«Свалка»

Анжело ждал, когда это произойдет. Произойдет неотвратимо, как закат, на который он сейчас смотрел. Его ноги по колено ушли в холодный пепел — он долго стоял неподвижно; все вокруг покрывала кроваво-ржавая мгла, и солнце тонуло в ней, его края подернулись темной каймой; громады проржавевших конструкций покосились, словно низверженные кресты, словно гигантские спирали вьюнка, окутавшего невидимые столбы воздуха; огромные пузыри ржавчины отмечали места, где громоздились горы старых машин; одинокие стены с выбитыми окнами, сквозь которые виднелись облака, помаленьку осыпались под натиском жары и ветра, обдавшего Анжело запахами паленого, гнили, разложения, всесветной ржавчины. Покрытое темной коростой солнце опустилось за груду пустых консервных банок и битых бутылок. Слева, далеко от Анжело, жарко пылал костер, отбрасывая блеклый свет и порождая множество изменчивых теней Огонь горел здесь с незапамятных времен, когда шальная искра воспламенила вытекавший из пробитой трубы газ; и он будет гореть, пока не иссякнет газ, неведомо откуда текущий в трубе под грудами мусора. Огонь можно было погасить, прокопав канаву от болота неподалеку, но он играл в жизни людей свою роль, да и не хотелось никому заниматься долгой тяжелой работой, ковыряться в земле.

Пусть горит, пусть все вокруг спалит, подумал Анжело и перевел мысли на то, неизбежное; если огонь вдруг сам собой погаснет, если солнце вновь выплывет на мглистый небосвод, это ничего уже не изменит, наступающее произойдет, что бы ни случилось. Он вспомнил, как плакала Лючия, когда сломалась последняя игла для швейной машинки. Он смеялся тогда и утешал Лючию: к чему зашивать и штопать те лохмотья, в которых она ходит? Никакая штопка их крепче не сделает, все равно тут же разлезутся.

— Ничего ты не понимаешь, — всхлипывала Лючия, — это была последняя в нашем мире швейная машина, моя машина, она работала, а теперь ее придется выбросить…