто никогда в жизни своей не сталкивался с насилием, — жестко сказал Арти, — у тебя поэтому и сложилось столь примитивное мнение на этот счёт.
— Я сталкивался, — заметил Дзеди. — И Лин — тоже. Однако мы превосходно обходились без таких крайних мер.
— Это где же ты с ним сталкивался? — прищурился Арти.
— А кого высылали в посёлок?! — ощерился Лин.
— А кому Ноор расквасил лицо на поединке?! — возмутился Дзеди.
— А кто получил по полной программе за утонувший катер?!!! — заорали они в один голос.
— И вообще, ты не прав, — добавил Дзеди, немного остыв. — Мы-то как раз сталкивались.
— Это было не насилие, а детский лепет, — отрезал Арти. — Тоже сравнили.
— Откуда ты всё знаешь? — в который уже раз спросил Дени.
— Да не знаю я ничего! — взорвался Арти. Дзеди удивился — он впервые видел Арти в таком состояние. — Я тут нахожусь наравне со всеми вами, если ты не забыл. Я только думаю всё время и пытаюсь, по мере сил, делать какие-то выводы из того, что я вижу и слышу. Кое-что я чувствую, ещё до чего-то дохожу своим умом, что-то додумываю. Понимаешь, мне это всё очень не нравится, и моли Бога, чтобы я оказался не прав!
— Арти, мы все знаем, что голова у тебя светлая, — примирительно сказал Дзеди, пожимая плечами, — но всё-таки может же так случится, что на этот раз ты ошибёшься.
— Дай Бог, Дзеди, — Арти низко опустил голову и еле слышно добавил, — вот только зачем тогда вся эта бодяга с микрофонами в стенах и камерами за зеркалом, и причём тут бумага, на которой было предложено писать всё. Что — «всё»? Никто не знает. И почему я всё время ощущаю угрозу?
— Ладно тебе, — Дени подсел к другу и обнял его за плечи. — Мы же все вместе. Всё нормально будет, вот увидишь.
— Не стоит меня успокаивать, Дени, — Арти вздохнул. — Я и так спокоен. Мне, если что случиться, есть, куда деться, а вот вам...
— Куда это ты денешься? — полюбопытствовал Лин.
— А у нашего Арти среди Сихес друзья завелись, ты разве не знаешь? — в тон ему ответил Ноор. — Ведь так, Арти?
— Не так. И не будем об этом. Но факт остаётся фактом. Вы, в отличие от меня, беззащитны.
— Мы ещё посмотрим, кто тут беззащитный, а кто — нет, — пообещал Дени.
— Мы с Лином — к вашим услугам, — галантно предложил Дзеди.
— Арти, если хочешь кого спасти, можешь начинать сейчас. Спаси меня от скуки, пожалуйста, — вежливо попросил Лин. — А то я прямо загибаюсь. Я на Дзеди уже всё перепробовал — и ничего. Этому уже на всё наплевать.
— И всё ты врёшь, — обиделся Дзеди, — кто вчера с тобой весь день считал деревья и слушал твой бред о том, что они бегают? Не я, что ли?
— Это — фигня, — отмахнулся Лин. — Охранников ты считать отказался.
— Он же только один.
— А интереснее думать, что их там много, — доверительно сообщил Лин, — я вот попробовал сосчитать, сколько их прошло мимо камеры за день.
— И сколько? — спросил Ноор.
— Я сбился со счёта на двадцать восьмом, — гордо сообщил Лин.
— А я — на тридцать четвёртом, — ещё более гордо ответил Ноор.
— Я же говорил, что их там много! — радостно сказал Лин. — А вы мне не верили! Вот Ноор тоже считал.
— Тот ещё придурок, не хуже тебя, — проворчал Дени. Дзеди согласно кивнул.
— Небось, просил тебя помочь посчитать охранников, пока он считает деревья? — проницательно спросил Дзеди. Теперь пришла пора Дени кивать, что он и сделал. — Вот-вот, а потом полночи ругался из-за того, что он, якобы по твоей вине, сбился со счёта?
— Точно. А ты откуда знаешь?
— А я подслушал, как они сговаривались, — объяснил Дзеди и тут же получил от Лина оплеуху. — Так всегда, — пожаловался он, потирая щёку, — за правду больнее всего достаётся.
— Тебя вообще надо выпороть, стукач! — Лин надулся. — Всю малину изгадил!
— Ты сам кому хочешь изгадишь не только малину, но и всю жизнь в придачу. Я из-за тебя полночи не спал, между прочим!
— И я! — взревел Дени. — А ну-ка вздуем этих негодяев!
— Лин, бежим! — Ноор ликовал, он был в превосходном расположение духа. Он схватил Лина за руку и они скрылись в стене. Дзеди и Дени улыбались им вслед.
***
Арти, как всегда, оказался прав. Не прошло и недели, как в один из пасмурных дождливых вечеров за ними пришли. Их всех вывели из камер и повели по длинному узкому коридору прочь, к выходу. Дзеди вдруг почувствовал, что ему скорее всего больше не суждено вернуться обратно, и его вновь, уже в который раз, укололо нехорошее предчувствие. Тем более что этому были и другие причины. Те же охранники перестали себя вести так, как раньше — исчезли вежливость и обходительность, а взамен них появилось что-то новое. Грубые, отрывистые команды, скупость движений, деловитые, отрешённые лица. Охранники и конвоиры словно сбросили с себя надоевшие маски, и Дзеди очень не понравилось то, что он под этими масками увидел.
Их вывели на улицу. Холод и непогода, слякоть и темнота кругом.
— Лицом к стене, руки за голову, — скомандовал конвоир. Они повиновались, даже Лин, у которого вдруг пропала всякая охота острить. В этом неудобном положение они простояли минут десять, пока не подошла машина. Она была точной копией той, на которой их привезли в это место и Дзеди понял, что дорога не займёт много времени. Видимо эти примитивные механизмы служили для поездок на небольшие расстояния. Их затолкали в кузов, предварительно сковав руки наручниками (поняв, что с ним делают, Дени поразился, но возражать не стал, решил не связываться), и машина тронулась. В кузове её было холодно, откуда-то сквозило, плохо пахло. Они сели на пол, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться, и принялись шепотом обсуждать своё нынешнее положение.
— Куда это они нас? — спросил Ноор. — Арти, ты же у нас всё знаешь, может, ты в курсе?
— Нет. Я вам тогда рассказал всё, что сумел подслушать.
— А они не говорили про то, что с нами собираются делать?
-... нет, я же сказал.
-...или про то, что им от нас нужно? — закончил за всех Лин.
— Нет. Речь шла о каких-то мерах воздействия. — Арти передёрнул плечами. — До чего же здесь холодно, что за дурацкая планета!
— Планета-мать, планета-исток, — менторским тоном произнёс Лин. Дзеди усмехнулся, и Лин продолжил, вдохновлённый таким проявлением одобрения, — вы, не смотря на то, что родились вдали от неё, обязаны знать, какие обычаи, какие культурные традиции, какие...
— Лин, заткнись, — попросил Дени.
— Вот ещё! — отмахнулся тот. — Так на чём я?.. А! Какие языки там существуют. Вы обязаны бережно хранить в своей памяти...
— Лин, чёрт возьми! — взорвался Дени. — Ты сегодня замолчишь?
— Я просто хотел вспомнить самое начало курса лекций по истории переселения и субкультур. — Лин пожал плечами. — Я не виноват, что у меня память такая хорошая.
— Ты бы лучше нашёл в своей памяти, что такое «меры воздействия», — попросил Ноор. — А то я так не могу долго. В неведение, то есть.
— Вряд ли это что-то хорошее, — заметил пессимистически настроенный Дзеди. — Ты же видел, как они с нами сегодня обходились...
— Но и вряд ли что-то плохое, — Дени, как всегда, старался быть оптимистом. — Мы им всё-таки нужны.
— А ты что скажешь, Арти? — спросил Ноор. Машину сильно тряхнуло на ухабе, Лин шепотом выругался.
— Я уже говорил. Посмотрим, зачем торопить события.
— А кто их торопит? — Арти осторожно отодвинулся подальше от стенки кабины и произнёс: — Только не вздумайте бежать или ещё как-то им сопротивляться.
— Почему? — Дзеди старался говорить тихо.
— Ты пока не поймёшь, прости. Просто делайте то, что я говорю. Всё равно уже поздно что-либо менять.
— И что, нам теперь на всю жизнь здесь? С этими? — Лин кивнул в сторону кабины. Хотя они говорили на рауф, Лин тоже не повысил голоса, опасаясь, что их могут подслушать. Беспокойство Арти постепенно овладевало всеми.
— Да. Похоже, мы подъезжаем, — заметил Арти.
— Слушай, а здесь нас тоже сунут под замок? — ехидно поинтересовался Ноор. — Или как?
— А как же! — Дзеди улыбнулся и потряс скованными руками. — В эти... как их там? Арти, подскажи.
— Камеры, естественно, — вздохнул Арти. — Ты потише, хорошо?
— Ладно, — Дзеди снова сел на пол и привалился плечом к стенке кабины.
...Они и впрямь подъезжали. Если бы они имели возможность хоть на минутку выглянуть наружу, они бы увидели подсыпную дорогу, окруженную лесом, состоящим преимущественно из осин и берёз, сумевших выжить на сильно заболоченной почве. Дорога упиралась в железные ворота, крашенные в унылый зелёный цвет, над воротами нелепым выростом стояла сторожевая вышка. Примыкавший к воротам забор был поверху опутан колючей проволокой аж в три ряда. Темнота, сошедшая на землю ещё несколько часов назад, систематически разрубалась надвое всевидящим лучом огромного прожектора, расположенного на другой вышке, стоящей в глубине территории. И если бы они могли прочесть название, табличку, висящую над дверью уродливого, приземистого двухэтажного здания из серого бетона, они прочли бы что-то уже совершенно непонятное. Табличка гласила «Пошивочные мастерские. Филиал отдела снабжения ВС СССР». Обилие охраны наводило на совершенно недопустимые для советского человека мысли о том, к примеру, что родина изобрела какой-то сверхъестественный фасон военной формы, и теперь старательно прячет это достижение народного хозяйства от посторонних глаз. Впрочем, никто из посторонних при всём желании не смог бы пробраться в эту запретную зону, даже если бы очень этого захотел. С трёх сторон забор выходил на болота, тянувшиеся по стылым лесам не один километр. Одна-единственная не заболоченная сторона была защищена не хуже, чем иные стратегические объекты, если не лучше. Мало того, даже те военные, которые с озабоченным видом проверяли у приехавших документы, даже те, что торчали у входа в здание «пошивочных мастерских» и сидели на вышках с заряженными АКМ в руках, не знали, что они охраняли. Внутрь здания их никто никогда не впускал. Их привозили из самых разных частей на дежурство, а по холодному времени те, кто ждал, когда придёт за ними машина, чтобы увезти обратно в родную часть, имели право погреться в караулке, что стояла на проходной. И всё. Впрочем, внутрь здания никто и не стремился.
Машина въехала по пандусу внутрь. В тот момент, когда они пересекли границу, отделявшую улицу и внутренние помещения, Арти вздрогнул и, поморщившись, словно от боли, вдруг едва слышно прошептал:
— Я отсюда живым не выйду.
— Почему? — спросил Дзеди.
— А ты не чувствуешь?
— Эманации... структура... — Дзеди задумался и добавил: — почти так же, как и везде здесь.
— Уровень Быка, — вздохнул Арти, — низкий порог различения, несовершенство воспринимающей системы... Активизируй все рецепторы. Постарайся подняться хоть немного выше. Да опомнись же ты, наконец!
— О чём вы? — спросил Лин.
— О Господи! — лицо Арти исказило отчаяние. — Это же смерть, идиоты!
— С тобой всё в порядке, Арти? — Дени с участием заглянул Арти прямо в глаза.
— Я, кажется, понял, — неуверенно начал Дзеди, — ты имеешь в виду...
— Молчать, — приказал Арти, — кто-то идёт. Ни звука.
Дверь машины открылась и они увидели, что находятся в скудно освещённом помещение с низким потолком, серыми бетонными стенами, и полным отсутствием окон. Двое людей с автоматами наизготовку не добавляли этому месту очарования. Один из них ткнул стволом вначале в сторону кузова, а затем указал им же куда-то в сторону. Просто и ясно, без изысков. На выход.
— Лицом к стене, руки за голову, — приказ был подкреплён тычком стволом автомата в спину, охраннику не понравилось, что Ноор замешкался. Глаза Ноора нехорошо сверкнули, он мгновенно изготовился к прыжку. На его счастье, это заметил Арти.
— Ёт соре! — повелительно крикнул он. — Ноор, ёт соре!
Ноор неохотно повиновался. Это было к лучшему, теперь угрозу этого места почувствовали все, тем более что речи Арти, хоть и встречали часто скептическую реакцию, делали своё дело. Они покорно выстроились у стены, ожидая, что же будет дальше.
— Вперёд, по одному, — приказал охранник, — не задерживаться.
Его приказание было бы исполнено, но тут Лин, из чисто научного интереса, как сам он позже объяснял, остановился, нагнулся и принялся поправлять шнуровку на ботинке. За это он получил весьма чувствительный удар прикладом между лопаток. Лин неспешно распрямился и спокойно посмотрел охраннику прямо в глаза. От такой наглости тот немного опешил, однако ему на помощь пришёл второй охранник.
— Вперёд, — сказал он, — шевелись, гнида!
Их вывели из полуподвального помещения и по узкому коридору провели к новому месту их пребывания. Комната, в которой они очутились, была тесной для пятерых, метров двенадцать. В неё кое-как были впихнуты пять кроватей с продавленными панцирными сетками, на которых лежали несвежие полосатые матрасы. Ни стульев, ни стола в комнате не было. Узкое грязное окно, опять же зарешеченное, выходило во двор и они могли наблюдать за перемещениями охранников, видеть въезжающие машины, и то, что здесь, видимо, называлось свободой — облетевший лес, выглядящий крайне неприглядно, да полоску дороги, скрывающуюся за тёмными стволами. Поворот — и нет её, словно и не было вовсе.
— Это уже слишком! — Лин, когда дверь за охранниками закрылась, наконец дал волю своему гневу. — Да я его!..
— Остынь, рыжий, — попросил Дзеди, — ты сам виноват. Он же приказал идти.
— И что?! Я что — не шёл? Подумаешь, шнурок развязался!
— Ничего у тебя не развязалось, — сказал Арти, — ты специально нарываешься.
— А пусть и специально! — огрызнулся Лин. — Он не имел права.
— Ты не дома, — напомнил Дени.
— И что с того? Почему этот хам...
— Лин, ты — дурак, — проникновенно начал Дзеди, — ты же видел, что было с Ноором. Зачем ты его провоцировал?
— Я хотел узнать, что получиться, — Лин уже успокоился, теперь он был просто расстроен.
— И что получилось? — ехидно спросил Ноор.
— Спина болит, — признался Лин, — правда, когда меня во время регаты приложило гиком...
Он не договорил. Замок в окованной железом двери щёлкнул, в комнату зашёл охранник и остановился на пороге, внимательно рассматривая всех пятерых. Взгляд его остановился на Арти, он замер, явно находясь в нерешительности, но опомнился на удивление быстро.
— Кто из вас Арти? — спросил он. Тот встал и слегка опустил голову, представляясь. — На выход.
Арти кинул быстрый, еле уловимый взгляд на друзей и с непроницаемым выражением на лице вышел, следом за ним вышел и охранник. Дверь снова заперли. С минуту все ошарашено молчали, а потом Дени произнёс:
— Куда это они его?
— Я почём знаю, — на лице Дзеди было написано сильнейшее беспокойство. — Мне это не нравится.
— Может, выломаем дверь? — предложил Лин, любивший действовать быстро.
— А правда? — поддержал его Ноор. — Дени, ты как?
— Вам бы только ломать, придурки! — огрызнулся Дени. — Не мешайте думать.
— Я предлагаю так, — сказал Дзеди. — Ждём какое-то время, а после этого ломаем дверь. Согласны?
— Пойдёт, — Лин вздохнул и сел на койку, сетка противно скрипнула. — Я боюсь за Арти, ребята. Он, конечно, сильный, и всё такое, но...
— Но здесь слишком много народу, — закончил за него Дзеди. — За это не бойся, Арти считает втрое быстрее всех нас, вместе взятых. Он, в случае чего, сможет уйти.
— В случае чего? — спросил Ноор.
— Не знаю, — Дзеди покачал головой.
— А не посчитать ли нам? — спросил Лин. Ему никто не ответил, поэтому Лин в одиночку подошёл к стене, приложил к ней ладонь, секунду постоял, не шевелясь, словно прислушиваясь, а затем отошёл к окну и замер.
— Ну что? — спросил его Дзеди через пару минут.
— Семь выходов, близких — только два, остальные... скажем, вне пределов нашей досягаемости.
— Где близкие?
— По-моему, в стенах этой же халупы, — Лин поморщился, задумался и добавил, — а, вот! Ещё один нашёл, семьдесят километров отсюда. Но само по себе место мне не нравится.
— Почему? — спросил Дени.
— Там столько всего намешано, не передать. Плохое место, очень грязное. В энергетическом плане.
— А где здесь чисто? — устало спросил Ноор. — Всё буквально пропитано... — он щёлкнул пальцами, не находя подходящего слова.
— Тоской, — подсказал Дзеди. — И пустотой.
— Это ты круто берёшь, — возразил ему Лин. — Может, это только в этой стране... как её там?
— Россия, — ответил Ноор. — Может быть.
Последующие три часа они изо всех сил старались чем-то себя занять, только бы не думать постоянно о том, что сейчас происходит с другом. А на четвёртом часу дверь отворилась, вошёл Арти, и дверь за ним поспешно закрыли. Даже слишком поспешно, отметил про себя Дзеди. Арти подошёл к своей кровати и тяжело, устало сел на неё. И вдруг закрыл посеревшее, осунувшееся лицо руками. Которые дрожали. Это было так не похоже на Арти, что все растерялись. Первым опомнился Дени. Он подсел к Арти и осторожно обнял его за плечи, разворачивая к себе лицом. Тот не сопротивлялся.
— Что случилось? — с тревогой спросил Дени. Арти не ответил, лишь слабо потряс головой, словно отгоняя что-то невидимое, нереальное.
— Что такое? — Дзеди сел с другой стороны.
— Всё плохо, ребята. — Арти, наконец, нашёл в себе силы говорить. — Мы попались. И гораздо крепче, чем я мог предположить. В некотором смысле, это Индиго, но в такой фазе…
— В какой? — Дзеди был напряжён до предела.
— Я не думал, — Арти снова вздрогнул. — Просто никто из нас никогда не видел такого столь близко. Ни вы, ни я. Если это возможно, поделитесь со мной энергией, кто-нибудь. Он с меня столько стянул... А я сопротивлялся! Боже, как я сопротивлялся!.. Я и не думал, что они бывают такие сильные... их тут всего-то с десяток, но… это их база, если я правильно понял. Незаконная база, они ещё не вошли в соглашение с остальными, и, по-моему, не знают об их существование. Не знают, но догадываются. Конклав, не конклав, не пойми что, в начальной стадии. Формация не из высоких. И им очень хочется узнать от нас страшное количество интересующих их вещей.
— К примеру? — Дзеди сидел, подавшись вперёд и, с всё нарастающим ужасом, слушал Арти.
— К примеру, как выйти на себе подобных. Как осуществлять качественную связь. Как привлечь внимание этих самых себе подобных. С помощью этой самой связи. Он был страшно разочарован, когда узнал от меня, что такой связи не существует. И что мы, в общем-то, не имеем касательства к технике. «Ах да! — заметил на это мой вежливый и на редкость обходительный враг. — Вы же биологи. Вот и поработайте в хорошо знакомой вам области. И вам интересно, и нам полезно. Вы в накладе не останетесь, обещаю». И что же вы можете нам предложить? — спросил я. «Жизнь, юноша. Думаю, она вам пригодится». Я промолчал, и он добавил что-то ещё про хорошую жизнь, сытую, без проблем. «Ведь ваши от вас всё равно отказались, — заметил он вскользь, — неужели вам не всё равно, на кого работать?»
— А ты что? — спросил Лин.
— Я сказал, что подумаю.
— И что ты надумал? — спросил Дзеди.
— Ты же знаешь, — откликнулся Арти, — ты меня знаешь, Дзеди.
— Я понял. — Лин встал. — Ну что ж. Будем сопротивляться, если на то пошло. А что он хотел от нас по части биологии?
— Догадайся с трёх раз.
— Воссоздание?
— В промышленном масштабе. В ускоренном варианте. И срочно. Вы поняли, куда мы попали?
— Да, — сказал Дзеди. — Более чем. Давай-ка я поделюсь с тобой, Арти. Ты просил.
— Спасибо, Дзеди, — Арти закрыл глаза и на секунду расслабился. — Спасибо, хватит. Я уже в полном порядке.
— Если хочешь, я тоже могу, — вызвался Лин.
— Не стоит.
— Да ладно тебе! У меня много, — похвастался Лин.
— Это сейчас, — поправил его Арти.
— А куда она денется? — спросил Лин.
— Дождись первого допроса, — посоветовал Арти.
— Я им не позволю! — ощерился Лин.
— А кто тебя спросит? — вздохнул Арти. — Ты же знаешь, сколько лет я этим всем занимался, и то не сумел практически ничего. Даже защититься не смог!
— И что? Может, у меня получится? — сказал Лин.
— Всё может быть. Давайте-ка ложиться спать, время — третий час ночи, — подытожил Арти.
Они улеглись на кровати, не раздеваясь и попытались заснуть. Именно попытались. Не прошло и получаса, как Дзеди, сев на своей кровати, спросил:
— Я чего-то не понял, кажется?.. Ты сказал, здесь их база?! Конклав Индиго?
— Совершенно верно, — откликнулся Арти, — это ты понял правильно. У них тут создана очень крепкая система, если не сказать больше. Они тут оприходовали всё — от политической структуры до мировых представлений. Они внедрились во всё, до чего сумели дотянуться. И, если я правильно понял, эта планета — далеко не единственная, на которой они исхитрились проделать подобное.
— Ты хочешь сказать, что есть ещё?.. — Дени тоже сел на кровати.
— Да.
— А какой цикл? — Ноор перебрался на койку Дени и уселся рядом с ним, чтобы лучше слышать Арти, говорившего в полголоса.
— Апрох, четыре цикла от нас. Этот сразу понял, из какого лагеря мы, тем более что его, вероятно, кто-то предупредил о внецикличной Мадженте, к которой относится Окист.
— Само собой разумеется, — покачал головой Лин, — понятное дело. Не просто так это всё, как я теперь вижу.
— Вы только не пугайтесь, когда вас будут допрашивать. Это тут, кстати говоря, называется «беседовать». Мой был в маске, манеры имел вполне пристойные, говорил спокойно. Я больше чем уверен, что люди, которые здесь работают, даже не знают, с кем имеют дело. Только может кто-то и обратил внимание на то, что после долгого общения с шефом болит голова и шумит в ушах...
— Шумит в ушах? — удивился Лин. — Почему?
— Побочный эффект от сильной энергопотери, повышается давление, — объяснил Арти, — у меня тоже шумело. Потом, конечно, проходит.
— А у меня от Айкис всегда болела голова, — заметил Дзеди, — интересно, почему?
— А у меня — задница, — пожаловался Лин. — Она никогда не упускала случая чем-нибудь меня приложить...
— Да брось ты, — отмахнулся Дени, — вот только что нам теперь делать?
— Терпеть, — ответил Арти. — Больше ничего не остаётся. Обратно нам ни в коем случае нельзя. Поняли?
— Слушай, а они давно здесь? — спросил Дзеди.
— По его словам — не так уж много. Но им вполне хватило времени на то, чтобы развалить эту страну к чертям собачим.
— А как он назвал эту формацию... то есть, я хотел спросить, как они называют сами себя?
— Кинстрей.
— Я запомню, — сказал Дзеди.
— Захочешь — не забудешь. Отдыхайте, ребята, кто знает, кого из вас потащат туда следующим, — посоветовал Арти.
— Меня, — вдруг сказал Дзеди. — По праву самого старшего.
— А почему меня повели первым? — ехидно спросил Арти.
— По праву самого умного, — парировал Дзеди.
— Сдаюсь! — Арти улыбнулся. — А ну-ка слушайте приказ самого умного! Всем спать, негодяи! Ради смеха, хотите услышать его последнюю фразу?
— Ну? — спросил Дени.
— Ты ещё наплачешься, нелюдь, так и знай! — произнёс Арти спокойным и даже несколько довольным тоном, довольно удачно сымитировав голос своего собеседника. Лин усмехнулся, состроил противную рожу, щёлкнул зубами и, улёгшись поудобнее, через несколько минут заснул. Вскоре спали все, только Арти ещё долго лежал без сна, уставившись в потолок. Он думал изо всех сил, чем он может помочь тем, кого любит. Он видел, что они уже встали на путь, по крайней мере двое из них — точно, но при мысли о том, каков этот путь, ему становилось не по себе. Те, кто его вёл, предупредили, что часть этого пути — и его тоже, поэтому Арти и мог с точностью предсказывать, даже несколько предопределять события. Но только относительно себя. «Что будет с ними? — думал Арти. — Меня ведут. Я знаю, кто я есть на самом деле. Да, моё будущее предопределено, моё прошлое известно. А они? Слишком тяжелый путь. Боже, дай мне силы понять, что делать, и волю, чтобы выдержать это».
Арти уснул только тогда, когда серенький утренний свет стал несмело смешиваться со светом шестидесяти вольтовой голой лампочки, висевшей под потолком. Лампочка никогда не гасла, а погасить её сами они могли, только разбив или вывинтив — выключателя в комнате не было. Но они пока что этого не заметили.
***
Лин пел. Он сидел на узеньком подоконнике и тихонько что-то мурлыкал себе под нос, наблюдая за повседневной дворовой жизнью. Ходили туда-сюда охранники, кто-то вывел из здания здоровую чёрно-подпалую собаку (Лин никогда не видел таких в Саприи), въехала во двор машина, неуклюжая, уродливая; человек с собакой забрались в кузов и машина, сделав по двору круг, выехала за ворота. Натужный вой её мотора был слышен ещё долго, хотя сама она давно скрылась за обнаженными некрасивыми деревьями. К вышке, что стояла где-то за зданием, протопал наряд, вскоре основательно промёрзшая предыдущая смена удалилась в караулку. Тоска, подумал Лин. Правильно сказал Дзеди, всё верно. Тоска и пустота. Зачем мы здесь?
Их водили на так называемые «беседы» почти ежедневно, иногда по двое, по трое, но чаще — по одиночке. То страшное существо, с которым довелось встретиться Арти, больше не появлялось. Они разговаривали с совершенно обыкновенными людьми, может, слегка замороченными невесть чем, с немного странной (с точки зрения друзей) позицией и миропониманием, но, в общем и целом люди как люди. Время ползло медленно, словно толстый противный слизняк, и Лин постепенно начал ощущать, что в его душе назревает что-то очень похожее на бунт. Ему всё надоело — и этот проклятый двор, и эти хмурые молчаливые рожи, и эти чёртовы «беседы», суть которых сводилась к одному — им предлагали сотрудничать, причём давали понять, всё явственнее и явственнее — не согласитесь, так заставим. Лин мучался от скуки. И ещё ему очень не хватало Жанны. Он злился на Айкис, которая одним движение руки превратила его устоявшийся, спокойный и весёлый мир, в котором он с таким трудом нашёл себе место, в невесть что.
Лин стукнул кулаком в окно и пробормотал:
— Уроды чёртовы, чтоб вам...
— Это ты про кого? — спросил Дзеди. Он лежал на своей кровати и курил, удалось выпросить у конвоира сигарету.
— Про всех, — ответил Лин. — Надоело.
— Ещё бы, — вздохнул Дзеди.
Они пока что были одни — всех остальных увели на очередную «беседу». Почему-то последнее время стали чаще водить парами, видимо в этом был какой-то смысл, которого они, при всём своём желании, не могли понять. А пока Лин и Дзеди маялись.
Всё стало хуже в последнее время и настроение, и погода, и, как ни странно, еда. Их стали меньше кормить, Лин удивлялся — почему? Прежние завтраки, обеды и ужины, вызывавшие у Лина лёгкое отвращение и недоумение (как они могут это есть? не пойму...) отошли в прошлое. Теперь же Лин вспоминал о тех обедах с чувством лёгкой зависти к себе самому. Еду приносили дважды в день, причём весьма скудную и плохую. Труднее всего, пожалуй, приходилось Дени и Ноору, они, в отличие от Дзеди, Лина и Арти, были крупными, и те порции, которые им давали, если и могли насытить с грехом пополам остальных, этим двоим были явно малы. Ноор и Дени постепенно становились раздражительными и угрюмыми.
— Неужели вам не понятно? — спрашивал их Арти. — От вас же именно это и требуется! Сейчас вас немного поморят голодом, а потом вы за тарелку каши продадите Окист. Надо держаться, Дени! И я предупреждал об этом ещё несколько месяцев назад. И про то, что это будет трудно, я тоже говорил.
Постепенно перед Дзеди стала вырисовываться картина истинного положения вещей. Их новые хозяева оказались умными, расчетливыми и терпеливыми. Те полгода, когда товарищи жили в относительном спокойствие и неведение, были потрачены их врагами на то, чтобы изучить в деталях склонности и особенности каждого пленника. И теперь полученные сведения использовались во всю. Лина и Дзеди старались поймать на скуке, самой тривиальной и простейшей скуке, которую Лин органически не переносил. Дзеди, хоть и владел собой немного лучше, тоже страшно мучался. Им не разрешали читать (вернее, им просто нечего было читать), разговаривать с охраной, их максимально оградили от любых источников информации. Даже на «беседы» их водили реже, чем остальных. Ноор и Дени попались на голод, даже не на голод, а на недоедание. Вот только Арти оставался спокоен и ровен, никакие уловки на него не действовали. Если ему было нужно чем-то себя занять, он просто выходил в астрал и устраивал там себе длительные прогулки, беседы не знамо с кем. Количество и качество еды на его психическое состояние не влияло, равно как и ограниченность круга общения. Если и происходили в его душе какие-то движения, то об этом знал только он сам и никто другой.
— Дзеди, — позвал Лин. — Давай лампочку вывинтим, а?
— В темноте хочешь посидеть, что ли? — огрызнулся Дзеди. — Тебе надо, ты и вывинчивай. Вот только кончится это тем, что тебе набьют морду. Ты же каждый день калечишь по лампочке, не надоело?
— А ты можешь предложить что-то ещё? — спросил Лин.
— Нет, — ответил Дзеди.
— Тогда давай... — Лин не договорил. В коридоре послышались шаги.
— Нытики идут, — вздохнул Дзеди.
— А мы будто лучше, — отозвался Лин.
В камеру ввели Ноора и Дени, дверь за ними закрылась. Дени зевнул и потряс головой.
— Тоска такая, — сказал он, не дожидаясь, пока его спросят, как дела. — Всё о том же, будто других тем нет. Поспать что ли до ужина?
— Можно, — согласился Ноор, — а откуда табаком несёт? — насторожился он.
Дверь снова открылась.
— Лин, Дзеди, на выход, — позвали из-за неё. Лин встал, одёрнул рубашку и пошёл на голос. Дзеди сказал:
— Ну, слава Богу, — и вышел за ним следом.
Всё тем же коридором их повели к той же комнате. Дзеди с Лином уселись на предложенные стулья и приготовились провести несколько не очень-то приятных часов. На этот раз человек, пришедший к ним, был новым, незнакомым. Прямо с порога он начал:
— Вы не думайте, я не за тем пришёл, о чём вы сейчас подумали... Это не допрос, мне просто нужен совет... совет специалиста, мне дали всего полчаса. Умоляю, помогите мне, а то меня уволить могут, — он повернулся в сторону коридора и крикнул: — Приведите образец! И побыстрее!..
Лин и Дзеди быстро переглянулись. Дзеди едва заметно отрицательно покачал головой, у Лина в глазах возник вопрос.
— Тер сихсо рие, — сказал Дзеди одними губами. (Нельзя ему лгать.) Р.
— Ин кас? (Почему?) Р.
— Тер, — повторил Дзеди. (Нельзя.) Р.
— Та рие, — усмехнулся Лин. (Я совру.) Р.
Их новый знакомый повернул к ним удивлённое лицо.
— Ничего-ничего, — успокоил его Дзеди, — это мы просто немного поспорили.
— Можно узнать, о чём?
— Отчего же. Лин хотел разбить лампочку, которая у нас в комнате. Я запретил. Если бы я умел ругаться по-русски, я бы отругал его на вашем языке, — сказал Дзеди, пристально глядя прямо в глаза своему оппоненту. Он давно заметил, что его взгляд всегда немного пугает незнакомых с ним людей. А уж здешних, неподготовленных, и вовсе приводил в трепет один только вид его вертикальных зрачков. Дзеди улыбнулся, Лин тоже. Два пай-мальчика, все внимание и участие.
В комнату вошёл охранник, который гнал перед собой... Лин и Дзеди от удивления подались вперёд. То, что привёл охранник, они опознали в одно мгновение. Они были профессионалами, и этим объяснялась их реакция. То, что находилось перед ними, нельзя было назвать человеком. Это явно было изделие местных, неуклюжая пародия на разумное существо, продукт работы здешних биоинженеров. Существо стояло на двух ногах, было одето, имело руки, волосы на голове, но... Этих самых «но» было очень много. Уже после нескольких секунд Дзеди понял, что это существо полуразумное, что если бы они взялись за это, они бы сделали всё не так. Что, в принципе, если здесь немного доработать, изменить технологию, то можно получить вполне приличные результаты. И что ему очень не нравится сама эта мысль. И он окончательно понял, для чего их тут держат. И ему стало страшно.
— Вы поймите, у меня тут проблема с речевым центром, — немного заикаясь от волнения проговорил человек. Он открыл портфель, на пол посыпались какие-то бумажки. Человек чертыхнулся и полез под стол, поднимать. Лин и Дзеди тоже опустились на корточки и принялись помогать. Модель, которую пригнал охранник, взирала на эту возню с коровьим равнодушием, не проявляя никакого интереса к их действиям. Дзеди исподтишка рассматривал это существо. Крупная голова, на которой росли реденькие светло-рыжие волосы, бесцветные глаза, короткая шея, длинное туловище, покатые плечи, короткие руки с неуклюжими пальцами без ногтей. Лицо плоское, напрочь лишённое мимики. «В собаке больше выразительности и души, чем в этой твари», — подумал Дзеди, но вслух ничего не сказал. Они, наконец, собрали все бумажки и чинно расселись по стульям.
— Так вот, у нас такая проблема, — продолжил человек, — мы никак не можем активизировать речевой центр. Ну никак. Эта модель у нас идёт по коду 3/8, то есть третья серия, эксперименты восьмой стадии серии... Они, между прочим, прекрасно слушаются. То есть я хочу сказать...
— ...что вы не можете заставить «это» говорить, — закончил за него Дзеди. — Вряд ли мы сможем вам помочь. Мы не занимались мозгом, тематика не наша. Мы — генетики, инженеры, у нас — совсем другая область...
— Я вам сейчас продемонстрирую, — сказал человек. — Лечь! — приказал он модели. Приказание действительно было выполнено немедленно.
— Пусть так и лежит, — сказал Лин. — Так лучше.
— А почему он такой худой? — спросил Дзеди. — Вы его что, не кормите?
— А зачем? — искренне удивился человек. — Они всё равно больше трёх месяцев у нас не задерживаются. Мы новых привозим.
— Они? — переспросил Дзеди. — Их много?
— Да. Только на этом предприятие — больше трёх сотен. Мы можем и больше производить, но нам нужна речь... и не только... а это так, экспериментальная серия. Она не в массовом производстве, да мы и не собирались...
— И сколько же особей вы делаете для экспериментов? — спросил Лин.
— Ну, в этой серии не много. Три тысячи. Они у нас физически слабые в этот раз получились, хоть и более подвижные и активные, чем все прошлые.
— Сколько времени у вас занимает воспроизводство? — спросил Дзеди.
— Около двух месяцев, — ответил человек.
— Вот вам и ответ на ваш вопрос, — заметил Дзеди, — слишком короткий срок. Больше я вам ничего не могу посоветовать. Да и не хочу, если быть честным. Я не в восторге от того, что вы делаете.
— Я тоже, — вздохнул человек и пожал плечами. — Но это моя работа. И я должен её выполнять.
— Тогда почему вы этим занимаетесь? — искренне удивился Лин. — У нас, если человек не хочет чего-то делать, он этого и не делает.
— Особенно ты, Лин, — Дзеди посмотрел на Лина с таким выражением, что тот сразу понял — слишком много болтаешь!
— Ну, я, конечно, хотел бы валяться кверху пузом на берегу моря, — робко сказал человек, — но это не возможно. Кстати, — оживился он, — а хотите, я его вскрою? И вы тогда сами посмотрите. Может, у вас появятся какие-то идеи?
— Нет! — сказали в один голос Дзеди и Лин. Потом Лин добавил:
— Ни в коем случае!
— Да как вы можете! — с возмущением сказал Дзеди. — Он же живой!
— Ну и что? — в голосе человека звучало смущение и некоторая растерянность. — Это же модель, образец.
— Как это «ну и что»? — не понял Дзеди. — Вы что, не понимаете? Так нельзя. Нельзя убивать живое!
— Так вы поэтому не едите мясо? — спросил человек.
— Ну да, и не только, — немного замялся Лин. — Ещё потому, что...
— Лин, остановись, — попросил Дзеди. — Вряд ли это будет интересно. Скажите, обратился он к человеку, — неужели среди ваших учёных нет ни одного, способного справиться с подобной проблемой?
— Понимаете, — начал тот, — после ряда событий наш институт... вы представляете, что это такое?.. ах, знаете... претерпел множество кадровых перестановок. После них большинство учёных оказались не у дел. Я, собственно, младший научный сотрудник, а другие, ну, понимаете...
— И где же теперь эти другие? — спросил Дзеди, прозревая.
— По большей части... их нет. Из тех, кто остался в... ну, в общем, был, к примеру, у нас такой Володя Айзенштат, он, собственно, один и остался... но он уехал, никто не знает, где он теперь...
— Одним словом, — заключил умный Лин, — он от вас удрал. Что ж, он молодец. Значит, остался только он? Нехорошими вы делишками тут занимаетесь, как я погляжу.
— Вы неправильно поняли.
— Мы всё правильно поняли, — сказал Дзеди вставая. — И не хотим иметь с вами дел. Ни теперь, ни после. Можете передать своим, что мы впредь не желаем больше беседовать на подобные темы. Ни с кем. То, что вы делаете, отвратительно и недостойно. Вы всё поняли?
— Я всё понял, мальчик, — человек усмехнулся. — Жизнь по сути своей — отвратительная штука. Только ты этого пока не знаешь. Видимо, твоя прежняя жизнь была другой. У нас иная система ценностей.
— И какая же главная ценность у вас? — спросил Лин.
— Жизнь, — коротко ответил тот. — Прежде всего — своя. Прощайте.
Лин и Дзеди ничего не ответили. Человек ушёл, пришёл охранник и увёл уродливое существо прочь, закрыв на замок дверь. Друзья переглянулись, Дзеди закусил губу и сокрушенно покачал головой. Лин тяжело вздохнул. Обоим после этого разговора было не по себе, как-то муторно.
— Какая сволочь, — прошептал Лин. — Как так можно?
— А ты представь, сколько тут таких же, как этот! — Дзеди вздрогнул, словно от холода, поёжился. — А какой финт, ты только подумай! Он же ценит больше всего то, что больше всего ненавидит.
— Он боится, — с отвращением сказал Лин. — Как последняя шушера он больше всего боится за себя.
— Потом поговорил, там охранник идёт, — попросил Дзеди, — ладно?
— Хорошо, — кивнул Лин. — Обязательно.
***
В комнате происходило бурное обсуждение того, что рассказали Лин и Дзеди. Арти был мрачен, Дени и Ноор постепенно, с новыми подробностями, которые преподносил Лин, приходили в бешенство.
— Да поубивать их всех за это надо! — орал Дени. — И вы, два придурка, ещё говорили с этой скотиной, вместо того, чтобы размазать его по ближайшей стенке!
— Дени, не ори! — приказал Арти. — Дзеди, сколько у них особей в серии?
— Три тысячи.
— И срок воссоздания...
— Два месяца. Только это не воссоздание, это что-то совсем другое. Я не знаю, что. Но у нас так не делают. — Дзеди помолчал и добавил: — Жизнь на поток не поставишь.
— Обычными средствами, — возразил Арти. — Но вот если привлечь какую-нибудь темную гадость, она вполне может ускорить процесс, дать ему требуемый темп и производительность.
— Но как? — спросил Лин.
— Я откуда знаю? — пожал плечами Арти. — Пока что прими это, как данность. Может, ты теперь поймёшь, с кем мы имеем дело.
— Я уже понял, — сказал Лин и побарабанил пальцами по столу. — Что касается меня, то я не скажу им ни слова правды. Может, совру что-нибудь, чтоб надолго хватило.
— Я тебе ещё там сказал, что врать нельзя, — заметил Дзеди. — Но ты у нас, видимо, от природы таков, что спокойно отказаться отвечать не сможешь.
— Не стоит этого делать, Лин, — попросил Дени. — Ещё, не ровен час, обидишь кого, и как бы чего не вышло.
— Вот, — поднял палец Арти, — даже Дени понял! А тебе, идиоту, сколько раз не повтори, всё мало.
— Слушайте, вы! Да подожди ты, Арти, со своими нравоучениями! — Ноор хлопнул по столу ладонью. — Рыжий, расскажи подробней, как эта штука выглядела. Может, мы что и поймём?
Лин принялся рассказывать, Дзеди изредка его останавливал, поправлял. Постепенно все погрузились в унылое молчание, как раз к тому моменту, когда Лин обнаружил, что рассказывать ему, собственно, больше нечего.
— М-да... — протянул Дени. — И что теперь, Арти? Опять терпеть молча? Или как?
— Да, мой дорогой. Терпеть. Или ты можешь предложить ещё что-то?
— Могу! Мы запросто прорвёмся через охрану, выберемся отсюда подальше. Туда, где наши детекторы никто не сможет обнаружить. И там уже будем решать, куда дальше. Вполне вероятно, что и домой. Как тебе такой план?
— Не пойдёт, — поморщился Арти. — Во-первых, ты не справишься с охраной, их слишком много. Во-вторых, на своих двоих ты далеко не убежишь, нужно ехать на том, что здесь есть, а ты не умеешь.
— Мне хватит и пяти минут, чтобы разобраться, — заметил Лин.
— Пяти минут не будет. Времени не будет вообще. Ты пока не умеешь думать, дружок. Поэтому предоставь это тем, кто умеет.
— Тебе, что ли?
— Можно мне, — согласился Арти. — Или подумай сам, только остынь немного. Ты принимаешь слишком близко к сердцу то, на что полагается смотреть сквозь пальцы, Лин. Живи легче.
— Как бы не так, — заметил Дзеди, — будет он тебе жить легче, жди! Он, пока всё тут не разнесёт, не успокоится.
— Не надо, — ответил Лин, — это ты у нас такой, а я...
— Не начинайте, — попросил Арти. — Вы как дети, ей Богу.
— Мы не можем быть «как дети», потому, что мы ими никогда не были, — сказал Дени. — И всё же, Арти, если по делу, если серьёзно. Что ты об этом всём думаешь? И об этой твари, и об этом исполнителе?
— Я уже говорил. Могу добавить только то, что малейшая ошибка с нашей стороны может очень дорого стоить не только нам, но и...
— Кому? — спросил Лин.
— Всему Окисту. Теперь я в этом уверен.
Лин захлопнул разинутый было рот, да так, что прикусил себе кончик языка. Дзеди чуть не свалился с кровати, когда Дени от неожиданности плюхнулся рядом с ним. У Ноора глаза вылезли на лоб.
— Объясни, при чём тут Окист? — вопросил Лин.
— Не понимаешь? Ты сам откуда сюда попал? Из соседней комнаты?! Если ты им расскажешь, откуда ты, они будут этому очень и очень рады. Не изволь сомневаться. Потом они пожелают узнать, как ты сюда попал.
— А как же Айкис? Она же должна была знать, куда она нас...
— Она могла знать, она могла и не знать, — отрезал Арти. — Я не Айкис и ответить тебе не могу. Что касается нашего способа передвижения, то она могла и не ставить их об этом в известность. Какие же вы все молодые и глупые, ребята! Слушать вас тошно.
— Нашёлся, умный, — хмыкнул Ноор. — Хотя этот курьер, ну, когда они поменялись... тот был наш, а потом пришёл другой, и он был уже местный…
— Соображаешь, — похвалил его Арти. — Эти курьеры могли даже не видеть друг друга, совершенно верно. Кроме того...
Дзеди слушал и одновременно с этим он пытался выудить из подсознания нечто, насторожившее его в тот день, когда они попали сюда. Это «нечто» не давало покоя, тревожило. И вдруг он понял, что же его смущало. Звуки. Эти странные звуки в глубине леса, те, что предшествовали появлению второго курьера. Далёкие, размытые и отфильтрованные приличным расстоянием. Словно кто-то несколько раз резко хлопнул в ладоши. И он понял, что происходящее с ними напрямую связанно с этими звуками. Но остальным ничего не сказал. Решил пока подождать, не торопить событий. Успеется. Пока не стоит. Сейчас речь о другом, и надо максимально собраться, чтобы хорошо справиться с ситуацией.
— Арти, — позвал он, — может, мы ещё подумаем, и только тогда что-то будем решать?
— Ты прав, — Арти кивнул и опустил голову, — решать мы будем потом.
***
Дзеди точно знал, когда это всё началось. Он на всю жизнь запомнил этот день, настолько нелепый и страшный, что он так и не смог потом полностью вписаться в картину его мира. Того прежнего мира, в котором он жил. Тот самый день, когда Лин позволил себе солгать.
Лина увели на допрос, и он был рад, что его ведут. Последнее время они беседовали с интересным, совершенно нормальным человеком; беседовали на темы, которые не касались ни их работы, ни места, откуда они прибыли, ни предложений сотрудничества. Немного смущало лишь то, что человек этот был, по их меркам, стар, вернее, выглядел старым, ему было больше пятидесяти лет. Его звали Алексей Лукич. Он был врачом, прежде они ни разу не сталкивались здесь с представителями этой профессии, и поэтому проявляли огромный интерес к тому, что он рассказывал.
Именно потому Лину, которого увели, завидовал даже невозмутимый Арти. Что говорить об остальных! Дзеди шатался из угла в угол, Дени валялся на кровати, уставившись в потолок, а Ноор, сидя на подоконнике, считал ворон (он совсем недавно узнал, что чёрно-серые крупные птицы, которые умудряются себя вести одновременно столь обаятельно и нагло, так называются). А через три часа дверь в комнату открылась и в неё втолкнули, да, именно втолкнули Лина. Тот сделал несколько неуверенных шагов и вдруг опустился на колени посреди комнаты. Только в этот момент Дзеди вдруг заметил, что Лин прижимает к груди левую руку, что он побледнел и страшно чем-то напуган.
— Что случилось? — Дзеди в мгновенье ока подскочил к Лину и помог ему сесть на кровать. — Что такое?
— Они мне... — Лин судорожно вздохнул, в его глазах плескалось непонимание и ужас, — руку... раздавили... я же пошутил... больно...
— Лин, покажи кисть! — потребовал Арти, осторожно, но твёрдо отнимая правую руку Лина от левой. — Чтобы помочь, надо видеть.
Было похоже, что кисть левой руки Лина со страшной силой сжали. Мелкие кости были переломаны, кожа — местами содрана. Лин не стонал, он лишь повторял раз за разом одно и то же «я не нарочно... я пошутил... я не думал...». Все ошарашено переглядывались, никто не знал, что предпринять. Первым, как всегда, опомнился Арти.
— Сейчас мы всё поправим, — твёрдо сказал он. — Только вы мне при этом поможете. У меня одного не хватит сил.
На самом деле сил у Арти хватило бы на то, чтобы полностью восстановить руки ста Линам, но он считал, что остальным знать об этом совершенно не обязательно. Они, конечно, и понятия ни имели, что он из себя представлял на тот момент; он и сам до конца этого еще не понимал. Только в первые годы своей жизни в Доме он был «как все», а потом, когда к нему впервые пришли Эрсай, всё в корне изменилось. Но об этом не знал никто. Ни Айкис, у которой он работал всё это время, ни Толу, его подруга, немая девушка, которую он привёз из посёлка и сделал своей женой ни смотря на все запреты, ни его друзья. Ни одна живая душа. Кое-кто, в частности Дзеди, смогли увидеть в его поведение некоторые перемены, но усмотреть в этих переменах нечто большее, чем тривиальное взросление, не сумели. Шутки Дзеди имели чисто интуитивный характер, их никто не принимал всерьёз. На самом же деле Арти был одним из редких представителей силы направления и формирования, но он был слишком осторожен, чтобы рискнуть объяснить окружающим, кто он есть. Он учился, но мастером пока что не стал. Его время было пока что впереди. По крайней мере, для этого воплощения.
— Сядьте так, чтобы казалось, что Лином занимаюсь один я, — сказал Арти. — Дзеди — спиной ко мне, Дени — рядом, Ноор — на пол. Не теряйте физический контакт и постарайтесь максимально сосредоточиться. Всё поняли?
— Да, — ответил за всех Дзеди.
— Тогда — начали.
Несколько минут прошли в молчании, а затем Лин сказал:
— Хватит... правда, хватит. Всё уже нормально.
Рука его и вправду выглядела почти здоровой, хотя и сохранила несильную деформацию, некоторые кости не совсем правильно срослись. Она всё ещё побаливала, но Лин старался не показывать этого. Дзеди хватило одного оценивающего взгляда на эту покалеченную кисть, чтобы понять — играть на гитаре так, как раньше, Лин не сможет. По крайней мере, до тех пор, пока руку не приведут в первоначальное состояние. Эта мысль почему-то огорчила его, причём гораздо сильнее, чем должна была.
— Лин, объясни, как это произошло? — спросил Дени. — Ты что им такое сказал? За что они так с тобой обошлись?
Лин принялся рассказывать. Во-первых, в камере для допросов находилось трое «мерзавцев», которые принялись Лину угрожать. Во-вторых, они вели себя столь развязно и вызывающе, и употребляли такие выражения, что Лин не понял и половины того, что ему говорили. Через час Лин немного озверел и начал ругаться с ними, от недостатка слов вплетая в свою речь самые изысканные ругательства, которые в превеликом количестве имели хождение на родном Окисте. А потом удачно воспроизвёл некоторые особенно яркие речевые обороты своих оппонентов. У него вежливо спросили, знает ли он, что он сейчас сказал. Лин ответил, что знает. И не преминул добавить, что ему здесь надоело, что они все его бесят, что он им всё равно ничего не скажет, а если и скажет, то они, по своей природной тупости, всё равно ничего не поймут, что...
— Довольно, — сказал Дзеди. — Что было дальше?
— Они... ну, они спросили, что значит это выражение. То, которое я у них подхватил. Я сказал... Арти, а нужно повторять?
— Бог с тобой, — отмахнулся тот. — Продолжай.
— Они опять спросили. И опять. Я, конечно, могу перевести, то есть объяснить, но... — Лин замялся. — Одним словом, я сказал, что не знаю. Вот после этого они и принесли эту железку... — Лин вздрогнул, — и двое... двое меня держали... а третий, самый молодой, между прочим, стал... Нет, не могу! Только вот когда они крутили эту штуку, они меня спрашивали совсем про другое.
— Например? — спросил Дени.
— Например, кто такой Арти. Почему у нас с Дзеди вертикальные зрачки. Почему мы отказываемся на них работать. Я отвечал на все вопросы «не знаю» и «не скажу», а они в это время...
— Я понял. Ты им ничего не сказал? — спросил Арти.
— Нет, — ответил Лин.
— Молодец, рыжий. Всё правильно. А с рукой потом разберёмся, не волнуйся.
Потом, ночью, когда все уснули, Дзеди потихонечку подсел к Лину и потряс его за плечо. Тот повернулся сразу, будто и не спал вовсе.
— Лин, — едва слышно прошептал Дзеди, — что там на самом деле было?
— Ты о чём? — так же тихо ответил тот.
— О том, что с тобой случилось. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить в эту байку о том, как ты с ними ругался. Я же вижу.
— Понимаешь, они спросили, каким образом мы, ну ты, я и остальные... созданные искусственно... Почему мы разумны. Чушь, конечно. Я ответил, что не знаю. Они сказали, чтобы я не врал. Я ответил, что работал в другой области. А они сказали, что осведомлены о том, чем мы занимались дома. Тогда я поинтересовался, почему они проявляют такую осведомлённость о нашей личной жизни и при этом не знают столь элементарных вещей, — Лин тяжело вздохнул. — Что-то у них не получается, Дзеди. Из-за чего-то они не могут подняться выше того результата, который мы с тобой видели. И поэтому малейшая неосторожность с нашей стороны может привести к чему-то нехорошему.
— Боюсь, рыжий, скоро для этого ваша осторожность не понадобится, — вмешался в разговор Арти. — Они обозлились не на шутку. Как твоя рука?
— В порядке. Спасибо, Арти. Что бы мы без тебя делали?
— Не знаю, — пожал плечами тот. — Возможно, не будь меня с вами, ситуация была бы куда проще для вас. Дело в том, что я вызываю у них двойной интерес, и их можно в этом понять. Вспомните свои первые годы в Саприи.
— Да, это было что-то нездоровое, — поморщился Дзеди. — Нам с Лином прохода не давали года три, если не больше. Пока это всё забылось.
— Вот именно. А я там до сих пор числюсь уникумом. Не представляю, как там Толу, её без меня изведут. Девочка моя... когда я вернусь?
Вопрос повис в воздухе. «А когда вернусь я? — подумал Дзеди. — До сих пор я не осознавал до конца, что же случилось. Мы играли. Как дети. Но только до сегодняшнего дня. Бедный Лин! Жених... А Жанна! Как она рыдала, когда нас уводили, ей-то это всё за что?! А Толу? Она не умеет плакать. Она не красивая, но какие глаза... Толу говорит глазами. А я оказался слишком глупым для того, чтобы суметь за всю свою жизнь хоть кого-то полюбить. Или, наоборот, слишком умным. Не знаю. Но мне, по крайней мере, не так больно, как всем остальным. В этом — моё преимущество. И слабость. А ведь, по сути, есть ли смысл в этом возвращение? Кому я там нужен? Почти все, кто любит меня просто за то, что я есть, здесь. По моей вине. Какой я идиот!»
— Дзеди, перестань, — приказал Арти. — У меня после тебя голова раскалывается.
— А ты не лезь в мою голову, — фыркнул Дзеди. — Тебе своих мыслей мало? Зачем в моих-то копаешься?..
— А ну-ка попробуй войти в мои, — предложил Арти. — Я тебе тут картиночку припас, в награду.
— Я не умею.
— Я покажу, как. — У Дзеди в голове возникла довольно забавная, но в то же время понятная и почему-то знакомая картина. Как правильно войти в резонанс с полем нужного тебе человека. Как при этом остаться незамеченным, или наоборот, привлечь к себе внимание. Как освободить в чужом мозгу пространство, если передаваемая информация обширна... Как среагируют нервные клетки на правильное вмешательство... и на неправильное. Тут Дзеди ощутил, что в этой информации чего-то не хватает. Она была неполной, и он это знал. Только вот чего не достаёт, так и не понял.
— Тебе рано это знать, — строго сказал Арти, отвечая на вопрошающий взгляд Дзеди. — Потом.
— А сейчас?
— А сейчас — спать.
— А я не хочу, — сказал Лин. — Не спиться мне что-то последнее время.
— Спи, — посоветовал ему Арти. — Ещё пожалеешь, что не спал, пока можно было.
— Откуда ты всё знаешь? — спросил Лин.
— А я умный. И проницательный. И денег у меня на счету много, про них даже Айкис не знает.
— У нас тоже есть деньги, не много, правда, но кое-что. Всего она у нас не стащила. Мы потом ещё подзаработаем и вторую яхту построим.
— Это хорошо, — похвалил Арти. — Только вы пока что про них можете забыть. Воспользоваться ими вы сможете ещё очень нескоро, если оно вообще будет, это «нескоро». И не говори про то, что я прав. Я это и сам знаю.
***
— Выходить по одному! — голос говорившего человека был совсем незнакомый, грубый, резкий. — Лицом к стене!
— Репертуар у них бедноват, — заметил Лин, выходя вслед за Дзеди и становясь возле стены, как было приказано. — Одно и то же.
— Лин, заткнись, — попросил Арти. — Без тебя тошно.
— Вперёд! Около лестницы — остановиться.
— Куда это нас? — спросил Ноор еле слышно. Ему никто не ответил.
— Вниз, — приказал охранник. Они повиновались. Остановиться приказали тогда, когда они спустились вниз на шесть пролётов. «Три этажа... мы под землёй, — подумал Дзеди. — Всё верно. Этот тип говорил, что в этом здание не менее трёх сотен этих тварей. Наверху они не сумели бы разместить такое количество... будет логично предположить, что тут не меньше четырёх подземных этажей».
Комната, в которой они очутились на этот раз, была напрочь лишена чего бы то ни было похожего на мебель. Когда дверь за конвоиром захлопнулась, Лин подошёл к ней и стал прислушиваться.
— Там кричит кто-то, — удивился он. — Не так далеко отсюда.
— Я, кажется, догадываюсь, кто, — заметил Дзеди.
— Помолчите, — сказал Арти.
Дверь открылась. В камеру вошёл человек, швырнул на пол кучу какого-то тряпья неприятного зелёного цвета и приказал:
— Переодеться! И поживее! — он подтолкнул тряпьё ногой в сторону Арти, который даже не пошевелился. — А ну, быстро! Пока я не разозлился.
Никто не пошелохнулся. Неизвестно откуда в руках у человека появилась вдруг длинная чёрная плётка, которой он выразительно щёлкнул в воздухе. Все рефлекторно отпрянули.
— Чего, страшно? — человек улыбнулся. — Кто будет стоять, тому по спине.
На этот раз они повиновались. С отвращением натягивая на себя эти неудобные и неопрятные вещи, они старались одеваться как можно быстрее. Все молчали, только Дзеди, когда дело дошло до обуви, спросил:
— Ботинки можно оставить?
— Ладно, валяй, — разрешил человек. — Значит, так! Вы все идёте в «тим» номер восемь... ну, то есть мой. Кто попробует мне чего вякнуть или ещё чего... Прибью сразу как собаку, ясно? Если говорю «номер три, подойти» ты, — он ткнул пальцем в Арти, — должен со всех ног, понял, недоделанный? Ты и будешь третий. Ты, — он показал на Дзеди, — будешь пятый. И не лыбься, урод! Ты, — палец упёрся в Лина, — седьмой. Ты и ты, — Дени и Ноор переглянулись, — девятый и... этот... а, первый. На выход.
***
Один ужас назывался «тим»[1]. Второй ужас назывался «зал». Первый они вскоре научились любить, если возможно назвать это чувство любовью. Второй — возненавидели. Потому, что поняли, куда они попали. Поняли до конца.
Зал представлял из себя длинное, метров шестьдесят, и довольно узкое, не больше пятнадцати метров шириной, помещение с наклонным полом. В пол были вмонтированы рельсы, по которым перемещалась вагонетка с откидывающимися бортами. В вагонетке лежали так называемые грузы — битые перебитые деревянные ящики с захватами, в которых находились чугунные болванки весом по пятьдесят кило. Ящиков было двадцать. В дальнем углу зала валялись на полу ещё десять ящиков, болванки в которых были уже стокилограммовые. Всё было просто, предельно просто и потому особенно страшно. Полную тележку сталкивали вниз, она с грохотом съезжала по рельсам и со всего хода ударялась в две покрышки от колёс, которые от постоянных ударов лохматились ободранными резиновыми лоскутами. Вслед за тележкой в нижнюю часть зала спускались вереницей «рабочие» (так здесь было принято называть модели, проходящие испытания), они по очереди взваливали себе на плечи тяжеленные ящики и шли с ними в верхнюю часть зала. Ящики сваливали кучей на полу и шли за следующими. Когда ящики внизу заканчивались, надсмотрщик командовал:
— Тележку наверх! Номер восемь и номер семь.
Указанные им номера спускались вниз и заталкивали тележку в исходную точку. Подходил надсмотрщик, ставил тележку на тормоз, откидывал борт («рабочие» этого сделать не могли), ящики спешно укладывали в тележку и она, освободившись от тормоза, съезжала вниз. И всё начиналось заново. За любое неповиновение надсмотрщик запросто мог ударить, здесь применялись чаще всего плётки, вроде той, что была у их первого надсмотрщика, или палки. Неповиновением же считалось всё, что угодно — задержка при погрузке, слишком медленный шаг, неосторожно брошенный взгляд, слово. Кстати сказать, «рабочие», хотя и не умели говорить, понимали многое. В первый же день произошёл такой, с виду незначительный, эпизод. Надсмотрщика кто-то позвал и тот вышел в коридор. Когда дверь за ним закрылась, все до одного «рабочие» разом покидали свои ящики и улеглись на пол. Арти и компания остались стоять посреди зала, недоуменно оглядываясь. Тут Дени почувствовал, что кто-то дёргает его за штанину. Он посмотрел вниз и увидел одного из рабочих. Тот хлопнул рукой по полу — ложись, мол, и отвернулся.
— Чего это он? — спросил Дени.
— Он старается тебе сказать, что нужно отдохнуть, — сказал, садясь, Арти. — Думаю, он прав. Сколько мы здесь часов?
— Примерно девять, — ответил Лин. — Арти, я устал.
— Я тоже. Сидите, пока есть время.
В «тим», комнату, где содержали рабочих, их отвели только по истечении двадцати часов непрерывного перетаскивания ящиков. Ни кроватей, ни даже матрасов в «тиме» не было. Пол этой небольшой комнаты был расчерчен белой масляной краской на прямоугольники, по углам которых помещались номера — с первого по десятый.
— По стойлам! — приказал надсмотрщик. — Лежать!
Два раза ему повторять не пришлось — все, кто находился в «тиме», были вымотаны до предела. Когда все улеглись, надсмотрщик высунулся в коридор и крикнул:
— Эй, Вась! Конвой хренов, где шатаешься? Шевели ходилками, а то спать я хочу до усрачки.
Тяжёлая железная дверь закрылась, лязгнул замок. Некоторое время в «тиме» стояла тишина, затем её нарушил голос Ноора, который скорее простонал, чем проговорил:
— О, Боже!.. Мои плечи... Ребята, вы как?
— Хреново, — ответил за всех Лин. — И это что теперь — каждый день так будет, что ли?
— Всю жизнь, — прошептал Арти. — Отсюда не выйти... я пробовал найти координаты, но тут кругом вода... у меня ничего не вышло... это ловушка.
— Что ты несёшь? — спросил Дзеди. — Не может быть!
— Попробуй сам, — предложил Арти. — Выйти можно только с верхних ярусов, но не снизу.
— И что теперь? — Дени сел и прислонился спиной к стене. — Не сдаваться же. Пришибём этого... как его?.. не важно. Прорвёмся наверх — и поминай, как звали.
— Этот сам подневольный, между прочим, — заметил Дзеди. — Он конвоира звал.
— Умница, — похвалил Арти. — А ты, Дени, мог бы и сам понять, что их там много. Не поддавайтесь, ребята, держитесь. Всё зашло слишком далеко. Поворачивать поздно.
— Давайте спать ляжем, — предложил Дзеди. — А то неизвестно, когда за нами придут.
Его совету последовали незамедлительно — все страшно устали. Они даже не заметили, что в помещениях нижнего яруса холодно, что в воздухе висит неприятный тяжёлый запах застоявшейся воды. Понимание и осознание всего этого пришло значительно позже. А пока они спали и не ведали, что же ждёт их впереди. Арти же ещё продолжал надеется, что ему позволят изменить всё к лучшему.
***
Их разбудили через четыре часа. Они не успели ни отдохнуть, ни выспаться. Их погнали в зал. На вопрос Лина: «А вы нас кормить не собираетесь?» был дан простой ответ:
— Заткнись, сука. Молчать.
Лин немного опешил, но вопросов больше не задавал. В молчание они дошли до зала.
— Тележку наверх, живо! Номер три и номер семь. Шевелись, немочь херова!
— А зачем наверх-то? И почему мы? — поинтересовался Лин.
— Заткнись, сука!
Лин не стал оспаривать это замечание. Вместе с Арти они с трудом закатили тележку в верхнюю часть зала.
— Грузи, — приказал надсмотрщик. Началась погрузка. Один из рабочих на несколько секунд замешкался, не понимая, видимо, что от него требуется. Он бестолково тыкался со своим неподъёмным ящиком, пытаясь пройти к тележке, но наталкивался лишь на спины других рабочих. Дзеди с Лином, которые уже положили свои ящики, с ужасом наблюдали за тем, что происходило. Надсмотрщик вначале прикрикнул на рабочего, а когда это не помогло, поднял плётку. Засвистел тоненько и пронзительно разрезаемый воздух и в этот же момент раздался крик Дзеди:
— Прекрати! А ну остановись!
Надсмотрщик повернулся к Дзеди и, склонив голову к плечу, принялся рассматривать того, словно что-то ну очень необычное, вдруг забредшее к нему в «тим».
— Чё ты сказал? — медленно процедил он. — А ну-ка повтори!
— Ты за что его бьёшь? — спросил Дзеди. — Он ничего не сделал, а ты...
— Ты откуда такой умный выискался, сучок? — в голосе надсмотрщика зазвучал сарказм. Он ехидно ухмыльнулся. — Ща я тебе сделаю прививку от наглости!
Плётка снова свистнула в воздухе и Дзеди, не успевший ничего сообразить, вдруг ощутил, что его плечи словно обняло жидким огнём. От неожиданности он оступился и сел на пол. Надсмотрщик ухмыльнулся и обвёл взглядом остальных.
— Все поняли? — спросил он. Ответом ему было молчание. — Если ещё кто вякнет, получит по полной программе...
Через двадцать часов в «тиме» происходил такой разговор:
— ...я его мог голыми руками пришибить! — орал Дени. — Одной рукой! И брось эти свои штучки, Арти! «Всем стоять!» Нашелся командир!
— Дени, заткнись, — вежливо попросил Арти. — Дзеди, как плечи?
Дзеди склонил голову, прислушиваясь к своим ощущениям, а затем сказал:
— Вроде нормально... Сейчас почти не болит. Вот сначала — да. Я даже испугался.
— Я тоже, — признался Лин. — Я и не думал, что он нас способен поднять руку. А он, оказывается, вот как...
— Арти, ну хоть себя-то мы можем защищать, а?
Арти отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Если вы станете защищаться, вас перебьют, как мух. И не спорь со мной, Дени. Стоило ему крикнуть, в зале появились бы люди, вооруженные не плётками, а кое-чем похуже...
— Что теперь, Арти? — спросил Ноор. — Что — теперь?
— Не знаю, — одними губами прошептал тот.
***
Время исчезло. Они и не заметили толком, как и когда это произошло. Они потеряли счёт дням и неделям. Сначала ещё теплилась какая-то надежда, потом её сменило отчаяние, а затем пришла усталость, и с ней — безразличие. Они перестали замечать, что вообще с ними происходит, все мысли были только об одном — хотелось лечь. Просто лечь. Скинуть со спины этот тяжёлый ящик, выпрямиться, потянуться. И улечься прямо на этот грязный пол. Спать. Им не хотелось ничего — ни есть, ни говорить, ни думать. Только спать. Хоть немного отдохнуть от этой непрерывной пытки. Плётка всё чаще и чаще гуляла по их спинам, но и это не являлось самым страшным во всём происходящем. Они перестали замечать даже друг друга. Усталость нарастала, как снежный ком, и только тут они стали понимать, что же по-настоящему страшно. Арти первым понял, что будет самым страшным. В одну из их коротких «ночей» он, превозмогая усталость и боль во всех мышцах, сказал:
— Одна просьба, ребята. Оставайтесь на ногах. Пока вы на ногах — вы живы. Ясно?
— Ясно, — ответил за всех Дени. Он сел и вдруг спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: — За что? Я не хочу умирать... За что?..
Этот вопрос въелся в память Дзеди на долгие годы, и он никогда так и не смог забыть этой картины — Дени, сидящий на холодном полу «тима», обхвативший себя руками, голая лампочка под низким потолком, узкая полоска света из-под двери и отсвет, дальний отсвет живого огня, неизвестно откуда тут взявшийся, но играющий на лице, уже исхудавшем, но всё ещё таком живом лице Арти. «А он ведь знает, за что, — подумал Дзеди. — Всё он знает. И понял, что я догадался. Но он не хочет отвечать...»
А дальше не было ничего. Он при всём желание не мог вспомнить те дни. Да, впрочем, они не изобиловали подробностями или новыми событиями. А затем...
Окончился очередной «рабочий день», их пригнали в «тим», они легли. Вернее, не легли, а попадали на пол от ужасной усталости. А через полчаса дверь «тима» открылась, и голос конвоира произнёс:
— Номера семь и пять, на выход!
***
— Проходите, садитесь, — предложил вежливый вкрадчивый голос. Лин и Дзеди, поражённые, остановились на пороге. Только теперь они поняли, чего испугался Арти. Это существо (они даже в мыслях не решились назвать его человеком) выглядело сейчас и впрямь по-человечески, но они сразу почувствовали в нём врага. Извечного врага всего рода человеческого. Даже не дьявола. Это было нечто большее, необъяснимое. Одно присутствие его было подобно шоку. Они замерли, не в силах сдвинуться с места.
— Идите, идите, — позвал их этот чужак. — Не стесняйтесь. Вы, как я вижу, плохо выглядите. А ведь пошло всего лишь полтора месяца. Ну, как вам наше предприятие? Забыл вам сказать, где вы находитесь. Так вот, это — наше экспериментальное предприятие номер три, всего их десять. Не удивляет?
— Нет, — ответил Дзеди. — Мы уже поняли, что вам очень нравиться масштаб того, что вы делаете.
— А как вам персонал? — поинтересовался сидящий. — Это, между прочим, заключенные. Смертники. Для всех они уже давно формально мертвы. Они, впрочем, и будут мертвы... после того, как станут не нужны. А пока... — он неопределённо махнул рукой. — Вы везучие, раз до сих пор живы. Впрочем, перейдём к делу. Я вас убедил?
— В чём? — спросил Лин. Он чувствовал, что силы стремительно покидают его — существо стягивало на себя энергию, так мощный электромагнит притягивает железную стружку.
— В том, что пора начинать сотрудничать. Вы долго тут не протянете, тут никто долго не живёт. Думаю, это вы поняли. А ваши знания нам очень бы пригодились.
После его слов на некоторое время воцарилось молчание. Игра пошла в открытую, это поняли все. И тут Дзеди вдруг ощутил, что страх уходит. Он уступал место чему-то совершенно новому, вместо него появилось удивительное спокойствие — Дзеди принял решение. И понял это. Он ощутил, как крепнет уверенность, пропадают ненужные вопросы, становится ясным то, что ранее было скрыто.
— Знаете, что? — подумав, спросил Дзеди. — Если вы этим стремитесь чего-то добиться, то имейте в виду — что бы вы с нами не сделали, вам будет проще сразу нас убить. Не старайтесь. Это напрасно. Никто, слышите, никто не в силах убедить нас в том, что теперь всё может быть как-то иначе.
— Это почему же?
— Я сказал, вы слышали. Вы — просто сволочь, вам кто-нибудь когда-нибудь об этом говорил? Нет? Теперь говорю я. Это всё. Вы ничего от нас не добьётесь.
— Это ты так полагаешь, — сказал их оппонент. — У меня в запасе много сюрпризов. Гораздо больше, чем ты можешь предположить, старый враг, — Дзеди с непониманием посмотрел на говорившего, — гораздо больше, смею тебе заметить. Ты ещё будешь меня просить, чтобы я тебя выслушал.
— Ну вот ещё! — вступил в разговор Лин. — И не подумаем. А потом, у вас не хватит смелости сделать с нами что-то серьёзное.
— Это почему, мой второй старый враг?
— Мы вам нужны.
— Не настолько, мой дорогой, не настолько.
— Почему вы говорите «старый враг»? — спросил Дзеди. — Мы вас не знаем.
— Узнаете, если доживёте, — пообещал тот. — Хотя это — вряд ли. Я об этом позабочусь. Через некоторое время мы встретимся снова, и я посмотрю, не изменилась ли ваша точка зрения. Увести! — крикнул он в сторону коридора. — С этими пятерыми действовать по плану «С». Пока не убивать, остальное дозволенно. Почаще напоминайте им, зачем они здесь. Вы сами напросились, — сказал он Дзеди и Лину. — Потом вы ещё пожалеете, что отказались сейчас. Я же предлагаю вам жизнь, дураки! И неплохую, между прочим.
— Нет. — Дзеди покачал головой. — Вы хотите, чтобы мы совершили предательство и нарушили свои принципы. Не добьётесь.
— Я посмотрю на твои принципы через пару месяцев, — пообещал их собеседник.
— Зачем вам эта маска? — вдруг спросил Дзеди, повинуясь внезапному порыву.
— Её ещё рано снимать, к сожалению. А что, заметно?
— Да нет. Если не знаешь...
— А им и не надо знать. Им и так хорошо. И вам было бы хорошо, если бы вы...
— Довольно, — отрезал Дзеди. — Мы это уже слышали и не хотим говорить об этом.
— Вы это слышали от меня, — сказал, вставая, человек. — Теперь услышите от других.
***
— Номер три, на выход!
Арти покорно поднялся с пола и поплёлся по коридору вслед за своим конвоиром. Он уже знал, что ему предстоит, и внутренне подготовился к тому, что его ожидало. Ему ещё повезло, его побаивались. Не то, что всех остальных. Он вспомнил, как выглядели Дзеди с Лином, когда их впервые привели из камеры номер девять после первого допроса. Дени первым бросился к ним навстречу...
— ...Что случилось? — выпалил он.
— Они нас били... — выдавил из себя Лин. — Плёткой... по очереди... били и спрашивали... Можешь догадаться, о чём.
— Ребята, помогите Лину, кто-нибудь, — попросил Дзеди. — Ему больше досталось, он начал с ними говорить...
— Понятно... Дзеди, посторонись.
Дзеди был в шоке. Он, когда прошёл первый порыв, стал с трудом отвечать на вопросы друзей, которые стремились хоть чем-то ему помочь. Никто и никогда не бил его по-настоящему (поединок Дзеди за какие-то побои не считал, да и было это всего один раз в его жизни), а тут... Это не было соревнование или просто честный бой. Их с Лином били методично, расчётливо, стремясь унизить, причинить боль, оскорбить. Надсмотрщиков, присутствовавших при сём действе, было трое, и упражнялись с плёткой они поочерёдно, сменяя друг друга. Пока один бил, двое других стояли рядом, покуривали, посмеивались, давали тому, кто «работал», полезные советы. Двое из надсмотрщиков были зеками, один — из солдат-срочников. Он охранял тех двух. Впрочем, ни Дзеди, ни Лин особой разницы между своими мучителями не заметили. Но была одна деталь, которая особенно поразила их обоих — полное отсутствие каких бы то ни было эмоций у людей, которые проводили экзекуцию. Ни гнева, ни злобы, ни радости. Равнодушие. Через час, когда всё кончилось, их спины были исполосованы вдоль и поперёк тупо саднящими рубцами, которые слабо кровоточили. Их обоих отвели обратно в «тим»... а через три часа разбудили и погнали в зал — начался этот двадцатичасовой «рабочий день». После него в девятую камеру повели Дени. Он пошёл с гордо поднятой головой, и вернулся точно так же, но когда дверь за ним закрылась, плечи его поникли, а в глазах заплясали, как пламя, искры страха. Все, хотя и чувствовали себя плоховато, поделились с ним энергией, через час-другой он уже не помнил о боли. А на следующий «день» его участь разделил Ноор. Затем — Арти. Затем — Дзеди, уже отдельно от Лина. Потом — Лин. И — по кругу. Без передышки.
— Арти, — спросил как-то Дзеди, когда они ложились спать, — зачем мы здесь? Я не к тому, что нам нужно бежать, или что-то вроде того, но скажи мне, будь другом, есть ли во всём этом смысл? Предположим, мы не сдадимся, будем и дальше так молчать... ведь это всё не может продолжаться до бесконечности, верно? Кто-то из нас должен быть в ответе за то, что происходит сейчас с остальными.
— Мне кажется, что отвечаю я, — сказал в ответ Арти. — Раньше у вас было право выбора, но решения, причём почти что все, принимал я, поэтому...
— Но начал всё это я, — ответил Дзеди. На лице его проступило страшное отчаяние, мука и раскаяние. — Это я нашёл ту гряду, Арти. Это я предложил посмотреть, что там такое. Всё я... Это я послужил причиной. А теперь...
— Дзеди, ты забыл, что я тебе говорил про ответственность, — упрекнул его Арти, покачав головой, — никто, кроме вашей же совести, не держит вас здесь. А так... ты волен идти, куда тебе заблагорассудиться, я тебя и остальных не держу.
— Не могу я идти, — прошептал Дзеди. — Сам не знаю до конца, почему. Но не могу. Я должен.
...Арти шел, стараясь держаться прямо, хотя плечи так и норовили согнуться, ссутулиться. Охранник шёл поодаль. «Девятая», как они между собой стали называть пыточную камеру, располагалась в самом конце коридора, за «залом» десятого «тима». К слову сказать, на третьем подземном этаже находились «тимы» с седьмого по десятый, всего четыре. На втором и первом подземных этажах было по три «тима» и зала на каждом, плюс каптёрки для охраны. На четвёртом такой роскоши не имелось, зато имелось кое-что другое — например, люки резервуаров с серной кислотой. Резервуары эти были заглублены метров на двадцать и предназначались для тел погибших рабочих — это оказалось дешевле, чем вывозить тела и кремировать их. Раз в неделю к этим резервуарам совершали паломничество обитатели всех этажей. На армейских зелёных носилках останки сносились к двум люкам. Приходил фельдшер (о нём друзья только слышали, но ни разу за полгода не видели), проводил краткое освидетельствование, затем трупы укладывали на крышки, люди отходили в стороны, уполномоченный из вольных поворачивал неприметный рычаг, где-то далеко внизу раздавался слабый всплеск, и створки люков снова плотно сходились. До следующей недели. Никто не горел желанием подходить к этому месту в какой-нибудь другой день, кроме пятницы. Даже «рабочие» инстинктивно боялись этого места, причём до такой степени, что в непосредственной близости от него у них начинались судороги. Здесь даже стены пахли смертью, причём не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Запах разлагающейся плоти и, правда, несколько рассеянный, но всё же ощутимый, запах кислоты, создавали непередаваемую смесь. К счастью «девятая» находилась в противоположном конце коридора, и запах туда не проникал. В «девятой» и без этого запаха хватало неприятных ощущений.
На этот раз мучителей было двое. Арти терпел боль молча, стоял прямо, на лице его не отражалось и тени страха. Это, видимо, злило избивающих, поскольку они старались во всю. «Если бы им позволили, они бы меня убили, — подумал Арти, — но пока им этого делать нельзя». Плётка вновь опустилась на его плечи. Он снова промолчал.
— Лицом к стене, сволочь, — приказал надсмотрщик, — и говори, давай. Или разучился? Напомню сейчас, как это делают.
Его огрели по спине палкой, это было тоже не в первый раз, но в прошлый били не так люто. Арти стало не по себе.
— Ты не очень... того, — попросил второй надсмотрщик. — Смотри, а то...
— Чё будет-то? — спросил первый.
— Сказали же, чтобы не очень.
— А плевал я, что сказали! — огрызнулся второй. — Если он заговорит, то нас досрочно.
— Это кого? — засмеялся первый. — Тебя, что ли? Память отшибло? Приговор свой забыл? Чё у тебя досрочно-то будет? Вышка твоя?
— А тебя ебёт, что будет? Как по мне, так этот урод вообще боли не чувствует. Мы его по-всякому, а он — ни слова.
— Может, они все такие? — спросил первый. — Они же все молчат.
— Ага. Партизаны. Да, — махнул рукой второй надсмотрщик, — я тоже, как меня на бану повязали, в партизана два дня играл. А кореши мои, суки...
— Душу не трави. Один что ли такой...
Арти слушал. Из этого разговора он вынес для себя нечто забавное — оказывается, эти подонки, надсмотрщики, люди не только подневольные, но и заранее обречённые. И что если у него и у его друзей есть пока какой-то, пусть маленький, шанс выжить, то у этих — нет. Вообще. От этой забавности ему стало немного не по себе, но вида он не подал.
— Ладно тебе, Серёга. Не гуди, — сказал первый надсмотрщик. — Ты не так смотри. Мы же живые, а? Для всех нас нет, и для ментов тоже нет. А мы — есть. Глядишь, и сгоношим потом чего. И отсюда выйдем. Ты не дрейфь, Серый. Живые, и ладно.
«Мы тоже живые, — подумал Арти. — И мы ещё посмотрим, кто кого переживёт».
— Хватит на сегодня, намахался я, — сказал первый надсмотрщик. — Повели, что ли?
— Давай, — согласился второй. — Эй, урод! — иначе они Арти и не называли. — Двигай, нелюдь! Жопой шевели, чего стоишь.
Арти только что позволил активизироваться центрам чувствительности (на время избиения он их просто отключил), поэтому шёл он медленно — тело болело, саднило. Надсмотрщик подтолкнул его, дверь «девятой» скрылась за поворотом коридора. Бетонные стены, серые, не крашенные, словно сдавливали и так небольшое пространство, оно становилось зрительно ещё меньше, невзрачнее. Под низким потолком через равные промежутки горели слабенькие лампочки, помещавшиеся в затянутых сеткой колпаках; между ними пролегали темные места, свет ламп был не в силах рассеять этот мрак. Вездесущий мрак. Как проклятие. Двери, выходившие в коридор, были сейчас плотно закрыты — «рабочий день» кончился около часа назад, поэтому все четыре зала стояли пустыми и безмолвными, в «тимах» же царила тишина несколько иного толка — не тишина пустоты, но тишина могилы. Так, во всяком случае, казалось Арти и остальным.
Арти шел, а мысли его в это время были где-то далеко. Он старался осмыслить происходящее, но почему-то неизменно заходил в тупик. Впрочем, сил на то, чтобы думать о чём-то другом, кроме отдыха, уже почти не было.
— Стоять, лицом к стене, — приказал надсмотрщик. — Заходи.
Дверь захлопнулась. Арти прошёл к своему месту и улёгся на пол.
— Как ты? — это был Дзеди. Он приподнялся на локтях и с тревогой посмотрел на Арти.
— Нормально, как всегда, — пробормотал тот в ответ. — Спи, дружок, я в порядке. Только устал.
Дзеди не расслышал его ответа до конца — он уже спал. Не смотря на то, что физически все они были в полтора, если не в два раза сильнее любого человека, уставали они точно так же, как и любые другие люди. Пусть не так быстро, но уставали. Арти уже пробовал прикидывать, на сколько же времени их хватит при такой нагрузке и столь скудном питание — раз в день им давали что-то вроде жидкой похлёбки, в которой иногда плавала какая-то непонятная крупа (позже они узнали, что это — перловка) или капустные листья. Впрочем, и эта похлёбка не лезла в горло — от изнеможения. «Пожалуй, пару лет мы протянем, если постараемся, — мрачно думал Арти. — А дальше... простая перспектива — мы умрём. Вот и всё. А может, и нет. Не знаю».
***
— Подъём! — гулкий коридор разносил голоса надсмотрщиков по своим закоулкам, они, похожие друг на друга, перекликались, словно эхо. — А ну встать, падаль! Шевелись!
Кое-где уже привычно посвистывали плётки, кого-то били, кто-то кричал. В одном из «тимов» ночью умер «рабочий», теперь же двое надсмотрщиков, сменный и сменяемый, ругались друг с другом — кто эту смерть будет оформлять. Возиться не хотелось никому. В восьмом «тиме» пока что было тихо — надсмотрщик немного задерживался. «Тим» спал, как убитый. Это было вполне закономерно.
Лин проснулся сам, и очень этому удивился. За последний год он научился спать стоя, спать на ходу, есть и спать одновременно. Так что это внезапное побуждение показалось ему самому немного странным. Он сел, тихо шипя от уже ставшей привычной боли во всём теле, и огляделся. Все вокруг него пока спали. Спал Арти, он лежал на боку, положив исхудавшую руку под голову; спал Дени, этот лёг на грудь, чтобы дать ссадинам на спине хоть немного подзатянуться. Спины стали проблемой. Во время допросов били чаще всего плёткой по спине, потом проходило три часа, и на ещё не успевшие хотя бы засохнуть рубцы опускался первый пятидесятикилограммовый ящик. Раны на спине воспалялись, болели. Поначалу они старались как-то помогать друг другу, но потом оставили это — смысла не было. Теперь каждый был за себя, и с каждым новым днём становилась всё больше и больше заметна разница между ними. Они все словно бы вернулись к своим первым годам в Саприи. Снова образовались две пары «по интересам» — Лин с Дзеди и Ноор с Дени. И — явный лидер этих пар, немного, правда, отстоящий от них — Арти. Лин и Дзеди придерживались мнения Арти, они уже оставили всякую надежду, что когда-либо сами выйдут из этих стен, но фаталистами они не были — жили верой в то, что что-то ещё может измениться без их непосредственного участия. Вторая пара — Дени и Ноор, были сторонниками активного действия. Эти считали, но необходимо спасать свои жизни, причём чем скорее, тем лучше. Дзеди, по доброте душевной, объяснял это их молодостью и неопытностью, Арти же, со свойственной ему прямотой, говорил об элементарном эгоизме. Лин, Арти и Дзеди переносили все тяготы, как ни странно, легче, чем Дени и Ноор. Они пока что находили в себе силы не впадать в отчаяние и смотреть на мир всё же с некоторой, пусть маленькой, долей оптимизма.
Лин понял, что разбудило его. Он с недавних пор ощутил в себе некоторые способности, например, к предсказанию предстоящих событий. Он, конечно, не мог с уверенностью сказать, что произойдёт, но изменения информационных структур вокруг себя стал чувствовать постоянно. Дзеди тоже заметил в себе эту способность, причём у него она проявилась в избирательном, но в более точном варианте. Поэтому Лин, не вставая на ноги, подполз к Дзеди, толкнул его кулаком в бок, чтобы разбудить, и спросил:
— Ты это тоже чуешь?
— Давно, — ответил тот, не открывая глаз. — У нас сегодня будут гости.
— А кто?
— Попробуй, догадайся сам, — Дзеди тоже сел и зевнул. — Это не трудно.
— Вы чего? — Арти поднял голову и осмотрелся. — Ах, это...
— Ты тоже понял? — спросил Лин.
— Понял, — Арти снова лёг. — Спите, пока можно. Сюда никто ещё долго не придёт, я уверен.
— Хорошо, Арти, — Дзеди лёг и мгновенно уснул. Эта способность — спать где угодно и как угодно — теперь спасала его.
Через три часа дверь «тима» открылась. Надсмотрщик, войдя, споткнулся о рабочего, заматерился и от его голоса все моментально проснулись.
— Вы, которые придурки, на выход! — сказал он. — И пошевеливайтесь!
Все пятеро покорно вышли из «тима» и выстроились в ряд возле стены, не дожидаясь приказаний. Потом надсмотрщик скомандовал «вперёд» и они пошли. В сторону «девятой». И Лин, наконец, понял, что их сегодня ждёт. И не ошибся.
Во-первых, в «девятой» появились стулья, аж целых два. Во-вторых — лампа на штативе. В-третьих — в стену были вделаны три железных крюка. Два — на уровне плеча, третий — гораздо выше, почти под самым потолком. Их ввели внутрь и приказали сесть на пол вдоль стены, что они и сделали. Потом в комнату вошёл тот самый человек-нечеловек, с которым в своё время беседовал сначала Арти, а потом Дзеди с Лином. И вошёл не один. Его сопровождал, вне всякого сомнения, самый обычный человек — пожилой, обрюзгший мужчина с очень самодовольным лицом. Мужчина этот был хорошо одет, совсем не так, как одевалось здесь большинство людей и, что самое странное, он явно исполнял здесь главенствующую роль. Их главный враг играл роль подчинённого, да так тонко, что превосходно обманывал и окружающих и своего мнимого начальника.
— Садитесь, Афанасий Михайлович, — он услужливо подвинул своему начальнику стул. — Располагайтесь поудобнее.
— Ты мне, Паша, мозги-то не пудри, — немного брезгливо сказал тот, но опустился, тяжело и неуклюже, на предложенный стул. — Ты мне уже год тут зубы заговариваешь, и что? Результаты пока что нулевые. Так, по порядку давай.
— Это те самые и есть. Поступили к нам, так сказать, в результате...
— Это я всё и без тебя знаю, — отмахнулся от него Афанасий Михайлович. — Ты бы хоть сказал — кто тут кто?
Псевдо-подчиненный принялся называть своему шефу имена и номера. Дзеди, когда его назвали, посмотрел на Афанасия Михайловича долгим изучающим взглядом, стараясь понять лишь одно — неужели тот не видит? И понял, не только не видит, но и не желает видеть вообще ничего вокруг. Это был уже не человек, это была послушная марионетка, которая сама не в состояние была понять, что ею кто-то управляет. Она наивно полагала, что управляет всем сама.
— Чего уставился? — процедил Афанасий Михайлович. — Паша, мы с этого тогда и начнём. А то уж больно зенки у него наглые. Зови охрану!
Павел Васильевич что-то неразборчиво крикнул в коридор и через минуту в «девятую» вошли два надсмотрщика.
— Поставьте этого, — он кивнул в сторону Дзеди. — И начинайте, нечего зря время терять.
— Встать! — Дзеди покорно встал. — К стене, руки к крюкам, — приказал надсмотрщик, — лицом к стене!
Дзеди выполнил приказание, хотя делать этого не хотелось, ой как не хотелось!.. Вот если бы он умел, так же как Арти, на время отключать рецепторы... А то ведь это так больно, когда плёткой... или палкой... да когда же это всё... кончится... Он терпел удары молча, стиснув зубы, лишь прерывистое короткое дыхание выдавало, что ему и самом деле приходится плохо. С такой силой раньше не били, да и с такой злобой, пожалуй, тоже. Он старался как-то отвлечься от того, что происходило с ним сейчас, но на этот раз номер не проходил — мозг отказывался отрицать происходящее, он жаждал одного — спасения. Они и не думали останавливаться, они продолжали! Дзеди ощутил, что остальные волнуются, что Арти с большим трудом удерживает их от того, чтобы они не предпринимали каких бы то ни было действий. «Терпи! — голос Арти внезапно раздался прямо в голове у Дзеди. — Только терпи! Молчи!» «У меня что, получилось?.. Арти! — мысленно позвал Дзеди. — У меня получилось? Ты меня слышишь?» «Да, получилось. Видимо, реакция на стресс, — отозвался Арти. — Впрочем, давно пора. Ты ещё сможешь продержаться?» «Говори со мной, так легче» «Всё хорошо, ты молодец. Всё хорошо, ты всё выдержишь, и всё будет в порядке, я тебе клянусь. Только не сдавайся, ладно? Терпи — и всё будет хорошо».
Когда всё закончилось и Дзеди, наконец, отвязали, он сделал несколько неуверенных шагов и свалился на руки друзей, которые вовремя сумели подхватить его. В мгновенье ока Дени с Ноором взлетели на ноги и загородили собой Лина и Арти, которые поддерживали Дзеди.
— Это ещё что такое? — спросил Афанасий Михайлович.
— А то, что к нам сегодня никто не подойдёт, — тихо, но внятно произнёс Ноор. — А если подойдёт, будет иметь дело с нами. Понятно?
— И что? — спросил Афанасий Михайлович. — Это они каждый раз так?
— Нет, не каждый, — хмуро сказал один из надсмотрщиков. — Обычно они просто молчат.
— Так... — протянул тот, кого тут называли Павлом. — В следующий раз я не позволю себе повторить эту ошибку. Увести! Всех — в зал!
— Вы что, — начал Лин, — вы в своём уме?! Ему же плохо!
Афанасий Михайлович уже уходил прочь по полутемному коридору в сопровождение своей охраны. Дени и Ноор стояли между надсмотрщиками и своими друзьями. Все молчали, но сценарий продолжения уже носился в воздухе.
— В зал! — повторил Павел Васильевич.
— Нет, — спокойно ответил Дени. Он, хотя и исхудавший и утомлённый, был всё же выше и сильнее любого надсмотрщика. Ноор не уступал ему в сложении, поэтому надсмотрщикам хочешь, не хочешь, а приходилось считаться с их присутствием. — Уйди с дороги, мразь!
— Ты за это ответишь, — процедил его противник.
— Вполне возможно, — ответил Дени. — Но не тебе. Пропустите нас.
Они осторожно, не поворачиваясь спиной к своим врагам, пошли по коридору к «тиму». Надсмотрщики последовали за ними на порядочном расстояние. Подойдя к «тиму», Дени сказал, обращаясь к надсмотрщикам:
— Ключи! Бросьте сюда ключи, понятно?
— Понятно, — едко сказал один из надсмотрщиков. Он медленно вынул связку ключей из кармана и швырнул к ногам Дени. Тот не спеша нагнулся, поднял тихо звякнувшую связку, нашёл нужный ключ и открыл дверь. Потом он аккуратно положил ключи на пол рядом с дверью.
— Мы никого из вас не трогали, — спокойно сказал Арти. Все уже вошли в «тим», лишь он один остался стоять в дверном проёме. Надсмотрщики подошли было ближе, но Арти предостерегающе поднял руку. Они остановились. — Единственное, о чём мы сейчас просим, так только о том, чтобы вы оставили нас в покое до завтра. Это всё. Давайте разойдёмся мирно.
— Не будь вас пятеро, мы бы сейчас по-другому говорили, — мрачно сказал самый старший надсмотрщик. — Вас много, вот вы и обнаглели. Ничего, мы это потом поправим, урод. Не боись.
— Я не боюсь, — ответил Арти и слабо улыбнулся. — Боитесь вы. И не хотите себе в этом признаться. А на счёт наглости, то тут вы не правы. Мы просто защищаем своего друга. Не знаю, как принято у вас...
— Арти, иди сюда! — позвал Ноор. — Ты нужен...
— Простите, — Арти кивнул и ушёл внутрь, тихо прикрыв за собой дверь. Через секунду замок щёлкнул.
Арти подошёл к Лину, сидящему на полу рядом с Дзеди, и тоже присел рядом с ними.
— Как ты? — спросил он Дзеди. — Очень плохо?
— Нет, — ответил тот, — нормально...
— Да врёт он всё! — с отчаянием в голосе сказал Лин. — У него вся спина в крови, а он... Дзеди, ну перестань!
— Повернись, — приказал Арти, — я гляну. Дени, Ноор, вы пока что ложитесь спать, а мы Лином с ним посидим.
Дзеди досталось изрядно, но всё же не так сильно, как показалось Лину. Хотя побили его гораздо сильнее, чем били раньше, ничего особенно серьёзного с его спиной не случилось.
— Синяки и ссадины, — констатировал Арти. — Всё обойдётся. Вот только...
— Что? — спросил Дзеди. Он снова натянул на себя балахон и повернулся к Арти.
— Плохо то, что они накапливаются, эти ссадины. Ты же некоторое время жил в лесу, ты должен знать. Ты когда-нибудь видел старых, очень старых животных? Нет? А знаешь, почему?
— Тогда не знал, а теперь догадываюсь, — прошептал Дзеди.
— Так вот, — продолжил Арти. — Все эти ранки и царапинки со временем переходят некую критическую черту. А там, за ней — смерть. Чтобы выжить, зверь должен двигаться, охотиться. А когда...
— Я понял, — сказал Лин.
— Посмотри на мою спину, — предложил Арти. — На один след от плётки, не успевший толком зажить, накладывается второй, совсем свежий. И так далее. Однажды придёт день, когда мы уже не сможем стоять на ногах и двигаться. И тогда...
— А что тогда, Арти? — спросил Дзеди. — Что нам делать, когда перестанут держать ноги, а дыры в шкуре уже не смогут зарастать, как сейчас?
— Тогда вам придётся снова делать выбор, — сказал Арти. — Снова делать выбор. А тебе повезло, Дзеди. И тебе, рыжий, тоже.
— Это чем же? — спросил Лин.
— В вас нет ненависти, — сказал Арти. — Вы терпите всё, не впадая в отчаяние. Поэтому у вас есть шанс. Держитесь друг друга.
— А друг за друга можно? — спросил Лин. — А то я замёрз, как собака, на этом проклятом полу.
— Скажи спасибо, что здесь сухо, — ответил ему Арти. — Эти говорили, что в десятом на полу стоит вода. Рабочие больше двух месяцев не выдерживают.
— Я скажу, — оживился Лин. — А кому?
— Не знаю, — признался Арти. — Наверное, некому. Простите, что я так, ребята. Я просто больше ничего не смог придумать. Я же весь этот год думал, как проклятый. И — ничего, ровным счётом.
— Зато я всё понял, Арти, — тихо, на пределе слышимости, сказал Дзеди. Он сидел, прислонившись к холодной стене спиной, пытаясь таким образом немного усмирить боль от побоев. — Мы сюда пришли умирать. По крайней мере, я. За других не отвечу. Не имею на это права. Ведь каждый волен решать за себя, верно? Я тут подумал, — он натянуто усмехнулся, — то даже сейчас Окиста может уже не существовать в природе. Так, Арти?
— Не так, — покачал головой тот. — Пока мы здесь, они до Окиста не доберутся. А вот если кто-то из нас решиться на это... — он беспомощно развёл руками. — Мы все под наблюдением, нас так просто не отпустят. А они, кстати, ждут, когда нам тут надоест, и мы удумаем рвануть обратно.
— Не дождутся, Арти, — твёрдо сказал Дзеди. — Я тебе это обещаю.
— Ты это себе пообещай. Не мне. И постарайся выполнить обещанное. Сможешь?
— Смогу, — сказал Дзеди. Лин в разговор пока что не вмешивался, просто молча слушал. — Ты меня знаешь, Арти. Если я сказал — значит, сделаю. Чего бы мне это не стоило.
— Я тогда с ним, — встрял Лин. — Куда он без меня, правда? В случае чего — двое не один, всё лучше. Мы и так все почему-то по кучкам разбились, — Лин изобразил на лице вежливое удивление, — не могу понять — почему? А ты ещё и нас Дзеди разделить вздумал.
— В мыслях не было, рыжий, — ответил Арти. — Можешь считать, что я говорил с вами двоими. Просто, начиная этот разговор, я как-то не подумал...
— ...что найдётся ещё один такой же дурак, который согласится по своей доброй воле тут остаться, — закончил за него Лин. — Арти, пойми правильно, не обижайся. Вы тут все считаете, что я несерьёзный приколист, этакий дурак, шут её величества. Это не так, Арти. И ты, между прочим, это знаешь.
— Я не хотел говорить, но...
— Что «но»? — спросил Лин.
— Это же смерть, рыжий, — сказал Дзеди. — Подумай ещё раз. И не ты в этом всём виноват, а только я...
— Чья была помолвка? — тяжело спросил Лин. Он говорил медленно, с расстановкой. — Кто предложил полететь покататься? Кто предложил посмотреть, что это там такое светится? Кто, я спрашиваю?
Все молчали.
— Кто предложил освободить людей, а? Кто пригнал второй катер?
— Ну, ты, — примирительно сказал Дзеди. — И дальше что?
— А то, что не стоит брать всю вину на себя, — сказал Лин. Теперь пришла очередь Арти слушать. — Мы её никогда не делили с тобой раньше, Дзеди. Она у нас всегда была общая. Я тоже всё для себя решил... и не пробуй даже мне возражать. Я и так всё знаю.
Пятый год
Первая ложь
Не сон. Это — не сон. И не предчувствие беды. Это она и есть. Беда. На самом деле. «Господи, зачем они это делают? — думал Дзеди, с ужасом глядя на Дени и Ноора. — Верни им разум, Господи!»
Дени стоял возле двери и молчал. Ноор зашёл в тёмный угол «тима» и теперь его почти невозможно было различить, лампочка светила еле-еле. Арти сидел в своём излюбленном углу и наблюдал за ними. Он тоже ничего не говорил — знал, что бесполезно. Лин сидел рядом с Дзеди. Он за последние три дня сильно сдал, потому вовсе не принимал участия в происходящем. Ему было всё равно, он слишком сильно устал.
Час прошёл в молчании. Обычно они в это время спали, но в этот день... Дени и Ноор решили бежать. Это решение пришло к ним как-то спонтанно, разом. Раньше они и не мыслили о подобном, но теперь же в них словно что-то сломалось, будто рухнула некая незримая стена, отделявшая ранее здравый смысл и элементарный инстинкт самосохранения от безумия.
— Я так не могу больше, — прошептал Ноор, когда их вели из зала в «тим» три часа назад. — Не могу.
— И не надо, — сказал Дени.
В «тиме» они, вместо того, чтобы поскорее лечь, сели рядышком и принялись торопливо перешёптываться, поглядывая иногда на дверь.
— Вы про что это там такое говорите? — спросил Арти.
— Мы отсюда уходим. Вы — как сами пожелаете, — ответил Дени. — Это — ваше дело. Всё понял?
— Ах, так? — едва заметно усмехнувшись, прошептал Арти. — Желаю удачи. Что толку с того, что я думаю... верно, Дени?
— Ты уже подумал тут за нас, хватит, — огрызнулся Ноор. — Я хочу жить, понимаешь? Просто жить. И ничего другого.
— Мы не чьи-то игрушки, Арти, — сказал Дени. — Мы вправе решать для себя — жить нам или умереть. Ведь так?
— Так. Всё так, — ответил Арти. — И ты вправе, и он... и Дзеди, и Лин, и я. Всё верно. Только всё очень сложно, Дени.
— Я это слышу уже четыре года, — взорвался тот. — И я устал. От всего. Всё, Арти. Мы уходим.
Арти промолчал. Все снова замерли, прислушиваясь к тишине пустого коридора. Время шло неимоверно медленно, казалось, оно временами останавливалось вовсе. И, наконец, когда нетерпение Дени стало перерастать в панику, в коридоре раздались шаги.
— Сейчас, — еле слышно сказал Дени. Ноор кивнул.
Дверь открылась, и Дени бросился на человека, стоящего за нею. Всё произошло в какую-то долю секунды. Раздался крик, топот ног и... в «тим» влетело ещё человек пять надсмотрщиков. Ноор, бросившийся было вслед за Дени, оказался лицом к лицу с ещё ничего толком не понявшими, но вполне серьёзно настроенными людьми. Он выпал в стойку, метнулся вправо, насколько позволяло расстояние до ближайшей стены, ответил на чей-то выпад. Надсмотрщики не стреляли, но численный перевес был явно на их стороне. «Что с Дени? — подумал Дзеди. — Он же выскочил, где он?» Надо было срочно что-то делать. Дзеди вскочил с пола, где сидел до того, и бросился к двери. Момент он поймал удачно — дверь не перекрыли, всё внимание нападавших было направлено на Ноора. Дзеди выскочил из «тима» и понёсся, что было духу, к лестнице. Он помнил, что проход наверх был где-то слева... Да, точно. И никого. Скорее! «Как же я устал! — вдруг понял он. — Как устал». Четыре этажа он преодолел меньше, чем за минуту. Куда дальше? Один коридор вёл прямо, другой — направо. Куда? Он не мог вспомнить и поэтому остановился в нерешительности. Справа, смутно различимый, раздался чей-то вопль:
— Падла!..
Туда, быстрей! Все сомнения разом исчезли. Дзеди бросился по правому коридору. Когда коридор кончился, он столкнулся с каким-то человеком, сбив того с ног, и тут вылетел на свет, который, как нож, резанул с непривычки по глазам. Дзеди остановился, тяжело дыша, почти не слыша, как за его спиной поднимается упавший.
На улице была зима, день, искрящийся белым-белым ледяным снегом. И солнце. Дзеди вцепился в косяк двери, чтобы удержаться на ногах. Первые секунды он ничего не видел, глаза заполнили слёзы, он болезненно сощурился и заморгал. Боль прошла.
И тут Дзеди увидел Дени. Далеко, метрах в двухстах, возле какой-то машины. Большой, неуклюжей, бежевого скучного цвета. Дени выскочил их кабины и подбежал к капоту, попытался открыть... что-то у него не вышло, но что?.. Дзеди мгновенно оглядел двор и увидел, что люди, стоявшие раньше у ворот, бегут к машине. Внимание Дзеди вдруг привлекли голоса, доносившиеся откуда-то сверху. Шевельнулось какое-то смутное воспоминание четырёхлетней давности... Вышка! Как же он мог забыть! Быстрее!
— Дени! — закричал Дзеди изо всех сил. — Дени, вышка!
Но было уже поздно. Потом Дзеди не раз и не два вспоминал этот страшный момент, и каждый раз ему казалось, что крикни он на несколько секунд раньше, всё вышло бы по-другому. Но только казалось. По-другому быть не могло.
Дени повернулся на его крик, и тут люди на вышке принялись стрелять. Первые пули легли рядом, взбив снег искрящимися фонтанчиками, это выглядело почти красиво. А дальше... Дзеди сделал шаг вперёд и замер.
— Дени... — проговорил он потерянно.
Он никогда не видел подобного раньше и, видимо, в его душе продолжала ещё теплиться надежда, что такое произойти не может в принципе. Там, откуда он был родом, никто никогда никого не убивал. Никто и никогда. Никогда.
Первая пуля ударила Дени в грудь, развернула, но он по какой-то непонятной причине остался стоять на ногах. Он ещё не понял, что же происходит. Вторая попала в спину, Дени пошатнулся и упал на колени. Он пытался подняться, но тут раздалась очередь. И Дени, как миллионы людей до него, упал лицом в этот яркий искрящийся снег, тело его несколько раз дёрнулось, и он затих.
Дзеди стоял неподвижно и смотрел. Кто-то за его спиной попытался оттолкнуть его в сторону, но тут выстрелы, наконец, прекратились. Тишину, столь полную, что она казалась нереальной, прервал чей-то голос:
— Кто стрелял, уроды?!
Дзеди молча пошёл вперёд, туда, где неподвижно лежал его друг. Его никто не пытался задержать. Дзеди, подойдя к неподвижному уже телу, медленно опустился на колени на снег. Слов не было. Не было вообще ничего — ни мыслей, ни эмоций. Ничего. Пусто. Дзеди набрал в ладонь окровавленного снега. Красиво... Это было бы красиво, не будь это смертью. Снег в его руке таял, красная струйка побежала по рукаву. Дзеди перевернул Дени на спину, хотя глаза ему говорили — всё. Человек не сможет жить, если пули снесли ему половину черепной коробки. Дени уже не дышал, его глаза, остановившиеся, бессмысленные, уставились в небо. Дзеди осторожно опустил ему веки вниз. Так положено. Кто-то подошёл и ударил по спине прикладом. Больно. Это ничего, не страшно. Он всё ещё сидел на коленях. Разум отказывался работать. Надо просто посидеть, и тогда... может быть, если закрыть глаза, а потом снова их открыть, ничего... нет, нет, нет... этого не может быть... не может...
— Пошёл, сволочь! Да пошёл, кому говорю!.. — надсмотрщик рывком поднял Дзеди на ноги, и потащил прочь. Множество людей (откуда только они появились?) толпилось во дворе, они переговаривались, переругивались...
Дзеди шёл, ничего и никого не видя перед собой. Он не заметил Лина и Ноора, которых конвой тоже уводил внутрь здания, он не видел вытянувшихся испуганных лиц надсмотрщиков и младших чинов, и озверевших — старших.
Его отвели на второй подземный этаж и заперли в «тиме». Одного. Света в «тиме» не было, лампочка перегорела. Только узкая полоска света из-под двери, и всё. Он сидел на полу долго, очень долго. Не думал ни о чём, на это просто не осталось сил и души. В ушах всё ещё звенела недавняя тишина, что наступила после выстрелов. Он молча смотрел на полоску света.
«Дзеди, — позвал Арти. — Ты слышишь меня, Дзеди? Я еле прорвался, говорить трудно... слышишь?» Отвечать не хотелось, но Дзеди всё же ответил: «Слышу». «Послушай, это важно. У нас беда, — Арти секунду помолчал, словно собираясь с духом, — большая беда». «Ты о...», — начал было Дзеди, но Арти прервал его. «Нет, я не о Дени. Десять минут назад Ноор покончил с собой». Дзеди на секунду прикрыл глаза и судорожно вздохнул. Наконец, собрав все силы, сумел спросить: «Как?» «Разорвал рубашку и повесился на крюке... он был в девятой, ты знаешь, что это за крюк. Вас осталось двое, Дзеди... ты слушаешь?» «Да... почему двое, Арти? А ты?» «Я... Дзеди, сегодня сорвались они, и ты видел, что из этого вышло. Недалёк тот день, когда могу сорваться я... и я боюсь. Лучше мне уйти сейчас, пока ещё не поздно. Иначе...» «Как — уйти?! Арти, подожди, не надо! Это же грех, Арти! Не смей! Слышишь, не смей! — Дзеди затрясло от ужаса. — Ты не можешь!» «Я — не они, Дзеди. Я — это я. Крови не будет, я обещаю. Я всегда держу своё слово, Дзеди, и ты это знаешь. А пока... Постарайся сделать одну вещь. Для меня. Это просьба. Зайди прощаться последним. Хорошо?» «Арти... Не надо, пожалуйста, неужели ты не понимаешь, что мы с Лином...» «Это-то я очень хорошо понимаю. И ещё кое-что — тоже. Только вы с Лином сумеете как-то повлиять на ситуацию здесь. На Земле. Только вы. Ты понял?» «Как, Арти?.. Не сходи с ума, остановись! О каком влиянии речь?.. Господи ты Боже мой, да что же это... Арти, не смей, не надо!..» «Пойдёшь прощаться вторым, — голос Арти затихал, отдалялся, — дальше я объясню. Вторым...»
Всё снова исчезло. Сколько прошло времени, он не знал. Обычно он чувствовал время, о теперь... какое там!.. От неподвижности затекли ноги, но он сам этого не замечал. Ни холода, ни усталости... Господи, за что?! Арти... Дзеди впал в какой-то ступор, который тоже длился неизвестно сколько времени. А после этого куска бесконечности в «тим» пришли люди.
***
...Дзеди шёл по коридору, конвоиры следовали за ним на порядочном расстоянии — боялись. А ему было всё равно. Совсем всё равно. Когда выводили, сказали:
— Там ваш этот дурак... удавился... а второй, так и вообще... словом, попрощаться вам разрешили. Пошёл, урод, чего сидишь-то? Заслушался?..
В этой комнате было холодно. Дзеди вошёл, дверь за ним закрыли, щёлкнул замок.
Тела на полу никто не даже не удосужился закрыть. Хотя бы лица. Дзеди подошёл ближе, медленно, словно через силу...
Дени... Дзеди посмотрел на знакомое (теперь незнакомое, потому что мёртвое) лицо. Посмотрел без страха или жалости. Он ещё не принял то, что произошло. Понял, но не принял. Душой. Принять предстояло позже.
Ноор... на Ноора невозможно было смотреть без содрогания — посиневшее лицо, вылезшие из орбит глаза. Дзеди отвернулся. Нет сил. Это — не правда. Так не бывает. Повернулся снова. То же, что и раньше. Зачем так? Так страшно. Прости, Ноор, прости меня, ладно? Это не я, это ты оказался сильнее. Я не прав. В этом страхе прав оказался ты. Ты — свободен. А я...
Арти... Казалось, что Арти просто крепко-крепко уснул. Дзеди присел рядом с ним на корточки и протянул к телу руку, положил свою ладонь Арти на плечо. И тут же отдёрнул руку — тело уже окоченело. И тут, одновременно с этим движением в голове у Дзеди зазвучал голос Арти.
«Слушай и не перебивай, — приказал тот. — Это важно, очень важно. Сейчас ты откроешь свой тайник... ты думал, что про него знаешь только ты, наивный. Молодец. Это ты хорошо придумал, сделать в подошве такую штуку. И не сканируется ничем. Я как знал, что пригодится... открыл? Хорошо. Теперь ты подойдёшь к каждому из нас и возьмёшь материал». «Мне нечем сделать срез, Арти», — ответил Дзеди, и подумал — я сошёл с ума. «У тебя есть руки. Действуй. Быстрее, сюда придут с минуты на минуту... правильно, вон там валяется маленький осколок стекла, он подойдёт. Срезы делай в разных местах, совпадения не нужны... скорее... теперь слушай. То, что ты будешь делать — неимоверно тяжело. Даже один материал может запросто угробить носителя меньше, чем за год. Я предупреждаю честно, сразу. Хочешь — можешь отказаться. Дело твоё». «Арти, пока есть хоть какой-то шанс...» «Не продолжай. По мере своих сил я постараюсь как-то помочь тебе, но... я думаю, ты и сам понимаешь. Жди, пока есть силы. Теперь отойди в угол, отвернись, постарайся не смотреть. У меня совсем не осталось времени».
Боже, какая тяжесть! Это невозможно перенести, физически невозможно! Сколько можно выдержать? Вот так, с таким грузом? Ноги не держали, он сел на пол. Его затрясло, к горлу подступила тошнота. «Терпи, — приказал Арти. — Поднимись на ноги, отойди в сторону, вот так. И не смотри. Постарайся не смотреть. Прощай, Дзеди».
Дзеди смотрел и не верил тому, что видел. Он пытался последовать совету Арти, но не смотреть не мог, душа требовала правды. Поэтому он смотрел.
Тело Арти оделось вдруг языками холодного прозрачного пламени, вспыхнула и испарилась одежда, на мгновение проглянули кости... и тело исчезло. Словно его и не было. Только контур остался на полу, силуэт. Напоминание.
***
Он не помнил, что было дальше. Кто-то его бил, кто-то другой спрашивал:
— Ты спалил, сука?! Я тебя спрашиваю — ты? А ну, отвечай, гнида сратая! Как ты его запалил, падла? Говори!
Он молчал. Сидел на полу и молчал. Всё равно. Убьют — и ладно. И хорошо. Так и надо. Потом в камеру кто-то вошёл. Кто-то другой. Этот другой сказал:
— Отставить. Вы чего измываетесь? Парень за эти сутки трёх своих потерял, а вам всё мало...
— Он этого, нелюдя спалил! Сам видел!
— Из чего он его мог спалить? Из пальца, что ли?.. Всё, парень, пошли. Поднимайся, давай, не сиди.
— Эдуард Гершелевич, вы это... это под вашу ответственность. Хорошо?
— Под мою, не волнуйся. Идём, дружок, надо тебе в тишине посидеть... вот и хорошо, пошли... Не, Василий, конвой не нужен. Идём, нам недалеко.
В коридоре Дзеди нашёл в себе силы сказать этому человеку:
— Не говорите Лину... про Арти. Он сойдёт с ума...
— Про то, что он сгорел?
Дзеди кивнул.
— Хорошо, не буду. Нам сюда, почти пришли. Я тебе сейчас дам таблетку, ты от неё уснёшь. Так надо. Хорошо?
Дзеди не ответил. Он дал усадить себя, выпил, не почувствовав вкуса, воду из железной кружки. Лин сидел рядом с ним, не двигаясь, молча. За узким окном была ночь. Человек, который привёл их двоих сюда, сидел возле стола и читал. Потом он отложил книгу.
— Спите, ребята, — приказал он. — Хватит.
В комнату заглянул другой человек, остановился подле двери, спросил:
— Отвести этих в «тим»?
— Нет, оставь тут. Достаточно того, что двое с собой покончили. За этими я послежу до утра, от меня не убудет. И принеси чайку, пить охота.
— Хорошо.
Дзеди чувствовал, как же много сил теперь стало уходить на то, чтобы как-то поддерживать нужный уровень энергетики. Очень много, гораздо больше, чем раньше. Сказать об этом Лину? Нет. Конечно, нет. Только когда всё кончится. Хорошо ли, плохо ли... не важно. Сейчас не важно... Думать он мог. Но говорить... Это выше всех сил. Как страшно!.. Он всё никак не мог оправится от того, что пережил только что. Он не мог чувствовать, словно все чувства испарились разом и исчезли, как ветер или дым. Нет, ничего нет. Ни боли, ни зла на тех, кто убивал. Ничего. Пусто. Совсем пусто...
«Плохо?» — спросил Лин мысленно. Дзеди не ответил. «Дзеди, тебе плохо? — переспросил Лин. — Помочь?» «Нет», — наконец ответил Дзеди. Лин отвернулся. «Я не должен говорить, — подумал Дзеди. — Я никому об этом не должен говорить... Лин может заметить... но я постараюсь, чтобы он не заметил. Утомляемость?.. Спишем на счёт здешних условий. Потеря ресурса?.. Да, это сложнее, но тоже можно что-то придумать. Прости, Лин, но я так должен сделать, хотя бы ради тебя».
— Пей, — приказал тот самый человек, что забрал их и увёл в эту комнатку. — Пей, сказал! Это лекарство, его надо принять, иначе не выдержишь. Да пей же ты!
Дзеди немного очнулся от своих мыслей. Оказывается, перед ним сидели на корточках и Эдуард Гершелевич, и Лин.
— Что? — еле слышно спросил он.
— Это надо выпить, — объяснил Лин. — Это снотворное. Ты уже три часа так сидишь. Что ты видел? И что с тобой?
— Что я видел? — повторил Дзеди. — Всё видел.
— Пей, — приказал Эдуард Гершелевич.
— Кровь на снегу... — сказал Дзеди. — Это красиво... я и не думал...
— Не надо, не вспоминай сейчас, — сказал Эдуард Гершелевич. — Будет только хуже. Я понимаю, что трудно, но держаться надо, ты пойми. Иначе вам просто не выжить. Понимаешь?
Дзеди кивнул. Лин сидел рядом с ним, робко заглядывая ему в глаза. И только тут Дзеди вдруг понял, какую ответственность он несколько часов назад взвалил на свои плечи. Четыре жизни теперь зависят от него. Целых четыре жизни! О, Господи!.. И как же это будет тяжело. Дзеди прикрыл глаза, от страха у него на секунду пересохло во рту. Он втянул голову в плечи и закрыл глаза трясущимися руками.
— Выпей таблетку, пожалуйста, — попросил Эдуард Гершелевич, — вот и молодец. А теперь ложись, и ты, рыжий, тоже. Я посижу с вами, чтобы вас не беспокоили до утра. Это всё, что я смог для вас сделать.
Всё, что смог сделать. «А ведь это верно, — подумал Дзеди, уже засыпая, — всё, что смог... я тоже. И то хорошо».
***
Среди ночи, тихой и нарочито спокойной, Дзеди вдруг проснулся. От лекарства, которое его заставили принять, мысли путались, а тело слушалось плохо. Он сел, прислонился к стене, чтобы удержать равновесие — его почему-то всё время неудержимо тащило куда-то в сторону. Что-то он забыл. Что-то настолько важное, что забывать об этом было нельзя. А он забыл. И вдруг вспомнил.
— Боже, — прошептал он, — входы... у них же у всех стоят входы... у всех троих... О, Боже... как же так?.. как я...
Эдуард Гершелевич подошёл к нему и опустился на корточки.
— Что случилось? — спросил он. Дзеди попытался как-то сфокусировать взгляд на лице своего собеседника, но ничего не получалось — он видел словно через слой воды, всё плыло, раздваивалось.
— Входы... — упавшим голосом повторил Дзеди. — Входы... у них... я не снял... теперь всё точно погибло... детекторы... не снял... забыл...
— Что такое «входы»? — Эдуард Гершелевич подался вперёд, чтобы лучше слышать. — Я могу тебе помочь? Что надо сделать?
Дзеди не ответил. Он запустил руки в волосы и стал тихонько раскачиваться взад-вперёд, еле слышно плача.
— Перестань, — Эдуард Гершелевич осторожно взял Дзеди за плечи и развернул к себе лицом. — Объясни, что надо найти? И где искать?
Дзеди положил руку себе на горло, затем провёл ладонью вокруг шеи.
— Там... — сказал он. — Это там...
— Что — там? — не понял его собеседник. — Оно большое?
Дзеди отрицательно покачал головой. Хотел было что-то добавить, но тут его вдруг повело с новой силой. Голова закружилась, глаза закрывались сами собою. Рука его бессильно опустилась.
— Спать... — прошептал он, — спать хочется... сил нет...
— Ну и спи, — одобрил Эдуард Гершелевич. Он помог Дзеди лечь, встал на ноги и прошёлся по комнате, задумчиво потирая подбородок. Затем решительно кивнул, вытащил из своего чемоданчика скальпель и пинцет. И вышел прочь, даже не прикрыв за собой дверь.
***
Их не трогали. Уже который день. Не били, не издевались. Когда они находились в зале, им каждые десять часов стали давать часовой отдых. Кормить стали каждый день, да и сами порции увеличили. Дзеди есть перестал. Вообще. Лин страшно переживал, но поделать ничего не мог — разговаривать друг с другом им запретили, а Дзеди выглядел настолько подавленным, что Лин и не думал пробовать общаться мысленно — сказывалась врождённая тактичность. Безучастность друга, его угнетённое состояние пугало Лина. «Что такое? — думал он. — Что происходит? Что с ним? Как помочь?» За эту неделю Дзеди сильно ослабел, он еле таскал ноги. Ночами Лин старался как-то поговорить с другом, но пока это было тщетно — Дзеди не отвечал. Не потому, что не хотел — просто не было сил, чтобы как-то общаться. Не мог. Он временами начинал думать, что уже больше никогда не сможет говорить — все силы, что были, без остатка уходили на то, чтобы как-то поддержать материалы. Которые сжирали всё. Он старался, очень старался не подавать вида, насколько ему тяжело — и это ему удалось. Лин так и не понял, что на самом деле происходит с его другом. И не понимал ещё много-много лет...
В один прекрасный день всё изменилось. Они снова были в зале, им дали полежать, и они дремали, сидя в высокой части зала. Дзеди проснулся и неожиданно вдруг ощутил в себе невесть откуда взявшиеся новые силы. «Откуда? — ошарашено подумал он. — Не может быть!» Силы... этого запаса вполне хватит на полгода, если расходовать экономно! Хватит на всё — и на полноценную поддержку материалов, и на собственные нужды. «Как? — подумал он. — Не мог же я...» «Это и не ты, — раздался знакомый голос у него в голове. — Это я». «Арти! — удивлению Дзеди не было предела. — Но ты же...» «Это ещё не повод для того, чтобы не помогать друзьям, — отрезал тот. — Не распускайся. Я сказал, что при первой же возможности помогу тебе. И помог. По мере своих возможностей. Если позволят — потом помогу ещё. Всё. До свидания, Дзеди». «Арти...» Дзеди потихонечку оглянулся. Всё было спокойно — Лин ещё спал, надсмотрщик не обращал на них никакого внимания. Ему велели — не трогать. И он не трогал. Велят убить — убьёт. А пока... Что ж, как говориться — наше дело маленькое...
Лин проснулся минут через десять и первое, что он увидел — это Дзеди, который дремал, сидя рядом с ним. Дзеди проснулся через несколько минут, пристально посмотрел в дальнюю часть зала, словно соображая что-то, а затем вдруг сказал:
— Лин, я так есть хочу. Сегодня ещё не кормили?
— Слава Богу, — тихо сказал Лин. — Слава Богу. Я-то уж думал, что я и тебя потерял. Не делай так больше, слышишь? Не делай!.. Не пугай меня, не надо!..
— Прости, рыжий, — Дзеди отвёл взгляд, — я просто не мог собраться... собраться с силами... после всего... я не нарочно.
— Да всё я понимаю, — Лин взял Дзеди за руку. — Мне до сих пор невмоготу. Как будто ломается что-то... что-то внутри... А, хочешь ты этого, или не хочешь — надо быть сильным. Так?
— Так, — согласился Пятый ## . — Всё верно, Лин. И я постараюсь, чтобы с нами всё было хорошо.
##
Смена имени.
По истечении пяти лет жизни на Земле, после событий, в результате которых погибли Ноор, Дени и Арти, Дзеди, по словам Лина, в один прекрасный день «просто прекратил отзываться на прежнее имя». Сам Пятый не объясняет причины этой перемены, но, если ему так больше нравится, в дальнейшем мы будем называть его именно так. По сути дела, это примерно одно и то же – «дзеди» в переводе с рауф означает «пять».
Прим. автора.
Год шестой
Страх
Это был живой ужас. Сил не осталось вовсе. Они уже не сознавали, сколько времени прошло с тех пор, как погибли остальные, это уже не волновало. В тот страшный день обстоятельства сперва ополчились на Лина, а затем не пощадили и Пятого.
Лин не смог удержать на плечах тяжеленного стокилограммового ящика и упал. Он надорвался, но даже не понял, что с ним произошло. Под непрерывными ударами он несколько раз пытался подняться, у него ничего не вышло. Пятый, не в силах дольше видеть того, что происходит с его другом, подскочил к надсмотрщику и попытался выхватить у того плётку. Надсмотрщик даже не обратил на него внимания, он просто оттолкнул Пятого прочь. Лин лежал на полу, надсмотрщик бил его ногами, и тут у Пятого внутри словно что-то надломилось. Он мгновенно выпал в низкую стойку и бросился на своего врага. Тот от неожиданности немного опешил, но что началось, когда он сориентировался... Пятый потом смог вспомнить лишь то, что его били трое или четверо, и что потом, когда на него уже наступала темнота, он пытался позвать Лина...
Пятый очнулся от холода. Он лежал на полу, вокруг было темно, он ничего не видел. Рядом с ним, привалившись к стене, лежал Лин. Пятый потряс его за плечо, но Лин не ответил — он был в глубоком обмороке. Время тянулось страшно медленно, Лин всё не приходил в себя, да и самому Пятому становилось всё хуже. Предыдущие избиения и в сравнение не шли с тем, что ему довелось испытать в этот раз. Он ненадолго заснул.
Разбудили его грубые голоса, доносившиеся из коридора, потом кто-то пнул его ногой и приказал встать. Лин так и не очнулся, поэтому его волоком вытащили из камеры. Пятый шёл сам, но он не понимал, куда его ведут и что происходит. Только очутившись на первом наземном, он сообразил, что их куда-то увозят.
Их запихнули, не особо церемонясь, в кузов машины. Ехали долго, сильно трясло. Пятый старался, по мере своих сил, поддерживать Лина — он боялся, что тот от тряски может удариться головой. Сам Пятый чувствовал себя прескверно, ему жутко хотелось пить, во всём теле ощущалась какая-то странная слабость.
Машина остановилась, дверцы кузова распахнулись и их обоих вытащили на свет. Во второй раз за все эти годы он снова оказался на улице. От вида неба у него страшно закружилась голова, и он пошатнулся, жадно ловя ртом влажный воздух. Была зима, но вовсе не такая, к какой он привык у себя дома. Какая-то странная мокрая зима, талая грязь под ногами, тёплый, совсем не зимний, ветер, светло-пепельные облака. Но снег... Это же настоящий снег! Пятый мгновенно сообразил, что надо делать. Он, собрав все силы, вырвался из рук своего конвоира и бросился со всего размаху к ближайшей снежной кучке. Пить! Если нет воды, надо есть снег! Скорее, пока они ещё не подошли! Пятый чувствовал, что если он не попьёт сейчас — он умрёт. Кто-то засмеялся рядом с ним, кто-то сильно, но без злобы, ткнул его ногой...
— Вот чокнутый! — сказал кто-то. — Смотри, снег жрёт.
— Веди его, не телись там. А мы пока этого дотащим. И смотри, поосторожнее с ним, он там надсмотрщика побил.
Дальше стало ещё хуже, чем было. Их раздели догола, завели в какую-то комнату, в которой имелось окно в стене и матрас на полу, им связали руки, завернув их за спину, едва не выворачивая лопатки из суставов, затем связали ноги, положили на матрас, прикрыли одеялом... и оставили одних. Одни они пробыли двое суток — Пятый наблюдал в окне целых два заката, а восходов не видел вовсе — окно было западное. В голове у него всё мутилось, никогда раньше ему не было так плохо. Боли от недавних побоев он почти не ощущал, это уже вошло за пять лет в привычку, но связанные руки в первый день страшно болели. Потом, уже позже, по ним разлилось онемение, они словно бы стали существовать отдельно, независимо от него. Его знобило, хотелось пить. Он то засыпал, то на короткое время просыпался, каждый раз заново удивляясь — как это они очутились здесь, что они здесь делают?..
На вторые сутки очнулся Лин, он пытался спрашивать, куда они попали и что происходит, но Пятый не мог ему ничего связно ответить. Лин, которому стало немного получше, всполошился, но поделать ничего не мог — руки им вязали с тем расчётом, чтобы не могли освободить друг друга. А на третий день в комнате появились, наконец, люди.
***
Вошедших было трое. Один — пожилой, в гражданской одежде, при потёртом кожаном портфеле, двое — молодые, в военной форме с сержантскими нашивками. Старший, войдя, брезгливо осмотрелся и спросил:
— Ну, и?..
— Согласно распоряжению, доставили, — забубнил себе под нос один из молодых.
— И где? — с сарказмом спросил пожилой.
— Да вот же, — второй проворно откинул одеяло и отступил. — Вроде, живые.
— Это что ещё за мужской стриптиз? — спросил пожилой. — И почему вы их связали?
— Один из них на надсмотрщика напал. Прямо в «тиме», — объяснил первый сержант.
— Это тот, который снег жрал, — добавил второй. — Этот вроде, чёрный, — он толкнул Пятого ногой. — Придурок такой, сил нет.
— Когда привезли, тогда и связали? И когда? — спросил пожилой.
— Да тридцать первого, днём.
— Вы ошалели? — возмутился пожилой. — Кто ещё тут придурок... Быстро развязать! К ним что, эти дни вообще никто не заходил?
— Да нет, вроде, — промямлил второй сержант. Он нагнулся над Лином и принялся возиться с узлами. — Тут же не было никого. Новый Год, всё-таки.
— Дай я, — сказал второй. У него в руках появился перочинный нож, которым он в минуту разрезал верёвки. — А этот, который снег-то жрал...
— Чего? — с неодобрением спросил пожилой. — Холодный уже, небось?
— Да нет, как раз горячий. Температура у него, что ли?..
— Вы, оба, — приказал пожилой, — быстренько достаньте койки для этих двоих. Бельё там, одеяла... и срочно принесите что-нибудь им попить. Что найдёте — чай, компот, что угодно. И шевелитесь, нечего стоять. О том, что вы тут натворили, мне придётся доложить. Сегодня же.
Оба сержанта вышли в коридор.
— Сволочь жидовская, — пробормотал один. — Скотина.
В коридор высунулась голова пожилого.
— А вот за это ты мне ответишь отдельно, — ласково сказал пожилой и прикрыл дверь. Он вернулся в комнату и присел на корточки возле матраса.
— Что, плохо? — спросил он. Лин попытался поднять голову, в его взгляде появился страх. — Не бойся, не надо, — попросил пожилой, — я же не из них. Я врач, меня зовут Эдуард Гершелевич. А ты — номер семь, не так ли?
— Да, — прохрипел Лин.
— Сейчас я вас посмотрю, — пообещал Эдуард Гершелевич. — Всё будет в порядке, я обещаю. Имя-то у тебя есть? — спросил он.
— Лин, номер семь в «тиме», — ответил Лин. — А это Пятый, номер пятый... Так получилось... Что с ним?
— Он и вправду ел снег?
— Я не помню. Я вообще не понял, как мы сюда попали.
— Ты руки ощущаешь?
Лин отрицательно покачал головой.
— Надо растереть, тогда кровообращение быстрее восстановиться. А, вот и наши начальнички пожаловали. С кроватью, — с удивлением добавил он. Сержанты внесли койку в комнату и с грохотом водрузили у стены. — Пока положите вот этого, — Эдуард Гершелевич махнул рукой в сторону Лина, — потом идите за второй койкой, а я осмотрю вон того.
Сержанты удалились. Эдуард Гершелевич подсел к Пятому.
— Так, что тут у нас, — проговорил он. — А ну-ка, проснись, дружок! Это чего же глаза-то такие мутные... Как пьяный, ей Богу, — он немного приподнял Пятому голову и сказал: — у тебя болит где-нибудь?
Тот сделал попытку кивнуть. Эдуард Гершелевич на секунду задумался и спросил:
— Не горло, часом? Ну, я так и знал. Открой рот... пошире, я так ничего не вижу... ого! Как это тебя так угораздило?
— Чего с ним такое? — спросил один из сержантов. Они, поставив вторую койку у противоположной стены, с интересом наблюдали за действиями врача.
— То ли дифтерит, то ли ангина, так сразу не скажешь, — ответил Эдуард Гершелевич. — Без мазка не разберёшь. Но у него всё горло в нарывах, не мудрено, что он говорить не может. И вы, идиоты, ещё добавили. Попить принесли?
— Только чай холодный, — второй сержант протянул Эдуарду Гершелевичу алюминиевый мятый чайник и два мутных стакана, вложенных один в другой. — Компот нам не дали.
— И на том спасибо, — констатировал врач. — Налей и напои. А мне надо позвонить, чтобы перенести допрос, который должен был быть сегодня.
— Допрос? — изумился первый сержант. — Сегодня?!
— В том-то всё и дело. А вы, дураки, вон чего натворили. Ты пей, пей, не стесняйся, — подбодрил он Лина. Тот уже сам взял в непослушные руки стакан с чаем. Руки пока что сильно тряслись. — Помогите этому, — сказал Эдуард Гершелевич.
— Я не могу... — прохрипел Пятый. — Больно...
— Ты постарайся.
Пятый слабо отрицательно покачал головой и прикрыл глаза.
— Ну и что мне теперь прикажете делать? — с раздражением вопросил Эдуард Гершелевич. — Идите, звоните. Срочно вызывайте сюда шефа.
— Это зачем? — спросил второй сержант.
— А затем, что ты нагни свою тупую голову и посмотри на его глаза. Внимательно. Вот ты, к примеру, не можешь ли мне сказать, как он будет реагировать на лекарства? А если он помрёт? Ты за это отвечать будешь? Нет? Правильно, отвечать заставят меня, но только в том случае, если я что-либо стану делать без санкции. Улавливаешь?
— Ну.
— Умница. Значит, мне нужна санкция, да побыстрее. Если я сейчас что-нибудь не предприму, он к утру может загнуться. Тоже улавливаешь?
— Да.
— А вот если он загнётся, у нас всех будут большие неприятности. Так что кругом, а затем — бегом марш!
Сержанты исчезли, словно по мановению волшебной палочки.
— Ты антибиотики нормально переносишь? — спросил Эдуард Гершелевич у Пятого.
— Что переношу? — прошептал тот.
— Антибиотики. Ну, пенициллин там...
— А что это... такое? — Пятый не понял вопроса. Видимо, речь шла о каких-то лекарствах, но названия ему ничего ровным счётом не говорили. А он-то считал, что знает этот проклятый язык в достаточной степени. Ему стало стыдно. — Я просто не понял.
— Это плохо, — покачал головой врач. — Видимо, придётся рисковать. Ну, как говориться, риск — благородное дело. Да! — спохватился он. — А где ваша одежда?
— Не знаю, — ответил Лин. — Может, вон эти тряпки в углу?
— Это не подойдёт. Ладно, поищем чего-нибудь.
— Что со мной? — спросил Пятый.
— Ты болен. Чем — точно не скажу. Пока что надо попробовать разобраться с твоим горлом.
Вошли сержанты.
— Приедет Павел Васильевич, — сказал первый. — Через сорок минут будет.
***
Они сразу узнали вошедшего. Ещё бы! Их мучитель не изменился ни на йоту с того дня, год назад, когда они видели его последний раз.
— Ну что? — спросил он с порога. — Не одумались? Я вас предупреждал.
— На это мы никогда не пойдём, — ответил ему Лин. — Я уже говорил, что...
— Давайте вы потом про это всё побеседуете, — попросил Эдуард Гершелевич. — Тут проблема, и весьма серьёзная.
Он вкратце обрисовал ситуацию. Павел Васильевич слушал молча, затем спросил:
— И что вы предлагаете?
— Можно попробовать начать пенициллин, — ответил немного неуверенно Эдуард Гершелевич. — Во всяком случае, это пока видится мне единственным выходом.
— Так что вы ждёте? — довольно резко спросил Павел Васильевич. — Моей санкции? Считайте, что она у вас есть. И ради этого вы меня вызвали?..
Он резко повернулся и вышел. С минуту в комнате было тихо, затем Эдуард Гершелевич вздохнул, устало потёр глаза и спросил у всё ещё молчавших сержантов:
— Кто-нибудь из вас уколы делать умеет?
— Ну я своей собаке делал когда-то, — неуверенно начал второй сержант. — Она рожала, а к ветеринару ездить... — он не договорил, Эдуард Гершелевич прервал его:
— Вот ты и сделаешь, — заключил он. — Ничего тут сложного нет. Я всё покажу. Завтра позвоните мне и скажете, как тут дела. Мне работать надо, я и так здесь сижу с вами чёрти сколько.
— Ладно, сделаем, — отозвался сержант. — Мы ещё вот что... простите нас, Эдуард Гершелевич. Мы, это, не правы были. Простите.
— Ладно, чего уж там, — отозвался врач. — Поеду я, ребятки. Телефон мой спросите на вахте.
Эдуард Гершелевич оставил подробные указания, что и как следует делать, и отбыл. На душе у него было неспокойно. Он нервничал, хотя сам слабо сознавал, из-за чего это происходит. Не то, чтобы он испытывал к этим двоим какую-то жалость, нет. Он просто в меру своих сил сочувствовал им, прекрасно сознавая, что они обречены. Он понимал их, но то, что они делали, вызывало у него недоумение и лёгкую зависть. Он знал, почему. Они не продавались. А он продался. И, хотя теперь горько сожалел об этом, не смел сказать и слова поперёк тем, кто стал с некоторых пор его хозяевами. «Сильные ребята, — подумал он с уважением, — вот только я всё же попрошу, чтобы меня больше не ставили на подобные задания. Не могу на это смотреть. Этот раз — последний».
Он ехал домой. Только там он ещё имел право быть тем, кем считал сам себя. Он устал от лжи, от постоянного раболепства, от страха. Как бы он хотел сбросить с себя эту маску и стать... он уже и сам не помнил, кем же он был до этого всего. И не вспомнить уж теперь, ведь прошло столько лет.
— Будьте вы все прокляты, — прошептал он, открывая дверцу своей машины и садясь на водительское сиденье. Да уж, было за что «пострадать» — своя «Волга», трёхкомнатная квартира, дача в красивом месте, хорошая, если не сказать больше, зарплата. Главный патологоанатом проекта «Сизиф», как же... — сволочи, — добавил он. Двигатель новой «Волги» тихонько заурчал.
— Как же мы все дёшево стоим, — пробормотал он.
***
Телефонный звонок в его квартире раздался часов в девять утра. Он, ещё сонный, подошёл к беснующемуся аппарату и снял трубку. Искажённый расстоянием голос произнёс:
— Доброе утро, Эдуард Гершелевич. Хотя доброе-то оно доброе, но вот...
— Выкладывайте, что у вас там, — поморщился он. Ехать никуда не хотелось, хотелось спать. — Что такое?
— Ему, кажется, стало хуже, — сказали на том конце провода. — Вы бы приехали.
— Хорошо, — согласился он. — Раз надо, то буду.
На месте он был через час. Давешние сержанты дожидались его на пороге комнаты. Войдя, он увидел, что они не ошиблись.
Казалось, прошедшая ночь изменила даже черты лица лежащего перед ним человека. Он был очень бледен, а когда Эдуард Гершелевич подошёл ближе и Пятый, услышав его шаги, приоткрыл глаза, тот понял, в чём дело. Это был обречённый взгляд, в нём стояла безнадёжность. Эдуард Гершелевич потрогал Пятому лоб и понял, что температура не только не упала, нет, она поднялась ещё выше. Говорить Пятый уже не мог. Лин, лежавший на соседней койке, был пока не в силах подняться, но он слишком хорошо видел, что происходит. Он был в ужасе, и, что самое страшное, он ничем не мог помочь другу — сам был на нуле. Лин молча наблюдал за людьми.
— Не отчаивайся, — сказал Эдуард Гершелевич. — Что-нибудь придумаем. Раз одно лекарство не помогло — другое поможет. Вот только санкции, — он сделал намерено ударение на этом слове, — я больше просить не буду. Сегодня я с вами посижу, пожалуй. А то, я смотрю, вы без меня плоховато справляетесь.
— Что теперь колоть? — спросил сержант.
— Ампициллин. По пять кубиков каждые четыре часа, — распорядился Эдуард Гершелевич. — Не надо его переворачивать, коли прямо в ногу, только немного повыше... а ты умеешь, чего прибеднялся-то... вот так. Теперь подождём и посмотрим, как пойдёт дело.
— А когда станет ясно, получилось или нет? — спросил Лин.
— Через пару часов. Не пойдёт этот антибиотик, попробуем следующий. Да ты не волнуйся зря, всё будет в порядке. Я тебе обещаю.
Через некоторое время Лин сполз со своей койки и на нетвёрдых ногах доковылял таки до кровати Пятого. Тот приоткрыл глаза, и Лин увидел, что Пятому легче — взгляд его посветлел, прояснился. Он с минуту посмотрел на Лина, сидящего рядом, и вдруг сказал:
— Рыжий, как ты похудел... я только сейчас заметил...
— А у тебя седые волосы появились, — заметил Лин. — Много. А уж про худобу я вообще молчу.
— Ты тоже поседел, — ответил Пятый. — Я вот только не могу понять, когда это произошло.
— Год назад, — Лин вздохнул. — И ты, кстати, тогда же, я вспомнил.
— Просто там как-то не до волос было. Лин, а ведь мы живы до сих пор. Сколько лет прошло?.. Что-то путаюсь.
— Сейчас спрошу, — сказал Лин. Он слез с кровати и, подойдя к двери, принялся ожесточённо стучать в неё кулаком.
— Лин, ты зачем шумишь? — с упрёком спросил Пятый. — Тебя и так услышат.
— Я так ночью с ними общался, — ответил Лин, прекратив, однако, долбить несчастную дверь. — Они иначе не услышат. А ты всё проспал, жалко. Тут такая комедия была...
Лин так и не рассказал свою «комедию» — к двери подошёл сержант.
— Чего надо? — спросил он.
— Во-первых, Пятому лучше, — отрапортовал Лин закрытой двери, — поэтому ему можно попить принести. А во-вторых, скажите, пожалуйста, какой сейчас год?
— Как это — какой? — удивился сержант. Он приоткрыл дверь, вошёл в комнату, поставил на стол чайник. — Я вам тут чаю принёс, как чувствовал, что звать будешь. А год мы только-только семьдесят второй встретили. Три дня назад.
Лин молча посмотрел на Пятого, тот ответил ему таким же, полным горечи и боли, взглядом. Пять лет. Они потеряли, в общей сложности, год. Вот вам и ошибки в расчётах. Как же так... А кем они стали за эти пять лет! Они смотрели друг на друга и с огромным трудом узнавали сами себя. «И это мы, — подумал Пятый. — Кошмар какой... не вериться даже... Если бы этот человек напротив меня не шутил со всеми напропалую, я бы, наверное, не узнал в нём Лина. Это и не человек вовсе, это вешалка для одежды. Неужели и я такой же?» Там, на предприятие, им было просто не до того. У них была одна цель — выжить. Не упасть. Не дать себя убить просто так, на потеху.
— Лин, — позвал Пятый, — налей попить, пожалуйста. А то я сам не встану сейчас.
— И думать забудь, лежи. Мы так за тебя волновались. — Лин подсел к Пятому и протянул ему чашку с чаем.
— Спасибо, рыжий, — Пятый вздохнул. — Так и вправду лучше. А горло у меня почти что не болит, — с удивлением заметил он.
— Это всё врач. Тот самый, между прочим, — сказал Лин.
— Какой это «тот самый»? — спросил сержант.
— У него спросите, — посоветовал Пятый. — Вот только расскажет ли он? И помнит ли нас?
— По-моему не очень, — с сомнением в голосе сказал Лин. — Спрашивал, как меня зовут, как тебя. Да он нас тогда и не видел нормально, может так, мельком. Хороший мужик.
— Я пойду, Гершелевичу доложу, что тебе полегчало, — сказал сержант. — А то тут наш этот был...
— Не трави душу — попросил Лин. — Я только забывать стал.
— Кто был? — спросил Пятый, когда сержант вышел.
— Шеф, — ответил с отвращением Лин. — Та самая тварь. А ты не помнишь разве?
— Я и сейчас плохо соображаю, — признался Пятый. — А уж тогда и подавно...
— Ничего, — примирительно сказал Лин. Он снова сел рядом с Пятым и взял его за руку. Лицо его стало печальным, наигранная бравада пропала. — Я боялся, что ты умрёшь, — сказал Лин. — И ещё все эти сволочи вокруг. Мы никому не нужны, Пятый. Ты это понимаешь? Вообще никому.
— А там, в «тиме», страшно испугался за тебя, — признался Пятый. — Я думал — он тебя убьёт. Я не мог стоять и смотреть на это всё... поэтому я и... — он не договорил. Губы его предательски дрогнули, он на секунду прикрыл глаза. — Ты знаешь, рыжий, я был близок к тому, чтобы... я был готов убить его, Лин. И я бы убил, клянусь. За тебя...
— Молчи, ради Бога, — попросил Лин. — Не надо. Я же знаю, ты — не такой. Ты бы не смог, ты бы остановился. Хватит. Вон, слышишь? Эдуард идёт, сейчас позабавимся... Да улыбнись ты, придурь!
— Я не могу, — Пятый слабо пожал плечами. — По-моему, я забыл, как это делают.
Лин посмотрел на него с недоумением и подошёл к двери. За ней всё явственнее слышались шаги человека, который был первым, кто отнёсся к ним двоим по-хорошему. Первым — в этом мире. До него они знали здесь лишь боль.
— Хороший мужик, — повторил Лин. — Сам увидишь.
***
— Ну, как у нас дела? — спросил Эдуард Гершелевич. Он вошёл и плотно притворил за собой дверь.
— Нормально, — сказал Пятый. Он и вправду чувствовал себя вполне сносно.
— Хорошо, — удовлетворённо произнёс врач. — Дай-ка я посмотрю... отлично. Я же говорил, что подействует.
— Эдуард Гершелевич, а в чём разница между этими двумя препаратами? — спросил Лин. Он сидел на своей кровати и, склонив голову к плечу, смотрел на врача. — Названия-то похожи...
— Группа одна, — согласился тот, — но по силе действия они разные. Да и по вредности тоже.
— Простите, — вмешался Пятый, — я немного не понял... Так это были вы или нет?.. Тогда, в прошлом году?.. Когда...
— Это был я, — просто ответил врач.
— Спасибо вам, — сказал Пятый. — Если бы не вы...
— Не стоит, — врач вздохнул. — Я и так понял, что, оставь я те капсулки... вы понимаете, о чём я?
— Естественно, — прошептал Лин. Пятый кивнул.
— ...там, где я их нашёл... тогда и мне, и вам не обойтись без очень больших неприятностей. Поэтому я и решил, что разумнее будет извлечь их и уничтожить. Что я и сделал. Вот, собственно, и всё.
— Это было более, чем разумно, — сказал Пятый. — Это было провидение. Этим вы спасли себе жизнь.
— Я так и понял. Так вот, наши хозяева очень интересовались вашими друзьями. Мало того, они присутствовали при вскрытии...
Лин закрыл лицо дрожащими руками. Пятый облизал пересохшие губы и после нескольких секунд молчания нашёл в себе силы спросить:
— И что? — голос звучал хрипло, низко, как чужой.
— Ничего, — ответил Эдуард Гершелевич. — Я успел сделать всё до того, как они там появились. Для очистки совести скажу, что ничего интересного я там не нашёл. Не потому, что не искал, я привык работать честно. Просто ваши друзья были самыми обычными людьми.
— А Арти? — с недоумением спросил Лин. — Он же не был...
— Я не хотел расстраивать тебя, Лин, — сказал Пятый. Лин с недоумением посмотрел на него. — Я не хотел, но... Лин, пойми, ты не прожил бы этот год, если бы знал. Ты бы не выдержал...
— Что ты мелешь?! — возмутился Лин. — Не знал — чего?! С каких это пор ты завёл моду мне врать?!
— Я не врал тебе, — без выражения сказал Пятый. — Просто... ты помнишь, я заходил прощаться после тебя?
— Ну да, — ответил Лин. — Естественно, помню.
— Так вот. Арти, вернее его тело... оно сгорело Лин. Само. Смею тебя заверить, я тут не причём. Это произошло в какие-то секунды, я и сам ничего не понял... вернее, не успел понять. Но Арти знал, что делает. Ты можешь себе представить...
— И ты молчал? — на лице у Лина было выражение полнейшего замешательства и растерянности. — Ты весь этот год жил с этим и... молчал? С ума сошёл, ей Богу! Точно! Теперь я понял, почему ты улыбаться перестал... Он сумасшедший, ведь так, Эдуард Гершелевич?
— Я бы так не сказал, — подумав, произнёс Эдуард Гершелевич. — Он просто пытался уберечь тебя, вот и всё. Думаю, ты должен сказать ему за это спасибо.
— Сказать-то я могу, — медленно ответил Лин, — но не скажу. Да, Пятый, ты меня временами поражаешь. Так почему ты молчал? Объясни, будь добр.
— Я просто не мог, — тихо произнёс Пятый. — Прости, рыжий...
— Да, Лин, — поддержал врач. — Ты уж его прости на этот раз. Не гоже вам ссориться, не те у вас сейчас времена. А что до того, что произошло тогда... может, оно и к лучшему. Начальству волей-неволей пришлось довольствоваться тем, что осталось.
— Не говорите так, — попросил Лин. — Мне уже и так дурно...
— А ты приляг, — посоветовал врач. — Тебе бы вообще не вставать недельку. Кто, кстати, вас так избил?
— Будто вы не знаете, — усмехнулся Лин.
— Знать-то знаю, и поболе, чем вы. В самое ближайшее время надсмотрщиков должны заменить. Вот я и подумал, что у вас это, возможно, уже произошло.
— Заменить на кого? — спросил Пятый.
— На вольнонаёмных.
— А этих, которые были?
Врач собрал руку в кулак, отставив в сторону большой палец и медленно, выразительно, перевернул кисть так, что палец указал прямо в пол. Этот жест римлян представлялся ему самым подходящим для подобного случая. Было удивительно, но он, патологоанатом, не любил слова «смерть». И старался его не применять. Пятый и Лин жест прекрасно поняли.
— Вот даже как, — задумчиво протянул Лин. — Странно.
— Ничего странного. Эти иногда бегут, а кое-кому не нравиться, что происходит утечка информации. Поэтому этот кое-кто немного усложнил систему. Её уже два года проверяют, она доказала свою эффективность.
— Значит, убежать всё же можно? — тихо спросил Лин. В его глазах загорелись огоньки. Пятый приподнял тяжёлую голову от подушки и с удивлением посмотрел на него.
— Можно, — так же тихо ответил врач. — Я потом объясню вам, как. Кстати, в тридцати километрах от «трёшки» находится большой и красивый город Москва, столица нашей Родины. От души советую посетить. Не пожалеете.
— Что ж, — сказал Лин. — Мы учтём. Спасибо, что сказали.
— Теперь — о вас, — Эдуард Гершелевич немного повысил голос. — Про тебя, Лин, я могу сказать, что ты в принципе здоров. Конечно, если вычесть побои, переутомление и голод. — Лин усмехнулся, а врач продолжил. — Единственный совет, который я могу тебе дать — лежи. Пока есть такая возможность. И ешь. Вас пока не кормили?
— Нет, — сказал Лин. — Сказали — слишком много чести.
— Я распоряжусь, — ответил врач. — С тобой, Пятый, дело пока что обстоит хуже, но, думаю, всё будет в порядке. Ещё четыре дня поколем тебе лекарство и посмотрим, что получится. Пока — лежать, много пить, поменьше разговаривать. Лучше всего — спи. Как ты сейчас себя чувствуешь?
— Нормально в принципе, — Пятый на секунду прислушался к своим ощущениям и добавил. — Только слабость, а так...
— Тогда — ладно, — врач поднялся со стула и направился к выходу. На пороге он задержался и сказал: — Вы пока отдыхайте, если что — зовите. Вечером поговорим... о том, что я вам обещал. Поняли? И разговаривайте немного потише, там, в коридоре — отличная слышимость.
Он вышел. Лин поудобней улёгся, пристроил под голову подушку и сказал:
— Слушай, а ведь это — настоящие кровати! Ты только подумай!
— Да, — согласился Пятый. Спать ему пока что не хотелось, а вот вопросов, напротив, накопилось слишком много. — Рыжий, а что было вчера? Я так и не понял. Приезжал этот, что ли?
— Ну да, — подтвердил Лин.
— И что? Ты с ним говорил?
— Гершелевич не дал, — с удовольствием констатировал Лин. — Я же тебе говорю, он классный мужик. Может, он как-то поможет нам...
— Не особо рассчитывай, — возразил Пятый. — Он слишком много лет прожил, чтобы кому-то помогать. Он дорожит тем, что прожил.
— Может, ты и прав, — подумав сказал Лин. — А может, и нет.
— Узнаю Лина, — сказал Пятый. — Ты всегда оспаривал то, что я говорил.
— А я с очень большим трудом узнаю тебя, — сказал в ответ Лин. — Будто ты — и в то же время — не ты... Чёрт возьми, да что же с тобой случилось? — с отчаянием в голосе произнёс Лин.
— Я и сам не пойму, рыжий. Просто во мне что-то сломалось... по крайней мере, я это вижу именно так. — Пятый устало вздохнул. — Я начал всё видеть как-то по-другому... Знаешь, раньше всё это показалось бы мне диким, странным... я, может быть, испугался бы или удивился тому, что происходит. А сейчас... — он на секунду замялся. — Мне это всё кажется простым и обыденным. Даже если бы мы умерли — я бы не удивился. Теперь меня страшно удивляет Саприи — мне не верится, что мы там жили, что всё это было. Временами мне начинает казаться, что мы всю свою жизнь прожили здесь, что в ней ровным счётом ничего не было. И ещё одно.
— Что же? — спросил Лин.
— Я понял, что они все в какой-то степени правы. Каждый для себя. Они ценят жизнь... Что ж, всё верно. Здесь жизнь коротка, поэтому она и стоит столь дорого. Вот только мы с тобой плохо вписываемся в эту картину.
— Да, друг мой, ты болен, — покачал головой Лин. — И это ещё мягко сказано! Могу себе представить, до чего ты в состояние додуматься. А что будет ещё через некоторое время... м-да. Ты хоть сам-то понял, что сейчас сказал?
— Понял, — ответил Пятый. — Ты считаешь, что я свихнулся?
— Можно сказать и так, — покачал головой Лин. — Саприи у нас, оказывается, не было.
— Да был конечно, всё я знаю. Просто на меня временами находит такая безнадёга, что можно додуматься до чего угодно. И потом... когда ребята погибли... ты видел, как это было?
— Немного, самый конец. Ты же знаешь, я выскочил позже.
— А я — с самого начала, — Пятый на секунду зажмурился. — Лин, налей попить, что-то голова кружится.
— Плохо? — взволновался Лин. — Эдуарда позвать?
— Нет, всё нормально, не беспокойся. Давай поспим немножко, Лин. Ладно? Что-то я устал.
— Хорошо, — Лин встал со своей кровати и сел рядом с Пятым. — Знаешь, что я тебе скажу? — спросил он. Пятый промолчал. — Мне всё равно, можешь ты улыбаться или нет. Мне всё равно, сошёл ты с ума или за одну ночь вдруг стал гением. Мне всё равно, что ты там говоришь о Доме. Ты только не умирай, ладно? Пока ты жив — я жив тоже. Помнишь, мы с тобой обещали Арти, что останемся вместе, не смотря ни на что?
— Помню, — тихо сказал Пятый. — Конечно, рыжий. Ты тоже постарайся, — он прикрыл глаза. — А Саприи... да Бог с ним. Какое это теперь имеет значение?
***
Вечер наступил незаметно, сумерки, пробравшиеся к окнам, обосновались за ними робко, словно не веря в своё право сменить рассеянный пасмурный дневной свет. Лин и Пятый даже не поняли, что свечерело — они проспали почти весь день. За этот день Эдуард Гершелевич заходил к ним ещё дважды, а они так и не узнали об этом. В последний свой приход старый врач несколько долгих минут просидел рядом с Пятым, осматривая его и сокрушенно качая головой. Пятый был жестоко избит, но сам даже не замечал этого.
— Что они с тобой сделали, — прошептал Эдуард Гершелевич под конец. Он накинул на Пятого одеяло, встал. — А второй? Да разве так можно? Чего подобным образом они хотят этим двоим доказать? Что они оба — собственность, с которой можно обращаться, как хочешь? Ничего они не добьются.
Врач вышел и пошёл по коридору к кабинету, который ему предоставили во временное пользование — пока он вынужден помогать этим двоим. Плохой кабинет — тесный, маленький. Окно не заклеено, дует из всех щелей.
Настроение у Эдуарда Гершелевича было отвратительное, утешало лишь то, что он смог помочь — Пятому стало лучше, антибиотик действовал. «Надо спросить, сколько им лет, — подумал врач. — Уж больно молодо выглядят. Неужели они и впрямь что-то могут знать? Сомнительно, однако, наше руководство редко ошибается, если дело касается вопросов, связанных с нужной информацией. Странно. Кто-то говорил, что они — биологи, а что такое пенициллин — не знают... Что ж это за биологи такие?»
Лин проснулся первым. Он встал, на нетвёрдых ногах подошёл к столу, налил себе чая, залпом выпил. Какая роскошь! Спать сколько влезет и пить сладкий чай. Лин подошёл к кровати друга и посмотрел на Пятого. Тот всё ещё спал, но выглядел гораздо лучше, чем утром. Исхудавшее лицо его было спокойно, безмятежно. Тело едва просматривалось под одеялом. «Разбудить его, что ли? — подумал Лин. — Они же ужин обещали, было бы жалко, если бы он проспал».
— Эй, Пятый, — тихонько позвал Лин и несмело потряс друга за плечо. — Просыпайся, давай. Вечер уже.
— Чего... — проговорил Пятый неразборчиво. Он открыл глаза и попытался было сесть, но Лин удержал его.
— Лежи, вставать не надо, — сказал он. — Просто укол скоро, да и поесть обещали.
— Надо... — Пятый всё ещё не проснулся до конца. — Лин, вставай... изобьют опять... — на секунду лицо его исказило отчаяние, но вместе с тем — решимость. У Лина болезненно сжалось сердце. Это всё — проклятый «тим», будь он неладен.
— Лежи, — умоляюще повторил Лин. — Лежи, пожалуйста! Это я, Лин, это не они... вот так... проснись немножко, ты просто забыл, где мы.
— Рыжий, ты? — взгляд Пятого прояснился, он встряхнул головой, отгоняя сон. — Я перепутал, наверное... мы всё ещё тут?
— Сообразил, наконец! — вздохнул Лин. — Я уже за тебя испугался.
В дверь постучали.
— Да, — откликнулся Лин, — Эдуард Гершелевич, это вы?
— Я, — раздался голос из-за двери, — Лин, открой, у меня руки заняты.
Лин бросился к двери и открыл, пропуская врача. Тот поставил кастрюльку и чайник на стол и достал из кармана лекарство и шприц.
— Лин, — попросил он, — сходи к охране за тарелками. А я пока тут разберусь.
— А можно? — спросил с недоверием Лин. — Они, вроде, нас боялись.
— Я уже дал им понять, что вдвоём не сумеете справиться даже с мухой, — ответил ему врач. — Иди. Есть-то, небось, хочешь? — Лин кивнул. — Попроси тарелки, стаканы и ложки.
Лин вышел.
— Ну, как дела? — спросил Эдуард Гершелевич Пятого.
— В порядке, — ответил тот. — Я просто не знаю, как вас благодарить.
— Брось, это смешно, — отмахнулся врач. — Тем более, что здесь я занимаюсь не своим делом, пусть и успешно. Спина не беспокоит?
— Не очень, — Пятый с трудом сел, поправил подушку. Врач молча наблюдал за ним. — Я, по-моему, всё ещё наполовину в «тиме».
— Почему?
— Лин меня стал будить, а я решил, что надо идти в зал. Он даже немного испугался. Голова неважно работает, всё как в тумане.
— Пройдёт, — пообещал врач. — Откинь одеяло, я сделаю. Не больно было?
— Нет, — покачал головой Пятый. — По сравнению с плёткой это пустяк.
— Вы сколько лет на «трёшке» находитесь? — спросил Эдуард Гершелевич.
— Пять. Плюс-минус три месяца, — ответил Пятый.
— А сколько лет тебе?
— Получается, что двадцать пять. Лину на год меньше, стало быть, двадцать четыре. Вообще это как посчитать... По другой версии мне уже сорок три.
— Это как же так получилось? — удивился Эдуард Гершелевич.
— А нам на момент рождения было по восемнадцать.
— Ничего не понимаю, — пожаловался врач.
— Да я тоже, — успокоил его Пятый. — Ваше начальство совершенно справедливо полагает, что мы — не рождённые, а созданные.
— Я про это слышал.
— Ну вот. Живём мы по двадцать с лишним лет — это конкретно с момента появления. А казус в том, что появились мы на свет уже взрослыми. Условно этот возраст и был обозначен, как восемнадцать. Теперь понятно?
— Но прожили-то вы по сколько? — спросил окончательно сбитый с толку врач. В это время в комнату вошёл нагруженный тарелками Лин.
— Ты чего человеку мозги пудришь? — спросил он. Пятый промолчал. — Двадцать пять ему, — сказал Лин. — А мне — двадцать четыре. Вот и всё. И нечего создавать проблему там, где её нет.
— Ладно, — сдался Пятый.
— Вы ешьте, — сказал врач. — А я вам пока кое-что расскажу. Это пригодится вам в будущем. Конечно, я не в силах дать вам советы на все случаи жизни, но всё же...
Вечер улетал прочь, а Лин с Пятым, покончив с ужином, всё ещё слушали пожилого врача. Как же они мало знали об этом мире! Его примитивное очарование пока ещё не прижилось в их душах, но одно они поняли чётко — выжить здесь можно. Оказывается, чтобы выйти на волю с того же самого предприятия, нужно прежде всего как-то нейтрализовать охрану (— Это мы сможем, — сказал Лин), а затем, добравшись до первого наземного этажа заблокировать двери остальных этажей, включив сигнализацию. Выйти за ворота сложнее, но тоже вполне реально: либо переодевшись в форму, либо на машине (Лин и Пятый переглянулись, в их взглядах появилась боль). Машиной управлять просто, объяснил врач. Можно завести её, соединив напрямую провода, что в рулевой колонке. Конечно, ещё лучше, когда есть ключ. Доехав до города, машину можно бросить, пересесть на какой-нибудь другой транспорт. В городе всегда можно найти еду и ночлег.
— Но мы не хотим бежать, — возразил Пятый, — мы уже решили, что...
— Зачем же оставаться в городе навсегда? — улыбнулся врач. — Никто не мешает вам потом вернуться обратно.
Лин и Пятый снова переглянулись. В глазах Лина стояло что-то похожее на безумную надежду на невесть что. Пятый подумал, что выражение это уже навсегда покинуло эти глаза, но — надо же! — оно появилось в них снова.
— Вот только как мы докажем там, — Пятый сделал ударение на слове «там», — что мы уходим не на совсем? Им же не скажешь...
— Остаётся надеется лишь на то, что они поймут через некоторое время сами. Я говорю серьёзно, дорогие мои. Если то, что с вами происходит сейчас, будет идти такими же темпами и дальше — вы долго не подержитесь. Мне почему-то кажется, что ваши... друзья.... рано или поздно одумаются и вернуться за вами. Не знаю, почему, но я в этом почти уверен. И мне было бы очень жаль, если бы вы... не дождались их.
— Мы подумаем, — проговорил Пятый, — но я не могу понять одного — зачем вы это делаете? Ведь всё, вами сказанное, идёт в разрез с планами ваших начальников. То, что мы понимаем, слушая вас, не вяжется с нашими представлениями о том, что от нас здесь хотят.
— Мне всё равно, что от вас хотят, — поморщился Эдуард Гершелевич. — А свою позицию относительно вас я легко могу объяснить. Что я вижу, когда вхожу в эту комнату? — вопросил он. — Секретных агентов США? Нет. Агрессивно настроенных пришельцев? Нет. Врага рода человеческого? Нет, и ещё раз нет! Я вижу двоих измученных до крайности, больных, полумёртвых мальчишек, которые попались в западню, явно не им предназначенную. Или я не прав?
— Отчасти правы, отчасти нет, — ответил Лин. — На счёт того, что вы видите... нас здесь держат потому, что мы и вправду учёные. Но область нашей работы столь специфична, что здесь ей невозможно найти какое-то ни было применение. Ну, сами посудите, где здесь работать инженерам биохимических и генетических процессов? Смешно, ей Богу. Да и ваши хозяева не вызывают у нас больших и тёплых чувств, скорее наоборот.
— А что касается западни, так тут вы не правы, — добавил Пятый. — Она была приготовлена для нас — и мы в неё попали. Причём по собственной же глупости. Теперь расплачиваемся.
— Пятый прав, — сказал Лин. — И не за что нас жалеть. Мы — большие дураки, раз уж на то пошло...
— Не знаю, — покачал головой Эдуард Гершелевич, — вам решать... Давайте я вас ещё немного просвещу, авось пригодится.
Лин и Пятый были готовы выслушивать то, что он говорил, хоть до утра, но врач вскорости заторопился домой, пообещав вернуться на следующий день и продолжить разговор.
...Они узнавали. Этот мир, доселе не виданный, представал перед ними через призму взглядов и представлений этого человека, он переставал быть совсем чужим и непонятным. Странно было узнать, например, про то, что за продукты надо платить, за то, чтобы на чём-то ехать — тоже. Это было удивительно. Можно иметь только одну жену, по крайней мере, в этой стране. Нельзя не приходить на работу, если тебе этого просто не хочется. Все вычисления производятся чуть ли не в ручную (Лин и Пятый недоумённо переглядываются, Лин выразительно крутит пальцем у виска...). Люди живут очень мало — от силы восемьдесят лет. Женщины живут дольше мужчин. В стране есть правительство, которое указывает, кому, что и в какие сроки надо делать. Нет, по-своему нельзя. Могут наказать. Как? Уволят с работы с «волчьим билетом». Что это такое? А то, что больше ты работы не найдёшь. В смысле, хорошей... Что такое плохая работа? Мыть полы... Женщины не занимают руководящих постов, считается, что они не справятся с подобным. Почему? Женщины слабее и глупее... Я тоже считаю, что это — чушь, но это же не я придумал.
— Простите, — сказал как-то Пятый, — я не могу понять ещё одной вещи. Зачем столько условностей? Нет, я ничего такого в виду не имею, у нас тоже существует немало дурацких правил, возведённых в ранг законов, но я не могу понять, почему, к примеру, вы не имеете права сказать вашему начальнику, что вы думаете по тому или иному вопросу? Что в этом плохого?
— Только то, что существует правило «я — начальник, ты — дурак», — ответил Эдуард Гершелевич. — И никак иначе. Считается, что раз он — начальник, то знает и понимает всё лучше, чем его подчинённые. Есть, конечно, подхалимы...
— У нас тоже, — поморщился Лин, — но дело не в этом. Я, к примеру, не с состоянии понять первопричину этого сумасшествия. В чём дело?
— Деньги, — коротко ответил врач. — Всё они, проклятые. Ответ на все вопросы.
— Понятно. В этом плане мы от вас не сильно отличаемся ответил Пятый, — а скажите, пожалуйста...
Прекрасные вечера и чудесные дни. Никаких допросов и побоев. Только спокойные, неспешные беседы вечерами, закаты и сон. Что ещё было нужно?
***
— Слишком рано, — мрачно сказал Эдуард Гершелевич. — Он всё ещё болен.
— Он может вставать на ноги и этого вполне достаточно. Они вам так ничего и не сказали. План «откровенность за откровенность» провалился с треском. Я возвращаю их обратно. Сегодня же.
— Может, завтра?
— Сегодня.
— Поймите правильно, но недолеченная ангина в девяноста девяти процентах случаев даёт осложнения на сердце. Вы его убьёте.
— Это уже не ваша забота. Вы своё дело сделали.
— Я не призываю вас к тому, чтобы вы жалели его. Но если вы отправите их обратно сейчас, он просто не выдержит нагрузки. Вам нужен ещё один труп для вскрытия?
— Повторяю, это не ваше дело. Чтобы совесть вас особо не мучила, могу сказать, что новый состав надсмотрщиков предупреждён о том, что этих двоих доводить до кончины не рекомендуется. Вы просили, чтобы я больше не ставил вас на подобную работу?
— Да, конечно. Я — человек сентиментальный, старый, — Эдуард Гершелевич вымученно улыбнулся. — Не скрою, мне их жаль. Знаете, как бродячих собак. Идёшь иной раз по улице...
— Не продолжайте. Я постараюсь, чтобы вас больше не привлекали к выполнению таких заданий. Возвращайтесь к своей работе и постарайтесь поскорее забыть о том, что вы здесь наблюдали. Чем скорее, тем лучше. Всего хорошего.
***
Снова машина. Дорога обратно. Они молчали, не в силах произнести ни слова от охватившего их отчаяния. К тому же они боялись говорить, могли лишь обмениваться скупыми, короткими мыслями. Когда их вели к двери, Пятый остановился и посмотрел на небо, словно стараясь запомнить, как оно выглядит, он будто хотел впитать небо в свою душу... конвоир подтолкнул его и он покорно, опустив глаза, пошёл вперёд. Теперь он не боялся — небо вернулось к нему. «Попрощался?», — услышал Пятый у себя в голове голос Лина. «Нет, — ответил он, — наоборот». Двери сомкнулись за их спинами.
Снова четвёртый подземный. Снова зал. Вот только...
— Ты гляди, Гришук, это к тебе клиенты пожаловали! — раздался голос за их спинами, когда они шли мимо дверей «тимов». — В восьмёрку? — спросили конвоира.
— Туда, — подтвердил тот. — Кто принимает?
— Гриша примет, он там за главного, — ответили откуда-то из-за спин. — Может, этих пока в «тим» сунуть, чтоб под ногами не путались?
— Открывай, — распорядился конвоир. Щёлкнул замок. — Лежать, — приказал кто-то невидимый, — ишь, какие... те самые, что ли?
Люди ушли, голоса затихли.
— Лин, — тихонько позвал Пятый, — ты как?
— Пока нормально, — усмехнулся в ответ рыжий, — но ты не волнуйся, это мы скоро поправим.
— Слушай, где они таких набрали? — спросил Пятый, имея в виду новых надсмотрщиков. — Они же ни хрена не боятся!
— Это точно, — Лин зевнул, — давай пока поспим, что ли, а то скоро — в зал, чует моя душенька.
— Моя — тоже, — поморщился Пятый. — Мы попробуем бежать, Лин? Или не поверим и продолжим здесь загибаться, как раньше?
— Кому не поверим? — не понял Лин.
— Эдуарду. Он говорил, что у нас получится.
— Ты там, во дворе, только на небо смотрел? — спросил Лин. — Или и по сторонам тоже?
— По сторонам — тоже, — признался Пятый. — Там лес, рыжий. А в лесу всегда можно укрыться, я же знаю...
— Ты сравнил! То — Окист, а это... подумать страшно. Хотя, где наша не пропадала! Уж больно мне не хочется лезть в машину, нет, правда. Ты же знаешь, технику я люблю, но не такую, из-за которой гибнут люди.
— Лин, остановись, — попросил Пятый. — Не начинай, и так тошно. Спи, пока есть время, ведь потом сам жалеть будешь...
— Буду, — согласился Лин, — а как же! Но сейчас я не хочу спать, я хорошо выспался там, где мы были, поэтому...
— Тихо, — предостерегающе сказал Пятый, — кто-то идёт.
Человек прошёл мимо двери и они, как по команде, облегчённо вздохнули.
— Пронесло, кажется, — прошептал Пятый.
— Всё отлично. Люблю новизну, — подытожил Лин.
И один, и второй прекрасно представляли, что несла эта новизна. Только думать об этом не хотелось. По крайней мере — пока не хотелось. Может, это было правильно, кто знает.
Седьмой год
Город
— Попробовать стоит. Всё равно, терять нам уже нечего, — Лин говорил тихо, едва слышно. В «тиме» сейчас царила тишина, все спали. — Ты помнишь, что советовал Эдуард.
— Помню. Ты думаешь, получится? — в усталом голосе Пятого звучало безразличие. — По-моему, мы там просто ляжем, как и остальные.
— Какая разница — там или здесь? Всё едино.
— Что верно, то верно. Я как подумаю, что придётся опять тащить этот ящик — мне дурно становится. Сил нет, понимаешь, рыжий? Нет сил. Совсем.
— Понимаю, у меня то же самое. Попробуем, была — не была. Может, получится.
— Когда? — Пятый немного оживился и Лин сразу же воспрял духом — последнее время его стало пугать состояние друга — отрешённое, заторможенное.
— Давай сегодня же, — решил Лин. — Ты помнишь, что мы видели на улице?
— Да, естественно... — Пятый задумался. — Значит, так... Двор, ворота, КПП... что ещё?.. А, вот! Вышки эти, по углам. К ним подходить близко нельзя — станут стрелять. Попробуем через ворота, не мудрствуя лукаво. Главное — чтобы не пристрелили на выходе, а потом... как этот учил.
— Хорошо. Допустим, мы поднялись наверх, а дальше?
— Посмотрим, что сейчас загадывать, — Пятый лёг и отвернулся к стене. — Спи, Лин, пока можно... скоро придут.
— Да знаю я, — Лин тоже лёг, стараясь не обращать внимания на холод. Уснули они мгновенно, усталость брала своё. Это продолжалось уже шесть лет, и за эти шесть лет они изменились очень сильно — как внешне, так и внутренне. Ими руководствовало теперь лишь одно — отчаяние. Иначе бы они и подумать не посмели о том, что решили сделать теперь.
***
— Подъём! — надсмотрщик по имени Никита, которого сотоварищи звали просто Кит, стоял у двери «тима», не подозревая ничего дурного. Он даже удивиться не успел тому, что произошло дальше. На него, не успевшего ничего сообразить, с двух сторон бросились те самые странные «рабочие», номера пятый и седьмой. Действовали они на редкость слаженно и организованно — через три секунды надсмотрщик, лёжа на полу, имел возможность услышать только быстро удаляющиеся шаги этих двоих. Пошевелиться он не мог, почему-то не получалось.
— Суки, — прохрипел он им вслед, — это вам отдельно зачтётся!..
Лин и Пятый беспрепятственно поднялись на первый наземный этаж — на лестнице не оказалось никого. Пока Пятый беспомощно озирался в поисках блокиратора, Лин успел выглянуть за дверь, ведущую на улицу. В караулке тоже не было людей — Лин и Пятый пока и предположить не могли, что этот пост временно снят. Пока им везло, но они даже не осознавали этого везенья. Пятый отыскал наконец нужную кнопку — где-то внизу раздался одновременный щелчок закрывшихся разом замков.
— Хреново, — Лин, отвернувшись от двери, посмотрел на Пятого. — Ни одной машины.
— И что дальше? — спросил Пятый. Он всё ещё стоял рядом с панелью управления, придерживая кнопку рукой. — Решили — значит надо делать.
— Как? — спросил Лин.
— Дай сообразить... Ты видишь охрану?
— Да, они сменяются, одни только что подошли, другие уходят.
— Пошли, самое время! — Пятый быстро подошёл к двери и выглянул наружу. — Так... Лин, по моей команде — бежим к воротам, выходим через них — и в лес. Понял?
— Не по дороге?
— Нет. Надо уйти с открытого пространства, в лесу нас ловить будет значительно труднее, можно спрятаться... как-то пересидеть... Что скажешь?
— Пойдёт. Так, эти выходят, — Лин вопросительно поглядел на Пятого.
— Давай!
Такому рывку позавидовал бы любой спринтер. Охранники у ворот не успели вовремя сориентироваться — мимо них пронеслись какие-то тени, в мгновение ока выскочили за ворота и бросились к деревьям. Только через долгие пятнадцать секунд до охраны дошло, что что-то неладно.
— Побег! — истошно заорал кто-то. — Огонь! Чего рожаете!
Пятый и Лин неслись, не разбирая дороги, продираясь через кусты, едва успевая, а то и не успевая, отводить руками ветки, хлеставшие их по лицам. Звуки выстрелов за спинами становились всё дальше и глуше, он они уже не могли остановиться — их гнал вперёд вовсе не разум, нет, это был инстинкт, слепой, древний — беги, чтобы выжить. И не налети Пятый на какой-то корень, попавшийся ему на пути, не упади он после этого — они бы нипочём не остановились. Лин, поняв, что Пятого рядом нет, страшно перепугался. Битый час он бродил по кустам, тихонько окликая друга — кричать он боялся, ведь за ними, как он справедливо полагал, могли гнаться. Наконец Пятый откликнулся. Он сидел возле ствола какого-то дерева и держался обеими руками за голень правой ноги.
— Пошли, — подойдя к нему, сказал Лин. — Они вот-вот будут здесь!
— Я не могу... по-моему, я сломал ногу, — ответил Пятый.
— О, Господи. Что делать? — Лин сел на корточки рядом с Пятым. — Мы же не можем...
— Придётся прятаться, я далеко не уйду... больно как... Лин, откуда у тебя на руке кровь?
— Не знаю, — Лин в замешательстве посмотрел на свою руку, — может, зацепился?
— Рыжий, посмотри... вон там, где маленькие деревья... там сухо?
— Сухо, — ответил Лин, вернувшись обратно. — Пойдём. Помочь?
— Пожалуй... спасибо, рыжий... как бы я без тебя...
— Как и я — без тебя... опирайся, так удобнее будет... Пятый?..
— Что?
— Мне что-то нехорошо... пойдём поскорее...
— Рыжий, что такое? — Пятый остановился, опираясь на ствол ближайшей тонкой осинки. — Что с тобой?
— Я не знаю... меня трясёт...
Кое-как они добрели до группки молодых низких ёлочек, и, пробравшись под ветками, в изнеможении свалились на землю. Было холодно, ковёр опавших листьев и побуревшей травы указывал на то, что в лесу царила осень. Стояла середина октября, ветер, уже тугой и холодный, гнал низкие тяжёлые облака, полные дождя, над умирающим лесом. Шум деревьев, поющих свою прощальную монотонную песню, не позволял толком уснуть — после могильной тишины стен предприятия он казался столь непривычным, что не давал покоя. Они устали настолько сильно, что даже толком не осознали, сколько времени пробыли в лесу — смену дня и ночи они не замечали. Холод и бессонница. И ещё что-то, но что — они осознали гораздо позднее. Это великолепное ощущение — единения с чем-то большим и прекрасным — они сумели осознать, когда этот первый и самый неудачный побег был уже давно позади...
***
Их нашли на шестой день, группа поиска наткнулась на них совершенно случайно — один из надсмотрщиков облюбовал ёлочки для того, чтобы возле них потихонечку отлить. Его внимание привлекло что-то рыжее, мелькнувшее, как ему показалось, в кустах. И он позвал остальных.
Пятый так и не смог вспомнить, что же было дальше. Он помнил, что его били, что заставляли идти самостоятельно, хотя он от боли в ноге не мог сделать и шагу. Кто-то, он так и не понял, кто, орал у него над ухом:
— Пошёл, урод! Как бежать — это они могут, а как назад — так ноги не идут? Пошёл, сволочь!..
Пятый слышал, что Лину тоже изрядно достаётся, но ничем помочь не мог — сам еле шёл. Потом, возле дороги, их догнала вторая группа поиска, которая тоже имела на Пятого с Лином свои виды — кому охота таскаться за двумя ублюдками по промозглому осеннему лесу? Последнее, что Пятый запомнил — это страшный удар прикладом по груди и голос:
— В кузов, мразь! Пошёл! Кидайте второго!
...Пробуждение было нереальным — всё плыло, не на чем было остановить взгляд. Пятый несколько секунд пролежал неподвижно, приходя в себя, пытаясь понять — что же происходит?.. Он задыхался, дышать что-то мешало. Пятый дёрнулся, пытаясь освободиться, но тут кто-то невидимый вытащил у него изо рта мешавший дышать предмет, а ворчливый голос над его головой произнёс:
— Спокойно. Не рыпайся. Постарайся пока не дышать глубоко, а то...
С предупреждением обладатель ворчливого голоса опоздал — Пятый сразу же попытался вздохнуть поглубже и тут же вскрикнул от боли.
— Ничего страшного. Просто, когда ломают рёбра, всегда дышать больно. Пройдёт. Терпи пока.
Пятый с трудом повернул голову и огляделся. Они находились в комнате с облицованными белым кафелем стенами, с двумя узкими кушетками по углам и странного вида столом посредине. Стол освещала яркая лампа, стоящая над ним на специальном штативе. На столе лежал Лин. Он лежал на груди, руки его, переброшенные вперёд, бессильно свешивались вниз, под грудью виднелся край валика. Пятого словно полосонули прямо по сердцу остро отточенным ножом.
— Лин... — в его голосе прозвучал испуг, — о, Господи...
— Что — «Господи»? — пожилой человек, стоявший у стола, наконец повернулся и Пятый тут же его узнал. — Я у тебя спрашиваю: что — «Господи»?
— Рыжий... он что... он умер?..
— С чего ты взял такую глупость? Мне надо наложить кучу швов, поэтому я просто ввёл ему анестетик. Он спит. И будет спать, пока я не сниму капельницу. Ты и сам так же спал, между прочим.
— Простите, Алексей Лукич... я не подумал...
— Больше думай — дольше проживёшь.
— Но он... он же так задохнётся...
— У меня ещё никто никогда не задыхался, — отрезал Лукич. Он легко поднял Лину голову и, придерживая под лоб, повернул к Пятому. — Посмотри, если не веришь. Язык зафиксирован? Зафиксирован. Слизистая хорошая? Хорошая. Пульс тоже. Чего тебе ещё надо?.. Не мешай мне работать.
Несколько минут прошло в молчании, затем Лукич сказал, отходя от стола:
— Вот теперь я тебя слушаю. Что ты хотел сказать?
— Я?.. — Пятый непонимающим взглядом посмотрел на врача. — Как мы здесь оказались?
— Моими заботами. Вы сейчас на первом предприятии, впрочем, вы тут уже были. Вспомнил?
— Да... Алексей Лукич... а почему так больно?
— Погоди, — Лукич поднял Лина на руки и переложил на койку. — Вот так вот... вот и хорошо... Больно почему? Да так, мелочи всякие. Как вам такое в головы взбрело, не пойму? Убили бы запросто, хорошо, что я там случился, прекратил это всё.
— А что ещё оставалось делать?.. Я и сам пока не пойму, как мы вообще на такое решились... Раньше я и подумать не мог, что мы...
— Погоди, я сейчас, — Лукич подошёл к рыжему и внимательно присмотрелся, — отходит помаленьку, точно... ты гляди!.. Ну-ка, ну-ка, что у нас тут?
Лин вздрогнул, голова его дёрнулась, он застонал. Лукич проворно сел рядом и положил одну руку Лину на лоб, а вторую — на плечо.
— Лежать, — повелительно сказал он, — всё хорошо. Открой глаза и постарайся не дёргаться зря. Вот так, вот молодец. Тихо. Вот так. Я же сказал — не дёргайся, швы разойдутся! Пятый, чего ты там такое спросил?
— Я сказал, что не могу понять, как такое произошло... Словно я не сам, а кто-то ещё это делал — бежал, прятался... странно... Это на меня не похоже, я обычно остаюсь... не помню, чтобы я бежал от кого-то раньше...
— Подумаешь! Мало ли кто и как жил раньше? Ты думай, как вам дальше выживать.
— Хорошо... Но всё же...
— Ладно, брось. Эй, рыжий, давай-ка ты просыпайся, что ли. Нечего валяться просто так.
Лин и так уже пришёл в себя, правда, соображал он пока что явно с трудом. Он, как и Пятый за минуту до него, тоже первым делом попытался поглубже вздохнуть. С точно тем же результатом.
— Больно как... — Лин с недоумением посмотрел на Пятого. — И как ты терпел?.. Тогда, когда поединок... ты помнишь?.. Руку тебе тогда...
— Лин, это к делу не относится, — сказал Пятый. — Не вспоминай. Ты как?
— Нормально... или нет? — Лин посмотрел на Алексея Лукича. — Что такое?
— Не, вы положительно дураки, — покачал головой Лукич. — Редкие причём. Как живы-то остались — расскажите.
— Я не знаю, — признался Пятый. — Сам этого понять не могу, и не помню доброй половины. Хорошо помню, как ногу сломал... споткнулся о корень.
— Не сломал ты её, просто вывихнул. Я вправил, — сказал Лукич, — как новая теперь будет.
— А я... — Лин замялся, — я помню, как мы в кустах сидели. Холодрыга страшная, так согреться хотелось…
— Как сейчас-то? — спросил Лукич.
— Ни в какое сравнение не идёт, — покачал головой Пятый. — Болит только всё.
— Терпи, — посоветовал Лукич. Пятый кивнул. — Ребят, я тут подумал, вы сколько тут лет находитесь?
— Седьмой год, — ответил Лин. Он лежал на своей койке, закутавшись в тонкое одеяло.
— Вам нужно отдохнуть. И я уже решил, как это можно устроить. Я вас выведу. Понятно?
— Но как? — не понял Пятый.
— Да просто. Выпущу под честное слово.
— Какое слово? — не понял Пятый.
— Ваше обещание. Вы вернётесь.
— Мы и бежать-то не собирались, — заметил Лин.
— Что же вы в лесу делали? — ехидно спросил Лукич.
— Мы хотели спать, — ответил Пятый. — Просто спать.
— Ну и как?
— Не получилось. Слишком много шума.
— В лесу?
— Да. Там так красиво, что я подумал о том, что будет разумней просто сидеть и смотреть. И будет хорошо, так хорошо, что и не передать. Вы говорите — вернуться. Я тогда думал, что вообще не смогу вернуться оттуда... никогда. Думал, что так и умру там, в этом лесу.
— Брось, и не думай даже об этом. Ишь, чего! Умирать! Ну, ты даёшь, молодой!
— Да я... просто так... — Пятый жалобно посмотрел на старого врача. — Я и сам не понимаю, что говорю, наверное.
— Не «наверное», а точно, — подытожил тот. — Хватит тебе болтать, лучше послушай. Денька три побудете здесь, отдохнёте, отоспитесь. Затем... я чего-нибудь придумаю, это как пить дать. Обещаю. Вы только больше такой самодеятельностью не занимайтесь, а то, неровен час, и прибить могут. Сам знаешь... А кто вас на это надоумил-то?
— Эдуард Гершелевич... с год назад. Мы имели возможность с ним пообщаться, он нам и рассказал, что и как нужно делать. Мы так и сделали.
— И допустили множество ошибок. Начать хотя бы с того, что вы запаниковали. Потом... там, откуда вы, гм, приехали... или прилетели?.. ладно, не важно. Там времена года есть?
— Есть, — мрачно ответил Пятый.
— Ты понимаешь, башка твоя садовая, что вы могли бы, к примеру, замёрзнуть насмерть в этом лесу? Понял? Или нет? Ещё хорошо, что не зима сейчас, ей Богу... А была бы зима? Что тогда?
— Не знаю, — честно ответил Пятый. Ему было всё равно, он устал. Хотелось спать, а не заниматься разрешением неразрешимых вопросов. — И что делать?
— Думать головой.
— Хорошо, буду думать, — покорно согласился Пятый. — Ладно.
— То-то и оно, что хорошо. Это вам здесь хорошо. Тепло, светло, покормим. Я вот посмотрю, как он у вас получится в городе. Хорошо или плохо.
— Я постараюсь, чтобы хорошо. — примирительно сказал Лин.
— А ты вообще молчи, — отрезал Лукич. — Нашёлся, умный!.. Ты хоть понял, с кем поссорился?
— Нет, — Лин покачал головой. — А с кем?
— Идиот, — ухмыльнулся Лукич. — Ладно, не понял — и не надо. Жив-здоров остался, и то хорошо. Значит, так. Всё, что я могу сделать — так это дать вам ключи от своей машины. Понятно?
— Не очень, — признался Пятый.
— Всё будет выглядеть так, словно вы у меня её угнали. Можете даже поставить мне синяк под глаз — для пущей правдоподобности.
Пятый отрицательно покачал головой.
— Я этого делать не стану, — сказал он.
— Я тоже, — добавил Лин.
— Это почему? — спросил старый врач.
— Вы не делали нам ничего плохого. Поэтому мы...
— Поэтому-то вы и дураки. Вот именно поэтому. Вам сейчас одно нужно — как-то выжить. И если я не прав, то можете бросить в меня камень.
— Что? — не понял Лин. — Камень? А зачем?
— Это образно, — пояснил врач. — В смысле, что я...
— Я понял, — Пятый тяжело вздохнул. — А что нам делать дальше? Предположим, мы позаимствовали у вас машину. И что? Куда потом?
— Доедите до города. Тачку мою бросите, скажем, у первого моста, который будете проезжать. Не ошибётесь, он там один. Потом? Найдите место, где можно отсидеться и осмотреться. Любое. Подвал, чердак.
— А дальше? — прищурился Лин.
— Смотря по обстоятельствам. Не знаю. От голода там не загнитесь ненароком, поняли? С едой могут возникнуть сложности. Хотя... а, ладно, разберётесь. Теперь — спать. Немедленно. Я ещё посмотрю, можно ли будет вообще вас выпускать. Вы мне оба не нравитесь.
— Почему? — не понял Лин.
— Выглядите хреново. Вы ещё вот что, с милицией не связывайтесь. А то потом хлопот не оберёшься.
— Я не знаю, что это такое, — ошарашено сказал Пятый. — Я вообще ничего не знаю. Совсем. Не по себе как-то.
— Ничего, научитесь, — успокаивающе ответил Лукич. — Спать, дорогие мои, спать немедленно. Пятый, ты мне для очистки совести покажи-ка ещё раз твою ногу. А то ты говоришь — сломал, а я тут что-то не понял, что ли... да нет, нормально, и вправду только вывих был. Ходи осторожно, не бегай.
— Куда уж мне бегать, — вздохнул Пятый. — Так всё болит...
— Слушайте, вы есть хотите? — спросил Лукич.
Пятый и Лин переглянулись. Может, стоит сказать, что да? Тарелка баланды хоть даже и одна на двоих пришлась бы кстати, очень кстати. Хоть полтарелки. Лин несмело кивнул, затем спросил:
— А вы сами?
— Да я-то евший, чай не из голодного края. Сейчас, притащу.
Лукич порылся в шкафу, стоящем подле двери, и вытащил из него батон белого хлеба, пачку заварки, и масло. Затем, положив найденное на стул, начал обыскивать шкаф по новой.
— Да где ж это было-то? — спросил он в пространство, ни к кому непосредственно не обращаясь. — А, вот...
К найдённым продуктам прибавилась ещё и пачка печенья. Пятый и Лин расширившимися глазами смотрели на происходящее. Лукич принялся резать хлеб, а затем стал щедрой рукой намазывать на него подтаявшее в тепле масло... и тут Лин заплакал. Он сидел на своей койке, жалкий, несчастный, низко опустив голову, до крови закусив нижнюю губу и не имея сил поднять голову. Пятый слез с кровати и, прихрамывая, подошёл к другу.
— Рыжий, — позвал он, — ну не надо... не надо... Лин, не надо... зачем ты так...
— Философы... — прошептал Лин. — Приспособленцы... это же так... просто... такая мелочь... Дураки... вы ничего не понимаете. А я... это не честно, Пятый!.. Это... несправедливо... я не верю в то, что я виноват до такой степени, что надо мной можно так издеваться!
— Ты это чего? — Лукич тоже подошёл к Лину. — Ты это брось, слышишь? Друг твой дело говорит — не стоит оно того.
— Вы когда-нибудь голодали? — с ожесточением спросил Лин. — Вы понимаете, каково это?
— Да, голодал, — кивнул Лукич. — Я не только голодал, я ещё и воевал в это время. Ты знаешь, что это такое?
— По-моему, мы это делаем сейчас, — тихо сказал Пятый.
— Верно, — кивнул Лукич. — Я думал о вас, ребятки и понял, что вы и впрямь воюете. Вот только с кем и за что — я знать не хочу. Мне про это прошу не говорить.
— Почему? — спросил Пятый.
— Я хочу жить, дружок. Мне эти сведения не нужны по той простой причине, что я очень хорошо знаю, что обычно следует за их получением. Ясно выражаюсь?
— Куда яснее, — вздохнул Пятый.
— Ты сядь, а то вовсе обезножишь, — Лукич указал Пятому на кровать. — Обещаю, что пока вы у меня — с голодухи не помрёте.
— Ладно, — Пятый покорно сел. — Хорошо. Простите, но я хотел задать вам несколько вопросов... если вас это не затруднит, конечно.
— Ладно, валяй, — разрешил Лукич. — Только не очень долго.
— Я хотел спросить, как вы всё это терпите? — Пятый пристально посмотрел на врача. — Я не хочу сказать, то, что вокруг... это же всё неправильно!
— Пятый, — уже успокоившийся Лин с недоверием поглядел на друга. С недоверием и непониманием. — Ты что?
— Я просто пытаюсь понять, как вы тут живёте? Мне кажется, что мы не сможем выдержать там... мы слишком чужие...
— Вы очень хорошо адаптируетесь, — спокойно сказал Лукич. — Не волнуйтесь. Справитесь. А что до того, как вы выдержите, время покажет. Я думаю, всё будет хорошо. Тем более...
— Что? — спросил Пятый.
— Да так... ладно. Ешьте — и спать.
— Ладно, — Лин несмело взял бутерброд с маслом, — Пятый, бери, если можно...
— Нужно. Бери, дружок, не стесняйся. Вы только не торопитесь, а то как бы не поплохело вам от еды после такого поста.
— Мы постараемся, — промямлил Лин с набитым ртом. — Хорошо-то как!..
— Да... ведь мы уже больше года досыта не ели, — тихо сказал Пятый. — Я и не думал, что когда-нибудь доведётся... Однако... Алексей Лукич, спасибо вам большое, я даже не знаю, как вас благодарить.
— Перестань, надоело, — отмахнулся тот. — Ты вот мне скажи — почему это ты решил, что не сумеешь у нас адаптироваться? С чего ты это взял?
— Организация жизни у вас и у нас очень сильно разница, — пожал плечами Пятый. — Если так можно сказать. Я же почти не знаю, как там, у вас, но там, откуда мы родом, никто и никогда не стал бы, к примеру, есть там, где собирается потом спать. Это, конечно, мелочь... но из подобных мелочей складывается жизнь. Что ещё? Вы сказали, что дадите нам свою машину. У нас это... можно приравнять к... словом, как у вас посмотрят на то, что вы поделитесь с нами, к примеру, своей женой?
— По возрасту она тебе не подойдёт, — заметил Лукич с усмешкой, — а так... ну, косо бы посмотрели.
— У нас это — практически так же. Машина обычно связана с человеком... порой даже крепче, чем жена.
— Да, — согласно покивал Лин. — Что верно, то верно.
— Да всё с вами будет хорошо, — успокоил Лукич. — Должно быть.
***
Машина шла быстро, ровно, осенние леса по сторонам дороги уносились прочь, таяли в мелкой унылой осенней мороси. Низкое, тяжёлое небо, полное влаги, словно прижимало всё живое к земле, стремясь спрятать укрыть от себя же самого.
В кабине было тепло, работала печка. Это, конечно, только добавляло путешествию очарования.
— Слушай, по-моему ты делаешь что-то не так, — с сомнением в голосе сказал Пятый. Лин, сидевший за рулём, отмахнувшись, спросил:
— С чего ты взял?
— Ты обратил внимание, что все встречные машины нам гудят?
— И что?
— Мне кажется, что ты едешь слишком быстро, — заметил Пятый.
— Да всё правильно, — пожав плечами, ответил Лин. — Погляди сам — машины, которые едут правее, двигаются медленнее, которые едут левее — быстрее. Мы едем почти по центру дороги. Что тебе ещё нужно?
— Да, в принципе, ничего, — примирительно ответил Пятый. — Я только очень хорошо знаю, чего мне не нужно. Вот неприятности, к примеру, мне совсем не нужны.
Лин хмыкнул и снова стал смотреть только на дорогу. Правда, скорость он слегка понизил, но не потому, что так посоветовал сделать Пятый, а потому, что на ста двадцати километрах в час корпус машины начинала пробирать какая-то нехорошая вибрация. Которая Лину совсем не нравилась.
...Лукич дал им на отдых три дня, как и обещал. За эти дни они немного пришли в себя, по крайней мере, хорошо выспались. Субботним вечером Лукич вывел их на улицу, сунул Пятому в руку связку ключей, хлопнул Лина по плечу и сказав: «Удачи, ребята», пошёл обратно. К машине они подходили несмело, сказывалась память о происшедшей с Дени трагедией. Пусть и несколько померкнувшая за два с лишним года, но ещё в достаточной степени свежая. Заводить машину они не умели, но справились на удивление быстро — всё оказалось до одури просто.
— Примитив, — с отвращением проговорил Лин. — Какой примитив, сказать стыдно.
— Из-за этого примитива погиб Дени, — тихо, словно про себя, сказал Пятый. — Поосторожней, рыжий, а то...
— Что — «то»? — возмутился Лин. — Не гони волну, как говорил Никита. Помнишь такого?
— Не трави душу. Всё, я понял. Лин, садись, он же сказал поторопиться.
Первым вёл Пятый. С управлением он освоился быстро, ничего сложного тут для него не оказалось. Поначалу он осторожничал, но потом вошёл во вкус. Впрочем, насладиться вкусом ему не дал Лин, которому тоже хотелось снова почувствовать эту власть — власть над силой, которая сильнее тебя самого. Подчинить... Пятый, прочтя случайно Линовы мысли, заметил:
— Интересно, кого ещё ты намерен себе подчинять? Уж не меня ли?
— Ты не хочешь ли сказать, что ты сильнее, чем я?
«Вполне возможно, — подумал Пятый. — Много ты знаешь...» «Дурак», — ответил Лин, а вслух сказал:
— Останови и дай побаловаться другому человеку. Или ты оглох?
Пятый покорно остановил машину (прямо посередине дороги, хорошо ещё, что та была совершенно пустой) и они поменялись местами.
Теперь перед ними вставала никогда ранее не виденная ими картина — они въезжали в черту города. Никогда раньше они не были в подобных местах. Некоторые жители Саприи ездили на Землю, бывали в городах, он не они. С Землёй их ничего не связывало, им нечего было здесь делать. Просто нечего. Их предки никогда не жили тут. Их просто не было, предков. И Пятый, и Лин были вполне довольны тем, что мог дать Дом и его окрестности. И в плане отдыха и развлечений, и в плане работы. Их не тянуло куда-то в сторону. Но теперь...
Лин остановил машину, и они оба стали пристально вглядываться в пелену дождя, стараясь понять — что же такое ждёт их впереди? Они могли различить смутные силуэты домов, огни зарождающегося вечера, дымы...
— Да... — протянул Лин. — Это что-то.
— И это что-то мне не нравится, — подытожил Пятый их мысли. И верно. То, что они видели, пугало и удивляло, бесспорно, но лишь из-за того, что было не привычно, но то, что они чувствовали... Это не поддавалось описанию. Никогда и нигде за всю свою пусть и недолгую жизнь они не ощущали присутствия такого количества людей.
— Господи... — потерянно сказал Лин, — сколько же их здесь?!
— По-моему, их только в этом месте в несколько раз больше, чем на всём Окисте. Несколько миллионов.
— Так не бывает, — отрицательно покачал головой Лин.
— Но ты же видишь, — Пятый передёрнул плечами. — Поехали. Кстати, ты помнишь о том, что мы должны оставить машину у моста?
— Хорошо, что он хоть объяснил, где этот мост... и ещё, что если загорается красный свет, машину положено останавливать.
— Какая память! — с уважением сказал Пятый.
— Не ёрничай! — взвился Лин. — Лучше думай, что делать.
— Понятия не имею, — признался Пятый. — Вот, кстати, и мост. Другого я тут не вижу. Всё, Лин, приехали. Останавливай.
Выходить из тёплой машины под промозглый осенний дождь не хотелось. Некоторое время они сидели молча, в полном замешательстве осматриваясь и стараясь как-то решить — что же предпринять дальше?
— О, смотри! — оживился Лин. — Как он говорил, эта штука называется?.. Вон та, большая... бардовая... и грязная...
— Автобус, — мрачно ответил Пятый. — Лин, пойдём. Я только ключи спрячу, как он просил.
— Не торопись, автобус уехал, — отрапортовал Лин. Не смотря на внешнюю браваду, он выглядел встревоженным и испуганным. — Какого чёрта мы тут делаем?
— Не бойся, рыжий, — Пятый успокаивающе положил руку Лину на плечо. — Пока мы вместе — бояться не стоит. Выберемся. Мне почему-то кажется, что это далеко не самое плохое, что с нами может произойти. Отнесись ко всему философски — из двух вариантов мы с тобой выбрали фактически оба. Мало того, нам помогли. Отнесись к этому, как к неизбежному приключению...
— На свою задницу, — мрачно добавил Лин. — Пошли, чего тут торчать.
***
Автобус петлял по переулкам, двигаясь сквозь неспешно наступающий вечер. Народу в нём было мало, дождь и суббота давно разогнали людей по домам — к горячему чаю, телевизору и семьям.
Лин и Пятый молчали. Они были подавлены, и в то же странно зачарованы открывавшейся перед ними картиной. Город... Старые, потрёпанные временем и событиями, мрачные тёмные дома. Новые, тоже ни на что не похожие, постройки... и люди. Множество людей. И непрерывное, гипнотизирующее движение вокруг. Все куда-то идут, поспешно, целеустремлённо... вовсе не бесцельно, как сначала было показалось Лину. Торопятся... куда? Вечерняя мгла окутывала улицы, она застревала в проводах, непонятно зачем висящих на столбах, путалась в ветвях деревьев. Странно. Очень странно... Зачем всё это?.. Такая сложная и противоречивая, на первый взгляд, структура. Никакой организации... или она столь сложна, что не поддаётся анализу. Они молчали, даже мыслями меняться не хотелось. Только смотреть. И пытаться как-то анализировать. Безуспешно, впрочем.
— Конечная, — объявил водитель. Лин с Пятым переглянулись в полном недоумении. — Автобус идёт в парк.
— По-моему, он хочет, чтобы мы вышли, — справедливо заметил Лин. Пятый кивнул. Через минуту они стояли под дождём, с тоской глядя вслед отъезжающей машине. Идти им было некуда, но стоять на одном месте они не решились — боялись привлечь внимание. Они давно заметили, что на улице никто не стоит, за редким исключением. Не принято, что ли? Это ещё предстояло выяснить.
— Идём, Лин, — попросил Пятый.
— Куда? — спросил тот с недоумение в голосе.
— Отсюда, — подал плечами Пятый. Он тоже чувствовал себя неуверенно. Они вышли из-под козырька остановки и зашагали к домам, стоящим в некотором отдаление. — Надо от дождя где-то спрятаться.
— Где? — спросил Лин. — Ты хоть примерно представляешь, где мы находимся?
— Не очень, — признался Пятый. — Дорогу я запомнил, но что от этого толку?.. Мы же тут ничего не знаем.
— Дорогу! — горько усмехнулся Лин. — Дорогу любой дурак запомнит, чего тут сложного.
Холод и слякоть. Они старались идти быстро, чтобы немного согреться. Узкий переулок, в который они свернули, казался бесконечным. По его сторонам тянулись однообразные пятиэтажные скучные дома, заборы, палисадники. Через полчаса Лин сказал, останавливаясь:
— Слушай, куда мы бежим? Да остановись ты, одержимый! Послушай...
— Если мы будем идти медленно, мы замёрзнем, — сказал Пятый, но тем не менее остановился.
— Мы так и так замёрзнем, — сказал Лин. — Как бы быстро мы не шли. Думай, где можно пересидеть, пока идёт дождь. Ведь это ты у нас имеешь опыт в подобных авантюрах. Что ты делал, когда шёл через Эстен? Куда ты прятался во время дождя?
— В кусты, — мрачно ответил Пятый.
— Они без листьев, — зло сказал Лин.
— Погоди, — Пятый поднял руку. — Может, в какую-нибудь дверь попробовать? Мы их столько прошли, что я и со счёта сбился. Ты не против?
— Я-то не против... Вот только как к нам отнесутся? Впрочем, посмотрим, — пожал плечами Лин.
Подъезд, в котором они очутились, не был образцом для подражания. Грязная лестница, кошачий запах, изрисованные стены, заплёванный пол... Но там было сухо и относительно тепло. Они вошли робко, старясь не шуметь, и остановились на пороге.
— Тут, похоже, не живут, — заметил Лин.
— Живут. Видишь двери?
— Не слепой, — ответил Лин. — Я понял... слушай, мы же ни к кому не пойдём. Просто посидим тут, обсохнем немного. Может, не прогонят?
— Не должны по идее, — с сомнением сказал Пятый. — Ладно. Пока не выгнали — сидим тут.
— Пятый, — Лин осторожно сел на ступеньку, — ты вообще как?
— Пока ничего, — ответил тот. — А ты?
— Рёбра болят. От холода, что ли? — Лин поморщился. — Я спать хочу, Пятый. А ты?
— Я тоже, — Пятый сел рядом с Лином. — Поспим по очереди, пойдёт?
— Кто первый?
— Давай ты. Я посторожу.
— Пятый, — проникновенно сказал Лин. — Я до того, как мы попали сюда, вообще не верил в то, что людей может быть так много... И что они...
— Спи, Лин. Я думаю, мы разберёмся.
Лин не заставил себя просить второй раз. Пятый остался сидеть, Лин же лёг на пол и мгновенно уснул. Пятый прислушался, огляделся... Голоса, смутно различимые, приглушённые. Шум дождя. «Кто я здесь?.. — подумал он. — Зачем я здесь?.. Прости, Лин, прости меня, но я ничего не могу понять. Всё так сложно, а я... я столь мелок и жалок. Как может быть жалок бездомный и никому не нужный человек... даже и не человек, а вообще Бог знает что. Есть хочется, и пить. Где тут еду взять, скажите на милость? Лукич говорил что-то про деньги. Только, по-моему, мы с ним в одно понятие вкладываем немного разные толкования. Платить за еду? Абсурд какой-то, впрочем, кто-то, кто тут бывал, тоже что-то такое говорил, жаль, я со старшими почти не общался. Вот Дени... Нет, об этом не стоит. Пока не стоит. Я обязан быть сильным. Ради Лина и остальных. Должен. Просто должен. И буду. Так надо». Какая же это мука — ничего не знать! Это неправильно, в корне не верно. Дома... как всё было просто дома. До определённого момента. Вспоминать про который не хочется.
От невесёлых мыслей его отвлёк звук хлопнувшей наверху двери. Пятый вскочил на ноги, мысленно крикнув Лину: «Вставай!» Тот, ещё ничего не соображая спросонья, едва не свалился с лестницы.
— Что? — шепотом спросил он.
— Кто-то идёт, — ответил Пятый. — Давай-ка и мы... от греха подальше.
Они выскочили под дождь и бросились прочь.
— Стой! — вдруг крикнул Лин. — Да остановись ты, паникёр чёртов! Ты что, хочешь, чтобы мы... как в том лесу?! Стой!
Пятый остановился, тяжело дыша, и с непониманием посмотрел на Лина.
— Пошли, — твёрдо сказал Лин.
— Куда?
— В другую дверь. Как это всё называется? Двери, за которыми коридоры, в которых другие двери, за которыми живут люди. Почти как у нас, только дверей больше... Идём, холодно.
***
Через три дня они уже кое-что знали. К примеру, то, что подъезды называются подъездами, трамваи — трамваями, и что еда продаётся в магазинах. Только вот как заработать денег они пока не поняли. А надо бы было понять. Голод, пусть и стал для них некоторое время назад более ли менее привычным состоянием, давал о себе знать всё сильнее и сильнее. Они, как неприкаянные, бродили по улицам, спали в тех же подъездах, рискуя заходить туда только поздним вечером, когда люди уже ложились спать. Нужно было что-то делать, или возвращаться назад. Что страшнее, они пока ещё для себя не решили.
Вечером третьего дня Лин и Пятый стояли в какой-то подворотне и прислушивались к перебранке, доносившейся со двора стоящего рядом дома.
— А меня прям волнует, что он пьёт! — орала, надсаживаясь, какая-то женщина. — И чего? Что ты пришла сюда, курва?! За своего алкаша деньги получать?! Перетопчешься, не обоссышься! Да я лучше кого с улицы позову! Мне чего — это всё самой разгружать? Иди, сказала!
— Да подавись ты, сука! — вторая женщина не уступала первой. — Придёт, вот проспится и придёт. И так тебе, стерве, вломит, что перья полетят! Небо с овчинку покажется!
Перебранка затихла. Пятый потихонечку выглянул из-за угла. На заднем крыльце магазина (овощного, как понял Пятый) стояла, пригорюнившись, средних лет полная женщина в синем халате. Неподалёку от крыльца стоял грузовик. Пятый осторожно, как учил Арти, коснулся её мозга. На секунду. Потом он вернулся к Лину.
— Рыжий, я понял, как можно подработать денег, — сказал он.
— Пошли, — Лин глубоко вздохнул, — умник.
О разгрузке они договорились быстро. Всё оказалось столь просто, что Пятый удивился сам себе — как это он не додумался до такого раньше? Заведующая была несказанно рада, что в такой нужный момент ей подвернулись эти два студента, которые согласились возиться с мешками и бочками не за пять рублей, а всего лишь за три. Отдав Пятому деньги, она сказала на прощание:
— Вам когда подработать надо будет, вы ещё приходите.
— Хорошо, — кивнул Пятый. — Как сможем.
— Ну и ладно, — ответила та.
Когда они шли прочь от магазина, Пятый, с тревогой посмотрев на друга, спросил:
— Лин, ты как?
— Плохо, — ответил Лин. — Не могу... идти...
— Давай ещё немножко, осталась чепуха, на самом деле... полежишь, не бойся...
— Нет, — Лин остановился и прислонился к спиной к стене, чтобы не упасть. — Пятый... я что-то совсем... устал... и справа больно... — в его голосе звучало такое отчаяние, что Пятый испугался.
— Рыжий, надо идти, — Пятый взял Лина под руку, заставил его пройти несколько шагов, но тут силы оставили Лина почти полностью. Он опустился на колени, прямо на мокрый грязный асфальт.
— Лин, ну пожалуйста, — умолял Пятый. — Понимаешь, надо... просто надо... я тебе не позволю, слышишь?.. Вставай, рыжий!.. давай, давай... Я здесь, я помогу!
Лин попытался подняться, но не сумел. Трое суток голодовки, холод, неизвестность, да ещё и тяжеленные мешки, которые они только что грузили — нет сил. Пятый всё ещё пытался что-то говорить, но это было тщетно — Лин сдался. Отчаяние охватило Пятого. Тщетно! Им не выжить в этом чёртовом городе. Что теперь делать, как помочь Лину?
***
Так, — сказал чей-то довольный голос рядом с ними. — Идиллия под дождём. Игра окончена, ребятки. Хватит. А то так можно сыграть в ящик.
Пятый поднял голову. Перед ним стоял совершенно незнакомый человек, среднего возраста, подтянутый, крепкий, в светлом плаще. Он с улыбкой поглядывал сверху вниз на потерявшего сознание Лина. Как на что-то такое занимательное и забавное.
— Сиди тут, я подгоню машину, — приказал человек. — Он не сможет дойти. Погоди минутку... Не роняй его, он, небось, и так простуженный.
— Кто вы? — спросил Пятый. — Откуда вы про нас знаете?
— Проект «Сизиф», мой мальчик... М-да... Четыре куска сахара на стакан чаю, выпить заставлю, не привыкать кого-то заставлять что-то делать... согреть, переодеть... всё с ним будет хорошо. Впрочем, и с тобой — тоже. Всё хорошо. А пари выиграл я, а не Павел.
— Какое пари? — спросил Пятый. Ему тоже было нехорошо, но вида он не подавал.
— Некоторые думали, что вы не продержитесь трое суток. А некоторые — наоборот, как я... следи, чтоб он не стукнулся... как же хорошо! Вы молодцы, ребятки! Я с вашей помощью выиграл полторы тысячи рубликов, как одну копеечку, и ещё тыщонку накинет Павел. Шикарно! Изумительно!
— Что всё это значит? — Пятый попробовал было повернуться к мужчине, но тот с завидным проворством вытащил из кармана пистолет.
— Не дёргайся, я нервный, — со смехом предупредил он. — И я — не Павел. Мне, на самом-то деле, глубоко плевать на то, останетесь ли вы живы, или нет. Просто я обратил внимание на вашу... гм... живучесть... Сиди смирно!
— Я и не собираюсь... — начал Пятый, но мужчина его прервал:
— Выходи, приехали. Ты-то думал, что мы часок-другой покатаемся, а?
— Нет, я так не думал, — ответил Пятый.
— Выноси своего дружка, пошли, погреемся. Только не вздумай шалить, понял? А то... — мужчина выразительно посмотрел на Пятого, тот в ответ кивнул. Придётся пережидать, что поделаешь. А заодно можно разобраться, что тут к чему. Ситуация ему совсем не нравилась. И чем дальше, тем больше.
— Идём... как там тебя?
— Пятый.
— Значит, этот — седьмой, — мужчина удовлетворённо кивнул. — Тебе не тяжело? Дотащишь? Смотри, не надорвись. Мне тут богадельню разводить не охота.
Пятый не ответил. Просто не хотелось. С чего тут надрываться? Лин страшно исхудал, кожа да кости. Глядя на друга, Пятый представлял в общих чертах, как он выглядит сам. Да уж!.. Лин слабо шевельнулся и Пятый прижал его к себе покрепче, стараясь как-то защитить и согреть. «Я постараюсь, рыжий, — думал он. — Я очень постараюсь. Я буду использовать любую возможность, даже этого сумасшедшего с пистолетом. Всё, что можно... чтобы ты выжил».
Лифта в доме не было, на третий этаж они поднимались пешком. Лестничные пролёты, широкие, длинные, были не похожи на лестницы в тех домах, где ночевали Пятый с Лином. Нет, вовсе нет. Этот дом, старой постройки, внушал уважение завидной стабильностью. Пятый прислушался к своим ощущениям и понял, что его настораживало и в тоже время очаровывало. В этой постройке одновременно уживались два начала — светлое и тёмное. Простор и теснота... толщина каменных стен — и ажурная лёгкость кованных лестничных перил. Контрасты... «Какой сложный эгрегор, — подумал Пятый с уважением, — великолепная душа у этого дома». Он сам удивился себе — откуда подобные мысли? Чем для него, пришлого, могут друг от друга отличаться местные дома?
— Пришли, — мужчина уже отпирал дверь, — проходи.
Пятый прошёл и в полном замешательстве остановился на пороге. Вот это да!.. Он не ошибся, этот дом и впрямь был чем-то особенным. От неожиданно нахлынувшего чувства на секунду закружилась голова. Пятый понял, что произошло — он просто ощутил этот дом. Весь, разом. Нет, то, что они на родном Окисте называли домами, домами не являлось. Так, жалкое подобие. А тут!.. Статика, но какая! Куда нам, с нашими технологиями... хоть сто технологий примени, а дом от этого уютнее не станет. Скорее, наоборот...
— Неси этого в ванную, — распорядился мужчина, стаскивая с себя промокший плащ. — Вон туда, направо... ага... Воду сможешь включить?
— Да, — ответил Пятый.
Просторно, тепло, неяркий спокойный свет. Пятый усадил Лина на пол, раздел его, затем, включил воду. Бедный рыжий! Лин то ли спал, то ли был в обмороке, этого Пятый понять не мог. Он уложил Лина в тёплую воду.
— Сейчас будет получше, — тихо сказал он. — Хоть согреешься. Проснись, Лин... это я... ну проснись.
Лин слабо шевельнулся, по его лицу пробежала тень. Он приподнял голову и спросил, едва шевеля непослушными губами:
— Ты?..
— Слава Богу... я, конечно, я... лежи, я сейчас горячей добавлю, а то остывает быстро.
— Чего — горячей?.. — не понял Лин.
— Воды.
— Пятый, где мы?..
— Понятия не имею. Постараюсь выяснить в самое ближайшее время, — Пятый говорил шёпотом, еле слышно. — Лин, не особенно показывай то, что тебе стало лучше, понял? Этот человек...
— Какой?
— Тот, у которого мы сейчас дома… он, по-моему... ну, мне так показалось... не хочу я с ним связываться... не подавай виду, что тебе лучше.
— Мне не лучше... это тебе только мерещится, — Лин поморщился. — Хотя... я уже согрелся немножко, а ты?
— Я тоже, — Пятый отвёл рукой со лба прядь, глубоко вздохнул и выпрямился — во время разговора он наклонялся к Лину, чтобы можно было говорить потише. — Пойду его позову, а то как бы он чего не заподозрил.
Лин кивнул. Пятый вышел из ванной и остановился, не зная, где искать их неожиданного благодетеля. Впрочем, идти на поиски не потребовалось — мужчина, услышав звук открывшейся двери ванной, сам вышел в коридор.
— Ну, как? — спросил он. — Чего ты выполз-то? Не о погоде же поговорить собрался?
— Лин очнулся, — сказал Пятый. — Я решил, что обязан сказать вам.
— Вот это мне нравится, — довольно покачал головой человек. — Так бы всегда. Пошли. Ты сам как?
— Нормально, — соврал Пятый. Совершенно незачем этому человеку знать, что ему хреново. И так обойдётся.
— Ага, дело твоё... ну, хорошо, пойдём смотреть.
— Хорошо. Как скажите.
Лин, когда они вошли, открыл глаза и слабо несмело улыбнулся. Пятый кивнул ему и остановился на пороге.
— Ну и чего? — спросил мужчина. — Не утонул пока? — Лин отрицательно покачал головой. — И правильно. Пошли, я вам сегодня, так уж и быть, устрою поблажку, только чтобы без фокусов мне, ясно? — приказал он.
Лин и Пятый кивнули. Человек вышел. Пятый помог рыжему вылезти из воды, мужчина снова заглянул в ванную, сунул Лину какую-то одежду и они (Лин всё ещё шатало, поэтому Пятый поддерживал его) отправились в комнату.
— Садитесь, — предложил мужчина.
Они послушно сели — Пятый на стул подле стола, Лин — в кресло, и выжидающе посмотрели на своего то ли благодетеля, то ли очередного врага. Кто он — они пока не знали, но это, впрочем, должно было скоро выясниться.
— По-моему, нам надо представиться, — заметил мужчина, присаживаясь и закуривая. — Меня зовут Роман Сергеевич Шилов, я работаю в проекте «Сизиф»... кем — вас не касается. Скажем так — в научной сфере, вернее... а, была не была. Я — научный руководитель этого чёртового проекта. Это вам что-то говорит?
Пятый с сомнением пожал плечами.
— Мы слишком мало знаем, — ответил он.
— Ну, Пашка, даёт! — засмеялся Роман Сергеевич. — Столько лет держать у себя людей — и ничего им не сказать!.. В его духе. Вы все эти годы находились на третьем предприятии, и не знали толком, к чему оно приписано?
— Нет, — ответил Лин. — И сейчас не знаем.
— Давай расскажу, что ли... Они всё равно ничего со мной сделать не сумеют, кишка тонка. Так вот. Существует один научно-исследовательский институт, смешная такая лавочка. В своё время там разработали несколько моделей того, что вы все называете «рабочими». На самом деле этот плод труда наших биоинжинеров следовало бы назвать «ублюдками».
— Это мы знаем, — сказал Пятый. — Мы не можем понять другого. Как вы сумели нас найти и...
— Это смешно до слёз! Неужели же вы надеялись на то, что вас кто-то выпустит в белый свет вот просто так, погулять, под честное слово? — Роман Сергеевич снова рассмеялся. — Ну, вы наивные, ребята... За вами эти дни следило столько народу, что у нас с вами пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы сосчитать...
— Но мы никого не... — начал Лин, но Роман Сергеевич его прервал:
— Ты знаешь, что такое «хроническая усталость»? — Лин нахмурился. — Этого тут никто не знает, термин-то новый, западный. Вы просто не в состоянии заметить что-то вокруг себя. Да вы и не пытались, как я погляжу. Народ изнемогал, вы так смешно бегали по городу! Кто-то даже предложил: «Товарищи, а может, напустить на них милицию? Для полного отбития желания». А эти три рубля! Да, ребята, вы превзошли все наши ожидания. Но трое суток выдержали, поэтому-то я вас к себе и привёз — спасибо сказать за выигрыш.
— Простите, а Алексей Лукич знал о том, что...
— Нет, наш честный дурачок чист пред вами, как вода. Он всерьёз надеялся на то, что мы вас выпустим. Хороший он, Лукич... но глупый. Людям верит.
— Я тоже верил, раньше, — тихо проговорил Пятый.
— Да уж. Ты просто за это время разучился видеть себя со стороны. Город, мой дорогой — это вам не лес! Таких лиц, как у вас, у нас просто нету. И не было никогда. А глаза!.. Это же Божий страх, а не глаза! Ты хоть не пялься так на людей, не пугай.
Пятый опустил веки. Немного, но так, чтобы зрачки не было видно.
— Так лучше, — похвалил его Роман Сергеевич. — Далее. В такой одежде по Москве не ходят. Это не одежда, это издевательство. Ещё почище ваших глаз и рож. Ясно выражаюсь?
— Не очень, — признался немного оживший Лин, — а что не так?
— Всё. Это не одежда, это — форма. Даже не форма, а чёрт знает что. Мало того, что выглядит хуже любых обносков, так она ещё и драная. Вы хоть вокруг себя оглядывались? Или даже не пытались?
— Пытались, — признался Пятый. — Вы, вероятно, правы — мы слишком устали для того, чтобы что-то замечать.
— Не мудрено. Ладно, обо всём остальном поговорим утром. Сейчас чайку, перекусить, и спать.
Пятый кивнул, провёл рукой по глазам, рука дрожала.
— Устал? — спросил Роман Сергеевич. Пятый не ответил. Устал... смешное слово. Господи, сколько всего навалилось-то!.. А они отвыкли. Отвыкли от информации, от того, что надо ещё что-то делать, кроме как перетаскивать ящики. Нет, так нельзя. Так можно деградировать до уровня «рабочих», или ещё ниже. Так нельзя, это надо менять.
— Да. Можно, я лягу? — спросил Пятый. Только сейчас, почувствовав, что они находятся в относительной безопасности, он ощутил, до какой же степени он измучался за эти трое суток. Не ел, спал урывками, замёрз. Сломанные рёбра болели непрерывно, боль не успокаивалась не на минуту. Каждый вздох — укол боли. Мысли путались.
— Ложись, — пожал плечами Роман Сергеевич. — Только не на пол, — добавил он, увидев, что Пятый собрался делать. — На кровать. Я вам сейчас чайку притащу, не возражаете?
— Спасибо, — ответил Лин, вставая. Он кое-как доковылял до кровати и сёл рядом с Пятым. — Я и представить себе не могу, что бы мы сейчас там делали, — он кинул взгляд на холодное осеннее окно, омытое дождевыми потоками.
— А я могу, тут большого ума не надо. Мокли бы и мёрзли, — усмехнулся Роман Сергеевич.
— Может быть, — согласился Пятый. — А может, и нет... как знать.
— Ты оптимист.
— Отнюдь, — отрицательно покачал головой Пятый. — Я просто допускаю возможность того, что мы сумели бы найти какой-нибудь выход.
— Сомневаюсь. Впрочем... хотя нет, это вряд ли, — Роман Сергеевич покивал, словно соглашаясь сам с собою. — Не выпустят вас больше, слишком вы дорого стоите, чтобы выбрасывать на свалку. Дорогие игрушки, хоть и сломанные.
— Это мы ещё посмотрим, — Пятый тряхнул головой, отгоняя сон. — Тем более, что мы не собирались уходить насовсем.
— Так это была правда? — удивился Роман Сергеевич. Пятый кивнул. — Я-то, признаться, подумал, что вы просто морочите Лукичу голову.
— Я всегда говорю только правду, — отрезал Пятый. — И я никогда...
— Хорошо, хорошо, — Роман Сергеевич успокаивающе поднял руку. — Как тебе угодно.
Он вышел. Лин и Пятый переглянулись. «И что теперь? — спросил Лин мысленно. — Он нас не намерен выпускать. Скорее всего, он просто отвезёт нас обратно». «Он решил это сделать завтра, — кивнул Пятый. — Я уже посмотрел. И думаю, что стоит попробовать немного изменить его решение». «Как?» «Воздействие, — ответил Пятый. — Я хочу побыть в этом городе ещё. А ты?» «Я тоже, но... ты думаешь, у тебя выйдет?» «Попробую. Всё равно, терять нам уже нечего. По возможности поддержи меня, только не мешай», «Хорошо, как скажешь, — Лин оглянулся на дверь. — Заговори его. Мне тоже интересно посмотреть, что у него в голове». Пятый кивнул.
Роман Сергеевич вошёл, поставил на стол чайник и три чашки.
— Пятый, сходи на кухню, принеси заварку, — попросил он. — А то у меня не хватает рук.
— Где она стоит?
— На столе, увидишь... и сахар захвати, — Роман Сергеевич зевнул. — Уморили вы меня, ребята... нашёл? — крикнул он Пятому.
— Да, — ответил тот, входя в комнату.
— Простите, — несмело начал Лин, — я хотел спросить... вот вы... или не вы, неважно... нас тут держат для чего-то. Зачем? Чем мы можем быть вам всем полезными?
Пятый посмотрел на Лина с лёгким упрёком.
— Ты или дурак, — проникновенно начал Роман Сергеевич, — или я вообще не знаю, кто. Как это — зачем? Ваш запас знаний, ваш профиль работы, они нам жизненно необходимы. Это вы можете понять? Наши технологии несовершенны, им очень и очень далеко до нужной результативности. Я не могу понять, ради чего вы упорствуете. Это просто глупо, если не сказать больше. Вы должны понимать, что...
— Я понимаю вас, — ответил Пятый, — но и вы должны правильно понять нас. Даже если отбросить наши моральные принципы, отбросить все чувства и эмоции, останется нечто, способное остановить нас.
— И что же это такое? — прищурился роман Сергеевич.
— Прежде всего — вы не готовы к тому, чтобы правильно использовать полученные знания. Ваша система... мы с ней, впрочем, знакомы поверхностно, но это не меняет дело... так вот, ваша система не совершенна и не пригодна для использования ни наших технологий, ни наших знаний. А мы... мы не хотим навредить. Ни вам, ин себе.
— По моим данным, — жестко сказал Роман Сергеевич, — из своего... гм... мира... вы были то ли высланы, то ли изгнаны за какой-то проступок. Так?
— Предположим, что так, — пожал плечами Пятый. — Но это не меняет дело.
— Почему же? Ещё как меняет! Да на вашем месте я бы без зазрения совести с потрохами заложил своих соратников, тем более, что обвинение, насколько мне известно, было не заслуженным.
— Заслуженным, — ответил Пятый. Лин согласно кивнул. — Вы забываете, что мы, не смотря на то, что являемся вашими... пленниками, если угодно... не потеряли пока что право выбора. Да, мы находимся у вас по принуждению. Да, я могу сказать, что это не просто тяжело, это непереносимо, но это не важно. Ваше право — поступить с нами по своему усмотрению. Наше право — оставить свои знания при себе, не передавать их вам. Вот и всё.
— Нет, не всё, — Роман Сергеевич встал и заходил по комнате. — Для чего, скажите на милость, вам это всё нужно? Эти нелепые трагедии, это терпение? Вы уже доказали, что можете уйти, сумеете, если захотите. Так для чего? Что вы хотите этим доказать? Что вы можете быть несчастными там, где другой человек был бы счастлив? Оставив предрассудки, глупости, фарс, подойдя к ситуации трезво и рассудительно? А? Молчите? Вы там, у себя дома, хоть когда-нибудь были по-настоящему счастливы? У вас хоть есть, что вспомнить?
— Я был, — тихо ответил Лин. Пятый промолчал. «Пожалуй, нет, — подумал он, — только я этого не понимал... что ж, спасибо за урок».
— Так что вам мешает просто помочь и нам, и себе? Подумайте... Жизнь — штука короткая, её надо прожить умеючи. Как я, к примеру. Или как Павел.
— Совесть нам мешает, — ответил Пятый. — Так просто... и так сложно. Боюсь, вам этого не понять.
— Такой уж я дурак, — тихо усмехнулся Роман Сергеевич. — Или не я дурак, а? Ты понимаешь, что Павел вас убьёт? Рано или поздно, но это случится. Ты этого добиваешься? Он жесток, Павел. Жесток и умён. И терпелив. Я почему-то думаю, что он своего добьётся, что он получит от вас то, что хочет. Как говориться: «или-или». Не страшно?
— Страшно, — ответил Пятый. — Но разве это что-то меняет?
— Хорошо, дело ваше, — вздохнул Роман Сергеевич. — До утра побудете у меня, а уж утром... не обессудьте.
— Нет, — на пределе слышимости сказал Пятый. Лицо его окаменело. — Вы выпустите нас утром из своей квартиры, запрёте дверь и ляжете спать. Сегодня вы постараетесь рассказать нам всё, что необходимо знать для того, чтобы выжить в городе. Мы вас внимательно выслушаем, вы будете очень довольны тем, что вас слушают. Затем вы принесёте нам информацию по городу. В любом виде.
— Хорошо... книги... я дам вам почитать... — Роман Сергеевич говорил невнятно, расслабленно, словно сквозь сон. — Раз вы так просите...
— Мы просим, — прошептал Пятый. — И вы нас понимаете. И хотите помочь.
— Хорошо...
— Пятый, не переигрывай, — попросил Лин. — Это же не гипноз, ты же себя тратишь!
— Ты можешь предложить что-то ещё? — спросил Пятый, отворачиваясь. — Я гипнозом не владею, ты тоже. Я его и так едва удерживаю, он очень сильный.
— Давай помогу.
— И всё мне испортишь, — огрызнулся Пятый. — Пойди, пройдись по дому, посмотри, что можно использовать, чтобы хоть что-то узнать. И постарайся понять... нет, это я сам. Роман Сергеевич, скажите, пожалуйста, за вами следят? — спросил он мужчину.
— Нет, — ответил тот и улыбнулся. — За мной не следят. Следят за вами.
— И сейчас?
— Конечно, — ответил тот. — На улице... в доме, напротив, в подъезде... два наших человека...
— Это мы решим потом, — ответил Лин. Он стоял на пороге комнаты и держал в руках кучу книг. — Теперь бы только вспомнить, что какая буква значит.
— Вот и займись, — ответил Пятый. — Я пока ещё побеседую с Романом Сергеевичем. Какой это сектор города?
— Район, — поправил Роман Сергеевич, — город делится на районы. Понятно?
— Понятно. Вы очень хорошо рассказываете. Отлично. Продолжайте.
— Это Юго-запад... там на столе есть карта, можете посмотреть...
— Хорошо, — ответил Пятый. — Посмотрю, непременно... но позже. Сейчас посоветуйте нам, что нужно сделать для того, чтобы не выделяться из толпы.
— Одежда... манера поведения... у вас всё другое, не похожее на нас... вы не похожи... И лица... такие точёные, странные... кроме того...
— Говорите пожалуйста, — попросил Пятый. Лин хмыкнул, он уже вовсю листал книги — видимо, вспомнил алфавит и язык. — Мы слушаем.
— Вы слишком плохо выглядите... худые, не сказать больше... это заметно...
— Хорошо, — Пятый встал. — Сейчас вы допьёте свой чай и пойдёте спать. Утром вы встанете... скажем, в восемь часов. Проводите нас, запрёте дверь, ляжете в свою кровать и проспите до одиннадцати. Проснувшись, вы будите помнить, что мы сбежали от вас ночью, вы пытались нас удержать, но не сумели. Понятно?
— Да, — Роман Сергеевич утомлённо потёр ладонями виски. — Что-то я устал, прямо как собака... вы ложитесь?
— Да, — кивнул Пятый. Ему было плохо — очень много энергии ушло на то, чтобы записать этому человеку в память столь подробную и сложную программу. Неимоверно много. Надо лечь... пока есть силы дойти до кровати. — Я прямо сейчас, а Лин ещё почитает, наверное.
— Хотел, — кивнул Лин. — Уж больно книги у вас хороши...
— Читай, если хочешь, — пожал плечами Роман Сергеевич. И вышел из комнаты.
Минуту спустя, когда дверь в комнату, куда пошёл спать Роман Сергеевич, закрылась, Лин захлопнул книгу и раздражённо сказал:
— Никогда больше так не делай.
— Почему? — спросил Пятый, опускаясь на край кровати — ноги не держали.
— Потому, — ощерился Лин, — что это не только неэтично, но и опасно. Ещё бы минут десять...
— Три, — Пятый уронил голову на руки, — я совсем выдохся.
— Тем более. Он бы вышел из-под контроля, и что тогда?
— Ничего хорошего, — согласился Пятый.
— Вот именно. Ты в своём уме? Или где?
— В своём. Лин, налей попить, — попросил Пятый. — Слушай, чего ты там такого нашёл?
— Всё только по делу, — отрапортовал Лин, садясь рядом с Пятым на кровати. — Пятый, ложись, ты что-то бледный.
— Ты тоже... Лин, я же просил...
— Сейчас, — ответил Лин. — Ты только послушай, что тут написано...
— Лин, потом, — Пятый лёг на кровать и вытянулся. — Господи...
— Что такое?
— Давление... поищи спирт или что-то в этом роде... поскорее...
Лин нашёл коньяк. Пятый глотнул прямо из бутылки и снова лёг.
— Ну, как? — спросил Лин через несколько минут.
— Хорошо, — расслабленно ответил Пятый. — Давно так хорошо не было. Теперь бы ещё поспать часок-другой…
— Некогда, — ответил Лин. Он уже отложил в сторонку одну книгу и взял другую.
— Это я знаю, — Пятый перевернулся на грудь, опустил голову на сгиб локтя. — Жалко, я устал... а то тоже почитал бы.
— Погоди, я сейчас, — Лин отложил книгу и присел рядом с Пятым на кровать. — Подними балахон, я гляну... а ещё лучше — сними.
— Лин, зачем?.. — Пятый на секунду напрягся, ощутив первый толчок тоненького энергетического ручейка, льющегося из руки Лина. — Не надо...
— Ещё как надо, — заверил его Лин, опуская свои руки Пятому на спину. Одну — на уровень груди, другую — на поясницу. — Лежи тихо, не дёргайся.
— Рыжий, не надо, — беспомощно попросил Пятый, но Лин его просто не слушал. Эту штуку — частичное обновление всех каналов, их чистку, они проводили крайне редко — энергии почти что не было, да и детекторы работали странновато, не так, как дома. Да и дома они этой процедурой не злоупотребляли — там не было повода давать организму такую встряску, не было необходимости.
Пятый слабо вскрикнул, напрягся, закусил губу. Да, временами это больно, и даже очень. Временами приятно, словно плаваешь в тёплой воде. Как-то у Лина спросили — на что похожа чистка? И Лин, который проходил чистку не так давно (обстоятельства заставили), ответил — на секс. И не преминул добавить: довольны?
Отчасти Лин был прав. Похоже... но не всегда. Далеко не...
— Лин!.. Хватит, — голос Пятого сорвался на свистящий шепот. — Не надо!!!
— Дыши ровно, думай о приятном, — посоветовал Лин. — И расслабься уже сегодня, ты мне надоел... тут осталась ерунда.
— Хорошо... спасибо, рыжий, — Пятый дышал часто, неровно. — Уже проходит.
— Ну и отлично. Дыши ровно, я сказал!
Уже отпускало. Пятый расслабился и глубоко и свободно вздохнул. Конечно, энергии не прибавилось — чистка есть чистка, но всё же так гораздо легче. Как тут, кстати, принято говорить? Долг платежом?.. Это мы сейчас.
— Ложись, Лин, — приказал он, слезая с кровати. — Твоя очередь.
Лин согласно кивнул. Они поменялись местами. Лин перенёс процедуру молча, его почему-то разморило, он засыпал. Потом они допили остатки чая, за три часа управились с большинством найдённых Лином книг. Немного поспали по очереди, снова уселись читать. Ночь пролетела незаметно, утром, часов в шесть, Пятый сказал:
— Всё, рыжий, пошли отсюда. Программа у него есть, он, даже если его кто-то будет проверять, скажет, что выпустил нас в восемь. Под любым гипнозом. Поэтому мы с тобой пожалуй, отправимся сейчас.
— Нет вопросов, — откликнулся Лин, — кроме одного — как нам отсюда выйти незамеченными?
— По логике они ждут нас внизу. Так сказал этот... — Пятый махнул рукой в сторону комнаты. — Значит нужно пробовать верхом.
— Это как? — поинтересовался Лин.
— Посмотрим, — Пятый зевнул. — Выспаться бы... ты как к этому относишься?
— Первым делом, — согласился Лин, — как только найдём подходящее место. Пошли?
— Пошли, — согласился Пятый.
***
Чердак они вычислили легко, вышли тоже. Проведённая в тепле ночь повлияла на них прямо-таки сказочно, откуда только взялись силы и решимость. С крыши дома они спустились по пожарной лестнице, расположенной с торца дома, их никто не увидел — было ещё совсем темно.
— Лин, что у нас на первом месте? — спросил Пятый, когда они шли по улице.
— Одежда, — ответил Лин. — Денег нам на несколько дней хватит.
— Ты понял, где её берут?
— Обычно — в магазине, — Лин произнёс незнакомое слово медленно, словно пробуя его на вкус. — Магазин... но мы это пока не сможем.
— И где? — Пятый, приподняв брови, выжидающе посмотрел на Лина.
— Боюсь, что придётся искать ту, что выкинули.
— Ты слово забыл, — подсказал Пятый. — А я запомнил. И хорошо.
— Какое слово?
— Простое — помойка. Это у них вместо блоков очистки. Так что смотри по сторонам, рыжий, и ищи что-то, что похоже...
— На твою комнату, если в ней никто давно не был.
— Это мы оставим, Лин, — твёрдо сказал Пятый.
— Да как скажешь, — легко согласился тот. — Хорошо. Как тебе угодно.
Пятый промолчал. Про Саприи ему вспоминать не хотелось. Сейчас это было не только напрочь лишено смысла, но и вредно. Надо сосредоточиться на конкретном деле, а не придаваться ненужным воспоминаниям. Они шли не торопясь, внимательно глядя по сторонам.
— Слушай, — оживился Лин, — по-моему, это то, что нам нужно. Вон там...
Пятый посмотрел в том направлении, куда указывал Лин. И вправду, это могло пригодиться. Какие-то люди выносили к мусорным контейнерам старые вещи. Хлам... но этот хлам показался им сокровищем.
— Подождём, — тихо сказал Пятый, останавливаясь, — они сейчас уйдут.
— Хорошо, — согласился Лин, — как скажешь.
Они остановились, не подходя к вожделенным контейнерам, выжидая. Вскоре люди ушли, Лин обрадовано ткнул Пятого кулаком в бок — пошли, мол.
— Погоди минуту, — попросил Пятый. — Не спеши.
— Почему? — не понял Лин.
— Вдруг вернутся?
— Идём, чего ждать?
— Ладно, — сдался Пятый. — Пошли.
Возле контейнеров неопрятной кучей были свалены старые, рваные, дурно пахнувшие вещи вперемешку с кусками обоев, каким-то строительным мусором, объедками.
— Мерзость какая, — брезгливо сказал Лин.
— М-да, — Пятый ковырнул кучу мусора ногой. — Может, пойдём отсюда?
— Раз уж пришли, — протянул Лин, — то придётся.
— Хотя не хочется. Начнём, — Пятый присел на корточки и потянул на себя ближайшую тряпку. — Что это такое, как ты думаешь?
— Что-то женское, — Лин прищурился, всматриваясь. — Тебе не пойдёт, это только для тех, у кого хорошая фигура.
— Не продолжай, — попросил Пятый, который понял, что Лин потихонечку входит в раж, — не стоит.
— А на это погляди! — Лин уже веселился вовсю. — Какой весёленький рисуночек, ты не находишь?
— Не нахожу, — Пятый посмотрел через плечо. — Лин поторопись, на нас и так уже смотрят.
— Подумаешь, — отмахнулся Лин. — Пятый, как ты относишься к...
— Помолчи, Лин!
К ним подошла старуха и бесцеремонно, осуждающе уставилась на них. Они поднялись на ноги, тоже глядя на неё. Лин держал в руках, какую-то неопределённого цвета и размера, тёмно-синюю шмотку, Пятый — с пустыми руками, отобранную вещь он положил обратно.
— Совсем стыд потеряли, — проговорила старуха. — Скоты какие...
— А что такого? — спросил Лин. — Мы подумали, что это всё выкинули.
— А то бы не выкинули, после покойника, — бабка торопливо перекрестилась, — Егор-то... царствие ему небесное... только его... так тут сразу, как вороны...
Пятый с удивлением вдруг понял, что старуха плачет.
— Простите, — проговорил он, — мы не знали, что нельзя... мы подумали, что если это никому не нужно, то...
— Вот!.. — старуха промокнула глаза уголком платочка. — Вот то-то и оно!.. Никому не нужно... ничего... и никто не нужен...
— Извините, — Лин положил с таким трудом найденную тряпку обратно. — Я... то есть мы... это вещи вашего родственника?
Старуха отрицательно покачала головой.
— Всю жизнь в одном цеху, — сказала она тихо. — Всю жизнь... и дружили... семьями, когда ещё были... те семьи-то... что теперь?.. Вон какие детки-то Егорушке достались... как помер — так всё на свалку снесли... недели не прошло... Да мои что ли лучше?..
— Мы тогда пойдём, — сказал Пятый, — извините нас ещё раз, мы просто не знаем, как тут у вас принято... мы просто замёрзли, увидели, что... ну, и...
— А чего ж вы без польт-то ходите? — старуха посмотрела на Пятого, словно толком только что заметила его. — Почти ноябрь же...
— Так получилось, — примирительно улыбнулся Лин. — Мы не нарочно... идём, Пятый, пора погреться. Не знаю, как ты, но я...
— Я тоже замёрз, — сказал Пятый тихо. — Сейчас, Лин, погреемся где-нибудь.
— А ты это... курточку-то возьми, — совершенно неожиданно сказала старуха, — мне ж не жалко... Ребята вы вежливые, обходительные.... Егор в обиде не будет, что я вам позволила... А ты вон ту бери, коричневую, — посоветовала она Пятому. — Давай, не стой...
— Хорошо... спасибо.
***
Они уходил прочь, а перед их глазами стояла одна и та же картина — осенний двор, палые листья в лужах, тёмное низкое небо, омытая дождём улица и старая женщина, которая смотрела им вслед.
— Не оборачивайся, Лин, — попросил Пятый. — Не надо.
Лин кивнул. Они ещё некоторое время шли молча, потом, не сговариваясь, остановились, осматриваясь. Пока всё было спокойно — об их побеге никто не знал, в запасе у них был ещё час, даже при самом плохом раскладе. При хорошем — как минимум четыре.
— Уйдём подальше, а потом спрячемся до вечера, — предложил Пятый. — Я хорошо понял, как это можно сделать.
— И как? — спросил Лин.
— Чердак или подвал, — напомнил Пятый Лину слова Лукича, — мне почему-то по душе второй вариант, первый как-то холодно звучит.
— Да, это верно. Я тут прочитал, что все коммуникации обычно... — Лин замялся, подыскивая слова. — Словом, всё, что связанно с обеспечением домов горячей водой, газом и прочей дрянью, находится в подвалах.
— А зачем? — спросил Пятый немного невпопад — задумался о чём-то другом.
— Как — «зачем»? — удивился Лин. — У них тут все трубы, по которым идёт вода, проложены под землёй. Поэтому подвал и получается... как-то ближе...
— Под землёй? — машинально переспросил Пятый. — Глупо. Трубы, небось, из металла?
— Ну.
— Вдвойне глупо, — заключил Пятый. — Ладно, нам-то что. Пересидеть, отдохнуть, а потом обратно.
— Ты и впрямь хочешь?.. — жалобно спросил Лин. — Может, не стоит?
— Лин, — Пятый посмотрел на друга, и тому стало не по себе от этого тяжёлого взгляда, — подумай сам, пожалуйста. С чего ты решил, что нас оставят в покое? Нам даже сбежать не дали, это просто чудо, что сейчас удалось уйти.
— Не чудо, а кое чьё упрямство, — поморщился Лин.
— Не важно. Я предлагаю переждать несколько дней, отдохнуть, а потом... — Пятый вздохнул и тяжко махнул рукой. — Лучше вернуться самим, не заставлять искать себя. Я и так даже думать боюсь о том, что с нами будет после этого всего... можешь себе представить...
— Ещё как могу, — ответил Лин мрачно.
Они шли по улице, народу всё прибавлялось, поэтому Лин предложил свернуть во дворы, что они и сделали. Примерно через полчаса Пятый остановился, наморщил лоб и принялся осматриваться.
— Ты чего? — спросил Лин, останавливаясь рядом.
— Дом смотрю... по-моему, вон там как раз то, что нам надо.
Лин посмотрел туда, куда показывал Пятый. И впрямь, неплохо. Вход в подвал находился под совершенно глухой, без окон, стеной. Кроме того, вдоль этой стены рос густой, выше их роста, кустарник, правда уже облетевший, но всё же не так на виду, как в других подобных местах. Дверь была закрыта на тяжёлый навесной замок. Двор, в котором стоял облюбованный Пятый дом, был безлюден и тих. Где-то далеко слышались шумы проходящих машин, людские голоса, а здесь царил покой.
— Пойдёт, — оценив ситуацию согласился Лин. — Похоже, неплохо.
— Идём... нет, ты лучше постой, а я открою. Ты посмотри, чтобы никто не шёл.
— Это тут называется — «стоять на шухере», — авторитетно заявил Лин.
— А ты откуда знаешь? — у Пятого уже не было сил чему бы то ни было удивляться, он приготовился просто послушать.
— Во время совершения правонарушения, — авторитетно заявил Лин, — необходим специальный человек, который предупреждает группу преступников об опасности. Это и называется...
— А мы просто просили кого-нибудь посторожить, — вздохнул Пятый. — Сколько условностей.
— По-моему, их и на Окисте не меньше, — заметил Лин. — Иди, открывай, потом поговорим.
С замком Пятый справился минуты за три — понадобился тонкий прутик, кусочек проволоки и пара рук. «Как тут всё просто, — думал Пятый, — и как сложно одновременно. А сколько всякой бессмысленной, иррациональной ерунды мы увидели за эти дни! Всего и не вспомнишь. Разве можно так жить — в таком количестве людей, в таком шуме, в такой грязи? Нет, мне это недоступно, или я просто устал, может, я высплюсь — и всё встанет на свои места? Впрочем, посмотрим».
— Лин, идём, — позвал он тихо, — всё в порядке.
***
Откуда?.. Странно, откуда здесь это?.. Пятый проснулся несколько минут назад, и теперь просто лежал, не имея желания вставать. А Лин... Лин стоял неподалёку, вытянувшись в струнку, высоко подняв голову, и слушал. На лице его блуждала слабая улыбка... и выражение крайней заинтересованности.
— Рыжий, ты чего? — спросил Пятый.
— Тихо, — раздражённо сказал Лин.— Ты только послушай!..
И тут Пятый услышал. Музыка, негромкая, приглушенная расстоянием и бетонными стенами. Незнакомая, но приятная мелодия. Довольно замысловатая, между прочим... песня, точно песня. Какой язык?.. Пятый на секунду задумался. Английский. Точно.
Bat the fool on the hill sees the sun going down
and the eyes in his head see the world spinning round...
Красиво. Слова смешные... добрые смешные слова, про дурака на холме. «Как в тему! — подумал Пятый. — Прямиком в яблочко... случайностей не бывает».
— Жалко, — с чувством сказал Лин, когда музыка смолкла. — Я бы ещё послушал.
— И не говори, — согласился Пятый. — Хорошо... может, нам именно этого и не хватало.
— Понятия не имею, чего хватало, а чего не хватало, — задумчиво ответил Лин. — Я скучал, сам того не сознавая, скучал. Когда отнимают главное, перестаёшь думать обо всём остальном. Так всегда бывает.
— Только мы про это раньше не знали, — заметил Пятый. Он встал, потянулся. Лин сел на корточки возле труб и запустил руку в тёмное тесное пространство между ними. Пятый подошёл к нему и, повинуясь внезапному наитию, взъерошил Лину волосы. Тот отмахнулся и спросил:
— Кто пойдёт за хлебом на этот раз?
— Давай я, — пожал плечами Пятый. — Это тебя, если память мне не изменяет, смущали взгляды и прочая дребедень. Мне как-то всё равно.
— Вот ещё! Ты скажешь тоже — «смущали». Просто временами не по себе, — замялся Лин.
— Давай я — за хлебом, — решил Пятый, — а ты просто сходи, прогуляйся. Только ненадолго и недалеко. Пойдёт?
— Можно, — с сомнением в голосе ответил Лин. — Кстати, денег у нас осталось — всего ничего, дня на три.
— Сколько?
— Шестьдесят этих... как их... копеек, вот. На три батона, — Лин рассматривал монетки, что лежали у него на ладони. — Вот уж не думал никогда, что я буду держать в руках деньги.
— Непривычно, — согласился Пятый. — Но поправимо. Давай-ка ты их сюда. Я пошёл.
— Я куда идти гулять-то? — жалобно спросил Лин. — Ты у нас тут за умного, кажется... подсказал бы, что ли?
— Сходи... — Пятый задумался, потом продолжил. — Сходи за ту дорогу, помнишь? Большая такая, много машин, ну, та, что по правую руку, если выйти из-под арки. Понял?
— Примерно, — Лин поднялся на ноги, сунул Пятому в руку монетки и покорно пошёл к выходу. — Ты сразу вернёшься? Ладно?
— Хорошо.
***
Когда Пятый вернулся из булочной, Лина на месте не оказалось. Пятый пожал плечами, открыл подвал, вошёл внутрь. Есть хотелось, но он всё же решил дождаться Лина. «И где этот паразит шатается столько времени? — раздражённо подумал он спустя полчаса. — Сколько можно?»
Словно в ответ на его мысли на улице, у двери, раздались торопливые шаги. Несколько секунд спустя в подвал буквально влетел запыхавшийся и (это надо же!) чем-то обрадованный Лин.
— Пошли! — выпалил он прямо с порога.
— Ты хоть согрейся, — посоветовал Пятый. — И поешь.
— А, ладно, — Лин махнул рукой. — Пошли, хлеб с собой возьми, по дороге съедим.
— Лин, куда? — спросил Пятый, но тем не менее вышел вслед за Лином из теплого подвала на промозглую осеннюю улицу.
— Я там такое нашёл! — с восторгом сказал Лин, быстрым шагом идя вперёди Пятого, едва поспевающего за ним. — Идём быстрее, пока не стемнело совсем!
— Что нашел? — не понял Пятый.
— Это так здорово, — вещал Лин, пока они стояли на перекрёстке, ожидая, когда пешеходам загорится зелёный. — Ты представить себе не можешь! Как же хорошо, что ты выгнал меня погулять! Как хорошо! Там такое — закачаешься!.. Там — настоящий лес, представляешь?
— Спасибо, — с сарказмом ответил Пятый. — Я уже в том лесу намёрзся, благодарю покорно.
— Да я не про то! Там так красиво, ты не представляешь! Идём скорее!
***
Они перешли дорогу, и словно бы сразу попали в какой-то совершенно другой мир. Город кончился, словно отрезанный. По одну сторону дороги стояли дома, хмурые, серые, скучные, а по другую — находился лес, всё ещё не расставшийся с прекрасным осенним нарядом. Великолепие! Даже этим дождливым и холодным вечером оно осталось собой. Буйство красок осени — золото, охра, багрянец. Тихие аллеи, крохотные осколки неба в лужах, спокойствие, нет, это был не совсем лес, а что-то другое... И тут Пятый вспомнил.
— Парк, — сказал он. — Я же читал про это... что-то типа окультуренного леса.
— Это-то я помню. Я про другое, — они подходили к разветвлению аллей, Лин остановился и, показав куда-то направо, сказал: — Вот!
И тут Пятый увидел. Да, пожалуй, ради этого стоило прогуляться и помёрзнуть. Озеро. Чёрная вода и не успевшие лечь на дно золотые листья, гонимые слабым ветром по призрачной глади. Пятый вдруг понял, что же в этом месте столь сильно поразило Лина. Гармония, удивительная гармония темной осенней воды, молчаливых высоких деревьев и темнеющего сумрачного неба. Он стоял неподвижно и смотрел. Это стоило того.
— Всё только начинается, — вдруг сказал он. Лин согласно кивнул. — Я понял. Рыжий, ты просто гений.
— Я знаю, — довольно сказал Лин, словно озеро было его личной заслугой. — Только не во мне дело. И не в тебе. А в том, что мы с тобою, два хилых дурака, почему-то решили, что в этом мире возможны только плохие события. Так вот что я тебе скажу — радости я тут тоже вижу предостаточно. Погляди, вон мать с ребёнком уток кормят.
— Хорошая мысль, Лин. Хлеб я взял. Будешь? — Пятый спрашивал просто по инерции, сам же он продолжал смотреть, запоминая и привыкая...
— Спросил! Доставай. Только сядем.
— Хорошо, пойдём. Великолепно, Лин. Я даже немного счастлив.
— Я так соскучился по всему, — печально сказал Лин. — Небо, музыка, люди... так всего этого не хватает, что хоть плач. А временами... когда вообще ни про что не помнишь... когда там... когда совсем плохо... становится страшно, что никогда больше не получится ни поскучать, ни потосковать.
— Да, рыжий, ты прав. Это самое худшее и есть. Что говорить, я, к примеру, почти совсем разучился это делать.
— Я заметил, — кивнул Лин, — и испугался. Тебе совсем плохо стало тогда?
— Да, рыжий. Отчаяние... или нет... — Пятый передёрнул плечами. — Безучастность. И отрешённость. А тут... Жизнь. Какая никакая, а всё же жизнь. Мне почти хорошо, Лин.
— А почему почти? — Лин отломил от батона горбушку.
— Смерть. И не важно, когда она была рядом с тобой — давно или недавно. Она была, ты про это знаешь — и всё. Этого довольно, чтобы никогда не быть счастливым. Никогда. Страшно. Она же всё равно есть, подлая. Что ей стоит...
— Прекрати, — попросил Лин. — Слушать тошно. Ешь, давай, пока я один весь батон не сожрал.
Некоторое время они молчали, каждый думал о своём. Потом Лин робко спросил:
— А когда мы с тобой двинемся назад? Или ты решил не...
— Давай через неделю, — предложил Пятый. — А пока, раз можно отдыхать — надо этим пользоваться. Так?
— Так. Вот хорошо-то!.. Живём, Пятый. Ешь, сказал!
***
Хорошо уметь помнить не только про боль. Можно теперь помнить про озеро в осени. Через неделю они вернулись назад, на третье. Встреча, конечно, была выше всякой критики, но... тех фатальных последствий, которых ждал Пятый, не наступило. Да, побили. И что с того? Ведь к этому тоже можно привыкнуть.
Это — еще не самое страшное.
Ведь можно помнить, что где-то осталось озеро.
Игорь
Сны
— А ну, поддай ему! — орал в исступление Коля. — Чего стоишь, Андрюха, а ну покажи класс!
Лин бросился в сторону, прикрывая руками голову, оступился... Он не мог сопротивляться, он слишком устал, чтобы дать хоть какой-то отпор. А они веселились! Погибающий человек перед ними был забавой, просто забавой. Средством от скуки. Удары следовали один за другим, как град. Они не собирались останавливаться, они были пьяны, и им было весело. Кто-то ударил под дых, да так сильно, что у Лина перед глазами волной стала вставать чернота. Гаснущим, уплывающим сознанием он ещё понимал, что случилось что-то плохое, слишком плохое для него... но тут кто-то, кто стоит по ту сторону добра и зла, наконец, смилостивился, и для Лина всё исчезло.
Пятый стоял в верхней части зала, с другими «рабочими». Вернее, стоял он один, все остальные, пользуясь передышкой, давно легли. Пятый следил за происходящим в каком-то оцепенение, он боялся подойти и что-то сделать. Но когда Лин вдруг упал, а надсмотрщики, почуяв неладное, отскочили от него в разные стороны, Пятый тотчас бросился вниз. Внутри у него всё сжалось. Ещё на бегу он отметил, что лицо рыжего заливает какая-то неестественная ужасная бледность. Он видел на мордах вмиг протрезвевших надсмотрщиков страх, настоящий, неподдельный страх. Пятый упал на колени рядом с Лином и приник ухом к его груди. Ничего! О Боже... скорее...
Никогда раньше ему не случалось проводить реанимацию, но сведения, что копились все эти годы, не пропали втуне. Он сориентировался мгновенно, подсознание сработало даже прежде, чем он понял, что делает. Как там рассказывал этот врач, не-помню-как-его-звали? Шесть нажимов, один вдох? Да, правильно... терпи, рыжий, я здесь, я тебя не отпущу... держись... Надо же ещё что-то подложить под плечи. Пятый содрал с Лина балахон, скомкал его и сунул рыжему куда-то под лопатки. Не отвлекаться!
— Давай, рыжий... — просил он. Руки — на грудину, всё правильно. Раз, два, три, четыре, пять, шесть... вдох... — Лин, ну давай же!.. Держись!..
Минут через десять, когда у Пятого уже стала кружиться голова от изнеможения, его усилия увенчались успехом — Лин вдруг вздрогнул, по его телу прошла судорога, он с болезненным долгим стоном выдохнул и закашлялся, жадно хватая ртом воздух. Пятый упал на колени рядом с ним, не зная, что делать дальше, чем ещё можно помочь. Он пододвинулся к другу поближе и, вытащив балахон у того из-под лопаток, пристроил его Лину под голову. Тот дышал уже немного спокойней, худая истерзанная грудная клетка уже не ходила ходуном так, как это было в первый момент. Мертвенная бледность исчезла, веки Лина слабо вздрогнули — он начал приходить в себя. Только тогда Пятый нашёл в себе силы оглядеться. Совсем рядом с ним стоял Андрей, очень близко... Пятый покосился на дверь в зал. Закрыто. Голова уже почти не кружилась.
— Оклемался? — спросил Андрей Пятого.
— Да, — тихо проговорил Пятый и молча бросился на Андрея. Тот ничего не успел понять — ведь только что Пятый сидел перед ним, и вдруг Андрей осознал себя лежащим на полу, а его с виду немощный и тщедушный противник уже стоял над ним... с его же пистолетом в руке!
— Пошёл вон, — приказал Пятый едва слышно. — И не вздумай сунуться сюда в ближайшие два часа.
Он плавно повёл пистолетом в сторону двери, не сводя глаз с своего противника. Тот пошёл туда, куда приказывал Пятый, но на пороге остановился.
— Ты ещё мне за это заплатишь, сволочь. И не позже, чем сегодня, — процедил он сквозь зубы. Сплюнул на пол, повернулся и вышел.
— Пятый... — послышался слабый голос, — что случилось?.. — Лин говорил невнятно, еле слышно. — Больно как...
— Лежи, — Пятый снова опустился на колени рядом с Лином. — Тебе пока что надо отдохнуть.
— Что случилось?.. — повторил Лин.
— Всё обошлось, — успокаивающе сказал Пятый.
— А это что?.. — спросил с недоумением Лин. Взгляд его упал на пистолет, который Пятый всё ещё сжимал в руке.
— У Андрея позаимствовал. На всякий случай.
Лин слабо вымучено улыбнулся и прикрыл глаза. «Здесь холодно, — подумал Пятый, — в «тиме» ему было бы теплее. Ладно, где наша не пропадала!» Он стащил с себя балахон и осторожно одел успевшего заснуть Лина. Сам он просто сел рядом с другом и попытался думать о чём-нибудь другом. Только не о том, что его ждёт дальше. Два часа прошли незаметно, затем дверь зала распахнулась и в него вошли трое надсмотрщиков с АКМ-ами в руках.
— Чего вы пересрали-то? — спросил Игорь. — Он в вас стрелять не будет, придурки. Он этот... пацифист.
— Ты знаешь, как он меня двинул? — возмутился Андрей. — Ничего, я его сейчас...
Пятый встал им навстречу и их разговор в мгновение ока скомкался и оборвался. Он стоял между этими ненавистными людьми и своим другом, сам еле живой, на подгибающихся ногах, казалось бы, беззащитный перед тремя сытыми здоровыми мужиками... но они почему-то разом смолкли и во все глаза уставились на него. Пятый медленно поднял пистолет, держа его двумя руками. Он выпрямился, глубоко вздохнул и встал в стойку — мало ли что, а вдруг... Во всех его движениях чувствовалась огромная усталость, но вместе с ней — несгибаемая железная воля, которая и заставляла двигаться это измученное тело. Неподвижно стояли друг напротив друга эти люди, и казалось — вот-вот случится чудо и в этом молчаливом поединке победит тот, кто заслуживает эту победу не по праву сильного, а тот, чьё право на победу отвоёвано чем-то совсем другим. Но тут Лин вдруг тихо вскрикнул во сне, Пятый на секунду отвернулся — и в тот же момент раздался выстрел. Пятый с каким-то болезненным недоумением посмотрел на своё левое плечо, из которого почему-то вдруг брызнула кровь и, всё ещё не чувствуя боли, медленно, словно нехотя, опустился на пол рядом с Лином.
— У, стрелки ворошиловские, — проворчал с неодобрением Игорь. — Вам всё игрушки, а мне теперь возись?
— Сам оправится, — парировал Коля. — Не впервой. А ты, Андрюха, не особо стреляй тут у меня в восьмёрке! Выпендриваться перед девками будешь.
— Отвали, защитник, — проговорил Андрей. — Да идите вы все!
— Сам иди, — спокойно сказал Игорь. Он подошёл к Лину и, нагнувшись, стал всматриваться тому в лицо. Потом Игорь выпрямился и спросил:
— Чего тут у вас стряслось такое?
— Да фигня, — отмахнулся Коля, — сознание что ли потерял, а этот дурак полез на рожон, не спросившись.
— И одного дурака, и второго — в каптёрку, — распорядился Игорь. — Они всё же на особом счету, если помрут — нам отвечать. А пол замойте, и так грязищу развели непролазную.
Зал опустел. Ушли надсмотрщики, унося Лина, ушёл Игорь, увели Пятого. Неподвижно стояла тележка, полная грузов, молчали рельсы. И вдруг по стене прошла едва заметная тонкая рябь, как след на воде от маленького, сорвавшегося с обрыва, камушка. Прошла — и исчезла, словно и не было её вовсе.
***
...Ему привиделся огромный пустой дом, по которому он шёл, обходя зачем-то покинутые всеми комнаты.
— А стера вису... — пошептал голос где-то на задворках его памяти.
В окнах был виден лишь туман, непроницаемый, плотный, почти что осязаемый, он словно старался войти в этот дом, заполнить собой эту неестественную пустоту. Стёкла казались молочно-белыми квадратами, матово светящимися, нереальными. Свет, проникавший в окна, был белёсым и мутным. Пустые коридоры, приоткрытые двери, ведущие в столь же пустые комнаты. Рассохшийся тёмный паркет скрипит под ногами...
— А стера вису... — произнёс женский голос. Жалобно, робко... — А стера вису... — теперь в голосе женщины появились странные нотки — она словно пробовала на вкус знакомые ей слова. Так может говорить женщина, которая играет с ребёнком, ещё слишком маленьким, чтобы понимать смысл слов. Она как бы открывала эти слова для себя заново, смотря на мир чужими глазами...
— А-а-а стера... вису...
Пятый вдруг с удивлением понял, что он слышит фразу, произносимую на рауф, и фраза эта странно режет слух, потому, что звучит она в земном доме. Это насторожило его и напугало, но он продолжал слушать, стараясь разобраться, что происходит...
— А стера вису... — «нет места...» перевёл Пятый. Кому нет места? Или чему?.. В голосе женщины, словно в ответ на его мысли, тоже зазвучал вопрос: — А стера вису? — спросила она, словно проснувшись. — Рие! — вдруг крикнула она. И всё исчезло.
***
— Рие, — прошептал Пятый, — ложь... нет места лжи...
Он открыл глаза и огляделся вокруг. Это была каптёрка, в которой обычно отдыхали надсмотрщики — маленькая семиметровая комната. В углу Пятый увидел раскладушку, на которой спал Лин. Сам Пятый лежал у входа, ближе к двери, на сложенном вдвое одеяле. Левая рука оказалась туго забинтована, она почти не болела. Пятый обнаружил, что в комнате находится ещё и Игорь, тот сидел в кресле и читал. Воздух в комнате был спёртый и изобиловал разнообразными запахами — пахло потом, водочным перегаром, застарелым табачным дымом. Пятый сел на одеяле и потряс головой, отгоняя недавний сон.
— Проснулся? — спросил Игорь, откладывая книгу, которую читал. Пятый кивнул.
— Да, — ответил он. — А долго?..
— Спал? — переспросил Игорь. — Да почти что сутки. За руку не волнуйся, только задело. По сути, это царапина.
— Да я уже и забыл, — сказал Пятый. — Как Лин?
— Неважно, — ответил Игорь. — Хоть ты нормально можешь объяснить, что случилось? То, что вы все в синяках — это понятно, но он...
— Я не знаю, — признался Пятый. — Его били, а потом он перестал дышать. Я, как сумел, помог ему, но, видимо, недостаточно.
— Тогда всё понятно, — ответил Игорь. — А я-то думал, что с сердцем такое делается? Оказывается, клиническая. И долго?
— Точно не скажу, — задумался Пятый. — Но... минут десять, если не больше. Он поправится?
— Должен. После чего это произошло?
— Андрей его ударил. Кажется, в грудь. Очень сильно... и он упал.
— Похоже на спазм, — сказал Игорь. — Ничего, не переживай. Поправится, куда денется. Сейчас ему немного получше, я тут поэкспериментировал малость. Другое дело, что ему вставать пока нельзя, а эти придурки так и норовят что-то этакое учинить. Я тут буду каждый день, так что на неделю спокойной жизни можешь рассчитывать. Этих я попридержу, не бери в голову.
— Я постараюсь, — Пятый подсел к Лину. — Он пьёт?
— А как же. О тебе сокрушался, когда проснулся. Мол, ему всё, а тебе — ничего. Насилу уговорил его успокоиться. Он пока что слабый, имей в виду.
Пятый кивнул. Он поправил Лину одеяло, встал и, выйдя на середину комнаты, остановился, задумавшись. Дела обстояли гораздо лучше, чем он предполагал. Неделя покоя — это что-то из области фантастики.
— Ты только с ними не ссорься, — предупредил Игорь, — а то, неровен час...
— Я и не ссорюсь, — возразил Пятый. — Они сами. Никто ничего им не говорил вчера, но вы же сами видите, что они сделали с Лином.
— Я только не понял, на кой тебе понадобился этот пугач. Пистолет, то есть. Я не думал, что ты способен вообще что-то с нашими сделать, но то, что вышло на поверку, превосходит всё мыслимое.
— Это от отчаяния, — ответил Пятый. — Не тронь они Лина, я бы не пошёл на такое.
— А что ты с ним сделал? — поинтересовался Игорь.
— Показать? — спросил Пятый, вставая.
— А рука? Может, пока не стоит?
— Фигня, — ответил Пятый. Игорь усмехнулся. — Зря смеётесь, — сказал Пятый. — За десять лет мы настолько привыкли к языку, что почти забыли свой собственный.
— А скажи что-нибудь на своём, — попросил Игорь. — Если тебе не сложно.
— А стера вису рие, — сказал Пятый. Просто эта фраза была сейчас ближе всего, слишком свеж был в памяти тот странный сон.
— И что это значит? — спросил Игорь.
— Нет места лжи, — ответил Пятый.
— А почему именно это? — в голосе Игоря звучало вежливое удивление.
— Просто так, — немного нерешительно отозвался Пятый, — просто так, — повторил он. Он всё ещё стоял посреди тесной комнаты, и смотрел куда-то в угол.
— По-моему, не просто, — заметил Игорь. — Ты эту фразу раз десять повторил во сне. Что случилось, номер пять из «тима» номер восемь? Я — куратор, ты имеешь право мне всё рассказать. И ничего тебе за это не будет.
— Что случилось? — повторил Пятый. — Да ничего не случилось. Только вот моего друга вчера едва не отправил на тот свет пьяный придурок, а в меня самого стреляли, хотя видели, что я и не собирался никому причинять вреда. Так, пустяки конечно. Фигня, если вам угодно! — у Игоря на лице появилось непроницаемое выражение. — То, что они делали с нами на протяжении десяти лет — тоже фигня. И то, что нас рано или поздно ждёт, тоже.
— Погоди, — остановил его Игорь. — Не всё сразу. Я знаю, что вам было предложено сотрудничать. Я знаю, что вы отказались. Я так же знаю, что время от времени вы убегаете отсюда, но почему-то всегда возвращаетесь. Это всё — какой-то нелепый фарс, абсурд, это неестественно! Если вы можете отсюда выйти — почему вы приходите обратно?! Зачем вам нужно кончать самоубийством столь болезненным и долгим образом?
— Я не знаю, — потерянно проговорил Пятый. — Я не могу этого понять. Что-то меня держит, что-то притягивает меня обратно, — он поднёс к лицу трясущуюся руку. — Мне страшно. Не от того, что происходит здесь, а от того, что происходит со мной. Я словно рвусь на две части — одна хочет жить, пусть и с нечистой совестью, а другая... она не даёт первой взять верх. Лин считает, что я сошёл с ума. Вероятно, он прав.
— Садись, — попросил Игорь. Пятый послушно сел на табуретку у стола, Игорь налил ему чая. Пока Пятый пил, Игорь тактично смотрел куда-то в сторону.
— Вы спрашивайте, — предложил вдруг Пятый. — Это же в воздухе носится.
— Да, это так. Я, вероятно, лезу не в своё дело. Пятый, я могу чем-то помочь? Я, конечно, не начальство, но...
— Нет, — ответил Пятый, — не можете.
Он уже успокоился. Порыв откровенности прошёл. А ещё Пятый заметил, что Лин проснулся, и решил немного развлечь рыжего. В меру своих сил, конечно. Он залпом допил чай и встал.
— Не будем больше об этом, — сказал он. — Я помню, вы спрашивали, что я сделал Андреем?
— Было дело, — согласился Игорь.
— Нападайте, — предложил Пятый. — Только, если можно, не очень быстро. Я пока ещё не в форме.
Далее последовало вот что. Игорь, согласно просьбе, сделал выпад, а вслед за тем вдруг понял, что противник уже давно находится у него за спиной. Игорь кое-как сумел отразить первую атаку, но, попытавшись схватить Пятого, схватил лишь пустое место. Неожиданно тонкая рука вымахнула у него из-за левого плеча и остановилась в сантиметре от горла.
— Стоп, — сказал Игорь, тяжело дыша. — Ну, ты даёшь! И где такому учат? Это что-то совершенно незнакомое.
— Почему — незнакомое? — удивился Пятый. Лин, уже переставший скрывать то, что проснулся, тихо смеялся. — Это тай-цзи, стиль змеи.
— Ага, — прокомментировал изнемогавший от смеха Лин. — А так же три вида карате, плюс — неслабая энергетическая защита. От скромности ты не помрёшь, дорогой друг, — сказал он Пятому. — Поиздевался над человеком, и хватит.
— И вы, умея так драться, терпите то, что с вами тут творят? — изумился Игорь. — Да я бы на вашем месте...
— Мы — на своём месте, — ответил Пятый. — А вы — на своём. И хватит об этом. Вы просили — я показал.
— Научишь? — спросил Игорь.
— Некогда, — ответил Пятый. Лин снова прыснул. — Будто тебе есть когда, рыжая тварь, — заметил он Лину.
— А что? — оживился тот. — И научу. За ту неделю, что нам отпущена на жизнь.
— Не морочь голову. Игорь, боюсь, что вы просто не сумеете. Тем более, что этому учатся годами, вы же знаете.
— Секрет фирмы, — согласился Игорь. — Как же, как же, понимаю.
— Да нет тут никаких секретов, — ответил Пятый. — У вас учат одному, у нас — другому. Я же видел, как работаете вы, это же просто здорово.
— Не преувеличивай, — отмахнулся Игорь. — Хватит тебе заниматься физкультурой, пожалей свою руку.
— Хорошо, — легко согласился Пятый. Он уселся на своё одеяло.
— Скажите, а кто вы? — спросил Лин. — Мы вас тут систематически наблюдаем и не можем понять, какую функцию вы тут выполняете.
— Я же уже говорил — куратор. Эту должность ввели не так давно, вы поэтому не знаете.
— Что вы курируете? — спросил Пятый.
— Не «что», а кого, — поправил Игорь. — Работу надсмотрщиков. Подраспустились ребята за последнее время. Приходится проверять.
— И что, получается? — поинтересовался Лин.
— Как сказать, — поморщился Игорь. — Начальнички сами виноваты — набрали на работу садистов, а теперь не разберутся, из-за чего такая смертность на предприятиях. Не могу понять, чего они хотели? Да и о какой чистоте эксперимента может идти речь при таких условиях?
— И что вы должны делать? Ходить по «тимам» и внушать этим иродам любовь к ближнему своему? — спросил Лин.
— Не совсем так, но, в принципе, верно, — согласился Игорь.
— Я представляю, как они рады вашему приходу, — пробормотал Пятый.
— Слабо представляешь, — вздохнул Игорь. — Образно говоря, прожигают взглядами спину, и готовы вцепиться в горло. Но боятся.
— А вы? — спросил Пятый. Последнее время его почему-то страшно волновал этот глупый вопрос — чего боятся люди. Исключая смерть, конечно.
— Я? — переспросил Игорь. — Скорее нет, чем да. У меня есть возможность уехать из этой страны, но для этого нужны деньги. Поэтому я и согласился взять эту работу. У меня дочь, я очень хотел бы...
— Но, позвольте, — перебил его Пятый, — на сколько нам известно, всё, что связанно с проектом «Сизиф», секретно. Вы надеетесь, что вам позволят уехать?
— Я бы не взялся за это, не будь у меня такой возможности. Хватит об этом. Постарайтесь не ввязываться не в какие истории в моё отсутствие, а я, пожалуй, пойду. Завтра проведаю вас. Счастливо оставаться.
Игорь ушёл. Гулкий пустой коридор ещё несколько мгновений вторил его шагам, затем все звуки смолкли. Пятый встал, плотно прикрыл дверь и повернулся к Лину.
— Странный человек, правда? — спросил он.
— Немного, — согласился Лин. — Он просто не поддаётся чужому влиянию, он — вещь в себе. Мне так показалось. Кстати, он наблюдал за нами. Это мы его видим толком фактически первый раз, а он про нас всё великолепно знает. Общался, будто мы с ним давно знакомы.
— Ага, — задумчиво ответил Пятый. — Словно давно знает. Лин, что он с тобой сделал?
— Хочешь посмеяться? — спросил Лин.
— Не умею, — ответил Пятый.
— Тогда просто послушай. Он ничего со мной не делал. Он дал мне энергии, причём ровно столько, сколько надо на то, чтобы качественно восстановиться. Ну, как?
— Не верю, — прошептал потрясённый Пятый. — Как — дал?
— Да так же, как и мы это постоянно делаем. Легко. Даже легче, чем мы. Скажем так — мастерски. Как профи.
— Что? — удивлению Пятого не было предела. Он и не думал, что здешние способны на нечто подобное. Это не укладывалось у него в голове. — А ты уверен, что он... не из наших?
— Я всё проверил, — Лин махнул рукой. — Даже в голову к нему слазил, он вроде не заметил. Всё чин чином — жена, дочка десяти лет, тёща имеется со всеми проистекающими оттуда последствиями. Человек человеком, а вот поди ты...
— А сам он ни на что не намекал? — спросил Пятый.
— Ни слова. Да, похоже, он и не врёт. Жалко, что тут мало таких, как он, будь их больше, этот мир бы был в полном порядке.
— И не говори, — сказал Пятый. Он сидел на одеяле, привалившись плечом к стене, и задумчиво смотрел куда-то в сторону.
— Да что мы, в самом-то деле! — Лин тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. — У нас целая неделя жизни впереди, а мы опять позволяем себе впадать в тоску. Что же касается Игоря...
— Лин, ты — прямо как дитё, ей Богу, — поморщился Пятый. — Такие Игори просто так не встречаются. Что-то тут нечисто, так и знай.
— Меньше надо спать, — наставительно заметил Лин. — Пока ты дрых, я за ним наблюдал. Самый что ни на есть обычный мужик.
— Исключая то, что он поделился с тобой энергией. Как ему вообще это удалось? Не понимаю. Лин, ты пока не въехал, но тут такая штука... я-то обратил внимание, а ты...
— Выкладывай, умник, — вздохнул Лин, — только без придурей.
— В здешних условиях, — начал Пятый, — наши детекторы начинают работать в несколько другом режиме. Основные параметры сохранились, почти все, но...
— Не в таком темпе, — попросил Лин. — Не части. Что осталось прежним?
— Геронтологическая функция — это раз. Медикаментозная — это два...
— Да, дыры зарастают, — усмехнулся Лин, — пока.
— Функция перемещения — это три, — Пятый загнул палец и ожидающе посмотрел на Лина.
— Ну, — подтвердил тот, — всё правильно. Ты забыл про информационную. Тут, по-моему, всё тоже в порядке.
— Нет, — покачал головой Пятый. — Не всё. В Саприи мы, как не старались, а телепатию освоить не смогли. Здесь же... — он пожал плечами, — на первом же году. Я уже тогда начал думать, возможно ли это как-то соотнести с присутствием на нас детекторов. Оказалось — можно.
— Но Арти говорил, что это — из-за стресса, — начал Лин, но Пятый прервал его:
— Арти мог ошибиться, — твёрдо сказал он. — Далее. Наши новые способности я и не пытался объяснить чем-то сверхъестественным, мы с тобой — не святые, не сумасшедшие, не гении. А, ерунда. Короче, я так думаю, что детектор в этих новых условиях способен и не на такое.
— Ты пробовал что-нибудь? — спросил Лин.
— Пробовал, — Пятый горестно махнул рукой, — можно многое, но энергии где на это всё набрать?.. И лечить можно, и информацию передавать в огромных объёмах, и любые структуры строить по своему усмотрению, моделировать...
— Без дополнительных блоков? — глаза у Лина округлились.
Пятый кивнул.
— Знаешь, рыжий, — доверительно сказал он. — Я себя чувствую ребёнком, перед которым положили большую сладкую конфету, а у этого самого ребёнка нет рук. И взять конфету ему нечем. И лежит перед ним эта конфета, и потихонечку покрывается пылью.
— Не нуди, — попросил Лин, — и так тошно. А ну-ка, кинь мне чего-нибудь этакого, интересненького.
И Пятый решился. Он в мгновение свернул свой недавний странный сон, благо информации в нём было — всего ничего, и передал Лину эту посылку. Просто коснулся на долю секунды его мозга. Тот замер, прикрыв глаза.
— Разворачивай и смотри, — предложил Пятый. — Как всё просмотришь — разбуди меня, а то у меня на эту штуку просто воображения не хватает. Ладно?
— Хорошо, — откликнулся Лин. Некоторое время прошло в тишине, затем Лин сказал: — Это что-то феноменальное. И как ты умудрился такое приснить?
— Само, — ответил Пятый.
— Само не бывает, — наставительно сказал Лин. — Это всё ты, мой дорогой свихнувшийся друг! Мне такое в жизни не приснится. Я на такое не способен в силу своей нормальности. Просто физически.
— Кто ещё тут нормальный, — вздохнул Пятый. — По-моему, свихнулся ты, а не я.
Подарок
Собственно, об этом никто никогда и не задумывался. Ни Лин, ни Пятый раньше не придавали своим предчувствиям какого-то значения, ни к чему это было. Теперь же, когда все столь разительно переменилось, Пятый вдруг понял, что. Предчувствия обретали смысл.
Тишина коридора никогда не уходила внезапно. Звуки наполняли ее собой постепенно, они нарастали, как лавина, как нечто неизбежное и неотвратимое. Сначала — шаги, потом, скрип дверей, еще позже, через почти одинаковые промежутки времени — резкие щелчки выключателей, и только потом — голоса. «Тимы» оживали неохотно, они не желали повиноваться общему ритму звуков, они хотели затаиться и замереть. Но жизнь проникала в них, проникала против их воли.
Пятый проснулся на несколько минут раньше, чем обычно. Он перевернулся на спину, прислонился к стене плечом и осмотрелся. Все то же. Тот же затертый дверной косяк, угол, отполированный сотнями прикосновений — «рабочие», выходя из «тима», всегда прикасались к этому месту руками… низкий потолок, украшенный посередине длинным потеком. Пятый мог бы вспомнить, когда этот потек образовался, но не стал, не хотелось… железная дверь — рама из профиля с приваренными листами, зарешеченное окошко… В их «тиме» свет на ночь не гасили, Лин считал, что скорее всего — из-за них. Мало ли что? Вдруг решат напасть?.. В темноте-то сподручнее. Полустершиеся «стойла»; на полу уже почти не осталось «рабочих», почти весь прошлый завоз покоился в шахте №2. Остался номер восьмой, десятый… а вот третий, пожалуй, уже и не поднимется. Пятый снова скользнул взглядом по «тиму», прищурился. Лин спал крепко, будить его было жаль. Ладно, пусть отдыхает. Тем более, что отдыхать осталось всего ничего.
Пятый оказался прав — третий номер действительно не сумел подняться. Гриша толкнул его пару раз ногой, прошипел сквозь зубы: «падаль», сплюнул на пол и погнал совсем уже оскудевший «тим» в сторону зала. В коридоре «восьмерка» столкнулась с «десяткой», засвистели плетки, но инцидент был исчерпан, не успев начаться — в «десятке» тоже почти не было «рабочих».
— Мать их так, уродов, — подытожил Сергей, светловолосый полноватый надсмотрщик «десятки». — А ну давай, инвалидная команда!
— Двигай, двигай, — лениво сказал Гриша. — Ты, Серый, меня на одного опередил. У тебя три осталось, а у меня четыре.
— Ничего, скоро сравняемся, — усмехнулся Сергей. — А у тебя вроде пять в ту смену был
— Была б охота… ладно, опишут завтра, пусть пока валяется. Чего мне — больше всех надо, что ли?
— И то дело. Ты заходи, у меня со вчерашнего кой что осталось.
— А и зайду!.. Сам знаешь, не откажусь.
В зале было сыро и холодно. Почему-то поначалу не согревало даже движение. Пятый снова поймал себя на мысли, что ему уже ничего не хочется — ни есть, ни спать, ни разговаривать. Хотелось только одного — лечь и замереть. И будь что будет. Даже страх, и тот исчез. Раньше тревожил, заставлял вздрагивать, а теперь — нет. Пропал.
Он привычным движением бросил себе на спину ящик, взялся поудобнее за рукоятки и пошел вверх. Опустил ношу на пол. «Тим», если, конечно, можно было с полным правом назвать «тимом» уцелевшую четверку, медленно подходил к нему. Сегодня он шел первым, еще вчера первым шел третий номер, а теперь…
— Тележку наверх! — скомандовал Григорий. — Пятый, седьмой, ноги в руки и пошли. И не хрен пялиться на меня, рыжий. Сейчас досмотришься!..
Лин повиновался. Они закатили тележку, Пятый поставил ее на тормоз. Четыре ящика бросили внутрь, Пятый отпустил рычаг и тележка сначала медленно, а потом все быстрее покатилась по рельсам вниз. Григорий лениво щелкнул плеткой и пошел к своему стулу — «тим» ему явно надоел, работать не хотелось, а вот похмелье давало о себе знать. Ему было муторно.
Десять часов прошли почти что в полном молчании. Надсмотрщик пару раз засыпал, но это не сильно сказалось на вялой работе «тима» — отсутствия Гриши просто никто не замечал. Хуже было, когда он просыпался. Желание немножко подогнать нерадивых посещало его в этот день нечасто, но все же посещало, поэтому его пробуждения сказывались на работе «тима» скорее отрицательно, чем положительно. К исходу десятого часа Пятый взмок, от усталости дрожали руки, балахон стал влажным, прилип к спине. Хотя сегодня его почти не били, спина и плечи болели, на них к тому моменту появилось несколько свежих ссадин. Лин выглядел не лучше, но все же на ногах он стоял уверенней — сказывалась недавняя передышка. Почему-то в этот раз надсмотрщик больше внимания решил уделить Пятому — ему уже несколько раз пришлось одному затаскивать тележку, ставить на тормоз, отпускать… Почему-то Пятый начал вдруг пугаться того, что сейчас придется снова идти за тележкой — ему стало казаться, что в зале очень темно, руки стали совсем мокрыми. Он и сам не мог сказать, чего боится, но страх не оставлял.
— Пятый! — Гриша опять вспомнил, кто в «тиме» главный и взял бразды правления в свои руки. — А ну давай тележку наверх!
То, что случилось дальше, выглядело поначалу буднично и тривиально. Пятый держал тележку за поручень правой рукой, левой он придерживал рычаг тормоза. «Рабочие» и Лин споро покидали свои грузы в железный короб, отступили… и тут тележка слетела с тормоза. В первую секунду никто ничего не понял. Раздался тихий скрип, и она плавно тронулась с места. Пятый попытался остановить ее, но удержать на одной руке почти полтонны для него оказалось делом непосильным. Тем более, что тележка уже набирала скорость. Он перехватил поручень левой рукой, но тут неуклюжий агрегат подпрыгнул на стыке рельсов, левая рука сорвалась, колесо хрястнуло его по боку, на секунду опустилась темнота… Руку ему спасло то, что на заднем поручне тележки к тому моменту уже висели, изо всех сил тормозя ногами, Лин и Гриша.
-…, — произнес Гриша, когда тележка остановилась. — Не удержал…
Лин бросился было к другу, но тут же с испугом отступил в сторону. Пятый пытался подняться, и ему это удалось. Он стоял перед ошалевшим надсмотрщиком, сделал неуверенный шаг в его сторону и сказал:
— Случайно… сейчас подниму…
А Гриша в это время с немым ужасом уставился на Пятого — он не мог понять, как можно говорить, когда из бока торчит осколок ребра, а из полуотрубленной руки стекает на пол кровь. И тут все, наконец, встало на свои места — Пятый сделал еще шаг, покачнулся и упал, словно его ударили под колени, Лин бросился к нему, а сам Гриша вдруг услышал свой собственный голос:
— Твою мать!.. Зажми скорее!
***
— Полный букет, — подытожил Лукич. — Сотрясение, половина ребер слева переломано, рука, опять же ключица.
— Жить-то будет? — спросил Гриша.
— Должен, не знаю. Посмотрим. Ты езжай, дружок, — строго приказал Алексей Лукич надсмотрщику. — Твоей вины в этом всем нет, так что не бери в голову.
Они сидели в коридоре больничного отделения, предназначенного для заключенных. Как Лукичу удалось пристроить сюда Пятого — осталось для Гриши загадкой, но сейчас это оказалось оптимальным вариантом. Тут, не смотря на предназначение больницы, нашлось все — и вполне пристойная бригада хирургов, и третья отрицательная кровь, и отдельная, пусть и маленькая, палата. Пятого прооперировали час назад, он еще не пришел в себя, но Лукичу сказали, что дело не так плохо — руку удалось спасти, после переливания состояние стабилизировалось, поэтому прогноз, в общем и целом, хороший. Плохо было другое — врачи не были уверенны в том, что удастся избежать последствий шока. До того, как его положили на стол, Пятый пробыл почти без помощи больше четырех часов.
— Спросят-то с меня, — печально сказал Гриша. — Отвечать…
— Отвечать сейчас мне придется, — ответил Лукич тихо. — Плохо, что шок такой сильный.
— Да ладно, шок… он же сам встал тогда…
— Так это-то как раз и есть шок. По идее он должен бы был заорать, хоть стонал бы, на худой конец, а тут… — Лукич махнул рукой. — Правда, на войне и без рук, и без ног выживали, и без наркоза оперировали… а до сих пор живут. Выкарабкается.
— Лукич, ну не я это, правда! — Гриша стукнул себя кулаком в грудь. — Богом клянусь!
— Не клянись никогда Богом. А что не ты — это я и так знаю. Ты ж уже сам сказал. И Лин подтвердил. Ты еще вот чего — не трогай пока его. Пусть в «тиме» недельку посидит, а еще лучше — с вами в каптерке. Бардак ваш пускай разгребет, пол помоет… ну, сам реши. Только в зал его пока не води.
— Да я чего… мне не жалко.
— Вот ладно. Пойду с ним посижу, хочу посмотреть, как дело пойдет. Езжай, все образуется.
***
Корни. Ледяные корни, которые сковывают движение. Каким-то образом, он и сам не понял, каким, он очутился между этими корнями, и они сковали его, сковали насмерть. Любое движение причиняло боль, он и не думал, что такое может случиться, однако вот оно — случилось. Он к своему ужасу понял, что потерял над телом контроль, оно, раньше в любой ситуации послушное, отказалось повиноваться ему, оно подчинилось этим корням. Власть боли была для него столь неожиданной, что он растерялся. Он не думал… Господи, он никогда не думал, что его разум может оказаться слабее боли! Впрочем, уже не боли. Оцепенения. Страха.
— Нормально, — сказали где-то неимоверно высоко над ним. — Уже получше. Выбирается помаленьку…
Ложь. Кто и куда выбирается? Чушь какая-то.
— Вроде глаза открыл.
— Да уже пора, вторые сутки…
— Эй, ты меня помнишь? — голос ехидный и очень знакомый. Кто это?.. — А ну-ка напряги извилины…
Голова почему-то не поворачивалась. Он скосил глаза, но из-за пелены ничего не смог рассмотреть. Причем эта жалкая попытка обернулась приступом боли — она словно толкнула его изнутри. Он попытался воспротивиться происходящему, но все равно, не смотря на все усилия сдержаться, слабо застонал. Стон отозвался новой болью — на этот раз в левой половине груди.
— Ну, ну… тебе ж ломали ребра раньше, ты же не ныл по этому поводу. Чего сейчас такое? Так больно? — тон с ехидного сменился на сочувственный. — Ты потерпи, сейчас укольчик сделают. И не распускайся.
Надо ответить. Собрать все силы и ответить. Пятый понял, кто перед ним, и поэтому с трудом прошептал:
— Я не понимал раньше… думал, что с этим можно справиться… И почти справился…
— Мне сказали, что ты встал сам, — серьезно ответил Лукич. — Как я приехал — помнишь?
— Смутно, — признался Пятый.
— Вполне естественно. Ты потерял очень много крови, и раны оказались опасными. Тебя едва довезли.
— Куда? — удивился Пятый. — Разве мы не… на «трешке»?..
— Конечно, нет. Ты что! Мы сейчас в больнице, тебя прооперировали. Кроме руки еще и сотрясение мозга, несколько переломов, ушибы. Так что… — Лукич развел руками. — Терпи.
— Я долго лежал?
— Под тележку ты угодил позавчера, — объяснил Лукич. — Весь вчерашний день я тебя проуговаривал…
— В смысле? — не понял Пятый.
— Ну, проуговаривал. Что надо бы еще пожить, что молодым умирать неправильно, много всего. Это же тюремная больница, тут сиделок не предусмотрено. Приходят, конечно, но чтоб постоянно — нет. Ну ничего, теперь-то все вроде нормально.
— Я… умирал?.. — удивлению Пятого не было предела. Он даже сумел немного повернуть голову, чтобы лучше видеть собеседника. — Но я ничего не понял…
— Ты раньше по-настоящему болел? — спросил Лукич. — Я не имею в виду «трешку», побои и твой вновь приобретенный туберкулез. Я спрашиваю…
— Нет, — ответил Пятый. — Я понял… теперь понял.
— Ты ничего не мог тогда понимать. От потери крови у любого человека начинается так называемый гиповолемический шок. У тебя, в частности, он был третьей степени.
— Это плохо?
— Плохо. Нет, я не понимаю, что тут вообще происходит! Все, лекции окончены, теперь пить — и спать. Этой ночью я поеду домой, я отдохнуть хочу. Я старый и устал. Так… совсем голову повернуть не можешь?
Власть ледяных корней была столь велика, что Пятый не ответил. Ему показалось, что голову обхватил железный обруч, и что этот обруч притягивает голову к подушке… даже нет, не к подушке, а к полу. Лукич это, скорее всего, понял, потому что настаивать не стал, а вышел в коридор. Вскоре он вернулся, и не один. Кто-то еще — Пятый не понял, кто — сделал ему в здоровую руку укол, и через несколько минут железный обруч стал потихонечку разжиматься.
— Вот и хорошо… пока ноль двадцать пять морфина хватит. А на ночь сделаете кубик, глюкозу прокапаете и последите, ладно?
— Хорошо, Лукич, посмотрим. Вообще, правильно. Сон, говорят, лучшее лекарство. Ну что, отпустило немножко?
— Да, спасибо, — говорить стало легче. Пятый совсем чуть-чуть сумел повернуть голову и увидел Лукича и его собеседника — преклонных лет мужчину в белом халате поверх формы. Откуда-то всплыло имя — Егор Анатольевич. Кажется, с ним говорил по телефону Лукич, еще с предприятия. О чем-то просил, довольно долго уговаривал…
— Ну и ладно. Давай, отдыхай, на обходе увидимся, — добродушно заключил мужчина в халате. — А, еще же попить надо.
Как и что он пил — Пятый не запомнил. Его тянуло в сон. Врачи вышли, но в коридоре подле палаты еще несколько минут слышались их голоса.
-…скорее всего, задет какой-то нервный узел, — Лукич говорил на пониженных тонах. — Согласись, анатомия человеческая, но отличия все же имеются.
— Еще как имеются! — собеседник тоже говорил тихо. — Рентгенограмму видел? Обалдеть можно…
— Обалдел тут один… хреново, что он мучается. Мне бы не хотелось…
— Точно — не притворяется? — в голосе второго врача зазвучало сомнение. — Я, конечно, ничего такого в виду не имею, но у нас тут симулянтов больше половины. Кто ложки глотает, кто гвозди, тут вон тележка эта твоя…
— Не притворяется, — отрезал Лукич. — А симулянты до такого состояния в жизни не дойдут. Сравнил ты, Егор, жопу с пальцем. Где это видано…
— То, что он не сам на себя телегу эту уронил, я понял, но…
— Уронил-то как раз сам, — Лукич вздохнул. — Но не специально.
— Как знать.
— Уж поверь мне, я знаю. Скорее всего, от усталости. Хорошо еще про тебя вспомнил, а то… и говорить не хочется. Егорушка, сделай еще одно доброе дело, а? Зайди ночью сам, глянь.
— Ладно, зайду. Для однополчанина не жалко. Леша, ты езжай, раз решил, а то на тебе лица нет. К больным так относиться нельзя. Да что — к больным! Даже к родственникам.
— Как относиться? — голос Лукича стал вдруг твердым.
— С таким сочувствием. Не гоже это, уж послушай старого, прожженного…
— Я и сам старый и прожженный. Знал бы ты, Егорушка, хоть толику того, что я за последние годы повидал… — Лукич засопел, откашлялся. — Не сочувствие это вовсе. Должен я ему, понимаешь?
— Нет, не понимаю. И какие это долги у тебя могут быть к пацану, которому… сколько ему лет, Леша?
— Двадцать семь или двадцать восемь, не помню я. Есть. Получилось так, Егор. И еще… договорились мы с ним, довольно давно… я обещал.
— Если бы он помер, а это вполне могло произойти, ты был бы свободен от своего обещания, — печально усмехнулся врач. — Ладно, раз обещал — вытащим. Из шока вроде вышел, теперь потихонечку, полегонечку, попробуем.
— По крайней мере, постараемся, — подытожил Лукич. — Егорушка, ты меня прости. Свалился, как снег на голову, потом все эти звонки от твоего начальства к моему и наоборот, больной тяжелый… Утомил я тебя, а?
— Ничего, Леша. Тогда трудней было.
Вскоре они ушли и Пятый смог ненадолго уснуть. Потом сон оставил его, а ледяные корни сдавили тело с новой, во сто крат большей силой. Стемнело, но свет в палате почему-то не загорелся. А потом открылась дверь…
***
— Что тут происходит? — утром следующего дня Лукич стоял у входа коридор отделения, и дорогу ему перегораживали двое в форме. — Немедленно отойдите, я врач, мне необходимо пройти.
— Имя, фамилия, — процедил один из новоявленных стражей. — И пропуск.
— Воронцов Алексей Лукич, — Лукич порылся в карманах, выудил паспорт и картонную карточку пропуска. — Вот эта филькина грамота. Позавчера выдали.
— Проходите, — охранник с неохотой отошел в сторону. Лукич пожал плечами и прошел внутрь коридора, в котором почему-то толпилась половина персонала — дежурный врач, Егор Анатольевич, двое санитаров, еще двое охранников и поломойка баба Зоя. Лукич остановился, с удивлением посмотрел на живописную компанию и спросил:
— Что такое?
Все молчали, опустив глаза.
— Егор, что такое? — повысил голос Лукич. — Умер, что ли?
— Не знаю, — едва слышно ответил Егор.
— Он так кричал, так кричал, — тихонечко запричитала баба Зоя, — а потом прекратил. Помер, наверное.
— Так, спокойно и по очереди, — резко сказал Лукич. — Объясните.
Они (на этот раз, не смотря на просьбу — хором) принялись рассказывать. После отъезда Лукича, часам к восьми, приехал начальник… Его, Лукича, начальник… да, Павел Васильевич… он сначала зашел в палату ненадолго, а потом отобрал у охраны ключи, запер палату, сел в ординаторской и никому ключи не отдавал, как ни просили.
Последние фразы Лукич дослушивал уже на бегу. Дверь в ординаторскую он распахнул пинком, и, не удостоив Павла Васильевича даже приветствия, резко бросил:
— Ключ, быстро!
— Алексей Лукич, потрудитесь выбирать выражения, — Павел Васильевич, как всегда выглядевший безукоризненно, встал из-за стола, сложил газету, которую до того читал и продолжил. — Вас не касается тактика и стратегия избранного нами метода получения информации, поэтому…
— Ключ! Иначе вы не получите ни хрена вашей информации! Не думал, что придется работать с фашистами! Это же надо — мучить и так едва живого человека! Додумались!
— Вы ответите…
— Обязательно! — взорвался Лукич. — Всенепременно! Отвечу — увольнением прямиком в шахту номер два на предприятии номер один! Но не раньше, чем заберу ключ!..
Павел Васильевич пожал плечами, вынул из кармана связку и швырнул ее на стол. Лукич подхватил.
— Пошли, — приказал он остальным участникам событий, ожидавшим его в коридоре. — Рохли вы все, смотреть противно.
— Алеша, по-моему, торопиться уже не стоит, — несмело начал Егор. — Поздно уже торопиться.
— Я с тобой потом побеседую отдельно, — пообещал Лукич. — О твоем склерозе — в частности.
— Не понял…
— Ты на старости лет забыл, как выглядит телефон? — ласково спросил Лукич.
— Прости…
— Ладно, все потом. Открывай скорее.
— Ой, господи! — баба Зоя уже просунула свой любопытный нос в палату. — Холодина-то какая…
— Окно закрыть, — приказал Егор Анатольевич. — Умер?
— Живой, — ответил Лукич. — Помогите, что встали, как бараны?
— Почему он так?..
Пятый лежал на самом краю койки, одеяло валялось на полу, подушка тоже. Простыня под поврежденной рукой намокла от крови, ее под кроватью натекла небольшая лужица.
— Скорее всего пытался встать, но сил не хватило, — Лукич просунул Пятому руку под спину и положил на койку. Рука его мгновенно оказалась измазана кровью. — Шов разошелся, черт…
— В операционную? — предложил Егор Анатольевич.
— Не надо, тут зашьем. Так, работаем. Окно долго было открыто?
— С вечера, наверное, — ответил один из медбратьев. — Грелки принести?
— Естественно. И грелки, и термометр. Егор, ты чего стоишь? Иди сюда, посмотри.
— Леша, я… мне очень стыдно, правда, и…
— Егорушка, заткнись и помогай! — едко сказал Лукич. — Оправдания оставь на потом, ладно? Его надо вытаскивать, тахикардия страшная, это шок, понимаешь? Новый шок, с которым надо как-то справляться. Поэтому бери ноги в руки и двигай за лекарствами.
Пятый вдруг вздрогнул, с хрипом вздохнул, тело его свело конвульсией. Лукич сориентировался мгновенно — вовремя повернул ему голову на бок и придержал за плечи.
— Ой, кончается, — прошептала баба Зоя, с интересом подходя поближе. — Ой, Господи…
— Баб Зой, уйди, не вводи в грех, — попросил один из медбратьев. Лукич с благодарностью посмотрел на него. — Никто тут не кончается.
— Я пол хотела подтереть, — тут же нашлась баба Зоя. — Под кроватью.
— Потом, — железным голосом произнес Лукич. — Тут не кино, чтобы стоять и пялить глаза.
Обиженная баба Зоя вышла. Лукич бегло осмотрел Пятого, потом взял с пола одеяло, скатал его в валик и сунул Пятому под ноги. Сел рядом, посчитал пульс. Вскоре в палату влетел Егор Анатольевич и дежурный врач.
— Ну что тут? — спросил Егор Анатольевич. — Шок все-таки? Не ошибся ты?..
— Травматический, сволочь, как минимум вторая степень, — Лукич вздохнул. — Что принесли?
— Морфий, адреналин, камфару, сейчас кислород притащат.
— Ребят, поменяйте белье, и принесите клеенку, — попросил Лукич. — Вы зашьете сами? — спросил он у молодого дежурного врача.
— Да, конечно, — ответил тот уверенно. — Вам надо отойти?
— Надо, — согласился Лукич. — Я быстро вернусь. Пока шейте… кстати, температура сколько?
— Тридцать четыре, — сказал кто-то.
— И то хлеб. В общем, работайте, я сейчас.
В ординаторскую Лукич шел медленно, он старался как-то справиться с гневом, от которого у него темнело в глазах, и начинали трястись руки. Перед дверью он глубоко вздохнул, лишь потом взялся за ручку.
— Ну что расскажете, уважаемый Алексей Лукич? — вежливо спросил Павел Васильевич. — Я оказался прав?
— Нет, — ответил Лукич спокойно. — Прав оказался я. Вы его едва не убили.
— Но не убил же, — успокаивающе улыбнулся Павел Васильевич.
— Вы отдаете себе отчет в том, что оставили тяжело больного человека без всякой помощи на огромный для него срок — почти десять часов? Вы понимаете, что это могло закончиться трагически?
— Понимаю. Только вот человека ли я оставил в палате, а? Вы же врач, сами все понимаете, — развел руками Павел Васильевич.
— Совершенно не важно, человека или нет, — отмахнулся Лукич. — Я бы даже крысу так не оставил. Я бы попросил вас… — слова давались ему с трудом, но он продолжил. — Вы можете уволить меня, если вам угодно, но больше не надо проводить подобных экспериментов. Ни на ком — ни на людях, ни на… нелюдях. Или проводите, но не при мне.
— Зачем увольнять одного из лучших сотрудников? — удивился Павел Васильевич. — Я понимаю степень вашего раздражения, ваша работа едва не пошла насмарку, но и вы должны понять меня. Я тоже сдаю отчеты.
— При чем тут отчеты! — Лукич едва сдерживал раздражение. — Эти десять часов он страдал так, что вам и в страшном сне не приснится!
— Надеюсь, после этого он станет более сговорчивым, — спокойно сказал Павел Васильевич.
В ординаторскую постучали.
— Войдите, — позволил Павел Васильевич. Вошел один из санитаров.
— Алексей Лукич, можно вас… там зовут, — парень явно робел в присутствии начальства.
— Всего хорошего, — попрощался Павел Васильевич. — Мне пора уезжать, я и так задержался непозволительно долго.
Лукич не ответил. Он молча вышел и пошел по коридору вслед за своим провожатым.
— Что такое? — спросил Лукич, когда они подошли к палате.
— А он очнулся, стал вас звать, — пояснил санитар.
В палате все еще толпилась масса народу.
— Я пришел, — сообщил присутствующим Алексей Лукич. — Чего случилось?
— Леш, поговори с ним, — попросил Егор Анатольевич. — А то мы кислород просто так переводим.
— Товарищи, вы погуляйте в коридоре пять минут, ладно? Я позову, — попросил Лукич. — Я тут, — сказал он, присаживаясь рядом с койкой, когда все вышли.
— Боже мой… — Пятый говорил сипло, с трудом подбирая слова. — Алексей Лукич… я не смогу…
— Все ты сможешь, — заверил его Лукич. — Прости меня, дурака старого, уехал я не вовремя, бросил тебя…
— Если я… скажите Лину… что я прошу его…
— Ты не умрешь, ты сильный и справишься. Сейчас надо спать, понимаешь? Не думать о всяких гадостях, а спать. Да, ночь была плохая, но теперь-то что? Неужели ты этому козлу доставишь такое удовольствие, а? — строго сказал Лукич. — Если я могу чем-то помочь — скажи.
— Я не смогу… — снова повторил Пятый. — Поговорите с Лином… прошу вас… И помогите мне встать…
— А это тебе зачем? — изумился Лукич.
— Я… мокрый…
— Так, шутки в сторону. Встать ты сейчас все равно не сможешь, у тебя не хватит сил.
— Мне вытереться надо… я мокрый весь… голова, руки… не помню, как это вышло… я пролил что-то?.. — Пятый говорил сбивчиво, еле слышно.
— Ты не мокрый, это реакция на камфару, — догадался Лукич. — Потерпи, это ощущение скоро само пройдет. Отдыхай. Давай подышим, хорошо?
Пятый не ответил. Лукич выглянул в коридор, поманил пальцем Егора Анатольевича.
— Ну как? — спросил тот, подходя.
— Сколько камфары сделали? — спросил Лукич.
— Пять миллилитров, — ответил Егор Анатольевич. — Много?
— Ничего, нормально. Оставь с ним человека, пусть с кислородом посидит. Похоже, дешево мы отделались.
— Дай-то Бог.
— И не говори, — Лукич подошел к окну, облокотился о подоконник. — А погода хороша!.. Сейчас бы на природу…
— Да, — согласился Егор Анатольевич. — В сосновый лес, к примеру. Или просто на дачу съездить, хоть воздухом подышать.
— Ну, на воздух мне жаловаться грех, — подумав, сказал Лукич. — Чего-чего — а воздуха там у нас достаточно. Только природа подкачала.
— Сосен нет? — поинтересовался Егор Анатольевич.
— Одни осины. Мне с устатку вечерами на каждой Иуда мерещится, — ухмыльнулся Лукич.
— Брось, Леша! Слушать тебя — тошно делается. Все, проехали.
***
До вечера он кое-как перекантовался. Немного удалось поспать днем, он прикорнул всего на пару часов, но этого было мало. Пятый пытался понять — что же с ним такое происходит? И не находил ответа. Несколько раз за день у него опять опускалось давление, почему-то стала гулять температура — она то поднималась почти до сорока, то падала до тридцати четырех, а то и еще ниже. После ночных происшествий врачи заходили в палату часто, их присутствие успокаивало Пятого, но ближе к вечеру он поймал себя на том, что боится наступления темноты. Словно с ней придет то, что происходило в ночь предыдущую. Впрочем, прошлая ночь виделась смутно — да, он мог вспомнить, что ему было холодно и очень больно, но вот когда он, к примеру, попытался подняться с кровати — забыл.
Под вечер ему сделали еще одну дозу обезболивающего, благодаря которой он смог, наконец, нормально поворачивать голову. Он впервые за это время попытался осмотреться и понять, где же он, в конце-то концов, находится?
Палата оказалась узкой, длинной, окно ее было забрано толстой железной решеткой, обильно покрашенной суриком; подле окна стояла белая обшарпанная тумбочка. Неровные стены, выкрашенные бежевой масляной краской, местами облупились — краска лежала в несколько слоев, — и под ней проглядывал бетон. Под высоким потолком светился круглый казенный плафон, поэтому свет в палате был безжалостным и резким, сумерки за окном отступали от него, они словно находились в каком-то другом измерении.
В семь вечера принесли ужин, но Пятый от еды отказался — во-первых, сильно болела шея, во-вторых, он с трудом мог глотать, в-третьих, на ужин полагалась рыбная котлета, которую Пятый не стал бы есть даже под страхом казни или похода в «девятую», и в-четвертых, он понял, что есть не хочет. Кое-как выпив полстакана чая, он попросил, если это, конечно, возможно, выключить в палате свет.
— Поспать решил? — санитар, исполнявший обязанности разносчика, плюхнулся на стул рядом с его койкой. — Это правильно. Я бы тоже поспал, да только нельзя на работе. Свет в девять выключат, так что потерпи.
— Почему… нельзя сейчас?.. — спросил Пятый. Впрочем, он и сам догадывался — почему, но ему казалось, что тут они могут пойти на крошечную уступку.
— Порядок, не положено, — пожал плечами санитар. — Ты так поспи.
— Глаза болят, — признался Пятый.
— А ты их закрой, — посоветовал находчивый санитар. — И все дела.
— Ладно, — Пятый понял, что просить бесполезно. — Попробую.
В восемь заглянул Лукич. Он тоже уселся на стул рядом с койкой и с места в карьер начал:
— Сдохнуть решил, да?!
— Нет… — Пятый от такого напора даже немного растерялся. — Почему вы так подумали?
— Потому, что ужинать надо.
— Там была рыба… вы же знаете…
— Но хоть картошку можно было съесть?
— Глотать больно. И есть не хочется…
— Ладно, — сжалился Лукич. — Но утром надо поесть обязательно. Я попрошу, чтобы тебе притащили что-нибудь без мяса, и чтобы жевать было не нужно. Кашу какую-нибудь. Пойдет?
— Да, конечно. Спасибо большое… — про то, что говорить было еще больнее, чем глотать, Пятый промолчал, но Лукич, видимо, догадался об этом сам.
— Через час отбой, — Лукич встал, потянулся, зевнул. — Я домой этой ночью не поеду, посплю тут, но, Пятый, у меня есть к тебе большая просьба. Давай больше без фокусов, хорошо?
— О чем вы? — не понял Пятый.
— О тележках и иже с ними. Аккуратней надо быть. Мы же говорили с вами про это — и с тобой, и с рыжим. И как ты так сумел…
— Простите, больше я… неаккуратности… не допущу, — ответил Пятый. — Но не все… зависит от меня.
— Я не знаю, — Лукич вздохнул, покачал головой... — То есть знаю. Ты не прав. Все зависит только от тебя. Ты сейчас сказал глупость… или умность… но я не в праве давать тебе советы. Решай сам.
— Я все давно решил, — Пятый чувствовал, что еще минута — и сознание запросто может отключиться. — Не надо… сейчас…
— Ну и хорошо, — успокаивающе сказал Лукич. — Все хорошо. Я просто подумал, если бы ты пошел с ним на контакт…
— Я знаю, — Пятый даже попытался кивнуть. — Только так делать нельзя, верно? Это и есть — «зависит»? Я прав?.. — его снова повело. — То есть…
— Все хорошо, — повторил Лукич. — Ты прав, и все хорошо. Лучше не бывает.
— Куда уж лучше, — Пятый закрыл глаза, секунду помолчал, собираясь с силами. — Скажите, а когда мне… можно будет вернуться?
— В «тим»? — удивленно спросил Лукич.
— Да. Долго мне еще тут?
— Не знаю, — Лукич задумался. — Месяц, полтора… а что?
— Я волнуюсь.
— Опять за старое? — нахмурился Лукич. — Как в прошлый раз, что ли?
Пятый промолчал. Лукич хлопнул себя ладонью по коленке, раздраженно засопел.
— Ты в уме? — с гневом в голосе проговорил врач. — Совсем спятил?
— Нет. Просто мне нравится, когда все более ли менее ясно…
— Тогда я тебе скажу, что до сих пор не ясно — помрешь ты или нет, — отрезал Лукич. — Доволен?
— Спасибо, — неожиданно у Пятого на душе стало легко-легко. — Это правда?
— Кривда! — Лукич встал, одернул халат. — Кому ты нужен, идиот, кроме рыжего… да еще меня, но только потому, что работа у меня такая собачья. В общем, не полощи мне мозги.
— Не буду, — пообещал Пятый. Сознание снова стало уплывать, он засыпал.
Лукич посмотрел на него, чуть склонив голову набок, затем сплюнул на пол и вышел. Через пару минут в палате погас свет.
***
Ночь оказалась бесконечной. Сначала Пятый действительно смог немного поспать, но потом вернулась боль, а вместе с нею — сознание. Впрочем, боль оказалась терпимой, совсем не такой сильной, как прошлой ночью, поэтому Пятый решил, что можно провести один эксперимент.
Секунду подумав, он кликнул детектор и дал приказ вывести внутренний терминал по состоянию. Темно-синие цифры на сером фоне большого удивления у него не вызвали — он примерно так все себе и представлял. Да, сломана ключица, четыре ребра, рука, да, все срастается несколько медленнее, чем должно, но срастается же, в конце концов. Удивление посетило его только тогда, когда он случайно вышел в главный раздел. В самом верху списка обнаружились какие-то новые строчки, причем находились они в тени. Над строчками висел стандартный индекс поздравления — точно такой же индекс Пятый получил, закончив в свое время очередной этап образования… но сейчас-то он ничему не учился! Он дал команду на расшифровку первой строки и обомлел. Такого просто не могло быть! Он задумался, вытащил на свет еще четыре строки. Подтверждение статуса, все точно. Но какое подтверждение…
Он открыл все строчки, внимательно просмотрел все до конца, заморозил картинку, потом стал отсматривать состояние детектора. Состояние было так себе. Из возможностей остался разве что внутренний терминал, связь по «немому» каналу, и возможности входа-выхода. Все. Совсем негусто. Причем связь, по его подсчетам, сжирала столько энергии, что хватит его сил часа на четыре «разговора», не больше. Это при хорошем раскладе. При плохом — на два. Впрочем, полученная информация настолько ошарашила Пятого, что он решил рискнуть.
Лин отозвался почти сразу.
«Почему не появился раньше?» — первым делом написал он.
«Сил нет, — признался Пятый. — У нас два часа».
«Что-то случилось?»
«Проверь опции своего детектора, срочно, — Пятый все еще не верил в то, что с ним произошло. — Похоже, что у меня происходит какой-то сбой».
«Твой тоже посмотреть?»
«Давай, если сможешь».
«Смогу. Все, молчим».
Дальше был небольшой провал во времени, что происходило — Пятый не запомнил. Сначала ему показалось, что кто-то сдавленно хихикнул у него над головой, потом что-то кольнуло его в руку — и он очнулся.
«Пятый, отвечай, отвечай…»
Все поле перед его глазами оказалось исписано этими словами.
«Лин, я здесь, — только тут до него дошло, что терминал не его. Охра и изумрудно-зеленые буквы. Рыжий перехватил связь, чтобы друг не уставал. — Зачем?»
«Ты молчал больше часа».
«Извини, наверно заснул. Ты проверил?»
«У меня то же самое. Ты понимаешь, что это значит?»
«Я понимаю, что мы получили то, о чем и мечтать не могли в тот момент, когда нам это «что-то» совсем ни к чему».
«Верная догадка. Впрочем, что-то в этом есть. Ты бы смог тормознуть тележку, к примеру…»
«И она отрезала бы мне голову. Лин, я даже не могу догадаться, зачем это тем, кто имеет на это право, и совсем не понимаю, зачем это нам».
«Подарочек».
«Точно. Рыжий, то, что мне так плохо… это зависит от…»
Провал. На этот раз он очнулся сам, за окном все еще было абсолютно темно, а в палате горел свет. Он лежал на боку, под больной рукой лежало что-то большое, кажется, подушка, а дышать стало странно легко.
«Отвечай…»
«Я здесь. Продолжай, Лин».
«Да. Так вот. Если бы не «подарочек», ты уже смог бы вставать. Терпи пока, адаптация будет идти еще сутки. Представляю, каково тебе. Мне тоже плохо было, я сейчас в каптерке, в зал побоялись вести».
«Лин, сделай одолжение, посмотри сроки. Сколько мне еще болеть, — попросил Пятый. — Пока можно».
«Действительно «пока можно», — передразнил Лин. — Больше на связь не выходи, нас запросто могут на этом деле поймать. Сегодня поговорим напоследок, а потом блокируй канал, понял?»
«Извини, я не додумался. Детекторы-то мы давно заблокировали».
«И что? Так, болеть тебе еще тридцать восемь суток чистого времени, это при том условии, что будет из чего восстанавливаться. Там кормят?»
«Да, все нормально. Лин, я тебя прошу — не надо экспериментов, хорошо?»
«Постараюсь. Но попробовать хочется. Интересно».
Провал. Теперь — серый рассвет за окном, тень от прутьев решетки на полу. Он закрыл глаза, с трудом вывел панель.
«Лин…»
«Ты спал. А попробовать я все же попробую, не волнуйся, я аккуратно. Слушай, а ведь это не возраст виноват! Как я сразу не догадался!.. Ты старше на год, а включилась эта фигня у нас одновременно…»
«Я про это подумал, поэтому и попросил тебя проверить».
«Кто-то идет. Пятый, я отключаюсь, блокируй».
Провал.
***
Утром он все же вытащил панель еще раз. Так, понятно. За ночь сознание покидало его восемь раз, странно, что он запомнил лишь три. Хотя кое-какой прогресс был. Пятый подумал, что он, вероятно, в последний раз воспользовался детектором — уж больно много это требовало сил, и слишком мало было отдачи. Подумав, он блокировал все функции, кроме времени и перемещения. Время — на всякий случай, перемещение… тоже на всякий случай. Совсем на всякий. Когда уже дальше просто некуда.
До обхода он спал. Потом, когда принесли завтрак, он честно в течение получаса давился кашей, но хватило его всего на полтарелки. Потом явились двое санитаров в сопровождении Лукича, и Пятый понял, что так просто он не отделается — не взирая на его робкий протест, его кинули на каталку и потащили в процедурную на перевязку.
В общем, день прошел так себе, но Пятый понимал, что лучше так, чем никак. Для него такой день был более чем хорошим. Никто не лез с расспросами, никто не интересовался, никто не приставал. Лукич к вечеру уехал и Пятый оказался предоставлен сам себе. В этот день ему стало гораздо лучше — адаптация фактически закончилась, организм «успокоился» после недавней встряски. Эксперименты Пятый все же решил отложить на вечер — не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. «Сапожник без сапог, — упрекал он сам себя. — Лина просил не пробовать, а сам…»
Впрочем, он знал, что удержаться не сможет — слишком уж велик был искус. «Подарочек» таил в себе соблазн — пользоваться страшно, а не воспользоваться — невозможно.
***
Прошло две недели. Пятый поправлялся, по его мнению — очень медленно, по мнению же врачей — сказочно быстро. Переломы срослись, теперь он начал потихонечку разрабатывать мышцы, впрочем, не афишируя этого перед всеми. Он вставал, головокружения почти полностью прошли, хотя до сих пор временами накатывала слабость, впрочем, эти приступы повторялись все реже и реже. К исходу второй недели Пятый, замирая от собственной дерзости, попросил у Егора Анатольевича разрешения выходить на улицу. Тот сначала отказал, что было вполне понятно — где это видано, чтобы заключенных на улицу выпускали погулять? но позже, побеседовав с Лукичем и сделав несколько звонков разным начальникам, разрешил. Теперь Пятому дозволялось с двенадцати до половины второго дня выходить в запущенный больничный парк. Конечно, Егор Анатольевич от этого восторга не испытывал, скорее наоборот, но Лукич сумел в их последнем разговоре настоять на своем.
— На самом деле, Егор, — говорил он, — ты сам посуди. Мало того, что покалечили, так ведь еще и туберкулез. И потом, даже заключенных на прогулки выводят, а этот годами дневного света не видит!
— Ну и пусть в окно смотрит, — вяло отбивался Егор Анатольевич. — И безопасно, и света предостаточно.
— Если выслужиться хочешь — стереги своих зеков! — взвился Лукич. — А этого ты не тронь. Кроме всего прочего, он свое слово держит, я в этом неоднократно убеждался. Если сказал, что не сбежит — значит, не сбежит. Уж поверь мне.
— Леш, под твою ответственность. Я не хочу из-за чьего-то желания подышать воздухом сесть на нары. Понятно? Мне своих проблем хватает.
— Не волнуйся, все будет нормально, — успокоил его Лукич. — А кроме всего прочего, ему и бежать-то некуда. Разве что обратно, а там похуже чем здесь будет.
***
Первый раз, выйдя из полутемного больничного вестибюля на улицу, Пятый растерялся. Несколько секунд его не покидало ощущение, что небо вот-вот рухнет ему на голову, показалось, что все предметы вокруг внезапно стали огромными, волной накатила паника. Он невольно сгорбился и отступил поближе к двери — на всякий случай. Постепенно боязнь открытого пространства стала проходить, и он сделал несколько неуверенных шагов, словно пытаясь убедить себя в том, что это безопасно. Получилось. Он был настолько поглощен внутренней борьбой, что даже не заметил того, что за ним из окна в этот момент следят.
— Да, прав был Лукич, — пробормотал Егор Анатольевич, тяжело опираясь на подоконник и наблюдая, как Пятый неуверенно бредет по дорожке вглубь парка. — Не то, что не сбежит, обратно бы дорогу нашел.
В тот день Пятый провел на улице половину отпущенного ему на прогулку времени. Оказалось, что он за время болезни все-таки сильно ослабел. Конечно, если сидеть в палате, это труднее заметить, но вот если ходить… Обратно Пятый едва добрался и без сил свалился на койку. Голова кружилась, словно он выпил чего-то крепкого, позже он сообразил, что это было кислородное опьянение — передышал, отвык от воздуха. Ноги были совершенно ватными. Обед он проспал.
На другой день было получше. По крайней мере, он не испытывал и половины тех неприятных ощущений, что были в прошлый раз, да и голова кружилась меньше. Возможно, он просто стал экономнее расходовать силы.
Пятый пытался вспомнить, когда же они с Лином бежали в последний раз, и получилось, что почти семь месяцев назад. Да, срок немалый. Впрочем, тогда был какой-то странный побег, тоже с больницей, с врачами, с бесконечными уколами и нервотрепкой. Но такого состояния, как в этот раз, он тогда не испытывал. Бесспорно, тогда тоже было весьма и весьма неприятно, но не так, как сейчас. Пятый поймал себя на том, что он словно бы заново учится жить — все стало непривычным и странным, все вызывало если не недоумение, то хотя бы легкое удивление. Еда приобрела необычный вкус, небо — необычный цвет, почему-то обострились слух и зрение. Теперь, чтобы заснуть, приходилось по полчаса вертеться в кровати. Даже сон не шел.
— Это потому, что ты едва Богу душу не отдал, — объяснил Лукич в один из своих визитов. — После такого много интересного с людьми происходит.
— Что, например? — спросил Пятый.
— Некоторые даже голоса всякие начинают слышать, — неопределенно ответил Лукич. — Мерещится всякая дрянь… нет у тебя такого?
— Нет. Такого — нет. У меня ощущение, словно я… — Пятый задумался. — Словно что-то у меня внутри изменилось… не знаю, как сказать.
Этот разговор происходил в парке, куда Лукича направил охранник, объяснив, что «этот ваш опять где-то шляется». Лукич пошел в указанном направлении, поминутно оскальзываясь на подтаявшем весеннем снегу.
Парк был большой. Поплутав минут десять, Лукич, наконец, увидел под большим старым деревом Пятого. Тот стоял неподвижно, запрокинув голову, прикрыв глаза. Ветер трепал его волосы, шумели над головой обнаженные, потемневшие от воды ветки, низкое пасмурное небо в этот момент словно стало еще ближе к земле… Лукичу представилось, что небо опускается на землю, соединяется с ней, проникает в нее. Все вокруг было пронизано движением и недвижностью, статикой и динамикой… но Лукичу этот контраст вдруг показался правильным и закономерным.
Ветка у Пятого над головой шевельнулась, резко распрямилась, словно кто-то незримый держал ее и вдруг отпустил. Лукич от неожиданности оступился и едва не сел в снег.
Пятый, услышав движение, повернулся к нему — и все мгновенно стало на свои места. Ничего интересного. Самый что ни на есть обычный пациент заштатной больницы, выбравшийся погулять в парк. Видавшая вид куртка, больничные штаны, рука на перевязи (хоть кости и срослись, до сих пор болит и приходится подвязывать), бледный. О других больных отличается разве что худобой, да волосы длинные… хотя, взять тех же хиппи. Тоже с волосами, психи. Что мужики, что бабы.
— Иди сюда, — позвал Лукич. — Я к тебе не смогу, боюсь ноги промочить.
Пятый кивнул и, ступая легко и почти не слышно, подошел к нему.
— Простите, я вас не заметил, — виновато сказал он. — Задумался.
— О чем? — поинтересовался Лукич.
— Да так… — Пятый неопределенно дернул плечом. — Ерунда всякая. Как рыжий?
— В полном порядке. Скажи, как у тебя дела? Никто не расспрашивал, не лез?
— Все тихо, — успокоил Лукича Пятый. — По-моему, про меня временно забыли. Только не могу сказать, что меня это огорчает. Скорее, наоборот.
— И то правда, — усмехнулся Лукич. — Голова как?
— Нормально. Иногда побаливает, но в общем — лучше, спасибо.
— Это хорошо, что лучше. У тебя еще больше месяца в запасе до «тима».
— Я считал, что меньше. Что-то изменилось? — нахмурился Пятый.
— Нет, все по-прежнему. Ты, скорее всего, со счета сбился.
— Маловероятно, — Пятый потер переносицу. — Вы ничего не путаете?
— С чего бы. Слушай, тебе не скучно здесь? — Лукич замедлил шаг, остановился. — Может, тебе со мной поехать, на «первое»?
— Спасибо, но я лучше останусь тут, — покачал головой Пятый. — Я, конечно, понимаю, что вы хотите, чтобы я поскорее попал туда…
— Ты не понял! — Лукич раздраженно засопел. — Я вовсе не имел в виду…
— Да все я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! Мне совершенно не хочется, чтобы тебя кто-то контролировал, или что-то в этом роде.
— Именно в этом роде. Только хотите этого вовсе не вы, Алексей Лукич. На вас давят, вы волнуетесь, — Пятый сел на лавочку и с грустью посмотрел на Лукича. — Но я очень прошу вас пока оставить меня здесь, если вы не возражаете.
— Я не возражаю. По мне, хоть до второго пришествия тут сиди. Но ты прав, мне постоянно звонят, требуют вернуть тебя обратно, даже угрожают.
— Угрожают — чем? — напрягся Пятый.
— Не твоего ума дело, — огрызнулся Лукич. — Чем надо. Мне хватает.
— А все же?
— Я же сказал — не лезь не в свое дело! — рявкнул Лукич.
Пятый не ответил. Он отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону, вглубь парка. Тишина встала между ними туманом, лишь где-то, далеко-далеко отсюда, слышался шум города — машины, голоса, звон далекого трамвая… А здесь, в парке, остался лишь шум ветра да еле слышный звук просыпающейся воды. Пятый опустил голову на руки и еле слышно сказал, ни к кому не обращаясь:
— Что же мне делать, а?..
— Решай сам, — так же тихо отозвался Лукич. — Ты же знаешь, от этих, — он неопределенно махнул рукой, — можно ждать любой гадости.
— Знаю, — эхом отозвался Пятый. — Какая глупость — прожить всю жизнь в роли жертвы… что там, что тут…
— «Там» — это откуда ты?
— Ну да, — кивнул Пятый. Тяжело вздохнул. — Там было то же самое — работы море, денег вечно не хватало, постоянно ждали, что кому-нибудь что-нибудь не понравится.
— А почему? — полюбопытствовал Лукич.
— Да потому, что если ты без роду и племени, то защитить тебя некому. А делать гадости я так и не научился, — признался Пятый. — Не получается, как это не смешно. Вот, к примеру, вы, — вдруг оживился он, — как вы оказались на этой работе, Алексей Лукич? Неужели не было никого, кто мог бы занять ваше место?
— Были, — неохотно признался Лукич. — Только сам понимаешь, принцип-то простой — или ты, или тебя. Вот я и… сумел.
— А я не сумел, — подвел итог Пятый. — Только почему-то меня это не расстраивает.
— У тебя семьи нет, отвечать тебе не за кого, — наставительно сказал Лукич. — Понимаешь? Когда человек один, ему проще.
— Ой ли? — прищурился Пятый. — Боюсь, что дело не в этом. Просто я никогда не стремился добиться чего-то этакого… чего, к примеру, добились вы. Как называется ваша должность?
— Моя-то? Сложно и скучно. Заведующий санитарно-эпидемиологическим отделом и главный эксперт службы утилизации органических отходов экспериментального проекта «Сизиф».
— В своем роде красиво, — одобрил Пятый. — И зарплата хорошая. Вот только одно маленькое обстоятельство. Сколько людей лишилось карьеры и работы до того момента, пока вы не заняли этот пост?
— Что ты понимаешь, мальчишка! — взвился Лукич. — Если ты считаешь меня карьеристом, способным пройтись по чужим костям ради достижения заветной цели, то ты крупно ошибаешься.
— Я не считаю вас карьеристом, — отрицательно покачал головой Пятый. — Просто вы оказались более работоспособным, более подходящим, так?
— Нет, не так. И не лезь туда, куда тебе путь заказан. Ты ничего не знаешь.
— И не стремлюсь узнать, — Пятый дернул здоровым плечом. — Вы занимаете свое место по праву, так?
— Так, — согласился Лукич.
— Ну вот. А я никогда не занимал своего места, все время попадались чужие. И там, и здесь. И ото всюду меня гнали. Там — просто прочь, тут — на тот свет.
— Ты не прав.
— Прав. Тут не о чем спорить. И виноват я именно в том, что я прав. Смешно?
— Нет.
— Элементарный силлогизм, — Пятый кивнул, словно соглашаясь сам собой. — Только почему меня все это совершенно не трогает?..
Чужая весна
Ветер... Это только летом он несёт с собой что-то доброе, а зимой он жесток. Когда его нет, идти легче, меньше мёрзнут руки, отпускает дрожь. Но он почти не успокаивается, этот чёртов ветер. Хоть бы в спину дул, что ли... Ан нет, чтоб его так! Всё старается повернуть, ударить внезапно. Выцарапывает холодными своими пальцами последние остатки тепла из тела, выдувает мысли, треплет волосы... А идти надо, хотя память уже отказывается говорить — куда и зачем. Просто идти, переставлять онемевшие и уже переставшие болеть ноги. Машины проносятся мимо, и никому нет дела до того, что ты можешь замёрзнуть на этой дороге насмерть. Никому нет дела. И пусть. Вот только останавливаться нельзя, и скорость тоже нельзя снижать, иначе и впрямь можно тут упасть, и никто не заметит. Точно не заметит.
Лин шел, стараясь не сбавлять темпа, вдоль зимней трассы. Он помнил, что в Москву ему точно не надо, и временами сам себе удивлялся — почему? Ведь идёт-то он именно по направлению к городу. Мысли путались, он шёл на автомате. Иногда ему казалось, что он вот-вот заснёт, и тогда Лин останавливался, набирал в ладони сухого снега и принимался растирать себе этим снегом виски — заснуть он боялся. На кой чёрт он шёл — забыл.
Когда рядом с ним затормозила машина, он спокойно продолжил идти дальше — мало ли кто и для чего останавливается?.. До него никому нет никакого дела, это и так ясно. Вот только когда его взяли за плечи чьи-то руки — он понял, что это всё-таки кто-то знакомый.
— Рыжий! Вот так встреча, — в голосе Игоря, куратора среднего звена, звучало искреннее удивление. — А я-то думал — кто это может тут шататься в такую погоду в летней одежде, да ещё и с таким целеустремлённым видом.
Лин не ответил. Он смотрел на куратора так, словно видел того впервые в жизни. Вернее, смотрел прямо сквозь него, не замечая. Потом сказал невнятно:
— Можно, я пойду?
— Это куда?
Лин пожал плечами. Холода он уже не ощущал, а вот то, что из ритма ходьбы выпадает — да. Поэтому он мягко отстранил руки Игоря и, повернувшись, зашагал дальше по дороге.
— Эй, чокнутый, а ну вернись! — приказал куратор. — Замёрзнешь же, дурак. Давай подвезу, что ли... Ты куда шёл?
Он подогнал машину поближе, помог Лину сесть на переднее сиденье. Снял с себя куртку и накинул Лину на плечи. Включил на полную мощность обогреватель, немного приоткрыл окно со своей стороны. Закурил, оценивающее посмотрел на Лина. Тот стал потихонечку отходить, недоуменно огляделся, потряс головой. Его затрясло, по телу пошла волна дрожи. Хороший признак.
— Так куда ты шёл-то, седьмой? — спросил куратор. — Или ты так и собираешься молчать, как партизан на допросе?
— Я?.. — удивился Лин. — Не помню... холодно...
— Ещё бы не холодно, пятнадцать градусов! Слушай, ты на этот раз один удрал, или нет? — вдруг с подозрением спросил Игорь. — Ну-ка, пошевели мозгой.
— Ой, Господи!.. Пятый же там! — вдруг дошло до Лина. — Он же ногу подвернул! А шёл я на первое, позвать кого-нибудь и про котельную рассказать!..
— Далеко ты его оставил? Постарайся вспомнить, а то у меня бензина мало.
— Да нет, где-то в часе ходьбы, не больше, — Лин растирал покрасневшие руки, старался поплотнее запахнуть на себе куртку.
— Место узнаешь? — Игорь уже разворачивал машину.
— Наверное. Там труба под дорогой.
— И то хорошо. Может, не замёрз ещё. Пристегнись.
***
Пятого даже искать толком не пришлось — до места они доехали минут за десять, а как только Игорь его позвал, он сам вышел из своего укрытия. Мысль спрятаться от ветра в трубу пришла ему в голову почти сразу после того, как ушел Лин.
— Вы быстро, — сказал он, осторожно усаживаясь на заднее сиденье. Хромал он сильно, что и говорить, сам бы, конечно, далеко не ушёл. — Не повезло на этот раз. Лёд не заметил.
— Как раз наоборот повезло! Вот если бы я тут не ехал — это другое.
— Ну, повезло так повезло. И слава Богу, — Пятый передёрнул плечами, поёжился. — Холодно очень, — пожаловался он. — Трясёт всего. Можно включить печку?
— Печка работает на полную мощность, — ответил Игорь. — Странно, что ты этого не ощущаешь. Кстати, что прикажите с вами делать дальше? Это безобразие требуется как-то привести в законный вид. И куда мы едем в результате?
— Может, на первое? — с сомнением спросил Лин. — Надо же кому-нибудь рассказать, что мы...
— И поэтому мы сейчас обрадуем Лукича. Ясный перец. Ну, поехали, чего время терять.
***
Игорь поднялся на второй этаж, постучал в дверь кабинета и, когда дверь открылась, жизнерадостно возвестил:
— Лукич, а у меня для тебя подарочек!
— С чего бы это? — нахмурился старик. — И где?
— В машине сидят, на улице. Можешь из окна полюбоваться, — посоветовал Игорь. Лукич подошёл к окну, с минуту молча созерцал «Жигули» цвета «примула», стоящие на подъездной дорожке. Покачал головой и с отчаянием в голосе спросил:
— Тебе чего — делать больше нечего?! Я же той зимой только-только отвязался, сдал дела. А ты! Да как ты мог?!
— А что мне оставалось делать? Я еду, а седьмой по дороге в своих этих шмотках дырявых тащится еле-еле, нога за ногу. Мне что — проехать мимо?
— Они ещё и удрали сами? Совсем хорошо. Ладно, веди сюда. Они хоть нормальные, или не очень?
— Да я почём знаю? Вроде ничего. Только Пятый охромел малость, ногу потянул.
— Веди. Совсем вы меня не жалеете.
Когда Игорь привёл Лина и Пятого в кабинет к старому врачу, тот встретил их гробовым молчанием, нахмурившись. Лин, низко опустив голову, отвернулся и уставился в угол, словно увидел там что-то очень интересное. Пятый глаз не опустил, он смотрел на Алексея Лукича прямо, открыто, без страха или сомнения. Наконец тот сдался, махнул рукой и спросил:
— Каким ветром вас сюда принесло?
— Северным, — ответил Пятый. — Невозможно же, трое суток в «тимах» — минус десять. Я, может быть, и пессимист, но умирать пока что не хочу.
— Почему — минус десять?
— Потому, что трубу прорвало, а это никого не волнует, — ответил Лин. — Теплотрасса от котельной до здания — гнилая напрочь. Где-то на уровне котельной её и накрыло. А потом эти суки решили, что не худо было бы фашистские штучки какие-нибудь повторить. Вот этого они хотели, например, облить водой.
— Генерал Карбышев, — кивнул Пятый. — Его облили, теперь — моя очередь. И что прикажите делать? Вот мы и...
— И куда теперь? — спросил Лукич.
— Мы хотели в город. Но Пятый ногу потянул, — ответил Лин. — И я...
— Ладно, садитесь. Оба. Игорь, ты пока останешься, не уедешь? — спросил Лукич. — А то можешь понадобиться. Это тебе расплата за «подарочек». Так, вы в «тиме» сколько были без выходов?
— Полгода, — ответил Пятый. Он сел на стул, опёрся локтями на колени, опустил голову на руки. — Или больше... не помню.
— Всё ты помнишь. Лин, у тебя ноги ходят, поищи в шкафу сахар, там коробка была. Вам надо снять гликолиз. Пятый, какая нога у тебя болит?
— Правая лодыжка. Да ладно, оставьте, чего там... я сам, сейчас разуюсь... чёрт, как отекла, сволочь...
— Не ругайся. Снял? Игорь, а это не растяжение, это вывих. Сейчас вправлю, только придётся потерпеть. Ты как сейчас — в состоянии?
— Лучше лягу на пол, — ответил Пятый, подумав секунду. — Падать ниже.
— Разумно. Лин, ты где там?
— Так сахар же! Его нигде нет, я весь шкаф уже...
— Лин, это не тот шкаф. Пойди сюда, помоги нам.
— Что делать?
— Ногу ему подержи. Пятый, приготовься, сейчас дёрну. На счёт три. Так... раз, два... три! — Игорь не успел толком уловить, какое движение сделал Лукич, всё произошло слишком быстро, но Пятый резко вздохнул и разом обмяк, уронил голову на пол. Лукич хмыкнул и с досадой заключил: — Ну вот, он как в воду глядел.
— Чего такое? — не понял Игорь. Зато остальные поняли сразу — Лин тяжко вздохнул, поднялся с колен, взял со стола чашку и вышел в коридор. Лукич покачал Пятому ступню вправо-влево, положил ногу на пол, тоже встал и сразу полез в шкаф.
— Чего, чего... обморок. Игорь, поверни его на бок, а то мне во врача играть не охота.
— В смысле? — Игорь сел рядом с Пятым на корточки, взял его за худое плечо и перевернул. — В какого врача, Лукич?
— Язык чтобы не запал. Сейчас Лин водички принесёт, а я нашатырь найду. Первый раз, что ли... Рыжий, долго ходишь, — упрекнул он. — Давай воду. И постарайся всё-таки отыскать сахар. А ты, Игорь, поставь пока что чаю всем.
— А где заварка? — Игорь скинул форменную куртку, поставил на стол свой портфель с документами и присоединился к Лину, во всю шуровавшему в шкафу. — Как она хоть выглядит?
— А чёрт её знает, — ответил Лин. — Наверное, она где-нибудь неподалёку от сахара. Может такое быть?
— Может, — согласился Игорь. — Лукич, ну что? Подействовало?
— Пока нет. Лин, вы не спали сколько?
— А я что — помню, что ли? — удивился Лин. — Да мы и по-разному. Пятый последнюю неделю не вылезал с допросов, измотали его сильно...
— Поди ты его потормоши, у меня не выходит.
— Припахали, — пожаловался Лин. — Ладно. Алексей Лукич, может, вы тогда найдёте сахар?
— Хорошо.
Лин присел рядом с другом на корточки, перевернул его на спину, стащил со стола Игорев портфель, пристроил Пятому под голову. Затем принялся обстоятельно и неторопливо растирать тому кисти рук.
— Что-то ты не то делаешь, — заметил Игорь с сомнением. — По-моему, надо дать нашатырь понюхать.
— Всё он правильно делает. У него практики — лет десять, а то и больше. Лин, ты потом попробуй виски растереть.
— Разберусь, — огрызнулся Лин. — Кто же это так дёргает?! А мне теперь — сиди, тормоши. Лукич, давайте ему дадим просто поспать, а?
— Где?! Тут на полу, или в прозекторской на столе?! Тут спать негде!
— Тут на полу. Можно? А то у меня руки устали, — пожаловался Лин.
— Работай, рыжий. И поживее. Вот, а ты что говорил! Давай, Пятый, просыпайся. Чего это ты отрубился, я не пойму? Слабо же совсем потянул.
— Не знаю, — Пятый сел, его качнуло, Лин схватил его локоть. — Давление...
— Чего с давлением такое? Поднялось?
— Да... ладно. Пройдёт. Спасибо, нога — как новая.
— Вот и замечательно. Только надо её того... в смысле, затянуть потуже, — заметил Лукич. Он мгновенно вытащил откуда-то заварку, стаканы, чайник, пакет карамели. — Это мы потом. Лин, ставь воду.
Чай пили тут же. Места за столом хватило едва-едва, Лин и Пятый заняли один стул на двоих. Лин по быстрому бросил Пятому и себе в чашки по два куска сахара, а потом виновато посмотрел на Лукича. Тот вздохнул, подумал, и положил в каждую чашку ещё по три куска.
— Это незачем, — заметил Пятый. — Я такой сироп не выпью.
— Выпьешь, как миленький. Лин, налей заварку, мне далеко.
— Лукич, на самом деле, куда столько сахара? Много же, — заметил Игорь.
— В самый раз. Дефицит глюкозы надо восполнить. Пятый, ты отошёл немножко? Получше?
— Да, — Пятый провёл рукой по волосам, — прошло. Спасибо.
— Игорь, ты позвони в город, расскажи про трубу, — приказал Лукич. — А я потом позвоню Павлу и попрошу, чтобы их до вечера тут оставили. Может, и до утра получится. Вообще, честно говоря, вы все тут просто совесть потеряли. Вам в голову не приходило, что вы меня этим подводите? Пятый, я же просил — ехать в город, а вы...
— Да кто же знал!.. — Лин виновато развёл руками. — Я так и думал, что в город, но...
— Я и сам не пойму, как у меня получилось упасть, — Пятый отпил глоток чая, поставил чашку и потянулся за чайником — чай оказался слишком переслащенным, пить было совершенно невозможно. — Шёл по снегу, и вдруг...
— Нечего было от машин шарахаться, — упрекнул Лин. — Сам виноват.
— Это есть... дёрнулся в сторону, а там лёд.
— Ладно, допивайте — и ложитесь. Есть пока не предлагаю, потому, что нечего. Потом, попозже. Сейчас — спать.
***
Игорь уехал. Лукич проводил его до дверей, потом вернулся обратно, в свой кабинет. Лину и Пятому он постелил в углу рваный матрас, на который они и улеглись. Лин спал, у Пятого заснуть не получилось. Он лежал на спине, положив руки под голову, и смотрел в потолок.
— Давай укол сделаю, — предложил Лукич. — У меня остался какой-то транквилизатор в загашнике.
— Реланиум? — спросил Пятый.
— Сейчас погляжу. Нет, посерьёзней. Рукав закатай.
После укола Пятый уснул почти что мгновенно. Полчаса прошли в мире и покое, а потом началась неразбериха. Сначала зазвонил телефон — управление. Павел Васильевич гневно вопрошал, какого рожна номера пять и семь прохлаждаются на первом предприятии, когда им должно быть на третьем? Лукич не успел толком ничего достойно возразить, потому, что краем глаза увидел, что Лин помогает Пятому сесть. Пятый начал кашлять, и не мог остановиться.
— Подождите, минуточку! — Лукич положил трубку рядом с аппаратом (у Павла Васильевича появилась возможность всё услышать самому) и подсел к Пятому и Лину. Пятый, взгляд которого стал мутным, заторможенным от лекарства, кашлял, держась обеими руками за грудь. Лин помогал ему сидеть.
— Так, спокойно! — приказал Лукич. — Дыши медленно... постарайся... вот так... я же сказал — спокойно! Что за чертовщина?!
— Я не хотел говорить, но у него... — начал Лин, и осёкся, наткнувшись на тяжёлый, приковывающий к месту, взгляд врача.
— Когда открылось кровохарканье? — спросил Лукич. — Давно?
— С месяц. Вот мы и решили — в Москву. Там можно хоть отоспаться...
— Не ной! Идиоты, мне теперь что — после вас дезинфекцию полную делать, что ли?! Дыши медленно, я сказал! И как его в таком виде тащить вечером на третье? — Лукич поднял трубку и сказал: — Слыхали? Вот так. А вы говорили, что надо... да кой чёрт, я ему такую дозу вколол, что он до завтра не проснётся. Почему? Я не знал. Плохие, оба. Да... этот хуже, чем всегда. Что?.. Ладно, завтра. Хорошо. Всего наилучшего.
— Остаётесь пока что тут, — заключил Лукич, вешая трубку. — Нет, ну какие придурки!..
Лин помог Пятому лечь, сам встал с пола, подошёл к столу, сел.
— Да, придурки, — покладисто сказал он. — А что оставалось-то?
— А позвонить можно было?
— Откуда? — тихо спросил Лин. — Из «тима» или из зала? Вы что, смеётесь?
— Ладно, — Лукич задумчиво посмотрел на Лина, потом — на уснувшего Пятого. — Проехали. Лин, ты пойми, у моего сына сегодня День рождения, мне в шесть надо быть у него, а там — внук, подросток. Мне ещё туберкулёз в дом не хватало притащить! — в сердцах воскликнул он.
— У вас есть сын? — на Лина было жалко смотреть. — Простите, я не знал.
— У меня двое сыновей, дорогой! И три внука. Да, они и понятия не имеют, где я работаю, они ничего про эту всю гадость не знают. Но всё-таки — это семья. Понимаешь?
— Простите, мы уйдём сегодня же, — ещё тише ответил Лин.
— Вопрос, куда вы уйдёте? — прищурился Лукич. Нахмурился, смерил Лина оценивающим взглядом. — Смотри, не ошибись, рыжий. Ладно, я поехал домой. Вы пока что тут, уж куда вам сейчас.
— Долго он ещё проспит? — Лин кивнул на Пятого.
— Часов шесть, не меньше. Лекарство сильное, я же не знал, что тут — такое, — Лукич подошёл к двери и негромко, словно про себя, сказал: — У меня тут, кстати, очень хиленький замок. Я сколько раз говорил — смените мне замок в кабинете, а они — ни в какую. Да и окна на втором этаже почти все — без решеток. Глупо, правда? А ещё секретный объект, понимаешь ли.
— И не говорите, — покачал головой Лин. — Небось, и снег под окнами убирают кое-как?
— Точно! Особенно под теми окнами, которые напротив моего кабинета. Представляешь? А весной всё это тает и — прямо под стены. Ну не дураки ли?
— Совершенно верно, дураки, — тихо согласился Лин.
— Да и платят мало, — интимно пожаловался Лукич. — Я тут оставлю трёшечку на столе, вроде как заначку. От самого себя. Чтобы до зарплаты хватило. И вот ещё что, рыжий. Найди эластичный бинт и хорошо зафиксируй ему лодыжку. А то ещё пойдёт куда-нибудь, снова ногу может подвернуть. Если ему придётся прыгать, страхуй, — добавил Лукич еле слышно, и уже погромче добавил: — А вот укрыться вам я только телогрейку могу оставить. Жалко, что одна.
— Жалко, — покивал Лин. — Сколько там на улице сейчас?
— Восемнадцать мороза, — ответил Лукич. — По радио передавали.
— Как же вы доберётесь по такой холодине? Это ж можно насмерть замёрзнуть, — заметил Лин. — Не боитесь?
— Я уже своё отбоялся, рыжий, — пожал плечами Лукич. — Жалко, что дома останется время — только-только помыться да переодеться. Только приеду — и снова. Тяжело, но не смертельно. Согласен?
Лин кивнул. Подошёл к окну, с минуту простоял неподвижно.
— Алексей Лукич, а на чём вы поедете? — спросил он.
— Скорее всего, если получится, поймаю попутную. А если нет — разберусь. Выкручусь, не привыкать. Так, Лин?
— Всё верно, — Лин отошёл от окна, подошёл поближе к врачу и спросил: — Вам ничего не сделают, за то что вы?..
— За то, что я вас оставил? Ничего, не волнуйтесь. Вот если бы вы сбежали, мне бы влетело, но не особенно сильно. Так, поругают маленько, и все дела. Просёк? Или повторить по пунктам?
— Я понял. Можно чайку попить, когда вы уедете?
— Можно. И сахар не экономьте. Хлеба у меня тоже много, так что ешьте, не стесняйтесь.
— Спасибо, — просто сказал Лин.
— Не за что, — Лукич хлопнул Лина по плечу, — сочтёмся. Счастливо... и удачи, рыжий. Если что, ты мой номер помнишь.
Лин кивнул. Когда Лукич ушёл, он первым делом немного повозился с замком, и понял, что замок можно открыть ногтем или однокопеечной монетой. Уже хорошо. Лин открыл, тихо вышел в коридор, огляделся. Никого, все разъехались. Вот бездельники! Пятница, три часа — и уже не души. Под окнами, про которые говорил Лукич, снега было действительно много — более, чем достаточно. Метра два до него, не больше. Ерунда. Ну, Лукич, ну, мудрец!.. Всё предусмотрел. Даже деньги оставил. Плохо только, что холодно. И что Пятый подвернул ногу, и что... нет, об этом сейчас не надо. Надо думать о положительном, а то ничего не получится. Что теперь? А, ногу перебинтовать. Лин вернулся в кабинет, закрыл за собой дверь. Пятый всё ещё спал. Лин перетянул ему ногу бинтом, снова укрыл телогрейкой, с досадой посмотрел на спящего друга. Надо было так, а! Поскорее бы, что ли.
Лин немного поспал, потом, когда проснулся, заварил чай, съел три куска хлеба. Потом посмотрел на настенные часы и присел рядом с Пятым на корточки — пора было пробовать разбудить. Шесть часов пока что ещё не прошли, но Лин решил, что и трёх хватит. С наступлением ночи на улице теплее не становилось, как раз наоборот.
Пятый проснулся быстро, Лин даже немного этому удивился. Он сел, потёр глаза, зевнул. Удивлённо посмотрел на Лина. Взгляд у него был всё ещё так себе, полусонный, заторможенный.
— Что случилось, рыжий? — спросил он. — Спал бы.
— Мы уходим, — сообщил Лин. — И чем скорее, тем лучше.
— Не смеши. Я не сумею уйти, Лин. И ты это знаешь не хуже, чем я сам.
Пятый встал с пола, пересел на стул. Лин видел, что он даже двигается как-то неуверенно, медленно, словно боится совершить какое-то неверное движение.
— Почему ты так решил? — спросил Лин.
— Рыжий, пойми, я не пройду и километра, что говорить о пятнадцати. Потом, у меня сильно кружится голова от этой наркоты...
— На морозе проветришься, — ответил Лин.
— Это третья причина. Есть ещё одна. Мне просто плохо, Лин. Я не сумею.
— Знаешь, уж лучше как-нибудь поднапрячься и суметь сейчас, чем завтра оказаться в зале, — заметил Лин. — Согласен?
— Не знаю... — Пятый опустил голову на руку, задумался, потом спросил: — Что Лукич сказал по этому поводу?
— Дал понять, чтобы мы рвали когти, и поскорее. Даже три рубля оставил, а ещё рассказал, как выйти.
— И как же?
— Под окнами второго этажа — высокие сугробы. Очень удобно. Я уже посмотрел.
— Совсем хорошо! Лин, ты в своём уме?!
— Не бойся, я тебя поймаю. На вот, попей заварки с сахаром — сразу в голове проясниться. Что плохо — телогрейка только одна. Так что придётся мне помёрзнуть, как видно.
— По очереди, Лин, — ответил Пятый, — сначала ты, потом я.
— Как же, жди! Сначала я пройдусь одетым, а потом ты отдашь концы по дороге. Вот здорово! У меня, заметь, туберкулёза в открытой форме нет. И не спорь со мной, умник! Я сказал.
— Великолепно, — заключил Пятый. — И как ты планируешь добираться?
— По обстоятельствам, — ответил Лин. — Как повезёт.
— А если не повезет?
— А про это даже и не думай, — отрезал Лин. — Я сказал — повезёт.
***
Им на самом деле повезло, если, конечно, тут применимо это слово. С предприятия они смылись быстро и достаточно тихо — по крайней мере, никто, кроме охранника на вахте, их не заметил. А охранник был пьян, и возможность того, что он сумеет сообщить на «трёшку» о том, что они сбежали, хотя и имела место, но была всё же не велика.
Когда они вышли на дорогу — обнаружили, что машин очень мало. Но, не смотря на это, примерно через полчаса они сумели поймать грузовик, шедший в Москву. Водитель попался болтливый, и Лину пришлось полдороги импровизировать историю про ревнивую подругу, которая выгнала их двоих с дачи. Мол, ей показалось, что он за кем-то там ухлёстывал... К счастью, в кабине было темно, и водитель, лишенный возможности посмотреть на Лина, сказке поверил. Ссадив их где-то на окраине, он дал по газам и уехал.
— Лин, ты как? — спросил Пятый. После тепла кабины мороз показался ещё сильнее.
— Нор... нормально... только вот зуб на зуб... никак не попадает, — ответил Лин. — Идём, хромой.
— Одень, — Пятый набросил телогрейку Лину на плечи. — Лёгкие застудишь.
— И не подумаю!.. А тепло. Ноги только мёрзнут.
— Пойдём, Лин. Нам ещё до дома надо добраться, взять оттуда деньги.
— Хорошо... Но почему — взять деньги? Мы что, оттуда уйдём?
— Конечно. Это подвал засвечен напрочь. Пора искать новый.
— Ладно, начальник. Хорошо, уговорил. А успеем? — с сомнением спросил Лин. Они быстро шли вдоль дороги, выбирая участки, где снега было поменьше. Пятый прихрамывал, но не так сильно, как в самом начале пути, видимо, немного разошёлся, свыкся с болью и перестал её замечать. Потом, когда свернули во дворы, пришлось идти помедленнее — снега стало больше. Шли минут сорок, а не полчаса, как предполагалось.
Дом, в подвале которого у них была припрятана заначка, был погружен во тьму, светилось лишь несколько окон, да и те — в подъездах. Пятый стоял и ждал, пока Лин, мужественно борясь с промёрзшим замком, откроет дверь. Они вошли, Лин первым делом бросился к раковине, открыл горячую воду и подставил под неё окоченевшие руки. Пятый лёг возле трубы, по которой шла горячая вода, и закрыл глаза. Плохо. Знобит, ноет нога, грудь разрывается от постоянной боли. Дышать тяжело, трудно. Только бы пережить это обострение, только бы не сломаться... Ладно, сейчас не время. Всё — потом. Надо уходить, он давно уже чувствовал опасность, тревогу.
— Лин, — позвал он тихо, — ты взял деньги?
— Да, — откликнулся Лин, подходя поближе. — И вторую телогрейку тоже. Одевайся. Помочь встать?
— Не надо, я сейчас. Руки отошли?
— Почти. Жалко отсюда уходить, Пятый. Знаешь, почему?
— Нет, просвети, — Пятый с трудом поднялся, кое-как влез телогрейку.
— Музыка, — ответил Лин. — Тут на первом этаже живут люди, которые иногда ставят какую-то хорошую группу. Английскую, кажется. Очень хорошая музыка. И я её слушаю. А ты слышал?
— По-моему, да, — кивнул Пятый. — Я не думал, что это так важно для тебя.
— Ты важнее, — успокоил его Лин. — Идём.
— Погоди, — Пятый тихо подошёл к двери, приоткрыл, выглянул. — Уже здесь, — еле слышно прошептал он.
— Да ты что?.. — Лин посмотрел на Пятого недоверчиво. — Бредишь что ли? Когда они могли успеть?
— Только что остановилась машина, из неё никто не выходит, — сообщил Пятый. — Отсюда её очень хорошо видно. Я эту «семёрку» из тысячи узнаю.
— Так, приплыли... и что делать будем?
— Есть одна мысль, — Пятый поморщился, несколько раз медленно вздохнул, отгоняя кашель. — Если проползти вдоль дома до угла, то тогда...
— Я понял. Правильно, тут же загородочка у двери в подвал, она перекроет им обзор. Давай. Кто первый? — Лин выжидающе посмотрел на Пятого.
— Ты. Если что — я постараюсь их отвлечь. Убежать я всё равно не сумею, нога разболелась по страшному. Давай, Лин. Как доползёшь — кликни. Только не голосом, конечно.
— Ясно. Всё, жди. И постарайся не закашляться, ладно? — попросил Лин. — Я понимаю, что это сложно, но...
— Всё, Лин. Я жду.
Лин вышел из подвала и канул во мрак. Минуты через три Пятый услышал: «Давай, двигайся, за домом всё чисто, никого. Во-первых, постарайся не трогать дверь, хорошо, что мы её не закрыли до конца, а во-вторых, не напорись на стёкла, тут их просто куча. И в-третьих, не трогай кусты, а то заметят».
Ползти оказалось легко. Гораздо легче, чем он думал. Вот только снег обжигал и без того замёрзшие руки, а телогрейка почти сразу же расстегнулась и колючие снежные кристаллики стали забиваться под рубашку. Тем не менее, он преодолел расстояние до угла едва ли не быстрее, чем Лин до него. Рыжий уже стоял на ногах, вытряхивая снег из рукавов.
— Давай, скорее, — поторопил он. — Надо сматываться, пока они не поняли, что мы здесь уже были.
Пятый кое-как встал, тоже вытряс снег, запахнул телогрейку.
— Пошли, — согласился он. — Вовремя мы. Ещё бы несколько минут, и они...
— По-моему, — Лин выглянул за угол. — По-моему, они вышли... и пошли в подвал... двое — в подвал, а ещё двое — в нашу сторону... поэтому... Пятый, дёру!
Второй раз ему повторять не пришлось. Они бежали, не разбирая дороги, стремясь уйти вглубь района, отгородиться от преследователей сетью дворов, половина из которых имела отвратительные подъездные дороги. Сил у них хватило минут на двадцать бега, потом Пятый сдался. От боли в груди у него стало мутиться перед глазами, он рухнул на колени прямо посреди улицы. Лин подскочил к другу, помог ему подняться.
— Пятый, плохо? — спросил он.
— Плохо... не могу я бегать долго... прости, Лин... надо найти... какой-нибудь дом, хоть погреться. Ты сам как?
— Пока нормально, — Лин озирался вокруг, — вот только дома тут все старые.
— Смотри чердаки. Забыл, что ли? Новые дома — подвалы, старые — технические этажи или чердаки. Вход — через средние подъезды.
— Пошли в ближайший, — сказал Лин. — Чего тут думать. Мы же прямо напротив подъезда стоим.
Подъём на последний этаж дался Пятому с большим трудом. Правда, Лин сначала сходил, проверил, как там со входом, но всё оказалось в порядке — люк чердака на замок не запирался. Да и сам чердак оказался пристойным, там, по крайней мере, было не холодно. И даже имелась лампочка под потолком. Лин помог Пятому подняться, они отыскали угол потеплее, и Пятый сразу же лёг.
— Спи, — сказал Лин. — Ты совсем серый, я даже при этом свете вижу. Жалко, что попить нечего.
— Лин, брось!.. Обойдёмся... пока... — сознание поплыло, Пятый старался как-то удержать его, не поддаться. — Лин... не выходи утром никуда. Они могут прочёсывать район, а... а ещё... сюда нельзя возвращаться днём... могут заметить... ты понял?
— Спи, — снова повторил Лин. И всё пропало.
***
Окно на чердаке оказалось забавное — треугольной формы. Поначалу Пятый, выходя из забытья, сумел увидеть разве что этот светлый треугольник. Лежал и смотрел, долго, пока, наконец, зрение не вернулось к нему полностью. А потом он увидел Лина, вполне пристойно одетого, да ещё и с сигаретой в руке.
— Рыжий, — позвал он, удивившись бессилию своего голоса. — Ты что, кого-то ограбил?.. Откуда у тебя вещи?
— О, привет! — обрадовался Лин. Он выкинул сигарету, подсел к Пятому и гордо сообщил: — Тебе повезло, дорогой мой. Причём сильно.
— В смысле? — не понял Пятый. Везения он не ощущал, только слабость.
— Ой, дружок!.. Ты в курсе, какое сегодня число?
— Девятнадцатое? — полувопросительно сказал Пятый. — Или уже двадцатое?
— А двадцать первое не хочешь? — ехидно осведомился Лин. — Ладно, расскажу, так и быть. Первые сутки ты просто пролежал в полном отрубе, устал, наверное. А вторые... ну, в общем, ты и раньше кашлял, но так — кашлянешь пару раз, и всё. А на вторую ночь — такой кошмар! Ты стал кашлять, а остановиться не получилось. Ну никак. А они...
— Кто — они? — не понял Пятый.
— Кто!.. Жильцы с последнего этажа, вот кто. Они услышали, и пошли посмотреть, что тут такое. И вот, прикинь — дислокация к началу трагедии. Они стоят у люка и орут на меня, что они сейчас милицию вызовут, я стою напротив них и стараюсь переорать, в смысле, что если тебя сейчас в отделение сдать, то ты и недели не протянешь, а ты кашляешь на заднем плане, причём сильно так...
— Ну, и?..
— А потом ты кашлять вдруг резко перестал. И тут меня проглючило, что ты умер. Ну, я, естественно сразу...
— Что ты сделал, Лин?
— Чему учили, то и сделал. Всё, что положено — и массаж, и искусственное, — пожал плечами Лин. — Рёбра у тебя вроде как целы. Но тебе виднее.
— Я что — на самом деле?.. — ошарашено спросил Пятый.
— Понятия не имею, — признался Лин. — Но ты тоже подумай — что я тогда мог сообразить? Трое суток на ногах, не спал, не ел, промёрз. Я испугался, очень сильно, — признался он. — А они... ну, поначалу стояли и смотрели, но потом разглядели, что к чему. Я же с тебя балахон содрал — валик больше не из чего было изображать. Ну... и они как-то прониклись, что ли... мужик меня от тебя оттолкнул, послушал тебя, пульс посмотрел на сонной... я и не догадался, идиот... и сказал, что ты живой. Вот тут-то меня и пробрало по чёрному. До истерики. Я — к тебе, мужик, его, кстати, Владимиром звать, не пускает, говорит, что я тебе лёгкие порву. Такая муть. Ну, в общем, притащили они нам три одеяла, я им отдал половину денег, они глюкозу купили, шприц у кого-то заняли. Вот только вены у тебя отвратительные, поэтому я под кожу колол. Не болит?
— Нет, что ты, Лин. Спасибо, — Пятый тихонечко сел, привалился к стене. — Голова у меня пока что плохая.
— Пройдёт, — пообещал Лин. — Этот Володя хороший мужик, компанейский.
— Хорошо. Скажи им, чтобы они ко мне не подходили близко, ладно? — попросил Пятый. — Как-то не по себе — вдруг заражу?
— Ты на себя посмотри, а потом проси. Володина жена тут вокруг тебя такую деятельность развела, что я даже испугался. И переодели тебя, и постель устроили. Они, между прочим, люди бедные. По Володиным словам они месяцами живут на картошке и макаронах, мясо едят только по праздникам.
— Плохо... Лин, ты бы отдал им ту трёшку, которую дал Лукич. Им бы пригодились эти деньги.
— Нам бы они тоже пригодились. Я уже отдал. Но я не о том. Тебе надо нормально есть, дружок. Понимаешь? И макароны для тебя сейчас не годятся.
— Рыжий, у нас денег нет, я же помню... давай подождём несколько дней, я оклемаюсь — и пойдём искать, где можно подработать.
— Начнём с того, что если ты не будешь нормально питаться, ты и за месяц не оклемаешься. Я тут уже успел пройтись по району, но ничего не нашёл. Все вакансии грузчиков заняты, а переводчики с японского никому не нужны. Поэтому меня этой ночью ждёт «Москва товарная», или что-нибудь в этом роде.
— Рыжий, не надо, — попросил Пятый. Он снова лёг — сидеть оказалось тяжело. — Мы и без этого справимся, вот увидишь.
— Ой, перестань!.. Справишься ты, как же. Всё будет нормально, я как минимум десятку принесу. Ходили же, всё получалось.
— Лин, ну пожалуйста... я прекрасно обойдусь.
— Знаешь что, друг? Сейчас начальник я, поэтому усохни. Помолчи и послушай. Скоро придут наши благодетели, ты им объясни, куда я поехал, спасибо скажи за участие. Понял? А что до еды... Тебе сейчас действительно нужен белок, уж поверь мне.
— Ты ещё скажи — мясо, — поморщился Пятый. — Какой, к чёрту, белок? Что ты несёшь? Ты забыл, как нас забрали в отделение с этой «Москвы товарной»?!
— Ничего я не забыл. Но вот умереть из-за того, что у меня нет денег, чтобы купить молоко или творог, я тебе не позволю. И деньги эти я добуду. Любым способом, — голос Лина стал жестким. — И не только потому, что долг красен платежом, как тут принято говорить, а потому, что это — абсурд.
— О каком долге речь, Лин? — не понял Пятый.
— Кто меня вытягивал, когда я пневмонией болел?
— Лукич тебя вытягивал. А я ему только мешал, — примирительно сказал Пятый. Он уже понял, что Лина ему сейчас не переспорить. Ладно, Бог даст, всё обойдётся. Вот только рыжего жалко. Это же врагу не пожелаешь — разгружать ночью вагоны. — Лин, а может, позвоним Лукичу? Попросим в долг?
— Ну уж нет, — ощерился Лин. — Только не я! Он же меня прирежет, не сходя с места. И за то, что удрали, и за тебя, и за три рубля.
— Да ладно. Никого он не прирежет. Тем более, что он сам организовал этот побег.
— Ну, тогда разволнуется. Да и не хочу я никому навязываться. И так уже людей подставили... А вот и Володя пришёл, — Лин оглянулся на люк. Из люка тихо свистнули, Лин встал, подошёл поближе. На чердак вылез мужчина лет пятидесяти, в тренировочных синих штанах, фланелевой клетчатой рубашке и в кедах. Отряхнул ладони, оглянулся, прикрыл люк.
— Здорово, рыжий, — сказал он. — Ну чего тут? Как друг-то твой? Не очнулся ещё? Всё спит?
— Очнулся, — ответил Лин. — Володя, познакомьтесь, это Пятый. Пятый, это Володя, я тебе про него рассказал...
— Не подходите, — попросил Пятый. — Я боюсь заразить...
— А чего нам бояться-то? — хохотнул мужчина. — По сто грамм, и никакая зараза не прилипнет. Давно проснулся?
— Нет, минут пятнадцать, — ответил за Пятого Лин. — Володь, простите, что прошу, но может вы ему чая горячего принесёте?
— Давай, чего мне... Может, поесть что захватить? — он присел рядом с Пятым на корточки и спросил: — Ты, небось, голодный?
— Нет, спасибо, — ответил Пятый. Странный человек... потому, что добрый. Это редкость. — Есть не хочется, только пить.
— Я тут вам градусник принёс, — сообщил Володя. — Может, температура у него? Мы тут с Юлькой от её бабки таблетки притаранили. Написано, что от туберкулёза помогает.
— Спасибо, — ответил Лин. — Я вот что хотел сказать. У нас денег больше нет, и поэтому...
— Да ладно, не объедите вы нас, в конце-то концов, — поморщился Володя.
— Я не о том. Я поеду на железную дорогу, вагоны разгружать. Авось, чего и заработаю. Зацепки там у меня есть, это уже не первый раз. Так что за лекарства мы вам возместим. Ладно?
— А чего возмещать, когда они бесплатные? — удивился Володя. — Халява. Бабка в поликлинике работает, приносит. Мы только боялись, что он не очнётся, тогда пришлось бы ещё кого-нибудь звать, чтобы уколы делать. А раз проснулся, то и таблетки выпьет. Проглотить-то сможешь?
— Смогу, — Пятый снова сел, Лин поправил ему подушку. — Спасибо вам.
— Вот и отлично! Чего волноваться-то, правда?.. Всё хорошо. Сейчас вернусь, чуток погодите, — Володя снова полез в люк, а Лин, сев возле Пятого на корточки, прошептал:
— Ну, как тебе?
— Феноменально, — тоже шепотом ответил Пятый. — Чаще всего просто прогоняют, а тут... Лин, мне как-то неудобно...
— Подушка сползла, что ли? — спросил Лин.
— Да нет. Я не про то. Я боюсь, что они из-за нас могут получить какие-нибудь неприятности, понимаешь? Мало того, что с нами посторонним и разговаривать-то опасно, так ещё я — с туберкулёзом. У меня душа не на месте.
— Положи, откуда взял, — посоветовал Лин. — Расслабься, дурья башка!.. Не переживай. Я думаю, что никого ты не заразишь.
— Это ты так думаешь, — возразил Пятый. Он ощутил, что стало полегче. Во-первых, на чердаке было тепло. Во-вторых, воздух был свежий, не чета тому, что на подземных этажах предприятия. В-третьих, он понял, что хорошо выспался. Ещё несколько дней отдохнуть — и он будет вполне дееспособен. Тогда можно уйти. Но сейчас... — Лин, предупреди их, хорошо? Это всё-таки опасно.
— Я говорил, но ты сам видел реакцию. Володя идёт, — Пятый услышал, как где-то внизу хлопнула дверь. Лин поднялся на ноги.
— Пойду, помогу с чайником, — сказал он. — Хлеб будешь?
— Пока нет, попозже. Рыжий, ты скоро уходишь?
— Чаю с тобой за компанию выпью, — ответил Лин. — Но задерживаться не стоит, мне же ещё ехать.
***
...Стемнело. Пятый проспал несколько часов и наступление ночи пропустил. Он проснулся, когда в треугольное оконце чердака заглянули зимние искристые звёзды. Пятый встал, набросил на плечи одеяло, прошёлся для пробы по чердаку. Нормально. Если бы поменьше дрожали ноги, было бы ещё лучше. «Какие мы живучие, — подумал он отрешенно, — даже странно. Интересно, если бы на моём месте был человек, сумел бы он так быстро подняться? Это, конечно, зависит от того, какой человек. Но мне почему-то кажется, что не сумел бы. Впрочем, я не эксперт. Я просто терпеливый дурак. Вот только ради чего я это всё терплю? Ради чего Лин сейчас перетаскивает мешки и коробки на холодной станции? Уж по крайней мере, мы это делаем не ради себя. А ради кого?.. Хрен его знает». Он словно услышал неподалёку от себя ехидный комментарий Лина — хрен-то, может, и знает, а как на счёт тебя самого? А никак. Ничего не хотелось делать — ни думать о будущем, ни анализировать настоящее, ни сокрушаться над прошлым. Апатия. Равнодушие. Иголочки звёзд в треугольном окне. «Ничего не хочется менять, — понял Пятый. — Оставить всё, как оно есть — и точка. Пусть плохо, пусть несправедливо, пусть больно, зато не надо думать и принимать какие-то решения. Легче. Когда начинаешь задумываться — приходишь, например, к парадоксальному выводу. Или даже к выводам. Нас наказали за доброту, к примеру. Какого?! Ведь, что самое странное, не придерёшься. По сути, так оно и есть. Что мы такое страшное тогда сотворили? Людей выпустили? И что? За это нас сюда? На третье предприятие? Тогда получается, что если мы кого-нибудь изничтожили — нас бы за это похвалили? Абсурд. Но совершенно справедливый... Ладно, допустим. Хорошо. Но почему же нас тогда сразу не научили тому, что добро есть зло, а зло есть добро? И вообще, что это такое? «Я же не чувствую, что совершил подлость или предательство, — подумал Пятый. — А должен бы... Чувствую, что совершил ошибку, большую ошибку, за которую плачу сейчас — это да, есть. Но зло... Нет. Может, просто ума не хватает осознать? По отношению к Айкис мы, конечно, совершили подлость. А я бы и не смог поступить иначе». Он постоял у окна ещё немного, потом, ощутив, что замёрз и устал, вернулся в свой угол. Лёг на матрас, натянул на себя одеяло, и незаметно для себя задремал. Засыпая, он подумал, что очень хочется увидеть во сне небо, не морозное и колючее, как сейчас, не пасмурное, с полными снега тучами, как было днём, а летнее — тёплое, синее и высокое. Но ему, в который уж раз, пригрезилась лишь пустота, в которой изредка вспыхивали островки боли, из которой не было выхода, которая затягивала его, заставляла раствориться в себе... или стремилась заполнить собой его душу. Что было верным — он опять не понял. Или просто не хотел понимать.
***
Лин вернулся часов в девять утра. Пятый к тому времени уже давно не спал. Лин кое-как поднялся на чердак, но тут же сел на пол, в опасной близости от люка. Пятый бросился к нему, внутренне ужаснувшись тому, как плохо выглядит его друг. Лин страшно устал, у него не было сил подняться на ноги, но когда Пятый с тревогой заглянул ему в лицо, Лин нашёл силы улыбнуться и спросить:
— Чего ты тут такого увидел, не пойму? Я что — вдруг стал зелёного цвета?
— Пока нет, но имеешь реальный шанс, — ответил Пятый, помогая Лину встать на ноги. — Если ещё ночку поразгружаешь вагоны — запросто.
— Я так и думал, — Лин тяжело поднялся, с помощью Пятого добрался до матраса и упал, как подкошенный. — Они красят вагоны такой мерзкой зелёной краской, которая слезает и норовит вцепиться в лицо. Хочешь, не хочешь, а какая-то часть на роже остаётся. А что — так сильно заметно?
— Не то слово, — кивнул Пятый. — Лин, приляг, отдохни. Ты что-то на самом деле плохо выглядишь. Ты из зала приходишь в лучшем виде, чем сейчас.
— В зале обычно тепло, — Лин опустился на подушку, — и иногда кормят. А там — минус двадцать, и есть не дают. Вот и вся разница. Я там у люка положил молоко и пачку творога. Поешь, а то ты вторые сутки...
— Лин, погоди, ладно? — попросил Пятый. — Давай с тобой разберёмся.
— Чего разбираться-то, — отмахнулся Лин. — Выброси и купи нового.
— Ты эти шутки брось! Умник... Давай я тебе помогу раздеться, потом ты поспишь, а когда проснёшься — поедим вместе, — предложил Пятый.
— Это ты шутки брось! Ожил тут, на мою голову. Забегал. Как хорошо было, когда ты лежал!.. Тихо, никто ничего не советует... — Лин кое-как вылез из телогрейки, бросил её себе в ноги, снова лёг. — Пятый, ты можешь разок просто меня послушаться? Мы решили, что я пока за главного — вот и не перечь.
— Хорошо, — ответил Пятый. — Но, может...
Он осёкся, посмотрел на рыжего. Лин уже спал. За эту ночь он, казалось, похудел ещё больше, черты приобрели резкость, заострились. Пятый с минуту постоял, присматриваясь, потом решил, что надо было бы укрыть Лина получше, потянул на себя телогрейку — и оттуда посыпались деньги. На первый взгляд — рублей двадцать пять, если не тридцать. Много, очень много. Рыжий работал один за бригаду из шести человек. «Только бы всё обошлось, — подумал Пятый, — не дай Бог...» Он сложил деньги обратно, в карман телогрейки, укрыл друга потеплее, и пошёл к люку — за едой. Есть хотелось, Лин оказался прав. Поев, Пятый впервые за последние три месяца почувствовал себя счастливым. По крайней мере, ему так показалось. Впрочем, это состояние скоро прошло, он снова погрузился в невесёлые раздумья. Дня через три им придется уходить из этого дома. Как бы ни хотелось тут остаться, этого делать нельзя. Пятый был больше чем уверен в том, что их ищут. Опять придется скитаться, мёрзнуть по ночам, шарахаться от собственной тени... Не хочется. Очень не хочется. А что поделаешь? Надо. Пятый старался понять для себя, что больше изматывает — постоянная гонка, или мысли о ней. И пришёл к выводу, что примерно в равной степени. Сейчас нужно было выработать план действий, подумать, куда идти потом, где ночевать. Пятый чувствовал, что думать ему не хочется. Хотелось лечь и посмотреть на небо. Или почитать. Но читать было нечего, а на единственной лежанке спал Лин. Пятый накинул на плечи вакантное одеяло, сел в уголке. «Поспать, что ли? — подумал он. — Всё равно нечего делать».
Лин проснулся часам к шести вечера. Сел, потянулся, поискал глазами друга, не нашёл. Пожал плечами и снова вытянулся на матрасе. Тело ныло, усталость не желала уходить. «Где этого убогого носит? — подумал Лин. — Ещё не хватало, чтобы он куда-нибудь запропастился... Вот же никчёмное создание, ей Богу!.. Если он не нужен — лезет везде, куда не зовут. Если нужен — его нет. Вот куда его, интересно, занесло на этот раз?..»
Пятый в это время сидел внизу, у их с Лином временных соседей. Идти он не хотел, но Володя и Юля затащили его к себе домой чуть ли не силой.
— Пойдём, попьём чайку, поговорим...
Поговорим!.. Сказали тоже. О чём? Смешные, о чём с ним можно говорить? О третьем подземном этаже? О том, что ящик лучше успеть взять тогда, когда тележка полная, чтобы не приходилось нагибаться, и о том, что это не всегда получается сделать, особенно, когда «тим» свежий, только-только набранный?.. О том, что их несчастная земля обречена, а они ходят по ней и не видят этого... видят только то, что им положено, не смеют (или не умеют) поднять глаза?.. О том, что он опять, в который уж раз, запутался, определяя для себя, что есть грех, а что — благо?
Они этого не поймут, и не потому, что они хороши или он плох, а просто в силу того, что все они — очень разные. Пятый не умел и не хотел учиться горевать о том, что в магазине нет масла или колбасы. И не потому, что презирал эти разговоры, вовсе нет. Просто для него этих проблем не существовало в принципе. Они были от него дальше, чем самые далёкие звёзды, и для него это было единственным правильным решением. Предметы, как таковые, его уже не волновали. Уравнение упростилось до нескольких знаменателей, он жил этими знаменателями. И сам был одним из них. И ладно. Всё же он согласился зайти, не хотелось обижать людей. Пятого, когда он вошёл, прежде всего, поразила вопиющая бедность их жилища, бедность, которая кричала о себе. Голая лампочка под потолком, выцветшие обои, старая колченогая мебель. Квартира, в которую он попал, была унылой и серой, как пасмурный зимний день. «Да, в сравнение не идёт, — Пятый вспомнил жилище научного руководителя «Сизифа», в котором ему как-то довелось побывать. — Разве так можно? Это неправильно — когда всё столь сильно разница». В Саприи все, или почти все, имели если не равные, то хотя бы близкие условия жизни. Конечно, у семейных квартиры были больше. Конечно, у богатых имелась дорогая деревянная мебель. Конечно... но все имели возможность «сделать» себе жильё по вкусу, как-то что-то изменить.
А тут — нищета и безысходность. И полная безнадёга.
***
Освещённая ярким, слепящим солнцем весенняя улица казалась бесконечной. Идти было уже невмоготу, поэтому они сели на лавочку у какого-то подъезда — передохнуть. Лину не терпелось поскорее отправиться дальше, Пятый же с трудом находил в себе силы как-то переставлять ноги. Солнце слепило, глаза, привыкшие к темноте, быстро устали от света.
— Слушай, Лин, — позвал Пятый, — ты уверен, что нам надо куда-то ехать? По-моему, и тут неплохо...
— Уверен, конечно, — пожал плечами Лин. — Вот оставаться — страшно.
Лин поглядел на друга и хмыкнул, внутренне признавая, что Пятый, может быть, и прав. Пятому на самом деле было тяжело идти, он всё ещё толком не оправился от обострения. Бледный, на скулах — нехороший туберкулезный румянец, лицо покрылось испариной. Дышит тяжело.
— Устал? — сочувственно спросил Лин. Пятый кивнул. — Я понимаю, что трудно, но надо отсюда уходить. Опасно. Я же не за себя боюсь.
— Лин, район большой, и вероятность того, что нас найдут... — начал было Пятый, но Лин его прервал:
— Эта вероятность существует, и не спорь со мной! Попробуем добраться до северной части города, может, там будет поспокойней. Ты сам говорил, что видел из окна, как они проезжали!..
— Мало ли что я видел, — отмахнулся Пятый. — Вполне достаточно просто переменить дом.
— Нет, мой дорогой. Недостаточно. Ты отдохнул?
— Немного, — Пятый тяжело поднялся.
— Да сядь ты, чего вскочил! На вот, съешь свой викасол, чтобы ненароком опять не началось. Давай ещё посидим, на тебе лица нет.
— Ты не прав, Лин. Лицо есть. Вопрос — какое?
— Ща, проверим, — Лин начал озираться вокруг. — А!.. Вот!.. Эй, девочка, постой!.. Да, ты. Скажи — этот дядя сильно страшный? Ну, беги, беги...
— Да, дети бояться, — подытожил Пятый.
— А ты чего хотел? — удивился Лин. — Конечно, бояться. Да я и сам, понимаешь ли... так, гляну иногда... и сразу — мороз по коже...
— Спасибо, утешил, — хмыкнул Пятый. — Добрый ты, Лин... временами...
— Я хороший, — Лин прищурился на солнце, улыбнулся. — Особенно когда сытый. И когда тепло. И когда деньги есть. И не болит ничего. Вот как сейчас.
— Хороший, хороший, — покивал Пятый согласно. — Ну что, пошли дальше? Хотелось бы до темноты найти какое-нибудь место...
— Это мысль. Найти место, чтобы там было всё — и еда, и вода, и тепло... — Лин мечтательно поднял глаза. — Такое место называется «подвал». Или «чердак». Слушай, ты не находишь, что мы стали мыслить в какой-то подвально-чердачной области?
— Нахожу, — ответил Пятый. Он сунул в рот таблетку викасола, потом, подумав, прибавил к ней ещё таблетку ампицилина и стал медленно жевать — запить было нечем.
— Горькие? — с интересом спросил Лин.
— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Пятый.
— Я — никак, ты же попробовать не дашь. Сам всё сожрешь, с другом тебе поделиться, конечно, не захочется. Поэтому я и спросил — горькие?
— Горькие, — ответил Пятый. — Очень. Но всё же лучше их съесть. Они полезные.
— Всё равно гадость, — поморщился Лин. — И как ты их...
— Просто, — Пятый с трудом проглотил, закашлялся. Лин примерился было похлопать его по спине, но Пятый показал ему кулак — отстань, мол. Лин пожал плечами, отвернулся. Через минуту Пятый справился с кашлем, откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Дыхание всё никак не хотело выравниваться, но Пятый знал — надо просто посидеть минуты три неподвижно, ничего не говоря, и пройдёт. Так бывало и раньше. Лин это тоже знал, поэтому стал просто смотреть по сторонам — не хотел мешать.
Это была не их весна, и они оба это превосходно понимали. Чужая весна заполнила собой этот город, а они... они были частью той долгой и скучной зимы, которая покидала сейчас Москву почти что навечно. Это очень долго — весна, лето и осень. Пятый, почувствовав себя лучше, прикрыл глаза и с облегчением глубоко вздохнул. Пусть. Ну и что, что они — часть зимы. Воздухом им никто дышать не запретит. И с предприятия они смылись. И сейчас поедут куда-нибудь, отдохнут, наберутся сил — а тогда, глядишь, можно будет, пусть и несмело, но всё же подумать о лете. А может, получится сбежать месяца через три и впустить себя в лето... или наоборот, впустить в себя лето. Неважно. Живы. А это — так много. Жизнь — она гораздо больше, чем эта вечная весна...
— Пойдём, Лин, — позвал Пятый, поднимаясь. — Время...
— Пойдём, — согласился Лин. — Тебе полегчало хоть немного?
— Почему — немного? Мне хорошо. Правда, мне почему-то совсем хорошо становится, если идти никуда не требуется, но это уже частности.
— Ага, частности!.. Тебе хорошо, когда кто-то тебя кормит, поит, всё готовенькое приносит... Идём, надо успеть получше устроиться и купить хотя бы хлеба, а то еды у нас нет совсем. А я уже голодный, — признался Лин.
— Во, узнаю! Кто куда — а тебе бы только съесть что-нибудь.
...Хорошо идти сквозь весну. Пусть и чужую. И руки совсем не мерзнут.
Тупик
— Мне что — десять раз повторять одно и то же? — прищурился Андрей. — Ты глухой, что ли? Пошёл в зал!
— Не раньше, чем ты вызовешь врача, — ответил Пятый.
Они стояли у входа в «тим», Пятый на пороге, Андрей — чуть поодаль.
— Ты третий день просто так мутишь воду. Мне надоело слушать этот бред! Плохо ему! Подумаешь! А кому хорошо?
— Ты его избил. Три дня назад. С тех пор ему всё хуже и хуже. Или ты вызываешь врача, или я перехожу к решительным мерам, — Пятый говорил твёрдо, но в его голосе звучал страх. Лину на самом деле было плохо. Пятый не мог понять, в чём дело. Лин — тоже. Кроме слова «больно» он вообще ничего не говорил эти три дня. Больно, и всё тут. И температура под сорок. Лин таял, как свечка. Поэтому за всей твёрдостью тона в голосе Пятого звучала настоящая паника.
— Ничего с ним не будет, — отмахнулся Андрей. — Отлежится, как миленький, никуда не денется.
— Вызывай врача!
— И не подумаю!
— Тогда — прости.
Выбить пистолет было минутным делом, тем более, что отчаяние придало Пятому новые силы. Он поднял оружие на уровень пояса и приказал:
— Пошли, сволочь. Теперь мы пойдём звонить вместе. Ты этого хотел?
Андрей не ответил. Наверху, в каптёрке, Пятый заставил его набрать номер первого предприятия и позвать к телефону Лукича.
— Аллё... это «трёшка»... да, смена... Тут Пятый хуи валяет... Чего? Да мура, Лину поплохело малость, вот он и...
Пятый взял у Андрея из рук трубку и сказал:
— Алексей Лукич, выезжайте немедленно... нет, я не вру и не шучу, всё очень серьёзно... да, плохо... Я не знаю!.. Где сейчас? Я — рядом с телефоном, Лин в тиме... температура высокая, он сильно ослабел... нет, никто не стрелял, только били... Жалуется на боли... ему очень плохо... Что я думаю?.. Ничего, я не хирург, могу только предположить... да, именно. Поторопитесь, счёт, по-моему, идёт на часы, если не на минуты... хорошо...
Пятый положил трубку, глубоко вздохнул, на секунду прикрыл глаза. Затем взял пистолет за ствол и протянул его Андрею.
— Теперь делай, что хочешь, — просто сказал он. — Хочешь — пристрели, хочешь — избей. Мне всё равно.
— Пошёл вниз, урод! Бить я его буду, как же. Аккурат перед тем, как Лукич припрётся. Нашёл дурака. Иди, сиди со своим убогим.
Два раза ему повторять не пришлось — Пятого как ветром сдуло из каптёрки. Попозже, минут через двадцать, Андрей заглянул в «тим», проверить.
— Скоро, рыжий, потерпи, — просил Пятый, сидя на коленях рядом с Лином. — Сейчас они приедут и помогут.
— Больно... Пятый... сделай хоть что-нибудь...
— Хватит цацкаться, — поморщился Андрей. — Иди в зал, пока я не...
— Принеси носилки, — ответил Пятый не оборачиваясь. — И быстро. У него плохо с сердцем, он еле держится. Я не шучу, Андрей. Скорее.
— Врешь, небось, — отмахнулся Андрей. — Ладно, так и быть. Минуту подожди, не развалишься.
— Андрей, помоги нам, пожалуйста. Я тебя умоляю, принеси носилки. Я боюсь его нести на руках, ему может стать хуже...
— Пятый, ты довёл меня уже! Я же сказал, что принесу. Чего ты ещё от меня такого хочешь? Чтобы я его не бил? Не имею права. А носилки я сейчас...
— Спасибо. Поторопись.
— Заебал, придурок!..
...Лукич приехал не один, его сопровождал ещё один хирург и пожилая, как показалось Пятому, медсестра. Лин к тому времени уже лежал на койке в медпункте. Когда его туда перенесли, Андрей, наконец-то сообразил, что дело серьёзное. И паника Пятого получила объяснение. Лин был не просто бледен, нет, казалось, что кожа его посерела, губы стали пепельного оттенка. Глаза красные, воспалённые. К приезду Лукича температура, раньше очень высокая, стала понижаться, Лин всё чаще и чаще начал впадать в забытьё, из которого выходил каждый раз всё дольше и труднее. Лукич сразу, как только увидел Лина, спросил:
— По животу били?
— Били, — ответил Пятый и поглядел на Андрея. — И не единожды...
— Пятый, бегом звонить! Сразу Павлу, и не церемонься, ради Бога. Пусть высылает ещё одну бригаду, нам втроём не справится.
— Что говорить? — Пятого трясло, но он старался держать себя в руках.
— Говори, что сильно запущенная интоксикация и что надо срочно чистить кровь от продуктов распада. Что сердце отказывает. Понял?
— Потом обратно?
— Нет, сиди в коридоре. Ты тут будешь только мешать. Понял?
— Алексей Лукич, он не...
— Нет, это я тебе обещаю. Ты меня давно знаешь?
— Да... Алексей Лукич, помогите ему, ради Бога...
— Успокойся и не переживай. Всё. Иди. Поживее, Пятый, время не терпит.
Пятый стремглав бросился к телефону, Андрей проводил его недоумённым взглядом.
— Чего это он так понёсся? — спросил он у Лукича. — Серьёзно что ли, плохо?
— Хуже некуда. Он при смерти, — тихо ответил Лукич. — Похоже, на этот раз мы опоздали.
— Из-за чего? — не понял Андрей. — Всё же нормально было...
— Иди в «тим», — приказал Лукич. — А то, неровен час, ему чего сболтнёшь лишнего. Ему про это всё знать не надо. Надюша! Готовь его, мы прямо сейчас приступим.
Пятого внутрь никто не пустил. Дозвонится он не смог. Теперь он сидел под дверью и ждал. Лукич не счёл нужным о чём-то с ним говорит, только позже, много позже, Пятый узнал, что врач просто уберёг его от правды, пожалел, но тогда... Пятый весь извёлся, пока, наконец, Лукич не вышел из медпункта.
— Пятый, поди сюда, — позвал он. — Так, значит... По порядку расскажу. У него было всё разбито внутри. Начался абсцесс. Мы удалили часть кишечника, которая просто разлагалась, но... постарайся понять... Такой процесс, прежде всего, плохо влияет на сердечную мышцу. Ну, и еще на почки тоже, на печень... Кровь не очищается. Понимаешь, Пятый, если он... словом, он может и не выдержать этого... Когда мы оперировали, у него начались судороги, сердце стало отказывать. Мы кое-как поддержали, реанимировали, но... Пятый, ты пойми...
— Что я должен понять? — Пятый смотрел на Алексея Лукича расширившимися глазами. — Лин... он что, умирает?
— Да. Боюсь, что мы не в силах помочь. Мы, ей Богу, очень старались, но... Мы же не всесильны.
— Можно туда?
— Иди. Пятый, я не знаю, сколько это продлится, никто не может сказать. Есть маленький шанс, что он выживет, но, повторю, очень маленький. И поверь мне ради Бога, мне страшно жаль, что так получилось. Если бы хоть вчера...
— Я понял, — Пятый облизнул пересохшие разом губы. — Я пойду, посижу с ним хоть минутку...
— Ты вызвал бригаду?
— Нет, там никто не отвечает. Я перезвоню сам, вы не звоните.
— Только недолго, Пятый. Не подводи меня, а то мне ещё и влететь может за это всё. Понял?
— Я всё понял, — Пятый вздохнул поглубже, и вошёл в комнату.
***
— Зачем вы его привязали?
— Чтобы он не покалечился. Он пока ещё не вышел из наркоза, но когда будет выходить, может начать дёргаться, рваться. Это просто страховка.
— Ладно. Я только минутку тут побуду, хорошо? Посмотрю — и пойду. Можно? — Пятый смотрел на Лина не отрываясь, на лице его появилось выражение неподдельного ужаса. — Алексей Лукич…
— Можно... Надя, держи, куда смотришь!
Лин вскрикнул, дёрнулся, забился в судорогах. Лукич с несвойственной его возрасту проворностью рванул к койке и со всех сил прижал плечи Лина к подушке. Медсестра схватила Лина за руку, но Лукич приказал:
— Голову держи, язык фиксируй!.. Пятый, придержи ему ноги, не стой столбом... Крепче, дурак, шов может разойтись, на соплях же всё... вот так. Крепче! Надя, поверни ему голову набок...
Всё кончилось так же неожиданно, как и началось. Лукич отпустил Лина, поправил сбившееся одеяло и тяжело вздохнул.
— Что я говорил, — заметил он. — Как в воду глядел.
— Это он от боли так кричал? — севшим голосом спросил Пятый.
— Нет, не от боли. Я же тебе сказал — он выходит из наркоза, это почти всегда очень неприглядно. А уж тут... Всё, иди, Пятый. Хватит тут торчать. Надежда, проверь швы, что-то мне не по себе.
— Всё чисто пока, — медсестра укрыла Лина одеялом. — Как вы думаете, следующий приступ скоро?
— Часок ещё пролежит в отрубе, не меньше. Пойди пока что чаю на всех завари. Пятый, ты ещё тут?!
Пятый сидел подле койки на корточках и держал Лина за руку. Он поднял на Лукича испуганные глаза и сказал:
— У него такие руки холодные... Господи, да что же это... Помогите ему, пожалуйста... Сделайте что-нибудь...
— Мы и так всё, что возможно, делаем, — отрезал Лукич. — Убрали источник заражения, промыли полость, всё зашили. Что ты ещё хочешь? Не всё от нас зависит, это ты в состоянии понять?
Пятый слабо кивнул. Идти звонить было необходимо, но он боялся оставлять Лина — а вдруг... Всё же он нашёл в себе силы встать и кое-как дойти до телефона.
-...Алексей Лукич просил прислать вторую бригаду, — голос Пятого был тусклым и совершенно безжизненным. — Он сказал, что они втроём не справятся. Пришлите, пожалуйста...
— А что мне за это будет? — в голосе Павла Васильевича звучало ехидство и веселье. — Давай меняться — я тебе бригаду, а ты мне — информацию. Идёт?
— Вы не понимаете, он же умирает! — с отчаянием произнёс Пятый. — Ему нужна помощь, как вы не поймёте!..
— Так я и предлагаю — обмен.
Пятый швырнул трубку на аппарат. Где-то за поворотом коридора снова раздался крик, полный боли, и Пятый сразу понял — это Лин. Он со всех ног бросился к медпункту.
— Держи!.. Во дура, да держи же ты! Володя, иди сюда!
Пятый влетел в медпункт и остановился на пороге. Опять! Они же говорили — через час! Как же так!
— Ты позвонил? — Лукич повернулся к Пятому, лицо его было покрыто испариной, он тяжело отдувался. — Позвонил, я спрашиваю?
Пятый не ответил. Он повернулся и снова бросился бегом по коридору — прочь, прочь, прочь от этого ужаса, от своего страха, от своего бессилия. Лукич пожал плечами и, повернувшись к медсестре и второму хирургу, спросил:
— Ну что?
— Давление упало немножко, но он, кажется, очнулся, — ответил второй хирург. — Глаза пояснее стали и реагирует.
— Сейчас проверю. Лин, это я, помнишь меня?
Лин слабо кивнул. Ему было дурно и страшно хотелось пить. Слабость, пересохший рот, боль... Даже дышать больно. Везде больно...
— Ты понимаешь, что с тобой такое?
— Я... пить хочу... — прохрипел Лин.
— Нельзя пока, — ответил Лукич. — Тебе плохо было, мы тебя прооперировали, так что нельзя. Володь, давай попробуем капельницу поставить, хоть глюкозой поддержим немного. Крови-то у нас нету.
— Давайте попробуем. Только вены больно плохие, боюсь, мы только потеряем время.
— Тогда давай так — сначала руки проверим, а потом, коли не выйдет — катетер в подключичку. Хорошо?
Руки надежд не оправдали — вены рвались, словно были сделаны из бумаги. С огромным трудом врачи всё же ввели катетер и общими усилиями поставили капельницу. Лин к тому времени снова отключился. Ему перевязали израненные руки и снова укрепили фиксаж. Как оказалось, вовремя. Снова случился приступ судорог, через полчаса — ещё один. Давление упало, но стимулировать сердце Лукич побоялся — отравленная сердечная мышца могла и не выдержать. А ещё через полчаса приехала, наконец, вторая бригада врачей. Во главе с Эдуардом Гершелевичем. Он эту бригаду привёз, внимательно выслушал Лукича, покачал головой, пожал плечами, согласился со всеми назначениями, осмотрел Лин и отбыл. Вторая бригада заступила на вахту, а Лукич вдруг с удивлением понял, что Пятого он не видит уже довольно давно и подивился — где же он? И пошёл поискать.
***
— Не видели? Как — на улицу? — искренне удивился Лукич.
— Да он всё равно с территории сейчас выйти не сможет. Сказал — вы его отпустили.
— Понятно. И куда он направился?
— Да куда-то в сторону котельной, — пожал плечами охранник на входе.
— Спасибо.
Лукич брёл по тропинке, протоптанной в снегу, то и дело спотыкался, чуть не падал — тропинка была узкой. «Где носит этого дурака? — с раздражением думал Лукич. — Он же ничего не взял — ни куртки, ни другой одежды. А вышел часа три назад».
Лукич остановился и прислушался. Где-то за зданием котельной он различил посторонний звук. Сначала не понял, а потом сообразил. И бегом бросился к источнику этого звука.
Пятый сидел прямо на снегу и размеренно бил кулаком в кирпичную стену. Кулак был уже в крови. Пятый беззвучно плакал, лицо его было мокрым от слёз, он иногда останавливался и пытался вытереть слёзы разбитой рукой.
— Это что такое?! — возмутился Лукич. — А ну, иди сюда!
Он силой оттащил Пятого от стены и заставил встать на ноги.
— Рассказывай давай, что случилось, — потребовал он.
— Он... бригаду... он отказал... — у Пятого заплетался язык, его трясло от холода. — Сказал, что только если я... информацию... то он... врачей... а я... я не смог... Лин теперь умрёт из-за меня...
— Во-первых, приехала бригада, — жестко сказал Лукич. — Во-вторых, немедленно пошли в тепло. В-третьих, я считаю, что ты должен быть от Лина неподалёку, потому что он плохой и на самом деле может умереть в любую минуту. И никакая вторая бригада его не спасёт. Но сдаваться и устраивать истерики ты морального права не имеешь, понял? От тебя наполовину зависит, выживет он или нет. Знаешь, почему я тебя пошёл искать? Он о тебе спросил.
— Он очнулся? — на лице Пятого появилась безумная надежда.
— Да, очнулся. Не совсем ещё, правда, но иногда в себя приходит. Пошли, психопат. На вон, куртку мою накинь.
***
— Горячего чая, смазать руку йодом — и в комнату, — распорядился Лукич. — Как согреешься — сразу туда.
— Я уже...
— Сиди! И принесите ему переодеться, он промок насквозь.
...Пятый уже несколько часов сидел рядом с Лином. Врачи заглядывали каждые полчаса, пытались как-то поддержать его, что-то кололи, что-то говорили. Пятый видел — всё хуже и хуже. Лин постоянно просил пить — кровопотеря, лекарства, наркоз — всё это вызвало страшную жажду. Стали поить — началась рвота. От малейшего глотка воды Лина выворачивало наизнанку, он стонал от боли в свежих швах, плакал... ненадолго отпускало — и по новой.
Где-то ближе к утру Пятый заметил, что Лин дышит всё тяжелее и тяжелее. Лин не спал всю ночь, Пятый, естественно, тоже, поэтому и обратил на это изменение внимание Пятый не сразу.
— Рыжий, — позвал он тихонько. — Лин, что такое?
— Мне.. плохо... не могу... воздуха мало... — Лин говорил бессвязно, речь его путалась, в глазах плескалось непонимание и страх. Он смотрел на Пятого, как ребёнок на взрослого — вот придёт дядя и всё исправит. — Открой окно...
— Лин, там холодно, — ответил Пятый. — Нельзя открывать. Ты простудишься.
— Ладно... — Лин облизнул пересохшие губы. — Дай... попить...
— Не надо, опять вырвет. Ты поспи немножко, хорошо? — попросил Пятый. — Отдохнёшь — а потом дам водички. Ладно?
Лин кивнул. Полчаса пошли в тишине, Лин лежал, прикрыв глаза, тяжело с хрипом дыша, и, казалось, спал. Пятый сидел неподвижно, силясь понять — что происходит? Но то, что происходило, стало вдруг происходить гораздо быстрее, чем он мог себе представить. Лин вдруг приоткрыл мутные глаза и прошептал:
— Пятый... я, кажется... умираю...
Пятый вскочил, как подброшенный, и кинулся в коридор.
— Алексей Лукич! — закричал он. — Скорее! Ему плохо!
— Что такое? — Лукич, видимо, спал, но проснулся по давней военной привычке, на удивление быстро.
— Он задыхается!
— Буди остальных, живо! В комнату не входить, понял!
...Пятый сидел в коридоре, прислонившись спиной к стене и, помимо своей воли, слышал почти всё, что делалось в медпункте. Его трясло всё сильнее и сильнее. «Только бы мне не слышать, только бы не слышать... О, Господи!.. Не хочу это всё слышать», — думал он. А обрывки голосов всё звучали и звучали...
-...кровотечение из шва... стол готов?.. да, поскорее...
-...а я и говорил, что будет... надо было сразу начинать...
-...цианоз, отёк лёгких... Нет, товарищи, после такого...
-...да срежь ты эти нитки!.. на кой они теперь... чёрт, его опять рвёт!.. давай наркоз вводи, пока я держу...
— Куда?!
— В катетер... давай... эй, он ещё дышит? А, это нормально... кладите...
-...это из внутреннего. Ничего, зашьём... только неизвестно, проснётся ли он после этого всего...
— Жди, проснётся!.. фиксируй, Володь, время... чёрт, да что же это такое, а? Ну, сколько можно?.. вы зашли в полость?
-...давным-давно. Всё, там нормально... ну, насколько это может быть нормально... всего лишь один сосуд, а вы орёте, как оглашенные... Эй, почему он дёргается?! Кто наркоз давал, придурки?!
— Я не успел...
— Лукич, я этого оглоеда к свиньям собачьим урою!
-...тише, тише... что случилось?.. наркоз? Не надо наркоз, всё правильно, не надо давать, он и так еле дышит... Надежда, шей, ты это лучше всех умеешь... всё, уже всё... это похоже не на отёк, а на плеврит...
— Лукич... да что же это такое?! Стеноз...
— Дыши сам, урод!.. Чтоб тебя, прямо не знаю...
Несколько минут в медпункте было подозрительно тихо, потом в дверь высунулся Лукич.
— Пятый, — позвал он. — Руки у тебя мытые?
— Да, — ответил Пятый. — Что делать?
— Принеси три чистые пелёнки, простыню и пару полотенец, в темпе, — попросил Лукич. — Занесёшь, положишь — и иди.
— Что такое? Зачем?
— Иди... Зачем, зачем... не твоё дело!
— Лукич, — позвали из-за двери, — пойди сюда! Он опять не дышит...
— Сейчас. Ты реанимируй, пытайся, надо же поддерживать...
— Спазм, горло дыхательное перекрыто, — посетовали из медпункта. — Лукич, он синеет уже... Иди, сам делай трахеотомию.
Лукич скрылся за дверью. Пятый отыскал сумку с чистым бельём, отобрал нужное, и бегом рванул в комнату.
— Вот так-то лучше, — удовлетворённо заметил кто-то. — Вроде дышит пока.
— Вот именно — пока. Пятый, принёс?
Пятый протянул медсестре то, что она просила, а сам подошёл к койке.
— Что такое? — еле шевеля губами, спросил он.
— Отёк лёгких, плеврит, — ответил за всех Лукич. — Начались судороги, разошёлся шов. Зашили. Стало останавливаться сердце. Вкололи адреналин. Перестал дышать. Сделали трахеотомию. Сейчас поменяем бельё, перевяжем, посадим, как положено — и пойдём молиться Богу. Пятый, пойми — это конец. Мы больше ничего сделать не сможем. Эй, только в обморок не падай мне тут, пожалуйста! Выведите его на волю, пусть там посидит. А мне работать надо. Я тебе полный отчёт дал?
Пятый кивнул. Он и вправду еле стоял на ногах.
— Всё, свободен.
— А всё это... зачем? — Пятый указал трясущейся рукой на простыню.
— А затем, что когда дыхание останавливается... всё, вали отсюда! Иди искать подушки, их нужно ещё как минимум штуки три. Понял? Иди. Хоть до Москвы дойди, но вернись с тремя подушками.
Пятый нашёл подушки быстро — просто прошёлся по каптёркам и выпросил всё, что надо, у надсмотрщиков. Отдали. Не пожалели. Потом Пятый отнёс подушки в медпункт, а сам пошёл и позвонил Эдуарду Гершелевичу. Просто спросить совета.
— Я, правда, не практикую в проекте, — ответил тот, когда Пятый выложил ему всё, что знал. — Но позови Лукича. Может, стоит попробовать сделать пункцию плевральной полости. Чем чёрт не шутит!.. Зови.
Старики говорили недолго. Лукич, задумчиво почесал в затылке, крякнул, сказал «Была — не была!» и снова исчез за дверью. Через пятнадцать минут он позвал Пятого.
— Так, дружок. Сейчас ты при нём посидишь немножко, мы пойдём, обсудим технику, и приступим. Если что — позовёшь. Мы скоро. Не переживай.
Лин был не просто бледен, он был какого-то зеленоватого оттенка. Его высоко посадили, чтобы хоть как-то немного уменьшить отёк. Трубка, вставленная в дыхательное горло, требовала, чтобы голова была откинута назад, поэтому Лину зафиксировали подбородок, протянули широкий кусок бинта под ним и подвязали к спинке кровати. Лин дышал еле-еле, руки его были холодны, лоб тоже, губы посерели, лицо стало восковым. Пятый уже не мог что-то говорить или думать, он просто просидел те пятнадцать минут, которые отсутствовали врачи, держа Лина за холодную мёртвую руку. Он молчал. Даже молиться он не мог.
— Пятый, поди в коридор, — Лукич ласково взял Пятого за плечи и развернул к себе лицом. — Нам надо поставить дренаж. Это может помочь. Так что пойди, милый, хорошо?
Пятый кивнул и вышел за дверь. Несколько минут в медпункте была тишина, а затем кто-то произнёс:
— Ух ты! Литр, не меньше!..
— Ну, не литр... пол литра точно. Смотри, а он дышит получше. Прямо сразу задышал...
— Не говори под руку, Володя! И дайте пластырь, нужно зафиксировать трубку. Кстати, позовите психа из коридора, пусть успокоится.
Пятый вошёл сам, не дожидаясь приглашения.
— На, смотри, — позвал Лукич. — Видишь, сколько экссудата? Он сдавливал всё, что можно. Сейчас экссудат через шунт будет выходить и ему станет полегче дышать. Всё теперь зависит от того, заработают ли почки. Если да, тогда может выжить. Если нет... о плохом не будем. Всё, сиди, следи, наблюдай. Тут Надежда остаётся, так что вы на пару и присмотрите. А я его уже видеть не могу! Дайте мне сегодня хоть кофе попить спокойно.
— Обойдётся, — успокаивающе сказал кто-то. — Я такие вещи чую.
— А сколько времени? — спросил врач из второй бригады.
— Шесть утра. С добрым утром вас, дорогие товарищи! Радостно и бодро начните новый трудовой день с производственной гимнастики!
— Тьфу на тебя, усохни! Семён, ну перестань, — попросил Владимир. — Хоть перед этим не выступай...
— В качестве разминки мы предлагаем вам поставить дренаж и потренироваться в искусственном дыхании, — продолжал веселиться Семён. — А потом...
Семёна вытолкали из медпункта просто взашей — шутки, конечно, ничего плохого в себе не содержали, но спокойно глядеть, как Пятый стоит посреди разорённого медпункта и неподвижно смотрит на веселящегося врача, Лукич не смог. Конечно, тут всё понятно — что для одного — горе, для другого — просто работа, но... Всё имеет свои пределы.
— Ты бы пока посидел, — попросила медсестра. Она была пожилая и полная. И очень спокойная, в чём позже Пятый убедился на практике. — Чего торчишь на дороге?
— Что? — не понял Пятый.
— Сядь и успокойся малёк. Хочешь, чайку попьём? — она вытащила из какого-то тайничка заварку и литровую баночку. — Заварить тебе? Ты, поди, всю ночь не спал. Угадала?
— Да, не спал. Только не надо чай, я не хочу.
— А ты через «не хочу», — посоветовала сестра. — Мы ему сейчас тоже водички кипячёной приготовим, лимончика добавим. Он скоро проснуться должен, вот и попьёт.
— Вы думаете, что он сможет? — Пятый опустил голову. — Они говорили, что он не проснётся.
— А ты в голову не бери, что они говорили, — посоветовала сестра, размешивая заварку в банке маленькой ложечкой. — Они врачи, только болячки и видят. Мало ли кто что говорит. Так и с ума сойти недолго. Вот увидишь сам — очнётся.
— Он выживет? — Пятый тяжело сел на стул около с кровати.
— Не знаю, — подумав, ответила Надежда. — Я же не Бог. Но если ты будешь так нервничать, ты ему не только не поможешь, а даже наоборот. Понял?
— Какое у вас имя... — вслух подумал Пятый. — Надежда... а как отчество?
— Михайловна, — подсказала она. — Ты меня из виду не теряй. Надежда, говорят, последней умирает. Так что если хуже станет — про меня вспомни. Что тётя Надя говорила... Может, и выживет. Давай поправим подушки, а то низковато ему. Ты трубку придержи... вот так... всё, отпускай.
— Вы капельницу ему не поставите? — спросил Пятый.
— Пока не поставлю, только когда они скажут.
— Почему?
— Так пусть отдохнёт он, поспит, отлежится. Торопиться не надо, потихонечку, полегонечку. Не знаешь, стаканы тут есть?
— Посмотрите в шкафу, — Пятый сел рядом с Лином и взял его за руку. — Мне пока не надо чая, я потом.
— Потом остынет. Ты где себе так руку раскровенил? Болит, небось.
— На улице. Случайно. Я и забыл уже, — Пятый пересел на стул, пододвинул к себе стакан с чаем. — Что мне делать? Я же ничем ему помочь не могу...
— Он твой друг? — участливо спросила Надежда Михайловна.
— Да... даже не просто друг, а ещё ближе...
— Брат?
— Не совсем... да, пожалуй, брат... о, Господи... — Пятый судорожно вздохнул, зажмурился, потряс головой. — За что это всё?! Он не выдержит, я чувствую, он совсем... он...
— Ты так сильно тут не нервничай, — посоветовала сестра. — Если хочешь повыть и порыдать — иди в коридор или на улицу. Ты думаешь, он тебя не слышит? Всё он слышит. И твоё состояние ему передаётся, он тоже нервничать начинает. А ему отдыхать надо, сил нормально набираться. Понимаешь?
— Хорошо. Я постараюсь держать себя в руках, — ответил Пятый. — Я не хотел.
— Вот и ладно. Пей чай, пока горячий. Поесть не хочешь?
— Нет. Только не это! От одного вида мутит.
— Это нервное. Попозже поешь.
***
Лин очнулся только ближе к вечеру. Сестра к тому времени уехала домой, но клятвенно пообещала вернуться утром, и Пятый остался сидеть с Лином один. На предприятии из всех врачей был только Лукич, который ночевать на своём «первом» оставался систематически.
— А какая разница, где спать? — философски заметил Лукич, укладываясь на раскладушке в каптёрке охраны. — Что тут, что дома, всё едино. Да и много ли старику нужно? Пятый, если что — разбудишь. Всё. Спокойной ночи.
...Свет в комнате на ночь не погасили. Лин приоткрыл воспалённые слезящиеся глаза и попытался поглубже вздохнуть — хотя стало немного полегче, ему всё ещё казалось, что слишком душно. И больно. Почему-то болела шея... и левый бок тоже болел, словно... словно в нём что-то было. И страшно хотелось пить. И было холодно.
— Лин, — Пятый сидел рядом, осунувшийся, измождённый, глаза запали... — Лин, это я... ты меня узнал?..
Узнал?! Господи, о чём он?.. Лин попытался сказать, что — да, узнал, но говорить он не мог — боль в горле не позволила. Лин едва заметно кивнул.
— Лин, молчи, хорошо? — попросил Пятый. — У тебя трубка в горле, и я не знаю, можно ли говорить. Ты что-то хочешь? Лучше кивни, когда я спрошу.
— Пить... — кое-как прохрипел Лин. Господи, как плохо-то! Внутри всё разрывалось от нестерпимой боли. Глаза закрывались, свет был слишком ярким и режущим, голова кружилась. Он почти терял сознание от слабости.
— Я сейчас, — сказал Пятый. — Я мигом.
Разбудить Лукича оказало более чем легко — как только скрипнула дверь, тот сел и приказал:
— Рассказывай.
— Он очнулся, пить просит. Вы не подойдёте посмотреть?
— Иду. Вы там воду приготовили для него?
— Надежда Михайловна оставила кипячёную с лимоном, — ответил Пятый, пока они бежали к медпункту.
— Это она молодец... Так, рыжий, как наши дела? — спросил Лукич Лина, присаживаясь на край кровати.
— Плохо... — прохрипел Лин. — Больно очень...
— А что ты хочешь?! — удивился Лукич. — Так, что тут у нас? ага, выходит экссудат, выходит... поменьше, но есть...
— Ему говорить можно? — спросил Пятый.
— Шепотом, — ответил Лукич. — Давай-ка попробуем дать попить. Ложку дай, Пятый. Нет, не маленькую. Вот ту... ага, спасибо. Лин, глотай очень осторожно, постарайся не поперхнуться. Молодец, выпил.
— А ещё?.. — Лин проводил руку Лукича таким преданным взглядом, что тот усмехнулся, но, покачав головой, ответил:
— Больше нельзя. Ты помнишь, хоть как-то, что с тобой было? Нет? Я тебя просвещу. У тебя был разбит кишечник, начался воспалительный процесс, пошла интоксикация. Было очень сильно упущено время. Мы тебя оперировали, во время операции ты у нас помирал целых три раза. Про это ты, конечно, помнить не можешь. Понимаешь, пораженная ткань очень плохо срастается, одно кровотечение у тебя уже было, ты едва не преставился, потом... словом, если ты выпьешь больше, чем сейчас, может начаться рвота, и могут разойтись швы. Тогда мне придётся давать тебе наркоз ещё раз, а я, как врач, могу тебе гарантировать, что из этого наркоза ты уже не выйдешь. Всё понял?
Лин кивнул.
— Вот и молодец. Поспи часок, а потом ещё попьёшь. Всё, я пошёл.
Лин заснул ещё до того, как Лукич подошёл к двери. У выхода он остановился и сказал Пятому:
— Проснётся — опять дай воды. Если, конечно, рвоты не будет. Пить давай по одной ложке, понял? Иначе угробишь его к чертям. И проверяй хоть изредка дренаж, мало ли что...
— Хорошо... Алексей Лукич, почему он такой бледный? — жалобно спросил Пятый. — Ему хуже?
— Как ты мне надоел! — Лукич шибанул дверью и раздраженно удалился.
Пятый снова подсел к Лину. Примерно через два часа тот снова проснулся. Пятый первым делом спросил:
— Не тошнит?
— Нет... я пить хочу...
— Сейчас. Помнишь, как Лукич говорил? Пей потихоньку.
— Дай ещё...
— Нельзя. Очень больно?
Лин не ответил — он уже уснул. За ночь он просыпался ещё раз шесть, не меньше, и выпил почти треть банки воды. Под утро Пятый было немного прикорнул на стуле, но тут Лин проснулся снова. И первым делом захотел, ни много, ни мало, встать. Из этого, естественно, ничего не вышло.
— Пятый... — прошептал он. Пятый встрепенулся и наклонился к Лину, чтобы лучше слышать. — Я пойду...
— Куда?!
— Помоги встать...
— И не думай даже! Я позову Лукича, я сейчас!..
Пятый высунулся в коридор и крикнул:
— Алексей Лукич, идите сюда!
Лукич пришёл через минуту, сонный и злой, как чёрт.
— Чего такое? — спросил он раздраженно.
— Он куда-то собрался, — сообщил Пятый. — Вот я и...
— Ты сам катетер поставить не можешь? Или не знаешь, как судно выглядит?.. Шкаф открой и найди лоток.
— Я не знаю... А если?..
— Он не сможет, там всё разрезано к чёрту. Пойди, погуляй, я сам управлюсь. Минут через десять возвращайся.
Пятый ушёл. Он немного постоял у окна, посмотрел на занимающийся рассвет, на неподвижный и сонный двор, на низкое небо. Оттепель... Ветер, наверное, влажный и тёплый. Он прислонился лбом к стеклу и с минуту стоял неподвижно, отдыхая. Потом вернулся в медпункт.
— Так, дружок, — Лукич мыл руки над раковиной и что-то мурлыкал себе под нос. — Тебе даю сейчас полтора часа на отдых. Пойди, покури, умойся, поспи часок — и назад. Ему получше. Почки, похоже, заработали. И хорошо. Так что иди, отдыхай, пока можно. Я посижу, покараулю.
— А сигарету дадите?
— У охраны попросишь. Постарайся уснуть, на тебе лица нет. Ты ел вчера?
— Нет... не смог. Ладно, я пойду. Он спит?
— Спит. Как сурок. Всё! Пошёл вон, изверг!
***
— Так... что прежде всего? Чистота — залог здоровья. А уж при интоксикации — сам Бог велел.
Лукич снял с Лина одеяло, быстро обтёр ему руки и ноги влажным полотенцем, потом снял повязку, обработал шов йодоформом, наложил новую повязку, протёр спиртом кожу около дренажа, поменял влажную салфетку на канюле. Затем снова укрыл Лина и принялся обыскивать шкаф на предмет грелок. Нашёл три штуки, наполнил горячей водой, сунул одну Лину в ноги, другие пристроил по бокам. Притащил второе одеяло, укутал его, а затем открыл окно.
— Вот так-то, — наставительно сказал Лукич в пространство. — Теперь посмотрим, кто тут заказывает музыку.
Через полчаса приехала смена. И, естественно, почти в полном составе завалила в комнату.
— Ну, чего, не помер ночью? — с порога спросил Семён. — А чего это тут такая холодина?
— Я проветриваю, — невозмутимо ответил Лукич.
— А, понятно. Володь, ты погляди, а он ожил немножко. Даже губы порозовели. Как дышит?
— Да ничего, старается, как может. Вы кислород привезли?
— Да, подушку.
— А почему не баллон?
— А была бы охота возиться! Лукич, ну ты расскажи, что ли.
— Чего рассказывать?.. Почки работают, всю ночь пить просил, а под утро пробрало так, что о-го-го... Сам идти хотел. Так что лучше. Говорить даже начал связно. А вы там этого идиота не видали?
— Пятого, что ли? Спит на полу перед дверью.
— Тащите сюда, — распорядился Лукич. — Постелите ему на кушетке, поставьте чаю.
— Эй, Лукич! — позвал из коридора Володя. — Он сказал, что даст мне по роже, если я не оставлю его в покое!
— Тогда пусть валяется, — пожал плечами Лукич. — Устал я, дорогие мои. Пойду, подремлю немножко. Последите за ним, пока я...
— Алексей Лукич... — Лин приоткрыл глаза, он говорил еле слышно. — Холодно...
— Сейчас, закрою, — сказал Лукич. — Вы всё поняли? — обратился он к удивлённой второй бригаде. — Лин, постарайся поспать, а то вы тут всю ночь колобродили с Пятым, даже его я спать отправил. Понял?
Лин кивнул и снова закрыл глаза.
— У кошки девять жизней, — сказал кто-то.
— Ага, как же, — грустно усмехнулся Лукич. — Вы тут поосторожней, ладно? А то он вполне может попробовать куда-нибудь прогуляться, он уже хотел это сегодня сделать.
— Лукич, трубку пока оставить?
— Оставь, а то мне боязно снимать, — ответил Алексей Лукич. — Он пока что слабый, да ещё и глупый он у нас по жизни. Кто останется?
— Я обещала, я и посижу, — ответила Надежда Михайловна. — Идите вы пока что все отсюда, я как-нибудь сама разберусь.
— Пошли. Сейчас назначения сделаю — и спать.
***
...Пятый пришёл в комнату ровно через час, как и обещал. Надежда Михайловна поглядела на него укоризненно и сказала недовольно:
— Ну чего ты ходишь? Спал бы, коли можно. Тебя же отпустили.
— Я не хочу, — ответил Пятый. — Я там полежал немножко, отдохнул. Всё в порядке. Как тут?
— Да никак. Спит он. Ночью намаялся, небось?
— Честно говоря, да. Пить просил, спал плохо, жаловался...
— Да я не про него, я про тебя.
— А... я не заметил, — Пятый подошёл к окну и задёрнул хиленькую занавеску. — Светло слишком, вам не кажется?
— Нет, не кажется, — ответила Надежда Михайловна. — Отодвинь обратно, а то мало ли что.
— Как скажете, — Пятый отошёл от окна. — Я вас, наверное, довёл совсем. Простите, если что не так.
— Да всё так было, — ответила она. — Вот когда ты вошёл... у тебя такое лицо было... хорошее, что ли. Словно светилось изнутри.
— Сон приснился... словно мы снова молодые, Лин и я... смешно так было... и хорошо, вы правильно сказали. Словно в тёплом море искупаться — такое вспомнить...
— Арги?.. — послышался шепот с кровати. Пятый и Надежда Михайловна подошли к Лину. Тот посмотрел на Пятого прояснившимися глазами и попытался улыбнуться. — Тебе тоже?..
— Ты бы помолчал, — посоветовала медсестра. — Нельзя с канюлей говорить.
— Да, рыжий, — ответил Пятый. Он говорил тоже очень тихо, почти что шепотом. — Мне тоже приснилась охота на аргов... наша с тобой первая и последняя охота... весело было, правда?
— Правда, — прошептал Лин в ответ и снова улыбнулся. Еле-еле, он уже устал, был слишком слабым. — Это... это греет... изнутри...
— Попей водички — и спи, — распорядилась Надежда Михайловна. — Ты поди отсюда, Пятый, не стой над душой, посиди в уголочке. Потом наговоритесь, а ему пока что спать нужно, а не болтать.
— Пятый... погоди... — попросил Лин. Пятый снова наклонился к нему, чтобы лучше слышать. — Кто был… там?..
— Все, — ответил Пятый. — Мы с тобой. И Айкис. Только в стороне от вас. Вспомнил?
— Да... Дзеди...
— Что?
— Я... хотел...
— Я всё знаю. Спи, рыжий, тебе нельзя сейчас говорить, — Пятый посмотрел на медсестру, словно спрашивая совета — что же делать? Как остановить этого дурака, чтобы он не навредил сам себе?
— Вот я сейчас пойду к врачам, — с угрозой в голосе сказала Надежда Михайловна, — и попрошу, чтобы тебе капельницу поставили. И будешь мучаться лежать, как вчера — ни пошевелиться, ни подвинуться. Понял?
Лин, не смотря на то, что был сам не прочь пошутить, всегда был очень доверчивым. А теперь, когда он находился в столь плачевном состоянии, он верил вообще всем подряд. Всерьёз опасаясь, что медсестра выполнит свою угрозу, он закрыл глаза и мгновенно уснул — и от страха перед капельницей, и из-за того, что глаза слипались а голова кружилась.
— Выберется он, как мне кажется, — сказала медсестра.
— Почему вы так уверены? — спросил Пятый.
— Глаза у него хорошие стали. Ясные, осмысленные. А были плохие совсем. Там уже муть стояла, я много раз такое видела. Редко кто с ясными глазами умирает, уж поверь мне.
— Но умирает всё-таки?
— Я же сказала тебе — редко. Ой, доведёшь ты меня, чует моё сердце, — вздохнула медсестра. — Выживете он, сколько повторять можно одно и тоже?
— Всё, молчу, — примирительно ответил Пятый. — Поставить вам чаю?
— Поставь, — согласилась она. — Сам-то будешь?
***
— Надя, а куда этот пошёл? — Лукич стоял на пороге.
— Курить я его отпустила. Всё бегает, курит. Каждые полчаса, а то и чаще.
— Не спал?
— И не думал даже.
— А этот? — Лукич кивнул на Лина.
— Спит и пьёт. Вроде пока ничего, держится. Экссудат выходит, дренаж я бы пока не снимала.
— Смеёшься — «не снимала»?! Да его недели через три, не раньше, можно снять будет. Да и то, если... сама понимаешь. Почки как?
— Боится теперь. Больно очень. И стесняется меня, дурак. Катетером только и справляемся.
— Надо пробовать кормить. Был бы он не такой слабый, я бы ещё сутки его голодом поморил. Но тут, сама понимаешь, выхода нет. Рискованно, а что делать.
— Чего делать? Кормить. Дай Бог, если двадцать пять кило всего весит. Кости и кожа. На капельницах мы его не вытянем. Мы по нулевой, послеоперационной. Авось получится, — Надежда Михайловна подсела к Лину и тихонько потрепала его по волосам. — Эй, сынок!.. Просыпайся, давай... Сейчас мы его спросим, Алексей Лукич, — сказала она. — Эй, милый... да я это, я... Тётя Надя... ты кушать хочешь?
Лин её не понял. Он ещё до конца не проснулся, и всё никак не мог сообразить — кто его разбудил, и что от него хотят.
— Надь, ты погоди, дай ему маленько очухаться. Он ещё дурной со сна. Сейчас отойдёт — и спросим. А пока попить ему принеси. Сколько за раз даёте?
— Три ложки. Он ещё просит, но нельзя, ты же сам дозу назначал. Смотри, вроде проснулся.
— Лин, ты есть хочешь? — Лукич присел на краешек кровати. Лин на секунду прислушался к своим ощущениям, а затем с сомнением поглядел на врача. — Скорее всего, не хочешь, — ответил за него Лукич, — но начинать надо. А то помрёшь. Про то, что ты худой, знаешь?
Лин кивнул.
— Жить хочешь?
Лин опять кивнул.
— Говорить больно?
— Да... сухо во рту... Алексей Лукич...
— Что, милый?
— Пятый не спит... совсем...
— Молчать! Всё, не продолжай, я понял. Вот пока ты есть не начнёшь, он спать не ляжет, — Лукич вовсю делал за спиной знаки Надежде Михайловне, мол иди, перехватывай того остолопа, который курит. Та поняла и потихонечку вышла в коридор.
— Лин, ты сейчас попьёшь, потом отдохнёшь ещё капельку, а потом попробуешь поесть. Совсем немножко, ладно? Чайную ложку сможешь осилить — и то хорошо будет.
— А вы... меня... больше резать... не будете?..
— Ну что ты несёшь, право слово! Ну кому надо тебя резать?! Совсем на голову, по-моему, долбанутый. Всё, закрыта тема. Лучше скажи — болит сильно? Обезболить? Или потерпишь?
— Больно... но если надо... то потерплю...
— Кому это надо? Тебе, мне? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди. Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее?
— Сильнее ему не надо, — сказал вошедший Пятый. «Слава Богу, предупредила, — понял Алексей Лукич. — Успела. Теперь твоя очередь».
— А почему?
— Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу.
— Хорошо, уговорили... я попробую...
— Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость...
Пятый молча помогал Лукичу — подавал то, что тот просил, делал что-то. Но — на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином.
— Ну что? — спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. — Как ты?
— Пятый, у меня... рука болит... левая... — Лин жалобно посмотрел на Пятого. — Очень...
— Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу.
Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза.
— Так лучше? — спросил Пятый.
— Да... что бы я... без тебя... делал... — Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. — Пятый... я хотел спросить...
— Что?
— Долго мне... ещё... осталось так?..
— И даже не думай! Сказал тоже — «долго»! Пока не поправишься, — строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. — Сказали же, что ты...
— А если... болеть?.. Долго?..
— Я не знаю, — честно ответил Пятый. — Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что?
— Я устал... не хочу... мучаться...
— Ты эти разговоры прекрати! Устал! Помучаешься, не развалишься, — Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. — Рука прошла?
— Да, нормально... ты посидишь?..
— Да куда ж я денусь. Спи, горе моё!
— Я не привык... сидя спать...
«Может, она права? — подумал Пятый. — Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело... Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле... Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам — чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут».
Пятый просидел с Лином три часа — и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич.
— Что это ты делаешь? — спросил он, прикрывая дверь в коридор.
— Он жаловался, что рука болит, вот я и... — начал было Пятый.
— Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный.
— Капризничает он, — признался Пятый. — Всё ему не так.
— Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно — плохо. А придирается — значит, немножко ожил.
— Ему можно будет полежать? — спросил Пятый.
— Нет, отёк усилится. Ты пока пойди, покури, а мы его покормим и понаблюдаем, — Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. — Хочешь — полежи немножко.
— Не хочу, — Пятый поднялся со стула. — Когда мне возвращаться?
— Через часок-полтора. Сменишь нас.
***
Пятый вернулся в медпункт раньше, чем через час — волновался. Надежда Михайловна встретила его на пороге.
— Зачем пришёл так рано? — спросила она сварливо.
— Как он?
— Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?
— Он один?
— Лукич с ним сидит, караулит.
— Рвоты не было? — с тревогой спросил Пятый.
— Говорят тебе — не было. На всякий случай спазмалитик ему вкололи. Иди, отдыхай.
— Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, — Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась.
— Ладно, сиди. Только в комнату не лезь.
Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час.
— Сидишь? — спросила она.
Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги.
— Ну как? — спросил он.
— Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь.
Пятый отрицательно покачал головой.
***
На следующий день Лину стало получше. Он стал просить, чтобы в комнате выключили свет — мешает спать. Чтобы не ходили — от шума болит голова. Чтобы отвязали руку — опять затекает. Чтобы дали хоть немножко полежать. Чтобы... Всё кончилось тем, что Лукич прогнал Пятого прочь из медпункта и, немало не стесняясь, наорал на Лина так, что тот сразу сник.
Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого.
— Он что — в обморок там упал? — с интересом спросил Лукич.
— Нет. Но, по-моему, собирался, — Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. — Во частит, а! За сотню.
— Пятый, ты сколько суток на ногах? — спросил Лукич.
— Шесть, по-моему, — неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи.
— А не ел ты сколько?
— Не знаю... столько же, наверное. А что?
— А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому...
— Что поэтому?
— Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял?
— Я не хочу.
— Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально... не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал.
Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг — все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи... Только спать...
Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой.
— Грязный, как чёрт, — с осуждением сказал он. — Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти недолго.
Он подошёл к Лину.
— Что, довёл друга? — с упрёком спросил он. Лин промолчал. — Не стыдно?
— Я не хотел... — ответил Лин тихо. — Я...
— Я знаю, что ты не нарочно, — успокоил его Лукич.
— Да ничего... я же... вижу... что не прав... но...
— Успокойся. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется.
— У вас... одеяла для него... нет?.. — спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже — усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему — Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные — чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый — понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец.
— Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт.
— Он мне... не поверит... — Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. — Лучше вы...
— Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль.
— Сил нет... может, привязать?..
— Не выйдет. Боюсь я тебя трогать.
***
Пятого разбудили к ужину. Проснулся он с трудом, подниматься ему совершенно не хотелось, но Лукич заставил его встать, сходить в душевую для надсмотрщиков, помыться, переодеться в чистую одежду.
— Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, — ворчал он. — Так ведь это ещё и вредно! И вообще — как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам.
Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл — вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво — усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг.
— Совсем измучался, — заметила Надежда Михайловна. — Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу.
— А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете — истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём — почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса — уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился — до сих пор загадка.
— И наоборот бывало?
— А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности — то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому — на «трёшке» нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь — пусто. А Пятый... куда он денется. Отоспится.
— Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так?
— Так, — согласился Лукич. — Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы — просто прислуга при господах. Нам сказали — мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват... уволь.
— Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом.
— Братом? — удивился Лукич. — Это что-то новое. Он так и сказал — с братом?
— Не совсем. Это не важно.
— К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла?
— Хорошо. Мне-то что? Хоть про марсиан напишу.
— Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму — за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать.
— А мне показалось...
— Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь — как они ещё живы? Может, и правда Бог есть, и он им как-то помогает?.. Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но... Я расстроился, когда понял, что Лин не умрет.
— Почему?! — несказанно удивилась Надежда Михайловна.
— Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё — по кругу. Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для «трешки», пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте.
— Ну не надо, — успокаивающе сказала медсестра. — Всё образуется. Зачем так переживать-то, Лукич? Что сделано, то сделано.
— Может, и так.
***
Пятый проснулся посреди ночи. Его немного лихорадило, хотелось пить. Он сел на постели, зевнул, посмотрел на Лина (тот спокойно спал), потряс головой, отгоняя сон.
— Ты чего? — спросила медсестра. — Спи дальше.
— Курить хочется. Да и познабливает чего-то. Может, я зря поел?..
— Брось болтать глупости. А если курить хочется, то сходи по быстрому, я разрешаю. Лукич спит, я пока дежурю.
— Спасибо. Вы меня просто спасли. Вот только где взять сигарету?.. — в пространство спросил он. — На вахте, наверное, все спят...
— Давай я с тобой схожу, что ли, — проговорила Надежда Михайловна. — Как думаешь, не проснётся он за пять минут?
— Наверное, не проснётся, — с сомнением сказал Пятый.
— Ладно, мы скоренько. Пойдём.
Они встали у окна, Надежда Михайловна вытащила из кармана пачку «Явы», вынула сигарету для себя и протянула сигареты Пятому.
— Вы курите? — удивился Пятый. — Я и не думал.
— Нашёл тоже ангела небесного, — усмехнулась она. — Курю. Давно. С войны еще.
— Понятно, — Пятый повернулся к окну, посмотрел в холодную черноту за стёклами. — Мы, наверное, представляем собой жалкое зрелище, правда?
— Правда, — ответила она. Надежда Михайловна курила совсем не по-женски, держа сигарету огоньком в ладонь. — Но это, как мне кажется, не ваша заслуга. Я права?
— Нет, — коротко ответил Пятый.
— Знаешь, я хотела спросить кое-что. Вы с Лином говорили про ваш сон. Я запомнила одно слово — «арги». Хотела спросить — кто это такие?
— Для чего вам это нужно? — спросил Пятый.
— Честно?
— Если можно.
— Для отчёта, — вздохнула она. — Мы же каждый день пишем отчёты, если работаем с... прости, не могу сказать, но я... у меня спросят.
— Вы пишите на кассету или на бумаге? — спросил Пятый, мучительно вспоминая, какие ещё носители информации тут существуют. Но кроме бумаги и магнитной ленты ничего не вспомнил.
— Да Бог с тобой! Какие кассеты!.. Всё пишем. Говорят, бумага стерпит. Да что тут поделаешь? Положено. Мы люди подневольные.
— Жалко, — сказал Пятый. — Я-то думал, что мы тут одни такие. Давайте, пишите. Есть на чём?
— Я принесу. И Лина проверю заодно.
Она вернулась быстро, принесла несколько листов, шариковую ручку и планшет. Пятый всё ещё курил.
— Ну что там? — спросил он.
— Спит. Давай, диктуй.
— Так... Арги — крупные морские рептилии, хищники, могут выходить на сушу. Агрессивны, опасны для человека. Что ещё?
— Да хватит, наверное, — сказала Надежда Михайловна.
— Дайте, я посмотрю, — Пятый взял у неё листок, скользнул по нему взглядом. Потом поднял с подоконника ручку и приписал внизу листа: «С моих слов записано верно. Номер пять, «тим» номер восемь, предприятие номер три». Он писал крупными печатными буквами, немного странными — «е» перевёрнутое, гротескное, «л» и «м» имели непривычно вытянутые вверх добавления — палочки перед каждой буквой, соединенные с начальными штрихами. Надежда Михайловна с удивление посмотрела на эту приписку.
— Откуда ты это взял? — спросила она. — Я имею в виду форму.
— Я как-то побывал в отделении милиции, — ответил Пятый.
— Понятно.
— Там всё обошлось, — сказал Пятый. — К счастью. Я не ожидал, что я так легко отделаюсь.
Он прислонился виском к холодному стеклу, закусил губу. Надежда Михайловна смотрела на него с любопытством, изучая. Он это видел, но ему, вероятно, было всё равно. Кстати, ни он сам, ни Лин, не вызывали у Надежды Михайловны какого бы то ни было сочувствия. Они были слишком странными, всё, с её точки зрения, выдавало в них чужаков, но она по многолетней привычке выполняла свою работу, не сильно задумываясь о том, для кого или для чего это надо. Те слова, что она говорила для Лукича, были просто принятой формой для обозначения стандартного сочувствия, внешнего проявления, которое ничего в себе, по сути дела, не несло.
— Слушай, может стул тебе принести? — спросила она. — Посидел бы тут, покурил, почитал. Если не спиться.
— Не стоит, я сейчас пойду, — ответил Пятый. Поднял голову, поглядел на Надежду Михайловну. Тяжёлые волосы упали на глаза, он отвёл их ладонью, медленно, словно через силу. Странный. Непривычный. Поэтому — потенциально опасный. По крайней мере, ей так кажется. Смешная, ей Богу! Он посмотрел на приоткрытую дверь в комнату, на светлое пятно в тёмном коридоре, потом перевёл взгляд на медсестру. Зрачок, только что превратившийся в тоненькую щёлку, снова стал расширяться.
— И вы меня боитесь, — констатировал Пятый. — Почему?
— Да не боюсь я, — натянуто усмехнулась она. — Просто... как бы это сказать...
— Да что там, — Пятый снова отвернулся. — Вы не первая. Хоть отвращения не вызываю — и на том спасибо.
— Ты вёл себя... прямо как нормальный человек, понимаешь? — сказала она. — Я не раз видела, как люди переживают, когда у них такая же беда. Совсем, как они. А теперь, как другу твоему полегче стало...
— Мой друг — точно такой же, как я. Понимаете вы это? — Пятый отошёл от окна, с мольбой посмотрел на медсестру. — Я не хотел бы, чтобы между нами, хотя бы в эти дни, пока Лин... пока ему настолько плохо... чтобы между нами стояло это непонимание и неприятие. Я вас очень прошу — не принимайте преждевременных решений, не оценивайте нас так.
— Как? — спросила она.
— Как чужаков, способных на что-то плохое. Я понимаю, что выгляжу, с вашей точки зрения, несколько непривычно, но я в этом не виноват.
— Не переживай, хорошо? — медсестра уже овладела собой, собралась. Нет, в самом-то деле, может, он прав? Что ей показалось странным?.. Волосы? Ну да, густые очень, хорошие в принципе. Только прямые и чёрные, а она в юности приходила в восторг от вьющихся светлых. Глаза? Да, тут ничего не поделаешь — глаза сильно подкачали. Пугают. Чёрные, зрачок этот мерзкий. Как у кошки или у чёрта. Вот только мольба в этих страшных глазах — человеческая. И мука — тоже. И боль. Лицо? За такой худобой и не разберёшь, что там, в лице, не так. Кстати, у Лина это «что-то» тоже присутствует. Она вдруг поняла — что. Слишком скулы высокие. И нет этой мужской угловатости, грубости. А она не привыкла к таким лицам, почти бесполым — не поймёшь, мужик или баба, бороды-то у них нет... Вот, точно! Бороды не растут. Тоже неправильно. Много всего.
— Простите, — тихо сказал он. Опустил взгляд. Привычно, покорно. Плечи ссутулились, несколько прядей сильно поседевших волос снова скрыли лицо. — Я не хотел поднимать эту тему. Это случайность. Я пойду.
— Иди ложись спать, — попросила она. — Лукич рассердится.
— Он не узнает. Я хочу побыть один. Вы не возражаете?
— Возражаю, я же уже сказала. Пойдём, ладно?
— Хорошо, — согласился он. Опустил голову ещё ниже, схватился за подоконник, несколько раз глубоко вздохнул. — Простите... я сейчас...
— Идём.
***
Он проснулся днём, в окна медпункта светило яркой зимнее солнце. Проснулся — и понял, что совершенно не хочет вставать. Словно он не отдыхал ночью, а, напротив, провёл её в зале, таская ящики. Он как будто устал ещё больше. Пятый посмотрел на Лина. Возле того стояла Надежда Михайловна, она что-то собирала с тумбочки, Пятый не видел — что. Лукич сидел на стуле у стола и что-то быстро записывал в большую тетрадь в унылом коричневом переплёте.
— Алексей Лукич, — позвал Пятый, — мне вставать?
— Проснулся? — Лукич закрыл тетрадь, подошёл к Пятому. — Как спал-то?
— Неважно, — признался Пятый. — Устал ещё больше, чем было...
— Реакция, — ответил Лукич, пожав плечами. — Полежи ещё, если хочешь.
— Я не знаю... А как Лин? Если он без меня, то...
— То всё лучше, чем с тобой. И не выпендривается, и ест хорошо. Надя, как там? Поел?
— Всё до крошки. Лин, вон смотри, Пятый проснулся, — позвала Надежда Михайловна. — Как думаешь — вставать ему, или ещё полежать?
— Пусть лежит... Пятый... — позвал Лин. Пятый сел на постели, с тревогой посмотрел на друга. — Не спишь?
— Нет. Я сейчас, Лин, сейчас встану и...
— Не надо... отдыхай... пожалуйста... — попросил Лин. — Алексей Лукич... вы посмотрите, на кого... он похож... не разрешайте ему...
— На кого похож, — проворчал Лукич. — Так смерть на трансформаторной будке рисуют, вот на что похож. Всё, Пятый. Это вопрос решённый. Сегодня ты лежишь.
Два раза предлагать не пришлось — Пятый обессилено опустился на подушку и закрыл глаза. Через минуту он уже спал.
— Зачем он так... себя довёл... — прошептал Лин. — Если бы я... мог... хоть как-то...
— Рыжий, ты не по делу думаешь, — с упрёком сказал Лукич. — Ты бы придумал, как нам его сутки в кровати удержать — это было бы дело. А то... казниться-то и плакаться любой может. Мысли есть?
— Нет... пока нет... я постараюсь... — Лин поморщился, вздохнул. — Попробую.
— Ты пока тоже поспи, а то через час приедет Гершелевич. И будут тебя мурыжить часа два, не меньше. Правда, есть и хорошие моменты. К примеру, трубку могут снять. По крайней мере, я считаю, что можно.
— Господи... какую?.. — с надеждой спросил Лин.
— Канюлю. Хоть говорить сможешь получше.
— А шунт?..
— А шунт нельзя. И про то, что полежать охота, тоже можешь не заикаться. Терпи. Вены тоже пока плохие, поэтому катетер оставят.
— Катетер... это нормально... больно немного... но терпимо... вот шунт...
— Ты дурной, что ли? Повторяю — нельзя.
...Сменная бригада приехала через полтора часа. Эдуард Гершелевич первым делом осмотрел Пятого, сказал, что с такими симптомами впору везти на базу, и что нечего было распускать — сами виноваты. Сильнейшее переутомление, нервный срыв, голодовка. Со всеми проистекающими оттуда последствиями. В общем, ни о каких «вставать» и речи не может идти — опасно. Лежать, спать, если проснётся — кормить понемножку, желательно — тоже лёжа.
— А это почему? — удивился Лукич.
— Сердце не выдержит. Чуть перегрузишь — и привет. Ты ему сейчас «буку» покажешь или наорёшь на него — ему этого хватит. Понял?
— И долго ему лежать?
— Хорошо бы недельку. Но минимум — три дня. И вот ещё что, Лукич. Постарайся впредь не позволять ему загонять себя до такой степени. Он это умеет очень хорошо, просто мастерски умеет, не спорю, но... Я понимаю, что тут некому следить было, что все были сильно заняты Лином. Что постоянного фельдшера пока что нет. Что вы все тоже устали. Но если он помрёт у вас на глазах от переутомления — это вам, да и мне, с рук просто так не сойдёт. Это — приговор. Последи.
— Постарайся найти сюда фельдшера. Иначе твой прогноз, Эдик, и впрямь может сбыться. Только не с моим участием, а...
— Я тебя понял. Ищем, но ты сам знаешь — кого попало не возьмут. Проверяю ту бабёнку, что сейчас сидит на первом с тобой, но ей до этой работы — как от земли до неба.
— Валя?.. — с сомнением протянул Лукич. — А что?.. Она бы справилась. Вполне потянула бы. Я буду её рекомендовать.
— Смотри, у себя от сердца отрываешь, — пожал плечами Эдуард Гершелевич. — Впрочем, как бы то ни было, до того, как тут появится свой фельдшер пройдёт как минимум год. И этот год надо выдержать. Желательно без эксцессов. Понятно?
— Понятно. Сердечное ему колоть?
— Коли конечно. И витамины коли. И транквилизаторы, чтобы сильно не рыпался. Пошли, посмотрим, как там рыжий. Заскучал, небось...
Лин встретил их улыбкой, правда она получалась пока немного жалкая, но всё лучше, чем ничего. Эдуард Гершелевич улыбнулся в ответ, присел на край кровати.
— Как дела? — спросил он. — Ожил?
Лин кивнул.
— Это хорошо. Боялись мы, дружок. Ты так больше не делай, не пугай нас.
— А что... я сделал?.. — не понял Лин.
— Помирать ты собрался. Постарайся впредь не попадаться. Ни мне, ни Лукичу. На этот раз пронесло, слава Богу.
— Хорошо.
— Так, ладно. Лирику оставим на «после чая». Лукич, что ты хотел предложить?
— Давай канюлю снимем. Он замучался с ней совсем. Пожалей человека.
— Жалей тут вас всех... надоели! Ладно. Готовь заморозку, а я пока шовный достану.
Через двадцать минут Лину наложили на шею последний шов, и Эдуард Гершелевич отправился мыть руки. Алексей Лукич забинтовал Лину горло и спросил:
— Доволен?
Лин кивнул — говорить пока что было нельзя. Показал глазами на шунт, с мольбой посмотрел на Лукича.
— Эдик, — позвал тот. — Он ещё про шунт много всего приятного говорил.
— Рыжий, и не мечтай, — отрезал старый хирург. — Ещё две недели.
Лин тихонько застонал сквозь стиснутые зубы.
— Понимаю. Но ничем помочь не могу. Терпи.
— Что я и говорил, — заметил Лукич. — А он не верил.
— Он хороший, но настырный... Всё будет в порядке, Лин. Я тебе обещаю.
***
Пятый проснулся уже под вечер. Он всё ещё чувствовал себя неважно, но по сравнению с тем, что было днём, ему стало полегче. Присел на постели, поёжился — под одеялом было тепло, а когда вылез из-под него — стало зябко и неуютно. Осмотрелся по сторонам. Ни Лукича, ни Надежды Михайловны. Вообще никого, кроме мирно спящего Лина. А что это у него с шеей такое? Трубку вынули, догадался Пятый. Слава Богу.
Он встал с кровати, натянул штаны, одел балахон. Подошёл к Лину, сел рядом с ним на стул, дотронулся до руки, поправил сползшие подушки. Руки у Лина были тёплыми. Он хорошо дышал, ровно, спокойно. Выбрался. Господи, спасибо тебе... спасибо от недостойного. Спасибо за то, что не дал перейти ту грань, за которой уже ничего не имеет значения — ни раны, ни голод, ни усталость. Если бы Лин умер, для Пятого исчезло бы всё, что он знал. И некому бы было напомнить о том, что было раньше. Спасибо, Господи. Не отнял, простил. На этот раз простил...
Пятый глубоко вздохнул, встал со стула и вышел из комнаты. И тут же его поймал Володя, врач из второй бригады.
— Ты куда? — с ужасом в голосе спросил он.
— Я? — удивился Пятый. — Простите, но... я должен докладывать о каждом шаге, что ли?
— Должен. Куда тебя понесло?
— Вообще-то в туалет, — шепотом сказал Пятый. — Я не могу понять — что тут такого? Почему...
— Немедленно в постель!
— Да вы что — с ума тут все посходили, что ли? — Пятый покрутил пальцем у виска. — Я что — не имею права...
— Тебя утром хотели везти на базу, об этом ты знаешь?
— Это ещё почему?
— Потому, что Эдуард тебя посмотрел и сказал, что ты еле живой. Тебе полагается лежать в лёжку трое суток.
— Но при чём тут...
— Пошли обратно.
— Уйдите с дороги!
— Хорошо, пошли. Только вместе со мной и потихонечку, — согласился Володя. — Если тебе меня не жалко, то пошли.
— Чем он это мотивировал? — спросил Пятый по дороге. Идти и в самом деле было тяжеловато, но не настолько тяжело, как это бывало с «тиме» или в зале. Вполне терпимо.
— Он сказал, что ты переутомился, и что если тебя не прикрутить на трое суток к койке ремнями, ты можешь отдать концы. Про стресс говорил. И про недоедание. И вообще, мы обратно сегодня пойдём?
— Минуту подождите. А то мы с вашим темпом, Володя, дойти никак не можем, — со вздохом сказал Пятый. Его раздражало общество врача, но послать его куда подальше Пятый не мог. Из-за Лина. — Подождите минутку.
Володя отстал только тогда, когда Пятый снова лёг на койку. Лин к тому времени проснулся и молча наблюдал за происходящим.
— Пятый, поесть тебе принести? — спросил Володя. — Ужин сегодня хороший, мы-то все поели, а ты проспал. Там твоя порция дожидается.
— Я мог бы и сам пойти и поесть, — спокойно сказал Пятый. — Я чувствую себя совершенно нормально. Правда.
— Вы не верьте... — тихо сказал Лин. — Сказали, чтобы он лежал... Врачи же лучше знают?..
— Согласен. Пятый, пойми, это — для твоего же блага. Тебе же не зла желают, а только хорошего.
— Я понимаю, — ответил Пятый. — Только лежать мне совершенно не хочется.
— А как же, — вздохнул врач. — Только это распоряжение не я отдавал. Потом сам со стариками разбирайся.
— Я разберусь, — пообещал Пятый. Он лёг на кровать поверх одеяла и с вызовом посмотрел на врача. — Устраивает?
— Нет, — ответил тот. — Так не положено.
— Могу перевернуться на какую-нибудь другую сторону.
Лин тихо засмеялся.
— Что вам не нравится? — спросил Пятый. — Я лежу, никуда идти не собираюсь. Опять что-то не так?
— Пятый, ну хватит, — попросил Володя. — Ты для кого этот цирк устраиваешь? Для меня? Так мне он не нужен.
— Для Лина, — пояснил Пятый. — Ему полезно немного поразвлечься. А то заскучает ещё ненароком — что я потом буду делать?..
— Не дадут ему поскучать, — ответил врач. — Его скоро возьмут в оборот, вот увидишь.
***
— Может, не стоит? — с тревогой спросил Пятый Эдуарда Гершелевича. — Это же тяжело — ехать. А вдруг...
— Замолчи и послушай, — приказал тот. — Оперировали его десять суток назад. Мы просто обязаны проверить, что там и как. Так что не возражай.
— Но...
— Без «но», — отрезал старый хирург. — Нельзя же столько времени прибывать в неведении. Тем более, что это не так долго, как тебе может показаться. А тебе ехать нельзя ни в коем случае — я всё ещё побаиваюсь за тебя. То есть с сердцем у тебя всё почти нормально, но вот с нервами... Так что сиди тут.
...Этот разговор происходил в коридоре перед медпунктом, в некотором отдалении от двери — чтобы не слышал Лин. Оба старика — и Алексей Лукич, и Эдуард Гершелевич — сошлись на том, что Лина нужно свозить на рентген. На первое предприятие, благо там была установка. Не прозванивая на «трёшку» они вызвали из города рентгенолога, а сами поехали за Лином. И наткнулись на препятствие — Пятый был категорически против поездки.
— Я не понимаю, зачем вам это нужно. То есть, не зачем вам это нужно вообще, а зачем вам это нужно сейчас, — сказал Пятый под конец разговора. Он явно сдался, но всё же пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему. Лин воспринял идею хотя и насторожено, но всё же более спокойно, чем Пятый.
— Сиди тут, — приказал Лукич Пятому. — Никуда мы не пропадём, не волнуйся. И с Лином ничего плохого не случится. Подумаешь, снимки сделать, велика важность. В конце-то концов, его этот шунт довёл уже по самое не могу. Может, его скоро можно будет снять.
После того, как они уехали, Пятый встал на бессрочную вахту подле окна. Он волновался с каждым часом всё больше и больше. Ему всё не нравилось — и то, что Лина, которому всё ещё нельзя было лежать, вынесли на стуле; и что они взяли с собой только два одеяла; и что их всё ещё нет, а прошло уже почти четыре часа, и что...
Наконец, когда Пятый уже стал потихонечку собираться биться головой о стену, на дороге показался «УАЗ». Который ехал очень-очень медленно. Пятый бросился вниз, остановился у проходной (его бы всё равно не пропустили, а рисковать и выходить принятым у него и у Лина способом, он не хотел), до боли сжал кулаки и прислушался.
— Уже почти пришли... ну потерпи, рыжий... хватит, я сказал!
Дверь открылась. Двое охранников тащили стул, на котором, опустив низко голову, сидел Лин, затем вошли врачи.
— Ребят, не уроните, — попросил Лукич. — Наверх, в медпункт... Пятый, ты здесь?
— Да.
— Пока они ждут лифт, пойди, поправь постель, — распорядился Лукич. — Эдик, это что-то!.. Ты согласен?
— Лёша, не травите мине душу, как говорят в Одессе, — сквозь смех ответил Эдуард Гершелевич. — Нонсенс, право слово...
— Что случилось? — спросил Пятый, останавливаясь.
— Иди, стели, — поморщился Лукич. — Потом расскажем.
Когда Лина, наконец, устроили, Пятый подошёл к нему, спросил:
— Лин, ну как?..
Лин посмотрел на Пятого, взгляд его был совершенно измученным, губы потрескались и пересохли, их обметало лихорадкой.
— Кошмар... — прошептал Лин. — Если бы я знал...
— Попить принести? — спросил Пятый. Лин кивнул.
— Никаких «попить», — отрезал Лукич. — Пить и есть — после уколов. И не раньше, чем через час.
— Так что случилось? — спросил Пятый.
— Да ничего особенного поначалу. Приехали. Ну, тоже конечно, не сахар, но ничего. А потом!.. Как всегда у нас: то плёнки нет, то снимок не вышел, то аппарат барахлит. Рыжий уже подустал, а прилечь, ну, не прилечь, а присесть нормально, так, чтобы кровать или кушетка была, просто негде. Сам на столе ночую. Пока ждали, пока снимки сохли, пока смотрели, устал ещё сильнее. Так, Лин?
— Так, — ответил Лин. — Я же не...
— Я так и понял. Ну и вот. После того, как всё это кончилось, мы поехали сюда. И по дороге Лина пробрало.
— В смысле? — не понял Пятый.
— Он стал стонать на каждой кочке и рытвине. Причём с каждой ямой громкость потихонечку повышал. Водитель наш сегодняшней, Серёжка, парень добрый, совесть у него есть. Стал он нашего Лина жалеть. А пожалеть он мог одним только способом — ехать помедленнее. Так мы и ехали — где двадцать пять километров в час, где тридцать. И вместо получаса мы тащились полтора.
Пятый покачал головой и посмотрел на Лина. С тревогой.
— Лин, ты как сейчас? — спросил он.
— Да уже получше, — ответил тот. — Только очень... хочется пить... я же весь день... не пил... ну дайте... хоть чай...
— Хорошо, сейчас дадим, — смилостивился Лукич. — Не тошнит тебя?
— Нет... — Лин посмотрел на Пятого умоляющим взглядом. — Я же говорил, что... не тошнит...
— Алексей Лукич, что там на снимках? — поинтересовался Пятый. Он сел рядом с Лином на кровать и отдал тому чашку с холодным чаем. Руки Лина слушались неважно, так что чашку приходилось придерживать.
— Да всё ничего. Могло бы быть лучше, но, учитывая его общее состояние — вполне нормально.
— Слава Богу, — Пятый взял у Лина кружку, поставил её на тумбочку. — Я боялся, чего скрывать. Расскажите подробней.
— Я сомневаюсь, что ты поймёшь, — промямлил Эдуард Гершелевич. — По крайней мере, шунт снимать ещё рано. Плеврит — нехорошая штука. Понимаешь, Пятый?
— Понимаю, — ответил Пятый. — Что с отёком?
— Почти прошёл. Но я бы не рекомендовал пока лежать, много пить. Мы попробуем повторить курс антибиотиков, сменим препарат. Помнишь, тебе тоже меняли?
— Помню, конечно. У меня память хорошая.
— Заживление идёт хорошо, швы снимем скоро. Да больше и рассказывать-то не о чем. Лин!
— Да...
— С завтрашнего дня будешь пробовать садиться без опоры. Готовься к тому, чтобы начинать вставать. Залёживаться вредно, и так уже пролежни появились.
— А как я буду... ходить с шунтом?..
— А так же, как другие ходят, — отрезал Лукич. — Ничего в этом страшного нет. Теперь поспи часок, а потом поужинаешь. Пойдёт? — Лин кивнул. — Пятый, ты тут побудешь?
— Побуду, — ответил Пятый. — Я как раз об этом хотел попросить.
— Ну и славно. Пойдём, Эдик, кофейком побалуемся.
Они вышли. Пятый снова подсел к Лину. Спросил:
— Устал сильно?
— Очень... У меня всё болит... и холодно... я бы лучше... умер... чем всё это... терпеть... — прошептал Лин.
— Ты сам слышишь, что говоришь? — спросил Пятый, набрасывая на Лина второе одеяло. — Слова-то какие: «болит», «холодно», «терпеть». Если ты чувствуешь боль и холод, если ты можешь... или не можешь их терпеть — это значит, что ты живой. Это очень много, уж поверь мне.
— Почему?..
— Хотя бы потому, что я влипал несколько чаще, чем ты, — ответил Пятый. — И ещё. Зачем ты так себя повёл в дороге?
— Как?..
— Зачем ты стал ныть? — удивился Пятый. — Неужели трудно было потерпеть? Я не верю, что...
Лин судорожно вздохнул и отвернулся, чтобы Пятый не видел, что он помимо воли плачет. Ему хорошо говорить!.. А попробовал бы он просидеть десять дней подряд, с этой кривой железкой, торчащей из бока, с швом, который постоянно зудит, с болью в разрезанной шее... А потом бы говорил. Ему легко...
— Лин, не надо, — попросил Пятый. — Я был не прав, прости. Хочешь ещё чаю?
— Нет... — ответил Лин. — Я спать хочу...я устал...
— Лин, прости меня, — Пятый поставил стул рядом с кроватью, сел. Погладил Лина по худому острому плечу, поплотнее укутал одеялом. — Ты согрелся?
— Да... немного... — Лин повернулся к Пятому и сказал: — Я — не ты... я не могу... так терпеть... молча... то есть... не всегда... могу... Я сорвался... мне показалось, что... они нарочно... выбрали такую... плохую дорогу...
— Ты же знаешь, что это не так.
— Тогда мне было... проще думать... что это так... я сам себя... оправдывал... понимаешь, о чём я?..
— Понимаю, — ответил Пятый. — Я знаю, что так делать просто нельзя. Что это — не выход. Тебе нужно отдохнуть, поспать, потом поужинать — и ты сам поймёшь, что это просто была минутная слабость. Что ты на самом деле не такой.
— Не оправдывай... меня... — попросил Лин. — Я и так... знаю...
— Хорошо, не буду, — пообещал Пятый. — И ругаться не буду, и оправдывать. Я тоже немного полежу, за компанию. Хорошо? Или посидеть с тобой?
— Посиди... за компанию... потому что полежать... за компанию... не получится... из-за шунта... чтоб его...
— Хватит, Лин. Отдыхай.
***
Шунт Лину сняли через шесть дней. А ещё через день ему наконец-то разрешили лежать. Оказывается, для счастья нужно совсем немного — вынуть из бока железку и убрать две лишние подушки. Лин после всех манипуляций проспал почти сутки, ему было наплевать и на уговоры Лукича, что надо вставать, и на просьбы Пятого поесть. Он лежал — и это оказалось счастьем. На вторые сутки за Лина взялись Лукич и Пятый, которые решили объединить усилия.
— Нет, это просто какой-то подлец! До чего упрямый, а! — возмущался Лукич. — Надо было оставить этот шунт ещё на месяц!..
— Лин, у тебя совесть есть? — спрашивал Пятый.
— Да иди ты... — вяло огрызался Лин и натягивал одеяло на голову.
— Лин, перевернись на спину, мне надо...
— Не хочу!.. Отстаньте от меня...
— Лин, мне надо снять швы, — строго сказал Лукич.
— Завтра...
— Нет, сейчас! Я тоже упрямый, — Лукич сдёрнул с Лина одеяло и силой перевернул на спину. — И не рыпайся!
— Да что вы все — с ума посходили!.. Не трогайте!..
— Лин, заткнись, — ласково попросил Пятый. — Лежи и молчи.
— Я же сказал, что... ой! Больно же!..
— Терпи. Пятый, пойди и позови кого-нибудь на подмогу.
— Зачем?
— Держать этого идиота.
— Я сам могу, — Пятый подошёл к Лину и так на того глянул, что Лин сразу притих. — Пойдёт?
— Пойдёт. Так и стой. Я скоро всё сделаю, рыжий. Осталось немного. Да, накладывать эти швы — процесс гораздо более трудоёмкий и долгий, чем их снимать... всё. Свободен. Можешь спать дальше.
— Я теперь не хочу, — ответил Лин, садясь. За последние дни ему существенно полегчало. Ходить он, правда, ещё не мог. А вот сидеть получалось очень даже ничего. — Пятый, помоги добраться до стула.
— Зачем? — спросил Лукич.
— Сидеть у окна и считать ворон, — зло ответил Лин. — Зачем ещё? Что тут можно делать?
Лин скучал и ничего не предпринимал, чтобы это как-то скрыть. Он, в отличии от Пятого, никогда не был сдержанным. А после болезни он стал ещё более раздражительным и вспыльчивым, чем до неё. Конечно, это можно было понять. И простить. Если бы Лин, как таковой, был бы кому-нибудь, кроме Пятого, нужен. То есть нужен просто так, не для дела. Поэтому его поведение вызывало преимущественно не сочувствие, а возмущение. Лин в тайне мечтал вернуться поскорее в «тим», только бы не видеть этих надоевших лиц и не слушать упрёки. Даже в «тиме» было легче. Там, по крайней мере, не было этого постоянного осуждения. Там просто били. И всё.
— Лин, не надо пока тащиться к окну. Тебе полагается лежать два часа. После того, как снимают швы, нужно полежать, и только потом...
— Может, хватит? — едко спросил Лин. — Сколько можно...
— Это разговор ни о чём, — тихо произнёс Пятый. — И мы его прекратим.
***
Смеркалось. Погода испортилась, небо стали затягивать низкие облака. В окно бил ветер, не по зимнему тёплый, влажный. За окном уже не возможно было что-либо различить — всё заволокло тяжёлой мутной мглой...
— Пятый, я был не прав.
— Я знаю. И что с того?
— Прости.
— Хорошо, если ты считаешь себя виноватым, — Пятый стоял спиной к Лину и смотрел в окно. Как будто что-то решал для себя.
— Хочешь дёрнуть? — напрямую спросил Лин. Пятый кивнул, не оборачиваясь. — Зачем?
— Просто так.
— Может, не стоит? — Лин потихонечку поднялся на ноги и, морщась от боли в шве, поковылял к стулу, что стоял подле окна. — Нарвёшься.
— Ну и что? Я тоже устал от всего. И тоже хочу всё прекратить. Только я говорю об этом редко.
— Пятый, сколько лет прошло, а ты всё...
— Да, я о том же. Прошло... четырнадцать лет, Лин. Вернее, почти пятнадцать, — Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего — ни осуждения, ни раздражения. Усталость. — Я так долго не выдержу. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой — в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то...
— «Кто-то» — что? — не понял Лин.
— Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом — чинить. Как к людям. И всё... только это... жизнь бы получила смысл, понимаешь?
— Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?..
— Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице... и так же пусто, как в моей душе... Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо?
— Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?..
— Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче...
— Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем.
— Нет, можем! Я чувствую, как на меня действует этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое... Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я...
— Да что ты, — усмехнулся Лин. — Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то... глупости это всё. Действует!.. Это — как наркотик, дружок. Мы оба — уже не те, что были раньше. Мы — часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели... память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит.
— Лин, ты не понял, — Пятый говорил медленно, едва слышно. — Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я... я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри... да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне — кто я теперь?
— Никто, — ответил Лин. — Даже я не скажу.
— Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это — не идеи, не стимулы... даже не пресловутое становление... Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь?
— Я это тоже чувствую. Только... не вывернул, конечно... а словно бы вложил что-то внутрь души.
— Огонь, — прошептал Пятый.
— Да, — ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: — Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит...
— Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные.
— И что у тебя получилось? — с сарказмом спросил Лин. — Опять из-за глаз?
— Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут...
— Ну-ка, ну-ка, просвети.
— А тут — с чертями, ни много, ни мало.
— Да, великолепно, — печально вздохнул Лин. — Чего только о себе не узнаешь!.. Нет, это правда?
— Естественно, правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы — посланники дьявола, потом эти... как их?.. Забыл.
— Исчадия ада, — подсказал Лин.
— Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим.
— Класс какой! — Лин даже привстал от волнения. — А что ещё говорили?
— Это всё, что я услышал, — признался Пятый. — Я курил за углом, а они у окна трепались.
— Кто?..
— Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём.
— Брось, не бери в голову. Покоя... — Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. — Спать ляжешь?
— Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом.
— Опять про меня? — с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. — Не надоело?
— Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу, до стадии «Господи».
— Это ещё что такое?
— Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был — Господи, куда мы попали? Второй — Господи, что же нам делать? Третий будет — Господи, что же мы наделали? А последний — это уже не вопрос, а так... просто — Господи... И всё.
— Может, ты и прав, — заметил Лин. — Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли?
— Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я... я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так?
— Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало... — Лин был смущён.
— Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока — безрезультатно.
— Я тоже подумаю, — пообещал Лин. — Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, — добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. — Передашь?
— Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь... Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай...
— Я подумаю, Дзеди. А статус... его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню.
— Я её хорошо помню, а что толку?.. Система опознает истинный статус.
— Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.
*************************************************************************
Время
Если бы кто-нибудь спросил их тогда, что они чувствовали в те годы, когда жили на третьем предприятие, они бы ответили, что это похоже на омут, на водоворот, в который их затягивало, медленно и неотвратимо. Всё меньше света, всё глубже и темнее вода, всё холоднее и тише становится вокруг. Омут. Тишина и темнота. Но вот только спрашивать тогда было некому. И незачем.
Тем не менее, они жили. Сбегали, боролись, пытались как-то выплывать из этого огромного и страшного водоворота, но это было тщетно. Вода почти всегда оказывается сильнее людей, и люди сдаются, рано или поздно. Водоворот назывался «жизнь». Как ни странно, они учились правильно вести себя в этом водовороте. Побеги стали более удачными, не потому, что их плохо охраняли, а лишь по тому, что и Лин, и Пятый поняли, как и что надо делать. Конечно, не всё и не всегда проходило гладко. Бежали они по три-четыре раза в год, не стараясь как-то особенно подгадать время. Когда им становилось совсем невмоготу от голода и побоев, они выбирались с предприятия и шли в Москву, в один из подвалов, которые присмотрели себе для жилья. Летом им удавалось отдохнуть и подлечиться, зимой же они часто сами в скором времени возвращались обратно — холод гнал их назад, справляться с ним было трудно. Труднее, чем с потерей сил от постоянных избиений и унижений.
Пятый помнит это всё по сей день с той же ясностью, как будто это происходило вчера. Но вспоминать не любит. Это можно понять.
...выйти было необходимо. Подонки из смены ранили Лина, когда они проходили верхний пост. Пятый тащил истекающего кровью друга на своих плечах десять километров, потом сумел залезть вместе с Лином в кузов какого-то грузовика. До Москвы они доехали только глубокой ночью. Лину стало совсем плохо, Пятый потом выхаживал его дней десять, не меньше. А после приехали надсмотрщики, которые вычислили подвал, избили их обоих и отвезли обратно на предприятие...
...Летом они вышли очень хорошо, чисто, без крови, без побоев, и целый месяц шлялись по городу — чтоб не поймали невзначай. За этот месяц они сумели отоспаться на полгода вперёд. Хороший был побег, да и лето то было хорошим — не таким жарким, как следующее...
...а следующее лето принесло с собой страшную жару — горели леса, от постоянного сухого зноя листья деревьев приобрели к середине июля грязновато-бурую окраску. С попутками им не повезло, и пока они дошли до города, им стало совсем уж хреново. Особенно Лину. Он еле шёл и на подходе к подъезду стал всё чаще и чаще спотыкаться. Пятый твёрдо взял его за локоть, с тревогой отметив, что рука Лина стала очень горячей. Как только они вошли в подвал, Лин потерял сознание и очнулся лишь через двое суток. В результате они провели в подвале лишние десять дней – и один, и другой в результате этой прогулки основательно перегрелись и потом долго болели.
...был этот дурацкий побег осенью, когда Лина поймали почти сразу, и Пятый в результате сбежал один, сбежал очень неудачно, да к тому же сильно простудился по дороге. Тем не менее, он не остался сидеть на одном месте, а целую неделю бродил по городу. Простудился ещё сильнее. Добывать деньги на еду сил не было. Прятаться — тоже. В полубреду он умудрился зайти в первый попавшийся подъезд, лёг возле почтовых ящиков и уснул. На него наткнулась какая-то девчонка. Толковая девчонка оказалась, что и говорить, хоть и маленькая. Шума не подняла, взрослых звать не стала. Сходила за аспирином в аптеку, благо та была близко, притащила откуда-то термос с чаем. Потом, через несколько дней (эти дни Пятый провёл на чердаке её дома, там было тепло и он довольно быстро поправился) она принесла Пятому деньги — рубля полтора мелкими монетками. Он попытался отказаться, но она чуть не расплакалась, и деньги он взял. В следующий побег он зашёл к ней домой, принёс три рубля. Её не было дома, поэтому он оставил деньги её матери...
...несколько побегов подряд им с Лином невероятно везло — никаких неприятностей... а потом Пятый понял, что их с Лином все эти побеги водили. Наблюдали за каждым шагом. «Я на это не согласен», — сказал Лин. «Я тоже», — ответил Пятый. И в следующий раз...
...они впервые угнали машину кого-то из надсмотрщиков. Это было смело. Это было глупо. Но это было единственным выходом. И они не просчитались. Всё получилось. Кроме завершения, не столь изящного, как начало операции. Лин уснул за рулем, и они на малой скорости слегка поцеловали дерево. Правда, кроме фары ничего не пострадало. И то хорошо. Машину они бросили у того самого моста, где в своё время оставили машину Лукича в первый свой побег...
...машины они стали угонять систематически, надсмотрщики избивали их за это страшным образом, но они всё равно продолжали угонять. Как одержимые. Потом кто-то из мужиков обратил внимание на то, что после побегов машины стали ездить как-то лучше. То есть никакого волшебства в этом, конечно, не было, просто Пятый стал пробовать немного доводить паршивые механизмы до ума, чтобы доехать до Москвы. Поняв, что Пятый чинит машины, надсмотрщики стали иногда, вместо того, чтобы тащить его или Лина в девятую, гнать их на улицу, на починку шаловливых «Жигулей». Пятый и Лин не возражали. Не потому, что их как-то привлекала починка машин, а лишь потому, что возражение было в данном случае смерти подобно. А потом...
...один раз им обоим крупно повезло — в своих блужданиях по городу они наткнулись на вокзал. Там в срочном порядке требовались грузчики. И они в течение каких-то трёх дней сумели заработать по пятьдесят рублей каждый. Это был праздник. Они отдыхали три недели, ели, когда им хотелось и что им хотелось, подолгу спали. И решили припрятать остатки денег на следующий побег...
...то, что они спрятали полгода назад деньги, им помогло, и очень. Вышли они плохо, оба были больны, да ещё и побег пришёлся на зиму, лютую и снежную. Без денег бы они пропали. А так, с деньгами, прожили в подвале почти две недели. Хоть отоспались тогда. И то хорошо.
***
Время шло. Так бывает всегда, хочется нам того или нет. Смешно, правда?.. Не очень?.. Что ж, каждый имеет право на собственные суждения или мысли. А как же. Вот только Пятый и Лин постепенно стали ощущать, что это их право постепенно начинает исчезать и растворяться. Менялись надсмотрщики, приходило и уходило в небытие какое-то начальство... им исполнилось по тридцать, они почти забыли про это, опомнились, когда их общий День рождения был давно позади. С каждым годом становилось одновременно и тяжелее, и легче. Тяжелее — потому, что прожитые в этом ужасе годы давили всё сильней и сильней. Легче — потому, что они привыкали. Человек может привыкнуть почти что ко всему. Даже к медленной смерти. Даже своей. А потом опять и опять приходили новые и новые надсмотрщики и «рабочие». И двигалось всё дальше и дальше время. Фактически, уже наше с вами время.
«Сизиф»
Пожалуй, стоит сказать о самом проекте «Сизиф». Некоторые, доселе неясные моменты стоило, вероятно прояснить и раньше, но им как-то не находилось места. Итак.
Проект «Сизиф» был запущен в 1963 году. Институт «Савино-4» ## провёл в то время беспрецедентную, не имеющую аналогов, разработку: учёными этого института была создана модель живого существа, обладавшая начатками интеллекта. Генетика в данной области была задействована далеко не в том объёме, в каком она используется сейчас при клонировании или в сельском хозяйстве, при создании генно модифицированных культур овощей.
Фактически, это была разработка небольшой группы биоинженеров, сумевшей добиться за очень короткий срок фантастических как для того времени, так и для нашего, результатов. Мало того, модели совершенствовались, их стали производить не штучно, а серийно, технология это позволяла.
Все подобные достижения невозможны без применения некоей немного отстоящей силы, в частности — Кинстрея, обратившего внимание на такую интересную область развития нашей науки. Кинстрей в то время уже обладал всеми нужными знаниями в данной области, но он тоже находился в процессе поиска, причем поиск носил весьма загадочный характер – большая часть группы Кинстрея не знала, чего именно добивается Орром, проводя подобные исследования, ведь о воссоздании, как о процессе, Кинстрей представление на тот момент имел.
Именно этим поиском на протяжении двадцати с лишним лет и занимались и наши учёные (те, что остались живы), и некоторое количество учёных Кинстрея. Наши, естественно, не знали, с кем они работают. Те, кто сумел догадаться, что дело нечисто, или погибали, или исчезали бесследно, не успев ничего рассказать. Попавшая на Землю компания оказалась в поле зрения рабочей группы Кинстрея, во главе которой и стоял Карздгаш Орром.
Долгое время оставалось непонятным, чего именно он добивался от оставшихся в живых. Общение явно не могло ни к чему привести, потому что ни Пятый, ни Лин ни при каких условиях не пошли бы с ним на контакт. И еще – очень долго никто не мог понять следующие вещи. Первое — упорство, с каким Орром держался за явно бесперспективных для него людей. Второе — прекращение развития данной области. И третье — резкое увеличение производства образцов модели 6/11, явно тупиковой. Складывается такое впечатление, что Орром в то время чего-то ждал, чего-то столь важного для себя, что стал отдавать противоречивые и странные приказы. Или что он чего-то боялся.
## Название изменено.
Прим. автора.
«Предприятия»
Стоит рассказать подробней о сети предприятий, созданных для испытания моделей. Сеть включала в себя девять предприятий, с первого по девятое, и комбинат. Каждое предприятие обслуживалось военизированной охраной и штатом надсмотрщиков. Теперь — подробней об архитектуре.
Здание предприятий (всех без исключения) строились в сильно заболоченной местности и имели систему шлюзов, позволявшую затопить подземные этажи меньше, чем за час. Надземных этажей было два, подземных этажей — четыре, на каждом из них базировалось по пять «тимов» — комнат для команд из десяти «рабочих», и по пять залов — помещений, где модели проходили испытания. Всего «тимов» на каждом предприятии двадцать, но считались они десятками — две десятки[2], первого уровня и второго. Например: «тим» номер семь, второй подземный этаж или первый уровень. Залы устроены очень интересно — очень длинные, шестьдесят метров, они имели наклонный пол, примерно пятнадцать градусов. В пол вмонтированы рельсы, по которым двигалась вагонетка с грузами — десятью ящиками по пятьдесят или по сто килограмм (в зависимости от вида испытаний).
Для надсмотрщиков на каждом этаже были предусмотрены каптёрки. Кроме лестниц имелся так же лифт, ходивший между вторым наземным и четвёртым подземным этажами. На лифте доставлялись в «тимы» новые «рабочие», часто ездили надсмотрщики, контролёры, кураторы. Обычно, если лифт работал, по лестницам предпочитали не ходить.
Ещё одной интересной конструктивной особенностью предприятий являлся четвёртый подземный этаж. Дело в том, что в своё время было рассчитано, что тела погибших рабочих дешевле всего утилизировать, не вывозя и кремируя, а отправляя прямиком в специальные бункеры с серной кислотой. Раз в три месяца кислоту обновляли. На бумаге это всё, конечно, выглядит пристойно и логично, но на практике процедура «утилизации органических отходов» выглядела пренеприятно. Утилизация происходила один раз в неделю — по пятницам. Тела рабочих, погибших за неделю, сносились к бункеру — вмонтированным в пол створкам, фельдшер (иногда — приезжающий, иногда — свой, постоянно работающий на данном предприятии) проводил освидетельствование. Трупы складывались на створки, куратор (чаще он, но иногда кто-то из надсмотрщиков) приводил в действие механизм, эти створки открывались и смыкались вновь.
Только при этом надо помнить о том, что рабочий мог, к примеру, погибнуть в воскресение или в понедельник и тело его до освидетельствования и утилизации могло неделю лежать в «тиме» или в зале. Представили? Вот то-то. Конечно, температура воздуха на нижних этажах предприятия и в жаркие дни выше пятнадцати градусов редко поднималась, а обычно была ещё ниже, но...
Не будем больше об этом.
***
«Рабочие»
Кто они такие и для чего они нужны? «Рабочими», или моделями, на предприятиях называли подопытные образцы различных серий, проходящие испытания. «Рабочих» производили в весьма и весьма больших количествах — от двух до десяти тысяч в серии. Если серия оказывалась удачной, то производство особей образцов могло происходить на протяжение нескольких лет, а количество особей в серии достигало двадцати тысяч экземпляров. Так, к примеру, произошло с серией 6/11. Её производство шло почти восемь лет.
Какие цели преследовали создатели «рабочих»? Наши, земные учёные, никогда толком не задавались этим вопросом, им было не до того. Конечно, и перед ними открывались тогда некие заманчивые перспективы, это бесспорно. Но вот кто чётко знал, чего хочет — так это группа Оррома. По официальной версии Кинстрею была нужна дешёвая, быстро возобновляемая (на случай потерь) рабочая сила. Причём не чёрнорабочие, а в достаточной мере продвинутые создания, способные выполнять сложные поручения, работать в горячих зонах, и пр., и т. п. На наше счастье тогда группе не удалось добиться успеха — «рабочие» получались, во-первых, фактически не разумными (понимали только ряд примитивных команд), а во-вторых — бессловесными. Репродуктивной функции они тоже были лишены. Тем не менее, то, что получалось, проходило испытания на выносливость и прочность — на тот случай, если придётся применять полученную информацию по этой модели на практике. Средний срок жизни модели составлял три месяца (в зависимости от тяжести и длительности испытаний), иногда наиболее удачные и выносливые экземпляры проживали и по полгода. Кстати сказать, сами экспериментаторы планировали срок жизни моделей на срок в пятнадцать-шестнадцать лет. Но испытания требовали максимальной отдачи, поэтому, вероятно, ни один из «рабочих» не прожил столько. Состав «тимов» пополнялся каждые три месяца.
«Тим» состоял из десяти «рабочих», и контролировался тремя надсмотрщиками, один из которых ведал в данном «тиме» документацией. Официально «тим» был закреплён за этим самым надсмотрщиком. К примеру, восьмой «тим» второго уровня, в котором находились Лин и Пятый, несколько лет подряд (почти все семидесятые годы) был закреплён за Никитой, потом им короткий срок (с семьдесят девятого по восьмидесятый) попал в подчинение Андрея, а затем перешёл к Юре (с восьмидесятого до восемьдесят шестого). Надсмотрщик ведал, прежде всего, документацией — каждый поступивший рабочий фиксировался в общем журнале «тима», а потом на него заводилась карточка, в которой указывались следующие данные:
*номер серии
*номер в «тиме»
*время прибытия «рабочего» на предприятие
*виды испытаний, сроки прохождения (таблица)
*время смерти
*причина смерти (причина смерти часто указывалась неверно, т. к. надсмотрщики иногда добивали «рабочих» — один больной «рабочий» сильно влияет и на работу «тима» в целом).
Каждому «рабочему» присваивался номер, состоявший из следующих позиций:
1. Номер предприятия (от 01 до 09)
2. Этаж (от 01 до 04)
3. Номер «тима» (от 01 до 10)
4. Номер в «тиме» (от 01 до 10, потом следовала точка)
5. Серия в эксперименте ( Х/Х )
Таким образом, полный номер того же Пятого был 030485.6/11, а Лина 030487.6/11 (последние цифры в данном случае были взяты лишь для отвода глаз, полная информация о пленниках находилась лишь у самого высокого начальства, простые надсмотрщики не имели к ней доступа).
Заполненные карточки, подписанные после проведённого освидетельствования фельдшером, отправлялись в отдел статистики.
Рабочий день в «тиме» длился двадцать часов, на отдых отводилось четыре часа в сутки. Кормили «рабочих» раз в двое суток неким подобием баланды — чаще всего перловкой с капустой. «Рабочие» пользоваться ложками не умели, ели из мисок, поставленных на пол ##. Доступ к воде «рабочим» давали лишь в определённые часы, три раза в сутки. Комнаты «тимов» имели в полу сливные отверстия, все отходы жизнедеятельности «рабочих» смывались (через день), а сами помещения раз в неделю хлорировались.
Надсмотрщики работали в режиме «сутки через двое». «Рабочий день» в «тиме» начинался с подъёма «тима», затем «рабочих» уводили в зал. Основные испытания проводились на выносливость — «рабочие» таскали стокилограммовые ящики из нижней части зала в верхнюю, затем грузили этими ящиками тележку, спускали её в нижнюю часть зала, и весь цикл повторялся заново. Так же проводились испытания на скорость, в этом случае стокилограммовые ящики заменялись пятидесятикилограммовыми. Эти два вида испытаний были основными, но кроме них существовали ещё и специфические испытания — работа без доступа к воде, работа при повышенной температуре в помещении (залы имели отдельную систему обогрева, не зависевшую от общей, которая просуществовала очень недолго) и т. д. Впрочем, подобного рода испытания проводились редко. Надсмотрщик был обязан следить за точностью выполнения команд, за слаженностью действий «рабочих», за соблюдением правил (к примеру, «рабочие» должны были укладывать свои ящики в тележку в соответствии со своими номерами в «тиме»). Провинившихся наказывали нещадно, каждый надсмотрщик имел на вооружении как минимум плётку, не говоря уж о личном оружии, положенном по уставу.
Нельзя сказать, что работа надсмотрщиков была лёгкой или приятной. Но можно справедливо заметить, что большинство надсмотрщиков были людьми не только ограниченными, но и весьма жестокими — не только к «рабочим», но и к себе подобным. Как уже говорилось раньше, надсмотрщиков чаще всего вербовали из отставных военных. Наибольшей популярностью пользовались афганцы, они и составляли примерно две трети контингента. Платили надсмотрщикам более чем хорошо — пятьсот рублей в месяц. Им предоставляли квартиры в Москве, обеспечивали транспортом. Естественно, что надсмотрщики, как и любой другой персонал предприятий проекта, были невыездными и давали подписку о неразглашении. По завершении серии экспериментов надсмотрщиков уничтожали, персонал «обновлялся» подобным образом раз в шесть-семь лет.
## Кстати, необходимость есть из миски без ложки впоследствии привело к очень странной паранойе – Пятый ворует ложки, где только возможно. По слухам, ложек у него коллекция. Только ни одна живая душа в мире не знает, где она хранится. (Прим. автора)
Мелочи
Теперь — коротко об одежде. Весь персонал (за исключением внешней охраны, так называемой охраны периметра) носил довольно странную форму — тёмно-бардового, почти чёрного цвета. Такая форма больше нигде не встречалась, только в системе предприятий. «Рабочие» носили балахоны и штаны свободного покроя, сшитые из бракованной ткани для армейской формы — цвета хаки. Ходили «рабочие» босяком, обувь для них не предусматривалась. Форма одевалась один единственный раз — чуть ли не в момент появления рабочего на свет, и не снималась до самого конца. Только уж если форма совсем истаскивалась, надсмотрщик имел право «рабочего» переодеть, для этой цели на каждом предприятии имелся свой склад с новыми балахонами и штанами. Форма «рабочих» была плохого качества, как и любая одноразовая вещь. Грубо сшитые штаны поддерживались продёрнутой через широкий шов на поясе верёвочкой или резинкой, балахоны были сшиты кое-как, они не имели ни переда, ни зада, швы этой одежды не обрабатывались, она со временем начинала лохматиться по краям — на рукавах, вороте. Что касается Лина и Пятого, то цвет хаки по сию пору приводит их в состояние нервной дрожи.
***
Время шло. Надсмотрщики сменяли друг друга, и те, новые, что приходили на эту работу и попадали в «тим» номер восемь второго уровня предприятия номер три, давали ещё одну подписку о неразглашении — относительно номеров «пять» и «семь». О которых на трёшке ходили легенды — что и не «рабочие» это вовсе. Что тому, кому они скажут то, что знают, сразу же дадут трёхкомнатную квартиру и тридцать тысяч рублей в придачу. Что эти двое — слуги дьявола, потому, что глаза у них — кошачьи, и что они хорошо видят в темноте из-за формы зрачка. Что они убегают, а потом приходят обратно, потому, что их держит на «трёшке» какая-то неведомая сила, которую ни надсмотрщики, ни руководство не могут понять. Что... Да мало ли что могут наболтать с пьяных глаз да со скуки люди? Много, как же. Не стоит тратить время на рассказ об этих потерянных и пустых годах, а стоит вынырнуть из этого временного водоворота году этак в восемьдесят первом.
И увидеть время.
**********************************************************************
ЧАСТЬ II
Валентина
— Ой, мама, роди меня обратно, — прошептала она. Уставившись в окно немигающим взглядом, она сидела на крохотной кухне и мучительно размышляла — что делать дальше? Этот риторический вопрос висел в воздухе уже не первый месяц. Валентина и Олег полгода назад вернулись с севера, где оба проработали больше, чем по десять лет, и поняли, что в Москве им делать нечего. Привыкшая к большим заработкам Валентина и думать не желала о том, чтобы идти санитаркой или медсестрой в поликлинику или больницу. Она была хорошим фельдшером. Там, в посёлке, неподалёку от Уренгоя фельдшер — царь и Бог. Идти обратно в служанки ей не хотелось. Они с мужем проедали свои накопления, купленная новая мебель не вмещалась в их крошечную однокомнатную квартиру, а очередь на машину растянулась аж на шесть лет. Валентина вдруг почувствовала, что она отвыкла от всей этой суеты, от постоянной нервотрёпки. Ну почему она, сильная, молодая (всего-то тридцать три года, самый сок!), красивая женщина вынуждена снова впихивать себя в какие-то рамки, забиваться в какие-то углы и страдать от полной неприкаянности? Что за идиотизм? Она достойна лучшего, она это знает, и она этого добьётся! Только вот как?..
Валентина посмотрела на свое отражение в оконном стекле. Хороша, нечего сказать! Фигура-то, слава Богу, пока ещё ничего, большого брюха Валентина наесть не успела. Полновата, конечно, но это не выглядит недостатком, скорее наоборот — полнота была приятной. Но лицо, одежда! Старая сиреневая мохеровая кофта, протёршаяся на локтях чуть ли не до дыр, шерстяная тёплая тёмно-серая юбка (одно хорошо, что тёплая, но вид — держите меня!), блузочка... Отвратительно! Как она мечтала, что, приехав обратно, первым делом пройдётся по магазинам и накупит себе всего-всего, самого хорошего! А по приезде выяснилось, что и в Москве магазины пустые, хоть шаром покати. «Вы на год опоздали, — сказала одна из подруг, — вот в восьмидесятом кое-чего было, к Олимпиаде подвезли. А теперь...» На год! Сказала тоже! Что год, что десять — всё едино. А с волосами что твориться! Ну что это за крысиный хвостик, скажите на милость! И как Олег терпит рядом с собой такую запущенную женушку?.. Впрочем, он ее любит, и ему, по большому счёту, всё равно. Но ей самой... Валентина тяжко вздохнула. Посмотрела на отражение своих серых, отчаянных глаз в оконном стекле и протянула руку по направлению к пачке «Примы», лежащей на подоконнике.
В прихожей зазвонил телефон, и Валентина нехотя потащилась брать трубку. Какая тоска!.. Сейчас опять начнутся опять дурацкие расспросы — устроилась или нет? Ой, бедная... ну ничего, иди к нам. У нас в детском саду... Ох уж эти подружки прежних лет!.. со своим дешёвым сочувствием.
— Аллё, — сказала она.
Знай она, что это разговор в корне изменит её дальнейшую жизнь, она бы, наверное, бросилась к телефону стрелой и запела бы в трубку «Осанну». Но большинство людей не умеет читать мыслей, поэтому Валентина по-прежнему продолжала пребывать в своей привычной тоске.
— Валечка, это Анна, — пропел голосок на том конце провода. — Ты как? Как дела?
— А никак, — ответила Валентина институтской приятельнице, с которой не виделась уже лет пятнадцать, подумав про себя: «Ещё одна жалельщица на мою голову», — так и сижу.
— Ещё не устроилась?
— Нет, — выдавила Валентина. Говорить не хотелось, хотелось курить.
— Вот и хорошо. У меня для тебя кое-что есть, — Валентина встрепенулась, — кое-что очень хорошее. Я тут кое-кому предложила твою кандидатуру...
— Кому? — заинтересовалась Валентина. — Ты-то сама где работаешь?
— Приедешь — расскажут, — загадочно пообещала подруга. — Не пожалеешь. Права возьми, авось пригодятся. И паспорт.
— Куда ехать-то? — с сомнением спросила Валентина. Тащиться за тридевять земель ей не хотелось — она ненавидела общественный транспорт. — Далеко? И когда?
— Рублёвское шоссе, — ответила Анна. — Где «Кремлёвка». Найдёшь?
— Постараюсь, — вздохнула Валентина. — А когда?
— Ты сейчас свободна?
— Я всегда свободна, — Валентина силилась дотянуться до карандаша и клочка бумаги, который она заприметила на тумбочке, — говори, куда там идти, записываю... ага... во сколько?.. Успею, не волнуйся.
***
Идти оказалось порядочно, и Валентина, чертыхаясь про себя, три раза прокляла эту Анкину затею с работой. Она промочила ноги, на сапогах, и так уже старых, стали проступать противные соляные белые пятна, и настроение у Валентины испортилось окончательно. С трудом найдя нужный административный корпус, она вошла внутрь, но тут же была остановлена дюжим воохровцем.
— Вы куда? — спросил он не особенно приветливо.
— Пропусти, холуй, — раздражённо сказала Валентина, — мне назначено.
— Ух ты! — усмехнулся охранник. — Строгая девушка. Ща, проверю. Фамилия?
Валентина назвалась. Охранник с минуту возил пальцем по журналу, а затем сказал:
— Проходите. Третий этаж, комната триста семь.
Валентина, высоко подняв голову, прошла мимо него и стала подниматься по лестнице. Коридор третьего этажа ей не понравился — темный, облезлый какой-то. Комнату она нашла почти сразу. Подошла к двери, которая выглядела ещё более противно, чем сам коридор — грязная, поцарапанная, сто раз крашенная — Валентина остановилась и попыталась хоть как-то привести в порядок свои мысли. Ну что за работу, если рассуждать здраво, ей могут предложить в такой дыре? Уборщицы? Приходящей медсестры? Сторожа? Валентина горько усмехнулась. А, где наша не пропадала! Всё равно терять ей было нечего. Она постучала, помедлила секунду, а затем без колебаний вошла — назначили, так назначили, торчать перед дверью она не намеренна.
— Вы пунктуальны, Валентина Николаевна, — сказал человек, стоящий лицом к окну, — минута в минуту.
— Стараемся, — не без иронии произнесла Валентина, — здравствуйте, Павел Васильевич.
— Анна Михайловна рекомендовала вас нам ещё около года назад, — мужчина отвернулся от окна и направился к столу, — как хорошего фельдшера... вы, кстати, почему бросили институт?
— Семейные обстоятельства, — отчеканила Валентина.
— А, понимаю, понимаю... Любовь, романтика, Север. Что ж, для молодых это неплохо, но вы — женщина, и, как я полагаю, любите комфорт. Ладно, оставим эту тему. Итак, у нас есть работа, которая вам подойдёт. Но прежде, просто для очистки совести — во-первых, ваша психика стабильна?
Валентина пожала плечами.
— Муж говорит, что я — бесчувственная чурка. В смысле — полено. Да и в моей медицинской карте, я думаю, всё написано.
— Хорошо. Далее. У вас сохранились в Москве подруги, друзья?
— Скорее, приятели. Им просто нет до меня никакого дела. Нас все забыли за эти десять лет. Жаль, конечно, но что поделаешь.
— Близкие?
— У меня — мама, у Олега — никого. Все умерли. Странные какие-то вы вопросы задаёте, — вдруг решилась на откровенность Валентина, — обычно бывают другие.
— Это уж наше дело, согласитесь. Условия такие: год испытательного срока, подписка о неразглашении, полная конфиденциальность. Для вас создадут легенду, поэтому врать почти не придётся. Поняли?
— Да что же это за работа такая? И причём тут фельдшер? А зарплата сколько?.. Простите, Павел Васильевич, но я ничего не могу понять, честно. Я-то вам зачем?
— Минута на размышление, — сказал тот, — время пошло.
Сердце у Валентины противно ёкало, она испугалась. Ещё бы! Столько всего, да так неожиданно... что всё это значит? Ну, Анка, ну, сучка... Хотя... В конце концов, смыться оттуда я всегда смогу, и никто мне не помешает.
— Хорошо, — сказала она, — я согласна.
— Тогда поехали, — поднимаясь, сказал тот. — Смотреть место работы, подписывать бумаги, знакомиться с начальником (вашим непосредственным) и получать машину.
Тут-то Валентина и села на стул.
— Что? — спросила она, едва шевеля губами.
— В счёт зарплаты, если угодно, — объяснил Павел Васильевич. — За пару лет вы запросто погасите кредит, если решите её выкупить. Но почти никто не выкупает — выгоднее оставлять на государстве, тем более, что каждые три года машину вам меняют. Вставайте, поехали.
— А куда? Разве не здесь?..
— За город. Тридцать километров по Варшавке. Поэтому мы и даём сотрудникам машины — кто-то же должен у нас работать. Автобусы туда не ходят.
— А откуда вы знаете... — начала Валентина, но Павел Васильевич её прервал.
— Мы о вас знаем всё, — просто сказал он. — Просто так к нам люди не приходят. В смысле, со стороны. Да и годятся нам далеко не все подряд. У нас свои, весьма жесткие, критерии отбора сотрудников, и, если человек нам не подошёл, он о нас просто не узнает. Вы прошли отбор — поэтому попали к нам. Поняли?
— Да, — Валентина поднялась со стула. — Я согласна и готова приступать. Хоть сейчас.
— Сейчас не нужно. Я вас свожу, вы осмотритесь, познакомитесь с Лукичём… отличный мужик наш Лукич, бывший военный хирург, машину заберёте. Кстати, синяя подойдёт?
— Синяя что? — не поняла Валентина.
— «Шестёрка», — объяснил Павел Васильевич, — такая, знаете ли... — он покрутил пальцами в воздухе. — Поехали, одним словом.
Это было странно. Валентина, в жизни своей никогда и никому не верившая, поверила этому человеку сразу. У неё даже мысли не возникло о каком бы то ни было обмане, её не смутила куча недомолвок и намёков. И она пошла следом за новым начальником, своим молчаливым согласием присягая ему на верность. Они ехали больше часа, зимние леса по сторонам дороги молчали им вслед, на землю спускались сумерки. Чёрная «Волга» с правительственными номерами шла плавно, бесшумно и быстро. Павел Васильевич сидел за рулём сам и Валентина видела, что езда доставляет ему удовольствие. Свернув, наконец, с основной дороги, они, уже медленнее, поехали по просёлку — узкой подсыпной дорожке, что вилась змейкой между осин и берёз, еле различимых в сумраке.
— Мы на месте, — сказал Павел Васильевич, когда заграждение и КПП остались позади, — пойдёмте. Нас ждут.
Валентина вышла вслед за ним из машины (Павел Васильевич, как истый джентльмен, сам закрыл за ней дверцу) и очутились у крыльца. Их действительно ждали. Навстречу им из дверей вышел пожилой седой мужчина, несколько простецкого, как отметила про себя Валентина, вида, в странноватой форме — такую форму Валентина видела впервые — вроде военная, но не зелёного или серого, как у милиции, а тёмно-бардового, почти чёрного цвета.
— Алексей Лукич, дорогой, заждались? — спросил Павел Васильевич, подходя ближе.
— Ну что вы, Павел Васильевич, как можно. Только заступил. На «трешку» ездил сегодня, опять там проблемы.
— Что такое? — из голоса Павла Васильевича исчезла слащавость и дружелюбие, словно это человек вдруг сбросил маску. — В чём дело?
— Я уже неоднократно говорил, — Алексей Лукич покосился на Валентину, которая старательно делала вид, что их разговор её нисколько не интересует, — что излишнее рвение отдельных сотрудников может привести к плачевным результатам. Что и произошло.
— И на этот раз?
— Если позволите, это потом. Надо бы нам с девушкой нашей вопросы решить. Не возражаете, Павел Васильевич?
— Нет, о чём речь. За час управитесь?
— Конечно.
— Тогда через час выезжаем. Ещё медики нужны?
— Не хотелось бы, — поморщился Алексей Лукич, — но, думаю, придётся кое-кого захватить. Я же не во всех вопросах специалист.
— Кто нужен? — спросил Павел Васильевич. — Пока вы тут знакомите даму с её работой, я обзвоню и вызову. Диктуйте.
— Так... — Лукич потёр пальцем подбородок. — Во-первых, ещё один хирург, мне в помощь... толковая сестра пригодилась бы, и очень. Хирургическая, в смысле. Кто ещё? Можно кого-нибудь из терапевтов захватить, для очистки совести. Лекарства я отвёз.
— Реанимация нужна? — мрачно спросил Павел Васильевич.
— На этот раз пронесло. Ладно. Вы звоните, а мы пока пройдёмся с... как вас звать, девочка моя? — обратился он к Валентине.
— Валентина Николаевна... можно просто Валя, — ответила та.
— Ну, хорошо, Валенька, пойдёмте, — Лукич поманил её за собой и она покорно пошла следом, в ярко освещённый дверной проём. Когда дверь за ними закрылась, Лукич остановился, повернулся к Валентине и она немного оробела, увидев, какое выражение появилось на его лице.
— И ты попалась, — тихо, на пределе слышимости, сказал он. — Чему быть, того не миновать. Запомни на будущее несколько важных моментов. Первое: люди здесь не умирают, только «рабочие». «Рабочие» лишь внешне похожи на людей, на самом деле они — просто дурная пародия на человека. Это так, вкратце, подробней объясню позже, сейчас времени нет. Ничего не бойся.
— Я не из пугливых, — ответила Валентина, — за это не волнуйтесь.
— Ну и прекрасно, — ответил Лукич. — Твоя первая обязанность — содержать в чистоте и порядке наш медпункт, по надобности будешь помогать надсмотрщикам. Мало ли что. Потом. Каждую неделю проводишь освидетельствование погибших «рабочих», подписываешь акты, следишь за утилизацией. Первый месяц работаешь со мной, всему научу, всё расскажу и покажу. Дальше — уже сама, но если что — я рядом, позовёшь. Далее. Твоя должность — фельдшер, это, я думаю, ты и сама знаешь. Что забыл?.. Зарплата! Триста пятьдесят — получка, двести — аванс. Сейчас я тебя свожу на четвёртый подземный этаж, посмотришь нашу мясорубку, подпишешь бумаги, получишь машину и — домой. На работу — послезавтра.
— Можно вопрос? — робко спросила Валентина.
— Валяй.
— Если эти ваши «рабочие» — не люди, то кто?
— Модели. Они глупее собак. — Лукич махнул рукой. — Идём, Валя, мне ещё ехать, парня одного спасать.
— А что случилось? — полюбопытствовала Валентина.
— Несчастный случай. Это к делу не относится.
На лифте они спустились куда-то в подвальные помещения здания. Валентина насчитала четыре этажа. Тёмным сырым коридором Лукич повёл её к одной из дверей, ведущих непонятно куда. Приоткрыв дверь, он позвал:
— Никита!
— Чего, Лукич? — спросил кто-то невидимый.
— Приведи сюда первого номера.
— Сейчас.
— Валя, — сказал Лукич, — ты просто стой и смотри. Поняла?
Валентина кивнула. Из двери вышел парень лет двадцати шести, а за ним... Господи, что это за гадость? Низкорослое, приземистое существо (язык не повернётся назвать «это» человеком), одетое в какие-то рваные тряпки.
— Никит, что у тебя, опять весь «тим» голодранцами ходит? — упрекнул Лукич. — Хоть приодел бы, что ли... Он у нас странный, Никита. У него никто не мрёт, за редким исключением, — сказал Лукич, обращаясь к Валентине, — но вот одевать их нормально он упорно не хочет. Вот это, — Лукич ткнул пальцем в существо, — и есть модель. Индекс 6/11. Похож он на человека?
— Да не очень, — с сомнением сказала Валентина. Страх проходил, испарялся, как вода. — Урод какой-то.
— Вот если такой урод дохнет, — наставительно сказал Лукич, — то надсмотрщик заполняет бланк. Вот такой. В нём — время поступления модели с завода к нам, виды испытаний, которые она проходила и дата смерти. В конце месяца бланки подшиваешь, их забираю я, подписываю и передаю в отдел статистики. Вопросы есть?
— Ага. Они кусаются? — спросила Валентина.
— Вроде пока не кусались, — заметил Никита. — Как, Лукич? Вас рабочие не кусали?
— Не было такого.
— И ещё. Откуда они берутся?
— Не твоего ума дело, — отрезал Лукич. — И не моего тоже. И ничьего. Наше дело маленькое — посмотрел, подписал, передал, и гуляй. Приезжать будешь к десяти, домой — в шесть. Всё?
— Всё, — ответила Валентина. — Где подпись ставить?
— Где галочка. Медпункт посмотришь потом, я спешу. Пойдём, отдам тачку тебе и поеду. Как бы парень там не загнулся без меня, — они уже поднимались на лифте вверх. — Ой, боюсь... может, обойдётся...
— Я могу чем-то помочь? — спросила Валентина.
— Честно? — спросил Лукич.
— Честно, — ответила Валентина.
— Тогда возьми документы на машину и разберись с ней сама, хорошо? — попросил Лукич. — У меня, ей Богу, сердце сейчас не на месте. Ехать надо.
— И поезжайте, — сказала Валентина. — Всё будет хорошо, не надо переживать. — Лукич улыбнулся ей, она ответила на его улыбку.
— Удачи, девочка. Послезавтра увидимся, — Лукич одёрнул форменную куртку и пошёл к выходу.
— А где машина-то? — вовремя сориентировалась Валентина, успевшая уже понять, что в одиночку она ничего тут не найдёт. — Куда идти?
— На стоянку, за угол свернёшь... — донёсся до неё голос Лукича. — Счастливо!..
Стоянку Валентине показал какой-то мужчина, одетый в ту же странную форму. Валентина поинтересовалась, что это такое, он ответил, что только тут такую и носят, она — как знак отличия. Это мужчина, кстати, просмотрев Валентинины бумаги, которые она до сих пор держала в руках, ухмыльнулся и сказал:
— Сударыня, так вы у нас теперь за доктора будете?
— За фельдшера, — поправила Валентина, — а что?
— Лукич — старик жадный и несговорчивый, — пояснил мужчина, — и совершенно людей не понимает. Вот приезжаешь, к примеру, с жуткой похмелюги, а он...
— Понятно, — покачала головой Валентина, — спирта не нальёт никогда. Тут я вам ничем помочь не смогу, я сама у него под началом.
— Жаль, — с чувством сказал мужчина. — Такая вы молодая, красивая... посидели бы с вами, поговорили...
— К сожалению, — отрезала Валентина, — не могу задерживаться — муж волнуется.
— Пойдёмте, покажу стоянку, — вздохнул мужчина. Вся его галантность разом испарилась. — Ну что за жизнь, а? Как понравится женщина — непременно она замужней оказывается, — пожаловался он Валентине. — Вон, крайняя во втором ряду... видите?
— Синяя, что ли? — спросила Валентина.
— Ага. Справитесь?
— Должна, — пожала плечами Валентина, — не впервой.
— Если что — меня найдёте. Я на втором подземном, «тим» номер шесть. Аркадий меня звать.
— А меня — Валя. Спасибо вам, Аркадий, я сама бы не нашла...
Мужчина ушёл. Валентина подошла к машине, открыла дверцу и села за руль. В душе царил полный сумбур. Это было что-то невообразимое, нереальное. «Что со мной? — ошарашено думала Валентина. — Ничего не понимаю...» Это и впрямь не вписывалось ни в какие логические схемы, не поддавалось анализу. Ещё сегодня днём (подумать только!) она сидела в своей прокуренной кухне и придавалась злой тоске по утраченным возможностям... и вдруг!.. Это невероятно, это всё — какая-то ошибка... Но — вот они, документы на машину, её пропуск на новую работу, бумаги, дата на них проставлена... вчерашняя... Вчерашняя!!! Валентину словно водой окатили. Документы на машину — оформлены неделю назад... да их и не сделаешь за один день, это невозможно. Пропуск... странный какой-то. «Где же я, всё-таки, теперь работаю? — подумала Валентина. — Посмотрим». Она открыла книжечку пропуска на первой странице. Проект «Сизиф», код секретности... а, вот это понятно, это — первый отдел, не иначе... а дальше? Паспортные данные, рост, вес... откуда они знают? Валентина испугалась. «Чему быть, того не миновать» вспомнила она слова Лукича. И ещё: «И ты попалась». Что ж, если это называется «попасться», то она, Валентина, не против. Некоторые годами страдают от того, что им просто-напросто не суждено попасться именно так... А что на этой страничке? Допуски. И что у меня проставлено? Ага, второй уровень. Это, надо понимать, низкий. Ну и хорошо. Больше и не надо. Валентина чуть трясущейся от радостного волнения рукой вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Щёлкнул стартер и двигатель тихонько заурчал. Валентина нащупала кнопку, включила габариты — и панель перед ней ожила, загорелись зеленоватым светом приборы. «Тахометр, — с восторгом подумала Валентина, которой до того доводилось ездить лишь на «копейках» или «одиннадцатых». — Чудо какое! Машина! «Шестерка»! Новая! Своя! Ура!»
***
Это бывает только ранней весной, эта непередаваемая игра света и теней. Феерия отражений. Голубое-голубое небо, слепящий свет пасхального солнца — и вдруг, внезапно — облако, быстрое, как мысль, несомое шалым ветром высот. Меркнет, теряется свет, словно зимнее воспоминание пробегает по небу... и исчезает. Снова свет... Чудо — вот имя тому, что происходит с небом ранней весной...
Валентина вела уверенно, за полгода работы она уже свыклась с дорогой, каждый поворот стал как родной. Тающий снег, грязь под колёсами и — контрастом — светло-голубое небо над тёмным, словно из сказки, лесом. Валентина приоткрыла боковушку стекла, ветер ворвался внутрь, растрепал ей волосы, омыл лицо... Хорошо-то как!.. Весна. Скоро ещё теплее станет, посохнут дороги, дни станут длиннее. Одно только жаль — отпуск ей в этом году не положен, не наработала пока. Хотя Лукич говорил, что, уж коли она так этого хочет, то пара недель за свой счёт её не разорит. Это уж точно.
Валентина усмехнулась, вспомнив тот шок, который, от неожиданности, испытал её муж в тот памятный вечер, когда она на новой машине подрулила к дому и стала ожесточённо бибикать под окнами. Муж почти пять минут не мог соотнести это бибиканье со своей скромной персоной, но когда сообразил... м-да... это было нечто. Вначале — ступор минуты на три, а затем — вопрос: «Валя, где ты это взяла?!» «На работе дали, — невозмутимо ответствовала Валентина, поигрывая ключом, — как тебе?» Муж соображал долго, туго, наконец, спросил: «Ты работу нашла?» «Ага, — сказала Валентина. — И, кажется, хорошую.» «Тогда это надо как-то отпраздновать, — наконец дошло до мужа, — ты поставь варить картошку, а я — в магазин». Праздновали они до трёх часов ночи, что вполне можно было понять — такие перспективы открываются перед советским человеком далеко не каждый день.
Валентина свернула на подъездную дорожку, которую не так давно снова подсыпали гравием — её держали в порядке. Забор и пропускной пункт уже виднелись вдали. «Зарплата сегодня, — подумала Валентина, — и заказы. Это хорошо, Олег любит сервелат».
Она вспомнила, как это было непривычно тогда, полгода назад — заказы, путёвки, премии... Талоны в «Берёзку»... Фантастика! В ту первую зарплату Валентина, обалдело уставившись на кучу денег в своих руках, думала, куда бы ей заскочить по дороге домой. Ничего, кроме Филиповской булочной и ореховых трубочек, в голову не приходило.
— Валя, — позвал Лукич из коридора, — иди сюда!
— Иду, — отозвалась она, — чего такое?
— Заказ брать будешь? — спросил Лукич. — Или нет?
— Заказ? — ошарашено спросила Валентина. — Буду, наверное... а сколько он стоит?
— Полтинник, не больше. Пойдём, а то надсмотрщики всё растащат подчистую. За ними дело не станет.
Это был не заказ, а фантастика в квадрате. Такого Валентина не видывала за все годы своей жизни. То есть, может, и видывала, но только на картинках в книге о вкусной и здоровой пище. Батон копчёной импортной колбасы, пахнущий какими-то невообразимыми специями, две банки лосося, две банки крабов, странной формы консервная банка с ветчиной, на этой банке имелся даже ключ для её открывания, пакет риса, прозрачного, желтоватого, коробка финских конфеток с ликёром, три пачки польского солёного печенья к пиву, бутылка шикарного армянского коньяка, и — венец всему — баночка красной икры. Валентина онемела. Лукич же в то время, когда она стояла у стола, разглядывая содержимое сумки, препирался с кладовщиком.
— Серёж, мне красную не надо, — говорил он. — Ты мне чёрной дай.
— Ну Лукич, ну пойми, дорогой, не могу. Три банки всего осталось, для начальства.
— Имей совесть, у внука день рождения, не жмись, дай баночку... — Лукич нагнулся к кладовщику, что-то горячо зашептал ему в ухо, и через пару минут вожделенная банка перекочевала в его сумку. — Другой вопрос, Серёжа. За мной не заржавеет... Валя, ты овощи брать будешь? — поинтересовался он. — Рынки-то, поди, в это время все позакрывались.
— А что, ещё и...
— Пошли, чего стоять.
Это превосходило все ожидания. Уже позже, загружая в багажник машины сетки с отборным картофелем, ядрёной, крепкой морковью, свёклой, луком (даже лучше рыночного), Валентина чувствовала, как трясутся от счастья руки. Это было невероятно, но факт. Все эти фантастические блага теперь принадлежали и её тоже.
— Всё — моё, — прошептала Валентина. — Я — счастливая.
***
Год прошёл незаметно, как хороший сон. За этот год в жизни Валентины появилось множество нового — отличная трёхкомнатная квартира, мебель, дача, видеомагнитофон. Валентина была на седьмом небе от счастья. Со своими обязанностями на новой работе она справлялась превосходно — они оказались не столь уж сложными. Единственное, что смущало её — так это отношение мужа к её занятиям.
— Знаешь, Валюш, — сказал он ей как-то, когда они обсуждали очередное освидетельствование, которые Валентина производила каждую пятницу, — я от этого не в восторге. Тебе не кажется, что от этого всего немного отдаёт... садизмом?.. Ты так не считаешь?
— Олежка, это же не люди, — в который уже раз принялась объяснять Валентина, немного уставшая уже от мужниной тупости, — они же всё равно ничего не понимают.
— Валя, но ты же сама говорила, что они кричат, когда их бьют. Значит, боль они ощущают? И тебе их совсем не жалко?
— Ну, жалко, конечно, — замялась Валентина, — но я-то что тут могу поделать? От меня там ничего не зависит.
— Я почему-то думаю, что человек, если ему что-то не нравится, обычно не остаётся в том месте, где происходит...
— Достаточно, — прервала его жена. — Ты ничего не понимаешь. Ты помнишь, как я туда попала?
— Я помню. Ладно, чего уж там, — Олег махнул рукой. — Я и сам когда-то... Ты только будь поосторожней, ладно? Ты же знаешь...
Валентина знала. Они с мужем являлись полными противоположностями друг другу — бесшабашная, смелая до одури и немного грубоватая Валентина и робкий, скромный и застенчивый Олег Петрович. Тем не менее, их брак был на редкость удачным. Они органично дополняли друг друга. К тому же Валентина превосходно понимала, что муж гораздо умнее, чем она сама, и поэтому в сложных ситуациях уповала только на него. Олег, в свою очередь, предоставлял жене решать все житейские дела, с которыми она справлялась превосходно. Они фактически не ссорились, никогда не ругались и во всём безгранично доверяли друг другу. Познакомились и поженились они ещё на севере, Валентине тогда было двадцать семь, Олегу — почти сорок. Оба к тому времени порядочно поустали от жизни. Большой любви ни Валентина, ни Олег, не искали, просто хотелось спокойствия и надёжности. Только позже, уже после женитьбы, Олег признался Вале в том, что и вправду её любит. Не преминув добавить, что это произошло далеко не сразу, но теперь... Он и на самом деле любил жену — до самозабвения. Нельзя сказать, что Валентина любила своего мужа столь же сильно, как он её, но что-то, похожее на любовь, она к нему чувствовала. Может, и не любовь. Привязанность. Привычка. Валентина и сама не решилась бы ответить на этот вопрос, она могла лишь сказать, что без Олега ей становилось как-то не по себе...
Год прошёл, наступил следующий, похожий на предыдущий. Валентина постепенно привыкала к «роскошной жизни», как их новое существование окрестил Олег, правда не до такой степени, как тот же Лукич — просить заменить красную икру на чёрную, получая заказ, ей и в голову не приходило. Лукич, к слову сказать, появлялся на предприятии номер один не чаще раза в неделю, взвалив на Валентинины плечи весь груз работы. Та не жаловалась. К тому времени она получила уже шестой уровень допуска, имела право свободно заходить в любой «тим» и любой зал, освоилась и была этим вполне довольна. Спокойное, размеренное течение её жизни ничем не нарушалось и она была этому рада. Время шло, Валентина отметила свой тридцать пятый День рождения. Постепенно она стала ощущать, что скучает — непоседливый нрав не давал покоя. Хотелось чего-нибудь новенького. И это новенькое не замедлило случиться.
***
Приехав на работу и запарковав машину на стоянке, Валентина вошла внутрь здания предприятия, по ходу здороваясь со знакомыми надсмотрщиками. На пороге кабинета её ждал какой-то незнакомый человек в штатском и это Валентину удивило — здесь даже она носила форму.
— Валентина Николаевна? — осведомился он. Валентина утвердительно кивнула. — Вас переводят в срочном порядке на третье. Соберите медикаменты, инструмент, и езжайте. Там какое-то важное дело, откладывать нельзя.
— Вы со мной поедете? — спросила Валентина.
— Нет, что вы. Вот ваши бумаги, пропуск и адрес... найдёте?
— Так это же тут, рядом, — сказала Валентина, заглянув в листочек, — просто подальше... а что там такое?
— Мне не объяснили, сказали, что вы сами разберётесь, на месте. Оттуда пришёл вчера срочный запрос на фельдшера, пришёл ночью, никто, по-моему, не в курсе, что там такое случилось.
— Переводят временно или на постоянную? — Валентина споро укладывала в свой саквояж то, что сочла необходимым.
— Я не в курсе. Я просто курьер.
— Вот всегда так, — Валентина досадливо тряхнула своими роскошными кудрями, совсем недавно покрашенными в модный рыжий цвет, — одни командиры кругом, а чтобы что-то толком объяснить — никого нет.
— Вам просили передать, чтобы вы сегодня вечером позвонили Павлу Васильевичу или Эдуарду Григорьевичу.
— Хорошо, — Валентина уже закончила сборы и стояла в дверях. — Я тогда поеду.
— Да, если вам не сложно... там просили поторопиться.
***
Пропускной пункт на этом предприятие почти не отличался от того, что был на прежнем. Валентину пропустили на редкость быстро, её видимо, ждали. Внизу, на четвёртом подземном, она нашла тех двух надсмотрщиков, которые прислали вызов. Увидев их, Валентина поморщилась — от них пахло водочным перегаром и дешёвым табаком, да и рожи их особого доверия не внушали.
— Чего у вас тут? — спросила она с порога. — Лукич заболел? Освидетельствовать сложного некому?
— Да нет, — замялся один из надсмотрщиков, — тут такое дело... посмотреть бы надо. Только он живой пока что. То есть вчера был живой... В общем, помочь ему надо.
— Веди, чего время терять. Заладил.
Непонятно почему, но Валентина испытывала сильнейшее раздражение — то ли от тупости надсмотрщиков, то ли ещё от чего-то, не ясного ей самой. Она пошла следом за надсмотрщиками вниз, на четвёртый подземный этаж, мысленно ругаясь про себя — и угораздило же её ввязаться в такое.
На пороге камеры Валентина остановилась, как вкопанная. То, что она увидела, не поддавалось описанию. То есть, конечно, поддавалось... тело в средней степени разложения, к примеру. А запах... хуже, чем в морге.
— Мама родная, — проговорила она медленно, — Боженьки...
— Как вас по имени-отчеству? — спросил надсмотрщик.
— Валентина Николаевна, — не оборачиваясь, ответила она, — да вы свихнулись тут все. Какой — помочь. Это ж труп!
— Да нет, дышит он. Мы проверяли.
— Не может этого быть, — убежденно сказала Валентина, но, тем не менее, вытащила из саквояжа перчатки и стетоскоп. Она присела на колени рядом с телом, просунула руку со стетоскопом под изорванный балахон и стала слушать. Неожиданно на её лице проступило выражение полного замешательства.
— Ну, ни фига себе! — сказала она. — Работает сердце-то! Слабо, но работает. Мальчики, поищите там у меня кордиамин и шприц. Ага, спасибо. Две ампулы достань... чего суешь, не видишь, у меня руки в перчатках, не могу сама.
— Он жить будет? — один из надсмотрщиков подошёл поближе и наклонился, присматриваясь.
— Нет, — уверенно сказала Валентина, — он при смерти. Агония. Я, конечно, могу попробовать что-то сделать, но это будет, как воду в решете таскать. Это рабочий?
— Ну, не совсем... — замялся более молодой надсмотрщик, — а вообще-то... да, рабочий.
— Так, я сейчас укол этот сделаю и надо его тогда перенести в медпункт, если он у вас есть. Начальству доложили?
— Что?
— Что умер.
— Нет пока.
— Иди, докладывай. Мы его живым не донесём.
— Может, тогда его пока не трогать? — спросил старший надсмотрщик. — Пусть здесь и лежит.
— И чтобы я в этой вони сидела?! — возмутились Валентина. — Иди-ка ты знаешь куда!
Не смотря на прогноз, неожиданного Валентининого пациента удалось перенести в медпункт в живом виде. Его положили на пол, и старший спросил:
— Вам чего-нибудь нужно?
— Горячую воду, мыло, полотенце, ножницы... чего ещё? А! Клеёнку. Мне его помыть надо, а то тут под гноем и сукровицей ничего не видно. Я потом список напишу, какие лекарства нужны. А ещё мне надо домой позвонить. Телефон у вас тут где?
— В каптёрке, — старший вознамерился было пошевелить тело носком ботинка, но, заметив укоризненный Валентинин взгляд, передумал. — Когда за списком зайти?
— Через часок, а то и позже. И не шатайтесь тут, не мешайте работать.
Надсмотрщики ушли. Валентина присела на корточки рядом с телом и, брезгливо морщась от запаха разлагающейся плоти, перевернула его на спину. Зрелище было пренеприятное, что говорить. Самым удивительным было то, что человек, лежащий на полу перед Валентиной, всё ещё жил. Он находился в крайней степени истощения и был жестоко изуродован. Худое, тщедушное тело его прикрывали остатки зеленого балахона из бракованной ткани, предназначенной для армейской формы, одежду из этой ткани носили все рабочие. Левая половина лица представляла собой одну огромную гематому, но, судя по отсутствию отёка, лицо ему разбили довольно давно. Спутанные, свалявшиеся волосы пропитались кровью и слиплись, непонятно было даже, какого они цвета. Правая рука судорожно прижата к груди, похоже, сломана. Тело сплошняком покрывали ссадины, следы от плетки, ожоги, порезы, нарывы, их было так много, что они, казалось, сливались в одну сплошную рану. Валентина принялась за дело. Прежде всего, необходимо было как-то снять с этого странного рабочего одежду (Валентина решила пока считать, что это всё же рабочий, хотя глаза говорили ей совсем другое), но присохшая ткань отрывалась только вместе с кусками кожи. Пришлось пожертвовать несколькими пузырьками перекиси водорода. Через некоторое время пришел молодой надсмотрщик, принес электрический чайник с кипятком, поставил его на стол и дисциплинированно удалился. Валентина промыла раны (на это ушло не меньше получаса), немного вымыла пациенту волосы, которые оказались черными с сильной сединой, и только после этого смогла, наконец, приступить к осмотру. Результаты были неутешительными. У человека, лежащего на полу, кроме сломанной руки, оказалось ещё несколько переломов — левая нога в двух местах, четыре ребра справа, два слева. Реакции нулевые, даже зрачки почти не реагировали на свет — настолько он был слаб. От того, как эти зрачки выглядели, Валентине стало немного не по себе — она никогда в своей жизни не видела ни людей, ни «рабочих» с вертикальными кошачьими зрачками. Пациент был совсем плох, и Валентине оставалось лишь сокрушенно качать головой и надеяться на чудо — она не могла себе представить, что после такого можно выжить. Тем не менее, она позвала надсмотрщиков, с их помощью устроила человека на кушетке и, немного подумав, укрыла его своей курткой. Ей не нравилось, что больной находится в холодном помещении, в чём мать родила. Она отдала старшему список лекарств и села ждать. Ей всё равно пока было нечего делать.
Через два часа привезли заказанные лекарства, и работа закипела с новой силой. Валентина провозилась в общей сложности четыре часа и результаты не заставили себя ждать. После трёх капельниц, кислорода, нескольких доз сердечного и антибиотиков человеку стало легче — поднялось давление, он стал лучше дышать. Валентина приободрилась. Вместе с лекарствами привезли ещё много всего — обогреватель, бельё на койку, подушки, одеяла, посуду, продукты. Валентина не удивилась — надо, значит надо. Она с удобствами устроила пациента, сначала проветрила, а затем хорошенько прогрела комнату, тщательно вымыла ему голову, снова поставила капельницу. Пора было идти звонить начальству, делать доклад, но Валентина не торопилась. Ей хотелось удостовериться, что всё идёт хорошо. Поэтому она просидела с больным лишний час, убедилась, что показатели стабильны и лишь после этого пошла звонить. Её непосредственный начальник подошел к телефону на удивление быстро, раньше Валентина томилась у аппарата не меньше десяти минут, ожидая, когда он освободится.
— Докладывайте, — в голосе Эдуарда Гершелевича звучало плохо скрываемое беспокойство. Валентина обстоятельно, по пунктам рассказала, что сделала и какие были результаты.
— Валентина Николаевна, если без бюрократии, просто, по человечески, скажите, есть шанс, что выживет? — спросил он, когда Валентина закончила говорить.
— Не знаю, — честно сказала Валентина, — время покажет. Я хотела попросить у вас позволения вызвать Алексея Лукича, он, насколько мне известно, в своё время был травматологом. Боюсь, что я сама не справлюсь, а тут два серьёзных перелома. Разрешите?
— Вызывайте. К вам сегодня подъедут, примерно к семи вечера, посмотрят, как у вас дела. Постарайтесь привести его в себя, если это возможно. И ещё. Он может начать говорить, бредить... ну, не важно. Так вот. Всё, что он скажет, вы запишите. Слово в слово. Ясно?
— Так точно, — задание удивило Валентину, но вида не подала, ей не впервой было изображать покорного служащего, — всё запишу. Что ещё?
— Остальное — при встрече с руководством. До свидания.
— Всего хорошего, — Валентина нажала на рычажок, секунду подумала и быстренько набрала телефон предприятия номер один.
— Алексея Лукича позовите, — сказала она, — алё, Лукич? Это Валя. Вы на третье можете через пару часов подъехать?.. шеф дал добро, ага... да тут вообще всё очень странно, сама не пойму... раньше? Ой, это было бы чудесно... через час? Хорошо, жду... Нет, тут переломы у человека... два... да, со смещением... как он? А вы что — его знаете?.. Да ладно, шуток я не понимаю, видите ли... поняла, всё поняла — натрий не ставить, только глюкозу, никаких препаратов на спиртовых растворах не давать... Счастливо, Лукич, жду — не дождусь.
Приехавший Лукич прошел в медпункт, поздоровался с Валентиной, скинул с плеч видавшую виды куртку, и подсел к больному. Валентина с удивлением заметила на его лице огорчение. Огорчение и боль.
— Я им объяснял, а они, как любая молодежь, конечно, не послушали старика. Я говорил — этот парень — чистый кремень, вы об него сломаете зубы, но ничего не добьётесь. — Лукич тяжело вздохнул. — И вот, пожалуйста. Подонки...
— Так вы его знаете? — у Валентины всё внутри сжалось от нехорошего предчувствия. Лукич был для неё мало что авторитетом — он был единственным человеком на её «работе», которому она безоговорочно доверяла.
— Да, примерно лет десять, — Алексей Лукич осторожно сдвинул в сторону одеяло и принялся осматривать больного, — на этот раз повезло. Он выберется, Валя. Он крепче, чем ты можешь себе представить. Что ещё сломано, кроме руки?
— Нога... А я думала, что он уже... того. По-моему, ему совсем плохо, — Валентина пожала плечами, — но вам лучше знать. Вот только...
— Что?
— Начальство велело его в себя привести. А он — ни в какую.
— Не жаль его тебе? — Лукич нахмурился. — Подождала бы пару дней, поухаживала. Он и сам в себя придет, когда сможет... ладно. Я сейчас переломы зафиксирую, а ты пока согрей его получше. Грелки привезли?
— Да, не поскупились.
После получаса трудов человек, наконец, открыл глаза.
— Пятый, — тихонько позвал его Лукич, — ты здесь? Проснись.
Глаза того были совершенно пустыми, как окна дома, из которого давным-давно ушли люди. Неестественно широко открытые, они ровным счётом ничего не выражали. В них не было ни боли, ни страха, ни тени страдания, ни удивления. Алексей Лукич поводил у Пятого перед лицом рукой. Никакой реакции. Веки медленно опустились.
— Ступор, — констатировал Лукич, — боюсь, это надолго. Держи его пока на внутривенных, в комнате чтобы было тепло, никаких сквозняков. Посторонних не пускай. Верхний свет включать не надо, настольной лампы хватит. Шторы днём не открывай, пусть темновато, не страшно. В общем, полный покой. Если через неделю не выйдет из этого состояния, придется везти на базу или в больницу. Хотя я думаю, справиться сам, и не из такого вылезал, — Лукич аккуратно наложил на сломанную руку лубок и уже осматривал второй перелом. — Гипс я накладывать не буду. Если ему станет лучше, и он начнёт есть, переломы срастутся дней за десять, самое большее.
— А как его кормить? — Валентина не на шутку разволновалась — такая ответственность. — Он даже пить не сможет, наверное...
— Да не волнуйся ты так, Валюша, не переживай. Я так и вижу у тебя в глазах вопрос: как быть ночью? Сейчас мы вытащим из «тима» второго такого же, он и посидит. Пойди, дай запрос на номера седьмого, восьмой тим. Его приведут, а ты уж по обстоятельствам решай, нужен ли тебе помощник. Его, кстати, зовут Лин, запомни. Пригодится, — Лукич тяжело поднялся. — Ну, с этим всё. Если какие сложности возникнут — позвони, я подскажу, что и как... Проводи меня до ворот, Валечка. Совсем устал старик...
Вместе они вышли из здания и направились к стоянке машин персонала. Уже на улице, когда они отошли от дверей, Лукич тихо сказал:
— Будь осторожна, Валя. Пятого вытащи любой ценой, поняла? Любой. Иначе ты можешь погибнуть сама. Раз уж тебя к ним допустили — дело нешуточное.
— Кто они такие? — удивление, не покидавшее Валентину, но тщательно скрываемое, наконец прорвалось наружу. — Неужели рабочие? Прямо как люди.
— Это не рабочие, Валя. Это пленники нашей организации. Насколько я знаю, там, откуда они родом, они были учеными, кажется биологами, точно не скажу. Их хотели склонить к сотрудничеству, а они отказались. Это было довольно давно. Что происходит с ними сейчас — ты видишь сама. Предприятие номер три — их личный концлагерь, вот только их смерть пока что не входит в планы руководства, поэтому ты уж постарайся. Хорошо?
— Ладно, — Валентина вздохнула, — не было у бабы забот — купила баба порося... А сколько лет они здесь? Вы о десяти сказали, но мне показалось, ему лет двадцать пять — самое большее.
— Ему уже за тридцать. То ли тридцать четыре, то ли тридцать пять... не помню. Я с ними почти не разговаривал, не досуг было. Вызовут меня сюда, я приеду, зашью дыры, накачаю лекарствами, помогу, чем смогу — и уезжаю. Здесь постоянного фельдшера не было, — Лукич немного повозился с замком, открыл дверцу машины и сел за руль, — теперь вот тебя перевели, может это и правильно. Привет ему от меня передай, когда очнется.
Валентина вернулась в медпункт, немного посидела с больным, а потом послала запрос на номера седьмого, как ей посоветовал Лукич. И где-то через час началось настоящее светопреставление. Сначала в отдаление коридора послышались голоса, ругань, кто-то отчаянно матерился. Голоса и шаги быстро приближались. Внезапно дверь медпункта широко распахнулась, и в неё пинком втолкнули человека, который от удара не удержался на ногах. Он сразу вскочил и бросился к двери явно с целью её высадить, но у него ничего не вышло — дверь крепко держали с обратной стороны. Наконец Валентина опомнилась. Она подлетела к неожиданному визитеру и мертвой хваткой вцепилась ему в воротник, снова сбив его с ног. Тот дернулся, но, удивительно! Валентины так и не заметил. Взгляд его упал на койку.
— Пятый!.. — выдохнул он и рванул по направлению к кровати, но цепкая рука Валентины всё ещё удерживала его, и он в третий раз за какую-то минуту очутился на полу.
— Ты какого чёрта делаешь, а! — зашипела Валентина. — Он только-только уснул, а ты...
— Я... а кто вы такая?! — до него, наконец, дошло, что в комнате он не один.
— Меня больше интересует, кто ты такой? Позволь узнать!
— Я — Лин, тим номер восемь, номер семь в тиме, — Лин криво усмехнулся и продолжил. — Меня сюда пригнали, и хочу знать, зачем. Кроме вас, мне это никто не объяснит. Пятый, как вы только что сказали, уснул, хотя я был уверен, что он уже две недели, как мёртв.
— А, так ты и есть тот самый, — поняла Валентина. — Говори потише, не мешай ему отдыхать.
— Что с ним? — спросил Лин, тихо подходя к кровати.
— Он слишком долго пробыл без помощи. Если бы я приехала на несколько дней раньше, я бы не сомневалась в успешном завершение дел, но сейчас... Лукич сказал, что он в ступоре.
— Но хоть как-то вы попробуете помочь? — с отчаянием спросил Лин.
— Я делаю всё, что от меня зависит, — Валентина тоже подошла к кровати. Лин отступил на шаг, зажмурился и тихонько потряс головой.
— Господи, — прошептал он, — что же это?.. За что?..
— Успокойся. Лукич сказал, что он выберется. Эй, чего такое?
Лина повело в сторону, и он едва удержался на ногах.
— Я не ел, — неуверенно проговорил Лин.
— Не ел? — Валентина подошла к нему и с тревогой вгляделась в его лицо. — Как долго ты не ел?
— Я... не помню, — ноги у Лина подогнулись, и он осел на пол, привалившись к стене. — Это... сейчас пройдёт... я посижу тут немножко... всё в порядке, не волнуйтесь...
— Я сейчас тебя покормлю, — Валентина помогла Лину подняться на ноги, подвела к стулу и усадила, — подожди минутку. Кстати, по возможности, объясни мне, что с ним сделали? После чего ему стало так плохо? Если ты, конечно, в состоянии.
Лин объяснил. Валентина оторопела. Она расширившимися глазами смотрела на Лина, а он, уставившись куда-то в угол, слегка покачивался на стуле, словно развлекаясь. Впрочем, в следующий момент развлечение закончилось тем, что Лин просто-напросто свалился на пол. Валентина сжалилась, дала ему поесть и отослала спать. Когда приехало начальство, оба её новых подопечных крепко спали, и будить их Валентина отказалась наотрез.
— Я всё понимаю, — твердо сказала она, — но ничем помочь не могу. Если сейчас пробовать привести в сознание одного из них, я не могу ручаться за то, что его психика не пострадает. И мне бы не хотелось, чтобы моя работа пошла насмарку. Не говоря уж о том, что мне просто жалко этих двоих. Если они нужны вам живыми, то...
— Достаточно, — Павел Васильевич неспешно прошелся по комнате и остановился рядом с ней, — вы подходите для этой работы. Я вижу, что состояние ваших пациентов интересует вас больше, чем зарплата, и что вы не из трусливых. Поэтому зарплату мы вам прибавим, по сотне за каждого из ваших новых клиентов, и переведём вас с первого на третье предприятие. Уровень допуска — восьмой, высший. Про эту парочку — ну, сами понимаете... А раз в три месяца сможете их забирать сюда, для профилактики, по обстоятельствам. Ваша главная задача на данный момент — выходить вот этого. Если ещё что-то потребуется — выписывайте, отказа вам ни в чём не будет.
***
В ту ночь Валентина не поехала домой, как не уговаривал её Лин. «Что происходит? — думала она, сидя возле койки. — Я не могу этого понять. Как Лин сказал, эта штука называется? Клетка? Господи ты Боже мой...» Вот что она узнала от Лина (откуда взялось это странное имя, он ей так и не объяснил, как она не спрашивала). На предприятие номер три их (Лина и Пятого) содержат уже много лет. Валентина спросила — сколько? Десять? Больше, ответил Лин. Так сколько? Лин махнул в ответ рукой. Они двое — пленники. Причём пленники добровольные, или почти добровольные. Это надо просто принять, как факт. И не задавать вопросов — ей же самой дешевле обойдётся. «Так что же такое случилось? — в который раз уже спросила Валентина. — Что с ним?» Клетка. Проволочная загородка. Под током. В ней надо просто стоять, и всё. И они... Тут Лин осёкся, и Валентина с удивлением увидела, что он плачет. Лин сидел перед ней на стуле очень прямо, даже слишком прямо... гордый, подумала Валентина. А слёзы откуда?
— Ты это... не надо, — попросила она. — Ты же ему этим не поможешь? — он кивнул, и закусил губу. Сильно, почти до крови. — Что они с ним сделали? Ты не рыдай, ты помоги мне в ситуации разобраться.
— Они поставили его в клетку на шесть суток... то есть, он выдержал шесть дней, а потом... они мне сказали, что он умер. Я не поверил. Вот... — Лин показал Валентине свои руки, страшно разбитые, все в ссадинах. — Это я дверь ломал.
— И как?
— Сломал. А потом меня опять побили. Я так и не смог к нему прорваться.
— Ты в курсе, кто его так избил?
— Как это не в курсе? — удивился Лин. — Те же, что и меня. Те двое, что вас сюда провожали. Тот, что постарше — Андрей. А младший — Коля, он немного получше... в смысле, умеет останавливаться. Андрей не умеет.
— Что с тобой, ты мне можешь сказать?
— Потом. Не сейчас.
— Сейчас, — Валентина встала со стула и подошла к Лину. — Снимай рубашку и садись к свету, я посмотрю...
— Погодите-ка! — вдруг встрепенулся Лин. — Он, по-моему...
Они вместе подошли к кровати. Лин сел на корточки рядом с кроватью и тихонько позвал:
— Дзеди... ёт раски ние... проснись, пожалуйста... это я...
— Как тебя там... Пятый? Эй, дружок, просыпайся, давай, — сказала Валентина. — И чего Лукич плёл про ступор? Лин, он в сознание?
— Погодите, — не оборачиваясь, сказал тот. — Секунду... Пятый, это я Лин. Ну открой глаза, пожалуйста... ну постарайся.
Валентина в жизни своей прежде не видела столь чёрных глаз. Тогда, днём, это был бессмысленный омертвевший взгляд, но сейчас... столько жизни — во взгляде, просто во взгляде. На какую-то секунду Валентина испугалась — ей показалось, что этот больной немощный человек знает про неё всё или даже больше, чем всё. Удивительные глаза — кошачий зрачок на чёрном бархате... как там было?.. Да, я узнаю тебя в Серафиме, при дивном свидание... Странные у этих двоих лица и глаза — противоестественно сочетание драгоценных камней и концлагерных антуражей. Надо разобраться.
— Лин... — Валентина с трудом разобрала, что он говорил. — Рыжий... я так рад... они говорили — ты умер... или мне это снилось... не помню...
— Мне тоже, — Лин горько кивнул, — всё ложь. Очередная ложь. Плохо?
— Нет... — секундная пауза. — Не знаю...
— Зато я знаю, — вмешалась Валентина. — Спать немедленно. Оба. Время — три часа ночи.
Её страх пропал, как первый снег. Перед ней была какая-то новая загадка, проблема, как на заказ. Она решила непременно узнать, что всё это значит, что здесь такое происходит. Эти двое — что-то такое экстраординарное. Самое то. Валентина с трудом разбиралась в своих чувствах — любопытство и страх смешались в какую-то непередаваемую кашу. Слова Лукича не давали ей покоя. Почему — любой ценой? Для кого столь важна эта жизнь? И Лин... Странные слова, странный диалог между этими двоими. О какой лжи шла речь?.. Пленники? В наше время?.. Откуда они взялись?.. Вопросов было множество, они роились, как пчёлы над клеверной лужайкой...
Ночь прошла спокойно, но Валентина, тем не менее, не сомкнула глаз. Пятый спал, как мёртвый, Лин — тревожно, часто просыпаясь и почти что мгновенно отключаясь вновь. Утром Валентина позволила себе немного прикорнуть на стуле подле кровати. Разбудил её Лин.
— Простите, — он несмело потряс её за плечо, — мне кажется, ему хуже...
— Чего... ой! Я что — уснула? — Валентина потёрла глаза и зевнула.
— Ему стало хуже, — сказал Лин.
— А что, есть куда?.. — Валентина подошла к кровати. — Чего такое? — спросила она.
— Больно... почти везде, — тихо ответил тот. — Не могу...
— Это хорошо, что больно, — ответила Валентина. — Вот если бы было не больно — было бы совсем хреново.
Лин с возмущением посмотрел на неё.
— Дурак, — сказала она в ответ. — Чего ты понимаешь? Чувствительность восстанавливается, он же вчера вообще ничего не ощущал.
— Но вы хоть как-то ему поможете? — спросил Лин.
— А чем я, по-твоему, вторые сутки занимаюсь? Ты, чтоб без дела не сидеть, принеси мою сумку и вскипяти воду. Повязки надо поменять. И тебе, кстати, тоже. Я пока посмотрю, есть ли какой прогресс.
Прогресса не было. Раны и нарывы всё так же мокли под повязками, они даже не подсохли. Пока она осматривала, Лин принёс лекарства. Вместе они перевернули Пятого на бок (Лин осторожно поддерживал тому сломанную руку) и Валентина принялась за перевязку. Пятый терпел всё молча, лишь учащённое, прерывистое дыхание выдавало его.
— Ещё минутку подожди, — заметив это, сказала Валентина, — я уже почти закончила... ага, всё. Лин, клади его обратно. Ну, как? Очень больно?
— Терпимо, — шепотом ответил Пятый, — только голова... как чужая...
— Это в твоём духе, — заметил Лин, усаживаясь рядом, — тебя всегда интересовали именно чужие головы, своей тебе явно мало. И от кого ты оторвал себе голову на этот раз?
— Рыжий... тебе бы всё... только шутки шутить... попить принеси...
— Ты подожди пару минут, я сейчас Лину тоже дыры в шкуре обработаю, — попросила Валентина, — а потом попьёшь. Хорошо?
— Ладно... Рыжий, что с тобой такое? — спросил Пятый.
— Андрей — патриот СССР, — кратко ответил Лин. — До такой степени патриот, что украшает звёздами всё, что находится в пределах его досягаемости.
— Понятно... на спине?
— А как же! — ухмыльнулся Лин. — Хочешь, покажу?
— Садись на стул, — приказала Валентина, — и сними этот дурацкий балахон. Как вы всё это терпите? Такое издевательство...
— Нам поделом... достаётся... — Пятый закашлялся. — Просто так подобным образом с людьми не поступают...
— Сейчас он вам начнёт задвигать, если прежде не уснёт, — пообещал Лин. — Он у нас по этой части — специалист. Ночью спать не будете.
— Буду, — ответила Валентина. — Меня речами не проймёшь.
— А чем проймёшь?.. Ой! Больно же!
— Терпи, это как раз и была твоя обожаемая звезда... а я тебе не скажу, чем меня пронять можно. А то как бы не воспользовался.
— Ну, вот ещё, — отмахнулся Лин. — Очень надо... не особенно и хотелось.
— Всё, свободен. Одевайся. И принеси другу чая, он же просил.
— А он уже спит. У него это очень быстро делается, — Лин понизил голос и добавил: — я не знаю, кто вы и откуда, Валентина Николаевна, но... спасибо вам, огромное. Он бы умер, если бы не вы.
— Да ладно, — махнула рукой та, — не драматизируй.
— Я серьёзно. Скажите, вы... уедете? Ну, потом, когда...
— Думаю, нет, — Валентина задумчиво покачала головой. — Мне сказали, что переводят сюда на постоянную работу. За вас двоих, кстати, обещали доплату. Да и сама я...
— Что?
— Не могу я смотреть, как кто-то мучается. Просто не могу. Я отсюда не уйду, обещаю. Только если силой поволокут.
— Спасибо вам, Валентина Николаевна. И за Пятого, и за себя... я вам очень обязан. Нет, правда. Я честно.
***
С этого всё и началось. Валентинина жизнь в корне изменилась, в ней появился какой-то новый смысл. Ей и невдомёк было, что встреча с подобными людьми может столь сильно повлиять на её понимание мира и сущего, что она станет по-другому видеть и себя и остальных... словно через призму чужого восприятия. Перед ней, погрязшей в каких-то мелких (хотя раньше они казались крупными) делах, типа талонов на ковёр, путёвок в престижный дом отдыха, покупки миксера или вафельницы, открылся совершенно другой мир. Вещам в нём не было места. Только людям. И, что самое страшное, в нём было место смерти и увечьям, место нечеловеческому напряжению и самопожертвованию, причём не ради позы, а ради чужой жизни. Такое Валентина видела впервые. Она удивлялась всему — и этой дружбе, от которой пахло смертью, и спокойствию, прямо таки ледяному спокойствию того же Пятого. Свою болезнь он переносил стоически, правда, первое время больше спал, почти не ел, говорил мало... но потом! Только когда он пошёл на поправку, Валентина, наконец, поняла, с кем она столкнулась. Любую помощь он отвергал категорически, даже Лина, рвавшегося чем-то услужить, нещадно гнал в шею, хотя сам, по мере сил и возможностей, старался как-то помогать другу.
— Ты почему так делаешь, а? — в который уж раз спрашивала Валентина Пятого после его очередной стычки с Лином. — Он к тебе — со всей душой, а ты...
— А если его рядом не будет, как я, по-вашему, должен справляться? Искать его, что ли?
— Тогда почему ты ему помогаешь?
— Потому, что я очень постараюсь быть рядом с ним, если что-нибудь произойдёт. Я за него в ответе. Это из-за меня мы здесь оказались и попали в такую... как бы это сказать?..
— Хреновую ситуацию, — подсказала Валентина.
— Совершенно верно, вы правы. К тому же мне и вправду пока помощь не требуется. Я и сам справляюсь.
— Я до сих пор не пойму, как ты выжил, — на лице Валентины появилось выражение полного замешательства, — ведь это просто невозможно было.
— Могу объяснить. Понимаете, мы с Лином можем немного помогать друг другу... чёрт, опять нет аналога. Бедный ваш русский язык, — сказал Пятый назидательно, — ищешь слово, ищешь... ну, можно попробовать так. Каждый человек обладает определённым запасом некой субстанции, назовём её пока жизненной энергией, хотя это не совсем верно, это, скорее, энергия в чистом виде, не активная... в пассиве. Вы её не ощущаете, это и не мудрено, ведь вы не обучались этому, да и вспомогательных приборов для этого у вас нет.
— А у тебя, никак, есть? — усмехнулась Валентина.
— Есть, — просто ответил Пятый.
— И где?
— А вот это вам знать не надо, опасно. Так вот, на чём я?.. С помощью этого прибора и знаний, не самых сложных, впрочем, можно оперировать этой субстанцией. Таким образом, Лин, к примеру, поделился жизнью со мной, для того, чтобы я мог быстрее набрать потенциал. Но это действительно далеко не всегда, в большем количестве случаев мы бессильны помочь друг другу. Это, конечно, снижает наши шансы.
— Не сгущай краски, всё не так плохо, — подбодрила его Валентина, которая не поняла и половины из того, что он говорил, — всё хорошо, что хорошо кончается. Ты только Лина зря не обижай, он расстраивается после ваших разговоров...
— Я тоже, — вздохнул Пятый. — Ну не могу я принимать от него помощь, когда сам во всём виноват!.. Валентина Николаевна, вы запомните и имейте в виду, что Лин совершенно ни в чём не виноват. Ни в чём! Я лишил его всего, что у него было, наши друзья погибли...
— Давно? — спросила Валентина с сочувствием.
— Десять лет назад. А у меня до сих пор это стоит перед глазами... самому не страшно, то есть за себя. А вот за Лина... камень на душе. Всё потом было — и в меня стреляли, и били, и... вспоминать даже не охота, тяжко, тем более, что всё это ждёт и дальше... А вот за Лина страшно. Он добрый, Лин. Я — тварь, если сравнивать нас двоих, — на лице Пятого появилось выражение горечи и боли. — Вот, к примеру, ситуация. Зал, мы таскаем ящики. Всё как всегда. Если падаю я, Лин чаще всего становится под удар и не даёт бить меня. В результате почти всегда избивают его.
— А ты? — спросила Валентина.
— Я тоже их к нему стараюсь не подпускать, если ему плохо. Только я обычно не жду, когда они начнут меня бить.
— «Нападение — лучшая защита», — сказала Валентина.
— Ага, — в медпункт вошёл Лин и, обратившись к Валентине, спросил: — А он вам сказал, что происходит после того, как он становится рядом со мной в оборону?
— Нет... а что?
— Прибегают остальные, ещё человек десять, и бьют его до полусмерти... хотя ещё ни разу не убили, слава Богу. Так-то вот. Он не злой, Валентина Николаевна. Он добрый. Только он про это забыл. Или решил, что злым быть легче.
Валентина в один прекрасный день поняла, что Лин и Пятый — не просто пациенты, которых ей подкинула судьба. И она вдруг осознала, что торопится на предприятие номер три не из боязни опоздать на работу, а потому, что там её ждут эти двое. И что она сама ждёт встречи с ними.
Никто не имеет права
Пятый
Это произошло случайно. Просто надсмотрщик был новый. Он ещё не знал, что можно, а что нельзя. Поэтому, когда Пятый упал, надсмотрщик решил его добить. Лина в то время в зале не было, и помешать было некому. Вместе с Пятым на пол свалилось по инерции ещё трое рабочих, двое поднялись, один остался лежать. Надсмотрщик застрелил его, а затем выстрелил Пятому в грудь. Тот мгновенно очнулся от боли, вскрикнул, попытался было отползти в сторону, но за первым выстрелом последовало ещё три, причем последний из них, контрольный, был произведен, как водится, в голову. На шум из соседнего тима прибежал Юра и в ужасе застыл на пороге.
— Мама родная... Кретин! — заорал он. — Что ты наделал!
Надсмотрщик, совсем ещё молодой парень, ничего не понимая, повернулся к Юре. Тот вылетел из «тима» и, не чуя под собой ног, рванул к медпункту.
— Валентина Николаевна! — крикнул он, — Пятого убили! Скорее!
— Что случилось?
— Идемте! Ну, быстрее же, пожалуйста!
В тиме они застали ещё двоих надсмотрщиков и того придурка, который стрелял. Валентина подбежала к Пятому и опустилась рядом с ним на колени. Он лежал лицом вниз на грязном полу, из-под простреленной головы медленно вытекала алая струйка, которую нехотя вбирал в себя цемент. На балахоне его проступали тут и там кровавые пятна. Валентина перевернула его к себе лицом. С правой стороны волосы были перепачканы кровью, сочившейся из раны расположенной на несколько сантиметров выше виска. Он с тихим всхлипом вздохнул и затих. Надсмотрщики подавленно молчали, всё было ясно без слов. Почти все они прошли Афган, и то, что предстало перед их глазами, говорило само за себя...
— Юра, он ещё жив, — Валентина поднялась с колен, — но я ничего не смогу одна сделать. Звони скорее шефу и проси сюда всё, что он может дать. Объясни ему, что произошло, что стреляли в голову, в грудь...
Валентина сокрушенно покачала головой. Она и вправду ничем не располагала. Прямое попадание в голову с расстояния в метр. «Он не выживет, — пронеслась у неё мысль, — это просто невозможно». Она прикрыла Пятого своей курткой и обернулась к молодому надсмотрщику.
— Как ты додумался до такого? — спросила она. — Тебе же дали все документы, велели ознакомиться… — Валентина не договорила — у Пятого начались конвульсии, на губах его выступила пена, тело скрутили судороги. Надсмотрщики помогли придержать его.
— Это агония, — с отчаянием в голосе проговорила она — Не успеют. Коля, Андрей, закройте дверь и не впускайте сюда Лина! Он свихнется!..
Пока Андрей держал трещащую под ударами дверь, пока ждали бригаду скорой, вызванную Юрой, пока Валентина безуспешно пробовала что-то сделать, у неё появилась жуткая уверенность, что всё уже напрасно. Она прекрасно видела, что при каждом вдохе воздух, вместо того, чтобы идти через рот или нос, со свистом всасывается через раны в груди...
Бригада приехала очень быстро, примерно через двадцать минут. Пятого перенесли наверх и Валентина оказалась за дверью, впервые за всё время работы на этом предприятие. Пятым занялись сразу трое врачей, а Валентине пришлось помогать Лину, который находился в состояние аффекта. Он разбил себе руки о дверь, потом ему не дали даже подойти к Пятому и при этом поколотили, после он всё же прорвался и увиденное совершенно выбило его из колеи. Он никого к себе не подпустил, кроме Валентины, которая сумела таки обработать ему раны на руках и немного успокоить. Теперь Лин сидел на корточках, привалившись к серой стене, в углу, закрыв руками голову и иногда вздрагивая. Валентина ходила взад-вперёд по коридору. Прошло уже два часа. Ещё через час в коридор вышел один из врачей.
— Ну, что? — с волнением спросила Валентина.
— Живет пока, — ответил тот. — Мы его прооперировали, но голову не трогали. Если дотянет до вечера, вызовем нейрохирурга и посмотрим, что осталось от мозгов.
— Можно вас на секунду? — спросила Валентина. Врач кивнул, они отошли в сторону. — Поймите меня правильно, но вон тот парень в углу — его друг и я хотела бы попросить... — Валентина замялась, — не говорить в таком духе... пожалейте человека.
— Хорошо, о чем речь. Что ещё? Вы говорите, не стесняйтесь.
— Что ни будь успокоительное для него, если можно... И скажите мне, ради Бога, хоть какая-то надежда есть?
— Не знаю. Из пистолета, в голову, с такого расстояния… можно с уверенностью сказать, что мозг мёртв, разрушен, это необратимо. Но он дышит, плохо, правда, давление и температура пока стабилизировались. Может и выживет. Но, скорее всего, будет, как трава.
— Почему?
— Погодите-ка. Вон, Павел Васильевич идёт, я с ним поговорю и вернусь к вам, хорошо?
Валентина кивнула и пошла обратно, к Лину.
— Ну, как ты? — спросила она. Лин посмотрел на неё полными слёз и отчаяния глазами. — Доктор сказал, что он поправиться... наверное... Сейчас дам лекарство, тебе станет полегче.
— Не надо... — Лин опустил голову, — я всё слышал.
Он снова закрыл лицо руками и отвернулся к стене.
До Валентины долетели обрывки фраз из коридора и она пошла на голоса, машинально прислушиваясь к ним.
-... и я решил, что это пока — оптимальный вариант. Мы проверим активность мозга, если хоть что-то есть, будем продолжать. Если нет — просто отключим аппараты. Вы согласны?
— Пожалуй, вы правы. Постарайтесь, конечно. Всё, что от вас зависит, что в ваших силах...
Подошедшая Валентина перебила говорившего:
— Я... простите, но это важно... Если вы решите, что он... ну... Что лечить уже бесполезно, что мозг умер... то, если можно, если он хотя бы сможет сам дышать, отдайте его мне. Я сумею обеспечить и уход и обслуживание, не ради него, ради Лина. Его жалко очень, он тогда... может с собой покончить, я в этом почти уверенна. А так он хоть на что-то будет надеяться.
— Мы пока не думали об этом, хотя тут есть некий здравый смысл, — не оборачиваясь к Валентине, произнёс Павел Васильевич, — это интересно. В общем-то, спасайте то, что сможете.
Он ушел. Валентина осталась с врачом.
— Пока мы с вами одни, хоть расскажите, как там, — попросила она, — какой-нибудь шанс есть?
— Я же всё уже сказал. Остановили внутреннее кровотечение, он ведь потерял очень много крови, позашивали дыры. Дышит плохо, отказывают почки. Отвезти его в город хотели, но не получилось — он не транспортабелен. Вечером приедет сменная бригада, мы его к тому времени подготовим, они будут делать трепанацию и думать, можно ли помочь.
— Я даже толком не посмотрела, куда этот мерзавец попал, — сказала Валентина, — что там было?
— Одно — в живот, пуля засела в тканях, пришлось удалить часть кишечника. Две пробили правое лёгкое, прошли навылет, открытый пневмоторакс. Чего говорить-то? Я удивляюсь, каким образом мы вообще смогли что-то сделать. Хотя, по-моему, он как был при смерти, так и остался.
— Он крепче, чем кажется. Может, и выживет.
Врач с сомнением хмыкнул и пожал плечами. Судя по выражению его лица, он сильно сомневался, что пациент дотянет даже до вечера.
— Можно Лину на него взглянуть? — спросила Валентина. — А то он места себе не находит, как бы рехнулся совсем.
— Давайте ещё полк солдат сюда позовем! — возмутился врач. — Для комплектации! Вы все тут с ума, что ли, посходили? — он понизил голос почти до шепота, — этот ваш шеф не то, что вы, просил, нет, он приказал пустить седьмого во время операции в комнату. И так приходиться работать в жутких условиях, при плохом свете, да ещё чтоб под локоть толкали посторонние?
— Лин — не посторонний. Просто он сможет лучше любого прибора определить, имеет ли смысл продолжать оперировать. Про телепатию слыхали?
Врач вдруг схватил Валентину за плечо и притянул к себе, да так резко, что она едва устояла на ногах.
— Молчи, дура... — прошипел он, — если ты в своём уме — молчи! Ты хоть соображаешь, что ты делаешь? С кем я только что разговаривал?.. Конечно, я пущу его. Я сам этого хотел, как никак мы с ним знакомы... раньше были знакомы... Но запомни! И придерживайся для всех этой версии: пустил только из жалости. Он разбил руки, перенервничал, и я его пожалел. Ни о какой другой причине не может быть и речи. Плакать умеешь?
— Попробую.
— Учти, когда ты просила меня о Лине, ты ревела. Это, в конечном счёте, и вынудило меня сдаться.
— Хорошо, — пробормотала Валентина, — значит, шизофреник и истеричка. Что ж, сыграем в эту игру, хотя я и не могу понять, зачем?
— Потом объясню. Сейчас некогда. Начинай рыдать, идиотка!.. Я пошел его готовить, вы попробуйте поговорить с Лином о том, как ему нужно будет себя вести, — произнес он на тон выше. — Я всё понимаю, но присутствие посторонних... Сами знаете... Придется посадить его где-нибудь в углу, и, надеюсь, у него хватит ума вести себя тихо. И не говорить под руку. Ничего не говорить, — добавил врач, глядя Валентине прямо в глаза, — молчать, как могила, — прошептал он. Валентина кивнула.
— Хорошо, — сказала она, хлюпнув носом, — спасибо вам.
— Пока что благодарить не за что.
Вечером приехала ещё одна бригада хирургов. Валентине было дозволено присутствовать при осмотре и она, едва справляясь с охватившим её страхом, вошла в комнату.
Помещение можно было узнать с большим трудом — столько там появилось новых предметов. Медпункт стал напоминать реанимационный зал в миниатюре: аппарат для вентиляции лёгких, электрокардиограф, мониторы, операционный стол, установка освещения...
Лин, которого впустили несколько раньше, сидел на стуле у стены. Ему дали халат, шапочку и маску. Лин молчал. Израненные руки он спрятал в карманах, чтобы не было видно разбитого лица, низко опустил голову. Валентина кивнула ему и подошла к Пятому. Полностью раздетый, он лежал на высокой больничной кровати, и Валентина уже в который раз поразилась, до чего же он худ. Лицо его было отёкшим, с каким-то синюшным отливом, и казалось совершенно неживым. Похоже, что к нему подключили все, или почти все из привезенных приборов. Голову ему перевязывать никто не стал, волосы вокруг раны выбрили и прикрыли её салфеткой. Когда вводили трубку в горло, видимо поторопились и порвали слева верхнюю губу — на ней запеклась кровь. Руки и голову держали фиксажные ремни. На стойке капельницы она увидела бутылку с кровью.
— Это уже чёрт знает какая, — объяснил подошедший хирург, показывая на бутылку, — мы со счёта сбились...
— Ну, что говорят? — спросила Валентина.
— Что пора начинать. Я буду вводить вас в курс дела, если будет возможность.
— Поглядывайте за Лином, — попросила она, — если что — присылайте его ко мне. Я тут буду, за дверью.
— Хорошо, договорились. Сейчас замоемся и приступим. Вон, видите этого, пожилого? Говорят, светило. Хотя я его не знаю, посмотрим.
— Ладно, — Валентина вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Оставалось только одно — ждать.
...Ночь тянулась очень медленно. К медпункту время от времени приходили надсмотрщики, некоторые — полюбопытствовать, некоторые — посочувствовать, а иные — просто так. Валентина ходила с ними курить, вновь прибывших вводила, если просили, в курс дела, отвечала на вопросы. Час шел за часом. Примерно в три по полуночи в коридор вышел тот самый пожилой хирург. Валентина бросилась к нему.
— Что?... — спросила она, с ужасом ощущая, как земля уходит у неё из под ног.
— Что — «что»? Зачем с таким пафосом? — спросил, улыбнувшись, хирург. — Пришел в себя во время трепанации, как только извлекли пулю. Везение прямо-таки фантастическое, повреждения гораздо менее серьёзны, чем мы думали. Правда, он не соображает ничего, но это вполне естественно — с таким-то сотрясением и ушибом мозга.
— Он выживет? — Валентине искренне хотелось обнять и расцеловать старого врача.
— Посмотрим. С аппаратов его снимать нельзя, дыхание угнетённое, реакции заторможены, он очень слабый. Когда спадёт отёк, и если спадёт, то, примерно через неделю, а то и больше, станет ясно, можно ли пить шампанское. Коли справимся, так и выпьем, вы не против?
— Нет.
— Вот и хорошо. При нём останутся реаниматологи, будут посменно дежурить две бригады. Вы здесь каждый день?
— Да, почти каждый.
— Вот вы и присмотрите за этим... как его, имя странное.
— Вы Лина имеете в виду?
— Точно, его. У него что-то с психикой, он явно не в себе. Возможно, это нервное, но если нет — то его нужно лечить.
— Обязательно присмотрю, — пообещала Валентина, — может, кто-нибудь сейчас пришлёт его ко мне?
— Это можно устроить, — врач подошел к двери в комнату и позвал в пространство, — Лешенька! Будь добреньким, позови сюда на минутку этого... как его?
— Лина, — подсказала Валентина.
— Да, Лина.
— Он в обморок упал, похоже, с сердцем стало плохо. Сейчас, мы его в норму приведем... — донесся голос из-за двери.
— Может, не стоит его трогать? — спросил хирург. — Уж пусть там и полежит.
— Ладно, пожалуй, вы правы, — согласилась Валентина. — Если я должна завтра сюда дежурить приходить, то мне домой надо ехать, хоть посплю.
— По-моему, не должны, — с сомнением сказал врач, — тут и так море народу будет. Приезжайте послезавтра, а там посмотрим. Ну, всего хорошего.
***
Валентина уехала. Она и впрямь просидела весь следующий день дома, но систематически звонила на предприятие, узнавая, как дела. Дела не сдвигались с мёртвой точки, а дежурная бригада не отличалась многословием. На следующее утро Валентина поехала на работу. Смена была та же, что и в первый день.
— А у нас тут проблема, — сообщила Валентине медсестра, — этот рыжий. Мало того, что всем надоел, так он четвертые сутки уже не спит и не ест. Нам по смене передали. Сидит, как приклеенный, на своём стуле, выходит только покурить. Вот как сейчас.
— И что вы предлагаете сделать? — спросила Валентина.
— Мы уже сделали, — медсестра заговорщицки подмигнула Валентине, — мы его угостили чаем. В который вместе с сахаром кинули четыре таблетки реланиума. Авось проймёт. Мы просто уже боимся, что если он не поспит, он может либо умереть от разрыва сердца, либо рехнуться окончательно.
Медсестра смолкла. Вошел Лин. Он обвел помещение мутным взглядом и заметил Валентину.
— Валентина Николаевна, — позвал он.
— Что, Лин? — откликнулась та, подходя.
— У меня... Голова... что-то сильно кружится... — язык у Лина заплетался, он едва стоял на ногах, его вело.
— Ты, наверное, слишком много курил, — посочувствовала Валентина. — Пойдём, я тебя на воздух выведу, может, полегчает.
Валентина твердо взяла Лина за локоть и повела вон из здания. На улице они сели на крашенную деревянную лавочку, стоявшую у залитой утренним весенним солнцем стены. Лин устало привалился к Валентининому плечу и прикрыл глаза.
— Ну что, рыжий? — ласково спросила она, — Получше?
— Да... Валентина Николаевна, он ведь в сознание приходил... ночью, когда... трубку меняли... он такой странный... словно и не он это вовсе... И зрачки... разные... один большой, другой... маленький... страшно...
— Приляг, Лин. Голову ко мне на колени положи... вот так... а ноги — на лавочку... Тебе хоть немножко нужно поспать. На улице тепло. Вот и посидим с тобой на солнышке, погреемся. Спи. Сейчас кто-нибудь из мужиков придет и поможет мне отнести тебя спать дальше. И не надо пугаться, из худшего выбирались. Всё будет хорошо.
Спустя полчаса из дверей предприятия вышел Коля. Валентина окликнула его.
— Чего это у вас тут твориться? — поинтересовался тот, подходя.
— Да, понимаешь, рыжего снотворным накормили, и его угораздило заснуть в неподходящем месте, — объяснила Валентина, — может, его в дежурку перенести? А то у меня уже ноги затекли, у него башка-то тяжелая.
— Вам помочь, что ли?
— Да. И предупреди остальных, чтобы не трогали его до вечера, — попросила Валентина — Лады. Ну, потащили.
Лина скоренько отнесли в дежурку, Валентина устроила его на раскладушке и пошла узнавать, как дела.
— Наметился некий прогресс, мы не успели вам рассказать, — сообщила одна из дежурных медсестёр, — оживает потихоньку. И температура повыше, и давление получше. Вы проходите, вы же его два дня не видели.
— Только один день, — поправила Валентина и подошла к кровати. Она с облегчением отметила, что трепанация была сделана не полная, в черепе лишь пропилили круглое отверстие на месте входа пули. По правде сказать, ей претила мысль о том, что она может увидеть. Пятый, конечно, выглядел плохо, но всё же лучше, чем она ожидала. Кровать, на которой он лежал, отодвинули от стены, обеспечивая наилучший к ней доступ, аппараты передвинули поближе к изголовью. Его так и не одели, но это было и не нужно — в комнате было тепло, работал обогреватель. Валентина придвинула стул поближе к кровати и села рядом с Пятым.
— Ну, как он? — спросила она. — В себя не приходил?
— А он и сейчас в сознание. Пятый, ты здесь? — спросила медсестра. — Эй, дорогой!.. Сейчас, погодите. Он глаза открывает, иногда. Правда, думает перед этим долго... Ну вот, я же говорила... Только, по-моему, совсем ничего не понимает.
Пятый и впрямь открыл глаза. Валентина осторожно взяла его за руку, отметив про себя с радостью, что рука стала тёплой.
— А вот мы сейчас проверим, — проговорила она, — Пятый, если ты меня слышишь, попытайся сжать мою руку.
Она осторожно подвела свою ладонь под его пальцы и повторила:
— Ну хоть немного сожми.
Его пальцы слабо дрогнули, кисть на секунду напряглась.
— Молодец, — похвалила Валентина, — теперь давай поиграем в такую игру. Я задаю тебе вопрос, если ответ положительный, ты сжимаешь пальцы, если отрицательный — не сжимаешь. Понял?
Пальцы снова слегка сжали её руку.
— Ты помнишь, как тебя зовут?
Пожатие.
— Ты узнал меня?
Пожатие.
— Что с тобой произошло, можешь вспомнить?
Рука осталась лежать неподвижно.
— Посттравматическая амнезия, — сказал подошедший врач, — может, потом и вспомнит.
— У тебя болит что-нибудь?
Пожатие, причем более сильное, чем предыдущие.
— Голова? — Валентина специально прошлась по всем его ранам, чтобы удостовериться — действительно ли он понимал. На вопрос, болят ли ноги, Пятый ответил отрицательно.
— Пятый, — обратился к нему врач, — ты нас видишь?
Валентина ожидала пожатия, но его почему-то не последовало. Она переспросила:
— Видишь? — пожатия снова не было. — Не видишь?
Рука сжалась.
— Это, вероятно, вследствие отёка, — констатировал врач, — отёк спадёт и зрение вернётся. Не стоит переживать. Только нужно быть поосторожней на язык, мы ведь и не думали, что он понимает.
Пятый вдруг снова сжал Валентине пальцы.
— Что, милый? — спросила она, — Ты что-то хочешь?
Пожатие.
— Пить? — догадалась Валентина. Она поглядела на врача, но тот отрицательно покачал головой.
— Пока нельзя. Он же дышать сам не может. Так что пусть потерпит, хоть до вечера. Часиков в десять попробуем.
— А почему так поздно? — спросила Валентина.
— Трубку будем менять. И повязки. Кстати, можно вас на пару минут? Хотел кое-что спросить...
Они вышли в коридор. Врач отвёл Валентину подальше от двери и только тогда сказал:
— Это всё, конечно, хорошо, но всё же я бы пока воздержался от положительных прогнозов.
— Почему? — удивилась Валентина. — По-моему, всё очень ничего. Я думала, ему хуже.
— Ему и есть хуже, — сказал врач, — это улучшение, скорее всего, временное. Во-первых, заживление идёт медленно. Обычно на этих сроках картина другая. Во-вторых, проблемы с дыханием. В-третьих, в таких случаях никогда ничего нельзя сказать наверняка. Что угодно происходило — и тромбы, и заражения, и развитие отёка вместо его спада. Так что пока всё висит на волоске, и я хотел бы заранее подготовить вас к худшему. В девяноста девяти процентах случаев из ста такие больные погибали.
— Вы просто мало знаете Пятого. Не думаю, чтобы вы были правы. Он гораздо крепче, чем может показаться. И я уверенна, что всё будет хорошо. Вполне можно дать ему воды вечерком. Кстати, вскипятить же надо заранее, чтобы остыть успела... И Лину чаю бы тоже дать, он не откажется...
— Зачем кипятить? Вы же ещё не видели, каких продуктов они для него прислали! Целая коробка. Я как увидел — так сразу подумал: они же весь арсенал продуктов из «Берёзки» приволокли, хороша кормёжка.
— Теперь понадобиться, — заверила Валентина. Ей самой хотелось в это верить, очень хотелось.
— И что он за птица такая? — удивился врач. — Вообще странно. Вначале в человека палят из пистолета, а потом вызывают кучу докторов, и начинают спасать. Раз он нужен живым, зачем же было так калечить?
— Это просто недоразумение, — сказала Валентина, — ошибка. А кто он такой? Да я и сама не знаю. Я же просто фельдшер, у меня совсем другая работа. Меня попросили иногда присматривать за ними, сообщать о самочувствии. А так... медпункт-то для надсмотрщиков, я тут больше при них... зарплата тут очень хорошая, и квартиру дали трёхкомнатную, и машину без очереди. Путевки тоже дают. А за пятьсот рублей в месяц, не считая премии, я хоть за слоном присмотрю. Такого, как сейчас, у нас никогда не случалось, и, думаю, больше не произойдёт. Я уж об этом позабочусь. Дальше я свою зарплату буду отрабатывать на все сто.
— Дай-то Бог, — врач покачал головой, — это была бы большая победа — вытянуть такого больного. Вы не поверите, когда нам его буквально впихнули в руки, я ошалел. Он же агонизировал, кожа серая, изо рта пена, не дышал. Я думал — так и умрёт у меня на руках. В моей практике с пулевыми ранениями и ушибами мозга дел как-то иметь не приходится. Наши аппаратчики всё больше геморроем страдают.
— Я с ним была до того времени, как вы приехали. И думала примерно о том же. Когда ещё и помочь нечем... Кстати, а кто ему губу-то поранил?
— Я. — честно признался врач. — Очень спешил, надо сказать. У меня камень с души свалился, когда мы его подключили... Я всё ждал, что сердце встанет. Он молодец, не подвёл нас...
— Только не везёт ему. Ладно, пойдёмте, может там ещё чего надо.
Валентина оказалась права. На пороге их встретила медсестра.
— Вы его разволновали, — пожаловалась она, — вот теперь идите и сами разбирайтесь, что ему нужно...
Валентина снова подсела к Пятому.
— Ну что? — спросила она ласково, осторожно поправляя ему волосы. — Ты, небось, про Лина хочешь узнать? Так я его спать отправила, он трое суток сидел с тобой.
Пятый сжал ей пальцы, но на этот раз очень слабо, видимо устал. Валентина взяла его руку в свои, и сидела с ним, пока он не заснул.
***
На следующий день произошло резкое ухудшение — опытный врач оказался прав. Пятый перестал приходить в себя, состояние его стало стремительно приближаться к коматозному.
К искусственной почке и аппарату для вентиляции лёгких прибавился ещё и аппарат для искусственного кровообращения. Снова понаехала куча врачей, приехал и тот, пожилой. С Валентиной он разговаривать на этот раз не стал, и она поняла — дела плохи. Потянулись однообразные, ничем не примечательные дни, сливавшиеся в недели. Валентина приезжала каждый день и, помогая медсестрам, сидела с Пятым. В комнате поселилась печаль. Лина к Пятому больше не подпускали. Он постепенно сходил с ума, и его присутствие могло только навредить. Валентина последнее время была задумчива. То, что случилось, не стало, конечно, для неё откровением, но всё же она до конца не могла понять — как же так? Почему это произошло? То, что и Пятый и Лин прекрасно могли за себя постоять, она знала. Потому-то она и терялась в догадках — почему же Пятый так посчитался на этот раз? Глядя на его лицо, бессмысленное, омертвевшее, она постепенно переставала тешить себя надеждой когда-либо получить ответ. Казалось, что жизнь и душа уже давно покинули это тело и никогда не вернуться назад. Дни шли за днями. Бригады врачей сменяли друг друга точно по расписанию, специалисты приезжали лишь изредка, руководство же совсем исчезло с горизонта.
Пятого начали кормить внутривенно, он слабел всё больше. Сердце почти полностью отказало, только аппараты и держали его на этом свете. Валентина поняла, что он умирает, но Лину ничего пока говорить не стала. Лина уже две недели назад отправили обратно, в рабочий зал, но Валентина иногда навещала его и вводила в курс дела, не вдаваясь, однако, в подробности. Через три недели после начала комы, примерно через месяц после ранения, очередной консилиум пришел к выводу, что продолжать реанимацию дальше становиться бессмысленно. Валентина выслушала этот вердикт и сказала:
— Я сейчас приведу Лина... попрощаться. Вы не возражаете?
— Может, мы сначала сделаем то, что решили? А уж потом поставим его перед фактом? — спросил один из хирургов. Все они стояли у двери в медпункт, откуда только что вышли, происходило экстренное совещание.
— Не стоит. Уж лучше пусть он присутствует, пусть всё сам увидит. Иначе, боюсь... Он может повести себя... скажем так... неадекватно.
— Ладно, ведите. Но только не задерживайтесь, нам же ещё сворачивать технику и тело на вскрытие везти. А время-то вечернее.
Валентина кивнула. Она вернулась в комнату, на секунду подошла к кровати, поглядела на Пятого и, резко отвернувшись, быстро вышла.
Лина она нашла в тиме. Он лежал у стены, и, казалось, спал, но при приближение Валентины сразу, едва заслышав её шаги, поднялся ей на встречу.
— Ну, как там? — спросил он с тревогой.
— Прости, рыжий, — Валентина опустила глаза, — они решили... что надо... отключать систему... что незачем зря его мучить. Он умирает, Лин, и они не могут ему помочь, никто уже не сможет помочь... прости.
Лин с размаху ударил рукой о стену.
— Нет... — прошептал он. — Нет... не надо... дайте ему ещё хоть день...
— Это не ко мне, Лин. Я тоже об этом просила, они мне отказали. Поговори с ними сам. И скажи спасибо, что они разрешили тебе с ним попрощаться, прежде чем... сделать это...
— Пошли! — Лин бросился по коридору в сторону лестницы. Куда уж Валентине было угнаться за ним! Поэтому уже на подходах к медпункту она услышала срывающийся на крик голос Лина и возражающие голоса врачей. Затем послышалась какая-то возня и... щелчок закрывшегося замка.
— Что происходит? — вопросила она в пространство, быстро подходя к людям, столпившимся у входа в медпункт.
— Этот ваш идиот... кретин паршивый... повышвыривал нас из комнаты и закрылся в ней с трупом!.. — с возмущением начал один из врачей.
— Он умер? — у Валентины внутри всё оборвалось.
— Пока нет, но скоро. Ладно, мы подождём, дверь ломать не будем, но всё это теперь — на вашей совести, вы поняли? Неадекватно себя поведёт... психопат!
***
...Лин для верности подпёр дверь стулом и подошел к Пятому.
— Они решили тебя убить, — пошептал он, — я же не могу им дать это сделать, правда? Пятый, ну я тебя очень прошу, ну поживи ещё, — по впалым щекам Лина побежали слёзы, — ты же сильный... Боже, ну пожалуйста, не убивай его! Что он тебе сделал? Он же никого не обижал, не лгал никому... ну прости его, Господи... Помоги... — Лин сел на кровать и осторожно обнял Пятого одной рукой, а другой стал гладить его по плечу. — Милый, ну постарайся... вон, посмотри, на улице уже совсем тепло стало... лето скоро... мы с тобой дёрнем отсюда, поживём где-нибудь... ты окрепнешь... выздоровеешь... Там сейчас так хорошо! Как же так можно... ты же никогда не поддавался, помнишь? Ты же всегда был очень гордым, и переупрямить тебя не смогла даже Айкис... — голос Лина дрогнул, — А ты помнишь Айкис? Интересно, что лучше — дырка в голове, или то, как она с нами поступила? Я думаю, что лучше по голове чем-нибудь, — Лин слабо улыбнулся, — Ты думаешь, я тебе позволю поддаться? Не выйдет, даже и не пробуй! Милый ты мой, как же ты смог решиться оставить одного на всём свете этого бестолкового Лина? Я же пропаду, ты обо мне подумал? Да разве же можно вообще принимать как факт то, что с тобой случилось? Никто не давал тебе права уходить туда так рано, слышишь? А что ты там один станешь делать? Не уходи, не надо, родной ты мой, пожалуйста... — Лин лёг рядом с Пятым так, как они обычно спали в тиме, стараясь хоть как-то согреться. И теперь Лин старался, как мог, отогреть умирающего друга, истово веря, что тем самым может ему помочь. Лин непрерывно что-то говорил, то обращаясь к Богу с горячими сумбурными молитвами, полными страшного отчаяния, то умоляя Пятого не умирать... Иногда он начинал плакать, иногда, улыбаясь сквозь слёзы, старался припомнить и рассказать что-то забавное из их прежней жизни. Он не выпускал холодеющих рук друга из своих рук и не отходил от него ни на секунду. Говорил он негромко, полушепотом, в коридоре ничего не было слышно. Лин думать забыл о людях, он словно перенесся в какой-то другой мир, в этом мире был только он и полумёртвый Пятый. Ночь проходила, её сменил серенький рассвет, за дверью слышались шаги, голоса, требовавшие немедленно открыть, угрозы и увещевания, но для Лина этого всего словно и не существовало. Не было сейчас места в его жизни ни пасмурному весеннему дню, ни вечеру, ни наступающей темноте. Не было времени и событий. Свет он не включил, даже и не помыслил о том, что можно это сделать. Если бы он мог в тот момент думать о чем-нибудь другом, кроме того, чем он был поглощен полностью, он бы подумал, наверное, откуда у него силы на то, чтобы не прерывать этот нескончаемый монолог.
Минул день, наступил вечер, его сменила ночь. Врачи, вынужденные остаться, выражали всё возрастающее недовольство. Другая бригада, естественно, не приехала, и они ездили домой по очереди, одна Валентина всю ночь дежурила у закрытого медпункта.
Где-то под утро третьего дня страшно уставшая, не выспавшаяся Валентина, прикорнувшая было на стуле у двери, услышала из-за неё лёгкий шорох, а затем звук ключа, отпирающего замок. Она вскочила на ноги. Из двери, пошатываясь, медленно вышел Лин.
— Идите сюда! — позвал он.
— Умер? — спросил, подходя, врач. Лин досадливо покачал головой и повторил:
— Идите.
Все вошли в комнату следом за Лином и оторопели. Лин поднял изголовье кровати и снял все аппараты. Пятого он укрыл одеялом.
— Что здесь твориться? — с возмущением начал врач, но осёкся. Пятый вдруг открыл глаза, и Валентина вдруг поняла, что взгляд его, хоть и мутный, но вполне осмысленный.
— Он сам пока говорить не может... он слабый ... — сказал Лин, ни к кому конкретно не обращаясь. — Но он же живой... смешные вы люди... убийцы...
— Срочно ставим кислородную палатку, — врач быстро перешел на деловой тон, — и позвоните кто-нибудь в управление...
— Сволочь ты гребаная! — Лин схватил врача за отворот рубашки. — Ты ещё со мной встретишься!..
Он не договорил, руки его бессильно разжались, и он свалился на пол в глубоком обмороке. Валентина опустилась рядом с ним на колени. При падении он рассёк себе кожу над бровью, пошла кровь.
— Лин... дайте же нашатырь, кто-нибудь! И сделайте ему чашку чая с сахаром, это от голода. Ну, давай... вот... садись... не надо так себя доводить... ты нам живым ещё нужен.
— Ты уж прости меня, — врач тоже присел на корточки рядом с Лином. — Мы просто отчаялись. А ты нет. Ты молодец, ты всё правильно сделал.
— Я ничего не делал, — пробормотал Лин, снова начиная впадать в забытье, — я просто верил...
Он не договорил. Валентина и врач подхватили его и осторожно уложили на пол. Лин был бледен, как смерть, нервное истощение основательно подточило его и без того невеликие силы.
— Где мы его устроим? — спросила Валентина. — Может, ещё одно одеяло найдётся?
— Поищем. Как там?
— Это что-то невероятное, — откликнулся другой врач, который осматривал Пятого, — он был при смерти, точно, а теперь словно подменили. И дышит сам, вполне уверенно. И зрение…
— Он видит? — спросила Валентина, подходя к кровати.
— За рукой следит... Пятый, покажи ещё раз... Видали?
-... Лину укол сегодня сделают? — поинтересовался кто-то из персонала.
— Я могу, — вызвалась Валентина, — что колоть?
— Сердечное, он еле дышит... И снимите с него рубашку, надо же хоть послушать. А то кто знает, от голода ли эта чертовщина. Как бы нам ещё одного клиента жизнь не подкинула.
— Лину надо просто дать поспать, — решительно произнесла Валентина, — он не спал уже черти сколько. И не ел. А можно капельницу поставить. Глюкозу, например.
— Пятый, можешь приподнять руку? Нет? Тогда хоть мигни, кода станет больно.
— Что это вы делаете? Не надо пока трогать повязки, а? Человек едва с того света выбрался, а вы сразу...
— Надо же глянуть, как там швы. Кстати, получше. Я у Лина потом лично поинтересуюсь, как он умудрился со всем этим справиться.
...Пятый видел мир пока ещё очень смутно. Он устал, голоса не давали уснуть, мысли путались, он не понимал, что происходит. Он вспомнил, что с ним долгое время находился Лин, не давший его сознанию окончательно сорваться в попасть и навсегда раствориться в ней. Лин, умолявший начать дышать, его руки, его настойчивый голос не покидали мыслей. «Где же он? — с тревогой подумал Пятый. — Неужели ушел?» Он с трудом разлепил губы и слабо позвал:
— Лин...
То есть ему показалось, что он позвал, на самом же деле слово прозвучало, как шорох ветра, гуляющего по траве. Однако чуткая Валентина его различила и ответила:
— Ему нехорошо. Он очень устал. Но он близко, совсем рядышком, вон, погляди, мы его поспать уложили. Он немного отойдёт и снова тогда с тобой посидит, ладно? А ты тоже спи пока, тебе сейчас отдыхать нужно.
— Валентина Николаевна, у него чего-то кровь никак не останавливается, может, вы чего подскажите?
— Это в порядке вещей. Плохо свёртывается. Через часок перестанет идти, не волнуйтесь. Ладно, я предлагаю пока оставить их в покое, — Валентина отошла от кровати и, обращаясь к хирургу, произнесла в полголоса, — уводите своих людей, дайте этим двоим отдохнуть. Сидеть при них нет никакой надобности, будем заходить изредка, проверять, как дела, и всё.
— Вы думаете? — врач с сомнением покачал головой. — Может, стоит хоть медсестру оставить?
— Оставьте ночник. Вечером и ночью он пригодиться. А то Лин в темноте ни фига не видит. И поставьте ему потом капельницу, как и хотели.
— Ладно, уговорили, так и сделаем. Пойдёмте, они уже заканчивают. Вы останетесь на ночь? Днём-то народу тут будет, хоть отбавляй.
— Конечно. Будем по очереди посматривать.
— Ну, хорошо. Вот бы кому рассказать, а? Только ведь скажут, что это — очередные байки. Не приучен наш народ верить в стремительные возвращения с того света и во всё такое прочее. Один Лин чего стоит! Он, кстати, когда в комнату прорывался, меня по скуле так здорово двинул — словами не передать...
День прошел без каких бы то ни было происшествий. В комнату изредка заглядывали врачи, проверяли, как дела. Ни Пятый, ни Лин за весь день ни разу не проснулись. Ближе к вечеру Лину поставили капельницу, но даже это его не разбудило.
...Ночью проснулся Пятый. При слабом, тусклом свете ночника он почти не мог видеть, ему по началу почудилось, что в комнате очень темно. Он немного удивился и решил пойти поискать кого-нибудь, спросить, как же он очутился в этой странной тёмной комнате. Попробовав приподняться, Пятый с ужасом обнаружил, что руки и ноги его не слушаются. Тут он испугался по-настоящему и принялся звать Лина.
От шепота, который казался самому Пятому криком, Лин сразу очнулся. Он обнаружил, что лежит на полу, на одеяле, и попробовал вспомнить, как он тут оказался. Самым ярким эпизодом был тот, в котором он, Лин, хотел набить морду кретину врачу. Далее следовал провал, вызванный неизвестно чем. Лин понял, что Пятый зовёт его, поднялся на ноги и подошел к кровати. Он почувствовал, что в его руке, на уровне локтя, что-то колется. Это оказалась игла капельницы. Лин вытащил её и бросил на пол, а затем тихонько, осторожно, сел на кровать рядом с Пятым.
— Ну что ты, милый... здесь я, здесь... успокойся, — попросил он, взяв того за руку.
Лицо Пятого было мокрым от слёз, он судорожно хватал воздух открытым ртом и временами вздрагивал.
— Испугался? — участливо спросил Лин шепотом. — Ну не надо. Я же тебя одного не брошу. Всё, уже всё... Никто тебя не тронет.
— Лин... темно... — с усилием прошептал Пятый.
— Потому, что ночь. И надо спать. Давай-ка поудобней устраивайся. Вот и молодец, хорошо... И не бойся, я же рядом... Я тебя не брошу... Ну что ты себе опять выдумал? Отдыхай, милый, всё хорошо. Вот так.
Лин прилёг на кровать, положил свою руку Пятому под голову и тихонько прижал к себе. Тот уже постепенно успокаивался, стал дышать ровнее и глубже. Только тут Лин ощутил, до какой же крайности измучен и он сам. Не пошло и минуты, как Лин тоже спал глубоким сном, но даже во сне он выпускал руку Пятого из своей. Такую картину и застала пришедшая через час посмотреть, как дела, Валентина Николаевна. Она подошла к Лину и тихонько потрясла его за плечо.
— Рыжий, — позвала она шепотом, — что ты здесь делаешь? Проснись, Лин!
— Что?.. Ой, это вы?.. А я уж подумал...
— Лин, перебирайся к себе, пожалуйста, — попросила Валентина, — ты сам еле живой.
Лин отрицательно покачал головой. В свете ночника Валентине вдруг показалось, что глаза у него воспалённые, покрасневшие, с нездоровым лихорадочным блеском. Она положила ему ладонь на лоб.
— Эй, да у тебя же температура, — насторожилась она, — ты-то сам об этом знаешь?
— Да, я заметил... Это нервы, потом продёт... — Лин на секунду утомленно прикрыл глаза. — Ему просто стало страшно одному.
— Слушай, уж коли ты не спишь, дать тебе съесть что-нибудь?
— Не надо. Вот только если попить. Я вставать боюсь, вдруг он проснётся?
Валентина налила в чашку остывшего чаю и отдала её Лину. Тот с жадностью приник к ней и, не отрываясь, залпом выпил.
— Спасибо, — пошептал он, возвращая чашку.
— Может, всё-таки поешь? — предложила Валентина.
— Нет... Меня немного подташнивает, я лучше... так...
— Это, наверное, от температуры, — Валентина снова потрогала ему лоб, — зачем ты встал, спрашивается? У тебя же как минимум тридцать восемь, если не больше.
— Валентина Николаевна, не могу я спать, когда ему плохо, понимаете... а вдруг он... что-то случиться, а меня рядом не окажется... А так... и мне спокойнее и ему не страшно...
— Ну, ладно, — сдалась Валентина, — побудь пока с ним. И поосторожней, хорошо? Смотри, близко к краю не ложись, не ровен час, свалишься. Тебя укрыть?
— Не надо... Мне и так жарко. Балахон бы снять.
— Спи, ненормальный, — Валентина тяжело вздохнула, — ничего с себя не снимай, а то ещё хуже будет. Спокойной ночи.
Валентина вышла и тихо прикрыла за собой дверь.
***
Пятый проснулся около семи часов утра. Он почувствовал, что лежать как-то странно удобно. Рядом с ним тихо вздохнул во сне Лин. На его руке и покоилась голова Пятого. Свет немного резал глаза, поэтому Пятый решил попробовать заснуть снова, но поспать ему не дали. В комнату, стараясь не шуметь, вошла Валентина и одна из медсестёр.
— Попробуем разбудить, — прошептала медсестра, показывая на Лина, — а то как бы нам от врача не влетело.
— Боюсь, это бесполезно. Давайте его просто перенесём на место. Температуру надо померить, ночью повышенная была...
Рука Лина исчезла. Голова у Пятого снова начала болеть, причём гораздо сильнее, чем ночью. Он застонал.
— Пятый, прекрати, — строго сказала Валентина, — Лин — не подушка, ему тоже отдых нужен. А с тобой будет особый разговор. Тебя велено начать кормить, понял? От головной боли сейчас что ни будь придумаем, врач на это дал добро.
— А... Лин?.. — Пятый с трудом подбирал слова, речь его звучала невнятно.
— Что — Лин? — не поняла Валентина.
— Поесть... Лину... не мне... Я... не хочу, а он... голодный...
У Валентины на глаза навернулись слёзы. Кем нужно быть, чтобы будучи полумёртвым от истощения и ран, просить отдать еду другу? Или сумасшедшим, или... Она отвернулась, но всё же нашла в себе силы твердо произнести:
— Не дури, совсем свихнулся. Откуда ты взял, что есть нечего, а? Ты же не в «тиме». Когда он проснётся, мы его непременно покормим. Обещаю. Не болтай много, не надо.
— Хорошо... — Пятый смотрел на нее, не отрываясь, и Валентине внезапно стало стыдно за свои прошлые мысли. «Как я могла думать, что он умрёт? Что я вообще знаю о жизни? Вот Лин, которого все здесь считали полудурком, оказался во сто крат умнее меня, и не только меня... Может, стоит поменьше думать и побольше верить?» Пока Пятый ел, пока ему обрабатывали пролежни, пока вновь понаехавшие врачи делились впечатлениями, её не оставляли подобные мысли. Но потом для них не осталось места — проснулся Лин. Он сразу же решил отправиться сидеть с Пятым и принципиально не желал никого даже слушать на тему отдыха. Тут-то Валентине и пришлось вмешаться.
— Лин, — подчеркнуто вежливо произнесла она, — тебе напомнить, что было ночью? Или вспомнишь сам?
— Я всё помню. Но я уже в полном порядке, можете не сомневаться.
— Конечно, сомневаться не приходиться, — Валентина пожала плечами, — и этой ночью был совсем не ты, и двое суток не спал — тоже не ты, и вообще, ты — только что с курорта... Не смей вставать, придурь рыжая!
— Меня последнее время даже в зал не водили! Я столько спал, что теперь хоть неделю...
— А вот мы сейчас спросим. И проверим, как ты спал. А ну-ка, позовите сюда любого надсмотрщика из смены, — попросила Валентина, — мне кажется, здесь кто-то много врёт!
Через три минуты пришел Коля. Он обалдело уставился на Пятого, потом перевёл взгляд на Лина.
— Чем могу? — спросил он.
— Будь любезен, расскажи нам, что делал Лин последние три недели. А то он тут странные вещи говорит, слушать прямо удивительно... — ехидно сказала Валентина.
— Что делал? Этот-то придурок? — удивился Коля. — Да себя загонял чуть не до смерти, вот что делал. Он же мне пол «тима» угробил, не давал им спать, они и мёрли, как мухи. Идиот, ты зачем ночью по «тиму» расхаживал? Все четыре часа так и ходит, так и ходит... Будто шило воткнули кое-куда! Мы уж его к себе на ночь стали брать, в каптёрку. Спи, говорим. Не спит, собака! Юра, дурак, ему и чаю нальёт и хлеба, да ещё с маслом, даст. Нет, куда там! — Коля сардонически усмехнулся. — Ни разу не сожрал ничего. В угол забьётся и сидит, молчит. Только слёзы капают. Так и держали при себе всё время, боялись, вдруг что-нибудь над собой сотворит.
— Слыхал, Лин? Так что брось ломать комедию, отнесись к делу серьёзно, — Валентина осуждающе покачала головой. — Чем ты ему поможешь, если и дальше будешь над собой измываться? Тем, что рядом ляжешь?
— Валентина Николаевна, это ещё не всё, — вмешался Коля, — что он в зале-то творил — не передать! Он же меня начал отпускать — ну, отдохнуть там... и всё такое. Я-то думал, он их тихой сапой кладёт, пока меня нету, и сам тоже ложиться. Один раз решил посмотреть. Чё там было! Он их гонял, да почище, чем я! Я прям ошалел, они так и бегали, как угорелые. И этот стоит, блядь, руководитель выискался, понимаешь...
— Лин, а зачем? — удивилась Валентина. Лин промолчал, лишь на лице его проступило виноватое выражение, он опустил глаза. Он, видимо, и сам не знал зачем — просто он почувствовал, что сердце его тогда ожесточилось от отчаяния, и теперь ему было страшно стыдно за содеянное. Он не нашел в себе сил соврать, ответить же правдиво было делом нереальным — ответа не существовало в природе.
— Психовал так, что ли? — не особенно дружелюбно спросил подошедший врач. — Чем тебе эти несчастные-то помешали?..
— Да оставьте вы его в покое, — вступилась за рыжего Валентина, которая и сама уже была не рада, что начала этот разговор, — хватит, ей Богу. Ладно, Лин. Отдыхай пока, если он будет звать тебя, я скажу. Обещаю. И не надо геройствовать, для кого всё это? Сам посуди. Он ведь от этого быстрее не поправиться, верно?
— Верно, — вздохнул Лин, — хорошо, я лягу... Но вечером хоть можно будет с ним посидеть?
— Можно конечно, — пообещала Валентина, — отдохнёшь — и сиди, сколько влезет.
— Правда? — обрадовался Лин. — Я не хотел бы стать кому-нибудь обузой, поймите меня правильно... Я очень волнуюсь, вы просто не представляете...
— Представляем, рыжий. Мы тебя в действие уже видели. Всё, отдыхай, хватит лясы точить попусту. — Валентина бросила взгляд на кровать Пятого и, поманив за собой врача, вышла в коридор.
***
Прошло несколько дней. Пятому становилось лучше, он уже пару раз пробовал сидеть, но сил на подобное у него пока явно не хватало. Лин дежурил при нём неотлучно. Он помогал другу во всём, начиная от еды, заканчивая чтением. Пятый не мог читать сам — зрение восстанавливалось, но медленно, координация тоже пока подводила, левая рука почти не слушалась. Во время их разговоров (а Лин мог говорить очень подолгу, стараясь немного развеселить и отвлечь друга), Пятый больше молчал, лишь иногда давал на вопросы Лина короткие ответы — речь у него была тоже частично нарушена, впрочем, такие последствия ранения быстро исчезали. Примерно через неделю Пятый уже мог просидеть, опираясь на подушку, около часа, и при этом почти не устать. Валентина частенько наблюдала за ними из за неплотно прикрытой двери и сцены, ею виденные, приводили её в удивление. Поначалу ей казалось, что в отношениях Пятого и Лина прослеживается некая закономерность: Пятый — начальник, Лин — подчиненный, но потом она поняла, что ошибалась. Не было тут ничего подобного, присутствовало лишь взаимодействие, основанное на каких-то непонятных Валентине началах и принципах. К тому же, да она и раньше об этом знала, Пятый был гораздо более устойчивым в эмоциональном плане, нежели чем Лин. Тот был готов по малейшему поводу начать рвать и метать, Пятый же прежде всего трезво оценивал ситуацию и делал вывод, в соответствие с которым действовал. Поэтому весьма часто одно слово, сказанное Пятым, стоило десяти Линовых фраз. Впрочем, как показала в своё время жизнь, особого счастья это Пятому не принесло — стоило ему открыть рот в присутствии надсмотрщиков, его тут же начинали колотить — язык у него был не менее острым, чем у Лина, а лаконичность ответов на степень наказания не влияла. Здесь же Пятый и Лин были фактически предоставлены сами себе и склонности их могли безболезненно проявляться в полной мере...
...Дней через десять после памятных событий произошло следующее. Лин, покормив Пятого, отправился спать, Пятый тоже начал было задрёмывать, он последнее время часто засыпал днём, но не надолго, ночью же спал плохо, мучили кошмары. Рыжий по собственному почину сидел с ним. Пятый переживал за Лина, но даже и не пытался отговорить его от этих бдений, зная, что это бесполезно. Не раз, просыпаясь, он в тусклом свете ночника видел Лина, сидящего за столом и уронившего от усталости голову на руки. Думая, что Пятый спит, он сбрасывал дневную маску благодушия и шутливости и Пятый видел, до чего же тяжело приходится его другу. Лин то принимался ожесточенно тереть ладонями виски, то шепотом разговаривал сам с собой: « Не спать, — шептал он, — не спать, мерзавец... Не сметь, сволочь...» Иногда он поднимал голову и Пятый видел его лицо, искаженное гримасой боли... и глаза, полные отчаяния. Лин снова запускал дрожащие пальцы в волосы и принимался раскачиваться взад-вперёд, вновь что-то шепча. Несколько раз по утрам Пятому приходилось звать к Лину кого-нибудь из персонала — тот иногда отключался прямо за столом, а проснуться сам был уже не в состояние. Но обычно утром Лин был бодр, вовсю улыбался, прикалывался, доводил медсестёр до нервной икоты своими шутками, проводил операции типа «Борьба человека и стакана», цель была проста — заставить Пятого поднять пустой стакан той рукой, что действовала получше (впрочем, в этой борьбе побеждал пока стакан), и вообще жил полной жизнью. И каждую ночь всё повторялось снова. Поэтому Пятый был несказанно рад, что сегодня ему удалось уговорить Лина немного поспать днём.
Через некоторое время после того, как он задремал, порог его комнаты переступил тот, кого все здесь называли Павлом Васильевичем. Он приехал всего полчаса назад. Как обычно, с эскортом. И с телохранителями. Он прошел в здание, не предъявляя никаких бумаг или удостоверений. И никакой охранник не посмел бы не разрешить ему пройти туда, куда он считал нужным, нет, наоборот, персонал лебезил перед ним, заискивал и старался услужить по мере возможностей и сил.
***
Этот человек вызывал у всех невольное уважение — всем. И видом (дорогой костюм явно не советского пошива), и походкой, и особой манерой поведения, присущей, пожалуй, лишь высшим чинам от власти. У простого человека нет такой раскованности и вальяжности, нет такой самоуверенности. Он остановился на пороге и издали посмотрел на Пятого, наблюдая. Тот спал, голова его склонилась к левому плечу, волосы, сбритые на месте трепанации, немного отросли и торчали ёжиком. Яркое полуденное солнце, пронизанное зелеными прожилками от листвы стоящих за окном деревьев, освещало всё — и от света ничто не могло укрыться. Солнцу ведь всё равно, на что падают его лучи, будь то великое счастье или великая боль. Пятый был бледен, почти до прозрачности бледен и страшно худ. Черты его лица заострились, щёки запали. Тело едва просматривалось под одеялом, а левая рука, лежащая поверх одеяла, была сплошь в гематомах от постоянных капельниц. Спал он неспокойно, часто вздрагивая, явно пугаясь того, что было ведомо лишь ему одному. Лицо его иногда искажали гримасы, рот страдальчески кривился, иногда он тихо стонал, словно от боли. «Сейчас проснётся, — подумал человек, стоящий на пороге, — они чувствуют себе подобных, стоит только подойти поближе. Да, старый враг, в этом раунде ты впереди меня. Хотя игра ещё не закончена. Жаль, очень жаль. Ишь ты, какие синяки, и как он терпит?»
Пятый внезапно проснулся, словно от удара. Он понял всё сразу, на секунду его обуял ужас, быстро сменившийся, впрочем, мрачной решимостью — умру, но не подамся. Выражение его лица не укрылось от человека, стоящего на пороге и тот сказал, успокаивающе поднимая руку:
— Не бойся, я не собираюсь сегодня вить из тебя веревки. И энергию стягивать не буду, обещаю. Веришь?
Пятый не ответил — у него пересохло во рту. Он лишь едва заметно кивнул.
— Я пришел поговорить, — пояснил вошедший, входя и осторожно прикрывая за собой дверь, — мы ведь очень давно не общались один на один. Твой друг в данном случае может только помешать — он слишком эмоционален, и не сдержан в своих проявлениях.
— О чём нам с вами можно разговаривать? — Пятый попытался пожать плечами, но из этого, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Лицо его стало каменным, а голос обрёл твердость, — Всё, по-моему, уже было сказано лет пятнадцать назад.
«Какая выдержка! — с уважением подумал визитер. — Другой бы со слезами на глазах умолял бы его не трогать, а этот сдохнет, но всё равно останется при своём».
— Я уже сказал и повторю снова — разговор будет не о том, — ответил он.
— Как мне вас называть? — спросил Пятый. — Как прежде, или вы успели сменить имя? Павел Васильевич, если мне не изменяет память. Так?
— Ты потише, — предостерег тот, оглядываясь на дверь, — поосторожней, старый враг, там же люди ходят. И я не думаю, что тебе доставит удовольствие мысль о том, что эти живые люди могут из-за одной твоей неосторожной фразы стать мёртвыми людьми. А называть меня можешь Павлом Васильевичем, как и прежде.
— Хорошо, — Пятого всё ещё не оставило то чувство, что разбудило его. Ужас. Инстинктивный ужас. Справляться с которым в нынешнем состояние куда как трудно. — Так о чём мы будем говорить?
— Ну, во-первых, я бы хотел извиниться перед тобой за то, что произошло. Это не в коей мере не соответствовало нашему плану. Просто досадное упущение.
— Никто не виноват, — примирительно сказал Пятый, — мальчишку, как я понял по рассказам, просто никто не предупредил. Сам я, правда, ничего не помню, но это не главное... Сейчас-то ему всё объяснили?
— Если это можно так назвать... к проекту оказался допущен человек, не подписавший никаких бумаг, мало того, даже не удосужившийся что-либо прочитать из того, что ему дали. А за любую глупость надо платить. Тебе, я думаю, понятно, к чему я клоню?
У Пятого внутри вдруг всё похолодело. Он понял. Даже слишком хорошо понял.
— Что вы с ним сделали? — внезапно севшим голосом спросил он.
— Да, собственно, ничего. Вернее, сделали, но не мы. Другие, — Павел Васильевич пожал плечами. — Ты, вероятно, слыхал, что заключенные делают с вертухаями, попавшими за решетку? Да ещё за убийство малолетней. С изнасилованием. Наш общий друг погиб во время этапирования к месту заключения. От рук товарищей по вагону, в котором ехал. Неделю назад.
Пятый промолчал. Он всегда ждал чего-то в этом роде, но, как не готовился, всё равно не мог спокойно воспринимать такое. Привыкнуть к подобному было не возможно. Вот и сейчас...
— Значит, жизнь этого ребенка теперь на моей совести, — прошептал он, — вы этого хотели?
— Ни в коей мере, — почти что весело откликнулся Павел Васильевич, — виновные наказаны, справедливость торжествует. По-моему, этот протеже Андрея не стоил ни одной капли крови моего уважаемого врага. Ведь так?
— Наши мнения по данному вопросу расходятся, — голос Пятого стал твёрже. — И вступать с вами в полемику я не хочу. Если честно — просто нет сил. Скажу лишь, что за время вашего отсутствия моя точка зрения не изменилась ни на йоту.
— Не будем об этом. Лучше скажи, вставать пробовал?
— Нет, — Пятый покачал головой и слегка поморщился от боли, — какое там... руки, и те не слушаются. Впрочем, спросите у врачей, они всё расскажут лучше, чем это сделаю я.
— Я с этого начал. Собственно, я тут по их нижайшей просьбе относительно тебя. Вставать ты, по их прогнозам, начнёшь недели через две. И они просили отправить тебя отдохнуть, подышать воздухом, и всё в том же духе... В общем, ты, двое надсмотрщиков...
— Кто?
— Юрий и Николай. Фельдшер... эта ваша Валентина... Поедете на отдых. В Подмосковье.
— Лин, — добавил Пятый.
— Нет. У меня нет гарантий, что Лин не смоется в ближайшие два часа по приезде на место.
— Я — эта гарантия. — голос Пятого был очень спокоен, но в нём звенели металлические нотки. — Он за это время намучился со мной так, как вам и в страшном сне не присниться. Ему эта поездка необходима даже в большей степени, чем мне. Поэтому Лин едет. Или не едет никто.
— Хорошо, — неожиданно легко согласился Павел Васильевич, — но за Лина ты отвечаешь, ладно?
— Ладно. Я думаю, Лин не доставит вам повода для беспокойства, он сейчас стал очень тихим, если не сказать больше. Да и Валентина... Лин бы просто постеснялся даму.
— Ладно, ты меня окончательно уговорил. Поправляйся, старый враг. А на досуге подумай, может, твоя точка зрения немного устарела, а?
— Я так не думаю. Но, собственно, так было всегда. Нам с вами не легко найти хоть какую-то плоскость соприкосновения. Мы слишком разные.
— Смотри, как бы тебе не пришлось раскаиваться в своей не гибкости. Нужно хоть как-то приспосабливаться.
— Именно по этому вы — это вы, а я — это я, — ответил Пятый. — Я так не умею. И никогда не сумею. Я вас предупреждал ещё много лет назад — проще будет сразу меня убить.
— Не драматизируй, не надо. Я уже ухожу, мне пора. Об отъезде тебя предупредят за несколько дней, подготовиться успеешь. Всего наилучшего.
Пятый не ответил.
Павел Васильевич кивнул, повернулся на каблуке и вышел. Через несколько минут в комнату пулей влетел запыхавшийся Лин.
— Что случилось? — с порога спросил он.
— Ничего, — спокойно ответил Пятый, — рыжий, будь так любезен, дай мне попить чего-нибудь, если тебе не трудно. Я сейчас всё тебе расскажу, ты, наверное, будешь доволен... ты, вроде, хотел отдохнуть... ага, спасибо, я сам... а, чёртова чашка, из чего они эти чашки делают... такая тяжесть... как чугун...
— Не тяни, — попросил Лин, — давай, по сути. Что он сказал?
— Что мы едем отдыхать... в Подмосковье... через пару недель, если я правильно запомнил. Прыгай от радости, Лин, ты же сам говорил про лето и про отдых. За что боролся — на то и напоролся, точно?
— Точно. Но я не рад, я удивлён. Сейчас подробнее расскажешь. А ты-то сам рад?
— Конечно. Я о таком и не мечтал. Я, честно признаться, подумал, что мне предстоит очередной допрос с пристрастием... ты мне сегодня поможешь с этой чашкой?
— Ты же сказал, что сам справишься... ладно, чего уж... Ещё налить?
— Если тебе не трудно. Он, сам того не желая, так меня измотал, что не передать! Кстати, он был вначале против того, чтобы ехал ты. Пришлось немного надавить на него, если это можно так назвать, — Пятый приложил дрожащую руку к виску и прикрыл глаза, но продолжил, — в общем, он согласился, на том условии, что ты не сбежишь. Я ему это пообещал и надеюсь, что ты не станешь...
— Да вы что, все — обалдели? — возмутился Лин. — Я понимаю — этот псих... но ты-то, ты! Как тебе это могло придти в голову? — он резко встал и принялся нервно вышагивать по комнате. — Ну почему моё имя всегда связанно с какими-нибудь гадостями?
— Прости, Лин, — примирительно сказал Пятый, — я не хотел тебя обидеть, я просто подумал... что будет нелишним предупредит тебя об условиях нашего с ним договора... прости...
— Эй, друг, ты что-то бледный! — всполошился Лин. — Врача позвать?
— Как хочешь, — прошептал Пятый, — может, я немного отдохну, и это само пройдёт... а может, и нет... позови, Лин. Для очистки совести.
— Я сейчас, — Лин вышел и через минуту вернулся с врачом. Осмотр не занял много времени, врач сказал, что ничего страшного не нет, просто небольшое переутомление, однако Пятого до позднего вечера колотила нервная дрожь и знобило, лишь к ночи он немного успокоился.
***
После всех этих происшествий Пятому несколько ночей подряд снова стали снится кошмары — он никак не мог отделаться от ощущения, что это ненавистное существо, дьявол в образе человека, находится в его комнате и что сейчас снова начнутся допросы, побои и боль. Пятому начали колоть успокоительное, иначе он просто отказывался спать. Лин от уколов как-то отвертелся, но Валентина вспомнила способ, предложенный умной медсестрой, и стала сыпать ему снотворное в чай. Постепенно воцарилось прежнее спокойствие, да и день отъезда неуклонно приближался, это тоже предавало уверенности и Пятому и Лину. Пятый пробовал вставать, но подвижность и силы возвращались очень медленно. Бледный, измотанный болезнью, исхудавший, страшно слабый, он в своих попытках продержаться на ногах лишнюю минуту был настолько жалок, что врачи, умом понимающие, что вставать ему необходимо, сами начинали гнать его обратно в кровать — лишь бы не видеть этой пытки. Однако воля Пятого была несоизмеримо сильнее его тела и он продолжал заново учиться ходить, часто в тайне от врачей и даже от Лина. Долгие годы на предприятие приучили его к осторожности. Кроме того он решил приготовить Лину приятный сюрприз, в чём и преуспел. Лин был несказанно рад, когда Пятый сам пришел в каптерку, где врачи пили чай и спокойным голосом испросил разрешения присоединиться. Правда, спокойный голос плохо вязался с тяжелым дыханием и трясущимися коленями, но поход Пятого от медпункта до каптёрки сочли великим прогрессом и в тот же день этот прогресс шумно отпраздновали, но уже без Пятого — тот отправился спать, слишком сильно устал, однако сам был очень доволен.
В скором времени было решено ехать. Солнечным майским утром к зданию предприятия подошли две чёрные «Волги» с правительственными номерами, Лину было велено нести сумку и он пошел следом за Валентиной и Юрой, которые помогали идти Пятому. При виде машин Валентина и Пятый в замешательстве остановились и переглянулись в полном недоумение.
— Пойдёмте, пойдёмте, — поторопил их Юра, — это за нами.
— Они что — ополоумели? — удивился Пятый. — Мы же и сами могли бы добраться.
Провожать Пятого и Лина вышли все — и надсмотрщики, и врачи. Правда, не было ни напутствий, ни пожеланий — все понимали, что пройдёт месяц-другой и они вернуться. Даже надсмотрщикам, и тем было немного не по себе от мысли, что всё может запросто повториться, что человека, чудом спасшегося от смерти, им придется потом калечить собственными же руками. А тут ещё некоторые медсёстры, а то и врачи, подходили и просили за Пятого и Лина. Просили быть помягче, не бить зазря, пожалеть хотя бы Пятого, он ведь так болел. Все прекрасно знали, что просьбы эти бесполезны и невыполнимы — надсмотрщики не могли не делать того, за что им платили, да и просили врачи только исподтишка, они тоже не могли рисковать работой. Поэтому прощание и вышло несколько натянутым. Но что уж тут поделаешь...
Ехали долго. Когда выехали, наконец, из промзоны, окружавшей Москву, Пятый и думать забыл о разных мелочах, типа непонятно зачем нужной второй «Волги». Перед ним открывались такие виды, что у него перехватило дыхание от радости. Полтора десятилетия его окружали лишь серые бетонные стены предприятия, а при редких побегах — такие же серые стены подвала, из которого они почти не решались выходить днём. А тут! Боже ты мой, ради такого стоило потерпеть и пулю в голове. А голова, кстати, почему-то начинает кружиться. Он прикрыл глаза и откинулся на спину, отдыхая. Лин продолжал, не отрываясь, смотреть в окно.
— Уже подъезжаем, — сообщил Юра, и, обратившись к Лину, добавил, — и если ты попробуешь удрать, мы с Колей устроим охоту на специальных зайцев. С такими длинными рыжими патлами.
Лин, не поворачиваясь, показал ему фигу и снова уставился в окно. Он был тоже очарован открывшимся видом — пологие сухие холмы, покрытые лесом со свежей молодой майской листвой, небольшие сосновые рощи, речушка с песчаным обрывом, высокое светлое небо... Миновав ограждение и пропускной пункт (тут-то и выяснилось, что в первой «Волге» ехал сопровождающий со всеми документами), они въехали, наконец, на территорию. Охрана с недоверием покосилась на странных пассажиров второй машины, но вопросов задавать не стала. Вскоре «Волги» подошли к кирпичному двухэтажному коттеджу, стоящему за отдельной оградой, надсмотрщики вынесли вещи, Лин смотрел вслед отъезжающим машинам и примерился было сделать им ручкой, но Валентина его вовремя остановила.
По приезде Пятого сразу же отвели в комнату на втором этаже. Он очень устал, поэтому, с трудом дойдя до кровати, упал на неё, как подкошенный. Глаза его закрылись сами собой, едва он донёс голову до подушки. Валентина отыскала в шкафу одеяло, укрыла его, устроила поудобней, задернула штору и потихоньку вышла. Пусть спит. Ну, попустит обед. И что с того? Зато отдохнёт.
На пороге комнаты она нос к носу столкнулась с Лином, который явно намеривался немедленно пройти в комнату.
— Ты это что? — с упрёком спросила она. — Тебе вожжа под хвост попала? Угомонись немного, пойди, отдохни и дай ему полежать с дороги. Или ты решил, что раз ты тут, так тебе всё можно?
— Я не хотел... просто здесь так здорово! А чей это дом? — полушепотом поинтересовался Лин.
— Правительственная дача-кляча, — ответила Валентина, — кого-то из среднего звена. Не знаю, чья именно, у этих домов почти каждый год хозяева меняются. А зачем тебе это?
— Просто интересно. Я немного обалдел — до ближайшего забора не меньше трёхсот метров, да и то... не разглядишь даже, где этот самый забор... А сосны какие!... А воздух!... Боже, какой дрянью мы дышим в городе.
— Легенду знаешь? — Лин отрицательно покачал головой. — Мы — команда уборщиков, готовим дом и участок к приезду хозяина. Тебе и Пятому показываться людям на глаза настоятельно не рекомендуется, рабочий по ремонту помещений в крайней степени дистрофии — явление, которое трудно объяснить. Понял? Впрочем, насколько я знаю, тут на пять километров вокруг нет ни одной живой души, зона отдыха с того года стоит на карантине, да и охраняется она получше, чем наше предприятие.
— Всё понял, — Лин улыбнулся, — учту. А где мне можно отдохнуть?
— Посмотрим сейчас, — пообещала Валентина. — Я, между прочим, мужу хотела позвонить. Ты там телефона не видел?
— Видел. В столовой, — ответил Лин, — наши конвоиры, кстати, уже где-то нашли пиво и к вечеру они у нас будут совсем хорошие, если вы их не остановите. Пока я смотрел, что на улице, они обнаружили холодильник. А что Пятый?
— Спит, я же говорила. Может, мы слишком рано решили ехать, ты так не думаешь? — с сомнением спросила Валентина. — По-моему, он пока ещё слишком слаб для подобного...
— Всё будет в порядке, — заверил её Лин. Он посмотрел на закрытую дверь и лицо его на мгновенье изменилось — на нем проступил след горя, но лишь на мгновение, не более. Лин, слишком живой по натуре, не мог долго грустить, когда вокруг в живописном беспорядке было расположено столько соблазнов — от леса на горизонте, до холодильника прямо под носом. Вместе с Валентиной они спустились в столовую.
— Чтоб я так жил! — поприветствовал их Юра, держа в правой руке банку с пивом, а в левой — пакетик с жареным арахисом. — Во лафа! Рыжий, ты посмотри, как пиво-то называется, перевести могёшь?
— «Золотой фазан», — перевёл Лин, — Юра, по-моему, тут сплошные консерванты, так, по крайней мере, написано на банке.
— Да иди ты, зануда, — отмахнулся Юра, — Валентина Николаевна, желаете баночку? Мы это мигом устроим.
— Позже, Юра. Вначале дело, а пиво можно и вечером попить...
— А кроме пива там что-нибудь есть? — поинтересовался Лин. — А то жрать охота. Отдай орехи, тебе нельзя, ты растолстеешь... нет? Вот прямо и нет? А там ещё осталось? Правда? Ну, я пошел, — и он сделал пару шагов вслед за Юрой в сторону кладовки.
— Лин, аппетит перебьёшь, — предостерегла Валентина.
— Ну и шут с ним, — парировал Лин, — я орехов хочу, я их десять лет не ел, между прочим. И Пятому пакетик не худо бы заныкать от этих гавриков.
— Ну ладно, так и быть, — смилостивилась Валентина, — но не очень увлекайся, хорошо?
— Не знаю, — с сомнением произнёс Лин, — мне это сделать очень трудно, вы же в курсе. Вот только аппетит у меня всегда хороший. Был бы такой характер хороший, а?
— Не дури. Предупреди ребят, что обедать через полчаса будем, и скажи... Нет, про пиво я им сама напомню.
— ...Слушай, вот бы так всегда! — с чувством произнёс Коля, когда Валентина ушла, наконец, на кухню. Лин и Юра с удобством расположились в креслах, Юра продолжал потягивать пиво, Лин грыз орехи.
— Ага, — откликнулся Лин. — А то ты только плеткой машешь, от тебя и слова-то человеческого не дождешься.
— Ты пойми, рыжий, я же это не со зла. По-моему, вы с Пятым — дураки, каких мало. Рассказали бы всё, что им нужно, да и жили бы себе припеваючи, на такой вот даче, да с пивом, да с бабами... забыл уже, небось, как баба безо всего выглядит? И какого рожна вы упрямитесь? На этот раз повезло, выжил он. А вдруг на следующий — хана? Тогда что? А мы ведь работаем, мы вас не хотим специально для понта... как это сказать...?
— Калечить, — услужливо подсказал Лин.
— А хоть бы и калечить, — агрессивно продолжил Коля, — не можем мы вас в покое оставить, понимаешь ты это, башка садовая?
— А мы и не просим, — спокойно ответил Лин, — сейчас, конечно, если кто из вас к Пятому ближе, чем на полметра подойдёт — будет иметь дело со мной.
— Одурел, что ли? — возмутился Юра. — За кого ты нас держишь? За фашистов каких?
— Слушай, а может, и вправду нам его стоит немного поколачивать, чтоб медленнее поправлялся, а? Уж больно пиво хорошее, даже жалко будет потом уезжать, — хохотнул Коля.
Лин вскочил.
— Не стоит, рыжий. Он подал хорошую мысль, мне тоже хочется остаться здесь подольше, — раздался негромкий голос. Лин поднял голову. Пятый стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку.
— Ты зачем встал? — упрекнул его Лин, — Тебе же лежать надо, после дороги.
— Я уже отдохнул. А что у вас тут происходит? — поинтересовался Пятый.
— Садись, — пригласил Юра, — мы тут пиво пьём. Да не стой ты в дверях, я же вижу, тебя ноги не держат. Лин, помоги ему.
— Я могу и сам дойти, Лин. Вы уже ели?
— Нет пока, — оживился Лин, — а что?
— А то, что Валентина зовёт всех обедать, вот что. И просит вас, ребята, перестать наливаться пивом. Идемте, а то неудобно.
Пообедав, все разошлись по дому, который обыкновенным советским людям показался бы просто огромным. Юра с Колей, не смотря на Валентинин запрет, пошли дальше дегустировать «Золотого фазана», Лин и Пятый набрали из библиотеки, которую неугомонный Лин уже успел отыскать, кучу книг и выбрались на террасу — почитать и поболтать, а Валентина, убедившись, что в доме есть все мыслимые удобства и прелести, завалилась на диван перед видаком. Вечером поужинали и разошлись спать.
Ночью Валентина проснулась от постороннего звука — то ли стона, то ли крика, она толком и не разобрала. Накинув халат, она прошла в комнату, где спали Лин и Пятый. Её взору предстала такая картина — Пятый сидел на кровати и, держа непослушными руками кружку с водой, жадно пил. Вода проливалась ему на подбородок и на грудь. Лин сидел рядом с ним и с тревогой следил за тем, как он пьёт.
— Что случилось? — спросила она.
— Ничего, — откликнулся Лин, — просто сон. Да, Пятый?
— Да, — чуть помедлив, ответил тот, — ничего страшного.
— Ты уверен? Эй, а что это у тебя на руке? Ободрался, что ли?
— Я... не помню. Наверное.
— Спать ляжешь? — поинтересовалась Валентина, отмечая про себя, что он бледен, что руки у него трясутся, а взгляд стал вдруг таким же затравленным, как бывал временами в самые худшие дни на предприятии. — Подожди ложиться, я сейчас. Лин, последи пока, я кое-что принесу.
Валентина вышла. Она направилась в свою комнату, взяла чемоданчик с лекарствами и достала из него транквилизатор и шприц. Сейчас они в один голос примутся утверждать, что это не нужно. Но она-то знает, что ещё как нужно. Подумав секунду, она прибавила к лекарствам ещё и йод с ватой. Где он успел так приложить руку? Во сне махнул, что ли? Вообще, это безобразие надо прекращать. Один укол на ночь — и все дела. Валентина вздохнула и направилась обратно.
— Валентина Николаевна, это лишнее, совсем не надо... — начал было Лин, едва завидев в её руке шприц, но осёкся — Пятый просто посмотрел на него. Без укоризны, без злости. Вообще без каких бы то ни было эмоций. Но Лин смолк.
— Спасибо, Валентина Николаевна, — сказал Пятый, — боюсь, мне сегодня без этого не уснуть. Лин, а ты не хочешь присоединиться? Ты ведь тоже плохо спишь. Если это можно так назвать — спишь.
Пятый перенёс процедуру молча. Потом так же молча он вытянулся на кровати. Лин же, видя, что Валентина не спешит уходить, улёгся на соседнюю. Валентина сделала укол и ему. Пятый уже засыпал, на его лице выражение только что перенесенного кошмара сменило спокойствие и умиротворение.
— И всё-таки я против таких сильных средств, — сонно пробормотал Лин, — потом весь день как варёный ходишь.
— Это хорошее лекарство, рыжий, — заверила его Валентина, — не придумывай всякие глупости.
Остаток ночи прошел на удивление спокойно. Однако на следующую ночь всё повторилось, с той лишь разницей, что на этот раз Лин перебудил всех окружающих своими криками. И на следующую — тоже. Пришлось Валентине в срочном порядке запрашивать консультанта из города. Какого же было её удивление, когда к ним приехал тот самый пожилой хирург, который оперировал Пятого. Первым делом Валентина полюбопытствовала, почему приехал именно он, как же так вышло?
— Честно говоря, я напросился сам, — ответил тот, — помните про ту бутылку шампанского, которую я по неосторожности вам обещал? Вот я и выполняю обещанное, причём, смею заметить, с некоторым избытком. У меня в багажнике имеется бутылка хорошего коньяка, а для ваших орлов — три бутылки водки. Ну как?
— Честно говоря, от вас я такого не ожидала, — призналась Валентина, — я думала, что вы...
— Этакий сморчок, — хитро улыбнулся хирург, — ошибались, девушка. Я у вас до завтра погощу, если позволите. Кстати, не надо меня по имени-отчеству каждый раз величать. Вы же язык сломаете, произнося каждую минуту «Эдуард Гершелевич». Достаточно Эдика.
— Лину это понравится, — пообещала Валентина, — вы ему дадите отличный повод поострить в своё удовольствие.
— Как у него дела? Всё так же психует или уже нет?
— Вроде нет... Кстати, что он там вытворял у вас, почему вы решили, что он помешанный? Простите, что я об этом спрашиваю, но когда мы войдём в дом, нормально говорить станет невозможно — Лин повсюду сует свой нос, от него не спрячешься...
— Как я понимаю, это был аффект с элементами психоза. Он, к примеру, начинал биться головой о стену. В прямом смысле. Кусал себя за руку, уж про губы и молчу — он их просто сожрал, кровь лила, не переставая. Нам он, правда, не мешал, только плакал... но когда ты оперируешь и знаешь, что у тебя за спиной сидит друг того, кого ты работаешь, становится не по себе. И ещё... Я чувствовал, что если пациент умрёт у меня под ножом, я легко могу отправиться вслед за ним. Лину бы просто никто не сумел бы помешать. Не успели бы. Страшновато было, признаюсь. А как Пятый? Ведь, если память мне не изменяет, вы вызвали меня из-за него.
— Пятый... — Валентина немного подумала. Они стояли перед входом, на широком кирпичном крыльце, в доме слышались приглушенные расстоянием голоса — Лин в чем-то убеждал Юру, смеялся Коля. — Он, конечно, пока не оправился, ходит еле-еле, хотя, конечно, старается в этом никому не признаваться. Я-то вижу, насколько он слаб, но остальные... Эти идиоты ничего не понимают. Физически он окрепнет месяца за два, два с половиной, но в душе у него, по-моему, твориться что-то страшное. И не ранение тому виной, а если и виной, то косвенно. Я это за ним замечала и раньше, но не в такой степени. Что-то его мучает, он заторможенный какой-то, даже на улицу боится выходить... по-моему, боится.
— Это плохо. Гоните его на воздух при первой же возможности. А теперь пойдемте, не гоже так долго оставаться здесь, а то они ещё поймут, что мы тут с вами секретничали. Сейчас я сделаю то, зачем приехал, а уж вечерком мы с вами посидим. И, думаю, коньячок пятнадцатилетней выдержки очень кстати окажется, а? Повод есть, так сказать, второе рождение. Кстати, они пьют?
— Нет, — ответила Валентина. — Плохая реакция на алкоголь, давление падает. Лин что-то говорил о кодировке.
— Ладно, может, оно и к лучшему, — Эдуард Гершелевич закрыл машину и проследовал за Валентиной в дом.
— Пятый! — позвала Валентина. — Иди сюда, к тебе приехали!
— Иду, — откликнулся тот, — а кто?
— Врач.
— Опять? — обречено спросил он, спускаясь со второго этажа.
— Не опять, а снова, — парировала Валентина, отступая и пропуская старого хирурга.
— Здравствуй, дружок, — негромко произнёс тот, подходя, — вот мы и встретились. Не ожидал меня увидеть, скажи честно?
— Нет, — помедлив ответил Пятый, — если вы хотели меня удивить, то можете считать, что добились успеха. Но вы так сильно изменились...
— Старею, старею. Это ваши годы идут медленно, наши же летят... Пойдём, немного посидим на кухне, ты мне расскажешь, что с тобой твориться, авось, чего и надумаем вместе.
Они прошли на кухню и Пятый плотно закрыл дверь.
— Это, конечно, сюрприз, — тихо сказал он, — я и не думал, что вы ещё... практикуете.
— Вот ещё! А кто, по-твоему, оперировал тебя?
— Вы? — несказанно удивился Пятый. — Я всю жизнь думал, что вы — патологоанатом.
— Я — всё сразу. И того немножко, и этого чуть-чуть. Что, скажешь, плохо получилось? По моему, вполне прилично.
— Господи, да о чём вы... Спасибо вам огромное, я даже не знаю, как вас...
— Не меня благодари, а Лина, — отмахнулся хирург, — это он тебя спас, а не я. Я только сделал то, что от меня зависело. И не более того. Ладно, Бог с этим всем, давай по делу. В чём проблема-то?
Пятый пожал плечами и нахмурился.
— Я... это трудно объяснить, но я... словом, когда ложусь спать, начинает сниться всякая дрянь. Но не совсем как сон, скорее, это в большей степени явь. Слишком реально, слишком правдиво. Кстати, у Лина тоже самое, правда, с некоторыми вариациями. — Пятый потер ладонями лицо. — Вот и все причины.
— Ничего, это дело поправимое, — заверил его хирург. — Всё будет хорошо, я тебе это обещаю.
***
Ю зиен лефепс фа ин ски,
Эн спере со ин касс,
[3]Эн Сихес ду ар орт.
Ю, ипро та а нелси ас,
Ин фа а сигеф тро.
Эн сивет то сие хос...
Ты забери меня с собой
Я этого хочу,
Я не противлюсь, нет...
Но угасает свет,
Я слышу голоса,
Зовущие вперёд...
На столе стояла полупустая бутылка водки, бутылка коньяку, несколько тарелок с разнообразной закуской, большой противень, полный горячей жареной картошки с мясом, три бутылки нарзана и пепельница, полная окурков. Вся честная компания расположилась вокруг стола и на данный момент слушала Лина. Тот играл на фортепиано, стоявшем в углу гостиной, она же столовая, и, надо признать, играл хорошо. Он нашел инструмент ещё днём и, немного попрактиковавшись, освоил его на вполне приемлемом уровне. Валентина, заставшая его на первом этапе экспериментов с клавиатурой, со смехом сказала, что этому делу люди учатся годами, да и то не всегда выучиваются. На этот выпад Лин, тоже со смехом, ответствовал, что он и не на таком играл в своей жизни, что не велика наука, и что если у него не выйдет, то его, Лина, можно будет со спокойной совестью сдавать в утиль. Оказалось, что в утиль рыжему ещё рановато. Даже надсмотрщики, и те на время перестали жевать и принялись слушать. Голос у Лина был приятный. Конечно, до профессионалов ему было далеко, но недостатки вокала полностью растворялись в эмоциональном напряжение, излучаемом песней, которую он пел. Сначала он спел эту песню на каком-то совершенно непонятом языке, Валентина и Эдуард Гершелевич стали переглядываться в полном недоумении, затем, не останавливаясь, перешел на русский. Когда он закончил петь, Пятый, секунду помолчав, сказал:
— Я и не знал, что ты её перевел... спасибо.
— Неплохо получилось? Правда?
— По-моему, хорошо, — согласился Пятый, — спасибо, рыжий. Перевод часто разрушает песню, но, мне кажется, тут этого не произошло.
— Может, чего повеселей знаешь? — спросил до сих пор молчавший Коля. — «Мурку» можешь?
— Напой немного, сейчас сделаем, — откликнулся Лин.
...Идею этой вечеринки подал Эдуард Гершелевич. Осуществление идеи взвалила на свои плечи Валентина, Пятый, увидев, что она трудится, принялся ей помогать, Лин, бросив фортепианные упражнения, присоединился к ним. За готовкой они разговорились.
— Вы, Валентина Николаевна, наверное, думаете, что нам придется только смотреть, как вы пьёте? — вкрадчиво спросил Лин.
— Думаю, что да. Я ещё не забыла, как тебя напоили водкой и как я тебя потом откачивала...
— Мы тут подумали и я решил, что сегодня мы пьём с вами, — твердо произнёс Лин, — механизм прост до одури — алкоголь понижает давление, это нечто типа вашего кодирования, нам его в своё время сделали. Можно давление поднять каким-нибудь препаратом, заранее... и через пару часов мы будем в очень пьяном и счастливом виде.
— Дозировку на сульфокамфакаин я рассчитал, — добавил Пятый, — всё нормально получиться, Валентина Николаевна, не сомневайтесь.
Валентина с удивление поглядела на него.
— Ну, ты даешь! — со смехом сказала она. — И это скромный Пятый, который всех наставляет, предостерегает и всем старается показать, каким честным нужно быть, чтобы помереть пораньше. Я тебя не узнаю, ей Богу.
— Я тоже человек и мне тоже хочется водки. Иногда. Очень редко. Я же не пью её каждый день, верно? Мы лет пятнадцать спиртного в рот не брали, понятно, что хочется вспомнить, как это бывает.
Валентина готова была поклясться, что он вот сейчас улыбнется, но этого не произошло, Пятый остался серьёзен, как всегда.
Кошки
Пятый
Весенняя ночь, мартовская, холодная, стояла над Москвой. Тёмная улица была тиха, машины проезжали по ней редко, в остальное же время тишина властвовала безраздельно. Ни малейшего шума не доносилось с улицы — ни шагов, ни голосов, ни движения. Это было неправильно, ведь Лин давно уже должен был вернуться. Что-то случилось, Пятый это чувствовал, но ничего поделать не мог — просто-напросто не было сил. Оставалось одно — сидеть и ждать. Тишина. Только еле слышный шум воды, бегущей по трубам, да редкие шорохи, непонятно откуда идущие.
Он ждал.
***
На этот раз они сбежали крайне неудачно. Вышли плохо, пришлось драться не только с надсмотрщиками, что были в «тиме», но и с охраной, что наверху. Ребята там подобрались, как на зло, на редкость крепкие, и Пятый, когда они с Лином в конце концов прорвались и вышли, сказал:
— Нет, рыжий, уволь... это в последний раз... хватит на сегодня.
Однако всё ещё только начиналось. До города они добирались пешком — стащить ключи от машины не удалось, поймать попутку — тоже. Когда они попытались забраться в кузов какого-то грузовика, стоявшего на обочине, их заметил водитель этого самого грузовика. Пришлось спешно сматываться — перспектива получить по многострадальным рёбрам монтировкой не прельщала. Посчастливилось им только тогда, когда они, уже совершенно вымотанные, добрались до остановки рейсового автобуса, идущего в город, пройдя километров двадцать — шли больше пяти часов. Автобус подошёл почти что сразу. Уже совсем стемнело, когда они, промёрзшие до костей, избитые и голодные, доковыляли, едва не падая с ног, до своего подвала. Лин кое-как открыл дверь, они вошли. Первым делом сели поближе к трубам, стараясь хоть немного согреться, довольно долго молчали. Затем Лин сказал:
— Чтоб я ещё раз так вышел!.. Ты есть хочешь?
— Не знаю... хочу, наверное, — Пятый тяжело вздохнул, — а ты?
— Если не пожру — скопычусь этой же ночью, — горько ответил Лин. — Слушай, эта фраза вызывает у меня какие-то странные реминисценции.
— Ты повторил ту самую фразу, которую говорил в прошлый раз, — ответил Пятый. — Кто пойдёт?
— Давай я, — вызвался Лин. — Деньги у нас есть?
— Тридцать копеек, — Пятый вытащил из-за трубы монетки и взвесил их на ладони. — Не густо, что и говорить.
— На батон хлеба хватит, — Лин отобрал у Пятого деньги, — пойду, пока совсем хреново не стало. Дойти бы...
— Может, не стоит? — Пятый с трудом поднялся на ноги, вытащил из за труб телогрейку. — Не боишься?
— Не очень, но есть... Я соскучился по воле, хоть воздухом подышу.
Лин врал — не до воздуха ему было. Свернув за угол дома, он остановился, привалился плечом к стене и опустил голову. Хреново — это очень мягко сказано. Лин даже не был уверен, что у него хватит сил дойти до булочной, но посылать за хлебом Пятого — это будет равносильно убийству, совершённому с особой жестокостью. Тот вообще на ногах не стоит. Полдороги падал, брёл, как деревянный — ноги еле переставлял, куда шёл — толком не смотрел. Нет уж, пусть сидит, отдыхает... Бог с ним.
До булочной Лин, однако, добрался. Но в самой булочной, когда он стоял в очереди, ему стало совсем уже скверно. Сознания он не терял, просто вдруг подогнулись колени, монетки, зажатые до того в кулаке, посыпались на вниз и Лин осел, как подкошенный, на пол. От него шарахнулись в разные стороны какие-то бабы, стоящие в очереди, а кассирша завопила:
— Надь, вызывай милицию! Пьяный!..
Лин ничего не смог толком объяснить людям в форме, они же поняли, что Лин трезв, но отпускать его не стали, отвезли в КПЗ. Кто-то обратил внимание на ткань, из которой была сделана Линова одежда, а ещё кто-то, видимо совсем умный, решил, что Лин, видимо, смылся из какой-то части, и самоволка подзатянулась. Лин очутился в «обезьяннике», за решёткой, не сумев толком осознать, что происходит. Прежде, чем он смог как-то поправить положение, прошло больше суток. Кто-то из временных сокамерников сказал ему, что, если долго упрашивать ментов, они могут позволить позвонить. Лин канючил телефон несколько часов подряд, потом, под вечер, ему, наконец, дал-таки позвонить какой-то молоденький сержант. «Ну будьте дома!» — молился про себя Лин. Ему повезло — Валентина оказалась на месте.
— Валентина Николаевна, заберите меня отсюда! — выпалил Лин, едва та взяла трубку.
— Откуда? — не поняла Валентина. — Вы разве не в подвале?
— Пятый в подвале, а я — в милиции, — сообщил Лин. — Не ел четверо суток. Пошёл в булочную, а тут...
— Понятно, не продолжай. Номер отделения скажи... всё, записала... жди.
Через полтора часа Лин и Валентина уже ехали к подвалу — забирать Пятого. Скандал, который закатила Валентина в злосчастном отделении, был выше всякой критики.
— Лин, ты придурок, — говорила Валентина по дороге. — Нужно было сразу звонить мне. Сразу! А вы...
— Имеем мы право хоть немного пожить в относительном покое? — спросил Лин.
— Имеете! Только не таким дурацким образом.
До подвала они добрались быстро, и Лин, войдя первым, начал озираться в поисках друга. Темнота скрывала предметы, поэтому Лин шёл фактически на ощупь, спотыкаясь, обходя почти не видимые в темноте препятствия. Валентина шла за ним следом, тихо, но очень выразительно ругаясь. Пятый оказался там, где его оставил Лин сутки назад. На том же самом месте. В той же самой позе — сидел, прислонившись к трубам. Это-то и напугало Лина. Он со страхом посмотрел на Валентину.
— Ты что? — в голосе Валентины звучало недоумение. — Рыжий, в чём дело?
— Он так и... он что... Пятый, что такое?.. — Лин присел рядом с другом и потряс того за плечо. Пятый стал медленно заваливаться на бок, Валентина и Лин уложили его на пол.
— Спит, что ли? — спросила Валентина.
— Вторые сутки?.. Вы что?
— Поехали к Вадиму, — со вздохом произнесла Валентина. — Доигрались — подвал, подвал. Самостоятельные больно выискались, идиоты!!!
***
Гаяровский, на их счастье, оказался на месте. Пятого, который так и не очнулся, уложили на железную каталку и увезли в смотровую, а Валентина и Лин принялись бродить по больничному коридору. Прошло больше часа, и лишь потом Вадим Алексеевич выше к ним — выдалась минутка.
— Вадь, ну что? — спросила Валентина. — Что с ним такое?
— Ты дура, Валюша. Это не смешно — бросить парня на сутки одного в таком состоянии.
— В каком? — не поняла Валентина.
— Валя, у него двусторонняя пневмония и шок. Фактически, он в коме. Где были твои глаза? На затылке? Ты когда-нибудь в своей жизни держала в руках стетоскоп?
— Да ты что...
— Ничего. Из комы выведем, думаю, антибиотики проколем... но нельзя же запускать, ей Богу. Это же глупо — потом приходится возиться вдвое дольше обычного. Это ты понимаешь?
— Прости, Вадим. Посидеть с ним можно?
— Хоть всю ночь. Выхаживать и возиться — это чисто твоя прерогатива. Ясно?
— Хорошо. Я только рыжего домой заброшу, и сразу вернусь. Ну, и для Пятого кое-что привезу. Ладно?
— Да езжай, чего отпрашиваешься, словно школьница. Валь, мы его, наверное, пока всё-таки в реанимацию сунем. Он, конечно, слабоват, и сколько времени пробудет в коме — неизвестно.
— Ты сам как думаешь, долго?
— Если всё пойдет, как положено, очнётся быстро. Что говорить, милая моя, что сделано, то сделано, будем вытаскивать... Езжай, я пока послежу.
Вернулась Валентина через пару часов, было уже девять вечера. Пятого к тому времени определили, Валентина с ног сбилась, разыскивая нужное отделение. К счастью, Гаяровский пришёл ей на помощь, и Валентина заняла свой пост, сев на стул рядом с койкой. «В какой уж раз, — с тоской подумала она, устраиваясь поудобнее, сидеть здесь предстояло ещё ой как долго. — Когда это всё кончится?» Пятого поместили в двухместный бокс в самом конце коридора — в реанимации его не приняли, сказали, что лёгкий, не стоит.
— Вадь, опять в палату для умирающих? — с раздражением спросила Валентина, входя. — Ну зачем? Коек, что ли, не было?
— Что было, то и дали, — отмахнулся Гаяровский. — Зато никто мешать не будет. Всё, я пошёл. Если что — позовёшь.
Ночь уже давно вступила в свои права, когда Пятый очнулся. Несколько минут он лежал, тихонечко приходя в себя, не открывая глаз. Плохо, очень плохо. Дышать тяжело. Знобит. Он, наконец, открыл глаза. Валентина это сразу заметила.
— Привет, — тихонько сказала она, — ты как?
— Не повезло, — прошептал он в ответ, — опять не повезло... а где?
— В больнице, у Вадима, — Валентина подвинула свой стул поближе к кровати, — пить хочешь?
— Нет, — ответил он.
— А что хочешь?
— Поговорить, если можно, — Пятый попытался лечь немного поудобнее, и Валентина поправила ему подушку.
— О чём? — спросила Валентина.
— Просто... поговорить... очень редко хочется, но всё же... — Пятый дышал тяжело, часто. — Я понимаю, что ночь... что поздно... но...
— Ничего, Пятый. И плевать, что ночь. Что ты хочешь сказать?
— Подвал... — Пятый пристально посмотрел на Валентину, от этого взгляда, хоть и еле различимого в темноте, у неё по коже пробежали мурашки, — там темно... очень темно... и запах... вы там были?
— Да, — ответила Валентина, — мы же приехали за тобой.
— Где рыжий?
— У меня дома, где ещё. Его забрали в милицию, он там просидел больше суток. А потом...
— Я понял... — Пятый закашлялся и виновато, непонимающе посмотрел на Валентину. — Что-то я... совсем дошёл...
— Ты болен, — объяснила Валентина. Пятый кивнул.
— Я знаю... пневмония... вот только где?.. Ведь там же тепло...
— Где? — не поняла Валентина. Ирреальная картина — два перекрещивающихся слабых световых квадрата, один — из приоткрытой широкой двери, ведущей в коридор, второй — из окна, от стоящего на некотором расстоянии фонаря. И темнота, скрывавшая подлинное выражение живых лиц. Только слабенький ночник над кроватью вносил некое подобие ощущения реальности.
— Около труб... в подвале... и ещё... там кошки... худые, голодные, грязные... их много, больше десятка... и они боятся. Боятся и прячутся... только глаза видно... а знаете, — на долю секунды Валентине показалось, что он ухмыльнулся, — у них такие же глаза... как у меня... я там сидел и думал... — Пятый облизнул сухие губы, — может, всем, у кого... такие глаза... место только в подвалах?.. Может так быть... или нет?.. Валентина Николаевна?..
Валентина тихонько взяла его за руку, сжала худую холодную ладонь между своими. Пятый дышал часто, тяжело, Валентина слышала, как сильно он хрипел при каждом вдохе. Блуждающий, больной взгляд, вялая рука...
— Нет, — ответила Валентина. — И не думай даже.
— Запах... — снова сказал Пятый. — Знаете, так пахнет... смерть... кошки, они ведь не так уж и долго живут?.. Верно? — Валентина кивнула. — Так и есть... я так и думал... я там сидел, и думал... ещё давно, очень давно... — он закашлялся, и Валентина помогла ему сесть повыше, — много лет назад... я подарил... своей начальнице... там, ещё дома... подарил кошку... смешно... перевод тоже рифмуется... немного по-другому, но... похоже... — он говорил всё неразборчивей и тише.
— Что, Пятый? Что — похоже? — Валентина наклонилась поближе, чтобы лучше слышать.
— Кошка... на шести ножках... — Пятый поморщился, — Лин так... сказал... правильно... рыжий прав...
— Кошка на шести ножках? — с удивлением спросила Валентина, подумав про себя: «Бредит».
— Да... это не сложно... изменение кода, реконструкция... правда, без права... селекции вида... иногда такие курьёзы... делают... смеха ради... только я... не для смеха, а чтобы дать понять, каково это... я даже... заплатил сам, чтобы ей... не платить... это дорого... ведь мы же... с Лином... тоже в своём роде... курьёз... уродцы... это она нас... создала... а я — кошку... смешно, правда?
— Слушай, не надо, — попросила Валентина, стараясь говорить по возможности мягко, — ты устал, только-только очнулся, и прямо вот так сразу... не стоит. Отдохни, ладно?
— Нет... — Пятый судорожно хватал воздух, он задыхался, — вы тоже не поняли... каково это — быть... такой кошкой... всю жизнь... и она не поняла, совсем ничего, как всегда... даже наказала меня, перед всеми... это был позор... она так бесилась... я больше... никогда не видел... эту кошку... кошки долго не живут... это оказалось правдой... — в его глазах плескалась боль. — Нет места... как в том сне... А стера вису рие... нет места лжи... я — та самая ложь... это мне нет... места... бедная кошка... она ведь не понимала... что она — не такая... я сволочь...
— Почему?
— Я же её создал... тогда... она не понимала, а я... я понял... должен же кто-то... это понять...
— Успокойся, — приказала Валентина, — и послушай меня. Во-первых, у тебя сейчас температура, и ты сам плохо соображаешь, что несёшь. Во-вторых, я пойду, позову Вадима. В-третьих, постарайся уснуть. И, в-четвёртых, запомни, пожалуйста, одну простую вещь — никто не имеет права на то, чтобы безнаказанно калечить чужую жизнь. Так что твоей начальнице, так или иначе, рано или поздно отольётся всё то, что она тебе сделала. Понял?
Пятый слабо кивнул и закрыл глаза. Он выглядел настолько измождённым, что Валентина немного испугалась. Она спешно отправилась за Гаяровским.
—...я тебе говорил, что он быстро выйдет из комы, — Валентина и Гаяровский шли к палате.
— По-моему, у него депрессия, — Валентина замялась, — или от самочувствия, или ещё от чего, не знаю.
— Валька, не вешай нос. Всё с ним будет хорошо, он ещё всех нас переживёт. Это не человек, а кусок легированной стали — с того света вытаскивали раз десять, а ему — хоть бы хны.
— Это-то его и огорчает, — вздохнула Валентина, — что не человек. Он, между прочим, от этого мучается.
— Я бы на его месте радовался.
— Чему?.. Вадим, прости за такой вопрос, это глупо, конечно, но... ты любишь кошек?
— Я?.. Пожалуй, нет, — Гаяровский задумался. — Этот запах...
Валентина остановилась, словно с размаху налетела на стену.
— Что ты сказал? — спросила она.
— Пахнет плохо, — пояснил Вадим Алексеевич, — ты и сама знаешь. Вы с Олегом тоже кошек не держите, как я погляжу.
— Не по этому. Понимаешь, я не хочу ни к кому привязываться, — Валентина горько покачала головой. — Поэтому ни кошек, ни собак, ни детей. Мы уже давно так решили... а вы?
— Мы тоже. Слишком тяжело приходится потом, — они уже стояли на пороге палаты, Гаяровский секунду помедлил, затем спросил: — Ты ведь нарушала этот свой запрет, верно?
— Да, — Валентина махнула рукой в сторону двери. — Правда, несколько в другой плоскости. Не знаю, что мной движет, но результат ты сам видишь. Весьма часто. Они... они особенные, Вадим. Не знаю почему, но я как-то...
— Довольно, Валя. Пошли, посмотрим, как там наш особенный. Давно очнулся?
— Больше часа. Мы тут с ним ещё и потрепаться малость успели. До сих пор понять не могу — это бред сивой кобылы, или что? Такую чушь нёс, не передать.
— Пошли, Валя, время — два часа ночи.
Пятый не спал. Когда дверь открылась, он попытался сесть немного повыше, это ему удалось — стало чуть легче. «Откуда что берётся? — с сарказмом подумал он. — Скоро запляшу».
— Привет, — сказал Гаяровский, присаживаясь. — Ну, рассказывай, что и как в Датском королевстве.
— Терпимо... голова кружится, но, в общем... пока живу.
— Ну и ладненько. Сейчас пришлю сестру, хорошо?
— Хорошо... Вадим Алексеевич, мне можно вставать?..
— Только при том условии, что ты сразу же побежишь марафонскую дистанцию. Ты вообще в своём уме — вставать? Конечно, нельзя! — Гаяровский покрутил пальцем у виска. — Дурной, ей Богу. Валя, ты посиди с ним, сейчас ещё одну глюкозу зальём, лады?
— А как же. Вадь, может снотворного ему сделать? — Валентина поправила Пятому одеяло, присела в ногах кровати. — А то он же у нас буйный, ещё понесёт его куда-нибудь, потом хлопот не оберёшься.
— Обойдётся, сам уснёт. Уснёшь без укола? — спросил Гаяровский Пятого. Тот кивнул. — Ну и славно. Отдохнул немного, помолчал — и получше сразу стало, так?
— Да, — Пятый глубоко медленно вздохнул, дышать было всё ещё трудно. — Молчать — это полезно. Вот только...
— Валя, я сейчас вернусь, на пост схожу, — Гаяровский поднялся со стула и направился к двери. — Не нравится мне, как ты это делаешь, дружок.
— Что делаю? — не понял Пятый.
— Дышишь, — ответил Гаяровский и скрылся из виду.
— Пятый, я вот что хотела спросить, — начала Валентина, — на счёт кошек... — она замялась. — Ты правду сказал? — Пятый кивнул, и Валентина продолжила: — я тут подумала, пока шла... мне кажется, что та твоя кошка жива... не знаю, почему, но всё же... вот поверь мне, ей Богу! Просто чувствую. Так что не расстраивайся, ладно?
— Не стоит... утешать меня... это всё мелочи, — Пятый снова закашлялся. — Прав Вадим Алексеевич, дышать и впрямь плохо... вы простите, что я вообще... начал говорить... на эту тему... Это не допустимо — так... жалеть себя... глупо... не во мне... дело... Я просто устал... очень устал...
— Ещё бы ты не устал! А что с Лином было — так это вообще, как в анекдоте — ни фига себе за хлебушком сходил. Один в один, жалко, что ты смеяться не можешь, а то бы поржали. О, Вадим идёт. Да ещё и с кислородной подушкой. Ну, сейчас совсем полегчает.
— Опять я... всех довожу... Валентина Николаевна, вы бы ехали домой... Олег Петрович...
— Не развалится за ночь Олег Петрович. А вот кое-кого может ночью понести прогуляться, и это в мои планы вовсе не входит. Всё понял, дорогой?
— Всё. — Пятый зевнул — разговор утомил его, спать и в самом деле хотелось изрядно. — Как тут... хорошо... кровать, одеяло... и не холодно... — прошептал он, уже засыпая.
***
Когда он проснулся, в палате никого не было, а в окно било утреннее весеннее наглое солнце. «Часов двенадцать, — определил для себя Пятый. — Хорошо я... А где же Валентина?» Некоторое время он размышлял над этим важным вопросом, тем паче, что времени было — вагон и маленькая тележка. Дышалось ему на удивление свободно.
Минут через пятнадцать в палату вошёл Лин, облачённый поверх одежды в белый халат, плюхнулся на стул рядом с койкой, и широко улыбнулся.
— Как жизнь? — спросил он.
— Ничего, — ответил Пятый. — Только спать хочется. Я ещё до конца не проснулся. Слушай, а куда ты Валентину дел?..
— Дрыхнуть поехала, домой. А меня — сюда.
— Ну что вы всё время меня пасёте, рыжий? Я и сам могу...
— Я уже понял, как ты можешь, — Лин горестно покачал головой, — почему ты не позвонил Валентине, пока я сидел в...
— Рыжий, у меня не было ни сил, ни желания, куда бы то ни было уходить. К тому же... — Пятый закашлялся, — ты унёс деньги, или ты забыл?..
— Да всё я помню, — отмахнулся Лин. — Я просто подумал, что не просиди ты там эти сутки, ты бы не заболел пневмонией... извини, конечно, что я так...
— По-моему, я заболел раньше... ещё когда шли... мне уже тогда было плохо, — Пятый с сомнением пожал плечами. — Ты же видел, как я шёл...
— Чего с тебя взять, с убогого, — проворчал Лин. — Сейчас-то как? Получше?
— В сравнение не идёт.
— Я вот что тебе хотел сказать. Во-первых, скоро тебе придут ставить банки. А во-вторых, что ты там такое наболтал Валентине ночью?
— А ты откуда узнал? — нахмурился Пятый.
— Я от неё только и слышал всё утро: «бедный Пятый» и «какая сволочь». Да ещё: «странно... кошка на шести ножках... бред какой-то». Что у вас тут такое было?
— Да ничего, — Пятый виновато отвёл взгляд, — просто поговорить хотелось, ты же знаешь, я редко... но...
— Ты про что ей рассказал? Про свой эксперимент в области конструирования? Ошалел? Ты думаешь, она в состоянии это понять? О чём ты вообще думал, коли уж расписался в умении делать такие вещи?!
— Мне было плохо, Лин... мне казалось, что я... в тот момент... ну...
— Одним словом, тебя припёрло потрепаться. Капитально, как я погляжу. Постарайся впредь такого не делать, а то получается сапожник без сапог — мне ты велишь молчать, а сам болтаешь направо и налево.
— Я постараюсь, рыжий, — примирительно ответил Пятый. — На самом деле, меня всё это... в какой-то мере, конечно... привлекает... я словно нашёл такое место... где я — это я... Мне не нужно, для того, чтобы жить, пытаться надеть чью-то чужую маску... я имею полное право оставаться с своим собственным лицом... не притворствуя, ни подстраиваясь... это радует, по крайней мере, меня... уж не знаю, что об этом всём думаешь ты, но моё мнение ты только что услышал...
— Эгоист, — сварливо сказал Лин. — Да ко всему ещё и придурок.
— Рыжий, — проникновенно начал Пятый. — Ты же срываешься не в пример чаще, чем я. Помнишь, что с тобой было, когда тот парень чуть было не спровадил меня на тот свет? Кто едва не сошёл с ума? Ты или я?
— Ну, ты сравнил, — хмыкнул Лин. — В кого стреляли-то, дружок? Уж не в тебя ли? А? Когда со мной что-то происходит, ты свихиваешься ещё почище моего.
— Не надо, Лин, я обычно контролирую ситуацию. Ты снова ничего не понял... мне нужно было об этом... хоть кому-то сказать... очень тяжело, пойми, рыжий... до сих пор тяжело... снится... всё снится... и Саприи, и Айкис, и... прости, рыжий...
— Давай, дорогой, контролируй дальше — пришли твои банки. Нин, ты ему парочку на голову поставь, а то у него в мозгах — полный привет, — авторитетно посоветовал Лин. — А ещё лучше...
— Привет, Нина... как ложиться? — со вздохом спросил Пятый.
— Перевернись... помочь? А, сам... ну, ладушки... Рыжий, как твои дела?
— Мои — хорошо. А этот без куртки ходил, вот и заболел. Воспаление лёгких заработал. Были бы мозги в голове — тоже бы воспалились, но поскольку у него их нет, то...
— Лин, — попросил Пятый, — не мешай человеку работать. Как дела, Нинок?
— Как сажа бела, — девушка ловко поводила в банке горящим невидимым спиртовым огнём тампоном, намотанным на пинцет, и прицепил первую банку Пятому на спину. Тот слегка поморщился. — Начальников — до фени, а денег — ни шиша. Где пневмонийку себе такую достал? Острая форма, всё честь по чести.
— По блату, Лин притащил и перепродал, не мог я отказаться... — Пятый повёл плечами, потянулся, и Нина тут же приказала:
— Не дёргайся, дурак! И так вся спина в шрамах, банки плохо становятся, да ещё ты тут елозишь... лежи спокойно.
— Так и быть. Новости какие в городе?
— А, фигня... но, по сути, нормально. Стипендию вот дали...
— И то радость. Деньги — это хорошо.
— Так и я про что... кому говорю, лежи тихо! Рыжий, а ты тут какими судьбами?
— Я для количества, — ответил Лин. — И Пятого морально поддерживаю по мере надобности. Ты ставь, Нин, ставь, не отвлекайся, не надо...
— Ещё один командир нашёлся, — со вздохом сказала Нина. — Намотай мне пока ещё тампонов, что ли. Клиентов — море.
— И у всех — пневмония? — с восхищением спросил Лин.
— Нет, не у всех. Ты смотри, а он уснул.
— А как же. Разбудить?
— Да не надо, пусть его. Потом приду снимать — сам проснётся. Всё, Лин, я пошла. вечерком заходи, чайку попьём, потреплемся.
— Сегодня не выйдет, этому пока вставать не разрешали, а куда я без него?.. Потом, через пару дней.
— Как знаешь. Ладно, потрюхала я дальше. Чао, бомбино, сори...
— Ишь, какая! Ну, давай. Жду с нетерпением.
***
— Лин, грешно смеяться над чужой бедой.
— А я разве над бедой? Я над спиной. Слушай, это же финиш полнейший, — Лин изнемогал. — У тебя раньше спина была в полосочку, а теперь стала ещё и в кружочек! Ну, дай я йодиком ещё чего-нибудь нарисую, а?
— Рыжий, отстань. Тебе делать больше нечего, что ли?
— Ага. Ты ничего не понимаешь... это же эстетика, ты будешь шикарно смотреться!
— Лин, дорогой мой, притормози немного, хорошо? — попросил Пятый. Дело было за ужином. Лин сидел на стуле у тумбочки, Пятый — на кровати, облокотившись на пару подушек. Было около шести вечера, темнота пока ещё не сошла на город. — Притащи ещё чаю, ладно?
— Да о чём речь, легко. Может, потом партию-другую? Ты как?
— Да можно, в принципе... Бумагу на посту прихвачу. Наелся?
— Более чем, — Пятый поставил тарелку на тумбочку. — Отнесёшь тарелки?
— Эксплуататор... Отнесу, куда я денусь-то. Ты точно ничего больше кроме чая не хочешь?
— Нет, только спать.
— Да когда же это ты выспишься?
— А кто его знает?.. Когда надо будет. Лады?
— Лады.
***
Корабли взрывались и проваливались в ловушки. Они полосовали друг друга из самых разных видов оружия, устраивали хитроумные засады, маскировались друг под друга, заключали пакты и тут же их нарушали... Бой длился уже третий час. Лин играл за Окист, Пятый — за Апот-ер Второй. Вначале они играли с воодушевлением, потом — всё более и более вяло и неохотно. Наконец Пятый бросил ручку на тумбочку.
— Очередная красивая ложь, — сказал он. — Всего этого нет. Нет кораблей, нет активного и вечно раздражённого зла, нет чудовищ и героев. Есть только страшно уставшие люди и время. Которое их косит, как траву.
— Это всего лишь игра, — примирительно сказал Лин.
— Игра? — переспросил Пятый. — Может всё, что с нами происходит — тоже игра?
— Это — нет, — покачал головой Лин.
— А где грань? — спросил Пятый. — Где грань между игрой и реальностью? Откуда нам знать, может всё, что происходит здесь — тоже чья-то большая игра? И все, кого мы знаем и любим — пешки. И сами мы — тоже пешки. И не более того. Почему ты решил, что это всё — не игра?
— Жизнь... и смерть... это плохие игрушки, Пятый. Мне кажется, что никто не захочет, находясь в своём уме, брать эти игрушки в руки.
— Так уж никто? — прищурился Пятый. — Лин, милый, в них-то как раз и играют постоянно и непрерывно во всех мирах. И этот не исключение.
— Я сказал — находясь в своём уме, — ответил Лин. — Если ты имеешь в виду Кинстрей, то эти вообще, по-моему, играть не умеют. Они для этого слишком тупые.
— Или наоборот слишком умные. Им виднее. А мы... — Пятый пожал плечами. — Не всё ли равно?.. Тем более нам.
— Фаталист, — пробормотал Лин. — И трепач. Устал?
— Да нет, пожалуй. Лин, как ты думаешь, мы в праве в этой нашей псевдоигре хоть что-то решать за себя?
— Я не знаю.
— Мне кажется, что будь мы в праве — это была бы игра. А мы — не в праве. Совсем. Так сложилось, - Пятый тяжело вздохнул.
— Значит, это не наша игра. Чья-то ещё. Знать бы чья, так и набил бы рожу, — закончил Лин. — Ты как? Одобряешь?
— Не думаю, что это хороший выход. Я бы просто плюнул под ноги.
— Это кому?
— К примеру, Айкис. Тоже мне, организатор игр, тот ещё! Вот бы отвёл душу, ей Богу.
— Да, это тот самый человек, который это всё начал, — согласился Лин. — Только тратить слюну я бы не стал. Я бы развернулся и ушёл.
— Мы так и сделали, Лин. Семнадцать лет назад. Или ты забыл?
— Я хорошо помню, - усмехнулся Лин.
— Я тоже. Ну и отлично, так и надо. Хорошо?
— Хорошо.
— Лин, я тут просто смеха ради стал немного обращать внимание на то, как люди меняются с возрастом. Смешно...
— Тебе — и смешно? — изумился Лин. — Однако... ну-ка, ну-ка, что ты там такое заметил?
— Понимаешь, мне показалось, что этот мир — правильнее, чем наш. Так, как у нас — это противоречит самой природе. Люди, которые не старятся, города, которых нет... Это не верно. В корне не верно... Рыжий, то, что понял я — это может показаться странным, но... Этот мир настолько реальнее, чем наш... он живой. Я постоянно, находясь здесь, чувствую движение, потоки сил, энергий... а там — всё статично и неподвижно. Как красивая декорация. Я не хочу сказать, что я не люблю Окист, но...
— Я понимаю. Но, дружок, ты учёл в своих ассоциациях то, что Окист — система вне циклов? Она — фактически на один раз. Оттуда её статичность и неподвижность. Это понятно?
— Естественно. Просто, по-моему, мир... настоящий мир... он и должен быть таким — в вечном движении, в поиске, может быть и с долей страха. Без страха нельзя, я это тоже хорошо понял. Не было бы страха — и стали бы не нужны экипажи. Причём не в каких проявлениях — ни Сихес, ни Сэфес, ни...
— Не продолжай утруждать себя перечислением известных тебе ипостасей и этапов, которые...
— Ладно, это не суть, — согласился Пятый. — И всё же. Что делают экипажи, а, Лин?
— Как — что? — спросил тот. — Охраняют, естественно... свои границы, между прочим, не чужие. Что ещё?.. Контролируют обстановку в своём секторе. Зонируют.
— Мы не знаем о них и сотой части. Вот скажи мне — что неподалёку от Окиста в течение трёх лет делал триста первый экипаж? Все превосходно знали, что он там мотается. Но зачем? Окист, как ты сам прекрасно знаешь, чуть ли не в самом центре безопасной зоны. И зона эта, кстати...
— …безопасна уже не меньше семи тысяч лет, — закончил Лин. — Ты ничего нового не сказал.
— Но всё же — зачем? — спросил Пятый. Лин не нашёл, что ответить. Пятый продолжил: — Никто не знает.
— Да кто вообще может до конца понять Рауф? — спросил Лин. — Мы чужие.
— Но Арти был... — начал Пятый.
— На три четверти, Пятый! Но это не меняет дела. Я не знаю, кто мы... но то, что мы — не Рауф, я знаю точно.
— Мы — никто, — ответил Пятый. — И не Рауф, и не люди. Теперь — совсем никто. Это было смешно — мы с таким жаром старались всех убедить, что мы — такие же, что нам почти поверили. Но только почти. С людьми так не поступают, Лин. Она выслала только нелюдей, ты заметил? Люди остались дома.
— Замолчи, пожалуйста, — попросил Лин. — До чего же ты жестокий временами.
— Я не хотел, — Пятый отвернулся. — Прости, Лин.
— Ладно, проехали.
— Лин?..
— А?
— Я не буду больше. Прости. Нам и вправду надо как-то жалеть друг друга.
— Здесь иначе и нельзя, — согласился Лин. — Только так тут и можно выжить, — он потрепал Пятого по плечу, тот приподнял брови, Лин улыбнулся в ответ. — Жаль, что ты не можешь смеяться, это — второе средство, чтобы выжить здесь.
— Дружба и смех. Как у тебя всё просто, Лин. Может, ты и прав. Это было бы хорошо. На самом деле, хорошо.
— А что стоит попробовать делать что-то по-моему? — спросил Лин.
— Моя совесть, — ответил Пятый.
— Хватит об этом, — попросил Лин. — Мы повторяемся, ты заметил?
— Естественно, — ответил Пятый. — Мы попали в такую ситуацию, которая напоминает мне... — он запнулся, — напоминает запертую наглухо комнату. Понимаешь, мы пытаемся что-то понять, не имея возможности выйти вовне... я это про себя называю «философией четырёх стен». Для мысли нужен простор, свобода, а у нас... слишком сильно ограничен выбор. По нашей ли воле это произошло, по чьей-то ещё... сейчас уже не важно. А теперь... мысли, как мячики, отскакивают от стен, ударяясь о них, катятся по полу... и замирают. Прогресс в таких условиях невозможен.
— Забавно, — ответил Лин, — это мало похоже на тебя, скорее, на меня... но забавно. Ты думаешь, что мы заперты?
— Да, пожалуй да... Рыжий, это же очень просто — позади пусто. Впереди?.. Не знаю. Я вообще ничего не знаю, Лин. Совсем ничего...
— Ложился бы ты спать, — посоветовал Лин. — А то у тебя от этой дурацкой игры почему-то началась свистопляска в голове. Не думал, что простая штука…
— А о чём ты вообще думаешь, рыжий? Так, на досуге?
— А ты будто не знаешь, — ответил Лин.
— Я не лезу к тебе в голову без спросу, — с лёгким возмущением сказал Пятый, — так же, как и ты ко мне.
— Последнее время — почти ни о чём, — признался Лин. — Как выжить, наверное... не знаю. А ты?
— О том, что было... чаще всего об этом. О том, что будет. Совсем немного, правда. Изредка — о смерти. А так... — он пожал плечами и приподнял брови. — Вспоминаю книги, которые читал. Людей, которых знал раньше... это всё — на воле, конечно. Там... там — ни о чём. Вернее, о том же, что и ты. Как выжить.
— Ничего нового, — с разочарованием протянул Лин. — Я-то надеялся, ты хоть про Валентину вспомнишь... а ты... неблагодарный! Как она тебя на руках пёрла к машине! Это было нечто!
— А ты где был в это время? — спросил Пятый.
— Я отцеплял твои ноги от какой-то дряни, за которую они зацепились, — ответил Лин. — Причём так крепко! Это только ты так можешь, ей Богу! У меня бы ни в жизнь не вышло.
— Ну, ты и зараза! Мог бы и сам донести.
— Даст она, как же. Хорошая баба, на самом деле, — уже серьёзно сказал Лин. — Дерьма-то в ней, конечно... впрочем, его во всех хватает. А она...
— Она — человек очень и очень непростой, — задумчиво сказал Пятый. — В ней словно отражается эта страна, ты заметил? Сильная и слабая, щедрая и скупая, всё одновременно. Меня, кстати, немного настораживает то, что мы столь часто у неё стали бывать. Что-то с нами происходит, рыжий. Ты заметил?
— Не заметишь тут... стареем, устаём. А что ты хотел? Это раньше мы могли продержаться полгода без выхода, а теперь и трёх месяцев стало много. Я даже сейчас до конца не отошёл, не до того было... А ты?
— Что — я? — переспросил Пятый. — Да ничего, нормально пока что. Устал только. И спать хочу. Давай ложиться, Лин. Хорошо?
— Хорошо, — Лин выглянул в коридор и с довольным видом улёгся на вторю стоящую в боксе койку. — Благодать!.. Люблю кровати. Хлебом меня не корми, только дай поваляться...
— Меня — тоже, — признался Пятый сонным голосом. — Пусть дорога будет интересной и приятной.
— Пусть... — эхом откликнулся Лин.
Через минуту они уже спали. Странно, что оба они каждый вечер повторяли эту короткую фразу, принятую в Доме, как форма прощания перед отходом ко сну. Как заклинание, способное уберечь от невесть чего. Как молитву. Дом был почти забыт, и эта фраза стала чуть ли не единственной связующей с ним нитью. Темы Дома они в разговорах касались очень редко. Не до того было.
***
На следующее утро превосходно выспавшиеся Пятый и Лин упросили Гаяровского разрешить Пятому прогуляться по коридору. Пятый, которому совсем полегчало, сам потащил Лина к лестнице со словами: «Я хоть понюхаю, как ты куришь. Хочется же». Лин особо не сопротивлялся. Там же на лестнице им и влетело — Гаяровский в сказки про «понюхаю» не поверил. Потом были процедуры, за ними — обед, за обедом — ещё одна прогулка по коридору. А к вечеру приехала Валентина.
— Валентина Николаевна, поговорите с Вадимом Алексеевичем, — с разлёту начал Лин. — Он мне курить не даёт! А я ему ровесник, между прочим! И если он...
— Да ладно, рыжий, — махнула рукой та. — Не гуди. Пятый, как дела?
— Хорошо, — Пятый осуждающе посмотрел на Лина. — У нас тут всё хорошо. И нечего тебе, рыжий...
— Как это — нечего? — вопросил Лин с возмущением. — Почему это я должен не курить, если этому вот нельзя?! Я-то тут при чём?
— А ты его не провоцируй на курение, — строго ответила Валентина. — Я же тебя, мой дорогой, вижу, как облупленного. Тебе бы только нагадить, а потом оправдываться. Удовольствие получаешь, не иначе.
— Ничего подобного, — ответил ей Лин, — но всё равно Гаяровский не имеет права.
— Имеет, — отрезала Валентина. — Теперь — по делу. Тебе, Пятый, здесь ещё лежать и лежать. Вадим сказал — три недели, не меньше.
— Всё так плохо? — Пятый сделал большие глаза, изображая неподдельное удивление, Лин усмехнулся.
— Нет, — едко ответила Валентина. — Просто Вадим считает, что тебе надо отдохнуть. Эдуард Гершелевич с этим мнением согласился.
— А что, вы и с ним созванивались? — спросил Лин.
— Не я, Лукич. Дело его. Мне-то что? Срок освобождения не я устанавливаю, ты же знаешь.
— Вам только дай, — задумчиво заметил Лин. — Вы бы всех «рабочих» по домам распустили, не только нас.
— Не смешно, рыжий. Они, между прочим, тоже умирают. И ты это видишь почти каждый день. И я не знаю, что это такое на тебя нашло?
— Да ничего, — просто ответил Лин. — Это я так... ляпнул... простите. Я подумал, что они... ну, словом... я про то...
— Хватит, рыжий, — сказал Пятый, поднимая руки, — поговорили. Валентина Николаевна, как там, на воле? Погода, люди, Москва... вы бы рассказали, а то я от Лина слышу только то, что касается его персоны — он тоже в городе толком-то и не был. Не считая, конечно, отделения милиции...
— Да что там может быть нового? — Валентина задумалась. Ей и невдомёк было, что на самом деле хочет узнать Пятый. Его мало интересовали цены на рынках, его не занимали вечные очереди за дефицитом, его не развлекали сплетни и склоки. Нет, вовсе нет. Как бы было хорошо, если бы хоть кто-нибудь сумел рассказать о том, какого цвета стал лёд на Москве-реке. Тает ли снег под окнами, когда светит солнце, или земля ещё слишком холодна для этого? Он ещё давным-давно приучил себя замечать подобные вещи и радовался им гораздо больше, чем, к примеру, лишнему куску хлеба. Это было то, что он на самом деле любил, к чему стремился во время побегов. Да разве же могла Валентина заметить, как изменилось с весной положение веток на старом тополе, что стоял возле той злосчастной булочной, в которую шёл Лин? Зачем ей это? Она видит жизнь постоянно, поэтому почти не обращает на неё внимания. Не досуг, да и к чему? Куда это всё может деться?.. Для неё это правильно. Но вот для него... ведь это важно, всё очень важно — и ручейки талого снега, и мокрые унылые крыши, и небо над головой... А как красиво летают птицы! На них же можно смотреть часами, почти не отрываясь. Иной не заметит, другой, к примеру, мама ребёнку, может сказать:
— Смотри, птичка полетела... — а потом, почти без перехода: — гляди, троллейбус поехал...
И всё, ничего более. Несправедливо это — жить в мире и не замечать его. Не правильно. А город!.. Господи, да это же сказка какая-то! Свобода, простор, уют... и счастье, которое всегда рядом. Единение и счастье...
— Эй, Пятый, чего молчишь? — спросила Валентина.
— Задумался, — ответил Пятый тихо. Ещё секунду назад он ощутил в своих мыслях присутствие Лина, и не хотел мешать тому — рыжий сам обожал эти узкие, невзрачные переулки, палисадники и старые ветхие дома. — Простите.
— Да ладно, — отмахнулась та. — На чём я?..
— Вы про Анну Васильевну говорили, — напомнил Лин. — Как она покупала финские сапоги.
— Точно. Ну, значит, приносит она коробку домой, а ей левый сапог мал. Представляешь? Мерила-то она правый, а тут... И размер. У неё — тридцать восьмой, а в коробке — один её размера, а второй — на два размера меньше! Ну, она в магазин...
Пятый слушал в пол уха, почти не вникая. Не зачем. Какое отношение он имеет к сапогам? Да никакого. И к стране сапоги тоже не имеют отношения. Но тем не менее...
— Валентина Николаевна, — вдруг сказал он. — А вы не обратили внимания, синицы улетели или еще нет?
— Вроде чирикало что-то, — наморщила лоб Валентина. — Может, и они. Не знаю. А тебе зачем?
— Так, просто, — замялся Пятый.
— Понятно... всё там хорошо. Ещё погуляете, успеете. Соскучились-то по воле?
— Да, — Пятый кивнул. — Даже не то, чтобы соскучились, просто... такое ощущение, будто... словно что-то исчезает. Когда тебя долго нет, это что-то может испариться, пропасть... страшно. И при этом я превосходно понимаю, что это — настоящее безумие.
— У меня то же самое, между прочим, — вмешался Лин. — Зависимость, это Пятый правильно сказал. Я только не могу понять, где проходит грань в данном конкретном случае, — Пятый укоризненно посмотрел на Лина, мол не начинай всё с начала, но тот лишь махнул рукой. — Что зависит от нас и от чего зависим мы...
— Вы свихнутые, ребята, — ласково сказала Валентина. — Причём оба. Понятно?
— Нет, — признался Лин. — Не очень...
— Мы часто подобной демагогией занимаемся, — примирительно сказал Пятый. — Я, к примеру, могу дорассуждаться до такого, что потом не сплю по полночи. А уж Лин...
— Как что, так сразу Лин! — возмутился рыжий. — Это не я стал первым думать про улицы. Это ты, дружок!..
— Хорошо, Лин, это я. Проехали. Валентина Николаевна, вы, если сможете, конечно, забудьте всё, что я вам наболтал той ночью... Температура, устал... ну, словом, не придавайте этому значение.
— Это уже моё дело — забывать или нет, — осторожно сказала Валентина. — Раз уж ты сказал, то я считаю себя в праве самой решать, о чём и что мне думать.
— Это — ваше право, — согласился Пятый.
— Вот именно, — согласился Лин и ехидно подмигнул Пятому. Тот возвёл очи горе — до сих пор раскаивался в том, что позволил себе до такой степени расклеиться той ночью. Теперь разговоров хватит на год, не меньше.
— Да ладно, всё хорошо, — примирительно сказала Валентина. — Не бери в голову... Слушайте, а что после вашего побега на «трёшке» делается! Там приехало начальство и дало такого шороху! Тех, что на входе были, перевели обратно на «первое», в воспитательном порядке, видать. Коле выговор влепили, с занесением в личное дело — мол, распустил. Кошмар! Уж не знаю, как вы обратно поедете, там на вас теперь у половины ребят зуб имеется.
— Да? — задумчиво спросил Пятый. — Это плохо. У нас там и без этого хватало.
— Так и я про что, — согласно покачала головой Валентина. — Они злопамятные. А ещё приехали проверяющие, и полезли в бункеры — органику замерять.
— Мамочки!.. — с тихим восторгом сказал Лин. — И что?
— А ты как думаешь? — ехидно спросила Валентина.
— Я думаю, раза в два они норму уже превысили, — ответил Лин.
— Вот-вот, — сказала Валентина. — Только уже не в два. Почти в четыре. Мне тоже по шее дали, за компанию.
— Сильно? — спросил Лин.
— Ну не то, чтобы очень... — замялась Валентина, — но дали. Сама виновата. Потакаю всем.
— Валентина Николаевна, вы простите нас, ради Бога, — попросил Пятый. — Поймите, у нас просто другого выхода не было... мы не хотели, чтобы вас...
— Перестань, — строго сказала Валентина. — В вас разве дело?..
— Всё это начали мы, — ответил Пятый. — Не дёрни нас чёрт смыться в такой неподходящий момент, у вас не было бы неприятностей. Опять я вас подвёл. В какой уж раз...
— Знаешь, что? — сказала Валентина. — Давай так больше не надо, а? Хватит на себя наговаривать, надоело, ей Богу! Никто ни в чём ни виноват. Это же работа, на ней неприятности неизбежны. Ни с этой стороны, так с другой... Так что всё нормально.
— А сейчас как? — спросил доселе молчавший Лин.
— Порядок, — ответила Валентина. — Я только вот за вас боюсь. Как бы чего не вышло.
— За нас бояться не стоит, — заметил Пятый. — От судьбы всё равно не уйдёшь, поэтому лишняя дырка в шкуре существенной роли не сыграет. Что они с нами могут особенного сделать? Ну, в девятую сводят. Ну, приложат разок палкой...
— Ну, изобьют до полусмерти, — продолжил Лин. — Идиот! На что ты надеешься?
— Только на то, что мы им пока что нужны в живом виде, — пожал плечами Пятый.
— Скоро ты им надоешь, — заметил Лин. — И вот тогда-то...
— И слава Богу, — сказал Пятый. — Давно мечтаю.
— Дурак, — сказала Валентина.
— Идиот, — сказал Лин.
— И вам того же, — парировал Пятый.
— Пошли курить, — предложил Лин.
— А я? — спросил Пятый.
— А ты журнальчик почитай, — предложил Лин. — «Огонёк». Для общего развития. Будешь ты у нас умный.
— Сам читай эту гадость, — ответил Пятый. — Валентина Николаевна, вы мне привезли тот справочник?
— Да, брала, — Валентина вытащила из пакета объёмистый том, — только не пойму, зачем тебе эта химия понадобилась?..
— Это он к лекциям готовится, — сообщил Лин. — И собирается поступать в институт.
— Лин, перестань. Если ты хочешь, то можешь, конечно, оставаться и дальше дубом в местной терминологии, но я, когда у меня люди что-то спрашивают, стараюсь отвечать так, чтобы им было понятно. Кстати, у тебя они спрашивают тоже, а ты продолжаешь таскать каштаны из огня моими руками.
— Это как? — не поняла Валентина. — Кто спрашивает-то?
— Он у меня из головы вытаскивает термины, — объяснил Пятый. — Когда мы студентам местным помогаем. И мне это, между прочим, действует на нервы.
— И давно вы... помогаете?
— С позапрошлого раза, — ответил Пятый. — Я имел неосторожность пожалеть одну девчонку, не сдавшую зачёт.
— Ага, Наташку, — заметил Лин, — которая про этого придурка растрепала всем и каждому. Мол, химик. Нахимичил, скотина, нечего сказать! И теперь мы по ночам, вместо того, чтобы спать, лекции читаем. Это надо, а!
— Каждую ночь? — с ужасом спросила Валентина.
— Ну, не каждую, конечно, — замялся Пятый. — Но часто.
— Примерно через раз, — ответил Лин. — С одиннадцати и до трёх.
— Вы сошли с ума? — спросила Валентина. — А лечиться когда?
— Так это ещё не всё, — с казал Лин. — Ночью у нас — заочники. А днём — практиканты с дневных отделений. Из училища, из института. К примеру, Нинка...
— Ладно тебе, — примирительно сказал Пятый, — чего ты к ней привязался? Хорошая девушка... тебя жалеет...
— Они тут все в него втюрились поголовно, — проникновенно сказал Лин. — Так ему и надо.
— Это ещё кто в кого втюрился, — спокойно ответил Пятый. — Наташка без ума от тебя, между прочим. Только и слышно — а где рыжий?
— Опять оскорбляют! — взвился Лин. — «Рыжий»! Я бы тебя, наглеца этакого, так назвал, что...
— Меня не за что, — ответил Пятый.
— За твои красивые глаза, а так же за трёпку нервов Валентины Николаевны я тебя на сегодняшний день назначаю главным драным котом этого отделения, — торжественно провозгласил Лин. — Эй, драный, чего расселся? Пошли курить, потом почитаешь.
— Он идёт не курить, а нюхать, — строго сказала Валентина.
— Ну, хорошо, — сдался Пятый. — Нюхать, так нюхать... Пошли.
***
Эти дни были поистине чудесным даром. Лин переселился к Пятому в больницу, они отдыхали, отъедались, читали, словом, жили так, как Бог на душу положит. Пятый поправлялся быстро, он почти забыл о том, что болен. Гаяровский разрешил им гулять, и они по полдня проводили, сидя на лавочке в сквере больницы. Яркое солнце, такое живое, пасхальное, весеннее, вселяло какие-то новые смутные надежды в их души. Хотелось жить. По-настоящему. Радоваться этому яркому солнцу, подсыхающей земле, первым несмелым травинкам, выросшим по хорошо прогретым солнцем местам. Жить и не думать о том, что тебя ждёт завтра.
— Эх, — с огорчением сказал как-то Лин. — Это всё распустится и закудрявится, а нам уже будет пора обратно.
— Да, жалко, — подтвердил Пятый. Они снова сидели в сквере, было часов двенадцать дня. — Как бы я хотел прожить полный год на воле. Хоть где — в подвале, на улице... Просто наблюдать, как это всё происходит.
— И что бы ты делал? — спросил Лин.
— Да ничего, — Пятый проводил взглядом стайку воробьёв, — просто сидел бы и смотрел.
— А зимой? — поинтересовался Лин.
— И зимой тоже.
— Ты бы замёрз, — заметил практичный Лин. — А я бы по этому поводу расстроился. Тебе мене не жалко?
— Жалко, — согласно кивнул Пятый. Он явно думал о чём-то совсем другом, поэтому отвечал односложно и невпопад. — А как же...
— Ты где? — спросил Лин возмущённо. — Или ты что? Или как там тебя?
— Я вот о чём, — Пятый говорил осторожно, медленно подбирая слова, — эти кошки... я так и не понял тогда до конца, понял только теперь... Эта страна, Лин — пристанище кошек. Как наш подвал. Те же законы, те же стимулы. Я думаю, что здешние люди в первую очередь не похожи на нас тем, что живут по другой системе ценностей. Вот что для тебя является основополагающим фактором в жизни?
— Сложно сказать сразу, но... Думаю, чужая жизнь всё-таки попадает на первое место. Неважно, чья она — животного ли, человека ли...
— Рыжий, как ты думаешь, важна ли для одной кошки жизнь другой кошки? Полагаю, не очень. — Пятый задумался. — Эта страна принадлежит кошкам...
— Хорошо, ладно, — согласился тот. — Хоть вошкам... Интересно, а как у тебя обстоит дело с системой ценностей? Поменял или старую оставил?
— Поменяешь её, — вздохнул Пятый. — Основы те же, куда я денусь... Но наслоения — другие. Все меняются и я — не исключение...
— Смотри, Наташка идёт, — Лин ткнул Пятого кулаком в бок. — Не иначе, как с учёбы.
— Где? — не понял Пятый.
— Да вон же! Не видишь?
— Теперь вижу. Смотаемся?
— Была бы охота бегать.
— Ждём?
— Хорошо, ждём.
Долго ждать не пришлось — девушка подошла к ним через минутку. Поговорили о том, о сём — погода, дела, врачи. Наташка торопилась, и вскоре они снова остались вдвоём в весеннем сквере. Как и хотели.
— Слушай, а что ты думаешь про смерть? — спросил Лин. — Про нашу, в частности... на самом деле. Без всех этих твоих экивоков и апломбов. На полном серьёзе.
— Я её боюсь, — ответил Пятый. — Только не своей. Твоей, Лин. И только твоей. Я не хочу сойти с ума, но я не вижу другой альтернативы. Я этого не выдержу. Просто физически. Это не в моих силах. Хотя, могу сказать, что пока я ещё кое на что способен. Только если это не относится к тебе.
— К примеру? — казалось, что Лин пристально следит за воробьями. — О чём ты?
— Что бы ни случилось со мной — я выдержу.
— Да... на эгоиста ты явно не тянешь, мой друг, — заметил Лин. — Впрочем, как и я. Давай закроем эту тему, хорошо? По-моему, мы и так уже предостаточно про это говорили.
— Но память, Лин... Память останется. Невозможность выбора и память. Знаешь, чем мы в корне отличаемся от местных?
— Чем?
— Да только тем, что у них изначально не было возможности выбора. А у нас была. Вот и всё. И вся разница.
— И ещё, дружок. Мы не торопимся жить, а они все — торопятся. Мне их очень жаль... бедных кошек. Мёртвых кошек великой страны. Но ничего не поделаешь. Поэтому придётся с этим жить. И деваться некуда, правда? — Лин понял глаза на Пятого.
— Правда, фаталист. Не научили тебя верить в лучшее... может, это и хорошо.
— Тебя будто научили, — ответил Лин. — Ты, по-моему, вообще этого никогда не умел.
— Ну и хорошо. Может, так и надо, — Пятый встал на ноги, окинул рассеянным взглядом больничный двор и сказал: — Пошли, Лин. Замёрзнем.
— Пойдём, — легко согласился тот. — Что-то мне как-то... странно, что ли?..
— Из-за чего? — спросил Пятый.
— Не из-за чего. Просто так. Словно я только что проснулся, а надо идти в зал... зябко как-то, неуютно...
— Ветер, Лин, — сказал Пятый. — Это просто ветер. Разве ты не чувствуешь?
— Ветер?.. — немного растерявшись сказал Лин. — По-моему, пока что тихо.
— Я не про то. Этот ветер... он внутри нас. Отсутствие покоя... движение... и холод. И постоянная боль, Лин. Я всё время это вижу...
— Видишь что? — не понял рыжий.
— Смерть. Чужую смерть. Их смерть. Пошли, Лин, не до ночи же тут сидеть.
Они вышли из сквера и направились к больничным воротам. Спокойное и ровное весеннее солнце пригревало ожившую землю, деревья стояли молча, впитывая весеннее тепло... но ветер был. Всё равно был. И никто не мог от него скрыться.
***
— Ты из тумбочки всё вынул? — спросила хозяйственная Валентина. Пятый кивнул. — А тапочки где?
— О, Господи, — Пятый возвёл очи горе, и, встав на колени, полез под кровать. Лин с какой-то мечтательной полуулыбкой наблюдал за ним. — По-моему, я их положил в зелёную сумку... которая у вас в руках, — приглушенно добавил он.
— Ага, — подтвердил Лин. — Так оно и было.
— И почему ты молчал? — спросил Пятый, выбираясь из-под кровати.
— Так хотелось посмотреть, как ты полезешь, — объяснил Лин, — что просто жуть.
— Ну и как? — Пятый встал на ноги и искоса посмотрел сперва на Лина, а потом на смеющуюся Валентину.
— Отменно, — ответил Лин. — Просто великолепно. Всегда бы так.
— Я так не считаю, — Пятый укоризненно посмотрел на Лина. — Всё, по-моему. Пошли?
— Пошли, — сказала Валентина. — Быстро тебя, однако...
— Я тоже думал, что его недели три продержат, — заметил Лин. — А они...
— Ну, две недели — тоже неплохо, — примирительно сказал Пятый.
— Ничего, ещё несколько дней у меня посидите, — Валентина вручила Лину сумки и они, выйдя из палаты, направились по коридору к лифтам. — А там уж...
— Да ничего, Валентина Николаевна, — сказал Пятый. — Как говорится, все там будем.
— Ничего хорошего. Пятый, а может всё-таки стоит попробовать то, о чём я твержу полтора года?
— Не стоит, — Пятый посмотрел на Валентину тяжёлым тёмным взглядом. Словно в яркое солнечное утро просочилась толика того ужаса, в котором он жил всё время. «Безумие какое-то. Одержимый он, что ли?» — подумала Валентина, но вслух ничего не сказала.
Разговоры на тему «а не пора ли вам делать ноги с третьего предприятия?» происходили с занудной периодичностью, как скучный осенний дождь и всегда кончались ничем — Пятого в чём-либо убедить было просто невозможно. И теперь Валентина решила просто не затрагивать больную тему. Устала. Она поняла, что просто устала — от всего. От постоянного стресса, от страха... страха за чужих, в общем-то, людей. И дома... их очень тяжело выдержать, когда они приезжают. Покоя нет. Днём ещё ничего, их, и одного, и другого, немного отпускает. А вот ночью... Пятый кричит, мечется... страшно, нелепо... каждую ночь... Лин тоже. Причём рыжий умудряется почти всегда сделать сам себе какую-нибудь пакость — то прокусит губу, то разобьёт руку... обо что?.. такие синяки себе понаставил, где? как? непонятно. Муж терпит, хотя видно, что он не в восторге. Мягко говоря. Дома — бардак. Везде лекарства, шприцы. Конфуз как-то вышел — Олег полез в полку за заваркой, а ему на голову свалилась бутылка с физраствором. Шишка получилась порядочная. Да что говорить! «Ладно, — подумала Валентина, — неделю выдержим».
— Может, не стоит? — тихо спросил её Пятый.
— Стоит, телепат чёртов, — огрызнулась Валентина. — Как ты это делаешь?
— Какая разница, — дёрнул плечом Пятый. Лин подумал секунду, затем спросил, как всегда:
— Давайте мы в подвал поедем, а?
— Давай ты заткнёшься, — попросила Валентина, — и будешь пошустрее шевелить ногами. Нас дома ждут.
— Да уж, — пробормотал Пятый. — Ждут, не дождутся. Вы думаете, что мы совсем дураки, что ли? Что мы не видим ничего?
— А что ты мне предлагаешь? — вопросила Валентина, останавливаясь посреди коридора. — Обратно вас отвезти, на «трёшку»? Чтоб вас там убили? Или в подвал вас отпустить? Особенно тебя, Пятый. С твоей недолеченной пневмонией. Вот здорово, а! Что я, по-твоему, совсем сволочь, что ли?
— Нет, но мы же видим, что мы вам мешаем, — примирительно сказал Лин.
— И что с того?.. Подумаешь, мелочи какие. Пошли, вам же всё равно деваться больше некуда.
— Понимаете, Валентина Николаевна, мы не хотим быть вам обузой. В очень устали от нас, даже наше присутствие сильно давит вам на психику. Поэтому я хотел бы попросить на этот раз ограничится тремя днями, — Пятый говорил очень спокойно, негромко. Он не просил, он констатировал факт, но Валентина сказала, как отрезала:
— Неделя. А то и больше. По состоянию. Всё. Тема закрыта. И не смей мне тут втирать, выискался тоже, самый умный.
Пятый пожал плечами, и, отвернувшись от Валентины, пошёл дальше по коридору. Остальные последовали за ним — Лин, с сумками в руках, и Валентина с мрачным лицом. Опять нехорошо получилось. «Нет, какая же я гадина, — с раскаянием думала она. — Как я могу? Им же так плохо, а я всё о себе, как последняя падла, ей Богу!.. Он же и сейчас на ногах еле-еле стоит, а я... Ладно, была, не была!»
— Пятый, Лин, — позвала она. Они остановились, обернулись. — Простите меня, ладно? Я просто смалодушничала... самой стыдно...
— Да ну, мелочи какие, — поморщился Лин. — Подумаешь...
— Бросьте, — попросил Пятый. — Не стоит это того, ей Богу.
Он подошёл к Валентине и положил руку ей на плечо, успокаивая и утешая — у той в глазах блестели слёзы.
— Не думайте об этом, — попросил Пятый. — Мы тоже постараемся не думать. По возможности, конечно... это всё рано или поздно должно кончится, не вечно же этому тянуться? Правда?
— Правда, — согласилась Валентина. — Ты, как всегда, прав...
— Пошли, чего время тратить. Олег Петрович уже заждался, — Лин тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. — Пойдёмте, хорошо?
— Хорошо. Нам ещё по дороге кое-куда надо будет заскочить.
***
Небо потемнело, нахмурилось, словно перед дождём. Ветер всё усиливался, он гнал тяжёлые массы облаков легко, будто играя. Все оттенки серого, от светлого, невесомого пуха, до тёмного, грозового цвета, смешивались в небесной сутолоке. Но дождя пока не было. Лишь его предвестница, мелкая лёгкая пыль летела над дорогой, несомая ветром, скручивалась в крошечные смерчики, которые то появлялись, то исчезали.
— Сейчас польёт, — заметила Валентина. Она вела машину не торопясь, как будто стараясь медленной ездой оттянуть нечто неизбежно плохое.
— Ага, — согласился Лин. — И ещё как... Говорят, уезжать в дождь — хорошая примета.
— Это смотря куда уезжать, — покачала головой Валентина. — Опять у меня сердце не на месте. Пятый, может, подумаешь?..
— Подумаю, как-нибудь непременно подумаю, — рассеянно ответил Пятый. Он сидел на заднем сидении и заворожено смотрел в окно. Снова прощался, до следующего раза. — Вот только о чём тут думать?
— Лин, вы постарайтесь не ввязываться, ладно? — попросила Валентина. Лин кивнул. — С Андреем поосторожнее.
— Это не ко мне, это к Пятому, — ответил Лин. — С Андреем чаще всего у него эксцессы возникают.
— Лин, ты не прав. Тут что ты, что я, ему без разницы. Он же придирается и по поводу и без повода, ты же знаешь, — тихо сказал Пятый. Валентина закурила, потом протянула сигареты Лину.
— А мне? — спросил Пятый.
— А ты перебьёшься, — отрезала Валентина.
— Снявши голову по волосам не плачут, — философски заметил Пятый. — Думаю, одна сигарета погоды не сделает.
— Ладно, кури, — сдалась Валентина. — Может, ты и прав.
— Спасибо... рыжий, дай прикуриватель.
— Держи. Валентина Николаевна, вы на той неделе зайдёте? — спросил Лин. — Просто так, посмотреть. Ладно? Они при вас себя получше вести начинают, я на это уже давно обратил внимание.
— Зайду, в пятницу, — пообещала та. — Может, разрешат хоть хлеба принести.
— Это вряд ли, — вздохнул Пятый. — Лучше не пробуйте, а то ещё доложат... потом хлопот не оберёшься.
— А им это надо? — риторически спросила Валентина.
— В прошлый раз понадобилось зачем-то, — заметил Пятый.
— И то верно, — добавил Лин. — Перебьёмся мы, Валентина Николаевна. Главное, сами придите. А мы уж как ни будь.
Все снова замолчали. Начинался дождь — пока ещё слабый, редкий. Крупные тёмные капли ложились на дорогу, на запылённом ветровом стекле появились первые тоненькие промоины. Валентина включила дворники и прикрыла окно. Дождь... кто, кроме тебя, сумеет это сделать, а, дождь?.. Кто сумеет размыть и смешать с грязью соль земли? Только ты и никто иной. Вот только нужно ли это тебе?..
— Валентина Николаевна, а можно музыку включить? — спросил Лин. Та пожала плечами — мол, делай, что хочешь. Лин полез в бардачок, вытащил кассету. Поставил, немного прибавил звук.
— Хорошая песня, — заметила Валентина. — Только не про нас.
— А про нас так и вообще нету, — сказал Лин, устраиваясь поудобнее. — Если про нас песни петь, так люди потом по ночам спать не смогут.
— Это точно, — покивала Валентина. — Людям про что слушать нравится? Про любовь. Чтобы как в сказке — плохо началось, а потом хорошо кончилось...
— Ну, изредка можно и наоборот, — добавил Лин. — Про разбитое сердце и квёлые цветы. Чтоб всем стало жалко и муторно. Но ненадолго.
— Ещё можно петь про то, как жаль себя любимого, — проговорил Пятый. — Тождество... очень просто. Избитый образ, штамп, позволяющий отождествлять себя с певцом... он — как я, я — как он... впрочем, это уже и искусством назвать нельзя...
— А что же это? — спросила Валентина.
— Поделка. У нас тоже таких было предостаточно, — пожал плечами Пятый.
— Удачные иногда встречались, — примирительно сказал Лин. — Ту же «Осень» взять, к примеру...
— М-да... вкусы у тебя, рыжий, — поморщился Пятый. — Хотя... приятная вещица была, что говорить...
— Это вы про что? — не поняла Валентина.
— Да про песню одну, — пояснил Лин. — Только вы её не поймёте, она не на русском, а перевод мы не делали, как-то недосуг всё было.
Валентина горько усмехнулась и попросила:
— Может, напоёшь? Хоть мотивчик послушать.
Лин ломаться не стал, напел. Валентина похвалила, Пятый погрозил Лину кулаком — не подводи человека, дурак! и снова принялся смотреть в окно.
— Ладно, Лин, — примирительно сказал Пятый. Всё равно рано или поздно всегда приходится возвращаться. Так уж устроен мир. И ничего с этим не сделаешь.
— Ладно. Только всё равно мне сейчас муторно и плохо, — признался Лин. А мир... да Бог с ним.
Примечания
1
«Тим». Название имеет в данном случае два значения: первое — команда из десяти «рабочих», второе — помещение для отдыха команды. (Прим. авт.)
(обратно)2
Этот порядок был введён с 1971 года, до того «тимов» было меньше — по четыре на этаже. Так же не существовало градации по верхним и нижним уровням. Все эти новшества появились с введением новой системы надзора, а именно — привлечение вольнонаёмных надсмотрщиков, чаще всего — из военных.
(обратно)3
«Хи Сихес ду ар орт»... в другом варианте: «Эн Сихес ду ар орт». Слова «хи» и «эн» обозначают одно — тождество. На русский язык фраза не переводится, вернее, перевод затруднён тем, что нет слова, эквивалентного слову «Сихес». Перевод всей песни в первозданном варианте был невозможен, существует лишь приблизительный перевод, сходство с оригиналом в нём — настроение самой песни и некоторые интонационные и мелодические ходы.
(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «История с продолжением», Екатерина Витальевна Белецкая
Всего 0 комментариев