«Люди со звезды Фери»

Что-то нас тогда остановило. Мы ожидали этого момента. Все сорок минут езды, покинув «Идиому», вглядываясь в экраны, вслушиваясь в сигналы базового корабля, мы делали многое, чтобы ускорить его наступление.

Наконец бурные хребты дюн расступились. Открылось безграничное пространство, переломленное посередине линией океана. Суша под углом убегала к берегу, словно на экране разведывательной ракеты сразу же после старта.

Я уже понял: облака.

Мощные, плотные, свесившие косматые головы к линии горизонта. Нет, ближе, там, где взгляд еще не ожидает препятствия.

Облака. Скорее перевернутые купола городов, распластанных между разными орбитами. Словно из середины чудовищных размеров плода смотришь на его просвечивающие сквозь мякоть семена. Вначале снежно-белые, насыщающиеся дальше желтым и розовым и, наконец, над скальными вершинами и океанской глубью темнеющие до рыжего, тусклого золота. Их тень на поверхности планеты тяжелая, чуть ли не липкая. И все же, вместо того, чтобы смазывать, только обостряет контуры скальной стены на востоке и границу суши — непосредственно перед нами.

Я посмотрел на часы. «Технарь» торчит сейчас в лаборатории. На нулевом уровне базы, в нескольких световых годах отсюда. Только что пригладил ладонью волосы, вздохнул и прикусил нижнюю губу. Насупив брови, при этом морщины на его лбу образовали контур стартующей ракеты. Взгляд устремлен на пульт компьютера, но его не интересует то, что получилось из очередного варианта программы. Он думает о нас. О том, удастся ли нам. Но так, чтобы не нарушить ни один из параграфов статуса Проксимы. Размышляет о неожиданностях, которые предвидел еще до старта, и сокрушается, что говорил о них. Я словно бы слышал его голос: «…учитесь радоваться, что мы еще не все способны предусмотреть…»

Тут ему пришлось усмехнуться. Он не был бы настоящим гуманистом, если бы не стремился тогда сохранить для себя эту радость. И не мучился угрызениями совести, что сказал больше, чем следовало. Уже тогда, во время прощания, не смотрел мне в глаза. Он слишком хорошо меня знал. И все же не обратился с этим ни к Сеннисону, ни к Гускину. Очевидно, древняя легенда об овце заблудшей пользовалась обостренным уважением в его подсознании.