«Песий бунт»

Песий бунт (fb2) - Песий бунт 993K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Константин Александрович Уткин

Константин Уткин Песий бунт

Глава 1

Он не считал себя плохим хозяином, и не сомневался, что его пес, королевский дог, как гордо он называл его в пьяном хвастовстве, того же мнения. Чего кобелю, в конце концов, надо? В распоряжении этой громоздкой и прожорливой скотины диван – продавленный, неустойчивый. Кишащий блохами, но все же диван, миска всегда полна то кашей, то картошкой, то щами какими нибудь… кореш с мясокомбината, Петька Замойкин, за гроши приносит отличные говяжьи мослы – живи и радуйся!! Первое время пес действительно радовался, когда в опостылевшей тишине скрежетал ключ и вваливалась фигура на полусогнутых конечностях. Так радовался, что однажды гибкий хвост, страшное оружие радости, с гулким хряском сломался об косяк да так и сросся, кривой набок. С каким восторгом первое время пес вставал на задние лапы и вылизывал сморщенное лицо хозяина языком!! Потом прижимал уши, когда звякающий парфорс приближался к морде, чтобы помочь его надеть, гарцуя и поскуливая от нетерпения – впереди была прогулка.

Прогулка сводилась к неторопливому дефилированию под чахлыми деревцами бульвара – и болезненный рывок останавливал всякие попытки познакомиться со встречными собаками. Хозяину – доходяге хотелось сделать из пса свирепого зверя, этакую собаку баскервилей. Впрочем, если собака и не была действительно опасной, то важно было хотя бы придать ей такой вид. По бульвару медлительно тек поток собачников – и хозяин был уверен, что так и надо, поскольку с одинаковой скоростью тащились не только квадратные тетки с ожиревшими шавками, но и мужики, достаточно крепкие.

Хозяин не собирался выделяться из толпы, к тому же боялся собачьих драк, опасался, что его черно-белый красавец променяет спокойную домашнюю жизнь на будоражащий запах какой нибудь сучки…

Не то чтобы он привязался к щенку, полученному за бесплатно (бесплатным он не дорожил) скорее ему импонировало фактически безграничное ощущение власти. Над кем еще он мог возвыситься, сжав кулаки и обзываясь всяко, но боясь нарваться на кулак или финку, кого еще мог пнуть в хрястнувший бок с наслажденьем и с размаху только потому, что так захотелось? Кто бы приполз после этого на животе, искательно заглядывая в глаза, ища в перепойных отечных складках признаки улучшившегося настроения? И полу карлик, подвижный и желчный, злопамятный и одинокий мужичок с кем еще мог почувствовать себя значительным и благородным, даря ни в чем не виноватому великану прощение и угощая собранными с алкашей куриными косточками и колбасными шкурками?

Но пес рос, словно насмехаясь над умными книжками, рос без моциона, без сбалансированного питания, без выставок и дрессировки и вымахал в грузное чудище с необъятной грудной клеткой и мощными (хоть и порядком кривыми) лапами, тяжелым янтарным взглядом и отвратительным характером. Мир не был для него врагом – но и другом тоже не был. Мир казался ему чем то незнакомым, опасным и раздражающим. Знакомыми и понятными были – однокомнатная квартира с нищей обстановкой, тяжелая цепь, звякающая при каждом шаге и являющая собой продолжение квартиры, и всегда хмельной вожак, умеющий причинять боль и любящий подчинение. В массивной голове собаки не возникало даже мысли о том, что можно не подчиняться – потому что едва в щенячьем тумане, окутавшим мир, стали вырисовываться предметы, самым близким из них и самым устрашающим оказался вечно пьяный человек с хриплым и пронзительным голосом. Человек был непредсказуем и страшен, боли можно было ожидать в любой момент. Мозолистая рука, скользящая по шерсти неумелой лаской, в следующую секунду без всякой причины выкручивала ухо – а огрызнувшийся щенок был нещадно бит. Со временем в молодом животном развилась интуиция – по шагам он угадывал настроение вожака и знал, как его встречать. Плохое настроение можно было исправить бурной – хоть и фальшивой – радостью. Тогда, как правило, вожак размякал и долго всхлипывал в ухо напряженному псу, обвиняя в собственной никчемности всех на свете, кроме самого себя. Расслабляться – зная непредсказуемость своего вожака – пес не мог.

При хорошем настроении можно было подойти, махнуть ради приличия кривым хвостом и прыгнуть к себе на диван. Пьяный ли, трезвый ли – в хорошем настроении хозяин его почти не замечал, и пса это устраивало.

Пришла пора взросления. Встреченные кобели темным гребнем поднимали по спине шерсть, и человеческий тщедушный злобный лидер, воспитавший в щенке толь неприглядные качества, испытал несколько неприятных моментов, оказываясь в самой гуще собачьих драк. Мраморный дог сразу распознал преимущества своего роста и веса и пользовался ими – у многих хозяев замирало сердце, когда сплошной клубок двух тел распадался и их питомец, прижатый к земле грудью и тиснутый за холку, являл собой жалкое зрелище.

Напрасно испуганные хозяйки буравили криком воздух, напрасно хмельные мужики грозились повесить собаку на ее же собственных кишках в ту же секунду, как только кобелей растащат – Витек стоял руки в боки, приблатненно циркая слюной и цедил сквозь зубы «Давай-давай…».

Это позерство, впрочем, было рождено бессилием – что еще он мог сделать, зная, что двухлетняя громадина пьянеет от запаха крови а, опьянев, может полоснуть клыками и самого вожака? Рисковать тощими и жилистыми, но своими руками он не собирался.

На счету угрюмого великана и вздорного карлика – пса и его хозяина – было уже немало подвигов, немало хозяев таили злобу, штопая своих питомцев, и, попадись им Витек в темном переулке, то недосчитался бы он остающихся зубов.

Но, когда такая возможность представилась, обычная вражда хозяев, чьи псы попортили друг другу шкуры, оказалась пустяком на фоне надвигающихся событий.

* * *

В прошлое ушли времена, о которых видавшие виды псы вспоминали с дрожью – когда подъезжали фургоны с запахом смертельной неволи и тех, кто смог спастись от сеток, останавливали хлесткие выстрелы. Слабосильную мелочь хватали за лапы и зашвыривали в гулкое железное нутро, более крепких собак придушивали петлей и, раскрутив, чтобы избежать зубов, зашвыривали туда же. Народ возмущался жестокостью ловцов, уголовников и садистов, писались письма, клеймящие их позором. Перестройка, встряхнувшая страну до нутра, фактически уничтожила отряд – и теперь старушки, страдающие от не выплеснутой заботливости, могли подкармливать симпатяг – щеночков и мрачных барбосов с пластами линяющей шерсти и в клочья изодранными ушами. Собаки, бездомные парии, как их звали, вроде бы страдающие от отсутствия ласки и заботы, разъедались до невероятных размеров, и стаи росли. И даже чумка, бич дорогих пород, их совсем не контролировала – на место умершего щенка приходило три родившихся. Теперь собаки уже не чувствовали себя изгоями – кобели устраивали драки на улицах, пятная асфальт кровью и рассеивая толпу, дрыхли в метро, огрызаясь на случайное прикосновение, драли кошек. Драли просто ради спортивного интереса – сердобольные старушки, как уже говорилось, раскармливали пестрые своры вполне неплохо.

Знали бы сердобольные старушенции, что благодаря их объедкам закончился земной путь одной мягкосердечной дамы. Услышав знакомый и отчаянный вой, она выглянула в окно и увидела развеселый хоровод дворняг, рвущих в разные стороны ее любимого кота. Дворняги, в отличие от породистых кошененавистников, убивать не умели, и поэтому минуты четыре драли кота – кто за лапы, кто за живот, кто за голову – под его затихающий вой. Потом обнюхали жалкое, обмусоленное и окровавленное тельце и бодро побежали по своим делам. Дама, видевшая столь жуткую кончину своего любимца, уже остывала.

Разношерстные своры почуяли свою силу – и сопровождали, содрогаясь от трусливой ненависти и щелкая оскаленными пастями, случайно оказавшихся на их территории хозяйских собак. Слабонервные люди либо вообще перестали ходить привычными маршрутами к лесу, либо отваживались только в компании с другими. Действительно, весьма неприятно оказаться лицом к лицу с исходящей лаем сворой, причем все новые и новые собаки вылезают из кустов, заводя друг друга.

Некоторую радость расплодившиеся дворняги доставили владельцам бойцовых пород, решивших потренировать своих убийц на беспомощных суках и щенятах. Первоначально идея себя оправдала – питбули и стаффы отрабатывали приемы, входили во вкус, раздирая визжащих доходяг в клочья. Но потом старые заводские кобели, прошедшие сотни жестоких драк, заманили туповатых бойцов на пустырь и сомкнули десяток челюстей на их тренированный мускулах…

Хозяева долго собирали части своих любимцев, находя их в самых неожиданных местах.

И в больницы иногда привозили покусанных дикими стаями прохожих – и, хоть раны были не сильные, приходилось колоть страдальцев от бешенства.

* * *

Ох, какое же мерзкое было у Витька в тот день настроение – даже две бутылки то ли водки, то ли ацетона, распитые возле железнодорожного полотна в облетающих кустах, не принесли облегчения, а только распалили глухо тлевшее весь день неудовольствие.

Неудовольствие собой, женой, сукой и изменщицей, которую он с огромным трудом все – таки выгнал, сволочной своей работой и вообще – всем скотским миром разом.

Это неудовольствие поднималось, как накипь, и к моменту возвращения Витька домой уже готово было выплеснуться. Эта прожорливая пестрая тварь должна была получить по заслугам – за неуемный аппетит, за необъяснимую злобность, за то что тратит его, Витька, драгоценное время своими глупыми прогулками. Опять же шерсть, запах… пес, почуяв сопровождавшее Витька напряжение, прыгнул на заскрипевший диван. Витек, усилием воли остановив закачавшиеся стены и соединив две картинки в глазах в одну, намотал на кулак ремень и шагнул к дивану…

– Не тронь меня. – раздалось явственно в голове, и Витек так и замер на месте. В висках глухими ударами пульсировала кровь, и сквозь этот шум пробивались мысли – все, докатился, эти излишества свободной жизни скоро сведут в могилу. Это ж делириум, это ж тременс, это ж горячка белая. Ну, блин… ну, сейчас он получит… Кому еще можно отомстить за погубленную жизнь, как не забитой верной собаке? Витек замахнулся свистнувшим ремнем – но пес, обычно покорно падающий на спину, вдруг с неожиданной прытью увернулся, сморщив оскалом мясистые брыли. И тотчас в ушах загремело так, что Витек едва не оглох.

– Я тебе сказал или кому? Что свои красные буркалы вытаращил? Не понял, кто с тобой разговаривает?

И тут произошло нечто уж совсем невероятное – кобель встал на задние лапы, оказавшись сразу на голову выше Витька, когтями передних сморщив рубаху на тщедушных Витькиных плечах и дохнул в лицо жарким смрадом из пасти в черных пятнах. Витька только пыхтел и кряхтел – от оторопи у него не было сил даже на нечленораздельное мычание.

– Заткнулся? Вот если еще раз замахнешься на меня своим ремешком, я тебе вместе с ремешком ручонку твою дохлую перекушу и выплюну.

– Ты – слова вылетали из пересохшего Витькиного рта цыплячьим писком – ты … собаки не умеют говорить…

– А кто ж с тобой говорит, мудило ты грешное? Как ты можешь заметить, я и не говорю. Мой голос раздается у тебя в мозгу. Точнее в том, что у тебя там еще осталось. Как ты там меня обычно называл? Дармоед, ублюдок, свинья прожорливая?

Витек молчал, придавленный и тяжелыми лапами, и невероятной ситуацией – этими самыми словами он с похмелья обычно поливал ни в чем не повинную собаку. Голос, кстати, по тембру вполне подходил пестрому догу – с этакой сырой хрипотцой.

– Я ж тебя вырастил… я ж твой хозяин… папа. Можно сказать… одной каши сколько в тебя… а ты меня…

Подумал Витек и тут же в ответ раздалось…

– Вот вот… каша… вырастил, тоже мне. Мне пол-кило мяса в день положено. А витамины, а кальций, а тренинг? Пробежки, мать твою, нагрузка, причем строго дозированная! По своим силам я могу догнать лошадь, знаешь ты об этом? А благодаря твоим стараниям, козел, я двух шагов без одышки сделать не могу. Так чтобы больше я не слышал этих глупостей насчет того, что я тебе что-то якобы должен. Посадить бы тебя на цепь, как ты меня, в водить возле ноги по полчасика в день, не больше. И без водки тебя оставить, и без баб. Дерешь ведь Ирку свою у меня на глазах и не стесняешься. А у меня, между прочим, самый расцвет сил. А я еще, между прочим, ни одной сучки не окучил. О склещивании только краем уха слышал!! А настоящий кобель должен все испытать.

Желтые ободки глаз горели раздражением у самого Витькиного лица и словно парализовали его. «Ошейник… намордник… забью, только бы надеть…» – метались заполошные мысли и пес, словно и правда их читал, наклонил голову… обмирающий от страха Витек почувствовал, как гладкие мокрые клыки стали медленно вдавливаться в его небритый кадык.

– Перекушу тебе сейчас яблоко – вот тогда узнаешь – намордник, ошейник – с садистским наслаждением пропело в воспаленном Витькином мозгу.

– Не надо – подумал Витек так, что если бы кричал в голос, то повылетали бы стекла и оглушенные соседи схватились бы за телефонные трубки.

От сырого и смрадного дыхания пса у Витька шевелились сальные волосы.

Они стояли друг против друга – человек, вмиг растерявший все свое превосходство, и одомашненный, изнеженный, но все-таки зверь, за несколько минут непостижимым образом человека подчинивший. В самом деле – что можно сделать с этой пестрой громадой, если все мысли она читает легче, чем узор запахов возле меточного столба? Если пес не позволяет дотянуться ни до ножа, ни до палки, а телефон сбросил на пол одним ударом жилистой лапы и, клони в голову, прислушался к частым гудкам?

– Ты позвонить хотел – полу утвердительно – полувопросительно раздалось у Витька в ушах. – Кому хотел позвонить – то? ментам или живодерам? А? Ну пойдем. Маленькая демонстрация того, что у тебя никаких шансов не осталось.

Мокрая пасть сомкнулась вокруг мужского достоинства, и Витек, позеленевший от страха, пошел за своей собакой. Кобелю, чтобы вести его столь убедительным способом, пришлось наклонить голову.

Под окнами стоял воронок.

– Наши маленькие друзья – прозвучало у Витька в ушах – соседа снизу твоего забрали. Жена его, баба вздорная, сдала. Подержат два часа и отпустят. А потом он своей половинке очередной синяк поставит.

Витька хотел крикнуть, но вспомнил о давлении челюстей в том месте, где и давление-то не потребуется, и почувствовал как из – под волос побежали горячие капли.

– Давай, давай… Покричи. Вот менты порадуются – вдрызг пьяный хмырь заявляет, что собака с ним разговаривает. Пару месяцев дурки тебе обеспечено. Сульфазин, протаргол и прочие прелести…

Воронок, выпустив из – под зада облако сизой гари, не спеша отъехал.

Витька схватился за свою обслюнявленную мотню – пес отошел в сторону.

– Пей пока, пей, скоро ты мне понадобишься… и не дури. А то мы тебя из-под земли достанем.

– Кто – мы? – впервые за все это сумасшествие прошелестел Витек своим голосом. И почти не удивился, услышав ответ…

– Собаки…

* * *

Старый заводской бандюга, грязно белый кобель с черной маской, дремал у железных ворот. Вокруг пестрыми клубками расположилась его стая, самая многочисленная и могущественная в районе. Суки вылизывали щенков, щенки играли друг с дружкой, повизгивая и огрызаясь, когда острые зубы причиняли боль, молодые кобели, отличающие дерзостью, но не силой и опытом, несли вахту у границ территории. Заливистый лай одного такого пограничника взбудоражил всех. Маска неторопливой рысью, как и положено вожаку, направился на зов. Остальные понеслись лавиной, захлебываясь лаем. Маска прикидывал, с кем ему сейчас придется иметь дело – с одинокой сукой, которую можно будет принять в стаю, с одиноким и бродячим искателем приключений, которого можно будет изорвать при поддержке младших самцов и оставить в стае либо прогнать, либо жмущиеся к хозяйской ноге домашние никчемности? Маска ненавидел таких, не умиравших с голоду, не спавших на льду, не знакомых с биением агонизирующего тела под клыками.

Но, при всей их изнеженности, подходить к таким собакам порой было опасно – у хозяев имелись цепи и палки, а однажды Маска на несколько дней ослеп от прыснувшего в глаза ядовитого облачка. Внушали опасение так же приземистые гладкошерстные собаки с широкими скулами и обрезанными ушами. Они были безумны и непредсказуемы. Сбитые наземь, они вставали. Они не обращали внимания на глубокие раны, не просили пощады и никому пощады не давали – размеры и пол собаки значения не имели. Они, хоть и обладали запахом и внешностью собак, не обладали ни одним естественным инстинктом – инстинкт убийства главенствовал над всеми. Естественные породы это чувствовали и сторонились, так же, как люди чувствуют и боятся сумасшедших.

Легкий ветерок донес Маске весть – кобель, молодой и крупный, значит, будет драка. Грязные космы на спине вожака поднялись бугром, пожелтевшие от времени клыки блеснули смертью – породистых он в стаю не принимал.

Вот его собаки исчезли за углом бетонного забора и сразу вылетели оттуда веером – не ожидавший такого поворота Маска напрягся и прибавил ход. Потом остановился и, пригнув голову, на прямых лапах пошел вперед – вслед за позорно отступающими дворнягами рысил огромный пестрый пес.

Маска видел таких издали и даже вел свою стаю в атаку, опасаясь, впрочем, приближаться. Так что вся атака сводилась к бреху с безопасного расстояния.

Но сейчас ситуация была совсем другая, сейчас на карту был поставлен его авторитет. И если бы он не знала тактики, не умел с победами выходить из любой свары, то давно бы уже превратился в кишащее опарышами шерстяное пятно с просвечивающими костями возле дороги.

Маска не спешил, не отводя пристального взгляда от чужака и ища у него слабые места – вот если тот, встретившись с Маской глазами, отведет взгляд, то, скорее всего, возле этих ворот навсегда и останется. Но кобель взгляд не отводил, смотрел дерзко и вызывающе, и Маска стал прикидывать свои шансы. С ног такого гиганта не сбить. До глотки допрыгнуть он не даст, даже если даст, смысла в такой атаке немного – клыки проткнут тяжелые кожаные складки, не дойдя до артерии. Остается одно – сразу перекусить лапы и пустить стаю закончить дело.

Маска выпрямился и задрал хвост – если идти прямо лапы, то тактика будет ясна и, следственно, неэффективна. Бой он постарается начать, как с равным, чтобы неожиданным приемом вывести противника из строя. Маска представил, как сомкнется его банда вокруг беспомощно прыгающего на трех ногах породистого, и напряженный хвост помимо воли задергался… Но все вышло не так, как рассчитывал Маска – пестрый, не давай ему помниться и тем более не пуская его к своим лапам, сбил на землю мощной грудью как тараном и покатил, вырывая куски кожи. Через секунду шея старика полностью исчезла в пасти дога и тому оставалось только слегка надавить – и Маска, понимая позор и беспомощность своего положения, только бессильно скалил зубы. Стая, перебрехиваясь, держалась в отдалении. Они уже не сомневались в гибели Маски и лишь гадали, возьмет их чужак под свою опеку или не возьмет…

– Ненавижу – прохрипел Маска, уверенный, что сейчас челюсти сомкнуться и его позор смениться его гибелью – но пестрый неожиданно отпустил горло и спросил.

– А за что?

– За все… за позор… за жизнь…шакалы. – покосился Маска в сторону тончащихся на месте подчиненных. И через секунду туша, закрывавшая над ним свет, исчезла.

– Пошли со мной. – Предложил дог, отступая в сторону. – Только стаю свою придержи – следующих убивать буду.

Мака встал, пошатываясь. Поверхностные кровоточащие раны жгло. Силы еще оставались, но совсем не осталось уверенности – и это было гораздо хуже.

С момента появления огромного пестрого дога прошло два дня. Рабочие, еще оставшиеся в обнищавшем заводе, были удивлены – огромная стая, гроза прохожих и всех соседских дворняг, куда-то исчезла. Куда-то скрылись даже брюхатые суки – лишь щенки, бессмысленные по возрасту, поскуливали, оставшись без поддержки старших.

Городских собак в эти дни охватило безумие – даже диванные левретки и мопсы покидали своих старушек, выворачивались из поводков и шлеек и неуклюже улепетывали, не обращая внимания на летевшие вслед призывы «Куда!! Мусенька!! Я ухожу домой!! Мусенька!! Где палочка!! Мусенька! Я домой!!»

А уж породы полудикие, в чьей крови еще жива память о схватках не только с людьми, но и с волками, становились просто неуправляемыми и в лучшем случае просто вырывали поводок из рук, в худшем – шли напролом, упорным взглядом вызывая хозяев на бой. И те отступали от греха подальше, бросали поводок, утешая себя одним – все таки не дикий зверь ушел, а домашний любимчик, выросший на котлетках и супчиках, спящий только на диване, в холе и неге, защищаемый даже от дождя – ну куда он денется в городе, полном полудиких стай и недружелюбных людей? Побесится пару дней и приползет с подтянутым от голода брюхом…но никто не вернулся. Всех можно было встретить в осколке леса, чудом сохранившемся в черте Москвы, Лосином острове.

В волновавшемся между деревьев собачьем море виднелись изогнутые спины тощих борзых, скаливших клыки на мельтешащих у морды шавок, широкие, как диваны, плечи приземистых ротвейлеров, подтянутые доберманы контрастировали блестящей шкурой и плавными силуэтами с неопрятной дворней. Отдельной стаей держались бойцовые, чувствую неприязнь остальных пород и с трудом сдерживая нетерпение – мелькающие кругом собаки возбуждали, как запах крови. Но драться все ж таки не осмеливались, понимая, что перевес будет не на их стороне.

Лосиный остров словно вымер, затаивая своих немногочисленных питомцев – даже семья лосей, спокойно относящаяся к людям и ревущим грузовикам, от греха подальше откочевала в глухие леса за кольцевой дорогой. Лес наполнился тысячами собак. Грибники, спортсмены и медлительные любители природы боязливо крались по тропинкам к черте города – а из зарослей их сопровождали желтые внимательные недружелюбные глаза и катилась волна приглушенного рыка. Каждое дерево было по многу раз помечено желтыми струйками. Были выловлены и сожраны все полевки и кроты из подстилки, все слетки дроздов и зазевавшиеся белки. Меж деревьев висел осязаемый запах псины – а собаки все прибывали и прибывали. Постепенно росло напряжение. Ссоры мгновенно перерастали в стихийные драки, катающие из конца в конец великой сходки. Наконец, повинуясь незримому сигналу, все двинулись под гудящие провода ЛЭП – и вытоптанной земли не стало видно под плотно стоящими телами. На кабину много лет ржавеющего грузовика легко вскочил огромный гладкошерстный пес – в черно белых пятнах, с головой, как булыжник и могучей грудью. Он был породистый, и это вызвало ропот недовольства – сотни собак могли похвастаться разве что самым невероятным смешением кровей. Но под тяжелым, пристальным взглядом ропот стих.

– Соплеменники!! Мы собрались для того, чтобы в корне изменить существующий порядок вещей. Я имею в виду необоснованное и губительное господство людей. Еще немного – и мы погибнем вместе с ними. Я повторяю – нам надо…

Он не смог договорить – его заглушил взметнувшийся вой, и визг и рев.

– Против кого мы попрем…

– Мы ими управляем, мы ими!!

– Кто кормить нас будет!! Охотится то мы уже разучились!!

– А эти, без шерсти, как морозы переживут!

– А какие косточки сладкие…

Вдруг многоголосый гвалт заглушил хриплый бас костистого старика, в чьем облике угадывалось присутствие по крайней мере двух пород – ризеншнауцера и овчарки.

– Да что бы вы понимали, шавки!! – сверкал он глазами из-под свалявшихся в космы полуседых бровей. – Косточки!! Зациклились на этих косточках!! Почему они вам косточки отдают, вы подумали? Да потому что мясо сами съедают!!! Еще и сплетни распустили – собаки, мол, косточки любят!! Заявляю – мясо, жаренное на углях, в сотни раз вкуснее любых косточек!! Только никто вам его не даст!! Спать лучше в кровати, а не в метро на грязном полу – только вас никто туда не пустит!! Мы на улицах спим, даже когда деревья от мороза лопаются или осенью грязь непролазная… а метро… вы ментовский сапог по ребрам пробовали? За что? За что? Им что, тепла жалко? И хватит их терпеть!! Дотерпелись!!

Тут он выдохся, замолчал, только под проплешинами вздымались тяжелым дыханием ребра. Окружающая его дворня стерпела шавок. Было что-то такое в старике, не оставляющее сомнений – не только во времена молодости он был бойцом, молниеносный напор и безжалостность никуда не делись.

У пятнистого дога, возвышающегося над толпой, чуть напряглись мясистые брыли.

– Кто им дал право распоряжаться нашими детьми? – ввинтился во всеобщий ропот визг какой-то сученки – у меня было одиннадцать детишек – так всех их постреляли, просто всех!! И еще говорили – я не понимала, я это чувствовала – говорили, что развелось, мол, гадин беспородных, скоро нас сожрут… И сожрем!! Лично бы сожрала!! А чужого малыша при мне тут просто убили!! Я его шугнула от своих мясных лотков, легонько так шугнула, тяпнула пару раз в бок и мне самой-то нечасто перепадает – иди говорю, в магазин, иди, там тебя накормят… беги, говорю, доходяга, пока не загрызла, там тебя накормят, там… тощий щеночек, облезлый, живот подвело у самой сердце кровью обливалось, когда его гнала что ж поделать… ну зашел он в магазин, улегся, бедный, на холодном каменном полу, задремал… а потом… а потом – мне кот рассказал, глумился, мерзавец!! – подошел какой-то жирный двуногий, брюхо висит, бородка на челюсти – подошел да как пнет ногой!! Аж ребрышки хрустнули!!

Дог молчал. Все происходило так, как и должно было произойти – собаки, созванные волевым усилием со всех концов Москвы, заводили сами себя, растравляли, вспоминая обиды ненавистных двуногих за многие века.

Правда, у большинства молодежи, энергичной, неудовлетворенной, голодной, наибольший интерес вызывали рассказы перекормленных породистых – они слушали стенания какого-нибудь мопса и бесчинствах хозяюшки (Я не хочу!! Не хочу!! А она насильно кормит…) и до земли протягивались клейкие нити от губ.

Кавказцы вспоминали бои с волками и горный беспредел – когда любого чужака, если нет огнестрельного оружия, можно было рвать до смерти.

Борзые жаловались на убогость гонок за механическим зайцем, и те немногие счастливцы, которым довелось попробовать челюстями судорожное биение настоящего, рассказывали, смакуя, про кровавый вкус победы и заячьи крики. И даже туповатые бойцовые, плод издательства людей над природой, нашли повод для бунта – не хотят они, оказывается, рвать друг другу шкуру в ямах, это противно их натуре. Вообще-то они добрые и любят детей. А что кошки разлетаются от их хваток двумя кусками голова направо, хвост налево, и остроту зубов испытывают все без исключения собаки, пытающиеся просто познакомится, так это не вина бойцов. Это все Америка.

Дог смотрел на всех сверху и молчал. Он знал, что все будет именно так, и знал, что будет дальше.

– Так что ты предлагаешь? На что ты нас подбиваешь? – выступил вперед тщедушный, рыже – палевый, в расчесанных болячках пес. – Ты забыл, кем дело имеешь? Легко тебе говорить – будем главенствовать, будем главенствовать!! А ты видел, какие штуки у них катаются!! А шмели! кусачие шмели!! особенно когда на солнышке греешься…Тут как шмель в тебя впивается. И – грохот. Что от них ждать – ты знаешь? Вот и никто не знает. А что произошло? Грохот и боль. И многие умирают… что от них ждать – непонятно.

– Именно про это я и говорю – они опасны только тем, что непонятны. Только этим они и сильны. Если научиться читать их намерения – не мысли, мысли у большинства примитивные и неинтересные – а напрямую намерения… тогда мы будем непобедимы. Они тебе хотят тебе петлю на шею накинуть или шмеля в бок всадить – а ты это уже знаешь…

– Как? Как? Как? – раздалось разнобойное тявканье.

– Потом. А сейчас постарайтесь понять, что они вовсе не так страшны, как кажутся. Они трусливы, изнежены. И они вас бояться!! Просто дело в том, что вы контактируете с теми, кто вас не боится. Но таких меньшинство. Стоит им увидеть оскаленные зубы – и они мурашками от страха покрываются. Они боятся дождей, бояться морозов. Боятся ветра, боятся голода, бояться движения. Они способны только ездить на своих вонючих ящиках или ползать вповалку по тротуарам. У них очень плохая реакция – любая дворняга, вот даже ты – может вывести из строя любого двуногого за считанные секунды. Они грузны, мягки и неповоротливы. Но – надеюсь, что нам не придется с ними воевать. Они должны сами понять, что перевес не на их стороне и принять наши условия. Но для начала разработаем план действий…

* * *

«Обратите внимание – выламывался перед камерой ведущий пятнадцатиминутной утренней передачи – обратите внимание на собак, вон на тех собак… я не кинолог, но стая весьма и весьма разнородная – это ясно даже непрофессионалу. Там, если мне не изменяет зрение, есть… вон бойцовая порода, два ротвейлера, овчарка… я не понимаю – люди, если вы не можете кормить свою собаку, то, ради всего святого, не выбрасывайте ее на улицу…»

Выдав этот душещипательный призыв, ведущий исчез с экрана, картинка поплыла в сторону и потом увеличилась – а посмотреть, действительно, было на что.

Собаки сидели в ряд возле дверей закрытого пока что магазина – крутолобые и широкогрудые ротвейлеры по краям, гладкошерстный и безухий пес с пестрыми от шрамов мордой в середине, две беспородные шавки пригибались к земле перед ними – а возглавлял стаю здоровенный ухоженный кобель восточноевропейской овчарки.

Наведенная на них издалека кинокамера не обратила на себя внимания – впрочем, казалось, что ничто в этом мире разноплеменную свору не волнует вообще – с таким спокойным достоинством они себя вели. Даже суетливые шавки выпрямили спины и подняли головы…

Время шло – и возле магазина, известного в районе своей дешевизной, постепенно начала собираться толпа. Народ ждал открытия – а странный караул вызывал пока что только приглушенный ропот.

– Какие умненькие… – проговорила высохшая женщина в очках и свалявшейся, больше похожей на войлок искусственной шубе – Ждут хозяина… какие верные.

– Ну да – пробасил стоящий рядом ветеран с фанатичным взглядом. – развели тварей. Управы на них нет… вот в советское время, помню, ездили молодцы с ружьями… сделаешь только один звоночек – и никакой нечисти… эх, нет на вас батьки Сталина….

– Что вы говорите!! – стала робко возмущаться женщина в очках – как можно живое существо нечистью называть! Они все – создания господа…

– Нет никакого господа – рубанул ветеран. Вот батька Сталин был человек… сволочи… какую державу развалили… и псов развели…

– Точно, развели – натужно просипел кто-то и воздух наполнился утробным запахом перегара. Потом над плечом ветерана нависли могучая челюсть в рыжей щетине и кабаньи, заплывшие с перепоя глазки… – знаешь, сколько такая вот тварь стоит?

Палец с обгрызенным черным ногтем указал направление к гладкошерстному.

– Тебе дед, год жить хватит с твоей старухой. Это бойцовая собака… собака убийца… и называется бульбультерьер.

– Все равно – не унимался ветеран – в конвой такого и то не возьмешь – замерзнет, ядрена редиска…

В этот момент бойцовый, словно понимая, о чем идет речь, сделал явственное движение к толпе – и она и шиканьем и ропотом поджалась назад.

– Вот – обрадовался почему то похмельный детинушка – я ж говорю – собака убийца… бульбультерьер.

– Никакая она не убийца. И перестаньте глупости говорить… У вас, я вижу, одно на уме – буль-буль. Обычная собачка. я ее домой возьму… у меня уже четыре собаки живут. Ничего, и пятая будет.

– Ты бы лучше детей завела!! – оценив высохшую фигуру старой девы и войлочную шерсть шубы, посоветовал детинушка и, икнув, окутал ее перегаром – собачек спасает.

– Что вы хамите, молодой человек!! – запунцовела тетенька. – Кто вам позволил так явственно хамить!!

– Явственно хамить! – скривил брыли алкаш – интеллигентка вшивая. Ты только подойди нему он тебе сразу ногу отгрызет. От такой кости не откажется.

У тетеньки от волнения запотели очки. Не понимая, что делает, и чувствуя себя дурой под прицелом глаз зевак, она на ватных ногах вышла вперед, присела возле бойцового пса и стала гладить его башку. А похмельный мужик вдруг попятился – до него дошло, что собака сфокусировала на нем взгляд и, пожалуй, только ласковые руки тетеньки удерживают убийцу от атаки. Только скрывшись за чужими спинами, ханыга смог воздохнуть спокойно.

Меж тем за железными дверьми изнутри залязгали засовы – и люди, уже порядком напуганные собачьи караулом, заволновались и стали медленно приближаться. При этом все уговаривали собак на разные голоса – и уговоры возымели действие. Псы не просто пропустили людей к заветным прилавкам, но и сами, возглавляя отряд покупателей, вошли в зал.

Пробрался и ханыга, с высоты своего роста отлично видевший, с каким вниманием питбуль, избавившийся от опеки старой девы, изучает мельтешащую перед ним толпу….

Алкаш надеялся, что все обойдется, и он сможет, купив драгоценную емкость, осушить ее возле кирпичного здания пункта приема стеклотары – а после полулитры на грудь он не испугается и крокодила.

Отоваривавшиеся люди, спешащие к выходу, замирали в нерешительности – возле дверей их встречали все те же собаки, но уже без былого добродушия – ротвейлеры стояли, широко расставив передние лапы и пригнув головы к земле, а между ним прохаживался, подергивая напряженным хвостом, питбультерьер.

Попытки прорваться на волю уже были – но любой шаг к дверям вызывал такой рев и клацанье ощеренных челюстей, что смельчаков как ветром сдувало под защиту толпы. Самое удивительное, что с улицы продолжали прибывать люди за покупками – удивленно поглядывая на толпу и на собак, пожав плечами и бросив что нибудь вроде «…и что встали, как будто одни тут, весь проход загородили» – они спешили за покупками. Собаки никак не препятствовали.

Противостояние уже готово было вылиться в штурм дверей, но ситуацию спас ухоженный кобель восточноевропейской овчарки – прижав уши, виляя не просто хвостом. а всем телом, он подошел и обмершей от испуга тетеньке и аккуратно вынул из сумки палку сырокопченой колбасы.

Тетенька охнула – колбаса перекочевала за спины ротвейлеров, а кобель сомкнул зубы на пухлой руке и, не причиняя никакой боли, отконвоировал покупательницу к дверям…

– Ага – радостно сказал импозантный мужчина с профессорской эспаньолкой – так это рэкет!! Как здорово!! Значит, нас собаки рэкетировать теперь будут!! Как замечательно!! Собаки лучше людей – может, и олигархов к ногтю прижмут? Ешьте, песики, ешьте, дорогие!!

С этими словами он выудил из сумки гирлянду сосисек, бросил их на пол к колбасе, и потрепав опешивших ротвейлеров за ушами, бодро вышел.

Народ заволновался – было ясно, что происходит нечто из ряда вон выходящее, но что прикажете предпринимать? На помощь милиции никто и не надеялся, время всех поджимало… в конце концов – действительно – чем собаки хуже отморозков с бритыми затылками или безликой армии чиновников, которая гораздо хуже всяких бандитов? Смирившись с новым видом поборов, люди лезли в сумки.

Возле собак росла гора припасов, движение оживилось. Продавщицы, заинтересовавшись было странным скоплением покупателей у дверей, вернулись к своей работе. Вновь входящие люди, бросив беглый взгляд на зверей, охраняющих съестные припасы и недоуменно пожав плечами, спешили за покупками – а на выходе, следуя примеру, кидали в выросшую кучу свой вклад.

Какой-то старик в изношенной до последней стадии костюмной паре долго стоял, внимательно глядя на собак и проходящих мимо покупателей. Понял, что просто так пройти еще никому не удавалось. Вздохнул. Распрямил плечи. Достал кошелек и пересчитал деньги. Вздохнул еще раз. После чего он гордо водрузил на кучу съестного прозрачный пакетик с двумя сосисками. На эти сосиски он экономил неделю…

Потом взгляд его упал на кусок, рядом с которым лежал его жалкий взнос – солидный шмат копченой грудинки с розовыми слоями мяса.

Дряблое горло старика дернулось непроизвольным глотком – такой продукт он не ел лет десять, с начала перестройки – и рука помимо воли протянулась к грудинке…

Здоровенный пес смотрел на него, не отрывая глаз – и у старика от страх онемели ноги и взмокла спина… он ждал, что удар жесткими лапами опрокинет его грязь – но ничего не произошло. Старик почувствовал дурманящий голову аромат – и деликатес перекочевал в его авоську. Покачиваясь от пережитого волнения, ветеран поспешил домой.

А овчарка закинула голову и взвыла. Тут же, возникнув как из воздуха, возле дверей засуетились шустрые дворняжки – они не ели, как можно было бы подумать, дань, а, набив полную пасть, исчезали в неизвестном направлении.

Солидная горка мясопродуктов исчезла за считанные минуты – следом за дворняжками в заросших дворах пятиэтажек не торопливо исчезла и четверка рэкетиров.

И вовремя – дежурный наряд ППС и сомнением слушал горячащегося кавказца, демонстрирующего изорванную спину дубленки, скептически разглядывал смазанные отпечатки лап на грудях охранников и их выпачканные спины и в конце концов уехал, отделавшись смутными обещаниями.

Они милиция в конце концов, а живодеры… есть служба отлова, вот они пускай этим и занимаются. Но когда милицейский жигуленок не спеша колесил по улицам, внимание наряда привлекли четыре собаки – два ротвейлера, палевый питбуль и холеный кобель овчарки. Они сидели в ряд и дороги и изучали людей так же, как люди из салона машины изучали их.

– Ну что, Сашок? А ведь похожи на тех, про кого рассказывали? Шандарахнуть по ним очередью, что ли?

– С глузду съехал? – спросил Сашок, которому не по себе было от этого взаимного разглядывания. – По патронам отчитываться замучаешься. К тому же – за что ты их будешь расстреливать? Налетят всякие зеленые, синие, общества защиты животных и прочее… сидят себе собачки, никого не трогают, а ты по ним из автомата. Вот если бы они человека рвали, тогда пожалуйста… поехали…

* * *

Витек лежал на продавленном диване уже третьи сутки – после исчезновения пса по какой-то причине не осталось никакого желания жить. Может – утешал он себя – это просто побочные эффекты от действия столько горячо любимой им отравы? Может, просто перебрал он три дня назад водочки. Да еще отлакировал ее портвешком, да потом еще догнался джин – тоником? Вот психика и расстроилась, померещилось черт знает что….

От таких мыслей было еще более тошно, чем от сознания того, что он, молодой еще, в общем то, мужик просто сходит с ума. Сходить с ума в пьяном мороке извольте, сколько угодно. В конце концов, не один он такой. Не только он кладет на весы скучное и размеренное трезвое существование, а на другой…

Тут Витек задумался и, запустив пальцы в отросшие сальные пряди, поскреб затылок. А что, собственно, говоря, на другом? Так ли уж хороша эта самая пьянка, как кажется?

От такой кощунственной мысли Витька аж пот прошиб. С детства пьянство считалось этаким вызовом обществу. Да и мать, сколько ее помнил Витек, не уставала выискивать в жизни примеры пьянства и со странной похвальбой указывать на них сыну…

– Смотри как, Тонька то, два инсульта перенесла, а предложила я ей выпить портвешку – не отказалась ведь!! И глазки сразу заблестели, и щечки сразу разрумянились, и язычок развязался….

Или…

– А у самого то язык заплетается, глаза мутные… тоже пьет втихомолку, а туда же – притворяется трезвенником. Ну что, Витек, хочешь сто грамм?

Витек, радуясь, что у него такая все понимающая и компанейская мать, конечно, никогда не отказывался. Да еще и охотно приводил к себе друзей – пусть знают, какая у него мать. Пусть завидуют!! И они действительно завидовали, а Витек, дурак, гордился.

При мысли о портвейне, о его аромате гнилых яблок и пережженного сахара рот вдруг наполнился слюной. Черт возьми, а ведь хорошо бы сейчас стаканчик залудить… одни единственный маленький стаканчик – и завязать. Уйти в завязку на много – много дней. Ходить бритым, трезвым и помытым….

Чтобы отогнать от себя искушение и соблазн, Витек стал в подробностях представлять себе ощущения, которые приносит хмель… итак – тепло, разливающееся в желудке и мягкое. Мутное головокружение… потом мир теряет привычные очертания. Потом появляется болтливость и беспричинная веселость, потом…

А вот потом никакие ощущения уже не вспоминались. Кроме одного – неистребимого желания продолжить. И все последующие воспоминания, теряясь в размытой чехарде с какими то непонятными харями, криками и драками, заканчивались простреливающей череп по швам головной болью и съежившимся в предчувствии желчной рвоты желудком.

Потом приходила она, желчная рвота, на висках и лбу выступал липкий горячий пот, глаза наливались кровью, тягучая слюна горчила – и хотелось только одного – повеситься… или опохмелиться.

Воспоминания о пьянке были столь четкими, что Витек перепугался – видно, действительно, идет новая полоса в его никчемной жизни. Раньше у него не было ни таких мыслей, ни таких ярких представлений и ощущений… словно он постепенно, через боль и мучения, становился другим.

Другим… Витек встал, и шаркая старыми тапками по облезшей краске пола, прошел к окну…. станешь тут другим. Три дня назад с собакой разговаривал. Сегодня пить решил бросить… да мама не переживет такого предательства со стороны сына.

Ведь как повелось десятки лет назад, так и продолжается – Витя приезжает к маме, покупает водку, потом они мирно напиваются.

Потом мама начинает обвинять Витька во всех тяжких грехах, в несостоятельности, лени и никчемности, потом уверять, что он должен целовать ей пятки, поскольку она его вырастила и воспитала, а сам он гроша ломаного не стоит.

Витек, конечно, станет возбухать, в свою очередь обвинять мать во всех тяжких, говорить, что она ему жизнь сломала, и вообще – ребенок – произведение родителя. И во всем виноваты они, родители, и только они.

– Ты даже бабу себе выбрать не можешь, козел гребаный!! – обычно заканчивала мама аргументом убойной силы – Помню, как приволок сюда двух сучек – и если бы не я, так они бы тебе сразу и подставились…

– Да среди этих двух сучек была любовь всей моей жизни! – брызгали у Витька из глаз слезы.

– Окрутили бы тебя две паскудные хохлушки… уйди отсюда, тварь, пока я об тебя стул не сломала!!!

Потом они разбегались – кто на кухню, кто в комнату – сосредоточенно курили и потом возвращались к недопитой бутылке – мириться.

Ну вот и как теперь мама будет? Кого она будет теперь тыкать мордой в грязь, тем самым себя возвеличивая? Разве можно так предавать родительницу… ведь в конце концов она его, действительно. Воспитала. И она же его научила пить.

Витек посмотрел в зеркало – из стекла на него уставилось желтоватыми белками серое лицо тридцатипятилетнего старика. Нечистая кожа обвисла складками, темные мешки под веками, сеточка синих сосудов на носу… докатился. И вдруг с неожиданной злостью Витек сказал своему отражению.

– Обойдешься, мамочка… не сопьюсь я… придется тебе носом в гавно другого щенка тыкать…

Что пить он больше не будет – в этом Витек не сомневался. Но при этом совершенно не представлял себе, что он будет делать. Пьянка делила жизнь на четко разделенные периоды – похмелье, работа, страдания, пьянка, похмелье, работа, страдания. С похмелья нужно было предаваться, наслаждаясь, самобичеванием и предвкушением первой, переворачивающей весь организм, рюмки – на это уходило, как минимум, пол дня. Потом, к концу смены, когда по телу разливалась алкогольная лень, начиналась вторая стадия, не менее интересная… Витек до сих пор не мог понять, почему он, сморчок чуть выше полутора метров ростом, посоле первого стакана приобретает уверенность, которая позволяет ему смотреть свысока на таких монстров винно – водочного отдела, как Умник?

Умником этот двухметровый детина с шершавыми, как наждак, обладающими чудовищной силой руками назывался из-за патологической нелюбви ко всем, кого он мог считать умнее себя. Особенно это касалось субтильных юношей в очках. В таких он впаривал водянистые глазки, морщил низкий лоб и спрашивал.

– Что так внимательно смотришь?

Потом, независимо от ответа, рявкал…

– Не будь умником, мы сами все умники…

Обычно после этого умники, озадаченные связью между вежливым ответом «Извините?» и советом не быть умником, замолкали – чем сохраняли себе здоровье. Те же, кто смел оспаривать интеллектуальное превосходство Умника, рисковали ребрами и зубами.

Витек вполне подходил под определение умника – но поскольку на момент риторического вопрос находился в неадекватном состоянии, то и ответил неадекватно.

– А что, непохоже?

Поскольку он выпятил цыплячью грудку и щетинистую челюсть, Умник это воспринял как вызов. И ударил… потом он зауважал Витька – поскольку тот принял бой и, не в пример другим умникам, смог свалить громилу на землю и разукрасить его физиономию.

Правда, присутствовавшие при историческом событии алкаши, посмеиваясь, пускали всякие сплетни – но ни Умник, ни Витек не придавали им значение. Мол, вместо удара ткнул Умник кулаком в воздух и, не удержав равновесия, пропахал физиономией асфальт, а Витек с каким-то нечленораздельным уханьем ринулся на него, распростертого, споткнулся об неудачно растопыренную промежность и навалился сверху, обняв, как желанную женщину.

Потом их, окровавленных – Витек расквасил себе нос об каменный затылок Умника – растащили пьяненькие друзья.

Теперь Умник, злой как черт, ходил с загипсованной рукой – ее, не долго думая, сломал какой-то доходяга библиотечной внешности, которого Умник в приступе праведной злости пытался приподнять над землей…

– А ты что, ууууу…

Первая буква любимого оскорбления плавно перешла в вой – доходяга, оказавшийся словно свитый из литых мускулов, позволил слегка приподнять себя над землей, потом железными пальцами стиснул жирное запястье Умника и сделал что – то – предварительно брезгливо ткнув Умника кулаком в заросшую скулу.

Боль, идущая из выломанного локтя, залила тело Умника огненной лавой. Не понимая, что он делает, повинуясь только животному желанию уйти от этой чудовищной боли, Умник враскоряку плюхнулся на колени, а поскольку боль не отпускала, потом упал на брюхо и прижался мордой к земле…. из глаз брызнули слезы, штаны быстро темнели от непроизвольной струи – а хлюпик брезгливо откинул обмякшую руку и беззлобно сказал.

– Видишь, а ты так не умеешь – значит, ты прав. Я умнее тебя, Умник…

– А ведь таких козлов давить надо в младенчестве – брезгливо подумал Витек, вспомнив своего собутыльника. До него только что дошло, что герой Умник старался навязывать драки только тем, кто заведомо слабее него. Когда, выяснив, кто стесал с его рожи приличный пласт кожи, Умник стал верным собутыльником Витька, тот мог в это убедиться не раз. И студенты, не разглядев под кабаньими глазками и небритой харей труса, не раз бывали биты.

Кроме прочего, Умник боялся собак – и поэтому почти не бывал и в халупе Витька. Тяжелый взгляд здоровенного дога бросал его в дрожь – а на Витька, который мог пинками загнать страшноватую тварь в угол, он теперь взирал с искренним уважением.

Вспомни дурака, он и появится – заскрипела дверь, лязгнул, выходя из раздолбанного гнезда замок, и в дверь опасливо проникла как всегда небритая харя с приклеившимся ко лбу желтым клоком. Один глаз заплыл великолепной фиолетовой гематомой, второй, горящий священной ненавистью к умникам, опасливо обшарил комнату.

– Где твоя псина? – напряженным сипом поинтересовался он и покосился за спину – не появляется ил из мрака коридора пятнистый зверюга?

– Сбежал. Заходи. Умник, заходи.

– Ну и зашибись. На хрена тебе эта тварь? А ты как здесь живешь? Гниешь, можно сказать, заживо? Ни водки тебе, ни курева? Чтой то ты на работе не появился?

– Да заболел я. – равнодушно сообщил Витек. В этом странном состоянии его не то чтобы раздражала туповатый Умник – нет, ему просто было все равно.

– Ааа – сообразил Умник – ты, значит, заболел, а свою тварь вышвырнул на улицу – пусть сам гуляет? Правильно, не хрена с этой заразой время тратить и здоровье гробить.

Витек пожал плечами. По его мнению прогулки пошли только на пользу – но разве что нибудь докажешь этому барану? Спорить – себе дороже. А если рассказать, с какими приключениями ушел из дома его пес, то ведь Умник и водки не нальет… вон, торчит из кармана синяя пробка и отклеенной акцизной ленточкой.

Витек шмыгну носом и заявил.

– Ни хрена он не гуляет сам по себе. Он меня предупредил – дескать, скоро начнутся такие дела, что все вы, козлы – люди, под нашим началом окажетесь. Хватит, сказал, засрали природу дальше некуда. Если, сказал, высшие существа не возьмут над вами контроль, вы, мудаки, и себя погубите и планету тоже. Ну и нас, невинных, заодно. Так что придется над вами контроль взять. Я его и отпустил.

От такого залпа Витьку самому стало неловко – словно и не он это вовсе говорил, а чей-то властный хрипловатый голос, похожий на голос его собственного пса, надиктовал ему все это. Витек. Конечно, кое-что добавил от себя – а ведь уж больно неестественно получилось – козлы. Мудаки, засрали… впрочем, по-другому Умник бы и не понял. Витек поднял глаза, ожидая глумливой ухмылки собутыльника – но на роже того боролись страх и уважение, насмешки не было вовсе… бутылка плясала и грозила разбить стакан, когда Умник наливал себе и Витьку. Витек смотрел, как ходило в такт глоткам горло Умника и смутно подозревал что то нехорошее… тот выпил, и уставился на Витька – даже заплывший глаз приоткрылся в виде красной щелки.

– Ну ты, бляха, умник… ну-ка, расскажи, что там тебе эта тварь твоя насказала?

Теперь пришла очередь поражаться Витьку – нет, не такой реакции он ожидал. Он-то, честно говоря, рассчитывал, что Умник, как здравомыслящий человек, откажется пить с белогорячим, но, похоже, этого не произошло.

– Как он тебе это рассказывал – что, в натуре, говорил как человек?

– Да нет. не как человек, по другому… как бы тебе попонятнее объяснить? Ты как думаешь?

– То есть?

– Ну ты умник… – покачал головой Витек – Ты когда думаешь – ты сам собою говоришь?

Умник поскреб изрубленный морщинами лоб. Потом натужно ответил…

– Не, я это… как это? Что, блин, ты меня достал!!

Витек посмотрел на Умника с сочувствием и ответил.

– Ну ладно, достал так достал. В общем, обычно люди думают так – как будто разговаривают сами с собой.

– Аааа… – ну это… ну да… – Умник, позже, поразился такому тонкому наблюдению Витька и зауважал его еще больше. Витек это заметил и усмехнулся.

– Ну вот. Все просто – а тут не я разговариваю сам с собой, а кто-то мне это все надиктовывает.

– Кто?

– Ну не знаю – искренне ответил Витек. – Собаки.

– Какие такие собаки?? Ты что базаришь, собаки что, говорить умеют?

– Ну наверное. По своему, по собачьи.

– Ты меня не грузи. Собаки не могут разговаривать. Это все херня… ты как умник разговариваешь.

– Может, у меня белая горячка? – с надежной спросил Витек – может, тебе пить со мной не стоит?

Перед лицом Витька возник кривоватый палец с изогнутым черным ногтем. Палец двигался вправо – влево, причем сама рука при этом была неподвижной.

– Это не белая горячка… это похуже. Это такие умники как ты, могут понять… а простые люди не могут. Ты ящик то смотришь?

Витек пожал плечами. Запыленный глаз телевизора таращился, прижатый к полу ведром с лимоновым деревом.

– Во – важно произнес Умник – не хрена ты не знаешь, а если бы знал, то не стал бы говорить всякую чушь про белочку. Переворот у нас, бляха муха. Ты правильно сказал – человечество в полной заднице. Собаки берут верх. Это не белочка, брателло, нет, не белочка.

– Погоди – Витек, в полном шоке от такого сообщения, поднял руку, останавливая собутыльника. Залпом опрокинул стакан и даже не почувствовал вкуса – ты это серьезно?

– Ну!! – развеселился Умник – ну вот зуб даю и последней падлой буду. Загондошить меня можешь, если вру.

– И что говорили?

– Ничего они не говорили. Они говорили, что ситуация пока еще не выходит из под контроля, на как будут дальше события развиваться никто не знает. Что-то, понимаешь, странное происходит с этими тварями…

– Они что, людей кусают?

– Кусают, падлы, еще как кусают!! Если кто им мзду не дает, так прям сразу – мордой в грязь или клыками за кадык.

– Ничего не понимаю… у тебя водочка еще есть?

– Ну! – ощерился Умник, вынимая вторую емкость.

– Ничего не понимаю. Я думал. Что у меня крыша поехала… понимаешь, этот мой пес все мои мысли предугадывал. Я хотел ментам позвонить или там в службу отлова собак – итак он мне едва яйца не откусил. Я хотел его поводком перетянуть – так… в общем, понятно. Понимаешь, думал что это мне писец настал.

– Да нет – ржал Умник – это всем нам писец настал.

– Ну – ну, давай – давай – наседал Витек и Умник, довольный тем, что сообщает такую важную новость первый, вещал.

– Короче – они пока только рэкетом занимаются – вроде наших братков, в натуре!! – сидят возле магазинов, и отбирают у народа продукты.

– Что, вся стая сидит…

– Нет, несколько собак…

– И что, все продукты?

– Да нет, они ж, умники, умные! – кто им сколько даст столько они и берут. Потом – как куча нормальная станет – налетают шавки, дворняги, и уносят.

– И что, дат люди?

– А куда они на хер денутся. Все-таки не все отбирают, а малую часть. А кому охота с собачьими зубами спорить?

– И что, – все не мог поверить Витек – и что, никто не сопротивляется?

– Ну, брателло, ты самый настоящий умник, но мы же не дурнее… коль пошла такая пьянка, то знаешь, что нам с тобой надо сообразить? Пока что всякие экологи, зеленые там всякие, мешают нормальным людям нормально эту грязь истребить, но скоро они опомнятся и начнется настоящая война!! Так пошли, брателло, конкретно, к Полянке, и себя ему предложим! Мы же, бляха муха, полководцы будем!! Мы всю эту нечисть, бляха муха, к ногтю!! Мы тоже, бляха муха, умники!

Витьку стала ясна причина прихода собутыльника. Горит, значит, гнида желанием стрелять и убивать… а ведь быстро сориентировался. Если все, что он говорил, правда, то скоро действительно понадобятся вот такие типы.

– Да нет, умник. Там тоже, как ты говоришь, умники сидят. Там наверняка какие нибудь профессиональные охотники уже подрядились, профессиональные кинологи или кто их там знает кто…. так что возьмут тебя – а взять то тебя, конечно, возьмут – возьмут тебя штатным живодером с окладом сто долларов в месяц.

– Сто долларов? – возмутился Умник – сто долларов – мне? Ну, блин, умники, давить таких надо. Как собак…. – нет – заявил он, подумав. – неблагодарное это дело, опасное. Да и людишками не любят вас другой стороны… Я, блин, венец творения!! За сто долларов собак отстреливать!!! Да я их бесплатно душить буду!! На меня!! Венца творения!! Клык оскаливать!! Всех, на хрен, умников передавлю… А ты со мной пойдешь?

Уставился вдруг он на Витька и тот, брезгливо скривив губы, ответил.

– Нет, Умник, ты уж извини, не пойду.

– Не понял… ты что… против нас?

– Кого это нас?

– Твар… венцов тар… людей, короче?

– Да нет. в общем… просто голос мне был… и, если я против собак пойду, они меня везде найдут и по горлышку – чик…

– Ааа – этот довод был Умнику вполне понятен. – это да… это так… да что ты бздишь!! С тобой же я буду!!

– А вдруг… – водка, видимо, была паленой – Витек, крепкий к выпивке человек, словно продирался сквозь сдавившую его со всех сторон вату… – а вдруг я там свою собаку встречу?

– Среди врагов? Среди умников?

– Среди вр… вр… врагов.

– А ты его… – дышал в щеку Витьку жарким перегаром Умник – а ты его шлепнешь….

– А за что?

– А он тебя унизил… он тебя за яйца держал?

– Ну…

– А потом тебя в рожу лизнул?

– Ну да…

Умник отстранился и некоторое время соображал что-то, потом еще крепче стиснул костлявые плечи Витька.

– Я твой друг. Я тобой не брезгую… а убить его надо. Он же тебя в петуха превратил!!!

– Что?

– Что слышал… идем умников мочить?

– Умников?? Или собак? Или петухов…

– Собак – с трудом ворочал языком Умник – и умников… тоже… все они сволочи…

* * *

Господин Уейд покачивался на кожаных сиденьях своего Джипа, со скукой глядя на проплывающий за окном нищий пейзаж… странная страна – бескрайня, бездарная, полудикая, растерявшая чувство собственного достоинства и самоуважения. Дико смотрящиеся на фоне всеобщей разрухи магазины с затемненными витринами и скользкими плитками на входе это впечатление еще и усиливали.

По деревням жили в основном испитые, пахнущие навозом мужики и потерявшие счет годам старухи, на полях ржавела техника – и при этом леса содрогались от выстрелов.

Мистер Уейд морщился. Дикари, и охота у них подлая и дикарская – бить птицу, спрятавшись в зарослях. Исподтишка.

Несправедливо, что именно им достались такие просторы и такие богатства!! Англичанин кривился – его народ, кичащийся жидкой голубизной в жилах, давно уже задыхался на своем сыром острове. Впрочем, он не сомневался – лучших людей в этой стране истребил сначала лысый калмык, потом маниакальный грузин, потом споил кремлевский маразматик… скоро сопьется оставшийся сброд – и вот тогда главное – успеть, перехватить оставшуюся без хозяев страну у китайцев и мусульман.

Но на его сыром острове тоже в избытке расплодилось всякой дряни, презревшей заветы отцов и плюющих на традиции… в Англии, высокопарной и чванной Англии испокон веков в почете были кровавые зрелища.

То джентльмены пускали в бочку с крысами терьеров и наслаждались, глядя, как пес душит их одну за другой – хотя бывало, что крысы разрывали собаку живьем – то швыряли бульдогов на быков и наслаждались, видя, как качающийся от болевого шока бык падает на колени…

А самая благородная английская забава – охота на лис…

У Уэйда закипала кровь в жилах и при воспоминании – вот десяток ревущих в предвкушении крови собак загоняют зверька, вдвое меньше их по весу, гонят его часами – и за секунды разрывают в клочья…

Мистер с презрением относился к моде последних дней – по двадцать – тридцать собак на одну лису. Такое количество не позволяет сполна насладиться зрелищем, кульминацией травли.

Самое благородное соотношение в традиционной английской охоте на лис – пять собак на лису. Никогда пятерка не обманывала ожиданий Уэйда – он трясся, сидя в седле и рассматривая, как прекрасный зверь с визгом превращается в заживо освежеванную тушку, и как потом тушка разлетается на осклизлые синевато – багровые куски.

Но опять же – деградирует народец и в доброй старой Англии. Лезут под копыта не чтящие благородных традиций плебеи – всякие гринписовцы, зеленые и прочая назойливая мелочь. Помешать они, конечно, не помешают – хотя пару раз удалось вырвать из зубов собак лис и потом даже вылечить – но и наслаждаться процессом охоты не дают.

И вот тогда то мистер и подумал об этой огромной, свободной и нищей при огромных богатствах стране. Он был уверен, что избавленные от власти коммунистов русские раскроют объятья любому иностранцу – так оно, в принципе, и вышло.

Доллары, которые оказались в большем почете, чем фунты, делали все – готовые продать душу дьяволу чиновники без сомнений уступили мистеру Уэйду несколько сотен гектаров земли, местное население выстроилось в очередь, узнав, что конюхам за месяц платят больше, чем учителям за год.

Мистер обещал подумать… Но тут выяснилась одна досадная деталь – в лесах не было лис. Их давно перебили местные, кто для себя, кто устраивая охоты приезжим – и мистеру пришлось открывать звероферму.

Итак – у англичанина в России, на которую он смотрел хозяйским глазом, как на новую колонию, в собственности были – земля, звероферма, конюшня и псарня. Окупиться его предприятие или нет – мистера волновало не очень сильно.

Машина въехала во двор – и сразу англичанин обратил внимание на странную тишину… навстречу Уэйду выбежал работник, Гришка – он прижимал к животу окровавленную руку.

– Мистер – униженной скороговоркой проговорил он… – что – то ваши песики дурят… что-то не так… прямо не знаю.

Англичанин покосился на него с высоты своего роста и брезгливо сморщился…

– Что есть не так? Вы не хотеть работать? Вы увольняйт. Вся стана пьянись идиоть….

Гришка выпрямился – такого откровенного хамства в свой адрес он еще не слышал. Английский журавль держался высокомерно, но вежливо – но сегодня всеобщий российский идиотизм его доканал…

– Ты что это меня идиотом величаешь? – распрямился Гришка и подошел к хозяину. – Это я – идиот?

Вместо ответа мистер Уэд посмотрел на мужичка, как на пустое место и, брезгливо обойдя его, направился к псарне.

– Ах ты петух британский – удивился Гришка – на моей земле живет – и меня не замечает? Думает, что из-за его поганых бумажек все всегда ему жопу лизать будут?

Узкая спина англичанина маячила уже в дверном проеме. Гришка не спеша подошел, взял иностранца за плечо, развернул – и так двинул тяжеленным крестьянским кулаком в ухо, что англичанин прокатился два метра да так и распластался, оглушенный, в грязи…

Мистер Уэйд очнулся через пять минут – долго крутил гудевшей головой, потом вспомнил бунт Гришки, этого растения – и, вне себя от ярости, кинулся к вольерам.

Там действительно творилось что-то странное – пестрые гончие, привезенные для травли лис специально из Англии, не встретили его лаем, визгом и вилянием хвостов – они молча смотрели из за решеток. Уэйд протянул руку, погладить питомца – и не успел отдернуть ее от белого щелчка зубов. Ничего не понимая. Он смотрел на вспоротую кисть – потом, кое-как забинтовав рану, помчался в дом.

Собаки все так же молча смотрели, как он вскидывает к плечу ружье – гончая, укусившая человека, должна быть уничтожена – и не шевелились.

Англичанин нахмурился – он не помнил, кто именно из собак его укусил, а уничтожать всю стаю из-за одной он не хотел.

Преступника он вычислил скоро – пес и смотрел вызывающе, и окровавленная верхняя губа у него морщилась…

Сноп картечи превратил всю переднюю часть бунтаря в кровяную кашу – остальные собаки забились по углам, дрожа и поджав хвосты.

Мистер Уэйд, очень довольный собой, подошел к вольере – рабов, осмелившихся пойти против хозяев, уничтожают. Сейчас он выкинет останки из вольера, а с работником, поднявшей на хозяина руку, разберется позже…

Собаки за решеткой, чувствуя его силу, прижались к стенам – Уэйд поднял за задние лапы бунтаря и, держа на вытянутой руке – чтобы не испачкать одежду, повернулся….

Тушка мягко шлепнулась на землю – когда собаки успели просочиться в коридор и как им удалось избежать шума, было неясно, но сейчас перед англичанином стояла сплоченная стая. Стая, собравшаяся загнать крупную дичь…

От неожиданности Уэйд забыл про грозное оружие – а когда вспомнил, то было уже поздно. Самый крупный кобель взметнулся в воздух и сомкнул челюсти на запястье. Англичанин, не успевший воспользоваться шансом, выронил тяжелое оружие из онемевших пальцев и увидел, потеряв от изумления дар речи, как какая-то собака, схватив ремень, шустро утащила ружье из вольера. И кобель, мертво держащий руку, тут же развернулся и выскочил в коридор.

Решив, что все-таки взбунтовавшиеся твари не так умны, как он, венец творения, Уэйд подскочил двери и, просунув руку меж прутьями, опустил засов в пазы. И вдруг понял всю чудовищность происшедшего – его, человека разумного, образ и подобие бога, существо, возвышающееся над природой, как горы над равнинами, заперли в клетке примитивные хищники. И не просто примитивные хищник, а животные, которых он, человек, вывел для собственной забавы. Тварь поднялась против творца…..

Уэйд сполз по стене, не чувствуя, как плохо соструганные деградировавшим плотником доски впиваются в его спину занозами – если стая додумалась, как закрыть его в клетке, то что будет дальше? Ведь поняли они, что реальную опасность представляют не длинные руки и не голенастые ноги, и ружье – поняли и обезопасили себя. Впервые Уэйд понял, что истерия, начавшаяся в средствах массовой информации, возникла не на пустом месте – и прислушайся он к ней, не произошло бы сегодняшнего кризиса…

Вдруг ему стало страшно – ведь получается, что теперь он зависит от существ, ставших непредсказуемыми не потому – неуязвимыми…

Они загнали его в ловушку – и кто знает, какие у них теперь планы?

Уэйд почувствовал, как от покалывания в корнях зашевелились волосы и затряслись руки – он вдруг со страшной ясностью понял, для какой цели его здесь закрыли и как это произойдет… Повинуясь неконтролируемому импульсу, он распахнул дверь вольера и бросился бежать, краем глаза увидев вдали стремительные силуэты.

Англичанин мчался по коридору – но лавина цокающих лап настигала.

Решив в последний момент воздействовать на собак яростным криком и человеческим взглядом, которого, как известно, боятся животные, мистер развернулся…

Собак за его спиной не было – перед ним стояли лисы. Стояли не так, как собаки – те были уверенные в своей силе и не выказывали признаков страха или истерии – а пригнувшись, вздыбив шерсть по всей спине и до кончина хвоста, прижав уши и яростно щерясь. Собаки тоже были, но более крупные тела пестрели в глубине коридора за рыжей стаей.

Лисы бросились вперед одновременно, как по команде – будучи более легкими, чем собаки, они не сразу повалил большого человека на землю, а повисли рыжими пиявками на руках, животе, бедрах. Англичанин взревел, чувствуя, как трещит его мясо под зубами, сшиб одну лису, вторую – и в конце концов пропал под мельтешащей рыжей стаей…

И все это произошло под пристальными взглядами спокойно сидящих псов.

Гришка, испытывая позднее раскаяние – все-таки он одним ударом кулака лишил себя будущего, а семью – достатка – вернулся на псарню. Каждый шаг – по мере приближения – давался ему с трудом, свободный человек, неожиданно проснувшийся в нем, к тому же протрезвел и бунтовал.

– Ничего – ничего – бормотал Гришка, потирая сладостно ноющий кулак – извинюсь перед козлом… что ж делать, жизнь у нас такая… все время приходиться перед козлами извиняться… почему не приходиться извиняться пред порядочными людьми? Ну, извинюсь, скажу, да, страна мол, дураков и и алкоголиков…

Тут он остановился, потрогал телогрейку с правой стороны и блаженно улыбнулся. Потом выражение блаженства сменилось озабоченностью – он достал ополовиненную пол-литру и, посмотрев сквозь нее на свет, сделал внушительный глоток.

– Сам он алкоголик – развивал Гришка обличающие мысли – жрет небось втихаря, бренди свое дурацкое глушит… глаза вечно стеклянные… а на нас туда же – алкоголики!! Хотя, если вдуматься, так оно и есть. Даже собаки – и те мне пьяному больше радуются, чем мне же трезвому…

Это была сущая правда – пьяный Гришка становился добрым и ласковым. Он садился на пол вольера, частенько не обращая внимания на следы собачьей жизнедеятельности, теребил собак за ушами и путано философствовал. От трезвого Гришки собаки не вдели ничего, кроме громогласного мата и швырков мисками.

– И вообще…что в пьяном – веселье, то в трезвом – тоска…

Он достал из кармана сосуд, приложился и пришел в такое блаженное состояние, что даже начал мурлыкать недавно услышанную песенку. Она его так вдохновила, что Гришка, забывший, когда держал в руках карандаш, нашел какой-то огрызок и на клочке бумаги намарал слова.

Ну куда, скажите, трезвому податься?

Сам себя в оковы трезвый заковал.

Вон стоит ханурик, норовит подраться

Был бы трезвый – пьяный, вышел бы скандал.

Вон еще какой-то мирно спит в блевоте,

Видно – работяга, видно – не куркуль.

И – об обормоте пожалевши – тети

В доброте душевной вызовут патруль…

Вон стоит девица с красными губами…

Был бы трезвый – пьяный, он бы подошел,

Ухватил за задницу бы, и сорил деньгами,

Получил бы триппер – было б хорошо!!

Ну куда, скажите, трезвому податься?

От переживаний трезвый просто взмок…

Ни тебе подраться, ни тебе надраться,

И жене зануде – полный кошелек.

Изначально, помниться, было – зануде, но Гришка, неожиданно проявив творческий подход, поменял слово. И вот теперь по пустым лесам разносился веселый Гришкин вой…

– Нууу куда, скаааажите… о! – остановился он и затряс головой. Перед сплошным забором, ограждающим строения, в ряд сидели собаки. Меньшая доза водки, растворенная в крови Григория, позволили бы ему почувствовать опасность – но благополучно уговоренная пол-литра чувство самосохранения попросту утопила.

– Ах, собачки, ах, вы мои хорошие… ну-ка идите к папке, давайте я вам за ушками почесу… посечу… блин… как там говориться… поскребу, в общем… а кто меня сегодня тяпнул? Кто мне ручку прокусил?

Собачки меж тем вели себя странно – но водка, опять же, сглаживала все странности…Гришка начал подходить, протягивать руку с грязной манжетой бинта – собаки же, гончаки, которые всегда так бурно выражали свою радость при запахе хмеля, просто отходили в сторону. С равнодушным видом – как будто уступали дорогу лошади или телеге. Уступили и забыли. Ни рычанья, ни оскала – ничего… потом Гришка встал, как будто наткнулся на стену – в размывающем мир тумане померещилось ему, что одна гончая имеет странный рыжий цвет и непропорционально длинный хвост… Гришка протер глаза кулаками, потом тщательно и долго моргал. Наконец присвистнул удивленно – пред ним действительно сидела лиса, обернув пушистый хвост вокруг лап.

– Что за такое? – поразился Гришка – может, вы все здесь лисы?

Он стал присматриваться к окружающим его животным: и через несколько минут его от изумления пробил пот и вышел хмель – вокруг бродили вперемешку и лисы и собаки, причем без признаков какой-либо агрессии…

– Чур меня – размашисто потыкал себя в лоб, плечи и живот Гришка и шагнул за забор… вопль, который разнесся сразу по округе, заставил собак и лис насторожить уши – Гришка наткнулся на разодранные останки англичанина.

Ничего уже не соображая, подгоняемый животным ужасом, он выскочил за забор и перемахнул сидящих в ряд животных, как бегун – препятствие, даже не заметив их.

Стая сорвалась следом – бегущий, орущий, размахивающий руками и жутко матерящийся Гришка не сразу осознал, что, окружив его сзади и с боков полукольцом, рядом мчаться собаки вперемешку с лисами. Заметил столь странное соседство человек только тогда, когда ноги подломились и он встал, держась за липкий ствол молодой сосны. В прокуренных легких клокотали табачные смолы, загнанное сердце сотрясало ребра, перед глазами плясали огненные мушки…

Звери сидели кругом и спокойно смотрели на него. Представив, что может значить этот взгляд, Гришка закрыл глаза и сполз на землю.

Почувствовав, как ему в лицо тыкаются холодные носы и сопят, он решил на всякий случай не вставать, не шевелиться – пусть даже жрут его живьем… но глаза все же иногда вприщур открывал. И в эти моменты ощущал, что происходит что-то непонятное – собаки и лисы не трогали его, но и не уходили. Время шло, а они так и сидели кругом, не сводя с него пристальных янтарных глаз. Гришкин страх сменился расслаблением, на смену расслаблению пришел провальный сон.

* * *

Город медленно приходил к пониманию, что происходит что – то нестандартное. Сидящие возле магазинов собачьи банды воспринимались просто как обнаглевшие соседи людей, которых закормили, вдруг воспылав любовью, доброхоты. И исчезающие с такой же скоростью как и вырастающие горки пищевых продуктов воспринимались как добровольное пожертвование, но ни в коем случае ни как добыча четвероногих грабителей.

Некоторых, правда, раздражали необоснованные, как казалось, притязания на то, чего человечество достигло веками эволюции – но щелчок влажно блестевших клыков и короткий выпад мигом прекращали любое роптание.

Хотя не все и не везде не происходило так гладко – то в одном маленьком магазинчике на окраине Москвы питбультерьер, не выдержавший испытание, располосовал руку алкоголику, сдуру решившему его погладить, то в супермаркете охрана, неожиданно выскочив из подсобки, открыла огонь по спокойно занимавшимся рэкетом собакам. Дворняги, которым, по меткому заявлению великого писателя, «можно было сломать только кости» с визгом вылетели из дверей, а две немецких овчарки были сражены наповал.

И по Москве поползли слухи. Непонятно кто и зачем внушали бестолковому народу, что наступает новая эра, что человечество, несмотря на все свои достижения в техническом плане все равно осталась таким же жестоким и завистливым стадом – и поэтому некий высший разум решил передать бразды правления планетой более совершенным существам.

Бабки у подъездов, конечно, способностью так правильно строить речь не обладали, но пыла и у них хватало. Этот пыл подстегивал воображение, которое раздувало до невероятных размеров самые простые случаи. Дворняжка, которая изгоем прошлялась по окраинам города во время великой сходки и не была охвачена всеобщим безумием, обтявкала бредущую к парку старуху.

Псинка, которая едва могла достать до щиколотки паникерши, в ее рассказах предстала огнедышащим монстром с клыками, как у саблезубого тигра и ростом с хорошего тракененского жеребца. Впоследствии тот образ варьировался – то появлялся мужик, седобородый пророк, голый и истощенный, с лохмотьями на чреслах, который сидел на хребте приплясывающего от ярости зверя и обличал язвы современного города, то появлялись рога и шипы на спине, то способность наделять встретивших его людей сверхъестественными возможностями…дворняжку же, которая любила обтявкивать не только прохожих, но и мчащиеся автомобили, давно уже благополучно переехал трейлер.

И, конечно же, не стоить думать, что все граждане столицы добровольно отдавали кровные харчи… нет, откровенно против клыков никто не пер, но вот отправить писульку на имя высокого начальства люди не гнушались. И в короткий срок мэрия оказалась завалена жалобами на распоясавшихся представителей животного царства.

Самые высшие чиновники приказали чиновникам рангом поменьше проверить и доложить: чиновники поменьше отправили приказ совсем уж мелким сошкам, те пошли в магазины – и невероятность ситуации предстала перед ними в всей красе. Действительно, возле каждого продуктового магазина сидела странная смешанная свора и буквально просеивала людей. Действительно, никто не хотел связываться с четвероногими рэкетирами. Действительно, росла гора продуктов. Действительно, по непонятному сигналу налетали беспородные стаи и, набив полные пасти снеди, рассыпались по окрестным дворам. И – что самое невероятное – ни одна живая собачья душа не появлялась возле торговых точек в момент, когда там дежурил милицейских наряд.

Доклады с мест начали свое восхождение по административной лестнице – дошли до вице-мэра, потом и до самого – с экологически правильной фамилией Полянка. Злопыхатели, правда, утверждали, что с правлением Полянки на пустую поляну станет похож весь город, издавна славившийся своими парками и бульварами – но большинству обывателей он нравился. Ну, повырубили к едрене фене вековые липы и дубы бульварного кольца – но ведь взамен понавтыкали худосочные молодые метелки. Что из того, что эти метелки засохнут через год? Другие понатыкают. Зато озеленители без работы не останутся. Что с того, что центр города похабит бездарный престарелый грузин, на склоне лет дорвавшийся таки до столицы? Власть высоко сидит, власти виднее… что с того, что рядом с сердцем появился шедевр китча, Сити – в центре Москвы? Полянке виднее… скоро, видимо, мэр, построивший сити, решит переименовать Москву – в Нью-Лондон, а Россию сделать сырьевым придатком Англии или Америки… ну что ж. Вау!! Вау!! Вау!! Русские, как известно, отсталая и примитивная нация, а вот все остальные – супер. Даже – вау…

Два поганеньких словечка определили время. Как дела – супер. В кафе пойдем – вау. Комплимент девушке – супер вау. Лесть парню – вау супер…

Но пока что мэр с экологически правильной фамилией озабоченно хмурился. В Москву надо привлекать инвесторов – неважно, в принципе, откуда возьмутся вложенные деньги – от продажи наркотиков или государственного леса – а тут, понимаешь ли, бездомные собаки решили права качать. Мало ему с кавказцами и гастарбайтерами проблем…

Было о чем задуматься. Если Россия – страна отсталая и бездарная, презирающая свой язык и свою культуру, то и отношение к ней со стороны других, высокоразвитых стран соответствующее. Другие страны могут помыкать ей, как слугой барин, могут указывать на соринки, совершенно не замечая в своих глаза бревен…

Вот начни уничтожать собак обычным, самым действенным способом – тут же налетят зеленые и поднимут вой. Дескать, кастрировать их надо, и пусть себе дальше живут… эти деньги бы пустить на очередной памятник бездарного скульптора бездарному времени, или хотя бы понастроить автостоянок вместо парков… так нет же, придется тратить на шавок. Уж лучше бы пустить на обездоленных детей или, в самом крайнем случае – на полуголодных пенсионеров….

Мысли Полянки ушли в сторону. Может, перетравить всю эту поганую свору? Так по-тихому, как первый из издевающихся над Москвой грузинов – раскидать отраву по городу, а потом сделать вид, что ничего не произошло? Не катит. Какая нибудь сволочь да проколется…

Были созваны самые известные кинологи города – уселись в мэрии и уставились на грубо вырезанное лицо начальника.

– Объясните, что происходит?

– Вам не докладывали? – осведомился один – ведущий неплохой передачи.

– Мне докладывали… но хочется услышать мнение профессионалов. Мне докладывал о фактах покусов, которые увеличились в несколько раз, но не объясняли причин этих покусов…. бешенство?

С надеждой спросил он и уставился на специалистов.

Те отвели глаза, а потом один, спортивного вида – хоть и и отпущенным до лопаток волосами – сказал.

– Если бы все было так просто. Вам разве не докладывали одновременно – течение дня – удрали от хозяев для того, чтобы, очевидно, собраться в определенном месте. Цель этого сборища, а так же способ, каким была дана информация, не ясны. Так же совершенно не определены причины последующего поведения.

– Ну так какое поведение? – сморщился Полянка.

В том то и дело, что поведение полностью противоречит всем известным законам природы.

– То есть? Подробнее, подробнее…

– Пожалуйста… фактически, любое живое существо – и человеку тоже, только в меньшей степени – обречено на пожизненный диктат инстинктов. От этих инстинктов нет никакой возможности избавиться. И, с одной стороны, это великое благо, так как обеспечивает любому виду возможность выжить без лишней траты энергии (а на процесс мышления тратится энергии огромное количество) – но с другой стороны, именно поэтому в изменившийся обстановке виду инстинкт выжить и не позволяет. Вам, наверное, нужен пример… ну, вот. У диких представителей куриных – тетерева, рябчики, глухари – есть такое понятие как гнездовой консерватизм. То есть птицы гнездятся из года в год только в одном определенном месте. И когда по этим местам проходит, например, железная дорога, то птицы все равно возвращаются каждый год, сидят и смотрят на шпалы – пока их кто нибудь не убивает. Точно так же некоторые колониально гнездящиеся виды – олуши, бакланы и прочие – будут клевать любого птенца того же вида, который оказался вне границы гнезда. Пусть это окажется даже их собственный птенец. Птенцов, оказавшихся между гнездами, ждет неминуемая смерть. Но стоит птенцу пробиться в границу гнезда – он автоматически становиться своим. У высокоорганизованных животных инстинкты играют не менее важную роль. Те же самые африканские копытные, которые уже всем оскомину набили…

– Действительно – вдруг почесал Полянка лысину – как будто других зверей в мире нет. Одна Африка…

– Ну так вот – эти бедные антилопы прекрасно знают, что некоторая часть их погибнет во время великой миграции, но тем не менее идут вперед. Иначе погибнет вся популяция…

– И что, инстинкты всегда работают без осечек?

– Да нет, конечно нет… инстинкты заставляет бросать детеныша при нападении, например, гиеновых собак – выжившая мать может плодиться еще несколько раз – но иногда матери бросаются в атаку и побеждают.

– У нас тоже есть инстинкты?

– Уууу, да навалом. Но речь сейчас не о наших инстинктах – это слишком сложный вопрос, мы их умудрились слишком сильно завуалировать – а об инстинктах собак. Вот тут что-то совсем непонятное.

– То есть?

– О роли инстинктов в жизни я уже говорил. У собак, как у всех хищников, большую роль в жизни играет агрессия. Межвидовая, территориальная, пищевая, половая и еще несколько…

– Короче, склихосовкий. – Полянка вдруг вспотел. Хорошо развитым инстинктом он вдруг почувствовал, что обычным отстрелом или стерилизацией туту дело не обойдется.

– Постараюсь объяснить короче… межвидовая агрессия – заставляет собачью стаю лаять при приближении животного другого вида – человека, медведя или другой собаки. Обычно собаки всей кучей отгонят непрошеного гостя на безопасное расстояние. Дальше – половая. Суки, как известно, дерутся с суками, а кобели – с кобелями. Цель этой агрессии – установление иерархической лестницы. Пищевая – добычу собаки едят только по положению в стае. Сначала сильные, потом остальные. Территориальная – отогнать любого чужака ссо своей территории, а если не отогнать – убить или принять в стаю…

– Это точно – закряхтел Полянка – если ты не в стае, то никакой жизни нет… ну что? Вы, товарищи специалисты, хотите сказать, что никаких этих… половых… силовых… не осталось?

Кинологи синхронно замотали головами и Полянка, надув щеки, шумно вздохнул.

– И что это значит – то есть, как вы это объясните?

– Никак объяснить нельзя – после всеобщей заминки сказал один, до этого молчавший – разве что космическое влияние…

От такого известия у Полянки брови доползли аж до самой плеши.

– Космическое влияние? – страшным шепотом сказал он – значит, сразу появятся всякие гуру и мессии… и все на мою голову… ничего. Пробьемся. А что, скажите… у человека так же могут инстинкты пропасть?

– Да могут, наверное… человек то, в принципе, не сильно от собаки отличается. Межвидовая, пищевая, территориальная, половая… весь букет на месте. Только слегка завуалирован…

Эта аналогия Полянку напугала.

– Что же это будет…

– А что будет? – вдруг засмеялся здоровенный губастый телеведущий. – неизвестно. Вот собаки нам продемонстрируют, что дальше будет… может будет только лучше? А? Как вы думаете?

Полянка понурился – перспектива потери людьми всех своих инстинктов представлялась ему обычной деградацией и разрухой… он даже не сразу обратил внимание на то, что ему что-то внушает один из молчащих ранее специалистов.

– Вы не волнуйтесь – вкрадчиво наклонился он над плечом Полянки – ничего из потери инстинктов не выйдет… ничегошеньки… была уже попытка… провалилась…

– Какая попытка? – не понял Полянка.

– Две тысячи лет назад – прошелестело над ухом… – была попытка лишить людей инстинктов… называлась – христианство… попытка, похоже, провалилась… говорю – провалилась попыточка – то…

Непонятно, почему, но вдруг у Полянка весь кабинет заволокло горячим багровым туманом и голоса кинологов превратились в визгливый лай. Через несколько секунд, когда туман превратился в розовую муть и постепенно исчез, оставив только боль в висках, Полянка схватился руками за виски…

– Все в порядке… все в порядке… – глухо ответил он на гомон взволнованных голосов..– хорошо… все инстинкты у них пропали напрочь… но разве они не сообщают, что хотят?

– Пока что они хотят только еды. По крайне мере, никаких других требований нам выяснить не удается…

– Это пока – вдруг уверенно сказал Полянка – потом что нибудь да выяснится… какие – нибудь тонкости есть?

– Да никаких – схема, похоже, собаками отработана. Возле дверей магазина появляется свора, свора пропускает людей на вход и без дани не пропускает на выход… кто пытается возникнуть – предупредительное рычание и щелчки зубами… да. Кстати – никто еще не пострадал… ну почти никто… вы сверьте сводки – до всеобщего собачьего помешательства покусов было больше…

– так, хорошо – багровый туман прошел, теперь их Полянки бил вновь его неукротимая энергия – хорошо… хреново, конечно… выходит, что они не дают нам повод начать истребление… то есть – применить жесткие меры.

– Не дают – хором ответили кинологи, которые, в принципе, хорошо относились ко всем собакам.

– Но хоть как-то на них можно повлиять?

– Конечно можно. Они боятся оружия. То есть – они боятся того, что может им реально принести вред. Больше они ничего не боятся. Люди, гомо сапиенс, доминирующий вид Земли для них не страшны. Они избавились от тормоза, который загнал их в рабское состояние. Теперь они могут составить нам конкуренцию.

Это выступил кинолог с длинными волосами.

– Вы это серьезно? – удивился Полянка. Мысль ставить себя на одну доску с собаками даже не приходила ему в голову.

– Более чем серьезно… они боятся оружия – но они его умело избегают. Они просто не дают возможности его применить. Они неуязвимы.

У Полянки вдруг сверкнули глаза.

– Если приближается вооруженный человек, что они делают?

– Исчезают.

– Если к ним приближается человек с сетью или ножом?

– Видимо, небольшое количество покусов именно к таким людям и относятся… могут броситься… да и бросаются…

– Ага, ага, значит, огнестрельного они боятся… выход, похоже, найден.

Кинологи переглянулись – и после недоуменного молчания длинноволосый спросил.

– Вы хотите сказать, что возле у каждого магазина вы поставите вооруженного охранника?

– Поставим – недолго думая, заявил Полянка. Нам здоровье граждан – да и, прямо скажем, репутация нашего города дороже любых расходов.

Решение было принято – Полянка испытал неожиданный подъем настроения. Все складывалось отлично – теперь можно будет создать десятки рабочих мест для взрослого трудоспособного мужского населения, можно будет снабдить это самое население самым настоящим огнестрельным оружием… впрочем, нет, лучше пневматическим, и под эту гребенку основательно разрядить расплодившиеся собачьи стаи в городе.

* * *

Не к добру пришлась идея насчет охраны магазинов городскому голове… собачьи стати, словно почувствовав недоброе, кружились возле дверей в растерянности – оружие в руках испитых дядек было если не настоящим, то очень похожим… но мозговой центр взбунтовавшихся животным пока молчал – а данный до этого приказ избегать столкновения с любым видом оружия и не применять насилие против людей выполнялся, естественно, беспрекословно.

Противостояние носило странный характер – возле дверей зябли охранники, которым был дан четкий приказ – применять оружие только при попытке собак проникнуть в помещение – напротив сидели на задних лапах собаки и не сводили с них спокойных глаз. Сначала, правда, наблюдалась некоторая нервозность – то охранники, основательно напуганные начальством, вскидывали винтовки к плечу при каждом собачьем движении, то собаки, устав от сидения, шли напролом к дверям…

В конце концов обе стороны поняли, что пока никому ничего не грозит – и спокойно провожали взглядами спешащих с набитыми сумками людей.

Долго так продолжаться не могло – уже привыкшие к самым изысканным разносолам, откровенно обнаглевшие псы со втянутыми животами проявляли повышенное любопытство.

Но скоро пришло время агрессии – первым пострадал здоровенный мужик со своей не менее монументальной супругой. Среди грехов, которым парочка предавалась со знанием дела, был и грех чревоугодия – который плавно перетекал в другой грех, еще более распространенный…

Мужчина, сопя от предвкушения удовольствий, уже нащупал сквозь скользкую кожу пальто сальные складки подруги и подумывал, не сменить ли им привычную последовательность, но подруга вдруг встала, как вкопанная..

– Ты чо? – спросил мужчина, приняв остановку за кокетство. – Вот придем домой, там и будешь кобениться… только не долго, ты знаешь, я долго не люблю… Ну, там, пару раз скажи не надо, и все…

Подруга, как ему показалось, была вовсе не в восторге от двух раз – по крайней мере звук из ее горла раздался негодующий. Сиплый и протяжно-придушенный…

– Ты чо сипишь? – кавалер не был способен говорить хоть о чем-то другом – ну ладно, ладно, не хочешь два раза, так скажи три, но не больше, больше я не выдержу…

Вместо ответа дама, размеров более чем внушительных, так двинула своего локтем в бок, что у того перехватило дыхание.

– Ты не своих причиндалах думай, а о том, что ты их… ты их… ты их… оторвут тебе их на хрен!!

Роли поменялись – теперь мужчина издал невнятный звук, только более низкий и хриплый…

– Ну что? – со всем возможным в данной ситуации ехидством прошептала дама – чтой то ты захрипел да забулькал? Что делать то будем?

Мужчина вдруг сомкнул в паху мясистые красные ладони, на лице его, сразу залоснившемся от обильного пота, появилось умильно испуганное выражение…

На людей наступали псы – поскольку упитанная пара мало в чем разбиралась, кроме своих профессий, то породы остались им неизвестны – что-то черное и очень большое. Собаки скалили зубы, которые со страху казались растущими в несколько рядов, как у акулы, и рычали. Из пухлой руки женщины выпала сумка – а руки мужчины, как говорилось, прикрывали самое уязвимое место – и в один момент ее кожаные бока разлетелись в клочья… потом псы похватали мясные деликатесы – мужчина в отчаянии закатил глаза – и исчезли во дворах. Этого дородный красавец уже не увидел – он мягко и тяжело провалился в спасительный обморок.

Очнулся оттого, что по щекам его хлестали не очень-то вежливы ладони… выматеревшись, он вскочил.

– Очнулся!! – пробасил чей то радостный голос – так, эти живы… Куда шавки побежали?

Мужчина хотел ответить, но не успел – на него, тормоша и целуя, напала супруга.

– Не видели мы никаких шавок – отвечала она за свою ожившую половину – ну да, напали собаки, так нас еж никто не кусал, а породы мы и не знаем… все, все, все, оставьте нас, никого мы не знаем и никого не видели…

– Ну, умники, мать вашу – недовольно пробасил тот, чьи ладони отпечатались на щеках мужчины… – вы понимаете, что собаки с вами могли сделать отбивную, на хрен. Вам за себя не страшно? Нет? А мне вот за деток страшно!! И за беззащитных женщин!! Какой породы собаки?

– Не знаем не знаем какой никакой породы, ничего не знаем…. Пойдем, Петенька, хрен с ним, с мясом, хрен с ним… зато вот бутылочка осталась… селедочка тоже осталась… что нам еще надо? А своих детей сами защищайте!! У нас, слава богу, этого добра нет и не надо!! Пошли, Петенька, пошли, я тебе такое устрою!! Такое шоу!!

Многопудовый Петенька, представив, какое шоу утроит ему немаленькая супруга, только хрюкнул от удовольствия… Потом глаза его наткнулись на бутылку, лежащую возле армейских ботинок Умника – и он ее торопливо схватил. Хватив, сразу обрел голос…

– Правильно она говорит… правильно… что такое распустил собак, теперь нас на это дело подписываете!! Кусать они нас не кусали, порода – черная, что вам еще надо? Вам деньги Полянка платит, а не нам… все, все…

Петенька подхватил свою супругу за бок – причем полного охвата не хватило, кисть просто утопла в жирном боку – и вприпрыжку заспешил лечить моральную травму…

– Видал таких? – негодующе сплюнул Умник – Нет, чтобы показать – вот эти и эти нас ограбили… трахаться пошли, никакой сознательности… а собаки совсем распустились… давай по сто грамм?

– Давай – проворчал второй охранник, верзила с оттопыренными ушами и уныло висящим носом-что ж поделать… работа все сложнее и сложнее… нанимали нас для чего? Шавок не пускать в магазины. А что получается? Получается…

Тут он замолчал и молча достал плоскую стеклянную флягу. Два охранника давно нашли общий язык и выяснили, что дешевле брать поллитру и потом разливать на две емкости. Это давало возможность быстро и одновременно выпить, не рискуя попасться на глаза начальству.

– А получается, что нам скоро придется как сами эти собаки, по дворам бегать… меня, например, такой расклад не устраивает.

– Меня тоже… – мрачно сказал Умник – я всю жизнь, можно сказать, положил, чтобы этих тварей изничтожить. И что получается? Получается, что им на меня глубоко наплевать.

– Кому? – спросил слегка осоловевший напарник.

– Да собакам – сплюнул Умник – я на них с ружьем – а они мне только хвосты показывают… даже прицелиться не дают.

– А вот это точно – глубокомысленно отозвался напарник – я тебе что скажу… я тебе скажу, что наступает конец света. Или, по крайней мере, его передел. Ты погляди, что получается… сколько веков человечество использовало животных в своих корыстных целях? причем не просто использовало, а в самом гнусном смысле этого слова. Попользовались, опустим, коровой, и на бойню ее. Попользовались собакой – и на живодерню… вот теперь нам мстят. А что будет дальше, ну никому не известно.

– Сплачиваться надо!! – поднял Умник поросший рыжей шерстью кулак – и всем миром этих шавок долбить!!

– Все бы тебе, Умник, долбить. Думать надо. А еще Умник…

– А я тебе так скажу – вот эти сволочи, баба с мужиком, мало того, что обделались от страха, когда на них псы поперли, так еще и отказались их преследовать!! Вот из за таких вот… равнодушных мы поражение на хрен и потерпим. А с тобой мне не по пути – раз ты так хорошо к собакам относишься.

– Я никак к собака не отношусь!! – взвился Длинноносый. – Никак!! У меня и так нервы ник черту, в охрану пришлось идти, так и здесь ты еще меня заводишь!! Что с тобой делать!!

Закинув на плечи звякнувшие карабином ружья, рассорившиеся охранник побрели к магазину…

* * *

Петенька донес бы свою благоверную на руках до дома – будь она хоть чуть-чуть полегче… впрочем, размеры красавицы его не смущали, даже наоборот, вдохновляли, скорее… в женщине должно быть много всего – а не только ног или, например, груди. Это убеждение он пронес всю свою жизнь, начиная со школьных лет – и именно поэтому никогда не оставался один. Закомплексованные пышки были более доступны, чем испорченные мужским вниманием красавицы – но такой размер, какой имела его супруга, Петеньке встретился впервые. Сам не мелкий, против своей избранницы он выглядел худощавым подростком. А то, что при всем своем весомом достоинстве женщина ничуть не комплексовала, и заставило его сделать выбор. Кроме всего прочего, дама ничуть не ограничивала его в приеме спиртного – до которого Петенька был великий охотник – и сама всегда была не прочь пропустить бутылочку – другую сорокаградусной веселящей жидкости…

Таким образом, к тому возрасту, в котором у среднестатистического мужчины наступает кризис, Петенька жил идеальной во всех отношениях жизнью.

Его жена Наташа чувствовала, что в муже закипает и рвется наружу несдерживаемая любвеобильность – но именно поэтому и шла не спеша, с достоинством переставляя колонноподобные ноги и колыхаясь не только животом, но и боками. Пусть немножко потерпит. Страстнее будет.

Но Петенька не хотел терпеть – едва счастливые – несмотря на потерю мясопродуктов – супруги вошли в квартиру, он прижал знойную женщину к стене и стал рвать, сдирать с нее одежду…когда после розовых рубашечек взору открылось нечто живое и колышущееся, он вдруг вспомнил, что в любовной прелюдии отсутствует одни важный момент…

– Погоди, я бегом – страстно прошептал он и, подпрыгивая и одновременно выскакивая из штанины, рванул на кухню. Позвякав и побулькав, он вернулся в коридор с подносиком, на котором стояли два полных тонкостенных стакана и два соленых огурца. Лицо Наташи расплылось от удовольствия, как квашня – любовью в коридоре они еще не занимались, а то, что Петенька принес выпивку, могло означать только это.

Жеманно оттопырив пухлый мизинчик, она салютнула стаканом – который в ее руке действительно казался рюмкой – и с наслаждением его выпила…Петенька свою дозу проглотил, как сырую воду, даже не заметив мерзкого вкуса паленой водки – и, рыча, утопил руки в боках супруги…

Возня и пыхтенье любовной игры закончилась странно – любовники шарахнулись друг от друга, как ошпаренные, и ломанулись на кухню…тесный дверной проем их, конечно, не пропустил – и после некоторой борьбы Наташа, как более благоразумная, вдвинулась в сортир. Звуки, доносившееся из кухни, говорили о том, что супруга тоже безжалостно выворачивает наизнанку…

Они встретились в коридоре – мокрые и красные, со слезящимися глазами…

– Это что было? – прошептал Петенька…

– Паленая водка – тоном знатока ответила Наташа – и потом – ты слишком много накатил… сейчас попробуем по чуть чуть…

По чуть – чуть не помогло – водка хлестанула из животов такой струей, что бедняги не успели даже друг от друга отвернуться.

– Мать твою так!! – завопила Наташа, стряхивая с живота дурно пахнущие потеки – изобретут же гадость!! И потрахаться из-за нее не получится!! Беги, Петенька в магазин, возьми Весталку – ее еще не подделывают!! Или что подороже!!

Петенька, яростно проговаривая весь известный ему матерный запас, возился с разорванной в пылу страсти молнией на брюках. Наташа поглощала толстые куски белого хлеба с вареньем….

В тот страшный вечер перемен Петенька похудел на несколько кило, бегая в магазин и обратно. Получалось, что абсолютно все спиртные напитки паленые, даже марочные коньяки за бешеные деньги…

– Вот сволочи – стонал Петенька, заполняя содержимым живота второе ведро. – никому доверять нельзя… За такие деньги – и обманывают… обманывают нас за наши деньги. За свои, кровные рубли – так страдать!!!

Наташа, белая как мели и растерянная, ломала голову над тем, как могла опуститься винно-водочная индустрия – по всему выходило, что паленую водку гонят самые известные заводы!!

Угасающее солнце играло в прозрачном содержимом водочных бутылок и мрачным янтарем зажигало коньячные, рдело в недопитом бокале сухого вина…

– Идея – обессилев, Петенька не мог уже говорит громко… – давай позовем Петровича…

Петрович жил этажом выше и для него звонок растерянных супругов оказался как нельзя кстати – он пил вторую неделю и не мог спокойно прекратить…

Печальный опыт был – как-то раз, вволю погуляв месячишко и резко завязав, он одной страшной ночью был атакован бандой крошечных чеченских террористов. Они обстреливали его из гранатометов и, крича «шолом акбар» с ножами в зубах, как муравьи, карабкались к глотке.

Одного воспоминания было достаточно, чтобы поднять его на ноги и, преодолевая муки помелья, отправить на улицу в тщетной надежде перехватить глоток.

Когда растерянный голос в телефонной трубке повал его наверх, к Кабанам (Так он прозвал соседей) Петрович даже штаны одевать не стал – так и рванул в старом пиджаке и кальсонах. А там голова его закружилась от изобилия – но сидящие с багровыми физиономиями супруги вдруг огорошили его.

– Попробуй, Петрович, водка то не паленая? Что-то мы с ее блюем…

Петрович вскинул седой щетинистый подбородок и нахмурился.

– Где брали?

– Да ты что, сосед… она не паленая… просто мы что-то блюем…

– Ага – после некоторых размышлений сделал вывод Петрович. – если я, стало быть, того, то она, конечно, этого… А если я, стало быть…

– То она того!! – в один голос грянули Петя с Наташей. Петрович, оглушенный, втянул голову в плечи и зажмурился. Потом, не открывая глаз, протянул дрожащую руку, жадно стиснул стакан и медленно выпил его содержимое… потом, ни слова не говоря, протянул еще раз. Супруги налили водку из другой бутылки… прошло несколько минут. Петя с Наташей переглянулись – неужели помер?

Петька схватил соседа за костлявое плечо и тряхнул – Петрович открыл мутные и счастливые глаза, сконцентрировался на двоящихся перед ними лицах… и рухнул со стула. Водка оказалась качественной.

Петя с Наташей, еще не подозревающие, что подходят напрямую к концу своих романтических отношений, переглянулись, потом Наташа тяжелой рысью промчалась в туалет и принесла обрывок бесплатной газеты…

– Повезло – страшным шепотом сказал она, водя толстым пальцем по множественным предложениям то ли ввести в запой, то ли вывести из него. По крайней мере, оба эти варианта, наверное подразумевались под гордым словом «Запои!!»

С тоской поглядывая на бессмысленную улыбку похрапывающего соседа, она с яростью начала долбить по кнопкам телефона.

– Алло… – с тоскливым напором начала она – алло, у нас страшное несчастье… нет, нет, вы не понимаете… дело в том, что нас закодировали, но как то непонятно и странно… дело в том, в том дело, что мы не можем… как бы это сказать… ну ни грамма не можем выпить.

По видимому, в трубке задали какой-то вопрос, поскольку Наташа заплыла свекольной краской и приглушенно воскликнула.

– Ну конечно, нравилось!! Ну конечно, не можем!! Ну что же нам делать…

В трубке весьма коротко посоветовали, что, после чего Наташа стукнула трубкой об жалобно брякнувший телефон.

– Ханурики хреновы – в сердцах высказалась дама – Хроники непохмеленные… из запоя, они, видите ли, выводят, так это любой дурак сможет… а вот ввести в запой!!

– Что – испуганно спросил Петя – никак?

– Ничего – Наташа была настроена решительно – ничего, никуда они на хрен не денутся. Конце концов хоть кто-то должен вводить в запои?

Но отчаянные попытки результата не принесли никакого. Разве что сосед проснулся и уставился на них слезящимися с перепоя, но веселыми глазами. Рассматривал некоторое время тоскующие физиономии, потом удовлетворенно крякнул и налил себе полный стакан виски.

– Вы это – извинительно прокашлявшись, начал он… – вы того… Коль вам невмоготу, так хоть посмотрите, как я пью… может, вам легче станет… Помню, я не пил как то несколько дней… верите, нет, чуть крыша не поехала… так вот…

Он замолчал, увидав не доброту во взгляде Наташе, и в один прием опустошил стакан. Глаза его тут же заискрились, нос заалел.

– Так вот, чтобы совсем мне было хорошо… то есть – чтобы не совсем плохо, я что делал.

Садился рядом со своими хануриками и смотрел на них. Смотрела во все глаза. И понимаете, не только смотрел, а еще и представлял… вот она идет по пищеводу, вот проникает в желудок, вот по желудку растекается этакое… такое… тепло… Вот уже и голова начинает так слегка кружиться…

– И язык развязывается!! – взревел Петенька, схватил бедного соседа попрек живота и попытался оттащить его от стола. Куда там!! В хлипком старикашке дремала недюжинная сила – и мысль о том, что его хотят лишить спиртоносного богатства на столе, эту страшную силу разбудила. Петрович вцепился мертвой хваткой в ножку стола и тот с грохотом покатился за ними. Увидев, что Петенька решительно настроился выдворить его с этого Клондайка, Петрович отпустил ножки – и при этом успел схватить две полные емкости за горлышки, прижать их к груди и закрыть глаза. Петенька, не ожидавший прекращения сопротивления, пробежал по квартире, грузно топая, и треснулся затылком в косяк.

От удара всполошились соседи, приняв его за эхо взрыва, сам же Петенька, на чью кудрявую голову сыпалась штукатурка, сполз на паркет. Петрович живенько высвободился из ослабевшей хватки им первым делом заправил обе бутылки за брючный ремень – благо брюхо не мешало. Потом бочком обошел причитавшую над обмякшей тушей Наташу, схватил ос стола еще литр красного сухого вина и литр джина и незамеченным ускользнул…

* * *

Противостояние человека и собаки с нападением на Наташу и Петеньку приобрело новые формы – многочисленные собачьи банды теперь не рисковали в магазинах, рыскали по дворам и в клочья разносили сумки одиноких прохожих. Впрочем, компаниям испуганных людей везло еще меньше – против большего количества псы увеличивали ярость и наглость атак.

Полянка хватался за голову – план, казавшийся ему таким удачным вначале, трещал по всем швам. Собачьи банды лишили человека последнего преимущества – возможности применить оружие. Кроме этого, они с перестали даже приближаться к магазинам – хотя некоторые хозяева посадили в подсобках невидимых снаружи охранников с заданием расстрелять наглых шавок при первом их появлении.

До сих пор расстрелять не удалось никого….

Полянка метался по кабинету, то хватая себя за блестящую лысину, то стуча кулаком об ладонь, то сжимая и разжимая кулаки в карманах штанов – в этом случае гнев его выглядел несколько комично. За столом молча переглядывались представители кинологических федераций…

– Ну и что вы мне на это скажете? – наконец остановился Полянка. Как ни странно, под гневным взглядом высокого начальства никто не стушевался. В конце концов, в чем их то вина?

– Как вы мне можете объяснить происходящий на улицах беспредел?

Все, не отвечая, пожали плечами.

– Ах, вот оно что!! Ах, вот как!! Никто ничего не знает!! Что же вы за кинологи такие!!

– Мы вам все объяснили… И ничего добавить к этому не можем. Мы сами не знаем, что происходит. Ясно одно – собаки быстро сориентировались и предприняли ответный ход.

Полянка остановился, достали из стола таблетку и запил ее глотком черного остывшего чая. Потом стиснул пальцами пачку листок и потряс.

– Вот… вот сводки. Участились разбойничьи нападения собак на людей.

– Покусы есть? – ехидно осведомился длинноволосый кинолог. Полянка посмотрел на него с неприязнью.

– Покусов нет. Но разве это что нибудь значит!! Это ж все равно страшно!! Это ж как понимать – идешь ты, купит на свои заработанные что нибудь вкусненькое или полезное, и на тебя налетает свора… что вот делать среднестатическому человеку в таком случае?

– Против обычных собак есть просто средство – особенно против дворняг. – Наклоняешься и поднимаешь с земли камень. Или хотя бы делаешь вид, что поднимаешь. Дворняги мигом разлетаются врассыпную, проверено. Но это против нормальных собак.

– А эти ненормальные…

– Может, пойти к ним навстречу?

– Как это так – пойти навстречу?

– По западному образцу – спокойно объяснил длинноволосый. Там – при избытке насилия с телеэкранов…

– Это побочный продукт развитой цивилизации… – пробурчал Полянка …

– При избытке насилия с телеэкранов неудивительно, что оно выходит и на улицы. Так вот – каждому добропорядочному гражданину внушают – если к вам подошел грабитель, отдайте ему кошелек и не спорьте. Не надо его злить – сто или двести долларов не стоят вашей жизни… однажды такой грабитель на русского туриста нарвался. Наставил пушку и собрался грабить. Грабить!! Отобрать у русского человека доллары, которые он на эту поездку десять лет копил!! Наш, конечно, не раздумывая, выхватил у бандита пистолет да еще и по шее накостылял. Грабитель, прямо скажем, долго оправиться от шока не мог…

– Вы предлагаете отбирать у собак все эти обслюнявленные продукты?

В лоб спросил Полянка.

– Я предлагаю делать то, что люди делали во всех магазинах – отдавать им некоторую часть купленного, некоторую мзду. Пусть жрут, в конце концов. И не будет никаких изорванных сумок и напуганных бабок…

– А что делать с охраной? – морщил лоб Полянка.

– Что делать с охраной? – удивился длинноволосый кинолог – как это – что? Распустит ее, конечно, и дело с концом… пусть эти пьющие долболобы в другом месте на водку себе зарабатывают.

– Вы неправильно говорите… – Полянку раздражало столь узкий взгляд на вопрос. – Нам нужны не стаи собак, которые рэкетируют четных людей, а…

Тут он замялся. Кто им нужен? Люди, которые других людей рэкетируют? Так тоже говорить нельзя. В конце концов Полянка выдал фразу, которая стала символом начавшейся в скором времени борьбы людей против собак…

– Собаки должны знать свое место!!

Помолчал, походил по кабинету и потряс твердо сжатым кулаком.

– Да!! Вот именно так!! Собаки должны знать сове место!!

– Видите ли, в чем дело – как можно мягче проговорил длинноволосый – так то оно так, собаки действительно должны знать свое место, но при этом они его уже позабыли. Мы пытались вам объяснить – преимущество людей было только в том, что мы меньше связаны инстинктивными запретами. И все. Собака – да и любое другое животное – которое перестало быть связано запретами, получает массу преимуществ перед нами. Они более мобильные, более хорошо вооруженные – естественно, я не говорю про стрелков, я беру средне статического человека и такую же среднестатистическую собаку – более выносливые. К тому же кто-то или что – то снабдили собак орудием, которое сводит на нет все наши достижения. Я говорю про эту странную способность к телепатии. Уменье предугадывать наши поступки. Вы заметили или нет – ни одна собака не подошла ни к одному магазину, пока возле дверей дежурили охранники. Ни одна собака себя не подставила под пули. Ни одна. Это о чем нибудь да говорит…

Полянка вдруг уставился на длинноволосого со страхом в глазах.

– Какое-нибудь другое животное? – повторил он – какое животное?

– Я так думаю, что не дикое. Дикие животные слишком малочисленны и не заинтересованы в вытеснении человека с лидирующих позиций. Хотя… как знать, как знать…кабаны, допустим… десять – восемнадцать поросят, всеядность, живучесть, ум, огромная сила… Чем не помощники собакам? Да что там кабаны. В городе полно других тварей…

– Крысы, кошки, вороны…

Полянка вдруг почувствовал, как рубаху пропитывает горячая испарина.

– И много – начал он сиплым шепотом, потом прокашлялся и заговорил громко и начальственно. – и много шансов, что они найдут общий язык? Собаки и допустим, крысы? Или кошки и вороны?

– Чтобы пойти на нас единым фронтом? – договорил длинноволосый – ровно столько же, сколько было шансов за то, что все это вообще произойдет. Черт возьми…

У длинноволосого загорелись глаза…

– Черт возьми…Алексей Юрьевич, вы верующий?

Полянка растерянно пожал плечами и сообщил.

– В церковь хожу. Пост не соблюдаю – слишком работа нервная… только храм отстроил.

– Так вот, Алексей Юрьевич, скажите вашему духовнику – пусть молиться, чтобы эта идея в звериные головы не пришла. Тогда у нас, к чертям собачьим, никаких шансов не останется…

– Перестаньте молоть чепуху… – раздраженно заявил Полянка. Он справился с приступом необъяснимой паники и теперь кинологи, слишком далеко смотрящие паникеры мешали принять правильное, как ему казалось, решение.

– Перестаньте молоть чепуху. Собаки – просто безмозглые твари, которые по непонятным причинам все сошли с ума. Они не могут составить нам конкуренцию просто по определению.

– Извините – тихо сказал длинноволосый – они не могут составить нам конкуренцию, они нам ее уже составили. Вы понимаете или нет, что они не нуждаются в том, в чем нуждаемся мы? В рафинированной или термически обработанной пище или дорогих лекарствах? Или, допустим, в огромном количестве машин? Вы понимаете, что все, чем мы с вами себя окружили, является просто ненужно роскошью избалованного существа? Пока что собакам нужна только еда. И они ее от нас получают…

– Вот-вот – вскричал Полянка – и больше они от нас ничего не получат.

У длинноволосого сверкали глаза и на впалых щеках проступил яркий румянец.

– Им больше ничего и не надо. Но с чего вы взяли, что ничего не надо остальным обитателям Земли? С чего вы взяли, что к собакам не обратились с просьбой остальные существа, которых мы ежеминутно уничтожаем?

Полянка смотрел на возбужденного специалиста, и ему становилось все страшнее и страшнее – перспектива вырисовывалась ничего себе…

– И что они от нас хотят?

Длинноволосый ходил по кабинету, в голосе его слышались стальные нотки.

– Повернуть прогресс вспять. Человечество себя опозорило. Оно будет заперто в города и начнет пожирать самое себя. Потребительское общество не знает идеалов, кроме как идеала набитого брюха, тем самым оно уравняло себя с животным миром, от которого с таким необоснованным высокомерием открещивается, и, соответственно, животному миру необходимо вернуть все к естественному состоянию.

В природе равноценны волк и лось, лев и зебра, скопа и рыба. Собака и человек…

Человечеству будут оставлены города – и уничтожение его как вида произойдет сам собой… если… если…

Длинноволосый, чьи глаза уже давно подергивались пеленой, вдруг захрипел, изогнулся, некоторое время балансировал на носках кроссовок, вздел вверх руки со скрюченными пальцами – и, словно из него вынули стержень, вдруг обмяк и без сознания повалился на пол.

Поднялась суматоха – примчалась, стучал лакированными копытцами, секретарша, ахнула и побледнела, увидев валяющееся на полу тело и помчалась накручивать диск. Правда, скорая не понадобилась – Полянка схватил графин и изо всей силы легких брызнул в лицо длинноволосому распыленной струей.

Тот вздрогнул и открыл мутные глаза.

– Что было? Почему я лежу?

– Уууу, дружочек наш – грустно произнес Полянка. – ты такое только что городил, что я за свой рассудок опасался… дескать, что человечество себя дискредитировало, что пора нас изничтожать, что пора на запирать в города – чтобы сами сдохли… говорил?

Кинолог встал и заправил за уши свои индейские пряди.

– Не я это говорил. Если бы я это говорил, я бы себе отчет в этом отдавал, я бы помнил об этом. Хотя, конечно… если, как вы говорите, я городил такой бред, то я с ним целиком и полностью согласен.

– Не твои слова?

– Не мои – и точка… знаете что… было такое ощущение, что в меня вселился какой-то… бес, или ангел – точнее, архангел – моим ртом все это проговорил. Вот забавно….

– Он что, и моим ртом может все это сказать? – растерянно пробормотал Полянка – пойду на на встречу с президентом, а мой рот начнет вот что нибудь такое выдавать. Дескать, загнать нас надо в города и пусть сами там подыхаем… сильно, ничего не скажешь…этак и поста лишиться можно…

– А вот в психушку меня отправлять не надо – вдруг членораздельно проговорил длинноволосый. – я вам еще пригожусь. Вы лучше поспрашивайте там людей, помешанных на собаках. Они вам много чего интересного по ситуации рассказать смогут.

Полянка поневоле попятился – у длинноволосого опять проявилось это странное состояние, опять в глазах его переливался какой-то мутный свет, но при этом голос был точь в точь голосом самого Полянки. И мысли – длинноволосый не ошибся – были, именно такие мысли. Отправить бы его в кащенку от греха подальше, пусть там санитарам свои философские взгляды излагает… что это никакой не потусторонний голос, а мысли самого кинолога, до последней минуты Полянка не сомневался. До последней минуты – до тех пор, пока не услышал из чужого безгубого рта свой собственный голос…

– А я что? – спросил Полянка с прорезавшейся вдруг интонацией закоренелого двоечника – а что я? Я ничего. Ни в какие психушки никого я не могу помещать. Что я, доктор, что ли… идите себе, идите…

Вместе с сомнамбуличным длинноволосым быстренько вышел и коренастый ведущий передачи. Полянка нажал кнопку селектора.

– Так, Зиночка – ко мне директоров всех пяти каналов. И начальника службы охраны продуктовых магазинов…

А когда секретарша занялась звонками, позвонил сам – и если бы рядовые москвичи знали, с кем разговаривает всеми любимый мэр, то отозвали бы его, не дав доработать срок…

* * *

С раннего утра все выпуски новостей были экстренными – и ведущие, всяк на свой лад, мусолил одну и ту же тему. Ничем не объяснимая вспышка активности собак.

– «Правительство Москвы, как всегда, пропустило первые звоночки, которые были уже давно. Месяц назад все домашние собаки словно взбесилиись и ушли от своих хозяев. Домой собаки так и не вернулись. Может быть, именно тогда и надо было бить тревогу, не дожидаясь человеческих жертв….стаи наглых, прожорливых тварей, оккупировавших наши продуктовые магазины, после принятие мер, которые принял наш мэр…»

Ведущий запнулся, посмотрел в бумажку я стал яростно тереть нос. Он давно уже привык к вольностям в эфире, но городить такое было самому противно.

– «После действий, которые задействовал… нет… после решений, которые разрешил…ох, господи..»

Ведущий сообразил, что дело нечисто и зашипел куда-то в сторону – выключить камеры!! Но было уже поздно. Глаза его помертвели, как у мороженой рыбы, а из губ полилась торопливая речь Полянки.

– Принятые меры мною, мэром, не дают гарантии свободы и безопасности каждому конкретно взятому индивидууму. Поэтому я даже не советую, а очень прошу – наплюйте вы на эти дурацкие передачи, кормите собак так, как кормили их и раньше, и не вздумайте применять против них оружие. Оружие принесет человеческому населению Земли неисчислимые беды. Запомните – собаки пока не трогают тех, кто не имеет с собой оружия. Тот же, кто постарается причинить вред, будет обеззаражен…»

После это фразы ведущий вытаращил глаза, схватился за голову, встал и, пошатываясь, ушел из кадра…

Глава 2

Умник находился на вершине блаженства – наконец-то после долгих лет бессмысленного пьянства и такого же пустого третирования ни в чем не повинных людей, хоть отдаленно напоминающих ненавидимую им интеллигенцию, он нашел себя.

Дело в том, что во всех газетах был опубликован приказ за подписью мэра Москвы, Полянки, со строжайшим приказом не верить ни одному слову ведущих, забывших свое место и так беззастенчиво взявшихся подделывать его голос – и получать указания только из центральной прессы… на работу печатных станков подозрительные гипнотизеры пока влиять не в состоянии… а указания носили вполне конкретный характер – собачьи банды, терроризирующие все районы Москвы без исключения, уничтожать всеми доступными способами. Охотничьими ружьями, капканами, отравой, петлями, установленными в узких проходах, гранатами с отравляющим газом, которыми забрасывали загнанные в тупик стаи, из окон, автомобилей, автобусов и троллейбусов…

Был воскрешен знаменитый лозунг времен захвата разношерстным сбродом Америка – хороший пес – мертвый пес!!

Желтая пресса, получая немалые суммы, украсила свои страницы мастерскими монтажами – обглоданные кровавые ребра, осколки костей, торчащих из перекушенных рук, вываленные из вспоротых животов внутренности…прямо говорилось, что все это – действия обнаглевших собачьих банд… И все было неправдой. За время, прошедшее с момента ограбления Наташи и Петеньки, ни один человек укушен не был. Да – собаки в клочья раздирали сумки, да – мгновенно исчезала еда, да – попавшие в кольцо пристальных собачьих глаз люди навсегда теряли способность пить спиртные напитки… Но покусов – не было.

Тем не менее истерика в печатных средствах массовой информации набирала обороты – теперь газеты смаковали заразные болезни, которые могут переносить собаки на себе, и обложки пестрели подробными снимками бычьих цепней и аскарид.

Не обошли вниманием и бешенство – где то раскопали съемку настоящих бешеных диких шакалов, поменяли фон, немного изменили окраску, оставив движение и повадки, и прокрутили по одному из коммерческих каналов…

С телевидением вообще происходили странные вещи – дикторы стали так часто говорить голосом Полянки, что руководство иногда не увольняло их за хулиганство, а довольствовалось устными выговорами. К тому же то, что они говорили, привлекало внимание публики больше, чем любое ток шоу. Цены на рекламу взлетели в сотни раз – но рекламодателей это не останавливало. В общем, телевидение по настоящему бурлило.

Полянка попытался было прикрыть рассадник смуты, введя чрезвычайное положение и сославшись на него – но ему вежливо посоветовали не брать на себя больше, чем разрешают. От телевидения Полянка благоразумно отступил – но дирижировал печатной компанией, и она звучала во всю мощь…

Умник нашел себя – теперь жизнь его проходила под лозунгом, венчающим главный лист каждой газеты. «Собака должка знать свое место!»

С эти Умник был целиком и полностью согласен, и место каждой собаке он определил конкретное – среди мусора на помойке.

Правда, его личная война с собаками изобиловала сюрпризами – он, наверное единственный из многомиллионного города, подвергся пристальному вниманию живущих рядом псов. Они не предпринимали никаких попыток, но следили за ним неотступно. Попадая ему на глаза, проклятые шавки мигом испарялись, и поначалу Умник этим жутко гордился – боятся, значит уважают. Но эта неприятная слежка мешала ему реализовывать цель своей жизни. Попробуй-ка поубивать собак, если они ходят буквально по пятам и просчитывают каждый шаг!!

Умник приобрел мощное духовое ружье – и опыт его увенчался успехом. Оказалось, что собаки с опаской реагируют только на огнестрельное оружие, а пневматическое не внушает им никакого страха. Это Умника поразило – он то по простоте душевной наделил собак чуть ли не сверхъестественными свойствами, а они оказались тупицами, работающими, как компьютер, по заложенным в них программами.

Он успел подстрелить десяток псов из тех, кто за ним следил – в том числе и старую черную лайку с бугристой опухолью на сосках – но потом собаки стали улавливать его желание и отбегать на безопасное расстояние. Винтовка оказалась ненужной и попала на стену – покрываться там пылью.

Умник был в бешенстве – с начала объявления официальной войны собакам изменилось немногое. Действительно, кого-то удалось подстрелить, кто-то съел отраву и в корчах издох, кого-то умудрились сбить автомобилисты – но в целом популяция восставших против человека тварей не убывала.

Как ни странно, в народе росло и неудовольствие Полянкой – ведь все было не так, как представляли подвластные ему газеты. Собаки не трогали людей без продуктов, не трогали они по необъяснимой причине и перебивающихся с хлеба на воду пенсионеров, не трогали и тех, кто добровольно выносил или отдавал им еду. В таком случае собаки брали то, что им предлагали, не покушаясь на остальное содержимое сумки.

Умник, совершенно неожиданно оправдав свое прозвище, нашел гениальный выход из сложившейся ситуации…

Однажды он шел в магазин за водкой, обуреваемый очень странными мыслями – о какой нибудь доброй и заботливой женщине, о целом выводке ребятишек, которые будут лазать по нему, как по скале и называть его папой.

Пес одной из самых ненавидимых Умником пород, колли – за интеллигентский вид и интеллигентскую брехливость – сидел в метре от него с безмятежным видом и не боялся.

Ненависть поднялась в Умнике багровой волной и, прежде чем осознать, что он делает, Умник схватил обломок кирпича и засветил колли в узкий лоб.

Пес взвизгнул и опрокинулся, подрыгал лапами, затих. Умник, не обращая внимания на вопли какой-то ошарашенной увиденным женщины (чем он тебе помешал, сволочь?) купил водки, круг вареной колбасы и сел думать думу.

Ему уже случалось убивать собак – но всякий раз загнанной по случайности в угол, и там все было понятно… но этот колли его не боялся!!! Почему – вот что грызло Умника три дня после этого случая, и только на четвертый он вплотную приблизился к разгадке…

Разгадка пришла неожиданно, после второго стакана и поразила его своей простотой – удача удара была в неожиданности. Причем не в неожиданности внешней, когда подкрадываешься к ничего не подозревающему животному, но при этом аж трясешься от вожделения, предвкушая удачный выстрел, а в неожиданности, внутренней, духовной. Ведь действительно – до самого броска Умник был занят своими мыслями – и колли, будучи настроен, словно приемник, на его волну, не услышал ничего опасного для себя. Ничего не услышал и сидел спокойно – пока точно брошенный кирпич не раскроил ему узкий лоб.

Умник оказался перед проблемой – с одной стороны, выход из сложной ситуации вроде бы найден, идея беспроигрышная – но вот как ему самому извлечь из этого выгоду? Стоит рассказать про это открытие Полянке, как тот, обладая возможностями в сотни раз большими, чем Умник, тут же создаст элитные подразделения по уничтожению бунтовщиков – но вот автору идеи там делать будет совсем нечего. И останется Умника вместе со своей водкой, безнадегой и нищетой.

Тяжелые времена настали для Умника – вот уж когда он неожиданно проникся уважением к действительно умным людям и понял, как им тяжело приходиться в жизни. Дело в том, что он благодаря этому случаю возомнил себя не просто умным, а стоящим на одной доске…с кем, он и сам толком не знал, не очень то он разбирался во всех этих научных званиях – потом вдруг вспомнил и решил – с Эйнштейном!!

Тот тоже ко всем своим идеям подходил без всякой подготовки, прям так, с бухты – барахты. С чего это он взял, Умник и сам толком не понимал, но верил своей догадке безоговорочно. Соседство Альберта настроило его на возвышенный лад и позволило взглянуть на свою жизнь со стороны. Взглянуть и ужаснуться. Злобная, пустая и никчемная, светлым пятном в которой было разве что убийство очередной собаки.

Вот стал бы Альберт Эйнштейн убивать собак, которые отбирают у него то, что он заработал непосильным трудом? Бесспорно. А чем он хуже?

Но делать было нечего – разве что совершенствовать свой внутренний мир и учиться отвлекаться от того, что должно принести ему славу, деньги, память потомков, роскошных женщин и острова в лазурном море. То есть – убивать собак походя, при удобном случае, совершенно об этом не думая… вроде как автоматически человек пришлепывает севшего ему на лоб комара.

Для начала Умник стал уговаривать себя, предлагать самому себе избавиться от той ненависти, которая и двигала им последнее время… что такое, в сущности, собака? Хищное животное, живущее в стае. Поскольку в городе стаю собакам заменяет человек, то они и на него переносят стайные отношения… следовательно, они могут человека кусать, требовать от него пищи, прогулок и всяческого другого внимания. А что они дают взамен? Нищету, так как деньги тратятся на ветеринаров, еду, дрессировщиков, усталость, так как человек тратит силы, которые он должен потратить на самосовершенствование, на банальные прогулки.

Какой еще вред от собак?

Умник задумался. Поскольку он почувствовал себя действительно умным, он должен был оправдать свое поведение и тем самым лишить свою совесть возможных угрызений, а будущую деятельность подвести под идейную базу… иначе стоять рядом с Альбертом Эйнштейном просто стыдно.

Умник прошелся по комнате и остановился перед зеркалом. Из стеклянной глубины на него смотрел какой-то питекантроп, по недоразумению облачившийся в костюм современного человека. Хотя… осененный внезапной идеей, Умник бросился в ванную и тщательно соскреб неопрятную рыжую щетину. Выскобленное лицо стало более приятным, и Умник, будучи начисто лишен вкуса, решил, что оно еще и мужественное и привлекательное. А человек с его идеями, с его внешностью и с его талантами разве не найдет себе применение в нынешнее смутное время?

Разглядывание собственного отражения отвлекло его от возвышенных мыслей – итак, в почему человечеству так вредны собаки?

Ну еще тем, что они гадят на улицах и отравляют окружающую среду. (Про глистов Умник, например, просто не подумал)

Еще, еще…

Умник раскраснелся – то ли от бушующих в его мозгу видений, то ли от непривычного бритья, то ли от предвкушения серьезных перемен в своей судьбе.

Еще…

Тут Умник насупился – еще надо будет нанять хорошего ветеринара и пусть объясняет дуракам весь вред их четвероногих соседей. А у него есть заботы поважнее.

И вот тут он словно оказался под ледяным душем после июльской городской жары – что за бред ему мерещиться весь день? Зачем приспичило бриться – теперь старая аллергия на бритву разнесет его мурло до совершенно неприличных размеров? Зачем он думает о вреде собак – у Полянки небось консультанты не глупее Умники, а ничего подобного не подсказали – значит, все его мысли просто откровенный бред отравленного алкоголем мозга.

Ему нужно одно перестать ненавидеть собак, и тогда они сами от него отстанут, и вот тогда он и сможет… от одной мысли о том, что он сможет сделать тогда, у него зашевелились волосы на голове и руках… он им покажет.

Несколько недель потом Умник мучил себя попытками внушения – но происходили странные вещи. Когда он был трезвым, то не мог сосредоточиться, сознание занимала одна только мысль – купить водки и растворится в волнах мягкой тупости.

Ну а когда, не выдержав соблазна, Умник шел в магазин и покупал таки чекушку (его доза, с большего количества ему было плохо) то потом он не мог ни на чем сосредоточиться.

А уж наутро было ни до чего – колотила такая злость, что удавить хотелось не только собак, но не спеша передушить весь этот паршивый городишко…

Получался замкнутый круг – водка мешала его вознесению, но для чего возноситься, если потом нельзя выпить даже сто грамм после трудового дня?

Умник решил справиться с напастью сам и в течение нескольких дней не то что не пил, а запрещал даже думать себе об этом. Он не выходил на улицу даже за едой, питаясь спитым чаем и остатками хлеба – и одновременно вспоминал самые отвратительные сценки своей алкогольной биографии…ему было и стыдно, и горько – но вывод напрашивался сам собой. Такой жгучий стыд можно было залить только водкой… Умник вскакивал, толкал дрожащие руки в рукава, матерно шипя сквозь зубы, и замирал на пороге – все-таки воздержание разбудило в нем кого-то, кто пить не хотел и теперь все выше и выше поднимал голову…

Он возвращался и бросался на пропахший немытым телом диван – грызть подушку, мокрую от слез да выть от бессилия. Он не мог даже спать – хотя вот этого хотелось, пожалуй, больше всего – а на странной границе яви и сна кочевал из ночи в день.

Облегчение Умник почувствовал в начале второй недели – он смог выспаться, как провалившись в черный омут – без побудок и сновидений.

Проснулся, чувствуя странное умиротворение и долго лежал, изучая непривычные для него ощущение… у него не болела голова, не мутило, не дрожали руки не царапал небо высохший язык…он захотел есть – причем не подсохший и заплесневелый хлеб, а что – нибудь более питательное – и в нерешительности замер.

Холодильник был пуст – а выходить на улицу Умник боялся. Слишком свежи были воспоминания о бессонных ночах на грани кошмаров, не хотелось терять то, что было завоевано такой ценой…

Решив, что теперь его ничто не собьет с верного пути, Умник включил телефон и уже хотел выйти на улицу, как проклятый аппарат разразился наглой трелью.

– Слушаю – мрачно сказал Умник, догадываясь кто и по какому поводу ему звонит и оказался прав.

– Ты куда пропал? – заорал в трубку его вислоносый напарник – Ты что, хочешь работу бросить? Тут такое творится, что просто слов нет, одни, бляха муха, пузыри… ты что, хочешь уволиться? Так сам позвони старшему смены.

– А меня разве еще не уволили? – Вяло удивился Умник. Даже если его уволят – в чем он, кстати, не сомневался, слишком долгим был этот необъяснимый прогул – переживать по этому поводу он бы не стал.

– Да не уволили… – радостно закричал вислоносый – я начальнику наврал, что у тебя бабушка в Житомире померла, так ты поехал ее хоронить… так что возвращайся на работу… ты мне нужен.

– Ты что, по мне соскучился, что ли? – с нескрываемым ехидством ответил Умник. Как же, нужен – сколько проклятий излил вислоносый на голову своего партнера!! Ну и Умник, соответственно, тоже…

Да дело вовсе не в этом – не обращая внимания на ерничество, заорал товарищ– соскучился, не соскучился – это все пустяки… Вот что важно, так это то, что ты у нас самый удачливый охотник, а сейчас за собак стали неплохие деньги платить… понимаешь?

– Да что уж тут непонятного… – поморщился Умник… Паразит его товарищ, продажная торгашеская душонка… хоть бы ради приличия ответил – соскучился, мол, все таки не один килограмм соли вместе съели, а уж про спирт и говорить нечего… так нет же – просто за собак стали деньги платить!!

– А если я с тобой не захочу работать? – в лоб спросил Умник, ожидая растерянности на том конце провода… Не дождался.

– Захочешь… – ничуть не смутившись, ответил его напарник – кто тебя лучше, чем я знает? Да никто. Сколько мы с тобой выпили, сколько я от тебя всяких интересных вещей услышал!! И что, ты теперь будешь к новому напарнику привыкать?? С которым ни водки не выпить, ни щенка ногами затоптать?? Вдруг тебе на этот раз напарник попадется не пьющий и не говнистый, а просто высоко моральный? Что вот ты с ним будешь делать?

– Морду бить – мрачно отчеканил Умник и вислоносый на том конце провода залился дребезжащим смешком.

– Вот – вот… и выгонят тебя с золотого места..

– Другое найду – не желал признавать себя побежденным Умник.

– А вот и не найдешь… – с победоносными нотками в голосе ответил вислоносый… – только наша контора… э, да что с тобой говорить. Все равно ты ни хрена не понимаешь… ты хоть «мама» сказать можешь, или нет? Сколько ты пил? Две недели?

Умник вздохнул. Сколько теперь не бейся, подозрительный и недоверчивый его партнер ни за что не поверит, что прошедшие дни были посвящены не пьянству, а трезвости.

– Да… две недели я именно пил. Так что теперь не это дело даже смотреть не могу.

– Что ты сказал? – вислоносый встревожился – так… я немедленно еду к тебе…

– А – трепыхнулся было Умник, но эта его слабая попытка была в корне пресечена.

– Даже не пытайся сопротивляться. Я знаю, что происходит… жди. Ни о чем не думай. У тебя чай есть?

– Есть…

– Не вздумай его пить!!

– Почему?

– Только воду!! Пощади свое сердце!!

Умник ошарашено посмотрел не трубку, из которой раздавались писклявые гудки… ну и ну… бывает же такое… вот ругал своего похожего на Дуремара партнера, ругал, впрочем, как и он его – а вот посмотри, какая внимательность…

Вдруг Умника прошиб холодный пот – он понял, чем вызвана эта просто невероятная заботливость. Понял и бросился к телефону – но этот аппарат, сделав свое черное дело, отвечал только безнадежно длинными гудками.

На Умника напал какой-то необъяснимый ступор.

Он сел на стул и тупо смотрел на дверь, покуда звонок не вытащил его из этого состояния.

Вислоносый не вошел, а ворвался и сразу метнулся на кухню. Умник проводил безнадежным взглядом фигуру, которая сразу заметалась между холодильником, в который полетели какие-то свертки, плитой и столом. После чего включил какую-то идиотскую программу по телевизору и застыл. Он не мог отчего-то сопротивляться вислоносому – но вот отчего, это было непонятно…

Через двадцать минут перед опечаленным Умником образовалась тарелка с кусками неочищенной селедки, тарелка с солеными огурцами и скользкими грибочками – а в середине натюрморта, который порадовал бы любого способного радоваться алкаша, стояла литровая бутыль. Умник только взглянул на нее и застонал…

– Ничего – ничего – по своему растолковал стон вислоносый – сейчас я тебе здоровье подлечу…нельзя же так – херачить две недели, а потом сразу завязать… Так и белочку получить недолго…ну, давай…

– Погоди, я не пил, и зря ты меня пытаешься снова напоить… я не хочу пить, понимаешь или нет? Ну как тебе еще объяснить, я уже просто не знаю…

– Я тебя, брателло, прекрасно понимаю… конечно, ты не можешь…тебя вырвет, если ты выпьешь еще хоть грамм… но если ты выпьешь, то ты начнешь ловить инопланетян по всей квартире – и вот тут даже я тебе не смогу помочь… давай, зараза, пей, пока не удавили…

Последний довод так поразил Умника, который мог троих подобных спасителей придавить одним мизинцем и даже этого не заметить, что он принял поднесенную к носу рюмку и механически проглотил ее ледяное содержимое…

Посидел неподвижно, с тоской провожая трезвую жизнь, потом неожиданно взял чахлого напарника за шею и без разговоров пригнул его к полу.

Когда отпустил, тот взвился, как пружина, матерясь и брызгая слюной, а Умник с усмешкой молча смотрел на эти судороги. Потом посадил товарища рядом и примирительно сказал.

– Прости, друг… крыша поехала… ничего с собой поделать не мог – показалось, что профессор мне лекцию читать собирается. Вот я этого гада к ногтю и прижал, как вошь… видно, правда чуть белочка не началась… а потом смотрю – а это ты, мать твою, спаситель…

Вислоносый смотрел не него подозрительно, с дрожащими в опухших глазах слезами – но потом в знак примирения поднял рюмку…

– Хорошо, принимается… давай еще по паре штук долбанем, потом я тебе все популярно объясню, что там у нас происходит… говорю же тебе, озолотится можно….

– ну давай.

– Так вот, слушай сюда – наш начальник согласился участвовать в зачистке города от опасных собак… понимаешь?

– Нет – честно сказал Умник – ничего не понимаю… как можно отличить опасных собак от неопасных?

– Да, бляха муха, в том то и дело, что это все неважно… ты приносишь собаку, получаешь свои бабки и все… а потом ее уже оформляют ветеринары как бешеную… понял?

– Понять то понял – Умник качался на первых, туманных и самых приятных волнах хмеля… – только ты мне, брателло, самое главное не сказал – сколько за собаку платят?

– Триста рублей за среднюю, сто за маленькую и пятьсот – за большую. Истреблять собак можно любыми способами – хотя. Конечно, оговаривается, что не стоит убивать собак на глазах детей и беременных женщин…

– Какие заботливые, черт возьми… – пробормотал Умник – а что, это вполне официально объявлено?

– Да ты что!!! – поразился такой наивности вислоносый, разливая очередную порцию – конечно, нет… что Полянка, идиот что ли? Сам себе яму копать… нет, он продолжает говорить о гуманном отношении к животным, об охране природы, еще много о чем… а на самом деле все происходит по другому сценарию – просто стоит машина, грузовая, рядом иномарка с братками, и туда приносят собак…

– Много приносят?

– Да нет, в принципе, не много, но все больше и больше… Народ вкус к дармовым деньгам почувствовал…

– Ну и что ты мне предлагаешь? – в туманной голове Умника родилась идея – она крепла и просилась на волю…

Такого вопроса вислоносый от напарника не ожидал и уставился на партнера, как баран на новые ворота.

– Как это что я тебе предлагаю? Участвовать…

– Это понятно, что участвовать… ты мне другое скажи, что ты там молол о том, что я больше такое место не найду? Какой мне навар от места? Они мне что, крышу предоставляют?

– Чудак ты, брателло… какую крышу?? Да это ж просто двойной заработок – ты гуляешь себе по району, ни хрена не делаешь – то есть занимается тем, занимался всегда, а по дороге убиваешь всех попадающихся нам на пути собак. Вот и все. Двойной заработок, двойной…

– Ну так в других охранных агентствах такая же система?

– Неет – замахал вислоносый прокуренным пальцем – не все… во первых, многие просто запретили своим охранникам заниматься этим делом – под страхом увольнения… черт их знает, сами они это решили, или братки их надоумили – в общем не понятно… но у нас это дело просто приветствуется..

– Это все херня – у охмелевшего Умника идея вдруг рванулась наружу – знаешь, почему?

– Кажется, догадываюсь… – с трудом ворочая языком, отвечал вислолносый – потому что они это… могут наши намерения предугадывать… вот потому мы с ними и не можем ничего сделать..

– Так вот – Умник почувствовал торжественность момента и от этого с него даже сошел хмель… – я нашел способ сделать людей столь же наву… неву… как там… неуязвимыми… все очень просто…

Умник замолчал, поднял голову, чтобы оценить влияние его слов на собеседника – и уперся взглядом в неопрятную плешь вислоносого… не дождался тот откровения, могущего перевернуть мир – точно ханурик, вытряхивающий из бутылки последние драгоценные капли….

Умник посмотрел с сожалением на своего никчемного друга и, покачиваясь, пошел в соседнюю комнату восстанавливаться…

Утром все было иначе – не осталось двух друзей – прожигателей жизни, наоборот – один, уверенный в себе и сильный, помогал другому выбраться из жизненной ямы.

И вислоносому в это утро не досталось ничего – с какой бы тоской не смотрел он на Умника, как мучительно не скреб дрожащими руками отекшие щеки, тот был непоколебим…

– Нет, нет и еще раз нет… – отвечал ему Умник, чувствуя на своих плечах такую приятную тяжесть ответственности за мир и легкую досаду от того, что нельзя размениваться по мелочам – никакой тебе сегодня выпивки. Даже не надейся – как говорила одна моя любовница. Так вот – ты даже не надейся, давай чисти свои перышки и поедешь со мной….

– Куда? – впервые за все утро хрипло простонал вислоносый.

– Со мной – пояснил Умник – ты мне нужен как поддержка.

– Едем то куда? – вторую фразу вислоносый выдал почти без мук.

– Я разве не сказал? – удивился Умник – едем мы к Полянке, к мэру нашему дорогому и любимому.

Сие заявление огорошило похмельного охранника, как кувалдой по лбу – он с минуту просто разевал рот, молча разводил руками и вдруг начал икать.

Умник молча наблюдал за спектаклем и вздохнул.

– Придется мне одному ехать… не хочешь ты в люди выбиваться, так и сиди остаток жизни в охранниках… ни тебе девок, ни тебе денег… Только водка да похмелье…

– Ты что? – Вдруг подскочил вислоносый – какие деньги? Какие девки? Да я с тобой просто так пойду, посмотрю хоть, как тебя оттуда выкидывать будут, в случае чего и помогу…

АХ ты заботливый мой – подозрительно прищурился Умник – кому помогать то будешь? Охране? Да нет, не бзди, никто никуда меня гнать не будут… не будет…вот увидишь…

Вислоносый только головой покрутил – ну что тут поделаешь, съехала крыша у мужика, все бывает в этой жизни… теперь он, как верный друг, должен поехать в эту чертову мэрию и разделить позор не двоих…

Однако все получилось не так – и оба друга оказались неправы.

Все вышло гораздо проще и радикальнее – мент в бронежилете, с ленивой скукой на откормленной ряшке осмотрел двух колотящихся с похмелюги ханыг (а выглядеть прилично они так и не смогли) поинтересовался, за каким они приперлись в мэрию…местный буфет им, конечно, не по карману.

В ответ Умник встал в позу и, сознавая ответственность момента, произнес…

– У меня есть радикальное средство избавления города от взбунтовавшихся собак.

Мент глубоко вздохнул, поскреб под каской затылок и сказал…

– И что вы, мужички, хотите? Чтобы я вас к Полянке провел? Не выйдет… у него сейчас как раз совещание…. Как раз по этому вопросу… подождите, пожалуй… может, я вам помочь и смогу… ждите, мужички, ждите… не каждый день таких радетелей за судьбу страны встретишь… вас просто охранять надо.

Он осмотрел их с ног до головы, словно оценивая оставшуюся в дряхлых телах силу, и взял трубку. Номер он набирать не стал, ткнул пальцем в кнопку и произнес, словно предвкушая что – то хорошее…

– Тут ловцы собак пришли, так что по вашу душу… нет – нет, как обычно… сколько пили?

Вдруг обратился мент к Умнику и тот, удивленный вопросом, ответил.

– Вчера… а до этого неделю… не пил…

– Все ясно – жизнерадостно отрапортовал мент – неделю отдыхал – значит хреначил не меньше месяца….

Он положил трубку и сияющими глазами уставился на друзей…

– Не надо вам никуда идти, к вам самим сейчас выйдут…

И ведь действительно, вышли – не обманул красавец мент – два здоровенных бугая в мешковатых грязных халатах и суровыми небритыми физиономиями. Мент с улыбкой показала Умника и тот, наконец то осознав, что произошло, рванулся мимо мента вглубь здания – но было поздно, на него уже навалились, крутили руки, натягивали через голову какую-то хламиду и в мгновение ока Умник оказался спеленатым, как младенец и столь же беспомощен…

– Ну ничего – ласково пообещал один санитар, прижимая к носу быстро набухавший кровью платок – в мэрии нам нельзя с вами … как положено… общаться … А вот в больнице я с тобой поговорю… повели его…

– Сволочи!!! – вопль разнесся по гулким коридорам мэрии – хрен вам всем на рыло!! Пусть вас самих собаки жрут!! На коленях будете умолять – все равно не помогу!!

Замолчал он только в машине – не без помощи санитара, чей пудовый кулак опустился на темечко. Вислоносый, у которого в жизни был печальный опыт общения с дурдомом, словно лишился дара речи – и поэтому санитар отвесил ему только лишь легкий поощряющий подзатыльник…

Глава 3

Люди, живущие в окрестностях Лосиного острова, впервые за много лет перестали гордиться этим соседством… дело в том, что уже невозможно было зайти на окраину леса и с наслаждением там нажраться, оставив после себя горы пластиковых бутылок и одноразовой посуды. Нельзя было просто прогуляться под ручку с девушкой по песчаным тропинкам, зная, что любой куст может стать местом для самого романтичного знакомства – то есть знакомства с телом избранницы….

Подростки, накачивающиеся до одури пивом возле лесного пруда и от тупой молодежной агрессии выворачивающие из земли бревенчатые скамейки – и те вынуждены были перенести свои бесчинства на самые окраины леса, где их с завидной регулярностью стали отлавливать патрули.

Дольше всех держались спортсмены – может, из за высокого уровня энергии, может, из за спортивного упрямства они продолжали крутить педали велосипедов и стирать подошвы беговых кроссовок, ни на что не обращая внимания.

Больше всего пострадал, конечно, слой, менее всего этого заслуживший – неторопливые пенсионеры, блуждающие по зарослям в поисках лечебных травок и грибов.

Но опять же – нет правил без исключений – некоторым из них лес позволял находится в нем довольно долго… я не оговорился – именно позволял и именно лес. Похоже было, что это скопище деревьев в часе езды на метро от Красной площади (и предмет вожделений всех московских застройщиков) – стал обладать даже не разумом, а чем то еще более непонятным.

Страшные слухи стали ходить в районе Ярославского шоссе, станции Лось и даже в Медведково, и с другой стороны – от Сокольников, Преображенки, Богородского и Подбельского до Гольяново.

Словно по вечерам, оглушая столетние притихшие сосны грохотом подкованных копыт, носится на здоровенном черном жеребце сам покойный царь – ловчие соколы висят над ним в упругих струях, а перед конем легко мчится похожий на привидение здоровенный пес.

И там, где промчится ночью страшный всадник, лес приобретает колдовскую силу – и что произойдет с человеком, дерзнувшим сойти с одной из двух крупных асфальтовых дорог, пересекающих парк, неведомо никому.

Видел кто призрак Петра или нет – неизвестно, но то, что с людьми в лесу стало твориться что то странное, не подвергалось никакому сомнению. Мало кто отваживался отойти в сторону – какими бы спелыми ягодами и тяжелыми грибами не манила освобожденная от людей чаща. А те, кто все таки отходил, возвращался на родную асфальтовую полосу с расширенными от ужаса глазами и перебоями в сердце… что их так напугало всего в метре от дороги – объяснить не мог никто… просто неописуемый ужас (смертельный – как сказал один крепкий пенсионер) – буквально парализовал все тело нарушителя, а потом вышвыривал обратно…

Человеческие отбросы – пустые стеклянные бутылки и все тоже пластиковое бедствие своим ходом подползало к дороге и замирало на асфальте.

Поскольку верные себе люди – даже те, кто, несмотря на окружившую лес ауру страха и неприятия, отваживались пройти на асфальт – отказывались уносить этот мусор туда, где он и был создан, скоро вокруг дорог появились этакие мусорные заграждения. Одна старуха, возмущенная поведением природы, вдруг начала ногами спихивать грязь в придорожную траву. Она, воспитанница Ленина и Сталина, была свято уверена, что милостей от природы ждать нельзя – а позволять наглеть ей тем более…этому чертову лесу трудно, можно подумать, схоронить весь этот мусор, засыпать палой листвой, оплести корнями молодых деревьев – так нет же, мешает заслуженному отдыху трудящихся!!

Старушка верила ни в чох, ни в птичий грай – и, очистив от мусора один метр дороги, победоносно осмотрела нависшие над ней деревья…

Когда же она опустила глаза, дабы полюбоваться плодами своего труда, то охнула, схватилась за сердце и тихо отдала концы – разбросанный мусор собрался возле туфель слабо шевелящейся горкой.

Никто не хватился бедную женщину, никто и не заметил, как сухое тело, втянутое какой-то непонятной силой, продвинулось в придорожные заросли и там исчезло, скрытое палой листовой и корнями молодых деревьев.

Тропинки зарастали травой, дороги зарастали мусором, лесники, не в силах объяснить этот невесть откуда взявшийся страх и все же не способные его побороть, мирно пили в своих лесничествах – а начальство, озабоченное проблемой обнаглевших собак, ничего не знало…

Да и что оно могло знать? Что странные люди бояться сходить с дорог, а тем более – углубляться в чащу? Так это личное дело каждого. Состава преступления, как видите, нет…

Горы мусора по обочинам дороги начальство не впечатлили, оно сказало директору – плохо, уважаемый, ваши уборщики работают. Директор ответил – ну так дайте из бюджета денег!! Будет и уборщики, и егеря… начальство пожало толстыми плечами. Как известно, нет денег на врачей и учителей, то есть государству начхать не здоровье нации и ее будущее – а тут какой – то лес… скажите спасибо, что ваш Лосиный остров под строительство не отдали… шутка ли сказать – такие просторы пропадают!!!

С тем высшее начальство и низшее и разошлось, недовольное друг другом…

Высшее начальство по другому смотрело бы на проблему Лосиного острова, если бы знало, что в самой середине, между Ярославским шоссе и улицей Подбельского, находиться мозговой центр и что именно отсюда на каждое действие властей идут не подлежащие обсуждению приказы….

Кстати сказать – засилье собак, которые перестали знать свое место, произошло после великой сходки – постепенно жизнь вернулась в лес. Те несколько десятков собак, что остались с королевским догом, не привлекали внимания – да и чье внимание они могли привлечь, кто осмеливался гулять по пустынным дорогам?

Зато в сумерки воздух звенел от птичьих песен, зайцы и лисы играли в вечные смертельные салки, к лосихам из – за окружной дороги пришли могучие рогатые самцы.

Даже к отшельнику – ястребу, из года в год истребляющему грязных московских голубей, присоединилась молоденькая самка.

Пестрый дог знал все – и как Полянка пересел в огромную машину и как вылез из нее, и как набирались полулегальные команды истребителей собак, и как собаки, вдруг выйдя из повиновения, в ответ на собственное истребление стали рвать людей…

Знал он так же, что будет дальше – и про ярость Умника, который на тот момент корчился, раздираемый по нервам сульфазиновой болью, и про философское спокойствие его бывшего хозяина, Витька, который парился в психушке уже месяц и находил, что это не так уж и плохо…

Знал он и про скорое противостояние не на жизнь, а на смерть, знал, сколько прольется крови из за открытия Умника – а в том, что Умник своим открытием воспользуется, не было никаких сомнений…

С собой она оставил только пятерых кавказских овчарок, которые несли караульную службу вокруг логова и по очереди грели его бока в холодные ночи, и несколько гончих – они подбегали к границам леса и обменивались с гонцами из районов информацией, а так же забирали принесенную еду.

Харчей хватало на всех – большинство людей, как ни странно, приняли предложенные условия, не особо задумываясь над причинами, их вызывающими – и спокойно отдавали встречающим из во дворах собакам часть своих покупок.

Пестрый навострил обрезанные уши – он получил информацию, и она ему не понравилась. Но выбора не было… дог поднял голову – над лесом прокатился басистый вой, и уже через минуту перед ним стоял старый и самый опытный гончак.

– Передашь посланцам, что на Потешной улице в психушке лежат два человека…обоих нужно освободить. Бывший мой хозяин и еще один, второй, я его не знаю… кроме того, из бросивших пить приведете сюда четыре человека – используйте ваши телепатические способности… скоро начнется…

Гончак, не спрашивая, склонил морду в белых шрамах в знак того, что понял и растворился в ночи тенью леса.

* * *

– Ты что, не понимаешь, к чему это все ведет?

Кипятился Умник и Витек, уже заразившийся больничным равнодушием, спокойно смотрел на бывшего собутыльника.

– Ну и к чему? – вопросил он, аккуратно обгрызая остаток ногтя с большого пальца – что там такого страшного твориться на воле? Значит, грести вас начали под гребенку? Пока еще начальство не спохватилось, что нам постепенно писец приходит?

– Ага!! – взвился Умник и Витек торопливо приложил палец к губам..

– Дурень, да? Ты что орешь? Тебе еще пару кубов сульфазина хочется?

– Ага – шепотом продолжил Умник, которого еще ломало от четырех кубов сульфазина – в лопатку и ягодицу – ага, опомнились, идиоты… все таки сообразили, что нам…

– А что нам? – Витек осмотрел кровавую кромку одного ногтя и перешел на указательный палец – что с нами будет? Вот послушай – вдруг оживился он – тут мужик лежал, интереснейшая, я тебе скажу, личность… так вот, он говорил примерно то же самое, что сейчас по телевизору однодневки долдонят…

– Конкретней? – нахмурил рыжие брови Умник.

– А… – Витек махнул рукой. Из-за забранного частой запыленной решеткой окна психушки мир казался странным далеким сном, ради которого не стоило тратить нервы – все то же самое…дескать, человечество себя не оправдало, что мы слишком заняты собственными крысиными бегами, чтобы обращать внимание не то, что происходит вокруг, что эксперимент с населением планеты разумными тварями себя исчерпал. А твари неразумные гораздо выгоднее и надежнее…

– Что ты такое говоришь? – квадратная челюсть Умника от удивления едва не достала до груди – кто это выгоднее и надежнее? Как это?

– А я почем знаю? – Витек перешел на средний палец и скоро пена на его губах порозовела – это он умный, а мы с тобой обыкновенные колдыри… так… ошибка эволюции… она сама уже на рада, что с нами связалась…

– Мы подобие Бога на Земле!! – выдвинул Умник где-то когда-то краем уха слышанную фразу. Он был уверен, что теперь – то Витек стушуется. Но Витек вдруг встал, потянулся с наслаждением, подошел, шаркая тапками, к приятелю и внимательно осмотрел его физиономию… потом пожал плечами и отвернулся.

– Ты его подобие? Спаси Господи, не надо… так грубо его спародировать…

Умник стал наливаться апоплексичной густотой – он не напрашивался на свою схожесть с богом, но если кто то умный так сказал, то отчего же нет?

– Значит ты – еретик? – вопросил он, надвигаясь на Витька…. Большой страшной собаки рядом не было, и теперь Умник наконец то мог смять этого мелкого наглеца и безбожника.

– Да не еретик я… – Витек повернулся к грозному товарищу тощей спиной, лег и свернулся калачиком… – просто посмотришь на твою рожу, особенно с похмелья, или когда ты какого – нибудь ботаника в стенку вколачиваешь, и понимаешь – да, бог. Подобие – местного значения, на пять минут…

Умник посмотрел обречено на Витька, который начал похрапывать, потом перевел глаза на облезлые стены, на кровати со сплошными спинками – чтобы никому не удалось привязать полотенце к перекладине и повеситься, проемы без дверей с жутким голубым светом за ними, на собственную одежду – короткую облезлую байковую пижаму…

Резонный конец для подобия бога на земле – первую, лучшую половину жизни пропил, вторую, по видимому, придется провести в психушке.

(Ходили слухи среди больных, что поступило негласное указание никого, кто хоть как то упоминал о собаках, не выпускать до особого распоряжения)

Умник провел пальцами по спине товарища, прочувствовав каждое ребро.

– А ну вставая, базарить будем… ты, значит, усомнился в моей божественности? А если я тебе сейчас в сопатку? Тогда поверишь?

Витек сел на кровати – в мешковатой пижаме, размера на четыре больше его, дряблой, мешковатой и морщинистой кожей вокруг глаз, втянутыми щеками и коркой застывшей розовой пены на губах… поскреб волосатый костяк груди…

– Так вот и я про то же…не веришь, что я подобие бога? В сопатку без разговоров… а что вот ты из себя представляешь? А ничего интересного…сплошные животные инстинкты… пожрать, поспать и потрахаться…ну, морду набить какому-нибудь умнику… телку трахнуть – да пожирнее, что бы сало складками свисало – вот такое у тебя понятие о красоте… все. И знаешь, что забавно? Что вот найдется какой-нибудь разговорчивый умник, и враз тебя убедит, что ты подобие бога, а остальные – подобие гавна. Неверные, если другую религию брать. И ни в чем ты никогда не усомнишься, поскольку нет в тебе такой потребности – размышлять с муками и с неверием пробиваться к истине, и понимать, что она опять ускользнула. Счастливый ты человек… подобие.

Умнику вдруг стало стыдно и горько… это мозгляк бил, что называется, в яблочко.

– Ну да, ну да – вдруг заговорил он с обидой и горечью – да, дебил я, даун… ну и что теперь? Но мы же не все такие… Может, я тоже подобие, но этакое… как в кривом зеркале… уродливое… вот исправить зеркало, выровнять его… может, буду похож?

Это он сказал с такой мольбой в голосе, что Витьку, который начихал уже не все, в том числе и на себя – не то, что на других – вдруг стало его жалко. Он посмотрел на привычное мурло, заметил тоску в просверленных глазках и вздохнул.

– Может, и будешь. Если постараешься. Но стараться надо сильно. Много вас, таких желающих….

Умник стукнул себя в гулкую грудь и вытер невзначай блеснувшую слезу. Потом повисла этакая умиротворенная тишина – только в соседней палате монотонно напевал из собрат по несчастью. «конец света, конец света, света конец»

– Вить, и долго мы с тобой тут париться будем?

– Не надо задаваться великими планами, мой друг… – тихо и торжественно ответил Витек – я когда-то мечтал объехать весь земной шар, но теперь я вижу в окне только незначительную часть этого шара… скоро придет весна, на балконе завьется плющ, как обещает добрейшая, но рассеянная Прасковья… Никитична, кажется…забыл..

– Ты что? – встревожено спросил Умник, с опаской отодвинувшись от Витька… – какая Прасковья? Какой плющ?

– Да – не обращая никакого внимания на вопросы, продолжил тот – почти как в той книжке… только Маргарит у нас нет… Да и не мастера мы…

Витек повернулся, чтобы объяснить свои странные слова, но Умника рядом уже не было (он смирно лежал в койке) – зато по коридору бухали торопливые шаги санитаров. Два здоровенных лба, раздраженные тем, что их оторвали от распития спирта, молча взяли Витька под локти, и, вздернув в воздух, поволокли мимо черных проемов палат…

В пустынной комнатке с клеенчатой тахтой и стеклянным шкафчиком для лекарств с него содрали штаны до колен и на плечи завернули куртку. Витек не сопротивлялся – он и с кулаками санитаров был знаком, и знал, что за сопротивление будет не только увеличена доза сульфазина до предельно допустимой, но могут вколоть и еще что нибудь более приятное.

Поэтому он лежал, уткнувшись носом в пахнущую лизолом скользкую поверхность и представлял, что происходит за его спиной. Вот густая коричневая жидкость разогревается на спиртовке до жидкого состояния, вот она втягивается в шприц, вот…

Витек дернулся – игла вонзилась в тощую ягодицу и вышла, оставив половину содержимого шприца, потом щиплющей болью отозвалась под лопаткой.

Легким тычком кулака Витек был выброшен за дверь и поковылял к себе в палату. По тому, как старательно сопел Умник, Витек понял, что тот не спит и негромко сказал…

– Классику читать надо, дубинушка…Булгакова, например. Я всего лишь его цитировал – причем цитировал не очень точно… ну да ладно… теперь на три дня у тебя собеседника не будет…страдай от угрызений совести…

Умник что то начал бормотать, оправдываясь своим незнанием, но Витьку было уже не до того – сульфазин растекался по жилам, поднимая температуру до сорока градусов, ломая суставы и мышцы постоянной мучительной болью, выкручивая судорожными движениями.

В мозгу Витька безумными хороводом завертелись миллионы картин, извращенных и страшных, как картины Дали, пот потек по корчащемуся телу ручьями – и в провонявшей духоте палаты зазвучал торопливый бессмысленный бред…

Умник никогда не видел со стороны действие сульфазина – и теперь, глядя на корчащегося товарища, он испытывал позднее раскаяние…

– Витек, Вить, что ты там бормочешь? Витек, Вить…

Замолчал Умник, только когда понял, что из того состояния его товарищ ничего не воспринимает, кроме бреда и боли…

* * *

А больницу в это время окружили плотным кольцом собаки – приказ был дан, дисциплина в собачьем сообществе, хоть и расшаталась после начала уничтожения ни в чем не повинных животных, все же в некоторых случаях действовала – и приказ надо было выполнить…

Псы чувствовали за своими спинами желтый взгляд вожака – и поэтому с терпеньем диких хищников ждали малейшего шанса, чтобы начать штурм… но шанса не было.

Окна больницы – и первый, и второй этажи – были забраны частыми решетками, все двери, включая черный ход пищеблока, давно поменяли на металлические. Поэтому замерзшая стая чернела под фонарями и не двигалась с места.

В двухэтажный особнячок впилось пятнадцать пар глаз – а из-за решетки первого этажа, где ввиду меньшей склонности к побегам содержались женщины, на них смотрели два горящих неистовством глаза.

Изможденная женщина сорока с лишним лет попала в психушку год назад и еще не успела деградировать окончательно – по крайней мере она по прежнему хотела не свободу и по прежнему не могла изжить в себе всепоглощающую любовь к всему живому. Имеющему четыре ноги…

В ее квартире в Малом Козихинском переулке в прошлые, прекрасные времена жили семь кошек и примерно пятнадцать собак – жили не то чтобы в дружбе, но вполне сносно.

Конечно, пенсию, которую женщина получала по инвалидности, не хватало на еду и ей самой, но зато вполне хватало на перловую кашу собакам… Хорошо выручали и помойки – вещи, выброшенные зажравшимися горожанами, она продавала на толкучке и могла порадовать своих питомцев деликатесами вроде протухшей требухи…

Кошки писали в противни с песком – когда один лоток покрывался лужами, она несла его в ванную, промывала под струей воды и потом вставляла его в духовку. Расползающийся из квартиры запах она не чувствовала из-за хронического насморка и была вполне довольна собственной смекалкой.

Недовольны были, само собой, соседи – и от разлетающейся по всему дому шерсти, и от постоянного лая, и от невыносимой вони. К тому же квартира в получасе ходьбы от кремлевских стен была лакомым куском. Настолько, что подкуп нескольких психиатров выглядел жестом благородного человека, избавляющего людей от соседства с психически ненормальной женщиной. Ее же кошкам и собакам – все в этом были уверены – жилось бы гораздо лучше на воле, чем впроголодь в вонючей квартире…

И не успела милая женщина оглянуться, как ее отправили на принудительное лечение, предварительно дав подписать какие-то странные бумаги…она и прочитать их толком не успела, поверив обаятельному типу, что это просто договора на содержание ее животных в специальной загородной гостинице. Когда же, по окончании лечения она вышла из больницы, то вместо ее раздолбанной деревянной двери наткнулась на деревянную – но с непробиваемой стальной основой… попытки разобраться ни к чему не привели. Попытки разодрать ногтями лицо невозмутимого охранника привели к незаметному движению его пальца – и получасовой неподвижности возле подъезда, куда ее вынесли, как тряпичную куклу.

После этого она пыталась взять штурмом мэрию, чем обеспечила себе безбедную жизнь на казенных харчах на ближайшие несколько лет.

И вот теперь сердце ее сжималось, и казалось ей, что среди молчаливых собак видны и ее питомцы, пришедшие проведать спасительницу…

– Малыш, Роджер, Бобик – шептала она сухими губамии и сжимала у горла халат, чтобы не заплакать… – Мусик, Пусик, Лелька, Жучка…

Слезы все-таки побежали по щекам, когда привиделось ей, что с черного враждебного неба падают и падают тяжелые хлопья и собаки превращаются в заметенные столбики…

Ей нужно было отплатить доверием за доверие – женщина не сомневалась, что собаки нашли свою бывшую хозяйку с одной единственной целью, обогреться, подкормиться и приласкать ее, постепенно дичающую среди грубых санитарок и похотливых врачей…

Взгляд ее обшарил решетку и уперся в навесной замок – она подергала его, и он, конечно же, не открылся, и задумалась, прикусив губу…

Сегодня дежурил Леонтович – костлявый мужик со сгнившими зубами и каким-то липким взглядом… все знали, что в отделении он совращает всех более-менее смазливых пациенток, если не добровольно, то ударными дозами психотропных средств. Знали так же, что при этом он мужик, в принципе, не плохой и не вредный, и что бывшим своим пассиям он помогает, как может. Позволяет смотреть телевизор в неположенное время, приносит с воли разную дивную снедь, не дает измываться санитаркам, а главное – после ночи с Леонтовичем можно было позабыть об психотропных лекарствах…

Собачнице – как сразу окрестили новенькую бывалые обитательницы психушки – все это объяснили популярно, сразу, как только она появилась и посоветовали не кочевряжится.

Но собачница не только начала кочевряжится, но и запустила в масляный глаз врача ногти…потом в течение месяца из нее делали бессловесную скотину, безмозглое животное. И преуспели в этом, за одним исключением – превратившись в животное, Собачница по-прежнему не хотела спать с противным врачом.

Она выла по-звериному и кусалась, билась с такой силой, что даже вызванные на подмогу санитары не могли ее удержать – и в конце концов Леонтович, несколько даже обиженный таким упрямством, отступился. Он не был насильником – скорее он был вежливым садистом. Ему доставляло удовольствие смотреть, как очередная его пассия, преодолевая стыд и неприязнь, отдается… грубое физическое насилие его не привлекало.

Потерпев фиаско с собачницей, он стал, неожиданно для себя ее уважать – но вот пощадить не смог, тогда и другие наложницы бы взбунтовались. Он продолжал давать сильнодействующие психотропные препараты, неизменно присутствуя на уколах и отмечая, что на худых ягодицах женщины остается все меньше не исколотого места…

Леонотович сидел в кабинете, который по стенам на высоте человеческого роста был обит мягким щитами и смаковал коньячок с лимоном… настроение у него было препаршивое, и, смутно догадывался он, причиной тому была безумная женщина, влекущая его к себе так, как никто и никогда… Вот если бы сейчас…

– Ну что там? – раздраженно отозвался он на робкий стук. В дверь просунулось тяжело тесанное лицо санитарки…

– Доктор – низким шепотом начала она – к вам там эта рвется..

– Кто? – насторожился доктор. Он бы принял только одну – но она, постепенно теряющая человеческий облик, рваться к нему уж никак не должна…

– Да это… собачница… выпендрежница… – зашептала санитарка и вытаращила блеклые глаза – доктор вскочил и облил себе штаны коньяком…

– Поняла…поняла… гоню на хрен и сульфазинчику…

– Петровна – недовольно сказал доктор, отряхивая штаны. – это тебе сульфазинчику надо. Конечно, я ее приму… и не мешай мне, пожалуйста… только – торопливо проговорил он – только минут через… минуты через три…

Лицо санитарки расползлось множеством морщин – об это странности доктора знали все. Он любил принимать новых женщина в махровом халате, под которым ничего не было.

Ну что ж – считали в больнице – у всех свои маленькие странности. Зато доктор хороший…

Когда Собачница появилась у него в кабинете, то он решил не грубить глупой и несчастной женщине, а показать себя джентльменом. Устроить завтрак на траве – попотчевать ее коньяком… как на той самой французской картине.

– Я рад – начал он, картинно раскинувшись и выпуская тонкую струйку – что наконец то все наши разногласия позади и мы можем договориться, как цивилизованные люди… так что прошу – без ложной скромности, раздевайся и к столу…

Собачница распахнула халат и скинула его, потом, помешкав, сняла несвежую рубаху и доктор задохнулся от вожделения – она и в сорок была хороша. Не стесняясь и не прикрываясь, абсолютно естественно она подошла к столу, взяла мензурку тонкого стекла, сама себе налила коньяк и сказала низким голосом.

Ну да, лепила, за взаимопонимание…

Леонтович передернулся от лагерного словечка, но потом решил не обращать внимание на выходки душевнобольной. Он обаятельно – ну просто изо всех сил – улыбнулся и примирительно произнес.

– Я хочу выпить… кстати, как вас зовут?

– Лара.

– Ах да, конечно, Лариса…так вот, я хочу выпить за начало нашей …. То есть вашей новой жизни. Мне очень жаль, что пришлось применить к вам несколько негуманные методы, но, смею вас уверить, что я руководствовался исключительно гуманными принципами… ваше здоровье пошло на поправку – об это свидетельствует ваш визит сюда – и поэтому в дальнейшем применении сильнодействующих препаратов я не вижу смысла.

Он, наслаждаясь гладкостью и книжностью своей речи, заметил что то пугающее в сидящей напротив обнаженной женщины, но тут же прогнал от себя дурные мысли… пришла – значит, покорилась. Она же протянула руку, взяла его кисть и медленно поднесла к своим губам… потом положила ее между грудей и, закрыв глаза, откинула голову…Леонтович, теряя голову от нахлынувшего желания, попытался было встать, но был остановлен повелительным жестом. Собачница поднялась сама, подошла, играя бедрами, к доктору и он прижался к ее коже… ему не показалось странным, что она вдруг прервала любовную игру в самом ее начале и зашла ему за спину, она шокировала его сегодня весь вечер. Леонтович подозревал, что это не последний ее странный поступок. И он не ошибся.

Шея почувствовала холодное раздражающее прикосновение, жесткая рука легла на лоб и намертво прижала его к животу…

– Не дергайся, – хрипло прошептала Собачница – я тебе горло перережу, как кролику… несмотря на предупреждение, Леонтович тут же дернулся и почувствовал, как кожа разошлась и по шее побежало теплое.

– Я тебе сказала, как кролику перережу… даже с большим удовольствием..

Только тут до него дошел весь комизм ситуации – голая сумасшедшая готовиться перерезать ему горло в его же собственном кабинете… вот будет сюрприз жене!! Он невольно усмехнулся.

– Надеюсь что у тебя хватит силы это сделать сразу, чтобы я не агонизировал… искренне пожелал он и услышал скупой смешок.

– Поживешь еще…от тебя нужны ключи от окон.

– Зачем? – поразился Леонтович – бежать лучше через дверь… и куда ты побежишь? У тебя нет ни дома, ни… собак. Будешь нищенствовать? Или что? Положи нож и мы обо всем забудем. А если займемся тем, за чем ты сюда пришла…

Он почувствовал, как больная напряглась, а голос ее задрожал от ярости.

– Я тебе сейчас отрежу то, ради чего ты сюда беспомощных женщин таскал… быстро пошли…

Леонтович наконец-то понял, что женщина не шутит и покрылся липкой испариной. С трудом поднялся он на ватных ногах, поддерживаемый только лезвием у сонной артерии – и вышел в холл. Дремлющие санитарки повскакали – над перекошенным и мучнистым от страха лицом доктора скалилось искаженное лицо Собачницы…

– Девочки – просипел Леонтович – откройте ей все решетки и все окна… пусть уходит..

– Да как же!! – вскинулась Петровна – сумасшедших – да к живым то людям?

– Люди спят… а у вас одним живым человеком станет меньше… Да открывай ты, дура старая, это приказ!!

Петровна поджала губы, отчего и так не маленькая челюсть стала напоминать булыжник, шаркая тапками, прошла в кабинет и вернулась со связкой ключей…

«Бестолочь!! – взвыл про себя Леонтович – не могла хоть номер милиции набрать!! А еще о людях заботится»

Петровна вернулась, всем своим видом показывая неудовольствие действиями как начальства, так и больных, и кинула ключи под ноги бунтовщице… но та нагибаться не стала. Даже наоборот – изогнулась назад так, что лезвие ножа, утром любовно наточенного доктором, стало все глубже входить ему же в шею…

– Петровна, клуша!! – приглушенно, чтобы не дразнить больную, заговорил психиатр – возьми ключи и пойди, открой все окна!! И пусть катиться!! Все равно вернется сюда!!

Но Петровна не двинулась с места – она считала, что нечего бандитам помогать, и помогать не собиралась.

– Открыть, Петровна, открыть… оооооткрыть!!!!

Петровна, недовольно бормоча себе под нос, направилась к окнам. Заскрипели много лет не открывающиеся решетки, загомонили сумасшедшие, удивленные таким нарушением распорядка, Собачница, словно сразу лишившись сил, отпустила доктора и он сполз на пол. И сама села нагишом на холодный кафель, прислонившись к плечу собственного заложника. Леонтович держался за шею и повторял.

– Ну ты даешь… ну ты даешь…

Собачница посмотрела на него мутными глазами и сказала.

– Сама знаю.

Тут до доктора дошло, что, хоть решетки и открыты, бежать пациентка никуда не собирается – наоборот, ежится от холодного воздуха и собирается вроде бы согреться под его рукой.

Звон стекла и оглушительный многоголосый женский визг заставил Леонтовича кинуться на пол и закрыть голову руками. В отделении творилось что то непонятное – больные метались по коридору, как курицы, оглушая друг друга неистовыми воплями и визгом, а между ними шныряли окровавленные собаки.

– Что ж это такое… – повторял он, на четвереньках отползая куда-то за диван и жалея, что не слушал радио. Да и телевизор толком не смотрел – а когда началась свистопляска с бредящими дикторами, то и смотреть перестал… повсюду говорилось о взбесившихся собаках – а он не верил.

И вот теперь мечтал только об одном – остаться незамеченным. Каким это бешенством надо болеть, чтобы дружно выбить стекла, ему даже думать не хотелось.

Он постепенно приблизился к дивану, счастливо избежав слоновьих ног обезумевшей Петровны, и медленно начал ввинчиваться под него, в спасительную темноту. И когда уже до спасенья осталось только спрятать зад и ноги, раздался ведьминский смех Собачницы, а сам доктор затрясся, как под током. Нежное мужское место, которое он так и не успел спрятать, почувствовало ощутимое давление челюстей.

Челюсти тянули его наружу, не причиняя никакого вреда – и он, фыркая и чихая от забившей нос пыли пополз обратно.

Доктор выполз, а когда увидел, что за животное тащило его наружу, выдал удивительно звонкую для своих зубов трель. Дымчатый мастиф удивленно склонил складчатую морду.

– Что это значит – продолжал выстукивать странную мелодию доктор, осматривая холл. Пациентки сбились испуганными овцами в дальнем углу. Они пошли туда явно не добровольно, о чем свидетельствовали рваные халаты и несколько кровавых пятен. Впрочем, серьезных покусов, кажется, не было не у кого.

Вдоль испуганных сумасшедших прохаживалась собачница – свою худую наготу она прикрыла чьим-то халатом, перетянула его по тонкой талии поясом и выглядела вполне импозантно. При этом она умудрялась вести беседу с кем-то невидимым – и Леонтович пожалел, что рано отменил ей прием лекарств. Речь ее текла следующим образом.

– В самом деле? – спрашивала она невидимого собеседника и, подбоченившись, прислушивалась к ответу – ну не может быть… и что они предприняли?

Тут ее лицо исказила гримаса непритворного гнева, костлявый кулачок стукнул о ладонь, а потом взлетел вверх знаменитым «Они не пройдут!» в итоге Собачница кивнула головой и заявила.

– Ну что ж, пусть будет так. Только лучше взять этого нашего…его хорошо наверху знают.

Доктор искривился страдальческой гримасой… ну есть совесть у людей или нет? Ну что они себе позволяют? Додумать Леонтович не успел – та самая отекшая вниз тяжелыми складками песья морда подошла к нему и сунулась в промежность… доктор сложился пополам, пряча нежное место, и умоляюще возопил…

– Не надо!! Я сам все сделаю, что вы… или они хотите, вы только скажите, все сделаю!!

Собачница подошла, демонстративно раскачивая бедрами, сморщилась брезгливо и отчеканила.

– А куда ты денешься? Конечно же, сделаешь… просто они бояться, как бы ты глупостей не натворил, вот и будут тебя страховать… так, на всякий случай… а вот если начнешь сопротивляться, то и страховать тебе будет нечего.

И для демонстрации того, что может произойти, все та же тяжело дышащая туша процокала к нему, взяла кисть в свою жаркую и мокрую кисть и не спеша стала сдавливать. Через секунду у Леонтовича выкатились глаза и на лбу вздулась ижица…

– Согласен!! Берите!! Только не отрывайте!!

Он был готов на все – лишь бы кончился этот бред сумасшедшего, лишь бы убрались из его уютного отделения, в котором он вот уже двадцать лет чувствует себя если не божком, то царьком и оставили бы его в покое. Он даже поклялся про себя не приставать больше к больным, не пользоваться своим служебным положением, не трогать даже самых смазливых – как бы этого не хотелось…

– А вот это хорошо – неожиданно наклонилась к нему Собачница и доктор потерял дар речи. – жаль только, что это поздно до тебя доперло… скольким ты успел жизнь испоганить? Вот посмотри на хозяев – она показал на охраняющих больных собак – вот пока они будут страдальцев со второго этажа освобождать, там, наверху все твои грехи взвесят и если что не так, то мигом яйца откусят…

– Ты шутишь? – обмирая, спросил доктор – скажи, ты шутишь?

– Да нет, конечно – резко выпрямилась Собачница – давай, веди нас наверх… скажи, что новых наложниц привел… так ты нас, кажется, называл?

Леонтович счел за лучшее промолчать – чувствуя, как органы, чьей мощью он так гордился, буквально варятся в горячей пасти пса и видя его пристальные желтые ободки, он шел вверх, понимая, что сходит с ума.

Он позвонил в звонок и с той стороны санитар весело гоготнул, рассмотрев его перекошенную физиономию.

Когда дверь, скрежетнув замком, открылась, все произошло с такой же скоростью, как и этажом ниже. С единственной разницей – здесь санитары были все-таки мужики и просто так, без боя они сдаваться не хотели. Именно на втором этаже, во время освобождения Умника и Витька пестрый дог понял, что его разношерстное воинство не так уж неуязвимо даже против невооруженных людей.

Сначала в отделение проскочили более мелкие и маневренные дворняги – оглушив всех лаем, тяпнув пару раз санитаров за икры, Они должны были расчистить дорогу тяжелой артиллерии – двум кавказцам и мастифу, но все вышло иначе. Не ожидавший нападения санитар, увидав у себя в ногах оскаленную собачью морду, пнул ее со всей дури и навалился на дверь, одновременно испуская такие вопли, что лай дворняг звучал не громче писка котенка рядом с ревущим слоном. Собака, разом лишившаяся своего оружия, выла и визжала, путаясь под ногами ничего не понимающих людей, на громогласный мат санитара примчалась подмога…

В дверях так же громко, но еще более страдальчески орал Леонтович – с одной стороны его заклинил в дверях санитар, с другой собака не собиралась пока разжимать зубы. В глазах ее светилось нескрываемое удовольствие…

Больные вели себя тоже не лучшим образом – решив, что всеобщая сумятица и кавардак лучший момент для сведения счетов, они этим и занялись. Умник, например, нашел таки того человека, который доставал его ночами нытьем о конце света – и, с радостью убедившись, что человек этот щупл и в очках, принялся бить его спиной об стену… Витек лежал, корчась под сульфазином, и на окружающее его побоище не обращал никакого внимания. Пару раз не него падали чьи-то тела, падали и скатывались, несколько раз в руки и ноги ему тыкались холодные сопящие носы – Витек не реагировал…

Леонтович, ущемленный вдвойне – дверью и зубами, нашел таки в себе силы и решимость примкнуть к одной из сторон и примкнул к собакам. Он просунул руку в оставшуюся щель, нащупал сначала потную щетинистую щеку санитара, который держался из последних сил, потом попал в рот и заорал – санитар, не мудрствуя лукаво, прихватил пальцы своими золотыми коронками. И, наконец, освободив одну часть тела из челюстей брата по разуму, Леонтович нашарил затылок этого брата, запустил пятерню в волосы и с таким наслаждением приложил об дверь, что тот мгновенно выключился и сполз по косяку вниз.

Вот тут и произошел перевес в бою – собаки, ворвавшись в отделение, промчались по палатам вихрем, разя клыками направо и налево, не разбирая, кто прав кто виноват, загнали людей на кровати и встали возле них ощеренным караулом. И вот когда все почти закончилось, когда больные тихо скулили, держась за попорченные конечности, когда санитар ворочался на полу, как бык, которого угостили кувалдой по лбу – в дверь спокойно вошла собачница.

По ходу она небрежно потрепала по затылку Леонтовича, который никак не мог поверить в сохранность своих драгоценностей, сморщила носик – мужское отделение пахло иначе, чем женское, и прошла по палатам, прислушиваясь к себе. Возле Умника она остановилась и скривилась недовольно..

– И зачем это отпускать? – вслух сказала она и Умник подпрыгнул. – пусть лучше… Поняла. Ты, рыжая рожа, пойдешь с нами.

– Куда? – вжался в стену Умник. Ему вдруг пришло в голову, что сейчас собака выведут его на улицу и свершат скорый и несправедливый суд – никуда я не пойду… не надо меня никуда тащит… Что я вам…

Собачница меж тем движением бровей показала не него огромной мохнатой кавказской овчарке, и та, взяв зубами за штанину аккуратно, потянула его не себя.

Женщина, в один миг пройдя превращение из сумасшедшей в значительную личность, двигалась дальше по палатам…

В палате Витька не было никого – так ей сначала показалось, но потом в полумраке она все же разглядела скорченный силуэт маленького худого человечка.

Такой не выглядел опасным, к тому же в ней проснулось что то вроде материнского инстинкта, и поэтому она присела на кровать и положила руку на остриженную голову.

– Вставай, пойдешь с нами…что? Что ты бормочешь, скажи толком?

Она наклонила голову, пытаясь разобрать невнятное бормотанье, и наконец поняла, что означает раскаленный мокрый лоб под ее рукой…

– Сульфазин – пробормотала она и вышла в коридор. В палате напротив творилось что то непонятное – кавказская овчарка, которая получила приказ ни в коем случае не причинять захваченному человеку вред, тянула штаны на себя, сжимая ткань изо всех сил. Умник же, до судорог в пальцах стискивая пояс, пытался сопротивляться. Когда ткань трещала, овчарка, бросив выдранный лоскут, молниеносно перехватывала выше, а Умник, у которого уже не осталось сил, чуть-чуть приотпускал – и штаны таким образом сползли чуть ли не до колен. Но с кровати Умник не слез.

Собачница, посмотрев на полуобнаженного Умника, что то негромко приказала овчарке и та села, глядя на Умника, как на кусок мяса…

– Ну что ты упираешься, дурень? – почти ласково сказала женщина, с насмешкой наблюдая, как тот пытается прикрыть чресла – Если бы мы хотели тебя прикончить, как ты собак, мы бы тебя давно уже прикончили… гуляй, Вася…. Впрочем, нет. Сейчас ты поможешь нам перенести вон из той палаты человечка, а потом уже будешь гулять…

– Витька, что ли? – с трудом собравшись с силами, проговорил Умник – так ему только сегодня вкатили сульфу, он от такой дозы еще три дня будет лежать, не меньше.

– А настучал на него ты… – будто изумившись, сказала Собачница – ну ты и сволочь. Теперь будешь при нем сидеть неотлучно, пока не отойдет…наказание тебе такое… ладно… еще отнесешь его, куда тебе скажут.

– Куда это еще я его буду нести? – вдруг, забыв про опасную собаку, вызверился Умник – Я ему что, родственник, что ли, какой? Я его знать не знаю и не хочу.

– Хорошо – не стала спорить Собачница – пусть будет так. Найдем другого, поумнее, чем ты, кто больше на свободу хочет. А с тобой вон она разберется…

Умник обмер, поняв, на что намекает женщина – только волевой приказ необычайной силы мог удерживать сидящего зверя в повиновении. Овчарка дрожала, не в силах справиться с возбуждением, губы ее морщились как будто против воли, она даже привстала перед прыжком…

– Хорошо, я на все согласен.. – Умник вжался в стену – хорошо, хорошо… Только уберите от меня эту тварь, ради всего святого… да…. И это самое… я один его не дотащу… может это… на такси?

– Вот потому вы и докатились до такой ямы, как сейчас, что требуется вам слишком много ненужных вещей… вдруг с помутневшими глазами сказала Собачница и Умник поежился… это выглядело страшновато – неживой голос, рыбьи глаза… не женщина, а зомби. Вот так попадешь к ним под влияние, и не сможешь ничего сделать… не соглашаться, не соглашаться – твердил себе Умник, и кавказская овчарка у кровати задрожала еще сильнее и подалась вперед. Увидев, что звериные глаза придвинулись почти вплотную к его голым коленям, Умник торопливо заговорил.

– Конечно, конечно, я согласен, я на все согласен… только зря вы меня считаете таким уж Гераклом… Я не сильный. Я просто большой. Мне нужен помощник…

Собака с сожалением на морде отодвинулась назад, Собачница удовлетворенно усмехнулась.

– Ну что ж, мыслишь ты логично, так давай, ищи себе помощника…стоп.

Глаза ее заискрились.

– Есть помощник. Есть. Пошли-ка…

Собачница не зря усмехалась – Леонтович находился не в самом лучшем положении. Он сидел у стены, белизной равняясь с побелкой, и старался справиться с тиком на левой щеке. На коленях его лежала та самая страшная серая сука, которая привела его сюда и теперь по непонятным причинам не хотела расставаться. На мясистой морде застыло выражение предельного блаженства – дрожащая рука доктора скользила по лбу и обрезанным ушам. Когда же рука останавливалась, сука издавала низкий рык и встрепенувшийся доктор продолжал гладить с удвоенной энергией…

– Вот – простерла руку собачница – вот тебе помощник…

– Ты не умничай – начал было Умник, но в бедро его толкнула медвежья голова кавказца. – Я говорю – умная, хорошо придумала. Санитары в отключке, вот мы вдвоем…

Собачница только презрительно фыркнула. Мысли этого мужика были ей ясны, неясно было только одно – зачем выпускать из психушки существо, готовое уничтожать собак просто так, ради интереса?

Но спорить она не собиралась, только по – разбойничьи свистнула два раза – собаки выбежали из палат, покидая перепуганных и удивленных больных, влюбленная сука наконец-то оставила доктора, но не отходила от него не на шаг. Доктор с Умником положили стонущего Витька на носилки и пошли….

***.

Все таки – как портят нормальных людей книги, в какие бездны безумия они их могут увлечь!! Вот взять, к примеру, Собачницу – любая женщина сошла бы с ума при одной мысли о прогулке в ночной лес, да еще в компании с тремя обитателями психиатрической больницы. Эта же бодро шлепала больничными тапочками по ночным лужам, дымила хулигански закушенной в уголке рта сигаретой и не беспокоилась ни о чем. Витьку было просто наплевать на то, кто с ним что делает и куда его несут, а вот не двух его носильщиков следовало бы обратить внимание особо – на протяжении всего пути бедолага доктор и колотящийся в приступах страха и злобы Умник обменивались какими – то странными ужимками и гримасами и внимательно косились по сторонам, стараясь не обращать внимание на ровно двигающиеся рядом собачьи спины… но ничего примечательного с точки зрения побега найти не получилось – во все стороны шли довольно ровные улицы, на которых их, обессиленных нелегкой ношей, собаки настигли бы в два счета.

Процессия меж тем миновала цивилизованные участки города, где уходили в темное небо стены одиннадцатиэтажек, прошла кирпичные пятиэтажки, построенные руками пленных немцев, потом продрались сквозь кусты и покосившиеся заборы возле ветхих трехэтажных строений – и в измученные горячие лица носильщиков пахнуло сырым ветром безлюдных пространств.

– Оо – кокетливо объявила Собачница, которая дальше своего двора никогда не выходила – парк. Как это приятно.

Потом на по своему обыкновению закатила глаза и ответила невидимому собеседнику.

– Нет их, значит, тут? Очень приятно. Ну что ж, пошли.

Умник вздрогнул – впереди высилась сплошная черная стена без проблесков света, и к ней стоящая впереди безумная женщина протягивала руку. Вздрогнул и прошипел, обращаясь к доктору.

– Все, лепила, приехали…отсюда мы уже не уйдем…

– А куда нас денут?

Доктор потерял вместе с силами даже способность удивляться, испуг и осторожность тоже его покинули.

– На мясо – мрачно процедил Умник, который произошедшее с ними видел в исключительно черном свете. – куда нас еще?

– Поехали, рикши вы мои…

И рикши, ни слова ни говоря, тронулись. Как ни странно, дорога оказалась вполне приемлемой, только несколько раз Умник спотыкался об бугрившиеся на дороге корни и один раз треснулся лбом об нависший над дорогой полу поваленный ствол…

– Стой!! – приказала Собачница примерно через полчаса изнурительной, на последнем дыхании ходьбы. Приказала и добавила со странными интонациями.

– Вот. Привела. а они принесли. Что нам дальше делать?

И вот тут оба невольных гостя, Умник и Лепила, услышали прозвучавший в из головах тяжелое раскатистое рычание.

– На время отправь к алкоголикам. Прикажи развести костер. Свора греть их не будет. Проследите за моим хозяином… вроде он от дури избавился.

Оба невольника уставились друг на друга в полном онемении – а когда подошедшая Собачница слово в слово повторила то, что они и сами слышали в своих головах, то просто руками развели.

– Трам тарарам – пробормотала Собачница – а где же они тут алкашей содержат? Непонятно…

Но тем не менее она решительно шагнула в темноту и через короткое время лесную тишину взорвал профессиональный пятиэтажный мат. Суть живописных высказываний сводилась к следующему.

– Что за прекрасный, добрый и честный человек наступил в эту романтичную ночь мне на руку? Мне бы только посмотреть на его интеллектуальное лицо и сказать только несколько нежных слов о красоте его фигуры и моральных достоинствах…

Мужики застыли на месте, потом на время очнувшийся Витек простонал…

– Сильно… а где это мы?

Потом он опять провалился в беспамятство.

– Значит так – сказала Собачница командирским тоном – граждане ханурики… я вам привела еще трех человек. Дан приказ развести костер, спички тоже у них есть, и согреться. Завтра у вас будет много работы. Действуйте.

– Слышь, матрешка. – просипел другой, далеко не такой экспрессивный голос – зачем ты нам этих кекликов привела? Что, они такое же мясо, как и мы? На хрена нам костер? Вот баба бы нам не помешала… ну что, кеклики, давайте эту матрешку здесь на мху разложим.

Но из темноты раздалось такое внушительное рычание, что Кеклик, помолчав, произнес.

– Усе ясно. Если она так рычит, то как же она кусается? Давайте, мужики, огонь разводить…

Впервые зе несколько недель Умник смог расслабиться, впервые его отпустила постоянно давящая на сердце ненависть. Может, из-за костра, возле которого он сидел последний раз тридцать лет назад. Может, из-за неба, в котором играли тонкой огранкой звездочки. Но если бы остальные мужики оторвали бы взгляд от гипнотической пляски огня, то заметили бы, как часто смаргивает Умник что-то блестящее с век.

Остальные молча тянули к углям руки и думали о чем-то своем. Про то, во что они вляпались, никто предпочитал не говорить – все понимали, что ничего хорошего завтрашний день им не принесет. К тому же они прозябали здесь непонятно для какой цели уже несколько дней, пытались бежать несколько раз и каждый раз их легко ловили собаки и, оставив на руках несколько болезненных отверстий, приводили обратно.

Но Умник то этого не знал…

– Послушайте, мужики!! – вдруг обвел он людей глазами, в которых плескались все прежние чувства – какого черта мы здесь сидим и ждем, что нас на мясо для щенков пустят? Ноги надо делать. На нас же никто не смотрит, никто за нами не следит? Что ж мы здесь, как пионеры, блин, возле костра?

– Ну-ну, попробуй – мрачно предложил Кеклик – так его сразу прозвали за милую особенность. Всех мужчин – включая президента он за глаза называл кекликами. – мы здесь тоже не дураки сидим, тоже кой – чего пробовали. Вот, смотри.

Он закатал рукава и показал заживающие болячки.

– Видишь? Это …. Предупредительные укусы, так мне сказали.

– Кто сказал? – полюбопытствовал Умник, и Кеклик ответил.

– Да есть тут какой-то кеклик, приказания отдает. Никто его толком не видел, никто толком и не слышал.

– А как же приказания? – удивился Умник.

– А это очень просто. Сидишь ты и сидишь, и вдруг слышишь в голове голос – иди и делай то-то то-то. Не пойдешь, например, попрешь в отказ – приходят волкодавы и с ними уже не поспоришь.

– Откуда этот голос?

– Сие не ведомо никому – подал голос один из пойманных, испитой мужик с видом попа-расстриги – за грехи наши тяжкие божья кара на нас сошла в виде зверей апокалипсиса…. Пострадаем мы за грехи наших братьев и сестер, может, жизнь во всем мире легче станет…

– Ты что? – Взвился в темноте еще один, с чертами лица настолько невнятными, что и описать их невозможно – какой-то однообразно раздутый мешок – я ни за чьи грехи не хочу отвечать. Мне своих хватает… что то я буду еще за чьи-то грехи отвечать? Не буду я ни за чьи грехи…

– Ну, заладил – добродушно пробасил Расстрига. – а кто тебя будет спрашивать – хочешь ты или не хочешь? Возьмут за рога и заставят. Сколько ты лет прожил на белом свете?

– Ну, тридцать шесть – не очень уверенно ответил Опухший.

– И что за эти тридцать шесть лет ты сделал хорошего?

– А почему я должен делать что-то хорошее? Кто мне сделал что хорошее? Почему я должен делать что то хорошее?

Доводы Опухшего были несколько однообразны, но Расстригу это не смущало.

– Потому что погрязнешь в злобе и пороке и вся твоя жизнь станет одним сплошным кошмаром… Только и будешь думать, как бы кому отомстить и как бы тебе не отомстили. И спать из – за этого не сможешь, и есть тебе не захочется, и пить.

– Ну уж нет – глумливо усмехнулся Опухший – вот пить мне никогда не расхочется….

– Все в руках Божьих… вот думал ты когда – нибудь, что собаки, бессловесные и верные твари, будут нам диктовать условия?

– Нет – помотал щеками Опухший. Он вообще ни о чем не думал – за исключением пьянки или опохмелки.

– Вот и никто не думал. А оказалось, что они ничуть не хуже нас…все в руках Божьих.

Но Умнику такой расклад был не по душе – он с легким омерзением поглядел на своих товарищей по несчастью, поднялся, потянулся во весь свой не маленький рост (так что в тишине раздался хрусть суставов) и сказал.

– Я давил этих тварей, давлю и буду давить. И ни одна сволочь не заставит меня под ихними лапами пахать… я венец творения, правильно, поп? А поскольку я венец творения, то мне и решать, кто на это земле жить будет, а кто – нет.

– Очень плохо… – острое лицо Расстриги казалось в свете костра вырезанным из красного дерева – очень плохо, что ты так думаешь. Они ничуть не хуже нас с тобой, даже лучше, поскольку выбора им природа не оставила. Они могут делать только то, что им диктует инстинкт, и не больше. На них нет греха. Грех есть на нас.

– Первородный, что ли? – постепенно закипая, спросил Умник. – я не просил меня рожать, так почему же я греховным оказался?

– Греха первородства тоже нет. Есть грех выбора, и вот от этого нам никуда не деться.

– Почему? – Умник, сам того не желая, оказался втянутым в беседу – и при этом раздражение его становилось все меньше и меньше. Расстрига не давал отражения – на него можно были кричать, махать кулаками и все впустую.

– И бога в себе мы ежедневно убиваем. Каждый день мы совершаем не один грех, и даже не несколько… десятки. И даже не задумываемся об этом.

– Сейчас бы водочки – мечтательно произнес Опухший, и Расстрига посмотрел на него с грустью. А потом посоветовал.

– У меня на рясе веревка еще достаточно крепкая – так ты ее возьми. Зачем столько лет мучиться? Быстро и хорошо можно эти дела решить. Все равно потом в ад попадешь и будешь вечно мучиться.

– Ты про что? – уставился на него еле видимыми щелками Опухший – ты про что намекаешь? Это самое, что ли? Удавиться?

– Ага. – невозмутимо ответил Расстрига. – Повеситься.

Вместо ответа Опухший, двигая задом по бревну, на котором они сидели, подполз вплотную к Умнику и прошипел.

– Писец нашему попу настал. Крыша поехала. Я хотел просто водочки выпить, а он мне повеситься предложил. Я бля буду, все они такие ненормальные. Слушай, а может, связать его на хрен, а? Может, он убьет нас сейчас? Скажет – не хочешь вешаться, так я тебе помогу, все равно тебе в аду гореть? Давай свяжем?

Умник, морщась от запаха, долетавшего до него вместе со словами, отодвинул Опухшего рукой.

– Не мельтеши. Расстрига, а ты что хотел сказать, что-то я не въезжаю?

– Все очень просто – Расстрига с легкой улыбкой наблюдал за волнением Опухшего и был, как всегда, спокоен – все очень просто. Бог нам дал тело и венец творения – мозг. Любой алкоголь уничтожает в первую очередь мозг, что ведет к деградации, моральной смерти. Сначала моральной, что гораздо страшнее, а потом и материальной, физической. Понятно? Это тоже самоубийство, но только растянутое во времени. Это такой же грех, как и самоубийство быстрое. Так зачем время терять?

Умник усмехнулся. Потом поскреб с жестяным звуком щетинистую щеку и сказал.

– Молодец, расстрига, проняло. Проняло бы меня, говорю, если бы я был верующим. А так – не канает. В общем, чувак, ты давай, толкай свои идеи вот им, а я пока попытаюсь отсюда сдриснуть.

Расстрига пожал плечами, Опухший схватился за голову – оставаться один на один с безумным попом и спящим сном младенца Кекликом ему было страшно. Этот страх почувствовал Умник и посоветовал.

– Не боись, чудило. Он же поп, хоть и расстрига. Ему религия запрещает людей убивать. Даже собак и тех он мочить не может, слабак.

Сказав это, он смерил презрительным взглядом безмолвную согнутую фигуру в багровых отблесках остывающих углей и шагнул в темноту.

Он не знал, куда идти, и надеялся только на инстинкт, который, он был уверен, у человека в минуту опасности не слабее, чем у дикого животного – и поэтому ломанулся сквозь кусты.

Некоторое время продирался, нещадно треща ветками и рискуя потерять глаза, потом, повинуясь внезапному импульсу, остановился и почти бесшумно вернулся по своим следам к костру. Там было тихо и безмолвно, взятые в плен люди спали на холодной земле, прижавшись друг к другу.

Умник криво усмехнулся, представив, как собачий патруль идет по его следу в болото, и пружинистым бесшумным шагом двинулся по тропинке.

Но судьба в эту ночь не была к нему благосклонна – в серебристом узоре вдруг выглянувшей из-за туч луны он увидел прямо перед собой три звериных безухих силуэта, постоял, сплюнул и пошел обратно к костру.

* * *

Разбудили пленников без всякого уважения – бесшумно возникшие из утреннего тумана кавказцы сначала с обнюхали бледные лица, потом облизали их (Спящие мужики, не поняв, в чем дело, просто пытались закрыться) и наконец разразились таким громовым брехом, что бомжи просто рванули к лесу.

Опухшего ловить не пришлось – побег его кончился звучным ударом, после которого береза еще долго дрожала и роняла листву. Расстрига, прижатый к земле когтистыми лапами, громко читал Отче наш, Кеклик вопил – он попытался влезть на дерево, и теперь его оттуда за ногу стягивала пятнистая тварь размером с годовалого телка.

Только Умник и Лепила сохранили спокойствие и достоинство – впрочем, доктор дрожал мелкой дрожью, Умник, набычившись, сжимал к карманах кулаки.

Витька никто и не тронул – но он поднялся сам, морщась и держась за ягодицу.

Людей построили, собаки сели напротив – рыжая псина, облизываясь, не могла оторвать взгляда от кровоточащей голени Кеклика – потом во всех головах разом прозвучал низкий голос.

– Идите, господа, за моими друзьями. Что будет при попытке побега, вы уже знаете – посмотрите на Кеклика.

– А что с нами будет? – вдруг фальцетом закричал Опухший. К особенностям его физиономии прибавился растущий на лбу лиловый рог. – водки дадите? За так мы работать не согласные.

– Ты еще не понял, куда ты попал – с ноткой изумления ответил голос – ты будешь делать то, что тебе скажут. А насчет водки – не беспокойся, она тебе больше не понадобиться.

Голос звучал в мозгах людей, и поэтому выражения их лиц были говорившему недоступны – не мог оценить то ехидно-блудливое выражение, которое вмиг возникло на роже Опухшего. Умник покосился на него и крякнул – вот убоище, все события последних месяцев обошли его стороной. Ткнул соседа в дряблый бок и сказал.

– Слышь, толстячок – если они захотят, ты не только пить, ты срать перестанешь.

– а… – Опухший открыл рот и несколько секунд думал – а куда же я все это дену?

– В себе носить будешь – объяснил через плечо Умник, шагая за мохнатой спиной кавказца. – а потом операция. Зато деньги получишь…

– За что? – с испугом спросил Опухший. Он все воспринимал серьезно.

– Как это за что? Вот накопишь в себе удобрений тонны две, тебе и заплатят сразу, штук сто баксов.

– Заливаешь? – заволновался Опухший и попытался было обогнать Умника, чтобы заглянуть к нему в лицо, но был мгновенно схвачен зубами за ягодицу.

– Дурак – абсолютно искренне ответил Умник. Знаешь, как у птиц помет называется? Гуано. Почти то же самое. Бешеные деньги стоит.

Опухший пробормотал что то невнятное. Через несколько минут всем стало не до разговоров.

Псы – то ли по своей инициативе, то ли повинуясь неслышному приказу – взяли такой темп, что сначала отстал Опухший, который и на медленном ходу дышал с присвистом., а потом и все остальные растянулись цепочкой.

Расстрига вместе с подгоняемым испугом Лепилой, долгоногим и худым, первые выскочили на поляну, со всех сторон окруженную многовековыми дубами – тяжелые корявые ветви почти смыкались сверху, отбрасывая на покрытую бурой листвой землю узор теней. В центре, на ворохе листьев лежал здоровенный черно-белый пес, изучающий их со спокойным интересом.

Расстрига, некоторое время удивляющийся королевской стати собаки, уловил какое-то шевеление в кустах за ним, присмотрелся и ощутил озноб по спине. Не выходя на поляну, в зарослях до поры скрывались десятки, если не сотни собак. И настроены они были, похоже, не очень дружелюбно.

В спину Расстригу ощутимо толкнули, и взмыленный Умник, вытирая заливающий глаза пот, уставился на дога.

– Во, бляха муха – высказался он и крикнул через плечо.

– Витюха, брателло, вон твоя псина нашлась. Лежит, паразит, на листьях и в ус не дует. Ба… да тут целая собачья тусовка…

Витек, хоть и страдал от последствий сульфазина, вышел на поляну третьим, потом выпал из кустов держащийся за сердце Кеклик и наконец, сипя, как рваная гармонь, на четвереньках выполз Опухший.

Витюха повращал стеклянистыми желтоватыми белками, поморгал и скривил лицо то ли в гримасе, то ли в улыбке. Потом прохромал к собаке и замер перед ней в нерешительности. Пес был его – с одной стороны, но с другой – он чем то неуловимым отличался от того доходяги, который полз в свое время с ним по бульвару.

Дог разрешил его проблему – спрыгнул с кучи, подошел и, виляя искривлвенным хвостом, тяжело ткнулся башкой в живот…

– Что за материал вы доставили? – раздалось в головах людей непосредственно после этого – Что с ним делать? Один – комар, второй – дряблое сало, третий уже сегодня удрать собрался.

Им что, перед работой спортом придется заниматься?

Стоящие на смотринах мужчины переглянулись – они то считали себя мужиками хоть куда. Даже Расстрига, не перестающий думать о возвышенных вещах, ощутил укол недовольства.

– Это кто здесь материал? Это вы животные, а мы люди, венец творения… что вы с нами хотите делать? А если мы не позволим?

– Толмача сюда – пророкотало в сознании – незачем им знать то, что знать не положено.

Собачья стая в кустах зашевелилась, пропуская кого-то крупнее себя, и на поляну вышла Собачница. На больничный балахон она накинула невесть откуда взявшееся кожаное пальто на меху, растрепанные волосы подвязала черной, с золотым узором косынкой – и выглядела кем угодно, но только не душевнобольной. Она не стала спрашивать, что от нее требуется, только знакомо нахмурила брови…

– Так… ясно… вам велено передать, что на вас, возложена ответственная миссия – обучить собак приемам боя с человеком. Ваша популяция не хочет поддерживать сложившуюся мирную ситуацию, в некоторых местах не подчиняющиеся высшим существам люди не оставляют попыток уничтожить собак. В свете этого мы снимаем с себя обязательства не причинять людям вред и будем предпринимать ответные действия.

Будучи существами, лояльными ко всем формам жизни на Земле, в том числе и к виду гомо, мы не будем причинять вреда больше, чем это требует самооборона, то есть сопротивление будет равно агрессии.

После этого Собачница уставилась на мужиков мутными глазами и продолжила.

– Вам будут ежедневно выдаваться продукты в неограниченном количестве, а так же одежда и некоторая сумма за возможные покусы. В конце работы, когда вся московская популяция будет обучена, вас отпустят. Накопленными деньгами вы сможете распорядиться сами.

– А сколько? – прокричал неугомонный Опухший – сколько денег то дадите?

– Сумму – голосом зомби продолжала вещать Собачница – каждый из вас волен назначить по своему усмотрению. Как бы ни закончилось противостояние людей и собак, на вашем гонораре это не отразиться.

После чего было предложено указать сумму гонорара. Кеклик заказал бутылку водка в день, и ему было указано на то, что спиртными напитками высшие существа не могут расплачиваться с низшими, считая это оскорблением разума. Но по желанию будут выплачивать по двести рублей в день. Кеклик только сплюнул – водку можно было выпить, а вот деньги, он не сомневался., никто им платить не будет.

Умник водил по сторонам налитыми кровью глазами, точно бык с изодранным пикадорами загривком – была бы его воля да автомат в руках, ничто бы его не остановило. Но когда Собачница уставилась на него сделала жест подбородком, призывая к ответу, то он вдруг осекся, покраснел заказал пять тысяч в день. Собачница посмотрела на него со странным выражением, скосила глаза к переносице и от себя произнесла.

– Тебе бы пять тысяч палок в день не помешало бы.

Умник посмотрел на нее с удивлением, потом усмехнулся.

– Я бы, может, и смог, да только не с тобой – на тебя даже у этих кобелей может не…

Договорить он не успел – собачница, вся ощетинившись, метнулась к нему и попыталась запустить нечищеные ногти в глазницы.

Умник без труда перехватил худое запястье и так сжал, что женщина скорчилась и молча опустилась на землю. Тут Умник увидел идущих к нему на махах кавказцев и, мгновенно сориентировавшись, выставил ее перед собою как щит.

Несколько следующих минут прошли в странной пляске – Умник поворачивался и подставлял под щелкающие челюсти обмершую женщину – но у собак реакция была гораздо лучше и ни одного покуса страдалица не получила.

Долго так продолжаться, конечно, не могло – Собачница, которая в начале схватки казалась пушинкой, стала от секунды к секунде тяжелеть, обмякать, собаки тоже вроде притомились – по крайней мере не делали попыток укусить, а только молча метались вокруг. Наконец Умник, полностью обессилев и чувствуя пронизывающий жар в печени, бросил женщину на землю и сел рядом с ней. Собаки, как ни странно, не стали пользоваться открывшейся возможностью – тоже уселись, вывалив языки и с довольными мордами.

Собачница встала, отряхнула прилипший к меховой оторочке пальто мусор и заговорила казенным тоном.

– Далеко не каждому удается найти столь эффективную защиту, как этому фигуранту. Но даже при наличии ее человек, будучи существом мягким, слабым и изнеженным, быстро теряет силы и способность сопротивляться. Кроме того, нашими молодыми друзьями не был применен самый старый и испытанный прием – рычание и оскал. Проверено многими поколениями собак, что ощеренная и рычащая собака пугает даже опытных кинологов, не говоря о простых людях.

Итак – если человек пытается использовать в качестве защиты портфель, или велосипед, или женщину, или наклоняется к земле, чтобы поднять и кинуть камень – надо рассыпаться по флангам и оплясывать животное, делая короткие резкие хватки.

Продемонстрируем.

– Смилуйтесь!! – заорал не на шутку испугавшийся Умник – ради всего святого, не надо на мне показывать!! Вон их сколько, почему на мне?

Не переставая блажить и уже понимая, что никто его не послушает, краем глаза умник заметил, что ряды собак подвинулись ближе и наблюдают с плохо скрываемым возбуждением. Заметил так же, что заменить его просто некому – все, включая Лепилу, уже отплясывали совершенно невероятные танцы, спасаясь от собчьих зубов. По коротким отчаянным воплям, то и дело взмывавшим над разнобойным брехом, Умник сделал вывод, что учеба собак продвигается успешно.

Но долго наслаждаться зрелищем ему, конечно, не дали собаки – Умник ощутил робкий, приглашающий укус в ягодицу и подпрыгнул, матерясь и пытаясь пнуть наглую тварь в морду.

– Отлично!! – вдруг проорала, перекрывая весь этот гвалт, Собачница – фигуранты должны наносить нешуточные удары по собакам.

Фигуранты обрадовались, но зря – ударить по собаке, если она этого не хочет, оказалось сложнее, чем поймать ладонью пулю.

Когда уже все валились с ног – а Опухший просто упал в самом начале работы, стал испускать волны мерзкого запаха – собаки вдруг отступили и разошлись…

Фигуранты повалились на землю, не имея сил даже на ругань, потом Кеклик вдруг выдал.

– Ничего, будем считать, что мы их победили…

– Как же – хрипло отозвался Умник – это не мы их победили, это они нам отдохнуть дают… вот сейчас мы сил подкопим, а потом они на нас всей ватагой наваляться. Когти рвать отсюда надо….

Сам же он, глядя в невинно-голубое небо, анализировал свое положение и неожиданно пришел к выводу, что оно не так уж и плохо. Конечно, неизвестно чем кончиться противостояние человека и его слуг, но по крайней мере он вынужден заниматься спортом – это раз, а во вторых он сможет наконец то проверить на собаках свою давнюю идею. Пусть мэр не стал его даже слушать, зато ему помогут те, против кого он боролся всю жизнь…

Собаки, которые отдыхали, свернувшись в отдалении разноцветными клубками, стали вставать, потягиваться, зевать, демонстрируя зубы и легкой рысью пошли к усталым людям.

Однако сегодня поработать больше не удалось – люди просто с ног валились от усталости, и оплясывать их было абсолютно бессмысленно – точно так же можно было тренироваться вокруг любого дерева в лесу. Собак начали было хватать мужиков за икры и бедра, но, не чувствуя сопротивление, прекратили попытки. Держась друг за друга, качаясь, как от водки, люди побрели к костру – он теперь казался родным домом. На собак, которые лениво их конвоировали, никто уже не обращал внимания – идут собаки рядом и идут. Можно представить, что они – хозяева, которые для моциона стали выгуливать своих питомцев дальше, чем обычно.

Вот только никто им не встретился – Лосиный остров к тому времени обезлюдел полностью, даже спортсмены не решались бежать по дорожкам, заваленным по краям всяким мусором.

Да и собаки внушительно рычали, если идущий впереди Расстрига поворачивал не на ту тропинку – вряд ли кто из хозяев потерпел бы такое управление.

Возле костра пленники невольно ускорили шаг и рты их наполнились слюной – горкой прямо на земле были свалены мясные деликатесы, которые пробовал разве что Лепила. Ни Кеклик, ни Опухший, ни Расстрига ни о чем подобном и не слышали.

Тем не менее никто не бросился к еде, хотя взгляды были к ней прикованы намертво. Умник озвучил всеобщее опасение.

– Отравили, сволочи… – на весь лес заявил он. Потом подошел, взял какой-то округлый кусок с прилипшими дольками чеснока, понюхал и вдруг впился в него зубами.

В доли секунды горка оказалась расхватана – Опухший отрывал куски от гирлянды сосисек и выплевывал клочья полиэтилена, Расстрига с урчанием обгладывал копченые ребра, Лепила, со слезами на глазах давился балыком…

Потом, набив животы, фигуранты повалились на землю, не имея сил встать и развести костер. Собаки, пройдясь вокруг них прощальным караулом, бесшумно растворились в густеющих среди стволов сумерках.

Только через полчаса Расстрига нашел в себе силы и развел огонь – а потом с торжествующим криком принес мятый и черный от копоти котел. Порыскав в кустах, он вдруг вытащил пластиковую двадцатилитровую канистру с водой…

И через час к потрескиванию дров добавилось бурление огня. Фигуранты, у которых усталость угнездилась в каждой клеточке тела, безмолвствовали, и только Опухший иногда бормотал, как бы про себя…

– Эх, сейчас бы водочки…

Потом Умник встал, тяжело обошел вокруг кострища и отвесил алкашу такую оплеуху, что тот едва не кувыркнулся в костер и до самого утра не проронил больше ни слова…

* * *

Большой мраморный дог прекрасно знал, что делает, беря в плен не самых лучших и удачливых представителей вида сапиенс. Дело в том, что город постепенно, исподволь начинал бурлить. Что то поменялось в городе, но эти изменения до поры до времени оставались незаметными… пока что все шло так, как и хотела многотысячная собачья стая. Люди, не желая рисковать своей единственной шкурой и понимая, что от властей в таком щекотливом вопросе толку немного, быстро пошли на попятную и приняли все то, что им навязали собаки. И все было бы прекрасно, если бы не одно но…

Когда дог осознал это самое но, то испытал просто шок – такого поворота не ожидал даже он. Даже он со своей подаренной свыше способностью читать желания и мысли людей не мог представить, куда эти мысли могут их завести.

Пока люди сидели каждый в своем дому и боролись с горем по одиночке, они были не опасны, но теперь сигналы тревоги поступали все более явственные. Народ прекратил бессмысленную беготню по магам и гипнотизерам и стал группироваться вокруг вполне ничтожной, по всем параметрам, личности. Но эта ничтожная личность могла говорить то, что ей приготовили более умные люди, была обаятельной и известной. Больше ничего и не требовалось.

Пес понимал, что стадо – как и стая – без вожака опасности не представляет, но вожак уже появился. Теперь надо было готовиться к самому худшему. Именно поэтому у Опухшего постепенно уходила с лица лишняя влага и оно постепенно приобретало черты, данные ему от рождения.

Расстрига, в начале плена более похожий на скелет, чем на человека, распрямил свою чахоточную грудь и приобрел в движениях скупость скрытой силы, Лепила все чаще смотрел на окружающие их застывшие взрывы и тяжелые каскады деревьев и глубоко вдыхал с блаженной улыбкой на лице.

Даже Умник стал менее злобно относиться к собакам и находить в них черты, способные сделать честь любому человеку.

Пестрому догу было о чем беспокоиться – за короткий срок ему надо было поднять боеспособность гигантской стаи до небывалого, даже невероятного уровня. При этом провести некоторую сошлифовку характеров – укротить, например, неистребимое стремление бойцовых рвать в клочья любую попадающую на клыки плоть или страсть пастушьих пород к охране огромной территории и неистребимое стремление главенствовать над всеми и вся.

Путем невероятного напряжения воли догу удавалось справиться с этими проблемами и даже вложить в сознание запрет на серьезное увечье людей – но вот с дворнягами сразу возникли проблемы. Эти жизнестойкие и жизнерадостные существа не могли преодолеть в себе врожденного страха перед человеком и могли решиться разве что на отважное облаивание фигуранта. Меж тем собак должна была уметь за себя постоять, даже стоя в одиночестве перед жаждущей крови толпой. Фигуранты сбивались с ног, одежда их чернела от пота, у дога закатывались глаза от перенапряжения воли – и все было тщетно.

Прибывающие в Лосиный остров стаи приходилось переформировывать по принципу возрастающей агрессивности – и это требовало труда. Выяснилось, что собаки в большинстве своем не умеют кусаться и являются страшными только с виду. В итоге на семь – восемь собак стаи приходилось в лучшем случае два бойца. Остальные могли лишь крутиться вокруг человека лающим и визжащим хороводом и иногда мужественно хватать за штаны.

Даже фигуранты смеялись над такими вояками – мужики, как уже говорилось, изменились внешне и внутренне и стали уважать своих партнеров по спаррингам. Если последних было за что уважать.

Вечерами у костра, разминая синяки на руках и ногах и набив животы различными мясными деликатесами, все четверо делились своими впечатлениями и прошедшем дне и сравнивали приемы.

Умник был, как всегда, на высоте – он единственный из всей команды внушал собакам такое опасение, что иной раз они опасались даже выйти на круг, где хмурил брови рыжий громила. Он был непредсказуем и ничего не боялся. Он мог схватить собаку за шиворот и, раскрутив, швырнуть об белеющий в отдалении ствол, могу ударить страшным кулаком по голове, мог, пропустив собаку мимо и схватив ее за скакательный сустав, с хрустом его сломать. Он мог все – Собачница, которая тихо его ненавидела, норовила именно ему подсунуть самых опасных собак, надеясь, что, быть может в этот то раз какой-нибудь бульмастиф отправит его в вынужденный отпуск. Пока не срастутся кости. Но Умник уворачивался, встречал летящего пса сокрушительным ударом ноги, хватал пятерней за мочку носа, выкручивал уши и оставался непобедимым. У него и покусов то почти не было – в отличие от Опухшего, например, или Расстриги, который каждый день прикладывал подорожник к новым дыркам.

В этот день был в лесу какой-то на редкость умиротворенный вечер – деревья словно купались в тихом золотом воздухе, в ветвях звенело птичье многоголосье, пахло сырой землей, корой, грибами. Лица мужчин приобрели бронзовый оттенок – а рыжий Умник просто стал сиять алым цветом.

Никто не стал отпускать шуточки, когда Расстрига встал на колени и обратил задумчивое лицо к небу, никто не стал клевать Опухшего, который, морщась и шепча ругательства, прикрывал свежую рану лесным мхом сфагнумом. Умник, который по праву первого схватил самый большой окорок, оставив остальным осклизлые сосиски (и такое бывало, продукты при доставке иногда портились) вдруг задумался, потом разделил ароматное мясо на равные части.

– Эй, Расстрига – пробасил он, растягиваясь во всеь рост на охапке пружинистых веток – молись, не спеши, мясо тебе останется.

Потом он повернулся к Опухшему и вдруг спросил.

– Слышь, а тебя как зовут?

Опухший, который оказался молодым парнем с добродушным лицом, помолчал в растерянности, потом сказал.

– Димой звали…. Расстрига!

Окликнул он. Но Расстрига, погруженный в молитву, не отозвался. Окрикнуть второй раз Диме помешал Умник.

– Не мешай, пусть молиться. Глядишь, и замолит за нас все наши грехи.

– Это как? – не понял Дима.

– Сядь покак – вдруг вставил Леонтович. Он лежал, повернувшись спиной к костру, на такой же охапке веток – других удобств на стоянке не было. Умник с презрением покосился на психиатра, потом постарался объяснить.

– Мы, допустим, грязные, он чистый. Я имею в виду духовно. А я так еще грязнее скоро буду. А он еще чище. Так вот сам посуди – к кому ты бы, например, прислушался – к вору или к честному человеку?

– Ну, к честному… – не очень уверенно ответил Дима.

– Ну вот – продолжил Умник, довольный, что смог все так легко объяснить – так вот перед богом мы воры, а он честный. Его и послушают.

– Чушь говоришь – опять сказала спина Леонтовича – перед богом он себя дискредитировал. Ты не забывай, кто он такой. Он Расстрига. То есть его отлучили от сана. И пусть радуется, что его просто не пришили. Такое с расстригами частенько случается.

– Почему? – спросил Дима. Оказалось, что он ничего не видел в мире, кроме двух пограничных состояний – опьянения и похмелья – теперь удивлялся, как ребенок и даже не пытался это скрыть.

– Потому что – высокомерно ответил Леонтович – он несет в мире ересь, а ересь должна наказываться.

Расстрига тем временем подошел к костру и стал жевать кусок, даже не заметив, что ест. Потом поднял глаза на Леонтовича и сказал.

– Христос сказал – труднее войти верблюду сквозь игольное ушко, нежели богатому в царство небесное. Церковь сейчас богаче любого олигарха. Христос сказал – я там, где соберутся трое в имя мое…мои братья священники говорят, что не ходящий в храм грешен. Христос сказал – имей вы веру с горчичное зерно, и вы могли бы двигать горы. Мои братья попы говорят – если ты можешь двигать горы, то ты колдун. Христос принес последнюю кровавую жертву в мире, символически показав кончину языческих обрядов… понимаете? Если вам так нужны обряды, то ешьте мою плоть и кровь и поймите, как это неправильно!! Мои братья попы кормят людей человеческим мясом и поят человеческой кровью уже две тысячи лет. Христос уходил в пустыню, подальше от людей – только там можно найти просветление. Но мои братья священники отворачивают людей от природы, поддерживая их в высокомерии и гордыне и отчего то не говорят, что уничтожение наших братьев по планете, которые тоже являются детьми бога, есть такой же грех, как и убийство человека. В городе бога нет.

Расстрига говорил это со спокойной грустью, не вызывая и не обличая – но Леонтович сел, уставился на него в изумлении и несколько раз порывался перебить. Только вот слов не мог найти от возмущения.

– Ты… ты… ты сволочь!! – наконец высказался он. – ты основы пытаешься пошатнуть. Ты язычник.

Расстрига вдруг улыбнулся – щербато и озорно.

– Размечтался!! Основы я подрываю. У меня то и ученика ни одного нет. Неужели ты думаешь, что я против такой махины смогу пойти? Да меня в порошок сотрут. А что касается язычества… а чем оно, собственно говоря, плохо – в разумных пределах. Никто же не заставляет человеческие жертвы приносить. Оно должно было уступить место единобожию, когда вопрос жизни или смерти человека заключался в другом – и чтобы выжить, он должен был запереться в города и оградить себя от природы. Теперь он обязан повернуть время вспять и, сохранив лучшее в христианстве, понять, что без окружающей его живой природы его ждет весьма неприятная смерть. Что тут страшного?

– Ну что это такое? Нет, ну что это такое? Как можно говорить такие слова после двух тысяч лет христианства?

Заволновался, задергался Лепила, который, при всей неприглядности своих занятий регулярно посещал церковь и ставил свечи. Расстрига только пожал плечами.

– Вот за то меня официальная церковь и не принимает. И я говорю ей спасибо – прямо как ты посоветовал – за то, что меня еще не зарубили…

– Ну, народ – заржал вдруг Умник – нет, ну эту страну никакие собаки не одолеют. Нет, ну вы только представьте – сидят в лесу плененные собаками люди и важно рассуждают ни о чем-нибудь, а о русской православной церкви. Да уж, нечего тут сказать…

– А про что еще мы должны говорить? – удивился Дима. Впрочем, перед ним проблема выбора не стояла – он мог говорить только о том, сколько кто выпил, какие безобразия при это устроил и как страдал от похмелья. Ну, еще иногда хвалились своими любовными успехами – но поскольку сам приятный процесс проходил опять же в алкогольном тумане, то милые сердцу подробности приходилось изобретать и расцвечивать.

– Не знаю я, не знаю. Но сидеть и рассуждать об ошибках церковных – это просто идиотизм. Думали бы лучше, как отсюда выбраться, как этих проклятых собак обмануть.

Расстрига больше участия в разговоре не принимал, он достал из каких то тайных карманов своей рясы миниатюрный молитвенник и углубился в чтение, беззвучно шевеля губами.

– А зачем мне куда-то убираться? – вдруг спросил Дима и поверг Умника в состояние шока – что я там не видел? Только водку жрал с такими же изгоями, как я, и больше ничего. Мне кто-нибудь хоть одно хорошее слово сказал? Хоть кто-то? Только и слышал со всех сторон – алкащ да пропойца. И никому я там не был нужен.

– А здесь ты кто? – вдруг наливаясь злобой, спросил Умник – что ты из себя стал здесь-то представлять?

В глазах Димы вдруг зажглись лукавые искорки.

– Здесь я кто? Переспросил он и, помолчав, выдал – Здесь я человек среди собак. А там – пес среди людей. Есть разница?

Умник не знал, что возразить. Потом попробовал зайти с другого конца.

– Тебе нравиться спать здесь, возле огня? Тебе нравиться смотреть на паршивые звезды, а не в прекрасный телевизор? Тебе не хочется забуриться в какой-нибудь бар с великолепной шлюхой и ловить не себе завистливые взгляды тех неудачников, с кем она не пошла?

– Потому что денег не хватило – Засмеялся Дима. Странно, но с каждой минутой спора он чувствовал себя все более и более уверенно – нет, такая мне не нужна. И вообще – все эти девки на редкость скучны.

– Ты их много знал? – удивился Умник.

– Неа, вообще не знал… – Дима засмеялся – но если их хотят все одновременно, то что это значит? Это значит, что роскошные шлюхи идут по конвейеру, от одного к другому. Либо от более бедного к более богатому, либо от богатого к молодому и красивому. Все эти идиоты делают то, что она захочет – а другие шлюхи смотрят на ее успех, думают, что секрет ее успеха не только во внешности, но еще и в желаниях, и делают то же самое, что эта удачливая шлюха. Так я думаю. Вот и получаются они стандартные, как кока – кола.

Умник очень обиделся за роскошных шлюх. Для него они были всегда недосягаемой мечтой, как океанская яхта, а тут вдруг появляется какой-то алкаш, еще не совсем вылечившийся, и начинает их позорить.

– А твои то-то – сказал он, стараясь намеренно побольнее обидеть – тоже шлюхи, только подзаборные. И покупают из не папики, как шлюх роскошных, а всякий сброд, вроде тебя.

Улыбка у Димы стала несколько растерянной, но он пока держался, хотя в недавнем прошлом и за меньшую грубость мог полезть с кулаками.

– Ну – промолвил он напряженным голосом. – допустим, что у них есть, по крайней мере, трагедия погубленной судьбы, одиночества. У роскошных шлюх и этого нет. Одни лишь только крысиные бега – кто быстрей прискачет к помойке и схватит объедок повкусней…

– Вот ты как, значит, заговорил – Умник сжимал кулаки и буравил Диму кабаньим взглядом. – ты, значит, умник?

– Да нет – усмехнулся Дима и сказал то, чего Умник не смог простить ему никогда – я такое же быдло, как и ты.

Через секунду все четверо барахтались в золе возле кострища, взметая серые клубы – здоровенного Умника пытался сдержать худой, но крепкий как железо Расстрига, Диму оседлал Лепила… в конце концов – Расстрига получил каменным затылком в зубы и отлетел выплевывая кровяное крошево, Лепила прост выдохся и, опустив дрожащие от перегрузки руки уселся на бревнышко. Дима и Умник сошлись один на один. С первых минут драки Умник понял, что громадный рост и пудовые кулаки на открытом пространстве вовсе не преимущество, а скорее наоборот. Понял он так же, что реакция в драке может быть важнее недюжинной силы, а умение бить по определенным точкам эффективней десятков бестолковых ударов.

Через несколько минут, согнутый в дугу от прямого попадания подметки кирзача в лодыжку, пытаясь вдохнуть сквозь стену тошнотворной боли в солнечном сплетении Умник прошипел

– Сдаюсь…

Дима отошел, спокойный и равнодушный и единственный избежавший хоть каких то следов драки. Но Умник продолжал кипеть – эта мелюзга, этот дегенерат, этот проклятый импотент, осмеливающийся идти против большинства и не любить то, что любят все – уделал его, как дворовая шпана уделывает бледного скрипача. Обводя стоянку глазами и чувствуя, как не выплеснутая ярость кровяной сеточкой обволакивает мир, Умник вскочил и рванулся в чащу, надеясь схватиться хоть с собачьим патрулем. Сидящая у костра троица проводила его неприязненными взглядам, потом Расстрига сказал.

– Господи, грех то какой… помолиться надо за обидящих нас… может, отведет господь всемилостивый злобу сатанинскую от него.

А Умник ломился сквозь чащу с таким треском, с каким мог бы ломиться раненый кабан – и каждую секунду ждал броска на спину тяжелого тела и был готов к этому. Но ничего не происходило… Умник, вздымая кузнечными мехами ребра, все таки не останавливался – выход из леса был запрещен, он это знал, и рано или рассвирепевшие неповиновением волкодавы его остановят и вонзят клыки в измученную плоть…

Ветки хлестали по его лицу, ноги скользили и подворачивались на бугристых корнях, воздух, рвущийся в прокуренных легких, не давал кислорода, мир вокруг уже качался и плавал в полуобморочном тумане…

Вдруг лес расступился и Умник буквально выпал к ровной решетке железного забора – а за ним тянулся другой, из бетонных плит, унылый и серый… Еще не веря своему счастью, пробуксовывая подошвами по мягкой земле, рванулся Умник к видному проходу, боясь, что в последний момент его настигнут таки кавказцы. Решился осмотреться и отдышаться он только тогда, когда в лицо ему рыкнула смрадным облаком первая машина и собаки, патрулирующие улицы, не обратили не него никакого внимания.

Умник рванул к себе домой – он нутром чувствовал, что это свое приключение или плен (пойди разбери) он сможет использовать с максимальной выгодой.

Глава 4

Скажи Борису Глебову кто нибудь всего год назад, что он будет благословлять взбунтовавшихся собак ежедневно, то рассмеялся бы Борис в лицо такому фантазеру. Он был уверен в своем будущем, в своей карьере, которая шла вверх подобно горной асфальтовой дороге, и был уверен в себе. Он знал, что никогда не будет опаздывать, подобно его друзьям из Литературного института, не будет жрать ханку в три горла накануне важной встречи, не будет являться к начальству с вызовом в глазах и нечищеными ногтями. Не будет работать с прохладцей и при этом ставить собственное мнение выше других…. Нет, он смотрел в глаза начальникам, как оголодавшая на морозе кошка, он всегда был обязателен, отутюжен и поглажен, он никогда не высовывался вперед – так что любой обличенный властью бездарь рядом с ним казался гением.

И вот, на взлете он оказался сбит чьей-то безжалостной рукой – но кто бы мог подумать, что именно это его падение станет ступенькой для нового, еще более головокружительного взлета!!

После встречи на Тверской прошло меньше месяца – и Борис, все еще не веря своему счастью, не мог не нарадоваться на судьбу. Подружка Таня, та, что так вероломно покинула его после позорного провала, вернулась воплощенной любовью, нежностью и терпением, неведомые благодетели положили ему такой оклад, какой и не снился на телевидении. При этом единственное, что оставалось ему делать – это надувать щеки, как Киса Воробьянинов, и важно смотреть по сторонам.

Он учил наизусть речи, которые готовил ему длинноволосый Евгеха – учил не просто так, а вызубривал, вдалбливал в себя каждую букву, сливался с ними в одно целое и скоро мог чесать языком без остановки. целые стопки выданных ему листков он проговаривал, как свои.

А Танечка сидела между монитором компьютера и телефоном, собирала информацию – изящно изогнутая спинка, аккуратненький задок, потупленные ресницы и порхающие по клавиатуре пальцы. Иногда Боря, просто очумев от такого чуда, подходил и нежно обнимал ее сзади за груди – Танечка с готовностью вспыхивала и сладострастно изгибалась.

Слоноподобная Анжелика сдержала свое слово – они сняли офис в центре, прямо напротив той самой кофейни, стекла которой потрясала пудовым кулаком вдохновительница и организатор ОПС – общества пострадавших от собак.

Офис появился, как только понадобилось проводить собрания членов общества, собирать взносы, вербовать людей на митинги. Квартира Бори Глебова, хоть и обставленная на зависть любому московскому снобу, для таких глобальных целей не подходила.

Офис был оформлен по последнему слову политической жизни – на стенах красовались плакаты, глядя на которые было страшно выходить на улицу. Свирепо оскаленные пасти жутких тварей с выпирающим ребрами и облезшими шкурами, ярко изображенные блохи, глисты и всевозможные болезни – гнойные язвы, расчесы, клещи и прочее. Был один плакат, на который смотреть не мог даже привыкший к своему офису Борис Глебов. На нам мерзкие, лопающиеся от жира собаки распинали маленькую худую девочку, держа ее за руки слюнявыми пастями. И надпись из кровоточащих букв гласила – «такого будущего ты хочешь своим детям?»

Стопками лежали листвки и брошюры, в которых слуги борзого пера не щадили красок, уверяя еще не прозревших обывателей в том, что все городские беды происходят исключительно от засилья этих мерзких существ. Борис Глебов блаженствовал – он наконец то смог себя почувствовать в эпицентре бурлящей жизни, в том числе и богемной. В определенных кругах стало модно быть членом партии ОПС – и когда ему, как лидеру, протягивала жеманную ручку какая – нибудь модно – сиплая певица, он был на седьмом небе от счастья. Как ни странно, но в общество пострадавших от собак потянулись даже люди, а недавнем прошлом собак имевшие и любившие. И если бы кто знал, как эта любовь выражалась, то, наверное, удивление сразу бы прошло. Одна дама так любила свою собаку, догиню, что даже в плюсовую температуру водила ее в ватной куртке. Она так любила свою собаку, что не отпускала ее с поводка – а вдруг убежит и пообщается со страшными дворнягами? Чтобы собак не подцепила какую-нибудь заразную болезнь, ей не дозволялось нюхать землю, а уж метки, расцвеченные зимой всеми оттенками мочи, и тем более. Логика у женщины была железная – мы же не нюхаем друг другу задницы, почему же собаки должны?

Когда в один прекрасный день собака, страшно щелкая зубами, пошла на кормилицу и располосовала ей кожаное пальто, то с заботливой тетей случился обморок. И вот теперь она, до смерти обиженная на всех собак мира, возглавляла в ОПС отдел нарушения прав человека. Именно к ней стекались возмутительные факты ограблений продуктовых сумок среди бела дня.

Второй отдел ОПС назывался несколько странно – за свободу распоряжения собственной жизнью. Но он был самый большой и значимый, поскольку именно в него поступали жалобы и проклятия тех бедолаг, которые себе не беду попадали в окружение собачьих глаз.

Сначала количество пострадавших исчислялось десятками, потом сотнями, потом тысячами. Только из этого отдела Анжелика требовала ежедневные сводки и читала их, хмурясь.

Третий отдел назывался поэтично – БЗП, что значило борьба с засильем псов. Но при всей серьезности аббревиатуры он, увы, бездействовал. Сидящие там испитые мужички, хоть и назывались эмиссарами по зачистке улиц, на эти самые улицы даже выходить боялись. Было всем известно, что теряет человек, попавший в песье кольцо – а пьянство возвышало их над страдающей и трезвой толпой. Мужички ничего не делали, только ежедневно сосали ханку и спали в обнимку с орудьями для лова собак, но Анжелика ими дорожила. Каждому приходящему в общество показывались родные деградировавшие физиономии и делался прозрачный намек, что не зря партия берет взносы. Они ведь тоже когда-то не пили…

Если бы не было эти мужичков, то высшие силы давно бы прикрыли ОПС за ненадобностью. Все дело в том, что она никакого толка не приносила – кроме, пожалуй, морального удовлетворения. Пострадавшие от собак люди собирались по средам и пятницам, с омерзением пили чай, и рассказывали всякие смешные истории из своего алкогольного прошлого. Становилось легче дышать…

При этом собаки, как и раньше, были неуправляемы. Они исчезали во дворах прежде, чем вооруженные человек успевал прицелиться. Они брали мзду с магазинов, мясокомбинатов – но при этом, как стало скоро ясно, любой обнищавший пенсионер мог подойти к куче истекающих запахом мясных продуктов и выбрать себе пару килограмм чего повкуснее. При этом старики и старухи, у которых были богатые дети, к такой халяве не допускались. Точно так же не удавались попытки реквизировать награбленное – смелые, но безоружные люди были быстро отправлены к хирургам для штопки.

За минуты перед приездом вооруженных людей шустрые дворняги, набив полные пасти снеди, исчезали, как дым в небесах. В общем – все шло по старому. Никто уже не удивлялся и, в принципе, никого такое странное иго уже не возмущало. Только некоторые одинокие престарелые женщины грустили вечерами, вспоминая своих Бобиков, Чап и Жучек, но утешали себя мыслью что на воле им, должно быть, лучше. Впрочем – когда человечество уже приняло то, что было навязано собаками, некоторые из представителей гладкошерстных пород вернулись к хозяевам в тепло. Но вернулись уже не те животные, что ушли – теперь за их спинами был опыт вольной жизни и умение читать мысли хозяев. Получалось, что домой пришли не игрушки для человеческих комплексов и пропадающего втуне родительского инстинкта, а равноправные члены семьи. Большинство семей, как ни странно, к такому повороту не было готово – и ненужные собаки были опять выброшены за борт.

Власть, которую собаки с сытных и теплых мест не теснили, предпочитала не замечать четвероного конвоя у входов в магазины. В конце концов, это дело лично каждого – давать собакам еду или не давать!!

Вот на таком фоне всеобщего благодушия и зародилась, чтобы встряхнуть город во второй раз, партия ОПС.

Они должны были найти друг друга – Умник и партия Бориса. Партия просто пропала бы без человека, обладающего таким талантом, как Умник, Умник бы откровенно бы спился, не найдя выхода своим силам. На помощь властей он уже не рассчитывал, хорошо помня встречу, которую ему устроили в мэрии.

Он бы действительно спился – живя в собачьем плену месяц, он, как ни странно, не подвергся тому воздействию, что собрало вместе членов ОПС. То есть – он мог хлестать водку литрами, орать, бузить, скандалить, выглядеть скотом, терять рассудок и память, потенцию и чувство юмора, будущее и прошлое…. То есть – он, счастливец, обладал тем, чего так не хватало страдающей толпе.

Он собак стал уважать – но при этом не перестал ненавидеть. Хотя такой ненависти, как раньше, когда он просто наслаждался, видя агонию сбитой автомобилем дворняги, уже не было. Скорее он боялся потерять эту ненависть и выяснить, что вся прошедшая жизнь была посвящена пустоте и растрачена на пустоту. И в историю он не сможет зайти даже с черного входа….

Когда Умник отмыл месячную грязь, когда он выпил столько, сколько принял отвыкший от спиртного организм, то вдруг почувствовал жажду деятельности. Это чувство было для него внове – он хорошо помнил лишь стремление к магазину поутру и мертвую апатию похмелья. Но что бы вот так, хотеть куда то идти и что то делать? Да, это было незнакомо. Но, решив не тратить такую редкость по мелочам, Умник быстро оделся и выскочил не улицу, еще не зная, куда кривая его выведет.

Он не задумывался ни над чем – ни когда покупал газету, ни когда с тупым интересом читал объявления, ни когда предчувствие кольнуло его иглой под ложечку.

Даже когда входил в дверь с табличкой «Общество пострадавших от собак», еще не знал, что будет говорить и кому.

Как и положено уважающему себя обществу, у входа Умника встретили два амбала в камуфляже – пятнистая одежда делала их фигуры еще более громоздкими. Они посмотрели на Умника оценивающим взглядом, потом спросили.

– Извините, уважаемый, вы тоже пострадали от собак?

– Я? – поразился Умник такой постановке вопроса – да нет, в общем, они меня просто два месяца в плену держали вместе с двумя другими чудиками…

– Если вы не пострадали от собак, так что же вы здесь делаете?

Умник тяжело посмотрел на удивительных вежливых амбалов и ответил.

– Я – спаситель. Я готов предоставить свои знания для того, чтобы избавить человечество от этой напасти.

Охрана переглянулась. Приказ был ясен – никаких безумцев в помещениях ОПС быть не должно… ну, разве что белогорячечные. Но от пота белогорячечных должно пахнуть грязными носками. От этого пахнет дешевым одеколоном и мятной жевательной резинкой. Да и говорит он без экзальтации, без огня в глазах, спокойно так, вроде предлагает ношеную вещь. Надо, вот и продает, сохраняя при этом остатки достоинства. Совсем не похож странный посетитель на безумца.

Амбалы переглянулись, потом один из них сказал.

– Если вы будете так любезны и подождете меня здесь, то сейчас я схожу за начальством и вы вместе с ним обсудите интересующие вас вопросы..

Приоткрыв рот, Умник посмотрел ну загородившую дверной проем спину и впервые в жизни пожалел о своей неспособности красиво и правильно говорить. Все таки иногда это бывает так полезно. Вот сейчас, например, придет большое начальство, и на каком языке он будет с ними общаться? На матерном или русским со словарем?

Меж тем второй охранник достал толстый потрепанный фолиант и углубился в чтение, уже не обращая никакого внимания на странного посетителя. Умник, поднатужившись, прочитал название и ахнул. «Проблемы написания юса большого и малого в фонетике старославянского языка.»

А амбал с рожей уголовника читал, иногда хмыкал и чесал репу, иногда, нахмурившись, проводил ногтем по строчкам – видно, не просто давалась ему проблема написания юса.

Умник не сразу смог оторваться от своего гипнотизирующего занятия – наблюдения за читающим человеком – даже когда его за плечо тронула мягкая рука охранника. И голос, ставший вдруг мелодичным, произнес.

– Это вы, мой дорогой, собрались избавлять человечество от распоясавшихся тварей?

Умник резко развернулся и уткнулся глазами во взбитую прическу необъятной дамы. Из под окаменевших в туши ресниц на него смотрели цепкие глаза пожившего человека.

– Да, действительно – сделала вывод Анжелика – действительно, на дурака он не похож. На этот раз вы, уважаемые филологи, не ошиблись. Ну, дорогой мой, пойдем ко мне. Обычно с новичками беседуем наш лидер, но поскольку он сегодня слегка не в форме, то вместо него с вами пообщаюсь я. А вы, филологи, если еще раз придете ко мне за советом или пропустите дурака…

Она выразительно посмотрела на охрану – но один так и не смог оторваться от проблем старославянского языка, второй с плоским лицом шлифовал ногти…. Она махнула рукой и отошла.

– Ну, рассказывайте. – повелела он, помещая тушу в маловатое кресло. Умник посмотрел на нее и заявил.

– А тут нечего рассказывать. Вы сначала напишите мне бумагу, что обучать людей буду только я ли те, кого я…

Умник замолчал и Анжелика спокойно подсказала.

– Делегирую.

Умник потерял дар речи и дама вынуждена была прийти ему на помощь.

– Хорошо. Допустим, я вам такую бумагу выдам. Что произойдет дальше?

– А вот вы выдайте мне свою бумагу, а потом уже поговорим.

Что-то промелькнуло в интонациях, что то совсем не понравилось Анжелике. Но спорить она не стала и быстро настучала текст.

«Обучать людей будет только …»

Тут она посмотрела вопросительно и Умник ответил.

– Умник мое погоняло.

«Умник и те, кого он делегирует.»

Поставила дату, потом нажала какую – то кнопку и из серого ящичка бесшумно выполз лист с куцыми строчками. Но Умник остался доволен. Он внимательно прочитал, даже грудь слегка выпятил от удовольствия, и заявил.

– Вот теперь никакая сучья Полянка меня в дурку не упрячет.

В глазах Анжелики лягушкой метнулся страх. Все-таки она ошиблась. Все-таки охрану надо гнать. Но делать было нечего, и она, не дрогнув ни единым мускулом, заявила.

– Ну вот, я свое обязательство выполнила, теперь выполни и ты свое.

Умник поднялся, расправил плечи и сжал кулаки.

– Теперь возьмите одного из ваших охранников, и пусть попробует убить собаку, которую мы встретим. Первую попавшуюся собаку.

Они вышли из помещения – впереди недоумевающий и недовольный охранник, которому вовсе не хотелось убивать кого-бы то ни было. Потом четко шагающий Умник и наконец позади колыхалась изо всех сил и задыхалась сама Анжелика.

Собака встретилась довольно скорого – жилистый и нервный доберман сидел недалеко от магазина. Видимо, в сам магазин в этот момент вошли вооруженные стражи порядка.

Охранник, вынужденный повиноваться приказам начальницы, пошел на него, как на амбразуру – но, естественно, доберман не дал ему даже приблизиться. Он отскочил на безопасное расстояние, едва охранник приблизился, вздернул насмешкой губу и опять уставился на магазин. Некоторое время такая игра продолжалась, потом доберману, истеричному по натуре, это надоело, на пол секунды он оказался сзади, сделал выпад – и охранник, матерясь и хромая, пошел к насмешливому Умнику и недовольной Анжелике.

– Ну что, довольны? – просил охранник, демонстрируя кровоточащие дыры на голени – ну а теперь…

– А теперь я – усмехнулся Умник и спокойно пошел к магазину. Доберман покосился на него настороженно, но продолжал сидеть – и так сидел до тех пор, пока ботинок Умника не вмял ему осколки ребер в сердце.

– Сильно – оценила Анжелика, глядя на бьющуюся и агонии собаку – Но, видимо, это случайность?

Впрочем, что это не случайность, она поняла в течение часа – то, чего не мог сделать ни второй охранник, ни вызванные добровольцы из числа пострадавших от собак, то легко получалось у Умника.

Самое забавное, что Умник неожиданно оправдал сове прозвище. Смехотворную бумагу он спрятал куда-то в недра своих карманов, но при этом потребовал зачисления в штат с окладом и процентами за работу, ежемесячные пенсионные отчисления, оплачиваемый больничный лист и прочее. Анжелика кивала головой, как китайский болванчик – она понимала, что такого человека упускать нельзя. Отойдя в сторонку, она взялась за мобильный – и через четверть часа улица возле помещения была запружена иномарками, как бы соревнующимися между собой в дороговизне, и суровыми качками в черных костюмах и очках. Умник, слегка обалдевший от такого внимания к своей персоне, оказался в кругу лиц, лично здоровающихся с президентом – и тут же пожаловался на Полянку.

Тут же некто взял телефон и недовольно сказал.

– Ну ты что, Серега? Когда тебе надо втихомолку собак мочить, мы идем тебе навстречу, мы оплачиваем всю эту падаль. А вот когда к тебе приходят люди с деловыми предложениями, ты их гонишь. Оторвался ты от народа, Серега… конечно, подойдет. Он говорит, что это дело государственной важности. Ну и у нас ведь тоже дело государственной важности, верно? Сколько ежедневно казна недополучает? Ты знаешь? Вот-вот… придет к тебе человечек, называется… – тут некто скосил глаза и, расслышав, заявил – в общем, погоняло его Умник. Короче, свой пацан. Так что ты его прими по-человечески. Не дай парню пропасть. Он, короче, у нас тоже работает, но ты его не обижай.

Потом некто повернулся к оторопевшему Умнику.

– Ну вот и все. Надо было тебе сразу ко мне обращаться. Большой лес, говоришь?

Некто задумался – на окраины Лосиного острова он сам не раз и не два сваливал, при необходимости, трупы. Но вот о размерах парка он имел самые смутные понятия. Впрочем, как и о многом другом.

– Ну ничего. Если этот лесок с нами базарить не станет, то с ним бензопилы поговорят. Ты так Полянке и скажи. И пусть не городит, что у города денег нет. У города нет – так у нас найдутся. Верно? – обвел глазами некто сидящих за столом, и денежные тузы дружно закивали.

Умник не стал откладывать разговор с мэром в долгий ящик – уж больно хотелось посмотреть на сконфуженную физиономию большого начальства. Ведь помнит, наверняка помнить, паразит, как не хотел он пускать спасителя к себе не аудиенцию, помнит и, наверное, стыдится….

На сей раз Умник вошел в гулкий холл, по-солдатски печатая шаг. Попробуй только, гад, останови – мстительно думал при этом Умник. Но времена, видимо, настали другие – никто его останавливать и не пытался. Скучающий мент критически осмотрел его с ног до головы, потом провел пальцем по списку, хмыкнул на запись и показал ладонью вглубь.

Да и с Полянкой все вышло не так, как надеялся Умник. Энергичный, хоть и уставший человек конечно же, даже не узнал бедолагу и указал ему на кресло.

Умник сел и по-американски закинул ногу на ногу, демонстрируя комья грязи на подошве. Полянка поморщился, но ничего не сказал. Не зря он был мэром. Спасибо, что эта уголовная морда башмаки на деловые бумаги не плюхнул.

– Ну что у вас там? – спросил Полянка, поглядывая с неприязнью на гостя. Он бы выгнал его в шею, но теми, кто его прислал, спорить не приходилось. В этот момент взгляд Умника упал на огромную карту Москвы на стене. Рассмотрев огромный зеленый кусок на востоке, он подскочил к карте и, тыча в нее пальцем, закричал.

– Вот оно, змеиное гнездо! Вот откуда все наши беды!! Вот что извести под корень надо!!

Полянка скривился уже не скрывая своего раздражения. Спиртовые короли надоели уже сами про себе, да еще стали присылать сумасшедших и идиотскими просьбами.

– Нельзя. Это историческое наследие, возраст массива более семи веков, он помнит и Петра, и Катерину, и кто только в нем не бывал. Это Национальный парк, понимает? Это биосферный заповедник в черте Москвы. Это уникальный уголок. Легкие города. Без него нам всем бы давно уже пришел бы конец.

Умник, который с высоты своего двухметрового роста косился на Полянку, как на ребенка, презрительно сказал.

– Лес, лес… что вы заладили. Это комары и клещи, змеи и собаки. Он вообще человеку враждебен. Я вам скажу – там находиться мозговой центр всех этих дурацких событий.

Полянка насторожился, но, как человек осторожный, переспросил.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду – понизив голос до рокота, ответил Умник – что все, что происходит сейчас с собаками, весь это разбой и беспредел кор… код… куд..

Умник замолчал, Полянка его не перебивал – тишине представлялось, как с натугой скрипят мозги гостя.

– Координирют – наконец с гордыми усилием выдавил из себя Умник и мэр чуть было издевательски не зааплодировал. Умник же, ничего не замечая, продолжал.

– Так вот, действия всех этих сволочей координируются именно оттуда. Так у них мозговой центр.

– И что потребуется? – спросил Полянка.

Плечищи Умника поднялись в растерянности.

– Ничего. Просто прислать туда людей с автоматами и перестрелять на хер всех этих собак, а большого Витькиного пестрого дога – в первую очередь. У него связь с этими.

– С кем? – насторожился Полянка. Но Умник, правильно оценив нехорошее любопытство начальства, ничего не ответил. И только через продолжительную паузу пояснил.

– Там есть одна безумная, ее с Потешки вместе с нами украли собаки, так вот она утверждает, что все эти действия координируются из космоса. Я то ничего не говорю…

– Позвольте, уважаемый – Полянка сел за стол, поближе к аварийной кнопке. – а вы то там как оказались?

Для Умника настал момент истины. Он сказал негромко, раздельно и весомо, при это глядя прямо в глаза начальству.

– А потому, что меня забрали прямо из вашего коридора, когда я шел и хоте вам много чего интересного рассказать.

Полянка нисколько не смутился.

– Вы же понимаете, сколько действительно сумасшедших появилось после начала всей этой возни с собаками. На меня тут и с ножами кидались, и задушить хотели. Не надо меня выставлять виновником всего этого..

– Кстати – спросил он помолчав – а каким боком вы относитесь к нашим самогонщикам?

– К кому? – оторопел Умник

– Какой вы наивный. – Полянка прост умилился – вы думаете, что все просто так происходит? Вы же пришли в партию ОПС?

– Ну да.

– Да ну? А не кажется ли вам, что просто так партия существовать не может? Для этого надо кое-что еще.

Тут Полянка осекся. С какой стати он распинается перед этим человеком с рожей потомственного пролетария? Прошло время, когда пролетариат называли передовым классом. Теперь все наоборот.

– Хорошо – сказал Полянка, словно хозяин фабрики, который выслушивает пришедшего жалобщика, заведомо зная, что ничего предпринимать не будет – что там вы делали, в этом лесу?

Ответ Умника заставил Полянку насторожиться.

– Что, действительно, на вас учат собак кусаться? Ну для этого надо ведь какого-нибудь инструктора найти?

– Ничего не надо. Они сами все знают, недаром же их сверху контролируют… так говорит сумасшедшая.

Полянка прошелся по кабинету на несколько минут смотрел на зеленый треугольник, уходящий за кольцевую дорогу и сливающийся со знаменитой Мещерой.

– Сверху… сверху… кто-то там, наверху, конечно, есть… перед кем ответ держать… ладно. Значит, скоро час пробьет… сначала они у нас просто харчи отбирали. На насилие насилием они, видишь ли, не отвечали. Потом, судя по сводкам, они стали покусывать людей. Иногда, в виде профилактики. А нынче они разучивают приемы… кстати. Если у вас такой опыт борьбы с собаками, то, может, вы и возглавите?

– Я уже возглавил – гордо ответил Умник. И Полянка засмеялся.

– В ОПС то? Да ну, это все мелочь. Я думаю, что надо организовать все масштабнее. Создадим курсы, объявим набор…

– Да не в наборе дело!! – без всякого уважения перебил начальство Умник. – если не пристрелить пестрого Витькиного дога и всю его свору – там кавказцы и гончие – то все ваши усилия ничего не дадут. Знаете, может быть – из дробовика по слону? А из пушки по воробьям. Это пословицы такие.

Полянка покосился на него. Все-таки у человека слегка помутился разум после лесного плена. Умник же, ничего не замечая, продолжал с жаром праведного гнева.

– Это надо сделать сразу. А потом – вырубить этот лес к чертовой матери!! Ну что это такое!!

– Лес рубить нельзя – твердо сказал Полянка – лес мы рубить не будем ни в коем случае. А вот отстрелять собак, как ты говоришь, мозговой центр, это, пожалуй, надо сделать. Сегодня же пошлю туда бригаду.

– Не получиться – высокомерно усмехнулся Умник – Ничего не получиться. Людям туда вход закрыт.

– Почему это? – взвился Полянка. Ему сразу представились братки, которые берут мзду за возможность прогуливаться по лесу.

– Потому что люди стали леса бояться. Там мусор сам на дороги выползает. Там зверья развелось столько, сколько ни в одном заповеднике нету. Там вообще что-то необъяснимое творится. Вы лучше сами поезжайте и сами посмотрите.

– Ладно, ладно – Полянка был уверен, что все это глупые сплетни и тратить время на подобные пустяки он не собирался – я сам знаю что мне делать и когда…

Умник обиделся.

– Вот вы со мной разговариваете, а еще недавно в психушку меня упрятали…

Он замолчал, рассматривая непроницаемое лицо Полянки, потом миролюбиво сказал.

– Вы хоть телевизор посмотрите… не те передачи, где дураки вашим голосами говорят, а те, которые про всякие странные явления рассказывают. Там про Лосиный остров много всего плетут. И ведь все правда, все правда.

Полянка молча стал разбирать бумаги и Умник совершил один из своих сумасшедших и смелых поступков – он сам подошел к плоскому телевизору, висящему на стене, и наугад ткнул кнопку.

– Проблема Лосиного острова продолжает оставаться актуальной – заговорила техника милым женским голосом – непонятно, почему правительство Москвы до сих пор не уделило внимания тем непонятным явлениям, которые лишили жителей города любимого места отдыха и релаксации..

Глаза Полянки выкатились так, что едва не повисли на нервах – он готов был запретить все вещание уже давно, когда неизвестный пародист стал смущать умы его голосом. (Кстати, пародиста так и не нашли. Следователи, пытавшиеся пришить перепуганным дикторам хулиганство и организацию беспорядков, вдруг стали сами говорить голосам Полянки и ничего потом из этого не помнить. Появилась опасность, что таким же голосом может заговорить и судья во время работы – и уже открытые дела закрыли за неимением улик. Остальные спустили на тормозах)

Теперь этот гнусный ящик обвиняет его в бездействии!! Полянка, не любивший оставаться в дураках, косо посмотрел на посетителя и сказал.

– Нечего тебе в моем кабинете хозяйничать, нечего. Поедешь со мной. Тем более ты там все закоулки знаешь.

Умник окрылсился было на такое предложение – не очень то хотелось встречаться с тремя волкодавами, совершенно не хотелось вновь испытывать гипнотическое действие их желтоватых глаз, но с начальством спорить не приходилось.

Полянка отдавал какие-то приказания по телефону, внушал кому то, что обычные плевательные трубки ловцов собак в данной ситуации непригодны и требовал вооружить ловцов по полной программе. Собеседник в трубке, похоже, не соглашался с большим начальством, о чем то убеждал его – и в итоге Полянка, налившись гневом, так заорал, что задремавший было Умник подскочил.

– Тебе, мать твою, сказано – СВД, значит СВД. Более ничего даже слышать не хочу…

Потом брякнул трубку на рычажки и уставился налитыми невидящими глазами на Умника.

– Вот если так будешь с начальством разговаривать, то никогда не видать тебе никакой карьеры на фиг. А ты ведь так и разговариваешь?

Умник помрачнел. Именно так и обращался он со своим начальством, именно поэтому он ни на одной работе долго не задерживался. Уж больно приятно было почувствовать бессилие человека, обличенного властью и уже поэтому являющимся чем-то более высоким, более умным, чем остальные. Очевидно, Умник и к начальству чувствовал разновидность все той же ненависти к умникам…испытав это необъяснимое прозрение, Умник вдруг почувствовал робость и досаду. Что ж это, получается, что справедливый классовый гнев помешает ему построить свое, отдельно взятое маленькое счастье? Умник аж передернулся и быстро сказал, заметив, что Полянка наблюдает за ним с искренним интересом.

– Нет. Мне со школьных лет внушили, что начальство надо уважать. А потом я на собственном опыте понял, что уважать действительно надо.

Умник, охваченный неожиданным красноречием, хотел было развить эту тему, но Полянка коротким сильным жестом указал ему на дверь.

Они ехали, ничуть не отличаясь от множества внедорожников на московских улицах – демократичный мэр всего лишь два раза включил сирену и проблесковый маячок, расчищая дорогу в пробках. Даже следующие за ним микроавтобус, набитый вооруженными людьми в камуфляже, если разобраться, не являлся чем то из ряда вон выходящим. Ну едут на разборки братки, что тут такого? Ничего необычного нет. Ничего страшного. Жизнь идет своим чередом.

Чем ближе приближалась кавалькада машин к взбунтовавшейся территории, тем мрачнее становился Полянка. Весь район, несколько лет назад ставший престижным именно из за этого огромного массива, теперь носил на себе отпечаток какой-то отчужденности. Казалось, что даже трава во дворах и та протестует – по крайней мере протекторы машин, которые владельцы привычно загоняли на любой не огороженный участок, стабильно оказывались пробитыми. Местное отделение, которое, в принципе, лояльно относилось к нуждам населения (достаточно вспомнить «пьяный дом» – половина квартир кирпичной пятиэтажки активно торговала водкой и портвейном в самый разгар борьбы с пьянством. Милиция находилась от этого дома через дорогу) одно время даже усилило патрулирование. Молодые ребята, которые откосили от армии в пользу органов правопорядка, увидели, как стоящая на чахлых кустиках иномарка вдруг зашипела и стала медленно оседать на обода. Они бросились по крестным зарослям – по крайне мере хоть одного из невидиимых стрелков они должны были захапать – но, кроме перепуганных со сна дворняжек не нашли никого. Постепенно владельцы, поняв что дешевле ставить машины на асфальт, чем ежедневно латать камеры, стали оставлять машины на дорогах – но колеса, случайно оказавшиеся на земле, обязательно оказывались проколотыми. Молодые деревца и кустарники перли из земли не по дням, а по часам. И если бы только перли, это было бы пол беды – но они даже днем шевелились и подрагивали от кипящей в них жизни. И если против голосистых птичек никто ничего не имел, то маслянистые струи змей, неохотно исчезающие в зарослях, большинство населения бросали в дрожь.

Население, неожиданно оказавшееся в деревенских условиях, сначала только радовалось и все увеличивающимся побегам – те, кто помнил цветущий шиповник по центру Щелковского шоссе и огромные тополя по улице Подбельского, мечтали о запахах весны, чистом воздухе и тишине. Но потом выяснилось, что зелень прет из земли уж больно неуправляемая – срубленный побег на следующий день восстанавливал свой рост двумя стеблями, два превращались в четыре….

Скоро все улицы района, не очень то отличающиеся от остальных улиц города – загазованные, в асфальте и утрамбованной земле – стали напоминать тропинки в джунглях. Над потрескавшимися кусками асфальта, нависала сплошная зеленая путаница травы и кустарника. Ободранные боками машин – тех машин, чьи хозяева из упрямства продолжали ездить в зону отчуждения на личном транспорте – они по прежнему тянулись к солнцу множеством боковых побегами.

Полянка мрачнел, глядя на все это зеленое буйство, и наконец сорвался на сидящих праздно рабочих. Бензокосилки лежали рядом и, судя по чистым кожухам, сегодня ими даже не работали.

Черные от солнца приезжие, увидев выскочившего из дорогой машины приземистого дядьку, не выказали удивления.

– Почему сидим? – налетел на них Полянка.

– Ти кито, э?

– Я Полянка… – опешил Полянка от такой неосведомленности. В его городе – его не знают?

– Ээээ-взмахнул рукой черный человек – хоть бугор. Катыс сэбэ, катыс…

– Я мэр..

Вместо ответа восточный человек закурил и смачно сплюнул к лакированным ботинкам Полянки. Тот потерял дар речи. Потом махнул рукой – и прилипшие к окнам бойцы, выскочив, налетели на работяг по всем правилам. Через несколько секунд оба гостя столица, сначала уложенные мордами в некошенную траву, потом поднятые за волосы, отвечали на вопросы.

– Пачему не работаэм? Эээ, ты папрбуй, эээ, уберы сваих автоматов, а то Тофику пазвану, э он тваю маму…

Полянка поморщился и слегка кивнул бойцу. Что там гордый горный орел хотел сделать с мамой, так и осталось неизвестным, приклад под ребра, а потом и по почкам отбил все желание хамить.

– Уважаемый – вдруг с акцентом, но на чистом русском заговорил второй – что ты дерешься? Мы можем косить, мы везде косим, но здесь косилки не работают. Три раза уже косилки меняли, не работают и все… Зачем бьешь?

Полянка рассвирепел. Такой наглой лжи он не слышал давно. Он лично схватил иноземный агрегат, лично рванул шнур – и победно просмотрел на бойцов. Косилка взвыла, обдав всех бензиновым облаком – но заглохла, едва Полянка приблизился к травяной стене.

Швырнув на землю никчемный прибор и – по доброте душевной – не депортируя наглых рабочих – Полянка сел в машину, не глядя на Умника. А тот с трудом скрывал торжество.

Полянка смотрел в окно, и, чем больше он туда смотрел, тем меньше ему все нравилось. Добрые хрущевские пятиэтажки, которые он беспощадно сносил, почти полностью скрывались сплошной стеной разросшихся деревьев. И удивительно было то, что белые стены скрывались не за тополями, которые продолжают расти, даже спиленные под корень, а березами, кленами и дубами.

На будущий год Полянка собирался сносить это старье сносить и превращать район в то, что ему нравилось – огромные дома, редкие деревья и регулярно подстригаемые газоны. Все голо, пусто, мертво, вылизано. Но вот что делать с этим зеленым буйством?

Умник тоже смотрел по сторонам с интересом – что-то произошло в мире, что-то странное и непонятное. Когда он убегал из лесного плена, то не обращал внимание на то, что было кругом… хотя нет, обратил – вроде и машины дымят, и магазины работают, и подростки везде, как и положено, с пивными бутылками и подло – сладенькими баночками коктейлей, а все же какое-то напряжение разлито в воздухе. Как будто человек оказался во враждебной ему стихии – вроде иссушенной солнцем пустыни или бесконечной трясины с костяками мертвых берез и блуждающим огнями.

Тогда он не обратил внимание на это наблюдение, захваченный только мыслями о свободе… но вот сейчас, особенно после беседы и рабочими, странность прилегающих к лесу районов бросалась в глаза.

Умник покосился на Полянку, раздраженно хрустящего пальцами и едва удержался от смеха. Ну, мужик попал. Сидеть и чувствовать свое полное бессилие. Бессилие тем более унижающее, что совершенно неизвестно, против кого нужно бороться. Но бороться нужно – не сидеть же сложа руки, не ждать, пока корни разворотят фундаменты зданий, а корявые ветки выдавят стекла?

– Господи, что это еще такое?

Полянка уставился за окно – там вдоль дороги высились брустверы из мусора.

– Это нормально – тоном знатока пояснил Умник —…это по всему лесу так.

– Какая сволочь устроила все это безобразие? – кипел Полянка.

– А никто – Умник пожал плечами – никто этого не устраивал. Оно само приползает к дорогам. А почему оно приползает – никто этого не знает.

– Что вы городите? – покосился Полянка на своего спутника – вы что, всяких бредней наслушались? Вы понимаете, что этого не может быть…

– А собачьих банд тоже не может быть? – спрашивал Умник, уже не скрывая ехидства – они не грабят? А вынужденной трезвости тоже не может быть? Это то есть, скажите мне, дураку?

Полянка поерзал на сиденье и неохотно согласился.

– Ну хорошо, это есть, допустим… действительно, собаки…. Мм… скажем так, не отказываются от подачек, которые им дают люди. Если люди дают им добровольно, то что тут поделаешь? А вот что касается трезвости… так это хорошо. Оздоровление общества… это… только радовать должно.

Умник посмотрел на лицо своего высокопоставленного соседа и усмехнулся, уже не сдерживаясь.

– Простите, Сергей, как вас там… по моему, травля в средствах массовой информации была организована именно вашим аппаратом. И меня вы наняли именно потому, что только я могу уничтожать собак. Причем уничтожать без огнестрельного оружия. И я могу обучить людей своему методу, но все равно я буду лучшим охотником на собак в городе.

Полянка не очень прислушивался и разглагольствованиям соседа – сосед был быдлом, и мысли у него были мыслями быдла… но вот что за гады вытаскивают мусор из леса, где он никому не мешает, и вываливают его не всеобщее обозрение, вот что интересно. Делали бы все по цивилизованному, грузили бы в машины и отвозили на свалку…нет – обязательно надо устроить вот такое позорище.

– Сволочи – выматерился Полянка – останови…

Он выскочил из машины и, матерясь, стал скидывать гору пластиковых бутылок обратно в заросли… Освободив своей неуемной энергией один метр кювета, он оказался как будто выжатым – с трудом переводя дух, опустив обессилевшие руки, он смотрел вперед. Лес был к высокому начальству более благосклонный – или, может, начальство обладало более здоровым сердцем – но когда весь мусор со скоростью пулеметной очереди полетел Полянке в голову, тот с заячьей прытью оказался в безопасном салоне. И наткнулся на насмешливый взгляд выцветших глаз Умника.

– Провокация – переводя дух и счищая мерзко пахнущую слизь со своего костюма, ответил Полянка – кто то там прятался. Бомжи какие-нибудь… а может – террористы. Не может же быть, что…

– Вы можете попробовать хоть тридцать раз, хоть сорок – произнес Умник – костюмчик ваш только жалко. Новая вещь, дорогая. В следующий раз, я думаю, в вас не только бутылки полетят.

Полянка, отказавшись от мысли отчистить одежду, сноровисто снял пиджак и широким жестом выбросил его в окно. Потом, чувствуя неловкость, все же сказал, не глядя на Умника.

– Уж очень от него воняло. Так, говоришь, такая фигня по всему лесу происходит?

Умник посмотрел на неверующего начальника с сожалением. Ну как вот доказать этому твердолобому свою правоту? Целые кварталы постепенно разрушаются лезущей из каждой щели растительностью, собаки, раскормившись до размеров телят, скоро потеснят организованную преступность, на разогретом на солнце асфальте греются гадюки толще руки взрослого мужчины– а Полянка все спрашивает – по всему лесу такая же фигня?

– Вот отсюда – кивнул Умник в окно и добавил – вызывайте своих головорезов. Сейчас им работа предстоит нешуточная..

Полянка, постепенно привыкающий к манерам Умника, оставил без внимания «головорезов». Он решал трудную для себя задачу – присоединиться ли ему к истребительному отряду или остаться под защитой в своей машине? Поймав скользящую насмешку одного из парней в камуфляже, он вдруг решился.

«Ничего, ничего – бормотал запыхавшийся начальник, с трудом поспевая за тренированными бойцами – ничего… привык к курортам, к морям и отелям… Походи-ка, как во времена юности… это тебе не по футбольному полю бегать… ничего, ничего, я тоже пока еще форму держу.»

На самом деле все было проще – ведущий группу Умник специально не спешил, видя мокрую красную лысину Полянки.

Умник, иногда смотревший под ноги, видел сырую землю тропинки, испещренную следами самой разной формы и размеров. Остроносые копытца кабанов встречались наиболее часто, несколько раз свиные следы припечатала тяжелая нога старожила – лося. Один раз Умник замедлил ход, увидев отпечаток почти человеческой ступни с явственной гребенкой когтей – и, решив никому про находку не говорить, просто ускорил ход.

Через пятнадцать минут потянуло дымком и взмокший отряд вышел на поляну…. Впрочем, вышел – сказано неверно. Полянка вывалился, еле держась на ногах, Умник с интересом оглядел место, на котором провел два последних месяца, ну а бойцы рассыпались по периметру и взяли автоматы наизготовку.

На тех, кто сидел у костра, выскочившие, как черти из коробочки, гости не произвели совершенно никакого впечатления. Расстрига, Дима, Кеклик смотрели на огонь, ни слова не говоря. Полянка стер заливающие ему глаза соленые струи.

– Это что, и есть мозговой центр? – вопросил он, смотря, как Умник протягивает сидящим руку и они невозмутимо отвечают на приветствие – Если это – центр, то мы его сейчас скрутим и в кутузку, отвечать по всей строгости закона.

– Нет, это не центр. Это такие же узники, как и я. Только я смог убежать, а они не смогли.

– Не путай, Умник – вдруг подал голос Дима, который давно уже перестал быть Опухшим – я, например, в любой момент могу уйти… но не ухожу ведь. Что мне там делать?

Умник посмотрел на сидящего у костра молодого парня и понял, что в городе тому делать действительно нечего. В городе осталось бесполое существо с опухшей рожей и сморщенными мозгами – здесь же сидел у огня поджарый здоровый человек с точеным лицом и сквозящей в движениях силой. Но сдаваться Умник не хотел.

– Не хочешь!! – насмешливо воскликнул он – скажи – не можешь. Кто тебя за границу леса выпустит? Чтобы ты сразу в магазин побежал? – Умник, ты не прав. – мягко, как всегда, сказал Расстрига. – нас никто уже здесь не держит. После того, как ты сбежал, Дима тоже за тобой рванул. Ну и что? Походил он там, походил, да и вернулся. Нечего там нормальным людям делать. Там бога нет…

Завершил он речь своей излюбленной фразой. Потом, как будто только что заметил Полянку, предложил ему.

– Присаживайтесь к огню, поешьте, что Бог послал…

Дима, который только-только понял, какого важного гостя выпустила к ним чаща, проворно метнулся в сторону и предложил Полянке тарелку с салатом из помидоров и капусты и здоровенный шмат мяса. Полянка, не долго думая, запустил в тарелку ложку и принялся за еду.

Из кустов выходили автоматчики, подсаживались к огню и закуривали. Никто не разговаривал – какое то странное умиротворение опустилось на сидящих, доброжелательность, которую не хотелось спугивать словами.

Расстрига, с заплетенными на индейский манер в косичку волосами и бородой, с интересом косился на большого и важного человека, который не просто пришел, а привел с собой целый взвод до зубов вооруженных людей.

Когда ложка Полянки звякнула об дно алюминиевой миски, он решил, что предисловие закончено и теперь можно переходить к делу.

– Спасибо за хлеб, за соль… очень вкусно. Я просто удивляюсь – как может быть простая еда настолько вкусной? Можно добавки?

Расстрига улыбнулся, Дима метнулся в кусты и вышел, навалив в миску салата с горкой и положив еще более сочный кусок мяса.

Бойцы переглянулись, но потом лишь пожали плечами. Кто они такие, в конце концов? Мэр уплетает за обе щеки, так что уши ходят ходуном, они отдыхают… пока.

«Ничего-ничего – думал Полянка, с хрустом перемалывая капустные волокна и ощущая в животе приятную тяжесть – вот сейчас доем эту мисочку, а потом разберусь, кто они такие, почему живут в лесу, почему не хотят в город возвращаться, почему…. Может, это вообще… террористы…»

Ложка заскребла, Полянка вытер сальные губы и посмотрел на Расстригу замутненными глазами.

– Спасибо, прекрасно – тяжело проговорил он, собираясь с силами, чтобы спросить – «А документы у вас, граждане, есть?» – очень хорошо, спасибо!! А еще тарелочку можно?

Люди в камуфляже переглянулись, но желание начальства, как известно – закон для подчиненного, и тертые мужики стали негромкими голосами что-то обсуждать. Полянка меж тем ел, лоснясь и краснея. Казалось, что он делает это не по своей воле – глаза его бегали по сторонам, каждый полупрожеванный кусок с натугой проталкивал к горло… только для того, чтобы набить рот следующей порцией.

Дима смотрел на него с нескрываемым изумлением. Он даже не догадывался, что начальство за ежедневными заботами просто не успевает поесть!! И, едва Полянка, опустошил тарелку, шевеля раздутыми, как у хомяка, щеками, Дима с готовностью метнулся в кусты. Полянка, не говоря ни слова, вгрызся в брызжущее соком мясо… никто уже ни о чем не говорил. Бойцы уже не пытались говорить – даже для приличия – а просто наблюдали этот праздник обжорства.

Уже смеркалось. Полянка, с помутившимся взором, медленно и мучительно дожевывал последний кусок. Внешность его тоже изменилась – рубашка разошлась на животе, лицо лоснилось, остатки волос на плеши торчали гребнем ирокеза. Но вот он достал мясо изо рта – только для того, чтобы сказать.

– Добавочки… Можно…

И опять начал запихивать объедок в рот.

Дима не побежал за едой – всем стало ясно, что с начальство приключился приступ какой-то необъяснимой болезни, и что спасти его можно только в стационаре.

Однако попытки увезти его из леса разбились об совершенно невообразимое сопротивление. Поскольку Полянка не мог уже говорить – он мычал, мотал головой и хватал руками все, что попадалось на пути. При этом верещал бабьим фальцетом.

– Отпустите, отпустите меня, мерзавцы… всех уволю… можно добавочки…

Оставшиеся у костра проводили внимательными взглядами четырех бойцов, с великим трудом утаскивающих обожравшегося начальника в заросли, потом Кеклик вдруг высказался – впервые за все время.

– Ну дает кеклик. Надо же так припереться в лес для того, чтобы просто обожраться. Нет, не пойду я на начальственные должности, пусть хоть обупрашиваются.

Расстрига и Дима уставились на него так, словно на из глазах заговорил пень, а Кеклик замолчал и стал подкидывать в костер сучья.

– Слушай – первым пришел в себя Дима – а почему ты до сих пор молчал?

– Да это… трезвый я вообще всегда молчу… когда ханки обожрусь, тогда трепливым становлюсь. а вот просто так никогда говорить не приходилось. Ну кеклик, ну на хрена он сюда приходил?

– Да потому что я его сюда привел – громко ответил Умник – сказал, что здесь мозговой центр всего этого безобразия – вот и привел.

Он с победным и важными видом осмотрел троих своих товарищей – но на них его заявление не подействовало никак. Расстрига только пожал плечами.

– Ты что, в самом деле думаешь, что эти клоуны в камуфляже могут что-то изменить?

– Они не могут, но ведь в это они не поверят, так и будут пробовать, пока шею себе не свернут.

Умник молчал. Все происходившее его весьма забавляло – хотя и настораживало тоже. Никак нельзя было предугадать, что произойдет в следующую секунду. Он то думал, что у автоматчиков просто откажет оружие, а вышло вон он что.

Сидящие у костра, как это не удивительно, действительно не испытывали к шумевшему вдалеке городу никаких симпатий. Расстрига наконец-то смог, не подвергаясь гонениям со стороны официальной церкви, разглагольствовать о своем видении Библии и днем, и частенько ночью, и нигде у него не было более благодарной аудитории. В основном потому, что раньше у Кеклика, как и у Димы, просто не было ни времени, ни желания заниматься чем либо, кроме выпивки. И все, что говорил Расстрига, ложилось, как строка на белый лист.

Дима и Кеклик могли с полным основанием сказать, что в болотистом безлюдном лесу жизнь их началась заново. Заново в прямом смысле этого слова – избавившись от губительного пристрастия к алкоголю, они поняли, что могут жить полноценной жизнью только вдали от соблазнов. Действительно – попробуй, сохрани трезвость, когда со всех сторон в голову долбит реклама пива. А пиво, как известно, самый первый предатель – и те, кто начинает пить пиво, неизменно заканчивают водкой.

В городе все было по-другому – а тут, на вытоптанной площадке, ценились не материальные блага, неважно, какой ценой достигнутые, а личность со всеми ее недостатками и достоинствами. Кеклик, оказывается, был незаменим в плане заготовки грибов – он их просто чувствовал на расстоянии. Дима мог поймать любую птицу – хоть тетерева, хоть рябчика – голыми руками. Они просто впадали в гипнотическое состояние при одном его приближении. Конечно, Дима пользовался своими способностями только тогда, когда разнообразные мясопродукты, по-прежнему исправно поставляемые собаками, просто вставали поперек горла.

Работа закончилась – то ли вся популяция собак была обучена приемам боя с человеком, то ли самая работоспособная ее часть, но делать теперь было совершенно нечего. Пестрый дог сдержал слово – однажды два кряжистых уставших ротвейлера принесли, держа в зубах, палку, на которой болталась клетчатая рыночная сумка. Бросив ее вместе с палкой, безмолвные псы исчезли – а раскрывший ее Дима завопил от неожиданности. Сумка был полна аккуратными банковскими пачками денег.

Сверху лежал лист бумаги, на котором неумелой рукой собачницы с ошибками были выведены суммы, которые причитались каждому из пленников за время его работы на собак. И в конце приписка – если они хотят остаться, то собаки будут по-прежнему снабжать их едой. Снабжать едой без каких-либо взаимных обязательств.

Кеклик, Дима, Расстрига и Лепила подумали и согласились.

Умник о всех этих событиях и не знал – иначе пузатая клетчатая сумка лишилась бы порядочной своей части. И кто знает, куда бы занесло Умника после получения такой суммы на руки – скорее всего, в клинику с диагнозом алкогольный делирий.

А так – по взаимному согласию сумка была припрятана в кустах, а потом перекочевала в подвал землянки, которую за три дня вырыли шустрые дворняги. Теперь иногда Дима ходил в город, принося оттуда самые странные новости – кроме овощей или молока, по которым иногда скучали добровольные пленники.

Меж тем у машины Полянка вроде бы пришел в себя – и, соответственно, в совершенно неописуемую ярость. Первым делом он засунул в глотку два пальца и изверг из утробы все, чем напичкали его у костра. Вторым делом он заявил.

– Так – эти козлам, что у костра, руки за спину и ко мне на разборки. Если по дорогу встретятся собаки – стрелять к едрене фене. Директора Лосиного острова – ко мне в кабинет. Так… так же … какие фирмы у нас озеленением занимаются? Тоже ко мне. Они получают деньги за что? За то, что здесь скоро настоящий лес будет, в черте города? Не хрена. В городе может быть парк, культурный парк, но ни в коем случае не заброшенный участок. Этак всякие деревья скоро и до Измайлова доберутся, а там, между прочим, иностранцы живут.

Он начала ходить на коротких ножках возле машины, размазывая по лысине комаров и озабоченно бормоча…

– Так – так – так… что же делать… вырубить нельзя – зеленые, как коршуны, налетят, вой подымут…ничего, ничего, мы с ним по другому поступим… по другому… так.

Он вдруг остановился и повернулся к одному из охранников.

– А где этот самый то? Дебил? Умник? Он-то куда делся? Обещал меня на мозговой центр вывести, а сам вывел к каким то бомжам, к алкоголикам каким-то. Если не покажет мне, где находиться мозговой центр, то я его, паразита, в порошок сотру… нет, ну надо же – надо мной смеяться вздумали!

Отдав распоряжения и чувствуя некоторое моральное удовлетворение, Полянка уселся в привычном, велюровом салоне лимузина и достал плоскую золоченую фляжку с гербом Москвы. После всех треволнений сегодняшнего дня можно было расслабиться.

Охрана, стоящая с четырех сторон машины, присела и едва не открыла огонь, когда фляга вылетела из окна с матерным взрывом – вместо первосортного коньяка в рот мэра попала теплая и тухлая болотная водица…

…Умник в это время растянулся на земле. Он твердо решил дождаться конца представления – Полянка не был бы мэром, если бы так просто отступал от своих планах. Только вот как это все произойдет… Вряд ли после того, что случилось, он рискнет вновь отправиться в лесную чащу. Значит, сюда придут его нукеры, под белы рученьки возьмут его и опять попробуют начать бессмысленную охоту. Не поняли они еще, не поняли, что против собак есть только одно оружие – ноги и кулаки, а главное – знание некоего человека по имени Умник.

То ли гипнотическая пляска огня, то ли странная расслабляющая тишина поляны подействовали – но в голове Умника стали роиться те самые странные мысли, что когда то, еще до попадания его в психушку лишали его покоя. Неплохо было бы основать свою партию – чтобы навести порядок наконец то в этой несчастной стране. Да… повинуясь модному ныне поветрию, можно пригласить какого-нибудь попа, тогда доверия партии будет еще больше. Попа, попа… да зачем какого-нибудь, вот же он сидит! Самый настоящий поп собственной персоной!!

Умник повернулся к Расстриге, присмотрелся к очень спокойному и какому-то просветленному лицу и сказал.

– Слушай, Расстрига, а не хотел бы ты свой приход? Что бы к тебе приходили люди и чтобы ты им объяснял эти свои завиральные идеи про Библию?

Расстрига посмотрел на него отсутствующим взглядом и ответил.

– Зачем?

Потом помолчал, вздохнул и обвел рукой смутно белеющие в сумраке стволы берез.

– Я же говорил – в городе Бога нет. Нет и быть не может. Вот мой храм. А вот моя паства. Больше никто пока не пришел, но значит никто и не нужен. Значит, остальные не могут пока принять то, что понял и принял я. Ученика придут тогда, когда они будут готовы.

Умник нахмурился и осмотрелся. Поляна, вместо умиротворяющего впечатления, вдруг стала действовать угнетающе. Но Умник, как человек, лишенный каких либо предрассудков, не обратил внимания на изменение атмосферы.

«ну что ж – решил он – это будет даже проще. Офис партии находиться прямо в стане разгромленного врага. Это говорит только о ее силе и могуществе…церковь, правда, взбунтуется…ну ничего, мы ее усмирим…»

Бойцы материализовались из тумана, как привидения. На них никто и не обратил внимание – Расстрига негромко что то говорил сидящим с обоих сторон Диме и Кеклику, а те не могли оторвать взгляд от огня. Умник тоже пребывал в каких то радужных и несбыточных мечтах – пока жесткие руки не вздернули его в воздух и к щетинистому лицу не приблизилась какая то размалеванная грязными полосами маска.

– Значит так, умница или как тебя там… ты быстро ведешь нас туда, где живут не эти вот блаженные, а настоящий мозговой центр. Мы его отстреливаем и ты уходишь на все четыре стороны. Понятно? Это указание Полянки. Если ты нас попробуешь наколоть (в действительность боец определил более энергичное слово) то мы тебя здесь вместо собак положим.

Умник не испугался – он прекрасно знал, что без добровольного согласия их окружившего леса никто к пестрому догу не выйдет, так что размалеванные коммандос могут воспользоваться своим чутьем. Да и автоматы, скорее всего, здесь уже превратились в какие то бездействующие музейные экспонаты.

Тем не менее Умник не стал никому ничего доказывать – он просто перешел с шага на рысь, уворачиваясь от бьющих в лицо веток, и скоро почувствовал приближение того самого места.

Он резко затормозил, так что бегущие сзади люди врезались друг в друга, и повернулся.

– Ребята. Я вас сюда вывел. Вон впереди просвет – видите? Когда нас брали в плен, то привели именно на эту поляну. Тут, кстати, остался Витек и еще одна сумасшедшая…вот. Уничтожить вам надо такого здоровенного пестрого дога. Через него приходят к собакам сигналы….

– Откуда сигналы?

– Не знаю я, откуда те сигналы, откуда… от верблюда. В общем, он, этот пес, служит как бы приемником. Он передает сигналы Витьку, а Витек может рассказать все остальным людям.

– Так что же он сразу не рассказал, что такое начинается?

Резко спросил один из солдат. Умник улыбнулся с печалью бывалого человека. Он то прекрасно знал, отчего Витек не стал ничего никому говорить..

– Так вот… Там двое – оба слегка не в себе. Надеюсь, их вы стрелять не будете. Без собаки они оба ничего не представляют.

– Ладно, уговорил – пробормотал командир, делая знаки остальным и те рассыпались по сторонам – адвокат ты наш…

Умник прошел вперед и раздвинул ветки – он догадывался, чем закончится штурм, и хотел насладится зрелищем. На поляне царила идиллия – здоровенный пес, вроде высеченного из черно-белого мрамора изваяния, лежал на куче палых листьев. Вокруг не спеша ходили и лежали несколько здоровенных волкодавов – каждый ростом только немного уступающий самому догу… но не это поразило Умника – а поразил его старый друг Витек. Он сидел в обнимку с Собачницей и, кроме того, нежно гладил ее по заметно округлившемуся животу.

– Ну Витек – пробормотал Умник – ну дает… потомством обзавелся… и когда только успел.

Потом он глумливо ухмыльнулся и добавил.

– Лишь бы она щенков не родила…

В этот момент началась атака – бойцы выскакивали из кустов и, кувыркнувшись, прижимались лицами к прикладам автоматов. И даже водили дулами, стремясь охватить как можно большую площадь обстрела.

Витек с Собачницей, с интересом посмотрев на представление, дружно захлопали в ладоши. Потом Собачница крикнула.

– Браво!!

Бойцы побросали автоматы, которые не хотели стрелять, и ринулись на пестрого дога. Несомненно, они бы задушили его голыми руками – если бы только добрались. Но на пути возникли косматые псы с круглыми из-за обрезанных ушей, массивными головами.

– Ну дают – восхищенно заявил Витек через минуту – никогда, блин, такого балета не видел…

На представление, действительно, стоило посмотреть – не на шутку рассерженные бойцы готовы были применить все известные им приемы… да что там, готовы были применить – применяли!! Какие роскошные удары ногами они наносили!! Как взлетали в воздух в прыжках, стремясь раздавить наглых тварей всем весом!!

Но поскольку собаки не стремились применить зубы и вовсе не желали подставлять себя под сокрушающие удары, то просто отходили – ботинки с металлическими носами вспарывали воздух в миллиметрах от собачьих голов. А собаки смотрели с любопытством и даже виляли хвостами.

Наконец командир, не в силах больше вынести позора, просто раскинул руки, заревел во всю мощь могучей глотки и пошел на проклятую собаку. Пес отскочил в самый последний момент – а когда человек вспахал лицом землю и стал тяжело ворочаться, поднимаясь, задрал лапу.

Как только бойцы, увидев такой позор командира, решили было дружно замочить наглого пса и двинулись к нему – вдруг ожили брошенные за ненадобностью автоматы.

Они колотились, как в эпилептических припадках, поливая свинцовыми брызгами вечерний воздух и в клочья разрывая листву кустарника – бойцы попадали на землю, закрывая головы руками и не вставали до тех пор, пока не закончились патроны.

И вот тут на сцену вышел Умник – утопив в карманах руки и мерно двигая нижней челюстью, он обошел распластанных ребят и, проходя мимо спокойного кавказца, со страшной силой ударил ногой по брюшине.

Пес, который после удара метнулся было в сторону, теперь стоял, опустив голову и хвост и покачиваясь, потом повалился на бок и заколотился в конвульсии.

Второго пса он встретил в воздухе – отклонившись от летящего тела, одной рукой он схватил собаку за загривок, ударом другой переломил позвоночник у основания черепа.

Когда же Умник, поддавшись играющей в нем злой силе, направился к бугру, чтобы наконец стереть черно-белого бунтовщика в порошок, то увидел лишь примятую телом листву. На поляне не осталось никого, кроме двух издохших псов и подавленных своим позором бойцов.

Умник исподлобья осмотрелся по сторонам – лес как будто вымер, не слышно даже щебета пернатой мелочи в кустах. Потом повернулся к ребятам и сказал сипло.

– Видали? Хотите научиться так же?

Командир, промокая кровоточащий нос и лоб, неприязненно посмотрел на него.

– Мне казалось, что собак мы можем и без спецподготовки мочить.

– Обычных собак – да – надменно усмехнулся Умник – да вот только дело в том, что сейчас обычных собак в принципе не осталось. Все те твари, что ушли от своих хозяев и теперь тащатся от вольной жизни, способны читать наши мысли так же, как ты газету. Ты думаешь, почему собаки так спокойно уходили от ударов?

– Ты хочешь сказать, что…

– Нет – Умник сообразил, что может быстро потерять свое преимущество – конечно, дело не только в этом. Дело в моем даре. Такого дара нет больше ни у кого. Ты что думаешь, братан, что никто кроме меня не пробовал долбить собак? Да хотя бы те, кто каждый день им харчи отдает. Все бы их задолбили, дай им только возможность.

– Ладно, хватит базарить – перебил командир не на шутку разошедшегося Умника – допустим, что ты говоришь правду. Что ты хочешь от нас?

Умник оскаблился. Все таки они странные ребята. Их трое, они не сидели в сумасшедшем доме, они одна команда – команда, которой доверяют.

– Да только чтобы вы подтвердили мои слова. Ведь мне Полянка не поверит… особенно если скажете, что собак замочили вы, а я просто сидел в кустах и дрожал, как мокрая курица. Что тут непонятного…

– Да все тут непонятно – на худых скулах командира вздулись и заиграли бугры – собак замочил ты? То есть ты хочешь сказать, что мы такие твари, что будем врать в глаза? Пошел, живодер…

Умник замахнулся было на обидчика – но в ту же секунду оказался на земле, парализованный болью в локтевом сгибе. А командир, держащий его на болевом приеме легко, словно играя, произнес.

– Шкура ты, живодер, порядочная. Конечно, собак я убивать не могу, и за это благодарен… неизвестно кому… но вот живодеру шею свернуть мне еще по силам.

Умник, прижавшись щекой и холодным листьям, истекал потом и вряд ли осознавал то, о чем ему говорил командир. Сил его хватило только на еле слышный хрип…

– Понял… пусти…

Никто не собирался его мучить просто так – лишь только ушей командира достигла эта сдавленная мольба как рука Умника безвольной плетью упала на землю. Он поднялся, злой на себя и не весь мир вокруг и, не глядя ни на кого, пошел по тропинке к выходу из леса. «Вот будет прикол – все таки не отпускало подленькое опасение – если ребятки воспользуются моим советом и наврут с три короба. Вся моя карьера тогда псу под хвост… в самом прямом и буквальном смысле.»

Но бойцы оказались людьми чести. Стараясь не смотреть на тихо закипающего Полянку, они подтвердили, что в лесу действительно творится что-то совершенно необъяснимое с обычной точки зрения и они, растеряв весь боезапас, ничего не смогли сделать. Двух взбунтовавшихся собак удалось уничтожить только вот этому…тут командир покривился и закончил… вот этому человеку.

Полянка чесал бугристую от комариных укусов лысину… ну что ж. Раз этот тип с таким странным погонялом действительно единственный действующий охотник на собак, то флаг ему в руки. В конце концов надо что-то делать со всем этим бардаком.

В самом городе, на первый взгляд, ничего не происходило – народ притерпелся к собакам и даже стал выказывать некоторое сочувствие и симпатию расплодившимся собачьим шайкам. Особенно этим отличались пенсионеры – обойденные государством за многолетний труд, они вдруг почувствовали внимание оттуда, откуда и помыслить на могли. Теперь любимая тема у стариков и старушек у подъездов звучала так – «Псов – в государственную думу». Нашлись ветераны, крепкие, как боровики, деды старой закалки, которые пошли с эти лозунгом в массы и были услышаны. При этом довод был один – кто еще позволяет отовариваться деликатесами на в праздники два раза в году, а каждый день и по желанию? Кто так радует беззубые старческие челюсти ароматом не пробованных ни разу в жизни деликатесов?

Старички и старушки – которым, кстати сказать, еще ни одна собачья шайка пить не запретила – теперь собирались в Измайловском парке для других целей. Теперь они презрели мелкобуржуазное топтанье под звуки патефона. Теперь они включали «Варшавянку» и дружно составляли устав и цели партии.

Один бойкий вохровец выдвинул лозунг – «Заменим псов в палатах на настоящих псов!» и эта вариация привычного лозунга прошла на ура.

Довольно скоро местное начальство среднего звена, несколько удивленное резкой активизацией ранее неактивного слоя, посетило знаменитую полянку под вековыми дубами и уехало оттуда в самом настоящем шоке. На корявых ветвях красовались кровавые полотнища, на которых вместо трех человеческих голов красовались только две. Третью голову, голову германского основоположника, заменила кудлатая башка российской дворняжки.

Тут же суетились три молодых человека весьма умного вида. Это были юристы, которые обеспечивали законодательную поддержку движению пенсионеров. Именно эти, основательно подкованные люди посоветовали не дразнить чувства верующих и не осквернять красное знамя песьей головой. Иначе недалеко и до беспорядков. Ветераны, впрочем, и не настаивали, даже наоборот – кощунственные знамена были уничтожены в тот же день, наглый художник был основательно отлуплен палками и костылями и привлечен к созданию нового стяга. Что и сделал буквально через день – синие полосы на спине и боках очень способствовали вдохновению.

Через день пенсионеры любовались птичкой, кошкой и собакой на фоне человеческой фигуры, которая, в свою очередь, превращалась в широкую крону сосны. А уж за сосной виднелся туманный размах креста. Против креста старики и старушки ничего не имели – все таки возраст заставлял задумываться о вечном. К тому же зеленый цвет знамени конкретно указывал на экологическую направленность движения – что в дальнейшем позволяло получать гранды от богатенького Гринписа.

В Думе посмеялись и над бодрыми пенсионерами, и над их дурацким начинанием – но не стали обращаться в прокуратуру с просьбой о закрытии партии «Пен – Кин» – что переводилось, понятное дело, как пенсионеры-кинологи. Существует, в самом деле, партия ОПС – общество пострадавших от собак, и что толку? Собаки жиреют, наглые менты выбирают из колбасных куч самую лучшую закуску, пенсионеры тоже от стражей правопорядка не отстают – и что меняется? Ну разве что пенсионеры, которым пора уже менять квартиру на гроб, обзавелись бодреньким румянцем и сытенькими щеками – пенсию они теперь тратили в основном на каши и овощи, то есть на самое недорогое.

* * *

А в Лосином острове начиналось смутное брожение – животные, которые уже вполне освоились в обезлюдевшем районе, потихоньку оттягивались за кольцо. Поскольку они жили в России, то проектировщики магистрали не предусмотрели такого пустяка, как переход для диких животных. Да и кому могло прийти в голову, что рядом с крупнейшим мегаполисом Европы эти животные еще сохранились.

Как бы то ни было, но в один прекрасный день движение по кольцевой автотранспортной магистрали оказалось полностью блокировано – два здоровенных старых лося, с костями, грозящими прорвать облезлую шкуру просто вышли на полотно. Сначала один – вышел и наклонил раскидистые рога на мчавшуюся машину. На истеричный гудок он не обратил никакого внимания – и, подброшенный жесточайшим ударом, рухнул сверху на мчавшиеся и уже таранившие друг друга автомобили. Когда грохот сминавшегося железа и визг резины утих, когда из покореженного автотранспорта стали выбираться негодующие люди, второй старый герой легко перемахнул бетонный разделитель… с той стороны донеслись абсолютно те же звуки.

Н самое поразительное случилось потом – раздвигая телами заросли, к дороге вышли и стали неторопливо пересекать ее десятки косуль, кабанов и лосей. Не то что бы они шли спокойно – нет, они шарахались от любого звука, от дыма и резкого бензинового запаха, но с пути их свернуть было невозможно. Хотя и пытались – какой-то крепыш с залитым кровью лицом, увидев столько отличных трофеев на расстоянии вытянутой руки, бросился к своему измятому Джипу и вернулся с помповым ружьем.

Он вскинул ствол, целясь в нервную олениху, которая скользила на разлитом масле и уже третий раз пыталась перепрыгнуть коробку бежевой Оки – как вдруг на него торпедой ринулся здоровенный кабан с торчащими над рылом желтыми клыками. Крепыш легко, как пушинка, взлетел на капот своего танка – а тот качался, ходил ходуном, кабан рвал, словно гулкую бочку, жесть дорогой машины. Ружье, как ему и положено, давало одну осечку за другой, шины, пропоротые словно ножом, зашипели по змеиному, висела на проводе вывороченная фара…

Все, кто наблюдал эту расправу, предпочли укрыться в салонах своей техники – если это было позволительно – а об возможной охоте и речь не шла.

Машины автоинспекции не могли пробиться сквозь пробку из сотен покореженных автомобилей, да и у кранов, которых вызвали для расчистки, упорно глохли двигатели…

Только через три часа, когда поток самого разнообразного зверья благополучно перекочевал за кольцо, люди смогли заняться разбором завалов и – как награду – отрезать по куску жесткого и обезжиренного мяса старых самоубийц.

После нападения на мирную Поляну Умника с омоновцами и потери двух кавказских овчарок пестрый дог с хозяином, который внезапно стал его лучшим другом и помощником, перекочевали подальше от улицы Подбельского, на склоны заброшенного стрельбища. Это место устраивало дога со всех сторон – как господствующая высота, оно позволяло принимать сигналы и сверху, и со всех сторон огромного города и отправлять волевые команды. Кроме того, у подножия стоящих буквой П холмов было небольшое помещение с бетонными стенами – когда то там стояли моторы, таскавшие мишени в виде вражеских солдат.

Во времена перестройки все, как положено, заглохло – но теперь Витюхе и Собачнице, у которой оказалось милое имя Варя, он пришлось как раз кстати.

Витек, чувствуя странный зуд в руках и проснувшуюся необычайную сноровку, сколотил топчан, стол и из раскоряченного сухого ствола соорудил вполне неплохую вешалку. На ней теперь и жили его засаленная телогрейка и Варькино облезлое меховое пальто.

Они вполне свыклись со странностью своего положения – какой-то прослойки между миром людей и миром, который вдруг показал себя ничуть не менее приспособленным, благородным и человечным – миром собак. Люди их когда-то изгнали, люди из когда то не приняли. В прошедшей жизни у обоих не было ничего, и добровольное заточение в каморке два на два квадратных метра казалось им вершиной счастья.

А жили они и в самом деле неплохо – мало того, что собаки добровольно поставили их на довольствие, они еще и совсем их не притесняли. В отличие от Расстриги, Кеклика, Димы и – в самом начале – Лепилы – у этих двоих была полная свобода выбора.

Может, пестрый дог хотел унизить бывшего хозяина своей добротой и благородством, может, наоборот в предчувствии перемен подлизывался к человеку, который скоро снова мог взять верх, но никакого принуждения ни Витек, ни Варя не испытывали.

Кроме того, они, обладая странным даром яснослышания, могли вмешиваться в переговоры пестрого дога с армией рассыпавшихся по Москве собак – но отчего то не вмешивались. Выходило так, что все, происходившее вокруг, было спланировано кем то гораздо более великим – и влезать в планы куцым человеческим умишком было нелепо.

Они и не влезали – но часто вечером, глядя на угли (каморка отапливалась кустарным камином, которым Витек гордился большем чем всем, что он сделал в прошлой жизни) прислушивались к звучащим в из головах одинаковым голосам и обсуждали их – вроде как любители сериалов обсуждают эту мыльную муть.

«Внимание – плыл в из головах низкий и протяжный рык – внимание!! Приемы против человека применять только в самом крайнем случае, только против группировок бойцов ОПС. Против остальных – лишь блокаду на насилие. Запрет на спиртное не снимать никому… запрет на спиртное не снимать никому… заперт не спиртное не снимать…»

– Видала? – скреб грудь Витек – запрет на спиртное – не снимать. Представляешь, как мужики мучаются? Хочется им выпить, и не могут.

– Да уж – вздыхала Варя, поглаживая округлившийся живот – ничего хорошего в этой водке нет, а вот жить без нее как то не так… ну просто никакой радости…

– Ты что, пила? – Удивлялся Витек и рука его медленно переползала к вырезу не груди.

Конечно – игриво отпихивала его руку Варя – как только моих собак перестреляли, как только мою квартиру продали, как только в дурку меня упекли…

– Ты что пила? – уточнял Витек и его подруга страстно изгибалась.

– Чай я пила… водку не пила, нет, но хотелось…

– Значит – романтично пыхтел Витек – ты у меня несостоявшаяся алкашка…

Дальнейшая беседа тонула в звуках, древних, как сам человеческий род – волкодавы у входа, навострив корни ушей, несколько секунд прислушивались, потом понимали в чем дело и засыпали дальше.

* * *

Витек проснулся от странного чувства – посмотрел на мирно сопящую рядом Варю, на громоздкие черные камни своего первого и последнего камина, на забитые мхом щели своего жилища и вздохнул. Ему показалось, что скоро – может быть, сегодня или завтра все закончиться. Впервые за несколько месяцев он почувствовал страшное притяжение города. И с каждой минутой эта сила становилась все неодолимее. В сознание потоком хлынули воспоминания – яркими кадрами, даже с запахами и звуками. Витек вдруг, почесывая нос, в котором что-то предательски защипало, вспомнил, с какой тихой и нежностью и счастьем смотрела на него жена. Вспомнил то чувство ровного покоя и завершенности, которые испытывал в самом начале их знакомства.

Витек сел, несколько секунд ожесточенно драл лохматую голову. Потом осмотрелся – это их прибежище меньше всего походили на жилье… а в городе у него была квартира аж из двух комнат. Правда, грязно розовые обои в большой комнате свисали клочьями, а в коридоре их попросту не было, и на кухне вокруг колонки чернели дыры от отвалившейся плитки, зато вода был чистая, с родным запахом хлора и пузырьками на стенках стакана. Почти что газировка…

Теперь Витек стал старательно выискивать недостатки в своем нынешнем пребывании, и нашел их довольно скоро. Здесь они на положении пленников – это раз. Им не дают пить – это два. Три – они оба нуждаются в лечении, поскольку голоса продолжают гудеть в голове даже тогда, когда они спят. Ну и четыре… Вообще.

Это слово Витьку очень понравилось. Оно заключало в себе и его недовольство нынешним его положением, и надеждой на будущее, и, конечно, определенной угрозой всем, кто в это сомневается. Она стал расхаживать у подошвы холма, заложив руки в карманы и получился до смешного похож на вождя пролетариата – с отросшей бородкой и найденной по пути кепкой.

– И вообще… нет, ну вообще… вообще-то вообще, ну не надо вообще. И вообще!!

Из двери выглянула заспанная физиономия Варечки.

– Ты что – хрипло спросила она и покрутила ладонью у виска – вообще, что ли?

Вместо ответа Витек остановился перед ней, покачиваясь с каблука на носок, и с лукавинкой в глазах спросил.

– А что, Варюха, не пора ли нам вернуться в свет, в высшую жизнь так сказать?

Варюху такое предложение не удивило и не обрадовало. Поскольку она к жизни относилась неадекватно, то и ответила по своему.

– А на кого мы собак оставим?

Потом подумал и добавила.

– Ой, я даже не накрашенная…

Потом она на мгновение исчезла в коридорчике и высочила, подпоясывая свое пальто мохнатой веревкой и нетвердо стоя на подломанных каблуках. Витек присвистнул от искреннего восхищения – он и не знал, что у его любимой есть столь модные туфли!!

В приподнятом настроении, так что казались даже слегка пьяненькими, они подошли к норе, в которой жил витькин пес и Варюха пропела.

– Пеесик, мы домой…

– Дружище – хрипло от перехватившего горла сказал Витек – домой пора. Но здесь у вас было здорово. Никогда не забуду. Если что… ну это, если вернуться надумаешь…. То это… прогулки, суки, все как положено. Еда тоже… как захочешь.

При этом он косился на трех застывших, как изваяние, кавказцев. Он понимал, что сигнала к нападению не услышит ни он, ни его женщина – и даже если услышат, то шансов у них не будет никаких. Но псы сидели неподвижно, только легкий ветерок шевелил шерстинки – и Витек с Варюхой, отчего-то растеряв все праздничное настроение, ссутулившись, пошли прочь.

* * *

В штаб квартире партии ОПС царило не то чтобы праздничное, но вполне приподнятое настроение. Борис Глебов ради такого случая, чтобы подчеркнуть свою демократичность и близость ко всем членам партии – а особо к тем, кто делает важное дело – снял пиджак и галстук и хотел было снять ботинки, но потом решил, что ноги на стол можно положить и в них и успокоился. Анжелика растеклась в кресле, как ожившее убежавшее из квашни тесто и лучилась благополучием, Умник же, весь затянутый в темно зеленую форму и скрипучие кожаные ремни, был подчеркнуто серьезен и важен.

Он сам с трудом переносил мягкотелого рафинированного пижона, каковым, по его мнению, был лидер партии, а разжиревшая Анжелика была и ему попросту мерзка – а что уж говорить о простых людях!! Он твердо решил для себя, что партии нужна твердая рука – и этой рукой будет он. Вот только укрепит свои позиции, вот только поставит на место собак – и под зад коленом двух этих ненужным особ, и под зад коленом…

На столе красовалась, как в старые добрые времена, емкость с запотевшими гладкими боками – как ни странно, но собаки ни разу не обратили внимания ни на кого из собравшейся троицы.

Анжелика налила по сто пятидесятиграммовой стопке каждому и подняла похожую на окорок руку.

– Господа! – трибунным голосом заявила она. – Пьем за наступившую сегодня новую страницу…

Тут она сообразила, что страница наступить вряд ли может, и быстро поправилась.

– За наступившую сегодня – не побоюсь этого слова – новую эру и в истории нашей партии, и в истории всего человечества.

При последних словах Умник выпятил грудь так, что пуговицы на кителе едва не брызнули в стороны и удостоился ехидного взгляда Бориса Глебова.

– Наконец то будет покончено с этими наглыми тварями, которые возомнили себя хозяевами городов, и главенство над природой будет возвращено тому, тем, кто этого заслужил!! Выпьем!!

Все охотно выпили и захрустели огурцами, Умник вилкой подцепил истекающий янтарным жиром ломоть балыка.

– Хорошо ты сказала… – одобрил он – давно надо этих тварей на место поставить. Распоясались. Вот сегодня придут мои бойцы, и посчитаем, скольких ублюдков они замочили…думаю штук по десять каждый. А то и поболе… такими темпами шавки через месяц приползут лизать нам ноги. А мы им условие – знайте, дескать, свою конуру, и верните людям единственную радость в жизни!! Разрешите людям пить!!

Умник мечтательно зажмурился. Тот, кто сможет вернуть эту радость людям, ждет искренняя, всенародная любовь. На волнах этой любви можно и в президенты податься.

Анжелика внимательно с посмотрела на Умника, который витал в каких то неведомых никому облаках, и мигом спустила его на землю.

– Ты пока, золотой мой, только обещаниями нас кормишь. Твои ученики пока ни одной собаки не убили, а про прямой террор и речи пока не идет. Смотри, отец родной, не оконфузься….

– Да ты что? – вскипел Умник – ты видела, как я их мочил?? И все мои бойцы мочат точно так же. Даже еще лучше…

– Ну хорошо, хорошо – сдалась Анжелика. В конце концов, сегодня только первый день, только впервые двадцать охотников пошли на добычу. Может, все и будет хорошо…

– Собственно, мы собрались сегодня по другому поводу. Завтра мы должны встретится в прямом эфире с «пеньками»

Умник недоуменно поднял прозрачные брови и Анжелика пояснила.

– Партия пенсионеров – кинологов. То есть – пеньки. Они набирают все большую силу.

Борис Глебов не выдержал и засмеялся. Отхохотавшись и вытирая слезы, он посмотрел на Анжелику.

– Ну та сказала – пеньки – да набирают силу!! Это же оксюморон…

Анжелика холодно посмотрела на него.

Тут не над чем смеяться. Силу они действительно набирают. Их поддерживают зеленые. Кроме того, по непонятной причине им разрешают пить. Уже это к ним привлекает людей. В основном, молодежь. И молодежи тоже пить разрешается – один раз, при вступлении в партию. Но накачивают их так, что потом приходиться помещать в реанимацию. К тому же там довольна сильна пропаганда – ты можешь пить, сколько тебе влезет, но тогда, когда уже вышел не пенсию. До этого пить – преступление. Грамотный ход, ничего не скажешь. А поскольку они подкормлены Гринписом, то у них хватает денег на летние лагеря, на кружки, на секции.

К тому же – ох, они хитры – кроме поддающих пенсионеров, у молодежи там прекрасные примеры полюсов. Там же есть разнорабочие, грузчики, дворники – им тоже пить разрешено. То есть исподволь внушается мысль – если будешь пить, начинай с пива, и карьеры выше грузчика или дворника тебе не видать. Кроме того, там есть молодые энергичные юристы, руководители кружков, спортсмены – вот эти не берут в рот ни капли, никогда, ни по каким праздникам.

Анжелика остановилась и уставилась на Бориса Глебова горящими глазками.

– Ты понял? Вот на это и надо упор делать. Понимаешь? Только на это. Мы демократическое общество, почему кто-то должен указывать нам, что делать и как делать? У человека есть свобода выбора – пить или не пить. Ясно тебе? Упирай не то, что это основное достижение демократии. Свобода сдохнуть под забором.

Ажелика помолчала, глядя на интеллектуальное лицо Глебова, потом уточнила.

– Вот этого говорить нельзя. Упирай на свободу выбора. Ну и на то, что у этих пеньков есть такой пунктик – псов в Думу. Вот и на это надо напирать. Это ж надо до такого додуматься – сравнить народных избранников с собаками! Какое это оскорбление нашей власти!! Короче, после твоего выступления власть должна эту партию запретить, а мы должны пройти в думу. Мы должны туда пройти, а не пеньки эти дурацкие….

– Я все понял – важно сказал Боря. После этого он закинул ноги на стол и откупорил банку пепси – колы. Анжелика посмотрела не него с раздражением.

– Оставь этот дешевый трюк для безмозглых малолеток – жестко рубанула она. – Для них надо кричать вау, по каждому поводу пузыриться словечком супер… на нормальных людей американское хамство не действует. Так что будь вежлив, сдержан, корректен, учтив, изыскан, и оскорбительно спокоен.

– Оскорбительно? Это как? – Удивился Глебов. Лишенный привычного шаблона поведения, он пребывал в растерянности.

– А это вот так – когда пеньки орут тебе всякие оскорбления, а ты молча выслушиваешь и на лице твоем нет и следа от эмоций. Вот за таким человеком массы и пойдут.

«Пойдут за таким массы – леденея от ненависти, думал Умник. – прямо побежали… белый воротничок, дохлые ручонки… им другой человек нужен. Который не побрезгует собаку своими руками придушить, который ради ихнего счастья готов на клыки… готов с целой стаей сразиться..»

Эти мысли запылали вдохновением на лице Умник, которое, и впрямь, стало более привлекательным – он даже не замечал, что Анжелика прервала свои поучения Боре и они с интересом наблюдают за сменой эмоций.

– Хорошо – с трудом оторвавшись от занимательного зрелища, продолжила Анжелика. – хорошо… я тебе изложила основные тезисы… подробная речь у тебе будет дана в распечатке.

Она замолчала, повернувшись к Умнику – в кармане у того заверещал телефон. Умник выпятил челюсть и гордо произнес.

– Мои бойцы звонят, сейчас будут отчитываться о проделанной работе – он не удержался и расплылся в совершенно дебильной улыбке – сколько же они собачек прикончили, интересно?

Он, продолжая лыбиться, поднес трубку к уху и невольно тут же ее отдернул. Динамик мобильника, казалось, разлетится на клочья от передаваемых звуков – голос бойца с трудом перекрывал возбужденный лай. Умник, не в силах вымолвить ни слова, ошарашенно смотрел на трубку, пока ее не выхватила Анжелика.

– Ты что, козлиная твоя морда, чему ты нас, сволочь, учил? Что ты натворил? Они никого не трогают, кроме нас! Аааааа….

Анжелика молча передала трубу Умнику и посмотрела на него, как на раздавленную кошку – с сожалением и брезгливостью.

Тот слушал бьщийся в трубку голос и становился все более жалким и растерянным.

– Ошибка – наконец выдавил он, отключив телефон и пряча его.

Какая то дурацкая ошибка. Сколько я научил человек? Двадцать. А позвонил только один. Это говорит о чем? Что это скорее исключение, чем правило. Пусть этот неудачник полежит в больнице, а когда выйдет, то я его снова обучу. Станет настоящим…

Умник замолчал на полуслове. Потом затравленно взглянул на соратников по партии. Анжелика колыхнула плечом.

– Бери, бери, избавитель ты наш. Это твой очередной покусанный боец наверняка…

Умник поднес трубку к уху – на том конце кто-то что-то говорил казенным голосом.

– Это из больницы. Состояние не смертельное, но парень в шоке…

Анжелика молча налила всем водки и молча же выпила. На дурашливый вопрос Бориса Глебова…

– А почему молча? Это что, поминки, что ли?

Ответила.

– Конечно, поминки.

Проглотив сорокапятиградусную отраву как воду и даже не поморщившись, она продолжила.

– Во первых – поминки карьеры Умника. Мне теперь за это дело шкуру… ну, не снимут, конечно, но основательно подпортят. Ладно. Надо мной стоят тоже люди, они тоже за него ручались. Теперь они также выглядят лопухами. Умник, умник… Обманов в этих кругах не прощают. Ты понимаешь, на что ты попал?

Поскольку Умник сидел просто окаменевший, не обращая внимания на верещащий в его кулаке телефон, Анжелика умерила прыть.

– Может, все и не так страшно, как кажется… посмотрим… не боись, Умник, мы своих не сдаем… кстати.

Она помолчала и вдруг прикрикнула командным голосом.

– Что ты спрятался, как лиса в кусты? Принимай звонки, разговаривай с людьми. Да узнай, кто в какой больнице лежит. Сегодня навещать их поедешь… это твой последний шанс.

Умник посмотрел на нее исподлобья, но перечить не стал, понимая, сколь шатко его нынешнее положение.

* * *

Витек меж тем, приближаясь на автобусе к своему родному Перово, не мог узнать города. стало меньше ларьков – как только песий бунт набрал обороты и каждый третий из социально активной прослойки населения оказался помимо своей воли брошен в тоску и печаль трезвой жизни, торговые точки перестали приносить былую прибыль. Не делали выручки крахмалистые чипсы и леденцы на палочках – правда, с наступлением лета бывшие торговцы пивом перекинулись на мороженое, но монополисты объявили им настоящую войну. Во первых, они скинули цены на всю продукцию – даже постепенно разоряющийся «Волшебный светильник» и тот стал временно работать себе в убыток. Во вторых, некоторые из палаток в одну далеко не прекрасную ночь просто взлетели в воздух. Причем в двух случаях вместе с ночевавшими в них хозяевами – тратить деньги на сторожей они не могли себе позволить. Бывшие пивные магнаты почесали животы, которые могли служить прекрасной рекламой продаваемому товару, и стали потихоньку искать другие способы вложения капитала. А капитал за время предшествовавшей песьему бунту пивной вакханалии у всех образовался немалый.

Зато, конечно, блаженствовали пенсионеры – это сразу бросалось в глаза. Они не спеша подходили к магазинам, возле которых, как и раньше, сидела неподвижные псы, не спеша выбирали что нибудь повкуснее и удалялись домой, не забыв погладить собак по умным лбам. У некоторых старичков от потребления большого количества качественного белка вдруг проснулась молодая мощь – и многие пеньки на собраниях своей партии хватали зарумянившихся старушек и влекли их в подсобки или домой.

Очень странно выглядела молодежь – раньше дурная сила вытекала вместе с пивным недержанием под кусты или разбивалась стеклянными остановками – но вот что теперь делать, никто и предположить не мог.

Все понимали, какая сила копиться в головах и руках – но направить ее в нужное русло отчего то ни у кого не хватало времени. Раньше все было просто – молодежь, нализавшись «Клинского» или позитивно отупев от Очакова, шаталась по дворам или дискотекам, тискали девочек, у которых стремление стать взрослыми росло быстрее груди, потом засыпали и просыпались с желанием вновь выпить и получить еще больше позитива. Теперь молодежь шаталась, подогреваемая непонятной злобой на весь мир – и мало кто из них понимал, что уже прошел первый отрезок пути к вонючей деградировавшей особи у помойного бачка.

Однако постепенно жизнь входила в нормальное русло – люди, лишившись привычного дурмана и поняв, что мир, оказывается, стал ничуть не хуже, стали заниматься делами, о которых раньше даже помыслить не могли. Вновь стали появляться клубы по интересам и семинары – причем не только семинары, на которых синеющие от жадности индивидуумы учатся хапать еще больше.

Оказалось, что коренные жители Москвы столь же работоспособны, как и приезжие всех цветов и вероисповеданий – постепенно рынки и стройки стали неудержимо светлеть.

Соответственно, растущее благосостояние позволило людям еще более щедро снабжать собак, открывшим им новую страницу жизни – а собаки, в свою очередь, стали снабжать бесплатными деликатесами остальных парий общества, учителей и врачей. Позволяли подкармливаться, конечно, только выборочно – некоторые орлы их частных клиник, обуреваемые жадностью, одевали, одолжив у пьющих соседей, ветхую одежду и пытались прильнуть к кормушке… надо ли говорить, что закончилось это плачевно.

Истерия в печатных изданиях постепенно сошла на нет – оказалось, что от собачьего бунта больше пользы, чем вреда, что собаки вовсе не претендуют на главенствующие позиции в мире. Им хватало одной, прочно занятой ниши – но из этой ниши их никто выбить не мог.

Правда, некоторые газетенки проталкивали мысль, что вслед за собаками могут взбунтоваться лошади и коровы, кошки и крысы пасюки, свиньи домашние и кабаны в лесах. Народ читал, пожимая плечами. Вот когда взбунтуются, тогда и поговорим. Про собак тоже много всего плели, а что получилось?

Некоторое время волнение ощущалось вокруг Лосиного острова – уж больно сильно влиял массив зелени, отказывающийся повиноваться человеку, на умы жителей нескольких прилегающих к нему районов. Куда только не звонили они, куда только не посылали письма!! Уфологи, одержимые поисками летающих тарелок, но падкие и на все другие чудеса, стали приезжать к дичающему лесу целыми колоннами. По дорогу они смотрели на скрывающиеся в зелени пятиэтажки, которые в вечернюю пору светились только половиной своих окон, на ржавеющие корпуса машин, которые после предупредительного разрыва шин стали просто напрочь отказываться заводиться и превратились в памятник человеческой алчности.

Смотрели и ничего не могли понять.

На определенном расстоянии от леса, в районе Бойцовой улицы двигатели глохли напрочь – и уфологи по темным дорогам пробирались к самому лесу.

Впрочем, всех ждало разочарование – какими бы приборами они не пользовались, какие бы сверхчувствительные датчики не подключали, все они показывали одно. Никаких отклонений от нормы. Но завалы мусора по краям асфальта росли, чаща относилась к человеку все более враждебно – и никто ничего не мог понять.

И телевидение перестало лихорадить – как только прошла волна первой паники, вызванной грабежом собак на дорогах, как только отпала необходимость вставлять в голоса ведущих нужный текст. Теперь передачи выходили, как и раньше, даже уволенные за профнепригодность ведущие вернулись. Только иногда во время эфира они на секунду замирали в страхе – казалось, что-что то опять начнет говорить их голосами… потом продолжали нести чепуху, как ни в чем не бывало.

Вот в такой город и вернулся Витек – хотя никто из соседей его не узнал. Покидая дом, он был агонизирующим алкоголиком с твердой, как камень, печенкой, желтыми склерами глаз и дряблой морщинистой кожей, висящей на скулах.

Он избивал собаку и вливал в распадающуюся утробу все, включая тормозную жидкость. Он винил в пропадающей жизни всех, начиная от матери и заканчивая президентом.

А подбирал ключи к двери в картонных заплатах невысокий, смуглый от здорового загара и подвижный, как молодой хищник мужчина средних лет. Рядом с ним стояла молчаливая миловидная женщина – и единственное, что в них было странного, так это одежда. Никогда, похоже, не стиранная, она распространяла густой запах костра на всю площадку.

Странно, но все безумие осталось, шаг за шагом, на сырых тропинках Лосиного острова – а о продолжительном отдыхе (поскольку они не могли сказать, какой срок прошел с момента их встречи на Потешке) сохранилось только доброе щемящее воспоминание.

Витек оторопев, смотрел на свою квартиру – он помнил, что оставлял бардак, но что такой бардак, даже представить себе не мог. Украдкой покосившись на подругу, он вздохнул с облегчением – в глазах ее горел тихий огонек хорошей хозяйки, увидевший простор для работы.

– Да – хлопнул себя по лбу Витя – чуть не забыл, эту хрень на почту отнести надо…

Он говорил о запаянной в полиэтилен бандероли, которая попалась ему под ноги при выходе из леса. Не особо вникая в адрес, но смутно чувствуя, что отправить ее надо, поскольку с это бандеролью связано что то очень важное, он поспешил на почту.

Ропот недоумения прошел по рядам участников ток-шоу «Пальцем в глаз» при виде Умника. Ведущий даже не смог выдать визитную карточку своей программы – знаменитый истеричный короткий хохоток, испустил только странное придушенное шипение.

Умник же, не обращая ровно никакого внимания ни на ведущего, у которого сегодня на голове синие вихры перемежались с оранжевыми, ни на хмурую Анжелику прошел на гостевой диван и сел, нога на ногу.

Реакция зала была, в принципе, понятна – черная форма с золотистыми аксельбантами что-то очень сильно напоминала… но поскольку передача действительно шла в прямом эфире, чем ее ведущий несказанно гордился, все сделали вид, что ничего странного в госте не увидели.

Члены партии ОПС сидели на диванах белого цвета, «пеньки», соответственно – на диванах цвета грязно-розового. И те и другие смотрели друг на друга с плохо скрываемым раздражением, но перепалку пока не начинали.

– Итак… – ведущий наконец хихикнул, как подросток при виде чьей то задницы в лопухах и удостоился аплодисментов – сегодня у нас готовят пальцы и глаза (хохоток) представители двух партий… для краткости мы их назовем пеньками и опами…

Поскольку новое имя партии напоминало всеми знаемую часть тела, зрители утопили знаменитый хохоток в буре оваций. Ведущий дождался, пока признаки всенародного признания его остроумия затихнут, и заявил.

– Сидят они на разных диванах потому, что пеньки хотят продвинуть собак в государственную думу, а опы предлагают всех собак истребить к чертям собачьим.

Ведущий помолчал, позволяя народу очередной раз восхититься его остроумием, и продолжил.

– Ну так это… давай вы сначала, опаньки….

Анжелика колыхнулась было встать, но ведущий ее остановил поднятой ладонью.

– Ну можно и сидя – не стала спорить дама. – хорошо… итак… я надеюсь, все вы понимаете, что жить дальше в таких условиях, в которые нас поставила неразумная политика в отношении к бродячим животным, просто невозможно. Все знают, что собачьи банды отбирают последние крохи у самых неимущих, распространяют заразу, блох, вшей, грипп, дизентерию и прочие страшные болезни. Кроме того, наглые псы посягнули на самое святое для русского человека – возможность самостоятельно распоряжаться собственной судьбой и жизнью. После встреч с этими проклятыми собаками многие перестают пить!! Понимаете, какое это насилие над личностью?

Ведущий поскреб свои разноцветные вихры. Ток – шоу «Пальцем в глаз» наверняка выгорит, а значит и рейтинг пойдет в гору.

– Хорошо – он прошелся своей походкой, которая тоже была знаменита, по студии. – вы хотите сказать, что насилие над личностью происходит посредством собак?

– Да! Именно так!! Собаки гонят человечество в тупик вырождения! Вы понимаете, что вся деловая жизнь просто остановиться? Кто и кем будет заключать договора? Непьющий с непьющим? Да они на трезвую голову и разговаривать не станут, я вас уверяю…

По рядам зрителей прошуршал смех – все очень живо представили процесс переговоров…

Анжелика, вдохновленная, продолжала.

– Программа нашей партии такова – псы должны знать свое место. То есть то место, которое им определил человек. И любая попытка сойти с него будет расцениваться как…

– Попытка побега – остроумно ввернул ведущий – и конвой откроет огонь без предупреждения…

Потом он насладился одобрительными хлопками и продолжил.

– Господа, мы видим, что палец Опы торчит почти что в глазу пеньков. Что нам скажут пеньки? Вааааау!!!

Пеньки зрителей сразу удивили – действительно, среди них были и бодрые пенсионеры, костяк партии, но выступать они доверили своему более активному члену.

– Здравствуйте, уважаемые гости студии и зрители…для начала я хочу доказать, насколько необоснованно звучит выступление моего оппонента. В чем провинились собаки? В том, что добрые люди дают им часть своих покупок и ничего не требуют взамен? Действительно, это идет вразрез с идеалами ныне существующего капиталистического общества, но ни в коем случае не должно смущать людей, в которых еще живо чувство сострадания и любви ко всем живым существам на это Земле, которых с каждым днем становиться все меньше и меньше…

Да, действительно, собакам дают еду. Но довольно странно, что на таком проявлении милосердия сумела построить свою программу целая партия…

Далее – еще одно проявление странности мышления моих оппонентов. В последнее время действительно наблюдается замечательное падение потребления спиртных напитков. Нам бы порадоваться за людей, которые справились с этой страшной болезнью, ан нет – давайте сваливать всю вину на собак. Нигде официально не зарегистрировано, что человек бросил пить после контакта с собаками. Это, извините меня, полнейшая глупость. Ну хорошо, давайте за каждого заболевшего гриппом отстреливать десять голубей.

Давайте за каждого сломавшего ногу вешать трех кошек… – выступавший вышел на середину, не обращая внимания на разноцветного ведущего, и, сложив руки на груди, задумался. Потом торжественно произнес.

– Это прекрасная идея. За все беды человечества винить животных. Начиная с эпидемий чумы и заканчивая ядерными взрывами… а за главную беду всех производителей спиртных – трезвое общество – давайте вешать собак. Кстати, как вы собираетесь это делать?

– Действительно? – ведущий, который сосредоточенно рассматривал какие-то цветные карточки в своих руках, оживился – а вот действительно, как вы собираетесь это делать?

Ведь всем известно, что собаки не подпускают к себе вооруженных людей?

Умник подобрал живот и выпятил грудь – он понял, что именно сейчас настанет его звездный час… но у Анжелики относительно звездного часа были свои планы.

– У нас есть специалист, великий охотник за собаками, но мы хотим представить его широкой публике позже.

Умник, который уже привстал для поклона, от такого поворота только рот открыл – но не спорить же с глупой бабой перед миллионной аудиторией! Этак можно и имидж потерять…

Анжелика вроде и не заметила нервного рывка своего затянутого в кожу помощника, а продолжала говорить.

– Так вот, всем известно, что собаки, кроме вреда, ничего не приносят. Но наша партия, для того, чтобы восстановить справедливость, готова пойти даже на непопулярные меры…

– А вот что вы имеете в виду под непопулярными мерами? – Оживился ведущий и тут же получил ответ.

– Естественно, дорогой мой, под непопулярными мерами мы имеем в виду физическое уничтожение этих тварей…

Анжелика охотно бы продолжила обличающую тираду, но ведущий ее перебил.

– Да, да, мы знаем, что собаки отбирают у людей еду, но ведь при этом они совершенно безобидны…

Потом пестрый, как попугай человек опять заглянул в одну из своих карточек и продолжил…

– А вот что скажет о проблеме собак наш уважаемый мэр?

И зал взорвался овациями – Полянку народ, в принципе, любил. И никак не ожидал, что вечно занятый большой начальник почтит своим присутствием дешевую передачу. Мэр вкатился в зал на коротких ногах и сразу стал вытирать блестящую лысину.

– Что происходит с собаками?

Ведущий задал вопрос в своей обычной хамской манере, которой он очень гордился и вытаращил глаза, услышав.

– С собаками ровным счетом ничего не происходит. Повторяю – ничего не происходит. Некоторые животные убежали от хозяев, некоторые кормятся возле магазинов. И все. Вся эта шумиха возникла просто от привычки некоторых средств массовой информации делать из мухи слона….

– Нет, уважамый – выпятила монументальный бюст Анжелика. – а что вы скажете о самой больной проблеме нашего общества? Почему собаки покушаются на самое святое – на свободу человека распоряжаться собственной судьбой? Я имею в виду свободу потреблять спиртные напитки?

Мэр, который за года работы привык к самым различным выступлениям, вдруг побагровел и нервными движениями стал ослаблять галстук…

– Хороший вопрос – сипло сказал он. – ситуацию со спиртными напитками надо регулировать… я собираюсь запретить рекламу пива на телевидении, и предложить законопроект и запрете продажи слабоалкогольных напитков лицам до двадцати пяти лет… из за того, что кто то хочет набить карманы, страдает генофонд нации… я объявляю войну алкоголю.

– Одну минуту!! – вдруг заорал ведущий – все мы понимаем, что ситуация со спиртным выходит из под контроля, но требуются ли такие радикальные меры… есть звонок в студию!!

Завопил он так, будто звонки в студию были очень редкой вещью.

– Говорите, вы в эфире!!!

– У меня вопрос к нашему уважаемому мэру – не спеша произнес тяжелый мужской голос. – я слышал, что ситуация в национальном парке Лосиный Остров вышла их под контроля, что на территории леса собираются строить увеселительные комплексы и дома? Правда ли это? Конкретней – действительно ли вы собираетесь уничтожить эту жемчужину Москвы ради банальной выгоды?

Полянка сорвал галстук – зрительный зал слился в одной пестрое пятно, в ушах неистово шумела кровь.

– Нет – сказал он и не узнал собственный голос. – это все глупые слухи, неизвестно кем распространяемые. Национальный природный парк Лосиный остров никто трогать не будет. Даже наоборот – из бюджета выделили деньги для благоустройства территории. На уборку и охрану. Заявляю это со всей ответственностью…

Люди стали хлопать – мало кто знал про наличие огромного лесного массива в черте города, но было приятно, что его будут охранять.

И вот тут вскочил Умник.

– Вы все что, с ума посходили? – заорал он, потрясая кулаками… – в этом проклятом лесу такие вещи творятся! Там же мозговой центр этих проклятых собак!! Его надо сравнять с землей, залить бензином! А всех собак я лично буду отстреливать!! Лично!! Вот она – дура, никчемная дура! Она совершенно ничего не может сделать!! Партию возглавлю я! Потому что только я могу убивать собак!!

Докричать Умнику не дали ворвавшиеся крепыши в темных костюмах – за несколько секунд потенциальный лидер партии ОПС был скручен и выдворен из студии. Ведущий смотрел на все это с азартом – такие непредсказуемые скандалы только повышают рейтинг передачи…

Пробормотав что то невнятное в микрофон, ведущий выскочил из студии – крепыши в одинаковых костюмах месили скорченного на полу Умника ногами.

– Не трогайте! – слабый ведущий стал пихать охрану в стальные бицепсы и те нехотя повиновались – Отойдите!! Разве не видно, что человек работает по договору? Ну отчего же вы такие безмозглые…

– А это наша работа… – угрюмо проговорил насупленный охранник. – и если вы приглашаете на передачу скандалистов, то предупреждайте нас заранее. Мы будем знать, что если вам бьют морду, то это понарошку.

После чего доблестные рыцари безопасности поправили друг на друге одежду и не спеша удалились.

Умник затравленно зыркал по сторонам, вытирая кровь с разбитых губ и носа.

– Надо было предупреждать, что вы хотите устроить скандал. Такие вещи с кондачка не проходят. Вас вполне могли в кутузку упрятать… хорошо. Вижу, вам и так досталось. Вообще – то мы платим наемникам по тысяче за выступление, но так как вы пострадали, то лично от себя я добавлю еще две тысячи… итак… получите деньги и в следующий раз не приходите без звонка.

Умник тупо смотрел на три зеленоватые бумажки в своем кулаке, потом перевел взгляд на удаляющуюся спину – настиг ее в два прыжка, взметнулся в воздух, страшным ударом коленей под лопатки опрокинул слабого человека и наотмашь стал бить его по голове…

Пестрые вихры телеведущего уже окрасились в пролетарский цвет, от каждого удара в стороны разлетались пурпурные брызги – и не было никого, кто бы смог остановить избиение.

На счастье ведущего, в коридор выглянула помощник режиссера. На ее отчаянный вопль зрители в студии повскакали с мест и толпой ринулись к выходу, опрокидывая взрывающиеся прожектора и все продолжающие снимать камеры.

Все таки удача в тот день была на стороне Умника – увидев несущуюся по коридору толпу, он сначала посторонился, а потом влился в нее и благополучно достиг выхода. Его не заметила Анжелика, которая неслась разъяренным слоном, все сметая на своем пути, его, как ни странно, не заметили охранники, которые, поняв, чьих это рук дело, метались по этажам…

На улице человек в странной полувоенной форме быстро растворился в дворах и путь его был отмечен стихийном паникой собачьих стай.

Через несколько недель в окрестностях улицы Подбельского появился странный безумец – худой, как скелет, с яростно горящими глазами, в оборванной одежде, которая держалась на теле только благодаря кожаной портупее, он с яростным рычанием бросался на собак.

Как ни странно, все его попытки заканчивались провалом – если он кидал камнем, собаки просто уворачивались, если он пытался схватить – отбегали, обращая на него внимания не больше, чем на бродивших рядом голубей.

Когда Умник становился совсем надоедливым и мешал собакам отдыхать, то стая одновременно рассыпалась по сторонам, оставляя безумца потрясать кулаками на одном месте. За кем бежать, он, как правило, не мог сориентироваться.

За время, прошедшее со скандальной телепередачи, в мире произошли кардинальные перемены – Полянка, напуганный странным звонком, бросил все свои силы на борьбу с пьянством и преуспел в этом (а компрометирующие документы, которые исчезли у него из тайного сейфа, волшебным образом вернулись).

Собак больше не зажимали людей в кольце своих взглядов – породистые псы постепенно стали возвращаться к своим хозяевам, дворняги потянулись обратно к заводам и лоткам у остановок…

Умнику теперь пришлось плохо – если собаки просто отбегали от его атак, то хозяева, обрадованные возвращением блудных питомцев, вели себя более радикально. Физиономия Умника теперь светилась синяками разнообразнейших расцветок и форм, речь приобрела характерную шепелявость.

Некоторые старушки при виде грозы собак перехватывали поудобнее палки и костыли и начинали метелить Умника, не дожидаясь начала военных действий.

Конечно, избитый Умником телеведущий подал заявление и Умника нашли – но после врачебной комиссии решили не связываться. Хотели было отправить его во всю ту же Потешку, но ведущий приложил все свое влияние и безумца оставили на свободе.

Некоторые проблемы остались с Лосиным Островом. Но когда Полянка отправил туда грузовики и течение недели весь мусор по обочине дороги был собран и увезен, когда на перекрестах поставили баки, когда на тропинках стали встречаться конные патрули, за сданный мусор старушкам платили деньги и при этом за брошенную в сторону бутылку можно стало схлопотать штраф с минимальную зарплату – аура леса заметно изменилась.

Кого не коснулись изменения – так это Расстригу. Он как сидел у огня, задумчиво созерцая желтую пляску, так и продолжал сидеть. Основную часть времени он проводил за чтением священных текстов, иногда вместе со своими учениками совершал вылазки в город – только для того, чтобы сдать собранный в лесу мусор и на вырученные деньги купить круп и хлеба. Место огородной зелени в его рационе заняли трава сныть и заячья капустка…

Собаки, которые обеспечивали им безбедную жизнь, исчезли так же внезапно, как когда-то все это началось – но Расстрига не расстраивался. Он охотно делился странностями своего взгляда на святую книгу со всеми, кто забредал на огонек, и скоро молва о лосиноостровском отшельнике пошла по округе.

Большой пестрый дог так и не вернулся к хозяину – на излете одиннадцатого года жизни у него отказала печень. Двое суток его мучила пустая рвота, потом живот раздулся от водяного отека – и еще через день остатки собачьей стаи ушли от холодного тела своего вожака. Напрасно Витек – теперь Виктор Степанович, отец двух близнецов, председатель кинологического клуба – внимательно смотрел на каждую пеструю собаку. И никто из прохожих даже не догадывался, что события, в течение долгого времени лихорадящие Москву, начались с похмельного утра этого небольшого человека.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg